«Последний герой нашего времени»

Последний герой нашего времени (fb2) - Последний герой нашего времени 1590K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Ильич Контровский

Владимир Контровский Последний герой нашего времени

Герой нашего времени

У каждого времени свои герои…

— Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко.

И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из неё свое сердце и высоко поднял его над головой.

Максим Горький, "Старуха Изергиль"

Племя ликовало.

Тёмная дорога через бесконечный лес осталась позади, а впереди раскинулся напоённый пьянящими ароматами светлый простор степей, рассечённый золотым клинком реки.

И охотники уже выискивали следы зверей, которые дадут племени мясо — много мяса.

И охотники снова увидели, что бёдра женщин округлы и упруги, и вспомнили, что мягкая шкура добытого копьём зверя мягче, если эту шкуру делит с удачливым добытчиком гордая его успехом соплеменница.

И охотники пошли в степь, чутко вслушиваясь в шорохи вечерней зари и подмечая зорким оком малейшее шевеление густой зелёной травы, омытой недавним дождём.

Но один человек отстал и присел на корточки возле догорающих голубых искорок — это было всё, что осталось от сердца Данко, растоптанного боязливой ступнёй. Человек попытался раздуть тлеющие огоньки — тщетно, сердце отгорело и умерло.

"Какая досада, — думал человек. — Жаль, что я не сообразил раньше… Волшебный вечный огонь — я стал бы самым богатым человеком племени! Да что там племени — всех племён великой равнины! И все — все! — приходили бы ко мне за этим чудесным огнём, и приносили бы мне мясо и шкуры, и приводили красивых девушек… У меня было бы всё, что только можно пожелать, если бы я чуть-чуть раньше догадался подобрать и сохранить для себя это глупое сердце…"

Последняя искра погасла.

Человек встал, отряхнул с коленей травяной сор и цепко оглядел своих сородичей. "Наверняка среди них, — подумал он, — найдётся ещё кто-то, кто будет столь же безрассуден и вырвет собственное сердце лишь для того, чтобы посветить другим — тем, которые тут же забудут об этом. Ну что ж, надо только подождать, и тогда я уже не упущу своего шанса! У меня будет всё, потому что я так хочу! А глупцы — глупцы всегда будут умирать ради того, чтобы жили умные и расчётливые".

Человека звали Ларра.

4 января 2006 года

Последний офицер

Знаете ли вы об этом человеке? Скорее всего, нет — слишком часто память отступает перед беспамятством…

«…честь Всероссийскому флоту!

С 25 на 26 неприятельский военный… флот атаковали, разбили, разломали, сожгли, на небо пустили, потопили и в пепел обратили… а сами стали быть во всем Архипелаге… господствующими».

Из письма адмирала Спиридова в Адмиралтейств-коллегию после Чесменского сражения

«Грохот пушек оборвался в два часа дня. Турецкий флот, несмотря на своё численное превосходство и на равные потери, понесённые противниками — в ходе двухчасового боя в Хиосском проливе взорвались два линейных корабля: русский „Евстафий“ и турецкий „Реал Мустафа“, — в беспорядке отступил к малоазийскому побережью и укрылся в бухте древнего города Эфеса, обозначенного на голландских картах как Чесма.

В шестом часу пополудни на флагмане кордебаталии «Трёх иерархов» граф Алексей Орлов, главнокомандующий русским экспедиционным флотом в Архипелаге, созвал совет из адмиралов и командиров кораблей для подведения итогов сражения и обсуждения вопроса, как развить достигнутый успех. Решение было единодушным — запереть турецкий флот и уничтожить его брандерами при поддержке артиллерии кораблей.

— Бухта Чесменская тесна, — сказал адмиралов Спиридов, — длина её всего четыреста саженей, а ширина по входу и того меньше. Капудан-паша сгрудил флот свой — семьдесят его кораблей мало что реями не цепляются. И ущерб флоту басурманскому от брандскугелей и брандеров велик будет — вплоть до полного истребления неприятеля.

— На том и порешим, — подытожил Орлов, — так тому и быть. К берегу пойдут четыре корабля линейных, менее всего в бою пострадавшие. Ещё бомбардирский корабль «Гром» с двумя фрегатами. И поведёт их, — граф на секунду замолчал, следя за выражением лица Спиридова, — бригадир Грейг. Бригадиру морской артиллерии Ганнибалу изготовить со всем поспешанием четыре брандера — должны готовы быть к закату завтрашнего дня. А пока мы будем тревожить неприятеля обстрелом, дабы флот турецкий не мыслил покинуть бухту и пребывал в состоянии нервическом.

Царский фаворит недолюбливал адмирала Спиридова и откровенно завидовал его таланту и авторитету — именно поэтому исполнение решительной атаки Орлов поручил капитану бригадирского ранга Грейгу. Тёртый царедворец умел провидеть будущее: он знал наверняка, что в случае победы титул «Чесменский» всё равно достанется ему, графу Алексею Орлову, — и Грейг, и Спиридов останутся в тени. И не только они…

Боевой приказ, оглашённый на кораблях русской эскадры 25 июня 1770 года, гласил: «Всем видимо расположение турецкого флота, который после вчерашнего сражения пришел здесь в Анатолии к своему городу Эфесу, стоя у оного в бухте от нас на SO в тесном и непорядочном стоянии, что некоторые корабли носами к нам на NW, а 4 корабля к нам боками и на NO прочие в тесноте к берегу как бы в куче. Всех же впереди мы считаем кораблей 14, фрегатов 2, пинков 6. Наше же дело должно быть решительное, чтобы оный флот победить и разорить, не продолжая времени, без чего здесь в Архипелаге не можем мы к дальнейшим победам иметь свободные руки, и для того по общему совету положено и определяется к наступающей ныне ночи приготовиться, а около полуночи и приступить к точному исполнению, а именно: приготовленные 4 брандерные судна… да корабли „Европа“, „Ростислав“, „Не тронь меня“, „Саратов“, фрегаты „Надежда благополучия“ и „Африка“ около полуночи подойти к турецкому флоту и в таком расстоянии, чтобы выстрелы могли быть действительны не только с нижнего дека, но и с верхнего… Кораблям оного отряда предписывается открыть усиленный огонь по турецкому флоту и под прикрытием того огня и дыма пустить брандеры, дабы поджечь неприятеля».

Русская эскадра приводила себя в порядок. На ютах отпевали мёртвых, а на палубах бойко стучали топоры — плотники споро заменяли доски, расщеплённые турецкими ядрами, и латали пробоины в бортах. Мастера штопали дыры в парусах, заменяли порванные снасти; и лица матросов, продублённые студёными ветрами Северного моря и палящим солнцем моря Эгейского, были уверенно-спокойными: умелые и опытные моряки флота, умеющего побеждать, знали своё дело и не страшились нового боя.

Грейг выстроил перед Орловым четырех офицеров, выбранных для отчаянного дела:

— Брандер первый — капитан-лейтенант Дугдаль!

— Брандер второй — капитан-лейтенант Маккензи!

— Брандер третий — мичман князь Гагарин!

— Брандер четвертый — лейтенант Ильин!

— Смерти я вам не желаю, а жизни не обещаю, — произнёс Орлов, оглядев офицеров. — Вы уж не подгадьте, ребятушки, — на вас вся надёжа.

«Боюсь ли я смерти? — думал Дмитрий Ильин, всматриваясь в лес мачт в бухте. — Да, наверно, как любое существо, разумением наделённое… Там сотни пушек турецких, готовых изрыгнуть в меня смерть и пламя, и с лёгкостью пресечь моё земное бытие… Но я офицер флота российского, и долг мой — служение Отечеству!».

Вечерело. Солнце, окровенив закатными лучами паруса, пряталось за скалы острова Хиос, уступая место ночи. Над бомбардирским кораблём «Гром» вспухло белое облачко, и по воде прокатился рокочущий гул — очередной снаряд полетел в сторону бухты. Линейные корабли «Трёх иерархов», «Святослав», бриг «Почтальон» и «Гром» вели по неприятелю беспокоящий огонь, не давая туркам расслабиться в ежечасном ожидании атаки русских.

И спустилась ночь — тихая и лунная. За полчаса до полуночи Грейг засветил на корме «Ростислава» три фонаря — сигнал атаки, — и первым к берегу двинулся линейный корабль «Европа». Во вчерашнем бою его командир, капитан первого ранга Клокачёв, удостоился адмиральского неудовольствия за мешкотное маневрирование. «Поздравляю вас матросом!» — прокричал ему Спиридов, при всей эскадре обвиняя Клокачёва в трусости и неумении. Но Клокачёв не был трусом, что он и доказал в эту ночь славы русского флота. Турки били по «Европе» книппелями,[1] целясь по рангоуту, чтобы лишить корабль маневренности, однако «Европа» и не собиралась отступать: в половине первого ночи она завязала бой со всем турецким флотом, паля ядрами и брандскугелями.[2] Вслед за «Европой» на дистанцию действительного огня вышел «Гром», к часу ночи подтянулся «Ростислав», подходили и остальные корабли. А тем временем фрегаты «Надежда» и «Африка», готовя путь брандерам, взялись за береговые батареи, прикрывавшие подходы к бухте.

Во втором часу от огня «Европы» и «Грома» вспыхнул первый турецкий корабль.

— Почин сделан, — проговорил Грейг и приказал: — Брандеры — вперёд!

Маленькие кораблики, начинённые бочками со смолой, серой и порохом, скользили лёгкими тенями, такими маленькими по сравнению с многопалубными громадами линейных кораблей. Однако турки знали, чем грозят им эти утлые лодки, и заметили их приближение: светила луна, и багровый отсвет пожаров на турецких кораблях рассеивал ночную тьму.

За деревянным бортом брандера плескала чёрная вода. Дмитрий видел неудачу двух своих сотоварищей: брандер Дугдаля попал под плотный огонь, прервал свой стремительный бег и завертелся на месте. К нему уже спешили турецкие галеры, и судьба экипажа брандера была решена — горстке моряков не выстоять в абордаже против ятаганов десятков янычар. А второй брандер — Маккензи, — избегая турецких ядер, сел на мель, не дойдя до входа в бухту и до линии турецких кораблей.

— Скверно начали! — пробормотал Грейг. — Князь Гагарин, с богом!

Брандер лихого мичмана птицей ворвался в бухту и сцепился с уже горевшим от русских ядер турецким кораблем. Взметнулся багровый гриб взрыва, но из моря огня так и не появилась шлюпка с отважными моряками — команда брандера не успела или не смогла его покинуть.

— Не хорошо, — покачал головой адмирал, — большая часть флота Гассана невредима. — И крикнул на проходящий мимо «Ростислава» четвёртый брандер: — Лейтенант Ильин, ты остался последним! Навались на турок, что стоят ещё не зажжёны!

— Сделаю! — отозвался Дмитрий и добавил негромко: — Остался последним, значит, буду первым…

На левом фланге турецкой линии горело уже несколько вражеских судов, но справа — там, куда не дошли первые два брандера, — турки продолжали яростно огрызаться. Ильин не стал повторять путь капитан-лейтенантов Дугдаля и Маккензи, пытавшихся зайти из-под берега, не пошёл он и туда, откуда не вернулся мичман Гагарин. Пройдя под кормой «Ростислава», лейтенант круто развернул своё судёнышко влево и повёл его вдоль линии неприятельских кораблей, уповая на быстроту и неожиданность своего маневра. Дмитрий выбрал целью крупный линейный корабль, стоявший носом к выходу, — его можно было атаковать, не рискуя попасть под сокрушительный бортовой залп. «А и накажу я басурман за ошибку, — думал лейтенант, управляя брандером, — вот ужо…».

Ядра с шипением плюхались в тёмную воду, однако ни одно из них не попало в цель — смелых удача любит. Брандер с разгону притёрся с носа к левому борту неприятельского судна — плотно, словно пуля, загнанная шомполом в ружейный ствол. Наверху что-то орали турецкие матросы, сверкали вспышки ружейных выстрелов и по палубе брандера щёлкали пули.

— Поспешай, братцы! — крикнул лейтенант своим, но те и сами знали, что и как надо делать. Боцман поджигал фитили, а двое дюжих матросов стучали деревянными молотками, помогая Дмитрию прикрепить к борту турецкого корабля «каркас» — особый зажигательно-разрывной заряд. Они прибили «каркас», а боцман поджёг пороховую дорожку и швырнул в трюм брандера горящий факел.

— Всё, — выдохнул Дмитрий. — Уходим!!!

Они слетели в шлюпку, привязанную под бортом готового взорваться брандера, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули. Гребли так, что сгибались вёсла, а чёрная вода за бортом уже не плескалась — она кипела.

— Стой! — скомандовал вдруг лейтенант. — Суши вёсла! Сейчас…

Ильин не ошибся. Грохнул сильнейший взрыв, и атакованный ими корабль вспыхнул, разваливаясь на куски. И один за другим вспыхивали другие неприятельские корабли, щедро осыпанные разлетевшимися горящими обломками. Вода за бортом уже не была чёрной — она стала багрово-красной…

…Взрывы продолжались всю ночь. Русские корабли, прекратившие огонь с началом атаки брандеров, вновь возобновили стрельбу. Около двух часов ночи взлетели на воздух два турецких корабля, через полчаса — ещё три. К этому времени в бухте пылало свыше сорока судов — пожары слились в сплошное огненное море. Затем за полтора часа — с четырёх до половины шестого — взорвались ещё шесть линейных кораблей. А в седьмом часу прогремел взрыв, по силе превосходивший все предыдущие — это одновременно взорвались еще четыре корабля. К восьми часам утра взорвались и остальные, более мелкие суда. Взошедшее солнце осветило жуткую картину: вода в бухте, ставшей могилой для одиннадцати тысяч турецких моряков, представляла собой густую смесь пепла, грязи, обломков и крови…

Турецкий флот погиб полностью — в Чесменской бухте сгорели пятнадцать линейных кораблей, шесть фрегатов и около пятидесяти мелких судов. Линейный корабль «Родос» и пять галер достались победителям в качестве трофеев. Недаром на медали, выбитой в честь этой победы (ею были награждены все участники сражения), на одной стороне изображен погибающий турецкий флот, а на другой — отчеканено одно лаконичное слово: «БЫЛ».

Телефонный звонок спугнул вязкую ночную тишину и вернул Дмитрия из прошлого в настоящее. Он закрыл книгу с белокрылым фрегатом под андреевским флагом на обложке и снял трубку.

— Помощник дежурного по училищу курсант Ильин слушает!

* * *

— История полна мифов, — красивым, как у артиста, голосом вещал седовласый человек, сидевший во главе длинного стола. — Бороться с мифотворчеством необходимо, но, — он тяжело вздохнул, — занятие это крайне неблагодарное. Людям нужны мифы, они за них цепляются изо всех сил, особенно если в реальной истории на самом деле не было ничего такого, чем можно гордиться.

В большой комнате — вернее, в маленьком зале, — находилось человек тридцать, и все они молчали, слушая седовласого. Дмитрий тоже слушал, и очень внимательно: человек этот говорил складно, вот только содержание его речи с каждой минутой нравилось Ильину всё меньше и меньше.

— Принято считать, что монгольское нашествие было страшным бедствием для Руси, но на самом деле никакого ига не было: монголы прекратили княжеские усобицы, установили разумную дань, и под властью Золотой Орды Русь спокойно развивалась и набирала силы. Да, во время нашествия Батыя имели место жертвы и разрушения, однако не большие, чем при внутренних распрях удельных русских князей. И к тому же в большинстве случаев действия монголов были просто реакцией на убийство русскими ордынских послов и на попытки бессмысленного сопротивления. Русь следовала в русле ордынской политики, и на Куликовом поле князь Дмитрий, непонятно за какие заслуги прозванный «Донским», бился не за свободу и независимость Руси, а за интересы хана Тохтамыша, боровшегося за власть. И тем не менее, нас учили в школе совсем другому пониманию этих исторических событий.

«И на кой хрен я сюда пришёл? — подумал Ильин с нарастающим раздражением. — Не надо было этого делать…». Он покосился на сидевшую рядом с ним Яну и вздохнул. Лучше бы они не сидели сейчас здесь, а лежали, обнявшись, на диване в комнате Дмитрия, сняв ненужные тряпки, — стоило из-за этой бодяги удирать в самоволку. Да, пятикурсники, «годки на флоте» (по неписаному, но строго соблюдаемому статусу), пользовались определёнными привилегиями, однако злоупотреблять ими не следовало: можно подгадить себе перед самым выпуском. Ради пары часов жарких яниных ласк ещё можно было рискнуть, а ради этой вот не слишком понятной тусовки…

Яна давно зазывала его на литературные чтения, которые она посещала, — мол, у нас так интересно! Дмитрий отнекивался, ссылаясь на нехватку времени, и усилия девушки так и остались бы напрасными, если бы не одно «но»: курсант Ильин в редкие свободные часы писал морские рассказы и очерки, и Яна соблазнила его перспективой выйти на издательства и увидеть свои труды напечатанными.

— Или возьмём другой миф — о великом полководце Суворове. Не был он никаким великим, да и полководцем-то был весьма посредственным. Кого он побеждал «не числом, а умением»? Турок, не знавших передовой европейской стратегии и тактики и сражавшихся беспорядочной толпой, почти безоружных польских повстанцев да мужиков-пугачёвцев! А когда в Италии Суворов столкнулся с французами, то вынужден был бежать в Альпы, бросая артиллерию и обозы. Но — миф о «великом полководце» очень живуч.

Докладчик сделал эффектную паузу, отхлебнул пива и закурил очередную сигарету. Аудитория безмолвствовала, почтительно внимания.

«Как это так? — недоумевал Дмитрий. — Это что же получается: Куликовская битва — миф, и Суворов — тоже миф? И ничего такого не было? Может, не было и победы при Чесме, и не было лейтенанта Ильина? И вообще нет ничего, чем можно было бы гордиться?».

Похоже, Яна почувствовала настроение парня — они всё-таки были вместе почти два года — и обеспокоено на него посмотрела. Дмитрий промолчал.

— А если говорить о мифах двадцатого столетия, — продолжал между тем седовласый, — то их количество вообще не поддаётся учёту, особенно мифов советского периода нашей истории. Событий, освещение которых нашей историографией хоть как-то соответствует действительности, ничтожно мало, а всё остальное — результат мифотворческого официоза, которому позарез были нужны все эти герои-челюскинцы и герои-панфиловцы. Впрочем, советские лидеры не были новаторами — у них были предшественники. История геройского подвига крейсера «Варяг», например, — это миф, выдумка от начала до конца, продукт пиара. Царское правительство остро нуждалось в раздувании военной истерии и ура-патриотизма, и ловкий царедворец Руднев, командир «легендарного» крейсера, хорошо подыграл царю-батюшке. А на самом деле…

В глазах у Дмитрия потемнело. Он встал и, ни на кого не глядя, пошёл к выходу, на ходу накидывая куртку — в самоволке лучше ходить одетым по гражданке.

— Что с вами, молодой человек? — услышал он за спиной, обернулся и отрывисто бросил:

— Ничего особенно. Душно тут у вас — дышать тяжело. Извините.

Яна догнала его на улице.

— Ты чего, Дим, с ума сошёл? Что за демонстрацию ты устроил?

— Демонстрацию протеста. Послушай, зачем ты сюда ходишь?

— Как это зачем? Мы обсуждаем произведения друг друга, говорим о литературе…

— О литературе? По-моему, там сейчас проникновенно и с удовольствием доказывали, что у России нет никакой истории — есть одни только мифы!

— Да что ты знаешь об истории! — возмутилась девушка. — Сергей Платонович очень эрудированный человек, широко известный в литературных кругах, автор множества книг и критических статей. Он знает, о чём говорит!

— Да, я не историк, — Ильин сдерживался, чтобы не наговорить Яне резкостей, — я курсант военно-морского училища и будущий офицер русского флота. Да, многие события истории неоднозначны, и трактовать их можно по-разному. Я не знаю насчёт Тохтамыша, но историей русско-японской войны и боем «Варяга» интересовался, так что в этом вопросе я разбираюсь.

— И чего ты прицепился к этому «Варягу»? Подумаешь, дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… Было — и прошло, надо жить днём сегодняшним. И какая тебе разница, что там и как происходило на самом деле? Что у тебя от этого, денег в кармане прибавится?

— Разница есть, — Дмитрий упрямо наклонил голову, — и не в том, как оно было на самом деле, а в том, о чём и как ты говоришь. Развенчание мифов… Как ты думаешь, какова будет реакция простого американца, если ты начнёшь ему рассказывать, что их обожаемый Джордж Вашингтон завёз к ним в Штаты индийскую коноплю и стал отцом-основателем наркомании? Или ещё круче — допустим, кто-то тебе скажет: да, твоя мать вышла замуж за твоего отца не девушкой, но на самом деле у неё была до встречи с ним не одна-единственная несчастная любовь, а насыщенная весёлая жизнь, в которой нашлось место и пяти абортам, и даже дурной болезни? А? Как тебе такое развенчание мифов?

— Не говори гадости! — Яна вспыхнула и нервным движением поправила упавшую ей на глаза прядь волос. — Какое ты право имеешь так говорить о моей матери?

— А кто дал право вашему Сергею Платоновичу так говорить о России, тем более что я знаю: всё, что он говорил о «Варяге» — ложь? А вы верите, уши развесили… Мёртвые не кусаются, как говорил Билли Бонс, значит, можно радостно плясать на их костях? Подло это, вот что я тебе скажу.

— Да ладно тебе, завёлся на пустом месте… А ты знаешь, что сейчас практически невозможно издать свою книгу, если за тебя не замолвят словечко? Желающих напечататься знаешь сколько? А Сергей Платонович — он и в Союз писателей рекомендацию дать может, и посоветует, в какое издательство обратиться, и вообще — фигура весомая.

— Книгу? Про эльфов, что ли?

— Да хоть про кого, — глаза девушки зло сверкнули, — лишь бы деньги платили! Тебе же, дураку, помочь хотела, а ты со своими принципами… Кому они нужны, принципы твои замшелые? Тоже мне, поручик Голицын нашёлся.

— Нет, — покачал головой Дмитрий, — не поручик Голицын, а лейтенант Ильин — был такой офицер в истории флота российского. А принципы — они нужны мне самому.

— Ну и оставайся со своими принципами! — Яна резко повернулась и пошла в сторону метро. Она была уверена, что «её Дима» пойдёт за ней — было бы из-за чего ссориться! — но он только посмотрел ей вслед и зашагал в другую сторону, к Стрелке Васильевского острова.

С мокрого неба сыпался мелкий питерский дождь.

Настроение было гнусное.

Они с Яной и раньше, случалось, цапались — девушка была самолюбива и не терпела, когда что-то было ей не по нутру. Но стоило им забраться в постель, как все эти ссоры тут же забывались: любовь (или просто привязанность?) брала своё. К тому же Дмитрий обычно уступал подруге, не делая проблемы из пустяков и следуя принципу «мужчина должен быть снисходительным к женским капризам». Но сейчас ему был по-настоящему обидно: он никак не ожидал, что Яна его не поймёт. И он впервые задумался: а стоит ли им идти по жизни рядом?

Почти два года Яны была «его девушкой», и Дмитрий считал, что они любят друг друга. И тут вдруг такое… Оказывается, любовь — это не только секс до изнеможения, и даже не совместная жизнь бок о бок, это что-то большее. Ильин вспомнил, как ещё полтора года назад он предлагал Яне выйти за него замуж, и как она отказалась, найдя какие-то вроде бы вполне убедительные аргументы. Дмитрий настаивать не стал — в конце концов, штамп в паспорте ничего не значит, верно? — хотя если бы девушка стала его женой, они смогли бы быть вместе каждую ночь вместо того, чтобы встречаться урывками. Женатым курсантам-старшекурсникам разрешалось жить с семьёй вне стен училища, а у Дмитрия с его матерью была квартира на Васильевском острове. Но это разрешалось именно женатым — «свободные браки» в счёт не шли. Как говорил его ротный, «Гражданский брак — это не для военного!», и курсант Ильин был согласен со своим отцом-командиром.

«А ведь надо решать, — думал Дмитрий, идя по набережной, — не за горами выпуск, и вольготное житьё кончится». Он сильно сомневался, что его Яна с радостью поедет с ним от благ цивилизации к чёрту на рога, в какой-нибудь северный военный городок, где жильё не ремонтировалось чуть ли не с хрущёвских времён, однако гнал от себя эти мысли, надеясь её уговорить. Оставлять молодую жену в Питере не хотелось: учитывая её темперамент, можно было с уверенностью предсказать, что через полгода у лейтенанта Ильина вырастут такие рога, что в рубочный люк не влезешь. Да и что это за жизнь за тысячу километров друг от друга? Люди женятся, чтобы быть рядом, а не врозь, тогда и верностью всё будет в порядке!

Но теперь, после их неожиданной размолвки, Дмитрий никак не мог избавиться от назойливого вопроса: а надо ли ему жениться на Яне? Если она за два года так и не поняла, что у него, при всей его уступчивости, есть что-то своё, заветное, о чём тогда говорить? А может, он был для неё только разминкой, репетицией перед настоящей жизнью? Поиграли в любовь — и хватит? Эта мысль была очень неприятной, но возникла она не на пустом месте: ведь Яна до сих пор так и не вышла за него замуж. Неужели…?

Задумавшись, Дмитрий не заметил, как добрёл до Стрелки. Он любил это место: здесь был когда-то первый морской порт новорождённого города, и здесь швартовались парусные корабли, двести лет назад приплывавшие из дальних стран на огонь ростральных колонн-маяков. И ещё здесь был военно-морской музей, занимавший величественное здание бывшей Биржи. Ещё пацаном Дима был в этом музее много раз, исходил его вдоль и поперёк и мог часами стоять у моделей боевых кораблей флота российского. Он знал об этих кораблях всё, знал наизусть, но снова и снова перечитывал скупые строчки таблиц, на которых были указаны их тактико-технические данные: водоизмещение, скорость хода, калибры орудий, толщина брони. И ему порой казалось, что знамёна, висевшие в Большом зале музея, всё ещё пахнут солёным дыханием моря и порохом давно отгремевших сражений.

Обычно около музея было немноголюдно, но сейчас почему-то вокруг здания Биржи сновали люди, и стояло множество машин — грузовых. Дмитрий не сразу понял, что всё это значит, а когда понял, у него перехватило дыхание.

Разговоры о переносе экспозиции музея велись давно, и аргументы «за» выдвигались железобетонные: восстановим историческую справедливость. Здесь ведь была биржа, так? Значит, тут ей и быть! Северная столица России не может существовать без своей фондовой и валютной биржи — чем она хуже Лондона или Нью-Йорка? И место для этого финансового храма должно быть достойным — в центре города, на Стрелке Васильевского острова, чтобы все видели и знали: вот он! А музей — а что музей? Пусть переезжает куда-нибудь в другое место, какой с него толк? Прибыли не приносит, только сосёт деньги из городского бюджета и ещё требует ремонта. А между тем люди с деньгами готовы сделать этот ремонт, но только в том случае, если в старинном здании Биржи расположится не музей, а куда более полезная структура. И вот, похоже, «историческая справедливость» восторжествовала…

На негнущихся ногах Ильин подошёл поближе и замер, всё ещё не веря в реальность происходящего. Он видел, как люди в рабочих комбинезонах выносили из здания свёрнутые знамёна — те самые! — и деловито швыряли их в кузов грузовика, распахнутый, словно пасть ненасытного чудовища. Это походило на парад Победы, когда к подножию Мавзолея летели знамёна поверженной фашистской Германии, — с той только разницей, что тогда на лицах солдат была гордость победителей, а сейчас на лицах людей в комбинезонах с латинскими буквами было равнодушие, словно они грузили дрова — дрова, и ничего больше…

Дождь усилился, но Дмитрий не замечал капель, забиравшихся ему под воротник. Он стоял и смотрел, испытывая самую настоящую боль от бессилия что-либо изменить. Что он мог сделать? Броситься с кулаками на этих людей, выполнявших свою работу, за которую им платят деньги? Эти люди просто делали своё дело — точно так же, как восемьдесят лет назад другие люди взрывали храм Спаса-на-водах, выстроенный на народные копейки в память русских моряков, погибших при Цусиме.

«А ведь дело не в бирже, — подумал вдруг Ильин, — вернее, не только в ней. Зачем он нужен, музей русской морской славы в самом центре города? Ведь эрудированные знатоки истории доказывают, что никаких побед не было, и что гордиться нечем, а тут маячит на самом виду зримое подтверждение этих побед! Нехорошо получается — можно и усомниться в правоте этих историков… А так — так оно спокойнее…».

Рабочие вынесли длинный продолговатый ящик и поставили его прямо на асфальт — шёл дождь, и им не хотелось мокнуть, ожидая, пока в кузове грузовика подготовят место для очередного «предмета экспозиции». Ящик был обёрнут шуршащим пластиком, но с торца — наверно, из-за небрежности упаковщиков или грузчиков, тащивших его вниз по лестнице, — пластик прорвался. Порыв сырого ветра отогнул шелестящий лоскут, и Дмитрий увидел, что находится внутри: модель корабля в прозрачном параллелепипеде, напоминавшем саркофаг павшего героя. И Дмитрий узнал этот корабль — сразу, с первого взгляда.

Это была модель крейсера первого ранга «Варяг» — корабля, больше ста лет назад принявшего неравный бой и затопленного в далёком корейском порту Чемульпо. Потом в составе русского флота служили ещё два корабля с таким именем, и второй из них уже снова под андреевским флагом, а третий — тяжёлый аванесущий крейсер — так и не был достроен на верфи независимой Украины и был продан по цене металлолома ушлым дельцам из быстро набиравшей силу Поднебесной Империи. По официальной версии, из авианосца собирались сделать развлекательный центр, а как оно замышлялось на самом деле — кто знает?

А модель их славного предка стояла сейчас под дождём. Стекло быстро покрылось мелкими каплями, и они побежали вниз, стекая скупыми мужскими слезами. Курсант пятого курса военно-морского училища Дмитрий Ильин повернулся и пошёл прочь, ускоряя шаг, чтобы поскорее оказаться как можно дальше от места казни памяти. Он не плакал — просто в лицо ему летел обычный для Питера мелкий дождик, и поэтому лицо его было мокрым.

Он торопился — времени до вечерней поверки оставалось не так много, а надо было ещё успеть заскочить домой, переодеться в форму и вернуться в училище. И надо было ещё попить чаю с матерью — она ведь наверняка, вернувшись с работы, приготовила что-нибудь вкусное, чтобы угостить сына и его Яночку. Мать Димы хорошо относилась к подруге сына и очень хотела, чтобы они наконец-то поженились. Надо, надо попить с ней чаю, потому что, очень на то похоже, угощать домашними пирогами «Яночку» ей уже больше не придётся.

…Они так и не помирились. На выпускной Яна не пришла, и Дмитрий был одним из немногих, получивших офицерские погоны не под восхищённым взглядом подруги, невесты или жены. Как ни странно, особой горечи он не испытал — перегорело. «Контакт гениталий не подразумевает контакта душ, — подумал новоиспечённый лейтенант, — так, кажется? Спать можно с любой женщиной, а вот жить… Ну и ладно, оно и к лучшему!».

Его ждал Северный флот.

* * *

Подводная лодка, вцепившаяся в причал толстенными обледенелыми тросами, была похожа на спящее морское чудище. Нет, не на спящее — на умирающее под слоем изморози и снега, оставленного обрушившимся на флот и на всю страну новым ледниковым периодом. Эта лодка — хотя вряд ли правильно называть «лодкой» огромный корабль, не уступающий по своим размерам линкорам Второй мировой, — была уникальной и даже удостоилась быть занесённой в книгу рекордов Гиннеса как самый большой подводный корабль из всех, что сошли с верфей всех стран мира за без малого сто лет подводного судостроения.

Подводный дредноут был примечателен не только своими габаритами, но и очень оригинальной конструкцией — корабль представлял собой катамаран, собранный из модулей. Внутри легкого корпуса, одетого в противогидроакустическое покрытие, размещались пять обитаемых прочных корпусов, выполненных из титана. Два главных корпуса располагались параллельно друг другу — симметрично относительно диаметральной плоскости, — а между ними, перед сдвинутой в корму рубкой, тянулись в два ряда двадцать ракетных шахт для межконтинентальных баллистических ракет. Исполинские размеры «акул» (или «тайфунов», как называли эти субмарины по натовской классификации) и экзотичность конструкции не были прихотью проектировщиков или результатом творческих изысканий — корабли строили специально под новые твердотопливные ракеты.

Трехступенчатая «Р-39», оснащенная десятью разделяющимися головными частями индивидуального наведения, получилась циклопической — при высоте шестнадцать метров и диаметре два с половиной метра она весила девяносто тонн. С самого начала работ над ней было ясно, что для размещения стартового комплекса в составе двадцати единиц не годятся не только любые разумные модификации уже имевшихся конструкций ракетных подводных крейсеров стратегического назначения (типа «мурена» или «кальмар»), но и традиционные схемы компоновки атомных ракетоносцев — новая ракета была слишком велика. Но по ту сторону Атлантики уже сходили со стапелей новенькие «огайо» — носители «трайдентов», сменивших «поларисы», — и надо было дать им достойный ответ.

Вдобавок ко всему, командование, привычно не обращавшее внимания на тыловую инфраструктуру, потребовало уменьшения надводной осадки «акул», чтобы гиганты могли походить к старым причалам. Американцы для своих «огайо» строили новые базы, а мы решили этим не заниматься. Из пятидесяти тысяч тонн подводного водоизмещения «акулы» ровно половину составляла балластная вода, из-за чего лодку с горьким сарказмом окрестили «водовозом».

И всё-таки ответ был дан: 12 декабря 1981 года головной «тайфун» вошёл в состав Северного флота. В корпус корабля были упакованы две тысячи Хиросим, не считая другого оружия: торпед, ракето-торпед, мин и даже зенитных комплексов «игла». Этот тяжёлый подводный крейсер мог проломить из-под воды двухсполовинойметровый лёд, всплыть в сердце Арктики и выплюнуть залпом все свои ракеты — туда, куда нужно, и раньше, чем его смогут остановить. Уникальная ядерная энергетическая установка мощностью в 100 тысяч лошадиных сил обеспечивала стосемидесятиметровому колоссу подводную скорость хода до двадцати семи узлов, система шумоподавления сделала его самым «неслышимым» из всех ранее созданных советских атомных подводных ракетоносцев, а обилие новых систем управления, навигации и жизнеобеспечения сделали корабль прекрасно управляемым и очень живучим.

И впервые в истории советского подводного флота на «тайфунах» было уделено большое внимание условиям жизни и быта для ста пятидесяти членов экипажа, которые и не снились не только спавшим в обнимку с торпедами матросам дизельных «фокстротов», но и морякам атомных лодок. На «акулах» имелись офицерские каюты, маломестные кубрики для матросов, спортзал, сауна, зимний сад и даже плавательный бассейн — невиданная роскошь для боевого корабля, тем более подводного.

А теперь этот корабль, последний из шести «тайфунов», ещё числившийся «условно-боеготовым», стоял у причала и медленно умирал под заунывный вой полярной пурги. Он всё ещё надеялся на чудо, и люди, обитавшие в его чреве, тоже надеялись — правда, с каждым днём все меньше и меньше…

Двое офицеров, пряча лица от секущей снежной крупы, торопливо прошли по трапу на борт лодки. Внутри было тепло, и горел свет: корабль всё ещё жил, он не хотел умирать — он хотел выйти в море и служить стране, создавшей это чудо техники. Но корабль не знал, что этой страны больше нет…

— Задрог, Дмитрий Сергеич? — иронически спросил один из офицеров с погонами капитан-лейтенанта у своего спутника, взглянув на его покрасневшее лицо.

— Так точно, — отозвался второй, дуя на озябшие пальцы. — Есть такое дело…

— Ладно, лейтенант, есть у меня немного «эн-зэ». Не могу допустить гибели боевого товарища от переохлаждения — офицерская совесть не позволяет.

Ильин заколебался. Пристрастия к спиртному он никогда не испытывал, но лейтенант и в самом деле замёрз, и к тому же ему не хотелось обижать товарища. Несмотря на разницу в званиях — две звёздочки — это много, — они сдружились, почувствовав родственные души. Пантелеев (тогда ещё лейтенант) пережил самые трудные времена флота, когда офицеры атомных подводных ракетоносцев, элита вооруженных сил страны, с вершин всеобщего почета и уважения были сброшены вместе со своими семьями в самую настоящую нищету. Многомесячные задержки жалованья, невероятное ухудшение социально-бытовых условий — в том числе банальное недоедание — стали обычным явлением. Жёны плакали, люди зверели, многие были готовы бежать куда угодно, и рапорта об отставке пачками ложились на стол начальства. Но Михаил Пантелеев выдержал, не согнулся, не изменил своей юношеской любви к флоту. Он остался в строю, и вот-вот должен был придти приказ о присвоении ему очередного воинского звания «капитан третьего ранга». Вообще-то звание каплей выслужил уже давно, но где это и когда начальники с крупнокалиберными звёздами на погонах любили офицеров, не стеснявшихся говорить им правду в глаза?

— Не угнетайся, — добавил Михаил, заметив колебания молодого лейтенанта. — Я тебя не на пьянку зову, по пять капель — и хорош. До вахты у тебя времени много — выспишься.

— Ладно, Андреич, — сдался Дмитрий, — ты и мёртвого уговоришь.

В каюте капитан-лейтенант разделся первым и, пока Ильин снимал шинель, успел извлечь из рундука фляжку со спиртом, два гранёных стаканчика и «чуток бросить на зуб». В шестидесятых-семидесятых годах содержимое провизионных камер советских атомных субмарин поражало. Моряки-подводники в изобилии снабжались превосходным молдавским «каберне», черной и красной икрой и прочими деликатесами, которыми мог похвастаться далеко не каждый столичный ресторан. Но в восьмидесятых всё это гастрономическое изобилие уступило место гораздо более скромному рациону — отношение «руководителей партии и правительства» к «защитникам подводных рубежей отчизны» изменилось. И только военно-морское «шило» на флоте не переводилось никогда, невзирая ни на войны, ни на разруху, ни на разгул демократии.

После первого стаканчика в организме и на душе потеплело, а после второго между друзьями вновь пошёл разговор на больную тему, волновавшую обоих. Медленное умирание флота вроде приостановилось, но его реанимация шла черепашьими темпами, вызывавшими понятное раздражение у людей, небезразличных к судьбе России. Во времена советские, когда десятки атомных подводных ракетоносцев бороздили все океаны планеты от полюса до полюса, от закладки до передачи флоту субмарины размером с крейсер проходило всего два-три года, а для торпедных лодок-охотников — и того меньше. Именно этот флот положил конец морскому господству американцев и сделал возможным переговоры об ограничении стратегических вооружений.

А теперь, когда отслужили своё ветераны прежних серий, пошли на слом «наваги» и «мурены», а в строю оставались с десяток «кальмаров» и «дельфинов», постройка «князей» — ракетоносцев четвёртого поколения — растягивалась на десятилетия. Головной «борей» — «Юрий Долгорукий», прозванный «Юрием Долгостройным», — по аналогии со старинным парусником «Трёх иерархов» называли ещё и «Трёх президентов»: подводный крейсер был заложен при Ельцине, спущен на воду при Путине и достраивался при Медведеве. А ведь было, было время, когда боевые корабли выпекались на верфях как блины на хорошей кухне.

— Не понимаю я, — горячился Ильин, — есть деньги на строительство казино, бизнес-центров, борделей, мать их, а на флот — нету! Ну да, ушли опытные инженеры и рабочие-судостроители, заводы годами простаивали — это понятно, но финансирование! Программу возрождения флота приняли — хорошую программу, да, — но она пока что только на бумаге! Неужели наши олигархи не понимают, что лучше быть независимым удельным князем, чем вассалом чужого короля? В мире уважают сильных — это же и дураку ясно! Или я ни хрена не понимаю? Или президент ничего не может сделать с этой бандой?

— Вечные российские вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?», — глубокомысленно заметил Пантелеев, вновь наполняя гранёные патрончики. — Дело надо делать, каждому на своём месте, а философия… Давай-ка я тебе лучше одну сказочку расскажу, да не простую, а с подковыркой.

Они выпили, и Михаил пояснил:

— Рыбачили мы, значит, в прошлом отпуске на Селигере — люблю я это занятие. И набрели в глуши как-то под вечер на одну избушку на курьих ножках, где обитал весьма колоритный дедок. Он-то нам эту баечку и поведал.

Пантелеев уселся поудобнее на койке и начал, входя в роль былинного сказителя:

— Жил-был некогда на Руси воин-богатырь и мечом булатным рубежи державы от врагов хранил — всяких летучих змеев и кощеев почтенного возраста выводил в расход без разговоров о правах разных вредных меньшинств. И вот дошли до него слухи, что завелась в одном краю гниль непонятная — люди стали портиться, про честь и совесть забывать. Воин снарядился и пошёл туда, чтобы на месте разобраться в ситуации. Прибыл, огляделся, и видит — топает ему навстречу плешивый крючконосый мужичок неопределённого возраста, мелкого роста и непонятно какой профессии. Богатырь хотел сходу его мечом по маковке приложить — уж больно внешность у этого типа была пакостная, — но придержал руку. Вроде как и не за что — прохожий никаких враждебных действий не производил. Наоборот — как увидел воина, разулыбался до ушей, словно родственника встретил, и говорит ему: «Ратник славный, устал ты, поди, воевать без выходных и даже без перекуров! Весь ты изранен, а царь-батюшка отпуск тебе не даёт. Пойдём ко мне, друг ситный, хоть немного отдохнёшь». И безобидный такой весь из себя — глазки добрые, ручки тонкие, и ни меча в этих ручках нет, ни даже ножика перочинного.

«В Андреиче умер артист, — думал Дмитрий, слушая друга. — Складно плетёт…»

— Пришли они к терему на опушке леса, справа озеро, лебеди плавают — красота. Ну, зашли внутрь этого домика индивидуального проекта и улучшенной планировки, и тут-то у нашего богатыря челюсть так и отпала. Роскошь кругом, музыка играет, стол сервирован по первому разряду. И девки разномастные шастают в большом количестве, в исподнем и без оного. В общем, мечта мужчины. «Вот, — говорит плешивец, — расслабляйся, служивый, — всё твоё. — И добавляет вкрадчиво: — Только за прелесть эту платить полагается. Золото у тебя есть, защитник земли русской?» — «Нет, — отвечает ему воин, — не копил я злато, зачем оно мне?» — «Ой, зря, — покачал головой крючконосый. — Золото — оно всему голова, всему цена, всему мера. Ну, не беда — я помогу. Отдай мне в залог свой меч — на время, — а я тебе золота отсыплю». И поддался богатырь на уговоры — видно, морок на него навёл этот мелкорослый, да и девки тоже, сам понимаешь. Короче, отдал меч, взял кредит и ушёл в разгул — потешил плоть по полной программе.

«Да, — подумал Ильин, — можно понять мужика…».

— Долго ли, коротко ли, — вдохновенно продолжал рассказывать каплей, — но пришло к нашему доброму молодцу похмелье. Приметил он, что еда дерьмецом отдаёт, что по углам хоромы крысиные глазки посверкивают, и что за лицами девок ведьмячьи хари проступают. Вскинулся воин и давай искать хозяина заведения, чтобы, значит, меч свой вернуть. Да только нет нигде плешивца — как в воду канул, вместе с мечом. Тут-то и понял парень, что развели его на сладком, как пацана. Порушил голыми руками всё здание — девки в лягушек превратились и в озеро попрыгали, роскошь золочёная черным прахом рассыпалась, — а что толку? Крючконосого и след простыл!

И с тех пор бродит этот воин по Руси, ищет того колдуна, чтобы поговорить с ним очень задушевно. А главное — меч свой вернуть хочет, потому что пришла пора его в дело пускать: враги кусок за куском от державы отхватывают, да изнутри плесень лезет из всех щелей. Вот такая сказочка, товарищ лейтенант.

— Да, со смыслом байка. И найдёт воин свой меч, как ты думаешь, товарищ без пяти минут кап-три?

— Я так думаю, — очень серьёзно ответил Пантелеев, — что в поисках этих воину надо помочь, потому как…

Он не договорил — в дверь каюты постучали.

— Да! — отозвался капитан-лейтенант, отработанным движением закрывая ящик стола, в котором размещались фляжка, гранёные «пусковые шахты» и нехитрая закусь: в условиях, «приближенных к боевым», сервировать «банкет» в открытую считалось признаком дурного тона. — Войдите!

На пороге возник мичман-контрактник.

— Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту?

— Обращайтесь.

— Товарищ лейтенант, вас вызывает командир.

«Зачем я понадобился „бате“? — размышлял Ильин, шагая по коридору — Грехов за мной вроде не числится… Не вовремя, чёрт, — амбре от меня, а „батя“ на этот счёт строг: не разделяет он утверждения „флотский офицер должен быть слегка выбрит и до синевы пьян“, предпочитая оригинальную формулировку российского императорского флота „до синевы выбрит и слегка пьян“. И вообще — по военной геометрии, „кривая любой формы всегда короче прямой, проходящей в непосредственной близости от начальства“.

— Разрешите? — спросил Дмитрий, переступая комингс. — Товарищ капитан первого ранга, лейтенант Ильин по вашему приказанию прибыл!

Командир окинул молодого офицера цепким взглядом и буркнул сердито:

— Плохо службу начинаешь, лейтенант. Что, желудочный отсек «шилом» промывал? Смотри у меня — ещё раз замечу, вздрючу во все пихательные и дыхательные, не посмотрю, что особых претензий у меня к тебе пока что не имеется.

Дмитрий почувствовал, как у него запылали уши. До сих пор он ни разу не слышал от «бати» худого слова: командир мог служить иллюстрацией к фразе «строг, но справедлив».

— Ладно, — смягчился каперанг, — не за тем тебе звал. Мать у тебя умерла, лейтенант, — такие вот дела. Даю тебе неделю — лети в Питер, сделай там, что надо… Один хрен, — он тяжело вздохнул, — стоим у пирса, как «Аврора» на вечной стоянке… Документы тебе уже оформляют — заберёшь у писаря. Всё, Ильин, свободен — иди.

* * *

— Вот, Димочка, и остался ты сиротой, — Мария Сергеевна, соседка по лестничной площадке, горестно покачала головой. Она знала Дмитрия с детства, и даже была для него кем-то вроде няньки — присматривала за мальчишкой, если возникала вдруг такая нужда. И сейчас она смотрела на него так, как издавна добрые русские женщины смотрели на сирот. И неважно, что сироте уже двадцать три года, что на его плечах офицерские погоны, и что приставлен он к самому страшному оружию, изобретённому хитроумным человечеством, — для старушки, давно вырастившей собственных детей и тщетно дожидавшейся внуков, Дима так и остался малолетним сорванцом, за которым нужен глаз да глаз.

Мария Сергеевна помогала Дмитрию с поминками, по-хозяйски занявшись столом, а после ухода гостей задержалась прибраться и помыть посуду — до того ли сейчас Димочке?

— Спасибо вам, тётя Маша, — глухо проговорил Ильин, отрешённо глядя в окно.

— Да не за что, сынок. Обидно как-то — маме твоей было ещё жить да жить, какие это годы? Да только инфаркт — он возраст не спрашивает.

«Да, — подумал Дмитрий, — это точно. Не спрашивает, особенно если этот инфаркт — уже второй…».

Он хоть и был поздним ребёнком, но мать его была далеко не старухой: она ещё даже не вышла на пенсию и продолжала работать во Всероссийском НИИ растениеводства имени Вавилова на Исаакиевской площади. Первый инфаркт с ней случился, когда погиб в море отец Дмитрия: моряки иногда умирают не дома — бывает. Узнав о гибели мужа, она молча упала пластом и наверняка бы не выжила, если бы не сын — Диме было тогда тринадцать. И она не ушла вслед за любимым — осталась жить, чтобы вырастить сына. И вырастила, и снова не вышла замуж, хотя едва сводила концы с концами — в девяностые годы над её зарплатой смеялись не только куры, но и расплодившиеся в городе вороны. И не возражала, когда сын решил стать военным моряком, хотя Дмитрий видел, что она еле сдерживает слёзы.

И ещё мать любила свою работу: как пришла в институт Вавилова после окончания университета, так и проработала там тридцать лет. Дмитрий помнил, как она приводила его в институт и показывала смена уникальных растений, собранных со всего света. «Они сейчас спят, — говорила мама, — но если их бросить в землю, из них вырастет хлеб, и плоды, и ещё много чего вкусного и полезного на радость людям. Это сокровища, сынок, и даже в блокаду никто не съел ни единого зёрнышка из этой коллекции, хотя люди страшно голодали».

Что такое блокада, маленький Дима уже знал: об этом рассказывала бабушка, мамина мама, совсем ещё девчонкой пережившая в Ленинграде это страшное время. Блокада — это когда темно, холодно, очень хочется кушать, а с тёмного неба падают чёрные бомбы. И Дима смотрел на семена в стеклянных колбочках и думал о людях, которые не съели эти семена. И не знал он тогда, что из-за этих вот семян его мама — самая хорошая мама на свете — умрёт.

На престижное здание в самом центре города кое-кто зарился уже давно — очень уж хотелось чиновникам-бизнесменам из окна своего кабинета, отделанного под евростандарт, поглядывать свысока на конную статую государя-императора и испытывать гордость от своей крутости. И упорно проталкивалось решение о переезде института — не по чину каким-то ботаникам занимать такое здание и путаться под ногами у деловых людей. Директор НИИ резко возражал, доказывая, что при переезде неминуемо будет нарушен температурный режим хранения, что приведёт к гибели всей генетической коллекции — той самой, которая пережила блокаду. Против намерения властей выступили крупнейшие мировые научные и общественные организации и четыре нобелевских лауреата, и всё-таки институт не выдержал многолетней осады. Решение о переселении было принято, а мать Дмитрия Ильина настиг второй инфаркт, ставший для неё роковым…

За окнами темнело. Дмитрий помотал головой, прогоняя воспоминания.

— Пойду я, тетя Маша, — сказал он, вставая, — пройдусь немного.

— Иди, иди, сынок, — отозвалась старушка, возившаяся с посудой. — Я дверь закрою — ключи у меня есть.

Он вышел на набережную Невы у Горного института и пошёл к мосту лейтенанта Шмидта. Несмотря на ноющую в сердце тупую боль, усмехнулся, проходя мимо памятника Крузенштерну, стоявшего напротив его училища: в этом году выпускники снова наденут на бронзового мореплавателя тельняшку — традиция есть традиция. Здания вдоль Невы и мосты были ярко освещены, и древние сфинксы напротив Румянцевского сада бесстрастно взирали на плавучий ресторан «Нью Айленд». Дмитрий — почти бессознательно — шагал к Стрелке Васильевского острова. Зачем? Он и сам не знал — надо же было ему куда-то идти.

Шёл мокрый снег, но не злой, как на севере, а мягкий — весенний. В голове у Ильина был полный сумбур — он никак не мог смириться с дикой несправедливостью случившегося. «Как там говорил Андреич? — думал Дмитрий. — „Что делать“ и „Кто виноват?“ — это вечные российские вопросы. Хорошо бы ещё получить на них ответы…».

Переходя проезжую часть у Дворцового моста, он не смотрел по сторонам — машины здесь шли сплошным потоком. И только дойдя до ростральных колонн, Дмитрий бросил взгляд на знакомое здание Биржи и… оцепенел. Вокруг Биржи плотными рядами стояли роскошные машины, здание сияло огнями, а на его фасаде вспыхивала, гасла и вновь загоралась надпись: «Что движет людьми? Жажда больших денег!».

— С-сука… — выкрикнул-выхаркнул Ильин, и девчонка, с интересом посматривавшая на молодого статного офицера, испуганно шарахнулась в сторону; на её миловидном личике промелькнуло выражение незаслуженной обиды. Но Дима не обратил на девушку никакого внимания: ему вдруг показалось, что на крыше Биржи, прямо над похабным слоганом, сидит тот самый крючконосый и плешивый колдун из сказки, рассказанной ему Пантелеевым. Поганец был мелок ростом, и в его тонких ручках действительно не было ни меча, ни даже перочинного ножика, вот только глазки у плешивца были отнюдь не добрыми: они глядели на Дмитрия с презрением. И лейтенант Ильин услышал мерзкий липкий шёпот, доносящийся непонятно откуда: «Золото — оно всему голова, всему цена, всему мера! Продай мне свой меч, защитник земли русской…».

— А вот х… тебе! — яростно прошептал Дмитрий. — Не дождёшься!

Он отвернулся от опоганенного здания, где когда-то находился его любимый военно-морской музей, и только сейчас обратил внимание на светящуюся колонну, хотя её было видно из любой точки центра города. Это был небоскрёб «Газпрома», ударными темпами выстроенный у моста Петра Великого, неподалёку от того места, где некогда стоял шведский городок Ниеншанц, взятый русскими войсками. Все разговоры о нарушении архитектурного ансамбля города оказались гласом вопиющего в пустыне, деньги победили, и знаменитый артист доказывал с экрана телевизора, что этот небоскрёб станет лучшим украшением города на Неве. И стеклобетонный фаллос упёрся в серое питерское небо нагло и торжествующе.

«Вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа, — подумал Ильин. — Ну, погодите…».

* * *

— Двадцать кило? Ну и аппетиты у тебя, братан… У вас на флоте чё, торпеды нечем начинать стало? — Арап Петра Великого ошарашено покрутил головой.

— Двадцать, — спокойно повторил Дмитрий. — И как можно скорее — времени у меня нет. Совсем. За бабки не волнуйся — получишь. Есть у меня деньги, так что мы за ценой не постоим.

Арап хмыкнул, хотел было ещё что-то спросить, но осёкся, посмотрев в отрешённые, какие-то нездешние глаза старого приятеля. Приобретённый на крутых и скользких тропках опыт подсказывал ему: человеку с такими глазами не стоит задавать лишних вопросов.

Вообще-то Арапа звали Валерой, а прозвище своё он получил за свою характерную внешность. Его бабушка, царство ей небесное, была одной из комсомолок-энтузиасток, с распростёртыми коленками встречавших гостей Московского Международного фестиваля молодёжи и студентов, прибывших из стран Азии и Африки, только-только освободившихся от ига проклятых колонизаторов. Интернациональная дружба не знала границ, и когда волна восторгов схлынула, на песке, промокшем от девичьих слёз, шустрыми крабиками остались многочисленные «дети фестиваля» — с противозачаточными средствами в Стране Советов было туго.

Не минула чаша сия и валерину бабулю: у неё родился чёрненький сынишка — весь в папу. Борец за независимость вернулся на родину, нимало не задумываясь о последствиях своей пылкой, но краткой любви в далёкой северной стране, а его отпрыск вырос и тоже занялся продолжением рода. Вероятно, он унаследовал отцовскую блудливость: мать Валеры стала матерью-одиночкой, поскольку мулат-жених, так и не ставший её мужем, тихо исчез в неизвестном направлении, и след его затерялся в бескрайних российских просторах. А Валерка — смуглый Валерка получил от сверстников прозвище «Арап Петра Великого».

Валера с Димой жили по соседству, росли вместе, учились в одной школе, дружили и стояли, случалось, спина к спине в уличных драках. Страну корёжило в судорогах перемен — мальчишки взрослели. Потом их пути разошлись: Ильин давно выбрал свою стезю, а Валера с головой нырнул в омут криминально-теневого бизнеса, где продавалось и покупалось всё, от наркотиков и девственности до расщепляющихся материалов и государственных секретов. Дмитрию деятельность Арапа очень не нравилось, однако их странная дружба продолжалась: Валера испытывал к Дмитрию почти бессознательное уважение, а тот как чувствовал, что когда-нибудь Арап ему понадобится. И вот — понадобился.

— Двадцать кило — это много, — задумчиво проговорил Валера, что-то прикидывая в уме. — Трудно столько найти в один присест, да ещё в таком пожарном темпе…

— Мне нужно двадцать, на самый крайняк — шестнадцать. Цель очень уж, — Ильин усмехнулся уголками губ, — достойная. За прибамбасы не заморачивайся — я минный офицер, электродетонатор как-нибудь соберу.

Арап Петра Великого переменился в лице — до него дошло, что задумал его друг.

— Димыч, ты чего, вообще, да? — растерянно пробормотал он. — Эта, с ума сошёл? На фиг тебе…

— А вот это уже не твоё дело, — отрезал Ильин. — Я продал квартиру — ты знаешь, сколько сейчас стоит двухкомнатная квартира в сталинском доме на Васькином острове. Все деньги на счёте, счёт на предъявителя. Доступ получишь, как только привезёшь мне заказ. Хотелось бы завтра. У меня нет времени, Арап, — совсем нет. Понимаешь?

— Понимаю, — Валера посмотрел на Дмитрия с опаской, смешанной с мистическим трепетом. — Ладно, будет тебе пластилин.

* * *

В воздухе пахло весной.

Нева в центре города, в самой широкой её части, освободилась ото льда, и в чёрной воде отражались огни набережных. Лейтенант Дмитрий Ильин шёл уверенной походкой человека, знающего, куда и зачем он идёт. Он не чувствовал веса шестнадцати килограммов взрывчатки: пакеты, равномерно распределённые по всему его телу, образовали подобие панциря древнерусского воина, и доспехи эти не были видны под чёрной шинелью офицера российского флота.

…Время сместилось — не волны Невы бились в гранит берегов, а плескалась за бортом утлого брандера вода Чесменской бухты, и не гротескный «Летучий Голландец», служивший развлекательным центром и похожий на настоящий парусник примерно так же, как курица похожа на орла, маячил справа, а один из линейных кораблей флота Хасана капудан-паши. И метался в ужасе крючконосый плешивый колдун, размахивал тонкими ручонками и корчил рожи, силясь остановить воина — тщетно…

В здание Биржи Дмитрий вошёл спокойно. Он уже побывал здесь и сориентировался, а охрана на входе не обратила на морского офицера особого внимания — на «лицо кавказской национальности» он никак не походил.

Большой зал изменился неузнаваемо: на стенах перемигивались хитрыми символами и цифрами огромные экраны, отражавшие биение финансового пульса планеты, и вежливые молодые люди в отсеках-ячейках, превративших зал в подобие пчелиных сот, работали с клиентами, желающими приумножить свои капиталы. Людей здесь было много — старинные стены отражали мерный гул голосов и мелодичные трели сотовых телефонов.

«Стоит мне нажать кнопку, — думал Ильин, шагая к тому углу зала, где раньше стояла модель крейсера „Варяг“, и вглядываясь в лица хорошо одетых мужчин и женщин, — и всех их размажет по стенам кровавой кашицей… А имею ли я право это делать? Взрывать надо не шестнадцать килограмм, а шестнадцать мегатонн, и не здесь, а… Но как быть, если корабль, способный метнуть эти мегатонны, разоружён и медленно умирает у обледенелого пирса? А все эти люди — они прожорливая и ненасытная саранча, гордящаяся своим умением делать деньги из ничего, жонглируя ценами, курсами акций и котировками валют, и при этом презирающая тех, кто действительно создаёт что-то реальное, своими руками и своим умом. Они верные слуги плешивца, и всё-таки…».

— Присаживайтесь, — стандартно-лощёный менеджер за офисным столом повёл рукой. — Чем могу быть вам полезен?

Он был безукоризненно вежлив, этот парень в костюмчике, галстуке и белой рубашке, однако за его словами стояло не слишком тщательно скрываемое пренебрежение к человеку в форме. Дмитрий и сам чувствовал себя в этом финансовом храме пришельцем из другого мира: таким же неуместным, как неуместен ободранный бомж на великосветской тусовке. Ему казалось, что он слышит мысли менеджера, скользящие шуршащими змейками: «Ты мне неинтересен, служивый, — какой с тебя прок? Пришёл купить пару акций или поменять пару сотен евро? Ты не похож на солидного инвестора, и если я трачу на тебя время, так это лишь потому, что меня научили строго соблюдать имидж».

— Вы можете быть мне полезным, — медленно проговорил Ильин, оставшись стоять и не вынимая правой руки из кармана шинели, где был детонатор. — Спойте песню — «Варяга».

— Что?

— Спойте. Мне. Эту. Песню, — раздельно повторил Дмитрий и добавил: — На мне шестнадцать килограммов пластида, и если вы не споёте, я их подорву. Не надо объяснять, что от вас останется?

Изумление в глазах менеджера уступило место самому настоящему ужасу: он вдруг с пронзительной ясностью понял, что это не шутка, и ледяное дыхание близкой и более чем возможной смерти приморозило клерка к его удобному вращающемуся креслу.

— А… я… я не знаю песен, которые пели варяги… — пролепетал он.

«Планктон, — подумал Ильин с нарастающей яростью. — Какой же ты планктон…»

— Вам ничего не говорит это название — «Варяг»?

— Н-нет… Это название фирмы? Шведской… или норвежской?

— Да нет, не фирмы. Вот что, любезный, позовите-ка вашего начальника, босса, или кто тут у вас старший на рейде, — сказал Дмитрий, не сводя тяжёлого взгляда с бледного лица человека за офисным столом, — может, он окажется более сообразительным.

— С-сейчас… — менеджер трясущимися пальцами нашарил клавишу коммуникатора. — Викентий Викторович, подойдите, пожалуйста, к семнадцатому. У меня тут случай такой… нестандартный.

«Старший на рейде» не заставил себя ждать. Он был куда опытнее рядового клерка и при виде морского офицера тут же провернул в мозгу возможные варианты. Жизнь полна неожиданностей: а вдруг это парень — муж или любовник какой-нибудь светской львицы и решил выгодно вложить деньги, оказавшиеся в его распоряжении? Или, скажем, богатый наследник? Все эти предположения были ошибочными, но в одном Викентий Викторович был прав: жизнь действительно полна неожиданностей.

— В-вот, — помертвевший менеджер показал глазами на Ильина. — Вот он… хочет…

— Что вам угодно? — осведомился Викентий Викторович. — Я начальник сектора по работе с клиентами.

— Год назад здесь был музей, — объяснил Дмитрий, — и на этом самом месте стояла модель крейсера «Варяг». А потом пришли вы, и этой модели здесь больше нет. Я хотел, чтобы ваш подчинённый спел мне песню о «Варяге», но он, к сожалению, не знает этого хита и даже не знает о том, что был когда-то такой корабль. И поэтому я хочу, чтобы эту песню спели вы. Или вам она тоже незнакома?

— Вы сумасшедший?

— Нет, я нормальный, это вы сумасшедшие — все. Повторяю: я хочу, чтобы вы спели мне песню «Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает». А если вы этого не сделаете, то я сделаю то, зачем пришёл: взорву себя и весь этот ваш гадюшник. Вот поэтому ваш клерк вас и вызвал.

В лице Викентия Викторовича что-то дрогнуло, но он умел владеть собой и спросил, сохраняя спокойствие:

— Вам нужны деньги, я вас правильно понял? Сколько?

— Нет, — Ильин покачал головой, — вы меня не поняли. Мне не нужны деньги — мне нужна эта песня.

«Сумасшедший, — с облегчением подумал начальник сектора по работе с клиентами, — обыкновенный сумасшедший, свихнувшийся в железной плавучей коробке. Нормальный человек может пойти на риск, чтобы сорвать хороший куш, — он посмотрел на руку офицера, опущенную в карман шинели, — но нормальный человек не будет отказываться, когда этот куш ему предлагают. И нет у него никакой взрывчатки — блефует. Псих — обычный псих».

И Викентий Викторович повернул голову и подал знак охране, не зная, что совершает последнюю ошибку в своей жизни.

Охранники кинулись на Дмитрия с двух сторон, как хорошо обученные сторожевые псы. Они не размышляли — они выполняли приказ.

И тогда лейтенант Ильин нажал кнопку детонатора.

Из окон старинного здания с колоннами на Стрелке Васильевского острова вспышкой гнева выплеснулся огонь, и чёрная невская вода стала багрово-красной…

* * *

— Число погибших уточняется. Точную цифру назвать затруднительно — некоторых разорвало на фрагменты. Личности устанавливаем по именам владельцев невостребованных автомашин, оставленных на парковке перед зданием. В любом случае погибло как минимум несколько десятков человек, а общее число жертв, считая раненых, больше ста. Зданию нанесён серьёзный ущерб: в большом зале все эти перегородки смело, как… Окна выбиты вместе с рамами, повреждены стены и потолок, проломлено межэтажное перекрытие. По предварительной оценке, мощность взрывного устройства была около двадцати килограмм в тротиловом эквиваленте — рвануло, как фугасный снаряд крупного калибра или авиабомба. Хорошо хоть, стены устояли — крепко строили наши предки. Но ремонт нужен серьёзный.

— Ремонт-то сделать можно, но, — полковник ФСБ побарабанил пальцами по столу, — бирже там, похоже, больше не быть.

— Почему вы так считаете, товарищ полковник?

— Потому что в это здание деловых людей теперь и калачом не заманишь — будут то и дело озираться по сторонам. Вспомни судьбу спектакля «Норд-Ост» — после трагедии были попытки возобновить его постановку, да не вышло. У крови стойкий запах, майор… Какие есть версии случившегося?

— Версия одна — подрыв террориста-смертника. Картина характерная. Смущает, что у нас не было никакой информации о готовящемся теракте, и что ни одна экстремистская организация не сделала никаких заявлений и не взяла на себя ответственность. Складывается впечатление, что действовал какой-то маньяк-одиночка.

— Ни хрена себе одиночка — с двадцатью килограммами пластида… И чего его туда понесло? Мотивы? В городе множество мест, где взрыв такой мощности вызвал бы гораздо большие жертвы! Какие предположения насчёт личности этого камикадзе?

— Мы проверили записи внешнего видеонаблюдения. За тринадцать минут до взрыва в здание вошёл морской офицер. Лейтенант. Потом заходили ещё трое мужчин — женщине тащить на себе такой груз затруднительно, — но они по времени уже не успевали подняться на второй этаж. Значит…

— Это значит, майор, что я ничего не понимаю, — зло буркнул полковник, мысленно уже попрощавшийся со своими погонами. — Военный моряк играет в шахида? Какого хрена?

— Не могу знать, товарищ полковник! — майор пожал плечами. — Но при тщательном осмотре места происшествия найдено вот это.

С этими словами он положил на стол маленькую почерневшую звёздочку — такую, какие носит на погонах средний комсостав вооружённых сил Российской Федерации.

Санкт-Петербург, 14–25 марта 2008 года

Последний казак

Кто и как будет жить на Земле в XXI веке?

А власть твоя, — уж как хочешь — а поганая власть.

М.Шолохов «Тихий Дон»

Они отбили вторую атаку.

Поднятая разрывами тягучая пыль оседала медленно, словно раздумывая — а стоит ли? Только уляжешься, как тебя снова потревожат и подбросят вверх огненными смерчами…

И всё-таки она оседала, и затянувший всё вокруг густой бурый дым тоже мало-помалу рассеивался. Из-под его тяжёлого полога уже проступили искалеченные домики окраины и развороченный асфальт автострады, перетекавшей в центральную улицу городка. И стал виден уродливый силуэт «диплодока», похожий на гигантскую перевёрнутую миску.

Тяжёлый штурмовой танк почти прорвал оборону повстанцев. Когда машина вошла в зону плотного огня, её бортовой компьютер оценил степень противодействия и отдал приказ на изменение боевой конфигурации. В ходовом режиме «диплодок» напоминает обводами гоночный электромобиль, только способный с хищной стремительностью перемещаться по любому бездорожью. Но если этому электромобилю что-то угрожает, он мигом втягивает голову под панцирь: бронеплиты ползут и смыкаются в полусферу, пряча многоствольные контейнеры управляемых ракет и кургузое рыло напалмомёта. И взять вражину в этой его ипостаси ой как нелегко…

Однако ж взяли — сподобились. Поймали момент начала трансформации и хлестнули противополем. «Диплодока» перекосило, «раскорячило вшивую черепаху» — по выражению, брошенному кем-то в коммуникатор в злом азарте боя. Вот тут-то бойцы из первого взвода и влепили ему под шкуру пару кумулятивных «змеюк». И всё — встал, сволочь, смрадно коптя и похабно выметнув из-под бронированного подола длинные ноги перебитых гусениц.

А вокруг чадящего остова валялись тела глобов. Как только припекло, экипаж быстро покинул разбитую машину, но далеко уйти никому из них не удалось. Самый шустрый успел пробежать шагов тридцать, пока его не клюнула игольчатая пуля, вошедшая между нижним краем шлема и воротником бронекомбинезона. Шелихов видел через бинокуляры забрало убитого, сплошь залитое изнутри красным, — иголки, на которые разделилась эта пуля после попадания, просверлили голову глоба десятками аккуратных сквозных дырок.

Глобы отошли, как только штурмовой танк загорелся, — зрелище полыхающей боевой машины, рекламируемой как «абсолютно неуязвимая», было впечатляющим. «Жлобы», как называли врагов повстанцы (и не только потому, что первая буква слова «globals» называется «джи»), не любили боя грудь в грудь. Смешивать непокорных с землёй в однородную расплавленную массу с безопасного расстоянии, сидя перед дисплеем, — это да, такая война им по нраву. А вот если надо посмотреть противнику в глаза, в которых мечется твоя смерть…

Возвращались звуки, съеденные надсадным гулом канонады и грохотом взрывов. Что-то тихонько позвякивало — Григорий даже потряс головой: уж не мерещится ли? Нет, это трепетал под прилетевшим с Дона ветром тоненький металлический лоскут, свисавший с простреленной крыши коттеджа, под которым находился командный бункер.

— Умыли мы их, командир, — негромко произнёс Зыков, оператор электронных систем и заместитель Шелихова. — «Два» — «ноль» в нашу пользу. И ещё умоем, если опять полезут, — спасибо Каргину, боеприпасов у нас до второго пришествия хватит. А там, глядишь, и в столице решат так, как надо… Это наша земля.

«Не совсем „ноль“, наверно, — подумал Григорий. — Как там у Константина в первом взводе? Потери большие? „Диплодок“ мёл огнём, как заправский Змей Горыныч, — вряд ли всем Костиным бойцам удалось отсидеться за слоями термопласта… Да и остальным было несладко — перепахан весь периметр. А с боеприпасами — да, спасибо атаману. И сам мошной потряс, и другим не дал жадничать — найдётся, чем попотчевать гостей-миротворцев…».

— Запроси о потерях, — коротко распорядился он.

— Есть, командир, — отозвался Прохор и зашелестел клавишами пульта связи. Личные коммуникаторы были у всех повстанцев, но лучше работать по экранированному каналу.

Шелихов переключил визор на панорамное сканирование.

Несмотря на две яростные атаки и на предшествующие им ракетно-артиллерийские обстрелы, притулившийся в излучине реки городок пострадал не сильно. Досталось жилым домикам окраин, но здание автоматизированного завода и окружавшие его параллелепипеды служебных и подсобных помещений остались целёхонькими. И Григорий знал, почему — по этой причине его отряд и зацепился именно за этот городок, и теперь торчал у глобов костью в горле — ни проглотить, ни выплюнуть. А миротворцам непременно надо выковырнуть эту досадную кость, и поскорей. В столице-то оно может по-всякому обернуться…

Панорама разворачивалась неспешно, следуя стандартной компьютерной программе. Безоблачное синее небо и голубая дуга Дона выглядели безмятежно спокойными — и небо, и древняя река вдоволь насмотрелись на дела рода человеческого за века и тысячелетия. И пепельно-рыжая степь, располосованная надвое серым шрамом автомагистрали, тоже была спокойной. Чему ей, седой степи, так уж изумляться, на какую такую диковину дивиться? Видела она разные племена-народы, спешившие, суетившиеся и силившиеся возвести вековечное величие. Прошли они, прокатились и сгинули, позабыв на курганах каменных баб с изъеденными временем лицами. И равно упокоились в безымянных могилах порубленные татарскими саблями и скошенные казачьими пулемётами — им уже всё едино…

И только в одном месте — там, где автострада ныряла в редколесье, — шевелилось что-то, словно там ползали какие-то насекомые. Они. Глобы. Миротворцы, мать их в матрицу…

Глобы пришли на рассвете и с ходу атаковали отряд Григория, не утруждая себя переговорами. Да и о чём им было говорить с теми, кого они считали бандитами? Атаковали — и осеклись, подавились кровавой юшкой. Перегруппировались, прощупали боевые порядки казаков электроникой и пошли снова — уже основательней. И снова получили по зубам — вон он, их хвалёный «диплодок» (точнее, то, что от него осталось). А четыре лёгких бронепрыга и вовсе не дошли до переднего края обороны повстанцев — разлетелись ошмётками металла, разодранного прямыми попаданиям. И густо лежат вдоль дороги убитые — шелиховцы не попусту тратили огневой припас.

— Затихли, — пробормотал Григорий, следя за изображением на дисплее визора. — Это вам не…

Он не договорил.

Над деревьями сгустилась и задрожала белая завеса. А потом на ней прорисовались чётко различимые чёрные буквы кириллицы, сложившиеся в русские слова.

— Глянь-ка, Прохор, никак «жлобы» побеседовать с нами намерены. О чём, интересно мне знать?

— «Примите парламентёров» — прочёл тот через плечо командира и посмотрел на Григория. — Примем, Григорий Палыч?

— А почему нет? — Шелихов пожал плечами. — Всё равно вестей ждать. Пиши ответ турецкому султану. Можно без оборотов, труднопереводимых на международный.

Зыков кивнул и развернул над крышей коттеджа голографический псевдоэкран.

* * *

Они встретились на шоссе, в полукилометре от переднего края обороны. Григорий не собирался принимать парламентёров на позициях повстанцев, где «жлобы» запросто могли обернуться обыкновенными шпионами. Не будешь же раздевать их до трусов… Да и то нет гарантии — мини-сканер можно спрятать и во рту, или в какую другую дырку сунуть.

Глобов было двое. Без оружия — индикатор успокаивающе мигнул зелёным, а что в броне — так она давно уже стала почти повседневной военной формой, особенно в «горячих точках». Оба, судя по всему, не полуфабы, а из мидлов, и оба — смуглокожие.

«У них там все перемешались, — думал Шелихов, вглядываясь в тёмные лица врагов. — Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца — всякой крови по стакану, в каждой койке папуас погостевал. Да пусть хоть полосатые будут или в горошек — можно подумать, русские сохранили чистоту расы со времён Ярослава Мудрого! Не за цвет кожи я их ненавижу…».

— Вы Григорий Шелихов? — спросил один из глобов — точнее, вопрос прозвучал как утверждение.

— Он самый, — Григорий кивнул, — вы не ошиблись.

«Ещё бы, — промелькнуло у него в голове, — через наших коллаборационистов вы нас разве что под микроскопы не клали. И всё вам обо мне известно — от биометрии до вредных привычек. А ты мужик ничего, крепкий — шея как у бугая… Вояка-профессионал — тебя и в рукопашной не враз заломаешь».

Словно прочитав его мысли, вмешался второй глоб — этот был статью пожиже.

— Мы знаем всех полевых командиров непримиримых, а вы среди них один из самых выдающихся.

— Полагаю, вы прибыли не для того, чтобы говорить мне комплименты? — ответил Григорий, подумав при этом: «А вот ты, парень, не из армейцев. По-русски говоришь чисто и правильно, почти без акцента. Переговорщик — пришёл уговаривать террориста отпустить невинных женщин и детей, да?»

— Мы пришли предложить вам сложить оружие, — холодно произнёс крепкошеий. — Кровопролитие бессмысленно — вы обречены. И я, майор Спрэгью, командир семнадцатого батальона миротворческих сил, предлагаю вам сдаться. В противном случае…

— Не пугайте, — оборвал его Григорий. — Вы лучше туда посмотрите, — он показал на отчётливо различимый силуэт сгоревшего «диплодока», — и ещё во-о-он туда, на обочины. Не собрали ещё всех своих битых? Понимаю, понимаю — объём работ серьёзный.

Лицо майора окаменело, и переговорщик поспешил перехватить инициативу.

— Мы рассчитываем на ваше благоразумие, господин Шелихов. Присядем?

С этими словами он снял с пояса небольшой контейнер — Григорий почувствовал, как мгновенно напрягся стоявший рядом с ним Прохор, — и раскрыл его. Послышалось лёгкое шипение, и через минуту у ног переговорщика надулся небольшой, но удобный стул, за ним второй.

— А нам этого не надо, — бросил Григорий, наблюдая за манипуляциями глоба, — нам и на своей земле сидеть мягко. Садись, Зыков, — добавил он, опускаясь на травянистый взгорок у края дороги.

— Это не ваша земля, — вкрадчиво поправил его переговорщик. Майор Спрэгью хранил высокомерное молчание. — Акт купли-продажи совершён на законных основаниях, и ваши действия есть нарушение принципа неприкосновенности частной собственности.

— Расскажите это тем нашим аферистам, которые ловко втюхали чужую землю вашим лохам. А купчую можете засунуть себе в… вот-вот, именно туда, вы меня правильно поняли.

Шелихов хорошо знал, что западные трейдеры не были простаками — они понимали, что делают, заключая многолетние договоры аренды через своё лобби в правительственных кругах атакуемых стран и осуществляя продуманный план мирного и «законного» захвата чужой территории. Но в нём уже закипало раздражение, и он не смог отказать себе в удовольствии лишний раз щёлкнуть «жлобов» по носу.

— Боюсь, — переговорщик лучезарно улыбнулся, — вы не до конца уяснили ситуацию. В настоящее время, — он мельком взглянул на часы, — в Москве идут переговоры по целому ряду вопросов. И как только решение будет принято…

— А вы уверены, что решение будет в вашу пользу? Вы уже нас взвесили, оценили и вписали в свои файлы? — отпарировал Шелихов. — Кроме «колли», в Москве есть и другие люди. И есть ещё такая штука, как армия, и она молчать не будет.

По лёгкой тени на лице майора, по-прежнему хранившего молчание, Григорий понял, что глобы отнюдь не уверены в благоприятном для них исходе переговоров о вхождении России в United Mankind. Поэтому-то они и торопились выбить повстанцев из городка — судись потом да разбирайся! — и приступили к переговорам только тогда, когда встретили решительный отпор. И о настроениях российских военных «жлобы» — с их-то источниками информации! — осведомлены. Так что — мы ещё поглядим, чья переможет…

— В любом случае ваш отряд считается незаконным вооружённым формированием, — в отличие от майора, глоб-переговорщик куда лучше владел собой. — Территориальная казачья армия не признаётся нашим командованием частью вооружённых сил России.

— Вы хорошо говорите по-русски, значит, вы знаете и наши пословицы. У нас есть и такая: «В чужой монастырь…».

— Я знаю.

— А раз знаете эту, напомню другую: «Вот вам Бог, а вот порог!». Здесь наша земля, и вам здесь делать нечего.

— Не понимаю, — глоб деланно вздохнул. — Вы ведь умный человек и знаете историю. Когда-то люди жили небольшими кланами, потом появились племена, потом державы. Феоды сливались в королевства, рождались империи. А теперь пришло время объединения всего человечества. Это неизбежность, с которой бороться бесполезно — её можно только принять.

— Принять? — Григорий зло сузил глаза. — Сто пятьдесят лет назад наши предки в этих самых местах приняли одну такую неизбежность, обещавшую им светлое будущее и рай на земле. Не устояли перед соблазном и склонились перед силой. Второй раз мы не сделаем ошибки — мы будем жить на своей земле так, как считаем нужным, а не так, как нам будут диктовать. И наши женщины останутся женами и матерями, а не…

— Вы уверены, что все они хотят именно этого? — мягко остановил его переговорщик.

— Кто не хотел — те ушли, мы никого не держали. Оставшиеся — остались, и теперь уйти придётся вам, гости непрошеные. Не хотите — попробуйте нас взять.

— Наивный вы человек, господин Шелихов. Не пытайтесь остановить колесо истории — оно вас раздавит.

— Раздавит? Бывает и так, что колесо ломается, наехав на острый камень. И не о чем мне с вами больше говорить.

— Мы не будем вас брать, — подал голос набычившийся майор. — Мы накроем вас тяжёлыми термобарическими ракетами. Мобильные установки на подходе.

— Тогда мы пошли, — Григорий поднялся. — Я должен быть там, со своими казаками.

…Когда до ближайших домов оставалось шагов сто, Зыков, не проронивший за всё время переговоров ни слова, сказал опасливо:

— Термобарические — это серьёзно, командир. Настоящих бункеров у нас — раз-два и обчёлся, а в окопах не спрячешься. Размазанный взрыв — дело такое, в любую щель затечёт, сучий выкидыш.

— Не будут они бить объёмками, — усмехнулся Шелихов. — Блефуют.

— Почему ты так уверен?

— Потому что знаю. Будем стоять намертво — не место United Mankind на нашей земле. Этот зверь нам ведом — изучали мы его анатомию.

* * *

— Господа офицеры! — дежурный вытянулся перед входящим в аудиторию седым человеком с погонами генерала, а слушатели военной академии поднялись со своих мест за персональными терминалами. — Господин профессор, двенадцатая группа готова…

— Прошу садиться, — прервал его седовласый. Он занял место за кафедрой-пультом и окинул взглядом амфитеатр аудитории. — Итак, тема сегодняшней лекции: социологическая модель United Mankind — Объединённое Человечество. Теоретические основы этой модели были сформулированы в середине двадцать первого века Айсфельдом, Рамбовски и Мэлори, хотя есть основания полагать, что практическое её построение началось гораздо раньше.

За спиной лектора ожил псевдоэкран, по которому заскользил лучик лазерной указки.

— Апологеты United Mankind считают эту модель наиболее совершенной — более того, единственно приемлемой. Согласно выводам Айсфельда и Мэлори, она на практике доказала своё преимущество перед всеми общественно-экономическими формациями, известными человечеству — как реальными, так и утопическими. Рамбовски же доказывал, что United Mankind органична, поскольку наиболее полно переносит принцип естественного отбора на общество людей.

Размеренный голос человека в генеральском мундире был хорошо слышен в любой точке просторной аудитории — сидевший на шестом ярусе Григорий отчётливо различал малейшие оттенки этого голоса. И Шелихов слушал — слушал очень внимательно.

— Модель достаточно проста — я изложу вам суть, пренебрегая словесной шелухой. Вы слушатели элитного военного учебного заведения, поэтому будем называть вещи своими именами. Общество United Mankind состоит из трёх слоёв, или каст. Нижний слой — это «человеческие полуфабрикаты», компост, питательная и воспроизводящая среда. Полуфабы используются на вспомогательных работах и в сервисе. Это рабочая сила и пушечное мясо. В семьях полуфабов высокая рождаемость — в среднем три-четыре ребёнка. Нижняя каста — фундамент, на котором выстроена вся пирамида United Mankind.

Григорий представил себе возносящийся ввысь сверкающий конус — красивый и тянущийся к облакам. А у его подножья копошилась тёмная безликая масса…

— Далее, — световой луч коснулся ряда разноцветных прямоугольников. — Средний класс, костяк. Квалифицированные работники, медики, учёные, интеллектуалы, военные. К мидлам относятся и те, кто обеспечивают бесперебойное функционирование всей системы — юристы и чиновники, а также предприниматели, не достигшие высот в бизнесе. И наконец — высшая каста, хайлевелы. Вершители судеб, — генерал сделал паузу и оглядел слушателей. — Повелители мира — по крайней мере, считающие себя таковыми… Крупные бизнесмены, финансисты, топ-менеджеры всемирной корпорации, в которой бывшие страны — не более чем департаменты.

Он ещё немного помолчал и продолжил:

— Наименее довольны своим статусом, естественно, полуфабы. Но они — и не только они — находятся под непрерывным воздействием исполинской и отлаженной машины масс-медиа, ориентирующей людей на сиюминутные примитивные потребности. Стереовидение с гипноэффектом, психотропная музыка, новейшие виды наркотических веществ, которые, как вам известно, свободно продаются в странах United Mankind. И самое главное — формально полуфабы не считаются рабами. Они имеют те же гражданские права, что и мидлы, и любой из них может выбиться в среднюю касту, если проявит должную хватку. Негативная энергия раздражения на систему перенацелена на достижение личного успеха и на желание обойти всех конкурентов. И наиболее энергичные полуфабы действительно выходят в люди, подавая пример своим менее удачливым собратьям по касте. Эта возможность заложена в модели United Mankind, более того, она необходима. Всё очень просто, — профессор коснулся пульта.

На экране высветилась диаграмма соотношения численности различных каст.

— Дело в том, что обеспеченный средний класс не слишком склонен обзаводиться детьми. В семьях мидлов даже два ребёнка — большая редкость, не говоря уже о троих. А многие вообще не заводят детей, предпочитая им карьеру и жизненные удовольствия. Эта тенденция проявилась ещё в прошлом веке, сто лет назад, и с тех пор только усилилась. С каждым новым поколением численность обеспеченных слоёв уменьшается, но пополняется за счёт выходцев из низшей касты — баланс соблюдён. Хитроумная пирамида завёрнута в красивую демократическую обёртку — теоретически полуфаб может даже стать хайлевелом. Теоретически, — повторил генерал и усмехнулся, — шансы есть. Вопросы?

— Это и есть естественный отбор по Рамбовски? — флотский офицер со второго яруса первым использовал предоставленную возможность.

— Да, — кивнул профессор. — Похоже, не правда ли? Пробиваются самые энергичные — кого винить, если ты сам не проявил достаточного упорства в достижении намеченной цели? Когда-то это называлось обществом равных возможностей.

Генерал произнёс эти слова ровным тоном, по которому невозможно было понять его собственное отношение к описанной социальной модели, — он информировал, предоставляя слушателям самим делать выводы.

— А почему модель называется «Объединённое Человечество»? — спросил сидевший на третьем ярусе капитан-танкист. — Открытое декларирование поставленной задачи?

— Да, — спокойно ответил генерал, — именно так. Процесс объединения всей планеты в единую структуру идёт полным ходом. Вопрос только в том, какая социальная система будет господствовать. По прогнозам аналитиков, наибольшие шансы у United Mankind.

— Значит, она совершенна? — не выдержал Шелихов.

— Хороший вопрос, ротмистр, — профессор внимательно посмотрел на Григория, — то есть, простите, есаул. Вы ведь из казаков?

— Так точно, господин генерал! — ответил Григорий, подумав про себя: «Ну и зрение у старика — разглядел мои знаки различия…». — Территориальные войска — южная мобильная группа.

По аудитории пронёсся сдержанный шум, и Шелихов ощутил уважительные взгляды. Здесь хорошо знали, что творится на южных границах России…

— Хороший вопрос… — медленно повторил генерал. — Отвечу вам так: совершенных систем не бывает — это противоречит вселенским законам. Что же касается United Mankind, то её недостатки следующие. Во-первых, отсутствие обратной связи между кастами и смены правящей элиты. Да, эта элита пополняется, но приток свежей крови недостаточен для её эффективного обновления. А старая элита костенеет и вырождается, превращаясь в некое подобие наследственной аристократии — каста хайлевелов куда более замкнута по сравнению с мидлами. Во-вторых, идёт сужение слоя хайлевелов — их становится всё меньше. В итоге власть над миром окажется в руках небольшой группы людей, а в предельном случае — одного человека, монарха или диктатора, терминология не имеет особого значения. И в-третьих — хотя это скорее во-первых — сам принцип «естественного отбора по Рамбовски». Я не уверен, что в результате этого отбора на вершине социальной пирамиды действительно окажутся лучшие из лучших — хотя бы потому, что для достижения успеха в обществе глобалистов совсем не нужны совесть, доброта и великодушие. Скорее наоборот… И я не хочу даже думать, во что может превратиться человечество, утратившее понятие «любовь»… И от вас, русские офицеры, — седой человек в генеральском мундире вскинул голову, — во многом зависит, станет наша страна частью United Mankind или нет.

«Кажется, — подумал Григорий, — наш ментор наконец-то скинул маску „человека вне политики и убеждений“. Но я его понимаю — на его месте я поступил бы точно так же».

* * *

Шелихов смял пустую консервную упаковку-самогрейку и поискал глазами, куда бы её деть.

В командном бункере было тесновато — аппаратура, аппаратура и ещё раз аппаратура. Многоцелевой дисплей, панель управления, узел связи. Две раскладные койки, вместо кресел — старинная деревянная табуретка, оказавшаяся здесь неведомо как, и пара контейнеров из-под зарядов к ручным ракетомётам. Крохотный стол, впритык притиснутый к пульту. Мозг обороны — какие уж тут излишества.

И причудливо смотрелась в прошитой миганием индикаторов полутьме обнажённая казачья шашка, лежавшая на этом столе по соседству с компьютерными кристаллами.

Разные суеверия бывают у людей, постоянно идущих на войне вдоль зыбкой грани, отделяющей живых от мёртвых. Бойцы Григория носили под бронёй нательные кресты (а кое-кто — и языческие обереги), а сам он перед каждым боем обнажал и клал перед экраном на очередном командном пункте эту вот шашку, полученную им в далёкой юности.

…В станицах молодёжь обучали воинской премудрости — на том испокон веку стояло казачество, — но современной, для которой рубка лозы или умение разворачиваться лавой было уже чем-то вроде ролевой игры. И всё-таки на всю жизнь запомнил пацан Гришка Шелихов, как старый казак Демьян, вихрем пронёсшись на коне вдоль барьера с торчком стоящими на нём тонкими и гибкими ивовыми прутьями, трижды взмахнул шашкой — как бы играючи. И запомнилось Григорию изумление в глазах сверстников при виде наискось срезанных упругих прутов — верхние их половинки не упали, а воткнулись острыми концами в мягкую землю под бревенчатым барьером. И никому из мальчишек — он был в этом уверен — даже не пришла в голову мысль: «Подумаешь… Что эта железка против боевого лазера…».

Есть у холодного оружия древняя магическая сила.

А когда Шелихов уезжал поступать в военное училище, Демьян неожиданно позвал его к себе и вручил ему шашку с кратким словом-напутствием:

— Храни её. Добрым казаком будешь — чую. Удар с потягом — это уметь надо.

И Григорий хранил подарок. И снились ему иногда странные сны, в которых метался огонь, храпели кони, и капала горячая кровь с узкого голубого лезвия… И не мог понять молодой казак, что это за наваждение такое? Отзвук минувшего, генная память или ещё что-то, доселе неведомое?

А когда он уже стал офицером, и когда зачавкало вдоль южных границ России липкое кровавое месиво, шашка всегда была с ним — всегда и везде. Он не пускал её в ход — война теперь другая, — но всякий раз обнажал перед очередной стычкой и заботливо вкладывал в ножны после боя, обычно заканчивавшегося победой.

Есть у холодного оружия древняя магическая сила…

— Что слышно, Прохор? — спросил Григорий, оторвавшись от воспоминаний.

— Почти ничего, — Зыков отложил прижатую к уху ракушку ресивера. — У глобов в Крыму мощная станция радиоподавления, вот и стараются, заразы. Понял только, что вроде переговоры ещё не закончились. В Москве тихо, и во всех армейских диапазонах тишина — нехорошая тишина, Григорий Палыч.

«Затишье перед бурей? — подумал Шелихов. — Похоже на то, очень похоже…».

Он не сомневался — сегодня всё решится. Тягомотная неопределённость должна была разродиться — вот только чем?

Глобалисты всасывали Россию в структуру United Mankind десятилетиями, медленно, но целеустремлённо и безостановочно. На обострение «жлобы» не шли — чёрт их знает, этих непредсказуемых русских с их ядерной дубиной. Да и зачем рисковать, если есть надёжные и многократно проверенные экономические методы? Норовистого коня можно объездить по-разному.

Опорой для глобов стали «новые нерусские», для которых присоединение России к United Mankind означало возможность наконец-то вздохнуть спокойно, перестать с опаской поглядывать на очередного чересчур самостоятельного российского президента или на не в меру активных сторонников «собственного пути развития» и стать настоящими хайлевелами. Оппозицию убеждали, подкупали или запугивали «жёлтой угрозой» — Поднебесная Империя всё уверенней хозяйничала в Сибири. «Между двумя жерновами не уцелеть, — доказывали со стереоэкранов хорошо одетые ясноглазые люди, — не пора ли стать частью цивилизованного мира? Вы хотите жить так, как живут на Западе? Вы можете — делайте свой выбор!».

Но далеко не все хотели жить «как на Западе». Офицерский корпус сумрачно взирал на суетливую возню политиков, шевеля желваками на скулах, опалённых огнём бесконечных «малых войн». «Лига русских офицеров» имела простой, но ёмкий девиз: «Россия должна быть!» и неукоснительно ему следовала.

И крайне отрицательно относилось к перспективе братания с глобалистами избывшее лихолетье двадцатого века и возродившееся казачество. Крепкие фермеры и умелые бойцы, стойко отбивавшие на юге и на востоке набеги «новых бедуинов» и «новых чингизидов», не хотели мира дымных мегаполисов с его искусственной пищей и синтетическими чувствами, грозящего снова — и теперь уже навсегда — порушить привычный жизненный уклад казаков. И всё чаще между отрядами «миротворцев», появившимися на юге России под нажимом «мирового сообщества», и частями территориальной армии происходили «недоразумения», а по сути — прямые вооружённые столкновения.

«Что там, в Москве? — думал Григорий. — Устоит ли президент под совместным натиском „жлобов“ и „колли“? А если не сможет устоять — что тогда?».

Как член «Лиги», Шелихов знал: глобы добиваются передачи под контроль «мирового сообщества» ядерного оружия, допуска капитала хайлевелов в ключевые сектора экономики и, конечно, разоружения и роспуска всех «незаконных вооружённых формирований». После этого Россия станет картонным государством с декоративным правительством и её полное растворение в United Mankind будет лишь вопросом времени.

Но знал казачий есаул Григорий Шелихов, с молчаливого одобрения атамана южной мобильной группы пресекший попытку миротворцев перейти Дон, и многое другое: он знал, что пружина сжата до предела.

Десантные войска в центре России были приведены в полную боевую готовность за неделю до начала переговоров в Москве. И вышли в океан все готовые к походу атомные подводные ракетоносцы — вышли и затаились в глубинах, чутко слушая эфир: что скажет штаб флота? А если штаб промолчит или пробормочет что-то невнятное, капитаны имели право действовать самостоятельно — «по обстановке», как принято говорить среди военных.

К тому же на околоземной орбите висит боевой комплекс «Святогор», под завязку начинённый ракетами с ядерными кассетными боеголовками. И командиром там полковник Александр Сурков: для этого человека слова «Родина» и «честь русского офицера» — не пустой звук. Да, он верен присяге, и он будет выполнять приказы, но вот приказы «колли» — это вряд ли. А с Земли до «Святогора» так просто не дотянешься — если наблюдатели на его борту зафиксируют взлёт орбитальных челноков-истребителей (а они зафиксируют, экипажу не запорошило глаза космической пылью), полковник тут же всё поймёт. И тогда он…

Григорий не сомневался в том, что именно сделает командир «Святогора» — они знали друг друга ещё с курсантских времён. Шелихов вспомнил, как когда-то они с Сашкой лежали на берегу моря, на горячих камнях южного полуострова и косили глазом на двух загорелых девчонок, расположившихся неподалёку. Девчонки внешне выглядели индифферентными, однако было заметно без применения средств технического наблюдения, что внимание парней не осталось безответным. Это было ясно хотя бы по ленивым, но наполненным влекущей грацией движениям девушек, когда они поправляли волосы или небрежно-плавно устраивались поудобнее на нагретой солнцем плоской скале.

— Ну, что, казак, на перехват? — в глазах Александра заплясали озорные янтарные чёртики.

— А то!

Саша уже было приподнялся, но тут же помрачнел. Григорий проследил взгляд друга и понял причину.

На фоне синеющих гор и буйной зелени тёмно-серой враждебной кляксой торчали строения военной базы глобов. Очертания их были ломаными, резкими, чуждыми всему здешнему и наполненными угрозой, словно откуда-то из вселенских бездн рухнуло на Землю злое нечто, угнездилось и теперь прикидывало, что же ему делать дальше. И это нечто тоже разглядывало своими неживыми окулярами и сенсорами девчонок на пляже — разглядывало как законную добычу…

— Мать их в матрицу, — Александр зло сплюнул. — Властители мира…

Да, Григорий знал, как поступит полковник Сурков. Так что — мы ещё поглядим, чья переможет…

* * *

Шелихов не ошибся — глобы не пустили в ход термобарические реактивные снаряды.

Причиной был завод, выстроенный на инвестиции United Mankind и принадлежащий кому-то из хайлевелов. Майор Спрэгью прекрасно понимал, что за ущерб, причинённый по его вине священной чужой частной собственности, ему придётся отвечать. Вот люди — это другое дело, они ничьей собственностью не являются, и в суд исковое заявление никто не подаст. Правда, общественное мнение на Западе очень болезненно воспринимало сообщения о потерях контингента миротворческих сил, однако из двух зол выбирают меньшее. К тому же солдаты-полуфабы — они полуфабы и есть, а информацию о потерях и причесать можно, эка невидаль.

…Солнце давно перевалило за полдень и катилось к вечеру, выжимая из разбитых домов угловатые удлиняющиеся тени. Глобы молчали, не делая попыток начать третью атаку и никак не выдавая своих намерений. Потери казаков оказались невелики, а мирные жители городка в большинстве своём переправились на другой берег Дона ещё вчера.

— Чего они ждут? — вслух размышлял Прохор, прогоняя на дисплее компьютерную модель периметра обороны. — До их «кумы» бы дотянутся — я б ей устроил чесотку. Жаль, не могу — «занавеску» повесила, парша подхвостная…

Григорий взглянул на экран, где разноцветными символами были высвечены бункеры, окопы и врывшиеся в землю бронекоконы генераторов силовых полей, и где среди красных, синих и жёлтых квадратов, треугольников и ромбов, обозначавших орудия, ракетомёты и прочее убийственное железо, пульсировали зелёные точки. Похоже на компьютерную игру, если забыть, что за этими зелёными пятнышками — люди. Живые люди.

И как в компьютерной игре с частично открытой картой верхняя четверть экрана была залита нейтрально-серым: «кума» — командный компьютер глобов — прикрыла расположение миротворцев экранным полем. Серая пелена дышала, но не двигалась: глобы чего-то ждали. И дождались.

Из-под «занавески» вынырнули три фиолетовые искорки, и через секунду анализатор выдал идентификацию: беспилотные летательные аппараты типа «вампир», специально предназначенные для уличных боёв. Радиус действия у них невелик, но «вампиры» способны действовать автономно, без оглядки на «поводыря» — наземную станцию наведения. Скорее всего, прибытия транспортёров с беспилотниками и ждал майор Спрэгью.

Первый «вампир» поймал зенитную «бабочку» почти сразу. Смачно полыхнуло, и беспилотник рассыпался пеплом, словно всамделишный упырь, застигнутый лучами восходящего солнца. Но два других, с невыносимыми для пилотов-людей перегрузками меняя высоту и скорость полёта и сбивая хлёсткими лиловыми молниями высоковольтных разрядов устремившихся к ним со всех сторон «бабочек», проскочили.

Второго спалили уже над домами, однако третий пронёсся быстрой тенью, завис, и… Подбрюшье летающей машины распахнулось, и оттуда хлынул плотный серебристый поток.

— «Осы»… — выдохнул Григорий. — Импульс, Прохор, импульс!

Счёт пошёл на секунды. Шелихов видел, как из развалин выскочила вспугнутая воем «вампира» собака и тут же ткнулась кудлатой мордой в землю. Миниатюрные киберы-убийцы самонаводились на теплокровных существ, а нейротоксин действовал мгновенно.

Григория скрутило резкой судорогой. Терпи, казак, иначе все бойцы твоего отряда через полминуты станут мертвецами. «Осы» проникают в любую щель, и против этих тварей мощный электромагнитный импульс — самое лучшее средство.

На асфальт пролился шелестящий дождь. «Осы» падали, маленькие и такие красивые, словно завёрнутые в блестящую фольгу рождественские орешки. Но что сталось с их маткой, Шелихов уже не увидел.

Бункер содрогнулся от страшного удара и вскрылся, термопластовая дверь медленно вывалилась наружу, уступая место густому чёрному дыму. Григория швырнуло; он с трудом удержался на ногах, одновременно ухватив подвернувшуюся ему под руку рукоять шашки.

Атака глобов была комбинированной. Вместе с «вампирами» на повстанцев с трёх сторон ринулись бронепрыги: боевые глайдеры-«блохи», вёрткие и вместительные машины, берущие на борт отделение солдат и способные перескочить через двухэтажный дом.

Большинство из них казаки стреножили «змеюками», но один, самый везучий — или ведомый самым умелым командиром — прорвался к командному бункеру. Бронепрыг шёл по пеленгу и знал, куда бить. И «блоха» успела накрыть цель и даже выбросить десант до того, как получила своё.

Из дыма выдвинулась безликая фигура в броне. Прохор Зыков не успел выстрелить — двадцатимиллиметровый снаряд из подствольника попал ему в грудь. Тело казака дёрнулось, спинная броня лопнула, и по дисплею растёкся, разбрасывая извилистые тонкие струйки, липкий кровавый ком.

Думать было уже некогда, и Григорий Шелихов сделал то единственное, что он ещё мог сделать. Шашка стала продолжением его руки, воплощением его естества, средоточием всего того, что он любил и что ненавидел. И средоточием древней Силы.

Коротко взвизгнувшее лезвие наискось упало на дымчатое забрало, и бронепластик треснул, как молодой лёд под колуном, пропуская сталь. Шашка просекла лицо глоба всего на ладонь, остановленная заушинами шлема, не позволившими клинку срезать голову, но этого хватило — с лихвой.

Григорий взял свой автомат, бросил взгляд на тело Прохора, перешагнул через труп глоба и нырнул в тягучий дым. Автомат он нёс в левой руке — правая намертво прикипела к рукояти шашки.

Вокруг шла яростная стрельба, что-то взрывалось и горело. Шелихов знал — его отряд не остался без командира, кто-нибудь из хорунжих уже принял командование, и управление боем переведено в один из запасных бункеров. И Григорию стало легко — он просто шёл драться вместе со своими казаками и, если будет надо, умирать вместе с ними.

Дым поредел. Григорий увидел мёртвого глоба, лежавшего ничком, чуть поодаль — ещё одного. Напротив руин бункера догорал бронепрыг, завалившийся набок и подмявший под себя распластанные останки «вампира»; покорёженный асфальт был усыпан «дохлыми» «осами».

И тут над головой зарокотало, словно кто-то раскатил по небу горсть тяжёлых шаров.

Эскадрилья боевых винтокрылов вынеслась откуда-то из-за Дона и густо раскрасила вечереющее небо дымными следами пущенных ракет. И над автострадой, там, где окопались миротворцы, расплескалось слепящее зарево, словно туда опрокинули гигантский ковш расплавленного металла.

Пошатываясь — в ушах звенело, перед глазами мельтешили цветные пятна, — Шелихов добрёл до ближайшего дома и сел, прислонившись спиной к уцелевшей стене. Он выпустил автомат и коснулся ладонью земли, на которой за такой длинный сегодняшний день вдоволь попировал огонь.

Но вместо горячего пепла рука Григория встретила влажную нежность живой земли.

Земля была тёплой и мягкой, словно щека любимой женщины.

И тихо-тихо зазвучал в сознании Григория Шелихова голос Анюты: «У нас будет сын, Гришенька… Сын…».

Санкт-Петербург, 6-12 декабря 2006 года

Последний из бледнолицых

Последний из бледнолицых на берегу Великого озера Онтарио принимает свой последний бой…

«У меня братишки нет,

У меня сестрёнки нет,

Говорят, с детьми хлопот невпроворот.

Что же будет на Земле,

Через сто ближайших лет,

Если мода на детей совсем пройдёт?»

(Из популярной эстрадной песенки 70-х годов прошлого века)

«Сколько у меня осталось патронов? Посчитать? А зачем? Даже если бы у меня был лучевой дезинтегратор, это ничего уже не изменит… Да и не продают такое оружие белым — нигде в пределах этой страны и, наверно, всего мира. Вот и приходится рассчитывать только на древнюю „М-16“, принятую на вооружение больше ста лет назад. Музейный экспонат, конечно, но убивать — убивает…»

Над водной гладью великого озера Онтарио стлался утренний туман, втягиваясь белыми языками между стволов могучих деревьев — молчаливых свидетелей минувшего. Трава была мокрой от росы, словно на неё пролились все слёзы женщин народа, некогда владевшего этими краями. Где они сейчас, эти племена? — сгинули без следа и памяти… А теперь настала очередь и самих победителей, слишком безмятежно почивавших на лаврах…

Притаившийся в кустах человек в пятнистой защитной одежде был очень стар. Время избороздило морщинами кожу его лица и заострило черты, придав им хищное выражение. Глаза поблекли, но остались по-прежнему зоркими, спина не согнулась, а руки его так же бугрились мускулами, как и во времена безвозвратно ушедшей молодости. Вот только вряд ли это уже имело какое-то значение.

«Откуда они появятся? И на чём? Свалятся прямо на голову на винтокрыле или примчатся по озеру на слайдере? Пока маскировочное поле держит, меня не разглядят ни с орбиты, ни через систему континентального слежения. Экранировка полная — стражам сил поддержания общественного порядка не помогут даже новейшие детекторы, реагирующие не только на тепло тела, но и на тончайшее дрожание человеческой ауры».

Человек сидел на самой оконечности далеко вдававшегося в озеро узкого мыса, густо поросшего орешником. Этот уголок в своё время по одной из федеральных программ сделали заповедным — таких мест на всём континенте осталось совсем мало, — и здесь по соседству с молодыми деревцами сохранились кряжистые дубы, помнившие ещё первопроходцев, тех…

…что шли через лес, чутко вслушиваясь в шорохи и держа наготове длинноствольные карабины. Прежние хозяева этих мест не любили пришельцев, — и было за что! — и в любой момент из-за зелёного полога листвы могла скользнуть стрела. Дикари искусно прятались в чаще и метко стреляли, но всё равно не смогли устоять под натиском бледнолицых. Гордые воины полегли в неравных боях, жалкие остатки некогда могучих и грозных племен загнали в резервации, а индеанки стали жёнами (в лучшем случае) и служанками победителей. На месте лесов выросли шумные многолюдные города и пролегли автомагистрали, и лишь кое-где уцелели крохотные островки природы, смутно помнящие былое…

Человека звали Нат — Натаниэль Бампо. Он жил в этих краях лет тридцать — с тех пор, как ему стало невмоготу жить среди людей. Нет, эти люди не были откровенно враждебными, напротив, они следовали тому, что некогда назвали политкорректностью, но все они были чужими, и Натаниэль был для них тоже чужим. И он ушёл — устроился рейнджером, а потом и вовсе осел в здешних лесах. Свобода от опостылевшего ему мира была иллюзорной — Нат зависел от этого мира, от денег, хранившихся на его счету, от магазинов и от всего того, что называется благами цивилизации. И он стал бороться, чтобы стать независимым.

Это было невероятно трудно — человек XXI века был намертво привязан к обществу тысячами незримых нитей, разорвать которые казалось невозможным. Но само это общество менялось, и другого выхода не было. Натаниэль не мог жить так, как жили здесь люди триста лет назад — рыбы в озере почти не осталось, а за нелицензированный отстрел оленя можно было запросто угодить за решётку, — и поэтому был вынужден периодически наведываться на своём древнем автомобиле с допотопным двигателем внутреннего сгорания в ближайший городок, где кусочек пластмассы с кодом личного счёта мог превратиться в продукты и одежду. Хорошо ещё, что его зарплата — а потом и пенсия — регулярно переводились на этот самый счёт, так что контакты с внешним миром можно было свести к минимуму.

Всё изменилось, когда в продаже появились синтезаторы пищи. Первые образцы были крайне несовершенными и стоили кучу денег, но Натаниэль не колебался ни секунды. Он выждал ровно столько, сколько потребовалось — пока синтезаторы не стали более-менее надёжными. Тогда Натаниэль продал свой старый дом — тот самый дом, где они с Джейн когда-то любили друг друга, — купил синтезатор (участок земли у берега озера он пожизненно арендовал как рейнджер-ветеран заповедника) и окончательно ушёл в лес. Пропади оно всё пропадом! Ах, Джейн, Джейн…

* * *

…Всполохи голубого света заливали тёмный зал. Они перемешивались с ритмичной, давящей на сознание музыкой так, что было не понять — то ли это звучит свет, то ли звук сделался видимым. T-shirts[3] парней и топики девушек отливали феерическими оттенками пронзительно-фиолетового, а белые световые пятнышки, отбрасываемые вращающимися многогранными блестящими шарами, засыпали танцующих призрачной снежной метелью.

Эту девчонку Нат приметил сразу. Она танцевала самозабвенно, не видя никого и ничего вокруг — так, наверно, извивались в ритуальных эротических танцах жрицы каких-нибудь древних богов. Нат ловко ввинтился в толпу и скоро оказался возле девушки — лицом к лицу. Поначалу она не обратила внимания на возникшего перед ней парня, но вскоре Нат ухитрился поймать взгляд её отрешённых глаз — травки, что ли, покурила? — и заметил под густыми ресницами девчонки тень неприкрытого интереса к неожиданному партнёру. Нат определил этот интерес безошибочно — не впервой. Он был завидным парнем — атлетически сложенным (его даже прозвали Конаном-варваром) и к тому же не обиженным мозгами (преподаватели предрекали ему блестящую карьеру), — и многие девчонки спешили стащить с себя трусики и забраться к нему в постель. Пуританская мораль давно пошла трещинами, а новые birth control achievements[4] позволяли любвеобильным девушкам не бояться ненужных последствий — так почему бы не получить удовольствие от секса с таким аппетитным парнем?

— Как тебя зовут? — выкрикнул Нат, улучив момент, когда сотрясавшие зал децибелы чуть смирили на время свою ярость.

— Джейн! — прокричала девушка ему в ухо. Губы её при этом коснулись щеки парня, и Натаниэль почувствовал, как по хребту его пробежала жгучая искорка.

— А меня Нат, — представился он в ответ и тут же напрямик предложил. — Удерём?

Девушка секунду подумала, улыбнулась, утвердительно тряхнула копной рыжеватых волос — в голубом свете они выглядели мраморными — и без колебаний протянула Натаниэлю руку. Он приобнял Джейн и ощутил кончиками пальцев, какое у неё горячее тело — там, под тонкой тканью лёгкого топика, в ложбинке вдоль спины.

С некоторым трудом выбравшись из зала, где бушевала дискотека, они первым делом обнялись, потом жадно целовались до тех пор, пока у обоих не перехватило дыхание, — у Ната даже мелькнула мысль содрать с девчонки джинсы и завалить её прямо тут, в тёмном закутке под лестницей, среди пустых пластиковых упаковок и банок из-под пива и «кока-колы», — а потом очень скоро и очень естественно оказались в комнате Натаниэля. В кампусе студенты жили по двое, но товарищ Ната в этот вечер отсутствовал, что пришлось как нельзя кстати. Джейн отнюдь не противилась — и даже не пыталась имитировать робкое сопротивление, — когда Нат расстегивал ей «молнию» на джинсах, и позволила себя раздеть и уложить на постель. Она так же послушно развела ноги, но когда Натаниэль коснулся её, тихонько ойкнула и вздрогнула. И только тогда Нат с изумлением понял, что впервые в жизни встретил девственницу.

Это открытие настолько ошеломило парня — как это так, такая красивая девчонка, и до сих пор ни-ни? — что он, — после того, как всё кончилось, — даже не спросил у расслабленно-томной Джейн своё расхожее: «Ну, тебе было хорошо, подружка?». Вместо этого Нат вдруг произнёс — неожиданно для самого себя:

— Слушай, давай поженимся?

К его удивлению, девушка отнюдь не впала в щенячий восторг. Она довольно долго размышляла, потом потянулась всем телом, прильнула к Нату, обняла, потёрлась носом о его щёку и спросила:

— А зачем? Все эти хлопоты с белыми платьями, гостями, расходами… Давай просто: ты будешь моим парнем, а я — твоей девушкой. — И жарко выдохнула — Мне понравилось… Ты — супер!

При этих словах Джейн Нат вдруг почувствовал раздражение — он никак не ожидал, что его благородное, по его мнению, предложение будет так встречено. Ко всему прочему, — и Нат это явственно понял, — эта девчонка его здорово зацепила, и ему хотелось видеть её именно своей женой, а не какой-то там очередной girl-friend. Подружка — она ведь подружка и есть: сегодня она с тобой, а завтра с кем-нибудь ещё.

Он высвободился из её объятий, сел на смятой постели и посмотрел на матово светящееся в темноте обнажённое стройное тело лежавшей рядом с ним Джейн.

— Или ты выйдешь за меня замуж, — глухо бросил Нат, — или заводи себе какого-нибудь другого «супера». Я с тобой спать не буду, — добавил он, намереваясь встать.

На этот раз Джейн отреагировала мгновенно. Она порывисто приподнялась, прижалась к груди Ната и прошептала.

— Я согласна… Просто я не ожидала такого, извини… Милый, — зовуще прошелестела она, снова ложась и увлекая за собой парня, — иди ко мне…

И только много позже Натаниэль понял, что причиной согласия Джейн была вовсе не пылкая страсть (причина, которую хотят видеть за согласием женщины все мужчины), а холодный расчёт — Нат уже заканчивал учёбу и получил пару очень хороших предложений от солидных фирм. И Джейн, — а она задолго до их знакомства обратила внимание на этого парня и прекрасно знала о его высоком рейтинге, — решила, что глупо упускать завидного партнёра, способного обеспечить ей безбедное существование на всю жизнь (да ещё такого, который испытывает угрызения совести по поводу её нарушенной девичьей невинности).

Но даже это понимание ничего не изменило в их отношениях — Натаниэль искренне любил свою Джейн.

* * *

…Медовый месяц они провели в Европе. Близился Миллениум, и весь мир стоял по этому поводу на ушах. Джейн хотела отправиться на тихоокеанские острова, чтобы там одной из первых — она обожала быть первой — встретить первый рассвет нового тысячелетия. И она настояла бы на своём, но Нат сумел объяснить молодой жене, что третье тысячелетие наступит только через год, а 1 января 2000 года — это всего лишь 1 января последнего года второго тысячелетия, и незачем тратить уйму денег только для того, чтобы умножить собой толпу кретинов, плохо учивших в школе арифметику. И Джейн уступила — уступила второй раз в жизни. Первый раз она уступила, согласившись выйти за Натаниэля замуж — то, что она отдалась ему через полчаса после их знакомства, было с её стороны вовсе не уступкой, а всего лишь её собственной прихотью — этого хотелось ей самой.

…Париж не произвёл на них особого впечатления — он выглядел каким-то сереньким и невзрачным. Не слишком интересовавшимся классической литературой молодожёнам ничего не говорили имена Дюма и Гюго, и Сена показалась им всего лишь мутноватой неширокой речушкой — ручеёк по сравнению с Миссисипи! — лишённой какого бы то ни было романтического ореола. Однако — раз уж деньги заплачены! — они добросовестно обошли все достопримечательности: побывали в Лувре, осмотрели Центр Жоржа Помпиду, посетили Плас Пигаль с её красной мельницей, пили кофе в кафе возле Нотр-Дам, поглядывая на гротескные лики химер знаменитого собора, фотографировались на фоне Эйфелевой башни и Сакре-Кёр, любовались огнями ночного Парижа с борта bateau-mouche[5] и даже заказали всклокоченному бородатому художнику на Монмартре портрет счастливой новобрачной.

Они спускались в метро — станции метро в Париже понатыканы густо, — и Натаниэль, машинально скользнув взглядом по кучке темнокожих парижан у ограждавшего спуск в подземку каменного парапета, подумал: «Да их тут не меньше, чем у нас в Оклахоме или Луизиане! Вот тебе и Европа…». И тут он услышал возмущённые крики.

Полный француз с добродушным лицом — вероятно, какой-нибудь клерк средней руки, — проходя мимо оживлённо болтающих афрофранцузов, нечаянно задел плечом темнокожую женщину, явно бывшую центром внимания этой мини-тусовки. И тут же вся компания превратилась в стаю яростно галдящих галок, набросившихся на недоумённо вращающего головой голубя.

— Vous etes raciste! Vous etes raciste![6] — Натаниэлю показалось даже, что вместо рук у негров крылья, и что они вот-вот начнут дружно клевать растерявшегося и что-то робко бормочущего прохожего. Однако до драки дело всё-таки не дошло, и когда ошарашенный клерк проходил мимо наблюдавшей за склокой молодой пары, Нат с Джейн услышали его детски-обиженное:

— Non, je ne suis pas raciste…[7]

Джейн только фыркнула, а Натаниэль вдруг ощутил неприятный холодок в спине — ощутил впервые в жизни. Впрочем, через двадцать минут они были уже в гостинице, начали заниматься любовью прямо в душе, продолжили на широкой (несомненно, только для этого и предназначенной) постели и быстро забыли об этом неприятном случае.

* * *

…Через десять лет у них уже было всё — купленный в кредит роскошный собственный дом, оборудованный по последнему слову техники, три новенькие автомашины — Джейн, Ната и семейная, для совместных выездов на уик-энды, — престижная и высокооплачиваемая работа и солидный счёт в надёжном банке. Натаниэль стал одним из ведущих специалистов «High Tech Corporation» — крупной компании, занимавшейся разработками и промышленным внедрением новейших технологий, — а Джейн работала в этой же корпорации экспертом по маркетингу. Звёзд с неба она не хватала, но сидеть дома отказалась категорически.

— Ты что, приверженец ислама, который советует держать жён под паранджой? — решительно заявила она мужу. — Нет уж, мой дорогой, я не собираюсь проводить лучшие годы среди кастрюль — не для этого я заканчивала университет. В наше время женщина может очень многого достичь!

И она действительно добилась многого, чем вызвала некоторое удивление Натаниэля, знавшего о скромных талантах своей супруги. До него доходили сплетни о том, что, дескать, карьерные достижения Джейн связаны с несколько иными её способностями, отличными от чисто деловых, но как настоящий мужчина и любящий муж, он пропускал эти сплетни мимо ушей, а однажды прямо заявил разоткровенничавшемуся с ним на эту тему доброхоту:

— Слушай, парень, попридержи свой вонючий язык, иначе я тебе его вырву и засуну тебе же в задницу, о’кей?

Собеседник поперхнулся на полуслове, оценил ледяные глаза Ната и его широкие плечи и счёл за лучшее не вступать в чреватую травмами дискуссию. После этого случая никто больше не пытался «открыть глаза простаку Натти Бампо на недостойное поведение его супруги». Да и было ли оно, это недостойное поведение? Джейн в ответ на острожный вопрос мужа устроила настоящий скандал с битьём посуды и потоками слёз, суть которого сводилась к старинному изречению «не пойман — не вор!». Правда, Джейн изложила эту самую суть в несколько иных, более энергичных выражениях типа: «А ты что, выгребал использованные презервативы с заднего сидения моей машины?».

Да, у них было всё — кроме детей.

— А зачем они нам? — вполне искренне удивилась Джейн, когда Натаниэль завёл в очередной раз разговор на эту тему, выбрав, как ему показалось, наиболее подходящий момент — они лежали в супружеской постели, отдыхая после любви.

— Как это зачем? — не понял Нат. — Странный вопрос…

— Ну почему же странный? — снова удивилась Джейн, слегка покалывая своими острыми ноготками обнажённую грудь мужа. — Я действительно не понимаю, зачем тебе это нужно! Мы с тобой молоды, перед нами весь мир, в котором столько всего интересного и приятного, у нас есть деньги, которые можно со вкусом потратить на массу полезных вещей и удовольствий, а ты заморачиваешься какими-то там детьми! Всю жизнь мечтала — ходить с пузом, переваливаясь с боку на бок, как глупая толстая гусыня; потом мучаться, пока этот кусок мяса будет выползать из моего тела, орать от боли, а потом ещё возиться с мокрыми памперсами! И для чего? Чтобы лишить себя всех доступных нам удовольствий? Только ради этого?

— Подожди, подожди, — Нат перехватил руку жены, целеустремлённо и в тоже время словно ненароком переместившуюся с его груди на живот и ниже. — Но ведь мы же не вечно будем молодыми — мы состаримся! И потом, ведь до тебя миллиарды женщин рожали, и…

— Знаешь что, дорогой, — Джейн вырвала свою руку из его пальцев, пружинисто села на кровати, и Натаниэль почти физически ощутил, как в ней закипает раздражение, — я не собираюсь следовать заветам прабабок, игравших в свиноматок! По-твоему, основное назначение женщины — это быть родильной машиной, так, да? Только не надо сказок про стакан воды, который тебе подадут на старости лет благодарные отпрыски! Да они прежде всего буду думать о том, как бы поскорее спровадить эту старую руину — то есть тебя — в крематорий и получить наследство! Да, да, именно так! Нужно зарабатывать деньги, и тогда тебя до самой смерти будут заботливо облизывать нанятые няньки-сиделки, и безропотно выносить за тобой дерьмо, потому что ты им за это будешь платить — и хорошо платить, вот так! А дети… — и она брезгливо сморщилась. — А что до россказней о продолжении рода — оставь это пасторам, лепечущим что-то про рай и ад! Мне лично наплевать, что будет здесь, на это дрянной планете, после того, как я сдохну и стану бесплатным ланчем для червей. Живём один раз, и поэтому надо взять от этой жизни всё, что можно — и даже то, что нельзя! А если тебе так надо о ком-то заботится — если тебе меня мало, — давай заведём собаку: хлопот меньше, а удовольствие то же. А пользы — пользы даже больше: хорошая собака — это престижно.

Натаниэль смотрел на жену, на её длинные волосы, упавшие на тугую грудь, на глаза, светящиеся в полутьме спальни, как у кошки, и думал, что она чертовски хороша. И ещё он вдруг вспомнил, как Джейн без всяких угрызений совести пошла на эвтаназию своей матери, прикованной к постели, — после того как врачи сказали ей, что старушка никогда уже не встанет, но протянет ещё не один год, мучая себя и других…

И всё-таки она уступила ему — третий раз в жизни. Уступила после того, как пару раз перехватила взгляды Ната, которые он бросал на женщин с маленькими детьми — такие ещё иногда встречались в элитном районе, где они жили. Джейн поняла своим обострённым, каким-то поистине звериным чутьём, что её муж не успокоится; и дело может кончиться тем, что их уютное гнёздышко в один не очень прекрасный день развалится — если в нём не запищит птенец. Так родилась Кэролайн.

Весь период беременности жены остался в памяти Натаниэля как один непрерывный сюрреалистический бред на грани шизофрении — Джейн измучила его до предела своими беспричинными истериками и непредсказуемыми капризами. Он терпел, утешая себя тем, что ей, бедняжке, так трудно — ведь она такая нежная и хрупкая! — и только много лет спустя догадался: на девяносто процентов весь этот театр абсурда был срежиссирован и поставлен ни кем иным, как самой Джейн, желавшей таким способом обезопасить себя на будущее от возможного повторения подобного эксперимента. А родила она легко и быстро, несмотря на своё худощавое телосложение.

— Поздравляю вас с первенцем, мистер Бампо, — сказала ему сиделка-филиппинка в родильном доме, куда счастливый молодой отец явился с огромным букетом цветов, чтобы забрать Джейн и новорождённую дочь. — Ваша девочка — просто ангелочек! Вам так повезло — Господь щедро наделил вашу жену здоровьем, она вам и десяток детишек нарожает!

— Спасибо, — поблагодарил Нат, грустно подумав про себя: «А вот это вряд ли…»

Сама Джейн отнюдь не выглядела безмерно счастливой — скорее наоборот. Она очень быстро перестала кормить дочь грудью (чтобы не испортить фигуру), не вставала к малышке ночью, когда та начинала хныкать, и не купала её, предоставив эти заботы мужу. Натаниэль ждал, что у жены вот-вот проснутся древние материнские инстинкты, но этого не произошло — нежеланный ребёнок так и остался нежеланным и нелюбимым; крохотный верещащий комочек красной плоти не вызывал у Джейн ничего, кроме брезгливости. И даже когда Кэролайн немного подросла и сделала свои первые робкие шаги, мать осталась к дочери равнодушной — в лучшем случае она её замечала, но не более того. И девочка чувствовала это — когда Джейн изредка обращала на неё внимание, ребёнок тут же заходился плачем, и успокаивался только тогда, когда Нат брал малышку на руки. Отец ухаживал за девочкой сам — в пределах возможного, работу он бросить не мог, — а потом в доме появилась пожилая дебелая мексиканка-baby-sitter. Двум молоденьким смуглым и темноволосым претенденткам на эту должность, явившимся по объявлению, Джейн мгновенно — только взглянув мельком на их ноги и бёдра — дала от ворот поворот, а «мама Роза» её вполне устроила и избавила молодую мать от необходимости самой заниматься Кэролайн.

* * *

Шло время, и вроде бы всё было хорошо.

Кэролайн росла. Она уже задорно носилась по лужайке у дома наперегонки с Бобби — громадным чёрным корсиканцем[8], безоговорочно признавшим малышку своей любимицей и хозяйкой и безропотно терпевшим потуги Кэролайн, когда она, сопя от усердия, тягала пса за уши или за хвост. Кличку псу дала Джейн, считавшая, что он очень похож на полицейских, которых они видели в Лондоне. Натаниэль не находил в собаке особого внешнего сходства с бравыми британскими блюстителями порядка, но охранником Бобби оказался превосходным — любой выказавший (пусть даже в шутку) недобрые намерения по отношению к Кэролайн, сильно рисковал: клыки у этой заботливой няньки и компаньона по детским играм были весьма внушительные.

Кэролайн росла, и в её характере всё чётче проступали черты, всерьёз обеспокоившие Ната — упрямство и откровенный эгоизм. Она привыкла к любви отца и к немому обожанию Бобби, привыкла к тому, что все её капризы тут же удовлетворяются, и привыкла считать себя центром внимания. Сам Натаниэль был единственным рёбёнком в семье, но он помнил слова деда, сказанные им когда-то давно своей дочери — матери Ната. «Ты дура, Рэйчел! У ребёнка должны быть братья и сёстры — только тогда он поймёт, что не ради него одного сотворён весь этот мир. А иначе… Вот раньше — нас было пятеро в семье, и мы…» — «Перестань, dad[9], — досадливо оборвала его Рэйчел. — Оставь ты эти свои фермерские замашки — теперь другие времена! Ты знаешь, сколько нужно денег, чтобы вывести в люди хотя бы одного ребёнка? Цены растут, как на дрожжах, жизнь дорожает, а я не хочу, чтобы мой Нат чувствовал себя хоть в чём-то обделённым». — «Дура ты, Рэйчел, — повторил старик, тяжело вздохнув, — мало я тебя драл в детстве, а теперь — теперь уже поздно…».

Однако первую же попытку Натаниэля заикнуться на тему второго ребёнка Джейн пресекла немедленно и яростно. Сначала она закатила мужу грандиозный скандал — «ты что, смерти моей хочешь, я чуть не померла от боли в этой гнусной родилке!», — а потом, зная пиетет Ната перед печатным словом, пустила в ход тяжёлую артиллерию.

— Вот почитай, что тут умные люди пишут! — с этими словами она швырнула на стол увесистый журнал, развёрнутый на странице с заголовком «Дети опасны для здоровья».

— Профессор социологии госпожа Робин Саймон и её коллеги из университета Флориды подтвердили то, что все родители давно подозревали: дети действительно сводят с ума своих пап и мам, — вслух прочитал Нат и недоумённо поднял глаза на жену. — Что за бред?

— А ты дальше читай, а потом скажешь, бред это или нет, — настаивала Джейн. — Ты читай, читай!

И Натаниэль прочёл. Группа Саймон воспользовалась данными национального опроса семей, проведённого в США ещё четверть века назад, в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов прошлого столетия. Опросом было охвачено свыше тринадцати тысяч мужчин и женщин, и в результате учёные пришли к выводу — статус родителя не только не приносит никаких ощутимых выгод, но и попросту вреден для психического здоровья. «Самым поразительным в полученных нами данных, — писала профессор Саймон, — является то, что не нашлось такого родителя, которого депрессия мучила бы в меньшей степени, чем бездетного человека. И мы считаем, — продолжала автор статьи, — что устоявшаяся точка зрения, будто бы дети являются ключом к личному развитию, а без ребёнка жизнь пуста и бессмысленна — не соответствует действительности. Наше исследование окончательно это доказывает»[10].

Нат отложил журнал, задумчиво посмотрел в окно, за которым на зелёной траве под присмотром «мамы Розы» играла с Бобби заливающаяся счастливым смехом Кэролайн, и перевёл взгляд на Джейн.

— И ты этому веришь? — спросил он, глядя ей прямо в глаза.

— Я не только верю — я чувствую это на себе! — без промедления отозвалась Джейн. — Позавчера эта маленькая паршивка добралась до моего любимого косметического набора и разрисовалась до самых ушей! И ещё она пыталась накрасить помадой нос Бобби, а этот сукин сын только облизывался и смотрел на неё умильными глазами. Я чуть с ума не сошла, мне её прибить захотелось!

— Ну-ну… — неопределённо хмыкнул Нат, и Джейн, чутко следившая за настроением мужа, тут же сменила тактику.

— Ты ведь любишь меня, правда? — прошептала она, положив ему руки на плечи и упершись лбом в его лоб. — Ты ведь не хочешь, чтобы мне было плохо, а? У нас есть дочь, я родила её тебе, и не надо нам больше! Она действительно меня жутко раздражает — мне даже кажется, что когда-нибудь она меня просто убьёт… Я боюсь её! — голос Джейн дрогнул, а глаза наполнились слезами. — Боюсь…

«Да, убьёт, — подумал Нат, — так же, как ты убила свою мать. Очень может быть…»

Но вслух он ничего не сказал. Он чувствовал, что жена с ним искренна — несмотря на некоторую театральность её поведения. И она действительно на грани нервного срыва — за пятнадцать лет Натаниэль немного изучил её характер. В конце концов, нельзя же требовать от человека того, что он не в силах сделать…

* * *

Но с мужем Джейн была нежна — никудышная мать оказалась хорошей и заботливой женой. Были у неё какие-то интрижки на стороне, не были — никто не мог сказать этого наверняка, но сама она старалась не давать мужу ни малейших поводов для ревности. Скорее наоборот — она не спускала глаз с него самого, моментально пресекая любые попытки любых особ женского пола в возрасте от шестнадцати до шестидесяти хотя бы приблизиться к границам допустимой вежливости между мужчиной и женщиной, не говоря уже о том, чтобы попробовать перешагнуть эти границы. Как-то раз Нат, разговаривая с женой по сотовому видеофону, забыл включить канал визуализации собеседника — Джейн не видела, где находится её муж, и чем он занят. Через две минуты (супруги работали на разных этажах громадного здания «High Tech») она влетела в его офис с видом спецназовца, врывающегося в гнездо опаснейших террористов — ей понадобилось гораздо больше времени для того, чтобы убедиться в отсутствии «состава преступления» и успокоиться.

Однако столь жёсткий контроль с лихвой окупался заботами Джейн о доме и о муже. Ни одна из тех бесчисленных бытовых мелочей, из которых соткана повседневная жизнь человеческая, не оставлялась ею без должного внимания. Для Ната, с полным правом считавшего себя ухоженным мужем, само собой разумеющимся было то, что в доме чисто, что постельное бельё всегда свежее и ароматное, что выглаженная рубашка всегда под рукой, а на туалетном столике всегда стоит полный тюбик крема для бритья. Джейн следила за уютом в своём трудолюбиво свитом гнёздышке тщательно, и стоило любой уложенной в это гнёздышко веточке — будь то маленькая трещинка в одной из кафельных плиток бассейна или строптивая травинка, чуть выбившаяся вверх посередине аккуратно подстриженного газона, — встопорщиться, как Джейн тут же устраняла своим клювиком замеченный непорядок. Она сумела и Кэролайн, смирившись с фактом существования дочери, сделать неотъемлемой частью общего имиджа полного благополучия семейства Бампо — со вкусом одетая хорошенькая бойкая девочка неизменно вызывала восторженные ахи и охи гостей и знакомых. Конечно, далеко не всё Джейн делала своими руками — её работа в «High Tech» требовала времени и сил. Но эта же работа, будучи основой благосостояния, позволяла ей нанять прислугу — кроме «мамы Розы», ставшей почти членом их семьи, Джейн помогали по дому приходящие кухарка и уборщица, а также садовник-пуэрториканец, одновременно выполнявший обязанности дворника. И — не в последнюю очередь — умная домашняя автоматика, реагирующая на голоса хозяев.

Джейн следила и за собой, тратя массу времени и уйму денег на фитнесс, шейпинг и врачей-косметологов. Крохотная морщинка в уголке глаза рассматривалась ею как стихийное бедствие, соизмеримое по своим последствиям с тропическим ураганом или землетрясением, и Джейн не успокаивалась до тех пор, пока эта злополучная морщинка не исчезала бесследно. И труды эти не были напрасными — в свои без малого сорок миссис Бампо выглядела лет на пятнадцать моложе. А питание вообще стало для неё чем-то вроде хобби — она выискивала самые замысловатые диеты и незамедлительно опробовала на себе их эффективность. «Ты рассчитываешь калорийность нашего ужина куда скрупулёзнее, чем специалисты из НАСА траектории космических аппаратов» — пошутил как-то Натаниэль, наблюдая за тем, как Джейн, сморщив нос и шевеля губами, следит на появляющимися на жидкокристаллическом дисплее домашнего компьютера символами. «Отстань, — буркнула она в ответ, не прекращая священнодействовать, — мне плевать, куда улетит запущенная в космос железяка — мне от этого ни жарко, ни холодно. А вот то, что мы с тобой съедим — это действительно важно!».

В конечном счёте все многоплановые усилия Джейн были подчинены одной-единственной цели. Она следовала — почти инстинктивно — древнему постулату, почти не изменившемуся за тысячи лет развития цивилизации: «Что нужно мужчине дома? Тепло очага и ласковая, всегда готовая к любви женщина!». И тогда этот мужчина сделает всё, что этой женщине нужно — причём сделает охотно и даже с радостью.

Джейн очень быстро отметила сексуальный темперамент Ната, и с тех пор интимная сторона их супружеской жизни сделалась для неё предметом повышенного внимания. Джейн придавала большое значение подбору косметики, духов и нижнего белья с тем, чтобы быть и оставаться для своего мужа единственной желанной женщиной — желанной всегда и везде, в любое время, в любом месте и при любых обстоятельствах. Впрочем, это не требовало от неё чрезмерного напряжения — Джейн и сама была большой охотницей до любовных утех и могла вымотать Натаниэля в постели до состояния выжатого лимона. Зато на борту лайнера, совершавшего круиз по островам Вест-Индии, их принимали за молодожёнов — и совсем не потому, что оба супруга молодо выглядели. Джейн и Нат постоянно были рядом, держались за руки и оказывали друг другу мелкие знаки внимания, что обычно присуще только-только познакомившимся юным влюблённым, но никак не мужу и жене, прожившим вместе двадцать лет. Они казались счастливой парой, и действительно были счастливы — в том смысле, который вкладывается в это понятие цивилизованным обществом на планете Земля в XXI веке.

* * *

Компания «High Tech Corporation» уверенно занимала свою нишу на мировом рынке высоких технологий, занимаясь перспективными направлениями в микроэлектронике, энергетике и молекулярном синтезе. Девиз у «High Tech» был простой, но очень ёмкий — «От изобретения до внедрения», — и руководство компании неукоснительно ему следовало. При этом важно было не ошибиться в оценке перспективности того или иного проекта, иначе запросто могло выйти так, что время, силы и средства будут затрачены на эфемерные — пусть даже очень заманчивые — прожекты, тогда как куда более скромные, но сулящие быстрый экономический эффект реальные изобретения останутся без должного внимания.

Угроза глобального энергетического кризиса из-за истощения природных запасов углеводородного сырья становилась всё более реальной, и все развитые страны проявляли повышенный интерес к любым альтернативным энергоисточникам. «High Tech Corporation» не оставалась в стороне — аналитики компании отслеживали печатные и сетевые публикации на эту тему и выдавали рекомендации отделу персонала о целесообразности приглашения для работы в «High Tech» учёных из любых стран мира. «Мозги будут работать на того, кто будет им хорошо платить!» — любил говорить начальник отдела персонала Джереми Бойл, отстаивая перед советом директоров размеры щедрых окладов для «высасываемых мозгов» И он обычно оказывался прав — затраченные деньги возвращались сторицей.

Компания не стала заниматься космическими лучами сверхвысокой энергии — самым мощным, по оценкам теоретиков, источником энергии во Вселенной после Большого взрыва, — не привлекли её внимания и поиски гипотетической «энергии времени». Принцип «синицы в руках» не предполагал концентрации усилий на фантастических проектах, которые могли быть реализованы лишь в отдалённом будущем — отдача требовалась как можно скорее.

Зато корпорация могла похвастаться осязаемыми достижениями в области новых типов аккумуляторов для электромобилей, водородных реакторов и солнечных батарей. «Ладошки Мэгги» — так неофициально (по имени жены руководителя проекта «Solar Palm»[11]) называли эти миниатюрные изделия — имели очень высокий коэффициент полезного действия и могли работать в любую погоду, пока солнце в данной точке планеты не уходило за горизонт.

Компания охотно выполняла заказы военного министерства и правительства, принимая участие в разработке системы континентального слежения «Глаз Бога», позволявшей с точностью до ярда определить местонахождение вышедшего в Сеть компьютера или мобильного телефона — и не только это; работала она и над созданием «малоразмерных автономных боевых средств, способных выполнять специальные функции при борьбе с терроризмом», как было указано в техническом задании.

Но главным успехом «High Tech» стали молекулярные синтезаторы. Задача была сформулирована очень просто: органические вещества имеют одну и ту же молекулярную структуру — что в мясе, что в древесине. Разница в содержании белков, жиров и углеводов не качественная, а количественная, значит, можно перестроить молекулярные цепочки так, чтобы в результате получить из стога сена жареную индейку. Нужен лишь источник энергии и программа, по которой будет осуществлена такая перестройка. И именно группе Натаниэля удалось впервые получить из недр причудливого и громоздкого агрегата горячий брикет искусственной пищи. По структуре, запаху и вкусу этот брикет сильно отличался — причём в худшую сторону — от ресторанных деликатесов, но это была еда, пригодная для усваивания человеческим организмом. А всё остальное — дело техники, точнее, технологии. Никто из коллег Ната не сомневался в том, что лет этак через десять их синтезаторы начнут бойко выплёвывать искусственные гамбургеры, неотличимые от настоящих.

Успех группы — и самого Ната — не остался незамеченным руководством компании, и вскорости Натаниэль Бампо стал руководителем отдела (в который превратилась его группа), занимавшегося исключительно пищевыми синтезаторами. Прямым — и весьма порадовавшим Джейн — следствием такой реорганизации стал существенный рост доходов четы Бампо: через три года они полностью рассчитались с кредитом и стали владельцами своего дома. Правда, иногда Нат, увлекавшийся работой до одержимости, засиживался за компьютером и дома, причём до поздней ночи. Однако его жена быстро нашла панацею от этого заболевания — стоило ей появиться в рабочем кабинете мужа в пеньюаре облегченного типа и прошептать магическое: «Я уже заждалась тебя…», как Натаниэль тут же шёл за ней в спальню — порой даже забывая выключить компьютер.

* * *

Политикой супруги не интересовались — после того, как на официальном уровне было заявлено, что в случае проведения «Аль-Кайдой» на территории Соединённых Штатов террористического акта с применением оружия массового поражения ответом будет одновременный удар ядерными боеголовками по всем мусульманским святыням, кошмарная угроза терроризма ушла в тень. И никто — или почти никто, в том числе и на самом верху, — не обращал внимания на тенденцию, изменившую в итоге лицо всего мира.

Белокожие жители Америки — сытые, здоровые, получившие прекрасное образование — занимали свои престижные места в офисах банков и компаний, шелестели там клавишами компьютеров, осуществляя самый справедливый делёж всего того, что производилось, покупалось и продавалось во всём мире, и не мыслили себе иной работы. Если по каким-то причинам кто-то из них выбывал из гонки за престижем и становился безработным, он — или она — отнюдь не спешили податься в уборщики мусора или в мойщики стёкол, предпочитая жить на вполне приличное пособие и ждать, пока удача снова не повернётся к ним лицом. Или даже не ждать, а просто ничего не делать и радоваться жизни в пределах возможного минимума — причём минимум этот показался бы верхом изобилия в очень многих странах мира. А за станками, за рулями тяжёлых грузовиков и автобусов, на стройплощадках и на палубах кораблей, в кассах супермаркетов и в приёмных покоях больниц, за стойками баров и в рецепциях гостиниц белых сменяли смуглокожие люди — иммигранты из Индии и с Филиппин, из Латинской Америки и арабских стран. Они брались за любую работу — ведь здесь за неё платили так, как никому из них и не снилось у себя дома. Кое-кто из них возвращался на родину, но многие оседали здесь, доказывали свою полезность для дальнейшего процветания самой могущественной страны мира и получали американское гражданство. И они действительно были нужны этой стране — не всем же быть директорами корпораций и топ-менеджерами. И рождались в их семьях дети — много детей, становившихся гражданами США уже по праву рождения. Дети росли, и смотрели на окружающую их роскошь с завистью и жадностью, и ждали своего часа.

Прокатившаяся в начале века по всей Европе — начиная с Франции — волна беспорядков на расовой почве не задела Америку. «Это где-то там, далеко, и нас не касается, — привычно считал законопослушный гражданин США. — Да и что с них взять, с этих бестолковых европейцев? У нас такого не может быть, потому что не может быть никогда!». Некоторое беспокойство — и то в определённых кругах, прекрасно понимавших, чем это может кончиться, — вызвало введение единой арабской валюты, быстро пошедшей в гору, зато события на Дальнем Востоке России не привлекли почти никакого внимания. И реакция Запада на эти события была несколько своеобразной.

…Огромная толпа китайцев на берегу широкой реки, транспаранты, флаги, трибуна с ожесточённо жестикулирующим оратором… Русские танки и лица солдат и офицеров — напряжённые и сосредоточенные, как это всегда бывает в ожидании приказа к атаке, и в то же время какие-то растерянные — это что же творится-то, а? Заседание Государственной Думы России — и та же растерянность на лицах депутатов… Лицо случайного прохожего на улице Москвы и поднесённый к нему корреспондентский микрофон. «Что вы обо всём этом думаете?» — «Я? Да я… (вместо ответа — судя по мимике, весьма красноречивого, — следует длинная череда писков, заменяющих вполне определённые энергичные выражения). Кадры видеохроники сменяются компьютерным изображением карты России, на которой на месте Хабаровского края и Приморья расползается обширное жёлтое пятно… Заседание Совета Безопасности ООН: „России следует отказаться от своих имперских амбиций — они давно уже стали достоянием прошлого. Соединённые Штаты с искренним уважением относятся к праву всех людей планеты, независимо от их цвета кожи и вероисповедания, жить по своим обычаям и традициям, в условиях свободы и демократии… Соединённые Штаты намерены признать суверенитет Малого Китая и установить с ним дипломатические отношения… Американский народ всегда…“

— Так им и надо, — равнодушно бросила Джейн, сидя на мягком диване рядом с мужем и глядя на стереоэкран новенького домашнего медиа-центра, где шёл репортаж «Си-Эн-Эн» о провозглашении на территории России китайской автономии. — Врагами были, врагами и остались! Им, — добавила она, имея в виду русских, — надо было не с нами тягаться, а следить за тем, чтобы эти желтолицые не обосновались по-хозяйски в их собственном доме. Слава Богу, у нас такого быть не может.

Натаниэль промолчал — уж очень неприятным было зрелище многотысячной толпы, исступлённо скандирующей что-то под плакатами с красными иероглифами, похожими на насосавшихся крови пауков. А Джейн взяла пульт и лёгким движением пальца с ухоженным ногтем переключилась с программы новостей на развлекательный канал, где сияющий белозубой улыбкой ведущий в окружении умопомрачительных смуглых девиц с минимумом одежды на соблазнительных гибких телах приглашал всех телезрителей принять участие в почти беспроигрышном интерактивном шоу с главным призом в миллион долларов.

* * *

Кэролайн уже училась в школе. Учёба давалась ей легко — она без всякого напряжения стала одной из первых учениц, радуя родителей — в первую очередь, конечно, Натаниэля. И даже Джейн не забывала при случае ввернуть в разговоре с соседкой: «А моя Кэрри вчера получила самый высокий балл при тестировании по истории!», делая при этом акцент на местоимении «моя», хотя её отношения с дочерью по-прежнему напоминали вооружённый нейтралитет.

Обычно детей развозил по домам жёлтый школьный автобус, но иногда Нат и сам заезжал за дочкой. Вот и сегодня у него неожиданно высвободилось пара часов времени, и он решил доставить Кэролайн — и себе, конечно, — маленькое удовольствие. Девочке будет приятно, что папа приехал за ней на недавно приобретённой шикарной машине — такой покупки требовал статус руководителя отдела, и «High Tech» строго следила за тем, чтобы её сотрудники соблюдали статусные требования, — а ему хотелось лишний час побыть с Кэрри. «А то из-за этой чёртовой работы совсем не остаётся времени для простых человеческих радостей…» — думал Натаниэль, подъезжая к школе.

Он припарковался неподалёку — так, чтобы Кэролайн сразу его увидела, — и стал ждать, не выходя из машины. Он ждал довольно долго — ребятишки выбегали шумной гурьбой из-за сетчатой ограды, и Натаниэль обратил внимание, что среди них почти нет белых. Были всякие — смуглокожие, желтокожие, бронзовокожие, совсем чернокожие, — однако чисто белокожих было немного. Какая-то непонятная мысль начала оформляться в сознании Ната, но тут появилась Кэролайн, радостно взвизгнула и бросилась к нему со всех ног. Он вышел из машины, поймал дочку и поднял высоко вверх, к солнцу. Кэрри весело верещала, ничего не боясь в крепких отцовских руках. Натаниэль поставил раскрасневшуюся девочку на землю, открыл перед ней дверцу машины и склонился в шутливом поклоне, подавая Кэрри руку. Та, принимая игру, с самым серьёзным видом оперлась на его ладонь и забралась на мягкое сидение с достоинством маленькой принцессы. Мотор мурлыкнул и заработал почти бесшумно, машина тронулась, и тут Натаниэль ощутил взгляды многих десятков детских глаз, смотревших на него, на Кэролайн и на его автомобиль, похожий своими обводами на космический корабль из фантастического фильма. В этих взглядах было многое, и зависть — зависть была тоже. И он вдруг представил себе этих ребят лет через десять-двенадцать — представил стоящими толпой под плакатами с причудливой арабской вязью и исступлённо что-то скандирующими. И Нат почувствовал неприятный холодок в спине — второй раз в жизни — совсем как в Париже двадцать лет назад при виде той дурацкой сцены у метро.

* * *

Лежавший на коленях Натаниэля небольшой плоский прибор издал еле слышный писк, и тут же засветился маленький дисплей. «Хорошо, что я успел расставить „глаза“ по всему периметру участка, — подумал Нат, наблюдая за светящейся точкой, неторопливо ползущей по крохотному экрану. — Их найти не так просто — разве что стражи выпустят „ос“, — а я могу видеть всё вокруг. А пока поле не погаснет, и „осы“ ни черта не разглядят. Правда, уровень энергии в аккумуляторах уже заметно снизился, но это не страшно: скоро взойдёт солнце и тогда „ладошки“, собирающие не только прямой, но и рассеянный солнечный свет, быстро восполнят затраченное за ночь».

Точка укрупнилась до размеров пятнышка, и микрокомпьютер выдал идентификацию, заодно выведя на дисплей данные о расстоянии, курсе и скорости летящего объекта. «Флаер — понятное дело. А ты думал, они пойдут через лес на своих двоих, словно трапперы времён войны за независимость? Ведь эти двое — те, что остались там, возле моего дома, — приехали, а не пришли. Правда, эта самоуверенная парочка не ожидала от меня того, что я сделал… И зря не ожидала…».

Нат знал, что лишних движений сейчас делать не стоит — разрешающая способность полицейских детекторов позволяет засечь шевеление мыши в траве с высоты тысячи футов. Маскировочное поле — штука хорошая, однако «ищейки» классифицируют цели по многим параметрам, в том числе и по динамике, и они набиты всякой хитрой электронной дрянью под завязку. Те же «осы», например, — маленькие автономные летательные аппаратики (именно такие разрабатывались в своё время в специальном отделе «High Tech Corporation» для «антитеррористических операций»), способные проникать в любую щель, подслушивать там, подглядывать, а если надо, то и атаковать по приказу, молниеносно впрыскивая под кожу человека парализующий яд. Вот ведь пакость какая — палить в них из винтовки бесполезно, «осы» чуть крупнее пули. Их, насколько было известно Нату, можно оглушить мощным электромагнитным импульсом — так, что они дождём посыпятся вниз, — вот только нечем ему сгенерировать такой импульс. Значит, надо сидеть смирно.

«Ищейка» — флаер сил поддержания общественного порядка (из тех, что пришли на смену старинным полицейским вертолётам), — со свистом прошла над головой Натаниэля. Он не пошевелился, только проводил флаер глазами. Винтовка под рукой, и при желании старый рейнджер мог бы всадить в голубовато-серое акулье брюхо «ищейки» чуть ли не весь магазин, но смысл? Эту рукотворную бестию завалишь разве что ручной зенитной ракетой «суперстингер-2» или «шариатом» — тем самым лучевым дезинтегратором, которого у него нет, и который белым нигде не продают. Да и чёрт с ним, с дезинтегратором… «Ищейка» просто принюхивается — ну что ж, пусть попробует его учуять!

* * *

В двадцать четвёртом случилось то, что должно было случиться — рано или поздно. Обитатели трущоб, предместий и городов-спутников, облепивших гигантские мегаполисы, многочисленная иммигрантская молодёжь (хотя почему же иммигрантская, все они уже были гражданами этой страны и считали себя американцами); неприкаянная аморфная масса, умело направляемая невидимыми режиссёрами и желающая незнамо чего (хотя почему же незнамо чего — они хотели того же, что было у обеспеченного среднего класса, хотели независимо от суммы своих собственных усилий, затраченных на достижение такого благосостояния); взрывчатое вещество, масса которого достигла критической, — всё это выплеснулось на улицы горячим обжигающим варевом. Особых беспорядков, впрочем, не было — так, кое-где били стёкла магазинчиков, переворачивали и поджигали машины, имели место драки, не достигшие размаха массовых побоищ. Национальная гвардия — название «силы поддержания общественного порядка» появилось позже — и полиция довольно быстро утихомирили буянов. В Конгрессе шли бурные дебаты о принятии надлежащих мер, обсуждался новый пакет обширных социальных гарантий так называемым «обделённым слоям населения», который после некоторых споров и незначительных поправок и был принят. Политкорректность восторжествовала — близились очередные президентские выборы, и все кандидаты буквально охотились за голосами «разноцветного» электората, растущего с каждым годом пугающими темпами. Жертв почти не было, но в это крайне незначительно «почти», исчисляющееся единицами, попала Джейн.

Какая нелёгкая дернула её оказаться в ненужное время в ненужном месте? Или Джейн изменило её знаменитое чутьё, не раз выручавшее маркетолога «High Tech Corporation» и в профессиональной деятельности, и в жизни вообще? Или её ангел-хранитель решил именно в этот день отдохнуть и забыть на время о своей святой обязанности? Как бы то ни было, но…

…возвращаясь домой, Джейн быстро добралась по хайвею до въезда в центр города, заселённый почти исключительно белыми. В воздухе витал терпкий запах встревоженности — она явственно ощущала этот запах. Магазины и многочисленные кафе были закрыты, их окна закрывали опущенные металлические жалюзи. Людей на улицах почти не было видно, припаркованные машины сиротливо жались к тротуарам, но когда Джейн подъехала к кольцевой дороге, являвшейся своеобразной границей элитного района, она увидела впереди плотное автомобильное стадо. Машин здесь собралось около сотни, а над их разноцветными спинами возвышались угрюмые туши двух пятнистых бронетранспортёров с задранными вверх хищными стволами автоматических пушек. Национальная гвардия перекрыла проезд — в узкой щели, образованной стальными бортами бэтээров, стояли солдаты в бронежилетах и в касках, с автоматами наперевес. Действия гвардейцев диктовались благими побуждениями — проверяя ID у водителей въезжавших в центр автомашин, они старались не допустить «инфильтрации нежелательных элементов» в охваченный паникой элитный район, однако Джейн совсем не улыбалось проторчать в этой искусственно созданной пробке бог весть сколько времени. Кэролайн была уже дома — она звонила матери пять минут назад — одна, точнее, вдвоём с Бобби. «Мама Роза» ещё два дня назад попросила недельный отпуск, а Натаниэль улетел по делам фирмы в Нью-Йорк и должен был вернуться только завтра. И Джейн хотелось как можно скорее оказаться дома. Беспокоилась ли она за дочь? Или ей самой было страшно одной на таких знакомых, но ставших вдруг в одночасье такими неуютными и даже враждебными улицах?

Закусив губу, она секунду размышляла, а потом решительно развернула машину. «Так будет быстрее, — думала Джейн, поворачивая руль. — Объеду центр по Ривер-стрит — авось на следующем въезде посвободнее. Да и до нашего дома оттуда ближе…»

Улицы по-прежнему оставались пустынными, только вдалеке над крышами невысоких домов поднимался тягучий столб чёрного дыма — там что-то горело, — да тротуары сплошь были усыпаны стеклянным крошевом от выбитых витрин. Джейн уже сворачивала на улицу, ведущую к следующему въезду в благословенный элитный район, который казался ей сейчас землёй обетованной, как вдруг машину резко дернуло влево, и Джейн услышала негромкий хлопок. Руль повело — впечатление было таким, что автомобиль споткнулся и охромел на переднюю левую ногу.

Зачем она вышла из машины? Вызвала бы по сотовому видеотелефону помощь и спокойно дожидалась приезда «аварийки», сидя за бронированными стёклами (с недавнего времени среди чуявшей надвигающееся неладное белой элиты пошла мода превращать свои авто в подобие боевых машин морской пехоты). Но Джейн вышла и увидела, что…

…левое переднее колесо её автомобиля сплющилось чуть ли не до самого обода. Покрышка не просто лопнула — она была взрезана, и причина этого тут же стала ясна: на мостовой были густо набросаны скрученные в узлы обрезки железа с торчащими концами, заточенными до бритвенной остроты. Джейн смачно выругалась, глядя на это оружие «уличного терроризма» и на результат его применения, и в ту же секунду по лакированному боку её машины щёлкнул камень.

На противоположной стороне неширокой улицы возле кучи щебня, приготовленного для дорожных работ, как из-под земли появилась группа смуглокожих подростков. Джейн не разобрала, кто это были — «чиканос»[12], арабы или мулаты, — её охватил ужас при мысли о том, что вот сейчас эти малолетние подонки всем скопом изнасилуют её прямо здесь, на грязном асфальте, возле её собственной машины.

Однако нападавшие, похоже, не имели такого намерения — они просто забрасывали попавшую в их засаду «крутую тачку» и её белую владелицу градом камней из так кстати подвернувшейся кучи. Один из камней больно ударил Джейн в коленку, другие отскакивали от стёкол и капота автомобиля. Каждое попадание сопровождалось замысловатой руганью на разных языках — Джейн разобрала лишь «Так её! Бей белую сучку!». Она втянула голову в плечи и закрыла лицо правым локтем, пытаясь левой рукой нашарить ручку дверцы. И тут раздался вой полицейской сирены.

Увидев приближающуюся машину с мигающим на крыше разноцветным маячком, Джейн испытала невероятное облегчение — ну вот, всё уже позади.

— Сюда! Скорее! Спасите! — закричала она, призывно размахивая обеими руками.

Подростки бросились врассыпную, и в это время брошенный кем-то из них камень — последний! — с дьявольской точностью попал ей прямо в висок. Камни — не пули, Джейн так и отделалась бы испугом да парой царапин-ссадин, если бы не этот острый и увесистый осколок гравия…

…Тело стало вдруг чужим и бессильным, а небо начало быстро-быстро разваливаться на куски. Нет, Джейн не вспомнила всю свою жизнь со всеми её радостями, не вспомнила она и ласки Натаниэля. Последней мыслью, промелькнувшей в её гаснущем сознании, было: «Я не успела сделать в этой жизни что-то очень важное… Кэролайн… Прости меня, моя девочка…»

…Джейн погибла нелепо и глупо, хотя разве внезапная насильственная смерть — да и вообще смерть — бывает умной?

* * *

Виновных не нашли — разве найдёшь в муравейнике именно того муравья, который так больно укусил? Натаниэль выслушивал соболезнования соседей, знакомых и сослуживцев — когда искренние, когда продиктованные правилами приличия, — и молчал: внутри него медленно растекалась, заполняя и затопляя душу, гулкая и немая пустота. Он любил Джейн, любил, несмотря на всю несхожесть их натур, но только сейчас, потеряв жену, понял, насколько он её любил. Ему было больно — нестерпимо больно, так больно, что Нат хотел тут же взять винтовку, отправиться туда, где погибла Джейн и уложить нескольких первых попавшихся ему на глаза обитателей этого района — независимо от их пола и возраста. Он не сделал этого только потому, что прекрасно понимал полную бессмысленность такого поступка. И у него оставалась Кэролайн — значит, жить ещё стоило.

…Ночь Нат провёл без сна. Он лежал на спине, глядя в потолок невидящими глазами, словно силясь найти там ответ на безответный вопрос: «За что?». Он даже не заметил, как в его комнату проскользнула Кэролайн — Натаниэль понял, что она здесь только тогда, когда девочка прижалась к отцу всем своим худеньким, вздрагивающим от рыданий тельцем. Он гладил её плечи и рыжеватые — точь-в-точь как у Джейн — волосы, пытаясь утешить. Утешить молча — нужных слов у него не было. «Мамочка… — прошептала вдруг Кэролайн, — мамочка…». Впервые дочь назвала так свою холодную и прагматичную мать — назвала тогда, когда её уже не стало…

Через месяц «мама Роза» попросила расчёт.

— Я уже не нужна вам, мистер Бампо, — сказала она, пряча глаза. — Кэрри подросла, и ей уже не нужны мои заботы. А у моей младшей дочери родился четвёртый ребёнок, и она просит меня помочь. Я привыкла к вам, мистер Бампо, и к вашей малышке, но… Отпустите меня, мистер Бампо, — я вам больше не нужна.

— Хорошо, миссис Фуэго, — ответил Натаниэль, внимательно глядя на старую добрую женщину, столько лет бывшую для Кэролайн второй (если не первой) матерью — Но… у вас ведь есть и ещё какая-то причина уйти от нас?

— Да, мистер Бампо, — призналась «мама Роза» после минутной заминки, — есть. Среди наших… — она снова замялась. — Ну, вы понимаете, о ком я говорю… Они начали на меня косо посматривать — мол, хватит служить белым господам. Нехорошие времена наступают, мистер Бампо, — я не хочу быть тут, когда на улицах начнут стрелять…

— Хорошо, миссис Фуэго, — повторил Нат. — Вы, наверно, по-своему правы. Хотя мне жаль, мама Роза, — мы с Кэролайн так к вам привыкли, особенно Кэрри.

— Храни вас Господь, мистер… Натаниэль, — голос мексиканки дрогнул. — И вас, и вашу девочку. Храни вас Господь! — И с этими слова «мама Роза» по-матерински поцеловала Ната в щёку, покрытую двухдневной щетиной — после гибели Джейн Натаниэль перестал бриться по выходным, когда ему не надо было никуда идти.

От остальной прислуги Нат тоже вскоре отказался — их всех нанимала Джейн, и они напоминали Натаниэлю о ней. Да и не было особой нужды в помощниках — Кэролайн уже сама умело справлялась со всем автоматизированным домашним хозяйством. Она заказывала продукты, которые им привозили прямо на дом, а потом программировала кухонный компьютер, управлявший плитой, микроволновой печью и всеми прочими овощерезками-кофеварками, на приготовление тех или иных блюд. Полы подметал робот-пылесос, стиркой тоже занималась машина. Кэролайн оставалось лишь сменить постельное бельё да протереть пыль в углах, но ни отец, ни дочь — по молчаливому уговору — не дотрагивались до картин, развешенных когда-то Джейн, и до статуэток, расставленных ею. И на этих предметах, помнящих руки ушедшей хозяйки, мало-помалу скапливалась пыль, словно вещи медленно седели…

А потом внезапно умер Бобби. Именно внезапно — пёс был хоть уже и в преклонных годах, однако на здоровье не жаловался и прежней прыти не утратил.

Собака издохла ночью — под дверью комнаты Кэролайн. Почему умный пёс выбрал именно это место для того, чтобы переселиться в лучший мир? Может быть, он чувствовал, что его обожаемая маленькая хозяйка всего через несколько лет навсегда покинет этот дом, и хотел преградить ей дорогу? Кто знает…

Отец и дочь остались вдвоём.

А жизнь — жизнь шла своим чередом.

* * *

Друзей у Бампо не было — понятие «дружба» не очень котировалось в прагматичном обществе XXI века, однако после гибели жены он сблизился с двумя своими коллегами по работе — с язвительным и сухощавым программистом Ричардом Мэрфи и с финансовым аналитиком Джоном Колдуэллом, флегматичным и добродушным толстяком. Все трое были одногодками, и их судьбы оказались чем-то схожими: Мэрфи развёлся несколько лет назад, а Колдуэлл принадлежал к породе закоренелых холостяков. А разностью натур они, как это нередко случается, только дополняли друг друга. Приятели частенько проводили уик-энды в доме Ната за пивом (с добавлением стаканчика-другого-третьего виски) и за неспешными разговорами о разном. И как-то раз, после того как объёмистая бутылка «Red Label» уже показывала дно, Натаниэль рассказал им о том, как ему хотелось взяться за оружие в чёрный день похорон Джейн.

— Глупости это, Нат, — резюмировал его рассказ Мэрфи. — Чего бы ты добился? Попал бы под суд, и больше ничего! Времена покорения Дикого Запада с его законом мистера Кольта и благородными шерифами прошли давным-давно. Конечно, ты бы в конце концов выкрутился — месть, состояние аффекта, и всё такое, — вот только эти прощелыги-адвокаты изрядно высосали бы из тебя деньжат.

— А жаль, что те времена прошли, — задумчиво проговорил Колдуэлл, глотнув пива. — Парни, куда мы катимся? Их, этих браун-скинов[13], развелось столько, что патронов не хватит — даже если разрешили бы отстрел.

— Не изображай из себя наследника «Ку-клукс-клана», Кол, — досадливо поморщился программист. — Да, стрелять надо было, но только из другого ружья, и не холостыми патронами, как мы привыкли это делать, а боевыми!

— Не понял тебя, Дик, — поднял бровь финансовый аналитик. — Из какого такого ружья надо было палить направо и налево?

— Из того, что у тебя в штанах, Джон, — невозмутимо ответил Мэрфи. — И ты верно подметил: и направо надо было палить, и налево. Детей надо было делать, вот что, и как можно больше. Посчитай сам — ты же у нас хорошо разбираешься в математике, верно? — если у ста супружеских пар рождается по одному ребёнку, то в следующем поколении детей будет уже не сто, а всего пятьдесят; ещё через одно поколение — только двадцать пять. И это я ещё пренебрегаю погрешностями вроде бездетных пар и убылью людей детородного возраста из-за болезней и несчастных случаев. А дальше сообрази — через сколько поколений на Земле не останется ни одного белого человека? Мода-то на детей у нас прошла уже давно!

«А ведь он прав, чёрт бы меня побрал, прав, — думал Нат, слушая Ричарда. — Что там говорила по поводу детей моя Джейн? И наверняка так думала далеко не она одна — вон он, результат, бегает по нашим улицам…»

— Ну, прямо, — проворчал Колдуэлл, — нашёл корень всех бед! Я что ли, должен был рожать этих детей? Иметь или не иметь бэби — тут, как ни крути, последнее слово за женщиной. А мы что? Наше дело несложное…

— То-то ты даже от этого несложного дела отлыниваешь всю жизнь, — съязвил Дик, набулькивая себе в стакан с кубиком льда очередную порцию «скотча». — Феминизм, охрана чести и достоинства женщины от сексуальных домогательств — мы дружно поём это песню вот уже лет пятьдесят. Вот и допелись, и доохранялись, умники! А теперь вступает в действие закон природы — энергично размножающаяся популяция человекообразных животных подавляет и вытесняет другую, пренебрегающую основным инстинктом. Всё очень просто. Да ещё смешанные браки — мы растворяемся в арабах, неграх, китайцах. Их кровь заменяет нашу — пройдёт ещё лет сорок, и на Земле не останется ни одного чистокровного белого, а вместе с нами уйдёт и вся наша культура. Наши женщины охотно ложатся в постели биологических победителей и рожают здоровых метисов — тут чутьё им не отказывает!

— Тебе бы вещать с амвона о наступлении Апокалипсиса, Дик, — не выдержал Нат. — После такой проповеди остаётся только застрелиться! Можно подумать, что белые девушки напрочь пренебрегают белокожими парнями!

— Скажи это своей дочери, Натти, — усмехнулся Мэрфи. — Она у тебя уже большая и наверняка уже посматривает на парней. Нет, ребята, всё будет именно так, как я вам говорю, попомните моё слово! Вы знаете, почему евреи выжили, несмотря на все обрушивавшиеся на их голову гонения и холокосты, а? Я вам скажу — они берегли чистоту крови и трепетно относились к детям. А мы — мы пренебрегли этой древней мудростью. Знаете, почему я развёлся со своей стервой? Нет? Она не хотела иметь детей — видите ли, прибыль не окупает вложенных инвестиций! Конечно, я могу взять себе хоть завтра какую-нибудь филиппинку, которая нарожает мне целую кучу детёнышей, но, — он сделал яростный глоток, — этого не хочу уже я! — И немного помолчав, спросил у хозяина дома, показывая на пустую бутылку. — Слушай, надеюсь, это не последняя боеголовка в твоём арсенале? А то что-то разговор у нас пошёл больно тоскливый…

Разговор действительно оставил в душе Ната неприятный осадок — тем, что доводы Дика Мэрфи несли в себе какую-то первобытную правду, опровергнуть которую было очень трудно.

* * *

А Кэролайн действительно выросла, как-то незаметно превратившись из угловатой девочки-подростка в красивую девушку, притягивающую мужские взгляды и чувствующую свою привлекательность. Она заканчивала школу, и Натаниэль частенько разрешал Кэрри устраивать в их доме — благо места хватало — молодёжные вечеринки, во время которых по углам обнимались и шушукались парочки. «Ты расправляешь крылышки, малышка, — думал Нат, перехватывая направленные на дочь взгляды её сверстников (и не только сверстников), — только смотри, не обожги их…»

Как-то раз Натаниэль вернулся домой днём — он взял с работы компакт-диск и решил обработать кое-какие данные на своём домашнем компьютере, не без основания полагая, что эта работа затянется далеко за полночь. И был очень удивлён, увидев перед домом изящный электромобиль с шутливой надписью «Carry Carrie!»[14] на борту — эту машину он сам подарил Кэролайн на шестнадцатилетие, чтобы она ездила на нём в школу.

«Почему Кэрри не на занятиях? — подумал Нат, отпирая магнитным ключом входную дверь. — Последний год учёбы, экзамены… Уж не заболела ли она?». Пройдя на кухню и не обнаружив там дочери, он вернулся в холл и уже собирался было окликнуть её — «Где ты есть?» — как вдруг услышал тихий смех, донёсшийся из комнаты Кэролайн.

Натаниэль поднялся по лестнице на второй этаж, по привычке — без стука — распахнул дверь в комнату дочери и остолбенел.

Его маленькая Кэролайн лежала нагишом на смятой постели в обнимку с каким-то смуглым парнишкой, тоже абсолютно голым, — не нужно было иметь высшее образование, чтобы догадаться, чем они тут занимались.

Кэрри вскинулась на звук отворяющейся двери, а её приятель откатился в угол и сжался испуганным зверьком, сверкая блестящими от страха и от не схлынувшего ещё возбуждения глазами.

— Папа?!

— Кэрри… ты… ты… Что ты…

— Я уже большая, папа, — быстро заговорила Кэролайн, ничуть не стесняясь пикантности ситуации и предупреждая зреющую вспышку ярости отца. — А это мой boy-friend, он хороший парень, его зовут…

— Меня не интересует, как его зовут, — в голосе Натаниэля прорезались рычащие нотки. — Он — такой, как он! — убил твою мать! И после этого ты… — он сделал шаг вперёд. — Я его порву пополам, этого твоего…

— Папа, папа! — Кэролайн соскочила с постели и раскинула руки, загораживая собой замершего от ужаса парня. — Там были арабы, а Редди индус, и то не чистокровный, его мать англичанка, и он…

— Какого чёрта… — прохрипел Нат, натолкнувшись на острые груди дочери. — Ты что, не могла себе найти белого парня? Что у этих браун-скинов, мёдом между ног намазано?! «Боже, что я несу…».

— А среди белых нет нормальных парней! — отрезала Кэрри с неожиданной злостью. «Как она похожа на Джейн — вот тебе и папина дочка…». — Они больше присматриваются к попкам друг друга! У нас в классе половина белых парней — завсегдатаи гей-клуба! А один даже хвастался, что живёт с каким-то старым педиком, и что тот ему ни в чём не отказывает, и что даже машину ему купил. — Кэрри почти тараторила, словно боясь, что отец её перебьёт, не дав договорить до конца. — И что остаётся делать нам, девушкам? Тоже лизать друг друга? Нет уж, извини! Мне такая любовь не по нутру!

«Вот тебе и маленькая Кэрри, которую я совсем недавно носил на руках… — смятенно подумал Натаниэль. — Семнадцатилетняя девчонка — и столько цинизма! Хотя нет, это уже не цинизм — это нормальные рассуждения взрослой женщины… Как же быстро ты выросла, моя девочка…». Но вслух он не сказал ничего — резко развернулся и вышел из комнаты, так хлопнув дверью, что жалобно звякнули оконные стёкла…

* * *

После этого случая отец и дочь начали потихоньку отдаляться друг от друга. Нет, теплота осталась, но что-то было утрачено — безвозвратно. Кэролайн пошла своенравностью в мать — она не терпела, когда хоть что-нибудь шло вразрез с её мнением и желаниями. Нат, смирившись, — что ж теперь поделаешь! — предложил дочери: пусть её возлюбленный живёт у них. Этим давно уже никого не удивишь — молодые парни и девчонки уже лет пятьдесят приводят домой своих избранниц или избранников и начинают жить с ними псевдосемейной жизнью на глазах у родителей. Он уже знал, что этот англоиндус — студент университета, хотя где и как они с Кэролайн познакомились, так и осталось для него тайной — дочь упорно отмалчивалась, когда отец пытался осторожно коснуться этой темы. Однако студент — это всё-таки не бездельник из предместья, и если Кэрри его выбрала, значит, он того заслужил. Кэролайн приняла отцовскую логику, но от предложения жить со своим boy-friend’ом под отцовской крышей отказалась. Они продолжали встречаться, и девушка даже приводила своего приятеля к себе, но только тогда, когда была полностью уверена в том, что отца нет дома, и что он не появится в самый неподходящий момент.

Окончив школу, Кэрри поступила в университет — естественно, в тот же, где учился её Редди. Вступительные экзамены она сдала без труда — её не зря считали в школе одной из лучших учениц. Но в отличие от матери, заканчивавшей обучение, когда Нат уже работал в «High Tech Corporation», Кэролайн так и не окончила университет. Через два года она вышла замуж за своего Редди, получившего к этому времени диплом, бросила учёбу и уехала вместе с мужем в Индию — как оказалось, Редъярд Шриванса был сыном крупного промышленного магната и собирался, получив образование в Соединённых Штатах, продолжить отцовское дело у себя на родине.

Свадьбу справляли дома, расставив столы прямо под открытым небом. Приготовлением блюд занималась сама невеста — к удивлению Ната, Кэрри уже очень неплохо разбиралась в индийской национальной кухне и загрузила в кухонный компьютер целый пакет новых и необычных программ. Гостей было несколько десятков человек: приятельницы Кэролайн по школе и университету и сокурсники Редьярда — индийцы. Белых парней было всего двое, и тем не менее праздник, на котором звучала не только протяжная индийская музыка, удался. Было много цветов и улыбок, и возникали стремительные романы — вряд ли кто-нибудь из гостей провёл последовавшую за этим вечером ночь в гордом одиночестве.

Натаниэль искренне пожелал молодым счастья (Кэрри даже всплакнула на плече отца), но после отъезда дочери за два океана он потерял самое дорогое из того, что у него осталось. Они общались, конечно, по видеофону и по электронной почте, но это было уже не то. Через год Кэрри родила сына, затем дочь и ещё одного сына, и регулярно присылала отцу по Сети фотографии и видеофильмы, чтобы стареющий Нат мог видеть, как растут его внуки. И Нат заботливо развешивал по стенам своего кабинета цветные объёмные картины, на которых на фоне пальм и дома из белого камня сидел на зелёной траве сначала один малыш, потом двое, потом трое. А больше всего нравился Натаниэлю снимок, где все трое ребятишек облепили большого чёрного кане корсо, удивительно похожего на Бобби, — как видно, Кэролайн не забыла преданного пса, верного друга её безмятежного детства.

«Интересно, — думал Нат, в который раз разглядывая эту свою любимую фотографию, — а души собак тоже возвращаются? Что там говорит об этом индийская религия? Они тоже реинкарнируют, как люди? Тогда очень может быть, что этот пёс — наш старый Бобби, снова нашедший свою маленькую хозяйку…». Собака на фото молчала, но в глазах её было такое выражение, как будто она слышит мысли Натаниэля и более того, соглашается с ними. А дети — дети на снимке были смуглыми и темноволосыми…

Кэролайн неоднократно звала отца к себе в гости, но он так и не поехал, сославшись на деловую занятость. На самом деле причина была в другом — в памяти Ната гвоздём засела фраза Ричарда Мэрфи «женщины охотно ложатся в постели биологических победителей», и Натаниэль не смог себя пересилить, хотя ему очень хотелось увидеть своими глазами и дочь, и внуков. И главное — он не мог забыть смерти Джейн. Почему Кэролайн была так уверена в том, что соотечественники её избранника непричастны к трагедии? Ведь виновных так и не нашли! Да и не была Кэрри уверена в своей правоте — ей просто хотелось найти себе оправдание. Джейн всегда поступала именно так: если очень хочется сделать что-то, что окружающие не слишком одобряют, значит, надо найти вескую причину, оправдывающую этот поступок.

Да, его дочь выросла очень похожей на свою мать — и внешне, и по характеру. На ту самую Джейн, которая за четверть века совместной жизни уступила своему мужу всего лишь три раза. Ах, Кэролайн, Кэролайн…

* * *

Флаер не вернулся — вместо него на озере появился экраноплан. Натаниэль узнал о его приближении задолго до того, как серебристая машина выскочила из редеющего тумана, — «глаза» работали исправно, — но всё равно экраноплан возник неожиданно: его хищный силуэт словно соткался из белой дымки. «Понятно, — мысленно усмехнулся Нат, — „ищейка“ нашла на месте моего дома только дымящуюся чёрную яму да клочья металла, вот они и хотят разобраться, что же там произошло. С воздуха несподручно — надо посмотреть с воды. А потом, когда они не заметят ничего подозрительного, — а они не заметят! — экраноплан выберет местечко, где можно пристать к берегу — не будет же он высаживать стражей в воду, они ведь ножки промочат!».

Нат не ошибся — через десять минут острый нос экраноплана нацелился туда, где на стыке мыса с общей береговой линией был крохотный заливчик, окаймлённый полоской песка. Отрезали отступление — но разве ему, Натти Бампо, есть куда отступать? Натаниэль сжал ствол винтовки, не отрывая глаз от дисплея. «Сколько вас там? — думал он, следя за сигналами „шпиона“. — Двое? Нет, трое. Четверо! Ну что ж, давайте, парни, идите… Вы, конечно, в бронекомбинезонах, но это ничего. „Шариата“ у меня нет, зато бронебойными пулями с сердечниками из обеднённого урана я всё-таки сумел разжиться. Патронов с такими пулями у меня немного, но вам — вам хватит. И вашу броню они прошивают превосходно — это уже проверено…».

* * *

«Мама Роза» ошиблась — стрелять на улицах не начали, хотя белые американцы, напуганные беспорядками двадцать четвёртого года, активно запасались огнестрельным оружием. Покупали пистолеты, помповые ружья и даже куда более серьёзные игрушки — вплоть до гранатомётов и тяжёлых многоствольных пулемётов. Владельцы оружейных лавок потирали руки, подсчитывая бешеные барыши, а домохозяйки занимались в стрелковых клубах, старательно решетя молчаливые мишени. Но до настоящей стрельбы дело так и не дошло — события развивались совсем по-другому.

«Новые варвары» не штурмовали твердыни белой цивилизации, не взламывали таранами неприступные стены, не забрасывали на зубцы башен крючья верёвочных лестниц. Их пригласили внутрь этих крепостей сами их обитатели — пригласили для того, чтобы варвары подметали двор, чистили котлы на кухне, ухаживали за скотом и прислуживали господам. А потом — потом случилось неизбежное: многочисленные пришельцы заявили о своих претензиях на место под солнцем.

Коренное белое население Америки и всех развитых стран Европы старело. Стариков становилось всё больше и больше, молодых — всё меньше и меньше. По закону всего живого и дышащего старики уходили, уходили рано или поздно, несмотря на все достижения медицины и на увеличение продолжительности срока жизни, и некому было их сменить — у господ было мало детей и ещё меньше внуков, не говоря уже о правнуках.

А рядом бушевал и кипел жизненной энергией совсем другой мир, отличный от сытого и упорядоченного мира белых. Этот мир молодел, ему было уже тесно в своих естественных границах, и молодые, полные сил выходцы из этого мира искали применение своим силам. И находили — в стареющем и дряхлеющем мире белых.

К середине тридцатых политическая карта планеты начала изменяться. Рождался Новый Халифат — арабские страны объединялись. Процессу объединения способствовала экономическая интеграция — единая арабская валюта оказалась ниткой, сшившей отдельные лоскуты веры, обычаев и традиций в общий ковёр сверхдержавы.

Новый Халифат стремительно расширял свои границы. Африканские страны одна за другой входили в его состав — волна катилась с востока на запад и с севера на юг, от Египта до Мавритании и Марокко и от Ливии до Мадагаскара и Южно-Африканской республики. Движение шло и на север — бывшие среднеазиатские республики исчезнувшего Советского Союза становились владениями Нового Халифата. Россия съёживалась до границ XVI века, оскаливаясь клыками ядерных боеголовок в ответ на попытки «новых бедуинов» проверить прочность её рубежей. Однако страсти кипели и внутри России — мусульманские республики — Татарстан, Башкирия, Калмыкия — требовали выхода из состава федерации с тем, чтобы воссоединиться с единоверцами и стать частью Халифата.

Турция легко рассталась с европейскими ценностями, быстро возвращаясь во времена Сулеймана Великолепного и Оттоманской империи, и на Балканах — в который уже раз за долгую историю этим мест — всё туже затягивался узел противоречий. «Возьмут ли новые варвары Рим?» — вопрошали итальянские газеты, а в Испании всерьёз поговаривали о новой Реконкисте, если мавры вновь захватят Кастилию и Арагон. Франция, формально оставаясь президентской республикой, всё больше напоминала восточный эмират, а потомки викингов, силясь оградить свой дом от наплыва пришельцев с востока, ужесточали иммиграционные законы. Праправнуки сипаев появились в британском парламенте, и Шотландия с Ирландией заявили о своём выходе из Соединённого королевства.

А на Дальнем Востоке и в Тихоокеанском регионе во весь голос заявила о себе другая сила. Япония, Китай и Корея образовали Азиатский Союз «жёлтых драконов» — технические достижения Страны Восходящего солнца соединились с неисчерпаемыми человеческими ресурсами Поднебесной империи. Новорождённый Союз, запустив щупальца в Сибирь и вобрав в себя Малайзию с Индокитаем и множество мелких островных государств Тихого океана, энергично проникал в страны Центральной и Южной Америки, используя застарелую неприязнь латиноамериканцев к бледнолицым гринго и прибирая к рукам нефтяные поля Венесуэлы. Индия, Индонезия и Филиппины оказались на границе сфер влияния арабского мира и «жёлтых драконов», и мусульманские сепаратисты играли в этих странах роль мины замедленного действия. И чесали головы меланхоличные австралийцы, размышляя, удастся ли остановить новый самурайский натиск, куда более масштабный, нежели тот, который был отбит в прошлом веке. И что лучше — женщины в парандже на улицах Мельбурна или девушки в кимоно на пляжах Сиднея?

Глобальный процесс набирал силу и в Соединённых Штатах Америки — смуглокожие американцы карабкались вверх по ступеням общественной пирамиды. Им было труднее, нежели их белым собратьям, они встречали сопротивление — когда скрытое, а когда и явное, — однако браун-скины брали упорством и главное — числом. Белой молодёжи было слишком мало, чтобы полностью заменить тех, чьё время истекало; белые старики вынужденно уступали свои места людям с другим цветом кожи, и они становились мэрами городов, конгрессменами и губернаторами штатов. Работал естественный отбор и закон чисел: если из тысячи человек найдётся сотня энергичных личностей, рвущихся к власти, то среди десяти тысяч таковых наберётся минимум пятьсот, а при прочих равных условиях, обеспечиваемых демократией, — и вся тысяча. А если ещё к тому же на выборах их поддерживают многочисленные единоплеменники… И набирали силу восточные религиозные конфессии, опирающиеся на миллионы и миллионы верующих.

Проникновению выходцев с востока в большой бизнес способствовали арабские нефтяные капиталы — золотой динар уверенно теснил доллар. К тому же кое-кто из старой финансовой элиты, почуявшей, откуда дует ветер, без колебаний переходил на сторону победителей. Динар или доллар — какая, в конце концов, разница? Деньги — они ведь не имеют цвета кожи. А менеджеры среднего звена давно уже «посмуглели» — бизнесмены тоже люди, и они тоже стареют, и они тоже смертны.

Дольше всех удерживали свои позиции военные. Генералы и адмиралы оказывали всемерную поддержку любому мало-мальски перспективному белому, пробивающемуся к заветным большим звёздам на погонах и притормаживали его конкурентов. Но беда в том, что любой генерал когда-то был лейтенантом, а среди выпускников военных училищ всё больше появлялось смуглокожих лейтенантов. И браун-скины становились командирами атомных подводных лодок и авианосцев, ракетных баз и крупных войсковых соединений. А белые ветераны, помнившие «Бурю в пустыне», уходили в отставку, с тоской вспоминая «старые добрые времена».

Мир менялся — изнутри.

* * *

Да, до уличных боёв дело не дошло, но кровь — кровь всё-таки пролилась. По-другому, наверно, и быть не могло.

Их называли эйпиррами[15]. Движение это родилось стихийно, хотя почти наверняка за ним стояли кое-кто из сильных мира сего — из числа тех, для кого перемены означали утрату богатства, власти и влияния. А ряды боевиков пополняли простые обыватели, ошалевшие, напуганные и не понимающие, что происходит — привычная и размеренная жизнь рушилась на глазах, словно подмытый бурным течением обрывистый берег. Страх трансформировался в злобу, в неистовое желание найти того, кто во всём этом виноват, и спросить с него по полной. Люди меньше всего склонны винить в своих бедах и несчастьях самих себя — возложить вину на других всегда легче и удобнее.

Никакой политической — или иной — программы у эйпирров не было. Они следовали примитивному девизу: «Бей цветных, пока они не съели белых!», следовали тупо и яростно. Движение было подавлено в течение нескольких лет, хотя отдельные вспышки расовой ненависти продолжались гораздо дольше. Преступления такого рода против граждан страны в новой Америке рассматривались как преступления против государства, и реакция властей была жёсткой. Главари эйпирров попали на электрический стул (а кое-кому из них, следуя новым веяниям, отрубили головы), уцелевшие рядовые исполнители рассеялись и затаились. Движение эйпирров было обречено изначально, но оно запомнилось целым рядом кровавых побоищ — жестоких и бессмысленных.

— Сограждане! — голос миловидной дикторши-мулатки дрожал от волнения, а в глазах явственно просматривалась тень испуга. — Сегодня, в семь часов утра, мы стали свидетелями нового преступления эйпирров. В одном из пригородов Чикаго…

«Идиоты, — подумал Натаниэль. — Неужели они не понимают, что таким способом ничего не исправишь? Браун-скинов слишком много, и они не замедлят принять ответные меры…»

Он сел перед экраном, отставив в сторону чашку с недопитым кофе. Приходя домой, Нат сразу же включал медиа-центр, чтобы быть в курсе новостей — на работе ему было не до этого. Он обычно ужинал, слушая новости, но эта новость заставила его забыть о еде.

На экране стлался чёрный дым, прошитый острыми языками пламени, а голос за кадром комментировал события.

— Группа эйпирров — по предварительным данным, их было около двадцати человек, — ворвалась в этот район на автомашинах. Люди мирно спали в своих жилищах, а нападавшие открыли огонь из гранатомётов. Точное число погибших…

«Этот коттедж сложился от попадания, как карточный домик, — вряд ли хоть кому-то удалось выбраться из-под развалин. И этот тоже, и тот — да, эти парни не жалели зарядов…».

— Но самое страшное произошло потом…

Нат увидел искорёженный остов жёлтого школьного автобуса, завалившийся набок.

— Эйпирры подожгли этот автобус — подожгли вместе с детьми. Никто из детей не спасся — уцелевших добивали автоматными очередями…

Дети лежали неподалёку от автобуса, и никто из них не подавал признаков жизни. А затем стали видны согнутые фигуры людей в тёмных комбинезонах, с оружием в руках. Они торопливо залезали в машины, которые, надсадно взревев моторами, исчезали в клубах дыма и пыли.

— Смотрите, вот их лица! Обязанность каждого законопослушного гражданина страны известить власти, если кто-то из этих людей появится…

«Положим, лиц не разобрать, — подумал Нат, когда на экране появилось укрупнённое изображение, — они в масках. Но всё равно — не завидую я этим парням. Теперь их будут травить, как бешеных волков, травить, пока не затравят. Эти снимки сделаны через систему континентального слежения — вряд ли в это время и в этом месте мог оказаться дотошный корреспондент с видеокамерой. После соответствующей компьютерной обработки на основе этих фотографий можно получить портреты нападавших — пусть даже примерные. И тогда… Помнится мне, у нас в „High Tech“ работали на этой задачей ещё лет пятнадцать назад. А эту запись, наверно, гоняют целый день — ведь сейчас уже…».

Он посмотрел на большие настенные часы — их когда-то купила Джейн, — и тут запищал сигнал: кто-то стоял у ограды его дома, и этот кто-то явно хотел войти.

Бампо бросил взгляд на миниатюрный монитор камеры внешнего обзора. Да, так и есть — у ворот переминался с ноги на ногу человек, одетый в короткую коричневую кожаную куртку поверх тёмного комбинезона.

Сигнал повторился. Нат выдвинул ящик стола, достал оттуда автоматический пистолет, сунул его за пояс и вышел на улицу. Он шёл по дорожке, ведущей от двери дома к воротам, не спеша — он уже знал, кто там стоит, и ему хотелось подумать, как поступить.

— Брат! — выдохнул человек у ограды, когда Натаниэль подошёл к воротам и включил «привратника» — дисплей, позволяющий гостю и хозяину видеть друг друга и говорить. — Белый брат! Мне нужно пересидеть до утра, пока эти собаки не успокоятся. А утром…

Нат молчал, глядя в глаза эйпирра — в безумные глаза, где были перемешаны злоба и страх, — и видел перед собой сначала восковое лицо Джейн в морге, потом смеющуюся Кэролайн в белом платье, с фатой на голове; и снова Джейн, и снова Кэролайн, но уже с детьми, которых он так и не видел никогда в реале. А потом он увидел горящие дома, остов сожжённого школьного автобуса и разбросанные в беспорядке детские тела, разорванные пулями со смещённым центром тяжести, нелепые в уродливых позах смерти, словно сломанные игрушки… Нат молчал бесконечно долго — наверно, целую минуту, — а потом сурово произнёс каким-то чужим голосом, как будто говорил не он, Натаниэль Бампо, руководитель департамента новых разработок «High Tech Corporation», а человек из другого времени или даже из другого мира.

— Я тебе не брат. Уходи. Я не буду прятать в своём доме убийцу детей. Если ты ступил на тропу войны, воюй с мужчинами, а не расстреливай из автомата ребятишек. Я всё сказал.

Парень судорожно сглотнул — кадык на его горле дёрнулся вверх-вниз, — повернулся и побежал вдоль ограды, затравленно озираясь по сторонам. Нат долго смотрел ему вслед, пока фигура в мешковатом комбинезоне не растаяла в сгустившейся темноте.

Но в полицию он звонить не стал.

* * *

«High Tech Corporation» процветала по-прежнему, несмотря на то, что в её штате всё больше было смуглокожих сотрудников, причём отнюдь не только на должностях курьеров или секретарш. Ведь мозги у всех людей устроены одинаково, всё зависит лишь от уровня общего и специального образования, а университеты год за годом выпускали тысячи и тысячи «небелых» выпускников. И они оказывались ничуть не худшими специалистами, чем их белые предшественники, и приносили компании солидную прибыль, зачастую поражая даже ветеранов «High Tech» своими нестандартными техническими решениями. «Ладошки» и «супераккумуляторы» давно появились на рынке, и уже пошли в серийное производство первые пригодные для массового потребителя образцы пищевых синтезаторов.

В тридцать девятом Натаниэль получил новый, сокрушительный удар — совершенно неожиданный и оттого особенно болезненный. В коридорах многоэтажного головного офиса «High Tech Corporation» давно уже циркулировали неясные слухи о каких-то грядущих уже в скором будущем серьёзных переменах, но всё случилось как-то слишком быстро. Сначала почти полностью сменился совет директоров, а однажды утром в кабинете Ната замурлыкал коммуникатор, и вкрадчивый голосок секретарши проворковал:

— Мистер Бампо, вас хочет видеть директор по персоналу господин Аль-Мансур!

«Аль-Мансур? Это что ещё за хрень? А куда девался старина Бойл? — недоумевал Нат, поднимаясь на скоростном лифте на административный этаж. — И что ему от меня надо?».

Аль-Мансур оказался стройным, безукоризненно одетым моложавым арабом. Вежливо предложив Бампо сесть, он без промедления перешёл к делу, явно демонстрируя неплохое знакомство со старой истиной «время — деньги».

— Мистер Бампо, — английский у Аль-Мансура был превосходным, с едва уловимым акцентом, — компания высоко ценит ваш огромный опыт и ваши заслуги. К сожалению, обстоятельства против нас — вы прекрасно знаете, что такое конкурентная борьба. Нас теснят, и мы вынуждены защищаться. В сложившейся ситуации у нас нет другого выхода — нам придётся уменьшить заработную плату большинству служащих «High Tech». Конечно, мы не можем платить вам, — директор по персоналу выдержал короткую паузу, — в вашем прежнем статусе главы департамента новых разработок меньше, чем платили раньше. Это было бы несправедливо, — ещё одна пауза, — …и мы предлагаем вам стать инструктором по подготовке молодых специалистов. Зарплата у вас будет меньше, но и работы тоже будет меньше — гораздо меньше. Да и ответственности тоже будет куда меньше.

— А кто придёт на моё место? — спросил Нат, сохраняя спокойствие. Сотрясать воздух патетическими высказываниями вроде «Я никогда не боялся ответственности!» или задавать идиотский вопрос «Но почему?» было бессмысленно — ясно ведь, что всё уже решено.

— На ваше место, — глаза Аль-Мансура похолодели, — придёт новый перспективный работник. Из Саудовской Аравии — такова политика нового руководства компании. Вам хватит трёх дней на передачу дел?

— Я… могу подумать? — ошеломлённо выдавил Нат.

— Думайте. До завтра, но не больше, — жёстко произнёс Аль-Мансур. — Вам до пенсии ещё несколько лет — вряд ли стоит отказываться от выгодного предложения. Особенно принимая во внимание, — добавил он, глядя в глаза Натаниэлю, — настоящие и будущие перемены. Вы меня понимаете? — закончил директор по персоналу, вставая и давая понять, что аудиенция окончена.

Вернувшись к себе в офис, Бампо отключил внешнюю связь и вышел через свой личный терминал в базу данных своего департамента. Ещё пару лет назад с помощью Мэрфи он создал на одном из жёстких дисков укромный уголок — настолько укромный, что его объём даже не отображался на диаграмме заполненности диска, а открыть его можно было только еженедельно менявшимся кодом, известным лишь самому Нату. В этот скрытый сектор он записывал свои последние идеи и разработки, касавшиеся маскировочного поля — «шапки-невидимки», как его называли. Введя код доступа, Натаниэль подождал, пока на экране появится запрос на подтверждение, и снова набрал код, изменив в нём всего один из пятнадцати символов. «Неверно! — тут же появилось на экране. — Внимание! Повторная ошибка приведёт к уничтожению массива!». Нат усмехнулся и повторил неверный код. Дело сделано — программа-убийца запущена, и всё то, что Натаниэль сюда записывал, стёрто без возможности восстановления.

Нат отнюдь не обольщался — над «шапкой-невидимкой» работало множество людей, и рано или поздно кто-нибудь из них додумается до того, что уже пришло в голову ему, Нату. Один человек не остановит технический прогресс — наивно на это надеяться. Но как бы то ни было, он, Натаниэль Бампо, не будет помогать новым хозяевам его страны.

А что именно случилось с «High Tech Corporation», Нату этим же вечером разъяснил Колдуэлл — разъяснил предельно доходчиво, несмотря на то, что они на пару осушили целую бутылку виски.

— Нас купили с потрохами, старина, — сказал Джон угрюмо. — Арабский мир сколотил огромные деньги на продаже нефти — настолько большие, что Восток уже не в силах их переварить! Арабы уже давно — где-то с конца прошлого века — активно инвестируют эти деньги в западную экономику, получая на этом бешеные дивиденды. Потом началось долевое участие, а затем и скупка контрольных пакетов акций. Потомки бедуинов наловчились владеть ultimate weapon[16] современности — деньгами — не хуже, чем их предки владели кривыми саблями… Ты не найдёшь сейчас на всём нашем континенте ни одной мало-мальски значащей фирмы, где не был бы задействован арабский капитал! Эр-Рияд заинтересовался нашими разработками, — кстати, и разработками твоего отдела по синтезу пищевой органики, — и решил прибрать всю корпорацию к рукам. Ты представляешь, какие им светят прибыли, если удастся наладить серийный выпуск синтезаторов в промышленных масштабах? А мы с тобой, — Джон горько покачал головой и со щелчком распечатал банку пива, — отработанный материал. Тот, кто тебя сменит, — он ведь выходец из саудовской элиты, так что брыкаться бестолку. Тем более что ты — белый.

— Я не буду учить браун-скинов тому, что знаю и умею сам, — глухо сказал Нат. — Они убили Джейн.

На следующий день Натаниэль подал заявление об увольнении. Его не удерживали, хотя выразили вежливое сожаление. Причитающие ему деньги он получил полностью, до последнего цента, — никто не собирался обманывать его по мелочам и добивать упавшего.

* * *

Целый год Нат ничего не делал, благо за без малого сорок лет работы в «High Tech» его текущий счёт изрядно вырос. Он не знал, куда себя деть, и зачастую просто сидел на кухне, тупо наблюдая, как по оконному стеклу стекают дождевые капли. И одна и та же мысль назойливо стучала в его голове — раз за разом: «Мы проиграли демографическую войну — остаётся только подписать безоговорочную капитуляцию…». «Мы растаяли, как кусочек холодного белого сахара в чашке горячего чёрного кофе…» — думал Натаниэль, размешивая сахар и глядя над поднимающийся над фарфоровой чашкой лёгкий дымок.

Он почти никуда не выходил, покидая свое одинокое жилище только в случае крайней необходимости, а Дик Мэрфи и Джон Колдуэлл навещали его нечасто — у них хватало своих проблем. «Каждый выживает в одиночку» — похоже, это циничное выражение становилось будничным.

Иногда Нат по многолетней привычке возвращался мыслями к работе, размышлял о векторе напряжённости маскировочного поля, о его конфигурации, об эмиттерах и о расходе энергии, но он тут же гнал эти мысли прочь. Всё, с прошлым покончено, и возврата нет.

Однако были и другие мысли, которые Натаниэль анализировал, стараясь довести до логического завершения. Белые проиграли — это факт, но это всего лишь констатация факта. Остаётся ещё вопрос: почему это произошло? Почему энергичная раса, преобразившая мир и достигшая невиданных доселе высот, тянущаяся к звёздам и к тайнам материи, вдруг начала угасать, совершая то, что можно было с полным правом назвать расовым самоубийством?

Нат думал. Времени у него было предостаточно, а привычка думать над той или иной проблемой вошла в плоть и кровь. Освободившись от жесткого ритма, навязываемого всем образом жизни и работой в корпорации, он вдруг получил возможность поразмыслить над темами, которые раньше полагал отвлечёнными, бесполезными, поскольку от них вряд ли можно было ожидать реальной экономической выгоды, исчисленной в денежных единицах.

«Мы жили хорошо, даже очень хорошо — у нас было всё. Мы поднялись на вершину, огляделись и… поняли, что дальше идти некуда, да и незачем. И нам стало тепло и уютно, и мы перестали понимать тех сумасбродов, которые когда-то плыли через бушующие моря, ломились сквозь непролазные джунгли и карабкались по скалам. Хотя нет, мы их понимали — если в конце пути героев ждали груды золота или алмазные россыпи. Тогда да, тогда стоит сворачивать шеи на преградах и в кровь обдирать руки. Но для нас всё это было уже позади — мы шагали по протоптанным дорогам, точнее, мчались по ним на своих роскошных машинах. Нам не надо было ломать голову над тем, как нам жить — рецепт уже приготовлен. Добейся успеха и наслаждайся жизнью — регламентированной и до последней клеточки расчерченной жизнью, где каждому отведено соответствующее место. Нам объясняли, что хорошо и что плохо, что надо кушать и как нужно одеваться, какую машину купить и какую передачу смотреть, какой пастой чистить зубы и за какого кандидата голосовать на выборах. И мы слушались, и следовали предписаниям, и радовались тому, как хорошо всё у нас устроено — мы ведь искренне в это верили. И когда нам говорили, что дети нам не нужны, потому что они сводят с ума своих родителей и мешают им жить, мы тоже этому верили. И мы забыли о том, что любой народ живёт только до тех пор, пока продолжает себя в детях.

Нас приучили к тому, что нам некуда больше стремиться — мы уже всего достигли. А раз так, то зачем заботиться о тех, кто придёт тебе на смену? И мы расслабились… Мы жили для себя — только для себя. Мы начали воспринимать необходимость заботиться о ком-то другом как досадную помеху нашему безмятежному существованию. Мы перестали думать о будущем — зачем, когда есть прекрасное настоящее? Только вот сами ли мы додумались до этого мудрого откровения, или же нам его ненавязчиво подсказали?»

* * *

В сороковом году президентом США стал негр. Это событие никого особо не удивило — в Европе подобное наблюдалось сплошь и рядом. Президентом Франции был араб, премьер-министром Великобритании — индус, канцлером Германии — турок, а на последних президентских выборах в России победил чеченец.

Однако Натаниэля это событие, как ни странно, встряхнуло — он вышел из состояния душевного оцепенения. Просматривая объявления в Сети, Нат обнаружил вакансию, которая пришлась ему по душе — прежде всего потому, что эта работа предполагала минимум общения с людьми. Так Натаниэль Бампо стал рейнджером заповедника Великих Озёр.

Новые обязанности оказались несложными — с ними физически сильный и энергичный мужчина справлялся без всякого труда. Зато теперь он мог часами бродить по лесу и дышать его древними запахами — Нат словно остановился на бегу и с изумлением увидел, что рядом есть другой мир, которого он прежде не замечал в сумятице дел; мир, с которого и началась та Америка, где он родился и вырос. Рейнджерам по штату и по традиции полагалось носить оружие, и Нат быстро выучился метко стрелять, влёт прошибая из винтовки подброшенную высоко вверх пустую жестянку из-под пива или кока-колы. А ещё он пристрастился к чтению — и новейших AV-книг[17], и особенно старинных бумажных. Нат и не предполагал, что это занятие может оказаться настолько увлекательным. Долгими вечерами, сидя в своём лесном доме у горящего камина, он перелистывал таинственно шуршащие белые страницы, наполненные мыслями и переживаниями людей, живших до него на маленькой планете по имени Земля. Так он узнал, к своему удивлению, что триста лет назад по этим самым местам бродил его тёзка — охотился на оленей, сражался с кровожадными ирокезами и спасал попавших в беду бледнолицых девиц. «Вот ведь как интересно, — подумал Нат, прочтя книгу, — всё кончается там, откуда начиналось. Как там звали этого последнего из могикан?».

…И оживал лес за стенами дома, и звучали таинственные голоса, и мелькали неясные тени. И холодил ладонь гранёный ствол карабина, и надо было пройти через враждебную тёмную чащу, полную недобрых и зорких глаз, чтобы известить коменданта форта о том, что гуроны вновь вступили на тропу войны, и что нужно быть начеку. И что надо укрыть от случайной стрелы женщин и детей — в первую очередь детей, потому что иначе…

А другая книга — сборник рассказов Джека Лондона, отчаянного парня, жившего сто пятьдесят лет назад, оставила горький осадок. Вернее, горечь вызвала не вся книга, а один из рассказов, называвшийся «Лига стариков» — про старика-индейца, вступившего в неравную и заведомо безнадёжную борьбу с могучей расой белых пришельцев. А больше всего поразила Ната одна фраза, сказанная дюжему полисмену этим стариком, увидевшим хорошенькую белокурую девушку: «Как такие хрупкие скво могут рожать таких сильных мужчин, как ты?». «Знал бы ты, индеец, — с горечью подумал Натаниэль, — что придёт время, и эти скво перестанут рожать воинов… Тебе тогда, наверно, легче было бы умирать…».

* * *

Покидать своё лесное жилище Натаниэль старался как можно реже — особенно после того, как вышел на пенсию. Он делал это только тогда, когда надо было посетить ближайший городок и сделать там необходимые закупки. Кончено, Нат мог бы оформить доставку всего нужного и на дом, но он не хотел, чтобы кто-то нарушал его уединение. Уж лучше самому выбраться на час-полтора в этот чужой мир — тогда, когда ты сам этого захочешь, — чем позволить этому миру стучаться в твою дверь, когда это будет удобнее ему.

И только один раз Натаниэль ночевал в своём старом доме в городе — в последний раз.

…Агент по недвижимости — шустрый метис лет тридцати — не скрывал своей радости. Ещё бы — приобрести такой великолепный дом, в прекрасном районе по цене гораздо ниже той, которую он ожидал. Этот бледнолицый старик не стал торговаться, хотя легко мог бы получить процентов на сорок больше, и агент уже прикидывал в уме, сколько он заработает на продаже этого роскошного жилища.

— Вы хотите забрать что-нибудь ценное, сеньор Бампо? — спросил он хозяина — уже бывшего хозяина.

— Нет, сеньор Мендес, — ответил Нат, окинув взглядом холл. «Все действительно для меня ценное, — подумал он, — фотографии Кэрри и внуков, картины и статуэтки — память о моей Джейн, книги — я уже забрал. Это уже не дом — это пустая скорлупа»

— Вот и прекрасно. Распишитесь, — агент зашуршал бумагами, — вот здесь, здесь, и ещё вот тут. Вы как хотите получить деньги — динарами или долларами? Если вы собираетесь хранить их в банке, то особой разницы нет, а вот в магазинах сейчас куда охотнее принимают динары. Зачем терять процент при конвертации, верно?

— Всё равно, — равнодушно бросил Натаниэль — Хотя… Давайте динарами — вот на эту карту, — он протянул агенту пластиковый прямоугольник, — с доступом на всю сумму.

Сеньор Мендес вставил карту в портативный сканер и проворно набрал комбинацию цифр, усердно шевеля при этом своими аккуратными чёрными усиками.

— Готово, — сказал он, возвращая Нату кредитку. — Проверьте, всё ли правильно.

Бампо кивнул, активировал доступ и скользнул глазами по семизначному числу, высветившемуся в окошке банк-сканера.

— Всё верно, — подтвердил он. — Вы знаете свою работу, сеньор Мендес. Набор ключей — от дверей, от ворот, от гаража — возьмите. Если новый владелец захочет сменить коды, то это несложно.

— Да, да, конечно. — Глаза агента поблёскивали — его распирало от удовольствия, и он не мог молчать. — А вы знаете, сеньор Бампо, на ваш дом уже есть покупатель. Бизнесмен-араб — у него три жены и тринадцать детей! Такая большая семья — им нужно много места. А в вашем доме… — но тут Мендес осёкся, заметив выражение глаз Ната. — Извините, сеньор Бампо, я не хотел… Извините…

— Не извиняйтесь, сеньор Мендес, — спокойно произнёс Натаниэль, — я всё понимаю. Могу ли я здесь переночевать? Уже поздно, а мне довольно далеко ехать. А утром я просто захлопну дверь — она запирается автоматически.

— Да, да, конечно, — закивал головой незадачливый агент, кляня себя за то, что коснулся столь щекотливой темы, и явно обрадованный тем, что собеседник не стал её развивать. — Я приеду завтра, часов в десять, не раньше, и вы…

— Я уеду в восемь, — перебил его Нат всё тем же ровным тоном. — Так что прощайте, сеньор Мендес. Вряд ли мы с вами снова увидимся — недвижимости у меня больше нет.

Ночью Натаниэль долго не мог уснуть, думая о том, что этот дом он так и не сумел наполнить детским смехом, и что за него это сделают другие. А дом молчал, и даже призраки прошлого — если они здесь были — безнадёжно вязли в толстом слое пыли, скопившемся за долгие годы необитаемости этого жилища.

* * *

Продавец был подчёркнуто вежлив и предупредителен — ещё бы, не часто появляются покупатели, готовые сделать такую крупную покупку. А то, что это этот белый, — интересно, сколько ему лет? пятьдесят? шестьдесят? семьдесят? — действительно хочет купить пищевой синтезатор, а не просто разглядывает эту занимательную и очень дорогую игрушку, Хасан понял очень быстро. Понял он и то, что этот парень — спец, и что пытаться рассказывать ему сказки о невероятных возможностях синтезатора нет никакого резона.

— Разъём стандартный, а источник можете подключить любой — хоть водородный реактор, хоть аккумулятор. Можете даже подсоединиться к автомобильному генератору — только вот расход топлива… На полфунта еды вы затратите столько бензина, сколько вам хватит на двести миль езды. Куда экономичнее использовать систему «ладошек», тогда…

Нат слушал молча, не перебивая, лишь изредка кивая головой. «Да, они довели наших мастодонтов до кондиции, — думал он, рассматривая изящный блестящий корпус с откидной крышкой. — И вес — первые опытные образцы мы перетаскивали вчетвером, пыхтя от натуги, а этот я легко унесу один — на руках».

— Подробная инструкция, — продавец показал толстенную книжицу, похожую на иллюстрированный журнал, — и набор программ, — он извлёк пачку разноцветных компакт-дисков. — Диапазон исходного органического сырья, пригодного для переработки, не столь обширен, как хотелось бы, но в гарантийное обслуживание входит и модернизация агрегата в течение трёх лет — без дополнительной оплаты. Если, конечно, вы не будете оформлять долгосрочный кредит — в этом случае…

— Я заплачу всё сразу, — прервал его Нат, заметив, как при этих его словах округлились глаза продавца.

— Динарами? — осторожно поинтересовался Хасан. — Хотя, конечно, я приму и доллары, если вам так удобнее.

— Динарами, — усмехнулся Натаниэль. — Меня уже предупредили. Зачем терять процент при конвертации, верно?

От помощи — довольный Хасан вызвался лично донести синтезатор до машины — Нат отказался. Уже уходя, он встретился в дверях с женщиной в тёмном платье и в хиджабе.

— Здравствуй, почтенный Хасан, — певуче произнесла она, лишь мимоходом зацепив взглядом Натаниэля.

— Здравствуй, почтенная Мариам, — приветствовал её продавец, и его улыбка, в отличие от официально-вежливой, с которой он разговаривал с Бампо, была искренней. — Я слышал, твоя средняя дочь уже родила первенца! Это правда?

Что ответила Хасану женщина, Нат не услышал, но когда он уже выходил на улицу, до него донёслось негромкое:

— Эти бывшие ещё попадаются на наших улицах. А я думала, они уже все вымерли…

В глазах у Натаниэля потемнело, он скрипнул зубами, но сдержался. Уложив покупку в багажник, он захлопнул заднюю дверцу и тут заметил невдалеке двух смуглокожих детей лет четырёх-пяти — мальчика и девочку. Они с явным любопытством смотрели на… Нет, не на автомобиль — эта древняя колымага их ничуть не заинтересовала. Дети рассматривали блестящими глазёнками самого Ната — с таким видом, словно перед ними появилось вдруг сказочное существо, которое невозможно встретить в обычной жизни.

* * *

За событиями в мире Натаниэль следил, и очень внимательно: в отличие от Ната Бампо XVIII века Нат Бампо века XXI располагал куда более совершенной техникой.

В пятьдесят четвёртом две новые сверхдержавы, оспаривавшие друг у друга власть над изменившимся миром, столкнулись — разразился тихоокеанский кризис. И Натаниэль поймал себя на том, что испытывает чувство, очень похожее на откровенное злорадство — пусть бьют друг друга! Но когда конфликт между Новым Халифатом и Азиатским Союзом вплотную подошёл к той грани, за которой начинается широкомасштабная война, ему стало не по себе. «Неужели всё это, — думал он, следя за скользящей над гладью озера белокрылой чайкой, — и этот лес, и эта птица в один миг может рассыпаться радиоактивным пеплом?». А потом Нат вспомнил о Кэролайн, и его обдало леденящим холодом — если над Индостаном встанут атомные грибы, то у его маленькой Кэрри с детьми (неважно, что они уже выросли) не будет ни единого шанса уцелеть.

Соединённые Штаты, формально оставаясь независимой страной, практически вошли в состав Нового Халифата. Однако активного участия в противостоянии они не принимали — хватало внутренних проблем. Всё тихоокеанское побережье — от Калифорнии до Аляски — было охвачено этническими беспорядками, в которых схлестнулись латиноамериканцы и китайцы из многочисленных диаспор с одной стороны и тёмнокожие мусульмане — с другой. О происходящем по официальным каналам сообщалось глухо и невнятно, хотя дело шло к самой настоящей гражданской войне. Число жертв с обеих сторон исчислялось десятками тысяч, и обоюдная жестокость далеко превзошла ту, с которой действовали двадцать лет назад приснопамятные эйпирры.

В полыхающие штаты восточного побережья Америки были введены отряды наскоро сформированного корпуса «сил поддержания общественного порядка» и правительственные войска. Они именовались миротворцами, хотя частенько превращались в обыкновенных карателей — информационные каналы Азиатского Союза захлёбывались сообщениями о расправах над проживающими на территории «полыхающих штатов» китайцами и японцами. Китайские подводные лодки прорывались к берегам Калифорнии и выплевывали из своих торпедных аппаратов прямо на песчаные пляжи самоходные капсулы-контейнеры с оружием для желтокожих «повстанцев», как их называли в Пекине и Токио, а через мексиканскую границу потоком шло японское военное снаряжение.

Тем временем флот Нового Халифата высадил десант в Индонезии, поддерживая мусульманских сепаратистов. Горели джунгли, и арабские винтокрылы расстреливали с воздуха джонки и сампаны, переполненные беженцами. Вдоль индо-пакистанской границы разгорелись ожесточённые встречные бои бронетанковых соединений, а сверхзвуковые «джинны» заливали напалмом и забрасывали термобарическими бомбами города Кашмира и Пенджаба. Кровавый «мятеж на Минданао», по терминологии «желтых драконов», — или восстание, выражаясь языком «новых бедуинов», — был беспощадно подавлен китайскими войсками, и Филиппины вошли в состав Азиатского Союза. Японо-индийская эскадра пресекла попытку высадки отборных частей африканской морской пехоты — «Зулусов Зимбабве» — на Цейлон. На дно пошли сотни кораблей, волны выбрасывали на берег обломки и трупы, акулы обжирались человеческим мясом, и тогда Новый Халифат потянулся к атомной бомбе. На улицах европейских столиц многотысячные толпы под зелёными знамёнами призывали покарать «неверных азиатов», а в России было введено военное положение. И люди, затаив дыхание, смотрели на стереоэкранах домашних медиа-центров переписанные на кристаллы старинные хроники времён Второй Мировой, где выли сирены, рушились дома и полосовали чёрное небо узкие белёсые клинки прожекторных лучей — неужели всё это повторится? К счастью, до обмена ядерными ударами дело всё-таки не дошло — враждующие стороны сумели придти к разумному компромиссу.

В результате долгих переговоров Индия сохранила свою независимость, а Индонезия была разделена на два государства. Было принято решение о массовой депортации «лиц азиатской национальности» с территории США — транспортные корабли Азиатского Союза перевозили вынужденных эмигрантов в Южную Америку в течение трёх лет. В качестве компенсации США передали Японии Гавайские острова — через сто с лишним лет после Пёрл-Харбора над Оаху и над Мидуэем поднялись флаги Страны Восходящего солнца.

Конфликт затих, оставив тлеющие искры, угрожавшие новой вспышкой. А рейнджер заповедника Великих озёр Натаниэль Бампо испытал новую утрату: в бою у берегов Шри-Ланки получил прямое ракетное попадание и затонул со всем экипажем фрегат индийских военно-морских сил «Бенгал», на котором служил сублейтенант Джонатан Шриванса — его старший внук.

* * *

Кэролайн связалась с отцом по Сети. Это было не так просто — несмотря на мирный договор между Новым Халифатом и Азиатским Союзом и на прекращение военных действий в районе Тихого океана, Индия отныне считалась врагом Соединённых Штатов, и частные контакты граждан США с этим врагом пресекались. Кэрри плакала, и Нат заметил, как она сразу постарела — а ведь ей не было ещё и пятидесяти. Она сказала отцу, что двое других её детей, Лакшми и Радж, живы и здоровы, и что их дом не попал в зону бомбёжек. А ещё она сказал, что Лакшми уже замужем, и что скоро у Натаниэля будет правнук. И это немного утешило старого Бампо — жизнь продолжается. Но этот сетевой разговор отца с дочерью оказался последним — провайдеры блокировали связь с «враждебной державой».

Натаниэль остался совсем один.

А в шестьдесят седьмом году начались волнения на Аляске. Сеть переполнял поток противоречивых сообщений, разобраться в которых было не так просто. И только сравнивая новости из разных источников и отметая бред о «сумасшедшем бледнолицем генерале», якобы угрожавшем запуском ракет с кассетными водородными боеголовками из шахт на Аляске чуть ли не по всем крупным городам планеты, Натаниэль смог составить более-менее чёткую картину происходящего.

Этот конфликт назревал давно. Немногочисленное население Аляски сумело сохранить прежний этнический состав — суровые условия севера не слишком нравились выходцам из жарких стран. И спаянные теми же суровыми условиями белые жители этого края не забыли чувство локтя и простую истину «любой народ живёт до тех пор, пока продолжает себя». До поры до времени аляскинцы так и жили особняком, но когда дело дошло до принудительной исламизации, они воспротивились.

Командующий ракетными войсками на Аляске генерал Юджин Уайт поднял мятеж. Строго говоря, мятежом это выступление можно было назвать разве что с юридическо-казуистической точки зрения, поскольку генерала поддержало практически всё население штата. Жертв почти не было — двое оказавших сопротивление при аресте и застреленных на месте офицеров-браун-скинов не в счёт, — однако в Вашингтоне на эти события реагировали очень болезненно. Правительственные радикалы потребовали направить к берегам Аляски соединения боевых кораблей и немедленно подавить «мятеж сепаратистов» силой. Ситуация явно накалялась, но «сумасшедший бледнолицый генерал» оказался не так прост.

Аляска заявила о своём суверенитете, в считанные часы провела референдум, а затем и президентские выборы, на которых Юджин Уайт одержал безоговорочную победу, став, таким образом, легитимным президентом новорождённой республики. После этого он тут же обратился к лидерам Азиатского Союза с просьбой защитить его страну от агрессии в обмен на долгосрочные концессии по разработке аляскинских полезных ископаемых. «Жёлтые драконы» плотоядно облизнулись, оскалили зубы, и японские тяжёлые ракетные крейсера преградили дорогу торопившимся к Анкориджу и Кадьяку американским авианосцам и десантным судам. Ко всему прочему, независимая Республика Аляска располагала ядерным оружием — ракетные базы были созданы там ещё сто лет назад — и недвусмысленно дала понять, что применит его, если её не оставят в покое. Тем не менее, Аляска стала новым яблоком раздора, вокруг которого сошлись интересы самых могущественных сил планеты — к границе Канады с Аляской шли колонны американской бронетехники, над арктическими льдами сменяли друг друга самолёты, оснащённые крылатыми ракетами, а возле Алеутских островов скользили в тёмной глубине Тихого океана обтекаемые тела атомных субмарин.

Из всего этого Натаниэль сделал очевидный вывод — вся эта история непременно коснётся и его самого, отсидеться в сторонке, как в прошлый раз, не удастся. Конфликт имел ярко выраженный религиозно-расовый характер, причём между браун-скинами и белыми, а значит… Значит, новые хозяева новой Америки будут «зачищать тылы» — обязательно будут.

И Нат снова почувствовал неприятный холодок в спине — знакомое, хоть и забытое ощущение. Ну да, конечно, — он уже дважды чувствовал этот холодок: первый раз в Париже, в двухтысячном году, а второй раз — в две тысячи двадцать втором, возле школы, в которой училась Кэрри.

И он начал готовиться к неизбежному, несмотря на то, что здравый смысл подсказывал ему — любое сопротивление заведомо безнадёжно.

* * *

Нат истратил все свои сбережения — зачем они ему теперь? — но не сумел бы сделать и десятой доли задуманного, если бы не помощь Мэрфи. Натаниэлю удалось разыскать его по Сети, и Ричард искренне обрадовался вызову старого друга. Они не виделись четверть века, с того времени, как Натаниэль подался в рейнджеры, но Дик не забыл Ната.

А вот с Колдуэллом связаться не удалось. На вызовы он не отвечал, и Натаниэль так и не узнал, что с ним сталось — уехал ли Джон куда-то очень далеко или, скорее всего, уже переселился в лучший мир.

Мэрфи прибыл на невзрачном старом грузовичке, доверху набитом разнокалиберными ящиками и коробками — Нат в общих чертах рассказал ему, что от него требуется. Ричард стал совершенно седым и как-то усох, сделавшись похожим на старого воробья. Но этот воробей всё ещё хорохорился — его движения не утратили знакомой Нату порывистости, и глаза Дика Мэрфи всё так же вызывающе-колюче смотрели на мир из-под поредевших седых бровей.

Заметив удивление во взгляде Натаниэля, когда тот увидел допотопное транспортное средство, Мэрфи только усмехнулся.

— Так надёжней, Натти, и безопаснее, — объяснил он, — меньше привлекает внимание. Было бы как-то не с руки, если бы стражи вдруг заинтересовались моей машиной да хорошенько порылись в содержимом её кузова. Хоть браун-скинов и не очень волнует моя скромная персона, но всё-таки… А так — старый чудаковатый бледнолицый отправился в гости к приятелю на древнем драндулете, на котором они когда-то вместе возили девчонок на пикники, — ну и пусть себе прослезятся, вспоминая былое!

— Так ведь и рыться-то не обязательно, — возразил ему Нат, — можно и через систему континентального слежения посмотреть. Она сейчас, я так думаю, куда совершеннее, чем тридцать лет назад.

— А вот на этот случай, — снова ухмыльнулся Дик, — у меня кое-что имеется. — Он извлёк из нагрудного кармана куртки небольшой цилиндрик, подбросил его и ловко поймал. — Кнопка от складного «зонтика» — блок управления портативным генератором локального маскировочного поля. «Глаз Бога» узрел бы только коробки с пивом да пакеты с едой, что стоят сверху. Ну, об этом мы с тобой ещё поговорим — тебе ведь, как я понял, это и нужно. Соберём тебе такую же «шапку-невидимку», соберём — только помощнее. Пойдём-ка в дом, старина, опрокинем по стаканчику да побеседуем.

Насчёт «скромной персоны» Ричард явно преувеличивал — это Нат быстро уяснил. Мэрфи сумел устроиться — и неплохо — при «новом порядке» благодаря своему таланту хакера высочайшего класса. Конечно, специалистов обучают, и незаменимых людей нет, но истинные таланты — в любых областях — попадаются крайне редко, и их ценят. И Дика ценили — он даже получил статус «гражданина вне подозрений», и это несмотря на белый цвет кожи. А когда приятели разгрузили машину, Натаниэль понял, что две трети того, что находилось в кузове, он сам не купил бы нигде и ни за какие деньги — связям Мэрфи можно было только позавидовать. Нат рассчитался с другом, перебросив через банк-сканер деньги со своего счёта на его счёт, и Ричард не отказывался.

— Деньги как были деньгами, так ими и остались, — сказал он, пряча пластиковую карту, — в этой стране они по-прежнему решают всё. Но вот это, — и он протянул Натаниэлю увесистый металлический ящичек, — подарок. Бронебойные патроны к «М-16» — сто штук. Из экспериментальной серии. Пришлось потревожить коллекционеров и музейных крыс — они тоже любят деньги. Правда, «шариат» я тебе так и не достал — уж не взыщи.

…Они работали неделю, работали как одержимые, прерываясь только для того, чтобы наскоро перекусить и поспать часов пять-шесть. Маленький Дик оказался двужильным — не обиженный здоровьем Нат не переставал удивляться кипучей энергии своего друга.

Они собрали из привезённых Мэрфи комплектующих дополнительную энергосистему миниатюрных солнечных батарей — «ладошек Мэгги» девятого поколения, — смонтировали эмиттер маскирующего поля и всю периферию следящего устройства — «шпиона». А потом Ричард долго возился с программным обеспечением, изредка бормоча под нос замысловатые ругательства, вышедшие из обихода лет двадцать тому назад.

Закончив, друзья уселись за стол и потихоньку осушили бутылку «Red Label» — совсем как в старые добрые времена, — закусывая ломтиками искусственного бекона, вышедшими из утробы синтезатора. Правда, пили осторожно, не мешая виски с пивом, — всё-таки им обоим было уже очень хорошо за восемьдесят, а не пятьдесят, как когда-то. И выпив, Ричард не повеселел, а сник, и в глазах его появилось грустное выражение.

— Наша жизнь кончилась, Натти, — негромко произнёс он, глядя в огонь камина, — и наша, и нашего народа. Здесь теперь совсем другая страна — не та, которую мы с тобой так хорошо знали. И люди — люди тоже другие. Нет, они не гонят нас, как паршивых собак, — пока не гонят, — но мы здесь чужие. И мы, последние из бледнолицых, потихоньку уходим, уходим один за другим. И никто не замечает нашего ухода…

— Оставь, Дик, — попытался ободрить его Натаниэль, — ты же сам сказал — деньги по-прежнему решают всё в этой стране. Неужели у тебя не хватает долларов, то есть, тьфу, динаров, чтобы обеспечить себе пожизненные услуги опытной сиделки?

— А ты знаешь, как это выглядит, а, Нат? — Дик посмотрел на друга, и Бампо поразила тоска, до краёв затопившая взгляд бойкого «старого воробья». — Да, конечно, эта сиделка добросовестно выполняет свои обязанности — она меняет бельё, она моет тебя, и она будет сидеть рядом с тобой, пока твоё сердце не перестанет биться. И сиделка отметит — отметит равнодушно и холодно, что лучик на дисплее медицинского компьютера больше не пляшет.

— А не всё ли тебе равно, что она подумает в этот миг? — спросил Натаниэль, положив свою тяжёлую ладонь на худое плечо друга. — Тебе-то — не всё ли равно?

— Нет, Натти, нет, — возразил бывший ведущий программист «High Tech Corporation» с неожиданной горячностью, — мне не всё равно. Провожать стариков без грусти — это как зачинать детей без любви. У браун-скинов мудро устроено — они уважают своих стариков, уважают — и дети, и внуки, и правнуки. И старики уходят легко, потому что знают — их есть кому вспомнить. А мы — мы не бросили в землю семя, и теперь позади нас не поле с цветами, а голая пустыня, закиданная использованными презервативами. Так-то, Натти…

* * *

Они расстались на следующий день — расстались навсегда, это чувствовали оба.

— Бросил бы ты эту свою затею, а? — сказал Ричард на прощанье. — Глупость всё это. Кому и что ты докажешь?

— А ты можешь помочь мне перебраться на Аляску? — спросил его Натаниэль вместо ответа. — Можешь или нет?

— Нет, старина, этого я не могу, — чуть виновато произнёс Мэрфи и развёл руками, — туда сейчас и скунс не проскользнёт. А идти официальным путём… — он безнадёжно покачал головой. — Это совсем глухо. А браун-скины совсем взбесились: их там вдоль границы — как муравьёв в муравейнике. Новый Халифат вот-вот объявит джихад Республике Аляска, и наши, конечно, тоже в стороне не останутся.

— У аляскинцев есть атомные бомбы, — медленно проговорил Нат. — И Азиатский Союз — они ведь тоже решительно настроены. Это всё может очень плохо кончится, Дик.

— Может, — согласился Дик. — Ещё как может, Натти. Но на Аляску тебе не попасть.

И Нат знал, что Мэрфи прав, и не переоценивал свои силы. Он, Натаниэль Бампо, далеко уже не юноша — ему не прорваться через канадские леса, кишащие солдатами, тем более что в приграничной полосе, насквозь просматриваемой самыми современными техническими средствами, он будет выглядеть «белой вороной» — в прямом смысле этого слова. «И почему я не спохватился раньше? — подумал Нат, когда раритетный грузовичок Мэрфи исчез за поворотом дороги. — Лень было оторвать задницу от уютного кресла. Ждал-ждал, и дождался! А теперь уже поздно сожалеть…»

И он не сожалел — он работал. На мысе Натаниэль вырыл себе убежище — с помощью парочки механических землероек-киберов, тоже доставленных Мэрфи, — на дом надежды не было. Землеройки оказались великолепными машинами — Нат загрузил в их управляющие микрокомпьютеры программы с объёмной моделью будущего подземелья, и киберы врылись в податливый мягкий грунт. Они работали безостановочно, расширяя и углубляя каверну, прокладывая подземные ходы и утрамбовывая стены и пол. Машины работали посменно — пока одна трудилась, другая подзаряжалась — сотни «ладошек» с лихвой обеспечивали землероек энергией. Нату оставалось только следить за подзарядкой да за маскировочным полем, которое он активировал сразу же, как только начал строить убежище. Попутно он разобрался с системой «шпиона» и проверил в работе «ведьмин пояс» — носимое, точнее, надеваемое устройство, стирающее следы. Примятая трава распрямлялась, и опечатки ног разглаживались — мощное узконаправленное поле «ведьминого пояса» восстанавливало структуру почвы. Правда, «пояс» был очень прожорлив, но энергии у Ната хватало. Да и не собирался он бегать кругами по лесу, сбивая со следа свору собак — ему надо будет пройти от дома к озеру всего один раз, не оставив при этом никаких следов.

Убежище было готово за шесть дней. «Я словно господь бог, — подумал Нат, оглядывая стены своего нового — и судя по всему, последнего — жилища, — который создал мир за шесть дней. Правда, мирок это несколько тесноват, но ничего — один я тут как-нибудь помещусь». Натаниэль перенёс в подземелье пищевой синтезатор (благо пригодной для переработки растительной органики тут имелось вдоволь), центральный энергоблок (сами «ладошки» солнечных батарей последних моделей были почти неотличимы от широких листьев) и вообще всё самое ценное, в том числе и книги. Убежище станет ему домом на весь остаток жизни — Натти Бампо надеялся встретить здесь свой девяностый день рождения, до которого осталось совсем немного.

* * *

…Он чуть-чуть не успел всё закончить — оставалось лишь запустить таймер-детонатор и уйти, навсегда простившись с домом, в котором он прожил столько лет, — гости прибыли раньше.

Они приехали под вечер на слайдере-амфибии — территорию заповедника рассекало прекрасное шоссе, пригодное и для колесных автомашин, и для этих новомодных штучек. Приехали вдвоём на трёхместке — третье место, как потом понял Нат, предназначалось ему, Натаниэлю Бампо.

Он был в это время в доме, в последний раз оглядывая стены своего жилища, и не сразу понял, что означает басовитое урчание за дверью — не понял потому, наверно, что не хотел верить очевидному: за ним приехали. Секунду помедлив, он тяжело вздохнул, отложил в сторону пульт дистанционного управления таймером, открыл дверь и шагнул за порог. Со своей антикварной «М-16» Нат не расставался — он ведь всё ещё числился рейнджером, имел право носить это оружие, и винтовка всегда висела у него на плече.

Каплевидный слайдер убрал воздушную подушку и сел, примяв сочную зелёную траву. Обе его дверцы поднялись вверх, словно надкрылья гигантского жука, из машины вылезли двое в бронекомбинезонах — в боевой форме сил поддержания общественного порядка — и пошли к нему. Скорее всего, эти молодые парни, годящиеся Натаниэлю в праправнуки, не испытывали к нему лично никакой неприязни — они просто выполняли приказ. К тому же они не ждали никаких неожиданностей от этого замшелого осколка прошлого, и поэтому их короткоствольные «рашиды» не были взяты наизготовку, а тонированные забрала шлемов остались поднятыми.

— Гражданин Натаниэль Бампо, рейнджер заповедника Великих озёр? — осведомился один из них, со значком сержанта, остановившись в шаге от Ната.

Нат молча кивнул, разглядывая лицо сержанта — смуглое («Браун-скин — а ты что, ожидал увидеть белого?»), с тонкими правильными чертами и красивыми чёрными глазами.

— Тогда прослушайте предписание, — вежливо, но твёрдо произнёс сержант, вынул из кармашка на поясе небольшую чёрную коробочку и вставил в неё прозрачный пластиковый диск.

— Внимание и повиновение, — эмоций в механическом голосе было не больше, чем в ящике с гвоздями, — повелением верховного муфтия североамериканского континента — да продлит Аллах его дни! — вам надлежит…

Что именно надлежит, Нат понял сразу. Его направляли в RRR — резервацию расовых реликтов, нечто среднее между зоопарком и хосписом, где Нату предстояло окончить свои дни. «Если бы не угроза войны с белой Аляской, меня бы не тронули, — с тоской подумал Натаниэль, — но теперь власти хотят обезопасить себя от любых случайностей…».

— Сдайте оружие! — сурово сказал сержант, протягивая руку. — И не беспокойтесь — ваша собственность не пострадает. Мы оценим стоимость всего вашего имущества, и все средства будут переведены на ваш счёт, которым вы будете пользоваться в резервации.

Второй страж тем временем настроил портативный сканер-оценщик и направил его на дом, чуть шевеля губами при виде замелькавших на дисплее прибора цифр и символов. Да, парни знали свои обязанности и не теряли времени зря. Но одну большую ошибку они всё-таки сделали, опрометчиво сочтя Натаниэля дряхлым и никчёмным стариком.

Нат медленно снял с плеча винтовку, взял её за верхнюю скобу, и…

Он даже не осознал, как и почему его тело вдруг — само! — выполнило единственное нужное движение, как будто он, Натаниэль Бампо, всю жизнь прослужил в «коммандос» и ничем другим не занимался. Или это проснулась генная память, впитавшая в себя навыки поколений воинственных предков? Или распрямилась пружина, которую сжимали годами?

Перехватив винтовку второй рукой, Нат со страшной силой ударил прикладом в лицо сержанта — в молодое смуглое лицо с тонкими правильными чертами и красивыми чёрными глазами. Сержант рухнул как подкошенный, второй браун-скин уронил сканер и схватился за парализатор, но щёлкнул выстрел, и в нагруднике стража появилась аккуратная чёрная дырочка — как раз напротив сердца.

Третьим движением Нат повернулся к упавшему, секунду смотрел, как тот, давясь осколками выбитых зубов и захлёбываясь кровью, силится дотянуться до тревожной кнопки, и выстрелил вторично.

«Хорошо, что я догадался зарядить свою старушку бронебойными, — отрешённо думал старый рейнджер, глядя на мёртвые тела. — А ведь эти парни ни в чём не виноваты — во всём виноваты мы сами; мы, упустившие подаренное нам судьбой… А этим — этим просто не повезло: приедь они на полчаса позже, остались бы живы».

Потом он загнал слайдер в примыкавший к дому гараж, затащил туда же убитых, зашёл в своё обречённое жилище и запустил таймер. Уходя, он аккуратно — как будто это имело какое-то значение — закрыл за собой дверь и зашагал в лес. Натаниэль не оглянулся ни разу — даже тогда, когда земля под его ногами вздрогнула. Он не поскупился, минируя свой дом, — такое количество взрывчатки превратило бы в груду щебня многоэтажное бетонное здание. Нат был уверен: и бунгало, и гараж, и амфибию, и тела стражей разметало так, что теперь даже не установить, сколько именно людей погибло при взрыве.

* * *

Неподалёку чуть слышно хрустнула ветка. На дисплее «шпиона» прорисовался белёсый призрачный силуэт. Страж — один из тех, что прибыли на экраноплане. Идёт сюда — уверенно и спокойно, не скрываясь. А чего ему опасаться? Он идёт по своей земле — разве может кто-нибудь стать на его пути? Нат невидим — точнее, дистанционно необнаружим поисковыми приборами, — но когда страж наткнётся на него, в ход пойдёт древнейший инструмент, имеющийся у любого здорового человека: обыкновенное зрение. Браун-скин просто увидит Натаниэля Бампо — без всяких ухищрений.

Люк под ногами, активатор — на поясе. Стоит старому рейнджеру коснуться пальцем сенсорной кнопки, и он бесшумно и стремительно скользнёт вниз, и крышка люка тут же закроется над его головой. На крышке слой земли в полтора ярда, с травой и молодыми побегами деревьев, идеально совпадающий с окружающей почвой, — не зная, что здесь что-то есть, страж равнодушно пройдёт мимо. А Нат укроется в убежище — в обширной каверне со сложной системой ходов, тянущихся на десятки метров. Он затаится там, невидимый и неслышимый, чутко следя «глазами» «шпиона» за всем происходящим наверху. А страж вернётся к своим и доложит — так, мол, и так, ничего не обнаружено. И другие браун-скины не найдут ровным счётом ничего — они осмотрят громадную воронку, оставшуюся на месте бунгало рейнджера, и изложат начальству вполне правдоподобную версию случившегося — старый свихнувшийся бледнолицый взорвал свой дом и себя вместе с ним. К сожалению, при взрыве погибли и двое бойцов сил поддержания общественного порядка — на то воля Аллаха! И анализ подтвердит наличие микрочастиц органики — следов распылённых вихрем взрыва человеческих тел. А проверка записей системы континентального слежения ничего не даст — дом был под «зонтиком», а к моменту взрыва Нат уже вошёл в зону действия эмиттера маскировочного поля убежища, и «ведьмин пояс» затёр все следы. На этом всё и кончится, а Натаниэль Бампо останется жить под землёй. На здоровье он не жалуется и сможет протянуть ещё долго — синтезатор пищи надёжен, а «ладошки» обеспечат его энергией и для «шапки-невидимки», и для повседневных нужд. Да, последний бледнолицый в окрестностях Великих озёр наверняка — особенно если не будет лишний раз пользоваться Сетью — доживёт до того часа, когда у него не хватит сил открыть выход и выйти наружу, чтобы в последний раз взглянуть на солнечный свет. Он будет тянуться немеющими пальцами к активатору, тянуться — и не дотянется. И подземная нора, заботливо выстроенное им самим убежище, станет его могилой.

Правда, есть и другой вариант — принять бой. Браун-скины ещё ничего не подозревают, и он сможет перестрелять их всех поодиночке. А если постараться, то можно отправить на дно и экраноплан, имитировав, например, взрыв пошедшего вразнос двигателя. Но даже если удастся проделать всё это незаметно — что очень и очень проблематично, стражи наверняка поддерживают непрерывную двустороннюю связь со своим штабом, — покоя уже не будет. Два странных несчастных случая подряд — это многовато для простой случайности. Браун-скины вернутся — и уже не вчетвером. Они буквально перероют весь этот участок, и тогда…

Высокая фигура в бронекомбинезоне появилась в двадцати шагах от Ната из-за ствола старого дуба, помнящего, наверно, ещё боевые кличи краснокожих воинов. Тёмное забрало шлема опущено — страж похож на оживлённую злыми чарами безликую статую, ломящуюся сквозь кустарник. Натаниэль Бампо глубоко вздохнул, поднял винтовку, прицелился чуть ниже и правее нижнего края забрала и плавно нажал на спуск.

…Вспугнутая звуком выстрела пичуга сорвалась с вершины высокого дерева, описала в воздухе круг, суматошно трепеща короткими крылышками, и вернулась обратно. В гнезде её ждали голодные птенцы, и их надо было кормить. И это было для неё самым главным.

Санкт-Петербург, март 2006 года

Последний алхимик

Веками и тысячелетиями алхимики пытались разгадать тайну "философского камня", тайну превращения любого вещества в золото. И вот эта тайна разгадана — в России, в наши дни. Но события принимают неожиданный оборот…

«Всё моё», — сказало злато;

«Всё моё», — сказал булат.

«Всё куплю!», — сказало злато;

«Всё возьму!», — сказал булат.

А. С. Пушкин. «Золото и булат», перевод анонимной французской эпиграммы.

— Хо-хо, благородный сэр! Да на этом огне, — и граф Гай Карнарвон, хозяин замка, небрежным жестом указал на пламя, пляшущее в громадном камине, — можно зажарить не только кабана, но и дракона, да! Целиком!

Веселье в пиршественном зале дошло уже до той буйной стадии, когда присутствие высокородных дам сделалось несколько обременительным — как для пирующих, так и для самих дам. Тонкие заморские вина уступили место грубому ячменному пиву, и выпитое в огромном количестве спиртное смыло тонкий налёт куртуазности с гостей графа. Сэр Гай умел не терять головы ни в яростной сече, ни в гульбе и взглядом посоветовал своей дочери леди Вивьен удалиться. Он искренне любил её и не хотел огорчать, но вместе с тем не желал и доставлять неудовольствие гостям, только-только входящим во вкус настоящего разгула.

— Дракона? — живо отозвался барон Бургиньон, ловко разделывая боевым кинжалом жареное мясо. — Где же вы возьмёте дракона, благородный сэр? Они все давным-давно вымерли!

— Вы уверены? — усмехнулся хозяин, жестом приказывая слуге наполнить чашу. Он убрал из зала и всех служанок, оставив только слуг. Граф ценил женскую красоту и берёг своих девушек — совсем ни к чему, чтобы им начали задирать юбки прямо на деревянных скамейках. Если кто из гостей ещё сохранит к концу пира силы и желание насладиться трепетным женским телом — что ж, щедрый хозяин угостит их и этим деликатесом, но только не здесь, а на ложах гостевых комнат. А тут, в зале, на каменных плитах пола, бедняжек и покалечить недолго…

— Уверен ли я? Г-хм… умпф… — барон шумно отхлебнул. — Драконов нет! Неужели благородный Гай Карнарвон верит в эти крестьянские сказки? — Бургиньон откинул голову и гулко захохотал; по его подбородку стекала струйка пива, смешанная с мясным жиром.

— Благородный Гай Карнарвон, — в голосе графа лязгнула сталь, — не бросает слов на ветер. Хотите удостовериться? Пожалуйста! В северных горах, на границе моего лена и дикой пустоши, живут самые настоящие драконы — или, по крайней мере, один. Эта тварь обитает в глубокой пещере — стережёт золото, накопленное за тысячелетия. Дракон редко выбирается наружу — поохотиться на горных коз или испить воды из водопада, — но его видели там в прошлое полнолуние. Он огромен и страшен — пастухи тряслись, рассказывая о чудовищном виде этого монстра…

— Золото? — переспросил сэр Анри, пропуская мимо ушей сентенцию о кошмарном облике чудовища. — И… много там золота? — В кабаньих глазках барона блеснул жадный огонёк.

— Много. Очень много.

— Но если в драконьей пещере действительно много золота, то почему же тогда вы, благородный сэр, до сих пор не отобрали это золото у чудища своим славным мечом? Ваша отвага известна всем — о ваших подвигах поют менестрели!

— Да, я ничего не боюсь, — граф принял грубую лесть барона как должное, — из того, что можно одолеть простой честной сталью. Однако есть легенда, что это золото проклято — его можно взять силой, омыв драконьей кровью, но… Этот дьявольский металл, если верить легенде, отравит все будущие поколения нашего мира и будет жадно и ненасытно требовать крови — человеческой крови.

— Сэр Карнарвон, — барон чуть покачнулся и опёрся локтем о стол, угодив в блюдо с объедками, — золото — это всё! Мы отправляемся за тридевять земель, в холодные моря, в жаркие пустыни и в густые леса за этим благословенным металлом, и нас ничто не может остановить! А кровь, досточтимый граф, — она дешевле вот этого доброго пива! — Бургиньон опрокинул в рот объёмистый кубок, утёрся рукавом и рыгнул. — Я готов мчаться за этим золотом хоть сейчас! Это достойно рыцаря, и любой из них, — барон обвёл пьяным взором пирующих, — тотчас же, я уверен, поскачет с нами! Ведите нас, благородный сэр Гай!

Если бы граф был трезв, он обернул бы всё в шутку — зачем куда-то нестись, когда пир в самом разгаре, в погребах замка ещё очень много вина и пива, а кладовые ломятся от снеди. Однако винные пары уже затуманили разум Гая Карнарвона, к тому же в словах Анри Бургиньона он почувствовал некий намёк на свою нерешительность. Намёк был неявный — в противном случае дело кончилось бы поединком, — но он был, и это подействовало на сэра Гая как шпоры на горячего скакуна.

— Благородные сэры! — звучный голос графа Карнарвона, перекрывавший звон мечей и ржание коней в разгар битвы, разнёсся под сводами пиршественного зала. — Я призываю вас к подвигу! А потом — потом мы вернёмся, и будем пировать, пока в моём замке есть хоть капля вина! В северных горах, в тёмной пещере…

Полупьяные гости быстро уловили, о чём идёт речь. О драконах слышали все, хотя не все верили в их существование. Но вот о золоте они знали, и очень хорошо знали. Сэра Гая уважали за многие качества, к числу которых относилась и честность, — никому и в голову не пришло усомниться в словах хозяина гостеприимного замка.

Не прошло и получаса, как из ворот, прогрохотав копытами по деревянному настилу подъёмного моста, выехали несколько десятков тяжеловооружённых всадников — выпитое не помешало рыцарям облачиться в доспехи и взобраться на коней.

Леди Вивьен смотрела с башни на удаляющихся искателей приключений. На душе у неё было тревожно. Она не боялась за отца — девушка была уверена, что тот вернётся целым и невредимым, — её смутно беспокоило что-то другое. А что именно — она и сама не знала.

* * *

«Надо бы выбраться наружу, — вяло подумал дракон, лежавший с закрытыми глазами посередине обширной пещеры. — Изловить зазевавшуюся косулю, поджарить дыханием и съесть… Годы, годы — когда-то мне ничего не стоило оторваться от земли одним взмахом крыльев, а после часами парить в поднебесье, высматривая добычу… А теперь я долго размышляю, стоит ли вообще напрягаться, чтобы пошевелить хвостом, и в итоге остаюсь лежать… Проклятое золото — оно выпило все мои силы…».

В этот мир он попал несколько тысяч лет назад. Дракон был молод и полон сил — ему приглянулся этот юный мир, и он решил здесь остаться. Однако это решение крылатого ящера пришлось явно не по вкусу прежнему властителю здешних мест — сумрачному магу. Чародей долго, упорно и яростно сопротивлялся, пустив в ход всё своё колдовское умение, но устоять не смог. Заклинания чёрной магии распадались в драконьем пламени, а меч колдуна даже не поцарапал бронированную чешую. И всё-таки маг сумел нанести коварный удар.

Уже обратившись в огненный клубок и сгорая факелом, чародей метнул в дракона своё предсмертное заклятье. Оно было сплетено так хитро и тонко, что победитель заметил его действие спустя много лет — тогда, когда стало слишком поздно.

Дракон тяжело вздохнул и шевельнул лапой. Раздался звон — старый ящер слушал этот звон долгие века и успел его возненавидеть. Весь пол пещеры покрывали толстым слоем слитки золота, монеты и драгоценная утварь — кубки, чаши, украшения. Когти могучих лап зарылись в кучах золота — золото было повсюду, и любое движение дракона сопровождалось его звоном.

«Как я ненавижу этот металл… — думал дракон. — Проклятый колдун… Его заклинание сработало — я собирал это золото тысячелетиями, собирал и собирал, хотя мне от него нет никакой пользы… Я жёг и убивал, околдованный злым блеском золота, — на этих слитках и монетах запеклась кровь тысяч и тысяч людей… И теперь я стерегу ненужное мне золото, и обречён стеречь его до скончания дней… А если я не уберегу своё сокровище, и кровавого золота вновь коснётся солнечный луч, в этот мир придёт беда — большая беда… Проклятый колдун — он всё рассчитал на много лет вперёд…»

Алчущие злата не раз приходили в северные горы, добирались они и до пещеры, хотя обычно дракон встречал непрошеных визитёров ещё на дальних подступах к сокровищнице. Во всех случаях он разбирался с золотоискателями быстро, не вступая с ними в бесполезные дискуссии о вреде жадности и сребролюбия, — поджаривал их вместе с конями и латами, а чудом уцелевших добивал когтями и зубами. Но шли годы, крылатый ящер старел и слабел, и всё реже покидал пещеру. И всё чаще дракон с невольным страхом думал о том, что будет, когда он не сможет защитить от добытчиков своё проклятое золото.

Под потолком с противным писком метнулась летучая мышь, прошуршав кожистыми крыльями, и хозяин пещеры приоткрыл глаза. «Летучие мыши днём обычно спят, гроздьями свисая вниз головами, — мелькнуло в драконьей голове. — Значит, эту что-то потревожило…» Точнее, мысль не мелькнула, а лениво проползла — в последние десятилетия дракону трудно стало даже думать. И тут он понял, что именно встревожило летучую мышь.

Драконы владеют собственной магией — без неё первый же огненный выдох стал бы смертельным для самого крылатого ящера. И сейчас при помощи этой магии старый дракон увидел — к пещере направляется целый отряд рыцарей. «Много… — подумал он. — В былые времена я расправился бы с ними со всеми всего за пару минут, но сейчас… Надо встать и встретить гостей как подобает — эти жалкие людишки совсем забыли страх. Нет, не забыли — страх вытеснен жаждой наживы… Ну что ж, идите, милости просим…».

Дракон с усилием приподнялся и пополз к выходу. Золото сыпалось под его лапами, стекало жёлтыми звякающими ручейками; он увязал в нём, как в зыбучем песке, однако полз и полз. Дракон хотел принять свой последний бой на пороге своего дома — он почему-то не сомневался, что этот бой будет для него последним. И он успел доползти до выхода из пещеры.

Первых троих рыцарей, ступивших в тёмный зев драконьего логова, встретил клубок рыжего огня. Все трое сгорели в мгновение ока — не спасли ни доспехи, ни мокрые попоны, которыми они предусмотрительно обернулись. Кривые когти дракона растёрли жирный пепел — это было всё, что осталось от отчаянных смельчаков, — и ящер с утробным рыком высунул свою уродливую голову наружу. Высунул — и тут же пожалел об этом.

Рыцари сэра Гая не дрогнули — они привыкли видеть смерть в любом её обличии и относились к ней философски: «Все мы когда-нибудь умрём». Со всех сторон в дракона полетели арбалетные стрелы, навылет прошивающие панцирь, и одна из них угодила точно в налитый кровью глаз чудовища.

Казалось, от рёва раненого дракона рухнут утёсы. Ящер не остановился — он выползал, вытягивая из пещеры свое старое, но всё ещё могучее тело. Однако прыть у него была уже не та — воины проворно отскочили, и три удара страшных когтистых лап только раскрошили каменные глыбы, громоздившиеся перед пещерой. «Погодите, погодите, — думал дракон, — дайте мне только вытащить хвост — я вам все кости попереломаю… Жаль, что я не могу уже метать огонь без передышки — в горле сухо и пусто, и мне нужно время, чтобы собрать силы для следующего пламенного выдоха…». И в это время в широкую грудь дракона вонзилось рыцарское копьё.

Анри Бургиньон подскакал к ящеру со стороны выбитого глаза и нанёс удар прежде, чем дракон успел повернуть голову на дробный стук копыт. Рыцари приветствовали успех барона радостными криками, которые тут же сменились воплями ужаса. Отважный всадник не успел увернуться — тяжёлая лапа смяла его; из-под расплющенных лат брызнула кровавая жижа. Но тут же в эту лапу глубоко врубился боевой топор, пробивший чешую.

Граф Карнарвон не спешил лезть в драку — он руководил боем, намереваясь вступить в битву в последний, решающий момент. Он видел, что дракон слаб, и предчувствие победы горячило кровь старого вояки. Но сэр Гай видел и то, что победу придётся оплатить дорогой ценой — драконья броня сопротивлялась мечам и копьям рыцарей, тогда как взмахи когтей чудовища рвали людей и лошадей на куски. «А вот если, — прикинул граф, приглядываясь к гранитному валуну, нависавшему прямо над входом в пещеру, — подтолкнуть вот этот маленький камешек? Он наверняка весит не меньше, чем сторожевая башня моего замка, и еле держится…».

Дракон не понял, что произошло. Он уже было подумал, что ошибся, и что он выиграет и этот бой, и что его час ещё не пробил, когда на его хребет, ломая спинные зубцы, рухнула неподъёмная тяжесть, придавила, распластала и наполнила нутро режущей болью.

— Вперёд! — зычно скомандовал Карнарвон, с лязгом извлекая меч из ножен. — Убьём его!

Это был уже не бой — рыцари, с ног до головы забрызганные кровью, облепили ящера, как муравьи полудохлую гусеницу, и заживо его разделывали. Мечи и топоры методичными ударами вспороли неподатливую чешую, и горячая драконья кровь хлестала тугими струями, истекая душным паром.

Дракон сквозь пелену боли увидел своим единственным уцелевшим глазом статного воина с длинным мечом, идущего к нему уверенным шагом победителя, и безошибочно опознал в нём предводителя. Дракон знал — жить осталось недолго, этот меч скоро отрубит ему голову, и прохрипел в лицо рыцарю:

— Не берите золото… Вы выпустите на свободу демона, и дети ваших внуков будут беспощадно убивать друг друга за этот проклятый металл… И не будет этому конца, пока не сгинет в этом мире весь ваш род… Не берите золото — на нём проклятье Тьмы…

Сэр Гай Карнарвон не понял умирающего дракона — для него слова старого крылатого ящера были всего лишь набором шипящих и булькающих звуков. Граф широким взмахом меча рассёк шею чудовища и в три удара отделил уродливую голову от тела, раздавленного сброшенным камнем. Голова дракона покатилась вниз и остановилась, уткнувшись в скалу, — мёртвый глаз остекленел.

— Победа! — торжествующе закричал сэр Карнарвон, потрясая окровавленным мечом. — Победа! Дракон мёртв, а золото — золото наше! Победа!

* * *

— Начинай, — сэр Гай небрежно повёл рукой, унизанной драгоценными перстнями. — Мы слушаем.

Голубоглазый и светловолосый стройный юноша с лютней почтительно поклонился и запел балладу, которую ещё никто не слышал.

Дракон, очнувшись от дремоты, Услышал дальний стук копыт Час пробил — началась охота, Сэр Карнарвон сюда спешит

«Неплохо, совсем неплохо, — размышлял граф, слушая менестреля. — Сэр Карнарвон — победитель дракона!»

Гремит железом кавалькада, Взлетает к небу громкий крик: «В пещере будет всем награда! Дракон? Так он уже старик!

«Дракон-старик» — это надо убрать: много ли чести в победе над стариком?»

Нас много, что нам этот ящер, Обломок миновавших дней! Кто ищет, то всегда обрящет, Вперёд, пришпоривай коней!»

«Даже чересчур много, — мысленно усмехнулся сэр Гай, откинувшись на высокую спинку кресла, которое правильнее было бы назвать троном. — Золото — оно очень плохо делится на равные доли…»

Дракон вздохнул: «Эх, люди, люди… Ну что ж, идите, я готов Принять клинки и копья грудью И кой кого лишить голов…

«А вот это мы оставим, — подумал граф. — И пусть все узнают, что дракон был силён и страшен, и что многие рыцари пали в битве».

И действительно, после побоища в северных горах в замок вернулся только один сэр Гай — вернулся с головой дракона, притороченной к седлу. Он объявил, что все доблестные рыцари, отправившиеся с ним, с честью пали в бою с жутким чудовищем, и что только он, Гай Карнарвон, сумел убить монстра. Слова графа никто не подверг сомнению — все знали его как честного воина и настоящего рыцаря. И никто так и не узнал, что спутники сэра Гая, одолевшие дракона и вышедшие живыми из страшной битвы с крылатым ящером, встретили свою смерть чуть позже — и по-разному…

Глупцы! Вы золото возьмёте И сквозь столетий череду Его проклятье понесёте Своим потомкам на беду…

«Что он несёт? — возмутился Гай Карнарвон, чувствуя нарастающую ярость. — Золото, сложенное в подвалах моего замка, — это основа власти и величия моего рода; величия, которое простоит века! Какая беда? Какое проклятье? Зачем повторять глупые сказки?»

Да, ищущий всегда обрящет, Но только то, что заслужил…» И очень мудрый старый ящер Клыки в усмешке обнажил…

Менестрель опустил лютню и снова поклонился благородным дамам и рыцарям. По лёгкому шороху, прошедшему среди гостей, граф понял, что баллада произвела впечатление. Да и сам юноша — опытным глазом сэр Карнарвон, привыкший одерживать победы не только на поле брани, но и в альковах красавиц, заметил, как заблестели глаза многих дам. «Да, этот юнец, — подумал граф с оттенком зависти, — легко затащит на любовное ложе любую из дочерей и даже жён моих верных вассалов… И мне не очень нравится, как на него смотрит моя собственная дочь… Но самое главное — мне не нравится эта его баллада!»

Гости ждали. Они уже готовы были разразиться восторженными рукоплесканиями, но сюзерен молчал. Со времени возвращения графа Карнарвона из драконоборческого похода прошло всего полгода, однако за это время многое изменилось.

Вернувшись, граф бросил драконью голову на камни внутреннего двора замка, тут же снарядил целый караван, взяв для охраны всех своих воинов, и немедленно пустился обратно в горы — за золотом сражённого дракона. Караван из сотен вьючных лошадей ходил на север несколько раз, и каждый раз кони едва переставляли ноги под тяжестью сокровищ — такого количества золота не видел никто, даже ветераны, помнившие походы в дальние заморские страны.

Золото проложило Карнарвону дорогу к власти. Он был обласкан при дворе короля и сделан властителем всего этого края — при условии выставления на королевскую службу полностью снаряжённого конного полка. Это условие граф Карнарвон выполнил легко — он мог теперь позволить себе щедро платить самым отчаянным рубакам-наёмникам. Так сэр Гай стал сюзереном для всех баронов северной части страны, и ходили слухи, что его дочь скоро станет женой принца и будущей королевой. Графа знали и уважали за прежние заслуги и за многое другое, однако после его знаменитого «драконьего похода» люди стали замечать, что характер сэра Гая стремительно портится. Теперь Карнарвон был способен на поступки, несовместимые с понятием «рыцарская честь», — раньше в этом его никто не мог упрекнуть. Но правил он железной рукой, и потому роптать вслух не осмеливались. Вот и сейчас гости не спешили изъявлять свой восторг, пока хозяин карнарвонского замка не скажет своё веское слово.

— Ты заслужил награду, бард, — медленно процедил владетель Карнарвон. Гости шумно выдохнули — какую награду получит сочинитель от богатого графа? — и только леди Вивьен насторожилась. Она очень хорошо знала своего отца и почувствовала в его голосе что-то недоброе.

— Ты заслужил награду, — повторил граф. — За эту балладу тебе… зальют глотку расплавленным свинцом! Чтобы впредь никому было неповадно смущать умы и распевать всякую чушь, пугая тупоголовых крестьян! Стража!

Четверо дюжих воинов шагнули вперёд и заломили руки побледневшему менестрелю. Жалобно хрустнула под сапогами сломанная лютня, с плачем лопнула оборванная струна. Гости оцепенели, и тогда Вивьен метнулась вперёд и упала на колени.

— Отец! — отчаянно закричала она. — Пощади его, отец! Пощади!

— Пощадить? — глаза сэра Гая метали молнии. — Этот смазливый щенок осмелился спеть во всеуслышанье древнее предание, лживость которого доказана придворными магами его величества! И я, Гай Карнарвон, сюзерен Севера и верный вассал моего короля, не могу оставить безнаказанным такое оскорбление власти! Власть устанавливают мечом и золотом, а глупые баллады, которые распевают простолюдины, вредят этой власти! И потому будет так, как я сказал!

— Отец, — леди Вивьен обняла ноги графа. — Пощади его… Умоляю…

— Тебе он так понравился? — сэр Гай зло усмехнулся. — Тогда его надо ещё и повесить — ты невеста принца и будущая королева, и не безродным поэтам искать твоей любви! Это говорю я, граф Карнарвон, победитель дракона и наследник его несметных сокровищ!

* * *

«Следующая… …анкт-Петербур… …ляндский вокзал… Конечная».

Народ в вагоне электрички, до отказа переполненной по утреннему времени буднего дня, зашевелился, задвигался, стараясь оказаться поближе к выходу.

Александр Николаевич закрыл книжку, с обложки которой скалился чешуйчатый крылатый дракон, нависший над крошечной фигуркой рыцаря с мечом, и сунул её в карман куртки. Хорошая штука эти покет-буки — очень удобны для чтения в транспорте по дороге на работу (а когда ещё читать современному человеку, замотанному повседневными делами-заботами?). Вообще-то книги — хорошие книги — невредно и обдумывать, однако на это времени уже не остаётся…

Зато книжные лотки у станций метро завалены литературой на любой вкус — времена книжного дефицита канули в Лету. Бесчисленные глянцевые обложки пестрят пустоглазыми бандитскими рожами и физиономиями красоток в нарядах предельно облегчённого типа на фоне небоскрёбов, звездолётов или рыцарских замков. Красотки призывно изгибают бёдра, но в руках у них при этом обязательно зажат какой-нибудь смертоубийственный инструмент, а рядышком торчит неулыбчивый мускулистый тип с мечом или многоствольным бластером, всем видом демонстрирующий: «Эта роскошная баба — моя!». И очень хочется купить такую книжку и окунуться в её декоративный мир, чтобы хоть на часок почувствовать себя таким вот суперменом, сметающим всех врагов и очаровывающим всех красавиц…

Плотный человеческий поток, медленно просачивающийся через щели турникетов, вынес Александра Николаевича на привокзальную площадь. Лезть в подземелье метро ему не хотелось — весна уже вступала в свои права, в дымном воздухе большого города упрямо пробивались её пьянящие ароматы, и солнце, нечастый гость северной столицы, ласкало и грело.

Чуть подумав, он решительно направился к остановке маршрутного такси. По статусу заведующий лабораторией молекулярного синтеза научно-исследовательского института прикладной химии мог бы добираться до работы и на собственной машине, но… Времена теперь другие, и славное НИИ, где Александр честно проработал три десятка лет, давно уже не «передний край советской науки». И зарплаты его сотрудников не те, которые позволяют разъезжать на роскошных авто. К тому же узкие улочки старых районов Питера забиты под завязку автомобильными стадами — выигрыша времени никакого, а нервного напряжения на порядок больше. Поэтому древний «жигулёнок» Александра Николаевича, бывший некогда предметом гордости его жены Людмилы и лютой зависти его коллег, тихо ржавел в гараже на даче. Уж лучше фэнтези почитать в электричке…

На остановке было людно — трудящийся и учащийся народ спешил и переминался с ноги на ногу в ожидании маршрутки. Подходя, Александр Николаевич обратил внимание на молоденькую девчонку в джинсах и короткой рубашонке (или кофточке? Он никогда не был большим докой по части названий верхнего и нижнего женского конфекциона, а теперь и подавно). Между пояском джинсов и нижним краем кофточки виднелась голое тело — невзирая на вешнюю прохладу, модницы спешили выставить напоказ свои пупки и талии, привлекая мужские взоры. Девчонка почувствовала его взгляд, но равнодушно скользнула глазами по мужчине, годящемуся ей в отцы.

«Вот же блин, — с досадой подумал Александр Николаевич. — Небось в «мерседес» к какому-нибудь «папику» лет на пятнадцать меня старше ты запрыгнула бы не раздумывая и тихо повизгивая от восторга!». Стариком он себя не считал, женщины всё ещё посматривали на него с некоторым интересом, и нарочитое безразличие этой девицы задело Александра и укололо его мужское самолюбие.

Подкатила белая «газель». Александр пропустил девчонку вперёд, и в глаза ему нагло полезли её ягодицы, перечёркнутые узенькой полоской трусиков «танго». Джинсы на бёдрах девчонки были приспущены по последней моде «по самое некуда», и когда она наклонилась, забираясь в тесное нутро маршрутки, пейзаж нарисовался весьма колоритный. «Хм, — мрачно размышлял Александр Николаевич, устраиваясь на боковом сидении. — Неужели она в упор не понимает, что демонстрация нижнего белья и голой задницы в транспорте может вызвать не эротические чувства, а самую обычную брезгливость? Всё хорошо в меру, в нужном месте и в нужное время…». Он вдруг вспомнил, как ему нравилось смотреть на коленки Людмилы, открытые мини-юбкой, — давно это было… Или совсем недавно?

«Хватит, — одёрнул он сам себя. — Думай о работе!» — «А чего о ней думать? — ехидно возразил внутренний голос. — Думай, не думай — один хрен! Вы сидите в ж…, уважаемый Александр Николаевич, сидите глубоко и прочно. Все ваши юношеские мечты развеялись лёгкой дымкой, растаяли, и ваше время прошло. Имейте мужество признаться в этом — хотя бы самому себе. И ваше брюзгливое мысленное ворчание по поводу нравов и нарядов юных девиц — прямое тому свидетельство!». Спорить с этим собеседником не имело смысла…

В детстве мальчик Саша, выросший в интеллигентной семье, читал журналы «Наука и жизнь» и «Техника — молодёжи» и жадно впитывал все новости о последних достижениях науки. Сказки становились былью — человек полетел в космос, а бытовая химия одаривала человечество всё новыми материалами. «Капрон», «нейлон», «лавсан» — эти причудливые названия казались магическими заклинаниями, рождающими невиданные чудеса. А тут ещё незабвенный Никита Сергеевич творчески модифицировал ленинскую формулу «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны», добавив к ней ещё одно слагаемое: «химизация». И Саша Свиридов, окончив школу с серебряной медалью, поступил на химический факультет Ленинградского (тогда ещё ленинградского) университета (тогда университет в городе на Неве был всего один, а прочие вузы именовались институтами).

Это были славные времена! Всё казалось достижимым и возможным (стоит только захотеть и постараться), горизонт становился всё ближе, и будущее выглядело непременно счастливым — разве может быть иначе в стране победившего социализма, где «всё для человека, и всё во имя человека»? И ещё — Саша был молод, никто не называл его по отчеству, и учёба оставляла ему достаточно времени для молодёжных вечеринок, поездок за город и прогулок по гранитным набережным дивными белыми ночами. И была любовь…

Её звали Людой, хотя ей самой нравилось имя Мила. И верно, это имя шло девушке — она действительно была милой, точнее не скажешь. Жаль, что с годами его Людмила сильно изменилось, причём далеко не только внешне…

«Газель» выбралась из очередной пробки и поскакала по выбоинам вдоль трамвайных путей, лавируя и обгоняя автобусы и грузовики. Александр Николаевич отрешённо смотрел в окно. Думать о работе ему не хотелось — на Сашу нахлынули воспоминания…

В НИИ прикладной химии он попал по распределению — Александр Свиридов был первым в списке и имел право выбора. Ему понравилась сама атмосфера института: чистота лабораторий, организованность и деловитость, жаркие споры о новых направлениях в науке и о перспективах молекулярного синтеза. Тогда он многого ещё не замечал…

Саша работал как одержимый, не считаясь со временем. Он мог посередине разговора сорваться с места, оставив собеседника в недоумении, и помчаться к себе в лабораторию, чтобы тут же проверить на опыте свою очередную фантастическую гипотезу, пусть даже не имеющую прямого отношения к теме, разрабатываемой в настоящий момент. Вскоре Саша заслужил неформальное прозвище «Алхимик», которое наряду с иронией свидетельствовало и о его упорстве и целеустремлённости и носило уважительный оттенок.

Кандидатскую диссертацию он написал и защитил через пять лет, но вот с докторской вышла осечка. Александр Свиридов вдруг с удивлением обнаружил, что в науке существуют и иные приоритеты, что плетутся многослойные интриги, и что далеко не все учёные мужи озабочены исключительно прогрессом ради светлого будущего всего человечества — есть и куда более прозаичные материи. Доктором наук он так и не стал, хотя завлабом его в конце концов назначили. Впрочем, произошло это уже в суматошную перестроечную пору, когда самые ушлые уже сообразили, откуда и куда дует долгожданный ветер перемен, и начали подыскивать себе более уютные местечки.

Увлечённость научными изысканиями не помешала Саше сделаться отцом двух детей — дочери Ани и сына Дмитрия. «Ты, наверно, и не заметил процесса зачатия, — подтрунивали над ним коллеги, — всё-то ты у нас в трудах, надёжа-государь!». На эти шутки Александр не обижался — они носили дружеский характер — и улыбался вместе с шутниками.

Не до смеха Саше стало в конце восьмидесятых, а в начале девяностых ему впору было заплакать…

Маршрутка свернула направо. Александр Николаевич попросил водителя остановиться у следующего перекрёстка и вылез из микроавтобуса. До начала рабочего дня оставалось ещё минут пятнадцать, и Саша решил пройти остаток пути пешком.

«Газель» запрыгала дальше, окатив заведующего лабораторией молекулярного синтеза брызгами грязной воды из-под колёс. Александр поморщился, нагнулся и смахнул носовым платком мутные капли, оставшиеся на брюках. Не на приём к английской королеве, но всё равно не дело…

Потом он выпрямился, и тут ему бросился в глаза огромный красочный рекламный стенной плакат, на котором многозначительно улыбающаяся очаровательная женщина очень сексапильно примеряла золотое ожерелье. «Только у нас! Драгоценности для бережливых! — гласила надпись на плакате. — Самое дешёвое золото! Самые низкие цены!».

«Вот же чушь собачья! — раздражённо подумал Александр Николаевич. — Золото и драгоценности — это последнее, что будет покупать бережливый! Самое дешёвое золото? Хм-м-м… Дешёвое золото — золото мёртвого дракона…».

* * *

День начался с неожиданности — лабораторию посетил директор института Антон Степанович Никодимов, четверть века занимавший эту должность.

— Ну вот, уважаемые… э-э-э… господа, — последнее слово Никодимов произнёс с видимым усилием. — Наметился свет в конце туннеля, если так позволительно будет сказать.

«Бедный Антон Степанович, — с жалостью думал Свиридов, поглядывая на бледное лицо директора института. — Крепко засели в его душе безвозвратно сгинувшие стереотипы! Еле-еле выдавил из себя враждебно-капиталистическое «господа» вместо такого привычного «товарищи». Пятнадцать лет минуло с тех пор, как «товарищей» и след простыл, а его всё ещё тянет на старое. Трагедия, блин…».

Никодимов выглядел неважно — высохшее лицо с красными старческими прожилками, старомодные очки, далеко не новый пиджак, к которому не шёл элитный галстук (наверняка подарок кого-то из спонсоров), мелко подрагивающие тонкие пальцы. Эдакий раритетный интеллигент советских времён, чудом не вымерший в пертурбациях постперестроечной России. Но Антон Степанович всё ещё храбрился, не подавал виду, и пожалеть его открыто означало нанести старику смертельную обиду. Да и то сказать, институт выжил как цельная структура только благодаря энергии Никодимова. Хватались за что попало, искали деньги где только можно; теряли ценнейшие кадры, уезжавшие на работу за рубеж за длинным долларом; сдавали институтские помещения в аренду всяким разным фирмам, зачастую весьма сомнительными; однако латали обветшавшее оборудование и ставили эксперименты, из последних сил не давая погаснуть искоркам научного энтузиазма.

НИИ прикладной химии разваливался прямо на глазах — лучшие работники уходили в частные структуры, не имевшие к химии никакого отношения, старики старели, а молодёжь только фыркала, узнав размер предлагаемого здесь месячного оклада: «Да мне эти деньги — на один раз сходить на дискотеку!». А Никодимов — Никодимов ходил по инстанциям, доказывал и требовал, выкручивался и выкрутился. Институт поддержали заказы силовых министерств — «балдёжный газ», как называли в кругу разработчиков это эффективное средство борьбы с терроризмом и уличными беспорядками, очень понравился заказчикам в погонах.

«Интересно, чем Степаныч осчастливит нас на сей раз? — подумал Александр. — Что там стоит за его патетическим «светом в конце туннеля»? Не зря ведь он собрал всю мою лабораторию…»

Словно услышав мысли завлаба, директор откашлялся, пожевал губами и выдал:

— Нам предлагают очень выгодный многолетний, — он сделал ударение на последнем слове, — заказ от международного концерна «Health, Life and Pleasure», сокращённо «Эйч-Эл-Пи». — «Смотри-ка, — искренне изумился Александр, — без запинки произнёс заковыристое аглицкое название и аббревиатуру! Поднаторел, однако, — пообтёрся на презентациях…».

— Российская сторона владеет акциями этой корпорации, — продолжал Никодимов, чуть сморщившись на слове «акциями», словно ему на зуб попало нечто донельзя невкусное, — и поэтому о нас с вами, — директор оглядел присутствующих, — не забыли.

«Ну, это наверняка только благодаря твоим стараниям, Антон ты наш Степанович, — мысленно добавил Саша, — а то бы хрен о нас вспомнили! Каждый выживает в одиночку — как говорится, человек человеку друг, товарищ и волк».

Эти мысли не мешали заведующему лабораторией молекулярного синтеза внимательно слушать — Александр Николаевич интуитивно чувствовал, что директор приготовил им нечто неожиданное. И Саша не ошибся.

— А суть проекта, — Антон Степанович выдержал паузу, — состоит в следующем: нам предложено разработать стойкую субстанцию для ароматизированных презервативов.

«Что-о-о-о?» — мысленно возопил Александр. Его команда потрясённо молчала, хотя кто-то в заднем ряду тихонько хихикнул.

— Боюсь, что я не совсем вас понял, Антон Степанович, — сдержанно произнёс завлаб. — Какое отношение мы, химики, имеем к этим резинотехническим изделиям? Разве что некий новый материал для…

— Нет, — невозмутимо прервал его директор, блеснув стёклами очков. — Речь идёт об ароматизаторах. Я знаю, — тут же добавил он, заметив нетерпеливое движение Свиридова, — вы скажете, что этими ароматизированными штучками уже завалены все аптеки. Однако в нашем случае имеет место принципиально новый подход к вопросу, — директор постепенно воодушевлялся, словно обсуждалась по меньшей мере проблема изменения состава земной атмосферы. — Как известно, в процессе любовного акта мужчина и женщина выделяют значительное количество тепловой энергии…

«Скорее всего, тебе об этом известно уже сугубо теоретически» — подумал Саша.

— …за счёт этой энергии из нашего наполнителя, входящего в состав материала, из которого изготовлен презерватив, будут испаряться летучие ароматические вещества. Таким образом, в спальне будет пахнуть хвоёй или йодистым запахом морского бриза — всего, что заблагорассудится пожелать потребителю.

«Угу, — мрачно размышлял Свиридов. — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — трахайся в грязном подъезде и дыши при этом чистым горным воздухом. Бред какой-то… Человечество медленно, но верно сходит с ума — верной дорогой идёте, товарищи!».

— И должен довести до вашего сведения, — Антон Степанович ещё раз обвел взглядом безмолвную аудиторию, — что к этому заказу следует отнестись со всей ответственностью. Финансирование предполагается такое, что… В общем, от вас зависит, заработаете ли вы наконец хорошие деньги или по-прежнему будете довольствоваться тем мизером, который нам предлагали до сих пор. А от вас, Александр Николаевич, я в самое ближайшее время жду конкретных соображений. Посоветуйтесь, прикиньте и доложите — хотя бы вкратце. И не затягивайте, пожалуйста, — а то ведь они найдут и других… химиков.

«Неужели старик не видит анекдотичности ситуации? Вот тебе, бабушка, и передний край советской науки…».

Но тут Саша разобрал выражение глаз директора, спрятанных за толстыми стёклами очков, и понял — всё он прекрасно понимает, и того, что чувствует при этом старый учёный, не пожелаешь и врагу. «А что делать, Саша? — яснее ясного читалось в потухшем взгляде Никодимова. — Когда-то мы занимались совсем другими делами, а теперь… Кто платит, тот и заказывает музыку».

…Когда директор ушёл, плотину молчания прорвало — заговорили все разом. В целом, к некоторому удивлению Свиридова, особого неудовольствия никто не высказал — работа как работа. Ароматический состав для презервативов ничуть не хуже слезоточивого газа — разве что химический состав у этих веществ разный. К тому же задачка показалась интересной и связанной с целым рядом сопутствующих проблем: концентрация наполнителя, способ пропитки, сроки хранения, выбор запаха, его интенсивность и даже связь аромата с настроением любовников. Обсуждение разгорелось нешуточное, и Саша был благодарен лаборантке Юле, сумевшей разрядить накалившуюся обстановку.

— Александр Николаевич, — поинтересовалась она ангельским голоском, улучив минуту затишья, — а испытания тоже мы будем проводить?

— Не понял, — ошарашено пробормотал завлаб. — О чём это ты?

— Ну, это, как его, — Юля скромно потупилась, изображая пай-девочку, не имеющую и понятия о том, откуда берутся дети. — Ведь мы должны сдать готовый продукт, пригодный для массового производства, разве не так? А как мы можем гарантировать надёжность и эффективность нашего наполнителя без соответствующих испытаний?

До Саши наконец-то дошло, что девушка его попросту беззастенчиво разыгрывает — он заметил, что большинство его подчинённых уже давятся от еле сдерживаемого смеха.

— Юленька, — ответил он преувеличенно серьёзно. — Обещаю, что занесу тебя в список испытателей-добровольцев первым номером. Только уточни, какой запах любви тебе больше всего нравится.

— Как скажете, Александр Николаевич, — пропела Юля, игриво стрельнув глазками. — Ради вас — всё, что угодно. Лично я всегда готова к подвигу… научному.

Зрители не выдержали — стены лаборатории сотряс дружный хохот.

— Ша, урки. — Отсмеявшись со всеми вместе, Саша счёл нужным навести порядок и прервать затянувшееся веселье. — Смех смехом, братцы, а дело — делом. Цели ясны, задачи определены — даёшь аромат любви, блин горелый!

* * *

Темнота за окном жила своёй жизнью. По потолку неряшливым блеклым привидением прополз отблеск фар одинокой машины, торопившейся куда-то сквозь ночь; потом долго и надсадно каркала ворона, которой почему-то не спалось. «Я встану так рано, что ещё поздно будет» — припомнилось выражение из далёкого детства. Саша хотел встать и посмотреть, который час, но лень было шевелиться. Судя по темноте и тишине — вороньи вопли не в счёт, — сейчас три-четыре часа ночи. Город спит: утихомирились поздние гуляки, расползлись по норам искатели приключений, преступники и стражи порядка; насытились друг другом любовники; законопослушные граждане давно вкушают заслуженный отдых перед новым трудовым днём; и даже домовые, жители смежных измерений (есть такая гипотеза), затихли в укромных уголках человечьих жилищ. И только он, Александр Николаевич Свиридов, заведующий лабораторией молекулярного синтеза НИИ прикладной химии, лежит посреди ночи на диване в пустой квартире и тупо пялится в потолок.

Кроме него, в квартире не было ни единой живой души. Мать уже перебралась на дачу, — она жила там с ранней весны до поздней осени, — и забрала с собой кота Остапа, третьего члена их «неполной семьи». Да, лет двадцать назад народу здесь было больше…

Александр повернулся — старый диван отозвался скрипучим кряхтением, — откинул одеяло, встал, подошёл к столу у окна и посмотрел на тёмный циферблат будильника. Да, так и есть — половина четвёртого. Все нормальные люди в огромном городе спят — бодрствуют одни ненормальные.

Он выудил из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой — почти невидимый в темноте дым змейкой пополз по комнате, путаясь в смутных очертаниях мебели. Саше на миг показалось, что дымная струйка недоумевает: как это так, такая большая квартира — и в ней всего один человек? Что поделаешь — так оно получилось…

Отец Александра Николаевича умер в самом конце восьмидесятых, не дожив до апофеоза торжества демократии. Наверно, старику крупно повезло — Саша с трудом себе представлял, как интеллигент старого разлива, дитя хрущёвской оттепели и времени бурных споров между «физиками» и «лириками», вписался бы в реалии новой России. Но его вдова Зинаида Матвеевна перемены перенесла на удивление легко. Если бы не мать, то после развода с Людмилой эту квартиру пришлось бы разменивать, и неизвестно, где бы сейчас обитал Александр Свиридов.

В приступе рыцарства Саша склонен был отдать своей энергичной и хваткой супруге (когда она стала «бывшей») добрую толику завидной жилплощади в старом фонде, однако Зинаида Матвеевна проявила кремнёвую твёрдость и житейскую хватку. Впрочем, мать всю жизнь (сколько Саша помнил) была именно такой: властной и императивной. Она оставляла мужу и сыну их науку — пусть мальчики играются, — надёжно обеспечивая семейные тылы, где она была полновластной хозяйкой. Александра и его отца вполне устраивало подобное положение дел, а то, что при этом приходилось терпеть жёсткий домашний диктат жены и матери — ну что ж, за всё надо платить!

Людмила поначалу пыталась было сопротивляться, но потерпела в этой неравной битве полное и сокрушительное поражение: если дело касалось власти над одной отдельно взятой квартирой, населённой одной семьёй, Зинаида Матвеевна проявляла беспощадность, которой могли позавидовать самые жестокие ханы-завоеватели тёмных веков — малейшие попытки неповиновения (не говоря уже о мятеже) подавлялись тут же, и пленных не брали.

И внуки вроде бы тоже смирялись с бабушкиной императивностью — как выяснилось, внешне. Стоило им подрасти и расправить крылышки, как они тут же покинули домашнее гнездо. Анна сражалась за место под солнцем в скорпионьих лабиринтах шоу-бизнеса, а Дмитрий… О том, чем занимается его сын, Александр предпочитал лишний раз не думать — в сердце тут же вонзалась тупая игла, причинявшая режущую боль.

С годами Сашу всё сильнее тяготила мелочная опека матери: какую рубашку купить да какие носки надеть. Он периодически взрывался, доказывал ей, что давно уже вырос из коротких штанишек, но всё повторялось снова и снова с безысходной монотонностью — они с матерью говорили на разных языках. Поэтому летом, когда Зинаида Матвеевна отбывала в их «летнюю резиденцию» в Комарово, Александр Николаевич обычно ночевал в городской квартире. «Ближе до работы — не надо час трястись в переполненной электричке» — объяснял он матери. Та не возражала, имея при этом в виду типично женские соображения: «Мужик ещё в соку — пусть приведет какую-нибудь бабу, чего одному спать».

Баба у Александра имелась, но… Регина принадлежала к породе «русских амазонок», громогласно заявивших о себе в конце девяностых годов минувшего столетия. Она владела пусть небольшой, зато твёрдо стоящей на ногах туристической фирмой, успешно выжив по ходу пьесы двух соучредительниц, с которыми начинала свой бизнес. Женщины, подобные Регине, сами добившиеся всего и считавшие себя успешными и вполне состоявшимися, рассматривали мужчину как полезное домашнее животное, с которым можно выйти в свет, съездить в отпуск на Канары и, конечно, покувыркаться в постели. Но не более того — когда Саша предложил Регине узаконить их отношения («Знаешь, надоело быть сожителями»), она холодно отклонила его предложение руки и сердца.

«Ходила я уже как-то раз замуж, — объяснила деловая женщина, — и повторять этот эксперимент не намерена. Детей рожать мне неохота, да и поздновато, так что официоз — на предмет стребования с тебя алиментов — мне уже ни к чему. А домохозяйки из меня не выйдет — мне свобода дороже». Да, свобода, — Александр подозревал, что у любвеобильной Регины он далеко не один-единственный любимый-ненаглядный, и что «его девушка» не упускает случая добавить в свою коллекцию трофеев нового мужика — для разнообразия. Времена изменились, и сильно: подрастерявшие самцовскую уверенность в себе доны Хуаны теперь на равных состязались с сексуально раскрепощёнными и состоятельными донами Аннами, которым вовсе не требовался муж-кормилец, и которые сами выбирали время для любовных утех.

Регина принимала приглашение Александра Николаевича провести вместе вечер и ночь только тогда, когда это не нарушало её собственных планов. Во всяком случае, сегодня, когда он в конце рабочего дня позвонил ей на сотовый и предложил встретиться, Регина спокойно объяснила, что на сегодняшний вечер у неё запланирована деловая встреча в узком кругу. При этом явно подразумевалось, что присутствие Саши на этой встрече излишне. Вот завтра — со всем удовольствием: давно не виделись, она даже соскучилась. Однако особой теплоты в голосе женщины не наблюдалось и, похоже, её ничуть не заботило, поверил ли Александр в её версию об очень важной деловой встрече, а также в то, что Регина по нему соскучилась.

Оскорблённое второй раз за один день мужское самолюбие потребовало отмщения. Александру Николаевичу пришла в голову шальная мысль подцепить на этот вечер Юлю — фривольная эскапада лаборантки по поводу «ходовых испытаний» их будущего изобретения запомнилась. А почему бы и нет, собственно говоря? Саша чувствовал, что Юля не совсем к нему равнодушна, да и вообще она девушка современная — «Юля без комплексов». А если он почувствует её нежелание — ну что ж, тогда можно будет обернуть всё в шутку и отступить, не потеряв лица.

Но пока Александр обдумывал свой стратегический план — как подкатиться и с чего начать, рабочий день кончился, и Юля стремительно упорхнула — как на грех, именно в этот момент помощник завлаба отвлёк Свиридова, притащив к нему на подпись целый ворох каких-то невероятно важных бумаг.

В результате Алхимик оказался у разбитого корыта. Придя домой, он соорудил себе холостяцкий ужин — съел тарелку пельменей и, немного подумав, выпил стакан водки из бутылки, имевшейся в полупустом холодильнике. Обдумывать поставленную Никодимовым «научную проблему» не хотелось — она вызывала глухое отторжение («Докатились!»). Саша вспомнил недочитанную утром книжонку — чем там дело-то кончилось? — поискал её, однако не нашёл (наверное, оставил на столе в лаборатории, когда выгребал из куртки всякий хлам).

Компьютер включать не стал — на работе надоело. Присел перед телевизором, погонял каналы. Откопал среди месива новостей о взрывах и прочих катастрофах и бесконечных реалти-шоу, перемежающихся дебильными рожами, взахлёб рекламирующими очередное суперновое чудо-средство, гарантированно увеличивающее объём, красоту, чистоту и все остальное-прочее на «…дцать» процентов, сериал про тайны следствия. Некоторое время следил, как булгаковская Маргарита в другой своей экранной ипостаси вместе со своими коллегами лихо раскручивает очередное преступление, попытался примерить логику, не преуспел в этом, плюнул, выключил телевизор и завалился спать.

Уснул быстро, но в итоге проснулся среди ночи — сна ни в одном глазу…

Докурив, Александр снова лёг и попытался заснуть — не включать же чёртов ящик с его ночной порнографией. Мозг работал, обрывки мыслей копошились, норовя выстроиться в единую цепочку. Саша знал это состояние — обычно в таких случаях его осеняло. Правда, непонятно было, с какой стати на сей раз. Идея создания «аромата любви», призванная, по замыслу её авторов, в корне изменить сексуальную жизнь всего человечества (по меньшей мере!), Свиридова ни в коей мере не увлекла — он отчётливо видел всю её бредовость. Но тогда что, что дало толчок мыслям? Накопившееся раздражение на окружавшую его жизнь, в которой люди всё больше и больше походили на наркоманов, подсаженных на иглу успеха, престижа и денег? Денег — да, денег… Но этот фон присутствовал уже давно, ныл застарелой болячкой и вряд ли мог сподвигнуть на что-то стоящее.

Александр снова и снова перебирал в памяти события дня минувшего, надеясь найти там зацепку. Событий было негусто — короткий никчёмный разговор за завтраком с матерью, переполненная электричка, девица на остановке маршрутного такси, брызги из лужи, работа и всё с ней связанное — визит Никодимова, трёп в лаборатории, лаборантка Юля, — звонок Регине и её холодная отповедь. Что ещё? Книжка про дракона? Ну, это вообще мелочь… А, ещё реклама ювелирного магазина «для бережливых» — память услужливо подсунула и этот стоп-кадр. Чушь… И тем не менее… Саша почувствовал, что за всеми этими мелочами что-то кроется: ведь последняя капля — это тоже мелочь, по сути, но именно она переполняет чашу. Логическая цепочка упорно не складывалась, однако Алхимик был уверен — решение придёт, придёт рано или поздно.

С этой мыслью он и уснул.

* * *

Неделя пролетела незаметно. Забот хватало — Никодимов теребил, дважды напоминал Свиридову о необходимости подачи пакета предварительных соображений и прикидок по предложенной теме, и лаборатория молекулярного синтеза гудела потревоженным пчелиным ульем — ребята заинтересовались. Интерес этот ощутимо подогрел аванс, выплаченный в пятницу — сразу же после того, как директор сообщил Александру: «Окончательное решение принято, заказ отдали нам». Размер аванса впечатлял — судя по всему, апологеты «ароматной любви» намеревались раскручивать свой проект по полной программе.

И в пятницу же в лаборатории появился Василий Зелинский — самый крутой в НИИ спец по компьютерному обеспечению новых разработок. За копейки этот парень не работал, и отсюда Александр Николаевич сделал логический вывод — Васе-Мегабайту (по неписаной институтской традиции прозвища имели все здешние мало-мальски значимые личности) тоже перепало от щедрот зарубежных партнёров, и немало.

Зелинский был на двенадцать лет моложе Свиридова, и оперялся он уже в новых условиях, чётко усвоив при этом новые правила старой игры. В отличие от Александра, подстригавшего свою седеющую шевелюру строго по мере надобности, Василий брил голову «под Котовского», следуя имиджу «звёзд», и носил модную короткую щетину. Для Саши так и остался тайной механизм такого экстравагантного бритья — миллиметровая небритость неизменно украшала щёки и подбородок Мегабайта, не укорачиваясь и не удлиняясь ни на микрон.

Несмотря на разницу в возрасте, Зелинский и Свиридов были друзьями — их роднила та сумасшедшинка, которой во все века и лета славились истинные учёные. На людях они блюли политес, называя друг друга «Александр Николаевич» и «Василий Сергеевич», но в неформальной обстановке тут же становились Сашей и Васей.

Визит Мегабайта добавил ажиотажа — Василий Сергеевич осчастливил лабораторию своей новой оригинальной разработкой, превосходно вписывающейся в тему.

— Смотри, Николаич, — втолковывал он Свиридову, — всё очень просто! Вам нужны новые молекулярные соединения? Их есть у меня! Атомов веществ не так много — фишка в том, как собрать из них нужные молекулы. Какие реагенты, с какими катализаторами, при каком давлении и в каком температурном режиме — вариантов не так много, и все они поддаются алгоритмизации. Этот ящичек, — Зелинский ласково похлопал блок процессора, — вопросов не задаёт. Он тупо перебирает варианты и выдаёт оптимальный — нужно только подсказать ему, как это сделать, то есть задать соответствующую программку. Помнишь, была такая играшка популярная, «Тетрис»? Народ ещё от неё тащился?

Саша кивнул.

— Там разные загогулины, — развивал свою мысль Вася-Мегабайт, — надо было крутить и так, и этак, чтобы они аккуратненько уложились в кладку — примерно по такому принципу и работает моя программа. Вам нужны строго определённые запахи — о’кей, ноу проблем! Стойкость — будет вам стойкость! Летучесть, температура испаряемости, и так далее — всё разрешимо! Скажите, что вам надо, а мы подберём, — Зелинский откинулся на спинку кресла, с изяществом музыканта перебирая тонкими пальцами кнопки клавиатуры. — Экономия времени и сил, да ещё какая! Останется лишь испытать полученные соединения на соответствие желаемому — и вперёд! Ну, что скажешь?

— Скажу, что это круто. «Головастый ты мужик, Вася…» — подумал Алхимик.

— Дык! Это вам не жук чихнул! Скажу больше, — Василий доверительно придвинулся к Свиридову, — на основе этой моей программы можно вообще перестраивать вещество, и не только на молекулярном, но и на субатомном уровне! Руководство к действию, так сказать. Надо только…

— Послушай, Сергеич, — перебил его Александр, — а какие у тебя планы на вечер? Уж полночь близится, то бишь конец рабочего дня, — он бросил взгляд на большие стенные часы, — пора бы Герману и в магазин сгонять? Хвала меценатам, деньги есть. Пойдём-ка ко мне — посидим за рюмкой чая, побеседуем. А там — по обстановке. Может, и на подвиги потянет.

Зелинский возражать не стал — они с Сашей действительно были друзьями, да и никаких особых задумок на этот вечер у Мегабайта не имелось. В конце концов, накатит блажь — вызвоним кого ни есть. Вечер — он длинный, а там ещё и ночь впереди. К тому же Василия распирало: ему хотелось поделиться своими новыми идеями, а в такой ситуации благодарный слушатель — первое дело.

У Александра Николаевича имелись свои соображения. Невзначай оброненная Васей фраза о перестройке вещества вообще сыграла роль триггера, запустившего в мозгу Алхимика целый каскад мыслей. Саша чувствовал, что вот-вот в его сознании оформится нечто очень важное, и не собирался упускать эту возможность. Именно поэтому он заранее сжёг мосты: перед уходом из лаборатории позвонил Регине и сообщил, что их сегодняшняя встреча, увы, отменяется — дела-с!

По тону голоса «своей девушки» он понял, что та удивилась, и испытал мелочное чувство «глубокого морального удовлетворения»: «Теперь мы квиты. Пустячок, а приятно».

В ближайшем магазине приятели затарились коньяком и фасованными закусками в нарезке, и через полчаса уже сервировали стол в холостяцкой квартире Алхимика.

После третьей рюмки «Бастиона» Мегабайта понесло. Вообще-то по жизни он был мужиком острожным, но Саше доверял, а необходимость расслабиться и выговориться тем больше, чем реже предоставляется такая возможность.

— Ты прикинь, Сань, — витийствовал он, размахивая надкушенным ломтиком ветчины, — теперь уже не надо действовать вслепую, методом научного тыка! Мы знаем, что нам нужно, и конструктор «Лего» под рукой, только не поленись собрать! А инструкция по сборке — вот она, нате! — Вася широко взмахнул рукой в указующем жесте; при этом шмат ветчины едва не влепился в дисплей компьютера. — Твои ароматизаторы — это так, семечки.

— Да, — согласился Александр, вновь наполняя янтарной жидкостью хрустальные патрончики, — твоя программа — это вещь. Алхимики душу бы дьяволу продали за такую книжку заклинаний.

— Дык! — Вася бросил ветчину и цепко ухватился за рюмку. — А я о чём!

— Но, — остудил его энтузиазм Саша, — нужна ведь ещё и технология.

— А, — отмахнулся Зелинский, — сие уже вторично. Автоклавы, химреакторы — арсенал достаточен. Контроль за режимами тоже компьютеризируется — надо только строго следовать рекомендациям.

— И ещё — энергия. Энергоёмкость процесса, которая в конечном счёте определит себестоимость продукции. А это, как тебе хорошо известно, мил человек…

— Эт да, — Мегабайт с неохотой вернулся из горних высей на грешную землю. — Как я понимаю Архимеда, Сань! Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю! Вот и мне нужно то же самое. Дайте мне вдосталь энергии, и я перестрою не только молекулы, но и атомы!

«Да, принцип тот же самый, — подумал Алхимик, — бери протоны с нейтронами, комплектуй ядро, навешивай на орбиты электроны и получай любой элемент таблицы Менделеева — алгоритм построения апробирован. Вот только для обеспечения такой сборки нужен портативный термоядерный реактор, а ещё лучше — сжатый в точку водородный взрыв, вся энергия которого пойдёт на синтез. И мощность — всё РАО ЕЭС во главе с Чубайсом окажется на паперти с протянутой рукой, ежели возьмётся за это дело. Мечты, мечты, где ваша сладость…».

— Ладно, — утешил он заметно погрустневшего Васю. — Помозгуем. Нет повода впадать в уныние! Давай-ка выпьем за здоровье Архимеда!

Они незаметно приговорили две бутылки коньяка и приступили к третьей. За окнами стемнело, и состояние обоих друзей вряд ли можно было характеризовать как боеспособное — к тому времени, когда они естественным образом порешили, что для украшения их компании очень не хватает дам, реализация данной идеи уже перешла в разряд утопий. Вася сильно заплетающимся языком долго убалтывал по телефону какую-то Веру, не преуспел в этом многотрудном деле и с горя усугубил ситуацию ещё парой рюмок.

Зафиксировав изрядно затуманенным сознанием полное фиаско Мегабайта, Саша не счёл разумным звонить Регине. В итоге друзья допили коньяк в суровом мужском кругу и расползлись по лежбищам. Зелинский сразу захрапел, а засыпающему Свиридову ещё успела пригрезиться странная картина…

…будто бы он сидел на корточках у гудящего пламени костра, подбрасывая в огонь разноцветные кубики из «Тетриса» и перемешивая их кочергой. И среди рдеющих угольев родился золотистый шар. Что это за шар, Алхимик так и не понял — уснул.

* * *

Приятели проснулись в одиннадцатом часу. Памятуя древнюю истину «Похмелье — вторая пьянка!», продолжать банкет они не стали. Приняли по очереди холодный душ, сняли с организмов тяжкий груз вчерашнего горячим кофе и выбрались на свет божий. Мегабайт, страстно жаждавший с бодуна женской ласки, помчался искать примирения с неприступной Верой, а Саша направил стопы к вокзалу. Денёк обещал быть славным, солнце уже вовсю полоскало свои лучи в разлёгшихся по тротуарам добротных лужах — зачем торчать в городе, когда через час-полтора можно оказаться в курортной зоне на берегу Финского залива? К тому же Александру хотелось порадовать мать приличной суммой заработанных денег, дабы пошатнуть устоявшееся у Зинаиды Матвеевны мнение, что её витающий в научных эмпиреях сын безнадёжно застрял в безликой толпе сереньких неудачников.

Свиридов зашёл в магазин и потерял немало времени, загружая в объёмистую сумку изрядный запас продуктов. Он еле-еле успел на электричку (следующую пришлось бы ждать около часа) и не купил ничего почитать о приключениях очередного сэра Ванта или сэра Тификата среди злобных гоблинов. Сновавшие по вагонам торговцы в разнос не помогли решить эту проблему («СПИД-инфо» не воодушевлял), и Саша коротал время, поглядывая на мелькающий за окном пейзаж и на попутчиков.

Его внимание привлекла газета, разложенная на коленях соседа по скамейке. «Последний алхимик или беззастенчивый авантюрист?» — гласил броский заголовок. Саша скосил глаза и прочёл набранное жирным шрифтом: «Извлекаю из Меркурия Солнце» — эта вычурная фраза алхимиков в переводе на простой человеческий язык означала «получаю из ртути золото». Именно этим в течение веков и тысячелетий занимались поколения алхимиков, разыскивающих «философский камень» Среди этих людей были истинные фанатики, были самоучки, обогатившие науку реальными открытиями. Но были и «специалисты» иного профиля».

Текст заинтересовал Свиридова, однако читать было неудобно, а попросить газету не позволяла интеллигентская сущность Александра Николаевича. Он заметил название газеты — «Секретные материалы ХХ века» — и решил непременно купить этот номер при первой же возможности. «Что за алхимик такой?» — подумал Саша и вдруг понял, что эта мелочь тоже укладывается в цепочку, непрерывно выплетаемую его сознанием. И возникло ощущение чего-то очень важного, что обязательно должно случиться, причём в ближайшем будущем…

На даче Александра ждал сюрприз: войдя на веранду, он увидел сидевшую там Аню.

Отец и дочь не виделись несколько месяцев, и обрадовались друг другу — как бы то ни было, а кое-какая теплота в их отношениях уцелела. Аня с самого детства была куда ближе к отцу, чем к матери…

— Опаньки, кого я вижу! — широко улыбнулся Свиридов. — Ну, здравствуй, синичка!

Он чмокнул дочь в щёку и сел напротив. Внешне Аня почти не изменилась, разве что волосы обрели новый окрас — рыжеватый. В прошлый раз, помнится, она была платиновой блондинкой.

— Привет, па, — Аня сдержанно улыбнулась. — Как, ты уже осчастливил человечество эликсиром счастья?

— Почти, — в тон дочери отозвался Александр Николаевич. — Дело за малым: осталось найти источник финансирования и запустить продукт в серию.

— Это проблема — с тебя потребуют расчёт эффективности инвестиций.

Из комнаты появилась Зинаида Матвеевна, сдержанная и суровая — как всегда. Ей бы радоваться, что в кои веки она видит сразу и сына, и внучку, ан нет — въевшиеся в плоть и кровь привычки хозяйки-властительницы всё равно брали верх.

— Что-то ты похудел, Саша, — критически изрекла она, оглядев сына. — Опять, наверно, питаешься, когда придётся, и чем попало. А питание — это основа всего, потому что…

— Вот поэтому, мам, давай-ка перекусим — время второго завтрака. Я тут привёз кое-что, сейчас разберу сумку. «Мне твои нравоучения в печёнках сидят — сменила бы запись».

Аня промолчала, но по колючему блеску в глазах дочери Свиридов понял, что свою порцию нотаций от бабушки она уже получила. Надо полагать, Аня приехала на предыдущей электричке, минут сорок назад, — этого времени Зинаиде Матвеевне с лихвой хватит, чтобы своими безапелляционными высказываниями ввергнуть в состояние тихого бешенства даже каменную статую.

Алхимик вывалил на стол пакеты и банки, переориентировав таким образом внимание матери и направив её энергию в относительно мирное русло. Зинаида Матвеевна принялась сортировать продукты, сопровождая этот процесс малоодобрительным ворчанием, повод для которого она всегда могла найти без особых усилий. К счастью, засвистел чайник, да и ворчала мать вполголоса, не встревая в разговор отца с дочерью.

— Замуж не вышла? — спросил Саша, подумав при этом: «Нехорошо ты выглядишь, доча, — синева под глазками, морщинки в уголках глаз… А ведь лет-то тебе всего ничего — двадцать семь… Горек твой хлеб, синичка-Анечка…».

— Хожу иногда, — криво усмехнулась та. — Ненадолго, а потом назад возвращаюсь.

— Что так? Али перевелись на Руси добры молодцы для красных девиц? Или принца ждёшь на белом коне, или любви неземной?

— Любви? — девушка снова усмехнулась, на этот раз зло скривив губы. — Когда нужно мимоходом растопырить ноги перед очередным спонсором, или когда тебе вставляет не по-детски продюсер, от которого ты зависишь, о любви как-то не думается. В такой ситуации размышляешь, как бы не залететь или не подхватить триппер. А ты говоришь — любовь…

Несмотря на свои семьдесят восемь лет, Зинаида Матвеевна слух имела отменный, и по её спине Саша безошибочно определил, что мать готова разразиться гневной тирадой о современных нравах, начав с традиционного: «Сами вы виноваты, девки бесстыжие! Вот когда я была молодой…». Такого поворота сюжета следовало избегать — Аня за словом в карман не полезет, а лексикон у неё такой, что пьяные грузчики замрут в немом изумлении. «Умение виртуозно изъясняться матом, — сказала она как-то отцу, — необходимо звезде шоу-бизнеса. Без этого — никак». Александр Николаевич не был согласен с такой точкой зрения, однако вынужден был признать существование данного явления. Если телевизионная речь девушек с ангельскими личиками, участвующих в каком-нибудь шоу-проекте, чуть ли не на половину заменяется характерными писками, трудно не согласиться с очевидным.

Поэтому Саша счёл за лучшее свернуть тему. Обстановка уже накалена — атмосфера предгрозовая. Ему совсем не хотелось, чтобы в ответ на зудение бабушки Аня взорвалась и уехала в город — когда ещё представится возможность поговорить по душам. А поговорить надо — похоже, им обоим есть что сказать друг другу.

Он отдал матери деньги, и этот ход оказался удачным — чаепитие прошло без острых конфликтов, тем более что Александр Николаевич перехватил инициативу, рассказывая об оживлении в НИИ. Правда, он умолчал о сути их новой темы, безошибочно спрогнозировав реакцию Зинаиды Матвеевны, — хватит и того, что мать уверена: сын при деле.

А по окончании «второго завтрака», не давая «домовластительнице» оседлать своего любимого конька и угробить на корню неплохо начавшийся день, Саша предложил дочери до обеда отправиться на пляж — погода хорошая, чего сидеть в четырёх стенах?

* * *

Они шли по дорожке среди дачных домиков, полускрытых молодой зелёной листвой, облившей ветви деревьев. Ближе к заливу дорога сделалась людной — суббота. Неспешно шествовавшую пару обгоняли, и Саша почти безошибочно читал мысли, сопровождавшие взгляды, бросаемые на них с Аней. В девяти случаях из десяти их принимали за любовников — почему-то мало кому приходило в голову, что это отец с дочерью. Женщины смотрели оценивающе: интересно, какой толщины кошелёк у этого немолодого мужика, если рядом с ним идёт такая интересная и модно одетая девушка? А во взглядах парней проскальзывала зависть: надо же, старый пень, какую ляльку отхватил! Капусты, видать, немеряно — не за красивые же глаза она с ним прогуливается! Наверно, это было бы смешно, если бы не было так грустно…

Какое-то время они шли молча, а потом Аня сказала:

— Месяц назад я была у матери. В Германии.

— И как она там?

— Борется за своё личное светлое будущее. Ухаживает за своим полудохлым немцем и ждёт не дождётся, когда же он наконец склеит ласты и оставит её безутешной, но состоятельной вдовой.

Александр развёлся с Людмилой в начале девяностых, когда НИИ прикладной химии дышал на ладан, сбережения превратились в пыль, а пресловутый «свет в конце тоннеля» не просматривался даже с помощью электронного микроскопа. Толчком к разводу послужил роман Людмилы с неким торговцем из одной бывшей солнечной республики развалившегося Союза, увлёкшим жену Алхимика призраком роскошной жизни. Дети остались у непреклонной бабушки — их мать, озабоченная устройством собственной судьбы, не слишком настаивала, к тому же её новый спутник жизни отнюдь не горел желанием заботиться о чужих отпрысках.

Но Людмиле не повезло — в скором времени её Размик перешёл кому-то дорогу, и конкуренты помогли ему окончить свои дни под колёсами «случайного» грузовика. Вернись она к мужу, Саша, наверное, простил бы блудную жену, однако ей самой помешала гордость, да и кремнёвая Зинаида Матвеевна и слышать не хотела «об этой вертихвостке».

Некоторое время Александр Николаевич ничего не знал о своей бывшей супруге. А потом вдруг пришло письмо из Франкфурта, в котором Людмила сообщила, что она через брачное агентство вышла замуж за богатого немца, живёт в «цивилизованной стране», всем довольна и приглашает детей навестить любящую мамочку. Дмитрий так и не собрался в зарубежный вояж, идя своими кривыми тропками, а дочь ездила, и не раз. От неё-то Саша и узнал, как выглядит тот счастливый лотерейный билет, который вытащила его «бывшая».

«У них там не забалуешь, — рассказывала Аня. — Конечно, всё в шоколаде, да вот только такой гламур дорого стоит. Не то чтобы этот ветеран вермахта держит маманю в чёрном теле, однако воли не даёт. Брачный договор составлен хитро: чуть что — и мигом останешься на бобах. Будь добропорядочной бюргершей, то, сё, а уж о том, чтобы интрижку какую на стороне завести — и думать не моги! Ихние адвокаты самый невинный флирт превратят в злостный адюльтер, так что мать сидит и не питюкает. Несладко, блин, — этому её герою Второй Мировой очень хорошо за восемьдесят, и последний раз он занимался любовью лет этак пятнадцать назад. Вот мать и молится всем богам, чтоб поскорей прибрали её благоверного, да пускает слюни на сочных мужиков — годы-то идут! А Дитрих этот живуч, зараза, — не пришибли его в своё время в лесах Белоруссии. Не взял тогда русскую пленницу мечом, так теперь купил по сходной цене. И всё ведь понимает, гад, — ни одна немка в такой блудняк не вписалась бы! Вот и нашёл себе дуру с Востока…».

— А как она выглядит? — спросил Александр Николаевич, прервав воспоминания.

— Да нормально, в общем-то. Макияж, косметика, всё такое, да и жизнь спокойная. Добилась она, чего хотела, — можно сказать, счастлива. Про тебя спрашивала, — Аня искоса посмотрела на отца, — но не так, чтоб очень заинтересовано…

«Да, милая Мила, разошлись наши с тобой стёжки-дорожки… И никто не виноват, если подумать да разобраться… Это ведь только в сказках бывает: жили долго и счастливо, и умерли в один день…».

— Счастлива — это хорошо, — спокойно подытожил Алхимик. — Счастье — оно ведь для каждого своё. Верно, синичка?

— Так-то оно так, да вот только, — девушка неопределённо пожала плечами, — полного счастья всё равно не бывает. Разве что денег будет выше крыши…

Они вышли на пляж и побрели к воде, сняв обувь и утопая по щиколотку в тёплом песке. На невысоком пригорке остановились; Александр расстелил прихваченную с собой подстилку, скинул куртку и сёл, жмурясь на яркое солнце. С залива дул лёгкий ветерок, неподалёку гомонила молодёжная компания — оттуда тянуло запахом горячих шашлыков. Аня сняла ветровку и рубашку, оставшись в джинсах и лифчике от купальника, и улеглась на живот, провожая взглядом вертолёт, описывающий над заливом широкие круги.

«Красивая всё-таки девчонка получилась, — подумал Саша, взглянув на стройное тело дочери, — была б только счастливой. Как говорится, не родись красивой…».

Он закурил и хотел было что-то сказать, продолжая начатый разговор, но в это время в сумочке у Ани раздалась трель мобильника. Девушка посмотрела на высветившийся номер и поморщилась:

— Достал, блин… Да, — произнесла она, поднося маленький пластмассовый брусок к уху. — Я слушаю.

Некоторое время она слушала, и Александр Николаевич ясно различал раздражение, плещущее в глазах дочери.

— Нет, Стас, — сказала она наконец, — сегодня никак. Нет. Завтра? Не знаю, не знаю. Я перезвоню. Всё-пока.

— Очередной поклонник?

— Очередной вешатель лапши, — бросила Аня, складывая телефон. — Якобы основатель якобы сногсшибательного нового проекта, якобы обречённого на успех. Набирает команду, и зовёт меня к себе.

— А ты?

— Мне не восемнадцать лет, папа, — девушка устало вздохнула. — Ещё лет пять назад я бы поверила в эти розовые горизонты, а теперь… Этот новоиспечённый гений, раздобывший каким-то макаром кучу бабок и мечтающий их удвоить… Видали мы таких — гонору много, а за душой ничего и нет. И к тому же он хочет, чтобы я под него легла, — авансом, так сказать, в счёт будущих сумасшедших дивидендов… Господи, как они мне все надоели! — Она снова растянулась на подстилке и уткнулась лицом в скрещенные руки.

— Послушай, Анечка-синичка, — Алхимик осторожно коснулся ладонью встрёпанных волос дочери, — почему бы тебе не бросить всё это, а? Тебе не двадцать, это верно, — что, так и будешь до сорока прыгать в подтанцовке? Не выйдет — съедят гораздо раньше. Ну нет у тебя таланта певицы — зачем же биться лбом об стену?

— Талант? — Аня рывком повернулась и села. Убрала нервным движением упавшие на лицо волосы и обожгла отца злым взглядом. — Кому он на хрен нужен, этот твой талант? Ты можешь назвать среди нынешних звездюлек хоть одну по-настоящему талантливую? Пруха-везуха нужна — это когда удаётся попасть в струю и раскрутиться! Талант… Продюсерам нужны не талантливые, а покладистые и понимающие, что звёзды не загораются сами — их зажигают фонарщики! А твоё дело — суметь себя подать, пробиться и доказать, что ты лучше других претенденток сумеешь носить товарный штрих-код и отрабатывать — с хорошей прибылью! — вложенные в тебя деньги! А ты — талант… — Она вынула сигарету и закурила.

«Эх ты, девочка-синичка, — с горечью подумал Александр Николаевич, — пообжигала ты себе пёрышки, факт…». Он внимательно всмотрелся в лицо дочери, в горячечный блеск её глаз, и ему стало не по себе — он понял, что огонь зацепил не только пёрышки, и что его маленькая Анечка неотвратимо сжигает сама себя. Наверняка и к травке пристрастилась, если не к чему-нибудь похуже…

— И потом — ну куда я пойду со своим дипломом? К тебе в лабораторию — колбы мыть? Так мне вашей нищенской зарплаты даже на классный тональный крем не хватит! — Аня глубоко затянулась, свободной рукой пересыпая песок. — А в шоу-бизнесе можно заработать настоящие деньги — такие, что… Да и привыкла я ко всей этой бодяге… — закончила она с ноткой безнадёжности в голосе. — Втянулась. Не знаю, как буду жить, когда меня спишут в тираж…

— Послушай, Анюта, а зачем тебе большие деньги?

— Что-то я не поняла, — девушка недоумённо подняла брови. — До маразма тебе вроде бы ещё далеко — что за такой странный вопрос? Коммунизм, ожиданием которого жило твоё поколение, не построен — это известно всему прогрессивному человечеству. И кусок хлеба в магазине тебе дадут только в обмен на презренный металл или на соответствующим образом раскрашенную бумажку, разве не так?

— Ты меня и в самом деле не поняла. Я спросил не просто деньги, а большие деньги. Что изменится, если у тебя будет много этих раскрашенных бумажек? Небо станет другого цвета, или солнце будет светить только для тебя одной, или все эти люди, — Саша махнул рукой в сторону весёлой компании с шашлыками, — падут перед тобой ниц и воспоют тебе осанну?

— Насчёт неба и солнца не знаю, а вот люди — люди точно станут другими. Они будут лебезить перед тобой, будут смотреть на тебя снизу вверх — только потому, что у тебя много-много этих самых бумажек.

— Ты в этом уверена?

— Уверена, — Аня смяла окурок и зарыла его в песок. — Твоё поколение не в счёт — вы там через одного блаженные. Тяжёлое наследие социализма… А вот мы — мы другие. Отец, ты же умный мужик, неужели ты до сих пор не понял — всё продаётся, и всё покупается, и хозяин жизни тот, у кого больше бабок! Так живёт весь мир! А что касается неба — думаю, что если иметь много денег, то можно и небо перекрасить. Заменить этот похабный голубой колер на зелёный в горошек… Вот было бы клёво!

— Ну, это вряд ли…

— А это уже неважно. Главное — с деньгами ты будешь на коне и получишь всё, что захочешь. Вот ты, например, — давно бы завёл себе молоденькую бабёшку, да финансы не позволяют! Совсем одичал — вон, даже небрит, и рубашка мятая. Эх ты, химик-идеалист, анахорет замшелый…

«Лихо ты перевела стрелки, доча, — подумал Алхимик. — Мол, не зуди, папаня, не исполняй сольный номер в стиле бабушки, не учи меня уму-разуму, если сам на обочине… Но ведь не меня ты убеждаешь, синичка, а себя…». Ему вдруг захотелось взять Аню за руку и сказать: «А пойдём-ка с тобой в зоопарк! Там мы посмотрим на зверей, и я куплю тебе мороженое…». Но тут же он оборвал себя — его дочь давно уже не та маленькая девочка, и на зверей она насмотрелась вдоволь, причём не в клетках, а на вольном выпасе, на подиумах и за кулисами, в ресторанах и в элитных саунах. Машину времени никто пока не изобрёл, да и вряд ли когда изобретёт — в далёкое детство уже не вернуться…

* * *

«К хорошему привыкаешь быстро, — размышлял Александр, щёлкая мышкой. — Когда-то всё расчёты делались в институтском вычислительном центре, на громоздких монстрах, пожирающих тонны перфокарт и отплёвывающихся километровыми языками распечаток… А когда появились первые персоналки, народ из всех отделов собирался поглазеть на эту диковинку да погонять в рабочее время какую-нибудь мультипликационную игру с забавным человечком. На них работали с дискетами — компакт-диски появились позже… Дисплеи с электроннолучевыми трубками — они давно стали анахронизмом и повымерли неуклюжими динозаврами, уступив место жидкокристаллическим экранам. Вон, в Австралии и Японии уже собираются запускать в массовое производство лазерные телевизоры, куда экономичнее и качественнее плазменных. Наука умеет много гитик… А Сеть? Выдаст любой справочный материал — не надо рыться в пыльных библиотеках! Конечно, много мусора, и к выложенной в Интернете информации надо подходить с осторожностью, и всё-таки — не сравнить…».

Да, мусора в Мировой Паутине было предостаточно — требовалась определённая степень самодисциплины, чтобы не обращать внимания на интригующие заголовки. Туда только занырни — потом рад не будешь.

Свиридов работал целенаправленно, не отвлекаясь на всякую сетевую мишуру. Его подчинённым длительные погружения завлаба в Интернет казались вполне естественными — а как же иначе? Алхимик копает, ищёт любые крохи информации, каковая может оказаться полезной для их темы, — всё правильно. И никто из его ребят даже не подозревал, что Саша разыскивает в Сети ответы на вопросы, никоим образом не касающиеся ароматизаторов для механических контрацептивов.

На эту страничку он наткнулся случайно, хотя, как известно, случайностей не бывает. Открыл, скользнул взглядом по диагонали, и… задержался. Что-то привлекло его внимание, а вот что именно — заведующий лабораторией молекулярного синтеза Александр Николаевич Свиридов вряд ли смог бы ответить. Как бы то ни было, он стал читать.

Нет в мире вещи более мистической, чем зеркало… Его таинственные свойства привлекают серьезных ученых и сказочников, оккультистов и колдунов. В трудах учёных о зеркалах есть что-то от сказки, а мистические изыскания эзотериков с интересом читают ученые…

«Будем считать, что ещё один учёный прочёл эту мудрую сентенцию, — мысленно усмехнулся Алхимик. — Ну-ну…».

Известно, что легендарный граф Калиостро, которого одни считали авантюристом, а другие адептом тайных наук, часто проделывал трюки с зеркалами. Он ставил их таким образом, что исчезал из поля зрения наблюдавших за ним. И когда однажды в Петербурге личностью графа заинтересовался всесильный князь Потемкин, приславший к нему на сеанс полицию, то помощники Калиостро без всяких шуток ответили пришедшим: «Граф в грядущем!» И — указали на систему зеркал, в которой «растворился» удивительный итальянец. Естественно, что тогда это приписали трюкачеству ловкого гастролера, сумевшего так расставить зеркала, что человека нельзя было увидеть…

«Уэллс перевернётся в гробу — сочинял про машину времени, а оказывается, ушлый сеньор Калистро построил действующую модель этой машины ещё в восемнадцатом веке!».

Спустя два с лишним столетия после описанных событий российский исследователь Тибета Эрнст Мулдашев невольно реабилитировал непонятого и оклеветанного графа. Он написал: «Каменные зеркала Тибета могут сжимать время…».

«Мулдашев, Мулдашев, Мулдашев… Что-то я слышал об этом человеке — кажется, что-то связанное с неким чудодейственным препаратом, регенерирующим живые ткани. Но при чём тут зеркала?».

…мудрецы прошлого предупреждали, что в самом конце двадцатого столетия человечество столкнется с такими открытиями, которые перевернут наше представление о мире, в том числе и о времени.

«Так, теперь здесь не хватает только цитат из Нострадамуса!» — подумал Саша. И тем не менее, он уже понял, что дочитаёт всё до конца, несмотря на всю свою иронию.

…академик Козырев сделал зеркало, которое меняет ход времени. Он считал время не абстрактным понятием, а конкретной энергией, способной или концентрироваться (тогда время «сжимается»), или распространяться (тогда время «растягивается»).

«Стоп! Энергия! О природе времени с философской, физической и метафизической точек зрения можно поспорить — единого взгляда на сей предмет не существует, — однако заветное слово «энергия»… Все процессы во Вселенной сопровождаются энергообменом и переходами энергии из одной формы в другую. Процессы… А в чём суть выражения «бег времени»? Это же именно процесс! Значит… Значит, правомочен вопрос: а не обладает ли время собственной энергией? И… нельзя ли получить доступ к этой энергии?».

…люди, побывавшие внутри зеркал Козырева, чувствовали головокружение, страх, переносились в свое детство. Это объясняется тем, что они буквальным образом погружались в энергию, именуемую временем.

«Так… Машина времени нам как-то без надобности, а вот керосинчик с этой машины неплохо бы слить, да заправить им наш примус…».

…зеркала Козырева не превышали высоты в два-три метра. А каменные зеркала Тибета, по свидетельству Мулдашева, размером с двухкилометровую гору. Размещенные определенным образом по отношению друг к другу, они и создают желаемый эффект «машины времени»…

«Два километра… Далеко не портативный аппарат получается — спрятать его будет несколько, гхм, затруднительно…».

Дальнейшие леденящие душу истории — об альпинистах, забравшихся вопреки предостережению тибетских лам на священную гору, попавших там под действие каменного зеркала и за один год постаревших и умерших, а также о гигантском подводном зеркале на дне океана в районе Бермудского треугольника, способном искривлять пространство и зашвыривать корабли и самолёты в иные измерения, — Свиридов просмотрел бегло. Сознание Алхимика выцепило из текста главное, ключевое слово — энергия, а также то, что вогнутые зеркала могут служить концентраторами энергии времени. Чушь? Может быть… А если попробовать? В конце концов, многие великие открытия рождались из самых что ни на есть сумасшедших предположений!

«Энергия времени… Зеркала… Но два километра — это же ни в какие ворота не лезет, даже в Нарвские!»

Он отвёл глаза от дисплея, и тут заметил Юлю. Девушка стояла возле его стола, тихая, как мышка, — весь штат лаборатории молекулярного синтеза очень хорошо знал, что когда Алхимика «осеняет до посинения», к нему лучше не лезть.

— Александр Николаевич, — робко сказала лаборантка, поймав его взгляд, — мы там только что закончили серию опытов. Результаты интересные — хотим вам показать.

— Спасибо, Юля, сейчас подойду.

Он свернул открытые веб-страницы и поднялся. «Хорошо всё-таки быть начальником! Главное — организовать и направить, а уж дальше… Процесс пошёл — реакция стала саморазогревающейся. А я — я могу заниматься настоящим делом. И теперь я точно знаю, что чувствует охотничья собака, наконец-то выследившая притаившуюся в кустах дичь!».

* * *

Мысль, пронзительная и яркая, сработала лучше любого будильника и мгновенно вырвала Алхимика из тёмного мира снов. Несколько секунд он лежал неподвижно, а потом осторожно выбрался из-под одеяла. Регина сонно вздохнула, и Саша замер — ему совсем не хотелось её будить. Он подождал ещё немного — нет, женщина безмятежно спит, — подобрал валявшийся на полу халат, накинул его и, тихо ступая, вышел из комнаты.

Регина позвонила ему вчера на работу и заявила, что придёт к нему в гости — они не виделись уже одиннадцать дней. Прежде чем Александр Николаевич успел что-либо сказать в ответ, она добавила, что если у него опять какой-то чрезвычайно важный симпозиум со светилами мировой науки химии, то тогда пусть он и дальше двигает вперёд прогресс, но при этом напрочь забудет номер её сотового, дабы не отвлекаться от проблемы счастья всего человечества на всякие пустяки.

Саша сдался без боя. Он привык к «своей девушке» за несколько лет их своеобразного романа, да и одиннадцать дней — это немало; Алхимик явственно ощущал в своём организме некий, гм, дискомфорт.

Регина явилась к нему во всём великолепии современной женщины, располагающей средствами и знающей о последних изобретениях в области оружия массового поражения, именуемого женской привлекательностью. Мельком взглянув на заботливо сервированный Александром стол, она деловито скинула юбку и жакет и уволокла Свиридова на раскинутый диван с завидной целеустремлённостью.

Они трапезничали в полуодетом состоянии, а на десерт вновь залезли в постель, где Регина ещё раз подтвердила старинную народную мудрость «Потому что в сорок пять — баба ягодка опять!». «Ягодка» оказалась весьма сытной; они заснули обнявшись, и наверняка так и спали бы до утра, если бы не ослепительно яркая мысль, разбудившая Сашу посреди ночи.

«Мог бы и раньше сообразить, — подумал Алхимик, закурив сигарету и прикрыв дверь на кухню, чтоб дым не шёл в комнату, где спала его любовница. — Это же элементарно, Ватсон! Обыкновенный каскад — принцип фотоумножителя! Раздробим одно гигантское зеркало на множество маленьких, последовательно фокусирующих поток энергии! Конечно, придётся повозиться с расчётами, чтобы результат был аналогичен эффективности одного зеркала, но сие разрешимо… Да, угол наклона зеркал и их взаимное расположение должно регулироваться для компенсации неизбежных погрешностей. И нет необходимости ставить зеркала в одну линию — пусть перекрывают друг друга, мы ведь имеем дело не с оптическим лучом! А многослойная конструкция — это же какой выигрыш в размерах! В эти ворота не то что два — двенадцать километров пролезет! А выглядеть это будет примерно так…».

Он поискал хоть какой-нибудь клочок бумаги и карандаш, не нашёл, чертыхнулся и выдвинул ящик кухонного стола в надежде найти что-то подходящее там, среди старых квитанций и чеков, бережно хранимых Зинаидой Матвеевной. Свет Алхимик не зажигал, и потому ненароком зацепил локтем стоявшую возле мойки пустую чашку. Подчиняясь закону всемирного тяготения, чашка хряпнулась на пол и по законам сопромата тут же раскололась на куски. Саша задумчиво воззрился на белые осколки, усеявшие линолеум. «Они похожи на маленькие вогнутые зеркала… Чашка — одно большое зеркало, а её обломки — это…».

Довести свои размышления до стадии логических умозаключений он не успел. Дверь приоткрылась, и темнота спросила голосом Регины:

— Ты чего не спишь?

В дверном проёме появилась её полуобнажённая фигура, смутно различимая в свете уличных фонарей, проникавшем в щель между оконными занавесками. «Русская амазонка» завернулась в простыню, но так — конечно же, чисто случайно! — что это импровизированное платье куда меньше прикрывало, чем оставляло открытым.

— Мне холодно одной, — сказала она с требовательной интонацией. — Ты что, решил совсем заморозить бедную девушку? Женщин надо греть, знаешь такое правило, нет? Идём, нечего тут стоять…

«Вот ведь змея-искусительница! — невольно восхитился Александр Николаевич, зацепив взглядом грудь и бедро Регины — этим частям её роскошного тела явно было тесно под небрежно накинутой простынёй. — Опыт — великое дело! Умело полураздетая женщина в интимном полумраке смотрится куда эротичнее, чем голая — это вам не кружевными трусами в автобусе хвастаться!».

Он вздохнул, аккуратно переступил через раскиданные по полу осколки фарфора и пошёл вслед за Региной в комнату, служившую ему в летний период и гостиной, и спальней.

* * *

— Сколько? Двести сорок штук? — Кулибин озадаченно поскрёб за ухом. — Эк ты замахнулся, Николаич… А материал какой?

Слесарь-механик Георгий Иванович, обслуживавший лабораторию молекулярного синтеза с незапамятных «дореволюционных» времён, именуемых ныне «расцветом застоя» или «застоем расцвета», полностью соответствовал своей фамилии. Маленький, крепенький, словно гриб-боровик, с цепкими глазками, замаскированными кустистыми дебрями седых бровей, он принадлежал к той породе рукастых народных умельцев, каковые издавна водились на Руси. Иногда его ещё называли «Левшой» за привычку повторять присказку из одноимённого мультфильма: «Мы люди бедные, мелкоскопа не имеем, так что так, на глазок прикидываем…», хотя для его исчерпывающей характеристики было более чем достаточно удачной фамилии.

Ходил он в старенькой спецовке, бережно сохраняемой и чистенькой, упорно не желая сменить её на новомодный комбинезон, в которых щеголяли другие институтские механики, и производил впечатление обстоятельности и надёжности. «Если Иваныч сказал: «Сделаю», значит, так оно и будет!» — эта аксиома в стенах НИИ прикладной химии никем и никогда не подвергалась сомнению. Он умел всё, в том числе и собрать установку для уникального эксперимента из абсолютно бесполезного на первый взгляд хлама — эти навыки развились у Кулибина ещё в те времена, когда всё и вся в стране под названием Советский Союз являлось предметом острейшего дефицита.

— Да, Георгий Иваныч, двести сорок, — подтвердил Свиридов, мысленно добавив: «…хотя вообще-то мне нужно на порядок больше — как минимум. Но это потом, потом — для начала хватит и этого». — Размеры, форма и общий вид модели — вот, — Александр зашуршал распечатками, запечатлевшими плод его многодневных прикидок и расчётов.

— Угу… Такая, значит, хреновина, — изрёк Левша, разглядывая чертёжи.

— А материал… Что-нибудь полегче, Георгий Иваныч, — например, наш прозрачный металлизированный пластик — тот, что запустили в серию в прошлом году, помнишь? «Не таскать же мне потом эти сотни килограммов с работы домой в хозяйственной сумке…». Да, и все зеркала должны крепиться с двумя степенями свободы — для настройки в двух плоскостях. И ещё — зеркалам нужна односторонняя светопроницаемость. Как у тонированного стекла, понимаешь?

— Да, Александр Николаевич, задал ты мне задачку, — пробормотал Кулибин. — Тут точить-полировать до морковкина заговенья… И когда тебе всё это нужно?

— Вчера. А если без шуток, то чем скорей, тем лучше. Сам понимаешь, наш заказ под личным контролем Никодимова — в кои веки шанс появился.

— Хе… Ты хочешь сказать, Николаич, что этот хитрый агрегат — для твоих ароматных резинок? Чтоб, значит, лучше пахли, — в глазах механика мелькнул насмешливый огонёк. — Ну-ну… Не иначе как ты машину времени решил соорудить, да сбежать на ней от нашего светлого настоящего к чёрту на рога, а?

Свиридов выдержал испытующий взгляд Кулибина. «Пусть думает, что хочет, лишь бы сделал. Ну и чутьё у нашего Левши — ведь почти угадал, шельмец!».

— Ты, Георгий Иванович, не сомневайся, — Саша постарался, чтобы это прозвучало как можно внушительней, — оплата тебе пойдёт по высшему тарифу. Финансируют нашу тему неплохо, а уж как по смете провести — что нам, впервой эти самые к бороде притягивать? На тебя вся надежда — нужна мне эта штука, понимаешь? Очень.

— Ладно, чёрт языкастый, ты и мёртвого уговоришь, — буркнул Левша, сворачивая бумаги. — Сделаю, Александр Николаевич.

Магическое слово прозвучало, и Алхимик облегчённо вздохнул. Оставалось ещё как-то запудрить мозги Никодимову — конструкция-то выйдет не с иголку величиной, заметят! — но главное — Кулибин берётся за это дело. И соль не в деньгах за труды праведные, а в том, что механик заинтересовался странным заказом. К тому же в довесок к сообразительности и к золотым рукам Георгий Иванович обладал типично русской чертой характера: природной оппозиционностью к любой власти. Ещё в эпоху борьбы с пьянством и алкоголизмом он втихаря изготовлял в мастерской НИИ элегантные малогабаритные самогонные аппараты, хотя сам никогда не увлекался спиртным, вопреки расхожему представлению об этой присущей каждому истинно русскому человеку порочной склонности. Причина была в том, что Иваныч считал антиалкогольную компанию полным идиотизмом и по мере сил старался исправить ошибку властей. Старый слесарь на основе своего богатого жизненного опыта пришёл к выводу, что пустой говорильней ничего не добьёшься — надо делать дело, пусть даже маленькое, но реальное. И делал.

Кулибин безошибочно уловил, что Свиридов замыслил что-то необычное. Левша знал Алхимика четверть века и уважал — в первую очередь за его переходящую в одержимость увлечённость делом. Над проектом «Аромат любви» посмеивался чуть ли не весь институт, включая самих разработчиков темы, так почему бы не помочь вынужденному заниматься эдакой мутотенью хорошему человеку сделать что-то действительно стоящее?

* * *

Лето было в разгаре. Запираться в такую погоду от свежего воздуха казалось просто кощунством, и все окна лаборатории были распахнуты, невзирая на надоедливый тополиный пух, так и норовящий забраться в самые потаённые уголки.

Но сегодня на эти липучие белые пушинки никто не обращал внимания — лаборатория праздновала «трудовую победу», как выразился Никодимов, так и не отвыкший полностью от речевых анахронизмов.

Разработанные командой Свиридова ароматизаторы оправдали надежды инициаторов проекта. Новинка произвела заметный эффект на рынке, и компания «Эйч-Эл-Пи» радостно подсчитывала прибыль. Институту прикладной химии и конкретно лаборатории синтеза перепало от щедрот довольных заказчиков, и по этому поводу решено было устроить банкет для виновников торжества.

Варианты рассматривались разные — от снятия какого-нибудь загородного ресторана до организации фирменной корпоративной вечеринки в конференц-зале НИИ с выездным VIP-обслуживанием, однако Александр Николаевич сумел зацепить ностальгические струны в душе директора и уговорил Антона Степановича устроить дружный междусобойчик прямо в лаборатории, причём непременно в рабочее время, как в былые годы.

Конечно, до питья портвейна из мензурок дело не дошло: времена всё-таки другие. Официантки из институтской столовой (при деятельном участии женской половины штата лаборатории) за пару часов сервировали вполне приличный стол, украшенный элитными напитками, нещадно отгоняя от него излишне ретивых помощников, непременно желавших снять пробу.

Официальная часть была короткой, но содержательной.

— Дорогие коллеги, — начал директор, когда суета улеглась, и народ рассредоточился по помещению, поглядывая на уставленный разнокалиберными блюдами и бутылками стол, — друзья! Вы сделали… — тут он запнулся, подыскивая нужные слова, которые не прозвучали бы двусмысленно. — Поздравляю — вы подтвердили высокую репутацию нашего института. А теперь я предоставляю слово представителю филиала концерна «Health, Life and Pleasure» в России господину Агрозкину. — Никодимов повернулся к темноволосому человеку в деловом костюме. — Прошу вас, Яков Михайлович.

— Господа, — начал тот хорошо поставленным баритоном. — Потребительский рынок — а это основной индикатор эффективности любого начинания — по достоинству оценил вашу работу. Успех полный! Наша продукция, модифицированная с вашей помощью, продаётся по всему миру и пользуется большим спросом. Наш отдел по связи с общественностью получает множество изъявлений благодарности — нам пишут и звонят молодожёны, супруги со стажем, тинэйджеры и даже представители сексуальных меньшинств. Да, да — эта наша новая продукция понравилась всем, очень понравилась! Я с глубочайшей радостью могу вам сообщить, что многолетний контракт корпорации «Эйч-Эл-Пи» с вашим институтом уже подписан. Мы не намерены останавливаться на достигнутом — рассматривается возможность применения ароматизаторов в изделиях из ассортимента секс-шопов. А это миллионы новых покупателей — мы уверенно лидируем на этом рынке!

«Нет, это не бред, — обречённо подумал Алхимик, заметив алые пятна, проступившие на пергаментном лице Никодимова, — это уже шизофрения! Женщины должны любить мужчин и рожать детей, а не самоудовлетворяться при помощи вибраторов и искусственных фаллосов с ароматом цветущих роз! И мужчины должны любить женщин, а не тыкать друг друга в грязные дырки, предназначенные природой совсем для другого!».

— Я уполномочен выполнить приятную обязанность, — господин Агрозкин сделал жест фокусника, извлёк из внутреннего кармана пиджака пачку конвертов и высоко поднял её над головой, — вручить всем сотрудникам вашей лаборатории премию от фирмы за успешно выполненную работу. Прошу вас, господа.

Последовало оживление в зале — Яков Михайлович читал фамилии, и бойцы команды Свиридова один за другим получали плотные белые прямоугольники. Саша заметил, как округлялись глаза тех, кто украдкой заглядывал внутрь, и понял, что содержимое конвертов впечатляет.

«Да, — признал Александр Николаевич, — работать они умеют. Проскочить все этапы разработки проекта от замысла до внедрения в столь сжатые сроки — нам такое и не снилось. Экономика на золотом допинге — это спортсмен, изумляющий суровых судей и срывающий аплодисменты публики. Правда, остаётся вопрос о побочных эффектах допинга, но поисками ответа на этот вопрос никто особо не заморачивается…».

— А для вас, господин Свиридов, — услышал он, — приготовлен персональный подарок. — Господин Агрозкин сделал эффектную паузу. — Ключи от автомобиля «лексус»! Машина, — Яков Михайлович величественно повёл рукой в сторону раскрытого окна, — стоит во дворе института и ждёт своего владельца! Поздравляю вас, Александр, и надеюсь на продолжение нашего с вами плодотворного сотрудничества.

— Я… Спасибо, — смущённо пробормотал заведующий лабораторией на фоне тихого и восхищённого всеобщего «ого-го-го…».

Неофициальная часть оказалась куда более продолжительной — пили, ели, шутили, смеялись. Свиридов наблюдал за выражением лиц своих подчинённых и видел, что его люди искренне довольны. «Ещё бы, — подумал он, — заработать такие деньги за считанные месяцы. Но кто сможет осудить моих ребят и девчонок за то, что они хотят хорошо одеваться, жить в хороших квартирах и ездить на курорты? Они честно выполнили порученную им работу, и за эту работу им хорошо заплатили — кто будет ломать себе голову над сутью этой работы? Надо жить и радоваться жизни, а ты — ты просто старый брюзга, Алхимик…».

Улучив момент, он подошёл к Никодимову.

— Антон Степанович, у меня есть к вам одно предложение.

— Слушаю вас, Александр Николаевич, — с готовностью отозвался директор.

— Мне эта машина, честно говоря, как петуху тросточка. Возить мне на ней некого, да и не люблю я, признаться, это дело. Кататься по нынешнему Питеру на автомобиле — тот ещё спорт. Ни проехать, ни припарковаться, да ещё гадать при этом, что случится раньше — ты в кого-нибудь врежешься или тебя помнут? Нельзя ли перевести этот чёртов «лексус» на баланс института — пусть будет служебным, — а я бы взял деньгами?

Никодимов не успел ответить — рядом с ними возникла Юля, появилась мгновенно и бесшумно, словно по мановению волшебной палочки. В руке она держала недопитый бокал с шампанским, и, судя по её раскрасневшемуся лицу, бокал этот был далеко не первым. Да и не стала бы скромная лаборантка, пребывая в трезвом уме, запросто вмешиваться в разговор мэтров — пусть даже в неформальной обстановке.

— Как это некого возить, Александр Николаевич? Вы теперь на коне — к вам теперь выстроится целая очередь претенденток на вашу благосклонность! Жених с «лексусом» — это звучит гордо! — Глаза девушки азартно блеснули. — Ваше здоровье!

— Что-то я пока не наблюдаю никакого столпотворения под окнами своей квартиры, — отшутился Саша.

— Будет! — безапелляционно заявила Юля. — Земля слухами полнится! Информация о резком росте вашего благосостояния ещё не дошла до наиболее активной части женского населения Санкт-Петербурга. Погодите, вы ещё прятаться будете от настырных поклонниц!

«Земля шлюхами полнится, — мрачно подумал Свиридов. — Я бы предпочёл, чтобы любили меня, а не мои деньги. Вот такой уж я обскурант… Можно, конечно, последовать примеру приснопамятного герра Дитриха, заполучившего жену-сиделку, но меня это как-то не особо воодушевляет…». Он хотел было одёрнуть Юлю, но передумал. Шалит девочка, ну и пусть себе шалит. За те три года, которые девушка проработала в его лаборатории, Саша ни разу не сумел понять с ходу, когда она шутит, а когда говорит серьёзно. Не мог он и понять, почему Юля вообще застряла в институте. Химия — явно не её призвание, перспектив не просматривается. А должность лаборантки — это же курам на смех: ни денег, ни славы. Правда, Юлю здесь ценили за лёгкий характер и за умение выступать в роли ингибитора любых конфликтов, но о себе-то ведь ей тоже стоит подумать!

И тут его осторожно взяли за рукав.

— Александр Николаевич, вас к телефону.

— Вот же балбесы, — сердито фыркнул завлаб. — Ведь предупредил же я коммутатор, чтобы не переводили к нам звонки. Праздник у нас, гуляем, все ушли на фронт!

И услышал в ответ чуть виноватое:

— Это из милиции, Александр Николаевич…

* * *

Человек в зеленоватой куртке и в такого же цвета шапочке привычным движением отдёрнул простыню.

— Узнаёте? — спросил следователь.

В первый миг Свиридов чуть было не сказал «нет» — лицо молодого парня, лежавшего на оцинкованном столе морга, показалось ему абсолютно чужим и незнакомым, никогда ранее не виденным, но уже в следующую секунду Александр Николаевич понял: да, это он. Дима. Сын. Просто лики мёртвых иногда очень сильно отличаются от лиц живых…

— Да, — хрипло произнёс Саша. — Узнаю.

У него запершило в горле, и сильно защипало глаза — наверно, это от резкого запаха формалина, витавшего в залитом холодным светом люминесцентных ламп помещении.

— Дмитрий Александрович Свиридов, восьмидесятого года рождения?

— Да.

«Дима… Когда мы с тобой виделись в последний раз? Три года назад, мельком…А ты совсем не изменился, сынок… И та же родинка над левой бровью… Только вот не было над правой бровью этой страшной чёрной дырки…».

— Эта публика частенько пользуется чужими документами, — объяснил следователь, когда Саша расписался в акте опознания трупа, — нам надо было удостовериться.

— Как это случилось?

— Обычное дело, — следователь пожал плечами. — Столкнулись интересы двух групп наркоторговцев. Делёжка сфер влияния и рынков сбыта называется. Постреляли немного, в итоге — шесть трупов, — молодой парень в форме говорил равнодушно, для него эти разборки давно уже сделались рутинным понятием. — Вы свободны, Александр Николаевич. Если нам потребуется ещё что-то уточнить, мы вам позвоним.

«Вот и всё… — подумал Свиридов. — Ну да, обычное дело. А ты что, ждал выражений соболезнования? Это для тебя Дима сынок, кровиночка, а для других он — «эта публика». Застрелили бандита — туда ему и дорога! Какая причина для всенародной скорби? Сколько таких вот молодых парней ежедневно гибнет на дорогах, от несчастных случаев и в горячих точках? Оплакивать всех — времени не хватит…».

В крематории они были только втроём: Аня, Зинаида Матвеевна и сам Свиридов. Он ждал появления на похоронах крутых парней на «джипах» и «мерседесах», однако никто из «соратников» его сына так и не явился — надо полагать, у них на то имелись свои резоны.

Зинаида Матвеевна, вопреки опасениям Алхимика, смерть внука перенесла спокойно — она давно уже поставила на нём крест. Всплакнула, вытерла слёзы и тихо сказала Саше:

— Прости меня, сынок. Проглядела я его… И его, и Анечку…

Александр Николаевич промолчал, подумав про себя: «Все мы виноваты, мама, — и я со своей наукой, и Людмила со своими запросами-замашками… Что уж теперь виноватых искать…».

Аня тоже долго молчала и только уже на поминках зло и коротко бросила:

— Сегодня он, завтра я — все там будем. Бежим за золотым туманом, спотыкаемся и ломаем себе шеи. — Опрокинула в рот гранёный стаканчик с водкой, вытерла губы тыльной стороной ладони и добавила: — Вот такая эпитафия…

Самому же Саше было тяжело — он даже не ожидал от себя такой реакции. «Человек смертен, — размышлял он, по привычке раскладывая мысли по полочкам — так, как он обычно делал при обдумывании какой-нибудь научной проблемы, — а дети — это его продолжение и шанс на истинное бессмертие… Когда уходят старики — это нормально, это закон природы, а вот когда умирают — и тем более гибнут — молодые… Родители тяжело переживают смерть своих детей потому, что лишаются этого продолжения и этого шанса… И вдвойне тяжело, когда ты знаешь: другого шанса у тебя уже не будет — не те годы…».

Он подолгу засиживался теперь в лаборатории после конца рабочего дня, загружая мозг работой и оттягивая возвращение в свою пустую квартиру, где горькие мысли тут же накидывались на него голодными комарами, зудели и жалили. Однако даже в его рабочем кабинете выползали из тёмных углов призраки воспоминаний — так было и на этот раз.

Саша вспомнил, как маленький Дима упал с ледяной горки и расшиб нос, но держался изо всех сил, чтобы не расплакаться, и только повторял сквозь зубы: «Я мужчина потому что…». Он вспомнил, как они играли с сыном в «морской бой», передвигая по клеточкам карты пластмассовые кораблики, и яростно спорили над каждым ходом, не желая уступить друг другу; вспомнил, как сын хвастался своими успехами в каратэ, демонстрируя отцу ужимки и прыжки с экзотическими названиями. Но Александр Николаевич никак не мог вспомнить, где же пролегла та роковая грань, переступив которую, Дима стал неотвратимо соскальзывать в чёрное никуда.

Да, сын верховодил в дворовых компаниях, кулаками отстаивая своё первенство среди сверстников, но такое было во все времена, и маленький Саша в своё время тоже через это прошёл. Так почему же Саша стал Александром Николаевичем, а Диме никогда уже не быть Дмитрием Александровичем? Может, это произошло потому, что сменились приоритеты? Дети перестали хотеть стать космонавтами — героями сделались доморощенные «крестные отцы», и тёк в юные души яд видеокассет, внушавший незатейливые истины: «Прав тот, кто сильнее и безжалостнее, кто лучше дерётся и лучше стреляет! Если ты настоящий «парень из стали», то возьми этот мир за глотку и вытряси из него как можно больше денег — тогда ты король! А убить человека — это же так легко и просто, смотри!». И этот яд действовал…

Аня хоть окончила институт культуры, не скатилась до уровня «интердевочки», а Дима поступил только для отмазки от армии, взял пару призов на каких-то соревнованиях, а потом с головой нырнул в уголовную романтику, прельстившись «лёгкими» деньгами. Ушёл из дома, жил у какой-то девицы, а потом его след и вовсе затерялся. С тех пор Свиридов видел сына всего два раза — третий раз он увидел его уже в морге.

Саша закрыл лицо ладонями, с силой потёр его, а когда опустил руки, ему показалось, что один из призраков вдруг обрёл плоть — он увидел в полусумраке кабинета, за границей светового круга, отбрасываемого настольной лампой, смутный контур человеческой фигуры. Фантом сделал шаг вперёд, пересёк границу света и тьмы, и Свиридов с удивлением узнал в этом материализовавшемся призраке лаборантку Юлю.

— Александр Николаевич, — негромко сказала девушка. — Ну что вы здесь сидите? Поздно уже — десятый час. Пойдёмте, я вас домой провожу.

«Опять шутит? — мелькнуло в голове Александра. — Или…». И тут он вдруг ощутил, как у него в груди словно лопнул какой-то застарелый нарыв, лопнул и растёкся жгучим гноем. И Саша ответил — будто плюнул Юле в лицо:

— Что, Юленька, спешишь застолбить место в моей постели? Жених с «лексусом» — это звучит гордо? Ну, «лексуса» у меня уже нет, но деньги — деньги есть. Так что…

Юлины глаза мгновенно наполнились слезами и сделались огромными — на пол-лица.

— Дурак ты, Алхимик, — прошептала она. — Господи, какой же ты дурак! А я-то какая дура несусветная…

Она повернулась и опрометью выскочила из кабинета…

На следующий день Юля подала заявление на увольнение, и Свиридов молча его подписал, избегая встречаться с девушкой взглядами. Наверно, ему правильнее было бы поговорить с ней, объясниться, извиниться, в конце концов. Юля ждала его слов — он это чувствовал. Но нужных слов Саша так и не нашёл.

* * *

«Это же… Это же голова дракона! Да, да — драконья голова! Какое совпадение…».

Алхимик отступил на шаг и ещё раз оглядел собранную конструкцию. Она походила на гигантское яйцо, а ещё — на голову огромного ящера. Тёмные внешние стороны вогнутых зеркал, сплошь покрывавшие эту голову, казались чешуйками — между ними почти не было зазоров, к тому же узкие щели перекрывались спинками зеркал второго, внутреннего слоя. С одного горизонтального конца это «яйцо» было замкнутым — там оставалось только одно небольшое отверстие, — а с другого приоткрытым, точь-в-точь наподобие распахнутой пасти; маленькая площадка внутри «яйца» напоминала прижатый язык.

…Кулибин постарался на совесть. «Всё, Николаич, — просто и без пафоса сказал он в один прекрасный день, — запчасти готовы. — И добавил, хитровато глядя на Свиридова: — Где собирать будем, а?».

Саша не стал играть с Левшой в прятки-недомолвки и ответил прямо: «У меня дома». Старый механик ничуть не удивился — похоже, именно такого ответа он и ожидал. «Лады, — уронил Кулибин, — ящичек припасён. Переложу зеркала ветошью, чтобы не поцарапались, и забирай. А лучше давай-ка вот как сделаем: в пятницу я поеду на склад, заодно и завезу тебе твою фисгармонь. Несолидно как-то завлабу всё это хозяйство в рюкзаке на горбу тащить, да и вопросов лишних не будет, верно?». Всё он прекрасно понимал, старичок-боровичок…

А приехав в одиннадцать утра к Свиридову домой (Александр Николаевич в этот день не пошёл в институт, сославшись на «важные обстоятельства» и передав бразды правления своему заму) и аккуратно поставив на пол в прихожей увесистый «ящичек», Левша вытер со лба бисеринки пота и заявил: «Давай-ка я тебе помогу собрать твой адский агрегат. Ты у нас, конечно, мужик головастый, но руки у тебя под известно что заточены. И не спорь, я всё равно уже машину отпустил».

Алхимик спорить не стал — он прекрасно понимал, что без Иваныча сборка затянется на неопределённо долгое время.

Они провозились до шести вечера, собирая решётчатый каркас и устанавливая на нём зеркала. Работали сосредоточенно, без лишних слов, лишь изредка перебрасываясь краткими фразами, — процесс монтажа «драконьей головы» оказался очень кропотливым.

Когда дело было сделано, Саша достал толстую пачку тысячных купюр и протянул её Кулибину.

— Это тебе, Георгий Иванович. По ведомости прошла только оплата изготовления двух десятков зеркал для аппаратуры спектрального анализа, а это, сам понимаешь, слёзы. Бери, бери — честно заработал.

Левша степенно взял деньги, шевельнул седыми бровями и спросил:

— И что же всё-таки такое у нас получилось, Александр Николаевич? Какой самогон твоя машина гнать будет? Ты не сомневайся, я попусту языком молоть давно отучился: дело — оно пустозвонства не любит. Но интересно мне — врать не буду. Всю жизнь мечтал что-нибудь такое-этакое сотворить, особенное.

— Время я хочу сгустить, — чуть поколебавшись, ответил Саша, лишь самую малость погрешив против истины.

— Ого! — неподдельно изумился Кулибин. — Собак, что ли, голубых будешь делать?

— Каких собак? — не понял Алхимик.

— Голубых. Читал я один рассказ фантастический, давно ещё, так там изобретатель из сгущённого времени пепельницы делал, а потом собачьи фигурки на продажу.

«Вот уж не знал, что наш народный умелец любит фантастику!» — подумал Александр Николаевич.

— Люблю я фантастику, — очень серьёзно сказал Левша, словно услышав его мысли. — Если бы люди не фантазировали, доселе бегали б в звериных пиджаках на голое тело да с дубьём, я так думаю.

— Ага, и ароматных презервативов не было бы, — усмехнулся Свиридов.

— Ну, это уже блажь, Николаич, — и такое бывает. Ведь когда руду добывают, сколько пустой породы перелопачивают? К тому ж ты в тени резинок этих порезвился — не так разве? Вот только собаки эти голубые — тоже блажь, зряшное дело.

— Нет, — успокоил его Саша, — собак я делать не буду. Тут штука серьёзная получиться может, очень серьёзная… Ладно, Георгий Иванович, время уже позднее. Спасибо тебе за помощь. Если дело пойдёт — твое имя обязательно будет упомянуто. Веришь мне?

— Верю. Я ведь тебя не первый год знаю — для другого человека, может, и не стал бы я спешить-надрываться, да душу вкладывать. Может, ещё помочь? Я так понимаю, ты сейчас настроить свой аппарат намерен?

— Правильно понимаешь. Но помощь мне больше не нужна, и не стоит тебе больше тут находиться, Георгий Иваныч. Этот гиперболоид инженера Свиридова, — Алхимик кивнул в сторону чешуйчатого сооружения, — может и рвануть. Не надо тебе быть рядом — ты своё дело сделал на пять с плюсом. И не спорь.

«Если процесс станет неуправляемым, — подумал он, когда за Кулибиным закрылась дверь, — то от всего города ничего не останется. С такими силами не шутят… И тебя, Левша, не минет чаша сия. Просто есть моменты интимные — в первую брачную ночь присутствие посторонних излишне. Так что прости, Иваныч, но роды я сам приму, без бабок-повитух».

Он вернулся в комнату и тут только заметил, на что похоже его детище…

Саша ещё немного постоял перед причудливой конструкцией, затем вытащил из шкафа давно пылившийся там старенький газовый лазер, установил его на столе по оси «драконьей головы» и решительно щёлкнул тумблером.

«Яйцо» заискрилось, засверкало сотнями ярких белых огней. Попавший на входное зеркальце луч многократно отразился от десятков других зеркал, превратив чешуйчатую сферу в подобие огромного драгоценного кристалла. «Красиво» — подумал Алхимик и взялся за настройку.

Он подгонял, регулировал углы наклона каждого из двухсот сорока зеркал, сверяясь с расчётами. Постепенно свечение «драконьей головы» становилось всё более равномерным, отдельные блики сливались в общий фон, а светлое пятно на площадке-«языке» делалось всё ярче и ярче, одновременно уменьшаясь в размерах. И наконец оно сжалось до яркой точки.

Алхимик перевёл дух. Выпил чашку кофе, жадно выкурил сигарету. Точка на «языке» свидетельствовала о том, что фокусировка доведена. Теперь оставалось дать инициирующий импульс, нарушить миллиарднолетнее равновесие, и по пути, прочерченному лазерным лучом, хлынет густеющий поток энергии — энергии времени.

По хребту скользнула холодная струйка. «Страшно, да? — спросил он сам себя и сам же ответил: — Страшно. Если процесс будет нарастать относительно медленно, можно успеть его прервать — для этого достаточно расфокусировать всего одно зеркало, любое. А если случится худшее, я даже не успею ничего почувствовать — какое ни есть, а успокоение…». О миллионах людей, спокойно спавших в ночном городе, Саша почему-то не думал.

Он собрал цепи контроля, подключил компьютер и ещё раз проверил всю установку. Выкурил ещё одну сигарету, глубоко вздохнул и замкнул разрядный контур конденсаторной батареи.

Сначала ничего не произошло. Обожгла мысль: «Неужели неудача?» — это показалось Александру куда более страшным, чем мгновенный коллапс всей планеты по имени Земля. А потом…

Свечение «драконьей головы» изменило цвет — оно стало голубоватым. А белая точка на «языке» — от неё повеяло такой мощью, что Саша невольно зажмурился, но тут же снова открыл глаза. «Вот оно, — потрясённо думал он, — вот оно! Водородный взрыв в сотню мегатонн, сжатый до размеров игольного острия!». На сверкающую точку можно было смотреть, она не жгла, однако Алхимик ощущал всем своим существом, какая в ней кроется сила. А когда он посмотрел на дисплей с оценкой количества располагаемой энергии, у него перехватило дыхание. «Что там город — тьфу! Остриё этой иглы способно пробить дырку в измерениях — дырку, через которую вся наша Вселенная вытечет, как вода из ванной с вынутой пробкой!».

Он на ощупь, не отрывая взгляда от белой точки в «пасти дракона», нашёл стул и сел. «Тебе нужна была точка опоры, Мегабайт, чтобы перевернуть Землю? Этих точек есть у меня!».

Посидев так с минуту, Саша встал, подошёл к телефону и набрал номер Зелинского.

— Вася, — хрипло сказал он в трубку, не узнавая собственного голоса. — Что? Четыре часа утра? Мне плевать, с кем ты спишь! Слушай меня сюда — живо выбирайся из тёплой постели и дуй ко мне. Да, срочно. Нет, я не шучу. И самое главное — захвати с собой диск с твоим «Тетрисом». Ты меня понял? Всё. Жду.

Повесив трубку, он повернулся к «драконьей голове», усмехнулся и спросил у неё:

— Ну что, ты отдашь мне своё золото, мёртвый дракон?

* * *

Зелинский приехал быстро — в предельно раздражённом состоянии.

— Чтоб тебе самому позвонили в самый неподходящий момент! — обрушился он на Сашу, едва переступив порог. — Авось навеки заклинишься в самой сладкой позе! Я такую тёлку вчера в кабаке снял — только-только на вторую серию пошли! Чтоб тебе… — Но тут он разглядел лицо Алхимика и особенно выражение его глаз и мигом поперхнулся собственным красноречием.

— При проведении интимных мероприятий соблюдайте правила техники безопасности, — холодно посоветовал Свиридов, — заранее отключайте все линии связи. Ты диск привёз? — Вася молча кивнул. — Тогда пошли.

Долгих объяснений не потребовалось — суть Мегабайт уловил с ходу.

— Ну, Алхимик, — восхищённо пробормотал он, внимательно рассматривая «драконью голову», — у шокированной публики нет слов. Синтезатор вещества с заданными свойствами — нобелевская премия плачет по тебе горючими слезами!

— Это не синтезатор, Вася, — уточнил Александр, — это генератор энергии времени. Но эта штука станет синтезатором, когда ты прицепишь к ней свой софт. Усёк? Мне нужна информационная программа-катализатор, по которой будут перестраиваться не молекулы, а уже сами атомы вещества. Исполнительная периферия реализована, энергии неограниченное количество, дело за малым — за алгоритмом синтеза. Исходное вещество, — он подкинул на ладони грузило, много лет провалявшееся в шкафчике с инструментами, гвоздями и прочей хозяйственной мелочью, — свинец. Конечное, как ты уже, наверно, догадался, — золото. Вот тебе компьютер — действуй-злодействуй. А я пошёл спать — скоро сутки, как на ногах.

С этими словами Саша демонстративно улёгся на диван, повернулся лицом к стене и в самом деле уснул, хотя был уверен, что нипочём не заснёт из-за нервного возбуждения. И проснулся — как ему показалось, всего минут через десять, — от ощущения тормошащей руки на своём плече.

— Вставай, гениальный, — услышал он голос Мегабайта, — хватит сидеть на спине. Вставай, вставай, нас ждут великие дела! Запускай свою шарманку, Алхимик, — заклинание готово.

Свиридов продрал глаза и взглянул на часы — половина двенадцатого. «Молодец, Василий, — подумал он, — проворно управился». Чувствуя себя отдохнувшим и посвежевшим, Саша наскоро ополоснул лицо холодной водой и сварил кофе себе и Васе. Есть не хотелось — магия «драконьей головы» неудержимо влекла обоих друзей.

Алмазное свечение «яйца» уже не вызвало у Александра мистического трепета, хотя Зелинский, впервые наблюдавший это зрелище, буквально застыл в немом изумлении. Проверив настройку фокуса и накрыв белую точку на «языке» чуть сплющенной свинцовой бусинкой, Саша выключил лазер и бестрепетно активировал генерирование энергии времени. На этот раз страха не было — была полная уверенность в том, что всё пойдёт как по маслу.

И родился голубой свет. По чешуйкам то и дело пробегали быстрые крошечные искры — импульсный блок, управляемый код-программой, булавочными уколами заставлял слепую вселенскую мощь повиноваться — острый анкас погонщика доходчиво объяснял слону, что нужно делать.

Друзья затаили дыхание, не отрывая глаз от серой бусинки в «пасти». Прошло пять минут, десять, пятнадцать…

— Ничего… — выдавил из себя Мегабайт. — Она как была, так и осталась… Может, не так лежит? Сместилась?

— Погоди, — отозвался Алхимик, — рано ещё. И не вздумай совать туда руки — никто не знает, чем это может кончиться.

Он поискал глазами сигареты, нашёл, разодрал пачку — пальцы не слушались, первая сигарета сломалась у него в руках, — щёлкнул зажигалкой и услышал:

— Смотри…

Бусинка меняла цвет — она желтела прямо на глазах, наливалась янтарём.

— Работает… — выдохнул Мегабайт. — Работает! — повторил он, стиснув плечо друга. — Работает, блин!!!

…Они сидели друг напротив друга, пили коньяк и смотрели на золотую чечевичку, лежавшую перед ними на маленьком блюдечке с голубой каёмкой.

— Ну, Саня, всё, — в который уже раз повторял Зелинский. — Мы с тобой на коне и при шпаге! Ты хоть представляешь, что ты сделал?

— Мы, Вася, мы сделали, — поправил его Свиридов, подумав при этом: «Очень хорошо представляю — лучше, чем ты можешь даже предположить, Василий Сергеевич».

— Философский камень… — Мегабайт наполнил рюмки. — Ну, Александр Николаевич, за тебя! Алхимик ты — алхимик и есть! — Он осторожно покатал по блюдцу золотую бусинку, словно желая лишний раз убедиться в её осязаемой реальности. — Теперь мы на коне — весь мир у ног! Деньги — им всё подвластно! Плюнь на свою Регинку — ты теперь сможешь хоть каждый день брать себе свеженькую девственницу, любого фасона, хоть студентку, хоть топ-модель! Побегут сломя голову, раздеваясь на ходу! Да, блин, вот уж не думал…

— Погоди предаваться гаремным мечтам, — охладил его Саша, — это золото ещё надо превратить в дензнаки, а уж потом…

— Не проблема, — тут же отозвался Зелинский. — Я уже думал об этой теме. Есть у меня друзья-приятели — из тех, что когда-то промышляли выскребанием драгметаллов из старой электроники. Они теперь серьёзными людьми стали, приподнялись, по мелочам не работают. Но на это, — он показал глазами на жёлтую бусину, — клюнут всенепременно! Так что за сбыт не волнуйся — наладим. Ты мне лучше вот что скажи — сколько мы с тобой можем выдать на гора? Ты прикидывал производительность своего чуда техники?

— Килограмм в неделю — легко.

— Это в месяц, — Мегабайт на секунду задумался, — сто пятьдесят тысяч баксов. Круто! А больше?

— Можно гнать хоть тоннами, — Александр пожал плечами, — но для этого нужна более мощная установка. Зеркал тысячи две, да в три слоя, да размерами не с ладонь, а раз в десять-пятнадцать побольше. Нам вдвоём не потянуть — на такой агрегат нашего Кулибина уже не хватит. Это уже промышленные масштабы, друг мой. Да и где мы такую махину поставим? Арендуем на год Кировский стадион и наймём для охраны весь питерский ОМОН? А в принципе — теоретически — золото можно делать в неограниченном количестве, причём из чего угодно. Изменишь программу, и все. Правда, с увеличением размеров будут нарастать погрешности, так что некий предел наверняка есть. Только нам эти заоблачные выси уже до фени — будем реалистами, Вася.

— Будем! — жизнерадостно согласился Зелинский. — Реклама нам с тобой ни к чему — уйдём в глухое подполье. Ну, — он вновь потянулся за бутылкой, — ещё по одной?

— Давай. Только вот ещё что — нам нужен страховой полис.

— Не понял, — горлышко бутылки зависло над рюмкой, прервав своё наклонное движение. — Что ещё за полис?

— Рано или поздно — ты наливай, наливай! — нас с тобой вычислят. Те же твои друзья-приятели серьёзные заинтересуются: и что это за такая Курочка Ряба несёт и несёт Василию Сергеевичу Зелинскому золотые яйца? А не посмотреть ли на эту курочку вблизи, взглядом опытного орнитолога? Есть и другой вариант — придут к нам как-то под вечер суровые люди со строевыми причёсками, возьмут под белы рученьки и доставят в серое здание на минус седьмой этаж. А там…

— Не каркай, Саня, — оборвал его нахмурившийся Мегабайт, — ближе к делу.

— Так я исключительно по делу! Изготовление золота — это тебе не самогон гнать. Это экономическое преступление, а за преступления против себя, любимого, любое государство во все времена карало куда более жестоко, чем за преступления против своих граждан. Вот на этот случай нам и надо застраховаться.

— Как?

— Просто. Как в детективах — «если со мной что-нибудь случиться, то…».

— И чем же ты хочешь напугать братков или хмурых дядей из силовых структур?

— Оглаской. Ты прикинь, такая машина, — Саша мотнул головой в сторону «драконьей головы», — это же голубая мечта любого хомо, который не очень сапиенс. Но только в том случае, — Алхимик многозначительно поднял палец, — когда этот самый хомо единолично владеет заветным синтезатором! А если принцип генератора энергии времени, подробное описание его конструкции и твоя программа известны всем — что мы имеем в итоге? Секрет Полишинеля! Сделать этот агрегат не так сложно, как ты уже наглядно убедился, — что будет, если тысячи умельцев по всему миру мигом бросят все дела и начнут синтезировать золото? Устроит такой поворот сюжета вышеупомянутых малосимпатичных персонажей, а?

— Интернет…

— Умный ты мужик, Вася, — одобрительно кивнул Свиридов, — с ходу ухватил суть! Конечно! Нужна быстродействующая виртуальная бомба, программа-размножитель, чтобы вывесить всю эту информацию в Сеть — на популярные порталы, на порносайты, на доски объявлений, на самые посещаемые форумы, на почтовые ящики. Что-то вроде вируса — не тебя мне учить, как это сделать. И запуск не только обычным путём, но и через WAP-сервер, с мобильного телефона. Вот это и будет гарантией нашей с тобой безопасности — не трогайте нас, ребята, давайте лучше договоримся полюбовно!

— Реально, — медленно произнёс Зелинский, и по его глазам Саша понял, что Мегабайт уже лихорадочно обдумывает технические детали.

— Так что делай программу, — подытожил Алхимик, — а я тем временем переведу всю информацию на английский и подготовлю файл-начинку. А наша курочка, — он усмехнулся, — пусть пока потихонечку несёт золотые яички. Твоё здоровье, Василий Сергеевич!

* * *

Дни летели стремительно.

Алхимик работал.

Никодимов без возражений предоставил ему отпуск. Александр Николаевич съездил в Комарово, оставил матери денег и сообщил ей, что загружен очень важной работой (что было сущей правдой) — не до выездов за город. Регина укатила в рекламный тур по странам Юго-Восточной Азии, Аня отправилась на гастроли — Свиридова теперь ничто не отвлекало. Он почти не выходил из дома — разве что в магазин за продуктами, редко и ненадолго.

Алхимик работал.

Английский он знал неплохо, однако перевод продвигался медленно — во избежание разночтений нужна была предельная точность. К тому же информация предназначалась для людей, не слишком владеющих физико-химико-математическими тонкостями, — требовалось составить инструкцию пользователя, пособие «Собери сам». К счастью, Саша полностью разделял принцип «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает» и всегда ему следовал. «Александр Николаевич, в тебе умер прекрасный преподаватель» — говорили ему коллеги, и были правы.

Алхимик работал.

«Драконья пасть» выплёвывала золото — установка работала непрерывно; Свиридов выключал её только для перезарядки — для выемки готовой продукции и для загрузки сырья. Он автоматизировал систему защиты — в случае выхода контролируемых параметров за порог срабатывания несколько зеркал смещались, нарушая фокусировку всей системы и прерывая накачку энергии времени. Предосторожность эта была совсем нелишней, хотя расчёты показывали, что вероятность возникновения нештатной ситуации исчезающе мала — у Саши даже возникла мысль о существовании некоей общевселенской «защиты от дурака», охраняющей Мироздание от опасных игр неосторожных детишек.

Изменяя код-программу, Алхимик сумел превратить в золото не только свинец, но и железо, и бронзу, и медь, и даже осколок гравия, подобранный на улице. Удалось увеличить и производительность «яйца» — горка кусочков желтого металла самой разнообразной формы росла и росла.

Саша потерял счёт времени, и когда ему позвонил Зелинский, он не сразу сообразил, какой сегодня день.

— Готово, — лаконично сообщил Мегабайт. — А твой файл?

— Тоже.

— О’кей, сбрось мне мылом. Хотя нет, не стоит — скачай на дискету. Я заеду.

Василий появился через полчаса, забрал дискету и заторопился, отказавшись от кофе.

— Надо зарядить несколько десятков компьютеров, — туманно объяснил он. — Сделаю — расскажу.

Зелинский вернулся через три дня, и по его лицу Свиридов понял — дело сделано. И не ошибся.

— Всё, Саня, — сказал Вася, усаживаясь в кресло и блаженно потягиваясь всем телом. — Страховой полис у нас в кармане. Садись, расскажу.

— Коньячку?

— Не, не будем ступать на скользкую стезю алкоголизма. Мне сегодня ещё предстоит важное рандеву — догадываешься, с кем? Да, с серьёзным человеком. Ты бы слышал, Сань, как у него изменился голос, когда он уловил тему! Наверно, выпученные от изумления глаза растянули ему голосовые связки.

— Ещё бы…

— Дык! Золото-то чистейшее — это вам не мелочь по карманам тырить. Ладно, давай кофе, времени мало. А это у тебя что за зверь?

Друзья сидели за низким журнальным столиком, придвинутым к дивану. Письменный стол занимали приборы, бумаги и монитор компьютера, большой стол посередине комнаты безраздельно оккупировала чешуйчатая «драконья голова». А вопрос Мегабайта вызвала стоявшая на журнальном столике небольшая статуэтка крылатого дракона, присевшего на задние лапы и готовящегося взлететь, — дракон расправлял крылья, вытянув вперёд узкую хищную морду. Этот сувенир Саше подарили в прошлом году на юбилей — Свиридов даже не помнил, кто именно. Знал бы даритель, что эта безделушка окажется пророческой…

Дракон был сделан из бронзы — именно был, в прошедшем времени. Сейчас его тело сверкало — статуэтка простояла на «языке» все трое суток, минувших со времени последнего визита Зелинского, и полтора килограмма бронзы трансформировались в золото. Алхимик остался доволен результатом — до этого он работал только с небольшими массами вещества, не превышающими нескольких десятков граммов. Процесс синтеза не останавливался, пока не охватил всю статуэтку, целиком, — перспективы открывались многообещающие.

— Этот дракончик — мой домашний любимец, — Саша нагнулся, выдвинул из-под стола картонную коробку и достал оттуда полиэтиленовый пакет, наполненный маленькими золотыми слитками. — Это тебе. Здесь больше двух килограммов — твоя доля. А этого зверя я оставлю себе. На память.

— Александр Николаевич, мне не нравится нотка пессимизма в вашем голосе. Что за скорбь такая? Наш путь ведёт к сияющим вершинам — не фиг скорбеть!

— Цыплят по осени считают, — проронил Алхимик, посмотрев на желтеющие за окном листья. — Сиди, я принесу кофе.

— Значится, так, — начал Зелинский, осушив чашку и закурив. — Слушай сюда. Бомба получилась — пальчики оближешь! Я загрузил программу в четыре десятка компьютеров — в разных местах, в том числе и у нас в НИИ. IP-адреса у всех, понятное дело, тоже разные. Запуск можно инициировать с любой из этих машин — остальные подхватят. Это как лавина: толкни один камушек — и понеслось. И как ты просил, можно и с мобильного. Код, — он вынул телефон, — записывай… Что ещё? Программа саморазмножающаяся, часть «осколков бомбы» будет какое-то время спать, а потом выскочит и снова наделает шороху. А как это выглядит? Счаз, загружу тебе — сам увидишь.

«Тебе бы симфонии играть, — думал Саша, наблюдая за танцующими на клавиатуре пальцами Мегабайта, — виртуоз… Но эта твоя симфония будет лучшим произведением всех времён и народов — это я тебе обещаю…».

— Смотри, Алхимик, — с гордостью произнёс Вася. — Годится?

На экране появилась картинка, выполненная в лучших традициях рекламы — красотка, держащая в ладонях золотой слиток под надписью по-английски: «Золото своими руками! Разбогатей сам, здесь и сейчас!» и помельче: «Это не вирус — проверьте и убедитесь!».

— Что скажешь, а? Клюнет народ на такую завлекуху? В течение четверти часа после взрыва нашей бомбы эта начинка контрабандой залезет на тысячи серверов. И ссылочки мы разбросаем по всей Сети — не извольте сомневаться, ваше гениальное превосходительство! Так что гарантия налицо — если что, миллионы пользователей уже через час узнают о такой дивной возможности. И если хотя бы один процент из них попробуют взяться за дело — у-у-у, что будет! Так, вот тебе пусковая иконка. Всё, твой комп тоже стал взрывателем — одним из.

— Погоди, — Саша положил руку на плечо друга, — вот ещё что. А если… Это, конечно, экстремальный вариант, но ведь может так получиться, что ни ты, ни я не сумеем добраться ни до одного из «заряженных» компьютеров, и даже мобильник нам взять в руки не дадут.

— Мой светлый ум это предусмотрел, — Мегабайт ухмыльнулся. — Я не хочу сгнить в тёмном подвале или оказаться в одном из озёр Карельского перешейка с камнем на шее — наши потенциальные противники обязаны будут беречь нас, холить и лелеять! А для того, чтобы сподвигнуть их именно к такому сценарию, я заложил мины замедленного действия: если в течение месяца наша бомба не получит соответствующего сигнала — мол, все в порядке, Зелинский со Свиридовым живут и здравствуют! — она взорвётся автоматически. Меня, ясен перец, не очень-то вдохновляет подобная перспектива — особенно сейчас, когда впереди такие горизонты, — но наши супостаты одержат пиррову победу. И даже хуже, чем пиррову, — они потерпят сокрушительную победу! Ну, теперь твоя душенька довольна?

— Вполне.

— Тогда я пошёл, — Зелинский поднялся. — К серьёзным людям нельзя опаздывать. До вечера — тогда и расслабимся. Трепещите — Алхимик со товарищи гулять будут!

«Я могу дождаться, пока он уйдёт, — размышлял Свиридов, — и тогда уже… Но это будет нечестно. Вася мой друг — он должен меня понять…».

Тем временем Мегабайт взял с журнального столика пакет с золотом и взвесил его на ладони.

— Пожалуй, не стоит тащить всю кучу, — сказал он, — возьму половину. Бережёного бог бережёт.

— Вася, — медленно проговорил Саша. — Я должен сказать тебе одну вещь…

Зелинский замер — что-то в голосе друга заставило его насторожиться.

* * *

— Я тебя слушаю, — Мегабайт был серьёзен. — Даже сяду для пущей важности.

— Сияющих вершин, — произнёс Алхимик, садясь в другое кресло, — не будет, Василий Сергеевич.

— Это ещё почему? Машина поломалась?

— Да нет, работает исправно, — Саша качнул головой, — вот только…

— Что «только»? Ты уж договаривай друг сердешный, коли заикнулся!

— Безнадёжно это всё, — Свиридов тяжело вздохнул. — Самообман. Да, ты сделал всё, что мог, и даже перевыполнил взятые на себя повышенные социалистические обязательства, как когда-то говорили.

— Так в чём тогда проблема?

— А проблема в том, что продолжать синтез золота — это просто изощрённый способ самоубийства, друг мой Вася. На золоте держится исполинская система, и она сотрёт нас в порошок, как бы мы не пытались ей противостоять. Это только в боевиках лихие супермены в одиночку крушат злодейские иерархии — в реальности такого не бывает. Конечно, если борются две структуры, личные качества какого-нибудь Джеймса Бонда имеют значение, но только в том случае, если за ним — организованная сила. А мы с тобой вдвоём — как бы мы не старались себя обезопасить, система победит, потому что она система.

— А можно ближе к телу, как говорят в постели, без этих лирических отступлений? — В голосе Мегабайта явственно слышалось раздражение.

— Можно. Бесконтрольный синтез золота частными лицами угрожает существованию всей экономической системы, господствующей на нашей планете. Мы с тобой заноза, Вася, и организм неизбежно выдавит эту занозу. С нами не будут вести никаких переговоров — нас попросту уничтожат. Скажу больше, эта штука, — он показал на «драконью голову», — она ведь не только синтезатор. Это прежде всего неисчерпаемый источник энергии, которую можно использовать по-всякому. Как ты думаешь, нефтяные магнаты — и наши, и не наши, — очень обрадуются появлению подобного энергоисточника?

— Не нагнетай, Александр Николаевич, — Зелинский пренебрежительно махнул рукой. — История нашей державы полна примерами того, как ловкие авантюристы исхитрялись годами водить за нос правоохранительные органы и при этом жить да радоваться. Сиди тихо и не зарывайся — правило простое. Разумная предосторожность — это да, без этого никак.

— А ты уверен, что сможешь вовремя остановиться? Золото — оно умеет сводить с ума, тому тьма примеров из истории не только нашей державы. Вспомни, что ты у меня спросил — «А больше?».

— Так на кой хрен я тогда городил весь это компьютерный огород? Зря старался?

— Ну почему же зря? Два кило золота — тебе за какую-нибудь из твоих программ так платили? И эта программа будет использована.

— Знаешь, Саня, если я скажу, что чётко улавливаю нить твоих рассуждений, это будет наглая ложь.

— Всё очень просто, Вася. Я хочу избавить этот мир от проклятья мёртвого дракона.

— Какого дракона?!

— Мёртвого. Читал я тут одну сказочку, ещё по весне. Правда, не знаю, чем там дело кончилось. Вот я и решил придумать этой сказке счастливый конец…

— У тебя с головой всё в порядке? — ласково осведомился Мегабайт. — Ты с ней, того, не поссорился, часом?

— Мне не нравится этот мир и царящие в нём порядки, — спокойно сказал Алхимик, не обращая внимания на иронический тон приятеля. — Мне не нравится, что девушки сгорают мотыльками на золотом огне, не став счастливыми жёнами и матерями. Мне не нравится, что молодые парни ложатся под пулями ради того, чтобы потоки мутной отравы превращались в денежные потоки. Мне не нравится, что мужчины покупают женщин, а женщины оценивают мужчин только по толщине кошелька. Мне не нравится, что всё продаётся, и всё покупается, в том числе и лучшие человеческие чувства. Мне не нравится, что люди превращаются в…

— Так, — прервал его Зелинский. — У тебя есть на примете другой мир? Или ты намерен изменить этот?

— Другого мира я не знаю. Я хочу изменить этот.

— И каким же образом, позвольте спросить?

— Нажатием мышки, которое запустит твою программу для любознательных. Через месяц по всему миру разинут пасти десятки тысяч «драконьих голов», а через два планета утонет в золоте. Золото обесценится, а заодно и все прежние энергоносители. Система рухнет. Во все времена учёные что-то делали, изобретали, а их изобретениями пользовалась власть — так, как ей, власти, заблагорассудится. Вспомни Стругацких — орёл наш дон Рэба отобрал у отца Кабани мясокрутку и стал делать нежный фарш в Весёлой башне. И так было всегда. А я хочу, чтобы энергия времени стала доступной всем и каждому.

— Счастье для всех, даром? И пусть никто не уйдёт обиженным?

— Да, Вася. Тебя это удивляет? Разве люди не заслужили счастья?

— Нет, не заслужили, — уверенно произнёс Василий, — посмотри вокруг, Саша. Когда люди узнали огонь, они начали жарить на нём мясо и диссидентов, желающих странного. А сумма счастья в этом мире ничуть не увеличилась. Да, мир встанет на уши, будет биржевая паника, экономический кризис, даже, может быть, дело дойдёт до вооружённых конфликтов. А потом — потом всё возвратится на круги своя, и последних золототворителей торжественно повесят при большом стечении народа. Причина не в золоте как таковом, а в головах людей — этой простой истины не понимали братья-луддиты, крушившие ткацкие станки в Англии восемнадцатого века. К тому же есть и другие универсальные ценности — кроме золота.

— Условная единица? — Свиридов усмехнулся. — Так она и есть условная! Цена на золото за последние двадцать лет выросла вчетверо, и тысяча долларов сегодня — это не та же тысяча пятнадцать лет назад. Что, разве кусок угля, который сегодня стоит — в условных единицах — на порядок дороже, чем в прошлом веке, приобрёл какие-то новые свойства, сделавшие его более ценным? И самое главное — психологический эффект. Когда рухнет Золотой Идол, люди поймут…

— Да ни хрена они не поймут, кремлёвский ты мечтатель! — досадливо поморщился Мегабайт. — Как были баранами, так баранами и останутся — их не переделать. Пробовали уже… А ты не подумал, что энергию времени тут же попытаются использовать в военных целях? И тогда твоя «драконья голова» выплюнет такой огонь, который сожжёт весь мир!

— Это не так просто — всё равно что зажечь отсыревшими спичками мокрые дрова. Хотя, конечно, люди весьма изобретательны по части уничтожения себе подобных… Что ж, значит, так тому и быть. Или человечество одумается, или подавится золотом, или…

— Так, — повторил Зелинский. — Диагноз ясен: маниакально-депрессивный психоз в острой форме. Александр Николаевич Свиридов желает сыграть роль Прометея, Герострата и карающей десницы господней, и всё это в одном флаконе. Пора на Пряжку, под надзор санитаров. Хотя по-дружески могу посоветовать такой рецепт: по гранёному стакану водки три раза в день перед едой и хорошую бабу после еды, в обед и вечером. Через пару недель мы вернём обществу полноценного гражданина.

— Не ёрничай, Вася, — негромко сказал Саша. — Не я, так другой это сделает. Время пришло — случайностей не бывает; не зря это открытие состоялось именно в наши дни. Надо дать человечеству шанс, а уж сумеет ли оно им воспользоваться — это уже другой вопрос. И у нас с тобой всё равно нет иного выхода: мы обречены, потому что владеем слишком опасной тайной. Такое шило ни в каком мешке не утаишь, разве что разнести мой аппарат вдребезги пополам и уйти в монастырь — грехи замаливать. Я подорву твою виртуальную бомбу.

— Перестань страдать хернёй! — взорвался Мегабайт. — Идиотина! Шанс человечеству? Нам с тобой выпал шанс — грех им не воспользоваться! Жизнь коротка, люди топчут друг друга, вырывая жирный кусок, а ты взялся их жалеть, Иисусик! Нет никакого посмертия, нет ни рая, ни ада! Там, за порогом, только тьма и тлен — так проживи жизнь сочно, оттянись со вкусом, пока не пробил твой час! Мы с тобой можем поставить эту стерву по имени жизнь раком и отыметь её по полной программе! Саня, не будь кретином — не пили сук, на котором так удобно уселся!

— Жаль, — Свиридов горестно покачал головой. — Я думал, ты меня поймёшь, Василий Сергеевич. Хорошо, я подожду пару дней — обменяй золото на деньги, купи себе квартиру, что ли. Да и вообще — пока суть да дело, ты успеешь обеспечить себе безбедное будущее; мало кто вот так сразу сообразит, чем всё это кончится.

Он замолчал, и тут вдруг услышал странный звук — Алхимик не сразу понял, что его издал Зелинский, со свистом втянувший воздух сквозь стиснутые зубы.

— Придурок, — прошипел Мегабайт. — Придушу гада, так твою мать…

Он бросился на Александра так стремительно, что тот едва успел встать с кресла.

Жёсткие пальцы Василия вцепились Алхимику в шею, и Саша увидел глаза друга. Из этих глаз, в которых всегда светились ум и ирония, сейчас напрочь ушёл разум — его сменили безумие и дикая злоба. Нет, не звериная, а просто нечеловеческая злоба. Умницы Зелинского больше не было.

— Убью, с-сволочь…

Они едва не опрокинули столик, рассыпав по полу золотые капли из полиэтиленового пакета. Мегабайт заваливал Сашу, силясь ухватить его за горло. «А ведь он действительно меня убьёт, — отстранённо подумал Свиридов, отдирая пальцы Зелинского от своей шеи. — Какая глупость…».

Пытаясь сохранить равновесие, он оперся правой рукой о стол и внезапно нащупал статуэтку дракона, очень удобно лёгшую к нему в ладонь. В следующую секунду острая драконья морда с хрустом врезалась в бритую голову Мегабайта.

Зелинский обмяк, всхлипнул и повалился.

«Вася… — растерянно думал Алхимик, наблюдая, как из пробитого виска друга на паркет выбегает быстро густеющая струйка крови. — Я же не хотел, Вася… Как же так…».

Он разжал пальцы — золотой дракон глухо стукнулся об пол, однако не упал, а остался стоять, задрав вверх окровавленную морду. Саша присел на корточки возле бессильного тела Василия, взял его за руку — пульса не было. «Надо позвонить в «скорую» — может, он ещё жив… И в милицию — как там сказал в фильме «Человек-амфибия» старик-индеец, отец Гуттиэре: «Полиция? Приезжайте на виллу «Долорес». Я убил человека…». Но сначала…».

Он сел за компьютер, вышел в Интернет, нашёл заветную иконку, открыл программу, установленную Зелинским полчаса назад, подогнал курсор к нужной строчке в меню запуска и нажал «Enter».

Санкт-Петербург, сентябрь-октябрь 2006 г.

Последний повелитель муз

Если путь прорубая отцовским мечом, Ты солёные слёзы на ус намотал, Если в жарком бою испытал, что почём, Значит, нужные книги ты в детстве читал… (В.Высоцкий)

Пролог

Мутное тяжёлое забытьё лопнуло и рассыпалось на тающие осколки. За окном висела сырая темнота — там дышало то глухое время суток, когда самые отчаянные гуляки уже давно спят сном нераскаявшихся грешников.

Во рту горело, и тело казалось чужим, словно кто-то, издеваясь, приклеил к мозгу этот нелепый придаток с руками-ногами и всеми прочими деталями. Надо бы встать и пошарить окрест — а вдруг? — да вот только он совершенно точно знал, что и в холодильнике, и во всех прочих сусеках шаром покати. Истреблено всё до капельки, а до рассвета (и тем более до открытия магазинов) — как до Китая пешком. "Беломор", правда, имелся, но это слабенькое утешение для внутренностей, истерично вопящих от последствий обильного возлияния.

Очертания комнаты и рисунок обоев плыли перед глазами, и это зыбкое колыхание не прекращалось даже при смыкании век. Спасительный холодок от глотка воды жил какие-то секунды, а затем выжженная пустыня внутри снова властно вступала в свои права. Любое шевеление казалось безумием, а минуты капали и капали, беззвучно исчезая в прожорливой и вязкой тьме, заполнившей всё вокруг.

Однако сознание было на удивление ясным и чётким, каким-то даже прозрачным. И в этом холодном и отстранённом, несовместимом с мучавшимся телом сознании вдруг зазвучал Голос — размеренный и хорошо различимый Голос с неживым металлическим оттенком.

А когда до Вадима окончательно дошло, что этот непонятный Голос произносит вполне осмысленные фразы, более того, строки, связанные между собой и наполненные содержанием, страдалец вскочил и начал судорожно шарить в столе и на книжных полках.

"Листок бумаги! Листок бумаги и карандаш — полпланеты за клочок бумаги и огрызок карандаша! Только бы успеть, пока Голос продолжает звучать, потому что утром от этого магического речитатива не останется и следа!".

Неведомые боги сжалились — тетрадный лист, чистый с одной стороны, и шариковая ручка, пригодная для создания на поверхности бумаги загадочных символов, именуемых буквами, нашлись почти сразу. И настольная лампа послушно загорелась — едва ли не до того, как тихо щёлкнула кнопка выключателя.

Строчки быстро выстраивались одна за другой, без ошибок и исправлений — набело. И неудивительно: записать диктуемое — и всего-то делов! Какие уж тут муки творчества…

И он успел. Когда Голос смолк, лист был исписан сверху донизу — девять строф.

Цепких лап крепки, прочны засовы, Не хватайте, мёртвые, живых, Не мешайте яды в разносолы И не бейте топором под дых Этот бред, который мучит ночью, Тошнотворным зелием течёт, Взнизывая кости позвоночьи Дьявольской игрою в "чёт-нечёт" Выдирая ноги из трясины, В тусклом свете призрачных зарниц, Ожидая нож и выстрел в спину, Не живя уже наполовину, Отгоняешь мрачных чёрных птиц… Миражи сгущаются химерей, Мельтешат Бесплотные кругом, В окруженьи призрачных мистерий Неподвижно мечешься бегом Под ногой прочавкает болото, Ненадёжна зыбкая стезя… Снова Тень за ближним поворотом Затаилась, кистенём грозя Светятся глазищи-головешки, С плотоядным клацаньем клыков Кривятся несытою усмешкой Порожденья темени кромешной С красными бичами языков… Дайте покаяния и света! Отпусти, изыйди, Сатана! Скачут Тени в диких пируэтах, И опять холодная стена Сколько можно, нервы рвутся в клочья, Финишная близится черта… Вместо слов — цепочки многоточий, Вместо света — мрак и пустота Где конец? По капле жизнь исходит, В полночь стрелки челюсти сомкнут… Затихают отзвуки мелодий, На закате солнце не восходит, После плахи Души отдохнут…

"Гитара… Где гитара? Ритм уже родился, теперь надо сделать так, чтобы пальцы его запомнили и накрепко связали с текстом… В этих сталинских домах звукоизоляция не чета "хрущовкам", да и орать-выкладываться мы не будем…"

Гитара отозвалась на прикосновение пальцев к струнам чуть жалобно, словно укоряя за вчерашнее, но потом заговорила, привычно превращая услышанное и записанное в звучащее. И в довершение всего, нога наткнулась под столом на бутылку, в которой необъяснимым чудом сохранилась почти треть содержимого.

"Значит, до утра доживём…".

Он выплеснул зелье в стакан, выглотал его одним судорожным движением горла и уткнулся лицом в подушку, уходя в тяжёлый, без сновидений, сон…

Часть первая

Селектор мурлыкнул мягко, словно сытая и ласковая кошка.

— Да.

— Вадим Петрович, к вам, — голос у секретарши тоже был каким-то кошачьим ("Всё верно, она и есть кошка ласковая, — подумал Костомаров, — проверено…"), — двое: начальник нашего фармацевтического филиала и топ-менеджер компании "DVD World Conqueror" господин Хьюго Саммерс.

— Пусть войдёт Алексеев. А перед Саммерсом извинитесь за то, что ему придётся немного подождать.

Вошедший в кабинет человек запросто мог служить рекламным образчиком для какого-нибудь гламурного издания, посвящённого людям, добившимся успеха в бизнесе и в жизни вообще. Стройный, подтянутый, выглядящий в свои сорок с небольшим лет на десять моложе, безукоризненно одетый, уверенный в себе, он принёс с собой заряд кипучей энергии — казалось, даже молекулы воздуха вокруг него как минимум вдвое ускоряли своё броуновское движение. Взгляд его синих глаз — от таких глаз женщины молча падают и автоматически укладываются в штабеля — был внимательным и умным, и вместе с тем таил в себе льдистый холод и хорошо скрытое презрение ко всему и всем. Люди такого типа во все времена умели добиваться своего, подавляя и подчиняя окружающих. Вадим как-то представил Алексеева в чёрном эсэсовском мундире и с пронзительной ясностью понял: его ближайший сподвижник отправлял бы людей в газовые камеры с такой же лёгкостью, с какой в нынешней своей ипостаси увольняет.

— Ну, как, Сергей? — спросил Костомаров, когда руководитель "фармацевтического филиала" — они оба очень хорошо знали, что скрывается под этим обтекаемым названием, — опустился в мягкое кресло "для посетителей особого статуса".

— Господин генеральный директор, успех! Полный и безоговорочный!

— Серёга, не паясничай! — поморщился Вадим. — Слава Богу, мы знаем друг друга не первый год!

— Лады, босс, понято. Значит, так: клинические испытания препарата можно считать законченными. Эффективность зелья девяносто семь процентов — практически абсолютная. Правда, наши гении будут сжигать сами себя, но кто же из непризнанных не согласится пожертвовать здоровьем и даже жизнью за толику славы!

"А вот славы-то как раз и не будет, — подумал хозяин кабинета, — у меня на этот счёт другие соображения. Но знать об этом нашим рабочим лошадкам совсем необязательно…".

— На ком пробовали? — спросил он.

— Как договаривались, — Алексеев пожал плечами, — исключительно на добровольцах. Прошлись частым бреднем по разным богемным и околобогемным тусовкам, перешерстили сотни и сотни кандидатов. Упор делался на неудачников с комплексом непонятого гения — для нас это наиболее пригодный материал. Со всеми работали персонально — уж больно они ранимые, эти творческие натуры.

Шутовство в голосе Сергея исчезло, он говорил теперь строго по-деловому, однако на последних словах в его тоне проскользнуло обычное для Алексеева презрение к людям — почти незаметное, но хорошо знакомое Костомарову.

— В типовом контракте предусмотрены все мелочи. Вряд ли кто-то из великих поэтов двадцать первого века, — уголки губ руководителя фармацевтического филиала дрогнули в лёгком подобии улыбки, — преподнесёт нам неприятный сюрприз, однако на всякий случай мы постарались подстраховаться. Эх, видел бы ты, как у них загорелись глазки — особенно после того, как они увидели, что написали под воздействием нашего снадобья! Ручаюсь, каждый второй из этих вчерашних полубомжей — если не каждый первый — уже примерял на себя лавровый венок и ощущал себя равным Пушкину и Есенину.

Вадим читал то, что сочиняли "подопытные кролики", и мог это оценить — как-никак, а бардовская молодость не забывается, и в навороченной квартире генерального директора издательской фирмы "Грёзы Музы" до сих пор хранилась его старая гитара. Да, этот товар найдёт сбыт, особенно если…

— Творческий центр? Там, где присматривали?

— Да. Захиревшая турбаза на Карельском перешейке — природа, воздух, река. И место уединённое. Купили за бесценок — куда больше пришлось "откатить" чиновным проглотам. Отремонтировали — не под роскошь, понятное дело, но евростандарт выдержан. В общем, гнёздышко готово — пусть птички чирикают.

— Охрана?

— Охранная структура "Виктор". С самим Витюней я неплохо знаком, — Сергей снова усмехнулся уголками губ, — по старым… делам. Да и ты вроде тоже его знаешь — они ведь тогда прикрывали нас в той разборке с азерами, помнишь? Так что клеточка будет надёжной — и снаружи голодная кошка не проберётся, и шустрый птенчик изнутри не выскочит.

— Так, — Вадим несколько секунд размышлял, проверяя, всё ли он уточнил. — Выход на рынок — это уже моя забота, есть тут у меня кое-какие мысли по этому поводу.

Алексеев понимающе кивнул, и Костомаров подытожил:

— Начинаем. С Богом! "Или с дьяволом, — добавил он мысленно. — Впрочем, какая разница…" Да, название препарата. "Муки творчества" — это приемлемо для разработки, но в серию…

— Для брэнда надо что-то короткое и ёмкое.

— Я предлагаю "КК". Звучно, просто и удобно.

— А что это значит? "Кого куда"? В смысле, пошлём?

— Это значит "Карлос Кастанеда": этот человек первым предельно понятно разъяснил роль наркотиков-галлюциногенов в процессе познания и творчества. А наш "КК" — это очень сильный психотроп, позволяющий сознанию подключаться к энергоинформационному слою и извлекать оттуда шедевры. Дальше — дело техники. Современной техники.

— Кастанеда так Кастанеда, — согласился Сергей, — лёгкий оттенок эзотерики нам не повредит.

— Варить зелье будем на той же линии, что и твои чудо-таблетки. Не стоит ронять реноме и раньше времени привлекать внимание излишне любопытных к переориентации нашего профиля. Как занимались пищевыми добавками, так ими и занимаемся. И о пище духовной тоже не забываем. Да, вот ещё что: присмотрись-ка к своим сотрудникам.

— А что такое? — насторожился Алексеев.

— Есть ощущение, что произошла утечка информации.

— Хм-м… Ты уверен?

— Ты видел типа в приёмной? — спросил Костомаров вместо ответа. — Это Саммерс, представитель крупной медиа-корпорации, занимающейся много чем, но в основном — чётко отлаженным прополаскиванием мозгов потребителей массовой культуры во всех её формах: аудио, видео, печатные издания. С чего бы это такой кашалот проявил интерес к нашей занюханной фирмочке? Да ещё явился сюда лично? Час его времени стоит больше, чем вся месячная продукция твоей таблеточной линии! А он сидит себе спокойненько и ждёт, пока я соизволю его принять. Наводит на размышления, знаешь ли…

Алексеев понял. Его синие глаза заледенели, и Вадим не позавидовал тому — или той, — кто станет объектом этого холода.

— Ладно, всё, действуй! — закончил директор "Грёз" и коснулся селекторной панели. — Диана, пригласите мистера Саммерса. А ты, Серёга, иди. С нашим зарубежным гостем я сам разберусь — ох, чую, непраздный у него интерес! Дай-то Бог — долго мы с тобой к этому шли путём тернистым…

* * *

Сизый дым плавал слоями над деревянными столами пивного бара, смыкаясь в колышущееся покрывало. Бормочущие голоса сливались в невнятное гудение — казалось, это звучит табачный дым. Несмотря на рабочее время, посетителей в баре хватало: устоявшийся порядок вещей расползался ветхой дерюгой, и растерянный люд стекался к пивному источнику.

Выпив вторую кружку, Вадим пришёл в себя. На работе он показался, отметился, и теперь можно было спокойно предаться слабоалкогольному пороку. И к тому же отнюдь не в скорбном одиночестве — его приятель Андрей Северцев на телефонный звонок среагировал оперативно и прибыл на место встречи, которое изменить нельзя, раньше самого Вадима. Нельзя сказать, что они были друзьями — их роднил, пожалуй, только клуб авторской песни "Экватор" на Петроградской, — но кое в чём интересы и мнения Костомарова и Северцева совпадали: во всяком случае, к пиву под рыбку оба относились с должным пиететом.

— Ну, и что ты намерен делать? — спросил Вадим, сдувая пену с третьей кружки.

— Не знаю, — честно признался Андрей. — Свежий ветер перемен, похоже, оказался чересчур свежим — сдул на хрен все декорации времён развитого социализма вместе с самой страной. Моё НИИ не сегодня завтра прикажет долго жить, а насчёт поэзии… Разве что идти с гитарой в подземный переход — нынче это модно. Не кооператив же организовывать по продаже польских и турецких шмоток — не наша это с тобой стезя.

— НЭП возвращается, — коротко уронил Вадим. — Деньги нужны. Есть тут у меня один вариант — недавно проклюнулся.

— И какой же? — без особого энтузиазма поинтересовался Андрей, разгрызая сухарик.

— Завербоваться на Дальний Восток — на три года.

— И что там делать?

— Рыбу ловить.

— Какую? Вот такую? — Андрей ткнул пальцем в кусок копчёной ставриды, лежавший на металлическом продолговатом блюде полагавшегося к пиву закусочного набора.

— А неважно какую — лишь бы за неё деньги платили. Нормальная работа для молодых здоровых мужиков. Или ты предпочитаешь ждать, пока тебя здесь выкинут на улицу по сокращению штатов?

Андрей не ответил, и Вадим развил свою мысль:

— Я уже узнавал: по подписании договора тебе компенсируют стоимость авиабилета и выплачивают подъёмные в размере двух месячных окладов. А потом садись на пароход — и в море. Кинул невод, вытянул рыбку…

— …золотую, — закончил за него Северцев, помешивая пиво соломкой, облепленной кристалликами соли.

— Любую, Андрюха. Три года отбарабанил, приподнялся, а там видно будет.

— Не, Вадик. Как-то это… У тебя хоть морская специальность есть подходящая, а я-то с какого боку припёка?

— Есть такая должность на рыбаках, — пояснил Костомаров, — матрос-обработчик называется. Берёшь большой шкерочный нож и пластаешь дары моря вдоль и поперёк. Всё очень просто — любая домохозяйка справится. И платят за это, заметь, и неплохо платят.

Северцев задумался, но в это время к их столику подошёл с кружкой в руке плотный синеглазый парень в джинсовой куртке с коротким меховым воротником.

— Ребята, у вас свободно?

— Садись, — Вадим оглядел незнакомца, — гостем будешь. Стакан нальёшь — хозяином станешь.

— Стакан? — парень усмехнулся — странновато усмехнулся, одними уголками губ. — Не похожи вы на алкашей-синюх, которым стакан спозаранку требуется.

— Стакан — это дело такое, — философски заметил Андрей. — Ни академик, ни герой, ни мореплаватель, ни плотник-краснодеревщик его не чурались. Меня Андреем зовут.

— Сергей, — представился синеглазый и быстро ощупал взглядом разномастную толпу, роящуюся между стойкой и столиками. Взгляд у него был насторожённый, словно Сергей чего-то — или кого-то — опасался.

— А я Вадим, — завершил процедуру знакомства Костомаров. — Вот думу думаем, куда пойти, куда податься.

— В смысле? — Сергей перевёл взгляд на приятелей. — Кого найти, и с кем набраться? Это не актуально — дело надо делать.

— Так мы дело и обмозговываем, — чуть обиженно произнёс Северцев. — Мы ведь, как ты абсолютно правильно заметил, не пьянь подзаборная.

— И что намозговали?

— Да вот друг мой Вадька зовёт на Дикий Восток — рыбу ловить для удовлетворения всёвозрастающих потребностей советского народа.

— Нет больше советского, — буркнул Вадим, — а народ рад-радёшенек, если сумеет талоны на мясо отоварить. Ты по специальности кто? — спросил он Сергея.

— Вообще-то химик — химфак универа закончил. А сейчас — на вольных хлебах.

— И как они, хлеба? — с ехидцей поинтересовался Андрей. — Сытные?

— По-разному, — уклончиво ответил их новый знакомый и снова осмотрел зал.

"С горчинкой хлебец твой, парень, — подумал Костомаров, перехватив взгляд Сергея. — Озираешься, как загнанный. Ну-ну…".

Тем не менее, он изложил этому странноватому парню свою идею, и тот неожиданно проявил неподдельный интерес — это было заметно по тем вопросам, которые Сергей задавал Вадиму.

— Сахалин, говоришь? Райский остров — лежит почти что на широте Крыма. Пальмы, море, женщины…

— …в телогрейках, — вставил Андрей. Он откровенно приуныл — вчера они с Вадимом начинали вместе, однако Северцев, судя по всему, нанёс куда более серьёзный урон своему здоровью и теперь никак не мог "придти в меридиан". — Слушайте, джентльмены, пивом душу не обманешь! Вы как хотите, а я сбегаю в лабаз за пузырём — уже дают.

— Возьми, — Сергей протянул ему крупную купюру. — Бери две бутылки — нас трое, а я на халяву хлебать не привык.

— Вот это по-нашему, по-бразильски, — уважительно произнёс Северцев, взял деньги и бодрым шагом направился к выходу.

— Знаешь, Вадим, — решительно сказал Сергей, проводив глазами уходящего гонца, — я вписываюсь. И край земли меня устраивает — питерский климат вреден для моего здоровья. Сыро тут, понимаешь, — он снова усмехнулся своей странной улыбкой. — Если ты, конечно, всерьёз намерен ехать.

— Я — всерьёз. Время сейчас такое — не до шуток.

— Тогда договорились. Вот мои телефоны, — синеглазый достал шариковую ручку и черкнул на треугольничке обёрточной бумаги, заменявшем здесь салфетку, два номера. — По рабочему спросишь Алексеева, а живу я один — сменные девушки не в счёт.

— А ты что, уже уходишь? Торопишься куда?

— Да нет, не тороплюсь. Посидим, расслабимся, выпьем за знакомство и…за удачу. Просто сначала дело — пока не заболтались, — а потом уже всё остальное.

— Это верно, — согласился Вадим. — Запиши и мои координаты.

Сергей записал. Они помолчали. Потом закурили — Костомаров свою привычную "беломорину", Алексеев сигарету из яркой пачки, какие в изобилии появились с недавних пор в разнокалиберных ларьках, поганками выросших вокруг всех станций метро. Взяли ещё по кружке пива и набор — в преддверии грядущего возлияния стоило позаботиться о закуске. Наконец Вадим собрался продолжить разговор — надо же узнать побольше об этом парне, свалившемся ему как снег на голову, — но тут за жёлтыми кругляшами толстого волнистого стекла, украшавшими окна заведения, мелькнула щуплая фигура Андрея.

— А вот и наш конь — золотые копыта, — приветствовал гонца Сергей. — Проворно ты обернулся.

— Два портвейна, — доложил Северцев, похлопав себя по оттопыренной на груди куртке, — напиток пролетариев и безвестных ударников умственного труда. Водка утяжеляет мыслительные процессы, а портвешок ласковый их облегчает и при этом способствует непринуждённому общению.

— Да мы вроде как уже всё домыслили, — заметил Костомаров, но Андрей, всецело поглощённый ритуалом скальпирования бутылки, не обратил на него внимания.

Налитый в кружки "ласковый" почти не отличался по цвету от пива, что тоже было немаловажно. В этом баре никто никого никогда не гонял за употребление принесённого с собой, однако неписаные правила местного питейного этикета следовало соблюдать.

— Вот и захорошело, — Северцев откинулся на спинку скамеечного сидения и закинул в рот истекающий жирком шматочек рыбки, — совсем другое дело. Знаешь, Вадим, я тут пока бегал, подумал — нет, не поеду. Я уж как-нибудь здесь попробую застолбить себе место под солнцем. Я ведь всё-таки поэт, бард, а не резчик рыбы.

— Поэт — это не профессия, — холодно изрёк Сергей.

— Ты прав, — невозмутимо парировал Андрей, — это состояние души.

— Слова это, — Алексеев поморщился. — Неужели ты по ходу не понимаешь, что надо бабки зашибать, а всё остальное — суета беспонтовая? Ты глянь вокруг — все стоят на ушах, вся страна встала дыбом, а ты… Кому она сегодня нужна, эта твоя поэзия? И вообще… — он махнул рукой.

Северцев хотел было возразить, но передумал и молча разлил на троих оставшуюся половину первой бутылки.

— Ладно, братцы-кролики под маской алкоголиков, — примиряюще сказал Вадим, — каждому своё. Будущее покажет. Ну, за неё — за удачу!

* * *

Чайка покосилась жёлтым глазом на двоих людей, повела клювом и пошла дальше, с изяществом фотомодели переступая тонкими лапками и брезгливо обходя жирные мазутные кляксы, испятнавшие прибрежные камни. Солнце над головой было ярким, но не жарким; на вяло шевелящейся воде танцевали бесчисленные светлые зайчики. Хрипло простонал гудком возвращавшийся с моря сейнер, негромко плеснула и откатилась невысокая волна. И густо пахло рыбной мукой, отработанным дизельным топливом, деревом, впитавшим в себя едкий аромат свежей рыбы, — сложным и неповторимым запахом морского порта, где отдыхают пришедшие с промысла рыболовецкие суда.

— Ну, корефан, — сказал Сергей, посматривая на неспешно бредущую вдоль кромки воды чайку, — пора восвояси? Завтра обещали дать расчёт. На доллары поменяем в Южном?

— Нет, — покачал головой Вадим, — рискованно. В Южном пасут — можно нарваться прямо в аэропорту. Положим на аккредитивы, а поменяем уже в Питере. Немного потеряем — курс меняется каждый день, — зато без осложнений. Джентльмен не должен быть скрягой.

Приятели сидели на бревне, выбеленном солёной водой и выброшенном на берег прибоем. Перед ними стояла початая бутылка коньяка, а на плоском камне была развёрнута бумага с немудрёной закусью — жареной навагой, закупленной в не блещущем изобилием магазинчике. Большинство их соплавателей, получив вожделенные деньги, уже пустились в разгул, торопливо вознаграждая себя за многомесячный тяжёлый труд в тесной железной коробке, скачущей среди волн. И ведь знали рыболовы, что результатом длительного запоя и примитивных ласк местных жриц эрзац-любви, обитающих в именуемых "фанзами" убогих строениях, будет пустой карман и вибрирующий от ударной дозы алкоголя организм, но тем не менее…

Поставившие перед собой чёткую цель и державшиеся друг за друга Вадим и Сергей не относились к числу таких бедолаг. Минувшие три года связали их накрепко, тем более что за это время было всякое, от злых кулачных стычек с местными богодулами[18] до смертного штормового танца неподалёку от оскалившихся каменными клыками Курильских островов. У них тогда заглох двигатель, и весь экипаж молился — как умел — на механика Костомарова. И Вадим сумел запустить дизель, и поэтому они сидят сейчас здесь, на теплом бережку и потягивают коньяк, а не кормят крабов на дне Охотского моря.

Было и похлеще — рейсы с контрабандной добычей в Японию и обстрел, которому подвергся их траулер, забравшийся в чужую промысловую зону. На всю жизнь запомнил Вадим посвист снарядов автоматической пушки и чёрные дыры, язвами вспыхивающие на переборках надстройки. "Вот же сволочь, — сказал тогда Костомаров, имея в виду владельца траулера, ставшего собственником судна на мутном гребне приватизации, — за свою копейку нашими шкурами рискует!" — "А это нормально, — невозмутимо отреагировал Сергей, — я бы тоже так сделал. Бизнес — занятие не для белоручек".

Они были разными людьми, однако их роднило понимание того, что в новой России фундаментом успеха являются деньги. К тому же Вадиму тоже было не занимать упорства, решительности и целеустремлённости, пусть и не столь циничной, как у Алексеева.

Сергей вообще понял наступившую свободу своеобразно — прежде всего как свободу грызть ближнего своего без лишних сомнений. Основной причиной, заставившей Алексеева составить Костомарову компанию в дальневосточном вояже, была конфликтная ситуация, сложившаяся в Питере. Волков-одиночек, сбившихся в стаи, хватало в северной столице, и Серёга не разошёлся на узкой тропке с одной такой стаей. На его счастье, родная мафия ещё не настолько взматерела, чтобы ловить противников по всем укромным уголкам земного шара, да и не представлял для неё Сергей Алексеев объекта, непременно подлежащего устранению. А за три года расстановка криминальных сил на берегах Невы изменилась, и теперь беглец мог спокойно вернуться домой.

Вадимом двигало иное: он хотел доказать себе, что он мужчина, победитель, и что он может добиться чего-то в этой жизни. Наверно, Вадим хотел доказать это не только себе, но и своей жене, отношения с которой давно уже скатились на грань развода. Вот только развода, скорее всего, не избежать — по неуловимым оттенкам голоса Ирины во время их редких разговоров по телефону Костомаров понял, что его возращения в Петербург если и ждут, то только с финансово-экономической точки зрения.

"А чего же ты хотел? — удивился Серёга, когда Вадим поделился с ним своими сомнениями. — Человек — животное многобрачное. Ты-то, небось, аппетитной юбки на берегу не пропустишь и буфетку нашу пользуешь, как положено. Так что же твоя благоверная, в тоске и меланхолии подушку будет ночью тискать или транквилизаторами накачается до полного заглушения либидо? Это вряд ли, женщина — она человек сексуально равноправный. Сказки это всё про верных Пенелоп: у этой Пенелопы наверняка был какой-нибудь раб для постельного обслуживания. Или даже не один — она им периодически головы оттяпывала во избежание утечки информации. И не стоит об этом шибко печалиться — баб на наш с тобой век хватит, были бы деньги".

Да, денег они заработали. Оставался вопрос — в какое дело их вложить.

…Старичок появился, когда приятели уже прикончили бутылку и размышляли, а не сходить ли за второй. Был он невысокого роста, ладный, в чистом ватнике — весь какой-то обстоятельный, словно символ стабильности. Ветер шевелил его седые волосы, а глаза на морщинистом загорелом лице старика смотрели зорко и внимательно. На плече его висела объёмистая кошёлка из мешковины, куда этот колоритный дед складывал найденные среди плавника бурые ленты морской капусты, предварительно очистив их от налипшего песка.

— Здравствуйте, — приветливо сказал старик, поравнявшись с парнями.

— Бог в помощь, отец, — ответил Вадим. — А на кой хрен тебе эта трава?

— А свинки у меня, сынок, поросятки. И кушать им хочется, а покупать корм — это, извини, мне не по карману.

— И они у тебя лопают это сено? — недоверчиво спросил Сергей.

— Ещё как! Подготовить надо немного, не без того, но уж после… Это же сплошные витамины — не зря японцы агар-агар специально выращивают. Башковитая нация — у них ничего зря не пропадает.

"Это ты верно подметил, — подумал Костомаров, — у японцев ничего не пропадает, особенно если речь идёт о морепродуктах". Он вспомнил, как вокруг работавшей в наших водах по лицензии японской плавбазы — "Нихера-Мару", как её называли наши рыбаки, — не было видно ни единой чайки. Поживы для чаек возле бортов "Нихера-Мару" не находилось — рачительные островитяне перерабатывали всё, вплоть до рыбьей чешуи, из которой делали клей.

— Послушай, Серёга, — медленно проговорил Вадим, глядя вслед удалявшейся фигуре в ватнике, — тебе не кажется, что разница между свиньями и людьми не так уж велика?

— Так это научно доказанный факт! — охотно отозвался тот. — Свиньи к людям ближе, чем собаки или даже обезьяны. Больше тебе скажу, мне свиньи более симпатичны, чем…

— Да я не об этом, — перебил приятеля Костомаров. — Морская капуста — сплошные витамины! Как это я сам не сообразил… Спасибо тебе, дедок, да будут хрюшки твои толстенькими… Себестоимость-то этой травки — тьфу! Вон её сколько плавает, а сколько из тралов за борт выкидывают, а?

— На консервах из морской капусты бизнес не сделаешь — кому она нужна? Вон они, эти банки, — на всех полках стоят, а толку?

— А зачем консервы из первичного продукта? — вкрадчиво произнёс Вадим. — Мы же не японцы, у нас гастрономические пристрастия чуток другие. А вот ежели гнать из этой травки пищевые добавки, да ещё разрекламировать их как чудодейственно-целебные, да продавать их по цене "Гербалайфа"… Ты ведь у нас вроде как химик — формулы ещё не все позабыл?

Глаза Сергея азартно блеснули — он понял, к чему клонит его соратник.

— Отлёт домой откладывается, — решительно бросил он. — Сначала мы с тобой тут кое с кем кое о чём переговорим — подготовим базу. Ну, корефан, оказывается, ты не только в дизелях сечёшь!

* * *

Дело наладилось не сразу и не вдруг. На всём постсоветском пространстве бурлила вонючая каша "дикого" бизнеса, где многие — если не все — проблемы решались примитивно просто: силовыми методами, по известному принципу "Нет человека — нет проблемы". "Братки"-уголовнички решительно накладывали лапу на любое мало-мальски значимое начинание, безжалостно выжимали дань и так же беспощадно воевали друг с другом за право "крышевать" едва оперившихся птенцов российского предпринимательства. С не меньшим — и даже с большим — аппетитом к начинающим бизнесменам присасывались чиновники всех мастей и калибров, и "цена вопроса" какой-нибудь подписи зачастую оказывалась выше, чем полугодичная "зарплата" целой бригады коротко стриженых "охранников".

Деньги, заработанные Вадимом и Сергеем и казавшиеся солидными на обывательский взгляд, таяли снегом, брошенным в кипящую воду, на поверхности которой лопались один за другим пузырьки стремительно рождавшихся и так же стремительно исчезавших фирм и фирмочек. Сказка о молочных реках с кисельными набережными оказалась не более чем сказкой, и заманчивый призыв "Богатейте своим честным трудом!" на поверку немногим отличался от горбачёвского обещания "Каждой семье — квартиру к двухтысячному году!". И всё-таки Костомаров с Алексеевым выстояли.

На первых порах, пока Сергей с парой помощников доводил до ума "чудо-таблетки", в основе своей состоящие из горячо одобренной сахалинскими свинками морской капусты, и лавировал между своими былыми полу- и просто криминальными знакомыми, Вадим решил заняться издательским бизнесом. После краха величественного здания советской литературы со всей её идейно выдержанной лепниной, на рынке книг образовался вакуум, требующий заполнения. Природа не терпит пустоты, и вместо правильных героев ушедшего времени на обложках появился мускулистый варвар, с большим умением и с не меньшим удовольствием разделывающий огромным мечом всех имевших неосторожность попасться ему на пути.

Друзья-соучредители благоразумно вписали в устав своего новорождённого "ООО" — "общества с ограниченной уголовной ответственностью", как пошучивал Алексеев, — целый спектр сфер деятельности. "Теперь мы можем заниматься чем угодно, — подытожил Вадим, изучив этот продукт совместного творчества, содержащий туманную формулировку "а также и другими…", — от туризма до выведения из запоев на дому. И мы займёмся книжками".

Выбор оказался удачным — фантастику и новомодную фэнтези читали. "Грёзы Музы", как окрестили своё детище компаньоны, в основном занималась пиратскими переводами книг зарубежных фантастов, выбирая малоизвестных или печатавшихся пятнадцать-двадцать лет назад (такой мелочью, как соблюдение авторских прав, естественно, пренебрегали). На прилавки хлынул поток второ- и третьесортных фантастических боевиков и однообразных космоопер, жадно поглощаемый истосковавшимся по "настоящей западной культуре" новым российским потребителем. Через какое-то время неминуемо должно было наступить отрезвление (с похмельем), но пока на этом мутном потоке можно было делать деньги, и немалые. И Костомаров эти деньги делал.

Он стал теперь гораздо более жёстким к людям и без зазрения совести старался поменьше заплатить переводчикам с тем, чтобы побольше оставить себе — этого требовали правила игры. Каждодневное балансирование на грани и жонглирование цифирью налогов, проводок по "белой" и "чёрной" бухгалтерии, арендной платы и разного рода законных и незаконных выплат понемногу делало из романтика хищника, умеющего и оскалить зубы, и повилять хвостом, если того требовала обстановка.

С женой Вадим развёлся и теперь менял женщин, стараясь к ним не привязываться и забывая их имена едва ли не раньше, чем за очередной партнёршей закрывалась утром дверь его холостяцкой квартиры. У него завелись деньги, и по мере увеличения их количества он всё меньше и меньше интересовался чувствами своих сопостельниц. Иногда у Костомарова возникало ощущение какой-то неправильности всего происходящего, однако в напряжённой суматохе повседневных забот оно быстро исчезало.

Генеральным директором "Грёз" стал Вадим, а Сергей возглавил "фармацевтический филиал" фирмы, официально именуемый отделом торгового маркетинга. Костомаров ничуть не обольщался насчёт этических воззрений своего зубастого соратника, и даже недоумевал, почему тот без всяких возражений уступил ему директорское кресло. Понимание пришло по прошествии ряда лет, когда Вадим услышал в новостях об очередном заказном убийстве очередного бизнесмена.

Алексеев обладал звериным чувством осторожности и инстинктом самосохранения, развитию которого немало поспособствовали годы его бурной молодости. Сергей отнюдь не горел желанием стать мишенью для киллера, нанятого кем-то из конкурентов, — он уступил эту почётную привилегию Вадиму, довольствуясь ролью "серого кардинала", обладающего реальной властью при пониженной степени риска. Да, Сергей мог бы стать первым, мог даже и вовсе избавиться от Костомарова (сплошь и рядом из двух-трёх-четырёх соучредителей в итоге оставался один "последний герой", съевший всех своих сотоварищей), но Алексееву этого не требовалось (во всяком случае, пока). "Джентльмен не должен быть скрягой!" — как ни странно, Сергей был согласен с этим излюбленным выражением Вадима. К тому же он ценил деловые качества компаньона и прекрасно понимал, что кое в чём ему не обойтись без Костомарова. А искать Вадиму замену — какой смысл менять шило на мыло, и где гарантия, что нанятый "зиц-председатель" не окажется непредсказуемо опасным? Костомаров хотя бы не выкинет ничего неожиданного — они неплохо знают друг друга. От добра добра не ищут…

В правильности такой позиции Алексеева убедило то, что "Грёзы" благополучно пережили злополучный дефолт девяносто восьмого года. Именно Вадим, руководствуясь смутными намёками и анализом сложившейся экономической ситуации, настоял тогда на временном сворачивании деятельности фирмы и на переводе всех её рублёвых активов в доллары. Пришлось, правда, отбрёхиваться от тех, кто требовал немедленных платежей, зато в сентябре компаньоны спокойно попивали в своём офисе "Hennesy Paradise", равнодушно наблюдая, как гибнет с выпученными глазами бизнес-плотва, нагулявшая кое-какой жирок в середине девяностых.

Сергей по-своему уважал Костомарова и раньше, ещё с рыбацких времён, но когда Вадим ошеломил его невиданным предложением, это уважение ещё более возросло. Однако случилось это несколько позже, а пока "Грёзы Музы", приподнявшись на книгоиздательской деятельности, наконец-то смогли основательно заняться тем, ради чего, собственно говоря, и была создана эта фирма.

После целого ряда проб и ошибок из полукустарной лаборатории "фармацевтического филиала" вышли первые удовлетворяющие всем требованиям партии пищевых добавок, и были получены все необходимые разрешения и сертификаты.

* * *

— Каждый второй человек на Земле страдает от… — проникновенно вещал с экрана хорошо поставленным баритоном солидный человек с интеллигентной внешностью. — Но сегодня российские учёные создали уникальное средство, позволяющее бороться с этим недугом. Уже через три недели после начала приёма таблёток "Секрет волхвов" у вас наступит облегчение, исчезнут все неприятные ощущения, нормализуется давление и сон, и вы почувствуете себя бодрыми и помолодевшими. Эффективность этого препарата доказана клиническими испытаниями, проведёнными в ведущих клиниках страны, и подтверждена золотой медалью международного гуманитарного фонда "Здоровье человечества". Тысячи и тысячи людей уже ощутили на себе благотворное действие "Секрета волхвов" и вернулись к полноценной жизни. Вот что говорят наши пациенты…

— Гаси, всё ясно. Что это за клоун? — спросил Вадим, кивнув в сторону телевизора.

— Вышедший в тираж актёришка средней руки, ошалевший от безденежья и готовый сыграть роль известного кандидата всяческих наук неизвестного научно-исследовательского института, — пояснил Сергей, вертя в руках пульт видеомагнитофона. — За те деньги, что мы ему предложили, он разрекламирует даже целебные свойства мочи молодого поросёнка и расскажет нашим развесившим уши потенциальным клиентам о том, что при регулярном приёме наших волшебных таблеток, созданных на основе знаний народной медицины, у семидесятилетних старух снова вырастет целка, а у дряхлых стариков невероятно повысится сексуальная активность. И ведь убедительно излагает, сукин сын!

— Вариант беспроигрышный, — саркастически хмыкнул Костомаров. — Эффективность морской капусты доказана поколениями свиней и вкусовыми качествами полученной из них ветчины. Вреда-то от наших таблеток в любом случае не будет! Человек ведь такая скотина: смолоду делает всё, чтобы угробить своё здоровье, а потом хватается за что угодно, лишь бы его поправить. И никаких денег ему не жалко… Причём предпочтение отдаётся разного рода панацеям, не требующим каких-либо усилий: съел таблеточку — и всё. Р-раз — и похудел, два — и помолодел, три — и скрипа в суставах как не бывало! Как говорится, люди настолько любят халяву, что готовы платить за неё любые деньги.

— Угу, — согласился Алексеев. — И поэтому будут они покупать "шаровылупин", дарящий близоруким зоркость горного орла, и "вечностоин", превращающий импотентов в половых террористов. И даже если кто-то чересчур дотошный подвергнет наше снадобье химическому анализу, риска практически нет. Каков будет результат? Ну да, основа — всем известная морская капуста, а микродобавки? Всегда можно сослаться на то, что вся фишка в точной рецептуре, каковая является секретом нашей фирмы, полученным непосредственно от самих волхвов! — и руководитель "фармацевтического филиала" ухмыльнулся, довольный собственным каламбуром.

— Тут вот ещё какой нюанс, — добавил генеральный директор, — медицина зачастую действительно бессильна, а человек хочет быть здоровым. Пусть он даже не слишком верит в наши чудо-таблетки, но червячок-то всё равно будет точить: а вдруг поможет? И некоторым помогает — я в этом уверен. И пошла цепная реакция…

— Да, человечий организм — дело тонкое, — философски заметил Сергей, — никто о нём толком ни хрена не знает… Юристы изобретают новые законы, а врачи — новые болезни. Но роднит их одно: и те, и другие делают на этом бабки — ба-а-альшие бабки! И нам не грех отщипнуть свою малую толику на этом славном поприще.

— Ладно, это уже беллетристика, — закончил Вадим и произнёс в селектор: — Диана, принесите нам кофе.

— …с коньяком, — вставил Алексеев.

— Может, тебе ещё и с минетом? Сами добавим — или забыл, где бутыль стоит?

Секретарша вплыла в кабинет стелящейся походкой, неся маленький поднос с двумя дымящимися чашечками. Костомаров почувствовал, как у него участилось сердцебиение, и заметил набрякшую и запульсировавшую синеватую жилку на виске соратника. Диана была последним приобретением фирмы "Грёзы Музы" — и весьма ценным, с точки зрения её генерального директора. На "собеседовании" при приёме на работу эта девятнадцатилетняя девица с невинным детским личиком вчерашней школьницы выдала "высший пилотаж" с искусством профессиональной проститутки экстра-класса — Вадим хорошо запомнил свои ощущения — и к тому же, как ни странно, неплохо справлялась и со своими официальными обязанностями. Девушка настолько понравилась Костомарову, что он даже решил против обыкновения не делиться ею с Сергеем, и каждый вечер увозил Диану к себе домой, нарушая тем самым своё собственное правило "сменных постельных принадлежностей".

Правда, Вадим не без основания подозревал, что его охочий до баб компаньон таки оприходовал секретаршу прямо в офисе во время отсутствия Костомарова — возможно, что и неоднократно. Девочка оказалась далеко не глупа и очень быстро разобралась, кто есть кто в фирме, а стыдливость и прочие архаичные нравственные устои ни в коей мере не отягощали это эфирное создание. Но "не пойман — не вор", и Диана оставалась штатной любовницей шефа и даже занимала определённое место в его жизни, хотя по странной своей прихоти при посторонних Вадим неизменно обращался к ней на "вы".

— Что-нибудь ещё, Вадим Петрович? — нежным голоском проворковала секретарша, поставив на стол поднос.

— Спасибо, больше ничего… пока, — Вадим с удовольствием оглядел ладную фигурку девушки, подумав при этом: "Деньги стоит зарабатывать хотя бы ради того, чтобы иметь вот таких вот женщин…".

Диана очень естественно чуть покраснела, скромно потупилась, опустив свои густые ресницы, и удалилась, ощущая спиной откровенные взгляды обоих мужчин: она добивалась своего в жизни тем, что у неё получалось лучше всего.

— Серёга, — предостерегающе произнёс Костомаров, возвращая впавшего в лёгкую эйфорию Алексеева на грешную землю, — на чужую кровать рта не разевать! А то укушу.

— Да ладно тебе, — отозвался тот, с хрустом потянувшись всем телом, — не хватало нам с тобой баб ещё делить. Этого товару на всех прилавках…

— Вот и давай о прилавках, то бишь о нашей схеме распространения. Не нравятся мне эти телефонные продажи — позвоните, мол, по указанному номеру. Доверия маловато — объёмы реализации пошли на убыль.

— А что делать? Не в аптеки же скидывать наш товар — тут с медиками-экспертами хлопот не оберёшься. А многоуровневый маркетинг и подавно день вчерашний. Вот разве что точки продаж на местах — в Москве, в других городах, где у народа деньга шевелится. Без телефонов всё равно не обойтись, зато они будут разные. А то действительно бред какой-то получается: тут тебя и от гипертонии лечат, и аборты по фотографии делают. Клиента надо уважать — в пределах разумного. И скидки процентов пять-десять для разных льготных категорий граждан — оченно это способствует. Психология, блин.

— На местах? Можно запараллелить под это дело всю нашу книготорговую сеть: какая разница, что продавать? Лоточники могут и сменить профиль. И небольшие аптечные киоски — почему нет? Договоримся с продавцами и мелкими владельцами. Люди — они везде люди, и все они любят денежку. И реклама, само собой, — вроде этого твоего "учёного" с подмостков погорелого уездного театра. Давай-ка сделаем так, — и генеральный директор фирмы "Грёзы Музы" взял из аккуратной пачки чистый лист бумаги.

* * *

"А ты, парень, неплох, — подумал Вадим, поймав своё изображение в зеркале заднего вида, — волевое лицо, строгие и умные серые глаза, тёмные волосы с благородной проседью. Состоявшийся мужчина в возрасте около сорока — лакомый объект для женщин, особенно если учесть, какой толщины кошелёк у этого объекта. Диана так чуть ли не с полумысли мои желания угадывает…".

Да, генеральный директор крепко стоящей на ногах фирмы "Грёзы Музы" Вадим Петрович Костомаров имел все основания быть довольным, хотя в последнее время ощущал смутное беспокойство. И причины этого беспокойства были ему ясны: Вадим понимал, что бум с чудо-таблетками, позволивший компаньонам очень неплохо заработать, — это явление временное. И дело не в обилии пройдошистых конкурентов, суетящихся вокруг легковерных старушек, — болезных-то на всех хватит, — дело в другом. Можно неопределённо долго обманывать одного человека или нескольких, можно какое-то время дурить голову многим, но год за годом водить за нос множество людей — такой номер не пройдёт. Завлекательные названия примелькаются, и редкие случаи чудесных исцелений затеряются, утонут в волне массового раздражения обманутых. И Костомаров напряжённо размышлял, на что же теперь ему переориентировать свою "многоцелевую" фирму.

Иногда он вообще чувствовал глухое раздражение оттого, что он, хозяин (вроде бы) своей судьбы, словно плывёт в бурлящем потоке, и все попытки выбраться на берег тщетны. Стоит остановиться, чуть ослабить туго натянутые вожжи, не смазать вовремя машину по производству разноцветных бумажек — и всё. Сомнут, растопчут и побегут дальше, даже не оглянувшись на упавшего неудачника — сколько их таких уже валяется по обочинам торной дороги к успеху.

А остановиться ему порой хотелось, очень хотелось — хотя бы для того, чтобы просто посмотреть вокруг, оглянуться назад и подумать: а зачем это всё — всё, что он, Вадим, делает? Стал ли он счастливее оттого, что у него солидный счёт в банке; что они с Серёгой стали заметными фигурами на тусовках в ночных клубах; что в его престижном "мерседесе" с водителем сидит ещё и дюжий охранник, готовый по одному движению костомаровской брови вцепится в горло кому угодно; что Диана (да и другие женщины) преданно ловят любое слово Вадима Петровича и даже жест; и что впереди у него ещё много лет такой вот "насыщенной", с позволения сказать, жизни? И что дальше? Больший вес в определённых кругах, больше денег, больше красивых вещей, больше женщин, больше власти над людьми? Так ведь всех женщин всё равно не перелюбишь, как не выпьешь всех элитных напитков, а власть — штука обоюдоострая.

И он вспомнил, как на пляже Гран-Канариа ему вдруг остро захотелось вернуться в те далёкие годы, когда они сидели на берегу реки у костра, и огонь отражался в глазах ребят и девчонок, заворожено слушавших его, Вадима (тогда ещё не Петровича), песни…

Костомаров встряхнулся, прогоняя ненужные и расслабляющие мысли, и тут увидел через тонированное стекло человека, понуро стоявшего на тротуаре, — машина поворачивала направо, и Вадим смог хорошо его разглядеть.

Человек был одет в старую кожаную куртку и выцветшие джинсы; на его спутанных волосах блестели капельки дождя. Бомж не бомж, но что-то близкое к этой нижней ступени социальной лестницы. Человек равнодушно скользнул пустым взглядом по роскошной тачке, и в это время Костомаров его узнал.

— Останови-ка, — бросил он водителю и выбрался из машины, как только "мерседес" послушно ткнулся в поребрик.

Охранник последовал за ним — молча. Если хозяин зачем-то вышел — это его дело, а дело секьюрити — оберегать хозяина от любых возможных неприятностей, именно за это ему и платят деньги.

— Ну, здравствуй, Андрей.

Отрешённый взгляд человека в кожаной куртке сделался чуть более осмысленным, и одновременно в его глазах мелькнуло недоверие.

— В-вадим?

— Я, как видишь.

Бывшие друзья несколько секунд молчали, почти физически ощущая невидимую, но очень прочную стенку, выросшую между ними за эти годы. Обниматься респектабельному бизнесмену и полупьяному полубродяге — Костомаров уловил исходящий от Северцева запах перегара — было как-то не с руки, и они просто смотрели друг на друга, не зная, что сказать. К счастью, рядышком оказалось какое-то кафе, и Вадим Петрович потянул Андрея туда — стоять под моросящим дождём было бы совсем глупо. Охранник молчаливой тенью пошёл за ними, держась в трёх шагах за спиной босса.

В уютном кафе Северцеву было явно неуютно — очевидно, даже такого невысокого уровня заведения он не посещал. Миловидная официантка в коротенькой юбочке одарила Вадима многообещающим взглядом, иронично-пренебрежительным — Андрея и упорхнула, приняв заказ. Охранник присел за соседним столиком.

— Как ты, старина? — спросил Костомаров, разрушая тягостное молчание.

— Да как-как, — отозвался Андрей и добавил с застарелой горечью: — Разве по мне не видно? Да никак… А ты как? Хотя по тебе тоже видно…

Потом он долго отмалчивался, слушая Вадима, и оживился лишь после второй рюмки дорогого коньяка.

— Да, высоко ты летаешь, друг ситный, — сказал Северцев без всякой зависти, словно ставя диагноз. — И девка эта так на тебя посмотрела, как будто готова была тут же трусы с себя стянуть и задрать перед тобой юбку. Ну что ж, молодец, Вадька. А у меня вот как-то не срослось… Наш клуб авторской песни развалился, НИИ тоже — перебиваюсь с хлеба на квас случайными заработками. Всякого попробовал, да только всё не по душе. А что по душе — так то нынче никому не нужно. Шоу-бизнес, мать его в чресла горячей кочергой… Прав был тот парень — помнишь, с которым мы в "Бочонке" познакомились?

— Так мы же вместе с ним и на Дальний Восток ездили, и дела теперь вместе крутим — я ж тебе только что рассказывал!

— Ну да, ну да, — стушевался Андрей. — Прости, из головы выскочило.

Он быстро опьянел, что свидетельствовало о его давней и прочной привязанности к алкоголю. Вадим удивлялся самому себе — и чего это он тратит своё драгоценное время на беседу с этой тенью прошлого? Какой с этого прок? Каждый человек сам кузнец своего счастья — пусть неудачник плачет, или, как говорили древние римляне, горе побеждённым. И всё-таки он сидел с Андреем Северцевым, и пил с ним коньяк, и слушал его становившуюся всё более бессвязной речь.

— Время поэтов прошло, — глухо бормотал Андрей, подперев кулаком щёку, заросшую щетиной. — Не время нынче для душевных песен… Вот, скажем, Розенбаум — талантливый ведь парень, а… Не то, не то… "Я не дарю вам песни, я отрабатываю деньги, которые вы заплатили за билет!" — его слова! Нельзя так, нельзя… Когда говорят пушки, музы молчат, а когда звенят монеты, музы тихо умирают… И даже Высоцкий — не выжил бы Володя в наше время, другое оно, злое и безликое… как… как… — он замолчал, подбирая сравнение. — Нет, не выжил бы, — повторил Северцев и остановился остекленевшим взглядом на графинчике с коньяком.

— Ты пей кофе, а то, боюсь, скоро двух слов связать не сможешь, и беседа наша прервётся по не зависящим от меня обстоятельствам, — посоветовал ему Вадим, подумав про себя: "Да, укатали сивку крутые горки. И в борьбе с зелёным змием побеждает змий…".

Андрей сморщился и затряс головой, что по идее должно было означать "да ты что, я ещё ни в одном глазу!", но в это время в кармане у Костомарова заиграл мобильник.

— Сергей? Я немного задержусь. Встретил тут случайно одного, — Вадим скосил глаза на Северцева, сосредоточенно глотающего кофе, — приятеля очень старого… Ага. Так что ты сам командуй пока парадом, ладно? Если что — звони. Всё. До связи. Так что там Высоцкий, Андрюха?

— Высоцкий? — Северцев немного протрезвел, но чувствовалось, что нить разговора он уже потерял. — А, Владимир Семёныч… Тут вот какая штука — не простой он был человек, а может, и не человек вовсе. Миссия у него была, и к слою он был подключен.

— К какому ещё слою?

— К энергофи…, тьфу, к энергоинформационному, — с видимым усилием выговорил Андрей. — Вот ты думаешь что — поэты свои творения сами сочиняют? Хрена! То есть кое-кто, конечно, пытается, но настоящее — оно оттуда берётся, — и он дёрнул шеей, силясь показать глазами на потолок, обшитый аккуратным декором. — Всё уже было во Вселенной, и всё там хранится… Надо только суметь достать.

"Приплыли, — подумал Вадим. — Корешок-то мой стародавний, похоже, с головой не в ладах…"

— А ты не смейся, — неожиданно трезвым голосом сказал Северцев, — так оно и есть. Что Семёныч пил зверски — про то всякий знает. А он ведь ещё и наркоту принимал, причём в таких дозах, что целую дружину наркоманов в передоз вогнать можно. И каждый день! А почему? Заострение сознания это называется — контакт со слоем. И не один он был такой — ты вспомни историю.

Андрей набулькал себе рюмку, выпил и продолжил, лихорадочно блестя глазами:

— Не мог он иначе, понимаешь? В том-то всё и дело… Ты сам посмотри — вроде и песни немудрёные, и гитара никакая — стук-стук да бряк-бряк, — а как пробирало, а? Вот то-то и оно. Будил Высоцкий души наши спящие, себя сжигая. А как сделал своё дело — тут ему и конец пришёл. Ты знаешь, что его в больницу собрались класть за день до его смерти — чистить и от наркотической зависимости спасать? И помешала какая-то мелочь пустяковая. Решили отложить, а на следующий день он и…

Костомаров хотел было возразить, но тут его словно обожгло — он припомнил вдруг ту свою похмельную ночь перед судьбоносной встречей в пивном баре и неведомый Голос во тьме, диктующий ему чеканные строки. "А ведь в этом что-то есть, — смятенно подумал Вадим, — есть, чёрт меня подери!".

Он попытался разговорить Андрея, расспросить его поподробнее, но Северцев уже дозрел — последняя рюмка была явно лишней. Единственное, что удалось выпытать у жертвы алкогольного нокаута — и то с превеликим трудом — это адрес обиталища поэта-бедолаги. Вадим Петрович положил Андрею во внутренний карман куртки пачку денег, рассчитался с официанткой, тщетно строившей ему глазки, и кивком головы подозвал охранника.

— Доставишь его вот по этому адресу, — распорядился Костомаров, протягивая парню салфетку с адресом, — тут недалеко. До койки. В целости и полной сохранности, без проблем с милицией и всякими прочими шведами. Да, купи ему бутылку водки и оставь — а то его ещё кондратий с отходняка хватит.

Телохранитель молча кивнул, легко извлёк бесчувственного Северцева из-за столика и повёл его к выходу, придерживая за руку. А генеральный директор "Грёз" пробормотал, усаживаясь на заднем сидении своего "мерседеса":

— Энергоинформационный слой, говоришь? Наркотики, говоришь? Ну-ну…

— Вы что-то сказали, Вадим Петрович? — обернулся к нему водитель.

— Так, ничего. Поехали в офис.

* * *

"Ты смотри-ка, — с немалым удивлением думал Костомаров, переворачивая листы распечатки, — вот тебе и девочка-припевочка, попрыгунья-стрекоза… Не сексом единым жива наша богиня-охотница…".

Диана выполнила неожиданное задание шефа превосходно и в кратчайший срок — всего за неделю она подготовила Интернет-выборку, скрупулезно систематизировав чуть ли не все данные по так называемому энергоинформационному слою и по галлюциногенным наркотикам, имевшиеся в мировой паутине. Мало того, девушка выжала всю воду, удалив из всех скопированных статей пространные и маловразумительные рассуждения мистического толка, оставив самую суть, позволявшую получить достаточно ясную картину.

И Вадим, прочитав подготовленную Дианой распечатку, окончательно утвердился во мнении: да, в этом что-то есть, и этому "чему-то" можно найти практическое применение.

Алексеев воспринял новую идею компаньона с некоторой осторожностью. Он не то чтобы сомневался в наличии в ней рационального зерна — его беспокоило совсем другое.

— Зелье-то мы сварим, — задумчиво сказал он, выслушав соображения Костомарова, — этим я ещё в студенческие годы баловался, дело знакомое. И глюки — это да, чёрт знает что может пригрезиться. Психоделика в полный рост — сюрреалисты молча отдыхают. Но дело это опасное — тут мы с тобой в чужой огород забираемся, а там такие волки бродят… Зубки у них большими деньгами отточены, мигом соорудят нам с тобой гроб глазетовый с кистями. Ты знаешь, почему я тогда с тобой на край земли подался камешки кидать с крутого бережка далёкого пролива Лаперуза? Вот из-за этого самого. А тогдашняя наркомафия нынешней и в прокладки не годится, возможности у неё были не те, да и сферы влияния только-только делить начинали. Торговля наркотой — самый прибыльный, но и самый кровавый бизнес в мире, знаешь об этом?

— Ты меня не понял. Мы не будем торговать наркотиками, мы будем зарабатывать на эффекте их применения. Спортсменам дают допинг, а потом делают деньги на неожиданных победах и рекордах — такая вот аналогия. А торговать — да упаси Бог, надо чтить уголовный кодекс!

Руководитель "фармацевтического филиала" кивнул в знак согласия. Он не слишком любил читать, однако "Золотого телёнка" уважал, искренне сожалел о горькой судьбинушке "великого комбинатора", не нашедшего применения свои деньгам в условиях победившего социализма, и тоже иногда вворачивал в своей речи цитаты из Ильфа и Петрова.

— На первом этапе задача проста — нам нужен высокоэффективный галлюциноген или психотроп. Ну, это уже твоя епархия, тут тебе и карты в руки, не мне тебе советы давать. А дальше — дальше мы будем кормить твоим витамином наших подопытных кроликов, стричь с них шёрстку и продавать её по спекулятивным ценам. Это уже моя задача. Я доступно излагаю?

Сергей снова кивнул, уяснив творческий замысел компаньона.

— Какого окраса и фактуры будет эта шёрстка, — продолжал Вадим, — тут надо ещё подумать. Главное — из энергоинформационного слоя можно извлекать гениальные творения, уже когда-то где-то кем-то созданные и хранящиеся в этом слое миллионы лет.

— Кем созданные? Динозаврами?

— А неважно кем. Людьми созданные. Или не-людьми, какая разница? Носителями Разума с неведомой планеты в Крабовидной Туманности или из параллельного мира. Слой — он ведь един для всей нашей Вселенной, если верить гипотезам.

— Фантастика ненаучная, — пробормотал Алексеев. — Сказки для детей и подростков…

— Знаешь, Серёга, — веско уронил Костомаров, глядя в синие глаза соратника, — я бы тоже не поверил в эти сказки, если… Если бы не испытал на своей шкуре нечто похожее.

— Это когда это ты успел? — оторопело спросил Сергей.

— Давно, — Вадим усмехнулся, — ещё до нашего с тобой знакомства. Однако помню я этот случай, вот ведь какое дело.

— Ну-ну… — неопределённо протянул Алексеев, однако скептицизма в нём заметно поубавилось.

— Значит, так, — подытожил директор "Грёз". — Нужен допинг и нужны исполнители. И не просто прохожие с улицы, а люди с творческой жилкой, с искоркой божьей. Обычный человек ведь не установит олимпийский рекорд, какими снадобьями его не накачивай, — тут требуется тренированный спортсмен с определёнными задатками. Найдём, я так думаю, — гениев непризнанных на Руси всегда было в избытке, в отличие от всего прочего… Так что — действуй-злодействуй, вари свой колдовской декокт. А кроликов — подберём, будут у нас эти зверюшки для вивисекции.

Оставшись один, Вадим продолжал размышлять. Он не сомневался в способностях Сергея, в его знаниях в области "сугубо прикладной" химии и в технических возможностях неплохо оснащённой лаборатории "фармацевтического филиала". За комплектацию отряда "кроликов" он тоже особо не беспокоился, так как помнил ещё со времён своего увлечения бардовской песней: почти любой сочинитель, кое-как слепивший пару корявых строф, уже считает себя Поэтом с большой буквы. Загвоздка была в завоевании достойного места на рынке.

По своему издательскому опыту Костомаров знал, что сборники стихов отнюдь не сметаются подчистую со стеллажей книжных магазинов ценителями прекрасного. Громких имён в поэзии России на стыке веков не было, как не было и особого спроса на поэтические творения. Поэты (или считавшие себя таковыми) тусовались в узком кругу или в виртуале, издавая свои вирши микроскопическими тиражами за свой счёт. А на эстраде и вовсе не требовались настоящие стихи или тексты песен, начинённые хоть каким-то смыслом. И авторская песня, некогда любимая и ценимая, застенчиво ютилась в тени, отбрасываемой исполинской машиной шоу-бизнеса. А Вадиму Петровичу Костомарову, уже привыкшему за последние годы измерять успех в денежных единицах, нужен был коммерческий успех.

"Нужно что-то новое, — думал он, — пусть даже это новое на поверку окажется хорошо забытым старым. Как развивалась поэзия? Устное творчество, былины и сонеты; баллады, распеваемые менестрелями под нехитрый аккомпанемент. Стихи в списках, читаемые "под пламень пунша золотой". Салонные стихи, вписываемые в альбомы с виньетками, и стихи поэтов "серебряного века"; стихи "шестидесятников", звучавшие со сцен переполненных концертных залов во времена хрущёвской "оттепели". И — новый виток: авторская песня, термин, придуманный Владимиром Высоцким, который метеором ворвался в мир поэзии и поставил его на дыбы. А ведь задолго до Высоцкого акыны, гусляры и поэты античности сопровождали свои сказания звуком струн… Новое — это хорошо забытое старое?"

Вадим выдернул из лежавшей перед ним на столе пачки "беломорину" — он так и не изменял своей старой привычке — и жадно закурил.

"Так-так-так… Восприятие и воздействие одного и того же стиха, прочтённого глазами с листа и услышанного в исполнении профессионального чтеца — оно ведь разное! А когда сюда же ещё накладывается ритмический звуковой фон… Высоцкий стал известен и знаменит благодаря технике двадцатого века — магнитофону, шагнув с намагниченных лент в каждый дом. А если…".

Костомаров вспомнил, какое впечатление произвёл на него шекспировский сонет, спетый Аллой Пугачёвой на фоне старинных каменных стен в фильме "Женщина, которая поёт". Вспомнил он и то, как по-особому звучали песни Высоцкого в кинофильмах, и даже вспомнил давным-давно забытое — зримую песню.

"Ещё один канал восприятия — зрительный! Вот оно! Создатели видеоклипов делают кое-что в этом направлении, но их клипы бессмысленны — это просто набор картинок, не имеющих никакого отношения к тексту песни. А если создать смысловой видеоряд, этакий мини-фильм на сюжет песни? Видеопесня! Ведь зацепит это зрителя-слушателя, наверняка зацепит! Правда, нужен тот самый смысл, который сегодня напрочь изгнан из эстрадных шедевров… А вот тут-то мы и задействуем наших кроликов, таскающих сладкую морковку с вселенской грядки. И ещё: этим ведь никто и нигде всерьёз пока не занимается, да и не всерьёз тоже. Есть шанс оказаться первым, а это, батенька, очень много значит…".

Он встал и заходил по кабинету, роняя пепел на ковролин, устилавший пол, и не замечая этого. Вадим чувствовал, что наконец-то нащупал нечто очень важное, способное принести ему желанный успех.

Из возбуждённо-приподнятого состояния его вывел звук отворяющейся двери.

— Вадим Петрович, — смиренно доложила появившаяся на пороге Диана, — восемь часов. Все уже ушли, Вадим… Петрович.

— Спасибо, малышка, — весело отозвался Костомаров. — Собирайся, сейчас поедем.

* * *

— Прошу меня простить, господин Саммерс, что заставил вас ждать. Ваше появление было столь неожиданным, а мне безотлагательно требовалось решить один очень важный вопрос — бизнес есть бизнес.

— Ничего страшного, — вежливо ответил топ-менеджер "DVD World Conqueror", — я всё понимаю. А моё появление у вас — своего рода экспромт, вот мне и пришлось испытать на себе справедливость русской пословицы о незваном госте и татарине.

"Кто он такой? — думал Вадим, исподтишка изучая холёное лицо своего собеседника. — По-русски говорит чисто и правильно, с еле уловимым акцентом, какой обычно появляется у наших людей, долгое время живущих за границей. Сдаётся мне, что никакой он не Хьюго, а просто Юра с Малой Арнаутской в Одессе. Чёрт их разберёт, этих граждан мира, какого они роду-племени…".

Костомаров слегка лукавил — он знал, кто такой Саммерс и чем занимается "World Conqueror". Однако визит заморского гостя действительно был неожиданным, и Вадим хотел взять маленький тайм-аут, чтобы собраться с мыслями и посоветоваться с Сергеем, а заодно получить от него последнюю информацию об итогах испытаний "КК".

"И вообще — предупреждать надо, будь ты хоть сам президент Буш, а не заявляться без объявления войны, как налоговый инспектор. Если собрался говорить о делах, наверняка ведь заранее узнал наши контактные телефоны — мог бы и позвонить. Так что не обессудь, мил человек. В конце концов, можешь считать нас примитивными дикарями, не имеющими представления о правилах этикета, — пренебрежение к противнику дорого стоило многим прославленным полководцам" — так мыслил генеральный директор "Грёз".

Но господина Саммерса, похоже, нимало не озаботила скомканность официального ритуала — он не стал терять времени на дальнейшие взаимные сожаления, а перешёл к делу.

— От лица нашей фирмы я уполномочен предложить вам, господин Костомаров, заключить с нами контракт. Ваше дело — поставлять доброкачественное сырьё, так скажем, а мы изготовим конечный продукт и обеспечим его сбыт. Наша торговая сеть глобальна, а новейшие цифровые воспроизводящие устройства по размерам не больше записной книжки, поэтому потребитель сможет воспринимать видеоинформацию где и когда угодно: дома, на работе, в транспорте, за едой и даже в постели, занимаясь одновременно любовью.

"Какие проворные ребята, — ошарашено подумал Вадим. — Но откуда они узнали, чем именно мы не то что занимаемся, а ещё только собираемся заняться? Ведь неспроста этот Юрик упомянул словечко "видеоинформация", ох, неспроста…".

— Боюсь, я вас не совсем понял, — осторожно начал генеральный директор "Грёз". — Мы издаём книги на бумаге, и аудиовидео — несколько не наш профиль.

— Мы очень внимательно следим за всеми новинками, и наши эксперты оценивают перспективы разных вариантов книги будущего. Любое печатное издание можно перевести в электронную форму, — невозмутимо ответил Саммерс и добавил: — Если оно того стоит.

"Может быть, может быть… — лихорадочно размышлял Костомаров. — Много чего люди изобрели в разных точках земного шара независимо друг от друга… Вполне возможно, что ещё кому-то уже пришла в голову моя идея делать аудиозапись песни с наложенным на неё смысловым видеорядом. Но тогда зачем им мы? Они что, без нас обойтись не могут — с их-то технической оснащённостью?".

— В России много талантливых людей со своеобразным мировосприятием, — Саммерс словно прочёл мысли Вадима. — И наше с вами сотрудничество видится нам в превращении результатов их творческих усилий в современную и удобную для потребителя форму.

"Темнишь ты что-то, парень… Сырьё, говоришь? Ну-ну… Так мы ведь и сами можем выдавать законченные композиции — найдём и музыкантов, и кинематографистов, и уж тем более переводчиков. Эликсирчик-то наш, надо думать, не на одни только поэтические мозги будет действовать, а на всю сферу творчества".

— Вы знаете, нам не очень хотелось бы ограничиваться только предоставлением вам текстов. — Вадим не счёл нужным дальше строить из себя невинность, не понимающую, зачем это её прихватывают за разные интимные места, — этот тип наверняка что-то знает о планах фирмы с поэтическим названием "Грёзы Музы". Откуда — сейчас это не так важно, важно то, что корпорация "DVD World Conqueror" явно заинтересована в сотрудничестве. И такой шанс упускать нельзя.

— Я полагаю, — Саммерс задержался с ответом не более чем на пару секунд, — что этот вопрос мы с вами сможем решить к взаимному удовлетворению. Однако нам хотелось бы закрепить за "World Conqueror" эксклюзивные, — он снова сделал паузу, — права на вашу продукцию.

"Ого! Серьёзно!" — изумился хозяин кабинета, хотя внешне никак этого не выказал.

— Могу ли я ознакомиться с деталями вашего предложения? — спросил он сдержанно.

— Пожалуйста! — спокойно ответил Саммерс и достал из атташе-кейса чёрную папку с цветным логотипом на обложке, изображавшим викинга в рогатом шлеме, с мечом в руке и с книгой подмышкой.

"Типа не хотите читать наши книги — заставим?" — усмехнулся про себя Костомаров. Он взял папку, неторопливо раскрыл и некоторое время изучал содержимое вложенных в неё страниц, аккуратно запакованных в пластик.

По прочтении (даже беглом) первым желанием Вадима было тут же подписать если не контракт, то хотя бы протокол о намерениях. От такой поспешности его удержала только приобретённая российскими бизнесменами образца девяностых годов двадцатого столетия от Рождества Христова привычка задавать себе вопрос: "А где меня собираются кинуть?", каким бы гладеньким-сладеньким не выглядело предложение партнёра с самой солидной репутацией. Эта привычка помогала Костомарову и Алексееву выруливать из всех передряг, в каковые попадали "Грёзы Музы" за десять лет своего существования. И поэтому Вадим Петрович так же неторопливо закрыл папку и сказал:

— Ваши условия интересны. Но мне хотелось бы узнать мнение наших акционеров и поподробнее изучить контракт. Поэтому я предлагаю вам встретиться завтра в это же время — нам хватит суток для обдумывания и принятия окончательного решения. Это вас устроит?

— Конечно, — легко согласился Саммерс. — Это разумно с вашей стороны и вполне естественно.

Но при этом в глазах его что-то мелькнуло, и Костомаров готов был дать голову на отсечение, что его визави подумал (в переводе на приблатнённый) примерно следующее: "И что ты мне грузишь? Какие акционеры? Вас всего двое: ты да твой подельник. Не гони пургу — замёрзнешь!". Однако Вадим Петрович не подал виду и постарался улыбнуться как можно радушнее, но ни в коем случае не заискивающе.

— Вот и прекрасно. Я пришлю за вами машину к "Астории".

Он проводил гостя и уже в приёмной многозначительно произнёс:

— Не планируйте ничего на завтрашний вечер — о неофициальной части нашей встречи мы позаботимся.

Вадим уже догадался, почему Саммерс явился к нему чуть ли не инкогнито. Ушлый топ-менеджер располагал достаточно полной информацией, заранее просчитал варианты и торопился первым застолбить золотоносный участок, не привлекая при этом внимания. И для "Грёз" такая его поспешность была только на руку — можно будет поторговаться.

Увлечённый своими мыслями, Костомаров не заметил странного взгляда, брошенного Дианой на респектабельного визитёра. Ни ему, ни Алексееву и в голову не могло придти, что эта смазливая девчонка, которой недавно исполнилось всего двадцать два года, способна на куда большее, нежели ураганный секс в немыслимых позах и в самых неожиданных местах или чёткое выполнение своих прямых служебных обязанностей.

Вадим нередко делился с Дианой своими мыслями и планами, когда она прижималась к нему в постели своим змеистым телом, и даже осторожный Сергей иногда бывал излишне откровенен с очаровательной секретаршей — особенно после того как.

* * *

В отличие от Костомарова Диана знала о предстоящем визите Хьюго Саммерса в офис фирмы "Грёзы Музы". Более того, именно она и подготовила этот визит.

Под фотомодельной внешностью этой девушки скрывался холодный и циничный ум. Диана поставила себе цель добиться успеха в жизни — так, как она это понимала, — и шла к этой своей цели с завидным упорством, пренебрегая несущественными, с её точки зрения, мелочами. Вадим был ей симпатичен, но он явно не собирался вести её под венец, а статус простой сожительницы Диану не устраивал. К тому же она не считала пределом своих мечтаний стать женой совладельца пусть удачливой, но маленькой фирмочки, каких пруд пруди.

О корпорации "DVD World Conqueror" Диана узнала, сопровождая Вадима Петровича в его поездке на международную книжную ярмарку в Мюнхене полтора года назад. Вадим взял с собой свою секретаршу не только из постельных соображений — девушка окончила спецшколу и свободно владела английским, чем сам Костомаров не мог похвастаться.

Они тогда надолго задержались у стендов с броской эмблемой — воин с толстенным фолиантом и мечом. Вадим Петрович с интересом разглядывал разнокалиберные ноутбуки и наладонники, предназначенные в первую очередь для чтения с экрана объёмистых текстов, а Диана добросовестно переводила ему пояснения представителя "Conqueror", круглолицего низенького бельгийца с живыми глазками. На прощанье словоохотливый менеджер вручил гостям из России целую пачку рекламных проспектов и свои визитки.

Эти яркие буклеты Диана листала в самолёте, пока Вадим Петрович мирно посапывал в соседнем кресле, и размах "DVD World" впечатлил девушку — по возвращении домой она перешерстила весь Интернет в поисках дополнительной информации. Тогда-то и зародилась у Дианы шальная мысль вписаться в эту грандиозную структуру, по сравнению с которой "Грёзы" выглядели просто самодеятельной артелью по производству скобяных изделий.

Какое-то время эта мечта так и оставалась мечтой, пока Костомаров не поручил Диане сделать для него странную Интернет-выборку. А потом девушка узнала кое-что от обоих компаньонов и сообразила: у неё появился шанс.

Немного подумав, она написала электронное письмо менеджеру "World Conqueror", обслуживавшему их на ярмарке. Ответ пришёл быстро — бельгиец запомнил светловолосую русскую красавицу. И тогда Диана сообщила, что располагает эксклюзивной информацией, представляющей несомненный интерес для "DVD World". Рыбка клюнула — у неё попросили подробностей. Расчётливо и осторожно, скупыми намёками, Диана сумела дать понять, что речь идёт о принципиально новом способе производства интеллектуальной продукции. От неё потребовали дополнительных разъяснений, и она ответила, что готова их предоставить, но только при личном контакте и соответствующей оплате.

Последовал довольно продолжительный период молчания — авантюристка уже начала опасаться, что её усилия окажутся тщетными. Но месяц назад она вздохнула с облегчением: в Санкт-Петербург приехал представитель корпорации, и Диана с ним встретилась.

Ей удалось добиться желаемого: при встрече она сообщила ему достаточно, чтобы заинтересовать боссов "DVD World", но недостаточно, чтобы те сочли Диану не нужной в дальнейшем. И она получила деньги — столько, сколько запросила, не жадничая, но зная цену своим сведениям.

А два дня назад Диана попросила у Вадима Петровича разрешения отлучиться с работы, так как у неё заболела мать. Костомаров разрешил — девушка не злоупотребляла его расположением и отпрашивалась крайне редко, — и через час Диана уже сидела в гостинице "Астория", в номере "люкс", занятом топ-менеджером "DVD World Conqueror" господином Хьюго Саммерсом, только что прибывшим на берега Невы. Он вылетел в Россию лично, как только Диана сообщила о том, что подготовительная стадия нестандартного проекта "Слой" практически завершена, и что фирма "Грёзы Музы" готова приступить к его реализации.

— Вы очень хорошо поработали, мисс Диана, — сказал Саммерс, получив последние сведения об алексеевском галлюциногене, о планах Костомарова и о "творческом центре" на Карельском перешейке. — Счёт на ваше имя открыт — можете проверить, — он пододвинул к ней раскрытый ноутбук. — Код доступа следующий…

— Я бы хотела получить и наличные, как мы с вами договаривались.

Саммерс молча извлёк из кейса пачку двухсотевровых купюр и протянул её девушке. Та деловито перебрала наманикюренными пальчиками банкноты и убрала их в сумочку.

— Завтра Костомарова в офисе не будет, — сообщила она, защёлкивая сумку. — Самое удобное время для вашего визита — это послезавтра в одиннадцать утра.

— Хорошо. И позвольте, коль скоро мы с вами закончили с делами, пригласить вас сегодня поужинать вместе со мной в любом ресторане города — по вашему выбору.

— Вы знаете, господин Саммерс…

— Вы может называть меня просто Хьюго.

— Вы знаете, Хьюго, мне хотелось бы чётко установить границы моего с вами сотрудничества. Я понимаю, что вам понравились мои коленки, — Диана обворожительно улыбнулась, хотя её холодный тон не вязался с её улыбкой, — но я сегодня буду ужинать с Вадимом Петровичем Костомаровым и спать в его постели. Не будем нарушать правила игры, договорились?

"А ты не проста, девочка, — с уважением подумал топ-менеджер "World Conqueror", — далеко пойдёшь".

"Счаз, разбежалась, — со злостью подумала секретарша "Грёз", — всю жизнь мечтала лечь под тебя! Затрахали вас, блин, ваши порядки насчёт сексуальных домогательств, вот вы у нас и оттягиваетесь! Но только не надо путать меня с гостиничной проституткой — я не собираюсь разменивать свой женский капитал по мелочам. Вот если б ты предложил мне руку и сердце, да ещё с заключением брачного контракта, чтоб я нехило могла бы утеплить себе задницу после развода, тогда бы мы с тобой побеседовали на интимные темы — может быть. А так — извини, блядей в Питере и без меня хватает".

— Хорошо, — Саммерс дробно рассмеялся, — давайте будем соблюдать правила игры. Я даже вида не подам при посещении вашего офиса, что вас где-то видел — хотя бы мельком.

— Само собой разумеется, — ответила Диана без тени улыбки. — До послезавтра, господин Саммерс.

…Ни Вадим Петрович Костомаров, ни Сергей Леонидович Алексеев ничего этого так и не узнали. Впрочем, по горло занятые делами, они не очень-то и стремились узнать, как попала к Саммерсу информация об их дерзких планах, потому что долгосрочное соглашение о сотрудничестве с одним из мировых бизнес-гигантов открывало перед компаньонами такие розовые горизонты, о которых Сергей с Вадимом даже не мечтали.

Контракт был подписан, а вечером на банкете господин Хьюго Саммерс после тостов за успешное и плодотворное сотрудничество предложил поднять бокалы за очаровательную мисс Диану, являющуюся лучшим брэндом фирмы "Грёзы Музы".

Часть вторая

Солнечный свет обливал стройные тела сосен расплавленной бронзой. В просветах между кронами проглядывало голубое небо; тихий шорох деревьев перекрыла раскатистая пулемётная дробь дятла.

"Хорошо-то как, — думал Вадим Петрович, шагая по присыпанной мелким гравием дорожке. — В этих райских кущах Всевышний ниспошлёт вдохновение без всяких инъекций, дыши да твори…".

Аккуратные одноэтажные коттеджи были разбросаны по всей территории бывшей турбазы в кажущемся беспорядке; ажурная паутина ограды не бросалась в глаза. Чистота и ухоженность Центра не выглядели нарочитыми, и цветочные клумбы, резные скамеечки и беседки в окружении массивных замшелых валунов, оставленных некогда прокатившимся здесь ледником, очень органично вписывались в пейзаж — дизайнеры, похоже, не только добросовестно отрабатывали деньги, но и вложили сюда частичку души. Творческий Центр не копировал стандартизированные пансионаты — у него был собственный неповторимый облик: в меру сумбурный и в меру упорядоченный.

Дорожка вывела Вадима Петровича к главному корпусу — к трёхэтажному зданию на берегу реки. Костомаров умышленно не стал извещать персонал Центра о точном времени своего прибытия — ему хотелось сначала пройтись и осмотреться одному, без встречающих-сопровождающих. Однако на ступеньках перед входом в корпус его ждали двое: коренастый мужчина лет пятидесяти и молодая женщина — охранник у ворот быстренько сообщил кому надо о появлении генерального директора фирмы и хозяина этого уютного гнёздышка.

"Лидия Терешева, врач-нарколог, — услужливо подсказала память, как только Вадим увидел эту черноволосую женщину в строгой серой юбке и белой блузке. — Двадцать восемь лет, разведена, детей нет, постоянного друга нет, живёт с матерью. Высшее медицинское образование, психолог, занималась реабилитацией наркоманов, любит свою работу, умеет общаться с людьми, в том числе с подверженными разного рода психическим вывихами. Выбрана из пяти претендентов. В порочащих связях… Нет, это из другой оперы". С Лидией Костомаров беседовал лично (как и со всеми другими), и Терешева понравилось ему своей спокойной уверенностью. Бывает такое, когда сразу видно — этот человек будет на своём месте.

Мужчину звали Фёдор Бороевич Доржиев — этого скуластого и узкоглазого то ли бурята, то ли хакаса отыскал Алексеев. "То, что надо, — сказал о нём Сергей. — Дао, буддизм, синтоизм и всякая прочая хрень. Доктор эзотерических наук, кореш всех богов индуистского пантеона, потомственный гуру, посвящённый адепт раджа-йоги. В общем, сын Крепыша и любимец Рабиндраната Тагора. Но, — при этом он многозначительно поднял палец, — действительно кое-что умеет и может, не чистой воды шарлатан. И к тому же очень хорошо понял, что мы шутить не будем, и ежели что… Подойдёт, я так думаю".

— Здравствуйте, Вадим Петрович, — сказала Лидия и улыбнулась Костомарову не той синтетической ухмылкой, которая входит в комплект официальной униформы, а настоящей доброй улыбкой, означающей, что жизнь стоит того, чтобы ей улыбались.

"А у неё, оказывается, зелёные глаза, — ни к месту подумал Вадим. — А мне почему-то показалась на собеседовании, что карие".

— Доброе утро, — ответил он и поправился, заметив, как при его безличном ответе на приветствие по лицу женщины пробежала еле заметная тень, — Лидия. "Мелким слабостям сотрудников стоит потакать, особенно если этот сотрудник — женщина, и если эти потачки не вредят делу".

— Здравствуйте, Вадим Петрович, — Доржиев слегка поклонился, но выражения глаз-щёлочек "любимца Рабиндраната Тагора" Костомаров не разобрал.

— Здравствуйте, Фёдор Бороевич. С удовольствием выпил бы чашку чая перед тем, как встретиться с нашими творцами. Только, — Вадим Петрович чуть усмехнулся, — чистого чая, без наполнителя.

Доржиев хитровато ухмыльнулся, но Лидия только кивнула — мол, само собой.

В просторном холле она коротко бросила вскочившей при их появлении девушке за стойкой дежурной: — Оповестите по трансляции о собрании в актовом зале, — и сделала приглашающий жест: — Прошу в мой кабинет, Вадим Петрович.

Чай Терешева приготовила сама. В её движениях, когда она поставила на стол три дымящиеся чашечки, было что-то домашнее, и Костомаров лишний раз убедился в том, что он не ошибся с выбором главного врача-администратора Творческого Центра — Лидия умело сочетала в себе твёрдость и мягкость в нужной пропорции.

Доржиев молчал, а Терешева сжато и по-деловому обрисовала положение дел.

— В настоящее время здесь сорок семь человек, хотя разместить можно вдвое больше. Люди все разные: у большинства целый набор комплексов, есть и основательно подсевшие на иглу. Однако критических случаев не выявлено — я беседовала со всеми. Сеансов мы пока не проводили, хотя всё готово. Дозировки рассчитаны исходя из предполагаемого уровня безвредности, но в дальнейшем я предполагаю откорректировать их в сторону уменьшения…

— …или увеличения, — невозмутимо вставил Костомаров, прихлёбывая душистый чай и наблюдая за реакцией Лидии на эти слова. — Для нас важен результат, а ваша забота — не допустить нежелательных эксцессов.

— Да, да, конечно, — поспешно согласилась та, чуть опустив глаза. — Просто мне не хотелось бы…

— Мне тоже, поверьте. Я вовсе не собираюсь стяжать лавры доктора Моро, и от вас, Лидия, во многом зависит, удастся ли мне выполнить это моё намерение. Надеюсь на ваш опыт и профессиональное чутьё. Перед нами невероятные перспективы, поймите это.

Терешева промолчала, и тогда заговорил Доржиев:

— Ритуал медитации подготовлен на основе канонических восточных методик, без дешёвых спецэффектов вроде пластмассовых черепов со светящимися глазами, — наедине с отцом-основателем проекта "Слой" "далай-лама" Творческого Центра называл вещи своими именами. — И могу сказать, что этот ритуал тоже будет содействовать активации творческих способностей, а не только служить ширмой для чайной церемонии.

— Надеюсь, так оно и будет, — уронил Вадим Петрович и отодвинул пустую чашку. — Превосходный чай. Ну, что, коллеги, пойдёмте? Нас ждут спящие гении — пора их будить.

* * *

Актовый зал с мягкими креслами, широкими окнами и утопленными в потолке и стенах светильниками был рассчитан на сто пятьдесят мест, но и при втрое меньшем числе людей он не казался полупустым — расстояние скрадывалось умело выполненным дизайном.

Лёгкий шум, прошуршавший по рядам при появлении Костомарова, Терешевой и Доржиева, увял, как только они сели за установленный на подиуме овальный стол. Вадим Петрович физически ощущал устремлённые на него взгляды нескольких десятков пар глаз и трепетание аур — знал он за собой такую способность.

— Дамы и господа, — начал директор "Грёз", окинув взглядом притихшую аудиторию, — большинству из вас я уже знаком, однако позвольте представиться официально…

"Какие они разные, — думал Вадим, роняя стереотипные фразы. — И чего можно от них ожидать?"

— … а представлять вам госпожу Терешеву и господина Доржиева нет нужды.

Зал молча слушал, ожидая главного. И дождался.

— Я не считаю, что истинный талант должен прозябать в холоде и голоде. Поэтому я и создал этот Творческий Центр, чтобы здесь ваши таланты могли приносить плоды.

Фраза получилась несколько высокопарной, однако слушатели скушали патетику, не поперхнувшись, — Костомаров знал, какой бальзам нужен творческим душам.

— Здесь вы найдёте всё, что нужно для истинного творчества: свободу от всех хлопот, связанных с добыванием хлеба насущного и заботой о крыше над головой. По условиям контракта питание, проживание и медицинское обслуживание предоставляется бесплатно — в пределах Центра. К вашим услугам инфраструктура отдыха — бассейн, сауна, тренажёрный зал, ресторан с баром. В этом зале, — Вадим Петрович сделал широкий жест рукой, — будут проходить танцевальные вечера. И, конечно, великолепная природа — она тоже для вас. Ваше дело — творить, не отягощая себя житейскими мелочами. Вам даётся шанс реализоваться и проявить себя — разве могли вы мечтать о таком там, в городе, где люди озабочены одним лишь выживанием и погоней за деньгами? Здесь и сейчас всё будет зависеть только от вас — условия созданы. Можете стать великими — будьте ими!

Он сделал паузу, давая слушавшим время осмыслить услышанное, и продолжил:

— И ко всему прочему, мы решили использовать для наиболее полного раскрытия всех ваших способностей древние сакральные методики. Этим будет заниматься наш специалист по восточным практикам совершенствования духа, — Костомаров кивнул на Доржиева, — а о здоровье вашего бренного тела тоже есть кому позаботиться, — вежливый кивок в сторону Терешевой. — Ваши произведения увидят свет под логотипом фирмы "Грёзы Музы", выплата гонораров будет производиться в соответствии с вашими контрактами. От вас, повторю, мы ждём только одного — настоящих художественных произведений. А теперь я готов ответить на ваши вопросы.

Закончив, Вадим Петрович ещё раз оглядел зал и выцепил взглядом бледное лицо Северцева, сидевшего в первом ряду. Андрея доставили в Центр по личному распоряжению Костомарова, без обычного для кандидатов собеседования. Северцева привезли сюда после длительного запоя, в полубессознательном состоянии, и потом четверо суток выводили из алкогольного обморока — этим занималась Лидия. Вадим руководствовался отнюдь не голым альтруизмом — он интуитивно чувствовал, что Андрей может выдать многое. И сейчас он предполагал, что именно Северцев и задаст первый вопрос. Но Костомаров ошибся — первым оказался растрёпанный длинноволосый парень в цветастом свитере.

— Скажите, — спросил длинноволосый, — а кто будет рецензентом? Кто будет решать, достойны наши произведения или нет? При вашей фирме существует группа литературных экспертов? Ведь учитывая многообразие поэтических форм и направлений…

— Эксперты у нас есть. Но в данном конкретном случае — в вашем случае — и цензором, и критиком, и редактором буду я сам. Я буду решать, пойдут ли ваши работы в печать или нет. Я, — Вадим жёстко усмехнулся, — буду повелителем ваших муз. Я имею на это право — я создал Творческий Центр и собрал всех вас здесь, в этих стенах. К тому же я не только меценат — или, выражаясь современным языком, спонсор, — но и сам не чужд поэзии. Я когда-то был бардом, хотя, говорят, бардом нельзя перестать быть. Как говорил один мой знакомый, — он посмотрел на Северцева, — поэт — это состояние души. Ещё вопросы?

— А насчёт методик, — хрипловатый голос принадлежал бесцветной особе в вязаной кофте с широким воротом, — можно ли поподробнее? Например, будут ли включены… э-э-э… тантрические элементы?

— Это вопрос не ко мне, — ответил Костомаров, подумав при этом: "Да, девушка, судя по твоим тактико-техническим данным, у тебя с этим делом проблемы", — это уже к Фёдору Бороевичу.

Доржиев деловито оглядел вопрошающую, установил её половую принадлежность и произнёс с оттенком многозначительности:

— Спектр наших методик очень широк. В случае необходимой целесообразности будет применяться индивидуальный подход.

— Вы удовлетворены? — спросил Вадим Петрович заворожено воззрившуюся на "сына Крепыша" кофтоносительницу. Та кивнула и судорожно сглотнула.

— А вот ещё такой вопрос, — подал голос бритоголовый парень с третьего ряда. — Мы здесь как — под замком? Я смотрю, охрана тут, забор… А если я захочу съездить в Питер?

— Прежде всего, вы здесь на работе — вы подписали контракт. Я вложил деньги в этот проект, и я хочу их отбить. Цинично, скажите? Но это реалии нашего времени, а нравятся они вам или нет — это уже другой вопрос. Однако вы здесь не в тюрьме — по выходным вы можете покидать пределы Центра… за свой счёт. Но если вы загуляете и не вернётесь к началу рабочей недели, это будет считаться нарушением контракта — со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и с возвращением выплаченного вам аванса. И у меня к вам встречный вопрос: а зачем вам куда-то ехать? Здесь, в Центре, у вас есть всё — и кино, и телевидение, и неограниченный доступ в Интернет, и свежие газеты, и отдых на любой вкус — в том числе и на… своеобразный, так скажем. К тому же, насколько мне известно, у вас — господин Алёхин, я не ошибся? — в городе нет родственников, а если вы непременно желаете встретиться с какой-нибудь вашей знакомой женщиной, зовите её сюда, почему нет? Разве в вашем коттедже не хватит места для двоих? Оплатите питание вашей гостьи, и всё. Что же касается охраны, так она есть на любом серьёзном предприятии — снаружи-то всякая публика шастает.

Были и другие вопросы, но мелкие и не по существу. Слушая "кроликов", Костомаров пришёл к выводу, что все они ошарашены открывшимися перед ними возможностями, и что разного рода нюансы кажутся им несущественными — по крайней мере, пока. А потом — там оно видно будет.

Взбудораженная творческая публика уже расходилась, вполголоса обмениваясь впечатлениями, когда Вадима Петровича кто-то тронул за рукав. Он обернулся — перед ним стоял Северцев.

— Вадим…

Не отвечая, Костомаров отвёл бывшего друга в сторонку и негромко произнёс, глядя ему прямо в глаза:

— Не Вадим, а Вадим Петрович. Прошлое принадлежит прошлому, Андрей. Я дал тебе шанс заниматься тем, что тебе по душе, — помнишь наш разговор в кафе? — но это не означает, что ты можешь рассчитывать на моё особое к тебе отношение.

Северцев молча кивнул, не отводя глаз под тяжёлым взглядом "повелителя муз".

— Благодарности я от тебя не жду — она мне ни к чему. Ты называешь себя поэтом — так покажи, на что ты способен. Увенчай себя лаврами, и тогда мы с тобой поговорим на равных.

Не дожидаясь ответа, Вадим резко повернулся и пошёл к ожидавшим его Терешевой и Доржиеву. Но он чувствовал спиной взгляд Андрея и уже на выходе из зала полуобернулся и бросил через плечо короткий взгляд на Северцева, так и оставшегося стоять возле подиума.

Андрей не выглядел жалким и потерянным, нет, однако во всём его облике явственно проступала какая-то обречённость. Костомаров досадливо поморщился и вышел.

* * *

— Аум-м-м-м…

Музыка сочилась из стен, и тонкие дымные змейки от курящихся ароматических палочек выплетали причудливый узор. В заре было почти темно, дневной свет не пробивался сквозь задёрнутые шторы. Солнце осталось там, за окнами, а здесь — здесь был другой мир.

— Ом-м-м-м…

Актовый зал преобразился. Кресла стояли в беспорядке, оставляя середину зала свободной. В креслах сидели люди в расслабленных позах, глаза их были закрыты. Другие расположились на одеялах, расстеленных на полу, — каждый из участников ритуала сам выбирал то, что ему подходило. И в полутьме, на фоне тягучей музыки, плыл мерный голос Доржиева:

— Слушайте Зов Вечности… Слушайте — и внемлите…

Костомаров уже не первый раз присутствовал на утренней церемонии и давно понял, что их доморощенный "далай-лама" очень неплохо владеет техникой управления массовой медитацией. "Наш гуру Федя", как называл его Алексеев, вёл несколько десятков людей на невидимой верёвочке, вёл ненавязчиво, но в то же время не давая уйти в сторону. Даже он, Вадим, прекрасно осведомленный об истинной сути этой части ритуала, призванной в первую очередь замаскировать главное, ощущал гипнотическое воздействие этого человека, а что уж тогда говорить о "кроликах", готовых принять откровение свыше! Сергей оказался прав — Доржиев не был чистой воды шарлатаном.

— Возвращайтесь… Возвращайтесь… Возвращайтесь…

Люди в креслах и на одеялах зашевелились, задвигались, выходя из транса и открывая глаза. Тем временем адепт восточных практик внешне неторопливо, но сноровисто наполнял из вместительного самовара чашки, плотно стоявшие на большом подносе. К столу один за другим потянулись участники чайной церемонии. Они брали истекающие ароматным паром чашки и отходили, уступая место другим, и Костомаров поймал себя на том, что ему тоже хочется подойти, взять свою порцию и глотнуть живительного напитка, потому что… Да потому что так надо, чёрт подери, надо — и всё тут!

А Доржиев с бесстрастным лицом ожившего Будды внимательно следил, чтобы никто не остался обделённым, и насколько Вадим помнил, таких случаев пока не было.

— А теперь идите, — закончил "гуру Федя", когда вся опустевшая посуда вернулась на поднос. — Идите, и слушайте Голос, и творите!

"Да, этот тип знает своё дело, — подумал Вадим Петрович, рассматривая выходящих из зала людей. — Результат налицо, точнее, на лицах…".

Часом позже он выслушал доклад Терешевой о состоянии здоровья "творческих работников" — таким был официальный статус "подопытных кроликов" Центра.

— Мы регулярно проводили обследование всех наших подопечных, — рассказывала Лидия, — измерение артериального давления, анализ крови, жалобы на общее самочувствие и более сложные процедуры, вплоть до томографии и снятия нейрограмм.

— Возражений с их стороны не было? — спросил Костомаров.

— Никаких. Людям нравится, когда об их здоровье заботятся. Тревожных симптомов за прошедшие полгода не выявлено, психический фон тоже не внушает опасений. Да, они стали чуть… своеобразными, однако всё в пределах нормы — отклонений нет.

Своеобразие "кроликов" Вадим Петрович имел возможность наблюдать лично — он теперь часто гостил в Творческом Центре, перепоручив ведение текущих дел фирмы Сергею. И Вадим видел неуловимо изменившиеся лица этих людей и особенно их глаза — временами Костомарову казалось, что его "творческие работники" благодаря регулярному приёму "КК" обрели способность видеть нечто незримое для других.

— В общем, — с явным облегчением подытожила Терешева, — на данном этапе можно считать, что воздействие препарата "КК" не приносит вреда здоровью человека и сравнимо с воздействием обычного допинга — естественно, в разумных дозах.

— Вас это обстоятельство радует?

— Конечно! — живо отозвалась Лидия. — Деньги деньгами, но конфликт с совестью…

"Ого! — с некоторым удивлением подумал директор "Грёз". — Она ещё не забыла это слово? Есть женщины в русских селеньях…".

— А скажите, Вадим Петрович, — спросила Терешева, поглядывая на крупные хлопья снега за окном, — ваши надежды… Они оправдались?

— А вы разве сами не читали ничего из того, что пишут наши поэты?

— Читала.

— И как вам их творения?

— Мне нравится, но я ведь прекрасно понимаю, что не всё прекрасное востребовано рынком.

— Могу вас обрадовать — рынок воспринял результаты труда наших гениев на "ура". У нас своя технология и свои методики. В следующий раз я привезу вам несколько видеопесен — сами оцените… Лида.

Паузу и несколько более интимное произношение имени Терешевой Вадим допустил умышленно, глядя при этом на врача с лёгким прищуром. И она безошибочно почувствовала женским чутьём содержание взгляда Костомарова — для этого ей совсем не надо было быть профессиональным психологом, — еле заметно покраснела и опустила глаза. Вадим Петрович уже не раз ловил себя на мысли, что иногда думает о Терешевой, причём не как об отличном работнике, а именно как о женщине. Костомарову порой казалось, что и она не совсем к нему равнодушна, но почему-то ему не приходило в голову попросту затащить её в постель, как он, избалованный женским вниманием, привык поступать с другими женщинами. Такая странность несколько смущала и даже раздражала Вадима, однако копаться в своих эмоциях он не стал. Не было времени — у Повелителя Муз хватало других дел.

* * *

— Да, это вещь, — задумчиво проговорил Сергей. — Мороз по коже… Сильная штука.

Вадим промолчал, находясь под впечатлением только что закончившейся видеопесни. В ушах ещё звучали последние аккорды, и плыли перед глазами врезающиеся в память кадры: окутанные пороховым дымом стены старинного замка, полуголые индейцы, нещадно истребляемые панцирной конницей конкистадоров, похотливый взгляд красавицы с бокалом вина, клокочущий атомный гриб над выжженной землёй. И — поток золотых монет, текущий расплавленной лавой…

— Вещь, — повторил Алексеев. — Наши "кролики" не зря кушают травку. Дядя Хьюго будет доволен. А что насчёт качественного перевода на английский? Литературного, ясное дело?

— Сделаем, — отозвался Вадим. — Есть в нашем домике-прянике и такие умельцы. Не фиг сдавать нашим заокеанским партнёрам полуфабрикат — готовый продукт можно продать куда дороже.

— А музыка — это тоже результат воздействия "КК"?

— Да. Проявилась одна очень интересная тенденция: в Центре спонтанно образуются творческие тандемы и триады, где каждый занимается своим делом — один пишет текст, другой подбирает к нему музыкальное сопровождение, третий работает с видеорядом. Но все настроены на общую волну, и в итоге… Что получается в итоге, ты сам видел.

— Видел. Впечатляет, ничего не скажешь. А кто поёт?

— А когда как — это уже зависит от сложности мелодии. Иногда приходится нанимать профессионалов, однако в большинстве случаев обходимся своими силами. Это и дешевле, и не хуже: среди "кроликов" такие певцы попадаются — эстрадным "звёздам" впору удавиться без наркоза. Ну и зелье ты сварил, Серёга, — даже страшновато становится, когда подумаешь, какие ещё скрытые таланты оно может стимулировать.

— Зря мы, что ли, в университетах обучались, — руководитель "фармацевтического филиала" прижмурился и потянулся в кресле, словно сытый кот. — Ну, что, командир, а не посчитать ли нам цыплят? Этим делом вроде по осени заниматься положено, но мы, — он качнул головой в сторону окна кабинета, где звонко барабанила по карнизу первая весенняя капель, — на время года смотреть не будем.

У компаньонов имелись основания для радужного настроения. Продукция "Грёз" всасывалась корпорацией "DVD World Conqueror" с эффективностью пылесоса. Видеопесни доводились фирмой до товарной кондиции, записывались в студиях на диски и флэш-карты, тиражировались и распространялись по глобальной торговой сети. Новинка, подкреплённая широкой и продуманной рекламной компанией, имела оглушительный успех. Появились подражатели, но их творения существенно уступали по качеству, и к тому же им трудно было конкурировать с мощнейшей структурой "DVD World", прочно удерживающей свою нишу на рынке. Были робкие попытки обвинить "World Conqueror" в продаже опасных для здоровья записей, якобы действующих на подсознание людей и созданных с применением секретных технологий из тайных лабораторий КГБ и ЦРУ, но пиар-менеджеры корпорации держали ухо востро. Пара громких судебных процессов с предъявлением актов авторитетной экспертизы, засвидетельствовавших полное отсутствие в записях каких-либо двадцать пятых кадров или инфразвуковых частот, изрядно облегчила карманы ответчиков, после чего все потуги помешать триумфу видеопесен прекратились.

А соучредители фирмы "Грёзы Музы" почитывали хвалебные статьи о рождении "нового вида искусства" и подсчитывали барыши, какие им и не снились. Производство "суперомолодина" и прочих волшебных таблеток они прекратили — нельзя было бросать ни малейшей тени на новый имидж "Грёз", к тому же доходы от продаж панацеи из морской капусты не шли ни в какое сравнение с нынешними прибылями. Приятели присматривали помещение для нового офиса, более соответствующее изменившемуся статусу фирмы, и строили грандиозные планы на будущее.

Подсчёт баланса вдохновил обоих. Сальдо вытанцовывалось ошеломляющее — даже с полной выплатой всех налогов.

— Да… — протянул Вадим, затягиваясь своей неизменной "беломориной". — Нет слов.

— Угу, — согласился Алексеев, — даже матерные кажутся невыразительными. Босс, я испытываю острое желание предаться пороку.

— Немедленно?

— Да ладно уж, до вечера как-нибудь дотерплю. Кстати, ты помнишь, куда мы с тобой сегодня приглашены? Какая фемина — аж в хребте свербит! И остальные дамочки там будут очень даже очень. Неужели ты опять с собой Дианку потащишь?

— Посмотрим, — уклончиво ответил Костомаров.

— А тут и смотреть нечего! Дайте бедной девочке отгул за прогул, а то ты совсем её заездил, пользуешь денно и нощно без перекура. И вообще: баб нужно периодически менять, чтоб не борзели, — этот закон открыт гражданином Казановой в одна тысяча…

— Да иди ты к лешему, теоретик свободной любви, — беззлобно огрызнулся директор "Грёз". — Давай-ка мы с тобой пока по соточке опрокинем — повод имеется.

— Тогда наливай! Кто в этом кабинете хозяин: я или ты?

— Хорош строить из себя сироту казанскую, — буркнул Вадим, однако встал, подошёл к стенному бару, распахнул дверцу и изучающее воззрился на разнокалиберные бутылки с яркими этикетками. — Вино какой страны вы предпочитаете в этом часу дня?

— Доверяю вашему изощрённому вкусу, мессир, — поддержал игру Сергей и добавил дурашливо: — По мне, что пулемёт, что водка, — лишь бы с ног косило. Могу и чистого спирту вонзить в лучших сахалинских традициях, ежели в твоих закромах сей благородный напиток имеется. Помнишь, как мы с тобой на Шикотане…

Закончить ему помешала мелодичная трель телефонного звонка.

— Серёга, возьми трубку, — бросил Костомаров, не прерывая процесс выбора напитка. — Не спи в оглоблях, работничек.

Он услышал короткое "да", сказанное Алексеевым, и когда повернулся, держа в руках початую бутылку "Martell Noblesse" и две хрустальные рюмки, в ту же секунду понял: что-то случилось. Лицо его компаньона было непроницаемым, но не зря они знали друг друга почти пятнадцать лет.

— Ну, что у нас плохого? — попытался пошутить Вадим и тут же ощутил неуместность этой присказки капитана Зелёного из булычёвской "Тайны третьей планеты".

— Спасибо, я всё понял, — сказал Алексеев в трубку. Потом он осторожно положил её в гнездо, посмотрел на Вадима и мрачно произнёс:

— Кажется, нам придётся пить не за здравие, а за упокой. Это звонила Терешева. Умер первый "кролик". Твой старинный корефан — Андрей Северцев.

* * *

— Как это случилось? — спросил Костомаров, внимательно глядя на врача Творческого Центра.

Терешева выглядела непривычно — на ней был хрустящий белый халат, хотя обычно она встречала генерального директора "Грёз" в элегантном платье или в строгом деловом костюме.

— Он умер во сне — лёгкая смерть. Утром ко мне прибежала Оля Кавецкая, и…

— Кавецкая?

— Его подруга, — пояснила Лидия. — Они вместе с осени, даже жили в одном коттедже. С ней была форменная истерика, она кричала, требовала немедленно вызвать "скорую". Я дала ей успокоительное и вызвала сантранспорт из Приозерска. Здесь слишком много людей, Вадим Петрович, и моё бездействие могло дать пищу для домыслов. Тело увезли час назад.

— Вы поступили совершенно правильно. А причина смерти?

— Установит вскрытие. Я попросила их сообщить нам результат как можно скорее, за дополнительную оплату. Думаю, сердце. У Северцева был целый букет заболеваний, в том числе сердечная недостаточность и прогрессирующий цирроз печени…

"Неудивительно, — подумал Вадим, — с его-то пристрастием к алкоголю…"

— …но при осмотрах опасности возможного внезапного летального исхода мы у него не обнаружили. Северцев чувствовал себя хорошо, был бодр и весел, даже на подъёме, я бы сказала.

— Спиртным злоупотреблял?

— Нет. Практически не пил, не говоря уже об участии в групповых пьянках. Он был весь в себе — творил, творил, творил. Похоже, его больше вообще ничего не интересовало.

Да, Андрей творил — Костомаров мог судить об этом по количеству и качеству текстов Северцева, ложившихся в основу всё новых и новых видеопесен. Его плодовитость удивляла, однако Вадим счёл это следствием поэтического таланта Северцева — у Андрея и в былые времена рождались иногда настоящие жемчужины. Вспомнил Вадим и Ольгу Кавецкую — маленькую женщину из породы "серых мышек". Но эта невзрачная мышка подбирала к стихотворным текстам такие видеоряды, от которых песни обретали истинное зримое звучание, и в последние месяцы работала почти исключительно в тандеме с Андреем.

— А могу я поговорить с Кавецкой? — спросил Костомаров. — Она как, в состоянии?

— Конечно, Вадим Петрович. Оля немного заторможенная, но говорить с ней можно.

Кавецкую они нашли быстро — она неподвижно сидела в холле главного корпуса.

— Примите мои соболезнования, — Костомаров постарался, чтобы эта казённая фраза прозвучала не чересчур формально. — Мне искренне жаль Андрея, ведь он был моим другом.

Ольга подняла на него распухшее от слёз лицо, но ничего не ответила.

— Послушайте, вы не замечали за Андреем… — осторожно спросил Вадим и подумал: "Вот чёрт, с какого же конца начать?". — Он вам ни на что не жаловался? Может быть, его что-то тревожило?

— Зачем вы спрашиваете? — глухо отозвалась женщина. — Какое это имеет значение? Он умер — его больше нет… А я… Он был для меня всем, и когда я отдавала ему свой чай при наших контактах с Вечностью, я…

— Что?!

Кавецкая недоумённо посмотрела на Костомарова, но тот уже взял себя в руки.

— Вам надо отдохнуть, Оля. Люди смертны — с этим ничего не поделаешь.

Потом он повернулся к Терешевой и скрипуче произнёс:

— Доржиева. К вам в кабинет. Срочно.

Всё слышавшая и всё уже понявшая Лидия кивнула, вынула трубку и набрала номер "далай-ламы".

— Фёдор Бороевич, — зловеще проскрежетал Повелитель Муз, как только "гуру Федя" переступил порог кабинета врача-администратора, — вы знаете, что покойный сидел на двойной дозе "КК" не один месяц? Как это могло случиться?

— В-вадим Петрович, — пролепетал экстрасенс, — в ритуал входил обмен чашками между членами тандемов и триад. Это же повышало эффективность контакта! Они делали глоток из чужой чашки и возвращали её партнёру. Я и подумать не мог, что кто-то отдаст другому весь свой чай… Это немыслимо — они нуждались в этом напитке, хотя говорить о наркотическом привыкании…

— А надо было подумать! — оборвал его Костомаров. — Я допускаю, что медицина, — он бросил яростный взгляд на притихшую Терешеву, — могла не заметить изменений. Их, в конце концов, могло и не быть — механизм воздействия "КК" загадочен, — но вы-то, вы! Всё происходило прямо на ваших глазах! Какого чёрта, я вас спрашиваю? Вы догадываетесь, чем это пахнет?

Доржиев мелко закивал, выражая всем своим видом крайнюю степень раскаяния.

— Значит, так, — подытожил Костомаров, немного успокоившись. — В дальнейшем — никаких обменов чайной посудой. Строжайший учёт распределения препарата. Если снова лопухнётесь — пеняйте на себя. Под суд вы не пойдёте — я вас просто закопаю. Всё. Идите.

Адепт восточных духовных практик исчез из кабинета мгновенно. Вадиму Петровичу показалось даже, что Доржиев не открывал дверь, а прошёл прямо сквозь неё.

"Эксцесс исполнителя, мать твою так, — думал разъярённый Повелитель Муз. — И что теперь? Мы же у всех на виду, охрана замучилась вылавливать папарацци с их дальнобойной аппаратурой! Один прокол — и всё! А если вскрытие покажет что-нибудь подозрительное? Что тогда? Идиот косоглазый, не знает простой истины: влюблённая женщина способна на что угодно ради возлюбленного! Да эта Кавецкая Андрюхе кровь бы свою отдавала, а не то что какой-то там чай! Тоже мне, маг хренов…"

— Вадим Петрович, — услышал он тихий голос Лидии. — Дать вам успокаивающего?

— Дать, — хрипло произнёс Костомаров. — Спирт у тебя есть?

Никак не отреагировав на эту неожиданную фамильярность, Терешева подошла к застеклённому шкафу в углу кабинета, щёлкнула замком, извлекла объёмистую бутыль и наполнила прозрачной жидкостью маленький стеклянный стаканчик.

— Воды? — спросила она, подходя к вставшему с кресла Вадиму.

— Не надо.

Спирт обжёг горло. Возвращая пустой стаканчик, Костомаров встретился глазами с Лидией. Женщина смотрела на него вопросительно и чуть тревожно, и Вадим вдруг обратил внимание на золотистый пушок на её шее, в котором путался падавший из окна солнечный луч. И тогда он обнял её и жадно впился губами в этот заблудившийся свет.

Стаканчик звякнул об пол. Руки Терешевой упёрлись Вадиму в грудь, но уже через секунду они обмякли, и губы её были мягкими и податливыми. Костомаров молча повалил Лидию на широкий кожаный диван и грубо овладел ею, подчиняясь тёмному и горячему зову, хлынувшему наружу из глубин его естества. Она не сопротивлялась.

Уходя, Вадим обернулся. Лидия стояла возле дивана, опустив глаза и придерживая руками полы незастёгнутого халата. И Костомарову показалось, что она уступила ему не как директору и владельцу фирмы, осуществлявшему своё феодальное право по отношению к своим сотрудницам, а совсем по другой причине.

Он не стал дожидаться вестей из Приозерска. Терешева позвонила ему на сотовый, когда "мерседес" Вадима уже подъезжал к Петербургу. Ровным тоном она сообщила, что причиной смерти Северцева стал инфаркт — заключение уже прислано факсом. Костомаров так же сухо ответил, чтобы она позаботилась об организации похорон — разумеется, за счёт фирмы, — и переслала в офис отчёт о расходах.

И всё-таки какой-то тягостный осадок остался, и Вадим никак не мог понять, связано ли это только со смертью Андрея Северцева или ещё и с тем, что случилось в кабинете врача Творческого Центра.

* * *

Шли дни, и сыпался ворох событий, больших и маленьких, погребая под собой всё то, что уже становилось достоянием безвозвратно минувшего.

Фирма "Грёзы Музы" процветала на радость её учредителям. Офис занимал теперь роскошное помещение в центре города, и Диана, чутко ощущавшая перемены, превратилась из куколки-секретарши занюханной конторы в знающую себе цену бизнес-леди с манерами матёрой светской львицы. Она по-прежнему оставалась тенью Вадима Петровича, но тенью самодостаточной, и все без исключения сотрудники "Грёз" прекрасно знали, что от этой тени очень многое зависит. Девушка могла собой гордиться — ведь именно в результате её усилий и хитроумной интриги фирма (и сама Диана) поднялись так высоко.

Сергей чувствовал себя как рыба в воде, с присущей ему энергией занимаясь делами и в равной степени предаваясь наслаждениям. Что же касается Вадима, то он почему-то всё чаще испытывал чувство какой-то раздвоенности и даже неудовлетворённости. Что-то было не так, что-то его не устраивало, но вот что — этого Костомаров никак не мог понять.

В Творческом Центре он теперь бывал гораздо реже. Сделав правильные выводы из случившегося, и Терешева, и Доржиев не спускали глаз со своих подопечных, фиксируя малейшие изменения в их поведении. Контракт с "творческим работником" завершался по истечении года, и решение о его продлении принималось лично Костомаровым с учётом эффективности труда "кролика" и состояния его здоровья, причём второй критерий был приоритетным. Вадим не хотел рисковать и без сожаления расставался с перспективными авторами, если Терешева считала, что дальнейший контакт с энергоинформационным слоем при помощи "КК" для них небезопасен.

С Вадимом Лидия держалась подчёркнуто официально — даже её улыбка при встречах с генеральным директором "Грёз" приобрела оттенок деловой стандартности. Это неприятно задевало Костомарова и даже злило. "Тоже мне, соблазнённая и покинутая, — раздражённо думал он. — Перепихнулись на скоротушечку, делов-то! Корчит из себя целку-невидимку… Радоваться надо одинокой бабе, коли перепал кусок халявного секса, а она…". Вадим ждал от Терешевой какого-то шага ему навстречу, малейшего намёка на возможное продолжение отношений, более того, он был бы рад такому развитию событий, но та вела себя сдержанно, как будто между ними ровным счётом ничего не было.

К середине лета Вадим почувствовал, что устал. Недолго думая, он передал бразды правления Алексееву и закатился в круиз по Карибам и Атлантике на роскошном лайнере "Куин Элизабет-2". Сначала он хотел по привычке взять с собой Диану, но потом передумал и с некоторым удивлением понял, что его не слишком волнует, с кем она будет спать во время его отсутствия.

На лайнере он по большей части пребывал в гордом одиночестве (пара коротких романов не в счёт). Сидя с бокалом на палубе возле бассейна, Вадим наблюдал вальяжную "золотую" публику, и ему иногда казалось, что его окружают не люди, а ожившие манекены — очень дорогие манекены с неестественными движениями и приклеенными улыбками. И тогда он вставал, шёл к себе в каюту, запускал на воспроизведение одну из взятых с собой видеопесен, созданных в его Творческом Центре, и оказывался в другом мире, не похожем на мир живых манекенов.

В этом мире всё было настоящим — и люди, и чувства. Там добро называлось добром, а зло — злом, и вечные истины там были в цене. Если мужчина этого мира говорил "Я люблю эту женщину", никто не задавал ему вопрос "А как часто и в каких позах ты её имеешь?", и если один мужчина говорил о другом мужчине: "Он мой друг", никому и в голову не приходило спросить: "А кто из вас активный?". И когда Вадим возвращался из своего мира в мир повседневный, ему было жаль людей-манекенов, забывших, что настоящее есть. И он чувствовал, как мир Повелителя Муз меняет удачливого бизнесмена Вадима Петровича Костомарова, вымывая из самых потайных закоулков его души грязь, накопившуюся там за десятилетия, прожитые в погоне за призрачным.

Он вернулся в Питер в начале сентября посвежевшим, отдохнувшим и полным сил.

— Всё, шеф, — сказал ему радостно встретивший его Алексеев, — теперь моя очередь отдыхать. Вон ты как выглядишь — завидую чёрной завистью. Я тоже так хочу!

— Да за ради Бога! — добродушно ответил Костомаров. — Мы славно поработали и славно отдохнём — катись куда угодно, на все четыре стороны света хоть до ноября. Один поедешь или как?

Он хотел было добавить: "Может, тебе Дианку напрокат дать? Или ты её уже вдоволь потоптал, пока я по морям-океанам странствовал?", но почему-то это привычное им обоим — и ему, и Алексееву, — ёрничество показалось Вадиму каким-то фальшивым.

— Куда и с кем — это я ещё подумаю. А пока, — продолжал между тем Сергей, — бери взад дела.

— Надеюсь, не уголовные?

— Обижаешь, начальник, мокруху шьёшь! Фирма веников не вяжет, фирма ценит своё реноме. Итоги за август — блеск! Супостаты притихли, всякую шушеру в реале и виртуале Диана фильтрует не хуже Цербера — отрастила девушка коготочки. Саммерс зело доволен, в конце года хочет навестить наши пенаты. Полагаю, речь пойдёт о придании нашим "Грёзам" статуса самостоятельного департамента "World Conqueror" — это уже круто! Витёк успешно заворачивает любознательных, жаждущих сунуть нос за забор Центра, — всё путём. "КК" варим в строгом секрете, официально наш фармацевтический филиал ликвидирован, я по документам теперь числюсь исполнительным директором. Была попытка хакнуть наши базы данных — пресекли, наняли лучших спецов. Что ещё? Гуру Федя успешно просветляет души, список новых кандидатов вот тут, — Сергей выдвинул ящик стола и достал оттуда тонкую папку. — Сам оценишь, кого брать, кого завернуть. Да, и ещё нужна замена Терешевой.

— Это ещё с какого перепугу?

— Женская непредсказуемость, — Алексеев картинно развёл руками. — Беременна она — рожать вздумала. Так что будет тебе головная боль — где ещё найдёшь такого работника? И к тому же платить ей придётся в полном соответствии с трудовым законодательством — нам теперь ни малейшего пятнышка на нашей репутации нельзя иметь.

— Заплатим, не разоримся, — спокойно сказал Вадим Петрович. — Президент назвал рождаемость проблемой номер один для России, а мы с тобой законопослушные граждане, верно? Вот и поддержим решение демографической проблемы.

Внешне спокойный, внутренне Вадим пребывал в полной растерянности. Конечно, Лидия могла спать с кем угодно, и у Костомарова не было никакой уверенности в том, что её будущий ребёнок — это его ребёнок, но Вадим почему-то не сомневался: так оно и есть.

— Она пока работает?

— Будет работать ещё две недели. А как шесть месяцев срока стукнет — всё, извините. Так что ищи ей замену.

"Шесть месяцев… — подумал Вадим. — Значит, с конца марта — всё сходится. Вот это номер…".

— Решим в рабочем порядке, — равнодушно произнёс генеральный директор "Грёз", — а пока наливай! Ты дела ещё не сдал, так что командуй. Бар-то без меня не опустошил?

* * *

На следующий же день Костомаров отправился в Творческий Центр. Там всё было по-прежнему — изменилась только Лидия Терешева. Её фигура заметно округлилась, словно набухающая почка, из которой должен проклюнуться клейкий зелёный листочек, и в глазах появилось выражение ожидания — женщина как будто прислушивалась к зародившейся в ней новой жизни.

Вадим долго мялся, не зная с чего начать.

— Мне очень жаль, — выдавил он наконец, — что всё так получилось…

— А мне нет, — спокойно ответила Терешева и тут же поправилась: — То есть жаль, конечно, что мне придётся оставить интересную работу, но у меня будет ребёнок. Я считаю, что женщина должна быть матерью. Если она не могла родить, ей не повезло, а если могла и не родила — она совершила ошибку. Есть непреложные законы природы, которые нельзя нарушать. Иначе за это придётся платить — дорого.

Костомарову очень хотелось задать Лидии мучавший его извечный мужской вопрос "Это мой ребёнок?", но он никак не мог решиться, промямлив вместо этого, что место за ней сохранится, "пока возьмём кого-нибудь временно", и что фирма высоко ценит её заслуги.

Лидия слушала его с лёгкой полуулыбкой, но когда Вадим намекнул, что он мог бы приплачивать ей и сверх положенного по закону, покачала головой.

— Этого не надо. И не мучайтесь — я же всё вижу. В первую очередь это мой ребёнок, мой, и я его выращу и воспитаю. А милостыня — нет, Вадим Петрович. Я сама всё решила, и сама всё сделаю. А за ваше намерение сохранить за мной это место — спасибо.

Разговора так и не получилось, и раздосадованный Вадим, побеседовав минут десять с Доржиевым, уехал.

"И чего ей надо? — думал он, рассеяно перепуская через взгляд катившийся навстречу машине лес, раскрашенный в осенние тона. — Выйти за меня замуж? Так могла бы прямо сказать, чёрт бы её побрал, или хотя бы намекнуть — твой это ребёнок, твой! Или… не могла? Прямо мелодрама какая-то мексиканская…". А потом он вдруг вспомнил рассуждения героя романа Джека Лондона "Время-не-ждёт": "У меня сейчас тридцать миллионов, а впереди или сто миллионов, или ноль. А что от этого изменится? Деньги не могут принести мне её любовь". "А ведь он прав, — мысленно согласился с лихим золотоискателем Костомаров, — можно купить тело, умелое и роскошное, как у Дианы, а вот насчёт души — уже сложнее… Деньги… Вон они, золотые монеты-листья, опадающие с деревьев в ожидании первого снега, который их навеки похоронит…". И удивился: откуда взялись у него, у прожжённого циника, мысли, присущие разве что какому-нибудь сопливому юнцу-романтику, но никак не солидному бизнесмену?

"Романтики… Один из последних романтиков по имени Андрюха Северцев лежит на кладбище — я так и не был ни на его похоронах, ни на могиле, хотя и собирался. Как он тогда смотрел на меня в зале… А я ещё сказал ему: "Увенчай себя лаврами, и тогда мы с тобой поговорим на равных". Вот он и пыжился — плёл себе лавровый венок, а сплёл жестяной. Или не плёл, а просто делал то, что должен был делать, для чего он и явился в этот мир, такой прекрасный и такой несовершенный? Выполнял миссию, как это делали Высоцкий и другие гении? Страшная штука этот наш "КК"… Нельзя до срока лезть, куда не просят, — это чревато. А может, срок уже пришёл, только люди об этом ещё не знают? Ну и разволокло же тебя, Повелитель Муз, — так и свихнуться недолго!".

— Найди какую-нибудь музычку, — бросил он телохранителю, молчаливым истуканом восседавшему рядом с водителем. Тот послушно взялся за настройку — в салоне забулькал псевдоголос какой-то эстрадной "звезды", шепчущей что-то невразумительно-половое.

"Нет, — подумал Костомаров, — это не Рио-де-Жанейро, это гораздо хуже! Куда этой мути до творений Андрея! Интересно, а мог бы я сочинять не хуже Северцева? Когда-то мог, и причём без всяких психотропов… Тьфу, бред, — оборвал он сам себя, — вот только принять дозу "КК" мне и не хватало! Неужели я, Вадим Петрович Костомаров, достигший в жизни всего, завидую Андрюхе, этому бедолаге, не сдохшему под забором только лишь потому, что я подобрал его и взял к себе, чтобы… Чтобы он сжёг себя нашим дьявольским зельем, а я заработал на нём миллионы? А ведь он наверняка что-то сообразил — не зря выклянчивал чай у этой влюблённой в него дуры! Да, Андрей догадался, что это за чаёк, и всё-таки он… Он будил! — пронеслось вдруг в сознании Вадима. — Будил! И похоже, кое-кого ему разбудить удалось…".

— Заткни эту бодягу, а то зубы сводит, — поморщился генеральный директор "Грёз".

За тонированными стёклами "мерседеса" темнело — дни становились всё короче.

* * *

Дел было много. Разогнанная и налаженная машина бизнеса мчалась вперёд, однако время от времени нужно было вмешиваться в её работу, чтобы это движение оставалось поступательным, равномерным и прямолинейным. День складывался из множества мелочей, каждая из которых требовала внимания.

Но Костомаров справлялся, хотя без укатившего отдыхать Сергея ему было нелегко. И всё-таки он находил время, и даже сделал ещё кое-что. А именно — разобрался с делами лаборатории, занятой производством "КК". Алексеев не таил от Вадима основ процесса — в конце концов, им пришлось бы вместе мотать срок, если что, — хотя в детали не посвящал. И теперь Вадим восполнил этот пробел: собрал воедино данные по рецептуре и по технологии синтезирования препарата, дополнил их сведениями о дозировках и о методике введения "КК" в организм человека, а также систематизировал все отчёты Терешевой и Доржиева о наблюдаемых эффектах воздействия алексеевского стимулятора на "кроликов". Всё это Костомаров скачал на флэш-карту, сделав ещё и копию — на всякий случай.

Вадим не мог объяснить даже самому себе, зачем ему это понадобилось, как не смог бы объяснить, почему он проделал всю эту достаточно трудоёмкую работу собственноручно, не перепоручая ничего сноровистым пальцам Дианы. Просто ему показалось, что так будет лучше, и он доверился интуиции.

А Диана чутьём прирождённой хищницы уловила в нём перемену и насторожилась — Костомаров был ей ещё нужен. Потенциальных соперниц девушка в пределах видимости не обнаружила, но на всякий случай окружила своего любовника повышенным вниманием, не давая ему в то же время ни малейших поводов для ревности или неудовольствия. Нельзя сказать, что все её усилия оказались тщетными — тело Вадима отзывалось сладкой истомой на ласки Дианы, однако она чувствовала: что-то изменилось, и притом очень сильно.

Кое-что чувствовал и сам Костомаров — и изменения в самом себе, и нечто неуловимо витающее в воздухе и таящее смутную угрозу. И ещё — ему не хватало зелёных глаз Лидии; он даже однажды чуть не назвал в постели свою секретаршу Лидой. "Неужели я влюбился, как пацан? — недоуменно думал Вадим Петрович. — Этого мне только не хватает для полноты счастья! А может… именно этого мне и не хватает?". И он снова и снова смотрел и слушал по вечерам видеопесни.

С возвращением Сергея дышать стало легче, хотя Алексеев теперь часто разъезжал по разным уголкам мира, отслеживая триумфальное шествие продукции "Грёз" и подмечая все недостатки. "Дядя Хьюго сладко стелет, — объяснял он, — да только свой глаз надёжнее, и два миллиона прибыли лучше, чем полтора. Бизнес есть бизнес, за бугром такие же шакалы, как и в родных кустах, разве что шерсть у них завита по последней моде". Вадим не возражал против вояжей компаньона — денег на балансе хватало, а Сергей и в самом деле умудрялся добывать ценную деловую информацию.

А под Новый год в Петербург прибыл Саммерс — собственной персоной.

Костомаров встретился с ним в новом офисе. Встретился один на один — Алексеев как раз укатил в очередное турне по Европе "налаживать дополнительные контакты". "И что это за контакты такие? — с некоторым беспокойством подумал Вадим. — Что-то тут не так…".

Что-то не так было и с господином Саммерсом — Вадим Петрович понял это уже на пятой минуте разговора. И поняв, спросил напрямик:

— Насколько мне известно, руководством вашей корпорации рассматривался вопрос о придании моей фирме статуса самостоятельного филиала "DVD World Conqueror" в России. Принято ли по этому вопросу какое-то решение? Мне кажется, итоги нашего сотрудничества более чем положительные.

— Это вопрос рассматривался, но… — Саммерс на секунду замолчал. — Есть причины, по которым наш совёт директоров воздержался от такого шага.

— Послушайте, Хьюго, давайте не будем играть в прятки. Мы одни, свидетелей нет, и подслушивающих устройств здесь тоже нет. Давайте начистоту — в чём проблема? Вы чем-то недовольны?

— Да, господин Костомаров, у нас есть серьёзные основания быть недовольными. Нас не устраивает качество вашей продукции.

— Я что-то не понял… Диски и флэшки с нашими видеопеснями идут нарасхват, как горячие пирожки, спрос превышает предложение, а вы говорите, что…

— Нас не устраивает качество вашей продукции, — повторил Саммерс бесцветным тоном. — Я знаю, что говорю, и отвечаю за свои слова.

— Вы считаете, — изумился генеральный директор "Грёз", — что мы делаем плохие вещи?

— Нет, господин Костомаров, — покачал головой топ-менеджер "World Conqueror", — вы делаете очень хорошие вещи. — Он пристально посмотрел в глаза Вадиму. — Вы делаете слишком хорошие вещи — именно это нас и не устраивает.

— Я буду очень вам признателен, если вы объясните мне этот не совсем понятный мне момент.

— Поясню. Ваши произведения выходят за формат, предназначенный для массового потребителя. Нам этого не нужно.

"А ведь ты боишься, — подумал Вадим, — и ещё как боишься! Дрожишь, как шестёрка перед криминальным авторитетом. Считал прибыль и радовался, пока твои хозяева не задали тебе трёпку… Но кому это "нам", интересно мне знать? Кто определяет, что людям нужно, а что нет? Пресловутые "объективные законы" общества потребления или субъекты, стоящие над этими законами и формирующие эти законы так, как им удобно?"

— Если я правильно понял, вас не устраивает уровень произведений наших авторов? Уровень, достойный самых престижных премий по литературе и искусству?

— Свиней не кормят деликатесами, — холодно произнёс господин Саммерс, — у свиней свой рацион, Вадим Петрович, и изменение этого рациона чревато дурными последствиями. Свинки могут забеспокоиться и даже заболеть. Пастыри заботятся о здоровье своего стада.

— Забеспокоиться, усомниться в уюте хлева и даже выйти из повиновения пастырям?

— Вы правильно меня поняли.

— Значит, нужные книги ты в детстве читал… — пробормотал Вадим.

— Что?

— Так, ничего. Это слова Высоцкого — был на Руси такой поэт.

— Поэты на Руси не перевелись, и ваш Творческий Центр тому подтверждение. Мы готовы к дальнейшему сотрудничеству с вами, господин Костомаров. Мы будем брать у вас тексты — только тексты, на русском и на английском, — а вся дальнейшая обработка: музыка и особенно видеоряды будет производиться у нас.

— Бриллиант можно огранить по-всякому…

— У нас хорошие ювелиры, господин Костомаров, — очень хорошие. А убытков вы не понесёте — мы готовы перечислять вам прежний процент прибыли от продаж. И мы будем рады, если вы переориентируете ваши производственные мощности, — Саммерс усмехнулся, — на выпуск менее элитной продукции. Думаю, это в ваших силах, Вадим Петрович, — ведь вас называют Повелителем Муз.

— Вам известна даже такая мелочь?

— Мы прекрасно осведомлены обо всех ваших… мелочах. Надеюсь, мы с вами поняли друг друга. Наступают праздники — вернёмся к этому разговору в январе, а пока подумайте. Мне бы не хотелось, чтобы вы сделали ошибку.

"Ошибки лучше делать свои, чем кем-то подсказанные" — подумал Костомаров, но промолчал.

Проводив Саммерса, он вернулся в кабинет и пару минут сидел неподвижно. Потом порылся в базе данных сотрудников фирмы и нашёл телефон Терешевой — домашний. Лидия не работала с конца сентября; её место временно занимал бывший спортивный врач с не очень светлым прошлым, знавший о допингах не понаслышке.

Сбросив номер к себе на мобильный, Вадим Петрович чуть помедлил и решительно нажал кнопку вызова. Ответил незнакомый женский голос — Костомаров вспомнил, что Терешева живёт с матерью.

— Можно Лидию?

— А Лиды нет. Она в роддоме, — радостно сообщил голос.

— Где, в каком? Что с ней?

— На Васильевском, — женщина назвала адрес. — С Лидочкой всё хорошо — у неё вчера родился сын! А кто это говорит?

— Это с её работы, — ляпнул Вадим, — узнать хотели, как у неё дела. Поздравляю вас с внуком.

Отключившись, он торопливо оделся, поручил Диане руководить полётами и вышел из офиса. Отпустив водителя и охранника, сам сел за руль и поехал на Васильевский, по пути заскочив в пару магазинов. Шёл крупный пушистый снег, на улицах царила предпраздничная суета, витрины магазинов перемигивались разноцветными огоньками. Но Вадиму казалось, что город не собирается встречать Новый год, а поздравляет Лидию, и что все эти хлопоты только из-за того, что у неё вчера родился сын.

— Вы к кому, молодой человек? — спросила его моложавая медсестра в холле роддома, скользнув опытным взглядом по огромному букету в руках Костомарова и заодно оценив его одежду.

— Это для Лидии Терешевой, — ответил Вадим Петрович, передавая ей увесистый пакет с фруктами и соками. — Могу я видеть вашего главного врача?

— А зачем? — подозрительно осведомилась медсестра.

— А затем, — Вадим достал портмоне, вытащил тысячерублёвую бумажку и положил перед дежурной, — чтобы госпоже Терешевой и её ребёнку было уделено особое внимание. За дополнительную оплату — вы меня понимаете?

— Не беспокойтесь, молодой человек, сейчас я его позову. В палаты мы не пускаем, мамы обычно показывают детей в окна, — доверительно сообщила она, прибрав купюру, — но сейчас холодно. А вы кто ей будете?

— Я ей буду коллега с работы. Лидию ценят в нашем коллективе, и мне поручили её навестить.

— Коллега, значит, — хмыкнула медсестра, и по выражению её лица Вадим понял, что многоопытная служительница дома, где начинаются жизни, ни на секунду не поверила в его удобную версию "от имени и по поручению". — А что ей передать — от кого это всё?

— От Вадима Петровича. Нет, просто от Вадима. Так, девушка, зовите вашего врача — у меня времени в обрез!

* * *

— Поговорим?

— Поговорим.

Вадим Петрович Костомаров и Сергей Леонидович Алексеев сидели друг напротив друга в мягких креслах "для посетителей особого статуса" возле монументального стола в кабинете генерального директора фирмы "Грёзы Музы". А директорское кресло по другую сторону стола пустовало. "Трон ждёт короля, — подумал Вадим. — Или… эшафот?".

— Другого выхода нет, — холодно сказал Сергей, и глаза его блеснули синей сталью. — Тебе придётся уйти. Это бизнес — ничего личного. Свою долю ты получишь, но фирма теперь будет моей.

— Ты уже всё решил? Без меня?

— Не я, — холодный блеск глаз Алексеева чуть потускнел. — Так решил Саммерс.

— О как! С каких это пор дядя Хьюго решает, что нам с тобой делать?

— Ты не понимаешь, — Сергей тяжело вздохнул. — Они держат нас за глотку. Саммерс располагает подробной информацией обо всех наших делах — он знает всё: и о "кроликах", и о "КК".

"Мы прекрасно осведомлены обо всех ваших мелочах, — вспомнились Вадиму слова топ-менеджера "DVD World Conqueror". — Так вот оно что…".

— И он поставил жёсткое условие: или "Грёзы" продолжают сотрудничать с "World Conqueror" без господина Костомарова в качестве генерального и на условиях, диктуемых советом директоров корпорации, или… Или они сдают нас со всеми потрохами, и мы с тобой чалимся сразу по многим статьям, от незаконного производства и распространения наркотиков до проведения опытов над живыми людьми в корыстных целях. Хорошая перспектива?

— И ты с ним договорился…

— Да, — невозмутимо подтвердил Алексеев, — я с ним договорился. А зачем я ездил по Европам, по-твоему? Готовил почву, так сказать…

"Я мог бы догадаться, — с досадой подумал Вадим. — Хотя это уже не важно…".

— И ты решил добавить ко многим нашим прегрешениям ещё одно: соучастие в духовном геноциде?

— Слова это, — Алексеев поморщился. — Я бизнесмен, я делаю деньги, а всё остальное — суета беспонтовая. Странно, — он внимательно посмотрел на Костомарова. — Раньше, когда мы с тобой продавали чудодейственные препараты из морской капусты, угрызения совести тебя почему-то не мучили.

— Времена меняются, Серёга, и люди тоже.

— Люди не меняются — они как были свиньями, так ими и остались. Ты наверняка ломал себе голову, зачем мы были нужны Саммерсу и его хозяевам, верно? Могу объяснить. "DVD World" делает деньги на нас с тобой и на наших "кроликах". Организуй они такой Центр там, у себя, тут же возникла бы опасность — а ну как какой-нибудь ушлый журналюга разнюхает, что к чему? Оно им надо? Демократия, права человека, свобода личности — и тут вдруг такое! Скандал в благородном семействе! А так — всё путём: это там, в беззаконной России, далёкой от истинных демократических ценностей, возможны такие чудовищные вещи, а у нас — да что вы, господа! Мы белые и пушистые, и мы и знать не знали, каким образом создаются произведения, которые мы продаём. Именно поэтому мы были нужны им, и продолжаем оставаться нужными. Вот так, Вадим. И к тому же жертвы "КК" — не граждане "свободного мира", а какие-то дикие туземцы с матрёшками и балалайками, потенциальные солдаты потенциального противника.

— И я не устраиваю Саммерса как управляющий подобным предприятием…

— Перестал устраивать. Дядя Хьюго неплохо разбирается в людях — он заметил, что ты стал каким-то другим, и окончательно утвердился в своём решении убрать тебя из дела после вашей последней встречи. Что ты ему там наговорил?

— Да ничего особенного, — Вадим пожал плечами. — Хотя образ моих мыслей Саммерс понял — наверняка. Ладно, Серёга, образ твоих мыслей я тоже понял. Подведём черту — к чему лишние разговоры. Командуй, господин генеральный директор. Документы я подпишу. Долю мою переведёшь на мой счёт — надеюсь, остатков совести у тебя на это хватит.

— Обижаешь. Что я, по-твоему, монстр из фильмов ужасов? Твои деньги — это твои деньги, и я не собираюсь тебя кидать. Я подчиняюсь форс-мажорным обстоятельствам…

— …которые тебя очень устраивают. Только вот ещё что: мне почему-то кажется, что ты просчитываешь вариант — а не выписать ли мне билет в лучший мир? Так вот учти: я категорически против.

— Да ты что, Вадим! Ты же знаешь меня пятнадцать лет!

— Знаю, Серёга, — потому и говорю. И предупреждаю тебя: если со мной что-нибудь случится, подробнейшая информация о "КК" и о проекте "Слой" окажется там, где ею очень заинтересуются — в компетентных органах, как раньше говорили. Я окажусь в аду, в астрале, о котором проникновенно вещает Доржиев, в энергоинформационном слое, а ты вернёшься на Сахалин — надолго. И на крутом бережку далёкого пролива Лаперуза под зорким оком суровых ребят из этих самых органов ты будешь работать… в нужном им направлении.

В глазах Алексеева промелькнули злые искорки и погасли — он понял, что Костомаров не шутит.

— И чем ты собираешься заниматься? — осторожно поинтересовался он.

— Не беспокойся, — Вадим усмехнулся, — мешать тебе я не буду. Если ты будешь вести себя честно, то и от меня никакой пакости можешь не ждать.

— Может, возьмёшь под крыло Творческий Центр? Ты бард, тебе и карты в руки. На Саммерсе свет клином не сошёлся — оставайся Повелителем Муз!

— Я подумаю, — сказал Вадим, поднимаясь. — Обмывать мои проводы не будем — ты уж извини, нет желания. Давай закончим все формальности, да я пойду. Да, чуть не забыл: табу неприкосновенности распространяется ещё на двоих людей: на Терешеву и на её сына. Усёк?

Шли долгоиграющие новогодние каникулы, и офис "Грёз" пустовал, однако Диана — третий человек в фирме, точнее, теперь уже второй, — находилась на своём рабочем месте. Костомаров и Алексеев вышли из кабинета вместе, как ни в чём ни бывало, но секретарша наверняка была уже в курсе дела.

— Сергей Леонидович, — мурлыкнула она, скользнув по Костомарову отсутствующим взглядом. — С вами настоятельно хочет пообщаться…

"Дворцовый переворот прошёл в теплой дружеской обстановке" — подумал Вадим Петрович, открывая массивную дверь приёмной.

Эпилог

Вадим стоял у окна и с высоты восьмого этажа наблюдал, как охранник, закинув в багажник "джипа" два громадных чемодана типа "мечта оккупанта", распахнул дверцу, и как Диана, похожая в своей алой дублёнке с меховой оторочкой на яркую тропическую бабочку, невесть как очутившуюся посреди слякотной питерской зимы, села в машину.

"Переходящее красное знамя победителя в социалистическом соревновании, — всплыли в памяти Костомарова слова из газетной передовицы времён его далёкого детства, — получил коллектив…" "Не коллектив, — подумал Вадим, провожая глазами отъезжающий "джип", — а ударник капиталистического труда, предприниматель Сергей Леонидович Алексеев. Ну и флаг ему этот в руки — пусть несёт, пока не уронит".

Диана приехала с телохранителем не потому, что опасалась неадекватных действий со стороны Вадима. Просто за годы проживания в его квартире в роли псевдосупруги она с трудолюбием белки натаскала в своё гнёздышко изрядное количество разного барахла, и ей требовалась тягловая сила для перемещения всего этого инвентаря.

Она собиралась молча и деловито, не снисходя до разговоров с наблюдавшим за ней Костомаровым, но в конце концов уловила полное равнодушие своего бывшего любовника к происходящему, и это её задело. Уже уходя, Диана хотела сказать напоследок что-нибудь колкое, с вызовом посмотрела ему в глаза и… осеклась. Она всегда была умной девочкой и поняла, что любые её слова не произведут ровным счётом никакого впечатления. А поняв это, сникла и торопливо вышла на лестничную площадку к своим чемоданам.

На улице было уже совсем темно. Вадим ещё постоял у окна, рассеянно наблюдая за скользившими внизу в жёлтом свете фонарей машинами и за маленькими фигурками людей, потом подошёл к бару, встроенному в мебельную стенку, и потянул на себя дверцу.

"Почему нет? — думал он, изучая плотную шеренгу бутылок. — Все долги оплачены до захода солнца… Официальная траурная церемония завершилась, и теперь можно справить тризну в очень узком кругу друзей — наедине с самим собой".

Он выбрал пузатую бутылку впечатляющей ёмкостью в полгаллона ("Портвейн — он и в Африке портвейн, тряхнём стариной!") и отвинтил пробку.

* * *

Пробуждение было странным — Вадим не сразу понял, что он у себя дома. Он лежал одетым на диване в гостиной, а не в спальне на широкой постели, и не было рядом Дианы, готовой отозваться на любое прикосновение повелителя. Особого сожаления по поводу её отсутствия Вадим не испытывал, просто это было как-то непривычно. И было ещё одно непривычное — точнее, давным-давно забытое.

Перед его глазами вспыхивали в темноте звучащие строчки.

Вадим вскочил, кинулся к столу, зажёг свет — вспугнутая тьма брызнула в стороны — и схватил чистый лист бумаги. И возникла на этом листе вязь торопливо начертанных строк.

Мне приснился странный сон, Я стираю пот холодный Плотоядный, как питон Или злыдень подколодный, Сон оплёл меня кольцом И сдавил тугой петлёю, Пустоглазым мертвецом, Перепачканным землёю, Напугал и ошарашил, И вогнал в озноб и дрожь Смутным видом чёрных башен, Где гнездились страх и ложь… Тёмный лес глухой стеной Перекрыл пути-дороги, Ясно пахнет Сатаной В развороченной берлоге Гулкий хохот проскакал По нехоженым чащобам, Где-то лязгает металл, Стонут призраки в трущобах, Тянут руки в никуда И, утробно воя, Заползают в города Бесконечным строем… Сердце сдавит, застучит, Темень ближе подступает, Заскучавшие мечи Потихоньку обнажает Стража сумрачных твердынь, Опустив на лик забрало Пепел выжженных святынь Диким вихрем разметало… Вместе с дымом сигаретным Сон уполз куда-то вбок Ночь уходит незаметно, Светом тронулся восток…

"Гитара… Где гитара? Ритм уже родился, теперь надо сделать так, чтобы пальцы его запомнили и накрепко связали с текстом… Звукоизоляция в этих домах хорошая, да и орать-выкладываться мы не будем…"

Гитара оказалась расстроенной (и неудивительно — за столько-то лет!), и Вадим долго возился, крутя колки и беря полузабытые аккорды. Гитара отозвалась на прикосновение его пальцев жалобно, словно укоряя за то, что он так долго о ней не вспоминал, но потом заговорила, привычно превращая услышанное и записанное в звучащее.

Отложив гитару, Вадим посмотрел на недопитую бутылку, усмехнулся, снова лёг на диван и уснул — крепко, без сновидений.

* * *

Он окончательно проснулся, когда было уже совсем светло, и яркое солнце яростно било в окна. Небо было синим и безоблачным, без обычной для северной столицы серой хмари. Вадим встал, пошёл в ванную и принял контрастный душ, сначала горячий, потом холодный, выгоняя из тела похмельную дрожь. Растёрся махровым полотенцем, тщательно побрился и сварил себе кофе.

"Я знаю, как я буду жить, — думал он, глядя из окна кухни на белую гладь затянутого льдом Финского залива и прихлёбывая обжигающий напиток. — Энергоинформационный слой — какие ещё сокровища Вселенной там хранятся? Доступ туда опасен, но если подойти с умом… Нож бандита убивает, скальпель хирурга лечит — всё дело в том, что за рука держит клинок…"

Потом он взял телефон и набрал номер Лидии. И услышав в трубке её голос, произнёс слова из песни Владимира Высоцкого, вложив в них всю теплоту, на которую был способен:

— Ну, здравствуй, это я…

Санкт-Петербург, декабрь 2006 — январь 2007

Последний мечтатель

Продолжение повестей "Последний алхимик", "Последний повелитель муз" и "Последний офицер".

Часть первая. Время Тьмы

Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город.

М.Булгаков, "Мастер и Маргарита"

Огромный город спал. Это не был крепкий сон уставшего труженика или сладкий отдых утомлённого любовника — город спал тревожно, терзаемый страхом перед будущим утром, как спит в подвале бездомный бродяга, не знающий, что он будет завтра есть, и будет ли что-то есть вообще. Город спал тяжёлым и беспокойным сном, наполненным кошмарами, которые вдруг сделались реальностью и постоянно напоминали о себе, не давая издёрганным нервам ни минуты покоя.

Густая чернильная тьма бесшумно ступала мягкими лапами по вымершим улицам, забывшим свет и смех — трудно смеяться в лицо ожившему призраку тёмных веков, а огни города погасли: энергия стала единственной валютой, и тратить её просто так сегодня было столь же нелепо, как некогда, всего два года назад (или прошла уже тысяча лет?) освещать себе дорогу горящими денежными купюрами. Да и не было никакой нужды заливать светом бывшие оживлённые магистрали — бесчисленные автомобильные стада неподвижно замерли там, где их застал Обвал. Мало кто мог теперь позволить себе жечь драгоценный бензин, и роскошные лимузины, предмет былой гордости их владельцев, превратились в бесполезный металлолом. И самим людям нечего было делать на ночных улицах: там царил первобытный страх джунглей, где ценность человеческой жизни — величина, близкая к нулю. И город спал, тщетно пытаясь хотя бы во сне спрятаться от того, что обрушилось на него, на страну и на всю планету.

Город был тёмен, тих и безлюден, и только серые тени минувших веков шастали под сырым ветром по его мостовым, скользили над стылой водой каналов, пялились в темноту незрячими глазами и шептали беззвучные то ли молитвы, то ли проклятья…

* * *

Машина — джип не первой свежести — катилась по Университетской набережной от моста лейтенанта Шмидта к стрелке Васильевского острова на малой скорости, экономя лимитированное горючее. Двигатель работал почти неслышно, и скрип "дворников", время от времени смахивавших с ветрового стекла накопившиеся капли мороси, казался в ночной тишине скрежетом ножа по тарелке.

Люди в джипе молчали. Водитель, надвинувший на глаза прибор ночного видения, сосредоточенно смотрел вперёд — машина шла с потушенными фарами. Двое на заднем сидении, держа на коленях десантные автоматы, внимательно просматривали свои сектора — особенно левый, где стояли старинные здания Петербурга. Вряд ли кто-то из "шакалов" прятался здесь, в самом центре города, но неосторожность или простая небрежность могла дорого обойтись — дружинники хорошо усвоили эту истину.

Вадим, сидевший на правом переднем сидении, поглядывал на тусклую ночную Неву — в слабом свете звёзд вода походила на тягучий жидкий металл, медленно сочившийся из-под тёмных пролётов Дворцового моста. "А ведь ещё так недавно, — думал он, — арки мостов сияли гирляндами огней, и дома на набережных были ярко освещены, и Медный Всадник летел ввысь в голубых лучах прожекторов. А теперь… Чёрт, курить охота… Ничего, это уже последний круг".

У причала подбитой чайкой торчало из воды хвостовое оперение затонувшего там "метеора". Теплоход подорвали конкуренты, и поднять его так и не успели — грянул Обвал. "Вот так, — подумал Вадим, провожая глазами искалеченное судно, — бизнес во весь рост. И я сам, и мои коллеги не стеснялись в средствах, а тем временем за нами следили и позволяли нагулять жирок, чтобы потом выцедить его одним махом. Просто, как всё гениальное: куча мелких бизнесменов концентрирует в своих руках капитал и материальные ценности только для того, чтобы стать добычей хищников покрупнее. А те, в свою очередь, идут на прокорм ещё более зубастым, и так до самой вершины пищевой пирамиды. Тираннозаврам нет нужды отлавливать миллионы жертв — им хватает тысяч, но более калорийных. И нет на этих тварей охотников с убойным инструментом, — он погладил холодный ствол автомата, — не нашлось зверобоев. А после процесса пожирания обычно следует процесс испражнения, и вот все мы сидим по уши в дерьме. Крепок человек задним умом…".

Возле основания Дворцового моста маячила угрюмая серая глыба бронетранспортёра. Приказа остановиться не последовало — сидевшие под броней идентифицировали джип по ответчику "свой-чужой", — но коммуникатор ожил.

— Замечания? — прохрипел голос, искажённый скверной электроникой.

— Никаких, — отозвался Вадим. — От Гаванской ничего не зафиксировано. Продолжаю патрулирование. Командир сто семнадцатой городской дружины самообороны Костомаров.

— Смотри внимательней, командир: вчера у Петровского стадиона была перестрелка. Аутсайдеры борзеют, мать их… — булькнул механический голос и отключился.

Слово "перестрелка" вызвало у Костомарова странную ассоциацию — он хотел было притормозить у бэтээра и стрельнуть закурить, но передумал. Военные и дружинники делали общее дело, однако отношения между ними не отличались теплотой, хотя в экстремальных ситуациях и те, и другие всегда приходили друг другу на помощь. Дружинники-волонтёры недолюбливали армейцев, "прогадивших страну, которую должны были защищать, а теперь лижущих задницы тем, кто сохранил подобие власти и контроля над ситуацией", а те, в свою очередь, свысока поглядывали на "штафирок, взявших в руки оружие и возомнивших себя крутыми". И то, и другое не соответствовало действительности: армия просто не знала, в кого ей стрелять, не получила никакого приказа, когда Обвал уже накрывал планету, а теперь делала то, что и положено делать армии — силой оружия поддерживала тлеющий огонёк государственности, не допуская скатывания страны в окончательный хаос. А дружины самообороны, отрывая время от отдыха после рабочего дня, защищали свои дома и свои семьи от бандитов и мародёров — точно так же, как это делали их далёкие предки, жившие на краю Дикого Поля, откуда регулярно выплёскивались волны степных грабителей. И среди "штафирок" были крепкие парни, прошедшие "горячие точки" и управлявшиеся с оружием не хуже кадровых спецназовцев.

Джип поравнялся с ростральными колоннами, мёртвыми и немыми, не зажигавшими свои огни ни разу с начала Обвала, и Вадим бросил взгляд налево, на здание бывшей Биржи. Здание пустовало почти три года: после взрыва потрясённые хозяева никак не могли решить, стоит ли им делать здесь ремонт, потом выставили его на торги, а потом — потом пришёл Обвал, и всем стало уже не до того. И старинное здание на Стрелке так и осталось стоять с выбитыми окнами, наскоро заколоченными фанерой, из-под которой выползали длинные полосы копоти.

"Да, парень, — внезапно подумал Костомаров, имея в виду того молодого флотского офицера, который пришёл сюда, обвязанный пластидом. — А ведь ты хотел нас предупредить — нас, которые не хотели ни слышать, ни видеть, ни признавать очевидное. И прозрели мы — и то далеко не все — только тогда, когда настал Обвал…". Он вспомнил, как замалчивалась вся эта история, и как она всё-таки стала известной, несмотря на упорно тиражировавшуюся официальную "террористическую" версию. А потом он подумал о Лидии и о сынишке и ощутил беспокойство — как они там? Да, их дом надёжен, и другие мужчины охраняют его семью, пока он, муж и отец, патрулирует по графику Васильевский остров, оберегая покой чужих семей, но всё-таки… Ничего, это уже последний круг — и домой: туда, где его, Вадима Костомарова, любят и ждут, и где о нём тоже беспокоятся.

Джип выехал на набережную Макарова и медленно двинулся вдоль Малой Невы. До конца маршрута оставалось всего километра три, не больше, но никто из сидевших в машине не расслаблялся: ночи в огромном северном городе, забывшемся в тревожном сне, полны неожиданностей.

* * *

Природные катастрофы, как правило, приходят неожиданно — человек ещё слишком мало знает об окружающем его мире. Он не чувствует приближение беды — её чуют только кошки, силясь отчаянным мяуканьем предупредить своих очень глупых хозяев, считающих себя очень умными только потому, что они изобрели атомную бомбу, компьютер и гель для бритья. Иногда кошкам это удаётся, но по большей части их усилия тщетны — человек не обращает внимания на беспокойство братьев наших меньших.

Социальные катастрофы тоже приходят неожиданно для большинства людей и даже для кошек. Но не для всех людей: для тех, которые готовили и рассчитывали эти катастрофы, они отнюдь не являются полной неожиданностью. Законы социума тоже объективны, однако процентное содержание субъективного фактора в них очень высоко, и этими законами куда легче манипулировать, чем безразличными к человеческим амбициям законами природы.

Обвал, порождение человеческой жадности и властолюбия, вызревал медленно, но неумолимо — как семя, брошенное в плодородную почву. Обвал был изначально заложен в дьявольскую систему, господствовавшую на планете и державшуюся на подлом принципе: получить с человека больше, чем ты ему одолжил, и таким образом заставить его работать на тебя. Так продолжалось веками, но так не могло продолжаться вечно: долги росли снежным комом и в конце концов обернулись снежной лавиной.

Потомки создателей хитрой финансовой машины, её хозяева и операторы, сидевшие за рычагами сложнейшего глобального механизма, тянущего мир неведомо куда, знали, что взрыв неизбежен — кому как не им было это знать. Они знали, что лавина сорвётся, однако надеялись контролировать это рукотворное стихийное бедствие себе во благо: Обвал должен был похоронить под собой всех лишних и окончательно закрепить над Землёй власть узкого круга элиты, ставшей единственным реальным владельцем всего, что было создано людьми за века и тысячелетия упорного труда. Огромная денежная масса, переполнившая каналы взаиморасчётов, достигла критического уровня — триллионам условных единиц, за которыми не было ничего, кроме символов двоичного кода в банковских компьютерах, предстояло превратиться в пыль и развеяться миражом. Деньги — архимедов рычаг, предназначенный перевернуть Землю; тонкий инструмент для достижения власти над миром — гораздо более изощрённый, чем грубый меч, — сделали своё дело, и теперь их можно было выбросить за ненадобностью и заменить чем-то более совершенным. Но на время переходного периода требовался некий эквивалент всего и вся, и хозяева остановились на старом добром золоте — на тысячелетнем фетише всех времён и народов. И этим же золотом они надеялись оплатить мечи, которые должны были защитить их от гнева миллионов людей, потерявших голову среди руин былого великолепия и кажущегося процветания.

Циничный ум отцов Обвала просчитал всё, пренебрегая архаичными нравственными ценностями как исчезающее малыми и незначащими величинами. Однако система оказалась слишком сложной: в ней сохранилось достаточно места для непредсказуемых случайностей, которые невозможно было учесть заранее. И одной такой случайностью стала появившаяся в Интернете подробная информация об устройстве для синтеза золота в любом количестве.

Хозяева встревожились — их обеспокоило посягательство на сакральный металл, — но было уже поздно: Обвал грозил выйти из-под контроля его устроителей.

* * *

Набережная была пустынной. Машина свернула налево у реки Смоленки, отделявшей Васильевский остров от острова Декабристов.

— Притормози, — негромко произнёс Вадим, вглядываясь в тёмный силуэт буксира, застывшего у полуразвалившейся эстакады. Джип замер, а Костомаров услышал за спиной негромкий щелчок предохранителя — бойцы почувствовали напряжение своего командира.

— Свет!

Белая световая лапа проворно и брезгливо ощупала корабельный остов, скользнула по выбитым иллюминаторам надстройки, уперлась в перекошенную металлическую дверь, испятнанную ржавыми оспинами, ощупала палубу и погасала. Люди в джипе напряжённо молчали: выходить из машины и осматривать среди ночи этот железный корабельный труп не хотелось никому. И трое дружинников облегчённо вздохнули, услышав костомаровское "Показалось. Поехали".

— Командир, — прошелестело в коммуникаторе, — это Пётр. Идём по Железноводской. У нас всё тихо. Вы где?

— Угол Четвёртой линии и набережной Смоленки, — ответил Вадим. — Скоро будем на Уральском мосту. Будешь выходить к Малой Неве, глянь на корыто, которое там стоит, — на всякий случай. Конец связи.

У моста Вадим хотел свернуть на Уральскую улицу, чтобы пройти мимо заброшенной промзоны, примыкавшей к Серному острову, но почему-то передумал. Может, из-за того, что им навстречу двигалась группа Петра, обнюхивавшая это неприятное местечко, а может, потому, что случайностей не бывает. Как бы то ни было, джип поехал прямо, к пересечению Шестнадцатой линии и Камской улицы, вонзавшейся в Смоленское кладбище.

"Почти приехали, — думал Костомаров, процеживая взглядом тёмную стену деревьев, — свернём на Беринга, а там до дома уже рукой подать". Но он не расслаблялся: призраков как таковых Повелитель Муз не боялся, однако эти призраки в последние месяцы взяли моду оборачиваться людьми из плоти и крови, причём людьми опасными. Обвал вообще породил множество существ, скрывавшихся до этого под человеческой личиной, а теперь явивших бьющемуся в судорогах кризиса миру свой истинный лик, — назвать их людьми можно было только с большой натяжкой.

Человек выскочил прямо на середину дороги.

Костомаров увидел его запрокинутое белое лицо и растопыренные руки и каким-то необъяснимым чутьём, развившимся у него после пришествия Обвала, мгновенно понял: этот — не опасен. Зато от трёх чёрных теней, появившихся вслед за этим человеком, так и веяло опасностью. Это были "крысы": командир сто семнадцатой дружины самообороны не мог ошибиться — он видел их не раз и не два.

— Свет! — выкрикнул Вадим, рывком распахивая дверцу джипа и вскидывая автомат. — Ложись!

Человек тут же упал на асфальт ничком — законы джунглей, властвовавшие ныне на улицах ночного города, давно пробудили в людях двадцать первого века древние инстинкты и реакции. Человек залёг поспешно, но как-то осторожно, прижимая руки к груди, словно боясь раздавить что-то хрупкое. Костомаров отметил это мимоходом, потому что "крысы" тоже отреагировали на внезапное появление ополченцев с быстротой спугнутых хищников.

Три чёрные фигуры были чётко видны в свете двух шок-фар — мощных поисковых прожекторов, устанавливаемых на крышах патрульных машин. Охотившиеся "крысы" не слышали приближения джипа, шедшего на малой скорости почти бесшумно, их ослепили клинки прожекторных лучей, однако аутсайдеры вели борьбу за существование не первый месяц, и то, что они до сих пор оставались в живых, кое о чём говорило.

"Крысы" метнулись в разные стороны, по радиусам, уходя от беспощадного света в густой спасительный мрак; одна из тёмных фигур вскинула руку, в которой что-то блеснуло.

Времена изменились: ни Костомарову, ни его людям и в голову не пришло кричать "Стой! Документы!" или что-нибудь в этом роде. Правила смертельной игры, каждую ночь отбиравшей победителей и побеждённых, были просты и незатейливы — за спиной Вадима торопливым дуэтом застучали автоматы.

Вскинувший руку аутсайдер успел выстрелить — один раз, наугад, — и завертелся волчком под ударами пуль, оседая на асфальт. Второй согнулся пополам, упал на колени, а затем неуклюже повалился набок и застыл неподвижно. Вадим услышал характерный звук пробиваемого стекла, понял, что в джип попали, но не обернулся — потом, потом. Повинуясь пальцу, давящему на спуск, АКС в его руках задёргался, выплёвывая в ночь горсть свинца, одетого в медно-никелевые оболочки. Последний из "крыс" не добежал до деревьев — рухнул на переплетение кустов, ломая ветки. Всё началось и закончилось в считанные секунды.

"Мог ли я предположить, — подумал Вадим, опуская автомат, — что модные среди бизнесменов занятия в стрелковом клубе, куда мы ходили с господином Алексеевым, найдут практическое применение всего через несколько лет? Ирония судьбы…".

Он обернулся. В лобовом стекле зияла круглая дырка, обрамлённая короной мелких трещин. Водитель зажимал ухо, разорванное пулей, — единственный выстрел аутсайдеров оказался результативным, хотя могло быть и хуже — гораздо хуже. Похоже, у "крыс" не было стволов с глушителями — хищники намеревались расправиться со своей жертвой ножами и потеряли пару драгоценных секунд, когда дело дошло до перестрелки. Один из дружинников с треском разорвал перевязочный пакет и перегнулся через спинку сидения к водителю; второй, стоявший у задней дверцы, напряжённо смотрел туда, откуда выскочили "крысы".

— Проверь битых, — приказал ему Вадим, — как обычно.

Парень молча кивнул, а Костомаров подошёл к лежавшему на асфальте человеку. Тот не шевелился — знал, что в такой ситуации не стоит делать резких неоднозначных движений. "Из интегрированных, — подумал Вадим, — наверняка".

— Вставайте. Кто вы такой? Ваш социальный чип?

Человек шевельнулся и встал на колени, по-прежнему прижимая руки к груди. Затем он вытянул из-за воротника небольшую прямоугольную пластинку, висевшую на цепочке. "Всё верно, — подумал Костомаров, осветив фонариком "пайцзу повелителя", как называли носимые на шее социальные чипы, — интегрированный. Свиридов Александр Николаевич, пятьдесят четыре года, место работы… Химик? Интересно… Адрес — ого, мы с ним соседи, дома рядом… Повезло тебе, сосед: ещё бы минута, и…".

Треснул выстрел. Дружинник добросовестно выполнял приказ командира "проверить битых". Вероятно, кто-то из "крыс" остался в живых — вернее, был живым секунду назад. Контрольный выстрел — как обычно. Процедура судопроизводства и исполнения наказаний в ночном городе была предельно простой — аутсайдеры вообще стояли вне закона, а уж если их захватывали на месте преступления, да ещё при попытке вооружённого сопротивления…

— Какого чёрта вас понесло на улицу в это время? — резко спросил Вадим. — Вы что, первый день живёте на свете?

— Ребёнок… — мятым голосом проговорил спасённый. — Плакал… Молока… Надо было… — Выталкивая из себя обломки фраз, он вытащил из-под куртки пластиковую бутыль с белой жидкостью и повторил: — Ребёнок… Плакал… У соседей не было… Ни у кого…

— Внук?

— Дочь, — Свиридов мотнул головой. — Шесть месяцев. У жены пропало молоко.

Он понемногу успокаивался, хотя в глазах его ещё плавал пережитый страх. "Да, — с невольным уважением подумал Вадим, — мужик ты, однако, Александр Николаевич. Выйти в одиночку на ночные улицы нынешнего Питера — это, я вам скажу… Чёрт бы побрал этих спекулянтов… Они ведь, гниды, наверняка в доле с "крысами" — наводят их на добычу. Но люди всё равно к ним идут и меняют драгоценности на хлеб насущный — социальная система не отлажена и работает с перебоями. Всё как в любые смутные времена, будь то блокада или военный коммунизм…".

Костомаров знал ситуацию не понаслышке. После Обвала и последовавшего за ним краха привычной схемы "деньги-товар" из архивов были извлечены методы, проверенные во времена войн и прочих потрясений, но параллельно с распределением, которое шло через пень-колоду, в очередной раз возродился натуральный обмен. Спекулянтов расстреливали, но они появлялись снова и снова — хватало на этой планете людей, стремящихся нажиться на чужой беде, невзирая на любой риск. А вокруг менял волчьими стаями кружили аутсайдеры, признающие только один способ существования: грабёж. "Шакалы" и "крысы" охотились за социальными чипами, которые все интегрированные в рождающееся в муках общество постоянно носили с собой. Чип содержал в себе полную информацию о владельце, включая биометрию, и позволял законопослушному гражданину рассчитывать на гарантированный прожиточный минимум. Считалось, что подделать чип нельзя, однако появились умельцы, менявшие чип-данные и адаптирующие чужой чип под нового владельца. Задача облегчалась тем, что вживлённые чипы с высокими степенями защиты не получили распространения — отношение к ним было неоднозначным: не без основания предполагалось, что вживлённый чип может спровоцировать раковое заболевание. И социальные чипы носили на шеях — на коротких прочных цепочках, чтобы драгоценную "пайцзу" не так просто было снять. Однако это не всегда спасало: аутсайдеры снимали чипы вместе с головами жертв. И если "шакалов" интересовали только чипы и ценности из числа реальных — еда, одежда, оружие, лекарства, — то для "крыс" представлял интерес и сам носитель чипа: чисто с гастрономической точки зрения. Вадим поначалу не верил в рассказы о людоедах, но пару раз приняв участие в рейдах по районам трущоб, убедился: это страшная правда. Он не рассказал об этом Лидии, но ему самому долго снились обглоданные человеческие кости, найденные дружинниками в подвале заброшенного дома на Лиговке.

— Сделано, командир, — доложил подошедший к ним ополченец. — Как есть "крысы" — чистопородные. Отощавшие, небритые, одёжка драная, чипов нет и в помине. А вот их амуниция, — он протянул Костомарову увесистую матерчатую сумку. — Три ствола, четыре ножа, топор, коммуникатор — новенький, спёрли где-то, сволочи.

— Добро, — Вадим кивнул, — положи пока в машину. Садитесь, Александр Николаевич, — сказал он Свиридову, — поедем домой. Мы с вами соседи — вам сегодня ещё раз повезло, хотя это уже мелочь по сравнению с главным везением.

Однако поехали они не сразу. Костомаров доложил военному коменданту города о происшествии, и им пришлось ждать прибытия армейского бронетранспортёра. К счастью, ожидание было недолгим — по пустым ночным улицам бронированная машина примчалась с Петроградской стороны через десять минут. Вадим записал на диктофон доклад о короткой ночной схватке и передал военным трофеи (зажилив для порядка один хороший нож). Отчёта об израсходованных патронах усталый капитан, командовавший армейцами, не потребовал и даже угостил Вадима сигаретой.

— Везёт тебе, как утопленнику, — сказал он, наблюдая, как его солдаты закидывают в тесное нутро бэтээра трупы "крыс", — в этом секторе давно уже тихо, ан нет, выкопал ты всё-таки шмат грязи. Ну, будь, — закончил он, бросая окурок. — Поехали!

— Удачи, капитан! — ответил Костомаров и повернулся к водителю. — Как ухо, болит?

— До свадьбы заживёт, — натянуто улыбнулся тот. — Будем считать, что мне сегодня тоже повезло.

"Всегда бы так, — подумал Вадим, садясь на своё место. — Знал я ребят, которым за эти месяцы повезло куда меньше".

Оставшаяся часть пути прошла в молчании — говорить никому не хотелось.

— Счастливо, Александр Николаевич, — сказал Вадим, когда джип остановился возле дома Свиридова, — несите домой своё молоко. Только больше так не делайте, договорились? А то оставите своего ребёнка сиротой, а жену вдовой.

— Спасибо, — вежливо ответил химик. Он выбрался из машины, обернулся и спросил наблюдавшего за ним Костомарова:

— А как вас зовут?

— Вадим Петрович Костомаров. Командир сто семнадцатой народной дружины.

— Спасибо, Вадим Петрович. Вы и ваши ребята спасли мне жизнь, хотя я, наверно, заслужил, чтобы меня…

Не договорив, он втянул голову в плечи, ссутулился и побрёл к своему подъезду.

"Странный мужик, — подумал Вадим, глядя, как химик шевелит губами, разговаривая через домофон с охранником. — Хотя — у всех у нас свои тараканы".

Тремя годами раньше

Клавиша "Enter" нажалась легко, с тихим щелчком, буднично — как всегда.

Алхимик инстинктивно сжался.

Ничего. Не изменилось ровным счётом ничего: за окном всё так же светило солнце и шелестели жёлтой листвой тополя, вытянувшиеся за долгие годы до самой крыши дома. А на экране компьютера вместо свернувшегося окна пускового файла появилась мирная заставка: голубое озеро под синим небом с белыми облаками и зелёные холмы. Ничего не случилось.

"А чего ты ожидал? — заторможено подумал Свиридов. — Что полыхнёт адский огонь, разверзнется преисподняя, и прозвучат трубы Страшного Суда? Эти медные трубы сыграют свою увертюру, но позже, когда яд, который ты впрыснул в глобальную сеть, начнётся действовать. А он начнёт действовать — Вася был профессионалом высочайшего уровня…".

Александр отвёл взгляд от монитора и посмотрел на неподвижное тело Зелинского. Мегабайт лежал в той же позе, и рядом с его разбитой головой по-прежнему стояла на полу статуэтка золотого дракона, задравшего вверх узкую окровавленную морду. Да, ничего не случилось, но Василия Сергеевича Зелинского, умницы и циника, уже не было среди живых.

"Надо звонить в "скорую"… И в милицию, да… Я сделал то, что хотел, а теперь надо платить — в том числе и за то, что я не хотел делать, но сделал…".

Мысли ползли вяло, спотыкаясь и с трудом протискиваясь по извилинам. Александр не думал о том, как бы ему выкрутиться и куда бежать, — он был готов платить за содеянное. Страха не было — была опустошающая и выжимающая нервы усталость, давящая тяжесть, рухнувшая на плечи Александру Николаевичу Свиридову по прозвищу Алхимик.

Он нашёл глазами телефон, стоявший на письменном столе среди вороха бумаг, протянул к нему руку и вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. Сердце бунтовало, сдваивало удары; из углов комнаты поползла шипучая темнота, застилающая глаза. Алхимик с усилием встал, пошатнулся, удержался на ногах и медленно побрёл к балконной двери. "Воздуху… — стучало в голове. — Воздуху… Полцарства за глоток воздуха…".

Защёлка балконной двери никак не желала поворачиваться, потом смилостивилась. Свиридов распахнул дверь и привалился плечом к косяку, жадно глотая прозрачный воздух позднего бабьего лета, подкрашенный запахом осенних листьев. Сердце снизило обороты, тьма в глазах нехотя отступила, но вместо неё пришёл какой-то странный звук: низкое басовитое гудение, постепенно нараставшее и усиливающееся. Александр повернул голову, пытаясь понять, откуда идёт этот звук, и замер.

"Драконья голова" светилась, но не привычным голубым рабочим светом, а красным, густевшим и на глазах превращавшимся в багровый. С установкой что-то происходило — она работала сама по себе. Алхимик прервал процесс синтеза несколько часов назад, завершив трансформацию статуэтки дракона — той самой, что стояла сейчас на полу возле мёртвого тела Василия Зелинского, — и отключил всю периферию.

Гудение нарастало, и в глазах Алхимика снова начало темнеть. И откуда-то вдруг пришла уверенность: эта тьма уже не отступит — она пришла по его, Свиридова, душу. "С огнём не шутят, — подумал Александр Николаевич. — Ну что ж, я готов…". Он не двинулся с места — он стоял и ждал, зная, что уже не сумеет ничего изменить. Но страха, как и прежде, не было — было ощущение спокойствия и предопределённости: так и должно быть.

"Драконья голова" шевельнулась. Свиридову захотелось протереть глаза, но он смог только несколько раз моргнуть. А потом он услышал голос: тот самый, который он слышал в своём кабинете два месяца назад — голос Дракона.

"Ты захотел забрать моё золото, человек? — прозвучало в сознании Алхимика. — А ты спросил меня, готов ли я тебе его отдать?"

Очертания "драконьей головы" расплылись, раскрылась неожиданно огромная пасть, и оттуда прямо в лицо Свиридову хлынул поток кипящего пламени.

* * *

— Злишься на меня? — Сергей смотрел испытующе, перекатывая в ладонях пузатый бокал, на треть наполненный дорогим коньяком.

— В деловых этических координатах, — Костомаров поднял свой бокал, наблюдая, как солнечные блики тонут в янтарной жидкости, — твой вопрос лишён смысла. Эмоциональные категории "злиться", "радоваться", "испытывать тёплые чувства" и прочие здесь неуместны. Ты добросовестно выполняешь условия нашего джентльменского соглашения, я тоже — о чём ещё говорить? Это ведь твои слова "Надо зарабатывать деньги, а всё остальное — суета беспонтовая", так чего это тебя вдруг на лирику потянуло?

Он отпил коньяк, поставил бокал на столик, откинулся на спинку кресла и добавил:

— Я доволен своим нынешним статусом, ты — тоже, так в чём проблема? Или Дианку нашу охотницу поразила внезапная фригидность?

— Да при чём тут Диана, — Алексеев досадливо поморщился, — она тоже добросовестно выполняет условия нашего с ней джентльменского соглашения. И дела идут… как бы.

— А что тогда твою душеньку тревожит? Что сна-покоя лишает? Я же вижу — неуютно тебе, господин генеральный директор.

Внешне Сергей Леонидович Алексеев, генеральный директор преуспевающей фирмы "Грёзы Музы" выглядел безукоризненно, но не зря Вадим знал его почти двадцать лет — он видел необычную суетливость в движениях Сергея и тень растерянности в его синих глазах.

— Неуютно, — признался директор "Грёз". — Печёнкой чую: зреет что-то недоброе, в воздухе витает. Поговорить с тобой захотелось, по старой дружбе, потому и приехал.

— Поговорить? Так между нами вроде всё уже сказано, Серёга, — зачем пустой базар разводить? А старая дружба — она скончалась… от старости.

Костомаров слегка лукавил. Сидела в нём глухая обида на Сергея, хладнокровно и беззастенчиво отодвинувшего его в сторону в угоду "интересам бизнеса" (точнее, своим собственным интересам), и ему было не слишком по-христиански приятно наблюдать за смятением бывшего друга. Но с другой стороны — он знал звериное чутьё Алексеева: если уж этот хищник забеспокоился, значит, и в самом деле неладно что-то в датском королевстве. Вадим и сам ощущал нечто не очень понятное: это нечто проявлялось в настроении людей, в резко увеличившемся количестве увеселений, на которые эти люди легко тратили деньги, в общей атмосфере, которую так и хотелось назвать предгрозовой. "На пир во время чумы вроде не тянет, — думал он, наблюдая очередную пышную шоу-тусовку с привкусом оргии, — но веселье какое-то натужное, неискреннее. Почему так, в задачнике спрашивается?".

Они сидели в кабинете административного директора Творческого Центра — так официально называлась должность Вадима. В раскрытое окно тёк солнечный свет и лесные запахи; на столе стояла початая бутылка коньяка, привезённая Алексеевым. "Почти как на Сахалине, — подумал Вадим, — где мы когда-то пили коньяк на берегу и строили грандиозные планы. Сколько того коньяка утекло с тех пор…".

— Ладно, — холодно произнёс Алексеев, нарушив колючее молчание, — не склонен ты, вижу, к душеспасительным беседам. Не выйдет у нас разговора.

— А не нужен этот разговор ни тебе, ни мне, — отрезал Костомаров, — всё равно мы друг друга не поймём. Хотя жаль, честно тебе скажу.

В глазах Сергея мелькнула живая искорка и тут же погасла.

— Приезжал Саммерс, — сообщил он.

— И что сказал наш добрый дядюшка Хьюго?

— Ничего особенного, — Алексеев помолчал. — Но если бы ты его видел… У него в глазах выражение собаки, которой вот-вот зададут трёпку, а то и вовсе выкинут на улицу. И если такой акуле неуютно стало шевелить плавниками, это уже о чём-то говорит.

— Никак Страшный Суд не за горами? — иронически осведомился Вадим.

— Что-то вроде, — неожиданно серьёзно ответил Сергей.

Он залпом проглотил свой коньяк и встал.

— Поеду я — дела. — И добавил: — Поостерегись, Вадим.

— Кого стеречься — тебя, что ли?

— Не меня, — устало проговорил директор "Грёз". — Впереди большие перемены, а мы с тобой знаем кое-что такое, что может стоить нам головы. И поэтому…

Он не договорил — в дверь постучали.

— Войдите! — ответил Костомаров. Коньяк со стола он убирать не стал — богемные традиции Центра допускали известную простоту нравов.

Лидия была одета в светлый брючный костюм — Доржиев считал, что светлые тона благотворно действуют на настроение "кроликов", и в этом главный врач Центра была согласна с "любимцем Рабиндраната Тагора".

— Вадим Петрович, — в присутствии Алексеева Лидия строго соблюдала официоз, — я принесла отчёт. Фёдор Бороевич систематизировал данные за последние три месяца. А вы что, уже уезжаете, Сергей Леонидович? Я думала, вам тоже будет интересно…

— Справитесь сами, — равнодушно бросил Сергей, — у меня и так голова кругом. Если будет что-то неожиданное, сообщите. Счастливо оставаться… голубки.

Последнее слово Алексеев явно хотел окрасить в дружеские тона, но это у него не вышло: оттенок зависти проступил слишком явственно. Директор "Грёз" это почувствовал и торопливо вышел, плотно прикрыв за собой двери.

— Зачем он приезжал? — Лида с беспокойством посмотрела на мужа.

— Не знаю, — Вадим пожал плечами, — кажется, хотел исповедаться. Но не гожусь я на роль жилетки, вот ведь беда какая.

— Боюсь я его…

— Не бойся, — Костомаров встал, подошёл к жене и обнял её за плечи. — Он у меня на коротком поводке. Ванюшка спит?

— Уложила. Там с ним мама.

— Вот и ладушки, — Вадим притянул Лидию к себе и крепко поцеловал, при этом его рука как бы невзначай скользнула по её груди. — Тогда можно заняться делом…

— Да ну тебя! — она вывернулась из его объятий. — В рабочее время, и… дверь не заперта.

— Так это мы мигом! — Вадим дурашливо улыбнулся. — Куда это я ключ подевал?

— Погоди, пылкий любовник, меня никто у тебя не крадёт — тут она я. Давай всё-таки о деле, а?

— Будь по-твоему, ледышка, я покладист до невозможности, — Костомаров притворно вздохнул. — Ну, что там насочинял Фёдор наш Бороевич?

— Это не его отчёт — это данные генетических анализов некоторых наших гениев. Я не хотела говорить при Алексееве — не надо ему об этом знать. Во всяком случае, пока не надо.

— Ого! И что же там такое есть, в анализах этих?

— У всех тестированных выявлены изменения на генетическом уровне, — голос Лидии был профессионально спокоен, — и можно с высокой степенью вероятности считать, что эти изменения связаны с препаратом "КК", который они принимают.

— Вот так так… — ошарашено пробормотал Вадим. — Да, Лида, ты абсолютно права: господину Алексееву об этом знать не следует: и пока, и вообще. А вот мы с тобой должны понять, что же это за феномен такой. Сможем, доктор?

— Попробуем, хоть я и сомневаюсь. Тут, боюсь, потребуются усилия целого научно-исследовательского института. Генетика — штука тонкая, на энтузиазме и самодеятельности далеко не уедешь.

…Они ещё не знали, что почти ничего не успеют, и вовсе не потому, что у них нет нужного оборудования и штата высококвалифицированных специалистов: время истекало, и Обвал уже навис над головами обитателей планеты по имени Земля.

* * *

Это было похоже на сон — на очень странный сон. Сознание Александра Свиридова, тонувшее в беспросветной тьме, вдруг цеплялось за островки прояснения и оживало: так человек, увлекаемый бурным потоком, неожиданно нащупывает под ногами дно и пытается встать. А поток, рыча, снова его опрокидывает и волочёт дальше, комкая пенными ладонями бессильное тело.

И видения были странными: Алхимик видел чёрное небо, густо засеянное звёздами, и небо без единой звезды — просто чёрное, на фоне которого раскручивалась огненная спираль. Он видел мёртвые оплавленные руины и обломки диковинных машин среди этих развалин и не понимал, что это и где. Видений было множество, но большинство из них представляли собой лишь смутные тени — нечто трудноуловимое среднее между сном, бредом и явью. Но одно видение, резкое и чёткое, запомнилось: кроваво-красный дракон, летящий над морем, и вода в море густа и тяжела, как расплавленный металл, и красна, как свежепролитая кровь. А иногда видения были более мирными — белые стены и потолок, оконное стекло, за которым медленно и торжественно падали хлопья снега. И склонившееся над ним женское лицо — оно было очень знакомым, но Александр Николаевич почему-то никак не мог вспомнить, кто эта женщина, и как её зовут. А потом всё кончилось — бурлящий поток выбросил измученного пловца на берег и отхлынул, разочарованно ворча.

Свиридов открыл глаза.

И сразу же понял, что находится не в раю, а в больнице. Он лежал один в отдельной палате; за окном виднелись заснеженные деревья. А у окна, облокотившись о подоконник и опустив лицо на сцепленные ладони, сидела женщина в белом халате.

— Сестра… — тихо позвал Алхимик, не узнавая собственного голоса.

Женщина вскинулась, обернулась, и Свиридов с удивлением узнал в ней лаборантку Юлю — он не видел её с тех пор, как она уволилась из НИИ прикладной химии после его злых и глупых слов, сказанных однажды вечером в пустом кабинете. Это была она, Юля, и глаза её были такими же, как тогда — огромными, на пол-лица. И Алхимик почувствовал, как его удивление сменяется тёплой радостью — давно он не испытывал такого чувства.

— Юля… — прошептал Свиридов, ожидая, что она вот-вот заплачет.

Девушка не заплакала. Она вскочила, подошла к нему и поправила подушку — особой надобности в этом поправлении не было, но тёплота в груди Алхимика уже затопляла его с головой. И он не противился этому всемирному потопу.

— Всё хорошо, Александр Николаевич, — негромко сказал Юля, — всё хорошо. Врачи сказали, что всё уже позади. Лежите, вам нельзя напрягаться. Вы четыре месяца пробыли без сознания, но теперь всё-всё будет хорошо.

— Теперь всё-всё будет хорошо… — повторил он. — Всё-всё…

…Он поправлялся. Юля приходила каждый день и кормила его бульоном, и Алхимик ел этот бульон с удовольствием, хотя больничный рацион был не скуден: НИИ позаботилось о своём ценном сотруднике, вернувшемся с того света. От неё он узнал подробности и понял, что ему повезло: взрывная волна выбросила его в открытую дверь балкона. Свиридов упал на дерево и по его густым веткам соскользнул на землю, отделавшись ушибами, переломами и обширным сотрясением мозга. Квартиру выжгло начисто, и если бы Алхимик оставался внутри, то для него не было бы сейчас ни снега за окном, ни Юли с её бульоном, ни всего того, что именуется жизнью. От Зелинского не осталось почти ничего: по официальному заключению, "смерть наступила вследствие термического воздействия, вызванного взрывом бытового газа"" (а попросту говоря, Мегабайт превратился в головешку). Узнав об этом, Александр Николаевич долго размышлял: стоит ли ему каяться и рассказывать, как оно было на самом деле? Кому от этого будет легче? И ещё — ему придётся рассказать о "драконьей голове" (от которой, кстати, осталось даже меньше, чем от Василия, — практически ничего не осталось) и обо всём с нею связанным (в том числе и о том, что запущено в Интернет). И что дальше? Психушка или тюрьма? Скорее первое: Свиридов уже знал, что дело о взрыве его дома, нанесшего зданию серьёзный ущерб и вызвавшем его расселение, закрыто — он в это время находился в коме, и поэтому его не допрашивали. Не будут допрашивать и теперь, если он явится с повинной, — заключение о причине взрыва сделано. В СМИ муссировались версии о террористах и даже о диверсии со стороны "строительной мафии", и нейтральный "случайный взрыв бытового газа" устраивал всех: и власти, и обывателей. Так что нетрудно было спрогнозировать реакцию милиции, попытайся Алхимик рассказать правду.

И всё-таки совесть покусывала: он колебался. Конец его колебаниям положили слова Юли: "Если бы ты не выжил, я бы тоже…". Он понял, что она сказала это всерьёз, и решил молчать — ради неё и ради их будущего: то, что после выздоровления Свиридова они будут вместе, ни у кого не вызывало ни малейших сомнений.

Кроме Юли, приходили и другие посетители. Зинаида Матвеевна, успокоившись за сына, вела борьбу за получение страховки и была близка к успеху — энергии ей никогда было не занимать. Она жила в Комарово, отвергнув предложение будущей невестки переехать к ней — у Юли была квартира на Васильевском острове, оставшаяся от родителей, погибших в автомобильной катастрофе. "Что я, бездомная?" — безапелляционно заявила мать, и Алхимик не стал настаивать, оберегаю Юлю от чересчур тесного общения с будущей свекровью — ещё успеется. Приходила Аня, бледная и осунувшаяся, — дела у неё шли неважно, однако она по-прежнему храбрилась, всё ещё пытаясь что-то доказать себе и другим. Свиридов переживал за дочь и дал себе слово по выходу из больницы заняться её судьбой, надеясь на помощь Юли — девушки были почти одногодками. Регина не появилась ни разу, но Алхимик отнёсся к этому равнодушно: была и сплыла, и говорить больше не о чем.

Приходил Никодимов, рассказывал о делах в институте и заверял, что возвращения "уважаемого Александра Николаевича" все ждут с большим нетерпением, и что его место начальника лаборатории молекулярного синтеза остаётся за ним. Но когда Свиридов задал ему вопрос о новых разработках, Никодимов помрачнел, из чего Алхимик сделал вывод, что далеко не всё так радужно, как расписывал ему Антон Степанович, и что проблем в НИИ по-прежнему выше крыши.

И приходил Кулибин. Они долго молчали, а потом старый механик тихо спросил:

— Рванула твоя машина времени, Николаич?

— Рванула, Георгий Иваныч, — так же тихо признался Свиридов. — Только говорить об этом, сам понимаешь…

— Понимаю, не маленький, — Кулибин с достоинством кивнул. — Сергеича жалко — толковый был мужик.

— Толковый, — согласился Алхимик. — Был…

— Да, — задумчиво проговорил Левша, — такие дела… А только вот что я тебе скажу, Александр Николаевич: понадобится тебе новый агрегат, ты мне только скажи — сделаю. И не отойду от него, пока работать он не будет безопасно, ты так и знай.

— Спасибо, Георгий Иваныч.

— Ну, бывай, Алхимик, — поправляйся.

После ухода Кулибина Свиридов лежал и думал: почему же всё-таки произошёл этот взрыв? Он думал об этом и раньше, благо времени у него было в избытке, но слова старого механика разбередили ему душу и одновременно сработали как катализатор: мало-помалу в мозгу Свиридова выстраивалась логическая цепочка, пригодная для рабочей гипотезы.

"Энергия времени… Но пространственно-временной континуум един… Мой аппарат нарушил баланс: я отбирал для синтеза энергию в определённой точке, и её плотность в этой точке снизилась. И что дальше? А дальше — к "точке прокола" континуума потекла энергия пространства-времени с других участков, и в итоге "прокол" схлопнулся: взорвался. Наше счастье, что машина была маломощной: если бы я увеличил её производительность на пару порядков… Верно сказано: прячьте спички от детей, особенно от шустрых и смышлёных… Так что мы пока погодим ваять новую "драконью голову" — это дело обмозговать нужно".

Он выписался из больницы, когда по карнизам уже вовсю стучала вешняя капель. Чирикали воробьи, и светило солнце, и Юля была рядом, и жизнь снова казалась прекрасной и удивительной, и не хотелось думать ни о чём плохом.

…Он ещё не знал, что "виртуальная бомба" Василия Зелинского взорвалась, и что взрыв её не остался незамеченным. Александр Николаевич Свиридов по прозвищу Алхимик строил грандиозные планы и не знал, что не успеет их осуществить: время истекало, и Обвал уже навис над головами обитателей планеты по имени Земля.

И пробил час…

Чёрная туча, беременная грозой, затянула полгоризонта, придавив своим раздутым брюхом притихший город. В её тёмной утробе погромыхивало и посверкивало, обещая вот-вот разразиться громом и молниями и напомнить людям, кто они есть на этой земле.

Занятый своими чрезвычайно важными делами человек двадцать первого века редко смотрит в небо и не испытывает мистического трепета перед мощью стихии, но видевшие эту угрюмо наползавшую тучу невольно ощутили странное. Слишком зловеще выглядела эта чёрная стена, и было что-то роковое в её тяжёлой поступи, словно не грозовое облако плыло по небу, гонимое ветром, а лавина раскалённого пепла, извергнутого притаившимся где-то на краю земли исполинским вулканом, летела на мир, обещая ему мрачную участь Помпеи.

Обвал, в отличие от явлений природы, не сопровождался никакими впечатляющими спецэффектами: внешне он начался почти незаметно. Незримо лопались радужные мыльные пузыри высокодоходных инвестиционных фондов, бесшумно рушились многоступенчатые пирамиды, сложенные из перепродаваемых кредитов, неосязаемо истаивали рыхлые сугробы банковских счетов. Перегретая экономика окуталась клубами прорвавшегося вонючего пара — змея, пожиравшая собственный хвост, поперхнулась в самом разгаре этого увлекательного занятия. Как-то очень неожиданно выяснилось, что заманчивая цифирь прибыли — это блеф, что весь "цивилизованный" мир живёт в долг, который нечем отдавать, и что гламурный красавец финансовый капитал давно изменяет своей законной супруге промышленности с эффектной куртизанкой спекуляцией, и подцепил в процессе адюльтера трудноизлечимую болезнь инфляцию — какой скандал в благородном семействе!

Привычные ориентиры зашатались, грозя рухнуть, и обыватель, приученный жить по схеме "Зарабатывай деньги (как можно больше денег!), трать их в своё удовольствие (как можно больше трать, ведь твои потребности безграничны!), слушай, что тебе говорят (и не сомневайся!), и ни о чём не думай (ни в коем случае не думай!)", хватался за голову: откуда такая напасть? Экономисты несли с умным видом наукообразную чушь, нафаршированную терминами "рецессия-депрессия-стагнация-коллапс", а респектабельные политики обличали "бессовестных спекулянтов", искали стрелочников и козлов отпущения и бормотали что-то невнятное о "капитализме с человеческим лицом".

А режиссёры всего этого спектакля оставались в тени, чутко отслеживая ход событий и не допуская никаких отклонений от сценария. Наперекор объективным предпосылкам и недавним прогнозам доллар, подпитываемый государственными субсидиями, рос, порождая смутные надежды — а ну как всё ещё обойдётся? — и люди торопливо переводили в доллары все свои сбережения, не желая верить, что в один не самый прекрасный день эти доллары превратятся в никчёмные бумажки. Люди привыкали к растиражированному средствами массовой информации словосочетанию "глобальный кризис" (на который так легко и просто можно списать всё, от неумения до преступления), как привыкают к ноющей, но терпимой боли. И мало кто видел, что происходит за дымовой завесой пресловутого кризиса.

Тотальный передел мировой собственности шёл полным ходом. Ряды официальных миллиардеров, удостоившихся чести быть занесёнными в список журнала "Форбс", редели, как маршевая рота, попавшая на открытом месте под прицельный огонь снайперов. В первую очередь отстреливали (пока ещё не в прямом смысле слова) "чужих" — индийцев, китайцев, русских, — которым никто не собирался уступать место на вершине строившейся веками пирамиды реальной власти. И обдумывались варианты хирургического вмешательства в ход болезни — исключительно с целью скорейшего излечения, и никак иначе, — и с этой целью нажимались все болевые точки планеты.

Провокационная проверка боеспособности русской армии показала, что её солдаты, несмотря ни на что, всё ещё имеют кое-какое оружие и даже умеют с ним обращаться. Это не устраивало стратегов "экономической войны" — мегатонны не подвержены девальвации, — и тут же поползли невнятные слухи о реформе российской армии, единственным результатом которой было бы резкое снижение боеспособности этой армии. В районе Африканского Рога бесчинствовали пираты, и мир недоумевал, почему это могучие флоты ведущих мировых держав, имеющие в своём распоряжении данные космической разведки, не могут справиться с кучкой полуголых дикарей на моторных пирогах. "Газовая война", немыслимое явление с точки зрения "священных" принципов бизнеса, грозила стать войной настоящей, танки бундесвера прогревали моторы, а немецкие генералы прикидывали, за сколько дней они смогут дойти до Киева. Расчёсывалась до крови старая ближневосточная язва, подталкивая противоборствующие стороны к самоубийственному решению вырезать её раз и навсегда ядерным скальпелем. Кровавый теракт в Бомбее до предела обострил отношения между Индией и Пакистаном, грозя втянуть в дымную сферу назревающего локального атомного конфликта и опасно усилившийся Китай. Неуловимый злой демон Востока Усама бен Ладен готовил удар оружием массового поражения — это подавалось мировыми масс-медиа, призывавшими "быть готовыми ко всему", как "информация из достоверных источников". Региональная термоядерная война с миллионными жертвами входила в сценарий Обвала — в военное время не до демократии! — и обывателя исподволь приучали к мысли, что "капитализму с человеческим лицом" больше всего подойдёт боевой шлем и противогаз. Экономический коллапс должен был кончиться хаосом, а из истории хозяевам было хорошо известно, что порядок лучше всего наводить рукой, одетой в латную перчатку.

* * *

— Я вас очень внимательно слушаю, — бесцветным голосом проговорил сидевший в кожаном кресле человек, к внешности которого лучше всего подошло бы определение "живые мощи". — Постарайтесь излагать кратко, Эрни, — у нас очень мало времени.

Последняя фраза подействовала на его собеседника, моложавого человека из service brains[19], как шпоры на скакуна, от которого требовалось во что бы то ни стало первым придти к финишу. Эрни Баффин, в прошлом программист и сотрудник компании "Майкрософт", занимался Интернет-разведкой, работал на очень узкий круг людей и скорее согласился бы лишиться гениталий, нежели вызвать малейшее неудовольствие дряхлого старика в кожаном кресле — Баффин слишком хорошо знал, кто этот старичок, и какая власть сосредоточена в его немощных старческих руках.

— Да, мистер Винсент, конечно. Первые упоминания о возможности синтеза золота, — начал он, сдерживаясь, чтобы не сорваться на торопливую скороговорку, — были отмечены в Сети десять месяцев назад. Это напоминало типичную массированную вирусную атаку без определённой цели, и поэтому мы поначалу не придали этому значения. — И поспешно добавил, заметив, что бровь старика в кресле чуть-чуть дрогнула: — Но поскольку речь шла о золоте, мы скачали файл и тщательно проверили его содержимое. Никаких вредоносных программ мы не обнаружили, отпало и предположение о monkey business — авторы файла не требовали перевести определённую сумму на указанный счёт, чтобы получить код запуска "волшебной мельницы". Описание установки было очень простым — на уровне инструкции для рядового пользователя, не имеющего ни малейшего представления о тонкостях механики и электроники. Мы передали его нашим техническим экспертам, потребовав от них сделать заключение, а также собрать модель описанной установки и проверить её в работе.

На этот раз бровь мистера Винсента дрогнула одобрительно, и Баффин продолжил с заметным воодушевлением:

— Принцип работы "волшебной мельницы", как окрестили её наши специалисты, выглядел откровенно шарлатанским — что-то сродни "вечному двигателю", — но я настоял на натурных испытаниях. Первые результаты были обескураживающими, однако в итоге, после месяца кропотливой работы, — он сделал эффектную паузу, — мы убедились, что это не розыгрыш: эта установка действительно может превращать одни химические элементы в другие. Требовались только точный расчёт нужной кривизны мультизеркала и ювелирность изготовления — "волшебную мельницу" и её программное обеспечение создали гениальные люди.

— Удалось установить, откуда появился в Интернете этот файл?

— Предположительно — Россия, сэр. Точно установить не удалось: создатели файла умело замели все следы.

— Примерно так я и предполагал… — задумчиво пробормотал старик.

— Да, сэр, — с готовностью согласился Баффин. — Эта непредсказуемая варварская страна, которая…

Он собирался развить свою мысль, но мистер Винсент прервал его движением руки.

— Не отвлекайтесь на несущественное, Эрни.

— Извините, сэр. Через месяц после первого появления в Сети сведений о "волшебной мельнице" последовала вторая волна появления этого файла. Она длилась неделю, причём с множества серверов, расположенных в разных концах света, — вероятно, заражённых первой волной. Это уже было похоже на целенаправленное действие, и поскольку мы уже знали о реальных возможностях "волшебной мельницы", я, следуя указаниям…

— Без имён.

— Простите, сэр. Мы начали зачистку Интернета, убирая из него все упоминания об этой установке. Это было непросто, но через три месяца дело было сделано. Новых вспышек не последовало, и постоянно проводимый мониторинг за полгода не зафиксировал в Сети ни малейших намёков на эту тему.

— Можете ли вы гарантировать, что в Интернете не осталось ничего?

— Могу, сэр, — Баффин понимал, что он берёт на себя огромную ответственность, но отрицательный ответ наверняка имел бы для него гораздо худшие последствия. Приходилось идти на риск — в конце концов, на сегодняшний день в Сети и в самом деле не было никаких упоминаний о "волшебной мельнице" или об успешном синтезе золота.

— Хорошо, — старик помолчал. — А можете ли вы гарантировать, что никто, кроме вас и ваших специалистов, не сумел собрать эту машину и успешно её запустить?

"Если дедушка Винни надеется, — подумал Баффин, — что я буду расхлёбывать чужое дерьмо, он сильно ошибается".

— Это уже не моя сфера ответственности, сэр, — заявил он осторожно, но твёрдо. — Я могу только сказать, что экспериментальный образец "волшебный мельницы", собранный в нашей лаборатории, проработал три дня, а после этого был законсервирован и засекречен, и со всех лиц, так или иначе имевших к нему отношение, была взята строжайшая подписка о неразглашении. Изготовить работоспособную "волшебную мельницу" на самом деле не так просто, это так, однако полной гарантии я дать не могу. Хотя я думаю, что если бы кто-то сумел наладить синтез золота, об этом давно уже шумел бы весь мир.

"А вот это совсем необязательно, — подумал старик. — Если ставки растут, не стоит сразу выкладывать все козыри. В нашем уравнении остаётся одно неизвестное…".

— Спасибо, Эрни, вы свободны, — сказал он бесстрастно.

Оставшись один в своём кабинете, декорированном под восемнадцатый век, человек по имени Винсент бросил взгляд на циферблат старинных часов и задумался, глядя в огонь камина. Он собирал мозаику из разрозненных фактов и не спешил, хотя почти физически ощущал, как неумолимо истекает время, оставшееся у него для принятия решения. Он был пауком, сидящим в самом центре паутины, опутавшей весь мир, и располагал интегральной информацией, поступавшей к нему из разных источников. Он знал многое, в том числе и то, что "волшебная мельница" действительно сродни "вечному двигателю" — вернее, "вечному генератору". "Теоретически неисчерпаемый источник энергии" — таково было заключение физиков, ознакомившихся с принципом работы установки и с результатами её испытаний. Знал он и о том, что через месяц после консервации опытной установки при её очередном осмотре было обнаружено странное явление: все зеркала сплавились в ком, словно внутри сферы, которую они образовывали, взорвалась термическая бомба. Пожара при этом не возникло, и на стенках хранилища не осталось следов огня. Объяснения случившемуся найти не удалось, однако не исключалась возможность диверсии, и это наводило на размышления.

"Россия, вечная кость в горле мировой цивилизации — ни проглотить, ни выплюнуть. Неужели за всей этой историей стоит она? Если русские пронюхали о наших планах, то можно предположить, что они рассчитывают на "волшебные мельницы" как на решающий аргумент в споре за власть над миром. Но тогда непонятно, зачем предоставлять такую информацию для всеобщего пользования — гораздо разумнее держать её в секрете и нанести удар, когда золото станет последней опорой прежнего порядка вещей. "Вечный генератор" и универсальный синтезатор, простой и доступный, — это оружие пострашнее ядерного, и тот, кто им владеет… Какие цели преследовали творцы "волшебной мельницы", так настойчиво выкладывая в Сеть её подробнейшее описание? Я не верю, что наш таинственным образом расплавившийся опытный экземпляр — единственный в мире, что бы там не говорил этот молокосос Эрни. А это значит, что существует серьёзнейшая угроза нашим планам: "золотой удар" может быть парирован, причём неизвестно кем. Полугодовая тишина в Интернете — слишком слабая надежда на то, что шило удалось спрятать в мешке. Но мы не можем больше ждать: Обвал созрел, он вот-вот сорвётся и без нашей команды, а неконтролируемый Обвал угрожает и нам самим, и всему, что было достигнуто нами за тысячелетия…".

Старик зябко повёл плечами, ещё раз посмотрел на часы и нажал на столешницу. Из толстой деревянной крышки стола выдвинулась миниатюрная сенсорная панель. Человек, похожий на живого мертвеца, коснулся её своими костлявыми пальцами и негромко сказал в пустоту, зная, что его хорошо слышат и внимательно слушают:

— Это Винсент. Дальнейшее промедление становится опасным.

* * *

— Мы рассчитываем провести операцию в кратчайшие сроки, — генерал-полковник Анисимов сжал руку в кулак, — и для этого будут привлечены наши лучшие силы.

"Сюр в полный рост, — думал Вадим, слушая командующего округом, — на Новгород двинутся танки, а на берегах Волхова, помнящего драккары викингов, высадятся десантники семьдесят шестой псковской дивизии. Театр абсурда, ставший реальностью… Бредовая затея новоявленных "новгородских бояр", захвативших Волховскую ГЭС и объявивших о создании "независимой новгородской республики", грозит обернуться большой кровью. Над фразой "Санкт-Петербург — это пригород Господина Великого Новгорода" можно было смеяться, но сейчас уже как-то не до шуток. Феодализм на марше — с той лишь разницей, что теперь вместо стрельцов Ивана Грозного на Новгород пойдут стрелки генерал-майора Полкаченко. И гвардейцы семьдесят шестой штурмовой — самой, наверное, боеспособной части российской армии, — церемониться не будут: они воевали и в обеих чеченских войнах, и в Осетии против Грузии. Жаль только, что русские снова будут стрелять в русских…".

— А на эти три дни, — продолжал Анисимов, — вся ответственность за порядок в городе и его пригородах возлагается на народные дружины. Для выполнения этой задачи сил сто тридцать восьмой и двадцать пятой отдельных мотострелковых бригад недостаточно — они задействованы по всей области. Поэтому…

"Так вот зачем нас сюда пригласили! — догадался Костомаров. — Теперь понятно…".

Создание народных дружин — ополчения — было мерой вынужденной. После разрыва экономических связей, вызванных Обвалом и последовавшим за ним обесцениванием денег вообще, залихорадило всю страну. И как во всякие смутные времена, реальная власть переходила в руки тех, кто имел оружие и умел держать его в руках. Рождались новые военные вожди, пользовавшиеся авторитетом, причём не авторитетом главаря разбойничьей шайки. Люди хотели не только выжить, но и жить дальше — должно же когда-то всё это кончиться, — и сиюминутное "грабь и веселись!" не подкреплялось здоровым инстинктом самосохранения. Народ и племя имеет шанс выжить, если родовичи помогают друг другу, а не рвут друг у друга кусок, не думая о завтрашнем дне, — эта простая истина сохранилась в генной памяти поколений, несмотря на все попытки вытравить её и заменить оголтелым индивидуализмом. И затерроризированные мародёрами люди брали в руки оружие, чтобы защитить себя и свои семьи.

Высшие офицеры малочисленного Ленинградского военного округа, насчитывавшего меньше сорока тысяч человек, сумели сориентироваться в постобвальной каше. Казавшийся незыблемым постулат "Деньги могут всё!" развеялся дымом — былым хозяевам жизни нечем стало платить тем, кто в прежние времена мог за деньги сделать любую грязную работу. Как-то вдруг всё изменилось, и оказалось, что реальную силу и вес имеют не банковские счета, а бронетранспортеры и автоматы в руках солдат, верящих своим командирам. Криминальные структуры тоже рвались к власти, однако проигрывали: спайка по денежному принципу уже не работала. И гибли под гусеницами армейских боевых машин новые "атаманы Козолупы", так и не ставшие новыми батьками Махно.

Население поддержало военный переворот, и народные ополченцы получили оружие и боеприпасы с армейских складов. Не обошлось без ошибок — часть снаряжения попала не в те руки, — но в целом город не впал в анархию: чиновники из числа вменяемых (и правильно оценивших реальный расклад сил) вошли в состав городского правительства, активно сотрудничая с военными. Сто тысяч волонтёров надёжно подкрепили армейцев — армия в основном разбиралась с любителями создания "независимых держав в масштабах отдельно взятой деревни", а множество других задач — от развозки продуктов до уборки мусора — решали ополченцы. За спинами дружинников были их жёны и дети, и ради них добровольцы дрались люто, не прося и давая пощады, — число аутсайдеров, не желавших интегрироваться и предпочитавших по-прежнему жить за чужой счёт, быстро сокращалось.

Вадим Костомаров вступил в дружину без колебаний — простым рядовым. Но уже через полгода он стал командиром, которому подчинялось свыше ста человек, — лихое время быстро выявляло реальную ценность людей, а для командира дружины задатки лидера были важнее умения метко стрелять. И сегодня его и других командиров лучших дружин вызвали в штаб округа "для получения дополнительных особых распоряжений", как туманно было сказано по коммуникатору.

* * *

Пахло дымом — где-то что-то горело. Этот запах не вызвал особого ажиотажа среди пассажиров автобуса — за последние сумасшедшие месяцы люди привыкли ко многому: и к тотальному дефициту всего и вся (это мы уже проходили), и к стрельбе на улицах среди бела дня, и даже к тому, что деньги стоят дешевле бумаги, на которой они напечатаны.

Автобус свернул за угол, и происхождение дымного запаха выяснилось: завалившись боком на тротуар, чадно горела маршрутная "газель". "Обычное дело, — подумал Свиридов, — аутсайдеры хотели поживиться горючим, а когда не вышло…". Судя по всему, так оно и было: в борту "газели" зияла рваная дыра, а под брезентом, расстеленном рядом с машиной, угадывались очертания нескольких человеческих тел. Ещё один труп — Александр почему-то даже не сомневался, что это именно труп, — лежал поодаль, уткнувшись лицом в асфальт. Возле него стояли два солдата в касках и бронежилетах: один говорил по коммуникатору, другой, держа автомат наперевес, настороженно озирался по сторонам. Автобус миновал горящую "газель", и никто из его пассажиров не выказал изумления или хотя бы интереса — разбитую машину и тела на проезжей части проводили равнодушными взглядами, и всё. "Защитная реакция нервной системы организма, — подумал Алхимик, глядя на выбитые окна первого этажа старинного здания, над которыми злым гротеском сохранились буквы "Бутик элитной одежды", — во время блокады Ленинграда никого не удивляли трамваи, разбитые прямыми попаданиями артиллерийских снарядов. Правда, тогда была война, но что мы имеем сегодня — ту же войну, только не очень понятно кого с кем".

Скрежетнув истёртыми тормозами, автобус остановился. Люди вставали и тянулись к выходу — приехали. Работникам НИИ прикладной химии повезло: институт получил статус режимного предприятия, а это означало и повышенный гарантированный соцминимум, и развозку всех его сотрудников по маршрутам "дом-работа" и "работа-дом". Последнее было очень немаловажным: общественный транспорт давно не работал, у владельцев автомашин не было бензина, а идти пешком (например, с Васильевского, как Свиридову), да ещё зимой, когда поздно светает и рано темнеет, могли отважиться только единицы из числа любителей особо острых ощущений.

Уютный дворик института изменился до неузнаваемости. Решётчатая ограда, никогда не выполнявшая защитных функций, теперь было густо увита колючей проволокой; перед главным входом из-за уложенных гнездом мешков с песком торчал ствол крупнокалиберного пулемёта. И приветом из блокадного прошлого северного города окна здания перечёркивали косо наклеенные бумажные кресты — в городе не только стреляли, но и взрывали.

На проходной вместо мирной старушки-пенсионерки стояли вооружённые солдаты, и символический турникет уступил место блок-сканеру. Считывающее устройство прибора располагалось низко: проходившим людям приходилось кланяться — это проще, чем каждый раз снимать с шеи драгоценную "пайцзу" чипа. Вряд ли при монтаже сканера это было сделано с умыслом — скорее всего, имела место обычная российская недодуманность, — но в "поклонном ритуале" Свиридову чудилось нечто мистическое, пришедшее из тёмных веков.

Однако люди оставались людьми — они не разучились улыбаться, тем более что они знали: их работа нужна и важна — это вам не ароматизаторы для презервативов. Все эти глупости остались в прошлом: НИИ прикладной химии занимался теперь синтезом пищевых продуктов — магазины давно вымели подчистую, стратегические запасы продуктов были ограничены, сельское хозяйство пришло в упадок, а миллионы жителей Петербурга хотели есть, причём каждый день. Над городом щерился костлявой улыбкой призрак голода: в пригородах бесчинствовали банды мародёров, и конвои с продовольствием прорывались в город с боём, как продотряды времён гражданской войны. Жители распахивали газоны под окнами и сажали картошку, а по ночам дружинники, охранявшие эти импровизированные поля, стреляли без предупреждения на любой шорох: ценность человеческой жизни была прямо пропорциональна количеству еды, получаемой по гарантированному минимуму.

По дороге в лабораторию Свиридов завернул к Никодимову — он не сомневался, что директор уже на месте, и не ошибся. Старый учёный весь усох и скукожился, но в глазах его впервые за много лет появился упрямый огонёк — тот самый, благодаря которому русские люди выжили, несмотря ни на что.

— Как ваши успехи, Александр Николаевич? — спросил Никодимов, поздоровавшись.

— Работаем, Антон Степанович, — сдержанно ответил Алхимик.

Никодимов промолчал, и Свиридов был благодарен ему за это молчание. "А ведь мог бы и припугнуть, как во времена оны, — подумал Александр, — эти времена он ещё помнит. И был бы прав: нынче не до шуток. Ан нет, интеллигентское нутро берёт верх. Интересно, как я вёл бы себя на его месте?".

Свиридову было что сказать директору института, однако он сдерживался. На флэш-картах, оставшихся от Зелинского, Алхимику удалось найти костяк программы синтеза, а это означало, что до масштабного производства колбасы из пластмассы дистанция уже не столь огромного размера. Дело за малым: где взять нужное количество энергии? Большая часть тепловых электростанций простаивала из-за острой нехватки топлива, Сосновоборская АЭС обеспечивала город, и переключить её мощности на синтезаторы означало усадить весь Питер на голодный энергетический паёк. Не раз и не два Александр Николаевич порывался попросить Кулибина соорудить новую "драконью голову", но всякий раз брал себя в руки: он уже знал, чем это может кончиться. Пока не найден способ демпфировать утечку энергии, приводящую к взрыву, использовать энергию пространства-времени нельзя — это было ясно. Алхимик остро сожалел о том, что недостаточно хорошо разбирается в физике, особенно в её новейших направлениях. Он слышал о теории Герловина[20], но этого было мало. Можно было посоветоваться с Никодимовым и привлечь к работе кого-то ещё, но что-то удерживало его от такого шага. Эта была не ревность первооткрывателя, нет — Александр чувствовал, что не стоит доверять кому-то незнакомому. Если даже друг Мегабайт, которого он знал много лет, в итоге едва не задушил Алхимика, то что говорить о других? Энергия вот-вот станет новой мировой валютой, и тогда "драконья голова" станет печатным станком. Ежу понятно, что вокруг такого станка тут же начнутся песни и пляски, переходящие в кровавые оргии. Нет, нужно всё обдумать, чтобы потом не кусать локти. А пока можно ограничиться паллиативом: доложить Никодимову об алгоритме синтеза — к концу рабочего дня отчёт будет готов, — и пусть Антон Степаныч решает энергетический вопрос с городскими властями и военными.

Придя к себе в лабораторию, Свиридов быстро вошёл в рабочий ритм. Текущие дела не отняли у него много времени — разобравшись с ними, Алхимик сел за компьютер. "Жаль, что всезнайка-Интернет тоже пал жертвой глобального экономического коллапса — как было удобно. Мавр сделал своё дело — мавр скончался". Последняя мысль Алхимика относилась к подорванной им виртуальной бомбе: кризис не был бы таким всесокрушающим, если бы золото сохранило свою ценность. Правда, он не слышал, чтобы кто-то производил золото в промышленных масштабах, но тот же Интернет вскоре после головокружительного падения доллара услужливо сообщил о резком падении цен на золото, связанным с появившимися в Сети сообщениями о возможности его синтеза из грязи. Эта информация быстро исчезла, но за ней явно стояло что-то реальное: одними слухами рынок не обвалишь. И были ещё какие-то загадочные взрывы в разных уголках земного шара, прогремевшие около двух лет назад. Достоверных сведений о них у Свиридова не было — Интернет приказал долго жить, а другие источники информации практически отсутствовали, — однако Алхимик предполагал, что эти взрывы могли быть связаны с его установками, построенными по Интернет-описанию, и это лишний раз напоминало ему о необходимости крайней осторожности.

На мониторе появилось трёхмерное изображение "драконьей головы", похожее на фантастический драгоценный камень. Александр Николаевич вглядывался в его сверкающие грани, словно надеялся найти там ответ на мучавший его вопрос: "Как безопасно получить энергию времени?". Он чувствовал, что ответ есть, что его не может не быть, но — древний дракон хранил свою тайну. "Ничего, — думал Алхимик, — сыщем мы на тебя управу, зверюга. Приручим, никуда ты не денешься — в этом мире жить нашим детям". При этом Свиридов подумал о Юле, о маленькой Даше и о своём ночном походе за молоком. По коже прошёл озноб, когда он вспомнил слова командира дружинников: "…больше так не делайте, а то оставите своего ребёнка сиротой, а жену вдовой". Да, если бы не этот парень с жёсткой улыбкой… Суровое Время Тьмы беспощадно фильтровало людей, и хорошо, что у таких, как Вадим Костомаров (это про них сказано — "я бы пошёл с ним в разведку"), были шансы пройти чистилище. Вот его бы в помощники — жаль, что он, похоже, никаким боком не физик.

На экране компьютера медленно вращалась "драконья голова". Алхимик следил за её завораживающим движением, чувствуя знакомое состояние "вот-вот осенит".

* * *

Колонна машин шла по Приморскому шоссе. Дорога была пустынной, лишь изредка по обочинам маячили покорёженные автомобильные останки. С залива дул холодный ветер, свистел в приоткрытом окне, норовя пролезть в кабину тяжёлого армейского грузовика, где сидел Вадим; серое слезящееся небо цеплялось за вершины нахохлившихся деревьев. Люди в кабине молчали: всё было сказано на инструктаже, и ни Костомарову, ни хмурому майору, сидевшему рядом с ним, ни водителю, следившему за дорогой, говорить не хотелось. Рейд по северному берегу Финского залива должен был очистить бывшие курортные посёлки от банд аутсайдеров, свивших там гнёзда, — вертолёты неоднократно засекали группы вооружённых людей и рассеивали их огнём. "Шакалы" прятались в опустевших домах и коттеджах, давно оставленных хозяевами, и оттуда совершали ночные набеги на город. Аутсайдеров было много: по некоторым данным, одна только банда Шайтана, в основном состоящая из бывших нелегалов-гастарбайтеров, ставших теперь никому не нужными, насчитывала свыше тысячи человек — голодных, озлобленных и готовых резать глотки, — и поэтому в операции были задействованы двадцать две волонтёрские дружины, усиленные двумя ротами мотострелков.

Притихшую Лахту проехали без остановок, не стали задерживаться и в Сестрорецке.

— Здесь чисто, — нарушил молчание майор, словно отвечая на немой вопрос Вадима, — летуны никого не видели. Приключения начнутся в Солнечном, — он криво улыбнулся, — а пока дыши равномерно.

"Да, — подумал Костомаров, — стрельбы в этих шашлычно-пикничных местах не было чуть ли не с финской войны". И услышал глухой орудийный выстрел — где-то там, впереди.

Вадим знал, что это означает. По плану операции, бронетехника из Каменки должна была сыграть роль пресса, выдавливающего аутсайдеров в стороны от шоссе, а железную дорогу должны были перекрыть мотодрезины, прикрытые стальными листами. А им, людям, предстояло идти по улочкам Комарово и Репино и выковыривать "шакалов" из всех щелей. Противотанковых средств у аутсайдеров вроде бы нет — разве что самоделки, — но бэтээрам не развернуться среди канав и дачных построек, хотя огнём они, конечно, поддержат.

Орудийная пальба впереди густела, к ней примешались трескучие голоса автоматов. На лице майора возникло недоумение — что-то шло не по плану. Над головами с грохотом прошёл вертолёт, угрожающе покачивая снаряжёнными оружейными подвесками. Захрипел коммуникатор офицера — Вадим не уловил суть сообщения, но оно явно было тревожным. А потом Костомаров увидел густой столб чёрного дыма, выползавший из-за деревьев. Сердце зачастило. Вадим сжал автомат и посмотрел на армейца — сейчас командовал он.

— Ну, держись, волонтёр, — сквозь зубы пробормотал майор. — Сейчас…

Он не договорил и подался вперёд — за поворотом шоссе ярко и весело горел бэтээр.

— Твою мать… — лицо майора перекосилось. — Вот тебе и нет у них гранатомётов!

Дружинники выпрыгивали из машин. Вадим выскочил из кабины и огляделся. Среди зелени деревьев картонными декорациями проступали дома; людей видно не было, но злой и частый треск автоматов говорил о том, что люди здесь есть, что их немало, и что многие из них совсем не рады видеть ополченцев.

— Веди своих, командир, — майор махнул рукой. — Вон туда, к железке, — это твой участок. А ты, — он обернулся к другому командиру дружины, — пойдёшь к заливу. Будьте на связи, если что — зовите, подгоню "коробочку" или пришлю "вертушку".

— Если там будут женщины, не спешите стрелять, — негромко сказал Костомаров, обращаясь к дружинникам. — Сами знаете…

Волонтёры знали. Приказ "не брать пленных" никто не отменял, но этот приказ не относился к пленницам. "Шакалы" похищали интегрированных девушек, встречались и женщины-аутсайдерки. Участь и тех, и других была незавидной, но отщепенцы всё-таки не убивали их сразу, особенно молодых и красивых. Иногда пленниц спасали, и дружинники относились к ним бережно: слишком много смертей было вокруг, и чем дешевле становилась человеческая жизнь вообще, тем выше ценили ополченцы жизни тех, кто может дать новую жизнь, — люди верили, что Время Тьмы рано или поздно пройдёт.

— Пошли, — Вадим перехватил автомат поудобнее. — Работаем тройками.

"На недельку, до второго, я уеду в Комарово", — вспомнились ему слова одной старой песенки. — Век бы не видеть этого сегодняшнего Комарово, — подумал он, глядя на мертвые дома, — а какое дивное место было когда-то…".

За бесконечные два часа дружинники Костомарова потеряли семерых ранеными и двоих убитыми: одного нашла шальная пуля, а другой попал под топор какого-то безумца, со стремительностью хищника выкатившегося из-за кустов. Аутсайдера прошили в два ствола, но он всё-таки успел ударить и забился в конвульсиях, роняя на зелень травы алые кляксы крови. Потерь могло быть больше, но дружине Вадима повезло — им выпал сравнительно "чистый" сектор. Поднаторевшие за шесть месяцев уличных боёв волонтёры, поддержанные вертолётами и танками, быстро сломили организованное сопротивление отщепенцев. Да и аутсайдер пошёл уже не тот — самых опасных повыбили ещё зимой. Бойцы Костомарова настреляли десятка полтора "шакалов" и вытащили из подвала разрушенного коттеджа двух истерзанных девчонок, не верящих, что кошмар закончился. Операция уже шла к концу — по коммуникатору пришло сообщение, что Шайтана нашли и разнесли прямой наводкой вместе с его телохранителями и капитальным кирпичным зданием, в котором они засели, — когда костлявая едва не поцеловала самого Вадима.

Костомарова спасло шестое чувство, заставившее его упасть в траву за миг до того, как из ничем не примечательного дома, к которому шли дружинники, внезапно раздались выстрелы. Посыпались срезанные пулями ветки — загнанные в угол аутсайдеры не жалели патронов.

Время Тьмы быстро научило людей — тех, кто не погиб, — страшному умению убивать. Дружинники без команды знали, что и как надо делать: дом обошли с двух сторон, взяли под плотный перекрёстный огонь, превращая в опилки переплёты окон, а затем Пётр с ловкостью бывшего десантника подобрался к дому и метнул внутрь две гранаты — одну за другой.

Дом дрогнул и присёл, через подоконник мешком перевесилось тело в рваной куртке. На крыльцо из дыма выскочила серая тень и тут же упала обратно в дым; по крыше скатился ещё один аутсайдер. Вадим рывком бросился вперёд, прижался к исклёванной пулями стене, переводя дыхание, и прыгнул в дверной проём — дверь вывалилась наружу, — предварительно высадив туда чуть не весь магазин. Следом за ним в дом ворвались ополченцы.

Стрельба оборвалась, уступив место насторожённой тишине. В комнате, когда-то служившей гостиной, на грязном полу лежали двое: один — смуглый и тощий, оскаливший мелкие жёлтые зубы, второй — здоровенный светловолосый парень в камуфляже. "Странный тип, — подумал Костомаров, разглядывая белобрысого и машинально перещёлкивая рожки автомата — по ещё афганскому опыту бойцы приматывали их изолентой попарно, "валетом", для быстроты смены магазина, — не похож на "шакала". Сытый да гладкий — никак гость заморский?".

— Проверьте битых, — привычно распорядился Вадим, — особенно этого, в камуфле. Не иначе как птичка залётная.

Он повернулся, и вдруг заметил фотографию в рамке, лежавшую на покорёженном осколками старинном буфете. Подчиняясь внезапному импульсу, Вадим подошёл к буфету, взял фото и смахнул с него мусор.

С фотографии на него смотрел тот самый человек, которого он спас несколько дней назад. Здесь он был моложе, и рядом с ним улыбались в камеру двое подростков, мальчик и девочка, но это был он — химик, отправившийся в ночь за молоком для маленькой дочери. "Мистика, — подумал Костомаров, — знак судьбы… Надо бы нам встретиться, как бишь тебя там — Свиридов, кажется? Да, Свиридов — Свиридов Александр Николаевич".

Вершители судеб

Вершители судеб, Почти что не люди, Таятся за дымчатой плёнкой стекла Особая каста Бесстрастноглазастых, С особыми мерками правды и зла…

Над Лондоном висел туман — знаменитый английский туман, воспетый классиками литературы. Его влажная серая завеса скрывала не только растерянность огромного города, оглушённого вместе со всей планетой ударом Обвала, но и кое-что ещё. В столице бывшей "империи, над которой никогда не заходит солнце", владычицы морей, отвечавшей двумя боевыми судами на один военный корабль, сошедший со стапелей любой другой державы, рождалась новая империя United Mankind[21] — всесильная и всемогущая, достигшая мечты великих завоевателей прошлого: власти над миром. Подрастерявшие знаменитое британское хладнокровие дипломаты Уайт-холла и банкиры Сити (из тех, кто не пустил себе пулю в лоб при виде краха тысячелетней ценности — денег) в подавляющем большинстве своём ничего не знали об этом событии — они не входили в число повивальных бабок, принимавших тайные роды. У колыбели долгожданного дитяти собрались истинные волхвы, столетиями, из поколения в поколение, управлявшие судьбами планеты, то успокаивая народы периодами относительного благополучия, то ввергая их в омуты истребительных мировых войн.

Старинный особняк внешне не бросался в глаза кричащей роскошью и не поражал воображение изысками ультрамодерна: его владельцы строго следовали иезуитскому девизу "Скромность — норма жизни". Внешняя мишура мало заботила вершителей судеб: пройдя долгий и тернистый путь до вершины, они знали, что в тени прохладнее, чем на солнцепёке, а если эта тень густа, в ней можно спрятать от чересчур любознательных глаз и кое-что не предназначенное для всеобщего обозрения. Никто из вершителей судеб не стремился к известности — официально они даже не входили в число миллиардеров, хотя на самом деле контролировали большую часть материальных ценностей планеты. Этих людей интересовала реальная власть, а её зримые атрибуты их не волновали. Создатели мифа о "безграничных потребностях человека", они прекрасно знали, что в реале фетишизируемые обывателем потребности — вкусная еда, красивая одежда, роскошь домов и вилл, машины, самолёты и яхты, сексуальные удовольствия и развлечения — ограничены физическими возможностями человека. Невозможно сесть в десять "кадиллаков" сразу, надеть на две ноги сто пар обуви, выпить цистерну элитного коньяка, съесть двести килограммов лобстеров, отлюбить за ночь двадцать красавиц и развлекаться год без передышки, а инкрустированный стразами золотой унитаз ничуть не более функционален, чем простой фаянсовый. Все эти игрушки казались смешными вершителям судеб, и они посмеялись бы над примитивными ценностями толпы, если бы давным-давно не разучились смеяться от души — так, как это делают простые люди.

В основе всех действий властителей мира лежали рациональность и прагматизм, и поэтому напичканный сверхсовременной электроникой викторианский особняк охраняли не саженного роста декоративные гвардейцы в красных мундирах и высоких меховых шапках, а безликие люди в бронекомбинезонах, механической отточенностью выверенных движений напоминавшие боевых роботов.

Рождалась империя United Mankind, но это было всего лишь промежуточной стадией. Конечная цель хозяев оставалась неведомой большинству обитателей купленной ими Третьей планеты системы Жёлтой звезды, и выражение "власть ради власти" куда больше скрывало, чем объясняло.

В просторной гостиной за дубовым столом, помнившим ещё чопорных лордов времён колониальных войн с Испанией, Голландией и Францией, сидело несколько человек. Кое-кто из них прибыл из-за океана, но это не имело значения: любая страна была для вершителей только географическим понятием, а United Mankind — глобальной категорией. Имена этих людей некогда ассоциировались с титулами стальной, угольный или химический король, но время внесло свои поправки, и эти архаичные словосочетания канули в Лету. Все они были в годах преклонных, и один только этот факт мог вызвать недоумение у приверженцев тезиса "богатство — это радость плоти": вряд ли живым мумиям нужны ласки чувственных гурий. И тем не менее, любой из хозяев планеты отправил бы в могилу миллионы людей, если бы эти люди вознамерились покуситься хоть на малую толку власти, принадлежащей вершителям, или хотя бы представляли собой угрозу этой власти.

— Девяносто процентов всей инфраструктуры западного мира сосредоточено в наших руках, — начал один из них, не тратя драгоценного времени на никчёмные экивоки. — Этого достаточно.

— Западного мира, Роквелл, но не всей планеты, — уточнил другой. — Арабский мир не охвачен, и китайцы удерживают свои позиции. И ещё есть Россия — не забывайте о ней.

— Мне это известно, Винсент, как известно и то, что наши традиционные методы в России и на Востоке не привели к решающему успеху. Местный менталитет, как это ни парадоксально, негативно влияет на экспансию спроектированного нами образа жизни.

— Мы не можем больше ждать, — вмешался третий, очень похожий на хаггардовскую Гагулу, — доллар был вздут до верхнего предела, и теперь он летит вниз бомбой, сброшенной с пикирующего бомбардировщика, и увлекает за собой все связанные с ним валюты. А когда эта бомба упадёт…

— Избавьте нас от апокалипсических прогнозов, Хоган, — Роквелл слегка поморщился, — мы не хуже вас представляем, что будет тогда. Ситуация ясна: пора объявлять о введении амеро и превратить доллар в подобие оккупационной марки, некогда имевшей хождение на территориях, захваченных Третьим Рейхом. В истории много полезных примеров…

— Амеро должно быть чем-то обеспечено, — заметил Грейсплин, имевший репутацию финансового гения. — В своё время мы отказались от золотого обеспечения доллара, что и предопределило его судьбу. Для амеро необходимо надёжное обеспечение: только в этом случае новая валюта станет прочным фундаментом United Mankind.

— Мы уже рассматривали этот аспект, — отозвался Роквелл с ноткой раздражения в голосе. — Амеро будет обеспечено энергией: единственной реальной ценностью, лежащей в основе любого технологического процесса. Условная единица станет энергоединицей — это решено. Знаю, что вы хотите сказать: а как быть с запасами энергоносителей?

— Именно это я и хотел сказать, — Грейсплин невозмутимо кивнул.

— Будут извлечены из-под сукна все проекты альтернативных энергоисточников — их там немало накопилось, — зелёный свет получит управляемый термояд. И ещё, — Роквелл посмотрел на Винсента, — мы надеемся на вашу "волшебную мельницу", причём отнюдь не в качестве синтезатора золота. Как там у нас с этим обстоят дела?

— Вы задали мне непростой вопрос, — Винсент пожевал губами. — Очень непростой…

* * *

— Сколько ты хочешь? — плюгавый человечек с бегающими глазками взвесил на руке трёхфунтовый золотой слиток.

— Вот список, Енот, — ответил ему другой человек, плотный и кряжистый, с резкими чертами лица. — Патроны, бензин, консервы — у тебя всё это есть, я знаю. Добавь ещё пару бутылок старого доброго шотландского виски. Да, и ещё, — он неласково усмехнулся, — не вздумай шутить шутки: я умею спускать курок не хуже, чем ремонтировать машины.

— Да ты что, Хикмэн, — запротестовал плюгавый, делая обиженное выражение лица, — у меня и в мыслях не был тебя обманывать! Мне выгоднее вести дела честно, тем более с тобой, старина!

— Ладно, не строй из себя оскорблённую добродетель. Ну, пошли?

Нэд Спенс по кличке "Енот" пробежал глазами список и тяжело вздохнул. Ему остро хотелось поторговаться, но он знал, что со старым автомехаником этот номер не пройдёт — Хикмен не жадничал, но и не уступал.

Они провозились часа два, загружая машину, — Енот не хотел показывать Хикмэну все свои тайники, хоть и был уверен, что старик не придёт с винтовкой отнимать у него его добро. "Знать бы, где он берёт золото, — подумал Спенс, провожая глазами отъезжающий "лендровер" Хикмэна. — Слиток нестандартный, и клейма на нём нет: такое ощущение, что старик расплавил целую кучу золотых безделушек. Возможно, но маловероятно — откуда ему взять столько украшений?". Нэд поднял слиток, ощутил в руке приятную тяжесть, и мысли его приняли другое направление: Енот прикидывал, сколько он заработает на перепродаже. Армейский интендант, приторговавший содержимым вверенных ему складов, не скупился: цены на золото шли вверх, а уверенности в падающем долларе, несмотря на успокоительные заявления правительства, ни у кого уже не было. Ходили упорные слухи о скором введении новой национальной валюты, обеспеченной золотом, что также повышало спрос на жёлтый металл.

Подсчёт возможной прибыли вдохновил Нэда Спенса и привёл его в благодушное состояние. Енот убрал слиток в стенной тайник и решил побаловать себя глотком спиртного, но не успел осуществить своё намерение.

Входная дверь вылетела, словно выбитая тараном, и в комнату влетели вооружённые люди. Нэд задавленно пискнул, когда крепкие руки скрутили его и пригвоздили к мягкому креслу, где он всего лишь десять минут назад предавался греющим душу подсчётам.

— Где золото? — спросил офицер, командовавший группой захвата. — И не отпирайся, Енот: Кримгольд уже покаялся и сказал, что покупал золото у тебя.

Спенс похолодел: Кримгольд и был тем интендантом, с которым он имел дело.

— Так что колись, бутлегер, — продолжал офицер, — пока мы не засунули твои яйца в микроволновку.

— Я-а-а… — пробормотал Енот, лихорадочно соображая, как ему быть.

— Да, именно ты, — подтвердил офицер. — У нас есть детектор, и если мы сами найдём у тебя золото, пеняй на себя. Считаю до трёх.

Разговор не занял много времени, и ещё меньше времени потребовалось, чтобы найти через компьютер адрес Хикмэна.

— Кажется, мы взяли след, — сказал командир группы своему помощнику-лейтенанту, когда они мчались к дому автомеханика. — Этот Хикмэн — наверняка "самогонщик".

— Самогонщик? — недоумённо переспросил тот. — Что это значит?

— В России — я ведь оттуда родом, сюда меня привези мальчишкой, — так называли людей, которые сами изготавливают крепкие спиртные напитки.

— А зачем это делать, мистер Клевски? — осторожно поинтересовался помощник. — В России что, виски не продавали в магазинах?

— Долго объяснять, — офицер усмехнулся, но тут же стёр с лица улыбку. — Внимание, приготовиться! Вон он, его коттедж…

Бронированный микроавтобус затормозил; из распахнувшихся дверей посыпались солдаты. И тут из окна коттеджа грохнул выстрел.

— Хикмэн! — заорал Клевски в услужливо поданный ему мегафон. — Не валяй дурака! Бросай оружие и выходи с поднятыми руками, тогда останешься жив!

— Fuck you ass hole! — донеслось в ответ, и вторая пуля с визгом отрикошетила от борта автобуса.

— Смачно заворачивает… — с уважением проговорил Клевски. — Жаль, парень, что тебе уже ничего не светит… — И подумал: "Единственное, что я могу для тебя сделать — это избавить тебя от мозголомных допросов".

Солдаты дисциплинированно залегли — они отнюдь не горели желанием лезть под пули.

— Может, забросаем его газовыми гранатами? — предложил лейтенант.

— У него наверняка есть противогаз, — буркнул командир. — Сможешь его снять? — он повернулся к снайперу.

— Попробую, сэр.

— Нам нужен не он, — пояснил Клевски, отвечая на молчаливый вопрос помощника, — а то, что у него в доме, причём желательно в неповреждённом состоянии.

— Здесь вы командуете, — лейтенант равнодушно пожал плечами. "Вам и отвечать" — мысленно закончил за него командир группы.

Перестрелка длилась минут пятнадцать. Хикмэну удалось ранить двоих солдат, резко снизив у остальных их и без того невысокое желание брать коттедж штурмом. Снайпер ждал, разглядывая коттедж через оптический прицел, и наконец выстрелил.

— Я в него попал, сэр, — доложил он, опуская винтовку.

— Вперёд, — скомандовал Клевски.

Хозяин коттеджа лежал у окна лицом вверх, сжимая в руках помповое ружьё.

— Обыскать дом! — отрывисто приказал командир группы, мельком глянув на убитого.

То, что они искали, нашлось в подвале.

— Что это такое? — изумлённо произнёс лейтенант при виде огромного сверкающего яйца, составленного из множества зеркальных чешуек. — What fuck is it?

— Самогонный аппарат, — коротко пояснил Клевски. — Не понял? Потом объясню. В доме больше никого нет? Тогда…

Он не договорил. Яйцо тихо загудело, на глазах багровея. Гудение усиливалось.

— Shit… — пробормотал офицер и добавил по-русски: — Мать твою…

Это было последнее, что он успел сказать.

* * *

— …здание полностью уничтожено взрывом, несколько соседних домов повреждены. Среди сотрудников антикризисной полиции имеются жертвы. Причины взрыва уточняются. Предположительно, в коттедже находился склад взрывчатки, устроенный там террористами. Можно говорить о том, что на территории нашей страны предотвращён крупный теракт. Доблестные…

Усталые люди почти не слушали диктора телевизионных новостей и не смотрели на экраны, установленные в вагонах подземки. У людей хватало своих забот — им не было дела до какого-то взорвавшегося одноэтажного коттеджа. Коттеджем больше, коттеджем меньше — какая разница? О чём говорить, когда весь мир вот-вот рухнет?!

* * *

— Ваш вопрос очень непростой, — повторил Винсент. — По оценкам наших учёных, "волшебная мельница" может стать неисчерпаемым источником энергии. Имеется целый ряд проблем, однако все они чисто технического характера. Правда, высказываются опасения по поводу возможности непредсказуемых эффектов.

— То есть? Что это значит?

— А это значит, что энергия, генерируемая "волшебной мельницей", может выйти из-под контроля. Надеюсь, Роквелл, вы представляете, что произойдет с ядерным реактором, если идущая в нём цепная реакция станет неуправляемой?

— Хм, — кашлянул Хоган. — И насколько высока вероятность этих… непредсказуемых эффектов?

— Эти эффекты непредсказуемы, следовательно, и вероятность их проявления тоже, — в голосе Винсента прозвучала еле заметная ирония, — непредсказуема. Наши учёные идут на ощупь: физики не только не описали ещё энергию пространства-времени своими любимыми многоэтажными формулами, но даже смутно представляют себе её природу.

— И тем не менее… — вкрадчиво заметил Роквелл.

— И тем не менее, экспериментальная установка в Аламогордо уже смонтирована, и через… — Винсент бросил взгляд на стенные часы, — …час она будет запущена. Информация поступит к нам в первую очередь: мы узнаем о результатах испытаний раньше президента и правительства.

— Естественно, — на сморщенном личике Грейсплина появилось отдалённое подобие улыбки, — кто они, и кто мы.

— Аламогордо… — задумчиво произнёс Хоган. — Знаковое место…[22]

— Этот риск, — произнёс человек, до сих пор хранивший молчание, — очень большой риск, который…

— …на который мы вынуждены пойти, Гольдштейн, — перебил его Хоган. — У нас нет другого выхода! Планета на грани войны, и нам необходимо абсолютное оружие, способное дать нам решающий перевес над любым противником. В настоящее время этот аспект даже более важен, нежели перспектива овладения неограниченным источником энергии.

— И к тому же, — добавил Винсент, — существует угроза того, что нас могут опередить. В Интернете снова проскочила информация — правда, туманная, — о возможности синтеза золота. Эту информацию можно было бы игнорировать, если бы не кое-какие её реальные подтверждения.

— А именно? — обеспокоено спросил кто-то.

— На "чёрном рынке" появились слитки золота очень высокой пробы. Они единичны, но наши эксперты не могут объяснить, каким образом было получено золото такой чистоты. Вывод очевиден: кому-то удалось собрать действующую "волшебную мельницу" — а может быть, и не одну, — и этот "кто-то" наверняка делает золото. Наша специальная полиция, скромно называемая "антикризисной", ищет "золотых бутлегеров", но пока безрезультатно. И это ещё не всё: ряд компаний в России и в Азии не проявили никакого интереса к нашим предложениям о выкупе их активов за золото, и это несмотря на то, что эти компании остро нуждаются в кредитах и находятся на грани банкротства.

По комнате пронёсся шорох — вершители судеб беспокойно задвигались в креслах.

— В этой информации есть и положительная сторона, — Роквелл оглядел соратников (точнее, соучастников). — Во-первых, появления больших объёмов золота на мировом рынке не отмечено, то есть угрозы золотому обеспечению амеро на время переходного периода нет — во всяком случае, пока. А во-вторых — если золото успешно синтезируется, это значит, что "волшебные мельницы" работают без всяких непредсказуемых эффектов. Ну, а о том, что у нас почти не осталось времени, вы все знаете. Риск? Да, риск, но это неизбежный риск!

Он немного подождал, ещё раз всмотрелся в лица людей, сидящих за дубовым столом, и продолжил:

— Не забывайте, что Обвал должен сопровождаться грандиозными терактами с очень большим количеством жертв и локальными военными конфликтами.

— Как говорили наши предки, война всё спишет, — заметил Хоган.

— Именно так. И мы должны обезопасить себя на тот случай, если эта война выйдет за рамки локальной, — нам нужен новый меч, выплавленный "волшебной мельницей".

— Наши планы насчёт поводов не изменились? — бесстрастно спросил Винсент.

— Не изменились. Взрыв атомного устройства в одном из крупных городов Израиля — на Востоке хватает фанатиков, готовых умереть во славу Аллаха, — оправдает любые наши ответные действия в отношении арабского мира. Что же касается войны между Пакистаном и Индией — война будет вызвана диверсиями: с помощью нейтронных детонаторов можно подрывать ядерные боеприпасы, хранящие на складах.

— United Mankind родится в муках… — медленно проговорил Гольдштейн.

— А как вы хотели? Любые роды — это кровь и муки, или для вас это новость? Детали мы обсудим позже: очень многое, если не всё зависит от результатов испытания "волшебной мельницы". Сейчас нам надо дождаться вестей из Аламогордо. Ждать осталось, — Роквелл посмотрел на часы, — уже недолго. А пока, джентльмены, не желаете ли горячего грога? Этот промозглый лондонский туман…

— Я предпочту горячее молоко, — желчно ответил Грейсплин. — Мне не двадцать лет, знаете ли.

* * *

Исполинский сверкающий шар возвышался над безжизненной пустыней. Зрелище было фантастическим: шар со сброшенной маскировкой напоминал и гигантский звёздолёт пришельцев, опустившийся на Землю из космических бездн, и дворец сказочных эльфов, и драгоценность, потерянную беззаботной молодой богиней. Блистающий шар был красив — он не вызывал того мрачного чувства, которое возникает при виде угрюмой туши атомной или водородной бомбы, — и поэтому создавшие его люди не ожидали от своего детища ничего плохого: такая красота не может быть злом. Эта вера была иррациональной, но почему-то ей поддались даже сухие прагматики и закоренелые скептики от науки.

Стометровый шар походил на скромное творение Свиридова и Кулибина примерно так же, как аэроплан братьев Райт на сверхзвуковой самолёт. Конструкция установки была скрупулёзно просчитана на компьютерах, а микронной точности обработки многочисленных зеркал, составлявших пять концентрических слоёв, позавидовали бы лучшие ювелиры. Над шаром в обстановке строжайшей секретности трудились тысячи людей, большинство из которых даже не догадывались о конечной цели своей работы. Предварительная настройка "волшебной мельницы" была завершена, и десятки трансформаторных подстанций ждали потока энергии пространства-времени, превращённой в электрический ток. Настроение у собравшихся на полигоне было приподнятым: люди словно забыли о том, что мир качается и может рухнуть в любой момент, и что за долгую историю человечества благие намерения слишком часто становились покрытием для дороги, ведущей в ад.

Учёные и инженеры негромко переговаривались между собой. Присутствие военных, а также характерных людей в штатском никого не смущало — оно воспринималось как само собой разумеющееся. Прессу на полигон не допустили — не тот случай, — и поэтому девушка с ничего не объясняющим значком "PR-Agent"[23], ярким пятном выделявшаяся на фоне серых мундиров и комбинезонов, привлекала внимание.

Её присутствие на секретных испытаниях казалось необъяснимым: мало кто знал, что эта девушка с лицом куклы Барби на самом деле является представителем всеми уважаемого финансиста мистера Роквелла и допущена на полигон личным распоряжением президента.

— Вас не смущает аналогия сегодняшних испытаний с теми, которые проходили здесь почти семьдесят лет назад? — обратилась она к научному руководителю проекта.

— Не вижу прямой аналогии. В сорок пятом здесь испытывалась бомба, а сегодня мы испытываем "вечный генератор". Эта красивая штука, — физик махнул рукой в сторону шара, — поможет решить массу проблем, стоящих перед человечеством.

— "Вечный генератор"? Как интересно! А что вы думаете о "запрете богов"? Или вы готовы стать новым Прометеем, похитившим для людей энергию Вселенной?

— Прометеем? — учёный был явно удивлён осведомленностью своей собеседницы: об "энергии Вселенной" знали немногие. — Знаете, мисс, времена героев прошли. Сегодня мы…

— Внимание! — раздался металлический голос. — Приготовились!

Все разговоры разом стихли. Сотни людей заворожено смотрели на сверкающий шар.

— Контроль!

Свечение шара изменилось: бриллиант, переливавшийся бесчисленными искорками отражённого солнечного света, превратился в огромную матовую жемчужину.

— Боже мой, какая красота… — прошептала "Барби".

— Настройка безукоризненна, — негромко произнёс главный оператор. — Шар светится равномерно.

— Он светится так ярко, как будто находится не в трёх милях, а рядом, — заметил один из инженеров.

Научный руководитель проекта молчал, и по его лицу никто не мог догадаться, о чём он думает.

— Всем уйти в укрытия! Повторяю…

Приказ был выполнен без промедления: матовый шар внушал мистический трепет, а следить за ним можно было и через бронестекло, и через видеоискатели фотокамер.

— Все системы работают нормально, — доложил оператор. — Начинаем?

Научный руководитель молчал, вглядываясь в жемчужный шар.

— Сэр? — осторожно переспросил оператор.

— Свет ярче тысяч солнц во тьме родится… — тихо сказал физик. — С Богом!

— Зажигание! — прогрохотал железный голос.

Главный оператор откинул прозрачную предохранительную крышку и решительно вдавил красную кнопку.

И свет родился. Но свет этот очень недолго был голубым, как небо над головами, — через пару секунд он побагровел, словно из-под земли вырвалось адское пламя, раскалившее шар. Автоматическая защита среагировала на нештатную ситуацию и расфокусировала систему зеркал, но это не спасло. Над пустыней разнёсся нарастающий рокочущий гул.

Никто ничего не смог сделать, а многие даже не поняли, что происходит — модельные испытания "волшебной мельницы" проходили совсем по-другому. И только "Барби" успела нажать на своём сотовом телефоне — у неё он почему-то был, хотя все остальные участники испытаний сдали их сотрудникам службы безопасности, — кнопку "Emergency Call".[24]

А потом вспыхнул звёздный огонь.

* * *

Атомный подводный ракетоносец "Дмитрий Донской" шёл под арктическими льдами на глубине трёхсот метров. Когда-то в море на боевом дежурстве одновременно находились десятки стратегических ракетоносцев, а сегодня "Донской", последний уцелевший дредноут знаменитой серии "тайфунов", в одиночестве вспарывал холодные воды Арктики. Головной "борей" — "Юрий Долгорукий" — был передан флоту, достраивались "Владимир Мономах" и "Александр Невский", но пока реальную силу представляли только последняя "акула" да несколько единиц тихоокеанских "кальмаров" и "дельфинов" 3-й флотилии стратегических субмарин Северного флота.

И всё-таки "Дмитрий Донской" мог служить опровержением известной поговорки "один в поле не воин". Этот воин потерял в злые девяностые всех своих товарищей, убитых ударом в спину, но выжил — почти чудом, — и даже сменил оружие. Двадцать его "булав" весом в полторы тысячи Хиросим могли проломить любую броню противоракетной обороны и заставляли задумываться отцов United Mankind: котировка мегатонны оставалось высокой, невзирая на Обвал. И подводный тяжёлый крейсер "Дмитрий Донской" скользил в тёмных глубинах грозной тенью, продолжая жить суровой жизнью воина.

— Скучаешь, лейтенант? — Пантелеев бросил взгляд на молодого офицера, сидящего за пультом.

— Никак нет, товарищ капитан треть…, виноват, второго ранга! — преувеличенно бодро ответил лейтенант. Его оговорка была простительной: Пантелеев досрочно получил кавторанга за успешные пуски ракет, которыми был перевооружён "Донской", и которые предназначались для оснащения новых "князей".

— Да ладно тебе, Витя, я же вижу. Завидуешь надводникам?

Лейтенант Виктор Переслегин промолчал, и командир БЧ-2[25] не стал его донимать. Он знал, что творится в душе молодого офицера.

Океанский флот России, разговоры о ненужности которого с унылым постоянством повторялись из века в век, неожиданно оказался востребованным. Его немногочисленные эсминцы и большие противолодочные корабли эскортировали караваны торговых судов, дорогой полярных конвоев доставлявших в Архангельск и Мурманск продовольствие из Аргентины и других стран Латинской Америки. Обратно транспорты уходили гружёные оружием — этот товар горячие южноамериканские парни брали с большим удовольствием, предпочитая обесценивающимся деньгам прямой бартер. Моряков-надводников встречали на Севере как героев, и было за что: с началом Обвала моря стали небезопасными. Флотская молодёжь (и не только молодёжь) с горящими глазами слушала их рассказы о том, как возле островов Зелёного Мыса они уклонялись от неизвестно кем выпущенных торпед и рубили зенитными шестистволками быстроходные катера без опознавательных знаков, пытавшиеся взять на абордаж охраняемые суда. "Одиссея капитана Блада! — сердито фыркал Пантелеев, остужая юношеский пыл своего молодого подчинённого. — Стой на своём месте, лейтенант: у нас в Арктике, того и гляди, начнётся приобщение белых медведей к мировой демократии. Так что хватит на твой век войн, ты уж мне поверь. Не дай Бог, конечно…".

Однако Господь, похоже, не слишком задумывался над дилеммой "дать или не дать". Слова Пантелеева "хватит на твой век войн" запросто могли стать пророчеством: обстановка в мире накалялась с каждым днём. Искры конфликтов, годами и десятилетиями тлеющие под тонким слоем пепла мирных соглашений, разгорались кострами, словно раздуваемые ветром. Ближний Восток всё больше напоминал кучу пересушенного хвороста, ждущего только случайно брошенной спички; Индия и Пакистан напряжённо следили за каждым движением друг друга, положив руки на рукояти атомных мечей, а за ними внимательно наблюдал Китай, приведший свои вооружённые силы в состояние повышенной боевой готовности. Экономическая дезинтеграция Европы шла полным ходом, подогреваемая религиозными и расовыми противоречиями: национальные меньшинства, становящиеся большинством, всё решительнее заявляли о своих претензиях, мало-помалу переходя от камней и бутылок с горючей смесью к огнестрельным аргументам. Новоявленные курфюрсты и маркграфы под предлогом защиты мирных граждан от "распоясавшихся хулиганов" формировали частные отряды моторизованных ландскнехтов, примеряя короны удельных властителей и мечтая о королевской короне. Лязг гусениц будил смутные воспоминания о громыхании доспехов панцирной конницы: на улицы чистеньких европейских городов возвращались средние века — право богатого сменялось правом сильного.

Но садились на аэродромах Западной Европы тяжёлые транспортные "галактики" с белыми звёздами на фюзеляжах, и батальоны доставленных ими превосходно вооружённых солдат деловито брали под свой контроль промышленную инфраструктуру: электростанции и заводы, морские порты и автострады, железные дороги и узлы связи. И выяснялось в ответ на робкие парламентские запросы, что эти солдаты просто охраняют священную частную собственность: контрольные пакеты акций важнейших промышленных концернов Европы в ходе глобального финансового кризиса перешли в другие руки, и теперь вершители судеб обнажали меч, чтобы защитить своё золото. У хозяев не было недостатка ни в оружии, ни в пушечном мясе: тысячи и тысячи американских парней, оставшись без работы, шли в армию. Большинство из этих парней рассчитывало пересидеть Обвал на гарантированном армейском пайке и затем вернуться к своим прежним занятиям, но почти никто из них не догадывался, что возврата уже не будет: прошлое ушло безвозвратно. Имперская риторика всё явственнее звучала в речах политиков, и под голливудской улыбкой респектабельного бизнесмена всё явственней проступал хищный оскал конкистадора.

Империя United Mankind тянулась к нефтяным полям. У берегов Венесуэлы утюжили море громады атомных авианосцев, словосочетание "новый Карибский кризис" мелькало всё чаще и чаще, а у заснеженных скал Шпицбергена бросила якоря "международная эскадра особого назначения", в задачу которой входило наблюдение за "использованием нефтяных запасов Северного Ледовитого океана в интересах всего мирового сообщества". Россию лихорадило в преддверии краха доллара, неизбежность которого была уже очевидной, и только жёсткая воля центральной власти, продемонстрировавшей готовность к решительным мерам, не давала вспыхнуть войне между бывшими республиками Советского Союза: войне, которая стала бы удобным предлогом для вмешательства "всего мирового сообщества". Россия защищалась, и поэтому атомный подводный ракетоносец "Дмитрий Донской" шёл сейчас под арктическими льдами, чутко выслушивая в океане шорох чужих винтов.

Люди на борту крейсера знали, что происходит в мире, и были готовы ко всему, и всё-таки ревун боевой тревоги — без предварительных трех звонков, означающих учёбную тревогу, — ударил по нервам внезапно. Переслегин побледнел, ощущая противную сухость в горле, а Пантелеев молча сел рядом с ним за стрельбовой пульт и замер — только чуть-чуть дрогнули желваки на его скулах.

Появился дифферент на корму. Виктор бросил взгляд на глубиномер и понял: лодка всплывает, причём резво, почти как взлетающий самолёт. Двести метров… Сто пятьдесят…

"Глубина стрельбы — пятьдесят метров, — подумал лейтенант, — но над нами лёд. Как же мы…?". И услышал негромкий голос командира корабля:

— Пантелеев! Подойди ко мне.

— Есть, товарищ капитан первого ранга!

— Докладывать я тебе не обязан, — тихо сказал кап-раз, косясь на офицеров, сидевших по боевому расписанию на своих местах в главном командном посту, — но скажу, потому как… Пришло сообщение по звукоподводной связи: десять минут назад на территории США произошёл взрыв мощностью порядка тридцати мегатонн.

— Ядерный? — так же тихо уточнил кавторанг.

— Нет, бензоколонка рванула аж на тридцать мегатонн! Что ты как маленький, сам не понимаешь?

— Виноват, товарищ капитан первого…

— Отставить! Это серьёзно, Андреич, — очень серьёзно. Подробностей не сообщили — звукоподводка дело такое, — приказали через полчаса выйти на связь. И если связи с берегом не будет, то… мы имеем право действовать по своему усмотрению. И даже должны. Понял меня, Пантелеев?

— Понял, — не по уставу ответил командир БЧ-2.

— А раз понял, тогда иди, готовь своё хозяйство к боевому применению.

Виктор не слышал этого разговора и не мог ничего понять по холодно-спокойному лицу вернувшего на своё место Пантелеева, но интуитивно ощутил пропасть, раскрывшуюся рядом, в двух шагах, среди мерцания дисплеев и подмигивания светодиодов. И он не стал ни о чём спрашивать своего непосредственного начальника не только следуя субординации, но ещё и потому, что молодой лейтенант отчаянно не хотел поверить в осязаемую реальность близкого небытия для себя, для экипажа крейсера, для десятков миллионов ещё ничего не знающих людей, а может быть, и для всей планеты Земля, такой большой и такой хрупкой.

— Собрать схему гарантированного электропитания!

"Первый тайм мы уже отыграли, — прозвучало в сознании Переслегина. — Теперь весь стартовый комплекс будет непрерывно получать электроэнергию при любой, даже самой непредвиденной, ситуации".

— Схема гарантированного электропитания собрана! — доложила трансляция.

Крейсер шёл на глубине ста метров. Гидроакустика по-прежнему не видела полыньи, куда можно выпустить буйковую антенну, а стрелки часов отсчитали уже половину срока, оставшегося до сеанса радиосвязи со штабом флота. Осталось двенадцать минут… Девять…

Корабль пошёл вверх, и Пантелеев понял, что решил его командир. Гидролокатор, непрерывно простукивавший ледяную крышу над головой, нашёл относительно тонкий лёд, и "Донской" намеревался пробить его своей усиленной рубкой. В том, что это получится, кавторанг нисколько не сомневался, но вот дальше… "Если случилось худшее, — думал он, — и стратосферу уже рвут траектории баллистических ракет, то жизни нам после всплытия останется от силы полчаса-час. Чёрный горб рубки на белом фоне льда заметят из космоса, и к нему тут же ринутся лодки-убийцы из той самой "эскадры особого назначения". А может, какой-нибудь из патрульных "огайо" не поскупится разрядить по этому району все свои двадцать четыре "трайдента" о десяти головах каждый, плавя паковые льды и сотрясая океан водородными взрывами… Стрельба по площадям — "Донской" даже максимальным ходом не успеет отойти от полыньи больше чем на десяток миль, прежде чем тут начнётся огненная потеха. Но даже если так — они всё равно не успеют накрыть нас до того, как мы выпустим все наши ракеты, нет, не успеют. Ну что ж…".

— Разблокировать ракетное оружие!

Голос командира был спокоен. Пантелеев бросил на него короткий взгляд и приказал Переслегину:

— Встать и отойти от пульта стрельбы, лейтенант! — И добавил, обращаясь ко второму офицеру: — И ты тоже! Встали лицом к лицу, и смотрите друг на друга, как в зеркало. Руки к кнопкам не тянуть!

Капитан первого ранга молча кивнул — похоже, он и сам хотел отдать такой приказ.

— Товарищ капитан первого ранга, ракетное оружие разблокировано.

"Неужели всё? — подумал Виктор. — Вот она, последняя черта…"

За бортами хрустел ломаемый лёд. Подводный дредноут пробил полынью и замер, стряхивая со своей покатой спины размолотое ледяное крошево.

"На часах одна минута до… — подумал Пантелеев. — До чего?".

— Сигнал принят, товарищ командир! — вибрирующим голосом доложил оператор импульсной связи.

Глаза всех людей в главном командном посту сошлись на листке бумаги, который держал в руке командир подводного ракетоносца.

— Срочное погружение! Глубина триста метров!

…Голубые плиты расколотого льда, перевитые вуалью позёмки, с шумом сомкнулись над исчезнувшим атомоходом, тяжело раскачиваясь на потревоженной воде…

* * *

— Ну что, лейтенант, понял ты теперь, что такое война? — спросил Пантелеев, устало откинувшись на спинку кресла и расслабленно положив руки на стол.

— Понял, товарищ капитан второго ранга, — ответил Переслегин, глядя на посеревшее лицо командира ракетной боевой части. Виктор догадывался, каково пришлось ракетчику, старпому и, конечно, командиру крейсера: после снятия взаимных блокировок пуска ракет эти трое держали на своих плечах весь земной шар — куда там античному Атланту!

Лейтенант и кавторанг сидели в опустевшей кают-компании. Остальные офицеры уже разошлись — кто на вахту, кто отдыхать, — и они остались вдвоём. Пантелеев маленькими глотками прихлёбывал остывший чай, а Виктор просто сидел и смотрел на своего командира, как будто видел его впервые.

— Вам бы спирту сейчас, товарищ капитан второго ранга.

— Пить мы с тобой будем, когда вернёмся домой. Если вернёмся, — Пантелеев потёр ладонью лицо. — Ничего ещё не кончилось, Витя, и в любой момент… И перестань ты меня капитанить — офицеры флота российского обращались к друг другу по имени-отчеству, а не по чину-званию, и не только на банкете в морском собрании, но и под снарядами. Уяснил, Виктор Иванович? А ты чего спать не идёшь? Сон для здоровья, он полезен.

— Сейчас пойду. — Лейтенант помолчал и вдруг спросил, словно собравшись с духом: — Михаил Андреевич, вы отогнали нас от пульта, а сами вы нажали бы кнопку?

— Странно слышать, — Пантелеев внимательно посмотрел на молодого офицера. — Ты, часом, стезёй не ошибся? У тебя на плечах погоны, если мне не изменяет зрение.

— Я военный моряк, — в голосе Переслегина проскочила обида. — Но ведь там, куда должны были упасть наши ракеты, мирные города! Миллионы людей — женщины, дети…

— Мирные города? — переспросил Пантелеев, и лицо его сделалось жёстким. — Только не делай из меня полковника Пола Тиббетса или этого, как его, доктора Зло. Когда великий наш гуманист Сахаров предложил смывать на х… американские города волнами-цунами от взрывов ядерных царь-торпед, наши адмиралы ответили ему: "Мы военные моряки, а не убийцы!". Слышал об этом, нет? Только вот что я тебе скажу, Виктор Иванович: у войны нынче другое лицо, нравится нам с тобой это или нет. Да, мирные города, вот только люди, живущие в этих городах, почему-то свято уверены в том, что они имеют право заставлять меня жить так, как нравится им, а не мне. Те, кто пришли к нам в сорок первом, тоже имели семьи, и тоже любили своих жён и детей. Но им сказали: "Вы высшая раса, вы созданы властвовать, так идите и властвуйте!". И они пошли, хотя некоторые наши идеалисты наивно полагали, что у солдат вермахта проснется классовое самосознание, и они повернут штыки против Гитлера. А немецкие рабочие и крестьяне почему-то этого не сделали, и их пришлось убивать, чтобы мы выжили.

— Фашисты пришли к нам с оружием…

— У войны теперь другое лицо, и оружие тоже другое. Война идёт, лейтенант, и в ней убивают души! И людей, души которых не сдаются. Эти, которые живут в мирных городах, зомбированы похлеще любого эсэсовца — они верят в свою избранность! Я ничего не имею против конкретного Билла или Майкла до тех пор, пока он не воюет против меня и моей страны, прикрываясь удобной формулировкой "я только выполняю приказ". Так пусть знает этот Билл, что есть такой капитан второго ранга Михаил Андреевич Пантелеев, у которого не дрогнет рука нажать пусковую кнопку и разнести "булавой" его уютный домик вместе с его женой, детьми и любимой собакой, если Билл этот самый не задумается, а надо ли ему выполнять преступные приказы.

Он помолчал и произнёс со странной интонацией:

— Я бы дорого дал за возможность встретиться лицом к лицу хотя бы с одним из тех упырей, которые прячутся за спинами детей и женщин, живущих в мирных городах. Но они, эти упыри, хитры, и не изобретено пока ещё такое сверхвысокоточное оружие, чтоб накрыть именно их, не трогая при этом никого из невинных и непричастных… Тут был до тебя такой Дима Ильин, светлая ему память… Жаль, не знал я, что он задумал…

— Ильин? Я о нём не слышал.

— Не принято о нём говорить, понимаешь, — Пантелеев тяжело вздохнул. — Так вот он тоже ударил по рабам колдуна, не сумев дотянуться до него самого…

— Какого колдуна? — недоумевающе спросил Переслегин.

— Потом как-нибудь расскажу, если живы будем. А пока знай, Виктор Иванович, что Россия жива до сих пор только потому, что в лихие годы хватило у кого-то ума и совести не пустить под пресс и не продать за зелёные бумажки наш меч, хоть и притупили его изрядно. А на вопрос твой, — кавторанг отодвинул пустой стакан, звякнув торчавшей в нём ложечкой, — отвечу: нажал бы я эту проклятую кнопку.

Он встал, одёрнул китель, повертел шеей и вдруг добавил:

— Хотя рад я, врать не буду, что не было приказа её нажимать, и что не пришлось нам с "батей" решать самим, нажать её или нет. Страшное это дело, лейтенант…

* * *

Эрни Баффин сидел за стойкой спецбара для service brains, глядя в стоявший перед ним тонкий стакан, словно надеясь увидеть там что-то очень важное. На душе у него было муторно: Эрни прикидывал, могут ли его обвинить в том, что произошло в Аламогордо, и как это скажется на его дальнейшей судьбе. По всем прикидкам выходило, что могут, и что перспектива вырисовывается мрачная. Баффину хотелось с кем-нибудь поговорить, однако бармен Стив, здоровенный детина с поросячьими глазками и без малейших признаков любви к ближнему, никак не годился на роль задушевного собеседника. Не подходила и девочка: Эрни прекрасно знал, что все шлюхи этого бара исправно докладывают кому положено всё о каждом своём клиенте: и что он говорил, и как дышал в процессе, и какой у него размер члена в состоянии эрекции — сексуальная жизнь service brains представляла интерес для опекавших их психологов. Баффин с удовольствием пошёл бы в какое-нибудь другое место, но это не поощрялось, да и здешний ассортимент радовал, особенно на фоне стремительного усыхания былого повсеместного изобилия.

Баффин вздохнул и оглядел полупустой зал. Играла негромкая музыка, по потолку скользили световые узоры, за столиками сидели гордые одиночки и парочки. Волчица Пэгги и Сью-Милашка ворковали возле дюжего офицера-спецназовца, визгливо хихикая чуть ли не при каждом его слове. Знакомых — хороших знакомых — в зале не было.

— Эрни…

Баффин вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Аарон Шойхет, один из ведущих специалистов аналитического отдела service brains. Внешность Шойхета была обманчивой: мало кто мог догадаться, что этот тщедушный недотёпа с наивными глазами пятилетнего ребёнка, спрятанными за стёклами очков, способен мыслить вселенскими категориями и поражать окружающих нестандартными умозаключениями. Но сейчас глаза Аарона Шойхета показались Баффину странными и даже больными.

— Привет, Ронни! — обрадовался Интернет-разведчик. — Ты чего, играешь в индейцев? Подкрадываешься бесшумно, словно ступил на тропу войны.

Аарон никак не отреагировал на эту немудрёную шутку. Он попытался вскарабкаться на высокий табурет, сорвался, едва не упав на пол, и Баффин с изумлением понял, что гений аналитики мертвецки пьян и держится на ногах только усилием воли. Это было удивительно хотя бы потому, что Шойхет никогда раньше не злоупотреблял спиртным, ограничиваясь на корпоративных вечеринках одним бокалом пива.

— Давай отложим занятия альпинизмом, Рон, — сказал Баффин, подцепив Шойхета за худой локоть. — Пойдём-ка лучше сядем.

Он отвёл аналитика за уединённый дальний столик, вернулся к стойке и взял у Стива крепкий кофе для Шойхета и двойной коктейль для себя. Баффин опасался, что Аарон не дождётся его и уснёт прямо за столом, однако тот сидел неестественно прямо и не собирался падать лицом вниз. Увидев перед собой чашечку с дымящимся тёмным напитком, Шойхет нагнулся и с шумом отхлебнул кофе через край, вновь удивив Баффина, знавшего его как прирождённого аккуратиста. А когда Аарон поднял голову, Эрни удивился в третий раз: детские глаза аналитика были полны слёз.

— Они меня не послушали, — внятно проговорил Шойхет. — А я предупреждал, потому что… Это "запрет богов", Эрни… Вселенная защищается от дураков…

— Оставь ты эти сказки журналистам, Ронни. Какой ещё запрет богов? Просто не надо было спешить, вот и всё.

— Не надо было, — Шойхет послушно кивнул. — Они меня не послушали… Я собрал материалы за последний год и обобщил их, — он прервался, снова глотнул кофе и продолжил связно и членораздельно: — В мире за последний год произошло тридцать два непонятных взрыва, и некоторые из них наверняка вызваны "волшебными мельницами". Я составил карту, Эрни, — там есть и Тибет, и Сибирь, и Южная Америка, и Австралия. Люди делают эти "мельницы", они работают какое-то время, а потом взрываются… И чем больше мощность установки, тем быстрее она взорвётся, что и случилось в Аламогордо. Человечеству ещё рано получать доступ к неограниченной энергии — это и есть "запрет богов". Вот так, Эрни… А они меня не послушали…

— Чушь это всё! — Баффин раздражённо махнул рукой. — Принцип Оккама гласит: не умножай сущности. В нашем прагматичном мире нет места для богов, Ронни.

— Зато там есть место для демонов… — медленно проговорил Шойхет. — Они не люди, и мы с тобой для них всего лишь кирпичики, которые они укладывают в свою сатанинскую пирамиду. Им нужна "волшебная мельница", — несмотря на сильное опьянение, речь Аарона была ровной, как будто он читал лекцию перед внимавшей ему аудиторией, — нужна как можно скорее, и поэтому они отмахнулись от меня, как от назойливой мухи. Они не люди…

— Это ты о ком? — спросил Баффин, холодея от неприятного предчувствия.

— А разве ты не догадываешься? — аналитик криво улыбнулся. — О дедушке Винни, о мистере Роквелле, о других наших вершителях судеб… Я много об этом думал, Эрни…

"А если в стол вмонтированы микрофоны? — подумал Баффин. — Чёрт бы побрал этого пьяного дурака…".

— Я всегда верил в свою страну и гордился ею, — Шойхет не заметил смятения своего собеседника. — Я считал её воплощением истинной демократии, которую рано или поздно воспримет всё человечество… А оказалось… Они не люди, Эрни, они вирусы… Тупиковая ветвь эволюции, раковая опухоль… И вот теперь — империя, жирный паук United Mankind!

Аналитик повысил голос, и Баффин, быстро оглянувшись по сторонам, тронул его за плечо.

— Послушай, Рон, не освежить ли тебе физиономию? Ты что-то совсем плох — сходи умойся, а потом мы с тобой ещё поболтаем. Ты ведь не спешишь?

— Не спешу, — ответил Аарон, с усилием поднимаясь из-за столика.

— Тебя проводить? — спросил Баффин, глядя на него снизу вверх.

— Не надо, — аналитик мотнул головой и поправил съехавшие очки. — Я дойду сам.

"А не смыться ли мне, пока его не будет? — подумал Баффин, наблюдая, как Шойхет преувеличенно твёрдой походкой пересекает зал. — А то он такого наговорит, что и рад не будешь. Болтать лишнее всегда было вредно для здоровья, а сейчас и подавно. Ладно, пусть он скроется за дверью туалета, а то ещё оглянется и окликнет меня".

Но аналитик Аарон Шойхет не дошёл до туалета — у самых дверей его перехватили двое в форме антикризисной полиции. Это обтекаемое название уже мало кого обманывало: антикризисная полиция быстро оттеснила на второй план все схожие силовые структуры и стала самой настоящей тайной полицией со всеми её специфическими функциями. Что они сказали Аарону, Баффин не слышал, однако выражение лиц "гестаповцев", как вполголоса называли эй-си-полисменов, не предвещало Шойхету ничего хорошего.

Вхожий к таким людям, как Винсент, Эрни Баффин имел солидный статус в иерархии United Mankind. Он мог бы говорить на равных с армейским генералом или с полковником разведки, но сейчас Эрни Баффин остался сидеть, затравленно следя за чёрными фигурами, сопровождавшими беднягу аналитика к выходу из бара. "Если я вмешаюсь, — стучало в мозгу Интернет-разведчика, — меня могут спросить: "А, так этот словоохотливый парень ваш приятель? И что же он вам успел рассказать? А не пройти ли вам с нами, чтобы поподробнее побеседовать на эту тему?". А я и так вишу на волоске из-за этого проклятого взрыва…".

И он остался сидеть, глядя прямо перед собой и сжимая в руке стакан с недопитым коктейлем.

Часть вторая. Химик и лирик

…идёт вперед, видит и познаёт новое Дух Человеческий. А мы в словах, делах и в детях своих передадим его людям еще более совершенным.

Герберт Уэллс, "Пища богов"

Они встретились с неизбежностью притягивающихся друг к другу разнополярных магнитов.

Прозрачное осеннее небо накрыло город, осторожно приходящий в себя после дикой зимы и пропахшего порохом лета. В воздухе мирно кружились жёлтые листья, и очень непривычным был детский смех — робкий, но всё-таки смех. Жизнь возвращалась.

Детей на площадке между домами Костомарова и Свиридова было немного — матери всё ещё боялись выпускать своих малышей на улицу без сопровождения отца с автоматом на плече. Вадим положил немало сил на устройство детской площадки — одна только установка видеокамер слежения чего стоила, — зато теперь ребятишкам нескольких ближайших домов было где играть. И дети играли, принимая как должное и прочную металлическую ограду вокруг площадки, и охранявших её взрослых дядей с ружьями. В движениях детей порой проглядывала насторожённость котят, выбравшихся из безопасного подвала на улицу, где бродят голодные собаки и злые люди, однако детское восприятие мира брало своё, и малыши с изумлением рассматривали невесть откуда взявшегося одинокого воробья — всех голубей и даже ворон в городе съели ещё зимой, — живым шариком скакавшего по веткам. И на лицах следивших за своими чадами матерей появлялись улыбки: жизнь возвращается.

Костомаров зашёл на площадку за Лидией и сынишкой. Впереди был долгожданный выходной: обстановка в городе стала спокойнее, и Вадим предвкушал нормальный отдых, которого он был лишён уже почти год. Четырёхлетний Иван Вадимович с видимой неохотой расстался с качелями — его примирило с этой утратой только появление отца. Ваня тут же завладел отцовской ладонью, нарочито игнорируя присутствие матери, — ведь ни у кого из мальчишек на площадке не было отца-командира дружины.

Они направились к выходу и там столкнулись с молодой светловолосой женщиной катившей детскую коляску. Женщину Вадим не знал, зато сопровождавшего её мужчину он узнал сразу.

— Здравствуйте, Александр Николаевич.

— Здравствуйте, Вадим Петрович. "Ага, — с удовлетворением отметил Костомаров, — запомнил ты меня, химик".

Возникла короткая пауза. Женщины изучающе смотрели друг на друга, а младший Костомаров привстал на цыпочки: его заинтересовало маленькое существо в коляске.

— Знакомьтесь, — непринуждённо сказал Алхимик. — Юля, моя жена. А это Дашенька. Молоко любит… — он улыбнулся, и его простая и открытая улыбка разом сняла неловкость. И всё стало простым и естественным — как когда-то, когда на улицу можно было выйти без оружия.

— Лида.

— Александр.

— Юля.

— Вадим. — Костомаров завершил ритуал знакомства и тут же добавил, обращаясь к Свиридову: — А знаете, у меня для вас есть подарок.

Алхимик смотрел недоумевающее, и Вадим, чувствуя какое-то странное вдохновение, предложил:

— Знаете что, а пойдёмте-ка к нам в гости. Завтра выходной — почему бы нам не посидеть и не поговорить, как в старые добрые времена? Мы же с вами соседи, насколько я помню, — идти недалеко. Заодно и вручу вам обещанный подарок — он у меня дома.

Для Лидии это стало полной неожиданностью, но она поддержала мужа, интуитивно чувствуя, что всё это неспроста, и что Вадим давно хотел этой встречи.

— Я даже не знаю… — проговорила Юля, посмотрев на своего мужа.

— У вас на сегодняшний вечер какие-то планы?

— Да нет, но мы хотели погулять, — она поправила полог коляски. — Погода хорошая, а Дашенька у нас всё на балконе гуляет.

— Так и гуляйте! — Вадим слегка развёл руками — мол, в чём проблема? — Нам ведь с хозяйкой нужно хотя бы час-полтора — банкет сервировать, и всё такое. Приходите через два часа. Дом — вот он, а квартирный код…

— Спасибо, — сказал Алхимик. — Мы придём. Втроём — не с кем нам оставить Дашу.

— Разумеется, — Лидия вежливо улыбнулась. — Говорите, она у вас молоко любит?

* * *

— Вот, — Вадим положил на стол фотографию. — Это ведь вы, Александр?

— Надо же, — Алхимик бережно взял фото, — нашлась. А мать всё сокрушалась, что не забрала её с нашей дачи. Вы нашли эту фотографию…

— … в Комарово. Недавно. Были у нас там кое-какие… дела. Так что вы теперь может обрадовать вашу маму.

— Не получится, — грустно сказал Свиридов, — она умерла год назад. В одночасье: вечером легла спать, а утром не проснулась. На здоровье она не жаловалась — её доканал денежный крах. Выскребала-выскребала страховку за квартиру, а деньги фьють — и нет их. К старости люди вообще становятся консервативнее: для них любые перемены болезненны, а когда этим переменам конца-краю не видно… Революцию девяносто первого со всеми её последствиями мать ещё пережила, а вот Обвал… Два таких потрясения — это многовато для одного человека.

"Да, — подумал Костомаров, — Обвал собрал обильную жатву". Он хотел рассказать, как полтора года назад погибла мать Лидии — пошла в магазин, оказалась в центре грабежа, и ахнуть не успела, как получила удар по голове куском ржавой трубы. Он вспомнил, как она, умирая в больнице, жалела до слёз, что не донесла домой вырванную у неё из рук авоську с хлебом, пачкой пельменей и двумя банками консервов. Вадим хотел рассказать об этом, но передумал — зачем? Подчеркнуть, что мы, мол, тоже пострадали? Так в Питере (да и во всей России) пострадал почти каждый. Прошлое надо помнить, но думать надо о будущем: жизнь продолжается.

Они сидели за столом в квартире Вадима. Банкетным этот стол можно было назвать с большой натяжкой, однако всё познаётся в сравнении: ещё год назад ни о каких гостевых посиделках с угощением не могло быть и речи. Теперь с едой стало легче: военизированные фермерские хозяйства в пригородах постепенно оживали, и в городе появились и яйца, и молоко, и мясо. Улучшилось и централизованное снабжение продовольствием — Время Тьмы отступало перед организованными усилиями людей.

Но главное — четыре человека, сидевшие за столом, ощущали атмосферу понимания, появившуюся почти сразу. Всего через час им всем уже казалось, что они знают друг друга давно, чуть ли не со школьной парты, а сегодня просто встретились в очередной раз после не слишком долгой разлуки. А будущее было рядом: Даша сосредоточенно перебирала игрушки в манеже, великодушно предоставленном Костомаровым-младшим; Ваня, убедившись, что содержательной беседы с маленькой гостьей не получится, и ощущая себя по сравнению с ней взрослым и солидным, устроился на диване и листал книжку с картинками.

— Предлагаю тост за них, — сказал Вадим, кивнув в сторону детей. Домашние закрома бывшего Повелителя Муз изрядно оскудели, однако он сумел изыскать в них бутылку вина и бутылку хорошего коньяка, что по нынешним временам казалось невиданной роскошью.

— А потом будем пить чай, — предложила Лидия.

— Очень конструктивное предложение, — поддержал её Свиридов, — тем более что к чаю у нас кое-что есть. Вот, — он жестом фокусника извлёк из пластикового пакета упаковку с чем-то, отдалённого напоминающим бисквит. — Искусственное печенье, и даже съедобное. Продукция моего родного института — овеществлённый труд множества людей, в том числе и меня.

— Мужчина должен быть кормильцем, — преувеличенно серьёзно заметила Юля. — Так заведено со времён охотников на мамонтов.

— И воином, — серьёзно добавил Вадим.

— Воином… — задумчиво повторила Лидия. — Неужели и для них — она посмотрела на детей, — ничего не изменится? Мужчины будут снова и снова брать в руки оружие и убивать друг друга, а женщины будут гадать, вернутся ли их мужья, и что будет, если победят чужие мужчины?

— Время Тьмы пройдёт, — уверенно сказал Алхимик. — Но что дальше? United Mankind будет расширяться — это закон всех империй, — и "новые бедуины" с "новыми чингизидами" тоже не будут сидеть сложа руки. А Россия — что будет с ней? Тоже империя по образу и подобию, только немножко с другой начинкой? Проходили мы это в не столь отдалённом прошлом…

— Колесо истории повернуло вспять — капитализм уступает место феодализму с его князьями да графьями, подчинёнными царю-батюшке. Или королю — это уже особенности национального менталитета.

— Не могу с вами согласиться, Вадим, — возразил Свиридов. — United Mankind — это прежде всего сверхкорпорация, управляемая законами бизнеса, а не принципами вассальной верности сюзерену. Известный нам капитализм мутирует, но не меняет своей сути. В одну реку дважды…

— Ну, всё, — рассмеялась Лида, — мужчины озаботились глобальными проблемами. Особенности национального менталитета, от них никуда. Пойдём-ка, Юля, озаботимся чаем да поговорим о своём, о девичьем.

— Покурить бы… — мечтательно протянул Вадим. — Вы курите, Александр?

— Курю.

— А вот с куревом марш на балкон! — тут же распорядилась хозяйка. — На улице тепло, а тут дети.

Они вышли на балкон, откуда открывался вид на Финский залив, в который садилось остывающее вечернее солнце. По заливу шёл белый рефрижератор, сопровождаемый серо-голубым поджарым сторожевиком.

— Мяса на неделю, не меньше, — сказал Костомаров, глядя на теплоход. — Да, Время Тьмы кончается.

— У меня такое ощущение, — Свиридов с наслаждением затянулся сигаретой, — что Россия от века и поныне служит полигоном для социальных экспериментов. Вот и ещё один опыт оказался неудачным: не прижился у нас капитализм со всеми его плюсами и минусами.

— Наши олигархи вовремя поняли, что никто на Западе не ждёт их с распростёртыми объятьями — Боливар не вынесет двоих.

— Точнее, их заставили это понять.

— Да, — согласился Вадим, — заставили. И деваться им некуда: надо обустраивать свою страну, а не надеяться на тепленькое местечко под чужим солнцем.

— Вопрос в том, как именно обустраивать. Сейчас наши новые военные вожди — люди на своём месте. Их уважают, к ним прислушиваются, но что будет дальше? История полна печальных примеров того, как пламенные борцы быстро расставались со своими идеалами и превращались в жестоких тиранов, не считающихся ни с чем и ни с кем. И снова всё пойдёт по кругу, как уже было в нашем прошлом.

— Вы можете предложить совершенную социальную модель? Или вам нравится то, что лежит в основе United Mankind, и что мы испытали на своей шкуре в недавнем прошлом?

— Знаете, — Алхимик стряхнул пепел, — и в социализме, и в капитализме есть свои положительные черты. Вопрос не в социально-экономической модели, вопрос в другом.

— В чём же именно? — Вадим внимательно посмотрел на Свиридова.

— Вы помните анекдот о нерентабельном публичном доме, в котором переставляли кровати?

— Надо не койки переставлять, а…

— Вот-вот. Чиновник-мздоимец ничуть не лучше хищника-бизнесмена: и одному, и другом ровным счётам наплевать на ближнего своего, да и на дальнего тоже. Недаром жила на Руси вера в доброго царя — это ведь идеальный вариант.

— Остаётся вопрос: где взять такого царя, а заодно и свору придворных, которые будут не на словах, а на деле радеть о благе народном?

— Да дело не только в царе, а в людях вообще. Вроде бы рецепт известен: не убий, не укради, и далее по тексту, однако люди и крадут, и убивают, и считают обман нормальным явлением. Должны измениться люди — без этого все мечты о лучезарном будущем так и останутся утопиями. Есть гипотеза, что разум появился у человекообразных обезьян, долгое время жевавших какую-то чудесную травку. Но, к сожалению, разум этот оказался немножко недоделанным — он получился примитивным с этической точки зрения. Эх, найти бы такую травку, которая превратила бы человека условно разумного в человека настоящего, такая вот у меня детская мечта имеется. И ещё — у Стругацких в их лучшей вещи "Трудно быть богом" есть одна пронзительная фраза: "Было бы хорошо, если бы на этой планете исчезли все люди старше десяти лет". Дети — это чистый лист, на котором можно написать всё что угодно: и "Я вас любил", и матерное слово. А мы пишем на этих листах чёрт знает что…

— Александр Николаевич, — негромко сказал Костомаров, не замечая, что догоревшая сигарета обжигает ему пальцы, — нам с вами надо очень серьёзно поговорить.

* * *

— Теперь вы все знаете, — спокойно сказал Вадим с видом человека, сбросившего с плеч непомерную тяжесть, которую он уже устал нести в одиночку.

Алхимик молчал. Исповедь Повелителя Муз была для него совершенно неожиданной, и в то же время поражала своей фееричностью. "Да ведь мы же с тобой одной крови, — ошарашено подумал Свиридов, — ты и я! Не об этом ли мечтал и я? Я хотел спасти мир от проклятья мёртвого дракона, а этот парень замахивается на нечто большое: он хочет создать людей, на которых это проклятье не будет действовать!".

Как и вчера, они сидели в квартире Костомарова, но уже вдвоём. За окнами бушевало последнее солнце осени, и Лидия с Юлей отправились гулять с детьми, предоставим своим мужьям "озаботиться глобальными проблемами тет-а-тет". Шутливость этой фразы была очевидной для всех четверых: по блеску глаз и повышенной нервозности Вадима Лидия поняла, что разговор с Алхимиком для него очень важен (и даже догадывалась, о чём пойдёт речь, зная специальность их нового знакомого), а Юля почувствовала это чисто интуитивно. Обе женщины были далеко не глупы и обладали редким умением понимать своих мужчин.

— Нам с Лидой удалось установить, что строго дозированный и рассчитанный приём "КК" в течение одного года благотворно влияет на человека, — голос Вадима был всё так же спокоен. — Генетические изменения высвобождают скрытые возможности организма — те самые, о которых столько говорили и писали в своё время. Повышенный иммунитет, ясность мышления, работоспособность, улучшение общего самочувствия и даже самоизбавление от застарелых болячек — всё это явилось следствием приёма препарата. И кроме того, отмечены позитивные изменения характеров: исчезает раздражительность и агрессивность, снижается уровень неадекватной реакции на действия других людей — наши гении стали куда более терпимыми друг к другу. Обезьяны нашли волшебную травку, Александр Николаевич.

— Ваша жена специалист-генетик?

— Нет. Я понимаю ваши опасения — времени у нас было мало, возможностей тоже, и выводы наши кажутся вам скоропалительными. Но я вижу только один выход: синтезировать достаточное количество "КК" и провести широкомасштабный эксперимент. Считается, что интуиция — это ещё не достаточный довод, однако я привык доверять своей интуиции: она меня ещё ни разу не подводила.

— Вера, — скептически заметил Алхимик, — категория зыбкая. Надо не верить, а знать.

— Верно. Но подтвердить или опровергнуть теоретические предпосылки может только опыт. Значит?

Свиридов спорил только для виду. На самом деле он уже готов был прямо сейчас поехать в свою лабораторию и работать над синтезом "КК". Он ведь тоже устал от тяжести своего знания и прекрасно понимал, что движет Костомаровым. "Мы с тобой одной крови, — снова и снова звучало в сознании химика, завороженного грандиозностью замысла Вадима. — Рыбак рыбака видит издалека, даже если у обоих нет в руках удочек". Александр верил, что результат задуманного эксперимента перевернёт мир, — сухой прагматизм учёного отступал перед убеждённостью лирика. Ощущение родства душ соблазняло Свиридова рассказать Вадиму о "драконьей голове", но он удержался: зачем делиться опасной тайной и ставить под удар ещё кого-то? Алхимик предчувствовал, что удар этот последует, и не хотел лишних жертв. А ради красного словца — вот, мол, какой я сокрушитель и потрясатель, — стоило ли?

— Хорошо, допустим, — сказал Свиридов, пробуя на вес каждое слово, — я синтезирую ваш препарат. А дальше? На ком вы собираетесь его испытывать?

— Новый текст лучше всего писать на чистом листе, — ответил Костомаров, следя за выражением лица собеседника. — Вы меня понимаете?

— Вы с ума сошли… — изумлённо выдохнул Алхимик. — Дети? Да кто ж вам позволит!

— В первую очередь речь идёт о моем сыне, — холодно парировал Вадим. — Думаю, что Лиду я смогу убедить. Она знает о "КК" не понаслышке, и она врач.

— Вы с ума сошли… — повторил Александр.

— С ума сошёл не я, — жёстко произнёс Повелитель Муз. — С ума сошёл весь мир — там, за окнами. Этот мир бродит по кругу и снова и снова наступает на те же грабли. И так будет продолжаться до тех пор, пока мир этот не расшибёт себе голову об эти грабли, или пока не появятся люди, которые будут точно знать, что наступать на грабли — чревато. Я хочу, чтобы мой Ваня стал настоящим человеком — человеком будущего. Только не думайте, что у меня мания величия, хорошо? А дальше — генетические изменения передаются по наследству. Лет через сто "новые кроманьонцы" сменят "старых неандертальцев", и тогда…

— Одного вашего сына мало, — медленно проговорил Алхимик. — Адаму нужна Ева…

— Если хотя бы один из родителей будет нести в себе ген нового человека, этого уже достаточно. Но вы правы, одного ребёнка мало. И двоих детей, — он внимательно посмотрел на Свиридова, — тоже. Но для начала, чтобы убедиться, что мы не вырастим монстров… А затем — в городе много сирот, Саша. Время Тьмы унесло множество жизней…

— И как вы себе это представляете? Вы собираетесь тайно давать детям ваше зелье?

— Не знаю, — честно признался Вадим. — Зато я знаю, что нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока кто-то решит за нас наши судьбы — так, как ему угодно. И этот "кто-то" решит, что мы, собственно, и наблюдаем. А я этого не хочу — ни для себя, ни тем более для своего сына.

"Фанатик, — с восторженным ужасом подумал Александр и тут же мысленно одёрнул себя: — А сам-то ты кто? О чём думал ты, швыряя в мир "виртуальную бомбу" Зелинского? Ты бросил людей в воду, не спрашивая их, умеют ли они плавать, — плывите, и всё тут. Или тоните — ваше дело. И многие утонули — очень многие… Вадим честнее тебя — он начинает со своего сына, а не с подмешивания "КК" в городской водопровод или распыления его над картофельными полями".

— Я согласен, — коротко бросил он. — Я буду работать над вашей чудо-травкой.

Вадим молча встал, подошёл к стенному шкафу и сунул ладонь за его заднюю стенку. Что-то тихо щёлкнуло. Костомаров вернулся к столу и протянул Свиридову флэш-карту.

— Здесь всё о "КК", — просто, без ненужного пафоса, сказал он, — от и до. Наша с тобой встреча не была случайной, Саша.

— Наша с тобой встреча была неслучайной, Вадим, — ответил Алхимик.

* * *

Александр осторожно покатал на ладони почти невесомый белый шарик, похожий на горошину гомеопатической таблетки. "Сто миллиграмм, — подумал он, — одна доза. Хотел бы я поговорить с тем умельцем, который вслепую, методом тыка, сотворил это адское — или райское? — снадобье. И почему на Руси, да и на всей Земле, талантливые люди находят своим способностям не самое лучшее применение? Как там говорил какой-то фантаст — забивают микроскопами гвозди?".

Вопреки его опасением, синтезировать "КК" в лаборатории НИИ прикладной химии оказалось не просто, а очень просто. Нет, Свиридов не сомневался в том, что изготовить препарат будет несложно — флэшка, переданная ему Костомаровым, содержала все, что было нужно, — он опасался чисто организационных трудностей. Институт был завален работой, и заниматься на глазах у подчинённых чем-то побочным было бы нелегко — это вам не самогон гнать в чулане, закрывшись на все замки, и не "драконью голову" собирать втихаря у себя дома. Подумав, Алхимик нашёл выход: он заявил Никодимову о своей идее синтезировать витаминные добавки, обладающие не только питательными, но и целебными качествами. Эта идея укладывалась в общее направление научно-прикладных разработок, авторитет в НИИ Свиридова был высоким, и никто не стал задаваться вопросом: а что это за добавки такие? Алхимик занимался "КК" сам, не привлекая к этому делу никого из своих сотрудников и не в ущерб основной работе, а кроме того, значительная часть экспериментальной продукции действительно состояла из разнообразных пищевых добавок, не содержащих ни грана "КК". И никто не замечал, как начальник лаборатории молекулярного синтеза день за днём уносит с работы обычные маленькие полиэтиленовые пакетики, наполненные безобидными белыми горошинами.

С Костомаровым они встречались почти каждый день. При встрече Алхимик всякий раз порывался спросить Вадима, говорил ли он с Лидией, и всякий раз сдерживался. "Надо будет — сам скажет" — решил Александр Николаевич. И не ошибся.

Однажды вечером, когда Свиридов зашёл к Вадиму, чтобы передать ему очередную партию препарата, Костомаров встретил его словами: "Лидия согласилась. Мы начали давать Ване "КК". Вдаваться в подробности своего разговора с женой Вадим не стал, и Александр понял, что спрашивать не стоит. "Им легче, — подумал он с лёгкой завистью, — они оба имели дело с этим психотропом не один год. Лида врач, она наблюдала за людьми, принимавшими "КК", и знает, что к чему. И всё-таки — мужественная она женщина…"

Сам Александр Николаевич не раз и не два проигрывал в уме возможный разговор на эту тему с Юлей, но снова и снова его откладывал. И не только потому, что он не был уверен в том, что сумеет убедить жену, — ему было страшно самому. Алхимик испытывал к своей маленькой дочери почти звериную нежность, зная, что это его последний ребёнок — Аня уехала к матери в Германию перед самым Обвалом, и с тех пор от неё не было ни слуху, ни духу. Юля выносила и родила Дашеньку в самое трудное время, когда по улицам города шагали холод, голод и тьма, когда по ночам стреляли, и когда никто не знал, что принесёт следующее утро. Роды были трудными, и врачи сказали Юле, что вряд ли она сможет ещё рожать. Девочка росла слабенькой, часто болела, пугая родителей, и Александр испытывал леденящий ужас при мысли испытать на этой крохотуле таинственное зелье, пусть даже ради её же будущего. "Интересно устроен человек, — размышлял Алхимик, словно глядя на себя со стороны. — Он легко рассуждает о всеобщем счастье, готов не задумываясь дарить это счастье другим, не очень ближним, но как только дело касается его самого… "А почему мой сын, а не сыновья других женщин?" — так рассуждают матери, когда мужчинам нужно брать в руки оружие и идти навстречу врагу. И только когда враг уже ломает двери их дома, они спохватываются, а до этого матери наперекор всему, даже здравому смыслу, надеются, что всё ещё обойдётся. Вот и я: умом понимаю, а сердцем… А что тогда говорить о Юле?".

Алхимик вздохнул и ещё раз дотронулся до белого шарика, лежавшего на его ладони.

— Александр Николаевич! — услышал он. — Время! Пойдёмте, на автобус опоздаем.

— Спасибо, сейчас иду, — отозвался Свиридов.

Он бросил взгляд на дисплей, на котором медленно вращалась "драконья голова", и вдруг, подчиняясь внезапному внутреннему импульсу, быстрым движением бросил в рот белый шарик и торопливо запил его остатками чая из стакана, стоявшего у него на столе.

* * *

…Сон — чёрная пустота, припорошенная звёздной пылью и наполненная дыханием спокойной мудрости всей Вселенной — незаметно сменился явью. Александр Николаевич не сразу понял, что лежит в своей постели — для этого ему потребовалось некоторое время. Он приподнялся и посмотрел на спящую Юлю, потом осторожно выбрался из-под одеяла и нащупал ногой шлёпанцы. Бесшумно ступая, он вышел из комнаты и аккуратно прикрыл за собой дверь. Заглянул в комнату дочери — Даша безмятежно посапывала во сне. Не зажигая свет, Алхимик прошёл на кухню и уткнулся лбом в холодное оконное стекло.

Сознание было звеняще-ясным, но каким-то раздвоенным. Он стоял у окна и смотрел вниз, в темноту зимнего ночного города, и одновременно из безмерного далека наблюдал за крошечным голубым шариком планеты по имени Земля, каплей живого света летящим в космической тьме. А потом он услышал голос — вернее, не услышал даже, а почувствовал.

"Энергия… Время… Материя… Пространство… Они едины… Едины… Едины…".

А затем было нечто вроде вспышки — яркой, высветившей все уголки его мозга, — и когда звёздный огонь погас, Алхимик уже знал разгадку тайны мёртвого дракона.

Он просидел на кухне до утра, обдумывая услышанное. За завтраком он был рассеян, но в меру — Юля ничего не заметила, — зато по дороге на работу не мог усидеть на месте: ему казалось, что институтский автобус не едет, а ползёт со скоростью садовой улитки. "Скорее, скорее, скорее…" — шептал Свиридов, не замечая удивлённых взглядов коллег, и путь от ворот института до лаборатории показался ему бесконечным. А день, наоборот, пролетел незаметно — Александру едва хватило времени, чтобы превратить своё внезапное озарение в текст, пересыпанный цифрами и формулами.

"Энергию нельзя получать непрерывно — процесс должен быть дискретным. Часть высосанной энергии пространства-времени нужно периодически возвращать обратно — она сыграет роль масла, вылитого на волны потревоженного вмешательством и забурлившего вселенского энергетического океана. Снизится КПД? Конечно, но даже при этом условии мы ничего не потеряем: ведь источник, из которого мы черпаем, поистине бездонный! Зато моя "драконья голова" станет "вечным генератором", простым и надёжным, не требующим никакого технического обслуживания. Один раз пустил в работу — и всё, дальше "зелёная, сама пойдёт", нужно только чётко соблюдать баланс между изъятием энергии континуума и её рекуперацией".

Такого подъёма Александр Николаевич не испытывал давно. Он знал не только что делать — он знал, как это сделать.

"В схему установки добавится дополнительное звено: демпфер-аккумулятор. С него-то мы и будем снимать энергию, избегая опасного прямого контакта с космическим огнём.

И это ещё не всё. Формула "е равно эм-цэ-квадрат" имеет чёткий физический смысл: материя может быть превращена в энергию, и наоборот. А это значит, что овеществлённую энергию можно будет подержать в руке — в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Правда, весить эта "звёздная материя" будет немало".

Вспоминая свои ощущения, Алхимик понял, что обрушившимся на него знанием он обязан концентрату "КК". Он принимал белые горошины две недели, прислушивался к себе, но не замечал ничего особенного вплоть до сегодняшнего утра, когда на него хлынул поток понимания. "Моя "драконья голова" и препарат Вадима перевернут мир, — думал Свиридов, — но сможет ли перевёрнутый мир устоять? Как показывает опыт, люди не готовы взять свою судьбу в свои руки — им нужны вожаки-поводыри. А в поводыри выбиваются не самые лучшие, а всего лишь самые энергичные и самые беспринципные. Это общий закон, который не обойти — по крайней мере, до тех пор, пока на Земле не появятся новые люди. Значит, нужно ждать, пока не подрастут дети нового мира, которые смогут сами решить свою судьбу, не уповая на доброго батюшку-барина или на прогрессоров-гуманоидов из соседней галактики. А мне пора поговорить с Юлей".

Он потянулся всём телом, ощущая себя молодым и сильным, и насмешливо произнёс, обращаясь к "драконьей голове" на мониторе компьютера:

— Жди, дракоша, скоро я сделаю для тебя ошейник.

За окнами лаборатории светило солнце. Зима шла на убыль.

* * *

— Как твой сын, Вадим? — спросил Алхимик.

Они сидели на скамейке неподалёку от детской площадки, ожидая прибытия машины с продуктами. В обязанности командиров дружин входил и контроль за распределением всех добавок к гарантированному социальному минимуму, и Костомаров добросовестно исполнял свои обязанности.

— Всё нормально, Саша. Дети гораздо быстрее взрослых реагируют на "КК", теперь я это знаю точно. Иван меняется, и сильно. Лида хочет сделать ему анализ ДНК в стационаре, где она работает, но проблема в том, — Вадим затянулся сигаретой, — как сделать этот джин-скрин без ненужной огласки.

— Ты думаешь…

— Не думаю — знаю. Новые люди — это же мечта властителей всех времён и народов. Не самостоятельные новые люди, конечно, а такие, которых можно использовать в нужных целях. Франкенштейн, клоны, киборги, зомбированные куклы — много было всяких идей, и наверняка были попытки реализовать эти идеи. С точки зрения людей, привыкших править, мой сынишка — всего лишь генетический мутант, превосходящий по своим физическим и умственным способностям обычного человека. "КК", как и любое научное открытие, — это палка о двух конца. Ребёнок — это ещё полуфабрикат, заготовка, из которой можно выточить всё что угодно. Иммунитет к негативу приходит не сразу… Викинги приносили своим детям птенцов, чтобы детишки вырывали им лапки и ломали крылья — они растили будущих убийц. Как ты думаешь, почему я не обратился со своей идеей к властям или к военным — у меня ведь есть среди них хорошие знакомые? Вот то-то и оно… Когда Ваня станет взрослым, его уже не согнёшь, а сейчас он ещё пластичен и податлив. Этика — это ведь не только результат врождённых наклонностей, даже впечатанных в генетический код, но и продукт воспитания, особенно воспитания в детском возрасте.

"Он прав, — думал Александр, слушая Вадима, — абсолютно. Не потому ли и я сам не спешил осчастливить своим открытием власть имущих? Не очень-то я верю в искренность севших в высокие кресла радетелей за благо народное, особенно если посмотреть, что они и их предшественники сделали со страной. И поэтому…".

— И поэтому, Саша, — Костомаров словно услышал мысли Свиридова, — нам с тобой следует соблюдать крайнюю осторожность. Есть у меня подозрение, что волшебным нашим снадобьем могут заинтересоваться не только князья-бояре отечественного производства, но и короли одного заморского царства-государства. Наследили мы немножко во времена оны…

Несмотря на нарочитую шутливость тона, Вадим был предельно серьёзен — это было видно по выражению его глаз. Александр понял, о чём идёт речь, — он знал, чем занималась фирма с красивым названием "Грёзы Музы", как создавалась её уникальная продукция, и кто был её партнёром. И ему почудилось, что в тёплом весеннем воздухе потянуло мертвящим зимним холодом…

Идущие по следу

Хьюго Саммерсу было неуютно в небольшой уютной комнате, наполненной мягким полусветом и вкрадчивым антуражем конфиденциальной беседы.

Он, привыкший всегда сидеть комфортно и при этом — не с презрением, упаси Бог, а всего лишь чуть пренебрежительно смотреть на собеседника (так, чтобы собеседник этого не заметил), сейчас вынужден был держать спину неестественно прямо, не решаясь откинуться на кожаную спинку кресла. Но даже эта поза напряжённого внимания давалась ему с трудом — Саммерсу хотелось встать и слушать, стоя по стойке "смирно": он очень хорошо знал, что за люди с ним беседуют.

Напротив него за низеньким столиком наподобие тех, что стоят в кафе-барах, сидел одутловатый круглолицый человек неопределённых лет. Этот человек мог бы сыграть роль доброго Санта-Клауса, если бы не выкаченные глаза и клешнеподобные руки, делавшие его похожим на краба-трупоеда. "Краб" говорил негромко, цепко ощупывая Саммерса взглядом стеклянно-водянистых глаз, однако при звуке его голоса по спине Хьюго то и дело пробегал неприятный холодок.

Третий участник беседы — помощник "краба", сидевший рядом со своим боссом, — угловатой хищной статью и резкостью движений напоминал богомола. Саммерс не питал никаких иллюзий относительно профиля этого "специалиста", однако "краб" внушал ему куда больший страх: тот, кто отдаёт приказы, всегда опаснее того, кто их только исполняет.

— Итак, вы сотрудничали с некоей русской фирмой, — подытожил "краб".

— Да, сэр, — с готовностью подтвердил Саммерс. — Она называлась "Грёзы Музы" и находилась в Санкт-Петербурге. Они поставляли нам… э-э-э… литературное сырьё.

— Нас интересует это сырьё, — голос "краба" звучал обманчиво мягко, — вернее, не само сырьё, а способ его добычи. Вы меня понимаете?

— Не совсем…

"Богомол" ухмыльнулся, но промолчал, а не лице "краба" промелькнуло подобие снисходительной улыбки.

— Нам известно, что в технологическом процессе приготовления этого литературного сырья применялся сильный психотроп. Нас интересует это ноу-хау. Кто из ваших бывших русских партнёров располагает исчерпывающей информацией по данному аспекту?

— Господин Алексеев Сергей Леонидович — он создатель препарата. Информация также имеется у Дианы, помощницы и любовницы Алексеева, но не детальная. И есть ещё Вадим Петрович Костомаров, деловой партнёр Алексеева и бывший генеральный директор "Грёз". Степень его осведомлённости мне неизвестна, однако можно предположить, что ему известно многое. К сожалению, после того, как в России заварилась первобытно-феодальная каша, — Саммерс выдавил из себя бледную тень улыбки, — все наши контакты прервались. Там сейчас очень трудно работать…

— Если понадобится, — хитиновым голосом скрежетнул "богомол", — вы отправитесь туда лично и восстановите эти ваши контакты.

— Ну, зачем же так радикально, — тоном доброго дядюшки произнёс "краб", — у нас есть люди, которые смогут найти общий язык даже с русскими аутсайдерами. Хотя, конечно, работать под дипломатическим или под бизнес-прикрытием было комфортнее. Но — времена меняются. От вас, мистер Саммерс, требуется немногое: вы предоставите нам всё, что вы знаете об упомянутых вами людях. Адреса. Телефоны. Словесные портреты. Фото, если они у вас есть. И, — добавил он вкрадчиво, — забудьте о нашем разговоре.

— Конечно, конечно, — торопливо проговорил Хьюго, снова ощутив, как вдоль его хребта скользнула ледяная струйка. — Я понимаю, сэр.

* * *

— Саша, я боюсь! — Юлины глаза были полны слёз. — Почему ты уверен, что это зелье безопасно? Ты проверил его на себе, но ты взрослый, а Дашенька, она ведь такая маленькая! И слабенькая!

— Она вырастёт, и станет большой, — Алхимик погладил по голове прижавшуюся к нему жену. — И сильной, Юленька. Неужели ты думаешь, что я не люблю нашу дочь и не желаю ей счастья? Но когда я думаю о том, в каком мире ей придётся жить… Вспомни Время Тьмы — оно ведь не прошло бесследно. А до него, до этого времени? В мире выросло не одно поколение забывших запах звёзд и обменявших истинные человеческие ценности на раскрашенные суррогаты, продающиеся с большой скидкой. В этом мире трудно не только жить, но и выживать, этот мир болен, и спасти его…

— Да пропади он пропадом, этот мир! — с неожиданной злостью почти выкрикнула Юля. — Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня? Почему я должна думать о судьбах мира? Я всего лишь хочу, чтобы наша дочь выросла, встретила свою любовь, и прожила бы жизнь в тепле и уюте, и не надо мне никаких светлых горизонтов и счастья для всех, даром!

Она попыталась высвободиться из объятий мужа, но Свиридов её удержал.

— Юля, — сказал негромко, — земной шар только кажется большим, а на самом деле он маленький, очень маленький. Этот мир болен, опасно болен, и никому не удастся отсидеться в сторонке, в уютной хате с краю, если начнётся агония — ядерная война или экологическая катастрофа, неважно. Выживут или все, или никто, пойми это! Наш мир надо лечить, и если это не сумели сделать мы, то надо дать такую возможность нашим детям, чтобы наши внуки не прокляли тот час, когда родились.

— Сколько тебе лет, Алхимик? — Юля шмыгнула носом. — Неужели ты всё ещё веришь в романтические сказки?

— Верю, — твёрдо ответил Свиридов. — И не только верю, но и знаю, как эти сказки можно сделать былью. И Вадим верит и знает, и его Лидия тоже.

— Лида? Неужели она…

— Да. Они давно уже дают своему Ване препарат. Посмотри на этого мальчишку: он здоров, весел, и в глазах у него светится огонёк — огонёк разума, настоящего разума! И Даша может стать такой же — она будет первой женщиной новой расы, расы настоящих людей. Неужели ты не хочешь для неё такой судьбы? В конце концов, она будет просто незаурядной личностью по сравнению со всеми другими людьми, а это само по себе немало!

— И серая толпа побьёт её камнями или сожжёт на костре…

— Юленька, — Александр Николаевич взял её ладонь и поднёс к своим губам, — ты мне веришь?

— Я люблю тебя, Саша, — прошептала она. — Как же я могу тебе не верить? Только ты не торопи меня, хорошо? Мне надо подумать — это слишком серьёзно…

* * *

— Ни хрена он не знает… — угрюмо пробормотал звероподобный мужик, до глаз заросший густым чёрным волосом, отбрасывая дымящуюся головню. — Может, попробовать с него шкуру содрать, а? Это мы мигом! — Он хохотнул, втайне надеясь получить согласие заказчика, молчаливого мужчины спортивного вида, бесстрастно наблюдавшего за пыткой. Второй аутсайдер, сухощавый и жилистый, тоже посмотрел на молчаливого — мол, как тебе идея?

"Спортсмен" молчал, разглядывая изуродованного человека, привязанного ремнями к трубам. В полутьме подвала, подсвеченной багровыми бликами разведённого на бетонном полу костра, очертания труб скрадывались, и казалось, что жертва висит в воздухе. Одежда пытаемого превратилась в лохмотья, лицо было сплошь залито кровью — никто не узнал бы в этом человеке бывшего врача Творческого Центра, сменившего там Лидию Терешеву.

"Похоже, он действительно ничего не знает, — размышлял молчаливый. — Эти дикари свято веруют в эффективность калёного железа, но если этот парень не сказал ничего даже под "сывороткой правды", значит… Значит, нет смысла вызывать глиссер и доставлять его на борт субмарины, ждущей в Финском заливе. Да и что может знать врач, всего лишь распределявший препарат и наблюдавший за пациентами? Нам нужна рецептура — нам нужен создатель психотропа. Нет смысла тратить время, силы и деньги на второстепенные объекты".

— Он мне больше не нужен, — бесстрастно бросил "спортсмен", — можете его сожрать (при этих словах звероподобный радостно осклабился). Ваш гонорар, — заказчик протянул жилистому пачку голубоватых купюр. — Здесь две тысячи амеро. Встретимся завтра — работа ещё не закончена. Бай, — он повернулся и пошёл к выходу из подвала.

— Две штуки… — пробормотал звероподобный, провожая глазами крепкую фигуру заказчика. — Слушай, атаман, а если его, — глаза волосатого алчно блеснули, — того, а? На шашлык? Он же набит бабками под завязку! Настоящими бабками, а не тухлой зеленью!

— Остынь, Шкворень, — злобно прошипел сухощавый. — Как ты думаешь, почему я атаман, а ты — свежеватель?

— Ну… — Шкворень с хрустом поскрёб чёрную бороду. — Ты, эта, каратэ потому что знаешь.

— Нет, браток, — атаман улыбнулся змеиной улыбкой. — Тут фишка в том, что я умею думать. Этого Дэйва голыми руками не возьмёшь — зверь. А во-вторых, за ним стоят такие люди… Властители мира — все наши князья со своими дружинниками перед ними шелупонь. Понял, нет? Ладно, готовь ужин — скоро вернуться наши. Может, бабу приведут.

Шкворень утробно хмыкнул и вытащил широкий мясницкий нож. Привязанный к трубам человек судорожно задёргался, с ужасом глядя на медленно приближавшееся к нему чёрное обезьяноподобное существо.

* * *

Фотография была нечёткой, однако Свиридов сразу понял, что на ней изображено. "Очевидное — невероятное… — думал он, рассматривая громадное (судя по крошечным фигуркам людей, казавшихся рядом с ним муравьями) сооружение. — Впрочем, почему же невероятное? Этим и должно было кончиться — прав был Вася-Мегабайт".

Когда утром к ним зашёл Никодимов, Александр Николаевич предполагал, что речь пойдёт о пищевом синтезе, и был готов к разговору — Алхимику было что сказать и показать директору института, сотрудники его лаборатории работали напряжённо и небезуспешно. И Никодимов действительно заговорил о синтезе, точнее, об энергообеспечении процесса, но очень скоро дело приняло неожиданный оборот.

— Вот, Александр Николаевич, — сказал старый учёный, положив перед Свиридовым тонкую папку, — ознакомьтесь. Это информация из разряда… э-э-э… не очень открытой, я получил её от… ну, вы меня понимаете. Здесь кое-какие подробности о той катастрофе в Аламогордо — помните, три года назад? Так вот, причиной взрыва, чуть не вызвавшего тогда мировую термоядерную войну, были неудачные испытания энергоустановки принципиально нового типа, созданной нашими заокеанскими коллегами. Если бы в нашем распоряжении был такой энергоисточник, продовольственная проблема в России была бы решена за год! Хотя, — он вздохнул, — этому источнику в первую очередь нашли бы военное применение: и у них, и у нас…

Ошарашенный Алхимик кивнул, стараясь скрыть свою растерянность, и сразу же, как только директор ушёл, погрузился в изучение "не очень открытой информации". Сомнений не было — в Аламогордо взорвалась его "драконья голова", взорвалась в точном соответствии с выведенным Свиридовым принципом обратно пропорциональной зависимости между мощностью установки и сроком её безопасной работы. "Они не догадались рекуперировать энергию, — размышлял Александр, наткнувшись на упоминание о "запрете богов", — пока не догадались. А когда догадаются, у United Mankind появится оружие пострашнее атомного… Повторение ситуации конца сороковых — начала пятидесятых годов прошлого века, с той лишь разницей, что человечество эпохи "нового феодализма" успешно доистребило в себе ростки гуманизма, посеянные во времена Ренессанса. Вадим прав: новые люди — это наша последняя надежда. И страна, в которой будут жить эти новые люди, должна получить свой энергомеч — в противовес энергомечу United Mankind. Да, именно так…".

Закрыв папку, Свиридов вышел из своей лаборатории и спустился на первый этаж, где был оборудован экспериментальный цех пищевого синтеза. Здесь, среди множества машин и механизмов, часть из которых работала, часть испытывалась, а часть была выведена из эксплуатации ввиду бесперспективности, притаился невзрачный серый ящик размером с небольшой сейф. И внутри этого ящика находилась миниатюрная — минимально возможная с точки зрения габаритов — "драконья голова", тайно собранная Кулибиным три месяца назад, вскоре после того, как Алхимика осенило. Поначалу ящик стоял в мастерской Кулибина, а затем, по истечении "месяца риска", установка была перенесена в экспериментальный цех и расположилась в угловом полуподвальном закутке, среди разного бесполезного хлама.

Отвечая на приветствия сотрудников, работавших в цехе, — начальника лаборатории молекулярного синтеза здесь хорошо знали — Александр Николаевич проверил, как работает синтезатор хлеба из древесины, проверил записи за последние сутки, и только после этого направился в заветный закуток. Там он нашёл Кулибина — старый мастер, исполнявший обязанности механика-наладчика экспериментального оборудования, сосредоточенно что-то паял. Левша выглядел неважно — он плохо перенёс прошлую лютую зиму, да и годы брали своё. Но старик держался, сохраняя свою степенность и основательность.

— Как дела, Георгий Иванович? — спросил Свиридов, поздоровавшись.

— Жужжит твоя коробочка, Александр Николаевич, — слежу я за ней.

— Это хорошо, что она жужжит, — произнёс Алхимик, коснувшись кончиками пальцев "сейфа". Код от ящика знали только он и Кулибин — у всех остальных хватало своей работы, да и мало кто горел желанием совать нос в то, чем занимался Левша. Всем было известно, что старый механик не терпит праздного любопытства, и никому не хотелось портить с ним отношения: Кулибин был человеком, вызывавшим к себе невольное уважение.

Щёлкнул замок. Свиридов откинул переднюю стенку и заглянул внутрь "сейфа".

"Драконья голова" работала — работала непрерывно вот уже три месяца, подчиняясь заданному алгоритму. Она ничего не синтезировала — Алхимику было важно убедиться в безопасности процесса перекачки энергии пространства-времени. Для надёжности Свиридов возвращал обратно почти восемьдесят процентов получаемой энергии, а остаток превращал в материю. Ещё полгода назад ему и в голову не могло придти, что такое возможно, а теперь на "языке" "драконьей головы" лежал небольшой — размером с зажигалку — серебристо-матовый цилиндрик "звёздной материи". "Зажигалка" служила не только аккумулятором и демпфером, но и самоликвидатором — небольшой выступ на торце серебристого цилиндрика был подвижным. Нажатие на выступ сминало стопор, острый конец иглы входил внутрь, а дальше происходило примерно то же, что происходит с пуленепробиваемым стеклом при лёгком ударе в критическую точку: напряжение в кристаллической структуре "звёздной материи" скачкообразно нарастало, и небольшой кусочек вещества мгновенно возвращался в исходное состояние — превращался в свободную энергию. Расчёты показывали, что взрыв "зажигалки" сопоставим по мощности с взрывом тяжёлой авиабомбы — этого было более чем достаточно для превращения в пыль и "драконьей головы", и "сейфа". Не зря закуток был расположен в полуподвале и отгорожен от цеха бетонными стенами — Алхимик не хотел ненужных жертв. И всему этому знанию Свиридов был обязан "КК" — ключу к вселенскому энергоинформационному слою.

Полюбовавшись с минуту голубым свечением, Александр Николаевич нажал кнопку и погасил установку.

— Хватит, Георгий Иванович, — сказал он Кулибину. — Оперился наш птенчик — пора выпускать его на волю.

Вернувшись к себе в лабораторию, Свиридов открыл на компьютере специальный файл под паролем и начал заполнять его подробной информацией о "драконьей голове". Он торопился — сознание Алхимика, обострённое контактом с энергоинформационным слоем, подсказывало ему: вокруг него уже сжимается кольцо облавной охоты.

* * *

От этого очередного патрулирования Костомаров не ждал никаких неожиданностей. Аутсайдеров в городе повывели, и ночные маршруты джипов с дружинниками сделались рутинно-однообразными. Число патрульных машин снизилось: часть ополченцев вернулась к мирным занятиям, а наиболее боеспособные и умелые волонтёры составили костяк новой милиции, пополненной старыми профессионалами. Новые времена хоть и отличались от мрачных девяностых годов и безалаберных двухтысячных, однако жизнь в Питере более-менее стабилизировалась — её уже можно было назвать почти мирной. И поэтому во время патрулирований дружинники не то чтобы расслаблялись, этого не было, но изматывающее состояние взведённой пружины осталось в прошлом.

Коммуникатор выдал тревожное сообщение под конец дежурства — Вадим и его бойцы уже предвкушали скорое возвращение домой и заслуженный отдых.

— Вооружённый налёт на квартиру чиновника городского совета. Адрес…

Когда Костомаров услышал адрес дома, на который было совершено нападение, у него шевельнулось нехорошее подозрение, перешедшее в уверенность по прибытии на место происшествия. Вадим догадывался, на какую именно квартиру произведён ночной налёт — он знал, кто живёт в этом старом доме на Гаванской улице.

Первое, что бросилось ему в глаза — труп, лежавший навзничь у распахнутой двери подъезда. Убитый — судя по всему, аутсайдер, — чертами лица и густой волосатостью напоминал бородатого неандертальца: из-под разорванной куртки и того, что когда-то было рубашкой, виднелась чёрная косматая грудь; в свете фар зубы распахнутого рта щерились оскалом загнанного зверя. Вокруг убитого натекла целая лужа крови — в "неандертальца" всадили не одну пулю.

Двое волонтёров, стоявших возле трупа, при появлении машины Костомарова вскинули автоматы, но опустили оружие, узнав командира сто семнадцатой, и молча посторонились, пропуская его в парадную. Вадим быстро поднялся по хорошо знакомой лестнице — в прошлой жизни он бывал тут не раз — на третий этаж. Дверь той самой квартиры — квартиры, сохранившей роскошь ушедших времён, — была открыта.

В большой комнате Костомаров увидел троих: двух офицеров-ополченцев, ставших ныне сотрудниками милиции, он знал раньше, третий человек был ему незнаком. "Похоже, безопасник, — неприязненно подумал Вадим. — Ясное дело, не на дом простолюдина напали — на квартиру нового боярина. Всё как всегда — как во все времена…".

Костомаров предъявил свой идентификатор, и безопасник нехотя кивнул — по статусу Вадим имел право знать, что случилось здесь, в его районе. А что именно здесь случилось, в общих чертах было ясно: привалившись спиной к дивану, на полу сидел труп полуодетого Сергея Алексеева с простреленной головой.

— Не просто аутсайдеры работали, Вадим, — пояснил один из милиционеров, — виден почерк профессионалов высокого класса. Они спустились с крыши на обвязках, выбили окна, и… Охранника внизу убрали заранее, тихо и быстро. Как им это удалось — это ещё предстоит выяснить. Его, — офицер кивнул в сторону трупа, — парализовали. Допрашивали. По всей видимости, хотели забрать с собой — одевали. Но тут сработала дубль-сигнализация — основную-то они вывели из строя, — ночные гости это засекли и поняли, что пора уносить ноги. Ну, и пристрелили…

Милиционер говорил что-то ещё, но Вадим его уже не слушал: через открытую дверь спальни он увидел то, что лежало там, на широкой кровати, сплошь заляпанной кровью, — то, что осталось от красивой молодой женщины по имени Диана. Её стройное тело варварски полосовали то ли тесаком, то ли топором, бесцельно и жестоко, кромсая и уродуя. Вадим, всякого навидавшийся за Время Тьмы, только сглотнул, ощущая острое желание немедленно убить того, кто сотворил такое — убить максимально болезненным способом. Прошло не меньше минуты, прежде чем к Вадиму вернулась способность слышать и реагировать на окружающее.

— Её убили перед тем, как уйти, — сказал второй милиционер, перехватив его взгляд. — У "шакалов" был маньяк-любитель — жаль, не удалось взять его живым. Видал образину, что перед входом валяется? Вот это он и есть — целый арсенал рубящее-режущих приспособ с собой таскал, паскуда волосатая.

— Это не обычный налёт, — спокойно произнёс безопасник. — Здесь были глобы — по крайней мере, один глоб. И ему удалось уйти — вот это действительно жаль. Положил троих наших — стрелял без промаха, сволочь, на звук шагов. Гориллу эту они выпустили к выходу на убой, для отвода глаз, а сами выпрыгнули из лестничного окна и ушли дворами — видать, хорошо знали все здешние закоулки. А вы, — спросил он вдруг, глядя на Костомарова, — были знакомы с убитым?

— Был. Мы когда-то вместе занимались бизнесом. Литературным. И с девушкой тоже был… знаком, — ответил Вадим и прикусил язык: чутьё подсказывало, что распространяться на эту тему не стоит. "Глобы? Глобалисты, подданные мировой империи United Mankind, — он вспомнил странного убитого, которого видел в прошлом году при зачистке Комарово. — Так вот оно что…".

— Мы вас вызовем по этому делу, — пообещал безопасник, закачав в свой наладонник данные с идентификатора Костомарова. — Представителей власти по пустякам не убивают, и агенты Ю-Эм по пустякам к нам не лезут — им тут не очень уютно.

"Пока неуютно, — подумал Вадим. — Пока…"

Уходя, он обернулся. Мёртвый Алексеев сидел на полу, запрокинув простреленную голову на диван. И Костомарову вдруг послышался голос Сергея: "Поостерегись, Вадим. Ты — следующий".

* * *

— Разрешите?

— Что у тебя, Матвеев? — человек с погонами полковника устало поднял глаза.

— Кое-что по делу старателей, товарищ полковник.

— Старателей? Погоди, это ведь дело давнее — его начали ещё до Обвала.

— Так точно. Но я тут нашёл кое-что интересное.

Полковнику Константинову потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить о деле старателей — у него с лихвой хватало других дел, свежих и злободневных. Кипящее варево переходного периода остывало, выкристаллизовывались новые властные структуры, Москва всё увереннее подгребала под свою властную руку бунтующие окраины — президент, за глаза именуемый "великим князем", сумел взнуздать бешеного коня очередной российской смуты. Военные вожди-ярлы один за другим признавали главенство московского конунга, почему-то всё ещё именуемого президентом, и тайная служба, потомок НКВД-КГБ-ФСБ, стальной нитью сшивала лоскутное одеяло противоречивых интересов новой элиты России. И нельзя было не считаться с нарастающей внешней угрозой: United Mankind расширялась, и никто не отменял целей, поставленных перед собой "новыми бедуинами" и "новыми чингизидами". И всё-таки полковник вспомнил о деле старателей — это дело в своё время вызвало живейший интерес безопасников в силу своей необычности.

Всё началось с появления в Интернете загадочной информации об устройстве для синтеза золота. Поначалу этому не придали особого значения — мало ли мусора в Сети, — тем более что попытка собрать описанную установку и заставить её работать оказалась тщетной, но затем на чёрном рынке драгметаллов появились слитки золота неясного происхождения и очень высокой пробы. Это были уже не шутки, и "чешуйчатым шаром" заинтересовались всерьёз. К этому времени в мировой паутине не осталось и следа от описаний таинственного аппарата — кто-то постарался, — а хранившая в архивах копия рекламного файла оказалась повреждённой компьютерным вирусом (что могло быть как случайностью, так и результатом умышленного воздействия).

Одну из "золотых цепочек" удалось распутать. След привёл в глухую сибирскую тайгу, однако когда группа захвата высадилась с вертолёта в искомой точке, она обнаружила на месте зимовья "старателя" глубокую чёрную яму и обугленные брёвна — по заключению взрывотехников, здесь сработало очень мощное взрывное устройство, начинённое непонятно чем. Сотрудники ФСБ рьяно взялись за дело — "золотых цепочек" было несколько, — но тут грянул Обвал со всеми его прелестями, и всем стало как-то не до неведомых старателей.

Тем не менее, у службы безопасности была информация о непонятных взрывах (в том числе и на территории России), а когда окольными путями стало известно о том, что именно вызвало страшный взрыв в Аламогордо, "дело старателей" приобрело новую специфическую окраску. И поэтому Константинов не оставил без внимания сообщение своего подчинённого.

— Докладывай, капитан.

Матвеев подошёл к письменному столу, за которым сидел полковник, со щёлчком раскрыл старинный "дипломат" — над любовью капитана к раритетам подшучивал весь отдел — и извлёк оттуда блестящую статуэтку крылатого дракона.

— Вот, — произнёс он с оттенком торжественности, ставя её на стол.

— Золото?

— Золото. И такой же высокой пробы, как и слитки, проходившие по делу старателей.

— Откуда у тебя этот зверь?

— Месяц назад под Выборгом была уничтожена банда аутсайдеров. Статуэтку нашли у них в логове. Я заинтересовался — из золота делают кубки, разных там "Оскаров", но не декоративных дракончиков таких размеров. А когда анализ показал, что это золото высокой пробы… — капитан сделал многозначительную паузу.

— Не тяни кота за хвост, — полковник нетерпеливо махнул рукой, — оставь ты эти свои театральные эффекты!

— Троих аутсайдеров взяли живьём (Константинов понимающе кивнул), и выяснилось — один из них был прежде строительным рабочим и участвовал в разборке одного дома на Петроградской стороне, повреждённого взрывом бытового газа. В развалинах квартиры, где произошёл этот взрыв, наш ухарь и нашёл эту статуэтку и, естественно, утаил.

— Взрыв, значит… — задумчиво проговорил полковник. — Так-так…

— Мне удалось найти в архивах материалы по этому делу, и я обратил внимание, что оно шито белыми нитками. Характер повреждений стен, а также степень обугливания трупа человека, погибшего при взрыве, не соответствуют тем, какие имеют место при обычном взрыве бытового газа. Посмотрите сами — статуэтка оплавлена, видите? Там была очень высокая температура. Так что не газ это взорвался, товарищ полковник.

— Кто жил в этой квартире? — спросил Константинов, рассматривая золотого дракона.

— Свиридов Александр Николаевич. Учёный-химик.

— Химик, говоришь? Где он сейчас? Жив, нет?

— Жив-здоров, и работает там же, где и работал — в НИИ прикладной химии. Здесь, в Питере.

— Так, бери машину, пару ребят и езжай за этим химиком-алхимиком. Возьмёшь его, — полковник бросил взгляд на часы, — прямо на рабочем месте. По исполнении доложишь — немедленно.

Что я сделаю для людей…

Вадим подкинул на ладони флэш-карту — копию той, которую он прошлой осенью передал Свиридову, — и положил её в нагрудный карман куртки. "Кажется, всё, — подумал он, — можно собираться и уходить".

…Вернувшись домой, Костомаров сразу же рассказал Лидии о ночном налёте. Она выслушала его внимательно, не перебивая, и по неуловимым мелочам — по блеску её глаз и по еле заметному дрожанию пальцев — Вадиму было ясно: она очень хорошо всё поняла.

— Они охотятся за секретом "КК", — закончил бывший Повелитель Муз, — именно за этим они пришли к Серёге. А потом они придут к нам — Саммерс, чтобы его черти с квасом съели, знал, чем мы занимаемся, и кто есть who в нашей фирме.

— Что будем делать? — спросила Лидия, и Вадим невольно восхитился её выдержке: жена держалась молодцом.

— Что делать? — он посмотрел на медленно светлеющее окно. — Утром ты заберёшь Ваню, и я отвезу вас в твой стационар, в детское отделение. Страшим охраны там завтра, то есть уже сегодня, будет Пётр — я его предупрежу, чтобы он держал ухо востро и ни под каким видом не пропускал на территорию вашей больницы никого из посторонних. Никаких проверочных комиссий — хоть из городского совета, хоть из Москвы, хоть от самого господа бога! А я тем временем кое с кем свяжусь — из тех, кому можно доверять… в наше непростое время. А чтобы тебе было не скучно, захватим с собой Юлю Свиридову с Дашей — пусть они составят компанию вам с Ванюшкой, всё будет веселей.

— Шутишь? — негромко спросила Лида, с тревогой глядя на мужа.

— Шучу, родная. Не будем плакать — не вижу оснований. В конце концов, мы у себя дома, в своей стране, чёрт побери! У нас есть оружие, и мы умеем им пользоваться — разве этого мало? А Свиридовых нельзя оставлять без присмотра — ты же понимаешь.

— А не проще ли сразу обратиться в милицию или к безопасникам? Хотя, конечно…

— Вот именно что "хотя". Я не уверен, что после этого мы с тобой не проснёмся на борту какого-нибудь трансатлантического сверхзвукового авиалайнера — любой офицер милиции или службы безопасности может оказаться агентом United Mankind. Вколют нам какую-нибудь гадость, и привет. Каким образом эти ночные налётчики сумели проникнуть в охраняемый дом? Мы вымели аутсайдеров из Питера, а эти гуляли по городу без проблем! Кто помог им с документами, оружием, транспортом? Что, везли всё это на ишаках через афганскую границу, а потом тащили через всю Россию, через все воюющие области? Нет, так не бывает. Да и вообще… После бури на поверхности много всякого дерьма плавает — оно ведь, как известно, не тонет. Если такие типы, как Алексеев, царство ему небесное, сумели пролезть во власть за спинами отчаянных рубак, спасавших страну во Время Тьмы, то… Такие люди за энергобаксы продадут всё, продадут точно так же, как раньше продавали за доллары. И кто знает, какое применение они сами найдут нашему чудо-снадобью? А нам нельзя рисковать будущим, в котором будут жить наши дети.

Лидия прижалась к мужу. Они стояли так несколько минут, наблюдая, как занимается рассвет, потом Вадим осторожно высвободился из объятий жены. Подойдя к шкафу, он вытащил оттуда спортивную сумку — самую обычную на вид — и вынул из неё небольшой пластмассовый контейнер.

— Здесь около трёх килограммов препарата — этого хватит на полный годовой цикл для восьмидесяти детей. Возьмёшь с собой. Это будущее, Лида, понимаешь?

Она молча кивнула, а Вадим достал из тайника флэш-карту с информацией по "КК" и положил её в нагрудный карман куртки.

Несмотря на ранний час, Алхимика дома они не застали.

— А Саша уже уехал, — сообщила Юля, удивлённая визитом Костомаровых "ни свет, ни заря", — в институт. Сказал, что у него там очень важная работа, а времени мало, и не стал ждать общий автобус — вызвал служебную машину.

Удивился и Вадим — тому, что Юлю не пришлось долго уговаривать и объяснять, почему она должна быстро собраться, взяв только самое необходимое, и вместе с дочерью ехать с ними в стационар к Лидии.

— Я всё знаю, — просто сказала она, — Саша со мной говорил. Я поеду, только мне надо позвонить ему и сообщить, что…

— Не надо звонить из дома, — прервал её Вадим, — я сам с ним свяжусь. И не только свяжусь, но и поеду за ним. Не беспокойся — всё будет хорошо.

Юля промолчала, только посмотрела на него долгим и тревожным взглядом.

Когда они спустились вниз по лестнице, Вадим задержался перед выходной дверью и внимательно осмотрел всё вокруг дома через экран камеры видеонаблюдения. Джип стоял у подъезда — всего-то десяток шагов, — но Костомаров, идя к машине следом за Лидой и Юлей, кожей ощущал, какая она, кожа, тонкая, и как просто её пробить кусочком летящего свинца. "Не будут они стрелять, — сказал он себе, — я нужен им живым".

Женщины с детьми разместились на заднем сидении. Костомаров-младший рьяно вертел головой во все стороны, ощущая себя центром внимания, а маленькая Даша притихла, словно чувствуя: происходит что-то недоброе. Вадим сел на переднее сидение, держа в руках автомат — холод металла оружия действовал успокаивающе.

— Поехали, командир? — Пётр, сидевший за рулём, широко улыбнулся и шутливо бросил через плечо: — Пассажирам просьба пристегнуть привязные ремни — экипаж желает вам приятного полёта!

Джип мягко тронулся, сопровождаемый микроавтобусом с дружинниками.

В холле стационара Костомаров отозвал Петра в сторонку и коротко обрисовал ему ситуацию, не вдаваясь в лишние подробности.

— Не волнуйся, командир, — сказал тот, выслушав Вадима, — муха не пролетит. Ребята наши теперь уже не те увальни, какими были два года назад, — их теперь хоть в тыл врагу забрасывай. Да и периметр здесь — не всякая военная база имеет такой. Езжай спокойно.

Крепко пожав руку Петру, Вадим вернулся к ждавшей его Лидии, уже проводившей Свиридовых внутрь и успевшей переодеться в белый халат. Она была внешне спокойна, однако Костомаров видел: жена едва сдерживает слёзы.

— Выше нос, родная. Я быстренько смотаюсь за Сашей и вернусь. Береги себя.

— Ты тоже, — еле слышно прошептала она, — себя береги…

Поцеловав её, Костомаров пошёл к выходу. Он решил не оборачиваться, но всё-таки обернулся. Лида стояла посередине холла, придерживая руками полы незастёгнутого халата — совсем как тогда, в другой жизни, в кабинете врача Творческого Центра.

Такой она и осталась в его памяти…

* * *

Звонок Вадима — он вышел со своего служебного коммуникатора на телефонный коммутатор института — стал для Алхимика полной неожиданностью, и в то же время очень логично вписался в состояние тревожного ожидания, сложившееся в сознании Свиридова за последние несколько дней. Костомаров сказал всего две короткие фразы: "Через полчаса я за вами заеду. Будьте готовы", однако Александр Николаевич понял, что за ними скрывалось. Не "к вам", а "за вами", значит, Вадим без всякой предварительной договорённости хочет забрать его с собой в разгар рабочего дня — он не стал бы этого делать без самых серьёзных на то оснований.

"Я как чувствовал, — подумал Свиридов. — Хорошо, что я успел полностью закончить свой "драконий файл". Осталась самая малость…".

Он запер дверь своего кабинета, взял миниатюрный микрофон, подсоединенный к компьютеру, и произнёс, глядя прямо перед собой:

— Если вы слушаете эту запись, значит, меня уже нет в живых. Но то, что я хочу сказать, очень важно для всех вас, живущие. На этом компьютере в файле "Драконья голова" содержится вся информацию о моём открытии, которое не должно исчезнуть вместе со мной. И я очень надеюсь, что вы правильно распорядитесь этим открытием. Пароль к файлу… Действующая модель установки находится в экспериментальном цехе. Код сейфа…

Закончив запись, Алхимик перевёл её в режим автоматического воспроизведения при включении компьютера. "Люди не сумели взять свою судьбу в свои руки, когда я выложил секрет установки в Интернет, — думал он, — они оказались к этому не готовы… Но не хочу, чтобы моя страна осталась безоружной перед лицом нарастающей угрозы. И мне хочется верить, что в России всё-таки остались ещё настоящие люди, в том числе и у власти. А если таких людей уже нет, то тогда и жить незачем".

После этого он тщательно проверил содержимое своего компьютера и удалил всё, что имело хоть малейшее отношение к препарату "КК" и спрятал в нагрудный карман рубашки флэш-карту, получённую от Костомарова. "А вот этого я не отдам — это принадлежит только Вадиму и мне. Это мечта, которой нельзя касаться грязными руками".

— Я спущусь в цех, — сказал он своему заместителю, надевая куртку, — а потом, может быть, отъеду. Ненадолго.

В бетонном закутке Алхимик открыл "сейф" и какое-то время любовался "драконьей головой". В одиночку — Свиридов надеялся повидать Кулибина и сказать старому механику пару слов, но ему сообщили, что "Георгий Иванович приболел".

— Прощай, дракоша, — сказал Александр Николаевич чешуйчатому шару. — Силён ты, зверюга, — не удалось мне снять твоё проклятье. Но погоди, — он понизил голос, — вырастут люди, над которыми оно не будет иметь власти. Понял, крылатый? Так что не "прощай", а "до встречи".

Алхимик хотел уже закрыть "драконью клетку", как он называл ящик с установкой, но вдруг решительно протянул руку и снял с "языка" "зажигалку". "Звёздная материя" была тяжёлой — крохотный цилиндрик весил не меньше трёх килограммов и ощутимо оттянул карман куртки. "Незачем его тут оставлять, — подумал Свиридов. — Если установку будут запускать, поставят новый демпфер-аккумулятор, по описанию, — заодно и разберутся, что к чему. А эта штучка — при неосторожном обращении — может и рвануть, чего нам совсем не надо".

Вадим уже ждал его у ворот.

— Садись, — сказал он, открывая дверцу машины. — Всё расскажу по дороге. За своих не беспокойся — они в безопасности. Ты на работе следов "КК" не оставил?

— Никаких. Нет ни гранул, ни упоминаний о препарате.

— Это хорошо, — Повелитель Муз удовлетворённо кивнул и тронулся с места.

А через двадцать минут к воротам института прикладной химии подъехала машина с капитаном Матвеевым и двумя сотрудниками службы безопасности — они немного опоздали.

* * *

Несмотря на бессонную ночь, сознание Вадима было ясным. "Ни в штаб округа, ни на Литейный ехать нельзя, — размышлял он. — Почему — это мы уже выяснили. Те, кто идут по нашему следу, наверняка просчитали такой вариант — нам подготовят встречу на месте или просто перехватят нас по дороге. Конечно, вероятность подобного сюжета не так велика — не стоит преувеличивать могущество United Mankind и власть денег над душами людей, особенно после того, как этот тысячелетний фетиш был жестоко нокаутирован Обвалом, — но для нас даже один процент риска — это слишком много: ставка уж больно высокая. Надо обратиться к тем, кого я неплохо знаю лично, кто обладает реальной властью, и кто сможет прикрыть нас с Алхимиком хотя бы временно, до выяснения. А там — бить челом "великому князю". Ну не может быть, чтобы в России совсем не осталось людей, которым на неё не наплевать! Мы пережили Время Тьмы, выстояли — неужели зря? А если таких людей больше нет, тогда и жить ни к чему…".

— Куда мы едем? — нарушил молчание Свиридов. — Почему такая спешка, и вообще: что случилось?

— В Каменку — в танковый полк. Командир полка — редкий экземпляр настоящего русского офицера, которого не купишь ни за какие деньги. В прошлом году мы с танкистами чистили побережье залива — узнал я и этих ребят, и их командира. А почему такая спешка…

И Костомаров рассказал Алхимику о событиях предыдущей ночи.

— О Лиде и Юле с детьми я позаботился, они под охраной, — добавил он, — но времени терять нельзя. Шутки кончились — за "КК" пошла настоящая охота. Придётся поделиться нашим секретом с властями, — он вздохнул, — иначе… В одиночку нам с тобой не выстоять, но мы можем выбрать, кому открыть нашу тайну. И я выбрал.

— Я догадывался, — спокойно произнёс Александр Николаевич, — чувствовал. Витало в воздухе что-то этакое… — он сделал неопределённый жест, рассеянно глядя на мелькавшие за стёклами джипа дома Петроградской стороны. — Ну что ж… Ехать-то далеко?

— Часа полтора, не больше. На дорогах нынче просторно — выйдем на Приморское шоссе и полетим с ветерком.

Машина выехала на набережную Невки и помчалась на запад, к выезду из города.

Они не знали, что на бампере служебного джипа, закреплённого за командиром сто семнадцатой народной дружины Вадимом Петровичем Костомаровым, притаился исправно работающий радиомаячок-присоска…

* * *

Дэйв Стингрей, следивший за точкой на маленьком дисплее, холодно усмехнулся: направление движения цели определилось. "Они едут в сторону Выборга — скорее всего, к военным из числа тех, кто почувствовал свою силу и значимость в кровавой каше последних лет. Похоже, господин Костомаров догадался, что на него идёт охота, — он ищет нору, где можно отсидеться. Выскрести его из бронированных лап какого-нибудь новоявленного ярла, возомнившего себя величиной, будет затруднительно — джип надо перехватить до того, как он доберётся до военного городка, ощетинившегося стволами орудий и утыканного чуткими электронными глазами и ушами. Это главное: после гибели Алексеева его бывший партнёр остался последним, кто может владеть требуемой информацией в полном объёме. И если эта последняя ниточка оборвётся, мне лучше не возвращаться — провала этой операции мне не простят. Плохо, что не удалось взять отца препарата — его пришлось прикончить, чтобы секрет "КК" не достался потенциальному противнику. И девчонка — жаль, что не удалось её забрать, до подхода глиссера я успел бы её поиметь… Красивая баба — чертовски красивая. Была…".

При этой мысли Стингрей почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, — он вспомнил хряскающий звук разрубаемой плоти. Дэйв тогда еле сдержался, чтобы тут же не пристрелить этого лохматого орангутанга с труднопроизносимой для цивилизованного человека кличкой Шкворень. Ничего, возмездие не заставило себя долго ждать — Шкворня изрешетили пулями через пять минут после того, как Диана перестала дышать. Дикарь чуял недоброе и не хотел идти к выходу, но всё-таки пошёл — аутсайдеры до одури боялись Дэйва Стингрея и не смели его ослушаться. Вот и сейчас — атаман и трое его подручных молча ждут приказаний и выполнят их, какими бы они ни были: за деньги, само собой.

"Аутсайдерам ещё не слишком уютно под личиной вооружённых телохранителей торговца, — подумал Дэйв, искоса взглянув на сидевшего за рулём атамана, — не привыкли. Но это уже мелочь — у машины легальный идентификатор, у меня тоже, а статус "вольного торговца" позволяет нанимать в качестве охранников кого угодно. Проблем не будет, тем более днём, — "новые коммивояжеры", достойные наследники отчаянных средневековых купцов, трудолюбиво выстраивают новую систему товарообмена среди руин старого порядка вещей. Торговцев уважают во всём мире — деньги сохранили свою силу, хотя кое-кто всерьёз опасался, что Обвал похоронит их как понятие. Опасения были напрасными: доллар умер — да здравствует амеро! И здесь, в России, откатившейся в средневековье, энергобаксы тоже в цене — купить можно всё, как в старые добрые времена".

Стингрей ещё раз посмотрел на дисплей. Да, сомнений нет — цель движется к выезду из города. Эта цель основная и единственная: жена и ребёнок Костомарова особого интереса не представляют. Для их похищения с требованием выкупа — понятно какого — нет ни сил, ни времени, ни условий: не штурмовать же впятером медицинский стационар с его периметром обороны. К тому же киднэппинг семьи привлечёт внимание местной службы безопасности к объекту, чего допустить никак нельзя. Безопасники и так уже наверняка насторожились в связи с убийством заметной персоны на Гаванской — проверяя связи убитого, они выйдут на Костомарова и начнут копать дальше. Времени в обрез — отвлекаться нельзя ни на что.

И ещё — объект забрал какого-то человека из химического института. Из химического — значит, его попутчик тоже представляет собой известный интерес: вполне вероятно, что по заказу Костомарова он мог работать с препаратом, иначе зачем объекту брать его с собой?

— Поехали, — приказал глоб, — перехватим их у виадука.

* * *

Они ехали молча.

Приморское шоссе было пустынным. Слева тянулись развалины дачных посёлков, оставшиеся после прошлогодних боёв; за ними тускло блестела под неярким солнцем гладь залива. Алхимик опустил боковое стекло — в салон ворвался тёплый встречный ветер. Вадим внимательно смотрел вперёд: на асфальтовой спине дороги попадались раны — осколочные выбоины, — и если на скорости поймать такую рваную рану-яму колесом, мало не покажется.

— Унылая картина, — грустно сказал Свиридов. — Сплошные руины и чёрные скелеты деревьев… А раньше здесь летом жизнь била ключом, взять хотя бы наше Комарово.

— Ничего, — отозвался Костомаров, — будет ещё на нашей улице праздник. И дома отстроятся, и деревья оденутся листвой, и будут под ними целоваться влюбленные. И дети будут играть на пляжах, это я тебе точно говорю. Наши дети, Саша, — мой сын и твоя дочь.

— Твои бы слова, да богу в уши — хочется в это верить.

Впереди уже показался виадук, когда справа, с примыкавшей дороги, вылетела серая приземистая машина — вылетела стремительно и внезапно, как волк из засады. Угрожающая быстрота её маневра не составляла сомнений в намерениях тех, кто в ней сидел.

— По нашу душу… — сквозь зубы процедил Костомаров, нажимая на газ.

Серый зверь промахнулся — не успел перегородить дорогу, — но тут же развернулся и пошёл следом, сокращая расстояние и не делая никаких попыток вступить в переговоры.

— Торговец? — пробормотал Вадим, глядя в зеркальце заднего вида на номер серой машины. — Ну-ну… Саша, ты стрелять умеешь?

— В общем, да, — не очень уверенно ответил Александр Николаевич.

— В общем? Тогда поговори с этим купцом — "калашниковым". Объясни ему, что мы ничего не хотим у него покупать: у нас всё есть. Они стрелять не будут — мы с тобой нужны им целыми и невредимыми.

Алхимик вытянул автомат, лежавший между сидениями, и высунул ствол в открытое окно. Шоссе делало поворот — преследователь был неплохой мишенью. Свиридов прищурил левый глаз, выцеливая серого зверя.

Нажать на спусковой крючок он не успел. Раздался хлопок, и джип поволокло влево. Вадим не ошибся — "торговец" стрелять не стал, но по извечному закону подлости переднее левое колесо джипа внезапно лопнуло: то ли само по себе, то ли нашлась на шоссе роковая выбоина. Джип соскочил с дороги и заплясал среди канав, стволов деревьев и груд битого кирпича. Костомаров отчаянно крутил баранку, уводя охромевшую машину от столкновений с многочисленными неподвижными препятствиями, и одновременно пытался нашарить на коммуникаторе кнопку тревожного вызова, матеря себя за то, что не сделал этого раньше.

Сумасшедшее ралли по развалинам закончилось быстро. Джип влетел в глубокую яму, оставшуюся на месте какого-то погреба, и замер, сильно накренившись и задрав к небу корму. На крышу с грохотом рухнуло обгорелое бревно; автомат вывалился наружу, крепко приложив Свиридова прикладом по подбородку. Алхимик дёрнулся, ударился головой в железо стойки и обмяк.

— Саш, ты живой? — Вадим завозился, стряхивая с себя крошки битого стекла и силясь открыть заклинившую дверцу. — Саша!

Свиридов застонал и открыл глаза. Взгляд его был мутным, по подбородку стекала струйка крови из прокушенной губы.

— Саша!

— В-вадим… — еле слышно проговорил Алхимик. — Возьми… — он с усилием вытащил из кармана куртки "зажигалку". — Осторожно, он тяжёлый…

Костомаров принял маленький цилиндрик и чуть его не уронил — вес "зажигалки" явно не соответствовал её размерам.

— Что это?

— Детонатор… Там выступ есть… на торце… Нажмёшь — и через две секунды взрыв, очень сильный… Распад материи… Можно бросить в них… если сможешь… А можно и… не бросать… Я…

Алхимик хотел сказать что-то ещё, но не сумел — снова потерял сознание.

Вадим нажал плечом на дверцу и взвыл от боли. "Вывих, — растеряно подумал он. — И когда это я успел?". Взгляд его упал на раздавленную коробку коммуникатора, лежавшую на приборной панели, — когда и как он успел его раздавить, Костомаров тоже не знал.

А между чёрных древесных стволов замелькали человеческие фигуры — четыре или пять. Преследователи оставили свою машину на дороге и шли к ним.

"Вот и всё, — отрешённо подумал Повелитель Муз, — приплыли".

Он рассматривал приближавшихся врагов с каким-то странным спокойствием, словно не он сидел в покорёженной машине, беспомощный и безоружный, а кто-то другой, за кем Вадим наблюдал со стороны.

"Аутсайдеры — нагляделся я на вас, сволочей, за Время Тьмы. А вот этот мальчик со спортивной фигурой — не аутсайдер: глоб, посланец United Mankind, — такой же, какого мы пристрелили в прошлом году, неподалёку. Не ты ли, дружок, нанёс визит Серёге Алексееву, после которого на постели осталось разодранное в клочья тело Дианы? И неважно, что не твоя рука держала секач или чем там её уродовали — это ты привёл туда отщепенцев. Счастье твоё, гадюка, что у меня нет оружия — я бы расписался свинцом на твоей холёной морде, сука ты заморская… Вы ползёте по всему миру как тифозные вши, безостановочно и неумолимо, прожорливые и ненасытные, выедая земной шар и снаружи, и внутри. Но мы вас остановим — не я, так другие…".

Двое аутсайдеров, пригнувшись, обходили неподвижный джип. Третий, жилистый и сухощавый, похожий на поджарого волка, держался рядом с глобом. А глоб зорко следил за каждым движением Вадима, держа наготове что-то вроде короткоствольного ружья.

"Пневматик, — догадался Костомаров, — стреляет парализующими иглами".

Он поймал взгляд глоба — спокойный и равнодушный взгляд профессионального убийцы, не испытывающего ни сожалений, ни колебаний, ни угрызений совести. "Оружия!" — мысленного закричал Вадим и вспомнил о зажатом в руке детонаторе Алхимика. "Мне его не метнуть, — подумал он, — тяжёлый, да и плечо у меня… Но можно ведь и не метать…".

Залязгало. Один из аутсайдеров пустил в ход "фомку", пытаясь вскрыть заклиненную дверцу, второй стоял рядом с ним. Глоб и поджарый наблюдали, стоя в нескольких шагах от машины.

"Вы не должны узнать то, что знаем мы, — отчётливо прозвучало в сознании Вадима, — этот квас не про вас. Что я сделаю для людей…".

Он боялся, что выступ на торце "зажигалки" не нажмётся, но это опасение оказалось напрасным — выступ легко подался под его пальцем и плотно вошёл внутрь цилиндрика.

* * *

"Не успели, — думал капитан Матвеев, сумрачно глядя на огромную чёрную воронку, по склонам которой стекали струйки тяжёлого сизого дыма. — Рвануло, как термобарическая боеголовка: джип разнесло на атомы и всё вокруг выжгло метров на сорок. Чёрт бы побрал эту волонтёрскую самодеятельность — надо было нам звонить, а не играть в ловца шпионов".

Он шевельнул носком ботинка оплавленный клочок металла, зарывшийся в горячий пепел, и, обходя кучки тлеющего мусора, пошёл к ожидавшей его машине.

* * *

— Примите наши соболезнования, Лидия Сергеевна. Ваш муж спасал очень крупного учёного, Александра Николаевича Свиридова, сделавшего исключительно важное открытие мирового значения. Этим открытием пытались завладеть наши враги, но они просчитались — ваш муж встал на их пути. Вадим Петрович Костомаров погиб как герой.

— Я знаю, — тихо сказала женщина в чёрном.

Дети нового мира

Белая чайка резко спикировала, чиркнула по поверхности воды и взмыла вверх, унося в клюве серебряную полоску. От синих монастырских куполов, скрытых за густыми кронами деревьев, донёсся гулкий голос колокола.

У самой кромки воды бегали мальчик и девочка лет шести, выбивая босыми ногами сверкающие капли. Ещё одна девочка — ей было года три — устроилась поодаль, вдумчиво изучая божью коровку, ползущую по травинке. Время от времени она отрывалась от своего занятия и, надув пухлые губки, с детской ревностью посматривала на мальчишку, которому почему-то интереснее было бегать по песку с девочкой постарше, чем сидеть рядом с ней и разглядывать букашек. А на выбеленном прибоем бревне сидели две женщины в длинных юбках и тёмных платках. Они не были ни монашками, ни послушницами, но на острове даже трудницы блюли устав монастыря, избегавшего мирских соблазнов.

— Я в Североморске связисткой была, по контракту. Гарнизонная жизнь — не сахар, а только у нас Дону она тогда тоже была не мёд с патокой. Вот я и завербовалась-подписалась, — Ольга поправила прядь чёрных волос, выбившуюся из-под платка. — А в Диму я влюбилась сразу, с первого взгляда, словно в омут упала с головой. Он был какой-то, — она запнулась, подбирая сравнение, — как открытая рана, что ли, тронь — и сразу больно. И глаза у него — я как их первый раз увидела, тут же и поняла: люди с такими глазами долго не живут. У меня ведь бабушку на хуторе колдуньей звали, и я у неё кое-чему научилась. Ходила я за ним как тень, при каждом случае старалась на глаза ему попадаться, да только Дима мой отрешённый меня и не замечал. Виделись мы с ним часто — лодка их всё у пирса стояла, — да толку-то. И лишь разочек я своего таки добилась. Мы ведь, казачки, настырные, — она улыбнулась своим воспоминаниям.

— На двадцать третьего февраля в Доме офицеров праздник был — гуляли. На меня там многие глазели, а я всё своего желанного выглядывала. И догляделась — пригласила на белый танец. Дима мой тогда выпил немного, отмяк, холод его нутряной отступил ненадолго, да и я постаралась — зря, что ли, колдуньина внучка? Увела я его, как коня на аркане. Лариске — это подруга моя, жили с ней в одной комнате, — строго наказала до утра домой не показываться. Так ей и сказала: "Хоть на снегу ночуй, а нам не мешай!". Ох и любила я его… — синие глаза Ольги подёрнулись дымкой. — Те часы минуткой пролетели, хоть и шутила я: мол, не спеши, милёнок, полярная ночь длинная. Да только счастье моё вышло коротким…

Юля слушала, опершись локтями в колени и положив подбородок на кулаки.

— Не стал он со мной дальше хороводиться. Так и сказал: "Не люблю я тебя, а просто так — не хочу. Нечестно это — ты уж меня прости". Я тогда аж заледенела — утопиться думала, честное слово. А когда узнала, что беременна, аборт хотела сделать. Диме-то я не говорила, чтоб не думал, будто я через это в жёны к нему навяливаюсь. Не сделала — уехал он в Питер, мать хоронить, и не вернулся. А потом я узнала, что взорвал он себя на бирже вместе с клопами-спекулянтами навроде тех, что Обвал устроили, только рангом пониже. И решила я тогда дитё его сохранить и вырастить. И сохранила я Анюту, — она посмотрела на девочку, бегавшую у воды, — и выращу.

— Постой, постой, так этот парень, который… Это и был твой Дмитрий?

Ольга молча кивнула.

— Тесен мир… А как ты здесь оказалась?

— Помогли. Есть один такой человек хороший, Михаил Пантелеев, Дима у него под началом служил. Он когда узнал, что моя Анюта — дочь лейтенанта Ильина, как брат родной о нас заботился. Да, как брат — в постель ко мне залезть и мысли не имел. А потом, когда Обвал накатился, и на Севере совсем невмоготу стало, он помог нам до Питера добраться. Ехала я сюда под охраной морских пехотинцев — перебрасывали морпехов, а их командир другом был Пантелееву. И в Петербурге нашлись люди, знавшие Диму и помнившие, что он сделал, — не оставили без помощи дочь его и жену невенчанную. А как Время Тьмы на убыль пошло, я и перебралась сюда, на остров. Монастырь здесь чистый, корыстью не травленный, — жить можно, земля прокормит, хоть и скудная она тут у вас. Поживу, а как Анюта подрастёт, вернусь домой, на Дон, — дома и стены помогают.

— А чего же ты сразу домой не поехала?

— Это после Обвала-то? Чтобы меня сильничали по дороге под каждым кустом, а то и вовсе убили бы? Я из Мурманска добиралась за спинами вооружённых мужиков, они меня в обиду бы не дали, а на Дон одной, да ещё с малым дитём… Нет уж, подожду я, пока жизнь наладится — оно к тому идёт, — тогда и поеду. Анюта моя — Ильина Димы кровь, я её сберечь обязана.

— Кровь и память — да, их нужно хранить. Мы с Лидой тоже мужей своих потеряли, и сюда перебрались кровь их сберечь, — сказала Юля и добавила со странной интонацией: — И не только…

— Это ты о чём? — недоумённо спросила Ольга.

— О чём? — вдова Алхимика посмотрела на неё изучающе. — Мечту они нам свою оставили — заветную. Людей мы должны вырастить — чистых, корыстью не травленных, как ты говоришь. И мы их вырастим — сломают они древнее проклятье, висящее над всем этим миром.

— Чудно ты говоришь, подруга. Словно и не городская ты, в Петербурге выросшая, а ведьма деревенская. На "ведьму" не обижайся — слово это вовсе не ругательное, оно от корня "ведать" происходит.

— Я и не обижаюсь. А вот что бы ты сделала, колдуньина внучка, если пришёл бы к тебе кудесник и сказал: "Вот тебе, девонька, зелье волшебное. Корми им дитя своё один год и один день, и станет дитя твоё человеком истинным, и никакая грязь к нему прилипнуть не сможет, и отступит Тьма перед Светом". Что бы ты ответила такому магу-волшебнику? Не зря спрашиваю — это мы только сегодня с тобой по душам разговорились, а приглядываюсь я к тебе уже давно, казачка донская, — видела я, как ты за местными сиротами ухаживаешь.

— Зелье чудесное, говоришь? Да я бы кровью своей дочь поила, лишь бы…

— Погоди, — встрепенулась Юля, — Лида идёт. Вон, видишь?

Со стороны монастыря к ним шла женщина в чёрном.

* * *

В нижнем храме было прохладно. В воздухе тёк запах воска от свечей, во множестве горевших на бронзовых напольных подсвечниках. И ещё — присутствовало здесь ощущение повернувшего вспять времени, как будто при входе в этот храм срабатывала фантастическая машина и перебрасывала человека в шестнадцатый век, когда годы ещё текли неспешно, и когда Зверь, захвативший в настоящем всю планету, ещё копил силы, готовясь вырваться. Это странное ощущение Лидия испытала, впервые оказавшись в нижнем храме островного монастыря, и с тех пор оно повторялось раз за разом с той же остротой, стоило ей только сюда войти. Она была уверена, что и другие люди, способные чувствовать, ощущают это вневременье, и поэтому хотела поговорить с отцом-настоятелем именно здесь.

— Я слушаю тебя, дочь моя.

— Отец Арсений, я хочу испросить благословения на богоугодное дело. И разрешения.

— Разве на богоугодные дела надо испрашивать разрешение? Такие дела творятся по душевной потребности — кто я такой, чтобы запрещать или разрешать душе человеческой стремиться к свету?

— Это так, но будет ли моё дело сочтено вами богоугодным?

— А ты сама как считаешь? — священник, похожий в своей чёрной рясе и клобуке на мудрого старого ворона, испытующе посмотрел на вдову Повелителя Муз.

— Я не сомневаюсь в том, что дело моё угодно Всевышнему, — твёрдо ответила Лидия, не опуская глаз под пристальным взглядом отца-настоятеля, — однако оно касается не только меня, но и других людей.

— Все наши дела так или иначе касаются других людей — и злые, и добрые. Говори — я постараюсь понять тебя и помочь.

— Святой отец, мы с Юлией неспроста выбрали именно ваш монастырь. Простите мне дерзкие слова, но многие православные обители погрязли в корыстолюбии, забыв о своём долге перед людьми и Богом. Они призвали торговцев в храмы, тогда как Христос их оттуда изгонял. А вы — нет. Ваш монастырь один из немногих сохранил огонь, отогревавший Русь в самые тяжкие времена. И у вас, святой отец, есть шанс не только сохранить этот огонь, но и поселить его в исстрадавшихся душах и осветить этим огнём будущее России и всего мира.

— Всего мира? В тебе говорит гордыня — остерегись!

— Да, всего мира, — упрямо повторила Лидия. — Разве Христос взошёл на Голгофу не за грехи всех людей, и разве не весь мир он хотел спасти?

— Не равняй себя с сыном божьим, дочь моя.

— Все мы божьи дети, святой отец. Наши с Юлей мужья погибли ради дела, которое мы с ней должны продолжить и довести до конца. И мне важно ваше слово, отец Арсений.

— О каком деле идёт речь?

"Всё, — подумала Лидия, — отступать некуда. Если мне не удастся его убедить, и он меня не поддержит или, хуже того…".

— В вашем монастыре нашли приют около ста детей-сирот, потерявших родителей в злое Время Тьмы. Мы хотим вырастить их них настоящих людей, достойных будущего.

— Какие могут быть сомнения в праведности такого намерения? — настоятель слегка развёл руками. — Вы — и ты, и твоя сестра по несчастью, и Ольга, — чисты душами: я видел. Растите — я буду только рад.

— Не всё так просто. Речь идёт не только о воспитании этих сирот, но и об изменении их натуры — генетически. У нас есть препарат, способный изменить этих детей и превратить их в настоящих людей, которые если и появлялись раньше, то крайне редко. Таких людей называли святыми.

— Святость достигается молитвами и трудами во славу Господа нашего, — глаза отца Арсения недобро сузились, — а не колдовскими снадобьями! Всевышний создал людей по образу и подобию своему — тебе ли оспаривать его замысел?

— Люди несовершенны — в божий промысел вмешался Сатана! Святой отец, вы ведь не против лекарств от болезней, не против прививок, — почему нельзя дать людям лекарство для душ? Это не колдовство — это наука. Удобренный садовником цветок пышнее — разве не так? Неужели вы не видите, куда катится мир? И если падение в пропасть можно остановить, то не божьей ли волей попал в наши руки этот препарат? В наши — мы чисты душами, вы же сами сказали, — а не в чьи-то ещё! И не божья ли воля привела нас сюда, в этот монастырь?

Монах молчал, и по лицу его ничего нельзя было понять.

— Мы ухаживаем за сиротами, — продолжала Лидия, — и нам ничего бы не стоило тайком добавлять им в пищу наш препарат. Но мы не хотим обмана, святой отец, — на лжи не выстроишь правды. Поэтому я и пришла к вам — испросить вашего разрешения.

— Что это за препарат?

— Генный модификатор. Через год приёма у детей в возрасте до десяти лет он меняет генотип — они становятся невосприимчивы к болезням, они становятся умнее и физически крепче. У них пробуждаются скрытые способности организма, но главное — они получают своеобразный иммунитет против негатива. Для этих детей неприемлемы зависть, жадность, ложь и злоба — они чисты душами, чисты по-настоящему! Из них вырастет первое поколение новых людей — людей, которым предназначено спасти наш больной мир. Да, их надо ещё воспитать, но это уже…

— Откуда тебе известно, какими они станут?

— Мой сын. И Даша, Юлина дочь. Посмотрите на них — неужели на этих детях лежит печать Тьмы?

— Я видел, — задумчиво проговорил отец Арсений, — они светятся. Я ещё подумал — если бы на землю спустились ангелы, они приняли бы облик этих детей. Так вот оно в чём дело…

— Да, святой отец. Ваня уже закончил принимать препарат, и Даше до конца приёма осталось совсем немного. А теперь скажите, не богоугодное ли это дело — спасти людей от самих себя?

— Святая церковь не одобряет экспериментов над человеческой природой.

— А хирургическая операция — разве это не вмешательство в человеческую природу? Если человек болен телесно, его можно и нужно лечить, а если он болен духовно, то лечение недопустимо? А разве святая церковь не лечит души, смиряя низменное и вмешиваясь таким образом в человеческую природу? Это не эксперимент — это спасение, ниспосланное свыше! Я многое знаю о вас, отец Арсений, — вы привечали сирых и убогих, помогали страждущим, лечили наркоманов и не пресмыкались перед сильными мира сего. Вы один из немногих священнослужителей, не забывших изначальную цель христианства, погребённую позже под грудами наносного мусора.

— Не кощунствуй, дочь моя! — предостерегающе произнёс настоятель.

— Я говорю правду, и вы это знаете. Сатана наступает — кто его остановит? Время Тьмы — это только начало, репетиция. Чёрная волна отхлынула, но она вернётся — вернётся, чтобы затопить весь мир. И это вы тоже знаете, святой отец. Наши с вами пути пересеклись не зря — благословите наше дело. А если нет, — она опустила голову, — то позвольте нам уйти и самим встретить свою судьбу.

* * *

Выйдя из храма, Лидия чуть прищурила глаза от солнечного света, лившегося с неба, и глубоко вздохнула. Руки и ноги её слегка дрожали, словно она долго несла тяжкую ношу и наконец-то донесла.

Монастырь жил своей жизнью: из пекарни доносился запах свежего хлеба, на ферме мычали коровы и похрюкивали свиньи. Навстречу Лидии попались двое косцов — солнечные лучи лизали синеватые лезвия литовок, покачивавшихся на их плечах. День в монастыре начинался с рассветом и заканчивался с наступлением темноты — вневременье простиралось не только на нижний храм. Монахи-островитяне и до Обвала были не слишком избалованы благами цивилизации: здесь не было ни телефона, ни телевизора — хиленький движок давал ток в мастерские всего несколько часов в сутки, а в остальное время все обходились свечами и лучинами, как их далёкие предки. И не было в этом монастыре и следа роскоши, которой кичились иные обители, — отец Арсений не терпел этого дьявольского соблазна.

"Средневековый аскетизм, — думала Лидия, шагая по дорожке, ведущей к дощатому пирсу и дальше, на пологий песчаный берег. — А теперь здесь будет наш северный шаолинь, то есть не шаолинь, а источник новой силы, которой ещё нет названия. И очень может быть, — она вспомнила непринуждённо-текучую пластику движений сына, — наши дети превзойдут питомцев восточных школ со всеми их методиками. Твоя мечта осуществится, Вадим…".

После гибели мужа она боялась, что безопасники докопаются до истинной причины, заставившей Вадима увезти Свиридова из института, но этого не произошло. Ошеломлённые "наследством" Алхимика офицеры службы безопасности и не подозревали, что за всей этой историей скрывается что-то ещё. Картина событий, выстроенная капитаном Матвеевым и принятая его начальством, выглядела очень логичной: командир сто семнадцатой народной дружины обнаружил серьёзную опасность, угрожавшую его знакомому учёному, и принял меры — такие, какие счёл нужными. И даже то, что Костомаров повёз Свиридова к военным, — Константинов догадывался, куда они направлялись, — вполне подчинялось логике вещей: волонтёры куда больше доверяли тем, с кем они вместе стояли под огнём, чем кому бы то ни было ещё. К сожалению, аутсайдеры, работавшие на United Mankind, перехватили джип, и только мужество погибших предотвратило утечку информации государственной важности.

"Драконью голову" и её теоретическое описание, снятое с компьютера Алхимика, спецрейсом отправили в Москву, в исследовательский центр, а обеим вдовам особым указом президента была назначена пенсия. С ними, конечно, говорили, но все задаваемые вопросы касались исключительно разработок Александра Свиридова — тайна "КК" осталась тайной, и Лидии стало хоть немного легче.

Немного легче — без любимого окружающий мир посерел и скукожился, несмотря на заботу, которой бойцы сто семнадцатой окружили вдову и сына своего командира. Бывали часы, когда Лиде хотелось выть от боли, пронзавшей сердце, — её спасал от глухого отчаяния только маленький сын и мечта, оставленная ей Вадимом. И женщина держалась, и помогала держаться Юле.

Вдова Алхимика переносила свалившуюся на неё беду ещё тяжелее — Лида всерьёз беспокоилась за её жизнь и рассудок. Она не спускала с Юли глаз и даже настояла на том, чтобы та вместе с дочерью переехала жить к ней. Мало-помалу профессионализм психолога и обычная человеческая теплота сделали своё дело — Юля вышла из состояния отрешённости и безразличия ко всему. Но изменилась она сильно — исчезла прежняя девчонка, сумевшая сохранить весёлую безалаберность даже во время первой и самой лютой постобвальной зимы: из-под прежней Юли проступила какая-та другая женщина, спавшая до поры. И даже речь её стала другой: в ней появились архаичные обороты, не свойственные образованному человеку начала двадцать первого века. А на исходе лета она сказала Лидии: "Я хочу, чтобы моя Даша стала такой же, как твой Ваня. Я обещала Саше".

А Ваня менялся — Лида это видела. Внешне мальчик ничем не отличался от обычных детей его возраста, но в глазах его появлялась иногда недетская мудрость. Ваня впитывал любые знания, словно губка, интересовался всем, и при этом поражал мать неожиданными высказываниями. Однажды Лидия рассказала ему миф о Фаэтоне, добавив, что есть гипотеза о существовании в Солнечной системе планеты с таким названием. Ваня помолчал, а потом посмотрел на мать своими серыми, как у отца, глазами и заявил: "Такая планета была. Её уничтожили — так было надо". "Энергоинформационный слой, — подумал Лида. — Ваня имеет доступ к знаниям миллиардов и миллиардов людей, живших до нас. И не-людей — тоже".

Зимой, вскоре после того, как Ваня принял последнюю белую гранулу, Лидия сумела тайком сделать ему генетический анализ и была потрясена его результатами. "Да, он станет новым человеком, — подумала она в смятении, — но останется ли он человеком?". И всё-таки она была уверена в правильности того, что делает, и не собиралась отступать. "Один ребёнок и даже два, — говорила она себе, — этого мало. Детей нового мира должно быть много". Вот тогда-то и появилась у Лидии мысль о монастыре как о наиболее подходящем месте для осуществления задуманного: заветный контейнер с тысячами и тысячами гранул "КК" ждал своего часа.

Монастырей в Ленинградской области и на Северо-Западе России было немало, но далеко не всякий её устраивал. Большинство обителей были разорены, другие не подходили по тем или иным причинам. Наконец, после долгих раздумий Лидия остановила свой выбор на скромном островном монастыре на Ладоге и сообщила об этом Юле. Та согласилась на переезд без колебаний, и в начале лета они отправились в путь. Пётр, ставший командиром дружины после смерти Вадима, довёз их до острова и сказал на прощанье, передавая Лиде коммуникатор: "Если что, сообщите — мы за вас кому угодно голову оторвём".

Монастырь этот избежал разорения — лишь однажды по весне нацелилась на него загнанная банда "шакалов", разыскавших где-то три старых баркаса. К счастью, до острова они не добрались: вовремя появившийся патрульный вертолёт с двух заходов превратил в щепки утлые лодки. Подоспевший военный катер подобрал с воды лишь пару окоченевших трупов — весной вода в озере была ледяной. "Господь не допустил" — говорили монахи. Возможно, так оно и было: аутсайдеры учинили бы на острове резню пострашнее былых шведских набегов — отец Арсений твердокаменно придерживался заповеди "Не убий!", и оружия у монастырской братии не имелось.

Первый месяц они просто жили при монастыре. Работали. Приглядывались. Вникали. Ошибиться было нельзя: второй попытки могло уже не быть. И вот сегодня всё решилось…

С озера пахнуло влажным ветерком. Лида свернула с дорожки и пошла вдоль берега. На душе её было спокойно: ей удалось найти нужные слова. Она не преувеличивала эффект своего красноречия, прекрасно понимая: окажись на месте для отца Арсения кто-то другой, итог беседы в нижнем храме был бы непредсказуемым. Однако настоятелем монастыря был именно этот человек, сумевший её понять, — случайностей не бывает.

Юля не вытерпела: завидев Лидию, порывисто вскочила и бросилась к ней, увязая в неглубоком песке.

— Ну? — выдохнула Свиридова. — Что сказал отец Арсений?

— Что сказал? — Костомарова покосилась на подошедшую следом Ольгу.

— Можешь говорить при ней, — Юля нетерпеливо топнула ногой, — она с нами. Что, что он сказал? Что будет, Лида?

— Он разрешил. И благословил. Всё будет, Юленька.

— Девоньки, — взмолилась казачка, — растолкуйте, о чём речь! Что будет-то?

— Всё будет, Оля. Будущее будет, — ответила Лидия. И улыбнулась светло и тихо.

Над озером ярко светило солнце, дробясь на зеркальной поверхности воды на тысячи и тысячи сверкающих бликов…

Санкт-Петербург, январь-март 2009 года

Последний читатель

Идея витала в воздухе, но последней каплей, переполнившей пороховую бочку, стало пожелание И. В. Масленкова.

А книги сохранят так: для больших оказий

А.С.Грибоедов, "Горе от ума"

Тэг шёл никуда.

Несмотря на усталость — денёк был напряжённый, — Тэгу не хотелось возвращаться в свою ячейку-квартиру, напичканную электроникой. Он представил себе, как синтетический голос "домового" запрограмированно приветствует его, на самом деле не испытывая к нему, человеку по имени Тэг, ни малейшего тёплого чувства, советует принять душ и рекомендует на ужин новейший продукт компании "Health, Life & Pleasure", только что синтезированный специалистами "HLF", но уже доказавший свою высочайшую полезность и продающийся по доступным ценам. А потом, когда Тэг будет есть фальшивый бифштекс, обманывая ноздри искусственным запахом жареного мяса, "домовой" активирует стереоэкран и сообщит ему все новости из разряда положенных законопослушному полуфабу: криминальная хроника, сплетни мира шоу-бизнеса, "немножко рекламы" и сегодняшняя программа Центра Веселья, ничем не отличающаяся от вчерашней.

А квартира — она вообще-то не его. Кредит тянется, как резиновый, и любой рост цен тут же индексируется увеличением конечной стоимости жилья. И стоит только полуфабу по имени Тэг перестать быть законопослушным или хотя бы потерять работу — по собственной вине, и никак иначе! — как он тут же окажется на улице, а всё электронное великолепие его обиталища перейдет к другому полуфабу, более законопослушному. "No money — no honey!" — эта старинная поговорка отнюдь не вышла из моды.

Мышцы ныли — Тэгу целый день пришлось корячиться с ремонтом древнего авто. Мало того, что у этой колымаги потекла коробка передач (архаичная конструкция, которой и в помине нет на современных глайдерах или слайдерах), и запах масла въелся Тэгу в кожу и волосы, несмотря на душ и патентованный дезодорант, "в семь раз превосходящий по своей эффективности обычные дезодоранты", так ещё владелец этой машины оказался на редкость склочным типом. Он осматривал свою железяку так придирчиво, словно собирался лететь на ней на Марс, заметил две свежие царапины на кузове, устроил скандал, и в результате по итогам рабочего дня на персональный чип Тэга было перечислено на шесть энергоединиц меньше. Это плохо — у теневых драг-дилеров порция нелицензированной "прелести" стоит пятёрку, а это значит, что из-за этого сволочного клиента Тэг сегодня не сможет откатиться и хоть на несколько часов уйти из этой дерьмовой действительности. Правильно говорит Хэп-Счастливчик: "Не умеешь работать головой — работай руками". Да, умники сидят в офисах, и машинным маслом от них не воняет, а неудачники строят дома, прокладывают дороги и ремонтируют машины. И мало кому из полуфабов удаётся выйти в мидлы…

Вокруг Тэга грохотал и переливался разноцветными огнями гигантский мегаполис. Стеклобетонные скалы многоэтажных зданий уходили вверх, к небу, которого и не видно из-за переплетения трасс монорельсовых поездов, густой паутиной опутавших весь город. Трассы шли в несколько ярусов, одна над другой, — на земле, закованной в панцирь асфальта, давно уже нет места для общественного транспорта. Там течёт сплошной поток машин, и редкие новейшие слайдеры, оснащённые энергоисточниками, безнадёжно вязнут в унылой железной толпе автомобилей с примитивными двигателями внутреннего сгорания. А воздух — он для продвинутых мидлов (и, конечно, хайлевелов): только им разрешено пользоваться летающими машинами. Тэг помнил, что случилось с Рэбом-Упрямцем, когда тот решил проверить на ходу отремонтированный глайдер-"попрыгун". Ему бы предупредить полицию, но Рэб решил не терять времени (к тому же могли и не разрешить) — кто заметит пару коротких прыжков? Однако заметили, и Рэб больше не работает в мастерской. Тэг так и не узнал, что сталось с бедолагой парнем, страстно хотевшим хоть раз взмыть вверх и вкусить запретного: задавать нефункциональные вопросы небезопасно (это он очень хорошо знал).

Тэг тяжело вздохнул. Куда идти? В Центр Веселья? Лицензированное "блаженство" ему не по карману, однако можно оглушить себя и спиртным. И ещё — в Центре можно без проблем найти другую особь, ищущую полового контакта. Конечно, можно осуществить такой контакт и через Сеть: раздеться, сесть перед компом, надеть на гениталии имитатор, на голову — шлем, и отыскать в виртуале партнёра-партнёршу любой ориентации. Дешевле, а ощущения те же. Всё так, но с некоторых пор Тэгу стало неуютно заниматься виртуальным сексом. С каких именно пор? А с тех самых, когда Лэк-Электронщик как-то сказал ему под балдежом, что Сеть контролирует всех в неё включившихся, и что даже "домовой" шпионит за человеком, которому он служит. После этого Тэг не мог избавиться от ощущения мухи под микроскопом, которую внимательно рассматривают во всех подробностях, и охладел к сексу с компьютером: ему вдруг почему-то стало стыдно. Чувство это было нелепым (как и любое нефункциональное чувство), но Тэг ничего не мог с собой поделать. Ребята из мастерской говорили, что всё это фигня — мол, слушай больше, — однако Тэг верил Лэку. Во-первых, тот был специалистом по электронике и разбирался в таких штуках, а во-вторых — вскоре после этого разговора Лэк исчез. Значит, он сказал что-то такое, чего говорить не следовало: сказал правду.

И тут Тэг понял, чего он хочет: почитать книгу — настоящую. Он знал, что это такое — ему доводилось читать книги, несущие смысл. Тэг помнил шуршание бумажных страниц и радостное осознание того, что его мозг стряхивает с себя вялую дремоту. Тэг помнил, как это здорово: ощущать себя человеком, способным думать. И сейчас он хотел именно этого.

А потом Тэг испугался: оттого, что ему захотелось нефункционального. Он воровато огляделся по сторонам, словно кто-нибудь из редких прохожих, занятых самими собой, мог прочесть его неправильные мысли. "Какая нелепость! — смятенно подумал Тэг. — Читать книги! Ведь мне ещё в школе говорили, что…".

* * *

— …все вы должны вырасти достойными гражданами нашей великой страны, — голос учителя походил на молоток, вколачивающий в головы учеников железные гвозди истины, — и добросовестно трудиться для её дальнейшего процветания: каждый на своём месте. А всё нефункциональное мешает и отвлекает от выполнения этой вашей важнейшей жизненной задачи, и потому должно быть искоренено. Человечество дорого платило за разные бредовые идеи, оборачивавшиеся реками крови и морями страданий, — учитель сделал эффектную паузу и внимательно оглядел класс, — пока не родилась империя United Mankind: идеальная и предельно совершенная структура, вобравшая в себя тысячелетний опыт государственно-экономического устройства социума. Истина проста: что функционально, то хорошо и полезно, что нефункционально — плохо и вредно. Например, — он на секунду задумался, — ещё не так давно выпускались так называемые книги: массивы информации, напечатанные буквами на белых листах бумаги. Это нефункционально: даже при определённых навыках в скорочтении восприятие информации с печатного листа не так удобно, как восприятие на слух или визуальное, с мнемокристалла. Правда, книги использовались и для развлечения, но тут они проиграли аудиовидеоносителям. Читать — нефункционально: приходиться напрягать мозг, чтобы представить себе картину происходящего или услышать голоса героев. А мозг человека имеет ограниченные ресурсы — рациональнее тратить их на что-то функциональное и полезное. Я уже не говорю об уничтожении лесов для производства бумаги. Леса — это лёгкие нашей планеты, и человечеству грозила опасность задохнуться оттого, что деревья бездумно превращались в бумагу, на которой печатались книги. Слава Господу, что у наших Правителей хватило мудрости остановить это безумие!

"Безумие? — удивился подросток по имени Тэг. — А "большая мама" говорила, что книги…".

* * *

— …это мысли и чувства, застывшие на бумаге. Людей, написавших эти книги, уже нет в живых, они давно умерли, но частицы их душ остались на шуршащих страницах. Эти люди сказали нам, живущим, то, что хотели сказать, и эхо их беззвучных слов сохранилось в книгах. Книги — это память человечества, малыш.

— Память? — Тэг недоумённо посмотрел на бабушку. — Память человечества — это ведь Сеть, там есть всё. Набираешь в поисковике нужный запрос, и…

— Не путай информацию и память души, — бабушка ласково взъерошила Тэгу волосы. — Одно дело справочный материал, и совсем другое дело — тень человеческих переживаний и мыслей, упавшая на страницы. Это трудно объяснить словами — это можно понять, только прочитав много книг. Настоящих книг, малыш.

Тэг называл свою бабушку "большой мамой"[26] — мысленно и тогда, когда был с нею наедине. Тэгу всего десять лет, но он уже знает, что говорить маме "мама" неприлично или, как выражаются взрослые, неполиткорректно. Невежливо озвучивать то, что у женщины есть ребёнок — невелика заслуга, а звучит оскорбительно для других женщин: для тех, у кого нет детей. И слова "муж" и "жена" тоже неприличны — они подчёркивают сексуальный статус особи и разницу между мужчиной и женщиной, а ведь всем известно, что семья — это личное дело каждого, и что мужчины и женщины равны. А кроме того, определения "жена" и "муж" унизительны для однополых семей — там ведь нету ни мам, ни пап. Тэг сам из такой семьи — его родителями были две лесбиянки. Они сдали свои яйцеклетки в генетический банк и через положенный срок получили Тэга, зачатого в пробирке и рождённого суррогатной матерью, профессионально вынашивавшей и рожавшей чужих детей — работа как работа, нужная и полезная. Одна из мам (или один из пап?) Тэга была (был?) из мидлов, однако чрезмерное пристрастие к "прелести" сыграло с ней (с ним?) злую шутку, отбросив "папомаму" в касту полуфабов. Занятые работой и личной жизнью "без комплексов", папомамы Тэга забирали его только на выходные, а в остальные дни мальчик жил у бабушки, возившейся с ним так, как это делали поколения женщин в стародавние времена.

— А информация, — бабушка понизила голос, хотя они с Тэгом были одни, — кто-то ведь выкладывает её в Сеть, верно? И если этому кому-то будет нужно, он легко и просто сможет заменить эту информацию на другую — на такую, которую сочтёт выгодной. Вот так, малыш. Об этом рассказано в одной старинной книге[27] — их называли фантастическими, хотя очень часто писатели-фантасты предвидели будущее. Они предупреждали, но их не слушали — люди вообще предпочитают слышать то, что они хотят услышать, и не слушать то, что им неприятно. А ещё есть книга — тоже фантастическая, она написана сто лет назад, — о том, как пожарные не тушили пожары, а сжигали книги.[28] Сжигали, чтобы они не беспокоили сытых и не заставляли их задуматься. Я дам тебе почитать эти книги, Тэг, — они у меня есть.

* * *

"Да, я помню, — думал Тэг, — за этим парнем-пожарником ещё гонялся робот-убийца, Механический Пёс. Но как же его звали? Забыл… А книгу эту теперь уже не найдёшь… Нет, так не пойдёт — такие мысли до добра не доведут. Отключи мозг — так будет надёжней".

Он встряхнулся и решительно двинулся к ближайшему терминалу монорельса.

* * *

Вагон монора, идущего к Центру, был не то чтобы набит битком, однако народу — в основном молодёжи, сверстников Тэга, — хватало. Понятное дело, вечер пятницы — впереди выходные, и самое время оттянуться по полной. По углам салона светились стереоэкраны: на одном шла эротическая программа, на другом крутой комикс-боевик, на третьем клипы со звёздами эстрады, на четвёртом какое-то интерактивное шоу. Но почти никто из сидевших и стоявших людей не смотрел на мониторы — почти у всех были воткнуты в уши горошины плееров, а на лица надвинуты экран-очки, проецирующие изображение прямо перед глазами. Очень удобно — ты один в своём собственном мире, и плевать тебе на всех остальных. "Кто-то мне говорил — не помню, кто, — подумал Тэг, — что раньше в метро читали книги. Враньё, наверно, — представляю, что бы было, если бы кто-нибудь сейчас начал читать здесь книгу! На первом же терминале такого чудилу сняли бы с поезда и отправили в "мозголомку" с диагнозом "нефункциональное поведение". Развлекаться никому не запрещено, но для этого есть аудиовидеозаписи на мнемокристаллах, а чтение бумажных книг, как известно, давно приравнено к запущенной форме наркомании и является социально опасным заболеванием. И это правильно — содержимое мнемокристаллов проверяется при каждом скачивании на них новых развлекательных файлов из Сети, а как проверить то, что напечатано на бумаге раз и навсегда? У United Mankind много врагов, и враги эти хитры и коварны". Но несмотря не все эти правильные мысли, Тэг знал: он дорого дал бы за то, чтобы почитать настоящую книгу — не здесь, конечно, а где-нибудь в укромном уголке. И ещё — он очень хотел вспомнить, как же всё-таки звали того парня-пожарника, за которым гонялся Механический Пёс.

* * *

Центр Развлечений походил на исполинский термитник. Вернее, на множество термитников: полусферические купола соединялись разноуровневыми туннелями в единое целое, в структуру, назначением которой было дать правильным полуфабам развлечения на любой вкус — естественно, не выходящий за рамки дозволенного. Здесь были дансинг-холлы и диско-бары; подиумы, на которых изгибались в эротических танцах обнажённые женские тела; сцены, начинённые аппаратурой, изрыгающей ревущие музыкальные децибелы. Здесь можно было напиться допьяна, подраться, пострелять — сбросить агрессию — и купить любой вид наркотиков — как лицензированных, так и контрабандных. Здесь были казино, залы игровых автоматов и залы рискованных аттракционов для любителей погонять адреналин. И здесь торжествовал секс — свободный секс: в специальных ячейках, оборудованных ложами, предавались лихорадочной любви парочки и целые группы — истерично, словно в последней день перед концом света. Над куполами Центра Развлечений витала аура безумия…

Но чёрными глыбами торчали тут и там фигуры полицейских в бронекомбинезонах, с парализаторами и с огнестрельным оружием, — не столько для поддержания порядка внутри Центра, сколько для того, чтобы вулканическая лава разнузданности не выплеснулась за его пределы. Предоставляя разрушающий отдых своим рабам, империя United Mankind готова была в любую минуту отхлестать кнутами обезумевшее человеческое стадо, если оно только попробует выйти из повиновения.

Сканер на входе успокоительно пискнул, когда Тэг предъявил свой персональный чип, — мол, добро пожаловать, правильный полуфаб. Войдя, Тэг на минуту задумался — куда дальше? — и направился к стойке бара, где продавали крепкое и недорогое спиртное. Этот бар завсегдатаи Центра Развлечений назвали "стартовой площадкой" — здесь можно было разогреться перед началом турне по куполам. Чиркнув по чипу Тэга кэш-индикатором и уменьшив его счёт на одну энергоединицу, бармен поставил перед ним порцию бренди.

"Лучше бы, конечно, "блаженства" или "прелести", — подумал Тэг, вертя в пальцах гранёный стакан с коричневой жидкостью, — но левые драг-дилеры предпочитают наличные, а "голубых" у меня нет. Я ведь не Хэп-Счастливчик, который ухитряется обналичивать чуть ли не половину своего счёта — тут нужен особый талант. Держава не любит, когда у её слуг появляются наличные деньги — она предпочитает, чтобы они держали деньги на виртуальных счётах: в этом случае любого из них очень быстро можно взять за яйца. Чик — и ты нищий".

Алкоголь расползся по жилам, и настроение у Тэга слегка улучшилось; отступило и назойливое желание послать всех очень далеко и услышать шуршание страниц настоящей книги. В конце концов, не всё так плохо — он, Тэг, молод и здоров, он правильный полуфаб, у него есть работа, его защищает от всех бед вся мощь великой империи United Mankind. Что ещё надо человеку? Там, в залах Центра, его, Тэга, ждут развлечения и удовольствия, а книги — даже настоящие — они ещё никому в этом мире не принесли счастья.

Покинув "стартовую площадку", Тэг перешёл в следующий купол. Он не спешил — на его чипе имелось достаточно энергобаксов, чтобы напиться до полной невменяемости (и ещё останется), но зачем? Есть ведь множество других удовольствий. Вечер — он длинный, а ночь ещё длиннее.

В куполе танцевали. Тэг оглядел зал, в котором под музыку шевелилось в полутьме многоглавое и многоногое чудище по имени "толпа", и двинулся дальше: танцы — это потом. Игровой купол, где звенели истошные крики, гремели выстрелы, и пахло гарью и порохом, он миновал без остановки, не стал задерживаться и среди шеренг игровых автоматов — ему никогда не везло, и Тэг давно к этому привык. Ему захотелось ещё выпить, и в следующем куполе, на втором ярусе, он нашёл себе местечко в очередном баре. Заказал сразу две порции бренди и сел за низкий столик напротив огромного стереоэкрана.

На экране шли новости то ли из Африки, то ли из Азии — бежали люди с автоматами, чадно горел танк, с подвесок серого боевого винтокрыла срывались управляемые ракеты. Тэг смотрел на эту далёкую войну без особого интереса — какое ему дело до каких-то дикарей, убивающих друг друга? Но тут хроника сменилась заставкой, зазвучала зловещая музыка, и Тэг насторожился, поняв, что он сейчас увидит. И не он один это понял — Тэг почувствовал, как подобрались и другие посетили, до этого занятые только своими делами.

На экране появился большой прозрачный шар, плавающий в пустоте. Конечно, на самом деле шар к чему-то был прикреплён, но спецэффекты создавали полную иллюзию того, что он свободно плавает в чёрной вселенской бездне. Затем в боку шара распахнулась дверь, и от неё в темноту протянулась светящаяся дорожка, напоминавшая лёгкий висячий мостик. А потом на дорожке появился человек в белом балахоне.

Он медленно шёл по дорожке-мостику к шару, сопровождаемый четырьмя чёрными фигурами полицейских в полном боевом — преступник, идущий к месту казни. В баре висела атмосфера жадного предвкушения зрелища: зрелища реальной чужой смерти. "Кажется, он-лайн казни показывали по телевизору ещё в начале века, — подумал Тэг, — и раньше, ещё в средние века, когда народ собирался на площадях поглазеть, как кому-то отрубят голову: по-настоящему. Новое — это хорошо забытое старое…".

Осужденный подошёл к шару, задержался перед дверью, распахнутой, словно пасть чудовища, и безропотно шагнул внутрь прозрачной сферы. "Наверно, его накачали наркотой, чтоб не суетился" — подумал Тэг. Дверь закрылась, не оставив на гладкой поверхности шара ни щели, ни следа.

Изображение укрупнилось — весь экран заняло изображение шара и чётко различимая фигура обречённого, стоявшего внутри него с опущенной головой. Люди в баре задвигались и жарко задышали. Они с постыдным нетерпением соглядатаев ждали — и дождались.

Со стенок шара внутрь его ударили тугие дымящиеся струи, и человек в белом балахоне задёргался, инстинктивно продляя мучительную агонию. Его балахон стремительно почернел и расползся клочьями, следом поползли лоскуты кожи и мяса, отслаивавшегося с костей приговорённого. Через несколько секунд шар наполнился, но внутри прозрачной жидкости хорошо была видна фигура казнимого, быстро терявшая форму и превращавшаяся в нечто амёбоподобное. Она ещё дёргалась, хотя человек этот был уже мёртв…

Тэг не знал, сколько минут продолжалась казнь: он загипнотизировано смотрел на экран, пока смутные контуры растворяемого преступника не исчезли, и жидкость в шаре не сделалась равномерно-мутноватой. Во рту Тэга скопилась горькая слюна, и он поспешил смыть её большим глотком бренди. Горло обожгло — к счастью, не кислотой…

— Империя сурова, но справедлива, — возвестил с экрана металлический голос, — она карает врагов, но она защищает всех своих подданных. Помните об этом!

— Интересно, а что сделал этот парень? — услышал Тэг.

Вопрос задала молоденькая девчушка, сидевшая за соседним столиком в компании с ещё одной девчонкой и двумя парнями.

— А какая разница? — пожал плечами один из парней. — Империя зря не наказывает. Зато какое зрелище, а?

— А я думаю, — с расстановкой проговорил другой парень — здоровенный, с покатым лбом и широкими плечами, — это был писатель.

— Кто-кто? — удивилась девчонка, задавшая вопрос.

— Писатель, — терпеливо повторил амбал, — ну, из этих, которые книжки сочиняют. От них ещё мозги вскипают, поняла?

И громила гулко захохотал, довольный собственной эрудицией.

Тэг отвернулся, и в глаза ему бросилось размашистое граффити на противоположной стене бара: "Атключи моск или убей сибя ап стену, красавчег!".

* * *

— Эй!

Тэг поднял голову.

Перед ним стояла девушка с платиновыми волосами, одетая в длинное искрящееся платье. Симпатичная — стройная фигурка, чистая бархатная кожа, в глазах живой огонёк. А глаза разноцветные: один карий, другой зелёный — цветные контактные линзы, дежурный писк моды. Эге, так она же из мидлов — из тех, которые иногда приходят в Центр за острыми ощущениями. Ну-ну…

— У тебя свободно? — непринуждённо спросила девушка и, не дожидаясь ответа Тэга, грациозно опустилась на соседний стул. Обернулась к стойке, щёлкнула пальцами, и ей тут же принесли какой-то мудрёный коктейль. "Это гламурное пойло стоит сумасшедших денег, — раздражённо подумал Тэг, — а толку с него… У мидлов всё не как у людей".

Он беззастенчиво разглядывал девушку — а что, она сама сюда припёрлась! — и вскоре понял, что её наряд — искусственный. Искристое платье мидлы от глубокого выреза до пят было соткано из световых лучей и представляло собой многоцветную голограмму. Красиво, спору нет. И удобно: с помощью пульт-браслета — вон он, на левом запястье незнакомки, — можно изобразить на себе хоть джинсы, хоть деловой костюм. А можно и вообще убрать всю эту засветку и остаться голой — тоже очень удобно… в определённых ситуациях. И никаких проблем с законом о нравственности, запрещающим сексуальные провокации: внешне всё пристойно. Стоимость дресс-генератора — эмиттерного пояса, ожерелья и сенсорного пульта — превышает годовой заработок любого полуфаба, но эта Барби наверняка не считает каждый энергобакс — их у неё, похоже, навалом: личный чип в форме кулона оправлен в золото, и титановая шейная цепочка к нему тоже золочёная.

"Красивая особь, — думал Тэг, разглядывая мидлу, — но какая-то… синтетическая. Из реальной одежды на ней, надо думать, одни трусы — здесь тепло. А всё остальное — обманка. Может, и личико у неё сделанное — фокусы пластической хирургии или тоже голограмма. Спецэффект ходячий — ребята рассказывали о сексуально озабоченных старухах, выдающих себя за молодых девчонок. Накачиваются стимуляторами, маскируются — и вперёд, урвать под занавес жизни половых радостей. Хотя… Движения-то у неё как у танцовщицы, их не подделаешь. А может, она жена какого-нибудь крутого мидла и решила развлечься на свой манер, пока её муж оттягивается со "сладкими девочками"? Бывает и такое…".

Он почувствовал, что у него слегка кружится голова. От девушки пахло аттрактантом — известная фишка. Это как в рекламе, где на парня, обрызгавшего подмышки "суперспреем" от пота, бабы кидаются из всех углов, на ходу срывая с себя тряпки. Или наоборот — мужики (все подряд) заворожено тянутся за девицей, использующей крышесносный дезодорант, как самцы за самкой во время течки.

А девушка лениво потягивала через соломинку свой коктейль и наблюдала за Тегом, наслаждаясь произведённым впечатлением и не сомневаясь в собственной неотразимости. Что видел этот парень в своей жизни? Простушек-полуфабок да виртуальных шлюх, а тут до него снизошла полубогиня! Она его выбрала, и она им попользуется — этот молодой полуфаб наверняка сумеет помять её как следует. Мидла змеиным движением облизнула губы.

Тэг не сомневался в её намерениях — на правой руке девушки ярко светился зелёным браслет-интентор. Зелёным — это означало, что носительница браслета готова к половому контакту и добивается его. А чисто зелёный цвет говорил о том, что она ищет традиционного секса, без всяких извращений, — лесбиянки (в дополнение к зелёному) расцвечивали свои интенторы розовыми полосками, любительницы садо-мазо — чёрно-белыми. Удобно и очень функционально, и нет опасности быть обвинённым в сексуальных домогательствах. Вот если бы браслет был погашен или, хуже того, светился бы красным… А так — всё ясно, и не надо ходить вокруг да около и зря терять время. Тэг чувствовал, что он хочет эту холёную особь, — природу не обманешь, и разве не за этим он и сам сюда пришёл? — но почему-то молчал, удивляясь самому себе.

Девушке надоела игра в молчанку. Она отодвинула бокал с недопитым коктейлем и обволакивающе-томно произнесла, слегка растягивая гласные:

— А я знаю, чего ты хочешь…

И тут Тэга прорвало, словно внутри него долго зрел нарыв, болел и наконец лопнул. В этом его внутреннем нарыве годами копилось всё: раздражение от монотонной работы, приносящей Тэгу только деньги, но не радость; осточертевший фальшиво-заботливый голос "домового"; безлюбая виртуальная любовь второпях; ненависть к этому громадному городу, перемалывающему людей с равнодушием мусороперерабатывающей машины; глухая тоска от ощущения того, что он, правильный полуфаб по имени Тэг, ежедневно принимающий наркотики, — не человек, а всего лишь крохотный винтик этой чудовищной машины, и если этот винтик станет нефункциональным, его тут же выбросят и заменят новым, исправным винтиком. И последней каплей стала сегодняшняя он-лайн казнь, за которой с наслаждением наблюдали такие же винтики-люди — люди, которым уже мало потоков крови, льющихся с экранов стереовидения, и которым нужна реальная кровь и реальная смерть, и как можно более мучительная. Тэг почему-то верил сказанному верзилой за соседним столиком — он не сомневался, что в прозрачном шаре действительно растворили в кислоте писателя: человека, осмелившегося напомнить винтикам о том, что они — люди, и поэтому они должны думать. Таких преступлений империя United Mankind не прощает…

— Нет, ты не знаешь, чего я хочу, — сказал он, глядя в разноцветные глаза мидлы, в которых плескалась откровенная похоть. — Я хочу почитать книгу — настоящую. Зачем? А затем, чтобы вспомнить, что я человек, и что Господь наделил меня мозгом совсем не для того, чтобы я его всё время отключал. Поняла, животное?

Мидла испуганно отпрянула. На лице её проступило гадливое выражение, как будто вместо симпатичного молодого парня она увидела перед собой мерзкое ядовитое насекомое. А Тэг резко встал, чуть не опрокинув столик, и быстро пошёл к выходу.

* * *

Девушка с платиновыми волосами не задержалась в баре. Проводив глазами Тэга, она прошипела сквозь зубы что-то нечленораздельное, поднялась и тоже покинула бар. Выйдя на галерею, она сначала нашла взглядом оскорбившего её сумасшедшего полуфаба — он быстро поднимался по лестнице на следующий ярус купола, — а потом направилась к ближайшему полицейскому, стоявшему на стыке лестниц. Мидла шла танцующей походкой, провожаемая жадными мужскими взглядами, — ни дать, ни взять фея, скользящая по стеклопластику пола.

— Офицер, — коротко бросила она, подойдя к полисмену, — я обнаружила преступника.

— Преступника? — в голосе охранника прозвучала нотка недоверия.

— Я забыла представиться, офицер.

С этими словами она перевернула свой личный чип и, удлинив цепочку, поднесла его к портативному идентификатору, висевшему на бронированной груди полицейского.

Глаза охранника округлились; с его лица мигом слетело безразличие. Он вытянулся и торопливо пробормотал:

— Извините, леди хайлевел. Кто преступник? Где он?

— Вон там, — она кивнула в сторону лестницы, ведущей вверх, — вот этот, смуглый и темноволосый, в синих брюках и серой рубашке. Он читает книги, офицер. — И добавила со злобой отвергнутой самки, не привыкшей к тому, что ею пренебрегают: — Вы понимаете, что это значит?

— Конечно, леди. Сейчас мы его возьмём. Вам полагается вознаграждение, леди.

— Вознаграждение? — она улыбнулась, оценивающе посмотрела на молодого парня в броне, взяла его широкую ладонь и провела по ней краем своего чипа. — Это мой приватный мобильный номер — позвони, когда всё закончится. Ты когда сменяешься?

— В полночь, леди хайлевел, — через полтора часа.

— Вот и прекрасно — я буду ждать. Ночь — она длинная… А теперь действуй, офицер.

"Вот это повезло, — подумал охранник, бросив взгляд на цифры, высветившиеся на его ладони. — Да я бы ради такой шикарной бабы, да ещё хайлевелки, подрался бы с целой сворой бандитов-террористов! Где тут у нас этот задрипанный читатель книг?".

Он чуть повернул голову и сказал в коммуникатор, обращаясь к своему напарнику, дежурившему ярусом выше:

— Грэг, там к тебе поднимается один придурок, приготовься его брать. Сейчас я переброшу тебе его изображение. Нет, он не опасный, но ценный — я тебе говорю. Нам светит премия, Грэг!

* * *

Острое чувство опасности настигло Тэга, когда он поднялся на третий ярус. Он заметил, что ближайший к лестнице охранник фильтрует взглядом разношёрстную толпу, периодически поглядывая на дисплей наладонника и держа другую руку на парализаторе. И Тэг сразу понял, кого он высматривает. "Проклятая сука, — подумал он, вспомнив девушку с платиновыми волосами. — Заложила, чтоб ей сдохнуть от оргазма. И я сам виноват — нашёл, перед кем выпендриваться".

К счастью, поднимаясь по лестнице, Тэг нагнал целую компанию полупьяных парней и девчонок и смешался с ними — у него оставалось по крайней мере несколько секунд. Тэг свернул, стараясь, чтобы между ними и охранником находилось как можно больше народу. Пригнувшись, он бросился к лифту — идти по лестнице нельзя, полицейские на всех ярусах наверняка уже оповещены, — и, расталкивая попадавшихся ему навстречу, успел втиснуться в его переполненную кабину за миг до того, как двери закрылись.

Лифт шёл вверх, но у Тэга не было выбора. И дресс-генератора у него тоже не было — он не мог сменить свой внешний вид и сбить охранников с толку. Оставалось попробовать уединиться с кем-нибудь в "каморке любви" — желательно, чтобы этот кто-то был бы уже в полубессознательном состоянии, — раздеть его и попытаться выбраться из огромной западни, в которую превратился Центр Развлечений для правильного полуфаба по имени Тэг. Хотя нет, уже не для правильного: Тэг перестал быть правильным, как только пожелал запретного. И если его поймают… Отпираться бесполезно: у блюстителей законности и порядка масса способов узнать правду.

Этот не самый плохой план Тэга рухнул, как только лифт остановился на последнем, десятом ярусе пятидесятиметрового купола: на площадке его уже ждали двое полицейских. Каким-то чудом Тэгу удалось метнуться в сторону, но толпа быстро рассеивалась, и вот-вот должен был последовать грозный окрик: "Стой!". Тэг, ощущая спиной ищущие взгляды охранников, кинулся к ближайшему переходному туннелю, соединявшему купол с соседним, — такие туннели были на каждом ярусе. С каждой истекавшей секундой он всё отчётливей понимал безнадёжность своего положения, но остановиться уже не мог — будь что будет.

По туннелю ползла движущаяся дорожка, но она ползла слишком медленно, и Тэг побежал, отчаянно надеясь, что его ещё не заметили и не опознали.

Тщетно. Он не добежал и до середины туннеля, когда увидел впереди две чёрные фигуры, идущие ему навстречу. Тэг оглянулся — двое других полицейских нагоняли его: не спеша, уверенные, что преступник всё равно никуда не денется. Тэг затравленно сжался, и тут в лицо ему пахнуло лёгким ветерком. Он поднял голову.

Прямо над ним, на высоте двух метров, там, где стенка туннеля закруглялась, плавно переходя в потолок, зияла узкая щель. Лист металлопластика, которым был обшит тоннель, отошёл: то ли здесь дрались, швыряясь тяжёлыми предметами, — такое случалось в Центре, — то ли обшивка была повреждена ударом снаружи. Тэг не стал ломать себе голову над тайной происхождения этой щели: он отчаянно прыгнул вверх и ухватился за край трещины.

Подтянувшись, он упёрся головой в упругий металлопластик и почувствовал, что лист подаётся, выгибаясь наружу. Извиваясь червяком и обдирая одежду вместе с кожей, Тэг протиснулся в расширившуюся щель и прижался щекой к холодной обшивке туннеля — уже снаружи.

Вокруг него бушевали огни города. Тэгу на миг почудилось, что в чёрной темноте таится злой тысячеглазый зверь, высматривающий человека, который осмелился задуматься. Лёжа ничком, Тэг вытянулся во весь рост, упёршись подошвами в край щели, осторожно привстал на колени, рискуя свалиться с пятидесятиметровой высоты, и дотянулся до троса, закреплённого на метровых металлических стойках на крыше туннеля по всей его длине, — за этот трос цеплялись карабинами рабочие-монтажники и ремонтники.

У него теперь оставалась единственная возможность уйти от погони: добраться до купола и съехать по его гладкой сферической поверхности вниз. Головоломный трюк — к концу спуска он наберёт бешеную скорость и разобьётся всмятку, попадись внизу какое-нибудь препятствие. Но должно же ему повезти хоть раз в жизни! Конечно, в покое его не оставят, но это уже следующая проблема. И проблема решаемая: изгои умудряются годами скрываться в трущобах от властей и даже образуют сообщества, живущие по своим законам. А пока бывшему правильному полуфабу по имени Тэг надо дойти до ближайшего купола — всего лишь. И он пошёл по округлой спине туннеля, крепко держась за трос.

* * *

Флаер вылетел из темноты ночным призраком, блеснув остеклением кабины — оно напоминало сросшиеся фасеточные глаза гигантской стрекозы, учуявшей добычу.

"Вот и всё, — обречённо подумал Тэг. — Сейчас они поймают меня "липучкой", а там — или "мозголомка", превращающая человека в амёбу, или штрафной батальон в "горячей точке", где потери солдат-полуфабов никто не считает. Будьте вы все прокляты!".

Флаер на секунду завис, развернулся, готовясь к атаке, и…

…Тэг разжал пальцы, намертво, казалось бы, вцепившиеся в страховочный трос.

И уже падая в гудящую тёмную пропасть, простреленную буйством разноцветных огней, он вдруг вспомнил, как звали того парня-пожарника, не хотевшего сжигать книги.

Его звали Монтэг.

Санкт-Петербург, 18–23 марта 2009 года

Последний утопист

Пал Сергеичу Комарницкому в качестве новогоднего подарка

…Зимой темнеет рано. Вроде бы до вечера ещё далеко, а город уже окутан чёрной тьмой, и огни фонарей как-то жалобно пытаются рассеять эту торжествующую черноту. В центре города, где безумствуют рекламы, призывающие покупать, покупать, покупать, тьма расползается (хотя свет реклам сам по себе какой-то неживой), а вот ближе к окраинам…

Под ногами хрустел снег. Одинокий человек шёл по пустынным улицам, где почти не было прохожих — приближался Новый год, и люди попрятались в раковины своих жилищ и своих семей, занимаясь своими домашними делами. Но этот человек не торопился — он шёл и смотрёл на звезды, изредка прокалывавшие хмурое зимнее небо, затянутое облаками.

Человеку было грустно. Он уже привык к своей грусти, притерпелся, свыкся с ней, но от этого грусть его не становилась светлее. И как только в просветах между тучами искрой вспыхивала очередная звезда, человек поднимал голову и ловил лицом её холодный далёкий свет. И казалось ему, что на чёрном небе проступают контуры прекрасных лиц — он знал, чьи это лица. "Далёкий, прекрасный мир, — думал человек. — Мир, где побеждено Зло — навсегда. Как бы я хотел там оказаться…".

Но реальность окружавшего его мира властно и грубо ворвалась в его мечты. Из-за угла вынырнули три тёмные фигуры, от которых ощутимо веяло мерзостью. "Надо же, как глупо… — отстранённо подумал человек. — И как невовремя — ведь скоро Новый год…".

— Ну, чё, — хрипло выдохнул самый здоровенный из троих, напоминавший обезьяну, зачем-то надевшую шапку и тёплую куртку, — выворачивай карманы, а то ведь поможем!

От главаря несло перегаром и вонью гнилых зубов. Двое других угодливо хихикнули. Может быть, этой скотской троице действительно не хватало денег на водку, а может быть, они, управляемые инстинктами павианов и живущие в вечном страхе перед тем, кто сильнее, решили покуражиться над тем, кто слабее — вряд ли одинокий прохожий в районе, куда даже милиция по вечерам если и совалась, то только большой группой и с автоматами, мог оказать шакальей шпане серьёзное сопротивление. А вздумает брыкаться — так оно и лучше, можно будет от души попинать его ногами и руками — это же так клёво!

Но человек молчал. Ему почему-то не было страшно — совсем. Он знал, что должно произойти, и не знал даже, а был уверен. И это действительно произошло.

Вдоль улицы пронёсся светящийся смерч, свитый из снежной пыли. Смерч подлетел к четверым людям — точно, к человеку и трём полулюдям, — дрогнул, и…

Светящийся столб рассыпался, и отморозки дружно раззявили рты: прямо перед ними появилась девушка, одетая — или закутанная? — в световую дымку. Другой одежды на ней не было, только за спиной незнакомки бугрилось что-то кипенно-белое, словно меховая шуба, распахнутая на груди и закинутая за спину.

— Ох, и ни фига себе… — ошалело пробормотал главарь. — Вот это лялька! Вот это нам свезло…

Девушка действительно была прекрасна. Этим словом всё сказано — зачем описывать словами не слишком выразительного человеческого языка её лицо, фигуру и вообще весь её облик? И шпана тут же забыла о случайном прохожем — ведь перед ней появилась куда более соблазнительная добыча.

— Пошли, тёлка, в тепло, — главарь шагнул к девушке. — Не трахать же тебя в сугробе — задницу поморозишь!

Его подручные снова гаденько захихикали, предвкушая удовольствие.

— Не тронь, — тихо сказал человек, ощущая, как у него в груди вскипает ярость и неистовое желание убивать.

— Чё? — изумился главарь. — Засохни, ботаник, а то уделим тебе пару минут — на всю оставшуюся жизнь запомнишь.

А девушка только усмехнулась и подняла изящную тонкую руку, в которой был зажат какой-то предмет.

— Не надо! — закричал вдруг человек. — Не убивай их, дай им шанс! Они же всё-таки люди, то есть почти люди…

На лице незнакомки промелькнула лёгкая тень удивления, однако девушка опустила руку и чуть шевельнула бровью.

Человека обдало леденящим холодом. Это был только слабый отголосок чудовищной силы ментального удара, обрушившегося на троицу, но даже по этому отголоску человек мог оценить, что сейчас почувствовали трое ночных шакалов — такого ужаса он не испытывал за всю свою жизнь.

Главарь жалобно взвизгнул, словно щенок, на которого наступили сапогом, а двое его соратников просто осели в снег, сравнявшись цветом лиц с его белизной. А потом в воздухе запахло аммиаком — от нестерпимого ужаса штаны у всех троих мгновенно стали мокрыми.

— Убирайтесь, — приказала девушка. — И скажите ему спасибо, иначе…

Голос её был мелодичен, но смертоносен — так поёт лезвие клинка, падающего на шею обречённого. И вся троица, не дослушав, — они хорошо поняли, что означало это "иначе", — опрометью кинулась прочь, спотыкаясь, падая и не разбирая дороги, — лишь бы как можно скорее оказаться как можно дальше от этого ангела смерти.

"А мороз-то не слабый, — подумал человек, провожая глазами шатающиеся фигуры. — В мокрых штанах на таком морозе — проблемы в половой сфере ребяткам обеспечены. Что ж, поделом…".

— Здравствуй, — сказала девушка.

— Здравствуй, — ответил он. — Я тебя ждал.

— Я пришла, — незнакомка улыбнулась тепло и ласково. — Мой мир называется…

— Я знаю, — перебил он её, — твой мир называется Рай.

— Нет, — она чуть качнула головой. — Мой мир называется Сарриакш.

— Сарриакш?!

— Ну да. Что, похоже на название одного мира, про который ты читал в книге? — Она снова улыбнулась, на это раз лукаво.

Он молчал, глядя на неё, — все слова, которые он хотел ей сказать, куда-то делись.

— Ты рассказал людям не всю историю моего мира — она была гораздо страшнее. Мы долго боролись сами с собой, прежде чем стали такими, какие мы сейчас. Это очень трудная борьба, человек Земли, — у вас она ещё впереди. Зато теперь… Хочешь, пойдём со мной, в мой мир? Я прилетела за тобой, хотя мои сородичи долго меня отговаривали. Но это любовь, человек Земли, — знакомо ли вам это понятие?

— Знакомо, — ответил он, с усилием разжав губы, ставшие вдруг непослушными. — Я рад, что ты пришла…

— Тогда пойдём, — она нетерпеливо повела плечом. — Нам ещё надо добраться до Базы — ближайший телепорт там.

— Я… — начал он и вдруг замолчал.

— Что ты?

— Я… не могу. Это мой мир, понимаешь? У вас там всё хорошо, а у нас… И я должен остаться в моём мире и сделать так, чтобы он стал хоть чуточку лучше. Ведь другого пути нет…

— Другого пути нет, — грустно согласилась она. — А как же я? — в её голосе скользнула нотка обиды. — Мне ведь стоило таких трудов получить разрешение!

— Ты… А ты могла бы остаться здесь, со мной?

— Не знаю, — девушка вздохнула. — Ваш мир груб и примитивен, а наши старейшины не любят, когда кто-то из нас изъявляет желание поселиться в таких мирах — не для работы, а… Ну, ты понимаешь.

— Я буду ждать, — тихо сказал человек. — Передай своим старейшинам, что я люблю тебя — может быть, это подействует.

— Я передам.

С этими словами она шагнула к нему, и человек ощутил на губах её поцелуй — лёгкий, словно прикосновение пёрышка. "А ведь ещё не поздно согласиться, — промелькнуло у него в голове. — Одно короткое "да" — и очень скоро я окажусь за тысячи световых лет от Земли, от планеты, где люди ещё не заслужили право называться людьми. Нет, не могу — это будет попытка к бегству…".

Скорее всего, девушка прочла его мысли — есть у ангелов такая способность. Она с минуту смотрела на него, а потом за её спиной развернулись огромные белые крылья. И очень скоро её тонкий крылатый силуэт исчез бесследно в чёрном небе.

А человек почувствовал, как что-то колет ему щёку. Он провёл ладонью по лицу и смахнул крохотную льдинку — он и не заметил, как из его глаза выкатилась маленькая слезинка и замерзла: мороз действительно был неслабый…

Человек долго смотрел в небо, но там уже не было ничего, и даже звёзды исчезли за пологом туч. "Она вернётся, — подумал он, — непременно. Когда любят, всегда возвращаются — что люди, что ангелы…".

Потом он встряхнулся и зашагал прочь — домой.

В окнах домов загорались огни новогодних ёлок. Люди готовились встречать Новый год и связывали с этим праздником надежды на лучшее. Им очень хотелось верить, что это лучшее возможно — надо только очень захотеть. И поэтому писатель шёл домой, чтобы тоже встретить Новый год, а потом писать новые книги. И пусть их называют утопиями — должен же кто-то писать утопии, не всем же сочинять про яойных эльфов и суперменов-попаданцев.

31 декабря 2009 года

Последний резидент

С днём рождения, аффтар Самиздата!

Грань Между была рядом. Она мерно пульсировала вне времени и пространства — там, где лишены смысла понятия "давно" и "скоро", "далеко" и "близко", — и всё-таки она стала ближе, чем когда бы то ни было. Он ощущал дыхание Грани, и ощущение это было острым и непривычным. Резидент, как существо древней разумной вселенской расы, знал, конечно, о существовании этой зыбкой Грани, разделявшей живых и тех, чьё физическое воплощение подошло к концу. Более того, ему доводилось — и неоднократно — провожать за Грань боевых товарищей: воины Ордена очень редко завершали своё воплощение смертью, которую среди Носителей Разума принято называть естественной. Стражи Звёздных Дорог погибали в бесконечных битвах, следуя велению долга, а оставшиеся, простившись с ушедшими, шли тем же путём, ожидая своего часа. И то, что он, воин Ордена, почувствовал дыхание Грани Между, означало, что его час близок — только и всего.

Резидент не испытывал ни тени ужаса. Законы Познаваемой Вселенной едины для всех — какой смысл корчиться от страха перед неизбежным? И спокойствие его проистекало не от знания того, что его Первичная Матрица далеко ещё не завершила свой Круг и что она вернётся в грубоматериальный мир в новой оболочке. Он не знал, где и когда состоится его очередное воплощение, зато ему было хорошо известно, что реикарнационная память будет заперта наглухо, и поэтому прекращение этого цикла бытия означало конец всему, к чему он привык и чем дорожил: не зря переход через Грань называется смертью, пусть даже среди его сородичей это принято называть уходом. Как ни назови переход, смысл его не изменится: пересекающий Грань Между расстаётся со всем, что его окружает, причём навсегда — ведь даже в случае вскрытия или спонтанного пробуждения глубинной памяти Носитель Разума узнавал только о событийном ряде своего былого воплощения, а эмоциональная окраска всего, что с ним было когда-то, бесследно таяла во вселенской бесконечности — в один поток нельзя войти дважды. Даже окажись вернувшийся в той же точке Познаваемой Вселенной и вспомни всё, мир вокруг него станет другим, да и сам он уже никогда не будет прежним.

Страха не было — была досада. Хотя, если разобраться, во всем виноват только он сам, и никто другой. Резидент Ордена в любом из обитаемых Миров, населённых Носителями Разума, должен спокойно и рассудительно делать то, зачем он послан: наблюдать за всем происходящим, фиксировать изменения и своевременно извещать обо всём этом Цитадель — решения принимают Магистры, а он — он всего лишь датчик, говоря языком Технолидеров. И ни в коем случае резидент не должен нарушать Запрет: он всегда должен помнить о том, что он сторонний наблюдатель — он не должен ощущать себя неотъемлемой частицей того Мира, в котором находится.

Резидент нарушил Запрет. Он прикипел душой (есть у аборигенов такое выражение) к Миру Третьей планете системы Жёлтой звезды. Он привык к этому Миру — он в него вошёл. Он любовался голубым небом и белой пеной прибоя, он слушал шелест зелёных лесов и пил свежий пьянящий ветер, прилетавший из-за горизонта, он касался пальцами древних камней, оставшихся от величественных строений прошлого и жадно внимал настоящему этого Мира — суматошному, неупорядоченному, ошибавшемуся, но снова и снова пытавшемуся стать будущим. И он привык к людям этого Мира, похожим на капризных детей — детей, которые когда-нибудь смогут стать взрослыми: если сумеют. Люди эти были жадны, завистливы, злы, но в то же время — добры и великодушны, и мало-помалу приходило к ним понимание сопричастности ко всему происходящему во всей Познаваемой Вселенной. И женщины этого Мира, примитивные в сравнении с полубогинями Высших Рас, владели, тем не менее, самой древней магией Мироздания: они умели любить. Резидент радовался радостями юного Мира Третьей планеты и сопереживал его бедам, и это не могло остаться безнаказанным.

Наказание за нарушение Запрета последовало. Биологическую оболочку резидента — обычное тело обычного жителя Третьей планеты — поразил смертельный недуг. Высшие не знали болезней, но здесь, в Мире Третьей, резидент был всего лишь туземцем — его полное слияние с этим Миром и восприятие его горечи как своей сделало его уязвимым. Резидент был обречён — Запрет был наложен не зря, и нарушать его не рекомендовалось. На помощь извне рассчитывать не приходилось: по Кодексу Ордена наказание отступника должно быть неотвратимым.

Однако резидента не слишком печалил предстоящий уход — его беспокоило другое. Он отчётливо видел, что Мир, в котором он работал более пятидесяти местных лет, вошёл в кризис, а проще говоря — качается на краю бездны. Диссонанс между уровнем технического развития и конструкцией социума, а главное — между возможностями людей воздействовать на окружающий мир и состоянием их этики, привёл к резкому потемнению Мира Третьей планеты. Резидент знал, чем это может кончиться: как только степень потемнения будет признана опасной бесстрастными вершителями судеб Вселенной, в небе Третьей планеты, в таком чистом и таком безоблачном, появятся Исполнители, и поток испепеляющей энергии мгновенно превратит всю планету со всеми её горами, морями, лесами, городами и мыслями и чаяниями миллиардов разумных в тончайшую пыль, которая бесследно рассеется в чёрной Первозданной Тьме космоса. И решение это будет принято на основе информации, которую он, резидент Ордена, постоянно передаёт на Цитадель. Пока он жив, он ещё может как-то дозировать эту информацию, но как только Грань Между будет перейдена, и органическая оболочка одного из миллиардов обитателей Мира Третьей планеты системы Жёлтой звезды в полном соответствии с законами круговорота материи начнётся распадаться… Короткий импульс, пронзая Миры и смежные измерения, уйдет к Цитадели, Магистры узнают всё, и если чаши Весов качнутся в сторону Тьмы, приговор будет суров.

Резидент пребывал в состоянии мучительной раздвоенности. С одной стороны, долг воина Ордена однозначен и не допускает двойного толкования: Тьма во всех её ипостасях подлежит немедленному и безусловному уничтожению — "нарывы Зла", подобные тому, что вызревает на Третьей, слишком дорого обходятся Познаваемой Вселенной. Но с другой стороны — резидент любил эту планету — он успел её полюбить! — и не мог допустить, чтобы её убили: ведь здесь, на этой планете, росли его собственные биологические дети и внуки. Противоречие между любовью и долгом — резидент знал, что такое испытание было самым страшным для Стражей Звёздных Дорог. Такое случалось в прошлом, и воины Ордена не слишком любили об этом вспоминать…

Резидент поднял голову, подставляя лицо солнечным лучам. Шансы выжить у Мира Третьей планеты ещё оставались — не всё ещё потеряно, падение в бездну ещё можно было предотвратить. Вот только Магистры не будут вникать в такие тонкости: те, кто пересыпает в ладонях тысячи тысяч Миров, не станут разглядывать каждую песчинку. Они далеко, а он — здесь, и он видит то, чего не видят они, далёкие и могущественные.

У резидента оставался единственный выход: постараться продержаться у Грани как можно дольше, и одновременно попытаться хоть немного изменить ту информацию, которая уйдёт на Цитадель после его смерти: если стрелка Весов Судеб хоть на волос не дойдёт до роковой черты, пересечение которой означает смертный приговор Третьей планете, этот Мир останется жить — пока останется. Конечно, на планету прибудет другой резидент, он оценит происходящее на ней свежим взглядом и, вероятно, потребует немедленного уничтожения заражённого Мира. Однако это займёт какое-то время, а значит, аборигены Третьей получат хоть маленький, но дополнительный шанс успеть отойти от края пропасти.

"Это всё, что я могу для них сделать" — подумал он, посмотрев на молодую туземку, стоявшую рядом с ним и беззаботно улыбавшуюся небу и солнцу.

* * *

Врач радиологического центра, наблюдая через монитор за пациентом, лежавшим под излучателем, вздрогнул. Над телом больного появилась голубоватая тень, повторяющая контуры человеческой фигуры, сместилась в сторону, зависла, словно размышляя, что же ей дальше делать, а затем вернулась обратно и исчезла, слившись с телом пациента.

"Привидится же такое, — растерянно подумал врач. — Впрочем, при таком плотном графике работы и не то ещё увидишь: и чертей с рогами, и марсианцев с бластерами".

Санкт-Петербург, 15 февраля 2011 года

Последний робинзон

Красавица и чудовище на необитаемом острове… Кажется, была уже похожая история: когда-то давно парень, которого звали Робзон Круз, после кораблекрушения попал на такой остров и жил там один-одинёшенек, пока не встретил дикарку по имени то ли Среда, то ли Суббота. Или это были два гея, скрывшиеся на острове от людей, ещё не знавших политкорректности? Вот не помню точно…

"Красиво, — думала Хэннеси, глядя в дымчатое стекло. Стратоплан шёл на огромной высоте, в верхних слоях атмосферы, и с этой высоты было видно, что земная поверхность, подёрнутая тонким туманным флером, не плоская, а закруглённая. — Вот уж действительно "лучше один раз увидеть"… Все вроде знают, что Земля круглая, но знание это абстрактное: когда мчишься по хайвэю, асфальт под колёсами ровный как стол, и любая его кривизна — это просто недосмотр дорожных рабочих. А вот теперь я верю, что прожила тридцать пять лет на глобусе".

Далеко внизу уплывал назад тёмный контур евразийского континента, уступая место бледной сини Тихого океана, тут и там заляпанной кляксами больших и малых островов. А в чёрном небе над головой горели яркие звёзды: стремительно несущийся стратоплан обгонял восход, неспешно ползущий с востока.

"Красиво, — снова подумала женщина. — Надо будет заказать себе такую игрушку: бело-голубой шар с разводами материков, окутанный облачной дымкой, а вокруг него — огни звёзд на чёрном бархате. И чтобы всё это медленно вращалось — можно под тихую музыку. Я поставлю эту штуку в своём будуаре — да, в будуаре, а не в спальне: у старинных королев, знавших толк в жизненных наслаждениях, были будуары, — в изголовье. Нет, лучше в ногах, чтобы видеть эту мини-Землю, не отрывая головы от подушки. Видеть — и чувствовать себя отдыхающей богиней-повелительницей, созерцающей принадлежащий ей мир. Да, это будет великолепно… Только надо поспешить, пока эта идея не пришла в голову кому-нибудь ещё — на стратопланах летают многие, и у всех, кто может позволить себе полёт на стратоплане, хватит денег на любые прихоти. Стратопланы — это транспорт хайлевелов, хозяев жизни".

Хэннеси Делюкс, киноактриса с мировым именем, чуть повернула голову и лениво посмотрела в салон. Двенадцатиместный VIP-салон был почти пуст: двое мужчин дремали в мягких креслах, повторявших форму тела садившихся в них людей, и ещё один — судя по внешнему виду, милитар — потягивал из высокого бокала золотистую жидкость, отрешённо глядя перед собой. Суперсониками стратосферного класса, "пожирателями расстояний", летали немногие — это было слишком дорогим удовольствием, доступным только хайлевелам и кое-кому из официалов, которые платят не из собственного кармана. Дорого — зато удобно: час полёта — и ты переносишься из Азии в Австралию, да ещё в то же самое время, в какое вылетел из аэропорта отправления.

Да, Азия, век бы её не видеть… По своей воле Хэннеси ни за какие коврижки не отправилась бы в Поднебесную Империю, в это гнездо тоталитаризма, гнойную язву на теле свободного мира. Но — контракт, а контракт — это святое. Его составители знали своё дело: стереофильмы с роскошной Хэннеси Делюкс в главной роли приносят сотни миллионов прибыли, а лицезрение звезды в реале оживляет денежный поток. Китайцы — они тоже люди со всеми их человеческими слабостями, и недаром её главный продюсер любит повторять: "Ханна, детка, по эффективности и разрушительной мощи ты превосходишь мегатонную боеголовку! Десяток таких девочек, как ты, — и Поднебесная сложит оружие и станет частью United Mankind! Ты умеешь себя подать — после твоего визита в Гонконг десятки миллионов азиатов потратят сотни миллионов энергобаксов на посещения твоего интимного сайта! Ты — наше ultimate weapon[29], крошка!".

"Да, оружие, — подумала актриса, — примитивные создания, именуемые мужиками, не могут думать ни о чём другом, и умная женщина всегда добьётся от них чего угодно". Ханна имела основания так считать: её мать, побывав замужем за крупным оружейным магнатом, быстренько забеременела и проворно расторгла свой кратковременный брак, обвинив мужа в супружеской неверности. Дело техники: среди мидлов, не говоря уже о полуфабах, хватает смазливеньких шлюшек, готовых за деньги разыграть в нужное время и в нужном месте — перед скрытой видеокамерой, само собой, — акт пылкой любви. Слава политкорректности — вина похотливого самца была доказана, и несчастная жертва адюльтера получила миллиард энергоединиц отступных на воспитание дитяти, преданного своим блудливым папашей. И девочка выросла в полном достатке и даже в роскоши, впитав с молоком матери основные принципы борьбы за сосуществование, грамотно выбрала свою стезю и шла по ней уверенно, не обращая внимания на попадавшихся ей под ноги — недаром в шоу-бизнесе Ханну Дрессер называли "Беспощадная Хэн", хотя весь мир знал её как Хэннеси Делюкс.

Она вновь оглядела салон и почувствовала лёгкое раздражение: милитар сидел в той же дурацкой позе, присосавшись к своему бокалу, и, похоже, даже не замечал присутствия "несравненной Хэннеси". Можно подумать, он каждый день видит полубогинь в паре ярдов от своего носа и поэтому предпочитает хлебать виски — примитивное существо, что с него возьмёшь! Ханне не то чтобы хотелось общения, однако некий дискомфорт от выпадения из привычной атмосферы всеобщего почитания на грани преклонения она ощутила.

Она досадливо поморщилась (уверенная, что этого никто не видит), и тут же возле её кресла мягко и бесшумно появилась хорошенькая стюардесса в синей униформе.

— Чего желает госпожа? — на смуглом личике девушки застыло выражение готовности услужить. — Тоник, кофе, коньяк?

— Вина, — отрывисто бросила Ханна. — Красного, французского, урожая первой трети двадцатого века.

Стюардесса кивнула и исчезла. Хэннеси не сомневалась, что её заказ будет выполнен — в конце концов, она не заказала чего-то сверхэкстравагантного: вино столетней давности — это нормально для меню стратопланов. Другой вопрос, сколько это вино будет стоить, но это уже несущественно: на счетах Хэннеси Делюкс хватит энергобаксов даже если ей вздумается принимать ванны из коллекционных вин.

Не прошло и минуты, как стюардесса вернулась, грациозно неся небольшой поднос с открытой бутылкой, хрустальным бокалом и вазочкой с фруктами. Остановившись у кресла Хэннеси, она ловко наполнила бокал — красная струя напомнила Ханне кровь, хлынувшую из колотой раны. В этот момент стратоплан еле заметно повело в сторону. Девушка слегка покачнулась, и смуглое лицо её заметно побледнело: она прекрасно знала, что будет, если хоть капля вина капнет на светлый брючный костюм леди хайлевел, стоивший больше, чем зарабатывает — со всеми бонусами — стюардесса суперсоника за год безупречной работы.

Однако всё обошлось, и стюардесса даже сумела не выказать свой испуг слишком явно, хотя её смятение не укрылось от опытного глаза Беспощадной Хэн. "Хорошо вас здесь дрессируют, — подумала она, наслаждаясь испугом полуфабки и своей над ней властью. — Всё верно: слуга должен знать своё место и должен бояться своего господина — на этом стоит всё величественное здание United Mankind".

Это минутное наслаждение было острым и сравнимым с оргазмом — Хэннеси чуть прикрыла глаза, смакуя свои ощущения, и пригубила бокал, вдыхая аромат драгоценного вина, изготовленного за семьдесят лет до её рождения. Да, оргазм… Это приятно, да… И нет необходимости следовать древним рецептам под названиями "любовь", "брак", "семья". Прогресс отменил все эти архаичные рудименты: для сексуального наслаждения есть масса других способов, куда более удобных и практичных. Полуфабы, например, — и не только полуфабы, — оголтело предаются виртуальной любви, реализуя за жалкие гроши любые свои эротические фантазии (ну, или почти любые). Генитальный имитатор "унисекс", одинаково пригодный и для мужчин, и для женщин и совмещённый с персональным компьютером с выходом в Сеть — это величайшее изобретение человечества. Некоторые анахореты, правда, предпочитают реал, но это примитив, распространённый только где-нибудь среди дикарей Африки, Нового Халифата и в заснеженной России — цивилизованный мир его не приемлет. Человек должен прежде всего думать только о себе — и это правильно, — а реальный секс требует совпадения желаний в одно и то же время, что случается достаточно редко. Значит, кто-то должен подчиниться желанию партнёра, а это насилие над личностью, не говоря уже о том, что половой акт сам по себе унизителен для женщины, ощущающей себя сосудом для похоти.

Слава богу, что эта дикость уходит в прошлое. Сторонники традиционного секса так долго продержались только лишь потому, что бубнили о деторождении, но теперь новейшие методы искусственной репродукции выбили этот козырь из их блудливых лап. Женщина стала сегодня по-настоящему свободной, избавившись от своего вековечного сексуального рабства, и недалёк тот час, когда мужчины вообще будут не нужны — так, по крайней мере, считали многие.

Но Хэннеси не придерживалась столь радикальной точки зрения. Она тоже любила реал, но такой, в котором она была полновластной хозяйкой — так же, как и в жизни. Кое-кто из хайлевелок маскировались и посещали Центры Веселья, где резвились полуфабы, но Ханна не любила экстрим: в Центре могут и покалечить, а тело и внешность актрисы — это её капитал и основа её благосостояния. Она пользовалась услугами VIP-интим-департамента концерна "Health, Life & Pleasure", специализировавшегося на обслуживании хайлевелов и состоятельных мидлов: выбирала по каталогу приглянувшуюся ей особь мужского пола, оговаривала детали — время, место, антураж, — и вносила задаток. И ещё не было случая, чтобы капризная звезда экрана осталась недовольной.

На недостаток воображения Хэннеси не жаловалась: актриса была изобретательна в оформлении своих сексуальных игрищ. Она наслаждалась партнёрами, игравшими роли первобытных вождей и пиратов, королей и жрецов древних культов, воинов и проходимцев, монахов и робких юношей, впервые познающих любовь. И всё это в мрачной келье или на качающейся палубе разбойничьего брига, в густом лесу у тлеющего костра или среди руин горящего города, только что взятого штурмом, когда ещё стонут раненые и не остыли тела убитых, — техника виртуальной реальности позволяла превратить её апартаменты во что угодно. Она была царицей и рабыней, жертвой насилия и желанной невестой, амазонкой, пользующейся пленником перед тем, как перерезать ему горло, и впервые соблазнённой девственницей, робко и стыдливо раздвигавшей колени. И при этом она оставалась самой собой — всё той же Беспощадной Хэн, способной в любую минуту прервать игру, как только она ей надоест. Её партнёры были реальными мужчинами из плоти и крови, следовавшими всем её желаниям, — это вам не копеечный виртуал. Реал стоил дорого, но Хэннеси Делюкс, хозяйка жизни, могла за него платить — зачем зарабатывать деньги, если не тратить их на драгоценную себя?

Она была довольна "живыми манекенами" "Health, Life & Pleasure": все заказанные ею самцы фирмы, искушённые в технике секса и накачанные стимуляторами, оставили после себя приятное послевкусие. И никаких проблем — ни финансовых, ни этических, ни физико-биологических. Все "секс-сервис-бойз" были красивы, здоровы, и всем им на генетическом уровне была привита некроспермия: беременность богатой заказчицы после сеанса — это несмываемое пятно на репутации VIP-интим-департамента и очень ощутимый материальный ущерб. И зачем это нужно, когда в трущобах полно здоровых парней-полуфабов, готовых пожертвовать способностью в будущем стать отцом ради безбедной жизни в настоящем? Всё должно быть рационально — на том стоит великая империя United Mankind.

О браке Хэннеси пока не задумывалась — вернее, подумывала, но абстрактно. У неё впереди ещё много лет молодости — хвала медицине цивилизованного мира и образу жизни высшей касты, — а потом, когда её счёт ещё больше разбухнет, можно будет совершить этот чисто юридический акт с кем-нибудь из хайлевелов во исполнение принципа "деньги идут к деньгам". Однако до этого, полагала Ханна, ещё далеко: ей вполне достаточно "сеансов любви", после которых у неё появляется дьявольская работоспособность, изумляющая всех её продюсеров. Нет, жизнь — это прекрасная штука, особенно когда ты молода, красива, у тебя много денег, и ты никому ничем не обязана (разве что точным выполнением требований контрактов). Так что пусть живут самцы, только пусть знают своё место: место рабочих домашних животных. К тому же от них есть и другая польза: в мире неспокойно, и должен же кто-то стрелять в "новых бедуинов" и "новых чингизидов", чтобы Хэннеси Делюкс и ей подобные могли спокойно наслаждаться жизнью.

* * *

Стратоплан вздрогнул, словно споткнулся на бегу.

Это было настолько неожиданно, что Хэннеси подумала даже, что это ей показалось. Однако затем суперсоник задрожал гораздо ощутимее — долгий трепет прошёл по всему его длинному телу, от скошенного хищного "клюва" до хвоста, — и провалился. Еле слышный мерный гул мощных двигателей, скрадываемый превосходной звукоизоляцией VIP-салона, но ощущаемый на пределе слуха, затих. Невероятно, невозможно, но все четыре реактивных мотора "абсолютно надёжного" самолёта заглохли — одновременно! Стратоплан падал вниз, и женщина физически ощутила четырнадцать миль разверзшейся под её ногами пустоты, отделявшей её уютное мягкое кресло от волн Тихого океана.

Милитар поперхнулся своим виски и бестолково закрутил головой, не понимая, что происходит; один из дремавших проснулся и растеряно хлопал глазами, ещё не перейдя грань между сном и явью; освещение в салоне мигнуло и погасло.

Суперсоник завалился набок. Вспыхнуло аварийное освещение, скудное и зловещее, и Ханна увидела, как стюардесса, четверть часа назад подававшая ей вино, упала в пустое переднее кресло, беспомощно и жалко сверкнув коленками, выскочившими из-под её синей форменной юбки; что-то неразборчивое прохрипела бортовая трансляция и умолкла, как будто испустила последний вздох. Стратоплан падал камнем, брошенным в пропасть.

И тогда Хэннеси Делюкс стало страшно — так страшно, как никогда в жизни. Это был не страх даже, а ужас: тёмный пещерный ужас перед небытиём, неотвратимо надвигавшимся на маленькую слабую женщину, привыкшую считать себя повелительницей всего и вся. Она хотела закричать — и не закричать даже, а завизжать на одной ноте, тонко и пронзительно, — но подкатившая к горлу тошнота, выжимаемая из желудка стремительным падением, забила ей дыхание.

Самолёт падал. Экипаж боролся, пытаясь превратить его беспорядочное падение в управляемое планирование — краем глаза Хэннеси видела, как шевелятся крылья, изменяя стреловидность и силясь уцепиться за сгущавшийся воздух. Пару раз взрыкивали двигатели, возвращаясь к жизни, выравнивая стратоплан и давая обезумевшим людям искру надежды, но тут же замолкали снова, и погребальная тишина наотмашь била по нервам пассажиров.

А Хэннеси Делюкс, обезумев от ужаса, где-то в глубине сознания не могла поверить, что всё это происходит с ней, и что это не спецэффект очередного блокбастера-катастрофы. Корка бесчувствия, наросшая на душах людей двадцать первого века, привыкших видеть на экранах затейливо раскрашенные чужие муки и чужую смерть, сопротивлялась очевидному: это может случиться с тобой самим, и это будет совсем не так приятно и зрелищно, особенно если ты сам будешь исполнять главную роль в этом реалти-шоу — роль жертвы. И Хэннеси не могла поверить, что через какие-то минуты её роскошное и ухоженное тело, над которым заботливо трудились визажисты и косметологи, медики и специалисты по шейпингу, вот так вот просто возьмёт и разлетится вдруг мелкими кровавыми брызгами, сгорит в жарком огне взрыва и растворится в океане, миллионы лет равнодушно катящем свои волны.

За дымчатым стеклом иллюминатора мелькнула водная гладь, подсвеченная лучами восходящего солнца. Стратоплан пробил редкие облака и приближался к поверхности воды: четырнадцать миль — это, оказывается, не так уж много.

Двигатели снова взревели. Пилоты всё-таки сумели перевести стратоплан в пологое планирование, дали реверс и выпустили закрылки, гася скорость воздушного лайнера. Вода, взлохмаченная белыми гребнями волн, приближалась, но Хэннеси этого уже не видела, уйдя в спасительное беспамятство.

А потом был удар.

* * *

В уши заползал вкрадчивый и монотонный шуршащий шум.

По лицу плавал тёплый пятнистый свет, лаская кожу невесомыми прикосновениями.

"Я жива? — тихо прошептала острожная мысль, вылезшая из потайных закоулков ещё сонного сознания. — Или это уже загробный мир? А где же тогда ангелы?".

Она лежала на чём-то мягком — Хэннеси чувствовала это мягкое затылком и шеей, всего своего тела она почему-то не ощущала. "Неужели от меня осталась одна голова?".

Эта мысль пронзила её горячей острой иглой, и женщина поспешно открыла глаза, с трудом разомкнув непослушные вялые веки. Над её головой шевелились зелёные глянцевые листья, широкие и продолговатые. В них путались солнечные лучи, силясь пробраться сквозь преграду; когда это им удавалось, они радостно вспыхивали, рассыпаясь яркими золотыми брызгами.

Возвращалось ощущение тела — кажется, все его составные части были на месте, — и Ханна поняла, что она лежит, укрытая чем-то вроде одеяла, но вот где — это было пока не ясно. Она попыталась приподнять голову и услышала:

— Как вы себя чувствуете, леди?

На фоне неба и пальмовых листьев появилось мужское лицо. Хэннеси сфокусировала взгляд, пытаясь рассмотреть обитателя загробного мира. Получилось, однако результат её заметно разочаровал: на ангела обладатель мужской физиономии походил очень отдалённо. Средних лет мужчина, светлокожий и светловолосый; черты лица не то чтобы корявые, но какие-то неизысканные. Незнакомец не только не был ангелом, но и явно не принадлежал к высшим слоям общества — это намётанный глаз Хэннеси Делюкс определил сразу, невзирая на её полуобморочное состояние. Волосы взлохмачены, лицо основательно ободрано, большая кровоточащая царапина — судя по всему, совсем свежая, — тянулась по всей левой щеке, от уголка глаза до подбородка. Мужчина был одет в форменную голубую рубашку, помятую и порванную на плече, а над карманом рубашки Хэннеси разглядела золотистые крылышки. Это была пилотская эмблема — у ангелов, насколько помнила Ханна, крылья (причём гораздо большего размера) растут на спине. Значит, это не рай — но и не ад, что уже можно считать плюсом. А лежит она на мягком пледе — из тех, которые выдают пассажирам в полёте, — заботливо укутанная другим таким же пледом.

— Как вы себя чувствуете? — повторил поцарапано-взлохмаченный и, не дожидаясь ответа, приподнял левой ладонью (ладонь была сильной) голову Хэннеси и поднёс к её губам что-то округлое и тёмное.

Прохладная жидкость омыла пересохший рот актрисы. Это было кокосовое молоко — Ханне уже доводилось его пробовать. Сознание прояснилось. Она сделала несколько жадных глотков и закашлялась.

— Спасибо, — проговорила она слабым голосом и попыталась сесть.

Попытка удалась — при помощи пилота, осторожно поддержавшего Ханну за плечи.

Перед ней расстилалась синяя океанская гладь. Она уходила вдаль до горизонта, а начиналась ярдах в пятидесяти от её ног. Океан был величественно спокоен, но на берег набегали волны прибоя. Они негромко шуршали в такт шороху листьев, и Хэннеси поняла, из чего складывался тот фоновый шум, который она слышала, приходя в сознание. А налево и направо тянулся белый песчаный пляж, изгибавшийся плавной дугой. Плед соскользнул с груди Ханны, и она вдруг заметила, что на ней нет ничего, кроме кружевного нижнего белья.

Хэннеси Делюкс, закалённая двадцатью годами волчьей жизни в шоу-бизнесе, была далека от того, чтобы покраснеть или хотя бы ощутить неловкость. "Хм, а этот красавец, часом, не отымел меня, пока я пребывала в беспамятстве? — подумала она, добавив парочку сочных нецензурных идиом. — Чего ещё можно ждать от мужчины?".

Вероятно, мысли Ханны каким-то образом отразились на её лице, но пилот понял их по-своему.

— Простите меня, леди, — сказал он поспешно. — Мне пришлось снять с вас одежду, чтобы проверить, нет ли у вас травм — прибой был очень сильным. К счастью, вы отделались лёгкими царапинами. Нас учили оказывать первую помощь, и я сделал вам тонизирующий, обеззараживающий и профилактический уколы. Хорошо, что аптечку выбросило волнами, и мне не пришлось за ней нырять.

Из всей его тирады Хэннеси выхватила слова "прибой", "травмы" и "нырять", после чего пришла к логическому выводу, что раем это пляжное местечко не является — скорее всего, это какой-то остров, возле которого рухнул в море злосчастный стратоплан. Ну что ж, остаться в живых — тоже неплохо, и к тому же на основе этого приключения можно сделать роскошную пиар-акцию, которая поднимет и без того высокий рейтинг Хэннеси Делюкс: кто ещё из звёзд может похвастаться тем, что выжила в страшной авиакатастрофе?

— Ваш костюм пострадал, леди, — продолжал между тем её скромный спаситель. — По правде сказать, от него остались одни лохмотья. Я приготовил вам вот это, — он показал на аккуратно свёрнутый лёгкий комбинезон, лежавший на песке. — Конечно, для вас эта одежда убога, но больше ничего нет. Может быть, позже я сумею найти вам что-нибудь получше — из багажа, если он уцелел.

— Ладно, не переживай, — придерживая одной рукой прикрывавший её плед, актриса другой рукой дотянулась до комбинезона и встряхнула его, разворачивая. — Сойдёт. А теперь отвернись и быстренько расскажи мне, как всё произошло — ну, это, как мы здесь очутились.

Пилот послушно отвернулся, и пока Хэннеси осматривала свои синяки и ссадины — а, пустяки! — залезала в комбинезон и бегло приводила себя в относительный порядок, коротко изложил либретто драмы "Суперсоник падает в море".

Слушая его, Ханна вновь почувствовала леденящий смертельный ужас, но этот ужас был уже в прошлом, и поэтому одновременно она испытала ни с чем не сравнимое чувство ликования: она жива, жива, жива! Ей — точнее, им обоим, — несказанно повезло. Стратоплан воткнулся в воду под острым углом, но на большой скорости, и удар оказался роковым для всех людей на его борту. Корпус суперсоника лопнул на стыке VIP-салона и пилотской кабины, однако в эту щель выбросило только двоих: Хэннеси и этого парня — только они оказались баловнями судьбы. Они упали в воду неподалёку друг от друга, метрах в трёхстах от полосы прибоя, а стратоплан, разваливаясь на куски, врезался в коралловый атолл и взорвался. Пылающие обломки машины перелетели через пляж и упали в лагуну, а пилот ухватил за волосы тонувшую женщину и сумел выбраться вместе с ней на берег, вырвав у бурлившего океана часть его добычи. Убедившись, что спасённая жива, пилот уложил её под пальмой и занялся поисками других уцелевших, попутно подбирая всё, что могло бы им пригодиться. Людей он не нашёл, зато выловил из воды целёхонькую водонепроницаемую аптечку и подобрал на берегу пледы, кое-что из одежды и несколько вакуумных упаковок с едой. Пока Хэннеси лежала без сознания, он залез на дерево, сорвал пару кокосовых орехов, а заодно понял, что они попали на остров: небольшой и, похоже, необитаемый.

— А потом вы пришли в себя, — закончил он свой рассказ и добавил, вытащив из кармана рубашки маленький пластмассовый цилиндрик: — И ещё у меня есть зажигалка. Она работает: значит, у нас будет огонь.

— Можешь повернуться, — разрешила Хэннеси. — Огонь? А зачем? Как я понимаю, нас должны очень скоро найти, даже если твоя летающая жестянка не передала сигнал бедствия. Наши чипы, — она тронула висевший у неё на шее золотой медальон, выполненный в форме монеты с вычеканенным на её аверсе профилем Ханны в одеждах античной императрицы, — детектируются за сотни миль. Нас будут искать, и любой флаер…

— Тут вот какое дело, леди, — остановил её пилот. — Наши чипы сдохли: и мой, и ваш. То есть идентификация-то работает, а вот маячки… Наши стратопланы действительно очень надёжны — всех их основные системы дублированы. Это была не случайная авария, а теракт: нас атаковали.

— Атаковали?

— Ну да. В нас попал очень мощный узконаправленный электромагнитный импульс, и вся бортовая электроника, в том числе и командный управляющий компьютер, сошла с ума. А заодно отшибло мозги и у всей прочей бижутерии. Ваш коммуникатор, — он кивнул на изящный браслет на запястье актрисы, — тоже скис, посмотрите сами.

Ханна коснулась браслета, пытаясь его активировать. Тщетно: её дорогостоящий VIP-коммуникатор, способный нащупать любого провайдера в радиусе нескольких тысяч миль, стал всего лишь красивой безделушкой, перестав быть средством связи.

— И что теперь? — растерянно спросила она.

— Теперь мы будем завтракать, — спокойно ответил её спаситель. — А потом вы будете отдыхать, а я буду искать "капсулу надежды". Это такой очень прочный и удароустойчивый небольшой контейнер, что-то вроде "черного ящика", в котором хранится то, что нам нужно: портативный компьютер с источником питания и беспроводным коммуникатором. Капсула хорошо заэкранирована, и я думаю, она не пострадала от этого чёртова импульса. Её нужно всего лишь найти, и я этим займусь.

— А… А кто мог запустить этот импульс?

— Кто? — пилот криво усмехнулся. — Арабы, например. Или китайцы. Да кто угодно — вы же знаете, как все эти неприсоединившиеся любят United Mankind. А мы с вами стали подопытными кроликами, на которых испытывают новое оружие — я прямо-таки всю жизнь мечтал о такой профессии!

— А… А как тебя зовут? — неожиданно для самой себя спросила Ханна.

— Стиг, — с готовностью отозвался мужчина. — Второй пилот Стиг Дэвис, с вашего позволения, леди хайлевел.

"Ага, — подумала Хэннеси, не удивившись такому обращению: экипажи суперсоников знали, кого возят, — имя как у полуфаба, но есть фамилия, значит, этот парень сумел выйти в мидлы, пусть даже в низы этой касты. Упорный — это хорошо, может далеко пойти. Правда, внешне он совсем не Аполлон… Впрочем, какое мне дело!".

— А вас я знаю, — сказал Стиг. Ханна уловила в его голосе привычную для неё нотку почтительного восхищения, но всё-таки переспросила с деланным удивлением:

— Знаешь? Откуда?

— Кто же не знает несравненную Хэннеси Делюкс, самую платиновую блондинку цивилизованного мира! — пылко произнёс второй пилот разбитого самолёта. — Ребята умрут от зависти, когда узнают, что я вытащил вас из воды! Хотя, признаться, тогда я не разобрал, кого спасаю. Мне было как-то не до того, и я сначала подумал даже, что это малышка Сью, наша стюардесса. Не повезло бедняжке: всего третий полёт, и такая незадача…

— Ты можешь звать меня просто Ханна, — милостиво разрешила женщина, хотя её и покоробило упоминание о какой-то стюардессе-полуфабке, которую этот парень готов был спасть с таким же рвением, как и звезду мирового экрана. В конце концов, он её всё-таки спас и заслужил награду: мало кто может похвастаться, что называл знаменитую на весь мир Хэннеси Делюкс "просто Ханна". — Только вот чтобы ты мог похвастаться перед ребятами своим подвигом, нам надо выбраться с этого дурацкого кораллового кольца. И ещё: ты вроде бы что-то там говорил о завтраке?

— Сейчас, леди, — Дэвис упруго вскочил на ноги и направился к невысокой кучке трофеев, собранных на месте самолётокрушения.

А Хэннеси Делюкс снова прилегла на мягкий плед. Она ещё слаба после пережитого — ей не стоит без необходимости напрягать свой организм. Да и зачем это делать, если она леди хайлевел (пусть даже из нижнего слоя этой касты), а рядом есть вчерашний полуфаб, ухмылкой судьбы ставший мидлом?

Она закрыла глаза, наслаждаясь теплом и покоем, и ей почему-то даже в голову не пришло сказать "спасибо" второму пилоту Стигу Дэвису за то, что он спас ей жизнь.

* * *

Завтрак не напоминал привычные Ханне утренние трапезы: он был предельно прост и состоял из холодного бекона, тонких ломтиков хлеба и консервированного салата. В меню не было изысканных вин — даже если бутылки не разбились, они остались на дне лагуны, среди искорёженных обломков стратоплана. Пришлось довольствоваться соком, хотя Хэннеси с удовольствием выпила бы чашечку горячего кофе. Но чего нет, того нет: сам по себе завтрак на коралловом атолле, под лучами тропического солнца, да ещё после катастрофы, в которой выжили только двое, — это уже экзотика. Не надо делать из еды культа — в юности Хэннеси доводилось питаться урывками, в коротких перерывах между съёмками, сессиями, а также иными, гм, мероприятиями, которыми была наполнена жизнь восходящей звезды.

"Какой сюжет для сценария! — размышляла она, искоса посматривая на Стига Дэвиса, сосредоточенно двигавшего челюстями. — Красавица и чудовище на необитаемом острове… Кажется, была уже похожая история: когда-то давно парень, которого звали Робзон Круз, после кораблекрушения попал на такой остров и жил там один-одинёшенек, пока не встретил дикарку по имени то ли Среда, то ли Суббота. Или это были два гея, скрывшиеся на острове от людей, ещё не знавших политкорректности? Вот не помню точно… Была вроде бы такая книжка, но книг уже давно нет. И слава богу: читать книги, как говорят медики, вредно для мозга. А фильм — фильм надо будет сделать. Идея на миллиард, особенно если в титрах будет указано "на основе реальных событий"!".

— Я пойду, — сказал Стиг, закончив есть и свернув пустую пластиковую упаковку, — поищу по берегу что-нибудь ценное. А вы отдыхайте, леди: вам стоит пока полежать. Если захотите выкупаться, не забирайтесь далеко, чтобы не попасть в течение. А лучше не лезьте в воду, если меня не будет рядом: мало ли что. Здесь всё-таки дикий остров, а не чистый пляж цивилизованного мира.

Он помолчал, словно хотел сказать что-то ещё, и пошёл вдоль полосы прибоя, зорко глядя по сторонам. Хэннеси проводила его взглядом: проявленную о ней заботу она приняла как должное, но ей всё равно было приятно. Она полежала, греясь на солнце и наслаждаясь ничегонеделанием, потом встала, скинула комбинезон и побродила в прибое, окатывавшем ей до пояса. Освежившись, Ханна вернулась под пальму и снова вытянулась на песке. "Как хорошо… — думала она, разнежившись. — Не надо никуда бежать, чтобы успеть к сроку, и не надо держать в голове десятки разных дел, важных и не очень. Спасибо этим неведомым террористам: если бы они не атаковали суперсоник, я никогда бы не узнала, что можно вот так просто лежать на горячем песке и ни о чём не думать — ни о контрактах, ни о деньгах, ни о конкурентах. Интересно, этот Стиг хочет меня трахнуть? Наверно, хочет, — все мужчины одинаковы и думают только об одном, глядя на женщину. Но насиловать меня он не будет — побоится. Нас скоро найдут, и тогда ему мало не покажется: за изнасилование знаменитости можно получить не только многолетний тюремный срок, но и растворительную камеру — тут всё зависит от того, как это подать. Хотя если быть честной, мне почти хочется, чтобы он попытался взять меня силой. Это было бы даже оригинально: безлюдный затерянный остров, беззащитная полураздетая женщина и сексуально озабоченный дикарь… Надо будет ввести эту линию в будущий сценарий…".

Пилот вернулся через три часа. Он приволок целую кучу разного барахла, свёрнутого в узёл, — упаковки с едой, две пластиковые бутылки с тоником, металлическую кастрюлю и даже спинку кресла, на которой сидеть удобнее, чем на песке, — но был сумрачен. Хэннеси это заметила и поняла, что "капсулу надежды" Стиг не нашёл.

— На берегу её нет, — сказал он, словно услышав её мысли, — нет и под водой у берега — я искал. Скорее всего, капсула осталась в кокпите — пока отлив, придётся лезть в лагуну.

— Ну и что? — удивилась Хэннеси. — Вода-то тёплая. Или там всё равно глубоко?

— Не в этом дело, — Дэвис посмотрел на актрису долгим изучающим взглядом.

— А в чём?

— Акулы. В лагуне полно акул, и они, — он запнулся, — уже попробовали человечьего мяса. Там были трупы. Я не хотел вам говорить, леди, но… Я видел, что они с ними делали, а у меня нет даже перочинного ножика.

У Ханны перехватило дыхание. Она вдруг очень ясно осознала, что запросто может остаться одна на этом поганом атолле, чёрт бы его побрал, и сияющее над её головой небо сразу же потускнело.

— Тогда, может, не надо, а? — проговорила она с непривычной для Беспощадной Хэн робостью. — Нас ведь всё равно ищут, и найдут — исчезновение суперсоника заметили, и над океаном уже наверняка снуют десятки поисковых винтокрылов.

— Во-первых, нас могут не заметить или заметить слишком поздно — таких атоллов тут сотни. И мы…

— Что значит "слишком поздно"? — перебила его Хэннеси. — И что "во-вторых"?

— Это нехороший район, леди, — ответил Стиг, немного поколебавшись: Хэннеси видела, что он не хочет её пугать. — Здесь пошаливают индонезийские пираты-мусульмане. Они, правда, не проявляют интереса к необитаемым атоллам, предпочитая ловить джонки и торговые суда севернее, у населённых берегов, но по закону подлости… Эти пираты хватают красивых женщин и продают их в гаремы Нового Халифата. И я не хочу, чтобы…

Он не договорил, однако Хэннеси поняла, что он хотел сказать, и её окатило теплом: приятно, когда о тебе беспокоятся, и когда лишний раз напоминают (пусть даже косвенно), что ты красива.

— Вот поэтому нам надо дать о себе знать как можно скорее, а для этого надо найти "капсулу надежды". Кроме комп-коммуникатора, в капсуле есть и другие полезные штучки — например, оружие: пистолет лучше голых рук.

— Да что ты сделаешь, если здесь высадится десяток головорезов с автоматами? — раздраженно выкрикнула Ханна, испуганно оглядываясь на синеющий океан, как будто там уже появился быстроходный пиратский катер.

— Я буду вас защищать, потому что вы женщина, а я — мужчина. Как же иначе?

Стиг сказал это просто и естественно, без ненужного пафоса или желания произвести впечатление, и Хэннеси безоговорочно поверила, что так оно и будет, пусть даже он сумеет подарить ей всего лишь несколько лишних секунд свободы.

— Тогда я пойду с тобой, — решительно сказал она. — Если тебя покусают эти милые рыбки, я, может статься, помогу тебе вылезти из воды. И не спорь, потому что я женщина, а ты мужчина!

…Стиг Дэвис трижды нырял в лагуну, и каждый раз Хэннеси, следя, как он скользит в глубине среди смятых останков суперсоника, — вода была прозрачной, позволяя видеть всё до мельчайших деталей, — шептала обрывки молитв, застрявших в её памяти со времён далёкого детства. То ли помогли молитвы, то ли наевшиеся акулы ушли спать, но всякий раз пилот возвращался целым и невредимым, и только на третий раз, забравшись внутрь кабины, порезал руку об острый край обшивки стратоплана. Но эта лишняя царапина стоила добычи: торжествующий Стиг выволок на берег объёмистый оранжевый шар, состоявший из двух плотно пригнанных ребристых полусфер.

— Вот она, — сказал он, слизывая кровь с руки и откатывая шар подальше от воды, чтобы его не накрыл начавшийся прилив. — Теперь дело в шляпе: дадим сигнал, и через пару часов за вами, леди, прибудет комфортабельный флаер со всеми удобствами.

— За нами, — поправила его Хэннеси и осекалась.

Зеркальную поверхность лагуны рассёк острый акулий плавник. Зловещий чёрный треугольник описал дугу и скрылся под водой. Акула — она была крупной, а в воде казалась вообще огромной, — нырнула, с убийственной быстротой и лёгкостью метнулась туда-сюда, словно обнюхивая обломки стратоплана, и замерла, зависнув над самым дном.

"Кровь из царапины… — подумала Ханна. — Она учуяла кровь, попавшую в воду… О господи, если бы эта тварь появилась парой минут раньше…".

И Беспощадная Хэн не выдержала: она кинулась к Стигу и прижалась к нему, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься.

— Ну что вы, леди, — смущённо пробормотал пилот, осторожно обнимая её за плечи. — Ведь всё обошлось, верно? Пойду собирать аппаратуру — нам нельзя терять время.

"Мог бы меня и поцеловать" — разочарованно подумала Хэннеси Делюкс.

* * *

Однако шляпа оказалась маловатой — дело в неё никак не лезло. Стиг вскрыл капсулу, вытащил из неё лэптоп, источник питания, провода, собрал зонтик солнечной батареи для подзарядки, но на этом всё и кончилось. Установка не работала: дисплей оставался тёмным и мёртвым. Хэннеси злилась, хотя злость её подогревалась не тем, что "капсула надежды" не оправдала надежд, а тем, что пилот, похоже, не видел в ней женщину и строго держал себя в рамках того, что цивилизованные граждане United Mankind называют политкорректностью.

— Не волнуйтесь, леди, — успокаивал он её, не замечая соблазнительной груди Ханны, расположенной на расстоянии протянутой руки. — Во всей электронике и электротехнике есть только две неисправности: отсутствие контакта, когда они нужен, и наличие его, когда он не нужен. Я перетряхну всё эту полупроводниковую требуху, и она у меня заработает!

И он часами разбирал и снова собирал компьютер, блок питания и всю периферию, тщательно пересоединяя разъёмы и штекеры. А Хэннеси смотрела на него и думала: "Лучше бы ты завалил меня прямо на песке, чем рассказывать мне сказки про электронику и возиться с этим долбанным железом! Тоже мне, нашёл занятие… Нас всё равно найдут, а что касается пиратов — что им делать в этом богом забытом уголке океана?". Но она не высказывала своих мыслей вслух: разве могла несравненная Хэннеси Делюкс просить ласки у примитивного создания, именуемого мужчиной? Да никогда и ни за что! И она молчала.

А Стиг три дня возился с дохлой аппаратурой, бормоча под нос что-то невнятное — то ли технические термины, то ли ругательства. Хэннеси не могла ему помочь: в технике она не понимала ровным счётом ничего. Она знала, какую кнопку нажать на пульте дистанционного управления, чтобы ожил экран стереовизора, и что надо сделать, чтобы её слайдер тронулся с места и набрал скорость (или наоборот, остановился), и ей был всё равно, работают ли это законы физики или древняя магия — какая разница?

Между тем Дэвис, упрямо стараясь реанимировать комп-коммуникатор, не забывал и обязанности кормильца. Он приносил Хэн свежие кокосовые орехи, с обезьяньей ловкостью забираясь на верхушки высоченных пальм, и во время отлива собирал крабов, забившихся в щели кораллового рифа. Стиг варил крабов в солёной воде на костре из плавника, и Хэннеси с удивлением узнала, что вообще-то крабы имеют буро-зеленоватую окраску, а краснеют они только после варки. Потом он деловито разбивал камнем жёсткие крабьи панцири и кормил женщину нежным белым мясом, аккуратно разложив его пряди на куске пальмового листа. И вкус этого мяса был почему-то совсем другим, чем у мяса таких же крабов, поданных на стол в роскошном ресторане.

И Хэннеси ловила себя на том, что ей всё это нравится: и остров, и океан, и солнце, и яркие звезды на чёрном бархате ночного неба. Ей казалось, что она провалилась на машине времени в далёкое прошлое, когда предки людей каждый день боролись за выживание и не надеялись, что завтра за ними придёт флаер со всеми удобствами. И эти люди в конце концов одолели враждебный мир, переделали его под себя и создали то, что назвали цивилизацией. Но чем они за это заплатили, и стала ли их жизнь однозначно лучше — не легче, а именно лучше? И ей почему-то хотелось, чтобы комфортабельный флаер прилетел за ней не завтра.

Она не ощущала дискомфорта от отсутствия привычных житейских мелочей вроде тёплого туалета (они же всё-таки попали не в полярную тундру) или косметических кремов и радовалась, что перед ней не маячат каждый день осточертевшие рожи, масленые глазки и жадные липкие ручонки её продюсеров, помешавшихся на деньгах. Ей было хорошо.

По правде сказать, Ханне не хватало только лишь одного: сильных и одновременно нежных рук Стига — не абстрактного мужчины, а именно его, Стига Дэвиса, второго пилота разбившегося стратоплана, простого и надёжного парня, волею судьбы оказавшегося рядом с ней на необитаемом острове, — обнимавших её в ночи, на мягком ложе, под звёздным небом, среди рокота прибоя и шёпота пальмовых листьев. И это было не сексуальное голодание пресыщенной избалованной самки, привыкшей пользоваться "живыми манекенами", а что-то другое, могучее и древнее, как сама Земля. Она чувствовала себя первобытной женщиной, рядом с который мужчина, добытчик и защитник, — глупые архаичные рудименты, которые она всегда презирала, прорастали в её циничной (значит, не до конца циничной) душе и давали всходы. И ещё ей казалось, что она как-то не у дел: всё, что она умела делать и чем занималась всю жизнь, в этом первобытном мире оказалось ненужным.

Она поймала себя на том, что может просто приказать пилоту ублажить её — так, как это принято в цивилизованном обществе, где мужчины и женщины равны, — и он не посмеет ей отказать. Но тут же Хэннеси поняла, что это её не устроит: ей очень хотелось, что бы между ней и Стигом всё произошло так, как это происходило тысячелетиями, когда мужчина добивался благосклонности женщины и до самого конца не был уверен в том, что не получит отказ. Наверно, это было глупо с точки зрения свободной женщины двадцать первого века, но Хэннеси ничего не могла с собой поделать. "Неужели я, Беспощадная Хэн, влюбилась, как сопливая девчонка? И в кого — в человека, стоящего по социальной лестнице неизмеримо ниже меня?" — с ужасом подумала она и вдруг поняла, что от одной этой мысли у неё на душе, пустой и выжженной, внезапно потеплело, словно где-то там внутри, очень глубоко, внезапно затлел крохотный огонёк. И Ханна, слушая в ночи сонное дыхание Дэвиса, твёрдо решила ждать, пока он сам не сделает первый шаг.

Днём, во время еды, и поздними вечерами, когда смеркалось, и пилот с сожалением оставлял в покое непокорный агрегат, они разговаривали. Хэннеси Делюкс привыкла давать интервью, привыкла, что вся беседа ведётся вокруг неё, несравненной и неповторимой, и с удивлением обнаружила, что она может внимательно слушать собеседника, не перебивая его и не срываясь на пустую болтовню, не несущую в себе ровным счётом никакого смысла. Так она узнала историю Стига, полуфаба из предместий гигантского мегаполиса на западном побережье, где каждый день дрались насмерть разноцветные молодёжные банды, не давая и не прося пощады. Многие тамошние сверстники Стига, погнавшись за лёгкими деньгами, пошли по кривой дорожке, и многие из них очень плохо кончили. А он не сдался, упорно пробиваясь к своей цели, хватаясь за любую работу и не соблазняясь карьерой наркокурьера или драг-дилера. Этот парень умел держать удар и добился своего: стал пилотом дальних авиалиний, а потом попал на суперсоник. Правда, мечта его осуществилась только после тридцати: он был белым, и это ему мешало — на чистокровных белых в United Mankind давно уже смотрели косо как на отщепенцев, цеплявшихся за архаичные понятия "нация" и "раса", тогда как все люди должны быть единообразны.

Слушая Стига, Ханна сравнивала его карьеру со своей и вынуждена была признать, что кое в чём он её превосходил. Да, этот парень не сумел урвать миллион, но он был честен и не подличал, подставляя ближнего ради того, что зовётся выгодой, измеренной в условных единицах. И Хэннеси почувствовала раздражение: ей было неприятно понимание того, что кто-то в чём-то может превосходить её, хозяйку жизни Хэннеси Делюкс, Беспощадную Хэн, пусть даже превосходство это неосязаемо-эфемерное. И её раздражение стало обжигающе острым и злым, когда она, глядя в серые глаза пилота, в которых отражался огонь костра, вдруг очень отчётливо поняла, что ещё немного, ещё пара слов Стига, и она, звезда мирового экрана, о которой мечтают в горячечных снах миллионы мужчин планеты, опустится на песок у его ног и прошепчет просяще-жалобно, глядя на него снизу вверх: "Возьми меня… Пожалуйста… Я хочу быть твоей…".

Спасаясь от самой себя, она резко вскочила и пошла к берегу атолла, оставив Стига в недоумении. А когда он, забеспокоившись, разыскал её в ночной темноте, Хэннеси грязно выругалась и потребовала "прекратить домогательства" и оставить её в покое: она свободная женщина и хочет побыть одна. Стиг растеряно пожал плечами и вернулся к костру, а Ханна только тогда сообразила, что своими неосторожными словами она разрушила хрупкое здание доверия, появившегося между нею и Дэвисом. Ей нельзя было произносить этих слов — ей ли было не знать, как воспитывают мальчиков, юношей и мужчин United Mankind, с каждым годом всё меньше и меньше похожих на мужчин. Сексуальным домогательством считался даже заинтересованный взгляд, брошенный в сторону женщины, или неосторожное слово, и обвинение это было серьёзным и чреватым неприятными последствиями для обвинённого в этом преступлении (как минимум солидными отступными в пользу истицы, не говоря уже о гонорарах адвокатам, очень любившим дела о сексуальных домогательствах). Это был тот самый случай, когда мужчина должен был доказывать, что он не верблюд: "презумпция виновности" априори приписывала ему похотливые намерения по отношению к женщине — только на том основании, что он мужчина. И даже продюсеры Хэннеси, тёртые и мытые во всех щелоках, держались с ней настороже, несмотря на их фамильярные "детка" и "крошка": они хорошо знали, что с Беспощадной Хэн шутки плохи — она своего не упустит.

— Какая же я дура… — прошептала актриса, глядя из темноты на Стига, неподвижно сидевшего возле костра.

* * *

Спала она плохо. Её раздражало всё: и просторное мягкое ложе, и шум прибоя, и даже тент над её головой, заботливо натянутый Стигом для защиты от солнца и возможного дождя. Хэннеси ворочалась с боку на бок, отбрасывала плед и снова натягивала его на себя. Дважды она вставала, шла к берегу и подолгу сидела там, обхватив руками плечи и глядя на фосфоресцирующую пену. Не удержавшись, она на цыпочках подошла к Стигу, спавшему у потухшего костра, завернувшись в одеяло. Лицо его было безмятежным — в лунном свете оно было отчётливо различимым, — и Хэннеси, сердито фыркнув, вернулась на своё смятое ложе и попыталась заснуть, проклиная и пилота, и этот отвратительный остров, и саму себя. Заснуть она сумела только под утро, когда уже начало светать, и поэтому не слышала, как проснулся Дэвис, как он готовил завтрак, и как, не дождавшись её пробуждения, ушёл к "капсуле надежды". И Ханна, проснувшись, снова испытала приступ раздражения — почему это он не подаёт ей завтрак в постель? — не признаваясь сама себе, что совсем не это является причиной её раздражения.

— Леди! — услышала она.

Стиг бежал к ней, размахивая руками. Рубашка его была расстёгнута и развевалась от быстрого бега, обнажая загорелый торс.

— Получилось! — выдохнул он, опускаясь на песок. Глаза его радостно блестели. — Я его всё-таки добил — заработало! И я связался с Сингапуром, там уже знают, что мы с вами живы, и знают, где мы. Всё, леди Ханна, конец всем печалям, — спасатели будут здесь через несколько часов!

"Да, вот и всё, — подумала Хэннеси, и ей почему-то стало грустно. — Ну и ладно…".

Торжествующий Стиг потащил её к компьютеру — ему хотелось похвастаться. Ханна равнодушно посмотрела на монитор, где мелькали кадры выпуска новостей (пилот вышел в Сеть). Это был её привычный мир, он звал актрису и требовал её возвращения: приключение кончилось. Хэннеси стало тоскливо, и когда Стиг предложил ей связаться с кем-нибудь из её друзей или деловых партнёров, она отрицательно покачала головой — не горит.

— Собирайте багаж, леди, — весело сказал пилот, — а то не успеете. Времени у вас не так много.

— Я лучше пойду лягу, — сказала Ханна, глядя ему в глаза, — отдохну перед дорогой, а то не успею. Времени у нас, — она подчеркнула это слово, — не так много… как хотелось бы.

Она была уверена, что Стиг её понял — не дурак же он, в конце-то концов. Но пилот промолчал и опустил глаза, и тогда Хэннеси повернулась и пошла к своей "гостинице под пальмой".

Забравшись под тент, она сняла комбинезон, потом, немного подумав, и лифчик, и легла на спину, укрывшись до пояса пледом. Закинула руки за голову, закрыла глаза и выгнулась всем телом, подставляя тёплому ветру обнажённую грудь. "Придёт или нет? — думала она. — Или струсит? Если струсит, значит, он такой же, как и прочие его гендерные собратья, переставшие быть мужчинами". Не открывая глаз, она прислушивалась, пытаясь разобрать в шелесте пальмовых листьев и шуме прибоя скрип песка под ногами Стига, и не заметила, как задремала — сказалась бессонная ночь.

И она не услышала, как пришёл Дэвис, не видела, как он стоял в двух шагах и долго на неё смотрел, и как он, вздохнув, повернулся и зашагал прочь, возвращаясь к установке, вновь связавшей их с цивилизованным миром.

* * *

Её разбудил прохладный ветер, прилетевший с океана, — погода портилась. Стига не было. Ежась, она оделась и поискала его глазами — пилота нигде не было видно. "Струсил" — с горечью подумала Хэннеси. Ей захотелось немедленно его найти и высказать ему всё, что она о нём думает, отхлестать его — хотя бы словесно. Быстрыми шагами она пересекла пляж, направляясь к лагуне, на берегу которой, с внутренней стороны кораллового кольца острова, обосновался Дэвис со своим комп-коммуникатором.

Идти было недалеко (остров вообще был невелик), и вскоре Хэннеси увидела Стига. Он сидел на найденной им спинке кресла перед дисплеем, установленном на перевёрнутой половинке "капсулы надежды", спиной к Ханне, и не заметил ей появления. Она хотела его окликнуть, но потом передумала, сберегая заряд злости для ближнего боя тет-а-тет. А когда Хэннеси подошла ближе, ей показалось, что её с размаху ударили по голове чем-то тяжёлым: такого она никак не ожидала.

Светлые шорты Стига — вместе с плавками — были спущены и болтались на икрах, а его бёдра и низ живота покрывала искрящаяся тёмная плёнка, ритмично пульсировавшая. Это было оно, величайшее изобретение человечества: генитальный имитатор "унисекс", в мужской "вогнутой" конфигурации (в отличие от "выпуклой" женской). Тончайшая плёнка, созданная на основе нанотехнологий, плотно облегала взбудораженное мужское естество Стига Дэвиса и, подчиняясь хитрой компьютерной программе, сокращалась и растягивалась, вызывая те же ощущения, которые возникают при реальном половом контакте. Глаза Стига были закрыты, на лице блестели капельки пота. Он шумно дышал, дёргая бёдрами, — пилот был не здесь, а там, в мире виртуального секса, уйдя в него с головой.

А на цветном объёмном дисплее изгибалась и стонала в пароксизме страсти женщина. Она была обнажена и видна по пояс — лицо, шея, грудь, живот, — и Хэннеси сразу её узнала: трудно не узнать саму себя, особенно если ты каждый день смотришь на себя в зеркало…

Гонорары несравненной Хэннеси Делюкс за роли в фильмах, получавших престижные премии, исчислялись десятками миллионов энергоединиц, но куда больше денег ей приносил её интимный сайт, защита которого от несанкционированного проникновения и взлома непрерывно совершенствовалась. И на этот сайт мог зайти любой мужчина в любом уголке земного шара — не бесплатно, разумеется, далеко не, — и насладиться её роскошным телом. Хэннеси сама снималась в своём интим-ролике — она была талантливой актрисой, и ещё никому не удалось смоделировать достаточно точную компьютерную копию, повторявшую все нюансы её мастерской игры. А техника двадцать первого столетия творила чудеса: к визуальному и акустическому восприятию добавилось осязательное — Хэннеси видела руки Стига, лежавшие на скошенных панелях тактильного интерфейса, выдвинутых с боков комп-коммуникатора, и знала, что пилот не только слышит её страстные стоны, но и ощущает под пальцами бархатистость её кожи и горячую упругость ягодиц.

Эффект соучастия был полным — настолько полным, что против актрисы выдвигались даже обвинения в оскорблении общественной нравственности и виртуальной проституции. Однако все судебные процессы она с блеском выиграла, изрядно облегчив карманы истцов, — нанятые Хэннеси лучшие адвокаты доказали, что поскольку реального секс-контакта нет, то о проституции не может быть и речи, и что интим-сайт знаменитой актрисы — это всего лишь разновидность интерактивного шоу, в котором, как известно, может принять участие любой желающий, и поэтому является абсолютно законным способом зарабатывания денег. Что же касается оскорбления нравственности, то разве леди Делюкс виновата в том, что мужчины мастурбируют, видя на стереоэкранах откровенные сцены из широко известных фильмов с её участием? Что поделаешь, если у особей мужского пола физиология превалирует над разумом — таков уж их примитивный менталитет!

— Скотина, грубая скотина! — взвизгнула Ханна. — Какая же ты скотина… Ведь я сама здесь, рядом с тобой, живая, а ты…

Но Стиг Дэвис её не услышал — он был в наушниках, в которых раздавались сладкие стоны виртуальной Хэннеси Делюкс. Она огляделась, ища камень, чтобы хряснуть с размаху сначала по дисплею — вдребезги его, в пыль! — а потом по башке этому тупоголовому самцу. Ей попался на глаза пистолет, лежавший во второй половинке капсулы, — он был заряжен, Стиг при ней проверял оружие, прострелив навылет пустую бутылку, — и Ханне захотелось всадить пулю в ненавистный затылок пилота, этого животного в человечьем обличии. Но она не сделала ни того, ни другого — она повернулась и бросилась прочь, давясь злыми слезами…

— Струсил, струсил, струсил, — повторяла она на бегу. — Примитивная скотина, кретин с мозгами, разжиженными спермой… Ненавижу!

Оскорблённая до кончиков волос, Хэннеси накручивала сама себя, не давая вылезти наружу мыслям, копошившимся в её сознании. "Дэвис не струсил — он просто не поверил в твою искренность и не захотел быть игрушкой для распутной куртизанки-хайлевелки: ты сама во всём виновата. А может, всё было проще: мы живём в мире, где перемешались реал и виртуал, где правда неотличима от лжи, где нет никакой разницы между искусственным и настоящим, натуральным и синтезированным, подлинным и смоделированным, и твой Стиг, законопослушный раб этого мира, не принял тебя за женщину, которую можно любить: для него существует только виртуальная Хэннеси Делюкс, несравненная Хэннеси Делюкс, мечта мужчин всего мира — доступная мечта, были бы деньги. И это ещё страшнее…". Она яростно затаптывала эти мысли, но они появлялись снова и снова.

Ханна бежала вдоль полосы прибоя, разбрызгивая пену. Над ней проносились рваные серые облака; на волнах появились гребни — усилившийся ветер трепал ей волосы, предмет её гордости. Она бежала, пока не споткнулась и не упала ничком на белый коралловый песок и не разрыдалась. Хэннеси плакала так, как не плакала с детства, когда она впервые узнала, что мир взрослых совсем не так хорош, как его расписывают. Она плакала, и её горячие злые слёзы оставляли на песке маленькие ямки-следы, похожие на раздавленные чечевицы…

Наревевшись, она замерла, уткнувшись лицом в ладони, — ей не хотелось ни вставать, ни даже шевелиться. Ханна лежала в полузабытьи, пока не услышала какой-то посторонний звук, вплетавшийся в шум океана. Она подняла голову.

Над островом кружил серебристый флаер, заходя на посадку. "Вот и всё, — подумала актриса, — экзотика кончилась. Пора возвращаться в мой привычный мир, в котором мне так уютно. А с этим ублюдком я рассчитаюсь — я сделаю всё, чтобы он попал в кислотный шар! Я заявлю, что он насиловал меня все эти дни — царапин на мне хватает, — угрожая сбросить в лагуну на корм акулам, если я ему не уступлю. И поверят мне, а не ему: хотя бы потому, что он мужчина, а я — женщина. И ещё — кто он, и кто я? У меня много денег, которые могут всё. Так что — прощай, Стиг Дэвис".

Скривив губы в злой усмешке, она встала, отряхнула с комбинезона налипший песок, поправила волосы — Хэннеси Делюкс должна быть несравненной всегда, в любой одежде, — и спокойно пошла вдоль полосы прибоя навстречу флаеру, садившемуся на пляж.

Ноябрь 2009 года

Примечания

1

Книппель — сдвоенное ядро (два ядра, соединённые короткой цепью).

(обратно)

2

Брандскугель — зажигательное ядро.

(обратно)

3

T-shirt (англ.) — спортивная рубашка, футболка.

(обратно)

4

Birth control achievements (англ.) — достижения в области противозачаточных средств.

(обратно)

5

Bateau-mouche (франц.) — речной трамвайчик.

(обратно)

6

Vous etes raciste!(франц.) — Вы расист!

(обратно)

7

Non, je ne suis pas raciste (франц.) — Нет, я не расист.

(обратно)

8

Кане корсо — собака из породы итальянских молоссов. Иметь собаку такой породы стало модным в начале XXI века.

(обратно)

9

Dad — папа, отец (англ.).

(обратно)

10

Подлинная цитата из статьи профессора социологии Р. Саймон, 2006 год.

(обратно)

11

Solar Palm (англ.) — солнечная ладонь.

(обратно)

12

Чиканос (амер. сленг) — выходцы из Латинской Америки.

(обратно)

13

От английского словосочетания brownskin — коричневая кожа.

(обратно)

14

«Carry Carrie!» (англ.) — «Вези Кэрри!»

(обратно)

15

Эйпирр — аббревиатура от Adherents of the Pureness of the Race (англ.) — ревнители чистоты расы.

(обратно)

16

Ultimateweapon (англ.) — абсолютное оружие.

(обратно)

17

AV-книга — электронная форма книги на аудиовидеоносителе (на диске или на кристалле).

(обратно)

18

Богодулы — пьяницы вообще и пьяницы-бомжи (бичи) в частности (дальневосточный сленг).

(обратно)

19

Service brains — служебные мозги (англ.)

(обратно)

20

Согласно этой теории, энергия физического вакуума должна стать для человечества основной.

(обратно)

21

United Mankind — Объединённое Человечество (англ.)

(обратно)

22

16 июля 1945 года в Аламогордо была взорвана первая американская атомная бомба.

(обратно)

23

PR-Agent — агент по связям с общественностью (англ.)

(обратно)

24

Emergency Call — аварийный звонок (англ.)

(обратно)

25

БЧ-2 — ракетно-артиллерийская боевая часть.

(обратно)

26

От grandmother (англ.) — бабушка.

(обратно)

27

Дж. Оруэлл, "1984-й год".

(обратно)

28

Р.Брэдбери, "451 градус по Фаренгейту".

(обратно)

29

Ultimate weapon — абсолютное оружие (англ.)

(обратно)

Оглавление

Герой нашего времени

Последний офицер

Последний казак

Последний из бледнолицых

Последний алхимик

Последний повелитель муз

  Пролог

  Часть первая

  Часть вторая

  Эпилог

Последний мечтатель

  Часть первая. Время Тьмы

  Часть вторая. Химик и лирик

Последний читатель

Последний утопист

Последний резидент

Последний робинзон Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg