«История одного ужина»

История одного ужина (fb2) - История одного ужина 390K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алиса Акай

Алиса Акай ИСТОРИЯ ОДНОГО УЖИНА

Ситуация была отчаянно плохая и быстро ухудшалась. Всякий раз, когда мне казалось, что возможен выход, достаточно было бросить еще один взгляд и становилось очевидно — выхода нет.

Безнадежно.

Проиграла. Конец.

Цена за излишнюю самоуверенность, за не умение вовремя оглянуться и заставить себя подумать, за спесь. Смирись, Таис, это конец и тут уже ничего не поделаешь при всем желании.

— Что? — спросил Христофор, прикладывая ладонь к уху. Должно быть, я была слишком поглощена катастрофой и сказала что-то вслух. Так со мной иногда бывает. Отвлечешься на внутренние переживание — и сама не заметишь, как что-то вырвется совершенно случайно из твоего собственного рта.

В тусклом облаке рациометра, сплюснутого с двух сторон невидимыми полями чар, виднелись ряды карт. В первом ряду восьмерка пик, во втором — бубновый король, в третьем — восьмерка, но треф, червовая десятка, валет… Катастрофа была полной и безнадежной.

— Пасьянс, — вздохнула я, откидываясь на спинку стула, — Не сходится. Второй раз.

— Проблема, — согласился Христофор, взглянув на меня. У его глаз, обычно колючих, было свойство делаться теплыми, с хитрой серой блесткой. В этот раз он этим свойством не воспользовался, окатив меня таким выражением, что я невольно щелкнула клавишей, выключив пасьянс.

«Хорошо ему, — подумала я, просматривая список бесполезных документов и отчаянно скучая, — Ему и бутылка — собеседник, а каково это просиживать целыми днями за столом в попытке не тронуться умом от скуки!».

В документах ничего интересного не обнаружилось, да и не могло оно там быть, это самое интересное. Деловые письма, акты выполненных работ, заявки… Буквы выстраивались на экране как мелкие жучки, собравшиеся на парад и построившиеся ротными коробками. И эта монотонное однообразие шеренг, перемежающихся редкими абзацами и ненавистными мне с гимназии значками параграфов, нагоняли смертную скуку. Некоторое время я развлекалась тем, что открывала наугад какое-нибудь из писем архива и, ткнув наугад пальцем, читала случайную строчку.

«…прибывший на ремонт мастер, осмотрев зачарованную турецкую парную и ознакомившись с режимом ее эксплуатации, оскорбил присутствующих, используя нецензурные выражения, после чего усомнился в их способности понимать ромейский язык, и, уходя, пожелал…»

Что ж, хоть Кир мог развлечь себя, не прибегая к вину и картам. Я не стала читать письмо до конца, лишив себя возможности узнать в деталях пожелания юного чародея, в творческом характере которых сомневаться не приходилось. Но сегодня от скуки не спасали даже его остроты, полные жгучего яда, Кир с утра убыл по каким-то чародейским делам и до сих пор не показывался.

Глядеть в окно было не многим лучше. Точно улучив удобный момент, весна на улице демонстрировала, что ничем и никому не обязана, даже календарю — она затянула небо серой непроглядной марлей, залила мостовую свинцовыми неподвижными лужами, спрятала где-то солнце, оставив ему на замену какую-то желтую рыхлую бусину, совершенно не разгонявшую туч. По дороге беззвучно катились медлительные и спокойные, как равнодушные бегемоты, пассажирские трактусы, между ними изредка сновали спиритоциклы, похожие на быстрых деловых птиц, перелетающих с места на место. Люди казались чужими в этом сером царстве мокрого камня, как насекомые, заползшие по ошибке в большой холодный механизм, полный движущихся огромных деталей непонятного назначения. Они жались к стенам домов, кутаясь в мокрые воротники, замирали на остановках, куда-то брели… Ромейский климат всем хорош, но ранней весной и поздней осенью он положительно несносен.

Я уже совсем было увлеклась, представляя себе ласковую, полную солнца и свежей зелени, весну Тарсуса или Антиоха, когда одна из деталей этого огромного механизма вдруг внезапно изменила свой ход, остановившись около подъезда нашего здания. Просто одно движение, перемещение крохотной детали, совершенно незаметное в упорядоченном хаосе уличного движения. Или заметное лишь тому, кто отчаянно пялится в окно, с трудом сдерживаясь от зевоты.

— Кажется, клиент, — сказала я, помедлив.

— О, — сказал Христофор без всякого выражения.

— На собственном трактусе, похоже. Надпись мелкая. Кр… Крен… Кредитное Товарищество.

Христофор наконец оторвал голову от бумаг. После чтения деловой корреспонденции он как обычно выглядел уставшим, а лицо хранило выражение презрительного удивления. В этот раз быстро сменившееся непритворным ужасом.

— Если эти проклятые ростовщики думают, что смогут среди бела дня…

— Это не связано с нашей мебелью, — сказала я быстро, — Написано «Макелла-Склир-Исавр». Мне эта компания незнакома, но если она может позволить себе такой трактус…

— Полугрузовой «Орихалкум», — сказал Марк, выглядывая в окно из-за моего плеча. При всех своих габаритах ему ничего не стоило подобраться бесшумно, как большой кошке. Он источал запах кофе, свежего хлеба и брусничного джема, а проще говоря запах человека, который хорошо выспался, вкусно позавтракал и теперь мог позволить себе из праздного любопытства выглянуть в окно, — Большой агрегат. Чтоб поддерживать чары главного движителя по паре солидов только в день уходит, я думаю… Христо, а ведь и верно клиент. К нам идет!

Христофор, снова было забывшийся дремой в своем высоком неудобном кресле, встрепенулся.

— Сколько их?

— Один, — сказала я, — Уже открыл калитку.

— Богатый? — алчно вопросил Христофор, похожий в эту минуту на постаревшего пиратского капитана, которому с мачты доложили о приближении торгового корабля.

— Судя по всему, не бедствует. Одет элегантно, портфель кожаный, обувь… Неужели банкир? — удивилась я. В этом доме за последние полгода мне приходилось видеть людей самых разных профессий, иные из которых не считалось хорошим тоном упоминать в деловой беседе, но банкира видеть еще не доводилось. А в том, что нежданный посетитель был именно банкиром, усомниться было трудно — по крайней мере он совершенно не походил на клерка или банковского делопроизводителя.

Марк в это время задавался другими вопросами.

— Интересно, отчего он прибыл на здоровенном трактусе. По-моему, легкий спиритоцикл…

— Буцефал! — воскликнула я так громко, что Марк шарахнулся в сторону, чуть не своротив с ног стол, — Он сейчас его встретит!

Буцефал был нашим привратником, этот старый, потрепанный временем и многочисленными пережитками бурной молодости боевой дроид с характером щенка и обликом вышедшего на берег размяться дредноута, вполне мог, сам того не желая, напугать хоть полк имперских центуриев.

— Нет, ничего, — поспешил успокоить меня Марк, — Кир отключил его сегодня утром, у старика профилактика. Так что наш гость имеет все шансы попасть внутрь не потеряв ни толики своего здоровья, физического, а равно и душевного. Я встречу его, Христо?

— Давай. Негоже представительному клиенту торчать по такой погоде на пороге. Будь повежливее.

Последнее замечание было бессмысленным, если Марк и умел быть невежливым, за полгода работы с ним это умение он ни разу не демонстрировал, по крайней мере в моем присутствии. Марк вышел, почти вовремя — кто-то звонил в дверь.

Я поправила тунику, повернула к себе рациометр и постаралась принять деловой вид. Христофор фыркнул, но, поймав мой взгляд, сам смутился и стал поспешно прятать под своим громадным столом осушенную наполовину бутылку вина. Ему хватило десяти секунд чтобы предстать перед гостем в хорошей форме — он причесал пятерней волосы, поправил воротник старомодного ветхого пиджака, расправил плечи. Кто бы ни вошел теперь в кабинет, он увидел бы пусть и не молодого, но определенно зрелого мужчину с лицом несколько опухшим, но не лишенным некоторой привлекательности, взгляд которого был прям, чист и уверен.

«Обманывать клиента надо сразу, — иногда говорил Христофор Ласкарис, мой работодатель, — Потому что если не обмануть его сразу, он или обманет тебя или сделает что-то такое, что ты уже не сможешь обмануть его позже».

Подобного рода деловая философия нередко помогала работникам «Общества по Скорейшему Ремонту и Наладке», но напрямую не афишировалась.

Когда Марк вошел в кабинет в обществе клиента, я машинально подумала о том, что первое впечатление было совершенно верным. Действительно отлично одет, по погоде и со вкусом. С тем вкусом, который лучше всего подчеркивает шитый на заказ у отличного портного европейского фасона костюм в мелкую полоску, мягкая шляпа с полями — кажется, что-то бриттское — изящные малахитовые запонки и очки в тонкой золотистой оправе. Неизвестный господин свою шляпу нес в руке, что выдавало в нем кроме вкуса еще и воспитание, в другой же руке оказалась трость, столь изящно сделанная и с таким серебряным набалдашником, что Христо, кажется, даже приподнялся в кресле. Да, весь облик нашего гостя безнадежно выдавал его благосостояние и, судя по тому, как глянул на нас с Марком исподтишка хозяин, весьма солидное. Что бы ни скрывалось за товариществом «Макелла-Склир-Исавр», его представитель выглядел более чем солидно.

«Более чем солидно для этого места, — поправила я себя мысленно, — Если он обратился к нам, то только по незнанию. Он не похож на человека, который будет экономить».

— Господин Ласкарис? — тем временем обратился вошедший к Христо, потом улыбнулся мне, — Госпожа?..

— Таис, — ляпнула я от неожиданности вместо того чтоб официально представиться, с достоинством, как подобает работнику уважаемой и известной компании.

— Это наш юрист, — поспешил сказать Христофор, не любивший когда клиенты обращали внимание на что-то в кабинете кроме него самого, — Присаживайтесь, прошу вас. Скверная погода, правда? Льет и льет… Не промокли?

— Я прибыл на трактусе, — немного рассеяно сказал господин в хорошем костюме, аккуратно усаживаясь в кресло для посетителей, — Но погода и верно гадкая. Простите, позабыл… Меня зовут Димитрий Макелла.

Значит, совладелец. Странно только, чего раскатывает на трактусе, если может себе позволить хороший спиритоцикл. Может, боится скорости?..

— Очень приятно, господин Макелла, — сказал Христофор, обаятельно улыбаясь, — Не прикажете ли подать горячего вина? Горячее вино — единственное, что позволяет хранить бодрость духа при такой погоде.

Однако господин вежливо отказался.

— Наверно, стоит сразу перейти к сути, — сказал он мягко, — Видите ли, я тут по делу.

— Вот как? — Христофор все же перестарался с притворным удивлением. Можно было подумать, он ожидал, что гость просто заглянул в приглянувшийся ему дом чтобы мило поболтать за чашечкой чая. Это было бы тем более сложно представить, что дом, принадлежавший «Обществу по Скорейшему Ремонту и Наладке», приглядывался в основном летучим мышам и скупщикам краденного, — Тогда тем более слушаю вас со всем вниманием.

У господина Макеллы было приятное лицо, открытое и не лишенное природной красоты. Небольшие усы выглядели очень ухоженными, а нос портила лишь едва приметная горбинка. Не такая горбинка, которой принято отмечать лица бывших центуриев, скорее что-то Жюль-Верновское, капитанское, лорд Гленарван, мыс Доброй Надежды… Привычка фантазировать о личности человека, используя лишь первое впечатление, была неистребима, даже в минуты полного душевного сосредоточения. Приятными были и глаза, которые были хоть и не характерного для мужчин Халдейской феммы светло-зеленого цвета, глядели очень уверенно и твердо.

Наверно, с таким мужчиной трудно спорить, если он стоит перед тобой и смотрит тебе в глаза, подумалось мне. К моему счастью общение с клиентами всегда брал на себя Христофор, так что возможность спора исключалась изначально. Моя роль требовала присутствия на своем рабочем месте за стареньким трещащим рациометром. Христофор настаивал чтобы я во время беседы с клиентом время от времени стучала по клавишам, но я упорно от этого отказывалась — чего доброго клиент мог подумать, что его речь протоколируют! Учитывая же особенности большинства наших клиентов, всего, связанного с протоколами, они боялись как огня.

Этот клиент определенно не относился к большинству ни в каком роде.

— Я являюсь одним из трех учредителей и совладельцев Кредитного Товарищества «Макелла-Склир-Исавр», — сказал он, — Это кредитное общество, открывшее свой филиал в Трапезунде несколько лет назад. В данный момент ситуация кажется мне несколько запутанной, так как дело, приведшее меня сюда, с одной стороны является корпоративным, с другой же стороны я выступаю как лицо частное.

«Хорошенькое начало», — подумала я, пытаясь уследить за смыслом его слов.

Что подумал Марк осталось мне неизвестным, но судя по лицу — что-то вроде «А неплохая все-таки у него трость!».

— Однако поскольку это дело, касающееся и меня лично и моей компании, определенно связано с чарами и зачарованными вещами, я рассудил, что уместно будет поделиться им с вами.

— Совершенно верно, — бодро сказал Христофор, — Выбор более чем верный. Как я понимаю, у вас случились какие-то проблемы с зачарованными вещами. Обогреватели? Лампы? Может, эти ваши машинки для счета денег?..

Господин Макелла поморщился. Он не выказал никакого раздражения от того, что его грубо перебили, но Христофор, наткнувшись на его взгляд, не решился строить дальше свои предположения. Если бы этот взгляд предназначался мне, дело, пожалуй, ограничилось бы глубоким обмороком.

Наверно, так выглядят влиятельные преступники, вертящие многомиллионными капиталами. Именно они должны уметь говорить тихо и спокойно, но вместе с тем так, что все присутствующие замирают. И у них, конечно, должен быть такой взгляд, от которого люди обмирают.

Пока я с все нарастающим интересом рассматривала исподтишка нашего нового странного клиента, тот, не замечая моего не совсем вежливого внимания, продолжал:

— Нет, речь о таких мелочах не идет. Вы имели опыт работы с сервами?

Как хорошо, что именно в Христофора Ласкариса, а не в меня уперся этот взгляд. Я бы наверняка от неожиданности сделала бы какую-то глупость. Очень уж хорошо откладывались в моей памяти все особенности наших взаимоотношений с сервами. Нет, возня с этими человекоподобными железными куклами, грацией напоминающими закованных в броню рыцарей, а поведением — безмолвного раба, входила в нашу обыденную жизнь. То и дело случались обычные осмотры — то серв, исполняющий работу домашней прислуги, станет волочить ногу, то серв-привратник примется исполнять на улице непонятные танцы, то механическая посудомойка примется колотить посуду и метаться по кухне. Церебрус, зачарованный аналог человеческого мозга, время от времени выходил из-под контроля и тогда механические слуги, сами по себе не разумнее чайника или гладильной доски, могли выкинуть неприятный фокус. И хорошо, когда дело ограничивалось пролитым супом, сожженными вещами или просто синяком на спине зазевавшегося хозяина. Несмотря на то, что все чародеи империи твердили одно и то же — серв ни в каком состоянии и ни в какой ситуации не причинит вред человеку — иногда такие случаи бывали. И огромные металлические куклы, рожденные под грохот станков и в гудении чародейских невидимых ветров, нелепые и жуткие подобия человека, наделенные обычно огромной силой, но лишенные и толики человеческих эмоций, творили страшные вещи, которые моя память старательно хранила, видимо до самой смерти.

— Мы работаем с сервами, — сказал Христофор, — И это значительная часть нашей работы. Знаете, еще каких-нибудь десять лет назад серв был диковинкой тут, сейчас это кажется диким… Помню, брадобрей Корнелий, что работал под вывеской на соседнем перекрестке, поставил серва, который разводил ему пену и точил бритвы — так у его витрины людей было больше, чем басурман при осаде Константинополя… А сейчас не сделаешь и шага чтоб не увидеть серва. Помяните мое слово, скоро им доверят управлять нашими трактусами и спиритоциклами! И добро еще, если не выберут какого-нибудь железного болванчика в стратиги, уверяю, я бы и этому не удивился!..

Христофор разглагольствовал с видом забывшегося старика, с легкостью не замечая взгляда гостя. И я слишком хорошо его знала чтобы думать, что это просто легкомыслие. За внешностью простодушного пьянчуги и неумелого хитреца господин Христофор Ласкарис скрывал ясный и острый, как сарацинский меч, ум. Люди, которые позволяли ему обмануть себя своим внешним видом и поведением, зачастую потом в этом раскаивались, причем самым искренним образом. Господин Макелла, однако, не выказал и тени раздражения, напротив, улыбнулся. И пусть улыбка эта была достаточно холодной, он был мне определенно симпатичен. По крайней мере он не относился к числу тех барышников, пропахших жаренной рыбой, кислым пивом, морской солью и копотью улиц, которые сквернословили, требуя починить какую-нибудь зачарованную пишущую машинку или устраивали скандалы, вымогая скидки за ремонт. Были у нашего Общества и другие посетители — те приходили поздно вечером или даже за полночь, говорили тихо, сидели неуверенно, а деньги, протянутые ими, зачастую напоминали липкие комки грязи. И пусть на них не встречалось крови, все равно они распространяли запах, который не хотелось ощущать.

— Вы читали две недели назад в газетах про убийство? — вдруг спросил господин Макелла.

«Вот!» — сказал кто-то внушительно и тяжело в моей голове и замолк, потому что мне вдруг стало неуютно и как-то зябко, а что говорить дальше — он не знал.

Христофор наморщил лоб, точно припоминая:

— Простите… Две недели, стало быть с четырнадцатого… В «Курио» или в «Дуцеро»?

— И там и там.

— Зарезали?

— Нет, отравили.

— Ох, и верно припоминаю. Жуткая какая-то история. Если не ошибаюсь, какого-то конторского жука отравили прямо в собственном доме. Агафий что ли его звали? Агафон, может… Служил человек где-то в конторе, арифмометром щелкал, пригласил раз к ужину приятелей, а сам, не успели подать десерт, как замертво… Жуткая история, господин Макелла, интересно, что вы ее вспомнили. Там ведь и серв замешан был, а?

— Так точно, был.

— Уж не поваром ли он там служил при этом счетоводе?

— Все верно.

— Помню, помню… — Христофор постучал костлявым пальцем по столу, отчего где-то внизу предательски зазвенело стекло, — Писали, его повар-серв перепутал приправы и сыпанул своему хозяину крысиного яда. Дела…

— И я читал, — подтвердил Марк. На счет него у Христофора инструкций не было, поэтому он обычно сидел за отдельным столом поодаль от нас, с умным видом листая какие-то справочники и журналы, — Прошлый вторник. Его звали Агафий Иофонт, если не ошибаюсь, и он служил где-то по кредитному ведомству.

— Вот, точно! — обрадовался Христофор, — Агафий! Растяпа-хозяин держал крысиный яд в похожем на солонку флаконе, а серв не разобрался, ну и… кто-то щелкает на его арифмометре вместо него. Погодите… — он поднял взгляд на гостя, который глядел на него с той же улыбкой, не потеплевшей ни на градус, — Уж не хотите ли вы сказать…

— Все верно. Его звали Агафий, только фамилия не Иофонт, а Иоганес — ее изменили в редакции по моей просьбе. Покойникам ни к чему слава — тем более такая. И вы догадались правильно, он служил в Кредитном Товариществе «Макелла-Склир-Исавр», однако же не счетоводом, а директором кредитного департамента. Хотя арифмометр вы упомянули удачно, бедняга Агафий и в самом деле был неравнодушен к этим игрушкам.

Некоторое время все молчали. Обычно я разбираюсь в лицах не очень, поэтому стараюсь не строить выводов из своих наблюдениях, но сейчас лица у находящихся в кабинете были достаточно красноречивы. «Оп-па, — было написано на лице Марка, который редко удосуживался скрыть свои настоящие чувства, — Ну-ну-ну-ну-ну». Выражение лица Христофора носило средний характер между привычным «Ну вот, началось» и «Господи, да куда же запропастилась рюмка?». Банкир сохранял спокойствие, на лице имея выражение вежливого интереса.

— Так, значит, он мертв? — зачем-то спросил Христофор, по всей видимости думая сейчас о чем-то другом.

— Мертв. И, если мне позволено будет сказать, такой смерти, какой умер он, я не пожелал бы никому на свете. «Минутус пестис». Не знакомо?

— По-моему… сложно сказать. Не уверен.

— Это крысиный яд, — сказал гость уже совершенно без улыбки, — Зачарованный. Крайне эффективный. Знаете, он совершенно не похож на нашараби, который Агафий предпочитал к форели. Большие такие серые крупинки, однако хорошо растворяющиеся в любой практически жидкости. Газете не верьте, соль тут не при чем. Нашараби.

— Господь великодушный… — Христофор словно бы украдкой перекрестился, — И в самом деле как скверно. Выражаю соболезнования, господин Макелла. Наверняка это был отличный работник.

— Он был не просто работником, — сказал господин Макелла и мне вдруг показалось, что на его скулах обозначились две длинные, глубокие как старые шрамы, складки, — Он был мне давним товарищем и приятелем, господа. Однако простите, что мой рассказ начался так сумбурно и отчасти запутал вас. Я постараюсь изложить всю проблему от начала и до конца.

— Благодарю вас.

— Мы с Агафием были приятелями еще по гимназии. Он был человек упорный, терпеливый, настоящий трудяга, я же так, разгильдяй… Однако мы были дружны уже тогда. Всякие глупейшие авантюры, мероприятия… Ему доводилось быть моим секундантом, мне же никогда не приходилось оказывать ему схожую любезность — Агафий всегда был человеком выдержанным, спокойным и рассудительным. Из таких получаются отличные специалисты. Когда я, распорядившись матушкиным капиталом, стал совладельцем почтеннейшей организации, которая в ту пору называлась еще просто «Склир и Исавр» и нам понадобился надежный человек при Трапезундском филиале, я не колебался ни одной секунды. Мы работали с Агафием Иоганесом бок о бок в течении восьми лет, а восемь лет при кредитной службе, господа, это сравнимо с шестнадцатью на военной. И каждый раз, когда мне казалось, что корабль наш обречен, его самым надежным рулевым был не я, а Иоганес. В его руках была отчетность, которую он всего за пару лет превратил из страшнейшей свалки в образцовую даже по меркам имперских архивов картотеку. Смею вас заверить, ни один солид не менял владельца в этом городе так чтоб об этом не стало известно директору кредитного департамента господину Иоганесу. Он был настоящей находкой для нас и Товарищество щедро оплачивало его усилия. Может, это не имеет отношения к его смерти, но мне кажется, что будет лучше, если вы изначально будете владеть всей информацией дабы не возникало несуразиц и вопросов.

«А он недурно излагает, — подумала я, рассеяно рисуя в рациометре бессмысленные разноцветные спирали, — Хотя манера речи немного старомодна, но в этом есть и некоторый шарм».

— За время службы в Товариществе у нас появилась традиция собираться небольшой компанией в гостях у Агафия. Служба крайне нервная, требует постоянной отдачи, внимания, малейшая ошибка чревата самыми скверными последствиями — кредиты не терпят ошибок — мы же были слишком заняты чтоб проводить досуг за кружкой пива в какой-нибудь траттории. Поэтому мы собирались дома у Агафия небольшим обществом не чаще одного раза в три-четыре недели — все старые приятели и сослуживцы, знакомые друг с другом не один год. Мы вместе работали и так уж повелось, что и отдыхали мы совместно. Все четверо — а нас обыкновенно собиралось четверо — холостяки, в силу постоянной работы не нашедшие еще спутниц, все любители посидеть за картами, да и по духу мы были весьма схожи… Простите, назову всех. Значит, я сам, совладелец и компаньон Товарищества, бедняга Агафий, директор Кредитного Департамента, потом некто Михаил Евгеник, глава нашего наблюдательного совета и, четвертый, господин Флавий Диадох, наш бессменный секретарь и голова сборов. Наши застолья, как я уже сказал, происходили не чаще раза в месяц, у Агафия же мы собирались по привычке — эта традиция повелась еще много лет назад, да и удобно было — у него были хорошие апартаменты, просторные комнаты, биллиардная… Прислуги он не держал, не любил. Приходила лишь горничная, и то лишь когда его не было дома — не хотел слухов на службе.

— Значит, этой компанией вы и обедали, когда погиб господин Иоганес?

— Да. Я был свидетелем его страшной смерти и последних его минут.

— Как и остальные господа, насколько я понимаю?

— Именно так, мы все были там в тот злополучный вечер, — господин Макелла прочистил пересохшее горло, но от вина вновь отказался и продолжил, — Ничего особенного наши посиделки не представляли, да и что могут придумать четверо холостяков, всю жизнь корпящих на дебетами-кредитами?.. Просто дружеская пирушка с вином, может быть пара партий на бильярде или в преферанс. Так повелось в нашей компании. Курили трубки, болтали о всякой всячине… Иной раз ведь на службе за весь день не успеешь и словом перекинуться. Своего рода небольшой мужской клуб. Ближе к полуночи расходились по домам.

— У господина Иоганеса был серв в услужении? — спросил Христофор, видимо немного раздраженный манерой господина Макеллаа неторопливо вести повествование. Христо не терпел долгих разговоров, утверждая, что они вредны для его печенки.

— Да, и неплохой, — гость почему-то взглянул в сторону окна и мне показалось, что на лице его отчего-то мелькнуло что-то вроде тревоги, — Он купил его три месяца назад, как сейчас помню. До этого у него был «Лабориозус» от «ИВМ», механизм хороший, но уж больно бестолковый и со своими причудами. Сколько раз он падал, ломал стулья, бил посуду… Однажды разбил огромный аквариум, залил весь дом. К тому же он был бессловесен и неуклюж как мул, в придачу громко жужжал от жары. У Агафия кончилось терпение и в ноябре того года он купил себе где-то нового серва. Модели его я не знаю, но изготовитель его — «Онис».

Я напрягла память, стараясь вспомнить, знакома ли мне такая фирма. За прошедшее в обществе Кира и Марка время я стала разбираться в сервах если не как специалист, то как не самый последний знаток. Раньше все они казались мне на одно лицо, безмолвными стальными болванчиками, чьим фигурам неизвестный скульптор словно в порыве отвращения придал карикатурные и гротескные человеческие черты. Но время шло и я, сама того не желая, обнаружила, что знаю о сервах больше, чем ранее, и куда больше, чем мне бы того хотелось. Я стала узнавать громоздкие и кажущиеся с виду неуклюжими модели «ИВМ», работящие и спокойные как индийские слоны. Полных внутреннего достоинства изящных «Кашио» с их бесшумной походкой и тонкими спицами-ногами. «Трэс-Смарагдус», этих капризных долговязых верзил с эмблемой в виде трех ромбов во лбу и отчаянным скрипом резиновых сочленений. «Малум», раскрашенных в яркие цвета, нелепых как стальные попугаи, улюлюкающих что-то на своем нечеловеческом языке… День ото дня в Трапезунде появлялось все больше сервов и каждый из них был непохож на всех предыдущих. Но про «Онис» я к стыду своему ничего не слышала. Надо будет спросить у Кира, он разбирается в этом в совершенстве, можно назвать модель и в ту же секунду услышать о ней все, пусть она даже будет норманнской, германской или нихонской. Правда, обращаясь к Киру надо было иметь в виду, что кроме необходимых сведений придется почерпнуть что-то нечто из информации более личного свойства — в частности о мыслительных способностях интересовавшегося — но это было неизбежным злом, с которым я научилась смиряться.

Кажется, ни Марк ни Христофор тоже не знали никакого «Ониса», по крайней мере они незаметно переглянулись и пожали плечами. В этом не было ничего необычного, Марк считал обременительным интересоваться в деталях техникой, если эта техника не умеет колесить по дорогам или испускать пули, грохот и запах пороха, во всем остальном предпочитая блаженное неведение. Хотя он с искренним интересом смотрел на все зачарованные механизмы, в деле изучения сервов он оказался даже худшим учеником, чем я. Христофор же и подавно по привычке считал всех сервов бесовскими машинами и бездушными марионетками — всех за исключением Буцефала, с которым за долгие годы свыкся, и к которому испытывал почти отеческую привязанность. Старый боевой дроид со своей стороны бегал за вином для него, нанося при этом все новые и новые разрушения ветхому особняку Общества, и отпугивал надоедливых уличных торговцев.

— Что это за серв? — счел все-таки нужным уточнить Христофор.

— Понятия не имею. Но модель определенно была из новых, говорящих, причем болтала почти как человек, определенно с умом. Спокойно могла поддерживать разговор, отвечала, в общем, если бы не тело как у Голиафа, сошла бы за человека. Один раз Михаил шутки ради усадил этого серва за стол и сунул карты в руку — так верите ли, через пять минут тот расписывал в преферанс как заядлый картежник! Не знаю, сколько Агафий за него заплатил, да только сослужил серв ему плохую службу…

— Это был обычный прислужник?

— Скорее повар. Горничная у Агафия уже была, а вот хороший кулинар ему был кстати, покойный любил вкусно поесть, был грешок… Да и мы, когда собирались, тоже бывало бранили его тугодума «Лабориозуса» — то подгорит что, то пересолит, то вообще сырым подаст… Когда на кухне воцарился Ланселот, каждый из нас прибавил за месяц фунтов по десять веса!

— Вы сказали — Ланселот? — спросил внезапно Христофор.

— Так его назвал Агафий, — Димитрий Макелла пожал плечами, — Согласен, имя странное — уж для повара-то! — но его воля. В общем, готовил этот серв как бог, стряпал получше чем в любой траттории. Мезе, мейхан, фалафель, отварные креветки, софрито, тапас… В европейской кухне Ланселот тоже был силен — и говяжий гуляш с чесноком и сырные клецки и заливная рыба с фаршем… Когда он был на кухне, даже близко не подойдешь — руки его, знаете, мелькают, звенит все, трясется, прыгает… Как мельница. Не удивительно, что старик Агафий привык к нему.

— Так что же стряслось тем самым вечером? — спросил Христофор, видимым лишь мне титаническим усилием воли сдерживая себя. Наш сегодняшний завтра состоял из холодных вчерашних постных блинов и кофе. Я поймала себя на том, что желудок подает какие-то робкие сигналы. Кир вчера сидел за рациометром, что-то считал и ел мусаку. Огромное такое блюдо мусаки, сочащейся соком, жиром, с кусочками запеченной баранины, с помидорами, баклажанами, перцем… Вот на столе остался след — несколько веточек подсохшей петрушки, а на полу, если присмотреться, темнеет лавровый листик… Кир ведь никогда не убирает за собой. А закусывал он, конечно, копченым суджуком, нарезанным колечками, таким острым, что выбивает слезу одним только запахом — вот и жирный след остался на подставке рациометра… И кажется, плов с шафраном, луком и гравьерой…

Я мысленно застонала и заставила себя сосредоточиться на разговоре, нить которого после перечисления господином Макеллаом всех яств, уже несколько потерялась.

— Тем вечером все было как обычно, — начал рассказывать гость, не чувствуя затылком наших тяжелых ненавидящих взглядов, — Мы собрались около шести, обычной компанией — я, Агафий, и господа Михаил Евгеник с Флавием Диадохом. Агафий обещал нам совершенно особенную форель под белым соусом с грибной подливкой… Сидели, значит, закусывали, Евгеник подливал вина — он раздобыл где-то по случаю отличный самосский марочный мускат — беседовали о чем-то…

— О чем? — быстро спросил Христофор.

Но гость против ожиданий не обиделся и не смутился этой бестактности.

— Сперва о делах, это обычная штука, всегда так… Векселя, обороты, проценты — боюсь, вам не интересно будет это слушать, да и я сам в деталях врядли вспомню. Потом перешли на мирские темы — на поэтов, Виргилия… Шутки, опять же. В нашем кругу юмор принят простой, кому-то он может показаться не совсем корректным, иногда злословим каламбурами, есть слабость… В общем, совершенно обычный вечер. Подавал нам, конечно, Ланселот. Пусть он не так грациозен, как эти новомодные официанты-сервы, но умения ему не занимать.

— Как он себя вел в тот вечер? — на этот раз первым вставить вопрос успел Марк.

— Как обычно, уверяю. По крайней мере я знаю его недостаточно хорошо чтоб подметить какие-то странности. И не думаю, что Агафий что-то заметил. Он покрикивал на серва, гонял его на кухню как обычно, сердился…

— Он сердился на серва?

— Не думаю, что всерьез. Агафий всегда старался угадить нам, старым приятелям, кушаньями, поэтому стоило Ланселоту совершить хоть малейшую оплошность, тот начинал журить его.

— Какого рода оплошность?

— Уверяю, совсем незначительную. К примеру, если Агафию казалось, что суп горячее, чем положено, или что листья салата успели пожухнуть. Мне кажется, это все мнительность, он просто старался организовать обед в наилучшем виде.

— А как Ланселот сносил эту критику?

— Спокойно, как и подобает машине. Он не умел огрызаться, всегда старался угодить, даже если замечания были несправедливы.

— Насколько несправедливы? В тот вечер господин Иоганес не оскорблял как-нибудь особенно серва?

— Нет. Разве что когда подошла вторая перемена блюд и Ланселот подал нам тушеную с ребрышками капусту, Агафий накричал на него из-за того, что серв подал ему к ней белый соевый соус вместо камберленда.

— Серв был виноват?

— Нет, Агафий сам просил подать белый соус, да видно позабыл об этом. Тем не менее Ланселот прислуживал нам за столом без всякого недовольства. Хотя как определишь недовольство у механизма, у него-то и лица толком нет… В общем, обед шел по плану. Часам к восьми пришло время для той самой запеченной форели. Мы хоть и были сыты до отвала, от одного запаха готовы были захлебнуться. Иоганес приказал Ланселоту подавать ее на стол.

— Как именно?

— Совершенно обычным тоном, просто сказал вроде «А ну-ка подавай форель, бездельник толстобрюхий!». Конечно, это может звучать немного оскорбительно, однако же не для существа, лишенного плоти и крови! — Макелла нахмурился, — Кроме того, мы уже выпили не меньше чем по бутылке самосского муската на брата и немного осоловели, по трезвости, как известно, воли языку даешь меньше… Ну и Ланселот этот проклятый и в самом деле по части фигуры немного… великоват, если вы меня понимаете.

— Насколько я понимаю, форель была последним, что покойный господин Иоганес отведал в этой жизни? — поинтересовался Христофор, — Расскажите с подробностями все обстоятельства, они могут иметь значение.

— Обстоятельства… — Макелла хлопнул себя по колену и внезапно помрачнел, точно перед его внутренним взглядом прошли события того злосчастного вечера двухнедельной давности, — Не было никаких обстоятельств! Ланселот ушел на кухню, погремел там и вернулся чтобы подавать на стол. Форель выглядела и вправду презаманчиво…

— Порции были распределены изначально?

— Да, каждому полагался свой кусок. Дело в том, что я предпочитаю к форели норманнский горчичный соус, а остальные находят, что он излишне пикантен, поэтому по установленному порядку Ланселот подает рыбу с горчичным соусом только мне.

— Что же ели остальные трое участников трапезы?

— Флавий Диадох приказал подавать без соуса, он заявил, что не желает убивать это чудесное амбрэ всякой гадостью. Евгеник… Помнится мне, он спросил ремулад, хотя, воля ваша, как можно есть с ремуладом печеную форель…Если бы она была отварной… Простите, я отвлекся. Бедняга Агафий всегда предпочитал к рыбе нашараби, хотя это тоже спорный вопрос по части вкуса…

По мере того, как Макелла рассказывал, лицо его темнело, глаза же сохраняли прежний цвет. И судя по тому, как напрягся в своем кресле Христофор, взгляд этот был до крайности неприятен.

— Мы стали есть… Точнее, никто из нас не успел даже куска в рот отправить. Евгеник отпустил какую-то шутку про форель, мы засмеялись… А потом все случилось. Агафий, первым приступивший к еде, вдруг перестал жевать и замер с вилкой и ножом в руках. Мы сидели рядом, поэтому я сразу это заметил. Он изменился в лице, будто… будто… — Макелла попытался подобрать нужное слово, но кажется тщетно, — Словом, будто его что-то душило. Глаза у него сделались совсем белыми. И еще его живот вдруг надулся, и все его тело как-то вообще… надулось, набрякло. Я подумал было, что он поперхнулся костью, привстал было чтоб хлопнуть его по спине, но он… — гость перешел на сдавленный шепот, от которого у меня по спине точно проползла большая мохнатая ледяная гусеница, — Лопнул, как есть… Внутренности, кости… Надулся и лопнул. Я видел, как рвался на нем жилет. С треском, точно под когтями. И живот у него стал такой… как шар. Он и закричать не успел, глаза лишь выкатились, потом кровь из носа… Страшная картина, господа, страшная, не приведи вновь такое увидеть. Наш старый приятель лопнул как перезревший плод, у нас на глазах. А в теле крови и вовсе не было, только что-то белое, густое…

— Значит, крысиный яд? — осторожно спросил Марк.

— Да, — сказал Макелла, немного приходя в себя, — «Минутус пестис». Это выяснилось позже, когда останки бедняги Агафия отвезли в госпиталь. Милицианты сразу предположили, что налицо отрава, потом только оказалось, что это отрава для крыс. Они взяли образец из его тарелки. «Минутус пестис» — «маленькая чума». К тому моменту ее сняли с производства, знаете почему?

Христофор и Марк молча покачали головами.

— Чары в этой смеси приходят в действие как только оказываются внутри желудка. Температура или что-то еще… Но они убивают не сразу. Когда зачарованная смесь оказывается в крови, эти чары рассасываются по всему организму, от пяток до затылка. Такие маленькие, что их даже не увидишь…

Я не стала говорить господину Макелле, что чары не могут маленькими, а равно и большими — момент был явно неподходящий.

— По всему телу… А потом превращают всю жидкость нашего тела в эту белую субстанцию… Кровь, плоть… Ведь там везде жидкость, господа, — гость горько усмехнулся, — Так знаете, почему ее перестали производить? Когда крысы жрали этот яд, их разрывало на части и выворачивало как бурдюки, оттого все склады и подвалы были забиты их потрохами и этой белой дрянью… Потом, знаете ли, все это смердело, гнило… Простите. Современные яды действуют куда чище и быстрее. Но Ланселот предпочел именно этот. Я надеюсь, он сделал это потому, что «минутус пестис» просто случайно оказался у Агафия на кухне, а не потому что нарочно хотел ему причинить наиболее мучительную смерть.

Серв-отравитель? Я поежилась — холодная гусеница заспешила обратно, обернувшись вокруг каждого позвонка. Засохшая веточка укропа уже не навевала сладких видений, да и аппетит в минуту пропал. Проклятая впечатлительность.

Но судя по мрачному виду моих коллег, их этот жуткий рассказ тоже тронул. Какое нелепое и страшное завершение для веселого пира…

— Рассказывайте, — сказал Христофор после паузы, — Что было дальше?

— А что могло? — гость пожал плечами, — Прошло несколько минут, прежде чем мы взяли себя в руки и ворвались на кухню. Ланселот, конечно, был там.

— Он сказал вам что-то?

— О да. Он спросил, предпочитают ли господа этим вечером лимонные кексики с голубичным вареньем или с шоколадным соусом «Плезенталь». Стыдно сказать, но мы набросились на него как одержимые. Посудите сами, что мы могли думать… Мы пытались покалечить его полчаса к ряду. Без малейшего успеха, конечно. Его стальную тушу не прошибить и пулей, у нас же были голые руки. Михаил сломал об него, помнится, табурет… Он не сопротивлялся, только забился в угол. Когда мы выбились из сил и стали требовать от него ответа, он сказал, что ничего не подсыпал своему хозяину. Нашараби, только и всего.

— И что же?

— Мы нашли яд. Он был там же, на кухне, ублюдок не убрал его — может, не успел, а может полагал, что роли это уже не играет. Половина пачки «маленькой чумы». И уверяю вас, — Макелла пристально посмотрел Христофору в глаза своим тяжелым взглядом, — Уверяю, его никак нельзя было спутать с соусом нашараби.

В этот раз молчание длилось ощутимо дольше. Христофор настолько задумался, что машинально вытащил из-под стола бутылку вина, из ящика — бокал, налил почти до краев и все в той же тишине медленно выпил. Но это не смутило клиента — он сидел напротив, ни разу на всем протяжении разговора не переменив позы, напряженный, сухой, с этой своей дурацкой серебряной тростью…

— Насколько я помню, у милициантов возникла другая версия, — наконец сказал Христофор, пряча бокал.

— О, конечно, — отозвался Макелла, — Ведь сервы не могут убивать. Видите ли, оказывается, что в их церебрус еще при создании закладывают запрет на любое убийство. Не говоря уже о человеке. Знаете ли, серв не может убить человека. Даже пальцем прикоснуться. Любопытно, верно? Милицианты так и сказали — серв не может быть оружием убийства. По их версии у Ланселота случилось что-то со зрительными объективами, вследствие чего он стал хуже видеть и перепутал нашараби с крысиным ядом. Так ведь бывает, верно?

— А фирма-производитель?

— Хотел бы я знать, где она сейчас! — рассмеялся Макелла злым смехом, — Только бесполезно. Через два дня после произошедшего она прекратила существование. Официально у них возникли какие-то проблемы с разрешительными бумагами, все их имущество арестовано, а учредители и чародеи смылись в неизвестном направлении и теперь, быть может, уже добрались до Нового Света! Я думаю, стратиг, узнав об убийстве человека сервом, повелел замолчать дело чтобы не доводить город до паники. Вы ведь знаете, как люди относятся к этим железным болванам… Скажи, что может убить один — будут бояться всех. Кому нужна паника? Думаю, это распоряжение стратига. Виновных заставили быстро исчезнуть и искать, конечно, уже бесполезно. Надеюсь, эта сволочь в тюрьме!.. Простите. Я потерял близкого мне товарища и сослуживца. И ни один серв, даже с арифмометром в голове, не возместит его утраты.

— Я соболезную вашей потере, — мягко сказал Христофор. Все же когда хотел, он мог выглядеть очень воспитано и держать себя превосходно, — Так я понимаю, что ваш заказ касается непосредственно серва?

— Да, — гость выпрямился в кресле, точно все его кости в мгновение ока удлинились, — Я хочу узнать правду, раз ни милицианты ни кто другой не может мне помочь. Я хочу знать, почему серв убил его.

— И убивал ли вообще… — сказал негромко Марк, ни к кому конкретно не обращаясь.

Но у Макеллаа был хороший слух.

— Агафия Иоганеса убила эта проклятая железяка, — сказал он твердо, — Я знаю это. Та, которую он приютил в собственном доме.

— Если Ланселот в руках чародеев стратига, нам делать нечего, — с видимым сожалением заметил Христофор, — Если он и выйдет от них, то каждая его отдельная деталь не будет в размерах больше грецкого ореха. Эти ребята большие мастера разобрать все, что попадет к ним, подчистую.

— Не в этом случае.

— Что вы имеете в виду?

— Он у меня.

Увидеть Христофора Ласкариса растерянным и смущенным удается далеко не каждому. Ради этого, возможно, стоило терпеть и скуку слякотного дня и общество господина Макеллы. Судя по вытянувшемуся лицу Марка, и он в этот миг потерял контроль над собой.

А потом до меня дошло.

Банкиры не ездят на грузовых трактусах.

— Мне стоило значительных усилий достать его, — сказал Макелла, ничуть не смущаясь, — Усилий и, как вы понимаете, денег. Но человека деньгами не воскресить. Если так, я хочу хотя бы найти и уничтожить убийцу.

— Значит, вы привезли его с собой? — уточнил Христофор, — Понятно… И что же дальше? К примеру мы осмотрим его и признаем… скажем… да, признаем убийцей. Это всего лишь допущение, господин Мак… Макулла. Видите ли, боюсь что я хоть и не чародей, но не верю в то, что серв может сознательно лишить жизни своего хозяина. Нет, постойте… Полвека назад при Балаклаве бриттский боевой дроид едва не оторвал мне ногу, с тех пор я несколько хромаю. И мне посчастливилось уложить его, хотя до этого он разорвал на части добрый десяток ребят из моего взвода. Я знаю, что это такое — чары, которые кто-то вдохнул в мертвое железо, подчинив их общему замыслу. Но знаю также и то, что наши городские сервы — не чета своим безумным прародителям. Серв не может убить.

— Пусть так, — неожиданно спокойно отозвался Макелла, — На то вы специалисты, а я… специалист в других сферах. Выпотрошите этого ублюдка, разрежьте хоть на тридцать три части, но найдите мне причину. Я оплачу ваше расследование, сколько бы оно ни стоило. Если вы скажете, что он виноват в смерти моего приятеля и мои подозрения полностью оправдаются… Что ж, не стану делать секрета из своих замыслов. Я превращу его в металлолом самолично, гайку за гайкой, собственными руками. Это не вернет мне Агафия, но поверьте, ему от этого легче не станет. Итак?

Я слишком хорошо знала Христофора чтобы сомневаться в его ответе.

— Приводите его, — просто сказал мой начальник, — И мои люди попытаются с ним что-то сделать.

Макелла кивнул. Из кармана пиджака он вытащил небольшую вещицу формой и размером напоминающую морскую раковину, разве что более плоскую по сравнению с теми, что выбрасывает на пляжи Средиземное море, и выполненную из тусклого металла. Аурикулофон, дорогая штучка, пока даже по меркам Константинополя. Марк тоже с интересом уставился на зачарованную вещь, Макелла же не медля приложил ее к уху, нажал несколько крошечных кнопок и, когда ему ответили, быстро сказал в миниатюрный телевокс несколько слов, расслышать которые я не смогла.

А потом задние двери трактуса, стоявшего перед особняком, распахнулись, так легко, словно были сделаны из легкой парусины, а не из металла. И наружу выбрался он, механический убийца-отравитель.

— А он не такой уж и большой, — прикинул Марк. Он опять стоял рядом со мной у окна, — По крайней мере, не больше, чем мне думалось.

— Он не выглядит страшным, — сказала я, отчаянно желая чтобы голос мой в эту минуту звучал ровно. Далось это мне или нет, но Марк, как обычно в такие минуты, положил мне на плечу свою огромную и тяжелую теплую руку. И это помогло — как обычно, — Я имею в виду, он больше похож на…

— На словенский самовар, — хмыкнул Марк.

— И вовсе нет! Скорее на… Он не родственник Буцефалу?

— О нет, от боевого дроида в нем не больше, чем во мне — от судебного пристава. Кстати, до чего удачно, что Буц спит. Будь он на посту, я чувствую, здесь разыгралась бы настоящая битва. Пожалуй, знаете, включу-ка я его через часок… Нет, про серва-отравителя это, конечно, все вздор, но мне будет уютнее, если рядом окажется старина Буц.

Мне показалось, что страх, осторожно сжимающий мое горло сухими твердыми пальцами, куда-то пропал. Рядом с Буцем не может быть страшно, а кроме того рядом стоит Марк, который с голыми руками остановит любого взбесившегося серва, пусть даже у того будет десяток рук.

Шаги серва в коридоре я должно быть услышала раньше всех. Просто ритмичный стук, немного приглушенный, точно кто-то рядом нарочно топает в пол ногой в толстенном кожаном сапоге. У первых сервов были стальные ноги с гладкими подошвами, из-за этого они регулярно портили полы, оставляя на нем настоящие зарубки. Кроме того, первые сервы падали гораздо чаще, но Кир как-то объяснил, что это не из-за ног, просто у них был гирометр примитивной конструкции, не позволявший эффективно рассчитывать нахождения центра тяжести. Современные сервы, говорил Кир, не могут упасть даже если окажутся в центре сильнейшего землетрясения.

Серв вошел в кабинет и я против воли схватила Марка за руку. Марк лишь подмигнул мне, ничуть не обеспокоившись. Что же до Христофора, тот рассматривал механического гостя с нескрываемым интересом — и я понимала, отчего.

За время службы в Обществе мне пришлось насмотреться на многих сервов. Пожалуй, я бы не покривила душой, если бы сказала, что знакома с подавляющим количеством стальных слуг, выпущенных всеми чародейскими фабриками мира за последние лет пять. Я быстро привыкла к тому, что сервы разнятся между собой, причем зачастую самым радикальным образом. Я видела сервов огромных, например промышленные модели, занятые у станков и чанов с расплавленным металлом, и сервов крошечных — размером с пепельницу, катающихся по полу и подбирающих мусор. Черных, как безлунная ночь, серых как необработанный холст и багровых, как закат зимой. У некоторых из них было по две руки, у других же — до полудюжины. У всех этих сервов была одна общая деталь — всем им неизвестные чародеи-скульпторы придавали сходство с человеческим телом. Иногда оно выглядело больше насмешкой, столь искажены или гипертрофированы были пропорции, но всегда механические слуги лепились по образу и подобию их создателей. С развитием чародейской науки и совершенствованием оборудования сервы стали достаточно точно копировать людей — они обзавелись человеческими пропорциями, зачастую достаточно достоверными, тонкими шеями, округлыми головами, плоскими ступнями. Особое внимание всегда уделялось лицам. «Серв — не бездушная машина — это ваш помощник и друг!» — кричали рекламные заголовки производителей. Но человек оказался крайне консервативным существом, по крайней мере он не смог принять в качестве товарища и друга полтонны скрипящего железа с равнодушными глазками объективов. И сервы стали обзаводится тем, что должно было по замыслу чародеев придать им еще большее сходство с людьми — лицом. Поначалу это, конечно, были лишь грубые подобия. Железные маски с неказистым рельефом, условно повторяющим контуры человеческого лица. И хотя лицо это ничего не выражало, да и не могло выражать, данное новшество было оценено — и вскоре с конвейеров во всех уголках Ромейской Империи стали сходить новые сервы, иные из которых могли похвастаться даже точной имитацией рта и глаз.

«Люди — очень жестокие существа, — сказал однажды Марк, когда я, находясь под впечатлением очередной модели, которую в полумраке запросто можно было спутать с человеком, поделилась с ним своими мыслями. Я не поняла, и он пояснил, — Мы все еще рабовладельцы — в душе. Нам лестно оттого, что нам прислуживают такие же как мы, это наполняет нас уверенностью в собственном превосходстве. И оттого сервы год от года делаются все более похожими на нас. Это не страх, Таис, это другое. Мы делаем себе рабов».

Я ожидала увидеть копию человека, но когда Ланселот, печатая шаг, вошел в кабинет, все мои ожидания и опасения разлетелись ворохом невесомых осенних листьев. И еще я сразу поняла, отчего хозяин дал ему такое необычное для домашнего серва имя.

Он был высок, но по человеческим меркам, а не меркам серва — ростом с Марка. Сама я сидела, но прикинула, что если встану с ним рядом, окажусь на добрую голову ниже. Сравнение было чисто умозрительным — при виде сервов я обычно испытывала самые разные ощущения, но никогда среди них не было желания подойти и встать рядом, скорее напротив.

Это был закованный в латы рыцарь, чье лицо заменяла маска, похожая на старинное рыцарское забрало. Вся голова походила на шлем, тяжелый германский шлем размером с большой котел или даже ведро, а тело покрывали изогнутые пластины, выглядевшие очень прочными — и еще очень тяжелыми. Настоящий рыцарский доспех вроде тех, что еще лет десять назад было модно выставлять в гостиных Трапезунда. Разум подсказывал мне, что эти пластины — просто поверхность механического тела, скрывающая нечеловеческие стальные внутренности, но иногда разуму трудно было поспеть за моими страхами. И еще он был белый. Не белоснежно-белый, скорее кремового оттенка, тем более немыслимого для сервов. Белый цвет — цвет чистоты, непорочности, он не подходит для выполняющего грязную работу серва. Сервы бывают черными, бывают серыми, бежевыми, оливковыми, багровыми — но не белыми!

— Ланселот, — сказал Марк, оценивающе глядя на него. Он тоже сразу сообразил, откуда взялось странное имя, — Белый рыцарь. И в самом деле, подходяще.

Ланселот остановился точно посреди кабинета. Вытянулся во весь рост, большие тяжелые руки замерли в положении «по швам». Огромная механическая кукла, ожидающая приказаний. Безмолвный белый рыцарь, в чьем теле вместо горячего сердца — жужжащие холодные шестерни и валы. Я попыталась заглянуть ему в лицо, видимо рефлекторно — чтобы увидеть, есть ли в прорези шлема глаза, но встретилась взглядом с двумя мерцающими ртутью равнодушными глазками объективов.

— Вот он, — сказал Макелла, стараясь не глядеть в сторону серва, — Вы сможете заняться им сейчас?

— Боюсь, придется повременить, — поспешно сказал Христофор, все еще не отрывая взгляда от необычного гостя, — Наш главный специалист в отъезде, но он приступит к диагностике как только вернется.

— Сколько времени на это может понадобиться?

— Два дня, — предположил вслух Христофор, — Врядли больше.

— Что же, это разумный срок. Его хватит вам чтоб полностью разобраться с ним?

— Полагаю.

— Тогда остается лишь вопрос оплаты… Скажем, двести?

Христофор молча уставился на клиента. Но тот истрактовал это не совсем верно.

— Что же, я понимаю, что дело, которое вы берете на себя, не вполне законно… Это конечно же требует достойной оплаты, как и гипотетическая опасность, которая вам угрожает, пока этот увалень находится в доме… Двести сорок.

— Двести сорок? — переспросил Христофор, хотя раньше слабость слуха не относилась к числу его недостатков.

— Двести сорок солидов имперской чеканки. Могу предложить ту же сумму в бриттских фунтах, если вы посчитаете это более удобным.

— Нет, не стоит, — торопливо сказал Христофор, — Полагаю, нас удовлетворят и солиды.

— Что ж, тогда в моем обществе уже нет необходимости… — Макелла вытащил из кармана пиджака отпечатанную на отличной белой бумаге визитную карточку, — Здесь номер моего вокса и номер аурикулофона — на случай экстренной необходимости.

— Разумеется! Разумеется!

Господин Макелла и в самом деле был деловым человеком, убедившись, что в его присутствии действительно нет нужды, он вежливо откланялся и удалился. Еще с минуту мы слышали доносящийся из коридора стук его трости, затем стих и он. Единственными следами его пребывания в кабинете остались вмятина в кресле и огромная металлическая фигура, своими гротескными формами пародирующая легендарного белого рыцаря. Христофор промычал что-то невразумительное, обозревая этот новый предмет интерьера.

— Вот что бывает, когда мы принимаем заказ без Кира, — сказал он, обходя серва кругом, — И что прикажете с ним делать? А если он сейчас набросится и сделает из нас форшмак? Как вы думаете, он умеет готовить настоящий форшмак?

— Шутка не к месту, — парировал Марк, ничуть не испугавшись, однако от меня не укрылось, что он смерил стальные руки оценивающим взглядом, будто прикидывал, какую из них первой придется атаковать при случае, — Если этот истукан отправил на тот свет своего хозяина, ростовщика-обжору, это еще не делает его опасным для остальных.

— Нет, Маркус, нет… То, что серв способен причинить вред человеку делает его потенциально опасным для любого человеческого существа в радиусе его досягаемости. Кир не устает твердить, что ограничения церебруса невозможно обойти и серв не способен на убийство, но проклятый мальчишка иногда забывает уточнить, что бывают ситуации, при которых церебрус работает непредсказуемо… Я сформулирую проще — иногда мы не владеем всей информацией и оттого…

Серв шевельнулся. Он не сдвинулся с места, лишь руки его бесшумно дернулись и вновь застыли. Христофор, покосившись на Ланселота, предпочел оборвать свой монолог в самом начале и вернуться к столу.

— Что ж, пока нет Кира мы считай что беспомощны. Иногда мне кажется, что стоило бы расширить штат чародеев вдвое вместо того чтоб прикармливать тех, кто в чарах соображает не больше, чем я в голландской живописи…

— Пока нет Кира, мы с Таис можем просто допросить его, — сказал Марк, — Почему бы нет? Если Макелла прав, у него есть голосовой модуль. Эй, ты! — он обратился к неподвижному серву, — Ты умеешь говорить?

— Я умею говорить.

Голос у него оказался высокий, чистый, совершенно нечеловеческий. Может оттого, что все слова были произнесены ровно, точно их выдул гул монотонно двигателя, а не исторгло горло из человеческой плоти. Звучало жутковато, но не настолько страшно чтоб прятаться за спину Марка.

— Как тебя зовут?

— Я назван Ланселотом.

— Кто твой хозяин, Ланселот?

— Господин Агафий Иоганес, директор кредитного департамента Товарищества «Макелла-Склир-Исавр».

Другой особенностью было то, что у Ланселота не было рта. Пониже его широко лба, на котором находилась прорезь для «глаз», располагалось углубление, забранное белоснежной же мелкой сеткой. Вероятно, звук и доносился оттуда, но поручаться за это я бы не стала. Сложно говорить с существом, у которого нет ни рта, ни глаз.

Неуютно.

— Ты знаешь, где ты? — не отставал тем временем Марк.

Серв мотнул головой. Врядли это было подражание человеческому жесту, скорее всего неосознанное движение.

— Нет.

— А кто мы?

На этот раз он почти не задумался.

— Вы люди, которые спрашивают.

Христофор скрипуче рассмеялся.

— Недурно сформулировал! Да, истукан, мы именно те люди, которые спрашивают — причем спрашивают до тех пор, пока не получают ответы. И мы очень терпеливые люди, заверяю. Ты повар?

— Я готовил для господина Иоганеса.

— Ты убил его? — резко вступил Марк. Возможно, при допросах человека такой подход и мог дать толк, но сбить с толку или напугать серва… Врядли Марк всерьез рассчитывал, что у него получится.

— Нет.

— Ты подсыпал яд ему в пищу?

— Нет.

— Ты сделал это намеренно?

— Я не делал ничего хозяину.

— Твой хозяин мертв!

— Я знаю это.

— Откуда?

— Друзья хозяина рассказали мне.

— А ты сам не знал об этом?

— Нет.

— Ты лжешь мне, Ланселот?

— Нет.

— Он не очень красноречив, — сказала я, когда у Марка закончился небогатый список вопросов.

Тот пожал плечами:

— Он повар, а не оратор…

— Слушай меня, Ланселот, — я повернулась к серву, — И отвечай на мои вопросы, понял?

— Да.

— Ты не подсыпал яд своему хозяину, верно?

— Не подсыпал.

— Но ты брал его?

— Нет.

— Прикасался к нему?

— Нет.

— Ты знал, где находится яд?

Показалось мне или пауза перед его ответом и впрямь была больше предыдущей?..

— Да.

— Ты использовал когда-то его? Против крыс?

— Нет.

— Почему?

— У господина Иоганеса не было крыс.

— Но все же ты знал, где находится яд! Хотя не использовал его и ни разу не прикасался к нему за три месяца. Так?

— Да.

— Откуда ты знал это?

— Я… — действительно пауза. Как секундная осечка в ровной работе двигателя, — Я знал все, что лежит на кухне.

— Откуда ты знал, что это именно яд?

— Надпись на пачке.

— Ты знал, что он смертелен для людей?

Он помедлил с ответом. Когда Ланселот смотрел на меня, его черные глаза-объективы едва заметно шевелились, то выступая вперед, то прячась обратно.

— Я догадывался.

— Догадливый подлец, — сказал Христофор, — А потом ты догадался, что если из этой маленькой коробочки насыпать немножко в порцию хозяину, тот перестанет допекать тебя своими придирками, а? До этого вполне можно догадаться за три-то месяца.

— Я не убивал хозяина Иоганеса.

— Значит, он сам подсыпал себе яду, вероятно настолько его утомили твои кулинарные экзерсисы.

Ланселот молчал. В словах Христофора отсутствовал вопрос, побуждавший его к ответу. Бессловесный рыцарь не видел необходимости защищать себя от обвинений, он лишь отвечал на вопросы.

— Таис? — Марк кивнул мне и показал в сторону двери. Не понять его было сложно. Когда находишься в одной комнате с сервом, чьи уши, быть может, чувствительнее человеческих в двадцать тысяч раз, не стоит возлагать особенные надежды на шепот.

— Сильно вы его, — сказал Марк, когда мы оказались в коридоре, — Чувствуется хватка.

— Меня и этому учили. Что ж странного?

— В университете теперь учат раскалывать преступников?

— Нет. Только выяснять правду.

— Нда… — Марк вздохнул, — И какие мысли по поводу нашего белого рыцаря?

Интересно, что он хотел услышать в ответ?

— Варианта два, — монотонно начала я, — Или он убийца или нет. А ну не фыркать! Логика прежде всего… Неважно, что рассказывал этот хлыщ с тростью, он лицо пристрастное, а значит может заблуждаться — сознательно или нет. Нам надо быть объективными в любом случае. Мог ли серв убить человека?

— Нет, — уверенно сказал Марк и добавил, — Наверно.

— Потому что церебрус запрещает серву убивать человека, так?

— Конечно. Две или три линии защиты, блокировки, дубль-схемы… Да, я это нахватался от Кира. Но послушайте, Таис, что значит убийство? Серв не может взять топор и ударить человека по голове — потому что это будет убийством, против которого восстанет его природа. Серв не может направить на человека пистолет и спустить курок — потому что это будет убийством.

— Ну да, ну да… — кивала я, пытаясь сообразить, к чему же он клонит. Пусть Марк никогда не славился блестящим умом и способностью к стройным логическим выводам, у него была светлая голова. И время от времени история доказывала, что эта голова стоит всех моих выкладок и логических допущений.

— А если серв просто возьмет в руку банку и смешает ее содержимое с содержимым другом емкости? Это не имеет никакого отношения к человеку и внешнему воздействию. Смешать два вещества — что в этом может быть страшного?.. Потом поставить эту другую емкость на поднос, а поднос отнести в гостиную и поставить на стол… А? Непрямое убийство, готово! Серв не причиняет человеку вред, лишь выполняет некоторые не связанные с его жизнедеятельностью процессы, не пытаясь спрогнозировать отдаленное будущее и связь между этими процессами и этой утомительной жизнедеятельностью…

— Ну уж нет! С таким успехом он может зарядить пистолет и выстрелить, рассудив, что физически его действия сводятся лишь к выполнению нескольких простых операций, а смерть человека случилась в результате химической реакции пороха, пересечения пространственных координат в определенной точке и так далее и так далее.

— Все же порядок другой. Таис, нам попадались сервы, способные поднять на человека руку — и мы всегда находили причину, по которой они нарушили приказ. Но нам никогда не попадался серв-отравитель.

— Верно, — признала я, — Ни разу. Думаете, стоит это отметить? Попросим Ланселота испечь праздничный пирог?

— Простите, я не расположен шутить. Я хочу сказать лишь о том, что формально серв мог обойти подобный запрет. Если у него, конечно, вообще есть запрет… Насколько я понимаю, про «Онис» вы слышали не больше моего?

— Боюсь, да. Но какая разница — любой серв, произведенный в Роммейской Империи или привезенный в нее извне, должен иметь подобную блокировку. Без нее серв немыслим. И вообще, не проще ли дождаться Кира? Он все объяснит.

— После того, как назовет нас недоумками и безмозглыми дилетантами, — согласился Марк, не хуже меня имеющий представление о методах Кира доводить до сведенья ценную информацию, — Согласитесь, было бы неплохо расколоть этого мерзавца прямо сейчас.

Я задумалась. Конечно, вывести серва на чистую воду до прихода Кира соблазнительно. Шутка ли — справиться со сложной чародейской работы не имея ни малейшего представления о чарах! Серьезный удар по самолюбию Кира, парящему по обыкновению на запредельной высоте. Изрядный щелчок по гордо задранному носу. Но расколоть серва куда как проще на словах, чем на деле. Киру достаточно сесть перед гигантом на корточки, закрыть глаза, посидеть так час — и он уже будет знать о серве не меньше, чем все люди, занятые в его создании, вместе взятые! Ему не придется задавать глупые вопросы и пытать прочесть выражение стальных глаз. И, конечно, он не будет чувствовать себя неуютно.

— У вас что, есть какой-нибудь специальный способ раскалывать лгущих сервов?

— У меня? — Марк хмыкнул, — Кажется, нет. Но он, вроде бы, вынужден отвечать на все наши вопросы, а это не так уж и мало. Грамотно загоняя его вопросами в угол, мы можем найти нестыковку и уличить его во лжи.

— Сервы умеют лгать?

Марк задумался, точно раньше ему эта мысль в голову не приходила.

— Не знаю. Если честно, я и говорящих-то сервов за исключением Буца видел не так-то и часто. Да и какая разница? Если мы найдем неувязку в его словах, это будет означать только одно — серв лжет.

— А значит, виновен, — пробормотала я себе под нос, позабыв о том, что уши Марка могут поспорить в чувствительности с ушами любого серва.

Марк кивнул. С сервами его роднило и почти полное неумение понимать иронию.

— Именно так. Честному серву нечего лгать, если он скрывает правду, значит пытается выкрутиться.

Вступать в спор охоты не было. Возвращаться в комнату с механическим отравителем тоже, но и бросить всю работу на других — неважный выбор. Быстрее бы уже пришел Кир и разобрался, ему-то нет нужды играть в дознавателей и строить бессмысленные теории.

В кабинете все осталось по-прежнему, Ланселот стоял на том же месте, где мы его и оставили.

— Дурацкая железяка… — бормотал Христофор, с неудовольствием глядя на него, — У обычных сервов хоть понятно, где голова, а где, извиняюсь, причинное место, а тут самовар какой-то со слона размером… Даже боевые дроиды в мое время были поизящнее.

— Кстати, а что это за история с сервом, который чуть не оторвал вам ногу? — вспомнила я, — Раньше вы не рассказывали об этом.

— А, ерунда, пустое…

— Подозреваю, не желая нас шокировать, Христо намеренно изменил некоторые элементы этой истории, — улыбнулся Марк, — Например, Балаклаву, дроида и себя самого. И в первозданном виде она должна была нам поведать о том, как где-то под Сегедом его сослуживца покусала собака.

— Смейтесь, смейтесь… — Христофор негодующе погрозил нам пальцем, — Доживете до моего возраста — поглядим, чем хвалиться сами будете. Уж точно не тем, что выполняли свою работу, а? Оставили меня сидеть с этим истуканом…

— Сейчас мы займемся им вплотную, — пообещала я, — Он все расскажет.

— Не здесь! — воспротивился Христофор, — Довольно я его наслушался. Ведите его в мастерскую к Ясону, тащите в подвал и куда угодно, но чтоб он убрался из кабинета!

— Еще вовсе не доказано, что он убийца, — поспешила сказать я, но без всякой надежды — переспорить в чем-то Христофора Ласкариса было не проще, чем убедить барана питаться опилками вместо травы.

— Это мне все равно. Пусть он хоть поджигал приюты для душевнобольных, разорял села и пытал пленных — здесь этой жестянке не место! Вдруг клиенты, а тут… К тому же, — Христофор хмыкнул в ладонь, — Откуда мне знать, что ему взбредет в голову подсыпать мне в вино?

— Ладно, мы отведем его вниз, — согласилась я и приказала серву, — Ланселот, пошли за нами!

Мы с Марком двинулись первыми и почти подошли к двери, только тогда мне показалось, будто что-то не так. Чего-то не хватало… Конечно же — стука стальных ног! Какими ступнями не снабжали бы сервов чародеи, ходить абсолютно бесшумно никто из них не был способен. Я обернулась и увидела Ланселота, стоявшего на прежнем месте.

Белый рыцарь негуманоидного типа.

— Эй! — позвала я неуверенно, — Ланселот! Пошли!

Ланселот не отозвался, остался стоять как вкопанный.

Марк почесал в затылке:

— Ну вот, началось. Если серв теряет способность выполнять примитивные команды, что-то в его церебрусе и верно разладилось. Все еще уверенны в его исправности?

— Я не уверена в его причастности к убийству, а не в его исправности, — бросила я, — Ау! Ты слышишь меня?

— Я слышу вас.

Когда серв отозвался, даже Христофор удивился.

— Я уж думал, он отдал Богу душу прямо у меня в кабинете… Хотя какой Бог… Так живой он или как?

— Ты понимаешь смысл приказа? — спросил у серва Марк.

— Я понимаю.

— Ты можешь следовать за нами?

— Не могу.

— Почему? — спросила я, пока Марк морщил лоб, пытаясь что-то понять.

— Я выполняю приказы хозяина, господина Иоганеса.

— Мертвого хозяина? — уточнил Марк.

— Да.

— А наши приказы?

— Ваши приказы недействительны, — сказал серв и мне почудилось в его голосе некоторое сожаление, но уж верно почудилось — эмоциональности в сервах не больше, чем в старой бочке.

— Никогда такого не встречал… А вы?

— И я тоже. Мне казалось, что любой серв обязан выполнять команду человека — вне зависимости от того, что это за человек. Это такая же основа церебруса, как и неприкосновенность человеческой жизни… И не говорите, я знаю, что вы решили сказать!

— Просто логика.

— Если серв не выполняет наших приказов, это еще не значит, что он сломан!

— А по-моему именно это и значит, — не сдавался Марк, — Эй! Твой хозяин мертв и тебе об этом известно. Ты можешь выполнять приказы хоть какого-нибудь другого живого человека?

Чтобы придумать ответ серву понадобилось столько времени, сколько мне — чтобы прикусить губу.

— Нет.

— Верно ли я понимаю, что эта железяка отказывается выйти из моего кабинета? — спросил Христофор нарочито вежливо. Но я прекрасно знала, что за этой вежливостью, как грозовые облака за легкой дымкой, может укрываться нечто куда более опасное, — Хорошо же начался ваш ремонт.

— Погодите, — Марк отмахнулся, — Ланселот! Ты отказываешься выполнять наши приказы потому, что это заложено в твоем церебрусе?

— Да.

Мы переглянулись.

— Ну хоть что-то, — вздохнула я, — Теперь мы знаем, что по крайней мере это не сбой.

— Вскоре выяснится, что и подсыпание яда тоже входит в его представление о взаимодействии с людьми, — не удержался Марк, — Ладно, не сердитесь. Это действительно какая-то принципиально новая модель. Но послушайте, как-то этому Макелле удалось же затащить его сюда!

Я даже машинально взглянула в окно — точно чтоб убедиться, что этот здоровенный стальной детина и в самом деле явился с улицы, а не возник тут сам собой. Как бы то ни было, трактуса, конечно, у подъезда уже не было, на его недавнее присутствие указывал лишь небольшой участок сухой мостовой, с которого раскаленное днище выжгло невидимым зачарованным огнем все лужи.

— Серв пришел сам, — вспомнила я, — Макелла позвонил по аурикулофону кому-то из своих людей и сказал… Ланселот, скажи нам что приказал тебе господин Макелла или тот другой человек в трактусе.

— Не могу.

— О дьявол! Все из-за того, что ты не можешь подчиняться чужим приказам?

— Да.

— Нелепица, — мне оставалось только развести руками, — Его хозяин мертв, однако же он охотно выполняет приказы Макеллы или его людей, но не наши…

— Может, Макелла после смерти Иоганеса частично заместил хозяина? — предположил Марк, — Ну, что-то вроде регента? Серв хорошо его знал, привык к его визитам, он мог считать его кем-то вроде временно исполняющего обязанности хозяина…

Чтобы проверить это предположение Марк громко обратился к серву:

— Ланселот! Почему ты выполнил приказ господина Макеллы?

— Я не выполнял его приказа.

— Но ты пришел сюда самостоятельно?

— Да.

— Почему?

— Мне нужно было придти.

— Замечательно, — саркастично заметил Христофор, глядя на наши недоуменные лица, — Если ваше расследование предполагает возникновение новых вопросов вместо получения необходимых ответов, можно сказать, что вы проделали отличную работу! Я отлучусь в «Золотого младенца», скорее всего до вечера. От ваших криков у меня делается мигрень. Делайте что хотите, но чтоб к моему приходу этот негодяй убрался из кабинета!

Христофор вышел, мы с Марком остались в обществе странного серва.

— Забудем про это, — сказала я, когда прошло несколько минут, а новых вопросов у нас так и не возникло, — Начнем с того, с чего и собирались. В конце концов нас наняли для того чтобы установить убийцу, а не разбираться в этом сумасшедшем устройстве… Ланселот, что произошло в тот вечер, когда умер твой хозяин?

— Хозяин проснулся в семь часов и сорок минут, — послушно забубнил серв, — Я подал ему завтрак — порцию обжаренного бекона, два молочных тоста с сыром по-валлийски, яблочный джем, омлет из трех яиц с обжаренным луком и два стакана крупнолистового цейлонского чая без сахара. До двенадцати хозяин читал газеты и корреспонденцию, писал письма, потом спросил стакан теплого коровьего молока и булку с корицей и тмином. С двенадцати тридцати семи до трех часов четырех минут хозяин принимал посетителей. За это время он дважды спрашивал еще молока, один раз приказал подать лимонную запеканку и один раз — фрукты. Когда прием был закончен, он приказал убраться в доме и заняться ужином.

— Ты занимаешься и уборкой?

— Я занимаюсь всеми делами хозяина, — сказал Ланселот без малейшего смущения, — Обычно уборку делает горничная, но когда ее нет, этим занимаюсь я.

— И что дальше?

— Я начал готовить ужин для хозяина и его гостей. Мясо я достал с ледника заблаговременно, оставалось только разделить его, очистить от сухожилий и размолоть, соус «ру» пришлось делать с самого начала, поскольку растительное масло для него было уже…

— Стой, — Марк вынужден был прервать серва, — нас интересует не это. Что было когда пришли гости?

— Господа Евгеник и Макелла прибыли в начале седьмого часа, — послушно затарабанил Ланселот, — Господин Диадох на четверть часа позже. Хозяин встретил их и приказал подать холодные закуски — крокеты из омаров в сметане, сырные канапэ с бужениной, корзинки с печеночным паштетом и луковыми колечками, а также аперитив — по две стопки «Ангостуры» и бутылку рецины «Блаженный Император Маврикий». Господин Диадох уверял, что успел побывать в траттории и съесть пару расстегаев с осетриной под портер, поэтому ел без обычного аппетита, а когда я подал его любимые тарталетки с шампиньонами «а-мэр», против обыкновения съел не четыре, а лишь две.

— До чего же избирательная у него память, — шепнула я Марку, пока Ланселот невозмутимо перебирал вслух все, что ему доводилось сервировать на ужин, а заодно и комментарии гостей по этому поводу. Марк кивнул в ответ.

— …после клэм-чаудер с солеными крекерами и сырными крендельками господин Евгеник сказал, что в супе по его мнению не достает запаха, на что господин Диадох ответил, что видимо слишком мало шафрана, из-за чего…

Наконец мы поняли, что последний вопрос был с нашей стороны большой оплошностью. Ступив на кулинарную почву, молчаливый прежде Ланселот своим красноречием мог свести неподготовленного человека в могилу.

— Что было после того как они все это съели? — не очень-то понятно спросил Марк, однако подобный вопрос не смутил серва.

— Перед запеченной форелью хозяин приказал подать сигары и бутылку «Conditum Paradoxum» урожая тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года. Сам он не пил, поскольку считал, что оно скверно действует на его печень, а гости выпили по три стопки.

— Они о чем-то говорили? — торопливо спросила я, опасаясь, что повествование опять свернет на проторенную кулинарную тропу.

— Господин Диадох похвалил поданных перед тем вареных раков, на что господин Макелла процитировал Асклепиада Самосского, после чего они стали беседовать об античных поэтах, потом о Вольтере и Прудоне, хозяин тоже читал стихи из книги, гости благожелательно слушали и курили сигары.

— Какая разница, о чем они говорили? — сказал Марк, — Даже если он плохо декламировал, яд ему подсыпали не гости. Нам это не интересно.

Я почувствовала себя уязвленной, хотя поводов для этого не было — ни единого.

— Ах да, по результатам дознания нам же поручено признать убийцей серва, — заметила я, быть может несколько более язвительно, чем требовала обстановка, — Простите.

Но Марк встретил мой выпад спокойной улыбкой, о которую, как волны о гранитную твердь мола, разбивались еще и не такие упреки. Когда Марк улыбался, с ним вообще тяжело было спорить, была у его улыбки такая особенность, замеченная мной с самого начала, но куда более коварная, в чем я уже много раз имела возможность убедиться. Даже Кир не спорил с Марком тогда, когда этот добродушный увалень, смахивающий на большого пса, улыбался.

Впрочем, у Кира могли быть на то и свои причины.

— Что было после того, как ты подал форель?

— Я вернулся на кухню, — уверенно продолжил серв, — Хозяин велел мне не находиться в обеденной, если в моем присутствии нет нужды. Я стал готовить десерт — кофе, сыр и фрукты, как было обычно заведено. В духовке уже были готовы кексики, когда в обеденной раздался громкий шум.

— Шум?

— Треск, — спокойно уточнил Ланселот, — Потом гости закричали — я слышал голоса господина Диадоха, господина Макеллы и господина Евгеника, хозяин молчал.

— …учитывая, как он в ту минуту выглядел… — пробормотал Марк себе под нос, но поскольку он не придал своей реплике вопросительно интонации, серв продолжил.

— Потом они зашли в кухню. Я обратил внимание на то, что их костюмы частично испачканы какой-то белой смесью, похожей на заварной крем или «ру», а сами они очень взволнованы. Хозяин с ними не пришел. Я спросил, с чем подавать кексики, однако они…

— Хватит, — приказала я. Выслушивать второй раз об избиении беззащитного простодушного гиганта тремя взрослыми мужчинами мне не улыбалось, — Этого довольно. Значит, ты не брал яд?

— Нет.

— И не прикасался к нему?

— Нет.

— И никто на твоих глазах не брал его?

— Нет.

Серв не баловал меня разнообразными ответами. Не баловало и озарение, в прошлом периодически оказывавшее помощь, хоть и не всегда уместную. Один дом. Четверо мужчин. Одно механическое существо. Хорошенькое условие у задачки.

«Найдите значение переменной „убийца“, если известно, что один из этих мужчин не пережил обеда, а механическое существо — сумасшедший стальной повар», — невесело подумала я, теребя виски чтоб отвлечься.

— Вы верите ему? — спросил Марк.

— Мы так и не пришли к единому мнению, может ли серв лгать, — напомнила я, — Так что нам остается либо верить в его память, либо нет. Мне он не показался склеротиком, если вы об этом. Память сервов не подводит.

— Если подводит церебрус, кто ручится за память?

— У нас пока нет совершенно никаких причин полагать, будто с его мозгом что-то не в порядке!

— Разве что мертвый хозяин.

Мне потребовалось десять секунд чтобы унять раздражение. Когда Марк хотел, он мог быть первостатейным болваном. Упрямым, самоуверенным и глухим болваном. Я досчитала до десяти и нарочито ровным голосом сказала:

— Мы вообще не можем утверждать, что с ним что-то не в порядке. Да, он не выполняет наших приказов, но это определенно заложено в его церебрус и не является следствием ошибки — так, по крайней мере, это выглядит. Если в убийстве его подозревает человек, причем человек небеспристрастный и близкий друг покойного, это еще не повод объявлять серва априори виновным! Будьте же объективны, черт возьми!

— Ладно-ладно, — Марк примиряющее выставил вперед руки, — Мы оба предвзяты, если разобраться. Вы, например, изначально стали на сторону этого серва, но лично я в этом ничего плохого не вижу. Нет, серьезно. У нас тут выходит миниатюра настоящего суда, наверняка привычная вам — есть имперский обвинитель, я, есть адвокат, вы, есть судья — это, конечно, Христо. Кир же будет экспертом, это его роль.

— Это не сцена, — буркнула я, однако смягчаясь, — Но пусть. Мы вполне можем проверить его память без эксперта. Честно говоря, я не вижу в этом смысла, но раз уж нечем заняться…

— Если его память будет не в порядке, значит и его церебрус тоже частично поврежден. А это уже что-то.

— И вы серьезно думаете, что его память не в порядке после того как он в течении получаса рассказывал нам все подробности обеда двухнедельной давности?..

— У меня сложилось впечатление, что его память достаточно избирательна. Он болтал только про блюда и все, что с ними связано. Христо рассказывал, что знавал одного математика, умнейшего человека, который по памяти восстанавливал целые тома виденных когда-то вычислений, причем с абсолютной точностью, однако же регулярно ночевал на улице из-за того, что забывал собственный адрес!

— Проверим?

— Конечно. Ланселот, какая погода была третьего числа прошлого месяца?

Ланселоту потребовалось время чтоб ответить, но этого времени не хватило бы мне даже для того чтоб почесать ухо.

— Ясная, прохладная. Температура от двух градусов по Цельсию утром до семи к полудню. К вечеру легкая облачность и северо-восточный ветер.

— Ага! — я показала язык Марку и тот фыркнул, — Так-то!

Но только тот, кто знал Марка слишком плохо, предположил бы, что на этом он сдастся.

— Какими были первые слова твоего хозяина, когда он тебя увидел?

— «Это и есть тот самый серв? Какой странный, однако, цвет!..»

— Сколько понедельников уже прошло в этом месяце?

— Один.

— Какое общее число ножек у стульев на первом этаже дома твоего хозяина?

— Пятьдесят две.

— А за вычетом тех стульев, которые скрипят?

— Тридцать шесть.

— Теперь мы знаем еще и то, что господину Иоганесу стоило бы задуматься о смене мебели, — улыбнулась я, — Не хватит ли?

— Погодите, — отозвался Марк, кажется даже немного запыхавшийся от этой смешной словесной баталии, — он еще расскажет мне… Прочитай стих, который декламировал твой хозяин!

Серв отозвался сразу же, точно книга была перед его двумя парами глаз:

О, как любовь моя неистощима, Как неизменно свежи, вечно новы

После этого он внезапно замолк. Его голова качнулась, но на этот раз это не было похоже на какой-то осознанный человеческий жест.

— Дальше! — быстро приказал Марк, напряженно вглядываясь в серва.

Но серв молчал.

— Это весь стих?

— Нет.

— Почему ты не прочел его до конца?

— Я не помню окончания.

— Ну? — не скрывающий своего удовлетворения Марк повернулся ко мне, — Годится? Он все отлично помнит, кроме разве что событий того рокового дня.

— Но он в таких подробностях описывал меню!.. Ланселот, ты помнишь стихи, которые читали остальные?

— Да.

— Произнеси первый, — приказала я, но спохватилась, — Я имею в виду, ты помнишь тот, который прозвучал раньше?

Серв мог бы ограничиться привычным «Да» — постановка заданного наспех вопроса не обязывала его к более пространному ответу, однако он продекламировал немного нараспев, насколько это возможно для голоса, лишенного человеческих модуляций:

Сбегай, Деметрий, на рынок к Аминту. Спроси три главкиска, Десять фикидий да две дюжины раков-кривуш. Пересчитай непременно их сам! И, забравши покупки, С ними сюда воротись. Да у Фавбория шесть Розовых купишь венков. Поспешай! По пути за Триферой Надо зайти и сказать, чтоб приходила скорей.

Марк только скривился — он терпеть не мог классическую поэзию.

— В какой костюм был в тот вечер одет господин Евгеник?

— Европейский темно-серый костюм голландского сукна, — отозвался серв без промедления, — Двубортный пиджак, отложной воротник, пониже правого локтя пятно сигаретного пепла.

Марку ничего не оставалось делать кроме как развести руками.

— Впервые такое вижу. Склероз, но частичный.

— Возможно, господин Иоганес так ужасно декламирует, что серв счел за лучшее все позабыть?

Но Марк не поддержал шутку.

— По крайней мере мы уже можем утверждать, что с его церебрусом не все чисто. Сервы не забывают просто так, даже плохих стихов. Однако боюсь, что больше мы ничего полезного не узнаем, если не разживемся подходящими вопросами. У вас что-то есть на примете?

— Кажется, нет.

— Вот как? И что же будет делать госпожа адвокат?

— Ждать эксперта.

Эксперт не счел нужным сдерживать себя.

— В жизни не встречал двух столь выдающихся великовозрастных оболтусов, — заметил он, плюхаясь в кресло, — Нет, я понимаю, что Христо держит вас при конторе больше из жалости, признаться у меня бы у самого не поднялась рука чтобы вас уволить — ведь на улице вы несомненно погибнете, не в силах даже спрятаться во время дождя под крышу… Нет, я не говорю вам, что вы плохо работаете. Честно говоря, за все время с вами я так и не понял, в чем заключается ваша работа, поэтому не могу судить, плохо вы с ней справляетесь или хорошо… Ладно, допустим Таис Христо нанял для того чтобы целыми днями сидеть перед рациометром и раскладывать пасьянсы — в наше время еще встречаются клиенты, которые падки на такой тип женщин… Таис, я вынужден сообщить, что твои глаза не способы на такой тип излучения, который мог бы повредить мне… Зачем нужен Марк я вообще не знаю, он просто шатается из одной комнаты в другую, лежит временами под своим спиритоциклом, из-за чего весь дом периодически воняет какой-то гадостью, и играет в шахматы с Ясоном. Нет! Я не собираюсь лезть в вашу работу, в чем бы она не заключалась. Но отчего тогда вы считаете себя вправе лезть в мою?

Кир обвел нас негодующим взглядом. Он был по обыкновению взъерошен, самоуверен, полон негодования и разил тем самым ядом, секрет которого до конца времен останется предметом зависти для королевских кобр. Единственной уступкой человеческому обществу, с которым он вынужденно обитал под одной крышей, был относительно пристойный костюм, состоящий, впрочем, из порядком потрепанных брезентовых штанов «джинс», стянутых на его тонкой почти девичей талии широченным армейским ремнем, и какой-то нелепой кофты с воротником. Глаза его сверкали так, точно на лице у него помещалось два небольших окна, ведущих в грозовую ночь, озаряемую время от времени вспышками молний.

Таков был Кир — тот Кир, которого мы знали и к которому мы привыкли.

Поэтому Марк сказал, спокойно пропустив мимо ушей всю тираду:

— Признаю, мы добились немногого. Однако ты забыл, что ни я, ни Таис не являемся чародеями. Так что даже крупица полезных сведений, добытых…

— Немного? — Кир рассмеялся, — Немного? Нет, Марк, «немного» — это то слово, которым можно охарактеризовать вас самих, но никак не результат вашей плодотворной деятельности! Например, ты немного недалек, а Таис…

— А Таис сейчас немного свернет тебе шею! — пообещала я, изображая соответствующий жест, — Если ты, конечно, не заткнешься и не скажешь нам, что смог узнать.

Кир хмыкнул, глядя на меня. Все-таки на него было сложно сердится, хотя иногда его характер делал юного чародея совершенно невыносимым. Когда он улыбался, только его нелепое и нарочито мужское облачение выдавало в нем существо сильного пола. Будь с нами в комнате посторонний наблюдатель, он не задумываясь дал бы руку на отсечение за то, что в кресле сейчас, болтая ногами и ядовито остря, развалилась девушка, причем достаточно миловидной внешности.

Может, поэтому Кир и терпел нас — только в доме Христофора Ласкариса он был совершенно лишен посторонних наблюдателей.

— Значит, вы узнали только то, что наш Галахад подвержен странному склерозу, — подвел итог Кир, когда мы с Марком, перебивая друг друга, закончили говорить, — Он прекрасно помнит все, что с ним было с момента так называемого рождения, но насмерть забыл некоторые детали того самого вечера. Забавно! Какие же выводы вы сделали из этого необычайного факта?

— Серв не в порядке, — буркнул Марк, несколько уязвленный. Результат нашего допроса в устах Кира и в самом деле звучал не очень внушительно, — Вот и все. Какое-то нарушение в церебрусе, которое повлекло дополнительно сбой кратковременной памяти.

— О, конечно. Таис?

— Я пока не делала выводов, — сообщила я спокойным тоном, — Да, у серва есть какие-то странные проблемы по части стихотворчества, но я не думаю, что на основании этого уже можно что-то утверждать.

— Уже можно утверждать, что вы — сущие олухи, бесцельно тратящие время… — пробормотал Кир. Если бы он хотел чтоб эта реплика не достигла наших ушей, он мог бы произнести ее и потише — За полчаса обычного анализа его контуров я узнал куда больше. При этом не строя каких-то смутных теорий, заметьте.

— Пока я замечаю только самодовольного гордеца, валяющегося в кресле, — парировала я, — Может, ты сообщишь нам, что же тебе удалось узнать?

— И начни с «Ониса», — вставил Марк.

— Отчего это?

— Нам интересно, с чем или кем мы имеем дело. Такие сервы нам ни разу не попадались.

— Ладно, — Кир сорвал с себя кофту и швырнул ее в угол, оставшись в одной футболке, что против его ожиданий совершенно не отразилось на мужественности его облика, — Только не знаю, зачем вам это… «Онис» — это малоизвестная, но перспективная фирма, о ней много говорили в свое время. Кажется, из Киликии… даже не говорили, а писали — в специализированных журналах, конечно, — прозвучало это достаточно громко, но мы с Марком судя по всему не выглядели удовлетворенными и Кир, задрав ноги на подлокотник кресла, продолжил, — Ее основали энтузиасты, не имевшие даже лицензий имперских чародеев — какие-то самоучки, экспериментаторы. У них было множество смелых замыслов, при описании которых дипломированные чародеи или хохотали или обвиняли их в сумасшествии. Последний раз я слышал об «Онисе» месяцев пять-шесть назад, тогда они, помнится, грозились выйти на рынок со своей первой моделью и сразу же завоевать его. Вот уж не думал, что познакомлюсь с ней при таких обстоятельствах!

— А подробности? — жадно спросила я.

Кир лишь фыркнул.

— Подробности не пишут в журналах, дорогая Таис. Впрочем, в тех журналах, что читаешь ты, вообще не пишут ничего полезного кроме описания каких-то тряпок и… Ладно уж, нечего так смотреть! Нет, подробности мне неизвестны, никто не раскрывает свои карты просто так. Я знал лишь, что этот «Онис» имеет на своем счету некоторое количество смелых, а пожалуй и революционных идей, с которыми надеется выйти на рынок домашних сервов. Потом про «Онис» вспоминали все реже и реже, кто-то говорил, что у них возникли сложности юридического характера или финансовые проблемы… В общем, перспективная звезда закатилась, так толком и не разгоревшись. Признаться, я думал, что «Онис» так и канул в Лету вместе со всеми своими амбициозными проектами. Но судя по тому, что я сегодня увидел, перед этим он все-таки отметился.

— Заказчик сказал, что фирма очень быстро закрылась под каким-то нелепым предлогом.

— Меня это не удивляет. Если твой первый серв учиняет убийство, причем хладнокровное и намеренное, это можно считать некоторым ущербом торговой репутации, знаешь ли. Не думаю, что гвардия стратига взяла их за жабры, скорее всего они сами разбежались, вовремя сообразив, чем пахнет дело. Теперь уж, конечно, про них врядли что-то напишут…

— Интересно, сколько сервов они успели выпустить… — протянула я.

— О, не думаю, что много. Если верить штампу на ноге вашего Галахада, вся серия не наберет и дюжины экземпляров. И понятно — не в сельской кузнице же их клепать, нужны деньги, нужно профессиональное оборудование и целые сборочные линии, квалифицированные работники, да что уж там… Одного энтузиазма мало. По-моему это вообще чудо — что они выпустили хоть что-то.

— Одним бы таким чудом меньше — и человек остался бы жив, — Марк придерживался другого взгляда, — Так, значит, ты говоришь о том, что устройство этого серва нестандартно?

— Еще как! — чародей стянул с себя тяжеленные кожаные сапоги и не глядя швырнул их в куда-то в угол, — По сравнению с ним все наши предыдущие сервы не сложнее трухлявого комода. Когда я в первый раз коснулся его внутренних контуров, решил, что сошел с ума — настолько все вокруг непривычно устроено. Даже нихонские сервы куда понятнее. Пришлось двигаться практически наощупь…

Марк посмотрел на меня.

— Как замечательно, правда? Экспериментальный, не доведенный до ума серв, получивший доступ к яду… Это обычный, скучный как комод — извиняюсь, трухлявый комод — серв даже помыслить не может о том чтоб лишить своего хозяина жизни. А если в церебрусе вместо таких скучных вещей — смелые эксперименты недипломированных недоучек-чародеев, это куда как интереснее!

— А ладно тебе, — заметил Кир, — Ты сгущаешь тучи. «Онис», конечно, в своем роде первопроходцы, но ты же знаешь, что любой серв, выпущенный в Империи, должен иметь стандартный блок-ограничитель. Который физически не даст ему возможности поднять на кого-то руку.

— А поднять банку с ядом?..

Кир задумался.

— Видишь ли, если бы речь шла об обычной модели, я бы конечно сказал, что это совершенно исключено. Церебрусом правит логика, а она не терпит недосказанностей или вольных допущений. Церебрус — лишь цифры, формирующие у человекоподобной куклы нечто, что мы называем поведением. В мозгу серва убийство выглядит так, — Кир выставил вперед три пальца с неровно обгрызенными ногтями, — Один. Серв совершает действие. Два. Действие производит физические изменения в окружающем мире. Три. Последствия. Все. Если пункт три неприемлем и ведет к ущербу для человека, пункт один невозможно выполнить. Это как… Не знаю, цепь что ли. Цепь в другую сторону. Непонятно?

— Понятно — в общих чертах, — сказала я, — Давай вернемся к нашему Ланселоту. Что ты скажешь о нем?

— У него ужасный цвет и он похож на глупое учебное пособие из музея.

— Нет. Я хочу знать, что ты скажешь о его церебрусе.

Кир утомленно вздохнул.

— Кто бы сказал мне, отчего я трачу столько…

— Кир, — Марк подошел к нему и посмотрел прямо в глаза, не испугавшись вспышек грозовой ночи, — Ты нам нужен. Погиб человек и мы должны узнать, почему. Без тебя ничего не выйдет. Пожалуйста. Будь умницей, хоть сейчас.

И это подействовало. Глаза Кира потеплели. Гроза прошла, оставив после себя безмятежную гладь солнечного дня. Даже черты в это мгновенье как-то изменились, сгладились. Кир улыбнулся — не презрительно, не высокомерно, не как обычно.

«Как иногда мало надо для счастья», — подумала я, исподтишка наблюдая за этой сменой эмоций на знакомом лице. Впрочем, поймав мой взгляд, Кир беззвучно фыркнул и отвернулся.

— Да что уж… — пробормотал он смущенно, отчаянно стараясь говорить безразлично, — Я и так начал… Договорить дайте, неучи. В общем, стандартные связи церебруса у него настроены как обычно. Контуры линейных выводов и все такое. Но у него… как бы сказать… в общем, у вашего остолопа куда объемнее глубина мышления. Понятно?

— Не совсем.

— Там, где обычный серв видит цепочку — действие-последствия — Ланселот ощущает объем, вариативность поведения. В некотором роде он… звучит, конечно, глупо, но он разумен.

В столовой не было даже часов, которые своим размеренным тиканьем заполнили бы образовавшуюся пустоту. Я глядела на Марка, Марк глядел на меня, а Кир глядел в пол.

— У него есть разум? — осторожно уточнила я. Прозвучало нелепо, по-детски, но Кир не отпустил какую-нибудь остроту на этот счет.

— А что такое разум? — спросил он, усмехнувшись, на этот раз невесело, — Только не приводи мне высказываний каких-нибудь классических философов, старики только у имели что греть лысины на солнце, дуть вино и разглагольствовать.

— Ну, — вопрос и в самом деле застал меня врасплох, — Это возможность думать…

— Думать… Кофеварка тоже думает!

— Чувствовать, воспринимать.

Кир закатил глаза, получилось красноречиво.

— Выбор, — сказал он, поняв, что добиться от нас хоть какого-нибудь ответа определенно невозможно, — Наш разум — это наша возможность делать выбор. Выбор, не подчиненный внешним условиям. Когда ведущий раскручивает зачарованный барабан и ждет шарик с цифрой, который выскочит и займет случайную ячейку, это тоже момент выбора, но выбора вынужденного, отчасти предопределенного. Единственное, на что толком способен наш мозг — совершать выбор. Именно поэтому мы разные — каждую секунду мы осуществляем выбор — в какую сторону посмотреть, что подумать, что сказать. И именно то, что выбираем мы разные варианты, и делает нас несхожими.

— Как-то просто, — пробормотала я.

— В мире вообще все просто, — хмыкнул Кир, — Кроме тех случаев, когда все просто настолько, что невозможно разобраться. Так вот… Простой серв не способен к мышлению в обычном смысле этого слова. Его тело — просто приложение к церебрусу, который анализирует входные данные и на них строит поведение по жестко заданному алгоритму. Вы никогда не задумывались, почему полно сервов могут декламировать стихи, но нет ни одного, способного их сочинять?..

— Стихи! У нашего Ланселота как раз…

— Да потому, что для этого нужна та глубина мышления, которой они лишены, — Кир не дал себя перебить, — Возможность видеть не одну цепочку, а, скажем так, бесконечное множество звеньев. Да, мыслящий серв — это звучит абсурдно, но, поковырявшись в вашем отравителе, я нашел, что «Онис» приблизился к этому почти вплотную. Отличная работа.

— И что из этого следует? — спросил Марк напрямик, — Он мыслит, ну и хорошо. Но если у него есть ограничение на вред человеку, я не вижу, каким образом это играет роль.

— Да очень простым. Обычный серв не может положить яд в еду. Потому что как только он возьмется за банку, его анализирующая составляющая выдаст закономерное развитие цепочки, ее следующее звено — яд, смешанный с едой — человек ест еду — человек умирает. С таким же успехом он может попытаться ударить его ножом!

— То есть это невозможно.

— Да. Если не видишь вариантов. Ланселот — совершенно другое дело. Он мог достать с полки яд потому что банка покрылась пылью и ее надо протереть. Он мог открыть ее чтобы проверить, не сломалась ли крышка. Он мог пересыпать часть в тарелку — просто чтобы убедиться, что в отраве нет примесей и она не испортилась. Словом, яд мог оказаться в тарелке и при этом серв не чувствовал бы себя причастным к убийству. Он просто слишком глубоко мыслит для столь примитивных запретов. Блоку безопасности уже не один год, а наш серв буквально только родился, и это старье ему, по большому счету, не указ. Однако буква закона соблюдена, не так ли, Таис? И мыслящий серв с устаревшим блоком оказывается в свободной продаже. Даже забавно.

— Для него недействителен запрет на убийство? — я похолодела. И это была уже не одинокая ледяная гусеница, перебирающаяся по позвоночнику, это был огромный колючий кусок льда, который кто-то с размаху вложил мне в грудь.

— «Онис» намеренно создавал механических убийц? — Марк даже вскочил.

Но Кир ничуть не выглядел напуганным, он смотрел на нас как на непонятливых детей.

— Разумеется, чародеи «Ониса» не ставили целью обойти стандартную блокировку. Я даже думаю, они так до конца и не успели понять, что создали. То есть не поняли всей силы своего детища. Представьте, что вас поставили охранять определенную дорогу, не пускать по ней пешеходов. Не мудрствуя лукаво, вы ставите на ней шлагбаум, а за шлагбаумом — пяток охранников с винтовками. Этого более чем достаточно — если вы верно представляете, с чем предстоит иметь дело. Если нет… Над вашей дорогой пролетает птица. Она не нарушала законов, она может быть даже не видела вашего шлагбаума, а если и видела, то явно не понимала, что это такое. Просто ей надо было лететь на юг — и она летела. Так и с сервом. Никто не создавал его убийцей, но его нестандартный церебрус, способный разбираться в сути вещей гораздо глубже любого другого, в некоторых ситуациях, да, способен предпринять действия, которые закончатся человеческой смертью. Просто потому, что серв будет преследовать другие цели, которые он сам перед собой поставил. Да, Таис. Или примитивная и жалкая однозадачность или неконтролируемый рамками процесс. Мне кажется, именно этого никогда не смогут понять наши литературные цензоры…

— Какой ужас! — сказала я с чувством.

— Ничего ужасного… Хотя, конечно, использование церебрусов такого уровня в головах домашних сервов ни к чему хорошему не приведет. Людям пока нужны покорные слуги, а не равные им существа. Не удивлюсь, если недоучек из «Ониса» будут разыскивать милицианты, а все похожие направления работы чародеев будут свернуты, по крайней мере в нашей фемме. И нечего так пугаться, Таис! У каждого из нас есть возможность убить рядом сидящего, но значит ли это, что надо шарахаться от каждого встречного, предполагая в нем убийцу?..

— Серв — это не человек.

— А вот тут я бы поспорил, — чародей задумчиво уставился в потолок, — Видишь ли, в данном случае он как бы человек.

— Что? — кажется, мы с Марком умудрились сказать это одновременно.

— Фактически он человек, — Кира определенно забавляло наше замешательство и он намеренно тянул, — Странно, да? Смотрите сами — Он способен мыслить. Анализировать, делать выводы, выбирать. Как мы. Он против убийства — все связи его церебруса восстают против того чтобы причинить вред человеку. Как у и нас. Но в вынужденном случае он способен на убийство, обманывая сам себя тем, что идет на это ради иных, добрых, побуждений. Как мы.

— Хватит рассуждений, — оборвал его Марк, — Я не собираюсь слушать о том, что эта железяка похожа на человека, пусть даже ее мозги чуть получше всех остальных. Ты хочешь сказать нам то, что этот серв не может убить, но если ему это серьезно надо и он смог обмануть собственный ограничитель, то это возможно?

— Именно. Люди ведь тоже большие специалисты обманывать себя тогда, когда собираются причинить кому-то вред…

— Оставь, прошу тебя, дешевую философию! Скажи прямо — этот серв убийца?

И Кир ответил, ничуть не колеблясь:

— Да.

— Стой! — воскликнула я, — Ты только что говорил, что убийство для него — лишь труднодоступное и потенциально возможное действие. Если даже он был способен на него, это не значит, что он и в самом деле отравил того беднягу!..

Кир покачал головой.

— Нет, Таис. Тут дело в другом. Видишь ли, он и в самом деле убил своего хозяина.

Когда мы вошли в кабинет Христофора, за окном уже начинало темнеть. Серв высился в центре комнаты точно незаконченная статуя, брошенная нерадивым скульптором. Марк щелкнул выключателем и в люстре бесшумно вспыхнули зачарованные лампы, залившие комнату ярким светом с зеленоватым отливом. Объективы Ланселота тихо загудели — вероятно серв приспосабливался к изменившемуся освещению.

— Привет, — Кир махнул ему рукой, — Помнишь меня?

— Помню.

— Я осматривал тебя парой часов раньше. Узнал?

— Да.

— Осмотр закончен. Я вернулся чтобы задать тебе несколько вопросов. Будешь отвечать?

— Да.

— Ну и отлично, — Кир подмигнул нам и беззаботно уселся прямо на канцелярский стол лицом к гиганту, который возвышался над ним на добрых полметра, — Тогда скажи мне, зачем ты убил своего хозяина?

Сервы не умеют чувствовать неловкости, сложно и застать их врасплох.

— Я не убивал своего хозяина.

— Ты убил его потому что он ругал тебя?

— Я не убивал своего хозяина…

— Он позорил твой кулинарный талант перед другими?

— Я не…

— Ты убил его потому что он мешал тебе?

— Я не убивал господина Иоганеса, — прогудел серв. Не знаю, как подействовал на него шквал вопросов, но голос казался менее уверенным, чем раньше. Так, словно механический слуга был несколько сбит с толку.

— Так ты никого не убивал, Ланселот? — продолжал Кир.

— Нет.

— Ты не подсыпал яда?

— Нет.

— Ты не брал его?

— Нет.

— Тогда почему на твоей правой руке я нашел следы «Минутус пестис»?

— Ого! — воскликнул Марк, потирая руки, — И ты молчал, негодяй!

— Вы же специалисты, к чему мне путать вам карты своими методами? — Кир все-таки нашел возможность сыронизировать, — Отвечай, Ланселот! Почему на твоей правой руке следы яда?

Прошло три секунды, прежде чем серв ответил. Я точно это знала, потому что мое собственное сердце успело сделать три глубоких размеренных удара — «Тук», «тук», «тук».

— Я мог случайно коснуться его.

Кир рассмеялся, словно его позабавила попытка серва оправдаться.

— Ты лжешь. Следы яда на всей твоей кисти, серв. Ты знаешь, что такое зачарованный яд? Наверно, нет. Наверно, ты не знаешь, что излучение чар куда более незаметное, чем запах или самые крошечные частицы грязи. Я могу чувствовать былое присутствие чар там, где их самих уже давным-давно нет. Если бы ты подсыпал обычный яд, достаточно было бы отряхнуть руки, что ты наверно и сделал. Но если имеешь дело с зачарованным ядом, нужны особые меры предосторожности! Как жаль, что ты не знал об этом! У твоего хозяина не нашлось на кухне обычного крысиного яда, серв? Или ты желал ему мучений перед смертью?

Серв дернулся, точно собирался придти в движение, но в последнюю секунду передумал и застыл.

Но Марк все равно среагировал быстрее остальных.

— Не шевелись, — приказал он, в одно мгновенье оказываясь между мной и сервом, — Эта штука у меня в руке — револьвер. У тебя красивая броня, Ланселот, но она сделана не для боя. Одна пуля превратит твой церебрус в жестяную труху.

— Зачем уж так… — пробормотала я. Вид оружия нервировал меня. Даже тогда, когда я знала — сейчас оружие находится в самых надежных руках в мире.

Марк ответил не оборачиваясь:

— Он убийца. Если он может обходить ограничения и уже сделал это один раз, ему ничего не стоит сделать это раз. Знаешь, говорят трудно лишь в первый раз… Уверен, из нас троих он соорудил бы неплохой салат. Что скажешь, повар?

— Я не убивал своего хозяина.

— Слишком однообразно.

— Я не убийца.

Это было сказано почти по-человечески. По крайней мере — для того, кто не походил на человека даже голосом. Кир заинтересовался.

— Разве? Полагаю, ты подсыпал яд хозяину просто чтобы подшутить над ним?

— Я… не помню.

Тут и у Кира с лица пропала торжествующая улыбка. Он нахмурился.

— Повтори! — потребовал он.

Я открыла было рот чтобы сказать о том, что серв отвечает лишь на вопросы, но поздно, тот вдруг начал говорить.

— Я не помню. Этого нет у меня в памяти. Я забыл.

— Говори что помнишь!

— Я помню весь день и все предыдущие дни. Я помню, как пришли гости, как подавал на стол. Помню костюм господина Евгеника. Не помню остального.

— Что было последним, оставшимся в твоей памяти в тот вечер?

— Я подал гостям «Conditum Paradoxum» и сигары. Я остановился на секунду перед тем как вернутся на кухню — на тот случай, если у гостей возникнут какие-то пожелания. Форель была уже готова. Потом я заметил, что нахожусь в кухне, форель разложена по тарелкам, а в руке у меня какая-то пачка с порошком. Я поставил ее на место, хоть не помнил, как взял ее и для какой цели. Рыба была разложена и я быстрее подал ее гостям чтоб хозяин не рассердился.

— И тебя не удивил такой провал в восприятии?

— Я был смущен.

— И все?

— Моя функциональность не пострадала. Я вернулся к выполнению своих обязанностей.

— И ты не помнишь ничего из того, что было в этом промежутке?

— Нет.

— Но ты функционировал все это время?

— Да. Отключения питания не происходило.

— Сколько времени прошло с момента отключения памяти до того, как ты очнулся?

— Две минуты и десять секунд.

— Повторялись ли такие отключения еще когда-либо, до или после?

— Нет.

— У серва-повара должен быть чувствительный нос, — сказал Марк, когда Кир замолчал, — И он не почувствовал запах яда от одной из тарелок?

— Это зачарованный яд, — нехотя ответил Кир, размышляя в этот момент о чем-то своем, — У него нет запаха, у крыс тоже хорошее обоняние… Но дело, конечно, странное.

— Кир… — позвала я его негромко, — А серв этой модели может лгать?

Чародей вздохнул.

— Не знаю. Вообще не должен, конечно. Запрет на ложь обойти, между прочим, даже сложнее, чем запрет на причинение вреда. Но с его-то мозгами… Как я уже говорил, сегодня мы фактически разбираем дело человека. Человек может лгать, Таис?

— Ну не знаю. Наверно… — я отчего-то запнулась, — То есть конечно может. Еще как.

— Конкретно за этого я ручаюсь, — Марк спрятал револьвер, но с серва глаз не спускал, — Нам с Таис он рассказывал, не упоминая о своих провалах. То есть лгал как по писанному. И вы теперь рассуждаете, может ли он лгать? Да сам Христо по сравнению с ним — бескорыстный праведник! Этот серв полощет вам мозги, если вы еще не заметили.

— Но потеря памяти…

— А что еще ему было говорить, когда ты припер его к стенке? Он просто занял новый рубеж обороны. Ничего не помню — а значит не несу ответственности. Знаешь, сколько преступников сказываются слабоумными в надежде, что им это поможет?

— То есть намекаешь, что этот серв не только убийца, но и симулянт?

— Здесь нет нужды в намеках. Говорю открыто. Хвати ему ума сбежать после убийства — он уже натянул бы искусственную бороду и устроился бы матросом на судно, уходящее куда-нибудь в Ост-Индию.

— Я нахожу вашу иронию неуместной, — сказала я нарочито строгим тоном чтобы одернуть Марка, но тот и не заметил. На серва он смотрел напряженно, и я прекрасно знала, что отсутствие револьвера в его руке — вовсе не признак расслабленности.

— Последний вопрос, — сказала я торопливо, — Не серву, тебе, Кир.

— Слушаю, — отозвался чародей, не глядя в мою сторону.

— Серв отказывается выполнять приказы кого бы то ни было, кроме своего мертвого хозяина. Это тоже особенность его церебруса?

— Ну, тут все просто. Это достаточно старая наработка, по крайней мере мне знакома и не имеет отношения к «Онису». Такой блок ставят на некоторые модели, в основном современные, конечно… Серв выполняет только приказы своего хозяина — и никого кроме.

— Странный блок.

— Ничуть он не странный. Серв, который горазд выполнить приказ любого человека, будь он гостем, случайным прохожим или вовсе беглым умалишенным, может принести много неприятностей. Одно время в зажиточных семьях Трапезунда участились кражи, не слышала? Ворам даже не требовалось подбирать ключи, пробираться в дом, запугивать хозяев оружием… К чему это, если можно просто приказать домашнему серву пойти и принести семейные драгоценности? Или выворотить к чертям из стены целый сейф? Серв не умеет возражать, в нем заложено беспрекословное подчинение любому человеку, он выполнит приказ. В общем, это стало изрядной проблемой. Блок, о котором я говорю, просто не дает серву выполнять посторонние приказы, и тут наш Ланселот пока проявляет решимость, не очень-то и похвальную…

— Но Макелла приказал ему явиться! И он пришел.

Кир поморщился — мои глупые вопросы мешали ему сосредоточиться, думая о чем-то своем. О чем-то более важном, чем ерунда, которой интересуется юрист, ни черта не смыслящий в такой сложной материи, как чары и церебрус.

— Я, кажется, уже говорил об особенностях его мышления?.. Неужели и после этого неясно?

— Не очень, — призналась я, — Точнее, не до конца.

Во взгляде Кира читались все эпитеты, которыми он мысленно меня наградил. Среди них явно нашлось много нетактичных и откровенно грубых, но все они были заслуженными. Я и в самом деле смутилась.

К счастью, заговорил Марк.

— Эти твои цепочки… Ну, вариативность и остальное… Серв может сам обходить и этот запрет?

— Хоть у кого-то голова на плечах, — вздохнул Кир, — Уверен, еще два или три повторения — и вы…

— По-моему, если я застрелю Кира, это будет большей услугой человечеству, — как бы в забытьи пробормотал Марк, протягивая руку к кобуре, — В конце концов от серва и в самом деле есть толк…

Кир сердито засопел.

— Для мыслящего существа создать настоящий запрет практически невозможно, будто сами не знаете! Да, Ланселот обязан слушаться лишь тех приказов, которые исходят от хозяина. А вы сами часто ли выполняете приказы Христо? Думаю, серв вполне может выполнить приказ постороннего лица, весь вопрос в форме.

— Форме? Какой форме?

— Форме его восприятия, конечно. К примеру, если господин Макелла приказывает серву Ланселоту зайти в дом, последний этого выполнить никак не может — ему это запрещает блок. Но если серв Ланселот немного подумает и придет к выводу, что это действие отвечает его интересам, он может выполнить его самостоятельно, просто потому, что это его воля, а приказ господина Макеллы игнорируется. Понятно?

— Он выполняет только те приказы, которые ему подходят, — сказала я негромко, — Однако!

— Вроде того. Милая особенность, неправда ли? Однако меня сейчас беспокоит не это.

— Тогда что?

— Если этот железный болван с первой минуты вывалил на нас столько сюрпризов, сколько еще он приберег?

— Откуда нам знать?

— И верно. Проблема однако в том, что выяснить это самостоятельно я тоже не могу.

— Кажется, кто-то из присутствующих здесь имеет в некотором роде отношение к чародейству? — невинно поинтересовалась я. Глаза Кира сверкнули — насмешек над своим талантом он не терпел, однако же и возразить, по большому счету, толком не мог.

— Слишком много нестандартных решений, — признал он, — Эти умники из «Ониса» воплотили слишком много смелых ходов, проблема лишь в том, что одновременно… Комиссия имперских чародеев не смогла разобраться в его церебрусе, а вы ждете, что я вскрою его за пятнадцать минут? Возможно, мне что-то и удастся выяснить, но сколько это потребует времени — я сказать не могу. И результат тоже не гарантирую.

— Замечательно, — Марк откинулся на спинку кресла, — У нас есть два дня чтобы осудить этого серва или оправдать его, при этом из трех работников Общества двое — неуклюжие дилетанты, не способные что-либо выяснить, а третий открыто признает себя недостаточно квалифицированным в вопросе. Возможно, настала пора применить более надежные методы?.. Таис, у вас не найдется свежей кофейной гущи?

Но Кир не дал Марку возможности долго упиваться триумфом.

— «Ониса» нет, — сказал он достаточно хладнокровно, — Это значит, что мы не можем связаться с их чародеями. По крайней мере его нет в Трапезунде, и куда он делся — большой вопрос. Можно попытаться навести справки в магазинах, торгующих сервами, не исключено, что где-то в нашем городе продали еще пару схожих сервов, но шанс на это невелик… Как я уже говорил, партия предельно маленькая, найти в столь короткое время его родственников — едва ли выполнимая задача.

— Значит?.. — осторожно сказала я, увидев, что Кир ушел в свои мысли с головой.

— Должна быть документация, — тихо, но отчетливо сказал растрепанный чародей, поднимая горящие глаза, — Бумажка. Книжка. Текст. Ни один серв не выпускается без технической справки, должна быть и у этого остолопа. Возможно, если мы ее отыщем, узнаем еще кое-что о характере господина отравителя.

— Возможно, нам и не придется искать, — заметила я, — Ланселот, тебе известна брошюра, которая была в комплекте с тобой? Справочник технических характеристик твоей модели?

Он ответил сразу же.

— Я знаю ее.

— Где твой хозяин держит ее?

— В кабинете, на второй полке секретера.

Мы с Марком поднялись на ноги одновременно. Не было нужды даже переглядываться.

К дому покойного господина Иоганеса мы подъехали уже в полной темноте — ранняя весна Трапезунда торопливо набросила на город темную шаль, не нарушаемую даже луной — настоящий подарок для воров, грабителей, шантажистов — и еще работников «Общества по Скорейшему Ремонту и Наладке». Марк оставил спиритоцикл за квартал до места назначения, к дому мы подходили пешком. К счастью, особняк господина Иоганеса располагался в том районе города, где с наступлением темноты жизнь практически замирала — здесь не сновали подозрительные личности, не бродили по тротуарам пьянчуги, не колесили припозднившиеся извозчики. Единственной опасностью был бы патруль милициантов, но на протяжении всего пути нам не встретился ни один.

— Хороший дом, — оценил Марк, обозревая фасад, — Не чета нашей развалюхе. Как думаете, может бросить нам все это чародейство и основать общество кредита? Судя по всему, гораздо более прибыльное дело.

— Из Христо получился бы отличный управляющий, — с готовностью согласилась я, — Мне пришлось бы переквалифицироваться в делопроизводителя, а вы с вашими талантами возглавили бы отдел по взысканию проблемных активов. Думаю, даже для Кира нашлось бы место.

— Как хорошо, что таким самоуверенным, вздорным и легкомысленным оболтусам как мы никто в здравом уме не доверит ничего подобного, — с чувством сказал Марк, — Я смотрю, у вас уже есть план действий… Но почему не с черного хода?

— В наше время на замках черного хода не экономят, — я пожала плечами, — И врядли мы сумеем выломать дверь даже объединенными усилиями.

— Парадный ход опечатан. Я не сомневаюсь в ваших талантах относительно взлома обычных замков, дорогая Таис, но мне помнится, что вы сами говорили, будто бы зачарованные замки вам не под силу. Здесь же зачарованная печать милициантов, что неудивительно на месте преступления.

— Именно, — согласилась я, — Стоит ее нарушить — и поднимется настоящий шум. Но мы можем брать пример с нашего подозреваемого — не стоит идти напрямик там, где можно схитрить, ведь правда же?

— Цепочка?

— Цепочка.

Печать милициантов на двери напоминала что-то вроде часов без циферблата — небольшой цилиндр, наполненный бесшумно двигающимися шестернями, за которыми угадывалось тусклое розовое марево чар. Стоит открыть дверь, не приложив соответствующего ключа, как чары придут в действие. Марк смотрел на механизм с явным опасением. Он не любил зачарованную технику, которую слабо знал. Здесь же поводов для опасений было куда больше.

Я протянула руку и аккуратно, задержав дыхание, постучала в дверь — три раза быстро, потом четыре раза медленно, с расстановкой, и еще два раза быстро. Марк наблюдал за моим действиями с неподдельным интересом, но когда печать, издав короткий писк, упала наземь, не удержался от изумленного возгласа.

— Однако недурно для человека, который не терпит зачарованных вещей, — пробормотал он, — Признайтесь, вы чародей?

Я рассмеялась. Скорее оттого, что задуманное получилось так быстро и ловко.

— Не поверите, старая студенческая легенда.

— О чем это вы?

— Когда я грызла гранит имперской науки, среди студентов ходил слух о том, что чародей, разработавший еще лет двадцать назад зачарованные печати для милициантов, был весьма… нечист на руку. И любил наведываться на места преступлений с корыстными целями, для чего и создал простой способ снимать защиту. Глупо звучит, неправда ли? Думаю, это неправда. А вот то, что милициантам иногда бывает необходимо срочно проникнуть на место преступления, чародеи же и чародейские ключи — довольно нечастные вещи в обиходе — истинный факт. Ну пойдемте же, раз открыто.

Внутри было темно, пахло так, как и должно пахнуть там, где уже две недели не появлялось человека — застоявшимся воздухом, пылью, но еще сильнее — гнильцой. Вероятно, милицианты не удосужились убрать останки последнего обеда покойного — и те теперь догнивали. Марк включил зачарованный фонарик, предусмотрительно вынутый из кармана — круг мягкого света упал на пол и заскользил по паркету, выхватывая то изогнутые журавлиные ноги высоких стульев, то приземистые кожаные диванчики. Обстановка, несмотря на нехватку света, виделась роскошной, но без особого вкуса. По крайней мере я бы врядли смогла тут жить.

«Здесь убили человека, — шепнула притаившейся летучей мышью в темноте мысль, — Конечно, ты врядли согласилась бы тут жить!». Наверно, я вздрогнула — Марк сделал движение, как будто собирался положить руку мне на спину. Пришлось сказать:

— Все в порядке, ничего. Просто… темно. Не люблю темноту.

— Иногда темнота скрывает вещи, которых лучше не видеть, — заметил Марк. Судя по сухости его голоса, он успел заметить что-то нехорошее, — Это столовая, идемте дальше.

— Отчаянно спертый здесь дух, — пожаловалась я, — Неужели так воняют остатки еды?

— Нет, — лаконично ответил Марк, торопливо открывая передо мной следующую дверь, — Боюсь, воздух испорчен лично господином Иоганесом. По крайней мере мне хочется надеяться, что не его бренные останки я наблюдаю рядом со столом. Идемте, Таис!

— Но разве милицианты…

— Его оказалось слишком много. Слишком. Теперь я понимаю, отчего этот яд больше не производят. И верно отвратительное зрелище. Таис, может не было смысла в этой авантюре? Если господин Макелла оказался способен наложить руки на вещественное доказательство в виде серва, может ему стоило бы доверить и похищение его бумажек? Что думаете?

Я ответила не сразу — слова пришлось предварительно взвесить. Но, в конце концов, скрывать что-то от Марка было бесполезно.

— Не хочу ставить господина Макеллу в известность о нашей, как вы выразились, авантюре.

— Почему?

Я вздохнула. Когда идешь в мертвой, пахнущей гнилью, тишине чужого дома, слышишь только скрип паркета под ногами, а видишь лишь отблеск фонарика, желание беседовать куда-то пропадает. Но в голосе Марка сквозило настоящее любопытство — и не удовлетворить его я не могла.

— Господин Макелла сдал нам серва на руки, полагая, что в этой истории фигурирует лишь один подозреваемый. Проблема в том, что история может представать в другом свете, если взглянуть на нее другими глазами. Она может даже оказаться совсем-совсем другой историей, верно? Так вот, в той истории, которую вижу я, подозреваемых немного больше.

— Хм. Что-то подобное я и предполагал… И сколько же?

— Пять.

Раздался грохот — это Марк, замешкавшись, врезался в кресло. Я вздрогнула.

— Ради Бога, потише!

— Простите. Но почему пять, Таис?

— Все просто, Марк, четыре человека и один серв. Это ведь как раз пять, кажется. Ведь так?

Я ожидала, что Марк опять во что-то врежется, но он был начеку. В темноте я слышала лишь его сосредоточенное дыхание. Марк никогда не задавал вопросов, не попытавшись самостоятельно переварить сведения. Жаль, что его общество даже на протяжении долгого времени не помогло мне выработать подобную привычку.

— Слушайте… Не понимаю, — наконец сдался он, — Значит ли это, что вы подозреваете и самого Иоганеса? Ведь это было бы… э-э-э… глупо.

— Глупо — хвататься за ту идею, которую вам старательно подбрасывают, — вспылила я и почти тот час была за это наказана — моя нога самым болезненным образом врезалась в дверной косяк, — Ой! А дьявол… Черт бы побрал эту темень! Это азы криминалистики, дорогой Марк, если где-то убивают человека, первый круг подозрения — все те, кто находились рядом с ним. Вообще все. Не исключая его самого. И только со временем, выявляя новые детали и выстраивая схему, можно создать второй круг, более узкий, а затем и…

— Самоубийство? Пригласить на ужин трех старых приятелей и на их глазах откушать крысиного яда? Вот уж точно странный метод. Да и нечасто приходится слышать о самоубийцах, которые готовы на такую мучительную смерть.

— Во-первых, про мучительную смерть он мог ничего и не знать, — возразила я горячо, — Он не чародей, как и мы, а значит не мог знать про эту «маленькую чуму». Редко кто разбирается детально в ядах, а уж в зачарованных…

— Мне приходилось слышать об отравлениях. Обычно это совершают в одиночестве, знаете ли. Как минимум для того чтоб окружающие вовремя не пришли на помощь, да и вообще — падать бесчувственным трупом на глазах у приятелей — несколько дурной тон. Но, может, дело в моем воспитании, я вырос в Никее, а там, знаете ли, несколько более строгие нравы…

Марк никогда не славился умением хорошо острить. Я оборвала его, не дожидаясь продолжения.

— А если именно в этом и заключалась его цель?

— Поясните.

— Здесь опять же два варианта. Первый — он желал переселиться в другой мир во время веселого застолья, в окружении друзей и вина. Он был банкиром, а таким людям обычна чужда поэзия. По крайней мере я, даже не зная его, с трудом представляю, как он в полночь выпил бы бокал отравленного аира, лег на задрапированную черным бархатом кровать и положил бы себе на грудь багровую розу… Может быть, ему просто не хватало смелости чтобы покончить с жизнью в одиночестве. А тут — другое дело. Звон бокалов, тосты, разговоры, верный слуга незаметно подносит отравленный кусок — и до свидания. Как?

— Мрачно, — признался Марк, — Я, однако, тоже не банкир, а значит врядли пойму его образ мыслей. Что со вторым вариантом?

— О, он еще более банкирский, чем первый. Месть. Хладнокровная просчитанная и выверенная месть. Ее принято подавать холодной.

— Но только тогда, когда повар хорош… — задумчиво протянул Марк, — Иоганес хотел чтоб в его смерти обвинили сослуживцев?

— Почему бы и нет? Серв вне подозрений — милицианты еще не знают толком, что такое «Онис» на самом деле, а когда узнают — их залихорадит, уверяю. В самоубийство преуспевающего счетовода тоже мало кто поверит. А значит остаются лишь трое.

— Тогда он плохо подготовился — нет ни одной улики, указывающей на человека-отравителя. Что же это за месть, если все трое без проблем выпутываются из истории, да еще и уносят главное вещественное доказательство?

— А что если объектом мести был не кто-то из троих, а нечто большее?

— Кхм?

— Если Иоганес хотел свести счеты с Кредитным Товариществом «Макелла-Склир-Исавр»? Стойте, это ведь кабинет?

— Судя по всему. Если нам нужен секретер, я его вижу.

— Я же вижу письменный стол и кучу документов… Поможете?

— Разумеется. Полагаю, проще будет прихватить все с собой, чем пытаться что-то разобрать тут… Яне волнуйтесь, я взял сумку.

Луч фонарика, отразившись в зеркале, выхватил часть лица Марка. И угол большой улыбки.

— Вы ведь с самого начала знали, да? — спросила я, охваченная внезапной догадкой.

Уточнять не понадобилось.

— Я долго с вами работаю, Таис. Вы сами вызвались поехать со мной и участвовать в организованном взломе. Так неужели это было ради какой-то технической брошюры? Вы, юристы, обожаете засунуть нос в чужие документы.

— Будет вам… — пробормотала я, несколько уязвлено. Все-таки быть предсказуемой — тоже не лучший вариант, — Это поможет нам понять не только самого Иоганеса, но и все это Кредитное Товарищество, с которым, мне кажется, не все чисто.

— Беру на себя шкаф и сервант… Светите мне… И можете рассказывать дальше.

— Что, если бедняга Иоганес решил покончить с собственной конторой?

— К чему?

— Мало ли. Есть много причин, по которым организованная группа людей может обидеть одного человека. А если уж дело касается больших денег… Иоганес не мог уничтожить Товарищество физически, но удар по репутации иногда может быть смертельным.

— Общественный резонанс, понимаю.

— Ага. Посудите сами, четверо крупнейших банкиров ужинают вместе, после чего один из них лопается как переспевший плод, напичканный крысиным ядом. Ничего себе заметка для газет? Сторонний читатель, также не верящий в сервов-убийц, будет трактовать это однозначно — банкиры, ссорясь, травят друг друга почем зря. Возьмете ли после этого вы кредит в таком Товариществе? Выпьете ли у них в гостях чаю?..

— Однако они извернулись.

— Возможно, Иоганес их недооценивал, и они успели заткнуть рот газетам. Не имею удовольствия знать господ Склира и Исавра, но господин Макелла показался мне очень устремленным и практичным.

— Мне кажется, вы уже обзавелись основной версией, — пропыхтел Марк, вытаскивающий из шкафа целые кипы пыльных слежавшихся документов, — Не очень-то объективно. У нас нет ровно никаких оснований полагать, что это было самоубийство.

— Нет есть! Серв!

— Потише пожалуйста… И фонарик пониже. Благодарю. Что — серв?

— Он настроен на выполнение команд лишь своего хозяина, — напомнила я, — Никто из присутствующих не смог бы заставить его накормить Иоганеса отравой! А вот сам он — отлично. Серв беспрекословно слушается его, и он может обойти запрет на убийство. Ланселот глупо смотрится в качестве убийцы, но как инструмент он идеален. Что скажете?

— Самоубийство при помощи серва… Такое уже было, помните, в феврале? Какой-то сумасброд заставил домашнего серва поднять полуторатонный сейф, лег под него, а потом заставил его выпустить груз? Газеты пировали недели три. Конец прогрессивного девятнадцатого века — и на тебе, сложнейший механизм, вершина творчества имперских чародеев — по сути сложная петля для висельника!

— Тише… Ничего не слышите?

Марк замер.

— Нет. Звук?

— Показалось.

Круг света, в котором Марк возился со шкафом, несколько раз мелко дрогнул — и причина тут была не в зачарованном фонаре. Я с отвращением заметила, что у меня дрожат руки. Страх, все время круживший где-то в вышине черной птицей, стал спускаться, топорща острые крылья.

«Прекрати, — сказала я самой себе, концентрируясь на том, чтоб заставить руки повиноваться, — В этой истории, скорее всего, тебе нечего боятся. Если здесь и замешан очередной безумный серв, он находится на расстоянии в несколько километров от тебя».

— Мне нравится ваша теория, — говорил тем временем Марк, не заметивший моего внезапного приступа страха, — Она, как и все прочие ваши теории, смела, не боится самым решительным образом трактовать обстоятельства и все такое. Но если я еще выполняю роль прокурора, мое слово — серв.

— Уверены в виновности Ланселота?

— Да. Не доверяю железу, которое становится слишком умным. Помните историю про браконьера?

— Не очень. Какого-то беднягу разорвало на части зачарованным ружьем вроде бы…

— А знаете, отчего? Он метил в зайца, а на зайцев был не сезон. Чары в его новеньком ружье, встретив такой парадокс, вышли из под контроля. От горе-охотника остались лишь сапоги да шапка. Кажется, чародеев в итоге даже оправдали, не помню…

Мне опять почудился звук — точно недалеко от нас кто-то царапнул когтем по паркету. Металлическим таким холодным острым когтем. Этот звук отозвался где-то внутри меня дрожанием какой-то крошечной жилки. Чтобы руки не начали опять дрожать, я заговорила:

— Значит, у каждого из нас есть свой подозреваемый, у меня — Иоганес, у вас — серв Ланселот. Однако не стоит забыть об еще трех — Макелле, Евгенике и Диадохе.

— Банальное отравление?

— Почему бы нет? Деньги — отличный соус для крысиной отравы. Там, где Кредитное общество — там много денег. Много поводов свести друг с другом счеты, а наш покойник был не просто каким-нибудь секретарем, в его руках была отчетность Товарищества, а это кое-что да значит.

— Он мог найти что-то, что не понравилось его сослуживцам, да?

— Именно поэтому мы и собираем документы, Марк.

— Да уж понимаю. Но если отравой его угостил кто-то из своих, то кто? Евгеник и Диодох — мелкие мушки. Один глава наблюдательного совета, другой — и вовсе секретарь. Конечно, я плохо знаком с кредитным делом, но мне кажется, что в этих должностях значительными аферами заниматься сложно.

— Это заметные должности, пусть и не связанные с деньгами непосредственно, — возразила я, — Каждый из них мог контролировать какие-то суммы. Уж точно не мелкие мушки, как вы выразились. А вот Макелла врядли тут завязан. Нет, должность у него как раз самая подходящая, тут другое… Если бы он даже нашел способ подсыпать Иоганесу яд, к чему было после его смерти обращаться к нам? Прошло две недели, шумиху удалось замять, милицианты тоже спустили дело на тормозах, к чему ворошить прошлое? Убийцы так себя не ведут. Я бы сказала, Макелла и в самом деле хочет найти…

Закончить не удалось. Совсем рядом что-то коротко звякнуло и, хотя звук сам по себе не был зловещим, я вздрогнула — слишком уж не вязался этот звук с пустотой большого кабинета, в котором мы с Марком были вдвоем.

— Слышали? — тихо спросила я, опять борясь с собственными пальцами.

На этот раз он слышал. Марк медленно разогнулся, отстранился от шкафа. Я не видела его лица, но когда он повернул голову к двери, но меня поразило то, как вдруг окаменели его плечи и спина. Точно секунду назад дышавший человек вдруг обратился в камень или ледяную глыбу. И, хоть массивный стол скрывал от меня то место, куда смотрел Марк, мне вдруг впервые за сегодня стало по-настоящему страшно.

— Марк!

— Тс-с-сс.

— Марк!

— Тише, Таис.

Когда я увидела его шевелящиеся губы и услышала голос, стало немного легче, но его поза, его взгляд — все это было дико и странно. Очень медленно повернув голову, он сказал мне:

— Не шевелитесь. Пожалуйста.

Сердце, уколотое ядовитым шипом предчувствия, забилось быстрее, разгоняя яд по всему телу. Неизвестность — ужасная вещь. Следующие три или четыре секунды показались мне растянувшимся часом. Я стояла неподвижно и смотрела на Марка, а тот смотрел куда-то в сторону, отстраненный, молчащий и какой-то незнакомый.

— Таис… — наконец прошептал он, — У нас некоторые проблемы. Нет. Стойте на месте. Умоляю, не шевелитесь. Замрите как статуя. Вот так. Отлично. Все хорошо. Просто стоим на месте и ничего не делаем.

— В ч-чем дело? — язык предательски зазвенел о зубы как сосулька. Но видимо и без моего голоса было все понятно — Марк осторожно улыбнулся мне одними губами.

— Макелла, — сказал он, — Сволочь. Не предупредил. Этот Иоганес любил механические игрушки даже больше, чем я думал.

— Что? Что там? Бога ради…

— Тс-сс! Можете говорить, но тихо. И ни малейшего движения. Аранеола. Прямо у двери. Можете посмотреть.

Сперва я не видела ничего. Луч фонарика все еще был направлен на Марка, поэтому все, что не попадало в яркий конус света, можно было едва различить. Мебель, светильники, диван — все это маячило серыми призраками, чью форму нельзя было точно угадать. Я медленно, очень медленно повернула руку с фонарем. Марк предостерегающе шикнул, но я и так замерла. То, что он назвал Аранеолой, было достаточно близко чтобы я могла его рассмотреть.

Сперва я просто увидела блеск стали на полу. Так может блестеть оброненная булавка или металлическая пуговица. Просто мягкий блеск полированной стали. Глаза привыкали к темноте медленно, но металлический предмет у порога вдруг пришел в движение и его контуры на миг обозначились в зыбком зачарованном свете. Что-то не очень большое, но сложной формы. Гладкие иглы, изогнутая металлическая пластина, что-то еще, мелкое, находящееся в постоянном движении, смутное…

— Я идиот, — сказал Марк, превратившийся в статую, но оставшийся прежним Марком, — Проклятый идиот. Мог подумать. Ведь если банк… Большие деньги… Должна быть защита.

Он говорил короткими рубленными фразами, возможно не хотел делать лишние движения губами. Или же был слишком напряжен для того чтобы контролировать себя полностью.

— Если вы сейчас все не объясните, я побегу, — выдавила я, не спуская взгляда со странного предмета. Он был небольшим, размером меньше кошки, наверно, но его кажущаяся неподвижность в сочетании со стальным блеском отчего-то казались мне пугающими.

— «Аранеола». Домашний защитный механизм. Не серв, просто чары и сталь. Много быстрой стали.

— Боже… Охранник?

— Да. Небольшой, но шустрый. Впрыскиватель на лапах.

При слове «лапы» страх протянул по позвоночнику колючую шипастую плеть. Представилось что-то жуткое. Крадущееся в темноте на стальных лапах. Поддаваться страху было нельзя, но страх перестал быть просто чувством, он обрел плоть. Я ощущала его присутствие вокруг себя, сам воздух обратился загустевшей пеленой страха, тело омертвело, утратило чувствительность и только где-то глубоко внутри тревожно билось сердце.

— Реагирует на движение. И температуру тела. Настигает, потом вспрыскивает зачарованный снотворный коктейль. И вызывает милициантов. Забавная штука. Бога ради, Таис, не вздумайте падать в обморок!

— Я… Слушаю. Ничего. Все в порядке.

— Он у порога. Медленно подходит. Он засек, где мы находимся, и теперь пытается определить точно. Готовится.

— Стреляйте!.. — прошептала я в отчаянье.

— Не могу, — с сожалением сказал Марк, — Оно быстрее. Не смогу достать револьвер. Чудо, что еще не атаковал. Наверно, заряд чар слабый. Две недели патрулировать дом… Нам еще повезло.

«Аранеола» пошевелился. Я явственно услышала короткое звяканье, но теперь оно было куда ближе. Такое бывает, если уронить на пол вязальную спицу. Или если к тебе приближается невидимое стальное чудовище. Потом я увидела его целиком. Металлическое паукообразное тело. Иглоподобные тонкие лапы. Маленькую голову. Оно медленно приближалось, переставляя ноги с грацией, недоступной ни одному живому существу. Большой стальной паук. Оно гипнотизировало одним своим видом.

Меня спасло то, что от страха я окончательно окаменела.

— Таис!

— Таис!

— Слушайте меня. У нас минута или две. Потом он подойдет. Его чувства ослабли, но потом он разберется. Мы излучаем тепло.

Я стиснула зубы и заставила себя кивнуть.

Никакой паники. Никакого страха. Это просто зачарованная вещь. Много металла, много чар. Как сказал Марк?.. «Много быстрой стали»? Нет-нет, об этом думать ни к чему. Нельзя об этом думать. Механизм. Простой и понятный, как все зачарованные механизмы. Сумасшедший и неконтролируемый, как все зачарованное… Стоп. Он не знает эмоций, у него нет чувств. Нолики и единицы — так говорил Кир про их мироощущение. Сейчас я для него — просто много ноликов и единичек. Он не знает, кто такая Таис, он не испытывает к ней ненависти. Она просто визитер. Надо успокоиться и придумать, как выбраться отсюда. У тебя есть много времени.

Кажется, это помогло — по крайней мере дышать стало легче и я стала вбирать в себя воздух крохотными мелкими глотками. Звенящая бездна непроглядной паники, в которую я почти заглянула, отодвинулась, оставив меня балансировать на ее грани.

— Таис! — опять позвал Марк.

Я отозвалась.

— Мне нужен фонарик.

Я почувствовала, как костенеет рука, сжавшая крохотный теплый цилиндр. Отдать свет? Остаться в темноте наедине с этим стальным чудовищем, неслышно подбирающимся все ближе и ближе?

Я замотала головой, забыв про то, что нельзя двигаться.

Только не свет.

— Послушайте… Есть план. Глупость, но вдруг. Времени немного. Слышите?

— Угу.

— Передайте мне фонарик. Очень медленно. Очень аккуратно. Он ослаб и может не успеет. Один шанс из двадцати. Надо, Таис.

Марк говорил спокойно, его слова, смысл которых я едва понимала, обладали свойством успокаивать. Марк не ошибается. Он выручит. Ему надо верить.

«Аранеола» опять пришла в движение и прошла еще метра пол по направлению ко мне. Теперь она целиком была в пятне света и я могла разглядеть ее в деталях. Три пары лап двигались, издавая едва слышный шорох и иногда, когда металлический паук замирал, то самое короткое звяканье. У него была какая-то вопросительная, неуверенная интонация. Звяк? Звяк-звяк?.. Так звякнет тонкий металлический подсвечник, если щелкнуть по нему ногтем. У «Аранеолы» не было глаз, лишь крошечные объективы как у серва. Они постоянно двигались, точно тщетно пытались сфокусироваться, именно это непрерывное движения я видела в полумраке. Но чего я не видела — так это двух коротких шилоподобных отростков в передней части сплющенной морды.

— Не передавайте резко, — наставлял Марк. Ему было легко говорить, он стоял дальше и ему не приходилось смотреть в глаза механической твари, — Медленно. Спокойно.

Я попыталась шевельнуть рукой и обнаружила, что та совершенно онемела. Чтобы передать фонарик Марку мне придется наклониться в сторону и вытянуть руку. Надо сосредоточиться. Ровно дышать. Сколько осталось? Метра полтора? Я представила, как иглы входят в податливую мякоть ноги.

— Почему мы живете в Трапезунде? — вдруг спросил Марк. От удивительной неуместности этого вопроса я даже на мгновенье забыла про затаившегося совсем рядом «Аранеолу».

— Что?

— Акцент, — Марк улыбнулся, — Вы росли не в Халдейской фемме, верно?

— Я не… Какая разница? И какое сейчас…

— Киликия?

— Российская империя.

— Мне сразу показалось, что в вашем акценте есть что-то такое… — Марк хотел было кивнуть, но вовремя сдержался, — Но мне казалось, что об этом невежливо спрашивать.

Я задохнулась:

— А сейчас… А сейчас — вежливо?

— Сейчас уже все равно. Но вы не похожи на славянку, Таис. Не могу сказать, что видел много славянок, но… И волосы.

— Мой отец был ромеем. Мать — славянка.

— Вот как. Расскажите про свое детство.

Мне показалось, что Марк сошел с ума. Я недоверчиво уставилась на него. Он улыбался. И глаза у него были совсем не сумасшедшие. У сумасшедших точно не бывает таких глаз.

— Я росла… в Керчи. Рядом с Боспором. Большой, хороший город. Море… Когда-то она была ромейской колонией. Я росла там до пятнадцати лет. Там не было университета, а отец настоял на том, что мне нужно хорошее ромейское образование. Но я не люблю Константинополь. Поэтому Трапезунд.

— Отец военный?

— Нет. По дипломатической части. Был послом в Керчи, там встретил мать… Поэтому я хорошо болтаю по-русски. Смешно, да? Еще пыталась учить бриттский, но ничего не вышло. Зато знаю латынь, профессиональное…

— Вы не вернулись после того, как получили диплом имперского юриста.

— Не вернулась.

— Не оставили дома ничего ценного?

— Нигде не оставляю ничего ценного.

— А семья?

— Мать осталась в России, она не любит Ромейскую Империю. Отец служит в столице. Я не видела их полтора года.

— Но остаетесь в Трапезунде. Вдали от дома, от семьи, от хорошо оплачиваемой работы.

— Сами хороши! — вспылила я, совсем позабыв об опасности, до которой оставалось едва ли больше метра.

— У меня нет дома, — просто сказал он, — И семьи нет. И образования. Гроши, которые платит мне Христо, мой единственный заработок. Меня никуда не тянет и у меня нет ни единой причины куда бы то ни было ехать.

Я нахмурилась.

— И про образование врете. Я знаю, как говорят неграмотные люди.

— Я не сказал, что неграмотен, я сказал, что необразован.

— Но где-то вы учились?

Он пожал плечами.

— Было. Много лет назад. Я бросил образование, не закончив, и больше к нему не возвращался.

— Где же вы учились?

— Его Императорского Величества Высшее Училище Катафрактариев. Единственное, что я знаю по латыни — команды, Таис. Теперь вы видите, что я неуч и не гожусь к серьезной работе. По крайней мере не чета вам.

— Поэтому мне должно быть стыдно?

Он осторожно пожал плечами.

— Полагаю. По крайней мере это же не я трачу свою жизнь, раскладывая пасьянсы в обществе старого пьяницы в захудалой лачуге.

— Вы грубиян, бездельник, неуч и… и… — дыхание перехватило от ярости, — Вы…

Очищающая кровь злость змеиным ядом протекла во жилам. Неотесанный пень! Бездельник! Хам! Безмозглый солдафон! Никчемный…

— Таис.

— Что?

— Фонарик.

Я наконец сообразила, где нахожусь. Темная комната, блеск металла совсем рядом с моей ногой. Марк, протягивающий руку. Тело отозвалось, точно и не было этой позорной слабости, не было сковавшего параличом руки ужаса. Все опять встало на свои места. Все было ясно.

Я наклонилась и вложила фонарик в теплую руку Марка. Он аккуратно принял его, переложил в другую руку. Света теперь было гораздо меньше, я уже не видела крадущегося ко мне «Аранеолу», лишь по приглушенному шороху угадывая его местоположение. Он был близко, ближе чем мне бы хотелось, мне казалось, что обнаженная нога чувствует излучаемый им холод.

— Теперь слушайте, — сказал Марк, — Видите дверь?

Дверной проем смутно угадывался в полумраке.

— Да.

— До нее пять шагов. Пять ваших шагов. По моей команде вы сделаете их. И чем быстрее, тем лучше. Запомните направление.

— Зачем?

— Будет темно. Совсем темно. Вы не должны сбиться.

— Какого черта…

— Все потом. Пять шагов. Как только я крикну — бегите! Изо всех сил. К двери.

— Ясно.

— Хорошо. Готовы?

Я перевела дыхание. Какую бы сумасшедшую идею не задумал Марк, я ему верила.

— Готова.

— Раз. Два. Три, — медленно, даже нараспев произнес Марк. Затем он набрал полную грудь воздуха и, быстро кивнув мне, крикнул, — Вперед!

Я бросилась к двери еще прежде, чем поняла, что происходит. Кто-то перехватил управление моим телом, но этот кто-то лучше меня понимал, что происходит и что от меня требуется.

Я увидела, как огромный стальной паук, только что застывший в неподвижности в полуметре от моей ноги, приходит в движение. Как оживают его лапы, готовые поднять механическое тело в прыжке, коротком, быстром и беспощадном. Потом возле меня что-то с ужасным грохотом взрывается, в нос бьет запах горелого, что-то звенит, скрежещет… Я бегу к двери и, лишь сделав несколько шагов, понимаю, что двигаюсь в полной темноте. Сколько шагов я успела сделать? Три? Пять? Сердце звенит в груди крохотным замерзшим колокольчиком. Я не понимаю, где нахожусь, в темноте комната стала огромной, запутанной. Страх колет меня своими тупыми иглами в спину, гонит вперед. Где-то позади должен быть Марк.

Когда мои руки натыкаются на стенку, от неожиданности я едва не отскакиваю назад. А потом что-то врезается в меня сзади, я представляю себе бритвенно-острые стальные когти и ору что-то нечленораздельное, с опозданием понимания, что «Аранеола» не может быть таким большим. И таким теплым.

Какая-то сила вдруг подхватывает меня и швыряет дальше, возле моего лица проносится стена, я чувствую собственное отраженное от камня дыхание. Что-то несется навстречу мне, а может быть это меня несет куда-то вперед, затягивает в непроглядную черную шахту, где нет предметов, нет цветов, лишь очертания, страшные и перепутанные.

Мы то ли летим, то ли падаем куда-то, вокруг что-то оглушительно трещит, сзади раздается скрежет, кто-то громко дышит рядом с моим ухом.

А потом с ужасным грохотом мы врезаемся во что-то, летим, катимся…

Кто-то помог мне подняться. Конечно, это был Марк. Он ухмылялся как мальчишка, устроивший крупную шалость, на скуле у него наливались багровым две или три глубоких царапины, на лбу вздулась шишка размером с хорошую абрикосу. Но он все равно выглядел довольным.

Мы были на улице. После затхлого спертого воздуха каждый глоток бесцеремонного пронизывающего ветра опьянял, как вино.

— Как вы? — спросил он, — Целы? Если да, предлагаю двигаться к спиритоциклу. Боюсь, мы произвели несколько больше шума, чем планировали, к тому же у меня не было времени открывать дверь.

Я оглянулась. Через дверной проем, судя по всему, не так давно прошел боевой трактус — коробка была перекошена, а сама дверь валялась в нескольких метрах снаружи. Восстанавливать милициантскую печать нечего было и думать. О том, каким разрушениям подвергся интерьер дома — тоже.

— Цела, — я попыталась улыбнуться, — Локоть разбила, ерунда. Бежим!

Оказавшись в спиритоцикле, Марк быстро завел двигатель. Зачарованный механизм отозвался приглушенным урчанием. Спиритоцикл с готовностью тронулся с места, в лицо ударил холодный ветер ночного города, вместо звезд над головой начали проноситься фонари. Марк вел свой «Магнус» уверенно и легко, его бесстрастное лицо, освещенное оранжевыми огнями приборной панели и фиолетовыми звездами фонарей, было непроницаемо.

— Это вы ловко придумали, — сказала я ему, — Ну, про детство.

— А? Ерунда, — он махнул рукой, — Надо было вас отвлечь.

— И разозлить? Это тоже было частью программы?

— Конечно. Злость — хорошее лекарство, Таис. Оно помогает от всего. Нужна лишь правильная дозировка.

— Кажется, вы поднаторели в этом.

— Будьте уверены. У солдафона вроде меня всегда есть в запасе пара проверенных и простых рецептов.

Неужели про солдафона я тогда вслух сказала? Я почувствовала стыд.

— Жутковато было, — призналась я и добавила чтобы загладить свою вину, — А вы действовали бесстрашно. Как и раньше.

— О, — протянул Марк, глядевший на дорогу, — Это все ерунда. Но вот то, что нам предстоит дальше, признаться, пугает даже меня.

— О чем это вы?

— Нам придется рассказать все Киру.

Но гнев Кира оказался вовсе не так страшен, как нам представлялось. Едва мы вошли и он увидел Марка, лицо Кира исказилось. Наверно, такой испуганной не выглядела получасом ранее даже я. Глаза его расширились, лицо побелело — несмотря на то, что на нашей кухне всегда было жарко натоплено, мне показалось, что Кир вдруг оказался посреди звенящей от холода зимней ночи. Даже плечи его как-то опустились… Прежде чем мы успели что-то сказать, он бросился к нам и схватил Марка за руку. Тот даже улыбнуться не успел.

— Что с тобой? Сколько крови… Ты жив? Идти можешь?

Марк рассмеялся. Царапины на его щеке оказались достаточно глубокими и за время нашей поездки половина его лица оказалась покрытой кровавой коркой. Он выглядел так, словно в одиночку боролся с парой голодных медведей, подумала я, да и огромная шишка никуда не делась. Можно понять Кира… Точнее, нет, понять Кира никак нельзя, но иногда, особенно в такие моменты, такая иллюзия возникает. Когда он забывает про себя, забывает растопыривать иглы и просто действует — так, как действовал бы нормальный человек на его месте. Глядя, как Кир мечется вокруг Марка, заглядывая в его лицо и ощупывая руками его огромный торс, я подумала, что, может быть, стоит пару раз в месяц устраивать подобную авантюру…

— Не мельтеши ты! Царапина! Смотри. Просто царапина. Накровило, видишь…

— Царапина!.. Ты пытался погладить тигра? — проворчал Кир, успокаиваясь. При виде окровавленного Марка он пережил такой шок, что даже не сразу смог ругаться, — Олухи… Во что вы ввязались? Садись! Сейчас принесу мазь.

Марк покорно опустился на стул. Что же до меня, вечернее приключение, пронзившее тело сотней тысяч адреналиновых иголочек, только сейчас начало отпускать меня. Я почувствовала ужасную усталость. Такую, от которой все тело кажется сделанным из воска и, очутившись в тепле, оно начинает таять, оплывать… Пришлось тоже сесть. Кухня в особняке Общества была небольшой, трое человек, сидящих за столом, занимали ее практически целиком, оставляя лишь узкий пятачок около зачарованной, вечно гудящей, печи, в глубине которой моргал тусклый зеленый глаз. О том, чем тут занимался Кир до нашего прихода, можно было не гадать — на столе по своему обыкновению помещалась пара книжек с заляпанными жиром страницами и полная тарелка горячих крендельков с сыром. Видимо, вечно голодный чародей поджидал нашего возвращения за легким ужином. Что ж его, легкого ужина хватит и на нас с Марком, да еще, пожалуй, останется на пять-шесть человек… Я взяла несколько крендельков и стала сосредоточенно есть, уставившись взглядом в стену.

Прибежал с мазью Кир. Он заставил Марка разоблачиться по пояс, что Марк, сконфуженно косясь на меня, и сделал. Он выглядел массивным даже в тунике или в костюме, обнажившись же, и подавно походил на какого-нибудь древнего гладиатора, причем не отставного, а пышущего силой, здоровьем — крепкий молодой дуб, а не человек. Ни грамма жира, лишь тяжелые, как пластины рыцарских доспехов, плотные пласты мышц и стальные канаты сухожилий. Сложнейшая в своем роде машина, созданная отнюдь не руками имперских чародеев, сильная, умная и выносливая. И обладающая этой проклятой улыбкой, с которой невозможно спорить.

На ребрах обнаружилась длинная багровая гематома, Кир встревожился, хотя Марк и утверждал, что все кости целы. Повреждения тут же были смазаны мазью — Кир не доверил никому накладывать ее, делал все сам.

— Штука хорошая… — бормотал он, возясь с царапинами, крошечный рядом даже с сидящим Марком, — Сам чары накладывал. Через полчаса уже и видно не будет. И молчи! Я боюсь, что если ты начнешь рассказывать, у меня возникнет желание задушить тебя. Пусть Таис рассказывает. Ее авторитету такие мелочи уже не повредят.

Марк рассмеялся, но подчинился. Я начала рассказывать, наблюдая за тем, как кропотливо работает Кир. Сама я забралась на высокий табурет и, избавившись от обуви, болтала ногами, не забывая про сырные крендельки. Мама в детстве не разрешала мне болтать ногами — «Чертей качаешь», говорила она. Что бы она сказала сейчас, если б узнала, в каком окружении и как я работаю?.. Не иначе, всыпала бы горячим ремнем. И поделом.

Когда я дошла до механического паука, Кир только головой покачал.

— Бездарные идиоты. Взломщики. Разини. Неужели сложно было проверить, прежде чем вламываться?

— Брось, — миролюбиво сказал Марк, — Ошибка, но не смертельная. В конце концов настоящая опасность нам не угрожала, «Аранеола» — всего лишь защитный механизм, а не убийца.

— Вас бы взяли спящими милицианты! Как думаешь, тайное проникновение со взломом на место преступления карается имперскими законами? Христо и Макелле пришлось бы попотеть чтобы вытащить вас из базилевсовых застенков!

— …а потом Марк кинул в него фонариком, и мы побежали! Точнее, бежал в основном Марк, я висела на нем как тюк.

Кир даже оторвался от своей работы.

— А вот это неплохо. Видимо, даже у Марка иногда бывают озарения.

— «Аранеола» боится яркого света?

— Причем тут свет? Чары в фонарике. Когда сам фонарик разбился, поле, в котором находились чары, исчезло. Всплеск чаро-энергии перед носом сбил вашего охранника с толку. Это должно было дать вам пару секунд и, судя по всему, вы ими разумно воспользовались. Был бы толк…

— Что значит «был бы!» — Марк встрепенулся и тотчас получил затрещину от своего сурового лекаря и зашипел, — Эй, больно!

— Не дергайся.

— Документы у нас, да, Таис?

— Верно, Марк прихватил сумку. Там практически вся домашняя документация Иоганеса. Уж не знаю, насколько важные документы он хранил дома, у меня не было возможности толком изучить их. Но, быть может, мы найдем там что-то важное.

— Настолько важное, что из-за него один сослуживец убил другого? — понимающе хмыкнул Кир.

Марк удивился.

— Вот уж не думал, что ты разделяешь теорию Таис о человеке-отравителе, — пробормотал он, — После того как сам нашел следы яда на руке серва…

— Одно другому не помеха. Кто-нибудь из гостей покойного господина Иоганеса вполне мог приказать серву подсыпать отраву.

— Приказать!.. Серв не слушается чужих приказов, забыл? Если он и отравил хозяина, это был его почин!

Марк вскочил и заходил по комнате взад-вперед. Кир с улыбкой сопровождал его передвижения взглядом.

— Серв сам выбирает, каких приказов ему слушаться.

— Вот уж не думаю, что это так просто — заставить его слушаться!

— Даже проще, чем ты полагаешь, Марк… Таис, вкусные крендельки?

Я была лишена возможности принимать участие в беседе — сочные румяные поджаристые крендельки таяли во рту и я занималась тем, что сокращала их количество, позабыв о сервах-отравителях и таинственных убийствах. Кир задал свой вопрос как раз когда я жевала очередной, поэтому мне пришлось помедлить, прежде чем ответить.

— Э? Кхм. Да, вполне.

— Рад, что понравились. Это Ланселот готовил.

Впервые в своей жизни я поняла выражение «ком в горле». Съеденные крендельки вдруг застыли где-то в желудке, причем за долю мгновенья я успела пересчитать их все. Семь? Восемь? Все-таки семь… Семь маленьких тикающих бомб у меня в животе. Меня бросило в холодный пот, зубы против воли предательски застучали.

Промывание желудка! Может, еще не поздно…

Кир с насмешкой глядел на меня, мои страдания определенно веселили его.

— Стой! — крикнул он, когда я наконец вскочила с места, — Марк, держи ее! Они не отравлены, Таис.

В подтверждение своих слов Кир спокойно взял с тарелки пару крендельков, закинул в рот сразу оба и стал с удовольствием жевать.

— Видишь? Отличная штука. Не знаю, врал нам о чем-то Макелла или нет, но в одном он против истины точно не пошел — готовит Ланселот и в самом деле отлично! Марк, как думаешь, после того как мы закончим с этим делом, можно будет оставить его себе?..

— Идиот! — набросилась я на Кира, — Откуда ты знаешь, что их можно есть? Яд может действовать долго!

— У нас в доме нет яда. И я проверил все своими приборами. Абсолютно съедобно, — серьезно сказал Кир, подхватывая еще кренделек, — И вкусно. На завтра я попросил его приготовить лазанью. Любишь лазанью?

— К дьяволу лазанью! — отрезала я, — Как ты заставил его действовать?

— Да говорю же, очень просто… Серв не обязан выполнять приказов, но в то же время он не имеет ничего против вежливой просьбы. Правда, сформулировать ее пришлось непросто. Я сказал что-то вроде: «Ланселот, ты же любишь готовить? У нас есть кухня и кое-какой запас провизии. Если тебе нечем заняться, ты вполне мог бы приготовить нам на ужин что-нибудь. Кстати, я очень люблю сырные крендельки». Как-то так. И готово!

— Проще, чем я думала. Значит, по-твоему, кто-то из гостей шепнул Ланселоту за переменой блюд — «Слушай, парень, не хочешь отравить своего хозяина? Мне он давно не нравится, а яд как раз стоит у вас на полке, тебе же будет не сложно?..»

Кир облизнулся.

— Утрируешь, конечно. Для того чтобы заставить серва пойти на убийство обычной просьбы мало. Но если, скажем, у самого серва были серьезные причины для этого, просьба-приказ могла стать катализатором. Знаешь, что такое катализатор? Не смотри на меня так… В общем, это могло переполнить чашу. Мы знаем, что Иоганес обращался со своим сервом без нежности. На месте Ланселота после трех месяцев постоянных унижений я бы точно захотел сменить место работы. Возможно, наш убийца шепнул ему, что примет на службу к себе после того как с банкиром будет покончено… Это уже мощный стимул.

— Для убийства?!

— Ага. Подобная склонность есть и у людей, Таис. Люди иногда убивают друг друга когда злятся, а уж когда есть и материальная заинтересованность… Бывает, этим занимаются сразу целые народы и государства. Что уж говорить за одного бедного механического повара…

— По-твоему, Ланселот — соучастник?

— Вероятно, — он пожал плечами, — Я не строю воздушных замков как вы, мои кирпичи — это факты. А с ними у нас пока туговато. По сути, мы знаем только то, что рассказал нам Макелла, а банкиры в сущности народ хитрый и скрытный. Расспрашивать серва вы уже, помнится, пытались?.. И тоже ноль.

— Не считая…

— Да, Таис, не считая того, что выяснили его плохую память в отношении стихов, я помню.

— Это именно тот факт, о нехватке которых ты печалишься, не так ли?

— Факт есть элемент истины, имеющий значение, — с важным видом ответствовал Кир, — То, что у тебя совершенно жуткий вкус в отношении гардероба — тоже факт, но мы же не пытаемся и его встроить в теорию об отравителе?..

— А ты и вовсе ходишь как оборванец!.. Признайся — ты просто не можешь факт с потерей памяти принять и обработать. И вообще об устройстве Ланселота имеешь не большее впечатление, чем я — о спиритоцикле!

— Эй! — Марк попытался что-то сказать, но его перебили сразу с двух сторон, — Тихо! Господи, когда вы начинаете спорить, вас невозможно слушать… Подумайте. Вам мало фактов. Мы знаем то, что сказал нам Макелла. И то, что сказал нам Ланселот. К сожалению, интереснее всего нам было бы мнение Иоганеса, но современные чары до некромантии вроде бы еще не доросли… Кто у нас остается?

— Еще двое, — задумчиво сказала я, — Этот, как его… Евгеник и Диодох, сослуживцы покойника.

— И как кажется кому-то из нас, подозреваемые. Почему бы не узнать, что они думают по этому поводу?

— А мысль, — подумав, сказала я, — Было бы интересно узнать, что они думают. Если они сообщники и в курсе отравления Иоганеса, в их рассказах могут быть неточности, которые нам что-нибудь скажут. Если же нет… Услышав историю, которые они видели своими глазами, мы тоже можем получить что-то ценное. Знаете, так бывает — даже наблюдательный и внимательный человек вроде нашего Макеллы может случайно опустить пару деталей, на которые он попросту не обратил внимания, а вот другой — именно их и приметит… Да, нам было бы неплохо с ними поговорить.

— Нам придется действовать через Макеллу. И он наверняка удивится, что мы, вместо того чтоб разбирать на запчасти серва-убийцу, занимаемся тем, что допрашиваем его служащих. Не так ли?

— Скорей всего. Скажем, что ищем странности в поведении серва тем вечером. Чем больше человек мы опросим, тем точнее будет информация. Макелла умен, он не станет с этим спорить.

— На вашем месте я бы опасался только того, что он слишком умен, — пробормотал Кир, — Крендельков еще кто-то хочет?..

Первым визитером оказался господин Флавий Диадох. Он явился без четверти десять — то самое время, когда деловые и организованные люди приступают к важным делам, закончив с утренним кофе и корреспонденцией. Не знаю, сколько корреспонденции выпало на долю Диадоха в то утро, но тонкий кофейный запах, заявившийся вместе с ним в кабинет, свидетельствовал о том, что утро у банкира началось достаточно недавно. На секретаре и Голове сборов Кредитного Товарищества «Макелла-Склир-Исавр» был европейский костюм в мелкую светлую полоску, такой же добротный и качественный, как и на Макелле, в жилетный карман уходила массивная, быть может, и старомодная, цепочка часов.

Христофор в то утро не мог выполнять свои обязанности — он полночи кутил в «Золотом младенце», видимо с выгодой используя полученный от Макеллы аванс, поэтому солнце застало его мертвецки пьяным, спящим богатырским сном в мансарде. Рядом с ним терпеливо и неподвижно восседал Буцефал, готовый оберегать сон своего хозяина до последней капли масла. Это тоже давно стало традицией. Буцефал, чей церебрус все никак не мог перестроится на мирный лад, все еще жил на войне, поэтому павший хозяин воспринимался им как раненный в тяжелом бою. Единственное, что мог сделать послушный стальной великан — дежурить рядом с ним и ожидать прихода полевых медиков, что он со всей старательностью и вынужден был делать как минимум пару раз в неделю.

Отсутствие двух членов Общества сыграло, однако, нам на руку — Буцефал был лишен возможности с порога напугать почтенного Голову сборов до потери памяти, а без Христофора мы с Марком надеялись самостоятельно управлять ходом беседы. Кир к беседе с гостем интереса, как и следовало ожидать, не проявил.

— Расскажете, что было… — только и сказал он, — Тогда будем думать.

Флавий Диадох оказался старше, чем мне отчего-то представлялось, лет шестидесяти с небольшим. Он не носил ни усов, ни бороды, был худощав, немного сутул, а лицо его, на котором выделялись вечно прищуренные внимательные глаза, постоянно хранило выражение некоторого удивления.

Господин Диадох не выказал удивления, напротив, он был рад поговорить с людьми, которые наконец смогут дать ответ, как вышло так, что уважаемый и в высшей мере честный человек вроде господина Иоганеса, вдруг оказался коварно убит ядом в собственном доме.

— Я н-не понимаю, в конце концов… — бормотал он, устроившись в кресле и обхватив колени длинными руками, — Наше дело таит иногда опасности, все-таки деньги, векселя, ссуды… На моей памяти в Трапезунде убили двух аудиторов, казначея и инспектора. Ночью, в переулке, зачарованной пулей… Это я понимаю, но яд! В собственном доме! Воля ваша… — приговаривал он и его сухое лицо принимало еще более обиженное выражение — как будто именно нам пришло в голову отравить его сослуживца, — Как крысу! Подло и низко, господа. Никогда на моей памяти…

Чтобы вернуть его к обсуждению интересовавших нас вопросов, пришлось потратить некоторое время.

— Какие отношения были между вами и покойным господином Иоганесом? — осторожно спросил Марк. Против моих ожиданий Диадох не удивился такому странному вопросу.

Пожевав губами, он ответил:

— Мы были приятелями по службе. Он начал служить, помнится, в шестьдесят четвертом, я к тому году был уже вторым секретарем… И когда Димитрий открыл филиал в Трапезунде, он взял нас обоих в это дело. Нас — и своего Евгеника, конечно.

— У вас были деловые отношения?

— Конечно же. Посудите сами, я — первый секретарь, он — начальник Кредитного департамента… Мы не были в подчинении, но по службе приходилось общаться постоянно. Тут ведь как два колеса… Смею заверить, покойный Иоганес отлично разбирался в бумагах. Честный, уверенный, принципиальный человек, — мне показалось, что на глазах Диадоха сейчас сверкнет слеза, — Такие, знаете, в нашем деле редкость. А уж Агафий… Работали с ним душа в душу. Удивительно рассудительный был человек, такой и выслушает, и совет даст, а если надо — и сам поможет. Мы с ним приятельствовали много лет. Друг друга знали в совершенстве. Скажем, у меня проблема по службе — Иоганес тут как тут, словом добрым, советом… У него что случилось — я на помощь бегу, так и выручали друг друга. У него ведь, по большому счету, друзей в нашем филиале не было, бумажки листай хоть неделю к ряду, а словом переброситься…

— А господин Макелла? А Евгеник? — не удержался Марк, — Они разве не водили дружбы с покойным?

Диадох пожевал губами.

— Водили.

Продолжать он не стал, с достоинством замолчал, хотя его лицо, не утратившее впрочем, своего обычного кислого выражения, свидетельствовало о том, что ему есть что к этому добавить. Пока Марк беседовал с Диадохом на общие темы, я присматривалась к нашему посетителю. Я никогда не считала себя сильной в физиогномике, но свойственной с детства причине пыталась рассмотреть выдающиеся черты лица и найти их значение. «Педантичный, — думала я, глядя на гостя поверх облака рациометра, — Возможно, рачительный. Костюм отличный, а ботинки давно можно было бы и сменить, обветшали… Говорит немного высокомерно, щурит глаза, дергает подбородком. Педантичный, сухой, уверенный в себе человек. Подсыпают ли такие люди яд в тарелку друга? Отчего бы и нет, всякие подсыпают, должно быть… Впрочем, можно быть уверенной — такой бы точно ножом не пырнул, воля не та».

Я попыталась представить себе господина Диадоха со стилетом в руке и лишь вздохнула — выходило, что не мог бы. А вот яд подсыпать — вполне. Тихое, осторожное, аккуратное убийство, без привлечения лишнего внимания. Раз — и все. Яд — оружие осторожных и хладнокровных убийц.

— Так значит, вы просто беседовали?

— Ну, если это можно назвать беседой. Болтали о всяком… Так повелось. Бедняга Иоганес не любил такие застолья, — Диадох покачал головой, — Да что поделаешь. Жаловался, что у него после них селезнка ноет, да и сам ходил на следующий день как в воду опущенный. Но куда попрешь, знаете ли…

Марк бросил на меня осторожный взгляд поверх гостя. Лицо его выражало вежливое внимание, но в глазах застыл вопрос. Я быстро кивнула в ответ.

— Я думал, господин Иоганес сам был инициатором подобного рода застолий, — аккуратно начал Марк, — Мне так сказал господин Макелла.

Диадох фыркнул. Вышло у него это презрительно.

— Иоганес был тихий мирный человек, господа. Он такие кутежи на дух не переносил… Мы лишь с ним время от времени чаевничали. Знаете, чайку посреди работы перехватить, пару сдобных булок… Но против начальства, сами понимаете… Вы ведь понимаете?

— Э… Да, — сказал Марк, который еще явно ничего не понимал, — Но в каком смысле?

Диадох вздохнул — с видом уставшего человека, которому предстоит рассказать что-то очевидное, но которого смущает полнейшая неосведомленность слушателей.

— Димитрий Макелла был его начальником. Как и моим, впрочем. Димитрий — человек славный, но, знаете, тяготеющий… Кутежи, застолья — это по его части. Любил шумные компании, выпить опять же… Человек большой, имеет слабость, — Диадох пожевал губами. Они у него были постоянно маслянистыми, немного обвисшими, как у пожилого верблюда, — Мы-то люди небольшие в нашем ведомстве, не совладельцы, чай…

Диадох бубнил себе под нос, кивая в такт словам головой. Слушать его было утомительно, не говоря уже о том, что никакой полезной информации господин Голова для нас не припас.

— Так значит, господин Иоганес устраивал эти ужины для своего начальника, господина Макеллы? — уточнил Марк. Я не удержавшись, послала ему улыбку. Было за что — юрист с имперским дипломом клюет носом, а водитель и телохранитель с манерами опытного прокурора осторожными вопросами подталкивает посетителя в нужном ему направлении. Однако недурную закалку дают в этом Его Императорского Величества каком-то там училище катафрактариев!

— В общем, да, — сказал Диадох, — Бедняга Иоганес угодить пытался Макелле. Для того и столы и бильярд… У него ведь положение не ахти — пусть ты и глава целого департамента, стоит Димитрию слово сказать своим компаньонам — и иди, милый, на улицу, корку грызи.

— Разве они не были приятелями еще с молодости?

Диадох фыркнул. Здорово у него это получалось — презрительно фыркать. Киру было бы у кого поучиться.

— Господин Маркус, вы, видно, слабо знаете господина Макеллу. Родители господина Макеллы — богатые, состоятельные люди, мир их праху. Образования, однако же, у него путного нету. Как рассказывал Агафий, учился Макелла необычайно скверно — да и позволительно, наверно, раз родительская мошна битком набита… Люди моего поколения ведут себя строже, знаете ли. Макелла еще в университете кутил, дуэлировал, картежничал, словом вел жизнь городского повесы. Банковское дело он никогда не любил и его не понимал. Но когда пробил час, вложил куш и стал компаньоном большого дела, с репутацией, связями, наработанным опытом. А Агафий — скромный человек, живший до того делопроизводством за четыре солида в неделю. Есть ли разница? И могла ли между такими людьми быть дружба, как вы сами говорите? — Диадох горько вздохнул, — Макелла его, между нами, ужасно тяготил. На службе приходилось угодничать, так еще и дома — устраивать вертеп. Иоганес от меня секретов не имел, но умолял не выдавать его положения, боялся взыскания по службе. Такой уж был человек, скромный да тихий. А сейчас… — Диадох ударил себя ладонью по колену, но звук получился тихий, — Все, мертв. Отравили, как собаку. Нет чтоб пулей… Как шакала какого. Я уж скрывать не буду, поверьте. Если Макелла говорил, что был нашему Иоганесу добрым приятелем — не верьте. Кровь он из него пил. «Агафий, а отчего это у тебя тут, дружок, по ведомости не сходится? Уж не нахалтурил ли ты тут, часом? А ну-ка давай-ка к двенадцати часикам чтоб все поправил и начисто сделал!». Так-то…

Во время повествования Флавий Диадох бросал взгляды и на меня. И каждый раз от этих взглядом я машинально закрывалась рациометром. Взгляды были липкими, какими-то суетливо-трусливо копошащимися, как перемазанные в варенье мухи со слипшимися крыльями, которые пытаются забраться по твоей ноге. Я даже позавидовала Киру — тот, по крайней мере, мог прикрыть ноги штанами, для сотрудников же женского пола, то есть для меня, Христофор Ласкарис признавал лишь один вид одежды, тунику. Я ерзала в своем кресле, стараясь по крайней мере избегать этих взглядов и делала вид, что поглощена работой.

— В последнее время между господином Иоганесом и господином Макеллой не было никаких ссор по службе? — как ни в чем ни бывало продолжал свой допрос Марк. Вопросы падали методично, как крупные увесистые градины, и задавались таким вежливым, но в то же время и внушительным тоном, что господин Диадох, через силу кисло улыбнувшись, вынужден был каждый раз отвечать.

— Никаких. Я, конечно, не знаю, не моя епархия, но все же…

— Как думаете, господин Иоганес мог найти какую-нибудь ошибку в делах своего департамента, которая, будучи официально выявленной, нанесла бы репутации Кредитного Товарищества или лично господину Макелле какой бы то ни было урон?

«Как формулирует! — подумала я в восхищении, сжимая кулаки, точно сама сейчас сидела рядом с Марка и задавливала вислогубого банкира неудобными вопросами, — Жми его!».

И Марк жал.

Диадох сбивчиво отвечал, причем выражение его лица, и так кислое, под конец беседы явственно отдавало даже не винной кислинкой, а жгучим уксусом. Отвечая на вопросы о взаимоотношениях Иоганеса и его служебных делах, он явно испытывал неудобство. Однако из его слов было ясно, что лично он в дела Иоганеса особенно не вникал, был ему лишь другом, о подобных находках в банковской отчетности ему неизвестно.

Под конец Марк спросил про Евгеника. Лицо Диадоха озарилось скупой нерадостной улыбкой.

— Был такой. Вместе с нами в вечерних заседаниях у Иоганеса участие принимал. Да и как не примешь, господину Макелле так просто не откажет… Не того понятия человек чтоб ему отказывать. А Евгенику и то в радость было. С начальством ли за одним столом сиживать, со сбродом портовым… Уж простите, что прямо, душа у меня простая, ровная, не люблю кривотолков и хитростей. Пьяница он, Евгеник, пьяница и подхалим. Что на службе, что дома. Сам по себе счетовод, да при Макелле поднялся, главой наблюдательного совета Товарищества стал. Наглый тип, между нами, — Диадох наклонился к столу, точно желая нашептать Марку на ухо, — В банковском деле голый ноль, однако же амбиций имеет огромное количество, а воспитания — никакого. Да приглянулся он Макелле, тот любит людей шумных, компанейских, с которыми и вина выпить и на бильярде сыграть … В моем возрасте такое не дается.

«Кляузник, — пробормотала я мысленно, — Благоприятный образ почтеннейшего господина Головы разваливался на глазах, — Обиженный кляузник, плут и донжуан, судя по всему».

— А в каких отношениях он был с покойным? — мягко поинтересовался Марк.

Диадох лишь махнул узкой ладонью.

— Терпеть друг друга не могли, можно сказать на дух не выносили. Иоганес, он, знаете, смирный, спокойный, достоинство все-таки… А Евгеник — гуляка, хам, повеса. Вечно остроты скабрезные отпускал, Агафию даже краснеть доводилось. Кабацкая культура. Да и со мной схоже. Евгеник-то моложе всех нас, шутит напропалую, насмехается, старость высмеивает. И на место его не поставишь — как так, Макелла благоволит… Так он и мучал нас постоянно аки пиявка. Сладу никакого…

Марк мягко перебил его.

— Последний вопрос, если позволите.

— Отчего же… Слушаю.

— Не доводилось ли вам отлучаться во время того самого ужина?

Диадох наморщил узкий морщинистый лоб.

— Минуточку… Вы имеете в виду, из-за стола?

— Да, когда вы сидели с господами Макеллой, Иоганесом и Евгеником. Приходилось ли вам или кому-нибудь из них отлучаться на какое-то время?

— Да пожалуй… Позвольте… Да, отходил, помню.

— Разрешите узнать, как далеко и надолго ли?

Диадох смутился.

— Не при даме… — я улыбнулась и сделала вид, что затыкаю уши пальцами, — В ватерклозет. Ну, минут на пять-шесть, думаю.

— Вот как… А остальные?

— Евгеник отлучался, помню. Не знаю уж куда. Минут десять не было. И сам Макелла тоже, под конец ужина. Уж не спрашивал, сами понимаете.

— А господин Иоганес?

— О, тот регулярно. На кухню все бегал, проверял, не подгорело ли чего у Ланселота, не забыл ли закуски, готовы ли сыры… Очень бедолага беспокоился как бы в грязь лицом перед Макеллой не ударить. Можно понять.

— Благодарю вас, больше вопросов у нас нет. Разрешите поблагодарить за оказанную помощь, ваши ответы чрезвычайно нам полезны, — поблагодарил Марк, поднимаясь и протягивая руку.

— И вам, вам… Такой уж человек я, простой, принципиальный. Раз надо — значит надо. И Иоганеса жаль необычайно, царствие ему небесное, золотой человек был. Да где он теперь… До свиданья, господин Маркус, до свидания, госпожа Таис.

Его внимательные острые глаза, остановившись на мне, несколько раз сладострастно моргнули. И хотя терпеть его общество становилось для меня все труднее с каждой минутой, я не удержалась.

— Простите… Еще вопросик. Вы стихи помните?

— Стихи? Простите?

— Тем вечером читали стихи. Сперва Макелла, потом остальные. Вы помните, о чем? Может, пару строф?..

— Извините, госпожа… — он потер нос, — Как-то не припомню. Стихи были, да, но содержание выветрилось… Макелла читал, что-то про еду, помнится, раки какие-то, вино опять же… Евгеник что-то скабрезное зачитал, как за ним водится. Я стихов не говорил, не люблю, знаете ли, да и память в последние годы не та.

— А Иоганес? — нетерпеливо спросила я.

Именно стихи своего хозяина позабыл Ланселот. Я даже самой себе не могла объяснить, к чему тут стихи, видимо просто упрямство. Попытка доказать Киру, что за маленькой малостью может обнаружиться что-то ценное, крупица истины, которая, будучи вставленной в цепь таких же, образует монолит.

— Иоганес сам стихов обыкновенно тоже не читает. Он взял тетрадь у Макеллы. Из нее и читал. Что-то… погодите… Твой дар, о щедрая… щедрая… природа. Что-то там про изобилие… Ох, не помню. Простите.

— Ничего. Прощайте, господин Диадох.

— И вам доброго дня.

Когда посетитель вышел, мы с Марком вздохнули, оба с облегчением.

— Неприятный тип, — сказал Марк, — Глаза особенно. Жалуется, ноет, а у самого взгляд прыгает. Настороженный, внимательный.

— Вы славно его вопросами охаживали.

— Меня учили проводить допросы. Правда, в другой обстановке.

— У нас должно быть часа пол до визита нашего следующего гостя. Давайте подумаем, что мы уже успели узнать.

— Отношения, — Марк загнул палец, — Если верить Диадоху, они вовсе не такие безоблачные, как нам виделось. У Иоганеса был лишь один друг в лице самого Диадоха, а остальных он вынужден был терпеть, опасаясь неприятностей по службе. Что ж, не вижу в этом ничего странного. К тому же Диадох отлучался из-за стола, — он загнул второй палец, — А значит…

— … мог перекинуться парой слов с сервом, — закончила я, — Я сразу поняла, к чему вы спрашиваете. Ни у одного из гостей не было возможности обычно поговорить с Ланселотом — в отсутствии хозяина они к нему домой не являлись, да и учитывая охрану… В общем, если наш убийца все-таки человек, у него было от пяти до десяти минут чтоб побеседовать с Ланселотом, уговорить его и, может быть, передать яд.

— Именно. Заминка в том, что отлучались все четверо, и все — на достаточно продолжительное время. А значит, мы остались при всех своих подозреваемых. Серв-отравитель, трое людей-отравителей или же отравитель-самоубийца. Отлично.

— У нас впереди еще Евгеник, — напомнила я, — Если он человек недалекого ума и пьяница, как следует из слов коллеги, может он о чем-нибудь и обмолвится?

С господином Михаилом Евгеником нам суждено было познакомиться через час. Не знаю, каким его себе представлял Марк, я ожидала увидеть выпивоху, хама и скандалиста. Поэтому когда он вежливо постучал тростью в дверь и представился, возникло некоторое замешательство. Облачен он был, так же как и его сослуживцы, в деловой европейский костюм, я отстраненно подумала, что это, видимо, принятое в Кредитном Товариществе одеяние. Марк, не признававший ничего кроме туники, только головой покачал — засилье гостей в штанах уже его не удивляло. По его мнению штаны были исключительно дикарским атрибутом, неподходящим для честного воспитанного ромея.

Евгеник был полноват, но не настолько чтоб это особенно бросалось в глаза, к тому же при значительном росте и широкой кости это выглядело уместно. Волосы у него были темные, с рыжеватым отливом, аккуратные усы вроде тех, что носил и Макелла, были тщательно завиты и умащены чем-то благовонным и блестящим. Он галантно поцеловал мне руку и представился просто — Михаил.

На вопросы он отвечал свободно, иногда лишь сопровождая ответ легким пожатием плеч — точно они удивляли его.

— Иоганес? Хороший малый. Исполнительный, не болтливый, и дело знал. Давний приятель Димитрия, насколько я знаю. Отношения у нас с ним были так себе. Он был сухарь, бука. Никогда не мог сказать в лицо, без обиняков, вечно жался, мялся. Стеснительный. Сидел как крот в своем департаменте, бумагой шелестел. Была ль от этого польза? Не знаю. Мне вечно казалось, что Макелла дал ему эту ставку по старой дружбе. Знаете, как оно обычно бывает… Ты вырос из гимназических штанов, при деле, обеспечен, пожалуй и богат, а твой старый приятель, с которым еще снежками перекидывались, сидит, и нищий как церковная мышь. Я не говорю, что Димитрий образец для подражания, но он человек чести. Предлагать Агафию пансион и полное содержание — свинство, только унизить, а взять на службу, на непыльную, но прибыльную должность — дело хорошее. Димитрий целым филиалом командует, компаньоны не мешают, хоть когорту таких агафиев найми…

— И по службе у вас общих дел не было?

— Помилуйте, — Евгений выставил вперед руки, гладкие, но плотные, жилистые, как у ленивого, несколько растерявшего форму, боксера, — Какие у нас с ним дела? Я при наблюдательном совете, он у себя. Встречались, конечно, но ничего общего. Считай, только у Агафия дома и виделись.

— Вы были постоянным участником этих встреч?

— Я-то? Пожалуй. Собирались раз в месяц у Агафия, может чаще. Холостяки, вы знаете… Сплетни, сигары, выпивали понемногу. В банке скука смертная — или бегаешь в мыле как загнанная лошадь или мухам помершим счет ведешь. А тут какое никакое развлечение. Признаться, ходил я больше для компании. Макелла уж сильно зазывал. «Пойдем, — говорил, — Посидим, откушаем, в картишки перекинемся.» Я отнекивался, не мое, да и привычней мне в траттории столоваться или в гостинице. А он все наседал — «Там Иоганес и Диадох, ты ж их знаешь. Скучные как вареные гуси. Помру один». Участия он большого, Димитрий. Все хотел нас, сослуживцев, сплотить, командой сделать, оттого и выдумывал время от времени всякое — то общественный пикник, то соревнования по речной гребле… Да ведь не мальчишки мы, надоедало быстро. Тогда он решил хотя бы высшие чины сплотить, начал устраивать у Иоганеса такого рода холостяцкие пирушки. Приходишь, жуешь часа три, бутылку вина выпиваешь — и ауфирдарзеен! Скука смертная, признаться. Я человек спокойный, простой. Служба у меня сложная, ошибок не терпящая, так представляете, каково мне было с ними целый вечер высиживать? Опять же — Димитрию не откажешь, да и одного его в том болоте бросать вроде как не по-дружески. Впрочем, Диадох — та еще вошь, а Иоганес, как я уже говорил, парень хороший, просто замкнутый, в себе все. Друзьями мы не были, но приятелями — пожалуй. Он тихий был, даже робкий, многие из него кровь пили — и сослуживцы и даже посетители. Он просил оказать какую-нибудь мелкую услугу, я обычно не отказывал. Пожалуй, почти что другом был. Только вот веселиться с ним не выходило, все-таки другого воспитания человек, других привычек. У меня-то отец расстригой был в соседней фемме, меня и словом не смутишь и вообще я человек нетребовательный. А Иоганес чуть не то — нос воротил. Кажется, из всего Товарищества, только со мной и знался, остальных, даже домой приглашая, лишь терпел. Жаль его, знаете. Живет человек хороший, небо коптит, зла никому не желает. Понятно, если ж центурий или там душегуб какой, а так же мелочь, пустяк сущий… И отравы ему… В нашем кредитном деле отрава, между прочим, первейшее средство. Вы представляете себе банкира, который будет бить другого палицей по темечку? Или из револьвера стрелять? А яд — быстро и тихо. В Константинополе, слышали, две недели назад какие-то молодчики ревизору яду подмешали?.. Что-то он не то у них нашел в бумагах. Ну и яду ему в еду или вино… Только сами дураки, разве можно яд, тем более мощный, зачарованный, где ни попадя брать? Яд — это тебе не крупа кукурузная, на рынке не купишь. Тем более если понятия в этом деле нету… В общем, напоили, упал он, вроде и не дышит, обрадовались, думали уже, куда бы тело остывающее тащить. А он вдруг поднялся, как ни в чем ни бывало, да мало того — волосы огненно-рыжие, чисто лисица, бородища огненная, даже брови — и те рыжие! Не добрый христианин, а сатана какая-то. У одного из травителей сердчишко враз остановилось от ужаса, еще двое вроде до суда сами добежали. Думали, демон за ними из ада явился в облике покойника, за грехи карать… Краска, конечно. Зачарованное средство для волос, этого добра в любой аптеке на солид — десять фунтов… А если лошадиной дозой хлебнуть — понятно что будет…

Михаил говорил спокойно и уверенно, немного улыбаясь. Точно огромный, принявший человеческий образ удав, сыто устроившийся в логове и с интересом наблюдающий за диковинными существами, которые его окружают. На меня он не смотрел, больше на Марка и, судя по тому, как тени ходили по лицу моего коллеги, взгляд этот вблизи обладал еще большей гипнотической силой, чем на расстоянии. Евгеник вел себя дружелюбно, на вопросы отвечал охотно и иногда отпускал целые тирады, прервать которые не было никакой возможности.

— Отношения с другими? Да как сказать вам. Со мной, как уже говорил, водил дружбу или что-то вроде. Я иногда над ним подшучивал беззлобно, да и он иной раз мог отпустить острую шутку. Перед Макеллой благоговел. Знаете, только увидит его — и сразу во фрунт вытягивается, как солдат перед генералом. Только глазами зыркает из почтительности. Макеллу это смущало обычно. Он надеялся, что такие неформальные пирушки помогут в этом деле. Зря надеялся, думаю. С Диадохом ему сложнее всего было. Не видели вы того старикана, настоящий паук. Хитрый, скользкий, все себе на уме. Сильно он Иоганеса не любил. Подковырки всякие, ошибки искал, кляузами Макеллу доставал денно и нощно. Иоганес с ним едва не помер. Думаю, Диадох подсидеть его хотел, он-то сам секретарь, Голова, должность почетная, да только ни власти, ни денег в руках. Подвинь он беднягу Иоганеса — было бы ему привольнее. Что? Отходил ли кто? Да все отходили, помнится. Иоганес вечно на кухню бегал, то то ему проверить надо, то это… Подай Ланселот Макелле и нам что пригоревшее — точно бы повесился на месте. Сам Макелла отходил, да. Куда? Разве знаю… Но отлучался. И Диадох тоже. Лично я выходил чтоб папиросу выкурить. Нет, там есть курительная комната, просто хотелось, знаете, так постоять. Ночь, весна, звезды трепыхаются… Люблю выкурить папироску в одиночестве, да и развеяться хотелось, не весь же вечер в мышеловке этой душной сидеть.

— А стихов не помните? — спросила я без всякой надежды, когда Михаил Евгеник закончил и затянувшаяся пауза ясно давала знать, что разговор практически закончен.

Евгеник не удивился, лишь улыбнулся и вдруг, без всякого предисловия начал декламировать:

Сбегай, Деметрий, на рынок к Аминту. Спроси три главкиска, Десять фикидий да две дюжины раков-кривуш…

Декламировал он не очень качественно, но с чувством, а емкие элегантные жесты больших сильных рук свидетельствовали о том, что делает он это не в первый раз.

— Асклепиад Самосский, — сказал Евгеник, дочитав, — У Макеллы одно из любимых, я запомнил. Читает его, когда в добром настроении духа. Элегический дистих, преданья старины глубокой…

— Вы в ответ прочитали что-то свое?

— Да, было дело. Ответил ему отрывком из «Идиллии» Феокрита. Биться должны современники… Постойте… Ага, вот.

Мне наболтала немало, и то, как вот Дельфис влюбился. Снова он страстью пылает, но к девушке или к мужчине, Точно не знает она; лишь слыхала, что в честь этой страсти Чистым вином возлиянье свершал и, не кончив пирушки, К ней торопился, сказавши, что дверь ей украсит венками. Вот что сказала мне гостья, и знаю я — все это правда! Прежде ко мне приходил он на дню по три раза и чаще, В склянке дорийскую мазь оставлял он, как дома, нередко. Нынче ж двенадцатый день, как его я уж больше не вижу, Видно нашел себе радость иную, меня позабывши. Нынче связать волшебством попытаюсь, но, Мойрой клянусь я.

— Ого, — только и сказала я.

Евгеник благодушно улыбнулся.

— Хорошая память в моей работе — не роскошь, а суровая необходимость.

— А последний стих вы помните? Который читал Иоганес?

— Из тетради Макеллы, помнится. Это обычное дело, Макелла всегда носит с собой тетрадь со стихами, откуда мы по настроению что-нибудь читаем. Иногда попадаются достаточно забавные вещи. Такой порядок, не можешь подходяще ответить стихом — смотри наугад.

— Вы не запомнили его?

Евгеник задумался.

— Автор был мне неизвестен. Кажется… Что-то про второе древо…

— «О, как любовь моя неистощима…» — процитировала я Ланселота, — И еще что-то про дары природы…

— Да-да, что-то похожее. Простите, не припомню. Но если вам отчего-то нужен именно этот стих, думаю Макелла охотно одолжит вам свою тетрадь. Только какое отношение стихи имеют к покойнику?

Вопрос был тем более неприятен, что ответить на него толком было невозможно.

Иоганеса отравили ядом, а не стихами.

— Просто… Знаете, исследуем церебрус Ланселота. Нам надо знать, что он мог слышать в тот вечер.

— Хорошо. Если вопросов больше нет, разрешите откланяться. День сегодня хлопотный, работы невпроворот.

И, вежливо попрощавшись, Михаил Диадох покинул кабинет.

— Признаться, не понимаю, чего вы взялись за эти стихи, — с некоторой досадой сказал Марк, утомленно откинувшись на спинку кресла, — Стихи и стихи… Если серв отчасти их не помнит, лично я не вижу в этом ничего странного.

— Помнится, вы считали его убийцей.

— И сейчас считаю, — серьезно отозвался Марк, — Но только к стихам это не имеет никакого отношения. Может… Если он столь умен, как говорит Кир, если у него такое нестандартное мышление, может это какая-то форма чародейского сумасшествия, а? Серв нового поколения с принципиально новой схемой церебруса… В этом что-то есть. Сырая модель, неправильные расчеты. В конце концов серв, не выдержав собственных интеллектуальных возможностей, попросту сходит с ума. И, подобно человеку, устраняет того, кто мешал ему так долго. Частичное сумасшествие может быть причиной, отчего он страдает избирательным склерозом!

— Он выглядит разумно и говорит тоже разумно.

— Помешательство могло быть временным. В конце концов душа — потемки, и, видно, не только человеческая. Даже в наше время душевнобольного не всегда отличишь от нормального человека, а у нас тут, извольте видеть, серв…

— Значит, мы все так же стоим на месте, — вздохнула я, — Узнали только, что сослуживцы в Кредитном Товариществе в большинстве своем друг к другу теплых чувств не испытывали.

— Как банка с пауками, — подтвердил Марк.

— Каждый из них клянется в любви к покойнику, а всех остальных записывает во враги. И понятно, отчего.

— Боятся.

— Еще как.

Некоторое время молчали. Марк напевал что-то себе под нос, возлегая в кресле Христофора, я равнодушно рассматривала старую столешницу. Тишина была не обычной, а какой-то угнетающей, как полный штиль на поверхности озера. Когда не видно даже ряби на воде.

— С документами что-то ясно? — спросил Марк, на котором бездействие сказывалось тоже далеко не лучшим образом.

— Ноль. Я просмотрела все, что мы изъяли из дома Иоганеса. Документов много, но все или никчемные копии или устаревшие выписки. Никакого криминала я не нашла. Из-за такого не убивают.

— Сумасшедшие сервы, может, и убивают… Ладно, не будем. А что инструкция к нашему дорогому Ланселоту?

— У Кира. Он корпит над ней с самого утра. Может, сходим навестим?

— Вы готовы зайти в берлогу Кира до обеда? Вы смелый человек.

— Ваша школа, — я подмигнула.

Первое, что мы увидели, отворив дверь в комнату Кира — Ланселота. Механический рыцарь возвышался в самом центре, равнодушно глядя глазами-объективами на самого Кира, который по своей привычке по-турецки восседал неподалеку. Судя по обглоданным куриным костям, украсившим пол комнаты вперемешку с исчерканными листами бумаги и привычными здесь чародейскими приборами, чью природу установить было совершенно невозможно, активная фаза работы уже была пройдена. Кир не был в трансе, но по его осунувшемуся лицу и синякам под глазами было видно, что утро у него выдалось плодотворным. Увидев нас, он даже не отпустил остроты, что свидетельствовало о том, что он и в самом деле выдохся.

Зато Марк рассердился.

— Что он здесь делает? — рявкнул он, указывая на Ланселота, — Вы были тут вдвоем?

— Неподходящее время для сцены ревности, — с трудом открывая рот, пробормотал Кир, — Да и с твоим участием любой водевиль превращается в фарс… Не кричи.

— Ты сидел здесь несколько часов вместе с сервом-убийцей?

— Мне здесь удобнее работается.

— Пустая голова! Он же мог… Господи. Ты рехнулся? Не мог позвать меня?

— Ма-а-арк… Ну замолчи ты уже, а? Никакой опасности.

— Иоганес думает иначе. Точнее, имел бы возможность так думать, если бы оказался чуть умнее!

— Разумеется.

Кир был похож на сонного замерзшего воробья — такой же нахохлившийся, крошечный, взъерошенный. Марк подошел к нему, сел на корточки рядом, обнял за плечи. Я видела, как туман в глазах Кира постепенно рассеивается. Кир даже тихонько заурчал.

— Еще раз выкинешь такой номер — схвачу за шкирку и… — Марк не закончил. Ни он, ни я, ни сам Кир не были уверены, что когда-нибудь он сможет совершить что-то в этом роде. А Марк предпочитал не лгать без серьезных на то оснований.

— Какие новости? — спросила я. Сонный Кир явно не горел желанием сообщить мне что-то интересное, а Марк, оказавшись рядом с ним, как обычно тоже утратил волю. Если не растормошить — полдня так просидят, балбесы.

— Новости… Новости есть, — Кир говорил медленно, как патефон, в котором подходит к концу заряд чар, — Справочник технических характеристик… Здорово, что вы его нашли. Многое стало яснее. Кроме главного.

— Например?

— Например я нашел список всех полученных и исполненных им команд. В тот вечер. Они откладываются в его памяти, все команды, полученные от Иоганеса.

Я вздрогнула. Наверно, схоже себя чувствуют собаки, готовые укусить уже щекочущий нос кошачий хвост.

— И? Ну! Кир, проснись!

— И ничего, — выпалил он, зевнув, — Двадцать семь.

— Двадцать семь чего?

— Команд. Таис, ты прямо как комар… Двадцать семь команд получил серв от господина Иоганеса тем вечером. И среди них не было ни одной, касавшейся яда или вообще чего-нибудь такого. Зачитай, Ланселот.

Ланселот точно только этого и ждал.

— Семь часов сорок минут, — монотонно заговорил он своим обычным, совершенно нечеловеческим голосом, — Приказ разбудить хозяина. Приоритет — один. Статус — выполнен в семь часов сорок две минуты. Семь часов сорок восемь минут. Приказ подготовить одежду — халат и шлепанцы. Приоритет обычный. Статус — выполнен в семь часов сорок девять минут. Восемь часов две минуты. Приказ подать завтрак. Обжаренный бекон, два молочных тоста с сыром по-валлийски, яблочный джем…

— Хватит! — прервала я, поняв, что серв не остановится, пока не зачитает список домашних дел целиком, — И так ясно. Так он помнит абсолютно все?

— Абсолютно — не то слово. Он может сосчитать, сколько мух сидело на картине, которую ему велено было почистить. Ланселот, приказ номер девять!

— Приказ номер девять. Четыре часа десять минут пополудни. Перенести стул из бильярдной в гостиную. Приоритет — два. Статус — выполнен в…

— Довольно. Значит, никакого упоминания про яд?

— Никакого. При этом, заметь, любой приказ, каким бы мелким он ни был, должен быть отражен в списке. Наш Ланселот суетился по дому, потом подавал на стол, но ни разу я не встретил упоминание вроде «Пойди на кухню, возьми там яд и сыпани мне в тарелку».

— Он не мог самостоятельно стереть исполненный приказ? Или забыть его?

— Исключено. Он не властен над этим участком церебруса, доступ к нему может быть только у чародея моего уровня. Это своего рода неприкосновенная отчетность, которая вечно хранится в нем.

— Тебе не кажется это странным? Судя по приказам, серв не прикасался к яду, однако на его руке остались следы.

— К сожалению, следы яда на руке серва — тоже не бесспорное доказательство, — с явным сожалением сказал Кир, — Это лишь значит, что он прикасался к яду. К примеру, яд мог быть рассыпан по столу и серв, протирая его…

— Вот еще! — на этот раз не выдержал Марк, — Если ты сам будешь искать подобного рода смехотворные оправдания, дело далеко не сдвинется.

— Прости, но я, кажется, не обязался выдвигать только те предположения, которые подчеркивают виновность серва? — слабо огрызнулся Кир, — Это ты уверен, что серв убийца, ты и ищи факты.

Глаза Марка опасно сощурились.

— В доме четыре человека и серв. Серв, который способен на убийство и может пойти на него без всяких колебаний. После ужина в доме остается три человека — один отравлен, а на руках серва — следы яда. Если это не кажется вам обоим значительным фактом, я уж и не знаю, какого рода доказательства вы пытаетесь найти…

— Марк…

— Ты сам только что сказал, что приказа об отравлении серв не получал! Так?

— Ну да.

— И? Правильно, никто ему такого приказа не отдавал. Это был его почин, его затея, его инициатива. Ланселот!

Серв не ответил, но выжидающе повернул голову. Мне бы под взглядом этих бесстрастных объективов было бы определенно неуютно, но Марк такого не замечал. Марк вообще обладал способностью не замечать очевидные вещи. И иногда она играла ему на руку.

— Тебе отдавал кто-нибудь приказы тем вечером?

— Нет.

— Хорошо… Ты говорил с кем-нибудь тем вечером?

— Только с хозяином Иоганесом.

— К тебе обращался кто-то из гостей?

— Нет.

Марк демонстративно развел руками.

— По-моему, все очевидно. Не было никаких приказов. Он не исполнитель, он просто убийца.

Марка стоило бы одернуть, но у меня на руках не оказалось ни единого козыря.

«Может, не стоит отстаивать свою точку зрения только лишь из упрямства? — деликатно поинтересовался внутренний голос, — Марк прав, по крайней мере его теория пока проще и понятнее всех ваших. А ты выгораживаешь убийцу, причем даже не человека».

Я посмотрела на Ланселота. Конечно, это было бесполезно — с тем же успехом я могла ожидать подсказок от стола или ветхого гобелена. Серв не умеет чувствовать, а значит не умеет и проявлять своих чувств внешне. Он умеет лишь думать. Некоторые даже умеют очень хорошо думать. Цепочки, вариации… Проклятые цепочки! Если этот серв лишен души, но способен воспринимать мир и думать на уровне человека — есть ли у нас вообще право судить его?

— Кир! — позвала я чтобы отвлечься от неуместных и глупых мыслей, — А что-то еще в инструкции было?

— Угу, — юный чародей снова зевнул, — Точнее, там кое-чего не было. Смотри.

Он показал мне брошюру, которую Марк успел захватить из дома Иоганеса. Ничего необычного, да и не очень толстая, похожие идут в комплекте к зачарованным парилкам или соковыжималкам. Белая бумага, логотип «Онис», похожий на изображенный в изометрии несимметричный апельсин… Страниц двести будет, прикинула я. Потом я поняла, что имел в виду Кир — на том месте, где он открыл книжицу, не хватало листов — судя по следам, их аккуратно вырвали с мясом. Страница сто сорок три, а после нее…

— Восемнадцать страниц, — коротко сказал Кир, не желавший ждать окончания моих подсчетов, — Как думаешь, там был раздел «Как превратить вашего домашнего серва в Родриго Борджиа»?

— А что оглавление?

— Нет оглавления. Новаторство во всем, что тут скажешь…

— Их мог вырвать Иоганес, — предположила я, — Там могла быть указана какая-нибудь информация, которая делала серва уязвимым.

— Восемнадцать листов уязвимостей? — Кир приподнял бровь, — Однако…

— К тому же, — вставил Марк, который явно изнывал, не участвуя в разговоре, — Хозяину глупо вырывать листки. Куда проще спрятать всю инструкцию, что бы в ней ни было. Он же держал ее неизменно на полочке.

— Серв?.. — я покосилась на Ланселота.

— Он вырвал?

— Не знаю.

— Участвовать с вами в обсуждении — одно удовольствие, — сказал Кир, — Ваши смелые теории затмевают только ваши же блестящие доводы.

— А сам-то!

— Сам… Я не думаю, что виноват серв потому что…

— Ланселот, выйди! — приказал Марк, потом опомнился, — Эмм-м… Ланселот, у нас на кухне осталось что-то съедобное?

— Да, — без колебаний ответил серв, — Холодные телячьи отбивные, морковь, два фунта феты, два…

— Отлично. Как думаешь, из этого можно сделать что-то вроде ужина?

— Да.

— И ты бы смог сделать это сейчас?

— Да.

Ланселот простоял еще секунд пять в молчании, потом резко повернулся и, чеканя шаг, вышел из комнаты.

— Не сложно же его уговорить… Так о чем ты?

— Я говорю, что не верю в вину серва, — продолжил Кир, — Видишь ли, он… Он слишком умен.

— Не могу сказать чтоб заметил это.

— По тебе, знаешь ли, тоже не скажешь… — вздернул голову Кир, но быстро остыл, — Он просто не любит болтать, но, уверяю, он гораздо умнее, чем кажется. Прекрасный церебрус.

— И что?

— Когда человек умен, он не станет убивать… Стой, дай закончить. Он не станет убивать так явно. Согласись, если ты работаешь поваром и подаешь блюдо, отведав которое, человек падает под стол, это некоторым образом накладывает на тебя подозрения. Умный человек не будет совершать убийство и ждать, когда его сразу после этого закуют в кандалы.

— То есть ты думаешь, что он слишком умный.

— Да. Слишком. Поэтому я не разделяю твоей теории, Марк. А значит в некотором роде согласен с Таис. То есть, он или сам отравился или его отравил кто-то из гостей.

— Или же все гости вместе взятые! — вставила я.

— По сути, это то же самое. В общем, я думаю, что тут не обошлось без человека.

Марк запустил пятерню в волосы и некоторое время чесал затылок.

— И что же мешает тебе окончательно утвердиться в теории Таис?

— Факты, — устало усмехнулся Кир, — Всегда одно и то же — недостаток фактов. А некоторые факты эту теорию даже опровергают. Во-первых, серв не выполняет чужих приказов. Да-да, он готов на некоторые сделки с совестью, мы все уже отчасти научились им помыкать, но он делает это лишь потому, что сам этого хочет. На его месте так поступил бы всякий вежливый и воспитанный человек… Нет, Марк, я не про тебя. Удовлетворить небольшую просьбу — то же самое, что оказать по доброй воле любезность. Кстати, Таис, брось мне вон ту книгу…

Я взяла потрепанный томик «Обозрения великолепных изобретений» Бероальда де Вервиля и бросила Киру. Он легко поймал его, но открывать не стал, с улыбкой отложил в сторону.

— Видишь? Таис выполнила мою просьбу, хотя, заметь, ей она не сулила никакой выгоды. Более того, как юрист она не обязана подчиняться какому-то чародею и выполнять его указания.

Я вспыхнула, но Кир мотнул головой — он не собирался устраивать ссору.

— Значит ли это, что Таис совершит и что-то более серьезное, если я попрошу? Таис, убей пожалуйста Марка.

Я рассмеялась. Кир вздохнул:

— Я догадывался, что не сработает, но все же… Видишь, Марк? Не каждый, кто исполняет наши просьбы — наш раб. И не каждый исполняющий просьбы делает это беспрекословно. У серва есть разум, который не пойдет на убийство, по крайней мере в обычной ситуации. Попроси его кто-нибудь об убийстве, он бы отказал.

— Уверен?

— Можно проверить… Давай я прикажу ему убить тебя?

— Нет, не стоит, — хмыкнул Марк, — Одного примера хватило. К тому же, если он только протянет ко мне свои клешни, я сделаю в нем много больших дырок и потом неудобно будет отдавать этот ржавый хлам господину Макелле.

— Короче говоря, серв — не орудие. И никакого приказа никто из присутствующих ему не отдавал.

— А значит, моя теория пока на первом месте, — сказала я довольно, — Смотрите сами. Иоганес судя по всему был человеком замкнутым, без увлечений, без жены, да и без друзей, если разобраться. Жизнь вел скучную, обыденную, обществом тяготился, да и возраст уже был солидный, практически наступление старости. Что его держало? Разве что работа да любовь к хорошему столу. Рано или поздно он должен был сорваться.

— Меня на этом свете тоже держит мысль о еде, — тихо сказал Кир, демонстративно глядя в сторону, — Потому что если бы меня окружали только такие как вы, я бы съел две порции отравы, и еще потребовал бы добавку…

— Не язви, горе-чародей. Я слышала, что в Китае популярен один странный обычай. Человек, которого кто-то жестоко обидел, идет к дому обидчика и прямо перед ним сводит счеты с жизнью.

— Надеюсь, когда-нибудь подобные обычаи введут и в Ромейской Империи, — не удержался все же Кир.

— Считается, что дух обиженного мертвеца поселится в доме обидчика и лишит его счастья и удачи до конца жизни. Конечно, я не думаю, что Иоганес чтил такие традиции, но причинить своей смертью неприятность людям, которые мучали его столько лет, все же мог. Если их даже не обвинят в отравлении, зрелище умирающего рядом с ними человека надолго лишит их душевного спокойствия. А в идеале может вылиться и в серьезные неприятности для всей конторы — высшие чины подозревают друг друга, происки конкурентов… Тут уж не до спокойной работы. Ведь так?

— Заковыка в том, что и от хозяина серв такого приказа не получал, — сказал Кир, — Я просмотрел все двадцать семь приказов.

— Он мог отдать его накануне. Специально на тот случай, если после его смерти память серва будут проверять. Он мог приказать за неделю!

— Ну если ты думаешь, что я буду сидеть и проверять шаг за шагом, каждый приказ за последние полгода…

Я улыбнулась. Мою улыбку некоторые называли очаровательной, но по силе она, конечно, уступала улыбке Марка, этому элегантному орудию убийства.

— Может, и будешь. Хотя я надеюсь, что мы отыщем какой-нибудь другой выход.

— Можно доложить обо всех наших изысканиях Христо, например. Конечно, взлом дома он врядли одобрит, но… Старик хитер, может помочь.

— Вот на него я точно надеюсь в последнюю очередь. Будто не знаешь, что он скажет! Наш гонорар не зависит от нашего решения. А значит он с готовностью назовет серва убийцей и отдаст его Макелле чтобы тот разобрал его на запчасти и закопал.

— И что? — Марк пожал плечами, — Тебя беспокоит жизнь серва? Бездушной механической куклы с зачарованным мячом вместо мозга?

— Меня беспокоит жизнь всякого мыслящего существа. Вне зависимости от того, что у него в голове.

— По-моему, это был укор в твой адрес, Марк, — заметил Кир, до того сосредоточенно обгрызавший куриную ногу, — Мне так показалось.

— Помолчи или я приготовлю из тебя жаркое даже без помощи Ланселота.

Кир поднял руки в нарочито покорном жесте. Как и большая часть ядовитых змей, с которым он состоял в очевидном родстве, Кир предпочитал жалить наверняка и не скатывался к пустым словесным перепалкам.

— Завтра нам надо отдавать Ласелота обратно. Кир, мы можем вытащить что-нибудь еще из него? То есть — ты можешь?

— Не уверен. У меня лучшие чародейские инструменты, я могу превратить его в печку для вафель или нагреватель воды, могу разобрать его на крупинки, но это не поможет ответить на вопрос о событиях двухнедельной давности. Я вижу лишь церебрус, который функционирует как и положено церебрусу его модели. А вот каким образом серв действует и чем руководствуется — это вопрос не ко мне.

— Значит, Кир пас. Мы опросили всех свидетелей и заодно подозреваемых, узнали что-то интересное, но не узнали ничего действительно полезного. Еще один козырь не в наши руки. Мы выжали все что могли из покойника, включая его бумаги. Провал. Мы пытались разговорить серва, но он явно слишком умен чтобы говорить откровенно. Что еще? Что дальше?

— Что?

— Например, еще один обыск, — вдруг предложила я.

Возможность очередной авантюры явно не обрадовала моих коллег.

— У кого? — кисло поинтересовался Марк, — У Макеллы? И что искать?

— Бумаги. Банковские документы. Когда умирает человек, чья обязанность — отслеживать потоки денег, я не верю, что тут приложил руку свихнувшийся серв. «Кому выгодно?» — вот первая заповедь следователя. Когда человек умирает не своей смертью, где-то рядом с ним должен находиться тот, кому эта смерть выгодна. Пусть мы не нашли ничего у Иоганеса, в этом нет ничего удивительного. У убийцы было полно времени — и в суматохе, когда избивали Ланселота, и после. К тому же с их капиталами и властью эти ребята открывают милициантские печати быстрее меня. Если у Иоганеса и оставались какие-то важные документы, их конечно выкрали еще две недели назад.

Марк флегматично возвел глаза к потолку.

— Так, значит еще три организованных взлома и похищения чужого имущества. Что ж, если мы будем взламывать по два дома в день… Как думаешь, мы сможет взламывать еще по одному в выходные дни? Это увеличило бы нашу эффективность.

— Нет, пробираться к ним всем — слишком рискованно, да и они разберутся, — я сделала вид, что сарказм мне не страшен, — Нужен один ход. Быстрый и решительный.

— Можно взять кого-нибудь из них в заложники и пытать. Просто если наша карьера взломщиков так стремительно растет, не грех и расширить арсенал… Ну простите, Таис, это просто ирония. Вы знаете, как я не люблю ввязываться в подобного рода истории. И, тем не менее, регулярно в них ввязываюсь благодаря вам.

— Это звучит как благодарность.

— Ладно, — Марк махнул рукой, шутки кончились, — И куда вы предлагаете вломиться в этот раз? Все-таки к Макелле, я угадал?

— Не совсем, — ответила я уклончиво, — Макелла хитер. Кроме того, я не думаю, что он по-настоящему тут замешан. Вместо того чтобы замять дело, а это он несомненно мог бы организовать, он отправился к нам. Я думаю, его как главу филиала, беспокоят смерти его подчиненных.

— Тогда почему не обратился к профессионалам? В Трапезунде десятка три обществ по ремонту зачарованных вещей и, смею предположить, каждое из них заткнет нас за пояс. Это не критика, я просто объективно смотрю на вещи.

— Потому, почему к нам обычно и обращаются… Мы в тени. Про нас мало кто знает, мы не используем расписки и договора, мы как мыши в подполе. Именно поэтому, если вы не заметили, господа, «Общество по Скорейшему Ремонту и Наладке» пользуется таким успехом у скупщиков краденного, воров, контрабандистов и прочего люда. Мы делаем свою работу тихо и не всегда законно. Макелла не хотел устраивать открытую проверку, нанимать детективов и вообще афишировать свои действия. Ему нужна правда о том, что происходит в его хозяйстве. Если бы он был уверен в вине серва, будьте уверены, он утопил бы его в Средиземном море еще давно. Он подозревает, что дело здесь не такое простое. И не знает, кому из своего окружения он может доверять.

— Интриги папского двора, — вздохнул Марк, — В вас погиб великий живописец, Таис, но беда в том, что вы всегда предпочитаете излишне яркие краски и рисуете жуткие картины.

— Мои теории часто оправдываются.

— Но иногда при этом становятся с ног на голову, да, знаю.

— Кого идем грабить? — просто спросил Кир, — Мне отчего-то кажется, что и не Евгеника.

— Не его. Он осторожен. То есть действительно осторожен. Вы видели, как он сидел? Как смотрел? Он просчитывал все наши вопросы и варианты ответов быстрее, чем любой церебрус.

— Верно, — признал Марк, — Спокойный как слон, но глаза… Внушает уважение, словом. Не люблю таких людей.

— Узнав, что мы им интересуемся, он, конечно, уже предпринял экстренные меры. Сжег или перепрятал бумаги, устранил другие следы. Нет, наш вариант — господин Диадох. Флавий Диадох, секретарь.

— Этот сморчок? Почему он?

— Честно говоря, прежде всего из-за должности. Люди его рода обычно имеют дело с копиями, черновиками, протоколами. У них целые залежи копий интересных документов — все, что происходит в банке, проходит так или иначе мимо них.

— Он тоже не прост.

— Этого я и не утверждаю. Но он несколько трусоват, как мне кажется. Он врядли станет предпринимать какие-либо решительные действия, скорее затаится.

— Какое глубокое знание психотипов, — пробормотал Кир, — Ты его не исповедовала, часом?

— Нет, мне просто нравится строить догадки. Каждый из трех нам интересен, но именно Диадох сочетает весь набор интересных для нас вещей. Он может быть нашей ставкой.

Марк почесал подбородок.

— Безумие.

— Конечно.

— И риск.

— Несомненно.

— И полное отсутствие здравого смысла.

— Да, наверно. Я знала, что против этого вы не устоите.

Марк ухмыльнулся.

— Других вариантов пока мне все равно никто не предлагает. Итак, госпожа взломщица, ждем по обыкновению ночи и?..

— В этот раз исключим сюрпризы! — поспешно сказала я. Слишком живы были в памяти подробности предыдущей «операции», — Сперва проверка. Вы с Киром отправляйтесь к дому Диадоха и проведите рекогносцировку. Двери, замки, окна… Особое внимание — всякой зачарованной гадости. Сигнализация, механические звери, не знаю… Осмотритесь.

Киру, судя по всему, затея пришлась по душе. Ему уже давно не приходилось разминаться, а добровольное затворничество в течении нескольких месяцев явно тяготило и его. К тому же я не случайно предложила ему компанию Марка.

— Можно, — сказал он, поднимаясь, — Марк?

— Ну что ж… Поехали.

— Жду вас, мальчики, — сказала я с улыбкой, глядя как двое великовозрастных балбесов, ухмыляясь друг другу, направились к двери, — И ужин у нас ровно в пять! Поручу Ланселоту что-нибудь особенное…

Спиритоцикл Марка отъехал от особняка почти бесшумно. В комнате Кира оставаться было ни к чему, к тому же жуткий беспорядок, царивший здесь в любое время года и в любой час суток, угнетал. Объедки и книги, книги и объедки. Как он здесь живет… Я вышла и направилась наугад.

Особняк «Общества по Скорейшему Ремонту и Наладке» закладывался еще в начале прошлого века, оттого сохранил присущие тогдашней архитектуре черты, первая из которых — вместимость. Особняк мог бы сойти за средних размеров европейскую крепость и, хотя в нем было лишь два этажа, он выглядел огромным и изнутри и снаружи. В первые дни я пыталась обойти его целиком, заручившись помощью Марка или Буцефала, но спустя несколько попыток вынуждена была отказаться. В большей части особняка никто не делал ремонта и не убирался уже лет пятьдесят, оттого местами он походил на заброшенный храм какой-то сумрачной и непонятной религии. В относительном порядке поддерживались лишь кабинет, столовая, жилые комнаты и, может, еще мастерская Ясона в подвале, но туда я предпочитала без необходимости не спускаться. Там вечно гремело, стучало, пылало и звенело, пахло чем-то жутким и зловещим, а сам Ясон, в своем обычном закопченном фартуке, вечно с головой погруженный в работу, сновал туда-сюда как какой-нибудь подземный ученый гном. Поэтому я удивилась, обнаружив, что ноги, почувствовав на короткое время свободу от контроля головы, принесли меня именно к лестнице, ведущей в подвал.

Из всех обитателей особняка с Ясоном я общалась реже всех, да и неудивительно, учитывая, что на поверхность он выходил неохотно и лишь в случае крайней необходимости — когда заканчивались болты, припой или что-то еще из его богатого инструментария. В остальном же это крохотное подземное царство было полностью автономно и способно протянуть в отрыве от цивилизации года пол. У Ясона была отдельная комнатушка с тахтой, своя собственная зачарованная печь, ледник, даже своя отдельная система очистки воздуха. Марк иногда шутил, что Ясон охотно зарылся бы еще глубже в землю, хотя бы ради того чтоб его не отвлекали.

Ясон не имел ничего против общения, в противоположность Киру, который сам себе создал осаду, законсервировавшись в ветхом каменном убежище, он любил поболтать — когда не был занят. Проблемой было то, что занят он был практически всегда. Когда я приходила ранним утром, за час до начала рабочего дня чтобы успеть сварить кофе и почитать утреннюю корреспонденцию, из подвала уже доносились приглушенные расстоянием удары чем-то тяжелым, от которых в прихожей осыпалась мелким снегом древняя штукатурка. Когда мне доводилось задержаться на рабочем месте и на улицы Трапезунда ложилась мягкая глухая ночь, испещренная медной пылью звезд, из подвала доносился звук зачарованной дрели, тонкий и пронзительный. К звукам мастерской я привыкла через пару месяцев и практически перестала их замечать. Привыкнуть к самому Ясону было труднее — он был не из тех людей, общение с которыми быстро входит в привычку.

Сперва я считала его служащим Христофора, таким же, как Кир и Марк, но со временем убедилась, что его отношения с шефом носят особенный характер, непонятный ни мне, ни прочим старожилам особняка. Христофор практически никогда не отдавал Ясону распоряжений. В тех же ситуациях, когда ремонт зачарованных вещей все же требовал вмешательства техника, к примеру требовалось заменить разболтавшийся сустав у серва или разобрать какую-нибудь зачарованную стиральную машинку, Христофор нарочито вежливо просил Марка спуститься в подвал и, если Ясон не сильно занят, уговорить его выполнить работу. Ясон обычно выполнял просьбы, с ошеломляющей скоростью и безупречным качеством, но мог и забыть про задание на пару дней — просто потому, что его система приоритетов работала по одному ему известным принципам. Наша суета с ремонтом наверху должно быть казалась ему какой-то большой бестолковой игрой, а мы сами — жужжащими назойливыми насекомыми. Даже смотрел он на нас с выражением добродушной усталости, как на больших детей, не имеющих надежды когда-нибудь вступить во взрослую жизнь. С другой стороны, я никогда не видела чтоб Христофор платил Ясону жалование или вообще когда-нибудь спускался в подвал. «Два старика поделили территорию, — сказал однажды Кир, — Хитрый пьяница царствует наверху, а подземный молчун — внизу. Равновесие». Марк со свойственной ему рассудительностью делал свои выводы. «Я полагаю, это что-то вроде партнерства. Вероятно, у Ясона и Христо давнее знакомство, может и сложившиеся не при самых приятных обстоятельствах, поскольку друг с другом без посредников они не говорят уже по крайней мере лет пять. Я в это не лезу, а старики меня в свои дела не посвящают, и слава Богу… У Ясона, по сути, свое дело, он лишь арендует у нас подвал и питается за наш счет». «Дело? — удивилась я тогда, — Но откуда у него клиенты? Ни разу не видела чтобы к Ясону кто-то приходил». «Приходят, — уверил Марк, — Но обычно ночью. Иногда я открываю им дверь. Странные люди, одно слово. Не знаю, что им ремонтирует Ясон, но явно не зачарованные вещи. Впрочем, он в своем праве…»

Ко мне Ясон с самого начала относился с симпатией, не имеющей ничего общего с игривой фривольностью Христофора, под землей я скорее чувствовала себя в роли любимой, хоть и беспутной, внучки. Но заглядывала я к нему редко — жуткий шум мастерской и непривычные запахи здорово досаждали, мешали сосредоточиться и сбивали с толку.

«Просто открою дверь, — подумала я, — Убежусь, что все в порядке и вернусь в кабинет». Тяжелая дверь открылась неожиданно легко, без скрипа, видно Ясон недавно смазал и почистил петли. Стояла тишина, нарушаемая лишь тихим ритмичным клацаньем какого-то большого прибора, похожего на огромный металлический аквариум со змеевиком. Здесь тоже царил беспорядок, но беспорядок другого рода, нежели в нежилых помещениях или комнате Кира — деятельный, какой-то созидательный, как первородный хаос, который уже начал свое поступательное превращение в материю. Тут было множество столов, верстаков, на которых возлежали инструменты и аппараты самых неожиданных и причудливых конструкций, от плотницких молотков до каких-то хитрых шестеренчатых арифмометров.

Сперва мне показалось, что хозяина нет дома, и само по себе это было уже странно, но когда рядом кто-то засопел, я поняла, что Ясон пребывает в своих владениях. В углу возвышался Буцефал, его огромное металлическое тело, усеянное зловещими шипами, походило на статую какого-то кровожадного древнего божества, облаченную в подобие рыцарского доспеха. Ясон стоял тут же — бормоча что-то себе под нос, промасленной тряпочкой он нежно протирал ступни гиганта. Меня он, должно быть, увидел в отражении.

— Здравствуй, Таис, здравствуй, девочка, — загудел он, поднимаясь и сразу делаясь огромным, ростом почти с самого Буцефала, — А ну заходи! Заходи, не бойся!

Огромная горячая рука, покрытая густым бурым волосом, обхватила меня за плечи и повлекла вперед, сопротивляться ей можно было с тем же успехом, что и сопротивляться урагану. Ясон привлек меня к себе и, как обычно, я испуганно замерла — мне показалось, что меня зажало в огромный, но мягкий пресс. Я слышала, как в огромной груди тяжело и спокойно бьется сердце, должно быть огромное, как футбольный мяч. Ясон чмокнул меня в щеку, защекотав огромной непричесанной бородищей, от него пахло лимоном и кориандром, еще немного — табаком, машинным маслом и потом.

— Буца пришла проверить? — загудел Ясон, голос у него был звучный, но глухой, как из бочки, — Да в порядке он, видишь… Почистил его хорошенько, потроха перебрал, прокладки в паре мест сменил, а то скрипит как ворота… Как ты, Буц?

Огромный боевой дроид повернул ко мне голову. Несмотря на то, что никакого подобия лица у него и вовсе не было, его взгляд всегда казался мне мягким. Буц, хоть и считал себя бойцом действующей, Его Императорского Величества, армии, в быту был существом сдержанным, спокойным и, подчас, даже застенчивым. Я старалась лишний раз не вспоминать, что этот небольшой застенчивый сухопутный дредноут может разорвать человека пополам быстрее, чем я сомну в руке салфетку. Когда-то давно Кир то ли нашел остов Буцефала на свалке, то ли выкупил его у старьевщика по частям, после чего занялся совершенствованием его церебруса. И ветеран, побывавший в добром десятке войн, отведавший и картечи и ядер, обрел вторую жизнь в качестве привратника нашего Общества, а заодно получил и голосовой модуль, позволявший ему изъясняться вслух — немыслимая роскошь для обычного боевого дроида.

— Я в порядке. Доброго дня, Таис.

Между словами он делал длинные паузы, во время которых под шипастой металлической чешуей что-то тихо щелкало. У Буца был старый церебрус, подлатанный, но все же уступающий по всем параметрам таким чудесам чаро-техники как Ланселот. Думал Буц медленно и со скрипом, да и решения его зачастую носили не самый удачный характер. Он не умел играть в карты, готовить, штопать одежду, он не помнил даже текущего месяца и в жизни своей не прочел ни одного стиха, он был реликтом, ископаемым, выброшенным суетливой быстро меняющейся жизнью на берег чтобы окончательно ржаветь там, но я все равно любила его.

— Привет, Буц, — я погладила его по гладкой холодной броне, — Выглядишь отлично!

— Вы б с ним помягче… — сказал Ясон, откладывая тряпицу с маслом, — Он уже не молодой теленок. Гоняете почем зря, не чистите… Хорошо, что я есть, пропаду — совсем захиреет. Этому Киру лишь бы в церебрусе копаться, а если там торсион заменить или шайбу — все, выручай, старый Ясон!.. Эх вы, чародеи…

Ясон добродушно бурчал, глядя на меня своими огромными прозрачными глазищами. Делал он это больше по привычке, чем по необходимости. Он был вовсе не так суров, как хотел казаться, хотя иногда, пребывая в дурном расположении, выглядел более чем внушительно.

— Просто так зашла, — сказала я, — Марк с Киром уехали, Христо тоже нет, скучно стало.

— Ну садись, раз пришла, — он указал мне на стул возле заваленного всяким механическим хламом верстака, — Чай будешь? Только заварил. С сушками? Как чувствовал, что ты зайдешь, еще вчера попросил Марка захватить… Садись, садись.

Передо мной возникла огромная чашка дымящегося чая, конечно же с чабрецом и лимоном, как пил обычно сам Ясон, и блюдце с сушками. Не знаю, отчего Ясон решил, что я люблю сушки, в каждый мой визит он непременно старался меня ими угостить, видимо полагая, что доставляет тем самым огромное удовольствие. Возможно, Ясон считал, что сушки, как блюдо из русской кухни, любимое лакомство если не всех современных девушек, то по крайней мере тех из них, кто говорит со славянским акцентом. Вертя в пальцах ароматную сдобную сушку, я с облегчением подумала, что он не догадался угостить меня штофом водки и не предложил березовый веник для бани. Сердиться же на Ясона было невозможно — все, что он делал, он делал с убежденностью в собственной правоте и из единственного желания угодить редкой гостье. Я улыбнулась. Поймав мою улыбку, Ясон улыбнулся в ответ. Пожалуй, эта улыбка могла отбить аппетит даже у голодного бурого медведя. Аппетит, а заодно и память до конца дней.

— Невесела ты, Таис. Чего нос висит?

— Я? Что?

— Ну-ну… Не кушаешь, молчишь, не улыбаешься.

Я торопливо укусила сушку. Вкусно. Но, наверно, вредно для зубов. «Думать тебе вредно, — мстительно сказал внутренний голос, — Для головы». Но в присутствии Ясона было легко игнорировать весь окружающий мир, куда уж тут внутреннему голосу…

— Задумалась. Хлопот наверху много, сами знаете.

Но провести Ясона было не проще, чем посадить Кира на вегетарианскую диету или привить Христофору любовь к парному молоку вместо вина.

— Когда ты много думаешь, у тебя другой взгляд, — сообщил он серьезно, — Вот такой.

Он нахмурился, отчего огромные кустистые брови вздыбились, выпучил глаза и вытянул лицо. Я расхохоталась, едва не расплескав чай. Довольный произведенным эффектом, Ясон подмигнул:

— Честно! А когда ты невесела, у тебя лицо другое. Вроде как сейчас. Давай, говори, кто обидел. Квалер что ль бросил? А? Давай, давай, выкладывай! Я ему бока намну так, что забудет, как сидеть! Ну что такое? Не кавалер? Ужель Христо обидел? Ах он разбойник, пьянчуга подзаборная, да я ему уши…

Это все еще было добродушное ворчание, но я отчетливо видела, как в глубине полупрозрачных глаз, похожих на два слюдяных океана, мелькнула опасная белая искра. Мне не приходилось видеть людей, на которых Ясон по-настоящему рассердился бы, но отчего-то казалось, что в окружающем нас мире их очень, очень немного. Я постаралась его успокоить.

— Никто меня не обидел, Ясон, честное слово… А невесела из-за работы. Иногда знаете как бывает… Вроде и просто все, а сразу не решишь.

— Бывает, конечно.

— Все указывает на одну ошибку, одну конкретную ошибку, проверяешь, считаешь, думаешь — все сходится, а в голове бардак какой-то.

— Таис, деточка, — он снова приобнял меня за плечи, — Ты слишком хороша чтоб забивать свою голову такими вещами. Есть Марк, есть Кир, есть Христо наконец — позволь им ломать головы. А сама не лезь. Не женское дело. Ты кто? Юрист? Занимайся своим.

— Легко сказать, — невесело отозвалась я, высвобождаясь из этого удушающего объятья.

— Ну так попробуй и сделать.

Рассказывать Ясону о деле с Ланселотом было совершенно бесполезно. Во-первых, Ясон хоть и возился с серами, поднимая их на ноги, слабо представлял устройство их чародейской составляющей, а уж в особенностях церебруса вообще не разбирался. Он был техником, и не лез в душу, даже механическую. А во-вторых, привычный мне мир он представлял как-то странно, поскольку совершенно в нем не разбирался и не ориентировался. Наивный подземный отшельник, он понятия не имел о кредитных обществах, отравителях и прочей ерунде. Ему это было попросту неинтересно.

— Ясон… — сказала я несмело, — Можно вопрос вам задать?

— Давай, девочка. Валяй. Сломалось что?

— Не про технику. Про людей.

— Ого, — он тяжело выдохнул и огромная его бородища затрепетала, — Ишь куда… В людях я не силен, Таис. Хотя и прожил уж сколько. А что это тебя люди заинтересовали? Все сервы или прочая зачарованная чепуха, а тут вдруг люди. Ужель и людей в наше время зачаровывают?

— Да вроде того. Простите, что время отнимаю, — я отодвинула полупустую чашку и сделала попытку подняться, но Ясон удержал меня.

— Пришла — спрашивай.

Я набрала воздуха в грудь и с опозданием поняла, что вопрос, который я собиралась задать — дурацкий. На такой вопрос нет ответов. Точнее, любой ответ будет также далек от истины, как…

— Почему люди убивают?

Ясон отчего-то даже не удивился. Лишь пожал огромными, как валуны, плечами.

— Потому что живут. Мы животные, Таис, очень хитрые, очень остроумные, научившиеся приспосабливаться к чему угодно. Веками мы обманывали хищников чтобы выжить, обманывали дичь чтобы не остаться голодными, обманывали друг друга — для выгоды. А теперь пытаемся обмануть самих себя — и неудачно. Мы хищники. И убийство так и осталось для нас одним из способов влиять на окружающий мир, избегая опасности или получая выгоду. Эх, Христо сказал бы красивее, он умеет говорить. А я говорю так, как понимаю сам.

— Тогда спрошу иначе… Что мешает нам убивать?

— Ты имеешь в виду, почему мы не убиваем каждый раз, когда можем?

— Вроде того.

— Таис, девочка…

— Животные убивают по необходимости, ими руководят инстинкты, а мы, люди, умнее. У нас разум сильнее инстинктов, мы можем убивать когда захотим. В любое время дня, в любое время года. Мы убиваем, если нам это выгодно, да?

— Тише, тише ты… — он похлопал меня по спине, — Успокойся. Опять убийство чтоль? Ох вы… Пинкертоны несчастные. Все неймется.

— Это не истерика, — я с трудом улыбнулась, — Просто так… Устала. И запуталась.

— Вижу. Выпей еще чаю… Вот так. Ты хочешь знать, что мешает нам убивать? Много всего. Например, вера. Всякое убийство, за редким исключением, есть грех, а последующее наказание на том свете или этом иногда задевает струны в душе у самых злостных безбожников.

Я вздохнула. У сервов нет веры, они не знают ни религии, ни священников, ни постов. Да и как может выглядеть вера механического существа? Молитвы, посылаемее огромной шестерне?..

— Хотя ожидание наказания связано не только с религией. Этот тут, — Ясон постучал пальцем по лбу, — Мысль о том, что наказание неизбежно, сидит очень глубоко в нас. Даже самые самоуверенные и наглые убийцы мучаются нею. Они знают, чувствуют — расплата будет. Неважно, в какой форме, неважно, где. И чем увереннее в своих силах убийца, тем яростнее грызет его внутренний огонь предчувствия. Принцип воздаяния, мы рождаемся с ним. Любая вера говорит, что мы получаем то, чего сами заслужили — и это не совпадение.

У сервов нет предчувствия, не могут они и бояться воздаяния — у них нет страха. Механическим людям нельзя причинить ущерб — они не чувствуют боли, а смерть им, не наделенными инстинктом самосохранения слугам, непонятна.

— И все? — спросила я, — Нас держит страх? Если бы мне дали гарантию, что никакого наказания не будет — я бы убила без угрызений совести?

Он улыбнулся, мягко, как благодушный дет улыбается непонятливой вздорной внучке.

— Страх — поводья для дураков, девочка. Дурака можно запугать, умного человека — куда сложнее. Ты не убила никого не потому, что боишься возмездия. Ты просто уважаешь себе подобных.

— Значит, просто уважение?

— Да. Уважение к жизни. Слово глупое, оно не передает на самом деле всего того, что необходимо, уважение — это сложное, глубокое чувство. Уважая кого-то, мы ставим его на одну планку с собой, возвышаем. Делаем его равным. Уважая окружающих тебя людей, ты переносишь на них свою частичку.

— Вы поэтому никого не убили за всю жизнь? — я подняла голову чтобы заглянуть Ясону в лицо, — Потому что соглашались считать всех равными себе? Из-за уважения к жизни?

Он улыбнулся, очень мягко.

— Откуда ты знаешь, девочка, что я никого не убивал?

Я осеклась.

— Ну да… Простите. Не подумала.

Сервы не способны испытывать уважения. Они подчиняются хозяину, но не потому, что уважают его или признают в качестве высшего существа. Просто к этому их принуждают чары. Цифры, много цифр, как говорил Кир. Ни страха, ни уважения, ни веры. Только разум, трезвый холодный разум, порожденный переплетением чар. Что ему известно о жизни? Где проходит черта, за которой этот разум хладнокровно лишает жизни человека? И существует ли она вообще — эта черта?

Я попыталась сформулировать вслух вопрос:

— А если… Скажем, если есть человек, которого не сдерживают никакие рамки. Он неверующий, он не способен бояться, он не умеет уважать…

— Мне таких людей встречать, признаться, не доводилось.

— Но если вдруг? Просто пример. Если такой человек существует? Запрет на убийство себе подобного — это составная часть всякого разума или лишь частичка нашей человеческой культуры?

— Таис, ну ты…

— Скажите. Мне надо разобраться.

Он задумался.

— Я не знаю, Таис. Разум — штука, понимаешь, сложная… Где он начинается — никто не скажет.

«Да уж, — мрачно подумала я, — Это верно».

— Единственное, что могу сказать наверняка — если ты вдруг когда-нибудь такого человека встретишь… Ну, без веры, уважения и страха в сердце — беги, девочка, от него подальше, ладно?

Ясон внимательно смотрел мне в глаза. Чувствуя себя отчего-то неуютно, я допила чай и отставила чашку в сторону.

— Обещаю.

Марк с Киром явились лишь в сумерках. Я слышала, как скрипнула входная дверь, за скрипом раздался грохот — точно толпа рабочих забивала в камень стальные костыли — это Буцефал, чувствующий себя по обыкновению после забот Ясона резвым и юным, бросился встречать их в прихожую. Судя по тем звукам, которые последовали позже, первым ему попалось кресло — и эта встреча оказалась для одного из двух ее участников последней.

— Буц! Стоять! Замри! Нельзя! Стой, кому го… Назад! Господи, Кир, угомони его!

Наконец, они зашли в кабинет. Оба не в духе — это я поняла сразу. Кир мрачно глядел себе под ноги, как с ним бывало в минуты душевной меланхолии, Марк выглядел как обычно, но, судя по тому, как он отвел взгляд, забыв про улыбку, дела обстояли не лучшим образом.

— Ну? — не выдержала я, — Что?

— Ничего, — ответил Кир, — Забудь.

— Как это — забудь? Вы были у дома Диадоха? Что-то увидели?

— Увидели. Уж будь уверена. В общем, Таис… Придется нам взломать чей-нибудь другой дом.

— Другой? Черт возьми, вы что-нибудь скажете наконец?

— Тебе не нравятся другие дома?

— Diabolus! Мне нужен этот дом! И никакой больше!

— Я проспорил, — Кир кивнул Марку, — Оказывается, она любит взламывать не любые дома. Видимо, есть приоритеты.

Марк не стал ни язвить, не испытывать мое терпение. К счастью для него, пожалуй.

— «Аркс», — сказал он просто, разваливаясь в кресле напротив, — Вот и все.

— Что значит «Аркс»? — не поняла я.

— В буквальном переводе что-то вроде «Конец нашей авантюре». «Аркс» — это защитная система, Таис. Очень хорошая система, как заверил меня Кир.

— Хорошая? — Кир едва не поперхнулся, — Она не хорошая, Марк. Она лучшая. Установка такой системы сегодня стоит сотни три солидов. Лучше просто нет. Комплексная защита периметра четвертого поколения. Мне приходилось тестировать ее пару лет назад… Проще разломать серебряной ложкой ворота крепости, чем пробить ее чем бы то ни было.

— Ага, — сказала я, начиная понимать, — Вы наткнулись на сильную защиту? И?

— И все, — вздохнул обычно словоохотливый Кир, — Ищи другой дом.

— Я не буду искать другого! Нам нужен дом Флавия Диадоха и никакой другой. Неужели нет никакой возможности взломать этот ваш «Аркс»? А?

— Я бы попробовал его взломать… — протянул Кир, — Чисто из научного интереса, понятно. Для этого мне потребовалось бы оборудование, почти все из того, что у меня есть, три-четыре дня без внешних помех — и при этом я бы не дал себе больше сорока процентов вероятности успеха. Это если объективно. Если ты хочешь спросить что-нибудь вроде «Кир, ты можешь взломать „Аркс“ за один вечер» — я скажу «Нет». Доступно?

— Еще как.

Новость была невеселой. Я-то всерьез надеялась, что именно в гостях у господина секретаря мы сможем найти что-то, имеющей отношение к гибели Иоганеса. Отказываться от своих планов — очень неудобно. Почти как отказаться от обеда, едва только официант поставил перед тобой блюдо.

— Можешь рассказать подробнее про эту систему?

Кир закатил глаза, но Марк погрозил ему пальцем и чародею оставалось лишь вздохнуть.

— Ты ведь не поймешь и десятой части того, что я знаю про «Аркс» — к чему это?

— Не в чародейских терминах. Просто объяснит принцип работы.

Кир сделал жест, значение которого я за время совместной работы отлично знала — он означал «Да черт с тобой, делай что хочешь».

— «Аркс» полностью блокирует периметр. Двери, окна, даже стены, крышу и пол, если хочешь знать. Силовое поле из чар не дает ни человеку ни механизму пройти внутрь, в то же время при включении оно с большой вероятностью лишает незваного гостя сознания и извещает ближайший участок милициантов. Это как невидимая каменная стена, которая, в придачу, может крепко приложить по голове. Метода противодействия нет. Огромная чувствительность, отсутствие внешних уязвимостей, ложные срабатывания практически исключены, а вероятность успешной блокировки вторжения — что-то между девяносто пятью и девяносто девятью процентами. Устраивает?

— Как она работает?

— Вот так, — Кир треснул кулаком по столу, — Бух! И ты в кутузке.

— Кир!

— Ну что? — чародей сердито засопел, — Таис, «Аркс» непроходим. Не для нас. Слишком сложная система, не нам с ней бороться. Я даже не уверен в том, была ли хоть одна успешная попытка ее взлома. Мне кажется, бодать лбом стену в прямом и переносном смысле — довольно глупая затея. Давай подумаем, что нам делать теперь.

— Нам нужны бумаги Диадоха. И если ты не готов планировать его ограбление на улице, найди способ взломать «Аркс».

— Бросьте, Таис, — вздохнул Марк, — Всем нам неприятно отказываться от намеченных планов, но иногда без этого не обойтись. Если вы копаете и встречаете камень — проще обойти его, чем разбить о него лопату в тщетных попытках. «Аркс» непроходим когда включен.

— Ага… Хорошо. А когда он включается?

Марк вопросительно взглянул на Кира. Игнорировать меня чародей умел, Марка — нет.

— Автоматически. Стоит хозяину ступить за порог — «Аркс» навостряет ушли и готов отразить любую попытку вторжения. Никаких кодов, никаких ключей — распознавание на уровне чар. Исключает подделку, неточности или…

— Стой. Значит, когда хозяин находится дома, «Аркс» неактивен?

— В дневное время — да. Ну, как правило. А что?

— Мы можем проникнуть в дом Диадоха днем, — я улыбнулась. Для улыбки был повод. Я уже видела план, пока он возник в виде тончайших, едва видимых черточек, объединенных в сложную, но не лишенную элегантности схему, но с каждой секундой линии становились все зримее, — Нам нужны его бумаги, а где будет находится в этот момент он сам — в сущности совершенно неважно.

— Марк, как думаешь, контракт Христо предусматривает оплату лечения тем сотрудникам, которые повредились в уме вследствие напряженной работы? — шепотом поинтересовался Кир, с подозрением косясь в мою сторону.

— Слушайте! — я подняла руку, — Это же просто. Нам надо только отвлечь Диадоха. У него есть слуги?

Марк покачал головой.

— Как и Иоаганеса — раз или два в неделю приходит горничная. Старик, по всей видимости, невероятно скуп.

— Отлично!

— Не вижу повода радоваться, — дипломатично сказал Марк, — Допустим, если кто-то из нас сумеет заявиться в гости и отвлечь его внимание, двое других смогут нагрянуть с тыла и что-то утащить, но… Я не без оснований полагаю, что никого из нас Диадох даже на порог не пустит. Мы раскапываем дело отравленного Иоганеса, что-то подозреваем, и тут на тебе — без предупреждения и приглашения являемся в гости? Диадох — хитрый паук, он откажется от встречи под любым предлогом.

Марк был прав. Но мой план предусматривал даже такую неприятную вещь, как правота Марка.

— Нам нельзя являться с визитом от лица Общества. Диадох подозрителен, а значит… Ну?

Марк пожал своими широченными плечами.

— Не знаю. Но на всякий случай бить его отказываюсь.

— Этого и не потребуется. Боже, ну отчего вы такие тугодумы?.. Не обижайтесь, Марк. Что мы еще помним о Диадохе?

— Хитер. Скрытен. Боязлив, наверно.

— А еще?

— Неравнодушен к женскому полу, — осторожно сказал Марк, — Да?

— Да. Тысячу раз да! За время беседы он смотрел на меня чаще, чем на вас. Если к нему с визитом придет привлекательная дама, да еще и намекнет на м-м-мм… некоторую вероятность близости… Понимаете?

Марк широко распахнул глаза.

— Таис! Понимаю вас, но все-таки… Вы готовы на подобное самопожертвование? Простите, я просто…

Я разозлилась. Даже по столу треснуть кулаком захотелось.

— Я не про себя!

— Тогда я вообще отказываюсь понимать. У нас нет других дам, а нанимать… э-э-э… профессионалку врядли будет выходом — ни к чему посвящать в дело посторонних. Тем более в такое пикантное.

Я заставила себя дышать размеренно и глубоко. Спокойно, Таис.

— Ни я, ни вы не можем посетить Диадоха. Он видел нас обоих, а значит сразу поймет, к чему столь странный визит. Кого еще он не видел? Кто еще сможет проникнуть в его крепость под видом привлекательной девушки?..

Кир сообразил быстрее, и неудивительно. Я увидела, как его лицо стремительно краснеет. Даже пунцовеет. Багрянец мгновенно разлился по его щекам, потом захватил лоб, нос… Я откровенно наслаждалась этим зрелищем. Надо же, как просто и как красиво — Кир краснеет…

— Я… Вы… — забормотал чародей, приподнимаясь, — Что?

Тут и Марк понял.

— Святой Николай… — пробормотал он, точно осененный новой идеей, — А ведь верно!

— Эй вы, прекратите. Слышишь? Мне не нравится, как вы на меня смотрите.

— Диадох не видел прежде Кира — ведь Кир никогда не бывает в кабинете, когда там клиенты. И Диадох падок на молодых привлекательных дам. Кир!

Но Кир, успев просчитать ситуацию, уже вскочил и попытался скрыться с помощью бегства. Это была глупая затея — Марк медленно соображал, но уж когда требовалось действовать — действовал быстрее кого бы то ни было. Двумя огромными прыжками он нагнал Кира и схватил поперек груди. Чародей пискнул и попытался выкрутиться. От испуга у него появились силы, о наличии которых сложно было предположить, глядя на худощавое тело — оба полетели на пол, отшвырнув по пути кофейный столик. Зазвенело разбитое стекло, сухо треснули дубовые панели на стене, я вскрикнула. К счастью, противостояние продолжалось недолго, все же силы были слишком неравны. Марк распластал Кира на пору, пригвоздив его руки и ноги к полу. Лишенный возможности сбежать, чародей отчаянно сквернословил, плевался и пытался лягнуть Марка в живот. Тот стоически не обращал на это внимания.

— Кир… Кир… Кир! Это хороший план. Подумай. Никакого риска. Никаких людей со стороны. Тебе всего-то и надо, что отвлечь хозяина на час… Нет, на полчаса! Нам с Таис хватит. Черт подери, да тебя три тысячи раз принимали на улице за девчонку, а тебя пугает один-единственный раз, когда тебя могут спутать с ней наверняка!

— Отпусти, проклятый питекантроп… Никогда, слышишь? Никогда!

— Кир… — попыталась вступить в диалог я, — В этом же нет ничего страшного. И займет совсем чуть-чуть. Просто поболтаешь с душкой Диадохе о погоде, о чае, о газетах — и вернешься так же, как пришел. Даже если Диадох отравитель, тебе бояться нечего — я не думаю, что он станет душить незнакомую даму, да даже если и станет — мы-то рядом!

— Я не девчонка! — прохрипел Кир, чей багровый цвет лица свидетельствовал о том, что его энтузиазм в борьбе вовсе не наигран.

— Я другого и не утверждаю. Мы просим тебя лишь сыграть роль. Не просто роль, а очень важную роль. Может быть, решающую.

— Не собираюсь корчить из себя девушку!

— Да что ж тебя пугает в женском обличье? Или ты боишься, что оно так тебе подойдет, что возвращаться к штанам будет неудобно? — спросила я с коварством, которое сама в себе даже не подозревала.

Кир застыл.

— Отпусти! Не буду ничего делать. Платье — не надену! Психи проклятые…

Пришлось использовать другую педаль.

— Подумай вот о чем — только от тебя зависит успех всего нашего дела. Мы можем обойтись без меня или без Марка, даже запросто, но только без тебя наш план теряет всякий смысл. Ты незаменим, Кир, вообще. Ты единственный, кто может помочь. Понимаешь?

Я сделала знак Марку и тот, помедлив, осторожно, с опаской, освободил Кира. Против ожиданий, Кир не стал брыкаться, он поднялся и, хотя лицо его сохранило свою неестественную окраску, в глазах промелькнуло что-то, что я сочла хорошим знаком. Может, это было лишь колебание. Надо было закрепить успех, пусть и призрачный.

— Это важная работа, Кир. От нее зависит все дело. Мы ведь не заставляем тебя, не подумай. С твоей стороны это был бы смелый, оправданный обстоятельствами, поступок. И ты зря думаешь, если считаешь, что это повод тебя оскорбить или унизить. Поверь, если бы мне приходилось испробовать такой выбор — я бы переоделась мужчиной не раздумывая.

— Серьезно? — он шмыгнул носом.

— Разумеется. Когда на кон поставлено что-то важное, такие мелочи не имеет ровно никакого значения. И Марк, уверен, пошел бы на такое, если бы дело зависело от него. Верно, Марк?

— Э? А, ну да, — Марк закивал. Все-таки по части лицемерия я могла дать ему фору сто очков вперед, — Это не страшно, Кир. Просто спектакль для отвода глаз. И, к тому же, если ты помнишь, мы ищем убийцу. Отравителя. Твой вклад в дело восстановления справедливости будет огромен.

Кир сопел и думал. Он оказался в ситуации, в которой наверняка не хотел бы оказаться и в кошмарном сне. Однако я знала, что в этот момент его прагматическая мужская составляющая, также принимает участие в принятии решения.

— Марк! — шепнула я беззвучно, одними губами, и кивнула в сторону Кира. И Марк понял.

Он опустился на корточки рядом с сидящим на полу Киром и положил руку ему на плечо. Кир вздрогнул от неожиданности, но не высвободился. Однако уши его самым подозрительным образом покраснели. Марк, против моих ожиданий, не старался развить успех, не приводил доводов. Он вдруг улыбнулся и, наклонившись к Киру, прошептал ему на ухо несколько слов. Я не знаю, что это были за слова, но эффект они произвели куда более оглушительный, чем все угрозы и посулы. Кир вскинул голову и, поймав взгляд Марка, потупился. Хотя отчего ему было стыдиться сейчас — я даже не предполагала.

И случилось чудо. Взъерошенный, воинственно настроенный, готовый защищать свою честь до последней капли крови Кир вдруг сделался смирным и покорным. Точно враз успокоился и позабыл свои страхи. Я удивилась — столь разительное гипнотическое влияние Марка я видела впервые.

— Я не умею вести себя по-женски, — тихо пробормотал Кир, стараясь не глядеть на меня, — И одежды подходящей нет.

— О, какая ерунда, — я решила ему не сообщать, что «вести себя по-женски» в представлении Кира явно означало что-то другое, или же он просто мало видел женщин, и то и другое было похоже на правду, — Обучать тебя манерам явно ни к чему, в конце концов это лишь один вечер, внедрять тебя под маской молоденькой смазливой горничной в дом Диадоха, надеюсь, не придется.

Кир наглядным образом продемонстрировал, что краснеть он может практически в неограниченном цветовом спектре, затрагивая даже те цвета, которые я раньше считала несовместимыми с человеческим лицом.

— А одежду я для тебя подыщу. По комплекции мы похожи, разве что ростом не очень, но это не страшно. Как жаль, что ты не умеешь ходить на каблуках. И времени учиться, боюсь, нет. Ладно, будем обходиться тем, чем есть.

— Можно отложить… — пробормотал Кир в пол, — До завтра.

— Вот уж нет! Время — это единственное, чего у нас не хватает. Впрочем, нет, светлых голов у нас тоже не хватает, но времени все-таки жаль больше. Мы должны сделать это сегодня же вечером. Вы сможете подождать полчаса? Мне придется съездить домой чтобы найти подходящий гардероб.

— Не проблема, — кивнул Марк, — Езжайте. А я прослежу чтобы этот проныра тем временем не скрылся.

Конечно, у меня ушло не полчаса, а несколько больше. Мой гардероб и в лучшие годы не отличался разнообразием, я привыкла обходиться лишь самым необходимым, обновку подбирая лишь по случаю. Когда я была ребенком, это часто удручало мать — она заявляла, что я пошла в отца, который, хоть и является почтенным господином при дипломатическом ведомстве, горазд одеваться как кучер и, если ему не напомнить, способен завалиться и к губернатору в рубище. Мать заставляла меня надевать неудобные вычурные платья, в которых я чувствовала себя то ли куклой, то ли экспонатом какого-то жуткого музея — они сдавливали грудь, мешали нормально ходить, не говоря уже о том, что каждый дверной проем становился едва ли не непреодолимым препятствием. Оттого половину детства я, с молчаливого согласия отца, провела в ромейской тунике, не стеснявшей движений, легкой и практичной. С переездом в Трапезунд страдания моего детства окончательно канули в Лету — здесь не принято было душить женщин тяжелой тканью, фижмами и корсетами, платья предпочитали легкие, достаточно открытые, подчеркивающие естественные изгибы тела, а не извращенные представления о женской фигуре давно почивших живописцев. Не редкостью было увидеть на улицах Трапезунда и девушек в брюках, хотя подобная мода еще граничила с дерзостью и стратигом не поощрялась. Но для Кира брюки не годились, хотя, может, и скрасили бы ему позор. Диадох должен увидеть перед собой воспитанную юную девушку, одетую со вкусом и не очень броско. Наконец я выбрала. Это было платье, которое я одевала на выпускной бал в лицее — может, несколько пышное для деловых визитов, да и цвет немного броскийй, но я рассчитывала на то, что Диадох не очень хорошо разбирается в заграничной моде. Необычный гардероб подскажет ему, что гостья — иностранка, а значит заинтригует, кроме того, это скроет огрехи Кира, который тот наверняка допустит.

Когда я вернулась, Марк и Кир сидели в кабинете и выглядели достаточно спокойными. Марку предстоящий спектакль определенно нравился, Кир же уже успел свыкнуться со своим незавидным положением и его спокойствие напоминало отрешенную сосредоточенность заключенного в ночь перед казнью. Увидев платье и прочие аксессуары, которые я предусмотрительно захватила с собой, Кир вскочил и опять попытался пропасть, но Марк и в этот раз был начеку. К счастью, на подавление бунта ушло меньше времени, чем в предыдущий раз.

— И вы это носите? — Кир дрожащим пальцем показал на наряд, — На себе?

— Скажи спасибо, — ответила я немного оскорблено, — что «барокко» уже не в моде. Уверена, тугой корсет и турнюр необычайно пошли бы тебе. Конечно, если бы ты смог сделать в этом хотя бы шаг.

— А…

— Чулки. Порвешь — удержу их стоимость. Найти хорошие чулки в Трапезунде — дело почти непосильное. Это шляпка. Согласна, не самая элегантная, но и выбирать особо не приходилось. В общем, если тебя во всем этом боевом облачении увидит господин Диадох, он скорее всего решит, что перед ним достаточно кокетливая, несколько старомодно одетая иностранка, не чуждая хорошему вкусу.

— Кажется, центурии и то одевают на себя меньше всякой сбруи… — заметил Кир, почти обретший силы для контратаки, — Теперь я понимаю, отчего вы все такие нервные — таскать на себе столько всего…

— Просто подъюбник, — сказала я хладнокровно, — И тебе придется познакомиться со всем этим поближе.

Теперь Кир смотрел на вещи почти с суеверным ужасом. Пожалуй, его можно было бы понять — после потрепанных штанов и рубахи, которые он обычно предпочитал любой другой одежде, это действительно могло напугать. Но я не была уверена в том, что у него есть достаточно времени на страх.

— Марш одеваться! И не вздумай падать в обморок, мы и так спешим.

Кир управился за десять минут. Конечно, справиться без посторонней помощи он не мог, да мне и самой на его месте было бы это непросто, но результат превзошел все мои ожидания. Да врядли кто-либо из присутствующих в нем сомневался — кроме самого Кира, конечно.

— Отлично, — Марк показал большой палец, — По-моему, получилось просто блестяще. Даже я, зная Кира столько лет, врядли признал бы его в таком наряде на улице, что уж говорить о старике Диадохе. А волосы? Парик или что-нибудь вроде?

— Ни к чему. Просто укладка. Да, Кир, тебе придется познакомиться с расческой, хотя я и не уверена, что это знакомство принесет удовольствие вам обоим в равной мере. Короткие стрижки сейчас входят в моду, полагаю, я смогу соорудить нечто пристойное.

— В вас я не сомневаюсь. Вот в Кире — немного…

— Что? — насупившийся Кир казался беспомощным и в разговоре участия не принимал, пытаясь одернуть юбку и предпринимая робкие попытки научиться передвигаться в своем новом облачении, — Чего во мне сомневаться?

— Если ты начнешь по своей привычке сквернословить, что не к лицу юной даме, это может сорвать всю затею. Так что будь добр держать себя в руках.

— Может, еще научиться хлопать ресницами и надувать губки бантиком? — Кир тяжело задышал — плохой знак.

— О, я думал, ты и так отлично это умеешь…

Зарождавшийся конфликт пришлось прекращать мне — на пререкания у нас попросту не было времени.

— Сложнее всего на самом деле с поводом. Диадох подозрителен и визит привлекательной юной дамы заставит его задуматься. Личные мотивы исключим сразу…

— Можно разыграть эту карту, — подумав, изрек Марк, — Скажем, дама случайно увидела его на улице и воспылала к нему юношеской страстью. Он, конечно, в возрасте, но все же мужчина еще ничего, достаточно видный…

Инструктаж временно пришлось прекратить по техническим причинам — привлекательная юная дама пыталась задушить Марка и из-за этого мы все на некоторое время были лишены возможности говорить.

— …значит, только деловое свиданье, — сказала я, немного отдышавшись, когда убедилась в том, что стороны не помышляют об эскалации конфликта, — Не придется придумывать ничего сложного. Скажем, Кир просто хотел разместить средства в Кредитном Обществе Диадоха, но прежде чем решиться на такой шаг, планировал переговорить лично с кем-нибудь из управляющего персонала. Достаточно обычный шаг, особенно для девушки, которая не разбирается в финансах. Поэтому визит на дом не будет выглядеть странным.

— Визит Кира. А как попасть внутрь собираемся мы?

Кир, все еще красный, буркнул:

— Это как раз несложно.

— Помнится, ты говорил, что обойти «Аркс» практически невозможно? И даже в неактивном состоянии он не даст открыть дверь кому попало.

— Вопрос в том, а надо ли нам будет открывать эту дверь?..

— Не понял.

— Таис, есть жевательная резинка?

Я удивилась, но резинку достала. Кир взял пару пластинок и спрятал в сумочке, правда для этого ему пришлось долго повозиться с застежкой.

— Ну что… — он неохотно покосился на нас с Марком — мы ожидали разъяснений, — Тут только болван не сообразит. Когда Диадох пропустит меня в прихожую, я аккуратно залеплю резинкой входной контур «Аркса» на дверной коробке. С этим справится даже гимназист и для этого не обязательно быть чародеем. Система решит, что дверь заперта.

— Беру свои слова назад, — объявил Марк, сгребая Кира в охапку, — Ты молодец!

Кир смутился. Он не любил, когда Марк демонстрировал свои чувства открыто — может, потому, что сам подобного никогда не делал. Я позволила себе улыбнуться, благо на меня в эту минуту никто не смотрел.

«Может, это поможет тебе, — сказала я мысленно Киру, — Может, побывав на самом краю, ты легче найдешь свою точку равновесия, на которой комфортно будет тебе и которая не причинит окружающим неприятностей. По крайней мере я на это очень надеюсь, независимо от того, как тебя зовут, Кир или Кира».

— Еще остался вопрос на счет кабинета, — вспомнил Марк, выпуская Кира, — Наверняка Диадох пригласит свою гостью беседовать именно туда.

— Нам же интересно побывать в этой комнате без хозяина, — согласилась я, — Но об этом я уже думала. Достаточно будет, если Кир сам попросит хозяина перенести беседу в другую комнату. Скажем, в кабинете окажется слишком душно… Такое же бывает?

— Ну… Пожалуй.

— Мы с вами будем наблюдать с улицы, из спиритоцикла. Как только мы увидим, что свет в кабинете погас, мы примем это к сведению.

— У вас самая легкая работа… — проворчал Кир, пальцами пытаясь ослабить шнуровку корсета, который я затянула на совесть, — Зайти, покопаться в бумагах и выйти. А мне что прикажете делать все это время?

Я помедлила с ответом. Учитывая, что речь шла о Кире, подбирать слова приходилось очень аккуратно.

— Я не думаю, что увидев тебя, Диадох примется задавать мудреные вопросы. Насколько я успела его узнать, он будет глазеть на тебя почти непрерывно, так что можешь нести любой вздор. Хлопай глазами, улыбайся, задавай к месту и не к месту вопросы. А еще… Бросай иногда на него взгляды. Вот так… — я показала, — Смотришь в сторону, потом быстрый взгляд прямо в глаза, немного опустить голову, словно смутившись, несколько раз моргнуть… Попробуй. Это хорошо действует на мужчин и при этом совершенно невинно и безобидно по всем статьям. Они сбиваются с толку, начинают думать, к чему же это, что ты хотела сказать. В такой момент их можно брать тепленькими.

Марк нахмурился.

— Что, действительно? Работает?

Я позволила себе многозначительную улыбку.

— Вы даже не представляете, как.

Настал черед Марка смущаться — видимо, вспомнил что-то из прошлого. Краснеть он не стал, просто прикрыл ладонью лицо, точно глубоко задумался. Я посмотрела на часы.

— Нам надо спешить. Диадох должен быть уже дома в такое время.

— Иду прогревать спиритоцикл, — встрепенулся Марк, выходя из ложной задумчивости, — У вас есть минут пять чтобы закончить приготовления.

Я взглянула на вихры Кира.

— Дай нам полчаса.

К дому Диадоха Марк подъехал осторожно, снизив до минимума обороты своего «Магнуса». Зачарованный двигатель спиритоцикла не гудел, вылизывая раскаленными огненным языком мостовую, а едва слышно тарахтел.

— Я бы советовал остановиться тут, — сказал Кир, — Если, конечно, в твои планы не входит прокрасться верхом на этой железяке прямиком в прихожую.

Марк, ничего не ответив, остановил спиритоцикл через дорогу от дома. Когда Кир нервничал, он принимался острить чаще обычного, сам же Марк в такие минуты напротив принимал сосредоточенный вид и делался против обыкновения молчалив. Сейчас нервничали все, не исключая меня.

Если Диадох раскусит наш невинный подвох? Человек, по природе подозрительный, внимательный, он наверняка замечает вокруг себя куда больше, чем мы полагаем. Например, он мог случайно увидеть где-нибудь в коридоре особняка безмятежно шляющегося Кира… Я представила, как лязгает стальными челюстями непробиваемый «Аркс» за спиной Кира, как с оглушающим визгом, оставляя за собой дымные полосы, подлетают к дому маленькие юркие спиритоциклы милициантов. Впрочем, если Флавий Диадох действительно играет по своим правилам, врядли он станет обращаться к милициантам… У Кредитного Товарищества «Макелла-Склир-Исавр» наверняка есть собственный отдел безопасности. Некоторое количество людей, которые не тратят времени на оформление глупых документов. Которые любят задавать вопросы и быстро получать на них надлежащие ответы.

Кир сидел на переднем сиденье и теребил юбку. Платье отчаянно стесняло его, а кроме того он никак не мог найти удобной позы. Чем ближе мы были к дому, тем молчаливее он делался. Наверно, только сейчас сообразил, в какую авантюру его втравили мы с Марком. Даже если так — виду он не подавал. Я открыла сумочку, покопалась там — пальцы в волнении путались среди обилия совершенно бесполезных здесь и сейчас вещей — и наконец наткнулись на что-то небольшое, твердое и холодное.

— Держи, — я протянула Киру этот предмет, — Спрячь в сумочку. Без нужды не касайся, но когда будешь говорить — расстегни ее и будь уверен, что сможешь быстро выхватить.

Кир с удивлением рассматривал лежащий в ладони металлический предмет. Марк, лишь глянув на него, кивнул:

— Верно, Таис. Я думал о чем-то таком.

— Это еще что?

— Дирринжер. Модная игрушка, особенно в Новом Свете.

— Это оружие?

— Нет, это шанс исправить в нужном свете невыгодное положение. Даже два шанса, каждый калибром миллиметров в девять. Эту штуку видишь? Спусковой крючок. Устройство примитивное, но на близком расстоянии свалит и небольшого быка. Держи поблизости, если возникнет необходимость, доставай, направляй, нажимай… — Марк показал, как, — И не нервничай. Женская улыбка куда опаснее самого большого пистолета.

Кир с презрением повертел дирринжер в руках.

— Вот еще! Это просто кусок незачарованного железа!

— Но толку от него будет больше, чем от твоей сумочки… Прости, Кир. Диадох может быть опасен — и это не пустое предупреждение. Если убийца он, поверь, прикончить засланного шпиона ему будет не в пример проще, чем отравить старого друга. Впрочем, я не думаю, что он попытается тебя убить, если раскусит, скорее выведает, что тебе известно… Но ты должен быть готов к любому варианту, понял?

— Понял, — пробормотал Кир без энтузиазма, пряча пистолет в сумочку.

От всей души я надеялась, что наши с Марком опасения безосновательны. После того, как я занялась волосами Кира, а потом решительно воспользовалась по назначению тушью и румянами — заподозрить в Кире существо мужского пола мог бы только человек, наделенный крайне изощренной фантазией. Всю дорогу Кир исподтишка глядел на себя в зеркало — новый образ пугал его и в то же время завораживал. В некотором смысле он впервые в жизни взглянул на свое лицо. На то лицо, которого сам втайне боялся.

И я надеялась, что оно ему понравится.

— На втором этаже горит окно, — сказала я, — Но ничего не видно.

— Я думаю, это и есть кабинет. Когда мы с Киром проводили днем рекогносцировку, оно тоже горело. Скорее всего, старый лис перебирает документы и подчищает следы.

— И он не был сегодня на службе?

— Совершенно точно не был. Кир заметил, что «Аркс» не активирован, а это может быть только в одном случае — хозяин находится внутри и система это чувствует.

— Верно, — подтвердил Кир, которого досаждающая оборка все еще волновала больше всего остального, он яростно сражался с ней, — У «Аркса» тонкий нюх. Если хозяин внутри — охранные чары неактивны, они вроде как спят. Но стоит ему пересечь порог — происходит активация. Так что он там, не беспокойтесь. Вот мне уж точно предстоит побеспокоиться…

— Помни, воспитанная девушка никогда не позволяет слишком многого на первом свидании, — Марк подмигнул, — Будь осторожна, дорогая.

Кир собирался было со всем пылом возразить, но я поймала его за рукав платья:

— Не время! Пора работать.

Кир тяжело задышал, но на удивление быстро восстановил самообладание. С ледяным спокойствием он оправил топорщившуюся юбку, распахнул дверь спиритоцикла и вышел. Мы с Марком как зачарованные смотрели ему в спину. Лиловое платье на ветру затрепыхалось, сам Кир в нем уже казался крохотной яркой бабочкой, которую неумолимо затягивает по направлению к паутине каким-то невидимым зачарованным лучом.

— Мне за него боязно, — сказала я, хотя еще секунду назад не собиралась ничего говорить.

Марк тоже не отрываясь следил за тем, как Кир переходит улицу.

— Кир — умный парень, — сказал он, — И он знает, что мы в него верим. Иначе ни по чем бы не согласился на этот балаган.

Я украдкой посмотрела на него. Марк был напряжен, глаза прищурены, зубы сжаты — ожидание давалось ему еще тяжелее. Наверно, сейчас он мысленно был рядом с Киром — прикрывал его от ледяного ветра, держал за руку…

— Мне он даже больше нравится таким, — сказала я чтобы отвлечь его, — Когда он дал волю тем чертам, которые столько лет пытался похоронить, ему явно стало легче, вы не заметили?

— Да, наверно… — рассеянно сказал Марк.

— И вообще платья ему явно больше идут, чем эти его рваные штаны…

Марк отчего-то сдавленно хмыкнул, верно он не был готов обсуждать такую серьезную тему. Да и я не горела желанием ее развивать. «Не лезь туда, где ничего не понимаешь» — это было воистину золотое правило, которого я старалась по возможности придерживаться. Поэтому я не сказала Марку о том, что предчувствие говорит мне — с этого дня Кир пусть на миллиметр, пусть на волосок, но изменится. А может, изменится что-то вокруг него.

— Долго не открывают, — напряженно сказал Марк. Я вздрогнула. Конечно, по своей привычке задумалась, отчего весь окружающий мир сделался для меня незаметным. Все-таки рассеянность — ужасная черта.

Кир стоял на пороге дома и звонил. Должно быть, он простоял так уже несколько минут. Все верно — служанки нет, а хозяин далеко не молод, пока услышит, пока спустится, жалуясь на артрит, вниз, пока отопрет засов…

— Долго, — сказал Марк, всматриваясь в темноту, — Очень долго, Таис. Может, он еще подозрительнее, чем мы думали? Что если он вовсе не откроет Киру дверь? Как тогда?

В отличии от нас Кир такими вопросами себя не утруждал. Быстро замерзнув на холодном ветру, он не был склонен к размышлениям — а потому просто потянул за ручку двери. Та с готовностью распахнулась.

Марк присвистнул.

— Не заперто. Вот тебе и подозрительность.

— Может, дверь открывается с помощью чар, из кабинета, — предположила я, — Мне приходилось видеть такие штуки. Он зашел!

Кир скользнул внутрь — яркая бабочка пропала. Нам оставалось надеяться на то, что он не забыл прилепить жевательную резинку в нужное место — иначе вся наша дерзкая затея оказалась бы пустой тратой времени.

— Ждем, — решил Марк, беспокойно барабаня пальцами по рулевому колесу, — Минут пять ему хватит?

— Следите за окном. Если погаснет — значит Кир сумел вывести старика из кабинета, тогда наш черед…

Хорошим терпением я никогда не отличалась. Одно дело — ждать чего-нибудь, например субботы, другое — чувствовать, как это ожидание висит на твоей головой тяжелой громовой тучей, а каждая секунда тянется сквозь тебя, выматывая и заставляя от нетерпения грызть губы.

— А что если мы ничего не найдем? — спросила я, чувствуя необходимость хоть как-то скрасить время. Ожидать в тишине — хуже этого и придумать нельзя…

— На вашем месте я бы больше беспокоился на тот случай, если мы что-нибудь найдем…

— Что вы имеете в виду?

— По-моему, очевидно. Нас нанял господин Макелла. С одной стороны, мы не только ничего не сделали для обвинения серва, но и начали глупейшее расследование в отношении его подчиненных. С другой — даже попади нам в руки чудодейственные документы, свидетельствующие о том, что кто-то из троих отравил Иоганеса — мы не сможем отнести их в префектуру или милициантам. Думаю, догадываетесь, почему.

— Не дура, — сказала я, вздохнув. Об этом раньше как-то не думалось, — У нас не было никакого права устраивать взлом частной собственности, равно как и незаконное проникновение с незаконной выемкой улик. Расскажем об этом — и фирма господина Ласкариса лишится как минимум пары своих работников на весьма продолжительное время. Может, подкинуть их императорским ищейкам анонимно? Ну, я про документы, которых мы пока даже не нашли.

— Этого хватит?

— Не знаю, — призналась я, — С момента убийства прошло слишком много времени, наверняка почти все следы уничтожены. В нашем случае надежной уликой было бы разве что письменное раскаянье убийцы, но не уверена, что мы отыщем его в доме Диадоха…

— Кир! — Марк встрепенулся, — Смотрите!

Действительно, дверь была открыта и в освещенном проеме была хорошо видна фигура Кира — он делал нам приглашающие знаки. Мы с Марком переглянулись.

— Ну и что это за…

— Что-то случилось?

— Не знаю. Но не похоже чтоб его заставляли нас звать под дулом пистолета. И он выглядит возбужденным.

— Может, Диадох?..

Марк понял меня и без окончания.

— Нет, — он помотал головой, — Старик точно жив. О дьявол! Может, подождете здесь?

— Ни за что, — отозвалась я, щелкая замком двери, — Догоняйте.

Около входной двери мы оказались почти одновременно. Я с облегчением убедилась в том, что Кир в порядке и в прихожей кроме него никого нет. Однако его мрачный вид говорил о том, что не все обстоит благополучно. Кир был мрачен как туча, разве что тучи, даже самые мрачные, сохраняют обычно молчание, чародей же молчать не привык.

— Где вас носит? Мне что, стрелять в воздух? И так торчу здесь как идиот на виду у всего города… Я уже не говорю, в этом проклятом наряде у меня дико мерзнут ноги… Заходите!

Следов борьбы ни на его одежде, ни на лице не было видно, я почувствовала, что совершенно сбита с толку.

— Где Диадох? Почему свет… Где он?

— Там, — Кир коротко ткнул пальцем в потолок, — И вы даже можете его увидеть, если, конечно, не решили пустить в прихожей корни.

— Ты хочешь чтоб он увидел нас?

— О, я не думаю, что он сильно удивится вашему визиту.

Лестница показалась мне очень короткой — так быстро мы оказались наверху. Точно за спиной развернулись огромные крылья, мягко поднявшие нас за считанные секунды. Марк шел впереди и по тому, как напряглись его плечи, было видно, что он готов к любым неожиданностям, даже самого дурного толка.

— Тут, — Кир показал пальцем на приоткрытую дверь.

Марк без слов распахнул ее и застыл как статуя. Двери в этом доме определенно были слишком узкими, а может слишком широк был сам Марк — в любом случае мне пришлось несколько раз ощутимо пихнуть его в спину чтобы он наконец посторонился.

Это несомненно был кабинет. Чем-то он напоминал кабинет самого Иоганеса, разве что был немногим меньше, к тому же обставлявший его человек был достаточно старомоден в отношении вкуса. Шкафы, стол, кофейный столик, три глубоких, оббитых дорогой кожей, кресла. Сперва мне показалось, что в кабинете никого нет, я даже открыла рот чтобы спросить у Кира, что он собирался показать и что, черт возьми, вообще тут происходит, когда вдруг увидела хозяина. На господине Флавии Диадохе был красный, расшитый драконами, халат, оттого я не сразу увидела его на фоне кресла. Он возлежал в нем, откинувшись на спинку, рот его был приоткрыт — виден был серый язык и неровные старческие зубы, но хуже всего были его глаза. Они были открыты, но совершенно пусты и казались медленно твердеющими. Так застывает обычно прозрачный, скатывающийся со свечи, воск, теряя тепло.

Глаза господина Диадоха уже утратили способность что-либо видеть.

Я замерла, чувствуя, как на лбу выступил холодный и едкий пот. Мертвец спокойно разглядывал посетителей своими невидящими глазами и казался задумчивым. Лицо господина Диадоха разгладилось, даже казалось несколько помолодевшим — морщины, искажавшие его при жизни, почти исчезли, а кожа точно истончилась и натянулась на острых костях черепа.

— Кир… — пробормотал Марк, которого тоже потрясло увиденное, — Что ты с ним сделал?

Я машинально посмотрела на пол — нет ли под Диадохом кровяных пятен… Представилось, как похотливый старик протягивает к Киру руки, как испуганный Кир выхватывает дирринжер — тот самый, который дала ему я! — сухой выстрел, Диадоха отбрасывает в кресло…

Но ведь мы не слышали выстрела! Или не могли услышать?..

— Ты идиот, — спокойно сказал Кир, — Я к нему и не прикасался. Не душил его гардинами, не бил по лбу пресс-папье и не стрелял этими идиотскими пороховыми штуками.

— Но он был жив, когда ты заходил!

— Он и сейчас жив… В некотором роде. Осторожно.

Я не поняла, к чему относится это «Осторожно», но когда тело Диадоха вдруг мелко задрожало, а на шее его проступила паутина вен, почувствовала, как страх тонким свербящим алмазным копьем пробивает меня навылет. Диадох, помедлив несколько секунд, встал. Он двигался как слепой манекен, как старомодный серв, упираясь в мебель, бессмысленно кружась по комнате, голова его была немного запрокинута, а лицо хранило прежнее выражение. Диадох, спотыкаясь, дошел до другого конца кабинета, приблизился к книжному шкафу и попытался достать какую-то книгу, но его руки точно позабыли, как брать вещи — пальцы бессмысленно сжимались и разжимались, кисти крутились из стороны в сторону. Это был какой-то безумный танец, пародирующий человеческое существо. Старик брел от одного шкафа к другому, пытался что-то сделать, постоянно спотыкался, но каким-то образом сохранял равновесие. И его лицо было лицом мертвеца.

Марк медленно достал револьвер. Присутствие этой огромной, остро пахнущей смазкой, игрушки, обычно наполняло меня уверенностью, но в этот раз уверенность не помешала бы и самому Марку — я видела, как дрожат его руки, наводящие ствол.

— Не надо, — Кир положил ладонь на револьвер, заставляя Марка опустить грозное оружие, — Нет нужды.

— Оно… Это…

— Да, оно так и будет ходить. Но скоро устанет и остановится. Если на звук выстрела сбегутся милицианты и обнаружат нас в доме почтенного господина Диадоха, а при господине Диадохе не обнаружат головы — получится некоторое недоразумение.

— Угу.

Мы смотрели на тело Диадоха, которое продолжало свое странное и нелепое шествие. Оно казалось марионеткой, которую ведет по сцене сумасшедший кукловод. Диадох слепо шарил по столу, взял ручку, попытался что-то ей написать на столешнице, выронил, врезался в кресло, закружился на месте… Вдруг он вздрогнул и очень медленно, точно истратил весь запас сил, опустился на пол. Как кукла, у которой обрезали веревки, лишив ее управления.

— Все, — деловито сказал Кир, — Успокоился. Минут на десять, наверно. Потом опять.

— Что — опять? Что, ради всех святых, тут случилось? Он жив или?..

— Или, — лаконично ответил Кир, — Не знаю, как его состояние оценит госпожа юрист, считается ли он живым или мертвым с юридической точки зрения, могу лишь сказать, что его мозг мертв совершенно. И практически весь.

— Он ходит, — неуверенно сказала я, — И что-то делает. Пытается. Значит…

— Примитивная моторика. Моторная память. Остатки его мозга хаотично пытаются возобновить его существование, но это бесполезно — личность мертва. Флавия Диадоха больше нет, то есть нет как индивидуума, оболочка же… Полагаю, она будет существовать еще несколько часов, постепенно слабея, пока не упадет прямо здесь чтоб окончательно замереть.

— Чары?

— Чары.

— Я никогда такого не видел. И не слышал о таком. Если это чары, то, должно быть, весьма экзотические. Опять какая-нибудь отрава?

Кир задумался. В этот момент он как никогда был похож на старого Кира, на лбу проступила какая-то мужская вертикальная складка.

— Не могу назвать это отравой, — сказал он наконец, — Но вещество, принятое им, относится к категории чародейских. Скажем так, это сложный и весьма редкий компонент целой системы чар. Он не разрабатывался как яд, практически нигде не применяется, если не считать чародейских лабораторий, и вообще не должен попадать в руки обычного человека. Мне знакомо это вещество, но я никогда не думал, что увижу результат ее действия на человеке.

— Если он принял какое-то зачарованное вещество и после этого умер, его, пожалуй, можно назвать ядом.

— Если человек выпьет серной кислоты и умрет — это не повод называть невинную кислоту коварным ядом, придуманным исключительно ради смертоубийства, — разозлился Кир, — Я же говорю вам — это не яд. По крайней мере в обычном понятии этого слова. Ума не приложу, где Диадох мог найти что-то подобное — и отчего воспользовался именно им. Смерть должна была быть мало того что мучительная, так еще и нелицеприятная… Медленный паралич, остановка дыхания… Похоже, среди господ банкиров в этом году модно травиться исключительно экзотикой. Видимо, мышьяк стал уже банален.

— Мне это не кажется похожим на отравление, — сказала я через силу, тщательно пытаясь не смотреть в сторону замершего хозяина кабинета, — Никто не станет испробовать на себе… такое.

Кир лишь пожал плечами.

— Посмотри на это.

Только сейчас я заметила за рабочим столом Диадоха рациометр. Новая модель, не чета тому, который достался в пользование мне, компактный и почти бесшумный. К нему была подсоединена печатающая приставка, которая позволяла выводить текст из зачарованных недр на бумагу, как в миниатюрной типографии, стоившая, должно быть, кучу денег… Но Кир показывал не на сам рациометр, а на лист бумаги, лежавший рядом.

— Он напечатал это перед смертью. Смотри. Чернила почти свежие.

Я практически вырвала трепещущий лист из его рук.

«Я, Флавий Диадох, считаю себя обязанным окончить свое земное существование способом, мною уже выбранным. Суд земной помочь мне не в силах, суду же небесному предоставляю я свою душу, оставив бренное тело собственным себе могильным изваянием дабы каждый мог воочию узреть, чем заканчиваются дурные дела, порожденные алчностью и корыстолюбием. Я погубил доброго человека, человека, доверившегося мне, и оттого на прощение права не имею. За сим вверяю свою душу Господу. Флавий Диадох, семнадцатое марта сего года.»

Марк читал через мое плечо и, хотя он был достаточно грамотен чтоб освоить составленный на латыни и снабженный старомодными оборотами, текст, у него это заняло времени куда больше, чем у меня. Когда он добрался до конца, я уже успела раз десять треснуть себя ладонью по лбу.

— Вот те на… — сказал Марк негромко, окончив чтение, — Как глупо.

— Еще бы, — согласился Кир, который тем временем ерзал в кресле, стараясь удобно усесться, но этому мешала пышная юбка, — Сдал старик. Если мы спугнули его, он вполне мог успеть скрыться из города, а то и из Халдейской феммы. Неужели не было денег? Или совесть замучала?

— Совесть, должно быть… Таис, прекратите, нам хватает тут одного полу-покойника, если бы разобьете себе голову, это ничуть не поможет.

— Поможет, — слабо отозвалась я, — По крайней мере других глупостей не сделаю. Я могла подумать раньше! Могла!

— Да кто же знал, что хитрый лис так внезапно сдастся? — Марк развел руками, — Всем нам урок — душа человеческая темнее самого странного церебруса… И между прочим, вы зря себя казните — мы-то оказались еще глупее. По крайней мере за себя я спокоен. Я считал, что это Ланселот, а вы едва ли не с самого начала напали на след. Тут мне корить себя надо.

— Что? — я уставилась на него.

— Я про человеческий фактор… Ваше чутье в этот раз вас не подвело, что я готов засвидетельствовать. Вы сами указали на Диадоха и, более того, заставили нас действовать. Приз ваш. Хоть и не уверен, будет ли здесь какой-нибудь приз… Впрочем, господин Макелла, уверен, выплатит нам вознаграждение — даже при том, что мы ровным счетом ничего в итоге не совершили.

— Вы шутите?

— А?

— Вы действительно думаете, что Диадох отравился?

Марк с Киром уставились на меня, точно я сказала что-то странное.

— Простите, Таис, вы…

— Думаете, муки совести?

Они переглянулись.

— Я согласен считать ловким юридическим ходом отыскание скрытых фактов, но уж отрицание очевидных — это явный перебор.

— Он не убийца, — сказала я устало, — Это инсценировка. Мы пришли поздно. Предсмертная записка отпечатана на рациометре! Он вообще не прикасался к бумаге!

Кир насмешливо поднял бровь.

— Дорогая Таис, далеко не каждый самоубийца считает необходимым засвидетельствовать подлинность предсмертной записки личной подписью. Полагаю, в этот момент люди думают о чем-то другом.

— Ее писал не он!

— Откуда нам это знать? Мы же не читали ни единого его письма — хотя бы ради того чтоб сравнить стиль изложения… Знаете, что? Поехали домой. Сюда могут нагрянуть милицианты, и в конце концов я хочу вновь почувствовать себя человеком — а для этого мне надо нормально поужинать и, двести чертей, сорвать наконец с себя эту помесь вешалки с занавеской!

— Вы не понимаете, почему он использовал такой странный яд?

Кир почесал в затылке.

— Ну, судя по посланию…

— «Аркс!» Используй убийца мгновенный яд — эта проклятая защитная система сразу бы почувствовала, что хозяина дома нет, верно? Она не станет считать хозяином остывающее тело, и душу, которая уже спешит наверх?

— Ну нет. Если «Аркс» перестанет ощущать хозяина в пределах дома… Знаешь, Марк, а я ее понимаю.

— Убийца оказался бы заперт тут! Смерть Диадоха намертво заблокировала бы двери и окна. А убийца не дурак. Он отнюдь не дурак. По крайней мере он умнее нас всех, вместе взятых. Он отравил Диадоха так чтобы тот оставался какое-то время жив, пусть жизнью это, — я указала на застывшее тело у стены, — можно назвать только формально. Ну? Неужели не ясно?

— Кто-то добрался до Диадоха раньше нас, — приглушенно сказал Кир, потирая лоб, — Или узнал о нашем предстоящем визите или… Или просто счел секретаря слабым звеном, близким к разрыву. И удалил его. Что ж, достаточно просто и элегантно.

— Значит, вы двое полагаете, что тут не обошлось без… э-э-э… человеческого фактора?

— Нет, — я не удержалась от язвительности, — Конечно же это серв навестил Диадоха и, распив с ним бутылочку вина, ловко его отравил.

— Ланселот находится у нас в особняке, — машинально возразил Марк, потом спохватился, — Ладно, понимаю. Что теперь?

— Домой, — коротко сказала я, — Только сперва займемся тем, ради чего мы сюда заявились.

Особняк Общества по Скорейшему Ремонту и Наладке встретил нас тишиной. Огромная каменная махина, безнадежно ветхая, устаревшая — но такая родная. Он точно ждал нас — в скрипе садовой калитке мне почудилась радость. Сейчас мне нужен был этот большой бессмысленный старый дом, мне нужно было оказаться в тепле, ощутить вокруг себя хаотическое нагромождение мебели, вечный беспорядок, услышать доносящийся из подвала Ясона скрежет… Кажется, это место успело стать для меня чем-то важным. И вне его я уже чувствовала себя неуютно.

Забраться куда-нибудь подальше, хотя бы в пыльную библиотеку, где почти нет книг, зато куча ветхих стеллажей и какой-то полуразобранный оптический прибор на треноге, прихватив бутылку вина, запереться, поставить между собой и окружающим миром, полным пронизывающего влажного холода, ощутимую видимую преграду. Скорчиться в кресле, медленно тянуть вино, безучастно глядеть через стекло на серебристую пыль звезд.

И никаких сервов, никаких отравителей, никаких мыслей. Просто кусочек тишины, который принадлежит только мне.

Марк понимающе улыбнулся мне. Даже Кир потрепал по плечу, неловко выражая сочувствие. Они были не просто моими коллегами, они были моими друзьями и, как всякие друзья, чувствовали мое настроение. Но сегодня они уже не могли мне чем-либо помочь.

«Апатия, — сказала я сама себе, — Это просто апатия. Ничего больше. Ты привыкла к тому, что твои теории разбиваются, но не привыкла к тому, что они идут ко дну мертвым грузом. Тебе нужно время. И вино, пожалуй, тебе тоже необходимо».

Я чувствовала себя судостроителем, создавшим огромный, прочный, лучший в мире корабль. Его не потопили вражеские ядра, у него не открылась течь, не сгнила обшивка, он стоял в гавани — сверкающий, пахнущий краской и морем, огромный… Но паруса его висели мертвыми тряпками — и во всем мире не было ветра, подходящего для того чтоб их наполнить. Мертвый корабль. Который никогда уже не покинет порт.

— Не печальтесь, — сказал Марк, когда мы подходили к дому, — Пусть мы ничего не нашли, это не мешает нам искать дальше. Нам приходилось искать куда дольше. Значит, дело лишь в терпении.

— Нет, — сказала я через силу. Говорить сейчас было неприятно, точно я тратила невосполнимое внутреннее тепло, — Терпение не поможет. Это проигрыш.

— Вам не к лицу столь унылый вид. Мы будем думать, будем искать, пытаться… Убийца будет наказан.

— Поздно. Он успел раньше нас. Он обошел нас — точнее, обходил на каждом повороте. Завтра надо отдавать Ланселота обратно. Не думаю, что он доживет до вечера, скорее всего его распилят на куски и где-нибудь закопают. Хотя он всего лишь молчаливый свидетель преступления. И даже этому мы не сможем помешать.

— В конце концов он лишь серв… — сказал Марк и осекся.

— Серв с частичкой человека внутри. Мыслящее существо. Возможно, это первый и последний серв в мире, способный думать. Рассуждать. Он не может не уметь чувствовать, Марк.

— Каким бы совершенным он ни был, он только механическая кукла, в голове которой вместо чувств — комок чар. Не принимайте это так близко.

Я не ответила.

В гостиной горел свет, когда мы вошли там обнаружился Христофор собственной персоной. Облаченный в полинявший халат, в шлепанцах на босу ногу, он восседал за столом и с удовольствием ужинал. Проспав большую часть дня, он определенно не маялся похмельем, напротив, был бодр, весел и даже позволял себе негромко насвистывать что-то под нос. Увидев Кира в платье, он забыл закрыть рот и несколько секунд являл собой достаточно забавное зрелище. Сгорая от стыда, Кир устремился по лестнице в свою комнату, по пути тщетно пытаясь сорвать с себя корсет и путаясь в развевающемся подоле. Христофор Ласкарис закрыл рот, аккуратно подцепил вилкой маринованный гриб, отправил его в рот и принялся сосредоточенно жевать. Лицо его приняло привычное невозмутимое выражение.

— Кто-нибудь собирается мне что-нибудь сказать? — спросил он спокойно, промокнув бороду салфеткой.

Обращался он уже ко мне одной — Марк, улучив момент, пропал бесследно. Весьма в его характере.

— О чем? — спросила я вяло, усаживаясь за стол напротив, — О Кире? Или… так?

Без слов поняв мое состояние, Христофор проворно подвинул к себе чистый бокал, налил вина и передал мне. Я нерешительно уставилась на вино. На поверхности оно казалось светлым, почти прозрачным, по нему шла легкая рябь, в которой плясали огни отражающихся свечей. Но чем глубже, тем непрогляднее оно делалось, крохотная бездна в миниатюре. Христофор утвердительно кивнул мне и, вдохнув, я выпила сразу половину.

Как ни странно, сделалось действительно легче. В животе потеплело, по телу проворными покалывающими змейками разнеслось приятное, подламывающее ноги, опьянение. Окружающий мир стал мягче, потерял острые углы.

— Про Кира я спрашивать не буду. Хотя… кхм… Нельзя так удивлять старика. Предупредили бы хоть.

— О, это ерунда.

— Ну конечно… Сперва он выряжается как гастролирующая кокотка, потом начнет вышивать, играть на клавесине и в конце концов сбежит с каким-нибудь заезжим ловеласом… Ладно, речь сейчас действительно не о Кире. Вы не слышали сегодня по радиофонике новости? Я про ваших добрых знакомых из «Ониса»? Кажется, базилевс наконец разобрался в ситуации… Фирма объявлена банкротом, чародеи же в розыске.

— Что? Нет, нет. А что передавали? Впрочем, сейчас уже все равно. И «Онис» тут не при чем.

— Вы разобрались с сервом?

— Практически, — ответила я еле слышно, — Да, наверно разобрались.

— Кажется, найденный ответ не доставил вам радости, — философски заметил Христофор, — Выпейте еще. Знаете, какой-то старый прохвост сказал, что истина в вине. И я ему верю. Только когда выпьешь бокала три-четыре «савотьяно», начинаешь понимать, сколь все вокруг нас бессмысленно, лживо и непостоянно. А истиннее этого и быть ничего не может.

— Мы почти наверняка знаем, кто убийца. И это не серв.

Христофор Ласкарис не выглядел удивленным. Он достаточно долго с нами работал чтобы утратить умение удивляться окончательно и бесповоротно. А может, именно поэтому мы на него и работали — он никогда не удивлялся по-настоящему, что бы мы ни выкинули.

— Рассказывайте, Таис.

Я начала рассказывать. Поначалу говорить было сложно, приходилось подбирать слова, выстраивать их, вспоминать… Но вино сделало свое дело. Я говорила все оживленнее, рубила ладонью воздух, жестикулировала. Христофор слушал внимательно, время от времени что-то спрашивал, молча кивал. Так слушает не собеседник, так слушает преподаватель, слишком старый и слишком опытный для того чтобы бомбардировать соискателя градом каверзных, но очевидных вопросов. Вопросы его были коротки, иногда казались не по существу, они были как постоянно меняющийся ветер, дующий то в одну сторону, то в другую. Под их натиском было уже не так легко быть уверенной в собственной правоте.

— Вы защищаете серва потому, что считаете его невиновным?

— Да, именно поэтому.

— А вовсе не потому, что симпатизируете беспомощной, лишенной прав, мыслящей вещи?

— Это не симпатия и не жалость!

— …и терпеть не можете финансовых воротил?

— Я никогда такого не говорила!

— Если отраву подсыпал кто-то из сотрапезников — почему лжет серв?

— Он не лжет. То есть нет… Он пытался лгать, но это была просто защитная реакция, как у любого мыслящего существа.

— Он подсыпал яд или нет?

— Он… Перестаньте! Я чувствую себя словно на экзамене…

Христофор мягко улыбнулся.

— Проблема вашей теории не в том, что она зиждется на интуиции. Я готов признать мерилом истины хоть интуицию, хоть цыганские гадания — если этот метод будет работать и приносить пользу. Вы утверждаете, что в Кредитном Товариществе кто-то из руководства проводит финансовые махинации, нежелательных свидетелей которых было решено убрать. Это само по себе достаточно громкое заявление. Нет, оно не лишено смысла — на моей памяти кого только не сводило в могилу сочетание денег и яда! — но я вижу здесь слишком много нестыковок, на которые вы упорно не обращаете внимания. К примеру… Ланселот!

Слуга в белых доспехах вошел в гостиную так быстро, словно ждал оклика за дверью. Все-таки он не был лишен грации, просто его грация была нечеловеческого, совершенно иного свойства. Когда его голова повернулась в мою сторону, я почувствовала себя неловко, как и обычно перед объективами серва. Наверно, я никогда не смогу привыкнуть к этому механическому равнодушному взгляду.

— Скажи мне, ты не думаешь, что кто-то из приятелей твоего хозяина мог отравить его, пока ты прислуживал за столом в тот вечер?

От неожиданности вопроса я едва не опрокинула бокал с вином, но нервы Ланселота были сделаны из материала покрепче.

— Мой хозяин был хорошим человеком.

— Однако вопрос в силе.

— Я не знаю.

Но Христофор был безжалостен.

— Ты мыслящее существо, как считает Таис, а значит ты можешь анализировать события и делать выводы. Ты знал и Иоганеса и его сослуживцев достаточно долго, но все равно не можешь ответить?

— Я ничего не видел.

— С этим я не собираюсь спорить. Но в доме был убит человек, а кроме него там находился только ты и еще трое людей. Если Иоганеса убил не ты, значит это был кто-то другой. Кто-то из трех. Кто?

Серв дернулся, даже не туловищем, просто его голова качнулась вперед, как от оплеухи.

— Кто-то из трех… Возможно… — я впервые слышала нерешительные модуляции в его нечеловеческом голосе.

— Ну ладно. Тебе не сложно будет пойти на кухню и приготовить еще этого чудесного лимонного соуса для креветок?

В этот раз Ланселот отозвался сразу, как будто даже с облегчением:

— Да, господин Ласкарис.

— Ступай.

Христофор вопросительно приподнял бутылку вина, но я помотала головой. Он наполнил собственный бокал и вздохнул:

— Может это существо и мыслящее, но беседовать с ним — сущее наказание. Настоящий молчун.

— Он не хочет свидетельствовать против знакомых ему людей. Разве это желание уберечь от опасности человека — не свидетельство того, что его церебрус работает корректно?

— Кроме этой мотивации могут быть и другие, но ты как обычно оцениваешь факты по форме — по тому, насколько легко они закрепляются в твоей теории.

— В ней пока не хватает одного, самого важного факта, — я всматривалась в поверхность вина, точно там мог плавать ответ. Но ответы в вине мог находить только Христофор, — Я не могу понять, кто и как отравил Иоганеса. Каждый из трех отлучался. У каждого была возможность попасть на кухню, пока Ланселот сервирует блюда в обеденной, и подсыпать отраву. Ее не обязательно было даже подсыпать в тарелку Иоганеса. Покойник из специй предпочитал нашараби, об этом знали все, значит можно было подсыпать крысиный яд в склянку со приправой. Но почему тогда следы яда оказались на руке Ланселота?.. Этого я не могу понять.

— Почему бы не предположить, что убийц было несколько и действовали они по договоренности? — предположил Христофор.

— То есть Макелла и Евгеник заодно?

Христофор поморщился.

— Я не это имел в виду. Что если убийца договорился с сервом?

— Не представляю этого.

— Он каким-то образом приказал серву подсыпать отраву.

— Это невозможно. Мы уже думали об этом. Ланселот не принимает приказов от посторонних. То есть это исключено.

— Однако охотно выполняет просьбы…

— Но не просьбы об убийстве, — парировала я отчаянно.

Чувство усталости, притупленное вином, снова дало о себе знать. Стали слипаться глаза. Когда в последний раз я спала? Кажется, это было давно. Христофор понимающе улыбнулся.

— Таис, ступайте спать. Комната для гостей свободна и даже прибрана, оставайтесь здесь. Ни к чему ехать домой в столь поздний час. Если чувствуете себя достаточно сильной, можете разделить со мной поздний ужин. Ах, если бы вы знали, как Ланселот готовит креветок под соусом! Последний раз что-то подобное я ел в пятьдесят третьем году в Нормандии…

Христофор подцепил вилкой какой-то сочный кусок, отправил его в рот и, блаженно закрыв глаза, продекламировал:

Шекснинска стерлядь золотая, Каймак и борщ уже стоят; В графинах вина, пунш, блистая То льдом, то искрами, манят; С курильниц благовонья льются, Плоды среди корзин смеются, Не смеют слуги и дохнуть, Тебя стола вкруг ожидая; Хозяйка статная, младая Готова руку протянуть.

— Что? — не поняла я. Какая-то непонятная мысль крохотной юркой змейкой шмыгнула в моей голове, оставив щекочущее ощущение близости к чему-то важному. Стерлядь?.. Нет. Стоп.

Христофор с беспокойством посмотрел на меня.

— Таис, вы в порядке?

Нет, я определенно не была в порядке. Точнее, порядка не было в моих мыслях.

— Да, конечно. Задумалась, — сказала я автоматически, — А что вы сейчас прочитали?

— Я-то? Кхм… Державина изволил декламировать, «Приглашение к обеду», если память не изменяет. Да что с вами такое? Не любите стихи? Так и скажите, обязуюсь в дальнейшем не… Таис!

Наверно, так себя чувствуют оглушенные палицей по затылку. Чудовищный удар, от которого темнеет перед глазами — и вслед за ним звенящая серая тишина.

Стихи!

Они читали стихи. И Макелла и Евгеник и… И Иоганес. Мысли, которых только что не было вовсе, вдруг затрещали со всех сторон потревоженными сонными птицами. Иоганес не помнил стихов и оттого прочитал стих из тетради… Тетради Макеллы! Стих, который частично запомнил Евгеник, но отчего-то вовсе не запомнил серв. Серв с исключительно хорошей памятью. Тот самый серв, из руководства к которому кто-то вырвал несколько листков. Тот самый серв, на руке которого отчего-то обнаружились следы яда.

Я бессильно опустилась на стул, с которого несколько секунд назад вскочила.

— Я… Я кажется нашла. О дьявол.

Христофор погрозил мне пальцем:

— Девушке вроде вас не к лицу сквернословить как старому флибустьеру Ласкарису. Да полноте, что с вами? Вы побледнели. Рому?

— Н-нет…

Внезапно все стало ясно. Как будто рябь перед глазами рассеялась без следа, оставив кристально-чистое глубокое изображение. И на смену беспокойным моим мятущимся мыслям пришло спокойствие, огромное ледяное спокойствие, незыблемое как горный ледник, спокойствие человека, который наконец все понял и все сообразил. Пусть даже и слишком поздно.

— Не надо рому. Мне нужен телевокс.

— Вот как? И кому же вы собрались телевоксировать в столь поздний час, если не секрет?

В этот раз я уверенно встретила взгляд старого Ласкариса.

— Двум людям. Господам Димитрию Макелле и Михаилу Евгенику.

Христофор потер подбородок.

— Срок нашего уговора истекает завтра, да я и не уверен, что они явятся за своим сервом столь поздно. Посудите сами…

— Я собираюсь их позвать не для этого. Более того, я полагаю, что Ланселот останется с нами еще надолго.

— Таис?

— Он судя по всему действительно превосходный повар. И он совершенно неприхотлив, да и жалованья не требует. Пусть он не выполняет приказы, у нас тут вообще редко кто их выполняет, а с ним всегда можно найти общий язык. Мне кажется, нам всегда не хватало повара. И, может, хоть он наконец наведет в этом доме какой-то порядок!

Господа Макелла и Евгеник явились одновременно, да оно и не удивительно. Я караулила у окна, поэтому сразу заметила, как у наших ворот останавливается спиритоцикл. На этот раз это был не неуклюжий грузовой «Орихалкум», а новенький двухместный «Эго-Вектиари», бесшумный и элегантный, как и все современные вещи. Я видела, как из него выбрались два человека и, помедлив, отправились ко входу.

— Все в порядке, — сказала я Марку, — Они приехали вдвоем, как и условлено. Но далеко свой револьвер не откладывайте.

Марк пожал плечами. Револьвер он извлекать из кобуры даже не собирался.

— Когда какая-нибудь конторская крыса успеет застрелить меня прежде, чем выстрелю я сам, это будет хорошим…

Закончить он не успел — в дверь постучали. Негромко, но уверенно, властно. Так не станет стучать человек, чья нервы расшатаны, которого вызвали среди ночи при помощи многозначительных намеков и замаскированных угроз. Так станет стучать только человек решительный, уверенный в себе. «И привыкший решать свои проблемы столь же решительно и уверенно,» — пробормотала я мысленно, глядя на дверь.

Христофор по-прежнему восседал за столом. Он успел прикончить ужин и допить бутылку вина, но не выглядел ни сытым, ни пьяным. Откинувшись на спинку стула, он щелкал костяшками пальцев и едва заметно улыбался.

— Предчувствую славную беседу, — сказал он мне, когда я шагнула к двери, — Но будьте осторожны. Эти люди могут стереть нас в порошок и даже сами того не заметить.

— И вы так спокойно это говорите? А что если я ошиблась? Вы настолько мне доверяете?

— Иногда приходится доверять. Вы замыслили смелый ход, я лишь собираюсь насладиться тем, как вы его исполните. Не обращайте на меня внимания.

Кроме меня, Христофора и Марка в гостиной присутствовал и Кир. Он успел сменить одежду на более привычную, но его обычные рваные штаны еще не успели вернуть ему расположение духа — Кир был молчалив, хмурил брови и в разговоре не участвовал. Может, он просто привык скептически оценивать все мои теории. Иногда я бы хотела у него этому поучиться.

Я отперла засов, но открывать тяжеленную дубовую дверь не понадобилось — чьи-то сильные руки снаружи распахнули ее. На пороге стояли Макелла и Евгеник, оба очень похожие в своих элегантных черных плащах. Оттого, что они явились из другого мира — холодного, мокрого, погруженного в темноту, их лица казались бледнее, чем обычно, а глаза — черными и блестящими.

— Добрый вечер, — сказал Макелла, заходя внутрь и снимая шляпу, с которой на пол несколькими тонкими струйками тотчас потекла мутная вода. Он выглядел спокойным, собранным, осторожным. И если где-то в глубине его души и шевельнулся страх, я этого не чувствовала.

Михаил Евгеник тоже был спокоен, но в его спокойствии присутствовало некоторое раздражение, угадывающееся в движениях, в манере держать голову, в его взгляде, брошенном мимоходом на меня. Они оба смотрели на Христофора Ласкариса, который наслаждался своей ролью зрителя и лишь улыбался в ответ. Главная роль сегодня была отведена не ему.

— Полагаю, мне телевоксировали вы, — сказал Макелла, глядя на меня в упор, — Госпожа Таис, если не ошибаюсь?

— Верно.

— Интересный ход, госпожа Таис, — Макелла снял с себя мокрый плащ, оставшись в знакомом мне костюме, придвинул к себе стул и сел. Его примеру последовал Евгеник, все еще хранящий молчание, — Знаете, по роду службы мне часто приходится иметь дело с самыми разными людьми. Большие деньги — это не только большая ответственность, знаете ли. Дважды на мою жизнь покушались, один раз меня пытались похитить, я уже не говорю про кражи и вымогательства — их обычно случается по дюжине в год. Но, признаться, никогда прежде меня не пытались шантажировать. Это… — он пошевелил пальцами в воздухе, пытаясь найти нужное слово, — Это замечательно. И уж конечно меня не пытались шантажировать люди, мной же нанятые. Я много времени уделяю людям, с которыми работаю. Для меня это важно. И это вас я ничего подобного, признаюсь, не ожидал. Господин Ласкарис?..

Старик покачал головой.

— Сегодня я молчу. Считайте меня судьей, арбитром или кем-то в этом роде.

— Хорошо… — Макелла помедлил, — Полагаю, это и неважно. Но разъясните мне суть происходящего. Я заключаю договор с вашим Обществом. Плачу деньги, жду результата. Прошу заметить, результата в вашем деле, который имеет огромную ценность. Что же в итоге? Два дня вы занимаетесь непонятно чем, вызываете моих подчиненных на какие-то странные беседы…

— После которых некоторые подчиненные отчего-то спешат принять яд, — сказала я.

И хотя говорила я негромко, Макелла запнулся, точно у него кончился запасенный на всю тираду воздух. Некоторое время он молчал, крутя в руках трость. Набалдашник танцевал в его ладони, а сама трость вычерчивала какие-то странные несимметричные узоры на пыльном полу. Когда Макелла заговорил, его голос зазвенел как потревоженная сталь — как сабля, которую умелая рука быстро извлекла из ножен.

— Сегодня, при весьма странных обстоятельствах, погиб еще один мой товарищ и сослуживец, Флавий Диадох. И я не удивлен тем, что вам это известно.

— В его случае подозрение тоже падает на серва?

— Он не держал сервов в доме. Не любил зачарованных слуг, — сказал Михаил Евгеник, — Но если вы намекаете на Ланселота, шутка весьма дурного рода.

— Никаких намеков. Вы читали предсмертную записку Диадоха?

— Да, — сказал Макелла, — Читал.

— И что вы думаете по этому поводу? Диадох покончил с собой из-за мук совести — после того как отравил Иоганеса?

Макелла заколебался. Трость в руке дрогнула.

— Не знаю, — сказал он, совсем другим голосом, уже не напоминавшим сталь, — Я… Не знаю. Это возможно. Я допускаю это, — он внезапно посмотрел мне прямо в лицо и я подавила желание спрятаться за стул Христофора — глаза эти, несмотря на то, что их обладатель сидел в освещенной комнате, все равно казались почти черными, — Мне непросто решить. Я знал Диадоха много лет. Но иногда… Не будем об этом. Скажем так — моя уверенность в том, что убийца — Ланселот, несколько ослабла. Вы ведь это хотите услышать? Но я все равно не понимаю, к чему затеян весь этот разговор, к чему шантаж и…

— Вы убийца, — сказала я, чувствуя как грудь сжимает ледяными обручами и понимая, что назад дороги нет, — Только поэтому.

— Ну знаете! — Евгеник вскочил. Лицо его покраснело, а глаза сузились. Он уже ничем не походил на того добродушного, несколько ленивого господина, который когда-то восседал в нашем кабинете и охотно отвечал на вопросы, — Извольте объясниться! Если таким образом в этом доме принято шутить…

— Тише, — Макелла поднял ладонь и Евгеник, тяжело задышав, оправил воротник и вновь сел, — Господа, я имею с вами дело без малого три дня. Все это время вы не устаете меня удивлять. Однако же есть вещи, которые простираются за пределы моего удивление. Есть вещи, которые я слышать не хочу.

Все-таки он был чертовски самоуверен. Даже сейчас на его лице не дернулся ни один мускул, каждое слово он произносил осторожно и мягко, с безразличным выражением глядя или перед собой, или на свою трость. Жюль-Верновский капитан. Лорд Гленарван. Настоящий джентльмен до мозга гостей, властный и уверенный в себе.

Макелла вытащил из жилетного кармана крохотную раковину аурикулофона, из другого — массивный серебряный хронометр.

— Я не знаю, какого рода спектакль вы тут затеяли и с какой целью меня шантажируете, поэтому сделаем так, — он щелчком открыл крышку хронометра, — У вас есть пять минут, госпожа Таис. Это триста секунд. Время, достаточное для того чтобы сообщить суть ваших размышлений. Если через пять минут вы не удосужитесь сообщить мне нечто важное, продолжая порочить мое имя и делать угрожающие намеки, прямо отсюда я телевоксирую в префектуру. Мое терпение к вашим услугами, но все же испытывать его бесконечно я вам не рекомендую. Начинайте. Время уже идет.

Спокойно, Таис. Все продумано. Никаких больше песчаных замков, никаких ошибок. Ты знаешь, что тебе говорить, как знаешь и то, что сейчас все зависит от тебя. Волнение зудело в кончиках пальцев и горчило на языке, но я чувствовала в себе достаточно сил. И все же мне потребовалось секунд пять или шесть из небогатого, отпущенного Макеллой, запаса чтобы сосредоточиться и унять дыхание.

Больше никаких ошибок.

Отныне и впредь.

— Я постараюсь уложиться в это время. Или, по крайней мере, рассказать достаточно чтобы вам вновь стало интересно, — улыбка получилась неискренняя, — Поэтому обойдусь без предисловий. Когда вы, господин Макелла, стали главой филиала Кредитного Товарищества в Трапезунде, это позволило вам сосредоточить в своих руках большие полномочия. Ваши компаньоны находятся далеко и, по всей видимости, вам безгранично доверяют, не так ли? Отличный повод для человека, умеющего обращаться с деньгами. Когда через твоих руки проходят тысячи и тысячи солидов, всегда есть возможность отщипнуть несколько крошек. И, судя по всему, крошки эти были достаточно изобильны. Я не знаю, каким образом вы доставали деньги, принадлежащие вашим компаньонам. Может, ценные бумаги или векселя… Если какие-либо свидетельства об этом и хранились у покойного Диадоха или покойного же Иоганеса, у вас было и время и возможность их заполучить или уничтожить, чем вы, конечно, и воспользовались. Но я постараюсь излагать по порядку. Ваш сослуживец, которого вы знали много лет и которого сами устроили на ответственную работу, господин Иоганес, не был в курсе ваших махинаций. Он тщательно проверял бумаги, вел учет, выполнял свою работу, но все же он был человеком, а значит, его можно было обмануть — особенно тому человеку, от которого обмана он не ждал. Может, вы рассчитывали на вашу дружбу, полагая, что в случае чего он не станет закладывать вас. Если так, видимо этот расчет был неудачен. Иоганес что-то нашел. И поплатился за это жизнью.

Марк, сидевший на другом конце комнаты, пользуясь тем, что все взгляды устремлены на меня, кивнул, точно желая приободрить. Он не ошибся, сейчас мне это требовалось. Христофор с сосредоточенным видом восседал в прежней позе. Кир болтал ногами, глядя в пол. В этом безумном спектакле главную роль предстояло сыграть именно мне, но все же их присутствие меня поддерживало. Не хватало лишь Буца с Ясоном, но эти двое были в подвале — ремонт до конца еще не был доведен.

— Обнаружив пропажу средств Товарищества, Иоганес не собирался молчать. Возможно, он был готов поставить в известность ваших компаньонов, или же обратиться к милициантам. А может, напротив, собирался вас шантажировать. Узнать этого мы не можем, но в этом и нет нужды. Я даже допускаю, что вы решили устранить его просто потому, что он стал вам опасен. Есть вещи, которые не доверишь даже близкому товарищу. Конечно, вы не стали стрелять в него, вы человек, привыкший думать на несколько ходов вперед, чувствующий обстановку, умеющий действовать аккуратно, но вместе с тем решительно. Вы выбрали яд. Иоганес должен был молчать — и молчать гарантированно.

Макелла бросил взгляд на хронометр, лежащий на столе.

— Две минуты миновали.

— Спасибо. Значит, еще три остались в моем распоряжении. Постараюсь воспользоваться ими разумно… Отравить человека во время застолья — отличная идея. Подозрение падает сразу на всех, не так ли? Однако было одно «но». Подсыпать яд за столом практически невозможно — слишком много глаз. Можно отлучиться из-за стола, но на кухне хозяйничает серв, от которого это тоже не укроется. Надо подсыпать яд незаметно, но как это сделать? Ответ достаточно прост — найти сообщника. Нет, вы не стали искать сообщника среди людей. Вы стараетесь не доверять людям, предпочитая работать в одиночку. Так надежнее. Посвяти вы кого-то в свои планы, что если он продолжит дело Иоганеса? Вы же не могли довериться людям. И вам пришлось довериться серву. Ланселот!

— Он не придет, — сказал Евгеник, — Он не выполняет приказов.

— Но это был не приказ, просто оклик. А Ланселот достаточно умен.

Серв явился через несколько секунд. Медленно вошел в комнату, повел головой, похожей на шлем рыцаря с глухим забралом. Шлем рыцаря в белых доспехах. Скрывающий гораздо больше, чем мы предполагали. Что ж, способность мыслить не всегда дается нам одновременно с болтливостью. А Ланселот при всех своих достоинствах предпочитал всегда хранить молчание.

— Вот он, ваш соучастник. Механический соучастник, которому была отведена роль в вашем плане, не лишенном изящества.

— Две минуты, Таис.

Марк из-за спины Евгеника и Макеллы изобразил короткий хук. Я незаметно подмигнула ему в ответ, как бы обещая ему. Черт возьми, сейчас я уже чувствовала в себе достаточно сил для этого!

— Вам нужна была помощь серва, который безраздельно властвовал на кухне и, конечно, мог легко подсыпать яд. Проблема была в том, что он признавал лишь своего хозяина. Конечно, с Ланселотом всегда можно договориться, глубина его мышления позволяет обойти узкие рамки приказа. Можно сделать ему предложение, которое он сочтет выполнимым, но… Ланселот не собирался убивать Иоганеса. Убийство чуждо ему. И ни убедить его в необходимости отравления, ни запугать совершенно невозможно. Оставался только приказ, которого серв не посмеет ослушаться. Однако он может принимать приказы лишь от одного человека во всем мире, по иронии судьбы — от человека, которого ему предстояло отравить. А Иоганес отнюдь не собирался сводить счеты с жизнью.

— Тупик, не так ли? — поинтересовался Макелла. Выглядел он по-прежнему невозмутимо, но я надеялась, что это лишь временно, — Уговорить нельзя, приказать нельзя. Однако вы, как я понимаю, все же считаете, что я заставил Ланселота подмешать отраву. Ланселот, это так? Я просил тебя о чем-либо в этом роде или приказывал?

— Нет, — отозвался механический слуга.

— Этому есть объяснение, — сказала я, — Можно попросить у вас одну вещь, господин Макелла?

— Только не время. Его у вас и так осталось достаточно мало.

— Время ни к чему. Вашу тетрадь, господин Макелла. Тетрадь со стихами.

Макелла замешкался.

— Она-то тут причем?

— Просто дайте ее мне. Вы ведь не хотите чтоб я не успела уложиться в отведенное время? А интересное только начинается.

Макелла пожал плечами, опустил руку в карман пиджака и достал тетрадь. На самом деле это был блокнот — массивный, в коже, с золоченым тиснением. Когда он передал блокнот мне, я почувствовала его тяжесть. Несомненно, такой блокнот может быть лишь у достойного и обеспеченного человека, который ценит не только время, но и стиль.

— Он всегда при мне, но я не понимаю, отчего он стал вам интересен.

— Не столько он, сколько… А вот и последний стих. Тот самый, что прочитал покойный Иоганес. Когда вы открыли тетрадь на нужной странице.

Почерк у Макеллы был аккуратный, ровный, читать его можно было без труда. Сердце, точно выжидавшее все это время, гулко забилось. Сейчас все или подтвердится или же обрушится бесповоротно. И это будет конец. Несколько мгновений я колебалась, взгляд прыгал по строчкам, потом я взяла себя в руки, набрала побольше воздуха в грудь и продекламировала:

О, как любовь моя неистощима, Как неизменно свежи, вечно новы Дары твои, всещедрая природа! В их роскоши, в их неге, в изобильи Нет бедственной отравы пресыщенья, И на одном твоем цветущем лоне Не старится и чувством не хладеет С днем каждым увядающий печально, К утратам присужденный человек.

Макелла лишь пожал плечами.

— Да, я помню этот стих. Но что за крамолу вы в нем отыскали?

— Это не просто стих. Это приказ.

— А я уже думал, что в этом доме больше ничему не удивлюсь… Простите, госпожа Таис, но мне приходится спросить — вы в своем уме?

— Еще бы. В этом стихе зашифрован приказ серву. Я не знаю тонкостей шифра, но я полагаю, что какое-то слово или сочетание слов должны быть инициирующей командой. «Нет бедственной отравы пресыщенья…» Надо же, стоило Иоганесу прочесть эти строфы, как через несколько минут он умер, отравленный собственным сервом!

— Какой-то вздор. И у вас…

Но перебить себя я не дала.

— У нас есть чародей, которого я приглашаю быть здесь экспертом. Кир! Это возможно?

Кир встрепенулся. До того он слушал разговор крайне внимательно, болтая ногами в воздухе.

— А?

— Система замаскированных приказов. Ланселот — один из самых современных сервов в мире, не так ли? Причем с достаточно нестандартным мышлением. Могли ли чародеи заложить в него способность на экстренный случай выполнять приказы, которые отданы не в прямой форме? К примеру, в ваш дом ворвались грабители. Серву нельзя приказать обезвредить их, но что если в простое словосочетание вложить приказ о том чтоб он незаметно вышел и вызвал помощь?..

— Постой, ты…

— Для постороннего это будет звучать абракадаброй или же, в данном случае, если искусно вплести кодовые слова, стихом, на деле же это сочетание запустит заложенную глубоко в серве программу.

— Программу отравления собственного хозяина, так что ли?

— Не обязательно готовую программу. Я думаю, комбинируя нужные кодовые слова, можно заставить серва совершить что угодно. В частности — отсыпать из склянки в тарелку хозяина отравы. Это не будет убийством. Только лишь экстренное выполнение команды в скрытом режиме. Ты помнишь этот стих, Ланселот?

Серв повернулся ко мне.

— Нет.

— Но сможешь его повторить?

— Да, — отозвался Ланселот, — О, как любовь моя неистощима, как неизменно свежи, вечно новы…

— Довольно. Это ли не странно, господа? Серв, обладающий отличной памятью, почему-то не смог запомнить стих, который декламировал его хозяин, но… Стоило его прочитать мне — он может повторить его слово в слово. Ответ прост. Экстренные команды не фиксируются в его памяти. Оттого этого приказа нет в списке приказов за тот день. Услышав кодовые слова, серв беспрекословно выполнил команду и тут же все забыл. Видимо, это особенность его церебруса. Кир?

Чародей помялся.

— Ну, это странно… То есть я имею в виду, что о таком не слышал, но если «Онис»… Пожалуй, это возможно. Я про саму систему скрытых команд экстренного характера.

Я торжествующе захлопнула блокнот. Звук получился гулкий, мощный. От этого звука душа моя готова была петь.

— Отдавать команды серву мог только хозяин. Оттого, если было нужно чтоб серв его отравил… Отдать нужный приказ мог только Иоганес. Бедняга фактически убил сам себя, понятно, того даже не предполагая. После этого вы нашли техническую инструкцию Ланселота и вырвали из нее страницы — те самые, на которых находился список кодированных приказов.

Макелла устало покачал головой. Если он и испытывал сейчас какие-то эмоции, то хранил их в себе лучше любого серва.

— Потрясающе. По смелости заявлений вам нет равных. У вас есть еще что-нибудь кроме вздорных предположений, подкрепленных допущениями малолетней чародейки?

Ноздри Кира затрепетали, а щеки стали наливаться краской. Марк тихо шикнул на него и каким-то чудом Кир сохранил молчание. Сейчас все, что мне было нужно — это тишина. Еще немножко тишины.

— После смерти Иоганеса самым очевидным подозреваемым был сам серв — собственно, этого вы и добивались. Ни к чему бросать подозрение на своих сослуживцев, ну и конечно нельзя допускать возможности обвинения в свой адрес. Однако замять дело совсем бесшумно не вышло. Да, у префектуры не возникло вопросов, я думаю это обошлось вам не бесплатно, ну да ладно. Ваши компаньоны, услышавшие о смерти одной из важных фигур в вашем филиале, обеспокоились. Смерть человека вроде Иоганеса никогда не останется незамеченной. Я думаю, они были очень взволнованы. Подозревали заказное убийство конкурентами или что-то вроде того. От них отделаться было сложнее. И вам пришлось начать как бы негласное расследование — чтобы потом отчитаться перед господами Склиром и Исавром. Вы не случайно обратились к нам, а ведь название нашего Общества встречается далеко не в каждом справочнике. Вы нашли, как вы полагали, самых бездарных и некомпетентных специалистов, которые готовы были бы провозиться пару дней с сервом и никогда бы не подумали, что картина куда сложнее, чем видится на первый взгляд… Однако вы ошиблись. У нас большой опыт по работе с людьми. С самыми разными людьми. Теперь о Диадохе.

— Слушаю вас, и очень внимательно.

— Скорее всего, у старика тоже был доступ к документам — я имею в виду, к тем документам, которые вам интересно было убрать как можно дальше. Скорее всего, что-то подозревать он стал только после кончины Иоганеса. Запросил бумаги, с которыми тот работал, начал разбираться… Это стоило ему жизни. Успел он что-то найти или нет — но вам пришлось устранить и его. А может, вы просто опасались, что он слаб и, раз уж мы за него взялись, может проболтаться. Теорию с сервом-отравителем, конечно, пришлось отбросить, но вы успели перестроить ее буквально на лету. Очень быстро. Вы отравили Диадоха, после чего от его имени напечатали предсмертную записку, в которой он признавался в убийстве Иоганеса. Вышло и в самом деле складно. Отравитель совершил убийство, после чего раскаялся и поспешил за своей жертвой, не оставив на грешной земле и тени подозрений на ваш счет. Никаких сомнений у компаньонов, никаких вопросов у префектуры, никаких слухов среди сослуживцев. Просто и изящно.

Макелла слушал, постукивая пальцами по набалдашнику трости. Когда я закончила, он взглянул на хронометр:

— Вы говорили на полторы минуты больше, чем требовалось. Я полагаю, вы закончили?

Я глубоко вздохнула.

— Да. Закончила.

— Хорошо, — он взял аурикулофон и тонкими гибкими пальцами с ухоженными ногтями стал нажимать крошечные кнопки, — Тогда я телевоксирую в префектуру.

— Пожалуйста, — сказала я быстро, — Вы в своем праве. У нас нет никаких доказательств, никаких документов. Но ведь нам не обязательно обращаться к властям. Мы обратимся к Склиру и Исавру, вашим компаньонам.

— Что? — его пальцы замерли.

— Я думаю, они смогут все проверить — если будут знать, что искать. И после двух таинственных смертей в вашем филиале доверие к вам основательно подорвано. Я не думаю, что вас уволят, господин Макелла. Вы ведь партнер, компаньон… Я не знаю, как принято решать такие дела в высших финансовых кругах, я никогда не имела с ними дела. Но я думаю, существуют способы сделать так, чтобы человек, ворующий у своих, мог ответить за свои грехи — при этом без помощи суда и следствия. Я не ошибаюсь, такие способы есть?

Лицо Макеллы скривилось. Оно не утратило аристократичной тонкости черт, но по нему точно прошла судорога. Он задышал размеренно и ровно, точно пытался сохранить хладнокровие. Но когда он посмотрел на меня, я вздрогнула — он улыбался. Холодной тонкой улыбкой хищника. Мертвенной и безэмоциональной улыбкой акулы.

— Хорошая попытка, Таис. Но я не понимаю, отчего сперва надо было городить всю эту ахинею с сервом, кодовыми словами… Почему было сразу не приступить к делу? Пытались усыпить бдительность? Наивно.

— Судя по тому, что аурикулофон вы отложили, не такая уж это была и ахинея, а? Не хотите связывать с префектурой? Жаль. Это все правда, господин Макелла. Вы убили своих товарищей, хладнокровно и спокойно. И вы сделали причастным к этому Ланселота. После того, как с легкостью убиваешь человека, наверно несложно пустить под нож и его слугу. В конце концов это все-таки бездушный кусок металла, да? Вы заставили слугу убить своего хозяина и мне кажется, что это самое чудовищное из всего, что вы сделали.

— Заставил Ланселота убить Иоганеса?

— Да. Ваш стих убил его.

Макелла вновь улыбнулся.

— Если вы имеете в виду то последнее стихотворение, так вас поразившее и содержащее сокрытый смысл, ваши претензии ко мне, боюсь, безосновательны.

— Ну-ну… И кто же составил это убийственное сочетание, стоившее ничего не подозревающему человеку жизни? Вы не претендуете на авторство?

Макелла открыл свой блокнот, прищурился.

— Если не ошибаюсь — Вяземский Петр Андреевич. Русский поэт. Фрагмент из стихотворения «Тропинка». Между прочим, современниками он признается весьма талантливым. Врядли старик знает, что Музы вместо поэтических строф нашептывают ему закодированные послания для сервов-убийц.

Сердце, только что бившееся ровно и гулко, ликующее, вдруг пропало бесследно. Я ощутила в своей груди холодную ровную пустоту.

Этот убийственный стих сочинил не Макелла? Но тогда выходит…

Я подняла глаза на Макеллу, пытаясь сформулировать засевший на языке вопрос, и успела увидеть, как он запускает руку куда-то во внутренний карман. Но Марк, в отличии от меня, не отвлекался на всякие глупости. Он оказался рядом почти мгновенно, одним прыжком покрыв разделяющие их расстояние. Хлесткий звук удара — и по полу гулко покатился маленький черный пистолет с неестественно толстым стволом. Макелла вскрикнул.

— Будем считать это признанием, — заключил Христофор, внимательно глядя на скорчившегося в кресле Макеллу — и Марка, выкрутившему ему руку, — Однако получилось недурственно, несмотря на скомканную концовку. Спасибо, Таис. Именно в такие моменты я благодарен судьбе за то, что содержу это бесполезное Общество, а не сижу на собственной плантации сахарного тростника где-нибудь у Ориноко.

Макелла тяжело дышал, на его бледном лбу выступил пот.

— Дураки… — прошептал он, — К чему комедия… Не понимаю. Стихи, серв… Зачем все это?

Он действительно не понимал. Это чувство было не напускным.

— Кажется, нам еще предстоит разобраться в деталях… — пробормотала я, — В этой истории еще не все ясно.

— А по-моему, ясно достаточно, — сказал Евгеник из своего кресла.

— Что?

Я подняла на него взгляд и встретилась с его глазами. Но глаз неожиданно оказалось три. Два глаза были карими, блестящими — это были глаза Михаила Евгеника. А третий — черным, мертвым, металлическим — это было дуло пистолета, которое он направил на меня.

Мир мягко поплыл, враз сделавшись зыбким, неуверенным. Я смотрела на пистолет и чувствовала, как слабеют собственные ноги. Захотелось сесть, но сесть было некуда.

— Господин Маркус, потрудитесь положить свой револьвер на стол, отпустить Димитрия и отойти в сторону.

Марк, стиснув зубы, смотрел на Евгеника, о чем он думал в этот момент было очевидно даже мне, но тот не подавал признаков страха.

— Не пытайтесь, не стоит. Нет, я вижу, что вы находитесь в неплохой физической форме, я врядли смогу составить вам конкуренцию, но только к тому моменту, когда вы успеете добраться до меня, ваша коллега, госпожа Таис, будет еще более бездушна, чем истукан Ланселот. Вы готовы заплатить эту цену?

Марк скрипнул зубами. Он выпустил Макеллу, который, зашипев, схватился за собственную руку, и медленно положил свой тяжелый револьвер на стол.

— Мне стоило бы догадаться.

— Возможно, — Макелла уже нашел силы улыбнуться, он не без труда взял револьвер Марка и направил его на него самого, — Возможно, вам стоило догадаться о многом. Какие-то стихи… Пытались заморочить мне голову? Таис?

— Нет, — выжала я, — Я думала, это правда.

— Смешно. Ситуация становится глупейшей, верно? И, кажется, никто из собравшихся в этой комнате толком ее не понимает. Думаю, у нас есть какое-то время для того чтобы разобраться в ней и выяснить наконец, что же тут происходит. Госпожа Таис искренне верит в то, что я вступил в сговор с Ланселотом чтобы убить Иоганеса. По-моему это совершенно сумасшедшая идея — в таком деле полагаться на безмозглого серва не годится. Нет, я не обращался к нему за помощью.

— Но яд…

— Другая ошибка состоит в том, что я якобы пытался отравить узнавшего нечто запретное Иоганеса. Таис, вы можете мне не верить, но я действительно был с ним дружен. Мы помогали друг другу еще в те времена, когда были гимназистами, неужели вы думаете, что я смог бы пойти на такое? Иоганес изначально помогал мне. Иоганес, Евгеник, — Макелла кивнул в сторону своего сослуживца, пистолет которого по-прежнему смотрел мне в лицо, — Диадох… Неужели вы думаете, что один человек, пусть он и окажется на самом верху, пусть он распоряжается финансовыми потоками, сможет что-то выгадать? Такие дела не совершаются в одиночку. Когда я составлял поддельные документы, Иоганес прикрывал меня по своему кредитному ведомству. Без его помощи я смог бы похищать разве что канцелярские скрепки. Господин Евгеник, наш ревизор, способствовал тому чтобы наши действия не были ненароком вскрыты при проверках. Диадох как секретарь, тоже был незаменим.

— Вы… Вы все, — прошептала я, чувствуя нестерпимое желание привалиться спиной к прохладной стене и съехать по ней вниз, — Все четверо.

Макелла улыбнулся — даже не без симпатии.

— Верно. Как я уже сказал, для таких дел одного человека мало. Мы работали сообща. Я не буду называть вам конкретных сумм, да и способов тоже, во-первых, такая информация вам никак не поможет, а во-вторых… — он вновь взглянул на хронометр, — У вас осталось мало времени. Вы все-таки успели пробудить мое любопытство за те пять минут, уважаемая Таис. Я бы все-таки хотел разобраться, прежде чем… Чем вы уже будете неспособны отвечать на вопросы. Итак… Я не думал убирать Иоганеса. Он был надежным человеком, профессионально и даже ювелирно-точно выполняющим свою часть работы. Это и не пришло бы мне в голову. Но вот для Диадоха пришла пора покинуть дело. Нет, не стоит так осуждающе на меня смотреть. Я не чудовище. Это всего лишь законы мира, который, по вашим собственным словам, вам мало известен. Когда человек берется за такие дела, ставка в которых исчисляется числом со многими знаками, он рано или поздно должен быть готов к… повороту событий. Это касается всех нас. Диадох был слишком слаб, слишком глуп. На него нельзя было больше рассчитывать, а терпеть его дальше означало рисковать всем. Так не могло продолжаться.

— И вы решили отравить его на ужине у своего друга Иоганеса? Но почему… Не понимаю.

— Как и я, моя дорогая, как и я. Поначалу все шло отлично. Во время ужина, пока серв прислуживал за столом, я отлучился. Как вы понимаете — на кухню. Форель была уже разложена на тарелки и остывала, а старательный Ланселот был готов подать ее нам. Я часто бывал на кухне Иоганеса и знал, где тот держит яд. Яд был припасен не случайно, как вы понимаете. Я нашел тарелку с порцией Диадоха и высыпал туда две или три щепотки. После чего вернулся.

Христофор внезапно рассмеялся. Его смех был настолько чистым и искренним, что лицо Макеллы потемнело.

— Замечательно! Вы перепутали тарелки! Я думал, такое бывает нынче только в комедиях… Ах-ха-ха… Блестяще!

— Заткнись, старый ишак… — процедил Макелла, враз теряя свой напускной аристократичный лоск и направляя револьвер на Христофора, — Я не мог перепутать тарелки! Диадох всегда ел рыбу без соуса, единственный из всех нас. Ошибка была невозможна.

— Надо думать, вы все были очень удивлены тем, что вместо Диадоха свои внутренности растерял Иоганес! — Христофору было непросто перестать смеяться, — О…

— Значит, Диадоха пришлось травить еще раз? — спросила я, позабыв обо всем.

Макелла нахмурился.

— Нет. К его смерти я не имею отношения. И Евгеник тоже. Судя по всему, он действительно отравился сам… И крайне необычным способом. Я говорил сегодня с чародеями — с настоящими специалистами, не чета вам — мне сказали, что яд, который он принял, очень сложно найти. Разве что в лаборатории профессионального чародея… Ума не приложу, где он мог отыскать что-то подобное. И еще это не было похоже на него. По крайней мере я с трудом верю в то, будто Диадох сообразил, что его пытались отравить, но в результате загадочного казуса погиб Иоганес, и почувствовал из-за этого муки совести. Это был жадный и хитрый старик, который готов был перегрызть глотку любому.

— Значит, был еще один убийца, — сказал Кир, ни к кому конкретно не обращаясь, — И более старательный, чем вы все.

— Что? — ствол качнулся в сторону чародея. Тот лишь презрительно усмехнулся.

Лицо Кира носило какое-то странно-торжественное выражение. Оружие не пугало его — искры понимания, неясные огоньки какого-то потаенного знания горели в его глазах. Должно быть, так когда-то смотрел на своих палачей великий чародей Джордано Бруно — прежде чем превратил их в живые факелы одним жестом.

— Это не мог быть Иоганес, тот был уже мертв. И это не Диадох. И если это не кто-нибудь из вас, значит… Значит, тем вечером за столом собралось не трое, а четверо убийц.

— В доме никого больше не было, — Макелла вдруг переменился в лице, но новое выражение оказалось мне незнакомо. Возможно, в нем было что-то от ужаса — глаза его расширились, — О нет.

Он больше не смотрел ни на меня, ни на Кира Он смотрел на Ланселота. Неподвижный серв невозмутимо возвышался в центре комнаты. Слуга в облике рыцаря. Разум под покровом чар. Умеющий слишком хорошо думать чтобы обращать внимание на запреты и приказы. Слишком человечный.

— Да, — сказал Кир, упиваясь выражением наших лиц, — Наконец до вас дошло. Как это по-человечески. Проклятые дураки! Все мы дураки. Ланселот! — серв повернул к нему голову, — Ты отравил Иоганеса.

Серв не ответил. Но слова Кира и не были заключены в вопрос.

— Ты отравил Диадоха.

Снова тишина.

Кир встал со своего места и, не обращая внимания на оружие, подошел к серву.

— Почему? — спросил он. Ему пришлось запрокинуть голову, — Зачем ты сделал это?

И Ланселот ответил ему.

— Он был плохим человеком, — сказал он своим ровным механическим голосом, — Он и они все. Четверо.

— Они были просто мошенниками.

— Они брали чужое. И они хотели убить.

— Диадоха?

— Да.

— Откуда ты знаешь это?

— Я слышу.

— И у тебя очень хороший слух, не так ли? Конечно, ты же серв. Ты слышал все, о чем разговаривали в доме, так? Когда господа отравители, воспользовавшись тем, что Диадох отлучился из-за стола, стали совещаться, ты слышал и это.

— Да.

— Что было потом?

— Господин Макелла был на кухне, пока я прислуживал за столом, — тем же голосом продолжил Ланселот, — Потом я вернулся. Форель господина Диадоха была отравлена.

— Но ты не можешь этого знать! — воскликнул Кир, — Это был зачарованный яд!

Серв не стал спорить.

— Я чувствовал это.

— Ты чувствовал зачарованную отраву в его еде?

— Да. Я способен воспринимать излучение чар любой интенсивности и любой части спектра.

Кир потрясенно пробормотал:

— Невозможно…

— Это необходимо для выполнения функций. Зачарованные яды. Зачарованные специи. Зачарованные печи. Повар должен уметь это видеть. Чтобы избежать ошибки.

— И ты избежал ошибки…

— Я нашел яд в форели господина Диадоха.

— И не стал об этом никому говорить. Понимаю… Найти яд и не сообщить о нем — это же не убийство. Просто невнимательность. Рассеянность. Но зачем ты переложил яд в тарелку своего хозяина? И как ты это сделал?

— Я не перекладывал.

Я поняла. Понимание не упало на меня громом с небес, не раскололо землю. Я просто ощутила мягкий толчок в темечко. Слабый, но достаточный для того чтоб я едва удержалась на ногах. Дыханье мягко перехватило — словно я заглянула в бездонную пропасть, с трудом удержавшись на крутом краю.

— Ланселот… Ты… Ты ведь просто добавил яд в остальные порции?

И Ланселот, существо с телом рыцаря и разумом машины, ответил:

— Да.

— Ты отравил все!

— Да.

Макелла поперхнулся.

— Вы имеете в виду, что отрава была везде? Этот ублюдок хотел отправить на тот свет всех четверых?

— Именно. Просто Иоганес поторопился и умер первым. Вы просто не успели. Съешь вы по куску, сейчас были бы мертвы. Слишком человечен… Вот она, глубина разума. Стремление восстановить справедливость — это весьма в человеческом характере. В серве проснулся не убийца. В нем проснулся судья. И он попытался осуществить правосудие в собственном понимании. Убийцы должны умереть.

Макелла отшвырнул стул и оказался рядом с сервом. Револьвер в его руке, смотрящий прямо в глухой белый шлем, заметно дрожал.

— Значит, он… Как просто.

— Димитрий…

— Не сейчас, Евгеник! Этот металлический истукан хотел отравить нас как крыс!

— Точно так же, как вы хотели отправить своего товарища, — я пожала плечами, — Он действовал по вашим правилам. Вам попросту повезло.

— А Диадох?!

— Полагаю, серв нанес ему визит прошлой ночью. Пока Буц был на ремонте, никто не мешал ему незамеченным покинуть особняк и так же вернуться. Мы привыкли к нему как к мебели, так что ему не сложно было этим воспользоваться. Не знаю, как он пробрался в дом Диадоха. Может, сказал, что у него есть важное сообщение от кого-нибудь из вас или воспользовался другой хитростью. Но как он принудил Диадоха принять яд?

Ланселот молчал несколько секунд, потом просто сказал:

— Силой. Я заставил его.

Христофор что-то нечленораздельно пробормотал. Он уже не смеялся. Зато смеяться захотелось мне. Горький смех усталости щекотал меня изнутри.

Так просто. Так по-человечески.

— И нам даже не надо гадать, где серв раздобыл отраву для Диадоха. Кир?

Маленький чародей печально кивнул.

— Здесь, конечно. В моей лаборатории. Если он чувствует чары, это было несложно. Какие же мы дураки…

— Вы, — поправил Макелла неожиданно спокойно, — Только вы.

Выстрел разорвал тишину, раздробил ее на крохотные дребезжащие кусочки. Я не могла увидеть пулю, но увидела, как освещается растущим изнутри оранжевым цветком дуло револьвера. Голову серва мотнуло в сторону, мне даже показалось, что она отделилась от тела и сейчас отлетит в сторону, но ничего такого не произошло. Ланселот повернулся так быстро, что Макелла не успел второй раз нажать на спусковой крючок. И рука серва в белоснежном доспехе легла на плечо господина начальника филиала Кредитного Товарищества. Я услышала треск — плотный и влажный треск вроде того, который бывает, если разломить спелую сочную дыню тупым ножом. Доспехи Ланселота потеряли свою белизну, окрасились красным и серым. И что-то мягкое тяжело упало на пол. Евгеник успел несколько раз выстрелить, доспехи серва отозвались на это тонким вибрирующим дребезжанием. Потом кто-то страшно, захлебываясь, закричал, и господина Евгеника тоже не стало. Я закрыла глаза.

Когда я их открыла, стояла тишина. Ланселот молча стоял над тем, что когда-то было господами Димитрием Макеллой и Михаилом Евгеником. В его шлеме, там, куда попала пуля, была глубокая неровная вмятина, а броня оказалась во многих местах заляпана кровью, которая мне показалась горячей — от нее шел пар. Серв спокойно обозревал комнату. Как довольный повар, созерцающий сотворенный им кулинарный шедевр. Только сервы не умеют чувствовать удовольствия. Даже те из них, кто оказался наделен слишком человеческими чертами.

— Кажется, в трапезундском филиале Кредитного Товарищества только что произошло очередное сокращение кадров, — невозмутимо сказал Христофор, оставшийся сидеть за столом, — Никому не двигаться. Оставайтесь на месте. Таис, все в порядке. Марк, не надо.

Христофор вовремя понял, что задумал Марк — тот сделал шаг к лежащему в луже крови револьверу, который Макелла выронил за мгновенье до того как превратиться в бесформенный сверток. Шаг был совсем небольшой, абсолютно бесшумный, но серв встрепенулся и повернул голову в нашу сторону.

— Все в порядке, — сказала я ему чужим дрожащим голосом, — Мы не причиним вреда.

Рыцарь в белых доспехах сделал шаг по направлению ко мне.

Он слишком долго жил с людьми. Он научился понимать.

— Ты наказал убийц. Они мертвы.

Пахло свежей кровью — запах, от которого выворачивало наизнанку. Запах бойни. Но я не могла позволить себе сейчас слабость. Слишком много ошибок уже было допущено — из-за нее.

— Все закончилось.

— Нет, — сказал серв.

Он сделал еще шаг. Просто шаг. Ничего сложного. Перемещение тела в пространстве. Но по жилам моим отчего-то разлилась гнилостная, мешающая думать, слабость. Высасывающая силы и мысли. Точно смерть уже пировала во мне победу, а серв был лишь символом окончательного прекращения существования.

— Мы не выдадим тебя, — заговорила я быстро, чувствуя как слова ссыпаются с языка, беспомощные, жалкие и скомканные, как мертвые, подстреленные на лету птицы, — Все закончилось… Никто не узнает… Пожалуйста… Уходи куда хочешь! Мы не расскажем!..

— Вы знаете, — тяжело и медленно сказал серв. Его объективы смотрели мне в лицо — ничего не выражающие стальные окружности, — Я не могу.

И отвратительная мысль остро клюнула вороном в висок — серв, который оказался настолько умен, не оставит свидетелей. Он закончит дело так же равнодушно и быстро. И исчезнет.

Разум породил инстинкт самосохранения, программу древнюю, могущественную и необратимую.

Марк смотрел на лежащий пистолет, но ничего не мог поделать. Он уже успел увидеть скорость реакции серва и понимал, что любой его шаг может привести к тому, что Ланселот завершит свой план без колебаний. И первой частью этого плана суждено было стать мне.

— Не шевелитесь, Марк… — прошептала я, — Стойте.

Серв приблизился ко мне вплотную. Запах крови стал невыносим. Огромный рыцарь возвышался надо мной, но в его шлеме не было прорези, в которой я могла бы встретить чей-нибудь взгляд. Это были просто пустые доспехи, которые принялись наводить справедливость — в их собственном представлении.

— Между прочим, — вдруг хрипло сказал Христофор, — Повар из тебя не такой уж и хороший. Я говорю это сейчас, потому что в дальнейшем, как я понимаю, сказать уже не смогу. Нет, стряпаешь ты, конечно, так себе… Но едой это назвать сложно. Взять хоть сегодняшних креветок. Ты когда-нибудь слышал о том, что в лимонный соус с чесноком кто-то добавлял бы базилик?

Серв вздрогнул. Или мне так показалось. Единственное, на что у меня хватало сил — удерживаться на ногах.

— Это правильный соус, — сказал Ланселот. Его голос не мог передавать эмоций, как сам серв не мог их чувствовать, но мне отчего-то почудилось раздражение.

— Э нет! В норманнский лимонный соус добавляют толику бульона, но базилик — никогда! Я ел отличных креветок с лимонным норманнским соусом еще в пятьдесят…

— И крендельки! — вдруг вступил Кир, бледный, с прищуренными глазами, — Как по мне, это не сырные крендельки, а какие-то подгоревшие помои. У тебя что, совсем нет обоняния? Честно говоря, я почти все выкинул на помойку, да боюсь теперь за бродячих собак!

— И еще ты совершенно не умеешь нарезать фету, — вновь вступил Христофор, — Нельзя так грубо обращаться с едой! Ты не годишься даже на роль поваренка при тюремном бараке! И «Онис» называет это поваром… Какая наглость!

— Не говоря о том, что ты не умеешь охладить толком вино!

Ланселот задрожал. Сперва его голова дернулась несколько раз, так, будто внутри нее заклинило какую-то поворотную шестерню, потом несколько раз непроизвольно, без всякого смысла, шевельнулась стальная рука.

— Я повар, — сказал он громко, — Я готовлю. Лучше любого человека.

В голосе, полном нечеловеческих модуляций, звучала простая и ясная, как все человеческое, ненависть.

— Когда я попросил приготовить сырную запеканку с брусникой, ты подал ком сырого теста, вдобавок подгоревший!

— Твой луковый суп напоминает бульон, который покрылся плесенью!

— И, Бога ради, никогда больше не готовь авоглемоно! Ничего страшнее я в жизни своей не видывал… А я пережил даже атаку бриттских боевых дроидов!

— Наверно, ты серв-официант, но в «Онисе» что-то перепутали.

— Я бы тебя не подпускал к кухне на пушечный выстрел. Вы видели, что он называет гусиным паштетом?..

— Если ты так готовишь, нет ничего удивительного в том, что тебе приходится убивать всех клиентов…

Внутри серва что-то задребезжало. Он шагнул к Христофору, потом к Киру, потом вновь к Христофору.

— На месте Иоганеса мне было бы стыдно за тебя! — крикнула я ему в спину, — Любая кухарка с рынка стряпает куда лучше!

— Тебе нельзя доверить даже сковородку.

— Твои тефтели — позор для любого повара. На них не позарится даже отощавший с голоду сарацин!

— Не говоря уже о том, что твои тосты — лучшая отрава для тараканов. Клянусь, я вымел утром целую горку из кухни!

Серв дрожал, поворачиваясь то к одному, то к другому. Но стоило ему сделать шаг, как новые слова хлестали его невидимых кнутом:

— Тебе нельзя доверить даже сушить сухари!

— Безрукий олух! Не удивлюсь, если Иоганес сам отравился, не выдержав твоих блюд!

— На его месте я поступила бы так же…

— Надеюсь, твоя похлебка хотя бы годится для того чтоб снимать ржавчину… Судя по вкусу, с этим она справится отлично.

— Ты вообще способен отличать перепелиное яйцо от куриного?

— Я скорее заберу у бездомного корку хлеба, чем…

— Марк, — быстро сказал Христофор, сверкнув глазами, — Давай.

И Марк прыгнул. Он покатился по полу и я даже не успела заметить, откуда в его руке возник револьвер. Марк двигался как какая-нибудь пружина, которая выдерживала исполинское напряжение, до тех пор, пока ее не вырвало из креплений. Движения Марка казались быстрыми росчерками невидимого клинка, бесшумно рассекающего воздух.

Ланселот успел заметить его бросок, он успел даже занести руку, но Марк двигался быстрее. Он возник за спиной у серва и его револьвер сверкнул крошечной, замороженной в воздухе, молнией.

Воздух разорвали четыре выстрела, таких оглушающих и гулких, точно где-то рядом в упор била огромная гаубица. Ланселот пошатнулся. Его шлем был разворочен, он раскрылся, будто огромный стальной тюльпан с неровными зазубренными лепестками. Я увидела церебрус — матово мерцающую тусклую сферу размером с футбольный мяч.

Ланселот удержал равновесие. Как рыцарь, получивший смертельную рану, он зашатался, ссутулился, начал крениться вниз. Но неуклюжесть и беспомощность его движений была обманчива. Рука в белой броне выстрелила вперед беззвучно, Марк каким-то чудом успел отвести в сторону предплечье — и пальцы серва сомкнулись на револьвере. Оружие со звоном лопнуло в руке гиганта, разлетевшись веером мелких деталей и искореженных стальных пластин.

А потом в гостиной стало тесно, потому что в нее ворвалось что-то огромное, чудовищное, скрежещущее. Я видела как бесшумно отлетают в сторону деревянные панели, как какой-то чудовищной силой сорвало дверь, раздробило ее и смяло, как брызнули в стороны осколки каменной плитки. Это было похоже на тяжелый, дышащий огнем трактус, влетевший в стену. Кажется, я упала — комната скакнула куда-то вверх и в сторону, затрещала, разваливаясь на части…

От грохота двух столкнувшихся стальных тел заложило уши. Мелькнули чьи-то огромные руки, что-то оглушительно заскрежетало, зазвенело, затрещало…

Когда я снова обрела способность видеть, мне показалось, что в комнате бушует снежный смерч. С потолка сыпалась штукатурка, сыпалась какая-то мелкая труха и щепки. Посреди руин, когда-то бывших мебелью, возвышался Буцефал. Старый добрый надежный стальной Буц. Который никогда не пытался быть человеком и даже не знал, что это значит. Он просто защищал тех, кого привык считать своими друзьями.

Остатки Ланселота лежали рядом, я даже не сразу поняла, что эти разбросанные вперемешку с мусором пластины — то, что осталось от белого рыцаря. Судя по всему, Буцефал разорвал его пополам. Он был боевым дроидом и привык решать проблемы раз и навсегда.

В дверном проеме, который теперь больше напоминал бесформенный пролом размером с ворота, стоял Ясон. В одной руке у него был чайник, в другой — чайная чашка. Борода казалась полностью седой от осевшей на нее штукатурки. Он меланхолично обозревал живописные руины.

— Что это тут у вас? — поинтересовался он, — Что-то празднуете? А у меня, представляете, чайник сломался. Думал, может у вас… Буца вот отправил. Слышу, шум… Тут всегда такой бардак? Не удивительно, что клиентов мало. Нет, пойду-ка я лучше к себе. Там спокойнее. Ну, бывайте.

Кажется, перед тем как провалиться в темноту, я успела засмеяться.

Христофор заваривал чай. Делал он это обстоятельно, не спеша, получая от самого процесса явное удовольствие. Чайник был самый обычный, не зачарованный, он уютно устроился на огне и теперь тихонько сопел, сверкая начищенным медным боком и исторгая тонкие струйки пара. На маленькой кухне собрались все, включая Ясона, оттого она казалась совсем крошечной. Прежде ей не приходилось вмешать в себя более трех человек.

— Ремонт обойдется в хорошую сумму, — сказал Христофор, задумчиво глядя на чайник, — И я уверен, что таких дубовых панелей больше не делают. Прошлого века еще, шутка ли…

— О панелях ли печалиться? — Марк покачал головой, — Меня больше беспокоит два трупа в нашей гостиной. На мой взгляд они совершенно не вписываются в интерьер, даже если интерьером можно назвать то, что там сейчас творится.

Я зевнула. Сонливость вернулась и я уже с полчаса клевала носом. События, люди, слова, лица — все это было крошечными, но чертовски тяжелыми кирпичиками, каждый из которых невыносимо давил. Смертельно хотелось спать. Даже не так — хотелось уйти в сон. Провалиться в него, как в бездонный погреб.

— Трупы — ерунда. Как нам объясняться с префектурой? Дел мы навалили — ой-ей-ей… Могут забрать лицензию…

Один лишь Ясон сохранял оптимизм и присутствие духа.

— Вы мне другое объясните, господа и дамы. Трупы, панели — это ладно… Разберемся. Я на счет серва вашего не понял. Отчего это он стихи забывал?

Христофор снял с огня чайник, разлил кипяток по чашкам. К чаю он всегда добавлял по щепотке каких-то сухих таврийских трав, отчего тот пах ранней осенью и можжевельником.

— Да кто его знает, — отмахнулся Кир, притягивая к себе самую большую, исходящую паром, чашку, — Я пытался посмотрел его церебрус, когда… В общем, когда Буц его разобрал. Разбит в крошку. Так что врядли мы когда-нибудь по-настоящему поймем, что представляло из себя то существо, которое мы звали Ланселотом.

— Не пойму я тебя…

Чародей вздохнул.

— Когда кто-нибудь из вас начнет понимать хоть немного из того, что видит и слышит, я наверно найду другую работу. С вами уже не будет так интересно. И не смотри на меня так. Ладно… Ланселот валял дурака с самого начала. И валял так, что совершенно запутал всех нас, причем каждого на свой манер. Он, конечно, не мыслитель и не гений, но его… кхм… нестандартные способности действительно сыграли известную роль. Во-первых, мне и в голову не могло придти, что этот увалень может видеть чары и понимать их смысл. В своем роде покойный Ланселот был не просто поваром, он был и чародеем, хоть и пассивным. Во-вторых — эта его способность мыслить… Я не хочу судить о том, насколько он был человеком, все это отдает дешевой философщиной, но факт остается фактом — мысль о том, что зло должно быть наказано, пришла ему в голову самостоятельно. Вот к чему приводит способность думать. И он решил наказать зло. Наказать так, как это показалось ему уместным.

— Попытаться отравить четырех человек так чтоб при этом не сработал запрет на агрессию? — Ясон потрепал бороду, — Хорошенькую защиту ставят нынче господа имперские чародеи!

— Тут тоже все просто, если разобраться. Даже не надо собирать по кусочкам церебрус чтоб восстановить мотивы и события. Травить Диадоха не было нужды — в его тарелку яд подсыпал Макелла. Так что тут совесть Ланселота была совершенно чиста. Что же до тех трех…

— Можно я скажу? — оборвала я Кира.

— Валяй.

— Мы сравнивали Ланселота с человеком не случайно. Ясон, помнишь ты говорил мне, что мешает обычному человеку, вроде любого из нас, убить себе подобного? Вера, уважение… Ничего этого нет у серва. У него есть только разум, для которого любое насилие — табу. Пока разум прост и чист, как у младенца, с этим не возникает никаких проблем. Любой вред человеку невозможен — серв ведь отлично понимает, что такое «вред». Проблема Ланселота была в том, что он оказался слишком умен. Это был серв, который научился смотреть дальше, глубже — это его и сгубило. Не считая еще четырех человек. В один прекрасный момент он понял, что люди, которым он служит — убийцы. Кражи, мошенничество — это вещи, которые обычному серву вовсе непонятны, но с ними Ланселот мирился. Он понимал их как вред, но его природная лояльность была сильнее. Когда дело дошло до сознательного лишения жизни, Ланселот не смог оставаться в стороне.

Ясон только крякнул.

— Так он был благородным убийцей?

— Сервы не знают благородства. Они просто действуют исходя из собственных принципов, заложенных в церебрусе, и обстоятельств. Если ты видишь приготовления к убийству, но ничем им не мешаешь — ты становишься соучастником. И это усвоил Ланселот. Так, Кир?

— Ты как и прежде несешь вздор, как только речь заходит о восприятии сервов, но в общем… Можно сказать, что в словах Таис есть нечто здравое.

— Это была моральная ловушка, из которой не было выхода. Или остаться в стороне и наблюдать, как умирает человек. Или помешать убийцам. Способ, увы, был лишь один. Серв пошел на убийство чтобы предотвратить другое убийство.

— И в самом деле благородно.

— План его удался лишь частично — погиб его собственный хозяин. Но его жизнь была не ценнее любой другой. Потом появились мы. Поначалу Ланселот попросту лгал. Это давалось ему без труда. Инстинкт самосохранения — одно из первых свойств разума. Ланселот следовал ему. А еще он был самонадеян не только по части кулинарии. Он не думал, что найдется кто-то с равной ему по силе чувствительностью к чарам — и этот кто-то найдет следы зачарованного яда на его руке. Тогда Ланселоту пришлось спешно перестраивать тактику. Он начал ссылаться на странные пробелы в памяти. К примеру, он не помнил, каким образом очутился на кухне и как положил яд в тарелку. Видимо, он изначально предполагал, что события приобретут такой оборот — поэтому заранее «забыл» и стих — чтобы единичный эпизод не показался странным. А дальше мы сами ему помогли. У каждого из нас нашлись свои причины предложенную им теорию укрепить. Один лишь Марк… Ох, послушайся я вас тогда…

Марк только улыбнулся. Он пил чай мелкими глотками и до сих пор молча слушал.

— Я был уверен в вине серва просто потому, что это было самое простое объяснение, не требующее сложных расчетов, допущений и трактовок. Так что если вы считаете, что я перехитрил серва — это не так. Я просто шел по пути наименьшего сопротивления. И дошло до нас всех, думаю, одновременно. Жаль, что это случилось слишком поздно.

— Христо хорошо придумал с едой, — вставил Кир, — Я даже не сообразил сперва, — Ланселот был щепетилен по этой части. И его церебрус, в котором уже постепенно начался разлад, вызванный внутренними противоречиями, совершенными убийствами и прочим, начал барахлить. Удар по больному месту не прошел для него бесследно.

— А мне он все-таки нравился… — сказал негромко Христофор, глядя в сторону, — Этот подлец и в самом деле отлично готовил креветки. В последний раз я ел таких креветок в тысяча восемьсот пятьдесят…

— Он сказочно пек слоеный пирог с ревенем, — пробормотал Кир, ни к кому конкретно не обращаясь.

— И крендельки.

— А мне нравилась его похлебка с почками и тушеные с овощами ребрышки под соусом.

— Как-то раз он приготовил превосходнейший штрудель…

— Он обещал подать сегодня на ужин рагу по-шотландски с куропатками и ромовую запеканку…

— Прекратите! — закричал Кир, — Хватит! Марк, у нас осталось что-то из припасов?

Марк наморщил лоб, вспоминая.

— Фунт хлеба, банка консервированного горошка и, кажется, немного постного масла. Но если Христо расщедрится…

Христофор возмущенно вздернул голову.

— Никаких покупок! Никаких трактиров! Я надеюсь, что полученных денег нам хватит хотя бы для того чтоб наполовину навести тут порядок…

Кир печально вздохнул и Марк ободряюще положил руку ему на плечи:

— Желание иметь больше, чем имеешь — дурная черта характера. Да, Таис?

Я улыбнулась в ответ. Ему, взъерошенному Киру, громко хлебающему чай Ясону, сердитому Христо. Ночи за окном, пузатому чайнику на огне. Я наконец согрелась и от этой теплоты, уютно устроившейся где-то в глубине живота, мягко и неудержимо потянуло в сон.

— Да, — сказала я, засыпая, — Дурная. И очень, очень человеческая…

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg