«Сновидец (СИ)»

Сновидец (СИ) (fb2) - Сновидец (СИ) 1064K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Аннит Охэйо

Аннит Охэйо Сновидец (из легенд Йэннимура)

Закрой глаза и разум угаси. Я обращаюсь только к подсознанью. К ночному «Я», что правит нашим телом. Творит не воля, а воображенье. Весь мир таков, каким он создан нами. Достаточно сказать себе, что это совсем легко — И ты без напряженья создашь миры И с места сдвинешь горы. Максимилиан Волошин

Глава 1

Мир кончался отвесным, невероятной высоты обрывом. Сидя на его краю, Найте смотрел на закат, распахнувшийся во всю ширь горизонта, в бесконечный океан влажного тёплого воздуха. Вверху — синеющее вечернее небо, внизу — бесконечное море покатых золотистых облаков. В них не спеша погружалось солнце.

Здесь, в этом вот месте, скала Ограждающих гор треснула и сползла вниз по границе слоев, создав просторную укромную площадку, надежно укрытую от вечно бушующих тут яростных ветров. Она поросла пышной травой и, полого спускаясь, обрывалась в никуда. Туда, к самому краю, Найте не подходил. Интересно, конечно, но земля там могла и обвалиться. И даже если взобраться на нависающий выступ горы, увидишь лишь морщины и гребни чудовищного обрыва, скрепленного редкой решеткой толстенных, в несколько человеческих ростов, пилонов и поперечин из несокрушимого тёмного металла. Творец мира постарался на совесть, но время всё равно брало своё. Когда-то монолитная скала давно растрескалась, выветрилась и кусочек за кусочком исчезала внизу…

Найте лениво думал, что с ним стало бы, решись он прыгнуть вниз. Как жаль, что у него нет крыльев! Ему хотелось лететь туда, за уходящим солнцем… Оно медленно соскальзывало за синеющие в безмерной дали гребни туч, окаймляя их тусклым, съёденным воздухом, сероватым багрянцем и отбрасывая в сияющее небо косые крылья их теней. Вайми сочинял, будто тучи живые и притом бессмертные, будто они вечно плывут вслед за миром, и сейчас Найте верил его выдумкам.

Едва солнце скрылось, над тучами вспыхнул удивительный, безграничный закат — необозримое море пламенеющего света, словно исходящего из бесконечной дали.

Найте вскочил на ноги, все мускулы его сильного тела напряглись. У него перехватило дыхание, сердце сжалось, голова закружилась — душой он уже летел. Он даже сделал несколько шагов вперед, но Вайми поймал его за руку.

— Стой! Когда-нибудь мы всё равно туда уйдем… — его голос звучал не гневно, а, скорее, мечтательно.

Найте вздрогнул — на какой-то миг забыл, что не один здесь. Потом рассмеялся и сел, любуясь другом, неотрывно глядевшим в пламенеющую пустоту. Весь он казался отлитым из тёмного живого золота, тёплого и гибкого. Плетёный ремешок в густой лохматой гриве черных как ночь волос и шнурок на бедрах составляли всё его одеяние.

— Вчера мне приснился Анмай, — вдруг тихо сказал он. — Я плохо запомнил, что он мне говорил… да и говорил ли? Он теперь там, по ту сторону неба, где нет темноты… Там горы из хрусталя, прозрачные озера с прозрачным дном, а внизу, под ними — синее небо и солнце, не полуденное, а как поздним утром. Сердце щемит и сейчас, едва я вспоминаю об этом. Там так красиво… они летают в воздухе… и ничего не едят, — юноша опустил ресницы и замолчал.

Найте ответил не сразу. Слова Вайми пробудили боль, казалось бы, забытую. Два месяца назад Анмай прыгнул в окружающую мир бездну. Бросил их и Аютию. Почему? Неужели только оттого, что она выбрала не его, а его лучшего друга? Выбрала Найте…

Юноша помотал лохматой головой. Светозарная пропасть мощно тянула его к себе. Что стало бы с ним, не задержи его Вайми? Он не знал. Да, друга не вернуть — лишь через века он родится заново. Но вот он сам может уйти туда… к нему… спросить…

В сердце ледяной змейкой заполз страх. А что, если ТАМ нет ничего, и всё, о чем он мечтал, всё, что он пережил — всё это исчезнет, словно он вообще не рождался на свет? Нет, так не может быть, ведь те, ушедшие, приходят к нему и говорят с ним во сне… но почему он иногда чувствует, что сам говорит за них — то, что хотел бы услышать?

Найте вновь помотал головой. Смерть была тайной, пленительной и страшной. И он всё равно узнает однажды — есть там, за небом, что-то, или нет…

— Мне тоже снится Анмай, — сказал он. — Но там, за небом, всё иное, не такое, как у тебя. Там ночь, бесконечное сплетение туннелей из чёрного меха и живой томной мглы. Там нет света… всё серое… мириады оттенков серого… всё удивительно чёткое… и в то же время — тьма, — он посмотрел на Вайми почти беспомощно. — Каждый из нас видит своё, а это значит, что… ну, я не знаю…

— Мы тоже бываем в разных местах, — подумал вслух Вайми. На его хмуром диковатом лице лежала тень сосредоточенного размышления, но длиннющие тёмно-синие глаза отражали невидимый Найте свет. — А мир ТАМ несравненно больше, так что…

Найте молча опустил голову, чтобы не видеть светящейся, манящей пустоты. Мир. Исполинский каменный круг, от одного края которого к другому надо идти много дней. А вот что там, за бездонным воздушным океаном?

— Луна, — Вайми улыбнулся, словно заметил подругу. — Посмотри.

Найте поднял глаза на тонкий серп зеленовато-золотистого сияния над рдеющей пустотой. Луна только что родилась, скоро она уйдёт за солнцем, чтобы, пройдя под дном мира, — жутко даже думать об этом, — вслед за ним завтра взойти на востоке. Какая неведомая сила заставляет её рождаться и исчезать каждый месяц?

Вайми болтал, что перелётные птицы улетают на луну, что там вечное лето. Но иногда на луну ложилась тень мира — и по изгибу этой тени Найте видел, что луна — шар, а не плоский диск. Неровный каменный шар в четыре раза меньше мира. Как на нём можно жить?

Юноша, щурясь, вгляделся в серп сквозь ресницы, и не смог сказать, какой он — то ли с кулак величиной, то ли с гору, то ли вообще больше, чем он может представить… А иногда, очень редко, луна заслоняла солнце, и на землю опускалась настоящая ночь. Как такое могло быть? Это знал только Создатель Звёзд. Тот, кто сделал луну и солнце. Кто разбросал по небу небесные огни, чтоб они восходили и заходили вместе с дневным оборотом неба. Кто наклонил над землёй все их пути, чтоб они поднимались и опускались, лишь через год возвращаясь к исходной точке.

Иногда Найте представлял, как солнце скользит по краю мира, не восходя и не заходя. Он знал, что так могло быть. Откуда? А почему в небе одна луна? Не две? Не больше?

Вайми не раз громко сожалел об этом и расписывал свои сны — в них по небу плыли сотни и тысячи лун. Найте завидовал воображению друга. Конечно, он сильнее Вайми, и кулаки у того меньше, — но в частые минуты ссор они били точней и больней его собственных.

Юноша почесал синяк на плече — след последней размолвки. Из-за чего они поссорились? Сейчас и не вспомнить — такой это пустяк…

Вайми сидел, скрестив босые ноги и упершись в траву левой рукой, глядя на белое пламя вечерней звезды. Днём он прикрывал глаза, и они казались просто длинными. Ночью же они широко открывались — громадные глаза сумеречного существа, живущие светом звёзд. Вайми лучше всех в племени видел в темноте. У Найте глаза тоже не маленькие, но, глядя на вечернюю звезду, он видел только… звезду. Вайми же говорил, что видит крохотный серп, меняющий фазы, подобно луне…

Найте не любил планет. Он старался представить, как они плывут в пустоте вокруг мира, но у него не получалось. Почему они иногда выписывали петли, шли вспять? Вайми уверял, что они вращаются вокруг солнца, но это уже полная чушь — солнце, как и луна, вращается вокруг земли, а планеты видны и за землей, против солнца…

Он чувствовал, что здесь его мир дает трещину, словно смотрел на осколок какого-то другого мира, где всё наоборот, где всё… естественно. Но не мог представить этот мир. А планеты — это просто неровные шары, вроде луны, гораздо меньше, но на самом деле не маленькие — наверное, такие же, как Обзорная гора, а то и больше…

— Посмотри, свет на луну падает не со стороны солнца, — вдруг сказал Вайми. — Это не его свет — иначе её фазы менялись бы каждый день, правда? И точно не её собственный. Я вижу серп и в нем — отблеск нашего мира. Для луны другой свет, не такой, как для нас…

Найте промолчал. Конечно, он не сомневался в существовании Создателя. Но вот видеть, как он и в самом деле творит вещи, его уму непостижимые, ему не нравилось. Почему ему порой кажется, что мир вокруг — ненастоящий, что его забытые предки жили в каком-то совсем другом мире, и их память пробивается из его крови?

Он мог без запинки перечислить своих предков на шестьсот лет назад и рассказать о каждом. Но вот что было раньше? За пределом их общей памяти? Сколько лет нужно, чтобы время так искрошило скалы? Тысячи? Он постарался представить себе тысячу лет — день за днём, год за годом — но у него не хватило терпения.

Закат угасал, свет становился таинственным и тусклым. Уже появились первые звёзды. Найте любил смотреть на них. Под звёздами легко мечталось. Лёжа ночью в траве, он смотрел, не зная, что видит. Чем были эти мерцающие острые огни? Душами его соплеменников? Или сквозь крохотные отверстия в небесной сфере пробивается неизреченное сияние Другого Мира?

Звёзды носили имена его предков и его друзей — ушедших и тех, кто ещё жил. Так повелось в течение неисчислимых, подобно вечности, столетий, которые уже никто не мог вспомнить. Он сам носил имя звезды — или звезда носила его имя?

Найте отыскал свою звезду — не очень яркую, голубовато-белую, холодную. Просыпаясь на дне тёплых влажных ночей, он подолгу смотрел туда, вверх, на равнодушную часть своей сути — а голова безмятежно спящей Аютии покоилась на его животе…

Воспоминание вызвало вдруг острый приступ вины. Нет, он не отбивал любимую у друга, она сама выбрала его… не мог же он оттолкнуть её любовь ради другой, нежеланной и напрасной? Вот Вайми не пришлось так мучиться — девушки сами ходили за ним, и он выбрал самую лучшую. Они с Линой стали прекрасной парой, но Найте порой завидовал ему — конечно, Аютия тоже красива, но всё же… порой, отчаянно смущаясь, он старался представить, что Лина с ним…

Звезда Вайми была самой яркой — огненно-золотой, гневной. Иногда он думал, что глаза друга должны быть такими же — без этой бездонной, иногда страшноватой синевы. Ещё мальчишками они играли в «кто кого пересмотрит» — и всякий раз Найте отводил глаза. Случалось, потом он бил Вайми — пока тот не вырос. Его давно не тянуло на жутковатые запретные игры. Интересно, какие глаза были у Вайми, когда они с Линой наслаждались друг другом?

Найте вновь яростно встряхнул волосами. Темнело, звёзд становилось всё больше. Среди них проступала мутная молочная полоса с клочковатой тёмной сердцевиной. Были ли это тоже далекие и несчетные звёзды или просто странные неподвижные облака, что являлись над горизонтом севера летними ночами? Какая разница…

Найте широко зевнул, потом поёжился. Вайми зябко поджал босые ноги. Здесь, на краю мира, после заката даже летом становилось прохладно. А одежды в племени носили мало. Зимой, когда лили бесконечные холодные дожди, Найте отчаянно мёрз, но мысль о том, чтобы прикрыть чем-то себя, казалась ему слабостью. Так поступали найры, мерзкие рыжие карлики, обитатели восточной стороны мира, и никто из Глаз Неба не стал бы уподобляться им. Сейчас же он даже не мерз — ему просто стало холодно.

— Интересно, гаснет ли солнце, когда заходит? — вдруг спросил Вайми. Холод тоже направлял его мысли, — но в несколько иную сторону.

— Мне кажется, нет. Оно тускнеет и краснеет, когда садится, но… по-моему, такое пламя вообще никогда не гаснет. Хотя для кого светить там, на дне мира?

— А как ты думаешь, какое оно?

— Ну… пламя… очень яркое…

— Но ведь любое пламя рано или поздно гаснет. Мне иногда снится — приходит утро… а солнце не восходит, его нет. Или оно становится красным, изо дня в день тускнеет и гаснет. Мне кажется, что так и будет… однажды.

Найте представил, как медленно — может, годами — угасает солнце, как в мире становится всё холоднее — и поёжился. Однажды Вайми уже сильно напугал его так — он стоял, глядя в небо, а когда Найте спросил, что он там высматривает, ответил: «Звёзды. Тучи редкие, а звёзд нигде не видно. Странно, правда?»

В тот миг Найте словно окатили ледяной водой. Несколько секунд, пока он не разглядел в разрывах туч негасимые искры, его мучил дикий страх — хуже, чем перед своей смертью, перед смертью мира. Тогда они были почти детьми. Но теперь он испытал то же чувство.

— Ну, ты выдумал… Самому, поди, страшно.

— Нет, — спокойно сказал Вайми, — не страшно. Я просто думал… что бы я делал, и впрямь случись такое?

Найте представил, как его Аютия медленно угасает в тускнеющем свете — а он ничем не может ей помочь… лучше вовсе не думать об этом!

— Да ну тебя! Пошли домой. Здесь холодно.

— А я не хочу, — Вайми поднялся одним гибким движением. Согреться он мог, и попрыгав на месте, но предпочитал не столь скучные способы.

Найте от души пнул его в зад — мимо, как обычно. Вайми ловко увернулся, сбил его с ног, ударив пяткой в подколенную ямку — нога подломилась, но не больно — и с диким криком бросился на него. В пылу схватки они скатились вниз, и Найте опомнился, лишь ощутив жутковато тёплое дыхание бездонной пропасти. Ещё немного — и…

Вайми помог ему подняться.

— Всё, пошли домой, — сказал он, слушая урчание в животе. — Я, между прочим, есть хочу.

Вернувшись к скале, они подобрали оружие. Найте — короткое, но крепкое копье с крёмневым наконечником, гладкой пластиной, крупно зазубренной с краёв и острой. Вайми — лук и колчан с десятком тяжелых стрел без наконечников. Впрочем, Найте знал, что деревянный наконечник не хуже железного, если правильно сделан — а это совсем несложно. Конец стрелы опаливают на огне и стесывают о камень — снова и снова, пока не выйдет идеальный конус. Опаленное дерево тверже неопаленного. Такие стрелы годились на крупного зверя и хорошо пробивали даже кожаные доспехи найров. Да и сам Вайми слыл самым метким стрелком в племени.

Они бодро полезли наверх, цепляясь за камни пальцами рук и ног. Путь был привычен и несложен даже в темноте — здесь гребень Ограждающих гор прорезала глубокая расщелина. У её устья юноши замерли, глядя на свой мир — мелкую чашу с низкой зазубренной кромкой, полную тумана и теней. Ночью её очертания скорей вспоминались, чем виделись. На западе, где жило их племя, курчавились невысокие, покрытые лесом горы, на захваченном найрами востоке тянулись пологие открытые равнины. Между ними лежало окруженное болотами огромное озеро — в него впадало множество небольших рек. Летом климат мира был неспокоен и бурен из-за частых гроз. Зимой гроз не случалось, зато дождь шёл целыми неделями. Жизнь здесь цвела — и они чуяли её цветение.

* * *

От края мира до дома был целый день пути, именно день: ночью под пологом леса царила непроницаемая тьма, а на открытых местах охотились пардусы. Найте не раз одолевал их — но каждый украсил его изрядной порцией шрамов. Он знал, что иногда охотнику удавалось отразить даже внезапное нападение зверя и убить его. Бывало и наоборот. Поэтому пока что они забрались в укромную пещеру на внутреннем склоне Ограждающих гор, скрытую так высоко в крутых скалах, что никакой зверь не мог залезть в неё. Друзья давно натащили сюда столько сухой травы, что могли зарыться в неё с головой.

Прямо под пещерой росли бананы и виноград. Юноши вволю наелись того и другого, а потом вернулись в убежище. Вайми ужом зарылся в траву и затих, лишь иногда бормоча что-то в своих удивительных снах. Найте, и не видя его лица, знал, что друг улыбается. Какое-то время он смотрел на звёзды, борясь с волнами сонной одури, потом удивился себе — и уснул.

Глава 2

Разбудил его далекий рёв пардуса. Найте сел и выглянул наружу. Рассвет едва брезжил и ему отчаянно хотелось спать. Но он никак не мог решить, что интереснее — спать дальше и видеть сны о восходящем солнце или пойти на гору, чтобы увидеть рассвет наяву. Вайми бессовестно дрых, закопавшись в траву — из-под неё виднелась лишь грива волос и босые ноги — и Найте, скучая, толкнул друга. Вайми вскинулся, ошалело взглянул на него, потом широко зевнул и потянулся изо всех сил, растягивая мускулы, словно стальные струны. И снова бухнулся обратно, закрыв глаза. Найте ещё раз толкнул его.

— Отстань, — сказал Вайми, не открывая глаз. — Я сон забуду.

— Любишь ты дрыхнуть, — буркнул Найте.

Вайми приоткрыл один длинный синий глаз и с усмешкой взглянул на него.

— Люблю. Во сне больше интересного показывают.

— А со мной, тебе, выходит, скучно?

Глаз смущенно закрылся.

— Ну почему? — Вайми подтянул ноги и сел, сонный, с травой в волосах, ёжась от задувающего в пещеру холодного рассветного ветра. Одеяние у него было совсем несложное — плетеный из волокон тигу шнурок, повязанный вокруг бедер и пропущенная под него широкая лента из расшитой нехитрыми узорами ткани — её концы свисали спереди и сзади, надёжно скрывая самое дорогое. Плюс ещё браслеты на руках-ногах, ожерелье, ремешок на лохмах — и бусы, которые Лина назаплетала в эти самые лохмы в знак того, что он её парень. Вот, собственно, и всё. Сам Найте правда, был одет не лучше — но другого в племени и не носили. Нельзя же скрывать красоту!

— Просто тут всё привычное, а во сне — каждый раз новое, — добавил Вайми, зевая и поднялся на ноги. — Пошли вниз, я есть хочу. И пить. И…

* * *

Подобрав оружие, они спустились к ручью на дне долины — попить и искупаться. Рядом паслись вполне аппетитные свинки. Вайми легко мог подстрелить одну, но, как обычно, его одолела лень насчет разделывать и жарить. Послушав урчание в животе, он вздохнул и вернулся к зарослям винограда. Уплетая его за двоих, он вслух высчитывал, на какой день сдохнет без мяса — получалось немного. Найте, давясь кислым виноградом, размышлял о лентяях, но уже про себя. Впрочем, едва он двинулся в дорогу, Вайми замолчал. Он не хуже друга знал, что болтовня на ходу в лесу грозит смертью.

Вначале они шли прямо по дну ручья, — галька под прохладной водой была просто праздником для ног, — потом напрямик, через лес. Пардусов они не боялись: днём те спят, а других хищников в глубине леса не водилось.

Под сплетенными кронами гигантских деревьев царил вечный полумрак, затхлый, пахнущий жаркой гнилью воздух спирал дыхание — но, привычные с детства, они едва это замечали. Широкая грудь Найте часто вздымалась, но он успевал смотреть сразу во все стороны. Иногда в полутьме мелькала тень зверя и исчезала порой быстрее, чем он успевал узнать его. Они ступали легко, ловко, бесшумно, словно скользя сквозь заросли, в которых непривычный человек за десять шагов ободрался бы в кровь. Их босые подошвы, не знавшие обуви, были твёрдыми, почти как рог. В мире водилось мало опасных зверей. Юноши знали их повадки и никого не боялись.

* * *

Друзья добрались до селения уже на закате. Их племя жило на берегу самой большой реки мира, на склоне высочайшей в нём Обзорной горы. По прихоти Творца, скалы тут создали подобие крепости — ровный уступ, круто обрывавшийся к реке и окруженный с трёх других сторон утёсами. Снизу к нему вела лишь узкая тропа, извивавшаяся между громадных глыб. Конечно, они могли пройти и сверху — взобравшись на скалы к началу тропы, ведущей на гребень западного отрога. Но отыскать её в массе колючих зарослей было совсем непросто, да и, чтобы выйти к ней, пришлось бы подняться высоко на склон горы.

Когда-то на уступе под скалами клубилась непроницаемая чаща. Ещё в незапамятные времена племя вырубило и выжгло её. Теперь здесь росла лишь невысокая густая трава. В центре поляны темнела усыпанная золой проплешина — на ней Глаза Неба разжигали «общий огонь». Вокруг, у основания утесов, стояли деревянные хижины. Сырые, кишащие насекомыми пещеры никого не привлекали.

Поднявшись наверх, друзья замерли, глядя на селение — сейчас тут собрались почти все из ста четырех их соплеменников. Парни, сидя у костра, жарили мясо, девчонки возились с детьми у хижин. Нелегкая работа, ведь взрослых в племени всего тридцать два и те не старше двадцати пяти на вид — Глаза Неба знали, что Творцу угодна красота. Утратившие её покидали мир. Они прощались с друзьями, с любимыми, а потом уходили к Скале Смерти — чтобы с неё броситься вниз, за пределы мира.

Найте было девятнадцать лет, Вайми — почти восемнадцать. Они знали, что смогут — если очень повезет — прожить ещё лет по десять, но это их ничуть не возмущало. Если утратил красоту, зачем жить, оскорбляя Создателя? Впрочем, они редко думали об этом. Вся жизнь ещё лежала, открытая, перед ними.

Конечно, кое-кто боялся уходить. На трусов начинали коситься соплеменники, а если это не помогало, отступников просто связывали и сбрасывали вниз. Некоторые из них бежали, но их всё равно выслеживали и предавали смерти. Охота на изменников стала неисчерпаемой пищей для легенд племени — всё же, такое случалось очень редко. Ведь все те, кто не ушёл в свой срок, попадают в громадную пещеру в основании мира, чтобы вечно мучиться под ледяным дождем, разлагаясь заживо, но никогда не сгнивая до конца. Изменники, зная, что их ожидает, отчаянно цеплялись за свою жизнь. Последнего, восемь лет назад, выслеживали четыре месяца. Найте и Вайми, тогда ещё мальчишки, участвовали в этой охоте. Хотя прежде, чем одолели беглеца, один из Глаз Неба погиб в бою, а ещё двое умерли позже от загноившихся ран, никто об этом не жалел. Смерть в бою слыла самой почётной — хотя мало кто на деле стремился к ней, — а честь племени стоила любых жертв. Правда, и сейчас парни кое на кого косились и предрекали, что у них в свой час не найдется мужества. Тинан недавно сказал, что скорее сбежит к найрам, чем убьет себя. Его тут же крепко побили, и он больше не решался выражать свои мысли вслух…

Найте полагал, что Тинан не изменил своего мнения. И не представлял, как жить рядом с предателем, который ведет себя, как все, но думает иначе. Ну да не гнать же его, в самом деле…

Их окликнули, и мысли друзей вернулись в привычное русло. Ужин, расспросы, встреча с подругами…

* * *

Прекрасным тёплым вечером они, все четверо, очень уютно устроились перед хижиной Вайми. Тот привольно растянулся на траве возле обомшелой гранитной стены. Найте сидел у разведённого им небольшого костра. В рыжеватых отблесках пламени его тело казалось отлитым из гибкой коричневой стали. Аютия легла у его ног, положив голову на колени юноши и задумчиво глядя в огонь. Её тонкая и стройная фигурка неодолимо привлекала Найте — он хотел сделать всё, чтобы защитить столь хрупкое и грациозное создание и сделать его счастливым. К тому же, он легко носил подругу на руках, а с Линой это плохо получалось: ладная, гибкая, крепкая, скуластая, очень красивая, вся словно отлитая из блестящей золотисто-коричневой бронзы — и лишь на ладонь ниже рослого Вайми. Её роскошные чёрные волосы покрывали всю спину. Найте бездумно любовался её хмурым задумчивым лицом, плечами — и не только… Ведь девушки племени носили лишь пояс с карманом, прикрывающим самое дорогое и украшенным по этому поводу всем, чем только можно — вышивкой, аппликациями из разноцветной кожи, бисером, ракушками… И тем, чем в принципе нельзя, вроде крыльев жуков и бабочек и даже игл дикобраза. С другой стороны у девчонок висел карман побольше и попроще, для сбора всяких съедобных растений и пряных кореньев.

Внимательная и умная Лина лучше всех знала, что растет в лесу, и что нужно делать для исцеления ран. Её любили, немного боялись и берегли — многие были обязаны ей если не жизнью, то быстрым исцелением. Сам Найте, жестоко изорванный пардусом, едва помнил, как она выхаживала его. Ведь на когтях пардусов есть трупный яд, и раны, нанесенные ими, хуже всех прочих. Они всегда начинают воспаляться и гнить. Но даже в мучительной лихорадке, в полубреду, он видел, как она всеми силами старалась удержать его жизнь. Сколько она тогда не спала? Две ночи? Больше? Что спасло его? Целебные травы? Или её теплые руки, словно стиравшие боль?

Коричнево-золотая кожа пары различалась оттенками — темнее у Лины, светлее у Вайми. Они необъяснимо и удивительно подходили друг к другу, и Найте нравилось на них смотреть. Но Лина родилась на два года раньше его.

Он вдруг подумал, что если бы она осталась, потеряв красоту, никто не посмел бы убить её. Но он знал, что Лина — не останется.

В его сердце родилась вдруг глухая тоска. Почему такие, как Лина, должны покидать их? Зачем? Когда придет её срок, они уйдут все вместе — что бы ни ждало их ТАМ. Вместе потому, что так будет легче. Гораздо легче…

Друзья и подруги, увы, не разделяли его мрачного настроения.

— …Добыча-то, она разная и мясо мясу рознь, — с видом Большого Знатока рассуждал Вайми. — Одно дело, скажем, баблом: его хватит на всё племя, но еда скучная: жёстко и сухо. Разве сравнишь с сочными, пряными тушками чи? Они, конечно, крохотные, на один укус, поди ещё налови — но зато пото-о-ом… как вымочишь их в соке желтянки, нанижешь на прутик — непременно яблоневый, для аромату — да обжаришь, вертя над углями… — в животе у рассказчика вдруг громко заурчало и он, смутившись, смолк.

— От тебя, дорогой, даже чи не дождешься, — скорбно заметила Лина. — По лесам гоняешь с утра до вечера — а где добыча? Или на воле или у тебя в животе. Или и там ничего нет. Приходишь и объедаешь несчастную голодную девушку… одно благо, что потом надругаешься… — она печально вздохнула и потянулась к расшитому бисером передничку, дабы лежавшими там орешками заесть грустную речь.

— Ой, у тебя карман истрепался, — нашелся Вайми, радуясь, что хоть чем-то может отвлечь подругу от собственных тяжелых прегрешений.

— Ой, заметил, наконец, — обрадовалась Лина. — Я новый сошью.

Юноша наивно пожал плечами.

— Ну, сшей.

Лина с интересом посмотрела на него.

— А замшу где взять? Не с тебя драть же?

Вайми с опаской посмотрел на себя, словно проверяя, вся ли кожа на месте.

— Замшу-то я добуду. Только не знаю, когда. Ни на что совершенно не хватает времени…

— Ага, — радостно подхватила Аютия. — Ещё бы! От вас только и слышно: «Вайми, перестань, я есть хочу!»

Юноша покраснел и она захихикала.

— А от вас только и слышно: «милая, перестань, я спать хочу!» — ответила Лина. — Давай поменяемся, а? Я своего баблома тебе отдам — и буду жить с Найте в мире и покое…далеко в лесу, потому что от ваших охов даже хыки разбегутся и в болото попрыгают.

— Да ну тебя! — обиделась Аютия. — Найте, он такой… — она извилисто повела руками, словно ловя слово в воздухе. Найте достался ей ещё подростком — смуглый, тонкий, гибкий, с лохмами до плеч, весь словно из стальных струн, пластичный, как пардус, и красивый до умоисступления. Вот только описать его никак не получалось.

— Соблазнительный? — предположил Вайми. — Ну вот, Лина у меня такая же. И как нам быть?

Аютия удивленно посмотрела на него, на неё — и вдруг рассмеялась.

— А вы сядьте друг напротив друга — и зажмурьтесь.

— Да ну тебя… — Вайми обиженно прикусил губу. — Память-то я не зажмурю, — а она там… — он смутился и замолк.

— Какая? — с интересом спросила Аютия.

— Ну, такая… — Вайми тоже извилисто повел руками, удивленно посмотрел на них и буркнул: — Лучше расскажи что-нибудь, у тебя здорово получается.

— Хорошо, — Аютия поёрзала, устраиваясь на коленях Найте поудобнее. Встать в торжественную позу — или хотя бы сесть, сплетя ноги, как делал сам Вайми, она и не подумала. Карман её и тоненький ремешок в волосах украшали огромные, как ладонь, крылья бабочки-радужницы, придавая ей довольно странный вид. Надолго крыльёв не хватало и Найте, тихо матерясь, едва ли не каждый день носился за бабочками по полянам, веселя всё племя. Но ведь ради подруги и не то ещё сделаешь, сам Вайми недавно выползал на карачках пол-леса ради потрясающе синих надкрылий хищных жужелиц — причем, жужелицы прятались под камнями, скрипели и пребольно кусались…

— Когда наверху Создатель своими снами сотворил и обустроил небо, — начала Аютия, — ему страшно захотелось, чтобы кто-нибудь полюбовался и сказал ему, как у него всё здорово получилось, потому что пока красоту не увидишь и не назовёшь, её как бы и нет. Три сотни раз — или сколько там нас было с самого начала? — он уходил в сон и вынес из глубины себя три сотни сияющих душ, и раскидал их по всему небу, чтобы им был виден каждый его уголок. Но души ничего не сказали ему, ведь у них не было ни глаз, ни ртов. Создатель опять сходил в свои сны и подарил Глазам Неба тела — тёплые, живые, прекрасные, с глазами, ушами и носами, чтобы смотреть, слышать и нюхать красоту, с ногами, чтобы ходить повсюду и находить красоту, с руками, чтобы самим создавать новую красоту, и со ртами, чтобы беседовать о прекрасном. Но Глаза Неба лежали, где упали, улыбались и молчали. Долго Создатель пинал их, пытаясь пробудить, но они всё лежали, улыбались и молчали, и не с кем ему было поговорить. В конце концов, обозлившись, он посбрасывал тела с неба. Но потом понял, что погорячился. Он понял, что Глаза Неба — лучшее, что он создал, с ними ему не будет скучно, они могут расти и меняться бесконечно, а потому начинают с нуля, и им нужно учиться. Тогда Создатель поймал своих несмышлёных детей в горсть и сотворил для них мир, где бы они могли вырасти и выучиться, и всё в этом мире прекрасно устроил, чтобы Глаза Неба ни в чём не знали недостатка. Дал им горы, чтобы укрываться от опасностей и любоваться миром, реки и озёра с чистой водой, леса, полные дичи. Создал и опасности, чтобы Глаза Неба росли сильными, ловкими и смелыми. И, пошарив у себя на небе, накидал им игрушек — всяких непонятных штуковин, чтобы они умели думать и удивляться. А для грязной работы, убивающей красоту, налепил им из белого речного песка слуг-найров, у которых, конечно, нет никаких душ — зачем душа слугам, не знающим красоты? Мир получился обалденный. Создатель смотрел на детишек сверху, глазами их душ, сияющих на небосводе, и радовался, как хорошо им живётся. А потом заметил, что Глаза Неба понастроили себе крепких тёплых домов, натаскали туда воды и огня, еды и тряпок, укрылись под крышами, живут — в ус не дуют, совсем не смотрят на свои души, будто забыли, что те у них есть, и не собираются возвращаться домой, на небо. Пришлось Создателю сделать так, чтобы, достигнув расцвета, Глаза Неба начинали стареть. Это знак: пора воссоединиться со своей душой, вернуться к Отцу, который все эти годы ждал тебя. А кто противится знаку, чахнет и теряет красоту. Такие Создателю не нужны. Таких отступников он отправляет в нижнюю пещеру, и они там, воя в тёмной тоске, в конце концов превращаются в демонов. Чтоб знали. Вот! А теперь ты что-нибудь расскажи.

— Хмм, — Вайми задумался. Вообще-то, самым большим выдумщиком и фантазёром в их компании слыл как раз он. Но без новых впечатлений его замечательное воображение начинало, увы, глохнуть — а от этого ему становилось почти физически плохо и он был готов даже на дерево в грозу залезть, лишь бы обогатить свой внутренний мир хоть чем-то. Хорошо ещё, что сочинял он истории быстрее, чем рассказывал — и нерассказанных в нем накопилось изрядно. Он немного порылся в них — и выбрал самую, на его взгляд, лучшую.

— Прежний я, — важно начал Вайми, устроившись поудобнее, — был великим героем, просто родился так давно, что никто этого уже не помнит. Так вот. Однажды солнце не взошло и никто не знал, как быть, потому что стало темно и холодно и только звёзды-души мерцали во тьме. Тогда Вайми решил спуститься с края мира и узнать, что случилось на его дне — там, где ночует солнце. Он дошёл до края, три дня ничего не ел и не пил, взывал к своему тотему-орлу и тот выполнил его желание — тот Вайми сам превратился в орла. Он спустился в пещеру внизу, и увидел, что солнце держит толпа демонов, ухватившись за лучи. Демоны все были ужасные — худющие, бледные, морщинистые, с редкими седыми волосами, глаза сплошь белые, без радужки и зрачков, а во рту — всего четыре зуба, но зато огромных, как ножи. И он увидел, что это трусы, не захотевшие умереть вовремя. «Что вы хотите? — спросил он их. — Зачем вы лишили наш мир света?» — «Потому что когда у вас день — у нас ночь, — ответили демоны, — а так как у нас больше нет ничего, мы хотим, чтобы у нас всегда был день, а у вас ночь, ибо так будет справедливо». «Холод и смерть — вот ваша справедливость!» — воскликнул герой Вайми. И бросился на демонов, бил их и когтями, и клювом, и крыльями и три дня длилась эта битва и не мог герой сразить гадов, потому что они были уже мертвые. И тогда превратился он в юношу и сильно дунул на солнце — и засияло оно ярко-ярко и обожгло демонов, которые с криком разбежались по щелям. А Вайми рассмеялся и снова превратился в орла. Левой лапой он сорвал с потолка подушку светящегося лишайника хи, который теперь служит ночником в каждой хижине, а правой — плеть халсы с черными горькими ягодами, унимающими лунную лихорадку, которую насылают демоны. И вернулся домой. А потом, вновь обернувшись юношей, пошел к краю мира, посек и сбросил вниз все лианы, которые заплели вход в пещеру, чтобы ветер свободно гулял в ней и солнце больше никогда не гасло. Вот и выходит теперь, что когда у нас день — у демонов ночь и они дрожат от холода, а на темя им капает холодная вода. А когда у нас ночь — у демонов день и солнце нещадно жжет их за грехи и они проклинают тот миг, когда решили украсть его. А герой Вайми вновь родился и рассказал вам всё это! — гордо закончил юноша.

— Очень скромно, — улыбнулась Аютия. — Тогда сверх того я расскажу историю о пожелтевшем юноше. Жил да был на свете юноша прекрасной красоты, глаза его сияли, словно чистое небо, а волосы были как небо ночное. И кожа у него была белая-белая, как облака, — при этих словах Вайми насупился. Белый, как известно, злой цвет, цвет найров и демонов Нижнего Мира. Да и в лесу с белой кожей делать нечего: всех зверей распугаешь и сам в зубы пардусу попадешь. — Так вот, — с усмешкой глядя на него, продолжила Аютия. — Сверх звезды-души в небе, Создатель назначил каждому Глазу Неба земного покровителя — кому для присмотра, кому для защиты, а кому — и просто уюта ради, как уж кому повезет. Кого увидишь во сне, впервые познав любимую — тот и будет. Те, кому орел или пардус являлись, молчали да радовались. А те, кому кроты или змеи беззубые — понятно, огорчались. Тотем можно, конечно, и сменить, но больно уж это муторно: иди к Зверьим Скалам, три дня не ешь, не спи, только смотри на большой палец левой ноги, да проси Создателя поусерднее — и выйдет к тебе новый тотем. Только орлы из зарослей, понятно, не выходят, да и если пардус выйдет — радости мало. Небогатый в лесу выбор, это не сон всё-таки, так что кто к тебе выйдет — с тем и смирись. А юный Вайми, познавая подругу, ленив был и нелюбопытен и вышла ему покровителем панцирная мышь чи. И начали над тем все смеяться. Никакой жизни бездельному юноше не стало! Он и душе-звезде своей жаловался, слезы горстями проливая, и к Зверьим Скалам каждую луну ходил, отощал совсем от постов, зад и ноги отсидел, а на большом пальце выросла у него от тех взглядов мозоль — но каждый раз выходила к нему всё та же мышь чи, хоть убейся об эти самые скалы! Уж как Вайми ни старался — и в мыслях, и вслух проклинал чи, покуда не охрип, переловил и съел их немеряно — думал, видать, что чи-покровитель откажется от него из-за лютой обиды — да только всё напрасно. Чем упорнее он изводил чи, тем быстрей они к нему являлись. Да не только во снах, а ещё и наяву, прямо норки в волосах вили. И взбесился Вайми, как вешняя лиса, и возненавидел все тотемы вместе и каждый в отдельности, и несчетно часов тщился объяснить всем и каждому, что те тотемы есть глупость и суеверие несусветное — да только всё понапрасну. Где ему ответили злой и ехидной насмешкой, где — грубой бранью, а где — и кулаком по лицу его прекрасному. А где и ногой — в живот или под самый зад, для скорости. Дабы убирался злохульный покуситель подальше, да и речей позорных впредь не заводил. Пробовал Вайми кричать речи свои окаянные с дерева или со скалы, куда вдруг не влезешь — но и оттуда сбивали его добрые люди фруктами и другими плодами земными. И налился он желчью по самые уши, и стал весь желтый-прежелтый! — радостно закончила Аютия.

— Да я тебе сейчас ноги за уши заверну! — обиженно завопил герой сказания. Он даже вскочил, чтобы немедленно приступить к делу… и наткнулся на грудь довольно ухмылявшегося Найте. Аютия выглядывала из-за его крепкого плеча, злорадно хихикая.

— Полегче, друг мой, — сказал Найте, ухмыляясь.

— Или что? — нехорошим тоном спросил юноша.

— Или тебе придется потом ноги из-за ушей выпутывать, — Найте широко улыбнулся.

Вайми растерянно оглянулся на подругу — но Лина изо всех сил сохраняла невозмутимый вид. Изменница!..

— А между глаз? — ласково предположил он.

— А сдачи? — Найте пружинисто отступил на шаг. — И нас-то двое — а ты один и тот хиленький!

— Ага, ага, — пробурчал Вайми обиженно. — Куда мне…

Он набрал побольше воздуха — и вдруг запел:

Найте был герой великий, Найте знатный был охотник: Бегал, обгоняя ветер, Под водой бродил часами…

— Ты чё, сглазить меня хочешь? — изумлённо обиделся Найте и с нехорошим блеском в глазах медленно пошел к нему. На лице юного поэта возникло слегка встревоженное выражение. Он отбежал подальше, повысив голос:

На копье низал он хыков, Панцирь чи ножом вскрывал он, Бабочку разил стрелою, Крылышек не повреждая!

Найте, сроду не попавший стрелой ни в одну мишень, несмотря на все усилия наставников (а также их пендели, лещи и подзатыльники) вконец рассвирепел. Он зарычал, обретя явственное сходство с пардусом — своим тотемом — и с диким воплем бросился на юношу.

Неугомонный поэт ловко взбежал с разгона на отвесную скалу, утвердился на крошечном выступе и продолжал петь, высоко подскакивая в те мгновения, когда разъяренный Найте пытался схватить его за ноги.

Десять дней та битва длилась, Десять пардусов схватил он За хвосты одной рукою, Раскрутил, забросил в небо — На луну они упали!

Метко брошенное Аютией большое яблоко поразило великого поэта в живот. Он вскрикнул, замахал руками, словно пытаясь взлететь — и, наконец, потеряв равновесие, упал прямо в объятия благодарного почитателя.

В течение ближайшей минуты Вайми Анхиз не издал ни единого членораздельного звука.

* * *

— Вы не люди, — печально сказал Вайми чуть спустя, догрызая роковое яблоко и жмурясь в объятиях подруги. — Вы… ик! — звери! — его передернуло и Лина участливо погладила его по голове.

В ушах у него до сих пор звенело от собственного нечеловеческого ржания: пока Найте держал его за руки, Аютия изо всех сил пользовалась тем, что он ужасно боится щекотки.

— Если бы не героизм этой доброй женщины, — он прихватил губами ухо Лины, — я бы… ик! — сдох. Разве это… ик! — по-дружески? — он укоризненно посмотрел на обнявшуюся хихикавшую парочку. В самом деле, не атакуй Лина этих садистов со всем пылом разгневанной юной души, его бы, наверное, разорвало от смеха. В лесу внизу царила необычная тишина — похоже, что усиленное скалами эхо распугало всех зверей на день пути вокруг. Соседи, впрочем, даже и не почесались: привыкли уже, что рядом с их домами то и дело образуется ржущая куча мала — и потом долго выясняет, где чьи руки и ноги. В темноте, правда, тут и там блестели глаза любопытных детей, очевидно, ждавших продолжения и Вайми чувствовал себя на удивление идиотски. Только кто в этом во всём виноват? Ну вот то-то… Нет, нельзя же так жить! Он скоро совсем отупеет в этой веселой компании — если прежде не свихнется. Нужно срочно сделать… а что?

Не замечая его мыслей, Лина внимательно рассматривала свою узкую крепкую ладонь.

— Почему пять пальцев, а не шесть? — вдруг спросила она. — И почему это красиво?

Вайми мгновенно завладел её рукой и тоже стал рассматривать. Очевидно, не найдя ответа, он поцеловал её и Лина вырвала ладонь, спасая её от щекотки.

— Почему мы все такие разные? — спросила она. — У тебя синие глаза, у Найте чёрные, у Ахета — зеленые, и он бледный, почти как найры. Кто-то золотой, кто-то бронзовый, кто-то просто смуглый. Мне кажется, что раз вы поколениями женитесь на двоюродных сёстрах, мы все должны быть похожи. У найров цвет кожи, волос и глаз всегда одинаковый. А у нас в племени не найти и двух, у кого они все совпадают!

— Разве это плохо? — удивился Найте.

— Нет. Просто… странно. Я чувствую, что так… не должно быть, но вот почему, откуда — не знаю. Интересно, какие мы были раньше? Ещё до того, как сложились предания?

— Наверное, мы жили в воде, — принялся рассуждать Вайми. — У нас нет шерсти, как у всех, кто живёт там, потому что шерсть мешает плавать. А раз у нас на голове есть волосы, то мы жили в воде… не целиком. Наверное, на мелководье. Все звери ходят на четырех ногах, мы — на двух. Значит, мы иногда плавали или ходили по дну, как цапли, и…

— И ели, как они, хыков, — невинно закончила Лина, но Вайми трудно было смутить.

— Может, и ели. Смотрите, — он подогнул босую ногу, показав довольно-таки грязную подошву. — У всех, кто живет на суше, ступни маленькие и нога плавно сужается к пятке. А зачем такая подошва, как у нас, если не для плавания или ходьбы по илистому дну? И потом, наши ноги созданы для мягкой мокрой земли. Ходить по камням и обломанным веткам нам больно.

— А туда мы залезли из трусости? — невинно предположила Аютия.

— А что тут такого? — удивленно спросил Вайми. — Меня, например, в детстве влезть в заросли камыша тянуло постоянно: пардус туда не пойдет, а крокодил застрянет. Идеальная ниша между водными и наземными хищниками.

— И стали храбрыми охотниками? — хмыкнул Найте.

— А что? — спросил Вайми. — Охотились и на уток, прыгая из всех тростников, рогозов и камышей одновременно, и на рыбу, окружая и загоняя её с нескольких островков и кочек. Да вспомни просто, что мы в рыбный день делаем! Одни, хорошие пловцы и ныряльщики, перекрывают вход в бухту с косяком или, если не в бухте, работают загонщиками, другие бьют собранную рыбу и вытаскивают её на берег. Все сыты на неделю — а уж весело-то как!

— Тогда зачем мы вылезли из родной болотины? — спросила Лина.

— Ну… не знаю. Может, нам там надоело и стало скучно… мне бы стало.

— А может, пришли найры и прогнали нас, — сказал Найте, и Вайми вдруг нахмурился.

— Может, и так. Значит, их уже тогда было больше.

Он ненадолго задумался, потом сел. Пламя костра мерцало, отражаясь, в его больших глазах.

— Найте, — тихо сказал он. — Ты знаешь, сколько нас было лет сто назад?

— Сотни две. А что?

— А двести лет назад нас было пятьсот или шестьсот. Нас становится всё меньше, просто так медленно, что никто этого не замечает. Но если так пойдет дальше, лет через тридцать нас не станет совсем! Даже сейчас уход соплеменника для нас — тяжелая потеря. А если мы потеряем сразу четверых, как восемь лет назад, то погибнет всё племя. Почему так получилось? Тут, ниже по реке, в зарослях есть развалины. Когда-то там был наш город, Найте! Что изменилось, что пошло не так?

— Ты хочешь сказать, — осторожно начал Найте, — что наш обычай уходить нас убивает?

Вайми посмотрел на него сразу зло и насмешливо.

— Сколько детей может выносить женщина, пока не придет её срок? Двух-трёх, не больше. А сколько она может родить за всю жизнь? Пять? Шесть? Тогда мы не вымирали бы!

— Но ведь дети рождались бы уродливыми и старыми! — Найте даже передернуло от отвращения. — Мы стали бы такими же, как найры, такими же карликами! Тьфу, брр!

— Может, они и уроды, но они живут и процветают — и вытесняют нас с нашей же земли, между прочим. Что же пошло не так? Когда-то мы жили в городе, а они были дикарями. Теперь всё наоборот.

— Мы не жили в городе. А если и жили, то так давно, что этого никто уже не помнит.

— Вот именно. Не помнит. Мы даже ведь не знаем, что забыли. Мы стали ленивыми — если дело не касается любви или охоты, но ведь без охоты просто не прожить, а любовь ещё и удовольствие. А чем ещё мы занимаемся? Мечтаем, болтаем, смотрим на звёзды? И мир утекает между наших пальцев!

— А что же ещё мы можем делать?

Вайми подумал.

— Я не знаю. Слушай: брат рассказывал мне, что когда-то, очень давно, наши предки подняли бунт против старости. Им захотелось всегда быть красивыми, и они нашли единственный выход — в ранней смерти. Они победили, но на деле потерпели поражение. Они отказались от будущего. Они жили лишь в «сейчас». И вот итог: наша короткая жизнь сделала нас дикарями — и понемногу убивает.

Глаза Найте изумленно расширились.

— Ты хочешь отбросить Обет Красоты? Отвергнуть всё, ради чего мы живём?

— Подумай, — мы живем, как звери, но ведь звери так не рассуждают! Какими же мы были, если даже сейчас не разучились мечтать?

— Ты хочешь вернуть прошлое?

— Нет. Не хочу. Я не знаю, что делать. Но я хочу узнать.

Глава 3

Через несколько дней Вайми устроил изрядный переполох — притащил в селение пленника. Обычно найров убивали сразу, как только они попадались на глаза кому-нибудь из племени. Пленных брали редко — лишь чтобы посмеяться над ними, а потом тоже убить. Но у Вайми были иные намерения.

— Они говорят, — сказал он, переводя дух, — а значит, я могу выучить их язык. Наши старшие рассказали нам очень много, но вдруг найры знают что-то ещё?

Вайми выследил неосторожного найра, когда тот решил в одиночку поохотиться в лесу, угостил его тупой стрелой под дых, крепко связал обрывком лианы, а потом на руках, как ребёнка, принес в селение, вызвав взрыв восторга. С пленника содрали всю одежду — дабы доподлинно выяснить, чем же он отличается от Глаз Неба — и сейчас все рассматривали, щупали и щипали его.

На вид ровесник Вайми, найр не казался уродливым и даже особенно низким — по плечо рослому юноше. Он походил на подростка из племени — худого и испуганного до смерти. Его отличала лишь светлая кожа и тёмно-рыжий цвет длинных волос.

Найте заметил, что пленник держится гордо — назло своему страху. В лесу он без раздумий убил бы его, но здесь его мужество внушало уважение.

— У него хорошее оружие, — сказал Вайми, разглядывая маленький, изящный лук и стрелы с удивительно острыми стальными наконечниками. Лук не годился для него из-за своей малости, зато длинный нож привёл в восхищение. Рукоять, правда, оказалась мала для его руки. Он тут же сорвал её и стал делать новую, из цельного куска дерева — широкую, на прочный охват.

Когда интерес к пленнику угас, Вайми уже любовался новым оружием. Вообще-то трофейные клинки не приживались в племени — как их ни берегли, ржавчина быстро добиралась до стали. К тому же они быстро тупилось, а точить их Глаза Неба не умели. Зато их кремнёвое оружие, далеко не столь прочное и острое, делалось быстро — любой подросток племени мог сделать себе копье за полчаса.

Вайми вовремя заметил, что измученный, покрытый синяками пленник лежит на земле — а Неймур, военный вождь племени, метит воткнуть ему копье под лопатку. Найр не сопротивлялся — ему, похоже, было уже всё равно.

— Это моя добыча! — возмущенно сказал Вайми. — По обычаю, мне и решать, жить ему или умереть!

— Да что с ним ещё делать? — удивился Неймур. — Зачем он тебе?

— Я хочу узнать их язык и всё, что знают найры.

— Я тоже хотел бы это знать. Но он сбежит и выдаст нас — сколько нас, где мы живем. Он должен умереть, — и Неймур замахнулся копьем.

Вайми заслонил пленника, сжав кулаки. Найте уже стоял рядом с ним, а вслед за парнями встали и их девушки.

Неймур был широк, массивен и обладал самым властным в племени характером. Вайми он недолюбливал за независимость и, случалось, обзывал полукровкой. Такого в племени не прощали. Вайми всегда бросался в драку — и всегда был жестоко бит. Лишь когда он, в приступе бешеной ярости, крепко врезал Неймуру меж бёдер и раскровенил ногтями скулы, добираясь до глаз, вождь перестал его задирать. Любви между ними это не прибавило, а большинство парней в племени во всём подражали Неймуру и подчинялись ему. Несколько и сейчас стояли за ним.

Неймур отбросил копьё. Он никогда не поднимал оружие на соплеменников, но дрался лучше всех, и никто не искал стычек с ним. Лишь взгляд Лины смущал его, и потому он медлил. Найте, правда, не знал, чем бы кончилось дело, не вмешайся Вайэрси, старший брат Вайми.

У племени не было общего вождя, но, если возникал серьёзный спор, Вайэрси разрешал его. Иногда. Спокойный, молчаливый, очень сильный, он никого не бил и говорил всегда ровно, но его чуть боялись — не из-за его характера, конечно. Он знал всё обо всех — а это иногда пугало. Вайми избегал его, как только мог — он физически не выносил присмотра, и вовсе не хотел, чтобы о нём всё знали. Наяву он не делал ничего запретного — но даже Лина не знала, что порой бродит в его лохматой голове. Да и родственные узы не были в племени крепкими. Расставаясь с родителями в пять, семь, девять лет, дети росли самостоятельно, лишь под защитой взрослых. Братья и сестры редко походили друг на друга — как по облику, так и по характеру. Самой крепкой связью у Глаз Неба была любовь, потом дружба. Даже сыновья одних родителей не всегда держались друг друга.

Вайэрси был гораздо сильней младшего брата, а его широкоскулое лицо — более суровым и твёрдым. Его любимая, Ахана, тоже рослая и сильная, почти как юноша, замечательно пела — самый красивый голос во всем племени — и дралась так, что одолевала многих парней. Такое сочетание талантов приводило Вайми в изумление и он, на всякий случай, избегал её, а вслед за ней — и своего брата.

— Пленник будет жить, — сказал Вайэрси, — пока мой брат хочет этого. Понятно?

Ахана уже стояла рядом с ним, и Неймур промолчал. Его отношения с Вайэрси оставались для Вайми непонятными — любви точно не было, но они уважали друг друга.

— А если пленник всё же сбежит? — повторил Неймур.

— Не сбежит, — усмехнулась Лина. — Нас четверо, а он один.

Неймур кивнул, соглашаясь, но не все из его парней это заметили.

— Зачем он тебе, Лина? — язвительно спросил один из них, Вану — хмурый и крепкий невысокий парнишка. — Захотела родить второго Ахета?

Через секунду меткая затрещина опрокинула его на землю. Лина умела снимать боль — но и рука у неё была тяжелая.

Ахет стал единственным в племени настоящим полукровкой — его назвали в честь тусклой зеленоватой звёздочки, едва различимой глазом. Двадцать лет назад девушка Шурри взяла в плен такого же смазливого найра, чтобы узнать, каков он в любви. Найру, к счастью, удалось сбежать, но вскоре на свет появился Ахет — такой же рослый, как все Глаза Неба, светлокожий, с тонкими руками — ловкий, но не сильный. От матери ему достались чёрные волосы, от отца — зелёные глаза. Чистокровки часто дразнили его, но редко доходили до драки — всё же он рос вместе с ними и стал насквозь своим. Застенчивый, даже робкий среди товарищей, на охоте он был отчаянно смел. Стараясь доказать, что не имеет с найрами ничего общего, он безжалостно выслеживал и убивал их.

Мало кто из Глаз Неба нарочно выслеживал и убивал рыжеволосых — разве что Неймур со своими парнями. Найте не знал, что делал Ахет — тот обычно охотился в одиночку — но Неймур порой устраивал вылазки в поля, и Найте участвовал в одной. Второй раз он не пошёл — он не видел чести в том, чтобы колоть скотину или поджигать дома. Нет, он понимал, что нужно очищать земли племени от поселенцев, нужно добывать вещи, нужно… но Вайми предпочитал дни напролёт болтать о вещах возвышенных и отвлечённых, и он не хотел жертвовать их дружбой. А грабить безоружных крестьян или, трудясь в поте лица, целую ночь разрывать оросительную дамбу — нет уж!

К его удивлению, Ахет не возразил ни словом. Возможно, он вспомнил своего отца.

Глава 4

Если бы Вайми знал, в какой кошмар превратит его жизнь появление Айната-су-Ахайри, он обошёл бы его десятой дорогой. Начать с того, что найр высокомерно игнорировал его — и, стараясь хоть как-то привлечь его внимание, Вайми уже к вечеру начал чувствовать себя идиотом. Не на шутку озлившись, он прибег к болезненным затрещинам — и сам вдруг оказался ошалело сидящим на заду, с головой, звеневшей от оплеух и гневных воплей Лины.

Всласть пройдясь по тупости изуверского юноши, она мягко, но решительно взяла дело в свои руки. Дни напролёт она называла или показывала разные вещи или движения, а Вайми лишь слушал, как их называет пленник. Он злился, но ничего не мог сделать — понимал, что без Лины ничего бы не вышло. Одно дело, когда смысл слова «лечь» показывает здоровый дикарь, который притащил тебя в своё логово, как котёнка, и совсем другое — красивая дикарка в одном лишь кармашке на бёдрах, хотя взгляды, которые Айнат бросал на его девушку, ему очень и очень не нравились. Хуже того, Лина это замечала и бессовестно дразнила его, доводя почти до белого каления.

Хотя пленник почти безвылазно сидел в хижине, само его содержание доставляло Вайми кучу проблем. Хотя найр до одури боялся других Глаз Неба и старался не злить их четырёх, это мало что меняло. Любопытство взрослых быстро улеглось, но дети племени оказались падки до новых слов. Прогнать их Вайми, помня себя, не решался и в итоге весь лингвистический процесс шёл в кольце любопытных мордашек. Зато когда подростки начали издеваться над пленником, он с большим удовольствием навалял паре «братьев меньших» по шеям и многим другим частям тела — урока хватило вполне.

Увы, не все проблемы решались так легко. Найра приходилось кормить и водить к реке мыться, и Лина извела полкринки драгоценной краденой сметаны, когда он обгорел на солнце. Весь день с него нельзя спускать глаз — а ночью он спал под боком у Вайми, с чуткой рукой юноши на загривке. Вайми предпочёл бы совсем другое соседство, но не мечтал быть зарезанным во сне. Даже супружеский долг превратился в кошмар — пленника приходилось выдворять к Найте, но он тоже был женат, и между двумя парами вспыхивали идиотские споры. Вайми не знал, куда деваться от проклятых детей, тут же гревших уши и разбегавшихся с воплями: «мама, папа, а знаете!..». Порой ему хотелось завыть на луну или как следует дать пяткой по пальцам своей босой ноги — но ни то, ни даже другое, к его крайнему удивлению, не помогало ничуть.

К счастью, их было всё же четверо — вдвоем с подругой он бы точно не справился — и результаты стоили того. Вначале дела шли не очень хорошо — ни за что не удавалось зацепиться — но чем дальше, тем быстрее. Цепкая память Вайми ловила новые слова с первого раза, а роскошное воображение без труда подсказывало, как объяснить то или иное понятие. Вот тут с ним никто не мог сравниться — Лина и Найте учились вместе с ним, но лишь «держась за хвост», как говорил юноша. Впрочем, Айнат тоже усвоил немало их слов, так что никто не знал, кто тут кого учит. Уже через месяц они могли вполне свободно разговаривать. Теперь новые слова объяснялись словами, и пришло долгожданное время расспросов.

— Странно, — наконец сказал Айнат. — Я считал вас, обитателей леса, чудовищами, людоедами без чести и разума. А вы — такие же люди, как мы. Правда, странные. Зачем вы всегда ходите раздетыми?

— А как иначе мы можем ходить? Так удобнее.

— И вы не мёрзнете зимой?

— Мёрзнем. И что?

— Тогда почему же вы не одеваетесь?

— Зачем?

Такое в их разговорах случалось постоянно. Они вроде бы понимали друг друга, но тут же словно упирались в стену. «Зачем вы ходите босиком?». «Почему вы так рано покидаете мир?». «Зачем вы нас убиваете?».

На последний вопрос Вайми попытался ответить.

— Ну… вы ходите в наш лес… рубите наши деревья… убиваете наших зверей. Мы же должны защищать свою землю!

— Вся земля принадлежит нам, найрам. Зачем вам столько? Если бы вы приняли подданство нашего государя и стали крестьянами, вам хватило бы в сто, в тысячу раз меньшей!

Тут Вайми подавился воздухом.

— Отдать свой мир? Отдать СЕБЯ кому-то? Зачем? Какой в этом смысл?

На сей раз удивился Айнат.

— Тогда вас защищали бы наши законы. Никто не убивал бы друг друга, и вы жили бы, как люди.

— А мы живём, как кто? У нас есть дома и вещи, как и у вас, а защищаем мы себя сами, и неплохо, да?

— Вы присвоили себе треть мира — и ничего не делаете с ней! А ведь на этих землях могут свободно жить в тысячу, в десять тысяч раз больше людей!

— А что вы будете делать потом — когда свободной земли не останется? — спросил Вайми, и Айнат замолчал.

— Знаешь, я даже не думал об этом, — наконец смущённо сказал он. — Я пошёл в лес, чтобы убить… убить хоть одного зверя-дикаря. Я не ожидал встретить здесь… людей. Таких, как ты. Если бы мой отец познакомился с тобой, возможно, всё пошло бы иначе…

— Разве он ещё жив?

— Ну да, конечно…

…Это было невероятно интересно — узнавать про другой мир, очень близкий, но доселе почти незнакомый. Найте и Вайми сами порой забирались в земли найров — но не дальше, чем могли пройти за полночи. Подкрадываясь к селениям, они подолгу смотрели — но лишь теперь начали понимать смысл увиденного.

Восточные земли были обширны, богаты и плодородны. Айнат не знал, сколько на них жителей. Может, сто тысяч. Может, даже больше. Там, на берегу Срединного озера, стоял Парнал — столица мира.

Глаза Неба знали, что такое город: всего милей ниже селения лес скрывал развалины Вайтакея — их древней столицы. Вайми даже злился, слушая, как Айнат рассказывал об их собственной истории: когда-то Глаза Неба жили в своём городе, а дикие найры были их рабами. Но потом гражданская война подорвала силы их господ, те сократились в числе, одичали — и в конце концов ушли в леса.

— Я знаю, что вы вымираете, — закончил Айнат. — Мой отец говорит, что через тридцать лет вас не станет и это будет хорошо.

Вайми промолчал. Он с трудом мог понять общество, где люди жили шестьдесят, семьдесят, восемьдесят лет — и никто не презирал их, напротив, оказывал особое уважение. Он подумал, что его родители могли бы быть с ним — и родители его родителей, и братья и сестры его родителей, и… Тогда в племени Глаз Неба жило бы пятьсот человек. И почтенные женщины в Парнале рожали совершенно обычных детей — вовсе не старых от рождения.

* * *

— А как вы занимаетесь любовью? — однажды спросил Айнат. Девушки племени, не только не стеснявшиеся своей наготы, но постоянно дразнившие юношей томными изгибами своих тел, приводили его в смущение.

— Ну, если пара решила заняться любовью, то девушка украшает себя цветами и идет к любимому. Или наоборот. Они купаются, потом, иногда — если их никто не видит — танцуют.

— А потом?

Лина усмехнулась — краем рта.

— Потом они уединяются и почитают друг друга как две драгоценности, стремясь доставить любимому — или любимой — как можно больше удовольствия. Что же ещё может делать влюбленная пара?

— И… и часто это бывает?

Она пожала плечами.

— Так часто, как они захотят. Но лучше всего, конечно, дни полнолуния и солнцестояния…

— Раз в месяц? Так редко?

Лина показала пленнику язык.

* * *

Они ни с кем не обсуждали откровения Айната — да их никто и не спрашивал. Вайми долго выспрашивал, что найры знают о мире, но реальность жестоко обманула его — они знали столько же, и лишь рассказывали всё по-другому. Начало их мира скрывалось во тьме.

* * *

— Вайтакей — древнейший город мира, — как-то сказал Айнат, взглянув на Вайми из-под спутанных волос. — Отец говорил, что ему тысяча лет, а может, даже больше. Как вышло, что вы, потомки его строителей, ничего не знаете о том, кто его построил — и когда?

— Там почти ничего не осталось, — ответил Вайми. — Только камни и лес. Память… что память? Предания каждый пересказывает по-своему. Никто не знает, что там было, в начале. Наш мир создан — но кем? Для чего? Для чего мы живём?

— Лархо, друг моего отца, говорит так же, — сказал Айнат. — Он философ, старше тебя втрое и умнейший из людей. Вы всё же странный народ. Вы живёте очень дружно, одной семьей. Я часто вижу драки, но они… не всерьёз. Вы… как это сказать… вся ваша злоба обращена вовне вашего рода, а доброта — внутрь. Но всё же это… странно. Вы рассуждаете так свободно, как лучшие из нас, хотя вас никто этому не учит. Почему?

— Мы видим сны, — тихо ответил Вайми. — Видим в них предков, знающих больше нас, хотя… я не знаю…

— Лархо хотел побывать в Вайтакее, хотя это очень опасно. Очень немногие из нас бывали там… они искали сокровища… а находили только вас.

Вайми задумчиво провёл пальцем по шраму на левом боку. Подростком — как все подростки племени — он играл в развалинах Вайтакея и там однажды наткнулся на соплеменников Айната. По нему вскользь полоснули копьем, и он помнил, как, обезумев от страха, полз в кустах, пятная землю своей кровью…

— Там есть какие-нибудь подземелья? — спросил Айнат. Вначале он люто ненавидел пленителя — но теперь, смешно, начал им восхищаться. Грязные дикари, полуживотные, убийцы, людоеды — но этот парень, сохранивший ему жизнь, готовый драться за него с соплеменниками, не просто выше и сильнее его. Он вовсе не грязный, его плотная, мерцающая тёмным золотом кожа и его грива, в которой сломался бы любой гребень, сияют чистотой. Он нечеловечески красив — красотой дикого, свободного животного, — но разве у животного могут быть такой внимательный задумчивый взгляд, такая светлая быстрая улыбка? И разве может кровожадный убийца с такой восторженной и почтительной нежностью смотреть на свою самку?..

А Вайми вдруг понял, что перед ним сидит обычный мальчишка — худощавый, любопытный…

— Есть, конечно, — тихо ответил он.

— А… а можно мне посмотреть? — спросил Айнат и тут же спохватился. — То есть, если мы пойдем туда, то можем найти что-нибудь… про ваше прошлое.

Вайми задумался. Если они пойдут вчетвером, вряд ли пленник сумеет сбежать… и вдруг он действительно найдет что-то, не замеченное ими?

Найте не думал об этом, лениво осматривая просторный и крепкий дом Вайми. Вбитые впритык колья его стен пустили побеги, длинные ветви, сплетаясь, поддерживали травяную крышу. Двери нет, её заменяет занавеска из шкур, вместо задней стены — угрюмая древняя скала с нацарапанными бог весть когда рисунками.

С первого взгляда дом казался почти пустым. Груда сухой свежей травы на полу — чтобы спать и заниматься любовью. Плетёный гамак, чтобы балдеть, глазея на селение, качаясь и толкаясь босой ногой от стены, — одному или вместе с подругой. Несколько копий, на стене висит любимый ваймин лук. Глиняные горшки с водой и вялеными фруктами — эту чудесную посуду Неймур отбирал у найров. Вот, собственно, и всё, если не считать массы мелочей, подвешенных под крышей или разложенных на выступах скалы. Подобранные в ручьях красивые камни, — в том числе два крупных рубина, причудливые раковины из Срединного озера, статуэтки из обожженной глины, кремнёвые ножи, осколки стекла — таким осколком Лина вырезала из его плеча найрскую стрелу, клыки пардусов… Коллекция копилась веками. Многие вещи были старше самого дома, и все давно забыли, откуда они взялись. Несколько похожих на Лину статуэток слепил сам Вайми, другие достались ему от предков. Жемчужиной собрания, сейчас зарытой в землю от любопытных детей, стала юная пара высотой всего в две ладони — юноша, положивший руку на плечо замершей словно бы в удивлении девушки. Их лица были неуловимо похожи на лица Лины и Вайми. Нагая пара казалась совсем живой, весёлой и грустной одновременно. Это чудо нашли в развалинах Вайтакея, и Найте не сомневался, что его несносно любопытный друг мечтает найти там ещё что-нибудь красивое…

Глава 5

Они вышли к Вайтакею утром, не скрываясь, но когда Неймур и его парни убрались из селения. И пошли к верхней тропе — хотя путь там длиннее, вдоль реки, на случай появления найров, сидели в засадах шесть обученных Неймуром крепких подростков, а глупых неприятностей с ними Вайми не хотел.

Их было пятеро — двое друзей, их девушки и пленник. Вайми взял лук, остальные, кроме найра, копья. Так как поиски предстояли, возможно, долгие, каждый нёс небольшой мешок с изюмом — его удобно есть даже на ходу.

Они привычно и быстро взобрались на почти отвесную скалу, но найр несколько раз срывался и, не поддерживай его Найте, несомненно, упал бы. Когда они перевалили край обрыва, Айнат глянул вниз — и его бледное лицо приняло отчетливый зеленоватый оттенок.

Здесь, между обрывом и зарослями, была небольшая ровная площадка — в самый раз, чтобы пятеро смогли лечь в ряд, прижавшись животами к холодному камню, и, взявшись за край скалы, посмотреть вниз.

Всё селение лежало под ними, как на ладони: полукольцо хижин, зелёный луг, серое пятно кострища. Вдоль берегового обрыва тянулся низкий каменный вал — укрепление, а также склад боеприпасов на случай осады. В своё время камни поднимали от реки всем племенем, передавая из рук в руки, но бросать их вниз на памяти живущих не приходилось…

Ещё мальчишкой Найте любил забираться сюда и смотреть на соплеменников. Он любил свой народ, и порой у него стеснялось дыхание, когда он видел сразу всех.

Скалы надежно скрывали селение от палящего солнца. Оно заливало его лишь перед закатом и на закате, уже опускаясь за гребни Ограждающих гор. Утром всё здесь лежало в тени Обзорной горы, и лишь небо ярко голубело. Почти все парни уже ушли в лес, на охоту или на разведку, и внизу, в мягком, рассеянном свете, беззвучно двигались девушки племени — все стройные, гибкие, сильные, красивые, с чистой блестящей кожей. Естественные в своей наготе, они украшали роскошные гривы своих волос, спускавшихся до поясницы, яркими цветами и носили лишь карман для безделушек на легком ремне. Несколько их болтали, усевшись в тесный кружок, ещё несколько пасли табунок детей, вопивших и возившихся в траве. Группа подростков рьяно упражнялась с копьями… а ещё один — Йэвуу, юный художник племени — маялся, стараясь привлечь внимание ровесницы-Иннки, старательно не замечавшей его. Мечтатель Лвелле сидел на валу, глазея на исполинский зеленый склон на той стороне долины, Вану вырезал наконечник для копья, Нулай целовался с подругой в укромном закутке между хижинами…

Он заметил Ахану — она в охотку валяла мальчишек, решивших поучиться у неё рукопашному бою, а ещё несколько сидели возле… да, возле Вайэрси — и слушали его очень внимательно. Найте видел лишь их поджатые ноги и неподвижные спины. «Хотел бы я знать, что им такое рассказывает твой молчаливый братец», — подумал он, покосившись на Вайми, потом перевел взгляд на Айната — тот тоже смотрел вниз, и глаза парня блестели. Найте без труда догадался, о чем он думал. Если бросить отсюда камень, он ударит, как молот, дробя кости. Если здесь встанут несколько опытных стрелков…

— Если ты ещё раз подумаешь об этом, — шёпотом сказал он, — я сниму с тебя кожу. С живого. Я хорошо умею это делать. Ты понял?

Юноша вздрогнул, сглотнул, потом вдруг покраснел. Румянец пробежал по его лицу и исчез, как быстрое пламя. Если Найте не ошибся, это был стыд.

Всё же и светлая кожа имела свои преимущества.

* * *

С гребня скалы тропа вела вниз, на дно небольшого ущелья, так густо заросшего, что под плотным зеленым сводом приходилось порой ползти на четвереньках. Ниже оно обрывалось в пропасть, так что они ползли вверх — Вайми и девушки впереди, Найте сзади, присматривая за пленником. Тому приходилось нелегко: мало того, что темно, жарко и душно, между камнями ещё сновала сомнительного свойства живность, вроде пауков и уховерток.

Когда скалистые стены ущелья сошлись, тропа вывела их на гребень отрога — опасную, неверную дорогу, по обе стороны обрезанную крутыми обрывами. Они скатывались в глубоченные овраги, заполненные плотной, клубящейся массой зелени. Путники постоянно карабкались то вверх, то вниз, и впереди то показывалась, то исчезала вершина Обзорной горы, тупая, словно срубленная.

Левое ущелье постепенно становилось всё мельче, и вскоре они выбрались на небольшой пятачок, узел, от которого расходились два отрога. Здесь тропа раздваивалась — одна ныряла в лес, уходя к вершине горы, другая спускалась в широкий, обрамленный отвесными скалами провал — изгибаясь, он выходил к стоявшему на речном берегу Вайтакею. Здесь, на ровной площадке, был устроен сторожевой пост племени. За кольцевым валом из камней, высотой по пояс Найте, стоял шалаш для трёх внимательных большеглазых подростков, знающих, что от них зависит жизнь племени. Понятно, никто не требовал от них отражать серьёзного врага — их долг его заметить и позвать помощь, а на узком обрывистом гребне и один боец остановит целую армию…

Сейчас в дозоре стояли Лэйми, Маану и Наули — и Найте заметил, как презрительный взгляд молодого найра скользнул по худым телам подростков, по их копьям с крёмневыми наконечниками… Его мысли он понял без труда: трое мальчишек с палками, легкая добыча… На самом деле любой из трёх одолел бы Айната, даже будь у него в руках нож, голыми руками, и уж подавно заметил бы его куда раньше, чем он — их. А в шалаше лежали луки и изрядный запас стрел. Их острия покрывал загустевший сок одного растения, вызывающий очень быструю, но мучительную смерть. Найте, понятно, не стал этого объяснять. Он взял руку юноши, надавив на нерв там, где он прилегал к кости, и очень мягко и тихо сказал:

— Не надо так думать. Они такие же люди, как и ты.

Он видел, как от дикой боли у парня задрожали и ослабли ноги, но найр не издал ни звука. В его залившихся слезами глазах застыло смятение и страх.

Найте отпустил его руку, и Лина тут же завладела ей. Её сильные и умелые пальцы быстро погасили боль. Айнат невольно смотрел на её нагую грудь, потом опустил глаза и вновь густо покраснел. Судя по хмурому лицу Вайми, тот догадался, в чем тут дело: сам так же смотрел на Лину в свои пятнадцать лет.

* * *

Подростки не стали их расспрашивать — дела взрослых их вовсе не касались. Самый старший — широкогрудый Лэйми, с плетёным из волос подруги браслетом на запястье и шрамом от стрелы на животе, слегка поклонился Лине — без её помощи он, пожалуй, мог умереть. Девушкам племени запрещалось покидать селение без парней — по крайней мере, поодиночке — но в такой компании ей нечего опасаться. Он вдруг широко улыбнулся и отступил в сторону, показывая им дорогу.

* * *

— …И мы должны туда спускаться? — с ужасом спросил Айнат, измерив взглядом почти отвесный обрыв, уходивший в гущу непролазных на вид зарослей.

— Другого пути нет, — ответил Вайми. — Но если ты боишься, мы спустим тебя на верёвке.

Айнат вздрогнул и сжал зубы. Найте видел, что он скорее бы умер, чем позволил помогать себе.

На деле спуск оказался несложным — выступы скалы отчасти напоминали лестницу. Пленник порой медлил, но всё же спустился сам. Вот только когда он смерил взглядом — снизу вверх — обрыв, у него закружилась голова.

* * *

Теперь дорога стала легкой — они шли вниз по обычному лесу. Айнат заметно оживился, его глаза блестели, и Найте мог его понять: после пяти недель плена он оказался почти на свободе. В лесу, он, босой, правда, двигался неловко, то и дело кривился от боли, неосторожно шагнув. Колючки, которые на гладкой коже Глаз Неба оставляли лишь едва заметные белесые следы, награждали его длинными кровоточащими царапинами. Мысли о бегстве, что бродили в его голове в начале пути, теперь явно развеялись — до ближайших селений найров отсюда два дня ходу, и он вряд ли доберется до них, даже сумев сбежать. Вайми, правда, помнил, что в удобных сапогах и плотной одежде из кожи он пробирался в зарослях очень шустро. Его отчаянные собратья тоже не раз и не два добирались до Вайтакея — и кое-кто даже возвращался назад…

Впереди показалась тень, похожая на длинный выступ скалы. Вблизи стало видно, что это крепостная стена: её гранитные блоки ещё сохранили следы камнерезной пилы. Парапет, понятно, давно обрушился, на его месте выросли деревья вполне приличной высоты. Многие блоки, теснимые корнями, треснули или упали вниз.

Тропа вывела их к ближайшему пролому. По осыпи глыб под ним они взобрались в брешь и выше, на гребень стены, даже сейчас высотой в четыре их роста.

— Ну, — спросил Найте у пленника, — доволен?

Айнат не ответил, внимательно глядя вниз. Здания превратились в полые, осыпавшиеся скалы, оплетённые зеленью, улицы — в заваленные лесной трухой неровные ущелья. Кроны выросших повсюду деревьев сплетались высоко над головой сплошным зелёным сводом. Множество ярких птиц порхало по руинам.

— Тут должен быть дворец государей, — сказал найр. — Такое большое квадратное здание у подошвы горы.

Вайми удивленно взглянул на него.

— Откуда ты знаешь? Оно в самом деле тут, недалеко…

Пленник усмехнулся.

— Об этом пишут в книгах. Вы, конечно, не умеете читать…

— Читать? А что это?

Найр лишь презрительно скривил губы.

* * *

В дни юности мира Вайтакей был большим и правильно построенным городом. Главная его улица поднималась от пристани к дворцу, на широкую площадь, когда-то мощённую камнем. Теперь лишь крошащиеся углы вывороченных корнями плит говорили, что лес рос тут не всегда.

Они добрались сюда быстро и без приключений. Земля, усыпанная палыми листьями, всё же осталась относительно ровной. Найте с волнением осматривался вокруг. Здесь, в этих руинах, он играл с тех пор, как стал выше пояса мамы. Лучше всего здесь получалось, конечно, устраивать прятки — или просто бродить и лазить по уцелевшим комнатам, представляя, как раньше, давным-давно, здесь жили его предки. Вот тут он упал, в кровь разбив нос… там скатился с осыпи, едва не сломав руку… а здесь впервые целовал Аютию, лишив её и себя невинности…

Глядя на друзей, он одновременно видел их маленькими — ещё детьми с наивным взглядом и чистой, не тронутой шрамами кожей. Вайми, Лина, Анмай… Он лучше всех умел задавать вопросы, — и оставил их, пытаясь узнать ответ на самый главный вопрос… Маоней, нахальный и красивый — Найте нашёл его в лесу, утыканного найрскими стрелами, с распоротым животом и без ушей…

— Вот дворец, — сказал Вайми пленнику. — Любуйся.

Дворец напоминал шляпку чудовищного гриба — из-под лохматой зелёной шапки виднелись рёбра стен и провалы обвалившихся помещений. Уже никто не мог сказать, каков был его первоначальный вид. Сейчас же даже и не поймешь — то ли перед тобой громадная муравьиная куча, то ли просто заросшая гора мусора. Но Айнат не смутился.

— Ты знаешь, где вход в подземелья? — спросил он.

— Конечно. Пошли, посмотрим.

Они взобрались на выступ цокольной стены. За ней зубья рухнувших сводов обрамляли широкий провал — хаос каменных обломков и зелени. Айнат лишь застонал, спускаясь на дно этой ямины. Кишевшие среди камней здоровенные черные муравьи тут же несколько раз укусили его нежные босые ноги.

— Вот здесь, — Вайми показал на щель между грудой щебня и сводом, похожую на собачью нору.

Там было, конечно, совершенно темно. Найте быстро развёл небольшой костер, и они зажгли принесенные с собой факелы. В дыру пришлось ползти на животе, и Айнат помедлил. Он ожидал увидеть здесь пусть и заросшую, но дверь, а лезть в землю, подобно червю… нет, он не сможет, это невозможно… но любопытство быстро одолело страх.

Как плох ни был вход, внутри оказалось ещё хуже. Воздух тяжелый, как в могиле. Из трещин в опасно провисшем своде просторного помещения свисали корни. Весь пол тихо шуршал и шевелился — здесь кишели уховёртки, мокрицы и прочая гадость, иногда лаково-чёрная, иногда бледная до тошноты. Под босыми ногами при каждом шаге гадко потрескивало. На пленника жалко было смотреть. Его голые ступни судорожно подёргивалось, стряхивая назойливых насекомых. Казалось, его сейчас вырвет. Он был бледен, как смерть. Найте даже не знал, что человеческая кожа может так побелеть. Разумеется, здесь не нашлось ничего, кроме мусора и кишащей нечисти.

— Ну, где золото? — съязвил Вайми. — Вдруг это и есть сокровища? А как насчет домашних любимцев? — он поднял бравого, сиявшего бронзой жука чуть ли не в ладонь размером. Жук грозно шевелил мохнатыми усами.

Пленник всё же овладел собой и через силу улыбнулся.

— Давайте посмотрим там, — он показал в сторону оплетенного корнями проема, ведущего во внутренние помещения.

Подземелье — точнее, уцелевшая его часть — состояло из нескольких рядов комнат. Кое-где через широкие трещины в сводах пробивался дневной свет. Они выбрались в нечто вроде поперечного коридора, упиравшегося в завал. В него выходили узкие проемы небольших залов или палат, примыкавших к склону горы. Здесь оказалось чище и было меньше ползучей живности. Но всё равно тут не нашлось ничего, кроме кусков обвалившейся облицовки, трухи и покрывающих пол плотно пригнанных каменных плит.

— Ещё мальчишкой я был тут раз пять, — терпеливо сказал Вайми. — А до меня ещё целые поколения мальчишек. Всё, что можно, уже давно нашли…

— Нет, не нашли, — Айнат показал на заднюю стену комнаты. — Смотрите, — он ткнул в тщательно заложенный проём, почти терявшийся на фоне ровно срезанного гранита. Скрывавшая его штукатурка давно обвалилась.

— Смотрю. И что? — миролюбиво спросил Вайми.

— Это же дверь, балда! Замурованная дверь!

— Что? — Вайми недоуменно взглянул на него и вдруг со злостью ударил босой ногой в камень. Он побывал тут впервые ещё лет в семь — но не понял, что видит, а потом… благополучно обо всём забыл. Нет, как можно быть таким… да, таким беспросветным кретином: жить в двух шагах от загадки и даже не подозревать о ней до тех пор, пока какой-то пленный найр не ткнет тебя носом!

Вайми обдало жаром — он знал, что вся кожа у него вспыхнула от мучительного стыда, и оставалось лишь надеяться, что в темноте, в багровом свете факелов, никто не заметит его кромешного позора. Он мстительно подумал, правда, что дурак не он один — здесь перебывало всё племя, но никому даже не пришло в голову… хотя сюда никогда ещё не спускались взрослые — только любопытные дети. Сколько поколений смотрело на этот проем — и потом благополучно забывало о нём? Что ж: они уже не забудут…

Боль в отбитых пальцах придала ему решимости. Вайми знал, что гранит трудно разбить — но его настроение сейчас отлично подходило для такой задачи. Валявшиеся повсюду камни заменили им молоты, копья — рычаги. Известь от времени превратилась в труху, и в конце концов им удалось расшатать и вытащить несколько камней. Расширять сквозную дыру оказалось куда проще, и вскоре все пятеро, тяжело дыша, смотрели на начало идущей вниз лестницы. Оттуда тянуло неожиданно свежим воздухом.

— Там где-то есть продухи, — сказал Вайми, поднимая факел. — Чувствуете сквозняк? Ну что, пошли?

Найте помедлил, прежде чем сказать «да». Туда никто не входил уже несчётные века. На секунду им овладел суеверный страх. Прогнав его, он встряхнул головой, поднял факел и первым вошёл под низкий неровный свод.

Короткая лестница вывела их в узкий коридор, а тот — в круглое просторное помещение. В его стенах зияли ещё пять проходов: один — прямо перед ними, другие — по сторонам. В центре — низкий каменный стол или алтарь. Воздух сырой, душный и неожиданно холодный.

Они обошли подземелье. В четырех боковых комнатах не нашлось ничего, кроме трухи и истлевших деревянных обломков. В пятой…

Чтобы войти в неё, пришлось подняться на несколько ступеней. Они вели в небольшой зал с ровными, словно проведенными по линейке, прямыми углами. Здесь стояли ряды низких каменных скамей, а впереди, на возвышении ещё в несколько ступеней — массивная кафедра из мрамора, с глубоко врезанным узором. Гладкие стены были когда-то расписаны, но сырость и плесень превратили фрески в россыпь тусклых пятен. В своде зиял узкий лаз. Оттуда явственно спускались струи свежего воздуха.

Найте медленно, словно во сне, взошёл на возвышение и положил руки на мраморную плиту. Его товарищи стояли перед ним, внимательные и тихие. Его вдруг охватило странное чувство — казалось, он должен сказать им что-то очень важное, но вот что — он никак не мог вспомнить…

Найте встряхнул головой, и наваждение исчезло. Он осмотрелся. То, что он вначале принял за ржавые потеки на стене за кафедрой, оказалось дверью, целиком сделанной из железа и теперь насквозь проеденной ржавчиной. Когда он стукнул по ней посильнее, на пол посыпалась труха. За сколько лет сырость так проела толстую сталь?

— Там, наверно, сокровищница, — предположил Айнат.

Найте принес камень побольше и изо всех сил ударил по двери. Звук был глухой, словно от гнилушки. Камень пробил дверь и застрял в ней. Юноша с усилием выдернул его, заглянул в дыру. Ничего не видно. Темно. Он попробовал отогнуть край, потом ударил ещё раз. Теперь можно было отбивать и отламывать большие куски. От железа остались лишь отдельные островки, соединённые ржавой коркой. Вскоре он пробил большую дыру и пролез в неё. За ним пролезли остальные.

Они не нашли ни сокровищ, ни старинного оружия, ни даже костей — то есть, вообще ничего. От двери в толщу горы уходил широкий туннель с гладкими стенами из серого камня. Пол покрывали маленькие плитки. Здесь не лежало даже мусора, только липкая пыль. Воздух, казалось, был недвижим веками.

— Мне здесь не нравится, — вдруг сказала Аютия. — Здесь страшно.

Найте погладил её по плечу, успокаивая. Они пошли вперед, но даже рвавшийся к сокровищам Айнат присмирел. Туннель вёл под склон горы, и толща камня, нависавшая над головами, давила сильней с каждым шагом.

Через несколько сотен шагов они вышли в просторный кубический зал — в тупик. Впереди, в металлической стене, тускло отблескивала громадная круглая дверь, на сей раз без малейших следов ржавчины. Найте с первого взгляда узнал этот красновато-чёрный несокрушимый металл — из него Создатель отлил кости мира…

— Что это? — тихо сказал Вайми. Он подошел к двери и коснулся её, точно боясь, что она сейчас исчезнет. — Неужели мы, мы сами… — у него перехватило горло, и он с усилием закончил, — сами создали… создали мир? — его глаза безумно блуждали. Казалось, он сейчас упадет. — Или эту дверь создал ОН? Вместе с городом? Я не понимаю…

Найте плохо разбирался в дверях, но понимал, что эту надо непременно открыть — именно открыть, а не выломать, потому что у всех обитателей мира на это не хватило бы сил.

Круглая дверь так плотно прилегала к стене, что в щель между ними не прошёл бы и волос. Её центр занимали несколько колец — одно в другом — с нанесёнными на них непонятными знаками. Вайми коснулся одного из них — и испуганно отдернул руку, когда кольцо вдруг повернулось.

— Это файский язык, — сказал вдруг Айнат за их спинами. — Ваш старый язык. Лархо знает его. Но зачем тут эти буквы? Я не понимаю…

— Слово. Чтобы открыть дверь, нужно слово, — сказал Вайми, наконец опомнившись. — Одно из триллиона возможных. Я… чувствую это. Но какое? Я ведь… даже не знаю языка своих предков…

Они принялись крутить кольца наугад, но, понятно, ничего не добились. Факелы подходили к концу, и они спешно осмотрели зал. В потолке зияла круглая дыра — начало ведущей куда-то наверх шахты, но там сгущался непроницаемый мрак. Вдоль стен, точно в спешке, были свалены груды обломков: ржавое железо, остатки каких-то разбитых ящиков, ларей, — словно здесь устроили погром, потом решили убрать мусор, да так всё и бросили. Вайми, впрочем, раскопал в куче хлама металлический диск — одна его сторона просто блестела, вторая, залитая кварцем, сияла удивительными радужными разводами. Эта диковинная вещь оказалась единственной, какую стоило взять. Если здесь когда-то и была сокровищница, её давно разграбили. Больше они ничего не нашли.

Глава 6

Обратный путь Найте не понравился — факелы кончились и пришлось пробираться на ощупь. Когда они выбрались наверх, лес показался ему ненастоящим, плоским и зыбким, будто его можно отдёрнуть, как травяной занавес у входа в хижину — и за призраками деревьев откроется сумрак подлинного мира. Словно только подземелье было реальным, а теперь он вернулся в надоевший сон, в котором заблудился с рождения.

Он помотал головой. Все они выглядели потрясенными и пришибленными. Бежать хвастаться великим открытием никому не хотелось, потому что — хочешь, не хочешь — его совершил пленный найр, урод, недочеловек. Да и что это могло изменить? Его соплеменники поудивляются, кое-кто ещё больше надуется от спеси — вот и всё.

— На вершине Обзорной горы тоже есть развалины, — вдруг сказал Вайми — уж ему-то всегда и всего было мало. — Нашей старой крепости. Туннель уходит под неё — и, может быть, там…

Найте промолчал. Каждый из них, начиная с раннего детства, множество раз бывал на этой вершине. Каждый камень там знали едва ли не на ощупь. Может, что-то скрывалось под завалами — но, чтобы разобрать их, нужны усилия всего племени и годы работы. Хотя, после их открытия… кто знает? В любом случае, на гору стоило пойти — просто затем, чтобы успокоиться и всё обдумать.

Они все с аппетитом поели (что бы ни творилось у них в головах, их животы это мало трогало), потом пошли назад. На гребне отрога их встретил один лишь юный Маану — двое других караульщиков тихо дрыхли в шалаше, разморённые жарким, вышедшим из-за плеча горы солнцем. «Возможно, Айнат прав, — подумал Найте, глядя на сонное лицо Маану, — тот лениво следил за птицами внизу и едва взглянул на них. — Мы все стали беспечны. Сколько наши не гибли от рук найров? Года два? Двадцать три месяца и одиннадцать дней. С тех самых пор, как Маоней пошёл посмотреть, что они ищут у южной подошвы горы. Раненые — да, почти каждый месяц, но убитые — нет. Это замечательно, но всё же… всё же…»

Он взглянул на Айната, но лицо пленника не отражало никаких чувств.

* * *

Выбравшись на солнце, Вайми решил всласть налюбоваться находкой. В подземелье, при свете огня, диск блестел в основном красным и желтым, теперь же он переливался всеми цветами радуги, невозможно яркими, ослепительными. Никто из них доселе не видел таких чистых цветов. В центре диска зияло отверстие, как решил Вайми, для шнурка на шее. Глаза пленника тоже алчно блестели. У найров эта вещь не считалась бы драгоценной — но всё равно, стоила бы немало, и металл её основы он не смог узнать.

Найте не представлял, что такое «деньги», но что за такое чудо могут дать очень много, понимал. Вайми смотрел на диск, как завороженный, и опомнился лишь, когда Лина больно дёрнула его за ухо.

Лес на склоне горы был реже и светлее, чем внизу. Идти по такому легко — но дорога вела вверх, причём, довольно круто. Пленник скоро устал — но не останавливался, не просил передохнуть, просто шёл вместе со всеми, шатаясь и сжав зубы. «Старается понравиться новым друзьям? — подумал Найте. — Или боится показать слабость перед врагами? А может, всё вместе?»

Лес отступил неожиданно, оттеснённый серыми языками каменной осыпи. Вершина казалась уже близкой — но к ней пришлось подниматься ещё почти час. Здесь дул сильный, упругий, как вода, ветер, а солнце жгло их голые спины.

Вершина Обзорной горы была плоской — то ли изначально, то ли срезанная чьей-то могучей рукой. Её венчала восьмилучевая звезда крепости — враг с любой её стороны непременно угодил бы под перекрёстный обстрел. Сложенная из исполинских каменных блоков стена, казалось, тонула кое-где в скалах, но даже и там была высотой в восемь ростов. Даже сейчас она осталась гладкой и взобраться по отменно пригнанным глыбам не смог бы никто. Вместо ворот, правда, зиял полузаваленный пролом, да и парапет на гребне стены давно рассыпался.

Взобравшись на завал, они увидели внутренний двор крепости — шириной больше двухсот шагов. В его центре синело небольшое озеро, полное чистой дождевой воды. Сам двор зарос пышной травой — а из неё поднимались развалины. Дома и башни давно превратились просто в груды камней.

По наполовину обвалившейся лестнице они поднялись на гребень стены толщиной в два человеческих роста и побрели по этому подобию неровной каменной дороги, неторопливо осматриваясь, бездумно парируя злобные пинки ветра.

Найте заметил нескольких мальчишек — они сидели на краю стены, свесив босые ноги, и смотрели вдаль, молча, лишь изредка переговариваясь. Он взглянул вниз, на зелёный двор, потом наружу, где сразу под стеной начинался крутой и голый склон горы.

«Хорошее место, — лениво думал он, отбрасывая от глаз растрёпанные ветром волосы. — Незаметно не подберешься, и силой не очень-то вломишься. Вода здесь есть, только в лес ходить далеко. Но всё же — хорошее место».

Заметив их, мальчишки быстрой стайкой бросились прочь — без взрослых им запрещалось гулять так далеко от дома. Найте остановился на выступающем в пустоту углу стены, на самом краю, гордо стараясь не ёжиться от ветра, который хлестал по не прикрытой почти коже, рвал плетеный шнурок из волос. Остальные подошли к нему и сели на шершавый, нагретый камень.

Солнце склонялось на запад, но стояло ещё высоко — самое жаркое время дня, но здесь, на высоте, жара совсем не ощущалась. Внизу тянулись мягкие зеленые валы гор, обрезанные вдали неровной зубчатой кромкой края мира. Срединное озеро неясно синело, словно громадный прищуренный глаз. За ним начинались таинственные, смутные увалы. Они уходили куда-то в сияющую голубоватую бездну, и в ней едва угадывался другой край мира. Оттуда, из неведомой земли, дул ровный, сильный ветер — они словно летели туда сквозь толщу плотного, прохладного, полного ароматами трав воздуха. На безмерной высоте над миром распластались серебряные перья облаков. Они медленно, едва заметно плыли на них, словно вся их земля двигалась куда-то под ними…

Мальчишкой Найте очень любил встречать здесь закаты… или рассветы, глядя, как ветер волнует траву, а в отступающую темноту на западе садится луна…

На дальнем берегу озера белело смутное пятно — Парнал, столица найров. Вечером и ночью там едва заметно мерцал красноватый свет, и юный — совсем юный — Найте смотрел туда, зная, что видит земли, в которые никогда не попадет.

* * *

Взглянув на пленника, он заметил в глазах Айната слёзы — может, от ветра, а может… тут юный найр отчетливо всхлипнул.

— Отпустите меня, — вдруг попросил он. — Там мой отец… мать с ума сходит… они меня уже похоронили. Зачем я вам? Вы боитесь, что я о вас расскажу? Но я дам слово чести, что ничего не скажу, ничего! — он был готов разрыдаться. Найте хмуро взглянул на него.

— Я понимаю твоё отчаяние, но зачем рассуждать о невозможном?

— Если вы меня не отпустите, то я… прыгну вниз! — крикнул Айнат.

Найте взглянул в его глаза.

— Прыгай. Это лёгкий путь.

Секунду они смотрели друг на друга. Теперь в глазах пленника не было слез. Они стали жёсткими.

— Я всё равно не смогу стать одним из вас, — раздельно сказал он. — И я не хочу жить с этими… — его ноздри начали подергиваться, — с этими убийцами.

— Потерпишь, — ответил Найте. Помолчал и закончил. — А если попытаешься сбежать, я тебя убью.

Найр отвернулся, зло прикусив губу. Найте понял, что добром их прогулка не кончится. И тут заговорил Вайми, — всё это время он сидел в глубокой задумчивости.

— Это мой пленник, Найте, не твой. И я бы его отпустил… с одним условием.

— С каким? Отрезать ему язык?

Вайми упрямо мотнул головой.

— Нет. Если он согласится отвести меня к своему отцу и к его другу Лархо. Тот знает нашу древнюю речь. Я тоже должен её знать, я должен знать слово!

— Тобой овладело безумие, — глухо сказал Найте, глядя в сторону. — Как оно овладело твоим другом Анмаем. Помнишь, он сказал нам на прощание: «Лучше не жить, но непременно знать».

— Нет, — очень спокойно и ровно сказал Вайми. — Я хочу жить. Но я должен знать, кто мы, зачем мы живём. Там, за этой дверью — разгадка. И я первым из Глаз Неба побываю там, — он показал на город. — Если один из них узнал всё о нас, то я узнаю всё о них. Разве не справедливо? Меня там лишат свободы, но наверняка не убьют. Айнат это вынес, а я сильнее его. И, если нам удастся протянуть между нашими народами хотя бы ниточку… теперь ты видишь, сколь многое зависит от одного похода?

Айнат, разинув рот, восхищенно смотрел на него. Сейчас, когда низко стоящее уже солнце сделало все цвета сочными, словно жидкая краска, Вайми казался отлитым из его загустевшего света, удивительно яркого на фоне глубокой синевы неба. Такой кожи как у этого парня, Айнат не видел больше никогда и не у кого. Чистая, ровного темно-золотого тона, плотная до идеальной гладкости, до зеркального сияния, такая упругая, что казалось, её невозможно оцарапать — только пробить, и то, не у всякого хватит силы. В сравнении с Вайми его закутанные в ткани собратья-найры выглядели, как белесые личинки в гниющем пне. Не человек, да… но может, нечто большее.

Найте идея восхитила куда меньше. Он уже потерял так одного друга — и не знал, сможет ли пережить потерю второго. Вайми, конечно, невыносимый болтливый идиот… но жить без него так же жутко, как без глаз или ушей. Он был не часть мира, он был — сам мир.

— Зачем тебе это? — резко спросил он. — Не всё ли равно, зачем мы живём — если живём?

Вайми хмуро посмотрел на него. Косой свет солнца задел синие радужки его глаз — и сейчас они тоже сияли.

— Меня слишком мало. И мира вокруг — слишком мало. Таким неполным я жить всё равно не могу — надоело уже мучиться. Так что или я это исправлю — или… мне будет уже всё равно.

— По мне, так тебя слишком много, — ответил Найте. — а мир вокруг — смотри, огромный! Ну, чем ты недоволен?

Вайми вздохнул. Поджал одну ногу, сложил руки на колене, оперся о них подбородком.

— Я не знаю, как это всё объяснить… Вся красота мира — лишь тень того, что мне видится, понимаешь? И ладно бы, но мне ума не хватает, чтобы вообразить всё, что хочется. Вот что ужасно.

Найте хмыкнул.

— Откуда ты знаешь, что тебе хочется, если ты не можешь этого вообразить?

Руки Вайми взметнулись в странном жесте — казалось, он хотел что-то поймать или вылепить из воздуха. Юноша удивленно взглянул на них — и вдруг так мотнул головой, что волосы, взметнувшись от ветра, хлестнули его по лицу. Вайми вновь резко мотнул головой, отбросив их назад и вздохнул.

— Я знаю, что хочу видеть — но вижу только тени, понимаешь? Я не могу сделать их такими же реальными, как это, — он повел рукой вокруг. — Не могу ходить там, как здесь.

— И что? — Найте удивленно посмотрел на него. — Я тоже не могу — но мне от этого не плохо. А ты как будто на углях сидишь.

— Тебе-то что, ты… — Вайми подавился воздухом, глотая обидное, но очевидное «дурак». — Прости. Ты не такой, как я и это тоже плохо: никто не может мне помочь.

— Вот именно, — зло сказал Найте. — Будешь сидеть у найров в яме — и никто не сможет тебе помочь. Неужели ты по своей воле хочешь пойти к ним в плен? — сама мысль об этом казалась бредовой. «Свободный, как Вайми» — такая вот в племени сложилась пословица.

Вайми вздохнул. В плену он бывал, и очень много раз — в детстве, когда все они упоённо играли в войну. Весь смысл тогда был — взять врага в плен. У пленного отбирали всё-всё-всё и в таком виде сажали в яму, иногда на недели. Это было обидно и очень скучно — сидеть голым задом в грязи, не имея для развлечения ничего, кроме пальцев ног. Но ведь мысли в яму не посадишь — и именно там Вайми научился мечтать…

— Понимаешь, — сказал он, — у нас в племени есть Три Возраста. Первый — Возраст Любви. Пятнадцать лет, когда мы познаем подруг и становимся взрослыми, получаем право жить где угодно и делать что угодно. Его мы уже прошли. До Третьего Возраста — двадцати четырех лет, Возраста Свободы, когда мы сможем оставить мир по своей воле — нам ещё далеко, как до звёзд. Но есть ведь ещё и Второй Возраст — Возраст Поступков. В этом возрасте каждый должен совершить что-то особенное — поступок, по которому его запомнят и будут помнить в будущих поколениях. И это возраст восемнадцати лет. Мне скоро восемнадцать. И я хочу, чтобы меня запомнили! Если меня запомнят, как дурака, отдавшего свою свободу найрам — пусть! Лучше так, чем уйти никем, безвестным.

— И что ты будешь делать, если тебя не отпустят? — спросил Найте. Он видел глаза друга — тот понимал, на что идёт, и Найте завидовал его мужеству.

Вайми усмехнулся.

— Если меня не отпустят, я убегу.

Глава 7

Они расстались у ворот крепости. Сцена получилась тягостной, неприятной для всех её участников. Айнат рассыпался в благодарностях и клялся, что ни словом, ни намеком не выдаст ничего, что может повредить их племени, но Найте не слушал его. На душе у него было удивительно гадко. Больше всего на свете он хотел воткнуть копье в глотку этого несчастного мальчишки, решив тем самым все проблемы. Он так бы и поступил… но рука не поднялась на безоружного. Одно дело — убивать тех, кого не знаешь, особенно если они хотят убить тебя. И совсем другое — убить того, с кем разговаривал, кого — хотя бы иногда — мог понять…

А ведь если Айнат расскажет своим о селении Глаз Неба и его окрестностях — это, как минимум, сильно осложнит им жизнь. Если он решит молчать, нужные сведения могут выбить силой — и из него, и из самого Вайми тоже.

Больше всего Найте боялся за друга — попав в руки найров, Вайми почти наверняка погибнет, причем ни за что. Но если он разрушит его план, убив пленника, их дружба кончится навсегда — и кто скажет, что хуже?

Найте вдруг с ужасом понял, что древние были правы. Они говорили, что никакое зло не может постичь человека, пока он не хочет этого. То есть, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хочет. А вот стоит ему хотя бы в самой тайной глубине души согласиться с якобы неизбежным — он пропал. Как пропадал сейчас он сам. Предательство Айната, почти неизбежное, грозило им страшными, непоправимыми бедами. С другой стороны, он знал Вайми. И, если тот достигнет цели — почему нет? — что будет значить для них тогда какое-то предательство? Но всё же, как мучительно решать в одиночку судьбу племени… Что тут ещё можно сделать? Орать на Вайми бесполезно — он, наверное, единственный на свете человек, совершенно равнодушный к оскорблениям. Привык, наслушался и заскучал… Вайэрси бы, пожалуй, образумил младшего братца. Но здесь его нет, и бежать за ним поздно. Ждать Вайми не станет, да и чего?

«Какая разница, — вдруг мрачно решил Найте, — умрет наше племя через месяц или через тридцать лет? Это единственный шанс: мы или вырвемся из западни, или погибнем медленной смертью. И предательство, если о нем знают заранее, уже вполовину не так опасно».

Но что-то в его душе шептало, что он только что убил — и себя, и всё своё племя.

* * *

Лина лучше знала любимого и не пыталась переубедить его — в конце концов, Вайми не был единственным юношей на свете. Она лишь угрюмо молчала, когда он отдал ей радужный диск и свой лук, сказав, что найры всё равно их отнимут.

Они попрощались по обычаю племени — касаясь ладонями ладоней и на секунду встречаясь взглядами — а потом быстро пошли, каждый в свою сторону. Найте ни разу не оглянулся назад.

* * *

Когда они вернулись в селение, он вдруг понял, что просто не может сказать правду. Он старался, но его горло словно перехватывало жесткой веревкой — узнай Неймур, куда пошли Вайми с найром, он на месте убил бы обоих. В конце концов, он соврал, что пленник погиб «при попытке к бегству». Это никого не удивило, ни у кого не вызвало интереса. Исчезновение Вайми тоже не удивило никого — тот часто пускался в одинокие странствия, пропадая в лесу на целые месяцы. И потом, лучше пусть Лина говорит всем о судьбе любимого. С него довольно. А правду — и все свои страхи в придачу к ней — он рассказал лишь его старшему брату. Вайэрси выслушал его молча, не задав ни одного вопроса, а потом только зло сплюнул. Найте видел, что он хотел догнать брата — но тот ушёл уже слишком далеко.

* * *

Их открытие — его они даже не пытались утаить — вызвало бурю восторга. Радужный диск стал объектом всеобщего восхищения — им любовались часами. Вход в подземелье расчистили и тщательно его обыскали. В итоге в сокровищницы племени попало несколько блестящих железок непонятного назначения, но в основном там нашелся только бесполезный хлам. Кое-кто, правда, начал разбирать завалы в крепости, но эта тяжелая работа не давала результатов и её быстро бросили. О таинственной двери много говорили. Многие удивлялись и даже задумывались, но, в общем, не изменилось ничего.

* * *

Найте ждал возвращения друга с возрастающим нетерпением. Он потерял покой, стал плохо спать, чего с ним никогда раньше не случалось. Дни ползли мучительно медленно, и он был готов занять их чем угодно, лишь бы время шло быстрее. Он бродил по лесу, устраивал опасные вылазки в поля в надежде узнать хоть что-то о судьбе друга, но тщетно. Вайми исчез, словно прыгнул за край мира. Тоска сжигала его сердце, но он молчал, потому что видел: Лине, самой сильной из них, ещё тяжелее. Но тут ей здорово помогала Аютия: она всегда вместе с Линой собирала и сортировала травы, помогала готовить из них травы-порошки-настои — и не забывала делать это и сейчас, то и дело «случайно» заводя разговоры о Вайми: какой он ловкий, хитроумный, умеющий по краю обойти опасности и неприятности, ну и так далее.

Лина только вздыхала в ответ и накрывала рукой карман на пояске, в котором хранились самые важные для неё вещи — кресало, бодрящие орешки хмик и любовно нацарапанная на гладком куске коры картинка — Вайми, краснея и отворачиваясь, сунул её ей в руку когда ему ещё не исполнилось пятнадцать. Такие картинки рисовали все мальчишки племени — обычай велел вручать избраннице картинку с мечтой о счастливом будущем влюбленных. А так как девушки племени предпочитали юношей с твердой рукой и хорошей фантазией, все мальчишки, высунув языки от усердия, царапали такие картинки просто для практики — всё селение было усыпано ими, их развешивали по домам, их собирали, ими менялись, из них составляли целые серии — многие картинки пережили создателей, а иные были так стары, что никто уже не мог вспомнить автора. Для избранной им девушки Вайми постарался на славу — ухитрился изобразить не просто телесную близость, но полное слияние двух людей.

Лина вздохнула. Эта фантазия беспутного юноши стала-таки явью — с его и её участием — и она искренне надеялась, что его талант превращать мечты в реальность сработает и в этом безумном путешествии.

* * *

Был жаркий, ленивый полдень. Найте, сытый и полусонный, расслабленно сидел у стены родной хижины, вполглаза наблюдая за Линой и Аютией. Девушки толкались вокруг котелка с какой-то жутко пахнущей булькающей смесью, — ей они собирались покрасить сшитый из потыренной им у найров ткани карманчик, — и трепались на ставшую уже привычной тему:

— Ну бывают же такие! — воскликнула Лина. — Если смотришь на него — и обмираешь, как дубиной по голове. Это, может, и немного слишком, но что делать, если так и есть? — Она вздохнув, вспомнила Вайми в тот день, когда объясняла ему, чего именно ждет от образцового мужа: юноша сидел с открытым ртом, ошалело почесывался во всех местах и приговаривал: «Нет, ну ни фига себе!..»

— Это, конечно, не значит, что он не любит размышлять, — ухмыльнулась Аютия.

Лина вздохнула.

— Он-то любит — но больше на тему «вот если бы…», а не «почему это?» Вдруг он не поймет там чего-то важного?

— Раз не поймет, то и смысла в том нет, — ответила Аютия. — А как должно быть — представит и придумает.

— Хорошо бы… — вздохнула Лина.

Найте тоже вздохнул — глядя на неё. Теперь он сам много думал — и вдруг начал замечать весьма странные вещи. Племя Глаз Неба вовсе не было единым, хотя Неймур и его воины задавали в нём тон. Молодёжь тянулась к ним — ей хотелось совершать подвиги, а также разжиться вещами, которых они не делали и не смогли бы сделать. Конечно, Неймур хотел племени добра, и без его добычи они жили бы куда хуже — но он слишком любил власть, а его методы воспитания подростков Найте, мягко говоря, не нравились. Но именно Неймур наладил охрану селения и постоянную дальнюю разведку — не то, что раньше, когда о найрах говорили те, кому вдруг пришло в голову на них посмотреть. Лишь благодаря ему никто из них за два последних года не пал от руки рыжеволосых.

Вайэрси, напротив, любил действовать исподтишка, отнюдь не напрямую — всегда над схватками, всегда немного в стороне. Его люди — в основном, буквально смотревшие ему в рот подростки — тоже держались подчеркнуто тихо. Найте не знал, чего он хотел. Наверное, чтобы всё шло по-старому.

Брату Вайми было двадцать два года, но никто не мог сказать, когда подойдет его срок. Куда больше Найте беспокоили те, чье время уже истекало — Тинан и ещё трое-четверо. Они теперь держались вместе, зло посматривая на остальных. Если они откажутся покидать мир, их придется оставить в покое — себе дороже выйдет одолевать такую банду. Неймур тоже не любил древнего обычая, считая, — и не безосновательно, — что тот губит племя. Сам он протянет ещё года два — и что потом? Как он поступит? Что возьмёт верх — честь или желание жить любой ценой, как Тинан и компания? Что станет с племенем, разделись оно на две почти равные части? Бесполезный вопрос. И потом, есть ещё «компания Вайми», — Лина, Аютия и он сам. Они хотели чего-то нового, хотя не знали — чего именно. Скорее, они были на стороне Вайэрси — но именно «скорее», а не «совсем». Найте не знал слов «тайная полиция», не знал их и Вайэрси — но к его деятельности они подошли бы как нельзя лучше.

* * *

А помимо всего этого, в племени были дети, не знавшие ещё, что из них получится, гуляющий сам по себе Ахет, четверка девиц, нашедших смысл жизни в неутомимых юношах, пара странных тихих парнишек, от взгляда которых становилось не по себе — и ещё много просто Глаз Неба, бродивших, где вздумается, и делавших, что вздумается. И внутри — а может, вокруг них, то ли реальный, то ли воображаемый — клубился сонм предков, из-за грани реальности направлявший жизнь своих потомков.

Глава 8

Пока они спускались с горы, Айнат шёл на удивление бодро. Но когда они перешли вброд ручей и стали подниматься на склон соседней, он начал спотыкаться и отставать. Вайми не сразу понял, в чём дело — босой пленник просто в кровь изодрал ноги о лесной мусор.

— Сядь, — велел он, и найр скорее повалился, чем сел на землю. Итак, он ещё и устал. Вайми сорвал лиану и плотно обмотал ей кровоточащие ступни пленника, крепко связав её. Обувь вышла недолговечной, но добротной. Глаза Неба поступали так, случись им поранить ногу.

Теперь молодой найр шёл заметно быстрее. Вайми был рад, что захватил с собой запас изюма — Айнат ел его на ходу, и это поддерживало в нём силы. От изюма, понятно, хотелось пить, и юноше пришлось свернуть в сторону, чтобы пленник мог иногда пить из ручья. Самому Вайми ни есть, ни пить не хотелось.

Они шли так, с небольшими привалами, до заката, пока лес не огласили хриплые крики проснувшихся пардусов. Оставшись без лука, Вайми пожалел, что не взял с собой копья. Без него идти дальше становилось опасно. Он поел, прикончив сразу половину запаса, вдоволь напился, а потом устроил ночлег.

Они взобрались на дерево, где Вайми быстро соорудил гнездо из крепких веток и лиан. Конечно, пардус, если захочет, всё равно к ним заберется, но на дереве он уже не так опасен — пальцы для лазания всё же лучше когтей.

Дерево слабо покачивалось, навевая сон. Вокруг колыхался полупрозрачный океан листвы, едва подсвеченный гаснущим вечерним светом, ровный шум леса заглушал шорох засыпающих птиц. Для Вайми этот уединенный ночлег был привычным и обыденным удовольствием. Айнат же ворочался и бормотал. Он боялся упасть, но усталость быстро взяла своё. Найр заснул, бессознательно прижавшись к теплому юноше, и Вайми лишь вздохнул. Он не представлял, когда сможет вновь обнять Лину.

* * *

Утром Айнат разбудил его, вдруг резко вздрогнув. Взглянув на него, Вайми увидел, что глаза найра расширились, а лицо стало белым, как мел. Не понимая, что так его напугало, он перевёл взгляд.

На краю гнезда на задних лапах стояло существо, похожее на сутулого карлика высотой с локоть — тёмно-бурое, пепельно-белое. Его громадные желтые глаза светились, словно луны. Рот — почти до ушей, и в нем поблескивали мелкие острые зубы.

Вайми резко дернул ногой. Существо неуловимо быстро прыгнуло в сторону и сразу исчезло, а через секунду совсем близко раздался демонический вопль, ему ответило ещё несколько. Айнат попытался вскочить и непременно бы свалился, не схвати Вайми его.

— Ч-ч-что э-т-то б-бы-ы-ло? — наконец выдавил он, когда они уже спустились на землю.

— Лемур-руконожка, только и всего, — Вайми не понимал, что в такой трусливой твари страшного.

— Я… я думал, что это лесной дух. У нас считают, что так кричат… они.

— А ещё охотник, — Вайми говорил презрительно, но тут же вспомнил, что руконожки очень пугливы. Он сам видел её второй раз в жизни. Встреча с лемуром слыла дурным предзнаменованием. Вайми не сказал об этом, хотя и не был суеверен.

— Солнце восходит, — сказал он, помолчав. — Пошли.

Они шли весь день, без всяких приключений. Айнат приноровился к его шагу и теперь поспевал за Вайми без особых усилий. Они шли то вверх, то вниз, уже знакомой пленнику дорогой, а на закате вновь заночевали на дереве. Теперь сам Айнат попросил Вайми взобраться повыше. Он учился поразительно быстро, — как решил юноша, всего через месяц усвоил бы все повадки племени так, что и не отличишь. В этом мерещилось что-то обидное, но Вайми не стал в этом разбираться. Он уже спал.

* * *

На третий день Вайми шёл заметно осторожней. Приближалась граница земель племени, а на окраине леса зверья гораздо больше, чем в самом лесу. Айнат шепотом рассказал ему, что пардусы, падкие до человечины, часто спускаются с гор и уносят людей. Охота же на людоедов очень опасна, ведь обитающие в лесу Глаза Неба страшнее всякого зверя…

Вайми не любил пардусов и, если честно, боялся их. «Кто бы мог подумать, что у нас есть общий враг? — подумал он. — Если бы найры и мы охотились вместе, то вскоре никто и нигде не боялся бы зверья. С другой стороны, нас всего тридцать, а пардусов сотни. Если бы не эти свирепые и хитрые хищники, наш лес давно пошёл бы на дрова».

Хитроумное устройство мира, в котором враг на самом деле оказался могучим союзником, привело Вайми в восхищение.

* * *…

На закате они вышли к границе леса. Перед ними лежал последний горный склон. Лес на нём был вырублен и выжжен, дальше, до смутно синеющего озера, лежала широкая плоская равнина. На ней виднелись ниточки дорог, квадратики полей, тусклые огоньки деревень… На том берегу, далеко, под наступающей темнотой мягко алели увалы.

Вайми начал пробираться в земли найров лет с тринадцати, едва став достаточно взрослым для одиноких походов. Но больше всего он любил сидеть здесь, глядя на эту непонятную, чужую жизнь…

— Куда дальше? — спросил он пленника. — Тут твоя земля.

— Я думаю… — осторожно сказал Айнат, — что нам не стоит… выходить к людям. Я имею в виду, к первым попавшимся. Тебя крестьяне тут же убьют… да и меня заодно. Вдобавок, я раздетый, — он смущенно покосился на голые колени, — да и ты… Нам надо пробраться к дому моего отца — это не очень далеко.

Вайми взглянул на него с уважением — Айнат сам сказал то, в чём он хотел его убедить. Они подождали, пока совсем не стемнело, потом пошли вниз. Теперь уже найр указывал путь. Вскоре они вышли к дороге и двинулись по ней очень быстро. Вайми любил дороги — ступать босиком по мягкой, ещё хранившей тепло дня пыли очень приятно, правда, ему редко выпадало такое удовольствие.

Несколько раз им приходилось проворно отбегать и отлёживаться в полях, когда чуткие уши Вайми предупреждали о приближении людей. Деревни они обходили далеко кругом, опасаясь собак. К счастью, кроме полей тут встречались и пустыри, и островки леса, а там Вайми чувствовал себя, как дома. Айнат только что не светился — наверное, предвкушал скорое возвращение домой.

Поначалу всё шло, как в обычных ночных вылазках Глаз Неба — внимательный, быстрый, незаметный полубег-полушаг, упоение собственной ловкостью и осторожностью. Потом Вайми охватила тревога. Пройдя бедные земли пограничья, они вошли в другие — давно и густо населённые, незаметно миновав границу, за которой он не успел бы вернуться в лес до рассвета. Ему доводилось отлёживаться днём в здешних лесках, но в них нельзя спокойно спать, а это не очень ему нравилось.

Когда Айнат сказал, что громадный тёмный дом впереди — усадьба его отца, Вайми вздохнул с облегчением. Поодиночке они не смогли бы перелезть через окружавшую его высокую стену, но Вайми подсадил Айната, а потом тот отчаянно вцепился в камень, помогая юноше взобраться. Он был гораздо тяжелее найра и не ожидал, что тот сможет его удержать. Айнат смог.

Едва они спрыгнули, к ним сразу же с лаем бросились собаки. Вайми выхватил кинжал, но Айнат что-то зашептал им, и псы, узнав хозяина, успокоились. В доме же поднялся переполох, там зажгли свет.

— Жди здесь, — сказал Айнат. — Тебя никто не должен видеть. Я всё расскажу отцу, и он отошлёт тебя к Лархо. Хорошо?

Вайми кивнул. Айнат, молча пожав ему руку, побежал к дому. Переполох там перешёл в настоящее смятение. Слышались возбужденные голоса, кто-то рыдал. Вайми, как на иголках, сидел в саду. Ему до смерти хотелось сбежать отсюда и, может, ещё до рассвета добраться до леса — вот только изнутри стена была не ниже, чем снаружи. Он не мог незаметно подобраться к воротам и потому просто ждал, казалось, бесконечно долго. Наконец, он заметил, что к нему идет человек. Догадавшись, что это отец Айната, он вышел навстречу.

* * *

Ахайри был рослым и массивным для найра, а его рыжие волосы уже начали седеть. Айнат рассказал, что его отец — богатый и влиятельный торговец, но Вайми это ничего не говорило. Глаза Неба тоже часто менялись вещами, но как тут можно получить влияние — он не представлял.

С минуту они смотрели друг на друга — безо всякой приязни. Стареющее лицо найра Вайми не нравилось, а его скрытое одеждой тело создавало страшноватое впечатление чего-то одушевлённого, но неживого. Похоже, самому Ахайри Вайми нравился ещё меньше.

— Ты спас жизнь моему сыну, — наконец сказал он, — и поэтому я тебя не убью. Сейчас я подгоню фургон и отвезу тебя к Лархо, а там пусть уж он с тобой разбирается. Это будут его проблемы, не мои, — он резко повернулся и ушёл.

Но через какое-то время он действительно подогнал к саду запряженный парой лошадей крепкий, крытый рогожей фургон, и Вайми осторожно забрался внутрь.

Они ехали к усадьбе Лархо почти час. Фургон оказался просторным, но низким. Стоять в нём Вайми не мог, зато нашёл небольшое окно и растянулся у него на куче старых тряпок. Вскоре у него закружилась голова — зыбкая, как вода, опора и сам по себе проплывающий мимо пейзаж напоминали бредовый дикий сон, но он не спал и очень резко потерял ощущение реальности. Состояние вышло не из приятных, — в какой-то миг его даже затошнило.

Вайми яростно крутанулся, встав на четвереньки, и бешено помотал головой. Нет, это не сон, но в качавшемся на рессорах фургоне у него что-то сжималось глубоко в груди — скорее волнующе, чем противно. Вайми, рассмеявшись, вновь растянулся у окна, потихоньку привыкая к новым ощущениям. Смотреть на сам по себе ползущий пейзаж, словно плавая в воздухе у самой земли, оказалось неожиданным наслаждением. Впрочем, поскольку была ночь, он так ничего толком и не увидел.

* * *

Лархо был сморщенный, почти лысый, но ещё крепкий старик. Его вид вызвал у Вайми не отвращение, а улыбку. Найр походил на подростка из племени — по росту и сложению, а пожалуй, и по повадкам. Он вертелся вокруг юноши, рассматривая его, словно давно разыскиваемый клад. Дом у него был меньше, чем у Ахайри, но тоже не маленький и, едва Вайми вошёл внутрь, у него разбежались глаза. Вещи. Море вещей, часто совершенно непонятных, красивых и не очень, а главное — удивительная опрятность и чистота, которые очень ему понравились. Здесь даже пахло чем-то незнакомым, но приятным. Это не шло ни в какое сравнение с прежними его визитами в дома — когда он, один или вместе с друзьями, забирался в пустые крестьянские хижины, такие же, по сути, как и дома племени. Его охватило странное, двойственное чувство — словно он увидел вдруг нечто знакомое, давно забытое, но вот что — он никак не мог вспомнить…

* * *

Как и любому мальчишке, Вайми мало было посмотреть — любую новую вещь надлежало ощупать, повертеть и попробовать на зуб, и добром для неё это обычно не кончалось. Лархо откуда-то знал о его намерениях и в любопытные руки юноши ничего не попало, а сам он вдруг оказался в небольшой комнатке с лампами в матовых плафонах — от них падал ровный, яркий желтый свет.

Вайми удивленно вздрогнул, увидев на стене окно, а в нём — какого-то очень знакомого парня из племени. Лишь подойдя ближе, он узнал себя, словно отражённого в воде — но удивительно чисто и не в воде, а в стекле. Под ним на полках лежало множество мелких вещей, по большей части совершенно незнакомых. Глубокая мраморная ванна сбоку была полна воды — Лархо решил, что «грязного дикаря» прежде всего следует вымыть.

Вайми недоумённо осмотрел себя, оглядываясь через плечи и подгибая по одной ноги — ну да, подошвы у него в пыли, но всё остальное чистое, он не выносил на себе грязи. Впрочем, он ничуть не возражал — он любил купаться, а такой тёплой воды ему ещё никогда не встречалось. Без смущения сбросив шнурок с лентой, он забрался в неё — и почти сразу же бесстыдно уснул. Лархо вежливо растолкал его и предложил отправиться к столу. Полусонный Вайми вяло сопротивлялся — тело в горячей воде словно растаяло и двигаться ну совсем не хотелось — и подчинился лишь, когда его грубо потянули за руку. Лархо заставил его тщательно обтереться громадным махровым полотенцем, а потом намекнул, что неплохо бы и одеться.

Сев, наконец, за стол, Вайми прослушал краткую лекцию о том, зачем нужны стаканы и тарелки и как следует пользоваться столовыми приборами. Ни то, ни другое не слишком ему понравилось. Он попытался объяснить, что прежде ему вполне хватало рук, вот только Лархо пропустил его речь мимо ушей. В конце концов, Вайми подчинился — он был голоден, как волк, и способ поглощения еды волновал его уже весьма мало. Картофельное пюре, куски мяса с подливкой и даже молоко были совершенно незнакомы ему, но на удивление вкусны, и юноша торопливо слопал всё, что ему дали.

Когда он наелся, невыносимо захотелось спать. Он едва сознавал, что его куда-то ведут и, бесстыдно зевая, едва замечал окружающее. В голове у него всё плавало, босые ноги заплетались, и он понял, что оказался в отведенной ему комнате, лишь когда за спиной захлопнулась дверь. Комната была душной и почти пустой — ничего, кроме груды тряпья на полу и забитого досками окна. Дверь за ним заперли снаружи. Вайми мог выбить её, но не видел в этом смысла. Едва он растянулся на постели, его словно потащило то ли вверх, то ли вниз — туда, где нет ни мыслей, ни даже снов…

Глава 9

Утром Вайми проснулся с придушенным воплем — ему приснилось-таки, что его засыпали сухими листьями и он задыхается в них. Место оказалось совсем незнакомое и на какой-то миг он даже решил, что уже умер. Память вернулась лишь через несколько секунд — не самых приятных в его жизни — и юноша, вздохнув, приступил к знакомству с тем, что Айнат называл «цивилизованным миром».

К счастью, его вовремя выпустили и даже показали, где уборная, но вот умываться в тазике оказалось очень неудобно. Он привык купаться каждое утро, а сейчас воды едва хватило, чтобы вымыть лицо и руки. Вздохнув ещё раз, юноша отправился к ближайшему ручью.

Когда он вернулся, Лархо решил его одеть: оказалось, что привычный Вайми вид тут совершенно неприличен. К счастью, подходящих по росту вещей у найров не нашлось, а когда Лархо предложил ему соорудить хламиду из какой-то простыни, юноша лишь удивлённо распахнул глаза: он не мог понять, зачем это ему надо, и даже не собирался. В конце концов, Лархо вручил ему отрез темно-синей ткани. После некоторых разъяснений Вайми туго повязал его вокруг бедер. Свободная часть отреза свисала сзади до колен, образуя подобие хвоста — красиво и не очень стесняет движения. Когда же дело дошло до обуви, «несчастный босой мальчик» показал, что об его подошву можно точить нож.

Одев, Лархо решил его подстричь, и Вайми буквально вызверился на него: он считал волосы такой же неотъемлемой частью себя, как и всё остальное, и скорей согласился бы обрезать себе уши. Он никак не мог понять, кому они мешают — но оказалось, что длинные волосы мешают ЕМУ. Юноша обалдел от такого откровения и даже старательно помотал головой, чтобы показать — нет, совсем не мешают, плечи щекочут, это да, но ему нравится… и кто-то завидует ему, да?..

На этом всё «приобщение к цивилизации» закончилось, зато начался завтрак. Тушёное с овощами мясо оказалось очень вкусным, но рассчитанной на найра порции Вайми не хватило. Он попросил добавки, а потом и второй. Лархо лишь вздыхал, поднося тарелки. Похоже, он думал, что это прожорливое чудовище его разорит.

* * *

После завтрака началось самое, с точки зрения Вайми, главное, а именно вопросы. Лархо отвел его в свой кабинет — тесноватое на взгляд юноши помещение, сплошь забитое какими-то забавными штуковинами, похожими на скрепленные с одной стороны пачки испачканной чем-то бумаги. Или изрисованные? Кто их знает…

— Садитесь, великолепный юноша, — сказал Лархо, щедро указывая на набросанные на пол подушки. Тут же стояла пара кресел, но он, очевидно, опасался за сохранность мебели.

— А что это такое — «великолепный»? — сразу же спросил Вайми.

— Великолепный — великой красоты, редкостной гармонии, не приятность вызывающий, а потрясение, — ответил Лархо.

— А! — Вайми кивнул, соглашаясь. Он привычно и ловко сел на пол, скрестил босые ноги и откинул волосы с ушей, показывая, что готов слушать.

— Итак, как вас зовут, юноша? — спросил Лархо, устраиваясь за столом. Вчера, очевидно, он не подумал, что у дикаря вообще может быть имя.

— Вайми, — представился юноша. — Вайми Анхиз.

— Так. Хорошо, — Лархо взял перо и что-то нацарапал на лежавшем на столе листе бумаги. Вайми заподозрил, что и все остальные листы тут украшены таким же вот способом — и едва он представил, сколько времени на это ушло, ему едва не стало дурно. Зачем всё это? Он не понимал и пока даже боялся представить.

Лархо задумчиво почесал пером за ухом.

— Гм. Одежды вы, очевидно, не носите — за исключением обусловленного приличиями минимума. А украшения? У тебя вон бусы даже в волосах. Вы все украшаете себя одинаково? Или есть какая-то разница?

— А, тут всё просто, — пояснил Вайми. — Девчонки носят браслеты над локтем, парни — на запястьях. Браслеты на ногах — это тоже девчоночье. Дерево и панцири жуков — женские материалы, камень и кость — мужские. А бусы в волосах — это уж кто как хочет.

— Гм, — Лархо вновь почесал пером за ухом. — У тебя на щиколотках тоже есть браслеты.

— А, — отмахнулся Вайми. — Браслеты на запястьях-лодыжках у нас все носят. В смысле, все женатые парни. Это — ну, вроде как знак, что мы пара, раз браслеты на ногах одинаковые. Только девчонки украшают себя более активно — носят браслеты и над локтем и на запястьях. Ожерелья тоже у всех, только у парней попроще — шнурок там с чем-нибудь. А уж бусы на бедрах — это только женское. У парней — лишь поясок для ножа и кармана, а уж насколько он украшенный — это уже от подруги зависит.

— Гм. Гм, — на этот раз Лархо возился с пером долго, исчеркал один лист, второй, потом взял третий. — А какой вообще во всём этом смысл?

— Э… — Вайми почесал в затылке. Его забавляло, что кто-то не знает таких очевидных вещей. — Браслеты — для ловкости и силы рук и ног, ожерелье оберегает и удерживает в груди душу-дыхание, бусы на талии — чтоб детей было побольше. Это, конечно, у девушек.

Лархо исчеркал ещё один лист бумаги — как у них это занятие называется? — и задал очередной вопрос.

— У тебя бусы из разноцветных камней. Это что-то значит?

— Красные камни предотвращают кровоточения, останавливают кровь, — важно пояснил Вайми, — синие очищают любую воду, зеленые полны силы растений и делятся ею с нами, желтые — носители солнечного животворного тепла, белые никто не носит, это цвет найров и демонов Нижнего Мира… ой, прости, я не хотел тебя обидеть. Перламутровые ракушки, впитавшие воду и лунный свет, — Вайми коснулся своего ожерелья, — просветляют мысли, на них и вырезают знаки луны и воды. То же и с растениями. Едучка на шее — от злых духов и заразы, венок грозовика вострит ум и память, венок из мархузы — в бою, для боевой ярости, в путешествии кусок корешка деребенника — чтобы непременно вернуться домой, — Вайми погладил карман, в котором лежал этот дар Лины на дорогу. — И всякие ожерелья из костей, зубов, ягод и переливчатых надкрыльев у девчонок — всё живое делится с ними своей силой.

— А твоё имя что-то значит? — спросил Лархо, записав его ответ.

Вайми замер, чувствуя, как по коже почему-то бегут быстрые мурашки. Ещё никто не спрашивал его о таких вот очевидных вещах — и отвечать оказалось почти физически приятно.

— Это имя звезды, — тихо ответил он. — Одно из миллиона возможных.

— Миллиона возможных имен не выйдет, — веско сказал Лархо. — У вас должно быть сторого определённое и не очень большое число имен — точно по числу звёзд. В древних книгах говорится, что раньше звёзд было около шести тысяч. Сейчас гораздо меньше. Кстати, как вы представляете себе звёзды?

— Звезды — это души предков, носивших наши имена, все те, кто жили когда-то или будут жить когда-нибудь и все мы — бессчетные глаза Создателя, которыми он смотрит на свой мир. А что думают у вас?

— Что звезды — это костры, у которых пируют души предков.

— А, — эта идея показалась Вайми очень странной. Чтобы вокруг него пировали какие-то мертвые найры, а он бы светил им и грел? Хотя… в этой идее было что-то привлекательное — отчасти, она ему даже нравилась.

— Вы считаете себя звездами в переносном смысле? — спросил Лархо.

Вайми пожал плечами.

— Нет. Мы считаем себя звёздами без всякой поэзии: я здесь и одновременно на небе, между мною на земле и мною на небе нерасторжимая, почти телесная связь. И души тех Вайми, что жили до меня, и тех, что будут после — всё это одна и та же душа-звезда.

— Откуда вы взяли эту идею? — спросил Лархо. — Люботытно.

Вайми вздохнул. Он не знал, как толком это объяснить — но постараться стоило.

— Вы же знаете, что год от года на небе остается всё меньше звезд. Это потому, что нас в племени становится всё меньше — а звезды тускнеют, и, может, даже гаснут, если их именами долго никого не называют. И звезда разгорается ярче, как только новорожденному дают её имя, вы же часто видите это…

— А если его дадут двум людям? — спросил Лархо.

Вайми упрямо мотнул головой.

— Так не бывает. Звезда — это связь между нами и Неизреченным Миром снаружи. Имя — это не слово, имя — это суть. А моё имя значит — Сновидец.

* * *

Вайми не знал, сколько дней провёл в доме Лархо. Он не считал их. Почти всё время он сидел под замком, в пустом, заброшенном флигеле. Здесь было жарко, душновато и пахло пылью — но он едва это замечал.

Едва первое ошеломление немного прошло, Вайми решительно приступил к изучению языка предков. Но у Лархо был свой подход к лингвистике — едва Вайми объяснил свои намерения, он всучил юноше древний толстенный словарь, помнивший, надо полагать, ещё времена его прабабушек. Чтобы пользоваться им, надо было научиться читать сразу на двух языках, и Вайми с головой погрузился в ужасные дебри грамматики — он-то наивно полагал, что достаточно всего лишь выучить буквы. К тому же Лархо хотел знать всё о его народе, и юноша понял, что стоять с другой стороны от упорно произносящего «почему» рта порой не слишком-то приятно. Ответов на многие вопросы он не знал, но не особо страдал по этому поводу и просто придумывал их: отмалчиваться невежливо, а если не знаешь или просто не хочешь говорить правду — говори то, что хотят слышать. Ещё ребёнком Вайми овладел этим искусством очень хорошо — поймать его на лжи пока не удавалось ни разу. Лархо записывал его рассказы — чтобы ненароком чего-нибудь не забыть — и ему очень это помогало. Рука не успевала за бодрым языком, а во время вынужденных пауз его воображение работало очень активно.

Сама идея письменности казалась Вайми извращением — всё равно, что смотреть на подругу через щель и видеть вместо всего только узенькую полоску талии. Бессмысленные закорючки, выходившие из-под его пера, даже мало походили на буквы, и юноша очень сомневался, что они смогут передать всю красоту рождавшихся в его голове образов. К тому же, он любил получать знания не в пример больше, чем давать их, и соглашался на расспросы лишь из вежливости — уж он-то хорошо понимал, как ужасны муки неутолённого любопытства. Днём он рассказывал Лархо о племени, а ночью вновь вгрызался в письменную речь. Путаясь в полузнакомых словах, всё время ошибаясь, он чувствовал, что у него начинает получаться — и занимался с удвоенной энергией, как одержимый, стараясь узнать всё сразу. Он похудел, почти не спал, и его глаза лихорадочно блестели. Вайми балансировал уже на самой границе своих сил — и, наверно, поэтому был счастлив.

* * *

Однажды к нему явился ещё один найр, очевидно, друг Лархо — тоже седой, но не такой старый и сморщенный. Он оказался врачом и чуть ли не час рассматривал и ощупывал его. Вайми молча терпел.

— Удивительно крепкий организм, — сказал врач (он не удосужился назвать Вайми своё имя), — отличные зубы, никаких признаков внутренних и внешних паразитов. Для его образа жизни это даже, я бы сказал, противоестественно. Впрочем, до сих пор живые дикари не попадали в наши руки. Наблюдения за живым экземпляром могут принести неоценимую пользу науке.

Вайми обиделся, но ничем этого не показал. Здесь он всё же не ощущал себя пленником, да и с Айнатом он сам обращался куда хуже. Тут врач, наконец, решил обратиться непосредственно к нему.

— На твоём теле есть следы довольно тяжелых ранений. Сомневаюсь, что даже такой крепкий парень, как ты, выжил бы после них без посторонней помощи. Вы чем-то лечитесь?

Вайми отвечал неохотно, но обстоятельно. Он даже рассказал ему о Лине, но не скрывал, что говорит лишь из вежливости — ведь поглощая знания хозяев, надо что-то и давать взамен. Ему не нравилось, как с ним обращались — как с опасным зверем, которого нельзя злить, но и воспринимать его как равного себе тоже не стоит. Если проще, то презрение, звучавшее в каждом слове врача, словно бы связывало ему язык. Правду говоря, он бы с громадным удовольствием сбежал отсюда, прихватив с собой словарь — но без объяснений Лархо тот быстро становился бесполезен, и Вайми, сжав зубы, занимался дальше.

* * *

Юноша знал, что обитает здесь тайно, но не боялся, что тайну могут раскрыть — просто не думал об этом. Открывшийся ему мир слов и понятий был гораздо важнее. Он не знал, что именно обозначают многие слова, и мог лишь догадываться об этом — но именно это и было восхитительно. Он чувствовал, как перед его внутренним взором постепенно оживает тот, древний, забытый мир, в котором жили его предки. Ещё никогда ему не приходилось так много думать и ни разу ещё в его голове не рождалось столько новых мыслей. Он почти чувствовал, как растет его внутренний мир. Но его тело знало, что это ненадолго, что близится срок, когда Вайми надоест умствовать и он вернется — точнее, постарается вернуться, хотя бы на время, к своей прежней жизни, где важнее сила, а не ум. К сожалению, это время пришло куда быстрее, чем он хотел.

* * *

Было позднее утро. Белый солнечный свет едва проникал через щели в забитом окне, но глазам Вайми хватало и этого. Он сидел прямо на полу, склонившись над книгой и стараясь по до обидного кратким пояснениям к словам представить мир, который они описывали. Путаясь в ещё плохо знакомых языках, юноша бешено злился на себя за тупость — и тут же широко улыбался, когда удавалось всё же что-то понять. Он не ложился спать ночью и потому воспринимал всё почти бессознательно.

Вайми не обратил внимания на поднявшийся вдруг во дворе шум — пусть их шумят, ему не мешает — и поднял глаза, лишь когда с треском распахнулась дверь комнаты. Внутрь потоком хлынули люди. Он вдруг понял, что это солдаты Найра — крепкие молодые парни в грубых сандалиях на босу ногу и грубых штанах из грязно-чёрной ткани. Панцири из вороненых железных пластин покрывали их плечи и тела до верха бёдер, железные шлемы защищали головы. На поясе у каждого висел короткий меч. Но они пришли не затем, чтобы убить — они тащили крепкую, сплетённую из веревок сеть.

Вайми едва успел вскочить на ноги. Все его мысли были ещё там, на страницах книги, и, пока он пытался сообразить, что делать, на него накинули эту сеть и сбили с ног. Беспорядочно пытаясь вырваться, он окончательно запутался. Десятки рук вцепились в сеть и поволокли его прочь из комнаты. Мешая родные и найрские слова, ошарашенный Вайми пытался спросить, что всё это значит, но вокруг стоял такой гам, что его просто не слышали.

Когда его вытащили наружу, жар и свет ударили в глаза, уже привыкшие в полумраку. Тем не менее, он разглядел, что во дворе тоже полно людей. Не охотники, солдаты: у них были копья с плоскими, похожими на узкий длинный лист наконечниками. Посреди двора стояла телега, точнее, крепкая дощатая платформа с клеткой — железной, очень тяжелой и прочной. Вайми подняли и вместе с сетью запихнули внутрь. Щёлкнул замок.

Через пару минут юноша выпутался из сети и гневно вытолкал её сквозь прутья. Клетка оказалась низкой и тесной — он не мог ни встать в ней, ни даже лечь, только сидеть, вытянув ноги. Между прутьями проходила рука или ступня, но не больше. Сами прутья оказались толщиной с палец и надёжно скреплены.

Осмотревшись, Вайми заметил за кольцом солдат встрёпанного Лархо — тот что-то кричал и размахивал руками, но его грубо отталкивали назад. Явно не он предал его. Но кто же? Вайми ещё плохо соображал. Его ум упорно старался представить, что должно обозначать странное слово «дегуманизация».

К клетке подошел молодой найр в блестевшем серебром шлеме. Жесткое лицо, беспощадный прищур узких зеленых глаз — командир.

— Государь велел мне доставить тебя ко двору, — презрительно процедил он. — Сын торговца говорит, что ты можешь понимать мои слова. Благодаря ему мы скоро покончим с вашим поганым племенем. И ты один останешься жить, как напоминание о победе государя.

Глава 10

Когда клетка выехала за ворота, за ней увязалась толпа ребятни. Они громко кричали и бросали в неё камни. Большая часть отлетала, звеня о прутья, но кое-какие попадали в него. Вайми, оцепеневший, ошеломлённый случившимся, не замечал ударов.

Он вдруг понял, почему Айнат не дрался, когда Неймур хотел убить его — ему было уже всё равно. Вайми тоже хотел лишь одного — чтобы всё поскорее закончилось. У него не осталось уже ни желаний, ни сил. Он тупо смотрел, как солдаты разгоняют толпу, безжалостно орудуя древками копий — брошенные в него камни порой попадали в них и это не на шутку их разозлило.

Отчаяние давило его, как рухнувшая скала, и вдруг ему захотелось спать. Вайми свернулся на деревянном дне клетки и, не обращая внимания на палящее солнце и висевший вокруг шум, крепко заснул.

* * *

Проснулся он оттого, что кто-то с силой ткнул его древком копья в грудь. Юноша с трудом разлепил глаза и с не меньшим трудом сел. Тело затекло, голова стала тяжелой, но всё же, сон пошёл ему на пользу — теперь он стал прежним Вайми, мечтавшим лишь об одном — убежать. Он привычно потянулся за кинжалом — но тот исчез, конечно и когда — Вайми даже не мог вспомнить.

Он вздохнул и осмотрелся. Далеко над его родными горами угасал мутный коричневый закат. Клетка стояла на обочине дороги, вокруг горели костры и слышался гомон солдатни. Один из них — наверное, разбудивший его — пропихнул через прутья кусок сырого мяса.

— На. Жри.

Вайми осторожно взял кусок. Мясо отдавало тухлятиной, грязное и такое жёсткое, что он всё равно не смог бы его разжевать.

— А нормальной еды нет? — спросил он, выбрасывая мясо из клетки. — И я хочу пить.

— Потерпишь, — солдат поднял кусок, плюнул на него и просунул обратно.

Вайми, даже умирая от голода, не стал бы его есть.

* * *

Очевидно, приказ государя был срочным: отряд шёл и ночью, при свете факелов. Вайми сидел, скрестив ноги, и лениво смотрел на свои руки, коричнево-алые в отблесках пламени. Несмотря на все унижения, ему нравилось, что такое множество людей спешит куда-то ради него: он прикинул, что в отряде не меньше сотни солдат. Они так его боялись? Или боялись за него? Всё равно, скоро он узнает. И юноша стал смотреть вверх — туда, где гневными багрово-золотыми сполохами мерцала его звезда.

* * *

Под утро Вайми вновь заснул, а когда проснулся, они уже подъезжали к Парналу, столице Найра. Тут, на их изначальных, густо заселённых землях, он видел множество дворцов и усадеб, окружённых садами. Судя по рассказам Айната, здесь селились знатные найры, а беднота теснилась за городскими стенами.

По широкой, разбитой и грязной дороге туда и обратно ехали повозки или шли пешком, но охрана никого не подпускала к клетке, и лишь в отдалении за ней тянулся хвост любопытных. Сидевшего в ней Вайми терзал отчаянный стыд — мочиться сквозь прутья, на виду у всех, было унизительно, но просто слишком больно стало терпеть.

Он вздохнул, опустив голову, потом вновь взглянул на приближавшийся город. Его окружала белоснежная, с идеально ровными зубцами стена, не очень высокая — раза в три выше его роста. На островерхих венцах её башен трепетали флажки. А за ней тянулись бесконечные крыши и шпили домов.

Когда они подъехали ближе, под стеной обнаружился широкий ров. Из него нестерпимо несло падалью — то ли чтобы отпугнуть врагов, то ли потому, что там просто устроили свалку.

Они миновали широкие, окованные железом ворота. От множества незнакомых одежд и лиц у Вайми закружилась голова. Столько людей он в жизни не видел и даже не мог представить, что их может быть так много. При виде такого количества найров ему стало страшно — что перед этим живым морем жалкая горсточка Глаз Неба?

Клетка заковыляла по странной, выложенной круглыми камнями дороге — щели меж домов, узкой и длинной, как рана от найрского меча. Вайми ошарашенно глазел по сторонам, забыв о жажде и усталости — столько удивительного оказалось вокруг.

Дома, высокие, будто из трёх или четырёх, поставленных друг на друга, — как же добираются до верхних? — теснились вдоль дороги сплошными стенами, покрытыми выступами и канавками, острыми углами и провалами, выпуклыми гирляндами и фигурками, где — ярко раскрашенными, где — облезлыми… Они пахли грязью и нечистотами. От их пёстрого варварского великолепия кружилась голова, а к горлу подступала тошнота. Почти все двери из резного дерева были открыты, в них входили и выходили найры с корзинами и тележками, толкались, галдели, будто всё это жильё общее или ничьё — разве можно так жить?

В лесу, на полях, в тихом доме ворчуна Лархо Вайми видел в мелких врагах людей, почти таких же, как он сам. Но здесь, в полутёмном ущелье между домами, найры казались невыносимо чуждыми. В нелепо вычурной одежде, с угрюмыми некрасивыми лицами, все озабоченные, суетливые, шумные и грубые. Все что-то несли или катили нагруженные тележки. Множество солдат — почему-то все они ходили по трое-пятеро, озираясь и поигрывая деревянными дубинками. Чего они боятся в своём городе? Им поспешно уступали дорогу — Вайми видел, как замешкавшийся получил молниеносный удар дубинкой по ключице. И множество полуголых, в одной грязной тряпке вокруг бёдер. Эти злые насмешки над Глазами Неба вопили громче всех и швыряли в Вайми отбросами. Почтенные горожане хохотали, глядя, как юноша по-кошачьи брезгливо стряхивает с волос и кожи вонючий мусор. Ему хотелось закрыть глаза и зажать уши, хоть так исчезнуть из жуткого места, которое не могло даже привидеться в ночном кошмаре. Но любопытство было сильнее страха, сильнее отвращения — и Вайми смотрел во все глаза.

* * *

Дворец государя был городом в городе — громадное уступчатое здание, окружённое крепостной стеной, раза в два выше внешней и со стальными воротами. Через них они въехали на задний двор — тесный, тёмный и грязный. Солдаты широким кольцом окружили клетку, держа в руках луки. Один из них, бледный от страха, отпер замок.

— Вылезай! — крикнул командир.

Вайми медленно, неловко выбрался из клетки. Он видел, что здесь не место и уж точно не время для того, чтобы пытаться убежать. Под множеством злобных взглядов хотелось съёжиться, но затёкшее тело требовало совершенно иного — Вайми старательно потянулся и мотнул головой, отбросив назад волосы. Враги не должны заметить его страха.

— Хорошо, — найр подошёл ближе. — Я — Ханнар. Отныне я — твой хозяин.

Вайми молча смотрел на него. Слово «хозяин» он знал. Но представить себя вещью не мог.

— Повернись. Руки за спину, — лишь сейчас он заметил, что Ханнар держит пару тяжелых кандалов.

Вайми не шевельнулся, изо всех сил стараясь сохранять спокойный и независимый вид. Когда Ханнар зашёл за его спину, Вайми вновь охватил озноб. Он вздрогнул, когда найр завёл его руки за спину, но сопротивляться не стал — получить стрелу в горло не хотелось.

Холодная сталь наручников сжала запястья, и Ханнар грубо развернул его, сорвав с бёдер повязку. У Вайми сразу вспыхнули лицо, предплечья, руки — он не стыдился наготы, но стыдился безнаказанного унижения.

— Боишься меня? — спросил Ханнар. Вайми зло смотрел на него. Знай он на минуту раньше…

— Нет.

— Зря.

Узкий сапог найра метко и сильно ударил его между обнажённых бёдер. Вайми задохнулся от боли, упал на колени, согнулся — но ноги всё равно не удержали, и он опрокинулся на бок, ударившись ещё и плечом. Мерзкая боль скрутила живот, дурнотным комком подступила к горлу. Вайми как мог высоко поджал пятки, прижал дрожащие колени к груди, пережидая муку. Ощущения не стали для него откровением — в племени он много раз получал по этому месту — но никогда вот так, нагим и скованным.

— Встать!

Прикусив губу от боли, Вайми перекатился на живот, мстительно подумав, что до его яиц Ханнару теперь не добраться. Правда, тот мог бить его сапогом в голову, но на это Вайми уже было наплевать — если его хотят бить, пусть, но с какой стати он сам должен подставлять?..

— Я редко повторяю приказ, — острие меча потянулось к его глазу, и по тону найра стало ясно, что шутки кончились уже совсем.

Вайми перевернулся на бок, попытался сесть, но со скованными за спиной руками не смог. Ему пришлось с невероятным бесстыдством поднять зад, чтобы подтянуть колени, чувствуя, как холодный камень двора царапает его обнажённую грудь. Его бёдра всё ещё дрожали от боли, но он сжал зубы и все-таки поднялся. На сей раз его взгляд был полон чистой, неприкрытой ненависти.

— Теперь иди, куда прикажут, — сказал найр. — Или тебя потащат с простреленными ногами. Это тебе понятно, животное?

Вайми плюнул ему под ноги и пошёл вслед за теми, кто указывал ему путь.

* * *

Через тяжелую чугунную дверь они попали в тёмный коридор. После полуденного солнца Вайми словно ослеп — он не видел ничего, остались лишь ощущения и звуки. Его вдруг охватил озноб, мускулы свело судорогой, тело отказалось подчиняться.

— Пошёл! — приказал Ханнар.

Получив крепкий пинок в зад, Вайми невольно сделал шаг вперёд, зло оглянулся и пошёл дальше уже сам.

Они прошли коридор до конца, потом свернули в поперечный. Вайми не заметил спуска, но из-за холода, факелов и, главное, запаха, казалось, что он глубоко в подземелье. Стражники держали его за плечи, но он не вырывался — просто не видел смысла. Сбежать сейчас он всё равно бы не смог, а бесполезно получать синяки не хотелось.

Солдаты остановились перед тяжелой, окованной железом дверью. Один из них открыл её, но прежде, чем Вайми успел разглядеть, что внутри, его втолкнули туда с такой силой, что он растянулся во весь рост на грубом каменном полу, грохнувшись об него тазом и рёбрами, и снова зашипел от боли.

На него навалилось сразу несколько солдат. Грубая, холодная сталь сильно сжала щиколотки, его пятки подогнули к заду и стянули обе пары кандалов цепью, зацепленной за свисающий с потолка крюк. Заскрежетала установленная в углу лебедка — и эта цепь, залязгав, вздёрнула его руки, выламывая их в суставах, до хруста прогибая назад плечи — с каждой секундой всё сильнее, до острой, воющей боли. Вайми ощутил, что его ноги тоже отгибает назад, кверху, выворачивая бёдра из суставов. В таз ударила резкая, горячая боль, огнём отдавшись в спине. Юноша отчаянно напряг мускулы, пытаясь избежать ещё большей боли — но она всё же пришла, заставив его задрожать.

Найры остановили лебедку, лишь подняв его высоко в воздух. Лишенное опоры, тело Вайми до предела прогнулось — вывернутые назад локти и затылок почти касались друг друга. Его бёдра выгнуло назад ещё более безжалостно, а цепи натянулись так, что оковы врезались в кожу.

Не в силах даже пошевелиться, Вайми прикусил губу, зажмурился, каждой клеточкой тела ощущая разрывающую мышцы неистовую боль. Он мгновенно взмок от неё и едва мог соображать.

— Я думаю, тебе понравится, — сказал, ухмыльнувшись, Ханнар и вышел вслед за стражниками.

В замке загремел ключ. Ещё секундой раньше свет погас и Вайми оказался в темноте.

* * *

Он потерял всякое представление о времени — пытка длилась, казалось, целую вечность. Его почти разорванные мышцы пылали белой, ослепительной болью, спина горела, плечи и бёдра словно жгли на медленном огне. Эта боль тянулась час за часом. Чтобы не сойти с ума, Вайми пытался вспоминать свою прежнюю, вольную жизнь, но это плохо у него получалось. Ему казалось, что мышцы вот-вот разорвутся от этой нечеловеческой боли, от неё он уже не мог мыслить отчетливо. Он только страдал, — молча, стиснув зубы, когда каждый вдох, казалось, увеличивал боль.

Он понемногу впадал в забытье и опомнился, лишь когда загромыхала дверь и свет факелов ослепил его. Вайми зажмурился, потом осторожно приподнял ресницы. В камеру вошел Ханнар с парой стражников — и молодой найр усмехнулся: пленник весь дрожал от боли, но длинные синие глаза смотрели по-прежнему остро и зло.

— Я знал, что тебе понравится, — с обычной ухмылкой сказал он. — Хорошо. Тебя хочет видеть государь, — добавил он без всякого перехода.

— Государь? — спросил Вайми.

— Государь.

Стражники опустили его без церемоний, просто выбив стопор лебёдки, и Вайми вновь грохнулся на пол, чуть не разбив себе таз и сбив дыхание. С его ног сняли цепи, позволив ему разогнуться. Юноша никак не ожидал, что боль в плечах, бёдрах и спине от этого станет ослепляюще дикой — такой сильной, что он свернулся на полу и начал рыдать от неё, забыв и о стыде, и о чести. Найры — спасибо им — оставили его в покое, дав прийти в себя. Всего минуты через три боль… нет, не прошла, но сделалась вполне переносимой. Потом обессилевший Вайми замер, мокрый от пота, совершенно измученный, часто дыша. Бёдра и живот горели, словно облитые кипятком, их растянутые мышцы всё ещё вздрагивали — но само отступление боли стало невероятным наслаждением…

Сжав зубы, чтобы не застонать, юноша сел — перекатиться на спину стоило невероятных усилий, — и с неожиданным вызовом взглянул в глаза найра. Ханнар ухмыльнулся.

— Вторая часть намного интереснее. Пошли!

Вайми подтянул пятки к заду и одним рывком поднялся, чуть не потеряв сознание от боли. Голова у него гудела и шла кругом, плечи горели, дикая боль всё ещё скручивала его живот и дёргала бёдра — но, к собственному удивлению, он вполне крепко стоял на ногах, что пришлось весьма кстати, так как стражники вытащили шипящего на каждом шагу пленника в коридор. Здесь их ожидали ещё четверо солдат в полном вооружении — с копьями и луками, в украшенной золотом броне. Окружив Вайми, они повели его вверх — по лестницам и коридорам, всё более роскошным и светлым. Каждый шаг отзывался дикой болью, и пленник брёл кое-как, шипя и покачиваясь. Стражники цепко придерживали его за скованные за спиной руки, но Вайми был уже рад этому — иначе наверняка бы свалился.

Здесь на каждом шагу попадались дамы в длинных платьях и почтенного вида найры с серебряными обручами в волосах, в роскошных туниках из расшитой золотом тяжелой гладкой синей ткани, стянутых ещё более тяжелыми поясами из меди, с тремя замысловатыми пряжками — одной пояс застегивался, а к двум другим, по бокам, крепились ножны кинжала и меча. Все они останавливались и смотрели на него, отпуская непристойные замечания, но Вайми старался не смотреть на них. Роскошь дворцового убранства заставила его восхищенно вертеть головой — сложенные из кусков твердого дерева рисунки на полу, узорчатая мебель, лепные украшения на стенах… Вайми представил себе, какого труда стоила такая красота. Уж конечно, её создавали не её расфуфыренные хозяева. Они просто паразиты и воры.

Они прошли целую анфиладу залов. У их золоченых дверей стояли парами солдаты в роскошно вышитых золотом синих плащах поверх такой же изукрашенной брони. Они держали в руках золоченые алебарды.

Наконец, ошалевшего юношу втолкнули в светлую просторную комнату. Её громадные открытые окна выходили на юг, в них веял прохладный ветер. Отсюда, с самого верха дворца, открывался замечательный вид на Парнал — а над морем черепичных крыш вдали призрачно синели Ограждающие горы. Мебель здесь, казалось, состояла из одних расшитых удивительно яркими картинками подушек. Всё здесь было шелковым, мягким — какие-то бесконечные занавески, пуфики, барахло… кроме стоявшей в самом центре массивной деревянной рамы с какими-то, похожими на штурвалы старинных кораблей, колёсами и валами с цепями, кончавшимися оковами для рук и ног.

Сердце у Вайми ухнуло и бешено забилось, почти сразу успокоилось и забилось снова: он без особого труда понял, что эта жутковатая штука предназначена для него. Ему вовсе не хотелось входить в эту комнату — но выбора у него не оставалось. Или его затащат туда силой, или…

Вайми яростно помотал головой. Собственный страх вызывал у него омерзение, и он, сжав зубы, сам пошёл вперед, замерев, наконец, в центре внимания странной и пёстрой компании: нескольких солдат с луками, очевидно, телохранителей, — они смотрели на него, как на мишень, — полутора десятков знатных найров и ещё нескольких дам в невероятных платьях, похожих на многоэтажные перевёрнутые цветы.

Его взгляд невольно притянула девушка в коротком белом платье и сандалиях. Удивительно рослая и крепкая для найров, она вполне могла сойти за девушку из племени, длинные медные волосы тщательно вымыты и расчесаны волосок к волоску. Что-то в её облике — то ли сильные руки, то ли лицо — неуловимо напомнили ему Ахану. Чувствовалось, что она может постоять за себя. На поясе у неё висел длинный кинжал в ножнах.

— На колени, — зашипел Ханнар, подталкивая его. — Встань на колени!

Не поняв, что от него хотят, Вайми привычно сел на пятки. Дамы засмеялись, и он улыбнулся в ответ, глядя на них снизу вверх. В центре сидел пухлый, небольшого, даже для найра, роста мужчина средних лет. От остальных его отличал золотой, увенчанный причудливыми лепестками обруч на голове. Юноша понял, что это и есть государь.

У повелителя Найра было невыразительное, круглое, как тарелка, лицо. Его глаза — маленькие, цепкие, зоркие — были глазами вождя, но ничего больше от вождя в нем не замечалось. Как огромное множество народа может слушаться такого, пускай и хитрого, но всё же забавного человечка? В этом скрывалась какая-то тайна. У Вайэрси прорезались порой такие же вкрадчивые повадки — но он был суровым, даже грозным. Этот же…

— Поднимись, юноша, — мягким, приятным голосом сказал государь. — Иди сюда.

Вайми с трудом поднялся на дрожащие ноги. Ему вдруг подумалось, что Вайэрси обруч государя подошёл бы куда больше. Но ему не повезло — он стал сыном не того народа…

Когда он подошёл ближе, его взгляд упал на украшенную тончайшим узором коробку из литой латуни — плоскую, большую и квадратную. Она стояла у рамы, на круглом инкрустированном костью столике. Государь тоже подошёл к ней и легко поднял тяжелую крышку.

Вайми увидел покрытые насечкой цилиндрические хвосты игл, — они торчали из залитой розоватым маслом латунной матрицы. Масло испускало неожиданно сильный, пряный и острый запах. Игл было много — тридцать на тридцать, то есть всего девятьсот. Вайми боялся даже представить, для чего они тут нужны, его затрясло, сознание помутилось. Но самое страшное ожидало его впереди.

— После многочисленных убийств наших добрых подданных я вынужден послать моих солдат в ваше селение и уничтожить всё твоё племя, — с почти искренней печалью сказал государь. — Тебя водворят в клетку в моём зверинце, а всех твоих соплеменников мои солдаты затравят, как крыс. Я постараюсь, чтобы ты видел их трупы…

Вайми отрицательно мотнул головой, но не смог издать ни звука. Его сердце забилось так, что вот-вот, казалось, выскочит из горла. Вдруг его охватила страшная, беспощадная ярость. К своему стыду, в этот миг он не думал о племени, но вот Лина стояла перед ним, как живая, и любой, кто желал ей смерти, сам должен был умереть.

Скованные за спиной руки и нагота теперь мало что для него значили. Он сделал быстрый шаг вперёд — оставалось лишь развернуться на пальцах босой ноги и лягнуть государя пяткой в грудь. Вайми не сомневался, что у него хватит сил переломать твари рёбра и вогнать их острые концы прямо в сердце. Он надеялся, что потом его тут же убьют — и умереть, убив вражеского вождя, будет почти не обидно…

Его словно поразило громом — юноша рухнул на колени, едва не упав совсем. Он не сразу понял, что Ханнар наотмашь двинул его в ухо — сзади, он не смог ни заметить, ни отразить удар.

— Посмотри, — как ни в чём не бывало, предложил государь. Он достал из гнезда иглу и протянул её пленнику.

Игла оказалась короткой — не более дюйма, причем трёхгранное, с продольными желобками, жало занимало всего половину её длины. Похожее в сечении на трёхлучевую звезду, оно блестело от покрывающей его гладкой масляной плёнки.

— Твоя ничтожная дерзость заслуживает наказания, — скорбно провозгласил государь. — Ты не выйдешь из этой комнаты, пока все девятьсот игл не будут, одна за другой, введены в твоё тело, а потом, так же одна за другой, извлечены обратно.

Глаза Вайми стали больше, чем когда-либо. Он захотел дико заорать, но тело затопила свинцовая тяжесть. В голове стучало. Сердце пыталось выпрыгнуть из груди и ускакать подальше. Тело не хотело чувствовать этого. Мозг отказывался понимать. И непреодолимое желание отмотать время назад, чтобы ничего этого не было.

Страх… да, именно страх привёл его в себя. Он поднял голову и посмотрел прямо в тускло-зеленые глаза государя. Через несколько секунд тот сморгнул и отвернулся. На губах Вайми появилась улыбка — невыразимое никакими словами презрение. Он не успел открыть рта — Ханнар пнул его сзади, между бёдер, и юноша распластался на полу, задыхаясь от мук, чувствуя, что умирает…

На него вновь навалились солдаты. Вайми не сразу осознал, что с него сняли оковы, что, впрочем, не доставило ему радости — со скованными за спиной руками его не смогли бы растянуть на раме. Больше всего на свете ему сейчас хотелось свернуть государю шею — но, часто дыша широко открытым ртом и подвывая от дикой боли, он совсем не мог сопротивляться.

Его подняли, потащили, и бросили спиной на раму. Тут же его запястья и щиколотки сжали широкие стальные оковы — и Вайми испуганно вскрикнул, когда защелкали штурвалы и цепи зазвенели, растянув его нагое тело в беззащитную струнку. Юноша оцепенел, непроизвольно зажмурившись. Он знал, что с ним сейчас будет — его била крупная дрожь, а сердце безумно колотилось о рёбра. Каждый его сустав был растянут до отведённого ему природой предела — и даже сверх того, — и, вновь изнывая от воющей боли, Вайми ощутил вдруг неожиданно острый ужас от своей абсолютной беспомощности.

— Итак? — мягко спросил государь. — Кто первый? Ты? Отлично. Джейми славится своей изобретательностью, — доверительно сообщил он юноше.

Дамы в цветастых платьях окружили его, жадно разглядывая обнажённого парня. Вайми хотелось провалиться под землю — но весь горячий и тёмный от стыда, он был готов терпеть его сколько угодно, лишь бы…

Джейми — тонкая, высокая девушка с кукольным, каким-то неживым лицом — вытянула первую иглу и замерла, высматривая подходящее место. Вайми стало по-настоящему, без дураков, страшно. Одно дело, когда тебя пытают мужчины, чтобы узнать нечто важное. И совсем другое — когда такие вот… твари делают это для забавы.

— Только не глаза, — хмуро предупредил государь. Он взмахнул шлейфом своего одеяния и стал садиться — прямо в пустоту, но кто-то, невыразительный уже до полной незаметности, подставил ему искрящийся шёлком стул, и он невозмутимо сел на него. — Они ему ещё понадобятся.

— Я знаю, — пискнула Джейми. — Начнём с ноги.

Кончики её пальцев коснулись левой подошвы юноши, легко скользнули по ней, заставив его вздрогнуть, потом крепко сжали пальцы, отгибая их назад. Вайми ощутил легкий укол от прикосновения иглы. Её острие скользило по чуткой коже, рассылая потоки мурашек, потом на миг замерло и юноше показалось, что он сорвался со скалы — ощущение обречённости было очень похожим. И…

Джейми не воткнула иглу, а медленно, с садистским наслаждением, вдавила её в кожу, и Вайми почти закричал от боли. Потом он понял, зачем нужно масло — оно убивало заразу… а также невыносимо жгло. Воткнутая в него игла, казалось, медленно раскалялась добела. От боли вспыхнуло в глазах, все мышцы напряглись до предела. Он сжал пальцы рук и ног и втянул живот, стараясь справиться с этим ощущением. Дамы жадно смотрели на него, часто дыша. Не удержавшись, Вайми обложил их матом — он знал много неприличных слов, но, увы, лишь на своём родном, так что его просто не поняли. К его подошве прикоснулась вторая игла, поскользила по коже — а потом воткнулась рядом с первой. К нему потянулась ещё одна рука с иглой… потом ещё… ещё… ещё…

Раскрасневшиеся девушки что-то непрерывно щебетали, непрерывно вонзая иглы в грудь, плечи, бёдра, отчаянно втянутый живот юноши, отчего все мышцы Вайми дергались, челюсти сжимались, а глаза отчаянно жмурились. Каждый всплеск боли отдавался в голове, рассыпая мысли колючими искрами, совершенно лишая его способности соображать — и именно это почему-то оказалось самым мучительным. Он не мог сопротивляться, он мог лишь молчать, весь дрожа, пока волны боли, одна за другой, прокатывались по его телу.

Государь спокойно сидел возле его головы, наблюдая за лицом юноши. Взгляд Вайми невольно тянулся к нему, его рот иногда почти приоткрывался — попросить прекратить пытку — и лишь ненависть удерживала его. Он то кусал губы от боли, то оскаливался, словно дикий зверёк. Краем глаза он видел стоявшего у дверей Ханнара — на лице найра застыла гримаса тоскливого отвращения. Это зрелище давно наскучило ему, и он мечтал лишь об одном — прервать его… одним ударом меча. Но Вайми, спроси он его, отказался бы от такой милости — несмотря на все муки, жить ему по-прежнему очень хотелось…

В его теле торчали уже сотни игл. Рот Вайми был открыт, глаза дико расширены, но мало что уже замечали. Его голова моталась, из глаз текли слёзы, но пока что ему удавалось сдерживать себя — он рвался из оков, но не орал, не просил о пощаде. На лицах девушек начала появляться злость — молчание жертвы им не нравилось. Джейми загнала иголку в его сосок — и Вайми задохнулся от ослепительной боли. Сейчас всё его дрожащее тело было совершенно мокрым от пота, глаза зажмурены, зубы плотно сжаты, сквозь них вырывалось непрерывное «н-н-н-н-н-н!». Ещё чья-то рука загнала иглу в его причинное место. На сей раз Вайми всё же, дёрнувшись, заорал так, что за окнами дворца отозвалось эхо. Бедра скрутило в дикой судороге, он пытался выгнуться в дугу от пылавшей внизу живота ослепительной боли, даже не замечая, что оковы на руках и ногах глубоко впились в кожу.

Государь склонился над ним, с интересом вглядываясь в перекошенное лицо пленника — и Вайми с наслаждением плюнул в него.

Почти сразу он понял, что делать так не стоило. Нет, государь не заорал, не позвал стражу, даже лицо его не изменилось. Он спокойно утерся кружевным платком. Встал. Выдернул из ящика десяток игл и направился к босым ногам пленника. Дамы, словно комарье, брызнули в стороны от одного резкого жеста его руки.

Едва Вайми понял, что его ждет, найр воткнул первую иголку под ноготь большого пальца его ноги. Мигом раньше юноша поклялся себе, что ни одним звуком, ничем не покажет этой твари своих мук — но сдержать клятву оказалось немыслимо. Он дико заорал и задёргался так, словно через него пропустили электрический ток.

Дав ему отдышаться, государь воткнул рядом с первой вторую иголку. Не будь Вайми привязан, он взлетел бы под потолок с диким воплем: на сей раз игла вошла так глубоко, что упёрлась прямо в кость. Юноша почти обезумел, он дёргался всем телом в безнадёжной попытке справиться с невероятной болью. Впрочем, через несколько бесконечных мгновений в глазах всё-таки потемнело, и он мягко провалился в никуда…

* * *

…Что-то невероятно едкое ударило в нос, в горло, и Вайми ошалело открыл глаза. Он уже решил, что умер — и вовсе не рад был воскреснуть.

— Очнулся? — усмехнулся государь. — Хорошо, — и он взял новую иглу.

Вайми прерывисто выдохнул, отчаянно готовясь вынести новую боль. Его бёдра свело судорогой, живот начал медленно втягиваться, пока буквально не прилип к позвоночнику, мускулы напряглись, он зажмурился, часто и глубоко дыша. Иглы, одна за другой, медленно вползали под его ногти, его тело трепетало, мысли путались, он начал, подергиваясь, вскрикивать от мучительной боли. Наконец, она стала такой острой, что Вайми запрокинул голову и заорал, а потом, когда весь воздух вышел из груди, мог только тихо всхлипывать, не в силах вздохнуть — все его мускулы, трепеща в непроизвольной судороге, напряглись до того, что буквально превратились в камень.

На сей раз он был слишком напряжён, чтобы орать, но вскоре снова отключился от невероятной боли. Государь тут же сунул ему под нос пузырёк с нашатырем, но Вайми ещё несколько секунд плавал в полуобмороке, не понимая ничего. Теперь иголки торчали из-под всех ногтей на босых ногах юноши — по две в мизинцах, по три в остальных пальцах и по пять в больших. Он задыхался от боли, не в силах даже толком вздохнуть.

Государь начал задумчиво пощелкивать по хвостам игл, и боль застила сознание. Вайми и без того уже совершенно обезумел от невыносимого жжения, охватившего всё тело. На какое-то время он исчез, даже не заметив, что найр прекратил пытку, а потом резко — словно в нём включили свет — очнулся, весь мокрый, с прилипшими ко лбу волосами и вопящими от боли растянутыми запястьями. Сейчас он хотел только смерти — и понимал, что всё только ещё начинается.

* * *

Потом, много раз возвращаясь к пытке в мучительных, как она, размышлениях, Вайми так и не смог решить, молчал бы он, если бы его пытали не для развлечения. В своих кошмарах он выдавал всё, что знал, обрекая Лину на смерть, и боялся даже думать, что стало бы с ним наяву.

Он не знал, сколько всё это длилось — потерял всякое представление о времени. Острия игл скользили по всему его телу — от ногтей рук до ногтей босых ног — но каждый раз вонзались в кожу в новом, неожиданном месте, словно превращая его в вечернее небо, на котором, одна за другой, вспыхивали пылающие невыносимо острой болью звёзды.

Те, кто склонился над ним, уже совсем не походили на людей. Глаза у кого масляные, у кого безумные, раздутые дрожащие ноздри, как у пардуса, идущего по следу самки, искривлённые рты, по искаженным возбуждением багровым рожам текут струйки вонючего пота, пальцы впиваются в ладони, будто в подступающем оргазме…

Вайми бы, наверное, сошёл с ума — если бы не лица многих знатных найров, стоявших в отдалении. Юноша видел их сжатые кулаки и ноздри, раздутые от гнева. В их глазах светилось… нет, не сочувствие, не жалость — сопереживание. Сами их лица стали Вайми поддержкой в этом аду, потому он и видел их, смотрел на них, цепляясь взглядом и сознанием. Его жалкие, почти жульнические попытки молчать, хоть как-то не поддаваться боли — он не орал лишь потому, что сил на это уже не осталось — тоже были сражением, очень важным. Возможно, судьба всего Найра и его племени решалась сейчас здесь, в этой комнате… но, свет, как же дорого оно ему обходилось!.. Когда девушки проводили ладошками по хвостам игл, миллионы раскаленных нитей боли сплетались в один узел — и Вайми замирал, с твёрдыми, как камень, мускулами и дочерна расширенными глазами, чувствуя, что его душа отделилась от тела — престранное ощущение. Иногда он видел себя со стороны — что было не менее странным… а в остальное время, весь мокрый от пота, бешено мотал волосами и не переставая вопил от боли.

Вайми старался подольше оставаться в этом странном сумеречном состоянии, когда он ещё мог думать, но уже не понимал, ни кто он, ни где он, не чувствовал своего тела, плавая в ослепительно ярком водовороте видений, похожем на невероятный, многократно наложенный сон.

Когда иглы вонзились ему между пальцами босых ног, между рёбрами, в уши, боль достигла невероятной силы. Вайми казалось, что сейчас он просто взорвётся, разлетевшись на куски. Окончательно ошалев, он отчаянно мотал головой, хлеща мокрыми волосами по своему же лицу, стонал и судорожно всхлипывал, чувствуя, что не в силах выносить это. От растекавшегося по телу огня в голове у него всё поплыло. Он видел огненных мошек, светящиеся туманы, расплавленный металл. Жжение тоже нарастало каждый миг, вызывая такую невыносимую боль, что Вайми корчился и извивался, словно пытаясь вырваться сам из себя. В диком бреду ему казалось, что бесконечные раскаленные докрасна булавки пронизывают его тело, обжигая и покрывая волдырями кожу, как летающие вспышки. Перенося эту терзающую пытку, он стискивал кулаки и кусал губы, чтобы не заорать во весь голос. Сила сокращений его сердца ужасающе нарастала с каждым ударом так, что казалось, будто оно вот-вот взорвётся. Его плоть и кровь уже не могли выносить подобного напряжения, и Вайми не сомневался, что сей же миг умрет.

Потом все, собравшиеся вокруг него, протянули к нему руки, касаясь, казалось, всех игл сразу. Вайми показалось, что поток расплавленной стали прошёл сквозь всё его тело до головы и там распустился, словно цветок, проникая в каждую клеточку мозга. В него ударила белая, бесконечно яркая боль — и всё это вдруг растворилось в сиянии невыразимо яркого чистого света. Удар дикой и огромной силы выгнул спину юноши. Он полетел куда-то в пропасть, стол под ним испарялся, потолок расширялся и отступал. Волна за волной, это неожиданное ощущение, острое, шокирующее и расплавляющее, заполняло всё его тело: от пронзительности боли к её сердцевине, к её источнику, ещё на уровень глубже — и вдруг мучительное стремление к небытию стало невесомым ароматом, растворением, беспечным и дико приятным полетом в другом чувственном измерении. Вайми осознал себя как невероятное сочетание вибраций, цветов, вкусов и других, невыразимых через метафоры слов, ощущений, совершенно незнакомых, почти неземных и в то же время как-то странно вспоминаемых, будто бы из прошлой жизни. Время здесь не двигалось вперед, но мягким потоком увлекало сознание вглубь. Чудесное воскресало на грани между прошлым и будущим, обволакивая тело осязаемой и светящейся тишиной. Услышав её, юноша ощутил аромат счастливой бесконечности, который несет Неизвестное, ощутил страшное и счастливое присутствие Духа рядом, очень близко, почти внутри себя самого. Тело и душа словно поменялись местами: тело как будто стало светом до самой глубины, сознание осязаемо проницает плотное пространство вокруг, находя в нем множество новых точек опоры. А затем его приняла тьма, недоступная даже для боли.

* * *

Вайми пришёл в себя лишь в подвале — от холода. Он лежал, скорее, валялся, на ледяном камне пола, в совершенно тёмном каземате. Его тело превратилось в тучу белого огня, но эта ужасная, адская, дикая боль была уже выносима: по крайней мере, он мог терпеть её молча. А главное, она стихала, пусть по волоску в вечность, но явственно. Вайми ухитрился найти позу, в которой болело чуть поменьше, решив не шевелиться и терпеть — и всё равно с трудом пережил несколько часов мучительной агонии, не в силах не то, что двигаться, но даже толком дышать. Его трясло от холода, он был весь мокрый — от боли, от стыда, от слёз, — чувствуя себя совершенно сломленным, слабым и бессильным. От его гордости не осталось и следа — теперь им владели изумление и страх. Почему он был так слеп? Столь глуп? Зачем вообще явился сюда, где нет ни чести, ни верности слову, ни добрых намерений? Что он надеялся найти здесь?

Он знал, что предал своё племя. Это было бесконечно мучительно. Из-за его глупого любопытства всех их, возможно, ждала смерть — но он не мог это изменить, и ждал новых чудовищных пыток почти с радостью — как достойной расплаты за все свои проступки…

Боль, правда, постепенно стихала, но её место тут же занимали другие пугающие ощущения. Теперь он постоянно ощущал дрожь во всем теле, даже когда спал. Иногда его пронизывали внезапные потоки жара, или, наоборот, холода. Иногда он слышал в ушах гул, словно исходящий из раковин, пение птиц или звон колокольчиков. В его голове внезапно возникали вопросы, и так же внезапно на них приходили ответы. Иногда его язык приклеивался к нёбу. Его челюсти вдруг крепко сжимались, а через какое-то время открывались вновь. Иногда он начинал зевать, как ненормальный. Его постоянно донимала тяжесть в голове, боли в основании позвоночника, непроизвольные движения, необычный ритм дыхания, внутренний свет и звуки, видения и голоса, и много других невероятных ощущений.

Вайми понимал, что от пытки он сошёл с ума, но было, почему-то, не страшно. Пережитое там, наверху, было мимолетным как вспышка, но безжалостно изменило взгляд юноши на самого себя. Оно казалось ему более естественным верным состоянием духа, чем всё, к чему он привык с детства. Он уже чувствовал, что оно навсегда станет для него источником равновесия, камертоном, позволяющим настроиться на настоящее переживание себя, и потому наблюдал за происходящим с ним сейчас издалека, всё ещё словно отделённый от себя. Он испытывал ужас и экстатическую дрожь самым неожиданным образом. Разные части его тела вдруг начинали двигаться или скручиваться. Эти невольные подергивания казались почти осмысленными, как будто кто-то забавлялся с ним, свив себе гнёздышко в самом основании его хребта.

Его мышцы теперь, почти всё время каменно-твёрдые, дрожали и ныли от бесконечного напряжения, — но, может, лишь потому, что он всё время отчаянно мёрз. К обложенным колючим гравием стенам нельзя было даже прислониться, и юноша сидел на корточках, — стоять всё время он не мог, а что станет с ним, если он ляжет на ледяной пол, Вайми даже боялся представить. Из-за скованных за спиной рук он не мог даже почесаться и зуд в пылающей коже превратился в непреходящий кошмар — но юноша благословлял оковы, потому что без них сам разодрал бы себя в клочья. Он почти не ощущал рук — и всё время, как мог, шевелил ими, чувствуя, что иначе останется без них.

* * *

Три дня в темноте показались Вайми вечностью. Все эти три дня никто не заглядывал сюда, и он не видел ни пищи, ни воды. Ему повезло, правда, наткнуться на лужу под треснувшей стеной — воды там натекало достаточно, чтобы утолить жажду. Пить из этой лужи со скованными за спиной руками было очень неудобно — и очень унизительно, но это Вайми не трогало: всё равно, его никто не видел. Голода он почти не ощущал — есть ему, конечно, хотелось, но адовых мук от этого он не испытывал. Их ему доставлял холод — в подвале было едва выше нуля, что для нагого и босого юноши означало бесконечную пытку. Спать он тоже не мог — лишь дремать сидя, уткнувшись мордочкой в колени и не чувствуя ничего, кроме пылающей от боли кожи и насмерть застывших босых ног. Но иногда он всё же видел сны, а непрестанная дрожь, хотя бы отчасти, согревала его. К своему удивлению, он ни разу даже не чихнул, а мучения — бесконечная смерть от холода — лишь укрепили его решимость. Наверное, пылающее в нём белое пламя боли и в самом деле выделяло тепло — иначе, голодный, он бы просто околел.

Когда ему стало получше, Вайми ухитрился протащить скованные руки под своей круглой задницей — это удалось ему лишь потому, что кандалы оказались с цепочкой, хотя и короткой, а он имел гибкий хребет. Теперь стало куда легче — он мог чесаться, хотя бы спереди, пить из сложенных ковшиком рук, да и удобно сидеть, наконец. Это словно воскресило его: не желая умереть в этом подвале, он материл найров последними словами, лупил в дверь кулаками, пока не отбил их, потом пустил в ход пятки — и тоже отбил, сел на пол — и рассмеялся, как ненормальный. Нагой, замерзающий, подыхающий от голода, он почему-то теперь верил, что всё кончится для него хорошо.

* * *

Когда заскрежетала дверь, Вайми поднялся, готовый встретить палача. Его глаза непроизвольно зажмурились — теперь даже тусклый свет факелов был ему ярок. Но никто не набросился на него, беспомощного, в этот миг. Его ресницы осторожно приподнялись — и широко распахнулись от удивления.

В дверях стояла та самая рослая девушка в белой тунике. Свой кинжал она сжимала в руке, и длинный клинок был уже окровавлен. Вайми удивлённо посмотрел на неё, потом увидел за дверью, у лестницы, труп стражника. Горло найра только что проткнули и из него ещё текла кровь. Он перевёл взгляд на кинжал в руке девушки. До него начало, наконец, доходить…

По её позе он понял, что она пришла сюда убить его — то обезумевшее от боли, полумёртвое от холода существо, в которое он превратился. Её глаза тоже удивлённо расширились, обнаружив, что нагой пленник вовсе не выглядит замученным или сломленным. Но она не огорчилась — даже улыбнулась в ответ.

— Лесные дикари на удивление проворны, — сказала она, перехватив его взгляд. — Никто не знает, чего от них ждать. Говорят, это вообще не люди, а демоны…

— Кто ты? — наконец спросил Вайми.

Она неожиданно лукаво посмотрела в его глаза.

— Называй меня так, как тебе нравится.

— Тогда… тогда я буду звать тебя… Аханой, хорошо?

— Да. Позволь мне… — она убрала кинжал в ножны и достала откуда-то маленький ключ. Догадавшись, зачем он, Вайми протянул ей скованные руки — и через секунду кандалы свалились с них.

Ещё какое-то время он не чувствовал рук — а потом ему захотелось завыть от пронзившей их нестерпимой, зудящей боли. Спустя целую вечность она ослабела до мурашек, потом стихла. Невероятное наслаждение — он снова стал из калеки сильным юношей, способным и готовым постоять за себя.

— Зачем? — спросил он. Там, наверху, эта девушка вонзала в него иглы, среди прочих, — и зверски больно, даже больнее, чем у остальных.

— У меня был друг, — Ахана резко отвернулась. Вайми не видел сейчас её лица. — С ним сделали то же, что с тобой. И он умер. А я, — она вновь взглянула на него, — поклялась, что никто больше не умрет… так. Этого достаточно?

Вайми кивнул. Ему было очень неловко стоять обнажённым перед девушкой — но его повязки она не принесла, и еды тоже, а есть ему очень хотелось. Он завертелся, не зная, что делать — прикрываться руками стыдно, а приличной позы никак не получалось. Попутно он осмотрел себя, насколько мог извернуться. Удивительно, но от игл остались лишь горящие красные пятнышки. Они уже не болели, лишь чесались, и обещали бесследно исчезнуть в ближайшую пару дней.

— Что с тобой? — спросила Ахана.

— Я… — он испуганно взглянул на неё из-под упавших на глаза волос, — ну… я, в общем…

— Голый, — спокойно закончила она. — И мне это нравится.

Дикое напряжение вдруг оставило Вайми, и он рассмеялся, как мальчишка. Ахана вторила ему.

— Если бы ты видел сейчас своё лицо! — сказала она, немного успокоившись. — Вот поэтому я совсем не жалею, что… — она вдруг стала серьёзной. — Запомни, здесь тоже есть люди. Как и у вас. Многим не по вкусу пришлось то, что с тобой делали. Когда-нибудь мы и вы будем вместе, но этот срок придет ещё не скоро. Ты лучший парень из всех, каких я знала, и поэтому я выведу тебя из дворца. Там тебя встретят и проведут дальше. Пошли!

* * *

Ахана вела его подземными переходами дворца — темными, сырыми и вонючими, но совершенно пустыми. То и дело она отпирала и запирала за ними тяжелые железные решётки. Наконец, они вышли к подножию узкой длинной лестницы, — на неё сверху падал мерцающий красноватый свет. Оттуда доносились громкие, грубые голоса.

— Там караулка, — пояснила Ахана. — И выход на пристань. Если ты сможешь немного проплыть, тебя подберет лодка. А там… постарайся вернуться домой, к своей девушке, ладно? Пусть она будет счастлива с тобой. Мне от тебя больше ничего не нужно, — она коснулась лба, — главную свою награду я ношу здесь…

— Сейчас я отвлеку охрану, а ты попробуй проскользнуть, — добавила она через минуту. Всю эту минуту они молча смотрели друг на друга.

Ахана повернулась и поднялась наверх. Оттуда донеслись неразборчивые голоса, потом — вдруг резкий шум. Прежде, чем Вайми успел понять, в чём дело, в проем лестницы наотмашь рухнуло тело.

Ахана смотрела сквозь него пустыми глазами. В её горле торчали три стрелы.

* * *

В один миг Вайми охватила дикая ярость. Он оглянулся в поисках оружия и вытащил из ножен на поясе Аханы кинжал с узким, но толстым клинком, — похожий на зубило, он казался притуплённым к концу. Зарезать кого-нибудь такой штукой, пожалуй, трудновато. А вот заколоть…

Он поудобней перехватил круглую рукоять, а потом бросился наверх. Каждый шаг причинял исколотым босым ногам острую боль, но Вайми уже не замечал этого.

Он поднимался молча, совершенно бесшумно, и потому застал шестерых стражников врасплох. Столкнувшись с одним из них лицом к лицу, Вайми изо всех сил ударил его кинжалом, снизу вверх — сквозь броню и диафрагму, в сердце. Узкий клинок в твёрдой и безжалостной руке легко пробил тонкое скверное железо, войдя до самой рукоятки. Глаза найра погасли почти сразу, и он тяжело обвис на ней, вырывая оружие из ладони. Оно засело очень прочно. Вайми отпустил его и бросился на остальных раньше, чем они успели опомниться и взяться за арбалеты. Ничего подходящего ему не попалось, и он схватил тяжёлую железную полосу, которой запирали дверь. Ещё никогда он вот так, без остатка, не пускал в ход всё, на что способен — всю свою силу и ярость. Стражники пытались достать его копьями, но те ломались, как спички. Они все были такие маленькие, такие хрупкие…

В одну минуту всё кончилось: шесть человек легли мертвыми, и комната стала похожа на бойню — даже её потолок был забрызган кровью, сам Вайми тоже, но остался цел. В голове у него стало совершенно пусто, как в раскрытой могиле, во рту стоял мерзкий металлический привкус. Ещё никогда прежде он вот так, своими руками, не убивал людей, и не знал, как это окажется страшно. Голова кружилась. Он бросил полосу и, как слепой, толкнул тяжелую чугунную дверь — он задыхался и чувствовал, что если не выйдет из этой комнаты немедля, то умрёт.

Снаружи оказалось холодно. Высоко в небе висели тяжёлые равнодушные облака. Вайми судорожно хватал ртом воздух, одновременно пытаясь подавить приступ рвоты. Лишь когда вокруг засвистели стрелы, чиркая и ударяясь о камень, он опомнился.

Увидев вдали, на волнах, высоконосую лодку с зелёным парусом, он кинулся вперёд — и наотмашь бросился в воду. Пристань оказалась невысокой, но холодная вода обожгла тело, мускулы свело судорогой и он, как топор, пошёл вниз. Вайми яростно заставил свои руки и ноги работать, едва не захлебнувшись под тупым давлением водной толщи, уже чувствуя под собой вязкий ил дна и слыша, как наверху, весело чирикая, вспарывают воду стрелы.

Плавал он скверно — негде было научиться — и разбивал топившие его волны судорожными рывками, то погружаясь, то отчаянно вырываясь наверх, но эти беспорядочные рывки спасли его — даже лучшие стрелки государя тут не могли толком прицелиться. Порой, потеряв силу в толще воды, очередная стрела больно клевала его в плечо или в спину, но уже не могла пробить кожи.

Вайми совсем перестал соображать. Он плыл бы вперед, пока совсем не выбился бы из сил и не утонул, но тут перед ним вырос дощатый борт лодки. Он бессознательно вцепился в него, чьи-то крепкие руки подхватили его и затащили внутрь. Едва живой от переживаний и усталости, он растянулся на дне.

Когда его сердце перестало лупить в рёбра, как безумное, он поднял голову и осмотрелся. В лодке сидело трое найров — двое угрюмых работников, один из них занимался парусом, а второй следил за рулем. Третий…

Айната было не узнать. Куда делся тот пленник, который в слезах просил отпустить его домой? Теперь перед Вайми стоял молодой принц — в роскошной куртке из тисненой кожи и в расшитом плаще, с мечом на поясе. И лицо у него стало решительное и суровое… вот только когда Айнат взглянул на юношу, в глазах у него блестел стыд.

— А что я должен был делать? — сказал он, хотя Вайми не спрашивал. — Убить родителей, друзей, сестёр? Я и так делаю для тебя, что могу. Очень может быть, меня повесят за мою помощь. Но если мне предложат повести солдат государя к вашему дому — я соглашусь, так и знай! У меня есть семья, и жизнь тоже мне небезразлична. Пока я герой, — он презрительно покосился на свой роскошный наряд. — Ты спас мне жизнь — я спас твою. Но больше я тебе ничего не должен! И если мы вновь встретимся, то будем драться насмерть, так и знай!

Вайми устало закрыл глаза. «Домой, — подумал он. — Благодаря тебе я вернусь домой. Всё остальное неважно».

Глава 11

Он быстро опомнился — в основном, потому, что подыхал от голода, а в лодке отчетливо пахло едой. К его неописуемой радости, Айнат протянул ему громадный, в полголовы юноши, кусок ветчины, и Вайми с урчанием вцепился в него, отхватывая столько, сколько помещалось во рту. Именно такой еды требовало его измученное тело, и сейчас он, подтянув босые ноги и опираясь спиной о борт, самозабвенно жевал. С ним в этот миг можно было делать, что угодно — он всё равно не заметил бы. Наконец, Вайми с недоумением уставился на пустые ладони — он не вполне понимал, куда делось мясо. В животе деловито урчало, но ветчина словно бы провалилась мимо него. Впрочем, ему тут же ужасно захотелось пить, и Айнат, усмехнувшись, протянул ему бурдюк с молоком. Вайми выдул, сколько влезло, и тут же заснул — в эти минуты он не смог бы шевелиться, даже ради спасения своей жизни.

Юноша не знал, гнались ли за ними, но даже если и да, то Айнат сумел оторваться от погони. По крайней мере, когда найры растолкали его, вдоль берега тянулись одни изогнутые дюны. Нигде и никого не было видно. Айнат без лишних слов предложил ему убираться из лодки.

— Отсюда далеко до твоих лесов, — сказал он, — но на тот берег я тебя не повезу. Спасать твою жизнь — пожалуйста, но жертвовать ради тебя жизнью я не согласен. Дойдешь и сам, не маленький. Место тут глухое…

Вайми, казалось, без всякого выражения посмотрел на него. Через секунду Айнат отвернулся.

— Мы никогда больше не встретимся, — ровно сказал юноша. — Мы, Глаза Неба, чувствуем такие вещи. Но если ты ещё раз предашь нас, ты умрёшь. Такое противно даже Творцу.

Затем он прыгнул за борт и по пояс в воде побрел к берегу. Когда он выбрался на влажный песок и оглянулся, лодка уже скользила прочь, равнодушная, маленькая, далекая…

Вайми вздохнул, потянулся, встряхнул волосами, чтобы опомниться, а потом полез на гребень ближайшей дюны — осмотреться.

С трудом взобравшись по сухому, холодному, сыпучему склону, он увидел далеко на юге маленькие красновато-белые здания столицы. Низкое солнце скрылось за высоким сводом жемчужно-серых туч, их расщелины рдели золотисто-рыжим огнем. Хмурое безбрежное озеро под тучами казалось коричнево-свинцовым. Неутомимый непокой бесконечной воды пугал юношу, но равномерный шум волн успокаивал. Стоя на закате посреди холодного пустынного мира, он чувствовал себя потерянным, но это уже не страшило его. Пускай он не знал, что делать дальше, куда идти, но он был свободен. И он увидел простор Срединного озера — впервые в своей жизни.

* * *

Солнце уже зашло, и небо в разрывах туч стало пронзительно-чистым, сумрачным и холодным, когда Вайми взобрался на невысокое плато за широкой полосой дюн — неровное, покрытое редкими купами кустов. Отсюда низкий берег был виден на много миль вправо и влево, но нигде — никаких признаков людей. На севере и востоке сгущался сумрак, на западе над озером, как занавесы, нависли тяжелые коричневатые облака, скрывая отблеск заката. На юге тучи расходились, там темнел силуэт горы Разрушения, высочайшей из гор краевого хребта, насколько он помнил рассказы Айната. Судя по их вершинам, Вайми был в самой середине найрского берега озера. Эта мысль не радовала, но он попал сюда по своей воле и мог злиться только на себя. В принципе, вернуться к соплеменникам он мог, это даже не займет очень уж много времени. Но главным препятствием станет не расстояние, а люди…

Вдруг что-то на западе разорвало тучи. Последние лучи солнца скользнули под них, обратив лохмотья облаков в языки тусклого пламени, и до Вайми донёсся тяжелый гул. Казалось, он заполнил весь мир — глубокий, чистый, полный подавляющей мощи. Потом из-за туч показался грозный черный силуэт, словно плывущая гора. Облака вокруг бурлили, как вода вокруг куска скалы.

Сердце Вайми отчаянно забилось. Он начал задыхаться, не понимая, от чего — от страха, или… от восторга. Это было… Парящей Твердыней — слова вдруг сами всплыли в голове. Блестящая, но черная, остроугольная, невыразимо громадная, она плыла на одной высоте с тучами, и когда прошла над головой юноши, то закрыла, казалось, полнеба. На её днище светилось девять сине-огненных глаз — один громадный в центре, восемь меньших по углам, под подобиями башен. У неё было ещё множество иных, серых глаз, похожих на человеческие, однако с вертикальными зрачками: взгляд их из-под вееров кинжаловидных ресниц был беспощаден. Самый большой из них смотрел вперед, на её путь, иные, меньшие — вверх и вниз.

Потом на него налетел ураган, яростный, упругий ветер, мчавшийся вслед Твердыне. Вайми пригнулся, прикрывая глаза от туч взметённой пыли. Казалось, само его тело вибрирует от наполнившего весь мир грохота. Но он смотрел вслед ей с восхищением.

Невыносимо чуждая, нечеловечески соразмерная, эта штука смотрела на мир внизу, и мир обмирал под её тяжким живым взглядом — нет, не штуки, и не зверя, а разума, огромного, как она сама. «Может, это и есть Творец?» — думал Вайми, цепенея, но не сводя с неё глаз.

К счастью, Твердыня не заметила его — или просто не обратила внимания? — проплыла мимо, волоча по тучам свою чудовищную тень, и скрылась на юге. Облака расступились, истаяли на её пути, открыв лучистую глубину неба. Его чистый свет очертил на берегу, только что первозданно пустом, угольный штрих лодки.

* * *

К его удивлению, лодка, сырая и потемневшая от старости, оказалась в сносном состоянии: по крайней мере, когда он сумел стащить её на воду, она не дала течи. Вёсел не нашлось, и Вайми толкал её сам, погружаясь всё глубже. Когда ноги перестали доставать до дна, он перевалился через борт и сел, весь мокрый, дрожащий от холода, но очень довольный собой. Восточный ветер быстро относил лодку от берега, и вскоре расстояние стало внушительным. Когда прибой скрылся из глаз, Вайми задумался.

Появление Твердыни потрясло его. Она явилась из-за пределов мира — точнее, мир оказался несравненно больше и невероятней, чем он мог представить, и Вайми хотелось танцевать от радости, от того, что реальность превзошла самые смелые его ожидания. Он был готов сделать что угодно, чтобы оказаться ТАМ — иначе неутолённое любопытство замучило бы его до смерти, а теперь ему просто с невероятной силой захотелось жить. Но он не знал, доживёт ли хотя бы до рассвета. Если лодка потонет посреди озера, он не сможет проплыть несколько миль в холодной воде. Здесь был парус — пускай сырой и заплесневевший, но Вайми смог его поставить и стал учиться им управлять. Однако ветер мог перемениться, мог затихнуть вообще. Его могло отнести в непролазные плавни, откуда он никогда не смог бы выбраться. Его могли заметить найры, сновавшие на своих лодках по озеру вдоль и поперёк. Он мог просто вывалиться за борт и утонуть. В любом случае, погибать теперь было невероятно обидно.

Он понимал, что умрет, скорей всего, однако в это плохо верилось: не для того же он спасся из дворца государя, чтобы захлебнуться и пойти на дно, на корм рыбам! И хотя бездумное любопытство обошлось ему очень дорого, Вайми вовсе не был этим опечален: он получил безмерно больше, чем мечтал и сейчас возвращался домой. Еды у него, правда, не было, но есть ему пока и не хотелось. Слабые покачивания лодки успокаивали. Стоявшая высоко в небе звезда смягчала холод осеннего ветра своими призрачно-тёплыми ало-золотыми бликами: она словно набрасывала на холод заката жаркую тень летней ночи.

Вайми никогда не видел такой яркой звезды, но после появления Твердыни его уже ничего не могло удивить. Раз уж ОН решил посмотреть на свой мир, почему бы ЕМУ не зажечь пару-тройку новых звёзд? Хотя… нет. Насколько он помнил, эта звезда, или та, что сияла на её месте, называлась Сойан — ничье, давно забытое имя… Должно быть, у Ллуаны наконец родился сын и его назвали этим именем. Ведь каждый Глаз Неба — на самом деле звезда, она его душа, на земле — только тело и те, кто ушел, однажды возвращаются, чтобы жить снова…

Иногда Вайми даже жалел, что не родился девчонкой — подарить племени новую жизнь здорово, но его привлекало даже не это. Таинство имяположения, когда мать узнает, чья душа-звезда вернулась на землю в этом теле, дает сыну или дочери имя — и эта звезда вспыхивает, говоря всему миру, что Сойан вновь родился… это, должно быть, что-то потрясающее.

Вайми решил, что, когда он, наконец, доберется до Лины — ах, как хотелось зацеловать её, вылизать, потискать, одуревая — это всё мне! — то непременно заведет с ней ребенка, ну, просто чтобы расспросить, как это происходит, да и интересно ведь, кто там у него родится. Вдруг Маоней или Анмай — смешно будет баюкать его на руках, спрашивая, не помнит ли он чего…

Подростком он потратил массу времени, пытаясь найти в себе тех, других Вайми, что жили до него. И не знал, получилось ли это — было ли оно реальной памятью или просто не в меру разыгравшимся воображением? Увы — не у кого спросить и это порой ужасно злило его. Он донимал Лину и Найте расспросами — но и они не могли сказать ему что-то полезное. Одни и те же люди рождались в племени раз за разом — но не помнили своих прошлых жизней — или же помнили их смутно, словно сон.

В чуть более юном возрасте Вайми обошёл всех старших, расспрашивая их о себе, жившем раньше. Узнать удалось о трёх — первый жил пятьсот лет назад, второй — триста, третий — всего сто лет назад. О них мало что помнили — разве что первый из них улетел за край мира на огромной деревянной птице (Вайми уже примерно представлял, что это такое было и решил, что в свой срок он поступит точно так же), второй подарил племени одиннадцать детей от одиннадцати девушек, ну а третий был великим воином, очень хитро разбившим войско найров.

Вайми с трудом узнавал в них — себя и честно пытался почувствовать себя удачливым отцом или не менее удачливым воителем — но у него, увы, плохо получалось. Казалось, что душа имеет множество граней — а земное тело вмещает лишь одну из них. Он изо всех сил старался представить себя звездой, душой, сущностью, единой во множестве лиц — но на это у него не хватало ума и это страшно его злило. Ведь это, наверное, невероятно здорово — парить в небесах и видеть весь мир разом, говоря с парящими вокруг другими душами-звёздами!

С другой стороны, висеть на одном месте всё время наверняка утомительно — Вайми точно взбесился бы. Он, скорее, предпочел бы стать планетой, луной или даже солнцем — почему нет? — но даже это казалось ему недостаточным. Он хотел быть блуждающей звездой, совершенно свободной, умеющей жить в небесах и на земле, умеющей превращаться в него-юношу (потому что для многих очень интересных действий облик звезды не подходил совершенно), умеющей превращаться во что угодно: течь ручьем, плыть по лесу вечерним туманом, распадаться на миллионы летающих независимо глаз — но, увы, пока что был заперт в одном этом теле. Оно тоже ему нравилось — но его было ему слишком мало.

Он подолгу глядел на свою звезду, раз за разом бросая к ней мысли в надежде получить хоть какой-то отклик, просто увидеть мир ОТТУДА — но у него ничего не получалось. Или получалось, но он не знал, взаправду ли: иногда плохо иметь слишком развитое воображение. Но даже сама мысль о том, что его звезда — самая яркая, грела ему душу. Цвет её, правда, казался ему странным — он предпочел бы темно-синий, под цвет глаз — и изо всех сил старался разгадать и эту загадку. Какой была его истинная сущность? Темно-синей и мятущейся, словно блуждающий в пространстве океан? Огненно-золотой, тянущей в бесконечность бесчисленные глаза лучей? Ещё какой-то — тем, что он даже не способен представить?

Он изо всех сил старался это понять — пока, наконец, не доходил до того, что казался себе всем разом и, разозлившись, бросал эту затею. Ведь, в самом деле, нельзя же быть одним — а потом другим, или даже разным в одно и то же время? Или, всё же — можно?

Вайми сунул руку за борт, плеснул водой в лицо, фыркнул, помотал головой и опомнился. Высокое небо над головой стало почти пустым. Лишь на западе, над тёмной Обзорной горой, тянулись острые, чёткие, синие облака. Первые звезды загорались в недоступной выси, и, глядя на них, Вайми думал, что там, среди бесчисленных светил, откуда пришёл ОН, нет печали.

Глава 12

На рассвете лодку прибило к берегу. Вайми разбудили холодные брызги волн, бьющих в борт. Он спал сидя, свернувшись в тугой клубок и накинув сверху кусок ткани, служивший набедренной повязкой. Во сне он замёрз, босые ступни застыли в луже собравшейся на дне лодки воды, всё тело затекло и мышцы ныли, словно после хорошей трепки. Тем не менее, шевелиться не хотелось — ведь, едва он поднимется, станет ещё холоднее.

Юноша вспомнил свой сон — он стоял на полянке совсем без ничего, отчаянно прикрывая руками самое дорогое — кажется, уши? — а вокруг тесным кружком стояли девушки и смотрели на него очень странно — словно хотели чего-то. Брр! Или не брр? Девушки же тёплые…

Вайми вздохнул. Совершенно непонятно, что интереснее — спать и видеть сны или видеть что-то наяву.

Согреваясь, он побегал по туманному берегу, потом с внезапной решимостью бросился в волны. Холодная вода мигом прогнала окоченение и сонливость, но вот ветер, когда Вайми выбрался на берег, стал настоящей пыткой. Он сжался в комок и дрожал, пока его кожа не обсохла, потом оделся, но теплее стало лишь бедрам. В животе вновь урчало от голода — а ничего съедобного вокруг не наблюдалось. Вайми решительно пошёл вверх по склону, ёжась и дрожа в туманном сумраке. Его чуткие ноги ощущали теперь каждую щербинку грубого, холодного и влажного песка пока ещё непонятно чьего берега.

* * *

Поднявшись над туманом, он увидел плато, рассеченное глубокой ложбиной, — из неё торчали темные верхушки деревьев. Вайми потратил полчаса, чтобы дойти до нее. На гребне высокого прибрежного мыса он вздохнул и сел, чтобы перевести дух. Долина здесь сворачивала, и между деревьев изгибалось широкое ложе мелкой, бурлящей вокруг камней реки. Недавно взошедшее солнце едва просвечивало в разрывах тяжелых пепельно-рыжих туч. На севере, над темной стеной леса, рваные облака кутали скалистый массив Ограждающих гор.

В порывах по-осеннему свежего ветра Вайми чувствовал сотни знакомых запахов. Осмотревшись внимательней, он понял, что ему повезло — его отнесло на северо-западную окраину мира и дня через три пути он сможет добраться до родного селения. Найров здесь не было, но раньше они тут жили: за рекой вдоль невысокого каменистого откоса тянулись остовы деревянных домов когда-то богатого селения — по два этажа, большие окна и высокие, обрамленные резными перилами террасы. Сейчас от жилищ остались лишь страшноватые осевшие коробки, зиявшие глубокой темнотой. Из высоченного, в рост человека, бурьяна, укрывшего их подножия, торчали остатки развалившихся изгородей. Почему отсюда ушли люди? Вайми не знал. Что там было в прошлом — моровая язва? Безумие? Никто уже не скажет. Прошло слишком много лет…

Спустившись, он вышел на когда-то добротную дорогу — её каменные плиты выкрошились и разошлись, местами вовсе исчезли под слоем лесного мусора. На обочинах выросла непролазная чаща колючего мелколесья, но и оно давно уже высохло, превратилось в ощетинившиеся мёртвыми ветками скелеты…

Никто уже давно не жил на этой земле. Вайми видел множество птиц, но не замечал ни зверей, ни даже их следов. И то, и другое было ему на руку, но юноша чувствовал возрастающий голод, а еды здесь, если не считать редких ягод кислянки, не нашлось никакой. Завтрак из них наверняка кончился бы маетой в животе, да и чтобы насытиться кислянкой, нужно потратить, самое меньшее, полдня…

Вайми вздохнул. От голода ему хотелось спать, но спать на голой земле, подобно зверю, забившись в глубину зарослей, он просто не мог. Его ноги почему-то постоянно мерзли, хотя он с самого детства ходил босиком по холодной земле и вовсе не страдал от этого.

Вайми поёжился, обхватив голые плечи, потом поднял голову. Как перед закатом, в небе кружили птицы — но не чайки, а почти сплошь воронье. Их торжествующий грай глушил все остальные звуки, и юноша невольно сжал кулаки. Вся эта земля была заброшенной, бесплодной, мертвой. Он знал, что родился в дни старости мира, и это вовсе не нравилось ему.

* * *

Из природного любопытства он решил заглянуть в развалины, но, подойдя чуть поближе, насторожённо замер, заметив там собак, судя по всему, диких. Вайми знал, что без оружия не сможет справиться с целой их стаей, и медленно попятился, не отводя от них взгляда, но это не помогло — одна из собак подбежала к нему, а за ней и остальные. Под их пристальными голодными взглядами юноше стало не по себе. Быстро оглядевшись, он понял, что уже не успеет добежать до ближайших укрытий.

Собаки рычали и подходили всё ближе — не меньше дюжины. Вайми охватила паника. Он не знал, что делать — то ли звать на помощь, то ли проснуться…

Он потратил на эти размышления несколько драгоценных мгновений, затем, опомнившись, поднял тяжелый, остроугольный обломок скалы. О том, имеет ли это смысл, он не думал.

Первую прыгнувшую к его горлу собаку он встретил широким взмахом, ударив камнем по косматой голове, и собака далеко отлетела. Но второй пёс прыгнул под замах и камень скользнул по жёсткой шерсти загривка. Удар когтистых лап в грудь сбил Вайми с ног, он грохнулся спиной на каменистую осыпь и взвыл от боли. Горячие зубы псины скользнули по щеке, едва не разорвав её, потом он схватил пса за горло и отпихнул от себя пасть, врезав ему камнем по носу. Псина с визгом отскочила, но тотчас на него бросились сбоку, пробороздили ногу, как каленым железом по коже. Едва он попытался повернуться, его тут же укусили за плечо и он, ударив наугад, выронил своё неудобное оружие. Длинная морда потянулась к шее, нацелившись поперёк горла. Вайми сунул пальцы в оскаленную пасть и изо всей силы рванул вверх и вниз, услышав, как хрустнула челюсть. Но в него вцепились сразу с нескольких сторон, начали рвать — и он совсем обезумел от боли.

Бешено крутанувшись, Вайми разбросал вцепившихся в него собак, вскочил на ноги, схватил одну из них за хвост и загривок, и, высоко подняв над головой, со всей силы приложил о камни. Ещё одна собака отлетела, получив роскошный пинок в косматый бок. Тут же ему бросились на спину. Зубы вцепились в шею сзади, прокусив кожу, и с мучительной силой впились в мышцы под ней.

Вайми опрокинулся на спину, ощутив, как между ней и камнями хрустнули кости собаки, но это не помогло. Дико заорав, он схватил её за передние лапы и, наконец, сорвал с себя, чувствуя, как зубы раздирают мясо. Перебросив тварь через плечо, он, уже совершенно озверев, перехватил её поудобнее — и начал изо всех сил молотить ей остальных, словно дубиной…

Это было страшное оружие отчаяния. Но он услышал резкий, дикий визг, потом визг оборвался… он размахивал обвисшей тушей, как мешком, раздавая удары направо и налево. Терзавшая его стая внезапно попятилась… злобный рык сменился визгом… ещё удар… ещё… и ещё… быстро мелькающие ляжки, шум бега — и всё стихло.

Отбросив бездыханное тело — собака, похоже, сдохла от испуга — юноша увидел, что в ручье ничком лежит вторая мертвая собака с разбитой головой — она смогла доползти до самых кустов прежде, чем издохнуть. Остальные псы бежали. Лишь один, с окровавленной пастью, пытался ползти, жалобно скуля. Вайми хотел добить его, но не смог. Его охватило тоскливое, мутное омерзение. Настоящая схватка была совсем не похожа на сражения его мечты — боль, грязь и отвращение к своей беспомощности перед чужими, причиненными тобой же страданиями…

* * *

В племени Вайми славился как непревзойденный спорщик, но в рукопашной он мог похвастать скорее яростью, чем умением — и понял, что дешево отделался, когда, шипя от боли, промывал множество сильно кровивших, но, к счастью, неглубоких ран. Оставалось надеяться, что среди рвавших его псин нет бешеных.

Но от него пахло кровью, и он не мог скрыть свой след.

* * *

Солнце уже село, и долина внизу погрузилась в голубоватый, призрачный полумрак. В высоком небе лениво ползла необозримая лавина облаков, пылающих печальным рыжеватым золотом. Под ними, далеко на западе, темнели зубцы Ограждающих гор. Вайми лежал на гребне скалы, прижавшись животом к холодному камню и судорожно вцепившись руками в неровный край обрыва. Сегодня ему исполнялось восемнадцать — возраст совершеннолетия, но он не думал об этом.

Фигурки найров казались крошечными с такой высоты, но острые глаза юноши различали их очень чётко, а их наглые шаги и лай собак звучали, казалось, совсем рядом. Вайми с испугом втянул холодный, полный гниловатой осенней сырости воздух. Оставалось лишь надеяться, что после недавнего дождя его запах не смог удержаться на голом камне.

Юноша с замиранием сердца увидел, как темная свора всё же задержалась на миг у приметной глыбы — той самой, с которой он полез на каменистую осыпь. К счастью, сильный ветер помешал им: погоня торопливо устремилась дальше.

Вайми с облегчением перевёл дух. Конечно, потеряв след, найры скоро повернут назад, а значит, мешкать здесь не стоит. Тем не менее, он ещё несколько минут, почти бесконечных, следил за ними. Когда дюжина солдат с их сворой скрылась за выступом скалы, Вайми торопливо вскочил. Плоский обрывистый гребень, давший ему убежище, был крут и высок, и спуск с его обратной стороны оказался много труднее подъема — ему пришлось слезать спиной вперёд, не столько выглядывая, сколько нащупывая опору. Порой камни выскальзывали у него из-под ног и потом долго прыгали вниз с замирающим стуком. Холодный ветер с неутомимым упорством бросал в его глаза пряди волос, цепенил голую кожу, таинственно и грозно шумел в кронах деревьев внизу. Вайми не считал времени. Когда он достиг осыпи у подошвы обрыва, сумерки стали уже плотными. Пронзительно-алый Сойан вдруг вспыхнул в разрывах лениво ползущих облаков, и от каждого камня, каждого дерева тотчас потянулись удивительно чёткие тени. Мягкий розовый отблеск лег на угрюмый ландшафт, и холодный ветер, казалось, утратил свою ярость.

Над далекими зубцами Найрских гор взошла луна, окрасив зеленоватым серебром полнолуния мягкие края медлительно ползущих туч. Серые пятна на её мутноватом диске напоминали оскал черепа, и Вайми невольно осмотрелся вокруг — приближалась ночь, время любящих мясо зверей, вроде пардусов и больших полосатых гиен. Ему вовсе не хотелось встречаться с ними, но в обманчивом свете, среди двойных теней оставалось надеяться только на слух, а равномерный шум ветра в кронах деревьев глушил все звуки…

Недовольно помотав головой, Вайми залез на громадную глыбу серого гранита и тщательно осмотрелся. Эта долина была гораздо обширнее той, по которой он шел днём. Далеко на востоке, где последние зубцы низких скал тонули в земле, она выходила на простор побережья.

Но здесь внизу всё скрывала чаща высоких деревьев с плотной тёмной листвой. Вайми никак не мог сообразить, сколько ещё осталось до селения, и как к нему вообще пройти в этой вроде бы насквозь знакомой земле. Его бил озноб и он знал, что вязкая, отупляющая тяжесть в теле не рождена одной лишь усталостью. Его раны воспалились, он чувствовал охвативший его жар и знал, что, скорее всего, умрёт. Тут никто не мог ему помочь. Дико хотелось есть, но он уже слишком ослаб, чтобы охотиться, и к тому же безоружен — легкая добыча. Вот стань он таким, как хотя бы неделю назад…

Вайми вздохнул. Увы — Реальность упорно не желала меняться в соответствии с его о ней представлениями, как бы сильно он этого не желал. Делай, что хочешь, случится, что суждено — такой подход совсем ему не нравился, но другого, увы, не оставалось. Он или вернется домой — или останется лежать где-то в округе, а что именно — решится этой вот ночью… или вечером уже…

Вдруг Вайми почувствовал, что за ним наблюдают. Он спрыгнул под глыбу и вздрогнул, прижавшись к её холодному боку. Свои не стали бы прятаться — если бы не решили, что могут спугнуть ему дичь. Юноша закрыл глаза и направил всё внимание в замерзшие уши — но услышал только шум ветра и с сожалением потёр их.

В пятнадцать лет их было четверо — он сам, гибкий Маоней, ловкий и весёлый Найко и Алхас — толстоватый и не очень-то симпатичный, он знал о чувствах Вайми гораздо больше его самого. Их давно не осталось в живых — всех убили найры, — и Вайми понимал, что скоро может их увидеть: он ослабел от голода и замёрз уже так, что боялся уснуть. Но гораздо сильней голода и боли в неперевязанных ранах его терзал мучительный, палящий стыд — его глупое любопытство подставило под удар всё, чем он дорожил. Его племя, его дом, его друзья в смертельной опасности, и этого не исправить. Он мог кричать, рвать волосы, звать кого угодно — это ничего не изменило бы. Он мог лишь вернуться и предупредить соплеменников — но уже не знал, сможет ли их найти, да и вообще, стоит ли?

Вайми боялся признаться в этом даже себе, но ему не нравилось родное племя — точнее, царившая в нем скука и застой. Судьба дала ему больше, чем сородичам — и это ему тоже не нравилось. Но там у него осталась любимая, брат и друг. Конечно, они не умрут без него, но Лина бы страдала, это он знал. Так что он должен вернуться — и рассказать правду. Вайми не знал только, будет ли он потом жив. Он не представлял, где и как сможет искупить свою вину. Но вернуться к Лине — единственной близкой душе — необходимо. Иначе зачем ему вообще жить?

Вайми печально вздохнул и посмотрел вверх. Там, в разрыве между туч, вдруг вспыхнула его звезда — но одиночество от этого стало лишь сильнее. Звезда-душа казалась сейчас невероятно далекой — она смотрела на него, как на забытую в пустом доме игрушку. На миг ему даже подумалось, что все Глаза Неба уже там, со своими душами — а он тут один, брошенный и никому не нужный, в чужом враждебном мире. Захотелось полететь туда, наверх — и Вайми вздохнул ещё раз. Он долго и изо всех сил старался представить, что увидел бы, долети как-то до звёзд. Наверняка, его звезда не только самая яркая, но и самая большая — огненно-золотой шар больше даже его роста. И её свет не слепит, не обжигает — разве может ослепить глаза свет звезды, даже если подлететь к ней совсем близко?

А всё же, как плохо одному… Найры, конечно, уроды, но Айнату сейчас хорошо, у него хотя бы есть родители…

Вайми нахмурился. Всё, что у него осталось от родителей — деревянный квадратик, на котором отец, Аулай, вырезал портрет его матери, Лайны. От старости дерево потемнело и залоснилось, но рисунок до сих пор оставался чётким. Вайми носил его на шнурке, на шее, под подаренным Линой ожерельем из ракушек, на каждой из которых он нацарапал её собственный портрет в разном настроении. Лина с усмешкой навесила всю эту коллекцию на него — в знак того, что он её парень. К счастью, найры не озаботились содрать с него украшения, иначе он лишился бы и этого. Детей в племени воспитывали и учили девушки — парням не до малышей, они воюют и охотятся и берут в обучение уже подростков. Именно девушки хранили культуру племени — и, среди прочего, объясняли маленьким пока мужчинам, как правильно за ними ухаживать.

Вайми вздохнул ещё раз, вспоминая Нарайну, заменившую ему родителей, ушедших за край мира, едва ему исполнилось семь лет. Отца он, увы, почти совершенно не помнил, мать помнил мало — скорее, общее ощущение блаженства и тепла, каким она его окружала. Нарайна же, веселая круглолицая девушка, опекала его лет до тринадцати — и, в каком-то смысле, создала его. Именно она выучила его стрелять из лука, научила задавать вопросы, смотреть, думать — когда она ушла за край мира, Вайми едва не ушел вслед за ней. Два следующих года — до самой встречи с Линой — прошли, как в тумане, он боялся, точнее, стеснялся о них вспоминать, понимая, что вел себя невероятно глупо — да и вообще не слишком хорошо. С Нарайной ему всегда было интересно. Хотя уже тогда он задавал невероятное количество вопросов, она никогда не гнала его, всегда находила время выслушать, ободрить и утешить — а Вайми так страстно жаждел любви и внимания к своей особе! Теперь вспоминать об этом смешно — но тогда уже один скользнувший мимо взгляд казался ему невероятной трагедией. Именно Нарайна рассказала ему легенды о прошлом, мифы племени — а знала она их много, много больше, чем другие девушки и теперь Вайми подозревал, что немалую их часть она придумала специально для него. Она подолгу сидела с ним на скале, рассказывая о звёздах — о их именах и о тех, кто эти имена носил.

Вайми поразило, как много было когда-то его соплеменников — и, конечно, он страшно хотел знать о прежнем себе как можно больше. При мысли, что кто-то будет так вот рассказывать о нём, сердце его замирало — но ведь потом он вернется, как возвращался уже много, много раз — и будет возвращаться дальше, ведь звёзды никогда не гаснут, правда? Но сможет ли Лина и другие вернуться вместе с ним? Или на самом деле это неважно и подружиться можно с кем угодно?

Вайми задумался, вспоминая своих мёртвых друзей. Их компания выглядела странновато — Найко и Маоней, совершенно довольные сегодняшним днём, трещали об этом не умолкая, а Алхас, напротив, был преисполнен пессимизма: избранный племенем на роль изгоя, он принял её, но от его попыток подвести под неё некий философский базис у Вайми вяли уши. В ту пору он сам, как все во Вселенной подростки, страдал от неуверенности в себе, но у него это принимало самые странные формы. Он мог удивленно спрашивать себя: «Почему именно я? Почему именно сейчас?». Его могли одолеть сомнения в реальности всего, что происходит вокруг. Иногда он начинал сомневаться даже в своей собственной реальности, а его природная независимость незаметно переходила в отстранённость от всего. Иногда он замечал, что смотрит на всё — даже на свои мысли, идеи и чувства — со стороны, словно осознающее «я» отделилось от ума, за которым наблюдало. Все эти фокусы порой очень сильно мешали ему жить — а порой очень помогали.

При всём этом, он страдал от глубокого одиночества — он знал, что не похож ни на кого, что никто не чувствует так, как чувствует он. Его мысли могли вдруг ускориться или замедлиться, стать беспорядочными, странными или бредовыми. Проще говоря, он был тогда всего в двух шагах от сумасшествия, и, пожалуй, единственное, что спасло его — бесконечные разговоры с Алхасом. Именно Алхас объяснял ему принятые в племени правила поведения: как нужно поступать, а как поступать не следует. Вайми слушал его очень внимательно — тогда он не знал, что от этих советов его жизнь едва не пошла под откос. Пользуясь его тогдашним растрёпанным состоянием, Алхас бессовестно помыкал им — часто лишь для своего удовольствия — и Вайми прекрасно понимал это. Тем не менее, он слушался Алхаса беспрекословно, даже сам не понимая, почему — может быть потому, что опыт изгоя у Алхаса был гораздо печальней его собственного… а может, обучаясь управлять собой. Потом в его жизни появилась Лина, и вся подростковая блажь не пережила жарких встреч с подругой, когда думать он просто не мог…

Теперь Вайми с удивлением и даже с какой-то неприязнью вспоминал, каким был в свои пятнадцать лет — сплошной клубок противоречий, балансирующий на грани безумия. Он сам не узнал бы себя тогда. Правда, с тех пор он вырос — в том числе и физически, настолько вырос, что его стало опасно задирать. Одно дело — дико мечтать о независимости, отвечая на обиду лишь мечтами об ужасной мести. И совсем другое — когда в ответ на оскорбление можно сразу пнуть ногой в живот или врезать кулаком в морду между глаз — а потом уже добавить ногой. Это просто невероятно упрощало жизнь…

Задумавшись, он не сразу заметил, что из темноты зарослей бесшумно вышли две тёмных фигуры. Алый огонь Сойана тускло блеснул на наконечниках их копий. Найры!

Вайми знал, что здесь не ходят солдаты государя, и не особо удивился, заметив, что их рыжие гривы перехвачены синими лентами мятежников. Они не меньше его ненавидят государя и его власть, вот только сам он для них — всего лишь дичь…

Один из найров подошёл ближе, повернулся… Свет Сойана упал на его лицо. Юноша плотней прижался к камню, надеясь, что его не заметят в тени глыбы: ещё двое найров вышли из зарослей с луками наготове.

Вайми с затаенным любопытством и внимательно рассматривал их вожака — узкое молодое лицо, бледная кожа. Он один был одет по погоде и казался толстяком в своих чёрно-серых мехах. Остальные обряжены в широкие рваные домотканые штаны и старые кожаные куртки. Вместо сапог ноги обмотаны какими-то лохмотьями, перетянутыми тонкими ремешками. В тощих вещевых мешках явно ни крохи съестного. Спутанные лохмы длинных немытых волос обрамляли грязные исхудалые лица. Вайми понял, что они забрались в эти опасные земли в поисках скудной добычи — не ради удовольствия, а просто чтобы прокормить себя…

Вожак вдруг завопил, заметив юношу. Вайми вскочил. Хотелось рвануть к зарослям, — но тогда он просто получит стрелу в спину. Заорав, он сам бросился на двух хмурых, крепкого сложения найров в самодельной броне из планок. Они были вооружены мечами и луками, но Вайми по опыту знал, что в таких случаях стрелки часто мажут или вовсе теряются. А почти сразу за их спинами — заросли. В них его вряд ли отыщут…

Найры промешкали какой-то миг, потом схватились за луки. Вайми бросился на землю — и ещё падал, когда щёлкнули тетивы. Глухой удар в плоть, взвизг стрелы о камень, ветер от свистнувшей мимо уха смерти — всё сразу.

Ещё не успев понять, он рухнул на неровную землю — и почти уткнулся носом в удивлённое лицо найра с остекленевшими глазами. Под его ухом торчало знакомо оперенное древко, но крови почему-то не было. В детских легендах Глаз Неба говорилось, что у найров вообще нет крови, как и положено демонам — но Вайми с сожалением убедился, что это не так. Тогда всё было бы гораздо проще…

Второй найр, не обращая внимания на смерть товарища, вскинул лук, выстрелил — но не в Вайми, а в близкие заросли на другом берегу ручья.

Вайми потянулся за луком убитого, но тут щелкнул ещё один выстрел. Уцелевший найр упал с истошным воплем. Двое оставшихся в панике бросились прочь.

Поднявшись, юноша увидел бегущего к нему Ахета и с облегчением перевел дух. Его одиночество кончилось.

* * *

Ахет остановился, не доходя нескольких шагов. Они обменялись беззвучными приветствиями охотников, потом замерли, глядя друг на друга. Глаза Вайми — громадные тёмные глаза сумеречного существа — казались прорезями в грязной, ободранной маске.

— Это они тебя так отделали?

— Возле реки на меня напали дикие собаки.

При последних словах глаза Ахета гневно сверкнули. Вайми вполне разделял его неприязнь к собакам.

Полукровка осмотрел раны юноши — они давно запеклись и не представляли опасности. Ещё через несколько минут они молча жевали мокрый изюм, устроившись в неприметной расщелине, точнее, небольшой и относительно сухой пещере — узкий вход в неё скрывался за громадной рухнувшей глыбой, а дно устилал толстый слой старой травы — одно из бесчисленных «походных» укрытий племени. Ахет заложил вход камнями и развел крошечный костерок — просто чтобы не сидеть в темноте. Он хотел догнать и добить найров, но Вайми отговорил его. Теперь он наелся, и Ахет молча смотрел на него, ожидая объяснений.

Юношу вдруг охватил страх. Казалось, он утратил дар речи — просто забыл, как заставить шевелиться язык. Сделав над собой громадное усилие, он всё же заговорил — торопливо, сбивчиво, словно в лихорадке. Он описал всё, что пережил, не щадя себя и ничего не скрывая.

Ахет не задал ни одного вопроса. Даже когда Вайми выдохся, он молчал, как-то странно глядя на сидевшего перед ним юношу. Свет огня лишил живого оттенка скуластое лицо Ахета, сделал его похожим на бронзовую маску. Длинные глаза полукровки странно блестели, словно глаза затаившегося в пещере пардуса.

Молчание затянулось, стало уже опасным. Ахет смотрел ошалело — наверное, исповедь Вайми потрясла его. Юноша съёжился, сжался в тугой комок. Его бил озноб, жар усилился, сердце замирало от страха. Смерть, небытие сами по себе не пугали его — он уже смирился с неизбежным. Но вот уйти, оставив Лину и множество удивительных вещей, которые он мог узнать, было очень обидно.

— Что с тобой? — вдруг спросил Ахет.

Вайми хмуро взглянул на него.

— Мне холодно.

Ахет коснулся ладонью его лба.

— Ты весь горишь. У тебя лихорадка. Ты…

— Я умру, — Вайми лёг, по-прежнему туго свернувшись. — Мне страшно.

Он опустил ресницы, стараясь успокоиться. Вдруг гибкое тело Ахета прижалось к нему. Он был тёплый, почти горячий. Живое тепло, более сильное, чем жар огня, согревало юношу, усмиряя рождавшуюся в глубине дрожь. Вместе с теплом в него вливалась жизнь. Близость другого живого существа здесь, в холодной глубине скалы, посреди равнодушного мира, казалась чудом. Вайми не ощущал ни страсти, ни стыда, только благодарность.

Костерок догорел. Во мраке они заснули, обнимая друг друга, и сон их был спокоен.

Глава 13

Вайми спал очень долго — казалось, что целую жизнь — и проснулся в другой, обычной реальности. Страх и жар исчезли без следа, раны, правда, сильно беспокоили, но уже по-другому: они чесались, что, как знал Вайми, очень и очень хорошо. Он, правда, был дико голоден и в один миг слопал всё, что нашлось у Ахета — тот лишь удивлённо почесал затылок. Затем они отправились домой, и шли, как всегда ходили Глаза Неба — без отдыха, неторопливо.

Дорога совсем не была легкой, но душа Вайми отдыхала — здесь он знал всё, даже опасности. Ахет держался с ним подчеркнуто ровно — как с другом, как равный с равным. Вот только глядя на него Вайми чувствовал совершенно непонятное смущение и отчаянно злился. В эту ночь и в следующую они спали далеко друг от друга.

* * *

Утром третьего дня они перевалили северный отрог Обзорной горы и спустились в долину протекавшей у селения реки. Безымянной — для Глаз Неба она была просто рекой, единственной, своей.

Теперь они шли почти точно на юг, по узкой полосе гальки между бурлящей водой и зарослями — очень удобная и быстрая дорога. И очень опасная — здесь, на водопое, пардус или другой зверь могли внезапно броситься из зарослей. Но Вайми спешил домой, и ему повезло — никто не помешал им.

За полчаса пути до селения их окликнули. Подняв глаза, Вайми увидел на круче прибрежной скалы трёх крепких подростков, лет по пятнадцати — Юлая, Йэвву и Ваули. Они традиционно и коротко обменялись новостями. Вайми понял, что его уже не ждали — по крайней мере, с этой стороны. Парнишкам очень хотелось узнать, что с ним приключилось, но никто не стал его расспрашивать.

«Неймур хорошо обучил их, — подумал Вайми. — Они хотя бы стараются выполнять свой долг».

У каждого из подростков было крепкое копьё с зазубренным кремнёвым наконечником, лук и колчан, полный стрел. У половины стрел оперение оказалось белым.

Белым у Глаз Неба обозначали яд.

* * *

Когда они вышли к знакомой до мельчайшего камушка излучине реки, Вайми восхищенно вздохнул. Левый берег здесь был сплошной массой зелени. Древесные кроны, сливаясь и клубясь, плавно поднимались от реки к краю глубоко синего небосвода. На правом берегу вздымались два увенчанных густыми зелёными шапками исполинских утеса, — похожие на башни, но по сравнению с ними любая башня показалась бы игрушечной. Разбитые скалы между ними напоминали руины громадной лестницы. Над ней поднималась неровная гранитная стена, на её гребне маячили несколько крохотных снизу чёрных голов — любопытные мальчишки глазели с высоты на своих подружек, с шумом плескавшихся в мелкой воде прибрежной заводи.

У Вайми вдруг потеплело в груди. Сколько раз он, возвращаясь, вот так смотрел на свой дом? Он помнил, как сам малышом бежал домой к родителям — чтобы его приласкали и накормили. Он вырос, но его с той же силой тянуло домой, к этой памяти счастья и любви.

Юноша помотал головой, стараясь отогнать явившуюся вдруг горькую уверенность, что возвращается в этот островок мира в последний раз.

* * *

Ахет не пошел с ним наверх — его там не ждало ничего, кроме новой порции насмешек. Он передал Вайми свои трофеи — оружие двух убитых им найров — и вдруг взял его за руки.

Их взгляды встретились. В глазах Ахета светилась надежда и сумасшедшая мольба. Хотя ответный взгляд Вайми был неуступчив и хмур, ему вдруг стало страшно.

«Найры, — подумал он, — в нем половина найрской крови, а они все безумны, безумны…»

— Ты красивый, — тихо сказал Ахет, касаясь плеча юноши. — Ты самый лучший из всех, кого я знаю, ты…

Вайми до хруста сжал его руку. Они пристально смотрели друг на друга. Потом Ахет отвернулся, выдернув ладонь.

— Послушай, — тихо сказал он, — прости меня, ладно? — Он смотрел вниз, опустив лохматую голову. — Я сам знаю, что… безумен. Уже давно… А ты — единственный, кто относится ко мне… как… как друг.

— Ты очень храбрый, — ровно сказал Вайми. — Я бы… я бы не смог признаться… в такой вещи.

Ахет взглянул на него.

— Я не всегда властен над… над собой, над своими чувствами. Иногда мне хочется тебя убить. Мне не стоит больше с тобой видеться… — он повернулся и сделал несколько шагов.

— Постой! — окликнул его Вайми. — Куда ты?

— На север, — спокойно ответил Ахет. — Назад. Я буду делать то, что могу делать. Всё же это моя земля и я не хочу, чтобы по ней бродили всякие… — он махнул рукой и пошёл, прыгая по камням с красивой мальчишеской легкостью. Колчан с белыми стрелами вздрагивал у него на плече.

Вайми какое-то время смотрел ему вслед. Откровенность полукровки, его спокойное мужество перед собственной бедой потрясли юношу. Но он помнил другого Ахета. Он не знал, что тут можно сделать, но он должен был ему помочь.

* * *

Нельзя сказать, что эти мысли занимали Вайми долго: он подбежал к осыпи и скорее взлетел, чем вскарабкался наверх.

Селение встретило его сонной пустотой второй половины дня. Парни ещё не вернулись из леса, а девушки, утомленные возней с детьми, по большей части спали. Спали и сами дети, собравшись в глубине хижин живыми шевелящимися грудами.

Вайми сразу побежал к своему дому. Лина вышла навстречу, хотя он и не звал её. Несколько секунд они широко открытыми глазами смотрели друг на друга, потом бросились в объятия. Прижавшись к горячему телу любимой, Вайми ощутил, как по щекам текут слёзы, но уже не чувствовал стыда — он был дико, беспредельно счастлив.

Когда они перестали всхлипывать и смогли, наконец, отпустить друг друга, Вайми немедленно спросил:

— А где Найте?

Лина отвернулась.

— Он пошёл искать тебя… с парнями Неймура. Через несколько дней они вернутся. Сам-то Неймур тут.

Страх за друга ледяными иглами ткнулся в сердце юноши — и увяз в теплом сиянии счастья. В глубине души он знал, что с Найте ничего не случится — потому что не случалось никогда.

— Я тут кое-что припасла для тебя, — сказала Лина. — На случай, если ты вернешься, — она нырнула в глубину хижины и вынесла древнее глиняное блюдо, до краёв полное мелкими ягодами тарини, — Вайми очень их любил, но они встречались редко, и ему просто не хватало терпения набрать столько. Он был голоден, при одном взгляде на их черные восковые бока его рот наполнился слюной.

Вайми сел и, как мальчишка, захлебываясь соком, в один миг очистил всю тарелку — он считал тарини самой вкусной едой, какую знал. Подняв голову, он заметил, что Лина, улыбаясь, смотрит на него.

— Я ничего тебе не оставил… — виновато начал он, поднимаясь.

— Кое-что оставил, — она обняла его и коснулась своими губами его влажных от сока губ.

* * *

Вайми старательно потянулся, услышав, как захрустел позвоночник. После всех пережитых им ужасов ощущения от близкого общения с подругой показались невероятно яркими, и он увлёкся ими. Теперь по телу, казалось, обстоятельно прошлись палкой — все мышцы ныли, но ему было очень хорошо. В нём уже не осталось желания, но он не ощущал и усталости.

Когда он рассказывал Лине о своих приключениях, она слушала его, опираясь на локоть. Казалось, она не слышала, что именно он говорит, словно ей хватало одного звука его голоса. Вайми вдруг понял, как любит её.

— Я пойду схожу к брату, — сказал он, одеваясь. — Ему тоже нужно это послушать.

Он вышел наружу, зевнул и ещё раз потянулся. Ему было хорошо. Теперь, когда он вернулся, будущее, даже самое грозное, казалось восхитительным и манящим.

* * *

Дом Вайэрси был крайним с северной стороны. Старший брат Вайми сидел возле входа, скрестив ноги, у плоской каменной глыбы, похожей на низкий стол. В задней стене дома, в скале, ещё в незапамятные времена вырубили нишу, похожую на небольшую комнату. Там, привольно раскинувшись на травяной постели, спала Ахана. Похоже, они тоже недавно занимались любовью, и теперь Вайэрси, расслабленный и ленивый, думал о чем-то…

Он поднял голову. Его мечтательно-сонное лицо просияло при виде младшего брата. Вайми невольно залюбовался им. Сильное тело Вайэрси играло переливами длинных скругленных мышц под темным золотом кожи. Длинные глаза насмешливо блестели под массой спутанных, чёрных, как ночь, волос.

— Садись, — сказал он. — Итак?

Вайми рассказал всё — теперь уже спокойно, как будто говорил о вещах, от него очень далёких. Вайэрси, казалось, не слушал его, прикрыв свои странные глаза. Но вот рассказ о Парящей Твердыне необычайно заинтересовал его, и он засыпал брата вопросами.

— Я тоже её видел… мы все видели, — сказал он наконец. — Парящая Твердыня… да, так и есть… а у меня даже слов не нашлось. Я… — он помолчал, — испугался до смерти. И не стыжусь этого…

Вайми, удивленный признанием, закончил свой рассказ. Он долго колебался, стоит ли говорить об Ахете, потом решился. Вайэрси должен был знать всё.

— Знаешь, — сказал тот после недолгого молчания, — знать такие вещи… тяжело. Наши девушки брезгуют им — боятся, что он испортит их детям породу. Насколько я слышал, ещё ни одна… наверное, он ненавидит женщин. Но если он скажет это нашим девушкам, они его побьют. Он стойкий парень… сильнее, чем многие из нас… и от этого ему ещё хуже. Он даже не может отдаться своему безумию… Ну, я могу поговорить с Ивланой… ей может стать интересно… но вот согласится ли он сам?

Удивленный этим признанием, Вайми задумался. Ему нравился Ахет — не то, чтобы сильно, но нравился. Он видел, как тот страдает, и, наверное, один из всех Глаз Неба, говорил с полукровкой, как друг. Он знал, что Ахет отчаянно несчастен — и всё же не поддавался отчаянию. Он многое замечал, и мужество его вызывало сочувствие. Но представить его на месте Лины он не мог.

— А я? — спросил Вайми, опомнившись. — То есть, я… я подвёл племя, и…

— Но ведь ты не хотел этого, — тихо сказал Вайэрси, не глядя на него. — Знаешь… я решил, что уже не увижу тебя, решил, что ты мёртв, — а я, увы, редко ошибаюсь. Но ты удивил меня, брат. Я не знаю, как вёл бы себя на твоём месте — может, я не вернулся бы… И я хотел бы… чтобы ты жил… даже если меня не станет.

Вайми поднял глаза. Он понимал, что изменился — после того, как у него на глазах погибла женщина, спасшая ему жизнь, после того, как он сразил её убийц. И все стали иначе относиться к нему — они не скрывали своих истинных чувств, или, быть может, замечали его чувства. Ради одного этого стоило пройти через кошмар.

— А как же война? — спросил он.

— Война? Ну, это дело долгое. У нас есть ещё несколько дней… правда, Неймур вновь ушёл в рейд, многие просто разбрелись… я даже не знаю, успеем ли мы собрать их. Но многие из тех, кто придёт в наши леса, умрут, и смерть их будет такой, что остальные вряд ли захотят за ними следовать. Даже если нет, я не собираюсь опускать рук. Что будет в моих силах — я сделаю.

— А если нам не хватит сил?

Вайэрси пожал массивными плечами.

Глава 14

Вайми проснулся, когда чья-то босая нога погладила его поясницу. Он мгновенно развернулся и сел — одним гибким движением. Лина стояла над ним, широко улыбаясь.

— Уже давно встало солнце. А ты всё ещё спишь.

Вайми смущённо опустил голову. Он всегда просыпался, едва начинало светать. Но эта первая ночь в родном доме — первая после всех этих ужасов… он просто должен был выспаться. Именно тут, на мягкой, свежей травяной постели. Сейчас он стал лёгким и сильным.

— Извини.

— Почему? За что?

Вайми открыл было рот, но ничего не сказал. Он вдруг заметил, что Лина раскрасила себя для любви — чего не успела вчера. Тугие полукружия её груди покрывали тонко выписанные цветы со множеством лепестков и тычинок, их пестиками служили кончики её сосков. На лбу, над бровями, она нарисовала третий цветок, поменьше, внизу живота — небольшое мохнатое солнце.

Вайми мягко притянул подругу к себе, провёл чуткими губами по опущенным, подрагивающим ресницам, по животу девушки, неторопливо и старательно целуя её между бедер. Лина задышала чаще, её тело напряглось…

— Вайми, — сказала она, вскрикнув. — Прекрати…

Он насмешливо взглянул на неё из-под упавших на лицо волос, снова мягко потянул к себе… потом остались лишь слитные движения их тел и две пары внимательных глаз, расширенных от удовольствия. Маленькие прохладные ступни Лины скользили по его босым ногам, лаская и сплетаясь с ними… они скрестились на пояснице юноши… сжались в кулачки в резкой судороге предельного наслаждения. Пара перекатилась. Лина уперлась горячими крепкими ладошками в грудь юноши, его ладони — в её удивительно тугой, гладкий и теплый живот, втянутый и подрагивающий от глубины ощущений. Блестящая кожа Лины яростно переливалась над мышцами, и Вайми испуганно вскрикнул, когда где-то глубоко в нём вдруг вспыхнуло солнечно-белое пламя…

* * *

Они замерли, влажные, часто дыша. Вайми с минуту лежал неподвижно, потом повернулся. Лина сидела рядом, глядя на него.

— Извини, — повторил он. — Я ничего не мог с собой сделать. Ты такая красивая…

— Это естественная реакция для юноши.

— Нет. Не естественная. Естественная — это когда знаешь, что всё правильно. А я… То есть, когда я делаю тебе хорошо… мне очень это нравится. А когда я… наслаждаюсь тобой, я чувствую себя виноватым.

— И мне нравится… делать тебе хорошо. А когда я… езжу на тебе, я тоже… но что ещё мы можем делать?

— Есть что-то ещё. О чём мы не знаем.

— Что?

— Мы с тобой любим друг друга, но этого, наверное, мало. Или мы просто что-то делаем неправильно.

— Что? Что тебе не нравится?

— Я… я не знаю. Когда я говорю с тобой, мне хочется тобой обладать. Когда обладаю — кажется, что лучше говорить с тобой о чём-нибудь хорошем. Если бы я только знал, чего хотеть… Это что-то… невыразимое. Удовольствие и радость — разные вещи, Лина. Удовольствие только здесь, — он погладил низ живота. — Радость — везде. Наверное, всё дело в этом. Наши самые сильные переживания связаны вовсе не с любовью.

— Расскажи о каком-нибудь из них, — попросила Лина. — Самом приятном, — она осторожно коснулась четырёх рваных шрамов на его левом бедре. — Наши самые сильные переживания редко бывают приятными.

Вайми кивнул. Эти шрамы подарил ему пардус, — он напал внезапно, сзади, так быстро, что юноша не успел даже поднять оружия. Зверь сбил его с ног и начал рвать. Голыми руками Вайми не мог с ним справиться. Лишь когда пардус решил прокусить ему горло, он смог сунуть ладони в его пасть и разорвать её. Потом добил зверя кинжалом. В глазах его друзей это могло сойти за подвиг. Но он был один.

Когда он понял, что может умереть, его охватил дикий ужас. Он успел вовремя промыть раны — пока гниль с когтей пардуса не попала в кровь и пока он не ощущал боли в возбуждении боя. Но вот рыться пальцами в ране и сознавать, что это тёплое, скользкое — это ты, твоя плоть… когда боль вернулась, стало лучше. Мучительно, но не так страшно. Естественно. Но ему предстояло самое трудное — дойти до дома. Проделать почти полный день пути. И притом на ногах, потому что ползти вышло бы далековато…

Вайми повезло — пардус не задел сухожилия, и он мог идти… если не думать о боли. Что ж, он и не думал — за ним увязалась стая диких собак, привлеченных запахом крови. Двух он застрелил из лука, остальные отстали — но всё время шли за ним в отдалении.

До этого Вайми уже много раз смотрел в глаза смерти, но лишь недолгие мгновения. Теперь же…

Тогда он понял, что такое страх. Именно страх спас его — страх быть растерзанным заживо, страх умереть от боли и потери крови. Именно страх заставил его идти и отбиваться, невзирая на раны, с которыми любой в племени не вставал бы дней десять. Вайми добрался до селения — но лишь потому, что невыразимо боялся умереть. Когда его начали хвалить за стойкость, он не понял. Он дошёл всего лишь потому, что хотел жить. Что может быть героического в спасении собственной шкуры?

* * *

Юноша зло помотал головой. Раны на нем заживали быстро, как и на любом из племени — кроме тех, что получила его душа. На первый взгляд, совершенно безобидных, но на самом деле не таких.

— Самые яркие мгновения жизни я провёл не с тобой, — глядя Лине в глаза, сказал он. — И ни с кем. Один. Сам по себе.

— Как? — она прищурилась.

— Ну, ты же знаешь…

Он отвернулся. Величайшее из доступных ему удовольствий — в ветреный день взбираться на высокое, одиноко стоящее дерево, пока ствол ещё мог выдерживать его вес. А потом качаться вместе с ним, с нетерпением ожидая каждого нового порыва. Он падал вместе с деревом, поднимался, вновь падал… и, полуживой от страха и восторга, порой начинал смеяться и бессвязно петь от безотчетного восхищения. Его воображение работало с бешеной скоростью, сердце то сладостно трепыхалось в груди, то замирало. Часто рывки были столь сильными, что сбивалось дыхание и начинала кружиться голова. Это, впрочем, ему не мешало. Он цеплялся покрепче и продолжал смотреть, взлетая и опускаясь в величайшем приближении к полету, какое только знал. А во снах он летал сам — и так реально, что просыпался с замирающим сердцем, едва дыша от восторга.

А потом ему и впрямь пришлось полетать — дерево, на которое он залез слишком высоко, не выдержало, переломившись, словно мачта. Внизу был густо заросший склон, и Вайми, вместе с вершиной, полетел вниз с высоты раз в сорок больше своего роста. Как ни странно, он не испугался. В его душе жило лишь исступленное любопытство. Эти короткие секунды полета — настоящего, когда его несло ветром вместе с верхушкой, похожей на шумящее зелёное облако — остались в его памяти на всю жизнь, заняв там, пожалуй, самое почётное место. Удивительные мгновения невесомости… осознание, что он в самом деле ЛЕТИТ, стремительно скользящая под ним, всплывающая к глазам земля…

Его пронесло, пожалуй, шагов пятьдесят — склон был достаточно крутым. К счастью, упругие ветки приняли на себя большую часть силы удара, а что осталось — пришлось на его твёрдую, из костей и мускулов, спину.

Вайми понимал, что обязан жизнью исключительно своим крепким рукам и ногам — они не разжались, даже когда от страшного рывка у него помутилось в голове, а обломанные ветки терзали его кожу. Он отделался сильной болью в растянутых плечах и ссадинами. Они, по мнению Лины, выглядели ужасно, но Вайми искренне считал ссадины и синяки естественным украшением парня.

С того дня он стал осторожнее, но не бросил любимой затеи. И верил, что когда-нибудь действительно полетит.

* * *

Вайми бросил вспоминать в удивительно паршивом настроении. После его «ну, ты же знаешь…» Лина не сказала ни слова, лишь как-то странно смотрела на него — и до него начало, наконец, доходить, что откровенность, конечно, вещь хорошая, но говорить любимой девушке, что есть дела поинтереснее неё, не следует никогда. Как всегда в таких случаях, ему хотелось сделать себе что-нибудь очень мерзкое. Помотав головой, он поднялся, угрюмо глядя в пол.

Лина, вдруг густо покраснев, тоже опустила взгляд — вспомнив, как Вайми смотрел на неё. Она не понимала всей глубины его чувств — до этого самого утра.

— Никогда не догадаешься, что я сейчас сделаю, — вдруг сказал юноша, и она всё же подняла глаза.

Вайми стоял, преувеличено тщательно обвязывая шнурок вокруг бёдер. Его гибкое тело подобралось, сумрачно-синие глаза смотрели внимательно и остро. Он был очень красив в этот миг, но хмурое выражение не обещало Лине наслаждений. Впрочем, она любила Вайми именно за неожиданность поступков, так резко отличавшую его от остальных юношей.

— Что же?

— Я сейчас пойду к Неймуру. И попрошусь в его отряд.

Лина ошалело взглянула на него, приоткрыв рот.

— К Неймуру? Но ведь он же ненавидит тебя!

— Есть за что, — сухо сказал Вайми, глядя в сторону. — Он ненавидит меня за моё равнодушие к судьбе племени. А я, знаешь, не люблю, когда меня ненавидят. Это… утомляет.

Глаза Лины расширились ещё больше. Поступок Вайми был безумным… но достаточно безумным, чтобы стать правильным. В конце концов, ненависть военного вождя и всех воинов племени — вещь и впрямь обременительная. Лина не знала до сих пор её причины, — но, если она такова, Вайми нашёл единственный способ избавиться от неё…

— Неймур груб со своими парнями, — сказала она куда резче, чем хотела. Её слова вызвали лишь кривую усмешку.

— Я не хочу, чтобы он был со мной ласков.

— Бывает, он бьет своих парней, если они ошибаются. И даже сечет их лианами.

— Это я смогу вынести, — сейчас Вайми говорил очень спокойно. Его пальцы скользили по подживающим алым полоскам под ногтями. — Не скажу, что я этого хочу, но я вполне заслужил взбучку.

Всё это звучало безукоризненно логично. Лину вдруг охватила злость. Вайми был порой безрассуден и наивен, но он исправит отношения с главным человеком в племени, насытит свое идиотское чувство вины — она с наслаждением выдрала бы его до крови только за это — и гордо отправится туда, где проще всего сложить голову. Ну почему все парни такие тупые?

Она не сразу заметила, что Вайми исчез, но тут же юноша заглянул в хижину — обвешанный оружием, прижимая к себе не слишком-то многочисленное барахлишко.

— Ну, я пошёл. Пожелай мне удачи.

Рот Лины открылся, но она так ничего и не сказала, растерянно глядя, как её парень уходит от неё в поисках новых неприятностей.

* * *

Дорога оказалась короткой — миновав всего три дома, Вайми вошёл в почти темную, затененную свисавшими ветвями хижину, где — сегодня в одиночестве — спал Неймур.

Застать врасплох его нечего было и думать, — но, замерев перед острием копья, Вайми чётко и внятно изложил своё дело, не отводя хмурого взгляда от глаз Неймура. Появившаяся в них оторопь стоила всех будущих побоев.

— Я всегда думал, что ты дурак, — опомнившись, сказал вождь лишь с тенью презрительной ухмылки, скользнувшей по бесстрастному лицу. — Но даже представить не мог, насколько. Ладно, посмотрим, как быстро ты попросишься домой… мальчик.

* * *

Бух! Вайми проводил взглядом шест, не в силах понять, как оружие улетело прямо из рук. Отвлекся он, впрочем, зря, потому что Неймур ударил ещё раз, и юноша не успел увернуться — шест вождя чиркнул по уху. В голове что-то словно взорвалось, рассыпаясь яркими цветными искрами и Вайми встряхнул волосами, словно всплыв из-под воды. Он был весь мокрый от пота, голова кружилась и гудела от ударов, всё вокруг казалось ему почти нереальным — кроме его собственного тела. Оно-то, как раз, ощущалось очень чётко: многочисленные синяки, усыпавшие его, от макушки до пяток, злобно и упорно ныли, рассеченная кожа горела, а разбитые ступни — Неймур нарочно, раз за разом, бил по ним концом шеста — просто орали от боли. Но, к своему удивлению, Вайми вполне крепко стоял на ногах, что пришлось кстати, когда Неймур вновь атаковал его. Юноша одним гибким движением ускользнул, отступая всё дальше. Он остался безоружным — но сдаваться вовсе не спешил.

Они насторожённо кружили по поляне, словно звери перед схваткой. Вайми часто и глубоко дышал, его глаза дико блестели под массой спутавшихся мокрых волос. Пригнувшись, он пытался обойти Неймура сбоку. Ни о чём больше он не думал. В его голове не осталось отвлечённых мыслей. Лина видела, как бешено бьется его сердце и вздымается обнаженная грудь.

Неймур походил на молодого тигра — его массивное, но гибкое тело словно состояло из одних тугих мускулов, а весил он больше Вайми раза в полтора. Шест в его руках превратился в жутковато гудящий мерцающий круг — и этот круг неотвратимо надвигался на спокойно замершего юношу. Внешне спокойного — сейчас Вайми хотелось заорать. Что тут делать, он не знал — ну так придумай, на то и воображение тебе дано, не как у прочих…

…Ничего запредельно трудного тут всё же не оказалось — прыгнуть вперед, перехватить шест — и не пытаться вырвать, нет! — направить вниз, в ступню Неймура.

Бух! Вот такого Вайми никак не ожидал — шест, словно взбесившись, миновал ступню вождя и со всей мощью врезался в землю. Тут же Неймур ударил в ответ — быстро и сильно. Очень сильно — но этого Вайми уже ждал, разъяренный до бешенства враг — не опасен…

Он отпрыгнул назад, одновременно вновь перехватывая шест. Тот со звонким хлопком ударил по пальцам, едва не оторвав Вайми руки — их до самых плеч пронзила боль. Но юноша не отпустил оружия и, стремительно отступая, потянул его за собой…

Никто не успел даже толком понять, что происходит. Неймура словно подхватил смерч, он покатился по земле, тут же оперся на руки, пытаясь подняться — но шест остался в руках Вайми, описал роскошный полукруг, с резким хлопком выстрела обрушился на загривок — и буквально вбил вождя в землю.

Юноша утер пот, чувствуя, как дрожат руки. Сил ему всё же хватило — но лишь едва-едва-едва. До него начало, наконец, доходить, как он влип: огреть вождя по загривку — не лучший способ завоевать его расположение.

Этот день уже казался ему самым длинным в жизни. Вначале он познакомился с воинами племени — он знал их и раньше, но для них оставался чужим. Среди этих хмурых, мускулистых парней, густо покрытых шрамами, ему, поначалу, стало страшновато — как-никак, он был тут просто зелёным новичком, и они над ним смеялись, причём вовсе не беззлобно. Потом началась проверка его воинских умений. Его меткая и быстрая стрельба из лука вызвала восхищённый гул, но вот в рукопашной пришлось уже хуже. Он всё же смог одолеть двух самых молодых воинов, скорее за счет быстроты и ярости, чем умения — но дрались они совершенно всерьез и, выйдя против опытного Аррухо, Вайми быстро оказался на земле, с основательно разбитым лицом и головой, гудящей от затрещин. В первом же поединке на шестах он заработал массу синяков, а теперь уже сомневался, что уйдет отсюда живым. Он ожидал, что теперь его, как минимум, хорошенько отлупят — и очень удивился, услышав, что принят. Он помог Неймуру подняться, и воины — каждый из восьми — подходили к нему, брали за руки, крепко сжимали их и называли братом, чем окончательно смутили его. Впрочем, Вайми уже знал, что именно теперь всё начнётся по-настоящему.

* * *

— Ой, девочки, смотрите, он совсем синий…

— Наверное, от холода…

— Или от синяков…

— Ужас какой, живого места нет же…

— Давайте поможем бедняге…

Вайми неохотно поднял ресницы. Он лежал на боку, среди покрывшейся росой травы, неловко подтянув ноги, уткнувшись лицом в колени, дико дрожа от холода и щёлкая зубами. Синяки по-прежнему горели, дикая боль всё ещё скручивала живот, а на разбитые ступни больно было даже смотреть. Все его мускулы ломило, внутренности, казалось, затянулись в морские узлы, а голова непрерывно кружилась. Ладно, он сам этого хотел…

Вокруг него стояли Иннка, Линнэр и Наурэ — ученицы Лины, будущие травницы и главный источник их с Линой головной боли. Все трое совсем молодые — пятнадцати, шестнадцати и семнадцати лет — офигенно красивые и ловкие, как дикие кошки. И всё бы ничего — Вайми ничего не имел против — но, как он подозревал, их привело к Лине вовсе не желание разобраться с травами — по крайней мере, не только оно — а какое-то другое. Стоило им заметить, что он на них смотрит, как они начинали двигаться… не так, как обычно двигаются люди, а как умеют только девчонки — превращая каждый шаг в бессовестную демонстрацию себя, каждый жест — в представление, а каждую улыбку — во что-то такое, от чего их хотелось сгрести в объятия, крепко прижать к себе и зацеловать до придушенного писка. Вайми поражался, как можно превращать каждый поворот тела в дразнящую игру света на наиболее выгодных местах, явно даже не думая об этом — ведь со стороны же не видно, что там у них получается! Видимо, это одно из тех таинственных девчоночьих умений, данных им единственно затем, чтобы сводить парней с ума…

Сжав зубы, чтобы не застонать от боли, юноша сел. Судорожно растирая все ноющие и замерзшие места, он старался понять, зачем терпит всё это — ведь Неймур просто издевался над ним. Вчера он весь день заставлял его изучать бой на копьях — проще говоря, нещадно бил, если Вайми не мог отбить удар или увернуться, а когда он уже просто не смог стоять на ногах, отправил спать на траве под небом, словно ленивого ученика-мальчишку — и это обидело Вайми больше всего остального.

Он яростно помотал головой и вдруг широко улыбнулся: по крайней мере, с этой стороны его хитрость удалась. Любые муки совести не выносят соседства с грубыми физическими страданиями — а их ему хватит надолго.

Он рывком поднялся на ноги, зашипев от боли в разбитых ступнях, и к нему тут же потянулись три пары рук с мазями и примочками. Похоже, что девчонки готовились весь вчерашний день и Вайми оставалось лишь дрожать и ёжиться, когда его сразу во множестве мест начало жечь, морозить и щипать. Ловкие ладони втирали, промывали, смазывали — в том числе и там, где никаких увечий не наблюдалось. Вайми вздохнул. Не раз — и даже далеко не два — любопытство играло с ним злые шутки, да и тело его вело себя часто слишком своевольно. Он переспал со всеми девчонками в племени, активно домогавшимися этого — а домогались многие. Смешно — он знал, что ни одна из них не сравниться с Линой, но неутолимое любопытство толкало его в чужие объятия снова и снова. Само по себе это здорово, да и отказывать девушкам неудобно — не говоря уж о том, что опасно. Итог конечно, был печален: очередная счастливица разбалтывала всё подругам и тем же утром — или вечером — новость доходила до Лины. Финалом становился суровый допрос подлых предателей — с основной формулировкой «я тебе все волосы выдеру!» и «Что ты в ней нашёл?». И это ещё ладно… А вот когда Лина начинала расспрашивать, чем они его соблазнили — и обвиняемые охотно отвечали… В эти мгновения Вайми хотелось провалиться под землю — это уж не говоря о том, что Лина каждый раз объявляла лежачую забастовку, а лежать рядом с теплой живой девушкой, тянуться к ней и каждый раз нарываться на ловкое отлягивание — это просто ужасно…

Лина сурово маячила на заднем плане, так что, закончив с очевидными увечьями, девчонки собрали свои травки и хмуро удалились, зло зыркая на неё. Вайми старательно потянулся, с удивлением чувствуя, как боль стихает с каждым мгновением. Так или иначе, но его ждал новый, длинный и интересный день.

* * *

Позавчера, когда стемнело, а в селение вернулись охотники и девушки-сборщицы с увесистыми корзинками, Вайэрси сообщил, что найры объявили им войну — к великой радости Вайми, никак не упоминая его. Особого удивления эта новость не вызвала, о причине тоже никто не спросил — найры всегда оставались врагами, почему бы им и вовсе не сойти с катушек и не пойти громить племя?

К удивлению Вайми, никто не догадался связать войну и его собственный поход к найрам — впрочем, он и сам толком не знал, связаны ли они. Вайэрси, конечно, спросили, откуда он это знает, но тот сослался на своих мальчишек, а Йэвву, хитро посматривая на юношу, рассказал, как сам пробрался в земли найров и видел, как те собирают войска. Как водится у мальчишек, добавив, что все три дня похода не ел, не спал и бил врагов без передыху.

Неймур поверил Вайэрси, что немного удивило его брата, и племя начало готовиться к войне. Никто не думал сдаваться на милость победителя или сложа руки ждать неизбежной судьбы. Но из ста четырех Глаз Неба бойцов осталось всего тридцать пять, считая подростков, а война явно предстояла тяжелая и долгая и Вайэрси сказал, что самое ценное для племени — мальчишек до двенадцати лет и девчонок до восемнадцати — надо отослать в Туманную долину. Она лежала в двух днях пути от селения к северу, на самом краю мира. С одной её стороны были Ограждающие горы, с другой — поросший лесом непроходимый скалистый кряж. Устье долины заграждал высокий и почти отвесный скальный уступ, с которого водопадом срывался вытекавший из неё ручей. Там много чего росло, и семьдесят человек могли прожить там месяц или два.

Они отправились туда сегодня, на рассвете второго дня войны. Путь на север был опасен и труден, и прощание вышло печальным. Вайми видел, как они уходили — молчаливый отряд детей под охраной ловких, как дикие кошки, девушек-подростков, вооруженных копьями и луками. Младенцев несли в специально сплетённых корзинах девять взрослых девушек — опытных в обращении с детьми, но не с оружием. Без них не стоило и идти в Туманную долину, но Вайми ощутил смутный укол беспокойства — он не хотел, чтобы Иннка, Линнэр и Наурэ тоже шли с ними!

Никто из уходивших детей не плакал, не протестовал — живые драгоценности Глаз Неба, достойные отваги своих старших. С ними шли и несколько парнишек, кто не нашёл в себе храбрости встретить врага лицом к лицу. Никто не смеялся над ними. Все знали, как важна их задача — защищать будущее племени от опасностей в пути и от хищников, водившихся и в Туманной долине. Вайми видел их суровые, сосредоточенные лица и надеялся, что благодаря им племя не понесет хотя бы самых горьких потерь.

Мальчишек постарше разослали на поиски вольно бродивших в лесах, и селение почти опустело — в нем остались лишь десяток взрослых, да дюжина подростков, охранявших его, по обычаю. Никто из них не бездельничал: все понимали, что в этой войне у них не должно быть убитых, а раз так, то рукопашных нужно избегать. Хороших же лучников в племени осталось восемнадцать, из них две трети — смелые и сильные девушки. Каждый из них имел хорошо если десяток стрел вместо необходимых тысяч. Пополнить запас могла лишь безостановочная кропотливая работа с утра до вечера, однако запасов еды в племени тоже никогда не было и добывать её приходилось каждый день. С утра парни привычно шли на охоту, девчонки на сбор плодов и ягод, и лишь вечером, хорошо отдохнув — никто из них не изнурял себя непосильной работой, все знали, что толку от этого не будет, — занимались оружейным ремеслом: вырезали длинные, крепкие деревянные стрелы с крестовидными зазубренными остриями и глубокими канавками для яда.

В лесу было много ядовитых растений. Хотя Глаза Неба с раннего детства знали их все, на охоте не пользовались отравленными стрелами — кому охота есть отравленное мясо? Яд нужен лишь при охоте на пардусов… или на найров. Опыт веков позволял составлять яды, которые убивали без мук, за несколько секунд, превращая любую царапину в смертельную рану. Но Глаза Неба знали и яды, от которых сходила кожа, тухла кровь и смерть наступала после долгой и мучительной агонии. Ими тоже насыщались равнодушные наконечники стрел. Вайми не считал, что это жестоко — люди, которые шли убивать других людей, должны быть готовы умереть сами.

Но если они шли не по своей воле?..

Глава 15

Вечер последнего мирного дня Вайми провёл в бездумном целебном покое. Он взял у Лины добытый в подземелье диск и крутил его так и сяк, любуясь радужными переливами. Вновь обретя привычный мир, он наслаждался уже тем, что в нём присутствует — совершенно счастливый, как в детстве. Он упивался бездельем, зная, что оно — последнее — и острее, чем прежде, замечал всё, что творилось вокруг.

Закат выдался поразительно ясным и когда солнце окрасило охрой грозные рёбра утесов, Вайми отвел глаза от многоцветных радуг, чтобы полюбоваться им. Оно оставалось ещё ярким, но его свет уже обрел тот удивительный оттенок, который придает небу особенную, вечернюю глубину. Скалы казались мягкими и тёплыми. Глядя на всё это, он не мог представить, что в мире есть что-то, хотя бы отдаленно похожее на зло.

Вайми скосил глаза. Лина сидела в нескольких шагах, занимаясь вкусным с виду делом. Возле неё лежали восково-желтые толстые корни безвременника, налитые отравным соком, и горка небольших матово-черных плодов кровохлёбки, нежных и сладких на вид — тот, кто съел хоть бы один, был обречен на смерть от кровавого поноса. Чуть дальше лежали пухлые, сочные листья огнецвета. Достаточно лишь раз укусить их влажную мякоть, чтобы язык распух так, что не умещался во рту.

Лина острым трофейным ножом крошила корни, отжимала сок, растирала листья и плоды в полужидкую массу. Потом всё это смешивалось в положенной пропорции и в мелких блюдах сушилось на солнце. Когда темная, сладко пахнущая масса загустевала, подобно сиропу, в неё окунали наконечники стрел. Потом их подсушивали, обмазывали жиром — и очередная порция смерти готова.

Стрелами занимались Тинни и Вурран — двое ловких ясноглазых мальчишек лет двенадцати. Их товарищи вырезали заготовки, снабжали их оперением, так что на Лине оставалась лишь отрава. Она работала очень осторожно, чтоб ни одна капля зелья не попала на кожу, да и его запах она старалась не вдыхать. Вайми знал, что этот яд убивает, лишь попав в кровь, но его очень злило, что любимая занимается этим. Не потому даже, что опасно. Лина больше всего на свете ненавидела боль и спасла не одну жизнь. И ему не нравилось, что сейчас она спокойно и ловко готовила смерть для сотен, тысяч людей. Просто потому, что без этого ей уже некого будет спасать…

Он вздохнул и поднял голову. Взрослых в селении почти не осталось — все ушли в лес, на охоту или в дозоры. Вайэрси что-то тихо рассказывал группке подростков, неподвижно сидевших перед ним. Ещё несколько красиво и ловко дрались друг с другом — не потому, что поссорились и даже не затем, чтобы обучиться рукопашному бою. Их переполняла неуёмная энергия — и её едва удавалось потратить. Вайми невольно улыбнулся, глядя на них. Ловкие, гибкие, крепкие, они двигались с неуловимой быстротой. Но били каждый раз в твёрдые мышцы или в кость — иногда в живот, но никогда — в лицо или между бедер. Порой два стремительных тела сталкивались и, сплетаясь, катались по траве в, казалось бы, смертельной борьбе. Ещё недавно он и сам что ни день с восторгом ввязывался в эти забавы — плевать, что после них ходишь пегий от синяков. А потом, почти бездыханный от усталости, шёл купаться вместе с товарищами, такими же пегими от его кулаков, и они болтали и смеялись, как ни в чем не бывало…

Вайми печально вздохнул и опустил глаза. Ему не хотелось ни о чем думать. Он сосредоточился на удивительно чистых цветных переливах и мир вокруг него исчез. Сейчас в нём не осталось мыслей и его ум ушёл в глубину, совершенно ему недоступную.

Вдруг радужный диск расплылся перед ним и он увидел небо — мертвенно-чёрное, с бесчисленным множеством жёстких, немигающих звёзд — чужих звёзд, он не смог заметить ничего, даже отдаленно похожего на знакомые созвездия. На переднем плане висела небывало огромная, зеленоватая, туманная… луна? — вся в смутном узоре тёмных пятен. Ощущение громадного чужого мира вдруг захлестнуло его и он отбросил диск, громко вскрикнув от страха.

— Что с тобой? — Лина мгновенно повернулась к нему. Вайми смутился.

— Ничего.

Он поглядел на лежавший в траве диск, потом, сделав над собой усилие, взял его в руки и поднёс к глазам. Диск вновь начал расплываться и голова Вайми вдруг отчаянно закружилась. Мир вокруг поплыл, ему казалось, что если он немедленно не отведет взгляд, то… ну, не умрет, конечно, а просто свалится без чувств.

Внезапный бешеный гнев на свою слабость помог ему справиться с собой. Он начал понимать…

Тут было множество изображений — они сливались, переходили друг в друга так быстро, что у него всё плыло в голове. Едва он начинал что-то разбирать — его сознание, не выдержав нагрузки, словно уходило в сторону. Но Вайми уже чувствовал, что приспособится — большую часть работы он сделал ещё во время тех, казалось бы, бездумных часов наслаждения радужными переливами…

Юноша яростно помотал головой. Для него шёл пятый день войны. Почти всё это время он провёл вместе с воинами племени, изучая то, что уже давно должен был знать. Неймур с каким-то сверхъестественным чутьем замечал, что получалось у него хуже всего — и заставлял заниматься именно этим. Ни он, ни его люди не церемонились с ним — если Вайми попадался на обманный прием или был недостаточно проворен, он просто получал полновесный удар. Впрочем, он не обижался — он всегда мог отбить удар или уклониться, а подобная манера обучения весьма помогала развитию проворности. Он всегда был вынослив и очень быстр, да и повторять ему дважды не приходилось. Одолевать воинов в схватках у него пока не получалось — но он уже не давал себя бить, а это удавалось не всем. А вот владеть собой, как подобает воину, он не умел совершенно. До сих пор одного меткого удара шестом в кость хватало, чтобы Вайми, обезумев от боли, бросился на противника, забыв о всякой осторожности — и получил по полной программе. Тем не менее, над ним уже не смеялись — хорошие лучники ценились на вес золота, и то, что почти любой из этих парней прикончил бы его, сойдись они в бою лицом к лицу, не имело никакого значения. Теперь его смущало, что в бою они будут умирать, прикрывая его. Но ощущать себя одним из них ему очень нравилось, хотя идти на войну по-прежнему было страшновато. От мысли, что ему тоже, быть может, придется умереть ради кого-то из них, мучительно-сладко трепетало сердце…

— Эй! — босая нога Лины крепко пнула его в зад. — Ты что, уснул?

Вайми вновь помотал головой, потом поднял глаза и осмотрелся. Лишь через несколько секунд мир обрёл привычные очертания и он заметил идущего к нему высокого коричнево-смуглого юношу — тот уже неудержимо улыбался, заметив друга.

— Найте!

Диск был мгновенно забыт. Вайми вскочил и бросился к другу, едва не сбив того с ног. Они обнялись так, что хрустнули кости и на миг юноша ощутил, как бьется сердце Найте. Потом они отступили — держась, впрочем, за руки и глядя друг на друга. Кожу Найте покрыли многочисленные ссадины, на левом боку, под рёбрами, темнела длинная запёкшаяся рана — но он улыбался так широко, что Вайми невольно улыбнулся в ответ.

— Уф! — Найте скорее упал, чем лёг на траву. Растянувшись, он смотрел на Вайми снизу вверх. — А я с тобой, дурак, уже попрощался. Эти, найры — пошли на нас войной. Они идут вдоль реки и поджигают по пути лес — идут и жгут. Вот сволочи!

— Ты в порядке? — Лина уже внимательно осматривала его бок.

— Пустяк. Мышца едва задета. У переката мы побили их десятка три, но без толку — сами едва унесли ноги. Их там тысячи, и не перечесть. А как ты?..

* * *

Они вчетвером сидели у костра, рассказывая друг другу о своих приключениях. Аютия сидела возле Найте, держа его за руку — словно боялась, что он вот-вот исчезнет. Подвижное лицо юноши очень живо отражало все эмоции, какие он испытывал, слушая рассказ друга.

Тем временем стемнело. Вернулся Неймур с товарищами и остальные, вольные бродяги, вместе с мальчишками, отправленными на их розыски. Не досчитались только двух — двенадцатилетки Айвухо и его закадычного дружка Баану, всего на год старше, но за их судьбу никто не тревожился — наверняка они заночевали в лесу и придут утром. Из взрослых не хватало лишь Ахета, но это едва ли кто замечал.

Зажгли большой костер, в селении стало весело и шумно. Глаза Неба готовились к войне, как к грандиозному празднику, где их ждало испытание всех сил. Даже Тинан с друзьями присоединился к остальным, радуясь, что о разделявшем их можно хотя бы на время забыть. Охотники жарили добычу и щедро делились с остальными. Ахана пела дико звучавшие военные песни, и ей восхищенно внимали. Кое-кто даже подпевал — без слов, одними чистыми звуками, и получалось очень красиво. Её голос звенел, отражаясь от скал, и Вайми порой чувствовал, как стеснялось в груди — Ахана была скорее сильной, чем красивой, но её голос будил в его душе радугу противоречивых чувств и наполнял их поразительной яркостью.

Когда она допела, место в центре занял Неймур. Он говорил неожиданно негромко и вокруг повисла тишина — его слушали спокойно и молча. Это не было военным советом — никто не спорил, что надо, а чего не надо делать. Вождь предложил устроить засаду у развалин Вайтакея и кончить дело одним решительным ударом: куда проще разбить врага в одном крупном бою, чем тратить время, атакуя небольшими отрядами. Да и что ещё они могли сделать? Ведь никто не хотел бросить свой дом, а раз так, то для его защиты и нужно дать бой. К удивлению Вайми, даже его брат был с этим согласен.

* * *

Уже глубокой ночью все разбрелись по хижинам. Один лишь Вайми остался у догорающего костра. Поляна вокруг мерцала в последних судорожных сполохах пламени, будто и была — и не была. А там, наверху…

Он старался представить, где, в каком месте могут быть ДРУГИЕ звёзды. Неужели… неужели где-то есть ещё мир — с чужим жёстким небом и невиданно огромной луной? И если он есть, то — как там?..

Лина беззвучно спала в доме. Найте и Аютия тоже ушли спать. Просто спать, потому что он сильно устал — отряд очень спешил, чтобы опередить найров. Ловкий и быстрый Йэвву устал меньше — Вайми слышал, как в его хижине мечтательно-томно стонет подруга. Казалось, этот чудесный звук никогда не прекратится.

Он не слышал шагов и испуганно вздрогнул, заметив беззвучно вышедшего откуда-то сбоку Вайэрси. Тот сел рядом с ним на траву и замер, опустив голову. Казалось, он уснул. Вайми стало неловко, но он не решился уйти.

Маула застонала громче, потом Йэвву вскрикнул от внезапного, пронзительного наслаждения. По телу Вайми прошла невольная томная дрожь, и он вдруг улыбнулся. Вайэрси поднял голову. Его глаза таинственно сверкнули.

— Похоже, его застали врасплох, — бездумно сказал он в наступившей тишине и помолчал. — Знаешь… по-моему, мы все дураки. Это место теперь известно найрам. Именно сюда они будут лезть, снова и снова. И нам не стоило собираться здесь всем. Мы не сможем воевать с ними. Нужно мелкими отрядами уйти в леса и бить их из засад, пока они не уберутся… но кто бросит место, где вырос, где научился ходить? Кто позволит, чтобы какие-то скоты пришли в него и изгадили? Никто. У меня есть десяток мальчишек… мы могли бы выйти им в тыл… но не могу же я бросить племя! И вот я сижу с ними, с этими ослами, забывшими, что лучше потерять дом, чем голову. Что же мне делать? — это прозвучало по-детски жалобно, и Вайми на миг стало страшно. Вайэрси говорил очень тихо, ровно, спокойно, но юноша чувствовал, как он страдает — зная, что племя ведёт себя глупо, но не в силах это изменить. Скажи он это остальным — что бы он услышал, кроме обвинений в трусости? Вайми не знал, чем отвлечь его от мучительных сомнений.

— Иди к Ахане, — наконец сказал он. — Она утешит тебя…

Вайэрси вдруг слабо улыбнулся.

— Знаешь, ей придется утешать меня до утра, а силы нам будут нужны для другого… Послушай… я не боюсь смерти в бою, ты не думай… Просто… у меня есть брат… я долго его не замечал, но он очень мне нравится. И если с ним что-то случится… я не знаю, что будет со мной… Если бы я только мог — я отправил бы тебя в Туманную долину, но ведь ты не пойдешь…

— Не пойду, — подтвердил Вайми.

— Вот видишь… если бы нашлось место, где не нужно никого убивать… я бы спокойно отдал жизнь, лишь бы ты остался там…

— По-моему, есть ещё один мир, — неожиданно для себя сказал Вайми. — Я видел его… но не знаю, как там.

Вайэрси вздрогнул и вдруг рывком поднялся на ноги. Пару секунд он смотрел на младшего брата — тень в тени.

— Ты не такой, как все мы, — сказал он. — Даже не такой, как я. Ты сдвинул наш мир с места и именно поэтому я за тебя так боюсь, — он повернулся и мгновенно исчез в темноте.

Глава 16

Утро выдалось туманным и смутным. Ещё толком не рассвело, когда все уже были на ногах. Теперь никто не смеялся. Они готовились к бою спокойно и молча — двадцать три взрослых и двенадцать подростков, решительных, как взрослые.

Вайми был лучшим из стрелков племени — правда, не намного лучшим. Сейчас у каждого из них за спиной висел мохнатый колчан с тремя десятками оперённых белым — или красным — стрел. Красным обозначали медленный яд, убивавший через несколько минут — или часов — но он был нужен не для боя, а чтобы устрашить и отвадить врага уже после сражения, неважно, удачного или нет. Найрских стрел осталось мало, и они плохо подходили племени — слишком лёгкие, а яд на стальных наконечниках держался плохо. Тем не менее, Вайми добавил в колчан несколько штук — с близкого расстояния они могли пробить броню, неуязвимую для деревянной стрелы.

На левом бедре у каждого стрелка — на самый крайний случай — висел нож. Здесь была пёстрая смесь — трофейные стальные клинки, длинные кинжалы из гладкой кости с полукруглыми вогнутыми лезвиями, жутко зазубренные клыки из адски острого обсидиана. Найте подарил другу найрский меч — короткий, но весьма увесистый, уже снабжённый грубой, удобной и крепко сидящей деревянной рукоятью. Вайми с гордостью косился на кожаные, отделанные латунью ножны.

Любому другому оружию Глаза Неба предпочитали копья — не очень длинные, крепкие, с гладкими, как ножи, обсидиановыми наконечниками, зазубренными по краям — они рассекали податливую плоть, словно громадная пила. Те, кто плохо владел луком, вооружились копьями, осторожно смазывая их наконечники отравой — понятно, после первого же удара она сотрётся, но на этот случай каждый взял небольшой сосуд из высушенной тыквы — в них слили весь оставшийся яд. У всех стрелков были такие же тыковки — ведь даже смазанная отравой щепка превращалась в смертоносное оружие.

План Неймура оказался несложным: стрелки, вместе с бойцами, вооруженными копьями, устраивали засаду, а Тинан, Иккин и ещё пара не особенно проворных, но очень сильных бойцов оставались в селении — на всякий случай. Это ни у кого не вызвало возражений.

Найте не умел стрелять из лука, но шёл вместе с Вайми — бросить друга он не мог и решил прикрывать его спину. В грудах хлама у круглой двери он откопал удивительное оружие — массивный, длиной в руку, заострённый стержень тёмного шершавого металла без единого пятнышка ржавчины, косо ветвящийся пятью остриями поменьше. Когда-то он служил анкером для антенной растяжки, но что это значило для Найте? Штука ему нравилась: прочна и более чем увесиста — как раз под стать его руке и настроению.

* * *

Вайэрси шёл вместе с братом. Он тоже не слыл метким лучником — иные мальчишки племени стреляли точнее — но лук соорудил под стать плечам, тяжёлый и мощный. Для рукопашной он сделал себе глефу, вставив в торцы тяжелой крепкой палки по клинку от найрского меча. Вайми, понятно, не знал, как она называется, и уж подавно, не владел ей, но быстро оценил достоинства такого оружия — им можно колоть впереди, как копьем, сечь направо и налево и не разворачиваясь бить назад, отражая предательское нападение на спину. В самый раз для того, кто окажется один в гуще врагов…

Он постарался прогнать внезапное тревожное предчувствие. Ему вдруг поразительно живо представилось, как Вайэрси бешено бьется в толпе найрских солдат, с ног до головы залитый своей и чужой кровью…

— Ну всё, братишка, — тихо сказал он, подходя к Вайми. — Пошли. Я присмотрю за твоей спиной…

Найте зло покосился на него, но отходить от друга, понятно, не стал, и Вайми вдруг стало неловко — кто прикроет другие спины?

— Ты лучший из наших стрелков, — сказал Вайэрси, подталкивая его. — Пошли!

Отряд молча и ловко спустился к реке. Лина осталась наверху — она умела спасать раненых и её не стали отсылать. Но идти в бой ей запретили, и Вайми этого стыдился — Аютия шла вместе с любимым. Правда, она стреляла очень точно, а вот когда Лина брала в руки лук? Так сразу и не вспомнишь…

Он недовольно взглянул на свою руку. Чистый золотой цвет его кожи, одновременно яркий и насыщенный, очень резко выделялся на фоне тёмной зелени. Все Глаза Неба знали, что нанесённый на кожу узор из зеленоватых пятен может сделать их почти незаметными в зарослях, — но для этого нужно, во-первых, выбрить голову, а во-вторых, идти в бой нагишом. И то, и другое мало кому подходило, и Вайми помотал головой, отгоняя лишние мысли.

Они шли вдоль берега реки, молча, быстро, не скрываясь — никакой зверь не посмел бы напасть на такой отряд — ёжась от холодной воды, омывающей их босые ноги. А Вайми вдруг с ужасом понял, что не все доживут до заката. Он постарался прогнать эту мысль и отчасти успокоился, словно все они шли на важное и интересное — но не более того — дело.

* * *

Неймур выбрал идеальное место для засады — широкая полоса гальки между рекой и развалинами крепостной стены Вайтакея. Стена, понятно, давно обрушилась и зияла множеством проломов — но всё же взобраться на неё вот так сразу не получится. Она густо заросла, создав много прекрасных укрытий. Часть стрелков села на глыбах за проломами, другие забрались внутрь полых крепостных башен. Подростков разослали в дозоры, а остальные сидели, негромко беседуя — и ждали.

Вайми, непонятно почему, всё сильнее тревожился за пропавших мальчишек. Конечно, они могли остаться в лесу, да и здесь он мог просто их не заметить — но всё же… Если армия несет потери, ещё не начав боя, это очень дурной знак…

Ожидание затянулось — уже перевалило за полдень, и берег реки из прохладной глубины леса казался раскаленной печью. Племя устроило засаду там, где речной берег подходил к изгибу крепостной стены — враг не мог обойти это место. Вайми и остальные трое сидели на обомшелых глыбах, лениво и совершенно спокойно посматривая друг на друга. Соплеменников они не видели, но в кустах поблизости какая-то пара от скуки занялась любовью — слышались негромкие стоны и шорох потревоженных веток. Аютия улыбалась, посматривая на Найте, а тот, непонятно почему, смущался. Вайэрси, казалось, было всё равно.

Вайми встрепенулся, услышав негромкий шорох босых ног. Мимо них промчался вездесущий Йэвву — он ничуть не запыхался, его глаза живо блестели.

— Идут! — на бегу крикнул он — Готовьте луки!

На миг задержавшись возле кустов, он побежал дальше, вопя так, словно узнал что-то очень весёлое.

Шорох в кустах прекратился. Вайми разобрал негромкое проклятие, потом смех. Ещё несколько мальчишек выбрались из зарослей, пошептались с Вайэрси и вновь исчезли. Вайми не видел и не слышал их, но знал, что они затаились совсем рядом.

Прошло уже довольно много времени. Вайми расслабился, но тут же вновь встрепенулся, услышав глухой шум. Он приближался медленно, но неотвратимо, словно наводнение или лесной пожар. Слышался треск, слитный шорох несчётных шагов и неразборчивый гул множества голосов.

Вайми боялся, что враг тоже вышлет дозоры и найдет их засаду, но солдаты государя не любили рисковать. Они поступили куда проще: выслали вперёд несколько десятков крепких крестьян с топорами и тяжелыми мечами — они рубили заросли, расчищая колонне дорогу. За ними цепью шли лучники в броне, с наложенными на тетивы стрелами.

Взглянув на угрюмые, затравленные лица крестьян, Вайми понял, что лучники тут не для их защиты — скорее, для того, чтобы всадить стрелу в спину каждому, кто попытается сбежать. Или попробует повернуть своё оружие против солдат…

А за лучниками шла уже настоящая армия — она ползла, словно воронёная железная змея, и над ней колыхался лес копий. Вайми не видел конца колонны и даже не старался представить, сколько в ней найров — зачем?

Он вдруг понял, что будет стрелять не в солдат, а в этих полуголых бедняг — просто потому, что они шли впереди, но это не вызвало у него уже никаких эмоций. Вайми знал, что думать в бою над такими вещами вредно.

— Бей! — негромко, но так, что услышали все, скомандовал Вайэрси.

Он выстрелил первым — его стрела вошла точно в центр груди пожилого крепкого крестьянина, вонзившись до половины, и опрокинула его навзничь. Упав, найр уже не шевелился.

Глаза Неба умели стрелять совершенно бесшумно и крестьяне даже не сразу поняли, что происходит. Они завыли, бестолково заметались, потом, бросая оружие, кинулись в реку, стараясь укрыться за колонной солдат.

Вайми знал, что попасть в руки и ноги — самые подвижные части тела — гораздо труднее, чем кажется. Стрелять в голову тоже не стоит — там почти сплошь кость, и, попав в неё, стрела без наконечника отскочит. Он мог стрелять в грудь — при удаче стрела могла проскочить между рёбер — но предпочитал целиться в живот. Его стрелы вонзались глубоко в мягкую плоть, он видел, как найры рвали себе кожу, выдирая из себя зазубренные, нестерпимо жгущие острия, потом, когда яд расходился в их крови, вдруг падали, корчась в чудовищных судорогах, — от них трещали, ломаясь, кости и глаза вылезали из орбит, — но Вайми лишь начал закрывать счёт. Его плечи были полны силы, глаз верен, рука тверда — и он спокойно выпускал одну стрелу за другой, думая лишь об одном — не промахнуться.

Его соплеменники стреляли не хуже — очень мало крестьян успело убежать. Остальные корчились, ломая себя, выли без слов и затихали, захлебываясь кровавой пеной — этот яд выводил из строя почти сразу, но вот убивал медленно — достаточно медленно, чтобы уцелевшие успели ужаснуться и отступить.

Однако солдаты государя не стали ни ужасаться, ни бежать. Лучники ответили ливнем стрел — они били, не видя врага, наугад, и когда несколько из них полегли сами, остальные очень быстро отступили. Их место заняла пехота — оградившись стеной громадных щитов, она попёрла вперед, громыхая по гулкому дереву мечами.

«Крестьян это могло бы напугать» — подумал Вайми, спокойно поднимая лук. Он легко мог бить в щели между щитами, коих оказалось достаточно, но Неймур решил, что стрелять в эту живую стену бесполезно — слишком близко, слишком мало уязвимых мест…

— Отходим! — крикнул он так, что высоко над его головой с деревьев снялись вороны.

Глаза Неба проворно посыпались вниз, отступая в развалины. Здесь они знали каждый камень, каждый куст, а вот строй солдат государя в лесу мгновенно рассыпался и бой пошёл один на один.

Вайми всецело отдался смертельно опасной игре — он бежал, прятался, нырял в темные заросшие пещеры мёртвых зданий, чтобы неожиданно вынырнуть в тылу врага и пустить меткую стрелу в чью-нибудь незащищенную шею. Найте недовольно сопел за спиной — для него не находилось работы, — но не отставал ни на шаг, как и Вайэрси. Массивный, брат двигался с поразительной легкостью. Его стрелы, правда, чаще всего шли мимо, но Вайми видел, как одна из них вонзилась в грудь солдата, проткнув панцирь. Если бы ему рассказали, что дерево, даже твердое, сможет пробить сталь, он не поверил бы. Но он видел это своими глазами. Найр упал, и яд превратил его попытки подняться в страшный танец смерти.

— А ты сильный, брат, — с уважением сказал Вайми.

— Зато ты не мажешь так часто, — угрюмо ответил Вайэрси. Его глаза, впрочем, весело блестели. — Пошли!

Даже после долгих размышлений Глаза Неба не смогли бы найти лучшее место для боя. Здесь все мыслимые преимущества были на их стороне — они знали местность, легко ориентировались в полумраке и двигались гораздо быстрее, чем их неуклюжие в своих доспехах противники. Среди солдат государя преобладали копейщики — они бестолково метались в поисках врага, теряли друг друга, путались в зарослях, лезли в подземелья, где громадные ядовитые пауки, змеи и прочая нечисть устраивали им горячий прием. Но об железо их панцирей стрелы Глаз Неба просто ломались. Пробивая их плотную одежду, они теряли силу и яд. Попасть же в немногие открытые места, да ещё по движущейся цели и поневоле глядя сразу во все стороны непросто — но Вайми неплохо справлялся с этим. Он видел, что как минимум треть его стрел достигла цели. У других стрелков дела шли похуже, но они уложили уже сотни врагов, и солдаты государя превратились в обезумевшую, бестолково и злобно метавшуюся толпу. Наконец, они побежали, не слушая своих командиров и рубя тех, кто старался их остановить.

* * *

Теперь им оставалось лишь добить бегущего противника — но колчаны лучников племени опустели почти одновременно. Вайми выпустил все белые стрелы, потом красные, потом даже найрские и ощутил себя совершенно беспомощным. Они взяли с собой тысячи отравленных стрел — но толстые связки раздали нескольким подросткам, которые сами увлеклись боем и никто не мог их найти. Если кто-то подбирал колчан убитого найрского стрелка, это приносило мало пользы — броню эти стрелы иногда пробивали, но, продырявив железо, убить уже не могли. Стрелять ими оказалось неудобно, и били они неточно — а найрские солдаты быстро приходили в себя.

— Отходим! — вновь заорал Неймур на весь лес — так, что даже у Найте зазвенело в ушах.

Они собрались за северной стеной Вайтакея — растерянные, но не разбитые. Собрались все — хотя двое товарищей притащили обмякшего, пепельно-бледного Вану с маленькой, тонкой ранкой от копья на плече под ключицей, на вид совсем не страшной, — но Вану не приходил в сознание и лишь слабо стонал. Выяснить, что с ним, могла только Лина. Может быть. У Наури под правым соском торчал обломок стрелы — он задыхался и сплевывал кровь из пробитого лёгкого, но шел сам. Встретившись с ним взглядом, Вайми отвернулся. Лина успела немало рассказать ему о ранах, и он знал, что видит глаза мертвеца.

* * *

Они отступали вверх по склону, спокойно, но быстро. У них хватало крепких рук, чтобы нести раненых, не замедляя хода. Все знали, что сейчас главное — оторваться от погони, вернуться в селение, пополнить запас стрел — и вот тогда…

Едва они подошли к обрыву, караульщики сбросили вниз длинные верёвки. На них подняли раненых, все остальные взобрались сами. Вайми с облегчением вздохнул. Здесь, под этим обрывом, можно даже камнями остановить любую армию. Но он уже знал, что солдаты государя сюда не полезут — они пойдут к селению вдоль реки и поспеют едва ли не раньше, чем Глаза Неба успеют спуститься сверху…

Сейчас отряд воинов племени сгрудился вокруг своего мрачного командира. Вайми перехватил тоскливый взгляд брата и без труда понял, о чем он думает — ему до смерти хотелось скатиться с другой стороны отрога и нырнуть в спасительный лес. Но как же раненые? Запас стрел? Все вещи племени, накопленные трудами нескольких поколений? Бросать всё это нельзя. Вынести — не хватит ни рук, ни ног. А враг вот-вот перекроет последнюю тропу и без боя уже не получится уйти…

— Вот что, — решительно сказал Вайэрси. — Взрослые останутся здесь. Мальчишки пойдут в селение. Пусть помогут Тинану вынести стрелы и остальное, сколько смогут. Мы будем удерживать тропу, пока они не вернутся. Потом мы все пойдем в верховья. Вечером стрелки вернутся, и мы посмотрим, как найры сражаются ночью…

Вайми с ужасом увидел, какая стена молчания встретила эти слова. Никто не шевельнулся, чтобы выполнить приказ. Каждый думал о своем доме, о вкусной еде и красивых вещах, оставшихся там. Да что вещи! О стенах, в которых вырос, о земле, на которой учился ходить. Отдать всё это врагам? Да ни за что!

— Пищи и воды в селении хватит лишь на несколько дней, — очень спокойно и ровно сказал Вайэрси. — Найры обложат нас сверху и снизу, и мы сможем только умереть от жажды или пойти на их копья. А раз нам все равно придется прорываться, то зачем вообще идти в западню?

— Мы не трусы! Мы не боимся смерти! — крикнул Неймур и сразу множество голосов подхватило этот крик.

— Тогда, — ровно ответил Вайэрси, — вы умрете.

— Если мы не сможем отстоять наши дома — умрем, — ответил Неймур. Остальные поддержали его согласным шумом.

Вайми видел, как подростки сгрудились за спиной его брата. Их глаза бешено блестели, оружие в напряженных руках поднято. «Погонят ли они остальных силой, если он им прикажет? — подумал он. — Возможно. Вот только ничего из этого не выйдет, и все это знают».

Вайэрси тоже это знал. Он плюнул, и Вайми подумал, что если его брат сейчас уйдет, то он пойдет с ним. Вот только как же Лина?

Он не знал, думал ли Вайэрси о ней. Брат угрюмо обвел взглядом недружелюбную толпу. Все опускали глаза, но никто ничего не сказал.

— Ну что ж, — как всегда ровно сказал Вайэрси. — Если такова наша судьба — мы умрем. Незачем терять время. Пошли! А вы оставайтесь здесь, — приказал он подросткам. — Стерегите тропу — может, пригодится…

Но всего лишь трое — её постоянные караульщики — выполнили этот приказ. Остальные пошли за своим мрачным и злым до одури учителем. Ни грозные взгляды, ни окрики, ни даже тумаки не помогли.

Если бы Вайми получил хотя бы среднее образование, он смог бы назвать это чувством коллективной общности или, точнее, стадным инстинктом. Он не знал таких слов. Он просто видел, что это до невозможности глупо — и непонятно почему его распирала гордость.

Глава 17

Верхняя дорога в селение была короткой, но раненые сильно замедляли их движение: нести их по узкому гребню или тащить в кустах оказалось очень тяжело. Когда их на веревках спустили с последнего обрыва, Лина бросилась к Вайми и с облегчением заключила в объятия: юноша был до крови ободран беготней в зарослях, но в остальном совсем цел. Все понимали, что найров следует добить — но им ещё предстояло поесть как следует, пополнить запас стрел — и вот тогда…

Едва войдя в дом, он аккуратно поставил в угол лук и вывернулся из перевязи колчана. В животе у него заурчало: никто из них не ел этим утром, а пока он сражался, Лина поджарила на костре мясо, весьма соблазнительно обложив его кусочками разных фруктов. Смотрелось всё очень красиво, но Вайми не почтил вниманием эстетическую сторону композиции: он сел и на пару с подругой оставил от неё лишь служивший тарелкой большой лист.

Обтерев руки о специально припасённую траву, он вышел из хижины. Лина хорошо знала его вкусы, и порция оказалась в самый раз. Он ощущал себя сытым, но бодрым и не отяжелевшим, что пришлось весьма кстати: им предстоял долгий поход для истребления захватчиков. Жалости к ним Вайми не испытывал: найры пришли убить их и потому должны умереть сами. Всё.

А о таких вещах, как перегруппировка и контрнаступление, юноша просто не знал.

* * *

Испуганный вопль тревоги застал Вайми в миг напряжённых раздумий: замерев на самом солнцепёке, он старался решить, прилично ли будет сесть и ликвидировать внезапный зуд между пальцами босой ноги, или всё же следует сперва удалиться в хижину и предаться греховной страсти уже там. Сейчас проблема решилась сама собой: он поджал ногу, быстро, но успешно почесался, ворвался в хижину и, подхватив лук и колчан, выбежал обратно, забрасывая на себя наплечный ремень уже на бегу.

Он взлетел на вал так энергично, что затормозил уже на самом краю — и замер, испуганно приоткрыв рот: внизу, у реки, кишели солдаты государя. Это было невозможно и несправедливо, и Вайми завопил от обиды на злую судьбу и на их общую беспросветную глупость. Потом он схватился за лук, но наученные горьким опытом найры не подходили к скале на расстояние выстрела. На левом берегу реки, вне досягаемости для стрел племени, они быстро и сноровисто устанавливали какие-то деревянные рамы. Суета их была непонятной. Потом Вайми заметил у них в руках факелы на длинных шестах. «Что они хотят делать? — подумал он. — Поджечь лес? Вряд ли. Здесь, у реки, не найдешь и сухой ветки».

Но солдаты не стали поджигать лес. Они поднесли факелы к рамам. Там затрещало, посыпались искры — и вдруг множество громадных, в руку толщиной, стрел полетело наверх, к ним. Они пронзительно шипели и оставляли за собой ровные полосы белого дыма. Когда они проносились над головой Вайми, он увидел, что из их хвостов бьет тугое жёлтое пламя, а вместо оперения торчат длинные тонкие шесты.

Юноша был так ошеломлен, что даже не испугался — он отчаянно пытался понять невероятное явление. Конечно, эти «стрелы», чем бы они ни были, не могли поразить Глаз Неба, укрытых каменной баррикадой — они проносились над их головами и, ударяясь о скалы и падая, с бешеным шипением метались в траве.

К чести Глаз Неба, гибельной паники не началось. Повинуясь инстинкту, более древнему, чем скалы вокруг, они прижались к земле, приникли к камню, стараясь слиться с ним — и очень вовремя. Наконечники у «стрел» были чугунные. Когда пламя добиралось до них, они взрывались с оглушительным треском, разбрызгивая жидкий огонь или тяжелые зазубренные осколки. Другие «стрелы» с ужасающим шипением выпускали тучи жёлтого дыма. Клуб этого дыма ударил Вайми по лицу, словно плетью — пронзительная резь впилась в глаза, жгучая вонь перехватила дыхание, и он покатился по траве, корчась, словно в агонии.

К счастью, этот дым не стлался по земле — он, как и положено, поднимался наверх. Никто не наглотался его так, чтобы потерять возможность драться. Чугунные бомбы оказались гораздо опаснее. Вайми видел, как Малла, его ровесник, полз по земле, — а из его икры, разорванной осколками, ручьем хлестала кровь. Дайна, стройная девушка, застрелившая у реки трёх найров, корчилась, тщетно пытаясь вдохнуть — на её боку темнело несколько сочащихся кровью дырок. Третий вид стрел оказался почти безобиден — но Вайэрси с воем катался по траве, пытаясь погасить прилипшие к коже брызги жидкого огня…

Несколько домов загорелось почти одновременно — сухие травяные крыши вспыхивали, как порох. Вайми увидел, как пылавшая крыша его дома рухнула вниз — и изнутри донесся чудовищный вопль: именно туда, в дом Лины, отнесли раненых. Она немедленно рванулась к ним — но Вайми схватил её, свалил, прижал к земле бешено бьющееся упругое тело, стараясь прикрыть её собой…

Подобно удару молнии, его вдруг охватило дикое желание. Позабыв про творящийся кругом кошмар, он попытался овладеть подругой — и опомнился только когда взрывы стихли. По счастью, запас страшных огненных стрел у найров кончился, и они не могли повторить залп.

— Ч-ч-ч-то эт-эт-то-о б-бы-ыло? — заикаясь, выдавил Найте. Он пытался подняться на ноги, из-под него выбиралась полузадушенная Аютия — не одному Вайми пришла в голову идея прикрыть любимую собой…

Лина ударила его в живот, он охнул и отпустил её. Она побежала к их догоравшему дому. Огонь сожрал крышу и травяную постель, уничтожил гамак, но стены из живого дерева лишь слегка закоптились. Вану — чудовищная боль от огня привела его в себя — всё же смог выползти из горящего дома, и сейчас Лина хлопотала над его обожженными ногами и спиной. На опалённой коже уже вздувались волдыри и Вайми торопливо отвернулся. Мальчишка не издал ни звука, когда Лина старалась снять боль при помощи холодной воды. Наури, раненый в грудь, умер — то ли задохнулся в дыму, то ли захлебнулся собственной кровью, то ли и то, и другое вместе…

Понемногу опомнившись, они подсчитали потери. Сгорело восемь домов, хотя пожар уже угасал сам собой. Убитых, кроме Наури и Дайны, больше не нашлось, серьезно ранило лишь Маллу. Лина остановила кровь, перевязала разорванную ногу, но ходить парень не мог, и никто не знал, сможет ли он выжить…

Ещё несколько Глаз Неба получили мучительные, но неопасные ожоги от разлетевшейся огненной жижи. Вайэрси морщился, когда Лина смазывала ему жиром ожог на спине, но это не помешало ему остановить остальных, — они полезли на вал, чтобы рассчитаться с обидчиками.

— Мы мёртвые, — со странной, очень нехорошей улыбкой сказал он. — Они нас убили, нас нет. А вот когда они подойдут совсем близко, чтобы посмотреть…

Вайми увидел такие же улыбки на лицах товарищей. Что ж, они ещё могли драться — хотя их осталось всего тридцать. Двое Глаз Неба уже пали, и никто не видел пропавших Айвухо и Баану…

* * *

Найте осторожно выглянул из-за камней. Внизу было тихо. Несколько солдат робко карабкались по уступам каменной лестницы. Если они подойдут близко — Глаза Неба убьют их и на этом всё кончится. Нужно привлечь врага — оказать сопротивление, достаточно сильное, чтобы найры бросили в бой главные силы, но всё же не настолько серьёзное, чтобы они повернули назад…

Он поднял камень и швырнул вниз, ни в кого не целясь. Камень разбился о глыбу у ног солдата и тот с воплем шарахнулся в сторону. Найры с похвальным проворством отступили и скрылись за основанием утеса. Вайэрси недоумённо взглянул на него, затем понял и кивнул.

Вайми встал рядом с другом. Совершенно не скрываясь, они поднялись в рост на гребне вала и начали стрелять в солдат на той стороне реки, хотя туда их стрелы просто не долетали. Ещё несколько девушек стали бросаться камнями, выкрикивая оскорбления. Снизу послышались команды, потом из-за утеса потекла живая, блестевшая сталью река — добить, довершить, принести государю головы дикарей! — и юноша довольно улыбнулся.

* * *

Надо отдать найрам должное — они наступали организованно и умело. При всем неудобстве стрелять почти отвесно снизу вверх, их лучники заставили Глаз Неба убраться с гребня вала и залечь. Копейщики очень бодро полезли наверх, но когда осыпь кончилась, наступление замедлилось — по неровным уступам пришлось пробираться цепью. Найте по-прежнему бросал камни, стараясь ни в кого не попасть — но попадал всё чаще, осыпь и берег реки под ней чернели от солдатни. Самым смелым оставалось уже совсем немного до гребня обрыва.

— Бей! — крикнул Неймур, взлетая на гребень и сталкивая вниз глыбу, весившую больше него самого.

Стрелки все разом высыпали наверх — и все разом отпустили тетивы. Здесь была нужна не точность, а скорость — Вайми выпускал одну стрелу за другой, став на колени на самом краю пропасти и так сильно нагнувшись, что в любой миг мог упасть. Его руки с едва уловимой быстротой сновали между колчаном и луком. Стрела на излёте ударила его в живот — и отскочила, лишь ссадив кожу над пупком. Юноша вздрогнул от боли, но не опустил лук.

Рядом с ним Найте одну за другой, словно бомбы, отправлял вниз тяжелые глыбы. Он старался бросать их подальше, чтобы попасть в отступающих солдат.

Всех найров на скале сбили вниз камнями. Остальные, оставшиеся на осыпи, побежали, в беспорядке сталкивая и топча друг друга. Стрелы и камни сеяли среди них смерть. Всё кончилось очень быстро — армия рассеялась и найры по пояс в воде отступили на тот берег реки, скрылись за основаниями утесов. Бегущие копейщики расстроили ряды стрелков, не дав им прикрыть отступление. Вскоре об атаке напоминала лишь тёмная россыпь тел на испятнанных кровью камнях. Иные ещё шевелились, но летевшие сверху стрелы и камни успокоили и их. Над просторной, полной влажного жара долиной повисла тишина…

Найры оставили у подножия крепости Глаз Неба несколько десятков трупов — а никто из них не был даже ранен. Вайми назвал бы это победой — если бы не два сиротливо лежащих тела — их надлежало отнести на Скалу Смерти и сбросить вниз, но никто не знал, что с ними делать здесь, и ещё двое раненых, — даже всё племя сразу не могло ослабить их мучений…

Пожар уничтожил большую часть целебного арсенала Лины, а уцелевшее могло лишь на время снять боль. Может, раненые и поправятся — если им дадут отлежаться…

Вайми постарался представить следующий ход найров. Судя по ярости атак, они не станут ждать, пока защитники ослабеют от голода. Приказ государя был строг и неотступен — покончить с врагом как можно скорее! И, поняв, что обрыв неприступен, найры атакуют сверху…

Вайми решил предупредить брата. Но опоздал.

Глава 18

Найры не хуже Глаз Неба умели лазить по скалам — и им помогали кошки и крючья, неизвестные племени. Небольшой отряд храбрецов смог подняться на гребень далеко позади сторожевого поста — где их не могли с него заметить. План был очень хорош — пока стрелки отвлекают внимание охранников, отряд скалолазов пробирается им в тыл и истребляет, открывая дорогу главным силам. Посланное государем войско было большим и могло ударить с разных сторон одновременно.

* * *

Когда первые стрелы найрских лучников засвистели над головами трех мальчишек, Лэйми поступил так, как его учили: отправил Маану, самого младшего, за помощью, а сам, вместе с Наули, остался задержать врага.

Едва пробежав сотню шагов, Маану увидел впереди врагов. Он не растерялся — успел закричать, предупреждая товарищей, и вскинул лук, поразив первого найра в лицо. Тяжелый арбалетный болт пробил ему ногу. Маану сорвался и полетел вниз, ударившись затылком о камень.

Его смерть была незаметной и быстрой.

* * *

Лэйми и Наули услышали крик друга и поняли, что им уже не спастись, уже не выполнить свой долг. Им оставалось только драться — и они дрались с яростью обречённых. Найры атаковали сразу с двух сторон — пока одни стреляли, другие бежали вперед. Трое самых проворных свалились с древками в горле, остальные залегли. Стрелы, обернутые пропитанной маслом паклей, превратили травяной шалаш в костёр. Наули выпрыгнул из-за каменного вала — и тут же упал, получив сразу несколько стрел в грудь и спину. Он умер, тщетно пытаясь дотянуться до своего копья.

Лэйми, прокусив себе руку до крови, остался в огне, чувствуя, как вздувается волдырями его кожа. Сухая трава сгорела быстро, и он лежал в горячем пепле, пока найры не подошли совсем близко. Тогда он бросился на них и заколол двоих быстрее, чем остальные успели опомниться. Потом они просто расстреляли его в упор.

Глава 19

Вайми подошел к брату, но едва он успел открыть рот, вокруг засвистели стрелы, звякая о камень или мягко вонзаясь в землю. Подняв глаза, он увидел наверху, над обрывом, несколько найрских стрелков. Юноша мгновенно вскинул лук, выстрелил и даже сбил найра, с воплем полетевшего вниз. Но место убитого немедля занял другой. Они продолжали стрелять, и Аррухо уже корчился, стараясь достать пробившую поясницу стрелу…

Все поняли сразу — это конец. Хижины вспыхивали одна за другой, подожженные стрелами, других укрытий здесь не было. Подниматься на обрыв под градом стрел — смерть. Если начать перестрелку с лучниками государя — другие солдаты успеют подняться снизу. Отражать их атаку — подставлять спины под стрелы. Прорываться — на том берегу реки сплошной стеной стояли найры…

Неймур остался единственным, кто ещё мог здраво рассуждать. Выхватив из своего горящего дома связку копий, он швырнул их тем, кто остался без своих — и они мгновенно расхватали оружие. Потом он заорал:

— Вниз! Быстрее вниз, пока нас ещё много!

Приказу подчинились все. Если уж умирать — так бросившись в гущу врагов, а не бегая под стрелами, словно стадо обезумевших оленей…

Вайми одним прыжком взлетел на вал. Там, внизу, из-за утесов уже потекли две стальные реки, похожие на готовые сомкнуться клещи. А за его спиной едва дышала Лина, судорожно прижимая к груди единственное, что успела схватить — бесполезный радужный диск. В другой руке она, впрочем, держала свой нож.

Затем начался кошмар. Вайми не представлял, как они все смогли спуститься по почти отвесной стене под ливнем стрел. Впрочем, не все — Хаули рядом с ним сорвался со стрелой в бедре и полетел вниз, ломая руки и ноги. Он с такой силой грянулся об осыпь, что кровь забрызгала камни далеко вокруг.

Глаза Неба скорее спрыгнули, чем слезли со скалы, скача с выступа на выступ так, что даже Вайми удивлялся, как они не падали и как выдерживали их ноги. О том, как всё это проделал он сам, он даже не думал.

На осыпи стало чуть легче — здесь они могли хотя бы отстреливаться. Вайми, до пояса укрытый каменной глыбой, почти не промахивался и часто убивал, как и остальные. Они всё ещё стреляли сверху вниз — и с небольшого расстояния. И их осталось ещё много…

Солдаты государя не выдержали их бешеной стрельбы. Теряя товарищей, устилая землю трупами, они рассыпались и отошли за основания утёсов. Но впереди стояла живая стена из тел и стали, по обе её стороны солдаты входили в воду, чтобы отрезать им путь…

— Вперед! — заорал Неймур. — Быстрее!

Они побежали — вниз с осыпи и дальше в реку. Воины с копьями шли впереди, стрелки за ними, прикрывая товарищей. За ними кучкой сбились девушки без луков.

Впереди всех, размахивая тяжелым копьём, шёл Неймур. Стрелы вонзались в его широченную грудь, в бедра, в живот — но он словно не замечал их и шёл вперед, как таран — пока не рухнул лицом вниз, ломая древки стрел или вгоняя их ещё глубже. Он попытался подняться — но изо рта у него хлынула кровь, и он вновь рухнул лицом в воду. Захлебываясь, Неймур ещё пытался встать — а вода вокруг него уже окрасилась грязно алеющей мутью…

Его воины по-прежнему шли впереди, прикрывая соплеменников собой. Никто из них не повернул назад — они шли, выдергивая из груди стрелы, шли, пока могли идти. Те, кого в племени считали изгоями, шли вместе с ними — и вместе с ними умирали. Вайми видел, как Тинан вдруг с головой окунулся в воду, словно нырнул, — а потом безжизненно всплыл, и на его лице, на миг повернувшемся к остальным, застыла горькая усмешка — словно он был рад, что доказал соплеменникам свою верность.

* * *

У левого берега их осталось двадцать два. Но путь им преградила сплошная стена выпуклых деревянных щитов, между которых в два ряда торчали острия копий. Идти на неё было всё равно, что на скалу. Вайми затравленно оглянулся — сзади, с боков тоже надвигались солдаты, быстро сжимая кольцо. Он заметил на лицах соплеменников растерянность и страх — не перед смертью, нет, — перед тем, что они погибнут, не сумев ответить врагу. Теперь найры уже не стреляли — они знали, что справятся и так. У Глаз Неба больше не осталось стрел.

* * *

— Бей! — вдруг заорал Вайэрси, наотмашь бросаясь вперед.

На последних шагах здравый рассудок всё же взял верх — Вайэрси упал и подкатился под копья найров, как валун. Его тяжелое тело сбило с ног нескольких солдат — и в стене щитов открылась брешь. Вайэрси взмахнул глефой, как секирой, подрезая ноги ещё нескольким — и брешь стала больше.

Глаза Неба ударили в неё, как таран. Вайми бросил лук и выхватил меч, обрушив его на шлем первого же подвернувшегося найра с такой силой, что клинок из хрупкой, дешёвой стали разлетелся на куски. Шлем выдержал, но шея найра хрустнула, свернувшись, и он упал. Юноша ткнул зазубренным обрубком в раззявленный в крике рот второго солдата так, что он застрял там и, когда Вайми дёрнул назад, в его руке осталась лишь плохо насаженная рукоять. Плюнув, он вырвал копье из рук подавившегося железом найра — чтобы прикрыться им от удара меча. Древко сломалось, и он отбивался обломками, ткнув, наконец, острием в горло не в меру ретивого мечника…

Лина, сжавшись за его спиной, полоснула ножом налетевшего на неё солдата. Она целилась в горло, но не достала и лишь чиркнула его по щеке. На клинке ещё оставался яд, и солдат вдруг задёргался, будто увидел что-то очень смешное…

Справа и чуть впереди брата сражался Вайэрси — совсем как в том поразившем Вайми кошмаре. Впрочем, не совсем. Он дрался со смертоносно-твердым спокойствием: выбирал цель и бил — всегда точно, всегда насмерть — потом выбирал новую цель и снова бил. И всё это с неожиданной для массивного парня быстротой. Он врезался в самую гущу врагов, и те лишь мешали друг другу, пытаясь его достать — не успевая ни нанести удар, ни отразить его. С ног до головы Вайэрси был залит кровью — но пока не своей…

* * *

Ахана прикрывала спину любимого, очень умело орудуя крепким зазубренным копьём. По силе она не уступала юношам племени — а двигалась гораздо быстрее, и найры шарахались от неё, стараясь уберечь глотки от оскаленной кровавой пилы наконечника…

В отличие от брата Вайми, Найте дрался с бешеной яростью — и получалось у него ничуть не хуже. Он колол своим оружием, как шпагой — твёрдое острие пробило броню, как картон, по самые зубья войдя в грудь солдата — найр всхрапнул, как лошадь, и свалился, захлебываясь кровью. При втором взмахе эти же самые зубья раскроили череп другого солдата так, что кусками повалились мозги. Чей-то меч застрял между них и, когда Найте инстинктивно повернул оружие, сломался…

Тот, кто рассчитал форму этого предмета, предназначил её совсем не для рукопашного боя, но про себя думал, что он отлично годится и для этой цели.

* * *

Вайми совершенно обезумел от страха — не за себя, о себе он сейчас совершенно не думал — а за Лину. Страх мгновенно перешёл в белое, безумное бешенство — и, подхватив брошенное кем-то тяжелое копьё, он яростно завертелся, нанося удары и острием, и древком, и босыми ногами, очень наглядно показывая, что нападение — лучшая защита. Окружавшие его найры даже не пытались его достать, едва отбиваясь от ударов. Краем глаза он видел, как дрались товарищи — Вайэрси мерно убивал одного врага за другим, Найте наотмашь лупил во все стороны, щедро орошая уцелевших найров кровью их товарищей. Глаза Неба дрались с самозабвенной яростью существ, твердо решивших умереть, но перед тем убить, — в девяти случаях из десяти они сражают врага, мечтающего выжить. Но не чаще. Кто-то из них падал, тщетно стараясь зажать рассеченное горло, кого-то поднимали на копья, и он корчился в беспорядочной агонии, хватаясь за залитые своей кровью древки…

Но всё же они были гораздо крупнее, сильнее и быстрее своих врагов. Бой занял не больше минуты. Уже сомкнувшееся железное кольцо вдруг лопнуло — не выдержав натиска, найры рассыпались и отступили, открывая тёмную глубину леса. Вайми не знал, что их сломило — страшное спокойствие Вайэрси или безоглядная ярость его уцелевших соплеменников. В рукопашной они убивали быстрей и страшней, чем в перестрелке — наверное, потому, что это больше подходило их диким инстинктам. Схватка дала им возможность пустить в ход все силы без остатка, и они радовались ей. Для найров же она стала очередной затеей командиров, чьи приказы им приходилось исполнять под страхом порки или виселицы. Юноша не знал, в чём тут дело, он видел одно — они прорвались.

* * *

Они бежали, и он бежал вместе со всеми. Когда они поднялись уже высоко на склон и погоня отстала, Вайми увидел, что их четырнадцать — восемь взрослых и шесть дрожащих подростков. Прорваться смогли лишь самые сильные и опытные бойцы. Уцелело всего три девушки: Ахана, Лина и Аютия — и лишь потому, что их любимые сражались лучше всех, а они лучше всех прикрывали их спины. Вайми видел, как на них смотрели те, чьи подруги остались внизу — и ему, невесть отчего, стало стыдно. Впрочем, сейчас их ждали более важные дела.

Все они были ранены — не серьезно, те, кто не мог бежать быстро, полегли на берегу реки — но каждый уцелевший получил десятки мелких ран: у Вайэрси до рёбер рассечен бок, Найте зажимал пробитую копьем руку, Вайми залит кровью из нескольких порезов. Их любимые отделались ссадинами, зато Ахане досталось сильно — меч до кости вспорол ей плечо, и правая рука обвисла плетью. Взглянув на рану, Лина лишь покачала головой — Ахана умело зажала артерию и крови вышло немного, но если рука начнет гнить…

Они не смотрели друг на друга — все знали, что спаслись лишь благодаря чести и отваге Неймура. Они потеряли всё — дом, товарищей, любимых — и в этом некого было винить. Их не предали — они предали сами себя, оказались недостойны своих предков. И, если бы не Вайэрси…

На брата Вайми смотрели с молчаливым ожиданием. Юноша понял, о чем они думают: племя лишилось военного вождя, но Вайэрси смог заменить его. Теперь вряд ли кто-то посмел бы оспорить — или просто не выполнить — его приказ. В глазах подростков тлел мутный огонек фанатизма. Прикажи им Вайэрси покончить с собой — они, наверно, подчинились бы… в самом деле, зачем им теперь жить?

Из-за реки, оттуда, где за толщей листвы скрывалось брошенное ими селение, вдруг донёсся чудовищный вопль. В нём не осталось уже ничего человеческого, но каждый узнал этот крик — кричал Малла. Когда ему в клочья разорвало ногу, он молчал.

— Раненые! — крикнула Лина, — мы оставили в селении раненых!

Все они инстинктивно рванулись назад, туда, где уже слышались голоса погони — отбить, спасти товарищей, вырвать их из рук изуверов. Или хотя бы отомстить… Какие немыслимые муки надо причинить стойкому юноше, чтобы он издал такой крик?

— Стойте, — ровно сказал Вайэрси. — Не сейчас. Ночью.

Они молча повернулись и пошли за ним, дальше наверх, к перевалу. Вслед им вновь полетел крик — теперь кричал Вану, — но даже его товарищи не оглянулись назад.

Глава 20

Спустившись к ручью, они все жадно напились и повалились, где стояли, не от физической усталости — непоправимая тяжесть поражения выпила все силы из их душ. Лина, сама падая, велела нарвать крестоцветника, тщательно протереть его соком все раны и пожевать его корни. От них немели губы и начинала кружиться голова, а сок жёг, словно расплавленный свинец, но Вайми — как и все остальные — не издал ни звука. Это могло спасти им жизни, и выбирать не приходилось. Ему, впрочем, начало казаться, что у него вообще нет рта.

Одурманенные, они все незаметно соскользнули в сон. Вайэрси не оставил часового — сам лежал, как убитый, в своем тяжелом сне — и Йэвву понял, что просто не должен спать. Его лицо стало совсем серым, осунулось, и он сидел, глядя в никуда и плавая в полубредовом забытье.

* * *

Найры оказались искусными следопытами — они прошли за племенем до самого ручья. Даже Вайэрси не думал, что они ушли недалеко и не скрывали свой след — перед его глазами стояла вздувшаяся, почерневшая рана на руке любимой, и больше он не думал ни о чем. Что-то в нём, стоявшее выше сознания, повело его прочь от этого непереносимого понимания, в темноту, в сон — и он лишь вздрогнул, когда взгляд Айната скользнул по его спине.

Молодой найр шел впереди отряда, вместе со следопытами. Он поднял руку, когда впереди показались разбросанные, как после побоища, тела Глаз Неба. Солдаты позади замерли, держа наготове луки. Они не могли стрелять отсюда — а идти вперед не спешили, боясь новой засады. Айнат узнал Вайми, Найте, Аютию…

Потом он увидел Лину, беззащитно разметавшуюся во сне — и что один из подростков не спит. Айнат секунду смотрел на его худую спину. Потом вдруг пронзительно закричал. Йэвву повернулся мгновенно и его стрела вошла найру в глаз. Она была отравлена, но Айнат умер быстрее, чем яд начал действовать.

На его лице застыло выражение, очень похожее на благодарность.

* * *

Вопль Айната разбудил всех. Вайми узнал его и понял, что случилось, но не успел задуматься об этом. Вайэрси сказал «бежать» — и они бежали, как лани, путая следы и стараясь не оставлять их. Если бы он сказал «бей» — они бы повернулись и дрались, пока не полегли бы все. Они хорошо умели бегать и остановились лишь, когда между ними и найрами встали две горы.

Здесь тоже тёк ручей. Они повалились на его топкий берег, едва живые после бешеной гонки. Ахана теряла последние силы и её уже приходилось нести. Все знали, что её ждет. Никто ничего не говорил. Все молчали.

Солнце зашло. Закат выдался ветреным и тревожным. Вайми смотрел вверх — точно вверх, туда, где сквозь приятную глазам синь просвечивала страшноватая чернота. На самом деле небо было чёрным. Как и весь мир. На рассвете почти три дюжины Глаз Неба вышли защищать свой дом. На закате чуть больше дюжины смертельно уставших существ таились в зарослях. Вайми был твердо уверен, что до завтрашнего заката из них не доживет никто, — и заснул, сжимая руку любимой. Все они спали, но даже звери не потревожили их беспомощный сон.

* * *

Он проснулся уже глубокой ночью. Кто-то разжёг небольшой костёр. В его свете юноша увидел, что Вайэрси стоит на коленях возле любимой. Его сильные руки, беспомощные против смерти, осторожно сжимали её плечо.

Подойдя к Ахане, Вайми понял, что ей уже не жить — меч перебил какие-то жилы и рука омертвела. От раны уже начало вонять. Ахана была сильной девушкой — она могла прожить ещё несколько дней, но очень мучительных — и для неё, и для тех, кто вокруг. Вайми знал, как поступали Глаза Неба в такой ситуации.

— Мне придется оставить тебя, любимый, — сказала Ахана. Её лицо горело от лихорадки, но говорила она ровно. — Мы всё равно однажды встретимся — там, где нет темноты… и я буду до срока приходить в твои сны, — она попыталась улыбнуться, но вышло нечто жалкое. — Прощай!

Они попрощались — так, как прощались Глаза Неба. Здоровой рукой Ахана достала свой нож и опустила его острие в сосуд с ядом. Затем уколола себя в бок.

Этот яд убивал очень быстро. Через восемь секунд её не стало.

* * *

Вайэрси ещё несколько секунд смотрел в её глаза, затем отвернулся. Лицо у него было ничего не выражающее, мёртвое — казалось, их непобедимый вождь сейчас упадет. Последуй он за Аханой, никто не удивился бы. Вайми встретил взгляд его мучительно расширенных глаз.

— У меня есть ещё ты, брат, — Вайэрси опустил голову, — не бойся, я буду жить… пока жив ты. Сейчас мы пойдем к реке — найры наверняка разбили там лагерь…

Почти все они бросили бесполезные без стрел луки и изломанные копья. В сущности, у них остались лишь ножи, но никто не возразил — зачем дальше растягивать это напрасное мучение? Смерть среди тел врагов вряд ли станет тяжёлой, да и думать там будет особенно некогда…

Вайми подумал о Туманной долине — почему бы им не пойти туда? Кто-то же должен её защищать… впрочем, зачем? То, что они делали сейчас, тоже можно ведь назвать защитой…

Они задержались лишь затем, чтобы заложить тело Аханы камнями — очень осторожно, словно она просто спала. Когда курган достиг высоты пояса, Вайми на миг недоуменно замер, не зная, реальность это или сон. Вот только что была сильная живая девушка — а сейчас нет ничего, лишь воспоминания о ней. Разве так бывает?

Они беззвучно пошли к селению, и в каждом сердце затаился страх. Их осталось тринадцать, а это несчастливое число.

* * *

Они шли вдоль русла ручья. Под сводом леса ночью царила кромешная тьма, и идти там нельзя — разве что на ощупь, рискуя в любой миг упасть в яму, напороться на сук или на заросли огневика, чьи листья пушились смертельно жгущей бахромой. Вайми возглавил отряд — он лучше всех видел в темноте. Поздняя луна плыла где-то за кронами, а здесь, на дне стиснутого стволами ущелья, был только слабый шум воды, да бледная полоска неба над головой. Изредка доносился крик зверя, и всё время, то громче, то затихая, где-то высоко наверху шумел лес, вторя неспокойному ветру.

Глава 21

Они вышли к лагерю найров уже на рассвете, издалека заметив зарево его костров. Армия заночевала напротив захваченного селения, на берегу реки. Деревья вокруг срубили, их стволы громоздились косматой баррикадой. Но после их позорного бегства никто не ждал нападения. Редкие часовые спали или почти спали, подчиняясь таинственной силе последнего предрассветного часа.

— Похоже, судьба повернулась лицом к нам, брат, — тихо сказал Вайэрси и вдруг слабо улыбнулся.

* * *

Никто из часовых не успел даже вскрикнуть — Глаза Неба, бесшумные, как тени, вышли из темноты и закололи их — каждый своего. Когда они поднялись на вал, им открылась внутренность лагеря — среди пней, среди угасающих костров спали люди. Шатры предназначались для знати и стояли наверху, в особо охраняемом месте. Рядовые воины спали под открытым небом — на своих одеялах или на грубой подстилке из веток, без верхней одежды, без брони, составив оружие в аккуратные пирамиды. Глаза Неба видели тысячи распластанных людей в белых нижних рубашках. Найры стонали и метались во сне. Их лагерь походил на беспокойное кладбище.

— Похоже, это их судьба, — совсем негромко сказал Вайэрси. — Спускайтесь и старайтесь убивать тихо…

* * *

Глаза Неба беззвучно скатились с вала и пошли — каждый в свою сторону. Они склонялись над спящими — и те рывками вздрагивали, прежде чем затихнуть навсегда…

Лишь Вайми замер перед первой жертвой — молодым найром в одних коротких белых штанах. Он лежал на спине, откинув голову, но юноша вдруг понял, что у него не поднимается рука — всё равно, что зарезать ребенка. Маленький и хрупкий, найр походил на мальчишку из племени — впрочем, он и был почти мальчишкой…

Внезапно проснувшись, он взглянул на Вайми — и не решился даже закричать, глядя на него безумно расширенными глазами. Но юноша уже знал, что не тронет его.

Взгляд найра испуганно скользнул в сторону — на остальных Глаз Неба, беззвучно совершавших свою страшную жатву — потом вновь вернулся к громадным, странно блестевшим в темноте глазам Вайми. Страх вдруг исчез из него, он стал ясным. В глазах юного найра не было злобы, только удивление.

— Послушай… — шёпотом начал Вайми и сбился, подбирая нужные слова. — Если хочешь жить — беги из лагеря в лес, а потом к себе домой. Ясно?

Найр мгновенно вскочил — и исчез за валом быстрее, чем прошелестел бы порыв ветра. Его босые ноги ступали очень ловко даже во тьме, и Вайми вдруг улыбнулся. Потом сел под наваленными стволами и стал ждать, когда поднимется шум.

* * *

Найте поначалу не мучили никакие сомнения. Дело оказалось простым — левой рукой зажимаешь рот, правой втыкаешь нож под челюсть, прямо в мозг. Второй найр, третий… после шестого он замер, чувствуя, как его охватывает паника. Они умирали очень быстро: вздрагивали от боли, потом небольшой спазм — и всё кончено. Он поднимался и переходил к новому найру. Ничего страшного, ничего трудного — просто он чувствовал, что делает что-то непоправимо чудовищное, недопустимое…

Он заставил себя убивать дальше. Седьмой найр, восьмой… Найте замер, отчаянно борясь с желанием всадить нож в собственное сердце. Нет, так нельзя, он же тоже человек… ему захотелось заорать во всё горло… и тут действительно раздался крик.

* * *

Кричал крепкий найр, возможно, десятник или сотник. Он сел на постели, разбуженный кошмаром, ставшим вдруг реальностью — и завопил скорее от ужаса, чем из чувства долга. Лагерь зашумел, словно по нему пронёсся порыв урагана.

Найте оглянулся на товарищей — за каждым тянулся след из неподвижных, странно скорченных тел, у кого-то длиннее, у кого-то короче. Они посмотрели друг на друга, потом Вайэрси, набрав побольше воздуха, закричал:

— Бей!

Здесь не пришлось искать оружие. Глаза Неба хватали первое, что попадалось под руку — и били ещё не успевших опомниться найров направо и налево. Они орали изо всех сил, увидев первые признаки паники, инстинктивно понимая, что их главное оружие — это страх найров.

Именно из-за страха, удесятерившего количество нападавших, — чему сильно помогли их умноженные эхом дикие вопли, — из-за темноты и отсутствия командиров, спавших в безопасности наверху, большинство солдат решило бежать, а не сражаться. Они бежали в реку, в лес, куда угодно, лишь бы подальше.

Глаза Неба внезапно обнаружили, что бить убегающих совсем не так страшно, как убегать самим. И сеять смерть гораздо проще, чем идти на смерть. Вайми бежал и разил вместе с остальными — он мстил за весь пережитый кошмар, за убитых товарищей, за Ахану, за пытки — за всё. Он сжимал в руке подобранный меч — узкая, под ладонь найра, рукоять норовила выскользнуть, но оружие оставалось послушным и до самой крестовины стало влажным от крови. Внезапно юноша узнал Ханнара — тот не бежал, как остальные, пытаясь остановить солдат. На свою беду найр тоже узнал бывшего пленника, и его меч опустился на миг от удивления.

— Ты?

— Я, — спокойно сказал Вайми и одним взмахом снёс ему голову.

* * *

Глаза Неба совершенно ошалели при виде бегущего врага. Им уже начало казаться, что они перебьют и разгонят всю армию захватчиков, — и Вайэрси, единственный, заметил, что темнота стремительно тает под натиском солнца, что самые смелые найры уже стреляют из-за засек, что из дальнего конца лагеря надвигается стена щитоносной пехоты. Поэтому он завопил во всю силу своих могучих лёгких:

— Отходим!

* * *

У Вайми были самые зоркие глаза во всем племени, а у его брата самый громкий голос — он перекрыл голоса суматох и все, кто мог понять, его услышали. Им не хотелось подчиняться, им хотелось бить и добивать — но они помнили, КТО отдал этот приказ и чем кончилось их ослушание. Очень быстро они стянулись в компактную группу и исчезли в лесу, добивая метавшихся в нём, как привидения, солдат. Когда армия Найра наконец построилась для отпора врагу, оказалось, что отражать уже некого.

* * *

Весь этот день остатки племени мирно проспали в неприметной лощине, всего в часе ходьбы от лагеря. Они даже не оставили часового, зная, что теперь никто не нападёт на их след. Они спали очень мирно, прижавшись друг к другу, и случайный наблюдатель мог бы решить, что эта почти голая компания просто отдыхает после весело проведенной ночи. Но их видели лишь птицы.

* * *

На закате они вновь пошли к лагерю — уже спокойно, уже не собираясь класть свои жизни, уже не собираясь убивать — просто посмотреть на врага. Никто из них не ел со вчерашнего дня, но на охоту они не спешили. Успеется. Главное — выяснить, что задумали и что делают найры…

Ещё издали, по крикам воронья, они поняли, что там никого нет, и глаза лишь подтвердили то, в чем убедили их уши. Лагерь был пуст.

* * *

Взобравшись на засеку, они увидели лишь пни, кострища и мусор. В центре лагеря стояла грубо сработанная виселица, на ней вороны дрались из-за семи тел в нижнем белье. Вайми перевёл взгляд. На осыпи под селением виднелась россыпь тел в чёрном — не вчерашняя, а явно более свежая. Удивлённые, они решили выяснить, куда ушла армия. Следы вели назад. Войско государя ушло туда, откуда явилось — и явно не по его воле.

* * *

Взобравшись на скалу, они увидели страшную картину разорения. Все дома сожжены дотла, а то, чего не взял огонь — разбито, изломано и сброшено вниз. Каменный вал уцелел, но посреди поляны чернели выжженные круги — следы сгоревших шатров. В пепле, вокруг, под стеной лежали тела — большей частью, рядовых солдат, но в одном месте они наткнулись на груду тел в роскошной одежде. Эти знатные найры умерли страшно — и даже после их смерти убийцы остановились не сразу…

— Кто их так? — почему-то шёпотом спросил Найте.

— Их же люди, — тоже шёпотом ответил Вайэрси. — Они привели их сюда против их воли, и солдаты взбунтовались, когда поняли, что их послали на смерть. Или когда их господа решили наказать паникеров… скорее всего, так.

— Так, значит, мы победили?

— Не знаю. Может быть, нет.

* * *

Но, несмотря на всё, они ощутили себя победителями. Они пели, обнимались и плясали посреди тел врагов. Когда вдруг стало очень тихо, Вайми испуганно обернулся — и тут же расплылся в неудержимой улыбке: у вала стояли двое пропавших подростков, испуганно жмущихся друг к другу. Бедняг затискали почти до полусмерти, а потом принялись расспрашивать, но мальчишки мало что могли рассказать — разыскивая вольных бродяг племени, они глупо заблудились в лесу и натерпелись страха при виде побоища под стенами селения. Они ещё и сейчас смотрели испуганно, но никто не стал их ругать — напротив, их встретили как победителей, и при виде радости старших они сами несколько отошли.

— Теперь нас пятнадцать, — Вайэрси улыбнулся уже совершенно обычно, встряхнул волосами и глубокомысленно закончил: — Сегодня хороший день.

Глава 22

Уже стемнело, но они, позабыв про голод, постарались привести селение в порядок. Начали с того, что побросали всю падаль вниз, к радости гиен, сбежавшихся, казалось, со всего леса. Мертвые найры нашлись и наверху, в ущелье. Солдаты государя выжгли в нём кусты, и теперь там легко можно было пройти. Глаза Неба сбросили трупы в пропасть под отрогом Обзорной горы, а утром отправились в лес. После пережитого они все бессознательно жались друг к другу, боясь потерять товарищей из виду, но охота получилась на удивление удачной. Они поели досыта, всласть поспали и проснулись уже вечером.

Солнце стояло ещё высоко, и все рвались работать, чтобы вернуть селению прежний вид, но отстройка домов обещала занять месяцы, а громадная плешина на месте лагеря найров резала глаз. Это место было осквернено — вокруг него лежали сотни неприбранных трупов — и их понемногу охватила недобрая тоска, даже страх. Много времени пройдет, прежде чем Глаза Неба смогут жить здесь. Все юноши вспомнили вдруг о Туманной долине, отосланных туда девушках и детях. Им как можно быстрее надлежало восполнить потери — и юноши, смеясь, решили, что, вернувшись в Туманную долину (это уже звучало, как «домой») сделают там всем девушкам по ребенку.

Вайэрси нахмурился: девушек в племени осталось почти столько же, сколько юношей, но многие потеряли любимого — или любимую. Глаза Неба не были поборниками одной любви на всю жизнь, и каждый в конце концов найдет себе пару, но всё же… всё же…

— Так что нам делать дальше? — Найте выразил общую мысль, и в ожидании ответа повисла тишина.

Вайэрси пожал плечами.

— Теперь найры начнут резать друг друга, и пока не победит новый вождь, им будет не до нас. Что из этого выйдет — непонятно, но мы должны посмотреть… обойти наши леса, а уж потом решать, где нам жить.

Это звучало разумно, и они решили идти сейчас же — в тайной надежде, что когда они вернутся, ореол тайной жути, осквернившей их родину, рассеется.

Вайми подумал, что на последнее надежды мало. На южной окраине найрского лагеря они наткнулись на свежее кладбище — почти четыре сотни холмиков, отмеченных деревянными шестами. Полосатые гиены валили шесты, выволакивали мертвецов из неглубоких могил и тут же пожирали. Юноша невольно подумал, что стало с их павшими — они не нашли никаких их следов — потом понял, что жить в месте, где умерло столько людей, нельзя. Просто… нельзя.

Он — как, впрочем, и все в племени — не боялся мертвецов. Падаль — она и есть падаль, она может быть заразной, но в то, что неупокоенные души начнут шастать ночами в поисках погубителей, никто не верил. Такого не случалось на памяти их предков, такого не случалось никогда. Просто… ему не хотелось, чтобы его дети росли в таком месте. С другой стороны, из Туманной долины уже некуда отступать. Если они поселятся там — а их селение недаром основали почти в центре леса — то смогут защищать лишь малую его часть. Теперь, когда не стало Неймура, найрских крестьян не будет сдерживать страх, и они быстро заселят опустевшие земли. Для племени это означало конец — не быстрый, но уже неотвратимый. Нет, отступать нельзя. Никак нельзя. Но и жить в месте, к которому найры проложили дорогу…

Вайми знал, что найры вернутся — не завтра и даже не через год, но неизбежно. Они бежали в страхе, и тем сильней их будет терзать ядовитая злоба, из которой, как всем известно, лучше всего вырастает жажда мести. Так что…

Чем усердней он думал, тем лучше понимал, что его родное селение потеряно уже навсегда. Они отступят в свое последнее убежище, где их ждет пять-десять — вряд ли больше — лет покоя. А потом…

Глаз Неба ничтожно мало — вот причина всех бед племени. Но человеческие дети растут медленно. Лишь через десять лет они смогут восполнить потери этих двух суток — если никто больше не погибнет. Он старался, но не мог представить, что тут можно сделать. Выход для будущего их народа надо искать где-то ещё…

Они шли уже мимо руин Вайтакея, угрюмо чернеющих под ярко освещёнными кронами. Вайми остановился, вспомнив круглую дверь.

— Ты что? — буркнул Вайэрси.

— Я хочу заглянуть в развалины. Посмотреть, что стало с дверью.

Тот пожал плечами.

— Скорей всего, ничего. Но мне тоже интересно…

* * *

Найры расчистили проход в подземелья дворца и попытались взломать дверь, но на ней не осталось даже царапин. Вокруг валялись поломанные инструменты и камни — наверное, с отчаяния, найры соорудили из них примёт и начинили его порохом. Взрыв оставил на двери лишь лучистый ореол копоти, — как символ разницы в могуществе человека и того, кто создал его.

— Смотрите! — Найте показал на угол зала, где тёмный металл и серый камень смыкались. Найры решили обойти несокрушимую бронированную стену, но и тут их ждала неудача — в толще камня скрывалась решётка, изготовленная, судя по всему, из стали. Глаза Неба удивленно смотрели на это невероятное зрелище.

Сталь была материалом человека, но как можно поместить металл в толщу первозданного камня — никто не знал. Похоже, они воистину многое забыли…

— Ты всё ещё хочешь открыть эту дверь? Чем? — насмешливо спросил Вайэрси, но его младший брат не смутился.

— Слово. Здесь нужно слово. Мои предки знали его. И я смогу вспомнить, если спрошу их… наверное.

— А если не вспомнишь? — Вайэрси задумался. — Слово — какое слово? Тут пять колец. Значит, в нём пять букв. И наверняка это обычное слово, а не бессмыслица вроде «фткбз», которую трудно запомнить…

— Анмай! — имя погибшего друга само всплыло в памяти, и Вайми с волнением выкрикнул его.

Вайэрси пожал плечами.

— С таким же успехом это может быть «Найте», «Тинан», «Аютия», «Ахана» или любое другое из миллиона возможных имен. Впрочем, попробуй. Хуже не будет…

Вайми с бешено бьющимся сердцем подошёл к двери. Невесть отчего, он был уверен, что угадал точно. Но вот что, если он всё же ошибся? Тогда конец — засмеют, а для Вайми, как и для любого нормального юноши, это было хуже любых побоев…

Наверху, над кольцами, в несокрушимом металле был выбит треугольник. Решив, что именно туда надо ставить буквы, Вайми повернул первое кольцо. Оно поддалось с трудом, и изнутри донеслось странное пощелкивание. Возможно, буквы надо набирать не сверху вниз, а снизу вверх, но это он сможет исправить…

Когда последняя буква встала на место, сердце Вайми едва не выпрыгивало из груди. Кошмарное, бесконечное мгновение ничего не происходило, потом из-за толщи металла донёсся глухой рокот. Внезапно раздался резкий шипящий звук — странно знакомый и в то же время совершенно новый — и дверь, дрогнув, медленно поползла на него…

Вайми скорее отлетел, чем отпрыгнул сразу на три шага, пронзительно вскрикнув, как девчонка. Его сердце на целую секунду замерло, словно решая, биться ли ему дальше. Дверь заскрежетала, отошла на три ладони и остановилась. Вайми с облегчением перёвел дух. Он вдруг понял, что за эту секунду весь взмок.

С минуту в подземелье царила потрясённая тишина. Все с каким-то страхом посматривали на Вайми и с ещё большим — на дверь. Крепкие парни и девушки, спокойно шедшие на верную смерть, просто боялись подойти к этой двери — и заглянуть за неё…

— Ничего особенного, — наконец, сказал Вайэрси, но даже его голос вздрагивал. — Вайми попросил предков назвать слово — они назвали. Давай посмотрим, что там, брат…

Вдвоем, ступая очень осторожно, они подошли к двери. Между её гладкой толстой плитой и стеной чернела щель, в которую едва проходила ладонь.

— Ничего не видно, — сообщил Вайэрси остальным, — темно. Я попробую открыть пошире… — он запустил пальцы в щель и потянул. Дверь не дрогнула. Он плотно упёрся босой ступней в стену и потянул изо всех сил.

Сначала многотонный монолит не двигался, потом, уступая отчаянному напору, медленно, совершенно беззвучно стал отходить. Вайэрси перевёл дух и очень осторожно заглянул внутрь.

— Иди сюда, брат, — через пару секунд сказал он. — Смотри… — Вайэрси шагнул за дверь и исчез.

Вайми немедленно последовал за ним. Что бы там ни скрывалось, бросить брата он не мог. Тем не менее, он двигался очень осторожно и тихо.

Откуда-то изнутри на дверь падал холодный голубоватый свет. За ней был высокий порог, точнее, толстый кольцевой выступ с круглыми отверстиями — для запирающих её цилиндров, как понял Вайми. Он ступил на этот порог и встал на нём плечом к плечу с Вайэрси.

Им открылось круглое, высокое помещение, поперечником шагов в двадцать. Стена — она же свод, — была из ровного тёмного металла, словно комнату вырезали в литом монолите. Тусклый свет падал от окна или диска, закрепленного на нем, — он тлел мертвенной, безжизненной синевой. Даже воздух в тысячелетнем заточении стал каким-то мёртвым, безвкусным, пустым…

Пол здесь оказался странный — серовато-смутный, словно покрытый тонким слоем тумана, но Вайми едва это замечал — его взгляд был прикован к центру помещения. Там парил другой светящийся диск, цвета залитой вечерним солнцем зелени. Его свет не отражался ни на чем, он был сам по себе. Диск показался Вайми вдруг поразительно знакомым. Юноша, как зачарованный, смотрел на него, чувствуя, как от догадки перехватывает дыхание, пока Лина не коснулась его плеча. За ней нетерпеливо толкались остальные.

Он бездумно шагнул вперед, но Вайэрси грубо удержал его и, осторожно протянув босую ногу, коснулся ей странно смутного пола. Его ступня стала твёрдо. Он перенес на неё вес, потом шагнул и кивнул брату. Они медленно пошли к диску. За ними, едва дыша, крались остальные.

Подойдя ближе, они увидели свой мир сверху — зелень лесов и полей, морщины гор, бездонную голубизну Срединного озера с крохотным белым пятнышком Парнала на берегу…

Диск оказался не очень велик — нагнувшись, Вайми дотянулся бы до центра. Он парил примерно на высоте пояса, и юноша немедленно присел. Он увидел обрыв — и дно мира, сплошную и ровную металлическую основу. Вайми выпрямился, потом вновь нагнулся. Чем ближе были его глаза, тем больше замечали деталей. Казалось, он вот-вот увидит на улицах города крошечных человечков, но в этот миг всё расплылось. Он обиженно помотал головой. У него возникло вдруг странное чувство, что окажись его глаз чуть острее, он действительно бы их увидел.

Глаза Неба столпились вокруг, шёпотом указывая друг другу на родные земли и жадно рассматривая недоступные для них земли Найра. Как оказалось, их родные леса занимали около трети площади мира. Приглядевшись, они заметили два крошечных утеса, между которыми скрывалось их селение. Вайми нашёл даже Туманную долину, но ничего не смог там рассмотреть.

— Мы, наверное, вот здесь, — Найте ткнул в склон горы над Вайтакеем и вдруг испуганно отдернул палец.

На диске не осталось никакого следа, но пол под ними ощутимо качнулся, и сразу со всех сторон навалился тяжелый гул. Из-за двери донёсся шорох и треск.

— Осторожней! — Вайэрси крепко схватил Найте за руку. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом старший брат Вайми отпустил его ладонь.

Вайми немедленно потянулся к диску. Вайэрси взял его за предплечье, но брат взглянул в его глаза — и он, смутившись, убрал руку. Юноша очень осторожно коснулся бока мира. Не вещество, но и не призрак: нечто среднее, странно ускользающее, упругое. Вновь прикосновение не оставило следа — но чуткие подошвы Вайми ощутили на сей раз беззвучное колебание земли…

— Это мир… — наконец сказал он. — Мы стоим вокруг него — и, в то же время, мы там, внутри… я не понимаю… значит, ЕГО нет, и мы сами создали мир? Но как же мы дошли до такой жизни, — он обвел рукой израненные тела товарищей, — если наши предки смогли создать ЭТО?

— Я не знаю, — тихо ответил Вайэрси. — Наверное, они забыли слово.

Глава 23

Открытие потрясло Вайми, но не смогло его смутить. Он припал к полу, ощупывая смутную, но притом не скользкую поверхность — не твёрдую, но как-то дающую опору ногам. Остальные смотрели на него так, словно он один мог дать ответ на все их вопросы.

— Послушайте, — он поднял растерянные, испуганные глаза, — если ЭТО создали мы, то что же тогда Парящая Твердыня? — он оглядел зал, словно надеясь её увидеть. — И там, внизу, — он ковырнул ногой неподатливый пол, — дно мира… то место, где мучаются предатели. И… раз здесь мир, то где же солнце? — его взгляд обежал помещение, остановился на мертвенном диске. — Вот это?

Он подошел к диску, и остальные пошли за ним, словно стадо овец. Диск не излучал тепла, на ощупь его вообще не было — но, приглядевшись, Вайми заметил на нём окруженные полутенью крохотные тёмные пятнышки и сеть гранул, словно на поверхности кожи. Невесть отчего, он был уверен, что сумей его глаза вынести свет настоящего солнца, он увидел бы на нём то же самое.

Он вдруг заметил, что диск едва заметно движется под пальцами, и испуганно отдёрнул руку.

— Солнце заходит, — сказал Вайэрси. — Скоро появятся звёзды… я только не понимаю, как же дверь? Там, на НАСТОЯЩЕМ небе нет двери. Или там, снаружи нашего мира — такая же пещера, коридор — и так до бесконечности? Так не может быть… — он помотал лохматой головой.

Когда солнце зашло — они, как завороженные, смотрели, как на их мир опускается ночь, — звёзды усыпали весь свод, и даже в проеме двери, в воздухе, мерцали едва заметные искры. Глаз их видел, рука не ощущала — настоящее чудо. Вайми лишь вздохнул, глядя на свою звезду — она, как и раньше, сияла высоко над головой. Но вот те звёзды, что оказались на уровне глаз, он осмотрел очень тщательно. Они были просто точками света — такими крохотными, что не имели размера. И звёздное небо казалось здесь таким же жёстким, чужим, как и там, на радужном диске…

Вайми помотал головой — ему вдруг представился бесконечный ряд пыльных комнат с иными, разными мирами. Он был уверен, что они существуют. Но вот где?

Мысль о том, что может существовать нечто большее, чем мир, нечто более общее, пришла к нему впервые — но не показалась странной. Может быть, потом, снаружи и покажется, но здесь…

Когда зашло солнце, здесь стало почти совсем темно. В свете немигающих звёзд Глаза Неба казались друг другу просто силуэтами, тенями и двигались очень осторожно, чтобы не задеть в темноте мир. На нём едва удавалось рассмотреть редкие красные искорки найрских селений, а остальное — сплошная бархатистая тьма. Наконец, взошла луна, но её диск светил так тускло, что сам едва был виден. Они, сгрудившись, чувствуя тепло друг друга, рассматривали его. Границу света и тени на луне испещрили бесчисленные мелкие неровности — словно Вайми смотрел на что-то безмерно огромное, но когда он нагнулся слишком низко, всё снова расплылось. Юноша встал и с чувством потянулся, разминая уставшую спину.

— Послушайте… — начал он. Товарищи смотрели на него, но он не видел их глаз. — Если здесь весь мир, то… где же то место… то место за сферой звёзд, где… где нас ждут наши предки? Почему мы не видим его… как и тёмного места в основании мира? ТОТ мир у каждого из нас свой, но тогда… тогда он внутри нас, а это значит… что если мы умираем, то умирает и наш мир. И если так, то я боюсь… боюсь смерти.

— Когда ты шёл со мной, ты не боялся, — сказал Вайэрси. Его брат упрямо мотнул головой.

— Нет, но теперь я боюсь, — он сделал несколько быстрых, беззвучных шагов, и перед ним расступились. Вайми повернулся к товарищам. — Знаете… я вижу, что вы обо мне думаете, но на самом деле я… я ничего не могу ухватить, ничего не могу понять. При этом мне кажется, что ответ — уже внутри меня, но я его не вижу… — он замолчал. Его брат — темнота в темноте — смотрел на него.

— Зачем ты открыл эту дверь, Вайми? — спросил он. — Благодаря тебе мы узнали так много… но разве это нам помогло? Чем больше я узнаю, тем тяжелей мне становится. Послушайте… вы представляете, что будет, если кто-то ударит мир копьем, или встанет на него, или разведет на нём костёр?

— Мы все умрем, — ответил из темноты Вайми.

— Вот именно. ВСЕ умрем. Никого не останется. Любой из нас теперь может убить всех остальных — разве ЭТО легко? Если это испытание, то оно ужасно. Оно выше наших сил. Мы ничего не сможем сделать тут для себя.

— Мы можем устроить найрам землетрясение, от которого порушатся все их проклятые дома, — сказал из темноты Наулай — он видел, как его девушка, Ваули, умерла на копьях солдат государя.

Вайэрси повернулся к нему, и Наулай ощутил его взгляд даже в темноте.

— Разве ЭТО не искушение? — сказал он. — И ты знаешь, что это всё равно не поможет нам… в конечном счёте. Это место создано для чего-то, что мы не в силах понять, не в силах даже представить. Мы знаем слишком мало, — уже мягче сказал он. — И сейчас мне хочется спать.

* * *

Они легли у стены — кто где хотел. Здесь оказалось не мягко и не жёстко. Вайми не мог определить это ощущение, и оно его беспокоило. Лина лежала рядом с ним, и тепло её руки смущало юношу. Прежде ему всегда нравились её прикосновения — они приносили удовольствие или покой, но здесь, в этом месте, они казались… неуместными. Потом, когда он уснул, ему начали сниться сны.

* * *

Каждый из них бессознательно надеялся, что во сне к нему придет откровение, и он узнает все тайны этого места. Но их ожидало нечто более странное — они видели сны друг друга, или, быть может, какой-то общий сон, словно стали одним целым — смутным, туманным, узнавая и не узнавая себя. Утром, проснувшись, они ещё долго молчали — странная связь, объединившая их во сне, распалась, но память о ней уцелела. Они смущенно косились друг на друга — каждый видел сонные грёзы всех остальных и теперь, поэтому, гораздо лучше понимал товарищей. Порой им казалось, что они видели будущее. Другие же сцены неоспоримо принадлежали прошлому. Но всё это оказалось слишком смутным, чтобы выразить его в словах.

* * *

— Что нам делать дальше? — спросил Найте на рассвете, когда синее мертвенное солнце залило зал тусклым светом и мир радостно заалел, встречая новый день.

Вайэрси пожал плечами.

— Мне нужно всё тщательно обдумать. Возможно, я смогу что-то понять. Пока нас ждут более важные дела. Война закончилась, но мы должны обойти лес, осмотреть наши земли…

Никто не возразил, — им всем хотелось подумать об увиденном… но не здесь. Никто даже не знал, захочет ли он вернуться.

* * *

Захлопнуть дверь оказалось куда труднее, чем открыть — похоже, что пружина, отпиравшая запор, взводилась именно при закрывании. Когда Вайэрси навалился на дверь, та даже не дрогнула. Юношам племени пришлось толкать её всем вместе. Два десятка крепких рук легли на несокрушимую плиту, два десятка цепких босых ног уперлись в шероховатый пол — и громадная дверь очень медленно, нехотя, вернулась на место. Когда её край сравнялся со стеной, внутри что-то лязгнуло, донёсся рокот и кольца замка начали вращаться — в одном направлении, но с разной скоростью, и когда они замерли, буквы рассыпались в полном беспорядке. Глаза Неба зажгли факелы, чтобы идти назад, к свету, но Вайэрси остановил их.

— Мы все знаем Слово, — решительно начал он. Его голос был грозным, словно сталь, твёрдым, как металл Создателя. — Но никто больше знать его не должен. И так наша судьба повисла на волоске. Никто, ни братья, ни любимые, ни самые верные друзья не должны его услышать. Даже если вы будете умирать под пыткой… даже если ценой будет жизнь всего нашего племени — никто не должен его произносить. Вы понимаете меня? Особенно это относится к вам, несовершеннолетние. Я знаю, что у кое-кого из вас слишком длинный язык… Поклянитесь мне жизнью нашего племени и жизнью мира, которая от этого зависит, что никто больше не узнает Слова!

— Клянемся, — сказали пятнадцать голосов, словно один голос.

— А если вы нарушите клятву… — грозно начал Вайэрси, но вдруг усмехнулся и закончил — боюсь, об этом уже некому будет жалеть.

Глава 24

Снаружи, в развалинах Вайтакея, их встретила могильная тишина. Слабо шелестела листва, но все голоса жизни смолкли. Их мгновенно охватил страх — что случилось, не остались ли они в мире последними живыми существами? — и они побежали к реке, бесшумно, словно стремительные тени облаков. Им хотелось посмотреть на свой мир, понять, что с ним случилось.

Вайми первым выкатился из-под полумрака крон под ясное утреннее небо — и вдруг вскрикнул, высоко подняв руку. Взгляды остальных поднялись вслед за ней.

Над ними, чёрная в голубизне, совершенно беззвучно, подобно неподвижному грозовому облаку, висела Парящая Твердыня. От её граней падали косые полотнища призрачных теней. Никто не знал, сколько они смотрели друг на друга — взгляд ЕЁ громадных глаз завораживал. Потом они поменяли цвет — были серыми, и вдруг налились синевой.

* * *

Лишь когда Парящая Твердыня с замирающим громом скрылась на юге и лес ожил, вернувшись к прежней жизни, они осмелились переглянуться. Вайэрси и Вайми, встретившись взглядами, вздрогнули — каждому показалось, что он видит ЕЁ глаза. Потом они моргнули, и наваждение исчезло, но другие тоже это заметили.

— У вас одинаковые глаза, — начал Найте, обращаясь к братьям, — у вас и у… — он махнул рукой на юг, но не произнес ни слова.

— Что это значит, брат? — спросил Вайэрси, лишь наполовину насмешливо.

Вайми всё ещё смотрел вслед Твердыне. Он стоял неподвижно, словно изваянный из камня, но, тем не менее, ответил:

— В первый раз она показалась мне. Во второй она на меня посмотрела. В третий должна заговорить. И, если этого не случится, я умру от неутоленного любопытства, — он вдруг по-мальчишески улыбнулся.

Его улыбка словно разбудила остальных. Они, смущённо смеясь, начали обсуждать увиденное. При этом все посматривали на Вайэрси, словно забыв, что им делать дальше.

— Пойдем на восток, на границу леса, — велел тот. — Нашу работу за нас никто не сделает.

* * *

Их действительно ждало много работы — крестьяне тоже, по приказу государя, вышли истреблять лес. Не столько по воле господ, сколько из той естественной ненависти, которую любой земледелец питает к лесу и всему, что обитает в нём. Они не рубили деревьев — это заняло бы слишком много времени — а просто подпиливали их, сдирая кору: после этого даже самые могучие кроны обречены неизбежно засохнуть. Когда лес высыхал на корню, его поджигали — если повезет, то огонь пойдет и дальше, оставляя за собой лишь усыпанную плодородным пеплом землю. Этот способ был весьма эффективен. Глаза Неба пришли в ярость, увидев, как много сделали крестьяне за эти дни войны — кое-где на многие сотни шагов вглубь леса не осталось ни одного дерева с целой корой. Даже если сухостой не предадут огню, его сожрет гниль, и он станет рассадником вредителей, ещё худших для леса, чем пожар. При виде такого разорения остатки племени охватил сокрушительный гнев. Подобно урагану, они пронеслись с юга на север, оставляя за собой трупы и панику. Страх шел впереди них, и убивать пришлось, в общем, немного. Вайми делал то же, что и остальные — стрелял в ничего не подозревающих людей, вынуждая уцелевших бежать из его родных лесов. В его голове не промелькнуло даже мысли, что это ужасно и несправедливо — он защищал свою землю, и это оправдывало всё.

Глава 25

У северной окраины мира, завершая свой победный рейд, они встретили Ахета. Между ними и полукровкой всегда лежала отчужденность, но если раньше это были всего лишь мальчишеские и не слишком умные предрассудки, то теперь дело обстояло иначе: они бились за свой дом, а Ахет — нет. Они видели сердце мира, а Ахет — нет. Они жили вместе во снах друг друга, а Ахет — нет. Раньше они смеялись над ним. Теперь он стал чужим. Поистине страшная перемена.

* * *

Ахета не в чем было упрекнуть. Отражая вторжение, он сделал, пожалуй, даже больше их — лишь благодаря ему северные леса избежали разорения. Но они говорили с ним, как говорили бы с послом соседнего государства — не врага, но и не союзника, просто чужого. Поэтому разговор вышел короткий. Они обменялись новостями — учтиво и даже несколько церемонно, но холодно, — а потом пошли, каждый в свою сторону. Когда Вайэрси убедился, что Ахет уже не сможет их услышать, он остановил отряд, дав знаком понять, что будет говорить. Остальные двумя неровными рядами сели перед ним.

— Слушайте, — начал он. — Когда я говорил о том, что вам нельзя открывать Слово никому — даже никому из соплеменников — то прежде не в меру любопытных детей я имел в виду Ахета. Мы не видели его снов. Мы не знаем, какие мысли бродят в его голове, но мы все видели его глаза. Так вот: он наш соплеменник, наш брат во всем, включая душу. Поклянитесь мне, что впредь вы будете относиться к нему, как к человеку, как к равному себе, что вы не будете больше смеяться над ним или презирать. Я жду.

На сей раз ему ответили неохотно. Взрослые клялись тихо, как-то странно отводя глаза, мальчишки — более решительно, но скорее из уважения к воле учителя, которая спасла им всем жизни. Чувствовалось, что им запали в душу первые слова из речи Вайэрси, и это так заняло их, что остального они просто не слышали. Теперь не было Неймура и из его воинов в живых никого не осталось, но Вайми подумал — что, если и здесь найдутся желающие быть монархистами больше, чем сам король?

* * *

На обратном пути они не поленились взобраться на вершину Обзорной горы, благо день выдался совершенно безоблачный, ветреный и поразительно ясный. Но они не увидели на том берегу Срединного озера смутного белого пятнышка Парнала. Там висело странное тёмное облако, прилепившееся основанием к земле. Присмотревшись, они заметили ещё несколько таких облаков — смазанных расстоянием, маленьких, совсем не страшных… но каждый из Глаз Неба знал, что это такое.

— Парнал в огне, — сказал Вайэрси. — Это значит, что весь Найр охватила война.

* * *

— Я не хотел этого, — внезапно сказал Вайми, опуская глаза, — я хотел всего лишь знать и даже не представлял…

Тяжелая рука Вайэрси легла на его плечо.

— Послушай, брат: не мы подожгли их города, не мы довели их народ до того, что он готов схватиться за оружие при первой возможности. Мы делали то, что должны делать. И потом, это ведь нам на руку…

Вайми повел плечом, и ладонь брата соскользнула с него.

— Сейчас — да, но потом? Я чувствую, что государь мёртв, — сказал он с непоколебимой уверенностью. — Но тот, кто займет его место, может оказаться ещё хуже.

* * *

Здесь, на вершине горы, их отряд и распался. Вайэрси отпустил юношей в Туманную долину — он знал, что они всё равно бы ушли, — а сам вместе с подростками, братом и его компанией вернулся в селение. Их ждало много дел: предстояло отстроить хотя бы несколько домов и перекрыть верхнее ущелье стеной из глыб, торчавших, как надолбы, чтобы на неё никто не смог залезть. Работа обещала стать тяжелой, но без стены жить здесь не стоило: они остались тут прикрывать племя и дать ему набраться сил, а не глупо погибнуть.

Юноши ушли в Туманную долину грустными — им предстояло рассказывать о потерях — и Вайэрси печально смотрел им вслед. Там, на новом месте, их тоже ждал огромный труд — постройка удобного селения была делом вовсе не маленьким. И, хотя Туманная долина слыла естественной крепостью, ещё более надёжной, чем здешняя, её тоже предстояло укрепить…

— Вот и закончилась война, — глядя вслед уходящим, сказал он. — Я не знаю, что ждет нас дальше… но меня тревожит Ахет. Ивлана умерла, и я просто не знаю, кто теперь может ему помочь…

Глава 26

Вайми не считал потянувшихся за победой одинаковых дней. К счастью, по свойственной Глазам Неба детской привычке прятать в земле свои сокровища, уцелела его вайтакейская статуэтка и другие изящные безделушки, красивые или непонятные, но равно будоражащие воображение, и все подолгу любовалось ими, словно возвращаясь в милое им прошлое.

Дома, пусть примитивные и грубые, они закончили за четверть луны. Со стеной дело обстояло сложнее — она могла пригодиться лишь через несколько лет, а её строительство вышло делом скучным и тяжелым, так что Глаза Неба предпочитали ходить на охоту и на разведку.

Вайми тоже начал подумывать, что неплохо бы сходить с Найте к краю мира — посумерничать и помечтать. Когда-то он любил мечтать о будущем — конечно же, безмерно, непредставимо счастливом. Предвидел — или всего лишь грезил?.. Вот оно пришло, будущее. Иногда, с Линой, он счастлив настолько, что лучшего и вообразить нельзя. Но его детская уверенность, что всё обязательно будет очень хорошо, давно ушла навсегда за край мира. Вслед за его родителями.

Вайми хотел вернуть её или хотя бы погрустить о несбыточном, но стеснялся, или, быть может, стыдился уклоняться от общих трудов, — и, как-то незаметно, стал единственным строителем стены. Он вытаскивал из груды обломков под скалой очередной кусок камня, забрасывал его на голову, нёс к стене, укладывал его там, возвращался за новым — и так без конца. Тяжелая, монотонная работа — но в залитом ослепительным солнцем ущелье, под синим, в перистых облаках, небом, где сильный горячий ветер мгновенно высушивал проступающий на теле пот. Колючий раскалённый гравий обжигал ноги, мускулы ломило от тяжести камней — но ощущения ему даже нравились, а работа не мешала мечтать. От скуки Вайми закрывал глаза, двигаясь в жаркой темноте, и удивляясь, как точно выходит к цели. Умаявшись, он ложился на живот, в глубокую мягкую пыль, сомкнув подошвы босых ног, удобно подтянув под голую грудь руки, и мирно дрых в том же ущелье до заката. Единственное, что тревожило его — это последствия пытки. На его теле давно не осталось никакого следа — но он начал ощущать всевозрастающее жжение в основании позвоночника. Когда нельзя стало даже сидеть, он всё же решил посмотреть, что же там происходит, обнаружив на крестце красное пятно диаметром в ладонь. Оно обжигало пальцы, словно раскаленная сталь — хотя сама пылающая кожа ничуть не страдала от жара. Второе горящее пятно появилось на солнечном сплетении — так же больно и горячо. Третье — внизу его живота, но меньше и ощущения в нем оказались слабее, в виде покалываний, приливов жара и холода, чувства давления то изнутри, то снаружи. Четвертое пятно обосновалось в пупке, но совсем крохотное, в нем ощущалось лишь жжение и покалывание. Сердце иногда начинало биться так часто, что словно стучалось маленьким кулачком, пытаясь выскочить из груди. В ней появлялись какие-то странные боли — иногда тупые, иногда резкие и острые, как от удара ножом, а в животе постоянно ощущались спазмы. Порой юноше казалось, что в его грудь воткнуто несколько сотен иголок — причем изнутри, а не снаружи. Ощущения иголок и жара поселились в его горле, между бровями и в затылке, иногда расползаясь по всей голове — словно на неё надели шлем. Часто начинало гореть и краснеть всё лицо, особенно уши. Одновременно с этим у Вайми горели ступни ног — приходилось постоянно болтать ими в воде, чтобы хоть чуть охладить пылающие подошвы. Иногда он ощущал странные уколы и судороги в самых неожиданных частях тела — впрочем, всё это быстро проходило.

Другие, более странные ощущения пугали и, в то же время, необъяснимо привлекали его: внезапные вспышки света, восходящие по позвоночнику, как внутренние фейерверки, и даже те цвета, что он видел глазами, становились невероятно насыщенными. Иногда ему казалось, что его осознающее «я» — меньше его сознания, даже малая его часть. Сидя на пятках и закрыв глаза, он часами пытался прорваться в эти таинственные области — иногда почти чувствуя, что получается. Но, в общем, это не слишком его занимало. Если у него оставался хоть какой-то досуг, он проводил его с Линой — часто не занимаясь любовью и даже не беседуя с ней: они могли часами просто сидеть рядом, лишь искоса поглядывая друг на друга. Но больше всего его увлёк удивительный радужный диск. Чудом и лишь случайно спасённый Линой, он почти не пострадал во время их приключений. В бою она инстинктивно прикрывалась им, словно небольшим щитом — диск был диаметром в три ладони, толстый и тяжёлый — и на его кромке появились зарубки от найрских мечей. Но кварц, под которым лучилось радужное нечто, не пострадал.

Хотя теперь Вайми знал, как вызвать из этого сияния точные образы, цельной картины не получалось. Он только ахнул, увидев в том, чужом небе Парящую Твердыню — она, вместе со стаей иных, меньших существ, похожих на громадных четырёхкрылых птиц, сражалась с другими живущими в небе существами, — чем-то совершенно бесформенным и непонятным. Он даже не сразу понял, что это сражение: слишком много совершенно чуждых ему образов. Но порой он видел кое-что, поразительно знакомое…

Между тем короткие дни мира истекли. Глаза Неба не знали, чем кончилась война в Найре — и кончилась ли вообще — но в лесах появились шайки головорезов, которые явно не подчинялись никому. Отчаянно озлобленные и ненавидящие даже друг друга, они, тем не менее, были на удивление хорошо вооружены, и с каждой шайкой приходилось сражаться отдельно: какой бы ужасной ни оказалась её участь, другие это не трогало. Наученные горьким опытом, Глаза Неба избегали схваток, как огня. Несколько стрел из засады и быстрое отступление — вот что стало их тактикой, очень удачной: каждый раз им удавалось убить двух-трёх, иногда и больше найров, а из них никто даже не был ранен. Но и враг не оставался в долгу — шайки старались завести злых собак. Те предупреждали о засадах, а потом успешно выслеживали нападавших. Долго так продолжаться не могло, и вскоре подростки принесли в селение Баану со стрелой найра в груди. Этот день Вайми суждено было запомнить навсегда.

* * *

Лине удалось извлечь стрелу — хотя Баану во время операции лишился сознания от боли, он должен был выжить. Но парнишка сильно ослабел и мог выздороветь лишь через несколько недель, в лучшем случае.

— Дальше так продолжаться не может, — сказал Вайми брату. — Теперь у нас осталось всего девять бойцов. Уже сейчас мы не можем преградить бандам дорогу вглубь леса, и некоторые наверняка добрались до Туманной долины. Рано или поздно, но неизбежно нас всех перебьют.

— Да, — спокойно сказал Вайэрси. — И что же ты предлагаешь?

Они сидели перед тем, что осталось от его дома — нишей в скале, где едва умещалась травяная постель, так близко, что могли коснуться друг друга.

— Я думаю, нам больше не стоит уходить из мира, потеряв красоту, — довольно резко сказал Вайми, но его брат лишь усмехнулся.

— Насколько я помню, в ближайшие годы никто из выживших не постареет настолько, чтобы уйти на Скалу Смерти. И вряд ли это нам поможет. Уже слишком поздно. Об этом нам стоило подумать раньше, гораздо раньше…

— Тогда… — Вайми низко опустил голову, — мы ничего не сможем сделать… я имею в виду, сами. Но если мы привлечем внимание Парящей Твердыни, она поможет нам…

— Мы уже привлекли её внимание. Если бы она захотела, то помогла бы. И потом, чем она может нам помочь? Какой бы ты хотел помощи?

Вайми растерялся — об этом он ещё не думал. Тем не менее, он постарался ответить.

— Знаешь, я… я не знаю. Я… не хочу, чтобы все найры умерли, а вместе нам не ужиться. Я хотел бы… чтобы они оставили нас в покое, чтобы никто не входил в наши леса, или… — его глаза вдруг живо сверкнули, — чтобы мы ушли в какой-то новый мир, и начали всё сначала…

— Ты хочешь немало, правда? — Вайэрси улыбнулся. — Но что мы можем сделать? Для этого?

Вайми подумал.

— Тот радужный диск… я видел на нём жизнь наших предков… наверное. Они жили внутри… внутри Парящей Твердыни… и внутри других подобных вещей… там, в небе. Они одевались, как найры, но занимались любовью совсем как мы, — Вайми слабо, задумчиво улыбнулся. — Там есть миры… не плоские, как наш, а круглые, и такие большие, что даже трудно представить… как они с них не падали? У них тоже был враг, и они с ним сражались, но не как мы, нет. Они стреляли друг в друга огнём, светом или тенью. Я не знаю, что это за место и где, но оно где-то ещё, не здесь. Возможно, нас забрали бы ТУДА… правда, мне почему-то кажется, что сейчас ТАМ уже никого нет, и мы… сами по себе. Но Твердыне небезразлична моя судьба, и я хотел бы…

— Подвергнуть себя опасности с тем, чтобы, спасая тебя, она спасла бы и всех нас?

Юноша вздрогнул, потом твёрдо взглянул в его глаза.

— Да. Я только не знаю, как сделать так, чтобы меня не убили сразу, а…

— Оставь эту затею, — лениво прищурив глаза, сказал брат. — Иначе я тебе ноги переломаю, чтобы ты остался здесь, дома. Придумай что-нибудь ещё.

Вайми взглянул на него почти с ненавистью.

— Ещё? Ты думаешь, это легко — решиться на такое? — Он сжал руками голову и опустил её. Они молчали несколько минут. Вайми незаметно расслабился, закрыв глаза. Казалось, он уснул. — Знаешь, я всё думаю о том месте, где мир, — вдруг тихо сказал он. — Зачем оно? Мир здесь и одновременно там, внутри себя. Если что-то изменится там — изменится здесь…

— Но что мы можем изменить? И — как?

Вайми бешено помотал головой. Его волосы упали на глаза, он отбросил их назад и сказал:

— Мне кажется, что мы должны это… представить. Должны сказать, сказать очень громко, но не голосом, а здесь, — он коснулся лба. — Не знаю, откуда мне это пришло в голову… Когда я спал… там, мне показалось… я почувствовал, что вижу сны всех существ в мире… и что-то ещё… весь мир. Возможно, я придумал это потом, но мне кажется, что это правда. Стоит попробовать…

— Мы сможем открыть дверь, но не сможем закрыть её, — так же лениво сказал Вайэрси. — Лина сидит с раненым, ещё четверо подростков стерегут селение — двое сверху, двое здесь. Найте и Аютия ушли с остальными, так что нам некого взять, а у нас двоих сил не хватит.

— Можно открыть дверь настежь, а потом всё время толкать её, пока она не захлопнется, — бездумно ответил Вайми. Он размышлял о чём-то своем. — Мне кажется, тогда и у меня одного хватило бы сил.

Вайэрси подумал.

— Похоже, ты прав, но нам всё же не стоит идти туда… одним. Я бы подождал Найте и остальных.

— Когда они вернутся — через день, два, три или неделю? И вернутся ли все? Мы не можем ждать!

— Я не хочу туда идти, — глядя в сторону, сказал Вайэрси. Недавно он обнаружил, что командир не обязан идти в бой вместе с остальными. Он может остаться и обдумывать планы — как ни странно, не только ему, но и всем от этого стало только лучше. — Возможно, это просто лень, но мне… не хочется. Вот и всё.

— Тогда, — спокойно сказал Вайми, — я пойду один.

— Нет, не пойдешь, — Вайэрси легко поднялся на ноги. — Я не отпущу тебя… одного, — и он улыбнулся.

Глава 27

Они собирались в поход очень тщательно — идти совсем недалеко, но времена, когда руины Вайтакея считались безопасными, миновали, надо полагать, безвозвратно. Каждый из них взял лук и полный колчан отравленных стрел. Сверх того, Вайэрси взял глефу, Вайми — тяжелое крепкое копьё. Ходить с таким арсеналом неудобно, но инстинктивная тревога брата передалась и ему.

Была уже вторая половина дня — почти безветренного и очень жаркого. По небу плыли тщедушные, какие-то изношенные, мутные облака. В лесу поразительно тихо — в последние недели в нём стало мало дичи. Найры били всё подряд — не ради пищи или меха, а просто чтобы убить, то ли разоряя угодья Глаз Неба, то ли просто из злобы. Даже пардусы, эти изначальные хранители западных лесов, стали встречаться куда реже из-за постоянной охоты на них. Гибло их немного, но умные звери быстро научились сторониться людей. Роли поменялись — теперь уже не человек боялся пардуса, а пардус — человека. Для Вайми это было изменой исконного и единственного союзника.

* * *

Они шли по верхней дороге, избрав путь длиннее, но безопаснее. Теперь подростки уже не ходили вдоль реки — они сидели прямо в селении, у вала, где им, по крайней мере, не грозила внезапная атака. И спускаться к воде теперь приходилось с большой осторожностью…

У недостроенной стены — пока ещё просто груды глыб, высотой им по грудь — они встретили двух хмурых подростков. Йэвву стал упрашивать Вайэрси взять его с собой — караулить снаружи, пока они будут в подземелье. Собственно, он был кругом прав, но тогда здесь останется один только Айвухо, а ему едва сравнялось двенадцать. Какая с него защита? А там, внизу, в селении — Лина с раненым Баану и ещё двое отчаянных двенадцатилеток… Вайми отказался, вместе с братом, но на душе у него было неспокойно.

* * *

Открыв круглую дверь, он хотел сразу же войти в комнату, но брат остановил его.

— Давай сперва откроем её настежь. Чтобы быстро закрыть, если что.

— Давай потом, а?

— Нет, сейчас!

Вайми только вздохнул. Они вдвоем уперлись в дверь, через минуту распахнув её до отказа. Когда юноша подошел к диску, Вайэрси спросил его:

— Ну и что ты собираешься делать?

— Ещё не знаю. Подожди. Не мешай.

Вайми сел перед диском на пятки — теперь его край оказался на уровне глаз юноши. Он осторожно коснулся странно ускользающей поверхности кончиками пальцев, ощутив, как едва заметно качнулся и поплыл под ним пол. Да, он ощутил что-то, но был ли это мир или какая-то часть его собственной своевольной сути?

Подчиняясь внезапному порыву, он коснулся края диска ресницами закрытых глаз. Теперь он не сомневался. В нём закружился целый вихрь образов, — слишком много, чтобы осознать их, но все они оказались… вторичны. Исходным был мир у него в голове. Он не мог это объяснить — словно оказался в удивительно подробном и сложном сне, понимая, однако, что это сон. И он чувствовал, что эту зыбкую реальность можно изменить… как иногда можно изменить сон. Но, как там, так и тут, результат не зависел от его воли — он знал, за какие ниточки надо потянуть, но не знал, что из всего этого получится…

Вайми так глубоко ушёл в себя, что перестал замечать окружающий мир. Но вот его брат — он смотрел на него со странной смесью насмешки, страха и любви — услышал вдруг в самом начале туннеля грубую брань и шаги множества обутых ног. Найры!

Он тихо окликнул брата, но тот не отозвался. Тогда Вайэрси легко коснулся его плеча. Вайми вздрогнул, как разбуженный, и его ладони на плоти мира тоже вздрогнули — пол под ними подпрыгнул и через секунду сразу со всех сторон накатился гул. Из глубины коридора донеслись испуганные вопли, затем — сокрушительный грохот, словно рушилось что-то очень тяжёлое.

— А? Что? — лишь через несколько секунд Вайми пришёл в себя. В зал с тихим шипением ворвалась воздушная волна. Она взъерошила им волосы и принесла странный запах плесени, но они едва это заметили.

— Найры! Нам нужно закрыть дверь!

Вайми мгновенно выскочил в кубический зал. В конце туннеля мерцал свет факелов и слышались голоса. Их тут же заметили — как заметили и то, что дверь открыта. Донёсся топот бегущих ног.

— Давай! — заорал Вайэрси, наваливаясь на край двери.

Вайми встал рядом с ним, но тяжелая плита двигалась медленно, словно в кошмаре. Он слышал, как сюда бегут, и понимал, что они не успеют, что их просто убьют, что нужно бросить дверь и драться, что всё пропало — но продолжал толкать, толкать ползущую с безумной медлительностью плиту, слыша, казалось, за самой спиной, топот найров и уже чувствуя, как ему между лопаток всаживают стрелу… это тянулось, тянулось целую вечность…

Они успели — дверь захлопнулась с глухим могучим ударом, и Вайми услышал, как зарокотал механизм замка. Они тут же бросились к туннелю и встали за углами стены — Вайми справа, его брат — слева. Они осторожно выглянули наружу.

Их худшие опасения подтвердились — сюда явилась не разбойничья шайка, а большой отряд искателей сокровищ: в свете факелов блестело железо брони и наконечники копий. До найров оставался всего десяток шагов, когда Вайэрси закричал:

— Бей!

Вайми стрелял с бешеной быстротой, понимая, что только в ней его спасение. Он не успевал целиться, но не мог промахнуться в узком туннеле — стрелы щёлкали, отскакивая от стен или от свода, и всё равно врезались в смешавшийся строй найров. Вайэрси стрелял медленней, но тоже очень быстро, его глаза блестели. Теперь он не промахивался, а его стрелы просто сшибали найров с ног — те падали, а упав, подняться уже не могли. Мрак наполнился кошмарными воплями — яд начал действовать и подземелье превратилось в сцену из бредового сна, где безумцы, ломаясь, терзали друг друга. Уцелевшие побежали, и братья стреляли им вслед, пока найры не убрались из туннеля. Там они начали совещаться — эхо приносило искаженный отзвук голосов. На полу, затихая, корчился десяток тел — нападавших оказалось куда больше, но добротные доспехи спасли остальных.

— У меня осталось всего пять стрел, брат, — сказал с кривой усмешкой Вайэрси.

— У меня три. Тише! Я слышу, о чём они говорят… дворец рухнул, и выход отсюда завален… мы заживо погребены… они хотят идти сюда… они боятся, они… вот чёрт!

В мерцающем свете факелов братья увидели, как найры ставят посреди туннеля деревянную раму — пусковой станок для ракет. Вайми затравленно огляделся. Зал велик, но укрыться в нем негде… дым тут просто задушит их — даже если пощадят огонь и осколки…

— Садись, — Вайэрси сел на корточки и сжался в тугой комок, прикрыв руками голову. Ничего больше они сделать не могли. — Сегодня неудачный день, брат.

Это были его последние слова.

* * *

Вайми тоже сел, но по-прежнему выглядывал в туннель. Его терзало странное, мучительное любопытство — раз уж ему суждено умереть, он должен видеть свою смерть.

Пять ракет с шипением сорвались со станка и понеслись к ним, словно рой звёзд, оставляя ровные хвосты белого дыма. Пролетев зал с неуловимой быстротой, они ударились о дверь. Две разбились вдребезги, вспыхнув тучами горящего пороха, три отскочили, с шипением заскользив по полу, словно чудовищные змеи. Одну из них злой случай направил прямо под ноги Вайэрси — она уткнулась в стену рядом с ним, и тут же вспыхнул запал. Дыры в головной части с яростным свистом извергли струи зелёного пламени и тучу едкого, как кислота, дыма.

Обожженный, ошалев от боли и отравы, Вайэрси бросился бежать, и лишь удар об неподдающуюся дверь отрезвил его. Он рывком обернулся, тщетно стараясь рассмотреть в темноте подземелья брата — где он, не ранен ли? — и Вайми навсегда запомнил его в этот, последний миг: испуганного, с напряжёнными мышцами и широко раскрытыми громадными глазами. Вайэрси дано было увидеть свою смерть. Порох у сопла шестой ракеты немного отсырел. Она взлетела чуть позже остальных — и врезалась в дверь прямо над его головой.

* * *

От страшного удара корпус разбился, и порох вспыхнул сразу весь. Вайми хлестнул по зрачкам ослепительный оранжевый свет, он невольно прикрыл глаза и упал — и это спасло его, потому что в этот миг взорвались четыре других ракеты. Подземелье наполнилось огнем и грохотом, но юноша не слышал его — первым же взрывом его оглушило, осколки визжали над ним, отскакивая от стены к стене, но он этого уже не замечал.

Когда всё стихло, Вайми поднял голову. Он по-прежнему не слышал ничего, кроме пронзительного звона в ушах. Наверху перевернутым морем клубился ядовитый дым — он уходил в шахту на потолке, не касаясь юноши.

Вайми не сразу увидел в мерцающем свете догоравших обломков своего брата, а увидев, инстинктивно зажал рукой рот.

Хотя у Вайэрси уже не было лица, он пытался ползти.

Потом он умер.

* * *

Вайми плохо запомнил, что было дальше. Он забыл копье за дверью, а потому подобрал глефу брата и сидел очень тихо, неподвижно. Он понимал, что всё это происходит не с ним, что это сон, от которого нужно проснуться, но не знал, как вырваться из этого дремотного кошмара. Когда в зал вошли найры, он бросился на них, сражаясь почти бессознательно. Они кричали, но он их не слышал, и потому дрался со смертельным спокойствием. В полутьме подземелья они все были как слепые. Его же громадным глазам хватало света, он бил без промаха и насмерть. Скоро найры побежали. Он гнался за ними, не давая им остановиться и пустить в ход луки. Факелы погасли, во тьме он выслеживал своих врагов и убивал их одного за другим. Слух возвращался медленно, но его нагая кожа ощущала тепло их разгорячённых тел, движения взвихрённого ими воздуха, его нос чуял исходивший от них запах — запах страха. Этот кошмар в темноте тянулся бесконечно. Убив последнего врага, Вайми упал рядом с ним и тут же провалился в чёрный сон.

* * *

Когда он проснулся, то был слабее ребёнка. Теперь он уже не мог драться, но его сил хватило, чтобы на ощупь разыскать факел, высечь огонь и зажечь его. Он бродил, словно в забытье — обошёл подземелье, счел убитых — больше трех десятков. Выход — короткая лестница — действительно оказался завален. Вайми попытался разобрать завал, потом вспомнил и вернулся к брату.

Но это уже не было его братом. Вайэрси нельзя было узнать — что-то обгоревшее, скорченное, закопчённое, резко пахшее жженой кожей и гарью. Но он умер очень тихо, словно не чувствуя боли, — сначала пытался ползти, потом, поняв, что всё бесполезно, замер и ушел в темноту — он до последнего мига оставался собой, а значит, его брат где-то ещё, не здесь. И он тоже может уйти туда, к нему…

Вайми аккуратно положил факел и сел на пол, удивленный своим тёплым живым телом и тем, как ему хочется жить. Смерть погребенного заживо вместе с грудой разлагавшейся мертвечины была непредставимо ужасной, но юноша уже не ощущал страха — он знал, что короткий путь всегда открыт. Потом он вспомнил о диске. Что ж, раз он здесь оказался, он должен сделать то, за чем пришел, чтобы смерть брата хотя бы не стала напрасной…

Дверь открылась легко, как всегда, но, когда Вайми встал перед диском, его вдруг охватило дикое желание рассчитаться с найрами сразу за всё. Он уже замахнулся, но его напряженная рука замерла и медленно опустилась. Потом Вайми вдруг странно, недобро усмехнулся. «Да, я боюсь смерти, — подумал он, — но всё же не настолько слаб, чтобы какие-то мертвые найры помешали мне… — он вздохнул, помотал головой и вновь сел перед диском в прежней позе. Теперь уже никто не мог ему помешать. Он вызвал из памяти самое светлое из всех своих воспоминаний — хрустальные горы, озарённые снизу солнцем, ничего, кроме бездонной синевы наверху и внизу, под толщей хрусталя. «Я не позволю, чтобы весь сошедший с ума мир погасил свет внутри меня, — сказал он, обращаясь к себе. — Я не позволю, чтобы пережитые мной страдания изменили меня. Я хочу остаться таким, какой я есть, каким я был в тот день, когда смотрел с Найте за край мира. Я хочу сделать так, чтобы никто не умирал, я хочу увидеть своего брата живым…». Он ощутил, как два мира — внутри и снаружи его — слились, и зыбкая ткань Реальности дрогнула. Он не знал, сколько это длилось, но потом, как всегда, когда спокойно выскальзывал из сновидений, нырнул в мягкое теплое небытие, где есть лишь покой.

Глава 28

Вайми проснулся лёгким, свободным, спокойным. Он знал, что сделал то, что хотел, и потому был счастлив. Он, правда, не знал, что станет делать тут потом, но и это решилось: выйдя за дверь, он увидел посреди зала огромную кучу бетонных обломков и земли, а над ней, высоко наверху, свет: в той полуяви-полусне его руки вздрагивали, он устроил новое землетрясение, а может, даже не одно, и от толчков пробка в устье шахты обвалилась. Её стены потрескались, достаточно неровные для подъема. Вайми понял, что выживет, если найдет верёвку.

Он нашёл её среди барахла убитых найров и долго бросал, пока она не зацепилась за острый выступ. Убедившись, что путь наверх открыт, он захлопнул круглую дверь и услышал, как она заперлась. Юноша чувствовал, что видит её в последний раз: она исполнила свое предназначение. Потом он отнёс окоченевшее, чужое тело брата в угол зала и тщательно заложил обломками, соорудив нечто вроде каменной гробницы. Он сделал это с печалью, но не в отчаянии. Потом полез наверх. Это опасное занятие затянулось надолго, и он увидел лес, уже едва дыша от усталости. Вайми перевалился через край обрушенной дыры и, шатаясь, побрёл прочь — к свисающим гроздьям бананов.

* * *

Он не посмел идти в селение с вестью о гибели брата, не убедившись прежде, что смог изменить мир. С огромным трудом, засыпая на ходу от усталости, он взошёл на вершину Обзорной горы. Да, всё было так, в точности. Теперь уже никто не увидит с неё земли Найра: с юга на север исполинской дугой протянулась Стена — полупрозрачная, смутная, но непреодолимая. За ней осталась часть лесов, но это уже не имело значения. Он спас свой народ. Что же до брата, то они всё равно встретятся — там, где нет темноты. И вот тогда Вайми зарыдал.

Глава 29

Известие о смерти Вайэрси Глаза Неба встретили со спокойной печалью. Хотя Вайми не сказал им этого, все решили, что его брат отдал свою жизнь в обмен на жизнь племени. В сущности, так оно и было, и Вайми не стал их опровергать. К счастью, ему повезло: никто из его соплеменников не остался за Стеной в потрясающий миг, когда она разделила мир. Найров, правда, за ней тоже осталось много, и война затянулась. Нескольких бойцов племени ранили, но в конце концов врага удалось одолеть.

Вайми не мог простить найрам смерти брата и, пока последний из них не был убит, он, вместе с воинами племени, не выходил из леса, выслеживая и истребляя одну банду за другой. Найте оставался в селении, как старший, и когда они вновь встретились, прошёл уже месяц. В этой встрече не нашлось совершенно ничего необычного — просто, вернувшись однажды в «их» пещеру у края мира, Найте удивленно уставился на стоявший у стены чужой лук и копьё. Он не сразу заметил спавшего на россыпи шкур Вайми — его смуглое тело сливалось с ними, чёрные волосы казались пятном тьмы. Было уже очень поздно, он сам устал и не стал будить друга. Он поужинал, а потом лёг спать.

* * *

Найте проснулся очень рано. Сумерки утра ещё не рассеялись. В мире царила полная, совершенная тишина.

Его разбудили странные, нездешние сны, вызвав безотчётную тревогу. Не вполне понимая, зачем, словно всё ещё во сне, он повернулся к другу. Вайми спал рядом, растянувшись на животе. Его ресницы подрагивали, хмурое обычно лицо приняло выражение детского, безмятежного счастья — и Найте, усмехнувшись, ткнул его в бок.

Вайми вскинулся одним слитным, неразличимым рывком, вскрикивая сразу гневно и испуганно, потом замер, ошалело осматриваясь. Его большие глаза в полумраке казались совершенно чёрными, бездонными, и Найте на миг стало страшно: сознание друга ещё не проснулось и его сильным телом управляли лишь инстинкты. Наконец, глаза Вайми сузились и повернулись к нему, но смотрели они по-прежнему ошарашенно. Вероятно, его сон оказался очень реальным, и он не мог сразу вынырнуть из него.

— Найте? Что случилось?

Его взгляд метнулся по сторонам, ища возможную опасность. Какое-то время Найте с тревогой всматривался в друга. Внешне Вайми совсем не изменился — да и внутри, наверное, тоже — но ему, почему-то, казалось, что перед ним уже совершенно другой человек.

— Да так… что-то скучно мне стало…

Юноша вдруг рассмеялся в ответ, и лёд между ними рассыпался — это был всё тот же, прежний Вайми. Они легли на животы у самого устья пещеры, любуясь рассветом, искоса посматривая друг на друга и невольно улыбаясь.

— Расскажи мне, как это было, — наконец смущённо попросил Найте.

Вайми опустил ресницы и задумался. Казалось, он заснул, двигались лишь его губы. Он говорил очень тихо, ровно, спокойно, словно сам с собой, и Найте тоже опустил ресницы. Теперь голос друга казался ему эхом собственных мыслей.

* * *

Как ни странно, Вайми почти ничего не говорил о том, как тяжело на войне — он не мог забыть лица брата, и потому все «прелести» военной жизни — постоянные изнурительные походы, когда они сутками напролёт, без сна и отдыха, преследовали врага или сами уходили от него, и жестокие бои, когда часто лишь слепой случай решал, кому выжить, а кому умереть — не очень его трогали. Куда больше его волновал вопрос, сумел ли он стать воином. Как оказалось, одной ловкости, прекрасного ночного зрения и таланта лучника для этого недостаточно. Он привык к вольной жизни, и неумолимость приказов постоянно его угнетала, как и ответственность за жизнь племени — слишком дорого пришлось бы платить за любую ошибку. Никто больше не смеялся над ним — это кончалось основательно разбитой морденью — но и особого уважения к себе он не заметил. Ради друг друга воины были готовы на всё — но он не знал, стал ли для них своим. Нет, если в бою ему приходилось плохо, его отбивали так же отчаянно, как и других, да и он сам поступал так же, но вот отношения с воинами у него не сложились. Он любил говорить, а говорить с ними оказалось скучно. Нет, слушать их ему нравилось — их мир очень привлекал его — но его страсти к историям никто не разделял. Он рассказывал о своих снах, его слушали… и всё. Никто не пытался, как Маоней или Анмай, подхватить его измышления, развить их и дополнить — а потом вернуть ошалевшему от неожиданно открывшихся возможностей владельцу, заставляя его яростно чесать грязные пятки в попытках хоть как-то потянуть время и придумать что-то столь же умное. Понятливый Вайми быстро бросил эту затею, но постоянные насмешливые взгляды его злили — от них ощутимо зудела кожа и чесались кулаки. Случались с ним и вещи довольно-таки странные, вроде внезапных приливов тепла в основании позвоночника, иногда весьма приятных… а иногда Вайми казалось, что он сел голым задом на угли, причём в самый неудачный момент — в засаде, например. Тогда ему оставалось лишь покрепче сжимать зубы и шипеть про себя, надеясь, что никто не заметит его мук, и проклиная найров, одаривших его такой радостью. Неприятная штука, но терпеть вполне можно. Но сам факт такого предательства со стороны собственного тела пугал юношу, да и размышлять на это тему ему не нравилось. Всё это не прибавляло ему самоуважения, и он старался изо всех сил, чтобы эта проклятая война как можно быстрее закончилась.

* * *

Когда Вайми выдохся и замолчал, Найте ошалело почесал в затылке.

— Знаешь, ты, наверное, самый странный парень в мире.

Вайми с интересом повернулся к нему.

— Почему?

— Ты перебил в одиночку три десятка найров — в темноте, оглушённый! — спас наше племя, дрался, не жалея себя — и не считаешь себя воином лишь потому, что тебе нет равных в фантазёрстве? Странный тип.

Вайми смущённо опустил ресницы.

— Тебе смешно, но для меня это очень важно: стать своим. Одним из. Не единственным, одиноким навсегда.

— Но ведь ты же не можешь стать кем-то ещё, не собой.

Юноша хмуро посмотрел на него.

— Не могу. И не могу сделать других такими же, как я — а это для меня куда хуже. Ладно. Всё. Пошли домой.

* * *

…Иглы, одна за другой, вонзались в его обнаженное тело — и сквозь них, словно кровь, били тонкие, как волос, струйки золотого сияния. Они распадались в сияющую пыль, а пыль ореолом кружилась вокруг удивленного юноши. Странно, но Вайми совсем не ощущал сейчас боли — ему было легко, прохладно и щекотно от струившегося по нагой коже света. Он растворял и уносил его куда-то. Голова у него вдруг дико закружилась, он слышал в ней странные звуки, похожие на шум воды, жужжание пчел, пение флейт, звон колокольчиков и другие, для которых он не знал слов. В нем наяву плыли странные сновидения — страшные и прекрасные одновременно, но найры продолжали вонзать иглы до тех пор, пока звук внутри него не достиг невыносимой силы. Его мускулистый живот вдруг прижался к позвоночнику, глаза закатились под лоб и Вайми замер, перестав дышать. Его тело выгнулось вперед, а разум удивленно наблюдал за странными событиями, происходившими с ним. Поглотивший его ореол по-прежнему постоянно двигался, танцуя и подпрыгивая, закручиваясь в водоворот и рассылая бесчисленные, тонкие, как острие иглы, сияющие частички какой-то нематериальной субстанции. Они летели вверх, вниз, и во все стороны, возвращаясь и соединяясь с породившим их озером кружащегося и мерцающего света. Казалось, что он тает, превращаясь в свет, и прямо сейчас…

Вайми проснулся, ошалело распахнув ресницы, но ощущение не исчезло. Скосив глаза, он увидел рядом Лину: беззвучно хихикая в кулак, она водила пушистой травяной метелкой по его чуткой коже: он спал на спине, забросив руки за голову, и она воспользовалась этим. Ощущение было невероятно приятное. Вайми счастливо заурчал, когда метелка щекотнула ресницы — и тут же оглушительно чихнул, когда она бессовестно забралась в нос.

— Лин, ещё, — попросил он, приподняв ресницы, когда метелка отдернулась. Но, конечно, напрасно: Лина только захихикала вслух, глядя в его ошалелые от счастья глаза.

За этот месяц он ужасно соскучился по Лине — она по нему тоже — и не удивился, когда их любовь вспыхнула с новой силой. Когда он ложился спать, любимая была с ним, гибкая, прохладная, с быстрыми горячими ладонями. Она засыпала быстро, улыбаясь своим снам, — а юноша, легко отбросив её волосы, любовался её счастливым лицом и стройным сильным телом, таким красивым и беззащитным во сне, что порой ему становилось страшно. А просыпался он от легчайших прикосновений губ Лины — она считала, что он ещё спит, и Вайми замирал от счастья, почти не дыша, потому что эти, почти невесомые губы и ладошки касались его с тем восхищенным наивно-дразнящим любопытством, какое может дать только любовь…

Вайми охватило вдохновение. Он любил Лину и лишь чуть меньше любил рисовать. Он рисовал её, и других девушек, которых видел, и тех, кого не видел никогда, но мог представить, — и они, почему-то, были самыми красивыми из всех…

Лина тоже порой расписывала его кожу узорами из растительных красок. Вайми очень нравились и рисунки, и ощущения от кисточки. Это не было её личным открытием — все Глаза Неба знали, что нанесенный на кожу узор из зеленоватых пятен может сделать их почти незаметными в зарослях, или другой, почти неразличимый — подчеркнуть все линии тела перед встречей с любимой или любимым. Но Лина делала его похожим то на пардуса, то на какое-то неведомое, но очень красивое существо, и Вайми было отчаянно жаль смывать плоды её долгих усилий, — вот только кожа под краской невыносимо чесалась…

Казалось, лишь сейчас ему открылась вся прелесть свободной жизни в зарослях. Он углублялся в сумрачные долины между хребтами, где бесшумно струились маленькие тёмные ручьи, а сырой и душный, пахнущий прелой землей воздух стеснял дыхание, в жаркие ложбины верховий, окруженные влажными камнями, где под босыми ногами вился глубокий тёплый мох. Он валялся в зарослях высокой травы, поднимаясь на скалы, любовался прекрасными туманными утрами, не зная, где остановится на ночь, или поджидал очередной массив грозовых туч, вздымавшихся, как белый дым чудовищного пожара. Днём тучи ползли, как хребты воздушных гор, слепя глаза Вайми своей отвесной белизной. Ночью бело-лиловые зарницы беззвучно затмевали звёзды, словно открывая на миг ворота в какой-то иной мир ожившего света. Страшный гром потрясал горы, призрачные вспышки переходили в непрерывное полыхание извилистых граней алмазного огня, раскалывающих сразу всё небо.

Иногда он взбирался на высокие деревья на самых вершинах гор, чтобы с них полюбоваться грозой. Весь в ознобе от страха, он наслаждался этим полупадением-полуполётом на высоте тридцати его ростов. Впрочем, он осмотрительно устраивался на боковых ветвях, чтобы избежать молнии, попади она в дерево. Его руки и ноги, обвившие толстый сук, иногда, казалось, отрывались от тела, голова кружилась, как в бреду, а страшные толчки, когда ветер стихал и дерево выпрямлялось, заставляли его сердце замирать. Иногда, взлетая с ветвями вверх, Вайми видел весь простор безбрежного зеленого моря, и неутолимая тоска по настоящему полету охватывала его. Но вновь налетавшие волны теплого ливня жестоко хлестали нагое тело юноши, град бил по лицу, заставляя его внимательные глаза испуганно жмуриться.

Наконец, молния в щепки разбила вершину дерева, на которую он залез. Она прошла так близко, что Вайми ощутил её мертвенный жар. Он полетел вниз, повис на нижнем суке, словно тряпка, и целую минуту не мог вздохнуть. От страшного удара и боли у него мутилось в голове, в ушах дико звенело от грома, но, едва опомнившись от мучений — быстро, хотя кому похлипче хватило бы помереть, — он испытал едва ли представимое счастье, достаточно полное, чтобы перестать играть в жмурки со смертью. Сейчас, однако, пора было вставать. Вчера он засиделся заполночь, размышляя о неизвестном ему, потом бессовестно задрых и потерял всякое представление о времени. День сегодня выдался пасмурный и казалось, уже клонился к вечеру. Нет, нельзя бессонничать по ночам так долго… только когда ещё думать-то? Надо ведь и подругу кормить и говорить с Найте, и…

Вайми вздохнул. Вот же жизнь пошла: ни на что совершенно не хватает времени!

Он всё же сел, отбросил назад щекочущие ресницы лохмы. Во сне он постоянно вертел башкой, так что они растрепались и стояли дыбом — неудивительно, что Лина так хихикала!

— Жаль, что у меня гребня нет, как у найров, — вздохнул он, пытаясь пригладить волосы рукой.

Лина рассмеялась.

— Нормальному парню идёт причёсываться пятернёй.

— Угу, — Вайми кое-как привел волосы в порядок, отбросив их тяжелую от бус массу за уши. Поискал взглядом свалившийся во сне ремешок, натянул его на гриву. Помотал головой для проверки — нет, теперь вроде всё в порядке. Вздохнул. В животе заурчало — похоже, что пора есть, завтракать или скорее обедать уже…

Лина с усмешкой протянула ему плетеную из веточек «тарелку» — роль собственно тарелки играл большой лист, так что мыть посуду, как найрам, племени не приходилось. На тарелке лежала её новая выдумка — сложная смесь из мяса, овощей, пряных трав и плодов, завернутая в съедобные листья. Вайми взял один сверток, протянул подруге — просто так, от любви. Лина, зажмурившись, потянулась за ним широко открытым ртом — и он, усмехнувшись, чуть отвел добычу.

Немного помучив подругу, — Лина тянулась за едой по запаху — он дал ей отхватить полсвертка, доел его и взял новый. Ему жутко нравилось кормить так её — просто так, нипочему, хотя порой голодная Лина прихватывала зубами его пальцы — случайно или играя, не понять. Свертки оказались офигительно вкусные, так что подруга тянулась за ними активно. Вайми не старался очень уж морить её — да не забывал и про себя, так что свертки скоро кончились. Они запили их водой — из одной чашки, не отрывая от неё рук, — потом юноша, наконец, поднялся на ноги. Подруга — подругой, а мир вокруг большой…

Выйдя из хижины, Вайми потянулся, зевнул и осмотрелся. Жизнь племени шла, как обычно — Йэвуу играл на свирели — просто так, для себя, компания его дружков собралась вокруг Аютии — должно быть, она вновь рассказывала им легенды племени. Миран усердно вырезал статэтку Линнэр, очевидно, укравшей его сердце, а самого Вайми, уютно скрестив босые ноги, поджидал Йанто, один из пятнадцатилеток — ему не терпелось получить ещё один урок рисования. Парнишка явно задумался о серёзных отношениях с Наурэ и мечтал о вручении любовной картинки. Конечно, она должна выглядеть, как следует и потому он усердно упражнялся. А Вайми слыл лучшим рисовальщиком племени, так что роль учителя выпала, естественно, ему. Юноша не возражал: Йанто ему нравился, а уж чувства мальчишки он понимал превосходно.

Йанто притащил целую стопку кусков гладкой коры и костяные палочки, которыми выдавливался рисунок. Окраска его представляла собой уже второй этап операции, куда менее ответственный — неудачно наложенную краску можно и стереть, а вот неудачный штрих стила уже не исправить. Рисовать просто так он уже научился, а теперь предстояло перейти к главному…

* * *

Когда Йанто ушел — со стопкой рисунков и сияющий, как утреннее солнышко — к Вайми подошёл Ахет. Полукровка по-прежнему скитался в лесах. Смеяться над ним после данной Вайэрси клятвы не смели, но любви к нему не прибавилось. Все Глаза Неба старались избегать его, и Вайми тревожно присматривался к изгою. Теперь он не мог обращать своё безумие на найров. Глаза Ахета блестели, хотя безумия в них вроде бы не было…

— Ты единственный, кто нравится мне, но и ты не отвечаешь на это, — начал он. — Я не могу больше терпеть. Лина стоит между нами, и я убью или себя, или… — он вдруг смутился и покраснел, заметив вышедшую к ним девушку. Лина внимательно смотрела на него.

— Или меня, что ли? — Ахет опустил голову. — Ты любишь моего Вайми? Зачем тебе парень? Что ты будешь с ним делать? Ты когда-нибудь был с девушкой?

Ахет криво улыбнулся.

— Нет. Вы все ненавидите меня, а я хочу любить… хоть кого-нибудь, — он повернулся, чтобы уйти.

— Стой! — крикнула Лина. — Останься.

— Зачем? — спросил Ахет. — Ты мне не нужна. И вообще… — его рука взметнулась с едва заметной быстротой.

Изогнутый найрский кинжал должен был вонзиться под ухо Лины. Девушка остановила его руку, подставив предплечье, и ответным ударом под дых сбила полукровку с ног. Всё кончилось так быстро, что Вайми даже не успел испугаться.

Лина села на задохнувшегося Ахета верхом. Её рука утонула в чёрном потоке волос и вынырнула из его непроницаемых глубин с узким вайтакейским ножом из синевато-зеленого прозрачного кристалла: это оружие подарил ей когда-то Вайэрси. Его кромки истончались до невидимой, убийственной остроты.

Ахет неожиданно спокойно смотрел на неё — худой, гибкий. Громадные зеленые глаза, казалось, одни жили на его искаженном болью бледном лице.

— Ударь, — наконец сказал он, отдышавшись. — Только так, чтобы сразу. Я не хочу жить.

— Нет, — Лина усмехнулась и вдруг свободной рукой погладила его пухлые губы и черные волосы — длинные, прямые и густые. — Это слишком легко. Пожалуй, я покажу тебе, что девочка должна делать с мальчиком. Согласен?

На красивом лице полукровки отразилась сильнейшая растерянность и смущение. Вайми был удивлен и растерян не меньше.

— Но… но… — гневно начал он… — но это…

— Что? — спокойно спросила Лина. — Я единственная, кто может ему помочь. И я это сделаю. Я не могу иначе. Извини. Но ты — мой возлюбленный, и мы вместе будем с ним… ведь мы оба ему нравимся. Ты согласен?..

Вайми вновь — возбужденно, испуганно, дико — посмотрел на неё и кивнул. Тем не менее, он смутился и покраснел до ушей. Ахет выглядел не лучше. Что бы им обоим ни довелось пережить, но они оба были только юноши.

— Пойдем! — Лина взяла едва отдышавшегося Ахета за руку и почти силой затащила его в хижину. Она растянулась на травяной постели, глядя на него снизу вверх. — Так ты что-то хотел со мной сделать, Ахет? — она поджала ногу, почесывая узкую подошву. Подобные, вроде бы невинные вещи она делала так, что Вайми почему-то начинал думать только о любви. — Давай, покажи…

— Я… я никогда не был… с девушкой, — выдавил полуживой от смущения Ахет. — Я… не знаю… — он покосился на Вайми, и Лина рассмеялась.

— Ладно. Тогда я покажу.

Вайми разинул рот, чтобы возразить, но так и не нашел нужных слов. Обычаи племени были очень мудры — если два мальчика любили одну девочку, или две девочки — одного мальчика, никто не мешал им быть всем вместе, сразу — выбор в любви, дарившей племени жизнь, был священным. Даже если один из них полукровка — это интересно и волнующе, но не более того. И потом, кроме любви есть ещё жалость и желание помочь. А другого выбора у них просто не осталось — кроме чьей-то смерти.

* * *

Лина велела им с Ахетом сесть рядом, возле двери, и юноши подчинились, смущенно посматривая друг на друга. Снаружи потемнело, собиралась гроза. Тучи уже затянули всё небо, рельефные, зеленовато-синие. Тяжелый, влажный воздух сгустился.

Ахет часто дышал. Сердце Вайми сладко трепетало — он чувствовал, что сейчас начнется нечто необычное, нечто такое, что бывает только раз в жизни.

Лина несколько раз встряхнула волосами, растрепав их так, что они стали едва ни не вдвое пышнее, тщательно осмотрела себя, стряхивая совершенно незаметные для Вайми соринки — а потом начала танцевать, сомкнув руки над головой и дерзко виляя бедрами. Её маленькие босые ступни изящно переступали в пыли, смуглое тело сливалось с полумраком, проступая неожиданными отблесками — то высокая грудь, то тугой изгиб стана, то призрачный рисунок мускулов на поджавшемся к самой спине животе…

Вайми смотрел, не двигаясь, почти не дыша. Лина уже сотни, тысячи раз танцевала для него — но этот танец оказался каким-то особенно… вызывающим. Сидеть, глядя на него, было совершенно невозможно. Юноша не заметил, как присоединился к подруге. Ахет тоже встал, ошалело глядя на них — и Лина, засмеявшись, втянула его в круг…

Вайми умел танцевать — по крайней мере с Линой — но Ахет ужасно мешал ему. Он то и дело налетал на полукровку и они оба отчаянно смущались. У Лины это вызывало только смех, отчего они смущались ещё больше. Но быстрый ритм танца уже подхватил юношу: очень скоро в мире не осталось ничего, кроме изящных, стремительных изгибов их тел. Незаметно их танец превратился в нечто совершенно иное — и Вайми едва не умер от стыда, обнаружив, что скользящие по нему ладони принадлежат вовсе не Лине. Она, впрочем, тут же завладела руками полукровки, без особого стеснения показывая, что с ними должен делать мальчик. Вначале Ахет ещё пытался вырваться, но потом, ощутив её гладкую теплую плоть, такую дерзкую и чуткую, как-то увлекся. На его лице возникли восхищение и испуг и Вайми даже охватила зависть — он-то хорошо помнил, что радость первого прикосновения к подруге можно испытать только раз. Уже не в силах сдерживать себя, он сам потянулся к Лине. Их ладони ласкали гладкую, подвижную поверхность её втянувшегося, восхитительно упругого живота, тихонько мяли грудь, терлись между бедер. Гладкое, прохладное, упругое тело девушки сводило их с ума. Они почти обвивались вокруг неё, ни о чем больше не думая. Ладони, подошвы их ног, чуткие губы, дразнящие, осторожные зубы, жаркий мрак под упавшими на глаза волосами — всё это сливалось так тесно, что они уже не сознавали себя отдельными существами. Все сомнения ушли, осталась только глубокая, уверенная радость, незамутненное единство трех тянущихся друг к другу душ…

* * *

Проснувшись, Вайми помотал головой, чувствуя себя удивительно легким, обновленным. В нем не осталось ни желания, ни стыда — вообще никаких чувств, кроме тепла и неуловимого света внутри. Обойдя задремавшую пару, он вышел из хижины. Его босые ноги холодила мокрая трава, но, хотя прошел дождь, влажная жара не спала. Небо затянули плотные синеватые тучи — они плыли над ним, словно перевернутые горы. Вайми вдруг показалось, что он умер и очнулся в каком-то ином мире…

Рядом беззвучно появился Ахет. Их взгляды встретились — чуть насмешливые, спокойные. Стыдливое напряжение, жившее между ними с той встречи в лесу, исчезло. Все чувства встали на положенные им места.

— Ты красивый, — сказал улыбаясь Ахет, проведя пальцами по длинному шраму на плече Вайми, — и счастливый. Лина… в общем, я ухожу в Туманную долину. Там есть одна девчонка… Иннка. Я думал, что она смеялась надо мной, а она просто злилась на мою нерешительность. Я соблазню её — теперь я знаю, как это делать — и она будет принадлежать только мне. А я — ей…

— А если она не захочет? — невинно спросила Лина. Она вышла из хижины, расчесывая волосы.

Ахет смущенно улыбнулся.

— После того, как я застану её одну в темном месте — захочет. И потом, мои дети будут лишь на четверть найрами. Я думаю, она согласится. До встречи!

Он подобрал свое оружие и направился к нижнему выходу из селения. Подростки смеялись ему вслед — но уже с печальной завистью и без презрения, как смеются над старшими.

* * *

Через несколько дней, когда пара сидела в своем доме, всё ещё смущенно косясь друг на друга, Ахет вновь подошел к ним. На сей раз уже не один — к нему прижималась гибкая девчонка всего лет шестнадцати, с роскошной гривой черных волос и такими же, как у Ахета, зелеными глазами, очень яркими на смуглом задорном лице. Она держала юношу под руку, так крепко, словно боялась, что он вдруг исчезнет, вся какая-то взлохмаченная, ободранная и искусанная. То же, но в ещё большей степени, относилось и к Ахету. Вайми уже не нужно было смотреть в их сияющие глаза. Он даже ощутил мимолетную зависть.

— Кровь твоей матери победила в тебе, — сказала Лина. — Ты очень сильный юноша, Ахет.

— А ты умеешь исцелять не только тела, но и души. Благодарю тебя, — он нагнулся и коснулся губами её ладони, сразу над пальцами.

Глава 30

Казалось бы, теперь всё устроилось как нельзя лучше, но Вайми потерял покой, словно его заперли в клетку. Вернее, он сам себя запер: походы в земли найров навсегда отошли в прошлое, да и ходить на Обзорную гору стало в общем-то незачем: открывавшийся с неё бесконечный простор исчез и это причиняло юноше почти физическую боль. Доступный ему мир уменьшился почти вдвое — и, что хуже всего, без найров с их загадками тут стало скучно.

Но, вспоминая войну, он не жалел о том, что сделал. Теперь каждый народ пойдет своим путем и, может, когда-нибудь кто-то вновь захочет изменить мир. Но ещё очень нескоро. Уже никто не мог подойти к круглой двери — многометровая толща обломков рухнувшего дворца закупорила вход в подземелье, а стены вытяжной шахты подмыли дожди и она обвалилась — теперь там зияла громадная воронка, окруженная склонёнными деревьями.

В принципе, эту толщу земли можно было прокопать, но племя вряд ли привлекла бы такая работа, да и сам Вайми вовсе не рвался туда. Может быть, потом…

Воспоминания о подземном кошмаре, о гибели брата приходили к нему, но как-то смутно: что было, то прошло. Вайми был сильным, его душа не склонялась к страданиям, ненавидела и отвергала их. К тому же, Лина и Найте всегда оставались с ним. Сочувствие друга и любовь девушки рассеивали его печаль, облегчали её. Колесо судьбы повернулось. Он дал племени шанс начать всё сначала, и пока что начало ему нравилось. Всерьез Вайми тревожило только одно: он два раза видел Парящую Твердыню и знал, что третьего не миновать. Но что тогда будет?

Он должен был узнать, откуда взялся их мир, кто они, зачем они живут. Без этого жизнь казалась ему бессмысленной. Может быть, многие поколения юношей тоже задавали себе эти вопросы — и умирали, так ничего и не узнав. Но Вайми был уверен, что узнает.

* * *

Между тем жизнь шла своим чередом. Времени со дня Изменения Мира прошло не так уж много, но юноше казалось иначе. Детям уже рассказывали легенды о Вайэрси Бесстрашном, спасшем племя, и о Вайми, Изменившем Мир. Его это не очень занимало. Он стал печальным, и не только из-за смерти брата — вдруг понял, что уже никогда не сделает большего. Все его деяния, достойные песен, остались в прошлом, погребённые в памяти.

* * *

Тогда Вайми понял, что общества Лины — и даже всего безмерно огромного его мира — ему недостаточно. Он вспомнил о своих соплеменниках, но не все они захотели принять его. Бывшие ученики Вайэрси держались с ним отчуждённо: они не простили ему гибели учителя, хотя и не осуждали его.

Теперь у племени не осталось вождя, и обучение молодежи как-то само собой перешло к Найте. Вайми тоже занялся обучением — но не подростков, а детей. Он рассказывал им, что узнал о мире и их внимательные лица, наивные вопросы доставляли ему огромное удовольствие. Лина помогала ему, и бывшее селение племени стало селением его детей. Ушедшие в Туманную долину старшие остались там, но юноша часто навещал их. Никто не встречал его у внешних подступов — времена бдительности миновали, и племя боялось лишь зверья. Вайми начал тревожиться — что станет с Глазами Неба в такой изоляции? Не одичают ли они, оторванные от большей части мира?

Со временем эта мысль казалась ему всё более реальной. Прошлое превращалось в сон, будущее тоже обещало стать сном, приятным, лёгким — и бездумным…

* * *

Вайми начал подумывать, не устроить ли для всего племени огромную игру в войну — мальчишки против девчонок, например — просто чтобы как-то взбаламутить это, уже начавшее цвести болото. Но взрослые не хотели отрываться от детей, подростки — от подружек. А тут ещё, как обычно в полнолуние и новолуние, наступил День Холы Волос — племя в полном составе перебралось в заводь Тёплого Ручья, где бьющая из-под скалы горячая вода смешивалась с холодной в восхитительно мягкую. Просто так в племени мылись каждое утро — но мытьё женских волос, из-за их длины, их чесание и сушка занимала едва ли не весь день — понятно, с перерывом на обед. Парни — благо, их волосы в четыре раза короче — тоже не оставались без внимания подруг. Во всяком случае, блаженствуя в тёплой воде, пока Лина трудилась над его лохмами, Вайми ощущал себя в чём-то вроде рая на земле. Ну и наоборот тоже, конечно — он с ума сходил от волос Лины, обожал ими любоваться, ласкать их — ну и мыть тоже. Чудесное занятие — от одного взгляда на блаженную мордочку подруги он сам начинал улыбаться до ушей, а окружение из таких же довольных мордочек других девчонок возносило его на небеса. Лишь мытье детей нарушало бесконечную негу процесса — но не потому, что их трудно загнать в воду, а потому, что их трудно из неё выгнать. В воде они просто сходили с ума, поднимая невероятное количество брызг. Но Вайми хорошо помнил, как сам вёл себя в их возрасте и ничуть не возражал — наоборот, с радостью присоединился к бултыханию младших соплеменников, понятно, ещё перед тем, как перейти собственно к холе главного природного украшения подруги.

В воде её волосы моментально промокли, стали тяжелыми и плотно облепили тело. Эту чёрную, как ночь, массу надлежало распутать, расчесать, вымыть и расчесать снова — вымыв, предварительно, саму девушку нарочно припасённой шерстяной мочалкой. Лина мурчала от наслаждения, поворачиваясь так, чтобы ему было удобнее. Вайми, правда, то и дело отвлекался на изучение её формы ладонями и разные другие приятные вещи, вроде поцелуев — но Лина ничуть не возражала…

Наконец, вооружившись большущим деревянным гребнем, Вайми перешёл к важнейшей части процедуры. Острые зубчики гребня легко скользили по чуткой спине девушки и по коже Лины волнами шли мурашки. Она сжимала пальцы босых ног, ёжилась и хихикала. Вайми лишь вздыхал в ответ. Он же не виноват, что волосы у неё такие длинные, так что чесать приходится не только спину, но и поясницу, бока, копчик и даже это вот… круглое! Ну вот никак не получается распутать кольца волос, которые, как назло, кончаются на этом самом месте!..

Но ни одно доброе дело не остается безнаказанным — и Лина, критически осмотрев парня, со зловещей улыбкой поманила его в заводь. Вайми, обречённо вздохнув, подчинился. Прохладная вода несла разгоряченному телу неизъяснимое блаженство — не такое, как её руки, но всё же…

Для начала Лина решила его утопить — по крайней мере, заставила окунуться с головой. Мокрые волосы тут же залепили глаза — но убрать их она не дала и Вайми оставалось лишь жмуриться, когда его драили мочалкой. Мокрая шерсть колола чуткую кожу… но это дико ему нравилось. Теперь он с удивительной остротой ощущал свое сильное тело… а Лина, небрежно придерживая его свободной ладошкой, усердно работала мочалкой, не пропуская ни единого клочка кожи. Ему очень понравилось быть таким вот совершенно беспомощным, когда она мыла его, поворачивая так, как ей удобнее, постепенно спускаясь всё ниже — грудь, поясница, ладони, всё очень тщательно…

Когда она добралась до подошв, Вайми уютно растянулся на спине, под небольшим водопадиком. Тёплые капли били его по лицу, груди, по животу, щекотными ручейками стекая по коже. Лина ласкала его подошвы шершавыми ладошками, подтягивала их к лицу, щекоча пальцы босых ног трепещущими ресницами, покусывая их, проникая между них языком — и это сочетание ощущений оказалось удивительным…

А потом Вайми сел на пятки и Лина начала мыть его волосы, лицо, запуская пальцы глубоко в рот юноши, лаская его чуткое нёбо, губы, язык…

Когда она откинула волосы с его ушей, начав, легонько царапая, мыть их, по коже Вайми побежали крупные мурашки. Когда её пальцы добрались до его глаз, лаская опущенные ресницы, мурашки стали столь густыми, что юноша целую минуту не дышал. Её пальцы скользили по его ресницам, едва заметно надавливая — а он словно плыл куда-то в ознобе…

* * *

Сонные и разомлевшие, они выбрались на берег, понемногу обсыхая. Чуть надоев друг другу, пары перепутались: Найте в очередной раз чесал густющие волосы Лины — понемногу подсыхая, они приобретали поистине пугающий объём — а Вайми взяла в плен Аютия, решив, как положено, всласть его помучить.

— Страшно? — спросила она, мягко скользя кончиками пальцев по шершавым твердым подошвам пленника. Они и сам Вайми тихонько подрагивали.

— Немного, — смущенно ответил юноша.

— Ты храбрый, — улыбаясь сообщила Аютия, скользя по нему прохладными ладошками. — Повернись, — она провела ногтями под его рёбрами — до ног — и живот Вайми глубоко втянулся в невольной судороге. Ему почему-то очень нравилось это ощущать…

— Тебя Лина защекочет, — мстительно пообещал он.

— Неужели? — спросила она. — Прости, не могу оторваться, — она разминала основаниями ладоней выпуклые пластины его твердых мышц — от плеч до пяток. — Почему мальчишки все такие неподатливые?

— А почему к девчонкам руки прилипают? — в тон ей ответил Вайми и она захихикала.

— Мы удивительны на ощупь, наверное.

— Угу, — Вайми перекатился на спину, сонно глядя на неё. — А как вы, девчонки, думаете?

— Так же, как мальчишки, наверное. А что?

— Но ведь вы на мальчишек непохожи. Значит, и думать должны по-другому.

— Я же не вижу, как ты думаешь, — ответила Аютия. — А ты — как думаю я. Как сравнить?

— Ну, вот… — Вайми повернулся и сорвал большой лист. — Что ты о нём думаешь?

Аютия смешно нахмурила брови.

— Зубчатый. Зелёный, — она дразняще прихватила мелкими белыми зубками край листа и тут же смешно скривила лицо. — Тьфу, гадость! Невкусный.

Вайми тут же забрал у неё лист и осторожно откусил кусочек.

— Горький. Для тебя тоже?

— А что, сладкий должен быть? — удивилась Аютия.

— Ну, я не знаю… — он вздохнул, нахмурившись. — Ладно. Вот как я по-твоему думаю?

— Гм, — Аютия аккуратно взяла его за ухо. Повернула голову. Внимательно заглянула в один глаз юноши, потом в другой. Осторожно приоткрыла пальцем его губы. — Как бы прижать меня к травке, чтобы Лина не узнала?

— Это «о чём», а не «как», — обиженно ответил Вайми.

— Так значит, всё же думаешь? — предположила она.

— Аю, я серьёзно, — Вайми покосился на подругу. Лина сидела на пятках, закинув руки за голову и тихо мурча под гребнем Найте, неспешно скользившим по её спине, бокам и талии. Казалось, ей ни до чего больше нет дела — но за это юноша не поручился бы. Слух у подруги острейший — и ногти тоже. Располосовать парочку изменников она могла ничуть не хуже пардуса.

— Я думаю, что тебе слишком скучно с нами, — вдруг сказала девушка. — Ты даришь нам свои миры, — а нам нечего подарить тебе в ответ… Ты не с нами, не здесь, вечный странник в бесконечности вопросов.

— Я ничего не понимаю, — признался ей Вайми.

— Ну, ещё бы, — ответила Аютия. — Ты думай, «почему это», а не «вот если бы…».

— О, — Вайми удивленно приоткрыл рот.

— А люди тебе и в самом деле не очень интересны, — тихо сказала Аютия. — Слишком большой у тебя внутренний мир, а мы все — слишком маленькие.

— А? — Вайми испуганно взглянул на неё, потом на секунду опустил ресницы, повернув взгляд в себя и вдруг кивнул. — Да, так и есть…

Он вздохнул. Как ни крути, но собственная уникальность порой здорово ему досаждала — не с кем поговорить, не с кем поделиться мыслями, хотя он вовсе не был единственным мечтателем в племени. Вайми знал ещё двух задумчивых парнишек — но их миры не пересекались совсем. Энно он как-то раз смог разговорить — но кончилось это тем, что он избил его до полусмерти и пообещал проделать с ним в точности всё то, о чем он мечтал — если он решит воплотить ЭТО в реальность. Лвелле же был совсем странный — весь какой-то светлый, словно обесцвеченный, он даже почти не разговаривал и вообще одевался смешно, не так, как все — в парео с карманами. Его излюбленным занятием были узоры — он чертил их на песке, рисовал, выцарапывал — и большую часть времени проводил там, где над Тёплым ручьем нависала огромная плоская скала. На ней он год за годом выбивал потрясающий узор — большие детали состояли из меньших, но точно таких же, повторявшихся друг в друге без конца.

Лвелле не мог объяснить, что всё это значит — но сам его узор производил на Вайми впечатление почти гипнотическое. Иногда он часами просиживал на берегу ручья, чувствуя, что его взгляд, сам он тонет в каменном кружеве. Оно прочно поселилось в его снах, где он падал на такой же узор — только цветной, объёмный и текучий — без конца, а под ним бесконечно возникали и расплывались в стороны всё новые и новые детали…

Во всём этом было что-то непонятно-странно-притягательное и Вайми начал замечать таинственный узор почти везде — в самом деле, разве не подобно движение дыма и облаков, блеск звёзд и блеск росы? — и его нетерпеливое сознание немедленно пыталось протянуть эту сетку вглубь, туда, где даже его острые глаза ничего не различали — и, главное, вверх, за небо.

Лёжа в лихорадочном полусне, Вайми представлял себе созвездия из тысяч сфер-миров, таких же, как его собственный — а эти созвездия собирались в ещё большие, ещё и ещё — и так до тех пор, пока вся эта картина не переставала помещаться в его мыслях, что невероятно его злило — он хотел видеть всё до самой бесконечности и без конца мучил себя, пытаясь вообразить как можно больше этих звёзд-миров — или чего-нибудь ещё, например, девушек, разных — и, что самое смешное, не напрасно.

Его внутренний мир рос — совсем не так быстро, как хотелось, но заметно — и вмещал всё большие и более сложные образы. Или всё больше образов, что тоже приходилось кстати — из-за нетерпения у него плохо получалось мечтать о чём-то одном, а несколько разных мечтаний плохо в нем помещались — приходилось бросаться то к одному, то к другому, по очереди — а это путало и злило его.

Но постепенно — Вайми ведь не мог перестать думать и привык мечтать как бы отдельно от дел, которыми в данный миг занимался — он смог кое-чего добиться. Во всяком случае, пробираясь по лесу, он поспевал смотреть сразу во все стороны, рассыпать по воображаемым небесам солнца, луны и звёзды, а также представлять то, чем они займутся с Линой, когда он вернется. Этого вполне хватало, чтобы занять все стороны его мятущейся души — ну, почти, потому что доволен собой он никогда не был.

Конечно, у всех этих умений нашлась и оборотная сторона. Занимаясь с Линой тем самым, о чем ему мечталось в лесу, Вайми иногда отвлекался от дела всего лишь потому, что в завитках чёрных блестящих волос Лины ему мерещились вдруг закрученные спирали звёзд — и этот образ мгновенно захватывал неосторожное воображение, разрастаясь до просто пугающих размеров, безжалостно вышибая оттуда все куда более насущные в этот миг вещи и подруге приходилось возвращать его в реальный мир. Иногда — очень интересным образом, а иногда — незатейливым рывком за ухо.

Вайми не очень любил так вот теряться в себе — мысли его приходили тогда в полный хаос, а не соображать совсем уж ничего ему не слишком нравилось, что бы Лина об этом не говорила. Зачем ещё жить, если не думать каждое мгновение, жадно выхватывая необычности из всего, на что случайно попадает взгляд, плавать и нырять в своих внутренних морях, слушать бесконечную песню чуткого и ловкого тела, иногда такого своевольного, что его желания ставили его в тупик?

В самом деле — ну какой смысл был тащиться через пол-леса всего лишь затем, чтобы поесть мел, на самом деле вовсе не питательный и — честно скажем — довольно противный? Или висеть на одной руке, пока растянутые мускулы не начнут выть от боли? Или стоять на этих самых руках, пока в голове всё не смешается от прилива крови? Или забираться под воду и сидеть там, глядя на зыбкий, струящийся мир словно из какого-то другого, пока жаждущее воздуха тело просто не откажется себя мучить? Лезть на скалы и деревья, ежесекундно рискуя своей несчастной жизнью, прыгать с разбега через широкие расщелины — или просто носиться без малейшей цели, безжалостно загоняя себя, словно лошадь?

Последнее, правда, плохо получалось — Вайми просто любил носиться, прыгая по камням и корягам там, где он в любой миг мог сломать ногу — а то и шею. Тем более, что быстрое движение вообще безумно нравилось ему — оно подстегивало воображение, как мало что другое. Сигануть, крепко ухватившись за лиану, с обрыва высотой в двадцать его ростов, пронестись с замершим сердцем над самыми камнями, взмыть, вопя и дурея от восторга, вверх, разжать там пальцы и с сумасшедшей высоты полететь в озеро, ножом рассечь твердую, как камень, воду, уйти в ледяную, сжимающую всё тело глубину, чтобы, оттолкнувшись ногами ото дна, всплыть к огненным закатным облакам — о, это целая жизнь! И таких вот жизней у него было сколько угодно.

За лианой, правда, каждый раз приходилось лезть на нависающий на сумасшедшей высоте ствол — а потом ещё тянуть её тяжеленный канат к берегу, ежесекундно рискуя свалиться — но этим Вайми занимался безропотно, это даже не казалось ему платой. В конце концов, делать стрелы, бегать за ними после выстрела, да и просто разделывать добычу — долго и утомительно, но ведь на этот случай он и выращивал свой внутренний мир, разве нет?

Никакое дело не казалось ему скучным — ибо не мешало думать о чем-то своём. Есть много вещей, которыми нужно заниматься, чтобы выжить и не остаться голодным — ну и что? Они часто интересны и сами по себе. Из лука Вайми, например, часто стрелял просто для развлечения, ему нравилось, как посланная им стрела попадает в цель — и плевать, что на самом деле это чертовски полезно. Будь это совершенно бесполезным делом — он всё равно бы им занимался, потому что оно ему нравилось. Потрошить и разделывать добычу — нет, но тут помогал голод и мысли о том, как Лина будет хвалить его за добычливость — и хвастаться им перед другими девчонками. Ну а в самом конце дня, когда ни дел, ни сил больше не оставалось, можно просто лежать, вытянувшись, тихо млея от нытья в отдыхающих мышцах — и мечтать.

Если везло — то в полусне его мечты начинали жить словно сами по себе, так, что ему оставалось лишь смотреть — что было, конечно, гораздо интереснее, чем выдумывать всё самому, деталь за деталью. Вайми всячески холил и лелеял эту способность — но она до сих пор плохо ему давалась, хотя больше всего ему хотелось именно рожденных его внутренним миром неожиданностей.

Смешно — ведь сны давались ему без малейшего усилия — но там он мог только смотреть, сны, где он понимал, что спит, случались с ним ужасающе редко — на его собственный взгляд, а как сделать, чтобы они случались чаще — он не представлял. Правду говоря, он сам порой не мог понять, чего именно хочет — и именно это злило его больше всего.

* * *

Любимая, друг, подруга, разевающие рты от его рассказов приятели-подростки, целый мир вокруг — что ещё нужно для счастья? Но Вайми вдруг с ужасом понял, что ему не нужно счастья: он хотел, как уже делал однажды, изменять мир, и воспоминания об этом преследовали его по ночам. Его томило странное желание — создавать что-то совершенно новое, не знакомое ещё никому. В его воображении теснились бессчетные образы, и он отчаянно хотел дать им бытие… но всё, что он имел для этого — пара неумелых рук, которые почему-то не могли даже толком нарисовать то, что его внутренний взор видел так живо…

И вот однажды он проснулся ночью после особенно выразительного сна. Снаружи падал неожиданно яркий свет. Вайми вышел из хижины — и замер.

В бездонном чистом небе сияли четыре приснившихся ему луны.

Глава 31

С этого дня всё изменилось. Поначалу Вайми без затей решил, что свихнулся. Но все остальные видели то же: реальность и впрямь изменялась. Юноша никому не сказал о своей новой способности: он совсем не мог ей управлять. Во снах, — как в подземелье у диска — он менял реальность мира — и те, кто не спал, видели, что она вдруг начинает течь, как сон. Вайми был испуган и восхищен — как и его соплеменники. Изменяясь каждую ночь, мир становился странным и красивым. Днем не стало жары — туманная дымка заслоняла солнце, и на мир падал серебряный полумрак, а в потемневшем небе загорались белые, яркие, мохнатые звёзды. По вечерам являлись невыразимо громадные, многоэтажные облака, — алые, рыжие и золотистые, — и мир плыл среди этих текучих громадин. Чувствуя, как волны свежего, прохладного воздуха мягко, невесомо скользят по нему, — от локтей до пальцев босых ног, — Вайми, устроив голову на запястьях скрещенных рук, лежал на животе, на удивительно мягкой, прохладной траве, на самом краю мира. Он смотрел на пылающий у горизонта закат, на уходившие в бесконечную глубь основания этих воздушных гор, и его сердце замирало. В бесконечной дали проплывали другие миры-острова, — пока ещё слишком далеко, чтобы он мог разглядеть их. Смутная бездна под миром заполнилась — ночами в ней тлели таинственные синие огни, текучие и подвижные…

Вайми хотел, но не мог прекратить изменения, и они с каждой ночью шли дальше. Не стало ночной тьмы — растения светились по ночам, и таинственный колдовской свет переползал с дерева на дерево текучими узорами. Всё это смотрелось очень красиво и Глаза Неба ходили зачарованные. Но вот Вайми в светящемся лесу стало вдруг очень страшно — свет сделался каким-то очень ярким и неестественных оттенков. Растениями дело не ограничилось — начали появляться звери, иногда красивые, иногда очень странные, почти разумные. Глаза Неба охотились на них — и начали исчезать, один за другим. Никто не знал, что происходило с ними. Они пропадали на несколько дней, потом возвращались — но не прежние, а такие, какими их представлял Вайми. Однажды сонм сотворённых им тварей окружил юношу — они толкались, напирали на него, словно умоляя вернуть их в небытие — и он в ужасе бежал от их бездонных взглядов. Совершенно измученный всем этим, он с радостью убил бы себя — если бы не Лина и непонятно откуда взявшаяся ужасная уверенность, что смерть станет лишь очередным сном. Собственные мечты пленили его, он оказался внутри них — но этот парад многообразия не мог продолжаться вечно.

Ему начали сниться странные, тревожные сны — в них мир замирал, превращался в картину. Он ни с кем не говорил об этом, но все его чувства предупреждали о приближении большой беды. Она должна была обрушиться внезапно и изменить мир — стремительно, страшно и бесповоротно. Вначале Вайми считал, что это лишь его страхи, — и с ужасом стал замечать первые признаки конца: всё как бы замедлилось, между движением и мыслью появилась едва заметная пауза — и она постепенно росла, исчезая лишь ночью, когда мало что двигалось. С реальностью мира тоже творилось что-то странное — иногда деревья становились прозрачными и сквозь них просвечивало небо, иногда его рука уходила в камень, как в ничто, не встречая сопротивления. Всё как бы истончалось, но не только: всё как бы цеплялось друг за друга. Вайми видел, как плод, сорвавшись с ветки, не долетел до земли, повиснув в воздухе, — и его никакими силами нельзя было сдвинуть с места. Но самое тревожное творилось с его зрением — оно стало каким-то разорванным. Стоило ему повернуть голову — вид оставался прежним, а потом сменялся резким рывком, причем порой по частям, необъяснимо и страшно. Вайми ходил сам не свой, едва замечая остальных, столь же пришибленных и безмолвных. Он спас свой народ, да. Но что-то он сделал не так, в чём-то ошибся — и мир распадался на глазах. Вот только его память говорила, что первые признаки ЭТОГО появились ещё очень давно, в его детстве, и он тогда просто не обратил на них внимания. Юноша понимал, что конец наступит быстро. Он не будет мучительным, но уже никто не сможет ему помешать.

* * *

Вайми пытался бороться с происходящим, но тщетно. И он начал познавать страх — не перед смертью, нет — перед тем, что их с Линой любви придёт конец. Ночами он лежал без сна, прижавшись к спящей девушке, крепко обнимая её. Лина была единственным близким ему существом, и Вайми больше всего на свете боялся потерять её. Он знал, что это неизбежно. У них ещё оставалось какое-то время, оно истекало, но Вайми изо всех сил старался вобрать её, прикрыть её собой. И это получалось — хотя бы частично. Лину одну не затронуло нарастающее замедление — но тем сильней оно охватывало других, и Вайми терзал мучительный стыд, ещё более сильный, чем стыд умолчания. Лишь его любимая и друг знали, что он виновен в начале войны. Если бы тайна открылась — его убивали бы обстоятельно и долго, несколько дней, однако стыд не становился от этого слабее. Но, даже сознавая неизбежность конца, Вайми не желал страдать. Он убегал от реальности в самое начало их с Линой любви, переживая заново её рождение…

* * *

В тот день он, пятнадцатилетка, пошёл в лес, скорее погулять, чем на охоту. Он блуждал в зарослях с рассвета, поднимаясь на холмы и пробираясь по дну тёмных, болотистых долинок. На закате он привычно залез на дерево и уютно устроился среди толстых ветвей. Темнело, но Вайми не хотелось спать. Посматривая вокруг из-под лениво опущенных ресниц, он вдруг заметил на ветвях подвижный красноватый отблеск — где-то не очень далеко горел костер. Встревоженный юноша быстро соскользнул на землю.

Тихо пробираясь в ту сторону, он сперва ничего не слышал, но вскоре его чутких ушей коснулись знакомые звуки — ритмичное хлопание ладоней и пение. Вот оно что! Ему невероятно повезло: где-то рядом, укрывшись в укромном уголке от назойливого внимания парней, танцевали девушки. Он шёл вперед осторожно, ощупывая пальцами ног землю прежде, чем ступить, но едва не упал, оскользнувшись на крутом склоне. Юноша схватился за ветку, потом беззвучно съехал на голой спине вниз. Осторожно выглянув из-за толстого дерева, он увидел на дне балки небольшую полянку. На ней, вокруг маленького костра, сидели пять или шесть девушек — они напевали и хлопали ладошками в такт ещё двум, танцующим. Танцы в племени были нехитрые — себя показать (в основном, это почему-то удавалось девчонкам), а ритм, за неимением музыкальных инструментов, отбивали сами зрители.

Вайми замер, невольно приоткрыв рот. Одной из пары оказалась Лина — самая красивая, по его мнению, девушка племени. Сейчас она жила в танце, естественном для неё, как полёт для бабочки. Она вилась вьюнком, плясали её волосы, обвивая золотое тело тяжёлой рекой тьмы, вспархивали в пляске ресницы, глаза рассыпали то вправо, то влево взгляды — озорные искорки смеха, вспыхивала и мерцала загадочная, обращённая в себя улыбка. Волнами лились её руки, то взлетающие к сестре-луне, то стремящиеся навстречу рукам Наммилайны — тогда девушки, сплетясь пальцами, кружились так быстро, что их летящие волосы на миг сливались в единое кольцо, и сердце у Вайми ухало в самый низ живота, и дыхание останавливалось, — а танец уже разрывал колдовской вихрь на два живых костра, улыбающихся друг другу. И вновь в мире оставалась одна лишь Лина. Быстро и ловко переступали её маленькие изящные ноги, покачивая широкую чашу бёдер. Свет костра плясал с нею, струился по гладкой мерцающей коже, льнул яркими бликами к тугим высоким грудям, гнулся вместе с дерзкими крутыми изгибами узкой талии, пробегал волной по юному втянутому животу и таял в таинственной тени под ним…

Вайми вдруг задохнулся, разглядывая её. Его взгляд испуганно метался, соскальзывая с Лины и тут же бессознательно возвращаясь к ней. Она с насмешливой улыбкой посматривала в заросли — казалось, она знает, что на неё смотрит самый главный зритель. Но подумав об этом, Вайми помотал головой — да ну, так не бывает же, девчонки всегда поднимают жуткий шум, стоит им только заподозрить, что за ними подсматривают парни…

Он невольно подался вперед, — и под его ногой оглушительно треснула сухая ветка.

Девушки замерли, повернувшись к нему. Вайми сообразил, что по пояс высунулся из зарослей и его прекрасно видят, — но, тем не менее, не двигался. Мощная волна тепла прошла по нему от макушки до пяток, и, охваченный этим жаром, он окончательно перестал соображать.

Лина первой опомнилась и кинулась к нему. Вайми, очнувшись, бросился в темноту, тут же споткнулся и растянулся на влажной земле во весь рост. Он быстро поднялся, побежал дальше… и с размаху врезался лбом в дерево. Перед глазами вспыхнули яркие цветные искры, и юноша замер, ожидая, когда они погаснут.

Кто-то схватил его за плечи, развернул, толкнул на землю. Он поднялся на четвереньки, но сразу две девушки навалились на него сверху, впечатали лицом в грязь. Вайми перекатился и сбросил их, но они схватили его за руки, мешая встать. Он яростно вырывался. Ему удалось лягнуть одну из них в живот — она отлетела назад с гневным воплем, но остальные набросились на него, щипали, увлеченно таскали за волосы и щекотали так, что он чуть не умер от смеха. Вначале он млел от невероятной истомы, закатив от наслаждения глаза и запрокинув голову, потом непроизвольно задёргался и начал ржать, как жеребящаяся лошадь — до тех пор, пока мускулы живота и груди не начали дико болеть. Под конец ему показалось, что он немедленно испустит дух, задохнувшись от смеха — но ничего подобного, к его крайнему удивлению, не произошло.

Когда девушки, пересмеиваясь, вернулись на полянку, полуживой Вайми попытался сесть. Здесь осталась только Лина. Она смущённо отвернулась. Он видел лишь тяжелую массу её чёрных волос.

— Там, на поляне, я представляла, что ты танцуешь со мной, — вдруг, очень тихо, сказала она. — Я люблю тебя.

— А? — Вайми дико, испуганно взглянул на неё. Он меньше всего ожидал этого и был совершенно растерян.

— А я — тебя, — ответил он, чувствуя, как жар заливает всю его кожу.

— Я знаю, у тебя ещё нет девушки. Я хочу стать первой. Хочешь, я станцую для тебя? — спросила она. Вайми торопливо кивнул. Он поудобнее устроился на траве, уютно скрестив ноги, и приготовился смотреть.

Резко мотнув головой, Лина отбросила назад гриву своих густых волос, рассыпавшихся по обнажённым плечам. Она беззвучно кружилась, поворачиваясь на пальцах босых ног и выгибаясь, её гибкое, сильное тело казалось невесомым. Приоткрыв рот, Вайми любовался ей. Лина была удивительно красива. По его телу блуждали крупные мурашки — впервые девушка танцевала для него, и он боялся в это поверить. Неужели он стал взрослым?

Он легко поднялся. Небрежным кошачьим движением отряхнул траву. Подошёл к ней. Лина взяла его за руки. Они неловко танцевали вместе, больше любуясь друг другом, потом сели, скрестив ноги. Их большие глаза блестели в полумраке.

Сглотнув, он с трудом отвёл взгляд, исподтишка рассматривая хмурое и серьёзное лицо девушки — широкий лоб, чёткие чёрные брови, густоту длинных ресниц, короткий нос, высокие скулы, пухлые губы, очень красиво очерченные — словно дважды изогнутый лук. Все линии лица и тела Лины, очень точные, твёрдые, безупречно подходили друг к другу — как и её цвета. Он не мог поверить, что человеческое существо может быть таким красивым.

Вайми как-то зацепился за взгляд девушки — он не мог отвести своих глаз от её и лишь через минуту отвернулся, краснея, как мальчишка. Лина спокойно смотрела на него, — и от этого взгляда почему-то становилось тепло…

Она мягко улыбнулась ему. Её теплые пальцы легко, словно дразня, скользнули по лицу юноши, нежно пригладили пушистые ресницы бесстрашно распахнутых, длинных, косо посаженных глаз, едва не касаясь их полуночно-тёмной синевы. Ресницы вздрогнули, потом прикрыли эти странные глаза, давая путь другим, чудесно обострившимся чувствам: чуткие уши Вайми ловили теперь каждый шорох, нагая кожа ощущала невесомые движения воздуха. Он чувствовал даже тепло сидевшей рядом Лины, чувствовал, как сильно она взволнована…

Её пальцы вновь коснулись лица, скользнули между губ, легко разомкнув их, и Вайми ошалело глянул на неё из-под упавших на глаза волос, — испуганно, дико, очень остро чувствуя свою абсолютную беспомощность.

— Ты очень красивый, — тихо сказала Лина. — Не только лицо. Весь. До пальцев ног, — Вайми, смутившись, опустил голову, но она продолжала хвалить его, и по коже юноши пополз тёмный румянец счастливого стыда. — Длинные чёрные волосы, очень густые. Гладкая кожа. Такое тёмное золото. Большие глаза. Длинные и тёмно-синие, как вечернее небо. Пушистые ресницы. Губы, как дважды изогнутый лук. Длинные ноги, — она легко провела пальцами по точному, твердому изгибу над его бедром, глубиной в полдюйма, и дальше вниз, до крепкой, очень ровной ступни. — Чуткие, ловкие подошвы. Ты сильно всё чувствующий, с горячей кровью. И я люблю тебя всего… — она замерла, ожидая ответной речи, но Вайми не смог найти слов. Он сам не мог понять, что с ним. Сердце забилось так часто, что стало трудно дышать. Он чувствовал, что они с Линой были разделенными половинами целого. Половинами, которые, наконец, соединились. И он не мог отказаться от этого.

— Ты пойдешь со мной? — наконец спросил он, взяв её за руку. — Я знаю рядом одно тайное место. Я представлял, как буду там с тобой.

Лина усмехнулась, грациозно отбросив волосы с лица.

— Всё не так просто, юноша. Любовь — это то, что отделяет детей от взрослых. Это самый важный день в жизни, как мне говорили. Утратив невинность, мы обретем нашу суть, увидим наше будущее, и ты должен пойти к брату, он объяснит тебе обряд. А я пойду к Алхасе, старшей из девушек. Мы не можем сделать это сами, Вайми.

Юноша знал это и потому лишь кивнул.

* * *

Но рассказать всё брату оказалось непросто — он был на четыре года старше Вайми и казался ему почти божеством. Юноша маялся и вертелся вокруг, — пока Вайэрси не заставил его сесть и объяснить, в чем дело.

— Меняется многое, — сказал брат, когда Вайми замолчал, — и ты в том числе, но чувства остаются неизменными. Если честно, я очень рад за тебя. Ты и Лина — прекрасная пара. Но неужели ты не знаешь?..

Вайми смутился. Об обряде совершеннолетия он знал очень мало: то была тайна взрослых, отделяющая их от детей. Даже Найте ничего не говорил ему о своих испытаниях — хотя он и спрашивал, и ещё как!

Наверняка Вайми знал лишь одно — чтобы стать взрослым, он должен найти некое тайное место и, вместе с любимой, увидеть то, пока скрытое, что определит его дальнейшую жизнь. Первая часть не вызывала у него возражений, но вторая представлялась смутно.

— А как это будет? — с упрямым мальчишеским любопытством спросил он.

Вайэрси объяснил, не отводя своих насмешливых глаз от его. Вайми вздохнул. Он ожидал чего-то необыкновенного, может, даже грозного, и разочаровался очень сильно. В детских легендах Глаз Неба всё было совершенно иначе. Но… может, это и к лучшему?

— Четверть лунного круга ты будешь ходить вне путей племени, не зная мяса и чувственных удовольствий, размышлять, не проливать крови… если не придется защищать свою, конечно, — тихо сказал Вайэрси. — До восьмого рассвета ты должен найти путь в Долину Начала на северном склоне Одинокой горы. Там ты встретишь Лину, это важно и для неё тоже. Теперь — иди.

Вайми ни разу не обернулся и ни разу не поднял глаз.

Он размышлял.

* * *

Всю эту неделю он провёл, блуждая в южных лесах — он никогда прежде не бывал в них, не знал дороги и волновался — не за себя, конечно, а за Лину, тоже ищущую путь. Много что могло произойти в диких зарослях…

Но Вайми день за днем бродил под зелёными сводами, и в нём постепенно воцарился сонный, лесной покой. Он ни разу не пускал в ход оружия, ел ягоды, сложив ковшиком руки пил воду из лесных ручьев и спал высоко в кронах.

День за днем он пробирался на юг — в земли, которых избегали и Глаза Неба, и найры, и даже звери. Эти однообразные громадные леса мало походили на знакомые ему. В них царило молчание. Свет гас в непроницаемом своде сплетённых крон, и на редких полянах солнце слепило глаза, привыкшие к полумраку. Формы веток, рисунки коры здесь были неисчерпаемы. Громадные, с ладонь, бабочки вились мягким смерчем, как осколки перепутанных радуг, и от мелькания их блестевших жирным металлом крыльев у Вайми рябило в глазах. В дикой борьбе за свет сплетались миллионы побегов, спутанных так, что в них он порой застревал, как в сети. Масса цветов — кроваво-красных, пугающе-оранжевых, удушливо-фиолетовых, ослепительно-белых — с неистовой яркостью и пестротой горела на тёмной зелени листьев, круглых, овальных, узких, тонких и толстых, как лепёшки, с ноготок, с тарелку и с дверь размером, резных, глянцевых, шерстистых, игольчатых, дырчатых, мятых и ровных, липких, колючих, маслянистых, гнутых и скрученных. Вайми с трудом дышал слитным густым ароматом бесчисленных цветов и уходил с этих полян ошалевший. Но вся жизнь южных лесов бурлила на их опушках. В их глубине никто не жил, страшась бескормицы, более лютой, чем в любой пустыне.

Погружаясь вновь в лесной сумрак, Вайми ориентировался лишь по уклонам, по течению ручьев да по косым иглам солнечных лучей, изредка пробивавших листву. Прогалин он избегал — вокруг них на деревьях жили крохотные пёстрые лягушки, слизью которых он смазывал свои стрелы. Их яд убивал за несколько ударов сердца, попадая даже в крохотные царапины — а здесь везде торчали твёрдые, как железо, колючки. Но в глубине леса он с трудом мог пройти. Неровные, в буграх и ямах, нагромождения опавших листьев и гнилых веток были податливо-вязкими. В этом сыром месиве медленно копошились сизые черви величиной со змей. Босые ноги Вайми тонули в рыхлой, казавшейся бездонной массе. Сквозь неё зловеще-точными кругами пробивались белесые поганки, тяжело пахнувшие сладковато-приторной, животной гнилью. Покрытые плесенью глубокие лужи гниющей воды казались причудливыми цветными коврами. На гребнях хребтов, где деревья росли реже, Вайми встречал все прелести опушек — с непроницаемыми зарослями колючих кустов в придачу. Здесь иногда мелькала тень зверя, бесшумно исчезая в сумраке, — часто быстрее, чем он успевал узнать его. Ночью здесь царила та же глубокая тишина, её нарушал лишь странно-жалобный шорох листьев и резкие крики ночных птиц. В непроницаемой тьме на земле мертвенным, не освещавшим ничего обманным светом тлел странный узор истлевающей гнили. Вайми казалось, что он парит над бездной какого-то совершенно чуждого мира и, после того, как он, засыпая, смотрел на него, ему грезились сны о мире без света, тьме, где зрение заменяли ощущения словно бы вывернутого наизнанку тела, тьме, в которой он ощущал всю глубину этой бездонной черной пропасти. И в ней были обитатели, да. Бесплотные, но мыслящие. Когда сознание Вайми соприкасалось с ними, он познавал всю бесконечную чужеродность этих созданий, их память, уходящую в такие бездны времени, что они сами не ведали их дна. Они хотели ввергнуть в свою тьму его родной, привычный мир — естественное и понятное желание, однако в душе Вайми оно отзывалось диким ужасом. Он не знал ничего страшнее, чем жить в мире мрака, даже не потому, что он не сможет там видеть, совсем нет. Потому, что он сможет чувствовать… как бы ощупывая мир вывернутыми внутренностями, и эти его чувства, его боль будут тянуться в места, где даже мертвая материя вопит от ужаса… От таких снов он вскрикивал, просыпаясь. И потом долго сидел с напряжёнными мышцами, сжавшись в тугой, дрожащий комок.

С каждым днём пути лес становился всё гуще и непроницаемее. Исчезли поляны, гигантские упавшие стволы заграждали дорогу непреодолимыми осклизлыми баррикадами. Избегая непроницаемых колючих завес из свисавших сверху тонких, упругих, как проволока, стеблей, Вайми пробирался на четвереньках в промоинах, под плотной массой нависавших ветвей. Влажная земля мягко подавалась под ладонями. Юноша полз вверх и вверх в этом лабиринте, не обращая внимания на кишевших здесь всюду громадных насекомых. Постепенно становилось всё прохладнее, точно он попал в глубокое, сырое подземелье.

Уже совсем стемнело, когда склон кончился и Вайми поднялся на южное плоскогорье. Ни одной звезды не блеснуло сквозь зелёный свод. В непроницаемой тьме он долго взбирался на дерево, цепляясь за большие трещины в коре, чтобы в гладкой развилке широченных ветвей устроиться на ночлег. Сильный ветер бушевал где-то наверху. Вайми долго лежал без сна, прислушиваясь к гулу леса, очень похожему на шум волн. В полудрёме ему грезились огромные валы, набегавшие на скалы, но их вода была почему-то белой, как молоко, и это необъяснимо пугало его.

Когда он проснулся, вокруг ещё висела тьма. Первые отблески рассвета без следа гасли в сплошном тумане. Вайми ощущал его кожей. Наконец, призрачное сияние медленно просочилось сверху — и перед юношей предстало подавляющее, угрюмое зрелище.

Вокруг, в туманном сумраке, вздымались чудовищные, в неправильных рёбрах, колонны стволов. Они уходили на тридцать его ростов вверх, в мутный зелёный полусвет, совершенно скрывавший обомшелые ветви. Странные растения с пучками воздушных корней и причудливыми пёстрыми цветами длинными космами увешивали деревья, раскачиваясь подчас на страшной высоте. Вода хлюпала под босыми ногами юноши, выступая из губчатой сетки переплетённых корней, трав и мхов, и Вайми не чувствовал под ней твёрдой земли. Пугающие цветы безвременника — лиловато-прозрачные ячеистые сферы трех ладоней в диаметре — беззвучно качались в неподвижном тумане на длинных ножках, распространяя горький, как смерть, дурманящий аромат. Этот жуткий лес был страшен ещё и тем, что Вайми не знал имен здешних растений — и эта чуждость давила на сознание, словно он вдруг попал в какой-то совершенно другой мир.

Стволы чудовищных деревьев толщиной в два или в три его роста, со странной, волокнистой и смолистой корой, — при ударе об неё любое человеческое орудие упруго отскакивало или намертво вязло. С них гигантскими петлями свисали толстенные лианы, серый туман клубился вокруг них, по коре стекали тонкие струйки воды. Воздух здесь был тяжёлый, насыщенный влажной гнилью. Земля исчезала в сумраке уже через двадцать шагов, и Вайми никак не мог проверить взятое направление. Он мёрз в холодном тумане, его тело блестело от влаги, как мокрый камень, но он медленно пробирался вперёд, ведомый лишь инстинктом, обходил многоэтажные горы рухнувших стволов, одетых толстым одеялом липкой пакли, путался, ища выхода среди чудовищных корней, и снова утопал в непроходимой зелени. Его сознание плавало высоко над телом в горьком дурмане безвременника, и лишь по коричневато-красному оттенку тумана он понял, что наступает вечер.

На закате Вайми поднялся на утёс. Оплетённый ползучими лианами, он вздымался над зарослями, подобно чудовищной древности пирамиде. Юноша стоял на самой вершине Одинокой горы, его босые ступни едва помещались на её тупом каменном острие. Его тело блестело огненно-алым в последнем размётанном отблеске закатных туч. Бесконечные округлые хребты замерли под ним неподвижными волнами, как плотные зелёные облака, разделённые впадинами ущелий, заполненных синей клубящейся мглой. Над этой сплошной, неоглядной массой зелени медленно плыли большие хлопья охристо-золотого тумана.

Вайми смотрел на закат, пока тот не погас. В зените над ним сияла ослепительная полная луна. Сквозь мягкую дымку воздушного океана её свет падал на беспредельный простор, раскинувшийся вокруг, от камней под его ногами до далеких краевых гор. Юноше захотелось взмыть в небо и обнять сразу весь этот мир. И он громко запел от безотчетного восхищения.

Глава 32

На рассвете восьмого дня Вайми спустился в малёнькую Долину Начала, скрытую под сплетёнными кронами гигантских деревьев. У её устья, там, где ручей струился между разбитыми глыбами, его встретила Лина. Юноша вздрогнул от неожиданности, заметив её всего в трех шагах. Ёе сильное смуглое тело тускло отблескивало в прохладном влажном полумраке, словно отлитое из гибкого металла. Было так темно, что его воображение и память видели больше, чем глаза, и со всех сторон сразу, видели даже подошвы её ровных, как у ребенка, босых ног. Лина оказалась так красива, что у Вайми перехватило дыхание. Низко лежащий, тяжелый и узкий золотой пояс охватывал безупречный, дерзкий изгиб её крепких бёдер. По его сегментам бесконечной чередой бежали, в то же время застыв, пардусы, отчеканенные с поразительной тонкостью. Эти вайтакейские украшения, величайшая, после детей, драгоценность Глаз Неба, — единственное, что уцелело от прошлого в её семье. Обычно Лина ходила в лёгком пояске с пёстрым карманом и браслетах, как все девушки племени. Сегодня её запястья украшали другие браслеты — тяжелые, с выпуклыми узорами. На их серебре сплетались розы и звёзды. В бездонно-чёрных волосах Лины тоже таинственно светилось серебро — две тяжелых скрещенных цепочки, соединенные на лбу зеркально блестевшей звездой с десятью острыми, ребристыми лучами.

Она с минуту выжидательно смотрела на юношу, потом предложила хотя бы опустить оружие. Вайми дико смутился, потом решительно положил копье, лук и ловко выскользнул из перевязи колчана, злясь на себя за растерянность.

— Украшения тоже, — тихо добавила Лина, слабо улыбаясь.

Вайми снял плетеный кожаный браслет с запястья левой руки, стряхнул с волос ленту из узких полосок разноцветного меха, аккуратно сложив всё барахлишко на выступ скалы, потом гордо выпрямился перед любимой — ловкий, гибкий, красивый, весь, кроме глаз, цвета тёмного золота. Повадки ребёнка сочетались в нём с сильным телом юного мужчины.

Лина искоса, дразняще разглядывала его. Вьющиеся, чёрные, очень густые волосы Вайми скрывали уши, падали крупными кольцами на блестящие крепкие плечи. Скуластое, удивительно чистое лицо — большие, глубоко синие глаза, широко расставленные, внимательные, по-мальчишески пухлые, чётко очерченные губы…

— Ты самый красивый из наших юношей, — наконец сказала она. — Я старалась представить кого-нибудь лучше тебя, но не смогла, и это очень грустно…

Вайми смутился, опустив глаза. В его мечтах Лина казалась красивей, чем наяву, и он стеснялся этого. Сейчас она была спокойна и серьёзна.

Они молча нырнули в глубь ущелья, где между близких скалистых обрывов под плотным пологом леса царила почти непроницаемая тьма. Здесь пахло холодной водой и влажной гнилью. Большие внимательные глаза юноши блестели в темноте. Ничего больше видно не было. И не слышно — даже во мраке босой Вайми двигался тихо, как тень.

Они вышли на крохотную поляну, окружённую отвесными скалами, почти тёмную. Призрачно-бледный отблеск рассвета едва проникал сюда, на дно узкого колодца в многоэтажной толще листвы, сомкнувшейся высоко наверху могучим шумящим сводом. Влажная мягкая трава поднималась до пояса. За ней ущелье превращалось в узкую расщелину, скрытую непроницаемой массой кустов.

— Сначала, — сказала Лина, — разомнись и искупайся.

Сделав несколько беззвучных шагов, Вайми замер возле маленького омута, на усыпанном щебнем берегу ручья. Колючая каменная крошка колола чуткие подошвы его босых ног, но это ему даже нравилось. Он глубоко вздохнул, потянулся…

Это напоминало танец или схватку с невидимым врагом — юноша бил в пустоту, мгновенно уклонялся, падал, откатываясь на несколько шагов, и вновь вскакивал, радуясь своей ловкости и мимолётным прикосновениям разгорячённого тела к колючей, шёршавой, удивительно реальной поверхности.

Его беззвучные движения были так быстры, что глаз Лины едва улавливал их в серой полутьме, но Вайми подгонял себя, стараясь двигаться быстрее, пока весь не взмок. Тогда он бросился в воду, оказавшуюся совершенно ледяной — из его груди вырвался вскрик удивления и восторга. Вайми погрузился до плеч, стараясь не замочить волосы, потом, остыв, выбрался из воды и повалялся по холодной траве, чтобы обсушиться. Поднявшись, он ощутил вдруг необычайную лёгкость и гибкость в теле, избыток силы, от которой хотелось взлететь. Лохматая масса его густых волос спуталась крупными кольцами, глаза блестели, белые ровные зубы то и дело показывались в невольной улыбке.

— Пошли, — Лина взяла его за руку.

Они быстро, бесшумно покинули полянку. Пробираясь вверх по ущелью, пара скользнула в расщелину между стенами скал. Последние отблески рассвета вскоре погасли за их спинами и заросли казались непролазными, но Вайми бездумно находил места, где ветки податливо расступались. Они шли по руслу узенького ручья, осторожно нащупывая ноющими в холодной воде босыми ногами камни. По едва слышным всплескам Вайми понял, что они уже в пещере. Её свод опускался всё ниже, пока им не пришлось ползти вглубь сырой расщелины на четверёньках.

Когда впереди показался просвет, Вайми на несколько секунд закрыл глаза, стараясь справиться с внезапно нахлынувшим волнением, и открыл их, лишь когда Лина остановила его. Подземелье напоминало большую комнату — с ровными стенами и полом, засыпанным мягким песком. В самой его середине, в крошечном озере родника, беззвучно перекатывались водяные бугры и кружились песчинки. Воздух тут был сырой, прохладный и свежий — он порывами ветра влетал через узкую, в шаг шириной, расщелину напротив входа. Расширяясь, она превращалась в ущелье, стиснутое чудовищными массивами утёсов. Его невероятно далекое дно сейчас скрывалось в тумане. Между монолитами скал виднелись неправдоподобно далекие изгибы холмов, таинственно-печальные в смутной синеве рассвета, застывшие, нереальные, словно во сне, а над ними — беспредельное пустое небо…

Перед устьем расщелины лежала громадная плоская глыба, уже застеленная пушистыми шкурами пардусов. Вайми знал, что сам был зачат именно здесь, на них, и его сердце забилось во внезапном волнении. Его родители, казалось, совсем рядом. Он почти чувствовал их.

Он оглянулся. Лина по ровному песчаному скату обошла родник. Навалившись плечом на округлую глыбу, она закрыла узкий вход, заклинив её несколькими камнями поменьше. Теперь никакая сила на свете не могла помешать им.

Здесь, в толще скалы, Вайми чувствовал себя уютно, как в материнской утробе. Несмотря на юность, он уже знал, сколь редка такая, подлинная безопасность — с двенадцати лет он, вместе с другими мальчишками, охранял селение, и его ставили на самые дальние, опасные посты — не за то, правда, что он лучший, а потому, что он повадился с недавних пор подсматривать за купавшимися девчонками и, засмотревшись, мог пропустить неожиданную опасность. Но его долгом было охранять беззащитных. Юноша усмехнулся — даже увлечённый красотой, он замечал всё, что нужно. Его мёртвые друзья уже знали, как велика порой бывает цена беспечности…

Грациозно покачивая бёдрами, Лина вернулась на песчаную россыпь у стены. Они на минуту замерли, глядя друг на друга. Вайми словно плыл куда-то в странном томлении, в предвкушении того, что можно испытать только раз в жизни — первой любви.

— Ты красивый, — тихо сказала Лина. — Очень.

Вайми смущённо опустил глаза, плавая в цепенящем ознобе. Он немного стеснялся себя, потому что девчонки племени не давали ему прохода именно из-за красоты. Мама говорила, что он лучший из мальчиков, но юноши постарше нещадно гоняли его, опасаясь за своих девчонок. Хотя он вовсе не хотел кого-то отбивать — та, что ему нравилась, была здесь.

— Иди сюда.

Вайми подчинился, с необычайной остротой чувствуя, как скрытый в песке мелкий гравий покалывает подошвы. Лина легко, дразняще, толкнула его нагой грудью. Он вздрогнул, словно проснувшись, осторожно накрыл ладонями изгибы её талии, зарылся лицом в волосы, горько пахнущие безвременником. Вайми знал, что его отвар дарил сон — столь глубокий, что его едва можно отличить от смерти. Однажды он попробовал его — в детстве, нажравшись неспелых ягод, он заработал такую дикую боль в животе, что был готов перерезать себе горло. Безвременник избавил его от мучений, но ощущение небытия, полнейшего безмыслия стало слишком тяжелым испытанием для семилетнего мальчишки. Ещё долго в нём жила пугающая мысль, что он вышел из этой пустоты и в неё же вернется. И ещё более пугающая — что на самом деле его вообще нет, что он — лишь часть чего-то, невыразимо громадного…

— Сейчас ты пройдешь по тропе любви, — сказала Лина. — Достигнув высшего её взлёта, ты на миг выйдешь за пределы не только жизни, но и смерти, в безвременье, где всё уже случилось и всё ещё предстоит. Увидишь мир таким, какой он есть. И себя — в нём… если сумеешь. Я поведу тебя… — она выскользнула из его рук, и, насмешливо посматривая на юношу, сняла украшения. — А теперь отвернись…

Вайми неохотно подчинился. Скосив глаза из-под падающих на них волос, он всё же заметил, как Лина сбросила ленту-передник… а потом, как-то вдруг, оказалась за его спиной, и стала стаскивать ленту с него. Полубессознательный Вайми не мог понять, что чувствует. Он одновременно дрожал, как от холода, и мучился от непонятного жара, разгоравшегося в груди. Ему стало очень страшно, но сопротивляться он не мог: Глаза Неба всегда познавали чувственную любовь в пятнадцать лет. Если это внезапное, подобное взрыву пробуждение чувств совершалось чуть раньше естественного срока, они единственный раз достигали невероятной силы… но не сразу.

Нагие, они взошли на ласковый, пушистый, тёплый мех — и вдруг покатились по нему, смеясь и обнимаясь. Замирая от счастья, Вайми заново узнавал подругу, скользя по её прохладной коже ладонями и губами — её блестящие плечи, круто сбегающие к пояснице сильные бедра, словно отлитые из коричневой бронзы, её грудь, тугие изгибы талии и короткие, ровные ступни с красивыми подошвами — всё безупречно правильной формы, столь совершенной, что у юноши перехватывало дух.

Сейчас Вайми был одновременно смущён, дерзок и испуган. Его чувства разгорались так же незаметно, как растущая заря наливалась алым золотом, и Лина обгоняла его. Её синие глаза потемнели, став почти чёрными. Юноша целовал их, не в силах оторвать губ от щекочущих их пушистых ресниц. Впрочем, он не смог бы сказать, что нравится ему в любимой больше — он любил Лину целиком, всю.

Холодный утренний ветер усиливался, но пару объял всепоглощающий взрыв страсти — поначалу стеснительные, они боролись, царапались и кусались, доводя друг друга до сладкого безумия. Вайми уже было мало физической любви: он хотел испытать нечто большее — хотел и боялся этого.

Когда сильные теплые бедра Лины охватили его бедра, Вайми рывком поджал ступни, накрыв ладонями её поясницу. Одно слитное движение — и они стали одним целым. Юноша коротко вскрикнул, его глаза расширились. Это новое ощущение было очень ярким и, в то же время, оно почему-то пугало его.

Их нагие тела струились в плавных, упругих изгибах, словно вода. Вайми сливался с любимой — один взгляд… одно удовольствие… и одна радость, что выше удовольствия. Её грациозное тело скользило вверх-вниз с едва заметной быстротой и Вайми почти умирал, содрогаясь от невыносимого наслаждения, весь мокрый, задыхающийся, смеющийся. Её ногти метались по нему, рассыпая искры вкусной боли из сосков и других чутких мест и всё ярче разжигая его внутренний огонь. Серьезное лицо Лины стало сосредоточенным и отрешённым, пухлые, четко очерченные губы приоткрыты…

Стремительный взлет чувств Вайми вибрировал уже где-то на самой границе реальности и небытия. Он замер, перестав дышать. Бешено-быстрые, яростные движения Лины превращали его удовольствие в нечто невыносимое. Потом произошёл мгновенный, беззвучный, ослепительный взрыв, едва не отбросивший девушку в озерко — столь резкой оказалась судорога.

Все мускулы Вайми обратились в размазанный дрожью камень, кожа вдруг стала горячей. Сильный, уже не томный жар волнами исходил от неё — не ласковый, манящий жар нагой плоти, а беспощадный жар открытой топки. Его рот приоткрылся, зрачки расширились, как самой темной ночью, перед рассветом, превратив радужку в узенькую мерцающую полоску. Реальность для Вайми исчезла; осталось лишь дикое, уносящее его, как пылинку, наслаждение… и свет. Весь океан света сжался в одно ослепительное солнце в его животе, его огненно-белые лучи пронзали каждую клеточку его нагого тела… а где-то за его крестцом родилось совершенно новое ощущение, незнакомое и невыносимо сильное — словно там, внутри, бесконечно приятно скользит гладкий, теплый, искрящийся мех. В какой-то миг Вайми даже перестал себя ощущать. Он чувствовал, что умирает, но это уже не пугало его. Был только свет — белый, мгновенный, беззвучный, бесконечно яркий взрыв. И вдруг он очень резко ощутил всё, что окружает его — не только здесь, но и дальше, бесконечно дальше… огромные города, где жили вовсе не люди, бесконечные лабиринты из песчаных полузатопленных ущелий и неправдоподобно острых скал, исполинские — в четверть горизонта — луны, нет, целые миры… Он увидел сразу миллионы слоев Реальности, уходящих куда-то в бесконечность — и его мир рассыпался, словно разбитый калейдоскоп.

Затем ресницы Вайми опустились, прикрыв громадные глаза, смотревшие мимо этого мира. Какое-то время его нигде не было. Потом он очнулся, жадно хватая ртом воздух, испуганный и потрясенный — он целую вечность умирал от удовольствия, и умер, наконец, став на бесконечный миг всем сразу, и теперь возродился. Его бока ходили ходуном, голова кружилась, в ней метались остатки ослепительно яркой яви, так непохожей на этот вернувшийся сон. Сил и желания в нем не осталось и следа. Он лежал, как валун, не умея и не желая шевелится, и ему было очень тепло и хорошо. Он словно проснулся — и вся жизнь до этого пробуждения казалась Вайми сном.

Лина целовала его, беспомощного, везде, пока он не сжался, весь в жарком мареве счастливого стыда. Девушка тихо рассмеялась и вдруг легко, одним движением вскочила, разглядывая что-то, невидимое юноше. Рыжие лучи взошедшего солнца скользили по её коже, напряженное тело вытянулось струной. Вайми бездумно любовался ей, пока она не повернулась и не села совсем рядом с ним.

— Ты в порядке? — спросила она.

Вайми кивнул. Он до сих пор не мог опомниться — что, впрочем, не удивляло его. Этот неистовый взрыв ощущений буквально разнес Реальность на куски — и он не мог забыть такого впечатления.

— А… что ты видел?

— Сложно объяснить, — он помолчал, не зная, как выразить свои чувства. — Это… получилось.

— Я знаю, — тихо сказала Лина. — Расскажи мне.

Он удивленно смотрел на неё, но его подруга, знакомая с самых первых лет, уже не была такой, как раньше. В ней появилось что-то новое — она стала его любимой, знакомой до самой глубины. Внезапно он понял, что Лина видит его таким же, — и, поняв, дико смутился. В нём жило много такого, что он не мог открыть ей, но раньше Вайми не стыдился плохих мыслей, и пробудившийся стыд стал настоящим чудом. Ему вдруг захотелось стать лучше, чем он есть — ради неё и ради себя тоже. Недавно он злился на неё, потому что она не дала овладеть собой сразу. Но она оказалась права… как всегда, почему-то.

— Я не знаю нужных слов, но я постараюсь, — начал он. — Когда я… всё просто оборвалось, исчезло… был только свет… белый, очень яркий. Себя я почти перестал ощущать. Мой ум был, а этого, — он приподнял руку, — не было. А потом свет вдруг погас… я повис в пустоте, бесконечно просторной, пронизанной множеством звёзд. Но не в небе, нет! Звёзды… светили везде, и я видел всю бездну, в которую они уходили… как листья — мы видим, какие из них ближе, какие дальше, хотя их очень много… — Вайми помотал головой, отчаявшись описать увиденное. — Во мне нет таких слов… Вокруг этих звёзд плавали миры, бесчисленное множество — то крохотные, как камни, то громадные, как… как наш мир и даже гораздо больше. И там были Другие — не такие, как мы. Много. Разные. Я не успел их понять — словно провалился вниз… сюда. Но там… — он опустил голову и смущённо замолчал, не умея передать вещи, совершенно незнакомые ему. Он впервые увидел подлинный мир — и уже понимал, что эту жажду невозможно насытить. Он был готов пожертвовать ради знания всем — и боялся самого себя, как оказалось, ненасытного в жажде новых впечатлений. Он не знал, почему, но они в один миг стали для него абсолютно, жизненно необходимыми. Ему до безумия хотелось увидеть всё мироздания — без остатка. И ради этого он был готов на всё.

Лина не стала расспрашивать его. Вайми старался убедить себя, что совершенно не устал и не должен спать днём. Он чувствовал себя томно-счастливым и легким, ему было на удивление хорошо. Но эти шкуры такие пушистые, тёплые… и Лина уже лежала рядом с ним. Вайми обнял её, и через несколько секунд лицо юноши стало лицом спящего ребёнка.

* * *

Вайми вздрогнул, очнувшись от воспоминаний. Солнце садилось. Лина замерла в кольце его рук, но её глаза были открыты.

— Постой, а что видела ты… в своем испытании? — спросил он.

Она улыбнулась.

— Всё, что я видела, уже сбылось. Мне было суждено любить тебя — и свой путь я прошла до конца. Впрочем, смерти нет, ты же знаешь. Есть другие миры, кроме этого, иногда лучшие. И мы встретимся там… однажды, даже если всё остальное будет потеряно. Этого не избежать. А пока — спи.

* * *

Когда на мир опустилась последняя ночь, Вайми не заметил этого. Он замер, опустив ресницы, с интересом прислушиваясь к своим ощущениям. Как ни странно, он совсем не чувствовал усталости — напротив, с каждой секундой в его теле рос запас некой искристой энергии. Казалось, в нём исчезла некая преграда, отделяющая его от океана бесконечной силы, и она всё прибывала и прибывала, грозя затопить его, но страшно Вайми не было, напротив, он ощущал едва представимый восторг. В его голове звучал целый хор странных звуков: свист, шипение, чириканье, пение флейты, шум океана, прибой, гром, журчанье ручья, треск костра, барабаны, колокола и рычание. Он видел странные образы, хотя не спал и даже не закрывал глаз: они словно плавали между ними и вещами, на которые он смотрел. Казалось, он становится больше, или выходит за пределы тела, или — вот точный образ — что он намного больше, чем реальный размер его тела. В этом сумеречном состоянии Вайми уже не понимал, ни кто он, ни где он, не ощущал своего тела, плавая в ослепительно ярком калейдоскопе видений, похожем на невероятный, многократно наложенный сон, путаясь в ослепительном водовороте образов, всплывших из памяти. Наконец, он замер в бессознательном, тревожном забытье, вновь нырнул в странный, похожий на реальность сон…

* * *

…То был глубокий, чёрный, как смола, естественный пруд, окруженный неприступными скалами и очень живописно украшенный утонувшими в нём древесными стволами. Найте кинулся в воду совершенно бесшумно, нырнул, вынырнул и беззвучно повернулся на спину. Положив руки под голову, он смотрел, как над зубцами вершин поднимается медово-золотая луна, разбивая её отражение пальцами босых ног. Изящное тело Аютии разрезало гладкую поверхность воды совсем рядом с ним, и она опустила голову на плечо юноши. Они лежали неподвижно, упиваясь прохладой чистой воды. Сюда вела единственная неприметная расщелина в скалах, и они оказались как бы в громадном тёмном зале с чёрной звёздной крышей небес, прислушиваясь к ночному ветру, который дул, проносясь между горами. Воздух наполняли шорох листьев и отдаленное журчанье падающей воды — те ночные шумы, которые, сливаясь вместе, образуют глубокую, живую тишину.

— Тут очень приятно, — наконец тихо сказал Найте. Он незаметно соскользнул в тот безмятежно-глубокий сон, какой может подарить юности ласковая вода. Когда он вновь открыл глаза, луна светила ярко. Аютия мирно дремала, уютно пристроив лохматую голову на его животе. — Тут очень приятно, но я должен идти.

— Нет! — Аютия обвила его руками, осыпая поцелуями нагую грудь юноши. — Я не отпущу тебя. Останься здесь, со мной…

Найте мягко, но решительно отстранил девушку. Потом сел и сжал её лицо в ладонях.

— Я должен. Если я не приду к ним, они придут ко мне… ко всем нам. Ты хочешь этого? Я должен сам ответить за всё. Прятаться, подобно крысе, или прикрываться чужими телами я не буду.

— Они убьют тебя!

— Если так суждено — убьют. А может, я сам убью их всех.

Взглянув в его глаза, Аютия отпрянула, съежившись, как будто ей стало холодно.

— Тогда иди же. Никто из нас не должен стоять на пути судьбы. Прощай же, мой любимый! Прощай. Я любила тебя так, как не любила ещё никогда!

Её лицо было спокойно, лишь большие глаза лучились, отражая свет звёзд. Они отчаянно обнялись, потом слились в любви, безоглядной и яростной. Когда Найте проснулся, любимая ещё спала, и он с минуту смотрел на неё. Потом юноша отвернулся, подобрал кинжал и, не говоря ни слова, нырнул в расщелину.

Уже миновав её, он услышал позади рыдания, и его сердце наполнилось горьким огнем.

* * *

Найте скорее летел, чем бежал или шёл, потому что его путь лежал вниз, с гор, на дно долины. Он мчался так быстро, что в груди горело сердце. Когда скалы расступились и внизу открылись огни селения, он на минуту замер. Там царила тишина. Никто не ждал его. Когда он подошёл к воротам, нигде не раздалось ни звука. Лишь изредка слышались беспомощные вздохи спящих.

Никто не помешал Найте перемахнуть изгородь. Двери хижин оказались незаперты: все поселяне спали мертвым сном после вечерней попойки. Юноша, смуглый и почти невидимый в темноте, мог просто входить в один дом за другим и убивать так бесшумно, что никто не успел бы проснуться. Он не стал этого делать. Подобравшись к амбару, он выхватил из кольца факел и поднес огонь к соломенной настилке крыши, потом к ещё одной, ещё и ещё…

Когда пожар разгорелся, селение наполнила суматоха и крик. Найте не пытался бежать. Он стоял неподвижно, худой и внимательный, весь обнаженный, сильный, рослый, красивый. Его тускло блестевшие черные волосы развевались, падая на плечи, гибкое тело, отражая отблески пламени, казалось отлитым из неостывшей, рдеющей меди, а повсюду кругом него тени трепетали, дрожали и прыгали.

Староста закричал, как в кошмаре, закатывая глаза и занося в сжатом кулаке кривой нож. В бледных руках найров сверкнуло ещё несколько ножей. Те, у кого не было оружия, взяли кто что мог — кто камень, кто дубинку, а кто — просто тяжелую палку.

Найте посмотрел — пристально и зло — на старосту. Его длинные глаза приняли упорное, даже дерзкое выражение. Их взгляд в гневе был жуток, и никто из найров не смог его выдержать. Через минуту все трусливо отвернулись.

Когда они вновь осмелились взглянуть на него, юноша засмеялся им в глаза отрывистым, недобрым смехом. Тут чей-то камень ударил его в лицо, так, что оно залилось кровью, но он даже не вздрогнул.

— Убейте же меня, — сумрачно сказал он, — но помните, что я не умру без борьбы, — и кровавый свет сбежал по клинку его длинного тяжелого ножа.

— Здесь только он один, — прошипел староста, словно змея. — Смерть же ему! Смерть!

В юношу полетел град камней. Он прикрыл локтем голову, но жгучие, тяжелые удары обрушились на его грудь, живот, колени, ступни. Этот каменный град сбил Найте с ног, и вся масса найров накинулась на него. Над ним взметнулся холм, точно водяной пузырь в водовороте — и рассыпался — тоже, как водяной пузырь, выбросив в стороны пятерых окровавленных рыжих мужчин. Но юноша уже поднялся, выдернул из толпы вцепившегося в бедро найра и прикончил его, насадив на свой нож. Остальные попятились от этого страшного окровавленного существа с режущей смертью в руке и глазами, чей взгляд обжигал, словно пламя. Попятились, чтобы броситься на него сразу со всех сторон, но атака словно разбилась о стену. Теперь длинный нож Найте работал без остановки: красное от крови лезвие мелькало, точно пламя, коля и кромсая. Побоище смешалось в кучу. Эта сомкнутая, метавшаяся толпа двигалась то справа налево, то слева направо, постоянно и медленно вращаясь вокруг Найте. Над ним вновь и вновь вздымались и опадали холмы хрипящей, рвущей бледной плоти. Битва превратилась в страшный, бесконечно тянущийся хаос. Удары, укусы, прыжки, стоны, короткий визг и суета смешались в единое безумие во мраке. Найте дрался почти бессознательно, обезумев от ярости и боли. Из-за потери крови всё кружилось вокруг него, позади, впереди, под ним, повсюду. Взошла утренняя звезда. Ночь проходила, но быстрота головокружительного движения всё усиливалась. Чаша весов заколебалась: найры уже боялись нападать на юношу, но он истекал кровью.

Когда железный зуб пронзил его запястье и рука выпустила нож, Найте понял, что близится конец. Он был весь исцарапан, кровь из его тела сочилась местах в двадцати, один его глаз почти совсем закрылся, а бока были в лохмотьях. Теперь он дрался руками и ногами, бил и ломал найров. У него ещё осталось достаточно сил, чтобы его удары калечили их, дробя кости. Вдруг он заметил, что найры нападали всё реже. Иногда он уже мог перевести дыхание, и порой одного блеска его глаз хватало, чтобы враг отступил. Но тут староста, доселе державшийся сзади, бросился вперед.

— Добейте зверя! Он уже истекает кровью!

И тяжелая рука, точно молот, обрушилась на его голову. Его сын кинулся на помощь своему отцу, но раньше, чем его нож вонзился Найте в бок, руки юноши переломили его шею, а потом покончили и со старостой.

— Вот так сражаются Глаза Неба, — сказал Найте, отирая рукой кровь со своих глаз. Он весь был покрыт кровью, лившейся из множества ран.

Смерть вождя сломила найров. Никто не тушил пожара и, пока они старались одолеть Найте, огонь пожирал их дома. Теперь за их спинами осталось лишь рдевшее пепелище, где уже нечего было защищать. Они не побежали, просто молча, сомкнутой толпой отступили в темноту, унося раненых, и растворились в ней — они уходили туда, откуда пришли.

Когда всё стихло, Найте, хромая, с запекшимися ранами, побрёл по полю битвы, придерживая свою правую, изуродованную руку, почерневшую от запекшейся крови. Его кожа была жестоко искромсана, мышцы разорваны.

Он уже не был смуглым: с головы до пят он окрасился в красный цвет. Тем не менее, он не хотел ни стонать, ни взглянуть на свои раны, ни перевязывать их. Он вернулся назад, чтобы счесть убитых. Тридцать найров, все жестоко израненные, легли мёртвыми подле своих сгоревших домов. На каждом теле нашлись следы его рук или ножа.

Гиены сбегались отовсюду, чтобы устроить себе кровавый пир. Со всех сторон слышалось урчание, чавканье и хруст костей. Найте ничего не замечал, ни на что не обращал внимания. Он сидел, опустив голову на колени. Холод ночи подбирался к его сердцу, и его собственная жизнь утекала вместе с кровью. Лишь раз он поднял голову, надеясь увидеть Аютию или кого-то из своих: он не хотел умирать в одиночестве. Равнодушный к земным делам небосвод простёрся высоко над ним.

— Как низко стоит одна звезда… — прикрыв глаза ладонью, он посмотрел туда, где пропасть бездонного неба смыкалась с землёй. Оно ещё не начало светлеть, однако по запаху ночного воздуха он чувствовал приближение зари. «Солнце, — подумал он. — Я должен увидеть солнце». Но было уже слишком поздно — и для этого, и для всего остального. Вокруг пировали звери, пожирая плоды чужой победы, Найте же всё сидел неподвижно, сидел до самого холодного рассвета, пока руки Аютии не обвили его.

— Ты жив! — воскликнула она. — И ты победил!

— Я победил, — глухо, без выражения сказал он. — Но я мёртв.

Он освободился из её объятий, встал на ноги — и упал бездыханным на свою последнюю и страшную добычу.

Исход

Вайми проснулся, чувствуя, как бешеные удары сердца душат его. «Найте убили этой ночью, — подумал он, — я его убил». Потом он опомнился. Лина спала, вольно разметавшись во сне, и он не стал её будить. Подобрав копьё, он вышел наружу, под усыпанный звёздами чёрный небосвод. В согласном свете множества чужих солнц земля казалась смутным призраком. «Чужих солнц? — подумал Вайми. — Как же я этого не понял? Каждая звезда — это солнце, вокруг которого вращается чей-то мир. И друг для друга мы — такие же тусклые огоньки. Так редко можно увидеть солнце чужой души во всём его блеске. Но я видел… видел солнце Лины…»

Он бездумно подошёл к хижине Найте, но его друг тоже спал — отнюдь не вечным сном: его рука невинно лежала на тугом заду Аютии. Они спали, все вокруг спали, но тогда откуда же взялось это тревожное чувство, что уже скоро все кончится?

Вайми поднял голову. За Краевыми горами мерцали быстрые, бледные вспышки — со всех сторон, сразу. «Буря света, — понял он, — буря света, которая поглотит весь этот мир. Я должен спешить, чтобы увидеть свою смерть».

Юноша взобрался на обрыв и по неверной тропе пошел наверх. Он надеялся, что успеет достичь вершины Обзорной горы. Но не успел.

* * *

У сторожевого поста, там, где пал отважнейший из Глаз Неба, он встретил брата. Вайэрси стоял перед ним безоружный, но его силуэт окаймлял тончайший ореол острого синего света. Юноша замер, выпустив копьё. У него перехватило дыхание — от счастья. Все остальное, даже гибель мира, теперь казалось ему нереальным и далёким.

Звёзды давали мало света, но Вайми понял, что перед ним не тот Вайэрси, не прежний — в нем не осталось той отчаянной беспомощности, которая проглядывала порой в миг казавшейся безнадёжной угрозы. Он был, как обычно, совершенно спокоен.

Их глаза встретились. У юноши возникло вдруг странное ощущение, — словно он стоит на падающей в пропасть скале. Напряжение нарастало, он чувствовал, что сейчас его жизнь необратимо изменится.

— Срок этого мира истек, — сказал брат. — Дай мне руку, и я отведу тебя в свой мир.

Его голос тоже изменился — стал напряжённым, странно виноватым, но Вайми это не тронуло. Перед ним стоял его брат — и этого достаточно. Вот только…

— А как же Лина? — спросил он. — Остальные? Что будет с ними?

— Ты сможешь увидеть их всех, — быстро сказал Вайэрси, но его глаза смотрели в сторону. — Дай мне руку, и я выведу тебя…

— Туда, где нет темноты? — спросил Вайми и, не дожидаясь ответа, протянул ладонь.

Его брат крепко сжал её. Теперь это был свет. Он окутал Вайми прозрачным облаком и маленьким алмазным солнцем засиял над головой. Затем земля вдруг ушла у юноши из-под ног.

Вайми мгновенно охватил дикий восторг. «Я лечу, — подумал он, — лечу, лечу, лечу!»

Потом он испугался, что проснется, но от яви не было пробуждения. Они поднимались очень быстро. Земля ушла вниз и он вдруг увидел свой мир — бархатный круг черноты, вокруг которого ярился полыхающий свет. «Маленький, — подумал Вайми с внезапной острой жалостью, — какой же он маленький!»

Небо стало совершенно чёрным, на нем явились мириады звёзд, которых юноша доселе никогда не видел. Наверное, это были звёзды найров. Он скорее угадал, чем понял, что они летят к Вайми, к его звезде, и что сейчас исполнятся все его мечты…

— Не смотри вниз! — закричал брат, когда Вайми опустил глаза на бешеный свет. Его мир уже исчезал в нем и юноша с ужасом представил, что сейчас происходит с Линой… с остальными… пришел ли за каждым светоносный спаситель? Или?..

Он всё ещё смотрел вниз, когда наступил конец. Свет вдруг неистово полыхнул… и всё замерло. Мир не сгорел, не рухнул, не распался на части — он просто застыл, недвижимый, уже навеки. И Вайэрси вырвался из этой белой неподвижности — в темноту.

Эпилог

Вайми не знал, сколько пробыл во тьме. Вначале был пугающий разрыв небытия. Потом он, не сознавая себя, стал ощущать течение времени. Ему грезились смутные, беспорядочные сны, но он чувствовал, что ему очень уютно и тепло. Он лежал на чём-то мягком, укрытый толстой тканью. Слышался равномерный слабый звук — то ли шум крови в ушах, то ли просто гудение. Поняв, что проснулся, юноша открыл глаза и поднял голову, чтобы осмотреться.

Вайэрси сидел на краю постели и улыбнулся, встретив взгляд брата. Нечто белое, пушистое, просторное покрывало его тело до середины бедер и до локтей. Одежду стягивал тяжелый пояс из тёмной стали. На левом запястье Вайэрси блестел массивный серебряный браслет. Но его лицо, волосы и длинные синие глаза были такими же, как всегда.

Вайми недоуменно огляделся. Он лежал в полутёмной комнате, маленькой и узкой. Кровать стояла у стены. Всю другую стену занимали квадратные панели с множеством мелких деталей и светящихся глазков. Над постелью нависал массивный, словно стальная глыба, агрегат с цилиндрическим углублением, в которое могла пройти его голова. За спиной Вайэрси была приоткрытая белая дверь, а за ней — темнота. Мягкий, ласкающий глаза свет падал из прямоугольного выступа в стене над кроватью. На хрустальные горы мира его снов это место мало походило.

— Где я? — наконец спросил он.

— В Реальности, — спокойно, как всегда, ответил брат. — Твой мир существует, но ты жил в его отражении, в иллюзии, во сне машины.

— Я не понимаю!

— Я покажу. Попробуй-ка встать…

Вайми сел и осторожно спустил босые ноги на пол — как оказалось, металлический и очень холодный. Воздух тоже вовсе оказался не жарок. Он вздрогнул и поёжился, обхватив голые плечи.

— На, оденься, — Вайэрси протянул ему тунику, такую же, как его собственная.

— Зачем? — Вайми в недоумении поднял взгляд.

Вайэрси терпеливо пояснил:

— Потому, что ты мёрзнешь. И потом, то, что естественно во сне, не всегда подходит к яви…

Вайми со вздохом подчинился. Одеяние оказалось тяжелым, особенно пояс на бёдрах, но в нём стало тепло, и лишь его босые ноги по-прежнему мёрзли. Вайэрси тоже был босиком, лишь над его крепкими ступнями тускло блестели серебряные браслеты. Ткань туники, пушистая снаружи, внутри была гладкой — и прочной, как железо.

Вайми отпустил рукав, попробовал встать — и тут же едва не свалился: здесь всё совершалось мгновенно, он двигался как-то слишком легко и, начав движение, уже не мог остановиться. Лишь после нескольких минут осторожных попыток тело стало, как раньше, бездумно подчиняться ему. Вот только ноги почему-то ещё плохо слушались.

— Это пройдет, — сказал Вайэрси. Он следил за ним с усмешкой, но молча. — Если ты можешь идти — пошли.

— А где мы? — немедленно спросил Вайми.

— Именно это я и хочу объяснить, — брат взял его за руку и повёл, как ребёнка, но Вайми был за это благодарен — он всё ещё боялся упасть.

В коридоре было совершенно темно и тихо, лишь откуда-то снизу слышался слабый гул. Вайми чувствовал, что здесь, кроме них, нет ни одного живого существа.

Распахнутая настежь большая дверь в конце коридора вывела их в высокий круглый зал с голыми стенами, залитый таким же мягким рассеянным светом. Здесь стояли восемь громадных серых кубов, пыльных и тусклых. Дверцы в некоторых были распахнуты, открывая блестящие трубки и плотные ряды пластин, усаженных множеством чёрных квадратиков в серебряной паутине. Оттуда тоже доносилось мягкое гудение и веяло слабым теплом.

В центре зала, окруженный кольцом тёмных окон, поднимался купол из стекла, заполненный белым мерцанием. В его глубине Вайми увидел свой мир — такой же, как там, в пещере…

— Да, ты жил там, — сказал Вайэрси, сев в одно из стоявших возле окон кресел, — и здесь, — он обвёл рукой зал и закинул ногу на ногу. Вайми пару секунд смотрел на его пыльную подошву, потом тоже осторожно сел. Кресло оказалось очень удобным и упругим. Поверить в то, что он услышал, было трудно.

— Так значит, это ты… — сказал он, — ты… создал мир?

Вайэрси отрицательно мотнул лохматой головой.

— Никто из доступных нашему пониманию не в силах создать мир. Я создал лишь иллюзию — мечту, если угодно, но живущую не в моей голове, а в машине. Время в ней идёт очень быстро и ваши тысячи лет прошли тут всего за год…

Юноша непонимающе поднял глаза.

— Ты можешь объяснить всё толком и подробно… брат?

— Да. Видишь ли, я подрядился присматривать за… за этим местом. Здесь больше никого нет, и скука подвигла меня на непоправимую глупость. У нас есть одна игра… тэль, запретная, конечно, но привлекательная. У меня есть матрицы друзей и знакомых, довольно много — их характеры и личности, но без памяти — мы называем это нулевой копией. Их помещают в придуманный мир и смотрят, кто как себя поведёт. Это очень интересно…

— Так значит, я…

— Копия настоящего Вайми, который тоже любит Лину… но он — не ты. Вы прожили разные жизни… если угодно, ты — его младший брат.

— А ты?

— Машина сделала нас братьями потому, что наши характеры схожи. Но для меня ты действительно стал братом…

— А мир? Что с ним?

— Он вырос, стал больше и сложнее, чем могла обсчитать вмещавшая его машина… она не смогла вместить ещё и твой мир, Вайми. Теперь он завис в безвременье… если угодно, все в нем мертвы, но их можно оживить… не всех, и они будут помнить… свою смерть. Именно поэтому такие игры запрещены. Наши иллюзии порой слишком совершенны… Разве есть разница в способе бытия, если вы страдаете так же, как и мы? Такие вещи нельзя делать… но построить свой мир — такое искушение… я поддался ему — и в результате появился ты. По-моему, это оправдывает всё.

— Но Лина и остальные… почему их нет здесь?

— Потому что только ты смог восполнить себя до конца. Все остальные — лишь части тех, кем они были… не всегда лучшие, к тому же.

— А… а что стало с… с умершими раньше?

Вайэрси взглянул на него. Его глаза стали жёсткими, как сталь.

— Куда уходит свет маяка, когда его тушат?

— Они… не существуют?

— Живут ли мёртвые где-то, кроме как в нашей памяти?

Какое-то время они молчали. Вайми был просто раздавлен. Пережить такое откровение нелегко, и к тому же он отчаянно злился на Вайэрси — узнать, что мир, который он так старался познать, за который сражался, был просто чьей-то игрой, затеянной, к тому же, от скуки!

Он плохо помнил, что делал потом. Кажется, он разрыдался, как ребёнок, и был рад, что брат не утешал его.

Когда его горе иссякло вместе со слезами, он посмотрел на Вайэрси, встретив его печальный взгляд. Вайми не мог его ненавидеть. В конце концов, он создал его — ему он обязан и жизнью, и всем остальным. И ещё, он его брат. Брат, который…

— Постой, — сказал он. — Если мой мир — иллюзия, то как же я попал сюда? Ведь… мысль не может стать плотью!

Вайэрси улыбнулся.

— Твой генетический код тоже записан в матрице. Я только ввел его в биологический синтез. Просто.

— Но… но… — юноша недоуменно смотрел на свои руки и ноги, — но как же я появился на свет? Ведь не ты?..

Вайэрси засмеялся так, что чуть не упал.

— Нет, не я. Если хочешь, тебя произвела на свет Парящая Твердыня. Ты — её сын. Мы внутри неё.

— И мир, что я видел на диске — ваш?

— Да, Вайми. Но я не вмешивался в ваш мир… если не считать тех двух явлений Твердыни. Ты так сильно старался понять, что смог получить какое-то представление о реальном мире… и затем — возможность изменять свой мир, но он изменяет сам себя, и ты изменился тоже. Я не помогал тебе: ты прошел свой путь один. Впрочем, я сам знаю, что виноват. Если хочешь, можешь меня побить, — он широко улыбнулся и добавил, — если получиться.

Вайми без слов бросился на него… и вдруг отскочил назад, готовый драться уже насмерть.

То, во что попал его кулак, не было телом. Острота его чувств осталась с ним, и он понял, что ЭТО вообще не было живым. Вайэрси спокойно смотрел на него. На миг его очертания размазались, превращаясь во что-то невообразимое, однако странно красивое, как игра света в кристалле. Потом он принял прежний вид. Вайми был напуган… почти до смерти… и восхищён… немного меньше.

— Живое тело уязвимо, Вайми, — ровно сказал брат. — Оно стареет. И умирает. Есть сущности, неподвластные смерти: не из плоти, но наделенные чувствами. Жизнь, сама по себе, не важна. Важен разум, творящий и сознающий. А он может жить в иных формах… разных. Твоя красота — не предел совершенства. Есть иные возможности… лучшие. Если тебе придется выбирать между небытием и ними — ты поймешь, что обретаешь, а не теряешь.

— Зачем? — сказал Вайми. — Есть другой мир. Я в это верю.

— В это приятно верить, но нельзя узнать, потому что никто не может знать всё… может, мы сможем создать такой мир…

Вайми смутился. Этот, новый Вайэрси был очень странным, но он остался его братом. Проще говоря, он был жутко рад его видеть — кем бы Вайэрси ни стал. И при одной мысли, что он сможет увидеть Лину — более цельную, более мудрую, чем знакомая ему — его сердце начинало радостно замирать. Пусть даже с ней будет он-другой, второй его брат… интересно, какой он? И — все остальные?

Он осторожно коснулся руки Вайэрси. Живая… тёплая… тот мог скрыть от него свою сущность. Легко. Но не захотел. Иных доказательств того, что перед ним — его брат, Вайми не требовалось.

Они сели рядом у стены.

— Ты не совсем такой, каким был там, — сказал Вайми.

— Я там не был. Если честно, мне не приходилось убивать людей. Никогда. Но мне приходилось сражаться, Вайми. И убивать.

— Но не людей?

— Нет, не людей.

— Так кого же? Ты охотился?

Вайэрси как-то странно смотрел на него — совсем как в тот раз, когда он явился рассказывать о своём путешествии в Найр. Его лицо неуловимо изменилось. Вайми вдруг понял, что этот Вайэрси прожил гораздо больше, чем его брат. Он старше, чем старый. Старше, чем древний. Но вот выражение его глаз было таким же, как тогда…

— Знаешь… твой мир был миром моего детства. Я вырос точно так же, как ты. Единственная разница между нами — в том, что мы знали, где живем. Нас учили. И там не было найров, никого — только звери и мы. А вы… Миф о Благородных Дикарях и Плохой Цивилизации на удивление живуч. Я видел множество дикарей — и они все, как на подбор, были отменными скотами. И всё же, я не перестал верить… создал заведомую нелепицу… и получил нечто удивительное — тебя. Это величайшее наслаждение — из снов, из ничего создать нечто живое и симпатичное. Тебе столько нужно узнать, что я завидую тебе…

— А мой мир?

Вайэрси взглянул на него.

— Скажи мне, но только честно: ты хотел бы вернуться туда? В принципе, это возможно.

Юноша опустил глаза.

— Вернуться в иллюзию, стать чужим сном? Нет. Прошлого не возродить. Я буду тосковать о нём, но я хочу идти дальше. Насколько велик этот ваш мир?

— Больше, чем ты — или я — можем представить себе, Вайми.

— Тогда, — сказал Вайми, — я не хочу смотреть на это, — он показал на белое мерцание. — Это… выше моих сил.

— Как хочешь.

Вайэрси подошел к пульту. Он поднял прозрачную панель и вдавил сегмент, помеченный красным цветом. Со всех сторон донесся негромкий шелест. Гудение стихло. Свет в куполе погас.

Призрачный мир Вайми ушел в небытие.

* * *

— Теперь, — сказал юноша, — я хочу увидеть твою Реальность. Узнать, кто мы, кто я, и кто ты.

Его брат улыбнулся.

— Я Энтиайсшу Вайэрси, один из Двухсот, первых среди Золотого Народа. Ты — мой брат, и сын Парящей Твердыни, и мой соплеменник.

— Золотой Народ — это наше племя?

— Это общность, союз множества многоразличных племён… хотя… можно сказать и так.

— Нас… много?

— Я не знаю. И вряд ли кто знает… я имею в виду — точно. Примерно — полтора триллиона. Наш народ живет везде, даже там, где нельзя жить, Вайми.

Юноша опустил голову. Услышанное потрясло его. Полтора триллиона! Он попытался представить… получалось что-то невообразимо огромное, разное…

— А Реальность?

— Пошли. Ты её увидишь.

* * *

Они свернули в коридор, вначале бывший тупиком. Но Вайэрси коснулся чего-то на стене — и толстые плиты с рокотом поползли в стороны, открывая громадное окно. За ним было небо — чёрное, оно казалось бархатно-серебристым от бесчисленных звёзд, протянувшихся спутанными нитями. Более яркие звёзды сверкали, как острия игл.

Там, посреди звёзд, повисло нечто непонятное — луна? мир? — тёмное облако-диск, смутное, со смутными неровными полосами. В его центре горел мертвенный, синевато-белый огонь, бросая отблеск на туманную, неясную поверхность. Край облака скрывался в тени. Над этим тусклым солнцем поднимался тонкий клочковатый конус то ли из света, то ли из пыли, постепенно растворяясь в пустоте. Нижняя часть облака была не видна, но из-под неё тянулся такой же тусклый клочковатый конус. Всё это оставалось неподвижным, застывшим…

— Что это? — спросил Вайми через минуту. — Твой мир?

Вайэрси слабо улыбнулся.

— Если ты о звёздах — то да. Многие из них — солнца наших миров. Не все.

— А это?

Вайэрси сел на пол и сделал знак Вайми сесть рядом.

— Мне придется рассказать тебе одну историю… нашу и Войны Темноты, потому что она шла не на поверхности планет, а в тёмных просторах Вселенной. И её цели тоже были темны…

Он прикрыл глаза, в которых отражалось бесконечное небо, и начал говорить напевно и бесстрастно, отрешённо: так Глаза Неба рассказывали легенды своим детям.

— Когда возникло наше мироздание, в нём царил многоразличный хаос. Жизнь была в нём величайшей редкостью и, случайно родившись из хаоса, случайно же в нём погибала. Но там, где возникал разум, он вёл войну с хаосом… каждый раз по-своему. Каждый стремился построить свою Реальность, и, когда первозданные стихии были укрощены, они столкнулись друг с другом. Они сражались, не понимая, что сражаются: каждому казалось, что он по-прежнему одолевает сопротивление мёртвой природы. Эти сражения потрясали Вселенную, Вайми, потому что строителям разных Реальностей не было дано понять друг друга. Потом, убедившись в существовании Других, они попытались построить что-то общее, и сделать так, чтобы подобные конфликты стали невозможны. Это был очень долгий труд. К тому же многие из строителей всё же пытались расширить свою территорию за счет соседей. Но, так или иначе, их труд увенчался успехом — отчасти — и мироздание изменилось настолько, что теперь уже никто не знает, каким оно было раньше. Даже те, кто изменил его, изменились сами, забыв, какими были до этого. Многие из них уже ушли, оставив лишь гигантские машины, созданные, чтобы вечно исполнять волю своих создателей… А между тем рождались новые расы, и Древние начали возводить стены на их пути, чтобы никто из них не смог сразиться друг с другом и сбросить мироздание в изначальный хаос.

Но, сколь бы ни были могущественны Древние, даже они не могли держать в руках всю безмерно огромную Вселенную. Файа, наши предки, достигли зрелости вне их власти. Их народ возник и обрел могущество в очень отдаленном уголке мироздания. Они научились странствовать среди звёзд, нарушив запрет Древних, и вступили в конфликт с ними, в числе других младших рас. Это не было войной, даже спором — просто Древние изменяли Реальность так, чтобы исключить из неё возможность межзвёздных полётов — а файа и другие им мешали… на том же уровне, но они были слабее. Гораздо слабее. Беда в том, что Древние не понимали файа… как и те — их, впрочем.

Даже такая борьба с Древними угрожала файа полным истреблением, и они пребывали в растерянности. Им было трудно осознать, что казавшееся первозданной природой сознательно ограничивает их. Ведь они не только строили свою Реальность, но и воевали — с другими расами и друг с другом. Отвратительная, бессмысленная война… как и любая междоусобная война, наверное. История, правда, намного сложнее, чем я пытаюсь объяснить тебе — её нельзя выстроить в линию «от плохого к хорошему»… или наоборот. Войны — лишь малая её часть, и лишь малая её часть открыта нам. Там происходило многое… у файа было много иных врагов, помимо Древних… были и могущественные союзники… они таились и ждали, пока их могущество достаточно возрастет…

Наконец, файа поняли, что им просто не нужна победа — они могли уйти в иное, свободное мироздание и создать из его хаоса свой мир. Тогда они ушли… не первыми, и даже не среди первых. Но они воскресили своих предков — Золотой Народ, нас, — чтобы мы остались здесь, как их память. Мы удались лучше, чем нас хотели создать, слишком… любопытными. Мы захотели найти свой путь. И тогда файа оставили нам всё, чего достигли в этом мире — и ушли в иные, непредставимые нам формы бытия…

Мы быстро научились строить свои межзвёздные корабли, свои блуждающие миры, но поначалу мы слишком явно уступали во всём отточенному совершенству файа. Наши пути надолго разошлись. Но мы росли… и однажды сами Древние оставили нам эту часть мироздания — потому, что в неё пришел враг, с которым они не хотели сражаться. Ярость этой войны была ужасной. Нас поначалу разбили. Мы обратились за помощью к нашим единственным союзникам и создателям — к файа, но они отказались нам помогать, ибо сила Мроо была велика, а гнев страшен. Война, в которой не могла победить ни одна из сторон, всё тянулась и тянулась, и не было ей конца…

Потом мы научились строить совершенные боевые корабли. В конце концов, они стали почти неуничтожимыми крепостями, способными постоять за себя, но у нас всегда лучше получалось оружие для обороны, не для наступления. Мы смогли найти свой путь и превзошли наших создателей, потом наших врагов, научились изменять Реальность… и себя. Теперь мы смогли изменить и своё мироздание, но… не навечно. Мы все пленники, Вайми. Вселенная слишком велика. Даже Древние были лишь «одними из» и владели непредставимо ничтожной её частью. Теперь мы заняли их место, но что толку? Наше пространство окружают Силы, неведомые нам и непонятные. У них свои представления о Реальности, у нас — свои. Мы стараемся сохранить понятный нам мир, но нам мало этого, Вайми. Мы мятежники. Мы хотим изменить порядок, сложившийся с незапамятных пор: объединить Реальности всех великих рас… или получить новые территории и ещё больше власти. Мы разные… но у всех нас общая цель — расширить наш мир… или хотя бы сохранить его. То, что ты видишь — одна из доверенных нам машин Древних. С их помощью они строили Реальность… или изменяли её. Они создали нечто, превосходящее нас и непонятное… и я стараюсь понять… разобраться… не слишком успешно. Я хотел узнать тайны Сил… а вместо этого… получил брата.

Вайми помолчал. Он слушал, почти не разделяя рассказ на слова, большинство которых были ему неизвестны, непонятны, не различая отдельных фраз, впитывал этот поток, открывшись ему, и чувствовал, как тот собирается у него внутри в новый мир, отдельный от прежнего, пускает корни в его памяти, в его разуме, и разрастается побегами новых образов и новых смыслов. И Вайми спокойно принимал и то, что этот новый мир поселился в нём, и то, что покуда он не может постичь этот мир, — он всем своим существом понимал: всё, что он услышал, будет зреть в нём всё бОльшим и бОльшим пониманием. Нужно только время.

— Я не всё понял, — ответил он. — Но я… хочу быть с вами. Вот только… мне тяжело… одному.

— Ты недолго будешь один. Скоро сюда придет наш корабль. Я отправлю тебя в Ана-Йэ, — туда, где обучается наша молодёжь. У нас долгое детство — примерно, лет до сорока пяти. Потом… мы становимся взрослыми и живём, сколько захотим… если нас не убивают, конечно. Когда ты станешь таким же, как я, мы вновь встретимся.

— Чтобы уже никогда не расстаться?

— Да. Может быть, никогда.

* * *

Вайми увидел, как корабль Золотого Народа — восьмиуступчатая пирамидальная гора, словно бы сотканная из невесомого света — закрыла звёзды. Как ни велика была Парящая Твердыня, она вошла в её ангар и показалась там маленькой. Ошеломленный Вайми вместе с братом спустился к многосоставным воротам. Они раскрылись перед ними, как цветок, и он увидел множество лиц — юноши и девушки, разные, в разной одежде, но все красивые, и глаза у них одинаковые — такие же чистые, как у Вайэрси. Они все внимательно смотрели на него, словно ожидая.

Брат взял его за руку, и Вайми пошёл вместе с ним к своему народу.

Конец

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Исход

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg