«Будни директора школы»

Будни директора школы (fb2) - Будни директора школы 358K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Геннадьевич Карнишин

Александр Карнишин БУДНИ ДИРЕКТОРА ШКОЛЫ

«…А за окном стоит весна. Весна по имени Светлана…»

«Ты стоишь у окна, небосвод высок и светел. Ты стоишь и грустишь, и не знаешь, отчего. Оттого, что опять он прошел и не заметил…»

Вот привязалась песенка с утра. Музыкант наш, как включил утром трансляцию на всю школу, так хоть подпевай до вечера теперь…

На доске — темы сочинений, за окном дождь и холодно, как всегда почти в этот день. На столе — пачки книг, принесенных из школьной библиотеки, чтобы наши бедные дети могли воспользоваться ими в процессе написания экзаменационного сочинения. Я прохаживаюсь между столами, поторапливая с выбором темы.

Конечно, времени им дается — выше головы. Написать сочинение за такое время можно, даже не зная материала. Но школьники и школьницы — это не простые люди. У них нервы. У них паралич головного мозга. Они синеют от холода, закутавшись в шерстяные свитера, и потеют от внутреннего жара в легких футболках. Им страшно. И весело. Первый экзамен. А их еще и напугали предыдущие выпуски рассказами, как я сам читал все их сочинения и выписывал себе что-то, а потом веселил педсовет «перлами»…

…Что там за шум в коридоре? Что такое? Куда?

— Всем сидеть и писать! Я скоро вернусь.

Ну что же ты, Наташ… Мы сидим в медпункте. Ее «откачали» — дали понюхать нашатырного спирта. И теперь синяя от волнения и холода девчонка пьет горячий сладкий чай, согревая себя изнутри. Ну, жить будешь? Придумала тоже — падать в обморок на письменном экзамене. Что, темы сложные? Нет? Ну, так давай, полежи еще минут двадцать, да возвращайся в класс. Хорошо? Кивает, пытается улыбаться. Медсестра шепчет, что все будет в порядке.

«Никуда не деться — годы не вернуть. Покидает детство всех когда-нибудь. Парта школьная мне снится, Из задачника страница…»

А вот все не так. Школа мне снилась, точно. Было. Но не парта, не страница из задачника, даже не учителя, которых помню, действительно… Снились, и снятся и теперь наши коридоры, актовый зал, школьный двор. Снятся перемены и праздники. Но никогда — уроки. Уроки стали сниться только теперь, когда поработал немного в школе. И снится та школа, которую закончил давным-давно, но будто я именно в ней теперь работаю. И хожу-хожу-хожу этими коридорами, лестницами, переходами. А за окном почему-то во снах всегда май-июнь. Всегда синее-синее небо, всегда солнце и зелень.

Школа у нас была небольшая. Всего два этажа. В центре каждого этажа большой зал, по одной стороне классы, а по другой — окна во двор. Тут мы прогуливались с друзьями на перемене, стараясь как-то так успеть в класс, чтобы завуч или директор не перехватил и не отправил в парикмахерскую. Была настоящая борьба за правильный внешний вид и правильную прическу. И если внешний вид у нас у всех был вполне себе правильный — костюмчики, некоторые даже при галстуках — то вот прически… У меня, например, чуб, когда я кивал, доставал до подбородка. А когда я поднимал голову, то волосы сзади ложились на плечи — и это при моей длинной-предлинной шее. Какое слово кончается на три буквы «е»? — смеялись родители. «Длинношеее!»

Однажды директор встал с завучами стеной прямо при входе в школу и просто не пускал в класс никого из парней с такой прической. Нас втаскивали друзья в окна со стороны двора прямо перед началом урока. Поэтому мне сцена с Леоновым в «Большой перемене», когда он влезал через окно, была не смешна, а вполне понятна и привычна — да, именно вот так в класс и попадали, если нельзя было по-другому.

— Та-а-ак! Тишина в классе! Не мешаем друг другу! Что? Книгу? Можно. Свою? Зачем? Тут лежат все книги, которые могут использоваться. Ничего больше вам не надо… Всё. Перекусить? Голодные все? Хорошо. Через полчаса родители вас покормят.

Вот ведь, голодающее подрастающее… А забыли, как почти весь день однажды просидели в школе? И есть ведь не хотелось.

Приехали из областной милиции. Рассказали, что в соседнем городе крепко побили наших бывших выпускников, учащихся местного колледжа. Выпускников не только нашей школы, а всех четырех школ города. И есть, мол, оперативная информация, что сегодня все старшеклассники собираются ехать устраивать «великую мстю». И та сторона, мол, тоже готовится. То есть беспорядки могут быть такими массовыми, что сил местной милиции может просто не хватить.

Вы уж задержите их, просили товарищи в форме. Своих хотя бы не пустите в драку. А уж мы там проведем следствие, накажем виновных…

И мы организовали все подряд: и спортивные соревнования, и смотр самодеятельности, и репетицию последнего звонка, и еще баскетбол, и еще репетиции. Побоища не случилось, но шум потом был немаленький. Еще бы, голодные дети весь день провели в школе…

«Пройди по тихим школьным этажам. Здесь пройдено и понято немало. Был голос робок, мел в руке дрожал…»

Первые месяцы работы были просто кошмарными. Вести уроки после кого-то. Тебя не понимают. Пытаются заучивать целые страницы наизусть. Боятся. Замыкаются. Звонки родителей, что дитё, мол, настолько запугано, что кроме моего предмета ничего больше и не учит, а ему все равно — тройку. А всего через полгода они прибегали ко мне после последнего урока и спрашивали, можно ли будет прийти сегодня.

— Можно, — говорил я. Ко мне можно всегда, когда я на месте.

Мы уходили в пионерскую комнату или в какой-нибудь класс поменьше, поуютнее, и там говорили, говорили, говорили об истории, о литературе, о культуре, о политике, о жизни, о прошлом и будущем. Расходились в восемь-девять вечера, и я плелся домой, усталый и мокрый насквозь после проведенных уроков, да еще бесед с учителями, а потом таких вот собеседований (именно со-беседований, потому что именно беседовали, а не слушали лекции).

И каждый раз так жалко отпускать их, таких привычных уже, таких — «своих». И всегда говоришь им правду: что никого не было лучше, чем они, что мы их всех запомним, что нам повезло с ними…

Вот и сейчас. Пройдет меньше месяца — и выпускной вечер. И в сентябре они придут только показаться на «первый звонок», поздороваться, пройти по школе, снисходительно посматривая на теперешних старшеклассников, рассказать что-то, шепнуть, может быть, пару слов благодарности. Тихонько шепнуть, чтобы никто не увидел и не подумал чего…

Потом мне скажут: они вас ждали возле кабинета, ждали, а вас все не было и не было. Ну, и правильно. Я в это время сидел со «своими» новенькими будущими выпускниками. Знакомился. Объяснялся. Рассказывал.

«Десятый класс. Молчит звонок. Сидишь ты грустный, чуть не плача. Так долго тянется урок, И не решается задача…»

Надо будет сказать, чтобы включили музыку в три, после окончания экзамена. Пусть поиграет потихоньку, пока будем прятать сочинения в сейф и закрывать школу. Да и завтра, если никто не будет возражать — пусть будет музыка.

«Дети подземелья»

— А тут что у вас за… Блин, — чуть не поскользнулся он на красной сырой глине в глубокую пузырящую зеленой пеной вонючую лужу.

— Да, тут, это, засор был. Так, чтобы пробить, пришлось выламывать окна в чугунине…

— Это что, вот это вот — слив? Сверху? И вот такие дыры? И все в подвал?

— А чего еще сделать? Тут же всю систему менять иначе надо…

— Ладно мне анекдоты-то рассказывать про систему. А где тут тепло?

— Вот там вход и задвижка, — метнулся луч фонарика.

В подвале стоял крепко пахнущий аммиаком и гнилой капустой туман, похожий на тот, что раньше всегда стоял в общественных туалетах по зиме. И скользко было почти так же. Только не гладкая плитка под ногами, а глина, неровно выбранная при строительстве экскаватором.

— Задвижка, вроде, открыта…

— А кто ее закрывал бы? Подвал же под замком.

— Чего же тогда холодно в школе?

— Дык, циркуляции нет. Давит, понимаешь, и снизу, и сверху. Одинаково давит. Надо, чтобы в обратке давление ниже было.

— …И как это сделать?

— А вот так, например, — резиновые сапоги выше колена шлепают по воде, и через минуту раздается журчание воды. — Вот так. Открываем слегка кран, вода уходит, начинается циркуляция.

— Уходит — в подвал? Вот прямо сюда?

— А что ему сделается? Вон, — луч фонарика снова чиркает по стенам. — Вон, какой уровень тут был раньше-то.

— Вот это — уровень воды? Как же тут все не завалилось?

— А, хрен его знает. Стоит вот… Пошли дальше, там второй кран, с того конца.

— А как тут…

— По краешку, по краешку можно, а то зачерпнешь тут… Говнища разного…

Наверху слышен рев спускаемого бачка, из продырявленных чугунных труб во все стороны бьют фонтаны.

— Во! Но это только когда гидравлический удар. А так-то не течет, нет.

Сапоги опять шлепают куда-то в угол, раздается шипение, а потом журчание воды.

— А тут еще и воздух… Придется опять по верхнему этажу пройти, поспускать воздух. А то не пройдет горячая-то…

— А тут что еще за дверь? Куда?

— А это вон, в тот колодец выход, в воздухозабор для бомбоубежища.

— Это что, у нас тут еще и бомбоубежище? Да пусть лучше сразу под бомбу, чем в таком сидеть…

— Ничо-о-о… Жить захочешь, не то, что сидеть — нырнешь с головкой!

— Ладно, краны пооткрывали, обратку спустили… Пошли наверх, проверить теперь надо батареи…

— И толчки, толчки проверить надо! Я тебе не показывал, чего они только в толчки не суют? Пошли, покажу…

— Н-да… Ну, пошли…

Рабочий день директора школы был в самом разгаре…

Адаптация

— А вы, собственно, ничего, быстро адаптировались.

Завуч, пожилая и опытная, не скрывающая обильную седину во взбитых волосах, с любопытством смотрела на директора школы.

— Вы знаете, предыдущий-то наш директор долго еще говорил об учителях: вон та тетка, как ее… Или эта тетка, ну, которая…

— Да я тоже почти так. Из отпуска вышел, и не помню — кого и как зовут. То есть, представляю, что вот та… Как он говорил, тётка, да? Та тётка — математику ведет, а эта вот тётка — мой завуч, — рассмеялся директор.

— Ну, а что, — кокетливо поправила та прическу. — Тётка и есть. Не дядька же. И все же, не принимайте за лесть — быстро вы. Девочкам нравится, что вы всех по имени-отчеству знаете.

Директор покивал головой, восхищаясь молча собственной предусмотрительностью. Как ученики записывают в дневник в начале каждого учебного года всех своих учителей с именами и отчествами, так и он в свою рабочую тетрадь вклеил копию тарификации. Не всю, а вырезку, где основные данные. Еще и номера кабинетов проставил. А классы и предметы в тарификации были расписаны.

Перед тем, как выйти из кабинета, продумывал свой маршрут по коридорам школы и специально заглядывал поначалу, пока всех не выучил, в эту тетрадку. Тогда можно было зайти в кабинет английского языка, поздороваться с улыбкой, назвать по имени и отчеству. Спросить, не надо ли чего. Потом — в историю или в литературу. Показать: директор здесь. Директор всех знает. А раз всех, то и всё знает. Психология, так ее.

Анкеты

— А может, не надо было все-таки это вывешивать? — осторожно спросила завуч, прислушиваясь к шуму и выкрикам из учительской.

— Еще как надо! А то, ишь, все у нас королевы самые настоящие! Никого не замечают, молодежь гнобят… Пусть почитают. Пусть…, — директор школы тоже прислушивался, но с довольной улыбкой.

— Что? — встрепенулась она. — Жаловались, что ли?

— Молодые-то? Не жаловались. Но у меня глаза есть. А жаловаться ко мне только эти ходят… Королевы…

— Вони бу-у-удет…

— А ничего. Пусть пошумят, пусть поговняются. Вон, на педсовете еще оглашу, вслух, с объяснениями, чтобы всем ясно стало.

В марте еще директор разработал анкетку-опросник для старших классов. Ничего заумного, ничего непонятного. Если уж вопрос о работе учителя, то так, чтобы учителя не задеть. То есть, вопрос больше касался предмета. Например, насколько понятна физика или математика, насколько понятна история или литература. Интересно ли на уроках? Насколько интересно? Кто из учителей наиболее авторитетен в этом классе? А кто — более любим? Или это один и тот же учитель? Чьи уроки запоминаются, на чьи идешь с удовольствием? Кто из учителей дает больше для предстоящих экзаменов — выпускных и вступительных? Ну, и еще, еще, еще. Но все — о хорошем и лучшем. Ни слова о плохом. Анонимные, совершенно анонимные анкеты, где нужно было только ставить галочки, да подчеркивать ответы.

Раздал анкеты директор через свой «актив»: завучи, старшие пионервожатые. И тут же собрал. Давал пачку на перемене, десять минут — и она возвращалась. Отказавшихся заполнить анкету практически не было. Правда, в некоторых классах старались все пометки на них делать одной и той же шариковой ручкой — «на всякий случай». Ну, и еще при сдаче этой пачки учителям школьники ее тщательно перемешивали, чтобы не мог никто узнать, где и чьи ответы.

Еще неделю директор по вечерам дома разбирал бумажку к бумажке, с помощью компьютера и составленных им таблиц обрабатывал результаты. В школе уже и забыли, что какое-то анкетирование было… И тут он принес целую брошюру — листов пятнадцать машинописного текста — и повесил на гвоздь в учительской возле расписания.

Ох, что началось уже на первой же перемене!

— Та-а-ак… Это как понимать? Это вот, выходит, эта, пигалица — лучшая? И кто там еще? Ага! Они все в любимчиках хотят быть…

— Да-да, это просто безобразие: чуть поругаешь их, и сразу ты — нелюбимый учитель…

— И зачем это вообще? Кто такое придумал? Опять из Гороно фигню спустили, что ли?

— В демократию играет наш директор… А нам тут еще работать и работать!

А директор сидел рядом, через стенку, и с интересом прислушивался.

«Зашевелились, заинтересовались! Может, и задумаются?»

В конце недели — педсовет. И уже в самом конце его, в разделе «Разное», снова взял слово директор и встал с этими листками в руках, коротенько рассказал, какие были вопросы, каких ответов ждали, и что получилось. А потом предложил задавать вопросы. И тут пошло…

— Зачем вы это делали вообще?

— А разве вам не интересно, как к вам относятся ваши ученики?

— Главное, как я к ним отношусь!

— Ну, почему же… Вот, кстати, у вас очень неплохой рейтинг. Не первое место, но все же в первой пятерке. А нас ведь, учителей, семьдесят человек. Дети понимают, что вы стараетесь работать. Правда, среди любимых вас нет…

— Мы не обязаны всем нравиться! Мы должны их учить, а они — учиться!

Поднялась другая, постарше:

— Скажите, а разве это этично? Ведь дети практически ставили нам оценки…

— А когда мы им ставим — это этично? Какая странная жизнь. Вам оценки ставить можно. Им — нельзя. А то, что они все равно оценки ставят — вы как будто и не знали? Только устно и грубо. Эта — дура. Эта — курица. Эта — крыса. Вы помните надписи на столах? Это были ваши оценки!

— Но это же… Это же неправильно!

— Почему? Я дал возможность вам выяснить, что думают старшеклассники о нас. Кстати, вы у них «в авторитете».

— Ой, да бросьте…, — раскраснелась она. — Все равно не самая лучшая. Все равно лучшие — те, кто меньше требуют…

— Да? Может, сравним, кто больше ставит двоек? Вот вас и меня — сравним?

— Ну, вы — другое дело… Вы — директор. Они вас и поставили на первые места.

— Нет. Смотрите: авторитет у меня высокий, судя по анкетам, а учитель я — еще не самый лучший. И это дает мне знания, что и как исправлять в своей работе.

— И все же, скажите, зачем вы так с нами?

— Не с вами! А — вам. То, как школьники к нам относятся, они и так знают, без наших анкет. А вот вы — знаете ли? Думали, что знаете, а теперь обижаетесь на правду?

— Но они же поставили на первое место молодую!

— Да. Видимо, она нашла какой-то ключик. Правда, авторитета и строгости ей не хватает, так и выходит по анкетам, а учитель из нее — хороший.

— Что ж мне теперь у нее учиться, что ли?

— Ну-у-у… Не учиться, а на урок к ней я лично схожу. И вам рекомендую.

— Я лучше — к вам. А то мои пищат от восторга, судя по анкетам.

— Хорошо. В любое время приходите. Мне будет интересно ваше мнение…

Педсовет закончился, но еще долго шумели и обсуждали учителя итоги первого анкетирования. А некоторые приходили после уроков к директору и с ним вместе сидели, разбирались с оценками, которые вынесли им (им, учителям!) старшеклассники.

Через месяц директор школы поинтересовался у завуча, на которую возложил работу с молодыми учителями:

— Ну, как наша молодежь? Не жалуется?

— Нет, не было ничего.

— И никто не высказывал им ничего по итогам анкетирования?

— Да было пару раз, но я тут прикрутила немного…

— Молодец! А как вообще молодежь к анкетам?

— Им понравилось. Им завидно, что одна — в лучших, а их как будто и не заметили. Хотят в будущем году тоже в лучшие пробиться.

— И это правильно, как говорит наш генеральный..

Мелкие проблемы

— И еще, извините, такой вопрос… Вот, я заметил, вы говорите, когда вызываете к доске «девочка», «мальчик», а по имени почти никого. Это у вас прием такой, что ли?

— Да, я во всех классах веду! У меня головы не хватает на темы урока, а вы еще мне про имена! Не запомню я их!

— Ну, да, конечно… В школе больше тысячи учеников, половина почти проходит перед вами… Хорошо, я подумаю.

Директор школы тоже вел уроки. Полгода он вживался в школу, всматривался в лица, и многих уже узнавал в лицо, но по именам мог перепутать даже тех старшеклассников, кто ходил к нему на уроки. А, ведь, проблема! Хоть и маленькая…

На ближайшем педсовете маленькая проблема перестала быть ею. Учителя начальных классов поделились своим давнишним опытом: они просто в самом начале года рисовали на листке класс — вид сверху. Вот это — стол учителя. Это — доска. А вот так стоят столы. И затем вписывали имена и фамилии всех учеников в соответствии с тем, кто и как посажен.

— А разве вы их не пересаживаете?

— Пересадили — перерисовали. Что тут трудного? Бумажку нарисовать — трудно, что ли? Зато всех помним и видим!

И, правда. Трудностей не было. Тем более что количество столов в стандартных классах-кабинетах было практически одинаковым. Через неделю в каждом классном журнале в самом конце, к обложке, был подложен разлинованный листок с фамилиями и именами.

Одновременно была решена еще одна, уже не такая маленькая, проблема. Кто не знает, что написано на столах, особенно на последних? А? «Раиса-крыса!». Это про историю. «ФАК ю!». Это на физике. А вот в этом кабинете просто плотно-плотно расписаны чуть не все столы.

В один день, в пятницу, была проведена генеральная уборка. Что можно — отмыли. Что уже не поддавалось мытью — перекрашено.

И в понедельник началось…

Сразу после первого урока учителя прошли по своим кабинетам, посмотрели на парты. Та-а-ак. А вот тут опять какой-то… Что значит — какой-то? Ну-ка, журнал этого класса? Ага. Вот здесь кто. Через минуту виновник стоял перед учителем.

— Ты что натворил, а? Мои тут отмывали все, а ты, обалдуй великовозрастный…

— А чо вы обзываетесь, а?

— Я обзываюсь? Ты смотри, что ты тут написал! Сейчас к директору, за родителями, и пусть они отмывают за тобой!

— Чо сразу к директору-то? Я и сам…, — он достает из сумки стирательную резинку и старательно вычищает все надписи.

Еще несколько таких случаев было. Один раз все же пришлось приглашать родителей, и они старательно отмыли стол после своего отпрыска, а он больше не занимался «настольными росписями» после этого. И — все.

Проблема оказалась настолько мелкой, что когда через полгода о ней упомянул директор, никто даже и не вспомнил, как это было еще совсем недавно, когда «росписями» были покрыты почти все столы.

Привет, директор!

Директор с женой шел от школы, которую он только что лично закрыл на замок, положив ключ в карман, в сторону своего дома.

— Во! Это же наш директор школы! — громко раздалось справа, от кучки сидящих на ограждении газона парней. — Привет, директор!

Директор мягко снял пальцы жены со своей руки и подошел поближе:

— Ну, привет, привет…, — он узнал одного из тех, кто был вынужден покинуть школу по его требованию. — И что было так орать-то?

— Здорово, директор, — вскочил тот и протянул руку, оглядываясь на дружков: мол, как я лихо с ним, а?

Директор мгновение помедлил, глядя на пятерню, а потом крепко пожал, и в пожатии, пока сустав был напряжен, резко толкнул от себя. Парень, по-киношному задрав ноги, кувыркнулся через ограду спиной на ярко-зеленый газон.

Под общий хохот директор скучным голосом произнес:

— И сколько тебя еще учить, чтобы не совался первым к старшим с рукопожатиями?

— Ха-ха-ха, — залился и тот, наглый, все еще лежащий на траве. — Крутой у нас директор, правда, пацаны?

— А то! Правильно он тебя воспитывает!

Улыбнулся директор, сделал шаг назад, взял жену за руку, снова положил ее пальцы себе на сгиб локтя, и потянул ее слегка, двинулся в том же направлении, куда шли до этого.

— Ой… А я так испугалась…

— Чего? Это же всё наши… Это — мои…

Директор должен быть мужчиной

— …Там!..Он к девочкам пристает! На втором этаже! — запыхавшийся восьмиклассник стоял в дверях кабинета директора школы.

— Ну, веди, — вздохнул директор, поднимаясь из-за стола.

В несколько прыжков они друг за другом по ближайшей лестнице преодолели два марша и выскочили в коридор второго этажа. Там — никого, потому что звонок уже прозвенел, и всех завели в классы.

— Наверное, на третьем!

Еще два лестничных марша — сколько раз за день директор обходил всю школу, поднимаясь и опускаясь по всем лестницам! — и коридор третьего этажа.

— Вон, вон тот!

— Чо ты, пацан? — пьяно улыбаясь, от двери, в которую, заглядывал, приоткрыв, оторвался здоровенный детина и попытался поймать мальчишку, тыкающего в него пальцем. — Чо, подмогу позвал, чо ли?

И захрипел, напоровшись горлом на выставленный локоть директора, опершегося о стену прямо перед его дицом.

— Чо сразу руки-то распускать? Крутой, да? Мент, чо ли?

— Я тебе не мент, бери выше! Я директор этой школы, и нет главнее никого, — распаляя себя, все громче и громче шептал ему на ухо директор, выволакивая за воротник на лестницу и вниз, вниз, на первый этаж.

— Да, какое вы право…

— Я тебе покажу права, я тебе сейчас права-то покажу, вот, дойдем только!

На втором этаже к процессии присоединилась завуч, вцепившись в рукав хулигана, как злобная маленькая собачка.

— Позвонили? — спросил директор.

— Да, сразу. Вы же сказали — сразу звонить, если что…

Совсем недавно, разбирая очередной случай, директор выяснил, что в школе было «не принято» вызывать милицию или устраивать какие-то скандалы. «Шумиха» школе не нужна, как объяснили ему. Все само образуется, объяснили ему. Тогда он приказал завучам сначала звонить в милицию, а уж потом звать его или кого еще из редкого мужского педагогического состава. Учеников привлекать? Ни в коем случае! Вот это — как раз нельзя, сказал он. А в милицию — можно и нужно.

— Сидеть, — рявкнул он на пьяненького парня, кидая его на стулья у стены своего кабинета.

— Да я…

— Что? Что — ты? Драться со мной будешь? В моем кабинете? Со мной — драться? — и злыми глазами — в глаза. — Ну? Сидеть, я сказал.

Через пять минут подъехали из милиции, брезгливо подхватили, осмотрели:

— Это не наш. Небось, несовершеннолетний еще. Мы его в инспекцию по делам несовершеннолетних скинем, ага?

— Ну, вам виднее, парни. Как дела-то вообще?

— Да, нормально все! Звоните, если что, — и потащили болтающегося у них в руках, сразу увядшего хулигана к машине.

Школа была очень большой. Каждый второй хулиган в городе закончил в свое время именно ее. И каждый второй милиционер — тоже.

Холодно зимой

— Сколько сегодня?

— У меня — четырнадцать. Руки мерзнут.

— Предложения?

— Может, распустим? Все-таки нельзя в такой холод учиться.

— Ага. Распустим…, — директор подышал на замерзшие пальцы, угрюмо нахохлившись в кресле в своей черной куртке. — А родители на работе. А дети — одни. И что мы получим из этого?

— Ну, может, это как-то подействует на исполком?

— Да, плевать мне на исполком! Дети-то куда пойдут, спрашиваю? На улицу?

Он еще подумал и скомандовал, вставая:

— Уроки по полчаса. Перемены — пять минут. Письменные работы — минимально. Сообщите всем, идите в учительскую… Я сначала в начальную школу зайду, потом — в подвал, потом — по обстоятельствам.

Сунув руки в карманы, угрюмой черной тенью он проскользнул мимо врывающейся в двери толпы школьников в сторону начальных классов, давно уже отделенных от остальной школы. Учителя, в пальто и шапках, встречали у гардероба малышей и тут же вели их в классы, не давая раздеться: «Холодно сегодня, у нас холодно!»

— Сколько у вас?

— Двенадцать! Что делать-то будем?

— Физкультминутки, побольше игр и движения. Поменьше письма — побольше устного. Ну, а я буду заниматься всем этим.

Он прошел по первому этажу, улыбаясь первоклашкам в цветных куртках, возящихся вокруг недавно установленного прямо в коридоре небольшого спортивного комплекса с кольцами, качелями и лестницами.

В классах батареи были ледяными, от окон, плотно заклеенных, тянуло холодом.

«Эх, — вздохнул он (мысленно, мысленно — на виду-то улыбки и кивание головой направо и налево). — Говорил же, что как только похолодает на улице, так похолодает и у нас… Не верят наши начальники…»

Протиснувшись мимо входящих, директор вышел на улицу, обошел с торца школу и, открыв железную дверь своим ключом, спустился в подвал. Похлопал впотьмах правой рукой по бетонной стене, нащупал выключатель, повернул раз, другой, третий, — есть контакт! Слабый свет озарил подземелье. Директор пощелкал по стеклу манометров, установленных возле вентилей, но стрелки не шелохнулись. И на вход и на выход давление было совершенно одинаковым. Можно было открыть снова кран на слив, как-то «оживить» трубы… Но как потом что-то доказывать? Да и не прогреется ничего за полдня…

По телефону, поднявшись обратно и старательно оттерев подошвы ботинок о тряпку, подсунутую уборщицей, он сообщил в Гороно о температуре в классах, потом набрал номер приемной исполкома:

— Здравствуйте, запишите, пожалуйста, как предисполкома просил: время — восемь тридцать, температура в классах — двенадцать градусов, батареи — холодные.

Через полчаса, видимо, сразу после планерки, подняв на звонок трубку, директор услышал громкий голос председателя исполкома:

— Ну, что там у тебя опять? Я вот на обед пойду, сам пощупаю твои батареи!

В полдень трубы вдруг зашумели, батареи начали нагреваться. К приходу предисполкома батареи были ощутимо горячи.

— Ну? Вот же — горячие. У меня дома холоднее батареи!

— А вы с утра заходите. С утра. Только пораньше. Иначе, узнав о вашем посещении, опять станут батареи нормальные.

— Это как?

— Мы сидим на конце трубы. А перед нами — вон та семейная общага.

— И что?

— А вот то, что там с работы народ приходит когда? В шесть вечера? И как раз тогда у нас отключается тепло. А когда они уходят на работу утром? В восемь-девять. И сразу у нас начинается движение. Ну, может не сразу, чуть позже… Но нам это уже не нужно. У нас за ночь все выстуживается, и утром дети опять — в холодные классы.

— Да не бывает так! Или тепло — или холодно!

— Ну, почему не бывает… Я предполагаю, что просто давления не хватает, и сантехник в общежитии открывает кран в подвале — спускает воду, чтобы ночью его рабочие мужики из постели не вытаскивали. А у нас давление еще падает — и все. Крандец нашему теплу.

— Да, ну-у-у… А давай, завтра я приду. Рано.

— Только, чтобы никто не знал! И… Знаете, я же должен школу закрыть при такой температуре… Мы же нарушаем. Меня санэпидстанция наказать может запросто.

— Погоди, погоди… Будем разбираться.

Назавтра при открытии школы батареи оказались горячими. В девять часов пришел предисполкома, да не один, с целой комиссией представителей коммунальных служб.

— Ну, как? — его лицо выражало готовность «вломить» любому, ответственному за тепло в школе.

— Мы же договаривались, что никто ничего не будет знать…

— Что… Батареи?

— Ага. Горячие.

— Та-а-ак, — повернулся районный голова к сопровождающим его лицам. — И как мне это объяснят? Я вчера здесь лично был — батареи были горячие. Сегодня с утра — горячие. А директор говорит — холодно в классах.

— Это они окна не заклеили, наверное, — вякнул кто-то из-за спин.

— Что? — вскинулся директор. — Вы, что, хотите сказать, что я специально детей морожу?

Он опять повторил свои резоны, но все недоверчиво качали головами и напоказ трогали батареи, которые разгорячились так, как никогда с начала зимы.

Провожая комиссию, директор школы придержал председателя исполкома за рукав:

— Завтра, хорошо? Завтра — без никого, пораньше.

— Пораньше — это во сколько? Я же с семи на работе бываю! — довольно хохотнул городской «хозяин».

— Ну, в семь — это очень рано. А вот часов в восемь, в полдевятого… А?

— Ну, ладно… Попробую, — недовольно махнул тот рукой.

Утром директор пришел пораньше. В семь утра он уже сидел в кабинете, регулярно проверяя рукой трубу, идущую к батарее. Батарея была ледяной. В восемь в дверь вошел председатель исполкома:

— Ну, показывай.

По очереди открыли все кабинеты на первом этаже, прошли, потрогали батареи.

— Ну?

— По-нят-но… Кому-то будет что-то, — задумчиво сказал председатель исполкома и пошел на планерку. А сразу после его ухода вдруг зашумели батареи и опять начали наливаться теплом.

А в классах было десять градусов тепла.

Звонок телефона:

— Как у тебя?

— Батареи горячие, температура в классах от двенадцати до четырнадцати.

— Жди шефов, коммунальщиков и тепловиков. Им дана задача: не уйти из школы без решения. Завтра на планерке они мне должны рассказать, что и как решили.

В два часа в кабинете директора школы горели страсти: представители теплосети утверждали, что температуру они подают нормальную, коммунальщики твердили, что никто никуда ничего не сливает, а почему вдруг батареи «включаются» — определить невозможно, представитель шефов — сам родитель школьника этой же школы, сидел с блокнотом, переводя взгляд с одного на другого.

— Ну, хорошо, — прихлопнул ладонями по столу директор школы. — Мужики, а какие же будут рекомендации? Только не говорите мне о возможности спуска воды из обратки…

— Нет-нет! — тут же подскочил «тепловик». — У нас и так по городу утечек полно, не успеваем в систему закачивать!

— Какие могут быть предложения… Можно еще насос поставить в подвале компактный такой. Но это дорого… И потом, потянут ли батареи, если поднять еще давление?

— Насос, — кивнул представитель шефов и тут же записал в блокнот. — А насосы у вас есть?

— Да. Есть… Но тут же система дохлая совсем. Насос врубишь, давление поднимется — рванет все нафиг.

— А зачем поднимать давление? — удивился директор школы. — Нам же главное, чтобы циркуляция началась? Так, давайте, опустим давление в обратке…

— О! Не подумал, ступил… Точно. Поставим на обратке, тут же потянет всю школу. Проводка в подвале есть?

— А как же? У нас вся разводка из подвала.

— Ну? Пошли к «голове»?

Через два дня в школу привезли маленький, но увесистый насос, а в выходные дни перекрыли вентиля и подключили насос к «обратке». Электрики шефов, матерясь на коммунальщиков, «запустивших все на свете», подключили провода, установили «большую кнопку».

— Ну, директор, включай!

Рев насоса заглушил восторженный мат всех работяг. От вибрации, казалось, гудят стены.

— Эй, чуть снизь обороты! Вон там!

Сантехник смотрел на манометры:

— О! Есть! Набрали «очко»! Хватит, так — хватит!

Уже выйдя из подвала, коммунальщик потихоньку отвел директора школы:

— Я только прошу, выключать насос. Не держать его все время включенным. А то, сами понимаете, общагу мы «посадим»… Ладно?

— Договорились!

Директор школы был согласен на все. Лишь бы иметь возможность «подогреть» свою школу.

За выходные, слегка урча, насос прогнал горячую воду по всем батареям…

— Сколько у вас сегодня?

— С утра восемнадцать.

— Ну, кажется, пробились… Нормально работаем. Нормально. Как положено.

В девять утра — звонок из исполкома, голос председателя:

— Ну, что там у тебя?

— С насосом — хорошо. Спасибо.

— Да, ладно. Не для тебя. Для детей все-таки… Там же и мои. Ну, работай.

На какое-то время проблема с теплом была решена.

Булавка

Со звонком на урок директор школы вышел в коридор. Он сразу завел такой порядок: как только звенит звонок, директор и завучи проходят по всем этажам, проверяют начало урока, гоняют прогульщиков-бездельников, а потом пересекаются в учительской и разговаривают свои разговоры.

Прямо напротив учительской какой-то класс подпирал стены, а учительница с хмуро-недоуменным лицом ковырялась ключом в замке.

— Что у вас?

— Да, вот… Забили…, — отодвинулась она от двери.

Понятное дело. Наверное, объявили заранее контрольную работу, вот двоечники и постарались. Делается все просто. На проходе мимо кабинета в замок втыкается спичка и тут же обламывается. Потом еще раз. И все. Вставить ключ больше некуда. А раз дверь не открыть, то и класс не рассадить. А там, глядишь, и контрольной не будет…

Мечтатели…

— Угу. Понятно, — наклонился директор к замочной скважине. — Ну, это просто.

Он сунул руку в карман и выудил оттуда большую булавку. Расстегнул ее, поддел острием одну половинку спички, потом — вторую.

— Дайте ключ.

Замок щелкнул, дверь открылась.

— А зачем вам булавка? — заинтересованно спросил сзади кто-то из школьников.

— А от нечистой силы… Вон, нечистая замок запечатала, а булавка-то и помогла, — хмыкнул в ответ директор, продолжая свой обход по коридорам и этажам школы.

Актовый зал

— Ба-бах-х-х! — с потолка посыпалась побелка, вся школа вздрогнула и как будто присела даже. Со скамеек в столовой с визгом вскочили первоклашки. Директор школы, как раз снимавший пробу, отложил ложку, посмотрел на потолок, на часы, встал и пошел на второй этаж.

— Что случилось? Что случилось? — спрашивали выглядывающие из классов учителя.

— Да, ничего особенного… Актовый зал делаем.

Актовый зал в школы был обычный. Большой многооконный высокий зал над столовой. Вся школа была трехэтажной, а здесь, где столовая и актовый зал, помещались всего два этажа, но зато высоких. В зале, как войдешь, так сразу между двумя входами невысокий, по колено, подиум-сцена, на которой когда-то устраивались концерты школьной самодеятельности. А дальше — ряды-ряды-ряды стандартных деревянных стульев, скрепленных по трое. Стулья эти, чтобы не таскали с места на место, прибили к паркетному полу.

Еще дальше, в самом конце зала, слева была маленькая дверца, а посреди стены — две темные амбразуры: там при строителтьстве школы предполагалась кинобудка, но использовалась она в качестве склада для учителя музыки. В той будке стояли вертикальные штанги, привинченные большими болтами к деревянному полу, но самих кинопроекторов никто из работавших в школе ни разу не видел.

А потом случились протечки крыши и прорывы батарей. Случились уборки и общеклассные мероприятия. И паркета тоже просто не стало. Местами он был выбит до основания, местами держался, но черный и страшный. Там было так…э-э-э… непрезентабельно, что даже последние выпускные вечера проводились в школьной столовой, среди запахов пищи, пара и жира.

Еще в свой первый ремонт, который в каждой школе по традиции и по обязанности проводится каждое лето, директор школы думал застелить все пространство актового зала линолеумом. Но тогда пришлось бы сначала обдирать паркет, потом класть что-то вместо него. Выравнивать как-то.

И тогда было принято решение: сделать актовый зал по-настоящему.

Старшим над бригадой был поставлен школьный «музыкант», в помощь ему были приданы несколько старшеклассников, желающих немного подзаработать, а заодно оставить свой след в школе.

— Значит, так… Стулья эти — на свалку. Подиум — туда же.

— Может, на дрова кому сгодится?

— Ну, вывози на дрова. Дальше… Вот, нафиг там эта темная будка?

— Ну, там баян мой лежит, еще кое-что…

— А вот смотри, ведь если эту стенку убрать… Вот посюда, примерно… А? Ну-ка, открывай свою каморку.

Киношная будка находилась выше уровня пола актового зала на метр с лишним.

— А? Если вот эту стену — долой, то получаем сцену? Настоящую сцену, с кулисами, и с кладовкой-гримерной вон там, в углу. И выход второй, на улицу — пожарникам понравится. Ну, берешься?

— Не за бесплатно?

— Не за бесплатно!

Постоянная и хорошая связь с «комсомолом» позволяла директору школы в те времена обналичивать практически любые суммы, что и помогло ему в первый же свой ремонт закупить линолеум, практически не продававшийся по безналичному расчету, на всю школу.

Бригада во главе с музыкантом не торопясь, но и не мешкая, очистила зал от всего и принялась за стену. Каждый вечер после уроков двое-трое человек с молотками и зубилами потюкивали, вырубая постепенно кусок плиты длиной метров пять и высотой четыре, обрисовывая контуры будущей сцены.

…

Директор, открыв дверь своим ключом, вошел в актовый зал и замер на пороге в облаке пыли.

— Фу-у-у… Что тут у вас?

— Она упала! Мы тут две арматурины перерубили, она и завалилась сразу!

— Черт! Чуть потолок в столовой не рухнул!

— Да, кто ж думал…

— Все живы-здоровы?

— Да. Вот, глядим, что дальше.

— А что дальше? Дальше — выносить. Дробить — и выносить.

Ломами, зубилами, топором кусок стены разбивали в щебенку и ведрами постепенно вынесли из актового зала. Одновременно зачистили остатки стены, торчащие острыми зубами вокруг образовавшейся сцены.

— А что, неплохо получается, правда?

— Что с полами делать будем? Паркет же тут не восстановить уже…

— А какие идеи?

— У меня есть знакомый художник… Могу позвать.

— Давай!

Художник, поглядев на изуродованный водой, а потом падением стены пол, предложил решение простое и элегантное: вся поверхность актового зала зашивается фанерой-десяткой встык. Швы проклеиваются и шпаклюются. А потом поверх разрисовывается рисунок наборного дворцового паркета с цветными фигурами. А потом, когда все подсохнет, сверху заливается в три слоя прозрачным лаком.

— Это дорого, но надежно!

— Дорого… Значит, придется опять идти к шефам.

Все лимиты на ремонт были израсходованы ранее, и только помощь безотказных шефов, которым было сказано, что зал в школе будет лучшим в районе.

— Но — лучшим?

— Точно! Настоящие художники работают!

— Ну, жду тогда приглашения на открытие…

Через два месяца постоянного стука, ядовитого запаха от красок и лака, директор принимал зал. Он стоял посередине огромного пустого зала, ставшего еще больше из-за отсутствия старого подиума, смотрел на новые светлые шторы, разлетающиеся от ветра, дующего в окна, на «царский паркет», просвечивающий сквозь застывший в камень прозрачный лак, на высокую и глубокую сцену, над которой музыкант уже установил светильники…

— Хорошо. Ну, хорошо, ведь, а?

— Да. Это — зал. Вы молодцы… Это здорово, это — лучше всех!

«Прогульщица»

Звонок в дверь оторвал директора школы от семейного ужина. Жареная картошка, черный хлеб, пара котлет… Он недавно только пришел из школы, охрипший после уроков и после своего исторического кружка, мокрый, как мышь.

— Ешь, ешь, я открою, — бросила жена.

Встала, щелкнула замком, открыла дверь на традиционно темную лестничную площадку, всмотрелась.

— Это к тебе…

— Ну, так, пусть заходит, что ли.

— Нет-нет, — раздалось с лестницы. — Лучше вы выйдите, а то она убежит!

Директор отложил вилку с наколотым уже куском котлеты, вытер губы и в тапочках переступил через порог.

— Она пришла! Пойдемте скорее к нам! Она пришла и может опять пропасть!

…

Это было время, когда в школы приходили молодые учителя. Их направляли в Гороно, а оттуда распределяли по школам. Пришли три молодые симпатичные учительницы и в его школу. Одна — на начальные классы, одна — рисование и труд, одна — математик. Три подружки получили две комнаты в общежитии, где уже жило три учителя других школ. Общежитием называлась стандартная трехкомнатная квартира, в каждой комнате которой стояло по две кровати.

И все было хорошо. Первые месяцы. Но потом закрутилось, завертелось, навалилась рутина и ежедневный труд. Девочкам было сложно.

А у математички еще и что-то с личными отношениями, которые только-только начались у нее в нашем районе, да вдруг и закончились. И с длинных зимних выходных она не пришла в школу. И на второй день не пришла. Соседки сказали, что она исчезла. Пропала неизвестно куда. Вещи на месте, а самой ее нет. Уехала. То ли к маме, то ли к мужику этому, то ли просто загуляла с тоски и остановиться не может.

Это же так знакомо: загулять, а потом просто не идти учиться, или не выходить на работу — уже по инерции, просто потому что выйти — страшнее, чем продолжать пить…

Неделя.

— Да, увольняйте вы ее! Прогулы есть прогулы, по какому бы поводу они не случились!

— Во-первых, уволить за прогулы молодого специалиста не так уж и просто. Можно, конечно. Я смогу. Но вы уже придумали, кто будет вести ее уроки? И вообще: она была очень плохим учителем?

— Ну, нет. Не сказать — плохим. Она была молодым учителем. А знаний у нее много. Вон и диплом, какой хороший, — неуверенно покивала завуч. — Да и уроки, вроде, неплохие. Я смотрела.

Директор каждый день заходил в классы к подругам исчезнувшей, кивал вопросительно издали при встрече. Те разводили руками и мотали головой — нет, не появлялась. Каникулы кончились. Надо было что-то решать.

И вот перед ним приплясывает в нетерпении невысокая спортивная молодая учительница, заглядывая в глаза: что делать?

— Беги обратно. Беги, пока она снова в загул не ушла. Сиди с ней, разговаривай, тормоши, про школу рассказывай, про детей. Я сейчас. Напомни только номер квартиры.

Директор школы быстро оделся и почти бегом выскочил из дома на темную морозную улицу. Через парк по расчищенной аллее, направо, потом налево к старой пятиэтажке, в темный подъезд, вверх, на четвертый этаж, стукнуть в дверь легонько.

Дверь тут же открылась:

— Она на кухне. Сидит в темноте и никого видеть не хочет, — прошептали в темноте.

С кухни раздавалось какое-то негромкое бубнение. С подругой пытались поговорить.

Директор выдохнул, толкнул кухонную дверь, тихо вошел.

— Сиди-сиди! Ну, не будешь же со мной драться?

Вскочившая «прогульщица» послушно осела обратно. Она сидела в темном углу на полу у батареи, на корточках, скорчившись, обхватив руками ноги.

— А вы, девочки, идите в комнату. Идите. Я к вам потом зайду.

Дождавшись, когда закроется дверь, он осторожно присел рядом со своей учительницей.

— Ну, что с тобой делать будем?

— Не знаю, — пустым и пыльным голосом прозвучало в ответ. — Увольняйте…

— Да, это легко, в сущности. А дети?

— Они меня не любят, — прошептала из темноты.

В темноте ей было легче, потому что не было видно глаз.

— А ты? Ты их тоже не любишь?

— Не знаю…

— Ты же хотела в школу… Помнишь, как хотела?

— Дура была, — просто как дуновение сквознячка.

— Почему сразу — дура? И я дурак, выходит?

— Вы директор…

— А ты — учитель! Вот, не будет директора. Даже не неделю — месяц не будет. И ничего не случится. Потому что не директор ведет уроки, не директор смотрит в глаза детям, не директор разговаривает с ними, учит их, воспитывает, любит… Директор — это ведь просто администратор! А учитель… Учитель — это призвание. Вот, ты когда училась в институте, тебе нравилось?

— Да, очень.

— А на практике? На школьной, на уроках?

— Нравилось.

— Так, работа — она же такая же! Только часов побольше, уроков. А ученики те же. И предмет тот же. Мне завуч говорила, что у тебя знания хорошие.

— Что, правда? — наконец-то повернула голову.

— Конечно, правда! Зачем мне врать? И дети спрашивали, когда появишься. Я сказал, что болеешь.

— Я не болела. Я прогуляла.

— За прогулы накажу. Это как раз моя функция. А дети ждут…

— Я не могу к детям. Мне стыдно…

— А мне не стыдно? Я принял учителя, дал ему детей, доверил, можно сказать. Я поддерживал всегда. Не ругал.

— Вы мужчина…, — совсем тихо, почти неслышным шепотом. — Вам легче…

— А завучи — женщины. А учителя в большинстве — женщины. А подружки твои, с кем приехала — они мужики, что ли? Эх-х-х… Дура-дурой.

— Ага. Дура. Поломала все…

— Да, не все. Не поломала еще. Только собираешься. Давай так. Завтра… Да, да — завтра. И не мотай головой, я все равно в темноте ничего не вижу! Завтра ты придешь ко мне в кабинет. Утром, с девчонками. И мы поговорим там. Уроков завтра я тебе не ставлю. Походим, посмотрим. Сходишь в библиотеку, там посидишь. С завучами поздороваешься. Детям покажешься. Предупредишь, что выходишь, чтобы учебники несли.

— Но я же…

— Ага, ты же. А я? Слушай сюда, девочка: мне нужен учитель. Ясно? Ты, как говорят, можешь стать хорошим учителем. Вот ты мне и нужна. Если ты хочешь поломать мне все планы — беги опять. Только помни, что ты не сама гуляешь, а срываешь учебу детям и срываешь процесс мне. И мне потом еще и тыкать будут наши «старослужащие», что слишком много воли вам давал… Вот ведь… Она же… Не может же… Зав-тра. Ут-ром. Ко мне. Ругать буду и песочить. И выговор напишу. Это обязательно. И приказ дам подписать с этим выговором. Но чтобы послезавтра уже пахала, как лошадка! Еще и факультативов накидаю — а то, гляжу, нечего тебе делать по вечерам, вот и бесишься со скуки!

— Я не со скуки, — жалобно-плаксиво протянула она.

— Со скуки, со скуки. А в школе тебя ждут… Идти туда надо, где ждут. Правда, ведь? Все, — директор встал, глянул сверху. — Пойду, посмотрю, как вы тут живете, чего не хватает. А ты посиди тут еще, посиди. А завтра — ко мне на ковер. Ага?

— Ага-а-а…

Он прикрыл аккуратно за собой дверь кухни, еще минут двадцать поболтал с девчонками в их комнате, в напряжении прислушиваясь, не хлопнет ли вдруг входная дверь, не пробежит ли опять она вниз по лестнице — и неизвестно куда. А потом медленно-медленно пошел домой, ловя лицом редкие снежинки.

Дома было уже темно. Все спали. На кухне ждала сковорода с холодной картошкой и куском котлеты.

«Чо сразу выгонять-то?»

— Вот, вот, смотрите! — завуч по внеклассной работе дергала школьника за рукав, но сдвинуть его с места не могла.

— А чо я, чо я-то… — гудел басом огромный и неповоротливый восьмиклассник, выглядевший гораздо старше своих лет.

— Это же до смертоубийства скоро дойдет! Как же можно!

— Да, а что я… Они первые…

— Кто — первые? Кто — вторые? И вообще, что случилось? — директор с интересом смотрел на эту сцену. Этого парня он уже знал, как очень слабого ученика, но на поведение его обычно не жаловались.

А случилось интересное. В школе верховодили выпускники, которым осталось до выпускного бала отучиться всего два месяца. Среди выпускников же выделялась поведением компания спортивного вида ребят, которые дружно ходили в секцию каратэ, только второй год открыто работающую в городе.

Дети директоров и командиров, прямой дорогой идущие в престижные ВУЗы, снисходительно посматривали на окружающую «мелочь» и не спускали никому обид. Сплоченная совместными спаррингами компания из пяти «каратистов» пыталась верховодить в школе.

Конечно, если бы они попались новому директору… Но они не попадались. Все разборки проходили где-то за школой, за мусорными баками, на краю оврага. И никто никогда ничего — и никому… То есть, директору школы говорили, что вот те выпускники замешаны в драке… Кажется. Но жалоб официальных не было.

И вот, привели восьмиклассника, который внезапно дал отпор этой команде.

— Вы понимаете, он же убить мог! Он же просто зверь какой-то!

— Все понятно. Вы его мне оставьте, а сами идите пока, уроки отслеживайте. Мы тут побеседуем, — со значением произнес директор.

— Хорошо-хорошо, — понятливо кивнула завуч и прикрыла за собой дверь.

— Ну, герой, давай, рассказывай…

— А чо я? Как чо, так меня? Теперь выгонять будете? — бурчал, не поднимая головы здоровый мужичище, спрятав за спину красные мосластые руки.

— Да, ладно тебе! Давай, рассказывай, чего вы там не поделили?

— Ну, я шел, а они пихаются… Всех распихали, а меня не смогли…

— Ну, ну, — заинтересованно подталкивал директор.

— Ну, ругаться стали…

— А ты?

— А чо я-то? Они первые!

— Ну, хорошо. Они первые тебя обругали. А ты?

— Ну, и я — их.

— Сколько их было?

— Пятеро. Они всегда так ходят…

— И ты пятерых, значит, послал? Герой…, — уже смеялся в открытую директор.

— Чо сразу — герой-то? А чо они толкаются? — на одной басовой ноте, как шмель, толкающийся в запертое окно, гудел восьмиклассник.

— Ну, ладно, ладно… А потом?

— Потом, говорят, пошли, выйдем. Ну, я пошел…

— И не страшно было?

— А чо тут бояться?

— Кхм… Все же боятся? Они ж каратисты там, и прочее…

— Да? Не знал я.

— И что там?

— Ну, вышли на овраг, один вышел, крикнул, как врубил мне… Больно. Синяк будет. Я говорю, ты дурак, чо ли… А он — еще раз!

— А ты?

— А я чо — их пятеро ж… Ну, подхватил с земли, что попало, да и… Вот.

— По голове? — с опаской спросил директор.

— Чо я, совсем дурак, чо ли? По плечу. Ну, он сразу и свалился, за плечо держится, орет… Я уходить, а тут завуч меня за рукав. И к вам. Вот…

— Герой, герой… Что ж делать-то с тобой?

— Не выгоняйте. Мне документ нужен. Меня на работу не возьмут без аттестата.

— Не аттестат — свидетельство, — поправил директор. — Хотя, без разницы. Давай-ка так: ты иди к себе в класс. Иди и учись. К экзаменам готовься. Только не лезь больше в драку, хорошо?

— А чо я? Они первые же!

— А с ними я сам переговорю. Сегодня же.

— Ну… Я пошел, да?

— Иди, иди. Учиться иди.

А потом завуч приводила тех парней-выпускников. По одному. И с каждым директор имел не длинный, но обстоятельный разговор. Суть разговора была проста: хочешь аттестат и характеристику? Хочешь? Замри. Забудь свою гордость и отвагу, свое мушкетерство и свое каратэ. В школе драк не потерплю.

— А как же этот, — тыкали они в сегодняшнее событие. — Он же…

— Вас, десятиклассников, было пятеро. Он — один. Вопросы? Или мне еще с вашим руководителем секции поговорить о том, как пятеро каратистов сбежали от одного восьмиклассника?

— Дак, он же — кирпичом!

— И правильно сделал. И молодец! Вас же было пятеро!

…И на какое-то время стало тихо в школе. А главный заводила дома сказал, что поскользнулся и упал. Врач нашел обширную гематому с ушибом кости. Ничего, походил с рукой на перевязи, а к экзаменам выздоровел.

…И хитрить приходилось, а как же!

Кабинет физики был на третьем этаже. Крашенные синей краской столы были прибиты жестяными скобками к полу, и по полу же в трубке были протянуты провода к каждому ученическому месту. Перед каждым столом — две розетки. Вернее, должны быть две розетки, но их нет, и были ли они при открытии — никто уже не помнит. В оставшиеся стоять металлические трубки, из которых должны были выходить провода к розеткам, ученики запихивают фантики и жвачку. А скобки, которыми столы должны быть прибиты к полу, давно оторваны, еще в первый год, когда пришел этот директор и тут же застелил всю школу линолеумом, взявшимся буквально ниоткуда (в других школах его просто не видели).

Директор школы сидел за последним столом, в углу, и посматривал на учителя физики, который вел урок в восьмом классе. Директор уже третий раз за этот год посещал физику. И завучи тоже ходили. Но все равно шли рассказы по школе, как «физик» мог взять длинную чертежную линейку в полтора метра и хлопнуть кого-нибудь из сзади сидящих и мешающих уроку. При администрации он этого, конечно не делал… Но ведь было, было. Источники пользовались доверием. Ладно бы еще учитель был отличным, а уроки — интересными. Так нет — простое пересказывание учебника и решение задач.

После звонка они остались: директор за ученическим столом, физик — на подиуме, за шикарной кафедрой и столом для опытов. Посмотрели друг на друга, поулыбались.

— Ну, что сказать…, — поднялся директор. — Вроде, все по учебному плану. Все — по программе. Но, знаешь, как-то не интересно. Скучно и серо как-то.

Физик с первого дня начал «тыкать», так у них и повелось, что один на один всегда обращаются на «ты».

— А-а-а! Ты тоже заметил? А это, потому что администрация не обращает внимания на кабинет физики! Я же не могу проводить почти никакие эксперименты!

Вся фигура физика, хоть и пожилого, но крепкого и массивного мужика, выражала скорбь по этому поводу.

— Вот если бы к столам была проводка… Если бы был подключен учительский комплекс с оценками, если бы… Да-а-а… А так я только и могу, что задачи решать, к экзаменам готовить.

— Но я заметил, что и задачи, знаешь ли… Не все могут…

— Вот именно! Не все могут! Значит, не всем дано! И не надо на них тратить свое время! Зато я смогу подготовить несколько настоящих «физиков», которым их знания помогут на экзаменах!

«Да», — подумал директор. — «Этого так просто не пробьешь. Недаром говорили мне — этого не уволишь…»

Он спустился к завучам, корпевшим над очередным изменением расписания в связи с гриппом у учителей.

— Ну, как?

— Как, как… По программе. По учебнику. Скучно… Надо что-то делать. Ладно, я еще подумаю…, — и он пошел в свой кабинет, закрывшись в котором можно было обдумать, что и как сделать, чтобы убрать еще одного учителя без скандала.

В Гороно велась статистика текучести кадров, и он помнил, как раньше спрашивали всего за трех-четырех уволенных учителей. Мол, вы их не приглашали сюда, вы не мучились, чтобы учителей уговорить к вам идти… Сейчас-то все по-другому, к нему просятся люди, да вот места — заняты. Надо расчищать.

Стук в дверь:

— К вам можно?

Бывший выпускник.

— О! Какие люди! Как у тебя дела? Садись, рассказывай!

— Ну, как дела… Не очень. Не сдал я.

— Да, это неприятно… И что теперь?

— Работать надо. А мне — семнадцать… Я слышал, у вас есть место лаборанта?

— Лаборанта-а-а? А двух — не хочешь? Вернее, полтора? А то зарплата там маленькая больно. Будешь лаборантом в кабинете физики и на пол-ставки — химии. Потянешь?

— Да мне как раз и химия нужна… Подтянуть как раз ее к лету.

— Значит, договорились. Пиши заявление на мое имя. Завтра тебе на работу к восьми часам…

— А почему к восьми?

— Уроки начинаются в восемь-тридцать, а ты — лаборант. Должен все подготовить. Так что вместе со мной будешь приходить. Ага… И вот еще что. Напиши-ка мне служебную записку от имени лаборанта уже, чтобы провели инвентаризацию имущества в кабинете физики и химии. Нет, только физики — ты же именно там на полную ставку. А то, если потом увольняться, что с тебя спросить можно? Написал? Ну, до завтра!

Директор пожал парню руку, а сам с двумя бумажками поднялся опять к завучам:

— Поздравляю, девушки. У нас новый лаборант. И неглупый. Просит провести инвентаризацию в кабинете физики. В комиссию кого-то из вас, учителя химии, потому что у нее тоже есть подобный кабинет, лаборанта. Акт мне потом подробный принесете. Приказ я сейчас напишу.

На другой день после уроков директор школы зашел в лаборантскую кабинета физики. Там комиссия описывала имущество, все шире и шире открывая в удивлении глаза, а учитель, как будто хвастаясь, вытаскивал из-под стеллажей новые и новые ящики.

— Вот это — оборудование физического кабинета. Гарнитура там вся, тройники, розетки и прочее…, — он вытер пот, щелкнул запорами, открывая ящик. — Вот, даже не распакованное. Но это еще не всё!

Он полез куда-то в темный угол и вытащил волоком еще один такой же — полную копию — ящик.

— Вот. И еще на один кабинет. Когда школу достраивали, я как раз мотался за оборудованием. Ну, вот, — скромно повел он вокруг рукой. — Запасы…

— Ого! А вон, наверху — это что?

— В тех ящиках? Комплекс для электронного опроса учеников. Там пульт учителя и по пультику на каждое рабочее место. Задаешь задачи, а они только тумблерами ворочают. И тут же видишь оценку каждого…

— А в шкафах?

— Наглядные пособия. Даже и не распакованные. У меня все хранится, как надо!

— А в «темной» комнате?

— Там провода, клеммники, макет электронно-лучевой трубки, разные макеты приборов, полный набор вольт-амперметров на весь класс…

— Ну, ты молодец, просто молодец…, — директор со значением поглядел в глаза завучу и вышел из лаборантской.

Потом был длинный разговор с завучами до вечера.

А на следующий день учитель физики принес заявление об увольнении по собственному желанию.

— Что случилось-то? Вроде, не ругались мы с тобой? Вон, лаборанта даю…

Тот склонился над столом, ловя глаза директора, и вполголоса, оглядываясь на дверь:

— Бойся своих завучей, ох, бойся… Ох-х-х… эти тетки, слушай… Они тебя точно подведут. Ты знаешь, они же меня подвели практически, а теперь тебя подведут. Они же разболтали везде, что у меня, мол, горы материалов для кабинетов физики, а в районе ничего этого нет. Не поступало, вроде. Там уже, говорят, Гороно подключилось… Милицию, говорят, тоже… В общем, давай по-быстрому и по-тихому, и я уеду будто на дачу, пока шум не прекратится. Но если что, я за тебя. Слышишь? Только позови! Но сначала завучей своих, теток вредных — убери!

Никакого шума так и не было, в Гороно ничего не узнали. Только удивлялись все: «Как это вы смогли с ним расстаться? Мы уж думали, он там до смерти будет работать… До смерти очередного директора. Хи-хи-хи…».

А еще через полгода директор и бывший учитель встретились на автостанции, где бывший физик «таксовал» потихоньку, подкалымливал развозом пассажиров.

— Подвезти?

— Да, мне же недалеко… И неудобно…

— Поехали, поехали! Ну, как ты с завучами? Держишься еще? Держись! И воли им не давай! Вот ведь, вредные какие тетки!

Он подвез бывшего своего директора прямо к порогу дома и не взял денег:

— Но если что — только позвони. Я тут же приеду. Я — за тебя!

«Плохое отношение»

После уроков в кабинет директора школы, постучавшись в дверь, проскользнула председатель профсоюзного комитета.

— Я должна вас предупредить, что завтра мы собираем комиссию по трудовым спорам…

— Ну, собирайте. Разрешение мое требуется, что ли?

— Нет. Просто мы вас приглашаем на комиссию.

— А что у нас за спор? — заинтересованно поднял голову от бумаг директор.

— Жалоба на вас. Вот, разбираться будем…

— Угу. И мне, конечно, вы эту жалобу не покажете. Так?

— Не положено. Вы же понимаете.

— С кем хоть спорить-то буду?

— С И.

— Так, я же вроде, ничего такого… Ну, ладно, впрочем. Раз комиссия, значит — комиссия. Во сколько завтра?

— Часа в три вам удобно будет?

— Записал. Завтра в три — на комиссию.

…

Назавтра, постояв в два часа у выхода и проводив учеников после шестого урока, директор поднялся на второй этаж, где в одном из кабинетов заседала комиссия по трудовым спорам. Председатель профкома, завуч — от администрации, пожилая учительница — от профсоюза. Вот и вся комиссия. За одним из столов уже сидела учитель начальных классов.

— Итак, коллеги, нами получена жалоба на действия директора школы, — поднялась председатель профкома. — Правда, в ней почти ничего конкретного нет. Просто просьба о разборе жалобы на комиссии. Прошу разъяснить, что именно вы хотели бы обжаловать.

Теперь поднялась учительница. Худощавая, высокая, но какая-то серая, блеклая. Тусклым голосом, не глядя по сторонам начала перечислять:

— Директор ко мне плохо относится… Он ходит ко мне на уроки, и я чувствую, что ему не нравится… Он не улыбается, как всем, когда разговаривает… Он…

— Постойте-постойте, — перебил директор. — Давайте по пунктам, хорошо? Мое плохое отношение в чем проявляется? Что я не так делаю? Ругаю вас?

— Нет, не ругаете. Но смотрите так… В общем, нехорошо так смотрите.

— Ох-х-х…, — подпер директор голову рукой.

Ну, да. Смотрел, было дело. Ему стало известно, что она кричит на своих первоклашек, толкает их, может и щелбана в лоб засандалить… Вот и стал присматриваться.

Но ведь ничего не сказал даже!

— Я не поняла, — вмешалась завуч, строго посмотрев поверх очков. — То есть, вы не можете комиссии предъявить факты плохого отношения к вам?

— …Ну, как вы не поймете… Он же так посмотрит, что работать просто не хочется иногда…

— А что там с уроками?

— Ну, был я на ее уроках два раза. Так, это в мои обязанности входит. Это если я ходить по урокам не буду — значит, плохо работаю!

— И как? — заинтересовалась пожилая и заслуженная. — Как вам ее уроки? Ругали, небось?

— Да ни разу! Вот спросите ее, спросите сами…

— Вот именно! Вы ко мне на уроки ходили, а ничего так и не сказали! Значит, не понравилось ничего, так? — покраснела «жалобщица». — Как мне работать, если зайдет, посидит, поморгает, посмотрит — и уходит! Что мне теперь думать?

— Ну, голубушка…, — улыбнулась завуч. — А директор и не обязан каждый урок разбирать. Он же не методист, знаете ли. Он — администратор! Он — контролер. Вот так.

— Я так понимаю, — вмешалась председатель профкома, до того лишь поворачивавшая голову налево и направо и слушавшая начавшуюся перепалку, — что вы нам ни одного факта плохого к вам отношения не предъявите. Да?

— Ну, как же… Я же и говорю: директор ко мне относится не так, как к остальным. Он хуже относится. Я так работать просто не могу…

— Что ж мне теперь, вприсядку перед ней плясать, веселить ее и хвалить все время? Так, что ли? — уже взъярился директор.

— Тише, коллеги, тише… В общем, так. Я думаю, комиссия меня поддержит. Жалоба, грубо говоря, выеденного яйца не стоит. И зря ты, милая, жаловаться стала. Было бы на что…

— Как это? То есть, профсоюз мне не поможет? Но как же мне теперь в этой школе работать?

— А это уже ваши проблемы. Но не думаю, что директор после этой комиссии станет к вам относиться лучше, — язвительно выговорила завуч и встала. — Мне пора, извините. Надо еще внеклассную работу проверить.

…

На следующий день у директора на столе лежало заявление с просьбой об увольнении.

— Хм… Мы найдем ей замену? — спросил он у завуча.

— Конечно! Давно готовим!

— Значит, отпускаем без скандала?

— Пусть с ней скандалят в другой школе! Наше счастье, что родители ни одной жалобы не написали!

— Ну, так и решим…, — и директор подписал в уголке: «Не возражаю. В приказ».

Не царское дело…

— Здравствуйте!

Ноги в брючках и туфельках ловко переступили через банку с краской.

— Здравствуйте, — не поднимая головы, ответил директор школы. Ему было некогда отвлекаться. Он вел трехцветную линию по краю лестницы с третьего этажа на первый.

— Здравствуйте!

А сейчас — юбка и сандалии.

— Здравствуйте!

О, мужички подтягиваются: костюм и грубые полуботинки.

— Здравствуйте!

И остановилась.

— Здравствуйте, здравствуйте, — посторонился, пропуская мимо себя, директор школы. Но ноги никуда не двинулись.

— Что это вы делаете?

Завуч стояла над ним и глядела растерянно на грязную спецовку, руки в краске, банку, кисточку, которая уже набила мозоли на двух пальцах.

— Как — что? Ремонт…

— Неудобно же! Учителя идут, а вы — тут!

— Чего же неудобного? Их обязанность — вовремя прийти из отпуска. Моя обязанность — приготовить школу к учебному году. Вот мы все и выполняем свои обязанности, — недовольно пробурчал директор и снова опустил голову.

Впереди были еще три лестницы, а завтра уже надо будет проводить первый педсовет…

Литература в школе… А для чего она?

— … Вот скажите, а какой смысл в требовании выучить именно шесть стихотворений? Я не нашел такого требования ни в одной методичке…, — директор школы искренне пытался разобраться в программе и методике, походив по урокам.

— Ну, как же! Во-первых, это заставляет учеников читать! Читать, понимаете, автора, а не учебник! А во-вторых, это прекрасно тренирует память! — сверкала золотыми очками заслуженная и много проработавшая «русистка».

— Память? — ошарашено переспрашивает директор. — А что, теперь и памятью на уроке литературы заниматься должны?

— Конечно! Это же межпредметные связи! Мы учим запоминать, математики учат логике, а потом они у вас на истории лучше учатся! — победно тряхнула та желтыми кудряшками.

— Хорошо… Лучше на истории — это хорошо. Ну, насчет чтения я спорить с вами не буду, хотя признаюсь, что «Войну и мир» прочитал только в армии, и убежден, что Толстой писал этот роман не для шестнадцатилетних подростков, жизни не нюхавших… Нет-нет, постойте, не перебивайте! И «Обломова» я прочитал только в двадцать лет. И поэтому мне этот роман понравился, в отличие от всего, что мы «проходим» в школе из-под палки. Кстати, об «Обломове». Я как раз на этом уроке у вас сидел.

— Да, тот урок прошел активно, интересно, — выпрямилась учительница.

— …А скажите, это такое указание, да? Чтобы говорить, что Гончаров там развенчал и показал, и поиздевался над «обломовщиной» и так далее?

— Не понимаю, о чем вы?

— Ну, как же… Оценку какую дали вы роману и героям?

— Так это устоявшаяся оценка, вековая, можно сказать!

— И что, Обломов и, правда, отрицательный типаж? А мне казалось, что он — заглавный герой, что Гончаров его описывает с любовью, с нежностью, что Обломов в романе герой исключительно положительный…

— Но ведь, Добролюбов…

— Вот видите! Не Гончаров, а Добролюбов! И выходит, что не роман «Обломов» вы объясняете, а статью Добролюбова об этом романе… А для Гончарова Обломов — хороший человек, положительный герой, имя которого он выносит на обложку романа. Ведь не «Штольц» назван роман!

— Что же мне теперь, объяснять, какой Обломов хороший? И что потом выпускники получат по сочинению, если так напишут?

— Хорошую отметку. Если напишут грамотно и если покажут знание романа. А у вас они знают статью Добролюбова о романе. А сам роман… Хотя, я уже говорил, что лично я роман этот прочитал в двадцать лет, и потом даже перечитывал… Я, поймите, не критикую вас или вашу методику… Я сам разобраться хочу, чтобы понять. А если уж я не понимаю, то что могут понять школьники? Или опять — на заучивание всё? Мне же казалось, что одна из основных задач предмета «литература» — приучить к чтению, научить любить чтение, научить любить родную литературу… Но это уже в дебри… Извините. В общем, урок у вас был хороший, опыт у вас такой, думаю, что вы в любой аудитории его проведете. Моя просьба только одна: поменьше на заучивание, побольше — на понимание. Вот и все. Спасибо.

Учительница вышла, прямая и гордая, а завуч, сидевшая в углу, подняла голову и прошептала:

— Все равно ее уже не переделать. Она вас понимает, умная она, но… Работа такая…

Гражданская оборона

— Сегодня между вторым и третьим уроком у нас будут учения по гражданской обороне, — сообщила директору школы завуч, положив трубку телефона.

— Это еще что за? — удивился тот всем лицом.

— Да, это раз в год всегда бывает. Там надо бумаги подготовить, планы распечатать, а еще устроить учебную «тревогу» и вывести учеников из школы. Но это не долго. Минут на десять, чтобы зафиксировать, что эта «учебная тревога» была.

— Угу. Это и маленьких по лестницам гнать? И среднюю школу? И потом что — домой отпускать? Урок сорвем, настроение «исправим» до невозможности. И следующий урок — не урок будет… Так?

— Да, все так, — согласилась завуч. — Но придется. Там от них проверяющий будет. Ну, вы его знаете, он живет тут по соседству. Вот, к нам придет, проверит, а потом сразу на обед…

— Ну, давайте так сделаем: предупредим старшие классы, и только их выведем. Бегом-бегом по лестнице, во двор школы, там покажем проверяющему — и обратно. А с бумагами даже и не знаю… Некогда мне этим заниматься. А, давайте, так сделаем. Мне в любом случае в Гороно надо будет сходить. Вот я и пойду как раз в это время. А вы проверяющему скажите, что все материалы по гражданской обороне — у директора в сейфе. Не будет же он сидеть тут до вечера?

— Шум будет… Обязательно.

— А вот это уже будут мои проблемы. В общем, решили? Тогда — по урокам. И не забудьте предупредить старшеклассников!

…

Через три дня директора школы пригласили на заседание исполкома, посвященное работе районного штаба гражданской обороны.

На этом заседании отчитывался начальник штаба, который был в структуре исполкома, и в ходе отчета по итогам проверки указал на школу, в которой не показали никаких документов, а по учебной тревоге вывели из школы только старшеклассников.

— Та-а-ак, — краснея на глазах, взвился председатель исполкома. — Чем теперь будете объяснять свое бездействие? А если что случится — вы даже детей из школы не выведете?

— А если что случится, — громко и отчетливо произнес директор школы, — то и выводить никого не придется.

— Это как?

— Вон, смотрите, — кивнул директор на объемный макет центра города, стоящий на столе. — Через овраг от нас мясокомбинат. А вот те блестящие штуки — это аммиачные колонны. Холодильники мясокомбината от них запитываются…Я все правильно говорю? — обернулся он к начальнику штаба ГО.

— Ну, так, да… И что?

— Ваш норматив для выхода всех детей из школы — пятнадцать-двадцать минут. Это бегом, сшибая на лестницах друг друга, калечась… А теперь скажите, сколько минут будет идти до школы облако, если эти колонны вдруг взорвутся?

— Да-да, — заинтересовался предисполкома. — И сколько же?

— Три-пять минут…, — ответил начальник штаба. — Но это ведь не повод!

— Ясно, — прихлопнул по столу «хозяин района». — Еще вопросы к директору школы будут? Нет? Вы свободны. А мы продолжим.

Долина гейзеров

— Что это там за статья в газете про вашу школу? — звонок из Гороно был вполне ожидаем.

— «Долина гейзеров»? А вы еще не читали? Там и фотография есть, — директор школы с довольной улыбкой рассматривал получившийся материал.

Статья и фотография школьников, прыгающих через ручьи и фонтаны, бьющие из трещин в асфальте перед школой, были на первой странице «районки», и, наверное, в Гороно уже позвонили снизу, из приемной председателя исполкома…

— Но почему же сразу — в газету? Вы что, не могли позвонить, с кем надо договориться? Это же, выходит, вы сами себя подставили? Там же школа фигурирует?

— Можно подумать, вы не в курсе, что у нас творится. Ваши работники домой и из дома ходят по нашей территории, и эти фонтаны видят. И исполком в курсе — регулярно им названиваю. А так, может, почешутся хоть немного…

«Долина гейзеров» образовалась сразу после включения в городе отопления. Где-то был прорыв, но где? Коммунальщики брали на себя ответственность только за тот кусок трубы, который находился в подвале школы. Водоканал и теплосеть не могли поделить трассу, что лежала под слоем асфальта перед школой.

Ждать, пока школу смоет в овраг, или когда провалится кто-то из школьников, директор не мог. Он набрал знакомый номер телефона и позвал старых знакомых, газетчиков, с которыми работал, когда еще был в горкоме партии. Те с удовольствием устроили фотосессию с гулянием школьников и прыжками через ручьи, а потом Володька написал яркий фельетон о «Долине гейзеров» и о том, что у «семи нянек»… И попал в цель. Как раз шел разговор о слиянии всех структур в одну организацию.

Наутро, после разгона на планерке, где красный от злости председатель исполкома потрясал газетой и обещал лишение премий и увольнение всем причастным, перед школой съехались три машины, из которых синхронно вышли три не худых мужика.

Они постояли, смотря на ручьи и фонтаны, затем «главный коммунальщик» показал рукой на школу и сделал красноречивый взмах, отрезая трубы по линии фундамента — вот так, мол, мое, а это — ваше. Затем сел в машину и уехал. Представители «Водоканала» и теплосети еще постояли, ругаясь и размахивая руками, пощупали воду, доказывая друг другу, один — что она холодная и к теплосети относиться не может, другой — что теплая она, аж парит, а следовательно, не «Водоканал» должен тут копать. Хлопнули двери легковушек, и все разъехались, ничего не решив.

К вечеру того же дня возле школы появилась черная «Волга» председателя исполкома. Он даже не стал выходить. Только глянул, и машина повернула обратно. А еще через час от «Водоканала» спешно притарахтел бульдозер, со стороны теплосети — небольшой экскаватор, и бригада сварщиков оказалась тут же, выделенная коммунальщиками. Бригада слесарей, пройдясь по трассе, нашла и закрыла задвижки, экскаватор бойко вырыл яму, сварщики, опустившись в нее, долго что-то резали и варили уже в темноте, к ночи бульдозер уже заровнял все, засыпав яму, а утром на этом месте уже стоял самосвал с асфальтом и трое дорожников восстанавливали дорогу.

«Писатель»

— Да, и еще имейте в виду, что у вас там, в коллективе, есть настоящий «писатель», — понизив голос, говорит инспектор Гороно молодому директору школы.

— Писатель? — поднимает тот брови.

— Да, он же пишет во все инстанции. Постоянно пишет. Думаете, только одна жалоба была на предыдущего директора? Вот, мы же вынуждены разбираться по каждому случаю!

Она выволакивает толстую зеленую папку с тесемочками.

— Это — только по нему!

Письма в горсовет, в горком партии, в обком и облсовет, в Совет министров, в ВЦСПС, в министерство образования, в Верховный Совет, на очередной съезд КПСС, письма отдельным депутатам… В каждом письме подчеркнуты жирно жалобы на школу и ее руководство. К каждому письму прикреплен ответ. Каждый ответ — это выход в школу и разбор жалобы инспектора Гороно…

— Да-а-а, — восхищенно кивает головой директор школы. — А уволить его не пытались?

— Да, вы что? Как его уволишь? Он же законы лучше нас знает! Он сам, кого хочешь — уволит! Лучше уж вы его не трогайте…

…

В первый год работы нового директора трижды приходили комиссии разбираться по жалобам.

— Вот, написано, что у вас теплицы заброшены, которые на плане школы есть.

— Пойдемте, посмотрим.

Директор вел комиссию, и они смотрели на фундаментные блоки в том месте, где по плану — теплица.

— Так. То есть, он все верно жалуется… А если теплицы нет, то зачем блоки? С этого фундамента ребенок может упасть и покалечиться…

Директор терпел, а после ухода комиссии звонил шефам. Приезжал бульдозер и засыпал-заравнивал площадку, на которой должна была стоять теплица.

Новая комиссия смотрела уже состояние туалетов и интересовалась, почему туалет для учителей не закрывается на замок.

Очередная комиссия спрашивала о принципах распределения кабинетов и часов…

При этом «писатель» боролся не за себя лично. И даже не за коллектив была его борьба. Он принципиально боролся против администрации школы, раз за разом доказывая, что может найти повод для жалобы.

…

— Посмотрите газету, — директор со счастливой улыбкой подсунул листок под локоть завуча. — Посмотрите, посмотрите.

— А что там?

— А там, возможно, решение еще одной проблемы…

Были опубликованы поправки и изменения в КЗОТ, позволяющие увольнять пенсионеров по возрасту.

— Вы что, думаете «писателя» уволить? Да он же вас просто съест и не поперхнется! Он же законы знает!

— А мы тоже будем действовать по закону.

Уже на другой день учитель был в письменной форме извещен о том, что директор ставит вопрос о его увольнении по возрасту. Второй экземпляр уведомления с росписью учителя был спрятан в сейф.

Через обусловленное время заявление с просьбой рассмотреть вопрос об увольнении члена профсоюза по возрасту было направлено в профком школы. Председатель профкома был приглашен к директору школы и ознакомлен с новыми законами и правилами.

В нужный срок директор и «писатель» получили письменное извещение о том, что в пятницу после уроков пройдет заседание профкома по указанному вопросу.

Ровно в два часа директор школы и учитель стояли перед профкомом. Пять пожилых женщин, учителей с огромным стажем, испуганно поглядывали то на одного, то на другого.

Директор четко изложил основные пункты нового закона, упирая особо, что лично к учителю он претензий не имеет, а увольняет его «по возрасту». Учитель был вынужден подтвердить, что ничего личного тут нет.

— Хорошо, посидите в коридоре, — предложил председатель профкома.

Они вышли, таща за собой по стулу, и молча сели у дверей учительской. Минуты тянулись долго. Уже и полчаса прошло. За дверями жужжал разговор, иногда прерываемый длинными паузами. А директор и его учитель сидели бок о бок в пустом пыльном школьном коридоре и ждали решения, которое могло решить судьбу одного из них.

Час, целый час шумел профком за закрытыми дверями, пока, раскрасневшиеся и вспотевшие, не пригласили обратно ожидавших решения.

— В общем, так…, — председатель профкома помялась, не поднимая глаз от написанного уже протокола. — Мы отказываем директору школы в увольнении учителя по возрасту.

— …Это ваше право, — спокойно подтвердил директор. — Прошу копию протокола мне в дело.

…

Полгода. Прошло еще полгода. Ни единой жалобы, ни одного письма…

…

Через год в ходе выпускного вечера, крепко подвыпив, «музыкант» привязался к «писателю»:

— Что-то ты писать совсем перестал? Или наш директор тебе нравится? Что, боишься его, что ли?

— Нет, ты понимаешь… Он со мной — ПО ЗАКОНУ, — выделил тот уважительной интонацией. — Я теперь, если напишу что-то против него, то это будет — личная неприязнь. Мне теперь просто нельзя…

И больше он не написал ни одной жалобы до увольнения этого директора школы.

«Зачет»

— А почему у меня «четверка» за полугодие по истории?

Весь класс, в котором вел историю директор школы, уже вышел, а эта ученица осталась. И теперь стояла перед ним в позе и с выражением лица богини справедливости и правосудия.

В классе эту девочку немного недолюбливали за постоянно недовольное выражение лица. Она смотрела вокруг как-то слегка высокомерно. И говорила со всеми как-то нехотя, «через губу». Когда говорила о школе, учителях, предметах, одноклассниках, так и слышалось, что все время подразумевается «ЭТА школа», «ЭТИ одноклассники», «ЭТИ учителя», теперь вот «ЭТА история»…

— У тебя «четверка», потому что ты не отвечала темы, а тесты сдала на «четверку», — спокойно ответил директор школы. Он всегда старался говорить спокойно. И с учениками, и с учителями.

— А вы меня не спрашивали!

— Как же мне тебя спрашивать, если ты руку не поднимаешь и желанием не горишь? Вон, кто знал — руку поднимали. И кому надо было — тоже руку поднимали. Ты или не знала, или тебе не надо было…

— Я знала! А вы мне — «четверку»!

— …И что теперь? — он без всякого интереса смотрел на нее. Внизу уже ждали завучи, надо было назначать педсовет, надо еще проверить, что там получается с расписанием на третью четверть, надо обязательно позвонить коммунальщикам, чтобы за зимние каникулы не выстудили школу, надо проверить классные журналы выборочно (есть список, за кем нужен глаз да глаз)… Дел еще много. А тут вот еще и разговоры с учениками.

— Примите у меня зачет!

— Что, прямо сейчас? Только что был урок. На уроке ты руку не подняла. А после урока, извини, у меня уже намечены дела.

— Но я же готовилась! Примите зачет!

— Не сегодня, извини. Дел много, — он захлопнул журнал, сунул его подмышку и пошел совещаться с завучами.

На другой день она встречала его у порога школы, к открытию.

— А сегодня вы примете зачет?

— Сегодня у меня совещание в Гороно, а потом совещание по теплу в исполкоме… Так что — нет.

— А когда? — она стояла и ждала с таким выражением лица, что было ясно: будет ходить и долбить в одну точку столько, сколько понадобится.

— Вот ведь, какая… Настойчивая…, — директор подумал минуту, глядя на нее. — Ну, готовься. В пятницу. У меня в кабинете. В два часа, сразу после уроков.

— Хорошо, — кивнула она. — Я приду.

В пятницу ровно в два часа дня в дверь кабинета директора раздался стук:

— Можно? Я на зачет!

Он поднял голову от бумаг, в которых закопался по уши, посмотрел непомняще.

— А-а-а… Да-да. Зачет. Сходи-ка за вашим журналом, скажи, что директору на зачет. Скажи, сейчас же и отдадим.

Через пять минут журнал лежал на его столе.

— Та-а-ак, — открыл он нужную страницу. — Значит, говоришь, учила? Готовилась, говоришь?

— Да! — подняла она нос кверху. — Я готовилась!

— Ну, что ж…, — он поставил жирную «пятерку», зачеркнув «четверку» и написав сбоку, что исправленному можно верить. А потом закрыл журнал, протянул его ученице, стоящей перед столом.

— Все. Можешь отнести…

— Как это?

— Ну, ты же готовилась? Ты же считаешь, что знаешь на «пятерку»? Что «четверка» тебе — незаслуженно? А я тебе доверяю. И если так, то зачем нам тратить время и нервы?

— …Я же готовилась! Я ночью читала! — краска бросилась в щеки, заблестели предательской слезой глаза.

— Я верю. Поэтому, смотри, поставил тебе твою «пятерку». Ты же этого от меня хотела? Все. Можешь идти.

— Вы издеваетесь?

— Нисколько. Ты учила. Я тебе верю. Оценка, которую ты из меня выжимаешь, поставлена. Какие еще могут быть вопросы?

Она еще с минуту постояла перед его столом, но директор уже опустил голову к бумагам, на которых требовалось вывести подпись и пришлепнуть печать: та еще работа, требующая сосредоточенности. Повернулась, медленно вышла, аккуратно прикрыв дверь.

Больше до конца года индивидуальных зачетов она не требовала.

За год по истории у нее красовалась «четверка».

Первый «выпускник» со справкой

— …И что нам теперь делать?

— Что делать, что делать, — хмыкнул директор школы. — А зачем вы его брали в девятый класс?

— Ну, как же… Он же сын председателя исполкома…

— Ну, и что? Оценки какие? Поведение какое? Что, решить не могли? Теперь все равно придется принимать решение… Но уже другое… Он экзамены сдаст? Сумеет?

— Нет. Вы знаете, он же совсем не учится. Он привык, знаете… И так с детства. Когда еще маленьким был, в пятом классе, что ли, знаете, что придумал? Прыгнул с решетки раздевалки на плечи уборщицы. Темно было, уже вечер, а он — раз на плечи… Она уволилась.

— А он?

— А что мы можем? Поставили его на педсовет, а он там смеется: я, говорит, в семье самый дурной. Ну, и ведет себя соответственно… Даже сейчас. Здоровенный вырос…

Директор школы и завучи сидели в его маленьком кабинете на первом этаже и обсуждали успеваемость в старших классах.

— Ну, и что вы ко мне пришли? Не учится — гнать надо! Вон, Закон под стеклом лежит, — мотнул он головой.

— …А может, вы все-таки позвоните? Вы же с ним знакомы по работе… Надо же предупредить…

— Н-да? Ну, и что я ему скажу? Ладно-ладно… Сидите, слушайте…

Директор поднял трубку телефона, вздохнул и набрал прямой номер председателя исполкома.

— Алло?

— Здравствуйте, это директор школы…

— Что, снова по отоплению? — тут же завелся «хозяин района».

— Нет-нет… Тут другое дело… Личное. Я о вашем сыне. По оценкам выходит, он у вас со правкой выйдет…

— Не говорите мне этого! Я не хотел его в школу пихать — жена настояла. Так ей и звоните. Я в это дело лезть не буду. Все. Разговор окончен.

В трубке зазвучали короткие гудки.

— Ну, что? Слышали? В общем, давайте мне еще списки, кто на грани, будем с ними говорить. А с этим больше не работаем — поздно. Бесполезно. Да, и не нужно уже никому это… Сами слышали…

— …И — что теперь? — осторожно переспросила завуч, курировавшая старшие классы.

— Как, что? По Закону. Сколько у него двоек выходит?

— Пять, — тихо ответила завуч.

— Открываем закон, читаем. Что там положено ученику, не справившемуся с программой и не допущенному до экзаменов?

— Справка…, — еще тише ответила она.

— Вот и готовьте… Справку. По всей форме.

— Но все же… Он же сын…

— Вы не поняли? Готовьте материалы для справки. Что там надо, по закону и по инструкции. Провести беседу? Сейчас проведу. Педсовет собрать и решение принять? Готовьте педсовет. С родителями поговорить? Вон, поговорил уже… Что еще? Выпускаем со справкой. Все. Решено.

На следующее утро в телефонной трубке раздался голос начальника Гороно:

— Вы там совсем с ума все посходили? Вы понимаете, что делаете?

— А что случилось?

— Это правда, что вы хотите выпустить со справкой сына председателя исполкома?

— Интересно… Кстати, а откуда у вас информация? Не сдадите своих агентов?

— Вы еще и смеетесь?

— Какой там смех? Вечером разбираю дело, а утром вы уже в курсе. И не с моих слов… Кого вы там еще слушаете, интересно мне…

— У нас есть информация. Да. Но это — не ваше дело. Скажите, вы, правда, решили…

— Правда, правда. И не решил, а так написано в законе.

— Вы понимаете все последствия? Вам не станут помогать…

— А кто мне помогал-то? Хоть бы то, что положено, делали… А помощь мне не нужна. Жаль, просто жаль, что вы не говорите, откуда у вас информация…

Короткие гудки в трубке опять сообщили, что на том конце сети терпение у начальства кончилось.

За четырнадцать лет работы школы впервые ученик был выпущен со справкой. Никаких санкций, которых ждало с нетерпением Гороно, не последовало.

Планирование и отчетность

— …А теперь покажите, как вы планируете свою работу…

В школе — проверяющая. Почему, отчего — неизвестно. Но вот пришла инспектор Гороно, и уже больше часа «измывается» над молодым директором и завучами.

— Ну, как планирую… Есть у меня тетрадь, я там себе пишу задачи на неделю и на каждый день.

— А покажите, покажите…

— Но это же я пишу себе? Для себя только- с сомнением в необходимости показа такой тетради спросил директор школы.

— Что значит — для себя? Вы — это не просто вы, вы — директор школы. И от того, как вы распланируете свою работу, зачастую зависит работа всей школы, — назидательно сказала не старая, но невозможно скучная дама. — Так что несите, несите… А я пока еще завучей поспрашиваю…

Те уже, привычные ко всему, вытаскивали из столов кипы каких-то бумаг.

Директор спустился в свой кабинет, постоял там, молча матерясь, достал из сейфа свою рабочую тетрадь, и снова поднялся на второй этаж, где расположилась проверяющая.

— Вот, смотрите…

— Так-так. Интересно. О! У вас даже и по часам есть?

— Бывает много работы, приходится даже часы расписывать, да…

— Ну, что же, — она что-то записывает в свой блокнот, — планы я ваши вижу. А теперь покажите отчеты.

— Э-э-э… Какие еще отчеты?

— Ну, как же! У вас есть планы. У вас просто обязаны быть отчеты об их выполнении! Иначе это не планирование, а так, бумажка, — презрительно кинула она на стол большую тетрадь в девяносто шесть листов.

— Извините…, — директор помотал головой. — Я что-то плохо понимаю, видимо. Это, — показал он на тетрадь, — мои личные планы. Понимаете? Это я сам себе планирую. Какие отчеты, что вы?

— Та-а-ак… Вы действительно плохо понимаете. Вот ваши завучи — опытные. Они знают, что планирования без отчетности не бывает. А у вас это недочет, недочет…

— Еще раз извините, — директор наклонился, заглядывая инспектриссе в глаза, — но вы это все серьезно говорите? Что я сам себе должен писать планы, а потом сам себе отчитываться в их исполнении?

— Да. Так и запишем. Отчетности нет, выполнение планов не контролируется…

Директор школы развел руками, посмотрел на своих завучей.

— Знаете, пишите вы, что хотите. Я пока пройду по школе. Надо, знаете ли, контролировать работу. У нас, знаете ли, по вечерам разные секции, факультативы.

— Но…, — начала было проверяющая, и умолкла, потому что за директором уже закрывалась дверь.

Он походил по всем этажам, заглядывая во все классы, где еще горел свет. Обсудил с физруком будущие соревнования, пострелял у военрука из «воздушки» по мишеням, заглянул в компьютерные классы…

Когда он вернулся в кабинет завучей, инспектора уже не было, а завучи сидели над расписанием на следующую четверть.

— А где эта… Как ее?

— Мы ее выгнали…

— Шутка, что ли?

— Нет, правда. Надоело, знаете. Вы правы, это все такой формализм, никакого отношения к работе не имеющий. И мы ее просто выгнали. Сказали, чтобы уходила, проводили до дверей, помахали рукой, предупредили, чтобы больше не приходила…

— Что, серьезно? — директор просто наслаждался ситуацией. — Что, вот так, взяли и выгнали инспектора Гороно? Отлично! Молодцы! Хвалю!

Утром он пришел еще раньше и сел, улыбаясь, у телефона. Ровно в восемь утра раздался звонок из Гороно:

— Что вы себе позволяете?

— Я? Извините, о чем вы? Я ничего себе не позволяю…

— Вы знаете, что вчера было?

— Приходила ваша инспектор, мы с ней поработали. Потом она ушла…

— Ваши завучи выгнали ее! Выгнали представителя руководящего органа!

— Я не присутствовал… Но понял вас, понял. Это безобразие. Я буду разбираться… Мне надо будет с каждым из завучей переговорить индивидуально, выяснить, что и как случилось. Я разберусь. Спасибо за информацию.

И он, продолжая улыбаться, положил трубку.

В первый раз завучи поступили именно так, как он хотел бы и сам, да несолидно как-то директору — женщину…

Больше эта инспектор в школу для проверок не ходила. А вопрос о планировании и отчетности не поднимала ни одна комиссия.

Секретарь

— А что вы нас ругаете? Вы, вон, на свою секретутку поглядите! — синие тени, черные стрелки от углов глаз чуть не до виска, красные щеки, яркие губы — восьмиклассницы стояли насмерть, не поддаваясь никакой критике.

— На кого, на кого? — поднял брови директор школы.

— На Лариску вашу!

— Ну, во-первых, она не моя, а во-вторых, ее должность называется «секретарь». И потом, она же не школьница…

— А какая разница? Школьница, не школьница… Она в школу так ходит, а нам — нельзя?

…После проведенной воспитательной работы директор школы сидел в своем кабинете и думал. Не в первый раз уже ему тыкали пальцем в сторону секретаря, которая осталась «в наследство» от прежнего директора.

— Лариса! — открыл он дверь. — Зайди ко мне!

— Слушаю вас.

«А ведь девчонки были правы,»- подумалось ему. — «Типичная секретутка…»

Узкая короткая кожаная юбка в обтяжку, высокие сапоги-чулки на каблуке, ярко-красная блузка, яркая раскраска… Вся такая «набитая», такая гладкая. Как говорится, — не ущипнуть.

— Кхм… — едва сдержал смешок. — Ларис, а ты давно у нас работаешь?

— Давно-о-о… Как не поступила, так сразу в школу и устроилась.

— А ты после этого еще поступала?

— Да, нет, готовлюсь все.

— Угу, угу… А тебе не мала эта зарплата? Нет-нет, я не о повышении говорю… Вот ты пришла, вчерашняя школьница, «пересидеть» какое-то время в школе. Место тихое, несуетное, все знакомы, можно спокойно готовиться к экзаменам, да еще и у учителей консультироваться… Это я вполне понимаю. Тут деньги — не главное…И все же… Сколько лет ты уже здесь?

— Пять. А что, нельзя?

— Да, можно, наверное… Я просто не понимаю ничего. Вроде, должность такая, что только для пенсионеров или для выпускницы — пересидеть годик до поступления. А ты, вон, пять лет… И как долго ты собираешься еще работать секретарем? С такой внешностью — модель просто! Кхм… Да. Вот…

— Вы меня гоните, что ли?

— Я хоть что-то про увольнение сказал? Я просто предложил тебе подумать, сколько еще лет ты потеряешь, сидя здесь за машинкой. Иди, иди… Мне тут еще поработать надо. Иди. И думай…

…

Через два дня она уволилась и почти сразу нашла работу в Москве…

Уборщики

— …А вы, правда, уборщиков ищете?

Двое выпускников стояли в кабинете директора. Но один молчал, прятал глаза, не знал, куда деть большие не по возрасту руки, а другой, потоньше, поразвязнее в поведении, вел разговор.

— Правда. Никто же не идет, зарплата совсем маленькая. А грязь в школе — сами видите, какая…

— А вот если мы с другом… Нам можно будет?

— Вообще-то с шестнадцати лет уже можно.

— Во! Нам как раз по шестнадцать!

— Ребята, но там же деньги — копеечные совсем…

— А куда нам деваться? Мы — маленькие. И в школе учиться надо. А так, после уроков останемся и всю школу отмоем. Это же можно?

— Да, меня так устроило бы. Чтобы с утра к приходу всех школа была чистая, днем будут дежурные чистоту поддерживать, а когда все уйдут — тут вы и отмоете… Да. Это было бы хорошо. Но имейте в виду — поблажек не будет. Будете перемывать, если что. Это — работа. Не игра.

— Конечно! А мы и не думаем филонить! Нам просто деньги нужны свои собственные!

Тут большой кашлянул и толкнул его локтем в бок.

— Только… А можно, вы никому не будете говорить, что мы у вас уборщиками работаем? Засмеют же…

— Да, можно, конечно. Но вас же все равно видеть будут с ведрами и тряпками. Школа-то допоздна работает.

— …Да-а-а… А мы скажем — вы нас наказали! Вот!

— И — за что же? — рассмеялся директор школы.

— У-у-у… Мы знаем, за что…, — переглянулись мальчишки. — Было бы желание!

— Ну, по рукам!

Военкомат

Вежливый стук в дверь.

— Можно?

— Конечно, конечно! — встал со стула директор школы, радушной улыбкой встречая вошедшего в его кабинет районного военкома. — Что, опять что-то по вашей линии?

— По нашей, по нашей…, — садясь, кивнул подполковник.

В школе по плану мобилизационной готовности военкоматом организовывался пункт сбора запасников, а директор назначался, в случае чего, заместителем начальника этого пункта. Начальником был представитель военкомата. Раз в год проходили учения, в ходе которых по сигналу открывались кабинеты, подтягивались запасники первой очереди, до вечера играя в карты и шахматы, выданные им на это время. А по этажам ходила окружная комиссия:

— Это у вас что? Актовый зал? Почему не используете? Спортзала, говорите, хватает на двести человек? — и что-то записывали майоры и подполковники в свои толстые блокноты.

Потом снова целый год не было слышно о мобилизации и проверках.

Но вот так, чтобы сам военком запросто зашел в школу — это впервые…

— Впервые у нас?

— Да… В первый раз. Я тут мимо обедать хожу домой. Дай, думаю, зайду…

— Чем-то могу помочь?

— У вас работает такой…, — военком полистал записную книжку и прочитал вслух фамилию.

— Да, лаборантом. Поступить не удалось, вот пока и зарабатывает стаж.

— А могу я с ним поговорить? При вас?

— Конечно, конечно. Он здесь сейчас как раз. Наташа, — крикнул секретарю директор, — позови лаборанта!

Через минуту в кабинет заглянул молодой лаборант.

— О! Вот и он, — удовлетворенно кивнул военком. — Присядем, поговорим при твоем директоре. Значит, так, мальчик. Я все понимаю. Понимаю, как ты повестки «не получаешь», как все время «в Москве», «у родственников», «заболел»… Я могу передать твое дело в милицию, и тогда тебя будут ловить по всей стране и рано или поздно поймают. Понятно?

— Да, вполне.

— Но у меня есть другое предложение. Завтра в шесть ноль-ноль ты с мешком стоишь у дверей военкомата. Сам. Без дополнительной повестки. А я за это обещаю тебе нормальное место службы. Думай быстрее, мне надо на обед. Итак?

— Да…

— Что — да?

— Я завтра приду.

— Вот и молодец. Спасибо, товарищ директор, — рука кинута к козырьку фуражки, и военком вышел, аккуратно притворив дверь.

— Ну, — развел руками директор, — что я мог еще? Давай, иди. Отпускаю тебя сегодня — готовься.

…

Военком сдержал слово, и через полгода директор получил письмо из армии от бывшего лаборанта, подтверждающее это.

Не люблю пьяных…

— Ну, что, стукнемся, директор? Ну… Что, ссышь, да? Давай, стукнемся! — кричал, подпрыгивая по-боксерски на месте, крепко пьяный выпускник прошлых лет, которого директор школы только что не пустил в автобус с выпускниками нынешними.

Автобус фырчал мотором, двери были закрыты, но выехать со школьного двора он не мог: прямо посреди дороги растянулась редкая цепочка пьяных «старичков», подзуживающих своего предводителя.

— Ну, давай же, давай! Стукнемся, эх, стукнемся! — кричал тот, делая выпады в сторону директора школы.

А директор, зажав в каждой руке по огромному букету, врученному ему на выпускном вечере, медленно-медленно, по ступне, двигался в его сторону. Он разводил руки в стороны, широко улыбался и приговаривал на ходу:

— Негоже мне с тобой драться, несолидно… Опять же и руки у меня, видишь, заняты. Праздник у меня, понимаешь. А ты — пьяный. Пьяный и молодой. Мне с пьяным и молодым драться просто нельзя. Ты уж просто ударь первым, что ли. Ну, бей!.. Только имей в виду. Я отбиваться не буду. Я тебя просто посажу. Ты на кого голос тут повышаешь? Я тебе не шавка, не пацан… Ну, бей, бей, стукнись об меня…

И медленно-медленно — вперед. А сзади поддавливал автобус, потихоньку тоже двигающийся за ним.

До поворота на центральную улицу оставалось немного, когда с ее стороны, за спинами полупьяных пацанов раздался треск мотоциклетного двигателя и по их спинам мазнул луч фары.

— Сматываемся, мужики! Ну, директор… Попадешься ты мне!

— А чего ждать? Вот же я. И не сопротивляюсь!

Но темные фигуры брызнули в стороны, исчезая в кустах акации, а к школе подъехал мотоцикл, с заднего сидения которого спрыгнул и кинулся вдогонку милиционер. Второй подошел к директору:

— Что тут у вас?

— Да все в порядке уже, спасибо, — и он дал отмашку автобусу: езжай уж, дорога свободна.

Автобус с места взял неплохую скорость и исчез, унося выпускников в теплую июньскую ночь на берег Можайского водохранилища.

— Не люблю пьяных…, — задумчиво произнес директор.

— А кто же их любит? Пьяный — он безголовый, — поддержал милиционер.

— Ну, что? — обратился он к выходящему из темноты своему коллеге.

— Что, что… Разбежались… Да знаю я их — участок-то мой. И сам эту школу заканчивал…

— Тогда поехали дальше. Сегодня еще в двух школах выпускные…

Мотоцикл весело затрещал и ускакал в темноту. А директор, чувствуя, как отпускает его напряжение, пошел к дверям школы.

«Где же мои мужики? Куда подевались?» — думал он. В темном углу у дверей возились какие-то две фигуры.

— Кто тут еще?

— Да мы это… Вон, спарился совсем, видишь…

Физрук с вялой улыбкой сползал по стенке, а невысокий музыкант все пытался поставить его на ноги, да сил не хватало.

— Вот, блин… Не бросать же его здесь. Ну, давай, берись, потащим его домой вдвоем…

Вцепившись с двух сторон в поясной ремень, они синхронно качались, мотаясь от одной стороны тротуара к другой, уводя учителя физкультуры домой. При виде знакомого подъезда тот вдруг оживился, оттолкнул жестко обоих, сделал пару шагов, повернулся и ясным чистым голосом:

— Какого х…? Вы, двое, вы что, ох…?

— Э-эй, тут директор, между прочим…

— Да мне пох… Директор-миректор… Шли бы вы по домам! — и сам повернулся, и ровно держа спину пошел к подъезду.

— Э-э-э… Пьяный он…, — извиняюще произнес музыкант.

— Не люблю пьяных, — сказал директор. — Очень не люблю. Завтра. Завтра он будет ждать меня у подъезда школы раньше всех. Спорим?

— Да, что спорить-то? Куда он денется? Прибежит, конечно…

— Не люблю пьяных…

— А кто их любит?

Двери

— А тут у нас что? — директор с завучем и завхозом обходил школу, знакомясь со всеми ее закоулками.

— Там «темная» лестница…

— Да-да, темная! Мы закрыли, потому что там травму можно получить, и потому что там куряки все время собираются…

— Куряки? Так, может, нам и туалеты закрыть? Ну, они же там тоже собираются… Я все же не понял. Это лестница, по которой должны спускаться с третьего этажа на первый вон те классы. Так?

— Да, но там темно, и мы ее закрыли…

Директор школы подергал за огромный висячий замок, постучал ногой в дверь, и лист фанеры, вбитый вместо стекла, вдруг легко отделился и спланировал куда-то в темноту.

— Как интересно…, — сказал директор и полез в дыру. — У-у-у… Как здесь интересно!

На темной лестничной площадке стояли стулья, лежала алюминиевая банка из-под учебных фильмов, набитая окурками. Стены были исписаны прокламациями и обращениями к предыдущему директору.

— Так, — строго сказал он завхозу, вылезая обратно и отряхиваясь. — Двери на всех этажах — открыть. Сами двери — снять, чтобы было светлее. Лампы вкрутить. Стены отмыть.

Он посмотрел на часы.

— В два часа начинайте, как уроки закончатся. Всех уборщиц — туда. Ясно? Идите пока, ищите ключи, топоры, ломы… Что там понадобится. А мы дальше пойдем.

— Да как же, — стала забегать перед ним завуч. — Мы же не просто так закрыли! Там же травмоопасно!

— Может, нам всю школу закрыть? — усмехнулся директор. — Тут, в школе, везде опасно. Вон, разбежался по коридору, не удержался на ногах — и лбом в стену. И — все…

— У нас дежурные в коридоре стоят.

— Да? Вот и запишите: поставить дежурных на каждой лестничной площадке. Закрепить старшие классы за этой лестницей для начала. Думаю, там бесились и бегали не старшеклассники?

— Но…

— А заодно пусть учителя тех кабинетов, которые выходят на лестницу, тоже поглядывают и похаживают. Вот и все. Вы хоть думали, что это — нарушение техники пожарной безопасности? Первая жалоба — и штрафов нахватаем…

— Штрафов? — задумалась и даже отстала немного завуч. — Тогда вы правы. Но нужен же контроль.

— Вот и организуйте его. Так, а эти откуда?

Навстречу по коридору резво двигалось трое пятиклашек.

— Кто такие? — тут же взяла все в свои руки завуч. — Откуда?

— Нас в туалет отпускали…

— В туалет? А почему вы ходили в начальную школу? Привыкли, что ли?

— Там чище… И нет старшеклассников…

— Марш на урок!

Директор дождался ухода школьников и спросил:

— А что, в начальную школу можно пройти не только по первому этажу? Через вестибюль?

— Нет, конечно! Вон, и по второму из коридора вход и по третьему…

— А почему? Я как-то привык, что начальная школа всегда отделена.

— Ну-у-у… Так как-то… Было так всегда. Вот и все.

— Понятно. Мы туда не пойдем сейчас, пожалуй. Кстати, а что говорят учителя начальных классов по этому поводу?

— Да, что говорят… Жалуются. Эти же, как разбегутся, всю мелкоту с пути сносят.

— Угу, понятно. Вернемся. Где тут у нас завхоз?

— А вон он, к дверям примеряется…

— Значит, так: эти двери снимаем. А потом вешаем их на втором и третьем этаже. И закрываем проход в начальную школу.

— Вы думаете, это так просто?

— А что здесь сложного? Вот, что нужно завхозу для этого?

Завхоз постоял, пошевелил губами, а потом сказал:

— Да, в принципе, все есть. А плотнику сейчас скажу, чтобы инструмент подготовил.

Наутро, разбегаясь, по длинному коридору, пяти-шестиклассники упирались в закрытые на замок двери. Начальная школа на переменах водила хороводы на всех трех этажах, и никто им не мешал. А на «темной» лестнице стояли дежурные, пытаясь прочитать полусмытые надписи…

— Бездельничаете? — налетела из-за угла завуч. — Вот вам резинки. Стирайте, что еще найдете. Все стирайте.

Ноги

Итак, жил-был директор школы… Не надоело еще про директора-то? Нет? Ну, так вот, жил он, значит, был… А время было суровое, хреновое было время. В магазинах уже ничего не было, в карманах еще ничего не было, но работа — была, была…

Работа была всегда, как мне помнится. Даже когда нас не было — она уже была.

Так вот, о директоре. Работает он себе спокойно и радостно, вживается в коллектив, в котором все имеют опыт — о-го-го какой! Пытается понять, за какие веревочки дергать, какие колесики подкручивать, где надо маслица с улыбкой капнуть, а где, наоборот, протереть досуха, да — по сухому, по сухому… А летом принимает на работу новых учителей. Одних — совсем-совсем новых, только из института-училища, других — из других школ и мест… В общем, молодежь появляется в школе. И было это хорошо…

Сентябрь выдался ветреным и холодным. Листья так и сыпались, и школьники по настойчивому указанию из вышестоящих органов регулярно выходили на улицы грести листья с газонов и собирать из них красивые желтые кучки.

В один из таких дней в кабинет директора ворвались, раскрасневшись и запыхавшись, два его заслуженных завуча:

— Нет, вы только посмотрите, посмотрите на это! Вот, выйдите — и посмотрите, — с места зачастила одна из них.

— Что там такое еще? — нехотя поднялся он со стула. — Ну, показывайте.

Директор еще ни разу не видел их такими взволнованными и возмущенными.

— Ну, показывайте, что у вас тут…, — повторил он, выйдя за ними в коридор школы.

— Вот, смотрите! Смотрите-смотрите! — синхронно ткнули они пальцем в конец коридора, где шла к своему классу одна из молодых учительниц. Высокая, спортивная, стройная. Свитер и лосины. И ничего, кроме.

— А? Ага! Ну, что вы теперь скажете?

— Ну, что скажу, что скажу…, — всмотрелся директор. — Красивые ноги. Очень. Есть, что показать. Молодец!

— Эх! — крякнул он довольно, махнул рукой и вернулся в свой кабинет.

Больше вопросы внешнего вида учителей в этой школе не поднимались.

Динь-динь-динь…

— В лу-унном сия-аньи сне-ег серебри-ится, вдо-оль по доро-оженьке тро-оечка мчится…

— Стоп-стоп-стоп! — захлопал в ладоши учитель музыки. — Тут надо выше, еще выше! Тут надо нашим женщинам вытягивать. А мужчины потом вторят: «Динь-динь-динь, динь-динь-динь, колокольчик звенит…» И дальше по тексту…

Педагогический коллектив готовился к очередному ежегодному смотру хоров.

Каждый год в районном Дворце Культуры на большой сцене хоры и ансамбли из учителей всех школ показывали свое умение красиво петь. Считалось, что это сплачивает коллектив, а победа в конкурсе повышает статус школы и доказывает наличие именно коллектива, а не просто набора учителей-предметников.

Это не сам директор школы придумал. Это ему втолковали его завучи, которые уже прошли через многие такие конкурсы. И они же втолковали, что присутствие директора на репетициях (два раза в неделю) — обязательно. Иначе никто же не пойдет просто! Да еще и из Гороно позвонили, спросили: готовится ли школа к смотру художественной самодеятельности? Будет ли школьный хор стоять на сцене? Большой ли хор?

«Вы не забудьте, что у вас — самая большая школа, и коллектив — самый большой!».

И вот в восемь вечера в кабинете музыки сидели учителя во главе с директором, и мужики сумрачно басили:

— Динь-динь-динь, динь-динь-динь — колокольчик звенит…

Они начинали снова и снова. Раз за разом музыкант старался получить тот звук, который ему казался нужным для этой песни.

Директор оглядывался, всматривался в лица привыкших ко всему учителей, слушал их голоса…

— А сейчас — только женщины! И-и-и — раз!

— …В лу-унном сияньи сне-ег серебрится, вдоль по дороженьке троечка мчится…

— Стоп! Хватит! А теперь эту же фразу, но в другой тональности — мужчины! И-и-и — раз!

— …В лун-ном сияньи сне-е-ег серебрится, вдоль по дороженьке троечка мчится, — угрюмо басят мужики.

Их, мужиков, всего шестеро на всю школу, считая самого директора. И все обязаны петь в хоре, потому что… Ну, потому что — обязаны. Вон, директор же поет?

На другой день он спросил у завучей, собрав их в своем кабинете:

— В каком документе прописана обязанность участия учителей в смотрах художественной самодеятельности?

— Как это?

— Что непонятного? Я спросил: чем регламентируются все эти смотры и прочие не учебные мероприятия? Почему учителя должны отдавать свое свободное время не понять чему?

— Вы не понимаете! Это — школьные традиции! Так положено! Вас просто не поймут, если что-то будет не так! Так было всегда!

— Ну, то есть, вы мне никакого документа не покажете? И наказать за неучастие в конкурсе не могут?

— Вас потом сто лет будут склонять на всех совещаниях!

— Это не страшно. Это переживу. В общем, так. Я больше на эти ваши «спевки» не хожу.

— Но тогда же никто не пойдет…

— Художественная самодеятельность — дело добровольное. Заставлять участвовать в ней — противозаконно. Вам показать КЗОТ? Не надо? Если есть любители, если есть добровольцы — вот им класс, вот музыкант. Пусть репетируют. Если нет таких — не будет никакого хора. Ясно?

— Ясно. Вы хотите разрушить традицию…

— Я не люблю традиции, не опирающиеся на разум или на закон. Мне сидеть там и петь — противно. Все. Закончили разговор на эту тему. Я в «спевках» не участвую. Я учителей туда не сгоняю. Ясно?

— Да…

Первый раз за много лет на конкурсе художественной самодеятельности не участвовал коллектив самой большой школы.

…

А через год, увидев, что за неучастие в этих концертах никому ничего не сделали, отказались от участия в самодеятельности и большинство остальных школ. И конкурс потихоньку прекратил свое существование.

«Первый» вечер встречи выпускников

— …В актовом зале мы их поздравим, потом будет небольшой концерт силами учеников. Учителя все будут в коридорах, чтобы, не дай бог, ничего не случилось. А потом мы их ровненько-ровненько, строем-строем по коридорам — и на улицу. И закончим все примерно в семь часов…

— Вечер встречи — в семь? — директор школы выглядел озадаченным. — И что, посидели в зале — и разошлись?

— Да, у нас давно так принято. Вы просто не знаете, что могут натворить бывшие выпускники, если им позволить шляться по школе. Это же хулиганы настоящие, бандиты, пьяницы!

— Что… Вот прямо все — хулиганы, бандиты, пьяницы?

— Не все, конечно, есть и хорошие, которых мы любили… Но поймите, их же мень-шин-ство! — подняла палец к небу завуч по внеклассной работе. — Поэтому я считаю, и у нас так всегда было принято, вечер встречи делать, конечно, надо — нас просто не поймут, если его не будет — но так, чтобы ущерба школе не было…

— Странно, — пробурчал себе под нос директор. — А вот в нашей школе всегда вечер встречи — по классам… Скажите, а вы когда-то ходили в свою школу? Как там у вас было?

— Ну-у-у… У нас… У нас — по классам. Так, у нас и школа другая, не то, что эта!

— Эта… Эта… Это, между прочим — наша школа.

— Вы еще не знаете, что это за школа!

— Не знаю. Но никогда я не слышал, чтобы в вечер встречи выпускников им было запрещено встречаться по классам со своими учителями.

— …И как же тогда за ними следить?

— Зачем за ними следить? В классах будут их учителя. Вот и все… В общем, пишите объявление и проект приказа о дежурстве на вечере встречи. Вечер встречи, после небольшого концерта — по классам. Заканчиваем в 22.00.

— Да кто же будет тут их караулить в такое время?

— Учителя. И я.

— …Ну, я выполню… Но у меня остается свое мнение…

Наутро объявление висело в учительской. А, начиная с первой перемены, в кабинет директора по одному потянулись учителя:

— А вот как нам быть? Мы вдвоем по очереди в одном классе ведем занятия…

— Та-а-ак… Давайте, посмотрим. Вот здесь свободный кабинет. Туда своих поведете?

— Спасибо!

— Геннадьич, а мне куда со своими? У меня же вообще класса нет…

— Вот, по соседству пойдешь? В биологию?

— А можно?

— Порядок чтобы был. Тогда — можно.

— Да, у меня такой класс был, мы там даже уберемся!

Были задействованы все свободные площади, и к вечеру у каждого учителя был ключ от кабинета, где он мог встретиться со своими выпускниками.

На концерт директор не пошел («Не люблю самодеятельщину!»). Он сидел в своем кабинете и писал план работы. Иногда выходил, закрывал дверь на ключ и прогуливался по коридорам, отвечая на приветствия и кивая учителям. Через открытые двери классов были видны столы с бутылками и фруктами…

— Вы только смотрите, чтобы чистоту оставили! — напомнил он учителям, занявшим чужие кабинеты.

— Да, не маленькие, понимаем! — отвечали, улыбаясь, те.

Услышав, что в актовом зале затихла музыка, и раздался слитный шум поднимающихся с места и выходящих из актового зала выпускников, директор спустился на первый этаж и снова засел в своем кабинете.

Минуты шли за минутами, часы — за часами. В коридорах стояла тишина, и некого было гонять, не за кем было следить. Он иногда прохаживался до третьего этажа и обратно, но в классы не заглядывал, чтобы «не поломать атмосферу».

После девяти вечера в его кабинет стали забегать веселые улыбающиеся учителя, докладывать, что все в порядке, что они пошли гулять, что у них еще ресторан или бар… В школе становилось все тише и темнее.

В одиннадцатом часу, когда директор уже убрал бумаги и собирался идти выгонять оставшихся еще выпускников, в дверь поскреблись. Он прислушался. Теперь постучались, а потом несмело толкнули. В приоткрывшейся щели был виден ярко накрашенный глаз:

— Извините, а можно вас?

— Заходите, заходите…

— Да, нет… Лучше вы выйдите…

«Что там могло случиться? Вот, ведь, как всегда, под самый конец… Ну, блин…», — успел подумать директор школы, делая два шага к двери и распахивая ее. За дверью в темноте тесной кучкой стояли чуть подвыпившие, но тихие взрослые уже выпускники.

— Вы — новый директор школы?

— Да, я. А что, собственно случилось? Вы чем-то недовольны?

— Наоборот! Что вы… Да, мы…, — зашумели вдруг все разом.

Из толпы вышла девушка, махнула рукой своим:

— Да помолчите вы! — и, обращаясь к директору, — Мы, вот все мы, просто хотели сказать вам огромное спасибо. Мы в первый раз за пять лет, понимаете, первый раз так душевно посидели. И… Знаете… Дайте, я вас поцелую!

Под восторженный рев одноклассников она расцеловала директора, стерла следы губ с его щек маленьким платочком, прижалась всем телом, заглядывая в глаза, и еще раз — в губы. А потом отскочила, растворилась тут же среди народа, и все организованно, как-то сразу, разом вышли из школы.

Директор стоял в темноте и растерянно улыбался.

Что он сделал-то такого, за что благодарят?

Мнение? Я — «за»!

Директор и завуч сидели друг против друга в кабинете директора школы.

— …И как вы думаете, если вот я попробую сказать и сделать так…

— Я вас поддержу.

— А мнение свое можете мне высказать? Мне же интересно, где и что я не так делаю, я ж еще неопытный…, — усмехнулся директор.

— У меня есть свое мнение. Но я вам его не скажу. Я просто поддержу вас, и буду выполнять ваши распоряжения, как свои собственные…

— Не понял… Так, вы на самом «за» или «против»?

— Какая разница? Я «за». Я вас поддерживаю. Остальное вас касаться не должно.

Завуч была очень опытная и пережила уже трех директоров.

История с историей

— …Мне сын сказал, что вы его оставляете…

— Да, ваш сын по итогам года оставлен на второй год. Педсовет рассматривал вопрос и не нашел уважительных причин для перевода в другой класс.

— Но у него же не все двойки…

— Еще бы и этого не хватало. Вот, смотрите, по закону мы теперь должны оставлять на второй год тех, у кого более двух неудовлетворительных оценок. По остальным предметам можем устраивать пересдачи и «перетаскивать» потихоньку. А у него — три двойки.

— Нет, ну, я не понимаю… Математика там, химия… Но по истории-то ему за что двойку влепили?

— Как — за что? Вы журнал посмотрите, посчитайте, сколько он получил двоек за четверть, сколько за год… Он же ничего не знает, и знать ничего не хочет!

— А я скажу…, — тут он надувается немного, грудь выпячивает, — а я скажу, что это ваша училка его просто затюкала. Он, может, и хочет, но ему не дали исправить! И я поэтому буду требовать…

— А не надо требовать. Я же и не спорю с вами. Пусть плохой учитель, ладно. Вы готовы к тому, чтобы по истории устроить экзамен и проверить, как ваш сын может отвечать? Заодно и учителя этого проверим. Ну?

— А так можно?

— У нас все можно. Сдаст экзамен — перетащим в другой класс.

— … А… педсовет?

— И педсовет еще раз проведем. Мне просто не нравится, когда родители обвиняют моих учителей со слов своих детей… Давайте, проведем такую проверку. Ну?

— А что я должен?

— Пишите заявление на мое имя с требованием принять экзамен по истории комиссией, так как вы не доверяете отметкам, выставленным вашим учителем истории. Кстати, приглашаю вас специально на этот экзамен…Вот, через три дня. Согласны? По срокам — согласны?

— Дык… Да я… Да он у меня за три дня учебник наизусть выучит!

— Значит, договорились. Давайте заявление. Видите, я пишу приказ и утверждаю комиссию… Учительницы вашей в комиссии не будет. Буду я, второй историк, и вот, завуч еще…

Через три дня в кабинете истории на втором этаже после уроков собралась комиссия из трех человек, двоечник с учебником под мышкой, его отец, худенький и все время дергающийся.

— Вот, скажи, — обратился директор к школьнику, — что ты выучил лучше других тем? Я хочу, чтобы тебе было легче сдавать, и чтобы отец посмотрел сам…

— …Вот, учебник…

— Что, весь учебник выучил?

— Не-е-е, — хитро улыбается.

— А что все-таки лучше? Ну, давай по-другому пойдем… Вот, ты — парень. Тебе, наверное, про войны интереснее было?

Тот задумывается. Отец пихает его кулачком в бок, шипит:

— Отвечай директору, дурень!

— Ну, — неуверенно отвечает ученик.

— Значит, если мы будем не по всему учебнику тебя спрашивать, а только о войне, тогда тебе будет легче?

— Ну, — а сейчас гораздо увереннее — все же не весь учебник!

— Давай так сделаем. Вот мы, комиссия, даем тебе еще полчаса. Садись, полистай учебник. Напомни себе о войнах. Только о войнах.

Они с отцом садятся за первый стол, сдвигают головы, водят по оглавлению пальцем, перелистывают страницы, ищут «про войны». А комиссия пока занята своими делами. Директор подписывает книгу приказов, завуч с учителем заполняют журналы. Незаметно проходит полчаса.

— Ну, готов?

Он молча кивает головой.

— Тогда вот тебе билетики. Мы убрали все лишние, оставили только войны. Вопрос один, его и ответишь.

Его рука ползает над редким строем билетов, наконец, останавливается на одном. Переворачивает, читает вслух:

— Северная война.

Комиссия облегченно выдыхает: тема хорошая, можно много наговорить…

Директор берет со стола учебник, находит там нужный параграф, открывает на нужной странице и дает в руки отцу ученика: смотри, проверяй, слушай.

— Давай так, я понимаю, что просто рассказывать тебе трудно… Я буду задавать наводящие вопросы, а ты вспоминай и отвечай. Хорошо?

— Ну, — утвердительно кивает.

— Итак, с кем была Северная война?

Молчание, закатывание глаз, шевеление губами…

— Се-вер-ная, понимаешь? Се-вер-ная… Ну?

— …С турками? — неуверенно произносит он. Отец поднимает голову от учебника, ошарашено смотря в затылок сына.

— Успокойся, успокойся, — директор встал из-за стола и стал прохаживаться по классу, стараясь успокоиться сам. — С турками… Северная война… А с кем же тогда турки воевали?

— Со шведами? — с надеждой в голосе спрашивает двоечник.

— Та-а-ак… Северная война. Прошу повторить для комиссии, кто и с кем воевал в Северной войне, — директор еще надеется, что парень просто перебирает известных ему врагов России.

— Турки со шведами, — уверенно отвечает тот.

Директор разводит руки и смотрит на родителя, сидящего с красными ушами над учебником:

— Ну? Что вы скажете?

Потом берет учебник в руки и поворачивает обложкой к ученику.

— История какой страны в этом учебнике? А?

— России, — уверенно говорит тот.

— Ну, так, тогда кто и с кем воевал в Северной войне?

— Русские! — доходит вдруг до него.

— Молодец. А с кем?

— С турками?

…

Ножик

— Вот! Вот все — ваша мягкотелость! Вот до чего она доводит!

Завуч притащила за руку недавно взятую в школу старшеклассницу. Именно «взятую». Она училась совсем в другом месте, но мама ее, старая знакомая директора этой школы, позвонила, поуговаривала, поклялась, что будет контролировать, объяснила, что только в этой школе девочке будет комфортно, что «ей же поступать»… В общем, согласился он. А теперь смотрел непонимающе:

— А что случилось?

— Как — что? Вы не в курсе? Драка! Драка и нож! Вот!

На стол был выложен складной ножик с пластиковыми под орех накладками, двумя лезвиями — побольше и поменьше — и штопором.

— У-у-у… Серьезный вопрос. Ну, оставляйте, оставляйте ее. Будем беседовать…

— Беседовать? С ней — беседовать? Да это же хулиганка! Она же с ножом!

— Все-все-все… Идите, контролируйте учебный процесс. Я буду разбираться.

Дверь закрыта. Звонок прозвенел. В коридорах наступила тишина. Старшеклассница сидела молча, смотрела спокойно в стену, положив руки на колени.

— Ну, чего молчим, чего в партизанку Зою играем?

— А чего говорить?

— И, правда… Чего говорить… Твой ножик?

— Мой.

— Зачем ты его в школу принесла?

— А что, в школе запрещено с перочинным ножом? Правда? А я и не знала. Есть такой закон?

— Хм… Умная?

— Да уж не дура.

— Ну, тогда посиди, помолчи.

Директор поднял трубу телефона и начал вызванивать мать ученицы. Школьница сидела молча, спокойно дожидаясь окончания беседы.

— …В общем, приезжай и забирай свою. Вот прямо сейчас и забирай. А я пока разбираться буду. Сегодня у нас пятница? Два выходных впереди. Пусть уроки делает. Наверняка ее спросят. А в понедельник… Ну, что в понедельник. На учебу, а что еще. Ага. И без ножа только.

В тишине дождались приезда матери, которая влетела в кабинет, глянула на дочь, на директора, и даже не сказала ничего. Девчонку за руку, нож — в карман.

— Я разберусь, — поднял директор голову. — Но и ты разберись, пожалуйста. И в понедельник — без опозданий и с выполненной домашней работой. А то еще и это…

— Да они же сами! — дернулась девчонка. — Что вы все про меня, вы разберитесь!

— Я разберусь, разберусь… И сколько человек с ножами на тебя накинулись, и какими дубинками и кто махал, и кто еще был с оружием — во всем разберусь.

— Не было никого с оружием, — угрюмо пробасила она.

— Как — никого? А ты? — поднял брови директор.

— Это не оружие.

— А вот если бы ты порезала кого — было бы оно оружием. По всем законам. Ну, ладно. Хватит нам тут пререкаться. Марш домой уроки делать!

К вечеру картина произошедшего была ясна.

Новенькая пришла в класс, где давно сформировалась девчоночья иерархия. Пришла из деревенской школы. Пришла не так одетой — в той коричневой форме с фартуком. Да еще отвечала на первых уроках, когда ее поднимали. Не на отлично отвечала, но все же. На длинной перемене к ней подошли и предложили «выйти». Она спокойно вышла. А когда ей за углом школы сообщили, что сейчас ее будут бить, так же спокойно достала из кармана фартука ножик, открыла его и пригнулась слегка, махнув пару раз перед собой — приготовилась:

— Ну, начинайте!

Девчонки опешили, а появившаяся из-за угла завуч устроила им разгон, притащив «виновницу» к директору школы.

И что теперь делать? Мамке он перезвонил еще раз и в подробностях рассказал все. Пусть и она поучаствует в воспитании подрастающего поколения. А вот с этим классом пришлось разбираться на классном часе, пока все не разбежались на выходные.

Парни смеялись в голос, когда директор поднимал девчонок и по очереди при всем классе объяснял, кто и в чем виноват, показывал кодекс, называл статью за хулиганство, объяснял, что такое самозащита. В общем, довел чуть не до слез зачинщиц, до крика:

— Да нафиг она нам сдалась! Да не трогал ее никто! Только пригрозили!

А уж тут он сам устроил такой нажим, такой нажим:

— Ах, пригрозили! Начальники у меня в школе появились? Директора и директриссы? Грозят тут моим ученикам? Да я, да вас, да всех! Уважение потеряли к директору? Ну, я вам покажу, кто в школе начальник. Я вас в порошок! Я вас под контроль!

Ну, и так далее.

К понедельнику все успокоилось.

Тему закрыли. Только изредка, встречая в коридорах девчонку, директор пугливо шарахался в сторону и стонал жалобно:

— Только не ножом!

Смехом все и закончилось.

Информатика

— Так. Десятый «А», если не ошибаюсь? Чего столпились тут? На урок, на урок. Скоро звонок прозвенит…, — директор протискивался сквозь кучку старшеклассников, почему-то выбравших местом отдыха дверь его кабинета на первом этаже школы.

— Мы к вам, — не отступил от двери вихрастый подросток.

И тут же все задвигались, загомонили, зашумели:

— …У нас информатика… А она сама… А нам — экзамены… А мы в ВУЗ… А она — по учебнику… А мы не знаем…

— Стоп-стоп-стоп! — поднял руку директор. — Так мы ни в чем не разберемся до вечера. Всех сразу слушать просто невозможно, так что давайте уж ко мне в кабинет… Вот ты, ты, и ты… И ты, Свет, тоже. Ну, как, доверяете такой делегации?

— Да… Доверяем… А то… Наши… Да…, — загомонили в ответ школьники.

— Ну, тогда — быстренько на урок, а учителю скажите, что эти четверо — у директора.

Он вставил ключ в замок, повернул, толкнул с силой плотно закрытую дверь, обитую рейкой и покрашенную тускло-голубой краской.

— Заходите, — кинул через плечо, первым проходя вперед и занимая свое место за столом спиной к окну. — Рассаживайтесь… Ну?

Четверо старшеклассников, рассевшись парами вокруг столика, приставленного к столу директора, переглянулись, мотнули головами друг другу: мол, кто начнет?

— В общем, мы не довольны…

— Я тоже многим недоволен, — философски заметил директор, работающий в школе первый год, но уже нахлебавшийся всякого.

— Вы поймите! Мы же не просто так в десятом классе. Мы же поступать потом собираемся. И у нас — экзамены будут. И выпускные будут, и вступительные — тоже.

— …Э-э-э… Ребята… Я ничего пока не понимаю. Давайте с самого начала. Время у нас есть.

— Видите ли, — вступил второй. — У нас — информатика. И по ней мы можем сдавать экзамены в школе. А в некоторые ВУЗы информатика — вступительный экзамен.

— Да. Поэтому мы ее, информатику эту, в обязательном порядке ввели.

— Но она не умеет! — чуть не выкрикнул кто-то из них.

— Да-да, она же по учебнику уроки ведет. Она нам просто страницу называет и предлагает ее заучивать или переписывать! И задачки. Просто из учебника, по пунктикам.

— Вот теперь понятно.

Директор был в замешательстве. В принципе, демократию он уважал и поддерживал, со школьниками и их родителями советовался, но чтобы вот так… Целый выпускной класс недоволен учителем…

— Давайте рассуждать вместе, хорошо? Это старая учительница, которая пришла в школу, когда никаких «информатик» в педвузах еще не преподавали. Она — математик. Как она вам математику преподает?

— Нет, ну, математику-то — хорошо… Математика у нас отлично идет… Математика — это ж математика…, — забубнили было сговорчиво посетители, но тут же. — А вот информатику — плохо!

— То есть, я правильно вас понимаю, вы хотите, чтобы среди учебного года я отнял у учителя уроки в вашем классе и передал кому-то другому?

— Ну, да… — переглянулись они.

— А вы уже придумали, кто будет преподавать информатику лучше?

— Но это же — кого вы назначите? Так ведь?

— Ну, здрасьте-пожалуйста. А вам опять не понравится? Тут заслуженный учитель — не нравится. С чего я должен быть уверен, что понравится другой? Так и будем учителей тасовать, а потом вы меня же и ругать приметесь, когда экзамены провалите?

Они молчали, упрямо глядя ему в глаза: решай, мол, мы ждем. А он думал, глядя на них: а вот в его годы могли ли ученики так просто прийти к директору и требовать смены учителя?

— Информатика у нас первый год. Даже класса компьютерного еще нет. Мы его приобретем и поставим, но учиться надо уже сегодня, — директор говорил медленно, подбирая слова и успокаивая тоном и их и себя. — Всех учителей вы знаете. Этот учитель ведет математику в вашем же классе и у вас с ним хорошие отношения. Если я «отниму» у него информатику, честно объяснив, в чем причина, то мы — а) не улучшим дело с информатикой, б) ухудшим дело с математикой. Я пока все правильно говорю?

— Правильно-то правильно… А нам как быть?

— А вот и порассуждаем… Значит, что я имею, как директор школы? Информатики у нас не знает ни один учитель. Любой из них начнет по учебнику. Хоть и я…

— А вот вы и возьмите, мы — с удовольствием! — заулыбались они.

— Вернемся к моим двум пунктам, уже озвученным: я не улучшу преподавание информатики по сравнению с опытным математиком, а вот с математикой у вас сразу станет хуже — ну, это ж психология, как вы не понимаете!

— А что нам делать? Нам — экзамены сдавать!

— Давайте так. Во-первых, вы нигде и никому не говорите, что ходили жаловаться к директору. Тихо-тихо! Именно — жаловаться… Как есть… В общем, это будет такой наш общий секрет. Во-вторых, я обещаю вам взять под личный контроль преподавание информатики в вашем классе. Посещу пару-тройку уроков подряд, поговорю с ней, поправлю, если надо будет. Не забывайте, я пока слышу только одну сторону, только вас… И, в-третьих, какие-то решения, меры какие-то я приму только после изучения вопроса. Кстати, после Нового года у нас появятся первые компьютеры — это я обещаю.

Старшеклассники переглядывались, вскидывали брови вопросительно, кивали друг другу…

— А вы, правда, контролировать станете?

— Я, конечно, работаю недолго, но пока никого не обманул, вроде?

— Тогда мы согласны! Просто у нас…

— Да-да. У вас — экзамены. Понимаю. Ну, что же, договорились, — директор при них записал в свою рабочую тетрадь обозначенные им пункты, встал. Они тоже подскочили с мест. Он протянул руку и пожал каждому, глядя в глаза и напоминая:

— И — никому ни слова! Мы договорились?

— Да! Да. Спасибо! — они расхватали сумки, оставленные у порога. — Ну, мы пойдем?

— Идите, идите. Скоро уже звонок.

Видеомагнитофон

— Скажите, вам видеомагнитофон не нужен?

— В каком смысле?

— Да, просто — видеомагнитофон. Понимаете, мы закрываемся, наш видеосалон, то есть, а ребята говорят, что вы можете у нас купить видеомагнитофон…

Это было время, когда за отечественными видеомагнитофонами «Электроника ВМ-12» записывались в очередь, а видеосалоны, расплодившиеся внезапно, знакомили население с достижениями зарубежной кинопромышленности.

— Хм… Видеомагнитофон. Это интересно…, — директор школы нахмурился, представляя, сколько всего интересного и полезного можно сделать с помощью видеомагнитофона. — Это даже и полезно может быть…

— Да-да! И мы же не дорого просим! По остаточной! И даем в виде бонуса все свои кассеты — две коробки!

— У вас там и мультики есть?

— Есть «Том и Джерри» все серии, «Ну, погоди!», «Белоснежка», сборники разные…, — тут же стали вспоминать зашедшие вечером в школу два здоровых амбала в кожаных куртках.

— Наличка?

— Ну, вы же понимаете…

— Понимаю. Придется тогда подождать несколько дней. Вы подождете?

— Но… Это точно? Тогда — ждем. Так? — они кивнули друг другу и, синхронно повернувшись, исчезли за дверью.

А директор, посидев пару минут, пораздумав, поднял трубку телефона и набрал номер горкома комсомола.

— Привет, ребят, это я. Как у вас с нашими делами?

— О! Добрый вечер! Всегда рады!

— У меня тут опять потребности возникли. Условия прежние?

— Да, конечно. Что в счете писать?

— Пишите — видеомагнитофон «Акаи».

— Хорошая вещь. Выписываем счет. Кого пришлете?

— Да, нет, я сам завтра зайду. Пойду шефов трясти…

— Шефы — это наше все! До связи!

— До связи…

Утром он взял у комсомольцев счет, выписанный от имени молодежного центра, и поплелся, не торопясь, мимо школы к шефам. К главному шефу, с которым давно надо было познакомиться лично.

— Как вас представить?

— Скажите: директор подшефной школы.

— Одну минуточку…

И почти сразу:

— Заходите, пожалуйста. Генеральный директор ждет вас.

Генеральный уже стоял на полдороги от своего стола к двери:

— Ну, здравствуй, здравствуй… Давно надо было прийти, познакомиться. Как там у вас дела?

— Спасибо, хорошо. Ремонтники ваши очень помогли. Учительскую сделали, кабинет завучам…

— Да, это мелочи, — махнул тот рукой. — У вас же наши дети, а детям ничего не жалко!

— Ну, тогда…, — директор школы достал из портфеля сложенный вдвое счет. — Можно, вот это, а?

— Та-а-ак… Что тут у нас? О-о-о… И цена… Хм… А скажите, зачем в школе — видеомагнитофон?

— Вот, у вас дома есть?

— У меня-то есть. И даже, — он поглядел в счет, — даже попроще этого… Логику вашу улавливаю, но все же — зачем?

— Например, у нас есть группы продленного дня. Дети после уроков до позднего вечера в школе. Кружки, уроки, чтение — но ведь скучно им!

— Раз…, — загнут палец.

— Потом, это может быть таким поощрением: лучшим классам будем выдавать видак, и они будут смотреть у себя фильмы…

— Два.

— И еще можно будет покупать учебные фильмы!

— Ну… Правда, не знаю, есть ли такие… Но — три. Еще резоны?

— Мы будем организовывать платные показы, и у школы могут появиться хоть маленькие, но свои деньги.

— Вот! Вот — главное! И тогда не будете вы ко мне по мелочам обращаться, тряпки и мел просить! Вот!

Он подвинул к себе счет, написал в углу наискось «Бухгалтерии — оплатить», и тут же через секретаря передал счет по назначению.

Еще через два дня деньги были получены комсомольцами, а на третий день, за вычетом оговоренного процента, они уже лежали в ящике стола директора школы.

— Ну, товар против денег! — смеялся он, показывая пачку купюр.

— Сейчас, сейчас.

Парни притащили телевизор, который шел в нагрузку к видеомагнитофону, сам солидно-черный видеомагнитофон, клубки проводов, коробки с видеокассетами.

— Вот-вот. Смотрите — видите, какое качество?

Качества особого видно не было, но на экране знакомо метались кот и мышь, устраивая друг другу различные каверзы.

— Ладно, по рукам!

Уже со следующего дня вечером, с пяти до семи группа продленного дня не носилась по школе, а сидела в темном классе, упершись взглядом в экран, а под дверями торчали те, кто тоже хотел смотреть, но — не положено.

Видеомагнитофон «прижился». Его выпрашивали на разные мероприятия, показ фильмов преподносился, как поощрение. По билетикам, на быструю руку сделанным теми же комсомольцами, капала маленькая наличность.

Перед Новым годом кто-то из завучей напомнил, что учителя — тоже люди. Тогда было решено организовать в последнюю пятницу, отпустив детей, небольшой междусобойчик, а заодно и посмотреть кино.

В последний день перед каникулами уроков было немного. По команде директора уроки еще и сократили немного, перемены — тоже. Вскоре раздался звонок с уроков, смерч пронесся по коридорам, и наступила тишина, прерываемая только стуком каблуков учителей, тянущихся в учительскую. А тут уже завхоз со свободными от уроков накрыли стол, порезали торт, разложили бутерброды, открыли шампанское и разлили по бокалам.

— С наступающим праздником, дорогие коллеги!

— Ура-а-а… Спасибо!.. И вас!

И почти тут же притушили свет, задернули тяжелые гардины, и по экрану забегали вечные неубиваемые Том и Джерри…

Директор тихонько выскользнул в коридор, прикрыл аккуратно дверь, и пошел по этажам, заглядывая в классы, проверяя порядок на лестницах, отсутствие прогульщиков и хулиганов в темных углах.

Обойдя школу, он еще спустился в подвал, проверил подачу горячей воды, вдумчиво пощупав трубы. Потом поднялся в спортзал и пару раз кинул тяжелый мяч, отобрав его у секции баскетболистов. Потом зашел в начальные классы, поговорил с гардеробщицей, вернулся в свой кабинет, позвонил в Гороно и сообщил, что на каникулы детей отпустили без происшествий. И, наконец, опять тихонько поднялся на второй этаж, в учительскую.

В полной тишине на экране шел какой-то фильм.

— Это как же она? Стоя, что ли? — раздался чей-то задумчивый голос. — Ну-ка, еще раз прокрути…

Зажужжал видеомагнитофон, щелчок, опять какие-то движения.

На улице уже стемнело. В учительской было совсем темно, и директор просто щелкнул выключателем, говоря на ходу:

— Чего сидим, чего сидим? Домой, домой пора давно! Дома-то заждались…

Не дождавшись ответа, от дверей кабинета завуча обернулся назад. В учительской тесной кучкой сидело шестеро учителей. Раскрасневшиеся лица, глаза, упершиеся в пол, руки музыканта, растерянно вертящие пульт управления…

— Мы… Это… Это не мы… Это в коробке было…

— Да что тут у вас? Не пойму я чего-то.

— «Греческая смоковница»…

— Ну, и что?

— А вы, что, не видели?

— Нет…

— Крути с начала! Еще раз посмотрим! — зашумели оставшиеся.

Тельцы — они такие!

Пройдя по тихим коридорам школы, директор спустился на второй этаж и через пустую учительскую зашел в кабинет завучей. Там надо было посидеть-подумать над расписанием на новую четверть, которое готовилось уже неделю. Звонок с урока добавил шума в коридоры, а вот и учителя наполнили разговорами учительскую. Почти у дверей в кабинет громко и отчетливо голос одной из завучей:

— Вот, девчонки, журнал новый. Там все-все объясняется, и все правильно. Я уже на себе проверяла.

— А что там про тебя? — это кто-то из «старослужащих», кто с ней на «ты».

— Да, не во мне дело! Ты вот смотри, что про директора написано!

— Ну-ка, ну-ка, — народ, похоже, стал там собираться покучнее, а директор оторвался от работы и тоже прислушался.

— Он когда у нас родился, помните?

— 1 мая, помним, конечно!

— Телец. Понятно?

— Ну, и что?

— Вот, две страницы про Тельцов. Так… Ну, семьянин, земной знак, хорошие повара и руководители… Упорные в достижении цели… Не тут, не тут. Во! Вот здесь. Тут написано, какой из него был бы руководитель, из Тельца.

— Эй, времени же мало! Давай своими словами, что ли…

— Ну, тут так, значит… Телец своих защищает, никому обидеть не дает, всех собирает под себя. И сам не срывается, не кричит, не наказывает. Он копит. Вы понимаете, девчонки? Он копит. Копит, копит, запоминает, на ус накручивает. А потом, раз — и всё! То есть, совсем вот… Раз — и всё! Вы поняли, да? Ну, Тельцы — они такие. Они не сразу бросаются… Но, уж если разозлить… Не злите его… Ну, все, расходитесь, уж. Звонок скоро. Идите, идите, не заставляйте его из себя выходить!

Дружный топот каблучков по свежему линолеуму.

Завуч заходит в кабинет.

Они с директором, поднявшим голову от стола, минуту смотрят друг в глаза…

— Коплю, коплю… — вздохнул директор. — Вот тут что у нас получается в среду, а?

И они вместе склонились над черновиком расписания.

Сапоги

— Здравствуйте! — он энергично сделал два шага от двери к столу, протянул руку, энергично встряхнул протянутую ответно для пожатия. Потом эта рука нырнула во внутренний карман пиджака, одетого под хромовую зимнюю кожаную куртку с меховым воротником, и вынырнула с красными корочками, на лету распахивающимися перед носом директора школы.

— Я — …

— Да, мы же знакомы… — удивился директор.

— Ничего. Это чтобы напомнить. Я по серьезному вопросу.

— Что-то по вашей линии?

— М-м-м… Да, примерно… У моей дочки в вашей школе украли сапоги. Новые. Финские. Дорогие. Очень дорогие.

— Ну, во-первых, в нашей, понимаете, в нашей с вами школе… А во-вторых, чего же вы в школу в дорогих сапогах девочку отправили? Тут все равно переобуваться… Мы же говорили с родителями, и с вами тоже, что в школу — поскромнее, попроще. Не надо излишне выделяться. Не все имеют возможности…

— Прекратите вы свою демагогию! У вас в школе воруют!

— Да. Воруют. Бывает. Среди более тысячи учеников бывают разные. Мне написать заявление?

— Что? Какое заявление?

— Ну, как же… В моей, — подчеркнул голосом директор. — В моей школе воруют. Вот, сапоги украли. Мне написать заявление? Или вы сами напишете, как потерпевший? В милицию?

— Вы что, издеваетесь?

— Ничуть. Если по закону смотреть, так именно вы, как представитель органов, и должны искать этих ворюг, которые украли очень дорогие сапоги, в которых девочка из соседнего дома пришла в школу.

— …Вы что же, и шума не боитесь?

— Да, бог с вами, чего мне бояться? Какого еще шума? Вон, два корпуса общежитий семейных. Всю жизнь там живут люди, детей выращивают… И все дети — в нашей школе. Если вы найдете преступника, нам же легче будет с ними общаться.

— Ну-у-у… Я думал несколько о другом.

— Ага. Ясно. Компенсация и все такое? Ну, так этого не будет. Школа — не спонсор.

— Но ведь украли…

— Не школа украла. Не школа и возместит.

— Но ведь условия… Хранение…

— Какие условия, что вы? Вот, как раз урок кончается. Пойдемте со мной, товарищ подполковник…

Только они вышли из кабинета, прозвенел звонок, возвещающий окончание пятого урока, последнего для большинства учащихся. Сначала после звонка еще минуту простояла тишина, а потом — а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Из всех коридоров и со всех лестниц с криком, сливающимся в гул, от которого, кажется, тряслись стены, с топотом, бежали толпы маленьких и не очень маленьких детей. Они забегали в раздевалку, хватали на бегу куртки и пальто, сумки с обувью, выбегали, не закрывая рта и не прекращая кричать, наружу, переобувались — меньшинство, или просто выбегали за двери…

Еще пять минут — и никого… И пустая раздевалка.

— Ну, вот, — сказал директор. — Вот так.

— Угу. Понятно, — ответил родитель. — Спасибо. Извините. Я вообще-то не сам… Это жена заставила. Но мне понятно. Да.

Говорите, из школы выгнать нельзя?

— Вы — директор? — дверь распахнулась резко, и так же резко, со стуком, он закрыл ее за собой. Костюм, галстук, дорогой кожаный дипломат, очки в золотой оправе. Взгляд чуть сверху, чуть надменно и презрительно.

— Вы — директор школы? — повторил он, не дожидаясь приглашения усаживаясь напротив.

— Да, я — директор. А в чем, собственно, дело?

— Я отец (он назвал имя и фамилию ученика старшего класса). Он сказал мне, что вы выгоняете его из школы…

— Не так, не так… Я никого не выгоняю. Я предложил ему забрать документы и перейти в другую школу…

— Да вы знаете? — вскипел посетитель.

— Я знаю. А вот вы знаете? Он сегодня учительницу послал. Вот просто четко и ясно взял — и послал. Она дежурила в раздевалке, маленьких пропускала. Он рванул с ними. Придержала его за руку. Руку выдернул, обернулся, и громко, при народе, — послал.

— Мальчик погорячился, но у вас нет права…

— Какого права? Я никого не выгоняю. Я предложил ему самому забрать документы. Или пусть родители забирают. Вот вы — и заберите.

— Есть Закон об образовании! Я — адвокат! И я заставлю вас уважать его!

— Да, вот он, под стеклом на моем столе, Закон этот. Там про мат ни слова нет. Там сказано, что мы обязаны учить всех до 9-го класса. Девятилетка — обязательна, понимаете? А в старшей школе уже по желанию.

— Мы желаем! И мальчик мой — желает! Ему в институт поступать! Я буду жаловаться на вас в Гороно!

— А что я сделал? Я вас чем-то оскорбил? Что-то нарушил? Я никого никуда не выгоняю. Я предлагаю вам самим подумать… Ну, давайте, как мужчина с мужчиной, по-честному. Вот, вы сейчас пойдете в Гороно. Гороно пришлет комиссию, накажет меня, заставит «исполнять закон», так?

— Так, — кивает он головой. — Именно так. Закон надо исполнять, и я вас заставлю это понимать!

— Но никто же на закон и не покушается! Мы же говорим, как два мужчины, как директор и родитель. Мы с вами обсуждаем проблему…

— …Ага! Вашу проблему!

— Нет, извините, вашу. Мальчик придет завтра в школу. И что? Педагогический коллектив в курсе, что произошло. Как вы думаете, какую оценку поставит ему подруга той учительницы? А какую оценку поставит друг подруги? И еще, как вы думаете, а буду ли я их ругать, если они поставят не ту оценку? Ну? Подумайте, вы же говорили об институте?

— Это, что такое? Это вы угрожаете, что ли?

— Какие угрозы? Кому? К чему? Я вам излагаю… Давайте еще раз, с начала. Ваш сын обматерил учителя. Педагогический коллектив возмущен. Я, как директор, поддерживаю свой коллектив. Я предложил мальчику тихо забрать свои документы. Он прислал вас. Давайте тогда говорить с вами, как-то решать проблему. Но учиться нормально в этой школе он просто не сможет.

— …

— Ну, сами подумайте…

— Та-а-ак… И что вы предлагаете?

— Вы пишете заявление и забираете документы. Относите в любую другую школу. Без двоек лишних, без лишних скандалов и напряжения…

— И все-таки это не правильно…

— А обматерить заслуженного педагога — правильно? Вот, если бы какой-то подонок, извиняюсь, обматерил вашу жену на рабочем месте, а?

— Я понял. Вы не дадите ему учиться.

— Да, мы не дадим ему учиться. И я лично за этим прослежу.

— Вот ведь… — он почти с восхищением крутит головой, поправляя галстук. — А что я жене скажу?

— А все скажите. И что сынок женщину обматерил, и что директор условие поставил, и что вы добровольно забрали документы…

— Ну, давайте бумагу, давайте. Напишу я заявление…

— Да, и еще одно. Имейте в виду, что по всем классам будет объявлено, что вашего сына я именно выгнал. Понимаете?

— Воспитательный, так его, процесс? Понимаю…

Расстаемся почти по-дружески. Он спокойно забирает документы и назавтра во всех классах объявлено, что такого-то выгнали из школы.

Не только учеников, не только…

— Давайте, поговорим с глазу на глаз, — заговорщицки сказал вполголоса, но очень слышно, директор и показал кивком головы завучам на дверь.

Те нехотя, жалея пропустить такой спектакль, вышли.

— Я хотел спросить вас: это что?

— В смысле?

— Вчера вы, как председатель комиссии отдали мне эти работы по русскому языку на подпись. Так?

— Да, все классы проверили, отметки поставили…

— Вы меня подвести хотите? За что вы так ко мне?

— Я не понимаю…

— Вот, смотрите, вы ставите ученику «тройку» и подчеркиваете четыре ошибки. А вот, смотрите, мой карандаш — еще семь ошибок. Как это понимать?

— Позвольте… А, да, пропустили. Давайте я исправлю.

— А вот этого делать нельзя. Вы подписали, комиссия вам поверила — подписала, мне уже отдали. Я почти поверил… Править нельзя. Там стоит отметка и стоят подписи.

— …

— А вот другой ученик. Кстати, тоже из вашего класса. Тут вы поставили «четверку». А на первой же странице, посмотрите…

— Исправить нельзя?

— Нет, конечно! — честно-недоуменно смотрит в глаза директор. — Какие могут быть исправления? Экзаменационная комиссия уже подписала работы! У меня создается впечатление, что меня подставили. Нет?

— Это просто ошибка. Я могу объяснить. Этот ученик — из многодетной семьи…

— Да-да-да… Этот — из многодетной, — кивает медленно директор. — Этот — весь год шел «хорошистом»… А вот эти? — из сейфа достаются еще тетради.

— Эти? Можно?

— Нет, извините. Вы их уже смотрели. Теперь я их посмотрю. Та-а-ак… Грамматика, грамматика, грамматика… Ну, тут вот описка — это ясно. Но тоже не отмечена. Считаю: раз, два, три… Всего семнадцать ошибок. А под работой написано — пять… Как это понимать?

— …

— Что-то надо решать…

— Мне написать заявление?

— Я вам этого не предлагал… Но если вы так решили — удерживать не могу, — скорбно покивал головой директор.

— А-а-а…

— А тетрадки эти полежат у меня в сейфе. На всякий случай. Ну, вы же понимаете?

— Да, мне все понятно.

…

Она выходит с трудовой книжкой в руках. Забегают завучи:

— Ну, что?

— Должен с прискорбием сообщить, девушки… От нас ушла учитель русского и литературы… Опять надо переделывать тарификацию.

— Уже готово!

Форма

— Что это? — удивился директор при виде каких-то тряпок, разбросанных по коридору.

— Это всё девятиклассники. Они так последний экзамен отмечают, балбесы…, — учительница истории пнула тряпки подальше от дверей кабинета, где только что принимала экзамен. — Пиджак бросают, наступают на спину и за рукав рвут. У кого покрепче — так вовсе пополам разрывается. А так-то рукава только… Вон, накидали, оболтусы… Так и ходят потом до вручения свидетельства.

— А у нас формы не было, когда я учился… В костюмах ходили, в пиджаках — простая школа была.

— А девочки?

— Ну, девочки до восьмого в форме, да. В этой, коричневой с белыми фартучками. А потом резко так в обычном стали ходить — мы их даже не узнавали поначалу.

— А эти вот — рвут… Это они празднуют, что из школы уходят. Радуются.

Директор еще долго после экзамена сидел в кабинете, подписывая документы и думая иногда: а вот они в своем восьмом могли бы так же костюмы свои порвать? Выходило, что нет, не могли. Костюм этот был не только для школы, а для всех торжественных случаев. Для театра и кино в том числе. И для походов в гости. И праздники разные. Нет, костюм не рвали.

…

Лето пролетело в отпусках и ремонтах. А уже в августе директор школы получил указание «сверху» о дальнейшей демократизации на школьном уровне. В общем, полагалось создать Совет школы, в котором на равных присутствовали бы ученики, учителя и родители. Надо было придумать Устав школы и утвердить его на общешкольной конференции. А так как ни один зал не мог вместить учеников с родителями, то конференцию надо было провести не со всеми, а только с выбранными по классам делегатам. И значит, надо было еще делегатов избирать, собрания проводить, с родителями в том числе.

Месяц выборов и шума, месяц сбора предложений и запросов… Месяц сочинения устава, когда чуть не каждый день звонки из других школ:

— Ну, ты как? Написал уже? Дай списать! Не жмоться! Пусть у всех одинаково будет!

А еще педсовет, целиком посвященный только предстоящей конференции. А еще шум среди учителей, которым вовсе не хотелось оказаться в меньшинстве при голосовании, и которые хотели идти на конференцию все вместе, и там послушать, что еще новенького предложит директор школы. Во всяком случае, в устав они внесли много своих предложений: и об обязательности посещения уроков (это против прогульщиков), и о курении, и о мате и о поведении…

…

— И последний вопрос, который я хотел бы обсудить на конференции…

Директор, как на уроке, прохаживался перед рядами скамеек, расставленными в спортзале. На них сидели ученики и родители. Учителя как-то кучкой сбились ближе к выходу. Конференция постепенно близилась к концу, успешно избрав Совет школы и утвердив Устав школы. Все вопросы решали голосованием. Школьники вскакивали с места, подпрыгивали, чтобы увидеть, убедиться, что действительно все «по-честному», как и обещал директор, и поднятые руки считают, и их, учеников, мнение учитывают.

Труднее всего было директору. Это как провести весь день в уроках. Только на уроках есть еще время и для письменных работ, и для ответов, а тут — все сам, все на голосе, все на улыбке.

— Последний вопрос: «О форме», — все затихли, прислушиваясь.

— Я должен объяснить свою позицию сначала. Мы тут с учителями разошлись во мнениях. Все считают по-разному. Вот и ученики на конференцию этот вопрос вынесли. Мне кажется, что школьная форма совсем не обязательна. Об этом и хотелось бы посоветоваться…

Взрыв эмоций в зале был таким, что, кажется, даже стекла в огромных окнах спортзала звякнули.

— Да-а-а! — кричали школьники, вытягивая руки верх, как будто уже идет голосование. — Правильно! Не надо форму!

— Форма дисциплинирует! Форма уравнивает! — кричал кто-то из учителей.

— Стоп! — поднял руку директор. — Десять минут на обсуждение. По очереди. От школьников есть? Ну, вот ты, что ли…

— Вы посмотрите на эту форму, — зашумела, поднявшись, старшеклассница. — Она же просто не красивая! Это же антиэстетично! Дети же в школу не хотят из-за формы! Да и не удобная она…

— Понятно. То есть — ты за то, чтобы формы не было?

— Да!

— Так. От учителей?

— Нельзя принимать такой серьезный вопрос второпях. Вы подумайте сами: достаток у людей разный. Это если одни будут ходить бедно одетыми, а другие в коже и шелке — как это будет выглядеть? — старая закалка чувствовалась в каждом движении. — Нет, лично я за форму. Она уравнивает и дисциплинирует. И видно сразу: школьник.

— Нет, не надо, не хотим, — закричали школьники, но на них зашикали старшие, и постепенно шум затих.

— От родителей, пожалуйста…

— Вы понимаете, — поднялась женщина. — Моих тут у вас трое. И вроде правильно говорила учительница. Разница в доходах есть. А вот вы подумали, — повернулась она к учителям, — что мне приходится покупать три комплекта формы. Три комплекта! И еще три комплекта простой одежды, чтобы они могли гулять и в футбол играть чтобы… Вы говорите — неравенство. А что, они в форме во двор пойдут, что ли? Да я из сил выбиваюсь, чтобы их одеть. И тут еще — три комплекта формы.

Директор был поражен. Он не думал, что его подержат как раз малообеспеченные.

— Да, кстати… Вот еще резон. Но давайте вспомним, если говорить о коже и шелке, о вызывающей одежде и прочем — мы же в устав записали, что этого быть не должно — так? С другой стороны, не должно быть и грязной и драной всякой одежды… А джинсы, например, они же удобнее и практичнее — их хоть каждый день стирай. Не то что эта форма… Да и негигиенична она, форма эта… Ну, ладно. Мнения делегатов мы выслушали. Сейчас будем голосовать. И я подозреваю, что это будет голосование пострашнее, чем за устав школы. Так?

— Да-а-а! Ага! Точно! — зашумели опять школьники.

— Тогда мне нужны помощники для подсчета голосов. Будем считать все, чтобы было точно и без претензий.

Распределив завучей, вставших рядом, по секторам, директор опять поднял руку, привлекая внимание зала:

— Итак, у нас есть предложение об отмене школьной формы. Будет два варианта — за это предложение и против. Напоминаю, что отмена школьной формы — это не ее запрещение. Мы не запрещаем форму, а лишь разрешаем носить любую аккуратную и чистую одежду. Так? Ну… Кто за то, чтобы отменить школьную форму?

Над головами вырос лес рук. Кто-то пытался доказать что-то соседям, поднялся шум.

— Считайте, быстрее! Готово? Так быстро? Опустите руки. Теперь: кто против отмены школьной формы?

И снова лес рук. И опять подсчеты и суммирование на бумажке.

— Опустите руки. Отдохните. Мы сейчас посоветуемся.

Но шума не было: все ждали результатов.

— Что там у нас? — вполголоса спросил директор.

— Ну, что-что… А то вы не понимаете? конечно, ваше предложение прошло.

— А как с голосами?

— Да вот так, что выходит, что и учителя некоторые и многие родители за отмену. А уж школьники-то…

— Цифры мне давайте, цифры — для протокола, чтобы потом никаких не было…

— Внимание!

Но все и так молчали.

— За отмену школьной формы проголосовало почти вдвое больше!

— Ур-р-ра-а-а! Йес-с-с-с! Да-да-да!

Крик стоял такой, будто решился самый важный вопрос школьной жизни.

…

А через полгода по весне рваных тряпок по углам школы и, правда, стало гораздо меньше. А потом и вовсе пропала традиция рвать школьную одежду после экзаменов.

Директор — психолог…

— Не вздумай плакать! Я не могу видеть, как плачут девочки!

— Ну, как же… Она мне такое… Мне теперь как же домой? Я домой не пойду-у-у…

— Спокойнее, еще спокойнее…

— Я в Ленинграде познакомилась с парнем… Просто познакомилась! Он с пацанами своими познакомил, в качалку сводил…

— …И что в этом плохого?

— А потом мы переписываться стали. И вот мамка нашла пи-и-и-исьмо-о-о-о…

— Она… Она, что же, прочитала его?

— Да-а-а… И теперь требует, чтобы я ей все письма отдала-а-а… Чтобы она все прочитала и сама убедилась, что ничего не было-о-о… А чему быть? Я там один день была, в Ленинграде!

— …

— Я не могу идти домой. Она меня заставит… Нельзя так… Я же ее уважать не буду… Я не пойду-у-у…

— Стой! Это кто плачет? Это ты плачешь или это я плачу? Прекрати немедленно!

— ….У-у-у… М-м-м….

— Я придумал! Письма — где?

— В-в-вот… Можете даже прочитать. Там НИЧЕГО НЕТ!

— Не буду я их читать. И не дам никому. Вот смотри: заворачиваем твои письма плотно-плотно. Видишь?

— Угу…, — вытирает нос рукой.

— На вот тебе платок пока — потом отдашь…

— Неудобно, — бурчит под нос, глядя исподлобья опухшими глазами.

— Удобно, удобно. Ты смотри. Видишь, завернули? Теперь я пакет проклеиваю и прошиваю. А вот тут ставим мою печать. А чтобы не было сомнений, поставь-ка свою подпись поперек склеек этих…

— Зачем? Я вам верю!

— Я сколько вас учу… Вера — это подмена знания… Верить — хорошо, но знать — лучше. Вот, подпиши. Все? А теперь, гляди, кладу в сейф, в самый низ, и закрываю на ключ. Все. Можешь идти домой спокойно.

— Да-а-а? А мама-а-а…

— А маме скажешь, что письма забрал директор и спрятал в сейф. Так и скажи.

— …

— А пока вот что. Звонок слышишь? Мне на урок пора. Ты посиди у меня здесь. Я закрою дверь на ключ — никто не войдет. Посиди, подыши, отдышись. Я скажу, что отпустил тебя. А потом приду с урока — и ты пойдешь домой. Договорились?

…

За своими письмами она пришла сама через неделю. Спокойная и уверенная.

На урок — не хотим

— …Вот, смотрите!

Завуч втолкнула в кабинет директора двух девочек.

— Восьмой «Г»? — поднял он глаза от расстеленного на столе листа миллиметровки, расчерченного на колонки и испещренного карандашными записями. — Что натворили?

— Уроки идут, а я зашла в туалет к девочкам на третьем этаже. И представьте себе, нет, вы только представьте, что я там обнаружила?

— Не могу даже и представить, — улыбнулся тот.

— Они, вот эти две паршивки, — потрясла девчонок за плечи. — Расстелили под батареей свои пальто, и… спят! Вы представьте картину: урок идет, завуч проверяет, а они — спят в туалете!

— Ну, это даже не смешно как-то… Что скажете, прогульщицы?

Та, что побойчее, подняла честные-честные глаза:

— … А можно, мы лучше полы в коридоре помоем, а? А вы потом скажете училке, что забирали нас на уборку… Ну, можно? Мы весь этаж помоем. Только на урок не хотим…

— Ага, — кивнула вторая. — Мы хорошо моем… Только на урок не посылайте.

КВН

— А вы, правда, в армии служили?

— Девять лет! — заявил директор школы, гордо поднимая подбородок кверху.

— Ой, так вас же там учили всякому, наверное? Нам как раз надо сценку сделать…

Кроме спортивных состязаний, всяких предметных конкурсов и творческих отчетов, в районе объявили о впервые проводящемся межшкольном КВН. Парами, школа на школу, на большой сцене городского Дома культуры, при таком стечении народа, что иногда не хватало мест и школьники сидели в проходах на ступеньках, на весь район шумели задорные игры Клуба веселых и находчивых. А в КВН главное не только быть находчивыми и быстро отвечать на заданный вопрос. Главное — это хорошо и красиво приготовленное «домашнее задание» и еще те номера художественной самодеятельности, которыми каждая школа «закрывала» перерывы между конкурсами.

«Барышня и хулиган» — сюжет знакомый и простой. Вот только надо было так сделать, чтобы было и правдиво и красиво.

— Ну, учили, кой-чему, да, — солидно кивнул директор. — Могу поучить ребят.

— Да-да, покажите им! Вот этим вот, — ткнула завуч по внешкольной работе в угрюмо переминающихся в сторонке с ноги на ногу старшеклассников.

— Ну, пошли… А куда нам? В спортзал, разве… Ну, пошли в спортзал!

В спортзале кинули пару матов на пол, директор сунул линейку в руку одному из парней.

— Вот, это, типа, нож. Бей меня снизу!

Тот махнул медленно. Директор школы, скрестив руки, перехватил, повернулся, поддел бедром, кинул, придерживая за руку. Огромный шкафообразный старшеклассник красиво подлетел в воздух и так же красиво, на всю спину, лег на мат, сильно шлепнув ладонью свободной руки.

— Теперь сверху лупи!

Замах, удар сверху. Директор подставил руку, сделал шаг вперед, за спину, крутнул, повернул, прижимая, и уже этой же линейкой держал у горла согнувшегося ученика.

— Ну, это понятно, понятно, — загомонили остальные, стоящие в стороне.

— Ну, еще удары кулаком, ногами, — начал директор.

— Да понятно нам, понятно… Мы и сами… А вон за вами уже пришли!

В дверях стояла завуч и показывала всем своим видом, что действительно нуждается в разговоре с директором, что не директорское это дело — физкультура, что есть дела в школе и поважнее разных там КВН.

Год был первым, работы было много, поэтому больше приемов директор не показывал. Хотя, слух по школе прошел сразу: директор приемчики знает!

…

В ДК половину зала заняла его школа, половину — соперники. Директор присел за спинами жюри, поздоровавшись с представителями горкома, Гороно и прочими общественниками.

После первых конкурсов объявили очередь «Барышни и хулиганов».

— Вот, черт, — шепнул директор присевшей рядом завучу. — Я же совсем ничего не успел показать ребятам.

— Да? А мне показалось, они все так хорошо приготовили…

На сцене разворачивалось действие, как в настоящем боевике. К прогуливающейся девушке подскочили крупные ребята, вырвали книжку из рук, стали толкать, обнимать. Но вдруг из правой кулисы выскочил парень в камуфляже. Видимо, по роли, только что из армии. И тут началось! Хулиганы отлетали от него, кувыркаясь по полу. А когда и он поймал удар, то, упав на спину, хлопнув ладонью — это же тот самый, которому показывал! — он вдруг как-то махнул ногами, изогнулся в воздухе, и вдруг опять встал, кувыркнувшись, отбивая и уворачиваясь. Школьники показывали настоящий балет, при этом все удары были по-настоящему сильными, чуть не со свистом рассекали воздух кулаки и появившиеся у руках дубинки. Пять минут пролетели, и пятеро парней с девушкой уже кланялись у края сцены под восторженный рев зала.

— Откуда пригласили акробатов? — повернулся представитель Гороно. — Мы за профессионалов баллов не добавляем.

— Какие профессионалы? — возмутилась завуч. — Вот журнал их класса! Им всего по шестнадцать-семнадцать!

«Молодец, — подумал директор. — Приготовилась».

А на сцене уже шло «домашнее задание».

К микрофону подошел, сутулясь, длинный старшеклассник, и на весь зал раздался знакомый голос:

— От имени и по поручению горкома, профкома, месткома, парткома, Гороно, педагогического коллектива и от себя лично…

— А-а-а! Директор! — завизжала в полном восторге половина зала, объясняя на ходу соседям, что это, вот это вот — «про нашего директора».

— Ох, не завидую я этому пареньку, — громко, чтобы было слышно и директору, сказала представитель Гороно представителю горкома. — Ему же экзамены сдавать… А он тут директора пародирует.

А директор смотрел на них и не понимал: они серьезно так считают или притворяются? Да и не пародировал никто никого. Это был его подлинный голос. Три дня назад прибегали девчонки из команды КВН с магнитофоном, и директор наговаривал им в микрофон придуманный текст. Специально дожидались, чтобы шел урок, и чтобы полная тишина была в коридорах. И что? Да, смешно, так ведь в КВН для того и играют, чтобы было смешно и весело.

После объявления итогов, во время которого зал потихоньку смолк, прислушиваясь, сначала была небольшая пауза, а потом обвалилось. Одни кричали от радости, прыгая на своих местах, другие скандировали «А судьи — кто?», свистели и кричали так, что звенели разноцветные стекла в светильниках.

— Успокойте же своих! Что у вас за хулиганы, в самом деле…

Директор встал, повернулся к залу, поднял руку. Постепенно шум затих.

— А все равно. Наши — лучшие.

— Да-а-а!

…

— А кто готовил этих «хулиганов»?

— Сами они. Они уже три года на карате ходят. Много чего умеют.

— Ой, позорище-то какое… А я им простейшие приемы самбо показывал. Самые простейшие… Ну, ладно. До конца года освободить от физкультуры. И объявить в классах. И оценки выставить. Пусть и им будет поощрение, и пусть народ почувствует…

— А остальным?

— И остальных наградим. Вот подумаем с завучами и придумаем, что и кому дать.

Накричавшиеся, распаренные, довольные директор с учителями неторопливо брели к школе.

— А все равно. Наши — лучшие, правда же?

— Наши — всегда лучшие! Это точно!

Минус один

— И что, вы считаете, что переводить ребенка среди года — это правильно? — удивился директор школы, прочитав заявление.

Он сидел в кабинете завучей, где они обсуждали расписание на третью четверть. Завучи, тертые жизнью и битые опытом учителя, не замедлили вмешаться в разговор:

— Конечно, нельзя срывать девочку среди года! Как можно! Опять же — у нас и уровень повыше, чем кое-где…

— Мы думали, что она на медаль пойдет, — серьезно смотря в глаза, объясняла мама старшеклассницы. — Но у вас в школе, вижу, этого не выйдет.

— Что вы, какая медаль? — уже тащили из соседней комнаты журнал и показывали мне оценки. — У нее же и математика, и химия вот…

— Именно из-за математики. Нам кажется, что именно с математикой в этой школе, — она выделила «эту школу», с нажимом произнесла два слова, — с математикой — никак.

— Но, может, надо поговорить с учителем? Разобраться? — спросил директор. Он привык уже, что к нему несли заявления с просьбой о приеме, а если и уходили, так только те, кого он сам не желал видеть в школе.

— О чем нам с ней говорить? Она «заваливает» девочку! — сорвалась мама школьницы.

Вот причина и выяснилась…

— Пригласите, пожалуйста, — кивнул директор одному из завучей.

Через пять минут в кабинете появилась учитель математики. Она вошла с улыбкой, поздоровалась обрадовано:

— Я давно хочу с вами поговорить! А то на родительских собраниях никого от вас нет, а девочка совсем от рук отбилась!

— Наша девочка? Наша девочка учится, старается, сидит над тетрадками, а вы…, — отвернулась в сердцах посетительница.

— Старается? Ваша — старается? А это тогда что? — математичка выложила на стол пачку тетрадей. — Вот, смотрите. Сегодня собрала — очень удачно получилось. Вот тетради, и вот тетради. Это чем мы занимались сегодня, видите?

— Ну, и что?

— Смотрите, смотрите! А вот тетрадь вашей девочки. Листайте дальше. Вот, как раз сегодня. Видите? Дату написала, ах, какая молодец. И даже написала сверху «Классная работа»… А дальше? Дальше — что? И что я ей буду потом ставить? Уж и так поблажки всякие…

Родительница молча листала тетрадь без эмоций на хорошо ухоженном лице.

— Смотрите, смотрите! Вот тетрадь девочки, что через ряд сидит. Видите? Вот — впереди мальчик сидит. Тоже четыре страницы исписано. А у вашей — что? И вы еще говорите, что я ее заваливаю, — качала головой математичка.

— Значит, она не понимает, — сделала вывод родительница. — Вы так объясняете, что она не понимает.

— Все понимают, а она — нет? С доски задание списать не может?

— Постойте, — вмешался директор. — Но вы же говорили что-то о медали? А какая медаль, если сами говорите — не понимает? И потом, если уж так все плохо, так надо было прийти к нам в сентябре еще. Посидели бы, подумали, что можно сделать. А сейчас-то не поздно ли разбираться?

— Я не разбираться пришла. Я забираю ребенка из этой школы, — опять подчеркнула она «этой».

— Ну-у-у, — развела руками математичка. — Не думала я, что…

— А надо было думать, надо было!

— Угу. Оформляйте. Значит, в этом классе — минус один.

* * *

— А можно к нам на праздник та девочка придет? — прибежали стайкой школьницы.

— Конечно, можно. Она же с вами с самого начала была! А что там у нее, в той школе?

— Там ей пятерки ставят… А на праздники она к нам. И на выпускной прибежит.

— Вот и ладно.

Хозяйственный вопрос. Чисто хозяйственный

«Черт-черт-черт,» — ругался мысленно директор школы.

Он шел с утра на работу и остановился, подняв голову к окнам третьего этажа. А как еще — не ругаться? Три окна подряд были расколочены вдребезги. Кидали камнями снаружи, с того самого места, похоже, где он стоял.

— Вы видели? Нет, вы видели? Как теперь работать? — как только он открыл свой кабинет, налетела учительница. — Эти мерзацы, хулиганы… Как мне теперь работать?

— Постойте-постойте. У меня вопрос только один: как по-вашему, почему разбиты три окна, а не все окна по фасаду?

— Вы о чем? Вы понимаете, что мне работать невозможно? В кабинете холодно!

— Еще раз: вы подумайте, почему разбиты все стекла в вашем кабинете? Почему — у вас? А ниже этажом — все целые. Рядом — все целые. На первом этаже — все целые. Вы слышите меня? Как это понимать?

— Хулиганы, как еще…, — уже с меньшим напором сказала учитель.

— Хулиганы — это понятно, — покивал головой директор школы. — А почему хулиганы хулиганят только с вами? А?

— Вы намекаете на что-то?

— Да, какие намеки, господи? Три рамы вдребезги. Шесть стекол теперь искать и вставлять. А по соседству — все в порядке. Как мне это понять? А? Это, выходит, не просто хулиганы, а вам лично мстят, что ли?

— За мою принципиальность! А вы еще говорите, что надо ставить «двойки»!

— Принципиальность, да? Двойки, да? — директор встал и отодвинул штору. — Вот, смотрите: первый этаж. Стекла целы. А двоек… Давайте, посчитаем, кто больше поставил — я или вы?

— Ну, вы… Вы — это директор. Они, может, боятся.

— А вас, выходит, не боятся?

— Ну, не знаю, не знаю… Я только одного хочу, чтобы мне стекла вставили поскорее, иначе работать просто невозможно.

— Стекла мы вам сегодня вставим. Это вопрос хозяйственный. А завтра их снова разобьют. Мы снова вставим, а их снова — вдребезги…И что? — директор хмуро смотрел на преподавателя.

— Их поймать нужно!

— Да? И дальше — что?

— Родителей оштрафовать!

— Все-то вам ясно… Все-то легко… А мне вот не ясно: почему разбиты три окна. Почему не больше? Если уж хулиганы, так били бы все подряд! Ну, правда… Шли бы и били. И первому — директору, чтобы уж похулиганить…

— Вы намекаете, что не будете разбираться?

— Разбираться? Это как? Я не следователь, все-таки… В классы ваши я зайду, поговорю со школьниками. Обсужу проблемы… А вам надо подумать: почему разбили вам, а не ниже, не рядом. Только вам. Думайте.

Она ушла, вся красная и возмущенная, а директор сидел и все прикидывал, как побыстрее поставить новые стекла и как сделать так, чтобы их снова не разбили.

…

В течение дня он зашел в шестые и седьмые классы, посмотрел в глаза учеников, грустно покивал. А потом, напомнив, что утром обнаружили разбитые стекла в таком-то кабинете, добавил:

— Я так понимаю, что кто-то из вашего класса страшно ненавидит лично меня. И лично мне устраивает пакости.

На общий крик с мест, подскакивание, недовольные гул, директор поднимал руки:

— Тихо, тихо… Именно — мне лично. Ведь, куда побежит учитель? К директору. Кто будет искать стекло? Директор. Кто будет командовать, чтобы его поставили на место? Директор. Разбитое стекло в школе — это месть лично директору. Мне понятно. Я плох для некоторых. Но пусть и они, эти некоторые, ждут от меня такого же ответа. Я не буду бить стекла…

Смех перебил его, но он опять поднял руки и успокоил класс:

— Я не буду бить вам стекла. Но мне вы будете неприятны. Очень. И я буду отвечать вам так же, тем же отношением, что и вы ко мне…

— Это не мы! Откуда вы взяли? — кричали школьники с места.

— А я не знаю, кто. Но кто бы то ни был — он сидит здесь. Он разбил мне стекла…

— Не вам!

— Нет, мне. Это моя школа. Это мои стекла. Это моя работа. Больше скажу: это моя учительница. И если мне делают «подлянку», то не ждите хорошего отношения…

Вечером стекла были вставлены.

А на следующий день директор с завучами изучал классные журналы, смотрел на отметки в тех классах, которые учились у той учительницы:

— Ищите, ищите. Все дело именно в этом. Не в двойках. Не двойки считайте. Стекла били за несправедливость. Они очень чутки именно к несправедливости… Ищите несправедливость в отметках. И на контроль ее, на контроль.

По совести

— Что-то случилось?

— …

— Ты почему молчишь? Я же спросил, что случилось?

— Ничего!

— Ничего не случилось, а ты так странно себя ведешь…

— А как мне себя вести? Если ты велел ставить мне «тройки»?

— …Как это — я велел? Ну-ка, поподробнее, поподробнее…

— А так! Ты велел специально ставить мне «тройки». Думал, не узнаю? А учительница рассказала, да!

После первых двух уроков директор школы действительно общался с учителями, которые учили его детей. Правда, разговор был несколько другого характера.

— Вы понимаете, что вы мне ребенка испортите? Жалеете его, да? Отметку повыше ставите? А что он будет делать, когда после школы со своими хорошими отметками пойдет и вляпается сразу со всего маху в учебу, где папы-директора не будет? А? Что он о вас же будет думать и о школе? Что обо мне, который не смог учителей заставить нормально работать? В общем, так, коллеги… Если я обнаружу, что вы завышаете отметку моему сыну, я обещаю вам, что приму все меры, но найду способ наказать. Учите честно. И ставьте отметки — честно. Что заслужил. Я его за отметки не ругаю… Не отметки нужны — знания!

Но это было еще утром, а потом были уроки, были отметки, и были «тройки» вместо привычных «четверок» и «пятерок». А на недоуменные взгляды — мол, я же так же и вчера отвечал, но была отметка выше — кто-то из учителей и ляпнул, что «тройки» лепит по личному распоряжению отца-директора.

…

— То есть, учителю ты веришь, а мне — нет? С учителем ты знаком два года, и веришь… А со мной — всю жизнь.

— Ну, я тебе верю, конечно. Но ведь разговор у тебя был, да? Он же правду сказал, что ты приходил и велел «тройку» ставить?

— Да. Разговор был. А ты считаешь, что твоя домашняя работа стоит выше? Что тебе «тройку» влепили незаслуженно? По совести надо было выше?

— …

Старые кадры

— А еще, знаете, у нее все там плохо…

Директор школы сидел над тарификацией вместе с завучем и слушал «последние известия». А завуч, умело расставляя часы, не переставала рассказывать. Теперь она говорила об опытном учителе, ушедшей из школы к «частникам», на обучение на дому нескольких детей. Вот, говорит, там все у нее «поплохело»…

— А к нам не вернется?

— Да что вы? Она же с того раза от нашей школы, как от чумы!

«Тот раз» был, когда снимали первого директора, и он лежал по этому поводу с инфарктом в больнице, а здесь устраивали разборки и чистки, отстраняли от работы завучей… Давняя была история, но запомнилась всем. Было-то все просто и ясно. Парень сдал экзамен на тройку, а в аттестате ему поставили четверку. С этой четверкой он пошел в ВУЗ, честно сдал экзамены… А потом добрая душа нашлась, написала анонимку — и завертелось. С тех пор школу изрядно трясло несколько лет, и до сих пор отголоски докатывались даже до нынешнего директора школы.

— Но она же опытный работник?

— Еще какой опытный! Но в учителя не пойдет, нет. Это ей что, после всех своих трудов опять в подчинение?

— А завучем?

— Меня выгоните, что ли? — натужно хихикнула и тут же замолкла — а вдруг?

— Ну, зачем… Нам теперь столько воли дали. Вон, например, зачем нам пионервожатые?

— Так их же и нет! Только ставки остались!

— Вот именно! И увольнять никого не надо. Пишу приказ, передаем обе ставки новому завучу. Вот все и выходит. Нам же очень нужен опытный работник, который бы не боялся наших э-э-э…

— …Мегер?

— Гагар! — хмыкнул директор. — Шумных наших. Они же и на меня смотрят сверху — опыт-то у всех выше головы. А мы на их опыт — нашего человека. А?

— Не пойдет!

— А еще я бы ей поручил работу с молодежью, — как будто не слыша, продолжал директор школы. — И предмет ее любимый. И классное руководства. А?

— А может, и пойдет.

— Только знаю я, как все это тяжело… И вообще, надо все оч-чень дипломатично. Например, я ей звонить не должен сам — это же ясно! Откуда я могу знать, что там у нее и как? Следил, что ли? А вот она должна позвонить, чтобы просто поговорить со мной. Надо, чтобы она знала, что, мол, ходит директор и ноет, что надо ему кого-то над молодежью поставить, опытного методиста.

— Ой, вы дипломат…

— Так нельзя же иначе! В общем, кто с ней чай пьет и о школе рассказывает? Не поверю, что ни с кем она в дружеских отношениях не осталась.

— Да есть тут…

— Ну, вот. Действуем, значит, так. Вы с ней, с подругой этой, поговорите о тарификации, пожуете губы, поморщитесь, понапрягаете лобные морщины — мол, такое трудное дело. Потом на меня пожалуетесь, что никому не могу передать работу с молодыми учителями, не вижу опытных. И что ставку готов дать, да некому. И — все на этом. И — домой. Это в пятницу, завтра. В понедельник подруга уже сама придет к вам поговорить еще раз. Гарантирую. И тогда уже предложите передать, чтобы та позвонила. Ясно?

— Ой, как долго и странно все…

— А по-другому нельзя. Человека тут сильно обидели. Она всякой пакости теперь может ждать. А вот когда ей напрямую, это уже после второго разговора, посоветуют позвонить мне — просто поговорить! Вот тут уже будет моя работа. Уговорю.

— Ха. Вы — уговорите. Вы кого угодно уговорите!

Через месяц в школе было три заместителя директора по учебной части.

Тарификацию со скрипом, но приняли. Из финансирования школа не выбивалась, а количество штатных должностей даже сократилось. Вместо двух пионервожатых, на должностях которых по традиции во всех школах держали студенток-заочниц, появился завуч.

А директору стало еще чуть-чуть легче.

Да зачем мы нужны?

Директор школы что-то говорил обступившим его ближайшим помощникам — завучам и руководителям методических объединений учителей, как вдруг замер, с недоверием глядя в противоположный угол, в дверь. Там стояли, смущенно посматривая по сторонам, двое явно нездешних товарища в верхней одежде.

— Стоп! — сказал директор.

— Все! — сказал директор. — Это ко мне. В кои-то веки люди заехали… Оставляю за себя… — он посмотрел по сторонам — Вот вас и оставляю. А я пошел. И пусть меня сегодня никто не ищет, ладно?

— Э-э-э… М-м-м…, — промычала неуверенно завуч.

— Что такое?

— Да я сама хотела отпроситься сегодня…

— Так, идите, идите!

— А как же здесь? — обвела она рукой учительскую, но подразумевала всю школу.

— Как обычно. Вы думаете, если нас с вами не будет, школа работать перестанет? Все сразу разбегутся? Это если учителей не будет — мы ничего тут не сделаем. А нас не будет — они только спасибо скажут, что не помешали уроки вести.

— Ой, да вы все шутите, да?

— Какие шутки? Идите домой, можно. И я пойду. Вон, народ ко мне приехал за сотни километров, — кивнул он в сторону все так же стоящих скромно в углу нездешних. — И помните: не мы тут главные. Мы тут — обслуга. Расписание написать, полы помыть, склоки разобрать… Если все настроено, так мы и не нужны здесь вовсе.

Последние слова он бросил уже на ходу, уже подходя к двоим, заулыбавшимся ему навстречу. Это были бывшие однокурсники, заехавшие по дороге в Бородино к нему в гости.

Первым делом, первым делом…

— Ой, а помните, как вы нас выпускали, а мы тут бегали и к вам заглядывали?

Директор школы сидел с довольной улыбкой и слушал веселый щебет красивой взрослой студентки, вдруг заехавшей в школу из своего института и зашедшей к нему в кабинет.

— Ну, конечно…

— Да-да! А помните, как все фотографироваться, а вас — нет! И искали по школе, но некогда было…

— Меня ни на одной выпускной фотографии нет. Я нефотогеничный.

— Да, ладно вам! Вы такой симпатичный! Все девчонки на вас посматривали!

— Скажешь тоже, — внешне смущенно бормотал директор, стараясь не пялиться на расцветшую бывшую школьницу. Девчонки взрослели раньше, и уже в выпускном классе привлекали внимание своим видом. А тут позапрошлогодняя выпускница, которая и в школе была из первых красавиц…

— А говорят, меня боялись…

— Вас? Да вас все любили! Все-все!

— Ага… Все-все… Как же, как же…

Приятно было так, как никогда. Он всегда трудно выпускал те классы, в которых сам вел историю. Они были как-то роднее, ближе. И он влюблялся в умных и в красивых. И потом чуть не плакал, когда они уходили.

— Нет, вы не знаете, как к вам мы относились. Мы же не врали ничуть, когда выступали на последнем звонке!

— Я не ходил на звонок… Не люблю, знаешь, самодеятельность…

— Ну, вот, а мы старались, старались! — она раскраснелась, размахивала руками, рассказывая, как все было, чуть-чуть хвастаясь своей учебой и житьем в общежитии в Москве, а он смотрел на нее и чувствовал, как просто не хочется расставаться, а хочется слушать и слушать. Слушать и слушать…

Стук в дверь:

— Все ушли уже. Двери закрывать будете? — это сторож, он один останется на ночь в закрытой школе, похаживая по этажам и присматривая за порядком.

— Да-да… Вот видишь, даже и не наговорились, — смущенно развел директор руками.

— А, давайте, я завтра приеду, а? У меня на одну пару будет меньше, но все равно поздно. Я часов в девять приеду, наверное… Можно?

— Нужно, красавица, нужно! — обрадовался он. — В любое время! Я буду ждать!

На другой день, после уроков он засел в своем кабинете, стараясь сделать как можно больше бумажной работы, до приезда выпускницы. Сам для себя он назвал предстоящее — «свиданием». А почему нет? И потом, им же приятно было обоим, разве не так? Разве просто поговорить, посмотреть на нее — это плохо?

Восемь часов.

Девять…

Она, наверное, уже сошла с электрички и спускается с моста. Вот сейчас она сядет на автобус, чтобы побыстрее…А может, пойдет пешком? Тут недалеко — можно и пешком…

Девять тридцать. Наверное, она уже где-то возле школы. Директор встал, вышел в коридор, постоял перед огромными, во всю стену окнами, вышел на порог, подышал воздухом, посмотрел по сторонам. Вернулся к себе, присел за стол, стал перебирать бумаги на столе, думая о том, что могло ее задержать.

…В пол-одиннадцатого он устало поплелся домой — ужинать и спать. Завтра опять был учебный день, и надо было хоть немного почитать перед уроками…

…

Через три месяца они увиделись опять, на вечере встречи выпускников. Весело разговаривали, с удовольствием смотря друг другу в глаза. Нет, правда, она была очень симпатична. Уже отходя к другой группе, он напомнил:

— Кстати, а ты тогда чего не приехала-то?

— Когда?

— Ну, говорила, что зайдешь, я ждал…

— Правда, что ли? Ой, я дура-а-а, — протянула она, всплеснув руками и покраснев. — Нет, правда? Ждали? Ну, дура, и все… Простите дуру!

— Да, ладно. Мало ли вас, выпускников, у меня, — посмеялся он и пошел к парням, рассуждавшим в стороне о политике.

Выборы (политические воспоминания)

— Так. А теперь покажите, где вы поместите избирательный участок.

— Ну, как — где… Как обычно, в спортзале. Вот так будут входить, проходить мимо столовой, где у нас буфет будет, заходить в спортзал, голосовать, а через вторую дверь выходить. Все быстро и культурно. И никто по школе шляться не будет…

— А почему спортзал? Вы же актовый зал, говорят, красивый сделали?

— Он у нас на втором этаже. И получается, что по всей школе ходить будут посторонние.

— Во-первых, не посторонние, а избиратели. А во-вторых, они почти все — ваши родители. Ничего-ничего. И им полезно будет школу посмотреть. Так что готовьте актовый зал.

Шло совещание по поводу предстоящих выборов в местные Советы.

— А как же нам… В понедельник, ведь, на учебу! — горестно стонал директор школы.

— Вы уборщиков назначьте в дежурство. Чтобы вечером уже промыли все с хлоркой. А утром — еще раз. Но учебу срывать вам не позволено!

Действительно, актовый зал был — хоть по телевизору показывай. Ровный гладкий пол, в котором отражались высокие окна и белые шелковые шторы. Расписной «как бы паркет». Высокая сцена.

Совсем недавно на этой сцене выступал сам Константин Боровой, представлявший в районе свою недавно созданную и активно вербующую сторонников среди предпринимателей «Партию экономической свободы».

Выступал он в этой школе по двум причинам. С одной стороны, в большой зал местного Дома культуры его просто не пустили, потребовав огромную сумму денег в местный бюджет, а с другой стороны, директор школы, бывший работник горкома партии (не этой «партии экономической свободы», а той, что была направляющей и руководящей силой), славился своим либерализмом и политической терпимостью. Мало того, что славился… По вечерам в одном из классов раз в неделю собирался кружок оппозиционеров, размышлявших о будущем района.

Был там бывший заведующий отделом горкома, бывший член горкома и директор успешной строительной фирмы, были пенсионеры, каким-то боком оказавшиеся близки к «демсоюзовским» делам, был корреспондент местной газеты, которого, как он говорил, «заколебал партийный контроль»…

Люди были, в основном, умные, но немного не в себе. Ну, разве может нормальный человек ездить в Москву за «демократическими» газетками, отпечатанными чуть ли не в подполье, чтобы привезти их сюда и устроить громкую читку, интонацией и поднятым верх со значением пальцем выделяя особо яркие места.

Незадолго до того, поверив в гласность и перестройку, три члена городского комитета партии опубликовали в газете огромную статью, где на фактах и эмоциях доказывали, что вся районная перестройка сдерживается одним человеком — вторым секретарем горкома. Статья прозвучала, как бомба в болоте. Бухнуло глухо, и затихло на время. А первый секретарь, с налитым кровью от натуги лицом, кричал своему заведующему отделом в коридоре на третьем этаже знакомого здания:

— Ты, б…, кому, б…, в карман насрать хотел? Ты, б…, на кого работаешь? Ты, б…, думаешь, мне в карман насрал? Ты себе в карман насрал!

И в ближайшее время двое из троих подписантов лишились работы и получили партийные взыскания, а редактор местной газеты перестал быть членом горкома, что было для него в то время обязательным, но на посту своем оставлен после публичного, с большой сцены, признания своих идеологических ошибок и полного раскаяния в содеянном.

Теперь они собирались в этой школе и вели долгие страстные разговоры о том, что «не так, не так надо было!». А как? А так. Решено было, что первой и главной задачей этого кружка должно быть — участие в ближайших выборах. «Чтобы влиять на Советы, надо быть депутатами», — говорили они.

В одно из воскресений директору школы позвонил первый секретарь горкома комсомола:

— Привет, — сказал он без всяких лишних экивоков и обиняков. — Мы тут на горкоме решили тебя выдвинуть в депутаты. Ну, если ты не будешь возражать, конечно.

С комсомольцами директор школы давно имел хорошие связи и отличные отношения.

— Ну, что ж, — сказал он, недолго думая и вспомнив о решении того «политического подполья» о необходимости участия в выборах. — Я благодарен за доверие. Вот, знаешь только… Я не буду никакой агитации вести. Не умею.

— Нам только согласие нужно! А уж агитацию мы устроим!

И действительно, устроили. Статьи в газете, обход квартир, привлечение школьников, чтобы объяснили своим родителям — директор лучше всех! Сбор подписей, подготовка документов. Не успел директор школы оглянуться, как оказался кандидатом в депутаты с очень хорошими шансами быть избранным в первом же туре из четырех возможных кандидатов.

— Вы и сами должны стремиться к тому, чтобы все было красиво и хорошо. Вы же у нас кан-ди-дат…, — выделила голосом заведующая Гороно, председательствующая на совещании по организации выборов.

С началом предвыборной кампании директор школы был вынужден отдать один кабинет под избирательную комиссию, выделить в состав комиссии одного учителя, организовать уборку, так как теперь в школе горел свет и толпились люди до поздней ночи. Он внутренне стонал, но вспоминал, как его отец получил строгое партийное взыскание за плохо организованные выборы, и терпел. А тот получил «строгача» за то, что поставил на избирательном участке черно-белый телевизор. «А у вас дома какой? Цветной?» — спросили в райкоме, и наказали нерадивого, «опустившего» уровень комиссии по сравнению с соседними.

В день выборов директор школы раз за разом выходил из дома и приходил в свою школу.

Пройтись по коридорам, поговорить с дежурными на этажах, пожать руку председателю комиссии, поинтересоваться, не надо ли чего еще, открыть им еще один класс для отдыха членов комиссии, переговорить с работником милиции, сидящим в его кабинете над книжкой, позвонить «наверх» и сказать, что все в порядке, погонять уборщиц, чтобы хоть подметать успевали, раз помыть уже некогда, зайти в столовую и узнать, как там буфет, позвонить «наверх» и сообщить, что продукты в буфете, за которыми стояла очередь, подходят к концу и надо бы еще подвезти… А в десять часов вечера ему уже звонили и поздравляли с депутатством.

…

Да, из того политического кружка пятеро оказались в составе городского Совета. Правда, депутатов было около 120, и голоса этих пятерых практически не было слышно. Но это совсем другая история.

…

А в понедельник ученики пришли в отмытую и попахивающую хлоркой школу, и как всегда у дверей их встречал директор школы.

«Переворот»

Заливисто звенел звонок и все никак не останавливался.

— Это на урок, что ли? — переспрашивали учителя, посматривая на часы.

— Нет, это — переворот! — гордо отвечали два старшеклассника, один из которых держал палец на кнопке звонка.

— Переворот! Переворот! — с криком бежали по коридору школьники.

В дверь директора школы вежливо постучали.

— Да-да! Открыто!

— Можно к вам? Мы же договаривались, у нас сегодня…

— Да, помню я, помню! Только что это за переворот, если разрешения спрашиваете? — смеялся директор, уступая свое место выпускнику, ставшему «директором». — Ну, ты тут командуй. А я пойду, отдохну.

— Как же? А если позвонят?

— Вот, ты и отвечай.

— А что отвечать?

— Мозги у тебя есть? Подумай и отвечай. Ты же директор теперь. Вот и думай. С завучами советуйся. Это они?

— Ага. Сначала они пройдут по школе, проверят, что уроки ведутся, а потом мы тут что-нибудь…

— Вот и отлично, — и директор школы, прикрыв за собой дверь, поднялся на второй этаж, прошел по коридору, украшенному лозунгами и листовками, к своим, к настоящим, завучам.

— Ну, как у вас тут?

— Да у нас-то все тихо. Они же по классам, да вас вот «перевернули»…

— Ничего-ничего! Зато смотрите, как глаза горят, как доказывают, что тоже не лыком шиты! Учителя не приходили? Никого из них не выгнали с уроков? — посмеивался директор.

— Нет, сидят. Я заглядывала: сидят в уголочке и смотрят на своих. А урок идет.

…

Ну, конечно же, конечно все это было не вдруг и не сразу. «Переворот» готовили заранее, распределяя роли, решая, какой урок и кто проведет, придумывая, как все оформить, какие лозунги кинуть в массы, какие листовки и газеты вывесить, чтобы на переменах народ читал, а не толкался в непонятках.

И сначала этот день, и все действо хотели назвать «Днем дублера». Так думала администрация школы во главе с директором. Уже и списки дублеров прикидывали и так и этак, план работы в этот день составляли. Но после агустовских событий «дублерами» стало быть совсем не актуально. И школьники уже сами выдвинули идею «школьного переворота». «Планы — долой. Списки? Какие списки, если это переворот? Мы сами решим, кто и где будет вести уроки! А вот это, хи-хи, вот это — новый директор школы. И всё!»

…И еще о ремонте

— Тут фотографы пришли, — завуч стояла в дверях, делая какие-то непонятные знаки.

— Что за фотографы?

— Они каждый год детей фотографируют. Цветное фото, хорошее качество…

— Ну, а я здесь каким боком?

— Разрешение надо дать на съемку.

— Не понял… Ну, пусть заходят, — директор школы был удивлен: какие там еще разрешения?

— Здравствуйте, здравствуйте, — широко улыбаясь, через порог шагнул худой мужчина, буквально обвешанный сумками с аппаратурой. — Так как, мы можем у вас поснимать? Вы не возражаете?

— Да мы, в принципе, и помочь можем. Правда? — повернулся директор к завучу.

— Правда, правда!

— Давайте, объявим по классам, что будет фотограф, а потом они пройдут и сделают снимки. Долго это мероприятие у вас длится?

— Да, как сказать… Если только коллективные фото — весь класс, то минут по десять на класс. А если еще и отдельно учеников фотографировать, то и больше…

— Угу. Это вы у нас весь день, значит, будете. Ну, что ж. Раз каждый год, раз уж так всегда — фотографируйте, конечно, — вздохнул директор школы и снова уткнулся в толстый том с последними инструкциями, выбирая, что вынести на публичную читку на педсовете.

…

Через неделю, постучав в дверь и вежливо поинтересовавшись — «можно?» — в кабинет к директору зашел все тот же фотограф.

— А-а-а… Это опять вы! Вроде, мы же все решили?

— Не все. Я хотел сказать большое спасибо за ваше отношение, за то, что не мешали, что помогли даже… И — вот…

Он положил на край стола конвертик.

— Это что? Я, вроде, не фотографировался?

— Это — доля школы. Как обычно, как всегда…, — и он, повернувшись, исчез за дверью.

Почти сразу постучала и вошла завуч:

— Ну, как? Нормально?

Директор в раздумье перебирал купюры.

— Это что, всегда так?

— Конечно! Вы подумайте: так бы они были вынуждены собирать детей у себя в фотостудии, да чтобы каждый отдельно нес им деньги… А тут — сразу пачками. Вот они и благодарят…

— Угу. Мне кажется, я знаю, куда эти деньги пойдут.

— Минуточку! Я бы попросила выделить на внешкольную работу!

— Хм… Пишите мне сметку, а я сейчас с завхозом поговорю.

На носу был ремонт, весна уже была на исходе, а краски, кисти, валики, даже простые тряпки все еще оставались дефицитом. Та краска, которую получили по плану ремонта от бюджета, оказалась полузасохшей масляной краской для внутренних работ темно-синего и темно-зеленого цвета.

Завхозу сходу в лоб было сказано:

— Деньги есть. Контакт — есть?

— Есть контакт! — бодро отрапортовал завхоз и куда-то убежал. Через час вернулся, дождался, когда директор освободится, и сказал, наклонившись к нему:

— Двадцать пять. И бочка — наша.

— Держи.

Вечером к подъезду школы подрулил грузовик, из кузова которого здоровенные мужики выгрузили двухсотлитровую бочку и закатили ее в кладовку. Получили из рук завхоза деньги, пожали руки, весело отправились на этой же машине в магазин.

— Ну, рассказывай, — довольно похлопывая по боку бочки, сказал директор.

— А что рассказывать? Эмаль белая. Со стройки. Хватит на всю школу, если мешать с другой краской.

— Молодец, — директор школы пожал руку завхозу.

На следующий день тот уже ходил по классам, присматриваясь к стенам, делал расчеты и записывал в свой блокнот, кому и сколько краски можно отлить.

А комиссия, принимавшая в августе школу к новому учебному году, специально отметила удачный подбор цветов при покраске панелей в коридорах и классах.

Педсовет

— …И теперь для учителей начальных классов…

Завуч зачитывала по своей тетради замечания, которые накопились у нее за прошедшую неделю, а остальные учителя шептались, создавая общий негромкий гул в недавно оборудованной учительской. Кто-то заполнял классный журнал, некоторые просматривали свои поурочные планы, и только директор в президиуме и молодая учительница, выбранная секретарем педсовета, вслушивались в то, что говорила завуч.

Привычно-устало перешли к разделу «Разное», еще раз выслушали «накачку» по поводу организации выхода классов в раздевалку после окончания уроков. Привычно покричали с места на привычный же последний вопрос: «Нет вопросов, нет!». Наконец, зашаркали, зашумели, вставая и расходясь. За окном было совсем темно.

Педсоветы проводились каждую неделю. Школа работала в две смены, потому что «расписание по-другому составить невозможно». Поэтому педсовет проводился после окончания уроков во второй смене. Учителя, отработав свое, сходив домой, вынуждены были возвращаться, дожидаться педсовета, а потом сидеть на нем, слушая, записывая, отвечая на вопросы, задавая свои… И так — каждую неделю.

— А что я тут делаю, на педсовете? А? — спросил директор школы, когда все ушли.

— Ну, как же… Вы руководите педсоветом, ведёте его. Опять же, вы выступаете…

— Но сегодня я не выступал, а сказать, кому и за кем говорить, мог бы любой… А вообще, скажите мне такую вещь: везде ли эти педсоветы — еженедельно?

— Я лично не знаю, но у нас так всегда было. Потому что есть претензии у администрации к учителям, потому что есть текущие вопросы…

— Но, погодите. Я как-то раньше всегда думал, что педсовет — он какие-то педагогические вопросы обсуждает, принимает решения, обязательные для исполнения всеми учителями…

— А разве не так?

— Так, ведь, больше половины сегодня, да и каждый раз так, мы говорим об итогах работы за неделю. А под итогами опять же понимаем не кто и как работал, а какие претензии у нас, у администрации, есть к учителям.

— Но это и есть наша работа! Контролировать и направлять!

— А что, вот так ставить, как сегодня, и объяснять ошибки и погрешности — это обязательно надо делать при всех?

— …

— Не понимаете, ладно. Я еще подумаю над этим. Давайте, уж, по домам. Поздно. Ждут всех.

Директор был недоволен собой. Он не смог объяснить завучам, чем именно не доволен. И это было самое плохое. Выходной день прошел быстро, а в понедельник он был уже готов к принятию решения.

— Значит, так, дорогие мои правая и левая руки…

— А кто — какая? — кокетливо спросила одна из завучей.

— Да, какая разница, в сущности? Дело-то в другом: хочу с вами еще раз поговорить о педсоветах.

— А что у нас с педсоветами?

— Понимаете, это — не педсовет. Это рабочее совещание. Оно нужно, я не спорю. Много есть всего, что можно и нужно учителям высказать. Но вот когда мы говорим о начальной школе — это совершенно не интересно старшим. И наоборот. Давайте-ка для начала отделим начальные классы. У них своя методика. У них своя специфика. Пусть лучше занимаются с детьми. А будем их вызывать на общий педсовет только раз в четверть, когда итогами занимаемся, когда задачи ставим.

— Это, наверное, разумно? — одна взглянула на другую. — Но как же тогда текущие вопросы?

— А по текущим вопросам, которые касаются только их, будем собирать только их. Там, в начальных классах. А если в какой-то момент будет необходимость в моем присутствии — пригласите и меня для авторитета. Вот вас и назначаю вести такие рабочие совещания от имени администрации.

— И-и-и… Как часто?

— А по мере необходимости. Зачем нам график и обязанность еженедельная или ежемесячная, если все в порядке? По мелочам вы можете и один на один учителю высказать, так ведь?

— Ну, в принципе, верно…

…

В эту пятницу на привычном еженедельном педсовете коллектив был взбудоражен отсутствием учителей начальных классов. И поэтому, когда после раздела «Разное» опять поднялся директор и предложил задавать вопросы, первым вопросом было:

— Скажите, а почему нет учителей начальных классов?

— А мы с ними обсудили все в рабочем порядке, вопросов к ним нет, вот их и нет, — улыбнулся директор.

Он ждал этого вопроса и знал, что за этим последует.

— Как? А к нам, выходит, вопросы есть?

— Вы понимаете, — встала завуч. — У них своя методика работа, свои требования. Расположены они отдельно от вас…

— …И поэтому они уже дома, а мы — здесь…

— Мы в чем-то виноваты, что ли?

— Но у нас же есть система педагогических советов, которые по традиции проводятся еженедельно….

— Да, какие это педсоветы? Это совещания с руководством! Мы и не принимаем тут никаких решений! Какой мы педсовет?

Вторая из завучей попыталась заглушить возмущенный шум:

— Как вы не понимаете…

— А вот и не понимаем! Нас тоже ждут дома! У нас тоже есть дети!

…

После окончания педсовета, распустив всех по домам, завучи сели перед директором:

— Вот, видите, что получается!

— А что, собственно?

— Ну, шум этот… Вон, как раскричались наши… Это ужас просто какой-то.

— Но они же в чем-то правы, нет?

— Как это?

— Ну, подумайте. Сегодня мы занялись тем, как классные руководители пятых классов заполнили свои журналы и как они после уроков провожают своих школьников. Так? Потом мы обсуждали вопросы уборки в коридорах и дежурство. Потом вернулись к дисциплине и обсудили, кто и как ведет детей в столовую. Вот, у меня все записано, я слушал. Я и сам выступал, когда надо было «навертеть хвоста» кое-кому… А разве это вопросы педагогического совета? А?

— А как же… Мы, что, не должны эти вопросы обсуждать?

— Как не должны? Обязаны! Но почему надо ждать до пятницы, если нарушение какое-то, вот вы говорили о столовой, произошло во вторник?

— Мы же должны отреагировать?

— Да. Но только — сразу. Чтобы тут же нарушение отметить, пресечь, и чтобы такое не повторялось. Давайте-ка так. С понедельника вы не записываете и не откладываете на педсовет, а сразу после уроков собираете нужную вам параллель и даете им дрозда. Если что-то серьезное — тащите меня. Я постучу кулаком по столу, постращаю. Хорошо? Зато мелочевку на педсовет не потащим…

— Да, это, пожалуй, правильно, — согласились завучи.

…

— Предлагайте вопросы для завтрашнего педсовета. У вас что?

— Да, у нас-то, вроде, все решено.

— То есть, начальная школа — в порядке?

— Ну, да.

— Так. Хорошо. Что у нас в средней школе. Пятые-восьмые?

— На педсовет — ничего. Вот, разве вопросы методической работы…

— Постойте. Для этого есть методические объединения учителей. Это — туда. Что в старшей школе?

— Проблемы текущие решены. Вы и сами приходили, когда мы тут разбирались с выпускными классами.

— Подвожу итог: завтра педсовет не проводим.

— Как? Но у нас же график!

— График сочинили мы. Мы его и отменим. К следующей неделе еще посмотрим… Но мне кажется, что совещания по параллелям и по предметам заменят нам эти еженедельные сборища. А общий педсовет будем проводить раз в четверть. И готовить его — по-настоящему.

«Домашнее» обучение

— А я ща, как двину тебя по башке, так сразу…, — пятиклассник схватил со стола пол-литровую банку, в которой до того стояли цветы, и замахнулся на директора школы, сидящего за столом. Его бабушка сидела в углу и умильно смотрела на внучка, которого директор почему-то не хотел брать в свою школу.

Завуч, стоявшая в дверях, побледнела и сделала шаг к мальчишке, но тот тут же отскочил к распахнутому в теплое лето окну.

— Не подходи! — закричал он. — Выпрыгну!

Директор не смотрел на него, хотя до той банки было — совсем ничего. Он мерно, скучным серым голосом, на одном тоне, не повышая и не понижая, говорил бабушке:

— Вот, видите? Это он сейчас мне угрожает. Я же испугаться могу. Могу сильно испугаться. И толкнуть его. Сильно. Он из окошка выпадет, а мне отвечать. Понимаете? Зачем мне отвечать? У меня трое детей, сын в школу пойдет. В эту школу. А я — в тюрьме. Неудобно получается. Так ведь?

Он сам себе покивал головой, прикидывая, как увернуться, если у того дурачка не хватит мозгов, и он запулит банкой в лоб.

— Или возможен другой вариант. Вот, он сейчас мне банкой в лоб заедет. Ему-то ничего не будет, и вы это знаете. Вижу, и он знает — научили, значит, что маленьких не обижают. А у меня трое детей. И как теперь они будут без отца? Кто их кормить будет? Может, он? Он только и может, что на людей бросаться…

Бабушка попыталась смягчить впечатление:

— Петечка, ну, что же ты. Тебя же никто не трогает. Тебе никто не угрожает… Ну, успокойся, мальчик мой…

— А-а-а! Молчи, дура! Вы все против меня! И он, и ты, и все! Я сейчас ему шандарахну, а потом в окно выпрыгну, а вы все отвечать будете! Все!

Директор сидел и смотрел на эту картину: бабушка на стуле, взвинченный мальчишка с банкой, которой он махал все время, замахиваясь, бледная завуч в дверях…

— Да, ты, пожалуй, уже всех напугал. И бабушку, и завуча, и меня. И как же тебя теперь в школу принимать, если мы тебя боимся? Ты же страшный такой. Или убьешь кого, или сам в окошко выпрыгнешь, а нам отвечать. Вот, обидят тебя учителя, оценку не ту поставят, а ты — раз, и в окно…

— Не подходи-и-и!

— Ты глаза-то открой, открой, — все на той же ноте, совершенно не поднимая голоса, бубнил медленно директор. — Посмотри вокруг. Никто к тебе не подходит. А в классе будет тридцать человек, и все будут рядом. Ну, и нужно оно тебе? Ты же только раз какого-нибудь мальчишку или девчонку ударишь, и тут же родители придут разбираться. Родители — это не я. Я вот сижу, смотрю, терплю.

Мерный голос, ветерок из окна, никто не двигается, и только напряженный и весь всклокоченный мальчишка, который все еще дергается, все еще пугает.

— Ты думаешь, что я не хочу тебя учить? Ты неправильно думаешь. Мы тебя учить все равно будем, — так же мерно, убаюкивающе продолжал директор школы. — Мы тебя учить обязаны. Но ты ведь не хочешь, чтобы старшеклассники над тобой издевались?

Он сделал паузу, но паренек не отвечал, только поглядывая, не двинулся ли кто в его сторону.

— Ты говорить-то умеешь, а? — теперь директор уже улыбался, снижая градус разговора. — Или только кричать и отмахиваться? Ну, представь, махнешь ты или заругаешься в коридоре, а тут старшеклассники, а их много. И опять отвечать мне, а болеть — тебе… Ну, поставь, поставь ты эту банку. Я уже сколько времени перед тобой сижу и с тобой разговариваю, как с мужчиной, а ты, как девчонка какая-то истерикуешь тут. Ну? Во-о-от… Молодец. Давай, так договоримся. Я, похоже, тебе совсем не нравлюсь, ты вон даже и угрожаешь мне. Пусть бабушка завтра одна придет, мы с ней и побеседуем о твоей учебе, хорошо? Пётр, да? Договорились, Петя?

Тот стоял, непонимающе оглядываясь: никто не хватал его, не успокаивал, не пытался держать за руки…

— Эй, Пётр! Ты слышишь? Сегодня мы ничего второпях решать не будем, а завтра придет только бабушка, и мы решим с твоей учебой. Так — нормально?

— Я в этой школе буду?

— В этой, в этой, а куда нам деваться?

Бабушка увела обмякшего и успокоившегося внучка, а директор вытер пот со лба и обратился к завучу:

— Готовьте на домашнее обучение. Сами видите — в класс его нельзя сажать. Бабушке объясните, какие справки собрать, какое написать заявление. Объясните преимущества такой системы: все же к ней будут учителя ходить, а внучок будет всегда дома, под присмотром. И вот еще… Не подпускайте его ко мне больше. Могу пришибить. Уж очень мне не нравится, когда на меня замахиваются, когда угрожают…

— Да, кто же знал?

— Ну, вот, теперь знаем. Да? Решили, в общем…

Он встал, посмотрел в окно, как бабушка ведет внука домой, вздохнул тяжело и пошел по школе — выискивать, где еще необходимо его присутствие перед новым учебным годом.

Первое знакомство

— …И еще я предлагаю вывести на линейку все классы, и представить нового директора школы.

В кабинете сидели завучи и только вчера назначенный директор. Такое было в первый раз, чтобы директор принимал школу во второй половине учебного года. На улице мело, несла поземка, а в тепле только что отделанного и еще пахнущего краской кабинета директора руководство решало, как жить дальше.

— Что, и маленьких тащить? Это не серьезно. Зачем?

— Ну, может, начальные классы и оставить, а вот всю среднюю школу я предлагаю с директором познакомить. У него просто не будет времени со всеми познакомиться, а так — раз, сразу-то, все и узнают. Как вы думаете? — обратилась она к директору.

— Да, я пока никак не думаю. Я еще не знаю ничего. Но если надо — значит надо. Только выступать не буду, ладно?

— Выступать и не надо! Вы просто познакомьтесь с ними, пройдите, в глаза загляните!

С третьей перемены в спортзал, потому что «актовый зал заставлен старыми стульями, да и неуютно там», стали выводить по параллелям классы для знакомства с новым директором школы.

Учителя заводили своих, встраивали вдоль стены, затем завуч объявляла четко и разборчиво фамилию, имя и отчество нового директора, он говорил всем «здравствуйте» и проходился вдоль строя, как маршал на параде. Так и хотелось поправить кому-нибудь ремень, застегнуть пуговицу или похлопать кого-то поощрительно по плечу. Но ремней не было, пуговицы были в порядке, и директор только проходил вдоль шеренги выстроенных учеников, смотря им в глаза со всей серьезностью.

— Ух, ты-ы-ы…, — слышалось за спиной. — Вот это — директор!

А на пути к кабинету его вдруг перехватили самые маленькие. Из кучки первоклашек, толкающихся в углу, выдвинулся чуть ли не самый маленький и встал у него на пути:

— Скажите, а вы — директор? Правда?

Директор школы, не расслышав, не стал нагибаться или приседать на корточки, чтобы поговорить со своим школьником. Он подхватил его под мышки и посадил перед собой на какую-то фанерную тумбу, стоящую с непонятной целью в коридоре, так что их головы сразу оказались на одно уровне.

— Что тебе?

— Вы, правда, директор?

— А-а-а… Да, правда. Я — директор, — и опустил его обратно на пол.

— Вот, видите! Он — директор! — закричал, подбегая к своей компании, малец, и они с топотом, проскальзывая у всех под ногами, помчались в свою часть школы.

Вечером, закрыв школу и уходя по заснеженной тропинке наискосок через спортгородок, директор школы обратил внимание на трех хулиганистого вида пацанов, которые макали одного в сугроб головой.

— Э-эй! Эт-то что такое? — грозно прикрикнул он.

— Директор, директор! — всполошено закричали «хулиганы», разбегаясь.

А он, погрозив им вдогонку пальцем, пошел домой. «Ну, да… Директор. А что?»

«Анонимка»

Директор школы открыл дверь своего кабинета и чуть не наступил на листок бумаги, подсунутый под дверь. «Это еще что такое?» — подумал он устало. На листке крупными буквами было написано: «Уважаемый директор школы, мы просим избавить нас от Иванова. Ученики 5 б класса».

Он усмехнулся, отложил листок на край стола и забыл о нем на ближайшие два дня. Но на третий день возле двери кабинета уже дежурила пара пятиклассников. Девочка пихнула вперед одноклассника, и тот, судорожно вздохнув, кинулся в бой:

— Скажите, а вы письмо получили?

— Какое письмо? — директор школы с интересом рассматривал «парламентёров».

— Ну, видишь, не дошло! — обернулся парень к подруге.

— Вы, правда, ничего не получали? — недоверчиво переспросила та.

— Какую-то анонимку мне под дверь подсунули. Но анонимками я не занимаюсь.

— Это не анонимка! Это письмо! От пятого бэ!

— Это именно анонимка. Там нет подписей, нет фамилий. Кто писал? Сколько человек подписало? Сколько — не подписало?

— Это от всех письмо!

— От всех? — прищурился директор. — Ну, заходите…

В кабинете он прошел за свой стол, сел, положил перед собой тот листок, расправил его тыльной стороной ладони, взглянул на стоящих перед ним пятиклассников:

— Ну? И где тут подписи? Я вижу анонимку. И больше ничего. Анонимки не рассматриваю.

— Но это мы все решили?

— Все, значит? Значит, если по одному вас всех ко мне завести и спросить, подписывал ли он такую бумажку, то все скажут — «Да»?

— Ну-у-у…

— Что замялись? Вы мне под дверь анонимки подсовываете, а потом на весь класс киваете? А? — грозно нахмурил он брови.

— А если… А если мы с подписями принесем? — храбро выступила вперед девочка. — Вы тогда не будете ругаться?

— А я и не ругаюсь. Я просто с анонимками не разбираюсь.

— Значит, надо, чтобы были подписи?

— Не надо.

— Ну, почему? Он нам мешает, этот Иванов! Он нам учиться мешает!

— Я не буду заниматься вашим Ивановым, даже если вы все подпишете эту бумажку, — кинул «анонимку» на стол директор школы.

— Вы нам не хотите помочь?

— Не хочу. Я за справедливость. Вас тридцать, а Иванов — один. И вы думаете, что когда тридцать человек жалуются на одного — это справедливо?

— Но он же мешает, — куксилась школьница, а ее одноклассник молчал, уперев взгляд в пол.

— Он вам мешает? Один? Вам, тридцати? Ах, какой сильный мальчик! Ах, какой страшный мальчик! Запугал весь класс! Класс теперь на него директору школы жалуется! — директор заламывал руки, хватался за голову, закатывал глаза и вовсю играл горе и непонимание.

— Идем, идем, — дергал девчонку за руку паренек.

— Так, вы не будете нам помогать? — еще раз уточнила она.

— Нет. Не буду. И прошу всем своим знакомым сказать: директор очень не любит анонимок. А еще — очень не любит слабаков! А теперь: марш на уроки! — страшным голосом прорычал директор, и два пятиклассника, не оглядываясь, рванули бегом из его кабинета.

«Ну вот… Напугал девочку, наверное… Но, ведь, анонимка. Тягу к анонимкам надо искоренять с детства. Чтобы даже и думать об этом не могли».

А куда еще девать опоздавших?

— Ну, что, граждане хулиганы, тунеядцы, алкоголики, пьяницы…

— Мы не пьяницы, — бурчат опоздавшие к звонку и задержанные дежурными под дверью директорского кабинета.

— Ну, хорошо! Тогда так: здравствуйте, господа опоздуны и опозданки!

— Мы не опозданки! — звонко кричат восьмиклассницы и хохочут в голос.

— Чего вы обзываетесь, — бурчат старшеклассники.

— А я не обзываюсь. Это я факты констатирую. Как вас еще называть? Опоздали? Опоздали.

Директор школы прошелся перед строем: десять человек на школу в тысячу с лишним учеников — совсем немного.

— Порядок знаете?

— Знаем, знаем… Чего уж… Не в первый раз…

— Именно, что не в первый. Так, по парам — и вперед. Главное внимание коридорам и первому этажу. Дежурные, выдать им ведра-тряпки и проконтролировать.

— А что нам напишут в журнале?

— Как это — что? Прогул запишут. А как иначе?

— Но мы же полы мыть будем…

— Не опоздали — мыл бы дежурный класс. А так — сами виноваты. Я мог вообще дверь закрыть со звонком. Но даю вам себя проявить и показать с лучшей стороны. Хоть отговорка будет, что на школу трудились…

Директор повернулся и скрылся за дверью, а опоздавшие потянулись за дежурными по этажам — отмывать школу.

«Сладкая взятка»

Начинался третий учебный год директора школы. Вернее, двух с половинный, потому что в школу он пришел в феврале, зимой, на замену не справившемуся очередному директору. Школа была молодой, в том году в ноябре ей исполнялось только десять лет. То есть, выпускать пришлось тех детей, которые пришли десять лет назад в эту школу, только что открывшуюся после строительства и еще вкусно пахнувшую краской. На первых порах директору приходилось во всем советоваться с матерыми завучами, принимавшими участие в травле предыдущего директора. Но постепенно он их «прижимал», доказывал, что они не незаменимы, и когда несколько раз сам составил школьное расписание, по поводу которого раньше были постоянные крики и ссоры, то старейшая из завучей пришла к нему на беседу.

Она зашла вечером, когда в школе почти никого не было. К этому времени директор школы перестал бегать к ней за советами, перестал к ней обращаться по поводу расписания, учителя перестали кричать у доски с расписанием и бегать к ней для выяснения отношений.

И теперь перед ним во всю ширину стола был расстелен лист рыжей миллиметровки, на котором директор карандашом расставлял уроки и учителей.

Тут главным было соблюсти пропорцию, чтобы не было в один день подряд математика-русский-математика-русский, а в другой — одни труды и физкультуры. Хорошо было также не поставить физкультуру первым уроком перед чем-нибудь сложным, иначе такой класс просто «вылетал» из учебного процесса. А еще надо было извернуться так, чтобы не было у учителя в течение дня более одного «окна». И чтобы таких дней, с «окнами», со свободными уроками, было бы у учителя не более двух в неделю. И еще, пока была вторая смена, чтобы не было у него уроков и в первую и во вторую смену в один и тот же день.

Вот и сидел, раскладывал пасьянс: если тут мы с первого урока уберем математику у старшего класса, а поставим историю, чтобы разбудить с утра, то математику эту придется ставить пятиклашкам, а английский у них забирать и переносить в седьмой, но седьмые — большие, делятся на иностранный язык на две подгруппы, значит, будет задействовано два учителя английского языка, а, следовательно, «слетает» урок у другого старшего класса, а им тогда можно поставить с утра литературу, и тогда вместо литературы у восьмого вставить им… Что им туда вставить? Не физкультуру же? Нечего больше? Ну, тогда физкультуру, а потом сразу — труд, на котором они отдышатся, а потом что-нибудь легкое…

И чтобы контрольных в тот день не было (записать себе в напоминальник)…

Именно в этот момент, когда директор школы сидел, подперев голову рукой, стирая и снова записывая в расписание предметы и кабинеты (да, надо же было еще и кабинеты распределить!), к нему постучалась и вошла заслуженная пожилая завуч, пережившая на своем месте уже двух предыдущих директоров и временное безвластие.

— Можно?

— Да-да, садитесь.

Кабинет был маленький, три стула слева от директора, два стола углом, в углу — он, одно окно прямо за спиной.

Это окно за спиной аукнулось ему во второй год работы. Только переехал в этот кабинет, сразу и заболел — простудил спину. «Ни охнуть, ни пернуть», — как шутит в таких случаях его отец, давний радикулитчик. На другой день директор еле дошел до работы, но сидеть в кабинете не смог. Если садился, то чтобы встать требовалось столько усилий…

В общем, он ходил весь день по коридорам, а окно ему законопатили так, что потом пару лет вообще его не раскрывали.

Помолчали. Она смотрела, как директор стирает и снова вписывает в клетки уроки и кабинеты, сверяясь с недельной расчасовкой. Он продолжал работать, стараясь не обращать внимания на напряженное молчание. Наконец, она не выдержала первой:

— Мне что, увольняться?

— Я вам это не предлагал.

— Но, все-таки? Я же вижу, что не нужна вам в этой должности…

— Зачем же сразу увольняться? Разве мы ругались? Разве вы не можете работать в своей школе учителем? Сколько у вас сейчас часов биологии и химии? Двенадцать? Вот, добавим вам до двадцати, дадим классное руководство, освободим один день посреди недели…

Вздохнув, она попросила лист бумаги и ручку, и написала заявление с просьбой перевести ее из завучей в учителя. Сама.

Написать приказ об этом было легко. Легко было и назначить нового завуча: кандидатура уже была давно подобрана. Но… Кандидат в завучи был математиком. А уходящий завуч — химиком-биологом. И это означало, что часы математики от нового завуча добавятся математикам, и они станут зарабатывать больше, а вот часов биологии и химии станет маловато…

На три месяца до окончания учебного года директор сумел выкроить новому учителю внеклассную работу, какие-то кружки и факультативы, так что ни ушедшая из завучей, ни сами учителя химии и биологии, финансово не пострадали. Но на новый год требовалось дать полную нагрузку всем. И главное: кто-то из них будет командовать, заведовать кабинетом биологии, оборудовать его, сидеть в лаборантской, как в своем личном кабинетике, получать пусть небольшие, но деньги «за кабинет».

Директор школы не думал долго об этом. Вот, есть у нас пенсионерка. Заслуженная, всю жизнь в школе. Она создавала этот кабинет. Она вложила в него душу. Она буквально жила в нем. Так, почему же он должен кому-то отдавать ее детище? Она собирается работать дальше? Ну, так снимем ей чуток нагрузку (объясним здоровьем, пенсией и т. д.) добавим внеклассной работы, чтобы в деньгах не потеряла, но кабинет все равно оставим ей. До тех пор, пока она сама не уйдет из школы. Все. Решено.

Учителей, приходящих в августе из отпуска, ждало новое, практически полностью готовое и со всеми согласованное расписание, и тарификация, подписанная директором школы и председателем профкома, пропечатанная печатями, висящая возле расписания на гвоздике. Каждый, вернувшись из отпуска, в первый же день бежал на второй этаж, смотрел расписание, что-то выписывал, что-то обдумывал, листал тарификацию, а потом спускался в кабинет директора и хоть чуть-чуть, хоть самую малость, но обсуждали новый учебный год, и как там все будет.

…Вот зашла и «пенсионерка». Она зашла, как будто проходила мимо школы из магазина с пакетом цветным, присела возле стола, смотря на директора. А тот как раз о чем-то ругался с Гороно, чуть не грыз от злости телефонную трубку. Отвлекся только, чтобы извиниться, предложить сесть — и опять в бой.

Она посидела, послушала, посмотрела на него, такого молодого в ее глазах. И тут телефонный разговор закончился. Директор школы вопросительно посмотрел на нее.

— Спасибо, — и все. Встала и молча пошла к двери.

— А-а-а…, — что-то изобразил он, показывая рукой на пакет, оставленный возле ножки стола.

— Это вам. Из свежего урожая. Не болейте, — и мягко прикрыла дверь, ушла готовить свой кабинет к началу учебного года.

В пакете стояла трехлитровая банка свежайшего, еще жидкого, слегка мутного, не отстоявшегося, натурального пчелиного меда.

Взносы

— Что это? — директор школы с недоумением смотрел на разложенные перед ним прозрачные пакеты с маленькими цветными марками.

— Это марки. Членские взносы за год.

— Какие еще членские взносы?

— Весь коллектив школы является членом Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, — завуч по внеклассной работе потрясла одним из пакетиков с марками и отложила их в сторону. — Еще — Общество Красного Креста и Полумесяца, — еще один пакет…

— Постойте, постойте… Это что значит — весь коллектив? И я тоже, выходит?

— Конечно! И мы должны сдать к понедельнику сумму взносов, распределив эти марки среди учителей!

— …Но я же не писал никаких заявлений… Как же я стал членом вот этого, как его, — директор поднес к глазам, утомленным чтением очередной инструкции, какой-то пакетик с ярко-зелеными марками. — Общество охраны природы? Это еще к чему?

— Вы просто совсем недавно у нас, не все знаете, — грустно улыбнулась завуч. — А вот еще ДОСААФ, вот общество любителей книги, вот…

Они сидели в кабинете директора и перебирали бесконечные пакетики с марками, на которых было написано: «2 копейки», «20 копеек», «40 копеек»…

— Вот, те, что дороже — их меньше дают, в процентном отношении, как вот «защиты мира», например. А те, что по две копейки — их на всех, по штату.

— И что? Теперь кто-то должен ходить по учителям и собирать эти копейки? Кошмар какой…

— А что делать?

— Ну, у нас же своей работы хватает? Нет?

— Нельзя же просто их выкинуть! Это же денежные документы!

Директор медленно закипал, смотря на кучу марок, которые, как оказалось, ежегодно распространяли среди учителей.

— Кто возьмет билетов пачку… — пробормотал он. — Сколько здесь всего?

— Чего? — не поняла завуч.

— Сколько всего надо сдать денег?

— Вот квитанции — всего получается шестьдесят рублей.

Директор достал из кармана бумажник, порылся в нем, недовольно бурча что-то под нос, достал три десятки, потом открыл сейф, покопался в заветной коробке, достал еще:

— Вот вам. Сдайте там, куда положено.

— А марки?

— Да, выкиньте их!

— Что вы, нельзя!

— Ну, дайте мне. Я деньги вам, вы — марки мне. Так можно?

— Ну, если так… — неуверенно сказала завуч. — Как-то это неправильно, мне кажется…

— А вот так — правильно? Ходить по учителям, отрывать от работы, «сшибать» копейки — правильно? Все. Тема закрыта. Переходим к рабочим вопросам.

Директор сгреб все марки вместе и сунул их на темную нижнюю полку сейфа:

— Пусть там полежат. На всякий случай. Раз уж просто выкинуть нельзя.

…И это — работа директора?

— …Это что? — удивился директор школы.

— Вы прочитайте, прочитайте, — со слезой в голосе сказала учительница.

— Но это же не мне?

— Все равно! Уже все равно! Прочитайте!

На двух разлинованных карандашом листах формата А4 разборчивым почерком были выписаны похождения жены в отсутствие ее мужа. Назывались даты и фамилии, места встреч и свидетели, делались предположения и выводы.

— Прямо детектив какой-то…

— Вам смешно? Это же про меня!

И точно — это все было написано о ней, учительнице его школы.

— Хм-м-м, — директор почувствовал, что краснеет. — А, собственно, зачем мне все это знать?

— Что знать? Что знать? Ничего же не было!

— Ну, не было… А я причем?

— Она это письмо моему мужу прислала. А он у меня ревнивый. Он уже по адресам пошел. Он уже в школу собирается.

Директор еще раз глянул в письмо: действительно, одним из… э-э-э… контрагентов… значился в нем учитель этой же школы. Служебный, так сказать, роман…

— Ну, так что вы от меня-то хотите? Моей фамилии в этом письме, вроде, нет?

— Как вы не понимаете? Он же сюда придет, в школу! Скандал же будет!

— Какой скандал? У вас же ничего не было?

— Ну, а он-то не знает! Эта дура старая так расписала все подробно…

— А вы знаете, кто писал?

— Конечно! Она же соседка наша! — и учительница, оглянувшись на закрытую дверь, прошептала фамилию своей коллеги.

Оп-па! Директор школы откинулся на спинку стула, ошарашено смотря то на разложенное перед ним письмо, то на раскрасневшуюся учительницу. Вот это мексиканский сериал…

— Вы уверены?

— Да некому больше! И по стилю… И — по почерку! Я специально классный журнал брала, чтобы почерк сравнить! Она это писала, она!

— Так, ей-то какой резон? Она же, извиняюсь, старая уже.

— Она не за себя! Она, дура эта, за мораль и нравственность!

— Ох… Это же самое страшное — когда за мораль и нравственность…

Он уже еле сдерживал смех.

— Знаете что, идите вы на урок. А я тут посижу, подумаю, поговорю с кем надо.

— Вы только никому письмо не показывайте!

— Ну, это ясно. Это конечно. Никому. Вот, в сейфе пока полежит. Идите, идите, — выпроваживал он ее. А когда вышла, наконец, шумно и с облегчением выдохнул. Ну вот… Дождался. Мало того, что ученики свои тайны несут, теперь еще и учителя… И что теперь делать? Он дождался звонка на урок и поднялся в учительскую, где сидел, готовясь к следующему уроку, тот самый учитель.

— Привет, ты как? — они с первого дня знакомства были на «ты», когда никого рядом не было.

— В норме, а что?

— Слушай, тут такое дело… Тут анонимка, в общем. Как сказать-то даже не знаю… Ну, ты же эту молодую знаешь?

Учитель побагровел:

— Как же меня достали все эти анонимщики! Да еще ты тут! У меня жена, дочь! Мать-перемать…

— Ты не матись… Точно — не было? А?

— Зуб даю, блин! Чем тебе поклясться? Да, я… Да на работе… Да…

— Все-все-все… Просто муж ее может прийти.

— О-о-о… М-м-мать! Если бы ко мне домой пришел — я бы его с лестницы спустил. А тут ты отдувайся. Сам. Ты теперь директор — тебе и решать.

— Чего решать? Просто не пущу и все. Но ты все же того, не нарывайся. Поспокойнее.

— Я? Не нарываться? Ты не понял? Не было у меня ничего с ней, не было! И не будет! Нафиг-нафиг… Служебный роман? Нафиг-нафиг!

— Вот и договорились.

Директор школы спустился на первый этаж и стал ждать ревнивого мужа, прохаживаясь по холлу возле школьного гардероба.

Ну, а что делать? И это — работа директора.

История

— Скажите, вы сами уверены в том, что рассказывали сегодня детям? — директор школы в своем кабинете беседовал с молодой учительницей истории. Он просидел у нее три урока, а теперь, посматривая искоса в свои записи, проводил «разбор полетов».

— В каком смысле? — встрепенулась та. — Я веду урок по плану-конспекту!

Директор с удивлением поднял на нее глаза. Конечно, откуда молодой, симпатичной, энергичной… Откуда ей могло быть известно, что он не просто так к ней пришел на урок, а потому что его попросили? И откуда ей бы знать, что попросили не родители, не завучи, а сами ученики ее седьмого класса, того самого, в котором она была классным руководителем? Но — как уверена в себе, как уверена!

— Хорошо, давайте по уроку… Вот вы в начале проводите опрос. Сколько времени обычно вы уделяете опросу?

— Ну, я не засекала точно…

— А я засекал. Опрос занял у вас двадцать минут. Пять минут после начала урока вы успокаивали класс. Двадцать минут опрашивали. Новый материал давали всего пятнадцать минут. И еще пять минут диктовали домашнее задание и ждали звонка на перемену. И это было не на одном уроке. Я же у вас сегодня полдня провел.

— И? — вопросительно приподняла бровь учительница.

— Что — и?

— Ну, вы минуты подсчитали, а дальше?

— То есть, вы не поняли меня? Хорошо. Смотрим еще раз: урок длится всего 45 минут. Из них 10 минут вы занимались оргвопросами. Я, как директор, считаю это недопустимым. Это слишком много.

— Буду исправляться, — кивнула та, записывая себе что-то в тетрадь.

— То есть, вы даже и не спорите?

— А что спорить? Вы отметили, я зафиксировала, буду стараться сокращать…

— Да? Ладно. Теперь смотрите: опрос и новый материал у вас как будто поменялись местами. Главное, выходит, опрос?

— Так вы же сами, и завучи тоже, будете спрашивать с меня за оценки! Надо же всем оценки поставить!

— А вам не кажется, что слишком мало времени на новый материал? Даже если отвлечься от того, что это история — 15 минут для любого предмета очень мало. Нет?

Учительница молчала, смотря на него круглыми карими глазами. Кивала на каждую пауза в словах. И молчала. Слушала.

— Хм-м-м… То есть, вы понимаете, да?

Она снова кивнула.

— Ну, ладно. Об этом вам еще и завучи напомнят, если будут ходить к вам на уроки, — сказал директор, делая зарубку в памяти: обязательно послать кого-то из завучей-методистов.

— А теперь давайте по предмету…

— Давайте, — кивнула снова историчка.

— Э-э-э… Вот меня заинтересовал один вопрос. Вы сегодня рассказывали, как началось классовое расслоение и откуда появились бедные и богатые, вожди и подчиненные…

— Да, эту тему я хорошо знаю. Вот нам ее так на семинаре давали, когда я на повышение квалификации ездила…

— Это вы с семинара принесли, что, — директор посмотрел в записи, — наследственная власть появилась, потому что некоторые нечистоплотные и жадные вожди стали передавать ее по наследству?

— Да, — уверенно выпрямилась учительница. — Нам так давали на курсах повышения…

— А что вам давали в институте?

— А?

— Ну, что вам давали в институте, в котором вы учились пять лет? Тоже так? Или о классах что-то по-другому было?

— Но нам же новое на курсах…

— Погодите. Вы что, все, что новое вам дали — час какой-то кто-то поговорил — сразу на веру принимаете и детям потом пересказываете? Это же не пятый класс уже, вы понимаете? И потом… Вы пятнадцать минут это говорите, потом ученики дома читают учебник… А в учебнике — не так!

— Но нам же…

— Вы не поняли? Ваш рассказ не совпадает с учебником. Как вы потом опрашиваете детей? За что ставите оценку? На каком основании? Он, выходит, страницу учебника вам наизусть рассказывает, а вы ему — троечку? Потому что не так, как вы объясняете?

— Но нам же…

— Вам на курсах повышения, да, кто-то делился опытом. Ну и что? Вы своей головой работать можете? Думать же надо! — уже вскипел директор.

На глазах учительницы навернулись слезы. Она дрожащими руками вытащила платочек из сумки, прижала его под веками:

— Я думала, вы мне поможете, а вы кричите…

— Я? Извините, сорвался… Но я не кричу. Когда я кричу — у меня дети писаются, милиционеры по стойке смирно становятся, а учителя — в обморок падают!

Он помолчал, ожидая ответной улыбки на явную шутку. Не дождался.

— Хорошо. Идите. Но имейте в виду. Я к вам еще не раз зайду. Потому что недоволен. И завучи к вам с завтрашнего дня будут ходить. Ходить и наблюдать. И помогать. Чтобы уроки истории не были для учеников седьмого класса самыми унылыми и скучными, чтобы история была — любимой, а учительница — самой уважаемой. Вот чего я хочу. И вот чего мы с вами будем добиваться. Вам ясно?

Она кивнула.

— Вы поняли, в чем мое недовольство?

— Да. Вот тут пять минут, а тут…

— Да не в минутах, не в минутах только дело… Ну, как вам объяснить, что история — это один из самых интересных предметов в школе. Он — гуманитарный, понимаете, человеческий… Эх-х-х… Ладно. Идите. Завтра у вас на третьем уроке кто-то будет из нас. Готовьтесь.

— Хорошо, — дрожащими губами вымолвила она и вывалилась за дверь.

А директор, дождавшись ее ухода, потянул к себе тетрадь с планированием и обвел ее фамилию жирно. «Надо будет завучей натравить», — подумал он. — «Пусть сначала методикой проведения урока с ней займутся. А потом я опять по фактам, по фактам. По предмету… Надо же учить молодую…»

Ленинский урок

В дверь постучали, потом приоткрыли, мелькнул черный глаз и в щель проговорили:

— Мы пришли…

— Сейчас-сейчас, — оторвался от бумаг директор школы.

Кроме того, что он был директором и весь день носился по этажам, гоняя бездельников, проверяя учителей, наводя дисциплину и составляя списки необходимого, он еще был учителем истории. Но учитель — это провел урок, и все. А он как-то связался со старшеклассниками, и теперь вечером раз в неделю они приходили в школу, чтобы послушать что-нибудь по истории более глубоко, чтобы поговорить, чтобы поспорить…

Вот и сегодня в шесть вечера в полутемном коридоре перед гардеробом кучковалось пятеро-шестеро будущих выпускников.

Кстати, любимцами на уроках они не были. Да и самим им история не казалась главным или самым любимым предметом. Зачастую, начавшись с истории, их беседы перетекали на обсуждение политики и жизни, потом опять — на историю, и так до позднего вечера, пока уже директор сам их не выгонял домой.

— Ну, что ж… Сегодня по плану у нас, — директор полистал тетрадь. — По плану у нас сегодня — Гражданская война.

— А скажите, вот это, то, что в Вильнюсе — это уже война? Там же стреляют? И танки…

— Ну, я думаю, что назвать это войной нельзя. Хоть и стреляют. Хоть и танки. Вот давайте подумаем, какие войны мы знаем в истории. Историю вспомним.

— Религиозные, — аккуратно подняв руку и получив кивок головы — разрешение, сказала отличница.

— Так. Раз. Есть такое.

— Ну, еще вот есть справедливые и несправедливые, — полистал методичку будущий абитуриент.

— Это где такое? Ну-ка, покажи… Вот ведь… Я уж думал, давно такого нет. Какие справедливые-несправедливые? Для кого они справедливые, а для кого — нет? Это кто оценку дает? Победитель? Не бывает войн справедливых. Все войны — несправедливы.

— А наша, Отечественная? — удивленно поднял голову заядлый спорщик и хитро прищурился: срезал!

Директор помолчал, глядя в сторону, в темнеющее окно, на улицу.

— А как ты думаешь, — спросил он. — Для фашистов, когда наши стали их бить, война казалась несправедливой? Они тут же сдаваться начали? Нам, справедливым?

— Так, что… И наша — несправедливая?

— Ну, как тебе объяснить… Понимаешь, справедливо или несправедливо — это же люди решают. И решают, как правило, потом, по итогам события. А войны — они не между людьми. Они — между государствами. Вот, Первая мировая, помнишь? Справедливая? Для кого?

— Так вы же говорили, что была одна сторона справедливая — Сербия!

— Предположим. А Россия?

— Она же за Сербию!

— Ага. А Франция за Россию, Англия — за Францию, Америка — за Англию… Тянут-потянут… Я вот тебе скажу, как историк историку…

— Хы-ы-ы… Я — историк?

— А как же! Мы все — историки. Мы все исследуем и изучаем историю А не зная истории — как понять то, что творится? Так вот, как историк — историку. Любое государство есть несправедливое государство. Любое. Следовательно, любая война между государствами — есть война несправедливая.

Они помолчали, переглядываясь.

— Это вы что, и наше государство…

— Я сказал: лю-бо-е.

— А вы не боитесь?

— Чего? Это не мои слова, это классиков слова. Государство — это аппарат принуждения, насилия одного класса над другим. Это армия, полиция, суд… Это налоги, когда у тебя отбирают твое, заработанное. Государство создает законы, которые ущемляют твои права. Не бывает законов, расширяющих права. Есть только те, что права ущемляют. Просто в одном государстве один класс давит на другой, в другом — наоборот, этот на тех.

— А чего тогда те — терпят?

— А потому что государство с армией и с полицией. А вот когда армия-полиция слабы — вот тогда и возникают гражданские войны. Они — между классами. Между теми, что правят, и теми, что править хотят. То есть, понимаете, брат на брата — это просто описание, как оно происходит. Потому что свои бьются со своими. А на самом деле — война за власть. И люди становятся на ту или на иную сторону. Вот брат на брата и выходит…

— Это как у Шолохова…

— Вот, кстати. Точно. Как у Шолохова. Еще и мечется такой человечек. То к одним — вроде, свои. То к другим — и там свои… А в итоге? В итоге — новое государство. И опять несправедливое.

— Так у нас уже гражданская война, да?

— Нет, у нас войны гражданской нет. Ну, я же сказал: межклассовая она, понятно? Ну, какие классы сейчас борются за власть?

— А вот же, в Литве…

— Разве это конфликт классовый? Это конфликт национальный.

— А какая разница-то? Стреляют все равно…

— Уф-ф-ф… Какая разница… Стреляют. Да, стреляют и там, и там. Но вот, смотри. Вернемся в историю. В революцию и в гражданскую войну. Огрубляя если, то крестьяне и рабочие с одной стороны — независимо от национальности, и буржуи — с другой. Вот, огромная Россия. Многонациональная. А конфликт основной не между нациями отдельными, а между теми, кто правит, и теми, кто работает руками. Вот — гражданская война. А теперь вспомним хоть 1921-й.

— А что там?

— Напомните мне сами.

Задумались, листнули книжки.

— Это вы про Кавказ, что ли? Про Грузию?

— Ну?

— А там что… Ну, войска…

— Скажите, это — гражданская война?

— Наверное, нет.

— Именно. Нет. И сегодня конфликты начались вокруг и около — на национальной почве. Государство слабеет, национальные окраины богатеют и становятся самостоятельнее, и им уже не нужно это государство. Они уже и сами — с усами. У них растет национальное самосознание и появляется чувство ущемленности, задавленности этим большим и неповоротливым государством.

— А что же делать?

— А то, что Ленин предлагал.

— Это как?

— А вот так: отпустить, говорил.

— Что, совсем? Прямо вот Ленин так говорил?

— Ох, ребята, ну, почитайте вы сами о национальном вопросе. Это уже так зажевано-пережевано. Он говорил о том, что большая нация, русские, должны особо терпимо относиться к нациям малым. Он говорил, что нельзя никого принуждать. Что лучше отпустить… Кстати, вы знаете, что Финляндия — это как раз благодаря Ленину появилась?

— Вы рассказывали.

— Вот и сейчас. Нельзя танки. Нельзя. Надо уступать. Надо понимать, что большая нация всегда виновата. Это как старший и младший. Вот подрос младший, стал самостоятельным, а старший все его за ручку водит. Тот уж и вырывается, и пинать начинает. Кто прав, кто виноват здесь будет?

— Так вы считаете, уступить?

— Это не я. Ленин так говорил. А он был очень умным политиком.

…

Поздно вечером директор устало шел домой, думая об ужине, о завтрашнем рабочем дне, о своих «историках», только что разбежавшихся по домам. Хорошие ребята. Что-то с ними будет?

Шел февраль 1991 года.

Время

— У меня книжка есть полезная по тайм-менеджменту. Дать тебе?

— Нафиг мне эти китайцы, японцы и прочие таиландцы? — пробормотал директор школы. Он отчетливо услышал незнакомое слово «тайменеджмент» и пришел к логичному выводу, что опять что-то о нетрадиционной медицине, йоге и прочих прелестях Юго-Восточной Азии, раз «тай»…

— Ну, как хочешь…, — бывшая коллега с разочарованием перевела разговор на другую тему, о том, как вообще трудно сейчас работать с коллективом. С любым. Даже с малым.

— Ага, — подтвердил директор школы. — А у меня семьдесят пять.

— Ого! А учеников?

— С филиалом если, то под тысяча двести получается.

— И что, всех знаешь?

— Ну, всех — не всех… Но в лицо узнаю. А старшеклассников — всех, пожалуй.

— Как только времени тебе на всех хватает?

Как хватает, как хватает… Не хватает. В первые дни и недели директор выходил из дома в полвосьмого утра и возвращался в десять — пол одиннадцатого ночи. Какие там уроки? Потом вспоминал, как вел самые первые, какие делал ляпы — самому стыдно было. А куда деваться, раз на подготовку — только ночь?

Кто-то из старых горкомовских товарищей посоветовал записывать все подробно. Не только график краткий, когда в настольном календаре отмечаешь, что в десять встреча с тем-то, в одиннадцать подойдет завуч, в час разговор с хулиганами, в два — с техничками. Нет, именно подробно. Планирование — это само собой, но тут же надо еще и найти, куда время девается. А то еле приходишь домой, спишь без задних ног, в выходной подняться с постели не можешь… А ничего, вроде и не сделано. Вот если просто посчитать потраченное время и прикинуть, что выполнено, так, вроде, ничего и не было. Куда все девается?

Ну, вот, кроме фамилий учителей, кроме выписок из служебных документов, кроме цитат из сочинений ли устных ответов старшеклассников, кроме таблички со средними оценками, которую сам себе придумал и поглядывал в нее регулярно, дополнял… Зачем такая табличка? А вот, стекла когда побили — очень она пригодилась. Там сразу было видно, что не за оценки, не за двойки мстят, а за какую-то конкретную обиду. Потому что вон в том классе двоек больше, и в том — больше, и вот здесь средняя ниже, а стекла — целые, и замки в дверях не ломаются. Есть повод подумать.

Да, так вот, кроме всего этого, нужного такого, отделил директор школы полтетради и стал записывать подробно, что и как делал, с указанием времени, потраченного на это. Куда-то же девались эти 12–14 часов ежедневно?

Куда-то, ага.

Все — в болтовню уходит. Все время — в болтовню. Ну, уроки легко считать. 45 минут — вот и урок. Два урока провел — полтора часа, так и запишем. Вернее, час сорок пять, потому что куда денешь эту перемену? Там, в классе, с учениками и просидел.

А вот такое вдруг?

Постучалась учительница. Что? Да просто поговорить с новым директором. В курс ввести. И вводила в курс три с лишним часа. Он уже и по телефону разговаривал, и книгу приказов оформлял, и записи к урокам готовил… А она все говорила и говорила — знакомила с обстановкой и расстановкой. Все плохие. Администрация — хорошая. Понятное дело…

— Ну, что ей было надо? — ворвались вдвоем завучи, когда она ушла.

— Что надо, что надо… Даже записать ничего не могу об этой беседе. Все плохие. Все у нас плохие, ясно? Одни мы с вами хорошие, администраторы. Ну, и она сама еще, наверное, потому что честно нам это в лицо говорит.

— Вот же стерва, а? — переглянулись завучи. — Мы уже хорошие, да? А что она говорила….

Но директор уже прихлопнул ладонью по столу, встал и погнал их по этажам. И сам пошел. Полчаса. Обход школы. Минимум три раза в день — всю школу. Все этажи. Все закутки. Вот и еще полтора-два часа пролетели.

Так, беседа с завучем по внешкольной работе по поводу тех, кто у нас стоит на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Час.

Привели двух хулиганов. Не дают учиться, срывают уроки. Учительницу отправил домой, с этими сидел опять час. Вроде, поняли что-то. Но надо записать, что разговор был и что они пообещали. Потом им же ткнуть в нос, что мужики обещание держат, если что.

В восьмых классах родительские собрания. Зовут поприсутствовать и освятить авторитетом. Полтора часа как не было.

Темнеет уже на улице. Звонок телефонный. Гороно. Полчаса объяснял и отбивался. Записал в тетрадку.

Стук в дверь.

О! Мои пришли об истории и философии поговорить. Кружок такой. Два часа.

Уф… Взмок. Рубашку — в стирку, как дойду.

Пора закрывать двери и гнать всех из школы.

Так, завтра опять весь день расписан поминутно. Сократить время на болтовню…И сказать завучам, чтобы не подпускали больше ту «стукачку»! Она уже все сказала, что могла, хватит! Вот и время высвободится для других бесед. Надо по классам пройти, по кабинетам. Там, на месте поговорить потихоньку с учителями. Особенно с молодыми. Сразу после уроков.

Эх…

А еще надо готовиться к своим урокам. Чтобы не позориться.

Что там выходит? Опять четырнадцать часов?

Мелочь

— Ой, извините, снова ошибся. Это шестнадцатый?

— Семнадцатый. Вам — рядом.

Директор школы под смех учеников аккуратно прикрыл за собой дверь и дернулся в соседний класс. Уже год в этой школе, а все никак не мог запомнить, где и что. Просто смешно, действительно.

После уроков, когда всё затихло и в школе стало пустынно и пыльно, он снова прошел по всем этажам. Длинные коридоры. По одной стороне — окна, по другой — одинаковые двери обитые рейкой и выкрашенные в голубой цвет. На втором этаже под оргстеклом расписание: у такого-то класса в 9.30 урок в кабинете номер 22. А где этот — 22? Директор школы еще раз выглянул в коридор, где были кабинеты русского языка и литературы: все двери были совершенно одинаковы.

— А как же маленьким? И просто — неудобно же это!

— Бросьте вы, — меланхолично отвечала завуч. — Все давно привыкли. И вы привыкнете.

— Но подумайте: приходят родители, скажем. И куда им бежать?

— Плохие родители, если не знают, где их кабинет!

— И все же…

— Да, ладно вам! Тоже, проблему нашли! Будто и без того не о чем в школе администрации думать!

Однако директор спускался в свой кабинет в задумчивости и озадаченности. Перед дверями замер. А этот вот — какой номер? Ну, если там ремонт или кого позвать в кабинет, то просто — в кабинет директора? А рядом? К завучу? А вон тот, на первом этаже в углу? Нет, так нельзя.

На следующее утро завхоз с техпаспортом в руке и карандашом в другой ходил по этажам и рисовал цифры, сверяясь с планом, на каждой двери. Всего кабинетов оказалось гораздо больше, чем упоминалось в расписании. И их тоже надо было как-то обозначить. Еще неделя ушла на создание таблицы, где все кабинеты получили не только номер, но и название: «Кабинет русского языка и литературы», «Кабинет истории», «Кабинет химии»…

Через месяц в школу пришла посылка. Вернее сразу три. В один ящик все не поместилось. Директор с завхозом после уроков отдирали верхнюю крышку, разворачивали новенькие синие таблички с белыми буквами, выдавали каждому учителю под роспись:

— Так. Вам, получите, номер 9, «Кабинет биологии».

— Но у меня же был седьмой номер!

— У вас не было никакого, извините. А теперь — есть. Номер привинчиваем вверху. Под ним — название кабинета.

Некоторые учителя заявляли, что в их обязанности не входит привинчивать себе на дверь табличку. Тогда это делал завхоз или сам директор, которому, при его росте, это было удобнее всего. Без споров и разъяснений. Просто — не можешь? Поможем.

С понедельника в тех же коридорах как будто посветлело. Яркими пятнами на каждой двери появились номера и таблички. Ученики группами ходили от двери к двери и тыкали пальцами в надписи, пихаясь локтями. Изменить расписание, исправив номера кабинетов, было минутным делом.

— Ну, что, хуже стало?

— Почему хуже? Лучше…

— Так что же вы…

— А нам денег не давали. Вам вот дали.

— Что значит — не давали денег? — начал заводиться директор. — Значит, на бюст Ленина, что валяется в актовом зале, бешеные суммы нашлись, а для дела копейки не давали? Что вы мне сказки-то рассказываете?

— Ну, мы на бюст заявку писали, просили…

— Лучше бы на номера попросили. И на мел. Кстати, скоро посылка придет с хорошим мелом. Как раз оттуда, где этот мел чуть не под ногами. Так вы тот мел — только математикам и русистам. Денег им не давали… Так, просить надо было!

Директор школы после звонка вышел в коридор, прошел по школе. Ну вот, все в порядке. И ясно, кому и куда идти. А дел-то было, а разговоров!

Директор обязан

— Вы должны, — завуч сурово смотрела в глаза директора школы. — Вы — директор. Вы просто не можете не быть там.

И вот теперь директор школы стоял у своего подъезда. Мысли его текли беспорядочно и разрозненно. Он не знал, что ему делать в следующую минуту: подняться к себе домой и пообедать или вернуться в школу? Или все же пройти дальше, вперед, через сквер и квартал вверх по дороге — к тому дому, куда идти ему очень не хотелось. Но идти было надо.

В прошлом году уже было что-то подобное. Но там все обошлось проще и легче. Да и работал он тогда совсем немного, еще не знал никого…

История была нехорошая. Ночью по дороге домой с городской дискотеки его семиклассницу сбила машина. Насмерть. Сразу. Переехала и умчалась в ночь. А возле тела осталась кучка друзей и подруг, с кем она бегала на танцы. Проверки — пустяк. Все было выполнено и заполнено. И то, что детей инструктировали, как по дорогам ходить, было записано в журнале. И дата там была правильная. Выговор? Че-пу-ха. Выговор директору — это как медаль. Главное, чтобы учителей таскать не стали. А вот потом…

Потом он отпустил с уроков ее класс, и тот пошел на похороны. Еще неделю они ходили в школу какими-то тихими и пришибленными. И только после каникул как будто вздохнули свободно, как будто забыли все.

А теперь так просто не пройдет…

Она болела давно. Давно и тяжело. Но как-то за каникулы, за отпуск, после больницы снова вставала и шла в класс. И наоборот, даже как-то свежее выглядела после изнурительной ежедневной школьной работы. Нагрузку? Полную! Классы? Все, все давайте! И работала, работала, работала. И язвила, плевалась ядом, как змея, «кусала» администрацию и других учителей, которые, как казалось ей, работают не так.

В этом году она не вышла в сентябре. Перезвонила, что приболела, что не может, но чтобы ее со счетов не списывали, потому что она вот-вот подлечится и выйдет на работу. К ней в гости сходили ее ученики и вернулись нахмуренные. Старшеклассники. Они уже понимают. К ней сходили от профсоюза. И подруги просто так сходили. И директору очень быстро сообщили, что не выйдет она. Всё уже.

А директор школы слушал, кивал головой, а потом писал расписание с расчетом на нее. Вставлял во все таблицы и отчеты. И просил передавать, когда шли к больной, что ждет, что работы полно, что без нее в школе плохо. Она перезванивала и опять язвила, жалила, но уже как-то не обидно, а жалко как-то…

— Нет, я не могу… Я просто не могу. Я же там не выдержу.

— Вы директор. Вы обязаны.

— Да что я там скажу? Мы же ругались всегда, все знают…

— Не надо ничего говорить. Говорить будут на кладбище. А прийти, уважение оказать, поприсутствовать, помочь, если что — обязаны. Вы — директор.

Он остановился у подъезда того дома. Двери настежь. На скамейках какие-то бабки. Вот и ученики его, старшеклассники. Он отпустил выпускников с уроков сегодня с условием, что парни помогут, а девчонки хоть поприсутствуют.

Из подъезда выбежала учительница:

— Поднимитесь же, — зашептала, подбежав вплотную. — Неудобно! Поднимитесь. А там и выносить будем.

Узкие-узкие лестницы, крышка гроба возле открытой двери.

— Сюда, сюда, заходите…

Коридорчик-маломерка. Налево комната. Там страшно. Там на двух табуретках стоит гроб. А в гробу — его учительница. Желтое лицо. Белые кружева. Директор школы постоял в ногах, стараясь не поднимать глаз, не смотреть в лицо. В горле как будто ком застрял. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. И этот запах… Вся квартира пропахла больницей, но ему чудился другой запах, сладко-соленый, что вроде тянул от гроба. Сглотнул и быстро вышел. Заглянул на кухню, где пригорюнившись сидели ее подруги. Те встрепенулись:

— Пора! Надо выносить! Вы поможете?

— Ну, а что я пришел-то. Помогу, конечно. Только я в ногах стоять буду, — извиняясь, сказал директор. — Я не смогу в изголовье…

— Правильно, правильно, — зашептали они. — Выносить надо ногами вперед, так вы направлять будете. Там же узко.

Узко было очень. Пройти было невозможно. Поэтому гроб поворачивали поперек еще на середине лестничного пролета, потом очередная пара перебегала под ним вниз, перехватывала, помогала опустить ниже, теперь освободившиеся протискивались, пачкаясь в старой побелке и пыли. И так восемь раз на четыре этажа.

Все в поту — гроб был дешевый, из тяжелой сырой осины — вывалились из подъезда на свежий воздух. Тут же подставили табуретки, поставили гроб. Директор осмотрелся: почти весь класс здесь. Девчонки вон, плачут. А ему нельзя. Он — директор. Ну, все ли уже?

— Нельзя сразу в машину, — подсказал кто-то из знатоков из-за спины. — Надо уважение проявить. Пронести, сколько можно. Вон, до перекрестка пронести.

И тут же стали выстраивать колонну. Директор снова встал в ногах гроба и по команде они разом подняли и понесли. Сзади, у головы, сменились уже дважды, а он нес и нес, подставив плечо, думая о своем. Только когда впереди стал все ближе и ближе борт грузовика, он завертел головой и увидев одного из выпускников, кивнул ему. Тот подбежал, сменил.

— Слушай, я пойду, — тихонько сказал директор. — Вы там до конца поможете, ладно?

— Вы еще спрашиваете! — обиделся парень. — Конечно, поможем.

А директор, дождавшись, когда машина тронется, повернул направо и пошел мимо своего дома, где так и не съеден остался обед, мимо кинотеатра, через перекресток в свою школу. Надо было что-то еще сделать там… То ли расписание переделать, то ли просто посидеть в своем кабинете. Просто молча посидеть в своем кабинете.

— Что, проводил? — у выхода стоял завхоз.

— Ага. Я — директор. Я обязан.

Всех со справкой выпущу!

— Я отказываюсь с ними работать! Больше так нельзя! — раскрасневшаяся учительница стояла перед директором школы. — Они не просто не слушают! Они не хотят слушать! Эти их шуточки, гогот этот… Дебилы какие-то!

— Стоп-стоп-стоп… Кто у нас дебилы? Да вы садитесь, садитесь, — директор повел рукой в сторону стульев, стоящих вдоль стены.

— Де-ся-ти-клас-сники! Вы представляете? Вы-пуск-ни-ки! Им же поступать, им сдавать экзамены, а они… Я им про Маяковского, они гыгыкают, я им про Толстого, они шумят и внимания не обращают. Я уже кричать начинаю, но голос-то не железный! Сколько можно надо мной издеваться? Вот, пусть их кто другой учит… И экзамены пусть другой принимает. Я краснеть не хочу, когда вы будете сочинения читать.

Директор молча слушал, иногда кивая головой, подтверждая некоторые слова.

— Вы понимаете? Им наплевать на меня! Им наплевать на школу! Им наплевать на учебу! Им на всех наплевать! Они уверены, что все равно их выпустят, все равно оценку поставят! Им ничегошеньки не надо!

— Всё? — спросил директор после небольшой паузы.

— А что еще? Вам этого мало?

— Не мало, конечно… А что, там, в этом классе, действительно одни дебилы и никто не учится?

— Да если бы! Но большинство — дебилы! Они и не дают остальным учиться!

— Угу, угу… Ну, отказываться от класса ваше право, конечно, хотя я не одобряю… Можно подумать, что вы слабый учитель. Вы же из лучших у нас. Из крепких самых. Потому этот класс вам и дали. И кто тогда, если не вы?

— Ой, да бросьте вы, — махнула рукой учительница, снова покраснев, но уже от других эмоций. — Лучшая… Вон, справиться не могу…

— А если я вам помогу?

— Я и пришла за помощью.

— Давайте так. Сегодня же вы оставляете их на классный час и зовете меня. А я с ними поговорю. Ох, поговорю, — пообещал директор.

В полвторого после звонка директор поднялся на второй этаж и вошел в кабинет русского языка и литературы. Класс был на месте.

— Встали, поприветствовали директора, — негромко сказал директор.

Десятиклассники нехотя поднялись и по разрешающему взмаху руки снова рухнули на стулья.

— Ну, что, голубчики, доигрались? — так же негромко, не повышая тона, но с явно ощутимой злостью в голосе заговорил директор школы. — Учителя от вас отказываются… Дисциплина ни к черту… Домашние задания не выполняются… Вы что себе тут думаете? Думаете, на вас уже управы никакой нет? Думаете, я здесь просто так по этажам хожу и вам ничего не сделаю? Это как понимать? А?

— Молчать и слушать, — свистящим шепотом он прервал начавшийся, было, ропот: «А чо мы, а чо они, а чо…».

— Слушать и запоминать. Я могу многое. Я могу вас всех раскидать по другим классам. Чтобы неповадно было. Но так я сделаю плохо только тем классам, не вам. Поэтому так не будет, хотя есть люди, которые хотели бы уйти от вас. Потому что учиться в этом классе невозможно. Нет. Я не буду вас расформировывать. Я просто проведу инструктаж с вашими учителями. Как вы к школе, к учителям, ко мне, так и мы будем к вам…

— А чо мы к вам-то! — все-таки кто-то выкрикнул сзади.

— Я сказал: слушать и молчать! — чуть повысил голос директор. И тут же продолжил почти шепотом:

— Это моя школа, понятно? Не ваша, а моя. Это мои учителя. Вы уйдете, а мы останемся здесь. Поэтому все это — наше, — повел он рукой вокруг себя. — И поэтому мы будем с вами, как с чужими. Отметки ваши больше не интересуют меня. Я объявляю сегодня, что ни разу не поругаю, да просто не спрошу ни с одного учителя, почему у вас стоит за контрольную работу двадцать двоек. Стоит — значит, так надо. Слушать, я сказал! Вы что думаете, кто-то может мне помешать выпустить вас со справкой? Я уже выпускал со справкой и не таких, как вы. И что? И ничего. Я вас всех со справкой выпущу. Всех до единого, кто не хочет учиться. И мне за это ничего не будет. И вашему классному руководителю ничего не будет, и учителям…

Он сделал паузу, осматривая примолкших учеников.

— Зарубите себе на носу: Я беру вас под свой личный контроль. Я сам буду проверять ваши контрольные, чтобы вам не завысили оценок. Я сам буду смотреть ваш журнал и спрашивать, откуда там появились вдруг пятерки. Я вам устрою нормальную школьную жизнь. Ишь, привыкли пересдавать предметы… Нет этого в законе. Нет. И не будет для вас. Хватит цацкаться. По-хорошему не хотите? Будет по-плохому. Все — со справками! Ясно?

Директор поднял голову, еще раз окинул взглядом тихий-тихий класс и почти шепотом:

— Вам всё яссссссно?

* * *

Ни одной справки по итогам года не было. Весь класс успешно сдал экзамены.

Химия

— Ну, и что будем делать?

— Что делать, что делать… Что-то делать надо, — задумчиво произнес директор школы.

На дворе суббота, а они с завучем по внеклассной работе сидели в его кабинете и думали: что же делать?

Он не успел еще выспаться, как телефонный звонок заставил вывалиться из кровати и побрести, запрыгнув в домашние просторные штаны, в соседнюю комнату. Звонок был срочным, как срочные требовались меры. Ночью был взломан кабинет химии. В кабинете химии была взломана дверь в лаборантскую. Этого мало: была выломана дверца сейфа (хотя, не сейф это, конечно, а железный шкаф, но все же).

— Учительницу вызвали? Проверила она, что украли? Уже вызвали, скоро придет? Звоните завучу по внеклассной работе. Я сейчас буду.

Директор лихорадочно одевался, рассовывая по карманам авторучку, паспорт на всякий случай, ключи, на бегу прополоскал рот и плеснул холодной водой в лицо. Химию взломали! Там же черт знает какие химикаты! Там фосфор. Там селитра. Там в керосине плавают натрий и калий. Да там кислот одних столько, что можно делать гремучую ртуть чуть не в промышленных масштабах…

…

— Ну?

— Спирт.

— Что — спирт?

— Спирт унесли. В сейфе спирт стоял.

— Так мы же его уже израсходовали по всем актам! Новый пора получать!

— Ну-у-у… Не весь израсходовали. Сэкономила немного.

— Немного? Это сколько же?

— Ноль-семь.

— Так. Еще что? Вроде, ничего. Только все тетради переворошили.

— Как открыли сейф?

— Ключом, — потерянным голосом сказала химичка.

— Та-а-ак… Ну, и кто у нас такой, на доверии?

— Да он не мог! Он же на «пятерку» идет! Лучший ученик!

— Лучший? Был лучшим. Вот садитесь с завучем и пишите список. Он, значит, ближние друзья его. В общем, компанию ту, что вам там, в лаборантской, помогала, тусовалась…

…

Еще через час в школу стали сходиться по одному выдернутые из дома старшеклассники. Каждого встречал у порога директор, смотрел хмуро в глаза, вел молча за собой, открывал какой-нибудь класс, усаживал за первый стол, давал в руки лист бумаги и шариковую ручку. Вздыхал. Смотрел в окно. Потом говорил с хрипотцой и напряжением в голосе:

— Вот лист бумаги. Подробно пишешь, где был с шести вечера и до ночи. Поминутно.

— А что такое? — начинал, было, кто-нибудь. — А какое право? Я без родителей не буду! И вообще не задержите!

— Хорошо, — отвечал директор и ставил на своем списке галочку. — Значит, с тобой будет разбираться милиция. Ты в какой ВУЗ собирался документы относить? А-а-а… Уже отнес. И даже пробные экзамены… Ну-ну. Можешь идти, тебя не задерживают. Но я бы рекомендовал решать все вопросы здесь. На месте. Со мной.

— А что случилось-то? — уже ниже тоном говорил подросток, упираясь глазами в лист бумаги и катая с треском шариковый «Bic» по столу.

— В сейфе был не только спирт, — непонятно отвечал директор. — Ты остаешься или уходишь? Там еще народ…

— Ну, остаюсь.

— Тогда я тебя закрою, чтобы вы случайно с другими не пересеклись…

— А какое вы имеете право?

— А какое право имели вы? — резонно спрашивал директор. — Но ты можешь уйти. Мы же договорились. Или уходишь сейчас, или я закрою дверь на ключ и разбираюсь сам. По справедливости.

— Закрывайте, — нехотя, смотря в сторону, скрипел выпускник.

…

Еще час прошел. И по кабинетам пролетела ураганом завуч, которая привела уже тех, до кого нельзя было дозвониться. Она собрала листки и передала директору школы, который с интересом уткнулся в неровные строчки.

— Ну, что… Все понятно, в принципе. Вот эти двое врут и выкручиваются. Этот вот во всем признается, и спирт, говорит, пил со всеми. А вот с этим придется говорить отдельно… Слишком умен. Давайте по одному.

Первый вылетел из школьной двери тот, что по простоте душевной во всем сознался.

Двое, ссылающихся друг на друга (мол, к другу в гости ходил), просидели у директора тоже недолго. Он молча посмотрел на них, выложил из папки два листа с их почерком, еще раз прочитал.

— Интересно получается, орлы. Ты был у него, — показал он пальцем. — А ты — у него. А что вы там делали, в отдельности друг от друга вы еще не придумали. А вот спирт…

— Мы не пьем! — чуть не хором закричали они.

— А кто пьет? Фамилии, имена, явки, пароли… Ну? Вы не пили, вы только двери ломали. Так?

— Да не ломали мы двери! Там пнуть разок — и все. И мы готовы отремонтировать…

— Готовы они… Готовы — не готовы, а отремонтируете. А что будем делать с кражей? По возрасту вы уже вполне подходите для суда…

— Да мы, — почти хором, а потом наперебой закричали мальчишки. — Мы вернем! Мы сдуру это… Он сказал — спирт! Ну и пошутили!

— Шутники… Вот еще бумага. Так и напишите. Кто сказал. Что сказал. Кто будет дверь ремонтировать. Кто — спирт вернет. Коротко пишите. Коротко. В конце поставьте дату и подпишитесь. Полностью фамилию и имя. Полностью! Вот так.

Директор взял подписанные листки, перечитал написанное.

— Теперь так, орлы. Эти бумаги, — он показал папку. — Будут лежать в моем сейфе. У меня настоящий сейф, не как в кабинете химии, не думайте…

— Да мы…

— Это шутка такая. В общем, считайте, что вы у меня под колпаком, как Штирлиц у Мюллера. Ясно? До экзаменов я вас допущу, но отличных оценок не ждите.

— Понятно…

— Я рад, что вы такие понятливые. В понедельник ваши родители делают дверь и врезают замки. Сами скажете или мне позвонить им?

— Да мы сами.

— Ну, все. Идите. И не шалите, идиоты великовозрастные. Да, и спирт не забудьте! Не найдете спирт — водкой отдадите в двойном размере!

…

— Заждался? Я тут, пока со всеми разобрался…

Хмурый старшеклассник, присев у стола в кабинете директора школы, куда его привела завуч, молчал, недовольно щурясь на разложенные перед директором листы бумаги, исписанные разным почерком.

— Вот, все написали, что знали. И вот ты написал, что знал. И ты знаешь, не сходится.

— Что не сходится?

— Все не сходится. Вот у тебя: ничего не знаю, нигде не был, никого не видел… А вот у них: открыл сейф, достал бутылку. Ну, чего глазами сверкаешь? Они попроще были. Вот и выложили все.

— Они все выдумали! Меня здесь не было! И родители подтвердят!

— Уже и родители подтвердят? Здорово ты подготовился. Только понимаешь, неохота мне тебе жизнь портить и передавать дело в милицию. Хотя можно: сейф-то ключом открыт, а не ломиком. А ключ где?

— Я потерял!

— Точно! Так ты и написал: потерял. А они подобрали, ворвались, все поломали, спирт украли и тебя подставили. Ух, эти троечники… Ух, хулиганы…

— А что, не так, что ли?

— Не так… Ты меня за дурака считаешь? Мне это как-то обидно даже…

— Я ничего такого не говорил!

— Думал, что ли? В общем, так, молодой человек. Твоя бумажка с объяснениями и их бумажки будут храниться у меня. До вашего выпуска. До твоего поступления. Ты же поступать собирался? Вот только куда ты собирался — может не выйти…

— Как это?

— А у тебя четверка по химии.

— Пятерка!

— А теперь — четверка. Там ведь, в сейфе, не спирт был. Спирт — это этим простым ребятам, которых ты вовлек в свою преступную группу. Молчи, молчи! Там лежали вопросы и ответы для итоговой контрольной работы по химии. Последней перед экзаменами. Вот по ней ты получишь тройку. Если сумеешь написать. Не сумеешь — будет «два».

— Я знаю материал!

— А я знаю, что ты лазил в сейф за вопросами и ответами. Ты не оправдывайся. Я знаю, что ты сделал. Ты знаешь, что я знаю. Чего спорить и доказывать? Я не милиция. Я не следователь. Я — директор школы. Вспомнил, да? В общем, иди и готовься к экзаменам. И на них тебе поблажки не будет. А в аттестат пойдет четверка. Или тройка, если завалишь контрольную и экзамен. Я доступно излагаю? Понятно?

— Вы не имеете права…

— Нет, я как раз право имею. А вот ты права взламывать кабинет химии и вскрывать сейф — не имеешь. На этом и закончим. Все. Тебе пора домой.

…

Выходной день пролетел незаметно. И опять директор возвращался домой под вечер, обсудив предварительно с завучем, что и как делать в дальнейшем и как проконтролировать выполнение обещанного.

Он усмехнулся, подходя к подъезду дома: какой выходной? Очередные будни!

Язык

— Ну, что у вас? — директор школы обратил внимание на шушукающихся и толкающихся девчонок.

— Скажите… А вот у нас подруга, она в другой школе… А можно ее к нам?

— Ничего себе… У нас лучше, что ли?

— Лучше, лучше!

— А в какой класс, в ваш? Угу, — прикинул в уме директор, вспоминая численность класса. — Ну, пусть приходит. Поговорим. Родители-то не против будут?

— Да она сама хочет! А родители не против, лишь бы училась!

— Раз не против, пусть приходит — поговорим…

Директор уже повернулся к двери своего кабинета, как из кучки старшеклассниц вытолкнули одну, раскрасневшуюся, в пальто.

— А вот она! Она здесь уже! Вот, поговорите, — затараторили подружки и разбежались, услышав звонок на урок.

— Хм… Уже здесь… Ну, заходи тогда, поговорим, — он все-таки открыл дверь кабинета и сделал приглашающий жест рукой.

— Так, говоришь, в нашу школу хочешь? — разговор продолжился уже в кабинете, где вошедшая гостья вытянулась перед столом. Усаживать ее директор не спешил, рассматривая пристально.

— Да, хочу!

— А в твоей школе что? Поругалась, что ли?

— Ага. С классной.

— Бывает. А язык у тебя какой?

Она покраснела еще сильнее, хотя казалось, дальше некуда. Почти прошептала:

— Дли-и-инный…

В школе преподавали два иностранных языка: английский и французский. А в той школе, из которой переходила школьница — английский и немецкий. Поэтому и спрашивал директор.

Ключник

Директор школы сидел в своем кабинете и, нахмурившись, зашивал дыру в вывернутом наружу кармане пиджака. Дыра была не по шву, не оттого, что разошлись подгнившие и перетершиеся нитки. Дыра — здоровенная, в три пальца — была протерта прямо посередине кармана, там, где его изнанка была ближе к телу. «В левый карман теперь ключи класть, что ли?» — думал директор школы, кидая взгляды на лежащий на столе «кошелек» с ключами. Сначала-то он носил ключи просто так, но они почти сразу стали рвать карман и подкладку, и пришлось купить такой специальный кошелек для ключей. Только они в тот кошелек уже не помещались, и он был теперь всегда расстегнутый. Ну, хоть прикрывал острые края немного — и то ладно.

— Что ты их в кармане все время таскаешь? — ругалась жена, когда карман порвался в первый раз, тогда еще по шву.

— Ну, смотри… Это вот ключ от школы. И вот этот — тоже. Там два ключа — врезной и навесной, большой, который на засов вешают. Я же каждое утро школу открываю. Вот этот ключ — от подвала. Он мне всегда нужен. Я туда каждый день захожу. Иначе нельзя. Вот этот — от моего кабинета. А вот два самых больших — от сейфа. Когда я в кабинете, то сейф не запираю, конечно, но когда выхожу — всегда на замок. Мало ли что… Этот вот — от кабинета завучей. Вот еще — это от склада нашего маленького. Не того, что на улице, а от того, в котором раньше был туалет, а теперь краски-кисти хранятся, ведра и тряпки лежат.

— А завхоз?

— Нет у меня завхоза. Кто же пойдет на такую зарплату?… Вот еще ключ. Это от кабинета истории. Там я уроки провожу. Вот этот, маленький, от кабинета информатики. Не изнутри, тот-то висит на доске, а снаружи. Там две двери. Одна — прямо с улицы. Очень удобно. Можно разные курсы платные и прочее. А второй ключ — у меня, чтобы контролировать. Такая дверь прямо на улицу еще есть в спортзале. Вот, от спортзала ключ. Я когда там прохожу вечером, всегда заглядываю: как там секции, как там кружки? И еще вот от «каморки, что за актовым залом». Там по лестнице снаружи тоже можно зайти. Вот и захожу, проверяю иногда.

— Ну, ты прямо Ванька-ключник какой-то…

— А что делать-то?

— Так, может, тебе карман брезентовый сделать? Чтобы уж наверняка?

— И штаны брезентовые, ага. И можно подумать, брезент не протрется…

Прямо в ходе урока, сунув одну руку в карман, пока другой с зажатой указкой постукивал по картам, развешанным на доске, он почувствовал, как ключи провалились, проскользнули за тонкую подкладку. Если так походить день, то и подкладку протрут. Вот и сидел на перемене директор без пиджака, зашивая карман.

Если нет кармана, куда же класть ключи? А если он без ключей — то какой он директор школы?

Директор шел по коридору…

— Здравствуйте! Здравствуйте! — раздавалось из распахнутых дверей классов.

Зимние каникулы заканчивались послезавтра, а сегодня учителя со своим «активом» готовили кабинеты к урокам. Казалось бы — что там готовить? Все же всегда одинаковое, ничего не меняется.

…Но в одном классе взялись пересаживать цветы и бегали вверх-вниз, выпросив ключ от подвала, где при входе была насыпана куча земли, оттаявшая во влажном тепле. Другие обнаружили, что столы грязные, и теперь отмывали их добела, до блеска. Третьи взялись за стенды, выметая из них мертвых мух и откуда-то взявшихся сухих плоских тараканов. Четвертые… Четвертые уже пили чай с тортом, просто так пили чай с тортом, придя к учителю в гости.

— Здравствуйте, здравствуйте…, — кивал в ответ директор школы.

Ему нравились эти дни, перед самым концом каникул, хоть летом, хоть зимой, хоть весной. Все чисто, школа сияет, блестит, лаково переливается. Под ногами вымытый начисто пол — даже черные следы от каблуков оттерли а каникулы. Стены тоже отмыты. И нет толп, носящихся с криком туда-сюда. Ученики есть — но самые любимые. Те, кто приходит и помочь и поднести и просто так приходят. А чего не прийти? Это на уроки ноги не идут, а так просто почесать языки со взрослыми и не очень взрослыми товарищами учителями всегда прибегали не только девчонки, но и здоровенные парни. Вот бы такая была школа! Просторная, чистая, светлая — и по пять-десять человек в классе! Эх…

Он уже прошел мимо очередной двери, но вдруг остановился. Тут с ним не здоровались. Дверь была закрыта.

Директор школы посмотрел на часы, потом на дверь.

Хм… Непорядок?

Он дернул дверь — заперто. Постучал. Тишина. Постучал еще раз, прислушиваясь к шорохам.

— Кстати, у меня же ключи есть от всех кабинетов, — сказал громко и отчетливо.

За дверью зашевелились, заскреблись, щелкнул замок — открыли.

На пороге стояла учительница иностранного языка. Раскрасневшаяся, в купальнике и спортивных штанах, с грязной тряпкой в руках.

— Ой, здравствуйте! Что, школу закрываете уже?

— Да рановато еще, — ответил директор, заглядывая ей за спину. — Ну, как тут у вас?

И сделал шаг вперед.

Учительница машинально отступила, и директор буквально проскользнул мимо нее.

— Ну, как тут у вас? — повторил он бодро и тут же замолк.

В классе никого не было.

— Вот, сейчас окна протру, потом полы помою, а парты и так у меня…, — заторопилась учительница.

— Не понял… А где народ?

— Ну, они же мыть совсем не умеют! Какой с них толк! Я лучше уж сама! — начала оправдываться она. И замолкла под укоризненным взглядом директора.

— Не умеют… Сама… Эх… Ну, вы знаете, я тоже не в восторге от нашей системы. Знаете, да?

— Ага.

— То, что воспитанием нас заставляют заниматься, кроме обучения и сверх него — не нравится мне. Помните, я говорил?

— Да…

— Но если домашний ребенок не умеет мыть полы и окна, а вы его не учите — кто его научит? Армии ждать?

— Но они же…

— Да-да, не умеют. Слышал. Знаете что…, — директор помолчал, что-то обдумывая. — Знаете что, а идите-ка вы домой. Вот прямо сейчас и идите.

— Но как же, — растерянно оглядывалась на лужи грязной воды учительница.

— А вот завтра, часов в одиннадцать, раньше-то не надо, мы с вами здесь встретимся. И с вашим активом, ну, или с теми, кто придет. И я поучаствую. Парту какую-нибудь отмою. А потом все вместе чаю попьем. С тортиком. Вы любите торты? Я «Сказку» принесу, «полено». Договорились?

Она глядела на него, недавно пришедшего в ее школу — что там, второй год всего. А он подталкивал:

— Все-все-все, по домам. Завтра прихожу на чаепитие. Зав-тра! Пойду-ка запишу в ежедневник, чтобы не забыть. Значит, завтра, в одиннадцать, кабинет номер шестнадцать. Ага?

— Ага, — сказала она со вздохом.

«Желаю тебе на Новый год…»

— Объявляю оценки за работы! — директор школы взял из пачки тонких тетрадок первую. Он вел в этом классе историю. Предмет сам по себе устный, но иногда проводил что-то вроде мини-сочинений или небольших тестов на знание. Десять минут, а оценки зато можно поставить всем. Конечно, дома перед этим пришлось помозговать, придумывая вопросы, которые бы точно уложились в материал учебника.

Пятерка, еще пятерка, тут тройка — ну, ясно же, да? Этому четверку. Поторопился парень, чуток недодумал. Вот еще тройка, но с поощрительной улыбкой — ты же сам это сделал, не списал?

— Ну, а это тетрадь старосты класса…

Все заоглядывались. Староста с двумя задорными косичками сидела на последнем ряду. При этом была почти круглой отличницей. Вот и сейчас она заранее расцвела улыбкой.

— Что могу сказать? За работу — пять. А вот за письмо не знаю, что ставить…

— Ой! — раздалось громко в притихшем классе.

— Это ты, надеюсь, не мне написала?

— Это… Это не вам! Это не я!

— Ну, а если не мне, зачем тогда мне сдаешь такие вещи? — директор склонился над столом, разбирая неровные строчки.

— Не читайте! — в голос взвизгнули сразу две девчонки.

— А-а-а… Это вон кому, понятно. Так что делать-то будем?

— Ой, что хотите, только не читайте вслух!

В классе начался галдеж:

— А что такое… А интересно… А прочитайте вслух… А почему наши читали, а ее нет… Вслух, вслух…

— Не читайте! — прижала староста руки к раскрасневшимся щекам. — Не надо!

— Не мне, значит? Ну, возьми. Возьми и передай, кому писала.

Она подбежала к столу, схватила бумажку, не поднимая глаз, кинула соседке через проход на стол. Та тут же скомкала, пока никто не перехватил, сунула в карман.

— Даже не прочитаешь? — удивился директор. — А там такие слова интересные… Я даже не все сразу понял.

— Не надо, не надо больше, — уже чуть не плакала староста. — И пятерки не надо!

— Ну, почему же. Вот, пишу в журнал. «Пять»! Материал знаешь. Ну, все. Садись. Слушаем домашнее задание…

После уроков директор сидел в своем кабинете и разбирался с очередным срочным делом: завтра не могла выйти учительница — заболела, а на ней «висело» шесть уроков подряд. Ну, завучи должны разобраться. Так, а еще отчет очередной требуют. И еще надо бы с вот этой троицей побеседовать серьезно. Ага, по времени сейчас как раз подойдет завуч по внеклассной и подумаем над празднованием десятилетия школы…

В дверь поскреблись.

— Кто там?

— Можно? — в приоткрытую дверь, толкаясь, протиснулись две девчонки, которые только что краснели на уроке.

— Ну, что еще?

— А вы не будете родителей вызывать?

— Зачем?

— Ну… Записка же…

— Так это вы мне предлагали «голой жопой сесть на лед»? И мужика с крепким…э-э-э… в общем, да… — тоже мне?

— Нет, это шутка такая! Я просто шутя ей написала, и случайно оставила в тетради!

— А раз так, то почему я должен вызывать родителей? Мы с вами разобрались. Надеюсь, мне вы такую записку не напишете. Не люблю пошлятины!

— Да мы никогда больше! Мы и это — в шутку… Мы уже выбросили!

— Это хорошо… А то я бы, наверное, обиделся, если бы мне подруга такое пожелание прислала…

— Да шутка это была, шутка! — раскраснелись опять девчонки.

— А раз шутка — идите. Вам еще уроки делать. И завтра, кстати, опять увидимся. Литературы не будет…

Школьницы убежали, а директор еще долго похохатывал, мотая головой, вспоминая текст записки.

Да-а-а… растут девочки. Уже восьмой класс.

Страшный директор

— …А-а-а… Так это вы — директор школы? Тот самый директор школы?

В дверь проталкивалась, как будто связанные вместе, пожилая пара. Разгоряченные, краснолицые, полные оба. Не то чтобы толстые, но полные — бывает вот такая комплекция, к которой другое слово и не подходит.

— Да, я — директор, а в чем, собственно дело? Вы садитесь, садитесь…

— Уф-ф-ф, — выдохнули они, усевшись рядышком плотно-плотно, плечом к плечу. Переглянулись было в замешательстве, а потом начали, все поднимая и поднимая тон, перехватывая друг у друга слово и продолжая фразу там, где прервался второй.

— Да вы на вид-то ничего… Мы думали — вообще ужас какой-то… И все равно… Вы думаете о том, что вам с людьми работать? Вы себе как это представляете? Вы что здесь, запугали всех? Но всех же не запугать! Правда все равно вырвется на волю… Ишь, что выдумали…

Директор в изумлении только переводил глаза с мужчины на женщину и обратно.

— Да вы понимаете, что дочка уже просто боится? Да вы представляете себе, каково это — каждый день с вами тут встречаться? Да вы…

— Постойте же, — прервал директор. — В каком классе учится ваша дочь? Давайте разберемся. Сейчас журнал принесут, полистаем, поглядим…

— Что значит — в каком классе? В том самом классе, куда вы ее послали! Вы — директор, а не мы, в конце концов! Зачем вы ее принимали, если она вам не нужна совсем? Что за надобность такая была в молодом специалисте?

— Ой, — скривился от смеха директор школы. — Так вы… Извините, пожалуйста. Вы родители моей учительницы?

— Родители! Да, вашей! Да вот! Мы выучили, вырастили, а вы…

— Погодите, ну погодите же! А что, собственно, я? Я так и не понял. Вроде у нас к молодым отношение всегда хорошее.

— Это вы так думаете или вам кто-то сказал? Да наша девочка просто боится вас! Запугали всю молодежь, вот они и молчат! Но мы молчать не будем! Нас уже ничем не запугаешь!

— Хорошо, хорошо… Давайте по существу. Итак, что я натворил?

Они переглянулись с удивлением: как, он даже не догадывается или только притворяется?

— Ну, как же… Вы же не дали ей классное руководство! Вот! И как ей теперь работать?

— Минуточку… А кому из молодых я дал классное? Никому. Пусть годок поработают, притрутся к коллективу и к школьникам. Да и трудно это сразу-то: из ВУЗа — к школьникам. Я так думал всегда…

— Вот и неправильно думали! Она же с детства хотела в школе работать! На практике лучшей была! Тут ей сказали, что в лучшую школу… А ей — без классного руководства? Да не понимаете вы… Она же плачет по вечерам! А вас боится! Запугали тут всех! Но нас-то не запугать!

Где полчаса, там и час, а потом и два. В двери заглядывали, стучали, но директор махал рукой — к завучам, к завучам — и их снова оставляли в покое. Наконец, успокоенные родители собрались уходить.

— Так, мы, можно сказать, договорились?

— А вы думаете, я не должен сначала с ней сам поговорить? Все-таки взрослая уже девушка, самостоятельная. И если родители за нее будут вот так воевать, то как ей работать с учениками? Тоже вы придете на помощь? С хулиганами будете драться?

— А что? — вскинул голову отец. — И буду! Если мою дочку хоть кто-то, хоть как-то… — снова начал заводиться он.

— Ладно тебе, вояка, — заулыбалась его жена. — Сказал же тебе директор — разберется. Все, значит, пошли домой.

Они вышли, все так же, под ручку, плечом к плечу, притворив вежливо за собой дверь. А директор поручил секретарю пригласить молодую учительницу к нему. Но только после уроков. А то и правда, кто ее знает, «запуганную» — сорвет урок…

— Вызывали? — постучала она сразу после звонка с урока. В руке журнал, конспекты — наверное, думала, что об уроке спрашивать будут. Как студентка на экзамене, села скромно у стола, разложила бумаги перед собой, подняла взгляд — мол, я готова.

— Видишь ли…, — директор остановился. Вот еще одна неприятность. Как-то так завелось с самого начала, что на «вы» он был со старыми учителями, а всей молодежи, кого сам принимал и устраивал в школе, всегда «тыкал». Вот черт… С другой стороны, если сейчас официально и на «вы» — и вовсе перепугается…

— Э-э-э… Тут твои родители приходили…

— Ой, правда? — бросило ее в краску сразу и окончательно. Так ярко и стремительно, что казалось, и ноги покраснели. — Вы не слушайте их, они у меня старенькие… Я поздняя… Так они с детства за меня…

— Это же хорошо, когда родители — за детей. Я так думаю. Но дело-то в другом… Ты чего не пришла и не поговорила? Насчет классного руководства?

— Я боялась, — почти прошептала она.

— Чего боялась-то? Что я, страшный такой?

— Вовсе не страшный… А просто боялась… Директор все-таки.

— Ну, вот. Директора боится. А как же тогда с тридцатью сорванцами справляться?

— А детей я люблю! Пусть хоть сорок! Я готова!

— Я же специально хотел дать вам, молодым, время, чтобы привыкли, приработались…

— Нет-нет, дайте мне класс, пожалуйста. Я же знаю, у вас трудности сейчас с классным руководством…

— Там же деньги копеечные, а ответственность большая. Сидеть тебе в школе тогда до вечера, до темноты.

— Ну и пусть! Я школу люблю!

— Эх-х-х… Ну, потом не жалуйся родителям. А то страшно же! Придут и побьют меня!

— Вы смеетесь!

— Нет, плачу… В пятом «В» вела уже уроки?

— Да, два раза.

— Вот и принимай. Завтра в приказе распишешься. Мы тут уже обсудили с завучами. Но теперь смотри — контроль еще сильнее станет. Теперь и по воспитательной работе…

— Спасибо! Ой, какой вы молодец! И не страшно совсем!

Она выскочила за дверь. Процокали по каменному полу каблучки. Директор слушал, наклонив набок голову: не домой побежала. Наверх. Журнал заполнять, класс готовить. Ну, может, и пойдет все хорошо… Только надо будет завучам сказать, чтобы присмотрели на первых порах. И с внеклассной работой чтобы помогли.

Он взглянул на часы: вот и еще день почти закончился. Сейчас обойти школу, проверить кружки и секции, поговорить с завучами — и вечер. И можно будет идти домой.

— А хорошо, когда молодежь в школе, — улыбнулся он сам себе, убирая в сейф рабочую тетрадь.

Мечтатель

Директор школы мечтал. Он закрылся в своем кабинете, достал из нижнего отделения сейфа большую картонную папку, раскрыл ее и замер, рассматривая цветные, нежных тонов отмытой акварели, рисунки на больших листах ватмана.

Вот вид сверху. Простейший план с зелеными газонами и серым асфальтом площади перед входом. Это если представить себе букву Ц, что ли. Только хвостик не вправо, а влево и размером он с половину буквы. В хвостике спортзал и столовая. На втором этаже — актовый зал. А остальное, если смотреть отсюда — П, а если правильно глядеть, то П-перевернутая — это классы и коридоры, коридоры и классы. Нет, все же не Ц. Все же перевернутая П, только ножка одна толстая-претолстая. В ней спортзал, столовая, актовый зал.

А внутри буквы — газон вдоль стен школы, заросший боярышником, бетонная будка в рост человека с щелями вентиляции для бомбоубежища, да асфальтовая площадка, на которой иногда играют в бадминтон пришедшие от соседних домов школьники. Там тихо и пусто. Столько места свободного, а использовать его практически не получается.

Вход в школу — как раз с противоположной стороны, с перекладинки буквы П, сверху, если вот так повернуть план. То есть, если сюда гонять на прогулки первоклашек, например, то им придется пройти всю школу насквозь, потом выйти из главного выхода, а потом опять — вокруг всей школы. Вот и закончилась прогулка — опять можно поворачивать и возвращаться, потому что скоро уже звонок.

Директор отодвигал план на край стола и вынимал из папки следующий лист. Ну, тут все понятно. Это фасад школы. Раскрашен красиво. Видно, что рамы заменены на новые на всех трех этажах. Крыльцо отремонтировано. И вот на крыше что-то сверкает полупрозрачное. Но с фасада, вроде, все как было. Этот ватман — на другой край стола.

А теперь вид с тыла. Вот о чем мечтается, вот какой рисунок носил богатым шефам. И в Гороно носил. И в исполкоме, к архитектору, заходил по старому знакомству и, смеясь, показывал, как мечту несбыточную. А тот прикидывал что-то в уме, смотрел искоса, говорил, что в принципе архитектурный облик города не портит, и конструкции должны выдержать, даже если достроить четвертый этаж, но надо посчитать, посчитать. Хотя он лично — не против, не против он лично. Симпатичненько так выходит…

Вот он, вид сзади. Уже все посчитали, прикинули. Строить в городе новую школу — не выйдет. Слишком много потребуется средств. Да и место не найти — придется где-то на окраине ставить, а потом возить туда школьников автобусами. А тут — вот она, школа. Надо всего-то замкнуть буковку. Сделать такую толстенькую и сытенькую «О». И получится дополнительно двенадцать кабинетов. Это прямо как новая сельская школа, практически. А дальше — накрыть получившуюся угловатую «О» стеклянной крышей. И вот вам внутренний зеленый двор с выходом прямо из школы, с возможностью гулять, с возможностью вести уроки биологии на природе. А заодно и вечные протечки плоской крыши прекратятся.

— Мечты, мечты, — смеются завучи.

Ну, мечты. А что? Вон, спортивный городок настоящий установили же у первоклашек? Пришли шефы, когда договорились, пристрелили из монтажного пистолета к потолку и к полу конструкцию, повесили канаты, лесенки, кольца, перекладины. Где теперь первоклассники? Почему по школе не бегают? Висят на конструкциях головами вниз? Что говорите, опасно? А что делают в это время в классах их учителя? Пусть выходят и контролируют. Пусть смотрят за своими.

Мечты…

А вон пришли молодые «училки», мол, скучно и тускло в начальной школе. Директор выбил краски, достал кисти, и молодежь за каникулы разрисовала три этажа в начальной школе кадрами из мультфильмов. В рост человека и выше. Тут и небо синее, и солнце рыжее смеющееся, и Бэмби, и Микки-Маус, и Винни-Пух и все, все, все… Тоже говорили старые и заслуженные: нельзя, нельзя, хулиганы сразу поцарапают, а то и пририсуют чего непотребное. Ну? Больше года уже прошло — ни царапины, ни рисунка, ни слова из трех букв.

Все мечты можно осуществить. Не сразу, постепенно. Но вроде и шефам понравились картинки. Директор полиграфкомбината смотрел и говорил, что не в этом году, но вполне возможно. Да, возможно. Если все с финансами останется, хотя бы как сейчас. И в исполкоме говорили, что если будет официальное обращение, то пусть не все средства, но что-то изыщут. Это же им-то какая реклама на областном уровне!

Хотя…

Директор вздохнул и снова убрал цветные картинки в сейф. Нет сейчас денег. Еще недавно и зарплата была неплохая у учителей, и давали, не жалея, на развитие образования, а теперь вот — нет денег.

В этом же году подошел директор детской хоккейной школы. У них возле школы каток, открытые трибунки и одноэтажное административное здание. И все. Зимой играть и переодеваться холодно. Да и не хватает уже места для тренировок. Все пацаны с округи в хоккей рвутся. Твои же хулиганы — все у меня, сказал он директору школы.

Так о чем разговор?

А разговор был о том, что на развитие детского спорта деньги могли дать. И деньги немалые. Вот только место — опять на окраину? Опять с ноля? А тут вот — он показал по плану — вот здесь. Тут ваш стадион школьный. Мы его конструкцией накрываем, сверху профилем алюминиевым, отопление тут есть уже, трубы к школе как раз проходят, а трибуны — вот сюда, на проезжую часть. На пять тысяч человек трибуны и настоящая хоккейная поляна под крышей.

— А что школе за интерес? — хмурился директор школы. — Ты ж не дашь на твоем льду нашим тренироваться?

— Да там всем места хватит! Там же не только лед! Там тренировочные залы, там качалка с тренажерами, там душ! Понимаешь, душ! Днем — твои, вечером — наши, а? На паях?

И два директора пошли по кабинетам, пробивая новую мечту. Вот в той папке — рисунки этого зала, этого хоккейного поля, этих трибун. Вот вид снаружи, от школы.

Эх-х-х…

На это, под кампанию о подъеме внешкольной работы с детьми, область дала деньги. Нет, не так. ОБЛАСТЬ ДАЛА ДЕНЬГИ! Ровно столько, сколько стоит такой комплекс. То есть, району это не стоило ни-че-го.

Директор школы вздохнул мечтательно. В этом году уже не в душном спортзале, а на льду можно было тренироваться, с душем после занятий. Да, можно было…

Деньги те в полном объеме район перечислил за газ и коммунальщикам — за тепло. Понятно, что нецелевое использование. С другой стороны — на пользу города. Поэтому почистили районного голову в области, поругали крепко, но не наказали. Обошлись внушением.

Директор остался пустым мечтателем. Вот только когда глав администрации стали выбирать общенародно, он уже не голосовал за нынешнего. И директор спортшколы — не голосовал. И многие другие.

А по вечерам, после уроков, директор школы по-прежнему доставал картонную папку и сидел над красивыми картинками, прикидывая, какие и где классы сядут, если строительство все же начнется. Ну, не может же быть все время плохо — мечталось ему.

Категория

— Мы рассмотрели ваши документы. А теперь, пожалуйста, ответьте на несколько вопросов…

Директор школы сидел в отделе народного образования перед комиссией, присваивающей учителям категории. Дело это было совсем новое. Категория было всего две: первая и вторая. Говорят, еще есть высшая, но ее на район, опять же по слухам, не дали.

— Первый вопрос будет о вас. В этом пакете мы не нашли, какую категорию вы выбрали себе.

— Что значит выбрали? Категории надо присваивать. Лучшим — лучшие, чтобы выделить учителя. Я не учитель, а администратор. Поэтому — без категории.

— Нам кажется, это неправильно? — переглянулись члены комиссии. — У вас же тогда не будет авторитета?

— А что, авторитет директора зависит от вас, от комиссии, присваивающей категории? — стал заводиться директор школы. — Мне казалось, что мой авторитет зависит от моего труда…

— Ну, хорошо, хорошо… Хотя мы и не согласны… Но тогда перейдем к следующему вопросу. Вот вы предлагаете одному учителю первую категорию, а другому — вторую. Это ваше личное какое-то чувство, или как понимать-то это?

— Причем здесь какое-то личное? Под документами подписи комиссии — видите? Мы решали коллегиально. С завучами. И вам вот принесли… Вы мне сказали: три первых категории? Вот и выбирали, искали лучших…

— А почему тогда не вот этой? — прервала его заведующая Гороно. — Почему ей — вторая категория?

— Потому что первая — ее коллеге.

— А вы лично бывали на ее уроках? Вы сами разбираетесь в методике преподавания предмета?

— Вы такие вопросы задаете, даже неудобно…

— Смеетесь?

— Какой смех? Вы сами послушайте, что спрашиваете? С одной стороны, спрашиваете, знаю ли я методику преподавания предмета, в котором не специалист. Какой вам ответ нужен? Не знаю, конечно! А с другой, требуете посещения ее уроков… Да как же мне на уроки ходить, если я не специалист в методике? В чем смысл вашего вопроса?

— А в том, что учитель оскорблен. Вы даже не побывали на уроке у нее, а категорию даете вторую.

— А то, что завучи ходили — не считается?

— Завучи — завучами, а вы — директор. Вы были обязаны посетить…

— Зачем? Даже замечание сделать не смог бы!

— Но тогда она не могла бы жаловаться на вас.

— Так вам надо, чтобы были объективные оценки ее работы или чтобы я посещал все уроки? Завучам-методистам вы не доверяете, выходит? Я вот своим заместителям доверяю…

— Это все демагогия. То есть, вы не можете объяснить, почему вот этому, — помахали анкетой, — первую категорию, а ей, — показали другую, — вторую?

— Я пытаюсь вам объяснить. У администрации школы такое мнение. Ясно? Что этот преподаватель достоин первой категории, а этот — второй.

— Нет, вы не понимаете… Она же будет жаловаться. Приедут комиссии. Будут проверять. И что? И докажут вашу личную неприязнь!

— Опаньки… Постойте, а это откуда? Какая личная неприязнь и к кому?

— Ну, раз она уже пожаловалась, то вот у вас и появилась теперь личная неприязнь…

Директор смотрел, не понимая:

— Постойте. Вы сами говорили на совещании, что надо выделить лучших из лучших. Дали на школу всего три первых категории. Мы изучили своих учителей. Приняли решение, кому присвоить это звание: «учитель первой категории». А вы теперь говорите, что надо было у кого-то отнять, а этой вот дать?

— Ну, зачем же отнимать? Надо было позвонить нам, договориться, мы бы выделили еще одну категорию…

— Да-а-а? А почему — именно ей? У меня есть еще много учителей, гораздо более достойных!

— Ну, они же не жалуются…

— Так. Погодите. То есть, теперь новая установка? Первая категория не лучшему учителю, а тому, кто жалуется? А если, увидев, что она жалобой выбила себе лишние двадцать рублей, остальные учителя тоже начнут писать?

— Вы утрируете. Такого не будет… А вот ей мы категорию дать должны. Давно работает. И не хуже, чем ее коллега.

— Да хуже, понимаете? Хуже!

— Но вы же не были на ее уроках? как же вы оцениваете?

— По результату. По отчетам завучей. По разговорам с учениками.

— Вы что, с ума совсем сошли? С учениками обсуждаете учителей?

— То вам, понимаешь, демократию подавай и Совет школы избирай на конференции, то теперь — с ума? Вы бы поосторожнее со словами-то!

— А что это — поосторожнее? Нам теперь рот не заткнуть! Нет больше вашего горкома! — победно подняла голову заведующая Гороно.

— Причем здесь горком? — в голос застонал директор. — Мы с вами сейчас говорим о другом совсем!

— Это вам кажется, что о другом! А нам — о том самом! В общем, мы возвращаем вам документы. Идите и готовьте новые характеристики. И ей — первую категорию.

— С чего бы это? — удивился директор школы. — Администрация школы свое мнение уже сказала и документы подписала.

— А с того, что условия присвоения категории вами лично нарушены. Вы-то на уроке у нее не были! Не были! — повторила заведующая, а методисты синхронно закивали головами, подтверждая ее слова.

— Покажите мне, где тут написано, что я лично должен посидеть на уроках у каждого?

— Вы под дурачка-то здесь не косите! Вам сказано: переделать документы!

— Извините, не буду.

— Тогда нам придется решать вопрос по-другому. Но эта учитель вашей школы первую категорию получит. Мы так решили. Правильно я говорю?

— Да, да, правильно, мы решили, а что он, в самом деле, а что жалко что ли…, — забормотали члены комиссии.

— Ну, тогда, видимо, вам придется искать и другого директора.

— Это вы пугаете, что ли?

— Нисколько. Мы решение приняли. Вы мой авторитет подрываете, принимая свое решение. Теперь каждый учитель поймет, что стоит прийти к вам, и все можно решить мимо директора. Так что, извините…

— Ничего, мы и без вас справимся! Тем более, завучи у вас опытные…

Первого сентября в этой школе был новый директор.

Выпускной вечер

Выпускных классов было всего два, и оба были любимые (так говорили учителя). Поэтому, как только закончились экзамены, классам была дана воля-вольная, и многое было позволено, чего раньше не дозволялось.

Выпускной вечер решили проводить не в зале, а по классам, со своими. Если кто придет в гости из «бэшек», так мы же их не погоним? Но и напрашиваться не будем, конечно. Как-то еще удалось так справиться с родителями, что они не остались с нами после вручения аттестатов. Может, места им не хватило в полутемных классах, где вокруг столов, заваленных едой, сгрудились их дети, может, в другом месте им где-то накрыли, уж не знаю точно, но с нами были буквально единицы — те, кто все и организовывал.

На столы кроме соков и тортов были выставлены бутылки с шампанским. Впервые в школе открыто стоял алкоголь. Васька, правда, уже был слегка поддатый, но с собой ничего не принес, потому что все равно решили ночью идти гулять — там уж можно было забежать домой и вынести что угодно.

Вдоль всего зала висела огромная стенгазета, на которой были фотографии всех выпускников, всех учителей, рассказы об одних и других, анкеты с кучей вопросов и ответов, рисунки. И все было щедро припорошено конфетти и облеплено блестящими в электрическом свете осколками елочных игрушек.

Директор быстро сказал речь, а потом долго раздавал аттестаты. Долго, потому что классы были большие, потому что все были в новых туфлях и костюмах, потому что все шли, не торопясь, из самых задних рядов (в зале, в котором обычно было пусто и гулко, и который был, по существу, всего лишь очень широким школьным коридором, расставили стулья, принесенные из классов).

Сашка сразу отнес аттестат матери, пригорюнившись стоящей в сторонке.

— Ты чего такая недовольная? — спросил он.

— Да как же — недовольная? Я просто счастливая, — всхлипнула та. — Ты такой уже большой…

— Да ладно тебе, мам… — тут же побежал он с пацанами растаскивать стулья, сложенные по два, обратно по классам.

Пока стулья растаскивали, пока родители караулили накрытые столы, на сцене потихоньку начали налаживать аппаратуру приехавшие музыканты. Вокально-инструментальный ансамбль из местного ДК. Правда, с вокалом у них что-то там было не так, говорят, но инструментал был. Были блестящие большие гитары, была ударная установка с большим барабаном и колотушкой снизу, была «Ионика», на которой по традиции играла некрасивая девушка. И были большие пребольшие черные колонки, из которых сразу при включении раздавался шорох и какой-то потусторонний гул.

В классе все сели вдоль столов, составленных буквой «П». Сашка тут же залез в самый дальний угол, чтобы уж и не вылезать оттуда. В прошлый раз, когда устроили праздник по случаю Нового года, он сел неудачно — прямо у выхода. И все девчонки тянули его танцевать. В буквальном смысле тянули, за руки. А Сашка не танцевал. Совсем. Ему как-то и не хотелось сильно-то. Или просто не умел, а учиться — не с кем. Или стеснялся страшно своих длинных худых ног и рук перед такими красивыми одноклассницами…

В общем, не танцевал он. Вот и полез теперь через всех в самый уголок этой «П», туда, где с одной стороны капитальная стена, а с другой — окошко, приоткрытое по случаю духоты в классе. А за окошком было сумрачно, потому что с утра капал мелкий дождь. Но зато воздух был свеж и ароматен: совсем недавно распустилась черемуха.

Полусладкое «Советское» было откупорено, и каждому досталось по полному бокалу. После первого бокала и нескольких минут, занятых едой, было предложено выпить по второй, да не просто выпить, а обязательно загадать желание, записать его на бумажку, бумажку поджечь от общей свечки, растереть золу в порошок, всыпать в шампанское — и выпить.

Сашка накарябал два слова. Бумажка обуглилась с краев, но совсем в мягкое не превращалась, и он потихоньку засунул ее за батарею, а шампанское просто так выпил. Никто и не заметил, потому что вдруг бухнул барабан — раз, два, три — и грянула музыка.

Сначала, пока все были практически трезвые, и пока директор с завучем и старшей пионервожатой были начеку, и пока было светло в зале, ансамбль играл какие-то вальсы, от которых через стену доносился только утробный рев бас-гитары, перекрывающий все остальные звуки.

Девчонки с визгом полезли из-за стола танцевать, и в классе остались только парни. Откуда-то вдруг появились еще бутылки с желтым портвейном, который быстро разлили по стаканам и чокнулись стоя, со значением глядя друг другу в глаза.

Вот после портвейна всем стало хорошо, и парни тоже полезли из класса в зал. За окнами уже смеркалось, но еще не было совсем темно. Посреди зала кружились девчонки и с ними Валерка из параллельного и Борька, который собирался в военное училище, и поэтому вел себя как офицер (ну, он так считал, что — как офицер). А все остальные стояли вдоль стен и смотрели. И Сашка встал, потолкавшись немного.

Прямо за спиной оказалась выпускная стенгазета, и он нашел еще раз место про себя и почитал. Но тут вдруг выключили свет. Директор со своими помощниками спустился вниз — это стало сигналом. Свет погасили, ударник сделал раз-два-три-четыре, и вступила бас-гитара. Та-да да-да да-да да-да ДА!

— Шейк! — закричал в микрофон соло-гитарист. И запилил что-то совсем несусветное.

И все кинулись танцевать шейк. В ногу, раз-два вперед, три-четыре назад. И опять вперед-назад. Два класса, гости, раз-два, три-четыре. В темноте, под мерный грохот ударных и неземной гул бас-гитары. Раз-два, три-четыре…

Все перемешалось в голове. Шейк. Директор у выключателя, просящий: только не в ногу! Старшая пионервожатая, обрывающая отрядные октябрятские флажки и раздающая древки от них вместо не хватающих киев — играть на вытащенном в зал бильярде. Сашка Новиков, поджигающий самодельный фейерверк, изготовленный в кабинете химии из селитры, фосфора и алюминиевой пудры. Сбитые новыми ботинками ноги. Невозможно красивые девичьи глаза…

…

— …Саш, проснись, ты храпишь сильно, — потрепала за плечо жена. Ф-ф-фу-у-у… Вот ведь, приснилось. Какой там выпускной, когда это было, в каком году? Ф-ф-фу-у-у-у… Спать-спать. Завтра тяжелый день. Завтра — выпускной.

…

Да, выпускной — всегда тяжело. Пусть и праздник, но одновременно и работа. А тут еще погода подгадила. Всю неделю стояла страшная жара. А в этот день с утра прошел дождь, да и завесило все тучами. Душно, липко, влажно… Асфальт лежит черный, не просыхает.

Директор стоял на втором этаже и смотрел в окно, как выстраиваются на крылечке его выпускники для красивого цветного фото. Они тоже увидели его, замахали руками, закричали:

— Александр Геннадьевич, идите к нам! Фотографироваться, скорее, скорее!

Но он только помотал головой: мол, нет, не хочу, и отошел от окна. Когда был самый первый выпуск, он не считал его «своим», так как пришел в школу в третьей четверти, и поэтому не встал с выпускниками во время традиционного фотографирования. А потом это как-то вошло в привычку и в традицию. Ни на одной выпускной фотографии на крыльце школы его не было.

Та-а-ак. Он прошелся по коридору, заглянул в актовый зал: все готово? Постучал в радиорубку, показал кулак открывшему музыканту, чтобы помнил порядок и дисциплину. Прошел по классам, проверяя, все ли в порядке. А тут вдруг внизу загомонили, зашумели: фотографирование закончилось и выпускники с родителями потянулись в зал.

Негромко заиграла музыка. Сквознячок шевелил развешанные по стенам стенгазеты, бумажные украшения и воздушные шары. Его место — в президиуме. Ох-х-х… Как же он это не любит.

Стол поставили внизу, чтобы не карабкаться выпускницам в длинных платьях на сцену. Платья — да. Что это были за платья! И синий бархат, и что-то вроде зеленой лягушачьей кожи, и полупрозрачные, и открывающие только спину, и в обтяжку, и с плечами и…

Он встал, поправил занимающий всю середину накрытого красной бархатной скатертью стола огромный букет цветов (вот еще надо не забыть поделить цветы, чтобы всем учителям было по букету, чтобы никто не ушел обиженным!), произнес несколько дежурных фраз, сбившись потом на лирику и патетику.

А-а-а, да что там! Он любил все свои выпуски, ему было страшно жалко отпускать их от себя. Ему так и хотелось оставить их всех в школе. Их, таких красивых, таких умных, таких взрослых. Ну, все. Пора выдавать аттестаты…

Хотя, сценарий вечера написан был без него, и слово дали представителям выпускных классов. А они говорят о том, как они любят свою школу, как они любят своих учителей и своего директора, как им жалко уходить из школы, какие у них у всех двойственные чувства… И — кланяются в пояс. Он закрылся букетом, смахивая набежавшую слезу носовым платком (слаб стал, слаб!).

И вот ему слева подают аттестаты по одному, он называет имя и фамилию, ждет, пока подойдет выпускник или выпускница, жмет руку, каждому говорит хоть пару слов от себя, дает грамоты, призы за олимпиады, аплодирует вместе со всеми медалистам.

А самому печально-печально. И — радостно-радостно.

Какие же они все-таки красивые. Какие умные. Свои…

Все? Официальщина закончилась? Все — к столам. Он зашел к ним, поднял бокал, ушел к родителям, где тоже чокнулся с давно и по-разному знакомыми. Сбоку подошел один из отцов:

— Геннадьич, мы тут с мужиками поговорили. Слушай, ты так возился с нашими, так возился. На, вот, от всего сердца, не отказывайся, — в карман пиджака скользнула стеклянная фляжка виски.

У него опять запершило в горле, и сославшись на то, что у всех отдых — у него работа, директор спустился в свой кабинет, сел там в тишине, отдышался, было.

А тут — стук в дверь.

— Александр Геннадьевич! Можно мы у вас посидим?

Трое. А потом еще четверо. А потом еще кто-то. И еще кто-то. И почти половина выпускников столпилась у него в кабинете. Кто-то уже достал шахматы, расставил, и началась очередная партия. В углу кто-то пощипывал струны гитары. С кем-то завязался очередной историко-политический диспут. Вдруг влетела самая маленькая ростом:

— Вы слушаете? Слушаете? Это же они вам поют!

По второму этажу ходит компания выпускников с гитарой, поет куплеты об учителях на мотив «Щорса»:

«Что нам гений Ленина, Сталин, Энгельс, Маркс… Александр Геннадьевич Лучше всех для нас…»

Ну, что ж вы делаете, мерзавцы. Мне же нельзя плакать. Я же — директор.

Директор я или не директор?

…

— …Саш, ты опять…

Уф-ф-ф… Ну и сны. Нервы на взводе. Завтра выпускной. У дочки.

Я давно уже не работаю в школе. А завтра пойду. Пойду в ту школу, в которой проработал шесть лет…

— Все-все. Я сплю. Ты толкай, если что…

Оглавление

«…А за окном стоит весна. Весна по имени Светлана…»

«Дети подземелья»

Адаптация

Анкеты

Мелкие проблемы

Привет, директор!

Директор должен быть мужчиной

Холодно зимой

Булавка

Актовый зал

«Прогульщица»

«Чо сразу выгонять-то?»

…И хитрить приходилось, а как же!

«Плохое отношение»

Не царское дело…

Литература в школе… А для чего она?

Гражданская оборона

Долина гейзеров

«Писатель»

«Зачет»

Первый «выпускник» со справкой

Планирование и отчетность

Секретарь

Уборщики

Военкомат

Не люблю пьяных…

Двери

Ноги

Динь-динь-динь…

«Первый» вечер встречи выпускников

Мнение? Я — «за»!

История с историей

Ножик

Информатика

Видеомагнитофон

Тельцы — они такие!

Сапоги

Говорите, из школы выгнать нельзя?

Не только учеников, не только…

Форма

Директор — психолог…

На урок — не хотим

КВН

Минус один

Хозяйственный вопрос. Чисто хозяйственный

По совести

Старые кадры

Да зачем мы нужны?

Первым делом, первым делом…

Выборы (политические воспоминания)

«Переворот»

…И еще о ремонте

Педсовет

«Домашнее» обучение

Первое знакомство

«Анонимка»

А куда еще девать опоздавших?

«Сладкая взятка»

Взносы

…И это — работа директора?

История

Ленинский урок

Время

Мелочь

Директор обязан

Всех со справкой выпущу!

Химия

Язык

Ключник

Директор шел по коридору…

«Желаю тебе на Новый год…»

Страшный директор

Мечтатель

Категория

Выпускной вечер Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg