«Ирина»

Ирина (fb2) - Ирина 1038K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ольга Александровна Нежина - Виктор Михайлович Нежин

ИРИНА

Аннотация

Устои строгого воспитания главной героини легко рушатся перед целеустремленным обаянием многоопытного морского офицера… Нечаянные лесбийские утехи, проблемы, порожденные необузданной страстью мужа и встречи с бывшим однокурсником – записным ловеласом, пробуждают потаенную эротическую сущность Ирины. Сущность эта, то возвышая, то роняя, непростыми путями ведет ее к жизненному успеху. Но слом «советской эпохи» и, захлестнувший страну криминал, диктуют свои, уже совсем другие условия выживания, которые во всей полноте раскрывают реальную неоднозначность героев романа.

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,

Синь очей утративший во мгле,

И тебя любил я только кстати,

Заодно с другими на земле.

С. А. Есенин

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ПОРОЧНОСТЬ ГРЕЗ… РЕАЛЬНОСТЬ БЫТИЯ.

Глава 1. Ирина

Пригородные строения проплывали за окном всё реже. Казалось, не поезд, набирая скорость, покидает их, а сами они медленно и неотвратимо уходят в прошлое, и с ними уходят проблемы и сложности, сменяясь неясной надеждой…

Вдруг, словно магнитом, меня притянуло к окну: по проселочной дороге с цветастой косынкой в руке шла девушка, и на миг почудилось – это я: то же платье и платочек тот же. Она помахала вслед поезду, исчезая за поворотом – так же, как исчезла та наивная девчонка во мне.

Сколько же вместилось в эти немногие годы? Горького и сладкого… И не сказать, что горького было больше. Отчего же тогда бегу? – задумалась я, мысленно возвращаясь в то лето…

* * *

Наш институтский стройотряд уже не первый год участвовал в строительстве большого сельхозкомплекса, и девчонки, прельщая возможностью хорошего заработка, все-таки уговорили меня поехать с ними. Раньше, напуганная рассказами о свободе отношений с ребятами, я отказывалась, о чем после слегка жалела…

«Никакой постели до замужества быть не должно», – твердо знала я, и была счастлива, что живу дома, а не в общежитии, где иногда происходило такое, что становилось страшновато, хотя сплетни об этих любовных злоключениях слушать могла бесконечно. Избегая безобидных, на первый взгляд, студенческих «веселух», я то и дело слышала в свой адрес: «… а мне мама – целоваться не велит».

Озабоченная будущим двух взрослеющих дочерей, мама о поцелуях ничего не говорила, однако постоянно приводила в пример соседей. Там пьяный Генаха почти каждый выходной гонял по двору свою Таньку – по словам мамы, за то, что вышла за него уже не девушкой.

Может быть, и так – мы слышали об этом в их громких скандалах, только, думаю, дело еще и в другом: несколько раз я видела Татьяну, крадучись выходившую через садовую калитку дяди Коли. А однажды мы с сестрой случайно наткнулись на этих грешивших любовников в частом подлеске, возле пруда. Красная от стыда, сестра тянула меня в сторону, а я стояла и смотрела, не в силах двинуться с места.

В поварскую бригаду нас набралось шесть девчонок. Машу, за влюбчивость и безотказность, ребята между собой звали: «Маша – радость наша». Мы жалели ее…

А про Нинку рассказывали жуткие страсти. Будто бы прошлым летом в стройотряде за деньги парень предлагал желающим девушку, и даже одновременно нескольким. Все устраивалось так, чтобы лиц никто не видел, и якобы той девушкой была она. Но также говорили, что девица эта – местная.

Высокая, с красивой фигурой, веселая и дружелюбная, Нина своим оптимизмом скрашивала нам сложности деревенского быта.

Наши кровати стояли рядом, и, когда она поздно приходила с гулянья, от нее веяло чем-то терпким и непонятным… Я для себя решила, что это запах секса.

Поплескавшись на веранде в примитивном душе, она укладывалась спать, потягиваясь сладко и устало, а заметив, что я проснулась, улыбалась мне, жмурясь, как сытая кошка.

В один из дней нас вызвали на лекцию по санитарии. Накормив своих работяг, мы направились в контору и остановились в нерешительности перед крыльцом: судя по громким голосам, за дверью сильно ругались.

Вдруг она резко распахнулась… Взбешенный морской офицер четким движением надел фуражку и сбежал с крыльца, полоснув взглядом так, что мы невольно вытянулись в струнку. Через несколько шагов он остановился и, вернувшись, медленно прошел, как перед строем, разглядывая нас, по-прежнему стоявших навытяжку.

– Вольно… Что за цветник? Откуда вы, прелестные создания?

– Из кухни, – осевшим голосом ответила Нина, и все рассмеялись.

Поднимаясь по ступенькам, я оглянулась, неосознанно рассматривая его: подтянутый, среднего роста, русые волосы короткой стрижки, серебрясь на висках, подчеркивали строгую командирскую собранность, но вспыхивающие искрами юмора серые глаза вызывали симпатию и доверие.

– Потрясающий мужчина, наверное, адмирал… – прошептала Маша, сразу влюбившаяся в него.

Лекцию нам читать не стали – выдали какие-то памятки, и мы ушли, обсуждая встречу с «адмиралом».

Вечером Нина доложила, что познакомилась с ним: ему сорок восемь лет, он капитан второго ранга. «Ка-вто-ранг» – по слогам выдала она понравившееся слово. У него здесь дача, и она даже знает, где именно. «Рыбак, которого мы не раз видели выше по реке – это он», – закончила Нина, а на вопрос Галины: «Он женатый?» – с недоумением пожала плечами.

– Какая разница…

Глава 2. «Адмирал»

Мой дачный отпуск был в самом разгаре. Предложение о назначении на высокую должность по тыловому обеспечению я обдумал и решил принять. Проводя многие часы на рыбалке, отдохнул, надышался сельскими просторами и, наверное, от скуки, поскандалил с председателем колхоза. Подняла настроение встретившаяся у конторы стайка девчонок-старшекурсниц: все как на подбор – одна краше другой. По-видимому, и я произвел впечатление… Часа через два рослая раскрасавица постучалась в калитку и вручила мне расческу.

– Извините, пожалуйста, товарищ капитан, мне показалось, что Вы обронили ее, и я подумала: «Может, она дорога вам как память…».

Сказано это было с такой лукавой простотой, что пришлось пригласить ее на чашку чая. К тому же Нина, так звали гостью, сразу приглянулась мне своей статностью, и по ходу беседы было видно, что она не против продолжения знакомства…

Я расспросил ее про подружек, хотя заинтересовала меня лишь одна – скромница с изумленным взглядом и каштановой косой до пояса. Небольшого роста, но такая ладная и приятная, что, когда на ступеньках конторы она задержалась, и ветерок облепил ее легким платьицем, трудно было оторвать взгляд от этой соблазнительной прелести.

Попрощавшись, за калиткой Нина обернулась, призывно улыбаясь, словно подсказывала: « А не пора ли пошалить, для полноты жизни…»

К вечеру следующего дня, уставившись на неподвижный поплавок, я обдумывал форсирование амурных дел. Издалека донеслись голоса девчонок, потом всё стихло и вскоре стало слышно, что они, переговариваясь, идут в мою сторону. За несколько метров до куста, под которым я обосновался, они остановились и, раздевшись до купальников, о чем-то заспорили.

Чтобы не испугать их, я подал голос и вышел на поляну. Это были те же девушки, что повстречались мне вчера у конторы. Они не очень-то удивились моему появлению, а хитрый взгляд Нины не оставлял сомнений: компания заявилась сюда не случайно.

Нина начала явно заготовленное действо:

– Константин Викторович, разрешите представить Вам прекрасных дам, – она церемонно протянула руку для поцелуя и жестом пригласила остальных последовать ее примеру. Изображая галантного кавалера, я учтиво размахивал потрепанной шляпой и целовал ручки, прищелкивая каблуками разношенных башмаков.

«Прекрасные Дамы» развеселились и, не смущаясь своей полуобнаженности, дефилировали по полянке, боязливо пробуя ножками воду. Перекидываясь с ними шутками, я присел на пенек и залюбовался: каждая была по-своему хороша, а Нина, демонстративно красуясь, держалась поближе ко мне – и там было на что посмотреть и за что подержаться. Думаю, ей, с такой шикарной «кормой», на карнавале в Рио точно светило бы призовое место.

От этих демонстраций я так завелся, что перестал обращать внимание на прелестную Ирочку.

Сбившись в кружок, девушки посовещались, и Нина подошла ко мне.

– Ну и как Вам с нами, Константин Викторович?

– Бесподобно! – воскликнул я и тихо добавил, – а с тобой наедине было бы еще лучше. Придешь сегодня?

– Хорошо, часика через два, – шепнула она и громко объявила. – Мы решили поплескаться без купальников – просим не подглядывать!

Собирая удочки, я шутливо ворчал во весь голос.

– Могли бы не прогонять заслуженного «альбатроса» – скитальца морей! Не всё же ему любоваться зелеными русалками…                                                5

– Если «альбатрос» будет вести себя хорошо, так и быть, в следующий раз уважим, – состроила глазки симпатичная Маша.

Рассыпавшись в благодарности, я зашагал к дому готовиться к предстоящей встрече.

А готовиться особой нужды не было: несколько лет назад одна хорошая женщина, с большими сексуальными запросами и эротической фантазией, потратив кучу денег, превратила мою просторную гостиную в уютную комнату, задрапированную красивыми гобеленами. Но стоило раздвинуть драпировку – и комната превращалась в небольшой зал с мерцающими зеркалами и различными приспособлениями для занятий сексом.

Из всего этого мне нравилось лишь большое кресло у камина, способное принимать любые формы, удобные для парочки любовников. Всё остальное не очень-то завлекало, и наши отношения с той женщиной плавно перешли в приятельские…

Как-то, незадолго до выпуска из училища, мы пригласили на дружескую вечеринку в качестве почетного гостя старого «маримана», ведавшего каптеркой. Подвыпив и расчувствовавшись, он произнес тост, и некоторые из нас даже записали его: «Господа будущие офицеры! Вы превзошли многие науки, но всё же вы пока – «щеглы». Потому что есть еще одна наука, трудная и важная, возможно самая важная по жизни – наука любить женщину. И тот, кто освоит ее, будет счастлив, независимо от званий и должностей. Будьте счастливы!».

Несмотря на свой возраст, близкий к «элегантному», я всё еще числил себя курсантом по этой части, но не расстраивался, помня слова классика, что учиться никогда не поздно.

Нина появилась как по волшебству, улыбаясь откровенными глазами. В Одессе про такие говорят – «ляцкие».

– Я отпросилась на завтра – у нас целый день и две ночи… – и прищурилась оценивающе, запросто перейдя на «ты». – Не многовато для тебя?

Предвкушая, как нескучно нам будет, я, для начала, попросил ее полураздеться. Она прекрасно поняла меня: нашла в гардеробной нужные вещи и появилась в блузке, чулках с широкими резинками и сабо на высокой платформе. Больше на ней ничего не было.

Пока она «одевалась», я раздвинул гобелены, и ее отражение в зеркалах, подсвеченное последними лучами солнца, притягивало своей вульгарной красивостью. Нисколько не удивившись, Нина с интересом всё разглядывала, иронично отмечая оригинальность некоторых «приспособлений», а когда устраивалась в кресле, я, не сдержавшись, взялся щекотать ее.

Смеясь, она заявила, что так нечестно, и «одела» меня по своему усмотрению. Было забавно, только в сапогах и при кашне, ходить за ней, мысленно примериваясь… А дальше – началось…

Это был настоящий «секс-праздник», прерывавшийся лишь на сон, застолье и приятные разговоры, влекущие в постель.

Только к середине второй ночи, утомленные, но довольные, мы вернулись в этот мир.

– Ну что, укатали «сивку» крутые горки?

– Твои горки, радость моя, укатают кого угодно…

Она грустно улыбнулась.

– Мы, наверное, больше не встретимся… Жаль.

– А что так?

– Парень, с которым я сейчас гуляю, – ревнивый психопат, и если узнает – убьет меня или тебя.

– Какие-то шекспировские страсти, – рассмеялся я.

– Зря смеешься, это серьезно, – вдруг глаза ее заблестели. – А ведь тебе нравится Ирочка, ты под хмельком что-то такое говорил!

Я действительно говорил, и больше того – думал о ней.

– А что, – продолжала Нина, – она классная девчонка, а ты отличный мужик. Можно попробовать – я помогу…

Нина приподнялась, вопросительно глядя на меня.

– Каким образом? – заинтересовался я. – И что это ты так загорелась?

– Знаешь, Ира мне нравится, она какая-то особенная… А с этими пацанами ничего хорошего ей не светит. Ты ведь не обидишь? – в ее глазах мелькнула обеспокоенность.

– Не обижу, конечно… Ну, давай свой изощренный план.

– Всё просто – в субботу мой парень с другом уедет в город, и я уговорю Иру пойти к тебе в гости. Потом технично оставлю вас, а дальше – как сумеешь. Сумеешь ли?

– Постараюсь… И буду тебе очень обязан.

– Ладно, – прильнув ко мне, прошептала она. – Полюбимся на прощанье, – и ласково целуя грудь, медленно опустилась ниже…

* * *

Незадолго до назначенного времени я, как мальчишка перед первым свиданием, нервно расхаживал по двору, поглядывая на улицу. Увидев подружек, гостеприимно распахнул калитку и залюбовался смутившейся девочкой в светлом платьице с полураспущенной косой на груди.

Мы прошли по моему саду и остановились возле беседки, увитой диким виноградом.

– Кто же за всем этим присматривает? – поинтересовалась Нина.

– Треть дома, с отдельным входом, бесплатно занимает пожилая супружеская пара – родители одного из моих офицеров, – пояснил я. – Они уступили свою квартиру в Питере большой семье сына, а сами постоянно живут здесь, пользуясь небольшим участком земли и ухаживая за моим жильем и садом.

– Неплохо устроились, – одобрила Нина.

Я не стал уточнять, к кому это относится, слушая Иру, которая, ссылаясь на опыт, приобретенный в большом саду родительского дома, со знанием дела рассказывала об особенностях разных плодовых деревьев. Она уже не смущалась, лишь слегка порозовела, поймав мой влюбленный взгляд.

Смеркалось, я прошел в дом, разжег камин и пригласил девушек. Заметив, с каким интересом Ирина вглядывается в картины, выполненные в необычной манере, я кратко прояснил завуалированную фривольность авторской мысли. Эротика картин раскрылась настолько откровенно, что Ира даже растерялась, и я, чтобы развеять возникшую неловкость, постарался рассмешить ее историей приобретения причудливых заморских безделушек, украшавших каминную полку. Было видно, что своеобразие моего жилища Иру впечатляет, а вот Нина, удобно расположившаяся в знакомом ей кресле и с ехидцей наблюдавшая за нами, меня беспокоила: «Уж не передумала ли она приводить в действие свой план?». Словно почувствовав это, Нина пожаловалась, что перегрелась у камина и, с нашего позволения, немного погуляет в саду. Проследив, как она исчезла за калиткой, я тихо запер дверь и вернулся в комнату.

Ира сидела на кушетке, задумчиво глядя на огонь. Я притушил свет и поставил приготовленную заранее кассету:

– Потанцуем?

Она вложила в мою руку свою маленькую ладонь, и в такт музыке я аккуратно повел ее, замечая, как она постепенно расслабляется…

Повествуя о необычной судьбе певца, под его чувственный баритон я предложил выпить на брудершафт, а когда вино было выпито, поцеловал ее в сладкие губы. Она вздрогнула, но не отстранилась.

Мы опять танцевали, я хмелел, ощущая податливость девичьего тела.

– Что-то долго нет Нины, – Ира остановилась.

Легко касаясь маленького ушка, я прошептал:

– Она не придет.

Ира подняла голову.

– Я так и знала…

Закрыв повлажневшие глаза губами, целуя пульсирующую жилку теплой шеи, я поднял ее на руки и осторожно опустил на кровать. Платье сползло с приподнятых коленей; раздвигая их, я нежно ласкал всё, что ощущалось под тонким бельем. Она лежала с закрытыми глазами, повторяя еле слышно:

– Не надо, не надо…

Шепот затих, во влажном глубоком поцелуе я с блаженством ощутил встречное движение. Моя рука скользнула под трусики, и тело ее отозвалось легкой дрожью.

С разметавшимися по подушке волосами, юная, немыслимо красивая, она замерла чуть дыша… Быстро скинув одежду, ощущая каждую частичку ее тела, я целовал маленькую упругую грудь, мягкий теплый живот, податливые бедра… Откликаясь на ласки, она то гладила меня, то всхлипывала, судорожно сжимаясь.

– У тебя было это?

Она отрицательно покачала головой…

Внезапно по окнам полоснул свет фар, и в открытую форточку ворвался шум подъехавшей машины. Послышались веселые голоса, стук калитки и длинные звонки. Ира села на кровати, испуганно прикрывая грудь руками.

Не обращая внимания на звонки, я обнял узкие дрожащие плечи.

– Не бойся, ерунда какая-то, сейчас разберемся…

Накинув халат, я включил наружное освещение, сдвинул штору и увидел на крыльце «теплую компанию»: своего будущего начальника, его друга и двух дамочек. Проездом на юг они собирались заглянуть ко мне в понедельник, и вот – принесла нелегкая…

Я открыл дверь и попросил их пройти пока на кухню. Понимающе улыбаясь, мне пояснили: «Машину на станцию прислал военком, а раньше договоренного приехали потому, что женщинам хотелось погостить подольше в гнездышке, о котором они наслышаны…».

Ира, одетая, стояла у окна.

– Может, останешься? – спросил я.

Встретив укоризненный взгляд и сознавая глупость своего предложения, я прижал к губам ее ладонь. Высвобождая руку, она отвернулась.

– Проводи меня, уже поздно.

Мне показалось, что она плачет. Быстро одевшись, я заглянул на кухню.

– Скоро буду, располагайтесь как дома.

За калиткой я попытался что-то объяснить, но Ира остановила.

– Не надо…

Глаза ее были закрыты, по щеке медленно ползла слезинка.

– Идем, – она взяла меня за руку.

Так мы и шли, держась за руки, и от тепла ее ладошки меня переполняло щемящее чувство вины и жалости.

– Всё, пришли, – она подняла бледное лицо и потянулась ко мне, но, словно опомнившись, резко повернулась и, не оглядываясь, пошла к дому.

Я нехотя побрел обратно.

В доме вовсю шло веселье. Гостиная, отсвечивая зеркалами, являла полную готовность к предназначению.

Сергей с Николаем представили своих пассий: Эллу и Зиночку.

Мне налили бокал вина – «штрафную», но, глянув на развеселые лица, я решил «догнать» их: открыл бутылку водки и под одобрительные возгласы залпом опрокинул стакан.

Дамы в мою честь попытались исполнить канкан, затем, приятно задевая бедрами, повели показывать заинтересовавшие их вещицы, желая уточнить – что к чему…

Под воздействием выпитого обстановка начинала мне нравиться, но некоторый дискомфорт требовал завершения секс-прелюдий… Я подумал о Ниночке и, предупредив Сергея, вышел из дома.

На соседней улице жил парень, с которым мы иногда рыбачили. С детства бредивший морем, он чуть ли не молился на меня. На стук в темное окошко Валера вышел заспанный и недовольный, но, вглядевшись, преобразился и, выслушав, отчеканил:

– Понял, привезу…

Через минуту мотоцикл выкатился из калитки и с треском исчез в темноте.

Прогуливаясь в ожидании, я почему-то был уверен, что она приедет.

Нарастающее тарахтение смолкло. В тишине, с выключенным мотором, подкатил Валера. Позади его сидела Нина. Слезая с мотоцикла, она нехотя подала мне руку.

– Ну что, «адмирал»? А говорил, не обидишь.

Развернувшись, Валера уехал.

– Я ее почти не обидел, а вот тебя почти люблю. Сменишь ли гнев на милость?

– Ладно, что с тобой поделаешь… – улыбнулась она. Мы направились к дому, и я решил, во избежание недоразумений, ввести Нину в суть происходящего.

* * *

В нашем небольшом флотском сообществе действовало несколько правил. На «секс-мероприятиях» или вечеринках, готовых перейти в них, каждый должен быть со своей подружкой, но при взаимном согласии партнерами можно было меняться. Заниматься любовью парочка могла как ей вздумается, а вот комментировать, и тем более прикасаться к ним без разрешения, никто не имел права. Нарушитель навсегда исключался из подобного общения. Запрещалось приводить платных шлюх. Это довольно быстро выяснялось и также наказывалось. Поэтому публика собиралась довольно приличная. Дамы – в основном жены офицеров, настоящие или бывшие, а также те, кого находила Альбина, руководившая процессом.

Альбина слыла легендарной личностью. Лет десять назад, будучи молодой адмиральской женой, она прославилась любовными похождениями и, поскольку покровителей у нее хватало, оставшись вдовой, не унывая, жила в свое удовольствие.

В восьмидесятом году, на олимпиаду, приехал богатый гость из-за рубежа – спонсор одной из команд, и разыскал свою дальнюю родственницу. Это была Альбина. Она так обворожила новоявленного дядюшку, что вскоре, умирая, он завещал ей огромное состояние. Настолько большое, что этим занялся комитет – изъял в пользу государства «львиную долю», разрешив распоряжаться остальным как заблагорассудится. Но под контролем…

Она приобрела шикарную квартиру в центре, большую дачу на побережье и стала еще активнее заниматься своим «любимым делом».

Участники ее мероприятий, зная о надзоре, относились к этому спокойно: «аморалки» особо не боялись, но языки не распускали. А по поводу измен подвыпивший подводник как-то высказался: «Я что, не знаю, что моя благоверная, пока я восемь месяцев в плавании, не скучает в одиночестве? Знаю… Зато, когда возвращаюсь из похода, лучшей жены, чем моя – не бывает». Подобных взглядов придерживались и другие наши сотоварищи.

– Ну и ну, – покачала головой Нина, – выходит, эти дамы – жены ваших братьев по оружию.

– Возможно, – засмеялся я, и мы вошли в дом.

Несмотря на разницу в возрасте, держалась Нина абсолютно свободно, и приняли ее как равную. К этому времени гости полностью освоились и переоделись. Соблазнительные формы Зиночки не давали покоя Николаю, и рука его постоянно что-то поглаживала на ней – похоже, сдружились они совсем недавно.

Эллу я и раньше видел в обществе Сергея: стройная, с глубокими завораживающими глазами и аристократически бледным лицом, обрамленным прямыми черными, точно вороново крыло, волосами. При встречах она с интересом поглядывала на меня, но он нас почему-то не знакомил. Сейчас на ней был шелковый халат вишневого цвета, пошитый так искусно, что при каждом движении, распахиваясь, приоткрывал нежные бедра, но ровно до определенного места, которое так и притягивало взгляд.

На столе лежали порножурналы, оставленные Альбиной, отдыхавшей здесь месяца два назад с «товарищем», не желавшим «светиться» с нею в Питере. Сергей придвинул кресло к себе, приглашая Нину. Глянув на раскрытые журналы, она, со словами «пожалуй, я переоденусь», исчезла в гардеробной и появилась через несколько минут в коротенькой плиссированной юбке и в моей летней парадной рубашке навыпуск.

Смотрелось это на ней потрясающе… Сергей привстал, предлагая присесть рядом, и, плавно покачивая юбочкой, она прошла к нему. Сидевшая с другой стороны Элла что-то тихо сказала. Он согласно кивнул, с шутливыми пояснениями листая журнал перед смеющейся Ниной.

Элла поднялась и подошла ко мне.

– Эту ночь я хочу провести с тобой, Сергей не против, – она непринужденно поправила ворот моей рубашки. – Поверь, я лучше этой «телочки».

Обнимая ее, я откровенно опустил ладонь ниже талии, заметив, что смотревшая на нас Нина всё поняла и повернулась к Сергею, рука которого уже скрылась у нее под юбкой.

Раскрепощенные журналами и алкоголем, мы устроили эротичные танцы с раздеваниями, прерывая их у барной стойки, где я слегка потерялся… и, очнувшись, разглядел в полумраке ниши роскошную задницу Нины и прильнувшего к ней Сергея. На диване, сквозь матовые ширмы, просматривалась другая парочка в интересной позиции, а в сторонке, за такой же ширмой, поправляла подушки Элла.

Я прошел на кухню. Войдя следом, она подала мне бокал с прохладным напитком, терпким и освежающим. Прозрачный шарф, завязанный в бант, двойным витком плотно облегал ее красивую грудь. Стянутый на талии цветастый шелковый платок, спадая наискосок почти до пола, лишь слегка прикрывал бедра. Смутно помнилось, как развевались черные волосы, закрывая лицо, и какой вид открывался за этим платком, когда она кружилась передо мной в огненном испанском танце.

– Еще? – взяла Элла пустой бокал.

Пока жужжал миксер, я смотрел на нее с нарастающим желанием и, не допив второй порции, обнял в нетерпении… Выскользнув, она потянула меня за собой, и я оказался во власти умелой и опытной женщины. Власть эта переходила от нее ко мне и обратно, и в забытьи, называя ее то Ирой, то Ниной, я любил словно последний раз в жизни. Отдыхая, мы с интересом наблюдали, как, используя по назначению большое кресло, весело и творчески занимались друг другом Нина и Сергей.

И снова мы были вместе… Глядя в бездонные глаза, целуя красивое лицо, ощущая страсть и нежность ее, я хотел бы навсегда остановить эти мгновения…

Сквозь сон слышался приглушенный разговор и смех, а из подсознания не уходило бледное лицо с теплыми, темными глазами. Совсем не хотелось просыпаться… Легкий шорох заставил открыть глаза – Элла, опустившись на колени, прижалась щекой к моей груди и, оставив влажный след слез, исчезла.

Умытые, одетые, вероятно, похмелившиеся, гости обосновались на веранде. Дамы хлопотали, собирая завтрак. Мужчины мешали им, помогая…

Предупреждая мой вопрос, Сергей сказал, что Нина, пожелав всего наилучшего, упорхнула час назад. Элла, будучи явно при Сергее, не обращала на меня особого внимания, и от этого мне стало легко и безразлично.

После веселого застолья с комментариями по прошедшему вечеру, мы отправились на речку. Женщины, посетовав для приличия, что не взяли купальники, разделись за редкими кустиками и, не решаясь войти в прохладную воду, ходили по бережку, являя собой воплощение эротики: крутобедрая Зиночка и стройная, словно точеная из белого мрамора, Элла.

Сергей, сбросив одежду, с ревом ринулся к ним – началось купание с визгом и хохотом. Мы с Николаем переглянулись и тоже стали раздеваться, но появился запыхавшийся соседский мальчишка.

– Дядя Костя, там приехала черная «Волга», военный шофер сказал, что должен передать командиру пакет.

Я позвал Сергея. Он подошел к нам и, выяснив в чем дело, приказал:

– Иди и приведи сюда водителя, скажи – так велел капитан. Понял?

Тот кивнул, но было видно, что понял плохо… Открыв рот, он смотрел на обнаженных «русалок», плескавшихся по колено в воде. Сергей встряхнул его за плечо:

– Беги, а то ослепнешь.

Смутившись, парнишка припустился к деревне.

«Русалочки» продолжали плескаться, и мы, опорожняя бутылку «Столичной», любовались ими.

Вскоре появились мальчишка и сержант, который с дежурным приветствием вручил Сергею конверт. Прочитав послание, он обратился к подошедшим, уже одетым женщинам.

– Девчонки, соберите военному продовольственный пакет, – и обернулся к сержанту. – В пятнадцать ноль-ноль выезжаем, до этого свободен. А тебе за отличную службу вручается «наградное оружие», – он протянул мальчишке красивый складной ножичек.

Сержант с мальчиком ушли довольные. Сергей, словно не замечая наших вопросительных взглядов, продолжал распоряжаться:

– Дамы после купания, конечно, проголодались, да и воины тоже, поэтому все яства и напитки выставляются и уничтожаются в срочном порядке.

Элла не выдержала.

– Сережа, хватит издеваться, в чем дело?

– Дело в том, что в город приехал столичный драматический театр. Для нас оставлены билеты, начало спектакля в девятнадцать ноль-ноль. После спектакля намечается фуршет для высших чинов гарнизона, и военком предлагает воспользоваться его гостеприимством. Отказать ему мы не можем, да и вечер обещает быть интересным. Номера в гостинице забронированы.

Я подошел к Сергею.

– Извини, но мне через два дня на службу, так что я пас…

– Хорошо, – он отвел меня в сторону, – передай Ниночке, что я жду ее в гости.

Расправившись с провиантом, мы двинулись к дому. Сборы были недолгими, прощание – не тяжким, и, когда машина тронулась, я облегченно вздохнул… Проехав несколько метров, она остановилась. «Забыли что-нибудь», – мелькнула мысль. Из машины вышла Элла.

Она медленно шла, глядя мне в глаза, ее сдержанная взволнованность ощущалась даже на расстоянии. И чем ближе подходила, тем тревожнее становилась глубина темных омутов. Не отводя взгляда, она коснулась ладонью моей щеки.

– Прощай, мой капитан…

Повисла напряженная тишина. Я должен был сказать что-то. И я даже знал, что именно… Я молчал. Элла повернулась и медленно пошла обратно.

Хлопнула дверца, машина скрылась за поворотом. Я должен был сказать: «Останься…».

Домой идти не хотелось – побрел куда глаза глядят. Оказавшись у речки, присел на знакомый пенек и смотрел на воду, ни о чем не думая. Пошел теплый дождь, шурша по воде крупными каплями. Когда дождь перешел в ливень, я, промокший до нитки, направился к деревне. Дома, скинув мокрую одежду, закутался в плед и после стакана рома забылся тяжелым сном.

Весь следующий день дождь лил не переставая. В резиновых сапогах и непромокаемой плащ-палатке до позднего вечера я бродил по окрестностям. Постепенно тоска, размытая небесным душем, покидала меня.

Ясным утром я открыл окна настежь, впуская благоухание омытого дождями сада. С ворвавшимся птичьим щебетом оно заполнило дом, привнося ощущение вольного лета, и почему-то вспомнилась Елена Владимировна – «Елена Прекрасная», так я звал ее про себя…

* * *

Будучи лейтенантами, мы служили на одном корабле с Гришей Барминым. Он женился, еще не закончив училище, и про их неземную любовь рассказывали сказочные истории…

На каком-то торжестве оказавшись с ними за одним столиком, я был очарован Леной, ее умом и красотой и, танцуя с нею, понял: за близость именно с такой женщиной, бывает, отдают и погоны, и душу. Но, наблюдая за их общением с мужем, ясно видел, что для нее не существовало других мужчин. Смешно было смотреть, как нацелившийся на флирт очередной флотский ловелас сконфуженно отходил, сознавая – он «никто», разве что поговорить из приличия…

Вскоре Гришу перевели на другой флот, но года два назад я узнал, что они опять в Питере.

Прошлым летом, вернувшись из похода, я прогуливался по Невскому. Весь в шикарном импорте, чувствуя себя плейбоем, я шел, разглядывая витрины и встречных красоток, не стесняясь оборачиваться вслед, когда было на что посмотреть.

Мое внимание привлекла женщина, выходившая из магазина. Я будто споткнулся на ровном месте – настолько она была хороша…

Из-под стильной соломенной шляпки, с опущенными на лицо полями, волнами спадали темно-русые локоны. Платье, слегка прихваченное ремешком на талии, не облегало, но в свободном касании так подчеркивало все изгибы и округлости фигуры, что я позавидовал этому платью. Замшевые туфельки на невысоком каблучке, украшая стройные ножки хозяйки, словно умоляли полюбоваться ими.

Она зашла в кафе, присела за столик у большого окна – я узнал Лену Бармину и, войдя следом, направился к ней.

– Разрешите? – не дожидаясь ответа, уселся напротив. – Здравствуйте, Леночка.

Холодное недоумение скользнуло по ее лицу, но через секунду светло-карие глаза потеплели.

– Здравствуйте, но – Елена Владимировна, – поправила она.

– Да ладно, Леночка, к чему такой официоз, нас ведь никто не слышит, – я заглянул в ее глаза, стремясь зацепить влюбленностью.

– Т-а-а-к, – протянула она, и светло-карей теплоты как не бывало. – Корабли штурмуют бастионы…

Я видел, что она сейчас уйдет, и взмолился:

– Елена Владимировна, подождите, Вы неправильно меня поняли… Можно хотя бы поговорить?!

– Я правильно Вас поняла, Константин Викторович, и пожалуйста, не надо так. А говорить нам, думаю, не о чем. У Вас – свои «свадьбы», у нас – своя жизнь.

Как нашкодивший пятиклассник перед красивой и строгой учительницей, с трудом подбирая слова, я попытался объяснить свою теорию отношений мужчины и женщины. И поражался – какой бред я несу…

Несколько минут она внимательно слушала, потом, подняв ладонь, спокойно сказала:

– Всё. Достаточно. По-вашему, женщина своими прелестями, данными свыше, должна дарить всем желающим кусочки счастья, в том числе и себе с этими счастливцами… Но поверьте, далеко не все мужчины согласятся стоять в общей очереди за этим кусочком. А для многих женщин настоящее счастье – ждать и встречать Его, зная, что Она – единственная.

Она встала, в приветливом взгляде осталось только хорошее воспитание, и, словно прочитав мои мысли, добавила:

– В дальнейшем прошу Вас не искать «случайных» встреч со мной.

Я отрешенно смотрел в окно: перейдя улицу, она исчезла, как прекрасное виденье.

Из задумчивости меня вывело приятное цоканье каблучков. К соседнему столику, заманчиво покачивая бедрами, подходила эффектная блондинка. Взглянув на меня, она мило улыбнулась.

Ну что ж, подумал я: Богу – богово, а кесарю – кесарево…

После этого я видел Лену лишь однажды. Она стояла у кромки воды и смотрела на залив. Подходить я не стал, зная, что этот «берег очарованный и очарованная даль» мне принадлежать не могут…

* * *

Воспоминания внесли полную ясность в мои намерения, и я наудачу направился к дому, где жили девушки.

Ира, сидевшая на крылечке с книжкой в руках, поднявшись, нерешительно шагнула навстречу… С непривычной для себя нежностью я подумал, что такие же доверчиво распахнутые глаза я видел недавно у очень симпатичного котенка, забежавшего ко мне во двор.

– Здравствуй, Ирочка…

Она прошептала что-то похожее на приветствие. Взяв ее руку, перебирая тонкие пальчики, я, вместо заготовленной убедительной речи, сказал:

– Завтра я уезжаю и хочу, чтобы ты поехала со мной. Я тебя никогда не обижу, будешь учиться и устраивать свою жизнь.

Глядя мне в глаза, она спросила:

– В качестве любовницы?

– Для всех – племянницы… – и, чтобы разрядить обстановку, шутливо добавил. – Выдадим тебя замуж за блестящего офицера, – увидев, как она прикусила губу, запнулся, но продолжил. – Возьми только документы. В четырнадцать часов машина будет у моего дома.

Я обнял ее.

– Ира, я, наверное, люблю тебя, но неволить и ограничивать ни в чем не собираюсь…

Слов больше не было, я отпустил хрупкие плечи. Она медленно пошла к дому.

На следующий день все распоряжения по хозяйству были отданы, вещи уложены, а в 13.30 машина уже стояла у ворот. Я прогуливался по саду, и в груди нарастал холодок неопределенности, готовый развеяться при виде тонкого силуэта… В 14.10 я велел водителю ехать на станцию той дорогой, по которой могла идти она.

Но деревенская улица жила своей неторопливой жизнью, и ничего для меня на ней не изменилось и не появилось.

В двухместном купе, в одиночестве, я долго смотрел на мелькающие поля и перелески…

Глава 3. Ирина

Накормив ребят завтраком, мы наводили на кухне порядок. У меня всё валилось из рук. Маша не выдержала.

– Дура, иди собирайся! Такой шанс бывает раз в тысячу лет!

Я посмотрела на девчонок.

– Можно, я пойду?

– Конечно, иди, – обернулась Галя и добавила, – напиши, если уедешь.

В субботу, когда я пришла вся «никакая» и упала на кровать, Нина виновато и встревоженно стала успокаивать меня. Но, узнав, что по-настоящему ничего не было, повеселела, а потом куда-то исчезла.

Утром, наверно для того, чтобы я не очень переживала, она красочно расписала вечер, проведенный на даче Константина Викторовича.

– Они называют его «К.В.» – был, оказывается, такой танк во время войны. Это тебе о чем-то говорит? – закончила она с явной на него обидой.

– Ну, уж на танк-то он совсем не похож, – возразила я.

– Вот и я его другу то же самое сказала, а он ответил: «Те, кто с ним конфликтовали, так не считают». Кстати, – добавила Нина, – он женат, хотя с женой вроде бы не живет.

После услышанного я старалась не думать о нем или думать плохо, но иногда охватывало желание видеть его глаза, чувствовать руки, губы и в сладком блаженстве ощущать бесстыдные ласки. Предложи он вчера, я пошла бы с ним, не раздумывая, и, наверное, была бы счастлива.

Но он предложил другое… Когда я рассказала об этом девчонкам, они отменили свои свидания, и весь вечер шли жаркие споры: Тоня с Надей были категорически против отъезда, а Маша и Галя эмоционально и убедительно отстаивали противоположное мнение. Нина в обсуждениях не участвовала, а на мой вопрос, жалостливо поглядев, пожала плечами.

– Не знаю, решай сама.

Назначенное время приближалось, а я всё не могла ни на что решиться. В этой неопределенности, понимая, что не смогу отказаться, если он заедет за мной, взяла сумочку с документами и поплелась обратно к девчонкам.

Меня, наверное, заметили издали и, не задавая вопросов, как ни в чем не бывало продолжали готовиться к обеду.

После обеда, осознав, что поезд ушел и никто уже за мной не приедет, я включилась в общие дела и даже пошутила по поводу своей сумочки, хотя сердце при взгляде на нее тоскливо сжалось.

Через неделю, придумав уважительную причину, я уезжала, покидая опостылевший стройотряд. Девчонки душевно проводили меня, а Нина, прощаясь, дала адрес и телефон К.В.

– На всякий случай.

Жизнь постепенно входила в обычное русло – домашние заботы, учеба, но иногда, непонятно отчего, одолевала грусть и хотелось плакать…

Неожиданно всё изменилось. Я шла, обходя весенние лужицы, и меня окликнул парень в военной форме.

– Ира! – Он подошел, улыбаясь. – Тебя и не узнать. Какая ты стала красавица!

Передо мной стоял Володя Брусникин, мой одноклассник: сын военного, спортсмен, отличник – кумир девчонок. Я не была исключением, стараясь как бы случайно встречать его по пути в школу. Жил он на соседней улице, и дом их выделялся ухоженностью, потому что под руководством мамы-домохозяйки во дворе часто трудились солдатики. Иногда, зная, что он дома, я намеренно проходила мимо окон, словно по делу, но Володя не замечал меня…

Смешные обиды и чувства остались в прошлом, и сейчас мне приятно было видеть приветливого, подтянутого курсанта. В воспоминаниях о детстве, о школе время пролетело незаметно, а на следующий день он ждал меня возле института с цветами.

Мы стали встречаться, и я не заметила, как влюбилась. Гуляя по городу, мы целовались в каждом укромном уголке… домой я приходила такая счастливая, что сестра смотрела завидущими глазами, а мама обеспокоенно вздыхала.

Недели через две, в кафе, Володя нерешительно спросил.

– Ира, можно пригласить тебя в гости? Предки с сестренкой уехали к друзьям и вернутся только завтра. Послушаем музыку, у меня классные записи.

По его умоляющему виду было понятно: если пойду – скорее всего так просто это не закончится. Вспомнился тот вечер с К.В., и, сознавая, что мне хочется испытать что-то подобное, я согласилась. Мы шли к его дому, он изо всех сил старался быть веселым, рассказывая о чем-то, а я смеялась совсем невпопад…

Уже в прихожей, помогая раздеться, Володя обнял меня, и нетерпеливые руки поползли вниз. После страстных объятий мы прошли в комнату, он включил магнитофон, приглашая потанцевать, но вместо этого повалил на диван и, осыпая поцелуями, полез под юбку.

Грубо тиская, дрожащими руками он стянул с меня трусики и стал торопливо расстегивать брюки. От его слишком активных действий возбуждение мое исчезало – вместо ожидаемого ощущения блаженства нарастала тревожность, захотелось всё прекратить… Раздевшись, он навалился, упираясь чем-то твердым в низ живота, но это твердое стало мягким – он ругнулся, отстраняясь, и зло прошипел:

– Разлеглась тут, как бревно. Из-за тебя не получается… Дура!

Несколько секунд я лежала, ничего не понимая. Потом, оттолкнув его, стала торопливо натягивать одежду и уже в дверях оглянулась – голый, он сидел на краю дивана, уставившись в пол.

Домой в таком состоянии идти я не могла и, дождавшись первого подошедшего автобуса, долго каталась по городу, приходя в себя.

Два дня Володя не появлялся. На третий он ждал меня в вестибюле института: в форме, очень симпатичный – девчонки, проходя мимо, оглядывались на него. Он робко взял мою руку и, пока мы шли до остановки, сообщил, что сегодня уезжает, что очень любит меня, что всё у нас будет хорошо, и просил писать ему и ждать.

Увидев своих одногруппниц, садившихся в троллейбус, я сказала, что должна ехать с ними и, протиснувшись в закрывающиеся дверцы, избавилась от его дальнейших излияний.

Каждые три дня, как по графику, приходили письма. Не читая, я складывала их в дальний ящик: на носу были экзамены, защита диплома, и ничем лишним не хотелось забивать себе голову. После защиты, получив распределение в районный городишко соседней области, я, от нечего делать, взялась читать заброшенные письма.

Обида прошла – помнилось только хорошее, и под эти воспоминания я написала ему о предстоящей смене места жительства.

Через неделю пришел ответ, на нескольких страницах, с предложением руки и сердца. «А после свадьбы, – писал он, – мы уедем в красивый город у моря, место службы уже известно – отец постарался».

Когда я с удовольствием перечитывала очередное послание, представляя себя женой офицера, в комнату заглянула мама.

– Ира, там тебя спрашивает девочка Брусникиных.

Я вышла на улицу. Вежливо поздоровавшись, Оля отвела глаза в сторону.

– Моя мама просит вас прийти к нам, если можно, сейчас.

Встревоженная, я поспешила вслед за ней.

На крыльце меня встретила «Мадам Брусникина» – так мы с девчонками называли ее за высокомерие и вычурность в одежде. Я поздоровалась. Не ответив, она прошла на веранду, указывая на кресло.

– Садитесь, милочка, – и, плотно прикрыв дверь, уселась напротив.

Предстоит что-то недоброе, почувствовала я – и не ошиблась… Оказывается, я хитрая, подлая девка из нехорошей семьи, таскающая с сестрой по улице пьяного папашу.

Такое действительно было один раз: в праздник мы вели отца от соседей, перебравшего и поющего во весь голос.

– Своими проститутскими приемами, – продолжала она, – ты приворожила нашего Володеньку так, что он готов бросить училище и жениться хоть сейчас. А для него обговорена перспективная партия, которая поможет ему сделать блестящую карьеру. С тобой же его ждет жалкое, низкое прозябание. Этого я ни за что не допущу и по-хорошему прошу – напиши Володе, что ты навсегда забыла о нем, что у тебя есть жених…

Она продолжала лить свои помои. Обида и злость переполняли меня, я встала.

– Пишите ему сами что хотите, в гробу я видела вашего Володеньку вместе с вами, – и вышла, хлопнув дверью.

Оля презрительно поджала губы, когда я у калитки подмигнула ей, прощаясь. А во мне кипела какая-то веселая злость и ощущение свободы: я окончательно развязалась с этим проблемным Володенькой и его непростым семейством. И впереди была целая жизнь!

* * *

Завод, куда я приехала по распределению, выделил мне как молодому специалисту комнату в общежитии. За работу я взялась с большим рвением, но, оказалось, то, чему учили и что есть на практике – разные вещи. Еще мне доходчиво объяснили: «Не надо корчить из себя очень умную, создавая людям лишние проблемы и хлопоты». На этом мои производственные «успехи» закончились.

Секретарь комсомольской организации – копия суровой девушки с плакатов тридцатых годов, только без красной косынки – сразу откровенно невзлюбила меня. С большим трудом собирая безответственных комсомольцев на мероприятия, на мне она отыгрывалась, постоянно загружая разными поручениями.

Со временем, на примере других, я научилась, включая «дурочку», соглашаться с ней во всём, ничего при этом не делая…

В отличие от главной комсомолки, парторг – добродушный, веселый дядька, искренне озаботившись моей дальнейшей судьбой, – убедительно советовал вступить в партию, обещая свое содействие в продвижении по служебной лестнице.

Постепенно эта «забота» приняла более осязаемые формы: при каждом удобном случае он норовил нечаянно-шутливо прижать меня, лапая, и я уворачивалась, сердясь не взаправду.

В воскресенье я случайно встретила его у магазина. Шествуя во главе своего семейства: жены-толстушки и трех детишек от года до пяти – он лишь небрежно кивнул, здороваясь, но по ненавидящему взгляду супруги стало ясно – меня уже записали в любовницы.

При следующем «нечаянном контакте» я резко дала понять, что мне это очень не нравится, и он перестал замечать меня.

* * *

Основную промышленность города составляли три текстильные фабрики, и среди множества приезжих девчонок местные парни чувствовали себя королями. На танцах в Доме культуры, всегда явно подвыпившие, они беспардонно наглели, и после нескольких неприятных инцидентов я отказалась от этих развлечений.

Так и дотянула до лета – работа, книги, иногда кино.

В пятницу меня вызвали к директору. Сидевшая в приемной секретарша сказала, что он скоро придет, и предложила подождать. Лет сорока пяти, красивая, ухоженная, она держалась с изысканной манерностью. О ней рассказывали, что когда-то, бросив столичный театр, она умчалась за большой любовью на край света. Любовь закончилась трагедией…

Только через много лет она смогла приехать к больной матери и, схоронив ее, осталась в родном городе. Будучи хорошей портнихой, шьет по заказам жен городского начальства, а также для девчонок из театральной студии, в работе которой принимает активное участие.

– Наверное, скучновато вам у нас… На танцы ходить перестали, местного «казанову» отшили. Чем занимаетесь? – поинтересовалась она.

Ее осведомленность и доброжелательный тон располагали к общению, и я пожаловалась на отсутствие хороших книг.

– Это поправимо. У меня прекрасная библиотека. А театром не увлекаетесь? Здесь, в Доме культуры, хорошая театральная студия.

– Как-то не очень, – виновато ответила я. – В школьном драмкружке пыталась, но ничего не получилось.

– Получится, у вас хорошие данные. Сегодня вечером я свободна, приходите, выберем вам книжки. Придете? – и, не дожидаясь ответа, объяснила, как пройти к ее дому. – В девятнадцать часов жду вас, Ирочка.

Я удивленно посмотрела на нее, зная, что мы не знакомились.

– А меня звать Изольда Андреевна. Вот и директор, – заметила она, услышав тяжелые шаги в коридоре.

После работы, наскоро приведя себя в порядок, я надела свое лучшее платье и отправилась в гости. Конечно, я не ожидала увидеть ее в затрапезном халате и стоптанных тапках, но, когда она открыла дверь, приглашая меня в ярко освещенную прихожую, я застыла, очарованная…

Длинный халат из темного атласа с розовыми переливами облегал стройную фигуру. Рассыпанные по плечам каштановые волосы оттенялись гранатовым ожерельем. Алая помада красиво очерченных губ гармонировала с переливами халата. Из-под него виднелись изящные мягкие туфельки в тон ожерелью.

– И что же мы стоим? Проходите… – она взяла меня за руку и повела в комнату. На ходу я скинула свои лодочки, убого смотревшиеся в этой прихожей.

– Я приготовлю кофе, а ты ознакомься с моей «шкатулочкой», – она кивнула на комнаты, и то, как она перешла на «ты», выглядело вполне естественно. Приоткрыв дверь, я заглянула в одну из комнат. Это была гардеробная: на полках лежали отрезы разных тканей, на столе стояла швейная машинка. А вот большая комната убранством действительно напоминала шкатулку из восточной сказки: широкий диван, ковры, кушетки, пуфики – всё располагало к приятному времяпровождению, в отличие от спальни…

Выполненная в черно-алых тонах, с широкой кроватью и волнами шелка над нею, она производила странное впечатление. «Не очень-то здесь заснешь», – подумалось мне.

В большой комнате часть стены занимали стеллажи с книгами. Я с интересом разглядывала их, читая имена авторов на корешках, и, слукавив, словно ничего не знала о нем, указала подошедшей Изольде Андреевне на трехтомник «Маркиз де Сад».

– А это кто?

Она шутливо сконфузилась.

– Это не для маленьких девочек, – и пригласила к накрытому столику.

Мы пили кофе, а после разговора о драматической студии незаметно перешли к моей персоне. Она заинтересованно и внимательно слушала, и я разоткровенничалась, поведав обо всех своих горестях и печалях.

Когда я рассказала о несостоявшейся любви и о «Мадам Брусникиной», Изольда Андреевна сочувственно прошептала:

– Бедная девочка… – и, помолчав, оживилась. – Не думаешь ли ты, что всё это, – она повела рукой, – приобретено на секретарскую зарплату? Не буду скромничать: я первоклассная портниха и обшиваю дам местного «бомонда». Надо сказать, мое мастерство недешево им обходится. А на тебе, наверное, лучшее платье?

Я смущенно кивнула.

– А ну-ка, пройдись-ка, девочка моя – полюбуемся на тебя.

Я встала и, стесняясь, прошла по комнате.

– Неплохо…

Она в нескольких местах прихватила платье булавками.

– Погуляй-ка еще немножко. И запомни: у тебя классная фигура, красивая попка, – она ласково провела ладонью по      моим       ягодицам. – Ты должна это чувствовать, должна себе нравиться, и тогда поневоле твои движения наполнятся этими ощущениями и передадутся окружающим. Ну, пройдись… Так уже лучше – ты способная ученица, вот только платьице подкачало, но не беда… Есть интересная ткань, и мы соорудим тебе потрясающую вещь.

– Ну что вы, Изольда Андреевна. У меня денег таких нет…

– Девочка моя, я могу себе позволить иногда не быть меркантильной, – она сделала приглашающий жест. – Встань вот здесь, возле зеркала, сними платье и надень примерочные туфли. Всё должно быть точно до миллиметра.

Я понимала, что, отказавшись, обижу ее, но было еще одно обстоятельство…

– Изольда Андреевна, может быть в другой раз.

Она в недоумении подняла брови.

– Почему?

Смущаясь, я объяснила, что у нас на этаже, как обычно, не работал душ, и я чувствую себя не совсем комфортно.

– Это проблема, – улыбнулась она. – Но мы, конечно же, решим ее – возражений не принимается, – и провела меня в ванную комнату.

Раздевшись, я задернула цветную прозрачную штору и включила душ. Наверное, благодаря мягкому свету и розовому кафелю, отражение в затуманенных зеркалах было нереально красивым, и я нисколько не смутилась, когда Изольда Андреевна, положив на тумбочку белье, задержалась, одобрительно глядя на меня.

Рассматривая кружевной гарнитур, я оробела и, приоткрыв дверь, растерянно спросила.

– Изольда Андреевна, мне это надевать?

– Конечно, – рассмеялась она, – другого у меня нет.

С большой осторожностью я надела тонкие трусики, бюстгальтер, закуталась в белый махровый халат и вышла из ванной.

Изольда Андреевна сидела в кресле у столика, на котором красовалась ваза с фруктами, хрустальные бокалы и начатая бутылка вина с красивой этикеткой.

– Отдохни немного, потом займемся делом, – она наполнила бокалы.

Терпкое, прохладное вино подействовало, и мы непринужденно болтали, как подружки.

Она встала.

– Ну, мадемуазель, прошу вас…

Я прошла за ней к большому зеркалу. Легким движением она оголила мои плечи, и халат упал к ногам. Я наклонилась, чтобы поднять его.

– Оставь, пожалуйста, и стой прямо.

Выпрямившись, я посмотрела в зеркало, к которому стояла вполоборота. Такой себя я даже не представляла… Вишневый цвет плотно облегающего ажурного гарнитура подчеркивал розовеющую после душа белизну тела.

В туфельках на высоких каблучках, с распущенными волосами, я смотрелась моделью из заграничного журнала.

«Слишком яркий свет», – подумала я, совершенно забывшись в этом созерцании. И только увидев в зеркале улыбающуюся Изольду Андреевну, сконфуженно повернулась к ней.

– Извините.

Ничего не ответив, она начала снимать мерки, записывая цифры в блокнот.

От ее прикосновений исходило что-то волнующее, а почувствовав, как ее теплые пальчики, нежно скользя, замирают возле интимных мест, я стала что-то понимать. Но это меня нисколько не смутило, наоборот, захотелось продолжения… И когда ее рука задержалась на моих ягодицах, легко вдавливая и приотпуская их, приятное тепло, возникшее внутри, заставило меня прогнуть спину. Послышался легкий вздох, трусики поползли вниз, я затрепетала, ощущая ее влажные губы.

Изольда Андреевна поднялась и, придерживая за талию, подвела меня к широкому дивану. Опустившись возле него на пол, она что-то шептала, а ласковые руки скользили, подрагивая, по моему телу.

Всё происходило словно не со мной, заполняясь волнующим ожиданием. Ощущение полуспущенных трусиков возбуждало, и я откровенно подставлялась, желая большего…

Острота наслаждения, пронизывая насквозь, становилась нестерпимой. В безумстве мы катались по дивану, стараясь сделать друг другу как можно больнее и приятнее, и, наконец, затихли обессиленные.

Нежно целуя меня, она приговаривала.

– Девочка моя, хорошая моя…

– Что это было? – тихо спросила я.

– Прелюдия…

Возвращалось сладкое томление, непонятные желания… я прижалась к ней.

– Какая ты чувственная, – шептала она…

Новые ощущения переполняли меня. Глядя на нее, такую красивую и порочную, хотелось кричать: «Ну, давай же, делай же что-нибудь…» Она, словно почувствовав это, склонилась надо мной, и я, вздрагивая от влажных поцелуев, судорожно теребила ее волосы, плечи… Блаженство нарастало и волнами, раз за разом сотрясая и опустошая, проходило по телу…

Укрытая мягким пледом, я не сразу поняла, где нахожусь, и огляделась: Изольда Андреевна при свете настольной лампы листала журнал, делая пометки в блокноте.

Вспомнив, что происходило с нами, я лежала, не зная, как вести себя… Она присела на диван, ласково провела ладонью по моей щеке, поправляя волосы, и нежно поцеловала в губы. Это было так приятно, что я обняла ее, задерживая, и она вновь прильнула в благодарном, долгом поцелуе. Во мне снова шевельнулись смутные желания…

– Время уже позднее, а завтра выходной, оставайся у меня. Не против?

– Нет. Мне хорошо здесь… – и мысленно укорила себя: «Бесстыжая…»

– Ну, вот и славненько, прими душ, освежись, и будем пить чай.

Я откинула плед, но увидев, как она смотрит, осталась лежать совершенно голая, чувствуя приятное возбуждение.

– Вставай, – она потянула меня за руку и легонько шлепнула по попе, направляя к ванной. Забывшись в истоме, я долго стояла под теплым душем, поглаживая себя как бы ее руками…

Потом мы пили крепкий чай с вишневым вареньем. Изольда Андреевна рассказывала о своей непростой судьбе, о любви, предательстве, которое разрушило ее жизнь, о разочаровании в мужчинах. Увидев, что глаза мои слипаются, она разложила постель на диване, пожелала спокойной ночи и ушла в спальню, оставив дверь полуоткрытой.

Прохлада свежего белья прогнала сон. Томясь и страшась, я медленно стянула с себя простыню и решилась.

– Изольда Андреевна…

Она подошла в длинном шелковом пеньюаре, скрепленном двумя ленточками.

Взяв ее за руку, я прошептала:

– Можно еще?..

Ленточки распались – пеньюар соскользнул на пол. Не понимаю, откуда взялись силы и желание – дальнейшее повторило всё, что было раньше. Но если тогда мне мешали собственная стеснительность и необычайность происходившего, то сейчас откровенному безумию уже не было предела…

За завтраком она рассказывала об успехах здешнего театра и о девчонках из студии. Любимая ее ученица – Маргошенька, сейчас в отпуске, гостит у родителей на Украине. Две другие, Света и Алена, как шутливо выразилась Изольда Андреевна – «особы приближенные», часто бывают у нее. Она готовит их к поступлению в театральное училище, а они помогают ей по дому.

– Завтра девочки придут – приходи и ты, познакомитесь, заодно и первую примерку сделаем.

Мы попрощались, и, не торопясь в общежитие, я долго гуляла по парку, а поздно ночью, вспоминая в подробностях вчерашний вечер, никак не могла понять: почему всё так происходило…

* * *

На следующий день дверь мне открыла симпатичная девушка в гимнастическом трико.

– Вы Ира? Проходите, пожалуйста, мы занимаемся.

Я прошла в комнату. Изольда Андреевна, ласково приобняв, поцеловала меня в щеку.

– Познакомьтесь, Ирочка, это Света и Алена, – они красиво присели в книксене. – Мы скоро закончим, можешь пока посмотреть.

Устроившись в кресле, я с интересом наблюдала за происходящим. Девушкам было лет по восемнадцать: Алена чуть повыше, стройная, похожая на прибалтийку, Света – темненькая, живая, с восточными чертами лица. Под четкие команды Изольды Андреевны сложные гимнастические упражнения, перемежаемые шутками и смехом, сменялись элементами танца. Было видно, что все они очень дружны.

Закончив занятие, девочки отправились в ванную, а Изольда Андреевна принесла из гардеробной платье, приготовленное к примерке. По ее просьбе я разделась и в напряженном ожидании подошла к зеркалу.

Мне хотелось, чтобы было как вчера – легко и приятно, но ощутив нескромное прикосновение, невольно дернулась, отстраняясь. Она как бы не заметила этого, но я почувствовала вину перед ней.

Платье, даже на нитках и булавках, смотрелось действительно потрясающе. Цвета морской волны, оно свободно струилось по телу, облегая его, но нигде не стесняя. «Как змея», – подумала я, разглядывая себя в зеркале.

Изольда Андреевна довольная своей работой, медленно, будто разглаживая платье, провела ладонью по спине и, задержав ее на ягодицах, повернула меня лицом к себе, глядя в глаза. Я не отстранилась, но и ощущений никаких во мне не было…

Из ванной, смеясь, вышли девчонки в одинаковых розовых халатиках и притихли, восхищенные увиденным.

– Ну, пока все, – грустно улыбнулась Изольда Андреевна, помогая мне снимать платье. – Девочки, соберите на стол – устроим себе небольшой праздник.

Через несколько минут на столе были фрукты, сладости, бутылка вина, и Света принялась орудовать штопором. Девушки расспросили меня о доме, о работе, а захмелев, стали неприлично дурачиться друг с другом. Притворно рассерженная Изольда Андреевна отправила их отдыхать.

– Как тебе девочки? – спросила она. – Ты догадываешься, чем они сейчас занимаются? Тебе это нравится?

Я молчала, не зная, что сказать, и она взяла мою руку.

– Ирочка, прошу тебя, говори откровенно, не стесняйся…

Это помогло мне пересилить неловкость.

– Изольда Андреевна, я ничего не понимаю… Было всё по-другому… Я хочу, чтобы было так же, но не получается. Мне плохо от этого. Почему?

– Прости меня, пожалуйста. В прошлый раз я добавила в вино кое-что для раскрепощения и усиления сексуальных желаний. Поэтому ты была такою… Если тебе самой не захочется продолжения, значит – не твое, и ничего тут не поделаешь. Многократно пользоваться препаратом нельзя – это плохо кончится. Но вообще-то, милая моя, еще не вечер, – она встала, – я приму душ, а ты полюбуйся на девчонок… Появится желание, мы к ним присоединимся, а если нет – не обижусь.

С этими словами она провела меня в спальню и, усадив в кресло, вышла.

Я застыла в изумлении – спальня преобразилась… На широкой кровати, покрытой алым шелком с черными разводами, среди разбросанных подушек вишневого цвета переплелись белые девичьи тела. Солнце, пробиваясь сквозь волны золотистого тюля, преломлялось в многочисленных осколках зеркал, закрывающих часть стены и потолка, сказочно расцвечивая происходящее.

«Это спектакль», – подумалось мне… Но сладкие стоны ласкающихся Светы и Алены, их откровенные позы, отраженные фрагментами в зеркалах, заставляли верить в реальность.

Я закрыла глаза, и мне безумно захотелось быть на этой кровати – не с ними, а с кем-то похожим на К.В.… Стоны усилились, а волнующее очарование исчезло, и я спокойно разглядывала заходящихся в экстазе девушек, но, сообразив, что может войти Изольда Андреевна, поднялась и вышла, тихонько прикрыв дверь.

Она стояла на пороге ванной, свежая, красивая, выжидающе глядя на меня.

– Изольда Андреевна, можно я пойду?

– Конечно, Ирочка, мы же договорились… А как там девочки?

– Красиво…

– Ну, вот и славненько, я иду к ним. Через неделю платье будет готово. Приходи…

Во вторник меня вызвали на телефонные переговоры. Сестра, волнуясь, просила срочно приехать домой: ее Ваню от военкомата отправляют за границу, и в субботу у них свадьба. С заявлением на отпуск за свой счет я побежала к директору.

В приемной Изольда Андреевна, узнав, в чем дело, заставила переписать заявление – вместо трех дней на десять, сама подписала его у директора и пожелала мне хорошего отдыха. Через час я была на автовокзале, а поздно вечером обнимала зареванную, счастливо-несчастную сестру.

На следующий день, улучив момент, когда мы остались вдвоем, мама принялась мне выговаривать.

– Нехорошо получается… Младшая сестра выходит замуж, а старшая засиделась в девках. Время-то уходит, и женихи есть хорошие. Недавно вернулся из армии Слава Бобров – такой видный парень! Как встретимся, только про тебя и спрашивает.

– Это Славик-то, как же, помню, помню… Он еще в третьем классе мой портфель таскал и всё время торчал рядом, надоедая. А когда провожали в армию, напился и на коленях торжественно объяснялся в любви. Мы так хохотали…

Мама, сердито хлопнув дверью, вышла.

Началась предсвадебная суета, а вечером появился Слава. Я не сразу узнала его, повзрослевшего и возмужавшего. Держался он с большим достоинством, даже хотелось назвать его по имени отчеству – Вячеслав Михайлович, и я сказала ему об этом. Он обиделся:

– Всегда ты надо мной смеялась, – но держаться стал свободнее.

Мы уединились в беседке, и он рассказывал про службу, на которой оставался сверхсрочно, делился планами на будущее, искренне сопереживая моим проблемам.

Свадьба прошла весело. Слава по-соседски помогал во всем, стараясь держаться ко мне поближе. Это заметили и шутливо прочили вскоре еще одну… Мне нравились его ухаживания, однако никаких чувств, кроме благодарности, я не испытывала.

В понедельник я зашла в институт за справкой и встретила однокурсника – Виталика Левина. Его и Диму Рогачева по распределению оставили в городе.

Дима – круглый отличник и серьезный, положительный парень, несмотря на то, что папа его видный партийный начальник, а Виталик – способный и успешный поклонник Эроса. Сплетничали, что Ангелина Валерьевна, заведующая кафедрой иностранных языков, – его любовница. На втором курсе он пытался и меня «закадрить», но быстро понял, что это пустая трата времени, а, по его выражению, «время – это жизнь, а жизнь – это любовь».

Он обрадовался, так как никого из наших давно не встречал, и подождал меня в вестибюле. Общаться с ним всегда было легко и просто, а улыбчивая влюбленность, которой он одаривал всех девушек, сейчас казалась мне искренней и приятной.

Мы шли, вспоминая однокурсников, и вдруг Виталик спросил:

– Ира, что с тобой случилось? Какая благодать на тебя снизошла? Ты совсем другая…

Понимая, о чем он говорит, и не зная, откуда это во мне, я смотрела на него, ощущая в своем взгляде и ласку, и обещание, и что-то похожее на коварство.

После небольшого замешательства он сообщил, что в субботу Дима отмечает свой день рождения, будут интересные люди, и мы, конечно же, приглашены…

Через день мы встретились, чтобы выбрать подарок, потом сидели в кафе, гуляли по вечернему городу, и Виталик включил все свое обаяние, стараясь очаровать меня и сблизиться. Не сразу отстраняясь от нескромных прикосновений и не уходя от щекотливых тем с эротическим уклоном, я как бы шла навстречу его намерениям, первый раз в жизни так общаясь с парнем, и это было необычно и увлекательно.

Уверенный в своих способностях, он завел разговор о друзьях-геологах, доверивших ему ключи от квартиры. Не дослушав описания ожидающего нас сказочного вечера, я поощрительно кивнула.

– До субботы, – и запрыгнула в отъезжавший автобус.

Пожилая супружеская пара, сидевшая напротив, с любопытством посматривала на меня – загадочную и мечтательную…

Чтобы не сердить маму, которой Слава очень нравился, вечерами я поила его чаем, в беседке, болтая обо всем и ни о чем. Он внимательно слушал и, принимая гостеприимство за симпатию, попытался объясниться, но я не позволила – он был мне безразличен.

На следующий вечер его долго не было, я даже выходила посмотреть, за калитку, а заметив понимающую улыбку мамы, – разозлилась и, когда Слава пришел, вела себя так, что он начал извиняться, не понимая, в чём виноват.

В субботу, как договаривались, мы встретились с Виталиком. Он держался скованно, что было на него не похоже, и я забеспокоилась. Однако в кафе, где проходил вечер, он вновь стал самим собой, обращаясь со мной нарочито вольно, словно с любовницей. Мне это не нравилось, но не уходить же было…

Я пользовалась успехом и, веселясь и флиртуя, удивлялась своей раскрепощенности. Виталик не отходил ни на шаг, умело ограждая от галантных кавалеров, да и дамы их не дремали.

Вечер переходил в ночь, отношения становились свободнее, и, заметив, как он жмурится на меня, словно кот мартовский, я заявила, что мне пора… Дима, несмотря на возражения Виталика, вызвал такси и попросил его доставить меня домой. В машине он утешился, дав волю рукам, и это оказалось настолько приятно, что не было сил противиться.

Возле дома свет фар выхватил сидевшего на скамейке Славу. Я попросила Виталика побыстрее уехать и подошла к надоедливому поклоннику.

– Мы же договорились, что ты придешь завтра проводить меня. Следишь, что ли?

Он смотрел глазами больной собаки, и, чтобы скрыть свое перевозбужденное состояние, сердито фыркнув, я ушла домой.

Утром, на вокзале, Слава выглядел таким несчастным, что я пожалела его и, прощаясь, поцеловала…

Уже на второй день после возвращения хотелось выть белугой от этой беспросветной жизни. Изольда Андреевна, к которой я забежала поблагодарить за отпуск, благосклонно выслушав меня, пригласила зайти вечером за платьем.

На примерке, глядя на себя в зеркало и слушая ее комплименты, я расплакалась… Она встревожилась.

– Что с тобой, Ирочка?

Сквозь слезы я стала жаловаться, что маяться мне здесь еще два года и, кроме как переспать, никому-то я не нужна, даже в этом платье… Изольда Андреевна утешала меня, жалея. Когда я успокоилась и рассказала про отпуск в подробностях, она, помолчав, сказала:

– Замуж тебе надо, девочка моя, пока не съехала с катушек.

– За кого, Изольда Андреевна… – опять заплакала я, ничего не поняв про катушки.

– Вот в этом я тебе не советчица – Боже упаси.

Размышляя над ее словами, я всё чаще вспоминала Славу…

* * *

Как по заказу, пришло письмо от мамы, в котором она ругала меня на чем свет стоит за то, что не вижу своего счастья, а парень сохнет и собирается уехать, куда глаза глядят, от такой несчастной любви. Было смешно представлять этого здоровяка высохшим в былинку, а вот то, что он может уехать, мне не понравилось…

Подумав, я написала маме, что тронута ее заботой о Вячеславе, только мне он ничего не говорил и не предлагал, а если так страдает, мог бы и приехать, глянуть хоть одним глазком на любимую. Письмо ушло в среду, а в субботу появился Слава, совсем не высохший, но виноватый, извиняясь, что затруднил      меня своим приездом.

Что было в этом городишке замечательного, так это парк с большим озером и лодочной станцией. Мне давно хотелось покататься на лодке, но одна не решалась, поэтому, даже не раздумывая, надев купальник, потащила Славу на озеро.

Бахвалясь мускулатурой, он легко управлялся с веслами, но, когда, собираясь позагорать, я снимала сарафан, засмотрелся и забыл про них – лодка чуть не перевернулась из-за промчавшегося рядом катера.

Наплававшись вволю, мы пошли на автовокзал узнать расписание рейсов. Оказалось – последний автобус уже ушел. По смущенному виду Славы я догадалась, что он знал об этом, и с напускной серьезностью заявила:

– Придется тебе ночевать в парке на скамейке, – но вернувшись в общежитие, сжалилась и попросила комендантшу приютить запоздавшего гостя.

«Ну, тебе-то, наша отшельница, пойти навстречу можно…» – поощрительно улыбнулась она, забрала его паспорт и дала ключи от комнаты напротив моей.

Мы отдохнули и отправились на местный «бродвей», где по вечерам гуляли приличные горожане, и они, даже незнакомые, приветливо здоровались с нами. Я с удовольствием отметила про себя, что неплохо смотрюсь рядом с этим сильным, мужественным парнем. Проходя мимо ресторана, откуда призывно доносилась музыка, я приостановилась и насмешливо предложила.

– Может зайдем? У меня и деньги есть.

– Конечно, – сконфузился Слава, – я сам собирался пригласить тебя…

Расположившись за столиком и войдя в роль, я спросила:

– Интересно очень, зачем ты пожаловал? – ожидая, что он в смущении чуть ли не спрячется под стол.

Но он, глядя мне в глаза, спокойно сказал:

– Ира, я прошу тебя стать моей женой.

Тут уже я чуть не упала со стула и хотела отшутиться, но он продолжил:

– Ты согласна?

– А можно мне немножечко подумать? – я все еще пыталась шутить.

– Можно. Два часа.

– И что потом?

– Если – «нет», уеду на попутках, – он отвернулся…

В растерянности я смотрела на его волевой профиль, не зная, что сказать. Зазвучала музыка, и я предложила:

– Давай потанцуем.

С недоумением посмотрев на меня, он встал и подал руку.

Мы топтались на месте, Слава, казалось, не понимал, что происходит, но вдруг, поймав такт, красиво повел меня, кружась. Музыканты сыграли несколько мелодий, похоже, специально для нас, и мы то плавно двигались, покачиваясь, то кружились в упоении.

Я смотрела на него, не узнавая, – куда подевалось его обычное степенное достоинство, он улыбался как мальчишка, глядя на меня влюбленными глазами…

За столиком, отдышавшись, я поинтересовалась:

– Где ты так научился танцевать?

И он весело и образно рассказал, как жена замполита от нечего делать организовала в части танцевальный кружок, приглашая на занятия девчонок из городка. От желающих обучаться не было отбоя, но замполит разрешил заниматься танцами только отличникам боевой и политической подготовки.

Ясное дело – Слава был в их числе, и они выступали даже в Доме культуры гарнизона.

А закончилось всё тем, что жена замполита сбежала с лучшим танцором, москвичом, когда тот демобилизовался. Замполит, пытаясь покончить с жизнью, отстрелил себе ухо, уволился из армии и стал председателем колхоза, в который их гоняли убирать картошку.

Я слушала, оценивающе разглядывая его уже как жениха, и он мне нравился.

– Ты решила? – Слава снова был серьезен.

– Не совсем… Давай поговорим, время у нас есть.

Мы проговорили почти до утра. Выяснилось, что всё предусмотрено и предстоящие расходы на свадьбу он брал на себя. Уже светало, когда я выпроводила его, явно желающего остаться…

Днем, на автовокзале, он осмелился и обнял меня.

– Так ты согласна?

Я ответила утвердительно и пообещала приехать к следующим выходным, чтобы подать заявление в ЗАГС. Он стоял на ступеньках отъезжающего автобуса, не давая закрыться дверцам, и весь светился, улыбаясь мне… Неделя прошла как в тумане, а в пятницу вечером, уже дома, я отглаживала свое новое платье.

В субботу днем мы подали заявление, и Слава заказал в ресторане два столика, собираясь отметить помолвку. Было ощущение, что он старается проафишировать предстоящее событие, боясь, как бы я не передумала.

Все приглашенные немного знали друг друга и чувствовали себя свободно. Мое платье вызвало у девчонок легкий шок и зависть, а восхищенные взгляды парней были красноречивее любых слов.

То и дело заказывая музыку и приглашая танцевать, Слава решительно пресекал попытки других даже просто полюбезничать со мной. Делалось это довольно примитивно, и я вспомнила Виталика и обходительных кавалеров на юбилее у Димы, сожалея, что невозможно хоть на минутку перенестись туда…

Через три недели, получив раньше срока полагающийся отпуск, я вернулась готовиться к свадьбе.

Справляли свадьбу как положено, с разными затеями, весело и шумно, но от ощущения чего-то несбывшегося выглядела я, наверное, не очень-то счастливой.

Веселье постепенно затихало, и про молодоженов уже почти забыли. Слава до боли сжал мою руку.

– Пойдем.

В наступающих сумерках, под напутственные возгласы и пожелания мы направились к его дому. Родители, похоже, сознательно не спешили покинуть застолье, и в полумрачной тишине комнаты призывно белела разобранная постель.

Только здесь он отпустил меня, собираясь включить свет.

– Не надо… – прошептала я.

Нервная дрожь прерывала дыхание, я судорожно вцепилась в плечи мужа. Трясущимися руками он попытался расстегнуть пуговицы свадебного платья – они не поддавались… Разрывая до пояса, он спустил его на пол, одним движением сорвал бюстгальтер и припал к груди, жадно ее лаская. Я стояла ни жива ни мертва… Он уронил меня на кровать, и, страшась этого безумия, я чувствовала, как зарываясь лицом в бедра, он раздвигает их. И уже не было ничего, кроме тяжести и боли…

Через несколько минут он затих, лежа на мне, раздавленной этой тяжестью.

Потом, утирая мои слезы, уверял, что первый раз всегда так… Прикосновения его были мне неприятны, и, свернувшись под одеялом, я тихо плакала.

Утром он не позволил убрать испачканные кровью простыни – сказал, что это должна увидеть мама.

Свадьба продолжалась, и пришлось идти к гостям, которые встретили нас двусмысленными шутками и поздравлениями. Слава был очень внимателен и нежен, но, забываясь в общем веселье, я со страхом ждала предстоящей ночи. И она наступила…

Прикрыв дверь комнаты, он в нетерпении стал раздевать меня.

– Слава, пожалуйста, не надо сегодня, – просила я.

Он ничего не слышал… и ночью опять и опять принимался за это.

Утром я взмолилась.

– Мне плохо, Слава, не надо так часто.

– Чем чаще мы будем заниматься любовью, тем быстрее тебе будет хорошо, – убежденно заявил он.

Каждую ночь и даже днем, если ему удавалось заманить меня в комнату, он делал свое дело.

Знакомые, встречая нас на улице, поздравляли с медовым месяцем, и я, ненавидя его самодовольную физиономию, вымученно улыбалась. Только свекровь, Екатерина Семеновна, о чем-то догадываясь, жалела меня. Я слышала, как, упоминая мое имя, она ругала его в своей комнате, а он раздраженно оправдывался…

Но ничего не менялось, и, когда в очередной раз, утром, он полез ко мне, я стала сопротивляться. Заламывая руки, он молча снасильничал, накрыл меня, рыдающую, подушкой и вышел.

* * *

В полном отчаянии, сознавая, что так не должно быть, и не зная, как же должно, я сидела на крыльце родительского дома, жалуясь притулившейся рядом собаке на свою судьбу. Подошла мама и, как в детстве, ласково погладила по голове, успокаивая:

– Всё наладится, доченька…

Стукнув калиткой, влетела сестра – после свадьбы она жила у родителей мужа, и мы почти не виделись. Расхаживая перед крыльцом, она весело затараторила о чем-то и вдруг, умолкнув, спросила:

– Что с тобой, Ира? На тебе лица нет!

Сглатывая слезы, тихо, чтобы не слышала мама, копавшаяся на грядке, я рассказала ей обо всем. Она удивилась:

– А нам с Ваней было так хорошо… Он у меня такой ласковый и нежный, – и, оглянувшись на маму, прошептала. – Мы ведь стали спать с ним еще до свадьбы. Он пишет, что я снюсь ему каждую ночь. Слушай, – оживилась она, – у его сестры тоже были какие-то проблемы. Они с мужем ходили к сексопатологу, в этом же ЗАГСе, и у них всё наладилось… Может, вам сходить?

– Он не пойдет.

– А ты попробуй уговорить или сходи одна. Попытка – не пытка.

Поговорив с матерью, сестра ушла, а я подумала: «Действительно, если сидеть и плакать, то ничего не изменится…», – переоделась и пошла на автобусную остановку.

В ЗАГСе мне объяснили, как пройти к нужному кабинету. Врач, пожилой мужчина, предложил поделиться проблемами как можно откровеннее. Я заговорила, стыдясь и запинаясь. Видя мое смущение, он наводящими вопросами быстро все прояснил и спросил:

– Как думаете, имеете вы влияние на мужа?

– Наверное, имею, – ответила я не совсем уверенно.

– Ну, вот и прекрасно, считаю, что всё поправимо. Только я обязательно должен с ним поговорить. Сможете придти завтра?

– Постараемся…

– Хорошо, жду вас в десять часов.

Слава встретил меня в смятении.

– Ты где была? Я весь изнервничался…

– Я была у врача, сексопатолога, завтра мы пойдем к нему вместе, – я говорила спокойно и решительно.

Он опешил.

– К врачу? Сексопатологу? Что я там забыл?

Вспомнив, как он мучил меня, я выговорила со злостью:

– Сейчас я ухожу домой. Если завтра в девять утра тебя не будет на остановке, я никогда не вернусь.

Вечером, выслушав нравоучения мамы, я, чтобы не наговорить лишнего, сразу ушла в свою комнату и первую ночь за полторы недели спала спокойно.

С небольшим опозданием, уверенная, что Слава уже там, я подходила к остановке. Он стоял, сумрачно разглядывая свои ботинки, и за всю дорогу мы не обмолвились ни словом.

Довольно долго проговорив с ним, доктор пригласил в кабинет и меня.

– Ирина, мы с Вячеславом договорились: ровно два месяца он будет заниматься с вами любовью строго один раз в неделю. Любовью, а не сексом, – повторил доктор, – ласково и нежно. Он обещает держать себя в руках и не обижать вас. Думаю, у него получится, потому что любит… Когда вы снова придете ко мне, мы поговорим о более интересных вещах.

Всю обратную дорогу Слава виновато поглядывал на меня, а перед своим домом, взяв за руку, тихонько потянул к калитке. Мы вошли во двор, и стоявшая на крыльце Екатерина Семеновна приветливо смотрела на нас, державшихся за руки.

На ночь он разложил кресло; торчащие из-под короткого одеяла ноги смешили… я чуть было не позвала его к себе, но одумалась. На следующий день, собрав необходимые документы, уехала оформлять увольнение, и с помощью Изольды Андреевны все прошло быстро и гладко.

По просьбе мужа я не спешила устраиваться на работу: днем помогала Екатерине Семеновне по хозяйству, а по вечерам и в выходные мы со Славой ходили в гости, в кино или все вместе сидели у телевизора.

Установки врача Слава добросовестно выполнял, хотя ограничения давались ему непросто. Он стал уговаривать меня на дополнительные эротические игры, заниматься которыми доктор якобы настоятельно ему советовал… В благодарность за его послушание я согласилась, и оказалось, что это даже приятно… Но когда в забытьи пригрезилось, что со мной К.В. – ощущения усилились, я сладко застонала и, почувствовав, что Слава пытается воспользоваться моментом по-своему, вывернулась, прекратив забаву. Обиженно сопя, он ушел в свое кресло.

Через два месяца, руководствуясь смутными соображениями и сомнениями, к сексопатологу я пошла одна. Врач, довольный, что его рекомендации выполняются, стал посвящать меня в интимные подробности половой жизни. Сначала я смущалась, но, благодаря его доброжелательности, осмелела и уже сама задавала нескромные вопросы… В конце беседы он сказал, что полноценному сексу очень мешает страх забеременеть, дал адрес специалиста по контрацепции и записал на прием мужа.

В назначенное время, проводив Славу до кабинета, я отправилась по адресу, который дал мне Борис Абрамович – так звали доктора.

Дверь открыла приветливая женщина и, выяснив, от кого я и по какому поводу, пригласила в комнату, оборудованную под гинекологический кабинет. Было страшновато, но когда она, ласково разговаривая, посмотрела меня, я успокоилась.

После осмотра Наталья Борисовна сказала, что никаких противопоказаний нет и можно поставить спираль, лучше золотую, разъяснив все тонкости и последствия этой несложной процедуры.

Услышав, сколько это стоит, я замялась в нерешительности… Но, когда она уточнила, что в эту сумму входят регулярные осмотры и консультации – согласилась. Дома рассказала об этом мужу, и он, услышав, что можно будет обходиться без презервативов, не стал возражать.

В дальнейшем у нас с Натальей Борисовной сложились хорошие отношения, и я могла даже по телефону получить от нее необходимую консультацию.

Слава, с подачи врача, ушел в поиски литературы эротического содержания. Находя что-то интересное, пытался просвещать меня, вовлекая в практические занятия. Я не очень-то противилась – все-таки муж, а иногда заражалась его страстью и, помня наставления сексопатолога, становилась активной участницей… Однако это давалось мне с трудом.

Накачанная «железяками», атлетическая фигура мужа должна была, наверное, вызывать у меня восхищение и желание. Но почему-то не вызывала…

Я мучилась, не понимая, что же мне нужно.

* * *

В воскресенье, гуляя по городу, мы встретили компанию во главе с Виталиком. Они направлялись во Дворец искусств на выставку местного художника и уговорили нас присоединиться. Выставка мне понравилась, особенно выразительными казались эскизы и наброски, я подолгу вглядывалась в них, чувствуя живую натуру.

Позже, в кафе, обсуждая увиденное, мы, наверное, по-дилетантски, горячо спорили… Слава чувствовал себя явно не в своей тарелке: пытаясь что-то сказать, говорил глупости, вызывавшие общее недоумение. Мне было жаль его, и я старалась перевести разговор на другие темы, более житейские.

Расставаясь, Виталик выбрал момент и за колонной, где нас не было видно, приобнял меня чуть ниже талии – я не отстранилась…

– Позвони, – шепнул он, опуская в карман моего плаща записку.

Попрощавшись с ними, мы шли к остановке… Внезапно вернувшееся ощущение руки Виталика на моих бедрах затруднило дыхание, и, сжимая в кулаке записку, я уже точно знала, что позвоню.

Два дня, глядя на телефон, мучилась, не решаясь…

Он словно ждал моего звонка, и голос, умолявший: «В любой день, в любое время, пожалуйста…» – привел меня в смятение.

– Хорошо, завтра в тринадцать десять на остановке возле института, – не справившись с волнением, я выронила трубку.

Вечером, сказавшись больной, попросила мужа лечь отдельно: мне не хотелось ощущать его рядом. Спала очень беспокойно, то забываясь в сладком томлении, то просыпаясь в тревоге… На работе, как ни старалась, из-за накатывающей временами нервозности так и не смогла ни на чем сосредоточиться, а после обеда, с разрешения начальства, ушла.

Возле остановки, открыв дверцу притормозившего такси, меня окликнул Виталик. Плавное покачивание машины, горячая рука, тихо перебиравшая мои пальцы, лишали остатков воли и последних сомнений.

В квартире, помогая снять плащ, он мягко привлек меня к себе – я задохнулась, ощутив под его ладонями полную свою обнаженность…

– Вино, коньяк? – он подошел к мини-бару.

От волнения я не могла говорить, только глядела в глаза, отрицательно качая головой. Он бережно обнял меня и, медленно раздевая, шептал что-то ласковое… я обмирала в ожидании… Ласки становились откровеннее, губы и руки, то нежные, то грубые, принуждали к подчинению, а переплетенность горячих тел сводила с ума, и сквозь сладостную дрожь слышалось благодарно-восхищенное: «Какая ты…»

Приятно щекочущие грудь влажные теплые губы вернули меня в успокоенность полутемной комнаты.

– Когда мы встретимся? – нарушил тишину его голос.

– Не знаю… Вечерами и в выходные я не могу, а с работы не отпустят.

– Ладно, у меня есть хороший доктор – мы что-нибудь придумаем.

Прощаясь, он гладил мои волосы и так нежно целовал, что я, слабея, через силу оторвалась от него…

Через день он вручил мне врачебное направление на длительный комплекс сложных процедур по растяжке позвоночника. Начальник, внимательно прочитав его, с явным неудовольствием разрешил каждую среду после обеда уходить на лечение.

Проблемами со здоровьем я поделилась с мужем, показала направление и позволила близость только по воскресеньям, очень аккуратно.

По воскресеньям, стараясь не чувствовать его прикосновений, я грезила о Виталике… А по средам грезы превращались в реальность.

Что он делал со мной! Казалось, на моем теле не было места, которого бы он не ласкал нежно и страстно. Без стыда и запретов, в комнате с зашторенными окнами, на широкой кровати я, умирая и воскресая, отдавалась ему вся… Как он желал…

* * *

К концу второго месяца наступило легкое пресыщение. Мы уже не сплетались жадно в беспамятстве страсти, а больше дурачились и забавлялись, изобретая новые способы эротического наслаждения. Если вначале я иногда с тоской думала, что скоро всё закончится, то сейчас это воспринималось спокойно, и даже в постели, обнаженные, мы разговаривали уже не как любовники, а как хорошие друзья.

Зная Виталика, я предполагала, что он поглядывает на новые объекты, но почему-то меня это не задевало, и в душе я отпускала его, благодарная за то, что было. Наверное, и он, чувствуя что-то похожее, завел разговор о Диме, который, узнав, что мы встречаемся, завидует другу.

В институте на меня многие обращали внимание, и Дима в том числе, но в отличие от других, старавшихся реализовать намерения, он даже не пытался… Девчонок, желающих охмурить этого парня, завидного и по внешности, и по статусу, было предостаточно, но ни у кого с ним не ладилось. И я удивилась, услышав, что он уже год близко встречается с Верой – нашей однокурсницей.

Очень посредственная во всём, она никогда ни на что не претендовала, зная свое место «на галерке».

– Как это случилось? – полюбопытствовала я, но Виталик и сам был в недоумении.

По его словам, из всех, с кем он не против бы переспать, Вера не была даже последней.

Мы продолжали обсуждать эту тему, пока не прозвучало:

– Ира, а ты понимаешь, что у нас нет никаких перспектив?

Он испытующе смотрел на меня, явно не ожидая истерики и упреков, но в его взгляде промелькнула настороженность. Утопив ладони в каштановых кудрях, я притянула его к себе.

– Не беспокойся, всё хорошо…

Теплые руки опустили меня навзничь, медленно скользя по груди, животу, раздвинули бедра, и я закрыла глаза …

Ему нравилось наблюдать за тем, как я одеваюсь, натягивая сначала чулки, потом, перед большим зеркалом трусики и остальное. Зная это, я специально затягивала процесс, принимая соблазнительные позы.

Загоревшись, он опять тащил меня в постель, и, повернув голову к зеркалу, я с нарастающей приятностью видела свои покачивающиеся ноги и утонувшую между ними кудрявую шевелюру…

В очередную встречу опять зашел разговор о Диме. Чувствуя, что это неспроста, я не могла понять, к чему он клонит. И вдруг осенило – да он просто хочет подложить меня под него.

Стало обидно до слез, и я, запинаясь, спросила.

– Тебе надо, чтобы я переспала с Рогачевым?

– Ира, мне тебя очень жаль, – осушая губами слезы, он усадил меня в кресло, – я видел твоего дубоватого Славика и не понимаю, что между вами общего?

Я вскочила.

– Оставь Славика в покое, он мой муж.

– Хорошо, хорошо… – Виталик примирительно поднял руки. – Вы с ним прекрасно ладите, он очень умный: всё понимает, только сказать не может, и тебе в приличном обществе за него совсем не стыдно, а я просто ошибаюсь.

Он ехидно ухмыльнулся.

– А скажи мне, Ирочка, на первом году супружества ты завела любовника, наверное, потому, что просто ненасытная, а муж у тебя золотой и любимый? Или по другой причине?

Я сидела, сжавшись в кресле, и слезы обиды на всех и на всё застилали глаза… Он обнял меня за плечи.

– Прости, пожалуйста, я совсем не хотел тебя обидеть, я люблю тебя.

– Как же, любишь, а собираешься подложить под друга, – сбросила я с плеч его руки…

– Вы с Димой – идеальная пара, ты всегда ему нравилась, а Вера ограниченная и злобная, она его погубит. Она терпеть не может его друзей, а меня особенно.

– И ты решил, что мы прекрасно будем жить втроем, – я говорила уже спокойно.

Он рассердился.

– Ты ведь признаешь, что у нас всё заканчивается, а Дима – мой друг, и, если вы будете вместе, я никогда ничего себе не позволю.

Его возмущение вызвало у меня улыбку.

– Ой ли? А как Дима будет ко мне относиться, вытащив из-под тебя? Давай закончим этот бред.

Я оделась, и мы первый раз попрощались без поцелуев.

* * *

Весь вечер я была не в себе, но, заметив, что муж с тревогой посматривает на меня, почему-то не чувствовала перед ним никакой вины. Почему?

Ответы напрашивались настолько неутешительные, что не хотелось в них вдумываться…

На следующий день мои метания только усилились. Сознавая, что отношения с Виталиком закончились, я даже не расстроилась, а, подумав о Диме, разозлилась на себя: «Что, так и будешь прыгать из койки в койку?!».

И приказала себе забыть об этом.

И что же дальше… если не хочется после работы идти домой, потому что там ждет любящий муж, от общения с которым иногда просто тошнит?..

А может, Виталик прав, и с Димой у нас действительно получится…

Устав от вопросов с неясными ответами, я дозвонилась до Виталика и попросила встретить меня с работы.

Он ждал, улыбчивый, ни в чем не сомневающийся, рядом стояло такси.

– Едем ко мне?

Я отрицательно покачала головой.

– Посидим где-нибудь.

Мы сидели в полупустом баре, и он, заказав что-то, выжидающе смотрел на меня. С трудом подбирая слова, я спросила:

– И как ты всё это представляешь, если я соглашусь?

Виталик с готовностью стал излагать свой план.

– Я скажу Диме, что ты, ничего не объясняя, стала избегать меня, но вчера неожиданно назначила встречу, и всё прояснилось… Оказывается, тебе всегда нравился Дима, и, завязывая наш романчик, ты рассчитывала на встречи с ним. Убедившись, что ничего не получается, рассталась со мной, но, еще на что-то надеясь, откровенно попросила меня устроить ваше свидание.

Я слушала, поражаясь, как он легко всё разводит. Профессионал…

* * *

Наступившие выходные дни показались мне сущим адом: общаться ни с кем не хотелось, но приехали родственники из района – пришлось оба дня быть на виду, со всеми вместе. Я крепилась как могла – и все-таки сорвалась, накричав на мужа. Оказавшаяся рядом Екатерина Семеновна смерила меня долгим недобрым взглядом. От этого стало еще горше и безысходней…

* * *

В понедельник, так ничего и не решив, я позвонила Виталику. Он сказал, что Дима согласен встретиться и знакомая мне квартира в нашем распоряжении. Представив эту встречу в той же комнате, на той же постели, я поняла – это невозможно, и отказалась, коротко объяснив причину.

– Не решай так категорично, созвонимся завтра, – попросил он.

Напряжение последних дней перешло в полную апатию, и я решила, что звонить никому не буду, встречаться ни с кем не буду, а вместо оставшихся двух процедур по «растяжке позвоночника» схожу в кино…

Не дождавшись звонка, Виталик поджидал меня после работы и, провожая до остановки, с воодушевлением рассказывал, как обрадовался Дима и как жаждет он свидания.

– Завтра, в тринадцать часов, он встретит тебя – в гостинице «Центральная» заказан номер «люкс».

Сил ни на эмоции, ни на слова у меня не было, и я уехала, не попрощавшись…

Дома царила напряженная тишина. Екатерина Семеновна просто не замечала меня, свекор, стараясь разрядить обстановку, зашел к нам в комнату, но, не сказав ни слова, безнадежно махнул рукой и вышел. Слава смотрел на меня как на больную, а начиная разговор, не мог скрыть раздражения.

Это раздражение закончилось скандалом, и я ушла к родителям. Мама отнеслась к моему приходу настороженно, а когда поняла, что я собираюсь остаться, стала кричать, обвиняя в нежелании наладить семейную жизнь. Не слушая ее, я закрылась в своей комнате. Через некоторое время постучал отец и позвал ужинать. Я отказалась…

Он очень любил маму и нас с сестрой, но дома был незаметен – всем заправляла мама.

Почему-то вспомнилось, как в детстве я всё лето жила у бабушки в деревне, как ласково она разговаривала со мной, называя Ирунькой. Душили слезы, потому что бабушки нет и никто меня так не назовет. Долго копившиеся обиды прорвались рыданиями. Наревевшись, я уткнулась в мокрую подушку и забылась в тревожном сне.

* * *

Рано утром, лежа в постели, я обдумывала свою непутевую жизнь, пытаясь понять что-то важное… И пришла к выводу, что настоящее ждало меня не здесь и связано оно лишь с одним человеком.

Вот только помнит ли он меня?..

Не завтракая, чтобы не отвлекаться на разговоры с мамой, я вышла из дома, доехала до Главпочтамта и заказала на вечер переговоры с Ленинградом. Перекусив тут же, в буфете, не спеша направилась на работу, размышляя о предстоящей встрече с Димой. Не хотелось обижать его явным пренебрежением, но и близости, конечно же, быть не могло.

В условленное время он ждал, прохаживаясь возле машины, и, ни слова не говоря, придерживая дверцу, помог мне сесть. В      вестибюле гостиницы дежурная, широко улыбаясь, подала ему ключ, и мы поднялись на второй этаж.

– Тебя здесь хорошо знают, – заметила я.

– Это Виталик постарался, его везде хорошо знают.

Не сразу справившись с замком, Дима распахнул дверь, и мы вошли в двухкомнатный номер, обставленный бежево-золотистой мебелью. В гостиной, между диваном и креслами, на столике красовались фрукты, сладости и шампанское. В другой комнате широкая кровать манила накрахмаленным белоснежным бельем.

Всё это нисколько не повлияло на принятое мной решение, но, усаживаясь в кресло, я не знала, чем закончится наше свидание.

В том, как неестественно прямо он сидел, стараясь не смотреть на меня, ощущалось напряжение…

– Дима, то, что я скажу, тебе, вероятно, не понравится, но очень прошу выслушать и понять, – я говорила, чувствуя себя свободной в словах и поступках, и он смотрел с беспокойным ожиданием. – Так получилось, что я вышла замуж просто так, встречалась с Виталиком просто так, и не хочу чтобы это «просто так» продолжалось… Наверное, ты рассчитывал на другое, но я хочу просто поговорить, мне совершенно некому поплакаться.

К концу моего монолога Дима уже свободно сидел, закинув ногу на ногу, и скептически меня разглядывал.

Я замолчала, осознав, что говорить и плакаться – не о чем… Жаловаться – не на кого… Винить непонятно кого и непонятно в чем – глупо… И сменила тему.

– Дима, а как получилось, что ты встречаешься с Верой, и вроде бы серьезно?

Он растерялся, не ожидая такого вопроса, но ненадолго…

– По мнению Виталика, женщину в постели лучше тебя трудно найти, и я шел сюда для этого.

Я готова была встать и уйти, проклиная болтливых мужиков. Но мягкий тон его голоса и потерянность во взгляде остановили меня.

– В интимной жизни, – продолжал он, – у меня словно какая-то околдованность – постоянные неудачи… С твоей помощью я надеялся преодолеть их, – Дима виновато улыбнулся, – но, как обычно, мне не везет, и вместо сеанса секс-терапии у нас – час откровений. А знаешь, так даже лучше, уроки секса мне вряд ли помогут, а вот если ты расскажешь, как из девочки-недотроги ты превратилась в женщину, от которой в восторге даже многоопытный Виталик… – он замолчал, не зная как продолжить свою мысль, щадя мое самолюбие.

Возникшее во мне возмущение и желание резко ответить сменилось вдумчивой отрешенностью. Я чувствовала, что за его бесцеремонностью прячется боль и обида за себя, за меня и стремление понять какие-то стороны жизни, обычно замалчиваемые. Мне захотелось помочь ему.

– Тебе, правда, это интересно?

Он даже вперед подался.

– Очень…

И, как самой себе, подробно и откровенно, я стала рассказывать, заново проживая всё…

Он слушал, закрыв глаза и откинувшись на спинку дивана, или, пристально вглядываясь в меня, не стесняясь, задавал уточняющие вопросы на самые деликатные моменты интима. Ощущая его возбуждение, я отвечала, оставаясь при этом абсолютно спокойной.

В наступившей тишине, медленно пройдя по комнате, я остановилась возле      него.

– И вот я здесь и не знаю, что делать дальше. Подскажи мне, Дима… Ты ведь умный…

– Не смогу – слишком для меня сложно, звони, как решила, своему «адмиралу», может, он что и подскажет.

В его словах не было ни капли насмешки, и я спросила:

– Ну, а для себя ты что-нибудь прояснил?

– Думаю, прояснил, а еще мне понравились твои лесбиянки. Кстати, ты спрашивала про Веру, именно с ней у меня почему-то всё хорошо.

В оставшееся время он делился своими затаенными проблемами, рассчитывая на мои советы как женщины «в какой-то мере опытной», и я, что могла, без всякого стеснения объясняла ему.

Потом, оставив Диму в глубокой задумчивости, я направилась на Главпочтамт.

* * *

Когда в ответ на мое «Алло» издалека донеслось: «Добрый вечер, Ирочка», еле уловимые знакомые интонации обрадовали меня.

После обмена дежурными фразами я собралась с духом.

– Твое предложение остается в силе? Я замужем, но считаю себя свободной и хотела бы с твоей помощью определиться в дальнейшей жизни. Ты мне поможешь?

– Постараюсь, – прозвучало после небольшой паузы. – Приезжай. Когда тебя ждать?

– В ближайшие дни, – ответила я, даже не представляя себе, как это будет.

– Хорошо, телеграфируй – встречу…

– До свидания, – растерянно вымолвила я и повесила трубку.

Выйдя на ватных ногах из кабины, я долго сидела в холле на диванчике, обдумывая дальнейшие действия.

Гнетущая домашняя атмосфера меня уже не волновала. Наскоро поужинав, я ушла к себе. Немного погодя заглянула мама и, не скрывая раздражения, сообщила.

– Пришел Слава, заходить не хочет, просит тебя выйти.

– Мне нездоровится, пусть придет завтра вечером, – напряжение, не отпускавшее с самого утра, схлынуло, и я, не раздеваясь, рухнула на кровать.

На следующий день, притворившись больной и несчастной, я пошла к начальнику и дрожащим голосом поведала ему, что, по знакомству, в ближайшие дни меня обещают положить в специализированную ленинградскую клинику. А если идти официальным путем, то надо пролечиться в местной больнице и только потом, при отсутствии положительного результата, направят на лечение в Ленинград. Упущенное время, жаловалась я, может обернуться инвалидностью, и попросила его подписать мое заявление без положенной отработки.

Было стыдно разыгрывать эту слезливую драму, но, представив обстановку, в которой пришлось бы жить целых две недели, отбросила все колебания.

Сочувственно вздыхая: «Надо же, такая молодая и такая больная», – начальник подписал заявление.

Не теряя времени, я оформила обходной лист, после обеда получила окончательный расчет и к вокзалу летела словно на крыльях. Купив билет, немедля отправила К.В. телеграмму, но внутренний тревожный холодок то и дело напоминал: всё не так хорошо и просто…

От беспокойных мыслей меня отвлекла женщина, катившая, прихрамывая, широкую детскую коляску. Высокая стройная фигура показалась знакомой, и, когда она свернула на аллею, ведущую к детскому парку, я окликнула:

– Нина!

Она оглянулась… Такая искренняя радость осветила ее лицо, что стало стыдно: я совсем о ней не вспоминала. Нина засыпала меня вопросами и, узнав о замужестве, похвалила:

– Какая ты молодчина, как хорошо, что тогда не уехала с «адмиралом». Я так боялась за тебя. Когда обзаведешься таким вот чудом? – кивнула она на щекастых двойняшек, таращивших на меня голубые глазенки.

Сожалея, что не могу быть откровенной, я перевела разговор.

– Что это ты хромаешь, ушиблась?

– Да, «ушиблась» на всю жизнь…

И рассказала, как ее друг, из ревности, на вечеринке затеял ссору и несколько раз ударил ножом своего товарища. Пытаясь разнять их, она получила ранение, повредившее сухожилие.

Нина вздохнула:

– Жалко дурака, в тюрьме ему за что-то добавили срок, и теперь если выйдет, то лет через пятнадцать, а я вот так хожу… Что, сильно заметно?

– Да нет, совсем чуть-чуть, – солгала я.

– Не ври, пожалуйста. Я ведь не горюю по этому поводу. Своего будущего мужа я встретила в больнице. Он лечил меня и влюбился, и я тоже… Ирка, я такая счастливая! – от избытка чувств она порывисто обняла меня. – У нас сейчас комната в общежитии, но скоро получим квартиру. Обязательно приходи в гости, я дам тебе рабочий телефон мужа, позвони месяца через три.

Во время разговора она покачивала коляску, и две румяные рожицы, отвернувшись друг от друга, тихонько сопели во сне.

Прощаясь, мы договорились надолго не теряться…

Дома я принялась отбирать необходимые вещи, размышляя, как преподнести все это родным. Если объявить, что завтра уезжаю – меня могут элементарно не выпустить. И решила схитрить: мужу дату отъезда назову другую, в надежде, что когда он начнет действовать, будет уже поздно. А родителям напишу письмо.

Когда Слава пришел, я предложила ему присесть в кресло. Отрицательно покачав головой, он прислонился к дверному косяку и молча ждал, угрюмо глядя на меня. Стало понятно: просто сказать об отъезде не получится – произойдет нехорошее… Додумывая на ходу, я проникновенно и убедительно изложила всё, что смогла нафантазировать:

– Слава, нам надо жить отдельно от родителей, надеюсь, ты понимаешь это. Недавно я получила письмо от подруги и созвонилась с ней. После института она уехала в Ленинград, работает на военном заводе и уже получила жилье. Она говорит, что им очень нужны специалисты моего профиля, и даже заручилась одобрением главного инженера относительно меня. – Я врала с вдохновением, сама почти уверившись во всем. – Приличная зарплата, квартира в Ленинграде – такой шанс нельзя упускать!

Я подошла к нему и, заглянув в глаза, только сейчас осознала, как он любит меня… Острая жалость стеснила грудь, мелькнула мысль: «А может, не надо?..».

Чтобы не поддаться слабости, продолжила как заведенная:

– Первое время поживу у нее, обоснуюсь и сразу напишу тебе или позвоню, и мы решим, что делать дальше.

Он глухо спросил:

– И когда ты едешь?

– Послезавтра, наверное…

Слава, как слепой, медленно провел рукой по двери и, не замечая посторонившейся мамы, вышел. Она встала в дверях, пытаясь что-то сказать… Обняв за плечи, отец, успокаивая, увел ее.

Казалось, ночь никогда не закончится. Часто просыпаясь, я с облегчением услышала, как родители собираются на работу, а когда стукнула калитка, подбежала к окну – убедиться, что они действительно ушли.

Закончив сборы, села за письмо и от жалости то ли к себе, то ли к родителям залила его слезами… Потом, чтобы не попасться на глаза Екатерине Семеновне, окольным путем отправилась на поиски такси, а сдавая багаж в камеру хранения, отметила, что постоянно озираюсь по сторонам, словно воровка.

До отправления поезда оставалось еще много времени. Коротая его, среди гуляющих по набережной я увидела знакомую фигуру с широкой коляской и поспешно свернула в переулок, избегая встречи…

Глава 4. К.В.

Получив телеграмму о переговорах, в недоумении я был недолго: издалека возник образ славной девочки в светлом платьице с полураспущенной косой. Прошло почти три года, образ этот поблек, но глуховатый волнующий голос напомнил о том единственном вечере, и я, не раздумывая, согласился принять ее.

На перроне я не сразу признал в стройной, красивой, очень молодой женщине с короткой прической ту, что была в памяти.

Она стояла возле вагона, вглядываясь в лица встречающих, и тот же распахнуто-изумленный взгляд снова, как когда-то, заворожил меня.

Возникло ощущение: она – лучшее, что может быть в моей жизни… Доверчивая тревожность этих глаз вопрошала и обязывала, и я принял обязательства. Полностью…

– Где же твоя знаменитая коса? – заговорил я, словно мы только вчера расстались.

Она облегченно вздохнула.

– Коса давно уже была только для мамы, и в замужестве я от нее избавилась. А что, так очень плохо?

– В тебе ничего плохого быть не может. Идем.

Узнав, что она в Ленинграде впервые, я попросил водителя выбрать маршрут поинтереснее и не торопиться…

Мне понравилось, как непринужденно она ведет себя, расспрашивая об увиденном. И уже в квартире, наблюдая за ней, понял – пора уходить, иначе вместо намечающегося вечера любви получится скоротечное удовлетворение страсти. С работы я позвонил в ресторан и попросил прислать к восемнадцати часам ужин.

С этим рестораном вышла интересная история: он был в некоторой зависимости от нашей службы, и директор, стараясь угодить, поначалу присылал на обслуживание официанток, готовых на разносторонние услуги. Надо было видеть лица наших женщин, когда эти девицы принимались за дело, завоевывая симпатии. Пришлось объяснять добросовестному директору ситуацию, он всё понял, и обслуга поменялась. Однако это не понравилось некоторым дамам. Оказывается, они были не против участия красоток в последующих мероприятиях, поэтому в дальнейшем заказы делались, учитывая персональные пристрастия…

Договорившись с рестораном, я сообщил об этом Ире. Грудной, тревожащий тон ее голоса заставил меня не задерживаться ни минуты лишней.

В прихожей я вдохнул незнакомый, еле уловимый аромат. Звучала тихая музыка из французского фильма. Через широкую двустворчатую дверь в ярко освещенной гостиной был виден стол, накрытый на две персоны, возле которого, вполоборота ко мне, оглядывая сервировку, стояла она…

У меня перехватило дыхание – такой пленяющей женской привлекательности я, наверное, не видел никогда.

Платье цвета морской волны словно струилось по ней, и под ним явно угадывались все округлости и впадинки… Когда она склонялась, поправляя приборы, оно, меняя цвет, казалось, то обнажало какую-то часть тела, то целомудренно прикрывало ее, невольно пробуждая эротическую фантазию.

Я включил свет. Ира обернулась, сделала несколько шагов навстречу и замерла в нерешительности…

За ужином слушая, но не слыша ее рассказа о неудачном замужестве, я просто смотрел на нее. Наши взгляды встретились… Всё, что так соблазнительно угадывалось под платьем, я ощутил, обнимая… и, легонько подтолкнув ее к открытой двери спальни, не спеша, наслаждаясь этой неспешностью, допил свое вино.

Четкий силуэт вырисовывался на фоне освещенного вечерними фонарями окна. Еле касаясь губами шелковых завитков ее волос, я нащупал маленький замочек скрытой молнии и обнажил узкую белую спину. Ира повела плечами, платье опало… Покачнувшись, она окончательно освободилась от него. Кроме кружевных трусиков, сквозь которые просвечивала прелестная попка, на ней ничего не осталось. Задыхаясь от наслаждения, я ласкал нежную грудь; подрагивающее, словно в ознобе, тело ее наполнялось желанием, глаза туманились… она опустилась ничком на кровать. Любуясь ею, расцвеченной бликами уличного света, я приспустил полупрозрачные кружева и медленно раздевался, изнемогая в желании прочувствовать каждую частичку открывшихся прелестей. Улавливая мои желания, она с готовностью им подчинялась, и при ее молодости, красоте и стеснительной неопытности это было так сладостно… Её особенность: в какой-то момент близости терять осознание реальности, растворяясь в действии и наслаждении, – превращала эту волшебную ночь в вечность.

Подобных «марафонов» у меня давно уже не случалось, и мы проспали до обеда, благо я предупредил на службе о более позднем своем прибытии.

Перед уходом я сказал, что скоро должна подойти Римма Степановна – домработница, с которой можно обсудить любые бытовые вопросы.

– А кем мне представиться? – смутилась Ирина.

– Дальней родственницей, – засмеялся я, – не беспокойся, она очень понятливая.

С Риммой Степановной мне повезло: года два назад она остановила меня во дворе и предложила свои услуги, объяснив, что ей невыносимо слышать, как очередная домоправительница злословит обо мне. А муж Риммы Степановны, ходивший когда-то со мной боцманом, уверяет, что на своем веку лучшего командира и человека он не встречал. Выяснилось, что живут они в соседнем доме и работает она ночной няней в больнице. Мы договорились, и я ни разу не пожалел об этом.

После такой ночи работать не хотелось. Сократив через секретаря контакты, я расхаживал по кабинету, размышляя о будущем, связанном с Ириной.

Строить долговременные, а тем более пожизненные планы, учитывая разницу в возрасте, было глупо. Я насмотрелся, да и «пообщался» с молодыми женщинами, имеющими солидных, респектабельных мужей.

Надо сказать, иногда выяснялось, что некоторые рогоносцы знали о похождениях любимых жен и втайне даже способствовали этому. Должно быть, фантазии на тему, как пользуются его женой, – возбуждали и заводили их. Это явно не мое…

Второй вариант: жить свободно, позволяя ей всё, как и себе, – тоже не подходил. Она мне очень нравилась, и делить ее с кем-то, ловя насмешливые взгляды, не хотелось. К тому же путь этот по неопытности может завести в такие дебри, из которых бывает трудно выбраться. Предложи я подобные отношения, думаю, она бы искренне возмутилась и обиделась. «И вообще, что за мысли в отношении доверчивой прелестницы?» – одернул я себя и решил: надо договориться, допустим, года на три. На дольше загадывать не стоит, на меньше – не стоит труда. Эти годы жить в любви, согласии и доверии, потому что таков договор, а он, как известно, дороже денег. «И, может быть, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной»… Вот это про меня…

Она же освоится, присмотрится и, возможно, в дальнейшем наметит для себя другую жизнь.

К дому я подъезжал в ощущении счастья, и оно усилилось, когда Ира встретила меня, заглядывая своими изумленными глазами прямо в душу…

Вечер незаметно пролетел в разговорах, я изложил свои мысли о дальнейших отношениях, она приняла их с поправкой: «на всю жизнь», но я шутливо-категорично возразил:

– Нет, на три года.

– Как скажешь… – были ее последние слова перед безумствами ночи.

* * *

Началась сказка… Сократив свою рабочую неделю, я вместе с Ирой заново знакомился с городом, его дворцами и музеями, и несколько дней мы даже провели на военном корабле, участвующем в маневрах. Надо было видеть, какие завистливые взгляды провожали нас, уединявшихся в своей каюте.

А завидовать было чему. Для меня внешние красоты блекли, оставаясь лишь фоном, когда я смотрел на нее, и она возмещала всё сторицей, в постели…

На приеме в честь зарубежных гостей мы встретились с Бармиными. Елена Владимировна отнеслась к моей спутнице доброжелательно, но меня задел ее снисходительный взгляд, когда невдалеке от них пришлось представлять Ирину как свою племянницу плотоядно смотревшему на нее высокому чину.

Она в своем зеленом платье была неотразима, восторгаясь обществом и упиваясь впечатлением, которое производила… А я, в восторге от нее, через два часа дома в полной мере наслаждался тем, чем другие только любовались.

Поначалу я сомневался, знакомить ли Ирину с Эллой… Когда я перевелся в ведомство Сергея, мы стали чаще видеться, но ни с чьей стороны не было даже намека на интим – были просто взаимная симпатия и доверие. Вскоре она ушла от Сергея и жила в мансарде-мастерской с каким-то блаженным художником, безумно в нее влюбленным. Брошенный любовник, сочтя себя оскорбленным, в жажде мести подключил гражданское начальство, и мансарду у художника отобрали. Вот тогда Элла проявила себя…

О том, что по материнской линии ее предками были крымские ханы, Сергей вспомнил, когда «ханша» начала действовать. А действовала она настолько решительно и жестко, что под ним «зашаталось кресло». Не хватало малого, и за этим малым Элла обратилась ко мне. Глядя в бездонные черные глаза, ощущая ее внутреннюю силу и боль за беззащитного гения, я дал нужный компромат…

В итоге – художник получил мастерскую, намного лучше прежней, а Сергей остался при должности, вынужденный навсегда забыть о них.

Предварительно договорившись, в субботу мы направились в гости к богемным «небожителям». Элла радушно приветила нас и пригласила в небольшой зал, заполненный картинами и скульптурами, в которых явно узнавалась хозяйка.

После «экскурсии», когда мы расположились в гостиной у камина, из мастерской, куда вход посторонним был заказан, к нам вышел Гоша.

Лохматый, с небольшой бородкой, испачканной красками, он показался мне классическим образцом творца не от мира сего. Шел общий разговор, художник даже не пытался вникать в суть, и, только когда смотрел на Эллу, взгляд его становился осмысленным и тревожно-счастливым. Вскоре он удалился, и я спросил ее.

– Почему он так смотрит на тебя?

– Гоша считает, – пояснила она, – что я послана ему небом, и страшно боится потерять меня…

Заметив влажный блеск ее глаз, я сменил тему и немного погодя отпросился на пару часов по делам. Дамы не возражали, оставшись беседовать с явной взаимной симпатией.

Когда я вернулся, это были уже две подружки, и, провожая нас, Элла одобрительно улыбалась мне, что-то заботливо поправляя на Ирине.

В понедельник, телефонным звонком, ее забота облеклась в конкретное пожелание: «Неплохо бы тебе раскошелиться – Иру следует одеть поприличнее…», – и она пообещала принять в этом участие.

Я попросил уточнить сумму – сумма оказалась довольно внушительной. Предполагая, что Ира может не взять деньги, я уговорил Эллу распоряжаться ими и на следующий день передал пакет, а Ире наказал слушаться старшую подругу: «Та знает, что делает…».

Процесс пополнения гардероба длился недели две. Поначалу Ирине было немного не по себе – пугали цены. Однако, видя мое восхищение, она быстро освоилась и радовалась каждой покупке, как дитя. Обладая хорошим вкусом, Ира, с помощью Эллы, из симпатичной, соблазнительной провинциалочки на глазах превращалась в молодую, завораживающе-привлекательную светскую даму.

Мы стали посещать официальные мероприятия, которые я раньше избегал, театры и выставки. Представляя ее как родственницу, иногда я замечал «понимающие» улыбки, хотя большинством так и принималось. Разновозрастных кавалеров, охочих до моей «племянницы», было предостаточно. Она держалась мило, но с достоинством. Слегка флиртуя, ни разу даже не приблизилась к грани, за которой пострадало бы мое самолюбие. Я чувствовал себя на высоте…

Не обделенный вниманием женщин, к сожалению, в последнее время средневозрастных, сейчас я стал замечать, что даже девушки, стреляя глазками, с удовольствием общаются со мной.

Как-то на набережной нас остановил фотограф, уверяя, что мы потрясающе красивы и не имеем права не запечатлеться на память.

Через несколько дней на рояле красовалась большая цветная фотография – на фоне залива с золотой солнечной дорожкой и дальними силуэтами кораблей стояли двое: моложавый капитан первого ранга и доверчиво склонившая голову к его плечу восхитительная женщина.

Дважды напоминала о себе Альбина: сначала беспокоясь о моем здоровье, так как давно не появлялся у них, потом, узнав про Ирину, с шутливой обидой, что прячу свое сокровище. А я даже представить не мог Иру в той обстановке, которой расцвечивалась моя прежняя жизнь.

О каком-либо трудоустройстве я и слышать не хотел, но, чтобы стаж не прерывался, фиктивно оформил ее в смежную организацию. Она не скрывала, что общается с мужем по телефону, собираясь постепенно всё уладить. Что уладить и как – меня не интересовало: она была со мной – счастливая и словно рожденная для этой жизни.

* * *

Позвонила жена, с которой мы уже лет десять жили раздельно, и сообщила, что едет в Крым, к нашему сыну, заканчивающему в Севастополе высшее военно-морское училище.

Она была директором большого магазина, имела хорошую квартиру в центре, и сын жил у нее, так как я часто уходил в плавание.

Обязанности по отношению к нему у нас четко распределялись: на ней – забота о быте, на мне – воспитание и подготовка к служебной карьере.

Мы не были с ним особо дружны, но я гордился его успехами и считал улучшенной своей копией.

Рассматривая курсантские фотографии Артема, Ира заметила, что он очень похож на молодого Алена Делона и лишь немного – на меня. Я рассмеялся, так как год назад, глядя на него, приехавшего в отпуск, шутливо упрекнул жену в тайной связи с этим актером.

Сказка продолжалась: десять незабываемых дней мы провели в Карелии, любуясь озерами и наслаждаясь близостью на природе.

По возвращении пришлось с головой уйти в работу, и по моей просьбе Элла взяла Иру под свою опеку. Они много времени проводили вместе, и благотворное влияние коренной петербурженки на подопечную день ото дня становилось заметнее. Я знал – Элла старается ради меня.

На каком-то интуитивном уровне она глубоко чувствовала мою сущность: иногда, глядя в ее глаза, я забывался, не сознавая, кто я и где нахожусь. Снисходительно улыбаясь, Элла тихонько меня окликала…

* * *

В воскресенье утром по пути с вокзала, загорелый, в светлой курортной одежде, появился Артем. Отказываясь пройти, он пояснил, что забежал на минутку – в машине ждет мама, а ко мне придет вечером.

Из спальни, в коротком шелковом халатике, смущаясь, вышла Ирина.

Я представил их друг другу: Артем в замешательстве посмотрел на нее, на меня, но уже через секунду весело рассказывал о курьезном дорожном происшествии. Мы договорились на девятнадцать часов, и я попросил его быть одетым по форме.

День, как и намечали, мы провели у друзей на даче. Когда вернулись, Ира собрала на стол и ушла приводить себя в порядок.

Артем явился вовремя. Я залюбовался выправкой блестящего лейтенанта и тем, как он с черноморской лихостью, в полупоклоне, провел Ирину к столу. За ужином мы от души смеялись, слушая байки о курсантских буднях.

Обсудив его предстоящую службу, я нарисовал перспективу средней дальности:

– Желательно после Тихоокеанского флота несколько лет прослужить на Севере, и если ты хорошо себя проявишь, то с моей помощью двери академии будут для тебя открыты.

Во время этих обсуждений Ира меняла сервировку, и я заметил, что Артем теряет нить разговора, поглядывая на нее, и неудивительно – она была в своем знаменитом платье…

За десертом он поделился ближайшими планами: две недели в Питере, потом Болгария – «Золотые пески» – и на службу… Провожая, я заручился его обещанием заглядывать к нам.

Заглянув в среду вечером, он принес с собой запах корабельных снастей из яхт-клуба, где пропадал постоянно, и пригласил нас в субботу на регату – поболеть за его команду.

В свое время я ходил под парусом, поэтому с удовольствием согласился, а Ира, не сдержав эмоций, даже в ладоши захлопала.

Погода выдалась как по заказу – солнечная, с ветерком. Были друзья юности Артема, которых я хорошо знал, и мои знакомые по яхт-клубу, с семьями. Небольшая неловкость иногда возникала из-за того, что они принимали Иру за подружку Артема. Она, казалось, не замечала этого, но мне в воскресенье идти на финал уже расхотелось.

Вечером позвонил Сергей с предложением завтра принять участие во внеплановой проверке. Я не раздумывая, согласился. Не слушая возражений Ирины, дозвонился до Артема и, сославшись на срочные служебные дела, попросил его утром заехать за ней. Легкий осадок от дневных недоразумений ночью полностью развеялся. С такой страстью и лаской она отдавалась мне, и, чувствуя свою силу и желание, я так наслаждался ею, что обессиленной, ее хватило лишь на шепот:

– Как так можно, совсем, до донышка…

Проверка закончилась к обеду, и, зная, что соревнования тоже должны закончиться, я поджидал их. Прошло несколько часов, я всерьез забеспокоился…

Наконец-то они появились. Захлебываясь от впечатлений, Ира принялась рассказывать, как после соревнований они «плавали» на катере и ей даже доверили управление. Артем, развалившись в кресле, смотрел на нее с заметной иронией.

Выяснилось, что время, оставшееся до отъезда, он собирается провести в яхт-клубе. Я спросил, не сможет ли он брать с собой Ирину – ей это в радость, а я разгребу запущенные дела.

– Хорошо, – с неохотой согласился Артем, – завтра в десять я заеду за ней.

Ира запрыгала от радости и, как только за ним закрылась дверь, повисла на мне, целуя. Я обнял ее, и через несколько секунд поцелуи, замедлившись, стали чувственными и влажными, глаза затуманились… Она дрожащими руками расстегнула мою рубашку и, касаясь губами груди, со словами: «Как я люблю тебя, как хочу тебя…», – потянула за собой, опускаясь на ковер. Дальнейшее происходило словно в трансе… и мы долго еще лежали в забытьи…

На службу в последующие дни я уходил рано: сорок минут прогулки по утренней прохладе просыпающегося города позволяли мне весь день активно заниматься делами.

За ужином, забавно путаясь в терминах, Ира с воодушевлением рассказывала, как сама уже ходит под парусом, и мило обижалась на мое веселое недоверие. Отдохнув, я принимался за работу, предупреждая, что буду спать в кабинете.

Прошло три дня. Я привел в порядок всю документацию, и поздно ночью прошел в спальню – мне очень захотелось увидеть ее.

Она спала разметавшись, обнаженная: при тусклом свете ночника на загорелом теле призывно выделялись белая грудь и бедра с манящим темным треугольником. Желание прильнуть губами к этой груди и почувствовать в ладони податливую мягкость лона заставило меня подойти поближе…

Несколько минут я стоял в нерешительности, вглядываясь в милое лицо. Оно то светлело безмятежной улыбкой, то тревожно затенялось, и она вздрагивала, учащенно дыша. Жалея ее сон, я тихо вышел.

Ближе к обеду, возвращаясь после доклада из управления, я решил заскочить домой за документами. Зная, что в квартире никого нет, быстро прошел к кабинету и остановился… Оттуда доносились странные звуки. Я приоткрыл дверь.

У противоположной стены, держась за спинку дивана, со спущенными штанами стоял Артем, оттягивая за волосы запрокинутую голову Ирины. Перегнувшись через валик дивана, она опиралась на вытянутые руки, и белые ягодицы ее ритмично покачивались навстречу движениям Артема.

Я стоял, не сознавая реальности происходящего, будто окутанный мягкой ватой. Когда сквозь вату пробились блаженные стоны и шлепки соединяющихся тел, всё понял и, медленно повернувшись, ушел.

* * *

Водитель замешкался, обеспокоенно глядя на меня в зеркало.

– Что еще за гляделки такие? – недовольно осведомился я.

– Извините, мне показалось, что с вами не всё в порядке.

– Тебе показалось. Езжай.

Помощник, вошедший следом за мной в кабинет, отдавая бумаги на подпись, начал что-то объяснять, но встретив мой взгляд, осекся, и вышел.

Позвонил Артем и попросил разрешения зайти ко мне. Я разрешил.

Смотреть на него не хотелось – я отошел к окну…

– Ты забыл ключи, – он положил их на стол.

– Она знает, что я это видел?

– Да, дверь кабинета была открыта и входная тоже.

– И что она?

– Не знаю, я сразу ушел.

– Когда это началось?

– С понедельника…

Обернувшись, я посмотрел на него в упор.

Он отвел взгляд, но нехорошая жесткость появилась на его лице, и он спокойно продолжил:

– Два раза в день: когда забирал ее и когда возвращались.

Повисло тягостное молчание… Я не знал, что сказать.

– Батя, всё получилось плохо, но я не жалею об этом: ты рядом с нею был смешон, а я не привык, чтобы над моим отцом посмеивались. Извини… Я пойду?

– Иди… Позвони после Болгарии.

Гнетущее напряжение постепенно ослабевало…

«А что собственно произошло? Котенок вырос, превратился в кошку, которая гуляет сама по себе». – «И тебе от этого так плохо? Сколько подобных ситуаций ты видел и сам в них участвовал…». – «Но там не было сына, и я не был смешным. Итак, в сухом остатке: она мне ничего не должна, как и я ей, а всё остальное разведем без шума и пыли».

Этот внутренний диалог вернул мне способность спокойно воспринимать происходящее, позволяя заняться работой, но время от времени я обнаруживал, что без единой мысли сижу и тупо смотрю в одну точку.

Ресторанный ужин затянулся насколько было возможно, чтобы не счесть это слабостью, а долгое ожидание такси совсем не раздражало…

* * *

Она сидела в кресле, закутавшись в плед и молча глядела на меня.

Я попросил ее перестелить постель и после вечерних новостей плотно прикрыл за собой дверь спальни. Заснул моментально – сказалось напряжение дня и коньяк за ужином.

Утром, собираясь на службу, я с раздражением смотрел на приготовленный для меня завтрак и на нее, свернувшуюся на диване под пледом. Не думаю, что она спала.

Ужинал опять в ресторане и, возвращаясь домой, надеялся, что ее там уже нет.

Она листала альбом с фотографиями, и я чувствовал, как она ловит мой взгляд. Она ждала какого-то решения…

Решение было одно – расстаться. Но каким образом? Не выкидывать же ее за дверь?

В эту ночь мне не спалось, мешали всякие философские размышления о жизни, о смысле ее, о счастье… Ворочаясь и злясь на себя за эти никчемные мысли, я точно знал: счастье – это в четырехбалльное волнение идти на эсминце в просторах Атлантики, ощущая великую мощь океана и упрямую надежность своего корабля. Об этом пока можно было только мечтать…

В субботу, несмотря на выходной, чтобы не видеть ее, я ушел на службу. Перед обедом позвонил Сергей и пригласил нас на какое-то официальное мероприятие.

– К сожалению, не смогу, – отказался я, – а насчет Ирины – не знаю, мы с ней расстались, хотя она еще находится у меня. – И, вспомнив, с каким вожделением он смотрел на нее, добавил. – Думаю, она будет не против, перезвони…

А что? На родину возвращаться ей явно не хочется, и если всё равно с кем трахаться, то почему бы не с Сергеем. Возможностей облагодетельствовать у него более чем достаточно, да и к шалостям любовниц он относится довольно лояльно, так как живет в семье и побаивается скандалов, грозящих отразиться на службе.

Он перезвонил через полчаса.

– Намеченное мероприятие отменяется, но состоится другое, менее официальное. В двадцать часов я могу заехать за ней. Она знает, что вы расстались?

– Не совсем, догадывается…

– Значит, можно сказать ей?

– Конечно, – прервал я неприятный разговор. – В двадцать ноль-ноль она будет готова.

Ужинал я, не отпуская машину, и подъехал к дому с достаточным запасом времени.

Закутавшись в платок, словно ей было зябко, Ира стояла у окна. Мне показалось – она на что-то решилась и собирается об этом сказать.

Но я опередил ее:

– Сергей приглашает нас на вечеринку. Я не смогу, а тебе не помешает сменить обстановку и развеяться. Он заедет за тобой, – я посмотрел на часы, – ровно через сорок минут.

Было видно, что мой тон, мирный и обыденный, но в то же время не допускающий возражений, озадачил ее. В широко распахнутых глазах непонимание сменилось робкой надеждой.

– И надень, пожалуйста, свое любимое платье.

– Которое?

– То, что привезла с собой. Поторопись…

Она опять смотрела на меня, и эта надежда рвала мне душу – неприязнь, смешиваясь с жалостью, переходила в отторжение.

Взяв нужные вещи, она ушла в спальню, и, чтобы отвлечься, я присел к роялю, пытаясь что-нибудь наиграть. Ничего не получалось: раздражала счастливая пара, смотревшая с фотографии, и, нервно отбарабанив «чижика-пыжика», я подошел к окну. Машина Сергея стояла у тротуара. В зеленом платье с шарфиком на шее и с сумочкой, купленной нами в валютном магазине, Ира нерешительно прошла в прихожую. Стараясь не смотреть на нее, я открыл дверь. Приостановившись, она взглянула на меня – и вышла.

В два часа ночи, понимая, что она уже не придет, я уверился в правильности своих действий, но весь следующий день, а потом и ночь то и дело мысленно что-то объяснял и доказывал самому себе. Ощущение тревожной неопределенности нарастало…

«Надо отдохнуть с недельку и, конечно, не в одиночестве», – решил я, желая окончательно освободиться от всего… и позвонил Сергею.

Выслушав, он рассмеялся.

– Разумеется, отдохни… Сообщи, с какого числа. А я подумал, что беспокоишься о своей «племяннице».

– Кстати, как она освоилась? – с деланным безразличием спросил я, понимая, что на самом деле больше всего меня интересовало именно это.

– Великолепно, и даже рассказала о рожках, которые с Артемом построила тебе. Сочувствую… – он не скрывал насмешки.

Еле сдерживаясь, я попросил:

– Пришли кого-нибудь за ее вещами, домработница всё подготовит.

– Хорошо, завтра в полдень. Чао…

Сквозь гудки я услышал треск ломающейся в ладони трубки и, с трудом разжав пальцы, откинулся в кресле. Через несколько минут попросил секретаря заменить аппарат и вышел на улицу.

На веранде летнего кафе в конце тенистой аллеи, смакуя армянский коньяк, я долго сидел, наблюдая за детьми, играющими у небольшого фонтана. Хороший коньяк и смешно ссорившиеся карапузы постепенно возвращали мне состояние внутреннего комфорта.

«Всё прошло и закончилось очень неплохо, – думал я. – В мои-то годы испытать такую влюбленность – дорогого стоит. Похоже, и она нашла то благополучие, к которому стремилась, или на пути к нему. Даже Артем получил свое…». При этой мысли я было занервничал, но, допив коньяк, успокоился и, раскланявшись с молодыми мамочками, направился в офис.

* * *

В приемной секретарь сообщил: «Звонила женщина, назвалась Эллой. Просила срочно связаться с ней».

Набрав на новом аппарате ее номер, я услышал тревожное: «Алло…»

– Что случилось, Элла?

– Это у вас что случилось? Два дня назад я звонила Ирине, но она сослалась на плохое самочувствие и пообещала перезвонить. Второй день названиваю, никто не берет трубку… У вас все в порядке?

– Думаю, что да.

– А почему она не подходит к телефону?

– Вообще-то мы расстались, и она обосновалась у Сергея.

Несколько секунд тишины прервал сдавленный голос.

– Ты чего несешь?! Подожди… Я сейчас приеду.

«К сожалению, – подумал я, – придется выложить ей всё…».

Вскоре без стука вошла Элла, обронив, что повезло с такси. На приветливое: «Чай, кофе?» – она не обратила внимания.

– Рассказывай…

Я рассказал обо всем, подытожив:

– И вместо того чтобы отправить дамочку домой, куда она точно не стремится, пристроил ее к Сергею. Судя по тому, что она там осталась – решение было правильным.

Слушая мои откровения, Элла понуро сидела за столом, бессмысленно катая карандаш. Было видно, что ей не по себе.

– Зря ты так. Всё нормально… – заверил я.

Она подняла голову.

– Что ты натворил… Ира оттуда не выйдет.

– О чем ты? – я был в недоумении. – У нас никогда не было насилий – всё только по доброй воле и согласию.

– Ты не знаешь всего, это одна из причин моего разрыва с Сергеем. У них от денег и власти совсем «снесло крышу», и всё, что было раньше, им кажется пресным. Они теперь находят девушек помоложе и посимпатичней. Занимаются этим ряженые офицеры – опытные и умелые проходимцы, одетые в форму. В пригороде есть бывшая военная база, где созданы шикарные условия для отдыха, там всё и происходит.

Я прервал ее.

– Что происходит, Элла? Что за «Тысяча и одна ночь»?

– Дослушай, пожалуйста… Девчонок приглашают туда и, окунувшись в роскошь, они начинают верить в любовь и сказку. Дальше происходит самое отвратительное: в пищу и напитки добавляются наркотики и препараты, стимулирующие сексуальные желания… Одурманенных, готовых на всё, их вовлекают в безобразные групповые оргии. Это снимается на камеру. Затем, шантажируя записями и обещая златые горы, девушек уговаривают обслуживать клиентов.

– Но ты же говоришь, их уговаривают…

– Да, некоторые не поддаются и уходят. Без последствий… Явный криминал организаторам и высокопоставленным клиентам не нужен. Но больше тех, кто остается, из боязни или веря обещаниям. Через несколько месяцев их вышвыривают, заменяя новыми. Как правило, они становятся наркоманками и профессиональными проститутками.

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю… – Она отбросила карандаш. – Сергей попытался привлечь меня к сотрудничеству, и несколько дней я провела на базе. Увидев всё своими глазами, категорически отказалась.

– А что ты так испугалась за Иру?

– Я хорошо узнала ее и уверена – она сломается. Тем более, что Сергей «положил на нее глаз» – предлагал тайные встречи, а в случае отказа обещал неприятности для тебя.

– Почему она не рассказала мне об этом?

– Побоялась, рассказала мне, и я помогла ей избавиться от его домогательств. Теперь он отомстит…

Элла выжидающе смотрела на меня.

– Ну…

Я набрал личный номер Сергея и, не здороваясь, сказал, что мне срочно нужна Ирина.

– Зато ты ей не нужен, – хмыкнул он.

– Ты не понял? Мне срочно нужна Ирина.

Он заорал:

– Как ты со мной разговариваешь?! Пошел ты… – и грязно выругался.

Сдерживая бешенство, медленно и внятно я процедил:

– Если через час ее не будет, я беру взвод морпехов, и мы разнесем твою «богадельню». Ты меня знаешь…

Несколько секунд длилось молчание.

– Ты понимаешь, что больше у меня не работаешь?

– Очень даже понимаю…

– Хорошо, через час, на конечной остановке четвертого трамвая заберешь свою сучку.

Я положил трубку и глянул на часы.

– Не спеши, – с беспокойством заметила Элла, – от него можно ждать любой пакости. Помнишь Пашу Колесникова? Его сильно избили, и его же обвинили в пьяном дебоше с угрозой применения оружия. После формального разбирательства, понизив в звании, отправили в какую-то дыру на Севере. А он не пил и был достойным офицером. Просто накануне он заверил Сергея, что выведет его на «чистую воду». Тебе следует подстраховаться.

С минуту я обдумывал сложившиеся обстоятельства. Потом вышел в приемную и велел помощнику срочно найти Алексея Браткова – старшего инструктора по рукопашному бою.

– Вызвать? – уточнил помощник.

– Нет, выяснить местоположение и доложить. Срочно.

Элла опять катала по столу карандаш, и монотонно-тарахтящий звук отвлекал, действуя на нервы. Вошел помощник.

– Братков проводит тренировку на базе морских пехотинцев.

– Машину, быстро, – приказал я и повернулся к Элле. – Тебя подвезти?

– Нет, я сама… Когда заберешь ее, привози ко мне.

* * *

В машине я еще раз мысленно прокрутил в голове возможное развитие событий. На мой взгляд, в этой ситуации поддержки Алексея было вполне достаточно, и невольно вспомнилась далекая история нашего знакомства…

* * *

Около двадцати лет назад эсминец, на котором я служил вторым помощником, подошел к берегам Южной Америки, не входя в территориальные воды. Меня вызвал командир. В каюте, кроме него, находился уже знакомившийся со мной майор КГБ и трое загадочных пассажиров, весь рейс почти не выходивших на палубу. Поднявшись, они назвали свои имена, и мы обменялись рукопожатиями.

Как потом выяснилось, это были капитан из Главного Разведывательного Управления, старшина и матрос из диверсионного подразделения морской пехоты. По цепким взглядам и мягким движениям, скрадывающим затаенную силу, в двоих угадывались матерые «волкодавы». Третий, Алексей, удивил меня: мальчишка с васильковыми глазами, в веснушках на пол-лица, крепкое рукопожатие которого было каким-то извиняющимся и неловким.

Передо мной была поставлена задача: как стемнеет, на легком катере доставить этих людей на берег, метрах в пятистах левее устья реки. Там, периодически подавая условный сигнал, в небольшой бухте их будет ждать проводник. Когда они уйдут, нужно тщательно замаскировать катер, но так, чтобы иметь возможность моментально отплыть. Сутки ожидать их возвращения и перед рассветом следующего дня, независимо от того, придут они или нет, вернуться на корабль.

После этого майор, командовавший совместной операцией, отпустил «диверсантов». Так я про себя назвал их, и, как оказалось, это соответствовало действительности. Мы обсудили детали высадки и связи. Он предупредил, чтобы я был готов ко всему: возможна засада или обнаружение, так как вдоль берега постоянно курсирует пограничный катер.

В этом случае в бой не вступать, уходить в джунгли и устанавливать связь с партизанами. Я сам должен подобрать механика-рулевого и двух матросов для усиления.

Было понятно, почему выбор пал на меня. Годом раньше я прошел спецкурс, в который входили работа с рацией, владение любым стрелковым оружием, рукопашный бой и выживание в экстремальных условиях.

Майор держался просто и дружелюбно, и я осмелился спросить:

– А что, посерьезней этого конопатого паренька никого не нашлось?

Он улыбнулся.

– Паренек этот – чемпион округа по боевому самбо и кандидат в мастера по стрельбе из короткоствольного оружия.

Высадка прошла благополучно. Ребята с проводником ушли к реке, где была спрятана лодка, а мы замаскировали катер и отдыхали, выставив охранение. Рацию я настроил для прослушивания радиообмена в радиусе пяти-семи километров.

В семнадцать часов эфир взорвался напряженными переговорами и командами на английском и испанском языках.

Английский я знал хорошо, а испанский – достаточно, чтобы понимать суть услышанного. Из хаоса слов выяснилось, что партизаны атаковали армейский штаб, где в это время находилось высокое командование и американские военные советники. Нападавшие были уничтожены, но небольшая группа, в которой есть раненые, прорвалась и ушла по направлению к реке. Ведется преследование, и река усиленно патрулируется.

«Скорее всего, это наши, – подумал я, – и, конечно же, они не пойдут по реке, где их легко обнаружить».

По карте до населенного пункта, в котором находился штаб, было около четырех километров. Если они уйдут от погони, то, учитывая труднопроходимость местности, по моим предположениям, ночью они должны выйти к нам. Из дальнейшего прослушивания я узнал, что ввиду наступившей темноты преследование прекратили, а также то, что джунгли в этих местах считаются непроходимыми… За полчаса до намеченного времени, я вызвал рулевого и приказал готовится к отплытию.

– А как же ребята? – тревожно спросил он.

Я пожал плечами:

– Приказ.

До последней минуты я надеялся, и было какое-то почти физическое ощущение, что они из последних сил пробиваются к нам. А мы их бросаем…

Вспомнилось неловкое рукопожатие голубоглазого мальчишки, и я принял решение. Вместо того чтобы сообщить об отплытии, передал: «Поломка, задерживаюсь на сутки».

– Какая поломка? – у рулевого, тоже владевшего рацией, округлились глаза. – Я за это отвечаю… Меня будут судить.

– Не будут. Поломки нет, и я беру ответственность на себя. Продолжайте наблюдение.

Верилось, что они придут, но я не знал, вернется ли еще раз за нами корабль, который уйдет, чтобы не маячить у чужих берегов.

Когда рассвело, я снова установил очередность наблюдения, давая матросам отдых.

День тянулся мучительно долго. Из прослушанных нервных переговоров стало понятно, что нападение имело очень серьезные последствия, но о преследовании ничего не говорилось.

Стемнело… Я опять усилил дозоры. Вскоре меня вызвали условным сигналом, и матрос шепотом доложил:

– На берегу какое-то движение…

Из зарослей на открытое место, метрах в пятидесяти от нас, вышел человек, что-то тащивший за собой. Пройдя небольшое расстояние, он оставил груз и, шатаясь, пошел обратно. Через некоторое время появился вновь, и теперь было видно, что он тащит человека, который, отталкиваясь руками от прибрежной гальки, помогает ему.

Я понял, кто это… Не дослушав команды, все рванулись к ним и, подхватив лежащих, понесли к катеру. Тот, что тащил их, так же медленно, пошатываясь, шел за нами, но, не дойдя нескольких метров, подломился и упал ничком.

Осунувшиеся, покрытые грязью, они были на одно лицо, а когда осторожно укладывали упавшего, он открыл глаза, и при свете луны небесная синева этих глаз на черном лице заставила всех на несколько секунд замереть, глядя на него.

Пока матросы, разорвав расползающуюся одежду, обрабатывали раны бойцов, я передал по рации: «Все на месте, готовы к отплытию». Ответ пришел незамедлительно: «Выходите через два часа».

Нас подняли на борт, и эсминец взял курс на Кубу. На следующий день все трое были в Гаване, в нашем военном госпитале.

При встрече с ним, уже в Союзе, я спросил:

– Леша, а как ты смог пройти с ранеными через непроходимые джунгли?

– Я перетаскивал их по очереди и, когда, возвращаясь за старшиной, видел, как, уткнувшись лицом в землю, он ползет мне навстречу, вопроса, смогу или нет – не возникало.

Сейчас Алексей, имея награды за боевые операции, тренирует морских пехотинцев, но главной своей наградой считает двоих сыновей-нахимовцев и дочурку, баловницу. Капитан в настоящее время – генерал-лейтенант ГРУ, а старшину мы с Ириной недавно встретили в Летнем саду с внучками. Видя его выправку, никто бы не подумал, что он на протезах. Каждый год ко дню моего рождения от них приходят поздравительные открытки.

…Вернувшись из того похода, мы встали на рейде. Через час к эсминцу подошел штабной катер с офицером и двумя матросами, вооруженными автоматами. «Интересно, что им здесь понадобилось?» – подумал я, послал доложить командиру и распорядился спустить трап.

На борт поднялись двое. Офицер приказал автоматчику остаться на палубе и потребовал проводить его к командиру. Когда за ним закрылась дверь командирской каюты, меня будто ледяной водой окатило: «А ведь это по мою душу…».

Без единой мысли я медленно шел к рубке.

– Товарищ капитан-лейтенант, – догнал меня вестовой. – Вас срочно вызывает командир.

Повернув обратно, я отметил, что он держится слишком близко ко мне и мелькнула мысль: «Наверное, ему даны дополнительные указания…».

В каюте я не успел даже рта открыть.

– Платов Константин Викторович? – спросил прибывший офицер.

– Так точно.

– Вы арестованы. Прошу… – он указал на выход.

Я не шевельнулся, глядя в его холодные глаза, и бесшабашная злость, отсчитывая секунды, застучала в висках. Почувствовав неладное, он потянулся к кобуре…

– Костя, не дури… – встал между нами командир. – Мы с замполитом головой за тебя поручились, и сейчас решение за Ереминым.

– Товарищ капитан второго ранга, я запрещаю вам разговаривать с арестованным!

Этот голос вернул меня в норму.

– Ишь, какой грозный – никак шпиёна пымал, – усмехнувшись ему в лицо, я распахнул дверь и направился к трапу.

В штабе флота на контрольном посту мой конвоир предъявил предписание, и уже вдвоем мы поднялись на второй этаж. В приемной контр-адмирала Еремина он доложил:

– Товарищ капитан первого ранга, по вашему приказанию капитан-лейтенант Платов доставлен. Помощник дежурного по штабу – капитан Кречетов.

– Свободен, – кивнул ему каперанг, предложил мне присесть и прошел в кабинет.

Через минуту дверь распахнулась, он жестом пригласил меня и вышел.

– Товарищ контр-адмирал… – начал я, но сидевший за столом Еремин прервал:

– Помолчи и подойди ближе.

Перед ним лежало мое «Личное дело». Изредка бросая на меня тяжелый взгляд, он нервно листал его и наконец, спросил:

– Ты знал, что пойдешь под трибунал?

– Я не думал об этом.

– Думать надо всегда, последствия твоих действий могли быть очень тяжелыми. Для всех… Но над тобой, наверное, счастливая звезда. Операция прошла успешно, все участники представлены к государственным наградам. Кроме тебя.

Адмирал подошел и положил руку мне на плечо.

– Трибунала не будет. Служи, моряк…

* * *

Скрип разъезжающихся ворот прервал мои воспоминания – мы въехали на территорию и остановились у открытого тренировочного комплекса.

Алексей, увидев меня, приказал помощнику продолжать занятия и, выслушав, уточнил:

– Едем на вашей машине?

– Нет, возьми с базы.

По дороге я предупредил его о возможной провокации и рассказал о Паше Колесникове.

Недалеко от конечной остановки трамвая я вышел из машины.

Вскоре подъехала черная «Волга». Немного выждав, из нее вылезли два рослых парня. Они огляделись, и один из них, по-видимому старший, кивнул другому… Тот вытащил упирающуюся Иру и повел ко мне, крепко держа выше локтя. Она шла безвольной, вихляющей походкой, опустив всклоченную голову.

Не доходя нескольких метров, он с силой толкнул ее.

– Лови…

– А полегче… – вырвалось у меня.

– Будет тебе и полегче, – усмехнулся другой, приближаясь. Поддерживая падающую Ирину, я не заметил, как перед ними появился Алексей, и старший резко скомандовал:

– Стой, уходим.

Взвизгнув шинами, машина умчалась. Я усадил Иру на заднее сиденье, сказал Алексею адрес Эллы. Трогаясь, он пояснил:

– Тот, который командовал, – бывший морпех и хорошо меня знает. Боец сильный, но скотина та еще. Заканчивая службу, получил два года дисбата за то, что зверски избил молодого матроса.

Мы почти внесли Ирину по лестнице, и, когда открылась дверь, она, видимо, узнав Эллу, выпрямилась и посмотрела на меня.

Взгляд стал осмысленным… Она заплакала.

Втащив ее, Элла захлопнула перед нами дверь.

* * *

Через три дня она сообщила, что под наблюдением врача состояние Иры улучшается, и попросила прислать вещи, так как за ней приезжает муж.

Римма Степановна всё упаковала, а фотографию, стоявшую на рояле, я, разрывая на мелкие кусочки, долго бросал с моста в реку, наблюдая, как они падают, кружась, и тонут, уплывая…

В эти дни я вышел на Сашу Некрасова, своего товарища еще с училища. Он возглавлял «фирму» – так все называли производственно-конструкторское объединение, занимающееся разработкой и внедрением изобретений. Несколько раз он обращался ко мне как к моряку-практику и, признавая мои советы очень квалифицированными, предлагал перейти к ним в объединение.

Работа была связана с испытаниями «изделий» в условиях, приближенных к боевым, то есть с частыми морскими маневрами и походами. Именно это меня сейчас устраивало, и я решил принять предложение.

Я тосковал по морю…

Саша обрадовался и обещал в ближайшее время согласовать с начальством мой перевод. Подписывая документы, Сергей, не скрывая неприязни, пожелал:

– Скатертью дорога…

Через неделю я осваивался в новом коллективе, а два месяца спустя, проходя экватор, наблюдал работу наших приборов в тропических условиях. Увлеченный интересными разработками, изредка встречаясь с какой-нибудь прелестницей, я не заметил, как пролетел год…

* * *

Гоша приобретал известность, и Элла пригласила меня посмотреть его новые работы.

Я не был большим ценителем живописи и довольно равнодушно рассматривал картины – но вдруг замер у полотна средних размеров…

В уютную морскую бухту входил парусный фрегат – еще угадывался растворяющийся в открытом море след его движения. Нависшие над левым берегом скалы дальше и выше переходили в заснеженные горные хребты, суровые и манящие. Справа дымка морского горизонта прояснялась синью неба в легких перьях облаков. И в этом небе, затуманенное, словно готовое исчезнуть, проступало лицо женщины. Медные пряди волос, распушенные морским бризом, обрамляли мягкий овал с припухлыми губами и чуть вздернутым носом. Большие зеленые глаза в карих крапинках смотрели так нежно и требовательно, что я невольно отвел взгляд…

Перед уходом я вновь стоял у этой картины, пытаясь понять ее очарование, и ушел, восхищенный талантом художника, сумевшего передать необъяснимое…

В последнее время у меня появилось ощущение, что Элла взяла надо мной шефство. Мы стали чаще общаться по телефону, а если у них намечалось какое-либо мероприятие, обязательно приглашала меня.

Если я отказывался – обычно не настаивала и не обижалась.

В этот раз, приглашая на выставку, она упорно не замечала моего нежелания, а когда заявила, что готовит мне сюрприз, я вынужденно согласился.

Выставка не впечатлила. О сюрпризе Элла даже не заикнулась, но зато меня заинтересовала женщина-экскурсовод: немного за сорок, в длинном платье, облегающем красивую фигуру, очень симпатичная, она держалась отстраненно и загадочно, словно проживая то, о чем рассказывала посетителям.

Я был уверен, что мы знакомы… Тщетно пытаясь вспомнить историю этого знакомства, я, наверное, разглядывал ее слишком откровенно и поймал в ответ укоризненный взгляд. Перебирая в памяти встречи и увлечения, я не находил ее там.

Чтобы снять вопросы, в следующее воскресенье я опять отправился на выставку. Но картины и экскурсоводы были другие, и в своей дотошности я дошел до главного администратора.

Выяснилось, что провести экскурсию для серьезных людей специально была приглашена Марина Николаевна – искусствовед из Эрмитажа. «Для серьезных» – подчеркивалось: мне давали понять, что я к таковым, конечно же, не отношусь.

Представив себя рыскающим по Эрмитажу, я на время отложил дальнейшие поиски.

Через день позвонила Элла и поинтересовалась, был ли я в воскресенье на выставке. Я ответил утвердительно, и она, не объясняя ничего, попросила обязательно зайти к ним в ближайшее время.

Заинтригованный, вечером следующего дня я был у них. Элла встретила меня, загадочно улыбаясь, и провела к знакомой картине. Из сини неба, нежно и требовательно, на меня смотрела та женщина, с выставки…

– Это она?! – удивился я.

Элла кивнула, мы прошли в гостиную, и на мое: «Объясни…», – она помолчала, как бы собираясь с мыслями.

– Ира в свое время рассказала мне, как ты смотрел на Леночку Бармину.

– Елену Владимировну, – поправил я, вспомнив встречу в кафе. – И как это я смотрел?

– Не знаю, – засмеялась Элла. – Но женщины такое замечают, и я поняла еще тогда, кто нужен тебе.

– А как же Ира? Вы с ней так сдружились…

– Да, в ней много хорошего, и я надеялась, что у вас всё получится, она любила тебя.

– Хватит, – прервал я. – Что там у доморощенного психолога про Марину Николаевну?

– А Марина Николаевна той же породы, что и Бармина. Недавно я разговаривала с ее подругой по институту. Вспоминая о Марине и Станиславе Белевском, она рассказывала, как все восхищались этой парой.

На третьем курсе он был отчислен из военно-морского училища по состоянию здоровья. Чтобы восстановиться, стал заниматься самыми экстремальными видами спорта: парашютным, сплавом по горным рекам, альпинизмом. И она, пока не родилась дочка, везде была с ним.

Вернуться в училище не получилось, море и корабли так и остались его голубой мечтой… Он всерьез увлекся альпинизмом, об этом мне говорила уже сама Марина. Нас познакомил Гоша. Он часто общается с ней по работе, а со Станиславом жил в одном доме, и они даже дружили в детстве.

Элла замолчала, глядя на догорающий в камине огонь.

– И что дальше? – не выдержал я. – Дальше плохо… Пять лет назад дочка-второкурсница влюбилась в молодого канадского дипломата и сбежала с ним за границу, а Марину затаскали в КГБ. Через несколько месяцев в горах разбился Стас. Два года он лежал без движения.

Надеясь на чудо, они обменяли свою квартиру на гораздо худшую, потратив доплату на разных знахарей, так как медицина расписалась в бессилии. Вот тогда Гоша написал для Стаса эту картину. Чуда не случилось… Уже три года Марина одна, недавно вновь поменяла квартиру и вернула картину, чтобы ничто не напоминало о прошлом счастье и горе.

– А как ты узнала, что я был на выставке?

– Догадалась… Позвонила Марина, выясняя, не тот ли товарищ, который был с нами и довольно бесцеремонно ее разглядывал, наводит о ней справки. Я подтвердила: «… именно он».

В этих картинных делах была какая-то связь, но тронувший меня рассказ о Марине мешал сосредоточиться. Наконец-то дошло…

– Выходит, ты все разыграла – как по нотам! И на выставке сюрпризом была сама Марина Николаевна?

– Какой догадливый… Как жираф. Я знала – она тебе понравится. А когда перед уходом ты вернулся к картине, убедилась окончательно – план сработает, – и, даже не спрашивая, надо ли мне это, объяснила, по каким дням и в каком зале можно увидеть Марину.

– Слушай, я всегда считал себя вольным охотником, а тут просматривается явное сводничество, и не знаю – ругать тебя или благодарить.

– «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь», – скептически прищурилась Элла. – Марина – не Ирина.

По моему взгляду она поняла, что допустила перебор.

– Извини, я не хотела…

Нашу беседу прервал Гоша, появившийся из мастерской.

– А я-то думаю, с кем бы испить хорошего винца… Эллочка, неужели нам с бывалым мореходом суждено помереть от жажды?!

Наполняя бокалы, он с интересом стал расспрашивать меня о дальних странах, а когда Элла шутливо потребовала написать портрет «морского волка», вполне серьезно предложил позировать.

Откланиваясь, я рассмешил их, изображая волка морского с карандашом в зубах вместо трубки, и Элла заговорщицки пожелала мне удачи…

«Нужна ли тебе подобная “удача”? – спрашивал я себя. – Привычной легкости в отношениях здесь явно не предвидится, а о серьезном – не стоит и думать». И, когда твердо решил: «Не нужна. Ни к чему хорошему это не приведет», – появилось тревожное ощущение потери…

Через два дня я стоял у колонны в небольшом зале, наблюдая, как она, листая лежащий на столике толстый фолиант, что-то объясняет молодой сотруднице. Закончив объяснения, Марина обернулась ко мне.

– И долго мы будем вот так стоять? Вам лорнет не предложить?

– Мы – не знаю, а я готов стоять всю жизнь.

Оценив глупость ответа, она улыбнулась.

– Ладно, что вы хотите?

– Всего лишь проводить вас с работы. Можно?

Несколько секунд она смотрела мне в глаза и, опустив голову, тихо сказала:

– Хорошо, через час я освобожусь, – и кивнула на смежные залы. – Здесь есть на что посмотреть, кроме меня.

Мы шли по набережной и вдоль каналов, она рассказывала мне о каком-то художнике, а я ей о красоте северных морей. Всё это было интересно, только мне просто хотелось тихонько дотронуться до ее щеки и увидеть в зелено-карих глазах ответное тепло…

Прощаясь, я спросил:

– Мы еще встретимся?

Набросав номера телефонов в записной книжке, она вырвала листок.

– Звоните, – и исчезла в подъезде.

На следующий день, созвонившись, я снова провожал ее…

А воскресенье мы провели вместе: катались на катерах, обедали в открытом ресторане, гуляли в парке, и были уже на «ты». У подъезда, надеясь на понимание, я с грустью сообщил, что завтра отбываю в длительную командировку. Она сжала мою руку в мягких ладонях.

– Позвони, когда вернешься, – и, как обычно, ушла не оглядываясь.

* * *

На Балтике проходили масштабные учения, и на двух кораблях испытывалось наше оборудование. Как всегда, то, что осталось на берегу, в море для меня перестало существовать. Поэтому через полтора месяца, отвлеченно представляя реальность этой жизни, я как бы заново знакомился с городом, думая о тех, кого мне хотелось бы увидеть. Марины среди них не было… Помнилось, что она где-то есть, но образ был смутным и малозначимым.

В ресторане официантка, принимая заказ, плотно прижалась мягким бедром к моему плечу. Приятное ощущение женщины подействовало согревающее, и я продолжил прогулку, уже не просто глядя по сторонам, а любуясь городом и его обитателями.

Вдруг что-то заставило меня приостановиться, и, продолжая идти, я понял, что именно… Возле моста, у парапета, спиной ко мне стояла Марина, склонив голову на плечо высокого мужчины в сером костюме. Смеясь, он обнял ее за талию, притянул к себе, и она доверчиво потерлась лицом о его подбородок.

Я ускорил шаг, а мир вокруг стал серым и пустым…

Уже на мосту я все-таки оглянулся. Она, шутливо отталкивая его обеими руками, повернулась ко мне лицом – это была не Марина. Я стоял, глядя на них, и глупо улыбался. Мужчина приветливо помахал мне рукой, обнял женщину за плечи, и они пошли вдоль парапета, а я смотрел им вслед, счастливый…

С первого же автомата я позвонил Марине на работу, мне ответили, что ее сегодня не будет. Перезвонив домой, я услышал спокойный голос: она поздравила меня с прибытием и пояснила, что готовит доклад к предстоящему симпозиуму. Я предложил встретиться: «Нельзя сидеть дома в такую погоду», – но, толком ничего не разобрав из меланхоличного ответа, согласился тотчас прийти к ней…

– Нет, нет, – испугалась Марина. – Встретимся в кафе, на углу, через час.

Ждать в кафе не получалось, будоражило ощущение праздника от предстоящей встречи, и вскоре я мерил шагами тротуар у ее дома.

Выйдя из подъезда, она не сразу увидела меня, а я смотрел, не понимая, как можно было спутать ее с кем-то – второй такой не бывает…

– Мы же договори… – начала она.

Я взял ее за руки.

– Здравствуй, Марина, – и, заглянув в глаза, повторил, – ну, здравствуй же, я пришел к тебе…

Губы ее задрожали, в уголках глаз появились слезинки, она отвернулась, чтобы скрыть их. Я потянул ее за руку.

– Идем.

– Куда?

– На кудыкину гору, мышей ловить и тебя кормить, – вырвалась детская присказка.

На меня смотрела уже другая Марина – открытая улыбка осветила ее лицо, зеленые глаза лучились ожиданием радости… Мы уехали в Петергоф, бродили по парку и не могли наговориться, словно, зная друг друга тысячу лет, встретились после долгой разлуки.

Вечером в сквере возле ее дома разговор всё чаще стал прерываться неловким молчанием. Я чувствовал – невозможно, попрощавшись, разойтись, но и по-другому как-то не складывалось…

Невдалеке асфальт аллеи был расчерчен мелом на квадраты, и я спросил:

– Мариш, а это не те «классики», по которым раньше скакали все девчонки?

– Да, те самые…

– Знаешь, я в детстве очень хотел понять правила этих попрыгушек, но по-мальчишески стеснялся спрашивать.

Она рассмеялась.

– Я объясню…

С большим интересом я смотрел, как она скачет по квадратикам то на одной ноге, то как-то в стороны и разворачиваясь, словно по команде: «Кругом!». Пытаясь понять процесс, я, сдвинув на затылок фуражку, начал прыгать под ее заливистый смех и наставления. Сначала получалось неловко, но, усвоив правила, стал раз за разом все увереннее проходить дистанцию.

Боковым зрением я видел, как молодая парочка остановилась и с интересом наблюдает за нами.

Безупречно проскакав, я подошел к ней.

– Ну что, могу, а?!

– Можешь… – Марина уже не смеялась… Резко повернувшись, она быстро пошла к дому. Я догнал ее, не понимая, что случилось.

В подъезде, поднимаясь по ступенькам, она потянула меня за собой. Возле двери, лихорадочно роясь в сумочке и не находя ключей, Марина растерянно посмотрела на меня: подбородок ее дрожал, прикусив до крови губу, она бессильно опустила руки…

Желая помочь, я взял у нее сумочку. Всхлипывая, она обвила руками мою шею, и, ощутив теплую, соленую от слез влажность губ, я обнял ее, жалея. Она отстранилась, вглядываясь в меня, – мокрое, размалеванное потекшей помадой и тушью побледневшее лицо было прекрасно…

Я нащупал в сумочке ключи и протянул ей.

С веселым недоумением глянув в зеркало, висевшее в прихожей, Марина провела меня в комнату и усадила на диван.

– Извини, мне надо привести себя в порядок.

Через несколько минут, выйдя из ванной, она прошла к шкафу, открыла дверцу и потянулась к стопке белья. Я заворожено смотрел на нее, нестерпимо соблазнительную в коротком простеньком халатике.

Почувствовав этот взгляд, она обернулась – белье выпало из рук…

Ощущая в ладонях жар страсти, трепетно, словно впервые в жизни, я ласкал женщину. Отвечая на ласки, Марина скинула халат и сдавленно прошептала:

– Расстегни…

Нежная грудь заполнила ладонь… Целуя шею, плечи, я повернул ее лицом к себе, и в блаженстве долгого поцелуя исчезло всё, кроме теплых губ и желанного тела.

Она отдавалась, смеясь и плача… Затихнув, мы медленно возвращались из-за той неведомой грани. Омытые слезами глаза ее светились любовью и счастьем.

Через пару часов, поужинав, мы пили кофе и вели умные разговоры.

В строгом красивом халате, интеллигентно сдержанная, Марина что-то объясняла мне. А я смотрел, поражаясь контрасту между той, что была немного раньше, и этой… Под моим взглядом она стала сбиваться в объяснениях и замолчала, нервно глядя по сторонам, словно выискивая, чем бы в меня кинуть… И с угрожающим «Ах, так!», чуть не опрокинув столик, набросилась, шутливо молотя по моим плечам кулачками. Я прижал ее к себе, усмиряя «гнев», и как же сладко мы целовались…

Она разобрала постель. Нетерпения не было, было предвкушение. И оно оправдалось.

Закатное солнце расцвечивало медный ореол волос и золотило белую атласную кожу. Глаза ее то вспыхивали страстью, то заволакивались негой и благодарной нежностью. Я совсем потерялся в ней: мягкие припухлые губы, нежные пальчики легких ножек… Уже этого могло хватить на полжизни. А всё остальное… Всем остальным можно было бесконечно любоваться и наслаждаться, как желалось в минуты нежности и хотелось в безумии страсти.

Опираясь на локоть, она задумчиво смотрела на меня.

– Странно всё это… Кого только мне не сватали за последние годы, и кто только не пытался со мной… – она замолчала, подыскивая нужное слово, – подружиться. Нескольких минут общения хватало, чтобы понять – это не мое, и настаивать никто даже не пытался. А были и достойные мужчины.

– И по какому же параграфу прохожу я?

Она смешно сморщилась и легонько щелкнула меня по носу.

– А ты вообще неизвестно, кто. Как ты считаешь, что думали молодые люди, смотревшие, разинув рты, на скачущего в «классики» капитана первого ранга в сбитой набекрень фуражке?

– Не знаю… А что думала ты?

– А я не думала, я понимала – это мой мужчина, и таких больше нет…

И подозревать это стала с первого дня, когда ты таращился на меня, как дурак.

– Ах, дурак, – я уронил ее на спину, целуя. – А что же ты сегодня по телефону так нехотя общалась со мной?

– Я не нехотя… – она отвернулась, пряча повлажневшие глаза. – Я полтора месяца каждый день ждала тебя, и знала: если ты не придешь, я умру…

«Какой же ангел, – подумал я, – послал ту сцену у моста, и как я благодарен ему».

На следующий день меня вызвали на службу и приказали срочно отбыть на Северный флот, а до этого сдать отчеты по предыдущей командировке. Встречи с Мариной в эти дни были краткими и, перед скорым расставанием, печальными. В море, как ни старался, я не мог забыть ее, даже временно… По прилету военным бортом сразу направился в Эрмитаж, уверенный, что она ждет меня. Быстро пройдя по залам, я нашел ее с небольшой группой иностранных туристов и остановился в сторонке.

Она рассказывала о прекрасных женщинах прошлого, смотревших с полотен, и, казалось, была одной из них. Ее слушатели стали заинтересовано коситься в мою сторону. Они, наверное, поняли или представили себе, что этот моряк явился сюда прямо с корабля к любимой женщине. Улыбаясь им, я любовался ею. Открытая нежная шея, соблазнительные очертания фигуры, которые подчеркивало длинное платье, вызывали желание, совсем не имевшее отношения к картинам.

Заметив, что экскурсантов что-то отвлекает, она обернулась, непроизвольно шагнула ко мне и остановилась, смущенно глядя на них.

Стоявшая впереди женщина задорно махнула рукой: «Гоу!», – и, сделав несколько быстрых шагов, Марина обняла меня, прижавшись.

Послышались робкие аплодисменты, поддержанные всей группой. Из другого зала заглянула встревоженная сотрудница и застыла в недоумении…

– Через десять минут мы заканчиваем, подожди здесь, – шепнула Марина и отошла, извиняясь и благодаря всех.

Я ждал, взволнованный ощущением краткой близости и, заслышав легкие шаги, подхватил и закружил ее, целуя…

– Не надо, сюда могут войти.

– А куда не могут? Я так хочу тебя!.. – я был почти серьезен.

– Но у меня еще две группы, – в ее голосе слышалось сожаление. Вдруг в зеленых глазах заплясали карие искорки.

– Подожди, – она оглянулась и, взяв меня за руку, провела в конец зала.

Там, в нише заставленной шкафами, Марина постучала в небольшую дверь. Выглянула пожилая женщина с бутербродом в руке.

– Тетя Настя, – быстро проговорила Марина, – можно, мы недолго побудем у вас?

– Конечно, Марина Николаевна, – несколько недоуменно ответила та. – Я пока здесь приберусь, – и, прихватив ведро, вышла.

Марина задвинула щеколду и обернулась… В широко распахнутых глазах смешались испуг, ожидание и что-то еще, толкнувшее ее в мои объятия.

Ощутив вздымающуюся в частом дыхании грудь и дрожащие бедра, я забыл обо всем на свете. Были только страсть и тело любимой женщины с розовыми кандалами трусиков на щиколотках…

Когда замерла последняя дрожь, она плотно прижалась ко мне, склонив голову к моему плечу, и не было сил от нее оторваться.

– Отвернись.

Чуть помедлив, я с неохотой подчинился… Шорохи за спиной прекратились.

– Можно? – обернулся я.

Марина смотрела растерянно и напряженно… я взял в ладони ее лицо.

– Сладкая ты моя…

Она благодарно улыбнулась и открыла задвижку, не решаясь выйти.

Я распахнул дверь – тетя Настя стояла напротив, с ведром и тряпкой в руках. Похоже, она даже не приступала к работе, слыша всё.

Марина шагнула через порог.

– Спасибо, тетя Настя.

Та, выронив ведро, всплеснула руками.

– Марина Николаевна!.. – ее изумление смешивалось с таким одобрением, что я рассмеялся, глядя на покрасневшую Марину.

Она подтолкнула меня к выходу.

– Иди, я скоро…

Я присоединился к группе экскурсантов, и через несколько минут Марина тронула меня за плечо.

– В семнадцать часов я освобожусь.

Она уходила – строгая и красивая, соблазнительная и недоступная…

* * *

Жизнь продолжалась, приобретая смысл, которого раньше не было.

Впервые в общении с женщиной, в желании видеть ее, быть с нею, преобладали не эротические устремления, а что-то другое, важное и нужное. Я чувствовал это и в ней – словно мы на одной волне…

Временами эта волна накалялась, начиная вибрировать, и даже в легком касании рук возникали искры страсти. И, когда страсть и нежность и то, что приходит свыше и чему нет определения, сливались воедино, в этом едином были только Я и Она, мужчина и женщина.

Глава 5. Ирина

Мне нравилось, приходя с работы, наблюдать из прихожей через застекленную дверь, как Слава и Жанна ползают в комнате среди разбросанных игрушек. На ковре, под столом и на диване у них был целый мир, и они интересно в нем жили. Он серьезно что-то говорил ей, а она, внимательно слушая, отвечала, смешно коверкая слова.

Заметив меня, дочка с радостным визгом бежала, подняв ручонки, я подхватывала ее, тормоша и целуя.

Мужу, наверное, тоже хотелось, чтобы его потормошили и поцеловали, но я садилась на диван и слушала их рассказы о прошедшем дне.

Примерно так, с небольшими вариантами, всё происходило с тех пор, как Жанну стали водить в детский сад. Слава заканчивал работу раньше и забирал ее, а утром отводила я. Сегодня я принесла им не очень хорошую новость: за счет сокращения персонала нам повысили зарплату, но придется на час-два задерживаться.

Наша организация относилась к военному ведомству, контролируя на заводах и фабриках товары двойного назначения.

С этой работой, через своего отца, мне помог Дима Рогачев, и я была очень благодарна ему: высокая зарплата, квартальные премии, чувство своей значимости из-за принадлежности к оборонке. Даже директора предприятий, которые я курировала, вынуждены были считаться со мной. Стараясь забыть всё произошедшее в Ленинграде, я вгрызалась в работу, жила ею и через полгода уже считалась хорошим специалистом. Потом был перерыв из-за рождения Жанны. Наверстав упущенное, сейчас я чувствовала себя уверенно, не боясь предстоящего сокращения штата.

Начальник отдела, Яков Моисеевич, зная, что я принята к ним по знакомству, первое время придирчиво присматривался… Но, увидев, с каким упорством я вникаю во все тонкости, постоянно что-то спрашивая у него и у других опытных сотрудников, постепенно стал поручать мне дела посложнее.

Когда я была на седьмом месяце беременности, он, узнав, что мы маемся в съемном жилье без удобств, договорился с военным, уезжавшим в длительную командировку, и тот за символическую плату предоставил нам свою квартиру.

Отношения с мужем после моего возвращения складывались не просто… Еще перед его приездом в Ленинград первоначальное решение вернуться домой сменилось сомнениями. Зная о присущей ему недоверчивости, я предвидела, что объясниться с ним будет трудно и родители его по-хорошему меня уже не примут, если даже мои ни разу не ответили на открытки… Но оставаться было тоскливо и страшно, хотя Элла обещала помогать во всем.

Слава, к моему удивлению, ни о чем не расспрашивал. Было видно, что он счастлив видеть меня, любит и очень хочет, чтобы я вернулась домой. С Эллой я даже не стала советоваться: она полностью поддерживала его. Он сразу понравился ей своей надежной обстоятельностью и заботливым отношением ко мне. А когда выяснилось, что он почти договорился о жилье, полагая, что я не захочу жить с родителями, сомнения отпали окончательно.

Мужу о своих колебаниях я, конечно же, не сказала. Считалось, что с работой у меня не получилось, к тому же серьезно заболела, поэтому и приходится уезжать. Вещей набралось два больших чемодана – у Славы округлились глаза, когда их укладывали. Хорошо, что ему были неизвестны цены…

С Эллой мы договорились созваниваться почаще, но я твердо знала: этого не будет. Я вычеркну из памяти всё, так как даже при мысли о К.В. меня охватывало оцепенение и подступали слезы, а остальное казалось сплошным тяжелым бредом.

Отец был рад моему возвращению, но, видя отношение матери, постепенно угас. А она, даже не здороваясь, спросила:

– И где же ты была? И за чем же ты ездила, мужняя жена? – и, не дослушав объяснений, язвительно выговаривала. – А люди-то говорят совсем другое. Тебя видели с мужчинами в такси, возле гостиницы… Мне стыдно смотреть в глаза сватам.

На следующий день после приезда пришлось навестить родителей мужа. Встретили меня, казалось бы, доброжелательно, но недоуменно-вопрошающие взгляды свекра и то, как Екатерина Семеновна, разговаривая, отводила глаза, говорило: я здесь чужая. Другого и не ожидалось…

Услышав, что на днях с Крайнего Севера приезжает дочь с семьей и надолго остановится у них, я обрадовалась: им будет явно не до нас.

Только через несколько дней, когда мы обосновались на новом месте, я вздохнула с облегчением.

Но то были «цветочки»… По сроку не пришли месячные, и, немного выждав, я обратилась к Наталье Борисовне. Осмотрев меня, она определила беременность, с недоумением разведя руками по поводу спирали, и настоятельно, ссылаясь на мои физиологические особенности, не рекомендовала делать аборт.

Если бы она знала обстоятельства зачатия… Самое плохое, что и я этого не знала.

Вспомнилось всё: последние счастливые вечера с К.В., неудержимая, лишающая воли страсть Артема, насилие Сергея…

Когда, обезумев от страха, я сопротивлялась, кусаясь и царапаясь, один из насильников ударил меня, и, теряя сознание, я увидела шприц в его руке.

Что они вытворяли со мной, помнилось смутно, но продолжалось это бесконечно…

Потом пришлось отдаваться мужу, изображая страсть и любовь.

От нахлынувшего отчаяния я завыла в голос, и Наталья Борисовна, давая нюхать нашатырный спирт, принялась отпаивать меня. Успокоившись, я с надеждой спросила:

– А можно точнее знать день, когда я забеременела?

– Нет, только приблизительно, – ответила она, и я ушла, не зная, как это преподнести мужу.

– Но у тебя же спираль?! – были его первые слова.

– Прости, пожалуйста, но по приезду я пошла к врачу, и ее убрали. Я хочу, чтобы у нас был ребенок, но не предполагала, что это случится так скоро.

Ничего другого придумать я не смогла, и смотрела на него с ожиданием и страхом…

Недоумение на его лице сменилось доброй улыбкой.

– А как мы ее назовем?

Мне казалось, что я люблю его – и люблю по-настоящему.

– Ты считаешь, что у нас будет дочка?

– Конечно, такая же красивая, как ты, – он обнял меня, словно оберегая…

Я стала для него любимой и дорогой игрушкой. Ничего не позволяя делать по дому, советуясь с сексопатологом и начитавшись специальных журналов, он занимался со мной любовью так бережно и аккуратно, что меня это нисколько не затрудняло. Было даже интересно, какие позы и позиции он предложит и какие полные и неполные контакты изобретет…

Мне нравилось быть обожаемой капризулей, и, войдя в роль, я невольно подыгрывала ему.

– Я так не хочу…

– А как ты хочешь?

– А вот так…

Без ума от моей наивной развращенности, он был наверху блаженства.

Месяца через два я навестила Нину. Они по-прежнему жили в семейном общежитии, в маленькой комнатке, так как решили обзавестись третьим ребенком, и по многодетности им была обещана большая квартира в строящемся для медиков доме.

Сроки беременности у нас совпадали, и, как маму с опытом, мне было о чем порасспросить ее, встречаясь по выходным, когда она гуляла с малышами.

Про свои злоключения я, конечно же, ничего не рассказала и предложение дружить семьями оставила без внимания, опасаясь, что Слава проговорится о Ленинграде. Но настораживало еще и другое …

Муж ее, Анатолий Иванович, или Толюнчик, как она любовно называла его, – обходительный мужчина, на полголовы ниже ее и явно постарше, лысоватый, улыбчивый и умный, так откровенно, раздевая взглядом, смотрел на меня, что хотелось спрятаться, и в то же время это приятно возбуждало…

Когда в очередной раз я отказалась от предложения Нины встретиться всем вместе, она с обезоруживающей простотой спросила:

– Признавайся, тебя, наверное, смущает мой Толик? Можешь не беспокоиться: он на всех женщин так смотрит. Некоторые, в отличие от тебя, веря в свои чары, начинают строить планы. И – «мимо кассы»… – она рассмеялась. – Он просто нагуливает аппетит, а «обедает» только со мной… По его словам, имея меня, он имеет всех женщин.

– А ты не обманываешься?

– Нет. Поначалу я сомневалась и пару раз устроила проверки с такими девушками и в таких условиях, что отказаться было невозможно… А он так умело обошел «сладкие сети», что девчонки от души смеялись, пересказывая подробности неудавшегося соблазнения.

– Весело вы живете.

– А то… Ты даже не представляешь, как он любит меня!

Роды у нас прошли с разницей в две недели, и, когда наступило лето, мы опять стали общаться, но не часто. Одна с троими детьми Нина не могла управиться, и встречались мы, когда был свободен Толик. А он всё так же откровенно смотрел на меня…

Как-то я поймала себя на том, что, поправляя в коляске Жанну, слегка поддернула вверх юбку и склонилась немного ниже, чем требовалось, задержавшись в этом положении. Наблюдая его реакцию, я почувствовала, как потеплело внизу живота и замокрились трусики…

* * *

Прошло почти два года после возвращения из Ленинграда, невыносимая острота воспоминаний притупилась, и я подумала: «Вот так же, неумышленно, получилось с Артемом».

В то воскресенье, на заключительных соревнованиях, я ловила его восхищенные взгляды, но при этом не было ни малейшего намека на какое-то продолжение. А мне в атмосфере молодости и спортивного азарта хотелось чего-то большего…

После соревнований, развлекаясь, ребята доверили мне управление прогулочным катером, и он начал «рыскать». Артем встал за спиной, придерживая штурвал. Его сильные руки лежали на моих плечах, но когда наши тела соприкасались, он старался отстраниться. На очередном вираже я отодвинулась от штурвала и, ощутив ягодицами возникающую твердость, прижалась к нему, покачивая бедрами… Это продолжалось совсем недолго, опомнившись, я выскользнула из-под его руки и встала рядом, держась за поручень.

Ничего не изменилось, только смотреть он стал по-другому – пристально и оценивающе…

В понедельник утром, когда Артем заехал за мной, я ушла в спальню переодеться. Через минуту он, сминая меня полураздетую, повалил поперек кровати, и, не в силах сопротивляться, я полностью растворилась в этой страсти.

Я зареклась вспоминать даже хорошее, так как следом накатывало всё остальное и хотелось биться головой о стену, в бессилии и обиде… И сейчас решила как можно реже встречаться с Ниной и ее Толиком, или не встречаться вовсе. Смогла же я отшить Виталика, который, узнав о моем возвращении, вдруг загорелся пылкой любовью и, необъяснимым образом узнавая мои маршруты, то как бы нечаянно, то сознательно встречал меня.

Надо отдать должное его настойчивости и умению завлекать, изображая робкого, безумно влюбленного Ромео или пылающего страстью «мачо». Понимая, что он завелся так из-за моей неприступности и не может смириться с отказом, я незаметно для себя уступала ему, проводя лишних полчаса в разговорах и не сразу высвобождая свою ладонь из его руки…

В очередную встречу, когда мы «случайно» оказались у знакомого подъезда, я заявила, что ничего между нами не будет, и ушла, оставив «великого Дон Жуана» незаслуженно обиженным.

После рождения дочки секс, несмотря на все старания мужа, стал казаться однообразно-примитивным и перестал привлекать. Хотелось чего-то необычного или вообще ничего. Слава, чувствуя это, постепенно оставил свои изыски и просто два-три раза в неделю овладевал мною, не требуя большой взаимности. Я не отказывала ему, добросовестно исполняя супружеские обязанности, но не более того…

Постепенно общение нашей семьи с внешним миром свелось лишь к редким посещениям родственников. В одно из таких посещений, когда у родителей мужа по случаю юбилея собралась многочисленная родня, его сестра Света, разглядывая Жанну, стала гадать: «На кого же она похожа?»

Для меня это была больная тема: кроме своих глаз, ничего знакомого в ней я не находила.

Слава занервничал, неуклюже пытаясь перевести разговор на что-то другое, но Света, упрямо возобновляла обсуждение, вовлекая в него родственников, и только Екатерина Семеновна, поджав губы, молча глядела в окно.

По пути домой, разговаривая с Жанной, Слава старался не смотреть на меня. Вечером, укладывая спать, я гладила ее умную головку, и она удивленно спрашивала:

– Мама, а зачем ты плачешь?

* * *

Незаметно прошла зима. Незаметно, наверное, потому, что я по-настоящему увлеклась работой, задавшись целью досконально во всем разбираться. Оказалось, чем больше я узнавала, вникая в дела, тем интереснее становилось…

На предприятиях уже не просто считались со мной как с представителем серьезной организации, но и побаивались моей въедливости и знания предмета. В надежде на мою благосклонность, стали предлагаться дорогие подарки, с натяжкой замаскированные под свои изделия, или короткий отдых в элитных местах.

На одном солидном заводе ко мне приставили «красавца мужчину», с явным заданием соблазнить… Старался он изо всех сил, я даже пожалела его, принимая ухаживания. А дальше – ни-ни…

Он всё понял и разоткровенничался.

– А ну их! Нашли «жиголо»… Хотя ты классная баба, и, не будь у меня жены и двоих детей – влюбился бы.

– Спасибо, но ты герой не моего романа. И часто тебя так используют?

– Нечасто: влиятельные женщины, нужные руководству, редки.

– И как успехи?

– Нормально, ты вторая, с которой не получилось, а в основном – как по маслу.

Меня это заинтересовало.

– А что жена?

Он почувствовал мой интерес, и азарт охотника вновь заставил усмотреть во мне «добычу».

– Когда дело успешно продвигается, я докладываю начальству, и, обеспечивая мне свободу действий, семье дают путевку в хороший санаторий. – Ладонь его легла на мою руку, он понизил голос. – Ира, я не буду никому ничего докладывать. Давай в выходные куда-нибудь закатимся, я знаю отличные места.

– Премного благодарна, Игорь Олегович, за искреннее предложение, – я высвободила руку, – но придется вам провести выходные с семьей.

На мою иронию он не обиделся и, наверное, еще на что-то надеясь, грустно повторил:

– А ты классная баба…

Я, вероятно, не устояла бы перед какими-нибудь соблазнами, если б Яков Моисеевич своевременно не предостерег меня:

– Ирина Юрьевна, я вижу, как серьезно вы относитесь к работе. Это похвально, но ваш профессионализм и дотошность не всех устроит. Возможно, вас будут пытаться чем-то, как-то подкупить или скомпрометировать. Обычно это хорошо маскируется и трудно отличить элементарную доброжелательность от взятки. К сожалению, даже с ценными сотрудниками приходилось расставаться, а мне хотелось бы работать с вами долго…

Яков Моисеевич был интересной личностью. Выше среднего роста, худощавый, подтянутый, казалось – он всегда «наглухо застегнут». Седой ежик волос и аккуратные небольшие усы усиливали ощущение строгости, исходившей от него. Он, действительно, был очень требовательным начальником, и первое время я внутренне сжималась, когда он подходил ко мне, отдавая распоряжения или спрашивая о чем-либо.

Я видела, с каким уважением относятся к нему сотрудники, точнее – сотрудницы, так как в нашем отделе из двенадцати человек было всего трое мужчин, а в другом, возглавляемом Федором Никодимовичем, соотношение мужчин и женщин было зеркально противоположным. Почему так сложилось, мне объяснила Людмила Алексеевна, работающая здесь с незапамятных времен.

Она с самого начала взяла меня под свое покровительство, заметив, по ее выражению, крайнюю испуганность новенькой девочки.

Мужчинам Яков Моисеевич не давал никаких поблажек, требуя во всем неукоснительной точности и четкости, и не многие могли соответствовать этим требованиям. А по отношению к женщинам требовательность и строгость часто переходила в отеческую заботу.

Он говорил, что в войну Россия выстояла и поднялась из разрухи благодаря своим женщинам.

Несколько лет назад у него умерла жена, и сейчас в меру своих сил о нем заботится ее старшая сестра. Его сын – большой начальник, в Москве, и после смерти матери постоянно зовет отца к себе, но Яков Моисеевич не хочет никого затруднять, так как очень самолюбив и ценит независимость.

Всё это и многое другое Людмила Алексеевна постепенно поведала мне по пути с работы или присоединяясь к нам, когда я гуляла с Жанной, так как наши дома объединял общий двор.

После этих рассказов я стала даже жалеть строгого Якова Моисеевича, стараясь не подводить по работе.

Но по-настоящему я прониклась уважением к нему в День Победы.

По традиции, наша организация снимала для празднования банкетный зал, где собирались оба отдела во главе с «шефом» – Александром Владимировичем.

Приходили семьями, и для детей накрывали отдельный стол с угощением. Считая, что Жанна слишком мала, я уговорила маму посидеть с ней и пришла с мужем. В зале слышался легкий перезвон орденов и медалей: многие сослуживцы, их мужья и жены, оказались бывшими или действующими военными.

Александр Владимирович встал и в наступившей тишине торжественно произнес:

– Слово для поздравления предоставляется самому заслуженному среди нас воину, принявшему первый бой младшим лейтенантом на батарее легендарного капитана Флёрова. Этот младший лейтенант прошел со своими «катюшами» всю войну и закончил ее на Дальнем Востоке разгромом Квантунской армии в звании гвардии подполковника. Прошу вас, Яков Моисеевич…

В темно-синем костюме, старомодном, но ладно сидевшем на нем, Яков Моисеевич поднялся и совсем не торжественно, а очень искренне поздравил всех с великим праздником. Орденские планки панцирем прикрывали его грудь, и поверх них красовались ордена «Славы» всех степеней. Статус этих орденов нам объяснил сидевший рядом военный, перечислив по планкам названия других орденов и медалей. Воодушевленный нашим восхищением, он рассказал про капитана Флёрова и о том, что усы Яков Моисеевич носит с сорок третьего года как отличительную особенность гвардии.

После застолья начались танцы: Слава постарался блеснуть своим умением, но и Яков Моисеевич, красиво вальсируя, был на высоте. Церемонно испросив разрешения у мужа, он пригласил меня, и я кружилась, глядя в добрые карие глаза.

Избавившись от опеки Игоря Олеговича, я продолжила начатую работу и обнаружила на заводе серьезные нарушения технологического цикла, чем уберегла армию от бракованной продукции, а руководителей – от больших неприятностей. С помощью нашего начальства им удалось представить всё как вовремя исправленную ошибку, и, думаю, эта «ошибка» стоила руководству завода очень дорого… Моя работа была отмечена благодарностью в трудовой книжке и солидной премией.

Примерно через месяц меня вызвал Александр Владимирович и с мрачным видом указал на кресло.

– Присаживайтесь, Ирина Юрьевна, и объясните, как это вы, умная женщина, допустили такую оплошность? – Я замерла в растерянности…

Так же сурово он продолжил:

– Работаете у нас почти три года и, не имея своего жилья, не удосужились даже встать в очередь! – Увидев мое замешательство, он рассмеялся. – Успокойтесь, я пошутил, наверное, не очень удачно. Город выделяет нам однокомнатную квартиру, а ваша семья, по словам Якова Моисеевича, самая нуждающаяся. Он знает, за кого просить, и обычно его просьбы учитываются. Так что придется нам срочно оформить это задним числом.

Он дал мне бумагу, и под диктовку я написала заявление о постановке в очередь на квартиру. Размашисто подписав, Александр Владимирович убрал заявление в сейф.

– Думаю, всё будет нормально, идите работайте.

Я вышла, не веря в такое счастье и, чтобы не сглазить, никому ничего не стала говорить, даже мужу…

Через неделю ко мне подошла Ангелина Павловна – наш «профком», подчеркнуто интеллигентная дама, и, сознавая важность своей роли в этом событии, произнесла:

– Ирочка, в пятницу, к четырнадцати часам, вам надлежит явиться в горисполком для получения ордера на квартиру, – благосклонно кивнув, она удалилась.

Новость моментально облетела оба отдела, и все от души меня поздравляли, шутливо напрашиваясь на новоселье. По пути домой я поделилась своими мыслями с Людмилой Алексеевной.

– Как-то неудобно получается, работаю недавно, есть, наверное, и другие…

– Если и есть, то нуждающиеся в более серьезном улучшении. К тому же все знают, что ты в фаворе у начальства.

Ее слова задели меня, но не хотелось портить настроение выяснением нюансов.

С порога, подхватив Жанну и обнимая мужа, я сообщила, что у нас будет своя квартира. Жанна, ничего не понимая, счастливо смеялась, видя мою радость, а Слава недоверчиво качал головой. Только когда с ордером на руках мы взяли в домоуправлении ключи и осматривали квартиру, он с восхищенным недоумением вымолвил:

– Ну, ты даешь…

С переездом мы не спешили, постепенно благоустраивая новое жилье, но поведение мужа изменилось: он подробно расспрашивал о моих рабочих поездках, чего раньше не было, то и дело подозрительно что-нибудь уточняя…

В постели он стал агрессивным, мне поначалу это даже нравилось, но, когда я уловила желание унижать меня, потребовала объяснений. После откровенного, тяжелого разговора Слава признался, что страшно ревнует и даже следил за мной.

Я расплакалась.

– Неужели так будет всегда?

– Нет, не будет, – уверял он, – я очень люблю тебя.

Несмотря на его уверения и намерения, трещина в отношениях расширялась. Он то подолгу демонстративно не прикасался ко мне, то набрасывался в самое неподходящее время, и приходилось придерживать дверь кухни или ванной – от Жанны, возмущенно стучавшей по ней кулачками.

– Откройте, пустите меня!

Уступая ему во всем, я, как могла, старалась сохранить семейное тепло, но его оставалось всё меньше…

Жанну он любил, и она тянулась больше к отцу, чем ко мне. Ей шел четвертый год, а общались они как равные.

В воскресенье она подошла ко мне.

– Мы с папой идем в парк.

– А меня возьмете?

Она нерешительно пожала плечами, оглядываясь на него. Он кивнул, разрешая…

Обдумывая всё это, я обратилась к зеркалу и поняла, что, увлеченная работой, совсем перестала следить за собой. Решив обновить гардероб и уделять дочери больше времени, активно взялась за дело… Для обновления гардероба, оказалось, достаточно вытащить из дальних ящиков вещи, приобретенные в Ленинграде. Смотрелись они в нашей провинции очень даже неплохо.

Слава понял происходящее по-своему: возомнил, что хочу отнять у него дочку, а наряжаюсь, чтобы соблазнять кого-то. Несмотря на мои попытки достучаться до него, он всё больше отдалялся, и мы уже просто сожительствовали.

На работе перемены во мне были замечены и оценены. Если до этого я пользовалась уважением и авторитетом как специалист, то теперь для женской части стала признанной законодательницей мод, а мужчины начали обращаться ко мне по явно надуманным поводам.

Следуя наставлениям Изольды Андреевны, вся в ощущении манящей женственности, я словно вынырнула из застойного омута.

Муж, вопреки логике, не скрывая ревности, снова дорожил мною, принимая в постели как драгоценный подарок, что меня вполне устраивало.

* * *

Еще когда мы получили ордер, я выбрала момент и зашла поблагодарить Якова Моисеевича. Он рассердился:

– Квартиру свою вы заслужили, а в благодарности я не нуждаюсь, но в дальнейшем очень рассчитываю на вас по работе.

Сердитость, поначалу вводившая меня в столбняк, теперь почему-то совсем не пугала. Похоже, он понимал это.

Несмотря на возраст, в нем чувствовался мужчина: иногда я ощущала его пристальный взгляд, и этот взгляд вызывал во мне желание нравиться…

В последнее время мне стали поручать работу Алевтины Геннадьевны, заместителя начальника отдела. Она и раньше часто болела, а теперь совсем перестала появляться на работе. Людмила Алексеевна ситуацию прояснила.

– Алевтину тянут до пенсии, а тебя собираются поставить на ее место.

Она как в воду глядела… Вскоре меня вызвал «шеф» и после недолгих расспросов о жизни, о работе предложил должность заместителя начальника отдела. Я согласилась не раздумывая.

– Вот и отлично, – одобрил он. – Документы уйдут в Москву завтра, а после положительного ответа, в котором я не сомневаюсь, на утверждение надо будет ехать в министерство вам лично, со мной или с Яковом Моисеевичем.

Через неделю мы проводили на пенсию Алевтину Геннадьевну, и, догадываясь о моем повышении, сослуживцы улыбались мне – кто-то искренне, а кто и не очень…

Власти новая должность давала немного, но зарплата и премии повышались существенно, как и ответственность. Радуясь в душе и гордясь собой, я понимала роль в этом Якова Моисеевича и была ему благодарна…

Еще через неделю, в пятницу, он сообщил, что в среду мы должны быть в министерстве и что поездка займет два дня.

Предвидя неоднозначную реакцию мужа, я только теперь поделилась с ним своими успехами, и, когда он совсем достал меня подозрениями и домыслами, спросила:

– Может быть, ты немного подучишься и начнешь нормально зарабатывать? А я буду сидеть дома.

Поиграв желваками, он ушел на кухню, и я впервые пожалела, что его подозрения необоснованны.

В понедельник Яков Моисеевич спросил:

– Ирина Юрьевна, вы не против поездки в двухместном купе? Я слишком много путешествовал в своей жизни, и посторонние люди стали меня утомлять.

– Конечно, не против. А я для вас разве не посторонняя?

Спохватившись, что получилось это слишком игриво, добавила:

– Если вас затруднит мое присутствие, то я не против плацкартного вагона, – и тут же осознала нелепую жеманность сказанного.

Он улыбнулся:

– Не затруднит, нисколько…

На следующий день он вручил мне билет:

– Не опаздывайте.

Минут за двадцать до отправления я устраивалась в купе, возбужденная непривычной комфортностью обстановки. Дверь раздвинулась, и проводник услужливо склонился перед элегантным Яковом Моисеевичем:

– Прошу вас…

– Спасибо. Но почему вы не постучали? Здесь дама…

Тот заискивающе извинился передо мной.

Яков Моисеевич держался непринужденно, заказал легкий ужин, и уже через час, переодевшись, я чувствовала себя совершенно свободно, расспрашивая о его путешествиях.

Оказывается, после войны он много лет мотался по всему Союзу с серьезными инспекторскими полномочиями от министерства обороны, помогая выстраивать работу организации. Перечислить все города, в которых побывал, он при всем желании не смог бы, но самые интересные, конечно же, помнил: Норильск и Бухара, Магадан и Севастополь… Открыв рот, я слушала об особенностях этих городов и людей, проживающих там.

Время летело незаметно, и всё бы хорошо, но одно обстоятельство нервировало… В дорогу я взяла лучший свой халат, приобретенный еще в Питере, не подумав, что немного раздалась, а он распашной, с пояском, и, то и дело прикрывая оголяющиеся бедра, заметила, как Яков Моисеевич, демонстративно отворачиваясь, косится на туго обтянутую халатом попу.

Немного погодя он перестал отводить глаза, с иронией наблюдая за моими суетливыми действиями, и я не выдержала:

– Яков Моисеевич, извините, пожалуйста, но я случайно взяла не тот халат, и теперь хоть в простыни закутывайся.

Он засмеялся.

– Я думаю, Ирина Юрьевна, это сделано специально.

Увидев, что я совсем смутилась и в оправдание даже слов не нахожу, он успокоил:

– Нет, нет, не вами! Это там, наверху… Там знают, с каким удовольствием я смотрю на вас и как мало удовольствий мне осталось в жизни.

Я смотрела, не понимая – шутит он или серьезно.

А он грустно закончил:

– Так что не смущайтесь и чувствуйте себя свободно, если вам не трудно…

Он отвернулся, глядя в темное окно, и я поняла – это не просто слова, он говорил то, что думал. Напряженная тишина нарушалась только перестуком колес: «Так-так – вот так, так-так – вот так».

Каждый такт, разбивая напряжение, как бы позволял мне не обращать внимания на расходящиеся полы халата, и, доставая сумочку из шкафа над дверью, я уже не одергивала приподнявшийся подол. Яков Моисеевич довольно поглаживал усы и, когда я уселась, продолжил рассказ о Байкале. Увидев, что меня клонит ко сну, он встал.

– Укладывайтесь, завтра у нас трудный день, а я прогуляюсь до ресторана.

Я разобрала обе постели и, оставив включенным его ночник, нырнула в простыни.

…Поезд резко дернулся, я открыла глаза и лишь через несколько секунд поняла, где нахожусь.

Столик прикрывал мое лицо, но и лица Якова Моисеевича, читавшего книгу, не было видно. Заметив, что лежу полураскрытая, в задравшейся короткой маечке и трусиках, я сообразила, что он хорошо меня видит, и потянулась накрыться, но подумала: «…В такой духоте всё равно раскутаюсь», – устроилась поудобнее и заснула.

Несмотря на раннее прибытие, нас встретил водитель его сына, и через пятнадцать минут машина остановилась возле красивого здания, оказавшегося ведомственной гостиницей. Вежливый дежурный сверил мой паспорт с записью, выдал ключ от номера и карточку, объяснив, что по ней я могу бесплатно питаться в гостиничном ресторане. Яков Моисеевич предъявил удостоверение, при виде которого офицер почтительно склонил голову. Девушка, сидевшая за столиком в холле третьего этажа, провела нас до номера и, распахнув дверь, пожелала приятного отдыха.

Я знала, что Яков Моисеевич собирается остановиться у сына, но слегка заволновалась… Он понял щекотливость ситуации, предупредил, что в десять тридцать будет ждать в вестибюле, и быстро вышел.

Оставшись одна, я обследовала полулюкс, приняла душ и привела в порядок деловой костюм, помянув добрым словом Эллу, когда-то навязавшую мне его. Коричневато-серый, с золотистыми нитями отделки, он сидел чуть тесновато, но, покрутившись перед зеркалом, я пришла к выводу, что в этом есть свой шарм…

* * *

После нескольких часов, проведенных в министерстве, я была порядком измотана, а Яков Моисеевич выглядел по-прежнему бодрым и подтянутым, но по тому, с каким облегчением он откинулся в машине на спинку сиденья, стало понятно, что и он устал.

– Ну что, Ирина Юрьевна, впечатление вы произвели хорошее, и вопрос решен. Поздравляю! Завтра, также к одиннадцати, ненадолго заедем сюда за документами, а сейчас я отвезу вас в гостиницу и предоставлю самой себе. Думаю, скучать не будете – в «Театре на Таганке» на ваше имя забронирован билет, начало спектакля в девятнадцать часов. Сожалею, что не могу пойти с вами.

Мы подъехали к гостинице, и, прощаясь, он церемонно поцеловал мне руку.

– До завтра.

Отдохнув, я отправилась в театр, а поздним вечером, полная впечатлений от спектакля, размечталась на белоснежных простынях: «Неплохо, если бы сейчас кто-то был рядом со мною…». Но лица этого «кого-то» не смогла себе представить.

На следующий день в министерстве мы провели около часа, и при выходе Яков Моисеевич спросил:

– Вас подвезти?

– Нет, я пройдусь по магазинам.

Он шутливо съежился.

– Какой ужас! Хорошо, что я избавлен от этой участи. Не потеряйтесь там – поезд ждать не будет. В девятнадцать часов я заеду за вами.

Из-за количества коробок с покупками мне пришлось два раза возвращаться в гостиницу, и, устав от бесконечных очередей, я с грустью вспомнила, как при нашем с Эллой появлении в магазине сразу находился продавец, который занимался только нами.

В девятнадцать часов в дверь номера постучали, на пороге стоял молодой человек.

– Вас ждут. Что нести?

Я указала на приготовленные вещи…

– Ну, как вам Москва, Ирина Юрьевна? – спросил Яков Моисеевич, когда поезд тронулся.

– А можно без отчества: мы же не на работе?

– Можно… Только боюсь на работе случайно назвать вас так, как мне иногда хотелось бы. Поэтому пусть будет Ирина Юрьевна. Всегда. Согласны?

– Как скажете… А Москва, вашими стараниями – впечатлила. Расскажите о ней, вы ведь москвич?

– Да, москвич…

И я заслушалась воспоминаниями о Москве его детства и юности.

– А после войны и вспомнить нечего – работа и только работа. Потом направили в славный ваш город укреплять обороноспособность страны. Так в нем и остался. Вы не против поужинать в ресторане? – спросил он, вставая.

Мне стало весело:

– Я с вами давно уже без вариантов. Вы не заметили?

Он демонстративно подкрутил ус:

– Что поделаешь – начальник… Так идем?

В ресторане было тепло и уютно, тихая музыка вплеталась в мягкое покачивание вагона, настраивая на приятное общение. Пригубив принесенное официантом вино, Яков Моисеевич скривился:

– Бурда… – и ушел.

Вернувшись с пузатой бутылкой в красивой оплетке, пояснил:

– Из спецзапасов.

Мы долго сидели, беседуя, и, казалось, что ничего в мире больше нет, кроме этой уютной расслабляющей приятности…

– Я, наверное, пойду, Яков Моисеевич?

– Да, конечно идите, я минут через двадцать…

В купе я переоделась и в том же состоянии расслабленности покрасовалась в своей обновке перед большим зеркалом.

Днем в ГУМе я приобрела дорогущий импортный гарнитур: ажурные полупрозрачные трусики, кружевная рубашка, халатик и чулки с широкой резинкой. Халат и чулки остались в коробке, а трусики и рубашка, еле прикрывавшая попу, так смотрелись на мне при слабом свете ночника, что я подумала: «Ему нравится любоваться – пусть любуется, не жалко…».

Сквозь дрему я слышала, как он вошел, и, намеренно раскутавшись, провалилась в сон.

Проснулась я от толчков притормаживающего поезда, аккуратно прикрытая легким одеялом.

– Крепко же вы спите, Ирина Юрьевна, – Яков Моисеевич стоял с перекинутым через плечо полотенцем.

Вспомнив, в каком виде засыпала, я, смущаясь, пожелала ему доброго утра. Он понял мое состояние.

– То был сон, и сон очень красивый. Спасибо… Но сны имеют обыкновение заканчиваться. Одевайтесь.

Металл, появившийся в голосе, совсем не вязался с улыбчивым взглядом. Он вышел, и я, мельком глянув в зеркало на ночную бесстыдницу, поспешно оделась.

Поезд плавно подкатил к вокзалу, и, пока я разбиралась с вещами, в полуоткрытую дверь купе было видно, что почти все вышли из вагона.

– Не спешите, Ирина Юрьевна, поезд дальше не идет, – он смотрел в окно на пустеющий перрон…

Про себя я отметила, что ему, похоже, нравится называть меня по имени отчеству, а мне нравилось быть рядом с ним, ощущая его спокойствие и уверенность в себе.

По платформе торопливо шел, вглядываясь в окна вагона, Евгений Иванович – наш водитель. Увидев его, Яков Моисеевич направился в тамбур.

Через несколько минут, следуя за водителем, нагруженным коробками, мы подошли к машине, и я разместилась на заднем сиденье.

Возле моего дома машина остановилась.

– Евгений Иванович, боюсь, Ирине Юрьевне с коробками не управиться, проводите, пожалуйста, ее до квартиры, – проговорил это Яков Моисеевич, не поворачивая головы, но, когда перед подъездом я обернулась, сдержанно кивнул мне, провожая взглядом.

Стараясь не шуметь, я отперла дверь и внесла коробки, уверенная, что домашние спят, но тут же увидела мужа, стоявшего на кухне у окна. «Хорошо, что Яков Моисеевич не вышел из машины», – мелькнула мысль.

– Ты уже раскатываешь на «Волге»… – процедил Слава.

– Это так ты меня встречаешь?! – я пнула коробку, не зная, как обозвать его.

Он сразу сник:

– Тише, тише – разбудишь Жанну, – и, обнимая, полез под юбку, – я так ждал тебя, прости…

– Подожди, дай мне хоть умыться, – отстранилась я.

Через несколько минут он опять прижался ко мне, склонившейся над раковиной:

– Как ты долго…

Эротика последних дней не прошла даром – коридор, комната плыли передо мной… и, закрыв глаза, я торопила раздевающие руки.

Вдруг он резко толкнул меня на кровать.

– Вот ты какая…

Я осознала, что лежу перед ним в своих бесстыдных кружевах, но меня это уже не заботило – я жаждала секса…

* * *

В новой должности работы у меня прибавилось. Продолжая выезжать в командировки, я занималась анализом отчетов, поступающих из городов области, докладывая результаты начальнику отдела.

Отношения у нас были сугубо деловые. Его корректирующие замечания и наставления помогали быстрее вникать в дела, определяя узкие места и пути их преодоления. В этот день, неожиданно прерывая доклад, Яков Моисеевич сказал:

– Есть у нас в области небольшой город и в нем большое предприятие, работающее в основном на министерство обороны. Какой город и предприятие я имею в виду?

Я сразу назвала город и предприятие.

– Хорошо… А какие проблемы, имеющие отношение к нашему ведомству, могут быть на этом предприятии?

Это что-то вроде экзамена – поняла я и, немного подумав, обозначила несколько проблем.

– Совсем хорошо, – одобрил он. – А как из этих проблем можно извлечь личную, а точнее, наличную материальную выгоду для нас, при этом не обкрадывая армию?

Суть вопроса я поняла сразу, так как давно заметила некоторые особенности работы руководства, но озадаченно посмотрела на него…

– Вы не поняли вопроса, Ирина Юрьевна? Поясняю: у нас в стране давно сложились отношения – вы делаете вид, что платите, мы делаем вид, что работаем. Но есть люди, которые не могут работать, ничего не делая, и, трудясь по-настоящему, ищут возможность соответствующего для себя вознаграждения. Это наш случай. Теперь понятно? Сможете составить план работ в этом направлении?

– Постараюсь…

– Постарайтесь, Ирина Юрьевна, я оставлю вас в кабинете, часа на два.

Я уже обдумывала задание, понимая, насколько оно может быть важным для меня.

– А можно мне взять документы по этому предприятию?

– Нет. По памяти, краткий план…

Взяв стопку бумаги, я принялась за дело.

Когда он вошел, я еще не закончила с выводами.

– Что, уже два часа прошло?

Он посмотрел на часы:

– Два с половиной, – и стал разбирать документы на своем столе.

Через несколько минут я положила перед ним свои записи.

– Хорошо, идите, я вас вызову… – в его официальном тоне чувствовалось напряжение.

Работала я в тревожности – справилась ли? И только когда по вызову вошла в кабинет, увидев его лицо, поняла: всё нормально, и без приглашения присела к столу.

– Я надеялся, Ирина Юрьевна, что вы справитесь, но, что вы окажетесь такой умницей… – он в восхищении развел руками. – Это называется – «высший пилотаж»! Берите документы и готовьте группу из трех человек. Пусть они «роют землю» по-настоящему, а ваша задача сводить всё в нужном направлении. Направление, я вижу, вы прекрасно поняли. Итак, послезавтра в командировку… – С озорным недоумением он пожал плечами. – Чего сидим? Кого ждем?

Засмеявшись, я вышла, окрыленная…

Через неделю упорной работы: днем на предприятии, вечерами в номере гостиницы – я вручила ему доклад с выводами и рекомендациями.

Весь следующий день он изучал его, приглашая меня для пояснений, а через несколько дней к нам зачастили директор и главный инженер этого завода.

Несколько раз к Александру Владимировичу вызывали меня, и понурый вид приезжих красноречиво подтверждал качество моей работы. О результатах этой эпопеи ничего не было известно, но, судя по подчеркнуто уважительному отношению начальства, положение мое явно упрочилось.

Похвалив меня за исчерпывающие данные по текущим делам, Яков Моисеевич заметил:

– Теперь я спокойно могу добиваться ухода на пенсию – есть на кого оставить отдел.

– Ну, что вы, Яков Моисеевич, вам рано об этом думать.

Он с грустной иронией подкрутил ус.

– Может быть, может быть… Вам виднее…

Но похоже, намерение его было серьезным.

Меня стали привлекать к обсуждениям, в которых участвовали только Александр Владимирович и два начальника отдела. Мое присутствие никого не смущало, хотя разговоры велись очень откровенные. При мне директор фабрики, с которой продукция двойного назначения уходила в неизвестном направлении, озвучил сумму вознаграждения за содействие в продолжении процесса.

После совещания, напуганная величиной суммы, я зашла к Якову Моисеевичу.

– Вы действительно собираетесь уходить и назначить меня на эту должность? Яков Моисеевич, я не справлюсь, я боюсь…

– Присядьте, Ирина Юрьевна, и успокойтесь, мне давно следовало поговорить с вами. Начальником вас Москва не утвердит – слишком молоды. Когда я уйду, а уйти я планирую примерно через год, пришлют другого человека, и понятно, что он не скоро во всем разберется. Поэтому нужны вы, как специалист, и с этим условием меня отпускают. А специалиста я подготовил классного… На своей должности заместителя вы отвечаете только за работу, и пусть вас не пугают сомнительные дела и суммы. Вы этого испугались?

– Да, этого…

Он ненадолго задумался и, словно очнувшись, продолжил.

– Львиная доля уходит наверх, в ту же Москву, и поэтому, если понадобится, нас предупредят и прикроют. Тошно иногда становится, Ирина Юрьевна, но это система. Так что работайте спокойно.

После очередной результативной командировки меня вызвал шеф. Когда я вошла, они с Яковом Моисеевичем, удобно расположившимся в одном из трех кресел, стоявших вокруг журнального столика, что-то весело обсуждали.

Александр Владимирович, указав на кресло, сел напротив.

Обычно в этом кабинете все сидели на стульях вдоль стола, и, понимая, что мне оказывают особое расположение, я чувствовала себя скованно. Секретарша принесла кофе, и шеф, позвякивая ложечкой, неуверенно начал.

– Ирина Юрьевна, вы уже знаете, что Яков Моисеевич через год собирается оставить нас, «сиротинушек». Замену он подготовил достойную, в этом никто не сомневается, но эта замена, проживая втроем в однокомнатной квартире, нуждается в улучшении жилищных условий. В строящемся доме нам выделяют две квартиры – четырех и трехкомнатную. На первую у нас есть кандидатура, а с трехкомнатной вопрос сложный: для того чтобы вам получить ее, необходимо увеличить состав семьи. Вы сможете прописать к себе близкого родственника – мать или хотя бы сестру?

– Не знаю…

– Так вот, – продолжал он, – если вы это сделаете, дальше – никаких проблем. Если нет, придется ждать неопределенное время, вы знаете в стране с этим очень не просто.

Я молча кивнула, благодарная за разговор, понимая, что он не окончен.

– Есть еще один вариант… – повисла неловкая пауза. – Вы с мужем можете увеличить состав семьи естественным путем.

Он с шутливой рассерженностью посмотрел на Якова Моисеевича:

– А вы что молчите, не помогаете мне?

Яков Моисеевич улыбался, развалившись в кресле.

– Я заслушался, Александр Владимирович, у вас так хорошо получается, продолжайте, пожалуйста…

Шеф продолжил:

– Если вы надумаете рожать, Ирина Юрьевна, то надо поторопиться, чтобы вы вышли на работу до ухода Якова Моисеевича. В этом случае он согласен повременить полгода-год. Так, Яков Моисеевич?

Тот согласно кивнул.

– Вот и всё, Ирина Юрьевна, простите за бесцеремонность, но согласитесь – дело того стоит. Держите нас в курсе…

Поблагодарив, я вышла в полном замешательстве и спросила выходившего следом Якова Моисеевича.

– Можно мне зайти к вам?

– Пожалуйста, – он открыл дверь своего кабинета.

– Яков Моисеевич, мне очень неудобно – это повышенное внимание к моей персоне…

– Вы должны были заметить, Ирина Юрьевна, у нас ко всем относятся со вниманием. А что касается вас, то, предъявляя особые требования по качеству работы и учитывая специфику, – он многозначительно посмотрел на меня, – мы должны как-то компенсировать это, иначе нельзя… Идите работайте, – смягчив тон, он шутливо добавил, – и держите в курсе, как просил Александр Владимирович.

* * *

Отношения с родителями по-прежнему оставляли желать лучшего.

Я не понимала, отчего так: отец в гости зовет и внучку рад видеть, но всё с оглядкой на маму. А она воспринимает это с явным неудовольствием, и нормального общения не получается. Несколько раз я пыталась поговорить с ней, но мама отмалчивалась…

В выходной я предложила мужу навестить родителей. Обычно такой инициативы от меня не исходило, и он с недоумением согласился. Побыв немного у моих, они с Жанной отправились к его родным, а я пообещала подойти позже. Оставшись втроем, я начала разговор о квартире и прописке… Стараясь не замечать недовольства мамы, я рисовала перспективу, и вдруг она взорвалась.

– Какая прописка, какое будущее?! Мне на улицу выйти стыдно. На меня пальцем показывают… Ты постоянно разъезжаешь с мужчинами, ребенок у тебя неизвестно от кого, и квартиру ты заработала в постели с начальством.

Я попыталась остановить ее.

– Откуда такой бред?

– Откуда?! – она перешла на крик, вытолкав из комнаты пытавшегося ее успокоить отца. – Твой муж рассказывал об этом дома и даже просил своего дружка, Коляна, следить за тобой. А Светочка, сестра твоего муженька, обо всём, в подробностях, со всей улицей делится… – она заплакала. – Доча, почему ты не живешь, как все люди? Когда же это закончится…

Я молчала, понимая – любые слова будут восприняты не так. Не было злости ни на мужа, ни на его сестру, было равнодушие и безразличие. Я знала, что никому ничего не докажу и доказывать не стану, а буду поступать как сочту нужным, ни перед кем не оправдываясь.

Возникло ощущение, что в душе захлопнулась какая-то теплая дверца. Спокойно попрощавшись, я пошла к дому родителей мужа.

Они пили чай на веранде, и, посидев немного для приличия, я заторопилась домой. Никто нас не удерживал и навещать не приглашал. Мужу я не сказала про скандал и про обещанную квартиру – просто, исполняя супружескую повинность, перестала предохраняться. А еще, замечая оценивающие взгляды мужчин, иногда подумывала: «Если так считает муж и другие, то почему не позволить себе развлечься, чтобы не страдать от напраслины».

На работе всё шло своим чередом, и, оформляя предстоящую командировку, я принесла шефу документы на подпись. Он отложил их в сторону.

– Ирина Юрьевна, командировка отменяется, вам придется временно исполнять обязанности начальника отдела, так как Яков Моисеевич заболел.

Я забеспокоилась.

– С ним что-то серьезное?

– Нет, но дней десять проболеет.

Взяв у секретаря запасной ключ, Александр Владимирович проводил меня в кабинет.

– Располагайтесь, я сообщу в отделе, что вы здесь и замещаете начальника.

Он ушел, и я прошла по кабинету, не зная, где устроиться – в кресле во главе стола или на стуле сбоку…

Появилась улыбающаяся Людмила Алексеевна и, поняв мое состояние, шутливо подталкивая, усадила в кресло:

– Как ты смотришься!

Она сообщила, что коллеги отнеслись к моему перемещению положительно.

– Так что веди себя соответственно, но не задирай носа, особенно передо мной, а то отшлепаю.

Оставшись одна, я принялась перебирать папки и в нижнем ящике стола, под бумагами, обнаружила иностранный глянцевый журнал с полуголой блондинкой на обложке. По названию было понятно, что это журнал для мужчин. Разглядывая красочные страницы с обнаженными девицами в вызывающих позах и пролистывая очередную голую задницу, я подумала вслух: «Ай да Яков Моисеевич!» И прозвучало это даже одобрительно…

На закладке я задержалась: с полного разворота, очень откровенно позируя, призывно улыбалась красивая брюнетка.

В ней было что-то знакомое…

Просмотрев до конца, я вернулась к закладке и поняла, в чем дело: она была похожа на меня. А на одном из снимков, где она стояла вполоборота, я точно бы признала себя, если б умела так соблазняюще изгибаться…

Знакомое томление, давно не посещавшее меня, перехватило дыхание, и, сунув журнал на место, я прошлась по кабинету, сбрасывая наваждение.

На следующий день утром ко мне зашла Ангелина Павловна.

– Ирочка, – обратилась она, чем-то напоминая Изольду Андреевну, – мне домой звонила Майя Дмитриевна, сестра покойной жены Якова Моисеевича. Она просила позаботиться о нем, так как сама тоже разболелась. Я подумала, – продолжала Ангелина Павловна, – у вас могут быть вопросы, как у заместителя, и вы навестите его, – она положила на стул пакет. – Это от коллектива и от профкома.

О своем визите я предупредила его по телефону, и на мой звонок дверь распахнулась почти сразу. Было видно – Яков Моисеевич готовился: под шелковыми отворотами длинного домашнего халата виднелась белоснежная сорочка. «Слишком парадно для повседневности», – отметила я самодовольно и в тоже время сочувственно…

Держался он бодро, широким жестом приглашая меня в гостиную, и, если б не трость, на которую тяжело опирался, я бы не подумала, что он болен.

– Извините, я присяду, старые раны дают о себе знать, а вы осваивайтесь в моем «блиндаже» и чувствуйте себя… – Яков Моисеевич замялся, не зная, как продолжить. – Чувствуйте себя хорошо.

Я с интересом рассматривала «блиндаж»: кухня и большая комната, разделенные лишь высокой аркой, представляли собой просторную гостиную, в одной стороне которой стоял обеденный стол с шестью красивыми стульями, а в другой – широкий диван и кресло с журнальным столиком. Между столом и диваном две резные двери, веером отклонившиеся одна от другой, смотрелись украшением комнаты.

Заинтересованная, я обернулась к хозяину, и он кивнул разрешающе…

За одной из дверей находилась спальня с высокой кроватью, напротив которой возвышался старинный платяной шкаф, а в углу большим фигурным зеркалом блистало трюмо. За другой был кабинет с письменным столом и стеллажами, заставленными книгами. Открывались двери прямо, и, выйдя из кабинета, я вновь с недоумением стала разглядывать их.

– Это обманчивое впечатление создано искусно выполненным окладом, – объяснил Яков Моисеевич. – Видели бы вы, как иногда гости при входе отклоняются, чтобы не стукнуться о косяк, и задевают дверь с другой стороны.

Мне стало смешно, потому что, когда входила, тоже слегка отклонилась, но благодаря небольшому росту прошла нормально.

Веселые эти пояснения создали непринужденную обстановку. По– хозяйски оглядев кухню, я взяла передник попроще, полюбовавшись на другой, висевший рядом, и заглянула в холодильник.

– Что больной желает на ужин?

– Я хоть и голоден, но не привередлив, – ответил Яков Моисеевич, удобно расположившись в кресле. – Так что сделайте сегодня что-нибудь на свое усмотрение, а я посмотрю на вас. Можно?

– Да, конечно…

После того, что было в поезде, это меня нисколько не смутило. Затянув передник на талии – демонстрировать так демонстрировать – я принялась готовить ужин.

Судя по его улыбчивому взгляду и шутливым наставлениям, процесс ему нравился.

– Надеюсь, Ирина Юрьевна, вы составите мне компанию по уничтожению приготовленных вкусностей?

– Сожалею, Яков Моисеевич, но запас продуктов у вас настолько скуден, что придется мне уйти «не солоно хлебавши», и вы до следующего ужина будете довольствоваться полуфабрикатами, – выдала я это совершенно серьезно и добавила. – Так что в другой раз, приглашая даму, подумайте и о ней, а не только о своем желудке.

Промелькнувшая после первой фразы растерянность на его лице, сменилась напускной мрачностью.

– Эта дама явилась сюда без приглашения и должна радоваться остаткам с барского стола!

Шуточная пикировка завершилась смехом, и уже всерьез я объяснила, что не могу дольше задерживаться, так как не предупредила мужа, а холодильник действительно почти пуст.

Он указал на небольшой комод.

– Возьмите в среднем ящичке деньги и, пожалуйста, не скупитесь, я надеюсь, что следующую трапезу вы разделите со мной.

В прихожей я оглянулась: было как-то неловко оставлять его…

Он кивнул, не вставая с кресла.

– До завтра.

Дома я сказала, что навещала больного начальника и завтра тоже задержусь. Слава подозрительно посмотрел на меня и поинтересовался:

– Надолго он там? – получалось, что начальник – в больнице.

– Не знаю, – уклонилась я от разъяснений, – но какое-то время буду приходить позже.

На следующий день я ушла с работы пораньше и, закупив продукты, с телефона-автомата доложила Якову Моисеевичу о скором своем появлении.

– Заходите, дверь будет открыта, – ответил он ровным голосом, и от этой ровности я слегка заволновалась в ожидании чего-то необычного…

Он поднялся с кресла и подошел, почти не опираясь на трость. Щелкнув дверным замком, помог мне управиться с сумками и показал на красивые домашние туфли.

– В них вам будет удобнее, чем в тапках.

Туфельки были мне впору, и я игриво подумала, что на «подиуме» буду смотреться несравненно лучше.

– Вам, я вижу, уже полегче? – спросила я, раскладывая продукты в холодильнике.

– Не то слово, Ирина Юрьевна, я так быстро никогда не восстанавливался, и, думаю – это полностью ваша заслуга.

Звучавшее в его словах легкое возбуждение передалось мне…

– Каким же образом я вас вылечила?

– Именно своим образом… Думаю, Ирина Юрьевна, в ваших силах излечить меня окончательно.

Разговор становился волнующим…

– И что нужно для этого сделать? – я явно на что-то напрашивалась.

Задорные паутинки сбежались к уголкам его глаз, и я не отводила свой, наверное, бесстыжий, взгляд. Бесстыжий, потому что томительное волнение, поднимаясь от низа живота, уже управляло мною, и было абсолютно всё равно – что и как…

Он прошел к креслу.

– Ирина Юрьевна, успокойтесь, всё гораздо проще… Вам нетрудно будет, раздевшись, надеть вот тот красивый передничек и только в нем и в туфельках приготовить ужин? А я полюбуюсь на вас…

Волнение, затопившее меня, схлынуло, и я спокойно ответила:

– С удовольствием, Яков Моисеевич… – понимая, что сделаю это действительно с удовольствием.

– Пройдите в спальню, – он, смущенно улыбаясь, подкручивал ус и, увидев, что я направилась туда, остановил. – А передничек?

Я вернулась и с бесшабашной легкостью, помахивая передником, прошла в спальню. Медленно раздевшись догола, почувствовала себя странно и неуютно… Но, уже в переднике и туфельках покружившись перед зеркалом, решила, что выгляжу очень интересно. Короткий передник, словно специально скроенный, поддерживая грудь, полностью открывал ее, а широкие шелковые ленты завязок приятно ласкали попу.

Собравшись с духом, я вышла и, прикрывая за собой дверь, ощутила, как ленты скользнули по ягодицам, обнажая их… Улыбнувшись Якову Моисеевичу, напряженно смотревшему на меня, я прошла на кухню.

Конечно же, я чувствовала себя необычно, но, к своему удивлению, была абсолютно спокойна, стараясь обходиться без слишком откровенных поз. Это у меня хорошо получалось, и, ощущая свою соблазнительность, я держалась так, что выглядела, думаю, не хуже, чем та дама из журнала.

Иногда, о чем-то спрашивая, я поглядывала на Якова Моисеевича, и он, опираясь подбородком на кисти рук, обхватившие набалдашник трости, не очень вразумительно отвечал мне.

Когда всё было готово, и я пригласила его к столу, он выпрямился в кресле.

– Ирина Юрьевна, я не мог даже представить, что это будет так… – и через паузу продолжил, – прекрасно и невыносимо. Возьмите, пожалуйста, в спальне халат, – он прикрыл глаза. – Нет, подойдите ко мне.

Он бережно поднес к губам мои ладони.

– Спасибо… – и бессильно опустил их.

В спальне я нашла новый халат, даже не удивившись, что он моего размера. Яков Моисеевич, отставив трость, прошел к угловому стеклянному шкафу и достал хрустальный графинчик с рюмками.

– Мне нельзя, – я отодвинула свою. – Будет скандал с мужем.

Он вопросительно поднял брови.

– Как с такой женщиной можно скандалить? Ее любить надо…

Мы ужинали, разговаривая о работе, словно ничего и не было, и лишь в оттенках слов и мягкости его глаз проскальзывала тайна…

Дома остаток вечера прошел спокойно: Слава рассказывал мне о шалостях Жанны и, уложив ее спать, улегся сам, а я прошла в ванную. Под душем внезапно нахлынувшее жгучее желание овладело мной, и уже через минуту, в одной лишь короткой рубашке, я была в комнате.

Слава лежал, листая журнал при свете ночной лампы, и я, перед трюмо, стоявшим возле кровати, принялась расчесывать волосы. Тянулись секунды. Прерывисто дыша, я водила расческой, зная, что должно последовать дальше, и, покачивая бедрами, с нетерпением ждала.

Скрипнула кровать; задирая рубашку, он прижал меня к обнаженной груди…

* * *

Через два дня, как условились, я вновь была у Якова Моисеевича.

Выглядел он абсолютно здоровым, и, обсудив проблемы по работе, я спросила, что ему приготовить на ближайшие дни.

Он, задумчиво глядя на меня, ответил, что ничего готовить не надо.

– Завтра придет Майя Дмитриевна со своей домработницей, и они займутся хозяйственными делами.

Повисло неловкое молчание… Понимая, что ему, при его самолюбии, трудно о чем-то просить, я решилась.

– Кстати, Яков Моисеевич, сегодня я могу продегустировать ваш знаменитый коньяк, и вообще, собираемся ли мы ужинать, а то я соскучилась по своему красивому передничку? – получилось это у меня легко и беззаботно.

Он оживился.

– Ирина Юрьевна, вы прелесть… Предел моих желаний – видеть вас в этом наряде, да и коньяк нам не помешает.

Было видно, что он раскрепостился, и, довольная собой, я прошла в спальню.

Переодеваясь, я поняла, что делаю это не только для него: мне самой, до замирания, хотелось вновь появиться такою… и, открыв дверь, совершенно не стесняясь, прокружилась перед ним, приподнимая передник.

– Божественно… Ирина Юрьевна, не затрудняйтесь, пожалуйста, долгими приготовлениями, я не голоден. Может быть, лучше выпьем, для тонуса? – он вопросительно смотрел на меня, и в его глазах появилось выражение, которого раньше не было. В них было желание…

Почувствовав это, я совсем по-другому осознала свою наготу и, не отводя взгляда, согласно кивнула.

Он жестом указал на кресло, но я отрицательно покачала головой.

– Подождите, я сама принесу, – меня переполняло возбуждение, и я шла так, как оно диктовало. И очень хотелось, чтобы он смотрел на меня.

И он смотрел…

Когда я вернулась к столу, Яков Моисеевич перевел дыхание, словно до этого не дышал. Пока он разливал коньяк, позвякивая о края фужеров, я, раскрывая коробку конфет, видела, что коньяк льется мимо, а он заворожено смотрит на ленты…

Хмель окутывал меня, превращая всё происходящее во что-то нереальное. Полуприкрыв глаза, я видела, как он отошел на несколько секунд и вернулся с легким шарфиком в руке.

Ничего не понимая, томясь желанием, я прошептала.

– Хочу прилечь…

Едва касаясь, он повязал шарф мне на глаза, и уже в спальне теплые руки бережно прошли по телу, снимая передник. Целуя пальчики ног, нежно лаская, он поднимался выше, и, чувствуя его наслаждение, я утонула в блаженстве происходящего…

Моя одежда аккуратной стопкой лежала на тумбочке. Торопливо одевшись, я приоткрыла дверь – Яков Моисеевич, просматривающий какие-то записи, приветливо улыбнулся:

– Как спалось?

Я замерла в смущении.

– Спасибо, хорошо спалось.

– А как насчет легкого ужина? Я пожарил ваши отварные грибы.

– Замечательно! Дальше я сама все сделаю и угощу вас домашним печеньем.

За ужином он расспрашивал о моей жизни, я рассказывала, путаясь, и с удивлением поняла, что в ней много такого, о чем рассказывать не надо.

Видя мои затруднения, он сменил тему и, уже прощаясь, спросил:

– Ирина Юрьевна, а в следующую пятницу вы придете помочь по хозяйству?

– Конечно, приду, куда же я денусь… Мне хорошо с вами, – прозвучало это очень тепло, именно так, как я чувствовала.

* * *

На следующей неделе он принимал от меня дела, и за время, проведенное в кабинете, ни словом, ни жестом не обозначилось ничего такого, что говорило бы о наших особых отношениях. Лишь один раз, вспомнив про журнал в столе, я хитро посмотрела на него… Он строго и вопросительно поднял брови, и в дальнейшем подобные мысли на работе меня не посещали.

По пятницам, когда я приходила «помогать по хозяйству», всё было так, как нравилось ему. После недолгого приятного общения своим волшебным шарфиком он уводил меня в другое измерение, где я отдавалась, ни о чем не думая… Наслаждаясь, он старался и мне доставить максимум удовольствия.

Завязанные глаза, обостряя восприятие, убирали стеснительность, и, полностью раскрепощенная, я позволяла себе такое, до чего раньше никогда бы не дошла.

Он признался, что после ряда неудач, я вернула ему потрясающее ощущение жизни, и он счастлив, понимая, что я – последняя его женщина.

Достигнуть такого накала действий и чувств, как вначале, уже не получалось, но наслаждений, приводящих к легкому оргазму, было больше чем достаточно. Через полтора часа я уходила, вся в ощущениях нежных, бесстыдных ласк, но неудовлетворенная…

А дома ждал муж – злой и нетерпеливый. Почти с порога он набрасывался на меня, и через минуту нам не хватало места на кровати для яростного секса. Моя предварительная разогретость выплескивалась такой бурей, что он еле удерживал меня, бьющуюся, как в припадке, и соседи начинали стучать в стену. К этому мы пришли не сразу…

Поначалу, когда я приходила умиротворенная с запахом вина, он бесился в ревности, а я, не обращая внимания на его высказывания, чувствуя, что мне чего-то недостает, с испорченным настроением ложилась спать с Жанной.

То, что недостает настоящего секса, даже в голову не приходило…

Во время очередного скандала Жанны не оказалось дома, и под его язвительные замечания я ползала по кровати в поисках оброненной шпильки. Он накинулся на меня, и я, осознав, что именно это мне и нужно, срывая с себя одежду, провалилась в беспамятство…

Каждую пятницу, отправляя Жанну к подружке, Слава ждал, понимая, что там, где я бываю, мне явно недодают, и он получит всё сполна, и больше…

С работой я справлялась безукоризненно, осыпаемая премиями и благодарностями. Яков Моисеевич то и дело оставлял меня на руководстве, уезжая на несколько дней то к сыну в Москву, то в санаторий подлечиться. Юг он не любил, отдыхал и лечился обычно в Подмосковье.

В начале июня, находясь там, он прислал за мной машину, и я три дня провела с ним в шикарном закрытом санатории.

«Непыльная» работа мужа позволяла ему много времени уделять дочке, которой шел шестой год, и его всё устраивало. Рутинным выполнением мною супружеских обязанностей он по-прежнему пользовался, но с нетерпением ждал тех дней, когда я приходила позже и разогретая…

В июле я узнала, что беременна, и сообщила об этом мужу. Он почему-то разозлился и предложил сделать аборт. Я послала его… ссылаясь на здоровье, и рассказала о возможности получения квартиры. Смирившись, он затаил «камень за пазухой» – это чувствовалось…

Яков Моисеевич искренне поздравил меня и в следующую встречу подарил красивое кольцо с бриллиантом. «Уж не считает ли он, что это его ребенок?» – подумала я…

Чтобы избежать лишних проблем, а заодно проучить мужа, я отказала ему в сексе, и «камней за пазухой» у Славы прибавилось.

* * *

В августе в Москве произошел путч, начальство забеспокоилось, а в октябре началось сокращение штата. Яков Моисеевич объяснил, что нам сильно урезали финансирование.

Я по-прежнему приходила к нему, и он любил меня, с моим животиком, так бережно и так искусно, что я млела, растворяясь в этой любви…

В конце ноября при очередном посещении я застала его очень встревоженным. Никаких шарфиков не было… Вздыхая, он порылся в шкафу и достал сберкнижку.

– Здесь двадцать тысяч рублей, на предъявителя. Думаю, тебе хватит на «черный день», и этот день, похоже, не за горами. Послезавтра я уезжаю в Москву и уже не вернусь. – В его глазах стыла боль… – Два наших отдела, – продолжал он, – сокращая, объединяют в один, начальником остается Александр Владимирович, а ты будешь его заместителем. Никодимовича увольняют.

Вдруг, бессильно сжимая кулаки, он резко выпрямился:

– Проклятые правители! Мне бы мой дивизион!

– Зачем вы так? Всё наладится…

– Нет, Иронька, милая моя, уже не наладится. Прощай… Береги себя и детей.

Я видела опавшие седые усы и беззащитные добрые глаза.

Бережно неся свой живот, я шла, размазывая по щекам слезы, и прохожие уступали дорогу…

_____________________________________________________________________

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ВРЕМЯ ВОРОНЬЯ.

Глава 1. Ирина

Рабочий день подошел к концу. Сима, отпустив привередливую покупательницу, снимала кассу, когда в магазин вошли трое… При виде их я сразу почувствовала неладное, несмотря на то, что последний, предупредительно посторонившись, открыл дверь перед выходившей старушкой.

– Спасибо, сынок, еще не перевелись у нас мужчины.

– Ну что вы, мне это совсем не трудно, – он повернул висевшую табличку так, что наружу оказалась надпись «закрыто», и, звякнув щеколдой засова, встал сбоку от входа.

С другой стороны уже стоял второй парень. Вошедший первым, мужчина лет сорока, прошёл по залу, оглядывая витрины и стеллажи.

Внимательно посмотрев на меня, он повернулся к стоявшим у двери и взмахнул рукой, как бы приглашая их к действию. Ни слова не говоря, они начали крушить и ломать всё вокруг.

– Что вы делаете?! Прекратите сейчас же! – закричала Сима.

– Успокой ее, – тихо сказал он мне.

Я подбежала к ней.

– Сима, не надо, замолчи.

Оттолкнув меня, она продолжала еще громче.

– Вы не знаете, нас охраняет милиция! Я сейчас их вызову!

Старший дернулся точно от удара.

– Заткните эту пасть поганую… И всё остальное, чтобы разучилась вызывать милицию.

Я с ужасом смотрела, как ей затолкали в рот тряпку и, задирая подол, повалили лицом на прилавок.

– Не здесь, – резко приказал он, и ее потащили в подсобку.

Слыша, что там происходит, я присела на корточки, в страхе сжимая ладонями голову. Ногой он подвинул ко мне стоявший рядом стул.

– Сядь и не бойся… Передай хозяину, что был Панкрат. Пусть больше не финтит – это последнее предупреждение, – кончиками пальцев, приподняв за подбородок мое лицо, добавил, – а с тобой ничего не случится, если будешь всё делать правильно. Я вижу тебя не в первый раз, ты мне нравишься…

– В субботу, в пять вечера, придешь по этому адресу, – он протянул визитку, – скажешь, к Панкрату.

– Я не могу вечером, у меня дети, – пролепетала я.

– Ну вот, это нормальный разговор, я знал, что ты умница. Придешь днем, в двенадцать.

Он взял с прилавка пачку печенья и кинул в дверь подсобки.

– Эй, в трюме, кончай возиться!

Оттуда, довольно улыбаясь, появился его товарищ, следом, застегивая брюки, второй. Старший направился к выходу, открыл засов, и они вышли на улицу.

Из подсобки доносился приглушенный плач… Я кинулась туда: на полу, всхлипывая, лежала Сима. Помогая подняться, я с трудом усадила ее на табуретку. Опустив голову, она тихо твердила:

– Как же так, как же так…

Я позвонила в офис.

– Виталик, у нас беда, срочно приезжай!

Он приехал минут через пятнадцать, увидел разгром, забившуюся в угол Симу и, недослушав сбивчивые мои объяснения, доложил о случившемся Диме.

Мы отвезли Симу домой. Убедившись, что она вроде бы успокоилась, поехали в офис. Рассказывая Диме подробности налета и опасаясь непредсказуемости дальнейших событий, я умолчала о личном «приглашении».

Выслушав, он нервно пожал плечами.

– Сейчас приедет майор, и всё выясним…

В дверь позвонили, Дима глянул на экран наблюдения.

– Это он. Побудь пока у Виталика.

Из кабинета, приоткрыв дверь, я видела, как Виталик идет по коридору с огромным детиной в милицейской форме. Минут пятнадцать слышались напряженные голоса, но слов разобрать было невозможно. Потом они прошли обратно, а ко мне зашел Дима.

– Поезжай домой и на работу не выходи.

В машине я накинулась на Виталика.

– Вы же сказали, что обо всём договорено, иначе Сима так бы не выступала. В чем дело?

Он виновато пояснил.

– Действительно, отец Димы договорился с высоким милицейским начальством, и этот майор должен был отвечать за охрану. В последний момент они переиграли, не предупредив ни нас, ни его. Он сейчас доложил о случившемся, и ему приказали не вмешиваться. Наверное, бандиты заплатили больше.

– И что же теперь?

– Не знаю, будем разбираться. Пока посиди дома.

Он остановил машину у подъезда.

– Я сообщу тебе, что и как…

Дома царила полная идиллия: Жанна, разложив тетради, делала уроки, а Миша примостился рядом, старательно раскрашивая картинки. Они только покосились в мою сторону, занятые своими серьезными делами, и, забравшись с ногами на диван, я с удовольствием наблюдала за ними.

За эти годы я научилась отделять одно от другого: дом и дети, мужчины и отношения, работа и заботы. Так у меня получалось хоть как-то жить. А поначалу, когда всё валилось в одну кучу, я чудом не сошла с ума.

За ужином Жанна рассказывала о школьных делах, Миша о детсадовских, потом мы смотрели по телевизору мультики, и в этом родном, теплом мире я постаралась забыть о произошедшем. Но позже, в наступившей ночной тишине состояние тревожащей неопределенности оживило в памяти события того проклятого времени. И с горечью я сознавала, что оно еще продолжается…

* * *

Ложась на сохранение, я не знала, что после занесенной при родах инфекции, выхаживая больного ребенка, проведу в больницах почти полгода и окажусь совершенно в другой стране. В этой стране уже не будет нашей организации, мне не оплатят больничные, и два последующих года без какого-либо пособия запомнятся как один сплошной кошмар. Муж, добросовестно ходивший на работу, нищенскую зарплату получал с большими задержками, но упрямо отказывался подрабатывать. Он считал, что государство обязано о нем заботиться, а государство так не считало, живя отдельно от своих граждан.

Пытаясь снять деньги с подаренной сберкнижки, я узнала, что счета «временно заморожены». Так, «замороженные», они и таяли…

Когда появилась возможность получить их, кассирша, то ли сочувствуя, то ли насмехаясь, сказала:

– В девяностом году надо было снимать – приобрели бы на них две «Волги»…

Получив всю сумму, я немного добавила и купила маме на юбилей хороший пылесос. А тогда, чтобы как-то продержаться, хваталась за любую работу – мыла подъезды, разносила почту, торговала газетами.

Осенью договорилась в ЖЭКе за небольшую плату следить за чистотой нашего двора, но с приходом зимы навалило снега, и справляться с обязанностями не получалось… Слава не стал помогать, объясняя, что устает на своей работе, а на работе вместо зарплаты им выдавали разные товары, которые надо было еще обменять или продать.

Со временем удалось устроиться уборщицей в кафе неподалеку, и я могла несколько раз в день сбегать домой, чтобы проверить и подкормить детей. Жанна не по-детски всё понимала, и, пропуская школу, безропотно сидела с братиком, пока его не приняли в ясли.

Жизнь вроде бы налаживалась, но Саид Иванович, хозяин кафе, начал ко мне приставать. Пока он ограничивался шлепками по заду и попытками потискать, я терпела, но когда этот толстый неряшливый коротышка перешел к активным действиям, осадила его, вооружившись шваброй.

Казалось, он успокоился и даже разрешил повару в конце дня наполнять мне бидончик остатками еды, для детей. Это было нашим спасением, но спокойствие длилось недолго… Улучив момент, Саид попытался в кладовке повалить меня на мешки с крупой. Я вырвалась, уронив на него пустые ящики, а на следующий день он заявил:

– Завтра на работу можешь не выходить – ты уволена. Много мнишь о себе. А если хочешь, чтобы я повысил тебе зарплату и позволил брать вечером еду, надо вести себя по-другому…

Я промолчала и, давясь слезами, уже не сопротивлялась, когда, поднимая подол, он, пыхтя, пристраивался сзади. Это продолжалось месяца два, в темном закутке бара, почти на глазах у бармена Никиты, который тоже стал проявлять ко мне интерес, обещая доставить неземное наслаждение.

Как обычно, прихватив немного еды для Жанны, в обеденный перерыв я пошла домой. Неожиданно, с цветами и бутылкой вина в руках, с верхней площадки сбежал Никита и втиснулся за мной в квартиру. Я попыталась вытолкать его, но не смогла.

– Что же ты так плохо встречаешь гостя? – он поставил бутылку на столик возле дивана и протянул мне цветы.

– Уходи, я буду кричать! Сейчас придет Жанна!

– Кричать ты не будешь, – ухмыльнулся он, – а Жанна придет через час, я знаю. Так что не надо терять время…

Я рванулась к двери, но он схватил меня за ворот платья.

– С Саидом можно, а со мной нельзя, что ли? – и повалил на диван.

Пытаясь вырваться, я оттолкнула его, мы скатились на пол, опрокидывая столик. Ощутив под рукой осколки разбившейся бутылки, я испугалась и перестала сопротивляться, отрешенно глядя в потолок…

– Признайся, тебе было хорошо? – довольный собой, он стоял, застегивая ремень. – Я приду послезавтра, так же, в обед.

Меня затрясло от злости.

– Если ты еще хоть раз дотронешься до меня, я пожалуюсь бандитам! Я видела, как ты прячешься за стойкой, когда они приходят.

Его глаза забегали.

– Ты что? Ты же ляжешь под них!

– Да, лягу. Но и тебе, тварь, мало не покажется…

Он выбежал, трусливо оглядываясь.

Бессильная злость сменилась отчаянным желанием убить их всех или себя… Но мысль, что сейчас придет Жанна и надо успеть навести порядок, заставила убрать стекло и, проветривая комнату, протереть пол. Скинув порванное платье, под душем, смывающим ненавистные прикосновения, решила: больше ничего подобного не будет, и с Саидом тоже…

В конце дня, занимаясь уборкой, я заметила, как Никита, поганенько посмеиваясь, что-то нашептывает хозяину, кивая в мою сторону, и это укрепило мое решение.

Через полчаса Саид позвал меня на кухню, где уже никого не было.

– Слушай, я думал, ты скромная женщина, а ты, оказывается, та еще штучка. Давай, не ломайся и поработай по-настоящему.

Одной рукой он принялся расстегивать ширинку, а другой, взяв за волосы, стал клонить вниз мою голову. Я вывернулась, оставив у него в кулаке клок волос, и со всей силы отпихнула его на горячую плиту. Он заорал от боли и ринулся ко мне. Отскочив, я ухватила тяжелую кастрюлю и выплеснула содержимое ему в лицо. Это была куриная лапша.

Он охнул и, вытирая жирный бульон, забормотал:

– Ты не знаешь, что я с тобой сделаю…

– Ничего не сделаешь, я сейчас иду к твоей Фаине и всё ей расскажу, – недавно я узнала, что кафе принадлежит его жене, и видела, как он ходит перед ней «на цыпочках».

Уже возле двери, упав на колени, он поймал подол моего платья:

– Не надо, не ходи, прошу тебя.

С лапшой на лбу и куриной шкуркой на носу, блестящее от жирного бульона умоляющее лицо его было жалким и безобидным. Понимая, что ноги моей здесь больше не будет, я сунула ему эмалированное ведро с крышкой и приказала.

– Собери весь гуляш и куриные ножки! Это будет мое выходное пособие, а утром выдашь полный расчет. И попробуй хоть копейку зажулить!

Он вскочил и, суетливо орудуя половником, наполнил ведро.

Возле Никиты, застывшего с открытым ртом, я приостановилась.

– Скотина! Ты свое еще получишь… – и вышла, наотмашь хлопнув дверью.

Едой я поделилась с соседями, сестрами Лизой и Таней. Лиза, мучаясь больными ногами, почти не выходила из дома и очень помогала мне, присматривая за детьми. Таня крутилась, как белка в колесе, постоянно что-то придумывая, и, узнав, что я лишилась работы, тут же предложила присоединиться к ней. Оказывается, она собралась в Польшу и уже закупает товар.

– Вдвоем будет намного сподручнее, – объяснила она, – а деньги в долг я для тебя найду.

Я и раньше слышала, что этими поездками неплохо зарабатывают, но это очень нелегкий заработок. Насколько нелегкий, я прочувствовала на своей шкуре, часами простаивая на пропускных пунктах без возможности отойти в туалет, а туалетом была загаженная вокруг земля, на которой справляли нужду, ни на кого не обращая внимания, женщины и мужчины. Чтобы втиснуться в транспорт, приходилось мчаться в толпе с тяжелыми сумками, а потом, разложив товар, стоять по двенадцать часов, умоляя гордых полячек купить что-нибудь…

Вторая поездка далась полегче, поскольку был какой-то опыт. Но уже в России, выпрыгивая на автостанции из битком набитого автобуса, Таня повредила ногу. В медпункте, предполагая, что это перелом, ей наложили шину, и, совсем немного не дотащившись до билетных касс, мы, обессиленные, сидели у дороги, обливаясь слезами.

Из остановившейся рядом машины вышел парень лет тридцати и весело предложил.

– Девчонки, не пожалейте злотых – доставлю с комфортом, а с тебя, – он подмигнул мне, – можно натурой…

– Иди отсюда, урод! – я уже научилась говорить на понятном такой сволочи языке.

– Как знаете… – он пожал плечами и пошел к машине, но, сделав несколько шагов, остановился в нерешительности.

– Чего встал, иди, пока костылем не получил, – зло сказала Таня.

Однако он вернулся, разглядывая нас.

– Откуда вы? – выражение его лица и голос изменились настолько, что грубо ответить было невозможно.

Я назвала город.

– А я сам из Москвы. Перегоняю машины, – он кивнул на Таню. – Что у нее с ногой?

– Наверное, перелом, выпала из автобуса.

– Ну и дела… И как же вы будете добираться?

Мы молчали.

– Ладно, я довезу вас… «Для бешеной собаки семь верст не крюк». Поднимайтесь, – он потянулся за Таниной сумкой.

– Подожди, – она прижала баул к себе. – Сколько ты возьмешь?

– Нисколько, не всё меряется деньгами.

Таня подозрительно покосилась на него.

– Темнишь, парень…

Он рассердился.

– Мы едем? Или будем разговоры разговаривать?

Я почувствовала, что всё это взаправду, и, вставая, кивнула Тане.

– Едем.

Устроив ее на заднем сиденье, мы тронулись. Через полчаса пошел дождь, то чуть стихая, то заливая лобовое стекло так, что не справлялись дворники. Он сопровождал нас, не прекращаясь, на протяжении всего пути. Водитель, сначала балагуривший, замолк, и было видно, с каким напряжением он ведет машину сквозь ливень.

Через семь часов, с одной короткой остановкой, мы подъезжали к дому.

– За кого нам молиться? – спросила Таня, когда машина остановилась у подъезда.

Он склонился на руль, обхватив его руками, и через несколько секунд устало выпрямился.

– Напоите, пожалуйста, чаем, – и тихо добавил, – у меня дочка больная, Маша, помолитесь за нее, если можно…

Таня утащила его к себе, а через полчаса, услышав, как хлопнула ее дверь, я подошла к окну и сквозь слезы смотрела на исчезающую за пеленой дождя машину.

Когда дети, взбудораженные моим приездом, вроде бы уснули, Слава, обнимая, полез под подол…

– Не надо, я очень устала.

Он оттолкнул меня.

– С таксистом наразвлекалась, я видел, как ты смотрела в окно.

Во мне появилось равнодушное пренебрежение к нему, и, ни слова не говоря, я ушла в ванную, а потом легла спать на диване с дочкой.

Наутро мы с Жанной отвезли Мишу в ясли и гуляли по магазинам и кафе на привезенные из Польши доллары.

Вернувшись с покупками, отдохнули, взяли пораньше Мишу и до вечера веселились в детском парке. Когда, полные впечатлений, мы пришли домой, Слава на кухне доедал вторую банку тушенки. Потом, включив телевизор, довольный, развалился на диване, отмахиваясь от детей, рассказывающих ему о каруселях.

Я поняла, что больше не хочу его видеть, и утром, забрав ключи, заявила:

– Сюда можешь не возвращаться, а вещи я сегодня же отвезу к твоим родителям.

Он ушел на работу, ничего не понимая…

Набив чемодан и две сумки, я подъехала на такси к их дому и выставила всё перед вышедшим на крыльцо свекром.

Слава несколько раз пытался выяснить отношения, но я, разрешив навещать детей, даже разговаривать не стала.

* * *

Перелом у Татьяны оказался сложным, ни о какой Польше не могло быть и речи. У меня тоже начались проблемы: поднимая даже мало-мальски тяжелую сумку, я ощущала тошноту и сильную головную боль.

Прыгая на костылях, неунывающая Таня открыла небольшой ларек на автовокзале, торгуя всякой всячиной, и взяла меня в помощницы. А недели через три, вечером, пряча за юмором беспокойство, шутливо заметила:

– Ты у нас, Ирочка, словно медом намазана – мужики так и липнут. Чувствую, добром не кончится…

Я и сама это видела, стараясь быть незаметнее, особенно когда приходили бандиты, собирая дань.

– И что же делать?

Она заговорщицки подмигнула.

– Будем менять имидж, – и мы целый час обсуждали детали этой перемены.

Наверное, что-то получилось – парни перестали задерживаться у окошка.

На следующий день Жанна пришла ко мне на работу, чтобы вместе идти за Мишей. Пока я запирала ларек, она, разглядывая меня, отошла в сторону и объявила, что не пойдет со мной – ей стыдно.

Пришлось бежать домой – приводить себя в порядок.

– Похоже, мы перестарались, – озабоченно вздохнула Таня, подсчитывая недельную выручку, – народ обходит ларек стороной, а сегодня Фриц, бригадир бандитов, приказал закончить «маскарад» и собирается с тобой встретиться… А что, он парень видный, а ты женщина вроде бы свободная. Откажешься – нам не дадут работать, – она отвернулась…

– Не расстраивайся, Таня, я сама уже надумала уходить.

– Наверное, правильно, прости, если что не так. Обращайся, я всегда тебе помогу.

Довольно быстро я устроилась дворником, с условием, что работать буду рано утром и поздно вечером, а после обеда меня на два часа взяли в столовую мыть посуду – там можно было и поесть бесплатно. При таком графике я успевала заниматься детьми и управляться с домашними делами, но денег не хватало даже на самое необходимое. Особенно это сказывалось на Жанне…

Так получилось, что по месту жительства она оказалась в престижной школе, где учились, в основном, дети обеспеченных родителей. Хорошо, хоть с учительницей повезло: ей самой по жизни приходилось несладко, и она сочувственно относилась к нам, заботливо опекая Жанну – старательную и скромную девочку. Собирая с родителей очередные пожертвования на нужды класса или школы, ко мне она даже не обращалась, объясняя всем, что я помогаю ей в хозяйственных делах. Некоторым родителям это не нравилось, особенно женщинам – наверное, еще и потому, что их мужья общались со мной с видимым удовольствием.

Учебный год Жанна закончила на одни пятерки, но на душе было тоскливо…

Всё чаще я задумывалась: «А что же дальше? Так и буду трудиться посудомойкой и дворником?..».

В воскресенье, отправив детей гулять, я штопала носки в этих невеселых размышлениях. В дверь позвонили. На пороге стоял высокий мужчина в дорогом светлом костюме. «Явно новый русский», – подумалось мне.

Уточнив, что я – Ирина Юрьевна Боброва, он представился Аркадием Яковлевичем и сказал, что выполняет волю отца, просившего найти меня и помочь, если в этом есть нужда. Я поняла, кто он, и пригласила войти.

Год назад, когда было особенно тяжело, я попыталась дозвониться до Якова Моисеевича, но на том конце провода, не дослушав и не выбирая выражений, послали подальше… Поэтому я, с деланным пренебрежением разглядывая представительного господина, язвительно заявила:

– К вашему удовольствию сообщаю, что ни в чем не нуждаюсь, передайте ему это, пожалуйста, с наилучшими пожеланиями.

– Извините, Ирина Юрьевна, но почему такой тон?

– А каким он должен быть, если от вас, по телефону, меня облаяли последними словами.

– Сожалею, но в этой квартире уже два года живут люди, плохо относящиеся и к нам тоже…

В это время распахнулась дверь, и Жанна, втащив за шиворот ревевшего братишку, подтолкнула его ко мне.

– Совсем не слушается, весь мокрый!

Увидев незнакомого дядю, Миша замолчал, прижимаясь к моим ногам.

Аркадий Яковлевич присел на корточки, и, разглядывая малыша, поправил на нем девчоночью панамку.

– Так говорите, ни в чем не нуждаетесь? – поднялся он. – Пожелание ваше, к сожалению, передать невозможно – отец недавно умер.

Охнув, я прижала ладонь ко рту, вопросительно глядя на него.

– Два года назад, обеспечивая спокойную старость, я отправил его в Израиль, а лечащий врач, тоже бывший русский, сказал, что умер он совершенно здоровым, от тоски по Родине…

Опустившись на стул, я расплакалась и рассказала гостю о своей «поганой» жизни, не скрывая ничего… Выслушав, он спросил.

– А родители не помогают?

– Отец тяжело болеет, все деньги уходят на лечение, да и отношения у нас сложные.

Аркадий Яковлевич помедлил, задумчиво глядя на Мишу.

– Собирайтесь, я определю вас в санаторий, отдохнете, подлечитесь, а там посмотрим…

Я заметалась по комнате, хватая разные вещи.

– Возьмите самое необходимое, – остановил он мою суету, – в санатории есть хороший магазин.

– Но у меня нет денег.

– Разберемся… Я подожду вас в машине.

Сборы заняли не больше получаса, и, оставив Лизе ключи от квартиры, мы устроились в просторной иномарке.

* * *

Поселили нас в шикарном двухкомнатном номере подмосковного санатория. Раньше здесь отдыхали и лечились члены ЦК с семьями, а сейчас, пережидая московские беспорядки или коротая время до отъезда за границу, проживали семьи «новых русских».

Об этом рассказала мне пожилая женщина-врач, куратор нашей семьи. Проникшись сочувственным доверием, она назначала нам самые серьезные обследования, по секрету сообщив, что это стоит «бешеных» денег в валюте.

Жанна, к счастью, оказалась совершенно здоровой. Моя надорванность поездками в Польшу, по словам врача, была вполне поправима. У Миши обнаружились небольшие проблемы с почками, которые со временем грозили перейти в большие… Поскольку болезнь обнаружена вовремя, врачи уверены, что возможно полное выздоровление, но для этого необходимо пройти длительный курс лечения.

В субботу нас навестил Аркадий Яковлевич с женой, Софьей Иосифовной, красивой темноглазой женщиной. Она сразу потянулась к Мише, и он, к моему удивлению, моментально забрался к ней на колени.

Дождавшись из библиотеки Жанну, они втроем отправились в детский городок.

Аркадий Яковлевич поинтересовался нашим обустройством и самочувствием детей. Услышав о болезни Миши, он очень расстроился и, выяснив по местному телефону, что главный врач у себя, поспешил к нему.

С балконной галереи, утопавшей в декоративных растениях, я наблюдала за тем, как Софья Иосифовна с девушкой, распоряжавшейся в городке, снаряжают кораблик на берегу искусственного водоема. К ним присоединился Аркадий Яковлевич и, отправив кораблик с детьми в плавание мимо сказочных островков, поднялся ко мне.

– Ирина Юрьевна, с вашим пребыванием всё улажено – останетесь здесь на столько, сколько необходимо для лечения. Несколько месяцев мы еще пробудем в Москве, и, конечно, не оставим вас без внимания.

– Вы куда-то уезжаете? – полюбопытствовала я.

– В Германию.

Дети весело загалдели, и Софья Иосифовна обеспокоенно приблизилась к воде. Когда «шторм», созданный девушкой, закончился, Аркадий Яковлевич продолжил.

– Осенью в Мюнхене нашему сыну предстоит сложная операция на почках, и мы должны быть с ним.

Месяц пролетел незаметно – обследования, назначения, процедуры.

Постепенно мои лечебные назначения сменились общеукрепляющими, и к середине второго месяца я словно заново родилась.

За эти годы я почти перестала ощущать себя женщиной и удивлялась тому, что продолжаю привлекать мужчин. Постоянное стремление мужа к сексу раздражало меня. Я ничего не высказывала, имитируя что-то ответное, но прекрасно могла бы обходиться без этого, и уже год, будучи одна, нормально себя чувствовала.

Массажи, аэробика, разнообразные водные процедуры сделали свое дело: повышенное внимание мужчин стало мне нравиться, и, слегка кокетничая, я отвечала им ни к чему не обязывающими авансами.

В небольшом магазине при санатории можно было купить или заказать любые вещи для себя и для детей. По приезду Аркадий Яковлевич настоятельно просил не скромничать, так как счета оплачивает фирма, и постепенно я полностью экипировала детей, не забывая про себя, любимую… Заведующая магазином и ее молодой помощник, оценив мою фигуру, предлагали и привозили для меня вещи, явно подчеркивающие ее достоинства.

Утром, занимаясь на корте, я заметила, что Сергей Петрович – бывший замминистра, наблюдает за мной, и привнесла в свои движения долю эротики, прекрасно зная, как одежда теннисистки благоприятствует этому.

Не ограничившись советами, он, откровенно прижимаясь, взялся показывать мне варианты приема мяча.

Его жена, игравшая с подругой на соседнем корте, улыбаясь, посматривала на нас, а подруга громко подбодрила.

– Плотнее, девушка, плотнее, не стесняйтесь…

Сергей Петрович отошел к ним, и они втроем, смеясь, направились к реке.

Во время обеда сидевшая с нами за столом Лариса Матвеевна – дама, явно симпатизирующая мне, сказала.

– Ирочка, я видела, что происходило сегодня на корте. Нельзя так вести себя, у вас могут быть серьезные неприятности…

Я начала оправдываться, но она прервала меня.

– Поговорим после ужина… В этом санатории я не впервые.

Вечером мы прохаживались вдоль берега, и Лариса Матвеевна рассказывала о здешних порядках.

– В отличие от других подобных мест, крутить любовь тут не принято, так как большинство отдыхающих – женщины, мужья которых принадлежат к элите общества и многое друг о друге знают. Любовниц сюда не привозят. Если чья-то жена или дочь нарушают эти негласные установки, то мужу или отцу просто предлагают забрать ее из санатория. Я здесь четвертый раз, – добавила она, – и подобных случаев при мне было – раз-два и обчелся… Но все мы люди, – Лариса Матвеевна лукаво поглядела на меня, – и, чтобы снять лишнее напряжение, для посвященных есть массажные кабинеты с очень опытным персоналом.

Слушая с большим интересом, я спросила.

– А что, посвященные, это какие-то особые люди?

Она рассмеялась.

– Ими легко становятся те, кто интересуется… Великих тайн здесь не любят.

– А вы замужем? – довольно бесцеремонно поинтересовалась я, так как не видела чтобы к ней кто-то приезжал.

– Да. Муж – генерал КГБ в отставке, работает в банковской сфере и сейчас в длительной командировке. Вот такие дела, Ирочка, – закончила она. – Пойду отдыхать, через час у меня эротический массаж, и еще я беру уроки для себя, мне это нравится. Если хотите, запишу вас на завтра. Записать?

Я пожала плечами.

Она поощрительно улыбнулась.

– Не стесняйтесь, это нормально…

– Хорошо, запишите.

Мы попрощались, и я пошла посмотреть, чем заняты дети.

Всё свободное от процедур время Жанна и Миша проводили на детских площадках под присмотром и руководством активных девушек, наверное, бывших пионервожатых. Эти полтора месяца, осваивая разные игры, доступные их возрасту, они настолько были увлечены, что приходилось просить хоть иногда побыть со мной. Но, когда приезжала Софья Иосифовна, а приезжала она каждую субботу, Миша ни на шаг не отходил от нее. Я даже ревновала немного…

Аркадий Яковлевич был всего один раз – по словам Софьи Иосифовны, он очень занят и часто надолго уезжает.

Утром Лариса Матвеевна напомнила, что в двадцать часов у нас массаж и продлится он часа полтора.

День прошел как обычно – теннис, плаванье, волейбол, и больше часа мы с Сергеем Петровичем, учившим меня игре в шахматы, провели за доской.

После ужина, предупредив «пионервожатую», что заберу детей позднее обычного, я встретилась с Ларисой Матвеевной, и мы направились к обвитому плющом одноэтажному корпусу. В вестибюле нас ожидала миловидная девушка в коротком розовом халатике.

– А вот и Томочка, – представила ее Лариса Матвеевна.

Та улыбнулась и попросила следовать за ней. Она шла впереди по длинному коридору, и легко угадывалось, что, кроме туфелек и халатика, на ней ничего не было…

– Одна из ассистенток, – пояснила Лариса Матвеевна, – классная девочка.

Остановившись у массивной двери, девушка своим ключом открыла ее, и мы очутились в уютной комнатке, похожей на приемную.

Она скрылась за одной из дверей и тут же, распахнув ее, пригласила Ларису Матвеевну.

– Проходите, вас ждут.

Потом через узкий коридор провела меня в большую комнату, разделенную прозрачной шторой, где нас приветливо встретил мужчина лет тридцати пяти.

Часть комнаты занимала огромная душевая кабина и широкая ванна с никелированными поручнями, наполовину наполненная водой. За шторой стоял массажный стол, два кресла, покрытых бледно-розовыми простынями, и столик с напитками.

Девушка исчезла, мужчина выключил верхний свет, и в полумраке зазвучала тихая музыка с восточными напевами. Закрыв дверь на задвижку, он подошел ко мне.

– Я помогу вам раздеться… – и, заметив мое удивление, мягко спросил. – Вы пришли на эротический массаж? Я не ошибаюсь?

– Да, – с внутренней настороженностью подтвердила я.

– Тогда ничего не бойтесь и доверьтесь мне. Принимайте все мои указания и действия как обязательные, но, пожалуйста, не считайте, что вас принуждают, представьте, что исполняются ваши желания. А еще лучше – вообще ни о чем не думайте, слушайте музыку и постарайтесь полностью уйти в ощущения…

Внушая это, он медленно расстегивал пуговицы моей полуспортивной кофточки, едва касаясь груди, но так, что я сосками явно чувствовала эти прикосновения, и они вызывали ощущение, что одежда мешает мне.

Снимая кофточку, теплые руки легко массировали затылок и плечи.

Я расслабилась…

– Как хорошо вы всё поняли, – заметил он, и ладони его, задерживаясь, как бы лаская, прошли по ягодицам и бедрам, спуская вниз бриджи.

Я переступила через них, оставшись в трусиках и бюстгальтере. Он взял на полке пакет, надорвал его и вынул легкие прорезиненные туфли без задников и шапочку для душа.

Чарующая музыка в полумраке, скрадывающем пространство, навевала легкую сонливость, происходящее воспринималось отстраненно, и руки, медленно снимающие всё остальное, были приятным дополнением…

Подчиняясь ему, я прошла под душ, и легкие струи воды со всех сторон охватили теплом, разнеживая… Растирая по моему телу жидкое мыло и меняя направление теплого «дождика», в одной лишь плотной повязке на бедрах, он легко и непринужденно делал свое дело.

С нарастающим возбуждением я чувствовала, как его ладони, подрагивая, задерживаются чуть плотнее и дольше там, где это было для меня особенно приятно.

Он открыл дверцу душевой.

– Пожалуйте в ванну, – и помог расположиться в ней.

Невидимые под зеленоватой водой, источающей еле уловимый аромат, в ванне ощущались мягкие выпуклости, на которых было очень удобно лежать, и полочки для рук и ног.

– Вам когда-нибудь делали подводный массаж? – он взял одну из «змеек» душа, висевших на небольшой панели.

– Нет, не делали.

– Процедура приятная, а с эротическим уклоном приятная вдвойне. Поэтому повторюсь – не думайте ни о чем, полностью подчиняйтесь мне и ощущениям.

Широкая теплая волна пошла по телу, приятно возбуждая…

Я потеряла чувство времени, то поднимая ноги сама или с его помощью, то переворачиваясь или стоя на коленях. Мягкие струи, лаская грудь и живот, на ягодицах становились упругими и, бережно и сильно погуляв между ног, опадая, нежно окутывали бедра, а затем, медленно спустившись, приятно щекотали подошвы.

Полностью обессиленной в этом блаженстве, он помог мне выйти из ванны, обернул в простыни, приглаживая, и, наполнив бокал, усадил в кресло.

С каждым глотком прохладного напитка возвращались силы, но эротическое возбуждение не спадало. И, когда на массажном столе он стал втирать масло, легко скользя по всему телу, как бы исследуя его, я напрягалась, чувствуя его сильные пальцы в определенных местах… Он возвращался к ним и, нежно массируя, заставлял меня судорожно вздрагивать в преддверии оргазма.

– Лариса Матвеевна желает присоединиться… Вы разрешаете? – тихо спросил он.

– Да, – мне было всё равно, лишь бы это продолжалось.

В полумраке ничего не хотелось видеть, хотелось только ощущать. Под усыпляюще-волнительную мелодию глаза сами закрывались, и я не заметила Ларисы Матвеевны. Но если до этого руки мужчины, казалось, одновременно были везде, и легкая дрожь оргазма волнами проходила по мне, то сейчас, от множественности ощущений в местах, знакомых лишь умелому мужчине и опытной женщине, я взрывалась в экстазе с полной утратой реальности…

Обессиленная и умиротворенная, закутанная в простыни, я полулежала в мягком кресле, приходя в себя. Можно было подумать, что всё это мне пригрезилось, если бы не мужчина, положивший передо мной одежду.

– Вам помочь?

– Спасибо, я сама.

Слегка поглаживая, как бы прощаясь, он освободил меня от простыней. Очень медленно – по-другому просто не было сил – я оделась.

Он открыл дверь в приемную, где меня ожидала Лариса Матвеевна.

– До свидания. С вами было очень приятно работать. Мы будем ждать вас…

Та же девушка проводила нас обратно, и в вестибюле я взглянула на часы – то, что казалось вечностью, заняло всего час с небольшим.

На перекрестке аллей Лариса Матвеевна остановилась.

– Вы за детьми? А я к себе, отдыхать, – она по-доброму, но как-то странно смотрела на меня. – Ирочка, мне кажется, можно не спрашивать вас ни о чем – я вам завидую… Мне не встречалось никого, кто мог бы так отдаваться подобным действиям и ощущениям и так погружаться в них. А я знаю, о чем говорю. Если вам это интересно, когда уложите детей, приходите на берег. Сегодня там по поводу прощания танцы до утра. Мы и побеседуем обо всем…

Я сомневалась: буду ли в силах еще куда-то идти, но, когда дети уснули, поняла, что из-за пережитого возбуждения заснуть не получится, и направилась на видневшийся за деревьями ярко освещенный берег, откуда доносилась легкая музыка.

В одной из беседок, разбросанных вокруг танцплощадки, в кресле-качалке, укрывшись пледом, сидела Лариса Матвеевна.

Я устроилась рядом, и, любуясь тихой речкой с бегающими по воде огоньками, мы вполголоса стали обсуждать танцующих. Указав на компанию у столов, заставленных бутылками и закусками, она пояснила:

– Эти уже получили документы и на днях летят в Штаты на постоянное жительство.

От столиков донеслись веселые голоса и поздравления в адрес подходивших Сергея Петровича с супругой.

– Они тоже уезжают? – спросила я.

– Да, у них неплохой особнячок в Майами.

– А вы не собираетесь?..

– Нет, из-за прошлой службы мужу нельзя за границу. Он, конечно, мог бы плюнуть на эти запреты, сейчас так делается, но тогда многое потеряет. Через пять лет ограничения закончатся, и можно будет ехать хоть куда, сохранив всё наработанное, а наработано немало. Пока он и здесь прекрасно себя чувствует. С моей помощью…

– Как это? – заинтересовалась я.

– Какая вы любознательная… Ну, так и быть, поделюсь «дворцовыми» тайнами, если расскажете о себе. Как вы здесь оказались? Покровитель у вас неслабый, с большими связями…

Я рассказала ей то, что посчитала возможным, но каким-то образом она вытянула из меня очень многое, особенно по интимным вопросам.

– Так примерно я и думала о вас, – довольная своей проницательностью, заключила она, – именно такой вы мне и нравитесь. Не сердитесь, пожалуйста, что я до всего допытываюсь – тридцать лет жизни с офицером КГБ даром не проходят… А у нас, Ирочка, если не копать глубоко, всё довольно просто. После долгих лет совместной жизни, конечно, разной, но, в основном, в любви и согласии, когда дети разлетелись из гнезда, мы, не сговариваясь, приотпустили поводки…

Лариса Матвеевна рассмеялась, увидев недоумение на моем лице:

– Не понятно? Просто стали сквозь пальцы смотреть на кратковременные связи друг друга на стороне. А когда муж аккуратно подвел мне в любовники своего молодого помощника, я в шутку заявила, что теперь в долгу у него. Он отнесся к этому вполне серьезно, и, чтобы я имела возможность той же монетой вернуть долг, предложил поменять скучную работу в аппарате профсоюзов на должность заместителя директора одного известного театра. Я с удовольствием согласилась – работа интересная и престижная. Пользуясь служебным положением, налаживаю связи и нахожу для него девочек поприличнее.

Заметив мой неподдельный интерес, она продолжила увлеченно рассказывать.

– Надо сказать, это оказалось совсем несложно… Девушки, не согласные открыто подрабатывать телом, за хорошее вознаграждение охотно идут на тайные встречи с солидными мужчинами и за очень хорошее – соглашаются сопровождать их на отдых или в командировку.

– Лариса Матвеевна, – удивилась я, – откуда взялись солидные мужчины?

– Когда выяснилось, что девушек или женщин любого возраста найти нетрудно, мой генерал удружил нескольким бывшим коллегам по службе и партнерам по бизнесу, и к нему стали обращаться. Поскольку заниматься этим он никак не собирался, то предложил мне организовать что-то вроде неофициальной «конторы»… – Лариса Матвеевна поднялась. – Что-то разболталась я не на шутку, и тебя, наверное, утомила. Ничего, что я уже на «ты»?

– Конечно… Получилось ли у вас с «конторой»?

– Получилось, да еще как! Спрос и предложение оказались настолько серьезными, что я решила немного от этого отдохнуть. Но, похоже, наработался профессионализм, поэтому обратила на тебя внимание.

Я вопросительно посмотрела на нее.

– Да, в тебе есть что-то такое, что притягивает и волнует мужчин, и не только их. Думаю, ты знаешь об этом… – Она опять села в кресло. – Скажу откровенно, среди моих кадров встречаются «кисоньки», способные соблазнить кого угодно, и я не устояла… Мне это даже нравится, если попадаются эксклюзивы вроде тебя.

При этих словах ее ладонь легла на мое колено, прикрытое пледом, и, скользнув под него, ласково прошлась по бедрам, раздвигая их. Я закрыла глаза, и когда ладонь продвинулась вверх, со стоном сжала ее.

Она неохотно убрала руку, поправляя плед.

– Через два дня я уезжаю и хочу попросить тебя о прощальной встрече в массажном кабинете. Ты не против?

– Не против, – прошептала я, еще находясь во власти ощущений, и, продолжи она свои действия, я бы не возражала…

Она, по-видимому, поняла это.

– Ты сегодня устала – побереги силы, – и помогла мне подняться.

Из компании веселящихся нас окликнули, приглашая к столу. Лариса Матвеевна помахала им рукой, прощаясь, а мне было не до них… Я шла, засыпая на ходу.

* * *

Наутро всё вчерашнее казалось странным сном, но нежная приветливость Ларисы Матвеевны подтверждала реальность происходившего. Весь этот день и последующий, чувствуя приятную усталость и леность во всем теле, я активно ничем не занималась, отдыхая и развлекаясь.

Вечером, встретившись с Ларисой Матвеевной, мы отправились на массаж. Она предупредила, что сегодня он проводится в другом помещении, приспособленном для семейных пар, и заниматься с нами будет, по ее просьбе, еще и ассистентка.

– Ты согласна? – она взяла меня за руку.

Томясь в предвкушении известных уже удовольствий и чего-то неизведанного, я, соглашаясь, сжала ее ладонь.

Через два часа, глядя на меня благодарно и сочувственно, она сказала:

– Я провожу тебя за детьми, нельзя же так выкладываться, Ирочка…

А меня всё не оставлял потрясающий калейдоскоп ощущений от умелых мужских рук, легкой приятности обнаженной девушки и бесстыдной страстности невидимой третьей участницы.

После завтрака Лариса Матвеевна, прощаясь, вручила мне визитку.

– Надумаешь, приезжай, уж для тебя-то я расстараюсь… И детям, если потребуется, обеспечим хороший присмотр.

В дальнейшем мысли о массаже иногда будоражили меня, но решилась я только недели через три. Без Ларисы Матвеевны эта процедура показалась пресноватой, и я поняла, что нуждаюсь не в массаже, а в полноценном сексе.

В субботу прямо с завтрака Жанна умчалась к подружкам, поджидавшим ее, а мы с Мишей, направляясь к своему корпусу, увидели идущих навстречу Аркадия Яковлевича и Софью Иосифовну. Миша вырвался от меня и стремглав бросился к ним. Шедшая позади мужа Софья Иосифовна в несколько шагов опередила его и, подхватив малыша, прижала к груди. Аркадий Яковлевич молча смотрел на них и, когда я подошла, повернулся ко мне, здороваясь. Глаза его были печальны…

Миша потащил ее на речку, что-то показывать, а мне Аркадий Яковлевич предложил прогуляться и свернул в тихую аллею.

– Ирина Юрьевна, нам надо серьезно поговорить. Через несколько дней мы уезжаем. Из-за ухудшения состояния сына дату операции перенесли.

Увидев мой тревожно-вопросительный взгляд, он, глядя то ли на кроны деревьев, то ли на небо, тихо произнес:

– Будем надеяться на лучшее… – и встряхнул плечами, словно сбрасывая с них тяжесть. – Вы можете пробыть здесь до конца месяца. Со здешним руководством это оговорено – все счета будут оплачены. Тридцатого числа утром за вами приедет машина, тот же водитель, Павел Зиновьевич, доставит вас домой. Сегодня мы прощаемся, и я оставлю вам деньги – десять тысяч долларов.

– Зачем, не надо, вы очень много для нас сделали… Врач говорит, что Миша совершенно здоров. Я так вам благодарна!

Он подвел меня к скамье.

– Присядем. Теперь что касается Миши… Вы, наверное, заметили отношение к нему Софьи Иосифовны. Вам не кажется это странным?

– Кажется… Я даже немного ревную.

Аркадий Яковлевич расстегнул небольшую кожаную сумку, висевшую на плече, достал конверт и протянул мне.

– Посмотрите…

Вынимая из конверта фотографии, я принялась их рассматривать, и в поразительно красивой молодой женщине, с мальчиком лет четырех, узнала Софью Иосифовну. По тому, как ласково она смотрела на него или нежно прижималась щекой к щеке, было понятно, что это ее сынишка.

Взяв фотографию, где он был снят крупным планом, я обмерла, не веря своим глазам, и опустила ее на колени. Аркадий Яковлевич, до этого наблюдавший за мной, отвернулся… Я снова вгляделась в фотографию.

С нее, не по-детски печально, смотрел мальчик – точная копия моего сына, только глаза и волосы были темнее, чем у Миши.

Я всё поняла… Думать ни о чем не хотелось, и я просто разглядывала воробышка, путающегося в траве.

– …Ирина Юрьевна, – будто издалека донесся голос Аркадия Яковлевича. Я с недоумением посмотрела на него… – Не переживайте вы так, всё хорошо. А может стать еще лучше, если вы примете разумное решение, – он помолчал несколько секунд. – Отдайте нам Мишу. Вы видите, как относится к нему Соня, и для меня он не чужой. Он будет жить в спокойной, богатой стране, учиться в лучших университетах – я обеспечу ему хорошее будущее. Здесь же всё под большим вопросом… Да и разлучать вас навсегда мы не собираемся, будете приезжать к нам, и для Жанны я постараюсь что-то сделать.

Наверное, в моих глазах он увидел сомнение…

– Не сомневайтесь, Ирина Юрьевна, всё будет именно так… Я обещаю. Для начала мы позаботимся о более приличной квартире для вас и назначим денежное содержание Жанне.

Он продолжал что-то говорить, но я уже не слушала, сомнений никаких у меня не было: «Сейчас найду Мишеньку и не отпущу от себя ни на шаг».

Я стремительно встала, готовая бежать, и он понял мое намерение.

– Пожалуйста, не забирайте сейчас у нее Мишу. Через два часа мы уезжаем, тогда и скажете о своем решении. Если решите положительно, доверенное лицо и адвокаты всё оформят к нашему возвращению.

– Хорошо, не заберу сейчас, но я хочу быть недалеко от них и видеть сына…

Я нашла их на речке в отгороженном для детей месте и села за столик под плетеным грибком. Софья Иосифовна и Миша с помощью формочек лепили глиняные фигурки и населяли ими выстроенный из песка городок.

Хотелось плакать, тоскливые и пустые мысли наполняли меня щемящей грустью… В жарком летнем воздухе всё вокруг словно замерло. Казалось, что женщина, играющая с ребенком у тихой речки, – это где-то совсем в другом времени и не в этом мире…

Из странного состояния меня вывел Аркадий Яковлевич, присевший напротив.

– Вы согласны?

Я отрицательно покачала головой.

Он расстегнул сумку, достал небольшой пакет и положил его передо мной.

– Здесь обещанные деньги. Жаль…

Напряженно смотревшая на нас Софья Иосифовна, похоже, всё поняла.

Взяв на руки Мишу, она что-то говорила ему, целуя, и передала подошедшему мужу.

Отдавая мне малыша, Аркадий Яковлевич вымученно улыбнулся.

– Прощайте, Ирина Юрьевна… – и быстро пошел за уходившей по аллее женой.

Поравнявшись, он обнял ее за плечи, и она, сгорбившись, прижалась к его груди. Я отвернулась…

* * *

Тридцатого августа утром, закончив несложные формальности, мы прощались с санаторием. Жанну провожали две подружки, и, видя, как искренне они переживают расставание, обмениваясь адресами, я с горечью подумала: «Навряд ли продолжится эта дружба – слишком неравное положение занимают родители».

Миша, хлопая глазенками, радовался предстоящей поездке и только спросил:

– А мама Соня приедет к нам?

– Приедет, – успокоила я его, даже не удивившись «маме Соне».

Когда Павел Зиновьевич занес вещи в квартиру и мы огляделись, перемена обстановки показалась настолько разительной, что дети уныло притихли, разговаривая вполголоса.

Чтобы развлечься и отвлечься, пришлось с наигранной веселостью тащить их на прогулку по городу.

Лиза, отдавая ключи, сообщила, что меня разыскивает молодой обаятельный мужчина, и вручила оставленную визитку. Разглядывая ее, я не сразу сообразила, что Левин Виталий Григорьевич, заместитель директора какого-то «ООО», – Виталик. На обороте была приписка от руки: «Срочно позвони».

Срочно звонить я не стала, разбираясь со школьными делами Жанны и устраивая в детский сад Мишу. Жанна впервые пошла в школу одетая и снаряженная не хуже других. Любуясь ею, я с благодарностью вспоминала Аркадия Яковлевича.

В воскресенье мы поехали навестить моих родителей. Отец, расспрашивая внуков о санатории, восхищался услышанным, а мама с недоумением глядела на меня, качая головой. Объяснять ничего не хотелось, да она и не спрашивала, упрекая: «Такого мужа потеряла…».

Оказывается, Света, его сестра, обосновалась с семьей через две улицы от родителей, и к ней приезжала подруга из Саратова, с которой они познакомились на Севере. По «сарафанному радио» мама узнала, что она разведенная, но живет обеспеченно, с дочкой шести лет. Света свела ее с братом, и сейчас Слава гостит у них в Саратове, а со мной собирается разводиться.

Слушая ее, я улыбалась, и мама, рассердившись, не стала больше ни о чем говорить. А улыбалась я потому, что вспомнила рассказ Светы о том, как на Север приезжают умные дамочки и, поскольку женщины в тех краях – дефицит, быстро выходят замуж.

В мужья они выбирают старожилов со всеми их полярными доплатами.

Мужики, долго прожившие на Севере, как правило, пока еще в силе, оттуда не уезжают.

После родов эти дамочки возвращаются в родные пенаты, подают на развод и, получая солидные алименты, живут припеваючи.

Подруга Светы была одной из таких женщин.

Развод Слава получит – жить с ним я не собиралась… Угнетавшее меня последние годы чувство безысходности после санатория исчезло: добивалась же я раньше всего без помощи мужа, а если учесть, что мои достижения вершились не без участия мужчин, то он еще и мешал…

И теперь, будучи свободной, глупо не воспользоваться тем, чем, по уверению Ларисы Матвеевны, наделила меня природа. Только надо быть избирательнее и умнее…

Размышляя так, я поглядывала на визитку, лежавшую на трюмо, с приятным волнением сознавая, что, когда очередь дойдет до нее, сладострастный Виталик даст мне всё, чего сейчас очень недостает… Прошло несколько лет с тех пор, как мы расстались, но я почему-то была уверена, что он всё такой же любвеобильный.

Деньги Аркадия Яковлевича позволяли чувствовать себя защищенной и давали возможность не торопиться. Чтобы дальше спокойно и расчетливо решать свои дела, требовалось только сбросить лишнее напряжение, и я позвонила Виталику.

Он ждал моего звонка и пообещал через час подъехать, но в его голосе не чувствовалось эмоций… С тем большей тщательностью я стала готовиться к встрече.

Минут через сорок, любуясь на себя у зеркала, решила: «Перед такой соблазняшкой нормальному мужику устоять невозможно, а уж ему тем более».

Красивая синяя иномарка припарковалась на небольшой стоянке у дома, и я увидела Виталика, быстро идущего к подъезду. «Явно в нетерпении…», – подумалось мне, и приятная истома прошла по телу.

– Классно выглядишь, – бросил он с порога, плюхаясь в кресло. – Мы запускаем новую точку недалеко от твоего дома, и Дима попросил найти тебя. Соседка сказала, что ты вроде бы не работаешь?

– Не работаю, – я доставала с верхней полки чайный набор, ощущая на попе приподнявшийся край халата. – А чем вы занимаетесь?

– Торгуем кондитеркой, но основной упор делаем на чай и кофе, у Димы хорошие привязки в Москве.

Разговаривая, он смотрел на меня как на пустое место, но мне не хотелось этому верить.

– Мы рассчитываем, – продолжил Виталик, – что ты возьмешь эту точку на себя.

– Но я по-настоящему не работала в торговле.

– Ничего сложного, опытную торговку мы для тебя найдем, и ты быстро всё освоишь. Дима доверяет тебе.

– А ты что же, не доверяешь? – кокетливо улыбнулась я, потянувшись за чашкой. Полы халата разошлись, оголяя бедро и, медленно прикрывая его, я с усмешкой добавила. – Похоже, ты сильно постарел…

Я помнила, как заводили его мои насмешки.

– Извини, дела… – поднявшись, Виталик направился к выходу.

– А чай? – растерялась я.

– Некогда, пожалуйста, не тяни с ответом – надо срочно открывать магазин.

Быстро сбегая по ступенькам, на повороте он небрежно махнул мне рукой.

Обескураженная, я, закрыв дверь, пошла к окну, но перед трюмо остановилась: «Что же ему еще надо, такие формы…». И, распахнув халат, стала рассматривать себя: «Вроде бы всё на месте…». Чувствуя, что уже не могу совладать с желанием, спустила трусики, поглаживая живот и бедра, – теплая волна накрыла меня… Упав на кровать, поднимая согнутые в коленях ноги, словно готовясь принять его, я ласкала себя так, как делал бы это он, повторяя в исступлении: «Не хочешь – не надо, обойдусь без тебя…». Наконец, зайдясь в оргазме, затихла, всхлипывая от облегчения и обиды.

Окончательно успокоившись, решила: «Выбора нет, буду работать с ними», – а подумав о Виталике, мстительно прошептала: «Ну погоди, дружочек… Еще не вечер».

Утром мы созвонились, и я приехала в офис. Дима без лишних слов приступил к делу, устанавливая круг моих обязанностей в роли их доверенного лица.

– Помещение отремонтировано и почти оборудовано, – продолжил он уже конкретно о работе. – Мелочи доведете сами – рабочие в вашем распоряжении. Через два дня начнут завозить товар, а через неделю магазин должен открыться.

– Дима, но у меня нет никакого опыта, – взмолилась я.

– Наработаешь. Три года назад у нас тоже не было опыта, но мы взялись и неплохо получается… Всю эту неделю с тобой будет заместитель директора собственной персоной, – он шутливо склонился перед Виталиком, – а хорошего продавца он уже нашел.

– Да, – подтвердил тот, – Симона, с пятнадцатью годами стажа. К сожалению, десять из них – в советской торговле, но бабенка толковая и шустрая.

– Ну что, – подытожил Дима, – вперед и с песней!

Мы с Виталиком поехали в магазин, он представил меня Симе и, пообещав быть на связи, исчез, а через час сообщил по телефону, что товар привезут уже завтра. Сима сразу перешла на «ты», очень довольная моим назначением на должность заведующей, и пояснила, что терпеть не может бумажной работы из-за ответственности, связанной с ней.

На следующий день мы уже принимали и расфасовывали товар.

Сима действительно оказалась знающей свое дело и энергичной женщиной. Умело командуя рабочими, заканчивающими ремонт, грузчиками и двумя студентками, взятыми для расфасовки и уборки, она не упускала возможности привлечь и меня, если я не была занята с заместителем директора. С ним я изучала ассортимент, документацию и правильное ее ведение. Особенно тщательными были наставления по поводу «левого» товара: как принимать и как ликвидировать следы его наличия.

– Такого товара проходит больше половины, – уточнил Виталик. – Иначе, из-за дурных налогов, фирма не сможет существовать. У нас уже работают два магазина – координацией поставок занимаюсь я, и сам решаю, кому что выделять и на каких условиях.

Что он хотел этим сказать, я поняла позднее, так как моя и Симы зарплата зависела от выручки.

Дотошно вникая во всё, я узнала адреса магазинов-конкурентов, освоила азы маркетинга, не забывая при этом проводить свою линию в личных отношениях.

С уважением и даже почтением, подчиняясь, как руководителю, я подчеркнуто не видела в нем мужчину, позволяя себе, отвернувшись, подтягивать чулки или, перегибаясь через стол, копаться в ящиках, доставая нужные бумаги. Поскольку он вынужден был находиться рядом, арсенал подобных действий постоянно мною пополнялся и совершенствовался…

Через четыре дня магазин был готов к открытию, а у Виталика пропала небрежная легкость общения со мной – он стал «тормозить» в деловых разговорах, думая явно не о работе. Довольная, слегка злорадствуя, я знала, о чем эти думы, и, когда в кабинете он прижал меня, задирая юбку, решительно отстранила его.

– Так не пойдет, милый друг. Если ты начальник, это не значит, что можешь всё позволять себе. Я ведь могу уйти отсюда. Совсем…

Он что-то пробурчал и, резко повернувшись, вышел.

Никакой помпы и рекламы при открытии не было – хватило двух небольших баннеров на улице. Магазин располагался на бойком месте, и торговля сразу пошла неплохо.

К вечеру следующего дня зашли двое крепких ребят в спортивных костюмах, интересуясь, кто нас крышует… Видя мое недоумение, один из них прошел за прилавок, взял коробку чая и, разглядывая витрину, бесцеремонно прихватил меня за задницу. Я испуганно отскочила.

– Ладно, выясним, – ухмыльнулся он и многозначительно добавил. – И зайдем еще…

Дождавшись Виталика, я, волнуясь, рассказала ему об этом визите.

– Не трясись так, – успокоил он, – серьезные люди знают, под кем мы работаем, а такой вот шпане говори, что «крыша» – Панкрат.

– А если начнут приставать?

– Скажешь про Панкрата, не начнут – побоятся…

Вскоре эти парни появились снова. Я занервничала, но они в порядке очереди оплатили покупки, а тот, что наглел в прошлый раз, игриво подмигнул:

– Цыпочка, может, встретимся вечерком? Я хороший, не пожалеешь…

– Не встретимся, – фыркнула я, не глядя на него, и они неспешно удалились.

Обычно приезжавший за выручкой с охранником, Виталик в этот вечер приехал один и предложил подвезти домой после работы.

– Интересно… – засмеялась я. – Для чего же ты будешь ждать – идти мне недалеко, а у тебя еще и деньги.

– Не смейся, нам надо поговорить.

– Что-то очень серьезное? – я уже издевалась, понимая, что он наконец-то дозрел.

– Серьезное… И мне кажется – ты всё понимаешь. Не так ли?

– Может быть… – протянула я, предвкушая дальнейшее. – И что, будем разговаривать в машине? Я не узнаю тебя…

Он взял мою руку и, перебирая пальцы, заглянул в глаза.

– Через два часа я заеду за тобой – поужинаем в ресторане. Идет?

Перестав притворяться, я смотрела на него, как когда-то, в дни любви…

Редко видевшая меня нарядной Жанна с интересом наблюдала за тем, как я собираюсь. Уход отца она приняла спокойно. «А теперь, – грустно подумала я, – придется ей привыкать к тому, что у меня есть личная жизнь…».

Зазвонил телефон и Виталик доложил:

– Карета подана.

В ресторане «дым стоял коромыслом». Увиденное ввергло меня в шок. Последний раз я была в подобном заведении много лет назад и поразилась разнице между шумным, но благопристойным весельем, царившим в те годы, и бедламом, творившимся здесь.

Дамы, явно пьяненькие, еле прикрытые какими-то лоскуточками, казалось, готовы были в любой момент избавиться и от них, но, судя по действиям кавалеров, нужды в этом не было – всё и так доступно…

Некоторые танцующие крепко держались за ягодицы партнерш – видимо, это считалось особым шиком. Большинство мужчин, облаченные в красные пиджаки с фирменными пуговицами, словно в униформу, смотрелись пародией на гвардейцев Ее Величества.

Я покосилась на Виталика.

– А где же твой мундир?

– В шкафу. Еще налюбуешься…

Из-за грохота музыки и пьяных возгласов разговаривать было невозможно. Виталик подошел к метрдотелю и тот провел нас в кабинет.

Оказалось, то, что я приняла в зале за отделку стен, были красочно оформленные окна отдельных кабинетов. Довольно широкий диван, столик, два небольших кресла и торшер с регулятором света создавали интимный уют. Музыка, грохочущая в зале, здесь звучала приятным фоном, и веселящаяся за узорным стеклом и плотным тюлем публика выглядела безобидно-комично.

Официант, приняв заказ, вышел.

Мое внимание привлекла красивая картонка, лежавшая на небольшой тумбочке у входа. На графическом рисунке угадывались обнаженные мужчина и женщина. Надпись под ним строго предупреждала: «Секс разрешен только с использованием предлагаемого заведением белья, штраф за несоблюдение чистоты – не обсуждается!». «Не обсуждается» было подчеркнуто двумя жирными линиями.

Я открыла тумбочку: в маленьком верхнем отделении лежали презервативы, а в нижнем – стопка простыней.

Виталик наблюдал за мной, развалившись на диване, и по его взгляду я поняла, что стою перед ним уже раздетая. «Интересно, в туфлях я или босая», – мелькнула глупая мысль.

Привстав, он привлек меня к себе и прошептал.

– Как я тосковал по тебе…

Расслабляющая волна теплыми мурашками пошла по телу, но, с усилием расцепив его руки, я указала на картонку.

– Слушай, там написано про чистоту и штраф. А как это проверят и кто сумеет что-то взять с этих крутых ребят? – кивнула я на гуляющий зал.

Виталик укоризненно вздохнул.

– Ира, я умираю от страсти, а тебя интересует какая-то ерунда.

– А все-таки? – настаивала я, хотя желание близости овладевало и мною.

Но не второпях, примитивно и вульгарно… Хотелось, чтобы это был праздник любви: слишком долго я ждала, хорошо зная, на что способен Виталик в постели.

– Проверяет милая девушка, опытным взглядом и чуткими ручками, – заговорил он. – Штрафа не будет вовсе, или она напишет сумму на карточке, без объяснений. Если этих денег не окажется на столике, то леди, пребывавшая в кабинете, вылетит из парадного входа с добавленным ускорением, а джентльмена заставят искать «пятый угол» и выкинут, независимо от его должности и положения. Потом спецбригада займется получением денег, но уже с большими накрутками за дополнительные услуги. Заведение контролируется «солнцевскими». Поначалу недовольные пытались что-то доказывать, сейчас уже не пытаются.

Слушая этот образный монолог, я раздвинула штору на стене и сквозь толстое стекло, оплетенное ажурной отделкой, увидела двух полуголых мужчин, сидевших в креслах, а на диване, накрытом простынями, занимавшуюся сексом парочку. Быстро задернув штору, я присела к столу.

Официант принес заказ. Наполняя бокалы, Виталик поинтересовался:

– А как ты жила эти годы? Расскажи…

– Нормально… – откровенничать я не собиралась и, односложно отвечая на вопросы, постепенно перевела разговор на их бизнес.

Не на шутку расхваставшись, он вдруг замолчал, сжимая в горячих ладонях мои пальцы.

– Мне кажется, мы напрасно теряем время, всё это есть у меня дома, а поговорить можно и в постели, отдыхая…

Он словно озвучил мои мысли, но, чтобы внести полную ясность, я спросила:

– У тебя, наверное, есть кто-то?

– Да, мы вместе уже два года. Я думал – это серьезно, но теперь понимаю, что ошибался.

– А где она сейчас?

– Отправил на две недели в Египет – хочу спокойно разобраться в наших отношениях.

Виталик притянул меня к себе, усадил на колени и, придерживая, откинул на валик дивана. Ощущая под юбкой его нетерпеливые руки, еле сдерживая желание позволить ему всё, я прошептала:

– Уйдем отсюда…

Он замер, слышалось только прерывистое дыхание. Успокоившись, помог мне подняться и нажал кнопку на стене, рядом со столиком. Появился официант.

– Счет, пожалуйста, и вызовите такси.

Официант кивнул на почти нетронутый ужин на столе.

– Упаковать с собой?

– Не надо, и поторопитесь, мы спешим.

Через пару минут, постучав, вошла девушка.

– Извините, будьте добры, привстаньте, пожалуйста.

Виталик поднялся с дивана. Она внимательно всё осмотрела, проводя ладонями по обивке мебели, написала на карточке время, номер кабинета и расписалась внизу. Оставив карточку на столе, снова извинилась и вышла.

Эротический дурман у меня прошел, и я весело спросила Виталика.

– Привычная картина?

– Да-а, – протянул он, будто не понимая намека, – фирма веников не вяжет…

Официант, получив деньги, проводил нас к ожидавшему метрдотелю. Он назвал номер такси и, лавируя между танцующей публикой, мы прошли к гардеробу.

В машине и в квартире, помогая снять пальто, Виталик вел себя сдержанно.

– Это твое новое жилье? – огляделась я. – Неплохо…

Доставая из бара вино, он попросил:

– Возьми, пожалуйста, на кухне фрукты и конфеты.

«Ну и выдержка, словно и не Виталик», – подумала я, направляясь на кухню.

Но выдержка все-таки изменила ему. Не успела я поставить вазу с фруктами на стол, как он обнял меня, покрывая поцелуями плечи, шею…

Я попыталась повернуться к нему лицом, но под сильными ладонями, ласкающими грудь, затихла, прижимая их своими руками, и почувствовала, как неизъяснимая приятность, зарождаясь под этими ладонями, медленно охватывает все тело. Томясь в ласках, я смутно понимала: мы уже на кровати, он раздевает меня…

То, что происходило дальше, сплетаясь в неистовой страсти или тихо покачиваясь, словно в волнах медленной теплой реки, накапливаясь, взрывалось во мне безумными стонами… Его желание сократить недолгие перерывы было настолько явным и действенным, перекликаясь с моими устремлениями, что тусклый рассвет застал нас в полном счастливом изнеможении.

Ожидая у светлеющего окна вызванную машину, он грустно сказал:

– Получив свое от женщины, после окончательного расставания я никогда не жаждал возобновить отношения. Только с тобой несколько лет назад попытался это сделать. Безуспешно… А сейчас понял: знать, что ты рядом, знать, что я могу обладать тобой вот так, растворяясь – это счастье… Ты будешь со мной? Всегда…

Сообщение о том, что подъехало такси, дало мне возможность оставить сказанное без внимания. Грусть его быстро развеялась, в машине он вел себя так нескромно, что я прикрыла это сумочкой от глаз водителя, и, покусывая мочку моего уха, Виталик шептал:

– Если ты сейчас не скажешь, что у нас впереди еще много встреч, я разверну машину и мы продолжим…

– Скажу, – с неохотой убирая его руку, ответила я, хотя идея с разворотом мне понравилась.

Расставаясь, мы целовались в подъезде с таким пылом, словно только что повстречались…

* * *

Эта зима, благодаря Виталику, была, наверное, самым спокойным и благополучным периодом моей жизни. Полки магазина ломились от хорошего товара, и он работал с явной прибылью.

Почти каждую неделю, на выходные, Виталик увозил меня с детьми в санаторий или на базу отдыха.

При этом для себя он брал отдельный номер, в котором мы безумствовали ночью, а иногда и днем, пока дети активно отдыхали. Жанна легко освоила лыжи, коньки и с удовольствием брала с собой Мишу, давая нам возможность уединяться.

В одну из таких поездок Виталик предложил на тройке прокатиться до села, где прошло его детство. Укрывшись медвежьей шкурой, мы удобно устроились в набитых сеном санях, а он в тулупе и меховой шапке восседал рядом с бородатым кучером, картинно разодетом под старину.

День выдался чудесный: тихий с легким морозцем. Сани мягко скользили по широкой дороге – рыхлой после недавнего снегопада. Дети визжали от восторга, когда мы легко обгоняли буксующие машины. Обойдя очередное рычащее и дымящее авто, тройка, позванивая колокольчиками, мчалась вдоль могучих стен сказочного зимнего леса, и все притихли, озираясь по сторонам.

Замедлив бег, лошади свернули в широкий двор со сторожевыми башнями по углам, и, выбравшись из саней, мы с любопытством огляделись. Вокруг шли строительные работы. Виталик рассказал, что к лету здесь возведут настоящую старинную крепость со всеми службами, имитирующую быт времен Александра Невского, и от туристов не будет отбоя. Они с Димой рассматривают участие в этом проекте.

Мы вошли в приземистое здание и оказались в большом зале с огромным камином, в котором, по словам Виталика, должны гореть двухметровые бревна. Сейчас в нем горел костер, по-видимому, из отходов строительства. За массивным столом рядом с камином разместилась знакомая компания из нашего санатория. Мы присоединились к ним, и я принялась изучать меню.

– Я уйду ненадолго, – сказал Виталик, – навещу родителей. Здесь недалеко кладбище…

– Можно мне с тобой?

– Можно. А дети?

Выяснив, что компания пока не собирается уезжать, я попросила их присмотреть за детьми.

За воротами мы повернули на утоптанную тропку, ведущую к лесопосадке. Сразу за ней открылось сельское кладбище, неогороженное, но с красивой аркой входа, украшенной лентами. Было видно, что его часто посещают. А я слышала от бабушки, что зимой как бы не принято тревожить усопших, и спросила об этом Виталика, остановившегося у могилы рядом с аркой.

– Первая учительница… – он обернулся. – Ты что-то спросила?

– Да, – я повторила свой вопрос.

Виталик чуть помедлил.

– Я буду у своих, а ты пройди по кладбищу и обрати внимание на возраст умерших…

Разглядывая фотографии и даты, я побрела между могил. Оказалось, что большинству захороненных не было даже сорока лет… В молчаливом недоумении я подошла к Виталику.

Он стоял, опираясь на чугунную оградку, за которой возвышались два аккуратных холмика, объединенных странным обелиском. Приглядевшись, я поняла – это причудливо переплетенные между собой пирамида с пятиконечной звездой и православный крест.

В центре этого изваяния с овальной фотографии смотрели: жестко и повелительно – мужчина в полувоенной форме, и печально – молодая женщина с кружевной накидкой на плечах. По датам я определила, что она ушла в тридцать пять лет, а он через год – в пятьдесят…

Виталик, не оборачиваясь, произнес:

– Отец был председателем колхоза – фронтовик, коммунист; мама – учительница и верила в бога. Я задумал этот памятник как символ их слияния хотя бы в ином мире, а сейчас мне кажется, зря… Лучше было бы как вначале: отдельно крест и пирамида.

Мы шли с кладбища, я ни о чем не спрашивала… Виталик заговорил сам.

– В начале шестидесятых недалеко отсюда стояла воинская часть, в которой проводились какие-то испытания. Колхоз обязали обеспечивать ее продуктами и людьми для разных вспомогательных работ, а через несколько лет сельчан стала косить неизвестная болезнь. Мама умерла, когда я учился в шестом классе, потом отец… Меня забрала к себе в город мамина сестра. А кладбище ухоженное и часто посещается потому, что у многих умерших живы родители.

– Ты так и жил у нее? Наверное, тяжело было? Она старше мамы? – ничего не зная об этой стороне его жизни, я зачастила с вопросами, стараясь уйти от кладбищенской темы.

– Да, тяжело… Поначалу я даже хотел покончить с собой, но она меня вытащила. Она младше мамы на семь лет, играла на арфе в филармонии и «нянчилась» со мной до поступления в институт. Я так благодарен ей и ее подругам. Такие женщины… – Виталик уже улыбался.

– А где она сейчас? Ты ничего о ней не рассказывал.

– Мы почти не общаемся. Она живет в Северодвинске. Вышла замуж за корабельщика и оставила мне квартиру.

– А почему не общаетесь?

– Муж ревнует ее к каждому столбу и запретил абсолютно все прошлые контакты.

– И она пошла на это?

– Да, она любит его. Он мужик стоящий…

Во дворе «крепости» я увидела Мишу, сидевшего верхом на лошади, которую вела за узду Жанна. Рядом, подбадривая их, шел кучер. Испугавшись, я обернулась к Виталику:

– Сними его, пожалуйста, – и Миша с неохотой свалился ему на руки.

* * *

Диме не нравилось, что мы часто оставляем магазин, работающий без выходных. Недовольство было заметно во время его редких «инспекторских» посещений, но он молчал, занимаясь «стратегией», все практические дела взвалив на заместителя. Симу выходные на неделе вполне устраивали, но торговля набирала обороты, и Виталик принял на работу студентку последнего курса торгово-экономического колледжа. Настя, скромная симпатичная девчушка девятнадцати лет, старательно вникала во все, официально проходя у нас практику.

Поначалу мы скрывали от нее некоторые «коммерческие тайны», но ближе к весне Виталик стал полностью доверять ей, и выяснилось, что окончив колледж, она останется в нашей фирме. Отношения их явно изменились: она не могла скрыть своей влюбленности, и в его голосе часто проскальзывали ласковые нотки.

Во время нашей очередной встречи, которые он называл «битвой в нирване», я, разглаживая на ногах чулки, спросила:

– А зачем тебе эта девочка?

Виталик, собиравшийся отнять у меня трусики и продолжить «битву», как это часто случалось, услышав вопрос откинулся на подушку.

Никаких продолжений мне не хотелось, и, одеваясь, я ждала ответа.

Он молча наблюдал за мной.

– Так зачем? – повторила я, одевшись.

– Помнишь, – прервал он свое молчание, – несколько месяцев назад я спросил: «Будешь ли ты со мной? Всегда…». Ты сделала вид, будто не услышала. Почему же сейчас так настойчиво добиваешься ответа? Ты передумала?

– Что передумала? – не поняла я.

– Оставаться свободной. Ты ведь этого хотела?

Я возмутилась.

– С твоим ли послужным списком делать такие предложения? Окстись…

Он поймал меня за руку.

– Ира, я люблю тебя, я хочу быть только с тобой. Всегда…

В его словах не было обычной ироничной влюбленности. В них была мольба. Высвободив руку, я отошла, не зная, что сказать. Я действительно хотела быть свободной…

Он оделся и, обнимая меня, заглянул в глаза.

– Вот видишь, я понимаю тебя правильно. Надеюсь, вопросов больше не будет.

После этого разговора встречаться мы стали реже и Виталик уже не скрывал своей симпатии к Насте. Казалось, он делает это намеренно, чтобы досадить мне. Она, наверное, узнала о наших отношениях и как-то по-детски иногда дерзила…

Всё это мешало работе, к тому же из-за предстоящих выборов люди будто с ума посходили, устраивая даже в магазине дискуссии, едва не доходившие до драк.

Нервозности добавила появившаяся внезапно сестра. Я знала, что они живут на Урале – там служит ее муж, оставшийся в армии. Несмотря на то, что Иван был в звании капитана, жилось им трудно, и мама регулярно собирала для них посылки с продуктами и детской одеждой. Я обрадовалась ей и, узнав, что она приехала с детьми, предложила встретиться всем вместе у родителей. Люба смущенно стала что-то объяснять, и мне это не понравилось.

– Люба, давай начистоту. В чем дело?

Она расплакалась…

Оказывается, родители мужа категорически запретили ей знаться со мной, и ослушаться их она не может. Я не удивилась: в процессе развода со Славой пришлось выслушать о себе столько всяких измышлений и гадостей, что, казалось, на мне «клейма негде ставить»…

Мы пили чай, и она рассказала, что на Урале назревают какие-то события. К ним в полк и в другие гарнизоны зачастили агитаторы с призывами поддержать отделение Урала от центральной России, и то же самое намечается на Дальнем Востоке. Некоторые офицеры согласны с этим, так как условия жизни совершенно скотские и правительству никто не верит. Поэтому муж временно отправил их к своим родителям.

После ее ухода нехорошие предчувствия не оставляли меня. Виталик тоже был на нервах, раздраженно отмахиваясь от вопросов, а потом объявил, что они отказались от «крыши», которая вконец обнаглела, и теперь фирма будет под защитой милиции.

Настя готовилась к сдаче государственных экзаменов, и мы работали вдвоем с Симой. И доработались…

* * *

…Уже рассвело, а сна – ни в одном глазу. Надев длинный теплый халат, я тихонько прошла на балкон и приготовила крепкий кофе.

Чего было не отнять у бывшего мужа, так это его умелых рук. Из нашего большого балкона, с которого открывался красивый вид на детский парк и набережную, он сотворил уютную комнатку отдыха. Я любила в ранней утренней прохладе, устроившись в кресле, наблюдать за просыпающимся городом, и плавно текущие мысли в эти минуты были только о хорошем…

Но сейчас думать о хорошем не получалось: тревожила, напоминая о субботе, визитка Панкрата и, конечно же, Сима…

Прозвенел будильник. Растормошив Жанну и одевая Мишу, я вдруг по-настоящему забеспокоилась… Это беспокойство заставило почти бегом тащить ребенка в детский сад и после, остановив первую подвернувшуюся машину, умолять водителя ехать побыстрее.

Взлетев на третий этаж, я принялась отчаянно звонить в ее квартиру. Через несколько минут дверь распахнулась: Сима в длинной ночной рубашке стояла, прислонившись к стене. Из-под спутанных волос, закрывших пол-лица, смотрели тусклые глаза в темных подглазинах.

Она жестом пригласила меня войти и, шатаясь, прошла к дивану. Я заглянула в спальню: разобранная постель была скомкана, на кровати лежала длинная бельевая веревка, рядом валялся сломанный стул. Прикрыв дверь, я присела рядом с ней.

– Сходи за водкой, у меня кончилась, – глухо сказала она.

Глаза ее наполнились слезами, губы затряслись, и, разрыдавшись, Сима уткнулась лицом в мои колени. Поглаживая дрожащие плечи, я плакала вместе с ней, а когда рыдания затихли, отвела ее в ванную и позвонила в офис.

Дима, выслушав меня, предложил вызвать «скорую помощь».

– Какая «скорая», – разозлилась я. – Ее увезут в «психушку». Нужен толковый врач и медсестра, которая временно присмотрит за ней. Позаботьтесь, пожалуйста! – уже потребовала я и положила трубку.

Быстро прибрав в спальне, я открыла дверь ванной комнаты: Сима, не сняв рубашки, покачиваясь, стояла под душем.

Зазвонил телефон: уточняя адрес, Дима сообщил, что врач с медсестрой через час будут у нас.

Я высушила ей волосы и уложила в кровать. Забывшись, она лежала, сжимая мою руку, но, как только я высвобождалась, тревожно вздрагивая, открывала глаза. Стараясь отвлечь ее, я начала расспрашивать о вышивках и плетениях, занимавших половину комнаты. Кроме матери, уехавшей на лето в деревню, у нее никого не было, и всё свободное время она посвящала рукоделию.

Врач оказался относительно молодым мужчиной, сыпавшим шутками-прибаутками. Уже после нескольких минут разговора с ним Сима улыбалась, да и мне стало повеселее – уж очень юморными были шутки. Пока медсестра, полная, подвижная тетушка в накрахмаленном халате, измеряла давление, он, расспросив меня на кухне о произошедшем, заверил:

– Больная вполне адекватна, и всё нормализуется.

Выписывая рецепты, пообещал навестить ее завтра, и, попрощавшись, оставил нас на попечение Галины Михайловны, которая тотчас отправила меня с рецептами в аптеку, а потом отпустила, уверяя, что волноваться не о чем.

Утром, открыв мне дверь, она поспешила в комнату. Я прошла следом и до прихода доктора смотрела, как под руководством Симы Галина Михайловна довязывает шерстяные носки для своей внучки.

Сегодня врач был более серьезен, строго внушая пациентке порядок приема лекарств, а мне сказал, что в наблюдении она больше не нуждается. Перед уходом, не скрывая личного интереса, рассказал короткий анекдот с прозрачными намеками и записал для меня номер своего телефона.

Галина Михайловна, договорившись с Симой о вечерних уроках вязания, ушла вместе с ним.

Сима взялась объяснять мне способы плетения, но вдруг замолчала…

Я почувствовала, что мое присутствие тяготит ее, напоминая о пережитом, сослалась на дела и уехала домой.

Ближе к обеду заявился Виталик с намерением отвезти меня в магазин для контроля за восстановительными работами. Я категорически отказалась.

Он сообщил Диме о возникшей проблеме и передал мне трубку. Дима, поинтересовался самочувствием Симы, попросил меня не торопиться с решениями, а завтра приехать к нему вместе с Виталиком.

Они не знали, что сейчас больше всего меня тревожит приближающаяся суббота. Слабая надежда, что всё как-то образуется, рухнула на следующий день, когда Дима сказал, что с Панкратом замирились и он вновь нас «крышует». Как ни в чем ни бывало, они обсуждали дальнейшую работу магазина, пока я не вмешалась.

– А кто будет работать? Сима точно не будет, Насти нет, и я не собираюсь…

После недолгого молчания Виталик спросил:

– Ты говорила об этом с Симой?

– Нет. И тебе не советую.

– А ты почему не собираешься? – он спрашивал так, словно ничего не произошло.

Меня взорвало.

– Ты дурак, что ли?! Я просто не могу сейчас там находиться!

Дима поднялся с кресла и подошел ко мне.

– Успокойся, Ира. Будешь у нас в кадровом резерве. А сейчас отдохни, тебе, наверное, и отпуск положен… – он повернулся к Виталику. – Позаботься о персонале.

Тот кивнул, виновато глядя на меня.

– Я отвезу тебя домой.

– Не надо, сама дойду.

Из-за его черствости в эти дни на душе было тоскливо. Не хотелось никакого общения…

Я решила сегодня отвезти детей к родителям, чтобы завтра собраться не торопясь. И тут же разозлилась на себя: «Иду, как жертвенная овца на заклание, а беспокоюсь о том, как получше выглядеть. И что я буду делать весь вечер, одна, без детей? Мечтать о любовном свидании с бандитом?» – подумав так, вдруг поняла: мне совсем не страшно. К чувству обреченности и безволия примешивался волнующий холодок ожидания. И любопытство…

С трудом я заставила себя не думать о дальнейшем, уверенная в одном – насилия не будет: судя по тому, что происходило в магазине, для этого ему совсем не нужно куда-то приглашать меня.

Утром, обрадовавшись нашему приезду, отец повел внука смотреть щенят, которых принесла овчарка Найда, а мама, довольная, что мы угадали к ее пирогам, сразу усадила за стол. После моего развода она перестала злиться и укорять меня, только выговаривала, жалея: «И в кого ж ты у нас такая непутевая и своенравная».

Направляясь на «заклание», я все-таки забежала домой и сменила нижнее белье, сочтя бывшее на мне слишком простым…

По указанному на визитке адресу когда-то был профилакторий крупного завода, заброшенные цеха которого возвышались неподалеку. Во дворе стояло несколько машин и прохаживались двое крепких парней в черной униформе. Один из них встал передо мной, широко расставив ноги.

– Куда?

Я показала визитку.

– К Панкрату.

Он обошел меня, оглядывая, и на его наглой роже было написано, что не прочь бы еще и обшарить.

– Проводи… – ухмыльнувшись, кивнул он напарнику.

Тот предупредительно открыл тяжелую дверь, и мы вошли в вестибюль.

У окна, на диванчике, сидели две девицы: по боевому раскрасу и юбочкам, еле прикрывавшим резинки ажурных чулок, легко угадывался род их занятий. Парень скрылся за следующей дверью, и под оценивающими взглядами «путан» я почувствовала себя неуютно…

Наверное, это было заметно – одна из них сочувственно спросила:

– Тоже на «субботник»? Что-то я тебя нигде не встречала.

Другая хриплым голосом одернула подружку.

– Дура, не видишь – она из приличных. Спецзаказ, – и пренебрежительно добавила. – Только старовата…

В полном замешательстве я была готова уйти, но появился мой провожатый с худощавой женщиной средних лет.

– Где остальные? – обратилась она к притихшим девицам и, не дожидаясь ответа, посторонилась, пропуская меня. – Проходите.

Я прошла в небольшой зал, превращенный то ли в кабинет секретаря, то ли в дежурный пост. Высокие двустворчатые двери, мозаичный пол и украшенная лепниной лестница, ведущая на второй этаж, говорили об изначально другом, более торжественном, его предназначении.

– Присаживайтесь, придется вам немного подождать, Василий Павлович пока занят, – сухо сказала она, внимательно меня разглядывая, словно размышляла: «Чем же эта «мамзель» отличается от тех, что сидят на диванчике?».

По-видимому, отличие было в мою пользу, и она уже мягче продолжила:

– Меня звать Алла Борисовна. Вас?

– Ирина, – по отчеству я представиться не решилась…

Послышались голоса, одна из дверей распахнулась: в проеме стоял полураздетый парень, за ним просматривалось просторное помещение с бассейном.

– Борисовна, где там наши девоньки? – Он посмотрел на меня. – А это что, новенькая? – и поманил рукой, приглашая. – Заходи… Не стесняйся.

– Закрой дверь, – тон Борисовны не допускал возражений.

Подмигнув мне, он исчез.

Она выглянула в вестибюль.

– Явились, блудницы. Время не знаете? Быстро за работу!

Табунок из пяти «блудниц» процокал в бассейн, откуда через несколько секунд донесся громкий хохот и повизгивания…

Алла Борисовна плотно прикрыла за ними дверь и прошла к своему столу. Неожиданно появившаяся из-под него красивая пушистая кошка, мяукнув, запрыгнула ко мне на колени и доверчиво замурлыкала под моими ладонями. Присев боком на край стола, Алла Борисовна взяла из коробки длинную тонкую сигарету, щелкнула зажигалкой, и, выдыхая дым, пояснила:

– Персиянка… Ласковая, но идет не ко всем. Я отняла ее у мальчишек, они забавлялись, не давая ей выбраться из речки, куда сами же и бросили.

Кошка, будто понимая о чем речь, спрыгнула на пол и, выгнув спину, благодарно потерлась о ногу хозяйки.

Тихо прозвенел зуммер, зеленая лампочка замигала над дверью: Алла Борисовна скрылась за ней и, вернувшись через минуту, склонилась над столом, набирая номер на аппарате.

– Карина, предупреди Макса, он в биллиардной, чтобы не уходил, а сама срочно спускайся ко мне.

Она взяла тлеющую в пепельнице сигарету и откинулась в кресле, затягиваясь дымком.

Послышался стук каблучков – в пролете лестницы появилась молодая женщина модельной внешности. Копна рыжих волос, уложенная в продуманном беспорядке, не закрывая белой шеи и плеч, подчеркивала гордую осанку эффектной фигуры, обтянутой коротким платьем. Мельком глянув на меня, она прошествовала к столу и остановилась в ожидании.

Алла Борисовна притушила сигарету.

– У Василия Павловича, – она повела глазами на дверь, – важный гость из Москвы, он пробудет у нас до завтрашнего вечера. Тебе велено принять его и обслуживать по полной программе: с рестораном, массажем, ну и всё остальное… Не мне тебя учить, – она достала из ящика стола пачку купюр. – Это на расходы. И чтобы гость остался доволен. Понятно?

– Вполне… – улыбнулась Карина, приподняв подол, и деньги исчезли под резинкой чулка. – Принимать можно здесь или у себя?

– Принимай где удобнее, я предупрежу охрану.

Она опять взяла трубку – похоже, это была внутренняя связь, и доложила:

– Василий Павлович, Карина у меня.

Карина, грациозно изогнувшись, не спрашивая разрешения, взяла сигарету из коробки и, любуясь зажигалкой, спросила:

– А кто в бассейне? Надолго?

Алла Борисовна неодобрительно покосилась на нее:

– Положи сигарету, сейчас выйдут… В бассейне бригадиры с девками, освободят через два часа.

– Тогда им пока займутся мои девочки в салоне, – Карина прищелкнула пальцами. – Они как раз освоили потрясный тайский массаж.

– Не уморите там его. Искусницы… – усмехнулась Алла Борисовна.

– Обижаете… На прошлой неделе замглавы не хотел уходить от нас. Уверял: «Теперь мне уже ничто не будет в радость…».

Меня не покидало ощущение пребывания в параллельном мире, живущем по своим законам. Хотелось очутиться подальше отсюда, но ясное понимание невозможности этого заставляло смириться, на что-то еще надеясь. Прислушиваясь к разговору и наблюдая за дамами, я не сразу заметила появление двоих мужчин и в одном из них узнала Панкрата.

Он смотрел на Карину, которая с обворожительной улыбкой двинулась им навстречу. Холеный господин с дипломатом в руке, ярко выраженной восточной наружности, завороженно уставился на приближающуюся красавицу.

Манерно протянув руку для поцелуя, она томно выдохнула:

– Карина… – взяла его под локоть и ласково проворковала. – Идемте.

Перед лестницей, опередив кавалера, она поощрительно оглянулась и, медленно поднимаясь по ступенькам, откровенно позволяла ему любоваться своим стройным станом.

Алла Борисовна покачала головой.

– Ну и ну… Профи…

С улыбкой наблюдавший эту картину Панкрат повернулся ко мне, указывая на открытую дверь:

– Прошу… – и, войдя следом, уселся в кресло. – Ну, как тебе здесь, нравится?

Я молчала: внезапно одолевшая нервная дрожь не позволяла даже думать, не то что говорить…

– Ясно… Колотит с непривычки. Или прикидываешь, каким способом будешь трахаться? Не торопись… Ознакомься с будущим любовным гнездышком, – он кивнул на дверь в углу кабинета, – а я пока делом займусь.

Мне очень хотелось ответить на неприкрытое хамство. Но не посмела…

Как ни странно, возмущение, закипевшее во мне, пересилило нервозность, и я уже почти спокойно разглядывала обстановку.

Он поднял голову.

– Ну, что стоишь? Иди и приготовься, там хороший сексодром…

В тоне, каким это было сказано, я уловила насмешку и, направляясь к двери, подумала: «Как же, сейчас – разбегусь и ляпнусь…».

Только по прошествии времени я поняла, что это обычная его манера – сразу до предела накалять обстановку, провоцируя ответные действия. Исходя из этих действий, у него складывалось мнение о человеке и соответственное отношение к нему.

За дверью в уютной комнате стояла широкая тахта, диван и столик между двумя креслами. С одной стороны дивана блистал этикетками мини-бар с подсветкой, а с другой – на обшарпанной тумбочке стояла старая электрическая плитка с открытой спиралью и закопченная алюминиевая кружка. Рядом с тумбочкой ржавым пятном выделялась железная раковина с медным краном. И тумбочка, и плитка, и раковина явно не вписывались в интерьер…

В дальнем углу комнаты виднелась дверь, закрытая на внутренний засов, и, судя по слабо доносившимся звукам, выходила она в бассейн.

Осмотр завершился ванной комнатой, сверкающей никелем и разноцветным кафелем. Я встала на пороге в недоумении: «Почему это я хожу и спокойно всё осматриваю?». И поняла: я просто делаю то, что мне приказали, и почти смирилась с этим…

Вернувшись в кабинет, я без приглашения села на стул, стоявший у стены. Панкрат вышел из-за стола, с любопытством меня разглядывая.

– Тебе же сказали, приготовиться…

Закусив губу, я молчала, стараясь не смотреть на него.

– Ну, ты коза-а-а… – протянул он. – Загранпаспорт у тебя имеется?

– Имеется… – я вспомнила, как, не спрашивая, нужно ли мне это, его оформил Аркадий Яковлевич.

– Поедешь с нами в Турцию, отдохнуть, дней на восемь, – он нажал кнопку связи. – Алла, пришли ко мне Макса.

Я лихорадочно соображала: «Ехать – неизвестно куда, неизвестно с кем? Может, отказаться, сославшись на детей? А вдруг отправят в бассейн…».

Без стука вошел парень.

– Вызывал, Палыч?

– Вызывал… Через пару часов выезжаем в Москву. У Карины сейчас экономический советник «солнцевских», скажи Налиму, чтобы обеспечил ему охрану. Потом отвезешь Ирину и заберешь у нее загранпаспорт. После Москвы летим в Турцию: надо немного расслабиться. Как твоя «птаха»?

– Нормально, – ответил Макс, рассматривая меня.

– Ваши ксивы, и ее, – Панкрат кивнул в мою сторону, – отдашь Алле, она всё оформит. Ты была за границей?

Под впечатлением от происходящего, я не сразу сообразила, что обращаются ко мне, и растерянно замотала головой.

– Нет.

Он обернулся к Максу.

– Скажи Наталье, чтобы помогла ей собраться. Заодно и познакомятся. Всё. По коням…

Мы вышли, и Макс спросил у Аллы Борисовны:

– Налим здесь?

– Да, проверяет своих «барбосов», сейчас прошел в бассейн.

Макс обернулся ко мне.

– Подожди, я быстро…

Он скрылся за дверью бассейна, но тут же вернулся с грузным мужчиной, под черной курткой которого топорщилась кобура, а на рукаве, в желтом круге, выделялись буквы «ЧОП». Они остановились у лестницы, и, закончив разговор, Макс подошел к нам:

– Борисовна, ты в курсе про Турцию?

– Да, уже пробиваю его любимую Алару. Вези документы.

Во дворе тот же охранник, увидев меня, шкодливо заулыбался…

Макс вопросительно посмотрел на него, и ухмылка сползла с наглой рожи. «Так-то, “барбос”, – злорадно подумала я, – знай свое место».

Перед самым подъездом машина задергалась, и Макс с трудом зарулил на стоянку.

– Блин… Похоже, гвоздь поймал.

Выйдя из машины, он с досадой пнул осевшее переднее колесо.

Я направилась к подъезду.

– Сейчас принесу паспорт.

– Нет. Пойдем вместе, посиди пока… – он указал на скамейку.

«Вот так-то, и ты, Ирочка, знай свое место», – аукнулось мне злорадство по отношению к наглому «барбосу».

Макс вышел со двора, постоял, оглядывая улицу, и вернулся к машине. Я с любопытством наблюдала за ним: выше среднего роста, темно-русые, почти черные волосы короткой челкой падали на лоб, а карие, чуть раскосые глаза говорили о примеси азиатской крови. В джинсах, в черной рубашке с закатанными рукавами, очень собранный – непредсказуемая угроза, словно сжатая пружина, сквозила в каждом его движении.

Из-за угла дома появились несколько пацанов – местная шпана. Увидев Макса, встали как вкопанные.

– Шиномонтаж далеко? – спросил он.

Один из них подошел поближе.

– Нет, недалеко… Через три дома.

– Ты, похоже, знаешь меня?

Тот утвердительно закивал головой.

– Лети туда, скажи, что у меня нет запаски и что я не намерен долго ждать…

Парнишка помчался выполнять задание.

Пока я искала паспорт, Макс внимательно осмотрел квартиру и записал мой номер телефона.

– Тебе позвонит Наташа – моя… – он запнулся, – жена, и поможет собраться. Думаю, дня через три все будет готово к отъезду.

Когда он вышел, я облегченно вздохнула и подошла к окну. Двое рабочих в спецовках уже убирали свой инструмент в небольшой фургончик. Макс по-взрослому пожал руку мальчишке, благодарно помахал остальным, и машины выехали со двора. Дикая усталость овладела мной – я без сил рухнула на кровать.

Разбудил меня надрывно трезвонивший телефон. Испуганно вскочив, я глянула на часы: «Ничего себе, сколько проспала…». Телефон продолжал звонить…

– Алло…

– Ирина? – строго прозвучал незнакомый женский голос.

– Да.

– Я – Наташа. Максим просил помочь вам… Мы можем встретиться?

Не сразу сообразив спросонья, что Максим – это Макс, я ответила:

– Можем. Где?

– В кафе «Березка», через час. Как я узнаю вас?

«Не хватает только пароля», – подумала я и попыталась пошутить:

– По раскрытому зонтику, под которым буду стоять у входа.

– Хорошо, – спокойно сказала она, и послышались гудки.

«Дернуло же меня…», – я представила стоящую ясным вечером у входа в кафе дурочку с раскрытым зонтиком.

Через час, не раскрывая зонта (это оказалось выше моих сил), я стояла, пытаясь угадать в проходивших женщинах жену бандита…

Время шло, и я занервничала, поглядывая на часы, тем более что в пределах видимости никто, соответствующий моему представлению, не появлялся.

Из машины, стоявшей у тротуара, вышла невысокая стройная девушка в джинсовом костюме и подошла ко мне.

– Извините, что заставила ждать. Зайдем… – она открыла дверь кафе.

Понимая, что это Наташа, я смотрела на нее, даже не пытаясь скрыть удивления. Светло русые волосы, слегка кудрявясь, спускались на грудь перекинутой через плечо косой. «Очень милая, и совсем девчонка – вовсе не то, что представлялось мне. И коса как у меня когда-то…», – с грустью подумала я.

Несмотря на извинение, вид у нее был далеко не виноватый, а когда она бесцеремонно и пристально оглядела меня, стало ясно, что эти огромные серые глаза принадлежат не девочке, но женщине, познавшей лиха…

Она отвела свой колюче-оценивающий взгляд.

– Максим торопился, сказал только, что на днях мы летим в Турцию и надо помочь вам собраться. Вы давно знакомы с Василием Павловичем?

– Нет. И что он – Василий Павлович, – имя и отчество я произнесла нарочито замедленно, – узнала только сегодня, у них в приемной.

Наташа скользнула по мне взглядом, словно желая спросить о чем-то, но промолчала. Молчание затягивалось…

– Ладно, меня это не касается. Вещевой рынок еще работает, и мы успеем купить все необходимое. Максим передал для вас деньги, они в машине.

Она поднялась.

– Надо уходить или что-то заказывать – на нас уже косо смотрят.

– А можно отложить покупки до завтра? Мне еще детей забирать…

В замешательстве Наташа остановилась.

– Каких детей? Где забирать?

– Моих: Жанну и Мишу – они сейчас гостят у родителей.

Замешательство сменилось то ли удивлением, то ли недоверием, и она предложила:

– Я могу вас подвезти, но неважно знаю город. Подскажете…

В машине я обратилась к ней.

– Наташа, моей поездки в Турцию родители не поймут. Я скажу им, что нас направляют от фирмы в Москву, на учебу. Вы не возражаете?

Она пожала плечами.

– Говорите.

Я действительно не знала, чем объяснить свой отъезд, но в этой просьбе скрывалась элементарная подстраховка. Мне хотелось, чтобы все видели, с кем я уезжаю. На всякий случай… И чтобы она понимала это.

Возле дома на скамейке сидела Люба, присматривая за разновозрастной детворой, резвившейся на лужайке. Они окружили машину, с восхищением глядя на Наташу – девушка за рулем произвела на них впечатление…

Увидев меня, Люба заглянула в калитку и позвала родителей.

Я с удовольствием наблюдала, как дети вынудили Наташу открыть дверцу, выясняя, «девятка» это или новый «Москвич», и какая машина лучше.

Подошедшие родители предложили ей поужинать с нами – в саду уже собран стол. Мама при этом вопросительно покосилась на меня. Я одобряюще кивнула, и они, не слушая возражений, продолжили настойчиво уговаривать ее. Наташе поневоле пришлось согласиться.

Но когда, окруженная вниманием, она сидела за столом, обнимая льнувшего к ней Мишу, было видно – ей хорошо здесь…

За разговорами выяснилось, что родители Ивана на следующей неделе уезжают на Урал навестить сына, а Люба с детьми – остается. Я сообщила родным, что тоже уезжаю и собираюсь оставить им Жанну и Мишу. Восторгу ребятни не было предела… Отец при полной поддержке мамы предложил и сейчас не забирать их, чтобы не таскать туда-сюда.

Мама вручила нам с Наташей по пакету всяческой снеди на дорогу. Они с Любой весь день пекли гостинцы для Ивана, и отказаться от малой части наготовленного мы даже не пытались.

В машине Наташа разговорилась, расспрашивая о моих родственниках, а услышав, что родители бывшего мужа не признают внуков, даже притормозила, удивленно глядя на меня. Ее настороженность отступила перед чисто женским любопытством, и мы продолжили общение у меня дома за чаем. Заражаясь ее искренним интересом, я рассказывала о своей жизни, обходя скользкие моменты, но даже без них было о чем рассказать.

Заметив, что она посматривает на темнеющее окно, и уже зная, что, кроме уехавшего Макса, у нее никого нет, я предложила остаться у меня. Поколебавшись, Наташа вроде бы согласилась, а когда я разлила по бокалам вино, повествуя о подмосковном санатории, определилась окончательно и поудобнее расположилась с бокалом на диване.

Узнав про однокурсников, ставших бизнесменами, и про мое начальственное положение, она с недоумением спросила.

– А как же ты оказалась у Панкрата?

Мы уже общались на «ты», и, разговаривая с этой девчонкой, я совершенно не ощущала пятнадцатилетней разницы в возрасте.

Слушая о налете на магазин, о Симе, она резко встала и отошла к окну, вглядываясь в темноту, а когда я замолчала, тихо, но внятно произнесла:

– Сволочи…

Я прервала напряженную паузу.

– Но ты же замужем за Максом?

Наташа вернулась на диван, взяла бокал и мелкими глотками допила вино. Лицо ее было абсолютно спокойным, в больших серых глазах – никаких эмоций. Но по щекам текли слезы…

Не замечая их, она глухо сказала.

– Он мне не муж… За бандита замуж я не пойду. Когда я впервые увидела его, он был студентом, жил в Красноярске и приехал в поселок навестить деда Сашу, которому приходился внучатым племянником. Мы с дедом – из одной деревни. Во время страшного таежного пожара она полностью сгорела, родители погибли, а меня приютила тетка. Дед тоже перебрался в поселок, в старый домик, оставшийся от брата. Тетя Даша снабжала его козьим молоком в обмен на кедровые орехи, и в тот раз я относила молоко. Я помню всё как сейчас…

Слезы на лице Наташи высохли, и она мечтательно улыбалась этому воспоминанию:

– Дед жалел меня, называл Натахой-птахой и к моему приходу всегда приберегал гостинчик. Пока я добиралась к его дому по осенней слякоти, у ботинка наполовину отвалилась подошва. Он взялся подвязывать ее, а Максим без лишних слов усадил меня в коляску своего мотоцикла и повез в магазин. Они с продавщицей выбрали самые лучшие ботинки: я так гордилось ими. И до смерти влюбилась в него… Через два дня пришла к деду Саше и попросила написать Максиму, чтобы он не женился, а подождал, пока я вырасту, – Наташа грустно улыбнулась. – Было мне тогда всего-то девять лет… Я постоянно спрашивала у деда, когда Максим приедет, но он всё не ехал, и только перед окончанием школы случайно узнала, что в том же году он попал в тюрьму, а потом уехал неизвестно куда. Я решила, что, когда закончу институт, сама разыщу его.

– И что? Разыскала?

– Нет.

Наташа замолчала и виновато посмотрела на меня.

– То, что было дальше, постоянно стоит перед глазами и не дает нормально жить… Мне кажется, если я подробно расскажу обо всем – воспоминания отпустят меня. Можно?

– Да, конечно… Я слушаю.

Закрыв глаза, она сидела, покачиваясь. А я почему-то испугалась продолжения, но останавливать ее не стала…

Глава 2. Наташа

Школу я закончила с золотой медалью и поступила в Красноярский педагогический институт. До начала занятий оставался месяц, и я вернулась домой.

Два года назад Степан Ильич, муж тети Даши, уехал на заработки и не вернулся. Характер у тетки совсем испортился, а их сын Гена после восьмого класса бросил школу и болтался со шпаной.

В детстве мы с ним дружили, но, когда она стала постоянно укорять его, приводя меня в пример, отношения испортились. Он начал приставать, не давая проходу, говорил, что я обязана платить ему натурой за то, что живу у них.

Узнав о моем скором отъезде, он совсем обнаглел: подкараулил, когда я переодевалась, и набросился на меня. Отбиваясь чем попало, я вырвалась и пригрозила пожаловаться тетке и Владу. Матери он вряд ли испугался, а Влад – мой одноклассник, занимался каратэ, мечтая служить в десанте, и шпана побаивалась связываться с ним и его друзьями.

В тот же вечер Гена повинился: просил забыть о плохом, вспоминал, как в детстве я спасла его на озере, когда он тонул, ударившись головой о топляк. Я, конечно же, простила, и на последних днях в наши отношения словно вернулось безоблачное детство, поэтому его предложение отвезти меня в Красноярск на мотоцикле приняла с благодарностью, так как на автобусе пришлось бы ехать с пересадкой, а сумка стараниями тети Даши набралась довольно тяжелая. Провожая, она перекрестила меня на дорогу и расплакалась…

На выезде из поселка дорога пошла лесом, и Гена остановился возле УАЗика, стоявшего на обочине с открытой задней дверцей. Из кабины вылезли два парня. Один из них, поздоровавшись, о чем-то спросил его, а другой, похлопывая свертком по ноге, обошел мотоцикл и встал, опираясь на багажник. «Что-то не так», – почувствовала я, но даже шелохнуться не успела: накинув мешок, меня стащили с мотоцикла и, обвязав веревкой, бросили в машину. Она мчалась по рытвинам, я, спеленутая, каталась по железному полу и, задыхаясь от ужаса и нехватки воздуха, потеряла сознание…

…Ощущая, как на лицо льется вода, я открыла глаза. Эти же парни подняли меня и положили на кровать.

– Очухалась? – спросил кто-то.

Я вскочила с кровати, но тут же упала – подкосились ноги. Они усадили меня на диван и вышли из комнаты.

Развалившись в кресле, на меня смотрел Джага – главарь поселковых бандитов…

После девятого класса мы с девчонками стали ходить на дискотеку, но, когда со своими наглыми дружками появлялся недавно вышедший из тюрьмы Джага, старались побыстрее уйти. Я любила танцевать и в тот раз, от души отплясывая в середине круга, не заметила их появления.

Он навязался ко мне в провожатые и, гордый своей крутостью, говорил, что в нашем «маленьком Чикаго» он – король, а я буду его королевой. Я молчала, дрожа от страха, и на танцы ходить перестала. Гена предупредил, что пожалею об этом, так как Джага очень недоволен.

На мое счастье его опять посадили. Ненадолго…

Освободившись, он через Гену назначал мне свидания, но я всячески избегала встреч, надеясь вскоре уехать на учебу…

Джага наполнил из стоявшей на столе бутылки коньяка два узорных стакана и протянул один мне.

– Выпей, полегче станет. Извини, что грубо с тобой обошлись, но по-хорошему ты не понимала.

Я отодвинулась от него.

– Ну, как хочешь, только в этот раз ты никуда не денешься.

Он выпил свой коньяк, поставил стаканы и облокотился на спинку кресла.

– Слушай сюда… Я знаю, ты собралась на учебу. Одобряю… Через пару месяцев я тоже приеду в Красноярск. Меня приглашает сам смотрящий за городом! Ты будешь жить в шикарной квартире, а не мотаться по общагам.

Он явно захмелел и шутливо погрозил пальцем.

– Понимаю, быть королевой «маленького Чикаго» – не твой уровень, и клянусь, что со временем ты станешь королевой Красноярска – столицы Сибири. А пока несколько дней мы проведем здесь, чтобы познакомиться поближе… Я думаю, ты согласна, а если не очень, сама понимаешь – деваться тебе некуда.

Пьяно улыбаясь, он направился ко мне и попытался обнять. Увернувшись, я оказалась у стола.

– Не хочешь на диване… – засмеялся он. – Хорошо, будем на столе, – и, крепко сжав, повалил меня на стол, задирая платье.

Он был очень сильный, я не могла вырваться и, нашарив рукой бутылку, попыталась ударить его по голове.

Добираясь до трусов, он нашептывал:

– Давай, давай… Я люблю непокорных.

В отчаянии я взмахнула бутылкой, она разбилась о край стола, и сбоку я ударила его тем, что осталось в руке.

Дико закричав, он отшатнулся.

– Ах ты, сука… – и кинулся на меня.

Несколько раз, изо всех сил, я ткнула горлышком бутылки в его бешеные глаза. Он схватился за лицо и упал на колени, мотая головой. Я бросилась к двери, в коридоре кто-то попытался остановить меня, но увидев окровавленную руку с торчащим стеклом, отскочил в сторону.

Кубарем скатившись с крыльца, не чувствуя боли, я выбежала со двора. Возле магазина стояла милицейская машина, и я бросилась к ней. Милиционер, выскочив из кабины, затолкал меня на заднее сиденье.

– Что случилось?

Не в силах ничего толком объяснить, я только требовала, чтобы их срочно арестовали.

– Арестуем обязательно, а пока едем в отделение.

Он крутил руль, поглядывая на меня в зеркало, и через несколько минут, не доехав немного до крыльца, на котором стояли милиционеры, машина остановилась.

– Я запру тебя, сиди тихо, чтобы никто не видел, – он быстро пошел к ним и отозвал в сторону одного из стоявших.

Поговорив, они направились к машине, и я узнала замначальника поселковой милиции. Он сел рядом, вытащил из кармана платок и протянул мне.

– Вытри руки, а то извозишь всё. Рассказывай…

Я начала рассказывать, но водитель прервал:

– Товарищ капитан, едут…

– Давай на Овражную, – капитан пригнул мою голову к себе на колени, – быстрее!

Машина рванула с места, через минуту он отпустил меня и вскоре мы въехали во двор кирпичного дома на окраине поселка.

– Запри ворота, – приказал капитан, помогая мне выйти из машины.

Водитель бросился к воротам, а он, открыв дверь, провел меня в дом.

– Умойся, – кивнул он на умывальник в коридоре, – и садись пиши…

Умывшись, я подошла к столу, на котором лежала ручка и стопка бумаги.

– Что писать?

– Всё… Куда поехала, с кем, что было дальше. Обо всем подробно.

Пока я писала, они сидели на кухне, тихо переговариваясь. Увидев, что я закончила, капитан подошел и стал внимательно читать написанное. Прочитав, довольно хмыкнул и положил листы передо мной.

– Поставь даты и распишись на каждом.

Я расписалась и попросилась в туалет.

– Сержант, проводи ее, – приказал он, убирая бумаги во внутренний карман.

Послышался стук в ворота, сержант посмотрел в окно.

– Приехали, гады…

Капитан подошел к большому шкафу, чем-то щелкнул сбоку и легко отвел от стены одну его сторону. Затем, повернув небольшую планку на полу, без усилий открыл массивный люк.

Стоявший у окна сержант задернул штору и повернулся к нам.

– Один перелез через забор…

Капитан подтолкнул меня к люку.

– Совсем оборзели… Полезай и сиди тихо, как мышь.

– А в туалет?

– Там есть ведро, лезь быстрее…

Крышка надо мной захлопнулась, послышался щелчок. «Наверное, шкаф встал на место», – подумала я, спускаясь по крутой лестнице. Тусклая лампочка освещала железную кровать, заправленную байковым одеялом, стол с лавками, ведро с ковшиком на тумбочке и в углу – другое, накрытое крышкой. К стене примыкал фундамент большой печи, занимавшей наверху почти половину комнаты.

Освоившись, я присела за стол, но еле слышные голоса заставили вскочить и прислушаться… Звуки шли из щелей печного фундамента. Ручкой ковшика аккуратно расшатав несколько кирпичей, я освободила узкий канал – стало слышно так, будто разговаривали совсем рядом.

– У меня есть ее показания, – говорил капитан, – лет пять тебе точно светит.

– За что? – я узнала голос Джаги.

– За похищение и попытку изнасилования.

– Не гони дуру, капитан. Сколько?

Я не расслышала ответа.

– Пузо не лопнет? Тебя и так башляют выше крыши. Ладно, давай сюда эту гадину!

– Это только за бумаги. С ней будет вдвое больше. Зачем она тебе? Пусть едет на учебу и забудет обо всем – я сумею ее убедить.

– Ты чё, не видишь? – голос Джаги дрожал от злости. – Лепила сказал, что шрамы останутся навсегда, а глаз вообще закрываться не будет.

Капитан засмеялся.

– Пиши заявление, лицо пойдет как тяжкие телесные… Потянет лет на семь.

– Издеваешься, ментяра! – заорал Джага, – я, по-твоему, буду терпилой на суде… Где она?

– В отделении. Когда деньги?

– Сегодня столько не найду. Завтра. Вези ее.

– Завтра и заберешь.

– Посмотри на мою рожу, до завтра я сдохну от злости. А она будет спокойно отдыхать?

– А если опять убежит?

– Я эту тварь сразу посажу на цепь, и братва будет трахать ее, до умру…

– Слушай, если так, – капитан понизил голос, – чтобы жаба тебя не душила, мы попользуемся ею – сержант заслужил. Это он увидел, что она бежит из вашего логова и сделал всё, как надо… Согласен? Но чтобы она больше нигде не возникла. Кстати, родственничек, который сдал ее, может проболтаться, а если прижмут, расколется до ж..ы. Он, похоже, стучит нашему оперу.

– Ништяк, я этого фуцаненка тоже уберу, и всё будет шито-крыто.

– Только не объявляй его, опер пожалуется начальству – он знает, что ты у меня на контакте. Всё. Давай по холодку… И больше сюда не заявляйся без приглашения – засветишь хату.

– Борзый ты, ментяра, но деловой, уважаю…

– Сержант, – громко позвал капитан, – проводи гостей.

Я сидела на корточках, не в силах разжать пальцы сведенные судорогой от страха и ненависти.

– Уехали, – раздался голос сержанта.

– Отлично… Сейчас едем в отделение, там дел невпроворот, а вечерком займемся нашей красоткой. Она, похоже, целочка и здорово кусается, но вдвоем, думаю, управимся, – капитан довольно заржал, – зато будет интересно, надоели безотказные шлюшки. Кстати, на тебя они жалуются, говорят, что ты садюга. Вот и развлечешься от души… Я долго не задержусь – жена в розыск подаст, так что вся ночь твоя… Как ты на это смотришь, сержант?

– Нормально. А куда потом ее?

– Завтра отдадим бандосам, она от них уже не выйдет – ты видел этого красавца.

– Да, весь в бинтах и злой, как собака.

– Он с ней и разберется… Ладно, поехали.

Жуткая тишина, словно тисками, сдавила голову, парализуя сознание. Я дико закричала… Я кричала опять и опять, насколько хватало воздуха, и с этим криком уходили страх и бессилие.

Голова стала ясной, и мелькнувшую мысль о самоубийстве я отбросила: «Не дождетесь, вы еще пожалеете…».

Тщательно обследуя помещение в поиске того, что могло бы послужить оружием, я сразу отказалась от деревяшек лавки и ручки ковшика – для них это будет забавой. А вот железные прутья на спинке кровати – то, что надо.

Я попыталась руками, а потом, лежа на кровати, ногами расшатать их.

Бесполезно… Тогда, положив лавку на кровать, как тараном стала бить ею по прутьям. Два из них чуть погнулись, и, только полностью измотавшись, я догадалась подсунуть под лавку свернутое валиком одеяло.

Дело пошло намного лучше – сначала один прут, затем второй, выпали из гнезд. Меня тошнило от усталости и голода. Пошарив в тумбочке, нашла полбуханки засохшего хлеба и, размачивая водой, разгрызла ее.

Кирпичные стены старинной кладки даже по звуку были словно железные, и прут оставлял на них лишь царапины. Понимая, что выбраться невозможно и придется защищаться, я попыталась, шаркая прутом по стене, заточить его, и увидела под потолком небольшой квадрат другого цвета. Забравшись на лавку, принялась стучать по нему – кирпич легко крошился. Это было недавно заложенное окошко.

Я колотила по нему, как бешеная, пока без сил не свалилась с лавки. Разглядывая довольно большое углубление, сообразила, что надо долбить не беспорядочно, а снизу вверх, и вновь принялась за дело.

Обессилев, я добиралась до кровати, но больше нескольких минут отдыхать не могла – сознание того, что зверье вот-вот может приехать, подстегивало, и, когда в небольшую щель потянуло воздухом, заплакала от счастья…

Уже можно было просунуть в проем голову, но шум мотора и лязганье открываемых ворот прозвучали приговором… Сжимая в руках свое оружие, я замерла у печного фундамента.

Хлопнула дверь и под шагами скрипнули половицы.

– Сержант, возьми в машине пакет, что поменьше, надо бы немного подзаправиться. Не беспокойся, водки тебе хватит и на ночь – там два пузыря. Я отдохну немного. Денек сегодня выдался непростой, а силы еще понадобятся… – засмеялся капитан.

Этот смех раздался совсем рядом, наверное, он расположился на диване, стоявшем у печки. Я не знала, что делать, стучать нельзя – услышат. Надо подождать, может уйдут на кухню – ведь осталось совсем немного…

Слышалось хлопанье дверей и голос сержанта, но слов разобрать было невозможно.

– Не переживай, – успокоил его капитан, – никуда она не денется. Через час должен подъехать гонец от начальника. Выпроводим, тогда и займемся…

– Но майор сейчас в отпуске… – сержант, похоже, зашел в комнату.

– Да, отдыхает на Алтае. Поиздержался и шлет за подпиткой. Начальник у нас умный – сам ни во что не влазит. Собирается на повышение, в город – у него там «мохнатая лапа». Надеюсь, и нас не забудет… Готово у тебя? А что мы, как на похоронах, врубай свою шарманку.

Послышались шаги, звяканье посуды, зазвучала громкая ритмичная музыка.

Ужинают на кухне, поняла я и, заткнув одеялом отверстие канала, лихорадочно продолжила крошить кирпичи.

Решив, что уже смогу пролезть, вывернула лампочку и подтащила к стене стол. Послышался шум мотора и голоса… Я затаилась, а когда они вошли в дом, обдираясь до крови, с трудом вылезла наружу.

Снова зазвучали голоса, и машина отъехала. Услышав шаги, я, скрючившись, вжалась в стену. Не доходя до угла, за которым находился мой лаз, подошедший помочился и ушел. Стукнула дверь, я бросилась к забору и, протиснувшись под ним, побежала к темнеющему лесу.

Продираясь сквозь заросли, не думая, куда бегу, бежала и бежала – лишь бы подальше… И только когда в сгустившихся сумерках идти стало невозможно, наломав лапника, устроила себе в кустарнике ночлег.

Обычно жутковатый ночной лес сейчас казался мне приветливым и надежным. Пригревшись под еловыми ветками, я не заметила, как уснула.

Разбудил меня птичий гомон. Выбравшись из теплого душистого убежища и определив по солнцу направление на Красноярск, я шла, подгоняемая нарастающим страхом.

Постепенно небо заволокло тучами, пошел мелкий дождь, и вскоре стало понятно: я заблудилась. Мрачно шуршащий под дождем лес и осознание того, что могу навсегда в нем остаться, после пережитого в поселке меня не пугали.

Промучившись ночь на сырой земле, с рассветом я побрела, уже не разбирая пути… Последнее, что осталось в памяти – теплая кора большого дерева, к которому прижималась, стараясь согреться, и волки, мелькающие в темноте. Когда большой волк, поскуливая, лизнул мое лицо, я провалилась в никуда…

* * *

…Сквозь сон я слышала покашливание, шаркающие шаги и, открыв глаза, увидела низкий деревянный потолок маленькой комнаты. Я лежала на жестком топчане, укрытая лоскутным одеялом. Попытавшись подняться, без сил упала обратно на подушку.

– Проснулась, птаха, – пора, пора…

Возле меня стоял дед Саша с большой чашкой в руках.

– Попей отварчику… – он поставил ее на табуретку и помог мне сесть.

Теплый густой отвар сильно горчил, я с трудом, морщась, выпила его.

Забирая пустую чашку, он довольно крякнул.

– Ну и сильна ты, девка! Сперва было подумал – совсем плоха, не выживет… Ан нет – согрелась, разрумянилась и сопит себе спокойно… Двое суток спала.

Он смотрел на меня, одобрительно щурясь. Оттого, что меня любят, обо мне заботятся, к горлу подступил ком, на глаза навернулись слезы.

– Еще чего… – рассердился понарошку дед. – Неча тут мокроту разводить.

– А как я здесь оказалась?

– Собаки нашли, недалеко… А Байбак так прямо на дверь кидался – вызывал меня. Вон, слышь, скребется… Почуял, что ты проснулась.

– Пусти его, деда…

Я гладила большую добрую морду, а он, виляя хвостом, всё норовил лизнуть меня в лицо, как там, под деревом.

– Глупый совсем, но верный и ничего не боится – недавно рысь прогнал со двора. Увязался за мной щенком, когда я уходил из поселка.

Я вспомнила, как несколько лет назад тетка сказала, что молоко больше носить не надо – деда взяли на работу в лесничество.

– А поселок далеко отсюда?

– Километров тридцать, – он внимательно посмотрел на меня. – Что ли натворила чего?

– Нет. Просто убежала от гадов…

Увидев, как я съежилась, дед спокойно сказал.

– Не хочешь – не рассказывай, а ежели куда надо – отвезу. У меня лошадка добрая…

– А можно я здесь останусь? Только никому не надо говорить об этом – меня убьют… – я заплакала.

– Вон оно как, – протянул он, – оставайся… Поселок в другом районе, а до ближней деревни километров семь.

Уже через месяц в свободе и красоте октябрьской тайги счастливее меня не было на земле человека! Когда от избытка чувств я танцевала на золотисто-зеленой поляне, даже собаки кружились вместе со мной.

Я не расставалась с ружьем и, добывая пушнину, научилась стрелять так, что дед только восхищенно цокал, качая головой. Помогая ему, я целыми днями моталась по тайге, и боялась не зверей, а людей, потому что зверее их никого нет…

В начале лета рысь задрала Байбака прямо возле дома. Дед запретил охоту на нее – очень опасно… Чтобы отомстить, втайне от него, я почти год выслеживала убийцу, но судя по писку, с которым после выстрела она исчезла в кустах, удалось лишь задеть ее пулей.

С этого дня появилось ощущение, что и она на меня охотится. Это была война на равных.

Приезжая в деревню за продуктами, дед иногда созванивался с матерью Максима – своей племянницей. Она рассказала ему, что муж не ладит с пасынком и тот давно живет в другом городе.

Вторая зима выдалась лютой, по весне дед стал часто хворать и, беспокоясь, что я останусь одна, без документов, написал Максиму письмо.

В этот раз, собираясь в районную больницу, он с хитрецой посматривал на меня, а через три дня возвратился не один.

Я сразу узнала Максима… И не могла наглядеться и поверить, что он здесь, рядом – всё время хотелось до него дотронуться. Было заметно, что и он не сводит с меня глаз… Только однажды я испугалась, увидев злой прищур, когда он уточнял имена моих обидчиков. Я ему ничего не рассказывала, рассказал дед Саша, постепенно узнавший от меня обо всем.

Максим подарил мне многозарядный охотничий карабин, приобретенный с помощью деда.

Надо было видеть его лицо, когда мы пристреливали этот карабин… Не всегда попадая со ста метров в двухлитровый бидон, он смотрел, как я, раз за разом, укорачиваю пулей ветку толщиной в палец.

– Это случайно… Повтори, пожалуйста.

И я повторяла, наслаждаясь его изумлением.

Гуляя, мы в разговорах забывали обо всем, забредая невесть куда. В тот день, оказавшись в чаще, я почувствовала опасность и взяла оружие наизготовку…

Рысь прыгнула с дерева – я успела выстрелить, и она упала к моим ногам. Одно ухо оказалось укороченное, без кисточки, – давний мой промах.

Максим положил мою добычу у крыльца, но недолго я стояла гордая перед дедом…

Он рассказал, что два года назад подобрал котенка этой рыси возле дома, со сломанной лапкой, и был уверен, что она сама принесла ему детеныша. Пока он его выхаживал, мать далеко не уходила, тревожа собак.

Лапка срослась, пора было его отпускать, но на беду заявилось краевое начальство, охотившееся поблизости. Увидев игривого, красивого рысенка, один из них решил забрать его. Дед не позволил, а когда они ушли, обнаружил пропажу…

Рысь несколько дней кружила возле дома, потом разорвала одну из собак и ушла. Через год объявилась снова…

Я плакала – это был уже не охотничий трофей. Мы с Максимом захоронили ее рядом с Байбаком, у того дерева, где он нашел меня.

«Может быть, совсем в другом лесу, – думалось мне, – они помирятся…».

На следующее утро Максим сообщил, что ему надо по своим делам съездить в город. Расставаясь, он долго не отпускал мою руку, говорил что-то хорошее, и я, не разбирая слов, с замиранием вслушивалась в ласковый голос…

Эти дни я не находила себе места, дед тоже тревожился и, примерно зная, когда Максим должен вернуться, рано утром уехал на лошади встречать его.

Томиться в ожидании не было сил… Взяв одну из собак, я отправилась за несколько километров к своему любимому месту. Это была тихая лощинка возле горы, обрамленная березками и усыпанная теплыми большими камнями, на которых удобно было сидеть и даже лежать.

Дед Саша рассказывал, что здесь проходит золотая жила, но женщине нельзя заниматься этим промыслом – может случиться большая беда. А вот если суженым моим окажется настоящий мужчина с чистыми помыслами, то золото это будет для нас счастливым.

Вволю намечтавшись, я отправилась обратно.

Сидевший на крыльце Максим, увидев меня, поспешил навстречу.

– Я тебя заждался – есть хорошие новости…

Мы вошли в дом, и от удивления я присела на лавку – на столе лежала моя сумка, оставшаяся тогда на багажнике мотоцикла.

Максим, как ни в чем ни бывало, пояснил.

– На обратном пути я заглянул в поселок, и мы с твоим братцем отыскали ее, спрятанную в лесу. Он рассказал, что после случившегося дружки стали посмеиваться над Джагой, называя «Расписным», и тот превратился в полного психопата. По пьянке, не поделив девку с тем самым сержантом, зарубил его топором, и теперь уже не выйдет из тюрьмы. Капитана перевели в Красноярск. А тебя, оказывается, никто не искал и не ищет…

– А тетя Даша?

– Гена сказал ей, что ты знаться с ними больше не хочешь и никогда не приедешь.

Я молчала, было обидно за себя и жалко тетю с ее непутевым сыночком.

– Если надумаешь вернуться, он будет ходить перед тобой на «цырлах».

Мне не понравилось слово и интонация, с которой оно было сказано.

– Что ты ему сделал?

– К сожалению – ничего, – отвернувшись, глухо ответил Максим. – Только пару часов гонял палкой по лесу в поисках твоей сумки.

Облокотившись на стол, он задумчиво смотрел на меня.

– Завтра я уезжаю – срочно вызывают на работу. Думаю, тебе учиться надо, мы с дедом всё обговорили.

– Только меня почему-то не спросили, – резко поднявшись, я выбежала из дома и, сглатывая слезы, остановилась посреди двора, ожидая, что он выйдет, всё по-хорошему объяснит и, может быть, возьмет меня с собой…

Никто не вышел. Я медленно побрела вглубь леса, не понимая, почему можно так… Он же знает, как я его ждала.

Уже в сумерках меня отыскали собаки – Дина и Рекс. Стало стыдно: ушла, не предупредив, без оружия – дед не заслужил, чтобы я так поступала.

Весь вечер мы почти не разговаривали, и дед Саша осуждающе кряхтел, посматривая на нас.

Ночью, в своем закутке, я не сомкнула глаз и рано утром, помогая им собраться, не проронила ни слова. Только когда они скрылись за деревьями, разрыдалась, и мне всё казалось, что сейчас он вернется, обнимет и пожалеет меня…

К вечеру, ведя в поводу лошадь, возвратился дед, и я не смогла сдержаться.

– Деда, за что он так! Ведь он знает, как я люблю его. Что мне теперь делать? – я захлебывалась в плаче…

Дед гладил мои трясущиеся плечи.

– Успокойся, он тоже любит тебя. У него трудные обстоятельства, и он хочет оставить тебе свободный выбор.

– Но ты же знаешь – я еще десять лет назад выбрала!

– Знаю. Хватит реветь, всё наладится. Ишь, разнюнилась… Никуда он не денется, твой Максимка.

Я с надеждой смотрела на него.

– Правда?

– Не сумлевайся, Натаха… – заерничал дед. – А чтобы дожить бы до свадьбы-женитьбы, собирай-ка ужин поскорее.

Мы проговорили до поздней ночи. Раньше возле печки во дворе лежали простые чурбачки с досками. Вместо них Максим сколотил крепкий стол и удобные скамейки с навесом. Намазавшись мазью от гнуса, я слушала рассуждения деда о жизни, то и дело сбивая его с темы вопросами о Максиме. Оказалось, что дед знает о нем не намного больше моего. Постепенно я совсем успокоилась и спросила:

– А подумали вы, отправляя меня учиться, на что же я буду жить?

– Я знал, что когда-то тебе придется уезжать, – раздумчиво заговорил он, – и прикапливал денежки. И за пушнину ты ни разу не спросила выручку. Поднакопилось порядочно… Только вот Максим посетовал, что много сожрала ин… – дед никак не мог выговорить слово, – инфлуэнция, чтоб ее, и перевел деньги в валюту. Думается мне, добавил еще и своих. По его словам, года на два-три тебе хватит. Они лежат в топчане, под доской.

– Никуда не поеду, – опять расплакалась я, – останусь здесь и буду ждать Максима.

То ли осуждающе, то ли одобрительно он, засыпая, пробормотал:

– Как знаешь, птаха… Тебя ведь ничем не переломить.

Вскоре дед попал под сильный ливень и простудился. Отвары не помогали, и через несколько дней, с трудом поднимаясь с постели, он обреченно вздохнул:

– Собирайся, доча, пока я еще на ногах, поедем в район, в больницу, и, похоже, уже не вернемся…

– Как же так, деда?

– Вот так, видать, время мое пришло.

– Неправда, тебя вылечат!

– Может быть, – безразлично ответил дед, поглаживая уткнувшуюся в его колени любимицу – Дину. – Лошадку и собак оставим в деревне, у лесника, там должны дать машину.

Собирать особо было нечего. С вечера уложив в сумку разобранный карабин и белье, а в полевой планшет деда документы и деньги, – поутру мы тронулись в путь. Сквозь слезы и поросль молодых деревцев сиротливо виднелся покидаемый нами домишко…

В деревне лесник с сыном сняли деда с седла, и через два часа в сопровождении фельдшера мы подъезжали к больнице. Я сказалась внучкой и, помогая медсестре разместить его в палате, поинтересовалась, не сдает ли кто поблизости жилье. Она позвала санитарку – тетю Зину. Та, попросив немного подождать, отвела в свой дом, рядом с больницей.

Предложенная комнатка меня вполне устраивала. Оставив вещи, я пошла знакомиться с городом, который после двух лет безвылазного леса показался мне бестолковым большим муравейником.

В этот день к деду меня не пустили – сказали, что ему совсем плохо, а утром из регистратуры направили к лечащему врачу. Доктор сочувственно сообщил:

– Дедушка ваш уже никого не узнает, и мы, к сожалению, бессильны…

– Я хочу его видеть, почему к нему не пускают?

– Хорошо, идемте.

Мы прошли в палату: на белой подушке выделялось серое, заострившееся лицо деда Саши. Он открыл глаза и улыбнулся – было видно, что он узнал меня.

– Не плачь, птаха. Позвони Максиму… – сказанное прозвучало отчетливо и ясно.

Врач обернулся к сестре, стоявшей у двери, и приказал срочно что-то принести.

– Может быть, еще вытащим… – с этими словами он выпроводил меня из палаты.

Я сидела в коридоре, наблюдая, как пробежала сестра, и следом за ней в палату быстро прошел второй врач. Через несколько минут они вышли, и доктор подошел ко мне.

– Ничего не получилось, мы старались…

Хозяйка дома согласилась помочь, и в тот же день мы с ней уладили все похоронные дела. Не дозвонившись до Максима, я отправила ему телеграмму с датой похорон и своим адресом.

На кладбище, кроме рабочих, со мной были только тетя Зина и священник, а когда мы сидели за скромным поминальным столом, принесли телеграмму от Максима.

В день его приезда я с утра встречала на автостанции автобусы. К вечеру выяснилось, что сегодня их больше не будет, и уже возле дома, заплаканную, меня встретил Максим, приехавший на такси. Навестив на кладбище деда, мы на этом же такси уехали в Красноярск.

В гостинице он оплатил семь суток двухкомнатного люкса, объясняя:

– Тебе надо успокоиться и вписаться в новые реальности…

* * *

Вписываться в реальности с ним было легко. Я с гордостью отмечала, как его непринужденность и уверенность в себе заставляет персонал шикарных магазинов любезно помогать мне в выборе покупок.

В театре современный спектакль с пошловатым юмором мне не понравился, и мы сбежали, не досмотрев до конца. А через день, очарованная, я вместе с залом подпевала Валерию Меладзе. В антракте Максим купил красивый букет, и после очередного шлягера, поднявшись на сцену, я вручила цветы певцу. Он потянулся поцеловать меня, но я отстранилась. Засмеявшись, Меладзе картинно развел руками и обратился к публике.

– Покажите мне счастливчика, с которым здесь эта сибирская принцесса!

Зал аплодировал.

После концерта в тихом ресторане мы танцевали под печальный французский шансон, и, растворяясь в любви и нежности Максима, в эту ночь я пришла к нему…

Нежная ночь перешла в волшебное утро. Он заказал праздничный завтрак в номер, и в полумраке задернутых штор был так бережно ласков со мной в постели, укрощая свою страсть, что я, ощущая эту страсть в каждом прикосновении, казалось, тихо умирала в блаженстве.

Далеко за полдень, впустив солнце в большие окна, он попросил закрыть глаза и одел мне на безымянный палец кольцо.

– Теперь мы обручены, а через два месяца – свадьба.

– Но разве она не была у нас ночью? – с притворным недоумением спросила я, любуясь переливающимся на солнце изумрудом.

– Была сказка… Мы ее продолжим? – Он обнял меня, чуть раскосые глаза его светились любовью.

– Да… Но не сегодня. А не от этого ли колечка из-за дурной цены я отказалась в магазине?

Он нехотя отпустил меня.

– Тогда ты имела на это право, но ночью его лишилась… – и засмеялся, уворачиваясь от моего шутливого замаха.

Максим продлил наше пребывание в Красноярске еще на неделю. Мы побывали на знаменитых Столбах, и он с азартом рассказывал, как лазил по ним в юности. Иногда встречались его знакомые – мне льстило их уважительное отношение к нему и ко мне, когда он представлял меня как свою невесту. Но одна компания, с которой мы столкнулись у бильярдной, мне очень не понравилась: горластые и развязные, хлопая по плечам, они потащили его в зал, и было видно, что Максим не может отказаться от общения. Он усадил меня в баре и вернулся к ним.

В окно я увидела большую вывеску – «Зоомагазин», и, направляясь к Максиму предупредить, что буду ожидать его там, услышала разговор.

– Куда подевался Жбан? Он только что был здесь. Ты в курсе, Макс, он теперь смотрящий.

– А вот он я, – громко воскликнул подошедший мужчина. – Здорово, брат лихой! Каким ветром в наших краях? – он обнял Максима.

Увидев наколки на его руках, я в растерянности остановилась…

Он кивнул в мою сторону.

– Твоя бикса?

Максим обернулся и подтвердил:

– Да, невеста.

– Хороша… Сразу видно – наша. Приглашай на свадьбу, слышал, ты сейчас у Панкрата.

Максим вопросительно смотрел на меня, и я сказала про зоомагазин.

– Да, конечно, иди, я приду туда, – он отвернулся, что-то отвечая мужчине.

Разглядывая в магазине разных зверушек, я забылась, но когда он зашел за мной, спросила:

– Максим, кто эти люди? Чем они занимаются?

– Друзья детства. А кто чем занимается, – он пожал плечами, – мне без разницы. Идем-ка лучше к нашему «батюшке».

Красноярск был родным городом Максима. С гордостью показывая его, он увлекался в рассказах настолько, что становилось непонятно, где быль, а где легенды. И, слушая очередной рассказ, я, завороженная мощью Енисея-батюшки, никак не хотела уходить со смотровой площадки на набережной.

Приближался день отъезда. Избавиться от карабина я категорически отказалась, но в аэропорту могли возникнуть проблемы, поэтому пришлось взять билеты на поезд. Вечером, упаковывая вещи, я решилась задать мучавший меня вопрос.

– Максим, а почему мы не были у твоих родных? Дед Саша говорил, что вы с отчимом не в ладах, но у тебя здесь мама и две сестренки.

– Долго объяснять, и не хочется… Там своя семья.

– Ну, расскажи, пожалуйста. Я почти ничего не знаю о тебе.

– А что знаешь? – он снисходительно улыбался.

– Знаю, что тебя посадили в тюрьму. За что – не знаю.

– Еще ты не знаешь, что до этого два года я был в спецшколе, а проще – на «малолетке».

– А туда-то за что попал?

– А тоже почти ни за что, – улыбка сползла с его лица. – В этом «почти» – вся суть.

Было видно, что он нервничает. Я обняла его.

– Успокойся, хороший мой, не надо ничего рассказывать, я и так люблю тебя.

Он развел мои руки и усадил в кресло.

– Нет – надо. И не такой уж хороший… Когда мне было четырнадцать лет, комиссия решила, что я плохой, и отправила на перевоспитание.

– С чего это она так решила, – задорно спросила я, пытаясь снять нервозность.

– С того, что я прогуливал школу, целыми днями болтался с пацанами на улице и даже подворовывал в магазинах самообслуживания.

– А почему болтался на улице? – задор мой постепенно пропадал.

– Потому, что отец уличил маму в измене, и целый год дома шли дикие скандалы. Меня они в упор не видели…

Мне было уже совсем грустно, но я понимала, что ему необходимо выговориться, и продолжала спрашивать.

– А твой отец… Где он сейчас?

– Он был военным летчиком, но стал сильно пить, и его уволили из армии. Пока меня «перевоспитывали», родители развелись. Отец ушел в полярную авиацию и «запропал» где-то во льдах…

– Как же ты смог поступить в институт с такими проблемами?

– Когда меня выпустили, мама была уже замужем. Чтобы поменьше с ними общаться, я с головой ушел в учебу и поступил довольно легко. Только вот дернуло меня написать в анкете, что был в спецшколе.

– А какое это имеет значение? То ведь было в детстве.

– Никакого. Но если захотят припомнить – имеет.

– И тебе припомнили?

– Да. Я был отличником, пользовался уважением, и на втором курсе меня выбрали старостой группы. На нашем факультете учился Игоша – сынок второго секретаря райкома. Все знали, что он ширяется – гнида мажорная…

– Что делает? – переспросила я.

– Ну, если по-нормальному, – балуется наркотиками. Утром я зашел к своим ребятам в общежитие и столкнулся с ним, выходившим из комнаты напротив. Он слегка растерялся, а я подумал: «Что это он тут делает – его группа сейчас на занятиях». В тот же день стало известно, что из этой комнаты пропали деньги, собранные на покупку телевизора. Я сразу сообразил, чьих рук это дело и хотел, не поднимая шума, заставить его вернуть деньги. Как потом выяснилось, он узнал, что я ищу его, и убежал к папеньке жаловаться. На следующий день меня вызвали к ректору, и было сказано, что если я добровольно верну украденное, то в милицию заявлять не будут, а просто исключат из института. Заикаясь от возмущения, я не мог вымолвить ни слова, и он добавил: «Не надо притворяться – есть свидетель того, как ты выходил из этой комнаты». Я с трудом сумел выдавить из себя, что это Игоша выходил оттуда. Ректор аж затрясся: «Негодяй! Каким-то чудом ты, со своей запятнанной биографией, оказался в институте, и смеешь возводить поклеп на мальчика из такой семьи!» Выбежав из кабинета, я заметался по институту в поисках этой сволочи и нашел его в спортзале. Заметив меня, он завопил: «Ребята, крыса сама к нам пожаловала!».

По заключению экспертизы, я сломал ему нос и два ребра, а дома уже ждала милиция. Мама плакала… Отчим, когда меня заталкивали в «воронок», сказал: «Я знал, что рано или поздно у него этим закончится».

Я слушала, всхлипывая… Максим опустился передо мной на пол.

– Ну, и чего ты хнычешь? Всё давно прошло.

– Жалко, очень… – шмыгая носом, я разглаживала жесткие вихры, и он доверчиво склонил голову в мои колени.

– Знаешь, меня никогда никто не жалел, я и не нуждался в этом, но сейчас что-то захотелось поплакать вместе с тобой. Так что прекращай, а то устроим тут потоп. Утонем, и не узнаешь, что было дальше…

– А что было?

– Был суд, и секретарь райкома толкнул речь о том, что таким, как я, не место среди советских студентов и общество должно нас отторгнуть. И отторгли меня на семь годочков.

– Ты столько лет был в тюрьме?

– Не в тюрьме, а в колонии, и всего-то четыре года, – Максим рассмеялся, глядя на мою глупо-удивленную физиономию. – Этот секретарь оказался мужиком… Когда узнал весь расклад, приехал в колонию лично извиниться передо мной. Потом нажал на нужные рычаги – дело пересмотрели, мне убрали статью за кражу и сократили срок. Ладно, хватит о грустном… Завтра, так и быть, идем в гости, и – прощай, Сибирь!

– А почему ты уехал отсюда?

– Тошно было возвращаться домой, и кент по зоне уговорил поехать к нему.

– Кто такой «кент»?

Максим сделал ужасные глаза.

– Ты меня достала! Кент – это товарищ. Я не знал, что ты такая дотошная.

Он поднял меня с кресла и, целуя, отнес на кровать.

– Продолжим разговоры здесь…

* * *

На следующий день я купила подарки, и вечером мы направились в гости. Мать Максима – моложавая женщина с восточным разрезом больших глаз, усадила нас на кухне и хлопотала, извиняясь за мужа, задержавшегося на работе. Девочки-близняшки, с достоинством приняв подарки, ушли к себе, хотя было видно, что их разбирает любопытство.

Разговор не клеился, и через полчаса Максим поднялся.

– Мы, пожалуй, пойдем.

Вероника Анатольевна проводила нас до калитки и, прощаясь, обняла сына, не скрывая слез.

На душе у меня скребли кошки…

– Вот видишь, можно было и не ходить, – в тоне, которым это было сказано, если и слышалась боль, то где-то глубоко-глубоко…

Уезжала я без сожаления, рассчитывая когда-нибудь навестить на кладбище деда Сашу и вернуться в тайгу, к моей лощинке.

На новом месте, как и договаривались, я сразу подала документы в институт. Времени на подготовку почти не было, но экзамены сдала успешно и была зачислена на экономический факультет. Конечно, свою роль сыграла золотая медаль.

В ресторане, где мы отмечали это событие, Максим положил на стол красиво перевязанный лентами пакет.

– Награда для моей умной девочки, но сначала – наше танго…

Зазвучала любимая мелодия.

– Когда ты успел ее заказать, – благодарно шепнула я, с любопытством поглядывая на пакет, лежавший на столе.

После танца он придвинул его ко мне. Развязав ленты, слой за слоем я снимала бумагу, опасаясь подвоха, и обнаружила водительское удостоверение на свое имя.

Я онемела от удивления…

– При большом желании и некоторых возможностях, – усмехнулся Максим, – у нас делается абсолютно всё, но водить машину тебе придется научиться самой. И по-настоящему – как ты мечтала… Экзамен буду принимать лично.

На деньги, оставленные дедом Сашей, мы купили с рук почти новую «девятку». Вызубрив наизусть правила, больше месяца я колесила с опытным инструктором сначала на его машине, потом на своей.

В будний день, ближе к часу «пик», Максим с гаишником уселись в мою «ласточку» и, выбирая маршруты посложнее, три часа гоняли меня по городу. «Без помарок» – только и сказал «гаец», вылезая из машины.

– Знай наших… – соглашаясь с ним, горделиво бросил Максим.

Незадолго до свадьбы моя счастливая жизнь закончилась.

Максим был в отъезде, и я случайно узнала, что никакой он не бизнесмен, а бандит, которого, как огня, боятся нормальные люди.

Сосед по площадке нечаянно задел меня на лестнице, и, нагруженная покупками, я выронила вазу. Побледнев, он пополз на коленях, собирая осколки. Я насилу подняла его. Через несколько минут ко мне в дверь позвонила его жена, умоляя простить мужа. Всерьез рассердившись, я потребовала объяснить, чего они так испугались, и, несмотря на ее нежелание говорить, настояла на своем.

Оказывается, они знали, что Максим занимается рэкетом, а недавно были свидетелями расправы… Возле автомагазина остановились две машины: из одной вылезли четверо парней, вломились в магазин, выволокли оттуда двух продавцов и принялись избивать их. В другой машине, приоткрыв дверцу, сидел, наблюдая за происходящим, Максим. Когда они уехали, избитые остались лежать на асфальте.

Еле владея собой, я успокоила соседку. Стали понятны необъяснимые до этого отдельные моменты жизни Максима и подобострастное отношение ко мне некоторых людей. Выпроводив ее, я опустилась на пол и тоскливо завыла, почти как там – в подвале, только совсем тихо.

На рассвете, глядя в зеркало на опухшее от слез лицо, я поняла, что нет у меня больше ни сил, ни желаний. Хотелось лишь покоя, и я уже знала, где искать его…

В квартале от нашего дома располагался большой женский монастырь, огороженный высокой стеной. Проходя мимо, я часто любовалась голубыми башенками и золотыми куполами, проникаясь исходившим от него спокойствием.

Утром я постучалась в калитку монастыря. Меня впустили… Пожилая монахиня, выслушав сбивчивую речь, сказала.

– Мать-настоятельница будет завтра и, возможно, примет вас для беседы.

В помещении во время разговора присутствовала женщина: разглядывая двор, она стояла у окна и, казалось, не обращала на нас никакого внимания.

Попрощавшись, я медленно шла по тротуару вдоль стены монастыря и услышала за спиной торопливые шаги.

– Девушка, подождите… – меня догоняла та женщина, что стояла у окна. – Извините, я слышала ваш разговор, и мне кажется, нет, не кажется – я уверена, нам необходимо поговорить.

– О чем? – я смотрела на нее с недоумением.

– Может быть, присядем, там… – она показала на застекленную веранду кафе.

Звучавшие в голосе нотки властности мне не нравились, да и разговаривать не было никакого желания. Она, наверное, почувствовала это – тон ее изменился.

– Поймите, это очень нужно…

Недоумение мое только усилилось:

– Кому нужно?

После небольшой заминки, она тихо произнесла:

– Мне.

– Хорошо, идемте, только мне сейчас совсем не до разговоров…

Мы остановились, пережидая проезжающие машины, и направились через дорогу в кафе. Оно только что открылось, и женщина прошла к дальнему столику. Сразу подошла официантка.

– Что будем заказывать?

Я отрицательно покачала головой.

– Два кофе, пожалуйста, – попросила незнакомка и умолкла, словно собираясь с мыслями…

Лет пятидесяти, в светлом плаще, с косынкой на шее, она была даже красивой, а гладко зачесанные темные волосы с проглядывающей сединой придавали ей вид строгой наставницы.

– Извините еще раз, – медлила она, подбирая слова, – но я не совсем правильно сказала, что это нужно мне – это нужно нам обеим. Мне, потому что это мой долг, а вам, потому что у вас впереди вся жизнь.

Увидев, как я нервно передернула плечами, показывая, что не нуждаюсь в нравоучениях, она поспешно согласилась:

– Да, я понимаю – вам не нужны утешения. Разрешите, я расскажу немного о себе? – и, не дожидаясь ответа, продолжила… – В тридцать четыре года из-за подлости мужа я потеряла ребенка – девочку восьми лет, и осталась без жилья. Отчаянию моему не было предела, и я пришла в монастырь. Меня приняли. Мать-настоятельница, царствие ей небесное, часто беседовала со мной, не разрешая принять постриг. Восемь лет я пробыла послушницей, пока не поняла, что мой уход от мира был ошибкой. Настоятельница только тогда призналась, что изначально видела это, и поддержала мое намерение вернуться в мирскую жизнь.

– Разве это возможно? – я уже не спешила уходить. Хотелось услышать продолжение.

– Возможно. Матушка сказала, что с той внутренней силой, которая есть во мне, я много могу еще сделать для людей и для себя.

Заметив мой ироничный взгляд, она повторила.

– Да, именно для себя. Богу угодно, чтобы человек был счастлив.

– Но почему же тогда приходят несчастья, такие, что жить не хочется?

– Потому что мы живем не в раю, а на грешной земле, и жить или не жить – решать нам. Выбор всегда за нами…

– Как же так? Ведь говорят, всё предопределено, и от судьбы не уйдешь.

– Наташа, извините, я слышала ваше имя, а меня зовут Анна Александровна, – на несколько секунд она задумалась, – наверное, не будет святотатством, если я по-своему объясню всё это… Перед человеком всегда открыто множество дверей, и он волен выбрать любую. За каждой из них свой путь, и опять – выбор. Богу неизвестно, что выберет человек, но известен его дальнейший путь за той или иной дверью, и путь этот нередко приводит совсем не туда, куда он стремился…

– Но как же угадать нужную дверь?

– Не надо гадать. Если быть честным с самим собой и внимательным к окружающему – подсказки и возможности приходят сами. Просто они не замечаются людьми или не принимаются из-за грядущих трудностей.

– Вы, значит, сделали правильный выбор и уверены в этом?

– По моему разумению и по моим возможностям – да, а насколько правильный, может показать только время.

– И оно вам что-то показало?

– У меня любящий муж, мы воспитываем двух приемных дочерей…

– Но это же очень трудно и непредсказуемо, – перебила я, вспомнив свою сиротскую жизнь у тети Даши.

– Не трудно, если делается это не для себя, а для них – в любви и строгости. А еще у меня большое швейное производство, и за семь лет его существования многие женщины, с моей и божьей помощью, нашли себя в жизни.

Предупреждая мой вопрос, она пояснила:

– Будучи в монастыре, я научилась хорошо шить и уже в миру, экстерном, закончила училище.

– В таком-то возрасте?! – я была в изумлении.

– Именно так. Потом, по рекомендации настоятельницы, устроилась мастером в швейный цех женской колонии.

– Но там же преступницы?

– В основном, там заблудшие…

– И вы, конечно, спасали их души? – вопрос мой поневоле прозвучал издевательски, но Анна Александровна будто не заметила этого.

– Нет. Я просто работала и хорошо к ним относилась. Когда стало разрешено – организовала небольшой кооператив, и уже в новое время он превратился в солидное предприятие. Теперь я имею возможность помогать монастырю, и не только…

– Но если б вы не пробыли столько лет в монастыре, у вас, наверное, ничего бы не получилось…

– Получилось бы, но я тогда не верила в свои силы. А ведь Бог не посылает испытаний, которых невозможно выдержать. Слабость является выбором самого человека.

– Не знаю… Я видела другое…

Она тяжело вздохнула.

– Другое – это за той дверью, что неправильно выбрана…

Мы замолчали – каждая думала о своем. Пытаясь вникнуть в суть ее повествования, я спросила.

– Выходит, вы жалеете, что потеряли столько времени в послушницах?

– Не надо жалеть о свершившемся – это лишает сил… Надо делать выводы и жить дальше, исправляя и учитывая ошибки.

– Почему вы меня остановили и всё это рассказываете?

– Я повторюсь – это нужно было мне и вам, и теперь даже не буду спрашивать, что привело вас в монастырь. Что бы это ни было, уверена: вы всё сделаете как надо.

Я недоверчиво покачала головой.

– Где же набраться ума и сил, чтобы так сделать?

Анна Александровна откинулась на спинку стула, доброжелательно разглядывая меня.

– Ум – это немного другое. Он может быть использован и во зло, а разумность заранее предполагает добро… Ищите разумные ответы в себе, а силы черпаются из совершенного ранее, и приходят они с решимостью действовать.

Она встала.

– Прощайте, думаю, что дальше вам моя помощь не потребуется.

Осмысливая сказанное, я лишь кивнула, когда с тротуара она помахала мне рукой. На следующий день в монастырь я не пошла, решив прежде поговорить с Максимом.

Чем больше я вдумывалась в слова Анны Александровны, тем лучше понимала: монастырь – это бегство от действительности без попытки что-либо изменить. И постепенно пришла к выводу, что жалеть-то надо не себя, а Максима. Додумавшись до этого, я уважительно погладила себя по голове – надо же, какая умная… Вот кто бы еще для этой умной всё уладил… Скоро должен был приехать Максим, а я так и не знала, что же мне делать. Знала пока только одно – женой бандита не буду.

Прямо с порога, даже не прикрыв за собой дверь, Максим обнял меня, и я моментально оттаяла: на мгновение показалось, что мне приснился нехороший сон, и мы по-прежнему любим друг друга, и скоро свадьба. Свадьбы не будет – вспомнила я свое решение и сникла…

– Что случилось? – с тревогой спросил Максим.

Я отвела его руки и отступила, пытаясь начать заготовленную речь, но из горла вырвалось только бульканье, и, кусая дрожащие губы, я заплакала…

Он так и стоял с разведенными в стороны руками, опустив голову, и мне с трудом удалось выговорить:

– Зачем ты привез меня? Я ни за что бы не поехала, если б знала, – в горле опять забулькало, я опустилась в кресло.

Тишина, казалось, длилась вечность…

– Я почти сразу собирался уехать отсюда, – наконец-то заговорил он, – в Белгород. Там у моего друга семья, интересная работа, и он ждал нас.

Но обстоятельства изменились…

Максим подошел ко мне.

– Пташенька ты моя милая, поверь мне, мы уедем и начнем новую жизнь, – он утешал меня, утирая мокрые щеки.

Забывшись, я прижимала его ладони к лицу, к губам и, целуя их, лишь согласно кивала головой…

Оставив меня, печальную, но обнадеженную, он ненадолго уехал.

Потом полночи мы обсуждали и планировали дальнейшую жизнь. На мой рассказ о золотой лощине Максим только улыбнулся. Я обиженно надулась, и он, успокаивая меня, как маленькую, пообещал обязательно выяснить всё о добыче золота. Я не спрашивала, какие обстоятельства держат его, думаю, он бы и не сказал, но в разговоре обмолвился, что отъезд произойдет не так скоро, как хотелось бы.

Собравшись с духом, я заявила.

– Если ты в течение года не развяжешься с этими погаными делами, я уйду в монастырь.

– Ну и шустра же ты, – рассмеялся он.

Но я добавила, что уже была там, и меня обещали принять.

А еще, сама не знаю зачем, тихо сказала:

– Не забывай, что у меня есть карабин…

Он изменился в лице.

– Больше никогда не говори мне подобной дури… Я или сдохну, или сделаю все как мы решили.

И уже я ласкала его, успокаивая, и, конечно же, верила ему…

Глава 3. «Панкрат»

Мы возвращались из Москвы на двух машинах: я с водителем на своей супер-«Ауди» и Макс с охранником на «Форде».

Обдумав, что можно говорить и чего не нужно, так как жизнь была сложная и кое-какие грешки за мной водилось, я позвал Макса в свою машину.

Прежним владельцем, главой местных демократов, она была оснащена легкой броней и усиленным двигателем, а еще – звуконепроницаемой шторой, отделяющей салон от водителя. Это нужно было для приватных разговоров, но использовалось, в основном, для любовных утех, в которых меры и правил он не знал. В салоне могла оказаться как жена солидного чиновника, так и «плечевая» проститутка. Самое интересное, что дамы любого уровня легко шли с ним на сближение.

На этом я в свое время подловил его и держал на «коротком поводке». На этом же он все-таки погорел, похоронив доброе имя и карьеру, и мне с большим трудом удалось спасти «нашего эротомана» – так прозвали его в думе.

Теперь он продвигает демократию в другом регионе, а мне в благодарность досталась эта шикарная тачка.

– Помнишь, Макс, наш базар, когда ты хотел уехать? – начал я разговор. – Тогда было сказано, что на подходе серьезные неприятности, и тебя они тоже касаются. Пока их не уладим, дергаться никуда не надо – по одному мы не отмажемся.

– Помню, ты обещал объяснить, что за дела, но так ничего и не сказал.

– Скажу теперь – связаны они с Бонжуром.

– Но его уже давно нет, – насторожился Макс.

– Зато есть его брат – Боня. Когда мы брали «Ювелирный», он сидел, а как только освободился, начал вынюхивать – что же произошло со старшим.

И кое-что выяснил. Его опять закрыли, с моей помощью…

Макс вопросительно посмотрел на меня.

– Так было нужно. Боня – беспредельщик, отмороженный на всю голову, и обещал «урыть» нас. Я пытался достать его на зоне – два раза резали… Живучий гад оказался, еще и в авторитеты вышел. Год назад он откинулся, примкнул к «солнцевским» и повел за меня гнилые базары. Мои кореша его прижали – он умотал в Питер, к «тамбовским». Там прилично поднялся и с их поддержкой вернулся в родные края. В Москве известно, что он собирается взять под себя город и нарыл на меня что-то серьезное. Готовься, Макс, к войне…

– А где он сейчас?

– Сначала обитался в своем городишке, там заправляет Боня-младший – такой же придурок. По ходу, набрал бригаду из спортсменов и бывших ментов и отжал район у Бобы. Тот сейчас у него на подхвате.

– Палыч, но если у него «полуцветные» – это не по понятиям.

– Я сам в шоке… Спрашивал у серьезных людей, говорят: новые времена и ничего не поделаешь.

Макс угрюмо молчал.

– Что загрустил – ссышь, когда страшно?

– Брось, Палыч… Думаю, как организовать оборону.

– Лучшая оборона – нападение. Учись у классиков. А еще, как говаривал «усач»: «Нет человека – нет проблемы». Разберемся с этим уродом, и лети тогда со своей «птахой» на все четыре стороны. Я договорился в столице – у Бони скоро возникнут непредвиденные сложности, и ему будет не до нас. Так что, думай…

Я был уверен – Макс всерьез обеспокоился, поэтому сделает все возможное. Лишь один раз я видел его плачущим, и с тех пор не сомневался в преданности и решительности своего помощника.

* * *

В конце восьмидесятых его привел как надежного и правильного пацана наш человек, который кентовался с ним на зоне в «Краслаге». Несколько месяцев я присматривался, поручая ему разные дела, пока не убедился, что он такой и есть.

Я нюхом чуял – на подходе наше время, но с кадрами было туго… Для большинства «бродяг», отсидевших не один срок, подходило выражение из какого-то фильма: «Украл, выпил – в тюрьму».

Почти таким же был и Бонжур, отмотавший лет пятнадцать на разных режимах. Стоило ему «заложить за воротник», и недели две он, не просыхая, лопал всё, что горит. Независимо от погоды в плащишке с поднятым воротником, перчатках и шляпе, он изображал из себя, по его выражению, – «жекельмена». Словечки вроде «А ля мофо – гони гусей» или «Де пье, де блюе» так и перли из него, за что и получил погоняло «Бонжур». Кликуха эта ему не нравилась, и, чтобы не заедаться с ним, ее обычно сокращали, а его братьев уже звали просто – «Боня-старший» и «Боня-младший».

Кроме старого «ТТшника», у меня ничего не было, а для серьезных дел требовались большие средства, поэтому я держал на примете «Ювелирный». От него были хорошие пути отхода, и цыганский «барон» в соседней области соглашался взять товар оптом. Но в магазине постоянно дежурил мент…

И все-таки я дождался: на какое-то городское мероприятие согнали всю милицию, пост в магазине тоже сняли – такой шанс нельзя было упускать.

Макс давно просился на настоящее дело, и Бонжур в эти дни ходил трезвый и злой.

Маски, куртки и удобные сумки были припасены заранее, и перед самым обеденным перерывом мы вошли в магазин. Пока Макс блокировал приготовленным прутом дверь, а я, согнав в угол, под прицелом положил всех на пол, Бонжур уже громил витрины, сгребая товар. Макс присоединился к нему – несколько минут слышался только звон «рыжья», ссыпаемого в сумки.

В дверь постучали: сначала тихо, потом сильнее. Я увидел, что к окну подошел милиционер и прильнул к стеклу, вглядываясь… Резко отпрянув, он мелькнул в другом окне. «Уходим!» – зарычал я и кинулся к запасному выходу. Макс был уже рядом, а Бонжур трясущимися руками продолжал хватать кольца, бормоча: «Щас, щас…». Я подскочил к нему, ткнул дулом пистолета в спину, и только тогда он очухался…

Время было упущено. Когда мы выскочили, мент успел обежать дом и с криком: «Стой, стрелять буду!» – выпалил в воздух. Я приостановился, дважды нажимая на курок. Он упал. Бонжур скрылся за углом, а Макс стоял, ожидая меня. Загрохотали выстрелы – он рухнул как подкошенный. Я оглянулся: мент целился, лежа на боку, – но после моего выстрела ткнулся лицом в землю.

Макс уже поднимался, я подхватил его, и мы свернули за угол. Бонжур с перекосившейся от злобы и страха рожей присоединился к нам, и, пробежав двор, мы спустились в подвал заброшенного трехэтажного дома. Там был второй выход, заколоченный и заваленный барахлом, но я заранее надорвал доски и освободил проход.

Макс, сидя на полу, перетягивал ногу рукавом куртки. Я оглянулся на Бонжура:

– Сейчас перетянет – и пойдем…

– Мы не сможем с ним уйти, – он кивнул на Макса.

– И что ты предлагаешь – оставить его?

– Нет. Он сдаст нас, видишь, уже весь трясется.

Он подошел к Максу – в руке блеснула финка. Макс, опираясь на ладони, стал отползать от него…

Я шагнул к ним.

– Стой, Бонжур! Машина рядом – мы уйдем!

Не оборачиваясь, он процедил:

– Я знал, что ты слабак, а машины нет – Боцман вчера разбил ее по пьяни и побоялся сказать тебе.

Он наклонился над лежащим, тот заслоняясь руками, пытался защититься.

– Подожди, я сам! – крикнул я, вытаскивая пистолет.

– Зачем шуметь, – обернулся Бонжур. Пуля отбросила его к стене. Сползая по ней, он что-то шептал в недоумении и замер, уткнувшись лицом в колени. Сорвав висевшую на шее сумку, я выстрелил в склоненный затылок – он дернулся и завалился набок.

Макс смотрел на меня глазами, полными слез, бессилия и ужаса… Я сунул пистолет за пояс.

– Поднимайся, – и протянул ему руку.

Основательно заваливая за собой проход, мы пробрались к выходу.

Возле дома на небольшой площадке со съездом на дорогу нас должна была ждать машина – ее не было… Бонжур не соврал. Подтащив тяжелеющего Макса к полуразрушенному сараю, я лихорадочно соображал: «Без машины не обойтись, значит, надо что-то бросить на дорогу, чтобы водители притормаживали, и уже по обстоятельствам – забрать тачку или заставить везти…». Рядом валялся лист шифера: «То, что надо», – решил я, наклоняясь за ним.

Послышался шум мотора, и на площадку въехал «Москвич». Выхватив пистолет, я прижался к стене сарая. Из машины вылез парень с сумкой, вытащил из нее инструмент и принялся снимать номера: сначала передний, потом задний. Достав из сумки другие, быстро прикрутил их, взял прежние и, оглядываясь, куда бы их сунуть, увидел нас.

Я стоял, наставив на него ствол. Выронив номера, он попятился.

– Стой, положи ключи на сиденье и дергай отсюда.

Он положил ключи и тихо, бочком, стал отходить. Я помог Максу подняться, и мы двинулись к машине. Парень остановился.

– Постой, братан, я не въехал сразу… Я сам неделю назад откинулся и могу вам помочь.

– Где сидел? – быстро спросил я.

– На местной, на «семерке».

– Кто в авторитете на зоне?

– Амбал, Курица, Джамал… – начал перечислять он.

За дверью подвала послышался лай, он обеспокоенно посмотрел на меня.

– Я побегу – машина угнанная…

– Помоги ему сесть, – я подтолкнул Макса, – и быстро за руль.

От оружия надо было избавиться… Забежав за сарай, чтобы не было видно (пусть думает, что «волына» при мне), я швырнул «ТТшник» в речку и на ходу запрыгнул в открытую дверцу выезжавшей машины.

– Куда ехать?

– Ближе к центру, там легче затеряться… Макс, ты как? – обернулся я.

Он сидел белый, как полотно, и еле слышно прошептал:

– Кровь идет.

Водила покосился на меня.

– Тут недалеко, в пригороде, мой двоюродный брат заведует медпунктом. За хорошие бабки он сделает всё что надо.

– Давай к нему, и не гони так – гаишники зацепят.

Через час Макс, перебинтованный и обколотый, лежал в боковой комнатке медпункта. Щеки его порозовели. «Все-таки есть оно – воровское счастье», – подумал я, осушив полстакана неразбавленного спирта.

У меня было «железное» алиби, Макс еще нигде не засветился, поэтому менты «копали» совсем в другой стороне. «Барон» выплачивал деньги по частям, и я жил спокойно, собирая «арсенал» и налаживая контакты. Макса временно упустил из виду, и он от безделья по какой-то ерунде загремел на шесть лет.

Бабла и влияния для его поддержки на зоне у меня хватало, понятия он усвоил еще на «малолетке», да и «Краслаг» – школа что-надо… «Братва» уважала его и побаивалась из-за крутого нрава. Через пару лет в стране всё настолько изменилось, что я без труда вытащил его на волю. В последующие годы, при мне, крутость свою он поприжал, но здорово прибавил «жиганского» ума и полностью вписался в серьезные дела, которые я раскручивал.

* * *

Мы въехали во двор, и, пока охранники закрывали ворота, Налим доложил обстановку. В последнее время его поведение меня настораживало и наводило на мысль, что не зря его так прозвали: Налим он и есть налим – скользкий и себе на уме.

– Всё готово, Василий Павлович. – Алла вышла из-за стола. – «Алара» – двенадцать суток, вылет завтра днем из Шереметьева, – она протянула мне бумаги.

– Спасибо, отдай Максу. Как московский гость?

– Задержался на сутки. Слезно просил помочь уговорить Карину уехать с ним. Я разрешила ей проводить его. С сопровождением… В аэропорту, говорят, было настоящее индийское кино – даже Карина рыдала.

Рассказывала Алла в своей суховато-ироничной манере, но по глазам и суетливости, ей не свойственной, было понятно, что она рада видеть меня.

Познакомились мы очень давно, в Сокольниках. Она отдыхала от школьных выпускных экзаменов, а я после удачного дела приехал в Москву поразвлечься. Несколько дней с прогулками на теплоходе, танцами на веранде вечернего сада и поцелуями в полутемной аллее запомнились на долгие годы…

Лет через десять, по воле случая, мы опять встретились: я тогда вляпался в тяжелую «непонятку», и она здорово помогла мне.

«Работали» они на пару с братом, и к тому времени про их мошеннические проделки в Союзе ходили легенды. После очередной отсидки, не учитывая произошедших в стране изменений, они крупно «обули» очень серьезного дагестанского дельца. Мало того – проделано это было так, что над ним потешалось пол-Кавказа. Их отловили и увезли в горы. Брата, в отместку за позор, на ее глазах бросили волкам, содержавшимся в большом вольере для выведения новой породы собак. Мучители ошиблись, рассчитывая, что, увидев, как волки рвут его, она в страхе и покорности вернет деньги. Взбешенная, чуть не покалечив одного из них, она вырвалась и забежала в вольер. Волки не тронули ее, скалясь на столпившихся вокруг зрителей.

Пораженные и восхищенные горцы только на следующий день с трудом уговорили ее выйти, пообещав отпустить. И отпустили бы, но обиженный бизнесмен, делавший свои деньги в Москве, запретил, опасаясь мести «бешеной волчицы».

Два месяца она просидела в зиндане – глубокой земляной яме. Обо всем этом, уже потом, мне рассказал Аслан – мой побратим, давно обосновавшийся в столице. Побратались мы в «Ивдельлаге», после того как в промзоне вдвоем полдня держали оборону против местной блатоты, пока их авторитеты не решили уладить конфликт миром.

Когда слухи, что Аллу с братом увезли «даги», дошли до меня, я на полную катушку загрузил Аслана. Он был родом из тех мест и пользовался у земляков большим уважением. Под его и мое слово, что она забудет обо всем, ее отпустили. Алла согласилась временно поработать у меня «администратором» и поделилась своей мечтой…

Зная, что детей у нее не будет, она хотела открыть частный детский дом. Деньги, за которые убили брата, остались не тронуты и, по ее убеждению, могли пойти только на доброе дело. Трудности возникли из-за биографии, но мне обещали этот вопрос решить.

Из своего окружения, не считая Макса, по настоящему довериться я мог только ей и, «посочувствовав» Карине, уже всерьез спросил Аллу.

– Ты за Налимом ничего подозрительного не замечала?

– Эта «рыбина» мне никогда не нравилась – она явно с душком, и я собиралась сказать тебе об этом.

– Пока меня не будет, присмотрись к нему повнимательнее. А куда подевался Макс?

– Поднялся наверх.

– Ладно, я буду у себя.

Через несколько минут ко мне зашел Макс.

– Я звонил Наташе, они готовы и, похоже, в нормальных отношениях…

– Отлично, в пять утра выезжаем.

– Палыч, я не очень-то догоняю… Ты говоришь, что надо срочно решать вопрос с Боней, а на две недели у нас всё тормозится. Может, полетите без меня?

– Расслабься, Макс, Боня напорол «косяков», и сейчас с ним разбираются «самарские», потом его ждут в Казани. А этим и Питер не указ. Беспредел так просто ему не пройдет. Если выпутается, то не скоро…

– Я хочу подтянуть пацанов из Красноярска, – упрямился Макс, – а это дело не быстрое. Может, все-таки останусь?

– Не нуди, воевать ты умеешь – учись отдыхать. Вернемся и расщелкаем всё, как по нотам. Позаботься о дамах, утром жду вас…

Я видел, что мой оптимизм ему не по душе, и понимал его правоту – не надо бы затягивать с Боней. Но что-то не совсем понятное овладело мной и уже не давало остановиться. Дело было в этой бабенке – Ирине.

Первый раз она попалась мне на глаза, орудующая шваброй в привокзальном кафе. Меня тогда удивило лишь несоответствие ее облика и «должности». Но взгляд, который она искоса бросила на меня, прежде чем в испуге скрыться за дверью, стал время от времени всплывать в памяти. Чтобы избавиться от наваждения, между делом заглянул в ту кафешку… Она там уже не работала. Соблюдая установку, – не позволять женщинам играть в моей жизни какую-то роль, кроме постельной, я перестал о ней думать.

Примерно через год в кабаке, где один из моих бригадиров отмечал день рождения, опять увидел ее. Выглядела она классно, и, когда со своим спутником прошла в отдельный кабинет, я, собираясь нарушить их уединение, даже забыл, что «братва» ждет моей поздравительной речи. К счастью для «комерса», бывшего с ней, они быстро ушли, и, злой на себя за излишние эмоции, я укатил с первой подвернувшейся «телкой».

Неделю назад после нервного разговора с милицейским начальником я направился в магазин показать очередному «отступнику», кто здесь хозяин. Она стояла за прилавком, будто ожидая меня, и я решил – не надо больше тянуть со «знакомством»…

Убоявшись, она пришла, но держалась достойно, окончательно укрепив мое намерение. В чем оно заключалось, я сам себе не мог объяснить. Поэтому начал по порядку – приказал ей освоить «сексодром» и приготовиться… Почему-то мне хотелось, чтобы она ослушалась. Расположись она там, как было приказано – может, и попользовался бы. Но это была бы не та женщина… А когда она, одолев страх, вышла, готовая дерзить, я уже знал, что не отпущу и не прогоню ее как других, покорных профессионально или из боязни.

В дороге мы сразу стали общаться так, словно были давно знакомы и собрались вместе хорошо отдохнуть. Эту линию повел я, разглядывая одетую в красивый дорожный костюм миловидную женщину, выглядевшую в пять утра настолько свежо, что хотелось дотронуться до прохладной щеки.

– Ира, не маловат ли багаж для приличной дамы?

Она легко меня поддержала, одарив изумленно-лукавым взглядом:

– Думаю, Василий Павлович, вас не затруднит пополнить мой гардероб, если сочтете нужным…

Взгляд этот объяснил, почему я, мельком увидев, запомнил ее. Оставалось понять – то ли она слишком опытна, то ли очень умна и хорошо владеет собой. В надежде на второй вариант я даже не подумал воспользоваться особым устройством своей супер-«Ауди», рассчитывая получить всё сполна в более комфортной обстановке.

В отеле за пятьдесят баксов доплаты нам предоставили лучшие номера, и мы с Максом ушли на пляж, оставив женщин осваиваться.

Еще раньше, к своему удовольствию, я отметил, что они прекрасно ладят, и сейчас, наблюдая за парочкой, идущей к нам вдоль кромки моря, видел, что Макс тоже доволен.

В прошлый раз со мной была Карина, и Наташа не подпускала ее к себе, разговаривая только по крайней необходимости. Я попросил Макса воздействовать на нее, но он только пожал плечами, и, если бы не выучка Карины, бывшей валютной проститутки, с которой всё сходило «как с гуся вода», отдых был бы испорчен.

Наташа со всеми держалась отчужденно, ребят это не особо напрягало, зато их жены и подружки, бывшие «в доску своими», не стеснялись высказываться по поводу заносчивой «фифы».

Макс рассказал о некоторых эпизодах ее жизни, и вопросы у меня отпали, а «братва» признала за свою, после одного случая…

* * *

В тот вечер, после ужина, у ресторана к ней пристали трое подвыпивших парней. Макс не успел даже слова сказать… Один из них, как потом выяснилось – профессиональный боксер, врезал ему в челюсть, и они принялись ногами добивать его. Эта «фифа» вырвала из земли квадратную железную урну и, держа ее за ножки, на бегу обрушила на голову боксера. Он свалился, не пикнув, и Наталья с размаху уложила второго. Третий кинулся на нее, но, получив железякой в рыло, побежал, прискуливая. Она загнала его в тупик, продолжая охаживать урной, пока дежуривший поблизости милиционер не оттащил ее.

Директор ресторана, знавший Макса, позвонил мне, и мы подъехали одновременно с милицией. Боксера уже увезла «скорая», а двое других сидели, перемотанные бинтами. Кого следовало привлекать – милиции было непонятно, так как две официантки, вышедшие в тот момент покурить, взахлеб пересказывали подробности побоища, полностью оправдывая Наташу. Охранник-вышибала, побоявшийся вмешаться, тоже подтверждал это.

В итоге, по моей просьбе, ничего не фиксируя, отпустили всех.

После этого боя, из-за пластины в голове, карьера боксера закончилась, а Макса «братва» замучила поздравлениями по поводу «боевой подруги». Но по-настоящему ее зауважали недели через две…

По договоренности с УВД, раз в месяц мои «чоповцы» могли потренироваться на стрельбище за городом, и под эту марку, заплатив на шлагбауме, все наши палили там с утра до вечера.

В тот день Макс взял с собой Наташу. Она расположилась в сторонке и, расстелив большой белый платок, собирала свой карабин, не обращая внимания на насмешливые реплики. Ей поставили отдельную мишень, и дежурный, глядя в бинокль, после серии выстрелов выкрикивал цифры ее попаданий, ничем не отличавшиеся от других: «Четверка, семерка, единица…».

После обеда для разнообразия «бойцы» решили пострелять по банкам из-под тушенки. Наташа попросила поставить три штуки, строго картинками к ней. Началась стрельба: из автоматов, карабинов и пистолетов. Кто-то попадал, но большинство мазало… Когда подошла очередь ее, три выстрела слились в один – банки как ветром сдуло. Под одобрительный галдеж дежурный направился расставлять все снова. Ее банки он повертел в руках, рассматривая, и понес к недоумевающим стрелкам. Молча положив их, пошел обратно, уже к бумажной мишени.

Макс с усмешкой наблюдал за происходящим, а Наташа разбирала карабин, тщательно протирая детали. Наступила тишина… Банки рядком лежали на лавке, и на каждой бычьей морде, смотревшей с картинки, темнела аккуратная дырка во лбу.

Подошедший дежурный положил рядом с банками мишень: две ровные, обозначенные пулями линии, вертикальная и горизонтальная, пересекаясь в десятке, являли собой четкий крест. «Сорок штук так уложить…», – выдохнул кто-то после недолгого молчания. «Тридцать семь», – уточнил очкарик Пифагор.

* * *

Возвращаясь с пляжа, мы задержались в кафе, спрятавшемся в тени деревьев у самого берега, и, благодушно расслабленные терпким прохладным вином, отправились отдыхать до ужина.

Ирина прошла в душ. Переключая программы в поиске российского канала, я обернулся на шорох – она стояла у открытого окна. В нем, как в раме ожившей картины, покачивались пальмы, а за разноцветьем зелени и цветов открывалось море – голубое в белых барашках у берега, бирюзовое дальше и совсем зеленое у горизонта. Тронутая ветерком, длинная шелковая рубашка с завязками на плечах так откровенно облегала ее фигуру, что я, очнувшись от созерцания, подумал: «Вот так и гибнут люди в красотах и соблазнах». Но спасаться совсем не хотелось…

Не было никаких слов, не было страсти, а переходившая в забытье доверчивая покорность, с которой она отдавалась, заставляла и меня забываться в неведомой никогда раньше нежности. Все дни отдыха меня не отпускало это ощущение – нежности и желания…

Считая секс просто необходимым и приятным условием нормальной жизни, я не парился особо в выборе партнерш. Посмеиваясь над чьими-то любовными бреднями, видел, как эта «галиматья» затягивает и губит настоящих мужиков. Но в этот раз я нарушил свои установки…

Макс с удивлением отнесся к моему стремлению быть не в компании, как обычно, а вдвоем с Ирой – на экскурсии, на пляже – и в непредсказуемое время уединяться с ней в номере. Меня его удивление не заботило, тем более что они с Наташей этому были только рады.

Ирину, несмотря на изначальную подневольность, наши отношения явно не тяготили… После обеда, развалившись на прохладных простынях в предвкушении близости, я спросил.

– Слушай, похоже, ты не притворяешься, и тебе действительно хорошо со мной?

– Хорошо, и даже очень, – не прекращая водить пальцем по церковным куполам на моей спине, она продолжила, – мне с тобой спокойно и надежно. Я не понимаю одного – откуда в этой разрисованной обезьяне столько нежности…

Я тоже не понимал этого, и еще не понимал, откуда брались силы, чтобы так часто наслаждаться ею.

– Обезьяна, говоришь…

Повернувшись, я подмял ее под себя. Смеясь, она выворачивалась, желая оказаться в удобном ей положении, изумление глаз затягивало поволокой, и что она шептала, я никогда не успевал разобрать, уходя вслед за нею…

В один из дней к вечеру разгулялась непогода, и мы, устроившись на балконе, под рокот моря разговорились о жизни. Она рассказала про учебу в Ленинграде, о работе военпредом, и, когда дошла до заведования магазином, я спросил:

– Как же ты оказалась в привокзальном кафе?

Она замялась…

– Жизнь заставила. А ты откуда об этом знаешь? Я и проработала-то у них всего-ничего.

– Там я увидел тебя в первый раз, и почему-то запомнил. А вообще, это кафе под нами и хорошо, что ты ушла – деятели там один хлеще другого.

– Не поняла… – в ее голосе чувствовалась тревога.

– Успокойся, все живы-здоровы, а когда бригадир рассказывал о тамошних делах, мы умирали со смеху. При тебе хозяйствовал толстый Саид?

Ира молча кивнула.

– Мужичок вроде бы ничего – покладистый, «Пека» заарканил его на раз-два, но потом выяснилось, что владелицей является его жена. Она застукала Саида с официанткой, и пришлось ему, на потеху посетителям, путаясь в падающих штанах, спасаться бегством. Директором она поставила молодого парня – бармена, и, когда приходила за выручкой, трахалась с ним не таясь, а мужа перевела в грузчики.

Ира, отвернувшись, смотрела куда-то вдаль.

– Тебе не интересно, что-то ты загрустила…

– Нет, я слушаю… Может, выпьем – море уж больно грозное…

Я прошел к холодильнику.

– Что будешь пить?

Зябко передернув плечами, она запахнула на груди халат.

– За неимением водки – виски.

Мне стало смешно.

– Ты говоришь прямо в цвет, по теме…

Она взяла стакан.

– Что там еще произошло? Рассказывай…

– Выпьем сначала. Твое здоровье…

«Действительно, лучше бы запастись водкой», – выпив, подумал я.

– Так что у тебя про «тему и цвет», – глаза Ирины заблестели, виски подействовало. – Это у вас «феней» называется?

– Это не по «фене», а просто в цвет. В бригаде у Пеки есть кадр – Марик, любимая его поговорка: «За неимением горничной – пользуют дворника».

При этом, «горничных» ему и на дух не надо, пользуется он исключительно «дворниками». У него нюх на тех, кого легко можно «оприходовать». Разделяет он их на две категории: одни готовы на контакт, но еще не знают об этом, а другие из страха согласны на всё и, по его уверению, получают от процесса удовольствие.

Ирина с укором смотрела на меня.

– Зачем ты все это рассказываешь? Мне это не нравится.

– Ты дослушай… Когда бригадники пришли за деньгами, Марик, увидев нового директора, сразу объявил: «Я сам буду получать здесь», – и попросил всех покинуть кабинет. Пека рассказывал, что, пока они обедали, оттуда доносились жалобные и блаженные стоны… И теперь там полный порядок – директор любит хозяйку, Марик любит директора, а Саид таскает ящики. Жена пригрозила, что, если он посмеет изменить ей – вылетит совсем.

Думая этим рассказом развеселить Ирину, я добился обратного – она еще больше погрустнела и чуть погодя предложила.

– Пойдем в наше кафе – поближе к шторму. Что-то мне сегодня хочется напиться…

Я с удовольствием согласился: было интересно – какая же она пьяная… Пробыли в кафе мы совсем недолго, и напиваться она не стала, а потащила обратно в номер, в постель. Было ощущение, что ей хочется от чего-то спрятаться, и в близости она ищет забвения…

Возвратившись из Турции, я продолжал уделять Ирине времени больше, чем делам. Сначала она пыталась маскировать наши отношения, но потом махнула на всё рукой и стала вовсю пользоваться выделенной для нее машиной и другими преимуществами своего положения.

– Я слышал, ты устроила скандал в ресторане? – мы сидели во внутреннем дворике отеля у подсвеченного пруда, любуясь разноцветными рыбками.

– Никто ничего не устраивал. Я с детьми иногда там обедаю, и вчера обратила внимание на пожилую пару. Он уговаривал ее зайти в ресторан, она неуверенно возражала, прижимая к груди скромный букетик. Мы заканчивали обедать, а они всё сидели в ожидании, за соседним столиком. На их попытки привлечь внимание официанта, тот даже ухом не повел.

– Стерпеть такое безобразие ты, конечно, не смогла?

– Не смогла… Я видела, как мужчина нервничает и как нежно она гладит его руку, успокаивая. Из доносившихся слов я поняла, что у них юбилей – золотая свадьба. Они уже собрались уходить, но я попросила задержаться и в кабинете директора высказала всё, что об этом думаю. Потребовала извиниться перед стариками и устроить им праздничный обед.

– И тебя послушались? – меня забавляло ее возмущение.

– Да, не успели мы съесть мороженое, а на их столе уже стояла ваза с фруктами, и официант разливал по бокалам шампанское. Директор, почтительно извиняясь, просил принять сделанный ими заказ в качестве подарка от заведения. Видел бы ты лица юбиляров!

В лукавом взгляде Ирины чувствовалась недосказанность.

– Ты чего-то не договариваешь…

– Счет из ресторана тебе не приходил? Я сказала директору, чтобы он послал его Панкрату.

– Не приходил. О твоем наезде мне рассказал очевидец…

– Ты на «короткой ноге» с официантами? – в ее вопросе слышалось недоумение.

– И с ними тоже, когда надо, но это был наш человек из городской администрации.

– Наверное, возмущался моим вмешательством?

– Восхищался и завидовал…

– А чему он завидовал?

Ирина явно напрашивалась на комплимент.

– Тому, что я буду иметь в номере через десять минут. И если б он увидел это, то понял бы – жизнь его проходит зря…

– Ну и что же ты сидишь? – Она поднялась и протянула мне руку. – Идем…

* * *

Внешне ничего не изменилось: доклады бригадиров, рейды по устрашению, контакты с нужными людьми.

Я по-прежнему отслеживал всё происходящее, но лишь отслеживал, не занимаясь вплотную. Несколько раз Макс пытался поговорить со мной о «Боне», о «Налиме», но я отмахивался: «Решай сам…».

Он слетал в Красноярск и, вернувшись, сообщил, что киллер с бригадой поддержки прибудет через десять дней и что Боня сейчас в городе.

Вечером у нас наметился поход в театр. Ирина все-таки уговорила меня, и я просто тащился от этой затеи – Панкрат лицезреет балет…

Зашел Макс.

– Палыч, я продублировал внешнюю охрану – двое моих людей подчиняются только Борисовне. Мы с Наташей собираемся завтра на природу. Я тебе не нужен?

– Обойдусь… Сегодня у меня серьезное культурное мероприятие.

– То-то я смотрю – ты при параде. Мероприятие не секретное?

– Мы идем на балет.

– Не понял… – озадаченно протянул он. – Это что – кодовое название?

– Ну да, кодовое, и кликуха ее – «Жизель». Слыхал про такую? Кстати, московская труппа.

– Ну, Палыч, я в отпаде! – он лыбился во весь рот.

– Ты отпадывай, но особо не болтай – не поймут. Свободен…

Макс на цырлах, как «балерун», проплыл по комнате и, сделав ручкой, исчез за дверью.

Я вызвал Аллу.

– В шесть часов должен подъехать Басмач. Он собирается что-то сообщить мне, накоротке. И еще, приедет Ирина. Скажи Налиму, что меня больше ни для кого нет.

– Хорошо, а ты знаешь, что Басмач скорешился с Боней?

– С чего ты взяла? Он правильный жулик.

– Слышала, как Макс говорил об этом по телефону.

– Макс еще здесь?

– Уехал.

– Ладно, разберемся.

Я задумался: «Басмач – ярый законник, и, если он контачит с Боней, значит, тот имеет на меня что-то серьезное».

От этих мыслей меня отвлекла Ирина: прическа, уложенная с аристократической строгостью, сделала ее загадочно-отстраненной, плечи и руки были полностью обнажены, а темно-сиреневое платье, облегая фигуру, почти касалось пола.

– На нас не будут показывать пальцем? Я видел в кино – так одевались до революции.

– Не будут, успокойся, – засмеялась она. – Это нормальное вечернее платье, в джинсах и кроссовках ходить в театр уже не модно.

– Ну, тебе виднее… Если что не так – отобьемся.

Запищал зуммер.

– У ворот Басмач, на двух машинах, – доложила Алла.

– Впускай. Ира, пройди пока в ту комнату, мы недолго…

Я провожал ее взглядом, словно гостью из другого мира, но вдруг как прострелило: «Про какие это две машины говорила Алла?». Присев к столу, включил связь. Микрофон молчал.

Двойные створки дверей разлетелись от удара. Рванув ящик стола, я схватил рукоять пистолета, но один из вбежавших амбалов намертво зафиксировал эту руку, а второй, заломив другую за спину, резко ткнул меня лицом в стол. Я чувствовал, как, разжимая пальцы, забирают пистолет и как из носа течет кровь, размазываясь по лицу, но был абсолютно спокоен: «Если сразу не убили, значит, будут разговаривать, а там посмотрим…»

– Отпустите бедолагу, – прозвучал знакомый голос.

Я выпрямился, ощущая на плечах крепкие ладони. Ухмыляясь, на меня смотрел Боня.

– Что, не ждал? Постарел – совсем мышей не ловишь… А вот и лебедушка твоя.

В кабинет, подталкивая пистолетом, втащили за волосы сопротивлявшуюся Ирину. Она подняла голову, вглядываясь в меня… Глаза ее расширились, и, пытаясь что-то сказать, она сникла, медленно опускаясь на пол.

– Слабовата, шкура, – скривился Боня. – Надо бы здесь же позабавиться с ней, да некогда – оставлю на потом.

– Тебе будет не до этого – фраер жеваный, – выдавил я сквозь душившее бешенство. – Замучаешься пыль глотать, когда отвечать придется.

– За тебя что ли, фуфлыжная морда?

Я дернулся, но руки на плечах придавили к стулу.

– Не нравится? – он подошел вплотную. – Басмачу тоже не понравилось, когда с полной доказухой я выложил ему, как ты на узбекской зоне проигрался и двинул фуфло. Но это еще «семечки»… Когда ты расскажешь, как сдал Сулима и ему намазали лоб зеленкой – место твое будет только у «параши». Молчишь? Я мог бы тебя сейчас замочить, за своего старшого, но думаю – с тобой лучше разберутся твои же «правильные» дружки. А с Максиком – поквитаюсь лично. Так что прощевай… И лучше бы тебе повеситься.

– Я для тебя, бесяра, оставлю это удовольствие.

– Кишка тонка, ты уже никто – пустое место. Чао…

Он пошел к дверям, бросив на ходу.

– Привяжите его.

Амбалы прикрутили мои руки телефонным шнуром к стулу и вышли следом. Высвободившись, я схватил приклеенный к столу запасной «макаровский» и, передернув затвор, выбежал из кабинета.

Две девицы из салона Карины хлопотали возле Аллы, бинтуя ей голову. Стоявший у крыльца «чоповец», увидев меня, испуганно отпрянул. Его напарник лежал на дорожке в луже крови… В стороне один из «бойцов» Макса помогал подняться товарищу.

– Где Налим? – шагнул я к «чоповцу».

– Не знаю, – попятился он.

– Врет, – выпрямился придерживающий раненого. – Налим с ними уехал, и этот пытался – не взяли, только «волыну» отобрали. И дружка своего он уложил, когда тот кинулся к нам на помощь.

«Чоповец» рванулся к воротам – я выстрелил. Крутанувшись, он упал рядом с убитым.

По двору, медленно, ни на кого не глядя, шла Ирина. Опустив ствол, я тупо смотрел на голые плечи и волочившийся по земле подол платья… Злоба тисками сжала горло: «Хватит соплей – этот «пес» должен сдохнуть».

Алла сидела за столом, обхватив ладонями перевязанную голову.

– Куда Макс уехал?

– Домой, собирается завтра на турбазу.

– Пошли кого-нибудь за ним, и срочно вызови «чистильщиков» – пусть наведут здесь порядок. Сможешь?

– Смогу. Иди умойся – на тебя страшно смотреть. Объясни, что происходит?

– Басмач был здесь?

– Был. Я прошла в вестибюль к окну посмотреть, почему он на двух машинах. Как только они въехали во двор – высыпали эти «черти», а Басмач сразу пошел на выход. Я побежала к тебе, но меня догнали… Так ты объяснишь?

– Объясню попозже.

Умываясь, я обдумывал, что сказать братве, но выходило – говорить бесполезно: Басмача хорошо знали, и его присутствие вгоняло меня в «непонятную». Если предъяву насчет карточного долга можно оспорить – там была явная подстава, то с Сулимом – совсем плохо… Надо точно выяснить, что известно Боне. И терять нельзя ни минуты.

– Все разговоры потом, – прервал я пытавшуюся что-то уточнить Аллу. – Приедет Макс, пусть ждет меня здесь. Дай ключи от «девятки».

Когда расстреляли Сулима, я на всякий случай узнал, где живет тот следак из КГБ, и сейчас, покрутившись для проверки по городу, припарковался у нужного дома. На звонки долго никто не отзывался, но было ощущение, что в глазок меня разглядывают. Наконец дверь распахнулась. Он отступил в глубь полутемного коридора и повел стволом пистолета с золочеными планками.

– Проходи.

«Наградной», – подумал я и прошел, куда он указал – на просторную кухню.

– Сядь вон в то кресло и не дергайся, – он запер входную дверь, не выпуская меня из виду.

Я уселся и стало понятно, почему именно это кресло – низкое и глубокое настолько, что быстро подняться из него было невозможно…

– Что-то вы повадились ко мне.

Передо мной стоял седой старик с запорожскими усами, и, встретив на улице, я ни за что не узнал бы его.

– А кто приходил?

– Молодой и наглый, я предупредил, что, если еще заявится – пристрелю и докажу самооборону.

– Он получил что хотел?

– Обижаешь, парень. От меня вы можете получить только срок. Но тебе дали тогда намного меньше, чем заслуживал. Свое слово я сдержал.

– Не совсем. Было обещано – ничто никуда не уйдет, и вообще, что могло уйти, если нет письменных показаний…

– Недооцениваешь «контору». Всё было снято на пленку с записью голоса.

– Выходит, вы держали меня на крючке?

– А ты как думал… Пару раз хотели привлечь к сотрудничеству, но решили подождать, пока поднимешься в своем «зверинце» повыше. Кстати, почему не «короновался»? Возможность у тебя была. Мы бы еще и помогли через своих людей, может, убрали б кого надо.

– «Контора»… Торгуете, как на базаре. Сколько тебе за меня давали? – я презрительно смотрел, как он играет желваками, пытаясь что-то сказать. – А не «короновался», потому что знал про свой «хвост пушистый».

– Жалеешь о содеянном? А фотографии помнишь, ты – «честный вор»?

* * *

Фотографии я помнил. И помнил День пионерии, в который мы с Сулимом, бывшим в побеге, поджидали нужного ему человека на лестничной площадке между этажами. Про День пионерии, салютуя, нам сообщил щекастый парнишка в красном галстуке и пилотке с кисточкой. Он отругал нас за окурки и обещал пожаловаться папе, похвастав, что его папа очень сильный. Шагая вниз по ступенькам, он громко запел: «Взвейтесь кострами, синие ночи. Мы пионеры – дети рабочих…». Сулим сказал, что отойдет ненадолго – приспичило…

Вернулся он весь взъерошенный и объявил, что ждать больше некогда. Внизу мне бросилась в глаза распахнутая дверь подвала с болтающимся замочком.

Через неделю меня замели по делу полугодовой давности, а ночью, под усиленным конвоем, из тюрьмы доставили в изолятор КГБ. Они хотели узнать, где скрывается Сулим. Угрозы и обещания повлиять на уменьшение большого срока, который мне корячился, не подействовали, и тогда передо мной выложили фотографии… На одной из них я увидел задушенного щекастого мальчишку с пилоткой во рту и дату: 19 мая. На другие глянул только мельком, заметив, что пацанята были помладше, и сразу сопоставил взломанную дверь подвала и нервозность Сулима.

Слушок о его пристрастиях гулял, но всерьез не воспринимался, и, когда следователь, собирая фотографии, глухо произнес: «Четыре эпизода за месяц», – на душе стало тоскливо…

Молча сидевший в кабинете седой полковник встал.

– Хватит. Уговаривать больше не будем. Или ты добровольно помогаешь нам, а мы помогаем тебе, или ты все равно расскажешь о нем, но отправишься отсюда инвалидом на долгий срок, не ближе Магадана. Выбирай.

Было понятно – это не пустые слова, а после фотографий что-то внутри надломилось, и я назвал адреса, по которым обитался Сулим.

* * *

– А вообще-то, зачем ты пожаловал, гость дорогой? – прервал мои воспоминания хозяин.

– Выяснить, что именно протекло из вашей «шараги».

– К сожалению, думаю – всё. После визита наглого парня позвонил молодой коллега и попросил помочь разобраться в архивных делах за тот период. Внятно объяснить необходимость этого он не смог, и я выдал ему по первое число. Но это ничего не меняет – у него есть полный доступ, и он прекрасно без меня обойдется. Такой ответ тебя устраивает?

– Вполне, – я с трудом вылез из кресла.

– Никогда не понимал вашего брата, – бурчал старик, направляясь к двери, – бандитствовать люто они могут, а как до ответа – начинают пускать пузыри. Тот нелюдь, который детей насиловал, валялся в ногах, умоляя дать любой срок, но не подводить под «вышку». Обещал рассказать всё, что знает…

– Рассказал? – спросил я уже за порогом.

– Наизнанку вывернулся, хотя понимал – всё равно «шлепнут».

В машине я задумался: «Если Боня выложит про Сулима, на «сходняке» мне уже не выкрутиться. Быть опущенным – не смогу, да и не позволят… Мои же бригадиры меня и кончат. Аллу не тронут – она не при делах, но и жить так, как ей хотелось бы, не дадут. Макса этот беспредельщик в живых точно не оставит. А еще Ирина… Получается – я прицепом тяну всех. Выход? А выход один – никого не впутывая, до «объявы» убрать Боню, тогда мои люди останутся при своих интересах, а у меня с их помощью появится хоть какой-то шанс. Но как это сделать?»

Макс встретил меня во дворе, и мы прошли в кабинет.

– Я понимаю – мы опоздали, – заговорил он, – но почему так борзо и причем здесь Басмач?

– Не буду темнить – за мной раскопали кое-какие грешки, поэтому привлекли его. Можешь отойти в сторону – разберусь сам, но Боня от тебя не отступится.

– Не сомневаюсь… Наташа уже два дня как заметила слежку.

– И что ты собираешься делать?

– Всё, что надо. После звонка Аллы я встретился со своим человеком из команды Бони, и он передал мне подробный план их «берлоги», – Макс положил на стол несколько проштампованных листов. – Листы изъяты из технического плана здания. Боня наружу почти не высовывается, так как с «казанскими» не смог разойтись краями. Посты со вчерашнего дня он усилил – здесь расписано, кто где находится.

Чувствуя, что «военный совет» может затянуться, а Алла еле жива, я вышел к ней.

– Карина не приехала?

– Нет. Звонила – будет завтра.

– А ее помощницы – Лина и Тина?

– Скучают, бездельницы…

– Усади их здесь – мало ли что потребуется, мы надолго…

Она смотрела на меня, ожидая обещанных объяснений.

– Пока нечего сказать, как только прояснится – сразу будешь в курсе. Иди отдыхай – впереди тяжелые дни.

Максу я рассказал всё начистоту. Он даже не дослушал.

– Мог бы и не говорить. Я – с тобой, давай о деле.

Мы долго обсуждали разные варианты, и что-то могло получиться, если бы было время. Но времени не было…

Реальным оставался только мой план, скорректированный чертежами и расположением охраны. Когда я выложил его, Макс опешил.

– Палыч, ты понимаешь, тебя…

– Убьют, – договорил я. – Понимаю, но по-любому хочу добраться до него.

– Не получится – двое на входе, двое в коридоре и трое «горилл» постоянно с ним. Даже если ты решил быть камикадзе – не получится.

– Макс, недаром говорят: «Всё гениальное – просто». Я звоню этому «шакалу» и слезно прошу принять меня для разговора. При наличии своих сторожевых псов он с удовольствием согласится, чтобы поизгаляться надо мной. Я знаю эту породу… Наружники, получив команду, пропустят, а те, что должны обыскать меня, чухнуться не успеют – я их грохну. Телохранители у него – «волкодавы», которым оружие без надобности, и я достану эту животину. Может, сумею уйти…

Макс отрицательно покачал головой.

– Наружники – при стволах и, услышав выстрелы, ворвутся следом – дальше коридора не уйдешь. А если, как лихой ковбой, уложишь и этих, остальные, после такой пальбы, встретят тебя…

– А тут уже твой выход.

– Пробиваться за тобой? – хмыкнул он.

– Не считай меня за идиота – во-первых, а во-вторых – хватит одного камикадзе. «Балерун» из тебя неважный – видел сегодня, а вот сыграть старичка, думаю, сумеешь. Я знаю это место – там рядом аллейка с лавочками, и на отдыхающего дедушку внимания никто не обратит. Сечешь?

– Не совсем, что дальше?

– Я подхожу к охране, ты тоже на подходе, уже рядом, и, как только за мной закрылась дверь – валишь их. Метров с пяти – это нетрудно. Где-то за углом должна стоять «левая» тачка, и тебя уже нету… Как тебе план? – Макс молчал. – Думаешь, нельзя бросать меня… Будешь играть в благородство – подведешь всех.

Молчание затягивалось: «Неужели откажется?» – мелькнула мысль…

– Ты не заметил, Палыч, в этой комнатке, – он показал на чертеж, – отдыхает наружная смена. Ты никак не уйдешь…

– Всё я заметил. Тебя не должно волновать – уйду ли я. Обеспечь себе железное алиби, найди тачку, отработай маскарад и пути отхода. На это тебе всего один день – завтра. В десять вечера буду ждать тебя на запасной хате, уточним детали и с утра начнем… Ты на своей машине?

– Нет, похоже, ее пасут.

– Отлично. Возьми «девятку» – она не засвечена. Отсюда тебя не выпасут – вокруг одни пустыри. А как с Наташей?

– Я увезу ее – есть надежное место…

Лина и Тина, увидев нас, приветливо заулыбались: наступило их время.

Макс вышел, и на мордашках появилось легкое разочарование, но я тут же развеял его.

– Девочки, сейчас берем вино и идем к вам. У меня был тяжелый день – ваша задача расслабить, осчастливить и утомить меня так, чтобы я заснул, как младенец. До девяти утра вы никому не позволите меня тревожить.

И вам, конечно же, воздастся!

Я знал, что следующие двое суток потребуют максимум собранности, и девочки полтора часа старались как могли. А могли они многое…

* * *

В назначенное себе время я проснулся свежим, полным сил и стремления к действию. Критичность ситуации всегда подстегивала меня, как допинг: решения находились и выполнялись быстро и четко.

За этот день я успел сделать всё, что наметил, и по детскому дому для Аллы бюрократы сработали как часы – подпись за подписью ложились на документы одна за одной…

В районном городке, где ей выделили помещение, требующее ремонта, я нашел строителей и заставил их сразу же приступить к работе.

Моим бригадирам, которые ждали разъяснений о налете, туманно они были даны, а также было сказано, что временно старшим будет Макс. Вечером мы встретились с ним на квартире. Когда, припадая на тросточку, из кухни вышел интеллигентный дедушка с козлиной бородкой, в очках и соломенной шляпе, я уверился, что всё у нас получится. Уточнив поминутно детали плана, мы расстались.

Зная, что заснуть не удастся, я поехал в ночной клуб. До рассвета как ни в чем ни бывало гонял на бильярде шары, не обращая внимание на любопытствующие взгляды: о вчерашнем многим уже было известно, но спросить о чем-то напрямую никто не осмеливался.

Перед закрытием в клуб заявились двое приближенных Бони – явно понаблюдать за мной. Я изобразил налакавшегося в стельку слабачка, и охранники с трудом усадили меня в машину.

Утром, просчитав напоследок предстоящие действия, созвонился с Боней… После оскорблений и моего униженного мычания в ответ он согласился принять меня в одиннадцать часов. Скинув на пейджер Максу время, я получил подтверждение и приступил к подготовке.

Без пяти минут одиннадцать моя машина остановилась у широкого крыльца с навесом. Облокотившись на перила, два молодца в полувоенной форме с любопытством наблюдали за мной. Отслеживая боковым зрением приближающегося старичка, я, нарочито громко, приказал водителю быть здесь через полчаса и поднялся на ступеньку.

– Панкрат – к Боне. Договорено…

Один из них, преградив путь, доложил обо мне по рации, висевшей у плеча.

«Похоже, бывшие вояки», – подумал я, а «старичок», пошарив по карманам, вытащил платок и приостановился, громко сморкаясь. «Дедушка» явно переигрывал, но моя персона настолько интересовала их, что на него не обращали внимания…

– Проходи, – охранник сдвинулся в сторону.

Легкий холодок, стеснив дыхание, заполнил грудь, я глубоко вдохнул и, медленно выдыхая, потянул тяжелую дверь. Плотно прикрывая ее за собой, повернулся так, чтобы правая рука была не видна двум здоровенным парням, приближавшимся ко мне.

На улице сухо щелкнул выстрел. Резко дернув плечом, я ощутил в ладони рукоять надежного «ТТ» и, стреляя в упор, ринулся между падающими тушами. Распахнув дверь, с порога разрядил пол-обоймы в застывшего с поднятой плеткой Боню, выхватил второй пистолет и выстрелил в набегавшего сбоку телохранителя. Двигаясь по инерции, увернулся от рухнувшего тела и, отстреливаясь с обеих рук, отступил к дверям. В голове что-то вспыхнуло, всё вокруг завертелось, и – тьма…

* * *

Серый потолок то отдалялся ввысь, исчезая, то наваливался, грозя раздавить. Это видение не оставляло меня с того самого дня, когда открыв глаза, я увидел себя упакованным в бинты и гипс в небольшой комнате с решеткой вместо стены. Вдоль нее прогуливался мужик в белом халате, напяленном на форменную одежду. Заметив, что я очнулся, он исчез и вернулся с врачом. Врач, внимательно вглядываясь в мои глаза, долго водил перед ними пальцами и, спрашивая о разной ерунде, просил отвечать вдумчиво и внятно.

Я не сразу узнал свой голос, идущий словно из подземелья, но постепенно разговорился и даже пошутил насчет его глаз разного цвета – голубого и карего. Разговорился я напрасно… Со следующего дня меня стал донимать следователь: тюремные врачи уверили его, что с головой моей всё в порядке – пуля только шаркнула по черепу, а переломанные ребра не мешают отвечать на вопросы.

Действительно, когда я лежал спокойно, то чувствовал себя вполне сносно, но стоило шевельнуться – нестерпимая боль пронизывала грудь.

«Лепила» из зеков на вопрос: «Долго ли мне мучиться?» – успокоил: «Не парься – с такими повреждениями долго не живут». Поэтому к потугам следака я относился отстраненно, словно уже с того света. Чтобы оживить «потерянную» память и интерес к жизни, он ярко расписывал детали моих «подвигов». Оказывается, на мне гора трупов, и лет двадцать пять я себе точно обеспечил. А еще на моей совести два ППСника, которые подъехали на выстрелы и, не дождавшись подкрепления, сунулись внутрь. Своим появлением они спасли меня, но поплатились жизнью.

Постепенно выяснилось, что почти вся криминальная верхушка города – в тюрьме, и поводом к масштабным зачисткам для милиции послужила наша разборка с «Боней». Сейчас устанавливается мой сообщник, ранивший охранников, и в изоляции я не по состоянию здоровья, а потому, что у братвы есть ко мне «вопросы»…

Об этом я узнал от зама по режиму, который навестил меня уже в камере и передал «маляву» от Аслана. Еле разбирая строчки, я прочел: «брат ничем не могу помочь ты попал под большую раздачу макса отправил в сибирь и тоже ухожу на дно надо переждать».

Мелкие обрывки послания я спустил в унитаз на глазах «режима». Еще он сообщил, что в области работают люди из Москвы, и от меня хотят получить компромат на чиновников администрации и начальство УВД – поэтому пока содержат в приличных условиях.

Окончательно прояснил картину «пассажир», вселившийся ко мне в камеру. Поначалу я решил, что это «наседка», и резко наехал на него.

– Кончай раскладываться! Рассказывай – кто такой, под кем ходишь?

Он рассмеялся.

– Будем знакомы – капитан Иванов, опер из УВД соседней области. А тебя я знаю заочно – уголовный авторитет Панкрат.

– Но ты должен сидеть в «красной» хате!

– Из такой хаты я попал в больницу, и здешнее начальство решило, что с тобой безопаснее.

– Чудны дела Твои… Объяснишь?

– Может быть, а сейчас позволь отдохнуть с дороги.

– Не боишься, с уголовником?

– Я всерьез поломал тех, что меня порезали, а тебя мизинцем тронь – скопытишься, – пренебрежительно бросил он, раскладывая вещи из рюкзака и расправляя «шконку».

За три месяца одиночки я соскучился по общению и попытался разговорить его:

– Что-то ты слишком аккуратен для мента.

– Морская пехота – это на всю жизнь, – он разделся, сложив одежду на тумбочке, и устало вытянулся под простыней.

Я с удивлением поймал себя на том, что стараюсь не шуметь…

Так как от адвоката я отказался и «беседы» со следователем, учитывая мое недужное состояние, длились недолго, времени для общения с сокамерником было достаточно. Подкупало то, что в отличие от меня, он ни о чем не расспрашивал.

– Опер ты какой-то ненастоящий – нелюбознательный, – заметил я, надеясь оторвать его от книги.

Отложив ее, он прошел к окну.

– Все вы одним миром поганым мазаны, и мир этот мне уже поперек горла…

Я даже не обиделся и тоже высказал:

– А темнила из тебя никудышный – Иванов ты такой же, как я – Ельцин.

– Какой умный. Только я не темню и могу рассказать тебе многое… Всё равно ты отсюда не выйдешь.

– Знаешь, ментяра, это для меня не новость. Ну, поделись чем можешь, если не трепло.

Я пытался задеть его, но он спокойно сказал:

– Хорошо, поделюсь… Ваше бандитское время должно закончиться – иначе государство развалится. Да и ментов, не продажных и не трусливых, еще хватает.

– И где же они? – презрительно бросил я.

– «Наверху» обсуждался проект карательных батальонов, собранных из разных областей и базирующихся вне городов. Вот тогда бы вы увидели их… Но задействован другой вариант – для вас более щадящий. Ты считаешь, что тебя в комитете продали, а я тебе скажу – вас, как лохов, технично стравили между собой, и результат налицо… Сами друг друга поубивали и дали основания «закрыть» оставшихся, – он не скрывал насмешки. – Вот такие дела, «Панкрат».

Разозлиться по-настоящему мне помешала возникшая мысль: «Где же я видел его раньше?».

И вспомнил…

Пару лет назад в кабинете директора, ожидая, пока дооформят документы, дающие нам право на управление предприятием, я листал большой альбом с батальными картинами военных действий англичан в Афганистане. Мне понравился тогда твердый взгляд зеленых глаз афганского воина, прижимавшего к груди длинное ружье.

Капитан – вылитый тот афганец, только без ружья, и вместо гор за его плечами виднелась решетка, закрывавшая окно.

– Слушай, Иванов, а ведь ты не русский…

Он опять взял книгу и присел на койку.

– Как сказать… Моя мама – чеченка.

Я смотрел на него, не скрывая удивления.

– Она влюбилась в лейтенанта-десантника, а когда перебрасывали его полк, уехала с ним и была проклята родителями, уже подыскавшими ей жениха.

Заочно окончив педагогический институт, двадцать лет моталась с мужем по гарнизонам.

– А сейчас где они?

– Отец командовал батальоном в Афгане, Герой Советского Союза – посмертно. Мама преподавала историю и уже два года как умерла…

– А ты вот, значит, в тюряге. За что – не говоришь, но у нас невиновных не сажают… – подначил я его.

– Не сажают, – подтвердил он. – Я устроил самосуд: двоих убил и одного ранил.

У меня челюсть отвисла.

– За что?

– Они изнасиловали мою жену, и она покончила с собой.

– И где же был ты?

– В командировке, в Чечне.

– А почему тебя прячут и за что резали?

– Резали по заказу, а прячут потому, что не дорезали.

– Ничего не понимаю…

– Эти трое – чеченцы, и, как потом выяснилось, насиловал один, тот, которого я ранил. Он в нашем городе возглавлял чеченский криминал и хорошо знал меня.

– Но зачем он писанулся на такое?

– Лида была учительницей начальных классов и на благотворительном мероприятии в школе закатила ему пощечину. За что, никто толком не понял. Вечером, на пути из школы, они подкараулили ее, затолкали в машину и после выбросили где-то на окраине. Она добралась к своей сестре и рассказала ей обо всем. Он грозил сделать так, что я не вернусь из Чечни, а если вернусь – не дойду до дома. Сестра всю ночь не отходила от Лиды, а утром, когда она уснула, пошла в милицию. С полдороги, почувствовав неладное, возвратилась, но возле кровати уже лежали пустые упаковки от снотворного. «Скорая» слишком долго ехала… В отделении, куда сестра пришла в тот же день, заявление принять отказались и никаких мер не приняли. Наш взвод в это время лазил по ущелью, нормальной связи не было – я приехал уже на могилку… Похоронили ее рядом с моей мамой.

Прямо с кладбища я пошел в отделение, где отказались возбуждать дело, но вместо объяснений нарвался на хамство начальника, избил его и повырубал пытавшихся задержать меня.

Он умолк, бессмысленно перебирая страницы.

– Почему тебя не арестовали? – нарушил я гнетущее молчание.

– Не успели… Я уехал к другу, тоже бывшему морпеху. Год назад он ушел из органов, и за три дня, пока я отсиживался у него, выяснил, кто они и где их можно найти. Он собирался идти со мной, но я обманул его и сам расстрелял этих тварей в «Шеш-Беше» – они там всегда ужинали. Вызвал милицию и сдался…

– Ну, и чем все закончилось?

– Как видишь – еще продолжается. Через неделю мне рассказали, что приезжал отец одного из убитых – друг генерала Дудаева, и в больнице пристрелил недобитого мной шакала, которому доверил своего сына. Он поклялся и меня отправить за ними…

В этот вечер разговаривать больше ни о чем не хотелось. На следующий день, играя в шахматы, я спросил:

– А почему не пошел по отцовской линии – в десантуру?

– Дед был моряком, в Отечественную освобождал Крым. Каждый год на День Победы он брал меня с собой в Москву, на встречу с однополчанами. Насмотревшись и наслушавшись, я бредил морской пехотой.

– Ну и оставался бы там, если такой крутой, а не лез в менты. Кстати, про пехоту… Лет десять назад в вашей области из-за беспредела «актива» был большой «кипиш» на зоне, и, рассказывают, каким-то чудом усмирили его моряки. Не слышал про это?

– Я был там.

Мне стало не до шахмат.

– Вот так да… Расскажи…

* * *

– Каждый год осенью от нашей части отправляли сборную роту в подшефный колхоз помочь в уборке урожая и сделать запасы продуктов для себя. Многие рвались туда: колхоз большой, девчат много и расслабуха полная. Но в тот раз они серьезно заелись с местными парнями, чуть до убийства не дошло… Начальство срочно отправило для наведения порядка старшину – нашего главного инструктора по боевой и физической подготовке. Командир роты и трое взводных временно переходили в его подчинение. Алексей Петрович – это кадр, скажу я тебе! Еще в учебке мы наслушались легендарных историй о нем, а когда он приехал к нам пообщаться с «молодыми», удивились – весь в веснушках, с добрейшими синими глазами, он совсем не подходил к тем легендам. На бравых морпехов – друзей деда – тоже не был похож. Но когда увидели его в деле! И на присяге, при всех орденах… Представляешь, в мирное время – вся грудь в боевых наградах! – Заметив мой скептический взгляд, он осекся. – Надо же, нашел перед кем распинаться.

– Да уж, мне ваши герои до лампочки, – пригасил я его пыл, – ты про зону рассказывай.

Помедлив, он продолжил:

– Старшина взял с собой меня и еще одного старшего матроса – за неделю мы навели там порядок: сократили рабочий день, но ввели занятия на «дух» и по рукопашному бою.

– Занятия на «дух» – это что такое?

– За год до этого, – развеселился капитан, – старшина раскопал где-то фильм о подготовке американских морских пехотинцев, показал его нам и позаимствовал кое-что оттуда… Размалеванные, пугая коров, мы носились по округе или, входя в село, во сто глоток рычали по-львиному… Собаки, поджав хвосты, прятались по дворам, а куры, по уверениям хозяек, неслись дополнительными яйцами. Ребятня не отходила от нас, и мальчишки мечтали о службе в морской пехоте.

– Может, хватит бахвальства, о деле расскажешь когда-нибудь…

– И производительность труда выросла в полтора раза, – в пику мне не унимался он. – Ладно, слушай…

В тот вечер старшину срочно вызвали в город. Вернувшись, он собрал командиров отделений и рассказал о взбунтовавшейся колонии. Предупредил, что хоть она и окружена войсками, надо быть бдительными. На следующий день к нам, прямо на поле, заявились военные с двумя морскими офицерами. Они посовещались с нашими командирами в палатке, ротный объявил построение, и полковник, сняв фуражку, доверительно заговорил: «Ребята, в колонии очень сложная ситуация… Если введем внутренние войска, которые заключенные ненавидят – половина из полутора тысяч осужденных поддержит ярых бунтовщиков. Получится обойтись без этих войск – большая часть втянутых в заваруху отойдет от главарей». После его речи старшина прошел перед строем и объявил: «Требуются пятьдесят добровольцев, готовых войти со мной в зону и попытаться усмирить толпу, вооруженную арматурой и заточками. Рота, смирно! Добровольцы, два шага вперед. Марш!». Рота качнулась и, как один, отпечатала два шага. Старшина развернулся, строевым подошел к флотским и доложил: «Товарищ капитан первого ранга, два взвода готовы выполнить поставленную задачу». Он отобрал шестьдесят человек, и, вооруженные саперными лопатками, мы дотемна отрабатывали боевые маневры. Утром подошли машины. Через час плотные ряды черным квадратом стояли перед воротами колонии. Солдаты распахнули их. Мы вошли, печатая шаг, и по команде замерли метрах в двадцати от большой серой массы людей, вооруженных чем попало. Злобное отчаяние на многих лицах сменилось удивленным недоумением. Старшина сделал к ним еще несколько шагов. «Мужики…», – начал он. «Мужики пашут в поле», – выступил вперед рослый парень с длинной заточкой, похожей на саблю. Старшина поднял руку, давая нам понять – «спокойно» – и повысил голос: «Продолжу, как умею. Зона окружена войсками, и, если мы не договоримся – прольется много крови». «Чё вы его слушаете?» – тот же парень взмахнул заточкой, и к нему подтянулись еще трое с арматуринами. В руке старшины появилась лопатка: «Тебе нужна кровь? Я разрешаю… Вы, четверо, убейте меня, и мои бойцы уйдут. Но если не сможете – будем нормально разговаривать». Парень оглянулся на невысокого человека, стоявшего в центре толпы, тот кивнул, и они бросились вперед. Послышался звон металла, старшина крутился, как юла, и было видно, что бьет он только ногами, локтями и черенком лопатки. Через несколько секунд заводила корчился, прижимая руки между ног, другой нападавший сидел на земле, держась за голову, а двое стояли пред старшиной обезоруженные. Он резко поднял вверх лопатку, и, сделав шаг вперед, мы отсалютовали своими. Стояла мертвая тишина, на вышках толпились военные, наблюдая за происходящим. «Если вы последуете их примеру», – громко, но спокойно заговорил старшина, – порубим в капусту. Разойдетесь – всё будет только по закону».

Рассказчик капитан был отменный, и, представив себя в этой серой толпе, я прервал его.

– Хватит. Распрыгался тут, как «петух гамбургский».

Он недобро прищурился.

– Пользуешься тем, что дохлый.

– Не пугай… Продолжение той истории я знаю: зеки поверили ему, побросали свои «приблуды» и разошлись по отрядам. Когда моряки ушли, солдаты стали выдергивать зачинщиков по одному и прогонять сквозь строй вооруженных теми же палками и прутами «активистов», спасавшихся до этого на вахте.

– А я не сказал тебе, защитнику угнетенных… Когда мы строились у ворот, начальник колонии сдернул простыни с обнаженных трупов, лежавших на носилках у обочины. На них не было живого места. И для тебя, страдалец хренов, черти уже раскалили сковородку – ждут не дождутся…

– Советуешь позвать священника? – усмехнулся я.

– Думаю, бесполезно… Хотя говорят – Господь всемилостив.

* * *

Два дня мы просто не замечали друг друга. Он читал, а я и читать не мог – волнами накатывала тоска, вспомнилась замученная работой мать, выговаривающая: «Пожалел бы ты меня, сынок, поделал хоть что-нибудь по дому…». Хотелось ощутить на груди крестик на веревочке, который она одела мне, провожая в «ремеслуху». Крестик тот потерялся, а весной паводок затопил ферму, и мать простудилась, спасая коров. Председатель колхоза приехал за мной уже на похороны…

На третий день я не выдержал и, погремев шахматной доской, предложил:

– Сыграем?

Просаживая подряд пятую партию, на пролезание под лавкой, и злясь на это, – обычно чаще проигрывал он, я спросил:

– На самом деле, «порубили бы в капусту»?

– Был бы приказ – порубили… – и, объявляя мне «мат», продолжил. – Этот же вопрос на следующий день я задал старшине. Он сказал, что не повел бы ребят на такое, напомнил, как вечером отрабатывали маневры отхода. Оказывается, с начальством было условлено, об этом знали командиры взводов, стоявшие правофланговыми: если на нас нападут – жестким каре, отбиваясь, мы отходим к воротам, и в зону вводят батальон спецназа с бронетехникой. И была бы там натуральная кровавая каша, а не воображаемый капустный салат.

Утром капитана вывели из камеры. Вернувшись к обеду, он высыпал из пакета на стол кучу деликатесов.

– Питайся… – и развалился на койке, блаженно улыбаясь.

– Что празднуем? – я ворошил продукты, выбирая что повкуснее. – Не вижу «огненной воды»…

– По режиму не положено. А празднуем прощание – завтра отбываю…

– На этап, что ли?

– Какой этап… Ты знаешь, кто приехал ко мне? Петрович, тот самый старшина, с полковником ГРУ из Питера.

– Не хило… Каким это ветром?

– Дружба, Василий, дружба… – первый раз он назвал меня по имени. – Когда друг узнал, что я в тюрьме, сразу поехал в Питер, и, хотя Алексей Петрович уже в отставке, связи, как видно, остались…

– А полковник тут причем? – захрустел я проперченной куриной ножкой.

– За несколько месяцев до «дембеля» меня вызвал старшина. Выяснив, что конкретных планов на жизнь у меня пока нет, он предложил: «Для тебя есть возможность стать профессиональным разведчиком: потомственный военный, знаешь языки, и морская пехота – не фунт изюма… Мой первый боевой командир, сейчас – генерал-лейтенант ГРУ, просил направлять к нему таких «орлов». За все время ты – лишь третий. Те, двое, уже высоко взлетели».

Через две недели в неприметном здании под вывеской градостроительной организации дотошный майор, знакомясь со мной, только что рентгеном не пользовался… Я был зачислен на подготовительные курсы, и в январе следовало прибыть на учебу в Москву.

Капитан откинулся на подушку – его радужное настроение улетучилось.

– И что же ты забыл в милиции?

– После колхоза я получил внеочередной отпуск и застал маму совсем больной. Оставлять ее одну было нельзя… Старшина отнесся к этому с пониманием, сообщил куда надо и поспособствовал быстрейшему «дембелю». Потом, заочно, школа милиции, и Лида…

– Ты великий мастер увиливать от ответов или про полковника нельзя говорить?

– Полковник – это майор, который раскладывал меня на составные части перед зачислением на курсы…

– Выходит, тебе опять сменят фамилию?

– Если так будет… – он задумался, – если так будет, больше всего меня согревает возможность, хоть иногда, навещать их на кладбище…

На следующий день, к вечеру, дежурный распахнул дверь.

– Иванов, на выход, с вещами.

Он ушел, не оглянувшись.

* * *

Не добившись от меня нужных показаний, следователь явно нервничал, и в его напускной доброжелательности появились угрожающие нотки.

– Тебе, по-видимому, скучновато живется, может перевести в общую камеру? Повеселее будет… Только вот не знаю, куда тебя определить: в «обиженку» или к блатным.

Он прекрасно знал, что в любой из них со мной покончат: «обиженные» – за свое, блатные – за свое. Мне уже было всё равно: кашляя чистой кровью, я рвал простыни на платки и понимал, что «финиш» не за горами.

Перед очередным допросом, разложив свои бумажки, он поднял двумя пальцами прозрачный пакетик.

– Что это такое? Видишь?

Я вгляделся.

– Вижу, пуля.

– Точно, и выпущена она из охотничьего карабина. Именно она, раздробив плечо охранника, спряталась в нижнем углу подоконника. На это есть соответствующая съемка и заключение экспертизы. Я давно просчитал, что твоих подельничков было двое, и начал искать пулю. Но только когда обратил внимание на слуховое окно в двухэтажном доме напротив и представил траекторию полета – нашел ее, родимую. А на ловца и зверь бежит: вчера Максим Нестеренко, лично, обратился ко мне за разрешением на свидание с тобой. Остановились они с новоиспеченной супружницей в гостинице и уже взяты под контроль. Признаю – в обличье старичка, про которого говорят раненые охранники, Нестеренко сработал чисто. А вот все передвижения мастерицы по стрельбе в тот день – отследим до минуты и карабин найдем. Я даже знаю, где искать. И загремит «сладкая парочка» под фанфары! – он хихикнул, не скрывая злорадства.

– Понятно…, – сориентировался я. – Всё это притянуто за уши – на «дурачка». Не понятно – чему радуешься? Что еще двоих, может быть, отправишь на нары? Цель-то у тебя другая…

– Вот именно… И никакой ты не «дурачок». Поэтому давай начистоту.

Он понизил голос:

– Они мне не нужны: двоими больше или меньше – какая разница… Нужна вся подноготная на местное начальство – тогда мне «светит» Москва и должность «важняка». Ты с властями был плотно увязан, много знаешь, и, полагаю, преданный подручный со своей «амазонкой» для тебя дороже каких-то зажравшихся чинуш.

Следователь не блефовал – я читал показания охранников о стрелявшем по ним пожилом гражданине, но предложенная сделка требовала дополнительных разъяснений.

– Ты можешь и дальше забавляться вымыслами, только Макс тут не причем, – продолжал я гнуть свою линию, – но в одном ты прав: эти начальники для меня никто. Возможно, я учел бы твои интересы, но где гарантии, что в дальнейшем такой же умник не начнет по новой раскручивать дело.

– Стойку ты держишь, – одобрительно кивнул он, – а насчет гарантий я скажу: все материалы находятся у меня, и детали никого не интересуют – Москве нужен определенный результат. Охранники, будучи по уши в дерьме, по моей «просьбе» напишут, что в них стрелял ты, а на тебе столько трупов, что этот эпизод на приговор не повлияет. Экспертиза пока была неофициальной. Пуля исчезнет, и, как ты думаешь, надо мне, чтобы кто-то устанавливал истину? – он вопросительно смотрел на меня… За складностью его доводов чувствовалась серьезная подготовка и настоящий интерес.

– Мне нужно свидание с Максом, – пересилив боль, я дотянулся и схватил со стола пакетик с пулей. Это была проверка на «вшивость» – если отнимут, значит, ведется двойная игра.

Он дернулся помешать, но тут же остановился.

– Я могу вызвать охрану, даже если проглотишь – найдут. Но я дарю тебе ее и свидание разрешу, а продолжишь «тупить» – кошмарную жизнь для всех вас обеспечу. И Алла Сибирцева пойдет за компанию… Оснований и власти на это – достаточно, – не глядя на меня, он нервно нажал кнопку вызова охраны. – Уведите его!

Я был рад передышке: новые обстоятельства, породившие вопросы без ответов, утомили меня. Про второго стрелка следак, конечно же, придумал, собираясь привлечь невиновную в отместку на мое молчание. Ведь ни в каких показаниях ничего подобного нет. Макс не должен пойти на такое, но прояснить ситуацию может только он сам.

Чтобы выдвигать свои условия, надо было хоть чем-то порадовать следователя, и я на нескольких листах расписал двойную жизнь одного из помощников губернатора.

Читал он мое творение, посмеиваясь, но, убирая листы в папку, посерьезнел.

– В дальнейшем не старайся писать так красочно – только факты, даты и как можно больше свидетелей. Говорить мы их заставим, заодно и тебя проверим – «лепить горбатого» ваш брат умеет… Быстрейшее закрытие дела полностью в моих интересах, и процесс пошел, – он придвинул ко мне бумаги, – знакомься…

Я ознакомился с измененным описанием моих «подвигов», изложенных охранниками, и спросил.

– Как насчет свидания и когда суд?

– Какой быстрый… Через неделю только закрытие дела, а чтобы не было осложнений, пожалуйста, не отказывайся от государственного защитника. Общее свидание с Нестеренко завтра в десять утра. Как видишь, я свою часть договора выполняю.

* * *

Когда меня ввели в комнату свиданий, Макс уже сидел за длинным столом, на другом конце которого пожилая женщина, похоже, мать, слезно жаловалась поникшему арестанту на свою горестную судьбу.

По лицу Макса я понял, насколько «хорошо» выгляжу, сел напротив и, упреждая глупое сочувствие, спросил:

– Слышал, ты в Сибири?

– Да, Аслан настоял, чтобы я побыстрее убрался отсюда – сказал, что одному выкручиваться всегда легче.

– Он прав. Похоже, ты завязал с криминалом, коль женился? Помнится, у Наташи в этом отношении установки жесткие. Где трудишься?

– Пока на прииске – нарабатываю опыт.

– И что потом?

– Потом организуем свое предприятие по добыче полезных ископаемых.

– А бывшие друзья? Сядут на хвост – не скинешь.

– Уже скинули, до меня… Есть там такой «Фрол» – Фролов Александр Александрович. Он создал сообщество предпринимателей и никому не платит.

– Ни ворам, ни ментам? Совсем? Сказочник ты…

– Ну, не совсем, поддерживаем через фонд семьи ментов, погибших при исполнении, и помогаем мужикам, которым после освобождения некуда податься.

– Откуда он взялся, этот «Фрол»?

– Когда-то, еще в Союзе, начинал в Магадане у Туманова…

– Слышал за такого, «мужик – ломом подпоясанный». Ладно, давай к нашим «баранам». Долго тебя муторили после моего отстрела?

– Нет, ты же знаешь, я в тот день был в больнице на обследовании и узнал обо всем только вечером.

– А Наташа? Где она была?

– Гостила у друзей на загородной даче. Почему ты спрашиваешь, она-то причем тут?

Он смотрел с удивлением, и я уже не сомневался в его искренности, но решил давить до конца.

– А карабин ее, знаменитый, где?

– Утонул – выронила, когда лодка столкнулась с корягой. Недалеко от дачи речка делится островками на рукава, и водится дичь. Она иногда там охотилась…

Последнюю фразу Макс произнес, еле шевеля губами, лицо его стало серым, и он сдавленно выдохнул:

– Палыч, ты о чем?

– Об этом… Нашли пулю.

– Я не отдам ее… – он судорожно заскреб пальцами по столу, казалось, сейчас вскочит и начнет крушить все вокруг.

Чтобы остановить его, я быстро произнес:

– Успокойся, всё улажено – стрелял в наружников я, и пули уже нет.

Было видно, что мои слова с трудом доходят до него. Он обмяк, жалобно глядя на меня, и прошептал:

– После первого – была осечка… Я видел направленный на меня ствол и не мог понять, почему охранник начал падать до моего выстрела.

– Как она узнала?

Опираясь локтями на стол, Макс сжал голову в ладонях…

– Не знаю. Наверное, прослушки, последнее время она занималась такой техникой: объясняла, что это нужно для института.

– Вы давно здесь? Аллу не видели? – он смотрел на меня, не понимая вопроса. – Очнись – проехали… Всё нормально. Я спрашиваю про Аллу.

– Мы были у нее, – оживился Макс, – собирается замуж… Хочет заняться развитием семейных детских домов.

– Ну и ну, и кто жених?

– Серьезный нефтяник из Башкирии. Она нашла его ребенка, которого жена, после развода, сдала в детдом под другой фамилией.

– Какая жизнь полосатая… У вас, надеюсь, всё хорошо? Прибавления не ожидается?

– Как же, ждем Василь Максимыча…

– Тезка, значит, ну спасибо. Какие еще новости?

Я надеялся, что он понимает, про кого мне хотелось услышать, и не стал уточнять – казалось, она была в какой-то другой, ненастоящей жизни.

– Ирина сейчас в Москве и, похоже, не собирается возвращаться. Пока я ездил с Асланом по делу, Наташа гостила у нее.

– Что за дела? Ты же завязал.

– Он просил за своих земляков – трое парней после войны никак не могут определиться: в криминал не хотят, а работы приличной нет. Я поговорил с ними – ребята нормальные и согласны ехать в Сибирь, если будет настоящая работа и заработки. А это у нас есть.

– Счастливые… – ухмыльнулся я, – а как она в Москве оказалась?

– По словам Наташи, у нее там заботливый покровитель.

– Любовник, что ли?

– Нет. Они с женой опекают ее семью, в подробности я не вдавался. А здесь она, конечно, хлебнула… После того налета два дня пряталась у какой-то подруги – еле разыскали… Начальство поручило ее знакомому психиатру, и тот, чтобы не фиксировать в психушке, две недели занимался с ней на своей даче. Оклемавшись, она закрутила любовь с майором, установившим в магазине пост – их фирма перешла под ментовскую крышу.

– А говоришь – хлебнула… – слушать мне уже не хотелось.

Макс понял это и добавил как бы в оправдание:

– Наташа говорит, что она нуждалась в защите.

– Я знаю этого майора-дуболома. Чего ей бояться? Разве что, трахая, повредит ее – такую нежную…

– Было чего, Палыч, – Макс, казалось, не замечал моей язвительности. – В городе нарисовался Боня-младший. Сунулся ко мне – получил по рогам и затихарился временно…

– А кто он по жизни? Я только слышал, что в этом гадюшнике есть третий змееныш.

– Никто, шпана обколотая. Но зуб на нас имел крепкий, если нашел Ирину… С двумя кентами, при волыне, заявился вечером в магазин и напоролся на майора. Не испугался, под дулом поставил его на колени, а с ней приказал заняться своим корешам.

– Ты откуда все так подробно знаешь, наблюдал что ли?

– В магазине техничкой работала мать моего водилы, и, услышав про это, я поехал к ней. У тетушки то ли талант рассказчицы, то ли так впечатлило ее, что никакого кина не надо.

– Ну и чем там закончилось?

– Майор пополз к нему на коленях, умоляя не убивать… Дальше у тетушки через каждое слово только «Батюшки светы…» да «Господи упаси…».

Все трое кончились на месте. Бившуюся в истерике Ирину увезла «скорая», и через неделю она уехала в Москву.

– Лихой майор, ничего не скажешь.

– Месяц он был под следствием, но в итоге наградили и повысили в звании.

– Ладно, хватит о грустном. Приехал по делу?

– К тебе приехал, может, чем помогу?

– Мотайте отсюда побыстрее – не мозольте ментам глаза. А мне уже недолго осталось…

– До суда, что ли?

– Да, но скорее – до Божьего.

– Брось, Палыч…, – он умолк на полуслове, понимая, – «порожняки» его мне ни к чему…

– Передавай привет Наташе с ее Васильком, – я показал рукой охраннику, сидевшему у двери, что пора уходить.

Свидание выбило меня из колеи и, чтобы забыться, я с головой погрузился в составление обещанного следователю компромата.

* * *

Закрытие дела прошло как договорились, и в ожидании суда, не обращая внимания на участившиеся кровотечения, я слабел с каждым днем. Эта слабость была даже приятной, помогая уходить в воспоминания…

Чаще всего мне виделась та девчонка в Сокольниках, просившая: «Не уезжай, ну, пожалуйста, останься! Брат сидит в тюрьме, я боюсь, что тебя тоже посадят. Не уезжай…».

Она не знала, что меня это совсем не пугает и что ей не миновать того же. Глупые, глупые…

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg