«Реверсия Валерия Сидоркина»

Реверсия Валерия Сидоркина (fb2) - Реверсия Валерия Сидоркина 476K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Астанин

Реверсия Валерия Сидоркина фантастическая повесть

Наши дни. Необязательный зачин

Валерий Сидоркин вернулся с того света и рассказал, что там ничего нет. Ну, ничегошеньки, то есть абсолютно. А за сутки до своей безвременной, но недолгой кончины Валерий Сидоркин мощно гудел в компании закадычных друзей: Валентина Гребенькова, Витяни Загоруева, по прозвищу Синяк и примкнувшего к ним Петра Степановича Двуимённого, представлявшегося всякому встречному и поперечному заслуженным пенсионером РСФСР, крановщиком-высотником и мастером скоростной машинной дойки. Собутыльники в тот день устроились основательно — сидели плотно, до упора, пили много, всего и разного, но закусывали скупо по причине затяжного мирового финансового кризиса и обвала котировок на азиатских финансовых биржах. Мутил вечеринку и банковал дежурный тамада Валерий Сидоркин, генеральным спонсором выступал Пётр Степанович Двуимённый. Он пропивал заначенную от верной супружницы "пятихатку" — пятьсот, щедрой рукой добавленных российской властью "пенсионных" рублей и истраченных Петром Степановичем якобы на то, чтобы... О том, на что якобы потратил Петр Степанович новенькую, цвета парной телячьей вырезки, хрустящую купюру (в оригинальной версии, преподнесённой мужиком своей супружнице, бабе злобной, прижимистой и бережливой), собутыльники так и не узнали, хотя приложили немало усилий, чтобы досконально выяснить неприглядную правду о случившемся в первичной ячейке общества обмане. Двуимённый на хитрости, уловки и подколки компаньонов не поддавался, заходы издалека не замечал, и на злостные провокации никак не реагировал. В общем, Пётр Степанович вёл себя как фанатик-коммунист на допросе в кровавых застенках деникинской контрразведки. Однако густой, набрякший грозовой синевой фингал под его левым глазом откровенно свидетельствовал против Двуимённого и говорил компаньонам о многом, если не обо всем — и прежде всего о том, что придумщиком Пётр Степанович был не совсем удачливым. И ещё о том, что он был типичным подкаблучником, содержавшемся на коротком поводке и в притеснительной строгости, ограничивающей его вольнолюбивый характер и беззащитную смиренность души, не способную оказать достойное сопротивление хамскому, нахрапистому давлению Аглаи Христофоровны. Границей относительно безнадзорного существования для Петра Степановича была выщербленная кирпичная воротная арка, отделяющая дремотную стоячую трясину дворовой территории от бурляще-суетливой и бесшабашно-деловой улицы. Двуимённые проживали на улице Культурной Революции, в двухэтажном, дореволюционной постройки, купеческом особняке, первый этаж которого был сложен из качественно обожжённого красного кирпича, скреплённого крепчайшим раствором, замешанным на бычьей крови, с добавлением яичного белка, а второй — из звенящего от старости соснового бруса, проложенного для утепления хрустким и ломким лесным мхом.

Историческая ретроспектива. Дом и насельники

До 1917 года дом был собственностью третьегильдийного купца Самохвалова, торговавшего китайским чаем, персидскими сладостями, турецкой парфюмерией и тульскими самоварами. По традиции, первый этаж был полностью отведён под лавку, склад и подсобные помещения, на втором проживала семья Самохвалова: сам Степан Казимирович, жена — дородная купчиха Прасковья Еремеевна, дочери — субтильная Наталья Степановна, инфантильная толстушка Вера Степановна и братья-близняшки Ванечка и Андрюшенька. Наталья Степановна была девушка нервическая и впечатлительная, порывистая и решительная на поступки, к тому же не лишённая начатков правильного научного разсуждения, безгранично верящая в промышленный и социальный прогресс, народное образование и социальную революцию как средство радикального переустройства прогнившего миропорядка.

О революции — этом безудержном потоке свободы, равенства и братства, должном смыть и разметать проклятое наследие средневековья — русский царизм, подпираемый штыками армии и казачьими нагайками, охраняемый жандармами и полицией, благословляемый православными попами, вкупе с магометанскими муллами, поддерживаемый аристократами и прочей эксплуататорской сволочью, продажными думскими политиками и ручными политическими партиями, выразителями помещичье-буржуазной идеологии, превративший Россию в "тюрьму народов" — Наталье Степановне рассказал студент Технического училища Лёша Арефьев, сын разночинца Дмитрия Ефимовича Арефьева, служившего по почтовому ведомству.

Лёша отличался быстротой ума и поразительной способностью памяти к запоминанию. Гимназию он закончил с Похвальной грамотой, хотя претендовал на получении большой Золотой медали, которую, несомненно, заслужил своею учёбою: примерным поведением и достохвальным прилежанием к наукам — точным и общественным. Кандидатов на награждение отбирал гимназический Попечительский совет. В него входили состоятельные и именитые граждане города: прокурор Васильев Аристофан Витальевич, городской голова Селуянов Полуэкт Андреевич, купец первой гильдии Правоторов Никодим Варфоломеевич, супруга начальника городского присутствия Кижмолова — Антонина Денисовна, промышленник Лебедянский (фарфоровый завод и свечная фабрика, соляной промысел и поставка свежей рыбы в столицу), ресторатор Ле Фонте — с супругами, преподаватель закона божьего отец Варсонофий, баронесса фон Штирнер и врач земской больницы Егошинский Станислав Георгиевич.

Председательствующий — директор гимназии Коромыслов объявлял претендентов: фамилия Арефьева была на первом месте. Характеризовался сей ученик директором отменно. За время учёбы в старших классах на него от учителей никаких нареканий не поступало: дисциплину Алёша не нарушал, уроки не пропускал, обязанностями не манкировал, домашние задания выполнял изрядно, в латыни и греческом преуспевал, контрольные и проверочные работы сдавал без недочётов. Коромыслов предполагал Арефьева к награждению, однако у попечителей было на этот счет мнение, отличное от мнения директора — в результате Алексею Дмитриевичу не досталось и скромненькой серебряной медальки — его заслуги в обучении отметили грамотой — пусть и на отличной гербовой бумаге, с государственным гербом и вензелем царствующего императора Николая Александровича Второго и золотым тиснением, но бумаге.

Тем обиднее было Алексею, что золотом был отмечен следующий за ним в списке выпускник. Михаил Петровский, отпрыск и потомок князей Петровских, выводящих свой род от легендарного Трувора, княжившего в Изборске, брата летописного Рюрика, призванного словенами и финно-уграми во времена оны на русское княжение. И хотя имя Трувора, равно как и Синеуса, после воцарения Рюрикова в анналах исторических более нигде не упоминается, потомки его //что официально всегда отрицалось, потому как летописные родственники основателя Руси, Рюрика, как известно, были бездетными// — Петровские, вплоть до Иоанна Васильевича Грозного, занимали бывало при дворе великих князей и царей подобающее их происхождению место, а некоторые даже становились удельными князьями, получая, правда, в уделы земли самые отдалённые, дремучие и захолустные.

Иоанн Васильевич, при образовании опричнины, определил вотчины Петровских в земство, имея в виду их удельное прошлое, но затем не чаяно-не гадано переменился к ним во мнении и приписал князей к опричнине. Аникита Гордеевич был пожалован кубком, золотым рублём на шапку и вступлением в опричное войско, Степана Гордеевича, как царского виночерпия, поставили заведовать доставкой вина к опричному столу. Кроме того, в пирах и гулянках, Степан Гордеевич занимал место по правую руку от Иоанна Васильевича и должен был прежде царя пробовать всё, чего желал отведать государь. По началу войны Аникита Гордеевич отбыл с опричным войском в Ливонию и немало там отличился, за что награждён был саблей дамасской стали с рукоятью, отделанной слоновой костью, серебром и драгоценными каменьями; крепостными, числом в триста душ и землицей за Камнем, среди народца лесного, языческого, поклоняющегося колодам трухлявым, да идолу золотому бесовскому, видом своим прельстительную бабу с дитём изображающему.

Со смертью Грозного дорожки Петровских разбежались: Аникита отправился обустраивать новые земли, а Степан остался в Москве. В последующие годы Аникита преуспел: отправлял в метрополию обозы с меховой рухлядью, грибами солёными, ягодами лесными и болотными — морошкой, клюквой, черникой, моченую бруснику — в бочонки закатанными, кедровым орехом, мёдом, воском, гнал по рекам плоты древесные — ель, сосну, кедровник, поставлял под особым государевым приглядом металл драгоценный — слитками и металл обыкновенный — кругляшами-чушками, собирал ватаги из людишек различного звания, бесприютных перекати-поле; привечал и казаков, и беглых — тягловых, от непосильной барщины утёкших, и лиходеев, от правилова судейского скрывающихся — с перстами рублеными, с драными ноздрями и жжёными воровскими клеймами на лбах — одевал, прикармливал, сбивал в крепкие отряды, припасами и оружием снаряжал с тем, чтобы шли они путями водными и пешими, по дорожке, Ермаком Тимофеевичем протоптанной, вглубь Сибири — инородцев некрещёных под руку московскую подводили, ясак собирали и иное что встретиться разведывали — государству в прибыток и хозяину, само собой, не в ущерб, малую толику.

Сам же на Москве не показывался, слал послами дьяков-управляющих. Дьяки приезжали с богатыми подарками, останавливались у Степана Гордеевича, узнавали все последние новости — кто, куда, чего. Доверенные лица стелились неприметной дымкой по городу, наведённые младшим Петровским — несли подношения. Тайно одаривали придворных, за дела ответственных, били челом, целовали пальцы, перстнями унизанные, после чего, готовые, отправлялись в палаты царские. Низко кланялись, раскрывали сундуки, возлагали к сапожкам государевым красным, сафьяновым, меха соболиные, бобровые, чёрнобурые лисьи, шкуры медвежьи, сказки казачьи и карты, со слов их черченные, опустив глаза долу, ожидали, пока думный развернет свиток и не примется читать жалованную грамоту, переводя дух, облегчённо выдыхали — нет, не подвели те приближённые — вот она, благодарность и подтверждение привилегий, царём покойным Феодором Иоанновичем Аниките, Гордееву сыну, Петровскому даденых. Изойдя из дворца, растекались по кабакам — обмыть счастливое завершение дела. Гуляли широко — деньгу не жалели — ни на мёды хмельные, крепкие, ни на девок разбитных, бесстыдных. Поистратив денежки, тащились на подворье к Степану Гордеевичу, мятые, не выспавшиеся, похмельные, злые. Ели наскоро и ладились в обратную дорогу, забирая нужные в быту товары.

Степан Гордеевич, при покойном государе Иоанне Васильевиче бывший кравчим, в царствование сына его Феодора Иоанновича пожалован был сперва чином мечника, но в чине этом пробыл недолго — будучи выделен, отмечен и приближен доверенным советчиком Феодора — боярином Годуновым, Петровский вскоре становится постельничим. Честолюбивый шурин царя, женатый на дочери Малюты Скуратова, Годунов мечтал занять царский трон и шаг за шагом приближался к своей мечте. Со дня вступления в 1584 году на престол русский Феодора Иоанновича Годунов присваивал себе высшие титулы, становясь конюшим, "слугой", ближним великим боярином, наместником царств Казанского и Астраханского. В 1594 году он добился положения исключительного, став по жалованной грамоте правителем-регентом.

Умирающий царь тщился передать скипетр достойному наследнику. Шептались, что будто бы выбрав претендента, он передал сей знак власти двоюродному брату, Феодору Никитичу Романову, который, прияв скипетр, тотчас от него отказался в пользу брата Александра. Александр, в свою очередь, уступил право властвовать Ивану, а тот, не долго думая, передал власть Михаилу, не пожелавшему (вслед за братьями) ея принять. Тогда Феодор Иоаннович, разгневавшись, выкрикнул: "Пусть возьмёт его, кто хочет! - и Годунов, выхватив скипетр из слабеющей царской руки, без колебаний занял неразумно отвергнутый Романовыми престол".

На деле, однакож, выходило по другому — Феодор никакого внятного распоряжения относительно наследника не сделал — поэтому формально и по факту правителем России считалась царица Ирина, вплоть до того определённого момента, когда вопрос о престолонаследии будет разрешён. Ирине присягнули, но сама царица поступила вперекор воле покойного супруга — через девять дней после смерти Феодора Иоанновича она отъехала в Новодевичью обитель, где и постриглась в монахини, приняв в иночестве имя Александры.

Таким образом, государство российское осталось без главы и боярская Дума, по примеру Речи Посполитой, захотела было назначить исполнителем властным патриарха, однако Иов заявил категорически, что волен править не иначе как именем принявшей постриг Ирины. Не добившись от патриарха согласия, бояре вознамерились передать власть "Совету из бояр и князей", о чём и сообщил собравшимся перед дворцом людям дьяк Щелкалов. Народ в ответ выкрикнул имя Ирины, а на замечание Щелкалова о том, что Ирина де ушла в монастырь, единодушно воззвал на царство Бориса Годунова, который, к удивлению в сём казусе свидетелей присутствующих, отказался. Годунов заявил, что взойдет на престол единственно по решению Земского собора.

Собор был созван в феврале 1598 года и Борис, избранный на нём царем, венчался на царство 1 сентября 1598 года. При нём Степана Гордеевича жалуют чином думного дворянина. По вступлении в Москву Самозванца, Петровский находился среди тех, кто безоговорочно признал истинное происхождение царевича и целовал крест, клянясь тому в верности. За это Дмитрий даровал Петровскому звание окольничего.

Царствование Самозванца, яркое и короткое, запомнилось бракосочетанием Димитрия и Марины Мнишек, прениями относительно вторичного крещения, строительством нового дворца, установлением посреди города котла, извергающего из недра своего огня, вонючих дымов и ужасающих чудовищ, образованием придворной гвардии, состоящей из трёх рот иноземных наёмников под командованием Якова Марджорета, Альберта Лентона и Матвея Кнутсена, нежеланием спать после обеда, пристрастием к устраиванию различных воинских забав и учений, наказанием политических противников и возвращением из ссылок жертв прежнего режима, реорганизацией Боярской Думы в Сенат и облегчением крепостного бремени.

Он правил одиннадцать месяцев и был убит в ночь на 17 мая 1606 года. В ту роковую для него ночь вооруженные заговорщики, численностью около двухсот человек, возглавляемые Василием Шуйским, ворвались в царские покои с намерением умертвить Самозванца. Димитрий тщится оказать сопротивление, но не найдя сабли, пытается бежать. Его настигают и ловко подсекают клинком по ноге. Димитрий прыгает в окно, расшибается и остается лежать на земле. Там его обнаруживают заговорщики и жестоко убивают. Боярский сын Григорий Валуев стреляет в Самозванца из мушкета, прочие рассекают тело Димитрия саблями. Обезображенный труп волокут поначалу на площадь, потом к Вознесенскому монастырю, а затем помещают на Лобном месте, где три дня непотребно над ним издеваются. Останки Самозванца свозят за город и хоронят в общей могиле. Но и здесь он не находит упокоения. Вскоре по Москве распространился слух, будто дух убиенного царя исходит из могилы и пугает проходящих. Закапывают останки глубже, однако это мало помогает. Призрак возникает вновь и вновь. Тогда прах Димитрия сжигают, пепел заряжают в пушку и выстреливают им в направлении Речи Посполитой.

Степан Гордеевич следовал за Василием Шуйским, когда вождь заговорщиков на коне проскакал через Фроловские ворота в Кремль. Шуйский держал в руках крест и обнажённую саблю, Петровский освещал ему путь факелом и прикрывал заряженным пистолем. Он был среди преследователей Димитрия, он стоял в толпе убийц, окруживших Самозванца, вместе с другими он тащил по мостовой исполосованное саблями тело убиенного царя до Вознесенского монастыря. Шуйский не забыл того факела и той заряженной пистоли, отблагодарил соратника купно и щедро. Стал Степан Гордеевич думным боярином, получил в награду смолёный бочонок риксталеров, шубу королевского соболя, военный доспех чернёный, шлем чеканный с личиной, шестопёр, изумрудами убранный и палаш булатный, по клинку с обеих сторон затейливой вязью из змеек переплетённых разукрашенный.

Воцарение Шуйского отозвалось в стране возмущением, перешедшим в открытое противостояние "боярскому царю". Восстали области, первыми присягнувшими Самозванцу — Северщина и земли от Путивля до Кром — они опасались мести за сделанный ранее выбор; к ним присоединились обширные территории на востоке, примыкающие к рекам Цна, Мокша и Свияга; города окские; Нижний Новгород, Пермь, Астрахань, Тверь, Псков, Новгород; область Рязанская и земля на юго-востоке и юго-западе, называемая украиной. Центром восстания Шуйскому суждено было определиться в Путивле, недовольство "шубником" возглавил князь Григорий Петрович Шаховской, сосланный в сей край воеводой. Войско противников Шуйского возглавил сын крепостного, холоп князя Телятевского Иван Исаевич Болотников. Полагали, что он был в плену у татар, гребцом на турецких галерах, бежал и объявился в Венеции, из которой через Польшу вернулся на родину.

Война началась с поражения "шубника" у Кром. Армия под командованием князя Трубецкого была разбита отрядами Болотникова. Эта победа открыла восставшим путь на Москву. Пойдя на столицу, Болотников присоединял по пути всех недовольных царём, от боярских детей до крепостных, слуг, казаков, стрельцов и мещан. Армия его росла, сторонники множились. Достигнув реки Оки, Болотников захватил Коломну и разбил правительственные войска, предводительствуемые Мстиславским, у села Троицкого, возместив себе поражение, нанесённое ему войсками бывшего мечника Димитрия, князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Победа над Мстиславским обеспечила Болотникову выход к столице. Бунтовщики осаждают Москву с октября по декабрь 1606 года, здесь проявляются внутренние разногласия, часть сподвижников отпадает от Болотникова и переходит на сторону московского правительства. Столкновение со Скопиным-Шуйским довершает распад. Болотников разгромлен и отступает в Серпухов, откуда его вынуждают бежать дальше, в Калугу. Восстание придушено, но окончательно не подавлено. Шаховской и Болотников не собираются сдаваться. Возместив потери в людях, и объединившись под Тулой с отрядами "царевича Петра", они готовятся к новому наступлению. Навстречу им выходит московское войско, которым командует лично Василий Иванович Шуйский. 5 июня 1607 года армии сходятся близ Каширы, на берегу реки Восмы и бунтовщики терпят окончательное поражение, не в последнюю очередь благодаря измене князя Андрея Телятевского, отложившегося в ходе сражения от Болотникова. Разбитый вождь бунтовщиков оседает в Туле. Закрывшись в городе, он взывает к назначению "иного Димитрия", способного заместить убитого. Чаяние его было услышано — наследник без промедления явился.

Внешности он был — неприятный, нравом — грубый, манерами — неотёсанный, происхождением — неизвестный. Его считали то поповским сыном Матвеем Верёвкиным, то сыном князя Курбского, то школьным учителем из города Сокола, то неким евреем, посланным в Россию королём Польши Сигизмундом. Впервые второй претендент — Лжедмитрий проявился в Белоруссии. Задержанный в городе Пропойске по подозрению в шпионаже, он назвался родственником Димитрия Андреем Андреевичем Нагим, бегущим от преследования Шуйского и намекнул, что царевич Димитрий де жив и скоро поможет ему. Слова эти вызвали переполох. Его перевезли в Стародуб, где, угрожая пытками, заставляли открыть местоположение царя. Не отвечая на требование допросчиков, он, грозно сверкнув глазами, вдруг громогласно вопросил: "Что, блядины дети, не узнаёте разве своего государя?!"

Болотников мог бы быть доволен результатом, только подмоги от следующего за Димитрием-Расстригой самозванца он так и не дождался. Осаждающие Тулу войска, по совету дворянина Ивана Сумина-Кравкова, затопили город речною водой. Загородив плотиной русло реки Упы, они принудили осаждённых к сдаче. Болотников и "царевич Пётр" выговорили для себя условием сохранение жизни, но, как водится, победители данного обещания не сдержали. 10 октября 1607 года Иван Болотников, приехавши в царский стан, пал на колени перед Василием Шуйским и приставив к шее своей саблю, заявил царю: "Я исполнил свое обещание — служил верно тому, кто называл себя Димитрием в Польше — справедливо или нет, не знаю, потому что сам прежде никогда не видывал царя. Я не изменил своей клятве, но он выдал меня, теперь я в твоей власти, если хочешь головы моей, то вот отсеки её этой саблей; но если оставишь мне жизнь, то буду служить тебе так же верно, как тому, кто не поддержал меня". Шуйский смолчал и обещания, пред тем данного вождю бунтовщиков не сдержал — Болотникова сослали в Каргополь и там утопили в проруби; "царевича Петра" повесили. С князьями обошлись милостиво: Григорий Петрович Шаховской был сослан на Кубенское озеро, Телятевский подвергся опале.

В баталии у Каширы Петровский в качестве ближнего боярина командовал отрядом дворянской конницы, при осаде Тулы ходил на приступ во главе наёмной роты мушкетёров, был легко ранен в руку, подвернул ступню, прыгая с осадной лестницы, руководил пушечным нарядом и стрельцами, наводившими одну из плотин, посредством коих так ловко удалось выковырнуть бунтовщиков из-за тульских стен.

Армия Лжедмитрия подошла к Москве 1 июня 1608 года, и, отраженная в нескольких направлениях царскими войсками, расположилась в местечке под названием Тушино, находившемся между реками Москвой и Сходней. Занятая мятежниками позиция была выгодна тем, что отсюда они могли без проблем контролировать дороги на Тверь и Смоленск. Предпринятый ночью штурм столицы был неудачным. Мятежники откатились обратно в Тушино. Местечко укрепили, превратив в хорошо защищённый лагерь.

Началась долгая осада Москвы. Силы Лжедмитрия увеличивались: поляки приводили к нему пехоту и кавалерию — Александр Зборовский, Андрей Млоцкий, Мартин Виламовский — по эскадрону гусар, двоюродный племянник литовского канцлера Сапеги усвятский староста Ян-Пётр Сапега — целый корпус: конницу и пехоту с артиллерией. Помимо поляков в лагерь прибывали московиты и запорожские казаки — войско собралось внушительное — не считая русских и казаков к Лжедмитрию пристало двадцать тысяч польских воинских людей, в числе которых насчитывалось две тысячи отличных пехотинцев.

"Тушинское сиденье" породило то отвратительное явление многократного перебежничества, когда человек с утра изменял царю, уходя из Москвы к мятежникам в Тушино, а к вечеру — Лжедмитрию (прозванному уже "Тушинским вором"), возвращаясь из Тушино в Москву — ко двору.

Степан Гордеевич не избежал общего поветрия: воевода у Шуйского, он дважды побывал воеводой у "вора", участвовал в стычках и с той, и с другой стороны; выпив после боя ключевой воды, простудился и слёг; выздоровев, сказался нездоровым, но от службы не удалился, получая жалованье и от тех, и от этих. Из Тушино деньги возил ему стрелецкий голова; в Кремле он получал денежное вознаграждение самолично, придирчиво и мелочно пересчитывая за казначеем выдаваемые в счёт оплаты золотые дукаты.

Двойные выплаты для "перелётов" не прекращались вплоть до 6 января 1610 года, когда Тушинский стан распался и Лжедмитрий, брошенный поляками, вынужден был спасаться бегством. Поляки, смущаемые комиссаром польского короля паном Стадницким, присланным в Тушинский лагерь вербовать соотечественников обратно на службу польской короне, вообще отвернулись от Лжедмитрия и относились к нему с нескрываемым презрением. Тышкевич обзывал самозванца обманщиком и мошенником, за "вором" был установлен круглосуточный догляд, чтобы он не сбежал. Однако тому удалось было скрыться с четырьмя сотнями казаков, если бы не Рожинский, пославший за ним погоню. Лжедмитрия вернули в Тушино, но не сумели-таки за ним углядеть. 6 января 1610 года, обрядившись крестьянином, он тайно покинул лагерь, зарывшись с головой в сани, гружёные конским навозом. С ним убегал из Тушино единственный попутчик — верный шут Кошелев. Их целью была Калуга — хорошо укреплённый город, надёжное пристанище в непосредственной близости от южных поселений казаков.

Падению "Тушинского вора" в значительной мере способствовало вступление в междоусобную российскую смуту польского короля Сигизмунда. Сигизмунду казалось, что Московия, ослабленная многолетнею гражданской прёю, станет для Польши легкой добычей. Это его убеждение подкреплялось свидетельствами возвращавшихся из России поляков — они уверяли, что как только король войдёт в пределы русские, то Шуйский мгновенно слетит с трона и бояре провозгласят царём королевича Владислава.

Против войны с Москвой был коронный гетман Жолкевский; "ежели и начинать войну - говорил он королю, - то следует нападать прежде на Северскую Украину, потому что города в ней укреплены слабо, а для Смоленска войск королевских будет маловато". Сигизмунд не послушал гетмана, ему непременно хотелось захватить Смоленск — предмет давнего спора с Россией. Собрав всё, что находилось у него под рукой, Сигизмунд 21 сентября 1609 года подступил к Смоленску, имея в своем командовании пять тысяч пехоты, двенадцать тысяч конницы, десять тысяч запорожских казаков и отряд литовских татар. Весть о том, что король вступил на московскую землю и осадил Смоленск, расколола польских союзников Лжедмитрия.

Большинству показалось, что Сигизмунд хочет отобрать у них желанную победу, дальновидное меньшинство вступило с королём в союз. Показателен здесь поступок усвятского старосты Яна Сапеги, отправившего к Смоленску своего представителя. Московиты не отставали от поляков. Депутация "тушинцев", составленная из "перелётов" и изменников, в числе которых были: князь Василий Рубец-Мосальский, беглый воевода из Орешка Михаил Глебович Салтыков с сыном Иваном, князь Юрий Хворостинин, дьяк Грамотин, дворянин Михаил Молчанов, убийца семьи Годуновых, кожевник Федька Андронов просила у Сигизмунда согласия отпустить на московское царствование сына — королевича Владислава.

Договор предусматривал принятие Владиславом православия. Против этого пункта король не возражал, взамен он выговорил для поляков свободу вероисповедания и костёл в Москве. Московиты не противились, они только оговорили условие — при посещении поляками православных храмов снимать шапки и не входить в церкви с собаками. Кроме того, Сигизмунд обещал, что ставши царём, от Владислава не будет унижений вельможам и препятствование возвышению людей всякого звания не по факту рождения, а по уму. В соглашении оставлялось крепостное право и сохранялся запрет на переход крестьян. Государственное устроение Московии мыслилось следующим образом: Боярская Дума ведала законоустановлением, царская власть его исполнителем и защитником. Сверх того, московитам давались права свободного выезда за границу: на учёбу и по торговым делам.

Оставалось решить, когда Владислав поедет в Москву. Депутаты хотели, чтобы королевич выехал с ними, Сигизмунд медлил с решением, ссылаясь на возраст Владислава. Польский король лукавил — за незамысловатой отговоркой крылось истинное намерение — править Россией совместно с сыном.

А в Москве торжественно встречали укротителя буйных мятежных ватаг — князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Народ величал Скопина отцом и спасителем отечества, по столице распространялись рассказы о неких гадателях, предсказавших расцвет любезного отечества при царе Михаиле. Василий Иванович был показательно радушен, приял родственника со слезами на глазах, обнял и облобызал троекратно на виду окружающих, усадил рядом с собой, обращался с ним тепло, без чинов и званий, по-родственному. В противовес царю, брат его, князь Дмитрий Иванович Шуйский был зол, сух и раздражён. С завистью следил он за успехами Михаила Васильевича, предполагая в нём соперника своей амбиции относительно трона и событие, приключившееся в Александровской слободе только укрепляло его в подозрении относительно намерений Скопина.

Дело и впрямь было скользкое и двусмысленное. Прокофий Ляпунов, бывший соратник известного вора и изменника Ивана Болотникова, прощённый и награждённый за раскаяние чином думного боярина, прислал князю грамоту, в которой необдуманно величал Скопина-Шуйского царем и возводил на царя Василия Ивановича всяческую напраслину. Князь Михаил Васильевич грамоту ту в гневе изодрал, гонцов повелел схватить и заключить в темницу, но успокоился и посланцев ляпуновских простил, милостиво отпустив назад, в Рязань. Случай этот, наглядно доказавший искреннюю приверженность князя законному правительству, стал для него, по сути, приговором. Шуйские возомнили в нём конкурента, превосходящего их в воинской славе и благородстве души и поэтому обязательно должного быть устранённым с пути. Так что внезапная смерть Скопина, наступившая два дня спустя после крестин у князя Ивана Михайловича Воротынского, была для Шуйских как нельзя кстати.

Князь Михаил Васильевич умер от кровотечения в носу, и вину за его смерть людская молва возложила на тетку князя, княгиню Екатерину Григорьевну Шуйскую (дочь Малюты Скуратова и сестру задушенной царицы Марии Григорьевны Годуновой), супругу Димитрия Шуйского, а через неё на самого Димитрия Ивановича и Василия Шуйского. Предполагали, что Скопина-Шуйского отравили мышьяком, по сходству симптомов со смертью Бориса Годунова. Гибель героя отворотила от "боярского царя" всякие симпатии и ускорила его низвержение.

Первыми возмутились против Шуйского рязанцы, подстрекаемые тем самым проштрафившемся Прокофием Ляпуновым, требующим скорейшего низложения "шубника". Он пока не определился с преемником, отчего сносился с засевшим в Калуге "Тушинским вором" и одновременно вел переговоры с соперником царя Василия — князем Василием Васильевичем Голициным. Ляпунова поддерживали князья Мстиславский и Куракин, мечтавшие заменить Шуйского государём иноземного рода.

В таких, крайне неблагоприятных для себя обстоятельствах, Василий Шуйский решил воевать с королём Сигизмундом. Русская армия, численностью в сорок тысяч московитов и восемь тысяч шведских наемников, двинулась походом к Смоленску. Четыре тысячи из шведского корпуса были пополнением, дополнительно набранным Горном, из французов, голландцев, немцев, шотландцев и англичан. Командование армией делили Димитрий Шуйский и генерал Делагарди; главным между ними был шведский генерал. Князь Степан Гордеевич Петровский был в этом войске начальником стрелецкого полка; он шёл на войну по обязанности данной Шуйскому присяги; он устал от зрелища людского взаимоистребления, устал от круговерти царей, цариков, претендентов и самозванцев; устал от нескончаемого ожидания беды; устал от неразберихи государственного раздора и неустроенности; устал ощущать себя щепкой, затянутой в водоворот, сломанной веткой, предназначенной немилосердным роком сгореть в жарком пламени раздуваемого ненасытными властолюбцами костра. Ему были уже безразличны Шуйский, Сигизмунд, "Тушинский вор"; судьба родины его уже не волновала; он уже жадно алкал покоя, порядка и определённости.

Польский король мог выставить против союзников не больше полутора тысяч солдат. Поставленный над ними командиром Яков Потоцкий просил короля дать ему больше бойцов; не получив требуемого, он отказался от начальствования и посоветовал Сигизмунду назначить командующим гетмана Жолкевского. Полководец был стар — шестьдесят четыре года и хром — последствия давнего ранения, но крепок верой и отважен духом. Объявив набор, он сформировал два пехотных полка, прибавил к ним две роты солдат и две тысячи казаков, с которыми и выступил в поход, увеличивая по дороге численность армии за счёт мародёров. На подходе к Цареву-Займищу он имел в своем распоряжении около десяти тысяч пехоты и конницы. Союзная армия отстояла от Жолкевского на расстоянии тридцати вёрст, в деревне Клушино.

Положение гетмана выглядит отчаянным, враг многократно превосходит поляков в живой силе. К тому же, за спиной Жолкевского Царево-Займище — царские воеводы Елецкий и Валуев сидят в крепости и открывать неприятелю ворота не собираются. Тогда гетман решается на рискованный шаг — оставив перед крепостью всю пехоту, казаков и меньшую часть кавалерии, он, взяв шесть с лишним тысяч гусар и две пушки-фальконета, ночью бросается к русским позициям, намереваясь атаковать противника. В лесу пушки застревают, конница прибывает к месту на рассвете, в зыбкой мгле начинающего дня поляки различают высокие изгороди, которыми русские оборонили себя от кавалерийской угрозы. Жолкевский подает сигнал — гусары наступают.

Внезапность нападения вызвала в русском стане переполох. Поляки стеснили русскую армию; шведские наемники Делагарди выстроились шпалерами за изгородями и наносили оттуда гусарам значительный урон, успешно сдерживая их натиск. Жолкевский шлёт кавалерию штурмовать изгороди. Гусары атакуют раз за разом, но безуспешно. Напор их ослабевает и силы тают.

Стойкость наёмников даёт русским время на перегруппировку. Собравшись вокруг Димитрия Ивановича, они встают под защиту гуляй-города, выискивая подходящего момента для контрнаступления. В разгар боя к полякам наконец-то доставляют злосчастные пушки — под их обстрелом наёмники очищают изгороди.

Отступив с поля, они предают союзника. Шуйский задолжал им денег ввиду отсутствия в казне средств. Он расплачивался со шведами сукном и мехами. Накануне битвы деньги для оплаты нашлись (Шуйскому пришлось обобрать ризницу Троице-Сергиевой лавры), но командующий наёмниками генерал Делагарди распорядился выдать солдатам задержанную плату после битвы, чтобы доля убитых комбатантов была разделена между их начальниками. Не получив обещанного им жалованья, наёмники начали переходить на сторону поляков. Сражение было проиграно московитами вчистую.

Димитрий Иванович бежал от Клушина с неимоверной поспешностью, оставив полякам коляску, палатку, саблю, булаву главнокомандующего, вышитое золотом знамя, казну, багаж и весь армейский провиант. Когда конь его и сапоги увязли в болоте, он обменял застрявшего коня на тощую крестьянскую клячу. Добравшись на ней босым до монастыря под Можайском, он пересел на добрую лошадь и прискакал в Москву.

Генерал Делагарди отступил в Новгородскую область, дав слово Жолкевскому не помогать более ничем россиянам. Царево-Займище сдалось по возвращении победоносного гетманского войска к крепости. Елецкий и Валуев присягнули Владиславу на условии заключённого договора о неприкосновенности православия и границ Московского царства. "Как даст Бог добьет челом государю наияснейшему королевичу Владиславу Жигмонтовичу город Смоленск, то Жигмонту королю идти от Смоленска прочь... А городам всем порубежным быть к Московскому государству по-прежнему".

Московская рать рассеялась по окрестностям. Многие из воинов разошлись по домам и как не старался Василий Шуйский зазывать их обратно в столицу, они не вернулись к нему. Степан Гордеевич, распустив полк, уехал к себе в вотчину и просидел в ней до изгнания поляков из Кремля и конца смуты. Брата Аникиту он повстречал в 1613 году на Земском соборе, созванном для избрания нового государя. Аникита был вполне благополучен, ужасы и стеснения восьми лет гражданской войны его не коснулись. Братья молча обнялись: Аникита едва признал в этом худом жилистом мужчине того вальяжного князя Степана Гордеевича; Степан пытался разглядеть в этом дородном, медлительном, осанистом боярине черты прежнего Аникиты — забияки, кутилы, лихого рубаки, скорого на подъём красавца — искал, и не находил. Вроде одного отца и матери, кровные полнородные братья, и поди ж ты, внешне словно чужие были они друг другу...

Со Степана и Аникиты Гордеевичей началось возвышение фамилии. Московская ветвь Петровских быстро поднималась по карьерной лестнице, зауральская богатела и прирастала землями и мануфактурами. Боярин Сергей Матвеевич в споре царевны Софьи и Петра Алексеевича взял сторону царя и не прогадал; сына не пожалел, записал в потешные и не ошибся — стал Андрей Сергеевич офицером Семёновского гвардейского полка; семнадцати лет унтер-офицером воевал под Нарвой и за храбрость произведён в прапорщики, к пятидесяти дослужился до генерала.

Его двоюродные братья — Константин и Филипп Владимировичи унаследовали от отца Владимира Юрьевича целую промышленную империю: рудники и шахты, песчаные карьеры и золотодобывающие прииски, медеплавильные и железоделательные заводы, пушечные и оружейные фабрики, камнерезные и ювелирные мастерские. Они получали равную часть имущества, чем был недоволен Константин, возбудивший в суде процесс о признании завещания недействительным. Судебная тяжба тянулась полтора года и существенно повлияла на благосостояние семьи. Дела расстроились и производство упало. Предприятия несли заметные убытки. Филипп Владимирович склонял Константина пойти на мировую — безрезультатно! Константин от встречи с братом высокомерно отказался, как отказался разговаривать с матерью, возжелавшею кротким родительским увещеванием помирить сыновей. На материнские упрёки он лишь болезненно скривил губы и капризно произнёс: "Ах, мама-а-а-н... Ради бо-о-о-га... Не учите меня жить!" Варваре Игоревне ничего не оставалось, как заплакать.

Филипп Владимирович, узнавший о неудачной попытке горячо любимой им матушки достучаться до очерствевшего сердца Константина за обедом, в бешенстве выскочил из-за стола и с криком: "Нет у меня больше никакого брата!", шваркнул об пол суповой ложкой. Жена Филиппа Владимировича кинулась его успокаивать. Филипп Владимирович резко отстранил её от себя. "Хватит, Люба, не сейчас, - сказал он непререкаемым тоном. - Мне надобно побыть одному". Обед был бесповоротно испорчен.

Филипп Владимирович заперся в кабинете и просидел в одиночестве до глубокой ночи, никого не принимая. Напуганная супруга не однажды прокрадывалась на цыпочках к закрытой двери и застывала надолго, приложив ухо к дереву, вслушиваясь в напряжённо звенящую тишину по ту сторону коридора. Её обострившийся до предела слух выхватывал отголоски звуков: поскрипывание, редкие вздохи, звяканье стекла, тиканье настенных часов, шаги, усталые вздохи диванных пружин.

Успокоившись, она спускалась в залу, где под присмотром чопорной немецкой бонны играли их с Филиппом Владимировичем дети. Бонна пристально лорнетировала Любовь Ивановну и строго предупреждала не в меру расшалившихся детей: "Пош-шалюйста ти-ш-ше, дет-ти, фа-ш-ш папенька стратают!" Любовь Ивановна извинительно улыбалась бонне и шла на кухню, проверить ужин. Трапезовали в молчании, Любовь Ивановна посылала наверх камердинера звать мужа к ужину, камердинер воротился назад со словами: "Филипп Владимирович просили передать, чтобы от него отстали".

Любовь Ивановна страдальчески скомкала в руке шёлковую столовую салфетку, бонна укоризненно качнула напудренным париком, не упустив напомнить детям: "Тиш-ше, дет-ти..."

Филипп Владимирович спустился вниз заполночь и навеселе — он прошествовал в опочивальню и там, упав на колени перед супругой, плакал и извинялся, прижимаясь небритой щекой к тёплым коленям Любови Ивановны. Любовь Ивановна нежно гладила Филиппа Владимировича по голове, ласкательно утишая клокотавшую в душе мужа обиду на недостойный родственника выпад Константина.

Не найдя согласия у брата, Филипп Владимирович отбросил мысль о компромиссе и воспылал неудержимым желанием довести спор до победы. Он написал Андрею Сергеевичу пространную эпистолу и собирался ехать в Петербург на аудиенцию к императрице. Константин, встревоженный бурной деятельностью Филиппа, захотел опередить брата. Он быстро собрался и отправился в Петербург, не сказав никому о своей поездке. Филипп уехал следом, не зная ещё, что Константин его обошёл.

Филипп благополучно добрался до столицы и возвратился домой. Только здесь ему стало известно, что Константин не доехал до Петербурга. Его разбитая карета была найдена в овраге, в десять верстах от города, рядом лежали убитые кучер и слуги. Константин Владимирович пропал. Вместе с ним исчез весь багаж: дорожные чемоданы, сумки и саквояж, в котором, как свидетельствовал в полиции управляющий, барин вёз большую сумму денег и драгоценности. Управляющего сразу заподозрили в соучастии, полицейские следователи полагали, что он мог быть у разбойников наводчиком. Арестованный, он отсидел в тюрьме шесть месяцев, ни в чём не сознаваясь. Константина искали долго, но безуспешно — когда стало понятно, что ни среди живых, ни среди мёртвых его не найти — Филипп Владимирович на законных основаниях сделался безраздельным хозяином всего наследуемого от Владимира Юрьевича Петровского богатства.

Отец Михаила Петровского — Всеволод Глебович Петровский, мужчина видный и физически крепкий, в душевном плане страдал одним принципиальным недостатком — он был завзятым игроком. Его страсть к игре имела вид маниакального влечения. Он играл в карты, играл в рулетку, играл на бирже, заключал пари, делал ставки на скачках, играл в тотализатор на бегах. Он много выигрывал, но ещё чаще бывал в проигрыше, с неимоверной лёгкостью просаживая фамильные капиталы. Родственники неоднократно предпринимали усилия отвратить его от пагубной склонности — не помогали ни душеспасительные беседы с духовником, ни женины слёзы и истерики, ни угрозы водворения в сумасшедший дом на лечение — остановить Всеволода Глебовича было невозможно. Он рассорился со всеми, с кем мог, отказал ближним и дальним в гостеприимстве, оставил в друзьях таких же, как он, мотов и кутил, запугивал жену разводом и продолжал играть. Он сорвал баснословный куш в парижском казино; вложился в акции Компании Американских железных дорог и Золотых Приисков Аляски, вовремя от них избавился и удвоил состояние; конвертировал вырученные средства в ценные бумаги Консорциума по строительству Панамериканского канала и обанкротился; для поправки расшатанных нервов переехал в Баден-Баден лечиться минеральными водами и там, за рулеткой и покерным столом, проигравшись в пух и прах, спустил всё состояние, сделавшись в одночасье полным банкротом.

От унизительного разорения зауральских Петровских спас дядя, Борис Львович Петровский — влиятельный при дворе администратор, действительный тайный советник, член Государственного совета, негласно курирующий заграничный политический сыск, обладающий обширными связями и знакомствами внутри империи и за её пределами. Он перекупил долг Всеволода Глебовича, судебным постановлением ограничил родича в дееспособности, взял попечительство над возвращённым движимым и недвижимым имуществом до совершеннолетия племянника Мишеньки и обязался на весь этот период выплачивать семье соразмерное и достойное их положению содержание...

...Алексей Арефьев обиделся. Принимая грамоту, он пристально глядел в лицо директору. Коромыслов смущённо косил глазами. Выйдя за ограду гимназии, Алёша свернул грамоту трубочкой, аккуратно разорвал её на множество кусочков и пустил обрывки злодейски украденного у него триумфа по ветру. С пылкостью юношеского максимализма он поклялся отомстить Петровскому за нанесенное ему оскорбление.

Михаил Петровский поступил в Санкт-Петербургский университет. Арефьева зачислили в Московское Техническое училище на факультет электротехники. В училище он свёл знакомство со студентом Ветровым, членом антиправительственного марксистского кружка. После длительного и осторожного изучения Ветров открылся Алексею и предложил совместно бороться против социального неравенства. Алексей без раздумий согласился. Так Арефьев стал революционером.

Степан Казимирович мечтал выгодно отдать Наташеньку замуж. Чтобы был у дочери состоятельный муж, дом — полная чаша, чтобы не имела дочка нужды ни в чём, жила — как сыр в масле каталась, и чтобы мог купец третьей гильдии Самохвалов объединиться с отцом дочериного супруга капиталами и проворачивать дела крупные и прибыльные. Хотелось Степану Казимировичу размаха коммерческого, широты неохватной, хотелось разухабистой тройки с бубенцами, хотелось цыган и рвущих душу песен, хотелось в Париж на международную выставку, посмотреть железную дуру-башню, творение хитромудрого инженера Эйфеля, хотелось швырять ассигнациями на Нижегородской ярмарке, хотелось гулять в ресторане, отмечая заключённые сделки, хотелось видеть, как официанты втаскивают в залу вместительное блюдо с возлежащей на нём голой девкой, густо обмазанной чёрной икрой и обложенной по бокам фаршированными осётрами, вперемежку с ребристыми бомбами ананасов, хотелось в пьяном угаре лизать с её бёдер икру и запивать слизанное шипучим "Абрау-Дюрсо", хотелось числиться не третьеразрядным, а первостатейным купчиной.

Для исполнения заветного замысла был у Степана Казимировича припасён беспроигрышный вариант — женить Наталью Степановну на сыночке миллионщика Картузова Гордея Феофановича, даром что женишок малость того, хворый на голову. Такого окрутить, да охмурить — не велика задача. Потом верти им — как хочешь, по своему разумению, клади торную дорожку к папе — Гордею Феофановичу — и к папиным миллионам. А уж что предложить Картузову, — Степан Казимирович продумал в деталях — вынянчил, выпестовывал идею в уме и записал тщательно в пухлый засаленный кондуит. Мнилось: зацепит Феофаныча намертво, не сорвётся.

Но — человек предполагает, а Бог — располагает. Наталья Степановна, растревоженная Алёшиными речами, гордо объявила родителям, что желает учиться, чтобы стать современной, эмансипированной женщиной, не ограниченной рамками патриархального быта и скучным прозябанием в глухой провинции. Самохвалов от такого нахальства буквально дар речи потерял. Он беззвучно открывал и закрывал рот, пытаясь что-то сказать, оборачивался к Прасковье Еремеевне, обвиняющим жестом наставлял указательный палец на Наталью и угрожающе топал ногой. Прасковья Еремеевна, едва сдерживая рыдания, бросилась к Степану Казимировичу, надрывно крикнув дочери: "Уйди, Наташка! Уйди с глаз долой, дура!" Наталья Степановна, презрительно усмехнувшись, вышла из гостиной.

В тот же день она была заперта в своей комнате на верхнем этаже. Степан Казимирович ходил мрачнее тучи, запретил всем, кроме кухарки, старухи-кормилицы и матери входить к Наталье Степановне, грозился, что выбьет дурь из девки вожжами, пенял Прасковье Еремеевне за мягкость воспитания, потакание дурным капризам и всевозможные послабления, выходящие теперь боком, обещал, что выпустит дочь из заточения не иначе, чем только под венец, велел разыскать оборотистую сваху Лукиничну и немедленно привести к нему. "Я те покажу учиться! - мстительно повторял Степан Казимирович, расхаживаясь по гостиной. - Учиться ей, видишь ли, приспичило. Зачесалось, ей, видишь ли, на курсы. Я тебя так причешу, голубушка, что седмицу цельную на мягком месте сидеть не сможете. Стоймя кушать будете. Ишь, чего удумала, в курсистки решила записаться. Нет моего отцовского благословения на эту вашу прихоть. И денег на эту глупость тоже нету! Ни денег, ни благословения! Нету! И никогда не будет!"

Впрочем, Наталья Степановна неплохо обошлась и без батюшкиных денег, и без батюшкиного разрешения. В полуночный час, убедившись, что кормилица, сторожившая непокорную воспитанницу в кресле, подпирающем дверные створки, заснула, Наталья Степановна покинула ненавистную темницу, воспользовавшись веревкой, связанной из простыни и пододеяльника. Она устремилась к дому Алеши Арефьева, ища в нём инстинктивно спасителя и заступника.

Арефьев выслушал сбивчивую речь Натальи, многозначительно хмуря брови и мужественно перекатывая желваки на скулах. Наталья Степановна, закончив говорить, с надеждой уставилась в его непроницаемое лицо. "Что у тебя с собой?" - спросил строго Арефьев. "Вот", - сказала Наталья, протягивая ему узелок с одеждой. "Деньги у тебя, надо полагать, отсутствуют?" - продолжал допрос Алексей. "Ни копейки", - согласно кивнула Наталья. "С деньгами, положим, не проблема", - сказал Арефьев. - "Проблема, как отсюда уехать... Придётся тащится пёхом, и не по дороге. Справишься?" "Да", - едва слышно прошептала Наталья Степановна. "Чудненько", - сказал Алексей и ободряюще улыбнулся. "Мы пойдём лесом. Без остановок и отдыха. Только чур, не плакать не жаловаться и не отставать. Иначе оставлю. На съедение твари животной. Договорились?" Наталья Степановна робко улыбнулась в ответ. "Идеальная спутница", - подвёл черту под беседой Алексей. "Жди меня тут и никуда не уходи. Я мигом, соберу, по-быстрому, свои вещи и тотчас выступаем!"

...Она объявилась на родине зимой девятнадцатого года, войдя в Мирославск с частями победоносной Красной армии, вытеснившими из города сводную группу Генерального штаба генерал-лейтенанта Александра Георгиевича Терновского, имевшего задачей прикрыть отступление идущего в арьергарде колчаковских войск 2 Сибирского Добровольческого корпуса. Генерал-лейтенант Терновский с честью выполнил полученный от Верховного Правителя и Главнокомандующего приказ: его бойцы, растратившие в беспрерывных боях весь скудный боезапас, отошли за реку на исходе третьих суток, забрав с собой раненых и обмороженных; 12 Рабочая Интернациональная стрелковая дивизия, штурмовавшая оборону белых, в шести безуспешных атаках понесла существенные потери; не помогла красным ни бомбардировка позиций обороняющихся шестидюймовыми орудиями подошедшего бронепоезда "Карл Маркс", ни фланговый десант Отдельной Неустрашимой бригады моряков Балтийского флота, пытавшейся отбить у добровольцев Терновского железнодорожную станцию.

Революционные моряки наступали без крика, цепь за цепью, зажав ленточки бескозырок зубами и расстегнув наполовину бушлаты, чтобы видны были исполосованные чёрными полосами тельняшки; добровольцы, видом своим напоминавшие истощённых оборванцев, поднялись в рост из окопов и в полном молчании двинулись в штыковую контратаку; враги схлестнулись в жестокой рукопашной — дрались люто, неукротимо, яростно и без единого выстрела — штыками, прикладами, ножами — ударами кулаков валили наземь и рвали поверженного неприятеля зубами. Моряки, не выдержав отчаянного натиска добровольцев, дрогнули и откатились к исходным рубежам, под защиту шестидюймовых пушек //152-мм осадных орудий обр.1910 года, разработанных по заказу ГАУ французской фирмой "Шнейдер"// "Карла Маркса".

Добровольцам достался богатый трофей: победители разжились махоркой, спиртом, сапогами и патронами.

Бронепоезд курсировал между сожжёной лесоторговой факторией и железнодорожным разъездом, в ста метрах от станции. Пройти дальше "Карлу Марксу" мешало заблаговременно разобранное добровольцами полотно. Матросы на живую починили путь и бронепоезд, медленно и сторожко миновав наскоро восстановленный балтийцами участок, грозной броневой тушей вломился добровольцам в тыл. Александру Георгиевичу Терновскому не оставалось ничего другого, как только скомандовать отход.

Наталья Степановна въехала в освобождённый от белогвардейцев город во главе маленького автомобильного каравана, составленного из легкового мотора "Руссо-Балт" и бортового грузовика "Рено". В накрытом брезентом кузове "Рено" сидели подчинённые ей стрелки — флегматичные латыши, одетые в одинаковые кавалерийские галифе, одинаковые рыжие французские офицерские сапоги, стянутые по бокам голенища высокой шнуровкой, одинаковые серые мерлушковые полушубки с наброшенными на воротники кавалерийскими башлыками и одинаковые английские фуражки жухлого зелёного цвета с алыми латунными пятиконечными звёздами на бархатных зелёных околышах.

Латыши эти в Первую Мировую воевали на германском фронте в 171 волонтёрском егерском полку, переформированном после Февральской буржуазно-демократической революции в 1-ую ударную Смертельную егерскую бригаду. Бригада принимала участие в провальном июньском наступлении русской армии. Ударников бросили в бой без артподготовки. Они добрались до проволочных заграждений германской линии, залегли, были накрыты внезапным огнём русской артиллерии и в беспорядке отступили, обстреливаемые в спину австро-германскими миномётами и венгерскими пулемётчиками.

Как оказалось впоследствии, артиллеристам не сумели вовремя подвезти снаряды нужного калибра.

Уцелевшие в этой атаке егеря на стихийно собранном митинге единогласно отказали Александру Фёдоровичу Керенскому, всему Кабинету министров-капиталистов, высшему командованию Армии в доверии за неудачное наступление и многочисленные жертвы, сняли знаки ударных батальонов — кокарды "адамовы головы" (увенчанные лавровыми венками черепа с перекрещёнными мечами) и трёхцветные нарукавные нашивки-уголки, — выбрали нового командира бригады, подпоручика Вейкинса-Ласкариса, взамен убитого, полковника Барсукова, изгнали комиссара Временного Правительства, бывшего депутата Государственной Думы кадета Мирского-Днестровского и безусловно перешли на сторону большевиков.

В октябре семнадцатого они охраняли штаб пролетарской революции Смольный, разоружали засевших в Зимнем дворце юнкеров и ударниц женского батальона; вызволяли председателя ВЧК товарища Феликса Эдмундовича Дзержинского, арестовывали вождя левоэсеровского мятежа Марию Спиридонову; давили контрреволюционное восстание эсера-террориста Бориса Савенкова в Ярославле; устанавливали Советскую власть на местах; гоняли мешочников и спекулянтов; служили в Летучем карательном отряде Имени Беспощадной Пролетарской Справедливости, чистившем тылы Советской Республики от офицерских недобитков и затаившейся буржуазной сволочи, откуда были переведены и зачислены в штат Особого охранного полка Сибирского отдела ВЧК.

Латыши заняли особняк баронессы Штирнер, а Наталья Степановна поселилась в родительском доме. Пусто было в родовом купеческом гнезде Самохваловых — Степана Казимировича "расстреляли", "разменяли" в 1918 году, Прасковья Еремеевна умерла от испанки, близнецы-гимназисты бесследно сгинули в кровавой сумятице Гражданской войны, Вера Степановна жила в Великом Устюге замужем за регентом церковного хора...

Наши дни. Продолжение банкета

А замечали ли вы такой парадокс: людям, скажем так, сильно пьющим требуется совсем немного денег, чтобы устроить качественную попойку/пьянку? В отличие от людей приличных, которым всегда что-нибудь мешает. То невыплаченный полностью кредит за автомобиль, то необходимость купить детям новый компьютер, то желание провести отпуск за границей, то маленькая заработная плата, то всё перечисленное вместе плюс долларовая ипотека. Хотя откуда долларовая ипотека у человека, мало зарабатывающего? Вопрос фундаментальный.

Сколько бутылок и чего можно купить на пятьсот, изворотливо заначенных рублей? Смотря что на эти деньги покупать. Можно, например, затариться фуфыриками — стограммовыми пластмассовыми бутылочками, заполненными настойкой боярышника — сомнительного качества жидкостью, изготовленной путём аппаратного смешивания спирта от неустановленного производителя и химически синтезированной композиции, выдаваемой за натуральный продукт аптечной чистоты. А можно приобрести креплёное или плодово-ягодное вино, в количестве меньшем, но качестве лучшем, если, конечно, не брать контрафактное, получаемое, опять же, методом смешивания спирта, медицинского? и виноградного сока. Венцом аристократизма будет покупка беленькой: сорокаградусной, не палёной, водки, в количестве неприлично малом, по причине дороговизны приобретаемого продукта.

Пётр Степанович проставлялся водкой, числом в две бутылки, розничной ценой в сто девяносто пять рублей за штуку и несколькими банками легендарных в прошлом "Бычков в томате", прославленных известным советским комиком Аркадием Райкиным в одной из сатирических миниатюр. "В греческом зале, в греческом зале..." Водка имела надёжное происхождение — была выработана и разлита по бутылкам на местном ликёро-водочном заводе имени революционера-подпольщика Ефима Железнова (Давида Израилевича Трибесовского), члена Петербургской социал-демократической группы с 1895 года, //преобразованной в том же году в "Союз Борьбы За Освобождение Рабочего класса", ставшего в 1898 году РСДРП — Российской социал-демократической рабочей партией, расколовшейся в 1903 году на II (Лондонском) съезде на большевиков и меньшевиков — РСДРП(б) и РСДРП(м), переименованной в 1918 году в РКП(б) — Российскую коммунистическую партию (большевиков), повторно сменившей название в 1925 году на ВКП(б) — Всесоюзную коммунистическую партию большевиков и завершившей свою историю в 1991 году, продолженную с 1952 года очередной сменой названия с ВКП(б) на КПСС — Коммунистическую партию Советского Союза//, активного участника революции 1905 года в Москве (Декабрьское вооружённое восстание, бои на Пресне, оборона фабрики Шмита), командира боевой дружины трубопрокатного завода Гана, политкаторжанина, героического краскома Гражданской, комбрига Р.К.К.А., расстрелянного в октябре 1938 года в подвале Н-ского областного управления НКВД.

Валентин Гребеньков вложил в общее дело двухлитровую, заполненную самогоном пластиковую бутылку из-под кваса "Хлебный край. 7 злаков" и банку домашних маринованных огурцов. Витяня Загоруев притащил полбуханки варёной колбасы и чекушку "Столичной", любовно именуемую им "мерзавчиком". Витяня подрабатывал в частном продуктовом магазине грузчиком, дворником и слесарем-столяром на подхвате. А "подрабатывал" потому, что возникал пред суровые очи директорши Марьяны Антониновны строго между запоями, случавшимися по нескольку раз в году. Платили Витяне следующим образом: большую часть продуктами питания у которых почти истекал срок годности, меньшую деньгами. Объясняла Марьяна Антониновна такой порядок оплаты не мудрствуя лукаво: "чтобы всё не пропил". На руки выходило по-разному — когда рублей триста, а когда и сто-сто пятьдесят, в зависимости от настроения директорши. Везло Загоруеву нечасто, но бывало, что и везло. Однажды, к примеру, Марьяна Антониновна захворала, да так сильно, что была отправлена врачом на стационарное лечение в терапевтическое отделение городской клинической больницы, где провела под капельницами десять незабываемых суток. В её отсутствие обязанности директора исполняла заведующая продуктовым отделом Зоя Витальевна. Она Витяню не обижала и выдавала заработанное сполна. Подсобные рабочие получали зарплату в конце каждой недели, из расчёта четыреста рублей в день. Витяне платили по шестьсот, за дополнительные слесарно-столярные обязанности. Четыре тысячи двести, полученные Витяней одномоментно заставили Загоруева почувствовать себя невероятно богатым человеком. Крезом, Морганом и Рокфеллером в одном лице. Он мог всё и не мог ничего.

Витяня Загоруев был тихим запойным алкоголиком.

Хозяин квартиры, Валерий Сидоркин, выставил креплёное, на закуску отварную картошку с лучком, щедро посыпанную укропом и приправленную подсолнечным маслом, селёдку атлантическую солёную в плоской алюминиевой банке, хлеб ржаной, нарезанный ломтями, на скорую руку, неряшливо и трёхлитровую пластиковую бутыль сельтерской. Бутыль он молча засунул под стол. Гребеньков вопросительно хмыкнул, Витяня Загоруев доверчиво посмотрел в глаза Сидоркина, Пётр Степанович сделал вид, что не обратил внимания на труднообъяснимый поступок компаньона. Валерий Сидоркин глумливо усмехнулся и взялся за бутылку, принесённую Пётром Степановичем. С хрустом отвернул жёлтую алюминиевую пробку и разлил водку по стаканам. На голливудский манер, не выше двух пальцев. "Мелко плаваете, сударь, - сказал Пётр Степанович". "Для затравки, - отвечал Валерий Сидоркин, вознося стакан". "Поехали, - провозгласил он краткий, но ёмкий тост, историческими корнями уходящий к началу космической эры, и компаньоны-собутыльники дружно сдвинули гранёные стаканы //сделано в СССР на стекольном заводе города Гусь-Хрустального, объем двести пятьдесят грамм, двадцатигранный, по цене четырнадцать копеек за единицу изделия//". Выпили, закусили кто чем — кто огурчиком, кто селёдочкой с картошечкой, кто по обыкновению бычками в томате — не тратя времени даром наполнили чаши блаженства повторно и снова выпили. "Разминка закончена, - сказал Валерий Сидоркин, опустошая первую поллитровку Двуимённого и открывая следующую". "С почином, - хохотнул Валентин Гребеньков". "Лей полную, - требовательно заявил Пётр Степанович". "Не боись, Степаныч, - заверил крановщика-высотника Валерий Сидоркин, - ветеранов не обидим!" И правда, не обидел. "За всё! - взял на себя ответственность Валентин Гребеньков". "Ну, будем, - поддержал Гребенькова Валерий Сидоркин". "Вот я не понял, - сказал Пётр Степанович, - это только мне показалось сейчас показалось...?" "Это тебе показалось, Степаныч, - ответил Сидоркин, - не обижайся, мы же звери какие бесчувственные..." Пётр Степанович потемнел лицом. Витяня Загоруев ласково улыбался. Ему было хорошо. Двуимённый в несколько глотков опустошил стакан. Сидоркин отсалютовал ему своим.

Пётр Степанович неуверенно усмехнулся в ответ. Инцидент, кажется, был исчерпан. Отставшие дружно сдвинули стаканы. Мероприятие уверенно выруливало на наезженную колею. Начались обычные разговоры. Политика, международное положение, цены, машины, деньги, женщины, снова политика, цены, продукты, сельское хозяйство, женщины. Мерзавчик прикончили быстро, шутя незлобиво над Витяней. Витяня не обижался. После мерзавчика взялись за самогон. Самогон был "as is", то есть не очищенный угольными фильтрами и не облагороженный ароматическими присадками. Пётр Степанович пил, брезгливо зажимая ноздри большим и указательным пальцами. Валерий Сидоркин смеялся над интеллигентской щепетильностью Двуимённого, Гребеньков сочувственно хлопал Петра Степанович по лопатками, а Витяня Загоруев каждый раз, когда Петру Степановичу приходилось делать над собой усилие, чтобы проглотить очередную порцию мутной жидкости, страдальчески искривлял губы и глядел на Двуимённого кроткими собачьими глазами. Но Пётр Степанович не сдавался. Крепкий характером был человек. Настоящий передовик производства.

Бутылка с самогоном опустела. Финальным аккордом звучала прощальная песнь одинокого вермута, но друзья не собирались завершать вечеринку. Валерий Сидоркин выбросил в круг сторублёвую купюру, предлагая скинуться. Валентин Гребеньков добавил пятидесятку, Витяня Загоруев, смущаясь, высыпал горсть мелочи и только Пётр Степанович Двуимённый подзадержался, хлопая неверной ладонью по карманам. Очень не хотелось ему, несмотря на опьянение, расставаться с личными деньгами, оттого и тянул он и всячески оттягивал тот неприятный миг, когда хрустящие бумажки покинут родную гавань и отправятся в самостоятельное плавание. Однако тянуть и оттягивать нельзя бесконечно долго и рука Петра Степановича положила на стол смятые купюры. Пятидесятирублёвыми на сумму сто пятьдесят рублей и десятками на восемьдесят.

- Итого, - подгребая деньги к себе, сказал Валерий Сидоркин. Триста восемьдесят плюс семьдесят пять равняется четыреста пятьдесят пять рублей. С мелочью. Мелочь отбрасываем.

С этими словами он собрал мелкие монеты в отдельную кучку и ребром ладони отодвинул её к Витяне Загоруеву.

- Кто пойдёт? - спросил он компаньонов.

Вопрос был задан чисто для проформы. Все знали, что идти придётся Валентину Гребенькову. И не потому, что Гребеньков при любом раскладе оказывался крайним, а оттого, что Валентин был как бы дружен с Марьяной Павловной. Марьяна Павловна занималась незаконной предпринимательской деятельность. Она торговала водкой, причём водкой не всегда настоящей. В этом и таилась главная засада. Марьяна Павловна действовала избирательно, по принципу: "друзьям всё, остальным - дерьмо". А друзей у Марьяны Павловны практически не было. Поэтому торговала Марьяна Павловна, по преимуществу, крепкими алкогольными напитками сомнительного качества. За редким исключением.

- Могу я сходить, - сказал Валентин Гребеньков.

- Возьми пакет, - сказал Валерий Сидоркин, отдавая Гребенькову деньги.

- Без меня не начинайте, - взволновался Гребеньков видя, что Сидоркин потянулся к вермуту.

- Твоё оставим, - обнадёжил собутыльника Сидоркин.

Пётр Иванович Двуимённый вскинул руку, подтверждая обязательство Сидоркина. Выглядел он, в отличие от остальных, совершенно пьяным.

Валентин Гребеньков сходил и вернулся, неся в пакете добавок. Три поллитровки, шмат копчёного домашнего сала, завёрнутый в грубую коричневую обёрточную бумагу. Сало Марьяна Павловна презентовала Гребенькову авансом. Взамен подрядился Валентин заменить Марьяне Павловне в туалетной комнате сантехнику.

Гулянка в его отсутствие несколько расстроилась. Пётр Степанович откровенно клевал носом, Валерий Сидоркин катал в ладонях пустой стакан, Витяня Загоруев печально жевал хлеб, обмакивая ломоть в оставшийся от бычков томатный соус. Валентин Гребеньков выложил сало и бутылки.

- Клевый закусон, - сказал Сидоркин, разворачивая бумагу. - Просыпайся, стахановец, - толкнул он в плечо задремавшего Двуимённого.

- А? Что?! - вскинулся Пётр Степанович.

- Ничё! Фиг через одно место, - сострил Валерий Сидоркин, пихая под нос Двуимённому принесённую Гребеньковым водку. - Подкрепление доставлено, Степаныч!

Валентин Гребеньков допивал честно оставленную ему порцию вермута...

Валерий Сидоркин умер. Совсем ненадолго, секунд на десять. Никто из собутыльников не заметил, как он закатил глаза и упал боком на подлокотник дивана. Как конвульсивно дёрнулся и очнулся. Занял прежнее положение. Отёр стёкшую на подбородок слюну.

- Ничегошеньки там нет, - сказал восставший из мёртвых Валерий Сидоркин чистым голосом. - Вообще ни черта. Абсолютно.

Был он трезвым и выглядел так, будто вмиг освободился от неимоверной внутренней скверны, травившей и губившей его тело и его душу. И те, кто находился возле него, протрезвели.

Происшествие это, не отрицаю, удивительное, но по значимости (казалось бы) пустяковое, явилось, по сути, отправной точкой, повлёкшей за собой цепь событий: необъяснимых и невероятных.

Историческая ретроспектива. Дом и насельники. Завершение

Новая власть началась с арестов. Большевики принялись чистить "эксплуататорские классы". Брали всех: от бывших земских служащих до бывших гимназистов. Задержанных везли в штирнеровский особняк. Там, с некоторых пор, обосновалось уездное ЧеКа. Допрашивали их ночами, убивали на рассвете. Вывозили в крытом грузовике за город, недалеко, к ближайшим оврагам, заставляли обречённых рыть себе братскую могилу и расстреливали из винтовок. Следующая партия ложилась поверх предыдущей и так до тех пор, пока могила не заполнялась доверху. Тогда могилу засыпали и рыли неподалёку свежую.

Неспокойно было в городе, неспокойно и вокруг него. В окрестностях оперировал отряд прапорщика Карпатова и гулял с бандой атаман Затворник. Затворниковцы просто бесчинствовали — грабили, убивали, насиловали, карпатовцы наоборот — целенаправленно уничтожали советские органы власти и коммунистические ячейки в сёлах и деревнях, жгли склады, перехватывали обозы с продовольствием, рвали железнодорожные пути. Стефан Леонтьевич Карпатов, разночинец, выходец из среды мелких городских ремесленников. Офицер военного времени, выпускник ускоренных курсов школы прапорщиков. Воевал на Юго-Восточном фронте в составе 1-го Смертельного ударного батальона. После октябрьского переворота, устроенного большевиками и позорного Брестского мира бежал в Самару, навстречу восставшему Чехословацкому корпусу. После захвата города чехами 8 июня 1918 года добровольно вступил в образованную Комучем (Комитетом Членов Учредительного собрания) Народную армию, в добровольческую Отдельную стрелковую бригаду (Стрелковую бригаду особого назначения), под командованием полковника Владимира Оскаровича Каппеля. В составе бригады прошёл путь от Самары до Казани.

По ликвидации Уфимской директории 18 ноября 1918 года и передачи единоличной власти адмиралу Александру Васильевичу Колчаку как Верховному правителю России, прапорщик Карпатов оказался в рядах 1-го Волжского армейского корпуса. При отступлении Восточного фронта Карпатов отказался идти в глубины Сибири, к Тихому океану, или ещё дальше, за пределы России, в чужой и непонятный Китай, собрал дружину охотников, таких же как он, отчаявшихся идеалистов и обречённых циников, и остался вести партизанскую войну. Жестокую и беспощадную.

Отряд прапорщика Карпатова насчитывал триста штыков. Эти триста человек редко собирались воедино. Разделённые на более мелкие отряды, численностью по двадцать-тридцать бойцов, они действовали на свой страх и риск, самостоятельно выбирая цели для нападения. Команда самого Карпатова была наиболее многочисленной — семьдесят бойцов, из которых двадцать восемь были конными. Кавалеристы составляли штаб, преторианскую охрану командующего и летучую группу курьеров, через которых осуществлялась связь с остальными отрядами. Главную квартиру прапорщик Карпатов определил на дальних выселках. Значение этой точки определялась следующими особенностями — характером местности (обширные непроходимые болота), наличием единственной дороги, ведущей к выселкам и тайной тропой через непролазные топи, способной выдержать вес не только человека, но и лошади. Не последнюю роль играли также и взаимоотношения с населяющим выселки раскольниками. Раскольниками их называл прапорщик. На самом деле это были сектанты, практикующие какую-то свою собственную, мудрёную версию христианства, не чуждую толстовскому непротивлению.

В городе и вокруг него у прапорщика Карпатова имелась разветвлённая сеть тайных осведомителей. Ценность этого подполья для дела сопротивления большевикам заключалась в людях, его составлявших. Прапорщик вербовал информаторов во всех бывших сословиях бывшей Российской империи, не гнушался и деклассированным элементом.

Он умел выбирать себе помощников.

Атаман Затворник был полной противоположностью осторожному Карпатову. Атамана влекла бесшабашная вольница. Он пренебрегал тактикой и ничего не понимал в стратегии. В прошлой жизни была у Затворника немалая собственность: пятьдесят с лишним десятин земли, с десяток коров, четыре битюга, парочка орловских рысаков, сепаратор, маслобойня, паровая веялка, водяная мельница и кожевенный завод. Торговал Затворник маслом, зерном, мукой, творогом, выделанные кожи возил продавать на торгах в Нижний. Жил атаман размашисто, но счёта деньгам не забывал. Богател год от года, приценивался заняться лесоразработками, как грянула революция Февральская, а вслед за ней и октябрьская. В восемнадцатом году комбедовская босота реквизировала его добро подчистую, выгребла всё, до последнего печного чугунка. Самого атамана замышляла голь большевистская расстрелять, однако не успела. Бежал Затворник в леса, благо не было у него семьи, набрал подельников из таких же как он, обиженных Советской властью и принялся разбойничать. Держался атаман обособленно, союзников не признавал, белых и красных бил одинаково, одинаково всех ненавидел, мечтал о создании крестьянской республики без царей и комиссаров. Карпатовских, однако, не трогал, расходился до поры до времени краем, неохотно признавая, что перемирие в данный конкретный момент для него более выгодно, чем прямая конфронтация. Банда его, количеством в двадцать шесть сабель, состояла из бывших солдат, дезертиров, мелких лавочников и подкулачников.

Силам контрреволюции в уезде противостоял 2-ой смешанный территориальный полк особого назначения (Осназ), созданный решением уездного комитета РКП(б). У полка было знамя, пехотный батальон, эскадрон кавалерии, пулемётная рота на четырёх тачанках и трёхдюймовая полевая пушка обр.1902 года, укомплектованная пятнадцатью снарядами фугасно-осколочного и шрапнельного действия. Командовал полком товарищ краском Петраковский, рабочий-краснодеревщик из потомственных пролетариев Усть-Сысольского уезда Вологодской губернии. В полку насчитывалось двести тридцать пять коммунаров-пехотинцев, сорок два коммунара-кавалериста, шестнадцать человек пулемётной роты, шесть человек артиллерийского расчёта и двадцать четыре обозного хозяйства. Контингент в высшей степени надёжный: кандидаты и члены коммунистической партии, лучшие из комсомольцев и беспартийных. Воевали коммунары отчаянно, контру давили без всякой жалости.

Боевые действия велись с переменным успехом: то партизаны Карпатова били чоновцев из заблаговременно устроенных засад, то чоновцы гоняли по лесам обнаглевших бандитов атамана Затворника.

Товарищ краском Петраковский, несмотря на потери, неколебимо верил в бесповоротную победу дела пролетарской революции. Прапорщик Карпатов руководствовался лозунгом "делай, что должен и будь, что будет". Атаман Затворник ни во что не верил, и ни о чём таком стоическом не думал. Он мстил. Без каких-либо убеждений и философских оправданий он истреблял всякого, виновного и непричастного к погублению его, Затворника, жизни и его, персонального светлого будущего. Примитивно. Свирепо. Не колеблясь.

Наталья Степановна была назначена председателем уездной ЧК, но в должности пробыла недолго. В конце лета 1919 года Мирославская уездная Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности была ликвидирована во исполнение Постановления Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов за номером 14 от 21 января 1919 года "Об упразднении Уездных Чрезвычайных Комиссий по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности".

ВЦИК распорядился упразднить уездные ЧК незамедлительно после опубликования соответствующего декрета. Порядок ликвидации был таким: в двадцатидневный срок с момента обнародования решения ВЦИК об упразднении Уездных ЧК в каждой уездной ЧК создаётся ликвидационная комиссия из трёх человек, которая передаёт Губернской ЧК весь архив, все незаконченные дела и остаток денежных средств. Заключённые, числящиеся за уездными ЧК, должны быть перечислены в Губернские Чрезвычайные Комиссии с предоставлением точных оснований задержания всех лиц, находившихся в уездных ЧК под стражей. Имущество, конфискованное у разного рода контрреволюционеров и спекулянтов сдаётся в Исполнительный Комитет местного Совета Депутатов, с приложением к отчёту копий расписок о приёме данного имущества. Сам отчёт о ликвидации уездной ЧК передаётся в Губернскую Чрезвычайную Комиссию и местный Совет.

Губернские Чрезвычайные Комиссии обязывались по ликвидации всех уездных ЧК предоставить во Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности полный и точный отчёт о принятии всех дел упразднённых уездных ЧК и список всех сотрудников, привлечённых к работе в Губернской ЧК и уволенных с должности после завершения процедуры ликвидации.

Вместо упразднённых уездных ЧК при уездных управлениях рабоче-крестьянской милиции учреждались уездные политические бюро.

Наталью Степановну предполагали оформить переводом в штат ГубЧК как ценного для дела революции работника. Она отказалась. Тогда в Мирославск прибыл лично Председатель губернской Чрезвычайной Комиссии товарищ Тимофей Нафанаилович Богуславский. Он приехал на черном трофейном английском моторе "Дэймлер", в сопровождении конного конвоя, вызвав своим появлением немалый переполох среди местной партийно-советской номенклатуры. Товарищ Богуславский высадился у здания Милославского укома РКП(б), где был встречен вышедшим на крыльцо первым секретарём товарищем Липницким Феодосием Афиногеновичем. Феодосий Афиногенович легко сбежал по ступенькам вниз, навстречу подходящему Председателю ГубЧека руку. Тимофей Нафанаилович сдёрнул с ладони чёрную кожаную перчатку. Сойдясь, товарищи сомкнули руки в крепком пролетарском рукопожатии. "Не ждал, не ждал, - произнёс Феодосий Афиногенович, сжимая ладонь Тимофея Нафанаиловича. - Какими судьбами?" "Служебными", - ответил Тимофей Нафанаилович. "Надолго, или проездом?" - поинтересовался товарища Богуславского товарищ Липницкий. "Сегодня же обратно", - сказал Председатель ГубЧека. "Поднимешься?" - спросил Феодосий Афиногенович. "Да, - сказал товарищ Богуславский, - пойдём в твой кабинет".

- Так по какой надобности в наши палестины? - сказал Феодосий Афиногенович, уступая гостю место за своим столом.

- Проблема деликатного свойства, товарищ Липницкий, - сказал Тимофей Нафанаилович, снимая фуражку. - Извини, забылся.

Богуславский энергично поднялся и прошёл к вешалке.

- Самохвалову Наталью Степановну знаешь? - спросил он, снимая кожаную куртку.

- Наталью Степановну? - повторил Липницкий. - Знаю. Решительная женщина.

- Верно, - сказал Богуславский, глядя в зеркало и приглаживая волосы. - Проверенный боевой товарищ, настоящий коммунист. И на тебе.

- А что случилось? - насторожился товарищ Липницкий.

- Да вот, понимаешь..., - начал было отвечать Богуславский, но резко осёкся. - А где она сейчас?

- Насколько мне известно, - сказал Феодосий Афиногенович, - в настоящий момент товарищ Самохвалова должна быть дома. Сказалась больной и пребывает безвыходно по адресу проживания.

- Безвыходно?

- Ну, не так, что совсем. Паёк получает самолично и за водой ходит.

- А в какой должности трудится? - задал вопрос товарищ Богуславский, возвращаясь за стол товарища первого секретаря.

- Делопроизводителем в уисполкоме, - сказал Феодосий Афиногенович.

- Вот, - сказал Председатель Н-ского ГубЧека. - Боевой товарищ, герой гражданской войны, председатель военного трибунала, заместитель начальника Особого отдела, командир Отдельного отряда охраны, Председатель уездной Чрезвычайной Комиссии. И делопроизводитель.

- Чего же здесь странного? - сказал Феодосий Афиногенович. - Раны, полученные на фронтах жестокой и бескомпромиссной борьбы с мировым капиталом подорвали железное здоровье нашего товарища.

- Это да, - согласился товарищ Богуславский, - если бы не одно "но"...

Но что означает это многозначительное "но" разъяснять не стал.

- А знаешь, товарищ Липницкий, пригласи-ка ты товарища Самохвалову сюда. Прямо сейчас.

- Без проблем, Тимофей Нафанаилович, - сказал первый секретарь укома, - сию же секунду направлю курьера.

- И вот ещё что, - сказал товарищ Богуславский, - пусть твой курьер поедет на моём моторе. Товарищ Самохвалова ведь хромает?

- Весьма, - сказал Феодосий Афиногенович. - Открылась старая рана.

- Да, да, - ранение, - как бы задумчиво сказал Богуславский, - помню. И сложный перелом. С раздроблением кости, оставивший последствия в виде хромоты.

- Всё правильно, товарищ Богуславский, - сказал Липницкий, - Наталья Степановна прихрамывает. Едва заметно в обычное время и достаточно сильно, когда приключается болезнь.

- Тогда может не станем беспокоить нашу боевую подругу, товарищ Липницкий? Дадим ей выздороветь, укрепить пошатнувшееся здоровье? Как вы считаете, товарищ первый секретарь?

- Даже не знаю, что ответить, товарищ Председатель ГубЧека, - сказал Липницкий, твёрдо глядя в глаза Тимофея Нафанаиловича.

- Ладно, товарищ Липницкий, - сказал Богуславский. Сцепив ладони, он принялся выбивать, постукивая друг о дружку, большими пальцами одному ему знакомый ритм. - Отправляйте, отправляйте своего курьера, Феодосий Афиногенович.

Надежда Степановна вошла в кабинет, опираясь на самодельную трость, вырезанную из сосновой ветви. Одета она была просто и привычно: прямая юбка из сукна защитного цвета, кожаная куртка, стянутая в талии широким командирским, ремнём, шнурованные сапожки на низком каблуке, волосы повязаны кумачовой косынкой.

- Здравствуйте, товарищи, - сказала она, останавливаясь у двери.

- Здравствуй, товарищ Самохвалова, - сказал Богуславский. - Товарищ Липницкий, не стой столбом, помоги Наталье Степановне.

- Не беспокойся, Феодосий Афиногенович, - усмехнувшись, сказала Наталья Степановна, - не такая я уж инвалидка беспомощная.

- Присаживайтесь, товарищ Самохвалова, - сказал первый секретарь укома, предупредительно отодвигая стул.

- Спасибо, товарищ Липницкий, - сказала Наталья Сергеевна усаживаясь так, чтобы меньше тревожить больную ногу.

- Феодосий Афиногенович, - сказал Богуславский, - будь ласков, подожди в приёмной. Мы с Натальей Степановной потолкуем в тесной дружеской обстановка. Приватно, с глазу на глаз, так сказать. Не возражаете, товарищ Самохвалова?

- Не возражаю, товарищ Председатель Губернской ЧК, - сказала Наталья Степановна.

Липницкий, не проронив ни слова, удалился.

Феодосий Афиногенович Липницкий был снят с должности и исключён из партии в декабре 1927 года в ходе чистки партийных рядов от "всех явно неисправимых элементов троцкистской оппозиции". В тысяча девятьсот тридцать восьмом году арестован органами НКВД, обвинён в подпольной троцкистской деятельности, направленной на подрыв советской власти; сотрудничестве с разведками иностранных империалистических государств, в частности: Германии, Италии, Великобритании, Польши и Аргентины; участии в хорошо законспирированной антисоветской организации, планировавшей убийства парт-сов.работников и командиров Красной Армии. Решением Особого совещания при НКВД СССР приговорён как репрессируемый по первой категории к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Приговор приведён в исполнение ноль первого марта одна тысяча девятьсот тридцать девятого года.

Тимофей Нафанаилович Богуславский дослужился до комиссара государственной безопасности 3-го ранга. В тысяча девятьсот тридцать седьмом — тысяча девятьсот тридцать восьмом годах принимал деятельное участие в развернувшейся кампании по выявлению и уничтожению врагов народа, подготовил и довёл до суда несколько дел "контрреволюционных и террористических организаций и групп" за что был отмечен ведомственными наградами НКВД: "Почётный сотрудник ВЧК-ГПУ-НКВД "XV"", наградными наручными часами в золотом корпусе "НКВД", наградным серебряным подстаканником с золотыми вставками "НКВД", Почётной Грамотой за подписью Народного комиссара внутренних дел СССР Николая Ивановича Ежова, наградным именным оружием — немецким самозарядным пистолетом калибра 9 мм "Walther P38" и советскими правительственными наградами: орденами "Красного Знамени", "Красной Звезды" и орденом "Знак Почёта". После освобождения Ежова Н.И. от обязанностей Наркомвнудела и назначения Наркомом внутренних дел СССР Берия Лаврентия Павловича, комиссар государственной безопасности 3-го ранга Богуславский Т.Н. был арестован и помещён во внутреннюю тюрьму НКВД. Ему вменялось "участие в подготовке бывшим Наркомом внутренних дел СССР Ежовым Николаем Ивановичем государственного переворота, налаживание процесса подыскивания и подготовки кадров для совершения террористических актов в отношении руководителей партии и правительства, членов Международного коммунистического и рабочего движения, опорочивание честных граждан СССР, фальсификация уголовных дел, применение и сокрытие фактов незаконного ведения следствия". Решением Военной коллегии Верховного Суда СССР от двенадцатого апреля одна тысяча девятьсот сорокового года приговорён к исключительной мере уголовного наказания — расстрелу. Тринадцатого апреля одна тысяча девятьсот сорокового года приговор приведён в исполнении в здании Военной коллегии Верховного Суда СССР. По свидетельству очевидца, майора государственной безопасности Плесковца Александра Антоновича осуждённый Богуславский Тимофей Нафанаилович в последние минуты жизни вёл себя мужественно, непосредственно перед выстрелом выкрикнул здравицу в честь товарища Сталина Иосифа Виссарионовича и Всероссийской Коммунистической партии большевиков: "Да здравствует товарищ Сталин!", "Да здравствует Коммунистическая партия!". Место захоронения неизвестно. Предположительно погребён на территории Бутовского полигона.

Наталья Степановна на службу в ЧК не вернулась. После известного разговора она ушла с должности делопроизводителя и устроилась в городскую пекарню №5 Н-ского Губернского кооперативного союза ночным сторожем. В феврале тысяча девятьсот двадцать третьего года, после того как на базе городской пекарни был создан хлебокомбинат №1, Наталье Степановне было предложено место инспектора отдела кадров. В этой должности она проработала до июня тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года.

Надо отметить, что жить она старалась по возможности тихо и незаметно, не выделяясь особо из общей массы советских обывателей. О своей героической молодости вспоминать не любила и никому не рассказывала. Люди, знавшие её, даже не догадывались, с каким человеком им приходилось общаться.

В том героическом прошлом Наталью Степановну называли "фурией красного террора". Она была знакома с наркомвоенмором Л.Д. Троцким и Председателем ВЧК Ф.Э. Дзержинским. Председатель ВЧК Дзержинский награждал её за активное участие в подавлении Ярославского восстания именным полуавтоматическим пистолетом "Browning FN Model 1910", Наркомвоенмор Троцкий вручал ей орден Боевого Красного Знамени в блиндированном вагоне своего знаменитого спецпоезда. С тех пор многое изменилось. Феликс Эдмундович Дзержинский умер в тысяча девятьсот двадцать шестом году, Лев Давидович Бронштейн (Троцкий) в тысяча девятьсот двадцать девятом году был выдворен за пределы СССР и после долгих скитаний за границей обосновался в Мексике и там же, в Мексике, в столице Мексиканских Соединённых Штатов городе Мехико, в доме на углу Рио Чурубуско и Виена, куда он с семьёй перебрался из дома Фриды Кало и Диего Риверы, умер двадцатого августа тысяча девятьсот сорокового года, убитый ледорубом, который пронёс к нему в дом агент НКВД Рамон Меркадер.

Многие из её бывших друзей и знакомых повторили судьбу этих двух, по-настоящему великих людей, вождей революции, соратников основателя государства нового типа, классика марксизма-ленинизма Владимира Ильича Ленина — одни скоропостижно скончались, другие были казнены как враги народа, третьи осуждены на длительные сроки и отправлены в исправительно-трудовые лагеря. Все они были искренне преданы делу мировой революции и борьбе пролетариата за освобождение рабочего класса от пут империалистической эксплуатации и все они, в какой-то момент превратились во врагов народа и агентов империалистических разведок. Наталья Степановна не хотела повторить их участь, однако напрасными иллюзиями себя не тешила. Она со страхом ожидала той минуты, когда чёрная машина остановиться у крыльца родового гнезда Самохваловых и люди в форме, громко стуча каблуками войдут в прихожую, грубо отодвинув хозяйку к стене. Они притащат с собой понятых и начнут расхаживать в комнатах, по-хозяйски выворачивая содержимое ящиков и шкафов, примутся бесцеремонно рыться в вещах, составляя опись изъятого. Закончив обыск, они дадут хозяйке протокол на подпись и прикажут собираться. Они скажут: "Вы пойдёте с нами" и она беспрекословно им подчиниться. Может быть, среди них будут те, с кем она воевала бок о бок два года в гражданскую, или служила в ЧК.

Каждый день ожидая ареста она старалась жить как можно тише и незаметней. Ходила на работу, сидела на партийных собраниях, голосовала единогласно, одобряла единодушно, осуждала в едином порыве и ждала, ждала, ждала, но тот безымянный некто, кто принимал окончательное решение и распоряжался чужими жизнями, не торопился взять её в оборот.

Семнадцатого мая тысяча девятьсот сорок первого года к Наталье Степановне приехала племянница — семнадцатилетняя дочь сестры Веры Степановны Самохваловой — Ангелина Платоновна Горбаневская.

Наши дни. Завершение

Пётр Степанович Двуимённый направился прямиком к супруге своей Аглае Христофоровне Двуимённой. Был он, как упоминалось выше, трезв и смиренен. Быстрой походкой, нигде не задерживаясь и не оглядываясь по сторонам, дошёл он до родного очага и воровато просочился внутрь. Меньше всего Петру Степановичу хотелось встретиться со своей склочной и невоздержанной на рукоприкладство женой, поэтому, тихонько защелкнув замок и бесшумно стянув ботинки, он на цыпочках прокрался к лестнице и вознамерился было подняться на второй этаж, где ночевал обычно на продавленном топчане, изгнанный из супружеской спальни, как громкий крик в спину заставил его буквально оцепенеть с занесённой над ступенькой ногой.

Аглая Христофоровна стояла посреди передней, уперев полные руки в бока и вопияла истошным голосом, перемежая дежурные проклятья дежурными же вопрошаниями. Лицо Петра Степановича страдальчески сморщилось, не опуская ноги, он развернулся к Аглае Христофоровне и не вступая в бесполезную перепалку с разошедшейся не на шутку супругой, гордой походкой проследовал на кухню. Первое, что попалось ему на глаза была тяжелая литая сковорода с гранитным антипригарным напылением и удобной обтекаемой ручкой. Пальцы Петра Степановича непроизвольно сомкнулись на приятно шершавой пластиковой рукояти...

Валентин Гребеньков в автобусе уступил место девушке. Смущаясь (потому что никогда так не поступал) встал с сиденья и хриплым голосом произнес: "Садитесь, пожалуйста". Удивленная этим неожиданно шикарным предложением девушка крепче вцепилась в ремешок сумочки. "Садитесь, садитесь, - обнадёжил девушку Валентин Гребеньков, делая плавный от сердца к сиденью приглашающий жест". Чем-то напоминающий взмах рукой кланяющихся в пояс российских женщин, какими их изображали на картинках в исторических учебниках о быте допетровской Руси в условиях домостроя и крепостного рабства. Гордый совершённым поступком, доехал до нужной остановки и вышел, улыбнувшись на прощание угрюмо-серому салону.

Витяню Загоруева, по прозвищу "Синяк" замели в полицию "по причине устроенной им драки с соседом, гражданином Гаркаевым Велизарием Андреевичем, проживающем в доме номер 235, квартире 16 по улице Героев-Папанинцев, возникшей из личных неприязненных отношений в связи с тем, что собака гражданина Гаркаева Велизария Андреевича, породы длинношёрстная немецкая овчарка, кобель по кличке "Ингул Зепп Дитрих", коротко "Ингул" регулярно, несмотря на неоднократные замечание гражданина Загоруева Виталия Кондратьевича сделанные устно и письменно, т.е. методом прикрепления к двери гражданина Гаркаева В.А. записок соответствующего предупреждающего содержания, а также многочисленные жалобы, поданные начальнику ЖЭКТа гражданке Севостьяновой Жанне Филипповне, писала на дверь означенного гражданина Загоруева В.К., чем наносила непрерывный материальный ущерб личной собственности лица, совершившего противоправное деяние, выразившееся в нанесение лёгких телесных повреждений гражданину Гаркаеву В.А. в область лица, предплечий, торса и ягодиц, вызвавших ответную реакцию пострадавшего, вышеозначенного гражданина Гаркаева В.А. в виде науськивания принадлежащей ему длинношёрстной немецкой овчарки, кобеля по кличке "Ингул Зепп Дитрих", коротко "Ингул", на гражданина Загоруева В.К. и причинении ему телесных повреждений типа укусов в области икр, бедёр и ягодиц". Из отделения полиции он, на машине скорой помощи, был перевезён в приёмный покой районной больницы, где дежурный врач обработал его раны перекисью водорода, вкатил два профилактических укола сыворотки и оставил на ночь в палате терапевтического отделения.

Виталий Сидоркин, после ухода бывших собутыльников, улегся спать и проспал крепким здоровым сном двое суток.

Девушка, Большакова Анастасия Генриховна, одна тысяча девятьсот девяностого года рождения, возраст: двадцать пять лет, не замужем, уроженка Н-ской области, города Милославска, проживающая по адресу: город Милославск, Милославский район, Н-ская область, улица Подгорная Медвянка, дом 23/4, квартира 16, пришла на работу за двенадцать минут до начала трудового дня, предъявив на вахте охраннику дяде Мише пропуск, выписанный начальником службы безопасности офисного центра "Сибирская Венеция" Шерстогривовым Николаем Мстиславовичем. Анастасия Генриховна состояла в штате рекламного агентства "Барракуда" референтом директора Александровского Валерия Георгиевича. Оказавшись на рабочем месте она, имея доступ к ключам и зная шифрокомбинацию секретного запирающего устройства, неправомерно проникла в сейф своего шефа (и любовника по-совместительству) и скопировала конфиденциальные материалы, относящиеся к предстоящему городскому конкурсу на размещение наружной рекламы, умышляя сбыть похищенную информацию конкурентам "Барракуды". На выходе из здания Большакова Анастасия Генриховна столкнулась с авторитетным бизнесменом Фарафонтовым Альбертом Игоревичем, бывшим преступным лидером организованной преступной группировки "Зареченские" по кличке "Фара" (а ранее, в годы туманной юности, известным правоохранительным органам как несовершеннолетний преступник под кличкой "Фофон", специализировавшийся на квартирных кражах).

- Куда прёшь, коза? - задал сакраментальный вопрос Фарафонтов Альберт Игоревич, когда Большакова Анастасия Генриховна проскочила мимо него, задевая локтем и сумочкой.

- Извините, - выдохнула Анастасия Генриховна не оборачиваясь и выбегая на улицу.

- Вот курица! - сказал авторитетный бизнесмен Фарафонтов, одёргивая за лацканы белоснежный брендовый пиджак. - А ты чего клювом щёлкаешь? - спросил он у телохранителя.

- А чего я? Я ничего, - сказал телохранитель, - она же сама... быстро.

- Она сама... Сама... Быстро, - передразнил охранника Альберт Игоревич. - Уволю.

Авторитетный бизнесмен Фарафонтов Альберт Игоревич, вернувшись с делового обеда, на котором обсуждалась стратегия взаимовыгодного российско-китайского сотрудничества, отпустил личного водителя, сел за руль своего большого американского внедорожника "Cadillac Escalade" //2014 года выпуска, удлинённая версия, длина кузова пять метров шестьдесят девять сантиметров, колесная база — три метра тридцать один сантиметр, оснащён 6.2-литровым бензиновым V8 двигателем мощностью четыреста девять л.с., в модификации Hybrid (установленный в паре электромотор позволяет снизить расход топлива до десяти-двенадцати литров на сто километров пробега), семиместный салон с индивидуальным климат-контролем для каждого ряда, объём багажного отделения одна тысяча девяносто шесть литров, при сложенных сиденьях увеличиваемый до трех тысяч четыреста двенадцати литров, стартовая цена от четырёх миллионов трёхсот сорока тысяч рублей// и рванул загород, в элитный жилой посёлок, огороженный рвом и колючей проволокой — спиралью Бруно, туда, где у него на площади четырёх гектаров был возведён архитектурный садово-парковый ансамбль: дворец кого-то там в миниатюре, регулярный английский парк — садовые беседки, уголки уединённого отдохновения, фонтаны, бассейны, каналы, ажурные горбатые мостики, цветники, партеры, фонари. Ценой в … млрд. рублей, не считая кадастровой стоимости участка.

Разогнав прислугу, Альберт Игоревич обстоятельно и методично загрузил в джип различные, имеющиеся у него во владении, распоряжении и пользовании материальные ценности, как то: ювелирные украшения (антикварные и современные авторские работы), золотые царские монеты 1904 года выпуска номиналом десять рублей, иностранные денежные знаки европейской и американской валюты в банковских упаковках, предметы культа (иконы), искусства (картины, статуэтки) и собирания (старинные антикварные часы, коллекция редких древних монет) и умчался обратно в районный центр.

Отец Василий кушал. Обед его составляла пища простая и здоровая. Борщ, заправленный домашней сметаной, картофельное пюре на свежем молоке, посыпанное мелко нарезанным укропом, жареная рыба морская минтай, капуста квашеная, грибочки белые маринованные, репа отварная, брусника мочёная, морс клюквенный в стеклянном кувшине с широким горлышком, чай красный цейлонский густозаваренный, булочки сдобные, присыпанные сахарной пудрой. В отдельности ютился запотевший пузатенький хрустальный графинчик, вмещающий четвертинку водки и пятидесятиграммовая черненая великоустюжская серебряная чарка. Отец Василий пил исключительно для разжигания аппетита, обильного слюноотделения и улучшения пищеварения. Водка у него было особенная. Настояна на различных травах, кореньях и ягодах. Для умягчения вкуса и истребления сивушного духа. Отец Василий наполнил чарку, поднёс её ко рту, но выпить не успел — дверной звонок исполнил арию Варяжского Гостя. Экономка, степенная женщина шестидесяти двух лет, Агрофена Феофилактовна пошла открывать. Отец Василий, ожидая, отставил чарку. Щёлкнули замки. В трапезную ворвался авторитетный бизнесмен Фарафонтов Альберт Игоревич.

- Исповедуйте, батюшка! - вскричал страшным голосом авторитетный бизнесмен валясь перед отцом Василием на колени. - Мочи нет, отец Василий, душа покаяния требует!

- Альберт Игоревич, дорогой, - сказал отец Василий, возлагая длань на склонённую главу авторитетного бизнесмена Фарафонтова. - А подождать никак?

- Едемте, отец Василий, едемте! - призывно восклицал Альберт Игоревич. - Покаяться хочу! Грешен батюшка! Во многом грешен! Душа прощения просит! Исстрадалась душенька, чёрные дела делаючи! Обмерзела во грехе! Зачерствела в алчности!

- Бог с вами, Альберт Игоревич, - сказал отец Василий решительно, выливая водку из чарки в графинчик. - Едемте!

- Спасибо, батюшка! - Фарафонтов отбил земной поклон, - а я уж не забуду, пожертвую храму! И храму пожертвую, и детскому дому, и отделу культуры, и управлению образования районной администрации! Всем раздам, отец Василий, а сам по святым местам, в рубище, грехи отмаливать! Верите?!

- Верю, верю, сын мой! - сказал отец Василий, поднимая с колен раздавленного совестью авторитетного бизнесмена. - Идемте, Альберт Игоревич, идёмте!

В шестнадцать часов сорок семь минут по местному времени у стационарного поста ГИБДД на выезде из города Мирославска, административного центра Милославского района, Н-ской области сотрудниками ГИБДД старшим лейтенантом полиции Пищагиным П.Р. и лейтенантом полиции Сосноватым К.Т. Был остановлен легковой автомобиль джип "Cadillac Escalade", государственный номерной знак "… … …", принадлежащий гражданину Фарафонтову А.И. За рулём легкового автомобиля джип "Cadillac Escalade" находился священник храма Всех святых в Порфирьевской Слободе отец Василий (Задонников).

- Добрый вечер. Инспектор ГИБДД старший лейтенант полиции Пищагин Пётр Робертович. Ваши документы.

- Здравствуй, сын мой. Али не признал?

- Признал, батюшка. Но по закону обязан истребовать.

- Раз должен, значит должен, - сказал отец Василий, предъявляя старшему лейтенанту Пищагину водительское удостоверение, техпаспорт и полис ОСАГО.

- Ваша машина?

- Побойся Бога, сын мой. Фарафонтова это экипаж, Альберта Игоревича. Вот же он, умаялся, спит на заднем сиденье. Просил не будить.

- Спит, значит, - сказал старший лейтенант Пищагин, заглядывая в окно.

- Спит, - подтвердил отец Василий.

- Куда следуем, батюшка? - спросил Пищагин.

- Сначала в обитель Макаровскую Трёх Святительную. А потом в Городецкое Подворье в тамошний детский дом. Гостинцы везём. В багажнике подарки, две картонные коробки. Могу открыть багажник-то, сын мой.

- Не надо, батюшка. Можете следовать дальше. Счастливой дороги.

- Храни тебя Господь, старший лейтенант.

- Всего хорошего, отец Василий.

Джип набрал скорость и исчез за поворотом. Больше отца Василия и авторитетного бизнесмена Фарафонтова никто не видел. Они навсегда затерялись в бескрайних российских просторах.

На исходе вторых суток Валерий Сидоркин показался на улице. Город его неприятно удивил. Перекрёсток слева закрывала баррикада. Над баррикадой гордо реял красный флаг, изготовленный из женской комбинации. Слева улицу перекрывал жёлтый автогрейдер. За автогрейдером горел костер. Вокруг костра сидели люди, евшие из походных котелков гречневую кашу с консервированной говяжьей тушёнкой. Что ели эти непонятные люди Валерий Сидоркин определил по запаху. В метрах трёх от костра расположилась полевая кухня. Повар, в белом фартуке и колпаке мешал в котле черпаком с длинной ручкой. В тени деревьев прятались стрелки, вооружённые кто чем мог разжиться. Валерий Сидоркин различил арбалеты, охотничьи ружья и бамбуковую духовую трубку. Несколько секунд он раздумывал куда ему пойти и, определившись, двинулся к перекрёстку. Добравшись до баррикады, Валерий Сидоркин полез наверх.

- Дайте руку, товарищ, - сказал ему приподнявшийся над краем человек.

- Спасибо, - сказал Валерий Сидоркин, благодарно принимая помощь.

- Вы оттуда? - спросил человек, когда Сидоркин, перебравшись через кучу наваленного хлама, уселся рядом с ним.

- Оттуда, - сказал Валерий Сидоркин.

- И что там? - осведомился человек.

- Ужинают, - сказал Валерий Сидоркин.

- Значит, до утра не сунутся, - сказал человек. - А нам еды не подвезли. Кухню реквизировали на блокпосту. Тосовцы с Мостостроительного переулка. Пятая колонна. Шкуры продажные. Нанесли подлый удар в спину. Вы куда?

- Туда, - сказал Валерий Сидоркин. Хочу зайти в круглосуточный магазин, купить десяток яиц.

- Лучше покупать в «Полушке», - сказал человек. - Два квартала отсюда. Нейтральная территория и продукты всегда свежие. Я постоянно там беру, когда не на передовой.

- Ну, я пошёл, - сказал Валерий Сидоркин.

- Идите, - сказал человек, - но будьте предельно осторожны. Паспорт у вас с собой?

- Всегда, - сказал Валерий Сидоркин, хлопая по куртке.

- Это здорово, - сказал человек. - Предъявляйте по первому требованию. И не спорьте, если вам прикажут лечь и завести руки за голову. Подчиняйтесь и отделаетесь лёгким испугом. Всего наилучшего, товарищ. Ни пуха, ни пера.

- К чёрту, - сказал Валерий Сидоркин.

Милославск окружало тройное кольцо карантина. Солдаты тревожно вглядывались вдаль, командиры прильнули к окулярам мощной оптики. Приказ верховного командования был недвусмыслен: не подпускать бегущих из города на расстояние слышимости, личному составу носить звуконепроницаемые наушники постоянно, огонь открывать без предупреждения. Высшие сферы лихорадило. Решительные меры требовали известной смелости. Ждали, кто возьмёт на себя ответственность.

Валерий Сидоркин шёл ночными улицами...

Оглавление

Наши дни. Необязательный зачин

Историческая ретроспектива. Дом и насельники

Наши дни. Продолжение банкета

Историческая ретроспектива. Дом и насельники. Завершение

Наши дни. Завершение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg