«Алая завеса»

Алая завеса (fb2) - Алая завеса (Сёстры Лилит - 1) 347K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Александрович Студницын

Александр Студницын Алая завеса

Все необязательные составные элементы книги вроде послесловия являются неотъемлемыми частями романа, и игнорировать их прочтение нельзя так же, как и ознакомление с любой другой главой (главами) книги.

Предисловие

Данный роман предназначен для разных читателей. Все три его части по смыслу взаимосвязаны и неотделимы друг от друга. В первой содержатся загадки, тайны и промежуточные временные отгадки, в основном же формируется интрига. Во второй даны многие ответы на поставленные вопросы в «Алой завесе», а в третьей части последуют разъяснения к откровениям предыдущих и реакции персонажей книги на понятую читателем истину. Каждый сможет найти в тексте произведения что-нибудь своё. Кто-то увидит в романе занимательную фантастическую историю с закрученным сюжетом в духе триллеров и детективов, а кто-то откроет для себя глубокую, но стройную философскую концепцию через диалоги персонажей и символы, которые я как автор по мере сил истолковываю в тексте повествования. Если самые главные мысли данного произведения не понравятся читателю, убеждён, что обилие побочных идей и разнообразие мнений героев принесут любому достойную пищу для размышлений.

Действие романа происходит в Москве, но все географические названия переименованы в схематичные, условные — для того чтобы ни один житель столицы случайно не решил, будто речь идёт именно о его районе. Для создания легенды требуется среда, которую точно никто не знает, если же речь о человеке, желающем стать произведением искусства, он должен быть неузнаваем. Отчасти именно поэтому, например, Иисус сам не писал Евангелие — ему хотелось отдалиться от читателей и углубиться в понятие персонажа. Аналогично мне необходимо сотворить исключительно абстрактный образ Москвы. Совпадения улиц Лесная, Переходная и Дальняя с реальными одноимёнными — случайны и не соответствуют действительности ни в чём. Аналогично и с Задорожным проспектом. Я выбрал вышеперечисленные названия в эстетических целях ради сохранения глубины символа (может, кроме вышеназванного проспекта). Подлинная география «Сестёр Лилит» поддаётся расшифровке при желании, но автор не мечтает о том, чтобы подобное произошло.

Кроме того, хочу упомянуть, изначально роман является масштабным и концептуальным текстом, полным вполне определённого смысла, но ради остросюжетности и поступательного характера донесения материала в повествовании описано множество сомнений и как философских метаний, так и нравственно-эмоциональных. Таким образом, автор сам не согласен со многими промежуточными размышлениями и не стремится к их непротиворечивости, поскольку персонажи развиваются, думают и приходят к новым выводам, как и живые люди. Поэтому прошу оценивать главную мысль произведения, только дочитав последнюю часть романа.

В тексте повествования отсутствуют ненормативная лексика, порнографические сцены и подробное описание жестокости, однако сюжет затрагивает сложные нравственные проблемы и касается тем насилия, религии и философии. Если Вы боитесь, что я как автор пошатну Ваши убеждения, изменю какие-либо взгляды или заставлю посмотреть на те или иные вещи под другим углом, советую Вам не читать роман, да если уж на то пошло, то советую вообще перестать читать. Гиблое это дело, если есть страх утратить привычное мировоззрение. Моё личное мнение заключается в том, что если веру можно пошатнуть — это плохая вера, если нравственность можно опошлить — это безнравственность, если убеждения реально разрушить — это плохие убеждения. Я ни к чему не призываю и ничего не навязываю, кроме свободы слова, но надеюсь своим романом помочь найти путь нормальным, в хорошем смысле слова, людям в собственной жизни.

Для справки и лучшего взаимопонимания между нами хочу договориться сразу о нескольких моментах:

— Встретив сноску (а их будет немного), лучше сразу читать её расшифровку внизу страницы.

— Повествование будет вестись от первого лица, но с активным использованием переходов к третьему. Слова «аспирант» и «молодой философ» часто станут олицетворять героя наряду с местоимениями. Помимо эстетической функции подобное делается ради совершенства концепции и выведению к концу «Сестёр Лилит» некоего значительного символа, опирающегося на вышеописанный способ подачи информации.

— Не все понятия в романе тождественны реальным. Категории первичности и вторичности, например, используются без основополагающего фактора времени. Значение продажи души дьяволу и суть слов Лирика, Искусство и Авангард — просто отличаются от аналогичных за пределами романа «Сёстры Лилит». Следует упомянуть, что с понятием христианства и прилагательным «архетипический» — то же самое. Если чьи-то умы к этому не готовы, не читайте! Если после этих слов чтение продолжается, значит, Вы признаёте, что не обидитесь на автора в процессе ознакомления с романом.

— Многие диалоги приведены к общему знаменателю автором текста, что, помимо фактора судьбы, придало излишнюю смысловую последовательность разговорам с разными людьми, а вдобавок сделало многих собеседников почти равными протагонисту роману по уровню развития философских суждений. Однако подобных случаев немного, и о каждом допущении будет дополнительно сообщено по ходу повествования.

— Душа в тексте произведения является синонимом индивидуальности, данной от рождения вопреки генетике и наследственности. То есть характер, приобретённый в результате тяжёлой судьбы, к ней не имеет отношения, как и заимствование индивидом черт родителей. Кроме того, случайность тоже не является синонимом души, поскольку исключает высший смысл и мистическую составляющую.

— В романе затрагивается тема искусства, и речь будет вестись чаще всего о литературе, потому что я считаю её основой как и театра, так и кинематографа.

— Греческая космогония используется в речах о язычестве как одна из наиболее цельных и систематичных.

После всех вышеперечисленных предупреждений и условностей желаю Вам приятного чтения. Надеюсь, роман оправдает ожидания достойных личностей.

Прежде чем повествование непосредственно начнётся, считаю разумным представить главного героя. Павел Леденеев — высокий и мощный молодой мужчина с внушительной, но не тучной фигурой, которая недавно из-за проблем со здоровьем стала гораздо бледнее и будто бы даже меньше. Характер аспиранта философского факультета одного московского вуза всегда отличался консерватизмом, средней долей интроверсии, порой Павлом преувеличиваемой, и тщательно скрываемой нервной вспыльчивостью, вспышки которой окружающие обычно замечали лишь в детстве. В разгар описываемых событий к ней добавились ещё новые странные черты, которые сам человек объяснить себе не мог, отчего и не мог скрыть. Подобные вещи в разном виде так или иначе происходят со всеми людьми, но, разумеется, молодой аспирант принимал свой частный случай за нечто более немыслимое и экстравагантное. Не боясь предрассудков и суеверий, Павел когда-то с теплом относился к христианству и заодно обожал греческие мифы, однако с возрастом несколько охладел и к тому, и к другому, потому не искал защиты у неба. Многие считали Леденеева чёрствым и обжигающе холодным человеком, но большинству он казался вполне милым до случившейся с ним трагедии, поскольку, несмотря на равнодушие, был к ближним лояльным и с подросткового возраста никому не вредил и не мешал. Неоднократно грузный мужчина с недюжинным бычьим здоровьем и силой и помогал не в ущерб себе своим друзьям, да, впрочем, и малознакомым людям. Ему бы стать спортсменом, с его внешностью, но любовь к познанию тайн мироздания влекла разум к гуманитарным наукам. Теперь Павел с чёрной цыганской шляпой на голове допоздна сидит в одном пустеющем московском кафе и томится от смутной тоски. Он уже будто предчувствует, что скоро в его судьбе отразятся встречи с массой странных и отчего-то невероятно умных и похожих на него людей, даже несовершеннолетних, которых молодой философ на первый взгляд случайно притянет в свою жизнь, так же как и множество неожиданных событий, тесно сопряжённых с городскими легендами, о которых парень ещё не имеет понятия. Но в действительности мужчина осознанно ничего не ждёт, а только изнывает от внутренней напряжённости и усталости. Белое марево ярких ламп раздражает глаза Павла и напоминает гной, выдавленный из прыщей адского ночного города, который Леденеев давно лишил своего тепла и наполнил лесной тьмой.

Приятного Вам знакомства, дорогой читатель.

Надеюсь, потраченное на чтение время не пройдёт даром.

С уважением.

Автор романа «Сёстры Лилит».

1

Следовало уходить. То ли природная вежливость, то ли боязливость не давали мне спокойно читать роман, но, кажется, и в самом деле окружающие начали тяготиться моим присутствием. Я всегда старался избегать скандалов, впрочем, в тот день рассуждать о самом себе было ошибкой, ведь ничего достоверного уже не осталось ни в сердце, ни в памяти. Так же как никто из посетителей и персонала вечернего кафе не знал незнакомца за самым крайним столом, так и он не мог с уверенностью вспомнить подробности своего естества. Это состояние впервые посетило его ещё в больнице. После выписки же возникало всё чаще. Хотя стоит сказать, что в любом часу подозрительная серая неуверенность гнездилась на задворках памяти. Говоришь: «Моя диссертация ни капельки не пострадает от случившегося несчастья, уже в больнице по ней осуществлялась самая тщательная работа» или «Григорий Анатольевич, позвольте мне показать вам раздел три ещё раз, а то…» — и на фоне всех высказываний в мыслях вертится: «Ты что-то забыл важное, уверен ли ты, что вообще не ошибся руководителем, темой работы и вообще жизнью? Возможно, всё только кажется твоим? Почему же нет уверенности, что у тебя подлинная биография?»

С соседнего столика поднялась молодая пара — смеющая светленькая девочка и снисходительно улыбающийся тёмно-русый парень.

— Куда же мы пойдём? Надеюсь, не к Марине опять?

— Ну почему сразу к ней? Может, я хотел с тобой сначала пойти в центр?

От неподалёку сидящей пары донеслось неопределённое женское восклицание, выражающее одобрение, разбавленное наивностью молодости, но оставляющее в сознании посторонних неприятный осадок, словно тебя нарочитой громкостью втянули в тягостную беседу.

Тем не менее, после того как стулья рядом опустели, двое студентов стали казаться сердцу почти родными. Появилось чувство утраты. Твёрдое намерение направиться в центр тогда впервые посетило меня. Белые лампы пустым светом ранили обычно многолюдное помещение. Будто гнали отсюда людей.

Из-за стойки всё чаще тянулись напряжённо-усталые взгляды. Никакой снеди в моей тарелке давно не осталось, а кофе давно утомил. Настала пора уходить.

Бодрость от подобной мысли скоро сменилась скукой и опустошённостью.

Покидая кафе, всем видом симулируя характерную нерасторопность, глазами незнакомца я искал, что может отложить бессмысленный визит к себе домой. К моему удивлению, одна из самых поздних посетительниц тоже засобиралась, но поскольку мне приходилось искусственно делать много лишних движений, проверяя время, оправляя воротник, шляпу, — её поспешные движения, прерываемые словно внезапными вспышками забывчивости, выглядели искусственно. Неизвестная девушка заметила, что к ней приковано внимание. Смутилась. Когда я подходил к двери, улыбка, тревожный взгляд, бледно-голубые мёртвые глаза смотрели на меня пристально. Червонные волосы подчёркивали нежную, скрытую в душе слабость.

— Извините, надеюсь, моя просьба не покажется вам странной, но сейчас так поздно… А мы с подругой поссорились, и когда она ушла, без неё как-то время быстро пронеслось. Понимаю, теперь не очень удобно просить, но, может быть, вы проводите меня? Я очень близко живу, через пару улиц. Вы же сами куда-то недалеко пойдёте? Кажется, мы даже виделись раньше. Вероятно, на улице Лесной, 17 или 23 ваш дом?

Беспричинно потерявшись, мужчина, точно его кто-то торопил, а он забыл, где живёт, произнёс первые фразы в ответ незнакомке, но поразившись собственному смущению — не знал, как грамотно выстроить речь, запутался и заговорил высокопарно.

— Нет, если честно, никакие события сюда не привлекали меня в прошлом, но, правда, друзья моего не особенно близкого товарища квартируют неподалёку, хотя имён и точного адреса их даже он не назовёт. Район Дальней улицы — место, гораздо чаще заставлявшее мои ноги заучивать вечерние тротуары и перекрёстки.

Девушка закусила губу, но не опустила взгляд. Мёртвые глаза продолжали сиять, как лампы пустеющего кафе. От взгляда не укрылось, что незнакомка немного пьяна, не сильно и не отвратительно. Скорее эта деталь дарила красавице ещё больше соблазнительности и незащищённости.

Досаду сгладил ответ ей пока ещё совсем неизвестного рассказчика данной повести:

— Я с радостью провожу вас, мне некуда торопиться.

Тень тревоги метнулась по лицу незнакомки, но она скоро сдержала волнение. Тем не менее хотелось вызвать её доверие, успокоить.

— Дома никого, читать надоело, что там делать? Не телевизор же смотреть?

Мысленно я представлял, как это говорит эдакий простоватый одинокий трудяга, которого работа довела до такого состояния, что он не способен о ней не думать. Любой отдых, кроме сна, ему претит, и он, перегруженный информацией за день, хочет только небольшого сгустка пустоты. За её ресницами, где-то в зрачках, теплилось сходное необходимое отсутствие.

— Это совсем недалеко, вот увидите. Конечно, Дальняя улица вовсе в другом направлении, но… пожалуйста, войдите в положение, мне так страшно. Вы слышали, как иногда случается? Привычные митинги в центре, насилие, шпана пристаёт… Кто знает, что у прохожего на уме? К тому же вчера опять разбойное нападение в нашем районе! Паршивое место. Двое погибли. Может, смерть и лучше для них. Помните, как в прошлый раз? Хотя кто я, чтобы судить.

Мы вышли в темноту. Город напоминал опрокинутое звёздное небо. Все созвездия и отдельные светила сияли здесь. Подобно лампадам и светлячкам прятались и поодаль. Лишь на небе царила чернота. Лучи прожекторов искали в ней что-то, может, ту землю, от которой всё дальше отпадают наши постройки и личности? Земля без нас так мертва, что под ногами, усыпанное окурками и прочей дрянью, лежало её подобие. Остывшее и вечно падающее в глубины космоса.

Ещё на выходе из кафе проявился в моём внутреннем мире второй тревожный симптом, навещавший меня с момента выписки. В отличие от таких странностей, как навязчивое неузнавание себя в зеркале, сомнение в причастности к собственной жизни и потери связи с населяющими её студентами, аспирантами и профессорами, это чувство родилось далеко не сразу. По крайней мере, стало заметным. Его хотелось сравнить с прикосновением к завесе из красного шёлка.

Однажды, покупая хлеб, я видел как на продавщицу, красивую девушку кавказской наружности, набросилась с упрёками какая-то отвратительная старуха. Разобрать, в чём дело, не представлялось возможным. Но когда ведьма ушла и её жертва за прилавком как ни в чём не бывало с улыбкой протянула мне горячий батон белого, да ещё с изысканной для простой служащей вежливостью, сказав и «здравствуйте», и «пожалуйста», странное и новое чувство задело моё сердце в первый раз. Шёлк отодвинулся, когда я посмотрел продавщице в глаза. Потом ничего не было. Тьма. Просто путь домой и красное пятно перед внутренним взором. Возбуждение, удары крови в груди.

Второй раз такое состояние настигло меня, когда сестра моего старого друга, с которым последнее время общение свелось к минимуму, пошла с нами выгуливать свою собаку, а впоследствии повторялось всё чаще.

Покидая кафе с голубоглазой незнакомкой под опрокинутым небом, в день начала моей повести, я испытал его многократно.

По дороге спутница старалась поддерживать самой себе навязанную беседу. Я помогал по мере сил, но она явно лучше разбиралась как в последних новостях, так и в устройстве мира. Спрашивать же про причину ссоры незнакомки с подругой — неэтично. Возможно, неизвестная боится своего провожатого, думалось первое время. Постепенно некоторые двусмысленности её поведения стало невозможным не заметить. Девушка либо в самом деле страдала от повышенной тревожности, либо страшилась какой-то конкретной опасности. Тихо и робко, но слишком пристально её взгляды рассматривали тело осенней ночи.

— Мы уже почти дошли. И всё-таки я так не могу. Вы хоть и говорите из вежливости, что вас не отвлекли, но мне необходимо отблагодарить, отблагодарить хоть кого-то понимаете? Мне самой?

Если честно, она могла отблагодарить своего спутника, элементарно дав ему переночевать. Никакого интима, только кровать и тишину. Закоулок её невысокого домика, к коему стремилась наша прогулка, был милым и навевал сновидения. В таком маленьком многоквартирном строении, похожем на многие подобные в центре города, виделось нечто элитарное, но в большей степени ностальгически-старинное, пахнущее поэзией. На подкорке звучали слова, что мне будто доводилось приходить сюда, но не вызывало сомнений, что это мечтала ложная память. А жаль, ведь хотелось уютно и тихо прилечь.

Не то чтобы я боялся ночевать один в никем не заполненной съёмной квартире, но за время, проведённое в реанимации, произошёл некий сбой в психике. Привычный уклад жизни подвергся необратимому распаду. Ещё до госпитализации, благодаря усилиям моей прошлой девушки, мне удалось частично помириться с родителями и, скрепя сердце, принимать в обмен на незначительные услуги в семейном ювелирном деле их масштабную помощь в части погашения кредита, взятого ради съёма отдельной квартиры. В ней на тот момент жили два человек, помощь же Павла Леденеева умалялась уже расстоянием между Москвой и провинцией отца и матери. Впрочем, папа регулярно приезжал в столицу из-за бизнеса, и я сумел избавить отца от многих утомительных визитов. Так что кое-какая, хоть и несоразмерная, выгода всё же была извлечена.

Тем не менее вместе с выпиской ситуация с родителями вернулась бы к прежней точке ссоры, но из-за трагических событий пришлось переехать в другой дом, и тут совершенно безвозмездно очень посодействовали родственники, которые даже не обижались на замкнутость их долго болевшего иждивенца, почти не поддерживающего после трагедии старых контактов с внешним миром. Наверное, им верилось, что это нормально. А мне теперь приходилось всерьёз подумывать о взятии ещё одного кредита, и эта перспектива уже не пугала, вот только были проблемы с сомнениями в собственной нормальности… Ведь если включить голову, следовало найти себе хотя бы подработку, а не спешить опять слепо обретать независимость от семьи только ради независимости. Подобные суетные мысли утомляли и злили, но неизменно откладывались на потом и не развивались. Уму будто казалось, что вышеизложенные факты биографии принадлежат кому-то постороннему. Родители жалели меня, но я холодно отстранялся от них и со стыдом принимал деньги на содержание своего нового временного убежища. Если бы бездна событий, о которой и рассказывает данное повествование, не поглотила автора, моя совесть непременно заставила бы изменить образ жизни. Да только множество факторов отвлекли от светлых помыслов и изменили характер. Собственно, после госпитализации мне вообще стало непросто себя узнавать, а находиться в одиночестве, тем более ночевать, было страшно из-за непривычных, ни на что ранее не похожих фобий. Ужас перед собственным неузнаванием доходил до уровня болезненной страсти, лишающей покоя и сна.

Доктор, лечащий души, убеждён, что это совершенно нормально в моей ситуации, а ведь от усталости, сопряжённой с недугом, не удавалось даже набраться сил, чтобы найти себе новую подработку. Никакие объяснения врача не настораживали. «Оставаясь без общества, сознание начинает доискиваться, кто я? И в чём истинная сущность личности, обитающей в зеркалах повсеместно? Когда ответов нет, приходит опустошённость и скука с всесокрушающей силой. Один раз началась почти что паника, вспотели руки, и меня стошнило» — такие речи много раз раздавались в кабинете доктора, но пациента он не воспринимал с должным вниманием.

— Все люди страдают в одиночестве, — повторялся эхом в воспоминаниях его извечный комментарий.

— Но раньше я мог жить затворником сколько угодно, — не сдавался мой голос, — окружающие видели во мне надменного мизантропа. Почему теперь такая тоска ходит за мной, словно повсюду какой-то обман?

Вопросы всегда не получали должных ответов. Лекарства не помогали так, как желало воображение, а телевизор и алкоголь раздражали самим пагубным фактом своего существования как вариации «выхода». В результате оставаться один я не хотел. Пусть лишь первое время, но следовало разобраться в себе и не насиловать психику. Собственно, доктор тоже советовал избегать уединения. Жаль, я с детства считал себя хоть не робким, но немного замкнутым человеком и устраивал быт так, дабы одиночество, пусть и неполное, всегда составляло некоторую часть жизни. Теперь из-за этого возникали сложности, и в данный момент они перетекали в ситуации с моей огненно-рыжей попутчицей. К тому же, несмотря на уверенное поведение в мужской среде, с незнакомками оно делалось чуть скованным. Требовалось встретиться с девушкой хотя бы пару раз, дабы почувствовать себя свободно.

Естественно, и сейчас мне пришлось ответить голубоглазой незнакомке, в ответ на её предложение о благодарности, что приму подобное с радостью, как только милая спутница будет готова, но высказать вслух тайные желания о крове и постели я не осмелился.

Когда девушка говорила о своём благородном порыве, мои надежды уже приготовились к появлению из её сумочки горсти конфет или шоколадки. Настаивать на большем, понятное дело, такой человек, как я, не станет.

Незнакомка и в самом деле начала рыться в своих вещах. Сумка плохо раскрывалась. Стало заметно, что она слишком широка и неудобна для хозяйки, правда, это могло и показаться. Изо рта при свете фонаря скользнуло облачко дыхания.

Наконец в моих руках появилась мятая бумажка с цифрами и словами. Шарф из красного шёлка дрогнул на женском плече. Красный шёлк?

Улыбаясь, спутница благодарила.

— Если ещё здесь появитесь и захотите купить цветы, искусственные или живые. Я подрабатываю на Лесной, 23 в магазине «Оранжерея». Обещаю, что устрою так, дабы вы незаметно заплатили меньше. Но решайтесь скорее. Через две недели мне хотелось бы оставить цветочное дело.

Она снова улыбнулась, извиняясь, спросила моё имя. Записала где-то для себя.

— Ну что, до встречи, спасибо ещё раз, и удачно вам отдохнуть перед трудовым днём — прощаясь восклицала она. — До улицы Дальней неблизко.

— Думаю, я пойду в центр, точнее по направлению к нему, ведь метро закрыто. Буду молча двигаться до рассвета, проходя квартал за кварталом, совсем почему-то нет желания спать. А так на людях поброжу, глядишь, и утро настанет. Кто-то в столице всегда полуночничает.

— Вы что же, совсем не спите?

— Бессонница, ничего не поделаешь, приходится искать повода на работе.

На том мы и расстались.

Провал на месте небосвода напоминал, как глубоко и необратимо отдаляется вселенная машин, фонарей и пешеходов от своего естества, своего начала. Прожекторы тушили подлинные звёзды, мерцающие в бездне, отчего высота становилась зеленоватой. Кто бы ни подал сигнал из мира недостижимого, мы воспримем его лишь бледным подобием последней сигареты.

Линия красного шёлка жгла начинающее уставать сознание. Когда сестра моего друга в своё время пошла гулять со своим братцем, а рядом оказался я, к нам пристала их соседка. Ей чем-то не угодило поведение пса. Женщина, одержимая раздражением явно по другому поводу, начала распекать нас. Наверняка, не будь с нами девушки, ничего такого бы не случилось. Володя выслушал упрёк в том, что собака лает по ночам, извинился, и путь наш продолжился. Но Лиза впитала в себя всю нервозность родителей брата. Там, где мой друг показывал полное спокойствие и силу, она реагировала живо и стремительно. Завязалась перепалка. Женщина огромного роста, с искажённым злобой лицом спорила с девушкой в незастёгнутой осенней куртке. Казалось, что что-то случилось, и поэтому она так беспорядочно одета. Глядя на разницу в росте, я ощутил завесу красного шёлка. Пёс тянул слишком сильно за поводок, и Лиза едва стояла на ногах. Я непроизвольно сделал несколько шагов в сторону дам. Повернувшись ко мне, они словно разом устали и, глядя в мои глаза, даже смешались, смотря растерянно и утомлённо.

К счастью, на том конфликт и закончился.

Но в день моего повествования завеса шёлка нависла слишком близко. И тонкость её поражала. На этот раз не было бы нескольких шагов. Один шаг — уничтожил бы покровы. А за ними на меня смотрели бы только омертвевшие глаза, с пустотой внутри. Неужели такими глазами вообще можно видеть?

Во что бы то ни стало захотелось вернуться. Или то оказалось лишь желание, продиктованное бредовым наваждением? Возможно, ум начинало клонить в сон. Уже почти месяц я спал преимущественно в университетской библиотеке, имитируя, что готовлюсь к семинарам и диссертации. Кости от такого болят до сих пор, а студенты привыкли к незнакомому старшему товарищу, похожему на остывший труп, сидящий где-то в углу. Но в конечном счёте этого сна не хватало, и кофе лишь истощал организм. Никакого проку.

Самовыдуманное ли обещание ночлега? Не знаю, но какая-то досада повела меня назад к дому незнакомки. Фантазию подстёгивали те мелкие наблюдения об излишней осмотрительности девушки, которые теперь во множестве составили её образ. Иначе говоря, тревожность бывшей спутницы заражала. И постепенно, от шага к шагу, к моим необоснованным намерениям и страхам начало добавляться новое, более реальное беспокойство, причину которого я сразу и не понял.

Но чем ближе тень, отлитая из небытия серым фонарём надо мной, доходила до подъезда, где из сумки материализовалась бумажка с номером телефона и именем «Анна», тем вкрадчивей доносился неприятный шум с третьего, и последнего обитаемого здесь, этажа. Чердак, впрочем, нависал над тротуаром, занимая места ещё пары полноценных мансард. И что-то было не так. Как будто чего-то не хватало. Будто воображение требовало, чтобы это место предстало глазам либо днём, либо в грозу, либо посередине зимы. Странное ощущение обжигало взгляды по сторонам, словно предметы, вызванные в памяти ещё изначальным дежавю при виде данных стен, оказались не на месте. Анна умудрялась рассеивать фантомы. Теперь загадочный шум напротив — провоцировать примечать всё нестандартное.

Стоя у двери, можно было расслышать брань и громкие удары, словно кто-то ломился к кому-то в квартиру высоко над головой. Сломать кодовый замок, дабы попасть на лестничную клетку, не казалось сложным, вызывало беспокойство неуверенность в том, нужно ли моё присутствие? Может, это недоразумение? После последнего попадания в больницу мне хотелось скорее умереть, чем снова оказаться в палате.

Крепко задумавшись над тем, что же предпринять, я поймал себя на мысли, что теперь просто не смогу уйти, потому что такой поступок сам смогу расценить только как трусость. Ввязываться тоже, однако, не хотелось, особенно — действуя эмоционально.

Смятая бумажка в руках навязывала определённые движения по её распрямлению. Увлечённость листком имела такую власть над волей, что вскоре даже буквы имени начали расплываться под каплями пота от пальцев. Из подобной внутренней сумятицы, казалось, и родилось решение позвонить.

Номер набирался, а между тем воздух начал видеться чётче, и предметы кругом приобретали небывалую отчётливость. Я слегка озяб, но заметил это только в ту минуту. Трубку никто не брал, голоса же надо мной доносились всё отчётливее и громче, будто увеличиваясь в объёме. Происходящее на удивление напоминало сон. Ни холод, ни адреналин не могли прогнать это ощущение. Тени вокруг казались чересчур плотными.

Быстро позвонив ещё дважды, мне удалось достичь соединения. Но стоило Анне сказать: «Алло» — как из подъезда вышли двое. Сразу ответить в телефон не представлялось возможным. Среди вышедших я узнал одного человека, но встретить его здесь было почти невозможно. Он ли это?

С ним вместе здание спешно покидала девушка, по виду — той же возрастной категории, что и моя сегодняшняя новая знакомая. Узнанный юноша встретился со мной взглядом. Какая-то смутная тоска сквозила в его глазах, перерастающая в недоумение или равнодушие. Запомнились странные нашивки на его одежде, напоминавшей старую военную форму, нашу или иностранную, но, конечно, ещё сильнее не давала покоя давняя история, на которую наталкивал только что пойманный взгляд, подразумевающий нечто большее и связанный с моим прошлым. Пока мозг не собирался это подробно анализировать, но уже на следующий день оно ощущалось крайне значительным.

Девушку я плохо рассмотрел. Помню, она много и на повышенных тонах говорила, а увидев незнакомца в тени на секунду остолбенела, чтобы вскоре продолжить своё отступление вглубь столицы. Ноги удаляющихся широкими шагами возмутителей спокойствия (у меня не оставалось сомнения, что именно они ломились в дверь и спорили на лестнице) плотно и изящно облегались высокими сапогами.

Телефонная трубка молчала. Без особой надежды я сказал: «Алло» — но ещё только подумав об этом, услышал выжидающее дыхание.

— Они ушли, ты видел их? — голос Анна звучал напряжённо. Ощущалось негласное присутствие слёз, что либо уже отхлынули, либо только намеревались пролиться.

— Да, я не успел далеко уйти, когда раздались крики на лестнице, а потом ты не брала телефон…

— Не хотелось, чтобы они слышали наш разговор, понимаешь? Стало бы ясно, что кто-то в доме.

После неловко повисшей паузы Анна попросила меня подняться.

2

Вопреки ожиданию увидеть слёзы и страх я застал хозяйку квартиры скорее в приподнятом настроении. По крайней мере, в настолько приподнятом, насколько позволяла ситуация. Невольно вспомнилось, что девушка немного пьяна, однако недавнее потрясение с двумя ломящимися в дверь людьми должно было напугать кого угодно. Получилось же так, будто происшествие лишь насторожило незнакомку. Причём объектом скрытого недоверия и подозрения вечно выступал ночной гость. Постоянные попытки выспросить всё обо мне и скрыть правду о себе бросались в глаза.

— Ты чуть всё не испортил. Их очень насторожил телефонный звонок. Удивительно, что они ушли. Но, возможно, вернутся. Ещё ничего не ясно. Все думают, я уже отсюда уехала. По крайней мере, думали.

Не дав мне прокомментировать свои слова, Анна предложила кофе, прося заодно подробно рассказать, что именно случилось внизу, у подъезда.

Квартира, находящаяся в невысоком старинном домике, представляла собой две комнаты с коридором, кухней и санузлами. В фантастическом количестве на подоконниках стояли растения, но цветов не было. Не похоже, чтобы кто-то собирался вообще отсюда съезжать. Хотя, с другой стороны — взгляд несколько раз зацепился за какие-то тюки и пакеты, чем-то плотно набитые. Мебель же явно собирались оставить. Старая, неплохо убранная, но всё же пыльная, она сама представляла собой часть пыли. Или, что даже вернее, часть дома, уставшего от бесконечного своего века. Отсюда не уезжают, это дом вечности. Тем не менее (не знаю, вопреки ли?) на кухне царила уютная чистота. Откуда-то дуло, и слышимость происходящего на улице была значительной. Где-то далеко шумел прилив неизвестных потоков машин с автострады и выли сирены скорой помощи, а поблизости, наверное в этом же районе, чей-то смех превращался эхом в подобия привидения.

— Ты одна живёшь? — спрашивая, я невольно смутился от того, что не мог вспомнить, когда мы выбросили из речи местоимение «вы».

— Последний месяц да. Хотя, может быть, это странно, при моей боязни людей. Но ведь в случае отъезда удобно иметь меньше удерживающего, не правда ли?

— У тебя очень красивый дом. Много лет вижу подобные строения в центре и всегда с интересом воображал, кто же в них живёт? Почему-то приходят смешные мысли о провалах во времени, призраках, феноменах проклятых мест… но я это не к тому, что он странный. Просто я действительно люблю старинные здания.

Моя собеседница задумчиво молчала. Чашка явно не остыла, однако хозяйка держала её плотно, и внимание не могли не привлечь изящные пальцы. Одно неловкое движение и едкий напиток сожжёт их нежность!

— Скажите мне, Павел, кого вы увидели у подъезда, когда позвонили сюда?

— Можно просто Паша, всё равно перешли на ты. Да и так гораздо лучше. Из дверей вышли, даже выбежали двое. Парень и девушка. И что совсем невероятно, мне показалось, юношу я узнал, как и он своего случайного встречного.

— Кто это был, по-твоему?

— Друг из моего детства, точнее сводный брат. На добрую половину наши биографии должны состоять из одних и тех же воспоминаний. Мы дружили не разлей вода ещё с тех пор, когда я ребёнком жил в провинции. Дома стояли рядом. Наши родители дружили, позже поженились, воспитывали нас как братьев. В принципе, и до брака меня с братом окружали, по сути, одни и те же люди. Члены семьи, и его и моей, смешались и стали единой в детской памяти. Но когда лет семь назад мы приехали в Москву, друг, к которому больше подходит слово «брат», исчез. Обе семьи искали его, правда, боюсь, я принял недостаточное участие. Никогда не забуду депрессию родителей и переполох. Полиция нечего не нашла, однако заявила, что парень скрылся по доброй воле, иначе остались бы хоть какие-то следы. Естественно, никто с такой точкой зрения не согласился. Тем не менее самостоятельное расследование тоже зашло в тупик. Толком и его новых друзей, которые на тот момент уже появились, не смогли найти. Словно их и не существовало. А ходили слухи, будто он якшался с какой-то новой организацией типа секты, нечто околорелигиозное. Уже несколько лет расследованием пропажи юноши даже его семья интересовалась, уже теряя веру… иными словами, без должной бодрости и внимательности. А ведь кто знает, может быть, парень где-нибудь успел оставить след в последние годы?

Собеседница пила кофе, и её шея беззащитно подрагивала. Красные волосы давали повод открыть двери каким-то тёмным ассоциациям в моей голове. Завеса из красного шёлка плавно опускалась на глаза, лишь нить беседы развевала её.

— Короче говоря, на данный момент с мёртвой точки поиски не сдвинулись… — подытожила Анна и меланхолично добавила: — Где замешана вера и религия, всегда так. Помнишь недавнюю историю об этом районе? Ходили слухи, что здесь действует какая-то секта. Они избили нескольких человек неподалёку и сняли процесс на видео. Подобное являлась у них своего рода фетишем, и они наслаждались разными проявлениями жестокости. У этих психов странный способ атаковать. Всегда кто-то входит в доверие к жертвам, выманивает, а потом его с ними и бьют. Не понятно только зачем такая система? Один раз кто-то уцелел после драки с серьёзными травмами, но тронулся умом. Полиция ничего не смогла понять, и я тут подумала… если подключить фантазию и продолжить мысль о секте, точнее мысль о её желании разнообразной жестокости… выходит, что многие преступления в принципе способна совершать одна неформальная группа, вместо фирменного почерка балующаяся разнообразием. Что если схем нападения куда больше, чем упоминалось в новостях? А полиция в сговоре и ничего не понимает, как и в твоём деле, верно?

— Да, но не стоит верить СМИ. Что бы они ни твердили — это не заслуживающая внимания ложь. Мне видится лишь один элемент сходства. Буквально несколько месяцев назад произошёл странный случай, и если бы не дальнейшая чёрная полоса в моей судьбе, я бы, безусловно, пристально изучил его.

— Появилась зацепка?

— Пришло письмо, явно от брата. Это даже не столько по обращению понятно, сколько по тексту. Никто другой не мог так написать. С манерой строить фразы мои глаза не ошиблись. Они слишком хорошо в своё время запомнили, как Денис вёл беседу на бумаге и в интернете. К сожалению, сейчас мне не найти письма. Месяц назад я попал в больницу, и кто-то из полиции повредил мне электронную почту. Не хочется вдаваться в подробности этой истории с моей госпитализацией.

Пролетел ангел благого молчания. Краем глаза посмотрев за окна и увидев город, мы с Анной оба задумались на минуту. Воображение рисовало занимательные картины на улице. Мне пришло на ум взглянуть на место своего пребывания глазами постороннего. Случайный прохожий, одетый в макинтош и шляпу, останавливается, вдохновлённый сумраками осенней лирической ночи, и видит дом, архитектуры веков минувших. За окнами в большинстве своём темно, но в одном горит свет. Что увидит он там? События какой эпохи? Интуиция подсказывает: здесь запросто заблудиться во времени.

Стук чашки о стол прервал тихие мысли.

— Сожалею, что у тебя всё так сложилось, — глаза Анны снова смотрели на меня пусто и заколдованно, как во время нашей первой встречи в кафе, казалось, она готова проявить некую эмоцию, коей не дано названия в земном языке, но одновременно не верилось, что подобные глаза способны что-то выражать. Леденящий душу взгляд.

Девушка спросила:

— Ты помнишь, из чего состояло письмо?

— Достаточно хорошо. В нём мой друг просил о срочной встрече и не знал, где меня найти. Кому, кстати, как не ему мечтать о пересечении с таким неизвестным и бедным парнем, как я? Помню, как сердце забилось, когда взгляд впервые коснулся этого письма с непонятным электронным адресом… но получить разъяснение я так и не успел. Удалось лишь явиться на место назначенного свидания и никого там не отыскать. Зато потом, почти что на следующий день, на меня напали и избили. Точнее трагедия случилась не днём… Пора стояла сумрачная, вечерняя. Со мной присутствовала девушка той ранней псевдоночью. Она умерла. Полиция была уверена, что письмо моего друга детства представляло собой приманку, на которую я купился, за что и пострадал. Мне, собственно, и не поверили, что письмо составил Денис.

Следствие решило — нападавшие через интернет назначали встречу, узнавали точную внешность адресатов своих посланий, а потом грабили жертв. Но у меня ничего не взяли, представляешь? Подозрительно, хоть с собой в кошельке особо денег и не имелось. А главное, по версии полиции выходило, что чуть ли не на мне лежит прямая вина за трагедию, но я хорошо знаю, что не из-за моей попытки связаться с братом случилась беда. Её и так не удалось бы избежать, вероятно… пусть с письмами брата ситуация до сих пор терзает моё воображение…

— Прости, ты, кажется, не хотел рассказывать.

— Да ладно. Раз уж начал. Кстати, я об этом впервые сам говорю с кем-то, кроме следователя. Мы сильно отвлеклись историями о моём прошлом. Наверное, это даже утомительно.

Прохожий за окнами мог бы увидеть два едва колеблемых силуэта, если бы хотел. Встав на бордюр своими начищенными сапогами на толстой подошве и держась за дерево, он утонул бы в океане спокойных и пугающих глаз Анны. Или вся эта комната наполнилась бы при соприкосновении взглядов его и девушки пустотой? Он потерял бы волю к жизни и все ориентиры. Пошёл бы одинокий и обескровленный, как жертва вампира.

— Нет, твоё прошлое для меня имеет значение. По правде говоря, я тебя пригласила из очень корыстных соображений. Прости, но не хочу скрывать… мне нужна защита, буквально до предрассветного часа.

Те двое, что тебе попались у подъезда приходили не с добром. Они мои враги. К счастью, не состоялась с ними полноценная встреча. Но больше никто не явится до моего отъезда отсюда. Ты не заметил в гостях ничего странного?

— У Дениса или того, кто был страшно на него похож, на ногах сапоги, а на плечах одежда, навевающая мысли об иностранной военной форме. Похожая и у девушки, хотя её слабо коснулось моё внимание.

— Скажи, ты бы мог уверенно сказать, что перед тобой не проскользнуло видение, не явился призрак, демон, ангел и т. п.? Понимаешь, о чём я?

— Понимаю, ты к тому, в своём ли я уме.

Анна смотрела будто в самые мои глаза, в самую душу, но в то же время так, словно в комнате находилась одна. Прохожий не увидел бы за окном меня. Даже мебель ужималась в стены и таяла в атмосфере комнаты. Дом стоял в стальном единстве. За шторами из красного шёлка.

Я закашлялся, словно в лёгкие набилась пыль, и глотнул из чашки.

Продолжая смотреть очень серьёзно и выжидательно, девушка говорила:

— Как бы ты отреагировал, если бы тебе рассказали подобную историю. Я вчера вечером по книге, найденной в этом доме и давно приготовленной для ритуала, совершила тайный обряд вызова духов под руководством своего духовного учителя. Но ритуал провалился. Мертвец, вызванный нами, не явился в назначенное место, а воплотился где-то сам по себе, отдельно от нашей воли. Видимо, сыграли роль непредвиденные оккультные факторы, связанные с топологией местности. Но не суть. Сегодня в полночь призванный должен был явиться, согласно заклятью, и по-другому никак случиться не могло. Мне, превозмогая страх, нужно было его встретить со всеми почестями и проводить, дабы завершить обряд во что бы то ни стало, но вместо мертвеца явился ты. Я хорошо знаю своих соседей. Они спят довольно чутко, но когда в дверь начали ломиться — никто и ухом не повёл. Отсюда можно сделать вывод, что звук только казался громким. Его слышали посвящённые, беспокойные и сумасшедшие. В итоге покойного встретил ты, а не я. Он рассерженный ушёл. А ведь ни в коем случае нельзя допускать подобного в общении с потусторонним миром! Причём, судя по твоим словам, дух явился с товарищем, а значит, в ритуале пошло не так что-то ещё. Когда обряд совершается с ошибкой и призванный выходит из зоны творящего чары, мертвец обычно приносит в жертву людей ради того, чтобы найти дорогу в свои пределы. Если б не телефонный звонок, гости ворвались бы в квартиру, возможно, затем последовала бы смерть. Особая смерть в зоне призыва, где не может пострадать невинный. Сразу мне не пришло на ум доверить такое тебе, но сейчас готова.

— К чему ты говоришь так странно? Это игра? Флирт?

Выдвигая данные предположения вслух, губами рассказчика данной повести, про себя разум вспоминал, что во время первого диалога с незнакомкой в кафе от моего взгляда не укрылась, что девушка немного пьяна. Для излишнего и бестактного кокетства — самое оно.

— А вдруг ты мертвец? Как бы тогда на подобное отреагировал? Да, игра. Игра в звуковое молчание.

— Я бы с радостью подивился, что на земле ещё не перевились ни чудеса, ни ведьмы, ни заветные дома, ни совпадения. Но ещё предложил бы вторую историю, независимо от того, кем бы ни был в твоих грёзах.

К тебе приходила какая-то враждебно настроенная девушка, привела своего парня в качестве устрашения. А ты притворилась, что давно уехала, о чём сразу мне и сказала. Возможно, за тобой числятся грехи в виде не отданных долгов или распущенных сплетен? Или твоя подруга, с коей вы поссорились в кафе перед нашей встречей, тут замешана?

Моя собеседница наконец потеряла извечную стальную серьёзность во всех своих жестах. Беседовать стало легче и свободнее. Встав из-за стола, она прислонилась к кухонной плите и смотрела свысока и чуть печально на пролетавшие на задворках оконного пейзажа машины.

Вся фигура девушки при видимой скульптурной идеальности будто шептала о незаконченности и подверженности любым разрушениям. Её хотелось защитить. Хотелось, если бы не тот странный симптом, что стал проявляться не сразу после моей выписки. Повернувшись к окнам, я мысленно вообразил незнакомца за ними, но красные занавески жгли сердце, спасал один нескончаемый разговор.

— Твоя гипотеза прелюбопытна, — между тем, чуть глуше, чем прежде, говорила Анна. — Но нельзя сказать, что она так уж противоречит моей. Есть же разные пласты одной и той же реальности. Сейчас мы тихо говорим и пьём кофе, а в другом месте, быть может, я лежу мёртвая, и убийцу преследует мой взгляд по ночам.

Те двое приходили, чтобы отомстить. Вернее женщина. Юноша, коего ты принял за своего друга, когда-то обещал на мне жениться, но всё как-то оказывалось некстати и не вовремя. В итоге парень попутался с одной моей знакомой — Инной. Она испортила его. За измену я отомстила. Дважды, но о второй мести никто пока не знает. Зато первая и послужила причиной для визита недавних настойчивых гостей.

— В чём же состояла месть?

— Я убила их. Но не физически, как ты сам мог убедиться. А духовно. Зато убила до основания. Видишь ли, у меня есть приятель, художник. Мы с ним вместе учимся, и он крайне занимательно рассказывает о России Серебряного века. Твой Денис, кстати, если всё ещё не пропало желание, могу вас познакомить? Так вот — твой друг был его моделью. Они познакомились с ним в трамвае. Для человека, увлекающегося русской историей двадцатого века, просто невозможно пройти мимо рядом сидящего пассажира с внешностью одного из лидеров гражданской войны 1917 года, бывшего далёкого от большевиков террориста. Лицо неизвестного двойника одухотворялось музыкой и весной, когда летящий свет струился нестандартно, ввиду необычных черт лица. Мой знакомый художник обожал проводить исторические аналогии. В ритмично гремящем вагоне завязалась беседа. Живописец увлекался созданием исторических образов, хотя в основном писал на заказ и, по сути, являлся простым портретистом. Денис завёл с ним знакомство, но потом рассорился. Как раз в тот же период твой почти родственник нашёл себе новую даму сердца. Из числа моих же знакомых.

Первые недели меня мучила страшная тоска, постепенно перерождавшаяся в злобу, но однажды утром всё прошло. Прочитав кое-каких книг, я пошла к художнику. Шесть недель ушло на создание картины, но они того стоили. Мне пришлось кое-что продать за воплощение своей задумки. Но в конце концов родилась картина, на которой изображена влюблённая пара в виде, намекающем на свадьбу, последующую впоследствии. В роли пары Инна и Денис. Зная родителей Дениса, я отправили произведение своего приятеля прямиком отцу его девушки.

3

Анна резко прервала рассказ и вытащила стоящий в углу пакет. Внутри оказалось умершее растение из числа тех, что во множестве стояло на подоконниках.

— Давно собиралась избавиться, этот куст умер как раз в дни депрессии, о коей уже упоминалось. Не дойдёшь до мусоропровода? Никак не могу отделаться от одной неприятной мысли. Если ты благополучно вернёшься, то она ошибочна, но коли решишь покинуть меня, то я отпускаю тебя. Возможно, никакой существенной опасности для жизни и нет.

— Странная просьба, понятно же, что я не уйду. Налей хотя бы ещё кофе.

Отодвинув скрипучий стул, приходилось двигаться к выходу. Мебель снова выползала из углов, отделяясь от дома. Пыль щекотала ноздри. Лестница встречала посетителя затишьем, не став удерживать от скорого возвращения.

С момента моего ухода с кухни ничего не переменилось. Но по дороге обдумывая всё поведение хозяйки, мои мысли крутились вокруг гипотезы о том, что она, вероятно, хотела кому-то тайно позвонить, и нужно было выпроводить гостя на лестницу.

Смотря очарованно в очи, излучавшие пустоту, я снова слушал продолжение истории, в которую ни на йоту не верил. Но это утешало.

Моя жизнь состояла из бесконечного множества повседневных уродливых слов и предметов. Диссертация, студенты, семинары, научный руководитель. Так много вещей и душ, овеществлённых и чужих, неузнаваемых и безличных от которых подкатывала тошнота. В конечном счёте только трафареты мёртвого взгляда казались мне родными в ту ночь. Только великое ничто. Там отдыхало моё естество, сущность которого разуму не удавалось нащупать больше месяца.

Анин рассказ продолжился о том, что случилось после попадания необычного портрета к семье соперницы.

— Вышел скандал, — говорила голубоглазая цветочница. — Инна поверила, будто картину тайно заказал тот, кто раньше дружил с каким-то художником. А на портрете, с виду страшно реалистичном и похожем на оригинал, присутствовала странность. Героиня казалась больше похожей на меня, чем на Инну. Мы, впрочем, одного типажа. И это выделялась так заметно, что игнорировать стало невозможно. Самое смешное, что Денис, как я и предполагала, не замечал разницы. Ему нравилась картина. Аналогично воспринимали ту живопись все мужчины. Ты слушаешь, Павел?

На меня всё сильнее накатывала истома, а от неё в голову шли неотвязные навязчивые видения. Особенно раздражала занавеска. Красный шёлк наливал кровью веки и сердце. Горячил понапрасну.

— Мне почему-то кажется, что ты не хочешь откровенно рассказать, в чём дело? Кокетничаешь или, может, даже в кофе подсыпала что-то. По крайней мере, так можно было бы подумать, если бы речь о защите не шла. Я вижу завесу из красного шёлка. Она поглощает вокруг все предметы.

— Ты желаешь услышать сказку про то, как я отбила у кого-то парня, а потом он вернулся к своей бывшей, а сегодня явился отомстить?

— В принципе, именно такую историю диктует моё воображение, но думаю, Денису показалось бы приятным стать лишь свидетелем драки. Пусть он не отдавал себе в подобном отчёта. При встрече у подъезда его глаза излучали пассивную тоску. Злости совсем не ощущалось. Будь перед ним завеса, сам её он трогать не решился бы.

Внезапно раздался крик. Конечно, и до того с улицы доносилось некоторое эхо, но с таким ором ничто не могло сравниться. В нём слилась в один возглас истерика сразу нескольких человек. Мои одурманенные чем-то слова поначалу заглушали его. Первично вопли и звучали будто фальшиво, но вот — ничего не осталось, кроме них.

— Что такое красная завеса, Паш?

Ответить Анне про свой второй симптом, оставшийся от госпитализации, ещё пару секунд назад, удалось бы с лёгкостью. Но крик отрезвил сознание. Даже смолкший он повторялся в уме неистово. Похоже, я просто засыпал, а зерновой напиток совершенно не бодрил. Теперь говорить о Красной завесе стало невозможно и неприлично. Не хотелось ни самому пугаться, ни тем более пугать собеседницу. Внезапно накатило смущение… Слишком много откровенной и ненужной болтовни между едва знакомыми людьми пронеслось над этой кухней за несколько часов. Прохожий за окнами, услышь он такое, постучался б к нам на огонёк.

— Понимаю, что у тебя все основания не доверять мне. Наверное, нам даже пора расстаться. Просто красная завеса не ассоциируется ни с какими понятиями, а мой осенний шарф как раз подходит под описание. Но я не прошу тебя рассказать.

Скоро всё равно уеду отсюда, как и обещала. Тем не менее по искрам в глазах и интонации, с которой ты говорил о своём шёлке, мне вспомнилась «Оранжерея».

— Я заметил, у тебя в доме нет цветов.

— Конечно, а ты думал найти в моей квартире отголоски увлечений хозяйки? На работе общение с миром флоры исчерпывается, едва хватает времени на домашние растения. Они не цветут, поэтому кажутся мне покалеченными или сломанными, как куклы. Знаешь, такие страшные и испорченные подобия детей? Часто фигурируют в фильмах ужасов. Вот такое же у меня отношение к этим серым неприхотливым растениям, я их боюсь, но втайне мечтаю о том, как они пытаются отомстить за свою участь. В такие моменты чувствуешь себя прекрасной розой, смятой, истерзанной и поломанной. До сих пор не решила, бросить ли зелень подоконников здесь умирать или забрать с собой.

— К чему разводить живое, если его ненавидишь?

— Ради зависимости. Люди обожают цветы, но цветы похожи на солдат, которые нравятся девушкам. Никто не любит войну и тот факт, что растения обречены гибнуть, лишённые корня. Но ничто так не завораживает сознание, как вид обречённых на смерть. Особенно если умирает тот, кто многое наобещал. Красота ведь, по сути, обещание несуществующего смысла. Есть она — есть смысл жить. Но человеческий язык не может о нём поведать. Разве что в стихах ни о чём, знаешь, эдаких футуристических, где есть форма, а содержание убито на корню?

Так вот, люди более всего на свете жаждут самого страшного преступления, но не хотят стать убийцами. Им нужна роль жертвы, которой можно сочувствовать, и роль наблюдателя, а тираном пусть будет кто угодно. В случае с цветами — это выражается лишь в равнодушии по отношению к растениям. Лично я обожаю орхидеи и розы, и вообще, когда мужчины их дарят. И они боготворят меня. Преподнося свою нежность, они исчезают с лица земли ради услады женского дыхания, а если речь о букетах на могилу — ради символа. Приходя на работу, я вижу сотни окровавленных смертников, а когда мне дарят какой-нибудь их батальон, то приятнее всего воображать, как дома они займут своё место в пустой комнате и облетят от одиночества. Впрочем, кто бы ни купил букет в «Оранжерее», большинство цветов хоть лишь часы, но существовали ради продавца. Жаль, орхидеи у нас не продают… зато много искусственных букетиков по соседству.

— Некоторые мужчины считают, что женщины сами похожи на цветы.

— О, да! Мы хотим таковыми казаться. Постоянно наблюдая смерть как в театре, хочется самому побыть актёром. Слабый пол яснее сильного усвоил, что любви без жертвенности и вампиризма нет. Потому с радостью рискует собой ради кого-то, кто оценит… хотя часто лишь для себя.

Анна задумалась, опустила глаза и прошептала:

— Я исчезну ради растений-уродов, которым не нужна. Кроме них, никто не пожалеет. Для них оранжерея — моё тело.

В дверь кто-то постучал.

Прохожий? По инерции открыв дверь раньше хозяйки, глаза её слушателя наткнулись на встревоженное и злое лицо старухи. Неизвестная напоминала состарившуюся медсестру. О профессии, связанной с медициной, твердили неуловимые флюиды.

— Слышали крик? — несколько презрительно бросился вопрос в комнаты.

— Где-то на улице кто-то орал, да. Это слышали.

— Только сначала на улице, — глаза гостьи налились слезами. — У нас под боком, в соседнем подъезде. Кровь по всем стенам. Убили мальчика, рот тряпкой заткнули, всего искромсали.

Женщина вздохнула укоризненно и попросила воды.

— Милицию вызвали? — спросила Анна.

— Конечно.

Пока мы говорили о цветах и насилии, человека резали за парой стен на лестничной клетке. У ещё минуту назад жестокой продавщицы на лице вырисовывалась тревога. Поразительная перемена, которую я не ожидал найти. Провожая ночную гостью, девушка казалась усталой.

Закрыв за вестницей железную дверь, Анна посмотрела в сторону привычно, ничего не выражая, и произнесла:

— Мертвецы убили его. Я виновата. Выпустила духа, не отблагодарив и не удержав. Учитель говорил, именно так и происходит это. И незнакомец всегда рядом.

— Женщина из соседнего подъезда к тебе часто заходит?

— Да почти никогда.

Прохожий, который мог наблюдать за нами, медленно удалялся к двери, аналогичной входу на нашу лестничную клетку. Лирика лирикой, но кровь всех возбуждает сильнее. В толпе опьянённых горем, прошедшим мимо их семей, мужчины курили, а женщины суетились и лгали. Разговоры нависли над телом как тучи.

— Парня растерзали.

— Судя по всему, изначально убить хотели.

— Если убить решат, ничто не спасёт. Правда, недавно в газетах писали про то, как парня прикончили, а он сам встал, дошёл до дома, позвонил соседке, практически мёртвый. Но не знаю, может, преувеличивали. Удивительная воля к жизни.

— И что потом с ним?

— А ничего, с ума сошёл, говорят. Хотя из комы вышел. Но не живётся больше.

Прохожий, который мог наблюдать за нами, медленно удалялся, оставляя за собой смятение. Выходя на свежий воздух, буквально столкнулся с женщиной, от которой пахло больницей. Подозрительный взгляд кольнул незнакомца. Но душа убитого смогла покинуть здание незамеченной. Кто-то даже пытался дать ей закурить.

* * *

Через полчаса Анна показывала мне растения-уроды, ничем не примечательные кусты, кактусы, неизвестные карликовые деревца. Нет, девушка не была пьяна, теперь я знал — она городская сумасшедшая, и сознание подобного смешивалось с восхищением. Встреча с ней трезвой ничего бы не поменяла.

— Наверное, ты их всё-таки любишь. От них ощущается уход и тепло. Они влюблены в свою владелицу, — повторяли мои уста, пока глазам представали всё новые неподвижные формы жизни, обречённые вечно смотреть в окна.

— Любовь — это материал, из которого сотканы души каждого из нас. Без неё ничто не обходится, но она не движет миром. Процессы идут в заведённом порядке, не обращая на нежности никакого внимания. Вот и я умру среди тех, кто меня как бы любит, но на самом деле принося жертву.

— У тебя в глазах спрятана пустота. Когда смотришься в них, думаешь об огромных ледяных озёрах. В них тишина и покой, подобные гибели, о которой не стоит жалеть.

Может, я просто устал и хочу схожего безмолвия… Кругом всяким типам непременно нужно знать про то, как моё самочувствие и остальное, пересекающееся с темой трагедии, случившейся со мной месяц назад. Если бы только попасть в другое общество? Встретиться снова с Денисом — мечта для меня. Это бы казалось возвращением в прошлое, где не случалось событий последнего года. Твои глаза заменяют, однако, и воспоминания о брате.

— Большинство людей боятся моих взглядов. В них есть изъян, покалеченность. Наверное, твои симпатии основываются во многом на отречении от большинства. Старые дома, я, друг, который, вероятно, преступник… Интересно, что за естество дремлет за твоим лицом? Только не пойми меня неправильно. Откровенно говоря, мы все одинаковые. А наш мир — фикция, пусть и настойчивая. Но ведь есть и реальность?

Поправляя алые шторы, я отвечал:

— Как, по-твоему, он устроен?

— Не знаю. Может, у тебя есть мнение?

— Довольно глупо устроен… Если бы сюда вошёл неизвестный и доказал способность изменять мир, я бы попросил его изменить лишь одну деталь в массовом сознании. Убить дьявольскую всеобщую убеждённость в наличии у себя индивидуальности. Складывается впечатление, будто только мой ум не способен осознать, чем он отличается от окружающих. Люди верят в своё эго с несокрушимой убеждённостью. Но если бы нашёлся человек, подвергший сомнению их иллюзии, началась бы революция и освобождение. Когда всякий жаждет души, но не обретает, истина начинает проникать в сознание. Кстати, о нём… не исключаю, что оно бессмертно, но ничего уникального и мистического в себе не содержит. Предполагаю, что когда люди начинают понимать подобное, жизнь раскрашивается в яркие краски, и объявляется война, вернее соревнование всех против всех за право обладать личностью. Ты спрашиваешь, что за естество есть за моим лицом? А я не помню, действительно не помню. Это первый симптом после моей выписки, не дающий спокойно спать.

— Зато его помнят другие. А кое-кто знает.

Мы присели на диван. Я смотрел в глаза Анне и засыпал. Слова, доносящиеся с берегов ледяных озёр, соединялись с пульсацией крови. Алые губы двигались и произносили, казалось, заклинания. Одновременно мне думалось, что растения с подоконников образовали лес, с озером посередине. В хорошую погоду здесь, наверное, удивительно светлая комната.

— Поколения меняются, лица корректируются, движутся годы, но никто никогда не понимал своего подлинного естества. Но невежество правило умами не всегда. В самые древние, однако, и в самые длительные эпохи правда торжествовала. Индивидуальность людей определяется их вкусами. Иными словами, любовью разной силы. И всё бы хорошо, но мы любим одно и то же. Конечно, есть различия, но они делятся на подгруппы. Существует несколько основных вкусов. Согласно с ними можно выделить типажи человеческих душ. За типологией не стоит ходить далеко. Язычники прекрасно это знают. В любом родноверии сохранились боги, личности которых так ярки, что образуют свою чёткую эстетику. Людские души — суть мелкие скрещения сходных любимых атмосфер и качеств.

Ты, например, мрачен как бог подземного мира и утончён как Дионис, но не являешься ни тем, ни другим. И тем не менее во всех культурах идентичный образ напоминает тебя. Дионис постоянно умирал разными способами, а потом воскресал, имелось даже несколько рождений виноградаря. По эпикурейцу Филодему — три, но важно скорее то, что их было много, важен принцип. У Гераклита упоминалось, что бог юности, страсти и виноделия — другая грань бога смерти. Возможно, это лишь философское изыскание, но ведь и религия, и мифы — тоже философские изыскания, так что к этому утверждению стоит отнестись серьёзно. Как бы то ни было, если задуматься, большинство кумиров в разных культурах, связанных со страстью и молодостью, часто воплощали загадочность и безрассудность, даже безумие, которое ведёт к смерти. Наверное, люди древности хорошо знали то, я тебе рассказывала о цветах… красоту и молодость приятно уничтожать. Это будто питает чужой энергией. Часто случается так, что в некоторых космогониях бог времени и бог смерти един. Конечно, подобное вряд ли что-то значит, но… что если и силы природы ломают счастье молодости ради жизненной силы. Именно в этом роде Дионис связан с животным началом в человеке — страсть убивать, быть убитым и воскресать. Мне кажется, в твоём теле жизненной силы предостаточно, как в теле Вакха.

Сквозь дремотные состояния разум предположил, что упоминание о боге виноделия навеяно именем моего пропавшего без вести брата — Дениса. Всё-таки оно у него так и переводится — преданный Дионису. Однако высказывать своё предположение вслух не было никакого желания. Вместо этого с губ сорвались другие слова.

— Любопытно, а с кем твоё сознание отождествляет свою владелицу? — произнёс гипнотизируемый сонливостью Павел. Собеседница задумалась и, отвечая явно с трудом, не находя нужного образа утомлённым разумом, предположила:

— Я — мёртвая богиня отвергнутой женщины, такая имеется во всех мифологиях под разными именами. Это либо первомать верховного творца, либо его жена, что по смыслу в принципе не мешает в рамках одной и той же культурной традиции являться и той и другой. Образы порой задваиваются даже в качественных языческих учениях, например в древнегреческом. Вообще, зря я про мать заикнулась. В принципе сущность моей богини не зависит от принципа воспитания детей, даже уместнее сказать, она противоречит данному принципу, хоть и выступает порой в роли родительницы. Говоря проще, есть разные типы женщин, образующие своеобразный пантеон: мать, милая невинная девочка, воительница, женщина-мудрец, женщина-возлюбленная, женщина-соперница, а есть женщина-искушение, несущая смерть, эдакая вариация милой девочки, только сгнившей изнутри. Главное, что составляет символ моей богини, — она — та изживаемая противоположным полом женская сила, которая приносит мужчинам в судьбы печаль и смерть, если только героическая личность не решится убить её. Помню, читала, философ и психолог Юнг, а может и кто-то из его последователей, считал, что данный образ формируется как отрицаемые худшие качества матери любым мальчиком, но с деторождением слабо ассоциируется. Частично нечто подобное представляет собой Анима из коллективного бессознательного.

— Ты не можешь просто дать имя своей языческой покровительнице? Я знаю мифологию, не стоит так усердно объяснять… тем более углубляясь в психологию, — с тенью сонливой меланхоличной улыбки промолвил гость, и хозяйка квартиры постаралась сформулировать яснее. Слова девушки полились как оживающие сновидения, а мне между ними представлялось, что Анна хранила в себе черты разных типов женщины и явно под влиянием минутного порыва и настроения сравнивала себя со столь мрачным существом, как воплощённое искушение.

— Обычно культ моей богини, Павел, в любых культурах считался аналогом сатанинского, и даже не всегда такому женскому демону, как я, отводился титул небожителя. В одном христианском апокрифе имелась история о Лилит. Пусть там нет понятия языческого кумира, но именно в легенде о первой женщине Адама отлично отражена суть личности моей богини. Аналогично, всяческие русалки, вампиры и ведьмы с красивым лицом — лишь отражения психологической сути эдакой Лилит в фольклоре.

— Но Лилит — не богиня, и, учитывая, что меня ты назвала Дионисом, наши языческие имена не равнозначны. Их породили разные культуры, — гость возражал собеседнице больше по инерции, чтобы сладостный звонкий голос не умолкал и продолжал гипнотизировать нотной изысканностью. Хозяйка квартиры с удовольствием вступала в полемику и нежно отклоняла претензии Леденеева.

— Разные культуры здесь не играют решающей роли, Павел. Речь не просто о древних традициях, друг мой, мы же говорим не о подлинных мифологиях, а о с древних времён идентичном наборе повторяющихся личностей в истории. Таким образом, как Лилит ни назови, хоть Герой, хоть Гекатой, разницы для нашей беседы не будет.

Ты просил придумать имя моей богини, и я выбрала… и пусть оно не сочетается с твоим, зато мне больше нравится. Просто на мой вкус актуальнее и оформленнее, чем в христианском апокрифе, существа с характером Лилит в прочих мифологиях нет. Впрочем, не спорю, на свежую голову мне, возможно, захочется изменить данную точку зрению. А может, и нет, не важно. В общем, пойми, Павел, человеческая жизнь лишь кажется человеческой. На самом деле в ней давно правят языческие идолы, которыми каждый из нас и является. Космогония подобна пантеону: низшие кумиры, служат высшим, и всеми движет любовь. Она во всём виновата и всё искупает, а её чары подобны проклятию. Вокруг нет больше людей. Нас поработила совершенная раса богов. По сути, цивилизация — это арена, на которой сражаются в непрекратимой схватке от мала до велика сотни индивидов. Их цель — стать одним из пятнадцати или тринадцати Высших небожителей, стать с ними единым целым, ведь каждый высший Бог имеет индивидуальность, коей все жаждут. Причём, например, образ твоего Диониса обширен и неоднозначен, он как бы включает и отзвуки бога смерти и бога времени. Потому что главное в его личности связано со страстью. Стержень иной. А те люди, кто представляет собой тени самих богов времени и смерти, — намного проще как личности. У них и судьба очевиднее. Дети Диониса сложнее, и их попытки победить друг друга куда причудливее. Но так или иначе, простых и не очень душ или стержней и способов их реализации во вселенной всего пятнадцать-семнадцать, и смешением новых не сделаешь. Сам понимаешь, новые цвета от экспериментов с оттенками не родятся. Если хочешь, проверь, но даже если удастся высосать из пальца больше типажей души и видов характера, заметь, их вряд ли будет много, и их выпуклость и очерченность начнут тускнеть, даже если жульничать и не наделять хоть какой-то красотой и гармонией образы, а потом рост неизбежно остановится. Так происходит от того, что даже в рамках одной мифологии богов обычно было больше, чем типажей души, и поэтому многие небесные сущности являлись скорее ипостасями более значимых кумиров. Можно было бы сгустить краски и, ударившись в философию, сказать, что и Дионис — ипостась бога смерти, но один из них холоден, а другой горяч, то есть существует некоторая заметная принципиальная, или стержневая, разница, не говоря уже об иных различиях. Границы людских индивидуальностей весьма прочны, убедись сам. Жизнь — соревнование в красоте, точнее так было бы, когда пришёл твой незнакомец, революционер, способный изменить мир. Ну а пока… цивилизация — это город, населённый бесплотными и бесплодными тенями высшей красоты. Реально в нём полноценно здравствуют и гибнут те же пятнадцать-семнадцать полноценных существ (личностей). Остальные — их копии, борющиеся за право стать собой, потому что ныне — они никто.

— Но ведь они даже не знают, как бороться, — сквозь сон, пытаясь вынырнуть из усталости, сосредоточенной в глазах Анны, шептал мой слабый голос.

— Научи их, тогда свершится революция. Горе никогда не родится в условиях «людской» взаимозаменяемости.

— Люди неполноценны.

— Я сделаю их бесконечными. Мои силы — вдохновение любой музы.

— Начатое переустройство быта нужно продолжать. Откуда взяться добровольцам?

— И в каждом поколении воскреснут естества — твои и мои. А когда утвердятся окончательно лица существующей группы живых, мы породим новые божества, новые цвета со своими эстетиками, как бы сложно это ни было. В вечности возможно то, что скрыто на земле.

* * *

Пока голос Лилит сокрушал чары бессонницы, мне виделись горы Норвегии. «Она сумасшедшая!» — дальним эхом скатывалось со склонов гор. Армия серых, грязных, рождённых из глины великим магом, приближалась к крепости Богов. Шла ожесточённая тяжёлая битва. На исходе пятого дня я умирал у самых ворот. Замок оказался пуст. Никто его не оборонял. Стрелы и копья запускали мои же солдаты, пронзая самих себя. Каждый хотел жертвы, и, умирая, мы превратились в цветы. Мудрый предатель, не участвовавший в войне, сказал, что пока ты борешься, тебя нет. Он был прав. Но любивший меня когда-нибудь станет бессмертным.

* * *

Летом на горизонте воскресала заря в тот час, когда я покидал загадочный дом, который будто бы видел раньше. И посещал в дни дальние. Но в день моего повествования мрак и не думал прореживаться. Бездна над головой манила убиенных на родную землю истины. На прощание Анна сказала мне:

— По поводу нашего возможного будущего свидания касательно пропавшего друга, немножко признаюсь, я не была совсем уж откровенна с первым попавшимся незнакомцем, поэтому уточняю: чтобы встретиться со своим братом, приходи в «Оранжерею» на Лесной, 23. Там и поговорим и решим, как дальше поступить. Не звони на сотовый, там чужие номера удаляются, причины этого ты сам видел в форме стучащих в дверь гостей, скоро куплю новую сим-карту. По поводу моего адреса только ничего не перепутай! Я, если честно, как и все работающие у нас, торговой точке даю жаргонное имя. Это не совсем магазин — несколько лавок поблизости, как жителю Дальней улицы тебе должно быть ближе к моей работе, чем мне. На самом деле сама палатка с цветами зовётся просто «Цветы», как и тысячи по Москве. Кстати, — тут девушка хитро заулыбалась, — тебя кое-что должно изумить, когда ты отыщешь местечко, где вашей собеседнице приходится временно подрабатывать… и кое-что понять о ней.

«Оранжерея» — название для посвящённых, ищи строго по адресу и… знаешь, будь осторожен. Не забывай о том случае с письмом. Следователь недаром обратил внимание на его появление. Помнишь мои слова про мертвецов… С одной стороны, бездушны безусловно они, те, кто желает смерти и увечий другим, кто приходил ко мне, дабы избить, но мы с тобой относительно них как из другого мира… Понимаешь, наш мир для них — страна ушедших, тот свет. Наши планеты как полюса одной двусмысленности. Хочешь, считай мертвецами нас, хочешь — их. Но одновременно жить с незнакомцем, чей облик будто соткан из прошлого и вызывает ассоциации с одним из русских преступников времён гражданской войны, тебе не судьба. Слишком вы разные. Постарайся смотреть по сторонам так, будто бы он уже погиб. Тогда ты легко заметишь, кто как мы с тобой… а кто существует в истинной жизни и реальности, окутываясь мнимым ореолом благополучия и процветания. Но именно живого страшись. Если понадобится пустота, чтобы отдохнуть, вспомни мои глаза и попытайся смотреть на мир, словно они принадлежат тебе. Так можно отличать живых от мёртвых, искусственных от настоящих.

Покидая дом, невесть за что любимый мной, я ощущал себя вором, врывающимся в день незаконно, словно недостаточно много поспал, чтобы мне зачлась минувшая ночь за окончание дня.

Скользящий напоследок по стёклам, при свете уличного фонаря (навязчивого наместника рассвета), мой взгляд не смог определить, в котором из окон находилась кухня, где недавно пролетело столько долгих часов.

Лишь сад и двор по-прежнему окружали здание тайной, ломаемой памятью о произошедшем несчастье в соседнем подъезде. Всё видел наблюдатель. Прохожий, который мог смотреть за мной и быть здесь, и носил лицо русского террориста времён гражданской войны.

Но мне никогда наяву без бреда бессонницы и усталости с ним не встретиться.

4

Редкие по сравнению с утренними часами, но по-прежнему неумолкающие машины опаляли скоростью тротуар. Путь к центру столицы лежал через лабиринты нескольких бессонных улиц и бульваров. И где-то ещё не гас свет в квартирах, а ночь подходила к концу. Ориентироваться, следуя постоянно в сторону нарастающей суеты, получалось легко, даже смутно представляя местность.

Пьяницы просили на хлеб и явно лгали, судя по их пропитым лицам. Ритуал прошения повторился несколько раз, и агрессивность оппонентов проявлялась лишь заметней. Одного нищего пришлось ударить. Другие за него не вступились. Среди прочего контингента прохожих заметную долю составляли стражи порядка, они не заходили во дворы и патрулировали открытые пространства. Также немало полуночничало молодёжи всех народов и субкультур. Невероятно красивые женщины иногда шли рядом и будто взмахивали красным шёлком, обжигая моё зрение.

Кто-то из классиков, сравнивший лес со звёздным небом, оказался прав. Только город — это тот же лес. Большой город. Под покровом знака созвездия таятся вселенные, как чащи и дубравы за просекой. Вокруг идущих мимо танцевали мириады огней, расплываясь от холода в ромбы, паучки, кляксы и неполиткорректные свастики.

За одним из поворотов столпотворение. На случайном перекрёстке автомобиль сбил пешехода. Скорая забирала тело студентки в недра задней дверцы, а по асфальту валялись в смятении бывшие принадлежности женской сумочки. Но виновник происшествия отсутствовал. В метре от места трагедии плакали подружки потерпевшей. Там же образовалась толкучка из самых разных ночных горожан, от полицейский и журналистов до смеющихся парней, неясно чем довольных.

Уже практически миновав сборище, я заметил, как что-то блеснуло близ тротуара, на проезжей части. Равномерные звёздные отсветы посылали очки. До них, казалось, никому нет дела. Молоденькие плачущие девочки и напуганные юноши не собирались их подбирать.

Улучив момент, движимый бессознательным порывом, я поднял их и осмотрел. Целые, без трещин, но слегка расшатано одно ушко. Хотелось отдать их кому-то, но…

Толпившиеся выглядели занятыми, и чувство ненужности повлекло меня дальше по мостовой. Но далеко уйти не удалось. Кто-то окликнул нелепого человека, крадущего вещи мёртвых. Чувствуя себя чем-то обязанным сборищу, на глазах которого я украл очки, моё тело замерло и безучастно томилось двадцать минут, наслаждаясь суетой и ожидая того, кто отберёт у незнакомца вещь сбитой жертвы ДТП. Не скрою, в голове неоднократно возникала мысль остаться здесь как можно дольше, потому что бессонница и тягостные мысли отступали в присутствии общества. Тем не менее, когда меня вновь, казалось бы, все забыли, ноги сами устремились прочь под влиянием осознания собственной неуместности, но тут окрик повторился снова.

Через несколько метров передо мной вырос обросший и будто специально небритый в честь траура мужчина. Неизвестный предложил свои услуги шофёра, но я был вынужден признаться в отсутствии денег. Однако к моему удивлению незнакомец стал задавать странные вопросы и подозрительно косился на чужие очки в руках собеседника, которые тот тут же спрятал. Чтобы не вызывать подозрений, пришлось вести себя естественно в рамках нестандартной и глупой ситуации. Оказалось, мой собеседник посчитал меня частью компании плачущих девочек неподалеку. У молодёжи из-за трагедии сорвалось какое-то весёлое мероприятия, и ребята собрали деньги и наняли пару шофёров, чтобы те развезли всех по домам. Компания была немалая, но кое-кто решил отправиться в больницу, а некоторые остались ради общения с полицией. Мужчина почти уговаривал меня ехать, соболезновал горю и старался быть милым. Ситуация начинала выглядеть пакостно, и, садясь в автомобиль, я уже приготовился к тому, что остальные несчастные студенты не примут к себе чужака. Пальцы тоскливо ощупали карман с кошельком, понимая, что, вероятно, придётся расплатиться ради поддержания легенды. Тратиться очень не хотелось, но признаваться в краже очков казалось кощунственным по отношению к Анне и несчастной пострадавшей в ДТП, к тому же робкая авантюрная надежда промелькнула на миг в сознании и затронула мою внутреннюю сущность игрока. Усталость и вечно воскрешаемая сонливость мешали обдумать ситуацию здраво, а ввязываться в конфликт, пусть и словесный, после короткой стычки с нищими не хотелось, ну а бессловесно бежать было как-то не по-мужски.

Словно поощряя странную выходку, случай помог избежать глупой ситуации. Незнакомый парень и несколько девушек, увидев, что какого-то верзилу привёл сам шофёр, решили, что я какой-то знакомый водителя, и всю дорогу болтали о своём, не обращая на меня внимания.

Автомобилист спросил маршрут, и ему назвали три адреса. Голос Павла Леденеева попросил подбросить его до центра, чем никого не смутил вопреки ожиданию. В принципе, мой маршрут оказался наиболее коротким. Совесть тревожила своего обладателя до окончания недолгой поездки, но так как преступление было призрачным и условным, а мысли — туманными, я вскоре посчитал чудесную бесплатную помощь шофёра знаком свыше, а очки — талисманом.

В машине девочка с некрасивым высохшим лицом и пухлыми ногами говорила о вероятной смерти пострадавшей. Впоследствии в моей голове данные слова потеряли сомнительное «вероятно», но не из-за кровожадности. Чужая грусть немного отдавалась в сердце, и лишь спокойное осознание в себе самозванца заглушало сострадание. В конце концов, в городе каждый день случается множество преступлений, и невозможно держать ответ перед всеми умершими.

* * *

Центр встретил раба бессонницы вечно беспокойными кварталами. Тут и там, точно вблизи незримых костров, кучками стояли или медленно шли оттенённые лучами иллюминации прохожие. Как я и предположил, ещё попивая неприятный на вкус претенциозный зерновой кипяток в пустеющем кафе, в сердце столицы стоило оказаться ради самоуспокоения и маскировки. Никому не интересен неизвестный поздний пешеход среди рассеянной массы неспящих. Парочка из-за соседнего столика в своё время подсказала мне хороший способ убить тёмные часы до того, как рассветёт… Последние недели утомили ночными прогулками по опасным, изученным, но непредсказуемым окраинам. Народа там мало, но для меня было важно не оставаться одному в квартире, а город всегда полон призраков. Когда идёшь по опустевшей столице, испытываешь лёгкий страх нарваться на каких-нибудь негодяев, поэтому постоянно ощущаешь присутствия… тревога создаёт вокруг людей, даже если их нет. Фантомы и призраки создают компанию молодому аспиранту (то есть мне)… с ними попеременно то страшно, то спокойно из-за моей странной фобии, но именно это сочетание помогает найти покой. Не важно, насколько реальные вокруг люди, важно гипотетическое их близкое присутствие, которое отвлекает, потому что источник ужаса в сердце автора данного повествования куда опаснее, чем человечество. В замкнутом пространстве квартиры, где нет никого, кроме тебя, и постоянная ходьба и смена пейзажей не гипнотизируют взоры, переносить ночь совершенно невыносимо.

Проспекты центра Москвы уже стучали об мои подошвы. Выйдя на променад, я присоединился к идущим, пусть и на приличном расстоянии, но всё же формируя один условный поток горожан и приезжих. Для успокоения моего страха одиночества вполне хватило бы и издали видимых редких фигур вкупе с осознанием, что рядом точно есть и ещё кто-то. На практике людей оказалось даже больше.

Можно хоть каждую ночь шататься по местам, излюбленным туристами, шпаной и молодёжью, и не привлечь пристального внимания к своей катящейся в пропасть судьбе. Вечный незнакомец никогда не исчезнет с улиц, поспоривших с небом за право сиять. Который из полуночников именно он? Собственно, кто этот призрак, как не сама толпа, сжатая в пентаграмму одного тела?

Если честно, после выписки я только и думаю, что на моём месте мог бы оказаться совершенно любой человек. Единственная моя особенность — меня ничего не интересует. Моими ногами движет желание спать, но смутная жажда какой-то миссии давит на плечи. Кто-то шепчет: «Ты не можешь упасть на дно, ещё не всё отдано и сделано». И я повинуюсь, в сущности, для смерти должно присутствовать то, что умирает.

От бесцельного скитания начали неметь конечности. Подсвеченные мостовые разноцветными пятнами отделялись от ночи и призраком терзали взгляд. Видения плавились, пока пропасть над головой не хотела преображаться в солнце, одно способное мило лгать, что под ногами привычная нам планета. Неужели, всю эфемерность бытия не узнали мои глаза? Прохожие сливались в линии, меркли в искрах и паутинах огней. Хоть над городом нависли настоящие, но невидимые и слабые светила, ад сгорал ярче.

Безотчётно шаря в кармане, пальцы нащупали предмет, о котором память не сразу подобрала достойные сведения. Передо мной снова играли бликами стёкла в незатейливой оправе. Не мужские и не женские очки отторгали своей чужеродностью. Несочетаемый вид урн и лавочки, располагавшейся поодаль в сквере, не позволял оставить вещь среди совершенно бесприютного пространства. Полицейские и неспящие странники сковывали, чем-то обязывая. В результате руки не поднялись.

Нежное воспоминание, возрастая, проскальзывало в ненужные линзы. «Смотри на мир мёртвыми глазами, когда устанешь и понадобится пустота в моих», — шептал голос Анны из бездны осенней высоты. Почти бессознательно мне стало приятно, что владелица очков была девушкой. И как-то сразу само собой понятие мёртвого взгляда рыжеволосой красавицы пришло в идентичное состояние с истинной владелицей моей краденой вещи. Даже если несчастная жертва жива, её близость к потустороннему приобрела достаточное сходство с омертвевшими глазами Анны. Линзы впитали эхо гибели, неважно действительно ли состоявшейся, и превратились в остекленевшие зрачки пустоты. Главное, дверь в иную реальность отворялась. Воображение и интуиция наполняли талисман необходимой силой тождественности с убитыми и покойными. Усталость давила на голову, и возникло неодолимое желание надеть очки. Предчувствие было такое, словно едва знакомая цветочница сделается ближе с отголосками своего взгляда, хотя бессонница всё же не настолько владела моим умом, чтобы потерять контроль над действительностью. Ничего особенно увидеть не ожидая, глаза спрятались за тонкие искривлённые стёкла.

Первое впечатление ассоциировалось с тем благим состоянием, когда выходишь из леса, свободный от паутины, мошкары, комаров и слепней. Призраки, кружащие над тротуарами, возвращались в здания, подчёркивая невероятную чёткость линий. Вся горящая и мельтешащая нежить сгинула, точно нарисовавшиеся повсеместно свечи жёг монах, отгонявший бесов. Свечи проявили, что и голос Анны доносился в голове, а не из бездны, которая одна осталась нечувствительной к переменам, будто бы перевернувшим вселенную.

Перерождение, произошедшее со мной, разогнало кровь в жилах. Обновлённая столица демонстрировала, насколько слабы мои глаза и как широк и осязаем окружающий мир. Можно было без труда обозревать бессонных горожан на многие метры со всех открывавших улиц и проспектов. В местах, где я уже проходил, появлялись ранее невидимые детали. Грязь под ногами, пятна на стенах, красивые балюстрады и узоры близ окон старинных домов составляли новый город.

Неизвестно, увеличивалось ли число машин и пешеходов, но именно это завораживало взгляд более всего.

Почему я до сих пор не интересовался своим зрением? В школе оно не выделялось дефектами, а с тех пор медобследования у окулиста не выявляли ухудшений. Однако мне и самому ясно, что скорее отличное знание алфавита избавило от очков мои глаза. И ещё в большей степени — собственное умение приспосабливаться и выживать в самых разных условиях. Стоп, а не последняя ли госпитализация испортила восприятие повседневного на всех уровнях?

Оглядываясь по сторонам, я наслаждался новым. Не свыкшись с красотой обычного, но в тоже время такого законченного и близкого приюта миллионов, не в первый раз линзы пропускали идиллию сквера. Оттуда псевдоприрода манила сладострастно и горячо.

Воздух потерял характерную привычку дрожать и наполнял пустоты объёмом наподобие реки. Бесцельность прогулки потонула в желании посидеть и оценить магию простого бытия среди деревьев. То ли от того, что я много вертел головой как иностранец, то ли потому, что неосознанно улыбался — казалось, прохожие на меня обращают внимание. Это отпугивало и затеняло свежесть и глубину впечатлений.

Переходя через улицу, я столкнулся с кем-то неадекватно спешащим. Что-то хрустнуло под ногой.

Мини-парк утаивал в своих недрах множества силуэтов и ярких, сияющих людей. Кто-то смеялся, но большинство томилось скукой.

Незримо огибая фонари, детально очерченные и прорисованные, моя тень наметила в самом начале клочка природы скамейку.

Уже на самом подходе к заветному месту меня окликнула идущая навстречу компания. Почему-то думалось, что они не повернут за мной, к сожалению, они целенаправленно кого-то искали.

— Мы тебя потеряли, где тебя носит?

— Уже к площади же решили выдвигаться!

Группа молодёжи, судя по возрасту, студентов начальных курсов, состояла из трёх девиц и двух парней, один из которых стоял далеко в тени, но какая-то незримая граница явно причисляла его к моим новым попутчикам в «никуда».

В ответ на молчание вперёд выдвинулся маленький щуплый мальчик с бегающими огромными глазами и, как впоследствии выяснилось, манерой картавить.

— Андрей, — засомневавшись и подойдя вплотную, он уставился в лицо под шляпой взглядом совы.

— Нет, моё имя Павел.

После пяти секунд промедления человек в это поверил.

— Извините, мы ошиблись, — ещё какое-то время глядя на меня, смущённо откликнулся паренёк.

— Чего? — кричала студентка с тёмно-русыми волосами.

— Ничего, это другой.

— В смысле?

— Другой человек в смысле, что такого!

— Ну так спроси, как нам на проспект Задорожный выйти?

— Да… — только и успел промямлить паренёк.

Девушек разбирала непрекращающаяся и нездоровая радость, они обратились ко мне, но поскольку две из них постоянно шушукались и хихикали, третьей, блондинке с короткой стрижкой и наиболее бойким лицом, трудно было построить фразу.

— Извините, а вы не подскажете, как нам… нам добраться до ближайшей закусочной, только чтобы она рано открывалась?

Парни удалились назад и пошли куда-то, оживлённо обсуждая свои дела.

— Я предполагаю, что если идти направо, появится метро, а рядом, если поискать, окажется и кафе.

— Говорят, на проспекте Задорожном как раз то, что нам нужно, — подоспела девушка с темно-русой стрижкой и в разноцветной (когда на неё падал свет) куртке. — Забегаловка, то есть, закусочная, которая работает и сейчас.

Слепяще-голубые глаза настаивали на какой-то скорой подсказке от меня, но положение вещей не позволяло помочь.

— К несчастью, я плохо запоминаю названия улиц, может, закусочная и попадалась на моём пути, но место теперь не вспомню…

— Жаль, — голубые глаза перестали обжигать. Но вскоре уже три взгляда с удивлением рассматривали мою одежду и очки.

— Вы удивительно похожи с Андреем, просто поразительно. Не проводите ли нас до того кафе, которое рядом с метро? Может, эту встречу устроила судьба… — бойкая блондинка запнулась.

— Если не трудно, конечно, — добавила до того вечно молчащая студентка. Самая красивая из присутствующих.

— Мне всё равно нужно убить предрассветные часы, так что с радостью провожу вас. Правда, не уверен, что найду закусочную там, где ожидаю, поэтому смотрите по сторонам. Мало ли…

Вчетвером мы пересекли бульвар, когда нас догнал суетливый мальчик из их компании.

— Зачем отвлекли несчастного человека, он отдыхал, никого не трогал, и вдруг на тебе!

— Да ладно, мне действительно всё равно, в какую сторону идти, пока не настанет рабочее утро.

— Ну… — протянул парень.

— Лучше скажи, куда Ваню дел? Мы же вместе собирались идти, что ж ты не уговорил? — вмешалась девушка в разноцветной куртке.

— Что бередить зазря! Не хочет, так пусть домой катится.

— Вот и весь разговор. С тобой всегда так. А Игоря выгонят когда-нибудь. Кто в этом виноват?

Мальчик смотрел сурово и прямо, идя впереди девушек рядом со мной. На последнюю реплику темноволосой студентки не стоило бурно реагировать.

Постепенно беседа втягивала в диалог и так мистично похожего на Андрея незнакомца.

— Снимите очки, — просила бойкая блондинка по имени Света, — неужели и без них не утратится сходство.

Без линз мир приобрёл тягучесть на манер желе. При резком повороте головы искусственные звёзды огней плыли. Но вообще, казалось, что восторг, вызванный экспериментами со зрением, был преувеличен. С виду броской разницы не наблюдалось. Обманутый ум продолжал дорисовывать картину города точно и грамотно, наверное, вспоминая о недавней яркости бытия и заимствуя отдельные элементы.

Молчание, навеянное оценкой моего лица, скоро оборвалось, но выражение интереса заставила попутчиков ещё на пару минут оставить дежурные смешки и восклицания.

— Ничего общего. Даже странно, как это мы настолько ошиблись, — недоумевали девочки.

— Осанка и одежда путают, — уверенно говорил Максим, шедший ближе всех ко мне, — если бы не бесформенная куртка со шляпой и очками — тотчас же отличия заметили. А так тебя за кого угодно примешь… Будто встречник какой-то.

— Кто-кто? — успела спросить Вика, темноволосая студентка, но зазвонил мобильный Светы, что заставило девушек затаиться, подслушивая.

Минуты три мы с Максимом тоже из какой-то солидарности молчали. На лице паренька блуждало именно то отсутствующее выражение, по которому случайный человек заключил бы, что мальчик для себя закончил диалог. Женский пол после звонка не переспросит о встречнике, уверенность возникла железная, но узнать про неясное слово следовало. Моё естество утеряно, а так хоть малая зацепка, нечаянное сравнение… и глядишь, подсознание почувствует правду. Идеи Анны про то, что на земле лишь пятнадцать реальных людей обретается, совсем не воодушевляли. Ощутив бессмысленность и непродуктивность тишины, я продолжил вопрос девушки, ведомый искренним интересом.

— У русских язычников существовала книга, называлась как раз «Встречник». Родноверы считали все события во вселенной взаимосвязанными и, дабы систематизировать красоту космоса, увековечили толкования возможных пересечений в биографии, происходящих за день. Тем более в те века вариантов и событий было не столько же, столько сейчас.

Пётр Первый сжёг книгу, если не ошибаюсь.

— Нет, Паш, встречник — это другое. Я не о том говорил, про язычников даже не думал. Просто существует одна городская легенда. О ней речь. Не знаешь?

Тем временем воздух обнаруживал присутствие мелкой нечисти, в виде снующих частиц пыли и бисеринок, а иллюминацию, чья власть приобретала рассветную призрачность, снова овеивали облака тумана.

К удивлению, даже без помощи линз не составляло труда понять, как Максим оживился, вспоминая неизвестную мне историю. Видимо, ждал вопроса, а из вежливости затаился.

Ровный асфальт под нашими ногами сменился серыми кирпичиками.

— Говорят, существует некий неприкаянный незнакомец, который одиноко скитается по площадям, улицам и дворам. Никогда ни к кому не подходит, ни с кем не заговаривает. Встречается только там, где находится одновременно значительное число горожан. Приезжие за массу не считаются. Чаще всего его можно увидеть на площади или на оживлённом проспекте, но совершенно не обязательно. Кафе вполне подойдёт, желательно битком забитое. Обычно незнакомца путают с кем-то. Обознавшимся кажется, будто перед ними какой-нибудь их умерший родственник или друг детства. Неизвестного окрикивают, но тут же понимают ошибку. Главное в этот момент не задавать лишних вопросов и не погнаться за иллюзией. Говорят, может случиться беда.

— Но ведь на месте встречника может быть, по сути, любой человек, даже не знающей о подобном феномене?

Спутницы Максима отстали, перед нами открывался выход на площадь, у которого следовало подождать компанию. После россказней паренька захотелось повести молодёжь именно к Кремлю, но я сдержался.

— Бытует мнение, что незнакомец сам не помнит, кто он есть на самом деле. От того продолжаются его однообразные странствия вдоль одних и тех же зданий и стен. Верить неизвестно кому, какую бы причину тот ни назвал в оправдание, — опасно. Когда светает, городская нежить растворяется в толпе. Я слышал даже гипотезу, согласно которой встречник сам образуется из пустоты, если поблизости шум и суета достаточного числа обывателей. Со стороны на стадии недавнего возникновения он напоминает наблюдателя и сыщика.

— Своеобразный эквивалент лешего, тем более город похож на родину сего персонажа. Недаром какой-то поэт сравнил лес со звёздным небом. Пусть и не упоминая город, но сравнение и с ним само напрашивается. Согласен?

Девицы подходили с лицами довольными, но встревоженными. Наиболее молчаливая писала эсэмэску, остальные излучали нескрываемую радость вестников.

— Машин ухажёр сейчас нас всех заберёт, только нужно пройти в другую сторону метров пятьдесят. Через полчаса обещал быть здесь.

— А завтрак?

— У него дома поедим и потом в универ. Ваня уже с ним.

Далее завязался разговор, в предыстории которого я не разбирался. Максим критиковал намеренья дам, заявлял, что ни в коем случае не поедет, и вообще Сергей его бесит, и не хочется с ним видеться так часто, особенно после прошлого выходного. Постепенно пререкания переросли в спор о качествах неизвестного мне мужчины. Он длился, казалось, вечность, потому что производил много шума, а я устал делать вид, что «не с ними».

Когда эмоции выдохлись, а две из трёх девушек, обидевшись, направились в противоположном от площади направлении, мальчик вполне миролюбиво и ласково побеседовал о чём-то с глазу на глаз со студенткой в разноцветной куртке, что теперь постоянно смотрелась ярко, поскольку начинало светать. Вскоре Вика, повторив всю историю с ухажёром Маши, попрощалась со мной и пожелала удачи и счастья. Максим обещал позвонить через полчаса.

После небольшой заминки и я, и паренёк решили совместно пройтись по площади, где-нибудь перекусить, а затем расстаться. Учебные заведения, где доводилось преподавать мне и учиться ему, построены неблизко, но добираться до них лучше по-разному. По крайней мере, ему не хотелось идти к той станции метро, на которую нацелились мои чаянья.

Издали раздалось истерикоподобное весёлое «Пока!» — от двух раньше ушедших студенток. Вероятно, адресовалось оно мне.

5

Огромные пространства площади пьянили мнимой свободой. Огни перестали восприниматься зрением от привычности (внимание ослепло), и осознание мысли о приближающемся рассвете сгущало завесу мрака. Воздух будто посвежел, и грудь поглощала его со сладостным упоением. Тьма прореживалась мертвеющей синевой. Поднимаясь с каменных кирпичей мостовой, она разглаживалась на гладкой поверхности неба. Та земля, что пряталась за покровами бездны, невозвратимо отделилась бетонной завесой проступающих, но пока чёрных облаков.

Какие-то редкие (мрачные и не очень) наблюдатели могли быть замечены гуляющими и в этот час затишья.

— Ты совсем посторонний мне человек, Паша. Надеюсь, тебя не утомляют истории, в которые трудно поверить? Вику они, например, то ли пугают, то ли сильно злят.

— Да нет, наоборот даже. Про встречника можешь рассказать и поподробнее. Пока очень интригующе звучало.

— Я не успел договорить, нас прервали, о том, что незнакомец без роду и племени иногда принимается городскими жителями за вполне живое и ничего не подозревающее им известное лицо: друга, соседа, киноактёра или персонажа новостных хроник, порой криминальных.

С ним заводят беседу, соответствующую его фантомному облику, и тогда несчастная жертва рискует выпасть из привычной реальности. Провалиться в прошлое или увидеть видение ещё не произошедшего. Это зависит от контекста разговора, в чём несчастный сумеет убедить беспамятного встречника, то неожиданно отзовётся и ему. Но подобное способно произойти, если не получится более вероятного исхода. Незнакомец не подозревает о своём подлинном естестве, но у него есть склонность приносить людям боль. Часто от свиданий с ним случаются жуткие кровопролития. Преступления, насилие коих не укладывается в здоровых головах. И не всегда встречник сам творит зло. Часто только подначивает и знаменует.

Коли призрак выбрал жертву — ей не уйти. Уберечься одиночеством от демона так же невозможно, как и наличием компании. Не следует думать, что герой городской легенды является только в толпе, хотя подобное убеждение и известно как наиболее каноничное. Дух часто имеет стойкий для определённого подопытного повторяющийся в пространстве образ. Не всегда его и путают с кем-то. Часто он олицетворяет кого-то из прошлого, а субъект воздействия не узнаёт сходства. Если прикинуть, даже мы с вами, Павел, могли хоть раз, но общаться с чёртом в личине человека. Согласно одним ответвляющимся поверьям от основной легенды, мировая душа, воплотившись в городского призрака, для особых личностей способна являться не только в скоплении народа. Тем, кто хочет её видеть, кому судьба попасть к ней на свидание или есть другой резон, она приходит в качестве полтергейста: необъяснимо поменявших места повседневных предметах, запахе дыма, эффекте чьего-то невидимого присутствия. Запугивая избранных людей, нечисть гонит их туда, где присутствует хоть кто-то посторонний, а потом материализуется в конкретного незнакомца. Ещё увидеть то, как встречник исчезает, нельзя. Поймав его взглядом среди толпы, можно, не теряя тень из виду, гнаться за ним до ближайшего поворота, где дух, скорее всего, оторвётся от преследователя, хотя в качестве оружия у него и без того есть возможность насылать морок, в рамках коего демон с лёгкостью явится как хочет и где хочет, запросто карая соглядатая.

Пока мы с Максимом шли, пространства пьянили своими ветрами и пустотой. А мне приходило на ум, что мировая душа — это то, что я ненавижу — эдакая усреднённая живая единица земли, во главе с толпой людей как венцов мироздания. После моей выписки зависимость от общества и страх оставаться одному могли только усиливать тайную враждебность к данной идее, о которой мозг тогда и не думал. Однако теперь Максим нарисовал отличный образ врага. Правда, в момент описываемых событий гнева я не испытывал, лишь в будущем мысль о мировой душе не раз горячила кровь.

Глаза милого вампира — Анны плыли воспоминанием перед глазами. Хотелось сделать что-нибудь ради неё. Она даровала мне покой и силу, тёмную и всеотрицающую. Наверное, любовь — это смущение. Ты не понимаешь, кто тобой манипулирует, не видишь, кем управляешь сам, но в итоге ощущаешь давление незримого, невоплощённого. Теперь площадь властью усталости заклинала поздних прохожих на что-то. Или только меня?

— Паш, о чём ты думаешь?

— Да так…

— У тебя неприятное лицо стало, ухмылка злая… легенда не нравится?

— Пока не началось про убийства, история напоминала прекрасные образцы фольклора, но потом скатилась на уровень примитивных страхов перед неизвестным. Твой встречник, эдакий призрак, шатающийся по городу, внося сумятицу, — великолепен, а вот связь с преступлениями явна излишня.

Эх… корни твоей легенды, полагаю, кроются в сказках о двойнике. Существует поверье, будто по старым кварталам крупных столиц путешествует один и тот же господин в давно вышедшей из моды одежде. Всегда по сходным и центральным маршрутам и в поздний час. Если случайный полуночник осмелится заглянуть под его нависшую широкополую шляпу, то увидит лицо самого себя.

Обычно частые явления вечного господина предвещают катастрофы и войны. Такое мнение сложилось потому, что издавна такое странствующее зеркало называлось в оккультных кругах символом мировой души. Иными словами, единого естества всего человечества. Той матрицы характеристик вида, коя сокрыта в любом. Духа, который есть в каждом из нас и составляет макет, схему, на которую индивидуальная биография наносит свои рубцы, формирую индивидуальную личность.

Согласно доктрине мистиков, от сотворения вселенной мировая душа претерпела множество изменений, пройдя через опьяняющие бездны эволюции. Даже человеком в привычном понимании вещей она являлась не всегда, а только с относительно недавних пор. Когда-то попав на землю из царств другого мироустройства, она забыла, кто она и где её дом. Безуспешно пытаясь вернуться назад, зеркало выпустило искры самосознания в надежде, что поодиночке в разных углах планеты они найдут то, что не удалось ей.

Перед войнами и революциями томления внутреннего двойника в каждом усиливаются. Вернее, войны и революции — это и есть побочные эффекты от медленного беспокойства нашей общей управительницы, переросшего в тревогу.

Индивидуальности стираются, океаны подсознания выходят из берегов. Уровни насилия в городах растут.

Еженощно с новым актом насилия мировая душа готовится к очередному эволюционному скачку. Кто станет её жертвой, неизвестно, но совершенно очевидно, что во всех, даже в ребёнке, это зеркало, эта табула раса, в подлинном и не опровергнутом своём естестве, загорается пламенем тысячи свечей, призывая жениха-призрака будто на гадании. Мы говорим чужими словами, встречаемся под чужими именами, творим немыслимое, а потом не помним, какой огонь зажёг адскую страсть?

Максим преградил мне дорогу. От беспорядочного кружения по площади кирпичики под ногами смешивались в сеть из чёрных нитей. Остановишься — мир снова прежний, но стоит двинуться в путь — понимаешь: невидимый ловец устроил западню. Но скоро ли он проявит себя?

Мой спутник держал меня за руку, а я тем временем надел очки. Никто не смеет попадать в сеть, не оказав ни малейшего сопротивления.

— Паш, — глаза мальчика смотрели испуганно и остекленело, — ты говоришь как Андрей. Только он никогда так красноречиво не выражался, он просто любил говорить, что встречник — это все мы и каждый в отдельности. А вместе, в одном человеке, незнакомец примеряет нас как маски на карнавале, но ни в ком не может понять естества, истинной сущности, искры Божьей. От того и странствует который год.

— Правильно, ведь борозды на схеме подобно царапинам на стекле — не способны обладать ценностью и бессмертием. То есть, в сущности, отличий нет.

— Но Андрей также говорил, что раз существует то, почему мы так тоскуем хотя бы в качестве абстрактного понятия, следует считать его реальным, пусть и не здесь. Окружающих следует видеть как символы. Любое лицо, дела индивида, события в его судьбе, все чувства и мысли — образуют знак, эквивалентный той внутренней сущности или той мечте о внутренней сущности, которую лелеет встречник. Да и вообще той мечте, что есть в каждом из простых горожан, только им думается от страха, будто она уже воплотилась. Недаром повсеместный культ личности и ценности индивидуальности кружит головы. Отними у прохожих их души, и начнётся война. Они кинутся и тебя же первого растерзают.

Максим закашлялся и, недоверчиво косясь по сторонам, продолжил. Откуда-то стали скапливаться какие-то неприятные сомнительные типы.

— Из тех пустот, откуда приходит твой жених-демон, миллиардами свечей в своё время было вызвано подобие наших душ. Мечты затаились в большинстве живущих. Гибель хоть одной из них уже превращает человека во встречника, а если умрут разом множества — стремительный и априори бесплодный поиск естества приведёт к волне самоубийств и жестокости. Пусть неясна земля, с которой к нам явились мечты, нужно собой как символами приближать её в качестве Царствия Небесного.

— Хе-хе, а ты подумал, что приближать будет просто нечего, если люди не испугаются и не потеряют ориентиров? Жертв не удастся полностью избежать, но сейчас тысячи существуют ради сиюминутного, что согласно всем религиям приведёт их в ад. Я считаю, имеет смысл утопить город в крови, но спасти мечты из зазеркалья.

Кроме того, — мой голос стал необычайно жесток, — мы говорим о коллективных мерах спасения, но существуют ведь и личные. Мне кажется, спасти собственную душу — проще, чем найти источник уникальности для миллионов. Нужно только уничтожить в себе незнакомца. Понять, что внутри шаблонно и схематично, и сжечь это на горниле своих страстей.

— Вот так и думает встречник. Ты ещё спрашивал, почему он сеет насилие и преступления… Вот потому и сеет, что желает, убивая общее, спасти частное, но до сих пор у него не получилось.

— Вполне возможно, многие кровавые тираны двадцатого и других столетий были этими твоими встречниками. Народы страдали за что-то, а кто-то один воплощал их волю и выступал в роли абстрактного двойника.

Я усмехнулся, но Максим не заметил сарказма в моих словах.

— Может быть… Андрей бы тебе рассказал. Издревле существуют обряды по выявлению подозрительных незнакомцев, мне они неизвестны, но помню, что суть всегда сводилась к тому, что встречник ограничен в памяти. Он безразличен к ушедшему, а ведом иллюзиями о своём прошлом или вообще мнит себя страдающим амнезией. Но отличает его огромная тяга к будущему. Это вечный демон завтрашнего дня. А воспоминания чужих ему людей — самое смертоносное оружие.

Возможно, было бы красиво, если бы дальше мы оба просто погибли от удара подобного клинка дней отживших в такт городским легендам. Только представьте, оставшийся внезапно одиноко на площади мой силуэт забрал кто-то другой. Максима оплакала Вика, а я исчез полуночным духом. Но мне прекрасно известно, что этого не происходило. Зоркими линзами очки показали мне живых на площади, и стало одиноко. Не помню, как происходило прощание между низеньким суетливым пареньком и мной.

Но знаю, что мы ещё заходили в кафе, обсуждая какой-то фильм и, кажется, книгу «Голем» Густава Майринка.

* * *

Днём, после сна в библиотеке, мне вспоминались утренние флаги и начавшиеся рано-рано беспорядки на подступах к центру. К площади никто не прорвался.

— Современная чёрная сотня, — констатировал мой спутник.

Одетые силой совета цветочницы взглядом покойного глаза замечали сладостные черты лиц, предавшихся неизвестному протесту. Какое счастье и благополучие сокрыто в нём! Убивать своё естество, освобождая, хоть на миг мечту о самом себе. Покидая центр, где серость побеждала тьму, я наблюдал языческие праздники под личиной здравого смысла. Красная завеса впервые поднялась одновременно над целым скоплением людей, бунтующих и подверженных истерике, и кто-то сорвал её. Быть может, неизвестный незнакомец-провокатор из милиции. «Думаешь о крови, думаешь об Анне», — шептали неслышно мои губы.

За мной увязался мальчонка в шарфе вполовину головы. Всучил листовку, но, не прощаясь, убежал. Красивая школьница (хотя с возрастом не уверен) весело улыбнулась мне. Живость её черт развеяла предутренние призраки. Ещё долго её бодрость придавала уверенности и сил.

6

В красный шёлк обёрнуты стены зданий, точно настали невозможные праздники. Падает снег. Мои сны в библиотеке, после рабочего дня и ночных путешествий, поражают яркостью цветов. Иногда в грёзы попадают громкие звуки из внешнего мира и даже всполохи света из-под полуприкрытых век. Приступы лунатизма пронзают виденье, и часто мой же голос повторяет фразы нездешнего.

В заснеженном городе моя мама живёт там, где сейчас Анна. Купив у цветочницы фиалки, я покидаю знакомые кварталы. Пока идёт снег и длится мой уход, все улыбаются и смеются задорно, улицы состоят из хороших людей.

Если бы мне сказали: «Возьми душу себе или разорви и отдай им» — отдал бы не думая.

На углу ждёт девушка, неизвестная и красивая. Но тоска наваливается… скука, бессмысленность. Букет касается земли, и передо мной Анна, и будто бы это и до того было ясно, зачем бросил цветы — доносится в голове. Но вдруг у моей спутницы становятся грустные глаза, она что-то хочет сказать, и не решается.

Полотно из красного шёлка опускается с неба, опутывая алой паутиной.

— Осмелишься ли ты, — искушает знакомый голос, — вспомни о Норвегии.

Я сдираю шёлк, но за ним опять его полотно, уже будто шарф Анны развевается передо мной, а руки спутываются в нём, но девушка отдаляется.

— Ничего не получится, если ты боишься.

Шёлк рвётся, я отбрасываю завесы, предчувствуя великое откровение, и слышу стук сердца. Он поглощает прочие звуки. Нет других звуков. Тишина. Эмоции нахлынули волной и отошли. А в ледяном море роилось понимание страшного и сладкого. Будто бы открылась пропасть, где явлены потерянные людские отличия, но если вглядишься в неё и протянешь руку — не станет ни тебя, ни мира, ни их, а только гибель. Хочется зажмуриться, а над морем плывут гроза и корабль. И снова зима…

Падает снег, но повсюду кровь… Мёртвая Анна смотрит взглядом, летящим из вечной страны снегов. Бегство спотыкающихся ног томит, дыхание нарастает, и стонут сирены… Ужас… и вот… пробуждение… точнее завершение грёз и плавное тягостное встраивание в повседневность. На границе реальности северным сиянием колыхается понимание чего-то важного и забытого.

Что-то было во сне очень личное… безусловно, он навеян недавней беседой с хозяйкой квартиры на Лесной, 17 о Лилит, которую сильной личности нужно преодолеть и победить, но всё же в нём отражалось что-то иное… связанное только со мной, нечто давнее и страшное, относительно чего и сама легенда о Лилит — только символ полузабытого события из биографии. Словно на пустом листе бумаги, в памяти проступали слова истины, написанные будто на чужом языке и превращающие в бледные копии мифы о гибели искушающей девушки. Жаль, разобраться со своими видениями мне не позволили обстоятельства. Внешний мир настойчиво и жадно звал аспиранта Леденеева к себе, прочь от холодных снегов и знаков, но казалось, что-то было узнано, вот только, к счастью или к сожалению, не удавалось понять, что именно. Но в мире снега определённо осталась моя душа, и там она была жива.

* * *

Огромная пятерня жирных пальцев пошло и гадко заменила северное сияние, покачивалась перед самыми ресницами. Тёмными пятнами на фоне приглушённого света проявлялись поодаль сидящие персоны. Когда спишь в неуютном месте на полулегальных условиях, ни на минуту не забываешь, где находишься. Сон, ещё не отошедший в небытие, оставил недоумение и неуверенное волнительное чувство утаённого открытия. Упустив мечту и картины грёз, мои мысли успели сохранить ускользающее напряжённое настроение другой реальности, к счастью, без эмоциональной привязанности и сердечных подробностей.

— Всё спишь? Не боишься, что вещи украдут?

— Только дремал, если б только кто попытался — из баллончика прыснул…

— Сурово ты говоришь, дядя Паша… или ты… или правда, спал. Нет, вы гляньте, он действительно сюда на тихий час укладывается! Невероятно, и не стыдно такой пример студентам подавать?

Слава по своей давней пошлой и театральной привычке везде устраивал балаган. Сейчас он созывает жестами и нарочито громкими речами молодёжь библиотеки, но между тем и без того знает мои страхи и причины, по коим я не отдыхаю дома.

Вообще-то, он умный и славный малый, но начисто лишён такта и подлинного чувства юмора. Его либо смешат совсем детские шутки, либо заражает чужой смех. Суть даже издёвок иной раз от него ускользает.

— До чего докатилась будущая звезда нашей специальности. Думала ли она о том, что, бросив экономическое отделение и переведясь на гумфак наперекор советам родителей и даже поступив в аспирантуру по философии, так бесславно кончит. Папа ведь хотел обрести в сыне помощника и дельца для управления своей ювелирной лавочкой, но истинный человек духа не поддался власти золотого тельца и вот теперь дрыхнет в библиотеке…

Гляжу вот на тебя, дядя Паш, и страшно иной раз становится. Вдруг и я в скором времени буду спать где-нибудь на вокзале, а по ночам отдаваться поиску приключений. Нет уж. Перейду в экономисты, стану лженауку развивать, благо есть фантазия.

Коренастая и округлая фигура Славика загораживала от меня лица сидящих у окна студентов, но и без того по физиономиям поблизости общее настроение было ясно: окружающие, как и всегда, презирали своего старшего товарища из аспирантуры.

Его вечно насмешливая и злая маска въелась морщинами в черты губ, носа и щёк, а хриплый громкий бас бил по ушам. Если он преподавал, то ставил плохие оценки, если спросишь смутьяна о чём-то, ответит чушь или без причины соврёт. Посетители библиотеки смотрели укоризненно и сладострастно мечтали о том, как будут описывать его поведение знакомым, ведь университет кишит сплетнями, а моя судьба уже месяц с лишним вызывает ко мне жалость и приковывает жадное внимание. Как можно смеяться надо мной, не понимал никто, кроме Славы.

Поэтому только с ним после выписки у меня остались приятельские отношения. Точнее, следует заметить, они сформировались, а не остались. Прежде мы особенно не общались. Мой товарищ не имел много друзей, чаще сам навязывался в чужие компании. В них его даже любили первое время за неподдельный ум, начитанность и эрудицию, которую сложный человек не всегда выставлял напоказ.

Госпитализация превратила мою интроверсию почти в экстра, да и оградила от старого круга общения стеной соболезнований, так что теперь мы были похожи и даже вдвоём имели сходные проблемы с диссертацией.

— Эти лицемеры совсем не понимают, что я не всерьёз. Вот чем ты, Паша, хорош, так это тем, что всё понимаешь, не в пример им, — нарочито громко закончил представление мой визави и наконец был готов к нормальной приватной беседе.

Чувства, оставшиеся на сердце от недавнего сна, теперь воплощались воображением в постороннего наблюдателя, который слышит разговор двух научных работников, но не вмешивается, сохраняя инкогнито. А главное, продолжая удерживать во мне неизъяснимые запредельные мечтания. Способ вернуть себе потерянное естество располагался от второго Павла на уровне протянутой руки, и там всё ещё шёл снег…

— Паршивая погода, — поёжился Слава. — Скорее бы зима, пусть и работы прибавится. Холод пробирает, и никакие сугробы не унимают ветра. Тебе, Паш, как никому другому понятна моя тоска, верно? Шляешься ночи напролёт где-то. Я даже не верил, но потом проследил, представляешь себе? Ходишь по окраинам аки серийный убийца, но надолго меня как сыщика не хватило. Замёрз и устал. Небось девиц клеишь по ночам? Только не обижайся, помню про твою драму, но считаю, что скорбеть нужно по-разному, даже необходимо, и никому не верь, прислушайся к словам философа.

— Вчера тоже наблюдал за мной?

— Нет, вчера же четверг, карточный клуб, а потом в рейд, сам знаешь в какой игре, — не мог при всём своём желании.

— Хоть нормальные карты или из серии фэнтези?

— Нет, как раз те, из серии, как ты выражаешься. Я презираю простые карты, кроме покера. Хотя и его тоже… в принципе азартные игры не моё.

— А жаль, жаль, печально, а то интересного много случилось. Мог бы помочь разгадать тайну.

— Какую тайну?

Глаза Славы замаслились, мне сразу стало ясно, что он разбудил моё тело, просто от скуки, в перерыве между серьёзной работой и развлечениями. А в то же время Посторонний, там, где идёт снег, достал колоду из пятидесяти двух карт, и снежинки ласкали их лакированную кожу. Под ноги легла выпавшая — десятка пик.

Холода осени удивительно сочетались с грёзами о грядущем. Окна отражали несуществующую оттепель, и студенты словно готовились к сессии.

— Тайна заключается в том, что одна загадочная особа вчера лгала мне. Она очаровала меня, и доискиваться, в чём дело, не пришлось. Но если бы ты следил за мной, сразу очень многое встало бы на свои места. Сколько раз я вчера жалел, что не могу видеть глазами наблюдателя!

Собеседник закусил губу.

— Может, и правда жаль, что именно прошлой ночью столько забот навалилось… Эх! Но ты расскажи, что толком стряслось? Не томи душу!

Мне потребовалось время, чтобы поведать товарищу о недавних событиях, связанных с загадочной девушкой, в частности стараясь акцентировать внимание на факте слежки за Анной и убийстве в соседнем подъезде, но о деталях разговора я умолчал. Только рассказал, что ото всех расспросов попутчица отговорилась двусмысленными намёками и историями.

На протяжении моей речи кто-то незримый стоял и выбрасывал лакированные квадраты на несуществующий стол, один за другим, но неизменно и иррационально выпадала последовательность десяти пик, короля червей и джокера. Если бы вспомнились арканы Таро, волны снежинок кружили десятку мечей, императора и смерть, колода же по-прежнему не заканчивалась и не убывала, а снег грядущего приятной атмосферой охлаждал моё разгоравшееся радостью сердце. Знание последних пришло ко мне от одного человека, с которым я активно общался до госпитализации. От него дома до сих пор валяется чужая колода… Вдруг возникло подозрение, что зимняя атмосфера преследует неспроста, что где-то это уже случалось, и я принимал непосредственное участие в чём-то, что может раскрыть загадки настоящего, но как такое вообще возможно? Или сновидение продолжилось без меня в моём подсознании и грёзы наполнили библиотеку? Лишь губы продолжают как ни в чём не бывало беседу со Славой. Глаза улыбаются, фразы баюкают тайной, но словно другую историю вчерашней ночи слышу я из своих же уст, и почему в воспоминаниях то и дело фигурирует снег из сна?

— Да уж, Паша, не надо, наверное, волноваться, хотя басня интересная. Если и таинственная незнакомка такая же симпатичная, то можно прифантазировать кое-чего, но момент, когда ты увидел своего полубрата, я действительно не понял. Не могло произойти ошибки? Темно же. Спору нет, мы с тобой познакомились, когда о нём остались исключительно твои слова, а значит возражать тебе сейчас глупо. Но если то был он, то почему не заговорил? Или боялся, что товарищ из прошлого сорвёт им какой-нибудь план, не хотел впутывать друга?

— У меня есть предположение, но оно очень личное. Прошлой ночью мои глаза вырвали из мрака его взгляд. Очень яркий и не меркнущий в памяти. Когда-то в детстве у нас было общее увлечение — сочинять. Мама поощряла это, и мы часто рисовали комиксы и придумывали рассказы. Неожиданное для школьников чутьё подсказало, что честолюбивых замыслов взяться за стихи и романы осуществлять не следовало. Детям просто нравилось тренировать волю и воображение. К тому же любое событие, записанное на бумаге, приобретало некую внутреннюю творческую пустоту… или особую несказанность норвежских фьордов, в которой оттенки ложились, выстраивая настолько иной взгляд на ситуацию, что в конечном счете приводило к чувству, будто само повествование оживало и вело автора к каким-то заданным шаблонам всех возможных историй. К дому коллективной памяти, как мы это называли.

В основном, конечно, сочиненное нами представляло собой неоконченные подобия снов и компиляции сюжетов, почерпнутых из ТВ и сказок, но именно такой взгляд, как я видел вчера у Дениса, в те годы очень хорошо упоминался в его рассказе.

Взгляд не простившего.

— Ты собираешься весь рассказ его выложить, чтобы объяснить, в чём дело? Что за канитель вообще с воспоминаниями, какая связь?

— Не переживай, суть проста, но нужна предыстория. Слушай и не отвлекай. Когда детство подходило к концу, Дом памяти перестал казаться нам чем-то добрым и увлекательным. Во-первых, кругозор вырос, во-вторых, розовые очки разбились. Так или иначе, оба подростка отошли от творчества, но перед этим каждый написал рассказ, по которому другой смог всё понять о его внутреннем мире. Понимаешь, прямо всё и до конца?

— Не думаю, что понимаю.

— Произошло много потрясений, поступление в университет, переезд на новое место. Постоянно окружающие страдали от недовольства новыми людьми. Учителя срывали злобу на учениках, тинейджеры осознавали пошлость мироздания и то, что их биография далее пойдёт по пути их отцов и матерей. Никто не желал этого, ведь для думающей молодёжи такое подобно утрате смысла жизни и надежды на будущее. Мечтаешь изучать неизвестное, стать уникальной личностью, а получаешь экономическое образование и бесцветную судьбу. А главное, всё от начала и до конца отныне становилось понятно. Чего-либо большого и важного ждать не стоило. Тогда сходные настроения отравляюще подействовали на всё поколение, но я помню реакцию Дениса и свою. Проявилась она постепенно, и то, насколько она идентична, прояснилось лишь по оставленным нами слабым произведениям искусства.

Как-то… не помню когда, допустим, под Новый год, мы обменялись тетрадками. Под моим авторством недавно родилось на свет сказание о войне и смерти, сочинённое с упоением человека, открывающего душу и желающего удивить. Очень тяжело шло создание. Я так и сказал другу: «Это то единственное и последнее произведение, что будет мной написано в жизни. И бросаю… надоело». Мои подростковые представления о себе полностью исчерпались в той повести, и выражать что-либо ещё не было смысла.

Суть её сводилась к следующему. Однажды по ТВ объявили, что у людей нет будущего, а их биографию стоящие вещи более не обогатят. Каждому сотруднику на работе, ученику в школе и институте — выдаются планы. Согласно данным бумажкам советовалось неукоснительно продолжать своё существование до самой могилы, в противном случае и воспоминания о прошлом будут мистическим путём забываться, поскольку ученые открыли, что таковы законы природы. В рядах обывателей данное известие по неизвестной причине вызывает порыв нездоровой доверчивости и испуг. Горожане верят ТВ и листовкам, впадают в депрессию и панику. Число преступлений растёт, грабежи, вандализм, мародерство, разврат — уже никого не удивляют. Правительство не выдерживает и сознаётся, что это всё был социальный эксперимент, искали, мол, рецепт счастья народного. Но процесс уже не остановить. Происходит деление общества на тех, кто, обрадованный лживостью последних потрясений вселенной, хочет строить новое будущее, и тех, кто желает мстить за утраченные иллюзии. Война начинается, и кончается моя повесть.

Денис отреагировал неожиданно. Восхитился, но решил доработать свой рассказ, несмотря на все уговоры, не дав его прочитать.

Через месяц, в феврале, наконец открылась и его история.

Меня тогда поразило, как прозаично и коротко звучала его, по сути, тождественная моей мысль.

Некий мужчина возвращается из родительского дома, где навещал любимую мать. У незнакомца отличное настроение, но при выходе он сталкивается с человеком, которого знал в отрочестве. Встреча проходит в полном молчании, и только глаза нового героя повествования печальны и равнодушны, словно внутренне означают: «Не прощу». Сбитый с толку в полном смятенье мужчина, теряя шляпу, заходит в бар, подсаживается к первому попавшему посетителю и выкладывает с бухты-барахты, что прожил жизнь зря. Мы узнаём, что человек, увиденный им у подъезда, идеально, но невозможно похож на одного его старого друга, давно покончившего с собой. В молодости существовал некий клуб самоубийц, где состоял и главный герой. И в отместку за обиды на несовершенство мироздания многие молодые люди совершали отчаянные шаги и криминальные действия, пока наконец им не наскучивала и такая игра, и они решались на смерть. Мужчина вспоминает, о чём мечтал вместе с другом своей молодой поры, какие грандиозные надежды были, ради них он и остался жить, но в итоге превратился в образец мещанина. Пошлого человека с идеальной биографией, но ничего не достигшего из «высокого», типичного сытого семьянина. Далее главный герой с болью и горечью перечисляет, что у него могло бы быть, но что он потерял, перечисляет свои шансы и как он их профукал. Нам искренне жаль бедолагу, а мечты его упоительные, поистине глубоки, а замыслы подлинно стройны и совершенны. Когда непонятый пьянчугами мечтатель убегает из пивной и направляется к мосту, читатель не осуждает его. Выбран настолько пафосный стиль повествования, что не терпится сказать: «Прыгай! Так и надо! Сотри образ себя и слейся с пустотой ледяных вод!»

Нелепо и неумело прекрасный семьянин и удачливый карьерист утопает в реке. И тут вместо логического сильного конца Денис подробно описывает имущество, достижение и успехи погибшего мужчины. Скрупулёзно, методично, даже скучно подсчитывает всё, что он заполучил, обретая свою биографию, отвергнув судьбу героя. Тут-то и начинается подвох. Мы уже видим семью. Жена, добрая и милая женщина, режет пирог дочери на день рождения. Двое сыновей предварительно поздравляют младшенькую. Звонит по телефону мать главного героя, дамы мило болтают. Постепенно дело идёт к кульминации, и ничего не происходит.

Счастливая семья смотрит на дверь и ждёт прихода того, кто почему-то опаздывает. Описываются шутки и улыбки присутствующих. Бескорыстная радость и доверчивость жены и детей. Перечисляются в огромном количестве счастливые дни и годы, проведённые в браке. Взгляд читателя отправляется в бездну минувшего, где талантливый молодой парень наполняет существование других светлой улыбкой.

Когда рассказ заканчивается, с моста хочется прыгнуть самому или столкнуть туда Дениса. Помню, я рассердился и раскритиковал историю. Мой друг обиделся и до самой своей пропажи больше не показывал мне своих сочинений. Не знаю, писал ли он ещё чего-нибудь?

— И теперь ты опасаешься, что бывший друг детства укоряет тебя за когда-то тобой сделанный выбор? Паренёк пропал без вести, а ещё учит успешного начинающего философа! Или именно в том и параллель? Ничего не добившийся мёртвец осуждает твёрдо вставшего на ноги гражданина.

— Просто в своё время мы пошли разными путями. И про успешность ты махнул. При нынешнем положении дел в стране — философ звучит иронично, хотя когда-то моя успеваемость и радовала.

Вернувшись мысленно в царство своих давнишних воспоминаний и доверив собеседнику их тепло, мне удалось подавить волнение, связанное с этим чёртовым воображаемым снегом. Дети отошедшего сновидения — прихотливые фантазии и дальние настроения моего отрешенного разума — подчинялись исключительно своим законам. Видимо, в самом деле, когда Денис показывал рассказ — господствовал февраль. На это хочется надеяться, но минутный страх сгинул. Библиотека снова тонула в ленивой атмосфере осени, а сквозняки едва ощутимо пробирались между столами, как мелкие домовые. Прежние студенты нежились в ласках курток и тяжёлой обуви.

Только в глубинах подсознания неподвластная идея шептала неизъяснимое устами будто бы моего брата, но чего-то не договаривала. Красный шёлк трепетал у ног.

— Знаешь, Слав, что ещё является параллелью? Мне даже сразу не пришло в голову. После встречи у подъезда я сразу поднялся к Анне. Старое здание ассоциировалось с чем-то, будило иллюзии. Словно приходил как к себе домой. Уют там повсеместно, а главное, лиризм, лирика какая-то витает. На земле все умерли, и лишь ты один в пустоте. Покой и тишина. Приятная усталость в конце долгой дороги. Трудно объяснить, но это походило на смерть. Будто я касался других миров и обрёл благополучие, но особое, злое.

— Ты имеешь в виду, что обрёл душевное равновесие, пропавшее с дилеммой о твоём утраченном естестве?

— Да, только проблема не исчезла. Но в квартире Анны на третьем этаже, точно завороженный потоком тоскливой и решительной музыки, мой разум не боялся бездушия. Утешало отчаяние. Полное и мёртвое, могильное. Отчаяние будила в сердце Анна, и оно разливалась по всем закоулкам здания, проникая во все двери, срывая все замки. Никто из соседей, наверное, не знает причины своего уныния. Иначе многие б устроили охоту на ведьм, нашли вампира. Растения на подоконнике, пейзажи в стёклах над ними, дубовая, кажущаяся каменной мебель с пылью… опьяняли сладострастием тонкой и нежной эстетики. Отчаяние, чуждое и отражённое, было фундаментом всему. Думалось, выгори вселенная дотла, умри самозабвенно, и спокойствие не поколеблется. Если честно, даже хотелось… вернее не оставалось никакого сомнения, что мир тебя не поймёт, отвергнет в любом случае, а оттого сердце мечтало: «Скорее проклятье, скорее гонения, пусть сломают дом, убьют девушку, меня… где-то далеко есть пропасть, напоминающее небо, но на самом деле — это земля и родина наша подлинная, там не хорошо и не плохо, но там истинная жизнь, полезная и осмысленная, хранящая тайны. Мы не достигли её, умерли здесь, но мечтой остались верны и в мечтах узнали её, а значит, с ней навеки».

— Иными словами, ты словно в реку упал, как та эгоистичная скотина из сочинения твоего Дениса? Романтично, конечно, и Анна, похоже, красавица, раз вызвала в тебе такие страсти и думы о самопожертвовании, но смотри, мой совет — брось её. Лучше забудь, к добру лиризм не приведёт.

— Помоги мне, в следующий раз, когда я пойду к ней, проследи за нами.

— Не вопрос. Умение заинтриговать, Паш, всегда твоя сильная сторона. Заодно из великодушия развею кошмары, не позволяющие уму верного товарища отдыхать дома. А где живёт твоя девушка-вампир?

— Уже упомянул вообще-то, ну да ладно. Лесная, 17, второй подъезд, третий этаж, дверь слева.

— Это часовая мастерская, во-первых. То, что адрес был назван, я как раз сразу запомнил, и многое смекнул, между прочим, но посчитал обманом слуха. Во-вторых, вкус к архитектуре попал в твою кровь, наверное, от какого-нибудь графа. Полумузейное здание, где в плену бессонницы тебе довелось ночевать, — исторический памятник и имеет это звание сколько себя помню. Неудивительно, что строение девятнадцатого века кажется знакомым. Ты тут мистику не приплетай со всякими дежавю. В Москве чёртова пропасть похожих призраков минувшего на подступах к центру, да, если честно, и на периферии. Правда, на Лесной, 23 мои друзья по картам снимают комнаты. Собственно, коли б я знал, что ты вчера там околачивался, можно было бы и пересечься.

Да и вот ещё… В-третьих, сколько лет нужно прожить в Москве, чтобы не ориентироваться в паре соседних районов?

— В моём родном городе в плохую погоду мне удавалось потеряться и среди пяти-шести знакомых с детства улиц.

— Оно и заметно. Двор, куда тебя занесло, почти единственный среди проспектов Лесной, но его площадь впечатляет. Может, соседняя постройка? Она тоже далеко не новая.

Разговор продолжался ещё полчаса, но Слава отказывался мне верить, хоть и согласился играть роль наблюдателя на протяжении завершаемой недели. Приступить обещал со следующей ночи, а на эту пригласил почти к себе.

— Полусеместровая аттестация на носу, а ты ещё совершенно не готов мурыжить своих оболтусов. Лектор же по твоему предмету — зверь, если ему предварительный список тех, кого он на экзамене станет первыми валить, не предоставить, влетит-то тебе. Когда будешь и где намереваешься проверять чужие контрольные и домашние? С листками по городу бродить? Распланируй как следует будущие занятия хотя бы сегодня, не всю ночь же спать?

Короче говоря, Слава сумел убедить меня пойти в его компанию, которую сам называл «старой доброй», но с которой познакомился едва ли пару месяцев назад.

Обещанный ужин и постель убеждали восстановить силы.

Покидая библиотеку за парой будущих философов, сквозняки растворялись в океанах сначала гардероба, а позже в первоводах осеннего воздуха столицы, где упущенное настроение полузабытого сна скользило по улицам, ожидающим зиму.

Так двое удалялись в гости, пока снег в моём сердце навевал меланхолию.

— Ты скоро увидишь жилище Анны, — улыбался неуловимый шепчущий на задворках памяти.

И всё же ум не мог отделаться от тягостных предчувствий… Что-то было в недавнем сне очень личное… связывающее мифы о Лилит и её смерти именно со мной. Вернее, с уже отжившей до госпитализации биографией.

7

Очки, возможно, погибшей девочки, сбитой бездушным водителем, сильно состарили Славу. Теперь в нём боролись черты крайне строгого профессора и уставшего от жизни добродушного доктора. Надев их на нос и слушая рассказы своего провожатого, парень смеялся.

Израненные осенними ветрами глаза обоих аспирантов не сразу отыскали адреса, по которым меня носило минувшей ночью. Лишённые тьмы переулки и проспекты играли пьесу по мотивам моей истории, но произошедшее вчера не могло случиться здесь.

— Кто бы мог подумать, мы оба ошиблись? — восклицал смеющийся толстяк. — И не часовая мастерская, и не квартира. Бюро путешествий — какая проза!

По пути к товарищам Славы мой друг захотел перекусить, и мне удалось после недолгих пререканий затащить его, наполнившего желудок до отказа, в дом семнадцать на улице Лесная. Подъезд виновато отражал мёртвые лучи пасмурного неба. Здание сильно испортилось от воздействия огненной сферы за облаками. Немощная ветхость в содружестве с пластиковыми, к счастью, без неоновой подсветки вывесками маскировали неизвестности и тайны, похороненные здесь.

— А вот и часовая мастерская! — Слава нашёл искомое в соседнем подъезде, где вроде должно было произойти убийство.

Подъезд выглядел незнакомо, впрочем, я в него и не заходил, только собирался. Воображал, правда, иначе.

Пока ступеньки стремились вверх, мой голос бился о вздымающиеся пролёты:

— Наверное, дом девятнадцать, а не семнадцать, видимо… либо Анна солгала, а проверить не пришлось, либо… судя по всему, вариант о лжи правилен. Смекнула, что незнакомец ориентируется в городе, как брошенный котёнок, и запросто заворожила и одурманила. Ясно же как день, что не собиралась она пускать к себе неизвестно кого ближе, чем следовало, и доверять секреты.

Слава то ли по взбалмошной своей природе, то ли действительно вспомнив, что ему требуется проконсультироваться насчёт каких-то домашних часов, уверенно вёл меня к коричневой и местами обшарпанной двери.

— От бабки и деда штук двадцать аппаратов с кукушкой сохранилось, они их коллекционировали вроде, но ума не приложу, куда теперь их сбыть. Да, и мне сейчас себе хочется новые купить, коли по приемлемой цене что-то будет на заказ.

Мы постучали. Из помещений магазина пахнуло уютным воздухом обжитого места. Настолько, что внутри можно было находиться в плотной домашней одежде или лёгкой уличной, но даже на пороге всё овевалось теплом.

Навстречу вышла женщина и казалась побеспокоенной и не желающей посетителей.

Измученное лицо долго вглядывалось в двух чужаков, высветляя в зрачках затаённое смущение и неприязнь, за коими пряталась обычная близорукость.

Едва позволив ощутить силу и глубину её на удивление приятных и благозвучных до музыкальности речей, на пороге показался сам мастер-часовщик, похожий на увядающего декадента Серебряного века.

Некоторый стыд за Славу и его бесполезную видимую живость заставил меня, потупившись, остаться на лестнице, отказавшись наблюдать за тем, как он праздно тратит чужое время. Чтобы ему стало самому неприятна его затея, я всучил товарищу свою сумку с материалами для подготовки к занятиям, но это не возымело ни малейшего эффекта. Коренастая фигура скрылась в коридоре магазина, больше похожего на элитарную квартиру, а мне пришлось обретаться снаружи.

Не намереваясь поддерживать разговор с хозяйкой и овеянный теплом, перешибающим холод подъезда, я хотел отойти вглубь этажа, но над головой раздался детский смех и крики радости. Очень явственно и живо, даже у постороннего откликнулось что-то в душе. Глаза устремились к бетонной лестнице, открывавшей путь в темноту чердака.

— Это соседские ребята. Никак не удаётся отучить их играть так высоко. Счастье, что ход на крышу намертво залили, а то б не избежать беды.

— Наверняка страшно интересно там. Поближе к небесам.

— Вот примерно сходное юное понимание поэзии и влечёт их туда. Мальчиков и девочек привлекает не столько лиричность нашего дома, к сожалению, а легенда, которую сами себе они и придумали. Но признаюсь, мне она нравится, пусть бы только никто не пострадал от заброшенного чердака.

— Последние дни я будто собираю легенды…

— У вас внешность соответствующая. Притягивает мистику и неизвестное. Кажется, будто видишь не в первый раз. И это переводит мышление на правильную колею. Правильную, если только потустороннее интересует, конечно.

Не позволяя обладательнице смущённо опущенных ладоней уйти далеко на холод, запястья привлекли моё внимание. У жены часовщика руки отражали молодость. Как правило, старость первыми не щадит именно их. Но у моей собеседницы морщины тоски и одиночества превращали кожу в подобие змеиной, оказав специфическое воздействие на пальцы и ладони. Казалось, они напоминают о фантастической красоте, когда-то свойственной их владелице. Настолько призрачной и мощной, что невольно думалось, что в сравнении с грацией молодых она затмила бы юность. Но посмотрев фотографии дамы в прежние годы, большинство разочарование бы одолело, не трону лишь извечное и небывалое «когда-то», навек бессмертное в кистях и запястьях.

— Примыкая к безумцам, верящим в знаки, я уже не могу пройти мимо и ничтожной мистики, последний месяц судьба научила прислушиваться к любым изменениям в атмосфере. О чём говорится в детской легенде?

— Не то чтобы она выглядела такой уж ребяческой, подрастающее поколение часто упоминает о каком-то художнике, поведавшем им сокровенную правду, но мне думается, какой-нибудь способный мальчик вполне в состоянии сочинить и жёстче. Считается, что в соседнем подъезде ещё при царе подолгу останавливалась одна иностранка. Знатная госпожа с прескверным характером и искусственными манерами. Она не заслужила бы всеобщего внимания, если б не лёгкая скользящая красота, пронзавшая её худое, почти невесомое тело. По словам нынешних мальчишек, привидение, вызванное биографией хозяйки, должно обитать где-то в районе третьего этажа и на чердаке. Нервная и злая женщина славилась своим эксцентричными выходками и приобрела репутацию садистки. Не в масштабах равных Салтыковой, конечно. Но, в принципе, и об иностранке из наших стен будто бы ходили будоражащие фантазию истории. Перечислять их даже стыдно. Если бы и вправду такое происходило, давно бы полиция арестовала ведьму. Убийства, блуд, тайные общества революционеров, страстные занятия спиритизмом и гоетией, избиения, насилие… но однажды всё прекратилось. Девица полюбила юношу, который недавно появился в городе и плохо знал местные сплетни. Поддавшийся светлому порыву несчастный полюбил демоницу. А с помощью редкого влияние, мрачная госпожа стерегла покой возлюбленного до самой свадьбы, которая уже намечалась. Но стечение обстоятельств вмешалось в планы садистки, и парень всё узнал. Скоро утешившись в объятьях какой-то знакомой нашей иностранки, неудачливый мальчик пытался наладить своё счастье, как мог. Не интересуясь судьбой бывшей любовницы, он заказал портрет новой подруги у одного преуспевающего и талантливого художника.

Картина удалась на славу, но вмешалась чёрная мистическая сила. Брошенная девушка из соседнего подъезда, являясь, по общему мнению, ведьмой, заколдовала полотно. С момента своего появления в доме произведение искусства пугало всякую посмотревшую на него женщину, и по ночам из зеркала, напротив которого висел портрет, спускалась отвергнутая любовница, наводя ужас на прислугу.

Однажды осенью парень лишился девушки, погибшей от болезни загадочного происхождения, после чего совершенно потерял разум. Увидев тело мёртвой подруги, он кинулся в дом к своей иностранке и жестоко зарезал кухонным ножом виновницу всех бед. Вымыв рубашку, ещё целую ночь сумасшедший был на свободе, любуясь картиной великого художника в комнате своего жилища. Но в поздний час с портрета на убийцу смотрело прямо сквозь лицо изображённое — лицо убитой мрачным осенним днём. Выколов себе глаза, несчастный бежал от полиции из города, где, очевидно, и погиб.

— Вполне жизненная история, и подобную как раз я недавно слышал… действительно — школьнику под силу сочинить и страшнее, сам в эти годы писал с братом не хуже.

Наблюдая за рассказчицей, я, вместо того чтобы почувствовать её отношение к мистической истории, вдруг ощутил, как она любит детей, особенно тех, что играют на крыше. Добрая и мечтательная улыбка сопутствовала и смягчала жуткую легенду, произнесённую прекрасным мелодичным голосом. Пока мне приходили на ум слова, сказанные Анной, где фигурировала схожая легенда, зрелое и интеллигентное, полное усталости, но красивое лицо создавало в комплексе с руками впечатление учительницы музыки от приятной собеседницы. Изящные пальцы и ногти при высохшем теле могли быть представлены на струнах или клавишах.

— Не удивлена вашим способностям, а сейчас пишете, стихи, повести, романы?

— С момента моей ссоры с братом вдохновение покинуло меня. Он своего рода был аккумулятором энергии, а я принимал её, причём часто первоначально его идеи отражались именно в творчестве второго юного автора.

— Пусть то будет звучать странно, но хочется повторить, насколько вы похожи на кого-то. Легко предположить, что изначально мной и было сделано, о том, как многие замечают и странно реагируют на такую игру природы. Но есть одна фотография, где в военной форме человек, крайне напоминает вас. И не просто похож, а словно до дрожи…

— А не подскажете, сколько людей в здании могли слышать историю про иностранку от детей?

Женщина смутилась, явно сбившись с какой-то мысли. Из глубин квартиры уже слышались спорящие возгласы приближающихся мужчин, но вдруг стихли. Шаги двинулись в обратном направлении от нас.

Один взгляд на жену часовщика, и снова красный шёлк одолел меня… Неистовая нежность. Полузабытый сон из библиотеки о снегах и Анне расправлял крылья. Почти отпущенный на волю, он наконец мог снова заявить о себе.

— С чердачным нашим населением общаюсь по большей части я да их родители, которые местных слабо интересуют. Главное, чтобы не сильно шумели, как тут говорят. Бремя преподавательской деятельности свело меня с одной рядом учащейся школьницей год назад, и от неё легко было узнавать, как сказка обрастает продолжениями и альтернативными концовками. Не исключаю, что в принципе любой жилец мог услышать и даже специально выведать кровавую легенду. Сейчас мистика в моде. А вы ей так заинтересовались… рассказанное мной — ещё не вся легенда, даже не беря в расчёт апокрифы.

— Простите за нескромность, но предмет вашего репетиторства — музыка? Просто я обратил внимание на руки…

— О да, в нотах всё моя жизнь, но что в руках вы заметили? Неужели подобное ещё видно? Пока муж возится с механизмами и содержит магазин, я помогаю ему чем могу и занимаюсь со школьниками математикой, готовя к поступлению в вузы. Игра на фортепьяно — неосуществимая мечта, оставленная по моей же вине. К счастью, музыка сохранилась в биографии и нынешней, благо удаётся снимать для репетиторства особую комнату в этом же доме. Никто не слышит, если там играют.

Пока беседа не прерывалась, мне не составляло труда заметить, как часовщице понравились расспросы о руках. Значит, ей известна их магия. В плену разрозненно спешащего времени сотен машин судьба воплощалась в прекрасных старинных изделиях, предназначенных для напоминания о том, что все шансы и возможности неумолимо ускользают. Уроки с детворой также длятся строго по часам. Наверное, ничего так сильно женщина не желала, как победы над абстракцией вечного движения. И то, что было в ней молодо, освещалось особой гордостью.

— Продолжение легенды об иностранке имеет больше связей с днями настоящими. Портрет колдуньи продали с аукциона, и далее он сменил тысячи владельцев. Молодые девушки неизменно ощущали в картине друга и утешителя, подолгу разглядывали образ когда-то убиенной. Вскоре начинали грустить, капризничать, закатывать скандалы. Желание надевать мужское платье и драться между собой нередко разгоралось в их крови. Луна оживляла полотно, и к полуночницам приходила иностранка, с ними плакала о чём-то и звала неизвестного. Из девушек образовывался тайный культ.

Мужчины, которым портрет просто нравился, попадали под магическое действие полотна впоследствии. Но постепенно их становилось так много, что вместе с капризными барышнями они образовывали своего рода клуб по интересам, бессознательный союз поклоняющихся ведьме. Под воздействием портрета сильный пол делался агрессивнее, переставал контролировать эмоции, ударялся в пьянство и разврат. С одним из таких служителей нового культа рано или поздно происходила вот какая история. Кто-то из молодых незнакомцев, неизбежно волей рока попадающих в дом, неизменно под чарами картины или сам по себе влюблялся в служительницу луны. Роман длился бурно и страстно, а накануне свадьбы родители девушки с ужасом замечали, что их дочь пропала, и вместо неё с неизвестным венчается дама с портрета. Несчастным молодым людям пребывать околдованными доводилось недолго. Скоро их убивали, позавидовав красоте супруги, либо завистливые товарищи мужа, либо служительницы луны, коих обошёл благой долей жребий. К счастью, однажды картину уничтожили родители одной жертвы трагических событий. Здесь, правда, стоит заметить, что суть многих апокрифов данной легенды как раз сводится к тому, что жрицы луны успели перекопировать портрет, сделав сотни копий. После гибели оригинала копии получили равную силу. И до сих пор тень иностранки путешествует по свету, вклиниваясь в атмосферу мобильных телефонов, телевидения и интернета. Только, если это так, весь мир давно должен был погрязнуть в разврате, насилии и убийствах. Впрочем, нонконформистскому сознанию придётся по душе такая интерпретация упадка нравов вокруг нас.

Вернувшись из главной комнаты магазина, основательно поспорив, Слава и часовщик снова приближались к лестничной клетке, причём ощущалась шутливая медленность их движений, будто люди подкрадывались.

— А я вижу, ты, Паш, совсем не скучаешь без меня. Мы с Алексеем Максимовичем уже решились подслушивать, о чём вы тут болтаете, жаль, пропустив начало, ничего не поняли. Но, хоть и не хочется никого отвлекать, моё дело тут абсолютно закончено, не считаешь ли необходимым откланяться? Этот негодяй не хочет покупать мои партии подержанных часов.

Наскоро прощаясь с хозяевами лавки, я успел спросить:

— Вы не знаете Анну? Она уехала из города, но раньше жила на третьем этаже в соседнем подъезде.

Часовщик с женой переглянулись, и сожалением и тревогой повеяло от выражений на лицах. Цепь ассоциаций протянулась мгновенно: взгляд Дениса вчера неподалёку — сон и зима, этот чёртов снег — то, как в детстве был написан рассказ о самоубийце. Неужели тогда ещё не случилось Нового года? Когда же пришёл январь? Уже ужас подступил к сердцу, но причина их смущения прояснилась.

— Извините, Павел, я так и не представилась. Людмила Звенина, а это мой муж, Алексей Звенин… Насчёт Анны, ничем, к несчастью, не помогу, но, может быть, не на третьем этаже? Это вас легенда, видно, сбила. Третий этаж занят, и квартир нет ни здесь, ни там, одни офисы и полудомашние конторы, вроде нашей.

— Что ж, пора прощаться, моё имя, вы…. Ну да. Кстати, действие городских легенд, по-вашему, происходит чаще в какое время года?

По недоумению и морщинам около глаз стало ясно, что ответ не принесёт ни облегчения, ни страха.

— Хм… никогда не думала об этом. Летом, наверное, оно безликое. Не знаю.

После неловкой паузы, все резко отмерли и засобирались.

— До свиданья, и если потребуются часы или часы занятий со школьниками — обязательно заходите! — вежливо произнёс муж женщины с изящными руками. Теперь на его глазах сияли аккуратные очки.

— Конечно, зайдёт он! Если я не приведу, заблудится и опять запрётся чёрт знает куда, а мне сюда что-то не охота возвращаться, — Слава грубо поплёлся к выходу.

Спустившись на второй этаж, он обратился в пространство:

— Звуки… кто-то плачет или стонет. Дьявольщина.

— Это детский смех, — весело поправил его друг аспирант.

Подняв головы, мы смотрели наверх, откуда доносилась молчащая, но не немая тишина. Уже подходя к двери на улицу, можно было услышать топот маленьких ног.

8

Потом настали чёрные времена.

— Так он действительно видел привидение?

— Да нет же, просто похоже получается, у духов не бывает мобильников, — звучал голос Славы.

— Вот именно, что получается, будто с нечистой силой столкнулся и замалчивает. А у современной нежити и технические предметы имеются!

— Он с девушкой познакомился, дурень, а не с демоном. Пару часов назад никак угомониться не мог, тащился и товарища пёр на усталую голову в какую-то цветочную лавку здесь неподалёку. Да ещё «Оранжереей» её звал! Улица у нас большая, конечно, но магазина ни разу подобного не видел. Хорошо, там ему всё не так показалось и продавщица не в его вкусе, не то что жена часовщика.

— А от чего вообще твой друг госпитализировался-то недавно?

До того, как мне пришлось слышать подобные идиотские вопросы и комментарии в свой адрес, сопровождаемые вялой защитой моего товарища, мы с ним осматривали неприметное каменное здание рядом с небольшой стройкой. Квартал вблизи моего приюта на эту ночь сплошь состоял из разношёрстных кубов и трапеций, нехотя замаскированных под жилые дома и промышленные учреждения. Район улицы Лесной будто обмелел, и с него стекли краски подлинного бытия. Чувствовалось влияние массы новых и оттого уродливых, архитектурных выродков.

Край света следует изображать именно так. Маленькие, без каких-либо излишеств домики под игом башен, кранов, строительных лесов, сетей зелёных нитей. Из окон временного убежища, приготовлено мне Славой, первым и самым значительным, что могли увидеть глаза, был огромный чёрный железобетонный квадрат. Никто не мог объяснить внятно, каково назначение этого высотного призрака, но с ним мгновенно устанавливалась связь, сходная связи вампира с его жертвой.

Предполагая, как мой ум будет досматривать сны, чьи настроения подкорка тщательно берегла для позднего часа, я старался не смотреть в стёкла, пока не стемнеет, и зеркальная проекция комнаты не установит торжество моего отражения над изуверским пейзажем. Когда начало темнеть, все постройки уподобились чёрным кубам, кто-то из уже собравшихся в униформе металлиста успел обратить всеобщее внимание на миг, в котором, как в тёмной комнате, зажёгся свет сиянием тысячи фонарей по всей столице.

Пока в квартиру набивались прибывающие гости за азартом и выпивкой, я решил притвориться усталым и вздремнуть на обещанной кровати. Желания знакомиться и встречаться с обилием чужих людей не возникало. Хотя благодарность за атмосферу жгла чувством вины сердце. Не гуляй под боком до рассвета сброд товарищей Славы, мысли об отсутствии у меня личности, как и у всего человечества, подняли бы бессонницей усталое тело и направили порождать очередную городскую небыль.

Проделав со старой и прекрасной люстрой ритуал тысячи свечей, недавно завершённый в городе, секунда умерла во мраке. В память о себе подобной героической, внутри которой взорвалось солнце, передав пламя фонарям и рекламным щитам, последующие единицы отчёта шептали: «Усни, твой покой охраняют те, кто ни в чём не сомневается». Мой двойник, с самого пробуждения своего в библиотеке заменявший присутствие Павла Леденеева, наконец выцвел за ненадобностью. Выключился, будто голем, из которого вытащили волшебную пластину с заклятьем.

Моё истинное «я» вызвало призрак украденного в библиотеке сна. Но и он скорее напоминал кого-то вторичного? Тени настроения за день отяжелели, изменились. Двойники множились, но не было естества, особой уникальной природы, ни у кого — лишь зеркало. Незнакомец смотрелся в него, как в воды ледяных морей, рек, болот, почвы. Город тянулся миллиардами ему подобных, вставшими на подмостки небоскрёбов, в бездну, и загорались звёзды. Где-то в настоящем мире, в зазеркалье, там, где не живут духи, вроде меня.

Над мегаполисом начинался снегопад. От холода пустели улицы, а фрагменты истины, белые мозаики неба, наделённые переливами гаснущих пентаграмм, хрустели под ногами незнакомца. Стонали сугробы и ненавидели шествие образца человечества. Всеми желанный и обласканный демон ступал на порог жилищ, умирал на войнах, сгорал и замерзал, и каждый звал его, но он не откликался.

Неизвестный попадает в кафе, освещённое ярко, но белые саваны зимы подчёркивают бисер отчаянья близ входа. Чьи-то поминки. За столом множество. Среди пришедших — родители Дениса и мои, старый друг школьных лет — Володя Щавелёв из университета. Очень ясно и с болью возникает образ недавно встреченной со Славой плачущей часовщицы. Вокруг многие говорят о брате, пропавшем без вести и тут нашедшемся. Незнакомец, ни с кем не заговаривая, будто его не видят, хамовато подсаживается к такому же мне неясному парню.

— Подобно тому, как в параллельной вселенной всё могло случиться иначе, я снова захожу в то же кафе и в тот же час. По-прежнему ты на своём месте, но где доказательство, что будь вокруг нас совсем другая бесконечность мира, не произошло бы иного?

— Таковы законы мироздания. Реальности — только материал символов, из которых конструируется зеркало, вроде тебя, только такое зеркало отражает уникальности, а встречник — ограниченность. Фантом мышления, неспособного увидеть запредельное. Мир, где существуют наши души. Мы же лишь их символы. Нечто сходное передалось, но с возможностью потрогать овеществлённые мечты, в сон Павла из университета.

— Или Дениса…

— Ты советуешь погубить его?

— Того, кого сегодня хоронят? Или другого?

Неуловимый уточняющий жест и слова: «Да, безусловно».

Незнакомец покинул кафе, откуда-то достав цветы и поднеся их к портрету с чёрной каймой, но одну гвоздику оставил себе.

Ветра и вьюги моего сердца рвали поганое и ненавистное порождение убийцы. Двигался призрак по улицам, бульварам, перекрёсткам. На одном ему попались Вика, Света и Маша. При свете фонаря дух наслаждался цветом алого цветка, массивная шляпа не позволяла разглядеть лица. Девушки обступили незнакомца.

* * *

Сон, больше похожий на бред и смешение моих мыслей вслух, страхов и галлюцинаций, прерывался и начинался почти сначала. Открывалось будущее медленно и натужно, как заржавевшая щеколда на давно сломанной двери, разбитого жестокой войной дома. Незнакомец, роясь в руинах, обнаружил пистолеты и перчатки.

— Зачем ты взорвал наш дом! — вопила девочка.

— Молчи, — ответил случайный прохожий. И выстрел раздался в безмолвии осени, снова ожидающей снега. Испорченной плёнкой, прокручивая одни и те же фрагменты, сон продвинул незнакомца вплотную к дверям неизвестной квартиры.

Слышалось, как за картами в ней курят, пьют и смеются.

Наконец я заснул крепко. Снова виделась Анна, алый шёлк, но в этот раз никакой крови, и пустота. Атмосфера грёз из библиотеки возвратилась, и некто шепчущий и посторонний произнёс: «Всё сохранено, ничто не утеряно, но этому своё время». У Анны были руки Часовщицы. На снегу карта дьявола.

Когда я почти открыл глаза, незнакомец удалялся по ночным улицам, провожаемый опавшими листьями и вздыбленными серыми кошками.

* * *

Среди множества не сливающихся с единой тьмой трафаретов зданий чёрный куб смотрел зловеще и зло в затаившуюся и замаскированную мраком комнату. Воспоминания стали его опорой, не получалось спокойно сказать себе: «Все дома теперь такие же!» Одна постройка таила секреты не проходящего мрака. И слишком вызывающе и тяжело довлела эта примитивистская сила над нами.

Подобно раненым зубами вампира, мои мысли то и дело возвращались к оконному проёму. Неизвестность высасывала из меня энергию. Ущипнув себя за палец, я удостоверился, что полностью проснулся.

Спонтанное и эксцентричное желание затеплилось в голове, тогда ещё неосознанно, но уже явственно мечталось покинуть убежище. Выйдя в коридор, жмурясь от жестоких лучей мёртвых ламп, я слышал радостные возгласы из-за угла, но гости не встречались.

Оглядываясь, привыкая к яркому освещению, мой взгляд переходил с предмета на предмет, лаская ботинки, редкие зонтики боязливых гостей и рамки, предназначенные для каких-то неведомых полотен. Взоры осязали повседневность, пока не появилось смутное беспокойство, начинающаяся с лёгкой дрожи в пальцах. «Что тебя гложет? Проснулся не с той ноги? — Нет, ещё раньше, с самых первых минут, как я пришёл в этот ночной приют, что-то со мной было не так. Слишком сильная тоска, желание спрятаться, агрессия на окружающее, недоброжелательность. Не в своей тарелке, сам не свой ложился и спал, толком не вспомнив тайное откровения из сна библиотеки — мой разум, чем-то расстроен или сердце в печали…» Наконец смятенье, казалось, иссякло.

Блуждающий взгляд успокоился, а спина подпёрла стену. Шумно выдохнув и ещё раз освободив ресницы от сновидческих крупиц усталости, я совершенно отчётливо осознал причину тревог и грусти. Анна пропала. И сам виноват — толком адрес дома не узнал, пусть сотовый не выяснил, но уж номер дома и магазина! А девушке грозила опасность, если только она не солгала. Пока её не найду, не стану думать о плохом. Впрочем, если её враг — Денис, уверен, ничего страшного красавице не угрожает. Изначально я не осознал, как сильно мне понравилась цветочница, и равнодушно подошёл к делу её местонахождения, может, и с азартом, как игрок, но самонадеянно. И негде её искать. Неужели в бреду бессонницы видение призрака посетило аспиранта? Почему же он так реален? Когда путь на Лесную, 23 от часовщика и его жены подходил к концу, Оранжерея встретила меня отчуждённо. Чужое место, никаких следов моей незнакомки. За прилавком смурная пожилая дама, на расспросы не смогла толком ответить, только усилила тревогу. Слава говорил, что улица, где я сейчас нахожусь, большая, простирается почти до района Дальней, но уверял, что до самого кладбища близ моего района — нет иных цветочных ларьков. Неужели вчерашняя ночь привиделась мимолётным беспамятством, мороком? Если мы расстались навеки, моя задача и дело остатка жизни — искать картины неизвестного, но гениального художника, копии этих картин, на которых изображена Анна. Лиризм и спокойствие, разлитые в её взгляде, хоть иногда, но будут успокаивать поддельной свежестью…

Голоса с кухни раздавались всё неуместней и настойчивей. Нечеловеческий гогот и визг сквозь матюги и перешёптывания, разделённые смешками… Какой-то панк выходил в коридор, не обращая на меня ни малейшего внимания. Проскользнула в уборную какая-то девица с неприятными омертвелыми глазами, где таился наркотик.

Вежливость перед благими намерениями Славы рассеивалась в спёртом, пахнущем кожей и потом воздухе. Захотелось тихо распрощаться и уйти.

Никто на кухне не удивился появлению постороннего. Протиснувшись в битком набитое пространство и пытаясь найти аспиранта, я возбудил слабый интерес собравшихся. Один барыга со сладкой улыбкой и замасленными глазами пытался предложить какую-то дрянь. У на вид относительно приличной девицы, которая не сразу поняла, о чём идёт речь, я выяснил, что Слава играет дальше по коридору, в другой комнате.

Просторы обители, где убивал тёмные часы мой товарищ, отличались пуританской сдержанностью по сравнению с местом, откуда еле удалось вытолкнуться.

Тут также кричали и ругались, но основным занятием всё же пока являлась игра.

Слава пригласительными жестами, разнеженной улыбкой и возгласами принял меня и ввёл в круг своей компании. Окружающие слабо понимали, что со мной делать. То пытались угостить кальяном, то научить картам, то узнать подробности недавних мистических приключений.

Грубоватый друг уже успел многое им рассказать, находясь в нынешнем не совсем адекватном состоянии.

— Так ты видел привидение?

— Ты ночевал с демоном?

Не знаю, разболтал ли товарищ Вячеслав все обстоятельства моей госпитализации, но вопросы об этом не произносились вслух. Возможно, впрочем, что мистическая история затмила в захмелевших умах прочие нестандартные подробности из жизни их нового знакомого. Однако напряжение от неясности данного нюанса тяготило. За каждой улыбкой поневоле искалось отвратительное сочувствие и нездоровое любопытство, а оттого вскоре смотреть по сторонам и вглядываться в лица стало невыносимо.

Когда красноречие и остатки воспитания, позволявшие хоть как-то вести скучную и нервную беседу о гипнозе и сатанизме, угасли во мне, группа дружно представила местную достопримечательность — Владимира Муравейкина, считавшегося бывшим главой какой-то полулегальной оппозиции, а ныне успешным дельцом политического толка, о чьей истинной работе и не догадаешься. О нём ходили слухи, по крайней мере в среде этой компании, будто в политике он своего рода серый кардинал и знатный провокатор, за что подвергся страшным гонениям и репрессиям. Отчего столь значимую фигуру занесло сюда, представить было трудно, но мне она не казалось такой уж значимой, потому я не сомневался на тему, не шарлатан ли передо мной. Впоследствии, выяснились многие подробности причин появления на Лесной, 23 этого загадочного господина. По словам восторженной молодёжи, теперь организуя какие-то тёмные предприятия и порой спонсируя подобия сект, куда в своё время попал Денис, скользкий тип отдыхал от непонятно каких трудов, вызывая у меня жуткую неприязнь, быть может, несколько неадекватную. В худощавой фигуре мужчины неопределённого возраста и красивом лице сквозило жреческое начало. Но мощный нос, живые подвижные глаза, чёрные в цвет одежды, и меланхолия в интонациях оттенялись пакостным духом упадка, царившим рядом с нами.

— Вот, Павел, скажите, какие силы правят людским сознанием, из духовного источника, как говорится. Вы очень напоминаете одного парня, добившегося больших успехов на революционном поприще.

— Сейчас буддизм владеет умами.

— А вот и нет, хотя вы близки к истине, он правил умами, по вашему выражению, около десяти лет, но и то исключительно в кругах безыдейной интеллигенции.

Христианство и ислам давно лишены манны. Энергии, питающей и завлекающей толпу. Традиция по-прежнему руководит миллионами, но делать ставку на монотеистические религии — большая ошибка. И дальнейший ход исторических событий подтвердит это. Не я, так кто-то другой приведёт идею язычества на трон.

— Если честно, — спорил отрешённый и скучающий мог голос, — кроме небольшого числа родноверов и музыкантов блэк-металла, на мой взгляд, ему не на что опереться.

— Как это небольшого числа, — Муравейкин засмеялся вместе с компанией и без того всем довольных приятелей, — хотя разумное зерно в ваших словах есть. Пока о язычестве вслух не говорят, зато оно повсеместно практикуется.

Вспомните, например, какие передачи сейчас популярны по телевизору, копии каких обильнее размножаются? СМИ систематически демонстрирует основу дохристианского мировосприятия. Зритель смотрит шоу, где знаменитости попадают в те ли иные обстоятельства и осваивают новое ремесло, меняя привычный взгляд на свою биографию. Отождествляясь с известным человеком, обыватель забывает себя и растворяется в подражании кому-либо.

Подобная практика, как и компьютерные игры, противником коих я всегда являлся, но в которых ощущал знамение скорого возврата к доисторической эпохе, отвратительна и способна завлечь в игру переодевания исключительно тех людей, чьи умственные способности расслаблены усердной работой или возрастом, да зачастую и образом жизни. Но язычество скрыто за культом поклонения кумиру. Опошленное, униженное и растоптанное. Даже тот, кто вообще не смотрит ТВ, не играет в игры, а значит, не заражён стремлением соответствовать какому-либо шаблону поведения, удаляется в творчество. А искусство — не есть ли создание красоты из образов коллективного бессознательного? Если вы разумный человек, Павел, то однажды присоединитесь к нам и поможете сделать антирелигию будущего прекрасным и совершенным плодом цивилизации.

Мне изрядно надоела атмосфера хаоса и напыщенная самоуверенность Муравейкина. Словно он всё на свете понимает. Да и нападки на искусство и развлечения звучали необоснованно. Сославшись на духоту, я снова направился в коридор, и вождь язычников, неизвестно чем движимый, встал и попросил дружески пожать руки.

Не заметив, чтобы мы с ним спорили, дабы мириться, мимо протянутой руки прошёл наглый начинающий преподаватель, будто бы видевший привидение.

В прихожей Слава начал упрекать меня за бестактность и откровенно ругать. Однако отравленные гашишем его речи теряли эмоциональную окраску. Сила грубой солнечной энергии, так свойственной мужчине, раскисла и обмякла, смешавшись с банальной общечеловеческой добротой.

Общаться было тяжело, стена инаковости отделила меня ото всего в проклятой квартире. Даже разговоры о духовном скатывались в грязь. Мистика превращалась в сказочки, вопросы развития общества — в кухонную болтовню.

Чёрный куб высасывал условную кровь из обречённых жильцов.

Заверив Славу в собственном спокойствии и в том, что время мной проводится с пользой и счастьем, я с усилием сумел вернуть его одурманенное зельями тело назад в компанию язычников и дохристиан.

Попеременно суетящиеся неформалы в коридоре, окончательно поняв, что у меня нет ни сигарет, ни мелочи, потеряли интерес к незнакомому парню. Вскоре мельтешение стихло, оставив одного постороннего, на что-то решившегося.

* * *

Нельзя здесь оставаться. Теперь сущность моей «недоброжелательности» таилась вовсе не в том, что вчерашняя встреча с девушкой меня обманула. Просто отчаяние подступило к горлу. Тоска по моей Анне не должна существовать рядом с примитивным невежеством и грубостью! Всё твёрдо воплощённое и осязаемое бесило и раздражало. В скорби открывалось священного едва ли не больше, чем в возможности самой встречи с загадочной цветочницей. А между тем, пока проносились такие мысли, сладострастное желание бередить рану рвало душу «красным шёлком», и что-то фундаментальное для меня звало в бездне страдания. Надежда поискать девушку завтра в той же Оранжерее виделась изменницей чему-то основному и родному. Кружили голову только смелые и роковые решения.

За стеной шумели игроки, приближая мир грёз и фантазий, а я садился за другой, расположенный в абсолютной пустоте стол, где ставкой была моя судьба и возможность существовать в ней. Мечта выиграть недостижимое овевала жертвенностью, переводя всё существо протеста в иную плоскость бытия. Никакому социальному перевороту не подвластна лирика. Ещё недавно брошенные слова в этом же коридоре, на том же месте у кухни, о смирении и участи человека, собирающего картины в память о тайне, единожды коснувшейся души, показались кощунственными. Как можно существовать там, где попираются откровения и приветствуются полумеры?

Внутри нарастало напряжение, а с ним и сомнение: существовала ли Анна? А если нет, то как же теперь выдерживать эту гремящую действительность? Но я уже решился. Или победа или поражение. Неожиданное сладострастие провала легло тенью на сердце.

Вселенная прекратила движение, метались тени. И только осень, встречник и я. Наша дуэль. Ласковый голос утешал, напевая: «Лучше погибнуть героем, узнавшим неземное и защищающим его, чем гнить в аду человечества». Почему-то невозможной казалась удача и… да, мне нравилось условно называть противника образом из недавно услышанной городской легенды — романтично же! Даже сон на Лесной, 23 добавил параллелей с рассказом Максима из центра Москвы.

Повторяя подвиг лучшего из людей, кто-то вручил в налившиеся властью руки силу отстаивать красоту и атмосферу, витающую в доме часовщицы, но улыбка и красный шёлк озарили лицо. Но никогда он ещё не был так близок, даже во сне о гибели Анны! Один миг, и наконец откроется, что под ним.

Всё равно моя биографию чужда и не выражает личности. Я решил, что надо было спешить к подъезду Анны. Что сильнее, чудо или пошлость? Пальцы уже надевали шляпу, и лишь благоволение неба могло спасти её владельца от самоубийства. Это не значит, что мне хотелось спрыгнуть с моста. Просто тихая и спокойная семейная жизнь — тоже самоубийство. А именно к ней стремится биография, если не остаётся романтики и мощи. Удачливая научная карьера и учёба — не откроют, кто я! Подобное испытывали на себе миллионы. Пьяница, сажающий печень, — приканчивает себя аналогично вскрывшему вены. Но церковь не строга к нему! Геймеры, простые мечтатели и даже наркоманы сплетают тысячи ложных реальностей, но не вкладывают естества индивидуальности и выполняют лишь роль топлива в карнавале агрессивных образов. Дезертиры и предатели! Честные работяги растворятся в никому ненужной работе, плоды которой пожрут тунеядцы и разворуют проходимцы. Жёны исчезнут в бесконечном ожидании сказок, не используя свой потенциал. Но где их воля к силе, революции?! Мой город — город самоубийц, и я мог стать таким же, как они. Как все они. Стоило чарам иной реальности коснуться привычной судьбы, пошлость повседневности сожрала их без остатка!

Мои чувства обострились до предела. Война за собственную участь началась, напоминая игру в покер. Нужны были очки мёртвой, куда же Слава их дел? Зеркало должно показать, живу ли я в эту минуту, и исказить правду естества для других! — так шептали беспокойные губы, но к чёрту линзы! Каждый прохожий ночной Москвы на стороне всеобщего странствующего двойника и враг творцу данной повести!

Никогда такой буре эмоций не доводилось омывать моего одиночества. Пока столица играет, а в большинстве своём спит, мне нужно расквитаться с прошлым. Слишком долго в постоянном ожидании тайны проходили серые дни. В итоге от их провожающего почти не осталось сути. На кон бросаю всё, что было и может быть! Но чуда не упущу. Иначе только тропа к Муравейкину, дорога падения и принятия этого мира. Почему же так уродливо всё, что добивается в нём успеха? Сладострастие порыва проникало в кровь, оставляя понимание: «Теперь ты подлинный, твой протест против незнакомца созрел и за мечту об уникальности и судьбе придётся либо умереть, либо запустить механизм возрождения».

Надевая пальто, я поклялся убить первую городскую легенду. Лишь на секунду оторопь сомнения коснулась крови: «Всегда всё с незнакомцем связано… нельзя остаться собой, без взаимодействия с этим чудовищем по имени толпа!»

Но выстрел, пусть и напрасный, соединит мечту об индивидуальности и её подлинный изолированный от других источник.

Даже более того, уже перед зеркалом, готовый к выходу, стоит подлинный человек. Не знаю имени. Безымянный герой ненаписанного романа, не позволяющий святому исчезнуть из оскудевших будней. И лицо безумца напоминало лидера революционного движения. А сердце служило мёртвой иностранке.

— Перчатку не вы обронили?

Из кухни вышла девица, у которой я спрашивал, где найти Славу. В её глазах, будто смотрящих не из зрачков, а всеми белками скрывалось сожаление.

— Без вас будет скучно, оставайтесь, мне нравится, как вы поёте. Да и все в восторге были, только Вите ничего не нравится.

Чужая перчатка на полу у самой двери лежала зловеще. Вспоминался неуверенным пророчеством сон под неусыпным бдением Чёрного куба. Руины и выстрел. В кожаной плотной пятерне скрывалась враждебность, а переступив порог на лестничную клетку, я увидел красную гвоздику.

— Значит, незнакомец всё-таки был здесь, и он не метафора, демон реально существует среди нас!

Счастье наполнило бешено бьющийся центр всех чувств в моей груди. Судьба подарила шанс.

— Призрак принял вызов. Не будет самоубийства.

Ненадолго возвратившись в покинутую квартиру, я забрал с собой непонятно чью перчатку и ещё раз посмотрелся в зеркало.

Взгляд остановился на календарике, упавшем за груду ботинок, неизвестно как давно. Месяцы были перепутаны. Вернее год по-прежнему значился прошлый, а страница демонстрировала месяц январь.

Вспомнилось, что очки жертвы ДТП потерялись, и вообще-то их стоило поискать, а главное, здесь где-то учебные материалы для составления материалов домашних заданий, но звать Славу совсем не хотелось. Лучше не думать о работе.

И пистолета ведь нет… усмехнулся я отражению.

Перчатка стала знамением, повелевающим удалиться прочь.

9

Дождь, о чём, наверняка, предупреждали метеосводки, моросил по обезлюдевшим мостовым. Деревья принимали его тоску, усиливая и возвеличивая свободу воды, летящей к земле. Казалось, собственной кровью осенние тополя приумножали сырость. Луна в крохотном окошке из туч, торопилась и летела в потоках мелких и волнистых облаков, подсвеченных потусторонним зелёным светом. Само светило будто утонуло в водорослях, и река над головой огромным отражением осаждала берег, по скатам которого двигались мои ноги.

Огни непогашенных окон смотрелись порочной игрой нечистых сил, потому как точная и верная зеркальная темнота в небе не содержала блуждающих квадратных горнил, будто бы адских, рассеянных по городу, печей.

Тут и там раздавались гулкие звуки. Голоса, вещавшие о далёкой радости или о горе. Один раз будто бы кто-то спросил:

— Не прощается ложь… позади.

А эхо передразнивало: «Не прекращается дождь, подожди!»

Но всё показалось — и тот, и другой крик. Скрипело что-то вроде качелей, пока шептали и горели отзвуки дождя, напоминая о пожаре и заговорах.

Осень распадалась шорохами и тенями по тротуарам, то и дела призывая небыль, духа моего поединка. Постепенно начало думаться, что в глубинах вод уже я, а берег на той стороне, за облаками.

Когда глаза в последний раз обратились к луне, перед тем как её поглотила тьма, с губ непроизвольно сорвалось:

— Анна.

Её речи о том, что на земле подлинно живёт лишь человек пятнадцать-семнадцать, резко противоречили моим теперешним страданиям утраты. Они словно чем сильнее разгорались, тем больше сообщали, что освящённые великим протестом мечты поднимают человека к себе в свою сверхреальность, где он обретается в истине.

Сладкая дрожь соединения в лучшем краю сияла. Не верилось, что уже удастся снова свидеться с загадочной незнакомкой с Лесной, 17. Предел всех чувств и напряжение всех нервов заставляли мой мозг осознавать, что я — это я. Бессонница не напугала бы, коли была сейчас актуальна. Тоска утраченного создавала в сердце особое пространство вроде уютного дома, где дружба с Денисом, Анна и духи бесконечных возможностей писали письма с бесконечными упрёками в адрес биографий тех, кто принял окружающее. Конверты для моих пропали, и теперь, глядя в забрызганные дождями стёкла придорожных построек, я видел красные цвета алого шёлка. Плотным покровом вдоль улиц, отражаясь в лужах, он гнался за мной и обступал, со всех сторон сужая круг.

Однажды, ещё на третьем курсе, беседуя с двумя одногруппницами, мне пришлось стать свидетелем сцены. Обе девушки пели в начинающих ансамблях, и высокая и длинноногая Ира не знала, что тонкая и маленькая рыженькая Надя недавно получила право выступить вместе со своим коллективом в довольно знаменитом рок-клубе. Первая спутница неожиданно для нас подняла вопрос продвижения своего творчества, упоминала площадки, куда была ещё не готова попасть, и группы, с которыми как раз предстояло делить сцену второй моей провожатой. Мы переглядывались с ней, улыбались и помалкивали. Но потом Ира задала прямой вопрос о причинах недавней радости Нади, и почему-то стало неловко. В дни, когда прогулка происходила, это было всё, что я испытал. Но теперь вспоминаются красивые и элегантные, но большие, широкие ноги Иры, спортивное телосложение, её доброе лицо, таящее жёсткость, готовую вырваться на свободу и испепелить в случае оскорблении или угрозы, а главное — наивно-виноватое выражение изящных тонких губ Нади, всей такой милой и хрупкой, на которых запечатлелся вызов и желание биться. Красный шёлк пронизывает данную историю и сцену от начала до конца, а поднять завесу мне никогда не хватало внутренней честности.

Осенняя ночь прервала ход моих воспоминаний.

— Ты женщину ищешь? — спросила неизвестная.

Понимание, что я уже практически у Лесной, 17, обожгло смесью противоречивых эмоций. Надежды и горечи сплелись в узел. Кто-то говорил из самого мрака:

— Ты из какого района, далеко живёшь?

Голос девушки мне совсем не нравился, наглый, насмешливый, полный презрения. Но в кромешной темноте, усиленной робкими фонарями, под зелёными облаками, мерещилось, что со мной говорят русалки, посланные луной.

— Моя улица далёкая.

— Но и моя не близкая, не хочешь проводить? Видишь, мы немного не местные. Ты похож на одного предателя из ультраконсервативной партии с моей восточной родины.

Не удостоив неизвестную ответом, я быстро двинулся своей дорогой, когда увидел Его. Дождь усилился, расширив пространства в четвёртое измерение. Минуты воплощались безбрежной и бесприютной водой.

Незнакомый прохожий остановился в нескольких метрах от меня.

«Я убью тебя! Мой пистолет…» — рука вскинулась в требовательном жесте.

Человек продолжал стоять, и, может быть, дьявольская уродливая улыбка проскользнула по его губам, но, верно, лишь свет от фонаря так отразился в плохо освящённом стекле витрины. Головы коснулось сознание того, что я уже длительное время плохо выспавшийся и взвинченный гонюсь за воображаемым врагом, который неожиданно обрёл реальные очертания. Стоило остановиться, но обстоятельства уже захватили свою жертву в дьявольский водоворот. Теперь следовало думать лишь о выживании.

Кто-то толкнул меня, чёрный предмет блеснул перед глазами, но, продвигаясь через небесные потоки, удалось удержаться на ногах под последовавшими ударами. Атаковали с двух сторон. Левая рука била противников в ответ, а правая загораживала лицо. Нападавшие казались физически слабыми и одурманенными то ли алкоголем, то ли чем помощнее. Чёрные тени рассекали дождь… Пропущенный удар… за ним следующий. Ещё один, и моя рука загородила лицо… далее последовала адская боль, чужая сила с яростью обрушилась на пальцы, затем кинулась к глазам и рассекла бровь.

Красный шёлк, смешиваясь с кровью деревьев близ проспекта, теряясь в ливне и возникая в лужах, слился с моим естеством. Поначалу от каждого глотка боли двух пришедших из ниоткуда фигур завеса алой ткани пульсировала и приближалась, словно живая. На ней просвечивали жилы, и я уже догадывался, кто за ней. Адский театр теней и ударов наполнил улицу криками. Какая-то девушка бежала из темноты, где недавно звучал голос русалки.

Незнакомец находился там же, где и раньше. А вторая городская легенда сводила счёты со мной, сплетаясь в клубок, распутать который живому не под силу. Однако, несмотря на то что история повторялась и меня убивали, спасение ощущалось в области, не способной провести к освобождению в ситуации далёкой и экстремальной. За красной завесой, заслонившей мои глаза, я был един со своей мечтой. Из зазеркалья явился двойник и оказался подлинным естеством, давно забытым его обладателем. Анна смеялась, а пульс становился чаще, и шёлк опадал, разлетаясь на лепестки. Несказанная воля к жизни раскрасила воспоминания красками сожаления. Складывалась иллюзию, будто то, что убывало в одной вселенной, переходило в другую, куда меня вытесняла чья-то ненависть. Забытый сон из библиотеки вернулся во всей полноте своей атмосферы.

Стоя на платформе между мирами, окутанный туманом, мой или не мой взгляд касался странных провожающих. Свет от них исходил ясный и чистый. Смотреть долго было больно, но красота этих неизвестных приковывала. Казалось, нет ничего прекраснее, служить подобным господам. Дождь нелепо заставлял их кутаться в грубые одежды, но звезда тайны сияла через их ладони и силуэты. Богоподобные наблюдатели молчали и следили за отбытием состава. В числе некоторых сияющих людей показывались лица, где-то виденные прежде.

— Так выглядят истинно живые люди. Они и в мире земном, и в небесном теперь отражаются одинаково, никогда не меняются. Где же твои очки, Павел?

— Никто никогда не отвергал тебя, иностранка, — отзывался чужой, но знакомый голос.

— Я знаю, твоя душа принадлежит сиянию живых. Но ты не умеешь их отличать от мёртвых без очков. Мир — всего лишь поток иллюзий, и нас обмануло злое зеркало. За ним неизменно остаётся позади присутствие встречника.

— Но кто ты, Анна? И откуда?

— Из света истинной жизни, как и все подлинно живые.

— Но зачем мне так хотелось увидеть алый шёлк именно на тебе? Почему… почему я убил тебя, Анна?

Наступило чёрное безмолвие, и загремели огненные шумы. Затем видение исчезло.

Газовый баллончик плеснул кому-то из врагов в лицо. Моя рука защищала своего обладателя, как могла. Умирать было сладко, но невыносимо. К тому же не так уж и сильно меня и били.

А главное, несколько месяцев назад я испытал то же самое. И если уж конец пути неминуем, хотелось ступить на него в одиночестве. Одного из нападавших я откинул сильным ударом ноги, а второй, казалось, всё же возьмёт верх, силы после недавней госпитализации уступали моим давним способностям. Но удары говорили, что на меня напали какие-то совсем неопытные преступники, а похоже, ещё и пьяные, по крайней мере, в недавних мазохистских потусторонних переживаниях власть победителей можно было контролировать до поры.

Внезапно ещё недавно активно атакующий неизвестный отбежал и выстрелил. Целился в того, кто и так проигрывал? Или имитировал что-то? Заметил опасность?

Только и помню, как он кинулся за наблюдавшим за дракой незнакомцем.

Когда меня били последний раз, то били сильнее и дольше. Сейчас только пара ударов по голове произвела впечатление и травма руки. Может, правда, после неё и не ощущалась другая боль. Сознание одевалось в её причудливые одежды и танцевало на дьявольском карнавале. Слышался чей-то пронзительный крик. Рухнув на асфальт, я прикусил язык, и город отпустило эхо адского вопля. Мысли навязчивой волной увлекали разум в пустоту… где улыбались сияющие встречные с вокзала.

10

Прохожий, который мог бы наблюдать за мной и Анной в первую ночь моего повествования, шёл куда-то в другой город. Город высокий, изобретательный и лучезарный. Война людей, желающих строить новый мир с теми, кто пытается до основания его разрушить, отомстив за гибель собственных иллюзий, продолжалась, и перевес пока был за лунной стороной. Так называли себя мстители.

Когда побеждала сторона Солнца, оранжевые тона преобладали над столицей, если же противники — белые, пепельные.

На перрон квартала дальних звёзд прибывал поезд. Шёл сильный снегопад. Меня встретил Денис и казался счастливым. С букетом орхидей и роз стояла одинокая, покинутая всеми цыганка. Под весёлые и проникновенные рассказы моего брата о том, как у него дела, я приблизился к незнакомке. Денис рассказывал, что недавно видел, как ночью одного мужчину нашла встревоженная постоялица соседнего дома. Вместе с мужем они под руки отвели его в подвальную комнату в их же подъезде, которую снимали для складирования предметов, связанных с работой, и особых случаев. Когда-то в молодости пара была богатая. Им принадлежали многие квартиры, сдаваемые в аренду. Теперь их средства таяли, и часовая мастерская не приносила много дохода. У мужчины не оказалось серьёзных повреждений, но сознание мутилось, и алела кровью кисть. И самое главное шёл сильный, проливной дождь. Кончалась осень. Семейная пара промокла до нитки. Будто бы то виделось во сне… а потом были боль, крики, страх… незнакомые люди в белом… какие-то допросы или расспросы…

Посмотрев в заплаканное, но уверенное лицо цыганки, я понял, что снится мне она, и скорее уж её фразы содержат реальность, а ливни стучат гвалтом за окнами, когда нежные красивые тонкие руки, недавно с лаской касавшиеся меня, исчезли. В голове звенело чёрное эхо недавний тягостных и долгих воспоминаний, свёрнутых точно бумага и брошенных под дождь за окнами — в забвение. Незнакомые запахи, уют и тепло наполняли комнату. Поворачивать голову было больно и непросто. Свет не горел, создавалась приятная атмосфера безгласности. Красивого голоса, словно созданного для пения, не раздавалось. Задумавшись о своём состоянии, я понял, что скоро заболею, возможно, даже сейчас температура до конца не спала. Хотя вероятно, последнее воображалось лишь из-за ломоты в теле. Голова работала уже вполне ясно, хотя и предвиделись последующие симптомы насморка, к счастью, ещё не проявившиеся в эту ночь во всей пугающей власти.

Кисть, точнее её пальцы, принявшие самый сильный удар, от которого я даже лишался чувств, лежали перевязанными и с профессионально наложенной медицинской шиной. Боли не чувствовалось, но при взгляде на травму учащалось сердцебиение и атмосфера спокойствия ослабевала. Ум старался утешить своего обладателя… Какое счастье в такой ситуации оказаться левшой! Значит, работать с моими ранами вполне посильно. Страдания не ощущались, но и шевелить рукой не хотелось.

Младший аркан Таро — Десять мечей передавала мне смуглая девушка на перроне, стоило лишь чуть прикрыть веки. На лице гадалки мелькала злая, ехидная улыбка. «Предал-таки», — выражали её искривлённые сложной эмоцией уста.

Когда хозяйка моего нового приюта пришла проведать пострадавшего, я сразу спросил о значении карты Таро, но смешался и тут же, конечно, поблагодарил за приют и медицинскую помощь. Спасительница обрадовалась, что раненый очнулся, хоть и как будто испугалась этой перемены. Путём утомительных дискуссий удалось убедить женщину, что кроме отдыха мне ничего не нужно, разве что письменный стол, но тут я вспомнил, что забыл (даже бросил!) у Славы материалы, которые надлежало изучить, и успокоился. Преступление тяжкое, но удача изменила, ничего не попишешь… Аспирантура и без того запущена настолько, что от одной капли хаоса, общее состояние не изменится, тем более часовщица слишком участливо интересовалась моим здоровьем после каждого вопроса о месте для предполагаемой работы. Наверняка, я производил впечатление сумасшедшего.

Людмила старалась меня подбодрить, но даже включить свет больной ей не позволил, резало глаза. Пообещав скоро вернуться, быстро, но без спешки, часовщица принесла горячий чай, не нарушая спокойной атмосферы старого здания.

Окно чуть выше моей постели смотрело из подвала под ноги несуществующим прохожим. Одно небо спустилось и ходило дождевым часовым вдоль стены. Верхнюю часть моей одежды с меня великодушно уже сняли. На плечах висел чужой свитер. С наслаждением я отметил, что ступни можно положить под обогреватель.

Людмила настаивало на том, чтобы гость согласился померить себе температуру, а потом грустно смирилась с желаниями гостя. В какой-то момент, словно напомнив себе, что перед ней посторонний, женщина придала словам и жестам естественность и постаралась перевести беседу в новое русло.

Неловкость сковывала разговор, и долго длились речи несвязные и пустые.

Скреплённые неизбежностью взаимопомощи люди отталкиваются от своих оков, стараются забыть тюрьму, и в поисках свободы теряют понимание с зависимыми, пусть слабость последних была и минутна. Правда, нередко спаситель и спасённые остаются в одной цепи всю жизнь. Но теперь тягостно было вспоминать события последних часов, превратившиеся в сон, сильно похожий на освобождающее забвение.

— Мы очень переживали за вас после нашего дневного расставания, — говорила Людмила. — Тот подозрительный тип, долго выбиравший часы, кажется, его звали Вячеслав, не понравился моему мужу. Совсем иное впечатление оставили вы у меня. Я достаточно замкнутый человек, но с вами у нас получился недлинный диалог, но насыщенный прелюбопытными темами. Такое со мной редко случается, тем более нечасто видишь тех, кто попал в какой-то переплёт околомистического характера.

На бандита вы не похожи, но не заметить какой-то угрозы от чужой биографии моя интуиция не способна.

Никак не могу понять, почему никого не было рядом, когда случилась драка? Нападавшие узнаны?

— Слава пьян и ночует в шумной компании, а я не смог выдержать их веселье до самого утра. Решил пройтись.

— Неужели зонт забрали бандиты?

— Нет, и хочу сразу признаться. Не буду таиться понапрасну, к тому же надеюсь на помощь, пусть её и нельзя оказать. Если честно, я шёл сюда, а не просто гулял. Это здание, сама постройка интересует меня. Вчера произошёл невозможный, совершенно мистический случай в вашем районе, и днём моя натура ещё верила, будто именно соседний подъезд по адресу Лесная, дом 17 — точное искомое мной место. С сожалением констатирую факт ошибки, хотя скорее умышленного обмана. Нет никакой уверенности… и чуда тоже, наверное, никакого нет. Просто представьте себе, прошлой ночью одна девушка, назвавшаяся Анной, попросила проводить до дома, мы в темноте пришли куда-то, по чужим словам, на этот адрес, я же в Москве, да и вообще — везде плохо ориентируюсь.

За девушкой следили, и теперь мне тревожно за неё, но найти следы той квартиры пока не удаётся.

Изложив последовательно историю последних двух суток, отбросив сюжетную линию о незнакомце и пространные философские речи Анны о язычестве, моё сознание опустошилось. В какой-то мере можно было засчитать себе поражение в дуэли. Победой над толпой и всеобщей одинаковостью является только смерть, а я испугался, даже вообразил невесть какие грёзы о сияющих людях. Пока ты существуешь, душа живёт своей судьбой в иной реальности, попасть в которую простому её искателю не под силу. Для слияния необходимо исчезнуть совсем или вообразить, будто балансируешь на грани, как я прошлой ночью, тогда ты сам попадаешь в мир фантомов и иллюзий, где настоящее становится ложью, а отвергнутое, потерянное — находит свою полноправную родину. Землю из бездны облаков.

Индивидуальность и мечта — субстанции мира фантазий, лишь под властью луны, эроса и смерти они входят неслышными тенями в наши жилища. Случайна ли растущая власть информации о сексе и несчастьях? Общество тешится самообманом, лишь бы не видеть, что состоит оно из кукол, а не из индивидов и личностей.

Людмила расспрашивала о насущном, плотном и реальном, укореняя моё поражение. Сыпались вопросы о приметах преступников. Я из вежливости старался уговорить даму вернуться к тому, отчего невольно отвлёк, к мирной предутренней дрёме, но хозяйка, по натуре нервная, объяснила, что после всего случившегося не уснёт, в отличие от мужа. Женщина говорила, между прочим, что врач приезжал, удивлялась, что я этого не помню. На лице хозяйки дома сразу отобразился страх, и гость, дабы облегчить её страдания, произнёс, что лишь на миг забылся, а вообще, конечно, смутно, но удержал в голове события последних часов. На самом деле я всё помнил прекрасно, хоть и без подробностей, как помнят сон или событие, связанное с сильным стрессом, однако меня вдруг настигла жажда притворства. Не хотелось думать о том, как меня спасли из-под проливного дождя… и спасали дома вместе с докторами, это ассоциировалось с беспомощностью. Чтобы произошедшая ночная драка действительно воскресла в уме не как тень смутных грёз — могло потребоваться время, но в моём случае и оно не превратило случившееся в нечто реальное. Наоборот, через месяц она полностью поглотилась забвением и скорее вспоминалась по собственным рассказам о ней. А на момент описываемых событий я просто слушал с искренним любопытством историю о своём недавнем поведении из уст едва знакомой женщины. Казалось, что разуму и правда удалось похоронить путаные события последних часов.

После приезда врача, по словам Людмилы, мне приходилось, лёжа в постели, много говорить, отвечать на вопросы, хотя, конечно, неадекватное болезненное состояние ни от кого не утаилось. Скоро доктора засобирались, требуя проехать с ними в больницу, чтобы наложить гипс. Тут я резко, казалось бы, пришёл в себя и закричал: «Только не госпитализация!» Алексей Максимович думал всё же договориться с врачами о транспортировке в травмпункт, но больница находилась близко, а гость был в сознании и так боялся покидать дом, что Людмила заверила мужа в способности больного самому утром добраться до докторов за гипсом. Конечно, от внимания женщины не укрылось, что Павел, вероятно, в бреду и у него температура, но истеричные и с виду небеспочвенные просьбы оставить его дома подействовали на психику Людмилы. Тем более упоминались некоторые факты моей биографии, которые не хотелось озвучивать. Хозяйка квартиры решила, что у её гостя какие-то проблемы, и, будучи с ним не знакома, решила не вредить человеку, который на первый взгляд не казался проходимцем. В конце концов, выставить за дверь можно в любую минуту, а просто так лезть в чужое дело не хотелось… Хотя, может быть, и следовало. Работники скорой помощи наложили шину и уехали в недоумении. Никаких серьёзных повреждений не обнаружили, кроме сломанного пальца, а Алексей Максимович с женой, видя, что сознание вновь покидает мужчину, померили ему температуру и заставили выпить жаропонижающее. Теперь часовщицу мучила совесть из-за того, что она не дала забрать в больницу гостя, который, судя по его интересу к этой истории, чуть не лишился памяти. Да и с супругом случился конфликт.

Мне оставалось только со всей теплотой поблагодарить женщину за столь адекватную для меня реакцию. После длительной госпитализации действительно ложиться в больницу не хотелось. Ободряющие слова в адрес Людмилы произвели исцеляющий эффект. Моя собеседница воспряла духом и живо откликнулась на похвалу от незнакомца за работу своей интуиции. Было приятно наблюдать за тем, как тревожность милой хозяйки немного угасает, борясь с тоскливой мнительностью и подозрениями в мой адрес. Казалось, что она слишком переживает, точно я её родственник, а ведь мог быть простым бандитом, боящимся лечь в больницу из-за полиции или угрозы со стороны подельников. Как приятны впечатлительные натуры для людей, живущих за гранью нормы. Ещё пятнадцать минут мой усталый голос в тёмной комнате убеждал даму в том, что всё в порядке. Каждый раз повторяя одно и то же, я питался энергией чужой радости, словно мы и правда не являлись с собеседницей чужими людьми. Атмосфера ночного разговора начинала меня всё сильнее затягивать и расслаблять. Лёгкое простудное недомогание лишь придавало ленивой неторопливости и сонливой нежности происходящему. Боль не томила, и тело радовалось теплу от обогревателя. В странную и отвратительную ночь я ощутил уют… никогда не знаешь, где встретишь такое счастье. Да ещё и незнакомая женщина рада тебя видеть…

На эмоциональном подъёме хозяйка квартиры призналась в некоторых недавних наблюдениях за мной. Часовщице особенно запомнилось то, как кое-что лишнее говорил раненый в присутствии докторов… о вокзалах, городах, о своём брате. Красиво получалось.

— Сразу понятна художественная натура, — повторяла женщина, и красивые руки её сжимались плотно. — Ещё на лестнице в разговоре вы упоминали, что писали рассказы. Судя по тому, какие события вокруг происходят, нужно начинать сочинять заново.

— Боюсь, я всё уже сказал своим искусством.

— Когда вы ушли, мне быстро стало понятно, что мы ещё встретимся, хотя, конечно, переживала немного, ведь даже не успела тогда показать фотографию… Удивительно, что свидание произошло так быстро и при таких печальных обстоятельствах. Будьте осторожны! Книжность преследует вас. Словно чужая легенда поглотила всё естество души. Тут без вас череда совпадений повлеклась, шлейфом за уходом вашего спутника с вами… Давно-давно подобных странностей не случалось. После того как завершилось прощание на лестнице, к нам по ошибке приходил незнакомый мужчина. Будто искал кого-то, но не застал. А за час до трагедии с вами раздался телефонный звонок. Звонили долго и мерзко, но в трубке — тишина. Стоило сну отойти, раздались выстрелы. Признаюсь, никто не собирался просто так брать и выскакивать в дождь на улицу, рискуя своей головой. Некоторое время мы ждали в страхе. В дверь начали стучать. Муж говорит, приходила неизвестная женщина и просила помочь, её толком никто и не разглядел. Уже оказавшись под извергающими ливни облаками, вас можно было увидеть издалека, а вот девушка куда-то пропала. Но самое поразительное, что вчера утром часы встали, жаль, не помню, на котором часу, но очень похоже на нынешнее время, хотя сейчас в такое слишком легко поверить. С самого начала дня моё настроение испортилось. Поломка машины, считающей абстракции, выбила из колеи, и вы, сначала заинтересовав меня своей живой натурой, настроили на лад ожидания. Не знаю чего. Иногда по жизни постоянно чего-то ждёшь, а бывает, что явно ощущаешь: сегодня ты действительно кому-то понадобишься. Интуиция не обманула. Вас никто не может разыскивать? И не принимайте близко к сердцу мои совпадения, если нет. У меня чисто свои счёты с пространством и временем. Это моя война.

— Мой брат мог меня разыскивать. Ума не приложу, почему он просто не может заявиться в университет, зачем постоянно ищет сложных путей? Неужели у него сейчас серьёзные проблемы… Но я уверен, что это он. Уже один раз он попытался связаться со мной, и тогда тоже меня избили и оставили умирать.

А часто с вами происходят подобные совпадения? Может, и раньше что-то было?

Под то нарастающие, то затихающие гулкие шаги дождя по квартире не проносилось сквозняков, но становилось немного холодно. Шар обогревателя погружал в огненные покои глубокой, всеобъемлющей старины. Надежда вновь увидеть Анну переходила в качество шанса, случая. Красивые руки собеседницы приковывали взоры, и их плавные жесты расширяли и дополняли произносимые речи.

— Совпадения или нити, как я их называю, попадаются на глаза мне постоянно. Когда привыкаешь к образу размеренного бытия, но не утопаешь в праздности, а ищешь новые способы посмотреть на мир, поневоле замечаешь, как книжно и искусственно соткано наше существование. За просмотром фильма, за вечерней книгой, слушая случайный разговор мужа по работе, понимая намёки и сны, совершая прогулки по магазинам, беседуя с детьми — всюду судьба преподносит с разной частотой одни и те же повторяющиеся звенья. Услышанная по радио весть о снегопаде перекочевывает в читаемый роман, где ничего зимы не предвещало. У школьницы, учащей со мной математику, вырываются слова о своём февральском дне рождения… Большинство нитей никуда не ведут или сплетаются в клубок, расшифровать который способен Бог, а не смертный. Но порой совпадения открывают лабиринты вселенной, где иногда удаётся спасти какого-нибудь незнакомца вроде вас. Я своего рода Ариадна. Если поискать путеводность в истории о связи недавней драки с тем мужчиной, пришедшим по ошибке в лавку часовщика, то притяжение чувствуется, но не стоит забывать основу минувших событий. Самая прямая связь ощущается с той девушкой, что обманула вас.

— Вероятно, тем более, как я уже упоминал, ночные визитёры Анны видели меня.

Но Денис — один из них… Значит, объяснение всему — банда неизвестных, охотящаяся за несчастной продавщицей цветов? Наверное, из мести.

— Павел, а можете рассказать, почему именно брата так хочется вам найти?

Вопрос Людмилы заставил меня задуматься. А между тем женщина продолжила говорить:

— Понимаете, эта удивительная история прошлой ночи, якобы произошедшая у нас в соседнем подъезде… и её совершенно прямая зависимость с легендой о даме-иностранке… если честно, скорее свидетельствует об иррациональном объяснении происходящего. К беседе в таком направлении трудно подвести разговор. Я думаю, нужно притвориться, что мы оба не до конца будем друг другу верить, хорошо? Проще станет в первую очередь мне, окажете подобную услугу своей собеседнице? И не удивляйтесь моей эрудиции, некоторых она пугает, говорят, у меня мужской склад ума. На самом же деле я просто одинока и люблю читать умные книжки. Раньше часто обсуждала их вместе с мужем.

Понимая, что предстоит услышать нечто непривычное и слегка шокирующее, я прислонился к спинке кровати поудобнее, стараясь не шевелить рукой, но с некоторой опаской смотрел на окно, но холод не проникал через щели. Стекло казалось то совсем мутным и даже в светлый час неспособным пропускать лучи солнца, то снова виделось зрячим и лишь затуманенным. Непонятно, Людмила овевалась серебряными сияниями с улицы или с огнём моего собственного, привыкшего к темноте зрения её тело обрело сходство с бледной глиняной статуэткой кошки.

— Что было с вами до госпитализации, помните?

— Конечно.

— Обычная серая биография тянулась неспешно, вечное ожидание чего-то томило, пока вдруг события не понеслись в бешеном ритме?

— Примерно так.

Женщина наклонилась чуть ближе, и её пальцы прекрасно изогнулись так близко, что невольно напрашивалась на сравнение её кисть с мёртвой моей, источающей красный шёлк. Сердцебиение учащалось даже от мыслей об этом.

— Возможно, происходящее с вами — некий символ, того, что когда-то отошло в прошлое и безвременно кануло. Есть, знаете, такие сюжеты, которые больше чем просто сказания или легенды. Есть выдумки, что имеют бесконечное число нитей в бессознательном совершенно любого человека. Воплотись история в жизнь, с какой стороны ни потяни — суть легенды не изменится, а лишь путы сожмутся туже и невыносимей для того, кто пал жертвой мимолётной фантазии. Узлы наших грёз и желаний, трещины на зеркале общей природы людей иногда именуются архетипами. Биографии миллионов наполняют энергией кем-то оставленные раны в мировой душе. Слишком красивые истории, слишком меткие сравнения и точные персонажи — это становится материалом для иллюзий толпы в настоящем. Как раз ты угодил в одну из таких историй, множество раз с незначительными изменениями повторённую под солнцем нашей земли.

— Как можно «потянуть» за нить сходств и совпадений?

— Для этого требуется, сознательно замечая повторения в реальности вокруг тебя, уловить грядущую цепочку их развития и сознательно вплетать в клубок новые символы и элементы. Заниматься творчеством, так сказать. Но новые элементы нужно понимать, конечно, условно. Если рядом ожили вековечные дохристианские сюжеты, любое твоё действие уже существовало когда-нибудь как вариант развития событий, то есть ты можешь переплетать и запутываться старые витки, но не создавать иную ткань.

Ливень гремел всё сильнее, а меня подмывало рассказать своей спасительнице о незнакомце.

— Честно говоря, я уже месяц мучаюсь именно от того, что словно не могу создать «новую ткань», как вы выразились. Но речь идёт только не об архетипах событий, а о проблеме души и уникальности. Ум подсказывает, что на свете нет ничего, не случавшегося ранее, и мы существует в бесконечных узлах повторяющихся ситуаций, но ведь и я, и вы, и ваш муж — только варианты давно отживших уникальных личностей… Сердце не желает это принять. Получается в бесконечной Сансаре каждый из нас либо пустотен изначально, либо многократно перерождается?

— То, что кругом нет ничего не архетипического, — это ты перебарщиваешь. Самые простые и примитивные действия, события непоэтичные, никчёмные, средние, «ни то ни сё» — не становятся узлами в подсознании единой природы человека как вида. Испокон веков обожествляются только события важные, связанные с жизнью и смертью. В древности многие верили в переселение душ, теория, по всей видимости, вам не угодная и пугающая, но ещё больше народа исповедовали другую веру, ныне называемую языческой. Святые Господа, или боги, сходили в мир иллюзий из мира истины, где был их дом, и судьбы омывались смыслом и красотой. Но заблудились небесные гости во тьме. В их вселенной не существовало времени, работа моего мужа и моя помощь в ней — совершенно не требовались. Именно часы, минуты, секунды — сгубили и смешали богов. Таинственные господа создали календарь, соответствующий вечности безвременья. Обязав свои творения, то есть нас, повторять ежегодно все на тот момент сплетённые узлы потусторонних биографий и событий, боги вернулись на небо. И до сих пор мы их воспроизводим, сами того не ведая. В мире просто для людей не создано другого пространства для выбора и жилья, кроме блуждания по установленному зачарованному календарю. Только в древности аналоги этого творения неукоснительно почитались людьми, а сейчас, кроме моды, нашими потусторонними переживаниями руководит случай. Но в итоге мы — это боги. По крайней мере, в те моменты, когда они нами не являются, любому кажется, лучше бы нас и не существовало. И ты… только не подумай ничего пошлого, просто действительно есть параллели, бог Дионис, раз общаешься с Ариадной, спасая от скуки и забвения. Но любой архетипический сюжет отличается от обычного — тем, что является частью пучка сходных нитей легенд. Разным судьбам он видится почти одинаково, но с учётом индивидуальных предрасположенностей. Поэтому дальнейшие связи Диониса с Ариадной в нашем случае — погрешность различия истории. В конце концов, мы просто люди.

Улыбка Анны отразилась на лице женщины, но призрачные черты лишь дрогнули, невольно рассеявшись. Показалось, будто дети снова смеются на чердаке.

— Но вернёмся, Павел, к твоей легенде. Признаюсь, на лестнице днём я не была слишком откровенна, всё-таки вы посторонний. И потому скрыла, дабы не выглядеть дурой, некоторые свои домыслы относительно истории, рассказанной мне детьми. На самом деле я считаю, что легенду, хоть её и придумали, вероятно, местные чердачные искатели приключений, способен сочинить любой в силу своего таланта примерно одинаково. Не думаю, что продуктивно будет рассуждать, выдумала ли Анна сама похожую легенду или имеет связь с кем-либо, чью судьбу формировал старый дом. В поисках девушки подобное не поможет. Другого места, похожего на это, на Лесной улице просто нет. Наверное, фантомы коснулись вас магией, Паша. Сам сюжет имеет глубочайшие корни в веках. Неизвестно из какой страны примчалась в Россию эта иностранка, но подозреваю, что она архетипическая «неместная» повсюду на земле, она, метафорически выражаясь, отвергнутая демоница, женский злой дух или богиня какого-либо языческого пантеона. Понимаете, в каждой культуре существует некий образ искусителя и разрушителя от слабого пола… хотелось бы для нашей беседы объединить все общие черты дьяволиц из разных народных традиций под одним именем, но трудно выбрать подходящее.

— Можно остановиться на первой жене Адама, Лилит. Ей даже титул небожительницы неплохо бы присвоить, как думаете? — задумчиво откликнулся на знакомые слова Леденеев, и сравнение Анны пришлось по вкусу Людмиле.

— Отличная аналогия, Павел! И само имя прекрасно в своей зловещей сути. Вижу, наши сознания настроены на одну волну. Безусловно, это поможет выбраться из дьявольского лабиринта нитей и совпадений. Сновидение наяву опутало свою жертву-Диониса иллюзиями, но я верю в вашу историю, не сомневайтесь. Это сказано не к тому, что по кому-то плачет психушка. В определённом смыслы произошедшее было правдой. Когда мы с мужем только переехали, в данной местности подозревали аномальную зону, слишком часто именно на здешнем отрезке квартала шли дожди, особенно над нашей крышей. Быть может, виной тому, подземная река, протекающая под мостовыми, не знаю. У некоторых жильцов появилось устойчивое выражение относительно моего многолетнего приюта, они называли эти стены Промокшим домом.

Так что, Паш, не вы один здесь сталкивались с тоской и безнадёжностью. Не стоит удивляться странностям подобной земли. Мне самой не принесло много счастья это убежище от мира, построенное будто бы вблизи от края света, хотя как никому другому я обязана ему своими знаниями и верой…

Женщина замолчала, а меня обуревали странные, невозможные воспоминания. Словно никому не доверенный сон набрал силу и воплотился в реальности.

— Промокший дом… какое опьяняюще завораживающее название… Моя мама пела мне колыбельную, очень и очень давно… очень тихо, и слова плохо отразились в детской памяти, но что-то сейчас приходит на ум, хочется воспроизвести:

Холодный мокрый вздох, занозой в больной мозг прокрался блёклый сон в пустой промокший дом, и серые цветы на раме у картин осыпят лепестки…

Дальше не могу осознать или передать… Река забвения стёрла строки. Но ещё мама шептала:

Пустой промокший дом, твой голос не спешит… под рёв и гул машин неслышно тормошит секреты «тех эпох», и «строчки между строк» ложатся на постель, прокравшись в тишине… — Томящий звук шагов, но это только наш вчерашний разговор, где сумрачная мгла, как туманная плита, пришла с серых болот, ложась на этот год — всё заполонив между серых плит.

На том воспоминания затираются, ничего не могу высветлить…

Я всегда считал, что эту колыбельную сочинила сама мама. Никогда бы не подумал, что доведётся самому побывать внутри чужой песни…

Моё красноречие выдохлось, и навалилось чувство неловкости.

Людмила смотрела на меня с печалью и лёгкой улыбкой. Мы несколько минут смущённо смотрели по сторонам и слушали ритмичные постукивания ливни. Словно поневоле опять сблизились судьбой, помимо желания.

11

— Красива мелодия в этих аритмичных стихах, — промолвила собеседница. — И настроение под стать здешнему. Ваша мать никогда не видела этих стен, ведь так?

— Конечно. Мы жили в другом районе.

Ещё немного помолчав, ощущая шум и сырость за стёклами, женщина продолжила своё повествование:

— Позже я попробую тебе сыграть на фортепиано ту музыку, которую навевают твои слова. Инструмент находится через коридор, в холле гостиной. Именно эту квартиру мой муж снимает для моих занятий с детьми. Но сейчас я закончу повествование об архетипе Лилит, что управляет тобой, поскольку для тебя это жизненно важно.

Её личность в подсознании отпечатана миллиардами душ, и поразительно точно. Подобно богине луны она управляет водой, руководит нашими тайными желаниями, страхами, подсознанием, мечтами, надеждами и фантазиями, а главное — то, что в её царстве, а её удел — земли абсолютной смерти и исчезновения, считается ярким и наполненным бодростью, в реальности — отживает, выветривается, умирает. Будучи своего рода черновиком для Евы, демонесса словно высасывает кровь у молодого и полного сил, дабы завладеть им после его трагической гибели.

Замечал ли ты, Павел, когда-нибудь? Листья желтеют и осыпаются, приходит осень, возлюбленные прошлого ушли безвозвратно, и так сладко о них вспоминать, друзья детства пропадают. Постепенно окружающее становится другим, но так как боги создали мир из одних и тех же элементов, ты натыкаешься на сходные дома, машины, постройки, явления. Те же люди проходят вокруг тебя, скрывая в себе одинаковые узлы биографий и предрасположенности к сюжетам из вечности. Это вызывает в сердце меланхолию, ностальгию. Лилит, если придать ей языческий титул кумира, богиня подлинной поэзии. Создавая лиризм в чувствительных натурах, она уводит в туннели бессознательного. Желания становятся неясны, слова невнятны, объяснения путаны. Ты уже стремишься что-то вернуть, за что-то мстить, летишь на верную смерть, ради чего-то, но в душе неизъяснимая живёт одна любовь. Это укус вампира, Паша, жало Лилит. У тебя после твоей госпитализации не произошло странных перемен в настроении, необычных навязчивых состояний, дум, помимо даже тех, что мешают спать? Иногда могут проявляться изменения вкуса, пугающие желания, жажда…

Наблюдая движения красного шёлка по идеальным длинным пальцам и нежным запястьям рассказчицы, мне захотелось промолчать и даже бежать прочь под несмолкаемый ночной ливень. Гибкая изысканная фигура передо мной овевалась алыми завесами, но то, что было утаено от Людмилы в моей недавней исповеди, должно было остаться секретом.

К счастью, дама поняла моё смущения, и по её взгляду становилась ясно, что она не настаивает на ответе. Стены не выпускали, обнимая мою биографию временным уютом.

— Я часто хочу некоего возвращения в мир «нормальный». Окружающий мне кажется перевёрнутым. Нет радости от возможности стать языческим богом, и нет счастья в том, что мне доводилось воплощаться на земле несчётное количество раз. Душа просит некой картины вселенной, где у каждого есть свои индивидуальности, свои неповторимые пути, своя уникальная жизнь. И те идеи, Людмила, что ты прочитала в гениальных и талантливых книгах, — уже давно зрели и в моём уме, вот только понимая, что за ними правда, логикой, я не принимаю её искренне. Память цепляется за старое, пусть отжившее, но родное.

— А представь, что будет, если всё человечество, как ты, начнёт цепляться за давно отслужившее свой срок? У нас и без того развитие идёт не полным ходом. Я солгала, когда упомянула, что не верю в апокриф детской легенды об иностранке. В ту сказку, где тысячи последовательниц и служительниц «богини» воспроизводили уничтоженный портрет. Если честно, на свете именно это и происходит и сейчас, и в прошлом. Только повторяют в своём искусстве изображение вековечной ведьмы не какие-то лунные девы, а художники всех мастей и направлений. От писателей до кинорежиссёров. Сколько образов породила Лилит? Когда человек любит что-то, парализуемый страстью к потерянному и искушающему, — это и есть портрет Иностранки. Лолита Набокова — великолепный и гениальный пример. Женщина из фильма Альфреда Хичкока «Головокружение» — тоже, хотя здесь раскрываются иные грани её сущности. Ещё есть Девица Кристина Мирчи Элиаде, некоторые героини романов Ремарка… Роковые женщины или девочки, порой наряженные в образ нежити, прочно засели в подкорку мужчин и не позволяют им смириться с повседневным и наполнить светом новое. Иначе говоря, русалка и демон из подсознания не даёт им жить в полную силу и совершать великое. В доисторическую эпоху существовали обряды посвящения, отгонявшие навеки призрака, но сейчас даже отдалённо нет ничего похожего.

Лунные дети светлеющей комнаты нарушали наш разговор скрипами и стонами. Дух дождя иногда робко постукивал в окно, будто тростью усталый странник. Потоки воды смеялись и шипели, но решение увидеть Анну только крепло, не подчиняясь упрёкам и красоте слов, пущенных роем ангелов спасительницей из лабиринта. Если только музыка способна оставлять привидения в людских жилищах, не хуже умершей невесты или кровавого графа, то я явственно слышал шаги необычного существа, сплетённого из уходящих и обесцвеченных нот и неуловимых мелодий. Глаза Людмилы излучали доброе понимание и свет, но во всей позе застыла отрешённость и преданность той энергии против коей она выступала. Тогда так думалось.

— Если Анна настолько вредная и опасная прелестница, то мне кажется странным её незаменимость и власть. Неужели вы ненавидите лирику, красоту потерянного безвозвратно? Иной раз сожаление ценнее счастья обретения.

— Нет, Паша, против милой цветочницы из невозможного соседнего подъезда я ничего не имею. Но следует понимать, что вас затягивает в сети материализовавшегося сюжета из коллективного бессознательного, путы которого никого не выпустят, пока не научишься играть по их правилам, понимать тайное и деликатное и не идти напролом. В первый раз ты прозябал во власти низшего служения грёзам и мечтам, потом, наверняка, какой-нибудь случай сильно аккумулировал их, например, пропавший без вести друг неожиданно объявился, и далее тебя настигли завистливые мужчины или оскорблённые женщины из моей городской легенды. Недавно произошло чудо, и твоё служение поднялось на ступень выше, но, не справившись с иными впечатлениями и мистикой, тебя занесло в повторённый сюжет. Причём высота поэзии, на которую поднялся измождённый дух, преобразовала обстоятельства твоей последней трагедии, и случившееся стало более походить на лирическую новеллу. Бойся если подобное повторится снова! Ты ошибаешься насчёт моей неприязни к тонкостям романтики идеала. Лирика, напротив, близка моему сердцу. С юности увлекалась поэзией, особенно стихами Бродского, который до сих пор остаётся любимым в вечности автором, но у тонких струн совершенства есть необычное свойство. Они не выносят тех, кто им послушно служит верой и правдой. А адептов у Лилит никогда не оказывалось мало. Знакомы ли тебе, Паша, роптания на Бога из уст повидавших многое стареющих господ? Разговоры о том, что он помогает только плохим людям, а хороших подставляет и убивает жестоко и беспощадно?

— Конечно, доводилось слышать. Примеры из подобных речей выглядят убедительно.

— То-то и оно, потому что это правда. Кто, по мнению миллионов, самый плохой человек? Иуда Искариот, потому что ради смирения предал небесное. Но не скрыт ли тут ещё один смысл? Народ в основной своей массе, достигая определённого возраста, перестаёт взрослеть, перестаёт развиваться и двигаться вперёд. Его судьба — томление и надежды на старое, похороненное и отринутое. Не находя новых источников энергии бодрой и смелой, которая придаёт вкус жизни, они ищут спасение в служении культу запредельного, далекого и недостижимого, пусть бессознательно. Доброта идеала иссушает их. Лилит выпивает естество монахов, опустошает в награду за служение. Ведь на самом деле каждому кажется, что то, что было упущено, лучше выбранного в конечном счёте. Но общемировой трагедии в этом нет, как это ни жестоко, просто к потустороннему и сакральному нужно относиться хоть и с полным уважением, избегая любого святотатства, но и не забывая соблюдать священные, продиктованные вечностью правила. А их можно узнать, обращаясь к легендам и сказкам. Вот вспоминай сюжет легенды об иностранке. Она полюбила того, кто её впоследствии отверг. Конечно, копировать жуткую концовку истории нельзя, но важен нюанс, что ведьма не могла найти себе нового любовника лишь потому, что он не лебезил перед ней и спокойно предал её, не испытывая угрызений совести. Есть масса подобных историй, что ветвятся от архетипической, где в конце никто не ослеплялся ничем и не гиб, хотя финал со спасением героя редок. Тем не менее выход существует. Служа какой-либо идее поверхностно, адепт сторожит портреты жены Адама из черновикового сказания его биографии. Современные религии сплошь и рядом заполнены идолопоклонниками, чей фетиш — атмосфера невозвратимо уходящего и надежды на чудо. Но если, возлюбив всем сердцем красоту несбыточного, отвергнуть её ради более яркой — новые силы вырвут тебя из западни.

— Допустим, Я понимаю, что поцелуй Иуды коснётся Анны, но разве можно предать, просто забыв. Девушку нужно отыскать, даже если она призрак. И мне непонятно, что вообще может быть прелестней лирики.

— Совершенно верно. Потеряв память, ничего не изменишь, только запрёшь за собой клетку с демонами и выбросишь ключ. Но вот насчёт твоей любви убедить тебя будет непросто, однако неужели в атмосфере лирики нет никаких изъянов, неужели ты бы никак её не улучшил?

— Недостатки и препятствия кроются повсюду, и я не останусь и в раю, если святые там не трудятся и не проходят испытаний, пусть смертным их тревоги и представляются блаженствами. Счастье невозможно без боли, и радостью не прельстить моей мечты. Задаваясь вопросом, что же не устраивает меня в нынешнем положении, можно предвидеть лишь один ответ — недостижимость. Анна спрятана от глаз завесой неизвестности. Бесконечное отчуждение, в котором я же и виноват, человек боящийся смерти, ведь цветочница верно бесплотна. Сама основа надрыва и ностальгии в невозможности свидания, знаю, но это и утомляет более всего. А ещё больше томит страх, вдруг после трагедии ты на небесах сольёшься радостно и весело с потерянной возлюбленной, поцелуешься с друзьями и родственниками, и наступит мещанское, пошлое низкое довольство, свергающее дождём слёз на грешную землю. Если это так, я бы выбрал полное уничтожение и святость протеста против всего возможного во всех мирах, против повсеместной дряни и корысти, против общей ограниченности!

Лицо Людмилы сияло, призрачные дождливые блики мёртвыми детьми неслышно толпились за спиной, и эхо спора, умноженное ливнями, проявляла мелодию несуществующей музыки. Теперь её звуки как бы продолжали собой уют дома, словно незримые и прекрасные руки бежали по клавишам в соседней комнате. И прошлое оживало и вторило говорящим. Один из голосов принадлежал хозяйке и был великолепно звучен и нежен.

— Павел, вот видите! Вся проблема не в том, что лирика и царство иллюзий самое прекрасное на свете, а в том, что вы, впрочем, как почти поголовно вся наша цивилизация, ничего лучше не знали. Но человек существо невольное. Он только формируется в земной юдоли, а не испытав всего, нельзя воздвигнуть бессмертную душу. Поэтому противостоять тому, что на самом деле не понимаешь. Конечно, предавать самое любимое и святое тоже нельзя, но именно оно само и подсказывает тебе, Паша, как нужно действовать дальше. Забрав из реальности лучшее, ты понял, что постоянно отделён от полного погружения в неземном и нездешнем просторе. Кроме смерти, выхода незаметно, хотя он перед тобой. Сотвори, ведь ты писал рассказы, совокупности прекрасного в собственную легенду, а потом ищи подобные краски в мире для нового творчества. Рано или поздно ты почувствуешь любовь, исходящую из каждого предмета. Счастье и горе, истинную сущность, таящуюся в привычных вещах. Будет думаться, словно совсем иные души, иные уникальности и индивидуальности пространства надели маски того, что ты уже знал и похоронил. Город изменится, источников красоты станет не найти, но потерявшись в стране без названия, где лирика будет господствовать и всякий прохожий утаивать символ, — нечего станет искать. Удел Лилит — святость мимолётная, первовспыхнувшая, изначальная ступень на земле спасения от пошлости. Но дабы узнать вторую, следует распрощаться с пройденной навсегда. Твоя встреча с призраком вчера отправлялась небом лишь, чтобы вселить в сердце чувство, которое в дальнейшем станет твоим ориентиром, но будет воспитываться и расти год за годом, даже после твоей смерти. За миром страсти, имя которой жажда красоты и победы, запрятано то же самое, но там ты сам станешь частью таинства и будешь единым целым с возлюбленным чудом. Поэт внутри чьего-то непостижимого творения. Однако в новой вселенной родятся новые муки и страсти, и они будут сбивать с пути. Не одолев нынешних страстей, бессмысленно двигаться выше.

Чудо коснулось твоей биографии, Павел. Теперь под его личиной вампир. Убей его и жди нового чуда. Но сначала разыщи. И не столько следы Анны. Вам нужна та любовь, которую она разожгла в сердце. В ней и заключался истинный смысл вчерашней ночной мистерии. Продемонстрировать образец дороги к свету.

Глядя на вдохновлённое лицо доброжелательной наставницы, мне пришло на ум, что и ей нужна помощь. По крайней мере, помнилось, что о чём-то она меня собиралась спросить.

— Людмила, а где фотография, на которую я, по вашим словам, так похож.

Наполнив глаза благодарным пламенем и вытащив из стола какие-то бумаги, немного покопавшись, она протянула чёрно-белый снимок. Высокая женщина с египетским взглядом и живой, будто прикрытой на полуслове улыбкой чинно стояла рядом с мужчиной с неопределёнными чертами лица, над которым клубилась чёрная тень, что при фантазии могла быть принята за образ широкополой шляпы. На снимке незнакомец походил на давно умершего человека, а дама навевала думы о вампирах.

Но дальнейшие слова Людмилы, сказанные не об изображении, вдруг подчеркнули моё сходство с Денисом, о котором раньше изредка доводилось слышать.

— Если честно, в коридоре сегодня вечером я не успела вас хорошо рассмотреть, сейчас фото перед вами может и не казаться таким уж похожим, но ведь что-то есть… согласитесь, — собеседница просила повиноваться, — после того как теперь мне довелось оглядеть своего гостя тщательно, хочется упомянуть о сходстве с лидером одного известного террориста времён Гражданской войны… Правда, оно немного надуманное, но один хороший человек вроде вас обладал таким же подобием в чертах с ним. Он тоже имел не идеальное с ним сходство, но верил в него, потому что какая-то его дальняя знакомая так считала и нередко говорила о его двойнике. Парню, полагаю, было приятно нравиться ей.

Моё сердце ёкнуло, помнится, Анна сравнила с той же исторической фигурой брата своего тогдашнего собеседника, хотя о двойничестве с моим участием не шло и речи. Но ведь когда-то я напоминал Дениса. Так многие считали в пору нашего совместного детства, добавляя, что брат несколько, если перефразировать, астеничнее Павла. Хотя сейчас, в связи с моей временной худобой, общие черты, наверняка, стали заметнее, пусть цветочница о подобном и умолчала. Впрочем, как говорилось в одной книге Набокова: «Разные люди усматривают разные сходства и одинаковые отличия».

Людмила снова обратила внимание на снимок.

— Это один известный герой Второй мировой войны и родственник моей матери, увлечённой генеалогией. Совсем непохожий на вас по темпераменту человек. Его снимков с женой практически не осталось. Но данный был сделан перед нападением Германии, в результате которого ваш полудвойник погиб. Ходили слухи, что он выжил и потерялся где-то в России, ещё поговаривали, что он предал родину и умер за идеалы, ранее презираемые. Из всех снимков, хранящихся у моих родителей, существует более качественная фотография без женщины, заинтересовавшая кое-какого очень серьёзного иностранного исследователя чужой страны и инородной культуры. Учёный заказал копии с этого портрета, и большинство из них так и хранятся у нас, а одна вообще лежит неподалёку от спальни мужа наверху. Не помню, кто на каком-то празднике демонстрировал героя с супругой, снимок, что сейчас перед вами, но в результате часть фотографий лучшего фотопортрета внезапно пропала. Потом, когда я уже давно стала взрослой, и мы с мужем только поселились в Промокшем доме, малоизвестный художник-портретист случайно где-то увидел прошедшее не через одни руки изображение и принял его за образец для своих полотен.

Теперь это лицо принадлежит чему-то ненастоящему. Но воскресение советского солдата лишь сделало первые шаги в той истории. Несколько человек, увидевших работы художника, считали своё сходство с картиной значительным и потрясающим и попросили автора написать ещё. Кое-кого из этих двойников я впоследствии узнала, и очень хорошо. Помню, портретист изумлялся множеством внешне родственных людей и обожал знакомить заказчиков между собой. Как любитель курьёзов, он и на подлинных родственников героя вышел, то есть на меня.

Вам никогда не попадались попутчики с лицом как на данной копии?

— Увы, я и об этом историческом персонаже не знал, к сожалению… Но его одежду совсем недавно мне доводилось на ком-то встречать… или не одежду, скорее всего, а просто фигуру у кого-то похожую заметить, родственную манеру тела носить брюки, куртку, знаете, это ведь тоже у всех индивидуально… Мне встретилась подобная схожесть корпуса в человеке невозможном и непонятно, знакомом ли. Дело в том, что парня мои глаза видели также смутно, как сейчас данный портрет, особенно голову, там какой-то дефект съёмки в форме гриба или шляпы… кстати, быть может странно, но случай произошёл близ этого дома. Про лицо следует сказать, что некоторые его как раз сравнивали со снимками одного участника русской Гражданской войны.

Над женщиной, словно кто-то включил свет. Она выступила из мрака вся в сиянии радости, лишь тревога и стыд наскоро скомкали тьму передо мной. Интонации стали сладостными, возразить им или разочаровать их — не доставало сил.

— Значит, он дошёл и был здесь… Надежда не умерла, — светились слова Людмилы. — Спасибо за информацию. Посторонний, конечно же, не поймёт, но, видимо, какие-то легенды одушевляются с непередаваемым лиризмом. Прошу, не рассказывайте больше.

На глазах женщины стояли слёзы. Ничего не понимая, ощущая себя лишним, я не смел покидать квартиры. Хозяйка некоторое время сидела неподвижно, но, придя в чувство, повторила один свой давний вопрос:

— Так зачем вы так хотите увидеть своего брата?

По-прежнему неготовый к ответу, неожиданно в моём сознании найдя нечто на него похожее, я удивился, но в порыве игрока, действующего наугад, произнёс:

— Наверное, мне нужен не столько мой давно пропавший друг, сколько та сила и молодость жизни, которые сопутствовали нам, пока мы были вместе в пору юности. Энергия, заставляющая не обращать внимания на мнение других. Будто бы жалеющих меня после выписки. Думается, это вернётся. Если поэтически выражаться, я ищу не брата, а самого себя. Ведь как раньше дружбы и в мечтах не наладить.

— Это честный ответ, Павел. Когда вы описывали свой порыв, приведший к драке и трагедии, трудно было поверить, что чары стремления к гибели можно будет остановить. Пробуждение скоро настигнет алчущего. А брат сам окажется с вами, когда придёт время. Поверьте, он тоже желает встретить вас.

Чтобы сгладить некоторую неловкость, вызванную слезами, и выполняя недавно данное обещание, женщина ушла в соседнюю комнату и села за фортепиано.

Пообещав послушать, я остался в прежнем помещении.

— Пока я буду играть, вспомните прошлое и отпустите, сочините о нём историю, но длинную и серьёзную, не рассказ. Не завершая, никому не показывайте. Я буду рада, если что-то родиться. Только пока сделайте набросок мысленно, чтобы не тревожить больную руку. Через несколько месяцев можно уже приняться за работу.

Женщина ушла, и с окончанием дождя мне предстояло покинуть дом из своих детских снов. Это решение родилось само ещё в ходе разговора и теперь окрепло. Но предчувствие подсказывало, что это произойдёт только утром. Нельзя обременять добрых часовщиков затянувшимся нелепым визитом.

Разделяя шаги водных капель, шёпоты и скрипы несуществующих детей, Людмила, став чем-то таким же эфемерным, исчезла за углом коридора.

Эхо и призраки когда-то отзвучавших мелодий соединились в один хор оживающего и первоначально робкого звучания. Пальцы пробовали приноровиться к ритму, ещё неизученному и свежему. Пианистка сбивалась. Но скоро мелодия стала нарастать, затрепетала и ожила, взмахнув невесомыми крыльями. Ливни омывали стекло, делая музыку единым целым с квартирой и со всем зданием. Сотни шумов, стуков и скрипов вплеталось органично в щемящую сонату моего прошлого. Смех невидимых детей превращался в хор ангелов, словно подпевающих что-то на языке, ни одного слога которого не повторить смертному.

Страдания от ранений не ощущались остро, а температура то ли отступила, то ли организм свыкся с ней. Наступила лёгкость, оживлённая сознанием того, что раскисать нельзя и нужно скорее приходить в норму, чтобы добраться до больницы.

Угрозы в отношении руки сердце восприняло как вызов, и гость Промокшего дома сел за стол. Неудачные движения сковали тело болью. Лишь через несколько минут удалось найти приемлемое положение. Очень неприятным было ощущать себя неповоротливым… несвободным и беспомощным. Это подстёгивало к деятельности, хотя и слабость простуженного человека пыталась помешать. Но прекратить попытки — означало неуважение к словам Людмилы… смирение с неспособностью увековечить чужую доброту.

Пытаясь начать описывать события прошлого, я перескочил на настоящее, а затем вообще задумался. Больная рука, хоть и не была потревожена плавными попытками активной деятельности своей сестры, всё же начала болеть, разбуженная периодической рефлекторной кооперацией с первой. Пришлось остановиться.

Тоска и память томили меня. Усталость одолевала веки, перед глазами мелькали образы матери, а потом Анны. К сочинению романа мои стремления и пальцы возвращались впоследствии ещё несколько дней, и так постепенно зарождалось данное повествование. Недавно минувшие главы появились чуть меньше чем через неделю от описываемых событий, но под аккомпанемент мистической музыки дома — на ум приходили другие творческие соблазны.

Ведомый дерзкой мыслью, я решил увековечить таинственную мелодию, источаемую домом и водами подземной реки из этих мест. Но как передать музыку словами?

С помощью стихов. Когда-то я пробовал их писать, в университетские годы. Такое творчество не почиталось мной за серьёзное и не казалось изменой по отношению к своим помыслам времён окончания школы. Но сейчас хотелось написать невозможно хорошо. Казалось, что сама неповоротливость раненой руки помогает тщательней обдумывать слова…

В результате сны одолели меня, полные мечтами пустоты и отсутствия. К утру мне удалось продумать начало своей истории, которую сейчас читает мой читатель, и, прощаясь с хозяйкой дома, я пожаловался на то, что музыка никогда более не повторится, а гостю хотелось, но не удалось изобразить её.

Людмила была шокирована попытками больного приступить к творчеству немедленно и отчаянно принялась упрашивать скорее идти в травмпункт. На вопросы, зачем меня так тянуло к деятельности в столь неудачное время, я ответил, что хотел чем-то знаковым для себя увековечить эту ночь. Женщина вздохнула и отвела глаза, а потом снова напомнила о необходимости спешить в больницу…

Собственно, именно этим аспирант Леденеев и собирался заняться в первую очередь.

Внезапно перед самой сценой прощания хозяйка квартиры приняла какое-то новое неожиданное решение.

Ничем больше не способная помочь, смущённая и с долей недоверия Людмила что-то нашла в комнатах. Листок со старым стихотворением, по словам часовщицы, из дней её юности.

— Если честно, какую бы мелодию я ни играла, всегда в конце концов получается эта. Может, в том причина многих моих неудач, одно время даже приходилось её ненавидеть, но она была сильнее меня и проступала сквозь покровы каждого сыгранного мотива. Стихотворение на этом листке довольно точно рисует эту мелодию, если она вам понравилась, как моему мужу, то и в словесной форме будет к душе. Только, пожалуйста, прочтите, когда уже уйдёте. Лучше потом честно поделитесь впечатлением.

Аккуратно и нарочито медленно засовывая обрывок бумаги в карман, я нашёл старую прокламацию со вчерашнего вечера лежащую там, ни выбрасывать, ни читать её не хотелось.

Покидая пасмурным утром малознакомый квартал, я вспоминал комнаты съёмной квартиры и думал, как скромно она убрана. На стенах ни картин, ни фотографий. И в этом отсутствии ощущалась горечь. Веками какой-то призрак должен был воскреснуть на неизвестных полотнах, но не воскрес. Не о нём ли звучал вопрос часовщицы, когда я видел фотографию?

Предчувствуя проблемы в университете, не хотелось туда возвращаться после травмпункта. Тем более на больную голову. Пальцы развернули недавно полученную страницу из тетрадки, точнее блокнота, судя по сбоку оставленным круглым дырочкам.

Окна К служителям бессонниц, привычным к свету зданий, В толпу неузнанной входила пустота Напрасных обещаний, с оконными крестами Она останется в их сердце навсегда, Как роспись незнакомки на возвращённых письмах, Ни адреса, ни дат, лишь где-то поезда Меж проводов и башен, в умах рождая мысли, Хранят чужую жизнь, и каждая верста Дробится в пассажирах мгновением надежды. Для них повсюду ночь, а в ярких окнах та, Что стала ориентиром и смотрит безмятежно Из пустоты зеркал, так новая звезда Сгорает именами в лучах далёкой встречи. Возможно, с далью где-то весь город был отмечен Подобной красотой, и время никогда Не сможет слиться с теми, кого потоком речи Влекут иные цели, сжимая «никуда» До микрокосма строчек, но превращая почерк Оконного креста в безмолвие из точек.

В уме, пока глаза пробегали по буквам, действительно повторялась музыка, и красивые пальцы на бело-черных клавишах, и невидимые дети, и смех, и фотографии, которых нет, а в сердце надолго воцарились спокойствие и чувство всепоглощающего нежного утомления.

Выходя из-за поворота, я резко и неуклюже обернулся, и одна из случайных прохожих девушек улыбнулась мне, видимо, заметив подобное выражение на моём лице, но вскоре смутилась, заметив выступившую из утреннего полумрака правую руку, зафиксированную в мёртвом положении. Но в сознании надолго запечатлелась именно первая радость незнакомки, и долго грела душу. Она вспоминалась ещё ближайшие несколько дней до понедельника. После того как мою руку украсил гипс, мне пришлось взять больничный из-за периодически возвращавшейся температуры и простудной слабости. Однако жар и лихорадка быстро прошли, и я вышел на работу до истечения больничного, договорившись о подобном с начальством. Образ жизни мог запросто вернуться прежний, но не вернулся.

Слава заходил иногда вечером, порывался гулять со мной и следить, как на меня станут нападать духи, но прогулки отменялись. Зато удавалось удержать гостя в квартире на вечер и в его присутствии спокойно описывать события последних суток, а чтобы коллега не скучал, делать это вслух. Работа бы двигалась медленно, но я сочинял схематичными набросками, не заботясь об эстетике и планируя позже всё отредактировать и привести в порядок. Гулять по городу со Славой так и не захотелось отправиться. Не было никакого желания, а силы бороться с паникой обрелись. Рука в гипсе сделала своего обладателя неповоротливым, но постепенно я привыкал к ней как к нелепому полумистическому существу, которое растил под сердцем, и думалось, что оно составляет компанию не хуже человека в периоды мрака. Впрочем, фиксирующая повязка надоела быстро, и кисть не особо мучила меня, удерживаемая одной медицинской бронёй. Однако её чужеродность ощущалась как спасение.

Полные сладостного и почти совершенно забытого уединения ночи удалось провести дома, убивая страхи и бессонницу чтением когда-то купленной, но брошенной литературы под аккомпанемент простуды. Мысль билась о чужую и притуплялась. Хорошо, что всё пролистанное мной в тёмную пору содержало глубокие идеи и пищу для ума, и это препятствовало воскресению прежних страхов, правда, совершенно не запоминалось. Хотя, возможно, просто прошёл шок, преследовавший после госпитализации, и с бессонницей удавалось бороться. Нарастающая занятость в университете уже привела к тому, что гулять в часы мрака, отсыпаясь днём в библиотеке, стало трудно. И в итоге, забываясь до изнеможения работой, я смог снова обрести покой и образ жизни среднего человека. Конечно, изначально подобное давалось тяжело. Первые дни, проведённые за чтением «Критики чистого разума» Шопенгауэра, я сам удивлялся своей откуда-то взявшейся силе воли и болезненному, томному спокойствию. Единственное, что ещё подбадривало, так это благодарность женщине-часовщику, заставившей по-другому взглянуть на вещи. И музыка её невидимых рук сокрушала версию про банальный шок. Торт и конфеты следовало купить и отнести в Промокший дом в качестве знака внимания, как только мне удастся подготовиться к подобному визиту. Достижения первых дней в собственной квартире поражали.

Тем не менее для полноты картины стоит отметить, что пусть власть первого симптома, остававшегося после выписки, в результате всех коллизий ослабла, я всё равно постоянно был на грани отчаяния и рвался на Лесную улицу проверить, не появилась ли там Анна. Лишь благоразумие и подхваченная простуда мешали выйти за дверь. Правда, смутно ещё верилось, что Денис найдёт меня, но даже ближайшие недели не открыли его тайн. Даже того, был ли друг знаком с Людмилой.

Вместо долгожданного появления сводного брата отголоском событий знакомства с часовщиками проявилась одна неприятная история. Пришлось испытать очень сильный страх за пораненную руку в ночь спасения благодаря Алексею Максимовичу и Людмиле. Зато благодаря этой пугающей истории я понял, что к гипсу можно привыкнуть, когда он покрывает только кисть. Нижеописанный инцидент подарил раненому смелости в отношениях с внешним миром и при повреждённом пальце. Чувство беспомощности и несвободы перестало сопровождать мысли о переломе. В некотором смысле и с простудой стало проще, когда адреналин вытравил из тела её отголоски.

О лёгком недомогании и слабости часто думалось в начале следующей недели, утром примерно в те же часы, когда уже по пути на работу в своём районе странная сцена привлекла меня. Фоновым шумом в голове порой вертелись мысли о каких-то беспорядках в центре столицы и митингах, о них шептали где-то услышанные вчера от студентов обрывки разговоров, но здесь подобная обстановка совершенно не отзывалась. Ничто не предвещало беды, и по улицам скользила безрадостная тишина, как вдруг — крики, топот и бегство во дворы. Тревожимый смутным порывом, я кинулся за прохожими. Далеко никто не последовал, но меня повело вглубь двора, подчёркнутого овалом арки и атмосферой засаленной заброшенности. Голоса подростков, летящие оттуда, не внушали страха… Резко — картина: драка среди молодых посетителей утренних улиц, класс девятый по возрасту, если навскидку, может, постарше. Кто-то из них наотмашь, явно желая покалечить, бил неизвестного паренька аналогичного возраста. На это радостно, затаив дыхание, смотрела группа мальчиков и девочек, возможно, одноклассников, одежда коих пестрела значками и заклёпками. Лицо одной наблюдательницы поражало. Сладкая нежность и истома заволокли чуть прикрытые веки. Недетская, зрелая красота, овевала их. Черты сильно походили на красоту Анны… девочка представляла собой будто бы её детскую копию с другим цветом волос… Меня пугала и завораживала эта школьница.

Остальные свидетели корчили из себя разнимающих, но лицо их соучастницы скрывалось в каждом сердце затаённой мечтой. Оно всё олицетворяло богиню и повелевало: «Бей! Я против этого, я на стороне жертвы, но бей! Презри все законы! Они для слабаков, убей, но тихо… медленно». Красный шёлк окутал мои глаза. Очки мешали и были сняты. Я смотрел за избиением, и никто не обращал на меня внимания. Как вдруг истошный вопль заслонил зримое: «Сейчас милицию позову, а лучше сам вас отметелю. Кто ваши родители! Спустились с горы или из лесу только вышли. Откуда вы такие наплодились! Уничтожу вас…»

Я не узнавал свой голос, но это определённо кричал именно он. Подростки смотрели удивлённо и бесстыже, как обнаглевшие кошки. Происходящее не требовало вмешательство. Чувствуй себя ненужным и уходи, советовали их глаза.

Производя гораздо более тяжёлый эффект, чем угрозы, в старшеклассников полетел камень, а затем испуганный мужчина, ведущий это повествование, успел нанести лежащим поодаль отломанным фрагментом небольшой железной ограды несколько ударов, прежде чем основная масса школьников сбила его с ног и приступила к новому бесчинству. По сравнению с недавней похожей ситуацией эта представляла чуть меньше опасности, но травма сковывала движения. Тяжёлые сапоги, бьющие метко, могли изрядно компенсировать неуклюжесть, однако обстановка была на грани.

Тем не менее, постоянно закрывая недавно раненую руку и нащупав газовый баллончик, уже несколько ночей бесполезно таившийся в глубинах макинтоша, я почти прекратил творящееся зверство, но тут заговорил избиваемый парень: «Оставьте, вы не ведаете, что творите, Великий Учитель говорил, что не нужно другой жертвы, есть только он, Искупитель рода людского. Не нужно насилия, пожалуйста!»

Старшеклассник плакал. Рядом утешала его, нежно что-то нашёптывая и близко поднося губу к уху, самая холоднокровная и жестокая из видевших его трагедию, шатенка со сладострастным лицом.

Подростки-убийцы отвлеклись, и, взявшись за оружие, я усилил смятение:

— Лучше бы вы убили меня. Мои пальцы сжимают пистолет, и если хоть одна дрянь тронет кого-либо, скажу, что убил при исполнении. И ещё… в любом случае завтра все в вашей школе узнают о делах, что тут творились. Не повезло вам — мента избивать.

— Да не мент ты, ни фига не похож. Думал обмануть, раз ранец увидел.

— Можете проверить? — газовый баллончик был наготове.

— Это всё Петя виноват. Он нас сам сюда позвал и на митинги в центре приглашал.

— Да, — загалдели все хором.

— Так что, если донесёте, достанется вашему любимчику на орехи. Ещё пожалеет, что вы спасали его. Петя — тот блаженный.

Бросив беглый взгляд на плачущего школьника, я спросил, правда, ли их слова.

— Не нужно ничего делать, не вмешивайтесь, пожалуйста. Они больше не посмеют, — повторял паренёк. На меня в тот миг произвела впечатление внешность мальчика. Совершенно из ряда вон выходящая фактура, хотя ничем конкретным избитый не выделялся. Какое-то сияние и значительность исходили из его непосредственности. Чувствовалось, что темноволосый и кареглазый парень либо обладает скрытым талантом, либо когда-нибудь способен стать человеком, в отличие от своих сверстников.

Во дворе появились случайные прохожие, и старшеклассники стали расходиться.

Проследив до школы за поведением юных преступников, я, валясь с ног от усталости, от которой не мог избавиться, привыкнув к режиму дня полуночника, отправился в столовую при университете, где преподавал и учился. Сильно вникать в дела детей и подростов опасно, можно навредить сильнее своими поспешными действиями, но интуиция шептала, что через неделю совесть не даст мне не поинтересоваться, как дела у спасённого мальчика.

По дороге от школы что-то мялось и мешалось в кармане. Пальцы нащупали плотную, но истерзанную развёртываемую бумагу. Перед глазами предстала забытая прокламация.

Листовка содержала длинные речи, которые никто не читал, а ещё неуместное по содержанию стихотворение:

Чужие храмы С чужим воспоминанием из проклятого странствия Я принимал как призраков неузнанные храмы За виденные где-нибудь не так давно руины, По мере возвращения не угадав их имени. Неясно предвещали мне подобные незнания, Что не к родному городу меня уносит память, И, находя пристанище, я выбрал дом старинный, Спросил о дальней родине, не зная, где я именно. «Почти пришёл», — в смущении хозяева ответили, Но в комнате мне отданной сквозь щели слышен ветер, И, мучаясь бессонницей, я выдвинулся к храму. Наутро неразгаданной та местность безымянная По мере возвращения знобила ветром спину, Постройки новым идолам казались мне руинами… Но и теперь на родине я вижу эти храмы.

Кто автор? Какой-то начинающий мастер или известный, и это послание? Но к чему эти слова, будящие желания?

Сегодня многое хотелось сравнить с теми храмами. «Наверное, я совсем отстал от жизни», — звучало в голове.

Оглавление

Предисловие

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg