«Славянские шутки (О нелегкой жизни украинских националистов)»

Славянские шутки (О нелегкой жизни украинских националистов) (fb2) - Славянские шутки (О нелегкой жизни украинских националистов) 315K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Викторович Емский

Емский Виктор СЛАВЯНСКИЕ ШУТКИ (О нелегкой жизни украинских националистов)

Глава первая

Турция. Август 2013 года.

Петро Москалюк проснулся без головной боли, но все равно не в духе. И он понял это сразу. Потому что во рту было мерзко и гадко, а тело болело везде.

Петро немного напрягся и тут же ощутил неравномерность разлития боли по организму. Неравномерность эта заключалась в том, что больше всего ныли кулаки и ягодицы.

Москалюк с ужасом мысленно перекрестился и попытался вспомнить, что с ним происходило вчера, но сделать этого не смог. В памяти зияла здоровенная черная прореха. Тогда Петро начал размышлять.

Ему подумалось, что кулаки обычно болят по причине их применения в отношении какой-либо вражеской морды или нескольких подобных объектов. В этом не было ничего страшного. Но с ягодицами дело обстояло гораздо интересней! Петро продолжил размышления.

Через некоторое короткое время он успокоился, так как сообразил, что задняя нижняя часть туловища болит у него поверхностно. Москалюк вторично перекрестился и обрадовался тому факту, что последнее движение ему удалось сделать рукой. Он тут же провел ладонью по телу и определил, что лежит в кровати обнаженным. Это обстоятельство выглядело странным, так как было непонятно, кто раздел Петро перед сном. Он этого совсем не помнил, но понимал, что вряд ли сам был способен на это вчера.

Москалюк еще раз проанализировал зуд в районе копчика и пришел к выводу, что дискомфорт в ягодицах с гомосексуализмом никак не связан. Придерживаясь европейских демократических принципов, к ценителям однополой любви Петро относился с известной долей толерантности, но самого себя считал убежденным гетеросексуалом.

В памяти вдруг всплыло доброе лицо отца Пафнутия, и вспомнились слова мудрого духовного наставника, сказанные Москалюку по какому-то жизненно важному поводу: «Запомни, Петрик! Чтобы соответствовать образу и подобию Господа, нельзя существовать в роли пользуемого. Нужно пользовать самому!»

Наконец, решив больше не мучить себя вопросами, Петро нашел единственный верный в этой ситуации выход. Он, кряхтя, поднялся с кровати, подошел к своему чемодану, валявшемуся на полу в раскрыто-расхлюстанном состоянии, и нетерпеливо порылся в вещах. Поиски увенчались успехом, и в руке Москалюка оказалась литровая бутылка виски, которую он вчера купил в аэропорту. Воспоминание о рядах полок с красивыми бутылками, посетившее его при первом же брошенном на этикетку взгляде, убедило, что он двигается в верном направлении.

Петро скрутил крышку и сделал из горлышка потрясающий своей самоотверженностью глоток. Поставив бутылку на стол, он немного подышал ртом и обрадованно прикрыл веки. Воспоминания потоком хлынули в его мозг…

* * *

Скандал, возникший в аэропорту, Петро отринул прочь. Ну ее к черту, эту Ленку! То едет она, то не едет… Четыре месяца живет в роли гражданской супруги, а ведет себя так, будто родила долгожданного наследника королю. Петро, удовлетворенно вздохнув, вспомнил, как виртуозно послал Ленку далеко за горизонт и с гордым видом пошел оформляться на рейс в одиночку. А что? Путевки оплачены заранее. Номер в отеле тоже. Даже хорошо, что теперь он один. Простор для отдыха невероятен!

Турция была полна жизнью, и эта жизнь сразу же захлестнула Петро с головой.

У администратора, сносно говорившего по-русски, Москалюк поинтересовался, много ли в отеле украинцев. Оказалось, что служащий отеля совсем не разбирается в этом вопросе. Администратор с легкостью отличал негров от немцев, а китайцев — от всех прочих, но разницу между украинцами и русскими никак не улавливал. Петро до крайности поразил этот факт, но он не сдался.

Путем выяснения обстоятельства: кто из какого города прибыл, Петро с администратором установили, что первая половина отеля заполнена русскими, а вторая — кем угодно, но только не украинцами. Были, правда, две супружеские пары из Одессы, но по мнения Москалюка эти пары никакого отношения к украинцам не имели. Ибо — какие же одесситы украинцы? Да и, по отзывам администратора, совокупный возраст членов этих пар можно было сопоставить с годами существования на картах мира города Киева.

Петро понял, что эти соотечественники не представляют для него никакого интереса, поскольку в их возрасте спиртными напитками грешить было уже поздно, а смерть не могла догнать их по месту жительства потому, что они смылись от нее в Турцию. Но Москалюк сильно не расстроился.

Он был наполнен воинственной украинственностью и русских нисколечко не боялся. Даже наоборот, Петро готов был с ними спорить на любые темы. Причем не только устно, но и с использованием кулаков.

Будучи ярым националистом, он даже свою прорусскую фамилию возвел в ранг достоинства, поясняя некоторым недалеким личностям (коих было великое множество), что смысл ее заключается как раз в том, что русские много веков проводили политику геноцида по отношению к украинцам, и эта политика выразилась даже в фамилиях. То есть — Петро Москалюк на самом деле должен звучать как Петро Салюк (от слова «сало»). Но, дескать, подлые москали, при советской власти заведовавшие паспортными столами, специально записывали в документы украинские фамилии, искажая их на свой москальский лад.

Как бы там на самом деле ни было, но Петро сразу же после вселения в номер спустился в гостиничный бар и прямо у стойки залихватски тяпнул стаканчик виски. Компания молодых людей, расположившаяся за ближайшим столиком, дружно захлопала в ладоши и пригласила Петро к себе. Он принял предложение и быстро перезнакомился со всеми.

Компания состояла из двух семейных пар. Возраст новых знакомых был близок возрасту Петро, и потому сближение с ними прошло гладко и без помех. Парней звали Дмитрием и Сергеем, а девушек Дарьей и Анастасией. Дамы были красивы и в меру кривоноги. Петро даже пожалел на миг, что они замужем, и их мужья находятся рядом. Но спустя несколько минут он узнал, что отдых у них уже закончился и на следующий день они улетают в Волгоград. Поэтому Петро перестал о чем-либо жалеть, справедливо полагая, что баб на курорте хватит и без них.

Петро весело шутил и все пили под тосты нейтрального содержания. Но по мере накачивания алкоголем древний укрский дух все более выпирал из Москалюка. И вот в какой-то момент он вдруг понял, что его совсем не интересуют ни компьютерные технологии, о которых говорили Дмитрий с Сергеем, ни турецкие достопримечательности, обсуждаемые женщинами. Петро страстно захотелось рассказать об историческом наследии древней украинской цивилизации.

Для начала он язвительно прошелся по русской алкогольной наследственности и поинтересовался, в каком поколении у его собеседников имеются мордовские, удмуртские и прочие финно-угорские предки, а так же — не снится ли по ночам его новым знакомым татаро-монгольское иго.

Разговор тут же перетек в другое русло и существенно оживился. Дарья с Анастасией перестали болтать о достопримечательностях и с интересом прислушались.

Дмитрий, азартно блеснув глазами, произнес:

— Да-да, конечно! Куда уж нам, лапотным, тягаться с вами. Я не удивлюсь, если в скором времени украинские ученые докажут, что древнюю расу укрийцев русские мракобесы переименовали в арийцев, после чего, подло хихикая, тщательно затерли следы своего пакостного деяния. Ведь, по мнению многих представителей украинского народа, предки русских были тупыми неандертальцами, которые ненавидели укров-кроманьонцев за их острый и развитый ум. Потому и втыкали палки в колеса великой гуцульской цивилизации…

Компания взорвалась дружным смехом и Петро, сначала испытавший удовольствие от речи Дмитрия, вдруг догадался, что смеются именно над ним. Раздражаясь все более и более, он ответил:

— Над очевидными фактами смеются только дураки! Еще в незапамятные времена древний укрский народ являлся высококультурной нацией. А москали поработили его и низвергли на свой скотский уровень. Это уже давно доказано…

— Кем доказано? — спросил Сергей.

— Украинскими и польскими учеными, — заявил Петро.

Сергей переглянулся с Дмитрием и лица их странным образом напряглись.

— Надо же, а мы об этом даже не догадывались, — с сожалением заметил Дмитрий.

— Зря, — осуждающе произнес Петро. — Об этом в каждом украинском школьном учебнике написано…

— Как жаль, что мы не знаем правды, — покачал головой Сергей. — Это, наверное, потому, что не умеем читать по-украински. Понятное дело, украинский — древний и сложный язык. Вот ты б, Петро, взял, перевел эти учебники на русский и пошел бы распространять их по всей России. После того как народ наш узнает правду о деяниях своих предков, он сразу же раскается и поставит тебе памятник как великому просветителю-народнику. Слава твоя загремит в веках! Какие Кирилл с Мефодием? Они отдыхают и нервно ковыряют в носу, стоя в сторонке!

Компания опять дружно заржала, а девушки смеялись громче всех, что еще более разозлило Петро. Кипя негодованием, он заявил:

— Ничего смешного не вижу! Какое просветительство? Не собираюсь я метать бисер перед свиньями… Величие украинского народа незыблемо и не зависит от того, знает о нем кто-либо или нет. Мои великие предки всегда боролись за свободу своей земли…

— И кто именно? — с интересом спросил Дмитрий.

— Да мало ли их было? Взять хотя бы Мазепу…

— Ну-ка, ну-ка, — Дмитрий в возбуждении потер ладони.

По затихшей в предвкушении очередного приступа веселья компании Петро понял, что в отношении него готовится какая-то пакость. Но ему подумалось, что настоящий боец не должен бояться препятствий, даже если от них исходит явный запах дерьма. Поэтому Петро смело рванулся вперед и тут же, фигурально выражаясь, вляпался в целую кучу отходов органического происхождения.

— Деятельность этого великого гетмана не нуждается ни в каком обсуждении, — начал Петро. — Он один из тех, кто боролся с московским игом, поработившим Украину.

— Конечно! — радостно подтвердил его слова Дмитрий. — Для этого он предал царя Петра и продался шведскому королю Карлу, чьи войска черт знает сколько лет топтали так называемые «древние украинские земли», которые тогда почему-то были польскими. Сей великий сын украинского народа сделал громадное дело! Сейчас — благодаря ему — ваш флаг состоит из цветов шведского королевского дома…

Вся компания опять дружно грохнула смехом.

Петро яростно вскочил на ноги и попытался перекричать гогот.

— Мазепа не предатель! — заорал Москалюк. — Он для борьбы за свободу искал союзников!

Крик его оказался бесполезным. Компания, не обращая на него никакого внимания, посылала в воздух различные реплики. Содержание их было таково:

— С профитом для себя!

— Менял шило на мыло!

— Зарегистрировал однополый брак!

— Подставил зад под европейские ценности!

— Вступил в шведскую семью!

— Уехал в Европу на заработки!

— Привез желто-синюю клеенку!

Последнюю фразу прокричал Сергей, и именно она явилась точкой кипения для Петро, который больше не мог себя сдерживать. Поэтому он перегнулся через стол и от души дал кулаком в глаз Сергею. Тот, опрокинув стул, завалился на спину. Из глотки Москалюка вырвался торжествующий вопль:

— Слава Украине!

Губы Петро начали расплываться в победной улыбке, но не тут-то было! Резкая боль вдруг вспыхнула в его правом ухе, и он сам оказался на полу…

Скандал был быстро ликвидирован охраной отеля, давно привыкшей к инцидентам такого рода. Поэтому полицию вызывать не стали. Сергея и Петро подняли с пола, отряхнули и усадили обратно за стол. Дмитрий извинился перед служащими отеля, и заверил их, что компания будет вести себя тише, после чего все участники скандала дружно выпили водки и помирились.

Петро, почесывая вспухшее ухо, пытался догадаться, кто именно приложил свой кулак к его голове в самый неподходящий момент. Но вычислить недруга никак не получалось. Сделать это мог кто угодно: начиная с Дмитрия, которого Петро на несколько секунд выпустил из поля зрения, и заканчивая барменом, с подленькой улыбочкой протиравшего стаканы за стойкой, находившейся всего в двух метрах от стола, ставшего в одно мгновение центром веселья.

Петро, закусывая водку бананом, прошелся глазами по залу и обнаружил нелицеприятную для себя картину. Большинство посетителей бара, сидевших за соседними столиками, посмеивались, глядя в его сторону, и из этого факта вытекал вывод, что все они были русскими. Одна пожилая пара смотрела на Петро даже с некоторым осуждением. Ему тут же подумалось, что эти люди являются его соотечественниками, но взгляды их на мир явно не совпадают с мнениями сторонников националистических идей.

За одним из столиков совсем недалеко от Петро вяло ковырялась вилками в тарелках еще одна пожилая пара. Но по всем признакам пара была немецкой. И вскоре Петро понял, что угадал.

Женщина сугубо преклонных лет сказала по-немецки сидевшему напротив нее мужчине еще более дряхлого возраста:

— Вечно эти русские дерутся. Как кабаны в свинарнике.

Говорила громко она видимо потому, что думала, будто никто в зале не понимает ее речь. Но Москалюк знал немецкий язык, так как целых три года пробыл в Германии в роли гастарбайтера, где работал в ассенизационной бригаде помощником разнорабочего.

Дряхлый немецкий турист ответил своей собеседнице:

— Нет. Русские дерутся только по праздникам. Сегодня в новостях передали, что они отмечают праздник, который называется «День десантника». Сообщили, что вся Москва уже передралась.

— И какой же смысл в этом празднике? — удивилась старушка.

— Я этого не знаю, милая Марта, — ответил старичок. — Но у них есть еще подобные праздники. Например — «День пограничника», «День артиллериста», «День танкиста» и много других.

— И они дерутся просто для того, чтобы подраться?

— Нет. В «День артиллериста» пушкари бьют танкистов. В «День танкиста» — наоборот.

— А кого бьют в «День десантника»?

— Всех, кто под руку подвернется.

— Что ж это за люди? Случись война, они что, так и будут между собой драться?

— Нет, Марта, — тяжко вздохнул старичок. — Во время войны они бьют тех, кто напал на них и мешает им развлекаться так, как они привыкли. Что и случилось в последний раз, когда мой отец служил в вермахте…

Немцы замолчали и принялись дальше нудно ковырять вилками, а Петро вернулся мыслями к компании.

Сергей, ехидно улыбаясь, прижимал смоченный в воде платок к правому глазу, а Дмитрий приветливо говорил:

— Петя! Ну что ты надулся, как адыгейский индюк? Ты же отдыхать сюда приехал! Ну какая может быть политика во время отпуска? Давай мы лучше расскажем тебе, что здесь можно посмотреть…

Петро утвердительно кивнул головой, и разговор вернулся к достопримечательностям. Их оказалось много, и располагались они в достаточной близости от отеля.

Когда Петро узнал, что неподалеку находится могила святого Николая, которого в славянском мире называют Угодником, а на западе Санта Клаусом, ему страстно захотелось ее посетить, так как отец Пафнутий всегда самым лестным образом отзывался об этом отце церкви. Поэтому он спросил:

— А как туда можно добраться?

— Есть специальная экскурсия, — ответил Дмитрий. — Автобус ходит.

И он рассказал, где и как можно на этот автобус попасть. А потом поинтересовался:

— Ты христианин?

— Конечно! — браво воскликнул Петро.

— Православный?

— Еще чего? — с негодованием отверг это предположение Петро. — Я с вами, москалями, в одной вере быть не желаю!

— Что ты нас москалями обзываешь? — раздосадовано спросил Дмитрий. — Мы же не москвичи. Мы из Волгограда. Ну, кацапы, в крайнем случае…

— Все вы одной и той же дулей крещены, — махнул рукой Петро.

— Значит, ты — униат? — поинтересовался Сергей.

Он уже убрал платок от лица и теперь его опухший правый глаз выглядел прищуренным, отчего создавалось впечатление, что Сергей все время в кого-то целится.

— Нет, — помотал головой Петро. — Я прихожанин общины, которая называется так: «Церковь райского блаженства». Этот храм основал отец Пафнутий — благой проповедник. Он раньше был православным попом, но потом понял всю ложь москальской веры. Господь живьем взял его на небо и за праведность поместил в рай, где тот отдыхал более ста лет. Так он сам нам рассказывал. Когда Господь вернул Пафнутия обратно в наш грешный мир, он открыл свой приход в Киеве и к нему потянулся народ. Я всего один раз послушал его проповедь, и она навсегда осталась в моем сердце. С тех пор я — прихожанин церкви отца Пафнутия, который является мессией…

— Только сектантов нам и не хватало, — тихо произнес Сергей.

Но в этот момент звучавшая в баре музыка стихла, и Петро услышал его реплику.

— Это вы все сектанты, — сказал Москалюк, — а устами отца Пафнутия глаголет истина.

— Да ладно вам ругаться! — весело сказала Дарья, жена Дмитрия. — Какая разница? Что Николай Угодник, что Чингачгук… Каждый выбирает сам, во что или в кого верить.

— Ты святого Миколу со всякими индейцами не сравнивай! — возмутился Петро. — Вы, москали, даже имя этого великого укра переврали! А ведь именно он первым принес христианство в благословенную Украину!

Глаза всех четырех собеседников Москалюка вдруг широко и удивленно раскрылись (включая заплывший глаз Сергея) и стали похожи на юбилейные советские рубли. Сергей задушенным голосом поинтересовался:

— Это тебе отец Пафнутий рассказал?

— Да нет, — раздраженно взмахнул рукой Петро. — Об этом каждый образованный украинец знает. В школах преподают…

Зал вздрогнул от хохота и Петро догадался, что последние несколько минут разговор велся на повышенных тонах и был слышен всем посетителям бара.

Москалюк недоуменно огляделся и увидел несколько десятков людей, веселившихся от всей души. Даже пожилая украинская пара зашлась смехом, рискуя помереть от переизбытка чувств. Лишь немцы продолжали сонно ковырять вилками в тарелках.

Злоба ударила Петро в голову, и он кровожадно вперил свой взгляд в смеющееся лицо Сергея, который вдруг показался ему главным врагом всей его жизни. В мозгу Петро промелькнула мысль о том, что врага нужно непременно добить и потому он грозно рявкнул:

— А ну, пойдем, выйдем!

Сергей, не переставая хохотать, с готовностью кивнул головой, встал и направился к выходу из бара. Петро, ничего уже не соображая от злости и бурлящего в мозгах алкоголя, опрокинул стул и ринулся следом за ним. А зал продолжал смеяться…

* * *

Петро задумчиво взял бутылку в руку, хлебнул из нее, кашлянул и поставил виски на стол. Он подошел к большому настенному зеркалу и взглянул на свое лицо. Болевшее ухо было похоже на ватрушку, испеченную поваром-оккультистом. Оно напоминало некую спиральную галактику, которая никак не могла сформироваться и потому звездная материя лезла из нее во все возможные стороны, пульсируя и светясь теми цветами радуги, которые были ближе к красному спектру. Правая скула выпирала драной кожей, а лоб красовался круглой лунообразной шишкой. Схожесть ее с поверхностью спутника Земли отождествлялась неровностью рельефа. Петро вспомнил, что на одном из пальцев Сергея был перстень с выбитой на нем буквой «С». Теперь отпечаток этой буквы явственно читался на лицевой стороне шишки, только в зеркальном отображении, и потому был похож на молодой растущий месяц.

В голове Москалюка вдруг всплыл новый фрагмент вчерашней жизни, и он с удивлением начал его просмотр…

Драка была — так себе. Петро подсветил Сергею второй глаз, а тот набил своему оппоненту лоб. Скула у Петро пострадала, когда он, падая, зацепился лицом за подвернувшуюся некстати фигурную фонтанную решетку. Выскочившие из бара люди быстро разняли драчунов и Дмитрий сказал, что хватит, мол, заниматься мордобитием, потому что опять настала пора пить водку, с чем все и согласились.

Вернувшись в бар, Петро ощутил себя главным героем вечера. Весь зал пил за его здоровье, а кто-то из другого конца помещения даже проорал: «Слава украинским ученым!». Петро пил за себя, за здоровье министра образования Украины, за что-то там еще, полностью украинское, и на душе его становилось все теплее и теплее.

Потом он вдруг увидел, что за столом они остались втроем. Дарья с Анастасией куда-то ушли и наступило время задушевной беседы. Петро уже не испытывал никакой вражды к Сергею и Дмитрию. Его радовало, что теперь, когда компания стала мужской, исчезла надобность выпячивать грудь колесом и казаться умным и значительным.

Поэтому Петро, выбрав для беседы свою любимую тему, говорил легко и вдохновенно:

— Лучшая форма демократии — американская. В Соединенных Штатах даже негры давно чувствуют себя свободно, а об индейцах вообще говорить не стоит.

— Действительно, зачем говорить об индейцах? — соглашался с ним Сергей, оба глаза которого были теперь похожи на узкие амбразуры китайского оборонительного сооружения. — Их ведь практически не осталось после того, как американские демократы обеспечили им свободную жизнь в резервациях…

— Все это брехня! — махал руками Петро. — Вон, на Стивена Сигала посмотри. Индеец? Индеец! Актером стал. Это говорит о равных правах и возможностях. Потому что у них — настоящая демократия. А у вас в России никогда демократии не было и не будет. У вас всегда есть царь. Либо явный — либо замаскированный. То под генерального секретаря коммунистической партии, то под президента.

— Зато у вас на Украине нет ни царя, ни демократии, — смеялся Дмитрий. — У вас — постоянный бардак. Как польский сейм восемнадцатого века, наполненный панской грызней, благодаря которой Польшу поделили между собой Россия, Австрия и Германия. У вас в стране любой процесс напоминает старый советский фильм, который называется «Свадьба в Малиновке». Не дай бог случись война, и она будет в точности соответствовать этому фильму. Сплошной балаган с элементами махновщины; сдобренный салом, горилкой и извечной хохляцкой жадностью…

— Ничего, ничего, — грозно отвечал Петро. — Скоро мы, молодые силы, перевернем всю страну! Мы установим демократию по американскому образцу, но без всяких москалей и евреев. Вот тогда никто не посмеет над нами смеяться!

— Конечно, конечно, — говорил Сергей, поблескивая глазами сквозь бойницы синяков, — тогда можно будет снять продолжение фильма. Только теперь новая картина станет называться «Свадьба в Малинсити»…

Петро встряхнул головой, и в памяти появилась новая серия воспоминаний.

Бар куда-то исчез и Москалюк оказался в сауне. Дмитрий лежал животом на кушетке, а на его правой лопатке турецкий специалист-татуировщик выкалывал патриотического двуглавого орла. Петро, подпрыгивая от нетерпения, крикнул:

— Я тоже хочу! Только не этого вашего двухголового мутанта, а боевой трезубец во всю спину!

Откуда-то сзади прозвучал смех, и голос Сергея ответил:

— Запросто! Сейчас придет еще один мастер татуажа и выколет тебе трезубец. Мы заплатим. Это будет тебе от нас подарком. Но сначала надо дернуть виски!

Перед носом Петро — как бы из ниоткуда — возникла вдруг рука Сергея с рюмкой, наполненной желтой жидкостью. Москалюк залпом осушил стопку и провалился в небытие…

Дальше ничего увидеть не удалось.

Петро подумалось, что если еще немножко похмелиться, то, может быть, удастся вспомнить и окончание вчерашнего буйного вечера. Он уже было собрался вернуться к столу, на котором стояла призывно сверкавшая этикеткой бутылка, но кольнувшая в пах боль напомнила о дискомфорте в ягодицах.

Москалюк повернулся спиной к зеркалу, глянул через плечо назад и из его глотки тут же вырвался сиплый скрипучий вопль. По всей поверхности предварительно выбритого мускулистого зада Петро умелой рукой мастера был вытатуирован звездно-полосатый американский флаг!

Звезд, правда, было не пятьдесят, а всего тринадцать, но это никак не влияло нахудожественную ценность свежеобретенной картины. Половинчатость изображения, вызванная физиологическим строением холста, играла свою роль. Благодаря складке в середине рисунка казалось, что флаг гордо развевается на ветру, и потому сей атрибут демократии выглядел достаточно красочным и реалистичным.

Осознав, что разрисованная часть тела останется звездно-полосатой на всю оставшуюся жизнь, Петро испустил повторный вопль.

В дверь тут же застучали и мужской голос (видимо, принадлежавший портье) на ломаном русском языке поинтересовался:

— И чито слючилось, а?

Петро взял себя в руки и громко проскрипел надорванными голосовыми связками:

— Все в порядке.

В коридоре послышались шаги. Они медленно удалялись от двери номера.

Петро, вновь повернув голову назад, начал более детально рассматривать произведение турецкого искусства, невольным обладателем которого он стал.

Цветовая гамма была натуральной. И пропорции ничуть не подкачали. Петро понял, что о сексуальных плавках, приобретенных им недавно в фирменном магазине, придется теперь забыть, так как края флага существенно залезли на бедра. Придется покупать себе новые плавки, формой своей напоминающие семейные трусы. А еще лучше — купальные шорты…

Москалюку вдруг совсем расхотелось продолжать отдых. Он вернулся к столу, взял в руку бутылку виски и надолго присосался к горлышку.

Отдышавшись, Петро решил обдумать свое положение и сел на кровать. Жуткая боль тут же прострелила его ягодицы! Москалюк вскочил на ноги, конвульсивным движением швырнул бутылку в дверцу шкафа и исторг из себя вопль, вынудивший оконные стекла задрожать подобно барабанной мембране.

В дверь опять застучали и прежний голос спросил:

— Нюжен дохтер?

— Отстань! — рявкнул Петро. — Все в порядке!

В дверь колотить перестали, но звука удаляющихся шагов Москалюк почему-то не услышал. Ему было не до этого. Взгляд Петро уперся в бутылку, мирно лежавшую на полу. Она совсем не разбилась, но живительное пойло вытекало из нее на ковровое покрытие. Москалюк быстро подошел, поднял бутылку и, сделав из горлышка глоток, продолжил свои размышления стоя…

Ему вспомнилось, что удалить татуировку можно. Для этого нужно было обратиться к хирургу. Но удаление татуировок, которые, как известно, на теле появляются исключительно по дурости человеческой, страховыми случаями не считаются. Значит, за операцию платить придется из своего кармана. И, кстати, совсем не мало! Таких денег у Петро не было и стало ясно, что придется потерпеть до возвращения в родной Киев.

Москалюк нисколечко не сомневался, что татуировку ему сделали тогда, когда он находился в бесчувственном состоянии. Но стоила работа дорого, и Петро поразился щедрости москалей, способных отвалить кучу денег ради того, чтобы поглумиться над несчастным человеком, каковым теперь является он. Поистине — щедра русская душа, когда дело касается пакостных шуток и прочих подобных подлостей…

Петро осознал, что по сути дела в данный момент времени он является жертвой, возложенной на заплеванный слюнями либералов алтарь демократии. А флаг на заднице — просто оттиск, оставленный этим колючим духовным сооружением, и теперь нет пути назад. Осталась только одна дорога. Дорога вперед, к торжеству равноправия, свободы и братства, в то место, где не будет никаких москалей! Ибо — какие же они братья, раз имеют наглость пристраивать на всякие алтари невинных Москалюков?

Вникнув в эту очевидную истину, Петро умиленно прослезился и заплетающимся языком гаркнул в потолок:

— Москаляку на гиляку! Слава алтарю демократии!

В дверь усиленно забарабанили, потом в замке начал поворачиваться ключ и голос портье сообщил:

— Чичас полисию звать буду! На бабки попадес, косел, мать твою!

— Ах, так?! — грозно поинтересовался Петро. — Зови, гнида басурманская!

И совсем неожиданно для себя вдохновенно проорал фразу из известного кинофильма:

— Русские не сдаются!

После этого Москалюк героическим усилием опорожнил бутылку до дна, размахнулся, как следует, и профессиональным движением гранатометчика послал опустевший сосуд в сторону начавшей открываться двери.

Глава вторая

Киев. Февраль 2014 года.

Операцию проводили под местным наркозом, и потому Петро не ощущал ничего, кроме отвращения, вызванного тем фактом, что оперировал его хирург, обладавший яркой еврейской внешностью. Кроме того — в больнице все говорили по-русски!

Еще до начала операции Петро потребовал заменить хирурга, но медсестра ответила, что другого специалиста не будет и, если Москалюк с чем-то не согласен, то имеет полное право тихонечко умереть в коридоре от потери крови. Петро пришлось согласиться с доводами сестры, так как раненых было много и перебирать харчами совершенно не стоило. Как известно, пуля в ягодице — явление хоть и обидное, но совсем не безопасное, так как кровеносных сосудов в этой части тела имеется превеликое множество.

Поэтому Петро, плюнув в очередной раз на расовые предрассудки, лежал на животе и ждал окончания операции, тупо глядя в бортик железного стола…

* * *

Вернувшись из Турции, Москалюк решил заняться сведением татуировки. Но сначала он позвонил Ленке, которая съехала с его квартиры, забрав все, что было можно и нельзя. Главным образом Петро разозлило то, что она утащила с собой его дорогую фарфоровую кружку, а Бандере, портрет которого висел на стене, пририсовала помадой рога. Из записки, оставленной на кухне, он узнал, что с всякими козлами — ярким представителем популяции которых являлся Петро — она жить не желает и потому отправляется туда, куда ее послали. Вспомнив, куда послал свою гражданскую жену, Петро тут же стал испытывать муки ревности.

Во время короткого телефонного разговора Москалюк услышал, что Ленка кружку не забирала, а просто грохнула ее об пол. Аккуратно собрав черепки в пакетик, она сунула его в раскрытый томик биографии Шухевича, лежавший на тумбочке. После этого бесполезного, но крайне благоприятного для женской психики действия Ленка захлопнула книгу, и попрыгала на ней (чтоб закрылась плотно).

Далее Ленка попросила больше ей не звонить, потому что она уже нашла себе нового спутника жизни, который был русским нефтяником. Дескать, он находится здесь в долгосрочной командировке и очень ее любит. В конце разговора Ленка подробно рассказала, как именно новый спутник жизни ее любит, и что она из благодарности за это с ним вытворяет. В результате Петро обозвал ее москальской подстилкой, бросил телефонную трубку и от злости напился.

На следующий день заняться татуировкой опять не получилось.

Утром его разбудил звонок в дверь. Пришел заместитель фюрера националистической организации, членом которой он состоял. Организация называлась «Секторальный фактор» и по сути своей являлась откровенно нацистской бандой, устав которой никакого отношения к демократии не имел. Но Петро нравилось быть радикалом (обоснование своего отхода от американских принципов демократии Москалюк решил разработать позже, на досуге), и потому он ревностно относился к поручениям руководства.

Заместитель фюрера — некий Сява Дыроштан — рассказал, что организация решила направить Москалюка на учебу в один из лагерей, расположенных в Прибалтике. Дыроштан выдал Петро билет на самолет, необходимые документы и приличную сумму денег. Далее он поведал шепотом, что готовятся некие секретные действия и в скором времени кое-что должно случиться. Из-за границы налажено финансирование и потому Петро должен провести три месяца в тренировочном лагере. С ним едут еще несколько десятков парней из «Секторального фактора», а также группа ребят, являющихся членами близкой по духу организации с названием «Болотные укропы».

Петро страшно обрадовался этому предложению. Если б не Дыроштан, пришлось бы опять ехать в Германию на заработки, так как деньги закончились еще в злополучной Турции, где Москалюка заставили уплатить штраф за драку с портье, устроенную им в отеле.

А в Европе Петро не нужен был никому и он прекрасно об этом знал. Его образование (преподаватель игры на аккордеоне) позволяло в Германии работать в лучшем случае разнорабочим на стройке или ассенизатором. Ни ту, ни другую работу Петро не любил, но ассенизаторам платили немного больше, чем строителям.

Сначала Москалюк думал, что в его ненужности виновато никчемное образование. Но оказалось, что это не так. Вместе с ним в ассенизационной бригаде работали: прикладной математик, учитель украинского языка и литературы и даже выпускник Киевского Института Инженеров Гражданской Авиации. Хорошей работы для украинцев (а равно и для других жителей с территорий бывшего Советского Союза) в Европе не было.

Поэтому Петро пообещал Дыроштану оправдать оказанное ему доверие, быстренько собрался и через несколько часов оказался в Борисполе…

Лагерь располагался на частной территории. Раньше он был пионерским, а теперь его приспособили сообразно практическим целям, которые служили демократии для ее торжества в тех местах, где о ней не знали или плевать на нее хотели с высокой водокачки.

Несколько сотен здоровых мускулистых парней обучались резать, колоть, душить, взрывать, стрелять и притворяться невинными овечками тогда, когда это было нужно хищному трехголовому чудовищу, которого в России испокон веков называли Змеем-Горынычем, а в Европе — Свободой, Равенством и Братством.

Но обучение для Петро началось с жуткого конфуза.

Оказалось, что организаторы лагеря имели достаточно правильное представление о состоянии украинской медицины. И потому первым шагом для Москалюка и прибывших с ним товарищей стал медицинский осмотр. Когда кто-то из строя поинтересовался у назначенного к ним в группу руководителя (латыша немецкого происхождения), с чем это связано, тот на чистом русском языке ответил:

— Это связано с тем, что в вашей долбаной Украине можно купить даже бутылку марсианского вина миллионнолетней выдержки. Пойло, конечно, марсианским не будет, но вот к накладным и сертификатам соответствия — не придерешься. В первой партии курсантов, прибывших из Украины в начале этого года, обнаружились двое одноруких, трое одноглазых и один параноик с садистскими наклонностями. При более тщательной проверке в дополнение к предыдущим были выявлены: четверо ВИЧ-инфицированных, несколько сифилитиков и даже один боец, зараженный проказой. А по документам, предоставленным вашими врачами, все курсанты — хоть в космонавты готовь. Эталон человеческого генофонда! Если вышеперечисленные особи являлись генофондом человечества, что тогда станет с Украиной через тридцать лет?

Возражать никто не стал, потому что крыть было нечем.

Пока сдавали анализы, проверяли зрение и слух, Петро был спокоен. Но наступила минута, когда потребовалось раздеться перед хирургом, и Москалюк понял, что ничего хорошего это ему не сулит.

Хирург — невозмутимый эстонец — осмотрев обнаженного Петро спереди, потребовал:

— Повернитесь ко мне спиной, нагнитесь и раздвиньте руками ягодицы.

Москалюк знал, что таким образом хирурги осматривают пациентов с целью проверки на наличие геморроя. Деваться было некуда. Петро выполнил команду врача и услышал позади себя хриплый вздох. Дальше никаких распоряжений не последовало, и потому Москалюк выпрямился и повернулся лицом к хирургу.

Врач с вытаращенными от удивления глазами находился в состоянии, близком к так называемому ступору. Вдохнув в себя внушительную порцию воздуха, он, по всей видимости, забыл, как надо выдыхать, и потому с каждой секундой его распирало все больше и больше. Петро хотел было посоветовать застрявшему в обалдении врачу поскорее выдохнуть вобранный в его легкие кислород, но не смог, потому что его самого накрыло жуткое чувство всепроникающего стыда.

Хирург, наконец, вспомнил, кто он такой и что здесь делает. Он судорожно выпустил воздух и со всей эстонской обстоятельностью принялся приводить в порядок свои дыхательные пути. Петро молча ждал. Он радовался тому обстоятельству, что в кабинете кроме него и врача больше никого не было. Но где-то в глубине сознания маячила мысль о бане, которую придется посещать вместе с другими курсантами, так как вряд ли жилые помещения в лагере были оборудованы отдельными душевыми кабинками…

Доктор окончательно пришел в себя и сказал:

— Одевайтесь.

Петро оделся.

— Сидеть не мешает? — с мерзкой обстоятельностью поинтересовался хирург.

— Уже нет, — буднично произнес Москалюк.

— Это у вас в Украине такая мода сейчас? — спросил врач.

— Нет. Это происки москалей, — правдиво ответил Петро и коротко рассказал о своем отдыхе в Турции.

Прослушав повествование Москалюка, хирург, деликатно улыбнувшись, заметил:

— Ну, в целом на состояние здоровья ваш задний фактор никак не влияет. Но это только пока…

— Что вы хотите этим сказать? — не понял Петро.

— Вы догадываетесь, для чего вас будут готовить?

— Да.

Хирург с милой улыбочкой продолжил:

— В Украине вам ничего не угрожает. Увидев татуировку, соотечественники зацелуют ваш зад, обливаясь радостными слезами. А соотечественницы — вообще залижут… Но вас готовят здесь для организации силового захвата власти. А любой государственный переворот в Украине обязательно поднимет на дыбы Россию. Всем будет весело. Я бы не советовал вам попадать к русским в плен. Для них американский флаг — место, в которое обязательно надо что-либо воткнуть. Начиная с детородного органа и заканчивая дулом пушки. И хорошо, если дуло будет от танковой пушки, а не от гаубицы…

— Почему? — тупо поинтересовался Петро.

— Потому что в отличие от современного, гладкого на выходе танкового орудия гаубица имеет дульный тормоз.

Перед глазами Москалюка возникла гаубица Д-30 с массивным железным набалдашником на конце ствола, и его передернуло. Он посмотрел в невозмутимое лицо хирурга и увидел у того в глазах веселые искорки, пляшущие в каком-то неуловимом обидном танце.

— Я могу идти? — сухо спросил Петро.

— Да, — ответил врач и опустил глаза вниз.

Как только Москалюк закрыл за собой дверь, в оставленном им помещении раздался взрыв хохота. Петро, шагая по коридору, долго слышал звуки смеха, долетавшие из кабинета хирурга. Он думал о том, что эстонцы на самом деле совсем не флегматики. Но этот факт был нейтральным и никакого отношения к дальнейшей судьбе Петро не имел…

* * *

Эйфория Евромайдана, захватившая Петро, была ни с чем не сравнима. Она ассоциировалась с чувством полной свободы, ворвавшейся в то место человеческой сущности, которое называется душой. Теперь стало модно орать какие угодно лозунги, костерить русских (которые совсем недавно были братьями), евреев, поляков, вообще всех, кого надо и не надо, в том числе и эстонцев. И совсем не стоило ради свободы колоться, курить и нюхать наркоту, что делало большинство соратников Москалюка. Ему и без этих вечных атрибутов любой революции было хорошо.

Дни, проводимые на Евромайдане, совершенно не походили на будни ассенизатора, обслуживающего скучный немецкий городок. И Петро был рад каждому следующему утру, сулившему массу новых впечатлений. Пока не начали стрелять…

Пуля, выпущенная неизвестным снайпером, пробила навылет голову одного из товарищей Москалюка и, чиркнув о бетонный столб, срикошетила прямо в левую половину американского флага, распластавшегося на заднице Петро. Соратник погиб — героям слава! Да и зад несильно пострадал. Пуля, потеряв из-за двух предыдущих препятствий убойную силу, застряла в мягких тканях ягодицы. Но Петро беспокоило то, что пока он валяется на койке в одной из киевских больниц, революция происходит без его участия!

Нет, он не думал о том, что при дележе власти ему не достанется какой-либо ее кусок. Он просто хотел быть элементом действия, в процессе которого бурлит кровь и адреналин заставляет самые обычные человеческие уши пыхтеть паровозным паром.

Правда, не раз в своих мыслях Петро представлял себя мудрым политиком. И с высоты своего положения изобретал новые законы, которые смогут сделать украинцев счастливыми и богатыми. Но в глубине души Москалюк все-таки понимал, что не относится к породе лидеров и потому при любом раскладе он останется неким своеобразным пазлом, необходимым только для того, чтобы собрать нужную кому-то картину из таких же маленьких элементов, всегда существующих в роли расходного материала. И эта мысль все равно выглядела обнадеживающей, потому что давала повод надеяться на лучшее. Ведь свежая, только что созданная картина сможет изменить этот мир, наполненный канализационной несправедливостью. Рассуждения о том, что даже в новом мире кто-то должен возить говно, Москалюком тут же отбрасывались в сторону за ненадобностью. В его понимании этот вопрос можно было решить как-нибудь потом с помощью тех же москалей, поляков, да и, наконец, эстонцев. Чем плохо? Подумаешь, врач тренировочного лагеря! Преподавателю украинского языка и литературы можно возить немецкое говно, а эстонскому доктору, значит, нельзя украинское? Дудки!..

Размышления Петро прервал картавый голос хирурга, проводившего операцию:

— Ну что, молодой человек… Могу вас поздравить. Пуля извлечена, рана аккуратно зашита. Теперь на вашем флаге появился новый — четырнадцатый по счету — штат. И еще есть место. На пятьдесят вряд ли хватит. Но если будут стрелять из мелкокалиберной винтовки, то можно разместить и остальные звезды. Так что — милости просим опять к нам!

Москалюк заскрипел зубами от злости. Опять этот флаг! У Петро просто не было времени для сведения татуировки. Сразу после окончания занятий в лагере вся группа обученных боевиков была брошена на майдан. Но слова хирурга сильно задели Москалюка. Ему захотелось сказать доктору какую-нибудь обидную фразу, что он и сделал, не поворачивая головы:

— Ничего! Скоро вы все у нас попляшете!

Хирург, глядя в заштопанный зад Петро, поинтересовался:

— Кто это все? И у кого прикажете плясать?

— Вы все! — страстно ответил Петро. — Москали и поляки!

Он перевернулся набок и, вперив взгляд в большие очки хирурга, добавил:

— А ты — тем более, жидовская морда!

Доктор снял очки, внимательно посмотрел в бешеные глаза пациента и спокойно произнес:

— Не знаю, что вы имеете в виду, молодой человек, но скажу одно — лучше быть жидовской мордой, чем американской жопой. Потому что жидовская морда появляется на свет как следствие любви двух жидов, а вот американская жопа к любви никакого отношения не имеет. Более того, первый фактор — наследственный. А второй — приобретенный в результате психической болезни, называемой ныне мазохизмом. Ибо колоть зад иголками ради любви к Америке никакой нормальный человек не станет.

У Петро дух захватило от такой наглости. Пока он искал достойный ответ, доктор снял перчатки и, обратившись к медсестре, распорядился:

— Этого оболваненного знаменосца в палату номер шесть. Завтра на перевязку, а потом — посмотрим…

— Нет! — вскричал Петро. — Выпишите меня немедленно! Я пойду в бой!

Хирург печально ответил:

— Там и без вас хватит желающих.

Он вяло махнул рукой и пошел к выходу из операционной. Петро, кипя злобой, пристально смотрел ему вслед. Врач, видимо, почувствовал его взгляд. У самого порога он остановился, обернулся и сказал:

— Мои дедушка с бабушкой лежат здесь, в Киеве. В Бабьем Яру… Мой отец прошел всю войну, будучи простым солдатом. Трижды был ранен… Неужели ты думаешь, что Бабий Яр может повториться? Я так не считаю. А знаешь, почему? Потому что как только на твоей заднице будет сверкать пятьдесят звезд, места для пятьдесят первой уже не останется. И эта пятьдесят первая звезда прилетит тебе в голову. Но ты ее не увидишь и я тебе уже ничем не смогу помочь. Это касается и всех твоих соратников. Если этот звездопад не устроит Господь (может, в силу своей занятости), то его организует Россия. Можешь считать меня пророком. Я на это нисколечко не обижусь…

Врач вышел и громко хлопнул за собой дверью. Медсестра, стоявшая в изголовье у Москалюка, тоненько хихикнула. Петро, находясь в состоянии бессильной и потому обидной ярости, рявкнул:

— Ну, чего ржешь, как кобыла?! Вези меня в палату! У-у-у, дура крашеная…

* * *

Всю дорогу Петро размышлял о том, почему хирург распорядился положить его именно в палату номер шесть. Сочетание палаты с цифрой навеяло на него какое-то смутное чувство тревоги, связанное с детскими воспоминаниями. Москалюк не знал, как появилось на свет это выражение, но неоднократно пользовался им с самых малых лет. Послать кого-либо в «палату номер шесть» означало, что этот кто-либо — чистой воды псих, и никакое лечение ему уже не поможет. Или можно было охарактеризовать какое-нибудь общественное явление типа школьного педсовета, используя это же выражение. То есть подразумевалось, что педсовет — сборище полоумных придурков, огражденное стенами сумасшедшего дома.

И чем дольше катился по коридорам передвижной стол на колесиках, толкаемый руками смешливой медсестры, тем мрачнее становился Петро. А когда стол наконец заехал в какой-то странный тупик, Москалюк понял, что ничуть не ошибся в своих подозрениях. Медсестра остановила каталку возле одной из стен и, хихикнув, спросила у кого-то:

— Массаж закончился?

— Нет пока, — ответил ей безликий мужской голос.

— Давно длится сеанс? — продолжила спрашивать медсестра.

— Не меньше часа, — сообщил ей другой, более жизнерадостный мужчина. — Я думаю, что осталось всего несколько минут. А что, этот тоже блатной?

— Хуже, — сказала медсестра и, опять хихикнув, добавила, — герой Евромайдана.

— Да-а-а? — насмешливо протянули хором безликий и жизнерадостный голоса.

Петро, догадавшись, что разговор идет о нем, решил посмотреть, кто же там дакает. Во время движения каталки он лежал на правом боку, и теперь нос его оказался уткнутым в стенку. Повернуться на левый бок он не мог, поэтому просто лег на живот и приподнял голову. Картина, увиденная им, показалась достаточно интересной.

В тупике имелась всего одна дверь, причем — без таблички. Слева от нее стояли два удобных кресла с журнальным столиком между ними. На столике вверх бортиками лежала раскрытая шахматная доска с расставленными в ней шашками. По всей видимости, игра в нарды была в самом разгаре. В креслах основательно расположились двое мужчин.

Первый их них — широкоплечий бритоголовый увалень с откровенно бандитской рожей — флегматично гонял во рту жвачку и с безразличием пялился глазами в Москалюка. Второй был самым обычным милиционером, одетым в форменную одежду, с сержантскими лычками на погонах. Рот его растянулся до ушей в ехидной улыбке, а взгляд, полный откровенного интереса, упирался в каталку, на которой располагался Петро. Встретившись глазами с Москалюком, милиционер встал и сказал:

— Привет!

Петро ничего на это не ответил.

Милиционер сообщил:

— Раз тебя определили сюда, то я должен устроить досмотр, потому что для этой палаты введен спецрежим.

И он твердым шагом направился в сторону каталки.

Петро сиплым от негодования голосом воскликнул:

— Какой досмотр, если я голый?! Только я и простыня! Это произвол!

— Ну что ты кричишь? — милиционер подошел к каталке и начал стягивать с Москалюка простынь. — Если нет у тебя ничего постороннего, то зачем тогда беспокоиться? Я проверю — и все. Работа такая, понимаешь? Ба!

По последнему возгласу милиционера Петро понял, что американское знамя благополучно бросилось в глаза сотруднику правоохранительных органов. И он нисколечко не ошибся.

— Толян, бандитская твоя морда! — заорал милиционер. — Иди скорей сюда, посмотри, что я нашел!

Петро судорожно попытался перевернуться, но рука милиционера жестко надавила ему на спину.

— Не дергаться, больной! — строго приказал мент. — Тебе это вредно.

— Ого! — изумленно воскликнул подошедший Толян, флегма которого тут же куда-то улетучилась.

— Хи-хи! — поддержала мужчин медсестра.

Ее возгласа оказалось достаточно для того, чтобы вся троица зашлась смехом. Милиционер хохотал, найдя опору в согнутом состоянии тела, схватившись руками за живот. Толян ржал, запрокинув назад голову, а медсестра, тоненько хихикая, сползала вниз по стенке, за которую пыталась сначала удержаться. Не смеялся лишь Петро, мозг которого готов был взорваться от злости.

Он приподнял голову над каталкой и громко крикнул:

— Вы у меня все попляшете! Мои соратники с майдана заставят вас на коленях ползать!

Толян вдруг перестал смеяться, поднес свою левую руку к голове Москалюка, сделал неуловимое движение правой, и хлесткий фофан с треском обрушился на темя героя майдана, отчего тот носом больно врезался в поверхность каталки, на которой лежал.

— Угомонись, фраер, — почти ласково произнес Толян. — Твои соратники с майдана будут делать то, что прикажет Кока и другие авторитеты.

Толян неторопливо пошел к креслу.

Голову Москалюка оккупировал торжественный шум, схожий тембром с пасхальным звоном колоколов, но более громкий и басовитый. И в этот потрясающий своей трагичностью момент двери палаты без таблички вдруг распахнулись и в коридор выпорхнули две прекрасные особи женского пола в коротких юбках и ботфортах, верхняя часть которых соблазнительно переходила в сетчатую структуру колготок, надетых на восхитительно длинные и стройные ноги.

Петро, у которого от произведенной Толяном фофанотерапии пропал дар речи, увидев перед собой двух сказочных фей, вдруг осознал, что речь ему вовсе не нужна, так как говорить совсем не хотелось, а хотелось просто свистеть подобно закипающему чайнику.

В чувство Москалюка привел голос милиционера, который спросил у барышень:

— Как насчет подработки?

Одна из чудесных фей скрутила композиционно-прекрасный кукиш, сунула его под нос менту и, пошевелив точеным пальчиком, ответила:

— У тебя денег не хватит. А если и хватит, то только полапать.

Барышни упорхнули за угол, а милиционер тяжко вздохнул.

— Их ты тоже досматривал? — не удержался от вопроса Петро, уже пришедший в себя.

— Досмотришь их, как же, — с грустью в голосе ответил мент и, встрепенувшись, требовательно обратился к Толяну, — чего расселся, жулик? Отныне будем ставить по сто гривен партия. Я тоже хочу таких баб! Готовься, сейчас я тебе покажу, как надо в нарды играть!

— Давай-давай, — ухмыльнулся Толян, доставая из кармана сотенную купюру. — Покажет он мне, как же! Ты только бабок, торгующих семечками, трусить умеешь…

Милиционер, горя желанием выиграть сто гривен, собрался было направиться к столу, но был остановлен медсестрой, которая сказала:

— Погодите вы в нарды дуться. Сначала помогите мне пациента с каталки на кровать переложить.

Мент, оглянувшись на Петро, ответил:

— Сам перепрыгнет. Подумаешь, дырка в гудке… Они там, на майдане, тренированные. Что одна дырка, что десяток — патриотизму и воплям «Слава Украине» не мешает.

Милиционер пошел играть с Толяном в нарды, а медсестра повезла каталку с Москалюком в палату…

Палата номер шесть действительно была особенной и в ней лежали далеко не простые пациенты. Первый из них носил прозвище «Кока Кокнутый» и являлся вором в законе.

В описываемое время на Украине авторитеты преступного мира сидели в тюрьмах только по необходимости. То есть — согласно воровскому этикету. За совершенные преступления никто их не сажал, так как всегда существовала возможность откупиться. Но в каждой тюрьме должен быть вор в законе. Таков воровской порядок. И Кока попал в Киевский СИЗО только потому, что наступила его очередь. Для этого в одном из ресторанов он дал кулаком в ухо депутату от партии «Свобода».

Если бы не Евромайдан, сидел бы он и дальше в своей блатной камере с телевизором, коньяком и полным холодильником вкусной еды. Но совершенно неожиданно в тюрьме отключили отопление, и Кока решил на время переселиться в более теплое помещение.

Начальник тюрьмы заявил, что отопления нет из-за того, что евромайданщики захватили ряд зданий, среди которых оказались какие-то энергетические объекты. В связи с этим произошло отключение некоторых улиц города от теплотрасс. Таким образом, СИЗО оказался в одном из замороженных районов.

Кока совершенно не верил начальнику СИЗО, считая, что тот пользуется случившимися беспорядками и решил каким-то одному ему известным способом навариться на коммунальной службе. Так ли это было на самом деле — неизвестно. Но, по всей видимости, реальные основания для таких мыслей у Коки были. Поэтому он заявил, что решил попрощаться с жизнью и в связи с этим сожрал пачку лезвий фирмы «Жилетт».

Коку доставили в больницу, провели обследование, и, естественно, ни в желудке, ни в кишечнике ничего опасного не обнаружили. Но, принимая во внимание несовершенство медицинского оборудования, а также некие крупные суммы денег, которые получили начальник СИЗО и главный врач больницы, решено было оставить Коку в палате для сдачи анализов и проведения дальнейшего медицинского наблюдения за пациентом.

К дверям палаты был приставлен специальный милицейский пост. Сотрудники менялись раз в двенадцать часов и следили за тем, чтобы Кока не сбежал. Более того, они должны были воспрепятствовать появлению в палате колющих и режущих предметов, а также — наркотических веществ и алкогольных субстанций. Если первые предметы никто проносить не собирался, то вторыми заведовал приставленный к тем же дверям представитель преступного мира. В момент появления в коридоре Москалюка функцию снабженца исполнял вышеописанный Толян.

Милиционеры совсем не возражали против предоставления Коке некоторых элементов комфорта, так как преступный мир их тоже не забывал и свою долю они получали сполна (включая, опять-таки, начальника СИЗО). В связи с этим они несли службу спустя рукава и интересовались только игрой в нарды и вкусными деликатесами, которые доставлялись Коке в необходимом для нормальной жизни количестве.

Палата была рассчитана на трех пациентов, но лежали в ней всего двое.

Еще до появления Коки одну из коек прочно освоил некто Георгий Лазаревич Какинаки, грек мелитопольского разлива, являвшийся модным киевским адвокатом. Он имел неосторожность хапнуть несколько арбитражных дел, которые своими интересами пересекались друг с другом самым кардинальным образом. Люди, заинтересованные в разрешении дел в свою пользу, принадлежали к разным политическим сообществам. Одни являлись представителями правившей тогда партии, а другие слыли явными оппозиционерами. Какинаки набрал денег и у тех и у других. Более того, всем клиентам он обещал выиграть дело именно в их пользу. Но обстановка в стране накалилась и Жора понял, что в скором времени грядет передел собственности. Надо было немного выждать и потом — в зависимости от обстоятельств — получить без особых трудов то, что будет нужно. В любом случае Какинаки мог выиграть. То есть — на горизонте маячила возможность не отдавать деньги проигравшей стороне, ибо ей (этой стороне) будет совсем не до Жоры. Поэтому Какинаки сделал вид, что заболел инфарктом, и в связи с этим находится при смерти.

Ни Кока против Какинаки, ни Какинаки против Коки ничего не имели. Оба друг друга хорошо знали по целому ряду процессов, участниками которых они в свое время были. Поэтому встреча прошла радостно, и состоялся банкет, который продолжался уже четвертый день.

В благодарность за организацию бутербродов с черной икрой, которые доставили Коке из дорогого ресторана, Жора угостил своего сопалатника элитными проститутками. Кульминацию этого банкета как раз и наблюдали Петро, Толян, милиционер и медсестра. Поэтому Москалюку, ввезенному на каталке в палату, сильно повезло с тем, что умиротворенные Кока с Жорой пребывали в самом благодушном настроении.

На кровать Петро перебрался сам. Причем сделал это так, чтобы развевающийся американский флаг с заклеенной пластырем четырнадцатой звездой не бросился в глаза другим обитателям палаты номер шесть, которые добрыми глазами разглядывали нового пациента.

Сопалатники Москалюка своей внешностью отличались друг от друга так, как сапожный гвоздь отличается от слоновьего хобота.

Кока был тощим и высоким субъектом с выцветшими глазами, холодный взгляд которых напоминал неживое свечение трамвайного светофора. Рот его, растянутый в блаженной улыбке, сверкал двумя рядами золотых зубов и был схож с желтыми пластинами ксилофона, по которым хотелось ласково провести монтировкой для извлечения соответствующего хрустального звука.

Жора Какинаки представлял собой толстого зажравшегося индивидуума, строением своего тела идентичного с тушей африканского носорога. Причем нос его играл в этом сравнении далеко не последнюю роль.

Петро, внимательно рассмотрев обитателей палаты, окинул взглядом и само помещение. Осмотр убедил его, что в палате имелись все необходимые для лечения приспособления. То есть: холодильник, телевизор, ноутбук и стол, заставленный недопитыми бутылками с коньяком и заваленный огрызками деликатесной снеди. Кроме того, в палате имелась еще одна дверь, за которой угадывался отдельный санузел.

Как только медсестра покинула больных, Кока сказал Москалюку повелительно:

— Ну-ка, колись, кто таков и как сюда попал.

Петро, не зная, с кем имеет дело, нагло ответил:

— Ты мне кто? Начальник, что ли? Сам колись.

Кока с Жорой переглянулись, и преступный авторитет крикнул в сторону двери:

— Эй, Толян!

Дверь тут же распахнулась, и на пороге возник знакомый уже Петро фофаноукладыватель. Кока, ткнув пальцем в сторону Москалюка, сказал Толяну:

— Объясни этому крестьянину, как культурные люди должны общаться между собой.

— Угу, — кивнул головой тот и направился к койке Петро.

Лежавший на правом боку Москалюк наблюдал расширенными от страха глазами за приближением Толяна и пытался найти выход из сложившейся ситуации, но не смог. Потому что времени ему было дано совсем чуть-чуть.

Громила одной рукой взял Петро за ухо, а другой коротко ударил в живот. Москалюк, задохнувшись, дернулся всем телом и произнес:

— Кха!

Толян слегка крутанул зажатое в пальцах ухо и Петро добавил:

— Йо!

Бандит отпустил ухо и поинтересовался:

— Достаточно? Или еще?

— Не надо, — просипел Москалюк.

Кока, улыбка которого превратилась в жуткий хищнический оскал, спросил:

— Кто таков?

— Петро Москалюк, — ответил Петро, держась рукой за пострадавший живот.

— Профессия! — повелительно произнес Кока.

— Учитель игры на аккордеоне, — честно ответил Петро.

— И потому тебя определили именно в эту палату? — удивился Кока.

Какинаки тут же заржал нездоровым смехом. Все участники разговора уставились на него. Жора, смеясь, предположил:

— Наверное, к нам подселили личного баяниста президента.

— Аккордеониста, — поправил Жору частично пришедший в себя Петро.

— Не имеет значения, — сказал Какинаки. — Гармошка — и в Африке гармошка.

Кока с Жорой дружно рассмеялись.

— Ничего подобного! — возмутился Петро. — Гармонь — варварское москальское приспособление, придуманное для извлечения низкопробных быдлозвуков! Аккордеон же — немецкое произведение искусства!

Толян вдруг подал голос:

— Кока, у него в заду флаг торчит.

Кокнутый перестал смеяться и, подозрительно косясь на Петро, поинтересовался:

— Не понял. Какой флаг?

Толян ответил:

— Американский. Выколот во всю ивановскую. То есть — натурально по всей заднице.

Кока тут же взвился с койки с воплем:

— Кто допустил в мою палату петуха?!

Жора брыкнулся на свою кровать и сделал испуганные глаза, а Петро вдруг почувствовал себя оскорбленным. Поэтому он заявил:

— Я не петух! Я — жертва москальской провокации!

— Ничего не понимаю, — сообщил Кока и приказал Толяну, — ну-ка, разъясни.

— Запросто, — кивнул головой Толян, закатывая рукава пиджака.

Петро, догадавшись, что сейчас ему опять станет больно, скороговоркой поведал о приключившемся с ним в Турции несчастье. И настолько убедителен был его рассказ, что рукава пиджака Толяна застыли в закатанном состоянии, а Кока с Жорой упоенно раскрыли рты.

— Вот так я и оказался с флагом, — закончил рассказ Москалюк.

Кока потребовал:

— Покажи.

Петро осторожно сполз с койки, развернулся задом к сопалатникам и застыл.

— Ух, ты! — сказал Какинаки.

— Ого! — согласился с ним Кока и закатился утробным смехом.

Какинаки по своей адвокатской привычке профессионально поддержал преступного авторитета. Кока, завалившись на койку, дернул ногой и нечаянно разбил какую-то колбу, зажатую в штативе, который стоял рядом с его тумбочкой. Видимо, ранее это приспособление служило доказательством болезни пациента и должно было производить на вновь прибывших членов врачебной комиссии неизгладимое впечатление правильности нахождения Кокнутого в палате. Но, ни Кока, ни Жора не обратили на разбитое оборудование никакого внимания. Они продолжали хохотать.

Петро, почувствовав себя неловко, осторожно залез в кровать, лег на правый бок и стал ждать окончания веселья. Толян, застывший рядом с койкой Москалюка, флегматично гонял жвачку во рту и ничего не делал, держа на всякий случай рукава пиджака закатанными до локтей.

Неожиданно дверь в палату распахнулась, и в ее проеме возник милиционер, дежуривший в коридоре. В руке его чернел пистолет, которым он размахивал, как бадминтонной ракеткой.

— Это беспорядок! — заорал мент. — Всем стоять, вашу мать!

Кока от неожиданности икнул и перестал смеяться. Жора всхрюкнул напоследок и тоже заткнулся, недоуменно глядя на мелькающий в воздухе ствол.

Мент, профессиональным чувством осознав, что пистолет он достал зря, неприхотливо засунул его в кобуру и, как ни в чем не бывало, заявил:

— Эй, больные, ведите себя прилично. Если в лечебном учреждении звучит смех (а тем более — хохот), значит — больница липовая. Любой нормальный человек знает — от медицины не смеются. От медицины плачут. Особенно от нашей, от украинской! А вы тут ржете, как кони во время случки! Это что такое? Сейчас, не дай бог, появится какой-нибудь проверяющий и спросит у меня, мол, что это в палате так весело? Если больные веселятся, значит — выздоровели. И что потом? Вас выпишут и все! Кока пойдет париться в свою камеру с холодильником и кондиционером, адвокат поедет в баню с девками. А я? А меня отправят разгонять этот дурацкий майдан. А мне это надо? Так. Все заткнулись! И вести себя тихо! А то сейчас кое-кому ногу прострелю, чтобы болел подольше!

Кока, прослушав эту пламенную речь, сказал Толяну:

— Толик, ну что ты стоишь как пень? Ну-ка, разберись с этим мусором…

Толян тут же встряхнулся, подошел к милиционеру, нежно взял его под локоть и поволок к выходу из палаты, ласково при этом приговаривая:

— Ну что ты кипятишься, в самом деле? Пойдем, сыгранем в нардишки по двести гривен партия. Что-то мне сегодня не прет, гадом буду, ей-ей…

Дверь за ними захлопнулась, и пациенты остались в палате одни.

Петро, оправдываясь, сказал:

— Вот видите, я пострадал ни за что. А вы меня третируете…

Кока слез с койки, подошел к столу и, взяв в руку бутылку коньяка, произнес:

— Слушай, герой майдана… Сам виноват. А то петухов на земле ныне больше, чем китайцев. Пойди-ка сюда и мы тебя жить научим. В натуре. Не веришь? Зря. Одежды нет? Ничего, это мы исправим. А пока завернись в простыню. Считай, что ты в бане. Да не бойся! Мужику — даже голому — нечего опасаться, если он действительно мужик. Только бабы боятся обнаженности. Потому что у голой бабы всякие ненужные складочки сразу видны. А мужику плевать, какие складки и где у него находятся! Подходи, Петя. Давай выпьем!

И Петро, завернувшись в простынь, подсел к столу, чувствуя себя настоящим мужиком, которого пригласили важные люди, способные объяснить, почему мировой свет состоит из семи цветов радуги, а не из двух — черного и белого…

Глава третья

Февраль 2015 года. Украина. Луганская область.

Петро сел задом на подсумок с магазинами и прислонился спиной к глиняной стенке траншеи. Достав из кармана пачку «Кэмела», он пересчитал сигареты и понял, что курить ему осталось недолго. Пачка была последней, а взять новую было уже негде. Даже купить.

Курить он начал только здесь. До этого Петро даже представить себе не мог, что можно травить здоровый организм ядом. Но жизнь наложила свой отпечаток на него именно в этом формате и именно в нынешней ситуации.

Москалюк прикурил от зажигалки, подаренной ему командиром батальона за то, что он громче всех орал гимн Украины при посещении казарм президентом, и задумался. Он непроизвольно потрогал рукой нагрудный карман и, ощутив его выпуклость, ласково погладил клапан, закрывавший ценную вещь.

В кармане лежал запаянный пластиковый конвертик. Содержимое его было неизвестно Москалюку, но миссия, связанная с ним была очень важной. Петро должен был передать этот конвертик некоему отцу Серапиону, который являлся духовным пастырем и управлял в Донецке филиалом общины «Церковь райского блаженства». Отец Пафнутий лично вручил Петро конвертик и сказал:

— Смотри, Петрик! Это очень важный документ. Как только завоюешь Донецк, сразу же найди отца Серапиона. Адрес указан на лицевой стороне. От этого документа зависит бытие всего мира. Понял?

Петро вспомнил свое последнее посещение молельного дома, и у него потеплело в груди. Он тогда исповедался отцу Пафнутию и мудрый наставник потребовал, чтобы Петро снял штаны и показал свою диковинную татуировку, что Москалюк и сделал. Он нисколько не стеснялся старого мудреца, но с удивлением услышал у себя за спиной хриплый вздох.

Повернув голову назад, Петро увидел доброе лицо Пафнутия, которое почему-то исказилось самым странным образом. Борода старца встала дыбом, а глаза выкатились из орбит и готовы были взорваться от напряжения. Рот Пафнутия открылся и из него вывалился длинный язык. Святой отец, увидев взгляд Москалюка, тут же пришел в себя, втянул язык и сказал:

— Погоди, сын мой. Дай-ка мне получше разглядеть эту бесовскую картинку…

Петро отвернул голову вперед и стал смотреть в стенку. Через несколько секунд Пафнутий заявил:

— Все, сын мой. Рассмотрел. Надевай штаны и слушай, что я тебе скажу. Москали оставили на твоем теле сатанинский знак. Но ты не переживай. Каждый несет крест по-своему. И у каждого он разный. У тебя он расположен на седалище. И хорошо еще, что он просто нарисован, а не торчит в гузне как вавилонский столп в небе…

Раздумья Петро прервал боец из его взвода, который уселся рядом с Петро прямо на холодную землю и принялся шуршать конфетной оберткой. Содрав упаковку, боец сломал конфету пополам (ей оказался «Сникерс»), и протянул половину Москалюку со словами:

— Жри, Петруха, Бандеру тебе в ухо!

Петро взял и принялся есть.

Боец был самым натуральным грузином и воевал за деньги и прочие бонусы, полагающиеся в таких делах. Звали его Котэ Мурзашвили, но чаще упоминали как Кота Мурзика. Он нисколько на это прозвище не обижался, потому что действительно был похож на тощего длинноносого кота-крысолова. Разговаривал он с характерным акцентом и только по-русски, объясняя свою нелюбовь к украинскому языку следующим образом:

— Я вам кто, боец или полиглот? Если я завтра в Уганду воевать поеду, мне что, угандийский язык учить надо? А если в Гренландию? Эскимосский?

Но никто его ничем не попрекал, так как таких как он в батальоне было несколько десятков (не только грузины, но и наемники других национальностей). Всем им кроме денег обещали украинское гражданство, земельные участки и еще что-то там такое вкусное и питательное. Но пока ничего не дали и потому они были злы и матерно-разговорчивы.

Мурзик доел «Сникерс» и сказал:

— Гадость какая! А все равно вкусно. Знаешь, почему? Потому что последний. Магазин сегодня снарядом накрыло. А ваши американские благодетели, кстати, в виде помощи вместо конфет присылают только бинты и консервы. Ах, да! Еще бронежилеты, которыми можно защититься от пьяного арканзасского охотника со спортивным луком.

— Почему это благодетели наши? — возмутился Петро, проглотив последний кусок конфеты.

— Потому что грузинскими они были раньше, — ответил Мурзик. — После того, как в две тысячи восьмом году российские войска вломили нам «по самое не горюй», эти благодетели переключились на вас. Как только русские вломят вам «по самые помидоры», они быстренько найдут еще кого-нибудь для оказания такого же рода услуг. Ну, скажем, Узбекистан. Мне кажется, что в американской администрации сидят только садисты. Они выбирают какую-нибудь зачуханную страну рядом с Россией, науськивают ее, а потом с удовольствием наблюдают, как Россия сношает эту страну во все места. Сами же во время просмотра занимаются политическим онанизмом, пуская слюни. И может даже не политическим, а конкретно физиологическим…

— С чего это ты взял, что русские нам обязательно вломят? — не согласился с грузином Петро. — Вон, уже почти год воюем и все на одном месте.

— Ха-ха! — деланно рассмеялся Мурзик. — Ты прекрасно знаешь сам, с кем воюешь. Против тебя сражаются бывшие шахтеры и крестьяне. Если б ваши войска имели дело с регулярной российской армией, то через три дня после начала боевых действий правительство Украины стояло бы в очереди на границе с Польшей, причем, смею тебя заверить, все министры были б босые, так как потеряли бы тапки от быстрого бега. А президент ваш в это время находился бы в воздушном пространстве Соединенных Штатов. Всем известно, что если ты украл деньги — надо смыться в Англию. А если обосрался в политическом плане — Америка тебя ждет. Я все это понял в две тысячи восьмом году, когда воевал в составе одного из хорошо обученных грузинских элитных батальонов. Русские за сутки раздолбили половину Грузии. И когда им поступила команда «Стоять!», они на нее положили — сам знаешь что… И у вас так будет, если идиоты, находящиеся сейчас у власти, не придут в чувство. А в чувство они придут только тогда, когда поймут, что американцы являются самыми последними жуликами. То есть, организовать переворотик — пожалуйста. А как жареным запахло — в кусты. И плевать им на тех, кого они организовывали. Вот так и сейчас будет.

Петро достал из пачки сигарету и закурил. Мурзик пошарил руками в карманах, ничего там не нашел и вопросительно посмотрел на Москалюка. Тот, вспомнив о половине «Сникерса», выдал товарищу сигарету. Грузин прикурил от зажигалки Петро и заметил:

— Ты, Петруха, хороший хохол. Не жадный.

— Я не хохол, — ответил Москалюк. — Я украинец.

— Плевать, — махнул рукой Мурзик. — И не переживай, что пачка последняя. Скоро мы попадем в плен (если живыми останемся), а там курить дают. Гуманные. Не бьют и кормят. По понятиям воюют. Потому что непрофессионалы. Но нам от этого только профит…

Он замолчал, а Петро задумался над его словами.

После выписки из больницы он вернулся в свою майданную сотню, которая располагалась в одном из захваченных правительственных зданий. Весь Киев гудел победой над неизвестно кем или чем, и будущее представлялось неясным, но свежим и манящим к свершениям фактом. Поэтому Петро сразу же выдали автомат, четыре магазина с патронами и одну гранату.

Несколько недель он охранял какую-то шашлычную от посягательств майданников из других сотен и прочих преступных элементов. Ему сказали, что так надо, и он не задавал лишних вопросов, потому что был дисциплинированным бойцом, а хозяин шашлычной (Мовсес Габриелян) кормил сочно и вкусно. Украинского языка предприниматель не знал — впрочем, как и русского — но этот факт никак Петро не раздражал, потому что за сытные обеды не надо было платить ничего. А общение с Мовсесом на некоем юмористическом пиджин-рашене доставляло только удовольствие, которое лишь улучшало спокойную послеобеденную жизнь борца за свободу.

Но уже тогда Петро начал задумываться над тем, что его окружало в последние дни. Особенно Москалюка доставали воспоминания, связанные с Кокой Кокнутым и Жорой Какинаки. И если сначала он думал, что все измышления сопалатников являются лишь составляющей синего тумана, который окутывал Петро в палате номер шесть, то во время послеобеденных размышлений в шашлычной он пришел к выводу, что Жора с Кокой говорили по-существу. И, самое интересное, выходило, что во многом они были правы…

— Жопу свою надо беречь с рождения, — водя пальцем перед носом Петро, вещал Кока. — Это неправда, что с потерей жопы ты превратишься в женщину. У женщин жоп не бывает. У них данная часть тела называется задницей или попой. А это совсем другое дело, причем — дело зачастую обожаемое. Потому жопа может быть только мужской. И если ты не сможешь уберечь от скотских посягательств столь жизненно важный орган, то перестанешь быть мужиком. Но и в бабу, заметь, не превратишься. А станешь ты самым обычным петухом. И будешь кукарекать всю оставшуюся жизнь…

— Что ж теперь делать? — удрученно спросил Петро тогда.

— А ничего уже не сделаешь. Даже если хирурги удалят татуировку, она все равно отпечатается в душе. Поэтому остается тебе всего одна дорога — в адвокаты.

Какинаки от неожиданности чуть не свалился со стула. Он поставил на стол готовую к употреблению рюмку с коньяком и заявил обиженным голосом:

— Не понял!

— И понимать нечего, — сказал Кока. — У адвокатов цель одна — кому подороже продаться. Потому в народе их и называют дежурными жопами.

Кокнутый с ехидством взглянул на Какинаки и Москалюку вдруг подумалось, что авторитет совсем не пьян, а просто водит собутыльников за нос. Жора, засопев, ответил:

— Однако ты сам и такие как ты постоянно пользуетесь услугами адвокатов, и при этом не задумываетесь над моральными принципами.

— Жопа — неотъемлемая часть тела, — рассмеялся Кока. — Как ни крути, никуда от нее не убежишь. Адвокаты — наименьшее зло в этой ситуации.

Петро надоело слушать нотации, связанные с перебрасыванием филейных частей человеческого тела из стороны в сторону, и он, икнув, возмутился:

— В стране революция, а у вас — сплошные воровские разборки! А как же майдан? Как же демократия? В такие дни народ должен объединиться! Надо отбросить к черту всю бытовую мелочь и единым фронтом выступить против москалей, евреев…

— Греков, армян, немцев, — вставил с ухмылочкой Какинаки.

— Нет, ну зачем же, — запутался в мыслях Петро. — Я имел ввиду, что бороться надо против этой, как ее там… а, коррупции!

— Молодой человек, — вдруг таинственным голосом произнес Жора. — Хотите, я открою вам страшную вселенскую тайну?

— Хочу! — ответил Петро.

— Тс-с-с! — приложил к своим губам палец Какинаки и воровски оглянулся.

Москалюк завертел головой с ним за компанию. Кока ничего делать не стал, так как хорошо знал сволочную натуру адвоката и догадывался, что за нынешними его действиями кроется какая-то очередная пакость.

— Так вот, молодой человек, — страшным шепотом продолжил Какинаки, делая большие глаза. — Коррупции не существует в природе. Это основной закон капитализма…

Адвокат значительно помолчал секунду и вдруг проорал прямо в лицо Москалюку:

— Коррупция — перевод слова «бизнес» на украинский язык!

Петро от неожиданности с грохотом свалился со стула и, стукнувшись раненым задом о ножку кровати, взревел дурным голосом. Кока с Жорой тут же ударились в дружный безудержный смех. Адвокат в припадке веселья топал ногой под столом, а Кока ожесточенно лупил своей рукой тому по коленке, отчего пол ходил ходуном и больные снизу, решив, что началось землетрясение, завопили на разные голоса, пытаясь докричаться до врачебного персонала.

Петро, корчась от боли, увидел, как дверь в палату распахнулась, и в проеме возникли лица Толяна и мента. Они осмотрели палату, недоуменно переглянулись и скрылись, захлопнув дверь за собой. Кока, вытирая слезы с глаз, сказал, обращаясь к Петро:

— Не сиди на полу. Абсцесс заработаешь, вообще все дупло отрежут. Тогда тебя и в адвокаты не возьмут, ибо — какой же адвокат без жопы? Торговать, спрашивается, чем?

Кокнутый опять заржал, но в этот раз сам. Какинаки по известной причине не поддержал смех авторитета. Он с надутым лицом принялся разливать в рюмки коньяк.

— Ну-ка, расскажи о себе полностью! — вдруг потребовал от Петро Кока. — Говори все. Как есть!

Москалюк взгромоздился на стул, принял от Какинаки рюмку, выпил ее, и рассказал о своей жизни. Вот только не стал распространяться о работе в Германии, зная по слухам, как преступный мир относится к говновозам…

Кокнутый, выслушав биографию нового обитателя палаты номер шесть, вяло махнул в его сторону рукой, разлегся на своей койке, подсунув под спину подушку так, чтобы было удобно находиться в полулежащем состоянии, и закурил гигантскую черную сигару.

Выпустив несколько дымовых колец в воздух, он сказал адвокату:

— Жора, попробуй объяснить этому придурку, как устроен мир. Спорю на сто баксов, что у тебя не получится его убедить.

— Получится! — загорелся идеей Какинаки.

— Вот и докажи, хороший ты адвокат или фуфлыжник, подобный любому депутату из законотворческого аппарата, который называется Верховной Радой.

— Приступим! — воскликнул Жора и потер руки.

Петро приготовился слушать правду о существующей природе вещей.

— Итак, — начал Какинаки, — как вы считаете, молодой человек, за чей счет вы состоите членом вашей хваленой националистической организации?

— Как это, за чей счет? — удивился вопросу Москалюк. — Ни за чей. Это же общественная организация!

— Да? — деланно удивился Жора. — Но ведь нужны помещения, где надо оплачивать коммуналку, аренду и тому подобные вещи. Ваша организация не располагалась же у вас в квартире? Правильно, она арендовала здания для собраний, стрелковые тиры, летние спортивные лагеря. Откуда деньги на все это?

— Пожертвования соотечественников, имеющих активную гражданскую позицию, — ответил Петро, свято веря в свои слова.

— Ха-ха! — ржанул Кока с кровати. — Если у наших соотечественников потребовать денег для какого-либо детского дома, то они заявят, что сами последний кус сала без хлеба доедают. А если попросить на идею, они пальцем у виска покрутят и проводят таких просильщиков пинками под зад. Плохо ты свой народ знаешь, Петруха!

— Видите, молодой человек, как получается? Так все вышеперечисленное — просто незначительные траты по сравнению с производством пропагандистской литературы, которая где-то печатается тоннами. А ваше трехмесячное пребывание в прибалтийском лагере? А сколько там побывало таких как вы? Да это же гигантские суммы! Да попросите своих домовитых соотечественников скинуться в таком объеме, они же вас живьем похоронят и никто потом даже с фонарем могилки вашей не найдет!

— Нет! — возмущенно взмахнул рукой Петро. — Заграничные лагеря оплачивали европейцы с американцами.

— Даром? — вкрадчиво поинтересовался Жора.

— Конечно! — ответил Москалюк. — Они всегда помогают тем, кто борется за демократию.

— А вот это вы видели?! — Петро у себя под носом узрел толстый шиш, подсунутый Жорой. — И американцы, и европейцы — капиталисты! Если они начнут деньги за идеи раздавать, то перестанут быть капиталистами! Да даже коммунисты никому просто так деньги не раздавали! Так устроен мир. И никакие политические системы не властны над деньгами! Деньги существуют сами по себе и управляют всем миром! И никому даром в руки не даются!

Под конец речи адвокат уже орал, прицельно управляя кукишем, от которого Петро все время пытался уклониться. Кока сделал резкое движение рукой, и сигарный окурок просвистел перед глазами адвоката. Этот отвлекающий маневр выполнил свою задачу, и Жора заткнулся. Он убрал дулю из-под носа Петро, хлебнул коньяка из горлышка бутылки и, вытерев тыльной стороной ладони губы, сказал обычным лекторским голосом:

— Пардон, увлекся… Так вот, деньги должны работать. Вот они и работают. Вам дали деньги — вы выполнили свой объем работ. Потом дадут денег каким-нибудь специалистам следующего уровня, и они сделают другую работу. И так далее. Если бы вы, молодой человек, изучали не биографию Бандеры, а историю, то никакими б калачами не заманились в это дело. По крайней мере — в таком амплуа, в каковом находитесь сейчас.

— Это почему? — не понял Петро.

— Потому что всю вашу нацистскую свору будут держать возле себя только до той поры, пока вы нужны как грубая сила, сметающая все на своем пути. После того, как вы выполните задачу, за которую уже заплачены деньги, вас выкинут на помойку. Не захотите убраться спокойно, уберут силой. Так было всегда. Тот, кто сражается за идею, просто расчищает дорогу слугам капитала, которые платят. А потом — прочь. Как там ваша организация называется? Сфинкторальный сектор?

— Секторальный фактор.

— Вот-вот, сексуальный сфинктер…

— Ничего подобного! — возразил Петро. — Я допускаю, что с нами можно справиться, хотя это непросто сделать, так как нас достаточно много. Но за нами потянулся простой народ!

— Народ — не сила, — усмехнулся Жора. — Народ — стадо. Гурт баранов сегодня можно погнать на позиции коммунистов, завтра на редуты фашистов, а послезавтра на батареи кого угодно, хоть инопланетян. Баранам все равно, куда их гонят. Причем пинками — или заманивают сеном. Если их не гнать, они разбредутся по полю кто куда. Это как раз и относится к подавляющему большинству вашего майданного стада. Стоит из него выдернуть вас, националистов, которые составляют боеспособный костяк этого сборища, все остальные революционеры разбредутся в течение недели. Останутся лишь полоумные придурки, которым, как говорят наркоманы, нужно, чтобы народ вокруг них тусовался… А уж их разогнать — нашего коридорного мента хватит.

— Я с этим не согласен, — сказал Москалюк. — Вам из палаты никогда не понять того, что происходит на улице.

— Да зачем нам знать, что происходит на улице? — воскликнул Жора. — Капитал — всегда и везде капитал! Он перетекает из одного состояния в другое, меняет формы и растворяется в идеалистических представлениях. Но он все равно остается единым телом. Вот, например, немецкие нацисты захотели приспособить капитал к своей идее. Взяли, и отщипнули кусок от его тела, думая, что все им позволено. Крупп там, Порше… шесть процентов с прибыли и тому подобное… Не буду объяснять подробности, захотите поумнеть основательно — почитаете историю. И что получилось? Триндец Гитлеру! Почему? Потому что основное тело капитала воспротивилось такому усечению. Это тело подтянуло все резервы (в лице Англии, Америки и даже Советского Союза, ибо — коммунисты только на словах против капитала), и устроило нацистам полный амбец! В результате — капитал вобрал в себя отторгнутый на время орган, за компанию врезал этим органом по Советскому Союзу, развалив его к черту, и теперь во всем мире царит нужный ему порядок.

— Ничего не понимаю! — схватился руками за голову Петро. — А как же Евромайдан? Как же все эти люди, которые вместе со мной мерзли на улице, сопротивлялись олигархической власти, требовали свободы и честности?!

— Для того, чтобы знать, какое время суток сейчас, совсем не обязательно выходить на улицу, — вмешался Кока. — Достаточно отодвинуть занавеску и выглянуть в окно. А еще лучше послать холопа, чтоб у того ноги не застаивались. Так и нам не интересно, что в действительности происходит на майдане. Зачем узнавать об этом тому, кто участвовал в его организации?

— Как это? — опешил Москалюк.

— Да так, — ответил Кока и принюхался. — Жора, мы случайно не горим?

— Нет, — увлеченно отмахнулся рукой адвокат. — Ну неужели непонятно, что в стране назрел передел собственности? Те, кому не хватает бабла, решили скинуться, и организовать маленький политический переворотик, чтобы потом им хватило!

— И воры тоже? — удивился Петро.

— А мы что, не люди? — усмехнулся Кока. — У нас также в этом деле интерес имеется.

— И американцы с вами?

— Они за компанию, — сказал Кока. — Как прикрытие от России, которой передел собственности в Украине сейчас невыгоден.

— А Евросоюз?!

— Совершенно глупый вопрос. Каждому здравомыслящему человеку давно понятно, что после второй мировой войны Европа стала подстилкой Соединенных Штатов. Как купленная с потрохами проститутка…

— Какая может быть выгода от кооперации государства с ворами? — не поверил Петро.

— Бандитизм и воровство — явления космополитические и сильно от государственности не отличаются, — пояснил Кокнутый. — Они везде были, есть и будут. А Украина большая — на всех хватит… Откуда дым? Жора, рожа твоя толстожопая! Горим!!!

Какинаки подпрыгнул со стула и его большой живот врезался в стол, который тут же перевернулся и хлопнул своей ножкой Петро по лбу. От такого неожиданного воздействия Москалюк опять слетел со стула и своим многострадальным задом впечатался в спинку кокиной кровати. Исторгнутый из его глотки вопль походил своей мощностью на рев пожарной сирены, и потому в палату тут же вломились Толян с ментом.

Картина, представившаяся их взорам, могла бы стать новым сюжетом для очередного адского полотна Иеронима Босха. У кокиной кровати на четвереньках стоял голый герой майдана и, держась рукой за окровавленную повязку на седалище, орал так, что в окне дрожали стекла. В клубах густого черного дыма преступный авторитет, размахивая простыней, пытался сбить пламя, которое яростно пожирало койку Москалюка; а Какинаки, тяжело прыгая вокруг Коки с явно праздной целью, вопил:

— Это твой сигарный бычок! Это твой сигарный бычок!

От топота Жоры вибрировал пол (больные снизу опять подняли гвалт), а круглая нищенская люстра под потолком выписывала размашистые восьмерки. Мент спокойно сказал в ухо Толяну:

— Опять нам партию сорвали, сволочи! Может, ну их на фиг? Пусть сами тушат?

— Не, — с сомнением покачал головой Толян. — Сами уже не справятся. Я им помогу, а ты дуй пожарников вызывать. Нарды прихвати с собой, чтоб не сгорели…

Пожар удалось потушить собственными силами, а вот у Петро разошелся шов на больном месте. Пришлось хирургу снова приложить усилия для ремонта нижней задней точки на туловище Москалюка. Закончив дело, врач сообщил:

— В этот раз шов получился более грубым и теперь напоминает сразу две звезды, связанные тонким лучиком. Имейте в виду, молодой человек, что для пятьдесят первой остается все меньше и меньше места на вашем героическом поприще!

Петро, скрипнув зубами от злости, ничего на это не ответил…

* * *

Мурзик отвлек Петро от горьких мыслей.

— Надо же, до чего докатились, — сказал он, затушив окурок в земле. — На прошлой неделе я ходил к гаубичной батарее, которая стоит за нами. Там у меня земляк один служит. Точнее — служил… Его недели три назад послали в составе погрузочной команды на станцию получать снаряды. В станционном буфете он купил водки и нажрался как суслик. Потом вышел на перрон и стал орать гимн Советского Союза. Надо же, накрыло как… Проходившие мимо военные (бес их знает, из какой части, вроде бы из бандеровского батальона «Жмеринка») принялись его вязать. Он начал отбиваться, и они его просто взяли и пристрелили. Вот так вот — просто… Взяли, и…

Мурзик затих, глядя в стенку окопа. Потом вздрогнул и принялся рассказывать дальше:

— Так вот. Смотрю, одно орудие в батарее палит непрерывно. И, самое интересное, — рядом с ним стоит толпа гражданских людей. Даже бабы там были. Спросил у одного солдата, пробегавшего мимо, куда оно лупит? Знаешь, что мне ответил твой соотечественник? Он сказал, что дочка одного из заместителей министра обороны организовала экскурсии. Приезжают, в-основном, из Киева, матери городов русских. Стоимость путевки — пятьсот баксов. Плюс каждый выстрел из гаубицы — сотня. Стреляют лично. Народ развлекается, а снаряды уносятся в город. Я такое первый раз вижу. И могу сказать, что ваше новопостроенное государство долго не просуществует. Поверь мне. Если жизнь людская измеряется сомнительным удовольствием от производства выстрела из тяжелого орудия, то такая мера приведет только к одному последствию — вы сами себя сожрете. И никакие американцы в этом особо не виноваты…

— Слушай, Кот, а какое у тебя образование? — поинтересовался Петро.

— Я астроном, — ответил Мурзик. — Учился в одном из ВУЗов Екатеринбурга. Там дешевле было, чем в Москве.

— Что ж ты не по специальности работаешь?

— А кому в Грузии сейчас нужна астрономия? — спросил Мурзик. — Она нужна там только для пересчета денег во время инфляции. Кстати, в вашей Украине тоже пора принимать в казначейство работников моей специальности, так как курс гривны растет в астрономической пропорции к доллару. И еще вырастет. Тогда вам потребуется не астроном, а мусоросжигатель, которому совсем не нужно высшее образование. Бросай деньги в печку и все дела…

Петро вдруг охватила вселенская тоска, и он понял, что подсумок с магазинами под задницей совсем не спасает его от холода. Москалюк взглянул на Мурзика, сидевшего на голой земле и ему почему-то стало жалко астрономического солдата удачи. Он достал из пачки две сигареты и, протянув одну из них грузину, сказал:

— Держи, Кот. Видишь, как распорядилась нами судьба. Ты — никому не нужный астроном. А я — такой же неугодный миру учитель музыки. И лишь войне мы необходимы до крайности! Без нас война не чувствует себя войной.

— Хрена с маслом! — воскликнул Мурзик, с благодарностью беря сигарету. — Дело не в профессии. Войне по барабану, кто ты есть. Войне важен сам барабан. А кто в него стучит, ей по-фигу. Вот поэтому — самый лучший выход из ситуации, в которой оказались мы — сдаться к чертовой матери в плен. И чем скорее, тем лучше. Я уже навоевался в вашей чокнутой стране. Поеду лучше в Сомали. Там, в кого ни стрельни, все равно в негра попадешь. Кто мне они? Негры как негры… А здесь вы стреляете в самих себя. Ну вас всех к черту!

Мурзик встал на ноги, закурил сигарету и вдруг, вспомнив что-то, резко сел обратно.

— Слушай, Петруха, — сказал он. — Давай вскроем твой пластиковый пакет. Ведь интересно, что один поп другому пишет. Все равно мы в Донецк никак не попадем, потому что сдадимся луганской милиции… Здесь же, в Донбассе, все русские охохлячились до крайности. Типа: моя хата с краю — ничего не знаю. Донецкая республика существует отдельно от Луганской. Даже ежу понятно, что воевать лучше вместе. А здесь — каждый на себя одеяло тянет. Вон, Крым проявил единство, уже в составе России. Попробуй, тронь, не то, что без зубов, без яиц останешься… Поэтому, сдавшись луганским колхозным пацанам, ты в Донецке никогда не окажешься. В связи с этим предлагаю вскрыть конверт, иначе его отберут при обыске и ни ты, ни я ничего не узнаем…

Петро с досадой вспомнил, что проговорился Мурзику о конвертике еще месяц назад. Тогда можно было купить водку где угодно, и они с грузином крепко пили по какому-то не совсем ясному поводу. Но теперь доводы Мурзика были убедительны, и Москалюк решил поддаться им.

Тем более, он еще в Киеве, перед отправкой в зону так называемой антитеррористической операции, говорил отцу Пафнутию, что может не попасть в Донецк, так как не знает, куда его пошлют. На что Пафнутий заявил, что Донбасс маленький и оказаться в Донецке можно запросто. Надо только чаще стрелять и смелее бегать в атаки…

Петро достал из кармана пластиковый конвертик. Мурзик тут же отобрал его и заявил:

— Дай я! Вскрывается с легкостью.

Он вытащил из кармана складной нож и отрезал им одну из кромок. Москалюк выхватил у него из рук уже открытый конвертик и достал из пластика сложенный вчетверо лист обычной бумаги. Мурзик, жадно блестя глазами, тут же навис головой над разворачиваемым листом. Петро посмотрел в бумагу и обомлел. По всей поверхности листа в цветном изображении красовался его зад с выгравированным на нем американским флагом. Внизу страницы корявым почерком было написано: «Серапиоша! Видал, как ныне паства развлекается?».

Мурзик заржал как конь. Петро же испытал испуг. Он сел на подсумок и отбросил в сторону ненужный более листок. У него тут же возникла догадка, что дрянной отец Пафнутий воспользовался его моральной незащищенностью во время исповеди с последующим сниманием штанов, и подло сфотографировал объект исповедования с помощью мобильного телефона. В голове брезжила лишь одна спасительная мысль — Мурзик не знал, что на листке отпечатан именно зад Петро.

Грузин подобрал листок и, разглядывая его, веселился от души. Он, смеясь, говорил:

— Вот как люди развлекаются! Это какой же педик поделился своим сокровищем с попом? И именно этот снимок твой хваленый отец Пафнутий велел передать какому-то священнику в Донецке? И ты хранил его как самое дорогое на свете? Ха-ха-ха! Вот это клоунада! Погоди, как там зовут этого получателя? Отец Серапион? Отличное змеиное имя! Я всегда знал, что попы — те еще юмористы!

Мурзик продолжил хохотать, хлопая руками по своим тощим коленкам. Петро, совсем неожиданно для себя, присоединился к нему. Они смеялись хором. До слез. До икоты. И в эти минуты Москалюк вдруг понял, что флаг на ягодицах совсем не повод для того, чтобы чего-то постоянно бояться. Нужно просто быть собой. И все. И никакое ущербное состояние тела не сможет мешать жизни. И не надо сетовать на какой-то немодный в нынешнее время аккордеон или ненужную профессию астронома. Надо просто жить. Жить в мире с собой и другими людьми…

Петро спросил:

— Когда сдаваться будем?

— Завтра, — ответил Мурзик.

— Может, лучше сейчас перебежать?

— Не, в темноте грохнуть могут. Подумают, что разведчики.

Мурзик похлопал себя по карманам и опять вопросительно взглянул на Москалюка. Петро достал многострадальную пачку и выдал приятелю сигарету, не забыв при этом себя.

Грузин, затянувшись, сказал:

— Завтра они начнут наступление. Сначала перебабахают наши позиции «Градами», а потом тихонько, излишне не нарываясь, пойдут пешком. Они не боятся погибнуть, и потому в ближнем бою имеют преимущество. Им деваться некуда. Если ваше бандеровское воинство победит, то им — не жить. И они это прекрасно понимают. И понимают то, что не жить их семьям. Поэтому сражаются до последнего человека. Это их земля. И они либо умрут, либо будут жить так, как им хочется. Я им сочувствую. Но все они слишком, как бы это выразиться, шепелявы, что ли…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Петро.

— А то, что они сражаются по понятиям. Война — не зона с шестерками, паханами, вертухаями и петухами. Война не терпит понятий. Когда русские долбили Чечню, у них взрывались дома (причем в самой Москве), захватывались заложники, короче — гибла масса гражданских людей. А здесь? Хоть одно здание взорвалось во Львове или в том же Киеве? Хоть один кинотеатр был захвачен? Нет. Потому что донбасские люди бьются за свою землю и за свой жизненный уклад только дома, и с мирными гражданами не воюют. И вы их называете террористами? Они хоть одну больницу захватили? Или школу? Я в свое время воевал в Африке… Еще кое-где… Короче, такого бардака как здесь, я нигде не видел. И не хочу в нем больше участвовать. Деньги — деньгами, а совесть — совестью. И не надо говорить, что у наемников этой совести нет. Дудки! Поэтому, когда завтра они пойдут в наступление, я лягу на дно окопа и буду петь «Сулико». А потом выброшу автомат из траншеи и подниму руки.

— Так наемников нигде не любят, — сказал Петро. — Не боишься получить пулю в лоб сразу?

— Дурак ты, Петя, — произнес Мурзик. — В нашей ситуации лучше быть наемником, чем таким как ты, стреляющим в свой собственный народ. И не надо мне рассказывать, что украинцы чем-то отличаются от русских. Что, у вас один орган для размножения, а у них два? Или вы друг друга не понимаете в языковом плане? Да весь юг России на суржике балакает!.. Еще неизвестно, кого помилуют, тебя или меня. Хотя, если честно, то нам обоим светит профит. Говорят, что военнопленных используют для восстановления разрушенных городов. Ну ничего, поработаем всласть. Вот только после обмена пленными я в вашей сраной Украине больше и часа не останусь. Улечу куда-нибудь в Уганду, слава богу, паспорт у меня болгарский, евросоюзовский… До сих пор не могу понять, как это меня сподобило подрядиться к вам? Ох, и идиот же я был!

Петро, усмехнувшись, ничего не сказал. Рука его потянулась за фляжкой, которую он положил ранее справа от себя, но уперлась в бронежилет, стоявший торчком возле стенки траншеи. Мурзик, проследив взглядом за этим движением, поинтересовался:

— Кстати, а откуда у тебя взялся русский бронежилет шестого класса защиты?

— Пятого, — поправил его Петро, доставая фляжку из-за бронежилета.

— Все равно. Классная шкура! Неужели тебе его выдали?

— Ага, как же, — злорадно усмехнулся Москалюк. — Я же не наемник, а доброволец. Это вам вон, все американское бесплатно выдают, даже ботинки…

— Так мой американский жилет хоть и высшей, четвертой категории, все равно твоему даже в подметки не годится!.. Постой-постой, что ты там про бесплатно говорил? — грузин напрягся. — Ты хочешь сказать, что, будучи добровольцем, покупал снаряжение за свои бабки?

Воспоминание обожгло Петро противной тоскливой волной стыда. Он вспомнил, как их, героев майдана, добровольцами записавшихся в только что организованную национальную гвардию, привезли в зону антитеррористической операции, проводимой новым правительством в Донбассе. Несмотря на то, что до этого их обучали целый месяц в мотострелковом учебном центре, обмундировать до конца так и не успели. Кроме автомата с магазинами, выданного еще в Киеве во время революции (это был старенький АКМ с нескладывающимся деревянным прикладом, в народе именуемый «веслом»), добровольцев удосужились одеть в новую форму, но об обуви — то ли забыли, то ли на эту часть обмундирования не хватило денег. Петро, например, был обут в простые кеды белого цвета. А про бронежилеты вообще речи не стояло.

Командир батальона сказал пламенную речь, суть которой сводилась к тому, что у молодого государства нет денег, так как их разворовали свергнутые недавно олигархи (Москалюку тут же вспомнились: Кока, пожирающий бутерброд с черной икрой, и вечно пьяная рожа нынешнего президента). Но это, мол, не снимает ответственности с бойцов, вызвавшихся добровольно защищать отчизну. И так далее и в том же духе.

Выступление командира (бывшего рецидивиста, освобожденного новой властью из тюрьмы, в которой он сидел за разбой) не вызвало в рядах бойцов никакого воодушевления, так как начальник хрустел кожей новеньких форменных ботинок, а каждый здравомыслящий патриот в кедах понимал, что рецидивисты бывшими не бывают.

Роты развели на отведенные им позиции и уже тогда Петро начал подозревать, что в этом мире вся существующая природа вещей стала заваливаться в какую-то непонятную сторону. И эта сторона совсем не предназначена для комфортного обитания учителя игры на аккордеоне, а создана для Коки, Жоры Какинаки и командира батальона, в котором теперь служил Москалюк.

К этим подозрениям его привели так называемые барахолки, расположенные рядом с позициями новоиспеченных гвардейцев. Там торговали военной амуницией. На этих рынках можно было купить все, что угодно — начиная с бронежилета и заканчивая переносным зенитно-ракетным комплексом. Причем, как новыми вещами, так и подержанными. А продавцами являлись крепкие неразговорчивые люди, одетые в камуфляжную форму. Все как один — мордовороты, обвешанные с головы до ног оружием. И все как один — со стеклянными глазами, полными наркотической дури, которой провоняла каждая частичка их одежды. На плече любого из них красовался шеврон, поясняющий, что перед вами находится боец батальона территориальной обороны с названием «Шепетовка». Все знали, что такие батальоны финансируются олигархами и являются, по сути, их личными войсками. В связи с этим в голове у национального гвардейца возникал справедливый вопрос: если в результате революции олигархи были свергнуты, то откуда у них взялись личные войска? А деньги на их содержание? Если деньги украдены у государства, то надо их вернуть и купить Москалюку ботинки. А то как же он в кедах будет отчизну защищать?

От таких вопросов у Петро сначала пухла голова, но в один прекрасный момент он плюнул на все неясности и купил себе индивидуальное средство защиты. Российский бронежилет пятого класса в подержанном состоянии стоил двести долларов, а новый — двести пятьдесят. Москалюк не стал жадничать, и приобрел новый. Можно было купить американский за сто, но Петро был уже наслышан о качествах заокеанских средств защиты и потому даже не рассматривал такой вариант. И оказался прав.

Хотя приобретение не защищало полностью от пуль, выпущенных снайперскими винтовками, но от всех остальных мелких опасностей давало довольно ощутимую гарантию, и Петро уже много раз успел сказать «спасибо» бронежилету и самому себе за предусмотрительность.

Но недоумение Мурзика по поводу покупки столь нужной вещи вызвало у Петро раздражение, и он хотел было обматерить грузина как следует, но вдруг махнул на него рукой и тяжело вздохнул. Мурзик, угадав состояние своего товарища, перестал скалиться и совершенно серьезно произнес:

— Кто-то давно сказал: «Пусть мне плохо в моем отечестве, но это — мое отечество!» Или не так сказал? Ну, в смысле, не фиг осуждать меня за то, что я такой мазохист… Эх, Петруха! Ну какого черта ты делаешь в этой стране? Поехали со мной в Зимбабве?

— Нет, я люблю Украину, — печально покачал головой Петро, отвинчивая с фляжки колпачок.

— Расистам хорошо везде, а в Зимбабве — тем более.

— Я не расист, а националист.

— Хрен редьки не слаще, — задумчиво заключил Мурзик. — Кстати, а что это у тебя во фляжке?

— Вода, — ответил Москалюк.

— Погоди, — весело сказал грузин и вытащил из пазухи плоскую никелированную емкость. — Самогон есть. У этих отморозков с батареи еще на прошлой неделе купил. Берег до своего дня рождения. Оно у меня должно через четыре дня случиться. А доживем ли? Обидно, если грохнут, а пойло невыпитым останется. Будешь?

Петро радостно кивнул головой и запустил свою фляжку вглубь траншеи. Мурзик протянул емкость Москалюку, но вдруг отдернул руку и с подозрением в голосе поинтересовался:

— А если сейчас эти шахтерские ватники в наступление пойдут? Ты под действием алкоголя не будешь с воплями «Слава Украине» под танки с гранатой бросаться?

— Нет-нет! Мы же договорились сдаться! — вскричал Петро, возбужденно встряхнув головой.

— Да тихо ты, Швейк чертов! — прошипел грузин. — Спалишь всю контору…

И они принялись поочередно прикладываться к фляге, занюхивая самогон рукавами, так как уже третий день сидели в окружении, и последняя банка тушенки была ими доедена утром.

Глава четвертая

Февраль 2015 года. Та же местность.

В блиндаже было бы, конечно, гораздо теплее, но в эту ночь Петро с Мурзиком находились на переднем крае обороны, в самой первой траншее, и должны были нести караульную службу, охраняя сон бойцов своей роты от неожиданного нападения луганских сепаратистов. Но поскольку они приняли решение сдаться, то ни о какой караульной службе даже не вспомнили. В связи с этим рассвет застиг их спящими.

Они прижались друг к другу как малые дети, и спокойно дрыхли, сидя на подсумках с магазинами. Самогон существенно согрел не только их тела, но и души, уставшие от непрерывного страха и траншейной неустроенности. Храп, раздававшийся из окопа, мог бы послужить прекрасным ориентиром для разведгруппы противника, если б она решила в эту ночь добыть парочку «языков». Но в посылке на передний край разведчиков у луганских бойцов не было никакой необходимости по двум причинам.

Первая заключалась в том, что сепаратисты и так прекрасно были осведомлены о составе частей национальной гвардии, занимавших позиции напротив них. Им было известно все: численность личного состава, количество и качество вооружения, расположение подразделений и упадническое настроение доблестных защитников новой украинской власти. Это было связано даже не с тем, что беспилотные летательные аппараты чудесно справлялись со своей функцией и шпионили с неба, принося много полезной информации для защитников Луганска. Все дело заключалось в местном населении, которое, используя тайные тропы, болталось туда-сюда через позиции и сообщало сепаратистам обо всем увиденном и услышанном в подразделениях украинских «правительственных войск». В этой части земель, которые до переворота входили в состав Украины, народ не считал Бандеру и Шухевича национальными героями, а называл их вурдалаками, упившимися в свое время человеческой кровью, и потому крайне негативно относился к бойцам национальной гвардии, поддерживая в противовес им луганских и донецких ополченцев.

Вторая же причина следовала из первой. И звучала она так: зачем что-то разведывать, если и так все известно и с утра должно начаться наступление? И оно началось!

Лишь только первые лучи солнца появились в небе, как заработала артиллерия и минометы. Москалюк с Мурзиком продрали глаза и сразу поняли, что в их ночном окопном сидении не было никакой необходимости. Лучше бы они спали в блиндаже.

Похлопав озябшими руками по коленям, Мурзик встал, высунул голову над бруствером и сообщил:

— Мельтешат. Бегают туда-сюда. Готовятся к наступлению.

Петро, инстинктивно вжимая голову в плечи при пролете несущихся над головой реактивных снарядов от установок «Град», спросил:

— Флаг белый будем высовывать?

— Ты что, дурак? — Мурзик уселся рядом с ним и покрутил пальцем у виска. — Хочешь, чтобы по нам сзади открыли стрельбу твои оболваненные соотечественники? Да и белой тряпки у нас не найдется. Даже белье наше стало уже неизвестно какого цвета от грязи…

Петро подумал, что насчет оболваненности Мурзик слегка загнул. Оболваненными Петро и его соратники были до майдана и во время переворота. Как только они попали на фронт, многие вещи сразу же встали на свои места. Москалюк вспомнил гнусную рожу бойца, продавшего ему бронежилет. Петро тогда спросил у него:

— Откуда вы берете эти вещи?

Боец, недобро сверкнув глазами, ответил:

— Ты вопросы не задавай! Ты либо покупай, либо пошел в дупу!

Тут же в голове у Петро возник стройный ряд, в который вместе с продавцом жилета встали его командиры батальона и роты. Последний до майдана находился под следствием по подозрению в распространении детской порнографии, и переворот спас этого педофила от бурной жизни, ожидавшей его в местах не столь отдаленных. Звали его — Василий Нечипурло. И был он крайне неприятной и скользкой личностью. В памяти Петро всплыла его недавняя речь, которую он произнес перед бойцами своей роты.

— Указом президента мне дано право расстреливать своих подчиненных за трусость! — орал он. — А там, где я не справлюсь, поможет батальон территориальной обороны «Бердичев», который стоит за нашими позициями! Кто захочет сбежать с поля боя, будет уничтожен! Украине трусы и предатели не нужны! Слава героям!

Эти воспоминания вызвали у Петро чувство гадливости, которое подступило к горлу. Москалюк сглотнул и спросил у Мурзика:

— Слышь, Кот, куда они долбят?

— По траншеям второй линии и позициям гаубичной батареи, — ответил тот. — По нам смысла нет стрелять. В первой линии было всего несколько человек — караульных типа нас.

Вдруг сверху посыпалась земля, и в траншею свалился человек. Он выругался, встал на ноги и Петро с Мурзиком увидели перед собой Ваську Нечипурло, облаченного в полную боевую экипировку (даже каску на голову успел напялить).

— Чего расселись?! — проорал командир роты. — Ватники наступают! К бою!

Он тут же высунул голову из траншеи и дал бесполезную автоматную очередь в сторону позиций сепаратистов.

Петро с Мурзиком прекрасно поняли причину появления командира роты на переднем крае обороны. Во время артобстрела их окоп был самым безопасным местом на позициях батальона. Посылать снаряды туда, где сидят всего несколько бойцов, слишком накладно для любой армии. Если б командир роты хотел просто спрятаться — никто бы ему и слова не сказал. Но зачем стрелять? Своей беспорядочной стрельбой Нечипурло отрубал возможность сдачи в плен двум приятелям. Кто же будет брать в плен врага, до последнего момента посылающего в твою сторону пули? Лучше отправить в подарок парочку мин (благо, они могут падать почти отвесно), и уничтожить противника, чтоб знал, как отстреливаться, сволочь! А можно (что еще проще) забросать его гранатами!

Москалюк встретился взглядом с Мурзиком и поразился выражению его глаз. Они стали холодными и безжалостными. На Петро в этот момент смотрел не веселый друг-грузин, а обычный наемник, бездушно выполняющий убийственную работу за деньги. И планам этого наемника мешал появившийся в окопе Нечипурло. Петро осознал, что Мурзик давно решил сдаться, и если бы вчера Москалюк не поддержал его предложение, то сейчас валялся бы он уже на дне окопа с перерезанным горлом.

Петро вдруг догадался, что должно произойти в следующую минуту. Но он этого не хотел! Как бы ни был противен ему командир-педофил, он не желал ему смерти от выстрела в затылок. Он вообще не хотел больше никаких смертей! Поэтому Москалюк округлил глаза и замотал головой как конь, показывая всем своим видом, что он против того, что собирается сделать Мурзик. Тот прищурил глаза, усмехнулся недобро и кивнул головой в знак того, что уступает желанию Петро. Но возникшую проблему все равно надо было решать как можно быстрей. И Мурзик профессионально справился с этим делом.

Он, досылая патрон в патронник, щелкнул затвором своего автомата и жестко приставил дуло к дергавшемуся от производимой стрельбы заду командира роты. Сия часть командирского тела не была защищена бронежилетом. Почувствовав уткнувшийся в пятую точку твердый посторонний предмет, Нечипурло испуганно замер.

— Дернешься, прострелю насквозь! — крикнул угрожающе Мурзик. — Ну-ка, Петруха, отбери у него оружие! И про пистолет с ножом не забудь!

Петро быстро обыскал Ваську и отобрал у него все имеющееся оружие, не забыв про гранаты, а также — фляжку с загадочно булькнувшей в ней жидкостью. Мурзик развернул командира роты к себе лицом, рукой ловко приподнял висевшую спереди часть бронежилета, приспособленную для защиты гениталий, и двинул тому коленом в пах. Нечипурло, удивленно всхрюкнув, сложился пополам и сполз на дно окопа.

Мурзик, сорвав с головы командира каску, дал ему в ухо кулаком и спросил:

— Кого ты, сука, генацвалоноидом обзывал?!

Васька, не понимая, где у него больше болит, в паху или ухе, ответил:

— У-у-уй!

Петро крикнул, перекрывая рев проносящихся над головой снарядов:

— Да не трогай ты это говно! Хватит!

Грузин выложил на бруствер автомат Нечипурло и уселся на землю. Москалюк расположился рядом с ним. Шум канонады немного стих. Петро спросил у Мурзика:

— Ты зачем его автомат наверх выложил?

— Затем, чтобы наступающие сразу поняли, что в окопе им ничто не угрожает. Типа — даже если кто и есть, то безоружны.

— Так, может, давай и наши автоматы выложим?

— Нет, у нас тут гусь, которого бояться надо, — ответил грузин и направил свое оружие на Нечипурло, сидевшего в двух метрах от них.

Тот, кряхтя, приходил в себя.

— А, может, ополченцы просто забросают гранатами траншею (от греха подальше) и пойдут цепью на вторую линию обороны? — предположил Петро.

— Нет, — ответил Мурзик. — Ну неужели за год ты не понял, с кем воюешь? Тактики массовых атак здесь не может быть! Это тебе не вторая мировая война. У ополченцев мало людей. Территория, на которой мы воюем, находится в составе Украины с начала образования Советского Союза. До этого она была русской. За все эти годы народ сильно охохлячился, и потому сейчас основной принцип здешнего населения — моя хата с краю, ничего не знаю! Потому ополченцы очень дорожат людской силой и никакими цепями не наступают. А наступают они небольшими группами, лавируя между очагами сопротивления. Если бы не русские добровольцы, которые едут сюда со всей России, окрыленные идеей «Наших бьют!», то две самопровозглашенные республики давно бы загнулись. Потому что не хватило бы людей! А местное население, поддерживая морально ополченцев, либо бежит в Россию, либо продолжает тупо ходить на работу, хотя никакой работы там уже нет. Вспомни случай с вон той мразью, которую ты сегодня несправедливо пожалел!

И Мурзик ткнул дулом автомата в сторону стонавшего Васьки.

Петро вспомнил жуткую картину месячной давности. Их рота тогда меняла место дислокации. Из одного городка они переместились в другой и на окраине его вырыли окопы. Во время движения ротной колонны по улице никто из местного населения цветов под ноги бойцам не бросал и на шеи не вешался. Улицы были пусты. И лишь за приоткрытыми занавесками на окнах домов мелькали нечаянно встретившиеся с глазами гвардейцев взгляды, полные страха и ненависти.

Возле небольшого универсама Нечипурло остановил роту и приказал:

— Первый взвод за мной!

Он ринулся в магазин, и назначенный взвод отправился следом. В эту команду попали и Петро с Мурзиком.

В магазине Васька громко крикнул:

— Берите все, что нужно и выносите! Я плачу!

Взвод взревел от восторга! Нахватали, естественно, водки и пива. Когда столпились у кассы, Нечипурло приказал:

— Выносите!

Продавщица — серьезно (но не критически) пожеванная жизнью дама — возопила:

— Как это выносите?! А платить кто будет, Пушкин, что ли?

Васька подошел к ней, схватил за волосы и сильным движением ударил женщину лицом о кассу. Весь прилавок тут же залила брызнувшая из ее носа кровь. Но на этом доблестный командир национальной гвардии не остановился. Обойдя рыдавшую продавщицу, он остановился сзади нее и задрал юбку. Плотоядно ухмыльнувшись, Васька заявил своим бойцам:

— Ну, чего смотрите? Тащите все. Я вас догоню.

Бойцы стали выносить кульки из магазина. Местные жители, поневоле оказавшиеся свидетелями воинского произвола, жались к прилавкам, сверкая глазами, полными злобы. Среди них были мужчины, но они даже не дергались… Петро, не зная, что делать, тупо застыл у кассы. И лишь один Мурзик нашел выход. Он подскочил к Ваське сзади и заорал:

— Тронешь ее, я трону тебя!

Возможно, Мурзик имел в виду просто тумаки, предназначенные насильнику, который собирался воспользоваться незавидным положением беззащитной женщины. Но, по-видимому, Васька вспомнил анекдоты про грузинов, ходившие по всему пространству бывшего Советского Союза. Согласно этим анекдотам грузины имели богатый половой опыт и совсем не гнушались гомосексуализмом, особенно — если ненароком оказывались сзади волнующего их объекта. Поэтому Нечипурло резко обернулся к Мурзику и встретился с его ледяным взглядом. В итоге продавщица избежала сексуального насилия, но осталась с переломанным о кассу носом, что все равно никак не вязалось с освободительной миссией национальной гвардии…

Петро сплюнул на дно траншеи и покрутил в руках отобранную у Васьки фляжку.

— Как ты думаешь, что там? — спросил он у грузина.

— Отвинти крышку и узнаешь, — посоветовал Мурзик.

— Коньяк там, — подал слабый голос Васька. — Армянский.

— Надо же, как отцы командиры живут! — удивился грузин. — Петруха, дай-ка хлебнуть.

Москалюк отдал фляжку.

Мурзик скрутил колпачок и присосался к отверстию. Его могучий кадык заходил по горлу, как насос на нефтяной скважине — тяжко и равномерно. Отпив хорошенько, грузин отдышался и, передав фляжку Петро, с восторгом заявил:

— Давно такого чуда не пил!

Москалюк тоже глотнул, крякнул от удовольствия и сказал:

— Эх, пожрать бы еще что-нибудь!

— Скоро нас накормят ополченцы, — сказал Мурзик.

— Ах, так вы тоже сдаться захотели? — лебезящим голосом поинтересовался Нечипурло. — Простите меня, я не знал! Пробираясь к этому окопу, я думал, что вы при начавшемся обстреле давно смылись! Я не ожидал вас застать здесь! Но раз ваши цели совпадают с моими, то почему бы нам не выпить вместе?

И просительный взгляд Васьки уперся в Москалюка, державшего заветную емкость в руке. Петро с Мурзиком переглянулись и рассмеялись хором.

— Дай ему хлебнуть, — распорядился Мурзик.

Петро встал, сделал шаг в сторону Васьки, и всунул тому в рот горлышко фляги. Нечипурло задвигал щеками и инстинктивно ухватился руками за сосуд. Мурзик тут же заорал:

— Эй! Хорош! Всю флягу высосет!

Петро отнял емкость от губ Васьки, сел на прежнее место и сам хлебнул из горлышка. Коньяк оказался не то, чтобы очень, но все равно неплохим (ибо командир роты никак не тянул на того, кто пьет коньяки из категории «чтобы очень»). На старые самогонные дрожжи Петро с Мурзиком развезло — как юных пионеров со стакана плодово-ягодного вина «Золотая осень». Грузин от доброты душевной еще раз дал хлебнуть коньяка Нечипурло и принялся петь песни. Командир роты тут же стал ему подпевать, хотя ни слова по-грузински не знал.

Незнание языка совсем его не остановило, потому что владение интернациональной нотной грамотой и так всегда помогает в жизни. Особенно, если использовать такие слова как «ла-ла-ла», «вау-у-у» и «тру-ля-ля». Вытье и труляляканье Нечипурло существенно усилило объемность звучания грузинских композиций, и Мурзик благодарно кивнул головой ротному. Но дуло автомата, направленное в пузо неожиданно появившегося бэк-вокалиста, в сторону не отвел.

Петро, не обращая внимания на возникнувшую гротескную ситуацию, просто наслаждался концертом и больше ни о чем не думал. Ни о принципах национализма, ни о жизни, закатившейся в тупик. Он даже не вспоминал свою американизированную задницу, в этот трагический момент утрамбовавшую подсумок с автоматными магазинами в холодную зимнюю землю. Ему было просто хорошо. И все. И свист пролетавших над головой снарядов больше не беспокоил Москалюка, так как летели они дальше него и несли смерть не ему…

Неожиданно рев канонады стих и в рассветную красноту неба рванулся уже ничем и никем не заглушаемый звук чистого и бархатного баритона Мурзика. Последние строчки песни он пропел по-русски:

— Где же ты моя, Сулико-о-о!

Москалюк попытался захлопать в ладоши, но не смог, так как этому помешала фляжка, зажатая в одной из его рук. Тогда, сохраняя ситуационный напор, он предложил:

— Может, споем гимн Украины?

Лицо Мурзика странным образом скуксилось, а Нечипурло, покрутив пальцем у виска, вообще перевел глаза вправо по траншее и легонько засвистел одну из популярных блатных песенок.

Петро, помолчав несколько секунд, спросил у грузина:

— А про Хас-Булата знаешь?

Мурзик, усмехнувшись, ответил:

— Знаю, конечно. Кто ж эту песню не знает? Но она совсем не грузинская и потому — петь ее сегодня у меня нет никакого настроения.

— Как хочешь! — воинственно воскликнул Петро. — А я вот возьму и спою!

Мурзик приглашающе взмахнул рукой. Москалюк раскрыл рот и взревел:

— Хас-Булат уда-а-лой, бедна сакля твоя-я-я! Золотою казно-о-ой я осыплю тебя-я!

Нечипурло тут же подключился. Но уже не трулялякал, а пел нормальными словами. У него был чудесный тенор, и песня зазвучала довольно гармонично. Грузин принялся дирижировать левой рукой, так как правая у него была занята автоматом, все еще направленным в живот своего ротного командира. И он совсем не собирался снимать его с мушки, хотя давно заметил две фигуры, тихо возникшие над головами певунов.

В утренних лучах восходящего солнца эти фигуры совсем не казались какими-то сказочными персонажами, появившимися из воздуха только для того, чтобы обозначитькрасоту прекрасного зимнего утра, укутанного легкими струями тумана. Они, скорее, являлись реальными гвоздями мироздания, готовыми в любую секунду разрушить красочный лубок идеализма автоматной очередью с целью сообщить окружающей их материи, что она всегда находится под пристальным наблюдением, и нечего ей, этой материи, слишком расслабляться под пение всяких окопных алкоголиков.

Мурзик, упоенно дирижируя левой рукой, радостно глядел на двух новоявленныхархангелов и улыбался им младенческой открытой улыбкой. Москалюк и Нечипурло гостей не видели, так как сидели на дне траншеи спиной к линии фронта. Потому, увлеченные творческим порывом, они продолжали орать красивую народную песню (на самом деле — сочиненную русским офицером более ста пятидесяти лет назад) о любви молодого джигита к прекрасной чужой жене, которая завершилась обычной горской традицией, связанной с обязательной смертью женщины от кинжала и отрезанием головы ее законному мужу.

Архангелы же выглядели довольно обыденно для этой местности, уже более полугода пожираемой гражданской войной, и поэтому никакого удивления не вызывали. Один из них был одет в простой зимний охотничий костюм болотного цвета, другой же красовался полной казачьей амуницией и напоминал балаганного клоуна из цирка, ноги которого постоянно спотыкаются о громадную кривую саблю.

Молодой парень, надевший на себя казачью форму, был ростом полтора метра максимум, а шашка (видать, доставшаяся в наследство от не расказаченного в свое время деда) имела слишком большую длину для такого наследника и потому сильно ему мешала. Это можно было заключить из того, что в момент появления казака на бруствере она застряла у него между ног, где благополучно и осталась. Владелец холодного оружия не стал ее поправлять, так как был занят папахой, периодически съезжавшей ему на глаза.

Тем не менее — оба были вооружены автоматами и представляли собой ту силу, которой нужно было обязательно сдаться в плен. В связи с этим грузин и не дергался. Он продолжал дирижировать, не забывая при этом подмигивать бойцам луганской милиции, которыми и являлись появившиеся на бруствере окопа личности.

Как у человека образованного и много читавшего, в мозгу у Мурзика вдруг всплыла мысль о цикличности истории. И тут же возникла картина давно прошедших лет, свидетельствовавшая о том, что казачество неистребимо и потому повод для смеха на войне всегда найдется.

Касалась эта картина короля Пруссии Фридриха Второго, прозванного Великим. Тогда, в эпоху Семилетней войны, которая случилась в восемнадцатом веке, после одного из сражений к нему в ставку привели нескольких захваченных в плен казаков. Оказалось, что в момент наступления, следуя четкому приказу русского военачальника, казаки начали стремительный рейд в тыл прусскому войску. Неизвестно, чем бы закончилось сражение, если б они смогли выполнить этот приказ до конца. Но на пути героев неожиданно оказался обоз! И на этом сражение для них закончилось. Казаки захватили обоз, разграбили его и, нахлебавшись добытого в бою вина, завалились спать в телегах, не дожидаясь, так сказать, финального свистка.

Пред очами короля несколько особей из казачьего войска еле стояли на ногах, и даже слово «мама» не могли произнести! Фридрих, обращаясь к своей свите, с глубоким огорчением сказал:

— Господа! Посмотрите, с какой сволочью мне приходится воевать!

Теперь, глядя на новоявленное проявление казачьего духа, Мурзик тихо млел от коньяка и смеха. Но, понимая всю серьезность жизненной ситуации, возникшей в данный момент, веселья своего сильно не показывал.

Петро, допев песню, присосался к фляжке. Глотнув, как следует, из горлышка, онпротянул ее грузину со словами:

— На, Кот, тут есть еще немного…

— Вы позволите? — вежливо спросил Мурзик, посмотрев вверх.

— Да, — ответили оттуда, — только сначала медленно положи на дно траншеи автомат.

Мурзик выполнил приказание и, забрав у замершего от неожиданности Петро фляжку, дососал остававшиеся в ней капли коньяка. Москалюк с Нечипурло сидели молча и даже не делали попыток посмотреть вверх. Оттуда донеслось:

— Мы думали, что укропы, ввиду очередного срыва мобилизации, загнали на передовые позиции какой-нибудь оперный театр. Плюс — парочку грузинов туда добавили. Так сказать — для обновления репертуара.

— Нет, — гордо ответил Мурзик. — Грузин здесь один. И это я!

— Наемник, что ли? — спросили без удивления.

— Был, — кратко ответил грузин.

— Ну, тогда вылазь на свет божий первым. И не дыши на нас. А то еще сами окосеем…

Мурзик выпрыгнул из окопа, встал на бруствере и профессионально сложил руки за головой. Его тут же обыскал тот ополченец, который был в камуфляже. Казак, держа шашку между ног как кобылу, водил автоматом из стороны в сторону и изображал кипучую военную деятельность.

Следующим вылез Нечипурло. Для него, в отличие от видавшего виды грузина, сдача в плен происходила впервые (если не считать задержания его органами внутренних дел годом ранее), и потому он мельтешил, нарочито подставляя ополченцам при обыске нужную в данный момент часть своего тела (чтобы им было удобнее).

— Да не суетись ты! — прикрикнул на него боец в камуфляже. — Стой ровно. А то — как проститутка перед клиентами.

Нечипурло застыл.

После того как был обыскан Петро, ополченец в камуфляже сложил отобранные у пленных документы в пачку и засунул их себе в карман. Спрыгнув в окоп, он собрал оружие, вылез и сказал:

— Так. В колонну по одному, шагом марш!

— А нас не пристрелят сзади? — поинтересовался Петро.

— Кто? — удивился ополченец. — Ваш батальон в полном составе драпанул вглубь позиций еще в самом начале артподготовки. Побросали все оружие. Короче — как обычно. Вы только по городам можете из пушек палить. А как в самих полетят снаряды — тикаете дальше, чем в бинокль видно… Ничего, в этот раз далеко не убегут. В трех километрах дальше уже позиции армии Донецкой Народной Республики.

— А как же батальон территориальной обороны «Бердичев», который стоял за нами?

— Ты думаешь, они лучше вас? Зря. Драпанули с посвистом первого снаряда. Получать по кумполу — не своим в спины стрелять. Разные вещи…

Они пошли гуськом в сторону небольшого поселка, видневшегося вдали. По полю сновали вооруженные люди, одетые в самую разную одежду. Кое-где двигались такие же вереницы бойцов правительственных войск, захваченных в плен. Лица их, в-основном, никакой печали не выражали, а наоборот — были полны радостным облегчением, связанным с окончанием военных действий, которое наступило для них этим утром. Петро вспомнились слова одного из волгоградцев, подшутивших с его задом в Турции, о том, что любая война на Украине будет созвучна с кинофильмом «Свадьба в Малиновке». Он немного подумал над этим и пришел к выводу, что утверждение москалей соответствует истине.

Подтверждение этой мысли Петро получил из разговора конвоиров, шедших сзади. Ополченец, одетый в камуфляж, говорил казаку:

— Павлик! Ну сколько можно таскаться с этой древней саблей? Выбрось ты ее от греха подальше. Тебе не надоело об нее спотыкаться? Когда-нибудь ногу сломаешь, ей-богу!

— Нет! — отвечал казак. — Это не сабля, а шашка! Надо понимать разницу… Еще мой дед рубил ею головы всякой нерусской сволочи! Она всегда воевала за Россию. И сейчас пришла ее пора! Я скорее сдохну, чем брошу ее!

— Ну и спотыкайся дальше, — продолжал боец в камуфляже. — Разобьешь себе башку, а сабля, то есть, прости — шашка, воткнется тебе же в зад.

— Не-ет! — не соглашался боец. — Эта шашка своих не сечет!

Ополченец в камуфляже, по всей видимости, более опытный в житейских делах, убеждал:

— Сечет, не сечет — дело десятое. А вот в задницу, бывает, втыкается все подряд, не разбирая, свой ты или чужой. Ненароком споткнешься и будешь потом ходить с саблей в жопе. До смерти…

— К шашке это не относится, — утверждал казак, придерживая предмет спора рукой и зачем-то оглядываясь назад.

На поселковой площади собрали всех пленных, захваченных в ходе недавней операции, произведенной силами народного ополчения Луганской и Донецкой республик. Операция впервые проводилась согласованно, поэтому пленных было много. Батальон правительственных войск, в котором служили ранее Петро с Мурзиком, стоял как раз на стыке позиций армий ДНР и ЛНР.

Как известно из исторического опыта человечества, в любой (а тем более — гражданской) войне правых и неправых не бывает. Потому что мир не состоит из черного и белого цветов. Как, впрочем, и из красного и белого; черного и сиреневого; синего и зеленого: — ну, и так далее, в том же духе… И в этот тяжелый жизненный час Петро осознал, что на площади шахтерского поселка он присутствует зря. Это не означало, что находиться в роли говновоза на улицах какого-нибудь немецкого городка было бы лучше, но проталкивать украинский язык автоматом туда, где он был абсолютно ненужен, явно не следовало.

Пленных (их оказалось около сотни) построили в две шеренги. Перед строем появилась группа ополченцев, которая стала разбираться с документами. И тут в груди Москалюка похолодело. Одним из ополченцев был Сергей! Тот самый каверзник, благодаря которому американская символика оставила на заднице Петро столь неизгладимый след!

Петро знал, что воинские части сепаратистов хорошо организованы и сформированы благодаря опыту бывших военнослужащих российской армии. Многие из них, уйдя в отставку в сорокапятилетнем возрасте, неуверенно чувствовали себя в роли гражданских лиц. И потому ринулись в Донбасс. Так сказать — из чувства солидарности с русскоязычным населением. И их можно было понять. Пенсия — есть! Дети уже взрослые. Квартиры от государства получены. Почему бы не продолжить делать то, чему ты хорошо обучен? Ведь большую часть своей сознательной жизни они занимались именно этим. А в России армия всегда была армией, в отличие от Украины, где все, связанное с военным ведомством, рассматривалось чиновниками как воровская кормушка. Ибо — зачем Украине армия, если воевать не с кем? Россия не лезет. А Соединенные Штаты и так делают на Украине все, что хотят…

Кроме того — Петро знал, что в частях ополченцев находится довольно значительное количество добровольцев, прибывших из многих стран мира. Как правило — молодых людей. Кто-то пришел воевать с новой властью Украины (которую считали откровенно фашистской), а кому-то просто не сиделось дома. И Сергей, похоже, был одним из них!

Петро вспомнил, что даже фамилия Сергея ему неизвестна. Покопавшись более основательно в памяти, Москалюк понял, что не знал ее никогда. Да и не в фамилии было дело. А дело было прежде всего в том, что этот человек владел тайной, от которой теперь зависела жизнь сдавшегося в плен Петро…

Сергей (по всей видимости, он был у ополченцев неким начальником), держа в руках пачку документов, листал страницы военных билетов и называл фамилии. Пленные отвечали коротким криком: «Я»! Вдруг в стопке официальных бумаг оказался какой-то белый листок. Сергей развернул бумагу и с удивлением уставился в нее взглядом. Даже с такого приличного расстояния Петро узнал в этом листке фотографию своего зада. Он понял, что Мурзик не выбросил ее, а заботливо вложил в свои документы, и теперь это «сокровище» досталось ополченцам. Сердце Москалюка обдало чудовищным холодом. Эта стужа была гораздо ужасней космического мороза, пожиравшего пламя звезд. Никакой абсолютный ноль не мог сравниться с тем куском льда, который возник в груди у Петро и заставил его пошатнуться в строю.

Мурзик, стоявший рядом с ним, схватил его под руку и тихо спросил:

— Петруха, что с тобой?

— Все нормально, — ответил Петро, медленно приходя в себя.

Сергей, рассмотрев изображение, вдруг звонко рассмеялся. Окружавшие его соратники недоуменно посмотрели на него, и он, махнув на них рукой, выстрелил взглядом в строй пленных. Его глаза быстро прошлись по первой шеренге, и пошли в обратную сторону. Петро, стоявший во втором ряду, просто зажмурился. Но, услышав следующий взрыв смеха, взглянул на окружающий его мир и встретился взглядом с Сергеем.

Тот, по-приятельски подмигнув своей жертве, отвернул голову в сторону окружавших его военачальников и начал им что-то рассказывать. Но звук разговора вдруг заглушил рев моторов и скрежет гусениц. Из-за угла на площадь выехали три самоходные гаубичные установки.

«Акация» — подумал Петро, вглядываясь в стопятидесятидвухмиллиметровые пушки, торчавшие из башен самоходок. На каждом дуле красовался жуткого вида набалдашник, именуемый дульным тормозом. Москалюк вспомнил веселого эстонского хирурга и ворвался в восхитительный своей бесчувственностью обморок, внутри которого было все равно, что сейчас происходит на свете, с какой речью президент выступает в Верховной Раде и зачем на площадь маленького поселка въехали бронированные чудовища.

Но Мурзик не дремал. Он подхватил обмякшее вдруг тело Петро и хорошенько его встряхнул. Москалюк открыл глаза.

— Ты что? — прошипел Мурзик.

— Все нормально, — слабым голосом ответил Петро.

Вдруг раздался громкий свист и позади строя бабахнуло! Петро почувствовал резкую боль в районе своего копчика и услышал чей-то крик:

— Ложись! Укропы минометами шпарят!

Но было уже поздно. Осознав, что он ранен, Петро привычно потерял сознание и повалился ничком на асфальт. Он уже не видел, как Мурзик, подволакивая поврежденную осколком правую ногу, пытается снятым с себя бушлатом сбить пламя с его горящей задницы, и как Нечипурло бежит к ним с огнетушителем в руках, сдернутым с пожарного щита. Петро находился в состоянии, полном прекрасной бессознательности, и совершенно не желал возвращаться в этот ужасный мир, постоянно атакующий его в самую многострадальную часть тела…

Глава пятая

Февраль 2015-го года. Где-то под Луганском.

Пафнутий, мрачно разглядывая пейзаж, трясся в телеге и в мыслях своих клял отца Серапиона на чем свет стоит. Этот негодяй перестал передавать деньги! Если раньше пожертвования прихожан все же удавалось доставлять в Киев, то за последние три месяца Пафнутий не получил ничего.

Серапион (пожилой благообразный мужчина с хитрыми глазами) объяснял этот факт по-разному. Общался он с Пафнутием записками, которые удавалось переправлять через линию фронта благодаря местным жителям. Телефон его был выключен, а интернетом подчиненный основателя секты пользоваться не умел.

Священник писал, что прихожан становится все меньше и меньше, так как основное население Донбасса сплотилось вокруг православных храмов, принадлежащих Московской патриархии. Отступники валили в эти церкви толпами, а о «Церкви райского блаженства» стали забывать. Но те деньги, которые несли в молельный дом люди, остававшиеся верными общине отца Пафнутия, изымались ополченцами для организации бесплатных обедов нуждающемуся населению.

Пафнутий из богатого жизненного опыта знал — сколько бы население не нуждалось, его все равно не накормишь досыта. А вот себя он забывать совсем не собирался. Кроме того, трезво понимая натуру человеческую, святой отец терзался подозрениями в отношении Серапиона, который обладал жуликоватой внешностью и отличным аппетитом. Поэтому решил разобраться с денежным вопросом сам.

Переодевшись в мирскую одежду, Пафнутий спрятал золотую цепь с крестом под свитер и решил пробраться в Донецк. Один из прихожан привез его на своей машине в какое-то село, находившееся рядом с линией фронта, и договорился с местными жителями о доставке духовного пастыря дальше.

Сельский электрик, которого звали Константином (а прозывали — Костян-драбадан), согласился перевезти попа на сторону, контролируемую ополченцами, но денег за это содрал прилично. И заявил после этого:

— Поедем в телеге. Она шума мотора не издает.

Другого варианта у Пафнутия не было и потому ему пришлось согласиться. Но если б он услышал разговор, который состоялся без его участия и происходил между прихожанином и электриком, то вряд ли б согласился на эту тележную авантюру.

Пока Пафнутий грелся внутри машины, в которой его привезли, прихожанин (старый хрыч набожного вида) за углом хлева общался с электриком.

— Ты что, сдурел? — удивлялся Костян. — Ты зачем сюда ехал? Твоему попу в Донецк надо!

— Так здесь же рядом, — отвечал старый хрыч.

— Где рядом? — удивлялся еще больше электрик. — Это же Луганская область! Тут до Луганска — рукой подать. А Донецк в другой стороне находится…

— А я думал, здесь все вместе расположено, — чесал затылок прихожанин. — На глобусе, понимаешь, натыкано… Ну, ничего страшного. Главное, переехать на ту сторону. А там святой отец доберется как-нибудь. Мир не без добрых людей. Помогут…

— Пень ты старый! — констатировал Костян. — Чему тебя в школе учили?..

С финансовой стороной вопроса было тоже не все в порядке, потому что электрик за доставку запросил триста долларов.

— Да тут же ехать всего три километра! — возмутился Пафнутий.

— Правильно, — согласился Костян. — Каждый километр — сотня. Дело не в расстоянии. Дело в состоянии. А состояний у тела может быть только два: живое и мертвое. Хочешь доехать живым — плати. Да и то… Мало ли — тьфу, тьфу, тьфу…

Пафнутий вынужден был заплатить, сколько потребовалось.

Костян спрятал полученные деньги в ширинку своих ватных штанов и предложил священнику переодеться.

Свое пальто и норковую шапку святой отец сложил в чемодан, который Костян засунул в сено, служившее подстилкой, а сам переоделся в ватник, выданный ему возницей. На голову священника водрузили старую милицейскую шапку-ушанку без кокарды, а ноги обули в валенки. И с этим тронулись.

Старая замызганная лошадь еле тащилась по грунтовой дороге. Костян ее не погонял по той причине, что делать это было бесполезно. Быстрее двигаться она не могла не только физически, но и биологически. Мороз не беспокоил лицо отца Пафнутия, так как от холода его защищала добротная седая борода. Зато ляжки стали мерзнуть ощутимо.

Костян, дергая в нужных местах вожжами, периодически нырял рукой в пазуху, что-то из нее доставал и булькал горлом. Через некоторое время Пафнутий заметил, что от головы возницы начали исходить тонкие струйки пара. Он спросил:

— Сын мой, чем это ты там булькаешь?

— Я не твой сын, — ответил Костян, не оборачиваясь. — Я православный.

— Бог один, — сообщил святой отец.

— Я знаю, — кратко согласился возница.

— А раз так, то он велел делиться, — резюмировал Пафнутий.

Костян подумал немного и решил, что попутчик его прав.

— Ладно уж, — сказал он. — Холодно сегодня. Садись рядом.

Пафнутий живо перебрался вперед, уселся справа от электрика и взял в руки протянутую ему армейскую фляжку.

— Хлебай смело, — разрешил Костян. — У меня еще есть.

Пафнутий хорошенько отпил из горлышка и заперхал обожженным горлом.

— Это спирт? — просипел он.

— Не, — ответил Костян. — Самогон. Но крепость у него — семьдесят два градуса. Для себя же делаю. Как можно разбавлять?

— Ага, — ответил святой отец, пытаясь отдышаться.

— Вот только закусить ничего нету, — продолжил разговор Костян. — Надолго же не собирался. Скоро приедем. Главное — на разведчиков не нарваться.

Электрик сам приложился к фляге, привычно булькнул горлом и спрятал сосуд в пазуху. У Пафнутия почему-то вспотели пальцы на ногах, и ему вдруг захотелось, расстегнув верхнюю пуговицу ватника, запеть арию из какой-нибудь оперы.

— По асфальту если ехать, упремся в блокпост, — начал рассказывать Костян. — Нас там в любом случае не пропустят. Хорошо, если живы останемся… Стоят на этом блокпосту бандеровцы из батальона территориальной обороны под названием «Паляныця». Во время гражданской войны бандиты этим добрым хлебным словом проверяли людей на национальную принадлежность. Сказал правильно — украинец. Проговорил «Паланица» — москаль. Значит — пулю в затылок. И не имело значения, красный ты, белый или зеленый…

— Так может, нам надо было ночью ехать? — поинтересовался Пафнутий.

— Ты что? — удивленно воскликнул Костян. — Ночью они стреляют, не разбираясь. Тень увидели — бах! На фиг надо так рисковать? Ничего. Мы по проселочку проедем. Во-он за той рощей уже территория ополченцев. Там ты уж как-нибудь сам…

Костян снова достал флягу, и они от души хлебнули из нее. Пафнутию стало совсем жарко, и петь захотелось сильнее, чем раньше. Но он не стал этого делать, опасаясь бандеровцев из батальона «Паляныця», которые могли услышать его арии и пристрелить в затылок за то, что он не знал украинского языка.

Но на опушке рощи их ждал сюрприз. На дорогу из кустов вышла группа вооруженных людей и достаточно убедительно приказала остановиться. Рукава курток солдат красовались шевронами с написанным на них словом. И слово это было — «Паляныця».

Один из них, по-видимому, офицер, грозно спросил по-русски:

— Кто такие?

— Ме-е-естные, — ответил Костян, начав заикаться. — Едем в гости к моему свояку. Он за рощей живет, на той стороне. У него внук родился.

Офицер, недобро посмотрев на возницу, перевел взгляд на Пафнутия и спросил:

— А это что за толстая пузатая харя?

— Как ты смеешь, бесов сын, так говорить на отца святого общества «Церковь райского блаженства»? — не выдержал хамства разгоряченный самогоном отец Пафнутий. — Я — мессия, посланный Господом на землю с целью образумить таких безбожников как ты!

— Как же… — Удивленно задрал вверх брови офицер. — Судя по твоей бородище — никакой ты не святой отец, а самый обычный москальский попяра, удирающий к сепаратистам от священного гнева украинского народа. Ну-ка, брысь с телеги!

Дуло его автомата поднялось вверх и Костян с Пафнутием шустро выполнили поступивший приказ.

— Руки за голову! — крикнул офицер и подал команду своим бойцам, — обыскать телегу!

Бойцы споро принялись за дело, и на свет белый был извлечен громоздкий чемодан Пафнутия, в котором кроме пальто с шапкой оказались: ряса, пара шерстяных трусов, палка сырокопченой колбасы и толстая пачка презервативов.

— Ага, — утвердительно сказал офицер. — Я не ошибся. Ну-ка, досмотрите их самих!

Кроме двух полупустых фляжек с самогоном и плоскогубцев из карманов Костяна вытащили еще и московскую газету «Комсомольская правда». Один из бойцов тут же исхлестал этим печатным изданием лицо Костяна, и когда газета измочалилась до вида грязной тряпки, отшвырнул ее в сторону. Костян, краснея распухшим от такого обращения лицом, застыл по стойке «смирно» и не шевелился, рассчитывая, что на этом его мучения закончились.

Зато под свитером у Пафнутия обнаружили золотую цепь с массивным крестом, стопку долларов и еще одну солидную пачку презервативов. Офицер взял цепь с крестом в руку и, размахивая ей, спросил:

— Что, поп, опиум для народа кондомами заменил?

— Креста на тебе нет, — мрачно констатировал Пафнутий.

Офицер тут же надел цепь на себя и, осклабясь, сообщил:

— Уже есть! Так что не надо ля-ля!

Пафнутий, все больше и больше наполняясь злостью, тяжело смотрел на ухмылявшегося офицера. Тот, нисколько не боясь его гнева, спросил у солдат:

— Ну что, ребята, отпустим попа? Крестяра весит с полкило. Ей-богу!

— Да, — ответил один из бойцов. — Вот только проводим его пинками.

— Пожалуйста, — разрешил офицер, продолжая ласково улыбаться.

Пафнутия тут же взяли под руки, согнули его тело должным образом и один из бойцов с разбега выдал в обширное поповское седалище мощный пинок, от которого святой отец улетел метров на пять вперед. Не спрашивая офицера о дальнейшей судьбе Костяна, с сельским электриком распорядились так же. Лежа на листьях, присыпанных снегом, Пафнутий горестно сказал вознице, приземлившемуся рядом с ним:

— Бесовы дети!

— Не то слово, — согласился с ним Костян, довольный столь легким исходом дела и недобросовестным досмотром, благодаря чему деньги в ширинке остались целыми.

Снизу, с земли, им обоим хорошо было видно, как один из солдат раскладывал на бортике телеги доллары отца Пафнутия, деля их на равные кучки, а все остальные, обступив офицера, восторженно щупали золотую цепь, надетую на него. Вдруг в воздухе послышалось легкое жужжание. Бойцы задрали головы вверх и один из них крикнул:

— Атас! Беспилотник ватников!

Украинские военные тут же рассыпались — кто куда. Даже офицер, подпрыгнув, сделал в воздухе судорожное движение ногами и умчался в кусты. Высоко в небе парил маленький самолетик. Он казался таким мирным и игрушечным, что Пафнутий сильно удивился поведению военных. Но, посмотрев туда, где ранее лежал Костян, святой отец увидел просто взрыхленный снег. Возницы рядом с ним уже не было, потому что он улепетывал в сторону деревьев не хуже украинских военных.

Неожиданно возле носа Пафнутия шлепнулся какой-то цветастый предмет. Поп приподнял голову и увидел, что это — картонный стакан от «Пепси». В заснеженном лесу он выглядел слишком яркой и несуразной вещью. Но еще более поразительно смотрелась вывалившаяся из него граната с откинувшимся вверх рычажком. Она, прокатившись несколько метров, остановилась перед глазами Пафнутия, блеснула рифленой металлической кожей, и — хлопнула негромким пистонным звуком. В воздух поднялся легкий дымный столбик. Святой отец медленно встал на ноги, перекрестился и громко сказал:

— Бог видит все!

Рядом с ним тут же плюхнулся второй стакан. Граната, вывалившаяся из него, сработала таким же хлопушечным образом. Священник, раскрыв глотку, торжественно проорал:

— И дарует мне свою милость!

Пафнутий из рассказов прихожан вспомнил, что подобные фокусы применялись еще во время афганской войны. Тогда вертолетчики, пролетая над небольшими кучками душманов, просто выдирали чеку из гранаты, вставляли ее в стеклянный стакан и сбрасывали на головы врагов. Стакан разбивался о камни, рычаг высвобождался и граната взрывалась.

Теперь же применялась более дешевая посуда. Одноразовые картонные стаканы от «Пепси», использовавшиеся ранее в одном из гипермаркетов, прекрасно вмещали в себя гранату «Ф-1». Ополченцы стали крепить такие подарки на свои беспилотные разведывательные аппараты для того, чтобы противник не скучал.

В кустах один из солдат (лежа на земле) рассказывал офицеру, удивленному исходу дела с гранатами, следующее:

— Это, скорее всего, гранаты с тридцать пятого склада, который раньше под Луганском находился…

— И что? — непонимающе спрашивал офицер.

— Я там еще до майдана срочную служил, — продолжал солдат. — Кладовщик, прапор один, всю начинку из гранат спер и продал браконьерам. А запалы оставил, чтоб в глаза не бросалось… Ватники этот склад захватили и теперь используют пустые гранаты, не зная об этом. Ха-ха-ха!

— Вот спасибо за разъяснение, — довольным голосом сказал офицер. — А то я уже было подумал, что попяра в натуре святой! Чуть рак мозгов не случился…

Беспилотник прожужжал дальше, и из кустов вылезло украинское воинство. Костян, осторожно обойдя неразорвавшиеся гранаты, подошел к своей телеге и, молча собрав разбросанные поповские вещи, засунул их вместе с чемоданом в повозку. Офицер, посмотрев на Пафнутия, стоявшего посреди опушки с растопыренными в стороны руками, громко констатировал:

— Повезло!

Пафнутий окинул офицера презрительным взглядом и крикнул Костяну:

— Запрягай! Ехать пора!

Костян, вздрогнув лопатками, пробубнил:

— Так давно запряжено…

Пафнутий нагло подошел к телеге, взгромоздился на нее и приказал Костяну:

— Ну, чего стоишь? Вперед!

Костян запрыгнул в повозку, взял в руки вожжи и гортанно крикнул:

— Н-но, родная, мать твою дикую!

Лошадь нехотя сдвинулась с места. Украинские военные, стоя столбами, не предпринимали никаких попыток задержать телегу. Проезжая мимо застывшего в ступоре офицера, Пафнутий вдруг потребовал:

— Крест отдай, безбожник!

Офицер ответил издевательски:

— Поцелуй меня в дупу, ничего не знаю!

Телега проехала мимо него и Пафнутий принялся про себя материться, одновременно благодаря бога за то, что спас его от смерти, отняв за это материальную ценность, стоимость которой не шла ни в какое сравнение с жизнью пророка, сохраненной для продолжения дальнейшей миссионерской деятельности.

Уже на территории сепаратистов Костян остановил телегу, достал из-под лошадиного хомута хитро спрятанную фляжку, и, протянув ее Пафнутию, сказал:

— Пей, батюшка… Надо же, никогда бы не подумал, что сектант может быть человеком, хранимым богом. Такого еще не было, чтобы гранаты, упавшие с беспилотников, не разорвались. У ополченцев все всегда взрывается, как положено, в отличие от правительственных войск. Но, видать, действительно — Господь хранит благих людей…

Пафнутий, снисходительно усмехнувшись, приложился к горлышку и хорошенько хлебнул из фляги. Глаза его тут же увлажнились, а из ушей на морозный воздух вырвались две струйки блаженного, а потому святого пара…

За рощей территория контролировалась луганскими ополченцами. Здесь было тихо и безлюдно. Вдалеке, за полем, темнела лента асфальтовой дороги и Костян, ткнув туда пальцем, сказал:

— Вон по той дороге и пойдешь. Сейчас бои идут южнее, потому здесь стреляют редко. По дороге иногда ездят машины. Подхватишь попутку…

Пафнутий вернул электрику сельскую одежду и надел свое пальто. Норковой шапки в чемодане не оказалось, так как ее присвоили украинские военные. Но святой отец по этому поводу сильно не переживал, так как мороз был не сильным, а борода с шевелюрой грели достаточно. Кроме этого — самогон электрика сделал свое доброе дело, и Пафнутий совсем не чувствовал себя замерзшим. Хлебнув напоследок из фляжки, поп спросил у Костяна:

— А как же ты обратно поедешь? Меня в телеге не будет, у свояка ты не остался… Эти безбожники сразу поймут, что ты им наврал.

— А я другой дорогой поеду, — ответил электрик, — в обход рощи.

— А если этот чертов патруль блуждающий?

Костян на минуту задумался. Потом махнул рукой и сказал:

— Да пошли они! Если что, у меня в валенке еще «Российская газета» есть. Дам ее обнаружить и опять по морде получу. Хоть и неприятно, зато хорошо пар у них спускает. Ничего, мы люди привычные…

Электрик щелкнул вожжами, и телега медленно покатилась вдоль рощи.

Пафнутий, перейдя поле, вышел на дорогу и направился по ней в указанном электриком направлении. Через несколько минут его догнал старенький грузовичок и священник, проголосовав рукой, устроился на пассажирском сидении в кабине машины.

Водитель — пожилой словоохотливый дядька — рассказал, что едет в областной центр, и принялся дальше без умолку трепать языком. Он даже не спросил у Пафнутия, кто он такой и что здесь делает. По всей видимости, водитель принадлежал к той категории людей, которым нужны не собеседники, а слушатели. Отец был только рад.

Дорога зияла ямами, оставленными взрывами, и грузовик двигался медленно, объезжая рытвины. Водитель, болтая обо всем сразу, не забывал ругаться черными словами тогда, когда машина попадала в колдобины. Выглядело это следующим образом:

— Вот я и говорю этому милиционеру, хотя — какой он милиционер? Чижик он пестрозадый, а не военный! Я ему и говорю, мол, что ты в белый свет лупишь как в копейку? Патроны надо экономить. А он мне, дескать, такого дерьма — навалом. Закончатся патроны — у укропских фашистов отберем! Ах, мать-перемать, в бога душу отымать! Понарыли ям минами! И то правда… Недавно вон, всем пенсионерам консервы польские раздавали. Оказалось, отобрали у укропов грузовик с тушенкой. Паек ихний… Хорошая тушенка, ничего не скажешь. Русская, которую по гуманитарной помощи раздают — сплошная соя. А польская — класс. Блямц! Твою японскую дивизию! Опять яма, манать мои копыта! Так и без зубов можно остаться…

Пафнутий подумал, что было бы гораздо лучше, если б на следующей яме водитель откусил себе язык, но вслух этого не сказал. Внимание попа неожиданно привлек белый автомобильный знак, стоявший на обочине. Он был весь пробит пулями, но надпись на нем читалась хорошо. И надпись эта гласила: «ЛУГАНСК».

— Стой!!! — взревел Пафнутий.

Водитель резко ударил по педали тормоза, отчего святой отец врезался лбом в стекло. Потирая рукой ушибленную голову, Пафнутий гневно спросил:

— Это что? — и указал пальцем на знак.

— В Луганск приехали, — с недоумением ответил водитель.

— Ты мне что говорил? Куда подвезти обещал?

— В областной центр…

— А куда привез?

— В областной центр и привез…

Водитель явно не понимал, что от него хочет бородатый попутчик. И тут Пафнутий заорал:

— Так мне же в Донецк надо!

Водитель, покрутив у виска пальцем, произнес:

— Дядя, ты что, тю-тю? Откуда в Луганской области Донецк возьмется?

Пафнутий, схватив молча чемодан, открыл дверь и выпрыгнул из кабины наружу.

— Эй, дядя! — крикнул в открытую дверь водитель. — Дал бы что-нибудь, а? Все-таки, подвез тебя. Бензин ведь денег стоит…

Пафнутий, поставив чемодан на землю, ответил:

— Я уже давал. С утра. Так отклюжил, что теперь мне б самому кто подал… Чтоб этим страждущим пусто было!

Святой отец захлопнул дверь и водитель, матерясь, уехал. Пафнутий, глядя на знак, принялся усердно креститься, поминая при этом всуе бога, электрика Костяна, украинских бандеровцев и прочих людей (включая водителя), имеющих отношение к этой точке мироздания.

* * *

В кузове тентованного грузовика на лавках сидели раненые бойцы. Ранения у всех были легкими, за исключением Петро, о характере телесных повреждений которого никто ничего не знал, так как весь его зад был залит пеной из огнетушителя. Он единственный лежал на лавке животом вниз и никого к спине не подпускал, мотивируя свое поведение сильными болями. Ранения получили только пленные украинские гвардейцы, так как именно их строй послужил своеобразной стенкой, остановившей град осколков, полетевших из разорвавшейся мины.

На краю одной из лавок, ближе всего к заднему борту, сидел молодой казак, ранее захвативший в плен Петро, Мурзика и Нечипурло. Он, исполняя роль конвоира, продолжал бороться с папахой, постоянно съезжавшей ему на глаза. Делал это казак правой рукой, а левой держался за свою длинную шашку, торчавшую между ног. Поскольку руки у него было всего две, то автомат ему пришлось положить на лавку рядом с собой.

Но пленных этот факт не интересовал, поскольку никто из них никуда убегать не собирался. А поднимать восстание, связанное с отъемом оружия у конвоира — тем более.

В кабине рядом с водителем-ополченцем сидел Сергей. Он был назначен ответственным командиром для доставки раненых в больницу. Глядя на дорогу, Сергей вспоминал, каким образом он оказался здесь…

Все объяснялось достаточно просто. У него была сестра, с которой они являлись двойняшками. В свое время она вышла замуж за студента, учившегося в одном из волгоградских ВУЗов, и уехала с ним на Украину, поскольку родом он был из Луганска.

Жили они — не тужили. Появились у них дети. Мальчик и девочка. Сергей неоднократно ездил к ним в гости и радовался за эту семью. Но вдруг случился на Украине государственный переворот и покою наступил конец.

Муж сестры записался в ополчение и погиб в одном из самых первых боев с бандеровцами. Сергей немедленно приехал в Луганск и отправил сестру с детьми домой. А сам остался. Почему? Если б его кто-то спросил об этом тогда, вряд ли бы этот кто-то добился от него вразумительного ответа.

Злость за то, что закончилось мирное время? Возможно. Месть за зятя? Тоже не исключено. А может, вспомнились Сергею рассказы матери о дедушке, который в сорок четвертом году попал в плен и был удушен газом в одном из концентрационных нацистских лагерей? Да еще то, что его маленьким племяннику и племяннице хотели запретить говорить на своем родном языке?

Сергею не потребовалось искать объяснение своим действиям. Он записался в ополчение и сообщил, что в свое время отслужил срочную службу в войсках России, а сейчас увлекается стендовой стрельбой и имеет даже значимый разряд в этом виде спорта.

В данный период времени он являлся командиром одной из рот, пользовался заслуженным авторитетом у соратников и возвращаться в Волгоград не собирался, так как по его выражению «еще не все гниды уползли обратно в свой фашистский гнидятник»…

Внимание Сергея вдруг привлек странный человек. Он стоял на обочине перед знаком «ЛУГАНСК» и истово крестился.

— Гляди, вон впереди какой-то бородатый придурок автомобильному знаку молится, — сказал он водителю.

Неожиданно они услышали свист. Звук, нарастая, приближался. Водитель, достаточно опытный боец, нажал на тормоз и остановил машину прямо на дороге.

— Гаубичный снаряд, — авторитетно заявил он. — Впереди пролетит.

Звук, нарастая все более, превратился в рев и, наконец, раздался взрыв. Метрах в пятидесяти от автомобильного знака земля поднялась фонтаном, и дым закрыл стоявшего там человека.

— Черт, лупят, куда перегар пошлет, — сказал Сергей. — Подъедь поближе, может, жив остался…

Когда грузовик подъехал к месту разрыва снаряда, сидящим в кабине представилась следующая картина: знак был цел. Обхватив руками один из столбиков указателя, на земле сидел седой бородатый толстяк. Безумно вытаращенные глаза на его лице свидетельствовали о крайней степени обалдения, посетившей участника неожиданного боевого действия.

— Контужен, как кролик дубиной, — заявил опытный в таких делах водитель.

— Пойдем, погрузим его в кузов, — сказал Сергей. — Как раз в больницу едем…

Они вышли из машины, отодрали руки отца Пафнутия (ибо это был, естественно, он) от столбика автомобильного знака, и приволокли его к борту кузова. Несколько легко раненных пассажиров спрыгнули на землю и помогли затолкать попа в кузов, где его приняли Мурзик с Нечипурло (последний тоже оказался раненым, так как в суматохе успел огреть самого себя огнетушителем по голове и заявить, что его контузило взрывом мины). Пафнутия усадили на одну из лавок, прислонив его спиной к борту, и грузовик тронулся с места. Казак, положив автомат рядом с собой, принялся привычно возиться с шашкой и шапкой.

Петро, испустив жалобный стон, повернул голову в сторону отца Пафнутия и взглянул на него. Узнавание произошло мгновенно! Глаза Петро радостно блеснули, он приподнялся на руках и негромко произнес:

— Ага-а-а… Вот ты мне и попалась, сволочь бородатая!

— Это ты кому? — удивился Мурзик, сидевший напротив Петро.

Москалюк, не ответив грузину, резко вскочил с лавки. Быстрым движением он взял за дуло автомат казака. Тот попытался выхватить из ножен шашку, но не смог, потому что не хватило длины рук. Петро, не теряя времени, одним прыжком достиг лавки, на которой сидел Пафнутий, размахнулся автоматом как веслом, и врезал святому отцу широкой частью приклада по уху.

Пафнутий свалился с лавки на пол кузова, и крикнул:

— Спасите, добрые люди!

Казак вскочил на ноги и попытался снова выхватить шашку. Клинок никак не хотел доставаться. Тогда доблестный наследник дедовской боевой славы принялся вертеться на месте, по-разному меняя положения тела и пытаясь совладать с непослушной шашкой. Но все его попытки были тщетны. Ибо: если руки расти закончили, то длина их уже никак не изменится. Хоть стой — хоть падай…

Обстановка в кузове изменилась так резко, что остальные пассажиры просто застыли в прострации! Ничего не понимая в происходящем, они смотрели на казака, который вертелся на месте подобно балаганному клоуну, и на Петро, продолжавшего действовать в каком-то одухотворенном порыве, не чувствуя при этом боли в поврежденной спине.

Москалюк отбросил в сторону автомат, ставший ему теперь ненужным, левой рукой схватил отца Пафнутия за ворот пальто, рывком поднял его с пола и от души дал тому кулаком в глаз. Священник опять упал на пол, и к нему полностью вернулась память.

— Ты что творишь, сын мой! — вскричал он.

— У меня в роду никаких козлов нет! — проорал Петро.

И тут же, упав сверху на Пафнутия, схватил того руками за горло и принялся душить, сладострастно при этом урча.

Мурзик, очнувшись первым, подбежал к Москалюку и принялся оттягивать его от попа. Спустя несколько секунд к нему присоединились Нечипурло и другие товарищи. Казак, наконец, включив в работу голову, снял ремень, и ножны сами свалились с клинка.

Встав в боевую фехтовальную стойку, казак поднял шашку вверх. Раздался треск разрываемой материи, и над казаком заголубело холодное зимнее небо. Взглянув вверх, он увидел, что шашка прорезала над головой тент. Чертыхнувшись, казак аккуратно вложил ее в ножны, подобрал с пола автомат и тихо уселся на свое место, догадавшись, что в его вмешательстве нет никакой необходимости.

Тем временем Петро удалось оттащить от отца Пафнутия. Мурзик, пыхтя, поинтересовался:

— Почему ты на него накинулся? Кто это?

— Фотокорреспондент сатанинского журнала «Адский вернисаж»! — с ненавистью ответил Петро.

Пафнутий промолчал, но глаза его сверкнули злобой…

* * *

Палата была переполнена. Койки стояли так тесно, что даже для стульев не было места. В дальнем углу лежали Петро с Мурзиком и Пафнутием. Нечипурло выгнали из больницы сразу после осмотра, и теперь он участвовал в разборке завалов, которые устроили украинские артиллеристы, на протяжении многих месяцев посылавшие снаряды в город, населенный мирными людьми.

Кровать Петро стояла между койками Пафнутия и Мурзика. Москалюк лежал на животе и, в зависимости от настроения, то шутил с грузином, то ругался с попом. Расплющенное прикладом ухо последнего было приклеено к голове пластырем, а левый глаз сиял свеженалитым синяком.

Мурзик, осторожно переложив свою забинтованную ногу в более удобное положение, сказал:

— Эх, как все хорошо вышло! Я даже не мечтал о таком. Поваляемся в больничке, нас обменяют, и я укачу отсюда подальше…

— Ага, размечтался, — повернул к нему голову Петро. — Как только обменяют, нас тут же засунут в какое-нибудь штрафное подразделение и отправят воевать в самую задницу. Но это потом. А сначала специалисты из службы безопасности изломают о нас несколько десятков стульев…

— Фигу им всем! — ответил Мурзик. — Я контракт подписывал на год. Через двадцать дней он закончится, а продлевать его я не стану…

— Чихать они хотели на твой контракт. Вон, с Россией тоже контракты на газ заключают. Потом ни черта не платят, а газ тырят. Что твоя бумажка по сравнению с этим?..

— Но я не гражданин Украины. Я грузин!

— Чихать они хотели и на твое носатое грузинство…

Пафнутий поднес руку к уху, потрогал его и, скривившись от боли, произнес:

— О-о-ох, помоги мне, царица небесная…

Петро тут же повернул голову к святому отцу и радостно заметил:

— Дьявол тебе поможет! Вилами!

Дверь открылась, и в палату вошел Сергей. Он окинул взглядом помещение, увидел койку Петро и направился к ней. Подойдя, Сергей поискал взглядом стул и, не найдя его, уселся в ноги к Пафнутию. Поп недобро блеснул глазами, но ничего не сказал. Петро, посмотрев на Сергея, спросил у него:

— Ну, что тебе еще от меня надо? И так всю жизнь испортил…

— Я просто пришел проведать, — ответил Сергей и улыбнулся открыто.

Он вытащил из кармана два небольших апельсина, поискал глазами место, куда можно было бы их положить, не нашел и опустил фрукты на одеяло рядом с собой. Из другого кармана Сергей достал две пачки сигарет и, привстав, засунул их Петро под подушку. В ту же секунду из-под одеяла выстрелила рука отца Пафнутия, схватила один из апельсинов и нырнула обратно. Петро, заметив это подлое движение, вскричал:

— Держи вора! Эта бородатая сволочь апельсин слямзила!

Сергей рывком приподнял край поповского одеяла, вырвал фрукт из воровской руки и тут же отдал оба апельсина Петро. Затем, усевшись на прежнее место, вынул из очередного кармана большую шоколадную конфету и молча протянул ее Пафнутию. Святой отец взял предложенное лакомство, развернул обертку и поблагодарил Сергея:

— Спасибо тебе, добрый человек! Господь тебя не забудет.

— Он тебе все припомнит, — добавил Петро и обратился к Мурзику, — Эй, Кот, лови!

Москалюк бросил апельсин за спину. Мурзик ловко поймал фрукт, сказал: «Спасибо», и тут же начал его чистить. В палате запахло цитрусами. Пафнутий тем временем запихнул в рот всю конфету и стал, урча, наслаждаться ее вкусом.

Петро, с ненавистью глядя на Пафнутия, дождался, пока тот проглотил конфету и после этого спросил:

— Доел?

— Слава богу, — ответил поп довольным голосом и повернул голову к Москалюку.

Это стало его ошибкой.

— На тебе на закуску! — крикнул Петро, бросая в Пафнутия второй апельсин.

Фрукт с глухим стуком врезался в правый, ранее здоровый, глаз святого отца. Голова Пафнутия с криком откинулась на подушку. Сергей, проследив взглядом за упавшим на пол апельсином, встал с койки и подобрал его. Петро, злобно рассмеявшись, заметил:

— Хорошо пошел! Теперь морда будет симметричной. С двумя одинаковыми бланшами…

Сергей, опять усевшись в ноги к Пафнутию, спросил у Петро:

— Что тебе этот пожилой человек сделал? Зачем ты с ним так?

— И я тоже удивляюсь, — присоединился Мурзик, продолжая, как ни в чем не бывало, есть апельсин.

— Огрубела душа у Петрика, — раздался вдруг голос отца Пафнутия. — Своего духовного пастыря возненавидел… А за что? За то, что я сфотографировал бесовский символ на его седалище? Так я хотел использовать фотографию в назидание другим прихожанам…

— Заткнись, паскуда! — вскричал Петро.

— Правду не заткнешь! — мстительно ответил святой отец.

Мурзик, поперхнувшись апельсином, закашлялся. Сергей, встретившись с ним взглядом, рассмеялся. Грузин, прочистив горло, тут же присоединился к нему. Отсмеявшись, Мурзик спросил у Москалюка:

— Так это твоя задница была на фотографии? Ха-ха-ха!

— Ну хватит, хватит, — вмешался Сергей. — Да не виноват в этом Петро. Просто захотелось нам его немного проучить. Он же таким заносчивым был! А мы основательно напились. В этом состоянии грань между шуткой и издевательством совершенно утрачивается. Так вот и вышло…

— Надо было еще на лбу чего-нибудь выколоть, — с сожалением в голосе произнес Пафнутий. — Чтоб сразу в глаза бросалось.

— Зачем же? — Сергей с откровенным сожалением смотрел на Петро. — Мне кажется, что он уже поумнел.

— Ручаюсь за это! — воскликнул Мурзик и опять рассмеялся.

Петро вдруг злобно выругался и заявил, обращаясь ко всем сразу:

— Дулю вам всем! Поняли? Мне доктор сказал, что на заднице кожа выгорела полностью! Нарастет новая — и никакого флага не останется!

Пафнутий, хмыкнув, рассказал:

— У меня один из прихожан как-то обгорел во время пожара. На его груди был выколот бюст Сталина. У прихожанина появилась со временем новая кожа, но совсем тонкая. И бюст остался хоть и размытым, но видимым. Исчезли только усы. Теперь Сталин стал похожим на Саакашвили… А в случае с Петриком — флаг, скорее всего, останется полностью видимым, потому что у него усов нет. А то, что он будет размытым — ничего страшного. На него можно будет смотреть издалека, фокусируя взгляд. Как на картины голландских художников…

Договорить Пафнутий не успел, так как получил в лицо подушку, прилетевшую от Москалюка. Мурзик с Сергеем опять зашлись хохотом, а святой отец, швырнув подушку обратно, завершил свою мысль:

— Вот только жизнь Петрика так и останется беспокойной. Американский флаг всегда притягивает к себе посторонние предметы. Начиная с пинков и заканчивая пулями, минами, а то и просто огнем.

Петро, застонав, уткнул лицо в подушку и зажал руками свои уши.

ЭПИЛОГ

Апрель 2015 года. Луганская область.

Обмен пленными должен был состояться на линии разграничения, установленной очередным недолгим перемирием. Для этой цели был выбран маленький поселок, состоявший из нескольких десятков домов. В нем имелась изрытая снарядами площадь, на краю которой стоял одноэтажный домик поселковой администрации.

Автобус с украинскими пленными прибыл ранним утром. Ополченцы выгнали всех из салона и предложили покурить. Бывшие гвардейцы собрались на краю площади. Автобус загнали за домик администрации. Там же выстроились в ряд машины военных и журналистов, собравшихся осветить событие в средствах массовой информации.

С украинской стороны также прибыли представители от газет и телеканалов. Но их пока на площадь не пускали, и они расположились немного в стороне, ближе к окраине. Все ждали автобуса с пленными ополченцами.

Между домиком администрации и колонной припаркованных машин, немного в стороне от своих товарищей, стояли Петро с Мурзиком. Они курили и негромко разговаривали.

— И возвращаться неохота в этот дурдом, — сказал Петро.

— Так останься здесь, — предложил Мурзик, зачем-то разглядывая пожарный щит, прикрепленный к стене домика.

— У меня там родители. Старенькие… У них будут неприятности.

— Как знаешь. Кстати, тебе должны заплатить круглую сумму за все эти месяцы, проведенные в плену. Да еще за ранение.

— Ага, заплатят, как же, — сказал Петро. — Хорошо, если предателем не объявят.

— Ну, ты можешь радоваться хоть одному факту. Тому, что твоя татуировка почти полностью выгорела.

— Но не до конца. Если приглядеться — можно понять…

— Ха, — ржанул Мурзик. — На выплаченные за нахождение в плену деньги можно будет свести ее полностью. А еще лучше — выколоть поверх нее что-нибудь новенькое. Скажем, трезубец!

Петро с подозрением посмотрел на Мурзика и спросил:

— Издеваешься?

— Нет, шучу, — сказал Мурзик и тут же звонко рассмеялся.

Петро сплюнул под ноги и пошел к автобусу.

— Ты куда?! — крикнул Мурзик встревоженно.

— Отлить, — кратко ответил Москалюк.

Он зашел в ряд автомобилей и остановился между автобусом и старым ЗИЛом. Взяв дымящийся окурок в рот, Петро справился с ширинкой, облегчился на переднее колесо грузовика и, закончив дело, повернул влево голову. Выплюнув окурок изо рта, Петро проследил взглядом за полетом, и сердце его забилось с бешеной скоростью!

У заднего колеса машины стояло ведро, наполненное до краев какой-то прозрачной жидкостью. Над ведром сгустилось легкое марево, которое обычно появляется от испарений бензина. Дымящийся окурок, разбрасывая в полете искры, несся по дуге к ведру!

Петро резко развернулся и хотел было рывком стартануть с места, но сам этого сделать не успел! Сзади в многострадальное седалище Москалюка ударил столб пламени, и тело его под воздействием огненной силы живо вынесло на площадь.

— Горю! — взревел Москалюк.

Мурзик, не растерявшись, протянул вперед ногу. Петро тут же споткнулся и грохнулся животом на асфальт. Грузин молниеносно сорвал с пожарного щита огнетушитель, и спустя секунду спасительная струя пены ударила в факел огня, пылающий на спине Москалюка. Через несколько мгновений борьба с огнем была победоносно завершена.

Когда рассеялся дым, Мурзик подошел к лежавшему Петро и присел перед ним на корточки. Раскурив торчащий во рту окурок (он так и не успел его выплюнуть), Мурзик, глядя в ошалевшие глаза Москалюка, протянул ему дымящуюся сигарету и произнес:

— На, курни еще разок!

Петро медленно взял окурок в руку, отшвырнул его в сторону и тихо произнес:

— Все. Флагу капут…

Мурзик, заржав во весь голос, встал на ноги и пошел навстречу врачам, бегущим к Петро с носилками.

* * *

В колонне машин, подъехавших с украинской стороны, находились три автомобиля «Скорой помощи». Их них почему-то никто не вышел. Но на это не обратили внимания, так как началась обычная в таких случаях суета.

Журналисты, освещающие события от имени самопровозглашенных республик, выбрали нужный им фон, и стали снимать репортаж. Тем же занялись их коллеги с противоположной стороны. Вот только комментарии к хронике событий, выдаваемые в эфир, разительно отличались.

Луганский журналист, указывая рукой на вереницу пленных, тянувшихся от украинского автобуса, гневно говорил в камеру:

— Вы видите, до какого состояния доведены эти несчастные люди! Они подвергались пыткам! Более того — большинство из них не имеют отношения к ополченцам! Это просто мирные жители, схваченные украинскими вояками с целью увеличить количество обмениваемых человек…

Украинский репортер, стоя с другой стороны площади, указывал рукой на пленных гвардейцев, бредущих к автобусу со стороны ополченцев, и торжественно вещал в объектив:

— Посмотрите на этих героев, которые более двух месяцев находились в плену у террористов и российских спецслужб! Несмотря на зверские пытки, которые применялись к ним, ни один из них не захотел сотрудничать с террористами и предать отчизну!

В эту минуту в камеру попали два гвардейца, несущих под руки пьяного в стельку Нечипурло, ноги которого произвольно волочились по земле. Васька, отпросившись у конвоиров по нужде, на соседней с площадью улице нашел сельский магазинчик и быстренько в нем налакался. Теперь ему было настолько хорошо, что о ногах он просто забыл.

Репортер продолжал:

— Вы видите замученного украинского бойца, который даже не в состоянии идти сам…

И здесь на Нечипурло накатила волна вдохновенья. Он открыл пасть и хрипло затянул:

— Мурка, ты мой муреночек! Мурка, ты мой котеночек…

Оператор тут же убрал камеру в сторону и уткнулся в другую картину: двое пленных несли носилки с лежащим в них Петро. Он располагался на животе, и в объектив четко попала его спина, залитая пожарной пеной. Мурзик шел рядом с носилками и что-то говорил Москалюку.

Репортер тут же переключился на них.

— А сейчас вы видите украинского героя, которого пытали агенты ФСБ. Они бесчеловечно жгли паяльной лампой его самое толерантное на теле место! Но герой не выдал врагам места дислокации секретного дивизиона, оснащенного новейшими ракетами, изобретенными украинскими учеными! Наши врачи уже обработали его ожоги дорогим «Пантенолом». Президенту не жалко денег для лечения воинов АТО!

Тем временем Мурзик, прощаясь с Петро, говорил:

— Давай, до встречи! Я думаю, увидимся еще, если в Судан не уеду. Вон, уже бегут к тебе…

Петро приподнял голову и увидел, что от ближайшей медицинской машины к ним несутся с носилками два крепких санитара в белых халатах. У него в голове почему-то сразу заиграла мелодия песни «Цыпленок жареный».

Через минуту Москалюк был жестко перегружен в носилки санитаров, доставлен к машине «Скорой помощи» и засунут в салон. Санитары запрыгнули следом и быстренько захлопнули за собой двери.

Москалюк опять приподнял голову и увидел прямо перед собой сидящего на откидном стульчике человека. Этот человек имел квадратную комплекцию, бульдожью челюсть и кувалдообразные кулаки. Белый халат, надетый на него, ничуть не скрадывал громоздкость фигуры, а интеллигентного вида докторский колпак лишь подчеркивал звериную суровость лица.

Человек в докторской одежде взял Петро пальцами за подбородок и, резким движением задрав его голову вверх, уперся своим взглядом в глаза Москалюка.

— Добро пожаловать домой, сынок! — хрипло произнес он.

— Что-то папаш больно много развелось, — ответил Петро, вспомнив отца Пафнутия.

Новоявленный папаша вдруг резко опустил голову Москалюка вниз и ударил его лицом о край носилок. У Петро зазвенело в голове, а из носа пошла кровь.

Человек в докторской одежде сказал:

— Ну, а теперь ты подробненько расскажешь обо всем, что с тобой приключилось в плену. А особенно — о том, как ты в этот самый плен попал.

Петро, шмыгнув носом, согласился:

— Запросто! Расскажу! И о «Свадьбе в Малинсити» тоже…

Человек в докторской одежде повернул голову к водителю и приказал:

— Трогай!

Машина завелась и понеслась по кочкам с дикой скоростью. Петро, подпрыгивая в носилках, тупо смотрел перед собой в заляпанный кровью бортик и слушал музыку, гремящую у него в голове. В ней снова звучал «Цыпленок жареный», исполняемый невидимым оркестром в маршевом ключе. Били барабаны, звенели литавры, и противный голос фагота, солируя, выводил гугнивые ноты, созвучные с душевным состоянием украинского солдата, возвращающегося в свой родной дом.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg