«Свое время»

Дмитриева Наталья СВОЕ ВРЕМЯ

Всему свое время и время всякой вещи под солнцем.

Время поститься и время набивать живот.

Время грустить и время улыбаться.

Время признаваться в любви и время получать признания.

Первое, что увидела Лика, приоткрыв правый глаз, была ржавая ветка сирени, уже не пахнувшая ничем, кроме нагретой пыли. Ее ажурная тень не защищала от солнечных лучей, и они выжигали горячие узоры на Ликиной щеке, волосах, на голой шее и руке, безвольно свисавшей вниз. Лика ничего не могла с этим поделать: перевернуться или хотя бы подтянуть выше укрывавшую ее куртку не было сил. Она распласталась на горячей от солнца скамейке, как выброшенная из воды медуза. Джинсовая куртка густо пропиталась табачным дымом, и Лика не знала, от чего ее тошнит сильнее — от солнца, пыли, табака или от себя самой.

Она подняла голову и застонала. Желудок как будто собрался выпрыгнуть наружу, но вдруг передумал и встал на место. Медленно перебирая руками по скамейке, Лика села. И без того тяжелое тело сделалось совсем неподъемным, и у Лики было большое сомнение, сможет ли она когда-нибудь встать. От жалости к себе она снова застонала и поперхнулась — воздух, будто наждак, прошел по пересохшему небу.

— Ты как? — услышала она издалека.

— Пить хочу…

Перед ее лицом сама собой возникла бутылка.

— Хлебни пиваса. Свежее, только в ларек сгонял.

От жадности она сильно стукнулась зубами о горлышко. Пиво и впрямь было холодным, но после первого же большого глотка Лику стошнило. Чья-то рука развернула ее в сторону закиданной окурками урны и придержала за голову. Потом под носом возникла мятая бумажная салфетка.

— На, вытрись…

— Спасибо. — Лика последовала совету, чувствуя значительное облегчение. Глаза наконец-то перестало резать, она повернулась и увидела сидящего рядом Шустрика. — Ой… Привет, ты чего тут делаешь?

— Тебя сторожу, — серьезно ответил он.

— А-а… — Лика поморщилась и повела глазами из стороны в сторону. — А почему мы во дворе?

— А ты сказала, что домой не пойдешь, а хочешь умереть здесь.

Лика прижала холодную бутылку к виску.

— Чего? Шустов, не смешно.

— Я смеюсь? Таранинский предок предлагал отнести тебя домой на руках, но ты брыкалась. Ну, и решили оставить как есть. Маман Таранина взяла с меня слово, что я тебя одну не брошу.

— А Таранины откуда взялись?

— Они нас привезли, помнишь? Ты еще в сознании была, потом только вырубилась, когда они уехали. А мне одному тебя не допереть, извини.

Лика посмотрела на него из-под бутылки.

— И ты со мной остался, да? Шустричек, спасибо тебе большое… — Она хотела его обнять, но вместо этого опять повернулась к урне. — Черт… уродство… Сильно я вчера напилась?

— Не помнишь? — Шустрик нагнулся, отводя с ее лица растрепанные волосы.

— Помню, шампанское пили, а что потом…

…Пышная пена перелилась через край и потекла ей на пальцы.

— Ай! Ну, аккуратнее!

— Ничего, обмыли! Ликунечка, дорогая, поздравляю тебя с бесповоротным окончанием школы!

— И я тебя! — Бокалы звонко соприкоснулись.

— Чтобы у нас все было хорошо! Все-все! Дай я тебя поцелую! — Влажные коричневые губы Лианы ткнулись в Ликину щеку. — Я тебя так люблю… Ты моя лучшая подруга! Я желаю тебе такого счастья… такого, как ты заслуживаешь! И оно у тебя будет, обязательно! Сегодня! Ты, наконец, ему скажешь…

— Тише! — Лика испуганно оглянулась. — Давай еще, чтобы все услышали.

— Да пусть слышат! Любви не надо стесняться. Сейчас будет медляк, и ты его пригласишь.

От волнения Лика залпом поглотила шампанское.

— Черт! Вот черт! — В носу противно защипало.

— Ай, дорогая! — Лиана приобняла за плечо, подливая в пустой бокал. — Только не отступай! Это же выпускной… Ты два года по нему сохнешь, ну, когда еще признаться, как не сейчас? Потом вместе будете вспоминать, как это было, счастливые… Ай, Ликуня, как я тебе завидую!

Лика пила, не чувствуя вкуса. Ладони у нее были липкие от пота и шампанского.

Заиграла медленная музыка, и по стенам актового зала поплыли белые звезды.

— Смотри, смотри, вон он стоит один, — жарко шептала Лиана, прижимаясь к подруге горячим рыхлым боком. — Давай, Ликуня, твой выход…

На подламывающихся ногах Лика шагнула вперед и тут же отпрянула.

— Нет, не могу, не могу. Не могу!

— Тише, тише, ну, что с тобой?

— Я — корова! Жирная, уродливая корова! Он даже глядеть на меня не захочет!

— Какая корова, Ликочка? А я тогда кто? Ну, чего ты… Ты сегодня красавица, и платье у тебя красивое, и волосы красивые. Ну, успокойся, выпей еще… Ай, смотри, Женька его увела, пока ты тут…

— Конечно, увела! Посмотри на нее — и на меня! — Лика в отчаянии закрыла лицо руками.

— Да ну ее, дылду костлявую! Да ты в сто раз лучше! Ну, ничего, следующий медляк наш будет. Ликунечка, посмотри на меня, не расстраивайся…

Но Лика, не отрывая ладоней от лица, только мелко трясла головой.

Все было плохо, и дальше становилось только хуже. Платье, о котором она мечтала, так и не покинуло пределов воображения. Вместо него купили многослойную шифоновую гадость с отвратительными воланами на груди, терпимую одним лишь цветом — нежным, бледно-лиловым. Но когда платье принесли домой, лиловый непостижимым образом превратился в розовый. Мама тут же принялась убеждать Лику, что так даже лучше, что цвет — превосходный, к тому же модный. И платье такое воздушное, женственное, в самый раз для выпускного.

Потом они отправились к парикмахеру, и Ликины мечты в очередной раз пошли прахом. Вместо элегантной греческой прически мастер соорудил у нее на голове подобие парика куклы наследника Тутти — для полного сходства недоставало лишь большого белого банта.

— Что с личиком будем делать? — спросил мастер, разглядывая в зеркале несчастную Ликину физиономию.

— Я хотела «смоки-айз», — вспыхнув, пробубнила та.

— Глаза надо подчеркнуть, — согласился мастер.

— Но не слишком, — вмешалась мама. — Ничего вызывающего, только естественный макияж. У нее розовое платье, какие тут «смоки-айз»…

Дома, запершись в ванной, Лика яростно расчесала жесткие от лака букли и в знак протеста нарисовала на веках жирные черные стрелки. Но мама оказалась права — платье не принимало ни стрелок, ни распущенных волос, ему было безразлично, что этот вечер должен стать для Лики особенным, если не сказать судьбоносным. Оно затмевало все, как безобразное розовое облако, и, глядя на себя в зеркало, Лика едва удерживалась от слез.

На вручении аттестатов она сидела в углу, пряча пылающее лицо. Хуже не придумаешь! Все выпускницы выглядят, как картинки из модного журнала, одна она похожа на свиноматку! Даже Лиана спрятала пышные телеса под черным шелковым платьем и изумительной красоты шалью из золотых кружев.

— Нравится? — спрашивала она, кружась перед Ликой. — Фамильная, бабушка дала. И это тоже. — В блестящих черных волосах сверкнула золотая роза.

Лика кивала, едва справляясь с приступом острой зависти.

— Ты чего, Ликунечка? — тормошила ее Лиана. — Улыбнись, Гоголев на тебя смотрит.

Гоголев… Первый красавец в классе, спортсмен и певец, а теперь еще обладатель золотой медали. Сияющий, загорелый, с высоким ежиком светло-русых волос и кривоватой ухмылкой, от которой Ликино сердце неизменно ухало вниз. Вот уже два года он был предметом ее ночных и дневных грез, и сегодня вечером Лика наконец-то собиралась ему открыться.

— У тебя все получится! — кричала ей в ухо Лиана, пока опьяневшие от долгожданной свободы и шампанского выпускники сотрясали актовый зал под грохот музыкальной установки. — Он так на тебя смотрит… Главное, будь смелее!

Лика кивала, но знала — это чертово платье не даст ей сделать и шагу навстречу своему счастью.

— Ты как? — спросил Шустрик. — Может, сбегать за водой?

— Не надо. — Лика потерла влажный лоб, устало откинувшись на скамейку.

Шустрик вытащил из кармана сигаретную пачку и щелкнул зажигалкой. Голубой дымок лениво пополз вверх, застревая в пыльных листьях сирени.

— Ты все куришь, из-за этого и расти перестал, — сердито сказала Лика, делая движение, будто хотела вырвать у него сигарету. — Если не бросишь, так и останешься коротышкой.

— Зато не квашу в три горла, как некоторые.

— Ничего подобного! Я, между прочим, вовсе не…

— Да я не про тебя. С тобой вообще все ясно… Вот Мишаня — метр девяносто, а через пару лет печень посадит, точно.

— Слушай, это он вчера по пляжу в одних трусах бегал и орал: «Ура, бухло!»? — усмехнулась Лика.

— Ага, — Шустрик затушил сигарету. — А за ним — его мать со штанами в руках. Все уговаривала одеться, а он ни в какую.

— Так это Мишаня водку притащил?

— Сто пудов, он. Только не водку, а бодягу какую-то, спирт разведенный. Как только не потравил всех…

— Ой, не говори… — Лика потерла сведенное горло.

Шустрик вытянул ноги и заиграл носками кроссовок, поглядывая из стороны в сторону, словно любопытный воробей.

Облако, похожее на клочок ваты, закрыло солнце. Шустрик услышал, как Лика облегченно вздохнула. Ему тоже стало легче. В солнечном свете все было слишком ярким, все резало глаз: белесая земля под ногами, листва старых тополей, оранжевая горка и синие качели на детской площадке. Но самым ярким пятном было бледное Ликино лицо с темными потеками вокруг глаз — куда бы Шустрик ни смотрел, его взгляд, будто притянутый магнитом, все время возвращался к ней…

Они знали друг друга с ранних лет, ходили в одни ясли, потом в детский сад, а в школе до седьмого класса сидели за одной партой. Шустрик не мог припомнить ни одного дня без Лики — в его жизни она была чем-то естественным и неизменным, как родители или как небо над головой. В первые школьные годы он почти каждое утро являлся к ней под балкон и тянул: «Лика-а-а» до тех пор, пока не выходила она, пухлощекая девочка с короткими толстыми косичками и не по-детски серьезным лицом. Шустрик брал ее за руку, и они вместе шли через дворы в школу. В дни, когда этого не случалось, Шустрик чувствовал себя потерянным.

Впрочем, у них и без того было много времени друг для друга. Вместе они лазали по крышам гаражей: Лика приносила туда своих кукол и устраивала чаепитие с пластмассовыми формочками вместо чашек, а Шустрик стоял на часах с палкой наперевес, чтобы враг из соседнего двора не смог подобраться к ним незамеченным. Вместе ходили в бассейн, а зимой — на каток: Лика плавала, как рыба, а на коньках совсем не держалась, и Шустрик возил ее за собой на деревянной клюшке. Вместе делали уроки: Лике легко давалась математика, всякие там уравнения и задачки она щелкала, как семечки, а Шустрику больше нравилась литература, и он в охотку писал сочинения за них обоих.

Ему казалось, что так будет всегда. Их совместное будущее не вызывало у него сомнений. В пятом классе он написал на Ликином пенале «Я тебя люблю», и она восприняла это, как само собой разумеющееся. Кто бы тогда сказал, что через год все разладится? И почему? Шустрик до сих пор не мог этого понять. Почему они вдруг разругались? Раньше ведь тоже случались ссоры, но потом очень легко было мирились. А теперь Лика подолгу дулась на него неизвестно, за что, а он, не чувствуя себя виноватым, в отместку старался раздразнить ее еще больше. К восьмому классу все изменилось. Шустрик стал ходить в качалку, у него появилась своя компания. А Лика подружилась с Лианой Саакянц, толстой суетливой армянкой, в голове у которой были одни мальчишки, — и, по мнению Шустрика, очень от этого поглупела.

Поначалу он злился на нее, потом перестал. Было время, когда она его даже не интересовала. На самом деле это было не всерьез, и Лика по-прежнему оставалась рядом. Другие приходили и уходили, а она оставалась.

Но о том, что ей нравится Гришка Гоголев, Шустрик узнал далеко не сразу.

Лика открыла глаза и натолкнулась на его быстрый блестящий взгляд.

— Ужасно, да?

— Что ужасно? — не понял он.

— Выгляжу ужасно?

— Ну-у… — Шустрик забавно сморщил нос. — Не баба-яга, но…

— Да ну тебя! — Лика полушутя-полусердито толкнула его в плечо. Он засмеялся, потом сказал:

— Да нормально ты выглядишь. Умоешься, причешешься, и будешь, как новенькая. И вообще все это ерунда… Для меня ты всегда красивая.

— Это тебе ерунда, — возразила Лика, будто не расслышав последней фразы. — Пятерней умылся, пятерней причесался — и вперед! Не все же такие, как ты!

Шустрик вздохнул.

— Слушай, ты иногда такое лепишь…

Лика покраснела.

— Давай, назови меня дурой! — вызывающе предложила она. — По-твоему, если девушка хочет выглядеть лучше, значит, в голове у нее пусто!

— Да что ты передергиваешь, никто тебя дурой не называл!

— Знаешь, — холодно произнесла Лика, — я вообще не понимаю, чего ты здесь сидишь? Давай уже, иди отсюда. Куртку свою не забудь! Придешь домой, постираешь, а то провоняла вся…

— А ты не командуй, — отрезал Шустрик. — Захочу — уйду.

— Вот и захоти!

— Слушай, уймись уже!

Лика сердито засопела, потом шмыгнула носом. Шустрик, не глядя, протянул ей чистую салфетку.

— Спасибо… — Лика долго сморкалась, пряча покрасневшее лицо. — И… извини. Я не хотела…

— Проехали.

Оттолкнувшись, Шустрик спрыгнул со скамейки и зашагал взад-вперед, подскакивая на ходу.

— Слушай, — сказал он, остановившись перед Ликой. — Вообще забей на то, как ты выглядишь… В смысле, перестань об этом беспокоиться. Ты всегда выглядишь хорошо, поняла? Во сто раз лучше этой твоей Лианы.

— Скажи еще, лучше Женьки Ващук, — не поднимая глаз, пробурчала Лика.

Шустрик опустился на корточки.

— Эй! — Он поймал ее взгляд. — Лучше, будь уверена.

Когда пришло время ехать за город, и девочки, хихикая, сменили вечерние платья на джинсы и свитера, Лика почувствовала облегчение. На школьном крыльце она и Лиана столкнулись с Гоголевым.

— Девчонки, поздравляю! Новая жизнь впереди! — Как всегда, от звуков его мягкого обволакивающего баритона у Лики побежали мурашки.

— Гриша, а тебя вдвойне можно поздравить, — толкнув ее, томно протянула Лиана. — Золотая медаль и все такое…

— Спасибо! — От избытка чувств Гоголев обхватил обеих и закружил по крыльцу. Будто во сне, перед Ликиными глазами промелькнул распахнутый ворот его рубашки. — Девчонки, какие же вы сегодня красивые!

Они засмеялись, а Гоголев, подмигнув, легко перемахнул через перила и зашагал к автобусу. Там, небрежно выставив бедро, позировала Женька Ващук в бордовой кожаной курточке и джинсах со стразами на задних карманах.

— Ну, ты смотри, — насмешливо произнесла Лиана. — У кого-то фонари на заднице. Прямо маяк — не проплывайте мимо.

Лика вздохнула.

— Дорогая, ну что ты? — забеспокоилась Лиана. — Все хорошо. За городом — красота… Ты, главное, не теряйся. На пляже отведешь его в сторонку, никто и не заметит. Представь, такая романтика: небо, звезды, волны плещут, да-а… Как я тебе завидую! Вот правда, лучше не придумаешь. На, держи… — Она украдкой сунула Лике мягкий сиреневый квадратик.

Лика вспыхнула.

— Зачем?

— Мало ли… вдруг пригодится? Я так хочу, чтобы у тебя все прошло, как надо! Такого дня в жизни больше никогда не будет… — Лиана с тоской оглянулась на автобус, потом в сторону, где ее ждал отец, чтобы отвезти домой. — В общем, повеселись и за меня тоже.

Не найдя слов, Лика порывисто обняла ее за шею. Она вдруг безоговорочно поверила в то, что все случится именно так, как говорила Лиана. В такой вечер по-другому просто быть не могло — ее сердце шептало, что чудо непременно свершится. Словно наяву Лика видела, как берет Гришу за руку и ведет за собой под сумрачные своды деревьев, а оттуда на пляж, подальше от шумной и пьяной толпы одноклассников, от острых взглядов учителей и родителей. Там, на пустынном берегу под ободряющий шепот волн, глядя ему в глаза, она тихо скажет: «Я люблю тебя и всегда любила». И он улыбнется ей так, как никогда и никому не улыбался, и возьмет в ладони ее лицо, и, прежде чем коснуться губами ее губ, прошепчет: «Я так давно ждал этих слов». И дальше все будет, как надо…

От этих мыслей у Лики сладко сжималось внутри.

На открытой террасе горели огоньки свечей. Густо дымил мангал, мясной сок шипел на углях, а между пластиковых столов стояли коробки с вином. Выпускники, словно броуновские частицы, пребывали в беспорядочном движении, то и дело разрывая тишину громкими взрывами смеха и криками:

— За нас, за одиннадцатый «А»!

— Одиннадцатому «Б» ура!

— Ура! Ура! Ура!

Отмахиваясь от красных возбужденных лиц, Лика нетерпеливо искала его. На нее налетел кто-то из параллельного класса и отпрянул с глупой улыбкой:

— О, какие люди! Давай чокнемся!

— Гоголева не видел? — спросила она напрямик.

— Кого? А, Гришку… Так он не поехал.

— Как не поехал? — Лика едва расслышала собственный голос.

— Ну, не поехал, не захотел… — Он наклонился совсем близко, заглядывая ей в лицо. — Да ты не расстраивайся! Еще увидитесь!

Но Лика, спрятав лицо в ладонях, вся сотрясалась от беззвучных рыданий.

— Да ладно, че ты? — гудело у нее над ухом. — Ну, не реви… Хочешь водки? Там ребята наливают. Я щас, я мигом!..

Когда Шустрик нашел ее на пляже, она уже не плакала, только вздрагивала время от времени, то ли всхлипывая, то ли икая. В молчании он опустился рядом на холодный песок и взял у нее из рук полупустой стаканчик.

Мир вокруг был раскрашен серым: серо-синее небо стекало за пепельный горизонт, волны цвета маренго с шелестом накатывали на рыхлый коричнево-серый берег. Лишь два ярких пятна выделялись отчетливо — желтый круг луны в пелене облаков и оранжевый светляк костра на другом конце пляжа, у темной размытой границы леса. Зыбкие тени танцевали вокруг огня, то сгущаясь, то пропадая, и откуда-то издалека сиплый голос тянул с надрывом, разбиваясь о воду:

— Ура-а-а… бухло-о-о-о….

— Жизнь кончена, — произнесла Лика, глядя перед собой.

— Да брось, — ответил Шустрик.

— Моя жизнь кончена, — упрямо повторила она и добавила: — Я не знаю, что теперь делать…

— Хватит водяру хлестать, вот что.

— Я так ждала… так надеялась, а он даже не приехал… Ему на меня плевать!

— И ты наплюй, — посоветовал Шустрик.

— Не могу… Я не знаю, как жить дальше. Я так его любила, а он… Я думала… хоть немножко ему нравлюсь… — Лика зажмурилась, и по ее щеке скатилась одинокая слеза. — Хоть чуть-чуть, а он… даже не приехал.

— И хорошо, что не приехал, а то бы я ему морду расквасил, — мрачно заявил Шустрик.

— П-почему? — всхлипнула Лика.

— По кочану! Не любит он тебя — ему же хуже! Долболоб твой Гоголев, вот кто!

У Лики вдруг поплыло лицо, и губы, задрожав, раскисли, как у ребенка.

— Неправда, он не такой… Он хороший… Это я дура… Я толстая… некрасивая… и ничего не умею… Мне уже почти семнадцать, а я даже ни разу не целовалась… по-настоящему… И этого не будет, никогда… Кому я нужна? — Она часто задышала и умолкла, безнадежно прикрыв глаза.

От жалости и нежности к ней у Шустрика заболело в груди. Он взял ее безвольно лежащую руку и быстро и звонко поцеловал облепленную песком ладонь.

— Ты мне нужна. И всегда будешь. А если я тебе не нужен, не бойся, переживу. Ты вообще можешь об этом забыть. Просто если надо, позовешь. Я всегда буду рядом.

Солнце выплыло из-за облака, и все вновь стало ярким и до рези отчетливым.

Шустрик примостился на краю скамейки и раскачивался взад-вперед. Лика искоса поглядывала на него, в растерянности кусая губы.

— Слушай, — спросила она наконец, — это правда, что ты вчера сказал?

— Чего сказал? — откликнулся он. Как показалось Лике, слишком уж равнодушно.

— Ну, что я… в общем… — Она сглотнула и еле выдавила: — Что я тебе нужна?

Он упрямо дернул головой:

— Я когда-нибудь тебе врал?

От нагретой скамейки струилось тепло. Толстые голуби с курлыканьем бегали по пыли, раздували блестящие переливчатые зобы.

Лика и Шустрик, не отрываясь, глядели на них, безмолвно и с надеждой чего-то друг от друга ожидая…