«Дорога во сне»

Дорога во сне (fb2) - Дорога во сне 170K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Варвара Шлык

Дорога во сне

                                           Дорога во сне.  

Спать, спать, спать, как же хочется спать ……..,лечь, уснуть, кажется, только ляжешь и сразу уснешь. Спать, какие же люди- дураки, те кто не ценит сон, те кто рано встает, если можно поспать, те кто смотрит телевизор, читает, гуляет, ходит в гости, вместо того, чтобы лечь и спать, спать, спать…………

Уставшими глазами, с маленьким ребенком на руках, Люба смотрела из окна, видела соседа, работающего в своем гараже, скачущего ребенка, редкого прохожего на сельской улице и думала какие же все они дураки, какие же они бестолочи, что не спят, ведь у них такая возможность была, а у нее нет………

Впервые ей этот сон приснился, когда сыну было 1,5 месяца.

1,5 месяца- без сна.

 Днем работа-свекровь настояла, чтобы работала, как же не работать? надо, надо. Чего дома сидеть? а она будет водиться, «помогать молодым».

Вечер, ночь, утро-  новорожденный сын. Что так сильно его беспокоило? Маленький ведь не расскажет- плакал и плакал всю ночь, и не знаешь, как помочь, как успокоить, что дать? Нет ничего более безысходного, чем непрекращающейся детский плачь в ночи. Когда помочь  некому, и только ты и ночь и  плач ребенка  и горит ночник и такая безысходность, что хоть волком вой. Страшно…

А еще усталость и все сливается вокруг и уже не понимаешь то ли наяву все происходит, то ли во сне.

В одну из таких ночей, с трудом заснувшего, ребенка Люба положила в кроватку. Клала тихо, осторожно чтобы от малейшего жеста не проснулся, не зашелся, опять беспомощным плачем и уткнулась  рядом, мгновенно заснув.

И видит сон, но вроде, как и не сон: видит полумрак в комнате (свет от ночника из-за сына не выключала), видит детскую кроватку, китель мужа на вешалке, всю обстановку в комнате, до мельчайших подробностей, но вроде как через темную тюль и страх, непонятный животный, леденящий страх, вдруг сдавил грудь, горло, живот так, что и не пошелохнуться.

Нехорошее, понимает, что-то сейчас будет нехорошее, страшное произойдет и от того, что это сон и она понимает, что это сон еще страшнее делается, потому-как изменить ничего не может, а то, что сейчас произойдет во сне, будет потом реальностью в жизни-это понимает со всей ясностью и знает так оно и будет.

И мысль бьётся, кричит-Проснись! Проснись! Немедленно встань! Надо проснуться!

И видит себя со стороны, и поднимает глаза и руки и ноги, кричит и понимает, что нет звука, не двигаются ни руки, ни ноги, она все еще спит и видит себя спящей и не может проснуться, как бы не старалась.

 А ощущение страха переходит в ужас и смех, женский смех раздается и нарастает, и кто-то душит и душит так, что Люба понимает, вот оно, вот так уходит жизнь, от нее уходит ее жизнь и женский смех и голос женский: Тебе не жить! Тебе не надо жить!

Думает-надо бороться, пытается скинуть тяжелые руки, а смех все громче и громче и понимает-уже не проснется…И вдруг плач ребенка, сына и все исчезает- та же комната, тот же полумрак, но нет женского смеха, нет рук, душивших горло, ПРОСНУЛАСЬ!

Лишь спасительный плачь ребенка. Дрожа, вся в липком поту-схватила маленький сверток. Слава Богу проснулась! Из дальней спальни крик свекрови - и когда он у тебя замолчит? Что-ты за мать такая?

Люба заплакала, прижимая к себе плачущего сына, плакала тихо-тихо, чтобы никто не услышал, плакал сын, она прижимала его к себе баюкала: защитник, разбудил маму, разбудил, спасибо тебе, кроха моя.

Так и не получилось уснуть в ту ночь, и последующую, и потом и еще и еще. И уже с трудом понимала, что происходит: с ног валилась от усталости, как в тумане жила, ходила на работу, возвращалась, с порога  -  свекровь протягивала плачущий сверток, и так до утра, а надо еще постирать пеленки, выслушать мужа, его многочисленных родственников: какая плохая мать, какая плохая хозяйка, как мало зарабатывает.

Из всей большой семьи мужа работали только он да Люба. Мужу денег не платили- 97 год-развал СССР, развал жизни.

 Любе тоже денег не платили, но была возможность брать продуктами на работе, на это и жили: и Люба с маленьким сыном и свекровь со свекром и братья и сестры мужа, которых было целых пять человек, все взрослые, студенты.

Муж Любы самый старший - должен помогать всем- так свекровь сказала, а значит и Люба, как его жена,-тоже всем должна была …

   Спать, хотелось постоянно СПАТЬ, всегда и везде, чем-бы Люба не занималась, одна только мысль - поспать бы. Вспоминались беззаботные дни детства, юности - когда могла спать сколько вздумается.

И так хотелось туда назад, к МАМЕ, где она всех ЛЮБИЛА и ее все ЛЮБИЛИ, а главное там в прошлом она могла спать, спать, спать сколько ей вздумается. И уже все сливалось воедино и временами Люба не понимала: кто она и где она, и все что вокруг нее происходит- во сне это или наяву?

       Но страшнее всего были ночи, потому как в короткие перерывы, когда,  ребенок засыпал, Любе тотчас начинал сниться один и тот же сон: Полумрак, она все видит во сне, как сквозь пелену, все мелкие детали скромной обстановки  комнаты, и смех женский и голос, и руки тяжелые на своем горле.

И каждый раз, когда Любе казалось, что вот она уже не проснется, раздавался плач сына и все исчезало, и она просыпалась, освобождалась от жуткого сна, вся дрожа, хватала теплый кричащий комочек и прижимала к себе и было жутко и страшно и была благодарна сыну, что разбудил.

      Если раньше Люба мечтала уснуть, то теперь стала бояться засыпать, так как сон не прерывался, и после пробуждения, после того, как она  с трудом убаюкивала сына, стоило ей закрыть глаза, сон снова продолжался. Во сне она видела, как нечто страшное, неосязаемое, вязкое вновь возникало в полумраке комнаты и начинало душить ее и женский смех продолжал звучать еще громче и голос шептал: тебе не надо жить, ты не будешь жить.

     В одно из таких продолжений сна, Люба начала видеть себя со стороны: видела свое беспомощное тело, распростертое на кровати,  лицо на подушке и умоляла себя проснуться, кричала себе: проснись же проснись! Пыталась как бы слиться с этим предавшим ее телом, поднять его руки и ноги, пыталась закричать, и вроде как получалась и вставала, и двигалась, но не могла включить бестелесными руками свет, не могла ни сына взять, ни поднять свое тело с кровати и кричала от ужаса во сне и не слышала своего крика.

И всегда спасал плач сына, он как бы звал сквозь эту страшную пелену, и она каждый раз заслышав его плач, находила в себе силы скинуть душившие ее руки и пропадала пелена и открывались глаза.

Вокруг все было так же как во сне, но Люба понимала, страшного уже ничего  не произойдет, по крайней мере, сейчас, что спасительное пробуждение настало.

 Так и получалось у Любы, что  после всех этих снов с продолжением, больше всего на свете она хотела спать, но и больше всего на свете она боялась уснуть и не проснуться.

Ночи без сна, странные кошмары, работа, плачущий сын, тревога за него, все время недовольная свекровь, а, следовательно, и муж сделали свое дело. За три месяца из цветущей привлекательной девушки-женщины, Люба превратилась в худого, бледного подростка с синими мешками под глазами, к тому же начали выпадать волосы, сильно-целыми прядями, от былой темно-каштановой, блестящей густоты остались лишь тусклые серые нитки. И глаза- то были глаза древней старухи, в которых стоял немой вопрос: что вокруг происходит, а главное за что?

В свои 23 года она уже устало смотрела на окружающий мир, без интереса, ничего уже не желала, и не ждала, машинально ухаживала за сыном, ходила на работу, что-то делала, что-то кому-то говорила, а потом ночью ее снова нечто душило и содрогаясь она просыпалась от крика сына. И баюкала его на руках уже до самого утра, не ложилась и сына боялась класть.

          Когда впервые приснился  жуткий сон, Люба сразу рассказала про него мужу и свекрови. Муж решил, что последствие родов, чего не бывает, устала, а кто не устал? все устали, жизнь такая.

А свекровь рассмеялась, плечами красивыми пожала:

Не может такого быть, ерунду какую – то Люба придумала, чтобы в ее доме, да такое? Не может быть!

Глупости все это, но конфеты в уголок куда-нибудь положить, все-таки посоветовала, в укромное местечко, мол, конечно, ерунда все это, но положи на всякий случай, может, успокоишь свои нервы, совсем ты какая-то ненормальная стала и засмеялась.

    Конфеты не помогли, кошмары продолжались изо дня в день с редкими передышками, но со свекровью и мужем Люба больше не делилась. Да и зачем? Не верят, да и чем помогут? Так, очередной раз попрекнут, что мнительная стала? с ума сходит? Лечиться надо? Нет, молчать надо. Люба уже и сама стала сомневаться: А нормальная ли она? А может и правда, на фоне родов, какой-то психологический сдвиг? Нет-нет! лучше молчать! Может все пройдет!

     Но нет, не проходило, все настойчивее снился сон, сильнее плакал сын, и уже происходили провалы в памяти и иногда словно очнувшись, сбросив с себя тяжелую пелену не понимала, спрашивала себя, словно удивлялась: как, еще жива?

Во всей этой страшной череде дней и ночей, стала вдруг приходить мысль, сначала тихая, робкая, безответная, а потом более осязаемая, отчетливая -Надо уезжать, бежать! Домой! К МАМЕ!

Что для Любы семья, муж? -ВСЕ! Для нее эта мысль, да и сам этот поступок был немыслим и неисполним. Как она без него будет жить? Мужа Люба любила больше всего на свете, тогда так казалось. Все казалось в нем совершенно: и ум и осанка и глаза серые, как без него? НИКАК. То, что он с ней не поедет – это она очень хорошо понимала. Как сын без отца будет? Без мужа, матерью-одиночкой? - это было пострашнее каких-то снов.

Но шли нескончаемые дни и ночи. И все навязчивее становилась мысль и уже не казалось такой бредовой эта идея. Мысль эта была словно нить, а потом уже и как крепкий канат в тумане, за который крепко ухватилась Люба и уже не выпускала из рук.

 Уже осмысленнее стала смотреть вокруг, понимала надо вырваться, надо спастись во что бы то ни стало. 

Все стала четко и понятно: Надо чтобы никто не знал, никого нельзя предупреждать: главное уехать и уехать с сыном! Потому что единственного сына и внука могут и не отдать! Поселок, где жила Люба находился в приграничной степи, до железнодорожного вокзала вела дальняя пустынная дорога, сначала через поселочные дома, далее степь и степь  без края и конца.

Добраться до станции можно только на машине. Как? Соседа просить? Или сама дойдет? если пораньше выйдет-успеет до поезда, а может и  подвезет кто-нибудь, мир не без добрых людей!

   Но Главное внезапность! Главное сына забрать! А там она уж  доберется! Она знает! Она все вытерпит!

Особо и не собиралась и не готовилась, заметить могли.

Знала, что поезд бывает только по четвергам и вторникам, на эти дни и ориентировалась.

Спускалась часто с сыном по вечерам в гараж, там над машиной свекра была приколота старая карта и от поселка, где она жила до родного городишка тянулась тоненькая ниточка,

такая коротенькая на карте и такая длинная в действительности.

И сам город был отмечен небольшим коричневым кружком и так хотелось туда, домой! Она смотрела, смотрела на эту точку и так хотелось перелететь туда, каким – то невероятным, фантастическим способом переместится в одну секунду, чтобы не было рядом и этого уже ненавистного ей дома, ни людей здесь ее окружавших, ни этих степей, без единого деревца. Туда! Туда! К Маме. Домой! Там жизнь! Там спасение! А дальше разберётся! Главное жить и сына спасти!

.

Это произошло во вторник: Любу на работе, как, толкнул кто-то: поняла надо идти, пора! Встала из-за стола, сказала: я на обед, сына кормить (кормила грудью, отпускали).

 Спокойно открыла дверь в дом, приняла сына из рук свекрови, та ей: что-то ты рано, а она- так получилась.

Прошла в комнату, где жили с мужем, быстро начала одевать ребенка, теплую шапочку, кофточку, штанишки, комбинезон. Не волновалась. Делала все четко, быстро, тихо. В сумку положила пеленки, рубашки, ползунки на смену, паспорт.

Быстро, стараясь не шуметь,  вышла из дома, и вдруг в воротах свекровь. Как она там оказалась?

Стоит на хмурясь, глаза темно-карие смотрят пристально, искалеченные руки на бедрах: Ты куда?

Посторонилась, Любу пропуская и вдруг со всей силы ворота толкнула, Люба едва ребенка успела убрать, замешкалась, не смогла сразу выскочить на улицу, а та резко нагнувшись к самому ее лицу, заговорила  быстрым, злым шепотом, выплевывая слова и слюни:

 Езжай, езжай, все равно сдохнешь, высохнешь вся, и так уж дошла, страхолюдина какая, все равно сдохнешь, а сын мой, Сережа, другую жену себе найдет, счастлив будет, а ты, вот так высохнешь-свекровь согнула крючком указательный палец и сдохнешь! Ребенку твоему тоже  счастья не будет!

Сердце зашло после этих слов, вывернулась каким-то чудом, оттолкнула ненавистные руки и побежала.

Не помнила, как миновала поселок, как по степи бежала, шла ли, ехала ли, только в поезде уже осознала себя.

И тогда, и в последующие годы никак Люба не могла вспомнить, как она из той степи выбралась? на машине? пешком? бегом? Не помнила. Как не старалась, вспомнить не могла. Большой кусок пространства и времени вывалился из ее сознания, до и после помнила, а ту дорогу нет. Удивлялась сама себе: Как она могла добежать до поезда одна, с маленьким ребенком на руках? по степи, поздней холодной осенью? Как не застудила сына? сама не простыла? как его не потеряла?  ни разу не упала? Трогала себя, сына: ни синяков, ни ушибов не находила. А если их довезли, то кто довез? на чем довез? кто был тот неведомый попутчик, ни имени которого, ни лица она не помнила? И почему-то от того, что вспомнить не могла, было жутко, хотелось обязательно вспомнить, казалась, что если вспомнить, то это будет разгадка к чему-то важному, необходимому в ее жизни  и  тогда все совсем по-другому будет. Тогда Она сможет жить дальше…

В поезде Люба ликовала: свободна! спаслась! Сбежали! А колеса, казалось, выстукивали последние слова свекрови: не жить, не жить, тебе не жить, тебе не надо жить…и вспоминались искалеченные руки свекрови, тянущиеся к ней….

Так и потекла жизнь в родном городе, все рядом, все любят, Гришу балуют, а главное МАМА рядом.

Во всем помогает, все прощает, жалеет, с расспросами не лезет, только глаза с тревогой наблюдают за любимой  дочерью.

    А Люба не жила, существовала, сама не понимала почему.

Сначала мужа ждала, почему- то казалось, что он обязательно приедет к ним,  долгими ночами, лежа без сна, думала, как он зайдет в их дом,  и что она ему при этом скажет, как объяснит свой побег.

Он поймет, он обязательно поймет, ведь он так любит ее и сына, они давно вместе, они одно целое. Ведь он не может без них, как и они без него не могли…

Но шли дни, недели, месяцы, а от него ни звонка, ни письма и в голове не укладывалось: Как он без них? Как может не беспокоиться, не переживать? А если они не доехали? А если Гриша болеет? Неужели ему не интересно, как сын? научился ли ходить, говорить? Много было вопросов у Любы и все без ответа.

В голове не укладывалось: Как? Как можно забыть семью? Как он может вычеркнуть их своей жизни, так просто, так легко?

И ждала, ждала отчаянно надеясь: Вот откроется дверь, зайдет муж, ее успокоит, сына приласкает,  и пройдут сразу  все невзгоды и тревоги. И будут жить дальше все вместе, втроем.

Но Сергей не звонил, и Люба вспоминала последние слова свекрови, что он найдет себе новую жену и  от ревности, безысходности  жить не хотелось, руки опускались.

И сон, он никуда не делся, напротив он стал длиннее, как бы с продолжением. Все так же снилась их комнатка с мужем, полумрак в ней. Она просыпается от рук, душивших ее, берет на руки сына и бежит, бежит задыхаясь через силу и страх, по проселочной дороге туда, к спасительному поезду.

И  уже видно впереди долгожданную станцию!

Совсем рядом поезд и уже все ликует внутри - добралась! Но вдруг  страшная, неведомая сила с невероятной скоростью отшвыривает ее назад. Она вновь на пригорке, возле ненавистного дома и длинная, нескончаемая проселочная дорога  снова впереди и надо начинать все сначала  и женский голос сначала приглушенно, издалека, а потом все громче и громче кричит: тебе не уйти! тебе не жить, тебе не надо жить! И раздается жуткий смех.

     Просыпаясь среди ночи, дрожа от страха, что она еще там, в том ненавистном ей доме, Люба, с трудом переводя дыхание, всматривалась в темноту, наконец, узнавала свою родную комнату, дом, и с облегчением выдыхала: Слава богу, это всего лишь сон! Сон!

С трудом засыпая, Люба снова и снова  оказывалась на пригорке  возле дома и начинала бежать с новой силой, и каждый раз неведомая сила  отшвыривала ее назад.

    Во мраке ночи, мысль, пришедшая Любе  еще в поезде, билась в теле болезненной пульсирующей точкой:  - надо, во что бы- то ни стало, вспомнить дорогу домой, и тогда настанет покой, не только сон уйдет, исчезнет нечто более опасное, непонятное из ее жизни. Что именно? Не смогла бы Люба объяснить, если бы кто спросил…

Это Что- то мешало ей свободно жить, дышать. Словно кто-то злобно, со стороны, наблюдал за ней и  ждал своего часа.

 

  Но  вспомнить у Любы не получалась, как не старалась: сама звала сон, в надежде, что в нем ей приснится дорога. Засыпая просила, уговаривала себя сквозь страх:  Как услышишь голос, не бойся, спроси во сне, ты сможешь:  Что сделать, чтобы увидеть во сне дорогу, чтобы неведомая сила не возвращала ее вновь и вновь к дому? Что им надо?

  И снился сон, и получалось спрашивать: стоя на залитом осеннем солнцем пригорке, очередной раз возвращенная туда неведомой силой, Люба кричала не чувствуя своего крика:  Зачем я вам? Отпусти меня, я же ничего тебе не сделала.  И накатывал ужас, страшный, леденящий ужас, такой, что невыносимо было дышать, и начинала читать забытую молитву и просыпалась в страхе, так и не услышав ответа.

   В такие минуты: сны Любе казались страшнее, чем реальность и она решила: больше не будет спрашивать, не будет искать ответа в сновидениях. Она будет ЖДАТЬ, знала надо ждать,

      ОНО проявит себя здесь, в реальной жизни, и ей  надо быть готовой к этому...

      А до этого момента, надо бежать во сне, снова и снова, бежать не сдаваясь...

                                               Глава 2

    Прошло два года. Сергей так и не появился, как будто и не было  пяти лет дружбы, любви  и последующих двух лет брака. Сын Любин рос у мамы, сама же она, переехала в более крупный город. Работала, изредка навещала ребенка. И пила, пила запойно, могла и работу пропустить, работала хорошо, поэтому на работе прощали и держали.

Сон все так же снился,  и Люба  уже привыкла к нему, не пугалась и не искала разгадки. В  жутких своих запоях – любила бывшего мужа, жалела себя, а в дни тяжелого похмелья – ненавидела себя и Сергея, и жалела сына.

В один из солнечных и морозных весенних дней, какие бывают только на дальнем востоке, в Забайкалье. Когда небо высокое, высокое и бесконечно прекрасное, а солнце заливает все вокруг и необыкновенно легко дышится.

 Любу, в очередной раз вышедшую из запоя и неделю уже державшуюся без спиртного и давшую себе слово больше не пить, проклинавшую себя и бесконечно жалеющую сына окрикнула на улице девушка, вблизи оказавшаяся одногрупницей по институту- Инкой.

 Инночка, так ее звали в институте, была стройная эффектная блондинка, с огромными синими глазами, которая знала себе цену и недолюбливала Любу, так как в свое время так же была влюблена в Сергея, но так и не добилась от него  взаимности.

Праздничная, красиво одетая, сверкая безупречной улыбкой, Инночка,  окинув Любу взглядом и испытав что-то сродни сочувствию, которое впрочем, быстро улетучилось, начала быстро делиться новостями и сплетнями про институтских знакомых, припася напоследок новость про бывшего Любиного мужа.

Инночка, говоря про него Любе, жадно глядела на нее своими чудесными, бархатными глазами и испытывала огромное удовольствие от того, как менялось лицо Любы и от того, что она первая говорит ей это.

Новость же для Любы оказалась страшной и невыносимой, казалась, что вдруг исчезло яркое забайкальское солнце и все погрузилось в жуткий мрак, стало тяжело дышать и на какое – то мгновение Любе показалось, что у нее остановилось сердце:

Оказалось, что муж ее Сергей, давно уже подал на расторжение брака (почти сразу же, как Люба уехала от него), и собрался заново жениться на дочери местного прокурора, очень состоятельного и уважаемого всеми человека. И даже был назначен день свадьбы, и невесте было куплено платье. Накануне они поехали сделать незначительные покупки к свадьбе, в соседний от своего поселка, город на служебной машине, которую ему выделил будущий тесть. Машина, не доехав до города, перевернулась, будущая супруга Сергея погибла на месте, у водителя вытекли глаза и он находится в больнице в тяжелейшем состоянии. Сережа же, на удивление, всех кто видел эту аварию, отделался легкими ушибами и на похоронах своей невесты, лишь чуть прихрамывал.

 Для Любы пропали звуки, цвета, запахи она смотрела на Инночку и ничего не понимала. Не слышала ее. Все ушло. Остался только страх. Леденящий холод сковал сердце.

Люба мгновенно поняла, что на месте этой девушки должна была быть она. Это осознала совершенно четко и

ясно, словно сказал кто. Ей просто повезло, она смогла сбежать от них, от этой роковой семьи, с ее страшными тайнами и мыслями. Они пока на время забыли  про нее, оставили на потом, ей повезло, что он так быстро нашел ей замену. И что-то у них пошло не так. Что- то где-то перепутали. И вместо нее погибла та, другая. Но про Любу не забыли. Нет, помнят. И еще больше ненавидят. И скоро придет и ее час.

Оставив Инночку. Еле дотащившись до своей хрущевки, трясясь всем телом.

Люба с головой залезла под одеяло, так, как прячется в свою нору испуганное животное. Стучали зубы, дрожали руки, ноги, волосы от ужаса услышанного.

    С трудом собравшись, Взяв себя в руки, крепко обхватив колени, Люба стала лихорадочно думать и вспоминать.

Сидя под одеялом, Люба по крупицам восстанавливала свою жизнь с Сергеем, как познакомились, что он тогда говорил, как вел себя, заставила себя вспомнить, как впервые увидела свекровь, что она тогда говорила, как вела себя. Любая деталь была теперь  важна, надо все вспомнить, где-то и будет зацепка.

От волнения Люба вылезла из-под одеяла, мокрыми от пота, дрожащими  руками закурила сигарету.

Она металась по единственной убого - обставленной комнатке, мокрая от пота, помятая, с всклокоченными волосами. Мысли и воспоминания сумбурно возникали в ее голове и пропадали, это было настолько ярко, словно Люба находилась в кинотеатре и перед ней перелистывали кадры ее прошлой жизни

То перед ней стояла свекровь, такая, как она ее увидела в первый раз - очень молодая для своих лет, красивая. Тогда Любу очень поразило ее лицо с темно- карими почти черными глазами, они смотрели так, словно прожигали насквозь и становилось под этим взглядом, почему-то, физически больно. И как они меняли цвет от тепло- коричневого, когда она смотрела на своих детей до могильно- черного, когда она обращала свой взор на Любу.  А еще ее руки, они были все искалеченные, вывернутые в суставах, безобразные. Когда она их протягивала к Любе, та невольно вздрагивала. Люба как-то решилась спросить у Сергея, почему у нее такие руки. Тот в ответ нахмурился, побелел, а потом зло ответил, как отрубил: не твое это дело, незачем тебе это знать. Все это проносилось перед глазами Любы.

Вот следующий кадр: Люба радостная бежит с поликлиники, она беременная!. И как на пороге дома, выкрикнув счастливую новость, вдруг осеклась, почувствовав холод, как свёкр при этих словах молча закрыл дверь в свою комнату и как Сергей с матерью переглянулись, не обрадовались, молча Любу разглядывали и как потом свекровь, резко отвернувшись, обронила: Не вовремя это Сережа, ты, что не понимаешь?

Руки свекрови. Мысли Любы снова и снова возвращаются к ним, Она вспомнила как напоследок свекровь согнула безобразный палец, показывая какая жизнь теперь ждет Любу, и как грозила им вслед. Грозила! Что- то было леденяще знакомое в этих руках и жестах. Она вдруг вспомнила, вспомнила эти руки, Люба их уже видела, когда-то давным -давно.

 Ей было тогда  9 лет. Воспоминание стало вдруг, настолько подробное, словно Люба вернулась в прошлое: она на перекрестке двух больших дорог, вокруг нее крупный летний город, она в толпе детей в красных галстуках, впереди двое взрослых, сопровождающие. Они все вместе, только что перешли дорогу и ждут  команды от взрослых, куда идти дальше, пока те рассматривают карту города.

Люба знает и этот город и этих людей вокруг нее. Она в  ее счастливом, советском детстве, мама отправила Любу с   экскурсией по ленинским местам, они долго ехали на поезде от глухого забайкальского поселка, где  жили, до этого прекрасного города-Ульяновска, города, где родился Ленин.

И вот, теперь, они стоят на перекрестке и ждут, когда воспитателя разберутся, как пройти к дому-музею Ульяновых.

Дети стоят парами, немного сбившись в кучу, Люба стоит в центре в синем платье в красный цветочек, и держит за руку Олю, девочку, с которой они живут в одной комнате, в гостинице. Оля-отличница, яркая пионерка и любимица учителей, склонив свою светлую голову к Любе, рассказывает той, как плохо ведут себя мальчишки вечерами в гостинице, балуются, и надо бы, на них нажаловаться воспитателю.

Неожиданно между ними протискивается сухая, желтая, с неестественно вывернутыми пальцами, рука и крепко схватив Любу чуть выше локтя, тянет к себе. Девочки поднимают головы и видят перед собой высокую, худую старуху, несмотря на жару, она одета во все чёрное, с головы до пят, из- под длинных рукавов выглядывают только кисти рук, да в самом низу, из-под юбки, видны загнутые носки черных туфель.

Неестественно улыбаясь, и как-то мгновенно согнувшись, через строй детей, старуха тянет к Любе руки и просит перевести ее через дорогу. Любе становиться жутко, и она,  оттолкнув  ее руки, прячется за Ольгину спину.

Ольга же напротив, протягивает старухе свою руку и тоном настоящей советской пионерки объявляет ей о том, что, конечно же, она, Оля, обязательно переведёт старушку через дорогу, а как же иначе, ведь они, пионеры должны всем во всем помогать, а особенно бабушкам.

Но старуха, груба оттолкнув Ольгину руку, и не дослушав ее, хватает Любу за рукав платья и вытащив ее из-за Олиной спины, со словами: «Спасибо, деточка», направляется с Любой к светофору.

 Ольга, с недоумением следует за ними, но когда загорается зеленый цвет,  под взглядом старухи остается на тротуаре. Воспитатели, издалека, одобряюще машут Любе головами: молодец, бабушкам надо помогать.

   Старуха не опирается на Любу, скорее наоборот, она тащит за собой сопротивляющуюся девочку. Она, словно, вцепилась в Любину руку.

Девочка боится смотреть на старуху, она видит только край развевающегося черного платья и мелькающий острый угол черной туфли. Пожилая женщина движется быстро, легко. Любе страшно, очень страшно.

Среди жаркого, пылающего лета  она испытывает леденящий ужас. « Я больше никогда не увижу маму»- проносится в Любиной голове, и  словно стряхнув оцепенение, она начинает  вырывать свою ладошку из холодных, скрюченных пальцев старухи.

От страха, Девочка начинает колотить бабку, свободной рукой, куда придется: по их сжатым ладоням, по ее черной юбке. Она кричит, бьётся в старухиных тисках. Под недоуменными взглядами прохожих, бабка выпускает Любину руку. И та,  стремглав, мчится назад, к их группе, к детям, к спасению. Достигнув тротуара, оборачивается, старуха до сих пор стоит посреди дороги, ее тяжелый взгляд остановился на Любе и она грозит ей своим скрюченным пальцем.

Спустя  час, переходя из комнаты в комнату большого дома Ульяновых, Люба потеряла сознание возле шахматной доски, где, как уверял экскурсовод, любил играть в шахматы,  со своим отцом, маленький Ильич.

От волнения Люба выбросила недокуренную сигарету: Руки, это были руки свекрови. Но, это не могла быть она, ведь, когда Любе было 9 лет, она должна была быть молодой женщиной. Но руки! Это, совершенно точно, были ее руки! Как? Как такое возможно? Куда она хотела ее увести? Ведь из целой группы детей, она выбрала именно ее, это было очевидно. Но почему именно ее?- У Любы были одни вопросы и все без  ответа.

 

  К утру, когда уже засветлело и пошли, шумя, первые троллейбусы, измученная Люба приняла непростое решение: надо вернуться в  дом свекрови! Как-бы это не было страшно.

Сон возвращает ее туда снова и снова, словно она забыла в нем что-то важное. Значит ей надо туда вернуться. И попытаться понять, что или кто  ее туда возвращает? Что им надо?

Потому, что, не поняв этого, у нее жить не получится, ей не дадут.

Свекровь, она, по-прежнему боялась и очень сильно. Но ведь она уже дважды сбегала от нее, и если бы та могла, она бы ее давно уже убила, как ту девушку. Значит у нее, у Любы, есть шанс вернуться оттуда!

Хотелось думать так.

Зазвонил телефон:

-мама, что случилось? Что ты так рано звонишь? С Гришей что-нибудь?

-Люба, доченька срочно приезжай. Гриша в больнице, он под капельницей. Ему очень плохо.

-Что?!, что с ним произошло?

-Сама не понимаю, что с ним. Вчера вечером играл в Лего, внезапно резко поднялась температура.

-Думали, что  ничего страшного, так, простыл немного.

-Но ему становилось все хуже, ночью вызвали скорую, его сразу увезли в больницу, под капельницу.

-Дочка, Приезжай скорей.

На ближайшем поезде Люба выехала домой, сразу с вокзала в больницу. Сыну было плохо, врачи пожимали плечами, определенно не говорили из-за чего такое состояние, ссылаясь на какую-то инфекцию. Люба сидела на стуле рядом с Гришей. Весь он казался таким беззащитным: и его маленькое худенькое тельце под больничной простыней и маленькая ручка с родинкой на тыльной стороне слабо протянувшаяся к ней на встречу. Люба целовала, целовала без остановки эту ручку, эту родинку на ней, плакала и ненавидела себя. Вспоминала как в страшных своих запоях била Гришу, вымещая на нем свою злость, неустроенность, и как он закрывался от нее своими слабыми ручонками и как она била его по этим рукам, по этой самой родинке.

В палату заглянула медсестра и отругала Любу: Что ты все время ревешь? Прекрати! Соберись! Поспи, тебе надо отдохнуть! Борись!

Бороться, Бороться, Бороться - были последние мысли у засыпающей Любы. Уставшая, обессиленная, не спавшая уже трое суток, она сама не заметила, как уснула у кровати своего заболевшего сына.

И сразу сон: она видит себя, уснувшую, со стороны, видит спящего Гришу, белые больничные стены и женский голос, другой, спокойный, тихий : Это Тома, Тома, Лего, Это все Тома.

Тома, Тома, Тамара- так звали Любину свекровь, полным именем редко кто, в семье ее все звали Тома. Какие страшные два слога для Любы, ненавистное имя! Тома, губы складываются в трубочку, а потом ударяются друг об друга, Тома- страшно произносить это имя, еще страшнее вспоминать все, что с ним связано. То-ма, То-ма- два страшных слога отдаются жутким эхом в печальных больничных коридорах.

А еще Лего, на эти мамины слова, Люба, как-то сразу и не обратила внимание. У Гриши не было такого конструктора, Люба жила бедно, не могла сыну купить лишнюю игрушку, зимой проходила в китайских летних тапочках, на сапоги денег не было. И это в 40-ка градусный забайкальский мороз, попробуй-ка! А тут игрушка, да такая дорогая!

-Мама, мамочка, где вы взяли Лего?- Люба кричала в трубку: Где? Говори скорее.

-Любушка, я не хотела тебе говорить! К нам его принесли в тот вечер, когда Гриша заболел, незнакомая молодая женщина, сказала, что от  бабушки Томы. Я не хотела сначала брать, но он очень красивый, целый мешок, почти в человеческий рост, там чего только нет, и Гриша, он его увидел, сразу засмеялся от восторга. Я не смогла отказаться, понимаешь? Сами-то мы, никогда, ему такой игрушки не купим. Не ругайся, Любушка.

       Люба обмерла: значит все это правда, и она не сумасшедшая, все то, что происходит с ней. И сны, и непонятная тоска, и нежелание жить и болезнь сына. Это все она - Тома, свекровь. И теперь она ударила ее в самое больное, в Гришу. Плача, еле подбирая слова, Люба попросила маму собрать все детали конструктора, все до одного и выбросить.

-Не спрашивай меня ни о чем, сделай как я прошу, если хочешь, чтобы твой внук выздоровел и пусть ко мне, в больницу, срочно придёт Ирина.

Ирина- старшая Любина сестра, кроме нее Любе больше некому было довериться, да и просить могла только ее. Знала, та сделает все так, как она попросит.

- Ира, милая моя сестренка, послушай меня внимательно, не перебивай:

Мне надо уехать на несколько дней, срочно. Куда, сказать не могу. Ты, пока меня нет, побудь с Гришей.

И вот еще, что: если я не вернусь, ты Гришу не бросай, возьми его к себе, вырасти, до ума доведи, я тебя очень прошу. Он тебя очень любит. Ты его не обижай, защищай, он очень добрый мальчик, ты же знаешь.

Только не обижайте его, он и так хлебанул в свои 3 года, ты -то знаешь, как я его била, а ты всегда его защищала. Поклянись мне, что заберешь его к себе, Сергею и Томе не отдашь, поклянись!

- Люба, что ты говоришь, куда ты собралась? что с тобой может случиться? или ты что, опять пить начала?

-Нет Ира, нет-я завязала с этим. Я про другое, поклянись, что Гришу не бросишь! Мне так легче будет.

-Хорошо, Люба, хорошо. Я все сделаю, как ты говоришь, успокойся. Да ведь я уж тебе обещала, помнишь? Как ты Гришу рожала и просила меня, если, что с тобой случиться, чтоб я ребеночка к себе забрала?

-Помню Ира, помню. А сейчас, еще раз поклянись, мне так нужно.

-Клянусь, Гришу к себе забрать и относиться к нему, как к родному сыну!

    Обнявшись, сестры вместе вернулись в палату.

  После того, как их мама выбросила лего, у Гриши впервые за несколько дней упала температура, он спал, разметав по кровати слабые ручонки.

 Люба тихо стояла у кровати, долго глядела на любимые черты, потом осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала  родинку на его  ручке.

Родинка, любимая моя, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? Да и сама я, когда-нибудь прощу себя?

Вытерев набежавшие слезы, Люба  выпрямилась, и, не оглядываясь, вышла из палаты.

 Надо было торопиться, у нее было мало времени.

                                                            Глава 3

Через сутки Люба сошла с поезда в маленьком приграничном поселке. Пред ней лежала знакомая, бескрайняя степь. Народ с вокзала, как-то мгновенно, разошелся, и Люба одиноко стояла  на перроне.

Была ранняя весна. Есть такое время в Забайкалье, оно длится ничтожно мало, всего пару дней, но именно из-за него, Люба с детства, не любила забайкальскую весну.

 Именно в такой день и приехала Люба: Небо над головой было низкое, серое,  по краям разбитых дорог торчали безобразные сугробы талого снега, все в грязно-черных порах и вмерзшем  мусоре. Редкие деревья стояли, еще, без всякого намека на зелень, вскинув к равнодушному небу свои серые ветви, словно руки  в отчаянной, немой молитве.

   Перекрестившись (ГОСПОДИ ПОМОГИ!), Люба повернулась к дороге, ведущей к злополучному пригорку и далее к страшному дому.

      Пора. Надо идти. Она чувствовала, ее уже ждут…

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg