«Лед»

Лед (fb2) - Лед 1027K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Анатольевич Кузнецов

Владимир Анатольевич Кузнецов ЛЕД

I

Глава I

— А ты странный.

Слегка склонив голову набок, девушка рассматривала сидящего напротив мужчину. Сама она на вид была не старше двадцати. Такая тонкость, почти прозрачность черт, непринужденная легкость движений, открытая, наивная глубина во взгляде — все это притягивало мужские взгляды. Только во взгляде сидящего напротив не было знакомого ей блеска.

— Нет, ты не думай. Странный это я в хорошем смысле. Ты не похож на других.

— На других?

Голос мужчины прозвучал глухо. И правда, было в нем что-то необычное — какая-то отчужденность, неестественность. Будто не человек это был, а восковая фигура. Даже мимика его была скупой, отрывистой, словно кто-то каждый раз вылепливал на лице его нужное выражение. Вылепливал, не особо стараясь. Многочисленные шрамы, стяжки и скобы усугубляли и без того гнетущее впечатление.

— Ну, на хоккеистов. Они такие обычно все… — она задумалась, подбирая слова.

— Какие? — собеседник совершенно не чувствовал пауз в чужой речи. Девушка озадаченно моргнула.

— Напористые. Ну такие… наглые, что ли. А ты больше молчишь. Я тебе не нравлюсь?

Теперь задумался мужчина. В молчании его было сродни молчанию статуи или манекена — казалось, весь целиком он стал неподвижным, даже дышать перестал. Девушка подумала про себя, что не стоило с ним заговаривать и уж тем более — не стоило тащить его в кафе. Но то, с какой легкостью он согласился, соблазнило. С трибуны, в маске и форме он был просто одним из игроков. Нельзя было разглядеть какой он там, внутри.

А внутри он оказался уродливым. Даже не уродливым — отталкивающим. Пугающим. И Элен Лорье, последние полгода страстно мечтавшая встречаться с профессиональным хоккеистом вдруг вспомнила все плохое, что о них рассказывали. А рассказывали много всяких вещей. Неприятных, страшных даже.

— Ты мне нравишься, — от этих слов Элен едва не вздрогнула. — Но я… не очень много общаюсь…

— С девушками? — не выдержав, закончила за него.

— С людьми.

Повисло неловкое молчание. Как ни странно, нарушил его хоккеист. Закрыв глаза, он шумно вдохнул, сцепил кисти в замок. С удивлением и страхом, Элен заметила, что пальцы его от напряжения побелели.

— Два года назад я попал в аварию. То, что от меня осталось… долго собирали вместе. Так случилось, что память восстановить не смогли. А после больницы…Я много играл, тренировался. Как-то не было времени… на общение.

— Ох! — поддавшись порыву, Элен накрыла тонкой ладошкой его кисти. Они были холодными и твердыми как дерево. — Но, если травма… как ты?..

— Клуб оплатил мое восстановление. Так всегда бывает, это называется «рекрутинг». Потом поработали худду-скульпторы. И вот теперь я… отрабатываю… свое спасение.

— И ты совсем ничего не помнишь? Совсем-совсем?

— Совсем. Я все забыл. Как ходить, есть, пить. Всему заново учился. Даже разговаривать не умел.

— Ничего себе… А родственники? Мама, папа?

В глазах мужчины не было и намека на чувства. Казалось, он обсуждал вещи отстраненные, совершенно его не касающиеся.

— Где они и кто — я не знаю. При мне не было никаких документов, кожа на руках обгорела, челюсть в труху разбилась. А отпечатка крови в Седьмой Книге не нашлось.

— Ну, это даже хорошо, — натянуто улыбнулась Элен. — Это значит, что до аварии ты не был преступником.

— Почему так?

— Потому что в Седьмую Книгу заносят только кровь осужденных. Я знаю, у меня дядя бокор-официал, он рассказывал.

— Хорошо.

Судя по тону, не было ни хорошо, ни плохо. Не было вообще никак. Интересно, если бы сказали, что он людей убивал налево и направо, его бы проняло? Элен отогнала неприятную мысль, попыталась улыбнуться. Вышло не очень убедительно. Даже достойная сочувствия история не убавила отвращения. Этот человек был ей противен. Почти на физическом уровне, словно случайно укушенный гнилой фрукт или едкий запах. Хуже всего, что ее предупреждали об этом. Тот же дядя, не последний колдун в городской управе. Уж ему-то можно было и поверить.

— Знаешь, а мне нужно идти, — она поднялась со своего места, взяла сумочку. Он кивнул:

— Иди.

— Ну, пока, — в сумбурный клубок чувств добавилось еще и чувство вины. От этого внутри стало совсем неприятно. — Увидимся как-нибудь…

— Приходи на игру.

— А? Ну да, приду, наверное… Давай, удачи.

Патрик проводил ее взглядом. Девушка растворилась в полумраке кафе, перевитом нитями сигаретного дыма и наполненного тихим перестуком костяных оберегов. Какой-то мужчина оглянулся ей вслед, проводил долгим взглядом, потом достал из-под рубашки мешочек-талисман, поднес его к губам, зашептал. Потом поднялся и поспешил за Элен.

Негромкая музыка, тягучая и ритмичная, должна была успокаивать, но сейчас отчего-то раздражала. Под черепом пульсировало горячо и больно, так что в глазах темнело. Что-то Патрик делал не так, но что? В мыслях — обычная пустота, сколько не ищи, не найти ничего. Потянулся к щитку на стене, щелкнул тумблером вызова официанта. Оставил на столе пару мелких монет, ледоколом протаранил тягучий, прокуренный воздух зала и вышел.

Завтра игра. Вот о чем надо было думать, вот о чем беспокоиться. Патрик зажмурился, потряс головой. Не помогло. После разговора с этой девушкой он не мог избавиться от чувства, что все вокруг неправильно, искажено. Словно не город вокруг него, не улица, а рябое от ветра отражение в грязной луже.

— Эй, парень, есть отличная рыжая пыль! — сутулый тип вынырнул из тени домов, догнал не сбавляющего шаг Патрика. — Заговоры надежные, не фуфло какое-то. От злонамеренного, от предателя, от нелюбимой… Это тебе не заводской ширпотреб, а ручная работа. Настоящее худду! Так что, интересно?

Патрик не ответил, угрюмо глядя перед собой. Торгаш прошел с ним еще шагов пять, потом снова нырнул в подворотню. Оно и правильно — за такое можно и в клетку на пару суток. Или вообще в магический замок. В Канаде официально поддерживалось вудуистское течение, худду-операторы действовали по большей части без лицензий, на свой страх и риск. А точнее, на страх и риск своих клиентов. Правда, кое-где использование худду допускалось. В хоккее, например. Тут иначе нельзя было: правила Национальной Хоккейной Лиги писались в США, а там худду было легально.

Снег валил так, будто тяжелое серое брюхо неба от края до края вспороли огромным ножом. Крупные с рыжиной хлопья лезли в лицо, в глаза, заставляя опустить голову. Уличные дозиметры, установленные на каждом втором столбе, недобро мигали оранжевыми лампочками — циклон опять принес с севера радиацию. На механическом табло рядом с индикатором застыли цифры «35». Не так уж и много по здешним меркам, но неприятно выше обычного. Народу не было, все прятались от опасной непогоды, даже машин почти не встречалось — дороги сильно замело. Муниципальная служба выгнала на расчистку кадавров. Ссутуленные и неспешные они монотонно сгребали широкими лопатами снег, не отвлекаясь и не останавливаясь. Вообще, в Монреале, как и во всем Квебеке, производство и торговля кадаврами была запрещена. Исключение делалось только для муниципальных и государственных служб, использовавших кадавров для вредных и тяжелых работ. Тут полезный эффект перевешивал общественное возмущение консервативного Квебека.

Патрик остановился, разглядывая их монотонную возню. Смотрел, как они раз за разом повторяют один и тот же набор движений, с механической точностью и механической же отрешенностью.

Завтра игра. Завтра играть против Бостона. Будет тяжело.

Уже через минуту Патрик снова шагал по тротуару. Снег тяжело скрипел под сапогами, желтые глаза фонарей сонно моргали сквозь плотную пелену снега, сквозь закрытые ставни едва пробивался свет окон. Тихо перестукивались костяные обереги над парадными, синие искры охранных заговоров пробегали по стеклу темных витрин, одиноко урчал неповоротливый омнибус дальше по дороге. Не прошло и года с тех пор, как Патрик стал различать это, как научился воспринимать и понимать каждый элемент большого и сложного мира вокруг него. Но иногда, стоило ему приглядеться слишком пристально, и ощущение логики происходящего вдруг начинало разрушаться.

Значит, пора на прием к клубному худду-оператору.

* * *

— Патрик, соберись! — взгляд тренера тяжелый и требовательный; рука на плече чувствуется даже сквозь щиток. — Ты все запомнил? Вот лента, держи.

В ладонь ложится катушка прозрачной ленты. На свет можно разглядеть на ней вязь полупрозрачных символов.

— Шестьдесят оборотов, три раза по двадцать, за каждую минуту каждого периода. Разрывай зубами — холодное железо не должно коснуться ленты. Понял?

— Понял.

— Вот кирпичная мука. Как обычно просыпь вдоль линии ворот. Следи, чтобы линия не прерывалась, восстанавливай сразу как будет возможность. Со штангами я уже поговорил. Они сегодня добрые, помогут. Вот это возьми.

Тренер достает из сумки талисман — пучок серых перьев на тонкой бечевке. Патрик покорно берет его. Спорить бесполезно — тренер на заговоры и талисманы полагается больше чем на работу скульпторов и операторов. Сейчас это оправданно — матч домашний, есть шанс договориться с духами арены, инвентаря, выстроить защиту. Правила лиги ограничивают использование таких средств, но дома всегда есть шанс максимально близко подойти к верхней планке допустимого. В гостях же куда важнее раскачать самих игроков, разогнать, усилить, защитить.

— У шайб духи ненадежные. К тому ж, на тебя у них особое зло затаено. Талисман убережет, не даст покалечить.

Патрик послушно надевает амулет, наматывает ленту. Сборы почти закончены, через десять минут — раскатка. Уже саднят под одеждой усиливающие чары — длинные ряды символов, написанные на голой коже смесью куриной крови и машинного масла. Энергия от них волнами пробегает по телу, заставляя мышцы мелко подрагивать. Закончили свое дело и скульпторы — аккуратно надрезав плоть, они оголили кости, установив на них титановые амулеты и кольца, оплели сухожилия заговоренными нитями. С Патриком у них работы было особенно много: раз в три матча они проверяли все «подарки», которыми клуб наградил его после аварии. Серебряный крестик, вживленный в сердце, молибденовые стяжки на ребрах и черепе, куриная кость в шестом позвонке — и это далеко не все.

— Как рука? — тренер хлопнул его по предплечью. — Не бунтует?

— Нормально.

Правая рука у Патрика была чужая — собственную в аварии перемололо, как мясорубкой. Пересадка прошла хорошо, души старого хозяина в руке почти не осталась. У одного из защитников, Рона Экворда, недавно начались проблемы с чужой ногой, потому тренер и беспокоился. Но с Патриком скульпторы, похоже, отработали как надо.

Патрик поднялся со скамейки, косолапо зашагал к выходу. Игра будет тяжелой, он это чувствовал. Ныли кости, беспокойно подрагивала в руке клюшка, шлем потяжелел, попытался выскользнуть из руки. Бостон — сильный клуб, даже дома с ним не расслабишься. Ну, может оно и к лучшему. Когда игра поглощает тебя без остатка, на дурные мысли не остается ни времени, ни сил.

— Тридцать третий! — на выходе его окликнул оператор. По пояс голый, в большой, раскрашенной красным и синим маске, с целым ворохом ожерелий и браслетов, он стоял в паре метров от двери. Патрик послушно подошел к нему, застыл напротив. В коньках он на две головы возвышался над сухоньким старичком-колдуном.

— Ты как? — спросил тот. — Что-то ты мне не нравишься.

Язык вдруг отказался выговаривать привычное «Все в порядке».

— Мне сегодня опять снилось, — негромко произнес он. Колдун подошел ближе.

— Тот же сон?

Патрик кивнул. Старик вздохнул, но ничего не сказал.

— Мистер Грид… Я слышал, — Патрик сам удивился своей разговорчивости, — что мы, рекрутированные хоккеисты, тоже кадавры. Мертвецы без души. Только быстрые и ловкие.

— И кто такое рассказывает? Ладно, молчи. Ты не кадавр. Руку дай.

Патрик протянул руку. Колдун проворно схватил ее и поднес пальцы к шее вратаря, к артерии. Мерные удары Патрик почувствовал сразу.

— Слышишь? Это твой пульс. Твое сердце качает кровь по артериям и венам. Кровь — вместилище души. У кадавров нет души. Когда человек умирает, душа его покидает тело, отправляясь в другой мир. Вудуист может использовать тело без души, превратить его в инструмент — послушный, но лишенный своей воли. А худду обращается не с телом, но с душой. Потому вы, рекруты — не кадавры. У вас есть душа. Только… Только не такая, как у других людей.

— А какая? — Патрик чувствует, как становится чаще дыхание и начинает странно тянуть в груди. Как будто сейчас он услышит что-то важное.

— Особенная. У каждого по-своему. Ты, например… В той аварии пострадало не только твое тело. Гораздо больше пострадала душа. Много важных ее частей пропало. Если смотреть на тебя глазами духа, ты похож на жуткого калеку, на обрубок, весь в ожогах и шрамах. Потому клуб и выкупил тебя.

— Я не понимаю…

Старик тяжело вздохнул. За маской не было видно лица, но вратарь все равно бы не распознал чувств на нем отразившихся. Для него лица людей не на льду были такими же непроницаемыми масками.

— Ты бы не смог… быть нормальным, — колдун произнес эти слова медленно, с трудом. — Люди, даже далекие от худду, почувствовали бы твое уродство и рано или поздно отвергли. Даже самые преданные и любящие.

Он посмотрел Патрику в глаза — долго, не отрываясь, словно пытаясь отыскать в них что-то. Покачал головой.

— Видишь?

— Что?

— Эти слова — «преданный», «любящий». Ты ведь не понимаешь, что они значат? Не по книжке, а на самом деле. Ты любишь кого-то?

Патрик отвел взгляд. Внутри было пусто и темно — ни образов, ни чувств. Что значит «любить» он знал только из телешоу и книг, которые ему выписали в больнице с пометкой «для соцадаптации». Колдун был прав — он так и не понял, что такое «любовь». Равно как и «радость», «злость», «грусть», «зависть», «восхищение». Единственное, что он чувствовал (или ему казалось, что чувствует) — это некую завершенность от победы. Это не было удовольствием и даже удовлетворением. Просто с победой он чувствовал себя полным, а с проигрышем — каким-то ущербным.

Правда, ущербным он чувствовал себя и сейчас, хотя игра даже не началась.

— Все, давай на лед, — голос колдуна вывел его из оцепенения. — Раскатка уже началась.

* * *

Возбужденный рокот трибун вибрацией передается через лед. От напряжения, охватившего арену, даже младшие духи, обычно равнодушные к игровым делам, притихли и затаились. Только ледяные предки носятся по полю, словно рыбы под прозрачным льдом — едва различимые серебристые блики, юркие и подвижные. «Бостон Гуралс» с черным и золотым на белой гостевой форме выходят на лед, уверенные и сосредоточенные. Двадцать три игрока — и на десяти из них нет шлемов. Грубые, угловатые лица, в шрамах и буграх — лица рекрутов. Оберегающие заклятья вытатуированы прямо на коже, к форме приклеены провощенные листки-охранки. В гостевых матчах клуб выставляет больше рекрутов, в домашних — агентов. Так традиционно сложилось. Рекруты — такие же подневольные калеки, как Патрик — хорошо выкладываются, но быстро спекаются. Агенту — обычному наемному игроку — никогда не быть таким быстрым и сильным как рекрут, но зато вполне по силам откатать пятнадцать и даже двадцать лет. За которые можно изрядно набраться опыта.

А вот рекруту дольше десятки на льду не пробыть. Как ни хороши были худу-скульпторы, природа всегда берет свое. Единожды сломанный не может оставаться целым долго.

«Монреаль Варлокс», встречают противника тяжелыми взглядами. Агенты бравируют, щелкая клюшками по льду и разражаясь хриплыми выкриками, рекруты молчаливы и угрюмы. Вражде Монреаля и Бостона уже лет сто, не меньше — корнями она уходит еще в противостояние «оригинальной шестерки» середины прошлого века. С тех пор много поменялось в хоккее, но мало — в людях.

Вбрасывание! Короткая стычка в центре поля, сухое щелканье клюшек, скрип коньков по свежему льду — и игра началась. Шайбу захватывает Бостон. Кейт Краудер, номер восемнадцать, крепкий, широкий в кости рекрут, с длинными как у гориллы руками, обыгрывает одного защитника, принимает удар второго, оставшись на коньках и почти не потеряв скорости. Семнадцать секунд и до ворот — меньше пяти метров. Выходит на угол, поудобнее перехватывая клюшку для щелчка. Патрик собирается, губы выводят привычный заговор — шесть коротких слов на давно мертвом языке. Спасти не спасет, но помочь — поможет.

Второй защитник, Ларри Робинсон, на пол головы выше восемнадцатого, выходит наперерез, принимая на встречном движении. Стук щитков Патрик слышит отлично — и, кажется, хруст костей тоже. Спиленный коньками лед белым облаком окутывает столкнувшихся. Робинсон падает на спину, щека разбита в кровь — но дело сделано — шайбу восемнадцатый упустил. Центральный нападающий Монреаля, номер двадцать один, тут же подхватывает ее и быстрым пасом отдает на правое крыло. Короткая вязка в центральной зоне — и Бостон снова в атаке, но теперь восемнадцатого надежно закрывают защитники. При его массе трудно уйти от опеки, стартовой скорости не хватает. Это не мешает левому нападающему обойти ворота, в углу уйти от чека Ларри, с грохотом влетевшего в борт. Бросок следует всего через секунду — Патрик отбивает клюшкой, отсылая вперед, к синей линии, где шайбу тут же подхватывает двадцать первый. Бостону приходится спешно оттягивать свою тройку нападающих назад, в среднюю зону — нападение Монреаля работает слажено и стремительно. Шестая минута игры — первая атака на ворота Бостона. Быстрая перепасовка, удар… Вратарь накрывает шайбу, свисток арбитра… удержание.

Тренер не ошибся — дух шайбы и правда злится на Патрика — во время броска черная таблетка в последний момент резко изменила траекторию, попытавшись пролететь над клюшкой. Для первой атаки — плохое предзнаменование.

Перед вбрасыванием тренер объявляет смену. У Монреаля на лед выходит вторая линия, тут же плотно насев на ворота. Удар, добивание — пробить вратаря не выходит, а через секунды защитники оттесняют двадцатого и одиннадцатого от ворот, борьба начинается у борта, двадцатого берут на чек — грубо, жестко вбив в борт. Это Кьелл Далин, рекрут из Швеции, талантливый парень, бывший хоккеист-агент, едва не погибший от лучевой болезни. Но никакой талант не поможет устоять против стокилограммового тарана: Далин сползает на лед, отчаянно мотая головой, пытаясь прийти в себя.

Бостон снова в атаке — один из защитников, перехватив потерянную двадцатым шайбу, в одно касание отправляет ее прямо на крюк уже набравшему темп Краудеру. Выход один на один, Патрик чувствует, как дыбятся на загривке волосы, дрожат от напряжения заговоренные амулеты на одежде. Шайба выбрасывает пару зеленых искр — сработало одно из заклятий бостонских операторов. восемнадцатый бьет с плеча, больше полагаясь на мощь и скорость, нежели на мастерство. Патрик принимает удар телом — пытаться остановить его ловушкой — гиблое дело. Защита не спасает, от удара ребра пробивает острой болью. Шайба отлетает вперед, Краудер, не снижая скорости, идет на добивание. рванувшего на перехват двадцатого не заметил никто. Даже наметанный глаз Патрика ловит Кьелла только когда тот красивым финтом снимает с крюка бостонца шайбу. Ледяные предки струятся вдоль лезвий его коньков, ускоряя и без того стремительный полет хоккеиста. Краудер, наоборот, с огромным трудом поворачивает, сильно потеряв в скорости. Далин проходит защитников, бестолково метнувшихся к нему, выходит один на один, выманивает вратаря из рамки и уверенным и легким ударом отправляет шайбу между его ногами.

Сирена взвывает коротко и протяжно, конус прожектора накрывает ворота. Гремящий под сводами Форума голос отчеканивает: «Один-ноль в пользу Монреаля. Шайбу забросил Кьелл Далин, номер двадцать». Форум отвечает раскатистым гулом одобрения, тапер тут же подхватывает и вот уже многотысячная толпа скандирует, следуя за ритмом.

Сон всегда один и тот же. Патрик не может вспомнить его деталей — после пробуждения в памяти остаются лишь смутные образы. И все же, сон всегда один и тот же. Туман и костер, раскладной стол и человек сидящий напротив. На столе — колода карт, карты в руках. Вместо привычных рисунков на них — изображения хоккеистов, вместо мастей — эмблемы клубов. Сердца — Калгари, бриллианты — Нью-Йорк, пики — Монтреаль, булавы — Бостон. Человек, играющий с Патриком — подросток, не старше тринадцати. Тусклые, редкие волосы слипшимися сосульками закрывают лицо, щеки запавшие, покрыты пигментными пятнами, под глазами — темные круги. Только взгляд его не совпадает с общей картиной — чистый и ясный, с едва уловимыми искрами иронии и азарта.

Впервые Патрик так отчетливо вспоминает незнакомца. Впервые он, не во сне, а наяву, может представить сидящего рядом. Виски сдавливает болью, но рекрут хватается за ускользающее видение, которое мучает его уже который месяц.

«Почему туз — это вратарь?» — слышит он собственный вопрос.

«Сам подумай, — голосом учителя, уставшего объяснять очевидное, произносит ребенок. Кажется, что он нарочно кривляется и паясничает. — Можно собрать в нападении хоть всех звезд Лиги, но если у тебя дырка в воротах — клуб не выиграет ни одного матча. Бито.»

Карты с шелестом уходят в отбой.

«Тебе нелегко приходится. Скажу честно, я не думал, что все случится именно так. Но знаешь, может оно и к лучшему».

«Что к лучшему? Я калека, раб и едва ли лучше простого кадавра!»

«Но ты жив, а это уже старт. К тому же, на раздаче ты взял козырь — ты в хоккее, и не в последнем клубе.»

«Кто я?»

«Хоккеист. Ты был им и до того, как попал сюда. Тебя потому и выкупили, что в клинике в тот момент оказался толковый вербовщик. Если бы не эта случайность — тебя отправили бы в печь уже на следующее утро».

Ударение, сделанное парнем на слове «случайность» вызывает еще большую волну головной боли. Патрик отчаянно мотает головой. Что с ним? Он спит? Вспоминает? Видение настолько отчетливо, что выйти за его пределы уже невозможно. Матч, ревущий Форум, Бостон — все ушло куда-то бесконечно далеко.

«Кто тогда ты?»

«Я — тот, кто отправил тебя сюда. Правда, я несколько иначе представлял себе это. Но моя воля — не единственная в этой игре. Мы делаем ходы по очереди и вынуждены работать с тем, что подбросил противник».

«Отправил сюда? Куда — в Монреаль? Я из другого города? Из другой страны?»

«Бери выше. Ты инородное тело. Твое присутствие здесь — что-то вроде прививки, которой планируется остановить грядущую болезнь. Болезнь целого мира».

«Тебе слово „шизофрения“ ни о чем не говорит?»

«Юмор — это хорошо. Юмор — это первый шаг от кадавра к человеку. Партия».

Он собирает карты и вручает колоду Патрику. Тот механически начинает ее тасовать, раздает. Игрок смотрит в свои, ухмыляется.

«Рука мертвеца, — заявляет он. — Хотя мы ведь не в покер играем?»

«Как мне вернуть память?»

«Этого я не знаю — не я у тебя ее забирал. Но, возможно, есть один способ».

«Какой? Что я должен делать?»

«Делать? Только то, что ты умеешь. Ты хоккеист — вот и играй в хоккей. Для того ты и был отправлен сюда».

Словно вакуумом Патрика подхватывает и засасывает в никуда. Странный костер, стол и замызганный подросток исчезают, а реальность рывком возвращается, заглотив Патрика Руа и рывком поставив его туда, откуда взяла — в рамку ворот. Ровно за мгновения до того, как вышедшие два в одного бостонцы атаковали ворота.

Ложный замах, стремительный пас партнеру, Патрик, уже рванувшийся к левой штанге нечеловеческим усилием останавливает утяжеленное экипировкой тело, отрывается ото льда, совершая в воздухе невероятный переворот. Мышцы от напряжения обжигает огнем, залатанные кости хрустят от перегиба…

Поднявшись в воздух, Патрик ногами делает «вертушку», принимая щитком летящую в верхний правый «бабочку». Кажется, на доли мгновения он зависает в воздухе, но затем обрушивается на лед с тяжелым грохотом. Надсадно воет раздосадованный дух шайбы, отброшенный через сетку в трибуны, ледяные предки словно стая испуганных рыб разбегаются от ворот. Секунда тишины — и рев толпы обрушивается на Патрика словно лавина. Сирена возвещает о конце первого периода.

Патрика подхватывают, обнимают, стучатся шлем о шлем, трясут за плечи. Он с трудом понимает, что произошло — тело бьет крупная дрожь, мысли спутаны. Выезжая с поля, он оказывается рядом с Краудером. Массивный рекрут смотрит на него тяжело, не мигая, рука в краге медленно поднимается к шее, проведя поперек большим пальцем.

* * *

— Патрик, твою мать, вот это да! Клянусь Седьмой Печатью, ничего подобно я в жизни не видал! Какой сейв! — тренер воодушевленно хлопает вратаря по плечу. Над Патриком уже колдуют операторы, восстанавливая стершиеся знаки, наклеивая новые пергаментки с чарами, проверяя амулеты и обереги.

— Отлично, парни, отлично! Кьелл, так держать! Но расслабляться рано — продолжаем прессовать. Отрыв в одну шайбу — это для Бостона как красная тряпка для быка. Во втором периоде они усилят натиск как только смогут. Ваша задача — не уходить в оборону, не давать им играть в своей зоне. Защита, перехват, контратака. Больше пасов, не работайте в одиночку. По одному их тафгаи вас в лед втрамбуют. Все понятно? Отдыхайте.

В раздевалке устанавливается молчание, только бормотание худдуистов нарушает его, да отдаленный, как прибой рокот трибун. Словно сквозняком тронутые, закачались свитера на крючках — вдоль стены, незримый, прошелся дух кого-то из старых хоккеистов. Патрик молчит — он не помнит, как прошла большая часть периода, хотя товарищи говорят, что его ворота атаковали двенадцать раз.

— Наш голли сегодня в ударе.

— Тьфу-тьфу-тьфу, отведи Святой Моисей. Ты совсем умом поехал такое говорить после первого периода? А если дух «Ракеты» Ришара тебя услышит?

— Ришар был верен клубу при жизни, остается верен и в посмертии. Это Бостону лучше языки придержать — у него на них давний зуб.

— Так вот кто Кьеллу помог медведю между ног подзасунуть? А, Дэйлайн?

— Моя фамилия Далин.

— Да ты что? А я думал, это у тебя профто пары жубов не хватает!

Раздевалка оглашается дружным хохотом. Команда выпускает сжимавшее их весь первый период напряжение — слишком рано спускает. Двенадцать бостонских атак против семи у Монреаля. Защита не справляется с натиском. А дальше будет только хуже. И вера в «непробиваемость» вратаря на пользу в этой ситуации не пойдет.

— Три минуты! — голос второго тренера заставляет игроков смолкнуть. — На лёд!

* * *

— Пять минут до окончания второго периода и и счет равный — один-один, — голос комментатора едва различим в рокочущем реве толпы. Зрители довольны — игра выходит зрелищной. Патрик чувствует, как выгорают изнутри легкие, как дрожь охватывает слабеющие руки. За второй период Бостон атаковал общим счетом семнадцать раз — защитники просто не могли сдержать бешеного медвежьего натиска. Особенно отличился Краудер — отправил на носилки молодого защитника из Чехии Петра Свободу (перелом ключицы, форвард просто выбросил его на трибуны), сделал результативную передачу Линсмену и, наконец, затолкал шайбу в ворота Руа мощной атакой, через секунду снеся их вместе с вратарем. Гол не засчитали, но от удара левая рука Патрика почти минуту отказывалась слушаться.

Снова атака Бостона. Натиск отчаянный, все силы брошены вперед, защитники и не думают отсиживаться, работают на перепасах, прикрывают форвардов. Сейчас на льду два лучших тафгая Гуралс — форвард Краудер и защитник Невин Маркварт — и эти ребята работают на полную, без поблажек. Вот Маркварт цепляет левого нападающего Ричера, тот отвечает, тут же поймав мощный удар с правой и отправившись в нокаут. Маркварт получает две минуты, Ричера уносят. Его нос кажется бесформенным комком крови и хряща.

— Они выдохлись! — кричит тренер. — В контру!

Тройка Далин-Карбонау-ДеБло переводит игру в зону Бостона. Защита работает жестко, Краудер не покидает льда. Гай Карбонау и Люсьен ДеБло выходят на вратаря, пас, удар… шайба звонко отскакивает от клюшки. Ее подхватывает Далин, в секунды разогнавшись до невероятной скорости. Выходит один на один, обыгрывает пыхтящего, как бульдозер, Краудера, пускает шайбу, себе между ног, словно собираясь отдать пас назад открывшемуся ДеБло, но тут же перехватывает ее, выгнувшись невероятным образом и кистевым ударом направив ее в ворота. Слишком поздно для вратаря чтобы среагировать. Сирена, красный фонарь над воротами, рев толпы. Второй гол двадцатого в этом матче.

Штраф Маркварта продолжается. Вбрасывание, Бостон еще тридцать секунд в меньшинстве. Короткая борьба, шайба уходит назад к защитникам Гуралс, оттуда — сразу на Краудера, который все еще на льду. Короткий разгон, защитник Варлокс отлетает в сторону словно кегля, восемнадцатый выходит один на один. Щелчок, шайба идет просто, но Кэйт рассчитывает на добивание. Патрик отбивает ее клюшкой, глядя, как черная таблетка проворно скользит вдоль борта. Сигнал возвещает что Бостон снова впятером, и тут волосы на загривке вратаря встают дыбом. Неправильная комбинация — Краудер не перехватывает шайбу — он продолжает атаку. Атаку на ворота.

Они сталкиваются — за доли секунды Руа успевает увидеть поднятую для удара клюшку форварда. Она с треском раскалывается о шлем, потом следует тяжелый удар плечом в грудь. Вместе с воротами их сносит к заднему борту, на перехват бросаются защитники. Через мгновение в зоне Монреаля начинается общая свалка, куда выскакивают игроки со скамеек. Арбитры даже не пытаются вмешиваться — такой взрыв не остановить.

Патрик, сбросив ловушку, молотит Краудера в челюсть, свободной рукой не давая сорвать с себя шлем. Тут у него преимущество, хотя кажется что кости «медведя» отлиты из чугуна. Трибуны содрогаются от рева — десять тысяч болельщиков одновременно дерут глотки в отчаянном стремлении поддержать команду. Патрик и Уэйн сшибаются шлемами.

— Ты что творишь? — сипит Руа. Но перед собой он не видит человека — перекошенное лицо больше походит на восковую маску. Глаза Краудера пустые, лишенные воли и мысли — только ненависть переполняет их. Ненависть чужая. Разорванные ударами губы раскрываются, обнажая щербатый оскал.

— Сегодня ты сдохнешь, чужак.

Этот булькающий хрип смутно похож на людскую речь. Даже голоса рекрутов не бывают такими. Это колдовство — вудуистское, без сомнения. Кто-то говорит через тело Краудера. Кто-то, кто и заставил форварда напасть на вратаря — совершить поступок немыслимый для такого опытного рекрута-тафгая.

Драка перекидывается на трибуны — монреальцы проникают в сектор бостонских болельщиков, пустив в ход табуреты и бутылки. Через громкоговорители слышатся призывы к спокойствию, но их едва можно разобрать в безумной какофонии всеобщей драки.

Краудер пытается пальцами добраться до глаз Патрика — к счастью, решетка спасает. Руа бьет его в шею, явственно слыша, как хрустит и проминается под ударами гортань. Но Краудер, кажется, не замечает этого. Теперь он бьет прямо по шлему и от его ударов гнется металл, скрипят заклепки. Кровь с разбитых кулаков мелкими брызгами покрывает лица противников.

Спасение приходит внезапно — кто-то сжимает горло Кэйта клюшкой и рывком тянет на себя. Огромная туша поддается, освобождая Патрика, а «медведь» падает на спину, придавливая спасителя.

Патрик потряс головой, приходя в себя. Краудера оттащил игрок Бостона — седьмой номер, защитник Бурк. Драка вокруг постепенно стихает — на трибунах ее жестоко давили энфорсеры, на льду — арбитры и игроки обеих команд. Словно пелена безумия, охватившего всех, внезапно спала. Краудер, зачинщик, лежит без движения. На губах у него пузырится багровая пена, одна из рук превратилась в кровавую культю, горло посинело и отекло. Наконец, прорываются медики, осматривая почти десяток лежащих на льду игроков.

— Будет суд, — хрипит кто-то из Монреальцев. Голос его так изменился, что и не узнать кто это. — Чертов Кэйти сорвался с катушек. Десять к одному, что это операторы его заставили.

— Нет, — выхаркивает вратарь. — Не операторы. Кто-то другой.

* * *

Впервые, сколько Патрик себя помнит у него не получается уснуть. Тренировочный лагерь Варлокс давно погрузился в темное безмолвие, не нарушаемое ни одним звуком, а он все лежал на жесткой койке и смотрел в потолок. Усталость пульсировала внутри, но она же не давала закрыть глаза. Усталость и другое, непонятное чувство.

В комнате кто-то был. Патрик не видел и не слышал его, но знал — он совсем рядом, в паре шагов. Похоже, предок. Хоккеист, судя по тому, что тренировочный лагерь устраивался в этом месте уже добрую сотню лет.

— Я тебя чувствую, дух. Назовись и скажи, что тебе нужно.

— Жаль тебя, — голос походил на шелест сухих листьев или шуршание камыша на ветру. Звучал он словно бы отовсюду. — Полчеловека, чужак, почти мертвец. Разменная карта в большой игре.

— Кто ты?

— При жизни звался Жак Плант.

Патрик молчит, удивленный. Плант был великий хоккеист. Великий вратарь.

— Я видел твою маску. Говорят, ты сделал ее из черепа кровного врага.

— Мудрому человеку враг может дать больше, чем друг — глупцу. Я был тем, кем был, благодаря моему врагу. Потому и пришел к тебе.

Патрик прикрыл веки. Хотелось не шевелиться, ничего говорить, не думать даже.

— У тебя тоже есть кровный враг. Он или уничтожит тебя, или возвысит. А может и то, и другое.

— Что плохого я ему сделал?

— Дело не в тебе и не в нем. Все, что происходило или произойдет между вами — следы изменений, охвативших весь тот мир. Ты — чужак, прибывший из иной реальности. Это не твое тело и не твое имя. Даже душа твоя — лишь обрубок той, что была раньше. Останешься таким — и она сгниет, обратится в ничто, навечно оказавшись запертой в нашем аду. Твой враг всячески будет добиваться этого.

— И что же мне делать?

— Следовать путевым знакам. Хоккей — твой первый знак. Твое новое тело — второй. Высший трофей — третий. Ты держал в руках Кубок Стэнли?

— Нет. Дух Кубка ревнив и не терпит недостойных рук…

— Дух хранит великую ценность. И отдаст ее лишь тому, кому она предназначена. Может ты и есть тот самый…

— Что за ценность?

— Уроженцам этого мира знать такое не дано.

— А мое тело? Что с ним?

— Тело не принадлежит тебе. От того, твоя власть над ним куда выше, чем у любого другого. Ты и сам это должен чувствовать. Используй это.

Повисла тишина. Какое-то время Патрик молчал, размышляя над словами духа, невольно пропустив момент, когда тот ушел.

В задумчивости Патрик сел на кровати, обхватив голову холодными, чужими руками. Жак Плант, первый вратарь надевший маску, великий страж врат, доселе не почитавший своим вниманием игроков и операторов клуба. Он явился и подтвердил сказанное юношей-игроком. Подтвердил и даже объяснил — как сумел. Больше подсказок ждать не стоит.

Глубоко вздохнув, Патрик Руа, рекрут-вратарь Монреаль Варлокс, отпустил снедающие его мысли. Сомнения и сожаления не помогут. Он умеет играть в хоккей — значит, он будет играть в хоккей. Особенно теперь, понимая, что ставки в игре стали несоизмеримо выше.

Глава II

Вагон мерно покачивался в такт движению, ритмично стучали под колесами рельсы. «Варлокс» ехали с шиком — в поезде им выделили целых три вагона: первого класса для команды и тренеров, второго — для обслуги, плюс еще вагон-клуб с кухней, баром и кинопроектором. Сейчас кино не крутили — от скудной фильмотеки из пяти лент хоккеистов уже тошнило. Времени было глубоко за полночь, большинство парней уже отправилось спать. В клубе остались всего пятеро: капитан Боб Кэйни, форвард Бобби Смит, Ларри Робинсон, которого в команде называли «Большая птица», вышибала Крис Нилан и Патрик, неведомо как оказавшийся в этой компании. Четверо агентов играли в покер, дымили сигарами и посасывали пиво. Патрик сидел за соседним столиком, молчаливо разглядывая полупустую бутылку в своей руке. За стойкой приглушенно бормотал радиоприемник: играли Grand Funk Railroad. Пиво в бутылке слегка светилось желто-зеленым, в пентакль на этикетке был вписан желто-черный треугольник радиоактивности. Дешевый трюк, попытка использовать модный после войны «мирный атом». Этого добра сейчас везде хватало — где надо и где не надо.

— Сдавай, — проворчал Кэйни. — Что получил Краудер за свою выходку?

— Ничего, — тасуя колоду, буркнул в тон капитану Робинсон.

— Ничего? Шутишь что ли?

— Без дураков, — карты с шелестом легли на стол. — Сказали, что его кто-то из анархов под контроль взял.

— Анархов? — переспросил Бобби Смит. — Это что еще за хрень?

— Местные радикалы-вудуисты. Что-то среднее между подпольной ячейкой комми и религиозной сектой, — пояснил Нилан, больше других знакомый с вопросом. У него отец был зеленым беретом, был в Европе, когда ядерный пламень бушевал там. Вернувшись, Нилан-старший сынка пророчил в энфорсеры, натаскивал всячески. А Крис назло родителю, подался в хоккей. Правда на льду он занимался тем, чему отец и учил — надирал задницы всем, до кого дотягивался. Лениво скосив взгляд на карты в руке, он многозначительно пыхнул сигарой и продолжил:

— Я официалам верю. Мелкий терроризм очень в духе этих ребят: добавить зачарованных психотропов в водяной коллектор, сделать куклу заезжей звезды и заставить ее смешно подрыгаться при всем народе… Чертовы школьники.

— Что-то я не слышал, чтобы они раньше хоккеистов трогали, — недоверчиво заметил капитан. Нилан только плечами пожал:

— Я тоже. Но, как говорил мой папаша, все на свете когда-то случается в первый раз. Поднимаю.

— Чек, — Бобби Смит обернулся к Патрику, словно только что заметил его. — Эй, голли, а ты чего здесь сидишь? Поспал бы. Тебе завтра в рамку.

— А тебе — на лед. К Проберту и Кокуру.

Четверка за столом замолчала, удивленно уставившись на Патрика.

— Черт возьми, рекрут пошутил! — хлопнул себя по бедру Нилан. — Клянусь, я такого раньше никогда не видел. Эй, Руа, это ты только в поезде такой или и на земле можешь?

Патрик отхлебнул пива, поднялся и молча вышел из вагона. Голова опять разболелась, да так, что разогрелась под черепом титановая гильза с прахом тотемной крысы. Он все еще чувствовал недоуменные взгляды на своей спине, и взгляды эти были ему неприятны. Кажется, именно они заставляли голову болеть. Впрочем, в одном Смит был прав — пора в койку.

В свое купе Руа вошел, не особо заботясь о шуме. Сон рекрута крепкий, простым шумом его не разбудить, а трое соседей по купе, само собой, были рекрутами. Патрик присел к стоящему на полу ящику магнитофона-бобинника. Так и есть, пленка не смотана. Клацнул переключателями, прислушался к монотонному жужжанию бобин. Пока шла перемотка, нашел и подключил наушники. Через пару минут щелкнул стопор, Патрик привычно переключил тумблеры, слегка подкрутил резисторы тембра и громкости. После чего, не раздеваясь лег на свою полку.

В ушах зазвучало привычное, монотонное бормотание. Ежедневный курс молений и заклятий, вечерняя половина. Против отторжения колдовских имплантов, в защиту от враждебных духов, для восстановления плоти и обезболивания души. Душу худдуисты лечить не умеют. Могут только обезболить. Хвала прогрессу, что оператору не надо читать это каждому рекруту отдельно. Четырех кассетников обычно хватает. Правда запись с рассветом теряет силу — операторам приходится начитывать ее каждый день заново. Но один раз, а не двадцать, к тому же дважды в день.

Сквозь монотонный напев почти не было слышно стука колес. «Атомик Хаски», знаменитый трансконтинентальный экспресс, выехал из Вашингтона в одиннадцать вечера и прибудет в Детройт в четыре утра, преодолев за это время без малого пятьсот миль по Северным Пустошам. Со времен первой Американо-Советской войны поезда занимают особое место в жизни Северной Америки. Это что-то вроде подвижных государств, живущих по своим правилам и законам. Работник поезда никогда не заговорит с пассажиром, не ступит на землю за пределами железнодорожной полосы. Эти люди рождаются, живут и умирают в поезде, всю жизнь проводя в бесконечном движении. Такова плата за право пересекать пустоши, полные враждебных духов и радиоактивного снега. Большая часть курсирующих ныне поездов была создана очень давно, при помощи передовых тогда технологий и могущественных пактов с духами дорог и богами странствий. Теперь, укрепленные свинцом, химическими сорбентами и охранными чарами стены вагонов — это все, что отделяет людей, железнодорожников и пассажиров, от смертоносного дыхания ядерной зимы.

Зима… Fimbulvetr — так называют ее Далин и Нэслунд, рекруты-скандинавы. В их родной религии так называется великий холод перед Рагнареком, зима в которую духи умерших вырвутся из Хельхейма на горе живым. Точность этого предсказания заставила многих обратиться к скандинавскому язычеству.

Оба, и Далин, и Нэслунд — беженцы, искалеченные атомной войной. Оба добрались до Канады уже при смерти: лучевая болезнь, прогрессирующие раковые опухоли, нарушенный метаболизм, сожженные легкие. Но в отличие от сотен других беглецов, у них, профи, был шанс на спасение. Лучше жить рекрутом, чем долгие месяцы умирать, думая только, как протянуть от одной дозы морфина до другой.

Или нет?

Заклятья по очереди «будили» имплантанты в теле Патрика, заставляя их вибрировать, покалывать, остывать или нагреваться. Процедура не самая приятная, но он уже успел привыкнуть. Хуже, когда случалась задержка: собственное тело начинало тихий бунт, сводя с ума мелкими неконтролируемыми движениями, легкими галлюцинациями, фантомными болями. Говорят, что через три дня без заклятий, начинались вещи куда пострашнее, но сам Патрик до такого еще не доходил.

Завтра вечером — игра против «Рэд Когуарс». Некогда сильный клуб, ныне переживающий не лучшие времена. Завершающий пункт в коротком турне «Варлокс» по маршруту Квебек-Вашингтон-Детройт. Предыдущие два визита окончились поражением — после пяти побед подряд дома. Детройт — не самая сильная команда, форварды там так себе, зато тафгаи — лучшие в лиге. «Братья-мордобои» Кокур и Проберт в этом сезоне успели нокаутировать не один десяток противников, да и левый нападающий Жерар Галант, даром что низкорослый и худощавый, от них не слишком отстает.

Бормотание в наушниках утихло, через пару секунд щелкнула, смотавшись до конца, бобина. Патрик снял наушники, достал из сумки пузырек с таблетками, высыпал три штуки на ладонь, отправил в рот. Все, необходимые процедуры окончены. Можно спать — хотя спать осталось пару часов, не больше.

Сквозь мерный стук колес иногда слуха касался протяжный вой ветра за окном. Стремительно проносилась мимо Северная пустошь, погруженная в густой мрак. Города-призраки, по самые крыши заметенные снегом, иногда мигали навстречу поезду мертвенными, бледными огоньками. Никто толком не знал, что это за огни и кто их зажигает. Одни считали, что это духи умерших имитируют жизнь, которая давно закончилась в этих местах. Другие спорили, что это выжившие, неспособные покинуть эти проклятые места, влачащие жалкое существование, полное боли и лишений. Патрик не знал, кто из них прав. Если честно, его это совершенно не волновало.

* * *

Детройт встретил канадских хоккеистов мрачной, почти гробовой тишиной. Здание вокзала промерзло так, что даже изнутри стены его были покрыты наледью. Выстроенное в лучшие для США времена по всем канонам конструктивизма, теперь оно выглядело заброшенным. Множество стремящихся ввысь прямых линий, большие окна, высокие потолки, огромные пространства внутри — все это теперь стало неуместным, неоправданным. Не было никакой возможности поддерживать здание в порядке и даже отапливать его как следует. Немногочисленные пассажиры ютились возле массивных нагревателей, переделанных из старых крупнолитражных движков. Громкоговорители установленные на стенах, с хрипом и треском извергали из себя приветственные спичи для гостей города:

«…результатом деглобализации и многочисленных военных конфликтов стало резкое сокращение поставок нефти и коллапс ее мирового рынка. Это вынудило ведущие автомобильные компании к кардинальным изменениям в производстве. В этот сложный период гениальными инженерами корпорации „Джи-Эм“ был предложен принципиально новый двигатель для авто, превосходящий ДВС во всем: мощности, экономичности, надежности и экологичности. Это был реактор микроядерного синтеза, компактный, простой в обслуживании, экологически чистый и не требующий заправки раньше, чем после десяти тысяч миль пробега…»

Автобус встречал их прямо у входа. Патрик взглянул на небо. Низкое, свинцово-серое, с рваными узорами туч, оно выглядело зловеще, недобро. Высотки, подпирающие его, слепо пялились на гостей провалами выбитых окон. Центр Детройта производил гнетущее впечатление — покинутый, обветшалый, лишь кое-где заселенный беженцами и маргиналами.

— Так парни, живо в автобус, — второй тренер Жак Лаперрьер для убедительности помогал себе руками, по одному заталкивая сонных хоккеистов в двери автобуса.

— Полегче, тренер, — поморщился Нилан, которому очередная команда Лаперрьера пришлась прямо в ухо. — И так башка трещит…

— С чего бы это, Криси, детка? — ехидно поинтересовался тренер. Тафгай скорчил невинную рожу:

— Акклиматизация, тренер. Влажный воздух, давление… ну вы в курсе. А еще говорят, здесь радиационный фон выше.

Послышались короткие смешки агентов. Рекруты молча занимали свои места.

— Так кончай препираться и залезай в машину, — рявкнул Лаперрьер и с силой пихнул Нилана ладонью в спину. К счастью, тафгай не сопротивлялся — иначе тренер, даже протаранив его плечом, не сдвинул бы с места.

Гостиница оказывается гнетуще-массивной многоэтажкой с выгоревшим, растрескавшимся фасадом и половиной заколоченных этажей. Портье, небритый, с воспаленными, запавшими от пьянства глазами, выдает им ключи, но отнести их вещи наверх некому. Лифт, к счастью, еще работает.

Патрик делит комнату с другим вратарем-рекрутом, Дагом Соетартом. Даг в хоккее уже одиннадцатый год, этот сезон — его последний. Худду-операторы говорят, что рекрут не должен чувствовать зависти или злости к партнеру по команде, но то, что говорят и то, что есть на самом деле — это разные вещи. Соетарт боится окончания своей карьеры, боится отправиться на свалку, хоть и понимает, что уже сейчас разваливается на куски. Патрика, пришедшего очевидно для замены, он сделал виновником происходящего с ним. Открыто Даг этого не показывал, но постоянно устраивал Патрику какие-то мелкие подлости: прятал вещи, мешал спать, вмешивался в ритуалы, портил обереги и талисманы.

От того у Руа не было никакого желания оставшиеся до раскатки пять часов торчать с ним в одной комнате. Оставив вещи в номере, он спустился вниз, рассчитывая убить время перед телевизором в ресторане.

— Парень, сейчас шесть часов утра, — мрачно бросил из-за стойки портье, когда Патрик пару раз дернул ручку ресторанной двери. — Приходи через часик-полтора. Поспи пока или там не знаю, душ прими.

— У вас нет горячей воды.

— Прими холодный. Вы ж эти, спортсмены, — невозмутимо парировал портье, листая под стойкой какой-то потрепанный журнал. Похоже, довоенный. Сейчас на такую полиграфию не расщедривались даже крупные издательства. На истертой, засаленной бумаге голые девки выглядели прожженными проститутками.

— А закусочные тут поблизости есть? — спросил Руа. Портье поскреб щетинистый подбородок.

— В квартале отсюда вниз по дороге.

— Спасибо.

Патрик вышел на улицу, оглянулся. Снег здесь не выпадал уже пару недель — тот, что лежал на земле свалялся и посерел от пыли и сажи. Вдоль дороги стоял пяток машин со спущенными колесами выбитыми стеклами и блеклыми, в ржавых пятнах корпусами. Детройт, автомобильная столица континента, никогда не испытывал проблем с отсутствием авто — только с наличием. До второй Американо-Советской машин выпустили так много, что после нее их просто некуда стало девать. Люди умирали, а железо оставалось.

Вокруг было пусто, ни одного прохожего. Никто не спешит на работу, ни пешком, ни на транспорте. Возможно, в этом районе просто негде работать. Так даже лучше — после четырех дней в дороге, когда от товарищей по команде не спрятаться, Руа хотелось немного побыть одному.

Закусочная, про которую говорил портье, оказалась закрыта — последние пару лет, не меньше. Витрина была заколочена почерневшими от плесени досками, стекло — разбито, мебель внутри перевернута и поломана. Постояв немного, Руа двинулся дальше. Возвращаться в гостиницу не хотелось, тем более, что ресторан еще не открылся. Дошел до ближайшего перекрестка, свернул направо. Эта улица оказалась ни чем не лучше предыдущей. Такие же брошенные, разбитые машины, темные провалы окон в заброшенных домах, заколоченные потрескавшейся фанерой витрины закрытых магазинов. Говорят, Детройт и до войны переживал не лучшие времена, но сейчас дела для него шли в конец плохо.

Патрик сверну в квартал, сам до конца не понимая, зачем. Здесь было больше мусора, больше следов мародерства. Забрали все, что составляло хоть какую-то ценность, даже металлолом. Кому могло понадобиться ржавое, облученное железо?

Сквозь выбитые окна Патрик видел брошенные квартиры — разворованные, облезшие, драные обои на стена покрыты убогими граффити, мебель сломана или сгнила, повсюду пустые бутылки, шприцы, упаковки из-под таблеток.

Он прошелся мимо одного дома, второго, третьего. Остановился.

Кто-то рассматривал его. Спрятавшись, затаившись как мышь, неизвестный буравил Патрика внимательным, настороженным взглядом. Это крестик, вживленный в большой палец правой руки. Такой талисман незаменим для хоккеиста — на поле неплохо знать, кто тебя пасет — может дать лишний шанс ускользнуть от хип-чека или чего похуже. А вратарю помогает понять, куда целится нападающий.

Патрик прислушался. Тихо скрипели на ветру ржавые петли, где-то в отдалении что-то утробно и низко гудело. Потом послышался скрип подошв по бетону. Проблема в том, что скрипело не с той стороны откуда смотрели.

Патрик оглянулся. Из парадного, покачиваясь, вышел человек. Одежда на нем давно превратилась в бесформенные тряпки, голова безвольно опустилась к плечу, взгляд застыл, рот приоткрылся. Опухшее, сине-зеленое лицо, скованные движения, неестественная осанка… Кадавр.

Они с Патриком уставились друг на друга. Потом кадавр повел резко плечами — так, что руки хлестнули его по бокам, словно канаты. Руа бегло осмотрелся, подыскивая под ногами что-нибудь для защиты. Хорошо сгодились бы труба или палка, но ничего такого не нашлось.

Бокора рядом не было, а значит кадавр — дикий. Или злой дух вселился в мертвеца, или бокор потерял одного из стада. В любом случае, ничего хорошего такая встреча не сулила. Дикие кадавры в присутствии живых становились агрессивными, часто нападали. И те из людей, кто считал их глупыми и медлительными, страдали от их зубов и когтей больше всего.

Мертвец со сдавленным хрипом бросился на Патрика, порвав дистанцию в один стремительный прыжок — этому не помешала ни сломанная нога, ни явные проблемы с позвоночником. Руа едва успел подхватить обломок кирпича, когда темные, в пятнах пальцы кадавра уже были в дюйме от его лица. Отскочив в сторону, вратарь с размаху опустил камень на голову твари. Череп разлетелся легко, словно перезрелая дыня. Труп пробежал еще пару шагов, потом рухнул навзничь, продолжая конвульсивно дергаться. В этот самый момент из соседнего дома раздался пронзительный визг. Развернувшись, Патрик бросился на звук, пинком вышиб трухлявые останки дверей, пробежал пролет по сбитой, растрескавшейся лестнице. Вратарская работа учит хорошо ориентироваться на звук — толковый голтендер может по шороху шайбы о лед определить расстояние до нее, ее скорость и траекторию. Так что вычислить откуда кричали оказалось несложно.

Вбежав на второй этаж, Патрик замер. Доля секунды и булькающее ворчание кадавра подсказало куда бежать дальше. Промчавшись по коридору, он вскочил в одну из квартир, с разбегу налетев на сгорбленного, смердящего мертвеца. Схватив его за плечи, Руа швырнул тварь в сторону, хорошо приложив о стену. Пока кадавр поднимался и разворачивался, Патрик подхватил старый ящик от телевизора и швырнул прямо в него. Выиграл еще несколько секунд.

В глубине комнаты стояла девочка — маленькая, ростом едва по грудь Патрику. Без лишних раздумий Руа подхватил ее за руку, потащил наружу. Кадавр за спиной взвыл, бросился следом. Подхватив девочку на плечо, Патрик нырнул в ближайшую квартиру, на ходу повалил за собой ржавый остов холодильника, подбежал к окну. Из окна — десять футов до кучи битого кирпича. Неудачный прыжок, да еще с грузом на плечах, может поломать ноги. За спиной кадавр с грохотом протаранил баррикаду.

— Держись за шею, — помогая девочке перебраться себе на спину, выпалил Руа. Сам же, высунулся в окно, повернулся, повис на руках, скребя по щербатой кладке ногами. Кадавр ворвался в комнату, высунулся в окно. Девчонка завизжала так, что зазвенело в ушах. Повиснув на вытянутых, Патрик разжал пальцы.

Удар, ступни и колени отзываются болью, тело заваливается на бок, все, о чем думает Патрик — как не привалить девочку. Они скатываются с кучи обломков, руки девочки разжимаются, Патрик поднимается на четвереньки. Через секунду на камни неуклюже падает кадавр. Еще не поднявшись, Руа подхватывает первое, что попадается под руку и наотмашь бьет еще не поднявшегося мертвеца. За первым ударом следует второй, третий, четвертый. Мышцы начинают ныть, амулеты в костях — пробивать короткими разрядами. Кадавр тяжело хрипит, бессмысленно суча по битому кирпичу конечностями. Патрик смотрит на свою руку — в ней покрытый мерзкой гнилой кашей арматурный прут с остатками бетона. Он с отвращением отбрасывает оружие, ищет взглядом девочку.

— Ты как, цела? — спрашивает он, переводя дух. Только теперь у него получается рассмотреть ее как следует. Грязная, болезненно худая, одета в бесформенное серое рванье. На темном от грязи лице — большие, широко распахнутые глаза с расширенными от страха зрачками. На шее — целый ворох каких-то истрепанных оберегов, амулетов, ладанок, на запястьях — многочисленные плетенки, подвесные мешочки, узелковые браслеты. На ногах — заношенные кроссовки, рваные джинсы, все в пятнах, на теле — растянутый красный свитер, рассчитанный на человека раза в два больше, с обвисшим горлом и оборванным рукавом, из которого девочка соорудила повязку на голову. Наметанный глаз так же отмечает хирургические стежки на шее, вдоль челюсти к уху, а память тут же добавляет разницу в хвате левой и правой (скрытой под свитером) рук.

Девочка посмотрела на него снизу вверх, шмыгнула носом.

— Н-н-нормально.

— Как тебя зовут? — спросил Патрик, оглянувшись. Похоже, больше «диких» поблизости не было. Для него было странно вот так просто разговаривать с кем-то не из клуба, не связанным с хоккеем. Тем более с ребенком. Но с другой стороны он ощущал, что это важный для него разговор. Удивительно важный.

— Хелен. А т-тебя?

— Патрик. Патрик Руа. Я провожу тебя домой. Одной ходить опасно.

— Н-не надо, — мотнула головой девочка, опустив взгляд.

— Почему? — спросил Патрик. В затылке ноюще заболело — он явно упускает что-то важное. Важное и очевидное.

— У меня нет дома.

Да, конечно. Можно было догадаться. Руа снова оглядел ее, размышляя, как ему поступить. Пискнули электронные часы на запястье. Зеленоватые цифры показали 7.00. Удивительно, но после такой стычки ничего не болело. Это хорошо — иначе худду-оператор мог отстранить от игры.

— Есть хочешь? — спросил Патрик. Хелен подняла на него недоверчивый взгляд, потом осторожно, с сомнением кивнула.

— Пойдем, — Патрик немного помешкав протянул ей руку. Худая, холодная ладошка легла в его ладонь. Ощущение было непривычное. Совсем непривычное.

Они вышли из квартала и направились вверх по улице.

* * *

— Эй ты, хоккеист! Что за дрянь ты притащил в мой отель? — портье выбрался из-за стойки, сердито пыхтя и морщась. Судя по воспаленным глазам и запаху изо рта, ночью он хорошо выпил и теперь мучился похмельем. Хелен вжала голову в плечи, сильно сжав ладонь Патрика.

— Черт меня дери, где ты подобрал этот мусор? Она блохастая, наверное… Так, давай, выводи ее отсюда! Слышишь? Выводи или я выведу…

Патрик шагнул навстречу портье, почти упершись грудь в грудь. Ростом он был выше, но массой явно уступал — хоть центр тяжести у портье явно был в уродливо выпирающем брюхе. Правда, мясо на руках тоже имелось.

— Пропусти.

Портье выставил вперед нижнюю челюсть и вытаращил глаза. Желтые белки в красных прожилках капилляров выглядели отвратительно.

— Черта с два! А будешь вякать — сам вылетишь из отеля! Как, мать его, пробка из бутылки! Уразумел, поганый кана…

Мощный удар отправил его на пол. Патрик заметил появление Нилана, а портье, к несчастью, слишком пристально глядел на Руа. За что и поплатился — оскорбляя хоккеиста всегда нужно помнить, что с ним оскорбляешь еще тридцать человек команды.

— Что за хрень?! — приподнимаясь на локтях, промычал он. Нилан бил вполсилы, полновесный удар отправил бы несчастного в глубокий нокаут. Но даже такого удара хватило, чтобы оглушить и сбить с ног.

— Тебе босс не говорил, что грубить клиентам нельзя? — криво ухмыляясь, поинтересовался Крис. — Или нам позвонить и рассказать ему, что ты только выгнал из его отеля пятьдесят постояльцев?

Эти слова подействовали на портье отрезвляюще. С дурацким выражением, застывшим на лице, он сидел на полу, открывая и закрывая рот как огромная рыба.

— А теперь слушай меня и слушай очень внимательно, — Нилан присел перед ним на корточки. — Если ты еще раз что-то тявкнешь на кого-то из моего клуба, я возьму твою голову и сломаю ей эту чертову стойку. Уразумел?

Портье судорожно кивнул. Крис довольно оскаблился:

— Хороший мальчик. Давай, ползи в конуру.

Он поднялся на ноги, повернулся к Патрику.

— Спасибо, — вратарь протянул ему руку. Тафгай удивленно вскинул бровь, но руку пожал.

— Вообще без проблем. Не знаю как вы, а я хочу жрать. Составишь… гм… вы оба, составите мне компанию?

— Как раз туда и направлялись, — кивнул Руа. Нилан хлопнул его по плечу.

— Вот и славно. Заодно расскажешь, что это с тобой за птица.

В ресторане они появились одни из первых — только пара рекрутов, Рик Грин и Стив Руни сидели в дальнем углу, молча работая над своими тарелками. Хелен смущалась, стараясь держаться позади Патрика и не попадаться на глаза ресторанной обслуге. Нилан подвел их к одному из столиков, с шутовской галантностью отодвинул стул для девочки. Та со страхом посмотрела на тафгая, огромного, с жутковатым, бесформенным от бесчисленных драк лицом. Нилан улыбнулся и подмигнул:

— Садись не бойся. Я женщин не бью, — он слегка запнулся, карикатурно изобразил смущение. — Да. Женщин младше шестнадцати — точно не бью.

Хелен слегка улыбнулась, осторожно присела на край стула. Нилан фыркнул, одним движением приподнял ее за плечи, ногой подвинул стул ближе к столу, отпустил. Изумленная девочка оказалась почти зажата между столом и стулом. Довольный собой, Нилан уселся напротив. Патрик наблюдал за происходящим молча, с бесстрастным лицом.

— Хэй, приятель, — не скромничая, через ползала позвал Крис служащего за стойкой. — Пусть нам покушать сделают! Жрать хочу — не могу!

Служащий, обвыкшийся уже с поведением заезжих хоккеистов, покорно кивнул и скрылся за кухонными дверями. Нилан перевел взгляд на девочку, потом на Руа. Выражением лица он явно что-то хотел показать, но Патрик не мог понять, что именно.

— Ты руки мыла? — вдруг обернулся тафгай к Хелен. Та вздрогнула, закивала.

— Не ври. Давай, вставай и дуй в туалет. Во-он та дверь, видишь? Давай-давай.

— А в-вы? — вдруг спросила начавшая уже вставать Хелен. Нилан нахмурился:

— Что я?

— Вы руки м-м-мыли?

— Мы-мы-мы-мыл. Еще в номере. Дуй давай.

Девочка, недовольно нахмурившись, пошла к туалету. Когда дверь за ней закрылась, Крис через стол наклонился к Руа.

— Слышь, голли, это кто? Ты где ее откопал? Ей же лет двенадцать, а может и меньше! тЫ глупостей не натворил случаем?.. Да и чумазая она…

— На нее напал кадавр, — спокойно ответил Патрик. Крис какое-то время подождал продолжения. Не дождался.

— Кадавр напал. Ну теперь-то понятно! Кадавр напал, кадавр напал… Какого дьявола ты девку в отель притащил?!

Патрик задумался. Готового ответа на этот вопрос у него не было. Он вообще не задумывался о том, что будет делать с Хелен после того, как накормит завтраком. За спиной Криса, служащий включил телевизор. Затрещал статикой кинескоп, медленно проступило блеклое, размытое изображение. Говорящая голова вещала что-то о погоде на сегодня: небольшой снег, возможно с дождем, уровень гамма-излучения — тридцать восемь грей.

— Ты не отмалчивайся. Тренер все равно спросит.

Патрик посмотрел на него. И снова ему показалось, что Нилан на что-то намекает. На что-то непонятное, не помещающееся в мозгу рекрута.

— Я хотел отвести ее домой. Но дома у нее нет. И я решил ее накормить завтраком.

— А потом?

Руа снова задумался. Ответ нашелся сам собой, словно кто-то подсказал ему.

— Я возьму ее на игру. Попрошу у тренера место на трибуне для жен и родственников. Пусть она там сидит — на Арене тепло, можно выпить горячего и поесть.

Нилан хрюкнул, сдерживая смех, хлопнул Патрика по плечу:

— Хотел бы я посмотреть, как вытянутся рожи у наших «звездных жен», когда они увидят рядом с собой такую… Только есть одна проблема, приятель.

— Проблема?

— Да, проблема. Право получить место на трибуне жен есть только у агентов. Может это потому, что у рекрутов с женами нескладуха?

Патрик не ответил. Тафгай прав, но нужно поговорить с тренером. На прошлой игре на «трибуне жен» было много свободных мест.

— Ладно, не переживай так, голли, — Крис вытер выступившую в уголке глаза слезу. Похоже, ему очень хотелось засмеяться во весь голос. — Я тебе помогу. Только ты отмой свое чудо немного. Хотя бы лицо и руки, ладно?

Меланхоличный парень в застиранной белой сорочке и черном жилете выставил перед ними тарелки с завтраком. Нилан состроил скептическую мину и лениво ковырнул ложкой дымящуюся серую массу.

— Синт — это всегда лотерея, — заявил он. — Перед тем как попробовать, хочешь-не хочешь, а гадаешь — ты первый кто это ест или второй?

Патрик невозмутимо принялся за еду. Несмотря на пугающий внешний вид, на вкус здешняя еда была ничего. Ароматизаторов, вкусовых добавок и усилителей вкуса не жалели. Могли бы и форму придать более приличную, но видимо в оплату номера формованные блюда не входили.

Синтетический рацион или коротко «синт» был основной пищей в США и Канаде еще со первой Американо-Советской. Ядерная зима и пробужденные духи уничтожили почти все фермы и пастбища. Несколько лет после Пробуждения в новейшей истории назвали «Великим голодом». Из-за перебоев с едой около трети населения мегаполисов вымерло от истощения и болезней. Появление синта решило проблему, хотя и вызвало волнения в обществе. Самые скандальные слухи говорили, что основой для синта служила мертвечина и испражнения. Доказательств тому, правда, представлено не было. Постепенно слухи улеглись, и люди перестали возмущаться. А натуральная еда стала предметом роскоши, доступным только элите.

Патрик не заметил, как вернулась Хелен. Она молча села за стол, подвинула себе тарелку и взялась за ложку.

— Сп-пасибо, — сказала она тихо, бросив на Патрика короткий взгляд, в котором угадывался какой-то непонятный ему посыл. Не зная как реагировать, он кивнул. Хелен молча принялась за еду — быстро и жадно.

— Хороший аппетит, — заметил Крис. — Мне бы такой. Хотя… спорим, после игры я тебя обставлю? Ты и полпорции не успеешь оприходовать!

Хелена, не прекращая есть, снова посмотрела на Патрика. Эти взгляды уже начали его беспокоить — раньше на него так не смотрели. Раньше на него вообще никто не смотрел, кроме тренера и операторов. Нилан снова хрюкнул и приналег на еду.

— Поедешь со мной на игру, — сказал, наконец, Руа. Хелен остановила ложку на полпути ко рту. Подняла брови. Потом бросила короткий взгляд на Нилана, упорно разглядывавшего однородное месиво синта в своей тарелке. Патрик подумал немного и добавил:

— Если хочешь. Там тепло и можно купить еды.

— А п-потом? — тихо спросила девочка. Снова этот вопрос. Патрик поймал себя на мысли, что за всю карьеру рекрута он никогда не задавал себе этого вопроса. Что будет «потом» решали за него другие. Тренер, менеджер, оператор. Все, что требовалось от него — защищать ворота. В игре не бывает никакого «потом», не бывает будущего, как не бывает и прошлого. Есть одно бесконечное настоящее, суженное до размеров шайбы, пытавшейся проникнуть в ворота.

— Потом я уеду, — сказал Патрик.

Хелен какое-то время смотрела на него — наверное, ждала чего-то. Потом кивнула:

— Хорошо.

В телевизоре за ее спиной мелькали мутные, дрожащие кадры, на которых энфорсеры в броне, шлемах избивали длинными дубинками людей с плакатами и транспарантами. Диктор комментировал: «Массовые выступления профсоюзных рабочих против использования труда кадавров… подтвержденные факты нападения на бокоров… городские власти санкционировали применение адекватных мер… подозревают участие подпольных коммунистических ячеек…»

Хелен отодвинула пустую тарелку. Патрик быстро закончил свою порцию, поднялся.

— Пойдем.

— К-куда? — встрепенулась девочка.

— Ко мне в номер. Умоешься, приведешь себя в порядок. Я дам тебе другую одежду.

— И в-все?

Патрик задумался.

— Да. Можешь поспать, если хочешь. Мы выезжаем в «Олимпию» через три часа.

Руа пошел к выходу. Хелен последовала за ним. Нилан остался за столом, все еще ковыряясь в своей тарелке.

— А в-вы? — спросила девочка, когда они вошли в холл. Патрик рассматривал поблекшие, расклеившиеся по швам обои. Когда-то они были ярко-красными с золотым узором. Теперь красный стал грязно-розовым, а золото осыпалось и потемнело. Бронза светильников покрылась зеленым налетом, картины расплылись и выцвели — трудно было даже угадать, что там изображено.

— Я подберу тебе одежду. Потом пойду к тренеру, буду договариваться, чтобы тебе выделили место на трибуне. Потом вернусь. Спать уже не буду. Потом пообедаем и поедем.

Они вошли в лифт. Обязанности лифтера здесь исполнял ржавый однорукий робот, болтами прикрученный к полу. Когда-то верхняя его половина была похожа на манекен в ливрее, но теперь ливрею с него сняли, бутафорскую левую руку оторвали, а краска с лица и корпуса давно облупилась и стерлась, только глаз-детектор горел ярко-красным и выпирал из обломаной ушной раковины сетчатый колпачок микрофона. Робот тихо и прерывисто жужжал.

— Доброго утра, сэр или мадам. Пожалуйста, назовите номер или номера этажей куда вы намерены отправится.

— Третий, — скомандовал Патрик. Дверь со скрипом закрылась, дважды щелкнул рычаг движения, лифт медленно пополз вверх. Хелена покосилась на робота, потом повернулась к Патрику.

— В-вы хотите, чтобы я сд-д-делала вам п-п-приятно? — спросила она. Патрик посмотрел на нее, пытаясь понять, что она имеет в виду.

— Нет, — сказал он после паузы. — Не хочу.

«Так лучше, — решил он про себя. — Пока не узнаю точно, что она подразумевает.»

— Мне не т-т-т-трудно, — сказала девочка и подвинулась ближе к Руа. — Я п-помоюсь перед… этим. Если х-х-хотите.

Теперь Патрик понял. О сексе во время реабилитации ему рассказывали мало, но кое-что он узнал «неофициально» — из разговоров сестер и других пациентов. У него был похожий разговор с одной сестрой. Она тоже называла секс «это». Тогда Патрик решил, что ситуация завершилась для женщины неприятно, хотя и не понял почему. Тема половой связи тогда мало интересовала его. Сейчас интересовала не больше.

— Нет.

Хелен отвернулась. Глухо звякнул колокольчик, скрипнув, раскрылись дверцы, робот дребезжащим голосом сообщил:

— Третий этаж. Всего доброго сэр или мадам.

— Номер триста три, — сказал Патрик, направляясь к своей двери. Девочка, подождала, потом пошла за ним.

— А в-вы х-х-хоккеист? — спросила она вдруг. Патрик кивнул:

— Да. Вратарь.

— Я н-не люблю хоккей.

Руа вставил ключ в замок. Хелен прижалась спиной к стенке справа от двери, стянула с головы повязку. Темные, давно немытые волосы, слипшимися прядями закрыли лицо. Она тряхнула головой, убирая их.

— Жарко т-тут. Это х-хорошо.

Они вошли в номер, переобулись. Из комнаты послышалось недовольное ворчание и скрип кровати. Хелен вздрогнула:

— К-к-кто там?

— Даг Соетарт, мой сосед по комнате. Тоже вратарь. Иди в ванную комнату. Там мыло, полотенце, расческа, зубной порошок и щетка. Можешь использовать все что нужно. Бери те, что с красной полоской. Это мои. Те, что с синей — Дага. Их не бери. Я пока посмотрю тебе одежду.

Он достал сумку. Вратарского снаряжения было так много, что на все остальное места почти не оставалось. С собой Патрик обычно возил только сменное белье и носки. Поразмыслив, он снял с себя шерстяной жилет и достал запасной форменный свитер — великоват, конечно, зато чистый и с рукавами. Хуже обстоял вопрос с обувью и штанами. Подумав, Патрик отправился в соседний номер, к форварду-рекруту Сержу Бойсверту. Из всех игроков «Варлокс» Серж был самым худым и низкорослым. Правда, худым он был по меркам хоккеистов Лиги. В сравнении с девочкой подростком он все равно казался гигантом. Просто чуть меньшим, чем остальные.

— Что случилось? — Бойсверт не высказал ни удивления, ни раздражения. То, что Патрик поднял его с кровати, рекрута нисколько не задело. Пришел — значит надо.

— Я хочу одолжить твои запасные гетры, — в такой же манере ответил Руа. Серж задумался секунд на десять, потом кивнул:

— Хорошо, — и скрылся за дверью.

Рекрут не станет сомневаться, жадничать и задавать ненужные вопросы. Он не спросит «Зачем?», его это не интересует. Он не станет беспокоиться, что их испачкают или порвут — это забота клубного интенданта. Он не поинтересуется «Когда отдашь?» — он придет за ними, когда они понадобятся.

Когда Патрик вернулся в номер, Хелен осторожно выглянула из ванной комнаты. Умытая и причесанная, она стала совсем не похожа на себя чумазую. У девочки была смуглая кожа на которой местами заметны были хирургические стежки, а по линии скальпа темнели стальные скобы. На виске была небольшая татуировка-пентакль.

— Я собрал тебе чистые вещи, — Патрик уложил все на подставку в прихожей. — Белья нет. Вместо носков положил платки, сделай себе обмотки. Обуви тоже нет, но я спрошу внизу. Может быть, рядом есть магазин.

— Сп-п-асибо, — кивнула Хелен и прикрыла дверь.

— Я ухожу. Располагайся. Можешь поспать.

— Х-хорошо.

— Если захочешь уйти, попроси Дага открыть тебе дверь.

Патрик запер за собой двери номера и отправился этажом ниже — к тренеру. Жан Перрон был человеком твердым, принципиальным. Если он изначально был с чем-то не согласен, убедить его было невозможно.

У лифта его окликнул Нилан.

— Эй, голли! Куда собрался? С тренером по поводу своей девчонки договариваться?

— Да.

— Погоди, — Нилан придал лицу какое-то слишком серьезное выражение. — Я с тобой пойду.

Глава III

— Внимание все! Это «Детройт-Олимпия». Пускай, здешние парни не так хороши, как «Квебек Айстроллз», но они куда опаснее вашингтонцев, а вашингтонцы в прошлой игре уделали вас, как дворовую команду! Соберитесь! Полоса проигрышей кончается сегодня! С составами троек все ознакомились? Вопросы есть?

Тренер обводит глазами присутствующих. Настроение у него ни к черту — и Руа, и Нилан знают почему. Через несколько минут начнется раскатка. Операторы закончили все штатные процедуры, теперь просто проверяют и перепроверяют. «Рэд Когуарс» — противник старый. Еще один клуб «оригинальной шестерки», с которым «Варлокс» уже не раз сходились в серьезных схватках. Сейчас из-за войны, разрухи и упадка промышленности клуб, как и город, переживает не лучшие времена, но пара толковых снайперов в его составе все же имеется.

— Тренер, вы о чем говорите? Десять-один! — подает голос защитник Крис Челиос. — Десять-один был счет, когда они к нам в ноябре приезжали! Мы отделали этих облезлых кошек так, как уже пару лет никого не отделывали…

— Челиос, ты что, самый умный? — тренер, выпятив нижнюю челюсть, тыкает в сторону защитника пальцем. — Вашингтон! Долбаный Вашингтон, сопляки, чиновничьи выкормыши — и вы умудрились им продуть! Пора кончать эту полосу! Я хочу, чтобы сегодня было двенадцать-ноль! Тогда я поверю, что вы — «Монреаль Варлокс», а не шайка кадавров. Дуйте на лед и докажите, что достойны носить форму лучшего клуба Лиги!

Агенты отвечают нестройными выкриками, рекруты стучат об пол клюшками. Перрон выходит из раздевалки. Лаперрьер, тренер-ассистент обводит глазами игроков, ободряюще кивает им:

— Давайте, парни. Сделайте хорошую игру.

Лаперрьера в команде уважают куда больше, чем Перрона. У второго тренера за плечами двенадцать лет льда, и все это время — в защитниках Монреаля. Он говорит на одном языке с агентами и знает, как обращаться с рекрутами. Он мало говорит, всегда поддерживает решения перрона, но неким неочевидным образом «сглаживает углы», которые появляются из-за диктаторских замашек старшего тренера.

— Нилан, Руни — помните о «братьях-мордобоях», не давайте им прессовать наших снайперов. Сегодня ваша задача — опека. Ларри, Челлиос, Карверос — обращайте внимание на Айзермана, номер девятнадцать. Парень может быть очень опасным. Остальные — делаем свою игру. Гладко и спокойно, как на тренировке. Все, пошли!

Команды выходят на лед. Полевые игроки начинают раскатку, Патрик привычным маршрутом отправляется в рамку ворот, обводит взглядом арену. Трибуны пустуют — посмотреть матч не пришло и пятисот человек. Внутри холодно — изо рта вырывается пар, многие кутаются, прячут лица под шерстяными масками. Среди зрителей — несколько бокоров «при полном параде», в костяных доспехах, масках-черепах, с огромными связками амулетов на шеях и запястьях. Их присутствие на матче немного странно: правила запрещают вмешательство посторонних колдунов, служба безопасности Лиги пристально следит за этим, отправляя на каждую игру «дежурную когорту» вуду-операторов, следящих за порядком в колдовстве.

«Олимпия» — старая арена. Она хранит память о многих битвах и впитала в себя много крови спортсменов. Здешние предки консервативны и злы, но общая слабость клуба ограничивает их возможности мелким, но злобным вредительством.

Вот и Дженни. Патрик видит, как косятся на нее «звездные жены» — с ярко-красной помадой на губах, неестественно выбеленной кожей, высокими прическами залакированными до деревянной твердости. Среди этих эталонных продуктов индустрии красоты странная девочка в хоккейной форме с мужского плеча выглядит пугающе.

От калитки раскатывают ковровую дорожку, блеклую и вытоптанную. По ней, слегка пошатываясь, проходит болезненно худой мужчина с тонкой шеей и огромным кадыком. У него тонкие усы-перышки и зализанная назад прическа в довоенном стиле. Похоже, он слегка пьян. Опершись о микрофонную стойку он затягивает гимн США. Большая часть зрителей остается сидеть. Хоккеисты Детройта стоят, опираясь о клюшки, большая часть агентов сверлит взглядами лед под ногами, рекруты пустыми взглядами уставились в затылки стоящим впереди.

Певец путает слова в гимне Канады, но кроме нескольких игроков и персонала клуба некому это заметить. Пошатываясь, он удаляется со льда, пара негров скатывает ковровую дорожку, и громкоговорители хрипло извещают о начале матча.

Треск клюшек, шайба отлетает в сторону Монреаля, прямо на крюк Робинсону, «Варлокс» переходят в атаку. Они на голову быстрее и слаженней «Когуарс», те едва успевают за ними. Ледяные предки вихрятся вокруг коньков монреальцев, силясь замедлить их, сбить темп, но обереги на хоккеистах делают свое дело. Оба тафгая Детройта пока сидят на скамейке — тренер, похоже, не торопится играть свой единственный козырь. Защитники же работают из рук вон плохо: первая шайба влетает в ворота уже на второй минуте периода. Едва ощутимая дрожь пробегает по льду — духи арены недовольны.

После первого гола темп игры снижается — полевым неохота рвать жилы в схватке со слабым противником. К тому же, работа худу-операторов совершенно не видна. Кажется, что ягуары предоставлены сами себе, не получая от колдунов и духов никакой помощи. Игра действительно больше начинает напоминать тренировку — на взгляд Патрика слишком рано.

Из-за неудачного проброса, фейс-офф назначается в зоне Монреаля. Номер двадцать пять, Джон Огородник выигрывает, отбрасывает шайбу защитнику, тот перепасовывает Айзерману, который в одно касание отправляет шайбу в правый верхний угол ворот. Уверенная, быстрая комбинация, но Патрик успевает подставить ловушку. Уже влетев в нее, шайба вдруг дергается и, выскользнув из перчатки, падает на лед. Девятнадцатый уже здесь, сталкивается с Челиосом, но успевает добить понизу. Патрик падает на колени, закрыв створку щитками. Удар, шайба отскакивает почти вертикально вверх, Айзерман пытается толкнуть ее грудью, но падает на лед, сбитый Челиосом. Робинсон выбивает шайбу из зоны, у ворот Детройта ее подхватывает вратарь. У «Варлокс» есть возможность смениться.

Теперь их игра становится осторожнее: меньше поперечных пасов, строгая, позиционная игра. Похоже, тренер «Когуарс» этого и ждал: на льду появляется Кокур. Перрон объявляет замену, но поздно — прежде, чем тройка МакФи-Нилан-Ричер успевает выйти на лед, Наслунд прорывает защиту, выходит один на один и со щелчка загоняет шайбу в ворота Грега Стефана. Но еще до того, как шайба оказывается в воротах, Кокур таранит шведа, отбросив к борту. Матс остается на коньках — ошибка, близкая к фатальной. Тафгай сбрасывает краги и под рев сирены рвет дистанцию. Прежде чем ближайшие из «Варлокс» успевают добраться до него, Джоуи левой рукой хватает Наслунда за ворот свитера, а правой наносит один мощный удар в переносицу. Швед сползает по борту и остается лежать. Патрик замечает, что кулак Кокура покрыт ритуальными татуировками. Опасное дело — заговоренный удар может серьезно покалечить. Нилан, уже без краг, под свистки арбитра врезается в Кокура. Толпа нестройно, разноголосо взвывает, предвидя отличную драку. Остальных игроков арбитры и операторы удерживают, но мешать схватке двух тафгаев никто не рискует. Сама «Олимпия» начинает вибрировать от напряжения — духи, наполняющие ее жаждут крови чужаков.

Патрик видит, как Нилан пытается достать противника хуком, мажет, получает скользящий в челюсть, вытягивает левую руку, отодвигая Джоуи. Они бьют почти одновременно — но Кокур все же на долю секунды позже. От удара Криса его голову отбрасывает назад. Собственный удар когуара смазывается, Нилан бьет снова, потом еще и еще. На четвертый удар Джоуи Кокур тяжело валится на лед. У него рассечена бровь, сломан нос. Нилан стряхивает с кулака кровь, с задумчивым видом двигает челюстью, после чего спокойно отправляется на скамейку штрафников.

Тренер «Рэд Когуарс» берет тайм-аут. «Варлокс» так же собираются у скамейки запасных. Руа чувствует как оживают на теле защитные обереги. Чей-то недобрый глаз сейчас направлен на него. Это ощущение привычно в игре, особенно в гостевых матчах, но сейчас оно необычайно сильное для тайм-аута и полупустого зала. Патрик осторожно оглядывается.

На трибунах появилась новая группа зрителей. Их человек десять, в основном черные мужчины. За их спинами можно разглядеть женщину, невысокую, но уверенную и властную. Левая половина лица покрыта темной татуировкой. Рядом с ней — чернокожий гигант, футов семь ростом, массивный и широкий в плечах. Недобрый взгляд принадлежит ему, в этом Патрик уверен. И это больше, чем просто недовольство фаната чужого клуба.

— Руа! Очнись! — Перрон повышает голос. — Ты понял меня? Соберись, сейчас на тебя будут давить. Соберись! Играй так, будто сейчас финал. Давайте, по местам.

Патрик возвращается в створку ворот, доставая из-под панциря мешок с кирпичной пылью. Бормоча заклятия, он бережно восстанавливает первую линию, затем насыпает вторую. Вбрасывание! Борьба идет в зоне «Рэд Когуарс». Патрик трижды касается штанги.

— Со святым Евталием и Святым Иеронимом обращаюсь я к тебе, — произносит он тихо. — Я чужой в обители этой и мое поражение приятно тебе. Но во имя книги о семи печатях я говорю тебе: я — страж врат, а ты есть врата. Во имя сорока квебекских мучеников, погибших во льду, я заклинаю тебя — не противься мне, ибо ты врата, а я страж.

Едва заметная вибрация проникает сквозь перчатку от стальной трубы к плоти. Руа кивает и опускает руку.

Детройт в нападении. Огородник и Айзерман рвутся к воротам, «Варлокс» отступают, занимая оборону. Борьба на входе в зону, короткие быстрые пасы, перехват, снова борьба. Шайба переходит от команды к команде, но никто не может удержать ее: Монреаль — чтобы выбить из зоны, Детройт — чтобы атаковать. Борьба перемещается за ворота, Патрик слышит как трое или четверо сцепляются за воротами, трещат клюшки, агенты хрипло, надсадно ругаются. Айзерман вылетает словно черт из табакерки, вытянув клюшку далеко вперед и коротким движением кисти посылает шайбу в ворота — путь длиной всего в пару дюймов. Бам! Ударившись о штангу та отскакивает — прямо на защитника «Когуарс». Он мешкает с ней почти две секунды, потеряв между коньков, но потом бьет. Робинсон блокирует ее своим телом, она рикошетит к борту, отражается от него, затем летит к Огороднику, который бьет в одно касание. Но это не удар — наброс на Петера Климу который с пятачка отправляет ее в ворота — быстро и точно. Патрик выставляет клюшку, но шайба рикошетит вниз и вперед, упав на полдюйма за линию. Продолжительный рев сирены оглушает, ему вторит надсадный вой болельщиков.

Пропущенная шайба встряхивает «Варлокс». Они переходят в атаку, у Патрика появляется несколько свободных секунд. Чувство тревоги не оставляет — негр продолжает сверлить его недобрым взглядом. Его ли? Странная догадка вдруг иглой пронзает затылок. Патрик прищуривается, стараясь угадать, куда смотрит великан. Не на Руа, это точно. Но почему Патрик чувствует его взгляд?

Новая атака Детройта, слабая и тут же сменившаяся стремительной контратакой «Варлокс». Патрик снова поднимает глаза. Так и есть — негр смотрит на трибуны, на ряды чуть в стороне и ниже его. Туда, где сидят жены хоккеистов.

Руа опускает взгляд, снова сосредоточившись на игре. Дженние он сейчас не поможет, нет никакой возможности попасть на скамью запасных, даже просто передать слова предупреждения. Но и чернокожий не доберется до девочки — «трибуна жен» огорожена сетчатым забором, чтобы оградить от особенно активных болельщиков.

Период оканчивается еще одной шайбой в воротах Детройта — Монреаль восстанавливает разрыв и с чистой совестью отправляется в раздевалку. Патрик останавливается в проходе, машет рукой:

— Дженниа! Дженниа! — девочка слышит его сразу, но почему-то не спешит реагировать. — Дженниа, подойди ко мне!

Она подходит к ограждению, цепляется за сетку руками, слегка трясет ее, словно проверяя на прочность.

— На время перерыва будь, пожалуйста, рядом с раздевалкой.

— З-з-зачем? — в голосе девочки слышится беспокойство.

— Так спокойнее. На трибунах тебе может быть… неспокойно.

Не то, чтобы Патрик не придумал лучшего объяснения, скорее он сам не знал, как правильно выразить словами усиленное колдовством предчувствие.

— Х-хорошо.

Руа кивает, дожидается, пока девочка спустится в проход, после чего указывает рукой вглубь темного коридора.

— Иди за мной.

В этот момент ощущение чужого взгляда усиливается многократно.

* * *

Весь второй период Детройт не дает гостям спуска. Счет выравнивается — два-два. Братья-мордобои отрабатывают свои зарплаты, одного Нилана на них двоих явно не хватает. Патрик отбивает атаку за атакой — на ворота чаще всего накатываются Огородник, Кайзио и Айзерман. Напряжение нарастает, болельщики начинают заводиться. Их выкрики становятся громче, агрессивней — они жаждут крови. Словно красные, мутные волны пробегают по трибунам, заставляя людей подскакивать, потрясать кулаками, рвать глотки. «Варлокс» вырываются вперед только к концу периода — счет три-два, игроки уходят в раздевалку опустив головы, под презрительное, раскатистое «бу-у-у!» зала.

— Соберитесь! — Перро обводит сидящих на скамейках игроков тяжелым, налитым кровью взглядом. — Вы что забыли, с кем играете? Это «Дохлые кошки Детройта»! Соберитесь!!!

— Что с Наслундом, тренер? — спрашивает Робинсон. Перрон награждает его неприязненным взглядом:

— Ларри, отвечай за себя! Почему ты позволяешь этому медведю-Кокуру возить тебя по бортам?!

Номер девятнадцать опускает голову.

— Так-то! — тренер выпячивает нижнюю челюсть. — Соберись! Это всех касается! Идите на лед и порвите этих слабаков!.. Операторы сказали, что Наслунд в этом периоде выйдет на лед. Все, девочки, пора играть!

Одобрительный ропот пронесся по раздевалке. Патрик вытягивает шею, чтобы между створкой и выходящим Перроном увидеть сидящую на скамейке снаружи Дженниу.

— Ты зачем ее сюда притащил, Руа? — перехватывает его взгляд Райен Уолтер, центральный нападающий. — Думал развлечься между периодами?

Его шутку поддерживают бодрыми смешками. Патрик же оставляет ее без ответа. Еще минута — и начнется третий период. Эмоциональное напряжение, охватившее зал, ощущается даже здесь, в раздевалке. Это неприятное чувство. Есть что-то зловещее в этом настрое, внезапно овладевшем людьми.

«Варлокс» выходят на лед. Желтый электрический свет режет глаза, ледяные предки стараются вцепиться в лезвия коньков, духи носятся в воздухе над полем так густо, что кажется даже воздух «нижнего», материального мира дрожит и колеблется. Руа становится в рамку, разминает шею.

Шайба в игре! Монреаль уверенно захватывает инициативу, начинает давление. Номер семь Детройта, Грег Смит, нагоняет своего однофамильца из «Варлокс». Бобби уходит от силового приема, седьмой бесполезно грохает корпусом в борт. Бобби обходит ворота, готовится к удару… Защитник Детройта выкидывает вперед клюшку, тянет на себя. Крюк попадает прямо в гортань семнадцатого, он падает на спину, скрючивается. Толпа восторженно ревет. Свисток арбитра — и Детройт оказывается в меньшинстве. Наслунд, отыгрываясь за нокаут в первом периоде, щелчком бьет с паса на вбрасывании. Стефан отбивает грудью, шайба отлетает к борту, где ее перехватывает Айзерман. Робинсон и Гинграс бросаются на перехват, но Кокур сшибает Ларри на подлете. Свисток, отложенное пенальти, Айзерман обходит Гинграса, выходит один на один. Удар — шайба бабочкой летит в ворота, в полете дважды изменив траекторию. Патрик бросается к ней, но не успевает — она проходит в левый верхний, едва зацепив выставленную клюшку. Счет становится равным, а Детройт остается втроем.

Гол «Варлокс» не заставляет себя ждать. Вбрасывание в центре, быстрый перепас, красные отступают к своим воротам, Монреаль спокойно разыгрывает комбинацию и, обманув вратаря, забивает: Робинсон с подачи Смита. Четыре-три.

Остаток периода команды играют на равных. «Варлокс» сильно сбавили темп — их первая и вторая тройки порядком вымотались. В то же время, «Рэд Когуарс» словно питаются поддержкой зала. Они наседают, канадцы вынуждены играть в глухой защите. За минуту до конца периода вратарь Детройта уходит из ворот. «Когуарс» начинают давить вшестером, но ошибаются — быстрый перехват и с середины поля, без поддержки забивает МакФи. Пять-три. Оставшиеся минуты ничего не решают — победа достается «Монреаль Варлокс». Толпа на трибунах разражается гневными выкриками, стучит ногами, на лед летят пустые бутылки. Осколки стекла разлетаются по льду, разгоняя ледяных предков. Люди поднимаются со своих мест, стягиваются к проходу, начинают трясти сетку ограждения. Патрик беспокойно оглядывается, выискивая в толпе Дженни. Один из болельщиков, с перекошенным от злобы лицом, ловит его взгляд.

— Чего выпялился, чертов лягушатник! Дай только добраться до тебя, я тебе все ребра пересчитаю!

Второй тренер подталкивает игроков, неуклюже стучащих по полу коньками:

— Давайте, ребята, шевелитесь! Шевелитесь!

И тут Патрик замечает возвышающегося над толпой негра — того самого, что следил за Дженни во время игры. Гигант уверенно двигался к «трибуне жен».

— Стой! Куда собрался? — Лаперрьер хватает Руа за плечо. Патрик с удивлением понимает, что тело его уже движется к входу на скамейку запасных, откуда можно достать Дженни. Он пытается высвободится, но тренер держит крепко.

— Руа, стой где стоишь, — он явно удивлен поведением рекрута. — Трибуна под охраной, всех выведут. Давай в раздевалку.

Слова эти звучат разумно, успокаивающе. Патрик почти соглашается с ними, но в то же мгновение перед глазами вдруг появляется лицо Краудера — пустое, неживое. Лицо одержимого.

— Тренер, отпустите, — он говорит спокойно, почти неслышно, но в голосе его звучит что-то, что заставляет Лаперрьера убрать руку. Не страх, нет — ветерана-защитника не так просто испугать. Что-то другое.

— Дженни! — Руа пробирается на скамью, оглядывая сбившихся вместе женщин, испуганно глядящих по сторонам, визгливо требующих что-то от охраны. Девочка тут, немного в стороне от остальных.

— Дженни, иди сюда! — зовет Патрик. — Иди, я помогу тебе перебраться через борт.

Девочка колеблется. Руа видит негра вплотную стоящего у забора. В бушующей, бесноватой толпе он выглядит глыбой спокойствия. Встретившись взглядом с Патриком, великан вдруг улыбается — широкой, неприятной улыбкой, от которой волосы на загривке встают дыбом. Руа замечает, как странно выглядит плоть неизвестно: грубая, бугристая, в темных пятнах. Внезапно, негр разражается оглушительным, протяжным ревом. Ярость, словно огненная волна прокатывается по залу, люди остервенело набрасываются на сетку, начинают ее раскачивать, ломать. Метал отчаянно скрипит под натиском плоти, охрана испуганно пятится.

— Быстрее! — перекрывая шум толпы кричит Руа. Дженни взбирается на сиденье, перепрыгивает на нижний ряд, затем еще ниже. Последний прыжок — Патрик подхватывает ее подмышки и ставит на скамейку запасных.

— За мной, быстро!

Они пробираются в проход, уже опустевший — даже охранники отступили во внутренние помещения. Коридор, ведущий к служебным помещениям, не перекрывается никакими дверями, а значит, толпа может ворваться сюда в любой момент.

Двери раздевалки открыты, слышны возбужденные голоса игроков.

— Стой здесь, — Руа оставляет Дженни прямо напротив раскрытой двери и заходит внутрь. Раздевалка гудит как встревоженный улей.

— Где энфорсеры?! Черт возьми, нас отсюда живыми не выпустят!

— В меня чуть бутылка не попала! Чертовы придурки…

— Пусть охрана делает коридор к автобусу…

— К дьяволу! Пока на улице законников не будет больше чем фанатов, я из раздевалки не выйду…

— Ну-ка тихо все! — голос Перрона поднимается над общим гвалтом, заставляя хоккеистов умолкнуть. Тренер скрещивает руки на груди.

— Мало того, что «дохлые кошки» чуть не надрали вам задницы, так вы еще ухитрились разозлить толпу так, что вас хотят разорвать на части! Что скажете, господа?

Молчание повисает в комнате. Из агентов только Нилан остается спокойным. Он не стал снимать панцирь и джерси, оставил налокотники и наколенники. На ноги натянул просторные штаны и армейские ботинки, поверх джерси накинул кожаную куртку-пилот. Теперь Крис сидел на скамье и спокойно перематывал пластырем костяшки пальцев.

В повисшей тишине голос его прозвучал особенно четко:

— Я скажу, пусть попробуют.

Лицо Перрона перекосилось — с Ниланом у них были тяжелые отношения. И все же, ожидаемой вспышки ярости не последовало. Тренер глубоко и шумно вздыхает, затем снова оглядывает игроков.

— Энфорсеры обеспечат нам безопасный проход до автобуса и эскорт на дороге. В отель не заезжаем, двигаем сразу на вокзал. Вещи дошлют почтой. Вопросы?

Патрик понимает, что должен спросить о Дженни. Он не может просто бросить ее тут, у стадиона. Больше того, ему кажется, что причина внезапного бунта не в очередном проигрыше «Когуарс». Хуже того, зачарованные кости подсказывают Руа, что все происходящее как-то связано с событиями на матч с Бостоном. Он поднимает руку, пытаясь сформулировать просьбу. Перрон удивленно косится на него, явно не ожидая вопросов от рекрута. Но снова, судьба решает за Патрика: Холл наполняется шумом, глухим, хищным ворчанием толпы и звуками глухих ударов. Два одиноких выстрела почти тонут в этом зловещем рокоте, потом в дверях появляется Дженни. Ее трясет от страха.

— Прорвались! — испуганная, она на мгновение перестает заикаться. — Охрана… в-в-в-все. Н-н-негр, верзила…вп-п-п-переди!

— Двери! — Крис реагирует быстро, но недостаточно быстро. Прежде чем игроки успевают закрыть проход, в него вваливаются трое: темнокожий громила и двое люмпенов поменьше. Негр наотмашь бьет Нилана — без подготовки, уверенно, точно. Только закалка тафгая спасает Криса от нокдауна. Он отвечает тут же, одновременно со вторым ударом негра. Оба удара находят в цель, но тафгаю явно достается крепче. Нилан отступает а шаг, обалдело тряся головой. Его выручает Смит — клюшкой полосует негра прямо по горлу. Брызгает кровь — темная, густая. Людвиг точно двойкой валит второго нападавшего — мосластого полукровку с выпученными глазами и рябым от оспин лицом. Грин, рекрут-защитник с гравированной серебряной пластиной вместо левой половины лба, достает третьего ударом завернутой в полотенце шайбы. На ногах остается только негр, остальные в нерешительности замирают в коридоре, не рискуя переступать порог раздевалки. Руа чувствует недовольство местных предков. Раздевалка — для игроков. Всякий, кто не игрок, оскверняет ее своим присутствием. Духи всеми силами будут удерживать поругателей и не важно, что при этом они защищают чужую команду. Руа видит, как негр, харкая кровью, отступает в толпу, затем раздаются подбривающие вопли задних рядов. Но первый же, кто рискнул переступить порог раздевалки получает клюшкой в висок. Дерево с рустом раскалывается, а бедолага отлетает на руки товарищам. По мятой, в масляных пятнах куртке сочится кровь.

— Назад! — зычно хрипит Лаперрьер. — Назад, а то каждому перепадет!!!

Но раж толпы уже и без того поутих. Она начинает растекаться, пытаясь найти щели, по которым можно уйти от энфорсеров. Никому не хочется попасть под протокол подавления бунта. Говорят, в США для этого даже кадавров применят — не тупых и медлительных, а полудиких, голодных и натасканных на человеческий страх. После второй войны граждански бунты стали слишком дорогим удовольствием, чтобы терпеть и увещевать. В эти дни пресекалось подобное быстро, уверенно и жестоко.

Нилан сплевывает на пол кровавой ниткой, утирает губы ладонью.

— Вот это я понимаю, победа, — ухмыляется он, демонстрируя надломленный зуб. — Не зря съездили, да парни?

* * *

— Руа! Ну-ка, погоди. Иди сюда.

Патрик послушно замер, потом развернулся и потопал по узкому вагонному коридору к тренеру Лаперрьеру. Тот стоял в дверях своего купе, упершись руками в проем и выжидательно наклонив голову набок.

— Да, тренер?

— Руа, — Лаперрьер смотрел на него не отрываясь. — Объясни мне, зачем ты потащил с собой эту девчонку? Ты же рекрут! Ты понимаешь, что это ненормально? Что приезду тебя отправят на комиссию спортивных худу-скульпторов?

— Тренер, за девочку просил Нилан…

— Стоп! — Лаперрьер выставил перед лицом Руа раскрытую ладонь. — Даже не пытайся пудрить мне мозги. Нилан в это ввязался, потому что они с Перроном на ножах. Только малышка Крис — тафгай, у которого последние мозги отбили лет пять назад. Потому, ему наплевать и на тебя и на эту Дженни.

Патрик, не отводя взгляда, отрицательно мотнул головой:

— Я думаю, вы ошибаетесь, тренер. Крис надежный товарищ и совсем не дурак.

Что-то изменилось во взгляде Жака Лаперрьера, человека, большую часть жизни общавшегося с рекрутами едва ли не больше, чем с нормальными людьми. Он ничего не сказал — просто смотрел на стоящего перед ним вратаря.

— Тренер, — Патрик продолжил. — Не нужно комиссии. Я буду играть хорошо. Я буду играть лучше, чем играл до того. Не нужно комиссии.

В повисшей тишине было слышно только, как стучат по рельсовым стыкам колеса. Наконец, Лаерьер кивнул.

— Будем считать, что я тебе поверил, — произнес он. — Я скажу Перрону, что это Нилан тебя подговорил, шутки ради. Все знают, что вы, рекруты, ребята безотказные. И все-таки, скажи мне: зачем тебе эта девочка? Надеюсь никаких дурацких затей на ее счет?

— Никаких, тренер. Я… я не знаю, что мне делать с ней. Но что-то внутри говорит, что бросать ее нельзя.

Лаперрьер медленно покачал головой. На губах проступила улыбка. Не обычный его оскал одобрения, которым он отмечал успехи команды, какая-то другая улыбка, которой Руа раньше не видел.

— Все, иди. Отдыхай, — тренер снова стал прежним. Хлопнув Патрика по плечу, он закрыл за собой двери купе.

Руа зашагал дальше по коридору. Это был вагон рекрутов, так что тишина вокруг была полной — насколько вообще может быть в движущемся поезде. Скрипела сталь перекрытий, неразборчиво бормотал духи-хранители, тихо постукивали и звенели оборонные талисманы. Пустошь никогда не спит, она в любой момент готова сожрать непрошеных гостей. Так, во всяком случае, говорят. Патрик вдруг поймал себя на мысли: «А какая она на самом деле — Северная Пустошь?» В вагонах ведь даже окон не было, чтобы посмотреть… Сознание рисовало бескрайние ледяные просторы: огромны сугробы, покрытые вечным льдом руины старых городов, носящиеся между ними снежные вихри. Ледяных призраков, правящих этим запретным царством, чудовищ, созданных из камня и холода, управляемых волей могучих духов.

Патрик открыл дверь своего купе. Дженни обернулась, глаза коротко блеснули в темноте, поймав желтый блик снаружи. Лишнего места для нее не было, так что пришлось им делить полку Руа. Самого Руа это беспокоило мало — в Монреале они будут через шесть часов, до тренировки у него будет еще часов семь на сон. А пока можно передремать и сидя.

— Почему ты не спишь? — спросил он негромко, чтобы не беспокоить соседа. Дженни коротко пожала плечами.

— Н-не сп-п-п-пится, — она обернулась к нему, безошибочно, несмотря на темноту, уставившись глаза в глаза. — Что д-д-дальше?

— Монреаль.

— Это п-п-понятно. А д-д-дальше? Что в М-монреале?

Патрик перевел взгляд на противоположную стену, разглядывая едва заметную в темноте купе вязь защитных рун.

— Найдем тебе место, где жить. Орфанаж, наверное.

— В б-б-богодельню не п-пойду, — Джени ответила спокойно, без особых эмоций, но что в ее голос говорило: «Так и будет». Руа потер подбородок. Как всегда гладкий. У большинства рекрутов перестают расти волосы, щетина, ногти. Еще один повод считать их живыми мертвецами. Хотя у кадавров как раз волосы и ногти отрастали. Даже поговорка была: «О бокоре суди по космам его кадавров».

— Тогда придумаем что-то другое.

Несколько секунд прошли в молчании.

— Зачем? — спросила Дженни.

— Зачем что?

— Зачем ты вообще меня подобрал?

Снова этот вопрос. Внезапно, всем и каждому нужно знать причину. Причину единственного действия, которое выходит за рамки рутиной процедуры, которой, по сути является жизнь рекрута. Процедуры, тренировки, игры. К этой логичной последовательности вопросы «Зачем?» или «Почему?» не применимы. В них нет нужды. А тут есть. И это всех беспокоит. Даже Патрика.

— Зачем на тебя устроили охоту в Детройте? — вопросом на вопрос ответил он. — Тот негр и его приятели. Это они спровоцировали бунт. А целью была ты. Зачем?

Патрик не видел лица Дженни, но отчего-то был уверен, что оно сейчас изменилось. Словно только теперь девочка увязала все события в одно целое.

— Как… как т-т-ты узнал?

— Я вратарь. Нас делают так, что мы чувствуем чужие взгляды, чужое внимание.

— П-п-п-поняла, — Дежнни завозилась а своем месте, зашуршала одеялом. Патрик чувствовал, как начинают беспокойно подрагивать имплантаты — намекали на вечернюю порцию аудиозаклятий.

— Я н-н-не знаю, кто они. Знаю т-т-только, что д-длится все это уже м-м-м-месяц. Сн-начала я д-думала, что все это н-н-не связано. К-к-кадавры, б-банды, б-б-бродячие псы. П-п-потом стали появляться они. Л-л-л-люди в чистой одежде с мощными чарами. К-к-каждый раз все б-б-ближе.

— Месяц назад. В то время ничего особенного с тобой не случилось?

— Случилось. Я п-п-пришла в себя на п-помойке и не смогла даже всп-п-помнить как м-меня зовут.

Глава IV

Оказывается, подобрать жилье для несовершеннолетней девушки без документов — довольно сложная задача. Руа с самого утра сидел за стойкой администратора в тренировочном лагере, вооружившись служебным телефоном потрепанными «желтыми страницами», которые нашлись у одного из охранников. Пока самое лучшее, что ему довелось услышать, было «Я подумаю. Позвоните в следующем месяце».

— Ты просто не умеешь врать приятель, — заявил Нилан, же какое-то время наблюдавший за потугами Патрика. В холл спустился Бобби Смит, цветущий и довольный.

— Криси, крошка, ты стал слишком много времени проводить с рекрутами. Это последняя драка на тебя так подействовала?

— Не понял? — обернулся к нему Нилан. Бобби широко оскалился:

— Голову отбили так, что с живыми людьми общение не идет?

Тафгай ответил такой ухмылкой, от которой лицо Бобби тут же поменялось.

— Если бы не твоя клюшка в той самой драке, Смитти, я бы сейчас с тобой общался. Плотно. Вали давай, нападение! И не забывай, кто твою задницу на льду бережет.

Пятнадцатый скрылся за дверью, что-то негромко проворчав — так, чтобы Нилан не расслышал. Кис никогда не поднимал руку на своих, но даже зная это, проверять границы его терпения не рисковал никто. Боец — кто знает, что творится в его отбитой башке.

— Я бы отправил твою Дженни к моим старикам, — как ни в чем не бывало продолжил тафгай, — но ты же знаешь, они у меня в Бостоне.

— Знаю, — кивнул Руа. — Бостон слишком далеко. Я бы хотел оставить ее как можно ближе к нашему лагерю.

Нила тем временем развернул газету, оставленную под стойкой ресепшена, развернул.

— Будь я проклят, — присвистнул он чрез пару секунд. — Долбаные придурки из Миннеаполиса таки добились своего!

— Ч-ч-чго добились? — подала голос Дженни, до того безучастно сидевшая на диване с пересохшей кожаной обивкой и белесыми трещинами по швам.

— «Лига одобрила прошение руководства „Миннесота Фрозен Старз“ о замене травмированного вратаря-рекрута Джона Кейси роботом специальной конструкции КТ-12. Специальная комиссия тщательно изучила проектную документацию и присутствовала на специальных испытаниях машины. Глава комиссии подтвердил, что показатели КТ-12 соответствуют аналогичным у игрока рекрута. Чрезмерных превышений не отмечено»! Руа, слышишь? Завтра напротив тебя в рамке будет стоять бездушная жестянка!

— Об этом лучше думать тренеру и форвардам. Мне все равно, кто стоит в полусотне метров о меня.

— Полсотни метров? Что за хрень?

— Метрическая система. Такой в Европе пользуются. Сто пятьдесят футов примерно.

— В Европе, — хмыкнул Нилан, откладывая газету. — Но мы, черт возьми, в Америке! Да и ты на беженца не похож. И акцент у тебя местный, квебекский. Если есть какая-то разница между квебекским французским и каким-то еще.

Патрик пожал плечами. В Больце ему говорили, что у французского множество диалектов, местных и колониальных, но говорить учили по-английски. Его английский отличался от говора Криса или Лари, но отличался и от выговора Карбонау.

— Я не помню, кто я и откуда. Говорят, попал в аварию, документов пи себе не было, опознать не смогли. Учили всему заново. Только с систему мер не смогли заставить запомнить. Внутри само что-то метрами считает.

— Не грузи меня. Лучше слушай сюда: придумал я как тебе помочь. Сошелся я тут с одной девочкой-медсестричкой из спортивного госпиталя. Поговорю с ней — пусть определит Дженни в палату, как больную. И под боком, и платить из страховки.

— У меня нет страховки, — покачал головой Руа. Нилан скорчил недовольную рожу. Патрик уже знал, что сердится он не по-настоящему. Нилан так иногда делал, хотя Руа и не понимал зачем.

— А-а, к дьяволу! — махнул рукой тафгай. — Пропустим по моей. Надеюсь, если четов робот раскроит мне в том матче череп, остатка на счету хватит, чтобы его залатали.

* * *

Патрик поправляет маску и разминает затекшие плечи. Позади два часа игры, три полных периода, итог которых — «три-три» на табло. Робот-вратарь оказался весьма неплох: как иначе объяснить равный счет при соотношении атак на ворота пять к одному в пользу «Варлокс»? Духи Форума негодуют — машина на льду уже оскорбляет священнодейство игры, а хозяева поля, уступающее машине, и вовсе обращают происходящее богохульство. Патрик чувствует бессильную ярость духов-покровителей клуба — великих, ныне мертвых игроков и в посмертии остающихся в клубе. В обычны играх они редко вмешивались в ход игры — бокоры говорили, что из уважения к молодым, своими силами идущим к славе. Но сегодня, присутствие робота в воротах Миннесоты явно вывело их из себя. Раз за разом они нападали на него — помогая форвардам наносить удары. Замедляя защитников, меня траекторию шайб. Но все было напрасно. КТ-12 стоял крепко, каждый раз оказываясь там, куда был направлен удар. Вопреки его утренним словам, на Патрике тоже сказалась непробиваемость стального вратаря. Атакуя яростно «Варлокс» забывали о защите. В итоге дважды шайба была перехвачена во вражеской зоне и с выходом один на один оказывалась в воротах Руа. У Монреаля же все голы получились напряженными, с множеством добиваний, говоря проще — с заталкиванием шайбы в ворота соперника. Миннесота работала чище, спортивнее. Третий гол был разыгран красивой комбинацией тройки нападения против четверки «Монраля». На скамейке штрафников как раз сидел Крис, попытавшийся достать робота якобы случайным тараном. Машина без труда ушла от удара, а тридцатый получил пять минут за умышленную атаку вратаря в голубой зоне.

Овертайм. Игра получилась изматывающей, обе команды выходят на лед на пределе сил, первые тройки выжаты до такой степени, что с трудом стоят на коньках. Вторые и третьи, впрочем, выглядят не намного лучше. Патрик не любит овертаймы. Это всегда надрыв, усталость и непредсказуемость. В них все решет слепой случай, воля духа шайбы, капризного и непостоянного. Как и духи ворот, эти существа не знают привязанности и не питают симпатий. Много раз Патрик убеждался, что духи шайбы следуют какому-то собственному кодекс, неизвестному даже опытным спортивным бокорам.

Сухо стучат клюшки в центре поля, Смит выигрывает вбрасывание, «Варлокс» переходят в атаку. Тройка уверенно входит в чужую зону, закрепляется там. Быстрая перепасовка — пятнадцатый, двадцать первый, двадцать третий, снова двадцать первый, удар по воротам… КТ-12 легко отражает прямолинейную, хоть и быструю атаку Карбонау. Патрик ловит себя на том, что в очередной раз внимательно рассматривает робота. Создатели постарались сделать его максимально похожим на человека — во всяком случае, на человека во вратарской экипировке. Руа подозревал, что шлем, панцирь и щитки не были надеты на КТ-12, а были его частью. Вратарская Осака была придана ему изначально — за весь матч Патрик не видел, чтобы он разгибался или распрямлял колени. Особенными были и чары, наложенные на него. Не удивительно — большая часть знакомых Руа наговоров и оберегов не действовала на холодное железо. Скорее всего, робота просто защищали от нападок местных духов, оставив самому разбираться с игрой. Странное и опасное решение. После прихода к власти в США радикальной партии худу, Лига, формально оставшись частной организацией, отчитывалась перед Комитетом морали и нравственности. Именно Комитет внес в игру худу и сильно ограничил применение Вуду. Политика его была проста и прямолинейна — больше магии в спорте. Технократический ход с роботом был прямым вызовом идеологи Комитета.

Отсюда понимался главный вопрос — почему Комитет допустил такое?

«Фрозен Старз» идут в контратаку, «Варлокс» пытаются перехватить, но пас срывается и арбитр фиксирует айсинг. Вбрасывание в зоне Монреаля, Райен Уолтер против седьмого номера Миннесоты Нила Бротена. Ледяные предки пляшут вокруг пары игроков, описывая замысловатые магические узоры. Руа чувствует возбужденную вибрацию штанг, ощущает слабое электрическое покалывание в руках — это просыпаются нарисованные на коже руны. Маска словно врастает в кожу лица.

Шайба падает из руки арбитра, сталкиваются клюшки, слышится треск, несколько оранжевых икр с шипением разлетаются в стороны. Седьмой с воплем негодования отбрасывает сломанную клюшку, шайба уходит Монреалю, быстрый пас… Перехват у синей линии, быстры проход, удар! Руа вытягивается, закрывая правый угол, но шайба ныряет в сторону по параболе заходит в левый нижний. Игра окончена.

«Шайбу забросил Ларри ДеПальма, номер шесть, — бесстрастно возвещает комментатор. — Со счетом четыре-три победили Миннесота Фрозен Старз».

В раздевалке Перрон необычайно спокоен. Те, кто ожидает привычного разноса, недоуменно переглядываются. Тренер тяжело и шумно вздыхает.

— Это было испытание для всех нас, парни. Первая настоящая игра против робота. Никто не знал заранее, чего ждать. Я думал, вы раскусите его на льду, во время игры. Я сам на это рассчитывал, думал заметить его слабые места. Не вышло. Проклятая железка просто хороша. Лучше нафаршированного рекрута и талантливого как черт агента. Но даже ему можно забить. Вы это доказали. Завтра к восьми — разбор игры. Всем спасибо. Отдыхайте.

В раздевалке — молчание, тяжелый запах пота и сиплое дыхание двух десятков глоток. Когда дверь за тренером закрывается, раздается задумчивый голос Смита:

— Черт, никогда не видел тренера таким. Похоже, чертова железка напугала его до колик.

Нилан криво ухмыляется:

— Обычное дело после нокаута. Думал с наскока взять славу победителя машин. Посмотрим, что будет завтра, когда он слегка оклемается. Такие любят кулаками после драки помахать.

* * *

Руа и сам не понял, что заставило его уйти из тренировочного лагеря. Видимо, поражение. Не то чтобы он разозлился или расстроился — такое не про рекрутов. Не было даже обычного в таких случаях чувства незавершенности. Скорее, мат заставил его задуматься. О роботе. О духах. О нем самом.

Он шел по улице, присыпанной свежим снегом, безучастно разглядывая свое отражение в мутных витринах. Высокий, худой паренек с заостренными, почти подростковыми чертами. Врачи сказали, что ему не больше двадцати. Скорее, девятнадцать. Странно. Имея тело едва достигшего зрелости юноши и активную память длинной чуть больше года, Руа чувствовал себя намного старше. Ему казалось, будто знал и умел он гораздо больше, только все это оказалось вдруг недоступным ему.

Мимо, влажно шурша шинами, ездили блестяще от талого снега атоммобили. Их двигатели работали почти беззвучно, каждый раз вызывая в Патрике какой-то диссонанс, словно подсознание отказывалось признавать в этих сверкающих хромом, чем-то похожих на рыб машинах настоящие средства передвижения. Звякнув на перекрестке, прогремел по старым рельсам трамвай. Этот был скорее данью традиции — большинство жителей предпочитали подземку, хотя тамошние духи и не были особенно дружелюбны. Обитатели подземелий вообще не любили вторжений в свои владения. Оттого посетителей метро защищали мощные чары: в сваи тоннелей вплавляли серебряную вязь, опорные колонны станций покрывали рунами из платины, под монорельсом устраивали захоронения известных бокоров и колдунов-метростроителей, были под землю переносили целые кладбища, закрывая станции и превращая их в некрополи, чтобы духи похороненных там оберегали родичей-пассажиров.

Мысли Патрика текли свободно, переходя с предмета на предмет слово сами по себе. Ему нравилось так бродить по городу еще с предсезонья, да и врачи настаивали на таких прогулках. Говорили, что так лучше усвоятся знания, полученные в курсе реабилитации. В чем-то они были правы.

— Как давно ты посещал церковь, брат мой?

Патрик вздрогнул, обернулся. На обочин, у серой бетонной стены, покрытой ржавыми пятнами от гниющее внутри арматуры, стоял уличный проповедник. Руа совершенно не почувствовал внимания этого человека. Е удивительно — вудуисты даже низших рангов хорошо снабжались чарами и оберегами. Это проповедник был азиатом. Или эскимосом — Патрик не слишком хорошо различал их. У его быо широкое, рябое лицо, нос кнопкой и маленький безгубый рот. Широко посаженные, миндалевидные глаза были на удивление большими. На проповеднике был просторный балахон, раскрашенный в тонкую пеструю полоску: рыжий, красный, зеленый, черный… всего Патрик насчитал девять цветов.

— Я спросил, брат, давно ли ты был в Доме Божьем?

Руа остановился, повернулся к проповеднику лицом. Вуду было правящей религией Канады открытое неуважение к его атрибутам и служителям каралось быстро и жестоко.

— Я хоккеист, сэр. Рекрут.

— Творение богопротивных худу? — поморщившись, спросил азиат. Руа кивнул.

— По собственной воле? — прищурился проповедник, перебирая в пальцах крупные четки из маленьких нефритовых черепков. Патрик отрицательно покачал головой. Лицо вудуиста слегка расслабилось, рука с четками опустилась.

Для тебя не все потеряно, брат мой. Сейчас ты собственность людей, слепо отринувших свет истинной веры. Но время придет — и им воздастся по деяниям их. А ты обретешь награду за мученичество. Свободу и просветление. Иди с миром, брат, и пусть святые Косма и Дамиан сопровождают тебя на пути.

Патрик кивнул, не зная, как правильно ответить в таком случае. С низкого, затянутого темным покрывалом облаков неба снова стали срываться редкие снежинки.

«Надо навестить Дженни, узнать, как она устроилась», — пришла в голову мысль. Патрик посмотрел на часы. Семь пополудни, поезд в Нью-Джерси отбывает в полночь, до тренировочного лагеря — семнадцать минут спокойным шагом. Времени достаточно.

Темно-зеленый атоммобиль с фигуркой кабана на капоте затормозил у тротуара рядом с Патриком и тут же оберег под кожей на загривке стал нагреваться. Патрик резко развернулся, пошел в обратную сторону. Хлопнули дверцы, зашлепали по талому снегу подошвы. Руа побежал. Прохожие вокруг двигались так, будто не замечали ни его, ни его преследователей. Может, так оно и было — призванные духи могут отвести глаза, усыпить внимание. Преследователи бежали хорошо, быстро. Быстрее Патрика. Он ускорился, поискал глазами патрульных. Не в этом районе и не в это время.

Чьи-то руки легли на плечи Руа, с силой потянули назад. Он едва удержался от падения на спину, попытался выкрутиться, его подхватили под локоть, заломили руку.

Под безразличные, скользящие взгляды прохожих Патрика затолкали в темное нутро машины. Хлопнула дверца, едва слышно сменил обороты мотор — атоммобиль тролля с места.

Руа оказался зажат между двумя верзилами, безразлично глядящими перед собой. Рядом с водителем сидел еще кто-то.

— Куда меня везут? — спросил Патрик. Сидящий впереди обернулся. Теперь Руа узнал его — это был тот самый негр, который строил бунт в Детройте. На темной шее белела полоса повязки — напоминание о клюшке Смита.

— Никуда, — голос негромкий, сиплый, возможно из-за раны. — Просто решил покататься со звездой хоккея.

— Я не звезда. И я опаздываю в тренировочный лагерь.

Сидящий слева от Патрика громила сдавлено фыркнул. Негр коротко посмотрел на него, заставив поджать мясистые губы и опустить глаза.

— Опаздываешь? — снова обратился к Руа темнокожий. — Тогда я буду краток. Отдай нам девочку. Мы все равно ее получим, даже если придется весь твой долбанный клуб на фарш переработать, включая водоносов и уборщиц.

— Сделать такое будет трудно, — спокойно ответил Патрик. — И вряд ли поможет.

Негр оскалился, обнажив сильно выступающие контрастно-белые зубы.

— Интересно, ты юморить пытаешься, полчеловека? Забей, не твое. Юмор остался в той части башки, которую тебе удалили.

Патрик вздрогнул. Это обращение, «Полчеловка»: так назвал его дух Жака Планта. Больше нигде, ни официально, ни в жаргоне, эти слова не потреблялись. Рекруты были для Лиги «скользким вопросом» потому их старались не противопоставлять агентам.

— Я не отдам тебе Дженни. Можешь достать ее сам — доставай. Но я не думаю, что у тебя получится.

Патрик сказал это ровно, без эмоций. Он не уверен, что сейчас в безопасности. Скорее наоборот — обереги отчаянно бьют тревогу, чувствуя враждебное внимание окружающих. Негр отвернулся.

— Смело, — сказал он, гладя на дорогу впереди. — Можешь считать, что я принял твою ставку.

Он лезет во внутренний карман пиджака, достает оттуда небольшую визитку, протягивает ее Патрику. Руа принимает ее. Обычный дешевый картон, серый от многократной переработки. На визитке написан американский номер телефона и имя — Джастифай.

— Я не позвоню.

Слышно, как негр хмыкает.

— Это зависит от того, как сильно ты желаешь победы своей команде. Знаешь, я ведь многое могу. В том числе и влиять на хоккейные матчи. Ну, ты скоро и сам убедишься.

* * *

Руа высадили в паре кварталов от тренировочного лагеря на какой-то узкой, безымянной улочке, утопающей в мокром снегу. На часах было без четверти восемь, и спешить по-прежнему было некуда. Выбравшись на улицу Сен Тома, Патрик заметил приветливо светящуюся вывеску. Надпись украшенная едва ли десятком лампочек, была короткой и простой: CafИ. Руа нечасто бывал на этой улице, но почему-то ему казалось, что раньше этого заведения здесь не было. И все же, он порядком продрог на сыром ветру, а ужин в тренировочном лагере прошел еще полтора часа назад.

Негромко звякнул колокольчик, висящий над входной дверью. Кафе оказалось небольшим — всего три круглых столика и небольшая стойка с двумя стульями. За стойкой в углу висела подвешенная к потолку птичья клетка, в которой с трудом помещался крупный, взъерошенный ворон. Птица искоса поглядывала на посетителя, время от времени наклоняя голову то в один, то в другой бок. За стойкой стоял пожилой бармен, высокий с переломанным носом и густыми усами. Посетителей не было. Единственным звуком было негромкое бормотание радиолы на стойке. Диктор предрекал скорое похолодание и значительное повышение радиационного фона, советуя не выходить на улицу без крайней нужды.

— Добрый вечер, — негромко произнес бармен. Руа подошел к стойке, сел на жалобно хрустнувший стул.

— Добрый вечер, — сказал он. — Чашку кофе, будьте добры.

— Эспрессо, американо?

— Все равно. Я не знаю, чем они отличаются. Сахару побольше, если можно.

Ворон в клетке что-то проворчал. Это было скорее похоже на человеческую речь, чем на карканье.

— Можно, — кивнул бармен. — А вы — Патрик Руа, вратарь Монреаль Варлокс, я прав?

— Да, это я, — кивнул Патрик. Бармен довольно улыбнулся.

— Деймион Стоун. Я слежу за вами, месье Руа. У вас есть талант.

— Спасибо.

— У Варлокс в этом году неплохие шансы взять Кубок, — продолжил бармен, поставив перед Руа чашку. Патрик не ответил — бахвальство может разгневать духов игры, в том числе — лоа кубка, а ложная скромность — отвернуть их от тебя. Духи трофеев очень капризны и избалованны вниманием. Без нужды лучше не поминать ни их, ни всего, что с ними связано.

Бармен понимающе кивнул.

— Знаете, меня очень многое связывает с этой игрой. Больше, чем может оказаться на первый взгляд.

Патрик сделал небольшой глоток. Вкус кофе был бархатистым, без лишней горечи и терпкости.

— Вы играли в хоккей?

— Я? Нет, что вы. Это не мой стиль. Я… Можно сказать, я менеджер.

— Можно сказать? — переспросил Руа. Бармен, не разбудивший ни одного талисмана или оберега, вдруг стал казаться ему подозрительным.

— Я так говорю, потому что обычно занимаюсь отдельными игроками. Работа на клуб — не для меня. Слишком много бюрократии и формальностей. За ними перестаешь видеть лица, души игроков.

— Работали с кем-то из «Варлокс»?

Ворон в клетке насмешливо каркнул. Да в его клекоте ясно читался саркастичный смешок. Стоун словно не заметил этого.

— Нет, пока не приходилось. Даже так — не было нужды. Но я очень рад, что вы ко мне зашли. Мне кажется, я мог бы помочь вам.

Патрик отставил чашку, покачал головой.

— Я не могу нанимать личного менеджера. Таковы условия моего контракта.

Ворон прокаркал что-то неразборчивое, похожее на фырканье дизельного двигателя. Бормотание диктора в радиоле сменилось медленной, плавной мелодией, которая смущала отсутствием синтезаторов и пульсирующего ритма — непреложных атрибутов современной поп-музыки. На фоне спокойных, текучих духовых усталая женщина пела о том, что в Ню-Йорке наступила осень.

— Я читал рекрутский контракт и знаю, что там написано. Поверьте, обойти эти условия совсем не сложно, — бармен поставил перед Руа еще одну чашку с кофе, словно материализовавшуюся в его руках. Патрик нахмурился — он точно не видел, как Стоун готовил ее. Больше того — бармен ни на секунду не прерывал разговора. Деймион заметил недоумение на лице собеседника, улыбнулся:

— Еще никто не уходил от меня после первой чашки. Всегда просят вторую. Вот готовлю сразу две. Это как пари с самим собой. Хотел даже вести счет, но…

Патрик посмотрел на часы. Десять минут девятого.

— Спасибо, но мне уже пора. Сколько я должен за кофе?

— За счет заведения. Месье Руа, прежде чем вы уйдете, я хочу сказать вам кое-что. Сейчас вы, может быть первый из хоккеистов-рекрутов, получаете шанс действовать за самого себя. Поверьте, похвастаться этим может не всякий якобы свободный человек. Не упускайте свой шанс. Подумайте, что для вас важнее: ваша жизнь, реальная и настоящая или успех команды, для которой вы всегда будете расходным материалом, которая максимум через десять лет разберет вас на запчасти, а остаток выбросит на свалку — в буквальном смысле?

Руа положил на стойку смятую купюру.

— Я обдумаю ваше предложение, мистер Деймион Стоун, — он замер, колеблясь. Этот вопрос мучил его с первых минут беседы. — Мы с вами раньше не встречались?

— Нет, месье Руа. Но вы могли встречать моего брата. Мы с ним близнецы.

— Да? А как его зовут?

— Козмо. Припоминаете?

— К сожалению, нет. До свиданья, мистер Стоун.

— До встречи, месье Руа.

* * *

— Ты ведь знаешь, что часы посещения у нас с пяти до семи, да? Странно, вы, рекруты, обычно всегда все делаете по правилам.

Патрик пожал плечами. Амели посмотрела на него осуждающе. Руа распознал это выражение: медсестер в спортивном госпитале учат мимике, понятой рекрутам. А рекрутов учат понимать мимику сестер. Замкнутый круг — покинув стены больницы, рекрут оказывался окружен непроницаемым масками, каждая из которых значила что-то, чего он не мог, не умел понять. С другой стороны, научить рекрута разбираться в людях не входило в список задач реабилитационного курса.

Амели была подругой Нилана, той самой, которая помогла устроить Дженни в госпиталь. У нее были большие карие глаза и коротко, под ежик, подстриженные каштановые волосы. Нос с горбинкой и широкий, с тонким губами рот могли кому-то показаться некрасивыми, но Патрик мог об этом судить только в теории.

— Наверное, она уже спит, — продолжала медсестра. — Вечером здесь и заняться особенно нечем. Как я ее понимаю! Целыми сутками торчать в четырех стенах. На стенку от скуки можно полезть. Больным, им хоть лечение назначают, процедуры…

— Ее тоже ужо показать доктору, — уверенно произнес Патрик. — условия ее жизни в последний месяц были далеки от идеальных.

Амели посмотрела на него через лечо. В этот раз Руа не смог разгадать ее выражения.

— Со страховкой Криса? Представляю: привожу я Дженни к доктору Стренжлаву и, такая, говорю: «Вы не смотрите, на самом деле перед вами двухсотфунтовый хоккейный форвард».

Они вошли в небольшую палату, буквально три шага на четыре. В дальней стенке узкое окно, изголовьем к нему койка, на противоположной стороне — небольшой столик и табурет. Дженни сидела на кровати, подтянув колени к подбородку, и внимательно рассматривала узор трещин на противоположной стене. На ней была розовая больничная пижама, сидящая куда лучше, чем клубный джерси. Хорошо, что юниорский клуб был приписан к этой же больнице — нашлись вещи в размер. У пижамы были короткие рукава, и теперь Патрик увидел, почему левая рука Дженни казалась ему странной на ощупь.

Собственно, руки не было. Был протез, покрытый тусклым, облупившимся хромом, штука на вид сложная, и к тому же снаряженная несколькими сильными талисманами. Девочка инстинктивно старалась прикрыть, спрятать его. Видимо, в прошлом он стоил ей неприятностей. Кисть руки при этом была живая. Или похожая на живую, со сморщенными бугрящимися валиками плоти в месте стыка с железом.

— Привет, сладкая, — приветливо поздоровалась Амели. — К тебе гости.

Дженни обернулась, махнула вошедшим рукой.

— П-п-привет, Ам. Привет, П-патрик. Слышала, вы п-п-проиграли вчера. Жаль.

— Не переживай. Еще полтора месяца и двадцать матчей.

— Я и не п-пережиаю. Просто т-так сказала. С к-кем теперь играете?

— Нью Джерси Иферноз.

— Серьезная команда?

— Вполне, — Патрик обернулся к Амели. Та понимающе кивнула.

— Ну, я пойду. У меня еще назначения, все такое. Руа, как закончишь, постучи в комнату сестер. Я буду там. Не слишком засиживайтесь.

— П-пока, Ам! — Дженни помахала медсестре рукой. Руа присел на табурет, острожно поддел пальцем небольшой оберег на спинке кровати — три связанных красной ниткой косточки — птичьи, судя по всему.

— Знаешь, т-тут сосем не-п-плохо, — сказала ему Дженни. — Лучше чем в Д-детройте. Но это же не н-надолго, так? Больница не б-б-бывает надолго, я з-знаю.

— Пока не найдем тебе жилье. Джен, — Патрик обернулся к ней. Девочка болтала ногами сидя на краю кровати. — Скажи, того негра, что пытался ворваться в раздевалку тогда, в Детройте — ты его видела раньше?

— Нет. А почему ты сп-п-прашиваешь?

— Я спрашиваю потому, что он сегодня нашел меня здесь, в Монреале. И требовал выдать тебя.

Дженни заметно побледнела. Патрик подождал несколько секунд, ожидая ответа, девочка только растерянно водила по комнате глазами.

— Сегодня в полночь мы уезжаем, — проговорил он негромко. — Я не смогу взять тебя с собой, но уверен, что здесь ты будешь в безопасности. Это закрытое учреждение, проникнуть сюда можно только силой. А на такое они не пойдут. Я вернусь уже послезавтра.

Девочка вдруг резко придвинулась к нему и обняла за шею, прижавшись щекой к груди. Руа замер, не зная как поступить. Так прошло несколько секунд. Потом Дженни отстранилась, отвернувшись к окну.

— Знаешь, — тихо сказала она, — иногда мне к-кажется, что для них не существует п-п-препятствий. Они всегда н-найдут сп-пособ.

— Не в этот раз, — Патрик неожиданно для самого себя протянул руку и осторожно погладил Дженни по голове. Этот простой жест совершенно не укладывался в его сознании, словно сделал это не он сам, а кто-то другой. Эхо другой жизни, ушедшей и утраченной. Он почувствовал, как вздрогнула Джен под его ладонью.

— Я разберусь, кто это и что им от тебя нужно.

Девочка покачала головой:

— Т-ты вратарь, а не д-детектив, забыл?

— Одно другому не мешает, — вспомнил поговорку Руа. Хорошие слова. Жаль только, сам он не слишком в них верил.

Они попрощались. Амели провела Патрика к выходу.

— Ну все, удачной вам игры. Передавай привет Крису! — остановившись у выхода, улыбнулась сестра. Патрик кивнул:

— Обязательно передам. Амели, я могу тебя попросить?

— Конечно. А о чем?

— Если будут спрашивать о Дженни… посторонние, не из клуба или больницы… не говори им ничего.

— Э-э-э… хорошо, — Амели смутила просьба Руа. — А что вообще с этой девочкой? Из-за чего весь сыр-бор? Она ведь американка, да?

— Да. Я нашел ее в Детройте и ее преследуют. Я пока не понял, кто и зачем, но разберусь.

Амели отвела взгляд, слегка поджав нижнюю губу.

— Знаю. Я вратарь, а не детектив. Мне уже сказали.

Девушка продолжала разглядывать плакат на стене — старую рекламу какого-то препарата, похоже, детоксина. Краски выцвели, бумага пожелтела и сморщилась, но еще можно было разобрать счастливые улыбки молодого семейства: мужа, жены и ребенка. От слогана осталось: «… — это надежная защита от… внешнего мира».

— Будет плохо, если Дженни привяжется к тебе, — тихо сказала Амели.

— Почему?

Сквозь двойные стеклянные двери видно было, как медленно падают с неба снежные хлопья, рыжие в свете уличных огней.

— Десять лет. Я работаю с вами, рекрутами уже не первый год и я знаю: десять лет — это предел, через который перешагивают единицы. Как только ты износишься настолько, что перестанешь окупать затраты, тебя отправят в утиль. В лучшем случае, ты окончишь жизнь здесь, в корпусе N8, здешней богадельне для хоккеистов, где ты еще пару лет будешь медленно угасать, прикованный к койке. В худшем — тебя просто вышвырнут на улицу. Там ты закончишься куда быстрее.

Медсестра замолчала, опустив глаза и часто дыша. Наверное, такая откровенность была неприятна ей самой. Руа продолжал смотреть на падающий снег.

— Я умею считать, — произнес он спустя пару секунд. — Через десять лет Дженни будет почти совершеннолетней. Она переживет. И к тому времени я могу отыскать ее родственников. Или своих.

Амели вздохнула, обхватила себя руками за плечи.

— Знаешь, я уже четвертый год работаю с рекрутами. Я повидала их немало, полсотни, наверное. Но ты первый, с кем я вот так могла взять и оговорить. Может у тебя и правда получится… А за Дженни не бойся — не выдам ни чужим, ни своим. Я ведь и работу могу потерять из-за нее.

Она ободряюще улыбнулась. Патрик кивнул в ответ.

— Ну, тебе пора, — Амели вставила ключ в магнитный замок, дважды повернула. Открылась первая створка, пропуская Руа в шлюзовой отсек.

— Возвращайтесь с победой.

Он шагнул, дождался, пока закроется дверь за спиной и с шипением откроется та, что впереди. Хорошо, что это служебный вход, здесь процедура быстрее, чем в приемном покое. И обеззараживание не делают.

— Это вряд ли, — уже самому себе сказал он. — Джастифай должен подкрепить угрозу действием.

Глава V

Нью-Джерси. Вечный теневой спутник Нью-Йорка, нелюбимый брат, скромный последователь. Какими бы достижениям не хвалился штат, они всегда будут казаться блеклыми на фоне славы соседа. Так и в хоккее: у Нью-Йорка были его «Сейджес» — клуб Оригинальной шестерки, хоть и не самый удачливый, а Джерси только пару лет назад обзавелись собственным клубом, выкупив многолетних аутсайдеров Лиги «Канзас Лоунерс». Приобретение требовало серьезных вложений и не обещало быстрой окупаемости, так что владельцы решились на беспрецедентный шаг: «Нью-Джерси Иферноз» стали первой «командой без худду». В клубе не было рекрутов, не было худду-скульпторов и операторов, она не закупала чары и обереги. Единственным исключением была арена — городские власти Ньюарка не дали бы разрешения на ее использование без предписанного правилами штата колдунов. А если бы и дали, она бы и года не простояла.

Спорное решение не вывело «Инферноз» с последних позиций, но позволило менеджерам клуба сосредоточиться на одной задаче: подборе и воспитании хоккеистов-агентов. Со временем это стало приносить плоды: игроки проходили жесткую школу, вынужденные полагаться не на магию и покровительство духов, а на самих себя. Клуб играл свой четвертый сезон, и в его рядах до сих пор не было ни одного рекрута, а побед за прошедший сезон насчитывалось уже вдвое больше, чем во времена Канзаса.

Для Джастифая устроить «Варлокс» поражение в Нью-Джерси было бы лучшей демонстрацией своих сил. Но была в этом и сложность — как колдун-экстремист поможет клубу не использующему колдунов?

Поезд серебряной стрелой рассекал снежную ночь. Мерно стучали колеса, скрипели переборки, едва слышно перешептывались в стенах духи и потрескивали охранные чары. Все-таки Патрик любил поезда, любил ночную дорогу — и это странное чувство, когда движение происходит как бы помимо твоей воли, вне тебя. И вместе с тем — всецело тобой владеет. Казалось, он давно и прочно свыкся с этими ощущениями, еще в прошлой жизни. Плант говорил, что Руа и до аварии был хоккеистом. И что рекрутеры знали это, когда выбирали его. Странно, если так, почему его не смогли опознать? Даже с учетом младших лиг хоккеистов на континенте была всего пара тысяч… Или он, как и Наслунд с Далином, прибыл из умирающей Европы? Нет, для него шведы казались еще более чуждыми, чем канадцы и американцы.

Еще этот бармен, Деймион Стоун. Он действительно кого-то неуловимо напоминал Патрику. И именно это сходство, сходство с кем-то оставшимся в темной части памяти Руа, не давало просто выбросить его из головы.

«Что для тебя важнее — победа команды или личный успех?»

Глупо спрашивать такое у рекрута. У рекрута нет «личного», его амбиции и чувства неразрывно связанны с командой, с ее победами, с ее силой. К тому же, он хорошо понимает, сколько ему отпущено. И то, что нет способа увеличить этот срок. Смерть неотвратима и естественный порядок вещей не может быть изменен. Постепенно, его тело само начнет отторгать инородные вкрапления, продлевающие его существование. Полярности начнут меняться — то, что помогало, станет мешать. Появятся и новые проблемы: кости станут хрупкими, мышцы и сухожилия потеряют эластичность, ухудшатся зрение и слух. Тело начнет трещать и разваливаться, как пересушенная глиняная статуэтка. А когда рекрут станет слишком дорогим в «обслуживании», его спишут. Лишившись каждодневного ухода худду-скульпторов, он «закончится» в несколько месяцев, и останки его предадут кремации, потому что даже собственный дух не пожелает сохранить тело связующим звеном с миром живых.

Все это неизвестно обычным болельщикам. Для них рекруты — особая каста, что-то вроде тайного общества. Воплощенные скорость, сила и точность, носители особого благословения. Газетчики будоражат народ сенсационными расследованиями, темными историями и другим барахлом, которое лишь надежнее укрывает правду. Правду простую и банальную, если как следует разобраться.

— Почему не спишь, Руа? — раздался в темноте голос Дага.

— Не знаю. А ты?

— Мне все равно. Эту игру я сижу в запасных. Как и предыдущие. Как и следующие.

— Все может измениться. Ты в клубе, тебя обслуживают скульпторы, на тебя настраиваются операторы. Значит, в любой момент тебя могут вывести на лед.

— Могут. Если ты получишь травму или какой-то колдун надет щель в твоей защите.

— В Нью-Джерси нет колдунов.

— Значит, только травма.

Они замолчали. Стук колес стал чаще — поезд набирал скорость.

— Команда стала сильнее с твоим появлением, — вдруг продолжил Даг. — Это хорошо. Хорошо для команды. Я — часть команды и что хорошо для нее, хорошо и для меня. Теперь, когда у «Варлокс» есть ты, меня спишут. Получается, быть выброшенным на улицу для меня хорошо. Поэтому я не сплю. Я не могу понять, почему так получается, Руа. Может, ты знаешь?

«Что для тебя важнее — личный успех или успех команды?»

Патрик закрыл глаза. Очень хотелось, чтобы этот разговор просто закончился.

— Я не знаю, Даг. Я не знаю.

* * *

— Меня беспокоит твоя рука, Патрик. Она плохо реагирует на пробуждающие заклятья.

Худду-скульптор задумчиво трет края маски пальцем с тремя перстнями. Руа смотрит на него без выражения. Разбираться в сомнениях колдуна — не его забота.

— Рука слушается хорошо, скульптор, — произносит он спустя секунду.

— Да-да, я вижу. Ладно, иди. Посмотрим, что будет на игре.

Руа отправляется в раздевалку, забирается в свой угол и начинает методично облачаться. Первыми — коньки. На стальной кромке лезвий вытравлен защитный знак. Конькам вратаря не нужна скорость. Им нужна устойчивость и согласие с ледяными предками, так что чар на них гораздо меньше, чем на коньках полевых игроков. Затем — панцирь, сложная составная броня, закрывающая грудь, живот, плечи, руки до локтей, спину. Дюраль и пластик вторичной переработки, кропотливо покрытые резьбой защитных рун и украшенные пентаклями. Потертости и царапины, нарушающие целостность священных рисунков, тщательно восстановлены младшими колдунами клуба. Раковина на пах менее снаряжена, а вот на шортах вышиты слова заклинаний и обращений к духам. Затем идут щитки, тщательно прикрепляемые к ногам и к лезвиям коньков, с дополнительной защитой колен. Щитки «Варлокс» — особенные. В верхней части каждого — небольшой герметичный карман, где хранится щепотка праха самого Жоржа Везины — легендарного вратаря «Варлокс» эпохи становления, когда они еще назывались «Маринерз». Предыдущие названия клуба запрещалось упоминать вслух, дабы не разгневать духов, но Везина был особым случаем. Его покровительство было для вратаря своего рода пропуском в «Варлокс». На тренировке новичка ставили в ворота и атаковали всем клубом. Если дух принимал игрока, то в один момент тот становился непробиваемым, отражая две или даже три шайбы сразу. Руа помнил это ощущение — тело становится чужим, действует, слово само по себе. Во время игр такого не случалось, но все вратари знали — в «щитках Везины» ты всегда быстрее и точнее, чем в обычных.

Джерси. Простой свитер цветов клуба с номером и фамилией. До Пробуждения Духов — просто способ идентификации. Сейчас — главный охранный оберег игрока. Каждый номер имеет свою историю и духов, которые связанны с ним. Это может быть история побед и неудач, славы и позора, потому выбирать нужно с осторожностью. Даже если номер раньше не использовался, нужно проверить, как отнесутся к этим цифрам духи клуба. Каждый год после драфта «Варлокс» привозят из северной тундры шамана-нумеролога, чтобы тот проверил каждую цифру. Есть и запретные номера: благословенные — те, что носили величайшие игроки и проклятые — те, что принесли клубу несчастья. Полоса с фамилией, которая нашивается на спину — сильный колдовской талисман, оберегающий носителя от порчи и сглаза, которые могут навести враги. Правилами запрещено прямо вредить хоккеистам, но соблазн всегда был слишком велик, к тому же, публике всегда хочется яркого шоу, а значит, наговоры и проклятья будут в каждом матче, и чем больше клубу нужна поддержка болельщиков — тем больше их будет. На груди еще один талисман — эмблема клуба. Их создают с особенным усердием, и не только из практических соображений. Качество и сила чар на эмблеме — это показатель престижа и уровня клуба, по которому его оценивают спортивные эксперты. Для «полировки» джерси усиливают множеством малых колдовских атрибутов, большая часть которых создается персонально под каждый матч. Это пергаментки, восковые печати, костяные руны и шаманские порошки, зашиваемые в особых карманах.

Теперь шлем — вратарская клетка, как его зовут хоккеисты. Смесь пластика и металла со множеством подгоночных ремней и замков. Лучше, чтобы была маска, но маска требует отдыха, ей нельзя пользоваться больше трех игр подряд. Шлем надежнее защищает, он больше, а значит на его можно наложить больше заклятий, но Патрик все равно предпочитает маску. Главное отличие в том, что маска имеет собственного духа. Единожды признав хозяина маски, дух будет служить ему верно и преданно. Надетая маска словно врастает в лицо, перестает натирать, саднить, мешать обзору и дыханию. И этого ощущения не даст даже нашпигованный самыми дорогими чарами шлем.

Но маска осталась в Монреале.

Последними идут перчатки: блокер на левую, ловушка на правую. Блокер, широкий и плоский, прямое продолжение клюшки, покрыт отражающими заклятьями. Ловушку украшает кисть с тремя куриным перьями и руна захвата на внутренней стороне, перед каждым матчем обновляемая кровью жертвенного животного. Какая именно кровь угодна духу ловушки сегодня, колдун по вратарскому оборудованию узнает в специальном ритуале. Для матча с Нью-Джерси дух возжелал крысу. Говорят, в плей-офф аппетиты таких духов существенно возрастают. В прошлом году, в битве за кубок «Нью-Йорк Дримспикерс» положили на алтарь человека, но, проиграв, сожгли перчатку, приговорив дух к вечному скитанию между мирами.

Патрик тяжело топает к выходу, снимает со стойки клюшку. На широком крюке — черная лента с едва заметой серебристой вязью заклятия. Он пробует ее на вес — дерево, кажется, врастает в кисть, становясь ее продолжением. Заклинатели сделали все как положено.

Теперь осталось выяснить, что всему этому смогут противопоставить «Инферноз».

* * *

Трибуны наполовину пусты — почти как в Детройте. Болельщики не особо настроены смотреть матч, в котором их команду в очередной раз разгромят. Впрочем, это еще не их команда. Слишком мало времени прошло, чтобы Ньюарк свыкся с мыслью, что у них есть собственный хоккейный клуб. Патрик искоса наблюдает за раскаткой парней из Нью-Джерси. На льду держатся уверенно, двигаются быстро и точно. Бросается в глаза их форма — аскетичная, без амулетов, пергаменток, охранных символов. Руа чувствует на себе изучающие взгляды форвардов. Не то, чтобы сейчас, на раскатке, они пытались его раскусить. Для этого есть записи игр и наставления тренеров. Форварды пытаются «почувствовать» его, угадать настроение. Они в своем праве, хотя Патрику эта идея и кажется глупой.

Эхом отдаются в голове знакомые за множество матчей слова национальных гимнов. Последний отголосок затихает под куполом, игроки занимают отведенные им места на льду и скамейках. Первое вбрасывание.

Выигрывают «Инферноз», восемнадцатый номер, Бридгман передает шайбу защитнику, Джо Цирелле, тот перепасовывает левому нападающему. Патрик помнит этого парня по рассказам тренера — Грег Адамс, номер двадцать четыре. Лучший форвард Нью-Джерси. Не прошло и двадцати секунд, а враг уже в зоне «Варлокс». Плохая примета.

«Инферноз» пытаются вести комбинационную игру. Быстрые распасовки, часто — назад, защитникам, но всерьез атаковать ворота у них не выходит. Робинсон не дает им продохнуть — проводит силовой плечом Бридгману, уверенно поймав того в углу, валит через бедро девятнадцатого, Рика Престона, отправив на лед головой вниз. Шайба уходит за ворота, там начинается жесткая борьба. Престон поднимается на коньки, спешно скользит к скамейке запасных. Кажется, у него треснул шлем. Робинсону с приемом наверняка помог худду-оператор.

Шайбу выбрасывают в угол, ее подхватывает защитник «Инфероз», но черная таблетка вдруг соскакивает с крюка и оказывается у торпедой рванувшего вперед Наслунда. Он выходит один на один с вратарем, защитники остаются в центральной зоне. Обманный замах, легкий кистевой удар, шайба уходит в левый нижний меньше чем с двух метров. Вратарь садится на шпагат, отбивает ее щитком, но разогнанный колдовством снаряд рикошетит вверх и вперед — и оканчивает полет в уверено подставленной ловушке. Все это длится не дольше трех секунд, скорость вратаря достойна уважения. Свисток арбитра, нестройный гул с трибун. Эта игра не будет простой.

Вбрасывание в зоне «Инферноз». Выигрывает Монреаль, но тут же завязывается ожесточенная борьба за шайбу. Престон перехватывает шайбу, но попадает под удар Робинсона, с грохотом врезается в борт, шайба у Кьелла, удар — защитник бросается под шайбу, остановив ее своим телом. Шайба у борта там сшибаются сразу пятеро, давка, стук клюшек, ругань… И вдруг шайбу выбивают в центральную зону. Оба защитника Монреаля глубоко в зоне Джерси, а к шайбе молнией прорывается Адамс. Теперь ситуация повторяется зеркально — форвард «Инферноз» мчит на Руа и для обоих рядом нет никого.

Но Адамс медленнее Наслунда. Он бьет с финтом, но позволяет себе слишком большую паузу. Замедленная оберегами ворот шайба сама идет к Патрику. Он принимает ее на щитки, аккуратно спускает к клюшке и отправляет назад в центральную зону, на крюк Робинсону.

Игра постепенно теряет темп. Атаки обеих команд заканчиваются ничем, все дольше идет борьба в центральной зоне. Обе команды ждут удалений противника, но обе играют чисто, а на мелкие огрехи арбитры предпочитают закрывать глаза. И все же Патрик не может не восхититься точностью и слаженностью работы «Инферноз». Как будто «Варлокс» с их лучшими в Лиге колдунами натолкнулись на нечто совершенно иное, стиль игры принципиально отличный не только от их собственного, но от всех, принятых в НХЛ. Монреаль выигрывает в скорости, изощренности атак и индивидуальном мастерстве (значительно усиленном чарами), но каждый игрок Нью-Джерси в любой момент абсолютно точно знает, где его товарищи по команде и что у них на уме.

Заканчивается первый период, счет все еще нулевой. «Варлокс» снова в атаке, их прижимают к бортам, давят, не дают развернуться. Шайбу вынужденно отдают назад, защите, но тут опять случается непредвиденное: Крис Челиос упускает пас и его перехватывает Марк Джонсон, правый нападающий Джерси. Его поддерживает Питер МакНаб, быстро перепасовываясь они выходят два в одного, обманка, пас, ван-таймер… Руа вытягивается, закрывая ловушкой дальний угол, шайба с оглушающим звоном ударяет в штангу, рикошетит вперед, ее подхватывает МакНаб, добивает — черная таблетка проскальзывает между клюшкой и щитком и вязнет в сетке ворот. Полторы минуты до конца периода. Один-ноль, Нью-Джерси.

Тайм-аут. Патрик остается в воротах, но по перекошенному лицу Перрона догадывается, какими словами он напутствует полевых игроков. Вбрасывание, шайба снова у Монреаля, тройка Далин-Карбонау-ДеБло наседает на ворота Джерси. Три атаки на ворота подряд — все три отбиты вратарем. Зрители начинают сканировать «Let's go Infernos!» Далина ловит на плечо шестнадцатый номер Пэт Вирбик, шайбу перехватывает защитник «Инферноз», восьмой номер, передает второму защитнику, уже в зону Монреаля. Быстрая атака два в одного, номер двадцать восемь, Химмер, отдает пас назад… нет, это обманка, он пропускает шайбу между коньков, делает полный оборот и посылает ее в ворота. Руа не успевает даже среагировать — тело, движимое колдовством дергается, но недостаточно быстро — сказывается растерянность разума. Ревет сирена, свет прожекторов слепит Патрика. Зрители вскакивают с мест орут, размахивают руками. Два-ноль в пользу «Инферноз» и двадцать одна секунда до конца первого периода.

Это воплощение угроз Джастифая? Как получается, что аутсайдеры Лиги навязывают свою игру одной из сильнейших ее команд?

«Варлокс» уходят в раздевалку под довольное гиканье трибун. Все, даже агенты, необычно молчаливы. Рассаживаются по скамейкам, вытирают лица от пота, осторожно пьют. Косые взгляды то и дело падают на дверь — все ждут тренера.

Он появляется спустя минуту или полторы, лицо неподвижно, губы плотно сжаты. Некоторое время он молчит, глядя прямо перед собой. Когда он, наконец, начинает говорить, голос его тих и бесцветен, словно он обсуждает какую-то повседневную рутину, вроде того, что лучше одеть на улицу — прорезиненный плащ или пальто со освинцованной нитью.

— Мы неплохо начали этот сезон, — игроки непроизвольно вжимают головы в плечи, ожидая вспышки ярости. — Мы много выигрывали, наши победы были засужены, а поражения — обоснованы. Так продолжалось до недавнего времени. Теперь я наблюдаю иную картину.

Он обводит взглядом сидящих перед ним игроков. Агенты опускают головы, рекруты смотрят вперед — бессмысленно, как манекены.

— Вы расслабились, — с нажимом произносит Перрон. — Вы уверовали в свою непобедимость. Решили, что набранных уже очков хватит, чтобы попасть в плей-офф. Не хватит! Вы не лучшие! Самые дорогие — возможно, но не самые быстрые, не самые меткие, не самые стойкие. Клянусь Седьмой печатью, вы даже не самые сильные. Нилан, ты слышишь? Ты правда не в состоянии отравить к медику одного из этих сопляков? Может мне поискать другого тафгая? Из Детройта?

Тренер замолкает, успокаиваясь. Спустя секунду продолжает прежним, ровным тоном:

— Вот что я вам скажу. Идите на лед и делайте свое дело. Делайте так, как должны, не надеясь, что кто-то сделает его за вас. Делайте, как те парни с другой стороны поля. У них нет колдунов, талисманов и прочей фанаберии, которой обвешаны вы. Это не мешает им играть в хоккей. Играть лучше вас. Вперед! В следующем периоде жду от вас настоящей игры.

Темный коридор, кирпичные стены, щербатые от грубо выцарапанных надписей. Яркий свет в конце коридора и блеклый, желтый — позади. Стук коньков о деревянный пол, скрип досок, прогибающихся под внушительным весом хоккеистов. Неровный, сбивчивый рокот трибун, похожий на шум радиопомех.

Игра! Короткая схватка в центре, шайба улетает на сторону «Инферноз», ее подхватывает защитник, но в ту же секунду в него врезается Нилан, разогнавшийся, как локомотив. Перехват, Марио Трембло в атаке, быстрый пас вперед, Крис сшибает не успевшего убраться с дороги Кирка Мюллера, тот с трудом остается на коньках. Это пенальти — атака игрока не владеющего шайбой. Но Трембло все еще в атаке и пенальти откладывают. Он выходит на вратаря, сзади наседает Цирелла, вытянув клюшку далеко вперед. Сейчас на четырнадцатый номер «Варлокс» работают все операторы команды, колдовские узоры буквально выступают в рассеченном лучами натриевых ламп воздухе. Между Трембло и вратарем «Инферноз» — меньше двух метров. Короткий кистевой удар, сопровождаемый словно звуком лопнувшей струны, шайба летит по спирали, ее движение невозможно предсказать. Цирелли ныряет вперед, клюшка в вытянутой руке — и шайба ударяется в нее, рикошетя над перекладиной и падает за воротами. Толпа неистовствует, арбитр бешено свистит. Игра остановлена, Нилан отправляется на скамейку штрафников.

Пользуясь паузой в игре, Руа оглядывает трибуны. Он ищет массивную фигуру Джастифая, возвышающегося над толпой, поймать его тяжелый, неприязненный взгляд, взгляд полный превосходства и презрения. Руа ищет женщину с тонкой, бледной шеей, которая сопровождала Джастифая в Детройте.

Их нет. Но против всех усилий, «Варлокс» проигрывают — проигрывают там, где победа должна была прийти к ним сама.

Напряжение нарастает. Игра становится жестче, игроки обеих команд начинают терять терпение. Нилана выпускают, он тут же ввязывается в драку, крепко отделав Пата Вербика — Нью-Джерси теряют правого нападающего, а Крис получает еще пять минут коробки.

Монреаль снова в меньшинстве, игроки отступают, начинают играть позиционно. Темп игры резко падает — видя, что «Варлокс» ушли в оборону, «Инферноз» начинают играть в комбинации — выверенные и точные. Но косность монреальцев обманчива — всего одна ошибка и шайба у них, и тут же — резкий бросок вперед, к воротам противника. Райан Уолтер на десяток метров опережает остальных игроков, своих и чужих, выходит один на один… разгон такой, что остановится он просто не сможет — вратарь собирается в комок, готовясь принять удар. Но Уолтер в последний момент сворачивает, взрезая лезвиями лед и в облаке белой пыли делает полукольцо за воротами, вытянув клюшку и посадив шайбу точно в угол — намного раньше, чем успел среагировать вратарь. Короткий гудок подтверждает блестящий гол, трибуны безмолвствуют.

Сравнять счет удается только спустя десять минут. Далин с передачи Смита пробивает в верхний правый. Шайба ударяет в штангу, но Кьелл вытянув клюшку, буквально заталкивает ее в ворота, при этом звучно щелкнув крюком по маске вратаря.

К концу второго периода счет остается равным.

— Мы можем их сделать, парни, — стирая пот с лица, Робинсон оглядывает сидящих вокруг товарищей. Агент слабо кивают, стараясь выровнять дыхание, рекруты молча вытирают вспотевшие лица полотенцами. Ларри хлопает себя по ляжкам.

— Пусть не оставят меня лоа, мы можем их сделать, — повторяет он. — Они драные слабаки. Они нули, ничтожества! Мы круче, мы быстрее, мы сильнее! Так, парни?!

— Ларри, заткнись, — советует ему Нилан. — Кого ты хочешь надуть сейчас, других или себя? Эти ребята хороши. Не так хороши, как мы может быть. Ну или не так хороши, как мы должны быть. Только гром меня разрази, если им кто-то не помогает. И кто-то совсем не простой.

Бобби Смит прищурясь, смотрит на Криса. Пот размыл рунную вязь у него на шее и она проступила на белом вороте его свитера большим ржавым пятном.

— Думаешь, в зале бокор?

— Не, — Нилан задумчиво качает головой. — Бокора я бы почувствовал. Да и ты тоже. А быстрее всех — Руа. Тут что-то похитрее. Эй, голли? А ты что думаешь?

Патрик поднимает голову, смотрит на Нилана.

— Я не думаю. Я защищаю ворота.

Раздаются хриплые смешки. Робинсон фыркает:

— Хреново защищаешь.

— А ты выходит, лучше, так Ларри? — Перрон появляется незаметно. — Вы все сегодня похожи на задыхающихся рыб. Лучше бы вам взбодрится. Впереди еще один период. И спуску вам не дадут, будьте уверены.

Снова режет глаза свет — резкий, едкий, как щелочь. Руа чувствует нетерпение толпы — люди взвинчены, они жадно впитывают каждое движение своих игроков, ожидая невероятного, почти чуда — победы. Теперь им плевать на холод, на то, что в их домах углы покрылись инеем, что на завтрак им есть дешевый, безвкусный синт, и на обед, и на ужин тоже. Им плевать, что работа из дня становится все тяжелее, что приходится покупать новые талисманы, чтобы выдержать адский темп, иссушающий жар доменных печей, едкие пары кислоты, неподъемную тяжесть чугунных болванок. Завтра кого-то из них точно уволят — за то, что заснул за станком или упал в обморок у конвейера. Но сейчас они не думают об этом. Они жаждут победы, чуют ее, как чует свежую кровь стая бродячих собак.

«Инферноз» в атаке. Они тоже устали, они движутся еще медленнее, но и «Варлокс» не многим лучше. Противник снова играет в пас — мастерски, уверенно, словно атакующая тройка — единый организм-симбионт. Патрик отбивает один удар, добивание, выбрасывает шайбу на центральный лед. «Варлокс» идут в контратаку, Наслунд теряет шайбу, ей завладевает Бридгман, отдает Адамсу, снова Бридгман, МакНаб, Адамс огибает ворота, становится на пятачке, удар… Руа успевает отразить его, но шайба отлетает прямо на крюк МакНабу. Робинсон сшибает его на лед, падает вместе с ним, за их телами Руа на мгновение теряет шайбу. По загривку пробегает электрическая волна, мышцы сводит от напряжения — включились охранные чары, значит будет удар, но откуда? Где Адамс? Руа оборачивается, видит двадцать четвертого за спиной, тот выходит на другой угол, бьет — клюшкой Патрик выбивает шайбу назад к синей линии. Там ее подхватывает Челиос, его принимает на плечо восьмой номер «Инферноз» — Пичетт, кажется. Челиос пасует, но шайба задевает клюку Пичетта, подскакивает в воздух и падает между Адамсом и Наслундом. Они сшибаются, слышится стук щитков, Наслунд падает, Адамс заваливается вперед уже в полете достав шайбу самым концом крюка. Ее закрутило так, что кажется, это черный мяч летит к воротам — медленно, как сквозь воду. Руа выставляет перчатку, но снаряд скользит по ней, как маслом смазанный, вырывается, ударяет в перекладину и залетает в ворота. В следующее мгновение невидимая волна оглушает и ослепляет Руа. Кажется невероятным, что разбросанные по трибунам группки могут создать такой эмоциональный шквал.

Вбрасывание — и снова игра идет в зоне «Варлокс». Игроки Монреаля просто не в силах навязать свою игру хозяевам поля — «Инферноз» властвуют здесь безраздельно. Кажется, нет места на льду, где бы не был их игрок, словно их приходится по два на каждого монреальца.

Четвертый гол Руа принимает как неизбежное. Бридгман обходит защиту, делает ложный пас, финт и удар — Патрик не видит его, обзор закрывает Гинграс. Шайба ударяется о правый щиток и падает в голубую зону, отскакивает от конька Гинграса и вползает в ворота прежде чем Патрик успевает ее накрыть. Черная таблетка в его руке разогрелась так, что чувствуется даже сквозь перчатку. Такое бывает, если дух шайбы ожесточенно борется с чем-то — например с волей колдуна.

«Интересно, — пролетает в голове меланхоличная мысль. — Дух борется с нашим оператором или с заклятиями Джастифая?»

Четыре-два — такой счет кажется невероятным. Но цифры на табло различимы четко и ясно. Пять минут до конца игры. «Варлокс» начинают финальную атаку — но сами не верят в ее успех. Две шайбы за пять минут — после двух, заброшенных в прошедшие пятьдесят пять.

«Это поражение ничего не решает. Надо беречь силы для более серьезных схваток. Мы на втором месте в конференции и на третьем — в дивизионе.»

Это хорошая формула. Она успокаивает. Но кто-то, засевший прямо в хребте, не дает ее принять. Этот кто-то уверен, что поражение от «Инферноз» будет значить очень многое.

Патрика отзывают из рамки, выпустив Далина. Отчаянная атака на последних минутах. Руа кажется, что «Инферноз» позволяют противнику забить — за тридцать секунд до финальной сирены. Снова сшибка в центре, хриплое дыхание, треск клюшек, глухой стук щитков.

Двадцать пять, двадцать….

Монреаль в зоне противника. Свисток и удаление. Удержание, Уи Хаймер, номер двадцать восемь, Нью-Джерси. Теперь шестеро против четверых. Семнадцать секунд, пятнадцать…

Наслунд бьет, не пройдя и пяти метров за синей линией — удар проходит на полметра левей ворот. Толкотня в углу, натужное хрипение, брань…

Сирена. Игроки растекаются в стороны, «Инферноз» кричат, обнимаются, бросают в воздух шлемы. Зрители орут, свистят, бросают на лед шапки, грохочут стульями. «Варлокс», как призраки уходят с поля, не замеченные, кажется никем.

В темном коридоре Патрик различает кривую ухмылку Нилана.

— Ну и кто теперь аутсайдеры? — тафгай сплевывает на пол. — Если бы я знал, что нас так разгромят, я бы на тренировки не ходил.

— Ты и так не ходил! — возмущается Карбонау. Нилан оскабливается щербатым ртом:

— Я сидел на скамейке — в форме и на коньках. А мог бы в баре с девкой и пивом. Это большая разница.

Они входят в раздевалку, расходятся к скамейкам.

— Может, если бы не сидел, а тренировался, сегодня бы выступил получше, — не сдается Ги. Нилан встает напротив него, ткнув в грудь кривым пальцем.

— Я свое дело сегодня сделал. Моя задача — бить по морде, а не по шайбе. Парень которого я отделал на лед больше не вышел. Вопросы?

— Вопрос в том, на кой черт это надо? — Перрон входит в раздевалку. Лицо у него потемнело от дурной крови. Он с трудом сдерживает ярость. — На кой черт, я спрашиваю, вырубать защитника, если форварды даже не пытаются атаковать?

Игроки молчат, никто не решается ответить тренеру. Они боятся этого щуплого мужчину похожего на школьного учителя физкультуры, никогда не игравшего в большой хоккей. Агенты опускаю глаза, делая вид, что заняты формой, рекруты бессмысленно пялятся, похожие на восковые фигуры, потекшие и деформированные от жары.

— Толпа неудачников, — резюмирует Перрон. — За вас играют скульпторы и операторы, а сами вы — пустое место. Квебек, Вашингтон, Миннесота, Джерси. Кто следующий? Кому вы еще не проиграли?

Снова тишина. В раздевалке так тихо, что через стену слышится ликование победителей.

— Собирайтесь. Послезавтра игра с Филадельфией. С Филадельфией, слышите?! Лидерами своего дивизиона, — Перрон замолкает, глядя себе под ноги, затем делает глубокий вдох. — Я жду от вас победы. Пора заканчивать эту черную полосу.

Он оглядывает скамейки на которых игроки не уверенно мычат и тупо кивают, не поднимая взглядов. В раздевалке кисло воняет потом, грязные полотенца валяются на полу, серые от стертых магических надписей. Воздух над ним дрожит, как в пустыне над раскаленным песком.

— Пора. Заканчивать. Эту. Полосу, — медленно сквозь зубы повторяет Перрон, затем почти выкрикивает. — Да или нет?!

Дрожь пробегает по телам сидящих. Они поднимаются на ноги — резко, как пружиной подброшенные, стоя на лезвиях коньков прямо и уверенно. Их голоса, должно быть, слышны даже на поле.

— Да, тренер!!!

Они — «Монреаль Варлокс», лучший клуб Лиги, и они не перестанут быть лучшим клубом, не важно кому и как они проиграли. Патрик ощущает это очень ясно, словно некую непреложную истину. И в этот момент понимает, что сам является частью этой истины, камнем в фундаменте мира, ветхого и полуразрушенного, но держащегося не в последнюю очередь на хоккее — одной из немногих объединяющих сил и незыблемых опор.

Впереди длинная серия домашних матчей. Хорошая возможность повернуть все в свою пользу.

Глава VI

Тренировка вышла чертовски изматывающей — Перрон всерьез решил встряхнуть команду, увязшую в череде поражений. Агенты недовольно перешептывались, но громко возмущаться никто не стал. На это просто не было сил — Перрон гонял их так, будто парни только вышли из межсезонья. Даже рекруты, терпеливые и выносливые как волы, к концу тренировки истекали потом и хрипло, надсадно дышали. Тренировочные свитера промокли насквозь, их можно было отжимать.

— Гром меня порази если тренер не приказал поднять температуру в зале, — проворчал Нилан проехав мимо Руа. Тафгаю, не особенно привычному к долгим упражнениям на скорость и баланс, приходилось тяжелее остальных. Финальный свисток он воспринял как освобождение.

На выходе Патрика остановил Лаперрьер.

— Руа! Ну-ка, постой.

Патрик неуклюжий в своей массивно защите, переваливаясь, отошел в сторону, чтобы не загораживать остальным дорогу.

— Да, тренер?

— Следующую игру ты сидишь.

— На скамье, тренер?

— Нет, в зале. Даг отработает матч с Филадельфией.

Руа почувствовал, как в животе вдруг появляется сосущий, холодный вакуум.

— Что-то не так, тренер? Я плохо играл вчера?

Лаперрьер покачал головой. Все это время он не сводил глаз с Патрика, но что именно было в его взгляде, вратарь распознать не мог. Это ощущение отчужденности, барьера было неприятно Патрику. Всегда в таких случаях он чувствовал себя некомфортно, но в сейчас это было почти больно. Он с силой сжал зубы, стараясь побороть это чувство.

— Нет, парень, ты сыграл неплохо. Дело не в тебе.

— Я не понимаю.

— Тебе и не нужно. Просто знай, что клуб заботится обо всех. В том числе и о Даге Соетарте.

Патрик кивает. Теперь он понимает. Или ему кажется, что он понимает.

— Тренер?

— Да, Патрик. Что-то еще?

— Это же последний сезон Дага, так?

Лаперьер прищуривает один глаз.

— Скорее всего, да. Последний сезон в «Монреаль Варлокс» — это точно.

— Это как?

Лаперрьер проводил взглядом последнего игрока, скрывшегося в раздевалке.

— Руководство клуба договорилось о его переводе в «Сейджес» в следующем сезоне. Есть такая мысль — и есть намерение другой стороны. Но ты не должен говорить об этом никому. А особенно, Дагу. Ты понял?

— Да, тренер, — кивает Патрик. Лаперрьер слегка хлопает его по плечу:

— Тогда иди переодевайся. И не расслабляйся слишком. С Лос-Анжелесом пятнадцатого играть тебе.

В раздевалке стоял привычный разноголосый гомон. Вчерашнее поражение успело слегка поблекнуть в памяти, чувства поостыли и теперь команда вела себя так же, как и всегда — расслабленно, легко. Даже рекруты участвовали в разговорах — обсуждали тренировку по большей части, делились наблюдениями, выводами. Наслунд и Далин негромко переговаривались о чем-то на шведском. Хоть они были и в разных тройках, они довольно часто обсуждали что-то после тренировок и игр. Никто не знал о чем именно они говорили, да никому и в голову не приходило спрашивать. О чем могут говорить два рекрута в раздевалке?

Патрик занялся экипировкой. Раздевание отнимало даже больше времени, чем одевание. Вообще, для такого обычно требовался помощник, но его давали только агентам 0 было такое неписанное правило. Рекруты справлялись сами.

Нилан снова о чем-то переругивался с Робинсоном. Их безобидные перепалки стали в команде уже чем-то привычным, традиционным. Крис подначивал Ларри, тот находил ответ поострее. Многим ребятам-агентам нравилось слушать их дружескую брань.

«У этой пары неплохо с юмором. Когда их вышибут из Лиги, могут организовать стенд-ап дуэт» — так сказал когда-то Лаперрьер. Не то, чтобы помощник тренера сильно разбирался в юмористических шоу, но Руа разбирался в них и того меньше, так что пришлось поверить тренеру на слово.

Патрик не заметил, как подошел и сел рядом Уолтер.

— Хей, голли, зачем тебя тренер отзывал? — Райен не стал ходить вокруг да около. Патрик повернулся к нему. Раньше не случалось, чтобы Уолтер говорил с ним.

— Это личное.

На лице нападающего появилась недоверчивая улыбка.

— Да ладно! Личное. У тебя. Ты же рекрут, мать твою так. Какое нахрен личное?

— Эй, парень, полегче на поворотах, — голос Нилана, казалось, не стал громче, но Уолтер как-то сразу догадался, что тафгай обращается к нему, хоть и сидит на другом конце раздевалки. — Он с тобой в одной команде. Не забывай об этом.

Центровой что-то пробормотал и вернулся на свое место. Нилан хлопнул Ларри по плечу, встал и подошел к Патрику.

— Я с утра звонил Амели, — грузно упав на скамью, сказал он. — Она про тебя спрашивала…

— Она про меня спрашивала? — переспросил Руа. Нилан, кажется, на секунду смутился.

— Ну не «она про тебя спрашивала», а она спросила, придешь ли ты в госпиталь, потому что эта девчонка, Джекки, спрашивала когда ты приедешь. Как-то так, да.

— Дженни, — поправил Патрик. Нилан мотнул головой.

— Дженни, Джекки. Да хоть Амброзия, мне по тамтаму.

— Я приду сегодня.

— Мне это можешь не говорить, — Крис поднялся и повел плечами. — Я сегодня намерен отоспаться. Так что извини, дружок, в госпиталь к своей дочурке придется тебе идти одному.

На «дочурку» обернулись сразу трое или четверо, недоуменно глядя то на Руа, то на Нилдна. Патрик молча смотрел на Криса, а тафгай только улыбнулся, накинул свою пилотскую куртку и вышел из раздевалки.

Руа оглянулся, увидел вытянутое лицо Уолтера. Форвард смотрел на него, приподняв брови и даже рот слегка открыл.

— Личное… — наконец проговорил он сдавлено. — Я что-то вообще перестал понимать, что происходит.

В госпиталь Патрик отправился сразу с площадки, не заходя в столовую и в общежитие. Есть особенно не хотелось, в комнате делать было просто нечего, так что решение получилось почти рациональным. Ну или Патрик просто искал объяснение своим чувствам. Он хотел увидеть Дженни, и то, что сказал Нилан, только усиливало это странное, непривычное ощущение.

«Эти слова — „преданный“, „любящий“. Ты ведь не понимаешь, что они значат?»

Нет, Патрик не понимал. Сейчас они, на мгновение проявившись в памяти, тут же ушли, не оставив никакого отклика. Он просто хотел увидеть Дженни. Единственного человека, который тоже хотел его видеть.

* * *

Патрик в задумчивости стоял у витрины. От моргающей неоновой трубки, протянутой по периметру стеклянного окна, неприятно покалывало в глазах. Сторожевой знак на стекле почти стерся, но Патрик все равно чувствовал внимание духа, связанного с этим знаком. Правда, дух его сейчас совершенно не интересовал. Перед Патриком стояла трудная, почти неразрешимая задача.

Входная дверь скрипнула, мягко звякнули колокольчики, скрипнул снег под чьей-то подошвой.

— Эй, месье! Вы ведь Патрик Руа, так? Вратарь «Варлокс»?

Патрик обернулся к говорившему. Это оказался пожилой мужчина с небольшим брюшком и залысиной. У него были очки в роговой оправе, нос с горбинкой и бурые с проседью усы. На нем не было куртки и шапки, отчего Патрик решил, что это владелец магазина. Или очень странный покупатель, который не боится мороза и радиации.

— Да, это я.

— А я вас сразу узнал. Прошу простить мою назойливость, — продавец приложил ладонь с растопыренными пальцами к груди. — Я просто увидел вас у своей витрины и решил спросить, не нужна ли вам какая-то помощь?

Руа на какое-то время задумался. Не то, чтобы он удивился такой реакции, но что-то в этой ситуации все же было неправильным. Вообще удивительно, что его, играющего за клуб свой первый сезон, узнавали на улице.

— Зачем вы включили неон? — спросил он. — Сейчас же день. Его все равно не видно, а вблизи его моргание раздражает глаза.

— А он включен? — удивился продавец. — Вот ведь проклятая штука! Где-то замыкает контакт. Надо вызвать электрика. А лучше колдуна, чтобы поговорил с домашним духом.

— Было бы неплохо, — согласно кивнул Руа. Продавец снова уставился на него, словно ожидая чего-то.

— Может быть, я смогу вам как-то помочь? — наконец спросил он. Патрик задумался, потом кивнул:

— Думаю, да. Можете.

— О, великолепно! Проходите внутрь, месье Руа! Осторожно, порог.

Они входят в магазин. Здесь пахнет… необычно. Это не запах раздевалки или общежития, тяжелый и неприятный. Это и не запах паба, с привкусом табачного дыма и пивной кислинкой. И уж тем более, это не запах поезда, больницы или арены. Здесь пахло чем-то совершенно другим: приятным и щекотным, оседающем в носу едва ощутимой пленкой. Этот густой, вязкий дух тут же забрался под кожу, слегка оглушив Патрика. Никогда раньше он не был в парфюмерном магазине. Во всяком случае, будучи рекрутом.

Магазинные полки покрывал темный бархат, на котором размещались изящные стеклянные пузырьки и флаконы. Свет небольших ламп играл в граненом стекле, заставляя его искриться и переливаться. Большая часть флаконов была сделана в модном полулюкс-модерн стиле, но встречались и более вычурные образцы позднего ар-деко. Почему Руа знал эти названия и как соотносились они, взятые из архитектуры с дизайном стеклянных бутылочек для духов? Хороший вопрос.

— Для кого подбираете подарок? — поинтересовался продавец, но тут же положил пухлую ладонь на плечо хоккеиста. — Ах, простите! Как невежливо с моей стороны. Но я вижу, что вы в затруднении. Если я буду знать… немного больше об объекте вашего внимания, возможно, я смогу помочь вам с выбором.

Патрик посмотрел на него, застывшего в нетерпении, даже слегка подрагивающего от волнения. Ничего удивительного в таком поведении не было — в Монреале любят хоккей.

— Ей чуть больше десяти, она невысокая, худая, носит закрытую одежду. У нее темные волосы.

Продавец задумчиво потер подбородок. Кажется, что-то в словах Патрика его сильно смутило.

— В таком случае, духи или туалетная вода будут не очень уместны. Мне так кажется. Я бы предложил ароматическое мыло или какой-нибудь крем…

Он посмотрел на Руа, ожидая подтверждения. Патрик кивнул:

— Да, думаю, вы правы.

— Какие запахи она предпочитает? Сладкие, с кислинкой, пряные? Резкие или нежные?

— Не знаю, — Патрик пожал плечами. — Не помню, чтобы она пахла как-то особенно. Вряд ли у нее вообще были свои духи или даже мыло в последний месяц.

Парфюмер заметно побледнел, его тонкие брови приподнялись кверху. Какое-то время он задумчиво жевал губами, потом зашел за прилавок, достал крупный, замотанный в оберточную бумагу брус и длинный тонкий нож. Развернув обертку, он показал Руа темный с мраморными прожилками кусок мыла.

— Как вам запах? — поинтересовался он. В общей вакханалии ароматов Руа едва улавливал нужный, но все же, он показался ему приятным. Он утвердительно кивнул:

— Да, этот вполне устроит.

Продавец снова приподнимает брови, слегка покачав головой.

— Может предложить другие — для сравнения?

— Предложите, — без малейших колебаний согласился Патрик. Парфюмер уже собрался нырнуть за стойку, но вдруг замер.

— Я понимаю, — сказал он вкрадчиво, — мужчинам всегда трудно выбирать такие вещи. Не буду вас мучить. Давайте попробуем по-другому. Ваша… м-м-м… ваш объект внимания — какая она?

Руа нахмурился. Ему казалось, что он только что ответил на этот вопрос. Его недовольство не укрылось от внимания продавца.

— Я хочу сказать, какой у нее характер? Она веселая или спокойная, общительная, любит большие компании или наоборот, предпочитает одиночество? Разговорчивая, скромная, любопытная, вспыльчивая? Все что угодно, дайте только намек.

Все эти слова были как будто знакомы Патрику, но ни одно из них не увязывалось в его сознании с Дженни. Да и вообще, с людьми, которых он знал. Нилан любит поговорить. Это означает, что он общительный? Наверное. Или он просто делает вид, что не может и минуты провести с закрытым ртом? Патрик не знал ответа.

— Дженни… — начал он осторожно, надеясь, что ответ сам придет на ум. — У нее было много трудностей последнее время. Трудностей в жизни. И я решил, что подарок ее обрадует. Хоть немного. Она спрашивала обо мне, и я хочу, чтобы она знала, что я тоже думал о ней, беспокоился. Пока был в отъезде.

Парфюмер отвел взгляд и слегка прикусил нижнюю губу.

— Мне кажется, — сказал он осторожно, — что я сейчас невольно вмешиваюсь во что-то очень личное. Мне очень неловко, но поверьте, все сказанное останется между нами.

Патрика эти слова обеспокоили. Кажется, этот человек услышал в его словах что-то, что сам Руа не ощущал. Что-то не совсем… или совсем не… допустимое в обществе.

«Дочурка», — сказал Крис в раздевалке. Это странно, но, кажется, теперь Патрик знает. Знает, как у них с Джен все обстоит на самом деле. И может это выразить словами.

— Дженни — моя дочь, — слова вызывают странную вибрацию под черепом, почти болезненную. — Приемная. Она сирота.

Лицо парфюмера прояснилось, он часто закивал.

— Ну конечно же! Вот я тупица! Сразу, сразу должен был подумать! А знаете? — он вдруг замирает, подняв кверху указательный палец, — мне кажется, я могу вам предложить кое-что подходящее! Девочке десять лет и она ваша дочь, к тому же, ее давно не баловали… Десять лет — прекрасный возраст. Можно быть красивой и при этом не заботится о фигуре.

Продавец широко улыбнулся глядя на Руа. Кажется, он сказал что-то, что должно было заставить Патрика улыбнуться в ответ. Хоккеист же только кивнул:

— Наверное, вы правы.

Улыбка сошла с лица парфюмера.

— Наверное, тяжело воспитывать девочку без матери. Нам, мужчинам, ужасно трудно их понимать…

— Наверное, — снова кивнул Патрик. — Я не воспитываю Дженни. Хоккей оставляет мало свободного времени.

— Понимаю, — кивнул продавец, протягивая Руа небольшую, плоскую коробку с большим атласным бантом и золотой ракетой на бархатном красном поле обертки. — Вот, возьмите. Думаю, ей понравится.

Патрик взял коробку в руки. Она оказалась совсем не тяжелой, внутри что-то мягко постукивало.

— Сколько с меня? — спросил он, доставая бумажник. Продавец отчаянно замахал руками:

— Что вы, что вы! Это подарок от магазина! Не каждый день я принимаю игрока «Варлокс». Брать с вас деньги — значит прогневить предков этого дома.

— Спасибо, — коротко кивнул Руа. — До встречи.

— Очень на это надеюсь! — продавец протянул руку для пожатия. — Кстати, меня зовут Мишель. Мишель Лорье.

— Очень приятно, Мишель. До скорой встречи.

* * *

Февральские дни в Монреале удручающе короткие — кажется, смеркаться начинает сразу после полудня. Конечно, это не так, но впечатление создается из-за густого покрова облаков, жадно поглощающего солнечный свет. Уже к трем на улицах зажигаются фонари, а машины включают фары. На улицах пустынно — большинство жителей сейчас на работе, магазины закрыты на долгий перерыв — в мертвое послеобеденное время продавцы улаживают собственные дела или занимаются мелкими заботами по хозяйству. Кажется, что город погружен в спячку, словно огромный, облезлый медведь. Лишь изредка он беспокойно ворочается во сне, снедаемый голодом и паразитами. Его сны беспокойны и сумбурны.

Патрик редко покидает тренировочный лагерь в такое время. Обычно, подчиненный режиму, в эти часы он наслаждается коротким перерывом между утренней и вечерней тренировкой. Обед уже позади, свободного времени — целый час или даже полтора. Можно заснуть или почитать. Первое предпочтительнее.

Одинокую женщину на тротуаре он замечает не сразу. Ее пристальный взгляд будит оберег на загривке, заставляя поднять голову.

Женщина стоит у края тротуара, одетая в длиннополую черную шубу, рядом с ней — небольшой кожаный чемодан. Нижняя половина лица и шея закрыты плотной повязкой, вместо шапки — аккуратно повязанный под волосами шерстяной платок — строго в цвет и фактуру шубы. Ладони скрыты черными замшевыми перчатками с тиснеными узорами пентаклей. Повязка на уровне рта снабжена замком молнией. Сейчас он раскрыт, и тонкие облачка пара вылетают оттуда в такт ровному дыханию. Патрику кажется, что внешний вид дамы имеет некое общее определение, которое он раньше уже слышал. Но он не может вспомнить какое.

— Угостите даму сигаретой? — спрашивает она, когда Руа подходит вплотную. Он отрицательно качает головой:

— Я не курю. Простите.

— Жаль. Мне кажется, я раньше уже где-то видела вас …

— Возможно, — пожал плечами Патрик. Наверное, сейчас ему нужно было остановиться или хотя бы замедлить шаг, но вступать в разговор с незнакомым человеком второй раз за день ему совершенно не хотелось.

— Будет прилично попросить вашей помощи? — не меняя позы, спросила женщина уже в тот момент, когда Патрик прошел мимо. Вратарь остановился.

— Прилично?

— Я вас не знаю, — пояснила дама, все еще не обернувшись к Руа. — Но так сложилось, что вы и я стоим здесь, на совершенно пустой улице и рядом нет никого больше. Лоа выбрали за вас эту дорогу и поставили меня на ней. Мне кажется, это неплохой повод наплевать на приличия. Хотя я бы чувствовала себя лучше, если бы вы заговорили со мной первым.

Женщина говорила быстро и неразборчиво, так что половину Патрик не разобрал, а половину — не понял. И все же, что-то помешало ему просто уйти. В этой женщине ощущался особый, до сих пор неизвестный Патрику полюс притяжения. Он обернулся и осмотрел ее и еще раз, более внимательно. Кажется, ее это нисколько не смутило.

— Чем вам помочь? — спросил он. Рука в перчатке осторожно коснулась его ладони. Серебряный крестик, вживленный в запястье, беспокойно завибрировал. Ноздрей коснулся тонкий, пряный аромат.

— Проводите меня домой. Я сейчас не могу и не хочу оставаться одна.

— Хорошо, — Патрик поднял с тротуара чемодан. Некоторое время они шли молча. Прошла пара минут прежде чем женщина нарушила молчание:

— На вид вы очень молодой. Сколько вам лет?

— Девятнадцать. Или около того. Я не уверен, — Патрик пожал печами. Его возраст и день рождения были записаны в больничной карте, но его никогда по-настоящему не волновало, сколько ему лет. Эта информация никак участвовала в его жизненном укладе.

— Вы не уверены в своем возрасте? Такое не часто услышишь, — женщина улыбнулась, — Лоа, почему нет ни одного магазина? Если я не достану сигарет, я умру прямо на этом тротуаре.

— Вы не умрете, — успокоил ее Патрик. — Магазин прямо за углом. Если вы направляетесь домой, вы должны это знать.

— Я давно не была здесь. Уже… уже два года.

— Где же вы были?

Она посмотрела на него со странным прищуром:

— А вы любопытный, да? Я жила в другом месте. Со своим мужем.

— Понятно.

Женщина посмотрела на него с каким-то вызовом. Патрик молчал.

— И все? — не выдержала она. — «Понятно»?

— Да.

Они снова замолчали. Мимо, мягко шурша шинами по талому снегу, проехал атоммобиль. Острые плавники в стиле детройт-барокко и вытянутый, сигарообразный корпус делали его похожим на бескрылый самолет.

— Стильная машина, — проследила взгляд Патрика женщина. — Мне всегда нравились такие — стремительные, летящие, сверкающие. Чего у американцев не отнимешь — это умения делать стильные машины. Жаль, после войны производство сильно сократилось…

Она, видимо, ожидала, что Патрик поддержит разговор, но Руа не много знал об атоммобилях.

— Как тебя зовут? — резко поменяла тему женщина. — Я ждала, что ты первый спросишь, но видать ты не из таких парней.

— Каких? — поинтересовался Патрик. Женщина пожала плечами:

— Из тех, что сами рулят ситуацией, ты понимаешь, о чем я?

— Думаю, да, — кивнул вратарь. Это было не совсем правдой. Он понимал, что женщина ждала от него инициативы, но не понимал, к чему это может привести. — Патрик Руа.

— Патрик Руа, — медленно, словно пробуя имя на вкус, повторила она. — А я — Жаклин Вильет.

— Очень приятно.

— Взаимно, — почему-то слова Патрика рассмешили Жаклин. — Скажи, Патрик, где ты учишься? Вряд ли ты работаешь, если тебе и правда девятнадцать.

— Я не учусь.

— Очень зря. Надо инвестировать в будущее… — наставительно заметила Жаклин. — О, магазин! Удивительно, он до сих пор здесь. Подождешь меня минутку?

— Конечно, — кивнул Патрик, и женщина скрылась за дверью.

Сквозь стекло витрины Руа видел, как она выбирала пачку сигарет, долго рылась в сумочке, в итоге высыпав на прилавок целую пригоршню мелочи. Продавец что-то недовольно бормотал, сметая монеты ладонью.

Жаклин вышла, на ходу доставая из сумочки длинный эбеновый мундштук и плоскую перламутровую зажигалку с тисненым охранным символом на крышке. Патрик наблюдал, как она долго и неуклюже пыталась вскрыть сигареты — мешали лишние предметы в руках. Наконец, Жаклин достала сигарету и вставила ее в мундштук. Несколько раз щелкнув зажигалкой, она глубоко затянулась и с тихим удовлетворенным стоном выпустила длинную струю дыма.

— Табак когда-нибудь сведет меня в могилу, — заявила она Патрику. — Проклятая привычка, хуже бокорского проклятия, честное слово. Ты работаешь?

— Что? — резкий переход застал Патрика врасплох. Жаклин хихикнула, довольная таким эффектом.

— Ну, если ты не учишься, ты, наверное, работаешь так? Только не говори мне, что сидишь на шее у родителей. Это слишком грустно, чтобы быть правдой.

— Я хоккеист. Вратарь.

— Вот как? Юношеская лига? Можешь не рассказывать, я все равно в них не разбираюсь, и ничего не запомню. Мы пришли.

Они остановились у пятиэтажного дома довоенной постройки, с потемневшим от сырости и плесени фасадом. Парадный вход украшал довольно свежий рельеф — слегка искаженные геометрические формы позднего модерна. Невысокая кованая решетка ограждала узкий газон, сейчас засыпанный грязным снегом, убранным с тротуара.

— Здесь я живу… жила. Лоа, как давно я здесь не была! — Жаклин снова наградила Патрика вопросительным взглядом. — Если хочешь, можем подняться и выпить чаю.

— Не стоит пить чай, которому исполнилось два года, — Патрик поставил чемодан перед женщиной. Та, кажется, на секунду смутилась.

— Да, ты прав. Я вообще не уверенна, что там есть чай.

— Мне нужно идти, — Патрик чувствовал некоторое беспокойство — он рассчитывал быть у Дженни еще полчаса назад. Жаклин улыбнулась — одними губами, глаза смотрели куда-то за плечо Патрика.

— Ты… необычный, — она раскрыла сумку и достала оттуда небольшой темный прямоугольник, который протянула Руа. Это оказалась визитная карточка, из тех, которые люди делают сами для себя. Дешевый вторкартон, покрашенный в черное, чтобы скрыть естественную мутно-серую фактуру, неразборчивый шрифт под золото. И все же, карточка отозвалась теплом на прикосновение, а взгляд отметил едва заметный охранный знак в верхнем левом углу.

— Позвони мне, — Жаклин достала еще одну сигарету. — Когда будет свободный вечер.

Патрик убрал визитку во внутренний карман.

— Я постараюсь.

* * *

В госпиталь Патрик попал в пятом часу, когда на улице начало темнеть. Амели уже сменилась, а дежурная медсестра разговаривать с Руа не стала, что вполне его устроило. За сегодняшний день бесед с незнакомыми людьми у него было больше чем достаточно. Для рекрута привычный круг формируется быстро и меняется мало: изо дня в день одни и те же лица, одни и те же фразы. Да, в команду приходят новые игроки, старые покидают ее, даже тренера и персонал время от времени меняются — но все это происходит плавно, словно на заднем плане. Общая картина кажется статичной в своем постоянстве. Те же люди, те же места, тот же распорядок. Каждый, кто приходит сюда извне, само собой, вызывает дискомфорт и неудовольствие.

Патрик прошел мимо трех пациентов, негромко беседовавших у входа в одну из палат. Эти не были спортсменами: один худой и сутулый, явно конторский работник; второй слишком грузный, с массивным пивным животом. Третий мог быть хоккеистом, откуда-то из АХЛ, может быть — для юниора он староват. Троица замолчала, когда Патрик прошел мимо. Он чувствовал на себе их внимательные взгляды.

Дженни сидела за столиком и что-то рисовала шариковой ручкой в тетрадке. Она была так увлечена, что даже не обернулась на скрип двери.

— Привет, Джен, — поздоровался Патрик. Девочка подняла голову.

— П-привет, — сказала она негромко.

Патрик подошел к столу и протянул ей коробку.

— Это тебе. Надеюсь, понравится.

Дженни некоторое время опасливо рассматривала подарок, потом осторожно взяла его одной рукой, а второй дотронулась до банта из ленты.

— Сп-п-пасибо, — кажется, она совсем смутилась. — А ч-что это?

— Это конфеты. Очень хорошие.

Патрик до сих пор не мог понять, почему конфеты продавались в парфюмерном магазине. Наверное, это как-то было связанно с тем, что эмблема на коробке была такая же, как дорогих духах, стоявших отдельно от прочего товара.

— Д-даже открывать не х-х-хочется, — сказал Джен, осторожно поставив коробку на стол. — Жалко ч-что Амели уже ушла…

— Ты можешь оставить их на завтра, — предложил Патрик.

— Я х-х-хотела, чтобы и ты п-попробовал, — сказала Дженни. — У т-тебя же завтра игра?

— Нет, — впервые Патрик ощутил, что не так уж плохо провести игру в зале. — Завтра на воротах будет Даг. Я хотел пригласить тебя. А потом мы можем вернуться и попробовать твои конфеты. Амели будет работать завтра вечером?

— Да, н-наверное, — кивнула Джен.

— Хорошо.

— Я, — девочка запнулась, но не из-за дефекта речи. — Я не хочу идти на игру. Это н-не из-за т-т-тебя. Это из-за… из-за д-д-д… Д-детройта.

Патрик задумался. Он понимал, почему Дженни боится. Мог ли он гарантировать ей безопасность? Вряд ли. К тому же, Джастифай, скорее всего, пока не знал, где девочка. Не стоило показывать ему Джен, это точно.

— Я понял, — кивнул он. — Значит, я приду после игры. Хорошо?

— Х-хорошо, кивнула Дженни. Кажется, это ее успокоило.

Патрик присел на табурет.

— Как у тебя дела? — спросил он. И без ответа было видно, что неплохо. Дженни ожила, на щеках появился румянец, взгляд стал живее, а жесты — свободнее.

— Н-ничего. Амели очень х-хорошая. Мы с ней п-подруги. Мне т-так кажется. А у т-тебя как?

— Мы проиграли Нью-Джерси, — сказал Патрик. — Это было… неожиданно.

— П-почему?

— Инферноз — слабая команда. Очень слабая. Мы должны были справиться с ней легко. Не справились.

Дженни задумалась, видимо решая, что ответить, но так ничего и не придумала. Они оба какое-то время молчали. Патрик подумал, что ему совсем нечего рассказать о прошедших днях. Все, что с ним случилось — это игра, магазин и та женщина в черном, Жаклин. Перед тем как войти в палату, он считал, что последние дни были богатыми на события.

— П-парень из восьмой палаты сп-п-прашивал о т-тебе, — сказала вдруг Джен. — Говорил так, будто ты з-звезда.

— А ты совсем ничего не помнишь? — вдруг поменял тему Патрик. — Я хочу сказать до того момента, когда оказалась в Детройте.

Джен задумчиво посмотрела на него и отрицательно покачала головой.

— Нет. Иногда м-мне кажется, что раньше м-меня н-н-не было. Вообще. Эта рука, швы. Меня детройтские б-бомжи звали «Н-невеста Франкенштейна». Я п-потом узнала, это старое к-к-кино, про женщину, которую сделали из т-т-трупов…

— Ты на нее совсем не похожа, — Патрик видел это кино. Оно, как и еще несколько частей истории о рукотворном монстре, входило в программу реабилитации. Рекрутам давали понять кто они есть и чем могут кончиться их попытки вести нормальную жизнь. Дженни удивленно подняла на него взгляд.

— Не п-п-похожа?

— У нее волосы дыбом торчали, и одна прядь была седая. А руки были бинтами замотаны.

— А она, — девочка отвернулась, бессмысленно водя ручкой по тетрадному листу, — Она б-была красивая?

Патрик пожал плечами:

— Не знаю. У нее глаза были выпучены все время, и смотрела она в одну точку, как слепая. И двигалась, как деревянная.

— А лицо?

— Что «лицо»?

— Ну, лицо у н-нее красивое было? Со швами и все т-т-такое….

Патрик задумался. Этот вопрос сильно волновал Дженни. Она словно примеряла на себя образ монстра из черно-белого кино. Это понимание пришло внезапно, само собой — вспышка из другой, закрытой части сознания. Дженни хочет понять — может ли она быть красивой со всеми этими стежками, швами, скобами…

— Это была актриса, Дженни, — сказал он осторожно. — У нее это все было не настоящее. По-моему в этом дурацком гриме она выглядела глупо.

Девочка замолчала. Руа положил ладонь на ее плечо. Дженни вздрогнула, отодвинулась. Патрику стало стыдно, словно, он сделал что-то вызывающее, неприличное.

— Ты гораздо красивее ее, — сказал он запнувшись. — Потому что ты настоящая. И никакие швы этого не испортят.

Дженни вздохнула.

— Ты торопишься? — спросила она. Руа покачал головой:

— Нужно быть в лагере не позже одиннадцати. А что?

— Не уходи. Т-тут ужасно тоскливо.

— Хорошо, — кивнул Патрик. Джен снова уставилась в тетрадку, иногда косо на него поглядывая. Руа скосил взгляд, рассматривая ее рисунки. Джен рисовала цветы — сложную вязь из всяких завитушек, плавных линий, эллипсов, с небольшими заострениями. Выходило у нее неплохо.

— Дженни, можно тебя спросить? — начал он. Девочка мотнула головой.

— См-мотря о чем.

— Ты совсем не помнишь, кто ты… Но ты умеешь рисовать, знаешь как держать ручку, вообще много чего умеешь. Ты этому научилась заново или уже умела?

Дженни задумалась. Кажется, раньше она себе этого вопроса не задавала.

— Я… умела н-н-наверное. Я н-не училась, точно. Ч-читать и писать тоже.

— Значит, раньше научилась, — спокойно резюмировал Руа. — Значит, не все забыла. Это неплохо. Это хорошо.

— А остальное? — Джен отложила ручку и повернулась к нему. — Остальное я см-могу вспомнить?

— Не знаю, — Патрику кажется, что лучше сейчас ответить по-другому, но он не может. Странным образом выходит, что ответа три: «Да» — хочет услышать Дженни. «Нет» — ответ, который уже слышал Патрик. Получается, «Не знаю» — самый честный из всех.

Страшно услышать от медика-худдуиста, что часть твоей души уничтожена вместе с телом, и что она никогда уже не вернется к тебе. Страшно понимать, что всегда будет так как сейчас — пусто и темно внутри. Но потом страх проходит. Его заменяет привычка. Человек привыкает жить без руки, без ноги. Без души.

Куда страшнее верить, что пустота уйдет. Верить и каждый день ждать проблеска, ловить намеки. И разочаровываться. Каждый чертов день.

Патрик замер, словно парализованный. Эта мысль, никогда раньше не посещавшая его, вдруг со всей отчетливостью проступила в сознании.

Пустота. Каждый чертов день.

— Эй! — Джен осторожно толкнула его. — С т-тобой все в порядке?

Руа мотнул головой. Это не был ответ. Просто он хотел прогнать то оцепенение, которое вдруг охватило его.

— Все хорошо, Дженнифер. Я просто устал сегодня.

II

Things bad begun make strong themselves by ill

Глава VII

Февраль, 28-е, 15.02

Страшный, тяжелый удар опрокидывает Патрика на землю. В глазах на мгновение темнеет — он не ощущает своего падения, в себя приходит уже лежа. Джастифай, поднимает ногу, метит огромной ступней в лицо. Руа закрывает голову руками. Страшный удар отзывается болью в костях — до самого плеча. Он поднимается на локтях, пытается отползти назад, но негр преследует его, добавляя удар за ударом.

— Вот! Что! Бывает! — каждое слово он сопровождает пинком: по ногам, по животу, по ребрам. — Когда! Со мной! Начинают! Дурить!

Патрик упирается плечами в щербатую, холодную стену. Отступать больше некуда. Тупик. Узкий проулок, щедро засыпанный мусором вперемешку с серо-рыжим снегом, нависает над ним, угрюмый и безучастный. На лице Джастифая — торжествующий оскал.

— Думал, я с тобой в игры играю? Думал, что ты — чертова звезда и тебя тронуть нельзя?! Подумай еще!

Руа сейчас думать не может. Боль целиком заполонила сознание, боль, густо замешанная на страхе. Бежать некуда. Разъяренный негр сейчас забьет его до смерти — просто потому, что может, потому что считает, что легко отыщет Дженни. В самом деле — куда мог спрятать ее обычный рекрут, у которого даже собственного жилья нет? Нет жилья, нет друзей, нет родственников.

Джастифай наклоняется, огромные лапищи сгребают Руа за одежду, рывком поднимают вверх. Ростом отнюдь не карлик, он едва касается ногами земли.

— Ты проклятый уродец! Убогий кадавр! — негр встряхивает его, как тряпку. — Говори, где она!

— Скажу, — хрипит Патрик, — скажу, отпусти.

Хватка слегка ослабевает, воздух врывается в горящие огнем легкие. Все еще больно. Все еще страшно. Все еще нет спасения.

— И ты мне скажи, — сипит Руа, пытаясь перевести дух, — Скажи, зачем она тебе? Какой в этом смысл?

Джастифай с размаху прикладывает Руа затылком о стену. В глазах снова темнеет. Одной рукой негр перехватывает его за горло, другой дважды бьет в живот. Патрик беспомощно хрипит.

— Где она? — Джастифай сейчас похож на гориллу — выпяченные челюсти, крупные зубы оскалены, глаза под тяжелыми бровями горят злым, животным огнем. Руа замечает странно вздутые вены под кожей на шее и скулах — толстые, ровные. Словно тонкие резиновые трубки. Под скулами, от ушей идет грубый шрам шва, между ключицами мутно поблескивает имплант, похожий на никелированного паука с глазом-лампой в центре. Патрик смотрит на нее как загипнотизированный. Обереги вживленные в кость, уже проснулись, духи, связанные с ними уже вытягивают черные нитки боли, другие заботливо восстанавливают поврежденную плоть. Этого пока недостаточно. Нужна травма более серьезная — перелом, разрыв сухожилия, внутреннее кровотечение… и тогда…

Огромные руки снова сгребают Руа за ворот куртки, страшным рывком, словно гидравлические поршни, бросают его в сторону, вбивая в боковую стену. В ушах звенит, перед глазами пляшут искры, оставляя за собой темные хвосты.

— Я буду отрывать от тебя кусок за куском, — хрипло ворчит Джастифай. — Голыми руками, чувствуя как рвутся мышцы и ломаются кости, как по коже сочится твоя теплая кровь. Не знаю, могут ли такие как ты испытывать страх, но уверен, что боль вы испытываете. Я сделаю тебе очень больно, хоккеист. Так, как тебе никогда еще не было.

— Сомневаюсь, — бормочет Патрик. Разбитые, опухшие губы почти не слушаются. Нужен удар посерьезнее.

Джастифай вдруг разжимает руки, одновременно делая шаг назад. Прежде чем Руа успевает упасть, негр прямым ударом ноги бьет ему в грудь. От удара воздух со свистом вылетает из легких, на секунду опережая вспышку острой боли. Он чувствует, как вминается внутрь грудная клетка, трещат ребра. Просил — получи.

Рискованный шаг. Шаг, который может стоить карьеры. Но шаг неизбежный. Или так, или придется отдать им Дженни.

* * *

Февраль, 27-е, 18.00.

Грегор, клубный худду-скульптор, задумчиво чешет подбородок, заросший косматой, клочковатой растительностью. Вообще-то, настоящее имя Грегора — Джагуа, и он — потомок эмигрантов из Нигерии, точнее из самопровозглашенной республики Биафра, лет десять назад созданной народом игбо и уничтоженной официальными нигерийскими властями. Сам Грегор предпочитает не распространяться об этом, но клуб — сообщество тесное и тайны здесь не приветствуются, так что общие факты его прошлого известны даже рекрутам, которых он оперирует.

Низкорослый, болезненно худой, Грегор повадками и жестами напоминает огромного паука. Кажется, ему было бы удобнее передвигаться на четвереньках. Он предпочитает свободную одежду, скрывающую фигуру и ходит всегда сгорбленный, словно глубокий старик. Рекруты знают почему — в плечи скульптора вживлена дополнительная одна пара рук, меньших по размеру, больше похожих на руки подростка. Их он использует только в работе, в остальное время они прикреплены широкими бандажами к «основной» паре.

— Думаю, нам понадобится вскрыть десятый и одиннадцатый позвонки, — наконец заявляет он, критически оглядывая Руа. Патрик, раздетый догола, лицом вниз лежит на операционном столе. — Знаешь, я никогда раньше не ставил эти амулеты на вратарей. Обычно они идут форвардам…

— А есть разница? — интересуется Патрик. Грег недовольно фыркает:

— Идиотский вопрос. Конечно есть! Вы так напичканы оберегами, ловушками духов, резонаторами и усилителями, что надо постоянно учитывать, как одни будут уживаться с другими. Духи неживой материи терпеть не могут духов энтропии, а духи животных не придут к телу, охраняемому духами воды и огня. И это самые очевидные примеры. Наборы имплантантов разрабатывают только старшие колдуны, и то на основе указаний официалов. Внесение модификаций в набор — это высший пилотаж в худду-скульптуре. Меня могут уволить за самоуправство.

— Мы с тобой уже говорили об этом.

— Да, говорили. Только от этого мне еще больше не по себе. Ты знаешь, что рекрут вообще не должен…

— Знаю, Грег.

Скульптор недовольно морщится. Лицо его, густо покрытое ритуальной краской, потеет, несмотря на то, что в комнате довольно холодно. Он рискует, и сильно рискует, но куш слишком соблазнителен, а вероятность срабатывания — не так уж высока. Защита нижнего уровня — мощное, но редко используемое колдовство. Время сейчас подходящее — старую партию амулетов пора списывать по сроку хранения. Ни один из них не был использован и их надлежит уничтожить. Если все сложится удачно, никто не заметит, что в общей куче, отправленной «в утиль» не будет хватать одного предмета. Во всяком случае, за скромную плату утилизаторы закрывают глаза на такие мелочи. Это их заработок и заработок худду-скульпторов. Таких как Грегор.

— Ладно, — наконец вздыхает он. — Сделаю. Но ты же помнишь, что жить амулету осталось всего пару недель?

Глупый вопрос, на который Патрик не отвечает.

— Готовься, — скульптор натягивает на руки резиновые перчатки с широкими крагами. — Сейчас будет больно.

Инструменты на подвижном столике мерцают полированным хромом. Их холодный блеск выглядит зловещим.

Боль от первого надреза кажется холодной и тонкой, словно к спине приложили узкую полоску льда. Обереги беспокойно шевелятся, но духи, привязанные к ним, пока бездействуют. Грегор включает портативный магнитофон. Слышится механический щелчок, за которым следует мерное гудение моторчиков, вращающих бобины. Из небольшого динамика раздается потрескивающий, монотонный голос, читающий заклятие на незнакомом клацающе-цокающем языке. Оператор берет с подноса тонкую кисть и макает ее в банку с буро-красной краской. Затем, несколькими уверенными движениями наносит рядом с надрезом охранные символы. Патрик чувствует, как немеет спина — следующий надрез уже ощущается приглушенно.

Боль приходит с третьим разрезом, когда Грегор добирается до кости. По хребту пробегает мелкая дрожь, охранные амулеты беспокойно вибрируют, нагреваются. Руа почти чувствует, как месту разреза устремляются духи.

— Мне пришлось оградить место операции, — словно сквозь вату доносится голос Грегора. — Иначе твои обереги не дали бы мне сделать все как положено. Терпи.

Патрик не знает, вытерпел ли он. В какой-то момент сознание словно отделяется от тела, прерывая с ним всякую связь. Оно становится словно пилотом в кокпите сложной машины — данные о состоянии поступают, но прямой связи нет. Ритмичный поток заклятия обволакивает его как кокон, замедляя течение мыслей и разрывая их на бессвязные обрывки. Жаклин, как всегда в черном, в кружевных перчатках, с жестко зафиксированной лаком прической. Дженни, с широко раскрытыми глазами, испуганно-недоверчивым выражением на лице. Нилан, напряженный, прищурившийся подозрительно. Парень лет шестнадцати с татуировкой-оберегом на щеке, заглядывающий в полуоткрытую дверь палаты.

Теперь все, что можно было сделать — сделано. Осталось только выяснить, достаточно ли этого.

* * *

Февраль, 28-е, 15.08

Имплантированный в двенадцатый позвонок титановый оберег наконец оживает. Поток энергии волной расходится от него по всему телу, в мгновения достигая мельчайших нервных окончаний на самой периферии. Одно из мощнейших разрешенный спортивных усилений, бывшая военная разработка, впрочем, не принятая на вооружение. Не из-за низкой эффективности, нет. Из-за высокого износа носителя.

Патрик перехватывает следующий удар Джастифая — чувство такое, будто принял удар кувалды. Но боли уже нет, адреналин захлестывает его, а тело полностью контролируется особым, доселе запертым в имплантанте духом. Он ускоряет реакции, позволяет действовать на опережение, верно и быстро оценивает ситуацию. Патрик бьет негра лбом в переносицу, на мгновение оглушая, отпихивает от себя, наклоняется, подхватывая с земли обломок стального прута. Прежде чем он распрямляется, Джастифай бьет сверху вниз, сцепленными в замок руками между лопаток. Патрик падает, отвечает ударом по ногам. Нет ни боли, ни дезориентации — дух делает свое дело. Этот имплантант ставят некоторым форвардам-тафгаям, особенно тем, кто охотится на снайперов противника или наоборот, защищает своих. Даже получив серьезную травму, тафгай с этим амулетом остается на ногах и продолжает бой — еще минут пять или около того. Достаточно, чтобы достать противника.

Удар заставляет Джастифая отойти, Патрик поднимается на корточки, из этой позы прыгнув вперед и вверх, тараня великана и стараясь достать прутом до лица. Негр отводит руку Руа, но таран не выдерживает, завалившись на спину. Патрик оказывается сверху, тут же пытается достать врага кулаками, но Джастифай хорошо защищается. Он отталкивает Руа, пытается встать, закрывается рукой от удара прута, садится, снова получает прутом по руке. Ржавое железо разрывает одежду, добираясь до плоти, но звук удара вдруг становится металлическим. Руа таранит Джастифая плечом, снова повалив на землю и проскочив к выходу из тупика. Теперь надо выбежать на улицу. Там могут быть подручные негра, но может быть и патруль.

Джастифай переворачивается и, вытянув огромную руку, хватает Патрика за лодыжку. От резкого рывка тот падает, выгибается, бьет по руке прутом. Удар срывает кожу — сухую и тонкую, обнажая под ней тускло поблескивающую сталь. Джастифай поднимается на четвереньки, отбивает рукой очередной удар.

— Что, — хрипит он, оскаливаясь, — не вышло, звезда хоккея? Не вышло…

Он рывком подтягивает Патрика к себе, перехватывает руку с прутом. Патрик чувствует, как трещит запястье, пальцы разжимаются сами собой.

— А ты молодец, — негр наваливается на него, всем телом прижимая к земле. — Не сдаешься. Ну что, есть еще сюрпризы?

Со стороны улицы раздаются два глухих хлопка. Джастифай напрягается, поднимает голову. Лицо его перекашивается не то от злости, не то от удивления — всего на секунду. Потом раздается третий хлопок и между бровей у него появляется темное круглое пятно не больше пальца в диаметре. Негр замирает, затем конвульсивно вздрагивает и валится на Патрика. Через пару секунд, что-то поднимает его и сбрасывает в сторону.

Обессиленный дух-охранник уползает назад в свою титановую тюрьму. В голове поднимается шум, перед глазами плывут багровые круги, во рту внезапно становится сухо. Руа пытается разглядеть стоящего над ним, но детали ускользают. Неизвестный мужчина наклоняется и осторожно хлопает его ладонью по плечу. Губы его беззвучно шевелятся, наверное, говоря что-то успокаивающее.

* * *

Март, 1-е, 8.30

С трудом Патрик открыл глаза. Больничную палату он узнал сразу — они все в спортивном госпитале выглядели почти одинаково. Щелкнула дверная ручка, палату вошла Амели. Значит, действительно госпиталь. Осталось только выяснить, как он здесь оказался.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила медсестра, склоняясь над ним. Патрик прислушался к себе: боли нет, вместо нее какая-то опустошенность, слабость.

— Нормально, — ответил он. — Думал, будет хуже. Как я сюда попал?

— Тебя привезла неотложка, — Амели проверила висящие над кроватью обереги и сунула в рот Патрику термометр. — Говорят, тебя нашли прямо на улице, избитого до полусмерти. Во что ты ввязался?

— Не знаю, — почти честно признался Руа. Амели нахмурилась.

— Ребята из неотложки сказали, что местные рассказали им о какой-то уличной драке. Надеюсь, ты просто нарвался на шпану, а не влез в какую-нибудь политику.

— Не знаю, — повторил Патрик.

— А где Дженни? — спросила медсестра. На уже закончила с делами, но уходить не торопилась.

— Я смог найти для нее… место, — с запинкой ответил Руа.

— Надеюсь, это все с тобой не из-за нее случилось? — Амели не отрываясь, смотрела на Патрика, видимо, пытаясь разобраться, врет он или нет.

— Нет, ее со мной не было, — снова честно признался Руа. Медсестра покачала головой:

— Знаешь, «не было» и «не при чем» — это очень разные вещи.

Патрик ожидал, что за этим последует новый вопрос, но Амели ничего больше не стала говорить — просто вышла из палаты. Он слышал удаляющийся звук ее шагов. Руа лежал неподвижно, стараясь разобраться в собственном состоянии. Ничего не болело, хотя грудь была забинтована. Подняв руку к глазам, Патрик убедился, что кисть и предплечье в нескольких местах заклеены пластырем. Потрогал лицо: заклеена щека, нос, на лбу повязка. Осторожно коснулся груди — пальцы нащупали плотный бандаж. Это, по крайней мере, объясняло сдавленность дыхания. Руа прикрыл глаза, пытаясь воссоздать последние минуты боя с Джастифаем. Он уже не был так уверен в реальности незнакомца с пистолетом. В любом случае, стоило ожидать визитов энфорсера и тренера. Для них нужно составить убедительную версию случившегося.

В дверь кто-то постучал, затем, не дожидаясь ответа, вошел. Патрик открыл глаза. У кровати стоял незнакомый мужчина в сером свитере крупной вязки с высоким горлом, наподобие тех, что носят моряки. Под стать было и лицо, заросшее чем-то средним между бородой и щетиной, с крупными, рельефными чертами. Глаза сидели глубоко, почти неразличимые в тени надбровных дуг. Гость улыбнулся, продемонстрировав два ряда крепких, но бурых от табака зубов и протянул руку для пожатия. Руа, не задумываясь, ответил. Ладонь у незнакомца была твердая, с шероховатой, мозолистой кожей.

— Рад, что ты в порядке, приятель, — произносит он слегка хриплым голосом. Патрику он кажется смутно знакомым.

— Кто вы? — спрашивает он, решив перенапрягать память. Гость садится на табурет рядом с кроватью, закидывает ногу за ногу.

— Адам Деккер, — он закидывает ногу на ногу и сцепляет руки на колене. — Это я помог тебе вчера.

Теперь Руа вспоминает. Действительно, это его лицо он видел перед тем как отключиться. Парень, который выстрелил в Джастифая.

— Хорошо, что успел вовремя, — заявляет Деккер. — Еще бы чуть-чуть…

— Что вам надо? — перебивает Патрик. Явно, этот Адам человек не простой и помог он не из чувства сострадания.

— Много чего, — ни на секунду не запнувшись отвечает Деккер. — Пристрелить того верзилу-негра — уже сделано. Защитить тебя — ну, тут процесс еще идет.

— Зачем вам меня защищать? — Патрик чувствует неприятный холодок в груди. Этот с виду простодушный малый заставляет его обереги тревожно дрожать.

— Затем, что я не особенно дружу с теми людьми, на кого работал этот негр, — Адам снова улыбнулся, широко и зубасто. — У нас конфликт интересов.

— Это ваш конфликт и я в нем не участвую, — произнес Патрик твердо. Впрочем, сам понимая, что слова эти имеют не много смысла. Подтверждая это, Адам рассмеялся — коротко и беззвучно.

— А это все равно. Участвуешь без согласия — как все мы.

— Кто вы такой? — повторил вопрос Патрик. Деккер снова оскаблился.

— Я уже сказал.

— Хорошо, — Руа решил зайти с другой стороны. — На кого работал Джастифай?

— Тот дохлый верзила? — переспросил Деккер. — На американскую военно-политическую организацию «Технократический союз». Слышал о такой?

— Нет.

— Не удивительно. Парни неплохо прячутся.

— Зачем им Дженни?

На этот раз Деккер ответил не сразу и Патрик пожалел, что так легко проговорился.

— Не знаю — потому что не знаю, кто такая Дженни. Если это конечно не твоя подпольная кличка. А, приятель?

— Но вы же знаете, зачем Джастифай охотился за мной?

— Понятия не имею, — простодушно пожал плечами Деккер. Руа задумался: «Что если матрос просто играет с ним? Притворяется, что ничего не знает, чтобы выудить нужные сведения?»

— Вот что, приятель, — Адам наклонился к Патрику и стал говорить тише. — Я пришел сюда, чтобы помочь тебе откреститься от энфорсеров. Расскажешь, что на тебя напали уличные хулиганы, что говорили на английском, без акцента. Когда начали тебя бить, появились другие, эти уже по-французски говорили. Ты был уже на земле, когда началась пальба, кто стрелял — не видел, лиц ничьих не запомнил. Даже того негра. Про него спросить не должны, но на всякий случай — не видел, не знаю. Понял?

— Хотите свалить все на FLQ? — поинтересовался Патрик. Деккер снова улыбнулся — в этот раз не разжимая губ.

— Свалить? Плохое слово. Там везде их граффити. Совсем свежие.

— А если бокор спросит местных духов?

— Они подтвердят, — кивнул Адам. — Духи вообще много чего подтвердить могут. От того им и веры нет. Особенно, когда нет веры бокорам, которые с духами разговаривают.

Патрик непроизвольно кивнул. Многие колдуны-официалы были выходцами из Луизианы, штата, в котором французские корни были так же сильны, как и в Квебеке. Сейчас, когда национальное движение в провинции набирало силу, и все активнее действовал Фронт Освобождения Квебека, бокорам-франкофонам доверяли все меньше.

— Ладно, — Деккер поднялся со своего места и снова протянул руку для пожатия, — пойду я. Береги себя приятель. Еще увидимся.

Патрик устало прикрыл глаза. Появление еще одной фигуры в этой и без того запутанной партии, не добавляло ему спокойствия и уверенности. Больше всего беспокоило то, что Деккер так и не высказал своего интереса в этом деле. А интерес был, и, судя по всему, не праздный.

Энфорсер появился спустя полчаса после того как ушел Деккер. Это был крупный мужчина с темными, вьющимися волосам, крючковатым носом и топорщащимися черными усами. Черная форма, расцвеченная рыжей медью пуговиц и застежек, сидела на нем как влитая, а темные перчатки казались второй кожей.

— Жульен Риде, отдел уголовных расследований. Как вы себя чувствуете, месье Руа? — по-французски обратился он. — Я видел вашу последнюю игру. Неплохо.

— Мы проиграли, — возразил Патрик. Энфорсер сморщил лоб.

— Разве? А, ну да. Но играли весьма недурно, я вам скажу. Очень зрелищно.

— Спасибо, — не стал спорить Патрик. — Чем могу вам помочь?

— Хочу записать ваши показания по этому делу, — энфорсер достал из поясной сумки блокнот и карандаш, раскрыл блокнот на чистой странице и тщательно наслюнявил карандаш. — Очень неприятная ситуация. Застрелили человека — прямо на улице. Две пули в грудь, умер на месте. Среди бела дня.

— Я слышал выстрелы, — сказал Патрик. — Но не видел, как стреляли.

— Где вы были в этот момент? — тут же взялся за дело Риде.

— Лежал на земле лицом вниз.

— Как далеко от места стрельбы?

— Не знаю. Я в тот момент плохо соображал. Наверное, близко. Я не могу сказать точно.

— Я понимаю. А вы можете припомнить, сколько человек на вас нападало?

Патрик задумался. Этот вопрос Деккер не упомянул, значит, есть смысл сказать правду.

— Один. Второй остался сторожить. Потом были выстрелы, а потом я потерял сознание.

— Можете описать того, кто напал на вас?

Патрик снова задумался. Он точно видел, что Джастифай получил пулю между глаз. И Деккер об этом говорил. А еще говорил, что о Джастифае спрашивать не будут. Знал, что труп не найдут? Сам спрятал его или вмешался кто-то еще — союзник Джастифая или кто-то третий? Вопросов было много, а ответов не было совсем.

— Я не успел разглядеть его. Все случилось слишком быстро.

Риде кивнул, сделав пометку в своем блокноте.

— Понимаю. Может хоть что-то? Детали одежды, особые словечки? Говорил по-английски или по-французски?

— Английский. И еще он был высокий. Как я или даже выше.

— Какого сложения?

— Не знаю. Обычного. Не толстяк и не особо худой.

— Возраст можете назвать?

— Средних лет, пожалуй. Не старик, это точно.

— Во что был одет?

Энфорсер знал свое дело и, наверное, догадывался, что Патрик знает больше чем говорит. От этого начинало неприятно холодить в животе.

— Одет? Не помню. Какая-то куртка или пальто… Фетровая шляпа, самая обыкновенная. Обычно был одет, как все.

— Знаете, это очень странно, — задумчиво постучав кончиком карандаша по подбородку заявил Риде. — Дело в том, что второй убитый был, хм, не самым обычным. Одеждой он скорее походил на бродягу, бродягу явно не здешнего. Коронер считает, что убитый был американцем. Вы говорите, что один напал на вас, а второй остался сторожить?

— Да, — кивнул Патрик.

— И вы никак не запомнили того, второго?

— Нет, не запомнил.

Энфорсер снова постучал по подбородку карандашом, задумчиво глядя поверх Руа.

— Я могу предположить, что убитый американский бомж — случайная жертва. Тогда оба нападающих скрылись, и на одном из них висит убийство. Только это не очень вяжется с граффити FLQ, который они оставили после себя… Говорите, напавший на вас говорил по-английски? Может, с акцентом?

— Нет, — покачал головой Патрик, — Мне показалось, он говорил чисто.

— Чисто, как американец? — прищурился Риде.

— Не знаю. Возможно. Мне было очень больно, и я… смутно помню, как именно он говорил.

— Да, конечно-конечно, — сочувственно кивнул Риде. — Я понимаю. Просто пытаюсь докопаться до истины. Знаете, работа такая.

— Это хорошая работа, — согласился Руа. Энфорсер улыбнулся — одной половиной рта, так что получилось странное выражение, которое Патрику было непонятно.

— Работа хуже некуда, — он перевернул страницу блокнота, что-то быстро записал, вырвал лист и протянул Патрику. — Вот мой номер телефона. Вспомните что-то еще — позвоните.

— Хорошо, — кивнул Руа, забрав бумагу. Риде поднялся и направился к выходу.

— Удачи в следующей игре, — сказал он уже в дверях.

— Вряд ли я смогу играть, — ответил Патрик. Странно, только сейчас, произнеся это, он понял, что его не особенно беспокоит, сможет ли он играть или нет. Удивительно.

Дверь за энфорсером закрылась. Патрик некоторое время изучал ее, е в силах отвести взгляд и сконцентрироваться на чем-то другом. Интересно, его когда-нибудь по-настоящему волновала игра? Или он просто воспринимал ее как естественную, ключевую часть своего существования? Теперь, когда в его жизни появились более важные вещи, сможет ли он вообще о ней думать? В голове всплыли слова многократно повторенные ему во снах странным парнем с картами: «Ты хоккеист — вот и играй в хоккей. Для того ты и был отправлен сюда». Сейчас он явно занимался чем-то другим.

«Может, стоило рассказать все, как говорил Деккер? — против воли мысли вернулись к последним событиям. — Я почти так и сделал. Почти. Я не рассказал о французах, и тут вышла нестыковка. Энфорсер должен был догадаться, что граффити сделаны для отвода глаз».

Фронт Освобождения Квебека был полулегальной организацией экстремистов, родившейся под прессом англоязычных канадцев, десятилетия бывших на первых ролях в провинции. Руководящие должности, официальные назначения, доминанта английского языка… Большинство франкофонов его просто не знали и от того едва ли могли рассчитывать на любую работу кроме физической. Кто-то предпочитал бороться мирными методами, но всегда находились и те, кто желал изменить ситуацию быстро и жестоко.

Радикалов из FLQ официальные власти открыто боялись, хотя действительно серьезных поводов к этому Фронт пока не давал. Впрочем, это только порождало еще больше слухов о заговорах, интригах и изощренных схемах. На Фронт охотно вешали всех собак, не официалы, так пресса. Нилан как-то говорил, что две трети преступлений, приписанных Фронту — просто уличные преступления, каких в любой другой канадской провинции не меньше, а может и больше — не говоря уже про Штаты.

Даже если так, открыто указывать на FLQ опасно. Кто знает, как воспримут ложное обвинение от «своего», франкофона, к тому же игрока «Варлокс». Главный хоккейный клуб Монреаля был своего рода знаменем, символом успеха и победы, который вдохновлял многих жителей провинции. Неосторожные слова могут быть приняты очень болезненно.

В любом случае, Дженни пока в безопасности. План сработал — пусть и не совсем так, как рассчитывал Руа. То, что Джастифай рано или поздно выйдет на госпиталь, было понятно. Похоже, Патрик опередил его всего на несколько часов — иначе, он бы не среагировал так быстро…

* * *

Февраль, 28-е, 13.00

— Эй, месье! Вы, да, вы!

Патрик удивленно обернулся на окрик. У потемневшей от сырости стены сидел на корточках паренек лет тринадцати, грязный, в одежде не по размеру, изношенной и выцветшей. Лицо, едва различимое под копной спутанных волос, все в пятнах, не то грязь, не то какая-то болезнь. На голове кепка, большая и разношенная, натянутая на самые уши, руки в обрезанных шерстяных перчатках, рукава подвернуты и заколоты булавками. На шее поверх одежды болтается грубый амулет — засохшая куриная лапа, потемневшая и скрюченная.

— Что? — спрашивает Патрик. Парнишка улыбнулся, сверкнув в отсвете ламп неожиданно чистыми, здоровыми зубами.

— Вы бы не ходили туда, месье, — с нахальным видом объявил он. — А лучше вообще домой идите.

Патрик не нашелся с ответом. Послушаться беспризорника, случайно встреченного на улице? Глупо.

— Дадите четвертак — скажу, почему вам туда нельзя идти! — вдогонку крикнул мальчишка. Руа остановился. В конце концов, на двадцать пять центов не купишь и бутылки пива. Засунув руку в карман, он нащупал монету. Парень был уже рядом, рука протянута ладонью вверх. Руа бросил четвертак, который тут же скрылся в кармане беспризорника.

— И почему мне нельзя идти дальше?

— Столб черного дыма накроет вас и проглотит, — глядя на Патрика ясным, чистым взглядом ответил ребенок. — Столб высотой до неба, наполненный атомным ядом.

— Если бы ты просто попросил монету, я бы тебе дал, — ответил Руа. Мальчишка пожал плечами и отвернулся. В этот момент Патрику снова показалось, что он видел его раньше.

— Как тебя зовут? — спросил он в спину убегавшему подростку. Тот на секунду обернулся:

— Козмо! Пока, месье! Не ходите туда!

— Козмо, — повторил сам себе Руа. Имя это было ему так же знакомо. Это имя до войны было в моде — все сходили с ума по ракетам и космическим полетам. Первая американо-советская и последовавшее за ней Пробуждение остудили их пыл. Парень был слишком молод для того, чтобы родиться в космическую эпоху — его имя звучало так же неуместно как Искра или Тракторина…

Руа сжал руками виски. Голова внезапно заболела так, будто приняла на себя шайбу с хорошего щелчка. Обрывок мысли, рикошет из несуществующего прошлого — что это было? Почему воспоминания, даже такие обрывочные причиняют такую боль?

Он повернул на Ру Мерье, узкую улочку, ведущую к небольшому кинотеатру «Бомбер». Атрик не очень любил кино, но иногда заходил сюда — в «Бомбере» крутили ленты из Южной Америки и Дальнего Востока, часто без перевода. Иногда попадались старые фильмы из Европы и Советского Союза. Руа иногда вообще не понимал, что происходит на экране. Лишенный смысла визуальный ряд и незнакомая речь вводила его в подобие транса. Так и сейчас — он взял билет, даже не посмотрев, что будут показывать.

Зал был практически пуст — привязанность Руа к непонятному и бессмысленному разделяли немногие. Молодые пары захаживали сюда, чтобы уединиться на последних рядах, какие-то сумрачные личности шептались о своих сумрачных делах, и только редкие эстеты-авангардисты действительно смотрели кино. В полутемном зале витали духи предков, обитающие в здании. Занавес едва заметно шевелился, словно от сквозняка — они готовились к представлению.

Патрик занял место, указанное в билете, хотя мог сесть куда угодно — сегодня на сеанс пришло меньше десяти человек. Через минуту погасили свет, раскрылся под монотонное жужжание лебедок занавес. Судя по надписи на билете, фильм назывался «Пьяный ангел», но вместо титров на экране были иероглифы.

Скрипнула дверь. В зал, пригибаясь, вошли трое. Их темные силуэты на мутном черно-белом фоне казались размытыми и нечеткими. Духи уже сновали по экрану, повторяя жесты и движения актеров, придавая плоской картинке некое подобие объема, живости. Сегодня, правда, они были явно не в настроении — действовали нечетко, расходясь с изображением, замыливая его.

Двое опоздавших прошли на ряд выше того, в котором сидел Патрик, разместившись прямо за его спиной. Тревожный зуд оберегов заставил его оглянуться — лицом к лицу с Джастифаем.

— Тс-с-с, — негр приложил палец к мясистым губам. — Не будем мешать людям смотреть фильм.

Руа промолчал. Джастифай положил руку ему на плечо, сверкнув в темноте зубастой улыбкой. На экране врач в какой-то замызганной каморке вытаскивал из руки бандита-оборванца пулю.

— Где девчонка? — шепотом спросил Джастифай. — Ты забрал ее из больницы вчера, вы сели на такси и уехали. Где она?

— А если я не скажу? — поинтересовался Патрик. Пальцы на плече слегка сжались.

— Тогда я выбью из тебя ответ. Вместе с большей частью зубов.

— Здесь? — уточнил Руа. Джастифай ответил еще одной улыбкой.

— Не дури со мной, приятель. Это больно. Где девчонка?

Патрик отворачивается к экрану. Обереги под кожей разогрелись так сильно, что обжигают. Сзади слышится какая-то возня. Проходит несколько секунд — и Руа видит, как Джастифай с напарником покидают зал. Теперь все — механизм запущен. Если Патрик все правильно рассчитал, Джастифай попытается подстеречь его на пути к Тренировочному Центру. Подстеречь и выбить нужные ему сведения. Патрик же постарается сдать его энфорсерам. Главное, чтобы сработал имплантат.

В конце фильма девушка несет урну с прахом убитого гангстера. Наверное, она испытывала к нему какие-то чувства. Не важно.

Глава VIII

Первые дни марта в Монреале непрерывно шел снег. Мириады твердых, разогнанных ветром снежинок заполняли воздух сплошной белесой пеленой, которая нещадно царапала кожу, залепляла мутной изморозь дома, покрывала твердым настом заснеженную землю. Жизнь в городе практически остановилась — снег был радиоактивным, уличные дозиметры тревожно перемигивались едва различимыми под налипшей снежной крошкой лампами. На улицах в эти дни слышен был только свист ветра и шорох льдистой крошки о стекла окон и металлические карнизы крыш. Народ интересовал только один вопрос — закончится ли метель к восьмому марта? Восьмого состоится домашний матч между Варлокс и Гуралс. Событие, как ни крути, слишком важное, чтобы испортить его каким-то снегопадом. Бокоры устали от бесконечных просьб сделать что-то с погодой в день игры. Раз за разом они объясняли — со страниц газет, из динамиков радиол и с экранов телевизоров — что метель пришла с Пустошей, и направляют ее куда более могущественные лоа, нежели те, которые подчиняются городской власти. Они призывали хоккейных фанатов молиться и совершать подношения, давали список духов, которые могли помочь, но ничего конкретного не обещали.

Руа провел в больнице почти неделю. Рекрутов лечат не так, как обычных людей. По сути, это скорее ремонт, чем лечение: больше имплантантов, больше чар, больше наговоров. На пару лет меньше — срок службы. По меркам худду-скульптуры работы было не много: два сломанных ребра, несколько внутренних гематом, разрыв селезенки и другое по мелочи. Больше всего времени отвели на восстановление после операции — целых три дня. Они были самыми тоскливыми — большую часть времени Руа просто лежал, глядя в потолок. Амели принесла ему потрепанный том «Моби Дика», а Крис притащил потрепанную радиолу — других развлечений у него не было. Когда эти три дня наконец прошли, возвращаясь к тренировкам Руа чувствовал себя почти счастливым. Во всяком случае, ему казалось, что ощущение счастья должно быть примерно таким — глуховато-щемящим, перехватывающим дыхание и странно холодящим внутренности. Как будто неизвестный дух, связанный с одним из имплантантов, вдруг ожил и дал о себе знать.

Тренер Перрон на первой же тренировке поставил его в рамку под получасовой обстрел шестерых форвардов. Патрик был собой недоволен, но Перрона результаты устроили.

— Завтра выйдешь на лед. В игре с Бостоном поставить в ворота Соетарта — глупость на которую я пойти не могу. Так что, готовься. Надеюсь, внутри тебя ничего не отвалится?

Патрик отрицательно мотнул головой. Тренер удовлетворенно хмыкнул:

— Вот и славно. Мне нужна завтра хорошая игра. Нужно порадовать фанатов, а заодно и самим встряхнуться. Сезон скоро закончится.

Руа кивнул. Он не понимал, зачем тренер говорит ему это. Перрон повернулся к нему и положил руку на плечо:

— Я был в бешенстве, когда узнал про ту драку, — сказал он негромко. — Я хотел прийти к тебе в палату и устроить такой разнос, какого в этом клубе еще не видели. Но потом вспомнил, что ты — рекрут и орать на тебя толку нет. А потом… потом я подумал вот еще о чем…

Он замолчал, сверля Руа тяжелым взглядом.

— Рекруты не ввязываются в уличные драки. Я бы не удивился, если бы это был Нилан или даже Робинсон. Но за всю мою карьеру я ни разу не слышал, чтобы рекрут подрался на улице. Или вывез через границу беспризорного ребенка.

— Рекрут не кадавр, — ответил Руа. — Мы тоже живые люди.

Перрон удивленно приподнял бровь:

— Серьезно? Ладно, я учту. Можешь идти, Руа.

В раздевалке шумели громче обычного. Завтра игра с «Гуралс», так что нервничали все — и агенты, и рекруты — хоть и каждые на свой манер. Агенты шутили, подбадривали друг друга, громко смеялись, кидались полотенцами; рекруты негромко переговаривались, с муравьиным прилежанием возились с экипировкой, ритмично постукивали лезвиями коньков и крюками клюшек по полу.

Лаперрьер появился в раздевалке как привидение — никем не замеченный. Он некоторое время стоял рядом с подставкой для клюшек у входа, смотрел на игроков. Те, кто сидел ближе ко входу заметили его, замолчали. Постепенно, молчание, как спокойная, неторопливая волна, накрыло всю раздевалку. Все смотрели на тренера.

— Список пятерок на доске у входа, — произнес он. В этом не было ничего необычного, этого не требовалось сообщать вслух. Все и так знали, что список к концу тренировки будет вывешен.

Лаперрьер глубоко вздохнул, сложив руки на груди.

— «Бостон Гуралс» очень хотят победить. Они хотят отыграться за прошлый разгром. Мы сильнее их. Я это знаю, и вы это знаете. И они знают — и потому изо всех сил будут стараться надрать вам задницы. Помните об этом. Отдыхайте. Завтра мы славно поработаем.

Он вышел, не дожидаясь ответа игроков. Они проводили своего второго тренера одобрительным ворчанием, как стая матерых северных волков, обманчиво расслабленная перед долгим забегом по заснеженным равнинам.

У Лаперрьера всегда лучше получалось чувствовать команду, ее настроение и ожидания. Перрон мнил себя диктатором, сильной рукой, но полагаясь на силу, часто не задумывался, где стоило надавить, а где лишний прессинг шел во вред. Лаперрьер почти никогда не давил. Он чувствовал вместе с командой, ясно представляя пределы ее сил и возможностей, никогда не требуя того, чего команда дать не могла, но и не позволяя себя одурачить, действуя не в полную силу, когда это было нужно.

Агенты шептались, что второй тренер снюхался с худду-операторами и худду-скульпторами, которые постоянно снабжали его информацией об игроках: кто в какой форме, кто в каком настроении. Но Патрик никогда не видел, чтобы Лаперрьер подолгу общался с колдунами. Да и Нилан в ответ на такие заявки только презрительно кривился. Не то, чтобы тафгай понимал в этом лучше других, но Патрику отчего-то Крис казался… умнее остальных игроков, что ли. Это вообще-то звучало глупо — как может тафгай, с отбитыми в сотне драк мозгами быть умнее тех, для кого спорт — математика на льду, мгновенный расчет на основе множества факторов? И все же, именно это и делало лучших форвардов клуба не самыми умными вне льда. А Нилан, наоборот, был куда ближе к обычным, человеческим делам. Во всяком случае, Патрику так казалось. Может потому, что кроме Нилана особо никто не желал иметь дела с вратарем-рекрутом?

Они встретились в крытом переходе ведущем из тренировочного зала. Руа шел в общежитие, Крис — к своей машине, кроваво-красному «Понтиаку» с хромированными стрелами вдоль бортов. Замерзшие до каменной твердости снежинки часто барабанили по жестяной крыше, холодный ветер пробивался сквозь обледеневшие щели в тонких стенах. Дозиметр на стене устало подмигивал желтой тревожной лампой, на табло тускло мерцали цифры двадцать четыре. Значит, на улице должны быть все тридцать пять. Нилан приобнял Патрика за плечо, подтянул к себе.

— Что, сбежал-таки из больнички? — спросил он ехидно. — Завидую я вам, рекрутам. Меня бы после такой потасовки месяца полтора бы на койке продержали. Или больше.

— Не завидуй, — честно посоветовал Руа. — Нечему завидовать.

— Да ладно, — оскалился щербатым ртом тафгай. — Кто скажет, что нам лучше, а что хуже? Пройдет десять лет и тебя не станет, а я окажусь забулдыгой-пенсионером в неполные сорок, с переломанными костями, без образования и профессии, забытый и никому не нужный. Буду понемногу пропивать заработанные денежки, каждое утро тратя по часу, чтобы собрать свой разбитый каркас и подняться с постели.

— Ты можешь стать тренером.

Нилан засмеялся — коротко и громко, словно петарда разорвалась.

— Ну ты дал. Какой из меня тренер? Чему я учить буду?

— Вырубать с удара парней семи футов ростом и двухсот фунтов весом?

Нилан снова хохотнул, как следует встряхнув Патрика.

— Знаешь, — сказал он чуть погодя. — Ты неплохо соображаешь для рекрута. Получше многих наших агентов.

— Спасибо.

— За что? Я к твоим мозгам отношения не имею. Знаешь, — тафгай вдруг нахмурился. — Завтра опять Краудер на льду будет. Ты поосторожнее будь, хорошо? А я пригляжу за тобой.

— Спасибо, — повторил Патрик. Нилан, отходя, хлопнул его по плечу.

— Да не вопрос, — он подошел к своей машине, достал из кармана ключи с длинным костяным амулетом на кольце. — Давай, береги себя.

* * *

Утром восьмого метель разгулялась не на шутку. Патрик отодвинул тяжелую штору, нажал кнопку открытия жалюзи. Тяжелые, обледеневшие, они не желал раскрываться. Электродвигатели натужно жужжали, но в темном покрове окна не появилось даже тонких щелей. Наконец что-то хрустнуло, глухо и недовольно, и мутный дневной свет проник в аскетичное жилище Руа.

За снежной пеленой нельзя было разглядеть ничего — только смутные силуэты ближних зданий, едва проступающее в подвижном мареве.

— Никто не придет, — сам себе сказал Руа. Это было не хорошо и не плохо. Игра состоится, даже если трибуны будут совершенно пусты. А игра — это единственное, что важно по-настоящему. И все же, смотреть на эту снежную взвесь, без остатка заполнившую воздух, было странным образом неприятно. Внутри становилось холодно и пусто, и эта пустота словно пыталась засосать в себя все, что ее окружало. Мысли, словно замедлившиеся и уснувшие от внутреннего холода беспокойно ворочались под черепом, неспособные обрести ясность и чистоту.

Утренняя рутина не могла вытеснить из сознания Патрика это тяжелое чувство. Стоя в крошечной ванной, едва вмешавшей в себя душ и умывальник, он рассматривал свое отражение в мутном зеркале, покрытом солевыми пятнами высохших капель. Руа раскрыл бритву, привычным жестом достал из жестяной баночки шепотку красноватого порошка — смеси из красного перца, глины и мелко перетертого табака, посыпал ей лезвие. Сталь на мгновение потемнела, словно вода впитала в себя подношение, затем тьма на полированной поверхности заструилась, сложившись в причудливый узор, а еще через секунду рассеялась. Патрик осторожно повел лезвием по кожаному ремню, затем еще раз, и еще — всего двадцать одно движение: одиннадцать вверх и десять вниз. Отложив бритву, он взбил помазком пену и намазал ей щеки.

И все-таки, почему он так нервничает? Это скрытое, неприятное чувство грызет его изнутри, словно прожорливый червяк. Он взял бритву, поднес ее к лицу. От костяной рукояти ладони передалась теплая, мерная пульсация — дух лезвия был доволен подношением и готов к исполнению своей части сделки. Приложив лезвие к скуле, Патрик осторожно повел его вниз. Сталь с едва уловимым шорохом подрезала короткую щетину. Руа обмакнул лезвие в раковине, снова приложил к щеке. Еще один цикл движений, за ним еще. Все они различались в деталях, но были одинаковы в сути. Каждый раз свои трудности, свои нюансы, но каждый цикл идентичен предыдущему. Как дни, проживаемые один за другим, ради некой условности, в итоге лишенной практического смысла.

В комнате глухо зазвонил телефон. Патрик отложил бритву, вышел из ванной, подняв трубку, приложил ее к уху.

— Алло, — его собственный голос вдруг показался ему неживым, бесцветным.

— Алло? Патрик, это ты?

Жаклин. Патрик вдруг почувствовал, как грудь сдавило, словно металлическим обручем. Ему одновременно было приятно слышать голос этой женщины и вместе с тем — тревожно.

— Да, это я. Откуда у тебя этот номер?

Жаклин не могла знать его. Она даже не знала, что Руа играет в «Варлокс».

— Дженни мне его сказала. Она позвонила в больницу какой-то Амели, у нее спросила номер Криса… или Чарльза, не помню… Это твой приятель? Потом позвонила ему, а он уже назвал твой.

Патрик не нашелся с ответом. Дженни умела добиваться своего. А как бы иначе она выжила в трущобах Детройта?

— Она хотела пожелать тебе удачи в сегодняшней игре. Она тут, рядом, показывает на трубку и корчит недовольные рожицы. Наверное, если не дам ей поговорить с тобой прямо сейчас, милая Жанетт ночью задушит меня подушкой.

В трубке раздался шорох и отдаленные голоса.

— П-привет, Пэт, — раздался голос Дженни через пару секунд.

— Пэт? — переспросил Руа. В трубке хихикнули.

— Если бы ты б-был американцем, тебя бы так называли д-друзья. Пэт. Сокращенное от П-п-этрик.

— Понятно, — легко согласился Руа. — Привет. Как твои дела?

— Хорошо. Мы с Жаклин уже п-подружились. Она к-классная. И готовит вкусный чай с т-травками. Тебе стоит п-попробовать.

— Попробую.

— Крис и Амели говорили, что ты б-б-болел. Ты уже выздоровел?

— Да.

— Это хорошо. Удачи т-тебе на сегодняшнем матче.

— Спасибо, Джен.

В трубке замолчали. Патрик подумал, что стоит сказать что-то самому, но в голову ничего не приходило.

— С тобой все в п-порядке? — вдруг спросила Дженни. — Ты какой-то… грустный.

Патрик задумался.

— Все в порядке. Просто волнуюсь перед игрой. Так всегда бывает.

— Игра б-будет сложная?

— Должна быть. Но мы выиграем. Обязательно.

— Жалко, что мы не сможем п-п-прийти.

Патрик вдруг понял, что улыбается.

— Ты же не любишь хоккей.

— А я не на хоккей хочу п-прийти, — не задумавшись, ответила Джен.

— А зачем тогда? — раздался в трубке далекий голос Жаклин.

— Я хочу п-прийти, чтобы посмотреть, как играет П-патрик.

* * *

Монреаль Варлокс — Бостон Гуралс. Первый период, семнадцатая минута

Карбонау перехватывает пас, отданный Борком. Руа отчетливо слышит, как ругается седьмой номер «Гуралс», заваливаясь на вираж и бросаясь назад в свою зону. Трудно сказать, кто тут прошляпил — сам Борк, отдавший поперечный пас в зоне «Варлокс» или Симмер, номер 22, который среагировал на секунду позже Карбонау. Так или иначе, шайба уже в зоне «Гуралс», Гай отдает ее назад, прямо на крюк шведу. Далин подхватывает ее, мастерски уходит от удара Горда Клузака, единственного защитника между ним и воротами Бостона. Вратарь, Пит Питерс, подается к правому краю ворот, ожидая удара, но Далин пасует Наслунду, рискуя отдать шайбу летящему на того Краудеру. Шайба касается крюка Матса за долю секунды до того как гигантская туша Краудера врезается в него. Ван-таймер уходит в ворота уже в тот момент, когда Наслунд, сбитый с ног, сам летит к борту головой вперед. Питерс бросается к левому краю, но шайба, лишь слегка задев край ловушки, влетает за линию. Красная лампа над воротами загорается и надрывный вой сирены сливается с глухим стуком — Матс влетает плечом в борт, проехав по льду почти три метра.

— Три-один в пользу «Монреаль Варлокс»! — голос комментатора железом отражается от потолочных ферм. — Гол забил Матс Наслунд, номер двадцать шесть с передачи Кьела Далина, номер двадцать.

Патрик кивает металлическому голосу, гремящему из рупоров. Пока игра складывается неплохо. Бостонцы явно нервничают, слишком спешат с передачами, слишком фокусируются на хип- и фор-чеках. Все три шайбы «Варлокс» забили на контратаках и перехватах — навязать свою игру и как следует отыграть в нападении у них не получилось. Теперь ситуация могла развернуться в любо момент — инициатива на стороне «Гуралс», уловки монреальцев уже изучены… Через три минуты окончится период и в раздевалке медведи успокоятся и разберут произошедшее по полочкам. И второй период будет куда жарче первого.

Вбрасывание снова за Бостоном. Новая атака разворачивается молниеносно, в этот раз «Гуралс» давит всей пятеркой, подтянув защитников глубоко в зону противника. Рискованный трюк, особенно учитывая, что медведи сильно уступают монреальцам в скорости и маневренности. Тактика слишком похожа на те, что уже стоили «Гуралс» трех шайб. Кажется, команда не может перестроиться и тупо следует оговоренной перед матчем схеме.

То, что в этот раз все будет иначе, Руа понимает это в ту самую секунду, когда шайба заходит за ворота. Симмер таранит Далина, Это две минуты и свисток сейчас остановит игру. Но прежде чем лайнсмен успевает среагировать, Краудер вдруг словно теряет шайбу, которую в шаге от него перехватывает Робинсон — чтобы тут же принять фирменный таран форварда «Гуралс». Удар подбрасывает его вверх почти на метр, он всем корпусом бьется в стекло ограждения, выбив его из креплений и выпав на скамейки первого ряда. Раздается свисток и игра приостанавливается. Атака Краудера мягко говоря спорна — ведь фактически он начал ее еще до того, как отдал шайбу Ларри. Проблема в том, что внимание лайнсменов в тот момент было сфокусировано на Симмере и Далине, который, кажется, получил травму.

Игра возобновляется с пятачка Бостона. «Гуралс» уходят в глухую оборону, выбрасывая шайбу за шайбой и оттягивая время. Срок пенальти Симмера на тринадцать секунд превышает остаток периода. Далина на скамейке запасных не видно, как и Робинсона.

Сирена оканчивает борьбу — увеличить отрыв большинством «Варлокс» не смогли. Тревожно переглядываясь, они покидают лед.

В раздевалке их ждут Лаперрьер и Ларри. Вид у защитника странный — он избегает смотреть в глаза и поджимает губы. На лбу у него потемневшая от выступившей крови полоска пластыря. Сигил на ней пульсирует слабым оранжевым — дух старается изо все сил.

— Робинсон играет во втором периоде, — спокойно поясняет второй тренер. — А вот Далину повезло меньше. Сильный ушиб колена, возможно даже трещина. Его место в первой тройке займет Трембле. Марио, ты услышал?

Четырнадцатый номер кивает. Еще один рекрут, не такой проворный как швед, но все же вполне результативный. Пожалуй, лучше было выставить агента, они куда лучше приспосабливаются к таким экстренным сменам состава. Но тренера почему-то решили иначе — может потому что делали ставку на Матса, такого же сухого и сосредоточенного рекрута, решив, что ему лучше подойдет схожий по повадкам и темпераменту Трембле?

— Все, собрались! — Лаперрьер хлопает в ладоши. — Впереди второй период. Бостонцы разыгрались и теперь начнут свою излюбленную игру. Они будут вас бить и топтать, бить и топтать, пока кровь не брызнет на лед. Не позволяйте им этого. Вы быстрее, слаженнее и подвижней. А для остальных случаев у нас есть Нилан.

Раздевалка отвечает ему короткими смешками, но шутка не пробирает даже агентов — все понимают, что шутки закончились и теперь на льду все будет куда серьезнее.

* * *

Февраль, 27-е, 12.00

— Это женщина, — уверенно заявила Джен, когда они остановились перед облупившейся подъездной дверью. Патрик удивленно посмотрел на нее. Джен пожала плечами:

— Это т-твоя любовница. Родителей своих ты не п-п-помнишь, друзей у тебя нет, если — н-н-не считать Нилана, а п-про женщин ты никогда не говорил. Значит, в этой квартире живет т-твоя женщина.

Патрик, немного смущенный стройной логической цепочкой продолжает молчать. Девочка улыбается.

— Ничего, я не п-против. Это даже хорошо. Может про т-тебя расскажет. Что-н-нибудь.

— Она не моя любовница, — Руа снова нажимает на кнопку звонка. Противное электрическое дребезжание отчетливо доносится откуда-то из глубины дома.

— Все-т-таки женщина, — удовлетворенно кивает Джен. — Н-не любовница? А кто т-т-тогда?

— Не знаю, — честно признался Патрик. — Мы познакомились несколько дней назад, недалеко отсюда. Я помог ей донести чемодан.

Сухо щелкнул замок. В приоткрывшемся проеме Жаклин, удивительно белокожая, в темно-фиолетовом атласном халате, удивленно смотрит на Патрика.

— Д-добрый день, — поздоровалась Джен. Кажется, женщина только теперь заметила ее.

— Неожиданно, — наконец произносит она. — Я, кажется, просила звонить, а не приходить…

— Так получилось, — Патрик с удивлением отметил, что любуется контрастной бледностью Жаклин, так выгодно подчеркнутой сумраком коридора. Она приоткрыла дверь едва на десять сантиметров, так что ему видна была часть лица и тонкий изгиб шеи. Как будто смотришь на картину или фотокарточку.

— Что получилось? — вскинула тонкую бровь женщина.

— Мне нужна помощь. И мне больше не к кому обратиться.

— Мы с тобой знакомы минут двадцать. Неужели настолько не к кому?

— Настолько.

Жаклин вздохнула, поднесла к лицу руку с уже знакомым мундштуком. Сигарета в нем уже почти выгорела. Прикрыв глаза, она затянулась.

— Заходите, — сказала она спустя секунду или две. Отступив на шаг, она раскрыла перед гостями дверь. Патрик и Джен вошли в темный, узкий коридор с крашенными стенами и серым в старой, растрескавшейся побелке потолком. Четыре двери друг против друга, тусклая лампочка в пыльном плафоне, в дальнем конце — лестница на верхний этаж. Жаклин провела их к первой двери справа, ведущей в небольшую квартирку.

Дженни с интересом разглядывала комнату — хотя особенно смотреть тут было не на что. Пустые полки, пустые рамки от картин, выцветшие обои. Патрик не разделял любопытства девочки — его совершенно не интересовала обстановка.

— Чаю? — спросила Жаклин, тут же добавив. — Двухгодичного не обещаю, но купленный пару дней назад найдется.

— З-зачем хранить чай д-два года? — непонимающе спросила Джен. Жаклин едва заметно улыбнулась Патрику.

— Ты живешь одна? — спросил он. Наверное не стоило начинать так сразу, но ничего другого на ум не пришло. Улыбка Жаклин исчезла.

— Да. А что?

— Я хотел попросить тебя. Если это возможно, — Патрик вдруг почувствовал слабость, огляделся, стараясь сфокусировать взгляд не на Жаклин, на чем-то безопасном. Сверхунад оконной рамой весел оберег из птичьих костей и перьев — длинный и темных, наверное, вороньих.

— В сомнительных аферах я не участвую, — голос Жаклин слегка дрогнул. Непонятно, от страха или от раздражения.

— Я просто хотел узнать, можешь ли ты взять к себе Джен. Ненадолго. Я заплачу.

Лицо Жаклин снова поменялось. Теперь оно казалось удивленным.

— Джен — это ты? — спросила она у девочки. Та кивнула.

Патрик снова поймал себя на том, что рассматривает женщину. Жаклин отвернулась, набрала воды в чайник, включила электрическую плиту. Даже в плотном халате можно было различить, что у нее очень тонкая талия. Наверное, ей лет тридцать, может чуть больше. Странно — раньше его не особенно волновала женская внешность. Да и вообще, сами женщины.

— Патрик, да? — она кивнула сама себе. — Я даже помню как тебя зовут. А кем она тебе приходится, Патрик?

— А это в-в-важно? — вмешалась Джен. Жаклин коснулась губ кончиками пальцев.

— Очень, — произнесла она с каким-то особым нажимом. — Критично.

— Приемная дочь, — ответил Руа. Жаклин слегка кивнула — или ему, или своим мыслям.

— И я должна ее кормить, одевать, водить в школу?

— В школу не надо, — Патрик покачал головой. — Это ненадолго.

— И сколько ты готов платить?

Патрик задумался. Так далеко, представляя это разговор, он не заходил.

— Сколько стоит рента этой квартиры? Я оплачу ее и все расходы на Дженни…

Чайник на плите влажно засвистел. Жаклин поднялась, одела на руку стеганую варежку, сняла чайник с раскаленного нагревательного диска. Открыв шкаф, она достала оттуда несколько жестяных банок, а затем — три тонких белых чашки.

— Это недорогая квартира, — сказала она, колдуя над чашками. — Но двоим в ней будет тесновато. Даже учитывая, что один из них — ребенок.

— Ты хочешь снять другую квартиру? — спросил Патрик. Джен замолчала, затаившись в полутемном углу на старом, потертом кресле.

— Нет, — качнула головой Жаклин. — Эта квартира мне нравится. Просто я хочу больше денег. От мужа я ушла, работы у меня нет. Даже если я найду ее завтра, до первой выплаты придется отнести что-то в ломбард.

Она посмотрела на притихшую Дженни, затем аккуратно разлила кипяток по чашкам. Комнату наполнил пряный, слегка горьковатый аромат.

— Сколько нужно? — спросил Патрик.

* * *

Монреаль Варлокс — Бостон Гуралс. Второй период, двадцатая минута

Краудер снова в атаке. Робинсон пытается поймать его на подлете, всем телом ударив его в бок, под правую руку. Кажется, что он ударяется о стену — против всех законов физики Ларри отбрасывает, он теряет равновесие, падает на лед. Второй защитник пытается перехватить с шайбу с крюка Краудера, но тот легко обходит его, выходя один на один с Патриком. Сейчас восемнадцатый номер похож на экспресс, мчащийся сквозь северные пустоши — разогнанный невероятной мощью ядерного движка и десятком заклятий и талисманов, он рассекает воздух оставляя за собой шлейф бледный искр. Ледяные предки разбегаются от его коньков и кажется, что лезвия тех наносят льду страшные, резаные раны.

Краудер атакует по прямой, без изысков и финтов. И все же, эта прямолинейность — лишь ширма напряженной работе мыслей и рефлексов форварда. От него глупо ждать примитивной атаки.

Он резко тормозит всего в метре от вратарского пятачка, подняв вокруг себя ледяное облако. Удар следует с запозданием всего в долю секунды — кажется восемнадцатый использует инерцию поворота, чтобы отправить шайбу в непредсказуемый полет. Черная таблетка вылетает из ледяной пелены, вращаясь по трем осям, двигаясь по непостижимой кривой. Воздух за ней причудливо дрожит, словно раскаленный. Патрик выдвигается навстречу шайбе, вскидывает клюшку… Шайба ударяется точно в середину крюка, раздается натужный хруст и треск, как от электрического разряда. Руа чувствует, как клюшка в руке вздрагивает, коротко и ощутимо, затем чувствует, как стучит о маску мелкая деревянная щепа. Шайба, срикошетив вниз и вперед, ударяется о ножной щиток. Она вертится волчком, Руа пытается выбить ее, но, причудливо срикошетив, та влетает за линию. Сирена бьет по ушам, причиняя почти физическую боль. Руа чувствует негодование духов Арены, словно рассерженные осы мечущихся под железобетонным куполом.

— Три — три. Гол забил Кейт Краудер, номер восемнадцать.

Трибуны безмолвствуют. Радость бостонских фанатов, которые приехало едва ли пара сотен не может разбить эту ледяную тишину. Второй период был тяжким испытанием для «Варлокс» — бостонский медведь пробудился от спячки. «Гуралс» атаковали, играя жестко и грязно. Одно удаление следовало за другим, но каждый раз в меньшинстве бостонцам удавалось построить у ворот непробиваемую стену. А жестокость их, между тем, приносила свои плоды. Перрон отозвал со льда сначала Наслунда, а потом и Смита, как видно решив, что здоровый форвард важней победы в проходном матче. Вторую шайбу «Гуралс» забили во время смены игроков Монреаля, молниеносно прорвавшись в чужую зону два в одного и взяв ворота на втором добивании.

Патрик обломком клюшки выбивает шайбу из ворот. Краудер все еще стоит перед ним, не сводя застывшего, змеиного взгляда. Лицо его неподвижно, во взгляде нет враждебности — равно как любой другой эмоции. Интересно, он помнит, как напал на Патрика или худду-операторы стерли эти воспоминания? Наконец он отворачивается, возвращаясь в свою зону. Руа замечает Нилана, напряженно следящего за удаляющимся бостонским рекрутом со скамейки запасных. На правой скуле Криса уже красуется темный кровоподтек — небольшая цена за две серьезных драки с защитой «Гуралс». С Краудером они пока не пересеклись. Хотя, Патрику кажется, что это только вопрос времени.

До конца второго периода остается четыре секунды. Времени едва хватит, чтобы выйти из центра. Все решит третий период. Медведи порядком измотались, вряд ли они удержат взятый темп. «Варлокс» тоже на пределе, но минут на десять их еще должно хватить. Плюс, у Перрона на руках козырь — Смит и Наслунд, половину второго периода отсидевшие на скамье. Если Бостон даст слабину — их можно выпускать.

Не самый плохой расклад.

* * *

Февраль, 27-е, 12.20

Оконные стекла в квартире Жаклин — синего цвета. Наверное, в этом есть какой-то смысл, Патрик видел такие раньше, но никогда не слышал, зачем это делается. Дженни озадаченно смотрела в свою чашку, на поверхности которой причудливо вихрилась тонкая радужная пленка. Жаклин стояла, опершись о подоконник, двумя пальцами левой руки придерживая чашку, расположив блюдце на раскрытой ладони правой. Рукава халата скрывали ее кисти до самых костяшек, пальцы казались удивительно белыми, словно алебастровыми. Только ногти выделяются слегка розовым оттенком.

Уже какое-то время все трое молчат. Кажется, Патрик и Жаклин договорились, но женщина все еще не сказала четкого и однозначного «да».

— И как ты в девятнадцать лет обзавелся приемной дочерью? — спросила она. Руа посмотрел на нее.

— Долго рассказывать.

— С твоей болтливостью? Очень сомневаюсь.

Джен фыркнула, но тут же, бросив виноватый взгляд на Руа, сделала серьезное лицо. Патрик посмотрел поверх плеча Жаклин в окрашенную синим улицу за окном.

— Я встретил Дженни в Детройте. Идти ей было некуда, я забрал ее в отель, а потом увез сюда. В Монреаль.

— А Сигил Образа? Он у нее есть? Там сказано, кто ее родители?

Сигил Образа ставился всякому новорожденному на левое плечо. Только у Дженнифер левая рука была искусственной — и никакого сигила на ней не было.

Патрик покачал головой. Жаклин слегка поджала губы.

— От кого ты ее прячешь? Не хочу попасть в бандитскую разборку.

— Я не думаю, что это бандиты. Они не похожи на бандитов.

Жаклин осторожно пригубила чашку, затем поставила ее на подоконник и сложила руки на груди.

— Вот как. А на кого похожи?

— Не знаю. На экстремистов.

— Глупость какая. Зачем экстремистам десятилетняя девочка?

— Я не знаю.

— А малютка Дженни? Она знает?

Девочка шевельнулась в своем углу.

— Нет.

В комнате снова стало тихо. Было слышно, как кто-то ходит на втором этаже, свистит ветер в щелях оконной рамы. Снаружи снова пошел снег — мелкая, твердая крупа.

— Теперь хотя бы понятно, почему вы пришли ко мне, — заявила Жаклин, хмурясь. — Нужно сходить к бокору, провериться на порчу. Очень похоже, что муженек оставил такой прощальный подарок.

Патрик поднялся.

— Мы пойдем.

Жаклин засмеялась — негромко и как-то неуверенно. Патрик подумал, что наверное именно так должен звучать «грустный смех», про который он читал в книгах.

— Нет уж подождите. Деньги мне все еще нужны. И очень нужны. Ведь никто не знает, что мы с тобой знакомы?

— Никто.

— И никто не знает, куда ты повез девочку?

— Да.

Жаклин снова взяла в руки чашку.

— Тогда пускай остается. Я не против.

Патрик посмотрел на Джен, напряженно застывшую в кресле, улыбнулся ей, как бы говоря «Теперь все в порядке». Жаклин перехватила этот взгляд, коротко кивнула.

— Только деньги мне нужны вперед.

* * *

Монреаль Варлокс — Бостон Гуралс. Третий период, восьмая минута

Майк О'Коннел, двадцать второй номер «Бостон Гуралс», ловит на бедро Стефана Ричера. Нападающий «Варлокс» отправляется в короткий полет и сделав в воздухе сальто плашмя падает на лед. Шайба, сорвавшись с его крюка какое-то время скользит по льду сама по себе. К ней одновременно бросаются Краудер и Нилан. Дело идет к драке — она уже давно назревала между этими двумя, но пока Краудер обходил коллегу из «Варлокс» не давая повода к серьезной сцепке. Сейчас такой повод мог образоваться сам собой.

Почти половина третьего периода позади, обе команды истощены, скорость игры сильно упала, окончательно перейдя в силовое противостояние. Бостон заметно сдал, но все же не позволил «Варлокс» выйти вперед, плечом, бедром и кулаком охраняя свои ворота. Кажется, воздух надо льдом стал густым, вязким, замедляя игроков, сбивая дыхание, сдавливая виски. Ледяные предки ушли в глубину, створка ворот мелко дрожала при каждом приближении игрока с шайбой.

Тафгаи добрались до шайбы почти одновременно. Удар получился плечо в плечо, погасил инерцию движения, крутанул обоих игроков. Нилан левой рукой ухватился за свитер Краудера, стараясь потащить вниз и на себя, сокращая дистанцию.

Краудер ответил мгновенно и жестко. Против всех неписанных правил тафгаев, он вскинул руки так что тупой конец клюшки ударил Нилану в лицо. Голова Криса откинулась назад, но хватки он не ослабил. Отбросив клюшку вместе с крагой, хоккеист отправил противнику хук в висок. Удар получился смазанный — в этот момент Нилан уже не видел, куда бьет. Краудер отбросил клюшку и открытой ладонью дважды ударил Криса в лицо.

Патрик видел, что удар клюшки рассек кожу, кровь рваной струей хлестнула воздух. Следующие удары заставили Криса отпустить свитер Краудера. Восемнадцатый снова занес руку для удара. Нилан вдруг нырнул вперед, ударив головой в грудь противника. Не лучший удар в драке на льду — коньки заскользили, Нилан упал на колени, стараясь утащить за собой Краудера, но тот устоял. Сцепив руки в замок он ударил Криса сверху. Щелкнули пластины панциря, тафгай медленно сполз на лед. Свисток лайнсмена остановил игру. После короткого совещания Краудера удалили на пять минут — за необоснованную жестокость и игру высоко поднятой клюшкой.

Этот момент становится переломным — оборона «Гуралс» дает трещину. Через семнадцать секунд после вбрасывания шайба влетает в их ворота, посланная Люсьеном ДеБло с передачи Свободы. Еще через две минуты счет становится пять-три, в этот раз благодаря дальнему удару Ларри Робинсона. «Гуралс» отчаянно пытаются убить время, при каждом случае выбрасывая шайбу из своей зоны. Шестая шайба влетает в ворота Питерса через пару секунд после выхода Краудера на лед. Шесть-три, семь минут до конца матча. Разительная перемена, кажется, пугает и самих «Варлокс».

Новое вбрасывание показывает, что «Гуралс» сломлены — они едва перемещаются по льду и едва ли способны реально противостоять монреальцам. Трибуны уже не смолкают — мощная серия из трех голов воодушевляет зрителей, которые поддерживают теперь каждую атаку своего клуба. Перрон выпускает на лед Бобби Смита. Его партнеры по тройке уже порядком вымотались, но он один сейчас способен обставить и защиту, и нападение Бостона.

Появление Бобби всего через две минуты увеличивает разрыв — семь-три. Теперь победа уже начинает превращаться в избиение. Кажется, даже фанаты не слишком радуются новому голу «Варлокс».

Две минуты до финального свистка. Сопротивление Бостона становится совсем уж вымученным, но и Монреаль уже не напирает — игроки готовы дать противнику шанс забить «шайбу престижа» под занавес.

В атаке тройка Краудер-Линсмен-Барридж. Короткими пасами они идут вперед, обходя не слишком серьезную защиту Монреаля. Когда они оказываются за голубой линией, Питерс уходит из ворот, добавляя к нападению «Гуралс» Барри Педерсона. Они буквально окружают ворота, но выйти на хороший удар не могут — пятерка варлоков надежно сторожит Патрика. Ошибается не сыгранный с тройкой Краудера Педерсон. Он «зевает» отданный ему пас, Ларри перехватывает его и из центральной зоны отправляет в пустые ворота. Финальный штрих в разгроме Бостона: восемь-три, тридцать секунд до сирены. Кое-кто на трибунах уже поднимается со своих мест, направляясь к выходу, другие поздравляют друг друга, прикладываясь к тайком принесенным фляжкам.

Оставшиеся секунды не приносят сюрпризов. «Гуралс» тихо уходят со льда, «Варлокс» остаются принимать восторги поклонников. Несмотря на разгромный счет матч не был легким. Травмы Далина и Нилана — тому лучшее подтверждение. «Биг Бэд Гуралс» остаются собой при любом раскладе.

Руа чувствует облегчение. Кажется тайком даже от самого себя он ждал, что Краудер снова нападет, от того и пропустил все три шайбы когда он атаковал или набрасывал.

Команда уходит со льда. Агенты громко переговариваются, даже рекруты скупо улыбаются и хлопают друг друга по плечам. Зрители нависают над проходом стараясь дотронуться до своих героев. Патрика выхватывает из толпы чья-то крепкая рука. Нилан, с забинтованным лицом, что-то бормочет ему. Голоса не разобрать, в повязке он говорит тихо и невнятно. Патрик стягивает маску и запрокидывает голову. Больше всего ему сейчас хочется отдышаться — выгнать из легких тот вязкий, спертый воздух, что наполняет Форум…

Неожиданно, взгляд его останавливается на одной из поклонниц, свесившейся с трибуны над проходом. Она кажется ему странно, тревожно знакомой. Левая половина лица женщины покрыта сложной темной татуировкой, шея закрыта высоким воротником, руки — просторными рукавами ярко-красной шерстяной кофты. Он точно видел ее раньше.

Один из рукавов откидывается, обнажая кисть в черной кружевной перчатке. В пальцах — небольшая трубка, вроде мундштука. Женщина подносит ее ко рту…

Крис вдруг дергает Патрика, повернув лицом к себе. Он улыбается, что-то говорит, а через секунду лицо его искажается, ноги подкашиваются, и тафгай медленно заваливается на бок. Тело его бьет крупная дрожь, на губах выступает желтоватая пена. Обереги Руа отчаянно зудят, но тут вокруг него начинается давка — все стараются подобраться к Нилану, шумят, толкаются. Руа вскидывает голову, но женщины с татуировкой на краю трибуны уже нет.

Глава IX

Март, 9-е, 16:30

В полумраке зала улыбка, сверкнувшая в электрическом свете, показалась Руа неестественной, сошедшей со старательно ретушированного рекламного плаката. Ощущение нереальности, неуместности происходящего усилилось, когда стандартно-радушное приветствие прозвучало почти в унисон с глухим вороньим карканьем:

— О, мистер Руа! Рад снова видеть вас. Кофе?

Патрик кивнул. В заведении и в этот раз было пусто — только усатый бармен и его ворон перебирающий лапами темную от старости жердочку в своей клетке.

— Поздравляю с победой. Здорово вы отделали Бостон! Будут знать, медведи поганые!

Еще один кивок. Победа, в свете того, что случилось с Ниланом, совершенно не радовала Патрика. Последние дни он ходил как в тумане. Всего одна мысль, словно заевшая грампластинка, вертелась в голове: «Кому предназначался тот удар?» Женщина с татуировкой на лице… Он уже встречал ее, совсем недавно — и встреча эта явно не была дружеской.

Память рекрута — странная штука. Она ловила мельчайшие нюансы игры и тренировок, в деталях запечатлевала действия своих и чужих игроков, но отсеивала все, что не было полезно «здесь и сейчас». Иногда вечером было трудно, почти невозможно вспомнить, что утром ел на завтрак, как вчера провел свободное время.

Бармен возился с потертой жестяной кофеваркой. Нет, его Патрик помнил. Помнил из-за предложения, которое мистер Деймион Стоун сделал ему несколько недель назад. Теперь, когда события стянулись в тугой узел, Руа почему-то вспомнил странного бармена.

На стойке перед ним без лишнего звука появилась кофейная чашка, полная бурой, с легкой пенкой, жидкостью. Ворон в клетке стукнул огромным клювом о прутья.

— Вы чем-то обеспокоены, мистер Руа, — в голосе Стоуна не было вопроса. — Возможно, именно это беспокойство привело вас ко мне. Возможно, вы считаете, что я смогу помочь… Возможно, я действительно могу.

Патрик, до того зачарованно разглядывавший танец пара над чашкой, поднял взгляд на бармена. В первую долю мгновения ему показалось, что внешность его неуловимо изменилась: растрепанную лысеющую шевелюру сменила высокая бриолиновая прическа, появились косые рок-н-ролльные бакенбарды и длинный шрам через всю щеку от левой глазницы до скулы. Наваждение пропало прежде чем глаз успел передать его мозгу. Остались только глаза — серо-стальные, с сияющей бездной на дне зрачков. Таких глаз Патрик не видел ни у одного из знакомых… но точно видел раньше. Видел неоднократно и хорошо запомнил.

— Я не знаю, чем вы можете помочь мне, месье, — произнес он. Ворон каркнул — Руа ясно расслышал в этом карканье «Tromper!». Бармен шикнул на птицу, и та отвернулась к стене, низко опустив голову и недовольно ворча.

Стоун тем временем осторожно хлопнул ладонью по стойке и, жестом попросив подождать, скрылся за небольшой дверью. Он появился через минуту с плоским квадратным конвертом из серого картона, который тут же положил на стойку перед Патриком. Это была семидюймовая виниловая пластинка — в центре конверта была круглая прорезь под яблоко. На нем фломастером было написано «Великое заклятие Пробуждения отца Джеремайи».

— Что это? — спросил Патрик. Ворон саркастично каркнул.

— Ровно то, что написано. Пробуждающее заклятие. Очень старое и очень мощное. Между прочим, читает автор.

Сказано это было с особым ударением, как некий важный факт. Патрик понятия не имел, кто такой отец Джеремайя — это вопрос к бокору, а не к хоккеисту. И все же, тот факт, что заклятие было записано на кустарном виниле, намекал на солидный возраст записи — сейчас старались пользоваться магнитной пленкой — еще и потому, что винил оказался слишком долговечным и чувствительным к чистоте инкантации. Малейшая ошибка колдуна в ритмике или произношении фиксировалась и могла исказить суть заклятья. А с возрастом оно само по себе от использования к использованию обрастало странным побочными эффектами. Те заклятья, которые Руа и другие рекруты слушали перед сном, перезаписывались каждое утро. Худду-операторы специально сплетали их так, чтобы с рассветом запись теряла силу.

— Правила клуба запрещают использование сторонних заклятий. Меня могут дисквалифицировать, а команду — наказать.

— В таком случае, оставьте пластинку на стойке, мистер Руа, — посоветовал Стоун. Кажется, отказ Патрика оставил его равнодушным. Совет указывал на единственно правильное решение. И Стоун знал об этом не хуже Руа. Знал, и все же — вот она пластинка, кусок винила в небрежно склеенном конверте из серого картона.

— В чем суть заклятия? — Патрик внутри понимал, что вопрос останется без ответа. Стоун играл с ним.

— В пробуждении, — ответил Бармен, улыбаясь. — Сейчас ваш дух, мистер Руа, пребывает во сне. Скорее даже, в тяжелом забытьи, в которое впал после тяжелой травмы. Ему необходимо пробудиться. Лечебные свойства сна уже исчерпаны, теперь он лишь мешает вам. Только пробудившись, вы сможете полностью раскрыть свой потенциал.

— И заклинание писалось именно с этой целью? — ответ Стоуна был похож на красивую и удобную выдумку. Легко поверить в нее было бы глупо.

Ворон прокаркал что-то похожее на «Ballot!», а Стоун с улыбкой покачал головой:

— Заклинание было написано в первые месяцы после Пробуждения, когда множество людей, чей дух был, скажем так, контужен тем ужасающим взрывом, который пронесся по тонкому миру, впали в глубокую кому. Все попытки врачей разбудить несчастных, равно как докопаться до причин комы, окончились провалом. Неудивительно — медицина среднего мира не властна над духом и его недугами. Тогда и появился отец Джеремайя, бывший католический священник и худду-шаман из Дельты Миссисипи. Его Великое заклятие пробуждения возвращало людей к жизни и даже больше — многие из них позже стали известными заклинателями, колдунами и создателями амулетов. Слава его быстро вышла за пределы штата. Некто Эйч Си Шпейр, владелец бакалейного магазина в городке Джексон, убедил Джеремайю записать свое творение — что сделало хитрого бакалейщика богатым человеком и знаменитым в свое время «торговцем магией». Двадцать третьего ноября он привез шамана в город Сан Антонио, штат Техас, где снял номер 414 в отеле «Гюнтер». Там и была записана эта пластинка. Вернее, не эта самая пластинка — насколько я знаю, это уже седьмой тираж. Да-да. Запись имела такой успех, что оригинал тиражировали двадцать девять раз, выпустив несколько сот тысяч экземпляров — не считая пиратских копий с тиражных пластинок. Но уже через год из-за Великого Голода большая часть тех, кого не успели разбудить, умерла, так что запись стала невостребованной. Отец Джеремайя умер в шестьдесят пятом, в конце лета, не дожив всего пару месяцев до появления синта в свободной продаже. Впрочем, умер он не от голода, хоть и заработал с выхода пластинки сущие гроши. Официальная версия говорит, что его отравили, но народная молва утверждает, что его убили духи пустошей, разгневанные тем, что его стараниями пробудилось столько колдунов и заклинателей, способных ими управлять. Теперь такие пластинки представляют скорее коллекционный интерес — естественно, для тех, кто не понимает истинной сути магических формул, положенных в основу этого заклятия.

— А вы понимаете? — спросил Патрик, пытаясь уложить в голове витиеватую речь бармена. Внезапный и отстраненный экскурс в историю сбил с толку.

— В тех пределах, какие требуются.

Ворон каркнул дважды, словно спрашивая о чем-то. Руа отпил уже остывшего кофе.

— Откуда у вас эта запись?

— Помните, я говорил, что уже некоторое время наблюдаю за вами? Я достал ее, когда понял, какую пользу она может принести.

— Вы проверяли ее действие на других рекрутах?

— Нет, — покачал головой Стоун. Руа отставил чашку, глядя поверх головы бармена на украшенную крупными оберегами стену. Массивные поделки из веток, бечевы и камней казались порождениями доисторической эпохи. Это была одна из модных тенденций в домашней магии — при создании талисманов использовались материалы, добытые в Пустошах, с минимально возможной обработкой. Молодые колдуны утверждали, что «дикие» духи Пустошей много сильнее выродившихся «городских» духов, за десятилетия привыкших служить и подчиняться.

— Если вы не видели, как действует заклинание, откуда вам знать, что оно поможет мне? — спросил Патрик, когда молчание стало затягиваться. Стоун кивал в такт его словам.

— Иногда приходится рисковать. Вы спортсмен, мистер Руа, вы должны понимать это лучше других.

— Рисковать? — Патрик почувствовал, как в груди начинает подниматься холодная, давящая волна. — Риск предполагает возможную выгоду. Как «пробуждение» поможет мне защищать ворота?

— Никак, — ответ снова следует быстро и без заминки. — Но с воротами у вас ведь и так все в порядке, мистер Руа. Ведь не за помощью в игре вы ко мне пришли?

Патрик отодвинул от себя пустую чашку. С минуту он бездумно рассматривал ворона, спрятавшего голову во взъерошенных перьях на широкой груди, потом решительно накрыл ладонью серый конверт.

— Когда и сколько я должен его прослушать?

* * *

Монреаль Варлокс — Хартфорд Вейлерс, 10 марта;

Китобои Хартфорда сегодня в ударе. Они доминируют на льду, легко навязывают Монреалю свою игру и, кажется, совершенно не замечают препон, которые чинят им духи Форума. Гостевой состав на две трети состоит из рекрутов, и работают они на удивление слажено — как сложный механизм, где каждая деталь исполняет свою, на первый взгляд незначительную, функцию. Близится конец второго периода, а Руа до сих пор не может по-настоящему запечатать ворота от атак хартфордцев. Счет «три-один» в пользу гостей, но даже разница в забитых шайбах не показывает разрыв между командами. По индивидуальной статистике у Хартфорда нет ни одного игрока, сравнимого с первой пятеркой «Варлокс», но общая слаженность, как и у «Инферноз» куда выше. Только у китобоев она достигнута не за счет тренировок, а при помощи сложных заклятий, которые связывают рекрутов между собой. Связывают так прочно, что иногда кажется, они способны читать мысли друг друга.

Отсутствие Далина и Нилана так же не идет на пользу. Без Криса в игровом составе тафгай китобоев Тори Робертсон чувствует себя хозяином на поле, да и форвард Кевин Дайнин не особо сдерживается. Тори — рекрут, бывший морпех с боевым опытом диверсионных операций в Беринговом проливе. Говорят, Хартфорд купил его у военного госпиталя, поставившего на солдате крест. Лицо Робертсона — сплошной ожоговый шрам, вместо глаз — окуляры в фарфоровых трубках, вживленных в глазницы. Он весит почти двести пятьдесят фунтов и семь футов ростом. Только намертво впечатанные в мозг правила не дают тафгаю убивать противников на льду — никто не сомневается, что ему это под силу.

«Хвала Отцу Орише, что Тори Робертсон — рекрут, — сказал кто-то из варлоков перед матчем. — Не приведи Барон Самеди встретить Робертсона-агента!»

Патрик не может сконцентрироваться на игре. Постоянно всплывают в голове мысли: о Нилане, Дженни и Жаклин, о грампластинке. Память услужливо воссоздает монотонный, хриплый речитатив отца Джеремайи, удивительно плавный и текучий, словно густая, проросшая илом и водорослями вода большой южной реки. Голос шамана дурманит, мешая сфокусироваться и словно тянет куда-то вниз, в распахнутую под ногами бездну…

— Ты не представляешь, как я люблю ее. Ни одну женщину я не любил так сильно, ни один человек, даже родители, не были так важны для меня. Моя дочь стала для меня смыслом жизни, легко оттеснив все остальное, сделав его блеклым и незначительным. Как будто, с ее рождением я понял, насколько наивными, детскими были все мои устремления и жизненные потуги. Это удивительное ощущение — когда в жизни у тебя появляется кто-то настолько важный. И тем более удивительно, что ты понимаешь, что это не пройдет и не изменится, что так чувствовать ты будешь всегда. И ее любовь к тебе так же сильна. И дело даже не в силе, дело в самой сути: моя дочь любит меня просто и чисто, без всяких причин и условностей. Просто потому что я есть. Это удивительно, необъяснимо, волшебно. Только за то, что ты родила ее, я мог бы любить и тебя — но у меня есть на то и другие причины.

Я могу быть грубым, несдержанным. Но ты должна понять, что моя злость, вспыльчивость — не от эгоизма. Скорее наоборот — все они из-за того, что ты много значишь для меня. Я люблю тебя, и это всегда останется моей финальной мотивацией. Я всегда буду рядом, я всегда помогу в трудную минуту. Несмотря на все, что ты говоришь, на то, в чем сама себя убеждаешь. Наша дочь и ты — вы навсегда останетесь для меня центром вселенной.

Эти слова молнией прожгли мозг. Были только они — ни звука, ни образа, ни даже намека на иное воспоминание. Но Патрик был уверен, что это его слова. Он не знал, кому их сказал и при каких обстоятельствах, не знал, что за этим последовало. Но точно знал, что это его слова.

Дайнин выходит один на один, несется как метеор, намного обставив защиту «Варлокс». Как они проспали эту передачу? Китобой проходит в зону Монреаля, несется прямо на Руа, без прикрас и изысков — и Патрик чувствует, что парализован. Драгоценные секунд утекают одна за другой, а он все так же неподвижен, бессильно ожидая атаки форварда.

Шайба входит в ворота прежде чем Патрик успевает дернуться к ней. Кажется, только вой сирены сбивает с него оцепенение. Четыре-один. Трибуны молчат.

* * *

Март, 9-е, 00:30

Усталый арбитр выпустил изо рта тонкую струйку дыма. Сигарету он почти докурил и теперь придерживал ее кончиками пальцев, чтобы не обжечься. Вид у него был такой, будто он не спал уже несколько суток подряд. И все это время пил.

— Вы уверенны, что именно эта женщина напала на мистера Нилана? — голос у него хриплый, невыразительный. Кажется, что собственный язык плохо слушается его.

— Нет, — качает головой Патрик. — Я не видел, как она нападала. Я только видел в ее руке тонкую металлическую трубку.

— Вы думаете, она смогла бы через эту трубку выпустить иглу, которая попала в шею мистера Нилана? Я имею в виду, смогла бы она метнуть иглу на такое расстояние? Сколько, говорите, между вами было?

— Метров пять.

— Простите? — арбитр недовольно поморщился, словно от надоедливой зубной боли.

— Около пятнадцати футов.

— Пятнадцати футов… Немало… А какого размера была трубка?

Патрик задумался. Пропитанная табачным дымом, засыпанная бумажным хламом комната в конторе законников не давала сосредоточиться. Все время хотелось стряхнуть пыль с брюк, убрать ногу с чьего-то полузасохшего плевка на полу, прокашляться и попросить открыть окно.

— Как дамский мундштук. Дюймов пять-семь.

— Дюймов пять-семь… — без всякого выражения повторил арбитр. Он взял карандаш, старательно послюнявил кончик и что-то записал в тетради с желтоватыми страницами и потрепанными, засаленными краями. — А может это и был мундштук? Вы хорошо его разглядели?

— Нет.

— Почему вы тогда решили, что эта женщина причастна к нападению?

Патрик почувствовал нетерпение. Все это он уже рассказывал. Его слова записали, потом уточнили кое-что и снова записали. Два часа назад. Час назад.

— Я видел эту женщину раньше. Она была среди зачинщиков фанатского бунта в Детройте. Тогда фанаты напали на раздевалку «Варлокс».

— И она тоже? — прищурившись, спросил арбитр. Его жухлое, сморщенное лицо при этом словно сжалось, заметно уменьшившись в размерах.

— Нет, она не нападала.

— Почему вы тогда называете ее среди зачинщиков?

— Перед нападением она стояла рядом с ними. Мне кажется, она даже давала им указания.

— Где вы были в тот момент?

— В какой? — переспросил Патрик. Арбитр отвел глаза и улыбнулся — словно приглашал кого-то невидимого посмеяться над тугоумием хоккеиста.

— В момент, когда она давала указания.

— На льду, конечно. В воротах.

Арбитр резко хлопнул ладонью по столу, издав при этом странный хрипящий звук, больше всего похожий на карканье. Причем ворон Стоуна каркал куда более по-человечески. Достав еще одну сигарету, блюститель порядка зажег спичку о собственную столешницу. Судя по коротким темным полоскам на ней, он так делал постоянно.

— Разве на льду вы не должны следить за игрой?

— Должен, — кивнул Руа. — Но это был конец матча, счет был разгромным, а «Когуарс» даже не пытались атаковать. Просто не было за чем следить.

— И вы от скуки разглядывали трибуны? Не рассказывайте об этом журналистам. Фанаты не поймут, если узнают.

— Фанаты знают, — пожал плечами Патрик. — Они же видели игру. И другие похожие.

Арбитр замолчал, несколько раз глубоко затянувшись, потом снова взялся за карандаш и склонился над тетрадью.

— Что мы имеем, — начал он не выпуская сигареты изо рта. Пепел упал прямо на страницу и он ладонью смахнул его на пол. — Подозреваемая — молодая женщина с татуировкой на левой половине лица, возможно магической. Волосы темные, убраны в прическу. Предположительно, гражданка США. Предположительно, причастна к организации бунта в Детройте в феврале…

— Восьмого февраля, — уточнил Руа. Арбитр что-то глухо прохрипел и сделал пометку в записях.

— Это все? — спросил он, поднимая взгляд на хоккеиста. — Какие-нибудь детали внешности, особые приметы? Может она была не одна?

— Не знаю, — покачал головой Патрик. — Я видел ее всего пару секунд. И я уже все это рассказывал.

— Рассказывал, — кивнул арбитр. — Сразу после нападения, охрана закрыла выходы с трибун и выпускала людей только после обыска и проверки документов. Знаете, что интересно? Что среди них не было ни одного американца. Даже ни одного жителя соседних провинций. Только квебекцы.

Объяснение казалось абсурдным.

— А трибуна для фанатов «Гуралс»? Там были американцы.

— Перекрыты были выходы с трибун, примыкающих к месту нападения. Или вы думали, что мы проверили все пять тысяч зрителей? На это ушла бы неделя, мистер Руа.

— Значит, она могла просто перейти на другую трибуну и спокойно выйти из Форума, так?

Такое утверждение арбитру не понравилось. Он снова поморщился, затянулся поглубже и раздавил окурок в переполненной пепельнице.

— Хотите совет, мистер Руа? Не лезьте не в свое дело. Вы хоккеист? Вот и играйте в хоккей. А мы будем ловить преступников. Не беспокойтесь, мы в этом неплохо разбираемся. До свиданья.

У выхода из офиса, на противоположной стороне улицы стоял серый атоммобиль. Когда Патрик спустился по массивным серым ступеням и повернул на тротуар, машина ожила и осторожно развернувшись, встала у обочины чуть впереди него. Когда Руа поравнялся с ней, в открытом окне появилось бородатое лицо Деккера.

— Здорово, приятель! Садись, подброшу.

Патрик открыл дверь и уселся рядом с водителем. Кресло было жестким, с торчащими пружинами и подранной обивкой. Приборная панель рассохлась и потрескалась, по лобовому стеклу разбегалась паутина трещин. Привинченная к торпедо кукла — шаман, обвешанный мелкими птичьими костями — как и полагается, с сухим стуком болтался во все стороны на каждом ухабе.

— Что вам надо? — поинтересовался Патрик. С момента их знакомства в больнице они с Деккером больше не встречались.

— Ну, ты ведь в курсе, что отравленная иголка, которую поймал твой приятель, предназначалась тебе?

— Догадывался, — спокойно ответил Руа глядя прямо перед собой, на темную дорогу, надрезанную желтоватым светом фар. — Что вам надо?

— Тебя хотят убить. В этот раз именно убить — а значит ситуация изменилась. Быстрее, чем я ожидал.

— Что значит «изменилась»?

— Значит, что теперь мертвый ты им полезнее, чем живой. Может быть, они узнали, где ты прячешь свою Джен.

Патрик почувствовал холод, огромным червем зашевелившийся в груди. Дженни звонила ему перед матчем. Она говорила и с Крисом, и с Амели, чтобы узнать его номер. Мог кто-то прослушать и отследить звонок?

— Ты говорил, что «Технократический союз» — американская организация? — спросил Руа. Деккер хмыкнул:

— Да, говорил. И что?

— Значит, в Канаде они на чужой территории?

— Можно сказать и так. Только вот глупо думать, что это их ограничивает. У Союза хорошие связи и хватает рычагов влияния. Обычных законников они точно обставят в два счета. Но это не важно.

— А что важно?

— Та девица, которую ты видел.

Холод из груди распространился в руки и ноги, подступил к горлу.

— Ты читал мои показания?

— Конечно, — кивнул Деккер. — Тоже мне проблема. Твои показания помогли прояснить картинку: за тобой послали не одного агента, а пару, причем один страховал другого, сам оставаясь в тени. И все это время они ни на секунду не теряли твой след. Пока я разбирался, чем именно ты так приглянулся Союзу, тот здоровяк-негр занервничал и подставился. Подставился так, что я не сумел удержаться и пристрелил подонка.

— Джастифай занервничал? Почему?

Деккер пожал плечами:

— Об этом у него стоит спросить. А вот мне удержаться стоило. Стоило предположить, что он действует не один. Но татуированная сука очень хорошо пряталась. До вчерашнего вечера. Если бы иголка досталась, как и должна была, тебе, она бы спокойно вышла из дела. Но ее поймал твой приятель — а ты оказался достаточно наблюдательным, чтобы сопоставить увиденную тобой мордашку с той, что мелькнула перед бунтом в «Детройт Олимпия». Кто мог такое предвидеть? Вот на таких досадных промашках обычно и горят.

Патрик молчал. Все сказанное Деккером казалось ему не особенно понятным. Замерзающая снежная грязь хрустела под колесами. Двигатель атоммобиля работал почти беззвучно — в отличие от ушедшего в историю ДВС, так что противный хруст слышен был очень хорошо. Фары выхватили из темноты короткую цепочку кадавров, бредущих по тротуару с лопатами и заступами. Бокор-пастух прикрывая ладонью глаза, проводил машину подозрительным взглядом.

— Странно, что она не попыталась убить тебя снова. До того, как ты выговорился арбитрам, — заявил Адам, сворачивая на перекрестке. — Хотя еще не вечер. Может, сейчас она занята.

— Кто она такая? — спросил Патрик глухо.

— Полевой агент «Технократического Союза». Очень толковый. Я о ней почти ничего не знаю. Зовут Сесилия. Кажется, и раньше работала в паре с Джастифаем. Теперь не будет.

— Вы не можете знать, умер он или нет.

— Я могу знать. Я вышиб его поганые мозги. Такое не лечится.

— Но тела не нашли.

— Или не захотели рассказать, что нашли. Пришел приказ сверху, отчеты подправили, ответственных арбитров сменили. Так бывает.

— Куда мы едем?

— Пока никуда. Я жду, — Деккер открыл бардачок и достал оттуда бутылку. — Пива?

Патрик не отреагировал.

— Чего ждете?

— Пока ты скажешь мне, куда ехать за Дженни. Или ты хочешь поставить на то, что Сесилия все еще не знает, где ты прячешь девочку?

Руа опустил голову. Виски сдавило так, что потемнело в глазах. Что-то внутри отчаянно пыталось выбраться. Пытаясь отгородиться от приступа боли, мозг вытащил из памяти незатейливую мелодию, простенький и бессмысленный речитатив. Боль медленно отступила.

— У меня нет причин доверять вам.

— Нет. Но нет причин и не доверять, так, приятель? — Деккер полез куда-то под куртку, откуда достал небольшой револьвер. Перехватив его за дуло он протянул оружие Патрику.

— Возьми. Для успокоения. Пользоваться умеешь?

— Нет.

— Ну да, чего это я. Просто наводишь на ближайшего уродца и жмешь на скобу указательным пальцем. Главное стоять поближе, так труднее промахнуться.

Патрик неуверенно забрал оружие.

— Так спокойнее? — поинтересовался Адам.

— Нет.

— Ну и мать его. Спрячь ствол и говори, куда ехать. Времени у нас мало.

— Зато у Сесилии его было достаточно. Можем не спешить.

— И то правда. Только если твоя Джен действительно такая важная птица, Сесилия пойдет за ней лично. Так что шанс обогнать ее у нас имеется. Хоть и небольшой.

* * *

Март, 11-е, 8:00

Охотники за охотником. Патрик чувствовал, что уже не может уловить сути происходящего. Деккер, кажется, не скрывал от него своих намерений, но план его казался странным и нелогичным. Впрочем вся его нелогичность могла существовать исключительно в голове Руа — не потому, что он был скудоумным идиотом, а потому, что Деккер не удосужился раскрыть перед Патриком всех деталей. Что-то не стыковалось, словно в головоломке не хватало деталей.

Нужно было дать себе передышку, рассортировать хотя бы то, что известно наверняка.

Когда они с Деккером прибыли на квартиру к Вильнев, Дженни была там. Сонная Жаклин непонимающе смотрела на Руа и шепотом отвечала, что у них все в порядке, и никто к ним не приходил.

Деккер внезапно сказал, что Джен лучше оставаться на месте — пока он не подготовит убежище получше.

Потом, по дороге в тренировочный лагерь, он заявил, что Сесилия нападет снова, просто выжидает удобного момента. Он советовал на пару недель стать «трудной целью», не высовываться и не пытаться видится или даже связываться с Джен.

— У тебя все равно будут твои игры, так что совсем не спрячешься. Но вряд ли татуированная тварь рискнет повторить свой фокус с нападением на публике — слишком резонансно.

Тут все казалось правильным. Сесилия должна знать о смерти Джастифая. Даже не зная, кто именно его убил, она понимает, что ее саму может постигнуть та же участь. После первой промашки она должна стать осторожнее. Деккеру придется постараться, чтобы поймать ее.

И понятное дело, ему нужна наживка. Сесилия должна клюнуть — или на Руа, или на Джен. Сможет ли Деккер следить за ними обоими сразу, Патрик не знал.

И все же, что-то здесь не склеивалось. Слишком простая схема, слишком очевидная. Прежде всего, покушение — глупое, рискованное. Разве не было другой возможности? Патрик не прятался, часто выходил в город, подолгу бродил один, даже вечером, в темноте. Можно было с десяток раз убить его, вообще без свидетелей. Все это больше походило на террористический акт, попытку запугать или разозлить кого-то. Кого? Патрика? Деккера? Франкофонов, в конце концов?

Даже если Сесилии удалось узнать, где Джен, зачем убивать Руа? Она могла спокойно дождаться его отъезда из города, забрать Джен и так же спокойно уехать. К возвращению Патрика след ее давно бы остыл. Искать Джен в США было бы бесполезно.

«При условии, что им нужна Джен» — утверждение Деккера, сделанное вообще без доказательств и против логики. Можно предположить, что интерес Джастифая и Сесилии изначально был направлен на него, а Дженни была только отвлекающим фактором. Или что они с Джен оба представляют некий интерес (или угрозу?). Нет, что-то здесь не так. «Все, что может быть объяснено из различия материй по ряду оснований, — это же может быть объяснено одинаково хорошо или даже лучше с помощью одного основания», — эта мысль пришла откуда-то извне, но показалась Патрику правильной.

Утро в тренировочном лагере для хоккеистов всегда начиналось одинаково — с утренней зарядки. Потом, если в этот день была тренировка, они отправлялись на лед. Агенты могли позволить себе пропускать утреннюю разминку, но у рекрутов такого выбора не было. Молчаливые, под надзором клубных худду-скульпторов, они, как автоматоны, выполняли предписанный тренером комплекс упражнений.

— Руа, — один из колдунов вышел вперед и жестом подозвал вратаря. Патрик подошел, послушно опустив голову. Скульптор проверил пульс, пощупал имплантанты под ключицами, в загривке.

— Что с тобой сегодня? Ты заторможенный какой-то.

Патрик пожал плечами.

— Чувствую себя хорошо.

— Это я вижу. Думаешь о чем-то постороннем. Не думай. Не мешай своему телу. Отключись.

— Я постараюсь.

— Не старайся. Делай, — маска колдуна слепо пялилась на Патрика черными провалами глазниц. — Ты заставляешь себя думать. Но ты думаешь не о том. Ты думаешь то, что тебя заставляют думать. Отпусти. Чужая воля не должна направлять твои мысли.

Руа замер, удивленный странной речью скульптора.

— О чем вы?

— О Нилане. Не думай газетными заголовками. Думай сам. Вы ведь были товарищами?

Патрик кивнул. Странные слова колдуна словно парализовали его.

— Делай, как я говорю. Отключись и начинай думать сам.

Первые фразы скульптора плохо стыковались с последней. Казалось, даже голос его отличался. Но именно последняя фраза имела смысл.

Деккер. Его мысли сейчас в голове Руа. Его схема.

«Держись подальше от Джен».

Зачем? Что это изменит?

Ничего. Если не считать того, что Деккер теперь знает где ее искать, и уверен, что ее пропажу Патрик не заметит еще пару дней.

Он бросается из зала, не обращая внимания на удивленные окрики скульпторов и Лаперрьера. Он не помнит, как переодевался, покидал лагерь, ловил таксомотор. Полусонный город, еще не успевший сбросить с себя утреннюю истому, пронесся мимо размытым серым пятном.

Патрик с силой вдавил кнопку звонка на фасаде парадного, держал минуту или две не отпуская, чувствуя, как начинает болеть от напряжения палец.

«Сейчас Жаклин откроет, будет смотреть удивленно, спрашивать, что случилось, — успокаивающе шептал кто-то внутри. — А ты опустишь голову и не сможешь ничего толком объяснить. Потом предложишь переехать, снять другую квартиру, подальше отсюда, в пригороде, например».

Но дверь оставалась закрытой. Патрик продолжал звонить — пока, наконец, не вышла соседка, полноватая женщина средних лет с замотанной в полотенце головой и темными кругами под глазами.

— Что вам надо? Зачем так трезвонить?

— Мне нужна мадмуазель Вильнев.

— Мадам Вильнев. Она уехала. Вместе с племянницей, — женщина попыталась закрыть дверь, но Руа взялся рукой за створку.

— Вы не помните, за ними кто-то приезжал?

Женщина посмотрела на него снизу вверх.

— А я вас помню. Вы недавно приходили к Жаклин. Вы ей кто? Любовник?

— Я — отец Дженни.

— Той девочки, племянницы? Молодой человек, вам еще нет и двадцати пяти. Когда же вы ее зачали — в десять?

— Она моя приемная дочь.

Это объяснение если не удовлетворило, то озадачило женщину. Пожевав губами она, наконец, сказала:

— Вчера вечером за ними заехал серый атоммобиль. Водитель зашел ненадолго, они поговорили — не знаю о чем, говорили на английском. Потом они все вышли, сели в машину и уехали. Без вещей. До сих пор не вернулись.

— Вы видели водителя? — Патрик почувствовал, как желудок заполняется чем-то холодным и тяжелым. В ушах тяжело застучал пульс. Женщина пожала плечами:

— Мельком, через окно. Мне было не особенно интересно.

— Это был мужчина? С бородой?

— Да, кажется, борода у него была. Невысокий такой, крепкий…

Патрик рассеянно кивнул. В голове не было ни одной мысли — просто звенящая пустота. Женщина, помолчав немного, посмотрела на него как-то иначе — уже без раздражения.

— Не знаю, в чем дело, но советую обратиться к арбитрам. Не похоже было, что этот бородач забрал их насильно. Они пошли с ним добровольно.

— Думали, что едут ко мне, — тихо ответил Руа. Женщина покачала головой, потом поджала губы и повторила:

— Иди к арбитрам.

Патрик молча развернулся и, спустившись с крыльца, побрел по тротуару. В голове было все так же пусто. Женщина посмотрела ему в след, поцокала языком и скрылась за дверью.

Прошло минут двадцать, прежде чем Патрика вывел из оцепенения чей-то окрик.

— Месье! Эй, месье!

Он огляделся. Незнакомая улица, небольшой навес, выцветший и потемневший от влаги, под навесом — пустой уличный прилавок. Улица без тротуара, зажатая между темными многоквартирными домами в два-три этажа с чугунными оградками вокруг узких, блекло-серых газонов шириной в пару футов.

— Месье!

Звал его мальчик лет тринадцати, грязный и растрепанный, с засохшей куриной лапой, болтавшейся на шее. Из-под рваной, бесформенной кепки торчали слипшиеся, бесцветные волосы, спадавшие на глаза. Он сидел на прилавке под навесом.

— Я вас знаю. Вы — Патрик Руа, вратарь «Варлокс».

— Я тоже тебя знаю, парень, — кивнул Патрик, — Ты — Козмо.

— Точно, — ощерился паренек. Зубы у него были на удивление белыми и здоровыми. Патрик полез в карман, нащупал там монету.

— Не надо денег, месье Руа. Можно я скажу вам кое-что?

Патрик кивнул:

— Говори.

Парень спрыгнул с прилавка и медленно подошел к Патрику. Жестом попросив того наклониться, он поднес губы к его уху и тихо, но отчетливо произнес:

— Ты хоккеист — вот и играй в хоккей. Для этого ты и был послан сюда.

Патрик медленно распрямляется, глядя прямо перед собой. Эти слова. Этот голос. Теперь он узнает парня. Он видел его раньше — множество раз. Он помнит его — грязные волосы, впалые щеки, пятна на коже. Взгляд… усталый, бесконечно глубокий взгляд. Козмо.

Он поворачивается к парню. Тот стоит совсем рядом, спокойно глядя в глаза хоккеисту.

— Сейчас для тебя нет ничего важнее игры. Все связано с ней. От начала и до конца. Твоя дочь, последний гладиатор, женщина в черном — все они.

Патрик устало прикрыл веки. Кажется, глазные яблоки раскалены — они буквально обжигают кожу, жар и боль волнами расходятся от них. Это длится всего секунду — бесконечно долгую, словно капля, повисшая на краю карниза. Когда внутри все успокаивается и Патрик открывает глаза, мальчишки рядом уже нет. Только цепочка следов в талой грязи доказывает, что он не растворился в воздухе.

Глава X

Март, 17-е, «Монреаль Варлокс» — «Квебек Айстроллз», Первый период.

Руа непривычно наблюдать за игрой с такого ракурса. Это впервые на его памяти — смотреть не из рамки ворот, не со скамейки запасных и даже не с трибуны клуба. Он наблюдает за матчем как простой зритель, с одной из трибун, сразу за воротами Ледяных троллей. Он чувствует напряжение в воздухе. Словно перед грозой, застывший и неподвижный, пространство готово расколоться ломаными трещинами молнии. И Руа чувствует, что громоотводом будет он. Он ощущает на себе сотни взглядов, чувствует негодование, которое закипает в людях. Те, кто сидят рядом, стараются не смотреть на него, но то и дело украдкой поглядывают на забинтованную голову вратаря, шепчут что-то друг другу. На этой трибуне сидят не простые горожане — тут места стоят дорого. Элита Монреаля: официалы, лицензированные колдуны, фабриканты, спиритические плясуньи, сновидцы, дримкастеры. Все они много выше Руа по статусу и доходам. Все они смогли бы терпеть рядом с собой звезду-агента, но проштрафившегося рекрута… Патрик ощущает их неприязнь очень явственно, почти физически. Он не может отвлечься, сконцентрироваться. Груз вины слишком тяжел, чтобы сбросить его даже на короткое время: он подвел свой клуб, подвел болельщиков. Он, по сути, наплевал на слова Козмо, многократно повторенные ему во снах и наяву. Теперь исправить ситуацию уже не получится.

Дисквалифицирован.

Для рекрута такой приговор равносилен смертному.

На льду между Варлоками и Ледяными Троллями завязывается тяжелая борьба. Соетарт, спешно поставленный на замену исключенному Руа, кажется, все еще не сумел прийти в себя. Он держится в воротах с очевидной неуверенностью и страхом — чем еще больше подогревает неприязнь толпы. Квебек постоянно атакует, чувствуя слабость вратаря, решается на самые простые, самые очевидные удары, непрерывно бомбардируя ворота, стараясь окончательно сломить, раздавить его.

Тактика оправдывает себя. В первые минуты Ледяные тролли открывают счет, к середине периода увеличивают отрыв — два-ноль. Ответная шайба Монреаля не может переломить игры — тут же разрыв восстанавливается, три-один. Молчит орган, трибуны недовольно ворчат, их голос напоминает рокот приближающейся грозы.

На семнадцатой минуте Соетарт пропускает четвертую шайбу. Ее забивает скорее не форвард, а худду-оператор, причудливо вывернувший траекторию полета, превратив ее в спираль. Это сильно замедляет снаряд — Руа уверен, что отбил бы его без особого труда. Но Соетарт растерялся — и пропустил.

И в этот момент болельщики перестают сдерживаться.

Рокот трибун взрывается выкриками особо ярых фанатов, которых тут же поддерживают сидящие рядом. Энфорсеры, достают дубинки и осаживают наиболее ретивых монреальцев, которые пытаются покинуть свои трибуны. Но это не успокаивает толпу — наоборот, только распаляют ее. В энфорсеров летят синт-пластины, флажки и плакаты. Среди общего шума доносится звон стекла — разбиваются первые бутылки. Руа видит как в сотне метров медленно оседает на пол энфорсер. Его голова залита кровью, а трое болельщиков тут же втискиваются в появившуюся прореху, один пинает в лицо стоящего на несколько ступеней ниже законника, другой падает, получив дубиной по затылку. Драка разрастается как огонь по сухой траве — энфорсеров теснят, в ход идут кулаки, бутылки, жерди от транспарантов, вырванные спинки и подлокотники кресел. Орган Форума выводит мрачную мелодию — «Мое сердце рыдает». Трудно сказать, что думает в этот момент тапер — поддерживает бунтовщиков или скорбит о сорванном матче. Перекрывая мощные аккорды инструмента, многократно усиленный эхом, под куполом Форума проносится заунывный протяжный вой, от которого волосы встают дыбом и кожа покрывается изморозью. Обереги под одеждой Патрика стремительно нагреваются — сработала мощная инкантация, выпустив под своды Форума сильного духа, возможно даже младшего лоа. Руа нашел взглядом трех маршал-бокоров, трясшихся в ритуальной пляске. Власти, предвидя такой всплеск недовольства, встретили бунт во всеоружии.

Кто-то бросает на «золотую трибуну» дымовую шашку. Раздается противный женский визг, удушливый серый дым начинает тяжелыми клубами подниматься совсем рядом. Люди вскакивают со своих мест, толкаясь, начинают пробиваться к выходу. Энфорсеры дежурят в проходах, сдерживая людской поток, предупреждая давку. Общий поток подхватывает Руа и тянет за собой.

В этот момент трое человек с нижней трибуны перелезают через забор, спрыгивают на нижний ряд «золотой трибуны» и бросаются вверх. Патрик видит, что бегут они в его сторону. Поток начинает двигаться быстрее, слышатся нервные, панические выкрики. Но троица фанатов огибает основную массу, двое сталкиваются с одиноким энфорсером, который сумел пробиться сквозь бегущую толпу, третий же бросается выше. Как завороженный, Патрик следит за ним.

Бунтарь прыгая по спинкам кресел, в секунды оказывается на самом верху, где стараясь сохранять достоинство стоит комиссар лиги Джон Циглер. Бунтарь застывает перед ним. Циглер старается сохранять невозмутимость: губы плотно сжаты, подбородок высоко поднят, глаза прищурены.

— Ты больше не будешь унижать французских канадцев, тварь! — выкрикивает бунтарь и с размаху бьет.

Дыма на трибуне уже столько, что разглядеть ничего невозможно. Сверхъестественный ужас даже через мощную магическую защиту хлещет Руа ледяной плетью, перед глазами все плывет, пульс оглушающе стучит в ушах.

Удар заставляет Циглера пошатнуться. Бунтарь бьет его еще раз — на этот раз комиссар падает, закрыв лицо руками. Энфорсеры только сейчас прорываются к ним, один со всего размаху бьет дубиной поперек спины бунтаря. Тот падает, его несколько раз награждают ударами, уже лежачего. Патрика затягивает в коридор, где, людской поток, направляемый энфорссерами, движется к служебному выходу. Сзади снова раздается тяжелый, протяжный вой — лоа обрушивает на трибуны новую волну животного страха. Эхо ее проносится над бегущей толпой, покрывая темные стены сверкающими узорами изморози, сковывая движения и заставляя сигилы и амулеты нагреваться и дрожать. Мелкие духи бегут вместе с людьми — для них гнев темного лоа еще более губителен. На глазах Патрика волосы бегущей впереди девушки из черных становятся седыми, а татуировки на шее набухают и воспаляются, вдоль темных линий проступает мутная, болезненная сукровица.

Распахнутые двери на темный, неосвещенный двор кажутся вратами рая, глоток сырого, холодного воздуха, пахнущего тяжелой гарью старых кварталов слаще священного нектара. Страх постепенно отпускает, его ледяная лапа, сжимающая сердце медленно раскрывается. Люди, шатаясь, бродят по двору, держатся руками за стены, садятся прямо на бордюры и бетонные пандусы, не заботясь о дорогих пальто и шубах.

Но Руа понимает, что это еще не конец. С другой, парадной стороны форума слышатся резкие выкрики, вопли ярости и боли, пронзительный вой сирен, громкие хлопки петард и пронзительное шипение дымовых шашек. Где-то рядом из раскрытого атоммобиля хрипит радиола:

«Что сделал Циглер, когда тафгаи из „Гуралс“ и „Сэйджес“ травмировали игроков „Варлокс“? Ни наказания, ни штрафа! Наказал ли он братьев-мордобоев из Детройта за то, что они чуть было не лишили Нилана глаза? Нет! Неудивительно, что американцы среди самых результативных игроков лиги, хотя я и считаю их отличными игроками. Пусть лучше Циглер следит за другими происшествиями в лиге, а не создает себе популярность за счет отличных парней из „Варлокс“ и „Айстролз“, только потому, что они французские канадцы! Это радио CKVL, и мы будем работать в прямом эфире, пока последний французский канадец на улицах Монреаля будет продолжать бороться за наши с вами права! Vive le Roy!»

* * *

Март, 13-е, «Бостон Гуралс» — «Монреаль Варлокс», Третий период

— Эй, голли, проснись! Слышишь меня? Пора на лед. В поезде отоспишься.

Руа кивает, тяжело поднимается со скамейки. Проклятое заклинание, никак не выходит из головы. Стоит закрыть глаза, как в ушах начинает звучать этот голос — хриплый, чуть повизгивающий, выводящий слова будто вышивающий цветной нитью узор на белой ткани беспамятства.

Хуже того, за словами заклятья всегда приходили видения. Иногда они накатывали прямо на улице, или на льду, во время тренировки. Сначала это были просто голоса — чужие, незнакомые. Потом к голосам прибавились другие звуки — шум мотора, свист ветра, пение птиц. И вот, вчера ночью Патрик увидел первый образ: детскую руку, всю в бурых потеках, необычно бледную. Детскую руку. Руку девочки лет десяти с розовым пластмассовым браслетом на запястье. А вслед за видением пришел ужас.

— На лед, дамы, на лед! — окрик Перрона прогоняет тяжелые, вязкие мысли, заталкивает их в темный угол сознания, где они шевелятся, словно нефтяные амебы.

«Варлокс» выходят по громогласное «Бу-у-у!!!» с трибун. Бостон ненавидит их и последнее разгромное поражение «Гуралс» только усиливает эту ненависть. К концу второго периода счет «два-два», и у обеих команд уже по двадцать штрафных минут.

Игроки расходятся по позициям. Тапер играет похоронный марш, фанаты выкрикивают угрозы. Шайба с сухим стуком падает на лед, звонко схлестываются клюшки. Монреаль в атаке: быстрый перепас, нападение обставляют защитников, после перерыва еще не вошедших в ритм. Атака один в одного, но ворота на замке — шайба рикошетит от клюшки и, пролетев над воротами, отражается от плексигласа и падает на крюк Борку. Он отталкивает Смита, отдает пас Циммеру, бросается за Наслундом. Несколько секунд шайба переходит из рук в руки, оставаясь в центральной зоне, потом Краудер сшибает замешкавшегося Далина и передает ее Циммеру, который словно пушечное ядро выстреливает к воротам Руа. Они сходятся один на один, но Циммер не бьет до самого конца, пока не входит в голубой пятачок. Патрик вскидывает клюшку, но шайба, вспыхнув зеленым, встает на ребро, проскользнув между крюком и штангой. Ревет сирена, но ее заглушает рев толпы. В это мгновение имплантат в загривке оживает, отчаянно сигналя о близкой опасности. Патрик оборачивается — ровно в ту секунду, когда Циммер со всего размаху бьет его клюшкой по голове. От боли в глазах темнеет, по волосам проходит теплая медленная струя. Руа, застыв наблюдает, как падают на лед багровые капли. Вратарь в голубом пятачке неприкосновенен. Циммер спокойно разворачивается, чтобы уехать к своим. Кажется, варлоки еще не поняли, что случилось — только сейчас они удивленно указывают на Руа.

«Что бы ни случилось между нами, есть наша дочь. Это единственное, что волнует меня. Каждый из нас уже причинил ей достаточно боли. Все, плохое, что мы могли сделать ей, мы сделали. И ты, и я. Пора остановиться».

«Все что я сделала, я уверена, пойдет только ей на пользу».

«Это и есть самое страшное. Вредить и верить, что на самом деле ты делаешь пользу. Жить в иллюзорном мире, где все вокруг тебе должны — и даже собственная дочь. Она должна обеспечить тебе твой личный комфорт. Не счастье даже — счастливой ты не сможешь стать. Просто комфорт. Не важно, какой ценой. Ты как паразит присасываешься ко всякому, кто оказывается достаточно близко. А если жертва начинает брыкаться, перескакиваешь на другого, не забыв при этом гневно жаловаться, на строптивость предыдущей кормушки».

«Очень хорошо сразу назначить виноватого, так?»

«Именно так. Потому ты так и поступаешь».

Злость сдавливает горло так, что становится трудно дышать. Каждый удар сердца болью отдается в ране. Патрик сдвигается с места, прежде чем Циммер успевает отъехать даже на метр. От удара вратарская клюшка раскалывается, а седьмой номер «Гуралс» падает навзничь и застывает без движения. Розовое пятно растет на льду вокруг его головы. Спазм в горле не отпускает, Руа срывает маску, откидывает ловушку, рывком тянет ворот свитера вниз. Он видит, как несколько игроков в бело-красных и черно-злотых свитерах сцепляются, отчаянно молотя друг друга. Краудер бросается на него, но Ларри, врезается ему в бок, хватает за свитер, тянет вниз, нанося удар за ударом в незащищенный висок. В этот момент, кто-то сзади хватает Руа под руки, заламывает назад. Темнота снова заволакивает глаза, в ушах, перекрывая пульс, бьется хриплый речитатив отца Джеремайи.

Руа, заваливается вперед и вправо, заваливает нападающего, высвобождается, затем свободной рукой бьет уже лежащего в лицо, один раз, другой. Отчаянные трели свистков едва слышны сквозь яростный вой трибун. На лед летят бутылки, стулья, пластиковые пакеты. Тьма постепенно отступает и Руа отчетливо видит лежащего перед ним человека. Он закрывает разбитое лицо руками, что-то лепечет разбитыми губами, сучит коньками по льду, пытаясь отползти. На нем полосатый свитер лайнсмена.

Патрик отпускает его, распрямляется. Подняв со льда маску, он меланхолично разглядывает ее. Белый пластик густо измазан кровью. Стук в ушах сменяется равномерным шумом, левая половина свитера покраснела и прилипла к панцирю, кровью залита левая щека и шея. Он осторожно подносит руку к ране.

Кусок скальпа держится на тонкой полоске кожи, а под ним пульсирует живое мясо. К горлу подкатывает тугой комок.

«Потерял много крови, — говорит кто-то внутри, спокойный и отрешенный. — Сейчас отключишься.»

Но Руа остается в сознании. Он видит, как к нему спешат два худду-скульптора, за ними работники Арены тащат носилки. Судьям удалось растащить дерущихся и рассадить их по своим скамьям. Теперь они совещаются, отчаянно махая руками и указывая на него.

— Милость Йеманжи! — шепчет Грег, один из скульпторов, оглядывая рану. — Пусть Шангу покарает этого проклятого психа! Пусть святой Косьма и святой Демиен навеки заморочат его своей злой игрой!

— Что ты сказал? — Патрик чувствует, что сказанное отзывается в голове, словно в мозг вогнали раскаленную иглу. Грег недовольно шипит:

— Помолчи! Ты вообще должен уже быть без сознания. Куда смотрят твои охранные духи?

— Есть кое-что посильнее твоих духов…

— Быть не может. Кладите его на носилки и несите в лазарет. Там будем латать.

Лаперрьер появился в лазарете спустя минут тридцать, вскоре после того, как прозвучала финальная сирена. Руа сидел на скамейке в углу, подложив под забинтованную голову сложенное полотенце. Грег возился с инструментами, тщательно смывая с них кровь заговоренным спиртом.

— Как ты? — спросил тренер, садясь рядом с Руа.

— Как игра? — спросил в ответ Патрик. Лаперрьер поморщился:

— Три-два. Мы проиграли.

— Жаль.

— Чепуха. Мы уже в плей-офф. Даже если сольем все оставшиеся матчи.

Это было не совсем так, но Патрик кивнул, не желая болтать попусту. Голова кружилась, приступы тошноты то и дело скручивали желудок в тугой узел.

— Тебя дисквалифицировали до конца матча, — сказал тренер помолчав. А Робертсона вместо тебя отправили на десять минут на скамейку штрафников.

— А Циммер?

— Получил пять минут за игру высоко поднятой клюшкой и нападение на вратаря. Отказался уйти на скамейку. Короче, его тоже дисквалифицировали.

— И что теперь? — спросил Руа, понимая, что тренер пришел сюда не просто рассказать о штрафах в прошедшей игре. Лаперрьер тяжело вздохнул:

— Твой вопрос будет решать комитет лиги. Они соберутся в Монреале через три дня.

— Понятно, — кивнул Патрик. Тренер сморщился, словно глотнув горького:

— Что тебе понятно? Патрик, ты ведь, кадило долбаное, рекрут! Ты не должен вытворять такое! Что случилось? Зачем ты его ударил? Его бы оштрафовали, а гол не засчитали. Мы бы выиграли. Вот это ты должен был понимать. Тебя делали так, чтобы ты понимал только это!

Грег в углу тяжело грохнул зажимом об эмалированный лоток.

— Двенадцать швов, Жак. Я наложил ему двенадцать швов. Эта тварь срезала ему три квадратных дюйма скальпа. Сломать клюшку о его тупую башку — это еще по-доброму.

Лаперрьер спокойно смерил его взглядом.

— Он рекрут, Грегори. Патрик Руа — рекрут. Его перебрали, вытащили все лишнее и вставили взамен только то, что нужно. Я таких как он перед собой вижу уже десять лет к ряду. И даже чертовы тафгаи, как Краудер или Тори Робинсон из «Айстроллз» не бросаются на других игроков, пока тренер им не скажет. В этом вся соль, вся, кадилом ее в купель, соль! Если ты сам не видишь, так я тебе скажу — с Руа что-то не так. Это началось уже давно, но он стоял на воротах как стена и мы закрывали на это глаза. Но теперь это уже не вопрос клуба. Это вопрос Лиги. Только что сюда к нам в раздевалку приходили энфорсеры. Их остановило только то, что Руа — не гражданин США. Ну и Перрон, который просто послал их к такой-то матери. И тридесятка ребят готовых драться за своего.

Скульптор замолчал, сделав вид, что занят своими инструментами. Лаперрьер поднялся, положил руку на плечо Руа.

— Комитет соберется шестнадцатого. Хорошо подумай, что и как им рассказать.

* * *

Март, 17-е, 16:50

Бобби Смит осторожно приоткрыл штору, и став сбоку, так чтобы снаружи его не было видно, рассматривал огромное скопление народа у входа в Форум.

Только посмотри на эту толпу! — шепотом произнес он, словно опасаясь, что люди на улице его услышат. — Я столько народу даже на финальных играх не видел. Что, во имя Отца Ориши, происходит?

— Посмотри на их транспаранты, — хмуро посоветовал Робинсон. Бобби прищурился, стараясь прочитать далекие надписи.

— Ларри, не издевайся. Они на французском. Что это?.. Vive le Roy? Да здравствует король? Что за чушь?

— Король пишется через «i», — спокойно пояснил Ларри и глазами указал на Патрика. Смит ошалело посмотрел на Руа. Лицо его за несколько секунд поменялось — бледность и растерянность ушли, щеки и лоб покраснели. Не удивительно — фамилия Руа писалась именно так — Roy, хотя англичанину прочитать ее можно было как угодно. Смит выпучил глаза, губы его задрожали.

— Это что, все из-за нашего голли? Какого?..

— Заткнись, Бобби, — пригрозил ему Робинсон. — Патрик — французский канадец. Толпе плевать, что он рекрут. Они даже не знают кто такие рекруты. Потому и считают, что дисквалифицировали его за то, что он из Квебека. Не завидую я Циглеру.

Патрик невольно поежился. Там, внизу людей было уже несколько тысяч. Энфорсеры оцепили Форум, кого-то уже утащили, заломив руки за спину, остальные шумели, махали плакатами и трясли в воздухе кулаками.

Человек десять игроков сидели в одной из внутренних комнат Форума. Через десять минут они должны спускаться в раздевалку, а через час — схлестнуться на льду с «Айстроллз». Матч мало что решал для команды: вместе с ним, в сезоне «Варлокс» предстояло сыграть всего девять игр, при этом не попасть в плей-офф они могли только проиграв их все — при условии, что «Баффало Даггерз», аутсайдер дивизиона, выиграет большую часть своих. И все же, в их дивизионе клубы держались плотно — лидера и аутсайдера разделяло всего десять очков. Вполне преодолимая разница, особенно, если учесть, что Монреаль был на второй позиции.

Но Руа это все уже не касалось. Для него сезон по сути был окончен. Он обвел взглядом сидящих в комнате игроков: Смит, Робинсон, Карбонау, Гэйни, Уолтер, Далин, МакФи, Ричер… в основном агенты. Рекруты уже переодевались. Они всегда делали это дольше.

Неожиданно он вспоминает кое-что. Поднявшись со своего места, Патрик подходит к Карбонау, удивленно на него смотрящему.

— Ги, ты ведь верующий, правильно? Я имею в виду Церковь Вуду.

Центровой рассеянно кивает:

— Да, а что?

— Я хотел спросить…может ты знаешь. Святые Косьма и Демиен, кто они такие?

Карбонау удивленно приподнял бровь:

— Решил войти в лоно милостивой матери-церкви? Ну что же, нигде не сказано, что рекрутам это не позволено.

— Не думаю, что есть хоть одна церковная книга, где вообще упоминаются рекруты, — хмыкнул Уолтер. — Конкурирующая фирма, как-никак.

— Заткнись, богохульник, — огрызнулся Гай. — Косьма и Демиен… Ну, это луизианская конфессия, если я правильно помню. Я-то сам принадлежу к Ямайской.

— Так ты знаешь что-то про них? — переспросил Руа. Карбонау нахмурился, потер пальцем лоб.

— Насколько я помню, считается, что эти святые были древним воплощением Ибеджи, Божественных Близнецов. Их настоящие имена — Таэбо и Каинде, это сыновья Шанго и Ошун.

— И что это за боги?

— Они вечно молоды, мудры той мудростью, которая иногда проявляется и в человеческих детях и, как и следует детям, игривы. В своей мудрости они способны решить любую проблему, но переменчивы в настроении и добиться их расположения на долгий срок трудно. Еще они известны своей способностью исцелять тело и душу.

Уолтер присвистнул, хлопнув Ги по плечу:

— Вот так познания! Ты никак в церковную школу ходил, а Карбонау?

— Заткнись и вали в раздевалку, — без особой злости ответил Ги, даже не повернувшись к нему. — Слишком много болтаешь сегодня, Райен.

Патрик не обратил на это внимания.

— А в чем разница между ними? — спросил он Карбонау. Тот снова нахмурился.

— Тебе лучше поговорить с бокором или со святым отцом. Я в этом не слишком разбираюсь. Вроде бы, церковь их особо не разделяет. Молитва призыва обращается сразу к обоим, подношения делаются парные…

— Они различаются, — уверенно сказал Патрик. — Нужно только понять чем.

Центровой удивленно посмотрел на него и пожал плечами. Кажется, он списал этот разговор на очередную рекрутскую странность.

Шум толпы за окном усилился, речевки и лозунги вдруг сменились криками ярости и боли. Хоккеисты кучей подбежали к окну, распахнули шторы.

Толпа пыталась штурмовать ворота форума. Энфорсеры сдерживали их. Поднимались и опускались эбеновые дубинки, зелеными молниями пробегали по напирающей толпе шокирующие и останавливающие заклятья. Над высокими, с медными накладками дверями воздух вдруг затрепетал и из него, словно сотканная из дыма проступила фигура гиганта, ростом метров пять. Вместо лица у него был выбеленный ветром череп, на голове возвышался черный цилиндр, черный сюртук расчерчивали редкие тонкие белые полосы, в руке фантом держал жезл, горящий на конце рубиново красным.

Это остановило напиравших. Толпа подалась назад, кто-то из задних рядов незаметно ретировался, растворившись в сумрачных улочках. Но основная масса просто перешла через дорогу, заполнив площадь Кэбота напротив Форума.

— Игру надо отменять, — произнес кто-то за спиной Руа. Кажется, это был МакФи.

— Черта с два, — фыркнул Робинсон. — Это «Айстролз». Их менеджеры на каждом углу орут, что в Квебеке всего одна достойная хоккейная команда и имеют в виду совсем не «Варлокс».

— Орать им никто не запрещает, — подхватил Бобби. — Но они ведь орут не просто так. Их давят власти провинции, намекая, что содержание сразу двух клубов обходится слишком дорого.

Робинсон согласно кивнул:

— Акулы из Штатов намекают, что не прочь прикупить себе еще один канадский клуб. Пока никто не говорит, что это будут «Варлокс» — но и ледяные тролли показывают себя неплохо последнее время…

— В таблице на первой строчке они, а не мы.

— Вот именно.

Руа не слушает. Он отходит от окна и покидает комнату. Его место сегодня — на зрительской трибуне. Последнее место в городе, где ему хотелось сейчас быть.

* * *

Март, 16-е, 09:20

Девять человек сидели за длинным узким столом. Воздух в кабинете был густо пропитан табачным дымом, в углу тоскливо перестукивал оберег из костей и перьев совы. Высокое, стрельчатое окно украшал витраж с вудуистским святым, молчаливо и скорбно взиравшим на собравшихся.

Патрик Руа знал почти всех собравшихся, хотя только с двумя был знаком лично.

Слева от него сидел Чарли Циммер из «Бостон Гуралс», о голову которого Руа разбил свою клюшку. Справа — Жан Перрон, главный тренер «Варлокс» и Серж Савард, генеральный менеджер. Слева от Циммера тяжело выпятив нижнюю челюсть и сцепив руки в замок сидел Гари Синден, менеджер «Гуралс», в прошлом один из известнейших людей в Лиге. Синден был капитаном любительской сборной Канады, когда та завоевала золото на последних Олимпийских Играх, обставив Советы. Спустя несколько лет он снова тренировал сборную Канады, в этот раз в саммит-серии из восьми игр против сборной СССР. Победа далась канадцам тяжело, а спустя год началась Вторая Американо-Советская Война, навсегда положившая конец подобным противостояниям. Не считая этого, за годы тренерства Синдену удалось привести «Гуралс» к получению Кубка — правда, только один раз. К слову сказать, Савард так же участвовал в той памятной серии — в качестве защитника. Ни одной шайбы он не забил, но сделал две результативные передачи и очень хорошо отработал против советских атак.

Напротив, опустив головы и деловито шурша бумагами, сидели чиновники НХЛ: Уолли Харис, шеф-рефери Лиги, Клифф Томпсон, лайнсмен, которого ударил Руа, рефери матча Фрэнк Удвари и Старший худду-контроллер НХЛ Папа Майотори. Единственный из всех, он скрывал лицо под маской — грубым деревянным треугольником со слегка загибающимися вовнутрь краями. Спутанные черные волосы, перевитые множеством лент, бечевок и проволок рваным ореолом висели над головой, делая ее непропорционально большой. Голые руки колдуна, покрытые ритуальными шрамами и тавро, были болезненно худыми, словно он долгое время голодал.

Первым заговорил Харрис:

— Думаю, джентльмены, вам не нужно объяснять всю сложность сложившейся ситуации. С одной стороны мы должны рассмотреть заведомо провокационные действия мистера Циммера, с другой — поведения мистера Руа, чьи проступки на льду выглядят куда более серьезно.

— Циммер должен радоваться, что его не убили прямо на льду, — резко отозвался Савард. — Не говорите мне о вопиющих нарушениях! Умышленно ударить вратаря на его пятачке и после сирены? Какого черта?!

— Тише, мистер Савард, — подняв руку попросил Харрис. Менеджер «Варлокс» откинулся в кресле, сложив руки на груди.

— Месье Савард, если не возражаете.

— Я постараюсь запомнить. Мистер Удвари, вы были свидетелем нарушения?

— Несомненно, — крупнотелый, с широким, красным лицом рефери подался вперед. — Я видел, как мистер Циммер ударил мистера Руа.

— Мистер Руа в этот момент находился в пределах вратарского пятачка?

— Именно там он и находился.

— Удар был нанесен до или после сирены?

— Трудно сказать, — Удвари потер ладонью мясистый подбородок. — Во всяком случае, не раньше. Может, одновременно или с небольшим запозданием.

— Мистер Томпсон?

Высокий, худой лайнсмен с готовностью кивнул:

— Удар был после сирены, но она еще звучала, когда мистер Циммер замахнулся.

— Мистер Циммер, — шеф-рефери обратился к неподвижно сидящему игроку «Гуралс». — Почему вы атаковали мистера Руа? В этом не было никакой необходимости.

Циммер покосился на Руа.

— Хоккей настолько же спорт, насколько и шоу. Я делал шоу.

— Хотите сказать, в тот момент вы действовали обдуманно и хладнокровно?

— Нет. Я был в ярости. Меня взбесило то, что я никак не мог пробить этого парня. Когда я ударил его, я даже не понял, что шайба все-таки прошла в ворота…

— Это противоречит тому, что вы сказали раньше.

— Нет, — невозмутимо покачал головой Циммер. — Хоккей — жесткая игра. Выходя на лед, мы все знаем, что можем схлопотать клюшкой, кулаком и даже лезвием конька. Глупо бояться этого. Глупо делать вид, будто такого не бывает.

— Меня не интересуют ваши рассуждения, мистер Циммер. Меня интересует факт — вы осознанно ударили мистера Руа?

— Я уже сказал — нет.

Харрис положил ладони на стол.

— Хорошо. Мистер Удвари, что вы скажете?

Рефери прокашлялся.

— Игра была очень эмоциональная, — произнес он медленно, словно раздумывая над ответом. — Это была не первая стычка, было много нарушений за грубую игру. Я думаю, в тот момент все игроки были на взводе. Я не могу сказать конкретно о мистере Циммере, но общая обстановка была очень нервозная. Агрессивная, я бы сказал.

— Мистер Перрон, — Харрис обернулся к тренеру Монреаля, сосредоточенно разглядывающему свои сцепленные в замок пальцы. — Простите, месье Перрон. Вы не замечали в поведении мистера Руа странностей в последнее время? Возможно, скульпторы клуба извещали вас о чем-то подобном?

— Нет. По заключениям худду-скульпторов и худду-операторов «Монреаль Варлокс» Патрик Руа был полностью пригоден к играм без каких-либо замечаний. Документы с заключениями последних трех месячных комиссий я предоставил.

— Да, мы ознакомились с ними, месье Перрон.

— Мистер тоже устроит, Харрис. Кончайте играть в политкорректность. Меня уже тошнит от этого разбирательства, а судя по вам, оно продлится еще пару часов.

Синден бросил на Харриса короткий взгляд и странно поджал губы. Патрику показалось, что он недоволен словами Перрона.

— Недавно, в начале марта, ваш вратарь попал в уличную драку, где ему крепко досталось, — невозмутимо продолжил Харрис. — Это правда?

— Вы читали газеты, — хмуро проворчал Перрон. Савард, перехватив недовольный взгляд шеф-рефери, вмешался:

— Да, этот инцидент имел место. Месье Руа оказался жертвой хулиганов. Пытаться приравнять два этих происшествия я считаю крайне некорректным.

— И тем не менее, — подал голос Синден. Его реплика осталась без ответа.

— Вернемся к нашему случаю, — примирительно произнес Харрис. — Мистер Руа, вы ударили мистера Циммера сзади, со спины. Почему вы это сделали?

Патрик почувствовал, как кишки скручивает в тугой комок.

— Мне было очень больно. Я разозлился, потому что знал, что Циммер ударил меня просто так. Ударил только потому, что знал — я не отвечу.

— Вы слышали свисток рефери?

— Нет. Удар оглушил меня.

— Вы собирались ударить мистера Циммера снова, когда он уже лежал?

— Не знаю. Вряд ли, — Руа смотрел прямо в глаза Харрису. Тот выдержал взгляд рекрута всего несколько секунд, после чего опустил голову, сделав вид, что проверяет что-то в записях.

— Мистер Томпсон, — обратился он к лайнсмену. — Когда вы пытались сдержать мистера Руа, чем вы руководствовались?

Мужчина смущенно потер переносицу.

— Это обычная практика. Я видел, что в центральной зоне завязывается крупная драка. Нужно было остудить ребят…

— Мистер Руа, по вашему мнению, собирался ударить лежащего Циммера?

— Возможно, — неуверенно проговорил Томпсон. — Он выглядел жутко, лицо перекосилось, все в крови… Думаю, он ударил бы Циммера снова. Да, точно ударил бы.

— Дароносица долбаная! — Перрон возмущенно ударил кулаком по столу. — Патрик остановился, уронил обломок клюшки, стоял как истукан. Как он мог кого-то бить в этот момент? Он даже не смотрел в сторону Циммера!

— Перрон, успокойтесь! — прикрикнул Харрис. Это не помогло.

— Кадило тебе в купель! Ваш матрац без всякого повода заломил руки моему вратарю — которому за минуту до этого срезали полскальпа! Парень был не в себе от боли!

— Это рекрут, месье Перрон, — впервые подал голос шеф-скульптор. — У него есть средства бороться с болью.

— Хоккеист — не солдат! — тяжело дыша, Перрон сел на свое место. Савард что-то шепнул ему на ухо.

— Хорошо, — кивнул Харрис. — Мистер Руа, почему вы ударили лайнсмена?

— Я не знал, что это лайнсмен, — ответил Патрик. — Он подъехал ко мне со спины.

— Вы бросили его на лед и дважды ударили по лицу.

— Я не помню подробностей. В тот момент я, кажется, плохо видел.

— Ему кровь заливала глаза, Уолли! Кадилова кровь из раны в три квадратных дюйма площадью! — Перрон хлопнул по столу ладонью.

— Над виском, — спокойно заметил Синден. — Далековато до глаз.

— В данный момент меня беспокоит другое, — в тон ему ответил Харрис. — Не был ли мистер Руа в момент атаки под чьим-либо посторонним контролем? У нас уже случался подобный эпизод… в январе, если я не ошибаюсь. Мистер Синден?

— Это случилось первого февраля в монреальском Форуме, — согласно кивнул тот. — Неизвестные колдуны на короткое время подчинили себе одного из рекрутов «Бостон Гуралс» Кейта Краудера.

— Который в похожей ситуации напал на Руа, — подтвердил Савад. — Но в нынешнем случае заключения клубных операторов не подтверждают захвата.

— Выходит, мистер Руа действовал самостоятельно и без принуждения?

— Да, насколько нам удалось установить.

— Вам стоило отдать вратаря полиции, — спокойно заметил Синден. — В Канаде, где официальной религией является Реформированная Церковь Вуду, нет настоящих мастеров худду, а квалификация клубных операторов сомнительна. Они узкие специалисты и не имеют опыта в решении подобных задач.

— И все же, заключение о захвате Краудера делали ваши клубные операторы, той же квалификации, что и наши, — заметил Савад. — Заключение было сделано еще в Монреале, и по возвращению Краудера в Бостон не менялось.

Синден промолчал, снова посмотрев на Харриса. Тот поднял руку в останавливающем жесте:

— Случай Краудера нами сейчас не рассматривается. Я хотел бы услышать ваше суждение, папа Майотори.

Колдун ответил не сразу. Несколько секунд слышно были только шипение воздуха в ротовой прорези маски. Потом он заговорил — медленно и негромко:

— Рекрут, с точки зрения худду, не может считаться полноценным человеком. Его душа и тело сильно повреждены и не подлежат восстановлению. Потому, при создании рекрута, скульптор должен тщательным образом связать сохранившиеся части духа. Иначе, поведение рекрута может стать непредсказуемым и опасным. Такие связи должны постоянно проверяться…

— Не нужно прописных истин, — проворчал Перрон. Колдун не обратил на это никакого внимания.

— Почти всегда наложенные магические путы ослабевают медленно, постепенно. Но иногда возможен непредсказуемый порыв, который происходит одномоментно.

— Вы хотите сказать?.. — начал было шеф-рефери, но папа Майотори не дал ему окончить вопрос:

— Я хочу сказать, что рекрут Патрик Руа должен быть обследован независимой экспертной комиссией худду-скульпторов НХЛ. Заключение комиссии даст точный ответ о причинах его поведения. И позволит сделать вывод о его дальнейшей пригодности, как игрока НХЛ.

— Вы лишите клуб основного вратаря. В конце сезона. За месяц до плей-офф, — веско произнес Савад. Харрис покачал головой:

— А если ваш вратарь завтра убьет кого-то? Его поведение не вписывается в рамки, обозначенные для игроков-рекрутов.

— Нет правил, которые бы регулировали их поведение, — парировал Савад. — Есть неформальный опыт, который не может служить основанием для дисквалификации. Правилами предусмотрен ежемесячный осмотр лицензированными скульпторами и операторами. Так же правилами предусмотрено проведение внеочередного осмотра после получения игроком серьезной травмы. К каковым рассечение не относится.

— Чертов рекрут ударил судью! — впервые Синдена оставило самообладание. — Дважды! Прикрывайся какими хочешь правилами, Сержи, но ты знаешь, что это неправильно. Это очень, очень, во имя черного барона, неправильно!

— Успокойтесь, мистер Синден, — оборвал его Харрис. — В любом случае, окончательное решение будет принимать Комиссар. Мы изложим факты и представим все мнения по вопросу. Я думаю, мистер Циглер примет верное решение.

* * *

Март, 17-е, 23:40

— Я советую вам еще раз все обдумать, месье Руа, — редактор CKVL, морщинистый старик с короткими, рыжими от табака усами не отрываясь смотрел на Патрика сквозь толстые линзы очков. Его глаза сквозь эти линзы казались наполнены каким-то особенным, необъяснимым чувством: возможно, гневом, а возможно — сочувствием.

— Благодарю. Я все обдумал.

— Эти люди, они вышли на улицу, чтобы поддержать вас, чтобы доказать, что нас, франкофонов, нельзя просто так отодвигать в сторону. Вы читали, что написал Циглер? Этот болван, купелью его об кадило! Вы читали?!

— Нет, — покачал головой Патрик. — Я не читал.

— Тогда позвольте, я вам прочту, — редактор открыл ящик стола, достав из него смятую газетную страницу. — Послушайте, послушайте…

Он прочистил горло и начал читать — точнее переводить с английского:

— «Я не испытываю ни малейших сомнений по поводу собственных выводов: атака на Циммера была не только осознанной, но и совершенной с полным пониманием позиции судей. Так же я считаю, что рефери действовал строго согласно правилам, дисквалифицируя Руа до конца матча. Я так же уверен, что Руа ударил лайнсмена Томпсона не по ошибке или случайности…» Как вам это нравится? Слушайте дальше: «Время пробации и снисхождения прошло. Не имеет значения, результатом чего является такое поведение — несдержанности характера или открытого неподчинения правилам и судьям. Руководство НХЛ не намерено терпеть подобные выходки от любого игрока, в не зависимости от его личных достижений или достижений клуба, за который он играет. Патрик Руа будет отстранен от всех игр до конца сезона. Одновременно, специальная комиссия проведет детальное расследование и примет решение о допуске или не допуске его к плей-офф, а возможно — и о перманентной дисквалификации…» Вы слышали — пер-ма-нент-ной! И вы собираетесь сдаться?

Увеличенные, искаженные линзами глаза редактора выжидающе смотрели на Патрика. Он покачал головой:

— Я не собираюсь сдаваться. Я хочу обратиться к людям и попросить их больше не вредить своему городу и своим согражданам.

Редактор на мгновение застыл, глядя на Руа так, словно тот произнес какую-то немыслимую чушь. Но постепенно, выражение его лица поменялось. Наконец он поднялся со своего места и жестом указал на дверь студии:

— Прошу вас.

В прокуренной радиорубке, с папиросой в зубах и с наушниками, сдвинутыми с одного уха, сидел эр-джей. С темными мешками вокруг воспаленных глаз, в расстегнутой рубашке с темным от пота воротничком, он встретил Патрика сухим, недоверчивым взглядом. Руа сел рядом с ним.

— В нашей студии, дорогие сограждане, человек, ради которого все и началось. Вратарь «Монреаль Варлокс», молодой, но уже любимый многими, Патрик Руа. Вам слово, Патрик.

— Спасибо, — Руа покосился на стоящий перед ним микрофон, не зная, поднести его ближе или оставить как есть. — Доброй ночи.

Какое-то время он молчал, не зная, с чего начать. Молчать было нельзя, он был причиной, по которой около десяти тысяч человек уже почти шесть часов громили собственный город. Это нужно было остановить.

— То, что произошло в Бостоне, не было вопросом политики или национальности. Я был дисквалифицирован, потому что нарушил правила — какими бы ни были обстоятельства и причины. Мне очень больно оставлять команду в эти дни, и будет еще больнее, если я не буду допущен к плей-офф. Но несмотря на это, я хочу поступить правильно в отношении граждан Монреаля и моей команды. Я прошу, чтобы все вы помогли команде и прекратили беспорядки… Я отбуду свое наказание и вернусь, чтобы помочь клубу выиграть Кубок Стэнли — в этом году или в следующем. Спасибо.

Последние очаги бунта угасли около трех часов ночи. Несмотря на размах выступлений, всего сотня человек была арестована. Множество магазинов было ограблено, десятки машин сожжены, перевернуты и побиты. Тысячи людей получили проклятия охранных духов тех домов и зданий, куда они пытались проникнуть. Сотни оказались в больницах. Семнадцатое марта, День Святого Патрика вошел в историю под двумя именами.

Монреальским бунтом его назвали по указу Священной Курии Реформированной Церкви Вуду.

В народе же, события семнадцатого марта навсегда остались «Бунтом Святого Патрика».

Глава XI

Март, 18-е, 17:00

После каждого вдоха невыносимо хотелось прокашляться. Воздух в нефе целиком состоял из приторного запаха мира и фимиама и удушливого дыма ладанных курильниц. Патрик старался вдыхать неглубоко, мелкими порциями, через нос. Причер, стоящий перед ним, нисколько не тяготился удушливым одором. Он смотрел на гостя с безразличием, кивая в такт его словам.

— Да, сын мой, в этом храме есть иконы и символы Ибеджи. Вы можете вознести им хвалу и совершить подношения.

— Мои подношения им не нужны. Я знаю, для каждого лоа есть молитва призыва. Я хотел бы ей научиться…

Причер продолжал кивать, словно игрушечный болванчик.

— Такая молитва есть, — голос его, похожий на свист ветра в расщепленной колоде, раздражал. — Но вы же не думаете, что высшие лоа явятся на зов дилетанта? Только опытные бокоры…

— Вы можете научить меня молитве? — перебил Патрик. Причер, ростом ниже Руа, из-за выбеленного человеческого черепа, закрепленного на голове, казался с ним одного роста. Кряжистый, фигурой похожий на винную бочку, в черно-белом длиннополом облачении, он стоял неподвижно, сложив руки на необъятном животе.

— Обращение дилетанта может прогневить Божественных Близнецов… или иных духов, которые услышат призыв.

Руа разглядывал пылинки, пляшущие в слабом луче света из узкого окна под куполом. Церковь, серая и приземистая, не была ни красивой, ни величественной. Идолы и символы божеств, темные и лоснящиеся, почти растворялись в густых тенях, властвующих здесь. Единственными источниками света, помимо узких окошек в основании купола, были угольки курильниц расставленных тут и там, без всякой системы.

— Я услышал ваше предупреждение. Вы можете научить меня молитве?

— Твое упрямство, сын мой, достойно лучшего применения. Но я вижу, что ты не отступишься, — причер не спеша заковылял вглубь наоса. Патрик последовал за ним. В средокрестии, вудуист свернул вправо, к месту на углу нефа Послания. Там, в небольшой нише был установлен эбеновый крест на гранитной подставке со слегка искаженным розовым сердцем на перекрестье. У подставки стояли две фарфоровые пиалы, абсолютно белые, без всяких рисунков.

— Вот малый алтарь Ибеджи, — сделал приглашающий жест причер, затем извлек откуда-то из недр своего одеяния небольшой молитвенник. Пухлая книжка легко умещалась на ладони Руа, но казалось необычно тяжелой для своих размеров.

— Нужная тебе инкантация находится на шестнадцатой странице.

— Спасибо, — кивнул Патрик, осторожно открывая книгу. Причер покачал головой и удалился, скрывшись в сумраке помещения, разделенного множеством колонн. Патрик прищурился, стараясь разобрать мелкий шрифт в густом сумраке церкви. Сложные, бессмысленные сочетания букв плыли перед глазами, не желая складываться в слова и фразы. Можно было выйти, заглянуть в ближайшее кафе и при хорошем свете переписать молитву на отдельный лист крупным, хорошо различимым почерком. Правильный вариант, хороший способ не прогневить Божественных Близнецов небрежностью и спешкой. Если небрежность и спешка вообще гневят их.

Тело, словно во время игры, само приняло решение. Губы и язык зашевелились, легкие вытолкнули нужную порцию воздуха, голосовые связки сократились, вибрируя в положенном молитве тоне.

Вамуш комер каруру, дойш, дойш. На прайя тем каруру

Вязкая, тягучая речь казалось чуждой, не принадлежащей Руа. Словно кто-то другой внутри него проговаривал эти слова. Они отзывались странной вибрацией в зубах, в костях черепа, зудели, словно пластины в харпе, раздуваемые дыханием блюзмена.

Вамуш комер каруру, дойш, дойш. Но боске тем каруру

Молитва сплетала кокон вокруг тела Патрика, стягиваясь все туже, все плотнее. Еще немного и нельзя будет даже пошевелиться.

Вамуш комер каруру, дойш, дойш. Но террейру тем каруру

И вместе с тем, ритмичная речь уносила разум в бесконечную, сияющую бездну, составленную из одного лишь ласкового, согревающего свечения. Уже не было сомнений в правильности произношения, не было неуверенности и неуклюжести в произношении непонятных слов — они лились сами по себе, чистые и спокойные…

Вамуш шамар аш крианкаш Пра комер мунгаза Вамуш шамар аш крианкаш пра сарава но конга.

Ощущение эйфории росло с каждой строчкой. Уже не раздражал полный тяжелых ароматов воздух, не мешал сумрак, не давили тяжелые серые стены и низкий потолок. Все это перестало играть какую-либо роль, оставив только экстатический восторг богослужения.

Вамуш шамар о Жоаозиньо Мариазинья и Сиприану Вамуш шамар о Зезиньо О Манезиньо и о Мариану.

Финальные слова прозвучали подобно величественному крещендо. Конструкция поражала своей завершенностью и гармоничностью — хотя по-прежнему слова казались бессмысленным набором звуков. И в то же время, тайный, сокровенный смысл молитвы проник в глубину сознания, оставшись там, подобно нераскрывшемуся семени, принеся ощущение обретения, но не подарив плода познания. Эйфория откатилась, словно волна прибоя, не оставив после себя ничего, кроме влажного песка и выброшенных на берег ракушек. Зрение вернулось к норме, и Патрик увидел перед собой все тот же алтарь, не изменившийся ни на йоту. Замерев в ожидании, он буравил розовое сердце в перекрестье, против воли отмечая, что краска на нем выгорела и потрескалась.

Но ничего не произошло.

Боги не явились к нему, хотя силу призыва он ощущал очень ясно. Пугающе ясно. Смущенный и сбитый с толку, Патрик почти выбежал из церкви. В руке он сжимал забытый молитвенник.

* * *

Март, 27-е, 10:30

— Да не расстраивайся ты. Пошли все к барону, парень. Все и всех. Я-то знаю, каково тебе сейчас. Надо еще поискать в лиге такого придурка, которого отстраняли за драки больше чем меня.

Патрик кивнул, Откинулся на спинку скамейки и запрокинул голову. Сквозь рваную пелену облаков уже начинало проглядывать солнце. Сезон пришел к повороту — раньше обычного в этом году.

— Хорошо, что выкарабкался, Крис, — сказал он через секунду.

Нилан пожал плечами, щурясь от яркого света. Амели говорила, что нейротоксин, которым была смазана игла, нарушил работу рецепторов и повлиял на рефлексы. Сейчас, когда яд удалось нейтрализовать и вывести, врачи проверяли, насколько пострадала нервная система хоккеиста. Нет, внешне Крис почти не изменился — ноги не подволакивал, тремором не страдал. Повышенная светочувствительность была единственным ярким проявлением, но даже ее обещали со временем привести в норму. «Я тонул в Вековечной Тьме, — шутя говорил Нилан. — Вот глаза и отвыкли от света».

Неуверенный солнечный луч осторожно пополз по растрескавшемуся, в темных пятнах талой влаги, асфальту. Двое пареньков из какой-то юниорской лиги стояли метрах в двадцати и во все глаза пялились на Руа и Нилана, о чем-то в полголоса переговариваясь.

— Хорошо, что ты выкарабкался, — повторил Патрик. Крис шутливо ударил его его по плечу.

— Да брось ты, — положив руки вдоль края спинки, заявил он. Больничная скамейка, несмотря на частые дожди была сухой и чистой — привязанный к ней дух, замысловатый сигил которого был отлит из чугуна и выкрашен бирюзовой краской в самом центре спинки, дело свое выполнял исправно. Сигил изображал сложившего крылья орлана в окружности с четырьмя алхимическими рунами по концам косого креста.

— Говорят, в Африке Церковь Вуду тоже у власти. И теперь Африка новый центр цивилизации в Восточном Полушарии. А Лагоса — новая столица мира.

— Лагоса — это в Нигерии? — спросил Патрик, сам не понимая, откуда это знает. Нилан пожал плечами:

— Меня не спрашивай. Мой старик там не воевал. Да и не верю я в это. Если чернокожие на той стороне Атлантики сумели выжить и даже подняться, почему к нам до сих пор не прибыли?

— Наслунд рассказывал как-то, что океан сейчас похуже любой пустоши. Последние корабли, которые смогли добраться сюда из Европы, шли северным путем. О том, чтобы плыть по экватору или там в умеренных широтах, речи вообще нет. Тамошние морские духи не пропускают.

— А на севере — пропускают?

Руа задумался. Наслунд не особо распространялся об этом, да и опыта одного плаванья не то, чтобы достаточно было для таких выводов.

— Там переходы короче. Из Скандинавии в Британию, оттуда — в Ирландию, потом Исландия и Гренландия. Гораздо больше остановок, чем у колумбовского маршрута. А значит — и шансов больше.

— Ты так говоришь, будто пару лет там корабль водил.

— Я так думаю, — пожал плечами Патрик.

— А что с тобой? Как комиссия?

— Не знаю, — Патрик продолжал разглядывать медленно клубящийся над головой покров туч. Прорехи в нем встречались все чаще, но по-настоящему чистым небо еще не было. Забавно, но это его первая весна. Скульпторы разбудили его в мае, потом несколько месяцев он был в медицинском центре. Только в августе его стали вывозить в тренировочный лагерь, к другим рекрутам. Потом начался сезон, но все его перемещения сводились к маршруту «автобус-поезд-отель-арена». Самостоятельно выходить разрешили только в ноябре.

— Каждый день осматривают, пляшут вокруг, гремят колотушками, обкуривают чем-то. Иногда я начинаю дергаться, как марионетка, руки и ноги действуют сами по себе. Иногда наоборот, застываю как истукан.

— А они ничего не говорят?

— Нет. Только смотрят, записывают все на камеру и делают пометки в своих блокнотах.

— А когда все должно закончиться? Они назвали срок?

— Пятого апреля будет официальное слушание.

— Остаток сезона коту под хвост, — сплюнул под ноги Нилан. — Вот уроды.

— Наши вчера проиграли китобоям. Три-ноль. Шестое поражение подряд.

— Ага. Шансы «Варлокс» блекнут, когда Святой Патрик не охраняет ворота.

— Что? — Руа почувствовал, что кровь приливает к щекам. Нилан рассмеялся — громко в голос.

— Ты бы видел свою рожу! Клянусь костылями Папы Легбы, парень, тебе пора начинать читать газеты. Это не я сказал, это «Le Devoir». И не спрашивай, как я сумел прочесть французскую газету.

Руа подался перед, упершись локтями в колени, потер ладонью лоб.

— Тебе и не обязательно было читать ее самому… Святой Патрик? — он все еще не мог успокоить это новое, непонятное чувство. — Это что значит?

— Тебя так стали называть после бунта. Семнадцатое марта — день Святого Патрика, ты разве не знал? А твое ночное обращение многие посчитали долбанной самоотверженностью и самоотречением во имя людей Монреаля и Квебека. И теперь в газетах тебя иначе как святым Патриком и не зовут. Даже в англоязычных.

— Звучит глупо.

Нилан встал, крутнул головой, разминая затекшую шею. Что-то громко хрустнуло, он недовольно поморщился.

— Надо сказать Кокуру, чтобы завязывал уже выбивать мне шейные позвонки. Пора бы уже проявить уважение к возрасту… Глупо или нет, парень, это уже не тебе решать. Журналисты почуяли в тебе сочный кусок, и теперь не отпустят, можешь мне поверить. Я-то понимаю, за что ты врезал тому лайнсмену. Я и сам был не прочь ему ввалить. Но вот парням с трибун абсолютно наплевать, что там на самом деле случилось. Им нужен был их собственный франко-канадский герой, и теперь, когда они его нашли, так просто не отпустят.

Руа кивнул. Нилан был американцем, родом из Массачусетса, для него все эти квебекские тонкости были чем-то свершено чужим, далеким и неинтересным. Именно потому его суждение, стороннее и непредвзятое, могло быть самым объективным. Странно, но оказавшись в центре национального конфликта, сам Руа не чувствовал себя его частью. В рекрутсве он больше говорил на английском, чем на французском. При этом ни английский, ни французский не казались ему родными. Его необычный акцент отмечали и товарищи по команде, но никто толком не мог сказать, чей он. «Ты венгр», — говорил ему Смит. «Как же. Парень грек или югослав, — вмешивался МакФи. — Там, где я жил, один такой держал магазин. Говорил точь-в-точь как наш голли!» Над ним смялись: «У ребят с Балканов курчавые темные волосы, смуглая кожа и орлиные носы. А теперь посмотри на Патрика!» МакФи такие аргументы убеждали мало: «А что, нос вполне подходит. Да и вообще, если бы все было так просто, как тогда отличали бы балканцев от южных французов? Или от африканских мусульман?»

Двое наблюдателей, наконец, набрались смелости и подошли к хоккеистам.

— Вы ведь… это… Крис Нилан, так? — спросил один из них, запинаясь.

— Точно, парень, — миролюбиво кивнул тафгай. — Выкладывай, чего надо.

— А в вас и правда стреляли?

— Насколько я помню — нет. Или ты спрашиваешь, не воевал ли я во Второй американо-советской? Не, парень, я для это слишком молодой. Вот папаша мой — тот да, воевал. Немало комми отправил к Барону. А я человек мирный. Ну, почти всегда.

Ошеломленные такой речью молодые фанаты какое-то время смотрели на Нилана не мигая и слегка приоткрыв рты.

— Они, кажется, спрашивают про тот случай на игре с Бостоном, — пояснил Руа. Крис нахмурился:

— Да ну, что за ересь! Никто в меня не стрелял. Еще вопросы? — прозвучало это не слишком дружелюбно. Ребята вздрогнули, один спешно полез в карман достав небольшой блокнот:

— Это… а можно автограф?

Нилан поднял бровь:

— У меня? Давай. Как зовут?

— Этьен.

— Этьен, — буркнул Крис, старательно выводя что-то на небольшой страничке. — Так тебе, Этьен, не у меня автограф просить надо. Ты знаешь, кто с тобой рядом стоит?

— Патрик Руа, — ответил тот без запинки. Нилан удивленно хмыкнул:

— Пэт, ты что, фотографировался для газет без маски?

Подростки фыркнули. Руа не ответил. Нилан невозмутимо продолжил:

— Тогда, Этьен, почему ты просишь расписаться меня, американца, а не твоего соотечественника?

— Хоккей и политика должны держаться подальше друг от друга, — изрек подросток явно подслушанную где-то фразу. — Я люблю хоккей, а на политику мне плевать.

Нилан снова удивленно хмыкнул и вернул парню блокнот:

— Какая продвинутая молодежь. На, держи.

— Спасибо, — подростки удалились, оставив хоккеистов в задумчивости.

— Вот она, обратная сторона политического признания, — заявил наконец Крис.

— Думаю, меня дисквалифицируют, — вдруг произнес Руа. Крис с безмятежной улыбкой пожал плечами:

— Кто знает? Не думаю, что у них достаточно оснований для этого.

— Может и достаточно. Я использовал несанкционированное заклятие.

Нилан замолчал, поигрывая желваками на скулах.

— Это плохо, парень. Ты что, рассчитывал проскочить каст-контроль?

Патрик потряс головой:

— Заклинание не должно было касаться игры. Я так думал…

— Погоди-погоди. А чего оно должно было касаться? Ты не подсел случаем на Густую тень?

Патрик отрицательно мотнул головой. «Густая тень» была наркотиком новых времен, уже лет десять продаваемым на черных рынках страны. Как и почти все сильное колдовство, она пришла с юга США, из Флориды или Луизианы. Суть заклятия была предельно проста: малые духи ночи связывались и насильно загонялись в ухо клиента. Проходя сквозь мозг, они на несколько секунд погружали клиента в глубокое забытье. После того, как дух выходил с другой стороны, клиент приходил в себя с ощущением, будто проспал часов десять, насмотревшись при том весьма ярких сновидений. Таким нехитрым способом любители густой тени могли обходиться без реального отдыха месяцами. В результате ее стали использовать все кому не лень: золотая молодежь, бизнесмены, ученые, спортсмены…. Но эта полезная находка при длительном потреблении сильно и непредсказуемо меняла психику человека: многие «теневые танцоры» (как назвали их в народе) оканчивали жизнь самоубийством, часто зверски болезненным, или сами становились убийцами-психопатами. Вуду-официалы Канады устроили настоящую охоту на продавцов «Густой тени», энфорсеры получили лицензию на убийство колдунов ее продающих, но даже такие меры не решили проблему окончательно. «Густая тень» была слишком привлекательна — при разовом потреблении не было никаких побочных эффектов, не было физического привыкания, а значит и ломки. Каждый «теневой танцор» считал, что знает свою норму. Естественно, без ошибок в таких расчетах не обходилось. Без фатальных ошибок.

— Нет, здесь другое, — Патрик вдруг понял, что ему нужно с кем-то поделиться всем тем, что переполняло его голову, парализуя способность мыслить и рассуждать. — Это заклятье должно было вернуть мне память. О моей жизни до аварии, понимаешь?

Крис медленно кивнул:

— Понимаю, парень. Ну и как, хоть помогло?

— Не знаю, — честно признался Патрик. — В голове хаос. Какие-то обрывки разговоров, голоса, звуки. Мне кажется, я как-то связан с ними, но пока не могу понять, как именно.

— И ты думаешь, что комиссия использует это против тебя?

— Ну, перед тем, как я свалил Циммера… Он ударил меня, а потом я вспомнил, как ссорился с кем-то — раньше, еще до аварии. И что-то накрыло меня, какое-то чувство… И я разбил клюшку об голову Циммера, а потом заехал Томпсону по лицу. Наверное… Наверное, мне это понравилось. Я был доволен тем, что сделал.

— Вот как… — Нилан поцокал языком. — Ладно, не бери в голову. После такой подачи в череп у любого может планку сорвать. Может заклятье тут и не при чем.

Руа поднялся со скамейки, встав напротив Нилана. Подул ветер, забравшись холодными пальцами под одежду, вздыбив кожу мурашками.

— А ты часто видел рекрутов, которым «срывало планку»? — спросил Руа.

— Вообще не видел, — Нилан положил руку на плечо Патрика. — Но штука в том, парень, что я не считаю тебя рекрутом.

* * *

Апрель, 2-е, «Монреаль Варлокс» — «Детройт Рэд Когуарс»

Зрители не особенно жалуют последние матчи регулярного сезона — особенно если эти матчи не решают, попадет ли команда в плей-офф. Так было и в этом году: длинная череда из шести поражений подряд в конце марта для «Варлокс» кончилась ничьей в Бостоне и победой на родном льду над Питтсбургом. В первой игре апреля на льду Форума варлокам предстояло сразиться с «Коугарс» — победа была предрешена уже сама по себе. Во всяком случае, так считало большинство монреальцев. Люди уже начали заказывать билеты на игры плей-офф, весьма недешевые. Те, кто рассчитывал приобрести их позже, сдерживались в тратах, понимая, что это удовольствие им дорого обойдется. Не удивительно, что сегодня трибуны были заполнены едва на четверть.

Хоккеисты Монреаля играли в свое удовольствие, по-настоящему не выкладываясь даже в первом периоде, когда Детройт еще как-то сопротивлялся. «Когуарс» играли даже хуже обычного — кажется, им было совершенно наплевать на голы и шайбу — и даже «братья-мордобои» не особенно свирепствовали.

Руа пробирался между пустыми рядами пластиковых стульев, холодных и выцветших. Редкие зрители косились на него — не то раздражаясь, не то удивляясь. Но Руа знал куда шел.

Он пробирался к одному из верхних рядов. Фонари там давно не горели, и не похоже, чтобы кто-то обирался их чинить. Обычно там садились те, кто пришел на матч выпить, потребить дурмана и трахнуться. Сейчас Патрик мог разглядеть там какую-то подозрительную возню — она была одним из критериев выбора для него. Он искал кого-то одинокого и неподвижного — благо выбор был невелик.

— Эй, вратарь, — объект его поисков первым окликнул Патрика. — Давай, подходи. Ты же меня ищешь?

Патрик поднялся на нужный ряд, сел рядом с закутанным в коричневое пальто человеком. Тот был крупным и высоким, а мешковатое пальто делало его фигуру еще массивнее.

— Забавно, — сказал он задумчиво. — Думал, мне после игры придется тебя отлавливать, а ты сам стал меня искать. Зачем?

— А тебе зачем? — спросил Патрик. Ему было не по себе. Кожа словно стянулась, хребет морозило, будто там протекла ледяная струя. Рука непроизвольно потянулась к спрятанному в рукаве револьверу. Джастифай негромко рассмеялся.

— Справедливый вопрос. И самое интересное, что я даже не знаю, что на него ответить. Давай по порядку: тот парень, который стрелял в меня…

— Адам Деккер. Я не знаю, кто он. Мы с ним поговорили уже после того, как все случилось. Я не наводил его на тебя.

— Это я и так знаю. А ты, похоже, не знаешь ничего, снежок. Адам Деккер — коммунист, сожри его Барон.

Патрик сделал вид, что не удивлен.

— А мне зачем это знать?

— Ты меня спрашиваешь? Ты сам ко мне подошел, значит зачем-то это все тебе нужно.

— Ну да, — вынужден был согласиться Патрик. Джастифай довольно хрюкнул:

— Вот так-то. Выкладывай, что тебе надо.

Руа справился со страхом — холод ушел куда-то вглубь тела, имплантанты спокойно спали под кожей. Похоже, Джастифай был настроен на разговор.

— Тут вопрос не в том, что надо мне, а в том, что надо нам, — сказал он раздельно. Негр фыркнул, словно крупная лошадь, разбрызгав вокруг слюну.

— Я не знаю, как ты выжил после того, как Деккер выстрелил тебе в голову. Важно не это. Важно то, как он узнал, где тебя искать.

Белозубая улыбка Джастифая блеснула в темноте:

— Ну-ка, просвети меня.

— Твоя напарница, Сесилия, сдала тебя. Она не собиралась отдавать Дженни вашим боссам — может быть потому, что боссы Деккера ей предложили больше, может по каким-то другим причинам, не знаю. План получился отличный: Деккер убивает тебя по наводке Сесилии, заделавшись моим благородным спасителем, потом Сесилии устраивает на меня покушение — такое, само собой, чтобы я выжил и как следует перепугался. Пользуясь моим страхом Деккер вызнает, где Джен, они забирают ее, а меня сдают в утиль. Но монреальский бунт немного портит им карты — теперь я слишком видная персона, чтобы убрать меня по-тихому. Такова наша позиция на сегодняшний день: я, временно неуязвимый, и ты, временно мертвый. И Сесилия готовая отдать Дженнифер коммунистам — если ты не ошибся и боссы Деккера и правда коммунисты.

По мере рассказа лицо Джастифая становилось все серьезнее:

— Девчонка вспомнила? — спросил он коротко.

— Девчонка в руках Деккера, — отрезал Патрик. — Остальное не важно. Джастифай ухмыльнулся:

— Оукей. И что дальше?

— А дальше вот что, — Патрик чувствовал, как бешено стучит о ребра сердце. Наступал критический момент. Если его озарения не верны, Джастифай может убить его прямо на месте. — Ты застрял здесь, потому что Союз не поверит твоим словам о предательстве Сесилии, а даже если поверит — провала не простит. Ты труп, Джастифай. Но это не слишком тебя волнует. Ты ищешь способ исправить ситуацию.

— Про Союз от Деккера услышал? — осведомился негр. Патрик кивнул.

Рев сирены прервал их разговор — «Варлокс» снова забили. Нестройный и слабый отклик трибун не продлился и пары секунд.

— Мне нужна Джен, — продолжил Руа. — Тебе она тоже нужна. Пока цели у нас совпадают.

Джастифай смерил его косым взглядом.

— Ты вратарь. Спортсмен. Ты, что всерьез веришь…

— Тебя мне удалось обставить, — спокойно заметил Руа. Джастифай рассмеялся.

— Ну да. Это тогда, когда ты мордой в грязи валялся? Здорово обставил, ничего не скажешь! Нет, парень, у тебя кишка тонка. В большие игры на голом энтузиазме не играют. Ты же про, должен шарить в этом.

— Я могу найти Деккера. Но один забрать Джен я не сумею.

— Ты понимаешь, что даже если мы выберемся из этой переделки, первым делом я прибью тебя и заберу девчонку?

— Да. И тоже самое с моей стороны.

Негр снова рассмеялся, затем вдруг втянул голову в плечи, нахохлившись своем бесформенном, похожем на груду тряпья пальто.

— Ладно, — сказал он негромко. — Пойдем выпьем, обсудим детали. Не могу уже на сухую трепать.

В маленькой, заплеванной пивной неподалеку от форума, они встали за столик в углу. Народ вокруг негромко гомонил, кое-кто кучковался возле радиолы, слушая комментарии матча, но большинство просто тянуло свое пиво, не обращая внимание ни на кого вокруг.

Джастифай отхлебнул из своей кружки. Белая пена осталась на губах словно усы.

— Про расклад с Сесилией и Деккером сам догадался или кто-то подсказал? — спросил он, обтерев рот рукавом. Патрик пожал плечами:

— Когда Деккер забрал Джен все сложилось само собой.

— Ну да? — ухмыльнулся Джастифай. — Ну, может и так. Что ты знаешь про Союз?

— Ничего, — не стал юлить Руа. — Деккер не особо распространялся.

Джастифай кивнул:

— Понятно. А про комми?

— И того меньше.

Осушив одним глотком почти половину литровой кружки, Джастифай довольно крякнул и, опершись локтями о столик, подался вперед, так что между ним и Руа было сантиметров десять, не больше.

— Многие большие и серьезные дяди считают, что во второй американо-советской, после которой наш мир покатился в пасть к Эшу, красная угроза перестала существовать. Считается, что Советский Союз как государство больше не существует, и угрозы нет, а даже если б и была, перебраться через океан у комми (да и у нас) нет никакой возможности. Один Шанго знает, что сейчас творится на других континентах, только вот считать, что Америке повезло, а всем остальным — нет, как-то глупо, не думаешь? До войны у красных была мощная агентурная сеть в США, Канаде, Мексике и других странах и удобная база операций на Кубе. То, что наши проспали ядерные ракеты, туда доставленные, и определило финальную картинку второй американо-советской. Но это так, к слову. Короче, когда новому церковному правительству удалось навести относительный порядок в наших странах, оказалось, что советская агентура еще жива и продолжает действовать. В другой ситуации их бы прищучили и перевербовали одного за другим, но когда этим только собрались заняться вплотную, как случился худду-переворот, и красным удалось залечь на дно, грамотно затерявшись между полуподпольными партиями и экстремистскими организациями. Новый отлов стоил дорого и начался не особо успешно, так что вскоре Совет Старейшин Дома на Болотах решил эту программу прикрыть, объявив, что если нет Советского Союза, то нет и советских шпионов. Инициативу поддержала и Священная курия Первой Реформированной Церкви Вуду Канады.

Патрик слушал вполуха. По радио объявили, что Детройт забил еще один гол. Счет к концу второго периода стал «три-три». Перспектива нового, еще более позорного поражения вдруг стала очень отчетливой. Джастифай продолжал совершенно не заботясь, слушает его Руа или нет.

— Технократический союз единственный сумел найти доказательства того, что Советское государство все еще существует. Но доказательства, а главное способ их получения, шли вразрез с правительственной доктриной, и потому попытки донести их до Болотного дома окончились печально.

— Почему? — спросил Патрик, заинтересовавшись.

— СССР не пошел по пути США и Канады. Колдовство, духи и прочее мракобесие твердолобые красные атеисты послали в тот ад, из которого оно вылезло. Пока у нас бокоры насылали друг на друга проклятия и поднимали кадавров для уличных бунтов, красные ученые заново переписали физику, химию и биологию, а инженеры в дырявых сараях, едва не на коленях собирали новую машинерию. Все это технократы собрали и передали правительству. Но принять эти доказательства значило открыто признаться, что в шестьдесят третьем у Америки был другой путь, без отката в новое средневековье. Ты ведь понимаешь, что по-настоящему сильных колдунов не так много и еще меньше у них возможностей реально использовать свою магию для управления обществом?..

— Подожди, — поднял руку Руа. — Что значит «мало»? Я каждый день сталкиваюсь с магией на льду.

— Спорт! — Джастифай снова приложился к кружке, в два глотка осушив ее, и показал официанту два пальца. — Это главный инструмент вуду и худду пропаганды. Именно для того их так и напичкали бокорами, амулетами, оберегами и прочей требухой, чтобы у простого американца каждый день перед глазами было наглядное доказательство того, насколько могущественны лоа, духи и, само собой, колдуны, которые ими управляют. Технократический Союз верит в иной путь, и на этом пути стоит уже очень давно и успешно.

— Ладно, — примирительно кивнул Патрик. — Давай к делу. Откуда ты знаешь, что Деккер — коммунист?

— Я не знаю, — ответил Джастифай, подвигая себе принесенную официантом кружку. — Я вообще не знаю, кто такой Деккер — кроме того, что это бородатый белый ублюдок, который пустил мне пулю в лицо. Но я точно знаю, что он — комми.

— Откуда? — не отступал Руа. Джастифай глотнул пива, влажно рыгнул и, вперив в Патрика тяжелый взгляд, процедил:

— Когда меня отправили следу этой девчонки, то сказали, что красные или будут пытаться заполучить ее или уже заполучили. Других претендентов просто нет. Я даже тебя считал красным… раньше.

— А сейчас почему не считаешь?

— Потому что ты не красный, почему же еще? Не будь идиотом!

— Постараюсь, — ответил Патрик, так и не решив, сказал ли Джастифай что-то слишком умное или что-то совсем глупое. — Если Деккер — советский шпион, то Дженни ему нужна, чтобы отправить ее в СССР, так? Но я точно знаю, что она еще здесь. Почему?

— Ты снова строишь из себя придурка, снежок. Ты что, думаешь, из Монреальского порта каждую пятницу выходит пассажирский лайнер до Ленинграда? Или из Ванкувера во Владивосток? Святая Курия авторитетно заявляет, что последние корабли с беженцами приплыли из Европы пять лет назад, и с тех пор никакой связи с восточным полушарием у нас нет.

— Но ты же мне говорил, что это не так! Иначе, зачем красным шпионить и как передавать информацию? И как вы смогли бы достать информацию о Советском Союзе?

— Информацию нам предоставил перевербованный резидент. Он же и рассказал о том, как осуществляется контакт. Комми отправляют к нашим берегам атомную субмарину, возможно, единственную пережившую войну и Пробуждение. Это долбаная подводная крепость, по старой классификации НАТО — SSBN Typhoon. Она несет боевое дежурство у нашего тихоокеанского побережья примерно полгода. Потом на полгода возвращается в Союз. Деккер, если девчонка у него, будет ждать возвращения «Тайфуна».

— И когда он вернется? — спросил Руа. Джастифай покачал головой:

— Меня не спрашивай. Может завтра. А может через три месяца. А может и через шесть. Это не та информация, которую доверяют полевому агенту. В случае необходимости в ней, я должен был бы связаться со штабом и запросить ее. Но теперь, когда стараниями Сесилии меня считают предателем…

Патрик сдержал довольную улыбку: значит, его блеф все же оказался правдой. Сесилия не просто подставила Джастифая под пулю, она еще и прикрыла себя, назвав перебежчиком неудачливого (и возможно мертвого) напарника.

— Теперь все понятно, — Руа прервал излияния негра. — Я знаю, где они прячутся, и теперь понимаю, почему они это делают.

— Ну да? — с привычным уже недоверием переспросил негр. — И как же ты это узнал?

Руа улыбнулся:

— В средневековом мракобесии есть свои положительные стороны.

«Юмор, — вспомнились ему давние слова Козмо, — это первый шаг от кадавра к человеку.»

Вокруг радиолы возбужденно загомонили. Диктор известил об окончании игры. Шесть-три, победа за Монреалем. Патрик поднял кружку, к которой до того даже не притронулся.

— За победу!

Джастифай удивленно поднял брови, но кружку поднял без задержки. Тяжело звякнуло толстое, мутное от возраста стекло.

— За победу!

* * *

Март, 29-е,03:40

— Проснитесь, мистер Руа, проснитесь и пойте…

Патрик с трудом открывает глаза, пытаясь понять, проснулся ли он или это лишь странное продолжение сна. В комнате темно — настолько, что нельзя рассмотреть ни одной детали интерьера. Нельзя понять даже, находится ли он в своей комнате в общежитии клуба или попал куда-то еще.

— Вы звали нас, месье Руа, Святой Патрик, — этот голос уже другой, доносится откуда-то слева. Говорит по-французски.

— Национальный франко-канадский герой, — по-английски добавляет первый голос — справа.

Голоса звучат пугающе странно: кажется, что говорят дети и вместе с тем — взрослые люди, почти старики. Руа садится на постели, оглядывается. Темнота беспросветна, ничего не разглядеть. Даже осязание — ощущение кровати под телом, простыни, одеяла — кажется туманным, размытым.

— Кто здесь? — спрашивает Руа темноту. Голоса смеются.

— Это мы. Ты же звал нас? Вот мы и пришли, — ответил француз.

— Ты ведь не многих зовешь в гости, Пэт! Ну же, напрягись! — англичанин подначивает, издевается.

Теперь он узнает эти голоса. Причудливо искаженные, они все же похожи на те, что он слышал раньше.

— Вы — Ибежи, Божественные Близнецы. Да, я звал вас.

— Хорошо, мистер Руа, очень хорошо! — смеется англичанин. — теперь можно узнать, зачем вы нас вызывали? Наше время дорого, не можем просто так сидеть и болтать с каждым.

— Это не я, — Патрик чувствует, как о волнения сдавливает грудь. — Это вы, вы меня выбрали. Вы постоянно являлись мне.

— Печально, но факт, — подтвердил француз.

— Не вижу ничего печального, — возразил англичанин.

— Деймиен, — обратился Руа, повернув голову вправо. — Ты дал мне заклятье. Из-за него я напал на хоккеиста.

— Напал? — рассмеялся Каинде. — Мне показалось, что ты защищался. И заклятие тут ни при чем.

— Нет, — упрямо мотнул головой Патрик. — После удара я вспомнил что-то… что разъярило меня.

— Ярость — чувство живого человека, — вдруг вмешался Таэбо. — Разве ты не этого хотел?

— Я… — Руа запнулся, — я не знаю.

— Не знаешь, — согласился Каинде. — И не узнаешь, пока не пробудишься. Как может непроклюнувшийся цыпленок судит о мире, глядя лишь на тени, проступающие сквозь его скорлупу?

— Но как же хоккей? Меня дисквалифицируют!

— И что? Ты будешь жить! Позволь себе стать снова целым, завершенным! Исцелившаяся душа исцелит и тело. Ты обновишься и избавишься от цепей, которые сковывают твою плоть, а с ней — и разум. Ты перестанешь быть невольником, без права и свободы. Познав же свободу и обретя право, ты сможешь выбрать. Ты даже сможешь снова играть в хоккей. И это будет твой путь, а не путь, который тебе предопределили.

— Но я же видел, вы показывали мне… Кубок… И Жак Плант…

— Я ничего тебе не показывал и ничего у тебя не просил, — неожиданно резко ответил Каинде.

— Я просил, — вмешался Таэбо. — И сейчас просьбы своей не отменяю. Это сложный, неочевидный путь. Но он единственный. Все остальные ведут к гибели. Сейчас я предлагаю тебе броситься в реку, в бурлящий поток полный порогов и перекатов. Но прошу лишь потому, что ты больше других готов к этому — даже если сам не осознаешь того.

— Козмо, — Патрик повернулся влево. — Я должен найти Джен.

— Я сказал тебе все. Больше мне добавить нечего.

— Зато мне есть, — голос Каинде, кажется, стал сильнее, громче. — С нашего первого разговора я предлагал тебе определиться, что важнее — личное или общее, свое или чужое. Твои близкие, твоя свобода — или интересы организации, которая примет тебя только как робота, бессловесного и бесправного? Что бы сделали с игроком-агентом, окажись он на твоем месте? Что сделали с Циммером? Его дисквалифицировали на один матч. Тебя же изгонят из Лиги. Ты уже проиграл, Патрик. Ты уже проиграл.

— Нет, еще ничего не решено. Твои шансы все еще велики. Нужный человек, оказавшись в нужное время в нужном месте…

— Ничего не изменит, — перебил Каинде. — Only the right man in the wrong place can make all the difference in the world. В хоккее ты заперт, и чем дольше не вырвешься, тем хуже будет. Где твоя сила воли? Все что мешает тебе изменить ситуацию — это твой страх перемен. Пойми только это: противостоять страху легко, потому что страх, лишь часть тебя. Целое с легкостью победит часть, большее поглотит меньшее. Прими это и освободись. Позволь страху пройти через тебя и сквозь тебя. И когда он уйдет — обрати свой внутренний взор на его путь. И там, где был страх, не останется ничего. Останешься только ты.

Патрик прижимает ладони к вискам, зажмуривается до боли в веках. Но голоса не отступают, они все еще рядом.

— Мы не уйдем, Патрик, — словно извиняясь, говорит Таэбо.

— Мы не можем уйти, — давит Каинде. — Настало время сделать выбор. Сейчас ты встанешь на один из путей, и второй закроется для тебя навсегда. Навсегда, слышишь?

— Я должен вернуть Джен!

— Я помогу тебе! — с готовностью отзывается Каинде, и голос его становится совсем человеческим, голосом Деймиона Стоуна. — Я расскажу, где Деккер прячет ее, как пробраться туда, укажу лучший момент для удара.

— А ты, Козмо? — спрашивает Патрик.

— Нет, — отвечает француз. — Ты должен будешь справиться сам. И ты справишься. Все, что нужно, ты уже имеешь. Ничто не находится вне пределов твоего понимания и вне твоей досягаемости.

— Как можно верить такому? — смеется Стоун. — Это детский лепет. Ты — обычный хоккеист. Деккер — опытный агент, который убил десятки людей. И Сесилия! Ты же понимаешь, что они заодно, так? Какие у тебя шансы? Это суицид. Тебе нужна помощь!

— Нужна, — соглашается Руа. — Стоун, а если я соглашусь, что я должен сделать?

— Ничего. Ничего больше того, что собираешься. Мы освободим Джен, твоя душа пробудится, ты найдешь тех, кто исцелит твое тело, и в итоге ты снова станешь человеком.

— И это все?

— Да, все. Ты знаешь, как меня найти.

— Знаю.

— Ты определился? — подает голос Козмо. Патрик чувствует, как сомнения тугими змеиными кольцами сдавливают горло. Слова застревали в нем, неспособные преодолеть эту хватку…

— Я… да, определился.

— И что же ты выбираешь?

Патрик вдруг ощущает под собой пустоту. Все исчезает, сменившись ощущением бесконечного, сверхбыстрого падения — оно длится целую вечность и все же, не длится и секунды. Он резко открывает глаза.

Желтый электрический свет пробивается сквозь полуприкрытые жалюзи. Его полоски разрезают комнату на черные ленты темноты, выхватывая призрачно-четкие очертания привычной мебели, книг, вещей. Темнота, словно смущенная чужим взглядом, отползает в углы, делаясь более прозрачной в центре комнаты.

Патрик, не моргая, смотрит в потолок.

Все, что нужно, находится в пределах понимания и досягаемости.

Прежде всего, союзник. Нужен тот, кто сможет помочь. Тот, кто оказался в сходном положении и имеет сходную цель. Деккер уверен, что Джастифай мертв. Но если бы от тела избавлялась Сесилия, он бы знал наверняка, а его единственным аргументом было — «после такого не живут». Он лгал, грубо и небрежно. Лгал, потому что не знал, где Джастифай. И это незнание беспокоило Деккера сильнее, чем он хотел бы показать.

Джастифай жив, он зализывает раны и ждет удобного момента. И единственный способ выйти на Деккера для него — через Руа. Что означает — Джастифая не придется искать. Он сам найдет Патрика.

Так что теперь все, что требуется — это ждать и готовиться.

Руа встает и походит к окну. Холодный пол неприятно колет ступни. Патрик нажимает кнопку, раскрывая жалюзи. Разорванная желтыми кляксами фонарей темнота — тяжелый, густой слой, налипший на стекло. В этом слое проступает смутное отражение человеческой фигуры. Словно реки и дороги на неведомой карте, его пересекают шрамы и швы. Как странные пометки темным выделяются на белой коже татуировки — пентакли, сигилы и рунные вязи. Отблескивают серебром вживленные в плоть амулеты.

— В тебе важно то, что ты мост, а не цель, — говорит Руа своему отражению. — И ценны в тебе только переход и гибель.

III

Fair is foul, and foul is fair

Глава XI I

These Shrouded Temples

Апрель, 5-е, 11:30

Весна. Ее дыхание, горячее и живительное, наконец, коснулось Монреаля. Снег, уже давно слежавшийся и посеревший, осунулся и потек. Днем талая вода ручьями стекала с карнизов, ночью замерзая и превращаясь в огромные причудливо искаженные сосульки, которые уже утром покрывались мутной влагой и оглашали улицы нескончаемым плеском капель. Людей на улицах стало больше, многие сменили глухие, длиннополые тренчи и искусственные шубы на более легкие плащи и пальто. Тепло в этом году пришло раньше обычного — последние годы снег всерьез начинал таять только в мае. Бокоры со страниц газет и из динамиков радиол предупреждали о том, что нынешнее потепление — лишь короткая оттепель перед новой волной мороза. Это походило на правду, но совершенно не мешало людям наслаждаться теплом.

Патрик сидел на скамейке, запрокинув голову и подставив лицо солнечным лучам. Сквозь опущенные веки солнечный свет казался розово-красным, мягкое тепло грело кожу, щекоча шрамы и наполняя теплом металлические имплантанты.

— Расслабляешься? — голос Джастифая заставляет Руа распрямиться и открыть глаза. Огромный негр опускается на скамейку легко, почти невесомо. Патрик всегда поражался легкости и грации этого здоровяка, у которого было больше общего с гориллой, чем с человеком. Джастифай закинул ногу за ногу и расстегнул ворот своего бесформенного пальто.

— Есть повод, — ответил Руа спокойно. — Комиссия допустила меня к играм. Сегодня «Варлокс» играют с Косами Баффало, а через четыре дня начинается плей-офф. Первый раунд — с Бостоном. Я в воротах.

— Думаешь отомстить медведям за разбитую голову? — улыбнулся Джастифай, сдвинув вязаную шапку на затылок. Обнажившийся низкий лоб посередине был перечерчен аккуратным шрамом.

— Думаю помочь команде выиграть.

— Отличная мотивация. Ты прямо как солдат на передовой. Только для этого, Снежок, тебе надо пережить сегодняшний вечер. А это не так уж просто, можешь мне поверить.

— Нельзя верить в то, что знаешь наверняка. Вера должна простираться за пределы знания, иначе это не вера, а простая констатация фактов. Меня сегодня попытаются убить минимум три человека, причем один из них — ты. Придется сильно постараться, чтобы избежать смерти.

— Думаешь, у тебя выйдет? — поинтересовался Джастифай. Патрик пожал плечами:

— Думаю да. Иначе бы не затевал всего этого. А вот как все сложится на деле — не знаю.

Верзила-негр задумчиво посмотрел куда-то поверх крыши Старого Монреальского Госпиталя. Огромные ладони его покоились на толстых коленях, все покрытые африканскими татуировками, по запястьям окольцованные тонкими шрамами. Вторая фаланга безымянного пальца на левой руке была искусственная — продолговатый цилиндр поблескивающий хромом.

— Ты хреновый боец, Снежок, и разбираешься в людях хуже монаха-пустынника. Но котелок у тебя варит что надо, это точно. Сколько я с тобой ни сталкивался, ты всегда знал, чего хочешь и как этого добиться. Скажи мне одну вещь, ладно?

— Какую? — Руа посмотрел на Джастифая. Тот все еще разглядывал талую шапку снега поблескивающую на старой черепичной крыше.

— Тебе бывает страшно?

Руа задумался.

— Не знаю. Когда опасно или когда я сомневаюсь, я чувствую что-то. Наверное, это страх.

Джастифай вздохнул, ненадолго прикрыв глаза.

— А я нет. Я ничего не чувствую, кроме злости. Или злость или пустота. Другого не умею. Даже ты, калека, которого по кускам собрали на операционном столе, больше человек, чем я.

— Я не понимаю тебя.

— И не должен. Ты не знаешь ничего, Патрик Руа. Ты не знаешь ничего.

— Если ты не человек, — Патрик почувствовал слабый укол интереса к словам Джастифая. — То кто ты? Особый вид кадавра?

— Почти. Я — технология, которую Союз украл у красных. Ядерный голем, венец советской биоинженерии и их главная надежда на возрождение государства и ключ к мировому господству. Технологию разработал некий Арнольд Вилларнова, один из ведущих советских ученых-биомехаников. Суть ее заключается в использовании взятых от большого числа доноров, еще сохраняющих жизнь тканей для создания совершенно нового тела, так называемого корпуса. При сборке в корпус вживляются особые имплантанты, прежде всего — малый реактор холодного синтеза, который обеспечивает корпус энергией. Кроме того еще много всякого железа, фарфора и пластика. Некоторые органы проще вообще не включать, заменив их приборами энергоснабжения или распределенной системы управления. Так что многое, что происходит внутри меня, не подчиняется нервной системе, а идет параллельно ей, по своим каналам. А в конечном итоге корпус заключается в специальную капсулу и подвергается мощному узконаправленному радиоактивному облучению. И если Омулу благоволит, это пробуждает в нем некое подобие жизни.

— Звучит не очень правдоподобно, — осторожно заметил Патрик. Джастифай улыбнулся.

— Да, так и есть. Я сам не понимаю, как это работает. Мастера худду, которые разбирали документацию комми, говорят, что опыт заведомо обречен на провал. Что дух нельзя создать — их число неизменно от начала времен и останется таковым до конца света. Тело без духа не может существовать. Даже кадавр имеет в себе духа — просто более слабого и примитивного в сравнении с человеческой душой. Еще говорили, что по легендам существует великое заклятие, позволяющее перенести душу из одного тела в другое, но этим заклятием владеет только Круг Старейшин, бессмертных правителей США и основателей партии худду-радикалов. Но это лишь перенос духа, а не создание его. Создать дух невозможно, так они сказали.

Негр слегка хлопнул ладонями об колени, словно собираясь встать, но остался неподвижен.

— А комми, выходит, сделали. И даже больше — они смогли создать дух из материи. Пусть даже такой тонкой и эфемерной, как альфа- и бета-излучение.

— Ты в это веришь? — спросил Руа. Джастифай рассмеялся — так резко и громко, что Патрик поневоле вздрогнул.

— Нельзя верить в то, что знаешь наверняка — так ты сказал, а, Снежок? — он подмигнул Патрику, затем повернулся к нему и стал не спеша расстегивать пуговицы пальто на груди. — Я знаю себя. Я каждый день вижу себя. И я не знаю себя до момента сотворения. Я есть, то, что я есть — никогда ранее не существовало другого меня. У тебя есть прошлое, Снежок, пускай забытое и утраченное, может даже навсегда. А у меня его просто нет.

Он раскрывает полы пальто, демонстрируя старую рубашку без пуговиц. В ней, между ключицами, словно огромный никелированный паук, раскинув тонкие серебристые лапки, тускло поблескивает имплантат. Основная его часть — круг, сантиметров пятнадцать в диаметре, выступающий на пару сантиметров с рифленым краем и поперечным стопором и замочной скважиной во внутреннем, утопленном на сантиметр круге. Это крышка, понимает Руа, надежно закрывающаяся крышка, которая ведет в пространство, где по идее должно находиться сердце и большая часть легких.

— Это топливный отсек. Сервисный клапан на спине, под лопаткой, — поясняет Джастифай. — Оттуда можно получить доступ к пяти преобразователям энергии, которые питают мышцы и нервную систему. Никакой электрохимии, чистая ядерная энергия.

Он запахивается, застегивает пуговицы. Пораженный, Патрик не знает, что сказать.

— А как же мозг? — наконец произносит он. — Память?

— Здесь, — Джастифай касается пальцами лба, — только те доли, которые отвечают за моторную активность и органы чувств. Честно сказать, инженеры ТС, скопировав дизайн комми, так и не разобрались, почему я научился говорить, читать, писать и могу похвастаться отличной памятью.

— Им не приходило в голову, что память твоя может располагаться… где-то еще?

— Приходило. Только найти это «где-то» или даже обнаружить мою связь с чем-то извне они так и не смогли.

Руа отвернулся, откинувшись на спинке и вытянув ноги. Сейчас рассказанное Джастифаем казалось ему чем-то из разряда научно-популярных передач развлекательного радио. Но сквозь расслабленность и отрешенность, он отчетливо понимал, что негр рассказал это все только потому, что пребывал в полной уверенности, что сегодняшняя ночь будет последней в короткой жизни Патрика Руа. Дружеская откровенность таила в себе обещание боли и тьмы.

— Эй, спортсмен, не расслабляйся! — грохочет сверху Джастифай. — Давай, вставай. У нас еще куча дел, которые нужно успеть до вечера.

* * *

Апрель, 6-е, 01:15

Старый Монреальский Порт спал, сонно подмигивая редкими фонарями. От воды поднялся туман, густой и колючий, отливающий рыжим, как будто корабли, всю зиму скованные льдом, с приходом тепла исторгли из себя облака ржавой пыли. Лёд был неодолимой преградой для работы порта, но еще большей преградой были суровые духи зимы, подстерегавшие мореплавателей за ее пределами. Только к маю судовое сообщение восстановится, чтобы вновь прекратиться уже в сентябре.

Совсем недавно колокол на Часовой башне отбил один удар. Время пришло. Пирс Виктории, скрытый ветхим саваном тумана, как огромный, сонный зверь, недовольно ворочался, ощущая скорое пробуждение от зимней спячки. Пройдя по нему, Руа свернул к небольшой церквушке, одной из тех, что была оставлена Реформированной Церковью после беспорядков в семьдесят шестом. Тогда, десять лет назад, худду-радикалы, захватившие власть в США, попытались устроить переворот в Канаде. Способ был избран простой и проверенный — подготовленные смертники и убийцы в условленную ночь устроили несколько тысяч покушений на бокоров младшего ранга, в том числе причеров и младших церковнных. В одном только Монреале нападению подверглось около трех сотен колдунов, из которых больше сотни были убиты.

Предприятие не имело ожидаемого успеха. Наоборот, оно вызвало в жителях Канады ненависть к худдуистам и только укрепило власть Реформированной Церкви. И все же, «Ночь кирпичной пыли», оставила без пастырей так много церквей, что целиком восполнить эту потерю не удалось даже за десять лет.

Храм был старым — похоже, построенным задолго до Пробуждения, католическим. Его высокий, заостренный фронтон с витражной розой походил на голову уродливого циклопа, слепо пялившегося на бредущего в темноте пришельца. Патрик подошел к церковным воротам, рассохшимся и выгоревшим. Резные рельефные изображения на них растрескались и поблекли, и уже нельзя было наверняка сказать, что было изображено на них. Руа осторожно взялся за ручку, потянул на себя. Как и следовало ожидать, дверь была заперта — затянута цепью с внутренней стороны. Джастифай оказался прав.

Руа глубоко вздохнул, взялся за медный молоток дверной колотушки и ударил им о позеленевшую наковальню. Стук, громкий и отчетливый, зазвучал за дверями, подхваченный и усиленный эхом каменных стен.

«Тихо вскрыть дверь у тебя все равно не выйдет, — говорил Джастифай. — Но соль в том, что центральные ворота всегда на виду, а значит, по-настоящему запереть их они не смогут. В отличие от задних и боковых входов. Так что идти лучше всего через центральные. Есть шанс, что тебя не услышат. Небольшой, но есть.»

Патрик предпочел не играть в шансы. Через несколько минут зазвенела с той стороны двери тяжелая цепь, потом дважды щелкнул старый, скрипучий замок.

Адам Деккер, в черном драповом пальто и неизменном сером свитере, кажется, нисколько не удивился, увидев Руа.

— Заходи, — кивнул он. Патрик переступил порог, слыша, как эхо его шагов устраивает пляску под куполом храма. Деккер закрыл за ним, сноровисто обмотав ручки массивной ржавой цепью и повесив на нее массивный замок. Патрик терпеливо дождался, пока он закончит.

— Как нашел? — коротко поинтересовался Деккер, покончив с дверью и зашагав вглубь церкви, к темному и пустому алтарю.

— Варианта было всего два, — ответил Руа. — Порт или вокзал. Вокзал лучше, если тебе нужно уехать сразу, долго прятаться там не получилось бы — слишком оживленный район. Порт — в старом городе, тут относительно тихо. И оставаться незамеченным можно долго. Что важно, если точно не знаешь, когда придется уезжать.

— Разумно, хоть и не до конца правильно, — согласился Деккер. — Мотивация немного иная: начальники поездов слишком подозрительны, а правила у них — слишком жесткие. Незаметно провезти левого пассажира вряд ли удастся. Тебе, например, не удалось — такой жирный, заметный след легко навел на тебя и Союз, и меня. С кораблями куда проще. Здешние капитаны — как один игроки и авантюристы. Как раз то, что надо, приятель. А как вычислил церковь?

— Подумал, что ты не рискнешь светиться — даже случайным людям. Предпочтешь полностью исчезнуть. Как это делали Джастифай и Сесилия. Они были как привидения — ни регистрации на границе, ни купленных билетов, ни номеров в отелях, даже на подложные имена. Даже не представляю, как они пересекли Пустошь. Схема сложная, но рабочая. Шанс, что ты пользуешься похожей был высоким. После этого понадобилось только повнимательнее изучить район.

— Толково. А почему так долго искал?

— Были свои дела.

Деккер усмехнулся, скрипуче почесав под подбородком:

— Как же, как же. Читал. Все газеты трубят о Святом Патрике. Как же случилось, что тебя допустили в плей-офф?

— Благословение лоа, — абсолютно серьезно ответил Патрик. Деккер негромко рассмеялся. Каркающие звуки, казалось, утонули в тишине храма, словно здание культа отказывалось повторять голос безбожника. Он полез в карман и достал оттуда мятую пачку сигарет, вытянул сразу две, вставил в рот. Чиркнула спичка, поднялся к темному куполу витой, узорчатый дым.

— Я ждал тебя раньше. Ну ты понимаешь, хотел побыстрее решить все вопросы, чтобы не висело на мне до последнего дня. Никогда не откладывай на завтра и все такое.

— Я хочу увидеть Джен.

Деккер остановился и, сощурившись, посмотрел на Руа. Взгляд у него был колючий и цепкий, словно Адам пытался разобрать стоящего перед ним на детали, вскрыть череп и заглянуть в мозги.

— Что ты задумал, приятель? Ты же понимаешь, что живым тебе не выйти?

— Понимаю.

— Я думал, ты устроишь что-то вроде спецоперации, как в шпионских романах. Друзей своих позовешь, Нилана того же. Или ты рассчитывал, что просто так придешь, попросишь по-хорошему, и я твою девочку верну? — два сигаретных уголька плясали в такт движению его губ. — Кстати, если думаешь сейчас на меня броситься — не стоит. Сейчас момент не самый подходящий.

— Я тоже так думаю, — согласился Руа. — Я просто хочу увидеть Дженни.

Деккер снова ухмыльнулся, слегка замедлив шаг. Руа вынужден был подстроиться под него.

— Что бы там ни было в твоей башке, не забывай, что ты — всего-навсего тупой рекрут. И мозгов для чего-то большего у тебя не хватит. Я сильнее, умнее и быстрее тебя.

Патрик не ответил. Деккер сделал еще одну затяжку и бросил окурки прямо на пол, не глядя задавив их ногой.

Они какое-то время шли молча. Поднявшись в апсиду, зашли за алтарь, покрытый густым слоем пыли. Ни одного идола, ни одного знака не осталось здесь. Голые доски были как кости, с которых звери давно сглодали остатки плоти. За алтарем была лестница, ведущая в крипту. Деккер пропустил Руа вперед. Сырая, затхлая темнота окутала Патрика, залепив глаза и уши. Мгновение депривация казалась почти полной — даже осязание и обоняние отказали. Тело продолжало двигаться, но мир вокруг растворился, исчез, оставив после себя только вакуум, в котором, словно серебряные искры, стали проступать слова и образы…

«Тебе не нужна семья. Ты вообще не знаешь, что с ней делать. Тебе нужны только восторженные почитатели, которые восхищаются тобой, твоими достижениями…»

Женский голос. Говорит без гнева, но с демонстративным презрением, каждой интонацией показывая, насколько она выше всего этого, насколько сильнее.

«Это не правда. Ты это знаешь. Я люблю нашу дочь, и я люблю тебя.»

Оправдания звучат пусто, блекло. Эти слова уже были сказаны множество раз, и силы в них больше нет. В них никогда и не было силы — во всяком случае, способной проникнуть сквозь ту стену отчуждения, которая была выстроена даже не для него, для других, которые были раньше.

«Нет, не любишь. Даже если ты так считаешь, это не любовь. Мне не нужна такая любовь».

«И что будет дальше? Ты ведь сейчас думаешь о себе, о собственном чувстве удовлетворения, о том, как оказаться сверху. Мне жаль, что на чаше весов, против счастья своего ребенка…»

«Я больше не хочу об этом говорить. Я устала раз за разом говорить об одном и том же. Это бесполезно. Ты этого правда хочешь? Я — нет. Я устала от всего этого. Я просто не хочу каждую минуту думать о том, что ты подумаешь, чем ты недоволен, что тебя раздражает в этот раз, что я сделала не так.»

В груди давит. Давит так сильно, что сердце уже подкатывает к горлу, застревает в гортани, болезненными ударами пульса распирая ее изнутри.

«Это твоя максима. Твое кредо. Не я им должна, они мне должны. Это твои слова, помнишь? Сколько раз ты повторяла эту мантру: „Я никому ничего не должна“? Весь смысл ее в том, что ты неспособна оправдать ожидания, даже самые элементарные, тех, кто находится рядом с тобой. И это грызет тебя изнутри. И еще больше грызет то, что рядом есть те, кто способен на такое — и даже на большее. Это не дает тебе жить спокойно. И ты загоняешь себя в любовно выстроенную твоими комплексами крепость, на воротах которой выбито „Я никому ничего не должна“. Отличный способ уйти от ответственности. Только эта дорога никуда не ведет. Точнее, ведет к полному одиночеству. Сейчас на тебя не плевать только трем людям: матери, которую ты используешь, как тягловую лошадь, не задумываясь и не заботясь о том, что она тоже имеет свою жизнь; дочери, которая просто любит тебя, но уже начинает видеть трещины в том кукольном мире, который ты строишь вокруг нее; и мне, который все еще любит тебя, заботится о тебе, но раз за разом получая удары презрения и ненависти, грубеет и отходит все дальше. Сейчас я стою у последней черты. Еще один удар и последнее, что связывало нас, оборвется.»

Презрительный смех кажется выдранным из дешевого провинциального спектакля.

«Мы уже давно чужие. Просто ты отказываешься это признать.»

Желтый, резкий свет пробивает завесу темноты, заставляя сощуриться. Патрик напрягается, прислушиваясь к имплантатам — сейчас Деккер может попытаться ударить его сзади. Но духи-охранители молчат — если Адам и задумал подобное, то намерения свои он мастерски скрывает.

Они оказываются перед низкой, массивной дверью, очерченной узкими полосками электрического света. Деккер проходит вперед, щелкает замком.

За дверью — небольшое квадратное помещение, в каждой стене по двери, в углу — небольшой круглый столик и пара табуретов весьма потрепанного вида. Деккер останавливается посреди комнаты, повернувшись к Патрику.

— И что дальше? — спрашивает он. — Даже если Джен здесь, если ты ее увидишь? Что ты будешь делать, приятель?

— Я просто хочу ее увидеть, — упрямо повторяет Патрик. Деккер хмыкает, проходит к одной из дверей, отмыкает ее.

— Выходи, — бросает он в темноту. Патрик оглядывается, прислушивается к охранным духам. Тишина. Где Сесилия? Почему так тихо?

Силуэт Дженни проступает в отсветах лампы, словно привидение. Бледная, с поблекшими волосами и опустившимися плечами, она едва поднимает ноги. Руки бессильно свисают вдоль тела, взгляд устремлен в пол. Одежда на ней обвисла и засалилась от долгой носки.

Патрик делает шаг навстречу Дженни. Деккер улыбаясь переводит взгляд с Руа на девочку — всего на мгновения. Хочет ли он насладиться ее видом или опасается, что Джен сделает какую-нибудь глупость? Патрик не размышляет. Руки действуют быстрее головы, подходящий момент определяется скорее рефлексами, чем анализом.

— Смотри, кто к нам пришел… — улыбается Адам. Целых четыре секунды он смотрит на Джен, пытаясь поймать ее взгляд. Четыре секунды — это очень мало для обычного человека — даже энфорсера или профессионального солдата. Но не для вратаря НХЛ, привыкшего к скорости, много выше обычной людской.

«Просто наводишь на ближайшего уродца и жмешь на скобу указательным пальцем.»

Очень толковый совет. Иронично, что использован он для того чтобы убить советчика.

Деккер поразительно быстр. Он замечает движение Патрика, едва то успевает начаться. Мгновенно, он падает вперед и в сторону, рука тянется к кобуре под пиджаком. Но Руа имеет дело с шайбами, которые могут лететь со скоростью за сотню километров в час и по воле операторов менять траекторию против всех законов физики. Для него такой маневр — открытая книга. К тому же, Джастифай обеспечил его еще одним преимуществом — оружие у него в рукаве, на несложной конструкции из ремней и пружины. Локоть распрямляется, ремни выбрасывают револьвер прямо в ладонь. Шесть часов тренировок оттачивают это движение до полного автоматизма.

Три выстрела звучат один за другим. Сингл-экшен револьвер послушно выплевывает три порции смерти, одну за другой. Пули входят в плечо, шею и подбородок Деккера. Когда тот, потеряв равновесие от боли и удара, падает на пол, Патрик стреляет снова, на этот выпустив одну пулю между глаз, а другую — в грудь, там, где сердце. Он видит удивление в глазах Адама: он узнает собственный револьвер. Это он дал его Руа, правда, зарядив холостыми. Вполне разумно ожидать выстрела от того, кого намерен обмануть. К счастью, этот маневр не укрылся от Джастифая — оружие было проверено и перезаряжено. Итог предсказуем: пять смертоносных кусочков металла теперь упокоились в агонизирующей плоти. Деккер несколько раз крупно вздрагивает, с хрипом выгибая спину, но потом затихает, широко раскрыв остекленевшие глаза. Рука останавливается, едва коснувшись пистолетной кобуры.

Патрик отбрасывает разряженный револьвер, наклоняется над телом, быстро проверяет его. Связка ключей, архаичный пистолет немецкого производства, бумажник.

— Дженни, нам нужно спешить. Где Жаклин?

Девочка стоит неподвижно, даже не пытаясь пошевелиться. Патрик подходит к ней, садится на корточки, осторожно приобнимает за плечи. Он чувствует, как она вздрагивает от его прикосновения.

— Все хорошо, милая моя. Все уже хорошо. Извини за это. Я не хотел, чтобы ты видела…

Джен мотает головой:

— Не страшно. Я уже видела смерть. Раньше.

— Сейчас мы уйдем отсюда. Мы уйдем, и все будет хорошо. Скажи, ты знаешь, где Жаклин?

Дженни еще раз вздрагивает, словно проснувшись, взгляд ее становится осмысленным.

— Пэт, — произносит она тихо. — Я хочу д-домой.

— Мы туда и пойдем. Как только заберем Жаклин. Дженни, ты знаешь, где она?

Девочка оглядывается, затем указывает на соседнюю дверь:

— Там.

Патрик перебирает ключи на связке Деккера, по очереди пробуя их к замку. Он с трудом успокаивает себя, удерживая от нервных, суетливых движений. Времени мало — Сесилия наверняка услышала выстрелы, к тому же, в церкви может быть кто-то еще. Теперь начинается их игра с Джастифаем — при условии, что негр будет действовать по заранее оговоренному плану. А гарантий этому не было никаких.

Четвертый по счету ключ проворачивается в замке, дверь, слегка скрипнув, раскрывается. Жаклин стоит посреди комнаты, напряженная и неподвижная.

— Здравствуй, — произносит Патрик негромко. — Нам нужно уходить. Сейчас.

Жаклин неуверенно кивает, выходит из камеры. Она выглядит осунувшейся, подавленной. Одежда явно не менялась со времени похищения, судя по запаху с гигиеной так же были проблемы. Впрочем, Деккер и сам выглядел не лучше. От кого он так старательно прятался? Не от Руа же?

— Как т-ты нас нашел? — спрашивает Дженни. Патрик пожимает плечами:

— Мне подсказали. Пойдемте, времени мало.

Они поднимаются наверх, выходя в апсиду, а оттуда — к нефу. Предательское эхо многократно усиливает звук шагов, тревожа слух шагами призраков, заставляя оглядываться. Они проходят средокрестие, входя в главный неф. До выхода остается не больше десяти шагов.

Из теней хора выступает женская фигура. Имплантаты оживают, разом обжигая тело множеством предупреждающих сигналов. Такого напора Руа не чувствовал никогда раньше — даже в момент схватки с Джастифаем. Женщина движется медленно и почти беззвучно, похожая на ожившую тень. Патрик пропускает Жаклин и Дженни вперед, сам оборачиваясь лицом к Сесилии. Пистолет в руке направлен в ее сторону. Между ними около двадцати метров. Будь Руа хотя бы на треть уверен, что попадет — он бы выстрелил. Жаль, что Дастифай не учил его стрелять.

— П-пэт! — слышится сздаи голос Джен. — Заперто!

Руа, не оборачиваясь, бросает ей ключи. Суда по приглушенному звону, девочка их ловит. Сесилия останавливается.

— И как далеко они смогут убежать? — спрашивает она. Голос ее тихий, мягкий. И вместе с тем — жуткий, потусторонний. Она плавно сдвигается в сторону, обходя Патрика по широкой дуге.

— Я говорила Деккеру, чтобы пристрелил тебя, как только ты появишься. Кто теперь скажет «Послушай женщину и сделай наоборот»?

Патрик поворачивается по мере ее движения. Для него ситуация удивительно знакома — словно церковный неф — это лед Форума, а Сесилия — вражеский форвард. Это чертовски плохой выход один на один — когда нападающий медленно, слишком медленно выбирает позицию для удара.

В хоккее все решает скорость — но только профессионалы знают, что скорость эта — триедина.

Первая ипостась — скорость движения. Ты должен быть ракетой на льду, чтобы не дать зажать себя в узком, ограниченном пространстве, не дать размазать себя по бортам, сбить с ног.

Вторая — скорость клюшки. Твои удары должны быть молниеносны и не уступать в скорости и точности снайперским выстрелам. Ворота слишком маленькие, чтобы надеяться попасть в них простым кидком.

Третья — скорость мышления. Принимай решения быстро, не трать время на раздумья и сомнения. Мысли быстрее и точнее врага. Иначе, он обставит тебя, просчитает тебя и в итоге — нейтрализует тебя.

Сейчас Сесилия сомневалась — может быть чувствовала, что помимо вратаря где-то рядом с ней должен быть защитник. Может, была другая причина. Она тянула с атакой, надеясь выманить и обойти защиту. И каждая секунда ожидания снижала ее шансы.

При условии, конечно, что Джаситфай играет за Руа.

Сесилия сейчас на десять часов от Патрика. Между ними теперь чуть больше восьми метров — и женщина полностью скрыта в тенях хора, а вратарь освещен уличным светом, пробивающимся сквозь витражные окна.

Повисшее напряжение кажется крупной дождевой каплей, повисшей на краю карниза, слишком тяжелой, чтобы удержаться, но все еще неподвижной, готовой сорваться в любой непредсказуемый момент.

Имплант в загривке взрывается мириадом мелких игл — сигнал к действию. Серая тень в темноте хора размывается, почти сливаясь с блеклым окружением. Джен за спиной вдруг срывается с места, Жаклин вскрикивает. И еще один участник, заботливо указанный охранным духом, выскальзывает из-за колонн поперечного нефа. Палец жмет на курок, кисть идет по продольной дуге… Хриплый кашель выстрела не успевает утихнуть, когда ему вторит второй, а затем третий. Над плечом что-то тяжело и низко взвывает, возмущенный воздух касается щеки — что-то тяжелое пролетает из-за спины Руа.

Пространство, на несколько секунд замедлившееся почти до полной остановки, срывается в неистовый бег, стремясь нагнать внезапную задержку. И никто из участников сцены более не в силах изменить что-то — им остается только поддаться мощному течению и нестись к развязке.

Глава XIII

Over the Under

«Бостон Гуралс» — «Монреаль Варлокс», полуфинал Атлантического Дивизиона Конференции Принца Уэльского, третья игра серии. Апрель, 12-е

Каждый раз, когда шайбой завладевают «Гуралс», трибуны словно взрываются: свист, рев трубок, вопли, и, конечно же, речевка — четыре слога, которые словно парализуют монреальцев.

Третий период, время на табло — 9:30, счет равный — три-три. Бостон подавлен двумя поражениями подряд на льду Форума, хотя вторая игра была по-настоящему трудной для обеих команд. Но помощь древних, по-старчески ревнивых духов «бостон Гардена» преображает медведей — в третьей игре они держатся куда уверенней, работая от обороны, сухо, примитивно, но жестко и точно. Монреаль трижды выходит вперед, но трижды Бостон равняет счет. Теперь, в последние десять минут игры, решается, кто выйдет победителем. Это плей-офф — здесь не бывает ничьей. Только победа — даже если для нее понадобится десять овертаймов.

«Летс-гоу-Гу-ралс!!!» — оглушительно гремят трибуны. Медведи напирают, изо всех сил пытаясь преодолеть защиту Монреаля. На их стороне сила и масса, на стороне «Варлокс» — скорость и слаженная игра в пас. Под самой жесткой опекой форварды перехватывают шайбу, принимают молниеносные передачи, вырываются в стремительные, кинжальные контратаки в считанные секунды перебрасывающие игру в зону Бостона. Под презрительный, гневный вой фанатов, Смит и Наслунд, Уолтер и Карбонау атакуют ворота. Одна тройка сменяет другую, Перрон тасует игроков из разных троек, надеясь создать новую, неожиданную комбинацию прямо на льду. Сейчас самые искусные уступают самым выносливым, а проявляют себя те, кто был в тени почти весь прошедший сезон. Но Бостон стоит как вкопанный — каждая следующая контратака захлебывается, размазанная по бортам и сброшенная на лед солдатами «Гуралс».

Тренер берет тайм-аут — команде нужно перевести дух, собраться и найти способ противостоять напору противника. Игроки собираются у скамейки, по лицам текут крупные капли пота, рты открыты, сиплое прерывистое дыхание то и дело разрешается приступами сухого кашля. Трибуны презрительно воют, от их криков барабанные перепонки словно вдавливает вовнутрь.

— Это, кадило его в купель, Бостон! Мы не возьмем их напролом! — чеканит Перрон. — Играйте головой! Они устали, они уже не способны сыграть чисто. Ждите их ошибки — они ошибаются весь этот период. А после ошибки — не пытайтесь продавить их. Не выйдет. Играйте тонко. Больше быстрых, коротких пасов. Заполучили шайбу — заходите по центру. Не жмитесь к бортам, не давайте загнать себя в углы — они убивают вас там! Контролируйте шайбу. Всегда!

— Лучше накрути хвоста операторам, Перри! — выхаркивает Смит. — Шайба все время под контролем Бостона. Она слетает с крюка, выкручивается, уходит от паса, замедляется. Я не могу так забивать. Пусть сделают что-то!

— Заткнись, Бобби! — Перрон тычет в грудь хоккеиста пальцем. — Ты сегодня играешь, как студент на похмелье, и шайба вместе со всеми колдунами Америки тут не при чем. Руа! Сделай так, чтобы больше ни одна шайба в ворота не вошла. Ни одна! Не рассчитывай ни на кого — это они сейчас должны рассчитывать на тебя, доверять тебе, вообще не думать о защите. Закрой рамку наглухо, понял! Скрудланд, Лемье, Мейли — выходите после тайм-аута. Давайте, парни, сделайте мне игру! Клод, слышишь меня?

Клод Лемье, правый крайний, пришел в клуб буквально перед концом сезона. За десять игр, которые он успел отыграть, тридцать второй забил всего одну шайбу и сделал две передачи — что было не так и плохо, учитывая, что времени на льду у него было не то чтобы много. Лаперрьер отметил новичка и предложил Перрону выпустить его на лёд в плей-офф. Лемье был рекрутом, причем рекрутом «несчастливым» Его дважды пытались ввести в клуб: первый раз три года назад, когда он сыграл всего восемь игр, второй — год назад, когда на лед его выпустили лишь единожды. Оба раза «Варлокс» возвращали его клинике с грифом «на доработку». Патрик, который сам в тот момент еще не был хоккеистом клуба, знал об этом из разговоров других игроков. Подобное отношение к рекруту было весьма странным и говорило явно не в его пользу. Трудно сказать, почему Перрон согласился с Лаперрьером, но согласие его принесло свои плоды — Лемье отлично показал себя в первых двух играх с «Гуралс», во второй забив победный гол. По меркам лиги он был не особенно рослым, зато широким в кости, отчего казался тяжелей, чем следует. Это впечатление было обманчиво — парень имел отличную стартовую скорость в сочетании с мощным кистевым броском. В играх и в раздевалке Руа отметил явно усиленную правую руку форварда — судя по всему ее как следует перебрали.

Тайм-аут оканчивается, команды выстраиваются для вбрасывания. Трибуны ревут, сотрясая своды Бостон Гардена, встревоженные, возбужденные духи носятся в воздухе, напитывая его энергией, требующей выхода. Шайба падает из рук рефери, клюшки сталкиваются, та, что была в руках Скрудланда ломается, тройка «Гуралс» тут же бросается в атаку. Скрудланд изо всех сил рвется к скамье, Карбонау протягивает ему клюшку, Краудер уже за воротами «Варлокс», Свобода пытается прижать его к борту, но бостонский форвард отталкивает чеха, как назойливую собачонку, легко свалив его на лед. При этом он всего на секунду теряет шайбу. Ее перехватывает Мейли, ракетой выходит из-за ворот, передает пас Скрудланду в центр, тот пытается обойти защиту, но Алан Коут и Матс Телим берут его в клещи. Шайбу снова захватывают «Гуралс», пытаются построиться для атаки, но в итоге, просто наваливаются на ворота всей массой. Руа уже не видит шайбы — перед ним пять игроков, чужих и своих, и трое из них — во вратарской зоне. Шайба бродит где-то между ними — ее пытаются достать клюшками, пинают коньками, один из бостонцев падает, его отпихивают в сторону…. Черный кружок шайбы показывается из месива людских тел всего в дюйме от красной линии. Патрик выбрасывает ногу, пинает ее коньком, она вылетает из голубой зоны, ее принимает бостонский защитник, бьет без подготовки… пронзительный свист режет уши, полосатая форма появляется среди черно-желтых и бело-красных джерси. Только теперь Руа понимает, что шайба у него в ловушке, а ловушка прижата ко льду.

Вбрасывание в зоне Монреаля. Скрудланд берет реванш, в этот раз переиграв Педерсона, и отдает шайбу Свободе, тот пасует вдоль борта, за воротами, шайба проходит почти полный круг, Мейли принимает ее, нова передает Скрудланду, тот проходит в центральную зону и пасует ушедшему вперед Лемье. Рекрут-новобранец срывается к воротам противника словно локомотив «Атомик Хаски». Защитники пытаются нагнать его, но тщетно — Лемье выходит с вратарем один на один, виляет, делает ложный замах, уходит вправо, делает еще один, почти входит в ворота и посылает шайбу в левый верхний, резко затормозив перед самым носом вратаря. Сирена запаздывает всего на мгновение, еще через секунду разгневанный вопль болельщиков заглушает ее. Рекрут спокойно возвращается к своим, не особенно реагируя на гневные жесты медведей и ободряющие — варлоков.

«Гол забил Клод Лемье, номер тридцать два, — лязгающе возвещают репродукторы. — Ассистировал Брайан Скрудланд, номер тридцать девять. Счет „четыре-три“ в пользу гостей».

До конца игры меньше двух минут. Бостону придется крепко постараться, чтобы довести игру до овертайма. Они давят, отчаянно пытаясь взять силой там где «Варлокс» берут мастерством. Канадцы уходят в активную оборону — на лед выходит Нилан, вполне оправившийся и задавший неплохую трепку медведям в первых двух играх. В защиту возвращается Робинсон в связке с Крейгом Людвигом. Они работают на перехватах и мгновенных контратаках, не вкладывая при этом особого труда в доведение их до результата. Нилан носится по льду, заставляя бостонцев нервно оглядываться, постоянно ожидая нападения. Но сейчас драка в его задачи не входит. Перрон запретил тафгаю провоцировать драки — удаление и игра в меньшинстве могут круто изменить ход матча.

Надо отдать должное «Гуралс» — они сражаются до конца. В последние секунды вратарь покидает ворота и уже шестеро медведей атакуют ворота Руа. Бостону нечего терять — третий проигрыш будет означать для них конец плей-офф. Линсмен бьет — Робинсон ложится под шайбу, Симмер срабатывает на добивание — Руа принимает на правый щиток. Беззвучные щелчки ламп на циферблате невероятным эхом резонируют с внутренностями Патрика, наполняя их холодной, парализующей вибрацией. Вокруг хаос тел, черно-золотое сменяется белоснежно-красным, стучат клюшки, скрипят о лед коньки, дрожит наэлектризованный магией воздух, духи, раскаленными кометами носятся среди людей, прошивая их насквозь, заставляя воздух дрожать от жары и клубится туманом от холода. Снова шайба вылетает неведомо откуда, с оглушающим звоном ударяет в штангу, улетает назад, еще один удар — клюшка Патрика отбрасывает ее. Третий — и шайба попадает в ловушку, сейчас будет свисток…

Сирена звучит раньше. Хаотичное сплетение тел мгновенно рассыпается, на Руа наваливаются сразу трое варлоков, стучат шлем в шлем тяжело хлопают крагами по наплечникам. В ушах звенит. Победа. Они всухую обыграли Бостон и выходят в полуфинал Атлантического Дивизиона.

* * *

— С китобоями будет не так легко.

Несколько игроков, сидевших рядом с Патриком, обернулись к нему, ожидая продолжения. Руа молчал, меланхолично расшнуровывая щитки.

— Наш голли взялся делать прогнозы? — с некоторым недоверием поинтересовался Уолтер, стягивая с ноги конек. — Может тебе послать к барону вратарскую карьеру и податься в спортивные аналитики?

— Если бы Бостон не вышиб из твоей башки последние мозги, ты бы не молол языком попусту, — спокойно заметил Робинсон, — Райен, ты уже какой сезон в НХЛ? Пятый?

— Седьмой, — вингер напрягся, пытаясь раскусить подвох, который явно читался в интонациях защитника-ветерана. — Из них четыре — в Монреале.

— Четвертый ты еще не доиграл, — спокойно заметил Ларри. — Видать, такому дуболому как ты действительно нужно лет десять, чтобы уяснить одну простую вещь: рекрут никогда не станет пустословить. Если Святой Патрик сказал, что с Хартфордом будет трудно, значит, так оно и будет. И я бы на твоем месте вместо тупых шуток выдумал, как быть полезным команде.

— Вот и выдумывай, — огрызнулся Уолтер, грохнув коньком об пол. — Куда мне, убогому! Мне же все мозги отбили!

— А ну, тихо там! — прикрикнул Гейни. Капитан не любил споров в команде и пресекал любую перепалку, стоило ей только выйти за рамки дружеских подшучиваний. — С Бостоном нам повезло. С Хартфордом может и не повезти. В конце концов, Китобои разнесли Ледяных троллей, так же как и мы Бостон — три-ноль, в последнем матче забив девять шайб. Девять, разрази меня Шанго! Расслабляться нельзя, иначе нас спустят в слив. И Перрон это понимает не хуже нас.

Ему ответили нестройным согласным мычанием. Действительно, тренер кардинально поменял тактику, настраивая команду на позиционную оборону — осторожную, четкую и отлаженную. Плей-офф накладывал свой отпечаток — в отличие от регулярного сезона здесь не было места рискованным схемам и сумасбродным выходам. Ошибка могла привести к вылету, а противник — не оставить шанса на исправление.

Патрик откладывает щитки в сторону, стягивает шорты, гетры. Все это, после ухода заберет младший инженер — проверит, не прицепились ли враждебные духи, в полную силу ли работают заклинания… Это всего лишь тренировочная форма, но даже она снабжена немалым количеством чар — тренировки в плей-офф должны быть максимально приближены к реалиям игры, хотя перегиб всегда делается в сторону чар противодействия. Игроков готовят к худшему, не рождая в них особенных надежд на помощь операторов и инженеров.

Патрик поднимается, направляясь в душ. Рекруты и агенты пользуются разными душевыми — наверное, из-за модификаций тела первых, часто слишком очевидного и, наверное, неприятного взгляду нормального человека. В душевой уже собралось несколько человек — в том числе Далин и Лемье.

Руа становится рядом с новобранцем.

— Ты отлично сыграл в последних двух матчах, — говорит он. Лемье кивает. Патрик видит, что по правой руке, от локтя до лопатки форварда тянется наполовину вживленная в плоть серебряная цепь в палец толщиной, у локтя уходящая в тонкую титановую трубку, под прямым углом вживленную в сустав. Потемневшее серебро цепи было сплошь покрыто мелкими рунами, от места вживления расходились десятки мелких шрамов.

— Ты помнишь, как стал рекрутом? — спрашивает Руа. До этого они еще ни разу не разговаривали, что, учитывая небольшой срок пребывания Лемье в команде, было не то чтобы удивительно. Лемье снова кивает.

— А до этого? Ты помнишь, кем был до этого?

Форвард поворачивается к нему. Взгляд серых глаз пугающе пуст.

— Помню, — произносит он. — Я был хоккеистом в юниорской лиге. Работал на заводе с отцом. Делали стальные детали на станках. Это было хорошее время. Я много работал и много тренировался. Утром катался на коньках в заливе, потом шел на работу, потом возвращался и снова шел на каток — тренироваться со своей командой.

— И как ты стал рекрутом?

Лемье снова посмотрел на него — тяжелый, блеклый взгляд было трудно выдержать. Патрику от него стало не по себе, словно, заглянув в бездну ночного неба, он вдруг понял, что эта бездна сама смотрит на него. Словно чудовище, с которым он так долго сражался внутри себя, вдруг встало перед ним во плоти. И это воплощение вдруг показало ему саму суть этой борьбы: тот, кто сражается с монстрами, пусть остерегается сам стать монстром, но тот, кто сражается с монстром в себе, может осознать эту борьбу, лишь узрев монстра вне себя.

— Я тогда выиграл свой первый юношеский чемпионат. Каждому из нас выдали кольцо с гравировкой года нашей победы и титула, который мы завоевали. Я очень гордился этим кольцом и почти не снимал его — даже на заводе, хотя правила запрещали операторам станков носить кольца. Однажды, работая в ночную смену, я случайно поднес руку слишком близко к валу, край резца зацепил кольцо, растянул и стал наматывать его на вал. Кольцо разрубило мне палец по суставу и вырвало сухожилие до самого локтя. Меня зашили, но сказали, что с рукой теперь будут проблемы. И что с хоккеем придется завязать.

Он замолчал. Патрик не стал его торопить. Спустя несколько секунд Лемье заговорил снова:

— Тогда тренер моей команды предложил отцу вариант, по которому меня устроят в НХЛ, к тому же, заплатив семье солидный гонорар. Отец согласился.

Патрик молчал. История казалась странной. Травма руки — слабое основание для карьеры рекрута. Променять долгую жизнь нормального человека на десять лет хоккейной карьеры? Или сеьме Клода не рассказали о последствиях?

— Руку мне исправили, добавили еще кое-что и отправили в тренировочный лагерь. Меня даже выпустили на несколько игр, но руководство клуба меня не одобрило. Я вернулся в клинику, где мной снова занялись скульпторы. Потом все повторилось. Теперь я полноценный игрок, полезный клубу.

Руа неуверенно кивнул. Лемье не нужно было знать подробностей, но со стороны они были вполне очевидны: дело было не в физических способностях Клода. Дело было в том, что Лемье не был рекрутом таким, каким должен был быть. И его «исправили», попросту выдрав из его души все, что мешало молодому парню стать по-настоящему «полезным клубу».

А не было ли так и с остальными? Действительно ли души их были повреждены? Или же это была только ложь, которой прикрывалось создание послушных, надежных игроков, которых можно без проблем списать, когда подойдет к концу срок их службы?

Лемье закрыл краны, методично обтерся и вышел из душа. Патрик стоял неподвижно, чувствуя, как горячая вода щекочет ткань шрамов, нагревает уходящие в плоть стяжки. Собственное тело внезапно стало неудобным и тесным, как чужая одежда.

* * *

«Монреаль Варлокс» — «Хартфорд Вэйлерс», финал Атлантического Дивизиона Конференции Принца Уэльского, седьмая игра серии. Апрель, 29-е

Сегодня все решится. Сегодня напряженное, противоестественное равновесие, которое сохраняется уже целых десять дней, будет окончательно и бесповоротно нарушено. Колеблющиеся чаши весов совершат свое последнее движение, и одна команда уйдет со сцены, а другая — двинется дальше, к новой битве.

Два периода уже позади и третий окончится всего через пару минут. Счет равный, обе команды смогли забить всего по одной шайбе. Такой результат не удивляет — и китобои и варлоки предпочитают осторожность риску, и потому что плата за риск — поражение, и потому, что такую цену уже довелось уплатить и Хартфрду, и Монреалю. Три победы одного — это три поражения другого и в этом они равны.

Осторожная позиционная борьба, кажется, должна пойти на пользу «Варлокс» — на их стороне духи Форума и вся мощь худду-операторов и инженеров. Но «Вейлерс» держаться уверенно, каждая их атака имеет шанс на успех, и это не результат случайности, скорее случайность — истинная причина того, что ворота Руа все еще остаются нетронутыми на протяжении двух периодов.

В ушах бешено стучит пульс, глаза подернуты туманом. Тело действует само, мозг плавает в мутном колдовском вареве. Что происходит? Такого с Патриком никогда раньше не случалось. Игроки перед воротами смазались, превратившись в мутные цветные пятна, варлоки — темные, китобои — светлые.

Руа трясет головой, пытаясь вернуть чувствам остроту — бесполезно. Шум в ушах становится только громче, от резких движений перед глазами плывут розовые кляксы. Тревожная вибрация имплантатов едва пробивается сквозь вату оцепенения.

«Тебя пробили операторы „Вейлерс“, — меланхолично сообщает внутренний голос. — Теперь тебе конец. Следующий удар войдет все равно, что в пустые ворота.»

«Не торопи события, — возражает ему Патрик, — Этот удар еще надо сделать.»

«Они его сделают, можешь даже не сомневаться».

«Судьи заметят неразрешенное вмешательство и остановят игру», — возражает Руа. Кажется, кто-то внутри тихо смеется:

«Заметят? Неужели ты думаешь, что китобои пошли бы на такое, если был бы хоть малейший шанс, что это заметят? Тебя слили Руа. Ты проиграл.»

«Последнее время я это часто слышу.»

«Значит, рано или поздно услышанное станет увиденным, разве нет?»

«Нет.»

Требуется невероятное усилие, чтобы заставить взгляд сфокусироваться на шайбе. Ускользающее, размытое пятно ее, мечется от одного края площадки к другому, мелькает между игроками, которые внезапно кажутся такими медлительными и неповоротливыми. Руа видит, как один из них, в светлой форме, ловит ее на крюк и бросается вперед — резко и в то же время плавно, как будто движется сквозь толщу воды, преодолевая сильное течение. Он выходит на острый угол поднимает клюшку, бьет…

Шайба вспыхивает красным, как раскаленный уголь, отрываясь ото льда. Ее полет кажется медленным и величественным, а движение Руа — неуклюжим и запаздывающим.

«Ты проиграл. До конца периода осталось тридцать секунд.»

Шайба с гулким, утробным звоном ударяется в штангу, но продолжает двигаться к красной линии, стремясь упокоиться во внутренности ворот. Безумно вращаясь, она описывает пологую дугу, обоходя вратаря. Патрик подается вперед, шайба врезается ему в грудь, в месте рикошета отчего-то становится горячо. Огненный шар уходит в сторону поля, прямо к игроку, готовому нанести еще один удар. Удар, который уже не отразишь.

Руа подается вперед и вниз, покидая свой пятачок, выбросив вперед руку с ловушкой. Они встречаются одновременно — шайба, клюшка и перчатка. Глухой удар отбрасывает руку в сторону, но это никак не поможет нападающему. Руа падает на лед, подтягивает руку под себя, чувствуя, как по ней бьет клюшка — раз, второй, третий. Шайба жжет ладонь даже сквозь кожу и набивку перчатки, дрожит, пытаясь вырваться. Отчаянный визг свистка раздается, когда ловушка, наконец, ложится на лед, прижатая к груди вратаря. В голове взрывается сверхновая, изгоняя колдовской дурман, прочищая сознание. Патрика подхватывают, ставят на ноги, хлопают по плечам, кричат в лицо, но слова их тонут в реве трибун. Форум стоя приветствует его, десять тысяч человек неистовствуют и волна их восторга с головой накрывает Руа на мгновение оглушая и ослепляя. Когда крики утихают, он возвращает шайбу рефери и снова становится в рамку. Тридцать секунд. Тридцать секунд, а потом — овертайм…

Спустя пять минут Лемье стремительно проходит синюю и красную линии, огибает ворота китобоев и вбивает шайбу четко под штангу, вытянув руку с клюшкой так, что сам еще остается за створкой ворот. Все происходит так быстро, что вратарь «Вейлерс» едва успевает рвануться в сторону шайбы. Он кажется оглохшим от рева сирены и воплей фанатов, но на него никто не смотрит. Лемье тут же обступают другие варлоки, чествуя бомбардира, принесшего команде победу. Победу в финале Дивизиона.

Руа тоже подъезжает к Лемье — чуть позже, когда остальные уже отошли и кружат по льду, принимая овации трибун. Он кладет руку на плечо форварду, наклоняется вперед, слегка ударив шлемом в шлем.

— Теперь «Нью-Йорк Сейджес», — произносит он. — Если ты и им забьешь такой же гол, я отдам тебе свой лучший оберег.

— Зачем? — спрашивает Лемье без интереса.

— Потому что мне он скоро будет не нужен.

* * *

Апрель, 4-е, 12:20

Джастифай несколько раз чиркнул спичкой о терку. Сера шипела, трещала, но загораться не желала. Сломав одну спичку, негр достал следующую. Процесс повторился почти полностью. Только на третьей ему удалось прикурить. Толстая сигара затлела на конце, выпустив из себя клубы густого, пряного дыма.

— Зачем ты куришь? — поинтересовался Патрик. Джастифай пожал плечами:

— Никогда не задумывался об этом. Теперь, когда ты спрашиваешь, в голове у меня вертятся два ответа. Первый — я курю, чтобы хоть как-то почувствовать себя человеком. Второй — я курю, потому что всегда курил. Может даже до того, как меня создали. Курево — часть меня, и я не намерен ей жертвовать. Это почти то же самое, что добровольно отрубить себе палец.

— Странно.

— Ничего подобного. На мой взгляд, это совсем не странно, — Джастифай пустил дым кольцами, наблюдая, как они, растягиваясь, поднимаются потолку. Руа крутанул барабан револьвера, закрепил ремни и спрятал оружие в рукав. Затем несколько раз подряд выбросил его. Рукоять идеально ложилась в ладонь, даже если руку резко вести в сторону. Хотелось верить, то такой скорости будет достаточно, чтобы обогнать Деккера.

— Лучше не зацикливайся на этом, Снежок, — произнес Джастифай поучительно. — Ты хорошо потренировался. Дальше возиться — на пользу не пойдет. Забей. В этом деле лучше полагаться на тело, а не на голову. Голова всегда занята не тем. Ты подстрелишь этого поганого комми, не сомневайся.

— А Сесилию? — Патрик убрал револьвер в карман. Джастифай выпустил струю дыма и, зажав сигару между пальцами, задумчиво поднес к глазам ее тлеющий конец.

— Ты еще спроси, подстрелишь ли меня, — сказал он негромко. — Не подстрелишь. И Сесилию тоже. Я как-то видел, как она шла на парня с рейзингом в руках. Между ними было футов сорок. Бедолага расстрелял весь магазин, прежде чем сдохнуть со стилетом в глазу.

— Как можно промахнуться, стреляя очередью с расстояния в сорок футов?

— Меня не спрашивай. Но если спросишь меня, то с Сесилией больше шансов у толкового рукопашника. Правда ты рукопашник такой же как стрелок… Не сомневайся, она убьет тебя прежде чем ты успеешь сказать «мама».

— Значит, вся надежда на тебя.

— Значит, что так.

Они помолчали немного. Патрику уже стоило возвращаться — его отстранили от игр, но это не снимало необходимости в ежевечерних процедурах. Он уже собирался вставать, когда все-таки решил спросить.

— Кто такая эта Сесилия? Тоже проект ТС?

Джастифай снова затянулся, потер большим пальцем висок, задумчиво пожевал губами.

— Сказать по правде, я и сам хотел бы это узнать. Про Сесилию в Союзе говорили только шепотом, намекая, что персонаж она глубоко засекреченный. Не то, чтобы меня это сильно волновало, но с другой стороны, даже после пары совместных операций, я так и не смог ее не то что раскусить — надкусить даже! Одно скажу — Сесилия знает о тебе много. Точно больше, чем нам сообщило оперативное управление ТС. Это она меня удерживала, не давая тебя прижать к ногтю сразу, не выжидая непонятно чего. Теперь-то я понимаю, что она ждала удобного момента, чтобы переметнуться…

— Или нет, — пожал плечами Патрик. — Слишком все… не знаю. Такое впечатление, что она избегает меня. Избегает причинять мне вред.

— Это вряд ли, Снежок. Даже не надейся на это, — хмыкнул Джастифай, пыхая сигарой. — Сеси отправила в гости к барону больше народу, чем у обычного человека бывает знакомых. И нам сильно повезет, если с нами удача ей изменит. Когда-то же должна изменить?

Руа улыбнулся. Последнее время это у него стало получаться легче.

— Ты сам в это не веришь, Джастифай.

Негр потушил сигару о растрескавшуюся столешницу.

— Ни на дюйм, Снежок. Ни на дюйм.

* * *

«Монреаль Варлокс» — «Нью-Йорк Сейджес», финал Конференции Принца Уэльского, третья игра серии. Апрель, 29-е

Шайба, черная молния на белоснежном ледяном поле, устремляется к прорехе между правым щитком и штангой. Руа падает на колени, наглухо запечатывая брешь. Сухой шлепок подтверждает, что угроза отражена. У ворот — непрерывное движение: «Варлокс» в меньшинстве, они стараются закрыть ворота со всех сторон, но «Сейджес» действуют быстро и грамотно используют численное преимущество — шайба переходит от игрока к игроку, затейливые пасы плетут опасную паутину в зоне Монреаля. Мудрецы ждут ошибки противника, бреши в обороне, которая, пусть на мгновение, откроет дорогу в ворота. Ридли, семнадцатый номер «Сейджес» и лучший их снайпер, пасует Сэндсторму, правому крайнему, тот, обыграв Свободу, отдает назад Гречнеру, чертовски результативному защитнику. Тот делает замах, но вместо щелчка пасует Марку Осборну, левому крайнему, засевшему у самого борта. Там, в стремительной перпасовке получается задержка — Осборна прижимает к борту МакФи. Завязывается борьба, в которую тут же входят нападающие обоих клубов. Наконец, Карбонау удается выбить шайбу, но у центральной линии ее перехватывает Гречнер, тут же, без подготовки отправив в ворота. Руа выкатывает вперед, принимает шайбу грудью, спускает на клюшку и отдает вбок, прежде чем мудрецы успевают наскочить на него. Проходит меньше тридцати секунд и шайба снова летит в ворота — на этот раз пущенная Майком Ридли.

Натиск «Сейджес» не ослабевает ни на мгновение. Команда сражается как загнанные крысы — они понимают, что проигрыш для них означает вылет из борьбы за кубок. И варлоки, в первые две игры уверовавшие в свое превосходство, не могут ничего им противопоставить. Тактика кинжальных конратак, которая отлично сработала на Бостоне и дала серьезный сбой на Хартфорде, казалось, отлично работает с Нью-Йорком. Так казалось, пока для «Сейджес» ситуация не стала критичной. Проиграв два матча на льду Форума (последний — с разгромным счетом два-шесть), хоккеисты Большого яблока собрали волю в кулак и взяли игру в свои руки. Ни одна пятерка «Варлокс» не могла сравниться с ними на льду — по количеству атак на ворота «Сейджес» обставляли врага почти вдвое. Это означало бы верное поражение — если бы не Руа.

Сейчас он без преувеличения чувствовал себя богом льда. Шайба ни на миг не ускользала от его внимания, ни на секунду не теряла его опеки. Атака за атакой словно разбивались о стену, наглухо закрывшую ворота. Все чаще он замечал изумление, раздражение и даже ненависть на лицах нью-йоркцев, когда очередной их бросок оканчивался ничем. Счет к концу третьего периода был три-три, но при этом «Сейджес» били по воротам минимум полсотни раз, половину из которых — в большинстве.

У самих же варлоков нет сил переломить игру. Удержать шайбу дольше двадцати секунд им не удается. Мэдисон Сквер Гарден, древняя постройка, ставшая пристанищем множеству духов Манхеттена, противится победе чужаков всеми силами. Патрик чувствует тяжесть, которая давит на его плечи, он понимает, что остальным сейчас намного тяжелее. Он знает, что закрыть ворота для него сейчас — священный долг. Если команда не будет уверенна в нем, им не хватит сил перейти из глухой обороны в атаку. Еще несколько секунд — и окончится пенальти. Если по его окончании пятерка соберется с силами для последнего рывка…

Времени слишком мало. «Сейджес», видя это несколько ослабляют напор. Для них овертайм — это уже победа. Даже если они проиграют в дополнительное время, это не будет окончанием серии, а значит, у них будет еще один домашний матч.

Протяжный вой сирены останавливает игру. Усиленный репродукторами голос комментатора металлом отражается от купола арены:

«После трех периодов счет равный: „три-три“. Назначается дополнительный период.»

Овертайм — команды играют четыре на четыре. Это неплохо для Монреаля — индивидуальное мастерство его звезд заметно выше, чем у Нью-Йорка. Но и мудрецы имеют здесь своего туза: духам Гардена легче сфокусироваться на меньшем числе игроков. Руа видит, как переговариваются тренеры и операторы «Сейджес». Один из тренеров осторожно кивает в сторону Патрика. Вратарь позволяет себе слегка улыбнуться — благо маска надежно скрывает лицо. Сейчас им нужно беспокоиться не о нем. Он свое дело сделал. Овертайм — время Лемье.

— Эй, Клод! — он окликает форварда в коридоре, на пути в раздевалку. — Помнишь? Твой гол — мой оберег.

Рекрут кивает:

— Помню, — произносит он. — А что за оберег?

Почему-то Патрику приятно это проявление интереса.

— Хороший. Мне его дочь подарила.

Лемье забивает на второй минуте овертайма. Быстрый и внезапный прорыв, замешкавшиеся защитники слишком поздно начинают перехват, стартовая скорость у любого из них почти вполовину меньше скорости тридцать второго. Финн Ротсалайнен и ирландец Патрик — толковые игроки, каждый из которых немало крови попортил нападеню варлоков. Но сейчас они слишком устали, а еще больше — привыкли, что в атаку идут только «Сейджес». Самоуверенность была наказана быстрым, точным ударом между ног вратаря. Победную сирену заглушил разочарованный гул болельщиков.

Уже в раздевалке Руа протянул Лемье обещанный амулет — полупрозрачное голубиное перо на тонкой бечеве. На нем не было ни рун, ни рисунков — вообще ничего, только перо. Клод осторожно взял его, зажав бечевку в кулаке, посмотрел, как медленно оно вращается.

— Спасибо, — произнес он тихо. Руа улыбнулся:

— Пусть хранит тебя.

Победа не оканчивала противостояние с «Сейджес». Следующий матч, второй под сводами «Мэдисон Сквер Гарден» варлоки все же проиграли. Они не смогли забить ни одной шайбы в ворота Ванберсбрука, детроитского новичка, на которого сделали ставку мудрецы. Ворота же Руа нью-йоркцы распечатали дважды — усилиями майка Ридли и Пьера Ларуша, уроженца Квебека, в прошлом пять сезонов отыгравшего в «Варлокс» и еще два — в Хартфорде.

Но перелома, на который надеялись тренеры «Сейджес» не произошло. Пятая игра, прошедшая под сводами Форума окончилась со счетом «один-три» в пользу Монреаля. Девятого мая «Варлокс» стали чемпионами Дивизиона Принца Уэльского.

Но их противник в битве за кубок еще не был определен. «Флеймин Тайгерс оф Калгари» сошлись в нешуточной схватке с «Сент-Луис Блю Роубс» и на тот момент счет серии был два-два.

Впрочем, это не слишком беспокоило Патрика. Он еще в феврале знал, с кем сойдутся в последней схватке «Монреаль Варлокс».

* * *

Апрель, 5-е, 12:00

Пять масок слепо пялились на застывшего Руа. Пять треугольников с рваными краями, на которых белой краской грубо были вымалеваны человеческие черепа, перечерченные множеством цветных линий. Заплетенные в дредды космы торчали во все стороны, кожа на шее и ключицах была покрыта множеством ритуальных татуировок и тавро, пробита костяными и медными иглами. Длинные, со вздутыми суставами пальцы унизаны множеством перстней, сверкающих золотом и искрящихся гранеными камнями. Мешковатые робы украшало множество костей, сплетенных между собой в подобие церковных риз, разрисованных золотой краской. В воздухе пахло чем-то сладким и едким.

— Ответь нам, названный Патриком Руа, — произносит сидящий в центре, — ты сам считаешь возможным продолжать играть в хоккей?

— Я не вижу препятствий этому.

— И ты не считаешь, что ты нарушил правила Лиги?

Вопрос содержал очевидный подвох. Прежде чем ответить, Руа несколько секунд обдумывал его.

— Мое суждение не является конечным в данном вопросе. Я мог не заметить нарушения и допустить его неосознанно.

— Ты ударил лайнсмена! — вдруг дребезжащим голосом выкрикнул сидящий справа бокор. Руа не пошевелился, по-прежнему глядя в темные провалы глазниц колдуна, сидящего в центре.

— Я уже объяснил, почему поступил так.

— И больше ничего? Ты больше никаких провинностей за собой не видишь? — продолжал напирать сидящий в центре. Его маска слегка подрагивала, отчего казалось, что линии на ней плывут, меняя положение и оттенок.

— Провинности определяет комиссия. Я не сомневаюсь, что она примет верное решение. Каким бы оно ни было.

— И ты примешь его?

Патрик снова задумывается, но потом кивает:

— Да.

— Даже если будешь с ним не согласен?

— Мое согласие или несогласие не имеет значения.

— А чье имеет?

Вопрос этот вызвал странный, болезненный укол где-то внутри. Будто только ради него и шел весь этот разговор. Ради того, чтобы понять, кто еще замешан в этом.

— Клуб может опротестовать ваше решение, — осторожный, предсказуемый ответ не удовлетворяет колдунов. Они перешептываются, говоря на непонятном, клацающем языке. Возможно это тот самый тайный язык худду, созданный на основе какого-то западно-африканского диалекта. Канадские газеты любили судачить о Партии худду-радикалов, приписывая ей разное — от чудесного до ужасного. О тайном языке они говорили, что он не поддается изучению и дешифровке и может быть познан только заклятием, известным исключительно Кругу Старейшин.

— Клуб обязан будет принять наше решение, как решение высшего уполномоченного лигой института, — голос колдуна прозвучал резко. — Ты должен это понимать.

— Я это понимаю, — не стал спорить Руа.

— Это все, что ты можешь сказать? Можешь ли ты высказаться в свою защиту?

Патрик прикинул варианты.

— Нет. Ничего более того, что я уже говорил.

Бокоры снова загомонили, защелкали, кто-то ахал рукой то и дело указывая сверкающим перстнями пальцем на вратаря. Наконец, центральный поднялся со своего места. Руа чувствовал сверлящий взгляд, устремленный на него из темных прорезей.

— Всего по твоему вопросу может быть три решения. Первое — дисквалификация. Поведение рекрута должно строго ограничиваться правилами и указаниями тренера. Самовольное нарушение недопустимо. Самовольное нарушение есть главный критерий непригодности рекрута. Второе — рекрут может быть восстановлен. Тебя снова отправят в клинику и переработают. К следующему сезону ты сможешь вернуться — если клуб согласиться оплатить твой ремонт и ждать твоего возвращения.

Он замолкает, словно ожидая реакции Патрика. Руа молчит.

— Третий — ты можешь быть допущен к играм, поскольку нарушение было совершено не тобой, а спровоцировано: либо магией противника, либо сбоем в чарах скульпторов твоего клуба. Поскольку такой сбой был единоразовым, нет ни смысла, ни необходимости отстранять тебя от игр. Ты возвращаешься в клуб и идешь в плей-офф вместе с твоими товарищами по команде.

Изменение в построении фраз к концу перечисления намекало, что решение уже принято. Или же колдун продолжает играть с рекрутом, провоцируя его, пытаясь вытянуть некую тайну, сути которой Руа не понимает. Повисшая в комнате тишина становится вязкой, осязаемой. Она липкими щупальцами проникает в уши, заполняет их, медленно пробирается внутрь головы, вызывая непреодолимое желание заговорить, разрушить эти мерзкие объятия.

— Ты допущен к играм, — вдруг произносит бокор. Больше никаких пояснений, комментариев… ни одного слова. Патрик чувствует, как по телу пробегает легкая дрожь.

— Я могу идти? — наконец спрашивает он. Колдун кивает:

— Можешь.

Развернувшись, Руа направляется к двери. Сердце отчаянно стучит о ребра, грудь сдавливает чем-то холодным и мягким, так что трудно сделать глубокий вдох. Уже положив ладонь на дверную ручку, он останавливается и разворачивается. От страха горло сжимается в спазме, не позволяя словам выйти наружу. Но он должен спросить.

— Почему?

— Что? — переспрашивает бокор. Патрик переводит дыхание:

— Почему меня не дисквалифицировали? Из-за франкофонов?

— Может быть, — спокойно отвечает колдун. — А почему это тебя беспокоит?

— Я хочу понять.

Маски за столом снова начинают перешептываться, щелкая и свистя, как сухая роща на ветру. Сквозь этот шум проступает негромкий смех главного бокора. Руа был почти уверен, что это папа Майотори, хотя в прошлый раз маска на контроллере была другой.

— И не это ли желание есть главный повод, по которому мы должны были тебя отстранить?

— Я не знаю ваших критериев.

— Верно. Не знаешь. Но ты же видишь других рекрутов. Разве у них возникают подобные желания? Любые желания, кроме естественных?

— Я не знаю. Я мало общался с другими рекрутами, — произнес Патрик, вспомнив, впрочем, Соетарта, чьи желания были вполне читаемы — и вполне естественны.

— Франкофоны, конечно, большая проблема для Лиги, чем мы хотим признать, — бокор растопыривает пальцы рук в странном жесте, словно собирается поймать брошенный ему мяч. — Еще один бунт был бы крайне нежелателен. Да и ненависть к Лиге легко может перекинуться в ненависть к худду, что еще более нежелательно. И все же, это не было главной причиной.

— Что тогда?

Бокор снова засмеялся:

— Ты скажи нам, Патрик Руа.

— Я не знаю, — голову снова сдавило тисками, вызвав тупую боль в висках. Маска сокрушенно качнулась из стороны в сторону.

— Это возможно. В таком случае, лучше тебе сохранить это незнание. Иди. Больше нам нечего тебе сказать.

Глава XIV

Здесь — одна из трех последних глав «Льда». Читать можно в любом порядке, в равной степени — читать только одну из них, какую подскажет интуиция. По сути, это не разные концовки — это одна и та же глава, но… Весь вопрос во внутренней мотивации героя.

Глава XIV — Совесть

Ain't no Grave (can hold my body down)

«Монреаль Варлокс» — «Флеймин Тайгерс оф Калгари», Финал Кубка Стенли, первая игра. Май, 16-е

Иногда, в самом конце пути, когда цели оказывается на расстоянии вытянутой руки, вдруг приходит в голову странное, парализующее сомнение. Внутри сам собой рождается вопрос: «А нужно ли тебе это? Действительно ли это то самое, к чему ты так долго шел? Вдруг это ошибка?»

Патрик никогда раньше не испытывал подобных чувств. Его одолевали сомнения, его сковывал страх неизвестности, ломала неспособность повлиять на ситуацию. Но никогда раньше с ним не было такого — когда остается сделать последний решительный шаг, поставить финальную точку в долгом повествовании, ачервь сомнения говорит, что делать этого не нужно.

Что будет после того, как «Варлокс» завоюют кубок? Что делать ему? Жак Плант говорил, что Кубок — главная цель Руа, что он содержит нечто особенно важное, что возможно даст ответы на вопросы. А еще он говорил о враге. Кто этот враг: Джастифай, Деккер, Сесилия? Бостон, Калгари, Лига? Кто-то еще, кто пока невидим для Патрика? Развязка близка, а вопросы все еще остаются без ответов. Что верно: искать ответы у Кубка или получить их самому, следуя тому пути, по которому шел до сих пор?

Что-то подсказывало, что Таэбо и Каинде больше не заговорят с ним — во всяком случае, до победы. А что будет после победы? Этого Патрик не знал. Не мог знать.

— Две минуты! — зычный голос Гейни изгоняет смутные мысли. Голоса раздевалки из негромких и осторожных становятся резкими, почти злыми. Агенты и даже рекруты вытравливают из себя предыгровой страх — чувство, которое известно всем без исключения спортсменам.

Казалось бы, для страха нет причин: прошло семь дней с их победы над «Сейджес» — достаточно, чтобы отдохнуть и собраться с силами. Тем более, что у Калгари такой возможности не было — победная игра против Сент-Луиса прошла позавчера.

«Олимпик Сэдлдом», домашняя арена Пылающих Тигров, во внутренних помещениях выглядит мрачной и угрюмой. Светильники горят тускло, стены выкрашены темной краской, немногочисленные плакаты выцвели и поблекли. Калгари, до Пробуждения крупный промышленный центр Канады, ныне пребывал в упадке. Целые кварталы стояли пустыми, в темных провалах окон выли духи пустоши, дикие кадавры бродили по захламленным улицам. Центр города, некогда отведенный под офисы крупных нефтяных компаний, тоже опустел и обветшал. Потухли неоновые вывески, целее здания стояли темные, без единого огонька в окнах. Хоккейный клуб Калгари в Новой Эре никогда не доходил до финала. Кто-то, кажется Робинсон, упоминал, что единственный раз Тигры бились за Кубок в далеком двадцать четвертом, где были разбиты — какой сюрприз — Монреалем, в те времена еще носившим имя «Маринерз». Впрочем, это не давало поводов расслабляться — в подобной битве у аутсайдера куда больше желания победить, нежели у фаворита. А значит, фавориту стоит поостеречься.

Цепочка хоккеистов стучит лезвиями коньков по трухлявым доскам пола. Впереди резким электрическим квадратом светится проем, ведущий на арену.

— Эй, приятель! — Нилан хлопает Руа по плечу. — Ну что, готов? Финал, разбей его посох Шанго! Мы неплохо оторвались в этом сезоне, так?

Патрик кивает. Сейчас голова его — звенящая морозом пустота. Это единственный способ побороть сомнения, победить собственную скованность, нерешительность. Проем, лед, игра. Все остальное утратило смысл. Здесь и сейчас все что важно — это ворота и шайба. Ворота и шайба.

— Не дрейфь. Надерем им задницы! Знаешь, в чем метафизический философский смысл вратаря?

— Нет.

— Останавливать эту долбаную шайбу!!! — орет Патрику в ухо Крис. Игроки впереди и сзади смеются. Патрик ощущает, что слова эти прошли сквозь него, не оставив и следа. Странно ныли кости пальцев — словно надвигалось что-то злое, темное…

Впервые видение было таким отчетливым. Он словно видел все наяву, не было ни малейшего намека на призрачность происходящего.

Прямая, как стрела трасса уходит к горизонту. Позади остался спящий мегаполис, ряды фонарных столбов, освещавшие дорогу. Машина несется вперед, слегка вздрагивая на неровностях, выхватывая фарами люминесцентные полосы разметки. По бокам темной стеной стоит лес. Высокие, прямые сосны иногда сменяются похожими на темные тучи дубовыми рощами, белыми сполохами молний-берез. Сердце тяжело бухает, отдаваясь в ушах болезненными толчками. Снова что-то давит на грудь, парализуя легкие. Глаза щиплет, как от дыма, кожа на лице горит.

Взгляд против воли скользит к зеркалу заднего вида. Там, на просторном заднем сиденье свернулась калачиком дочь — двенадцатилетняя девочка, укрытая расстегнутым спальником. Можно было спланировать время поездки получше — так бы сказала жена. Наверняка сказала, просто он не запомнил, не обратил внимания на эти слова, как и на многие другие. Она демонстративно не слушает его, он в ответ игнорирует ее. Бесконечная эскалация, в критические моменты взрывающаяся тяжелыми, неприятными выяснениями отношений. Самое печальное, что в этом нет никакого смысла. Нет никакого выхода.

Рука сама переключает передачу, нога придавливает педаль газа. Машина несется вперед, ножом электрического света рассекая темноту. Мерцающие зеленым приборы показывают какие-то цифры — нет желания на них смотреть. Руль мелко дрожит в руках.

Что у него осталось сейчас? Тридцать три — возраст Христа. Может, срок был выбран неспроста, есть в нем какой-то особенный смысл? Все, чего он мог добиться, он уже добился, сейчас все что он делает — просто бессмысленное повторение заведомо ведущего в никуда набора действий. Карьера? Его спортивная карьера уже окончена, это понятно любому, в том числе и ему. Пора сменить вектор, пересмотреть жизнь. Кто сказал, что это легко? Никогда не легко. Зона комфорта, будь она проклята. Удержаться на пике так же тяжело, как выбраться из ямы. Когда ты упал и лежишь, проще всего оставить все как есть. Тем более, если лежишь на мягком и теплом. Тренировки в удовольствие, редкие игры с азартом, но без ответственности, дом, семья. Нет, с семьей тепло и мягко не получается. Но не это самое неприятное. Хуже всего, что в итоге уже ничего не осталось — ничего для самого себя. Разве что дочь. Теперь делать ее счастливой — единственный способ самому обрести счастье.

Он снова смотрит в зеркало, пытаясь разобрать в темноте салона лицо девочки. Только ради нее. Если бы кто-то сказал, что жизнь закончится в тридцать три, закончится, едва успев начаться… что он исчерпает свои возможности, растратит их впустую, поддавшись рутине, избегая лишних усилий, бросаясь от одного к другому, нигде толком не проявив себя. Спорт? Хорошо, спорт — это очень хорошо, но ему, как ревнивому божку нужно было служить преданно, не отвлекаясь ни на что. Не верил, не понимал, не хотел признавать — и получил то, что заслужил.

Пустоту.

Так же и с семьей. Точно так же. Семья ради семьи, просто потому что так надо, пока не поздно, пока не состарился — плохая мотивация, ущербная. Когда выбираешь не человека, а социальный статус, ошибка дает о себе знать быстро и болезненно.

Теперь, все что осталось — это она. Теперь нужно понять, уяснить для себя, как не испортить и это последнее, как сделать все правильно. Понять — и начать делать, не отвлекаясь ни на что. Все прочее — уже прах и обломки. Их не воссоздать, не склеить, как ни старайся.

На трассе впереди вырастает, словно из-под земли, человеческая фигура. Нога вдавливает тормоз, шины визжат по асфальту, руки выкручивают руль, бросая машину в сторону, на встречку. Фигура на трассе стоит как вкопанная.

Машина замирает, едва не коснувшись бортом странного пешехода. Недоуменно стонет Женя, которую чуть не сбросило с сиденья на пол. Руки на руле слегка дрожат, в ушах звенит, в глазах скачут искры. Открыв дверь, Петр почти вываливается из машины.

— Ты что?!.. — он осекается, увидев, что перед ним — подросток. Грязный, со спутанными, давно нестриженными волосами, в каких-то несуразных лохмотьях. Глаза его поблескивают сквозь свалявшиеся бесцветные пряди.

— Папа? — подает голос Женя. Щелкает, открываясь, задняя дверца. Петр делает осторожный шаг навстречу застывшему, как столб, мальчишке.

— Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?

— Слышу, — отвечает тот. Голос его звучит странно, как-то не по возрасту. — А вы меня?

Видение оставляет тяжелый, мутный осадок, отбирает ощущение времени и пространства. Патрик оглядывается, с трудом понимая, что стоит на льду, в рамке ворот. Цифры на табло показывают «три-один». Не в пользу Монреаля.

— Эй, голли! — игрок в форме Калгари тычет в его строну крагой. — А ты не так хорош, как про тебя говорят!

— Отвали, — Робинсон накатывает на него, толкнув плечом. Форвард тигров отступает, не провоцируя конфликта. Вбрасывание в центре поля — значит, последний гол забили только что. Нужно собраться, побороть это парализующее чувство.

«Это не чувство, — знакомый уже внутренний голос просыпается в голове. — Это память. Она возвращается. Ты не остановишь ее.»

«Пусть подождет до конца матча.»

«Нет, не выйдет. Ты не остановишь ее. Уже нет.»

Борьба в центральной зоне быстро переходит к воротам Калгари. «Варлоки» наседают, но атака постепенно захлебывается — монреальцы играют скованно, примитивно, а простыми, короткими передачами противника не обманешь. Тигры перехватывают шайбу, выводят ее в центральную зону и после недолгой борьбы переходят в атаку. Почти сразу следует удар по воротам — грубый и простой, но все же Патрик едва успевает отразить его. Тут же кто-то выходит на добивание — Руа даже не может рассмотреть его номер. Шайба щелкает о клюшку, вспархивает над воротами и падает на защитную сетку за стеклом.

Через несколько секунд игра продолжается, но Руа не может сбросить оцепенение, охватившее его. Другие игроки ведут себя не лучше — слишком медленные, слишком неуклюжие — тигры легко обыгрывают их, перехватывают пасы, ловят на чеки. Все, что могут варлоки — сдерживать их натиск, неспособные всерьез перейти в контратаку. Ситуация напоминает ситуацию с «Сейджес» — снова мотивация аутсайдера преобладает и задает игру.

Во втором периоде счет не изменяется, но удержание его стоит Монреалю невероятных усилий, которые в итоге истощают команду. Третий период Калгари начинают с особым упорством, непрерывно поддерживаемые полными трибунами болельщиков. Оборона дает трещину уже на пятой минуте — после трех атак подряд, оставив защиту бессильной, четвертым ударом тигры пробивают Патрика. Счет становится «четыре-один», снизив статистический шанс на победу варлоков почти до нуля. Даже гол, забитый Лемье не меняет ситуации — до конца матча «Варлокс» находятся под жестким прессингом противника. Итоговый счет — «пять-два» в пользу хозяев. Унизительное поражение после громких побед в предыдущих раундах.

В сиплое дыхание смешивается перешептыванием, глухим и сдавленным.

— Что с тобой, Руа? — Лаперрьер садится рядом, искоса глядя, как Патрик неуклюже возится с экипировкой. — Тебя сегодня как подменили. Что стряслось? Может взлом? Ты не чувствовал чужого колдовства?

Патрик отрицательно мотает головой. Лаперрьер задумчиво жует губу.

— Сегодня всем нам хорошенько намылили шею. И намылили абсолютно заслужено. Каждый, кто был на льду, походил на сонную муху. Но это финал. Мы не можем его слить — вот так, глупо, некрасиво. Слышишь, Руа?

— Слышу, тренер.

— Тогда сделай так, чтобы в воротах я снова видел непробиваемую стену, а не дырявую тряпку. Соберись. Тебе на пути к этому кубку пришлось едва ли не труднее всех. Не дай ему выскользнуть из твоих рук…

Руа кивнул, стараясь не смотреть в глаза тренеру. Слова Лаперрьера… они просто не звучали так убедительно, как должны были. Что дальше? Что после кубка? Сколько он еще продержится — пять сезонов, шесть? Даже если десять — они не принесут ему богатства, не продлят жизнь. Они просто останутся страницами истории клуба — чужой истории, в которой Патрику Руа будет отведена пара скупых строк. Что будет с Дженнифер?

Никто не скажет. Никто не поддержит, не укажет верный путь сквозь колючую темноту неизвестности.

Руа опустил голову в ладони, закрыв лицо. Никто не обратил на это внимание — большая часть игроков считала, что он, как и все, сломлен проигрышем.

* * *

«Монреаль Варлокс» — «Флеймин Тайгерс оф Калгари», вторая игра Финала Кубка Стенли. Май, 18-е

— Единственная причина, по которой мы проиграли позавчера — это готовность.

Перрон говорил размеренно и спокойно, пристально вглядываясь в каждого игрока, стоявшего перед ним. Рекруты встречали взгляд спокойно, агенты предпочитали смотреть себе под ноги — исключая Нилана, для которого гляделки с тренером были давней забавой.

— Мы слишком расслабились за семь дней. А тигры, по сути, обставили нас по инерции. Вы все видели записи игр с «Блю Роубс». С нами играли по той же схеме. Но мы — не Сент-Луис. Мы не заштатная американская команда. Нас так просто не раскусишь. Теперь, когда первый испуг прошел, мы будем делать свою игру. Никаких финтов, никаких ставок на личное мастерство. Точные передачи, работа тройками, крепкая защита. При атаке принимаем их, аккуратно заводим в углы и раскатываем по бортам. Потом берем шайбу и выносим игру в их зону. Сразу. Никаких заигрываний в центре. В нападении крайние держатся бортов, центр уверенно стоит перед воротами. Чтобы никакая сила, слышите — никакая! — не могла сдвинуть центрового с места. Идите и сделайте мне игру. Сделайте ее такой, как вы умеете.

И игра была сделана. Сквозь вой фанатов, сквозь режущий свет софитов, сквозь упругий, едкий воздух Сэдлдома. Сквозь физически ощутимую ненависть другой команды. Сквозь гнев духов, обитающих в этих стенах. Сквозь собственный страх и неспособность.

К третьему периоду счет был «два-один» в пользу Монреаля. Игра металась от ворот к воротам, увязая в жестоких схватках, борьбе на грани правил и за гранью их, сквозь оборону в меньшинстве и сквозь атаки одного на троих. Лед не раз окрасился розовым и никто не считал, что это было неоправданно. Время подходило к исходу, и Калгари отчаянно старались свести игру в овертайм, вырвать ускользающую победу.

Казалось, Патрик смог перебороть себя. Тело снова слушалось его, предугадывая и опережая, действуя, словно сверхточный механизм, хорошо откалиброванный и смазанный. Всего одна шайба пропущена — злая шутка местных духов или плод коллективных усилий операторов Калгари. Снаряд отразился от конька Челиоса, всего на пару сантиметров заехав за линию, прежде чем Руа успел выбить его. Гол был спорный, но судьи все же зачли его. Больше подобных ошибок Патрик не допускал. Он снова стал стеной, в которой нельзя было найти брешь.

На табло мигали желтым последние секунды матча.

— Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?

— Слышу, — отвечает мальчишка. Подняв голову, он смотрит на Петра снизу вверх. — А вы меня?

— Папа, что случилось? — сонно бормочет за спиной Женя.

— Все в порядке, солнышко, — механически успокаивает ее Петр. Паренек наклоняет голову набок, словно намокший воробей. Только сейчас становится видно, что за спиной у него объемистый туристический рюкзак.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Петр, почему-то чувствуя себя неловко, неуютно. — Потерялся?

— Не, — мотает головой парень. — Я на игру еду. На «Храброе сердце».

Не самый ожидаемый ответ учитывая обстоятельства — глухую трассу в два часа ночи. Любой водитель решил бы что парень под кайфом. Но не Петр.

Дело в том, что он и сам туда ехал. На «Храброе сердце» — полигонную ролевую игру на пять сотен участников, которая пройдет в здешнем лесу у пионерлагеря «Глория».

— Тебе сколько лет? Ты в курсе, про порядок участия в игре несовершеннолетних?

— В курсе. Я с братом приехал. Он уже на полигоне, а я за продуктами пошел в деревню. Заблудился немного.

— Повезло тебе, парень. Мы тоже на ХС едем. Меня Петя зовут. Это моя дочь, Женя. А ты?

— Я — Кузя. Кузьма в смысле. Но в тусовке меня зовут Арагорн.

— Серьезный ник. Садись, Арагорн, в машину. Довезем тебя.

Парень бормочет что-то вроде «спасибо» и садится на заднее сиденье. Женька перебирается вперед, поближе к отцу. Петр садится за руль, наклоняется к ключам зажигания.

— Ты откуда сам, Арагорн? Тверской?

— Не, из Москвы.

Двигатель фыркает, не желая заводится.

— Из Москвы? Что, не было игры поближе?

— Было. Но мы с братом сюда решили.

Впрочем, это Петра не особо волновало. Для него парень был как нельзя кстати — конкретная обязанность, требующая конкретных действий. А главное, отвлекающая от реылексии и самокопания.

Двигатель снова недовольно фыркнул, но затем разошелся, заурчав низко и ровно. Петр обернулся назад, чтобы удостовериться, что пассажир уселся нормально.

— А если бы сделали полевку про хоккей, ты бы поучаствовал? — сверкнули в темноте салона глаза подростка. — Ну, такой необычный, фэнтези-хоккей. Или постап-хоккей.

Странный вопрос. Откуда паренек узнал, что Петр хоккеист? На лице ведь не написано…

— Ты по брелку на зеркале догадался? — вспомнил Петр.

Вдруг блеск в глазах Арагорна усилился, словно в глазницах стали разгораться два желтых огонька. Секунду Петр смотрел на них как завороженный, прежде чем крик дочери вывел его из оцепенения. Уже оборачиваясь, он услышал натужный, утробный гудок, закладывающий уши — удивительно похожий на гудок сирены оповещающей о забитой шайбе.

Удар несущейся за сотню кмч фуры смял жестяной корпус корейского паркетника. Удар пришелся со стороны водителя, но машина весом в тонну никак не могла остановить разогнавшийся по прямой тридцатитонник — ее поволокло, бросило в сторону, перевернуло в воздухе, словно детскую игрушку. Все это Петр воспринимал уже со стороны — его тело, изломанное и покалеченное, утратило связь с душой.

Протяжный гудок грузовика все еще звучит в ушах, когда зрение проясняется, и темно-фиолетовые оттенки ночи сменяются слепяще-белым льдом. Двадцать семь секунд на табло, гремящий голос комментатора чеканит:

«Гол забил Дэн Квин, номер десять, с передачи Гарри Статера, номер двадцать. Счет „два-два“».

Трибуны неистовствуют, заставляя воздух вибрировать. Нилан, пронесшийся мимо, в отчаянии бьет клюшкой об лед. Мелкая щепа разлетается во все стороны.

Перед овертаймом в раздевалке Перрон. Он глубоко вдыхает, глядя поверх голов своих подопечных.

— Овертайм — это не проигрыш. Это не проигрыш! Выйдите на лед и побейте этих заносчивых ублюдков. Кубок не для них. Слышите меня?! — внезапно, поднявшись почти до крика голос его обрывается, став ровным и тихим. — Выйдите и побейте.

Все происходит так быстро, что трибуны не успевают даже оборвать свои вдохновляющие кричалки. Вбрасывание выигрывает МакФи, быстро передает Скрудланду, и тот словно телепортируясь в зону противника, бьет почти с красной линии — и забивает. Утихшая толпа в недоумении наблюдает победный круг Скрудланда, игроки Калгари убираются с поля. Игра окончена. Девять секунд — самый короткий овертайм в истории Лиги. Счет в серии становится «один-один». Монреаль показывает, что оправился от первого поражения и готов задать тиграм хорошую трепку.

* * *

Май, 19-е,21:20

Весна, пришедшая в Монреаль в апреле, все-таки оказалась ложной — уже через неделю после оттепелей северо-восточный ветер принес метель, а с ней — холод. Снег укрыл притихший город плотным ковром, тут же схватившимся толстой ледяной коркой. Прошло больше месяца, прежде чем настоящая весна несмело стала заявлять о своем праве. Робкое дневное тепло сменялось ночными заморозками, с моря приходили тучи, полные холодной влаги, дождя вперемешку с ледяными крупинками. Воду сковывало вечерними морозами, вскрывая осунувшиеся сугробы застывшим стеклом. «Варлокс» вернулись в родной город в одном поезде с Пылающими тиграми. Гости из Калгари отправились в отель, а варлоки по требованию Перрона остались ночевать в тренировочном лагере, дабы с самого утра приступить к тренировке.

Дженни пришла в общежитие к Патрику — сам он не мог ее навестить. Жаклин, провожавшая ее, старалась держаться в стороне, не встречаться взглядом с Руа.

— К-как отыграли? — спросила Джен, садясь рядом с Патриком на потертый диван в холле общежития.

— Неплохо, — уклончиво ответил Патрик. — Одна победа и одно поражение. Но тиры не выглядят особенно сильными. Думаю, ребята сумеют их победить.

— Хорошо, — согласилась Джен глядя куда-то перед собой. Патрик посмотрел на нее. Кажется, следы недавних событий почти стерлись в ней — взгляд стал безмятежным, спокойным.

— Дженни, — начал он осторожно, — я хотел тебя спросить.

— О чем?

— Если не хочешь — не отвечай.

— Сп-прашивай.

— Тогда… Что ты сказала Джастифаю? Что с ним случилось?

Девочка посерьезнела.

— Я… он ведь т-т-такой же как я, ты же п-понимаешь? Его, как и м-меня собрали, сделали в лаборатории. Только я п-п-получилась лучше. Я получилась почти н-настоящая. Это потому, что меня собирали не п-по частям. Я была целой. П-п-пришлось только кое-что заменить… А он… Он хуже. Нет, не хуже — грубее. И вот, пока нас д-держали в этой церкви, я… я вспомнила. Д-думаю, это все Сессилия. Она что-то сделала, чтобы я вспомнила. Почему-то для н-нее это было важно. Деккер этого не хотел, но она сделала все равно. Я вспомнила. Вспомнила, как м-м-меня сделали, как разбудили. Лабораторию, где я жила. Как п-потом появился этот тип, который выкрал меня. Как я попала в другую лабораторию, в Д-детройте. М-меня изучали, как подопытную к-к-к-крысу. П-приборы, иглы, к-колдуны… Они х-х-хотели п-понять, как я сделана. А п-п-потом я сбежала. Они г-г-г… г-г-гнались за мной, с-стреляли. Б-было очень б-б-больно и-х-холодно…

Девочка крупно дрожала, от волнения заикаясь все сильнее. Патрик осторожно обнял ее за плечо, прижал к себе. Постепенно, дрожь стала утихать.

— А п-потом, во время матча, я увидела Джастифая. Я н-не узнала его тогда. Только в церкви, к-когда все вспомнила, п-поняла кто он и откуда.

— И что ты сделала?

— У т-таких как мы есть в-в-выключатель. Так меня п-привезли сюда. П-просто выключили, засунули в ч-ч-чемодан, как тряпку и п-привезли. Аудио-визуальная б-б-блокировка. П-п-правильно написанное и произнесенное слово м-может на время убить н-нас. П-пока другое слово не оживит.

— Какое слово?

— «Смерть», — неожиданно ясно, без запинки произнесла Джен. — Только на иврите. На этом языке слово «истина» и слово «смерть» различаются всего одной буквой?

Патрик почувствовал, как тисками сжимается его голова.

— «Истина» — включает, «смерть» — выключает.

— Как ты это узнала?

— Не знаю. П-просто вспомнила. Вспомнила, как тот п-п-парень меня выключал. Что он сделал в самые п-последние секунды.

Словно в ответ на эти слова, вспышкой в голове Руа пронеслись воспоминания: огромная туша, прыгнувшая на него с расстояния почти в пять метров; пули, которые вгрызались в тело, не причиняя ему никакого заметного вреда. Удар о твердый, мраморный пол, неподъемная тяжесть, сминающая и парализующая, темнота в глазах, огромный, каменно-твердый кулак, занесенный для удара… И слабый силуэт за спиной гиганта — Джен. Наклонившись, она что-то шепчет ему на ухо. Потом все окончилось — Джастифай просто замер, как парализованный. Только теперь Руа понял почему.

— Как думаешь, почему Сесилия нас отпустила? — спросил он негромко. Джен пожала плечами:

— Я н-не знаю. Отпустила и все. Д-думаешь, она вернется?

— Думаю, да.

Они помолчали немного.

— Тебе пора идти, — наконец произнес Патрик. Дженни покосилась на него.

— П-поговори с Жаклин. Ты должен.

Патрик кивнул. Должен. Поднявшись с дивана, он подошел к стоящей в стороне женщине.

— Знаешь, — начал он осторожно, — я хотел сказать тебе… извини, что так все получилось. Я не хотел, не думал, что все так повернется…

Жаклин обернулась к нему, посмотрев на него тяжело, почти неприязненно:

— Не думал? А что ты думал?

— Я думал, что вы в безопасности.

— Ты ошибся. Что теперь?

— Теперь вы в безопасности.

Невеселая улыбка проступила на лице женщины:

— Ты в этом уверен? Ты уверен в этом, мальчик с глазами старика? Кто ты вообще такой? Почему ты здесь? Почему ты вмешался в мою жизнь? И почему я позволила тебе это?

— Я…

— Ты здесь не причем. Но я больше не хочу, чтобы ты был рядом. Тот кошмар, который я пережила… Из-за чего? Я даже не знаю тебя! Ни тебя, ни эту девочку. Все это очень мило — молодой папаша, сирота-приемыш… До тех пор, пока не оказываешься в темном подвале, зная, что в любой момент ты… тебя…

Она запинается, отворачивается. Патрик чувствует на плечах неимоверную тяжесть.

— Прости меня.

Он возвращается к Джен, садится рядом с ней.

— Скоро все окончится, — произносит он глухо. Отчего-то, даже стальная уверенность в этом не успокаивает его. Словно он уже переживал все это — длительный, трудный путь, который в итоге приводит лишь к пустоте и безжизненным руинам позади. Можно ли все исправить, начать заново?

* * *

«Флеймин Тайгерс оф Калгари» — «Монреаль Варлокс», пятая игра Финала Кубка Стенли. Май, 24-е

Стоит ли останавливать то, что неизбежно? Победа кажется предрешенной, до кубка можно дотянуться рукой. Все что нужно сейчас — не дать Калгари сравнять счет. Монреаль ведет «четыре-три», а в серии у на его счету уже три победы против одной — у Калгари. Правда теперь они снова играют в «Олимпик Сэдлдом» и домашние стены всеми силами пытаются вытянуть своих скользящих к поражению игроков. Теперь для варлоков все решает защита — никто не станет рисковать, чтобы увеличить разрыв в счете. Одна шайба — несущественное преимущество в регулярном сезоне, но в битве за Кубок оно может стать решающим — если только удержать его.

Калгари начали игру уверенно, без ответа забив две шайбы в первом и в начале второго периода. «Варлокс» быстро сравняли счет, потом вышли вперед, но пылающие тигры сравняли счет — «три-три» ко второму перерыву. И все же, в третьем периоде отчаянные атаки вывели «Варлокс» вперед — «четыре-три», за пять с небольшим минут до конца игры. Пять минут, в которые нужно было удержать с таким трудом заработанное в предыдущие пятьдесят пять преимущество.

Патрик взирает на это из створки ворот. Сейчас игра как никогда сильно зависит от него. Если он удержит ворота — «Монераль Варлокс» возьмут Кубок. Если же он сдаст — будет еще одна игра, но в этой игре в ворота встанет скорее всего не он. Окончится ли серия победой для Калгари? Едва ли. Доминирование Монреаля на льду проявляется все ярче. Игроки почуяли приз, уже увидели кольца чемпионов на своих пальцах — но не расслабились, а словно бульдог вцепились в это видение мертвой хваткой, ни за что не намеренные отступать.

Нет, сейчас решение уже не в руках Руа. Даже его тело уже действует словно отдельно от него, войдя в бешеный, неперебиваемый ритм игры. Атака за атакой проходят впустую, разбиваясь о защиту, о перехваты, о непоколебимого и вездесущего вратаря. Часы медленно отщелкивают секунду за секундой, накал возрастает, перерастая из борьбы за шайбу в настоящие стычки. Но здесь у Калгари нет никого, кто бы сравнился с Ниланом — он крепко знает свое дело, и ни один из вражеских игроков не может навязать силовой игры варлокам.

Удар четко между ног — Руа падает на колени, смыкая щитки, отраженная шайба летит в сторону. Еще десять секунд — и черная таблетка пытается проскользнуть у правой штанги, но отскочив от конька Руа, возвращается в игру. Три минуты до конца. Перехваты — и кинжальная контратака Монреаля ненадолго уводит игру в зону противника. Длится она недолго — Варлоки предпочитают тянуть время, а не создавать реальную угрозу. Эта тактика вполне жизнеспособна — оборона тигров выстраивается мгновенно, пробить ее неимоверно тяжело, но такие кинжальные выпады не дают Калгари развернуться во всю мощь, всерьез надавив на ворота противника. Две минуты до конца — снова серия из трех атак, две на добивании, последнюю Патрик выбивает ножным щитком, словно играя в футбол — подпрыгнув и завалившись на бок. Монреальская трибуна, в этот раз заполненная до отказа, восторженным ревом перекрывает недовольный вой остального стадиона.

Полторы минуты. Тренер Калгари Боб Джонсон меняет вратаря на шестого полевого игрока. Неистовый шквал атак натыкается на глухую позиционную оборону. Тигры отчаянно пытаются исправить ситуацию — терять им уже нечего, финальная сирена будет для них отходной. Но именно это отчаянье и определяет их проигрыш — слишком хаотично, слишком беспорядочно, чтобы пробить крепкую, как кремень защиту варлоков, краеугольным камнем которой остается Руа.

Монреальская трибуна отсчитывает последние секунды матча, и выкрики их, словно удары огромного молота, впечатывают тигров в лед.

«Девять! Восемь! Семь! Шесть!»

Руа грудью отбивает брошенную «на удачу» шайбу. Кажется, даже духи арены махнули рукой на свою команду и больше не помогают им. Но нет — шайба, отскочив от конька защитника, причудливо подпрыгивает, описывает крутую дугу и пытается нырнуть под верхнюю планку. Руа бросается вперед, принимая снаряд на маску. От удара, казавшегося несильным, уши закладывает, а в глазах на мгновение темнеет.

«Пять! Четыре! Три!»

Он пытается понять, куда отлетела шайба, но перед глазами все плывет, картина вокруг становится размытой и мутной. Вокруг толпится сразу трое или четверо игроков и нельзя понять, кто свой, а кто чужой. Все еще не видя шайбы, Патрик инстинктивно бросается на лед, пытаясь накрыть ее.

«Два! Один!»

Сирена гудит тяжело и протяжно. Постепенно, зрение восстанавливается. Руа поднимает сразу несколько пар рук, трясут, орут в уши. Он все еще ищет шайбу. Вот она — падая, он накрыл ее собой — еще секунда и рефери остановил бы игру. Но он успел. Игра окончена. «Монреаль Варлокс» завоевали кубок Стенли.

Начинается долгая, но обычная в этом случае суета: Калгари униженно покидают родную площадку, работники выкатывают ковровую дорожку к центру поля. Игроки совещаются, тренеры, оба, уже здесь, на льду, скользят гладкими подошвами туфлей, поддерживаемые игроками. Они кажутся карликами по сравнению с хоккеистами, возвышающимися над ними за счет коньков и шлемов. Перрон, Лаперрьер и Гейни встали в круг и о чем-то совещаются. Тем временем, выставляется тумба, на которую два бокора с величайшей осторожностью и почестями водружают кубок.

Это массивная серебристая колонна, почти метр в высоту, оканчивающаяся вместитеьной чашей. Под ней — три ряда колец с выгравированными именами чемпионов эпохи до Пробуждения. Ниже, цилиндрическое основание собраное из пяти широких колец на которых выгравированы имена игроков Нового Времени. Скоро там появятся и нынешний состав «Варлокс», прервав наметившуюся уже династию «Эдмонтон Сталкерз». Кубок дышит живой силой, словно пульсируя волнами энергии, притягивая к себе взгляды, заставляя тело мелко дрожать.

— Патрик, — Перрон кладет руку на плечо Руа. — Патрик! Очнись, кадило тебе в купель! Ты поднимешь кубок. Понял?

Вратарь неуверенно кивает. Первый круг по льду с кубком в руках — честь, которую команда отдает тому, кто, по ее мнению, сделал наибольший вклад в его получение. И никогда раньше — никогда — такого права не удостаивался рекрут.

Словно в тумане Руа слушает приветственную речь комиссара Лиги. Он не улавливает ни ее смысла, ни даже ритмики. Нилан пинает его, когда речь оканчивается. Под рев органа Патрик касается холодной стали, чувствуя, как молниями проходит сквозь него энергия этого артефакта. Она, словно волна, омывает его, сминая последние преграды, тяжелые плотины, последние которые устояли под напором событий и времени…

И то, что ощущает Руа — это радость. Невероятная, искренняя и глубокая радость победителя. Он поднимает кубок над головой, не в силах сдержать рвущийся из самой глубины его естества крик…

Проехав по ледяному полю, он передает кубок Гейни. Капитан принимает его с улыбкой, отправляясь на свой почетный круг. Руа же, почувствовав, что эйфория понемногу отступает, с удивлением смотрит на свои руки. Правую колет, словно на ладонь пролилось что-то едкое.

В углублении ладони он с удивлением видит сверкающую подвижную лужицу, похожую на ртуть, но блестящую ярко как платина или серебро … Прежде чем он успевает сделать что-нибудь, странная жидкость впитывается в ладонь, не оставив и следа.

Руа поднимает голову, оглядывает арену, словно впервые увидев. Вот она победа — то, чего так отчаянно хотели от него. То, от чего его так упорно отвращали. Что дальше?

* * *

Сон всегда один и тот же. Туман и костер, раскладной стол и человек сидящий напротив. На столе — колода карт, карты в руках. Вместо привычных рисунков на них — изображения хоккеистов, вместо мастей — эмблемы клубов. Сердца — Калгари, бриллианты — Нью-Йорк, пики — Монтреаль, булавы — Бостон. Человек, играющий с Патриком — подросток, не старше тринадцати. Тусклые, редкие волосы слипшимися сосульками закрывают лицо, щеки запавшие, покрыты пигментными пятнами, под глазами — темные круги. Только взгляд его не совпадает с общей картиной — чистый и ясный, с едва уловимыми искрами иронии и азарта.

— Я сделал, как ты просил, — произносит Патрик. Козмо, собрав со стола колоду, кивает.

— Да. Все почти закончилось. Теперь ты — снова ты.

— И что дальше? Что теперь? Зачем ты устроил все это? Что случилось со мной… и с Женей? Мы ведь погибли там, да? На той дороге?

— Это еще не определено, — спокойно отвечает Таэбо. — И миссия твоя здесь еще не окончена.

Кивком он указывает на правую руку Руа. Там, на безымянном пальце тускло поблескивает перстень чемпиона. Каждый игрок получает такой — персональную инкарнацию Кубка Стенли, который хранится в особых покоях штаба клуба.

В этот момент, словно подчиняясь беззвучному приказу Таэбо, из кожи проступает та самая серебристая жидкость, которую видел Руа в день своего триумфа. Собравшись в тонкую нитку, она устремляется к кольцу и впитывается в него.

— Теперь ты обладаешь могущественным предметом, способным решить судьбу этого мира, — тихо произносит Козмо. Руа непонимающе мотает головой.

— Подожди. Причем здесь это? Я спросил, что случилось со мной и с моей дочерью?..

— Не торопись, — Таэбо говорит спокойно и размеренно. — Теперь в перстне на твоем пальце заключена могущественная субстанция, чистая эссенция творения. В твоем мире, посвященные называли ее Меркурий Мудрецов, здесь бокоры и колдуны зовут Флюксом. Мы же называем ее Слезой Создателя. Могущество этой субстанции таково, что может изменить судьбу целого мира.

Патрик скептически приподнимает бровь.

— Ты хочешь сказать, что одной этой штукой и собственной волей, я смогу повлиять на сложнейшую систему взаимосвязей, которая есть мир? Климат, биосфера, ноосфера, тектоника, субатомарные процессы… К чему это приведет? И главное — зачем это нужно? Не мне даже — миру?

— Потому, что мир умирает. И гибель его — вопрос очень скорого времени.

— Не понимаю.

— И не пытайся. Я сам не способен понять это. Суть же проста — в мир вторгся Хаос. Первородная деструктивная сила, которая ведет мир к необратимым изменениям. Каким — думаю тебе не нужно объяснять. За прошедший год ты многое повидал, а теперь, когда ты вспомнил свой родной мир, можешь сравнивать.

— Я вижу отличия… Довольно очевидные.

— Этот мир заражен хаосом — и сейчас находится у своей последней черты. Еще немного — и его, словно больную конечность, ампутируют, дабы не дать болезни распространиться.

— И что произойдет… после отделения?

— Ничего. Мира просто не станет. Хаос разложит его окончательно, обратив в бесформенный фрагмент первоматерии, переведя в принципиально иную форму бытия, чуждую и отличную от всего, что тебе известно о жизни. По сути, это будет конец света. Еще одного света.

— И эта штука в моем перстне… она может это предотвратить?

— Да. В ней достаточно сил, чтобы обернуть течение болезни к ремиссии. Это не произойдет мгновенно — но мир начнет меняться к лучшему.

— К лучшему?

— Да, — Таэбо едва заметно кивнул. — Его перестанут сотрясать катаклизмы и коллизии геополитических сил. Постепенно, система придет в равновесие, люди примут и освоят свой изменившийся дом, научатся жить в нем. Ты хотел бы миру иной судьбы?

— Наверное, нет, — качает головой Патрик, осматриваясь. Небольшой пятачок земли, покрытой скудной растительностью, освобожден от туманного покрова теплом костра. Уже в десятке шагов невозможно ничего разглядеть. Нет никакого постороннего звука — только тихое шипение огня и голоса собеседников.

— Что это за место? — спрашивает Руа. Козмо пожимает плечами.

— Просто место, — кажется, он уходит от ответа. — Место между мирами, своего рода перекресток.

— Перекресток, — задумчиво повторяет Руа. — А что будет со мной… Когда я все исправлю? И с Женей?

— А что должно произойти? — вопросом на вопрос отвечает Таэбо. — Вы здесь, вы обрели друг друга — что еще нужно?

— Вернуться домой.

Козмо некоторое время смотрит в глаза Руа. Его взгляд трудно выдержать — спустя секунду он начинает засасывать, словно бездна, парализуя дыхания, заставляя органы судорожно сжиматься, словно обожженный чужеродным холодом.

— А ты уверен, что хочешь этого? Хочешь вернуться туда, где ты никто и даже твоя собственная микровселенная рушится вокруг тебя? Где жена уходит и хочет забрать дочь. Это здесь ты — обладатель Кубка и владелец Кон Смайт Трофи, самый ценный игрок сезона. Там, дома, ты — заштатный спортсмен, всего лишь очередной неудачник, из-за собственной неспособности не сумевший подняться достаточно высоко, чтобы голова твоя хоть на дюйм возвысилась над бредущим из ниоткуда в никуда стадом. Ты действительно хочешь вернуться туда?

— Это ты подстроил аварию? — спрашивает Руа, чувствуя злость, закипающую внутри. Таэбо качает головой:

— Нет, не я. Клянусь бесконечным веером миров — я не этого хотел. Обычно, в нашей игре с братом мы делаем ходы по очереди. Но в этот раз, он решил нарушить правила. Он подстроил тот удар грузовика — чтобы здесь ты оказался… тем, кем оказался. Чтобы у него был способ управлять тобой, способ надавить на тебя. Если бы всего этого не произошло — я без труда бы вернул и тебя, и твою дочь домой. Но сейчас…

— Мы умерли, — не спрашивает, утверждает Руа. — В той аварии мы оба умерли.

— Нет, — неохотно качает головой Таэбо. — Вы еще живы, и ты, и Дженнифер. Но тела ваши повреждены настолько, что души не смогут вернуться в них. Некуда возвращаться. Вы оба в коме, жизнь ваших тел поддерживают, но исправить полученные повреждения тамошние медики не в силах…

Он замолкает. Патрик задумчиво трет подбородок, глядя как танцует пламя. Кажется, в нем нет топлива — огонь словно рождается в паре сантиметров над потемневшей от жара землей.

— Значит, мы вынуждены остаться здесь?

Таэбо молчит. Руа скашивает взгляд на свою руку, задумчиво глядя, как играет бликами костра перстень.

* * *

Никогда раньше, даже с самого жестокого похмелья, он не просыпался так тяжело. Казалось, в голове бьют огромные медные колокола, а горло и рот полностью засыпаны песком. Глаза под веками саднили и чесались, сами веки не могли открыться, словно их склеили. Все тело болело, но сильнее боли было чувство онемения, постепенно сменявшееся миллиардом булавочных уколов, пронзивших тело.

На веки легло что-то влажное и теплое, несколько раз пройдя от носа к виску. Потом кто-то осторожно потянул их пальцами, заставляя открыться. Свет болезненно резанул по зрачкам. Вокруг были только размазанные пятна — голубое на белом, кое-где с серыми вкраплениями.

К нему обратились — чужой голос звучал в ушах гулко и размыто. Пришлось напрячься, чтобы разобрать слова. Ясность не принесла понимания — язык был чужим, незнакомым.

— Where am I? — эта простая фраза далась с огромным трудом и вышла едва ли разборчивой. Чьи-то пальцы, удивительно неестественные и скользкие, раскрыли ему губы, вставив в рот какую-то мягкую трубку. Из трубки тонко полилась теплая вода. Несколько судорожных глотков вызвали спазм и приступ кашля, но потом все пошло лучше. Вода принесла облегчение, немного осадила шум в голове и жжение в кишках.

— Where am I? OЫ suis-je? — в этот раз получилось вполне разборчиво. Но ответ снова прозвучал незнакомо, вызвав боль в висках и звон в ушах, словно ему кричали в ухо через мегафон.

— Cut it out! — очень захотелось зажмуриться и закрыть уши, но руки валялись бессильными тряпками, отзываясь только колючей болью. Снова что-то ответили, снова ни слова нельзя было различить. Потом, что-то кольнуло в основание локтя — чуть сильнее, чем раньше. И снова наступила темнота.

Второе пробуждение было более легким. В голове немного шумело, но в этот раз глаза открылись легко, а свет уже не ранил так сильно. Возможно потому, что в комнате было темно. Только небольшая лампа горела где-то в стороне.

— You're awake, — раздалось справа.

— Jenny? Jennifer, is it you?

— Yes, daddy.

— Thank Shango, you are here! Where are we?

— Don't think Shango has anything to do with this. Мы дома, папа.

Петр поворачивает голову, видя свою дочь на соседней койке. Тихо попискивают аппараты рядом, дежурный медбрат обеспокоено поднимается со своего места и идет к ним. Теперь картинка обретает объем и глубину — больничная палата интенсивной терапии, выкрашенные голубой краской стены, рыжий кафельный пол, белые застиранные ширмы между койками. Мутные окна, за которыми чернеет сырая, ветреная ночь. Русская речь постепенно становится понятной, хотя еще и требуются усилия, чтобы переключиться на нее после английского.

— Мы дома, — Петр откидывается на подушку, не обращая внимания на недовольное ворчание медбрата. Когда тот уходит, Женя, повернувшись к отцу, тихо шепчет:

— Как мы сюда попали? Я думала…

Петр поворачивается к ней. Теперь, когда она лежит на левом боку, он видит, массивную повязку, покрывающую плечо — и то немногое, что осталось от левой руки. Горло сдавливает новый спазм.

— Мы… Я… В Кубке был способ… Мощный артефакт, способный вдохнуть жизнь в наши тела здесь. Иначе было нельзя. Я думал, он исправит все…

— Понимаю, — кивает девочка, приподнявшись на локте. Это хорошо, что мы дома, правда?

Петр молчит. Сейчас он не думает о том, прав ли он был в своих прошлых делах. Сейчас он думает о том, как поступить правильно в будущем. И уже точно знает, с чего надо начинать.

— Завтра мы увидим маму, — произносит он, бессильно переворачиваясь на спину. Даже лежать на боку пока слишком тяжело — кружится голова и начинает тошнить.

Наверняка, жена знает, где они. В машине были документы, даже бумаги на развод. Если они в Твери, она наверняка тоже. В гостинице или у друзей… Что он ей скажет? Что он может сказать после всего того, что уже было между ними? После всех тех разрушений, презрения, отторжения? Петр не знал. Но чувствовал кольцо на безымянном пальце правой руки. Перстень кубка или обручальное? Сегодня — суть одно и то же.

Глава XIV — Разум

The Flames of the End

«Монреаль Варлокс» — «Флеймин Тайгерс оф Калгари», Финал Кубка Стенли, первая игра. Май, 16-е

Это стоило того. Каждый вдох, каждое усилие, приложенное на пути, все лишения и переживания. Теперь, как никогда близко, была победа — и ощущение это пьянило и захватывало. Уже не важным был сам результат — куда больше заставляла трепетать предстоящая схватка. Решительная, неожиданная и бескомпромиссная. Кто мог предсказать, что противником «Варлокс» в финале будут никогда не блиставшие достижениями ребята из Калгари? Они долгое время пребывали в тени «Эдмонтон Сталкерз», выбившихся в лидеры лиги благодаря сверхмощному дуэту агента Уэйна Грецки и рекрута Марка Месье, которые принесли клубу два кубка подряд в предыдущих сезонах. Столкновение Калгари и Эдмонтона прозвали Битвой за Альберту — по имени провинции в которой расположились оба города. Это и правда была битва — с кровью и жертвами, с темным колдовством и игрой по принципу «все средства хороши». Но решающий гол в серии из семи тяжелейших игр в финале дивизиона был своего рода насмешкой судьбы — защитник Эдмонтона Стив Смит, шотландский переселенец, ставший рекрутом за долги семьи, передал неудачный поперечный пас вдоль ворот. Шайба задела конек вратаря Гранта Фюра и влетела за линию. Это случилось на пятой минуте третьего периода, но все усилия Сатлкеров сравнять счет не увенчались успехом. Газеты судачили о ловком худду-операторе тигров, сумевшем на доли секунды завладеть духом шайбы, эдмонтонцы подозревали незаконное колдовство, даже обвиняли Калгари в захвате разума Смита. Болельщики Калгари издевались над «неуклюжим скоттом» и праздновали победу в битве за Альберту.

— Две минуты! — зычный голос Гейни прогоняет посторонние мысли. Голоса раздевалки из негромких и осторожных становятся резкими, почти злыми. Агенты и даже рекруты выгоняют из себя предыгровой страх — чувство, которое известно всем без исключения спортсменам.

Прошло семь дней с их победы над «Сейджес» — достаточно времени, чтобы отдохнуть и собраться с силами. У Калгари не было такой возможности — победная игра против Сент-Луиса прошла позавчера.

«Олимпик Сэдлдом», домашняя арена Пылающих Тигров во внутренних помещениях угрюма и зловеща. Скупой, мерцающий свет ртутных ламп выхватывает прямоугольники выцветших плакатов на выкрашенных темно-синей краской стенах. Калгари пребывал в упадке сравнимом с упадком Детройта: когда-то город был центром нефтегазовой промышленности страны, но после ядерного бума и Пробуждения утратил былые позиции. Люди стали уезжать из провинции, перебираясь в более крупные города, лучше приспособившиеся к новому жизненному укоаду. Городской хоккейный клуб в Новое Время никогда не доходил до финала. Кто-то, кажется Робинсон, упоминал, что единственный раз Тигры боролись за кубок еще в двадцать четвертом, где были разбиты Монреалем. Но сейчас, после тяжелейших битв с Эдмонтоном и Сент-Луисом, этих парней не стоило воспринимать легко.

Цепочка хоккеистов глухо стучит лезвиями коньков по доскам пола. Впереди желтым электрическим квадратом светится проем, ведущий на арену.

— Эй, приятель! — Нилан хлопает Руа по плечу. — Ну что, готов? Финал, разбей его посох Шанго! Мы неплохо оторвались в этом сезоне, так?

Патрик кивает. Ему хочется ответить Крису в том же духе, пошутить, взбодрить его, но что-то внутри него вибрирует как перетянутая струна, наполняя тело холодным звоном, превращая в ледяную скульптуру.

— Не дрейфь. Надерем им задницы! Знаешь, в чем метафизический философский смысл вратаря?

— Нет.

— Stop the goddamn puck!!! — орет Патрику в ухо Крис. Игроки впереди и сзади смеются. Патрик ощущает, что слова эти прошли сквозь него, не оставив и следа. Странно ныли кости пальцев — словно надвигалось что-то злое, темное… нахлынувшее видение было пугающе отчетливым. Он словно видел все наяву, действительно был сейчас там, далеко и давно…

Прямая, как стрела трасса уходит к горизонту. Позади остался спящий уже мегаполис, несутся мимо ряды фонарных столбов, освещая дорогу. Машина идет уверенно, лишь слегка вздрагивая на неровностях, выхватывая фарами люминисцентные полосы разметки. По бокам темной стеной стоит лес. Высокие, прямые сосны иногда сменяются тяжелыми дубовыми рощами и белыми сполохами березовых пятачков. Сердце стучит часто, но ровно, слегка отдаваясь в висках. Это от недосыпания — ничего, предстоящую неделю спать вообще придется немного.

Взгляд снова обращается к зеркалу заднего вида. Там, на просторном заднем сиденье свернулась калачиком дочь — двенадцатилетняя девочка, укрытая расстегнутым спальником. Он улыбнуся — сколько впечатлений для ребенка. Как бы не ворчала жена, такая поездка запомниться надолго — и сон в машине в том числе. К тому же, в салоне тепло и мягко, а по размерам может даже и просторнее, чем дома на кровати.

Рука сама переключает передачу, нога придавливает педаль газа. Машина несется вперед, подсвеченные зеленым приборы показывают какие-то цифры — нет желания на них смотреть. Руль мелко дрожит в руках.

Кто-то скажет, что пора бы уже и повзрослеть, заняться чем-то серьезным. Хоккейные дни уже позади и свой шанс пробиться в солидный клуб он уже упустил. Возраст есть возраст — мпортивная карьера уже окончена. Теперь все что остается — это доигрывать в давно знакомой, никому не интересной местечковой команде, на игры которой не приходит и десятка человек. Казалось бы — отличнй повод впасть в депрессию или наоборот — серьезно пересмотреть жизнь. Но ему спешить некуда, что бы там не говорила жена. У него есть стандартная офисная работа, есть его тренировки и матчи в местных чемпионатах, а еще есть отличное хобби, которое с недавнего времени он разделяет с дочерью. Ну и прежде всего, есть дочь — самое важное для него существо на этой планете.

Он снова смотрит в зеркало, пытаясь разобрать в темноте салона лицо Жени. Единственная, кто любит его просто потому, что любит. Не потому что надо заботиться и воспитывать, не потому, что надо создать крепкую семью, а то больше такого шанса с увядающей красотой может и не представиться. Не потому что он успешный, не потому что богатый — благо и то и другое никогда не было правдой. Неужели так трудно любить просто так, как любят дети? Наверное, трудно. Слишком много всего постороннего в жизни, слишком много факторов, которые делают простую, безусловную любовь невозможной.

Самый достойный пример — это брак. Можно написать много книг, сочинить массу песен, отснять горы фильмов о романтике и тонком, удивительном чувстве между мужчиной и женщиной, но в реальности все равно это чувство будет отнюдь не таким радужным. Романтика истлевает в считанные месяцы, а все что остается — это сухой расчет и способность терпеть безумства твоего партнера. В итоге, выбор кажется очевидным — мы выбираем не человека, а социальный статус. И не всегда даже выбираем. Чаще всего выбор делается за нас. В браке — хорошо. Холостым — плохо.

Дети — единственное, что должно быть важно. Божий суд — он ведь не на небе. Не после смерти пред ликом святого Петра. Он настигает нас куда раньше, еще при жизни. Божий суд — в отношении наших детей, в том, насколько сохраниться их детская, чистая любовь.

На трассе впереди вырастает, словно из-под земли, человеческая фигура. Нога вдавливает тормоз, шины визжат по асфальту, руки выкручивают руль, бросая машину в сторону, на встречку. Фигура на трассе стоит как вкопанная.

Машина замирает, чуть не коснувшись бортом странного пешехода. Недоуменно стонет Женя, которую едва не сбросило с сиденья на пол. Руки на руле слегка дрожат, в ушах звенит, в глазах скачут искры. Открыв дверь, Петр почти вываливается из машины.

— Ты что?!.. — он осекается, увидев, что перед ним — подросток. Грязный, со спутанными, давно нестриженными волосами, в каких-то несуразных лохмотьях. Глаза его по-кошачьи поблескивают сквозь свалявшиеся бесцветные пряди.

— Папа? — подает голос Женя. Щелкает, открываясь, задняя дверца. Петр делает осторожный шаг к застывшему, как столб, мальчишке.

— Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?

— Слышу, — отвечает тот. Голос его звучит не по возрасту сипло и низко. — А вы меня?

Видение оставляет тяжелый, мутный осадок, отбирает ощущение времени и пространства. Патрик оглядывается, с трудом понимая, что стоит на льду, в рамке ворот. Цифры на табло показывают «три-один». Не в пользу Монреаля.

— Эй, голли! — игрок в форме Калгари тычет в его строну крагой. — А ты не так хорош, как про тебя говорят!

— Отвали, — Робинсон накатывает на него, толкнув в плечо ладонью. Форвард тигров отступает, не провоцируя конфликта. Вбрасывание в центре поля — значит, последний гол забили только что. Нужно собраться, победить это парализующее чувство.

«Это не чувство, — знакомый уже внутренний голос просыпается в голове. — Это память. Она возвращается. Ты не остановишь ее.»

«Не собираюсь. Пускай идет — только чтобы не мешало играть.»

«Нет, не выйдет. Ты не соскочишь, не спустишь все по-легкому.»

Борьба в центральной зоне быстро смещается к воротам Калгари. «Варлоки» наседают, но атака постепенно захлебывается — никто не желает рисковать, а простыми, короткими передачами много не навоюешь. Тигры перехватывают шайбу, выводят ее в центральную зону и после недолгой борьбы переходят в атаку. Почти сразу следует удар по воротам — грубый и простой, но все же Патрик едва успевает отразить его. Тут же кто-то срабатывает на добивание — номер двадцать девять, Джоэль Отто, тренер упоминал его перед игрой. Шайба щелкает о клюшку, вспархивает над воротами и падает на защитную сетку за стеклом.

Игра продолжается, но Руа никак не может оправиться от шока. Другие игроки ведут себя не лучше — слишком медленные, слишком неуклюжие. Тигры легко обставляют их, обгоняют, перехватывают, вбивают в борта, укладывают на лед. Все, что могут варлоки — сдерживать их натиск, неспособные всерьез перейти в атаку. Ситуация напоминает ситуацию с «Сейджес» — снова фаворит оказывается подавлен натиском претендента.

Во втором периоде счет не изменяется, но удержание его стоит Монреалю усилий, которые в итоге изматывают команду. Третий период Калгари начинают со звериным упорством, непрерывно поддерживаемые полным залом фанатов. Оборона дает трещину уже на пятой минуте — после трех атак подряд, оставив защиту бессильной, четвертым ударом тигры пробивают Патрика. Счет становится «четыре-один», снизив статистический шанс на победу варлоков почти до нуля. Даже гол, забитый Лемье не меняет ситуации — до конца матча «Варлокс» находятся под жестким прессингом противника. Итоговый счет — «пять-два» в пользу хозяев. Поражение особенно унизительное после громких побед в предыдущих раундах.

В раздевалке Руа чувствует себя пустым и усталым. От тяжелого запаха пота щиплет в носу.

— Что с тобой, Руа? — Лаперрьер садится рядом, искоса глядя как Патрик неуклюже возится с экипировкой. — Тебя сегодня как подменили. Что стряслось? Может взлом? Ты не чувствовал чужого колдовства?

Вратарь отрицательно мотает головой. Лаперрьер задумчиво жует губу. Заговорив снова, он повышает голос — так чтобы все слышали:

— Сегодня всем нам хорошенько намылили шею. И намылили абсолютно заслужено. Каждый из вас на льду был похож на сонную муху. Но это финал. Мы ведь не можем его слить — вот так, глупо, некрасиво. Слышишь, Патрик?

— Слышу, тренер.

— Тогда сделай так, чтобы в воротах я снова видел непробиваемую стену, а не дырявую тряпку. Соберись. Тебе на пути к этому Кубку пришлось едва ли не труднее всех. Не дай ему выскользнуть из твоих рук…

Руа кивает. Он чувствует, как закипает в нем злость. Не этого ли с самого начала хотел добиться Каинде? Сломать его, ослабить, сделать ни на что не годным? Нет, так не пойдет. Не для того он выбрался из той церкви, вытащив Джен и Жаклин из лап профессиональных убийц. Не для того он прошел через все это, чтобы просто упасть раздавленным собственной памятью! Если и есть выход, способ порвать этот порочный круг — то он только в победе. И слова Сессилии той памятной ночью это только подтверждают.

* * *

«Монреаль Варлокс» — «Флеймин Тайгерс оф Калгари», вторая игра Финала Кубка Стенли. Май, 18-е

— Единственная причина, по которой мы проиграли позавчера — это готовность.

Перрон говорил размеренно и спокойно, пристально вглядываясь в каждого игрока, стоявшего перед ним. Рекруты встречали взгляд спокойно, агенты предпочитали смотреть себе под ноги — исключая Нилана, который знал, что ответный взгляд просто выводит тренера из себя. Злить Перрона Нилан считал своим долгом.

— Мы слишком расслабились за семь дней. И тигры, разогретые и готовые к тяжелой схватке, обыграли нас по инерции. Вы все видели записи игр с «Блю Роубс». Тактика у Калгари была точно такая же. Но мы — не Сент-Луис. Мы не заштатная американская команда. Нас так просто не раскусишь. Теперь, когда первый шок уже выветрился, мы будем делать свою игру. Никаких финтов, никаких маневров в стиле «Олл-старз-гейм». Точные передачи, работа тройками, крепкая защита. При атаке принимаем их, аккуратно заводим в углы и размазываем. Потом берем шайбу и выносим игру в их зону. Сразу. Никаких заигрываний в центре. В нападении крайние держатся бортов, центр уверенно стоит перед воротами. Чтобы никакая сила, слышите — никакая! — не могла сдвинуть центрового с места. Идите и сделайте мне игру. Сделайте ее такой, как вы умеете.

И игра была сделана. Сквозь вой фанатов, сквозь резкий свет прожекторов, сквозь упругий, едкий воздух Сэдлдома. Сквозь физически ощутимую ненависть другой команды. Сквозь гнев духов, обитающих в этих стенах. Сквозь собственный страх и апатию.

К третьему периоду счет был «два-один» в пользу Монреаля. Игра металась от ворот к воротам, увязая в жестоких схватках и силовой борьбе, сквозь оборону в меньшинстве и сквозь атаки одного на троих. Лед не раз окрасился розовым и никто не считал, что это было неоправданно. Время подходило к исходу, Калгари отчаянно старались свести игру в овертайм, вырвать у варлоков ускользающую победу.

Патрик мог быть доволен собой. Тело снова слушалось его, предугадывая и опережая, действуя, словно неутомимая машина, питаемая мощным ядерным зарядом. Всего одна шайба пропущена — злая шутка местных духов или плод коллективных усилий операторов Калгари. Снаряд отразился от конька Челиоса, всего на пару сантиметров заехав за линию, прежде чем Руа успел выбить его. Больше подобных ошибок Патрик не допускал. Он снова стал стеной, в которой нельзя было найти брешь.

На табло мигали оранжевым светом диодов последние секунды матча.

— Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?

— Слышу, — отвечает мальчишка. Подняв голову, он смотрит на Петра сверху вниз. — А вы меня?

— Папа, что случилось? — сонно бормочет за спиной Женя.

— Все в порядке, солнышко, — механически успокаивает ее Петр. Паренек наклоняет голову набок, словно намокший воробей. Только сейчас становится видно, что за спиной у него объемистый туристический рюкзак.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Петр, почему-то чувствуя себя неловко, неуютно. — Потерялся?

— Не, — мотает головой парень. — Я на игру еду. На «Храброе Сердце».

Любой другой водитель, услышав от ребенка, которого чуть не сбил на трассе такие слова, решил бы, что оный под веществами. С Петей ситуация была несколько иная.

Дело в том, что он и сам туда ехал. На «Храброе Сердце», полигонную игру, которая должна была пройти в лесах у пионерского лагеря «Глория».

— Тебе сколько лет? Ты с кем приехал?

— С Димой, братом. У него бумага от родителей есть, все как в правилах.

— Да? А где брат?

— На полигоне уже. Я за продуктами в поселок ходил.

— Вон оно как. Ну ладно, давай знакомиться. Я — Петя. Это моя дочь, Женя. А ты?

— Я — Кузя. Кузьма в смысле. Но в тусовке меня зовут Арагорн.

— Серьезный ник. Садись, Арагорн, в машину. Довезем тебя.

Парень бормочет что-то вроде «спасибо» и забирается на заднее сиденье. Женька перебирается вперед, поближе к отцу. Петр садится за руль, наклоняется к ключам зажигания.

— Ты откуда сам, Арагорн? Тверской?

— Не, из Москвы. А вы?

Двигатель отрывисто урчит, не желая заводится.

— Из Питера.

— А почему едете от Твери?

— К друзьям в гости заезжали. Не так часто выбираешься из города — хочется сразу всех зайцев убить.

Петр в очередной раз повернул ключ, машина опять недовольно фыркнула, но потом ровно и низко загудела на холостом ходу. Петр обернулся назад, чтобы удостовериться, что пассажир уселся нормально.

— А если бы сделали полевку про хоккей, ты бы поучаствовал? — сверкнули в темноте салона глаза подростка. — Ну, такой необычный, фэнтези-хоккей. Или постап-хоккей.

У Петра нехорошо заломило пальцы — так всегда бывало с ним перед какими-то неприятностями — кости не врали и не ошибались. И успокоить себя воспоминанием о хоккейном брелоке, болтавшемся на зеркале не удалось.

— Кому это интере…

Вдруг блеск в глазах Арагорна усилился, словно в глазницах стали разгораться два желтых огонька. Секунду Петр смотрел на них как завороженный, прежде чем крик дочери звывел его из оцепенения. Уже оборачиваясь, он слышал натужный, утробный гудок, закладывающий уши — удивительно похожий на гудок сирены оповещающей о забитой шайбе.

Удар несущейся под сотню кмч фуры смял жестяной корпус корейского паркетника. Он пришелся со стороны водителя, но машина весом в тонну никак не могла остановить разогнавшийся по прямой тридцатитонник — ее поволокло, бросило в сторну, перевернуло в воздухе, словно детскую игрушку. Все это Петр уже воспринимал будто со стороны — его тело, сжатое и проколотое искореженным металлом, уже не могло использовать свои органы чувств.

Протяжный гудок грузовика все еще звучит в ушах, когда зрение проясняется, и темно-фиолетовые оттенки ночи поглощает слепяще-белый фон хоккейного льда. Двадцать семь секунд на табло, гремящий голос комментатора чеканит:

«Гол забил Дэн Квин, номер десять, с передачи Гарри Статера, номер двадцать. Счет „два-два“».

Трибуны неистовствуют, заставляя воздух вибрировать. Нилан, пронесшийся мимо, в отчаянии бьет клюшкой об лед. Мелкая щепа разлетается во все стороны.

Появление в раздевалке Перрона сопровождается в гробовым молчанием. Он глубоко вдыхает, глядя поверх голов своих подопечных.

— Спокойно, парни. Овертайм — это не проигрыш. Это не проигрыш! Выйдите на лед и побейте этих заносчивых ублюдков. Кубок не для них. Слышите меня? Выйдите и побейте!

Все происходит так быстро, что трибуны не успевают даже окончить свою первую кричалку. Вбрасывание выигрывает МакФи, быстро передает Скрудланду, тот словно телепортируется в зону противника, бьет почти с красной линии — и забивает. Утихшая толпа в недоумении наблюдает победный круг Скрудланда, потом взрывается восторгом монреальская трибуна, а игроки Калгари молча убираются с поля. Игра окончена. Девять секунд — самый короткий овертайм в истории Лиги. Счет в серии становится «один-один». Монреаль показывает, что оправился от первого поражения и готов задать конкуренту хорошую трепку.

* * *

Май, 19-е,21:20

«Варлокс» вернулись в родной город — не как победители, но и не как побежденные. Напряженное начало будоражило фанатов, обещая им жаркие схватки и яркие победы — то, ради чего простому обывателю и стоило любить хоккей. Они встречали команду на площади Кэбота у Форума, размахивая флагами и развернув транспаранты. Их собралось так много, что власти сочли за лучшее выставить оцепление из энфорсеров — хотя никакого повода к повторению бунта Святого Патрика не было.

Люди простояли на площади до самого вечера, наплевав на холод и пришедший с моря дождь вперемешку со льдом. В какой-то момент это собрание перестало быть просто хоккейным событием — в толпе зазвучали скрипки и аккордеоны, люди пели песни, танцевали, группа молодых и горячих даже вынесла из ближнего дома пианино. В нескольких местах установили железные печки на которых готовили горячее вино с пряностями, которое раздавали всем, кто хотел согреться. Энфорсеры, вначале настороженные и пытавшиеся держаться в стороне, постепенно вливались в общий водоворот. Кто-то даже плясал вместе с гражданскими — чтобы согреться, наверное.

Вечером к Патрику в общежитие пришли Жаклин и Дженни. Сам Руа не мог их навестить — Перрон заставил игроков оставаться в лагере перед игрой. Никто особенно не протестовал — финал требовал от команды максимума, и команда готова была его дать. Патрику пришлось поспорить с охранником, чтобы он пропустил посетительниц — инструкция предписывала тому пропускать только ближайших родственников, а собственная принципиальность заставила требовать с них документы.

— К-как отыграли? — спросила Джен садясь рядом с Патриком на потертый диван в холле общежития.

— Неплохо, — усмехнулся Патрик. — Одна победа и одно поражение. Правда, из-за меня чуть не слили вторую игру — пропустил шайбу в самом конце игры. Глупо пропустил.

— Хорошо, что все-таки в-выиграли, — с деланным облегчением произнесла Джен. Женщины любят изображать такой тон, когда считают, что покончили с неинтересной для них темой разговора. Патрик посмотрел на нее. Кажется, следы той ночи почти стерлись в ней — взгляд снова стал безмятежным, спокойным.

— Дженни, — начал он осторожно, — я хотел тебя спросить.

— О чем? — девочка повернулась к нему, приподняв бровь.

— Если не хочешь — не отвечай.

— Сп-прашивай.

— Расскажи мне о Сесилии. Вы же провели вместе много времени… Ты часто ее видела?

Дженни осторожно кивнула.

— Она п-приходила ко мне в камеру. Почти каждый д-день. М-мы разговаривали. Иногда. Иногда она п-просто садилась рядом и молчала.

— Долго?

— Очень, — Джен поежилась, словно попала под холодный ветер. Патрик осторожно приобнял ее за плечо, прижал к себе. Девочка мелко дрожала.

— О чем она тебя спрашивала? — спросил он тихо.

— Она м-мало спрашивала. Б-больше говорила. Рассказывала всякое… Про в-войну. Про П-пустоши. Я д-думаю, она так колдовала. К-колдовала, чтобы я вспомнила.

Взгляд Дженни застыл в одной, невидимой точке. Ее речь стала более ровно, заикания почти пропали.

— Я слушала ее и вспоминала то место, где я появилась. П-потрескавшуюся стеклянную плитку на стенах, стертый, рваный линолеум на бетонном полу, ртутные лампы, п-постоянно моргающие. Я ненавидела это место. Но еще б-больше я ненавидела людей, которые там б-были. Они мучили меня, издевались. Они считали м-меня куклой или лабораторный мышью. Они не оставляли меня, не стеснялись и не давали стесняться мне. М-меня не спрашивали, хочу я чего-то или нет, не спрашивали даже могу ли, готова ли… Они вообще не считали, что я м-могу что-то хотеть. Они называли м-меня «Объект Д». Когда п-пришел тот человек… Я не сопротивлялась. Он сказал, что п-пришел забрать меня и что я д-должна ему доверять… В итоге я просто п-попала в другую клетку. В Д-детройте.

Патрик молчал, не решаясь первым нарушить тишину. Джен сидела не шевелясь, словно изваяние.

— А п-потом я вспомнила, что говорили обо мне в Детройте. Они говорили, что у меня нет души. Что я не ч-человек. Я сказала об этом Сесилии — мне было так страшно, что я н-не смогла д-держать это в себе. А Сесилия…

Джен снова умолкла. Патрик выдержал паузу.

— Что сказала тебе Сессилия?

Девочка обернулась к нему, глядя прямо в глаза.

— Что это неправда. Что моя душа попала в это тело из другого мира. А п-потом она сказала, что ты — мой настоящий отец. Из другого мира. И ты п-попал сюда так же, как я.

— Знаешь, мне кажется, она была права.

— Я знаю, что она была права.

Они помолчали немного.

— Откуда она могла это узнать? — спросил Патрик. Вопрос не был адресован Джен, но девочка ответила:

— Она сказала, что п-попала сюда так же, как и мы. Т-только вместе с телом.

Патрик усмехнулся. Ну что, это подтверждало его догадки.

— Это почти смешно. Как думаешь, почему Сесилия ушла? — спросил он негромко. Джен пожала плечами:

— Я н-не знаю. Ушла и все. Д-думаешь, она вернется?

— Нет. Не должна.

Они снова замолчали. Сейчас говорить что-то было не так и нужно.

— Тебе пора идти, — наконец произнес Патрик. Дженни покосилась на него.

— П-поговорил с Жаклин. Ты должен.

Патрик кивнул. Должен. Поднявшись с дивана, он подошел к стоящей в стороне женщине.

— Знаешь, — начал он, — я хотел сказать тебе… извини, что так все получилось. Я не хотел, не думал, что все так повернется…

Жаклин обернулась к нему, посмотрев на него тяжело, почти неприязненно:

— Не думал? А что ты думал?

— Я думал, что вы в безопасности.

— Ты ошибся. Что теперь?

— Теперь вы в безопасности.

Невеселая улыбка проступила на лице женщины:

— Ты в этом уверен? Ты уверен в этом, мальчик с глазами старика? Кто ты вообще такой? Почему ты здесь? Почему ты вмешался в мою жизнь? И почему я позволила тебе это?

— Я…

— Ты здесь ни при чем. Но я больше не хочу, чтобы ты был рядом. Тот кошмар, который я пережила… Из-за чего? Я даже не знаю тебя! Ни тебя, ни эту девочку. Все это очень мило — молодой папаша, сирота-приемыш… До тех пор, пока не оказываешься в темном подвале, зная, что в любой момент ты… тебя…

Она запнулась, поспешно отвернувшись. Патрик чувствует на плечах неимоверную тяжесть.

— Прости меня.

Он возвращается к Джен, садится рядом с ней.

— Скоро все окончится, — произносит он глухо. Сейчас важно дойти до финальной точки. Там все изменится. Новый горизонт откроет новые возможности. Именно на этом горизонте и придется сделать настоящий выбор. Ведь выбор определяется действием, а не намерением. Намерение всегда можно изменить. Только действие имеет свою точку невозвращения. И для Патрика эта точка — Кубок Стенли.

* * *

«Флеймин Тайгерс оф Калгари» — «Монреаль Варлокс», пятая игра Финала Кубка Стенли. Май, 24-е

Труднее всего удержать победу, когда уже точно уверен, что она лежит в твоих руках. В момент, когда пик напряжения сил, критический момент оказывается позади, кажется, что теперь ты в состоянии дойти до конца даже на поломанных ногах. Кажется, что предстоящие усилия, в сравнении с уже потраченными, ничтожны и приложить их будет легко и приятно. На счету «Варлокс» было уже три победы — против одной у Калгари. Все, что требовалось сейчас — это победить в последней игре. И все что требовалось сейчас от Патрика — не пропустить больше ни одного гола. Задача не самая сложная, если разобраться. Как говорил Нилан: «останавливай эту долбаную шайбу!»

Калгари начали игру уверенно, к началу второго периода лидируя со счетом «два-ноль». В течении десяти минут «Варлокс» сравняли счет, но Пылающие тигры снова заработали преимущество — «три-два», после серии из трех добиваний в последние секунды второго периода. И все же, в третьем отчаянные атаки вывели «Варлокс» вперед — «четыре-три». До конца игры остается пять с небольшим минут. Так мало по меркам обычного человеческого ритма — и так опасно много по меркам хоккея.

Патрик видит происходящее взглядом, ограниченным хоккейной маской — взглядом вратаря. Сейчас игра как никогда сильно зависит от него — игроки будут стараться тянуть время, но едва ли всерьез попытаются увеличить отрыв. Если он удержит ворота — «Монераль Варлокс» возьмут Кубок. Если же он сдаст — будет еще одна игра, но в этой игре в ворота встанет скорее всего не он. Оончится ли это победой для Калгари? Едва ли. Но это точно окончится поражением для него. Именно сейчас станет окончательно ясной его роль в этом сражении. И вознаграждение, которое его ожидает.

И он действует так, будто шайба несет смертельную угрозу кому-то, кто прячется за его спиной. Нет такой силы, которая заставила бы его пропустить черную таблетку в створку ворот — и другие игроки словно проникаются его настроем. Атака за атакой проходят впустую, разбиваясь о защиту, о перехваты, о непоколебимого и вездесущего вратаря. Робинсон, усатый ветеран варлоков, намертво приклеивается к Дену Квину, не открывая его для паса даже на секунду. Часы медленно отщелкивают секунду за секундой, накал возрастает, перерастая из борьбы за шайбу в настоящие стычки. Но у Калгари нет никого, кто бы сравнился с Ниланом — он крепко знает свое дело и ни один из вражеских игроков не может навязать силовой игры варлокам.

Удар четко между ног — Руа падает на колени, смыкая щитки, шайба летит в сторону. Через десять секунд юркий снаряд пытается проскользнуть у правой штанги, но отскочив от конька Руа, возвращается в игру. Три минуты до конца. Перехваты — и кинжальная контратака Монреаля ненадолго уврдит игру из зоны ворот. Длится она недолго — варлоки предпочитают тянуть время, а не создавать реальную угрозу воротам противника. Эта тактика вполне жизнеспособна — оборона тигров выстраивается мгновенно, пробить ее неимоверно тяжело, но такие кинжальные выпады не дают Калгари как следует развернуться для атаки, всерьез надавив на ворота. Две минуты до конца — снова серия из трех ударов, два на добивании, последний раз Патрик выбивает шайбу ножным щитком, словно играя в футбол — подпрыгнув и завалившись на бок. Монреальская трибуна, заполненная до отказа, восторженным ревом перекрывает недовольный вой остального стадиона.

Полторы минуты. Тренер Калгари Боб Джонсон меняет вратаря на шестого полевого игрока. Неистовый шквал атак натыкается на глухую позиционную оборону. Тигры отчаянно пытаются исправить ситуацию — терять им уже нечего, финальная сирена будет для них трубой архангела. Но именно это отчаянье и определяет их проигрыш — слишком хаотично, слишком беспорядосчно, чтобы пробить крепкую, как кремень защиту варлоков, краеугольным камнем которой остается Руа.

Монреальская трибуна отсчитывает последние секунды матча, и выкрики их, словно удары огромного молота, впечатывают тигров в лед.

«Девять! Восемь! Семь! Шесть!»

Руа грудью отбивает брошенную «наудачу» шайбу. Кажется, даже духи арены махнули рукой на свою команду и больше не помогают им. Но нет — шайба, отскочив от конька защитника, причудливо подпрыгивает, описывает крутую дугу и пытается нырнуть под верхнюю планку. Руа бросается вперед, принимая снаряд на маску. От удара, казавшегося несильным, уши закладывает, а в глазах на мгновение темнеет.

«Пять! Четыре! Три!»

Он пытается понять, куда отлетела шайба, но перед глазами все плывет, картина вокруг становится размытой и мутной. Вокруг толпится сразу трое или четверо игроков и нельзя понять, кто свой, а кто чужой. Все еще не видя шайбы, Патрик инстинктивно бросается на лед, пытаясь накрыть ее.

«Два! Один!»

Сирена гудит тяжело и протяжно. Постепенно, зрение восстанавливается. Руа поднимает сразу несколько пар рук, трясут, орут в уши. Патрик все еще ищет шайбу. Вот она — падая, он накрыл ее собой — еще секунда и рефери остановил бы игру. Это уже не важно — игра окончена. «Монреаль Варлокс» завоевали кубок Стенли. Слепящий свет наполняет арену, взбудораженные духи носятся под ее куполом, чувствуя приближение того, кто много старше и сильнее их.

Церемонию предваряет долгая, но обычная в этом случае суета: Калгари в молчании покидают площадку, работники раскатывают ковровую дорожку к центру поля. Игроки совещаются, тренеры, оба, уже здесь, на льду, скользят гладкими подошвами лакированных туфель, поддерживаемые под локти игроками. Они кажутся карликами по сравнению с хоккеистами, возвышающимися над ними за счет коньков и шлемов. Перрон, Лаперрьер и Гейни о чем-то совещаются. Тем временем, в центре поля устанавливают тумбу, на которую два бокора с величайшей осторожностью и почестями водружают Кубок Стенли.

Это массивная серебристая колонна, почти метр в высоту, оканчивающаяся внушительной чашей. Под ней — три ряда малых колец с выгравированными именами чемпионов эпохи до Пробуждения. Ниже, цилиндрическое основание, собранное из пяти широких колец, на которых выгравированы имена игроков Нового Времени. Скоро там появятся и имена игроков «Монреаль Варлокс» — уже двадцать третий состав. Кубок дышит живой силой, словно пульсируя волнами энергии, притягивая к себе взгляды, заставляя тело мелко дрожать.

— Патрик, — Перрон кладет руку на плечо Руа. — Патрик! Очнись, кадило тебе в купель! Ты поднимешь Кубок. Ты понял?

Вратарь неуверенно кивает. Первый круг по льду с кубком в руках — честь, которую команда отдает тому, кто, по ее мнению, внес наибольший вклад в победу. Вратарь часто получал эту привидегию, но никогда раньше — никогда — её не удостаивался рекрут.

Словно в тумане Руа слушает приветственную речь комиссара Лиги. Он не улавливает ни ее смысла, ни даже ритмики. Нилан пинает его, когда речь оканчивается. Под рев органа он касается сверкающей поверхности Кубка, чувствуя, как молниями проходит сквозь него энергия этого артефакта. Она, словно волна, омывает его, сминая последние преграды, самые тяжелые плотины, которые устояли под напором событий и времени…

И то, что ощущает Руа — это радость. Невероятная, искренняя и глубокая радость победителя. Он поднимает кубок над головой, не в силах сдержать рвущийся из самой глубины его естества крик…

Пройдя круг, он передает кубок Гейни. Капитан принимает его с улыбкой, отправляясь на свой победный круг. Руа же, почувствовав, что эйфория понемногу отступает, с удивлением смотрит на свои руки. Он чувствует боль, словно на правую пролилось что-то едкое.

В углублении ладони он с удивлением видит сверкающую подвижную каплю, похожую на ртуть, но блестящую ярко как жидкое серебро или платина… Прежде чем он успевает сделать что-нибудь, странная жидкость впитывается в ладонь, не оставив и следа.

Руа поднимает голову, оглядывая арену, словно впервые видит ее. Только теперь он понимает, что мир вокруг него стал объемным, ярким, живым. Впервые за все это по-настоящему живым — не мутной фотокарточкой, с искаженными цветами и поплывшими линиями. Победа дала Руа больше, чем он ожидал — отныне он уже не Полчеловека.

Он стал Целым.

* * *

Май, 26-е,19:00

В ответ на тихий звон дверного колокольчика ворон негромко и протяжно каркает. Патрик входит в полутемный зал, пропитанный запахом жареного кофе и табачного дыма. Уличная сырость не проникает сюда — воздух в зале теплый и неподвижный, его не тревожит даже малейший сквозняк.

За стойкой пусто — бармен, возможно, ушел во внутреннее помещение. Посетитель всего один — точнее посетительница. Она сидит за дальним столиком, скрытым в густой тени. Уголек сигареты плавно движется в кофейных сумерках, оставляя за собой тонкую шелковую нить дыма. Патрик останавливается, присматриваясь. Да, это она.

— Добрый вечер, — произносит он, подходя к столику. Сесилия затягивается, разгоревшийся кончик сигареты на мгновение освещает ее лицо, окрасив кожу оранжевым. Черный узор татуировки на щеке выделяется особенно контрастно. Патрик садится напротив.

— Ты ждешь Стоуна или меня? — вопрос он задал после долгого обдумывания. Женщина слегка улыбнулась.

— Тебя.

Патрик ожидал продолжения, но Сесилия не спешила. Снова затянувшись, она положила сигарету на край массивной эбеновой пепельницы и взяла кончиками пальцев маленькую чашку, стоявшую перед ней. Кофе в чашке едва заметно парил и распространял мягкий, с горчинкой аромат.

— Как твоя нога? — спросил он просто, чтобы не молчать. Сессилия улыбнулась:

— Уже лучше. Ты удачно выстрелил — кость не задело.

— Что теперь? — не выдержал Руа. — Попытаешься забрать у меня перстень?

Женщина медленно покачала головой:

— Глупо и бесполезно. Мир устанавливает правила игры. Все мы подчиняемся этим правилам. Владеть перстнем может только тот, кто заслужил это право. В данном случае — это ты. В любых других руках перстень станет просто обработанным кусочком металла. Так что теперь право выбора за тобой — ты сам решаешь, как распорядиться своим призом. Наверняка, Таэбо уже имел с тобой беседу. Костер, туман, карты… У него слабость к такой дешевой театральности.

— Имел. Не могу сказать, что он меня убедил.

— А что ты сам думаешь по этому поводу?

Руа задумчиво разглядывал белеющий в темноте фарфор чашки.

— Думаю, что здесь какой-то подвох. Хаос поглощает мир, грозя превратить его в ничто. И остановить его можно только стабилизировав состояние целой, мать его, вселенной посредством некой квинтэссенции, первичной энергии творения, которая в объеме нескольких грамм способно оказать глобальное влияние на все процессы. То есть, явление, которое Козмо называет «Хаос» выступает неким деструктивным или даже деконструктивным процессом. Это не ново и не удивительно. По логике подобный процесс должен длиться миллионы лет — ну, по крайней мере на Земле так было. Меловое вымирание, Пермско-Триасовое вымирание… верить, что они произошли в считанные минуты от какого-то массового извержения или падения одного-единственного метеорита — нет, это не про меня. Хочется верить, что и здесь будет что-то подобное. И приведет оно не к концу света, а лишь к его изменению — пусть и глобальному.

Сесилия кивает:

— Почти так. Детали могут различаться от мира к миру, но логика верная. За исключением внешнего фактора. Хаос не является деконструктивной силой. Это, насколько я смогла понять, глобальная энтропия, изменение через разрушение. В этом случае Порядок, который защищает Таэбо, это стазис. Бесконечное состояние покоя, препятствующее всякому глобальному изменению. Мир, в котором мы с тобой оказались, сейчас находится в состоянии активной борьбы этих двух начал. Как думаешь, что есть что здесь?

— Это игра в угадайку? — хмыкнул Патрик. — В таком случае, я бы не отказался от кофе.

— Машина за стойкой, — сделала небрежный жест Сесилия. — Помоги себе сам.

Патрик не стал возиться с дверью, просто перескочив через полированную доску. Эспрессо-машина встретила его мутно блестящими тумблерами. Было забавно вспоминать, как ей пользоваться — это были воспоминания из другого мира, другой жизни. Они все еще воспринимались как некий «внешний накопитель», что-то не связанное с Патриком напрямую. Ворон в клетке смерил его презрительным взглядом, сообщив, что Патрик идиот, и ему надо лечиться.

Сесилия подошла к стойке, усевшись на один из барных стульев.

— Ну так? — спросила она, доставая еще одну сигарету. Патрик пожал плечами. Первое, что бросалось в глаза — это вся эта кутерьма с духами, колдунами и прочим мракобесием. Выглядело все это очень хаотично и очень энтропийно. Плюс ядерные войны. С другой стороны, такой вывод строился прежде всего на различиях с привычным ему миром. Этот мир был очень схож с Землей, просто в какой-то момент «сбившейся с пути», но был ли тому виной пресловутый Хаос? И была ли Земля такой уж стазисной и неподвижной? Иногда не мешало взглянуть на ситуацию под другим углом. Редко удавалось, правда.

— Две американо-советские — это энтропия. Но пробуждение, великий голод и вуду… Нет, не думаю. Если все оставить как есть, такое теократическое общество может существовать столетиями. Особенно, если слухи о Круге Старейшин худду не врут. Бессмертное правительство, идущее одним и тем же курсом, вечные духи, Пустоши, отторгающие человека и препятствующие (как минимум сильно замедляющие) экспансию — такое общество может оставаться неизменным очень долго. А даже если изменения и будут происходить — они не будут глобальными. В то же время, Советский Союз… Если Джастифай не врал…

— Не врал, — прикурив сигарету от тонкой, длинной спички, процедила Сесилия. — Новый СССР — центр энтропии этого мира. И он будет именно тем, что уничтожит Слеза Создателя, если отдать ее Таэбо. Не уничтожит, но изменит законы мира так, что их путь станет тупиковым.

— А Технократический Союз?

— Пятая колонна. В предстоящей войне ему отведена важная роль. Один из факторов поражения западных сил.

Патрик задумался, глядя как пляшет пар над его чашкой. Ворон попытался расправить крылья, но клетка не дала. Недовольное «Merde!» выразило его отношение к занимаемой жилплощади.

— Будет новая война, — констатировал Руа. Сесилия кивнула:

— Еще уже, чем первые две.

— И кто победит? — глупый вопрос. Кто бы ни победил, для обычного человека война будет означать лишения, трудности и скорее всего — смерть. Сесилия затягивается, выпускает тонкую дымную струю.

— Понятия не имею. Скорее всего — никто. В том смысле, что результатом войны будет новый путь развития и новый мир.

— Разве это не означает, что Козмо прав? — с сомнением произнес Патрик. — Даже если мир не будет уничтожен, он предотвратит новую войну — пусть и заменив развитие на стазис.

— Стазис всегда равнозначен стагнации, — качает головой Сесилия. — Мера Таэбо только отсрочит неизбежное. А неизбежное — это не победа энтропии, нет. Мы, наконец, подошли к внешнему фактору.

— Внешнему фактору?

— Мы живем в мультивселенной. Только так объясняется возможность нашего с тобой путешествия между мирами. И эта мультивселенная — своего рода единый организм. И, как и в любом организме, в нем существует своя «иммунная система».

— Это мы с тобой, под чутким руководством таких как Козмо и Деймион?

— Нет. Существуют что-то вроде макрофагов Веера Миров, который Таэбо и Каинде называют Хранителями. Не спрашивай меня о том кто или что они — я не знаю. Не уверена даже, что это разумные существа с индивидуальным сознанием. Реакция их на энтропию проста и понятна — каждый мир, который подвергается ее воздействию выше некоего «критического уровня» изолируется и отделяется от Веера. Что впоследствии приводит к его «схлопыванию». Судьба, которую Таэбо пророчит этому миру под воздействием Хаоса, есть результат работы этих макрофагов. А временная мера, им пропагандируемая, лишь отсрочит этот процесс, причем в итоге он пройдет много быстрее и жестче.

— Для иммунной системы не слишком логичная реакция, — возразил Патрик. — Уничтожать собственный организм…

— Если речь не идет об аутоиммунном заболевании, — пожала плечами Сессилия.

Ворон вдруг забеспокоился, пару раз прокаркав что-то вроде «Maison!» Патрик задумчиво потер подбородок:

— Если так, то гибель мира неизбежна. Независимо от того, кому я отдам слезу.

— Не совсем так, — Сесилия затушила окурок о стойку. — Ты не сделаешь мне кофе? Двойной в маленькую чашку. Без сахара.

Патрик отвернулся к машине, завозившись с примитивным механизмом.

— Суть в том, что мультивселенная борется с заболеванием. Энтропия приводит к образованию у мира, приговоренного к схлопыванию, принципиально новых связей. Связей с другими такими же мирами, по сути — с новым Веером, только не Веером Стазиса. Идет своего рода перетекание из одной системы в другую.

— И причем здесь Слеза Создателя? — Патрик поставил чашку перед Сесилией.

— При том, что она даст достаточный энергетический импульс, который ускорит образование таких связей — и позволит опередить макрофагов. К моменту отделения мир будет уже связан с другой системой — и это спасет его от уничтожения.

— Забавно это все, — Патрик покосился н ворона, который с интересом поглядывал на его перстень, отблескивающий в свете лампы.

— Забавно не это, — заметила Сесилия, пригубив кофе. — Забавно то, что наш родной мир находится в Энтропийном Веере.

— Подожди, — мотнул головой Руа. — Это не логично. Зачем Козмо брать для спасения Мира Порядка выходцев из Мира Хаоса?

— А ты сам не понимаешь? — улыбнулась женщина. Патрик мотнул головой, словно сгоняя хмель.

— Думаю потому, что адепт стазиса неспособен стать проводником глобального изменения. Даже если вектор этого изменения направлен в сторону покоя.

Сесилия сделала еще глоток, наградив Патрика внимательным и даже ожидающим взглядом.

— Я понимаю, что женщине не стоит рассуждать о логике, но мне кажется, у тебя с ней все в порядке. Особенно для хоккеиста.

— Когда тебя часто бьют по голове, приходится учиться думать короткими перебежками. От одной точки к другой. Не то, чтобы я был большим спецом, но, по-моему, это и называется логическим мышлением.

Женщина ответила улыбкой. Эта улыбка была уже другой, почти приглашающей.

— Скажи, — спросил Руа, — а Джастифай, он ведь тоже… пришелец?

— Простой вывод, — пожала плечами Сесилия. — Джаст был запасным вариантом. Не самым лучшим, надо сказать.

— Чьим? — поинтересовался Руа. Женщина снова улыбнулась.

— Разве это так важно? Или так — разве ты и сам не понял?

Патрик задумчиво осмотрел залу. Не самое комфортное место, но учитывая обстоятельства… Сняв куртку он накрыл ей клетку с беспокойно возившимся вороном. В этот раз в улыбке женщины было одобрение.

* * *

Утро выдалось неожиданно солнечным. Сосульки на крышах сверкали и переливались, многоголосая капель полифонией сплеталась с журчанием ручейков, бегущим по булыжным мостовым. Синеватые стекла окон блестели от множества мелких капель, теплый, сырой ветер трепал вывески и весело завывал в обледенелых лабиринтах карнизов и водостоков.

Нилан неожиданно вызвался пройтись вместе с Патриком и Джен. Настроение у тафгая было прекрасное, несмотря на выбитое в последнем матче плечо.

— Пэт, — вдруг спросил он, скосившись на руку Руа. — Ты перстень не носишь, потому что надоел или мастера с размером не угадали?

Вопрос для чемпионов Лиги был не таким уж глупым: дух кубка был ревнивым и не любил, когда игроки относились к нему без должного уважения. Командные бокоры рекомендовали носить перстень не снимая до начала нового сезона. После этого, наоборот, ни под каким видом не надевать его, особенно на игры. А сейчас межсезонье только началось.

— Я его продал, — ответил Патрик. — Очень нужны были деньги.

Нилан некоторое время смотрел на него как на идиота. Дженни тоже.

— Ты совсем тронулся? — спросил, наконец, тафгай. — Сколько ты за него выручил? Двадцать баксов? Тридцать?

— Больше. Нашелся хороший покупатель, — ушел от ответа Патрик.

— Даже если так, — не сдавался Крис. — На кой тебе деньги? Тебе мало платят?

— Деньги нужны очень, — спокойно ответил Руа. — Они и тебе не помешают, приятель.

— Зачем, не скажешь? — скривился в саркастичной гримасе Нилан. Патрика это не проняло. Обернувшись к товарищу, он медленно и внятно произнес.

— Чтобы пережить третью американо-советскую.

Нилан несколько секунд смотрел на вратаря недоуменно, потом взорвался хохотом, с силой хлопнув его по плечу.

— Только не говори мне, что ты стал одним из этих параноиков и собираешься строить бункер под домом! Это лажа, Пэт! Никто даже не знает, существуют ли Советы или на месте Мамы-России теперь безжизненная радиоактивная пустыня.

Патрик скосился на Джен. Та пожала плечами, что примерно значило: «Меня не спрашивай. Я из лаборатории не выходила.»

— бункер строить не собираюсь, — мотнул головой Руа. — Просто хочу ухать подальше на северо-запад. Может в Исландию.

— Шанго всемогущий, — похоже, Нилан окончательно уверился, что приятель не шутит. — И как скоро?

— Не знаю еще, — пожал плечами Патрик. — Думаю, пока еще поиграю. Хочу стать лучшим вратарем в истории Лиги.

— Достойная цель, — прокашлявшись, выдал Нилан. — Знаешь, для рекрута у тебя отличное чувство юмора.

Руа снова пожал плечами, быстро перемигнувшись с Джен.

Весна в Монреале вошла в полную силу. Впереди было короткое, полное жизни северное лето. И совсем уж далекая, но неизбежная зима. Новая зима.

Глава XIV — Воля

Turn Loose the Swans

«Монреаль Варлокс» — «Флеймин Тайгерс оф Калгари», Финал Кубка Стенли, первая игра. Май, 16-е

Каким бы долгим и трудным ни был путь, как ни петлял он, огорошивая внезапными поворотами, в финальном его отрезке всегда есть момент, когда все — и прошлое и будущее — вдруг представляется отчетливым и ясным, а туман сомнений отступает. Не потому, что разум вдруг складывает воедино бесконечную россыпь мозаики событий, не потому, что приходит откровение свыше. Это момент, когда внутренний стержень становится достаточно крепким, чтобы не поддаться внешнему давлению. И тогда человек становится выпущенной стрелой, в сердце которой нет зла, а есть лишь понимание, что у конце ее полета кто-то должен будет упасть.

«Флеймин Тайгерс оф Калгари» — команда, победа над которой кажется соблазнительно легкой. Это не «Эдмонтон Сталкерз», которых еще осенью все без исключения прочили в чемпионы. Это даже не китобои Хартфорда, не Ледяные тролли Квебека, не «Кримсон Лифз оф Торонто». Это Калгари, клуб в Новой эпохе разу не добиравшийся даже до финала дивизиона. Если быть честным, то основан он был в Атланте в семьдесят втором, где не снискал ни славы, ни популярности и был продан в Калгари, родной клуб которой, «Тигры» не пережил Пробуждения — а точнее упадка, который постиг город после. Так из игроков «Атланта Флеймз» и сомнительной гордости «Калгари Тайгерс» получился клуб, с которым «Монреаль Варлокс» предстояло сразиться за Кубок Стенли.

— Две минуты! — зычный голос Гейни выгоняет из головы отстраненные мысли. Голоса раздевалки из негромких и осторожных становятся резкими, почти злыми. Агенты и даже рекруты выгоняют из себя предыгровой страх — чувство, которое известно всем без исключения спортсменам.

Прошло семь дней с их победы над «Сейджес» — достаточно времени, чтобы отдохнуть и собраться с силами. У Калгари не было такой возможности — победная игра против Сент-Луиса прошла позавчера.

Служебная часть «Олимпик Сэдлдом», домашней арены Пылающих Тигров, напоминает античный лабиринт, полный нафталиновых призраков давнего прошлого. Белесые цилиндры люминесцентных ламп нервно моргают, краска стен во многих местах растрескалась и облупилась. Удивительно, как сильно Пробуждение повлияло на эти места: в пятидесятых Калгари был процветающим городом, наравне с Эдмонтоном жирея на богатых нефтяных месторождениях провинции Альберта, а уже спустя десять лет оказался на грани исчезновения. Пустошь поглотила нефтяные скважины, и понадобилось почти десятилетие, чтобы вернуть хоть какую-то их часть. Калгари отвоевали свое право на жизнь в суровой борьбе на два фронта: с духами Пустоши и технологиями Нового Времени. Нефть перестала быть ключевым ресурсом, область ее использования ограничилась сложной нефтехимией: пластиками, синтетическими материалами, ароматическими углеводородами, так что вернуться на прежние позиции не получилось — как впрочем, любому из городов Северной Америки. Эдмонтон, столкнувшись с теми же бедами, выжил благодаря новой профессии, освоенной его мужчинами. Парни с инженерным образованием, часто не лишенные колдовских талантов, уходили в Пустошь Альберты и приносили из старых, скованных вечным льдами, нефтяных заводов реликты ушедшей эпохи. Добыча шла в основном на переработку — редкоземельные металлы, сложные сплавы, катализаторы, химические реактивы. Со временем, само собой, ходоков становилось все меньше, но специализация Эдмонтона на редких материалах и реликтовых технологиях обеспечила ему место в новом мире.

Цепочка хоккеистов вразнобой стучит лезвиями коньков по дощатому полу. Впереди резким электрическим светом очерчен проем, ведущий на лед.

— Эй, приятель! — Нилан хлопает Руа по плечу. — Ну что, готов? Финал, разбей его посох Шанго! Мы неплохо оторвались в этом сезоне, так?

Патрик кивает. Он чувствует то же самое — только не может обернуть свое чувство в слова — так просто и емко, как это получается у Криса. Наверное, для этого нужен особенный талант — просто говорить о сложных вещах. Человек же привыкший к пустословию может принять лаконичность и точность таких фраз за примитивность и глупость.

— Не дрейфь. Надерем им задницы! Знаешь, в чем метафизический философский смысл вратаря?

— Нет, — Патрик чувствует подвох, но реагирует слишком медленно.

— Останавливать эту долбаную шайбу!!! — орет ему в ухо Крис. Игроки впереди и сзади смеются. Патрик ощущает, что слова эти прошли сквозь него, как электрический разряд. Странно ныли кости пальцев — словно надвигалось что-то страшное…

Видение накрыло его резкой, внезапной волной, и в нем не было даже намека на сон, на ирреальность. Он словно видел все наяву, словно действительно был сейчас там, далеко и задолго…

Прямая, как стрела трасса уходит к горизонту. Позади остался уснувший мегаполис, несутся мимо ряды фонарных столбов, освещая дорогу. Машина идет уверенно, лишь слегка вздрагивая на неровностях, выхватывая фарами текучие полосы разметки. По бокам темной стеной стоит лес. Высокие, прямые сосны иногда сменяются тяжелыми дубовыми рощами и белыми сполохами березовых пятачков. В груди неприятная тяжесть, чувство которое никак не получается вытравить. Это злость. Злость и бессилие.

Взгляд снова останавливается в зеркале заднего вида. Там, в темном прямоугольнике отражения на заднем сиденье свернулась калачиком дочь — двенадцатилетняя девочка, укрытая расстегнутым спальником. Он улыбнулся — в следующие пять дней ее ждет много приятных впечатлений. Как бы не ворчала жена, такая поездка запомнится надолго — и сон в машине в том числе. А как же — тоже часть приключения. К тому же, в салоне тепло и мягко, а по размерам может даже и просторнее, чем дома на кровати.

Рука сама переключает передачу, нога придавливает педаль газа. Машина несется вперед, подсвеченные зеленым приборы показывают какие-то цифры — нет желания на них смотреть. Руль мелко дрожит в руках.

Что теперь? Этот вопрос встает все настойчивее и ответ «подождем» подходит все меньше. Иногда то, что разрушено уже не склеишь, как ни старайся. Даже наоборот, все попытки лишь усугубляют ситуацию. Когда первые трещины прошли между ними, Петр убеждал себя, что это нормально и невозможно создать семью без споров и ссор. Но у той, другой половины был на это свой взгляд. Ничего не забывать, ничего не прощать — хорошее кредо для героического романа, который обрывается на выспренней ноте. А жизнь, она ведь не оканчивается последней страницей или финальными титрами. И в какой-то момент становится понятно, что накопленный груз непрощения слишком велик, чтобы его можно было выдерживать. Обеим сторонам, вне зависимости от тяжести проступков. В другой ситуации это решилось бы просто — но у них есть Женя. Единственная в это семье, кто ничем не заслужил всего этого.

Он снова смотрит в зеркало, пытаясь разобрать в темноте салона лицо Жени. Насколько эгоистичным и бесчувственным надо быть, чтобы, слышать слова собственной дочери: «Папа, не уходи» и оставаться невозмутимым? Как объяснить ей, что ушел не по своей воле, что не к нему надо обращаться с этой просьбой, а к матери, для которой чувство собственного превосходства, личного комфорта важнее счастья дочери?

Нужно что-то менять. Так не может продолжаться. Время слов окончилось — наступило время действий. Резких, неприятных, болезненных. Как заставить себя решиться на них? Как поступить, как не поддаться злости? Как действовать, чтобы действия были продиктованы не местью, не а благом — благом для собственного ребенка?

На трассе впереди вырастает, словно из-под земли, человеческая фигура. Нога вдавливает тормоз, шины визжат по асфальту, руки выкручивают руль, бросая машину в сторону, на встречку. Фигура на трассе стоит как вкопанная.

Машина замирает, едва не коснувшись бортом странного пешехода. Недоуменно стонет Женя, которую чуть не сбросило с сиденья на пол. Руки на руле мелко дрожат, в ушах звенит, в глазах скачут искры. Открыв дверь, Петр почти вываливается из машины.

— Ты что?!.. — он осекается, увидев, что перед ним — подросток. Грязный, со спутанными, давно нестриженными волосами, в каких-то несуразных лохмотьях. Глаза его по-кошачьи поблескивают сквозь свалявшиеся бесцветные пряди.

— Папа? — подает голос Женя. Щелкает, открываясь, задняя дверца. Петр делает осторожный шаг навстречу застывшему, как столб, мальчишке.

— Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?

— Слышу, — отвечает тот. Голос его звучит странно, как-то не по возрасту. — А вы меня?

Видение медленно растворяется, становясь прозрачным и смутным. Сквозь него, словно сквозь взбаламученную воду медленно проступает реальность. Патрик оглядывается, с трудом понимая, что стоит на льду, в рамке ворот. Цифры на табло показывают «три-один». Не в пользу Монреаля.

— Эй, голли! — игрок в форме Калгари издалека тычет в него крагой. — А ты не так хорош, как про тебя говорят!

— Отвали, — Робинсон накатывает на него, сильно зацепив плечом. Форвард тигров отступает, не провоцируя конфликта. Вбрасывание в центре поля — значит, последний гол забили только что. Нужно собраться, победить это парализующее чувство.

«Это не чувство, — знакомый уже внутренний голос просыпается в голове. — Это память. Она возвращается. Ты не остановишь ее.»

«Не собираюсь. Пускай идет — только пусть не мешает играть.»

«Нет, не выйдет. Ты не соскочишь, не спустишь все по-легкому.»

Борьба в центральной зоне быстро смещается к воротам Калгари. «Варлоки» наседают, но атака постепенно захлебывается — никто не желает рисковать, а простыми, короткими передачами много не навоюешь. Тигры перехватывают шайбу, выводят ее в центральную зону и после недолгой борьбы уходят в атаку. Почти сразу следует удар по воротам — грубый и простой, но все же Патрик едва успевает отразить его. Тут же кто-то выходит на добивание — номер двадцать девять, Джоэль Отто. Шайба щелкает о клюшку, вспархивает над воротами и падает на защитную сетку за стеклом.

Игра продолжается, но Руа никак не может оправиться от шока. Другие игроки ведут себя не лучше — слишком медленные, слишком неуклюжие. Тигры легко обставляют их, обгоняют, перехватывают, вбивают в борта, укладывают на лед. Все, что могут варлоки — сдерживать их натиск, неспособные всерьез перейти в атаку. Ситуация напоминает ситуацию с «Сейджес» — когда аутсайдер жаждет победы куда сильнее фаворита.

Во втором периоде счет не изменяется, но удержание его стоит Монреалю усилий, которые выжимают команду, словно лимон. Третий период Калгари начинают с особым упорством, непрерывно поддерживаемые полным залом фанатов. Оборона дает трещину уже на пятой минуте — после трех атак подряд, оставив защиту бессильной, четвертым ударом тигры пробивают Патрика. Счет становится «четыре-один», снизив статистический шанс на победу гостей почти до нуля. Даже гол, забитый Лемье не меняет ситуации — до конца матча «Варлокс» находятся под жестким прессингом противника. Итоговый счет — «пять-два» в пользу хозяев. Поражение, особенно унизительное после громких побед в предыдущих раундах.

— Что с тобой, Руа? — в раздевалке Лаперрьер садится рядом, искоса глядя как Патрик неуклюже возится с экипировкой. — Тебя как подменили. Что стряслось? Может взлом? Ты не чувствовал чужого колдовства?

Патрик отрицательно мотает головой. Лаперрьер задумчиво жует губу.

— Сегодня всем нам хорошенько намылили шею. И намылили абсолютно заслужено. Каждый, кто был на льду, походил на сонную муху. Но это финал. Мы не можем его слить — вот так, глупо, некрасиво. Слышишь, Патрик?

— Слышу, тренер.

— Тогда постарайся, чтобы в воротах я снова видел непробиваемую стену, а не дырявую тряпку. Соберись. Тебе на пути к Кубку пришлось едва ли не труднее всех. Не дай ему выскользнуть из твоих рук…

Руа кивает. Нет, он не позволит тьме поглотить себя. Не сейчас. Время бездействия и покорного принятия прошло. Сейчас он будет действовать не благодаря, а вопреки. Вопреки всему, что судьба швыряет ему в лицо. Всем было бы проще, если бы он сейчас сломался, отступил. Но что будет после? Что его ждет, если сейчас он изберет путь меньшего сопротивления? Увядание, забвение и пустота. Причем не только для него одного — и для Дженни тоже.

* * *

«Монреаль Варлокс» — «Флеймин Тайгерс оф Калгари», вторая игра Финала Кубка Стенли. Май, 18-е

— Единственная причина, по которой мы проиграли позавчера — это готовность.

Перрон говорил размеренно и спокойно, пристально вглядываясь в каждого игрока, стоявшего перед ним. Рекруты встречали взгляд спокойно, агенты предпочитали смотреть себе под ноги — исключая Нилана, который не боялся обвиняющих взоров тренера и не позволял чувству вины — или даже намеку на него — сдвинуть себя с занятой позиции.

— Мы слишком расслабились за семь дней. И тигры, разогретые и готовые к тяжелой схватке, обыграли нас по инерции. Вы все видели записи игр с «Блю Роубс». Тактика у Калгари была точно такая же. Но мы — не Сент-Луис. Мы не заштатная американская команда. Нас так просто не раскусишь. Теперь, когда первый шок уже выветрился, мы будем делать свою игру. Никаких финтов, никаких маневров в стиле «Олл-старз-гейм». Точные передачи, работа тройками, крепкая защита. При атаке принимаем их, аккуратно заводим в углы и размазываем. Потом берем шайбу и выносим игру в их зону. Сразу. Никаких заигрываний в центре. В нападении крайние держатся бортов, центр уверенно стоит перед воротами. Чтобы никакая сила, слышите — никакая! — не могла сдвинуть центрового с места. Идите и сделайте мне игру. Сделайте ее такой, как вы умеете.

И игра была сделана. Сквозь вой фанатов, сквозь резкий свет прожекторов, сквозь упругий, едкий воздух Сэдлдома. Сквозь физически ощутимую ненависть другой команды. Сквозь гнев духов, обитающих в этих стенах. Сквозь собственный страх и нежелание.

К третьему периоду счет был «два-один» в пользу Монреаля. Игра металась от ворот к воротам, увязая в жестоких схватках и силовой борьбе, сквозь оборону в меньшинстве и сквозь атаки одного на троих. Лед не раз окрасился розовым и никто не считал, что это было неоправданно. Время подходило к исходу, Калгари отчаянно старались свести игру в овертайм, вырвать у варлоков ускользающую победу.

Патрик мог быть доволен собой. Тело снова слушалось его, предугадывая и опережая маневры противников. Он видел смесь злости и отчаяния, все отчетливей проступавшие на лицах игроков Калгари после каждой неудачной атаки. Всего одна шайба пропущена — злая шутка местных духов или плод коллективных усилий чужих операторов. Снаряд отразился от конька Челиоса, всего на пару сантиметров заехав за линию, прежде чем Руа успел выбить его. Больше подобных ошибок Патрик не допускал. Он снова стал стеной, в которой нельзя было найти брешь.

На табло мигали оранжевым светом диодов последние секунды матча.

— Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?

— Слышу, — отвечает мальчишка. Подняв голову, он смотрит на Петра сверху вниз. — А вы меня?

— Папа, что случилось? — сонно бормочет за спиной Женя.

— Все в порядке, солнышко, — механически успокаивает ее Петр. Паренек наклоняет голову набок, словно намокший воробей. Только сейчас становится видно, что за спиной у него объемистый туристический рюкзак.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Петр, почему-то чувствуя себя неловко, неуютно. — Потерялся?

— Не, — мотает головой парень. — Я на игру еду. На «Храброе Сердце».

«Теперь понятно, — проворчал себе под нос Петр. — Товарищ по несчастью. Хорошо, если не пьяный.»

Дело в том, что он и сам туда ехал. На «Храброе Сердце», полигонную игру, которая должна была пройти в тверских лесах у пионерского лагеря «Глория».

— Тебе сколько лет? Ты с кем приехал?

— С Димой, братом. У него бумага от родителей есть, все как в правилах.

— Да? А где брат?

— На полигоне уже. Я за продуктами в поселок ходил.

«Посреди ночи. Салага — такие „продукты“ надо закупать заранее, переливать в удобную тар и паковать на дно рюкзака. Впрочем, это позиция совершеннолетнего, которому алкоголь в магазине продают. А таким вот приходится по поселкам у бабок-бормотух затариваться.»

— Вон оно как. Ну ладно, давай знакомиться. Я — Петя. Это моя дочь, Женя. А ты?

— Я — Кузя. Кузьма в смысле. Но в тусовке меня зовут Арагорн.

— Серьезный ник. Садись, Арагорн, в машину. Довезем тебя.

Парень бормочет что-то вроде «спасибо» и забирается на заднее сиденье. Женька перебирается вперед, поближе к отцу. Петр садится за руль, наклоняется к ключам зажигания.

— Ты откуда сам, Арагорн? Тверской?

— Не, из Москвы. А вы?

Двигатель отрывисто урчит, не желая заводится.

— Из Питера.

— У меня брат в Питере живет. Димка, ну я говорил.

— Учится там, что ли? Не часто москвичи в Питер перебираются.

— Нет, он с отцом живет. А я с мамой.

— Понятно.

Машина завелась неохотно, с третьей или четвертой попытки. Спарвившись с азиатской железякой, Петр обернулся назад, чтобы удостовериться, что пассажир уселся нормально.

— А если бы сделали полевку про хоккей, ты бы поучаствовал? — сверкнули в темноте салона глаза подростка. — Ну, такой необычный, фэнтези-хоккей. Или постап-хоккей.

— Кому это интере…

Блеск глаз Арагорна резко усилился, словно в глазницах вспыхнули, разгораясь, два желтых огня. Секунду Петр смотрел на них как завороженный, прежде чем крик дочери вывел его из оцепенения. Уже оборачиваясь, он услышал натужный, утробный гудок, закладывающий уши — удивительно похожий на гудок сирены оповещающей о забитой шайбе.

Удар несущейся под сотню кмч фуры смял жестяной корпус корейского паркетника. Он пришелся со стороны водителя, но машина весом в тонну никак не могла остановить разогнавшийся по прямой тридцатитонник — ее поволокло, бросило в сторону, перевернуло в воздухе, словно детскую игрушку. Все это Петр уже воспринимал будто со стороны — его тело, стиснутое искореженным металлом, уже не могло использовать свои органы чувств.

Протяжный гудок грузовика все еще звучит в ушах, когда зрение проясняется, и темно-фиолетовые оттенки ночи поглощает слепяще-белый фон хоккейного льда. Двадцать семь секунд на табло, гремящий голос комментатора чеканит:

«Гол забил Дэн Квин, номер десять, с передачи Гарри Статера, номер двадцать. Счет „два-два“».

Трибуны неистовствуют, заставляя воздух вибрировать. Нилан, пронесшийся мимо, в отчаянии бьет клюшкой о лед. Мелкая щепа разлетается во все стороны.

Появление в раздевалке Перрона сопровождается гробовым молчанием. Он глубоко вдыхает, глядя поверх голов своих подопечных.

— Спокойно, парни. Овертайм — это не проигрыш. Это не проигрыш! Выйдите на лед и побейте этих заносчивых ублюдков. Кубок не для них. Слышите меня? Выйдите и побейте!

Все происходит так быстро, что трибуны не успевают даже окончить свою первую кричалку. Вбрасывание выигрывает макФи, быстро передает Скрудланду, тот словно телепортируется в зону противника, бьет почти с красной линии — и забивает. Утихшая толпа в недоумении наблюдает победный круг Скрудланда, потом взрывается восторгом монреальская трибуна, а игроки Калгари молча убираются со льда. Игра окончена. Девять секунд — самый короткий овертайм в истории Лиги. Счет в серии становится «один-один». Монреаль показывает, что вполне оправился от первого поражения и готов к серьезной драке.

* * *

Май, 19-е,21:20

Ранняя весенняя темнота осторожно вползла в освещенный редкими электрическими лампами холл. Полупрозрачные белые занавески на высоких окнах медленно пропускали ее, меняя черный цвет на глубокий индиго. Снаружи еще слышен был шум голосов, отзвуки музыки и песен, редкие рыжие сполохи пронзали фиолетовы чернила майского вечера. Дженни осторожно положила руку на предплечье Патрика.

— П-поговорил с Жаклин. Ты должен. Он… ждет.

Патрик кивнул. Он и сам собирался — сейчас решалось, останется ли судьба этой женщины очередной грудой обломков на его пути или…. Что скрывалось за этим «или» он пока не знал. Не мог знать. Но иногда знание реального результата вторично. Вторично по сравнению с волей к результату желаемому. Поднявшись с дивана, Руа подошел к стоящей в стороне женщине. Ее темный силуэт контрастно очерчен бело-фиолетовым фоном ростового окна.

— Знаешь, — начал он, — когда-то мне сказали, что у мужчины есть три главных ответа для женщины: «Я не хотел», «Я не знал» и «Ты сама виновата». Я не хочу сейчас пользоваться ими. Ты заслуживаешь лучшего.

Жаклин обернулась к нему. На лицо ее упала мягкая тень, скрывая выражение. Только блеск глаз выдавал то нервное напряжение, которое сейчас сковывало ее.

— Ты так же думал, когда оставлял у меня свою дочь? Зная, что за ней придут и кто придет?

Патрик слегка опустил голову.

— Нет. Тогда я думал, что ты слишком хороша для меня. И о другом мне думать было трудно.

Жаклин осекается. Кажется, такого поворота она не ожидала.

— Ты… ты… Не меняй темы! Это из-за тебя я оказалась запертой в сыром подвале! Я ведь даже не знаю, сколько дней там провела!

— Двадцать четыре.

— Меня могли убить! Им ведь девочка была нужна, не я…

Патрик покачал головой:

— Не могли. Арбитрам легче искать мертвого, чем живого. Душу мертвеца сложнее удержать, она сама придет к арбитрам, чтобы рассказать о своем убийце. Деккер не стал бы тебя убивать — до последнего момента.

Жаклин тряхнула головой:

— А-а-а! Невероятно! Ты ждал целый месяц, только потому, что думал, что меня не убьют?

Патрик поджал губы.

— Я не ждал. Я искал вас. Я готовился к вашему спасению. Я торопился, как мог. И в итоге, я успел.

— Успел? — голос Жаклин зазвучал язвительно. — До следующего раза?

— Следующего раза не будет, — в голосе Патрика звучала уверенность, которая разом осадила Жаклин. Он медленно протянул руку и взял ладонь Жаклин в свою.

— Мальчик, — тихо произнесла она. — Сколько тебе? Девятнадцать? А мне уже за тридцать… Я…

— Я старше, чем кажется, — прервал ее Руа. — Ты поймешь. Потом.

— Я знаю, — Жаклин осторожно высвобождает руку. — У тебя глаза старика. Нет… глаза человека, видевшего смерть.

Они возвращаются к Джен, садятся рядом с ней.

— Скоро все окончится, — произносит Патрик. Теперь, когда цель перед ним — его собственная, а не указанная кем-то еще, путь кажется прямым и открытым. Не благодаря. Не вопреки. Только ради тех, кто по-настоящему близок. Никакой пространной философии. Никакого самообмана.

* * *

«Флеймин Тайгерс оф Калгари» — «Монреаль Варлокс», пятая игра Финала Кубка Стенли. Май, 24-е

Последние строки недолгого противостояния лидера и претендента выглядят скорее как каллиграфический росчерк, закрученный вензель на последней странице, притягательный, но совершенно не меняющий смысла. Поражение тигров становится в серии самоочевидным фактом — они просто не дотягивают до уровня монреальских мэтров. На счету «Варлокс» уже три победы — против дебютной у Калгари. Нельзя сказать, что два домашних матча были легкими для «Варлокс» — и все же, они ясно показали, кто есть кто на льду. Газеты рассыпались в хвалебных одах клубу, не в последнюю очередь выделяя дебютанта Руа. Его сравнивали с другим рекрутом-новобранцем «Варлокс» — Кеном Драйденом, принесшем команде кубок в семьдесят первом, а в семьдесят втором ставшим одним из вратарей сборной, победившей советы в саммит-серии. Той самой, в которой тренером был Синден, а в защите играл Серж Савард, нынешний менеджер «Варлокс». Сам Драйден, окончил хоккейную карьеру семь лет назад, в семьдесят девятом, став довольно известным писателем. Темой его книг, само собой, был хоккей.

Калгари начали игру уверенно, к началу второго периода лидируя со счетом «два-ноль». В течение десяти минут «Варлокс» сравняли счет, но Пылающие тигры снова заработали преимущество — «три-два», после серии из трех добиваний в последние секунды перед перерывом. И все же, в третьем периоде отчаянные атаки вывели «Варлокс» вперед — «четыре-три».

До конца игры остается пять с небольшим минут. Так мало по меркам обычного человеческого ритма — и так опасно много по меркам хоккея.

Сейчас игра для Патрика ограничена зоной перед его воротами. Все остальное становится частью иной вселенной, отделенной от его мира незримым, но непроходимым барьером. Все, что сейчас волнует его — это черный кружок шайбы, стремительно носящийся по льду, перескакивая от игрока к игроку, ведомый непонятными посторонним прихотями. Но для Руа в танце шайбы нет ни загадок, ни неожиданностей. Он предчувствует каждый ее поворот, каждое движение, будь это клюшка ирока, магия оператора или прихоть духа.

Сейчас он не просто стена, закрывающая ворота. Его клюшка делает игру его товарищам по команде, выбрасывая шайбу туда, где она нужна варлокам, обеспечивая выбросы и контратаки. И другие игроки постепенно проникаются настроем Руа, уверенно выстраивая свою, победную игру. Атака за атакой проходят впустую, разбиваясь о защиту, о перехваты, о непоколебимого и вездесущего вратаря. Робинсон, усатый ветеран варлоков, намертво приклеивается к Дену Квину, наглухо закрывая его для паса. Часы медленно отщелкивают секунду за секундой, накал возрастает, перерастая из борьбы за шайбу в настоящие стычки. Но у Калгари нет никого, кто бы сравнился с Ниланом — он крепко знает свое дело и ни один из вражеских игроков не может навязать силовой игры варлокам.

Удар четко между ног — Руа падает на колени, смыкая щитки, шайба летит в сторону. Через десять секунд юркий снаряд пытается проскользнуть у правой штанги, но отскочив от конька Руа, возвращается в игру. Три минуты до конца. Перехваты — и кинжальная контратака Монреаля ненадолго уводит игру из зоны ворот. Длится она недолго — варлоки предпочитают тянуть время, а не создавать реальную угрозу воротам противника. Эта тактика вполне жизнеспособна — оборона тигров выстраивается мгновенно, пробить ее неимоверно тяжело, но такие короткие выпады не дают Калгари как следует развернуться для собственных атак и всерьез надавить на ворота. Две минуты до конца — и снова серия из трех ударов, два на добивании, последний Патрик отбивает ножным щитком, словно играя в футбол — подпрыгнув и завалившись на бок. Монреальская трибуна, заполненная до отказа, восторженным ревом перекрывает недовольный вой остального стадиона.

Полторы минуты. Тренер Калгари Боб Джонсон меняет вратаря на шестого полевого игрока. Неистовый шквал атак натыкается на глухую позиционную оборону. Тигры отчаянно пытаются исправить ситуацию — терять им уже нечего, финальная сирена будет для них трубой архангела. Но именно это отчаянье и определяет их проигрыш — слишком хаотично, слишком беспорядочно, чтобы пробить крепкую, как кремень защиту варлоков, краеугольным камнем которой остается Руа.

Квебекцы отсчитывают последние секунды матча, и выкрики их, словно удары огромного молота, впечатывают тигров в лед.

«Девять! Восемь! Семь! Шесть!»

Руа грудью отбивает брошенную «наудачу» шайбу. Кажется, даже духи арены махнули рукой на своих протеже и больше не помогают им. Но нет — шайба, отскочив от конька защитника, причудливо подпрыгивает, описывает крутую дугу и пытается нырнуть под верхнюю планку. Руа бросается вперед, принимая снаряд на маску. От удара, казавшегося несильным, уши закладывает, а в глазах на мгновение темнеет.

«Пять! Четыре!! Три!!!»

Он пытается понять, куда отлетела шайба, но перед глазами все плывет, картина вокруг становится размытой и мутной. Вокруг толпится сразу трое или четверо игроков и нельзя понять, кто свой, а кто чужой. Все еще не видя шайбы, Патрик инстинктивно бросается на лед, пытаясь накрыть ее.

«Два!!! Один!!!»

Вой сирена звучит мрачно и траурно. Это может быть гол, а может — окончание игры. Нет, гол бы вызвал больше энтузиазма у зрителя. Постепенно, зрение восстанавливается. Руа поднимает сразу несколько пар рук, трясут, орут в уши, а он все еще ищет шайбу. Вот она — падая, Руа накрыл ее собой. Как и в игре с Бостоном, свисток рефери опоздал всего на секунду. Но это уже не важно — игра окончена. «Монреаль Варлокс» завоевали кубок Стенли. Слепящий свет наполняет арену, взбудораженные духи носятся под ее куполом, чувствуя приближение того, кто много старше и сильнее их.

Церемонию предваряет долгая, но обычная в этом случае суета: Калгари в молчании покидают площадку, работники раскатывают ковровую дорожку к центру поля. Игроки совещаются, тренеры, оба, уже здесь, на льду, скользят гладкими подошвами лакированных туфель, поддерживаемые под локти игроками. Они кажутся карликами по сравнению с хоккеистами, возвышающимися над ними за счет коньков и шлемов. Перрон, Лаперрьер и Гейни о чем-то совещаются. Тем временем, в центре поля устанавливают тумбу, на которую два бокора с величайшей осторожностью и почестями водружают Кубок Стенли.

Это массивная серебристая колонна, почти метр в высоту, оканчивающаяся внушительной чашей. Под ней — три ряда малых колец с выгравированными именами чемпионов эпохи до Пробуждения. Ниже, цилиндрическое основание, собранное из пяти широких колец, на которых выгравированы имена игроков Нового Времени. Скоро там появятся и имена игроков «Монреаль Варлокс» — уже двадцать третий состав. Кубок дышит живой силой, словно пульсируя волнами энергии, притягивая к себе взгляды, заставляя тело мелко дрожать.

— Патрик, — Перрон с силой сжимает плечо Руа. — Патрик! Очнись, кадило тебе в купель! Ты поднимешь Кубок. Ты понял?

Вратарь кивает. Первый круг по льду с кубком в руках — честь, которую команда отдает тому, кто, по ее мнению, внес наибольший вклад в победу. Сейчас он не особенно задается вопросом: достоин ли, есть ли другие, более подходящие.

Словно в тумане Руа слушает приветственную речь комиссара Лиги. Он не улавливает ни ее смысла, ни даже ритмики. Нилан пинает его, когда речь оканчивается. Под рев органа он касается сверкающей поверхности Кубка, чувствуя, как молниями проходит сквозь него энергия этого артефакта. Она, словно волна, омывает его, сминая последние преграды, самые тяжелые плотины, которые устояли под напором событий и времени…

И то, что ощущает Руа — это радость. Невероятная, искренняя и глубокая радость победителя. Он поднимает кубок над головой, не в силах сдержать рвущийся из самой глубины его естества крик…

Пройдя круг, он передает кубок Гейни. Капитан принимает его с улыбкой, отправляясь на свой победный круг. Руа же, почувствовав, что эйфория понемногу отступает, с удивлением смотрит на свои руки. Он чувствует боль, словно на правую пролилось что-то едкое.

В углублении ладони он с удивлением видит сверкающую подвижную каплю, похожую на ртуть, но блестящую ярко, как полированное серебро… Прежде чем он успевает сделать что-нибудь, странная жидкость впитывается в ладонь, не оставив и следа.

Руа поднимает голову, оглядывая арену. Внезапная усталость охватывает его, опустошая изнутри. Дело сделано. Теперь не осталось ничего, ни одного серьезного препятствия на пути. Кому еще выпадает такой шанс — перед ним — огромный новый мир. Его мир, в котором он способен начать все заново. В котором он не стыдится своих поступков и не сожалеет о совершенных ошибках. Табула Раса. Новый шанс.

Именно в этом и заключался его приз. Не в возвращении памяти. Не в спасении мира. Так же просто, как и удивительно. Лицо его расплывается в улыбке — первой настоящей улыбке за многие годы.

* * *

Апрель, 6-е, 02:05

— ????

Короткое незнакомое слово заставляет огромную фигуру замереть, неестественно выгнув спину. Лицо Джастифая застывает, словно ударенное внезапным параличом или зафиксированное фотоснимком. Патрик с хриплым стоном сбрасывает с себя огромную тушу, которая падает с глухим деревянным стуком, словно истукан. Дженни отступает на пару шагов, глаза ее широко раскрыты. Кажется, она сама не ожидала подобного эффекта. Патрик на четвереньках отползает от места их схватки, шарит в темноте рукой, пытаясь отыскать упавший пистолет. В сумраке между колонн слышится сиплое, прерывистое дыхание. Выходит, Сесилия не так уж неуязвима для пуль, как рассказывал Джастифай. Жаклин возится с цепью на входной двери — нервно, суетливо и, в целом, безуспешно.

— Я думала… ты поумнее, — раздается из-за колонн слабый, дрожащий голос. — Готова спорить… ты понял… что у нас… пакт… о ненападении.

— Нилану расскажи, — пистолетная рукоять сама прыгает в руку Руа, холодная тяжесть оружия успокаивает.

— Нилан тут… ни при чем. Нилан… местный.

— Это значит, что ему не больно? — Патрик поднимается на ноги, внимательно следя за голосом. Пока, кажется, Сесилия остается на месте. — Он мог умереть. Он скорее всего умер бы — если бы игла не застряла в одежде, только слегка проколов кожу.

— Мое…упущение… черт, как больно! Ты мне… ногу прострелил… между прочим.

Патрик промолчал, вопросительно взглянув на Дженни. Девочка держится молодцом, но выглядит немного растерянной. Кажется, этот диалог чем-то ее смущает.

— Ты мог бы и понять… — голос Сессилии, кажется, слегка окреп, — что я на твоей стороне.

— В это трудно поверить, — констатирует Патрик, проверяя обойму. В ответ слышится сиплый смешок.

— Все это — не больше чем испытание. Для тебя и для твоей дочери. Если бы один провалил, другой бы точно вытянул. К счастью, ты достойно выдержал его.

— Если ты пытаешься заговорить мне зубы…

— Каинде, — перебивает Сесилия. — Таэбо и Каинде… Я работаю на второго. У него прическа стильная… и можно поболтать о рок-н-ролле.

Патрик не отвечает, слегка удивленный таким поворотом. Кажется, Сесилия принимает это как знак — в темноте слышится шевеление. Она встает на ноги.

— Оба брата заинтересованы в тебе. Точнее, в твоей победе на чемпионате.

— Мне показалось, что Деймион хочет, чтобы я отказался…

Слышится осторожное движение и Сесилия появляется в просвете. На левом бедре у нее темное пятно. Она поднимает руки, не делая попытки приблизиться.

— Я хочу… поговорить.

— Ближе не надо. Я отлично тебя слышу отсюда. Жаклин, как замок?

В ответ раздаются неразборчивые ругательства. Джен вопросительно смотрит на Патрика. Тот кивает, и девочка спешит на помощь мадмуазель Вильнев.

— Это почерк Каинде. Сначала все кажется глупым… но потом ты привыкаешь… и понимаешь в чем вся соль. Если хочешь… заставить человека сделать что-то… дави с другой стороны, действуй от обратного. По-моему… у него получилось…

Хорошая формулировка — трудно проверить, но невозможно оспорить. Патрик не стал загонять себя в логическую ловушку.

— Допустим, я тебе верю. Это ничего не доказывает. Ни твоей связи с Деймионом, ни твоего намерения помочь.

— А как бы… иначе ты выбрался из этой… переделки? — Сесилия нарочито медленно достает из-под края темного свитера полог белой сорочки и отрывает полосу по краю. Потом расстегивает штаны и без всякого смущения спускает их. Патрик не может не отметить, что несмотря на пулевую рану и потеки крови бедра у нее симпатичные. — Или Джаст или Деккер… тебя бы достали. Пришлось поработать… чтобы ты проскользнул между ними.

Пистолет Патрик держит наготове, нацеленным в грудь женщины. Руки вратаря спокойно выдерживают его тяжесть.

— В чем конечная цель? — интересуется он. Сесилия садится прямо на пол, перевязывая рану. Ей приходится помогать себе зубами, чтобы как следует затянуть повязку. Патрик едва сдерживается — ужасно хочется помочь даме.

— Конечная цель, — произносит она пыхтя над узлом, — разбудить тебя… Дать возможность самому выбрать… между братьями. Останься ты такой как раньше… Таэбо получил бы свое… вообще не напрягаясь.

— Что получил? — спрашивает Патрик. — Это связанно с Кубком?

— Да… То, что в кубке, — Сесилия поднимается и быстро подтягивает штаны и заправляет в них обрывки сорочки. Каждый из братьев хочет заполучить это… Но силой они забрать ее не могут.

— А моя дочь? — Патрик слышит как замерла за спиной Дженни.

— Твоя дочь — второй вариант. Ее пришлось бы вернуть в СССР. Там дела идут похуже… но шанс тоже имеется. Как закончу здесь… ехать мне туда. К медведям и балалайкам.

— Я не отдам…

— Без нее. Успокойся ты…

— И как я должен выбирать? — Патрик невольно опускает оружие. Сесилия вздыхает:

— Как я уже сказала — сам. Это твой выбор.

— Чушь. Я даже не знаю, из чего выбирать.

— Скоро узнаешь. Поверь мне, тебе расскажут. Может даже и я буду среди рассказчиков. Эй, Дженни!

Девочка подходит к Патрику, тронув его за локоть.

— Готово, — шепчет она. Сесилия улыбается.

— Меткие броски — это у тебя от папы? Ловко ты швырнула тот замок в Джаста.

— Мой папа — вратарь. Он не бросает, он ловит.

— Да? Неважно. Главное, съездив этой железкой по морде здоровяка, ты подарила отцу пару секунд, чтобы выстрелить.

— Выстрелить в тебя, — заметил Патрик. — А Джастифай ведь тоже на тебя бросился… Так что…

— Джаст бросился на тебя. Думал сломать хорошим ударом, а потом попытаться со мной договориться. К счастью, Джен как угрозу он не воспринимал. Зря. Стоит понимать, что сбежавшая из закрытой лаборатории кое-на что способна. Даже если ей помогли.

— Нам пора, — обрывает ее Патрик, — Ты не против?

— Идите. Выигрывай свой кубок и покончим уже с этим.

Они выходят из церкви, растворяясь в сырой темноте старого города. В одном из двров ждет взятый Патриком в аренду атоммбоиль. Когда они садяться и Жаклин, молчаливая и замкнутая, заводит мотор, Патрик спрашивает у дочери:

— Что она хотела сказать? Про «даже если ей помогли».

Дженни пожимает плечами:

— Я п-плохо помню, как убегала. Но, н-наверно, сама бы я не сп-правилась.

* * *

Патрик осмотрел возвышающееся впереди здание из потемневшего кирпича. Роза — круглое витражное окно в над парадным входом, похоже, было переделано в Новое время — теперь узор рамы вплетал в себя явную пентаграмму с четырьмя магическими символами по сторонам.

— Что-то я зачастил в церковь, — произнес он весело. — Уже третий раз за пару месяцев.

Джен хихикнула. Жаклин бросила на Руа неодобрительный взгляд. Они вошли внутрь, в душный сумрак, полный запахов благовоний и едкого дыма курильниц. Внутри не было ни бокороа, ни церковных — видимо, после утренней службы все уже разошлись. Патрик уверенно прошли к месту, где стоял алтарь Ибеджи.

В этот раз там был не крест, а две маленькие эбеновые фигурки — дети в остроконечных шапочках, сидящие на корточках. Перед ними стояли две одинаковых фарфоровых пиалы, в которых лежало по паре конфет. Патрик медленно снял с пальца перстень и положил в одну из пиал.

— Вот и все, — произнес Патрик. Жаклин удивленно посмотрела на него.

— Я пообещала себе больше не удивляться тому, что происходит с тобой. Пообещала не пытаться понять и тем более судить. Но все-таки — почему только одно подношение. Разве Ибеджи не должны получать всего поровну?

— Не в этом случае. Я должен был выбрать. И я выбрал.

— Как ты их различил? — вмешалась Дженн. — Они же одинаковые!

— А вот и нет, — возразил Патрик. — У Деймиона рок-н-рольная прическа, а Козмо заядлый картежник.

Жаклин фыркнула, явно решив, что отец подшучивает над дочерью. Руа не стал ее разубеждать. Ни вышли из церкви и зашагали по улице, наслаждаясь весенним солнцем. Наконец, женщина не выдержала:

— Картежник или рокабилл? Кто сорвал джек-пот?

Руа посмотрел вверх, туда, где высасывало взгляд бездонно-голубое небо.

— А ты сама как думаешь?

— Я не думаю, — мотнула головой Жаклин. — Если я начну думать об этом, то стану такой же сумасшедшей, как и вы двое.

— Справедливо, — кивнул Патрик. — Суть в том, что оба брата пытаются спасти мир от уничтожения. Каждый по-своему. При этом Козмо желает видеть его таким, какой он есть сейчас, а Деймион настаивает на его преобразовании и превращении в нечто иное.

— И?

Патрик улыбается:

— Раз уж мне дали право выбирать самому, я могу не зацикливаться на том, насколько правильным будет мой выбор. В любом случае, я не в состоянии понять и учесть все факторы. А значит, могу выбирать по принципу высшей справедливости.

— Это как? — поинтересовалась Дженни.

— По собственной прихоти, — с нахальной улыбкой пояснил Руа. — Мне нравится этот мир. Я не хочу его менять. Я не хочу войн и разрушений, ради абстрактных выгод в необозримо далеком будущем.

— Поэтому? — протянула Жаклин.

— Поэтому я выбрал Козмо. Кстати, не последним аргументом в выборе был шанс прожить счастливую жизнь с тобой.

— Это месье так делает даме предложение? — поинтересовалась Жаклин. — Хочу напомнить, что я старше и разведена.

— Хочу напомнить, что у меня дочь и донорская правая рука.

— Если так, — улыбнулась женщина, — то выходит вполне сбалансировано.

— Между прочим, — вмешалась Джен, — вы забыли спросить меня!

— А для тебя-то что изменится? — поинтересовалась Жаклин. — У отца тренировки-игры-поездки, ты живешь у меня. Разве не так было последнее время?

— Так, — неохотно согласилась Дженни. — Но это другое!

— Только не говори, что тебе со мной не нравилось…

Патрик заметил сидящего на другой стороне улицы подростка, обложившегося обувными щетками и банками с ваксой. Потеплело, люди обули туфли — у молодняка появился нехитрый заработок. Что ни говори, весной всем живется легче.

Паренек поднял голову и приветственно махнул Патрику рукой. Солнечный блик сверкнул серебром на его безымянном пальце. Руа кивнул в ответ.

Чем руководствоваться, принимая важные решения? Можно ли все учесть, все понять и судить беспристрастно? Может быть. Стоит ли следовать голосу совести, жить так, чтобы не было больно за содеянное? Но в конечном итоге, решение принимает воля — тот стержень, который не дает упасть, не позволяет другим решать за тебя.

Короткая монреальская весна уже готовится уступить приближающемуся лету — полному жизни и света, длинных, солнечных дней и теплого ветра. Северная Пустошь ненадолго отступит и смягчится, позволив человеку на короткое время снова почувствовать себя хозяином на земле. Но лето скоротечно, на смену ему придет дождливая, штормовая осень и долгая, темная зима. А потом все повторится снова в бесконечном своем круговороте.

Оглавление

I

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

II

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

III

  Глава XI I

  Глава XIII

  Глава XIV

  Глава XIV — Совесть

  Глава XIV — Разум

  Глава XIV — Воля Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg