Чей ты, малыш?
Текст написан в рамках конкурса “Тёмная киммерийская ночь” для сайта cimmeria.ru
Любое использование текста, полностью или частично, запрещено.
Из скособоченной жаровни несло паленым. Раскаленная, обросшая черным
нагаром, она стояла поперек тропинки, преграждая путь. Аня остановилась, в
нерешительности закусив губу.
«Вернуться?»
Она легонько погладила круглый живот руками.
— Что скажешь?
Масик тут же толкнулся в ответ – врачи рекомендовали играть с ним в
морзянку, подсчитывать толчки.
— Жарко тебе, да, родной? Ну, потерпи, скоро отдохнем…
Аня оглянулась: смешной шпиль вокзала, увенчанный золотым петушком, все
еще виднелся из-за пышного ивняка. Но снова продираться через мокрые колтуны
ветвей и тучи комарья у женщины не было ни малейшего желания.
Странное место, — подумала она, глядя на полуразвалившиеся, слепленные
из хлама хибарки, увязшие по краям тропинки в своем же собственном барахле. –
Здесь что, кто-то живет? Надо запретить Яну кататься тут одному…
Короткий путь через пойму реки Борловая, открытый в дни летних каникул
великим путешественником — Аниным сыном, подобно биссектрисе разрезал
дорогу от вокзала до «Медика» пополам. И Ане бы порадоваться, что не надо
топать в обход, что щебень не будет забиваться в шлепки и колоть голые ступни,
но, когда пять лет хлебаешь баланду и вдруг тебе преподносят свиную отбивную,
вымоченную в молоке, невольно задумаешься – в чем подвох?
Солнце нещадно жгло оголенные плечи, усыпанные веснушками, в ногах
бултыхался загустевший июльский воздух, а тени, как степные ящерки,
ускользали в свои невидимые норки. Аня приставила руку ко лбу, защищаясь от
солнца, и, привстав на цыпочки, мысленно проложила свой путь. Ей всего-то
нужно было проскочить по тропинке, перебежать мостик и подняться по лесенке в
горку. Все просто – тропинка, мостик, горка. Не труднее, чем путешествие
нарисованной Даши из мультика для самых маленьких следопытов. А там и до
дачи недалеко. Любимый муж, любимый сын, холодный чай, гамак в тени и
привычный цвет занавесок на окнах.
Аня сделала пару шагов, и Масик толкнулся вновь – с силой, так, что
защемило в боку.
— Ух, — шикнула она, скривившись, — полегче, родной.
Но Масик устроил бой. Живот под легкой блузкой заходил ходуном, и Аня
прижала к нему руки. Погладила, покачала, но буря и не думала утихать.
— Что такое, малыш?
Сестра бы хихикнула, услышав, как она разговаривает с животом.
«Ага, так он тебе и сказал»
Аня всегда улыбалась в ответ и пожимала плечами. В первую беременность,
когда тесты только-только выдали две полосы, ее не смешили – пугали странные
пузатые мамашки, бормочущие сами с собой. Но беременность – это целая жизнь,
полная удивительных открытий. И спустя каких-то полгода Аня сама оказалась
такой, и уже на нее поглядывали, как на ненормальную.
Послушай меня, дорогая, странно, когда люди разговаривают с
мертвыми. Мертвые должны оставаться в прошлом. Но у тебя внутри живой
человек, для которого твой голос – путеводная нить. И если ты не будешь
говорить с ним, он может заблудиться там, в темноте.
Так однажды свекровь развеяла в Анне последние сомнения. Высокая,
грузная, с лицом, похожим на кусок скалы, она была женщиной еще той, советской, закалки. Всю жизнь она проработала медсестрой в онкологии и знала, о
чем говорит. Но ведь и, правда, кто мог сказать больше, чем человек, на глазах у
которого на протяжении сорока лет в одних и тех же койках жили и умирали люди?
После ее слов Аня больше никогда не задумывалась о том, как на нее посмотрят
окружающие.
— Потерпи, родной, мы быстренько, — поглаживая живот, прошептала Аня и
быстрым шагом двинулась навстречу жаровне. Но пройти ей удалось немного – из-
за хибарки выбежала огромная черная псина и уселась поперек дороги, преграждая путь. Аня замерла, боясь вздохнуть – собака была огромной, похожей
на волка, ее жесткая шерсть блестела на солнце странными, потусторонними
иглами. А над огромной головой и сильной бычьей шеей кружилась мошкара.
Словно еще ночью псина была мертва, а наутро какая-то неведомая сила вновь
воззвала ее к жизни.
Осторожно Аня попыталась отступить, но пес зарычал. Утробно, зло. Она
остановилась. Собак она не боялась. Но это было в другом, верхнем, мире. Там,
где люди жили в кирпичных домах и готовили еду на кухонных плитах. А здесь, в
этой прослойке между мирами, куда ее занесло по ряду дурацких причин, все было
иначе. Завидев собак, тут стоило прятаться, потому что спастись бегством было
невозможно.
Пес не был бездомным: на шее тусклым кольцом поблескивал ошейник. И у
Ани так же тускло в душе заблестела надежда, что сейчас вслед за собакой на
тропинку выбежит запыхавшийся мужик в трениках и борцовке и огромной
пятерней схватит собаку за загривок. Подтащит к себе и зарядит по мохнатой
спине поводком. Извинится и вместе с псом исчезнет из Аниной жизни навсегда.
Вот только Аня забыла, что в прослойке между мирами хозяева страшнее своих
собак.
Она не увидела его, пока он не вышел к жаровне. Пока не погладил
страшного зверя по голове и тот не облизал его руку. Но даже если бы сильно
старалась, не смогла разглядеть, приняла бы за ползущую по земле тень. Потому
что даже сейчас, когда он стоял от нее в пяти шагах, она не могла рассмотреть его.
Только отметила, что он очень тонкий, как будто вырезан из бумаги или выбит
гвоздиком на фольге.
— Уберите. Пожалуйста. Собаку, — отчеканила Аня, а сама подумала – как в
бубен ударила. Каждое слово гремело, наскакивало на следующее, комкалось и
повисало в жарком воздухе. Она хотела приказать. А получилось, что только
выказала свой страх.
Он не ответил ей. Но она заметила, как дернулись уголки его алых губ.
— Уберите собаку! – крикнула она, стараясь отогнать страх. Не за себя, за
Масика.
— Я не советовал бы… — произнес человек и помолчал, разглядывая Аню
страшными, без век и белков, глазами. Точками, – подумалось ей в ужасе.
— Не советовал бы вам кричать. Бежать. Сопротивляться. Вы ничего уже не
сможете изменить.
— Уберите. Собаку, — повторила Аня, а потом до нее дошел смысл
сказанных слов. И вся краска тут же схлынула с ее лица.
Теперь она увидела, что обгорало на решетке жаровни. Человеческая кисть со
скрюченными почерневшими пальцами.
Господи Боже, — подумалось ей. – Что тут творится?
Она медленно потянулась к мобильнику, висящему на шнурке между грудей.
Не сводя глаз с адского пса и стоящего рядом человека, Аня дважды щелкнула
клавишей вызова. Последним в памяти телефона запечатлелся номер мужа, она
знала точно, разговаривала с ним из электрички, но первый же гудок потонул в
командном крике незнакомца.
— Форт, возьми суку!
Пес бросился на Аню стремительно – огромный, разъяренный, он врезался в
нее тараном и сбил с ног. Удар был такой силы, что выбил из Аниных легких весь
воздух, и она не смогла закричать – засипела что-то, хватая окровавленным ртом
вскипевшую атмосферу. А потом тяжелый пресс собачьих челюстей сдавил ей
руку, и Аня почувствовала, как крошится локтевая кость. Как клыки скоблят ее,
оставляя глубокие борозды. Мобильник отлетел в сторону, и, уже не зная, ответил
ли муж на звонок, она закричала что было мочи.
— Госпооооди, Женяяя, пожалуйста. Помоги нам!!!
Именно так. Помоги НАМ.
Он не забыл. И никогда не сможет.
Евгений Прохоров скинул одеяло в сторону и зажег ночник. За окнами было
темно – словно кто-то затер их углем. Электронные часы на прикроватной
тумбочке показывали 6-29.
Странно, — подумалось ему, — так тихо...
Он встал с кровати и подошел к окну. Вслушался. Всмотрелся. Ни души. Ни
звука. Как будто все замерло в ожидании – сотни окон были похожи на протянутые
к дверям Кувуклии* свечные фитили, ждущие благодатного огня.
А что если день не наступит? Что если ночь будет всегда?
Евгений второпях задернул шторы. Ему не хотелось становиться частью
глупого, выдуманного чуда.
Вчера, когда он в очередной раз напивался в «Копеечке» — забегаловке, клонированной из грязного куска советского плинтуса — он так и сказал
широченному, похожему на калач лицу бармена.
«Чудес не бывает»
Он тыкал пальцем в газетный снимок, на котором был запечатлен счастливый
малыш с невероятно яркой радужкой глаз, и повторял.
«Не бывает их. Понимаешь?!»
А бармен кивал и спрашивал: не пора ли ему домой?
Что было дальше, Евгений не помнил. Но газетная вырезка, как и прежде,
лежала на прикроватной тумбочке, придавленная полупустой бутылкой «Блек
Лейбла».
«Наверное, только счастливые люди мучаются похмельем, — подумал он,
потянувшись к бутылке. – У несчастливых наутро только одно желание – пить
дальше»
Евгений поднял бутылку и посмотрел на газетного ребенка. А в следующее
мгновение уже глотал теплый виски. Давился и морщился, а он обжигающими
ручьями стекал по его небритым щекам.
Медсестры в роддоме привыкли, главврач закрывала глаза, ведь он был
лучшим практикующим гинекологом когда-то...
«Ты видишь, что с тобой творится, Женя?» — спросила как-то главврач.
Разговор состоялся в ее кабинете, она стояла к Евгению вполоборота и смотрела в
окно. На улице с деревьев облетали последние листья, и Евгению подумалось, что
главврач похожа на эту осень – странная красота, еще не увядшая, но не
вызывающая ничего, кроме тоски. Холодная, как ледяной ветер.
«Я никогда не приходил сюда пьяным» — сказал он тогда. Он, правда, верил
в свои слова.
«Не приходил. Но неужели ты думаешь, что чад от трехдневного запоя можно
задушить одеколоном и жвачками?! Ты посмотри на себя, во что ты превратился…
Немудрено, что они бегут от тебя. Многие здесь впервые, и вряд ли опухший от
пьянства гинеколог то, о чем они мечтали, зачиная ребенка!»
«Все мы мечтали о другом».
Он не помнил, говорил ли эти слова. Но знал точно, что она сказала в ответ.
«Когда уйдет последняя, на работу можешь не приходить».
Древние верили, что каждое место на земле отражается в потустороннем
мире – как и верили, что такие места полнятся призраками. В последние месяцы
роддом был именно таким. Находясь здесь, Евгений словно смотрел фотографии
незнакомых людей, на которых ему было плевать. Но снова и снова листал альбом
из приличия, с резиновой улыбкой слушая восторженные комментарии к каждому
фотоснимку. А когда дело доходило до детских фотографий, ему хотелось кричать.
Как бы он ни старался, он не мог затереть память того жаркого дня. Когда
спустился в пойму и нашел их там – ее, с дырой вместо живота, и ребенка, растоптанного в пыли.
Евгений поставил бутылку обратно на газетную вырезку, а потом сдвинул ее
в сторону, так чтобы было видно малыша. Обтер губы и подумал, что это не его
сын.
«Что ты носишься с этой вырезкой, думаешь, это что-то изменит?!»
Это был их последний разговор с Яном. Они собирали его вещи, и газетный
снимок вылетел из нагрудного кармана Евгения, когда тот нагнулся, чтобы
застегнуть чемодан.
«Мертвые должны жить в прошлом. Так сказала бабушка!»
«Ну да… — ответил он своему сыну и сунул снимок обратно в карман. –
Тогда почему сама не оставит мертвецов в покое?»
Ян зло посмотрел на него, но больше не проронил ни слова. А через полчаса
его забрала Анина сестра — ему, действительно, лучше было пожить с ней. Для
двенадцати лет слишком тяжелое испытание — видеть, как спивается твой отец.
Евгений покосился на газетную вырезку:
— Ты не мой сын.
Он снова потянулся к бутылке, но вздрогнул от телефонного звонка. Домой в
шесть утра ему могли звонить только с работы.
Он обернулся: телефон стоял на тумбочке в темной прихожей. Старый
дисковый рудимент, чудом избежавший свалки. Как-то Аня сравнила его с
домашним котом — с тех пор Евгений так его и воспринимал.
Он тихо подошел к телефону и положил на него руку в надежде, что кот
успокоится. Но тот все не унимался.
— Чертовы кретины! — он снял трубку. — Алло?!
На противоположном конце провода что-то гудело и щелкало.
— Алло? Кто это? Говорите, ну! Алло?!
Он со злостью бросил трубку на рычаг, но не успел развернуться, как
телефон зазвонил вновь.
— Алло?!
И в этот раз ему закричали в ответ:
— Госпооооди, Женяяя, пожалуйста. Помоги нам!!!
Руку как обожгло – он отбросил трубку в сторону и отшатнулся от телефона.
Это была она, ее голос. Ее крик. Но как такое могло случиться, откуда она могла
звонить?
Опомнившись, Евгений упал на колени и схватил трубку обеими руками.
— Аня?! Аня, где ты?! Скажи мне, где ты, и я найду тебя!
Он стоял на четвереньках в темной прихожей – язычник, молящий каменного
идола о чуде — и бормотал в пыльную мембрану пустые слова. Знал, что его
никто не услышит – из динамика неслись прерывистые гудки — но не мог
заставить себя подняться и вернуть трубку на место. Понимал, что, если это
произойдет, все случившееся покажется ему миражом, приступом внезапного сна
или белой горячки. Поэтому так и уснул на полу, в обнимку с телефоном. А когда
проснулся – за окнами снова была ночь. В квартире стоял ужасный холод, и
Евгения трясло так, что стучали зубы. Кое-как поднявшись, на ощупь, он
проковылял до кровати и залез под одеяло с головой. Поворочался, но почти сразу
затих. Прислушался. В комнате кто-то был, осторожно ступал по скрипучему полу.
Словно обшаривал все углы – искал Евгения. А потом половицы скрипнули у
самой кровати, и на миг в квартире воцарилась полная тишина. Евгений замер и
почувствовал, как приподнимается край одеяла. И сразу же ощутил ледяные руки
на своей спине – они провели ему по лопаткам и скользнули на грудь. То, что
оказалось с ним в кровати, прижалось к нему всем телом, и он услышал шепот:
— Тебе так холодно, родной. Я согрею тебя. Согрею…
Это был голос погибшей жены, но, услышав его, Евгению захотелось
кричать. Однако вместо этого он попытался развернуться к ней лицом, выпутаться
из осминожьих объятий. Она схватила его крепче и прижалась холодными губами
к затылку:
— Ты только не смотри на меня, родной. Не надо… — прошептала она. –
Просто вспомни, как сильно я любила…
В дверь застучали, и Евгений услышал голос своей матери. Сумасшедшая,
она кричала что-то и молотила по деревянной обшивке кулаками.
— Не впускай ее… — зашептали ему на ухо мертвые губы, – не впускай эту
сумасшедшую блядь!
В ужасе Евгений схватился за одеяло и сбросил его с себя.
В кровати он был один.
— Женя, ты там?! Открой мне, сынок! – продолжала упрашивать мать. Как-то
она уже заявлялась к нему такой – возбужденной, с горящими глазами. Колотила в
дверь и кричала что-то насчет своих вещих снов, а время на часах близилось к
полуночи.
— Мама… — процедил он сквозь зубы и, все еще холодный от кошмарного
сна, поплелся открывать.
Она выглядела всклокоченной. Похожей на оголтелую птицу, перепутавшую
день с ночью. На улице еще вчера выпал первый снег, а она приперлась к нему в
тонком халате, накинутом поверх ночнушки, и в летних туфлях. Евгений напоил ее
горячим чаем и, пока она пила из глубокой кружки, наблюдал за ней. Подглядывал
за ее морщинами, за седыми волосами, за россыпью темных пятен на руках. Думал
не о том, как она постарела, а о том, когда это успело произойти…
Когда она ушла из больницы, Евгению казалось, что ей станет легче. Но ее
свалил инсульт. Она пролежала несколько дней в коме, а когда открыла глаза, была
уже совершенно другой. И однажды заявила Евгению, что видит вещие сны. И
призраков. Все это случилось за несколько лет, но, глядя на свою мать, Евгений
думал, что прошли десятилетия.
— Что происходит, мам?
Она посмотрела на него. И он понял, что упорство взгляда в ней осталось
прежним.
— Мне приснилось, что ты зовешь меня.
— Я не звал. Это всего лишь сны.
Она грустно улыбнулась: знала, как он относится к ее предсказаниям.
— Ты злишься на меня?
— Нет… нет, конечно… просто устал.
— Как Ян?
Евгений глубоко вздохнул и пожал плечами.
— А как он? Думаю, с ним все хорошо.
— Он твой сын, ты не должен забывать.
Евгений удивленно посмотрел на свою мать.
— По-твоему, я забыл?!
— Но ведь ты не знаешь, почему он уехал?
— Ян взрослый, я предложил ему самому решать – где быть.
— Тебе кажется, что он не любит тебя, но это не так. Ближе тебя у него
никого нет.
— Послушай, мам…
Она не слушала. Продолжала говорить.
— Он уехал от тебя, потому что здесь стало невыносимо жить. В этой
квартире… Женя, в этой квартире скопилось столько плохого… Ян начал видеть
тут кого-то…
Евгений усмехнулся. Она опять свела разговор к безумной галиматье с
привидениями.
— Призраков? – поинтересовался он, надеясь, что она заметит насмешку в
его голосе. Но она не заметила.
— Демонов. Тех, кто притворяется ушедшими от нас близкими людьми. Но
желает нам только зла. Преследует какие-то свои, страшные, цели…
— И, по-твоему, я тому причина? Что эти демоны поселились здесь?
Она с грустью посмотрела на него.
— Ведь ты так и не отпустил. Не простил…
— Кого?! – закричал он. – Кого я должен прощать?! Того ублюдка, который
убил мою жену и моего сына?! Каждый день… каждый день я думаю о том, что,
если бы у меня был шанс, я бы задавил этого гада собственными руками! Но я
даже не знаю, кто он такой…
— Надеюсь, что и не узнаешь.
Он зло глянул на нее и приподнялся со стула.
— Я вызову тебе такси.
— Ян спрашивал, почему мама не хочет показывать своего лица. Почему
всегда стоит к нему спиной.
Евгений замер, крепко вцепившись в край стола.
— И почему же?
— Потому что это не она.
Евгений отлепил руку от столешницы и вышел в прихожую, к телефону.
— Я не могу тебе помочь! – бросила мать ему вслед. – Эти демоны растут
внутри нас, как паразиты. И только мы сами можем от них избавиться! В
следующий раз, когда увидишь ее, прикажи ей показать свое лицо. Обязательно
прикажи!
Но призрак больше не приходил. Евгений отработал четырехдневную смену
и снова напился в «Копеечке».
«Как странно, — думал он, сидя за столиком в обнимку с граненником водки,
— ведь за эти дни я так и не увидел солнца. Уходил рано утром, а возвращался
вечером… Как будто... солнце так и не взошло».
Он достал из кармана газетную вырезку с фотографией малыша, развернул
так, чтобы был виден текст, и положил перед собой. Разгладил руками.
«ЧЕЙ ТЫ, МАЛЫШ?
Женщина утверждает, что зачатие было непорочным»
Евгений пробежался по тексту глазами и выискал нужные строчки.
«У ребенка невероятно яркая янтарная радужка глаз. В то время как у его
матери обычный карий цвет. Даже пятикласснику станет ясно, что гены отца
возобладали и подавили материнские. Но остается вопрос – кто отец? Чьи глаза мы
видим у этого малыша, но главное — чьими глазами он смотрит на нас?»
«Интересно, — задумался Евгений, приподняв стакан, — что видят эти глаза?
Темноту или свет?»
Но так и не решил: водка была горькой и теплой и напрочь выбила из головы
все мысли.
Таксист высадил его у подъезда – гнущегося, проволочного человека, в
которого Евгений превратился за два часа, проведенных в «Копеечке». На улице
снова было темно и пусто, из черного неба сыпалась снежная крупа. Над
подъездной дверью, под козырьком, мерцал тусклый фонарь — Евгений огляделся
по сторонам и сделал шаг к свету. Тут же из темноты на него налетела гурьба
орущих детей, закрутила, завертела в своих вихрях и умчалась прочь. Он упал на
колени, вскочил, а когда глянул им вслед, никого уже не было, улица снова была
пуста и безмолвна.
— Вы почему не спите?! – заорал он в темноту, на детей. Пошатнулся, но кое-
как устоял на ногах. – Эй, вы?! Родители не учили, что детям надо спать?!
Он постоял еще немного, подождал ответа, но, так ничего и не услышав,
пошел домой.
В квартире пахло Аниными духами. Вернувшись с мороза, Евгений сразу
уловил тонкие апельсиновые нотки в воздухе. Зажег свет, но никого не увидел. На
столе стояла ее кружка, повернутая логотипом «НЕСКАФЕ» — так она всегда
делала перед тем, как добавить в кофе сливок. И стул стоял под ее любимым
углом, чтобы, согреваясь кофе, можно было смотреть в окно. И занавески с
вензелями, которые тоже выбирала она, были раздвинуты. Она, несомненно, была
здесь, ждала его, но ушла, так и не дождавшись…
Евгений улыбнулся.
А может, он просто скучал по ней и сделал все сам, чтобы вернуться домой и
не чувствовать себя таким одиноким?
Он сел на кровать и понял, что не сможет заплакать. Он вылил столько слез,
что их не осталось, внутри у него было темно и сухо, как в чулане.
— Я очень скучаю по тебе, — прошептал он. – Прости, что это все, что я
могу…
Он повалился на кровать и скоро уснул. И ему снилось, будто кто-то
подходил к нему и склонялся над ним. А холодные губы шептали о том, что скоро
он сможет отомстить.
В следующую смену главврач поймала его в коридоре. Бесцеремонно
схватила за рукав и подтащила к себе.
— Сегодня поступила новенькая, – сказала она. — Я поместила ее в твою
палату. Девочке всего девятнадцать, а срок – тридцать девятая неделя. По виду –
неблагополучная, забитая какая-то. Первый раз, поэтому боится. Сходи. Поговори
с ней.
— И что я ей скажу? – спросил он. – Что это не больно?
— Раньше ты умел находить слова, — она пристально посмотрела на него. –
Ты справишься? Или мне передать ее Чурсиной?
— Справлюсь.
— Тогда иди.
В палате было тихо. И светло. Пустые, аккуратно заправленные кровати
стояли рядами у стен – от недавнего наплыва рожениц не осталось и следа.
Евгений легонько прикрыл за собой дверь и осмотрелся. Он не сразу заметил ее,
поначалу решил, что главврач его обманула. Но потом разглядел на самой дальней
койке, у окна – взъерошенную, напуганную. Она смотрела на него огромными
глазами, и Евгению подумалось, что она похожа на вывалившегося из гнезда
птенца. Когда-то давно, в детстве, он с друзьями находил таких глупышей и
возвращал обратно, обдираясь о ветви деревьев. Он помнил, как птенцы на него
смотрели. Так же, как эта девочка.
«Совсем ребенок».
Она, и правда, выглядела как подросток – худая, нескладная, с двумя
косичками и вздернутым маленьким носом. И оттого огромный живот казался
чуждым ее телу, как будто она сунула под одежду подушку, решив разыграть
вернувшихся из долгого путешествия родителей.
— Здравствуйте. Меня зовут Евгений, я буду вашим ведущим врачом…
Она ничего не ответила – отвернулась к окну.
«Ночью был снегопад», — почему-то подумал он и подошел ближе. Ему
захотелось узнать, на что она смотрит.
Родильный дом находился в лесопарковой зоне – но лес, еще с утра по-
зимнему красивый, теперь утопал в рыхлом снегу. Сбитый людскими ногами в
тяжелые мокрые кучи, снег превращался в жидкую грязь.
Однако девочка смотрела не на это – в насквозь промокшем и обезлюженном
дворе играли в догонялки несколько белок. Рыжие, похожие на искры огня, они
метались между деревьев, цепляя друг друга за пышные хвосты.
— Нравятся? — спросил шепотом Евгений.
Девочка удивленно оглянулась, но закивала.
— Я никогда не видела, как они играют, — сказала она.
— А кормила когда-нибудь?
Ее глаза стали еще шире.
— Нет, — прошептала она. – А разве так можно?
— О, — он махнул рукой. — Они тут у нас ручные… Хочешь попробовать?
Она не ответила – яростно закивала в ответ.
— Пошли! Только оденься потеплее…
Улица плыла. Талый снег с брызгами шлепался с деревьев, превращался в
серую кашу и хлюпал под ногами. И повсюду было солнце – в синем небе и в
серых лужах. Евгений выпросил у вахтерши горсть жареных семечек и теперь
сыпал их в подставленную маленькую ладонь.
— Иди. Покорми их, — сказал он. Девочка сделала несколько робких шагов,
но потом обернулась:
— А они не убегут?
Он только мотнул головой.
— Иди.
А после смотрел, как она кормит белок с руки – счастливая и красная от
восторга.
Когда они возвращались обратно, он спросил, как ее зовут.
— А разве вам не сказали? – удивилась она.
— Не успели. Но если ты хочешь, чтобы…
— Даша, — выпалила она.
Он кивнул.
— Как тебе у нас, Даша?
Она пожала плечами.
— Как в больнице.
И он понял, что ей часто приходилось там бывать. Возможно, слабое
здоровье, возможно – родительские побои.
— Аллергии на животных нет? – в шутку всполошился он, пытаясь сменить
тему.
Она засмеялась:
— На бЕлок?
— Нуу, на кошек, например.
— У моего парня… ну, — она посмотрела на свой живот, — была собака…
так что… вот…
«А теперь, судя по всему, — подумал Евгений, — нет ни парня, ни собаки».
Разговор перестал строиться, и весь остальной путь до палаты они прошли
молча.
— Чуть позже я приду с обходом, — сказал Евгений и открыл перед ней
дверь.
— Хорошо.
Она ступила через порог, но обернулась.
— Спасибо вам. Давно в жизни не было ничего… ну, такого. Так что спасибо.
— Обращайся, — подмигнул он ей и поспешил удалиться.
— Я так люблю тебя, родной…
Евгений вздрогнул и открыл глаза. Ему показалось, будто кто-то коснулся его
щеки. Стояла ночь, и в квартире было темно. Часы на прикроватной тумбочке
показывали 3-39.
Он потянулся к светильнику и щелкнул выключателем. И тут же увидел ее:
она стояла в дальнем углу, там, куда не дотягивался свет ночника.
— Господи… — выдохнул он и присел в кровати. – Аня?
Но она не ответила, стояла молча. А Евгений не мог разглядеть ее – тьмой,
будто плесенью, заволокло всю дальнюю часть комнаты. Он видел только
размытые очертания фигуры – истончившиеся, высохшие, как будто перед ним
стоял узник Освенцима.
— Кто ты такая? – прошелестел Евгений сухими губами. Ему вспомнилось
предостережение матери.
«Верю ли я в это?» — промелькнуло у него в голове, и он схватил с тумбочки
ночник.
— Покажи мне свое лицо! – крикнул он и выбросил руку с ночником вперед,
осветив тьму. На секунду перед ним предстал тот, кто стоял в темноте – странное,
костлявое нечто, наряженное в одежду его жены. Намалеванное косметикой лицо
– лицо трупа со впалыми, забеленными пудрой щеками, нарисованными бровями и
криво натянутым женским париком. А потом лампа в ночнике с громким хлопком
разлетелась вдребезги, и в темноте Евгений услышал крик своей жены:
— ГОСПОДИ, ЖЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОМОГИ НАМ! Господи, пожалу…
Голос потонул в хрипе, забулькал, и Евгений бросился в темноту – ослепший,
дрожащий,
— Аня?! – закричал он. – Аня, где ты?!
Но почти сразу сильный удар сбил его с ног, и он почувствовал, как чьи-то
паучьи пальцы вцепились ему в шею, а потом пропахшая костром рука зажала рот.
Пальцы протиснулись между губами, и он ощутил, какие они горькие, словно
вымазанные в золе. И почувствовал возле уха тяжелое, злое дыхание.
Евгений замычал, задергался, пытаясь вырваться, а рядом кто-то засмеялся.
— Смотри, Форт, — сквозь смех произнес чей-то голос, — эта сука
обделалась. Эта беременная сука обделалась… Разве мы будем есть эту грязь, Форт? Она вся вымазалась, вся грязная… эта тварь!
И Евгений понял: все было именно так. Так убивали его Аню – глумились
над ней, насыщались ее слезами, ее болью. Теперь он больше не вырывался, не
мычал – беззвучно плакал, сжимая от бессилия зубы. И сильные руки отпустили
его, исчезли в темноте. На их место пришел кто-то холодный и лег рядом, прижавшись ледяными губами к уху.
— Отомсти за меня, отомсти за меня, отомсти… — зашептали губы.
И в слезах Евгений яростно закивал в ответ.
— Я отомщу, любимая!
«Пройдет время и боль утихнет».
Так после Аниной смерти говорила ее сестра.
Но время – странная штука. Оно не лечит, изменяет нас. Евгений помнил, как
стойко, будучи ребенком, перенес смерть отца – без слез прощался с ним у
раскрытого гроба. Но ревел без конца, когда падал с велосипеда, обдирая коленки
и локти. А мать дула ему на раны и мазала их зеленкой.
«Заживет», — говорила она, но он не верил. Однако она оказалась права. Все
изменилось с тех пор, и шрамы от падений исчезли.
«Ты выпей, станет легче», — говорил ему следователь, понимая, что убийцу
не смогут найти. И Евгений верил. И пил. Но боли не становилось меньше, а раны
не заживали.
И теперь ему снова предстояло выбирать, кому довериться. Но разве он мог
простить, когда сам жаждал отмщения?
— Мне сказали, вы больше не оперируете. Почему?
Он стянул с руки виниловую перчатку и бросил ее в мусорное ведерко. Его
последняя пациентка – Даша – сидела перед ним в смотровом кресле, раздвинув
ноги. Евгений только что провел осмотр и теперь передавал ее в руки коллегам. Ей
ставили срок родов через несколько дней, но УЗИ показало, что необходимо
хирургическое вмешательство – кесарево сечение.
— Тебя будут оперировать замечательные врачи, — уклонился он от ответа. –
Можешь одеваться.
Она с трудом слезла и принялась натягивать белье.
— Мне хотелось, чтобы это были вы.
— Глупости. Неделю назад ты меня даже не знала, но все равно собиралась
рожать.
— Мне кажется, будет больно, если это будет делать кто-то другой…
Он посмотрел на нее и снова подумал: «Ей всего девятнадцать… бедный
ребенок, как она справится со всем этим?»
— После родов… кто тебе будет помогать? – спросил он.
Она пожала плечами:
— Мама, наверное… думаю, что вернусь домой, поживу там какое-то
время…
— А где ты жила до этого?
— Со своим парнем, снимали домик недалеко от «Медика»… ну, вы,
наверное, знаете это место…
Он кивнул:
— У меня там была дача… когда-то. И почему же ты не можешь вернуться
обратно. К парню?
— Он умер, — сказала она спокойно и посмотрела на Евгения детскими
глазами.
Он вздрогнул: неужели и он выглядел таким у отцовского гроба?
— Прости…
— Ничего. У меня есть мой сын. Он будет похож на отца.
— Не сомневаюсь, — откашлялся Евгений.
— От парня у меня осталась только собака, — добавила она и улыбнулась. –
Огромный, черный, как бес. Злющий, но меня обожает. Форт.
У Евгения потемнело в глазах. Он задрожал и вцепился рукой в край рабочего
стола.
— Что… что ты сказала? – переспросил он сухими губами.
— Кличка собаки – Форт… простите… вы побледнели… вам нехорошо?
Он не ответил, потому что перед глазами у него стоял огромный черный пес с
бычьей шеей и громадной головой.
— Прости… я совсем забыл, – пролепетал он, — мне нужно на встречу, прости… я должен… торопиться… идти…
Он оставил ее в кабинете, а сам вылетел оттуда пулей и помчался в туалет.
Заперся в кабинке и долго блевал, стоя перед унитазом на коленях. А когда приступ
прошел, он понял, что в туалете был кто-то еще. Не сразу, но Евгений уловил в
воздухе апельсиновые нотки духов. И услышал шаги. В ужасе он прижался к
металлической стенке кабинки, затаившись. Чуть дыша, прильнул глазом к щели,
но тут же отпрянул: с той стороны на него кто-то смотрел.
— Что… что тебе надо? – просипел он. И увидел, как расползаются в улыбке
красные губы, как засохшие белила на щеках идут паутинками трещин.
— Я хочу, родной, — произнесло существо голосом его жены, — чтобы она
страдала. Чтобы ты вырезал ей из живота ребенка и растоптал у нее на глазах. Что
мне надо от тебя? Чтобы ты отомстил за нас! Чтобы она не сидела в теплой палате
и не рассуждала, кем станет ее сынок. Я хочу, родной, чтобы она узнала – каково
это, лежать в собственном дерьме, истекать кровью и видеть, как убивают твоего
ребенка!..
— Нет, — замотал он головой, — я не могу… так…
— Нет? – зашипело существо, и Евгений увидел, как поворачивается ручка
двери. Прыгнул к ней, вцепился руками.
— Кто ты?! Что ты такое?! – закричал он.
— Хочешь увидеть мое лицо? Тогда впусти… открой мне, родной…
Ручка заскользила в мокрых ладонях, Евгений отшатнулся и упал,
ударившись спиной о заблеванный унитаз. Растянулся на кафельном полу и с
замершим сердцем смотрел, как открывается дверь. Но на пороге никого не было.
— Что же это? – опираясь на руки, он кое-как поднялся и осторожно вышел
из кабинки. В туалете было пусто.
«Что со мной творится?» — он подошел к умывальнику, на котором кто-то
забыл свою косметичку, включил воду и умыл вспотевшее лицо. Посмотрел в
зеркало, пригладил волосы и оперся руками о раковину. Вгляделся в собственное
измученное лицо. С зеркала на него смотрел труп. Евгений вытащил из
косметички помаду и жирно намалевал себе губы. Достал косметический
карандаш и нарисовал высокие дуги бровей. Улыбнулся и раскрыл пудреницу.
Мертвые должны оставаться в прошлом. Иначе они начнут мстить живым.
Костлявая рука вытащила из кармана газетную вырезку с фотографией
малыша и запихала в сток. Мощный напор в секунду превратил ее в серый комок и
смыл в трубу.
Чудес не бывает. Сегодня утром мать младенца созналась, что вся история с
непорочным зачатием была выверенной мистификацией – отцом ребенка оказался
простой работяга, которому теперь предстояло разбираться с женой.
— Вот оно, — сказало намалеванное косметикой существо, — мое настоящее
лицо!
Главврач собиралась домой, когда в ее кабинет влетела напуганная пациентка.
Вечер был тихим, и дверь хлопнула будто выстрел.
— Кажется, в пятой… — запыхавшись, сказала девушка, придерживая
круглый живот, — рожает…
— Уверена?
— Слышала, как она кричит… и, кажется… ребенка… слышала
— Боже мой! – главврач скинула пальто. – И где опять носит этого
Прохорова?!
— Скорее…
— Я иду, иду… — она выскочила в коридор и помчалась в палату. А когда
ворвалась туда, застыла от ужаса: на дальней кровати, на вымокших от крови
простынях, лежала девушка со взрезанным животом и вываленными на пол
кишками, а у кровати стояла какая-то уродливая женщина и прижимала к себе
измазанного красной слизью младенца. Слепой, он тянул вверх свои маленькие
кулачки и искал беззубым ртом грудь.
— Я не смог, — сказала женщина, и главврач узнала голос Евгения
Прохорова. – Не смог… так…
— Господи… Женя? Что же ты натворил?..
— Я не смог, — повторил он и протянул младенца главврачу. – Не смог…
Примечания.
*Кувуклия — небольшая (6 х 8 м) купольная часовня желто-розового мрамора в
центре Ротонды Храма Воскресения Христова в Иерусалиме, заключающая в себе Гроб
Господень, величайшую христианскую святыню.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Чей ты, малыш», Антон Владимирович Сибиряков
Всего 0 комментариев