«Путь ножа»

Ножи вернулись незадолго до рассвета. Они подплыли к моей груди серебряными рыбками в воздушном океане. Я взяла их за рукояти, ожидая тепла, но металл был холоден, как кровь дракона: ночь в пустыне Мохаб нередко покрывает инеем пески и травы. Я спрятала ножи. Чистить их не было нужды. Это серебро не удерживает капель крови.

На востоке засветлел горизонт, забеспокоились мои хоргор.

— Уводи их, Храдаш, — сказала я. — Ждите вечера. Я пойду по дороге к святилищу.

Храдаш коротко зарычал, и отряд растворился в тени горы. Я ждала, пока не уверилась в том, что они благополучно дошли до скал. На всякий случай я ещё раз приложила ухо к земле. Бесконечный шёпот песка, шорох жизни ночных насекомых, возня грызунов, медленный, неуловимый рост корней трав… В радиусе двух дней пути отсюда не было слышно шагов, слов, дыхания крупных скоплений людей. Только город пробуждался под сенью горы, да ещё довольно далеко шёл к нему небольшой караван. Ножи уничтожили весь разведывательный отряд. В таких ситуациях они работали безотказно — прекрасное оружие, если не ожидать невозможного. Трудно было надеяться, что ножи смогут решить предстоящее сражение в мою пользу. Врагов было слишком много. Они шли с юга, как саранча, ведомые голодом, который был больше, и злобой, которая была старше мира.

Шагов за сто от меня журчал ручей. Пахло водой. Я побрела на звук.

Прохладный широкий ручей спускался с горы Тхерема. Жители города считали его рекой. Сейчас, в разгар лета, он доходил мне до щиколоток. Тысяча-другая шагов, и он безвозвратно терялся в песке. Я села на скалу посередине потока, сняла сандалии и спустила ноги в холодную воду. В течении ручья было что-то старое, грозное и неуловимо родное. В недрах ближней горы, в глубине, из которой вышла эта вода, жил маленький хозяин Тхерем. Тхерем, охранитель города Тьлан. Мой брат Тхерем. Червь горы.

Взошло солнце, и я увидела перед собой огромный оазис — возделанные поля, далёкую овечью отару и у подножия горы город Тьлан. Всё было так, как мне описали: безлюдная дорога, впадающая в запертые ворота; жёлтая городская стена в добрых три человеческих роста, а за нею — скопление черепичных и глиняных крыш. Крыши вздымались вверх по склону пенистой волной. Город прилепился к подошве горы Тхерема, словно дитя, которое держится за отцовский сапог. Издалека виднелась и дорога к святилищу. Она вилась по склону и заканчивалась там, где, добрых полмили над последними крышами зданий, в теле горы зиял отверстый зев. Из пещеры в пустыню веяло тьмой.

Я пошла вверх по течению ручья и по пути нанесла на лицо тонкий слой глины, чтобы не так бросаться в глаза смуглым жителям этой страны. Глина пахла водою и жизнью. Стена Тьлана была цвета старого масла. Её камни выветрились за века, и неприхотливые кустарники и травы пустили корни в многочисленных щербинах и трещинах. Я взобралась на стену, держась за упругие цепкие стебли. По этой стене могли бы идти три человека в ряд, но сейчас на ней, сколько видел глаз, не было ни души. Изнутри стену здесь подпирали заброшенные здания, пепелища, мусорники и руины. Среди развалин скубли тощую травку пушистые белые козы. Земля была глинистой и измождённой. Я услыхала уличный шум и крики пастухов, которые гнали в городские ворота какую-то живность. Эти и другие звуки доносились ко мне будто бы из чужого сна.

Я спрыгнула со стены и пошла на недалёкий шум шагов и речи. Пробираясь среди развалин, я почувствовала на себе чей-то внимательный взгляд. Полуголый смуглый мальчишка сидел на корточках в пустом дворе и копался в сухой земле прутиком. Он быстро отвёл глаза, но у него был такой вид, как будто он меня узнал. Я улыбнулась мальчику, надвинула на лицо покрывало и скоро вышла к жилым домам, а потом в крытый переулок, выходящий на оживлённую улицу. В дверях низкого дома с крупными орнаментами на стенах сидела женщина и продавала колодезную воду, снедь и козье молоко. За медную монету я купила у неё большую миску кислого молочного напитка и пресную лепёшку с жиром. Я увидела, что многие люди покупают домашнюю снедь и, подобрав ноги, садятся завтракать прямо на землю. Я последовала их примеру.

Ближе к центру города людей было довольно много — мужчин и женщин, стариков, взрослых и детей, и мне понадобилось какое-то время, чтобы к этому привыкнуть. Ими полнились столовые, чайные, площади, крытые улочки. Люди галдели, ссорились и смеялись, таскали разнообразную поклажу и утварь, перегоняли овец и коз, несли на головах корзины и кувшины. Шла оживлённая торговля всякой хозяйственной мелочью, напитками и снедью. Женщины продавали с крылечек фрукты, расписную посуду и тканые шали. Большинство жителей Тьлана были небогаты и носили простую одежду из шерсти, но немало было и нарядных прохожих в одежде из тонкого льна. Для южного города улицы были довольно чисты. Испражнениями почти не пахло.

До полудня я просто гуляла по улицам и слушала разговоры горожан. Среди прочего я узнала, что у здешнего царя недавно родилась дочь, что летние жертвоприношения уже закончены и что какому-то жрецу приснилась буря, идущая из пустыни. Когда солнце подкралось к зениту и зной стал невыносим, я вошла в чайную, где за пару монет сняла нишу с чистой подстилкой, занавесками и окном. В этой нише я провела остаток дня, то и дело доливая себе горьковатый чай из бронзового чайника, под которым горел в ямке крохотный неопасный огонь. Чай был очень горяч и тем не менее прохлаждал. В открытое окно влетал гомон городской жизни. Где-то невдалеке шумел рынок; продавцы кричали похвалы своим товарам. Всё было мирно и спокойно, и я, кажется, спала. В полудрёме присутствие врага ощущалось острее. Мне грезился далёкий мёртвый огонь, пылающий над пустыней. Его войско было ещё далеко. Если очень повезёт, то зарезанный моими ножами отряд отобьёт у войска охоту двигаться в сторону Тьлана. Впрочем, я на это почти не надеялась.

Ближе к вечеру я оставила чайную. Город немного посвежел. Через улицы перекинулись длинные тени.

— Вяленое мясо, сушёные фрукты, вода… — женщина, толкающая тележку, приостановилась и глянула на меня почти без надежды. Я купила у неё полоску мяса и смотрела, как она удаляется в направлении рынка, уже не выкрикивая, а устало произнося обессмыслившуюся за день фразу.

— Прекрасная госпожа, дайте монету? — сказал мальчишеский голос. Я оглянулась. Это был тот самый парнишка с прутиком. Он явно не упустил меня из виду. И как это я не заметила его?

Глаза мальчишки были черны, как черно в полночь беззвёздное небо, и было в них что-то большее, чем бывает обычно во взгляде людей. Было в них то же, что я заметила в водах ручья. В лице мальчика трепетал отблеск Тхерема.

— Проводи меня к святилищу, — сказала я и откинула с лица покрывало.

— А монету дадите? — если моё лицо и показалось ему странным, он не подал виду.

Я вынула серебряную монету. Глаза мальчишки округлились. Я опустила сребреник в его ладонь.

— Пойдёмте, — сказал он и резво зашагал в сторону горы Тхерема. — Это не очень далеко, но надо взойти на гору.

— Пойдём, — ответила я.

Мы миновали пустеющий рынок и прошли переулки, где сидели песчано-золотые кошки и сверкали вслед нам янтарными глазами. Мы прошли площадь и несколько малолюдных храмов. Истуканы в них имели скучный, покинутый вид. Они были бездушны и бессильны, и создавшие их люди в глубине души это знали. Единственно живым божеством Тьлана был Тхерем, но я так и не увидела ни одной его статуи. Люди отдавали ему своих детей и в остальном жили так, будто бы маленький хозяин не существовал. Но он существовал. С горы полз неощутимый телом холод. Там ждало святилище и пещера.

Черноглазый мальчик вывел меня к дороге, ведущей в гору.

— Дальше я пойду сама, — сказала я мальчишке, когда мы вышли на гору. Он был мне больше не нужен, но я не удивилась, когда он всё-таки пошёл за мной, немного поотстав.

— Расскажи мне о жертвах, — не оборачиваясь, сказала я.

— Жрецы приносят четыре жертвы в год, — с готовностью отозвался мальчишка. — На зимнее солнцестояние, летнее солнцестояние, на годовщину открытия храма и праздник сбора урожая. Ещё бывают жертвы, если идёт война или когда рождаются дети царя. Войны уже не было очень давно, зато весной у нас царевна родилась.

Он догнал меня и пошёл рядом.

— А кто выбирает ребёнка в жертву?

— Родители, — ответил мальчик, — или жрецы. Если жрецы, то это плохо. Жертву надо давать от чистого сердца. — Он явно повторял чьи-то слова.

— А ты хотел бы, чтобы тебя отдали Тхерему? — спросила я.

— Меня и отдали, — вздохнул он, — только меня не взяли. Я был совсем больной, и в жертву принесли другого сосунка. Зато я выздоровел. Тхерем увидел преданность отца и снял с меня болезнь. С тех пор я больше не болею.

— Очень мило с его стороны, — сухо сказала я.

— Угу.

Мальчик не заметил моего сарказма. Или притворился, будто не заметил.

Солнце утопало в золотистом море песков. Я остановилась и некоторое время смотрела вниз. На город стремительно падали сумерки. Как только солнечный круг ушёл за край земли, всё сразу выцвело и постарело. Тьлан стал скоплением глины и старых камней. Его унылая желтизна прерывалась цветными пятнами орнаментов и полотен, но и они теперь быстро бледнели и гасли и превращались в желтовато-серые пятна. Люди начали зажигать огни. Повеяло свежестью. Пришла ночь.

Я услышала знакомый звук и обернулась. Мои хоргор появились из тени. Мальчик тоже увидел их и от ужаса сел на землю. Я присела и положила руку ему на плечо.

— Не бойся, — как можно спокойнее сказала я. — Это мои солдаты. Знаешь, стража, как у царя. Я ведь царская дочь, и мне положена стража.

— Стража, — повторил мальчик, сглотнув. — Как у царя. У царевны.

Храдаш оскалил клыки. Он так улыбался.

— Это не люди, — сказал мальчик. — Ты не царевна, ты богиня.

— Да, — мягко сказала я. — Я сестра Тхерема.

Почему-то это его успокоило. Он поднялся и отряхнул пыль с набедренной повязки. Этот мальчик доверял богам — всем богам.

Мы продолжили путь. Хоргор без звука следовали за нами. Вскоре стало совсем темно. Я почувствовала отчётливую, хотя и слабую вонь горелого мяса. Потом дорога вдруг кончилась, и передо мной предстало святилище.

На обширной террасе горели костры. Красное пламя вырывало из темноты вход в пещеру и склоны горы и пятерых жрецов в длинных одеждах, которые подбрасывали что-то в огонь. Храмовые постройки лепились к отвесным скалам. Около сотни шагов отделяли меня от широкого рва и чёрной пасти пещеры. На краю рва стояла плоская скала-алтарь. На ней возвышался идол Тхерема.

Это был огромный медный истукан с пустым животом и как бы заботливо сложенными перед собою руками. Руки-лопаты образовывали у пустого брюха медный лист, на котором можно было бы зажарить телёнка. Скала под этим листом почернела от огня. У идола был круглый рот, открытый, будто он кричал — или требовал пищи. Ног у статуи не было, идол, казалось, рос прямо из алтаря, я и подивилась, как верно люди всё понимали. За спиной идола скала обрывалась вниз. Там был ров, из которого и шла вонь сожжённой плоти. В этот ров жрецы сталкивали через пустой живот идола останки человеческих жертв. Сколько там было обугленных детских скелетиков, сколько маленьких черепов? Сколько времени прошло с тех пор, как маленький хозяин Тхерем превратился из защитника в людоеда?

— Сядь, закрой глаза и жди меня до утра, — сказала я мальчику.

Он послушно сел наземь и уткнулся лицом в колени. Я набросила ему на плечи моё покрывало и взошла на террасу. Жрецы наконец заметили гостей. Один из них открыл рот, собираясь что-то сказать, но не успел.

* * *

Тхерем ел детей уже по меньшей мере век. На пути в пещеру мне пришлось спуститься в ров. Я взяла с собой факел. В его неверном свете бесчисленные кости на дне рва казались камешками или хворостом. Они были обугленными и хрупкими и хрустели под ногами, как сухостой.

Пещера молнией рассекала гору и уходила в неведомые глубины. Сама гора была приземистой, невысокой. Её много тысяч лет точили песчаные бури, ветер и зной. Корни её были глубже и старше, чем история человека. Гора Тхерема стояла здесь от начала веков. Она видела утро мира.

Факел вскоре погас, и я пошла дальше в абсолютной темноте, вниз и вниз по нерукотворным ступеням. Когда-то, ещё до рождения Тьлана, их создал Тхерем в надежде, что они приведут к нему собратьев, людей или других разумных существ, которые могли бы скрасить беседой и дружбой его одинокое существование. Интересно, прошёл ли здесь когда-либо хоть один человек?

Ступени были ровны, гладки и бесконечны. Я спускалась в нижний мир, я шла в гости к Тхерему. Ножи в перевязи чуть светились живым серебром. Они ждали своего часа. Пласт камня сменялся пластом. Сначала мне было очень холодно, потом стало тепло, а лестница всё не кончалась. Она плавно изгибалась, ввинчиваясь в древний базальт. Мой путь, казалось, не имел конца и цели. Я не ощущала уже течения времени и не хотела его ощущать. Я не желала пройти этот путь до конца, не хотела делать то, что хотела сделать. Тхерем был моим братом. Он не был моим врагом.

Но любые ступени рано или поздно кончаются. Кончились и эти. Я почувствовала перед собой преграду, протянула руку и коснулась скалы. Она была очень старая, тёплая и живая. Это были корни земли.

— Здравствуй, Тхерем, — шепнула я.

— Здравствуй, Ада, — ответила тьма.

* * *

— А ты всё скитаешься по свету, сестра. Так и не выбрала себе путь?

— Выбрала, — сказала я. — Я выбрала себе путь. Не ожидал?

— А, — сказал он. — Это хорошая новость. Я весь слух.

— Сначала ты о себе расскажи. — Я села наземь и прижалась к тёплой скале. Было спокойно и хорошо, словно мы с ним никогда не уходили из дома. — Я слыхала, что ты ешь людей, но не хотела этому верить. И вот я пришла — а тут… Я шла к тебе по рву, брат, и этот ров был полон детских костей.

— Что с того? — сказал Тхерем. — Я не требовал отдавать мне детей. Это их, человеческий выбор.

— Тхерем, дети не предназначены тебе в пищу. Ты должен их защищать. Или ты забыл свою клятву?

— Я не мог бы её забыть, — сказал он. — Ада, не стоит об этом говорить. Мне нужны эти немногие жертвы, чтобы я мог защитить остальных. Многих.

— Почему? Ведь другие справляются с этим без жертв.

— Другие? Ада, ты слишком долго не была в этих местах. Все в этих землях делают то же — или теряют силу. Некоторые умирают, другие засыпают и погружаются в глубину. Авер и Ган ослабели, сестра. Скоро они не смогут пробудиться или даже умрут, и их люди останутся без защиты. А сюда идут слуги Ра. Они — смерть, всеобщая смерть. Они даже зверей не щадят. Несколько младенцев в год — небольшая цена за жизнь города, Ада. Спроси у них сама. Спроси у людей.

— Да, цена есть цена. Скажи, почему ты не берёшь в жертву животных или плоды? Другие берут. Я говорила с Атре. Он пьёт вино, ест виноград.

— Что мне с этой еды? Она предназначена людям, не нам. Атре ведь почти человек, как и ты. Кроме того, животных мне было бы жаль. Они безответны, так пусть сохранят для себя свои жизни. Люди сами решили давать мне детей.

— И ты не возражал.

— Нет, я не возражал. Ра высасывает наши жизни, сестра. Он нас медленно убивает. По всей земле, сколько я её вижу с вершины горы, маленькие хозяева умирают или впадают в сон, из которого нет пробужденья. Если все мы уйдём, забыв свои клятвы, что случится с живыми на этой земле? Что станет с людьми?

— Тхерем… ты поклялся хранить их и защищать — и ты взял их детей. Неужели тебе недостаточно было их благодарности, преданности, любви? Зачем брать их детей?

— Затем, сестра, что люди ненадёжны. Они думают прежде всего о себе. Мы не можем положиться даже на самых лучших из них. И не поминай сейчас Андрея, сестра. В конце концов он предал нас. Мы сражались за него, как сражались бы за отца, мы прошли с ним до западных берегов — и всё же он ушёл своим путём, не бросив назад даже взгляда. Этот человек думал прежде всего о себе, а он был лучшим из всех людей, когда-либо живших на свете. Люди очень ненадёжны. Бога, которому жертвуют самое дорогое, через не могу оторванное от сердца, они помнят и чтят куда лучше, чем бога, которому наливают кувшин вина и несут виноградные гроздья.

— Но твоя клятва, Тхерем. Отец взял с тебя клятву…

— И я её выполняю. Я храню этих людей от чумы, и холеры, и оспы, от неурожая и голода, от лихорадок и от набегов врагов и от всех прочих бедствий, которым подвержены непослушные дети мира. Я защищаю их от демонов и от слуг Ра. Пока эти люди дают мне четверых детей в год, их никто не сожрёт, поверь мне, сестра.

— Никто, кроме тебя. Тхерем, ты же сам их пожираешь.

— Глупости. Я не ем этих детей.

— Но ты ешь других. Ты ешь тех, кто приносит детей к алтарю.

— Я и этих не ем. Они не отдают мне самих себя, так как же я могу их есть, сестра? Ведь это невозможно. Все они здесь, со мной. Смотри под ноги, Ада, в глубину.

Я посмотрела вглубь земли.

— Видишь?

— Вижу, — ответила я.

— Они же не страдают. Им не плохо. По крайней мере я так полагаю. Мне ведь не плохо, хотя я провёл здесь много тысяч лет. Мне с ними не так одиноко. Если я могу быть здесь так долго, могут и они.

Да, подумала я, наверное, могут. Если бы рыбы не умирали в воздухе, они, наверное, тоже могли бы жить без воды… лишённые возможности что-либо делать, разговаривать друг с другом, передвигаться… что там ещё обычно делают живые люди? Пекут лепёшки, отливают чайники из бронзы, строят дома и расписывают орнаментом стены… Песни поют. Лепят себе статуэтки из глины. Дышат. Любят. Рожают детей…

— Воюют, грабят, — подхватил он мою мысль. — Продают собратьев в рабство, насилуют, убивают. Обманывают как могут, забивают насмерть плетьми, камнями, морят голодом и непосильной работой. Бывает, свежуют, как скотину. Сжигают живьём. По крайней мере в Тьлане этого нет… почти. Настолько, насколько всё зависит от меня. Ты же видела город?

— Видела, — сказала я.

— Понравилось?

— Да.

— Вот видишь. Ладно, хватит. Мир таков, каким он нам достался, иного не дано. И не будем о грустном.

— Не будем, — согласилась я.

Он помолчал и сказал:

— Хорошо, что ты наконец-то пришла. Я всё же очень одинок. Теперь я почти не выхожу наверх. Меня затягивает глубина… Но клятва держит. Мы держим нашу клятву, а она держит нас. Скажи, сестра, какой ты выбрала путь?

— Путь ножа, — сказала я и вонзила в тёплую скалу первый серебряный нож.

Он не сразу ответил, и у меня мелькнула было мысль, что я его уже убила. Потом он заговорил.

— Что ты делаешь, Ада?! — его голос был полон недоумения, боли, обиды.

— Я тебя убиваю, — ответила я и вонзила в скалу второй нож.

— Ада! Ада, за что?! — ему было больно, и он кричал.

— Почему. Потому что ты ешь детей.

В скалу вошёл третий нож.

— Понимаю. Но Ада, сюда идут слуги Ра. Если я умру, мои люди останутся без защиты. Они погибнут.

— Возможно. Я попытаюсь их защитить.

Четвёртый нож.

— Ты не сможешь этого сделать! Ты слишком слаба. Ты всегда была слишком слаба. Оставь меня, моих людей, сестра, и уходи! Иди назад, иди на север, Ада, и оставь нас жить так, как мы живём. Я не нарушил моей клятвы.

Его голос звучал всё тише. Тхерем умолял. Я вонзила в стену пятый нож, и гора содрогнулась. Где-то вверху загрохотали камни.

— Ты не выйдешь отсюда, — прошептал он. — Я завалил ступени. Сейчас же поклянись, что не причинишь мне больше вреда, или ты не выйдешь отсюда никогда.

— Выйду, — сказала я. — Через седмицу или через месяц, но я выйду. Со мной пришёл отряд хоргор, и рано или поздно они разберут твой завал. Конечно, отсюда я не смогу помочь городу, если к его стене придут слуги Ра. Город погибнет. Мои хоргор не станут сражаться за людей без приказа.

Гора дрожала. Тхерем молчал. Я чувствовала его боль, его дрожь, его чудовищную обиду. По моим щекам текли слёзы. Чьи слёзы? Его? Мои?

— Убери завал, брат, — сказала я. — И я спасу город Тьлан.

И он убрал завал. Грохот продолжался долго. На голову мне посыпался песок. Потянуло сквозняком. Потом всё затихло. Гора смиренно ждала следующей раны.

Я воткнула в скалу шестой нож.

— А клятва, Ада… — прошептал Тхерем. — Моя клятва…

— Именем Неру, нашего отца, — сказала я, — Рана, нашего брата, и Андрея, который предал нас, я освобождаю тебя от клятвы, Тхерем. Я люблю тебя, брат. Умри с миром.

— Ада…

И я вонзила в стену седьмой нож.

* * *

Храдаш встретил меня на пороге пещеры. Пока я поднималась по ступеням, мои хоргор успели выкинуть куда-то медного идола, расколотить его алтарь и завалить костяной ров камнями. Эти камни были довольно ровно обтёсаны: хоргор развалили часть храмовых построек. Они свалили в кучу трупы жрецов и сидели вокруг большого костра, жаря мясо храмовых коз.

Храдаш был чем-то взволнован.

— Они идут, — сказал он. — Я слышу, что воет ветер. Они идут сюда, хозяйка, они близко. Это целое войско. Через три ночи они будут здесь — Атлантида, Весперия, Армагетто. Хозяйка — мы сможем умереть, сражаясь?

Он явно надеялся на «да». Его глаза пылали жаром раскалённой лавы. Тяжёлый меч в его руке являл кроваво-красный отблеск. Храдаша не мучила мысль о том, что для целого войска десяток хоргор — не противник. В нём не было ни страха, ни сомнений. На город ему было наплевать, на людей тоже; он знал одно: сюда идут враги. Храдаш готов был умереть в бою.

— Атлантида умерла, — спокойно ответила я. — Её угробил Ран. И Весперия тоже умерла. Её убил Андрей. И это войско, Храдаш, идёт к горе Тхерема за своей смертью. Его убью я.

Храдаш сдавленно зарычал.

— Хозяйка, это большая честь. Позволь нам умереть вместе с тобой.

— Нет, — сказала я. — Я не стану здесь умирать. Эта победа оплачена вперёд.

Я подошла к костру и отрезала себе кусок козлятины.

Черноглазый мальчишка лежал там, где я оставила его. Он с головой спрятался под моим покрывалом и, наверное, долго дрожал, но всё же уснул. Я положила ему под нос жареное мясо и села рядом с ним на землю, наблюдая, как волнуются его ноздри. Мальчик был послушный и умный. Достойный маленький человек.

— Тхерем, — тихо сказала я.

Он приоткрыл один глаз и сонно вопросил:

— А?

— Завтрак, — сказала я.

Он принюхался, свёл глаза к переносице и нашёл мясо. Перевернулся на живот, подпёр голову кулаком и стал есть.

На востоке уже зарождался рассвет. Я вытащила из перевязи все семь ножей. Они покрылись слоем чёрной пыли. Я попробовала снять её, но тщетно. Ножи напитались гибелью моего брата Тхерема. Его кровь и его мощь навеки въелись в серебро. Да, этой мощи хватит, чтобы выступить против войска слуг Ра. Выступить и победить.

Смерти Тхерема с избытком хватит на всё.