«Кузнец. Золотая Орлица»

Кузнец. Золотая Орлица (fb2) - Кузнец. Золотая Орлица 305K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Илья Александрович Ганин

Илья Ганин Кузнец Золотая Орлица

Я очень не люблю галстуки. Мне всё время кажется, что это удавка, да и завязывать я его умею плохо.

Почему-то именно галстук я и ощутил на шее, когда это увидел. В романах пишут что-то вроде "сердце его оборвалось", "кровь застыла в жилах", "ярость закипела"… Я же ничего сформулировать не мог. Мне просто стало плохо, галстук как будто затянулся сам.

Они уже спали. Просто спали, но по состоянию постели и комнаты все было ясно. Следующее, что я ощутил, был наверное стыд и резкое давление коробочки во внутреннем кармане пиджака.

Господи ты Боже мой, я же шел аж "делать предложение". Подтвердив получение последнего перевода, я шел сказать своей девушке, что готов купить нам квартиру и с полным основанием прошу… С кольцом. Господи, стыдно-то как!

Следующая волна была — омерзение.

Я не заорал, я не кинулся их бить. Отступил в коридор и пошел во вторую комнату. Ну что? Все ясно по-моему. Открыл шкаф, достал сумку. Третий переезд за два года — натренировался. Шмотки в сумку, и первым делом — галстук с шеи, прямо на дно. Костюм я содрал себя тоже. Ключи мне больше не нужны. Ботинки. "Что, захотел казаться спецназовцем?" — она еще смеялась, а мне просто понравились ботинки. Какой там "спецназ", просто высокие голенища. Ну, вот и пригодилось. Ладно, пора прощаться.

Бросив сумку в коридоре и накинув на плечо рюкзак я широким, нарочито твердым шагом прошел в спальню и, встав с ее стороны кровати ("и не кидай свое барахло, я же тут сплю!") и три раза с размаху врезал по спинке и борту толстой подошвой.

— РОТА, ПОДЪЕМ!!! ТРЕВОГА!!! Пожар, враги, потоп! Подъем, рабы страсти!!!

Спросонья мужик подскочил на кровати и свалился с нее к окну, Лена взвигнув, подхватилась в положение сидя, одновременно натягивая простынь и подтягивая ноги к груди.

— С добрым вечером. Вот ключи — я бросил их ей куда-то в область колен. — Хозяйке заплачено до конца месяца, продукты в холодильнике. Телефон хозяйки и жэка у тебя есть.

Она таращилась на меня.

— Вопросы есть? Эй, ты там — за кроватью! Вопросы есть, спрашиваю? Значит, нет. Все, больше не мешаю.

Наверное, полагалось бы услышать в свой адрес что-то вроде "Козел и импотент, это я тебя бросаю!!!" или "Милый, я объясню!!!", но не сказал мне никто и ничего. И тут облом. Так что я просто развернулся и вышел. По дороге зашел в ванную и забрал щетку, пасту, дезодорант, гель и бритву.

Хрен с ними, с полотенцами.

Вышел, закинул сумку и рюкзак в багажник, сел в машину и завел мотор. А куда ехать-то? А куда хочешь. Мотор ровно урчал, у него все было в порядке. Заправиться, наверное, надо. На ТО теперь можно ехать сразу.

Заиграл телефон, пискнула громкая связь.

— Я слушаю.

— Ты… что, ушел что-ли?

Меня чуть не вырвало. Я нажал отбой, переключил селектор в "Драйв", снял машину с ручника, включил левый поворотник и, убедившись в отсутствии помех, выехал со стоянки, проговаривая про себя заученные когда-то ПДД. Я все делаю правильно. Правильно. По правилам. Я, наверное, и есть набор правил… За что и наказан. К четвертому десятку уж мог бы не просто понять, что "правильные мальчики" никому нафиг не нужны? Что-то же и делать надо было, а не служить памятником глупостям?

Против своей воли я вспоминал какие-то обрывки, фразы…

— … неужели к тридцатнику мужик не может на квартиру заработать…

— … вам это надо, Иван Сергеевич? Целесообразнее было бы сделать из этого докторскую…

— … ну, чо, абгемахт?…

— … вот как будет квартира — тогда и будем думать и про ребенка…

— … не знаю, не знаю, Иван Сергеевич, вы же понимаете, с ВАКом это трудный вопрос…

Огни города проплывали мимо меня как обычно — им было все равно.

— … тебе что, трудно было в магазин зайти?!

— … мы поедем куда-нибудь хоть в этом году?

Два года, почти без выходных. Грязь, усталость, и что в итоге? Слава Богу, мама не дожила.

Я бездумно ехал по "Московскому", отмечая вывески. По канонам жанра, надо пойти и медленно надраться виски у стойки. Можно выхлестать "пузырек белой" в парке на скамейке, из горла. Но я не пью.

Свободное парковочное место нашлось у кафе со скромным названием "Macarons". Ну, хотя бы десерты там, я надеюсь, есть?

Я сел за столик в углу и попытался хоть как-то привести себя в порядок. Выходило… да никак не выходило. Жалко себя было прямо до слез. Надо поесть — дело в этом. Точно.

— У вас занято? — стройная, среднего роста брюнетка, лет сорока, в круглой шляпке с полями и недлинном черном пальто. Большие карие глаза, как будто немного напуганные, что с тоном не вязалось. На шляпе блестели капли.

— Мадам, — мне совершенно не хотелось быть вежливым. Честно сказать, я был зол. — Свободен весь зал. Почему бы вам не?..

— Мне хочется сесть за ваш столик.

— А мне хочется посидеть в одиночестве.

— Вам не хочется поговорить?

Вот тут-то я задумался. Пальто было ДОРОГОЕ. Значит я не случайный объект, я — цель. Выбрали меня не сейчас, а заранее. То есть с этой дамой сейчас мне говорить категорически нельзя. Не то состояние. Что там было на бейдже девицы?

— Елена! Можно вас на минуточку?!

— Да, что вы хотели?

— В вашем заведении можно сидеть в одиночку за столом? Мой заказ достаточен для этого?!

— Да, конечно!

— Вы не могли бы найти даме столик?

Она презрительно поджала губы и вышла. Я получил свою миску… в смысле, тарелку, и смолотил все, механически отметив вкус. У меня паранойя? Может быть. Но я этой даме зачем-то понадобился. Она не отстанет. Машину свою я видел неплохо, но этаж-то первый…

Телефон заиграл. Что мне делать — снять трубку и что? Мне расскажут как я виноват? Или, может быть, даже будут извиняться? Это надо? Не буду снимать. Мне и так плохо.

Ничего так и не придумав, я расплатился и вышел. Дадут мне по голове или как?

— Иван, мне надо с вами поговорить.

— Не хочу разговаривать.

— Вы уже сказали. Смотрите.

Я постарался НЕ смотреть и обогнуть её. Да что ж за день-то такой?!

— Взгляните пожалуйста — взмолилась дама. — Я ничего плохого вам не сделаю.

Ага-ага. Все дело, как правило, в определении "плохого". С легким жужжанием передо мной выплыл диск, диаметром сантиметров двадцать.

— Турбовентиляторный двигатель? Прикольно. Я ухожу.

— Проведите вокруг него рукой. Пожалуйста.

Я провел. Ничего не было. Не было потока воздуха. Не было отверстий.

— Это антигравитация. Или вы можете объяснить?

— А мне что, надо это объяснять? Извините.

— Вам ведь некуда ехать.

— Отличная подготовка. Я уже понял, что вы на меня давно охотитесь. Понятия не имею, зачем. Либо зовите своих волкодавов, либо отстаньте наконец.

— У меня нет никаких волкодавов. Вы так боитесь слабую женщину?

— Староват я уже, на "слабо" ловиться.

Я открыл дверцу машины.

— Я сделаю так, что вам не будет больно.

— "Лучшее средство от перхоти"? Мне не больно.

— Вы буквально орете от боли.

— Вы еще и психолог? У меня не было проблем с родителями, меня это не беспокоит, я не хочу говорить об этом.

— Хотите. Только боитесь.

Зазвонил телефон. Опять. Я сбросил звонок и меня снова накрыло тоской.

— Поехали. — сказала дама сочувственно. — Переночуете у меня, хотя бы. Хуже точно не станет.

Мне уже стало как-то все равно.

— И куда ехать?

— Я покажу.

— Вы без машины?

— Меня зовут Дениз. Сюда я приехала на такси.

Дверь она открыла себе сама. Я завел мотор.

— Ух ты. Вау. Неужели вы француженка?

— Приблизительно бельгийка. Еще не забудьте сказать о русском без акцента.

— И голос еще приплести?

— Или глаза. Обычно так и делают.

— Вам виднее.

Я посмотрел на обороты, температуру масла и выехал со стоянки.

В доме, в который она меня привела, явно бывали редко. Заросшая дорога, с трудом открывшиеся ворота. Я уж было подумал, что придется разводить печь — но дама вполне уверенно открыла щиток и подключила в трехфазную розетку толстый цилиндр. В доме зашуршало, зажглась пара слабых лампочек. Ну, фокусов с электричеством можно выкинуть много…

Мы вошли внутрь. Как только она пересекла порог, включился мягкий свет и осветил чистую и практически пустую комнату дачного дома — только с хорошим стеклопакетом. У двери вешалка, у окна стол и три стула — мебель самая простая. В дальней стене еще одна дверь — вторая комната.

— Небогато. — я остановился у двери и огляделся.

— Раздевайтесь, проходите. Разуваться не надо. Садитесь.

Полы были почти стерильными. Я снял куртку, прошел к окну и повесил ее на спинку стула, сам сел рядом. За окном было практически темно — из-за пролеска огней не было видно. Где-то гавкала собака. Она сняла пальто и шляпу, прошла и села напротив.

— Нам надо поговорить.

Я поднял брови — кажется, это я уже слышал.

— Я из будущего. — она предупреждающе подняла руку. — Подождите, в процессе доказательства будут.

— И как там, в нашем будущем? Коммунизм наступил?

— Нет.

— Жаль… Долетели до Плутона?

— Долетели.

— И как?

— Никак. Нет больше Плутона. Вы продолжите стебаться или я начну с начала? Кстати, а почему вы даже не спросили — из какого я времени?

— А как я проверю ваши слова и на что они могут повлиять? Я пока смотрю на это как на начало фантастического сериала. Начинайте… — пожал я плечами.

На столе лежал еще один диск, но побольше. Без каких-то лишних движений с ее стороны над диском появилось большое — больше метра в диаметре изображение. Похоже на картинку "Звезда и черная дыра". Ого… Вообще-то ОГО-ГО-ГО, я немного в курсе дела. Такой технологии, чтобы без пара и прочих костылей с такой четкостью и цветностью выдать изображение просто ни у кого нет и близко. А иначе об этом уже орали из каждого утюга.

Очень красивое изображение, в динамике. Между звездой и черной дырой была выделена кружочком крохотная сфера, по сложной траектории огибающая солнце и постоянные потоки материи из звезды в никуда.

— Это Солнечная система в мое время.

— Слушайте, проекция конечно прекрасная, но уж вот такую космологическую конструкцию…

— Вот-вот. Мы тоже думали, что хорошо знаем космологию. Оказалось, вселенная куда сложнее, чем мы думали. Дыра сравнительно небольшая, ее история нам сейчас не очень важна. Суть дела.

Над диском закрутилось объемное изображение чего-то вроде безумного гибрида механического калькулятора с механическим же баллистическим вычислителем. Оно как-то вертелось в трех осях минимум и кажется что-то делало.

— Что это?

— Адекватного перевода названию я не придумала. Примерно "Образец-балансир".

— Красивый… Что он делает?

— Крутится, как видишь. — мы как-то незаметно перешли на "Ты". — На самом деле, он стоит в строго определенном месте и подает команды пяти гравитационным генераторам, которые и удерживают Землю от падения в гравитационный колодец "Тандема", при этом выдерживая примерно расстояние до Солнца. Фактически, аналоговый компьютер под одну единственную задачу. Суть в том, что он использует искажения метрики и гравитации для вращения и преобразования в компенсирующие импульсы. Нетрудно понять, что для такой огромной механической системы импульсы надо генерировать заблаговременно, что приводит нас к вопросу точности предсказаний.

— Вы ухитрились забыть про компьютеры и математику?

— Дело в том, что он обходится пятью генераторами. Точнее, обходился. Пока, как считается, трение не привело к сбою. А расчетные методы требуют восьми генераторов. Минимум. Не вдаваясь в непонятные мне самой подробности, дело не в точности расчетов, а в том, что нам неизвестны отправные значения параметров. Теория структурной устойчивости в необходимом объеме тебе известна.

— Простая механическая система не поддается моделированию, но служит синхронной моделью вот этого монстра?!

— Как оказалось, не поддается и служит. Это НЕ простая и не совсем механическая система.

— Ну так и какая вам разница? На такие задачи ресурсов не жалеют.

— Энергия. Пять генераторов потребляли примерно от тридцати одного до сорока трех процентов того, что у нас есть. А восемь — почти семьдесят.

— Как-то не совсем пропорционально. Может, построить еще один реактор?

— Ага. И дров в печку набросить?

— Подбросить. — на это она обозначила формальную улыбочку.

— Извлечение энергии из разрыва связей вещества или элемента — для нас примерно такое решение. Не вдаваясь в подробности, мы не можем получить больше энергии, чем ее вообще есть в нашей области пространства. Иначе оно начнет сокращаться.

— Вам мало остается? Солнце "не светит"?

— Не смешно. — тихо заметила она. — Мне, например, скорее всего вообще "не светило" иметь ребенка. Ресурсов нет.

— А кто вам сделал этот калькулятор? Даже если он умер — возьмите чертежи, сделайте второй… Почему он вообще у вас один-то был?

— Не получается. Мы создавали даже его атомарную копию. Мы исправляли все следы трения… Результат — не лучше модели. А обычно хуже.

— Но автор-то его же сделал?!

— Автор, как ты его назвал, был аутистом. Он даже когда хотел не всегда мог объяснить как именно работают его устройства.

— Так сконструируйте свой. Механические аналоговые вычислители не так давно делали даже — как сказать? — в нашу эпоху. Все прекрасно описано.

Она молчала, глядя на меня.

— Мне самому придумать причину?

— Вы же ее знаете.

— Вы разучились?

— Да. Последние полторы тысячи лет мы делаем — как бы это сказать — энергетические машины. Но да, мы пытаемся научиться снова. Получается не очень.

— А как научился этот ваш гений?

— Он… проделал примерно тоже, что и я. Набрасывал свою психоматрицу на древних ремесленников, а потом возвращался. Это удалось ему трижды. На четвертый раз он не вернулся.

— То есть твоего "родного" тела тут нет?

— Нет.

— Ну так и выучитесь так же!

— Мы пытались. Кто мог.

— ПытаЛИСЬ? В прошедшем времени?

Она смотрела в окно, но с некоторым усилием вернулась к беседе.

— Это не помогает. Мы — другие. Представь, что тебя выкидывают в тайгу. Даже без ножа. Причем осенью. Сколько ты проживешь? Кто-то научится. Кто-то… нет.

— То есть умрет?

Её явно дернуло это слово. Не в первый раз.

— Иногда даже хуже.

— А меня, значит не жалко?

— Для вас это еще нормально. Век оказался как бы это выразить — в середине. Вы ЕЩЕ можете быть ремесленниками и УЖЕ можете работать от модели.

— Я по-прежнему не понимаю. Зачем вам мы? Почему мы будем что-то такое странное искать?

— Мы ищем людей, которые приобретя сходный опыт смогут, ну, скажем, починить это самое устройство.

— Я спросил совсем не это. Нам-то зачем этим заниматься?

— Выбирай: спасать миллионы жизней, получить богатство прямо тут… Мы платим. Надо? Деньги не имеют значения.

— А почему вы так уговариваете именно меня? На земле людей в нашу эпоху хватает. Пообещайте заплатить, очередь выстроится — до горизонта..

— Какой у тебя разряд токаря?

— Четвертый. Я, кстати, знаю ребят и токарей, и фрезеровщиков шестого…

— "Слайсер-8" — ты писал?

— Ничего особенно оригинального там нет. Так что с того?

— Не нужен "вообще" человек. Нужен тот, кто будет понимать и понимать многое. Тот, кто настоит и не побоится незнакомого. С вашей точки зрения большая часть нас — близки к аутистам. Это, кстати, начинается уже сейчас.

— Ты не похожа на аутиста… — она грустно улыбнулась.

— Я ужасная авантюристка, нахалка, агрессивная одиночка… в общем, нетипична.

— А если я не поверю? Если сочту это продуманной сказкой со сложным реквизитом?

— Уже поверил — хоть себе-то не ври. Решай, Иван. Психоматрица в годном для первого перехода состоянии еще примерно двое суток.

— Давай мне все данные, что у вас есть. Надо подумать.

Спали мы порознь.

Я пытался подготовиться сутки. Вышло плохо — ребята занимались вопросом почти двести лет, с самого старта. Причем хорошо так занимались, без дураков. Перебрали больше тысячи вариантов, одновременно вели более десяти проектов. Так что материалов было фантастически много. Полезнее всего оказались фото мастерской, которая менялась по мере возвращений Никаба. Слово больше не означало платка…

— Ты-то что со мной сидишь? — на самом деле мне просто хотелось покопаться в этой супер-базе без ее присутствия. Как-то удивительным образом не попадались мне данные по психоматрицам, гравитационным генераторам, энергетическим машинам и прочим интересным штучкам.

— Тебе же работать надо?

— Я вроде сам справляюсь?

— Это же просто монитор… То, что ты называешь компьютером, это энергетическая структура в моей психоматрице. Это я тебе это показываю.

— Кажется, я понимаю почему вы, ребята, не можете эту штуку повторить… Знаешь, как-то мне удивительно — сколько всего я принимаю с тобой на веру. Кстати, а любовника того самого не ты организовала, а?

— Не потребовалось. — спокойно посмотрела на меня Дениз. — Но, врать не буду, собиралась что-то подобное сделать. Только не пробуй мне мораль читать, ладно? Твоя психоматрица должна быть нестабильна в определенной степени.

— Я не первый?

— Вообще в проекте — нет. Пятый. У меня первый. Вас, универсалов, очень немного. Кстати, признайся — чувствуешь ты себя во время работы гораздо лучше? Так вот, это — делаю я.

— А больше ты ничего не делаешь?

— Делаю. Например, снижаю твой скептицизм.

— То есть ты меня обманываешь?

— Нет. Я говорю правду.

— Но не всю.

— Нет, не всю.

— Я выбрал. Мне нужна Испания двенадцатого века. Что там было на тот момент? Ну или область швейцарских Альп тринадцатого.

— Какая Испания в двенадцатом веке, шутишь? Кастилия, Арагон, Галисия? Кстати, извини, но описание тебе мало поможет.

— М-м-м… наверное, вообще Мавритания. А почему не поможет?

— Как у вас это поэтично назвали — Дениз потянулась. — "Большое уравнение Безумного Шляпника"… Нет такой штуки, как точная цепь событий при набросе матрицы. Строй будет примерно тот же, а вот конкретные события — нет. Что-то вроде квантовых эффектов. Ты самим фактом порождаешь или занимаешь новую цепь. Так что, кстати, попадешь очень неточно. Либо по времени, либо по месту. И пока я бы тебе не советовала страны типа Китая или Мавритании.

Часа в три на второй день Дениз вдруг сказала:

— Твоя матрица стабилизируется. Тебе слишком нравится работать… Пора отправляться. Если ты решился.

— Я странно некритичен. — откинулся я на спинку стула.

— У меня нет времени на вежливость. Это делаю я. Ты идешь или нет?

Я откинулся на спинку стула, побарабанил пальцами по столу и сказал наконец.

— Давай-ка кое-что проясним. Что я должен делать?

— Учиться.

— Ты мне даже не дала разобраться в вашем балансире. Я ничего не понял в его схеме получения энергии и схема пересчета тоже очень странная.

— Пока это неважно и невозможно. Важно появление у тебя полной линейки навыков — такова идея проекта.

— Ты недоговариваешь.

— Конечно. Я скажу тебе больше, если ты вернешься из первого похода.

— "Похода"! Как звучит! Куда я попаду?

— Не знаю. Перебрасывается психоматрица. И падает она туда, где есть для неё место.

— То есть?

Она смотрела на меня не улыбаясь почти черными глазами.

— Почти пустой мозг. Вариантов много, вашими псевдоклассификациями я пользоваться отказываюсь.

— Почти пустой мозг — это значит органические повреждения?! Ты заселяешь меня в дебила?!

— Это не твоя печаль. Все будет нормально.

— А чья же это печаль?

— Моя. Я иду с тобой… Точнее, часть меня. Что-то вроде мини-меня. Я не могу идти одна, но тело будет отдано твоей воле. Буду чем-то вроде бесплотного голоса в твоей голове.

— А когда мы вернемся?

— Часть соединится со мной. Я очень упрощаю, времени нет. Ну?

— Я решил, что потребую с тебя.

— И что же?

— Генератор. То самое средство добычи энергии из пространства — с подробным разъяснением всего, что с ним связано. Я так понял, сделать его первично можно и нас?

— Умно. Да, это возможно. Но я поставлю тебе условие. Два процента эффективности.

— Вот этого вашего балансира? Один.

— Два. Ну, полтора.

— Договорились. Пошли.

Спецэффектов при переходе не было. Две кровати в соседней комнате, тихое гудение "стасис-коконов", как она ухмыляясь их назвала.

— Ну что, соратничек, прокатимся?

— Что-то ты….

Мир померк.

Еще не открывая глаз, я почувствовал, что я где-то в другом месте. Было прохладно, мокро, тихо. Где-то пела птичка. Я открыл глаза. Вижу неплохо. Поднял руку — длинная, пальцы коротковаты. Грязнющая, ногти обломаны неровно. На руке рубаха, из грубой небеленой ткани — лен, что-ли? Подшито вручную. Чем так воняет?! Это от меня, я что обо…?!!

Вскакивать я не стал, но руку положил на лицо. Борода — редкая, поганенькая, судя по всему. То есть я где-то?

Я с трудом поднялся — мышцы были, крепкие как веревки — но какие-то странные. Склон, кустарник — внизу деревня. НИ ОДНОГО крупного здания. Церковка маленькая, дома под соломенными крышами — местами черепица. Где я? Средние века, как обещали, кажется. Твою мать, на что я согласился?! Как я на это вообще пошел?! Почему…

"Да, это была я."

— Дениз. Ах ты…!!!

"Даже не пытайся. Даже не пробуй мне мораль читать. "

— Что тебе НА САМОМ деле нужно от меня, сучья ты тварь?!

"Образ принятия решений. Мы не можем создать конструкцию, как вы не можете сделать нормальный каменный топор… Мы не могли и выучиться этому. Я, например, с трех до двадцати лет росла в вирт-капсуле. У нас нет даже навыков материального манипулирования — меня учили этому десять лет. Ты хоть представляешь сколько стоит тренировочный зал?"

Мать твою, как я вообще мог пропустить такую телегу — "Выучись для нас"! Что значит "выучись", если тебе даже не рассказывают чему… Господи, ах ты!!!!

"Да. Ты прав. Ты учишься — а я смогу получить образ инженерного мышления в примененной его части. Получить такое можно только в динамике. Получить и передать его для…"

— То есть сейчас ты по факту живешь во мне как…

"Знаешь, негативный образ мыслей и…"

— Охренеть, разговорчивые глисты пошли!!!

"ХВАТИТ уже поливать меня грязью! Если тебе так легче — валяй, но ты же от этого и пострадаешь. Сейчас у меня сил нет тебя стабилизировать. "

— Я тебя, паразит поганый, убью. Лопатой раздавлю как червяка!!!

"Давай. Когда вернемся — лично убей. Можешь бить. Можешь изнасиловать. Сопротивляться буду только по заказу. Валяй. Каждый процент мощности — это два миллиона человек. Это шанс нам вырваться из адской ловушки гравитационного тандема. И ДА — я пойду за это на все. Ты что, думаешь в такое дело пошлют того, кто хоть чуть-чуть засомневается, кто хоть что-то пожалеет? Я — спецназ. Я — надежда своего купола. Меня выбрали из пяти с лишком тысяч. В меня вложили двадцать семь жизней. ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЧЕЛОВЕК даже не появятся, чтобы ты на меня тут орал. Ты — наш шанс на жизнь, поганый — но шанс. Уж твоё презрение меня точно не остановит."

— Ни хрена ты не получишь. Сдохнешь без толку…

"Правда? Хочешь сказать, ты лично подохнешь от голода, но не сдвинешься с места? Ну-ну. У нас простой выбор: или я смогу тебе помочь, или я просто буду тихо сидеть."

— Состояние моей психоматрицы, нестабильность необходимая — это твоё вранье?!

"Нет. Просто дело не в передаче. Разумеется, неважно, что перегонять."

— Так ты дожидалась пока я ослабею?!

"Ну, не совсем — но человек, которого бросили, эмоционально очень нестабилен. И я могла понизить твою критичность. От себя замечу, даже в этом твоём состоянии мне было адски трудно. Да, я тебя обманула — иначе ты бы не поверил."

У меня не было слов.

"Но, обрати внимание, я тебя обманула — но не наврала. Один процент мощности в результате оптимизации твоим мышлением — и ты получишь все, что только пожелаешь. Мы и правда в районе 12-го века. Кажется, Франция."

Лично мне нечего обсуждать с глистами. Я встал (с трудом) и на ходу пытаясь привыкнуть к худому, нескладному и не сильно хорошо чувствующему себя телу, побрел вниз — к ручейку. Штаны стирать. Благо — босой, причем похоже почти всегда. Хоть не холодно.

Не интересно, что за тело тебе досталось?

Ага, спроси — и получи порцию вранья незабесплатно. В принципе — был слабоумный, доживший до юношеского возраста. Если наложить на это то, что я знаю о этой эпохе — семья его содержала по местным меркам состоятельная. Пошляюсь по деревне, позора не увеличит. Глядишь найдется родитель или родственник. С этого и начнем.

Прежде, чем идти куда-то "в люди", я поискал более-менее укромное место у ручья и стал стирать штаны. Заодно и сам хоть слегка помылся — тело мое было уже вполне взрослым и довольно грязным. Нет, не заросшим грязью — но липким. Наверное, и вонючим — но свой запах не чувствуешь… В смысле, на фоне, так сказать, основного источника вони. Мыла, жалко, нет. И холодно.

— Ах!! — раздалось из противоположных кустов. Опа. Я прикрылся штанами, и попытался что-то сказать молодой женщине, которую, похоже, смутил.

— Э-э-э… Puella nolite timere…

Язык почти не слушался. Да, похоже речью мой реципиент не баловался. Только пятки у девушки засверкали. Одета она была в блузку (как-то надо назвать этот вид рубахи?) и длинный домотканый сарафан, только с талией. Обуви не было.

"Твоя псевдолатынь тут не к месту. Слушай их речь, примерно недели за две наберешь словарь…"

Отвечать глисту — и не подумаю. Общайся со своими собратьями по подходу к жизни.

Входить в деревню пришлось в мокрых штанах. Надеюсь, меня не встретят вилами?

— Niflàs! Niflàs! — завопили сзади.

Я обернулся. Какая-то мелкая троица от пяти до восьми, наверное. Одета в рубахи, самый мелкий — только и в рубахе. Они шуганулись от меня, но быстро вернулись.

Niflàs… логически рассуждая, "дурачок", наверное?

Дети как-то споткнулись о мой взгляд. Э-э-э?.. "А чо я сделал?!" Попробовал улыбнуться — вообще сбежали. Это чего это? У меня неприятности? Я чего-то не отмыл? Я должен был что-то сказать?

Пошел дальше. В-основном, дома в деревне были каменные — но крыши из соломы, окна крошечные, затянутые мутной пленкой. Ну да, стекло денег стоит. Двери низкие, закрыты не везде — так что за порогом виден земляной пол. Небогато. Изгороди низкие, в-основном что-то вроде винограда. Кстати, виноградник на подходе я увидел только один, и плети там были какие-то мелкие. А так — нарезанные кусочки под пшеницей. Или ячменем.

Из-за изгороди что-то мелодично спросили. Я посмотрел туда, там обнаружилась тетка лет наверное тридцати. Спросила она мелодично — но я даже слов не разобрал. Она успокоительно улыбнулась. Я тоже попробовал робко улыбнуться. Она присмотрелась ко мне и ее улыбка увяла.

— Niflàs? — спросил я в попытке типа пошутить. Тетенька посмотрела на меня странно с увядающей улыбкой и отступила. Я развел руками и пошел вперед. М-да. У меня рога выросли? Или что?

"Чего она испугалась?"

Интересно, а мысли мои это существо не слышит, да? Будем пока так считать.

Единственное, что пришло мне в голову — для ориентации дойти до церкви. Я и пошел, ориентируясь на невысокий деревянный католический крест, но дойти никуда не успел — сначала я услышал шум, а потом из-за поворота на меня вывалилась активная толпа, размахивая какими-то тряпками, с крестом впереди, деревянной статуей — я с перепугу увидал даже ее скошенный нос и заметался глазами по сторонам.

Твою ж мать, как же это я так накосячил-то, что меня сразу жечь собрались?! Я дернулся вправо, влево — священник (по рясе судя) сделал мне страшные глаза и что-то молитвенно заорал. Я свалил все-таки налево, упал на колени и собрался выворачиваться. В ушах аж стучало, я уже набрал в грудь воздуха и…

Слава Богу, я не успел заорать благим матом "Pater noster, qui es in caelis…". Толпа со вздохами, ухмылками и уже поднадоевшим "дурачок" обогнула меня. Да, насчет "позора не увеличит" — в жизни всегда найдется место подвигу. Вот это я выдал — принял крестный ход "моление о полезном" за поход на деревенского дурачка… М-дя. Только штаны исгваздал заново. Отпустило меня не сразу, в ушах все еще бился пульс, и меня начало трясти.

Потихоньку встал, слегка отряхнулся и собрался присоединиться в хвост процессии — хоть пошляться по деревне, как меня хватко, ловко и привычно ухватили за ухо. Уй!!

Довольно высокая — всего на полголовы ниже меня — одетая в серое платье непривычного покроя, тоже босая женщина лет… По запястью прикидывая — сорока, а по лицу так и к семидесяти, глаза серые, волосы — каштановые, седые уже. Гневно покрикивая потащила меня куда-то. Ну — мать, соседка, тетка? Вообще, больно же! Но, наученный горьким опытом, я больше разговаривать не пытался, да от меня ничего и не требовалось.

* * *

Анри-убогий был для матушки Орели вечным горем. До двадцати весен все у нее складывалось, хвала Господу, хорошо.

Семейство ее было не особенно богатым, но и не бедным — надел имели свой. Было у неё шесть братьев и сестер и — милостив Господь! — прибрал Он к себе только двоих, в том году, когда случился град, побивший и виноградники, и посевы. Не тот град, после которого отец Николя перекрывал крышу на церкви новой черепицей и не угадал с волной, а тот во время которого посекло коров на верхнем пастбище.

Матушка её, Бригитта, как подобает, держала ее в строгости — но не в обиде. В деревне была известна она как хорошая ткачиха, и её выучила. Когда стала Орели в возраст входить, ткали они с матушкой вместе — и отец, договорившись с кузнецом, собрал ей собственный станок. В тот год удалось им продать полотно на ярмарке в городке, и вырученные деньги отец отдал за ней в приданое.

Далеко ходить да долго ждать не пришлось. Кузнец, присмотревшийся к ней, сговорил её за своего сына, ходившим в те поры у него молотобойцем. Деньги, все восемнадцать су и пять денье за полотно, остались, считай, в семье — кузнец как бы продал за них две сковороды да вилы — которые отец включил в её приданое. Почитай, что за полцены всю цену получили. Кузнец вдовел, так что вошла она в дом его да сына полноправной хозяйкой. И в первый же год — вспоминала она не без удовольствия — на рубахи да порты что мужа, что свекра ее многие не без зависти посмотрели, да.

Как подобает доброй жене, понесла она в первый же месяц, и благополучно разрешилась от бремени крепким и горластым мальчишкой. И в тот год не было в деревне женщины счастливее её: хозяйки богатого дома, жены будущего кузнеца, молодой матери.

Как ей потом отец Николя говорил, Господь знает, за какие грехи наказывает. Она молилась — но не послал ей Он такого разумения. Не сговорились с проезжими купцами кузнец сыном, а может и сговорились — да потом купцы платить пожалели (вся деревня знала — слово кузнеца покрепче его же железа будет!)… Побили их обоих, крепко побили. В тот день жалела она, что считался муж её парнем тихим — может, дрался бы больше, получше бы сладилось. Свекр её так и не оправился — помер. Мужа она за месяц выходила, да под корень его срубили, и деток её всех нерожденных вместе с тем.

Ну да — в горе и радости, сказано ли слово? Сказано. И она свою гордость имела. Может и зря — но во грехе жить Господь не велел.

Муж ей так-то ничего не сказал. Да только что там было спрашивать — через пять-то годков стало видно, что сыночек её Анри крепкий… да убогий. И тогда то видать стало, что ничего кузнец Тома не пропустил и не забыл. Ничем её не попрекнул, из дому её с сыном не выгнал, а она уж знала — на достаток его многие облизывались. И разговорчики про божье наказание быстро прекратил — как мельника в запруду кинул, под самый бережок — где грязи побольше, так все и закончилось.

Так и жили.

По годам двенадцати, когда бы уж в подмастерьях мальчишке ходить, стал его Тома-кузнец в кузню водить, да только толку, конечно, не видали. "Ы-ы-ы" да "Ы-ы-ы", вот и весь разговор. Мрачнее тучи кузнец возвращался, да видно судьба такая. Приставил его кое-как мехи качать, все помощь.

Года два назад прибился к кузне беглый. То-ли слуга, то-ли горожанин какой от долговой ямы сбёгший — Дидье. Какая-никакая, а все помощь. Тома не сказывал — но она ж не первый год жила, все ей сказали, всё рассказали — и что с мельничихой Дидье в две спинки играл, и с прочими виноград по зиме собирать ходил, а после интерес завел — дочку мясника. А девица ушлая, два месяца он за ней бегал — и поставила она ему условие, что, мол, пойдет в жены — как он себе кузню сделает… Ох, не дошло бы до беды. Всяко найдутся у нее монетки до прево обидчика дотащить — только ведь работника тем не вернешь.

— Матушка Орели, матушка Орели! — соседский постреленок подергал ее за рукав, отвлекая от благочестивого пения гимна. — А ваш Анри опять с кузни сбег, и смотрит не по таковски!!

Ах ты-ж, Господи, что же это делать-то?!

Но не попустила Дева Мария-заступница — и до выгона не дошли, как оказался перед всей процессией её дурачок. Подергался — да на обочине на колени упал. Хорошо еще, на дороге орать не начал!

Как дошла до него — взяла грех на душу, ухватила его, да потащила к работе. Пошел смирнехонько — даже и не стал ей, как бывалоче, руками-то махать. А смотрит как-то и правда не как всегда. Ох ты, святая Мария, что ж еще нам судьбина уготовила?

На душе у матушки Орели было неспокойно — что-то случилось, что убежал Анри. Дурачок-то мехи качать любил, не просто так побежал. Ой, не просто…

* * *

Меня снова вытащили за деревню, теперь по склону мы поднимались вверх — там оказалась вполне удобная тропинка. Что-то такое бурча под нос, больше уде не за ухо — просто шпыняя твердым кулаком в спину меня гнали куда-то вперед.

Тропинка оказалась не сильно длинной — и вывела нас к большому навесу, под которым было как-то тяп-ляп сложена пара стенок без окон. Первым делом я увидал у левой стенки его. С трубой, с мехами, с рабочим столом и углями. Горн!!!

У горна как-то вяло шевелился мужик — не очень высокий, в серых портах и кожаном фартуке. Жилистый, с длинными руками — весь в следах ожогов, въевшейся сажей. Неровно подрезанные волосы — кузнец. Лицо — жесткое, морщины резкие, смотрит мрачно.

— Тома!

Тетка всплеснула руками и бросилась к мужику что-то причитая. Повод был — у мужика была рассечена бровь и заплывал глаз. О как — это чего ж тут было? Мужик что-то буркнул, отмахнулся от нее как от мухи и зыркнул на меня. А потом и рявкнул — указывая на ручку мехов.

Что, покачать мехи? Да не вопрос. Что ж это вы, почтенный так нервически орете? Я взялся за полированную тысячами часов работы рукоять и, поглядывая на угли, стал качать мехи.

Алилуйя, братцы!! Вот это везение!!! Да я, оказывается, пристроен при кузнице! Ну, жизнь налаживается. Пока тетка с мужиком ворчали друг на друга, я осмотрелся. А где наковальня?! Горн — нормальный открытый горн, только неровный — кирпичи ручные и зольника нет. Клещи вижу, развешаны по правой стенке. Мехи есть. Мусор какой-то накидан… А наковальни нет. Я растерянно продолжил оглядываться. Из за тростниковой крыши было видно еще что-то вроде большой трубы, это точно не наковальня… Но на чем-то же ковать надо?!

Рядом с горном стоял нормальный такой гранитный булыжник, и воткнут был в этот бульник кусок железа. С примерно выровненным верхом. О-о-о. И как это работает?

"А где это мы? Иван, а ты мне как-то отвечать собираешься?"

Ну, не на этой неделе.

Постепенно угли раскалились и мужик закинул туда округлую крицу — небольшую, килограмма на три. Меня на помощь не позвал — стал расковывать ее сам. Медленно, но настойчиво. А что все сам-то, молотобойца какого завалящего не нашлось?…

* * *

Вечерять Тома пришёл как обычно. Умылся, утерся. Матушка вынесла им с Анри по миске с ячменной кашей, кувшин пива, краюху хлеба.

Ел Тома неспешно, её причитания вроде как и не слушал — но, съев половину, буркнул.

— Ушел Дидье.

— Так и чтоб ему пусто было, свинье неблагодарной! Да чтоб его…

— Перекупил для него мясник железо. Все перекупил, что мне везли.

Матушка сразу замолчала и села, как будто потеряла силы. Её не нужно было объяснять, что случилось.

Дорогая штука — железо. Вроде и не так много надо, а не уголья — не нажжешь в яме. Тома всегда еще по весне договаривался с проезжими торговцами, что привезут ему двести-триста фунтов в крицах. Мясник, перехватил торговцев ради будущего зятька. Знать, не только Дидье девка ухо жевала. Отдал ему железо караванщик — да и ушел.

Кто перед страдой продаст железо? Да и пока туда-сюда (А куда — туда? А мула-то, не то что лошади — где взять в страду?!), куда все пойдут? Может и поганые лемехи да вилы будет Дидье ковать, да только — вот они. И сколько искать? А только починкой — много ли заработаешь? Надолго ли запаса хватит?

О том еще старый кузнец думал. Что, мол, делать будем — коли доброго железа не укупим? Мало ли, война какая? Хаживал в парнях старый кузнец в дальние земли с торговцами. Где бывал — мало сказывал, но строил в свой последний год у кузни стенку хитрую, канаву копал. Да только не успел, и что делать — не рассказал. Хоть и купил камня диковинного целый воз, да особые мелкие камни за работу, бывало, брал. А Тома — куда бы пошел?

Покупали железо, как и все — хватало. Еще удивлялись, чего это старый чудит. А вот, оказалось, старик о другом думал — секретом сына защитить хотел. Да не сложилось. Не успел.

Вот и к ним пришло… Да, год они протянут. А потом? А Тома уже не молодой. И на следующий год денег на заказ железа уже не будет — да и проклятый мясник никуда ж не денется. Что ж это, Господи? За что ж это?

* * *

Мужик что-то буркнул — и тетка села под стену на вторую лавку, как будто у неё вдруг ноги подкосились. Ну, это, надеюсь не я — но, старики, а в чем проблема-то? Коммуникации нет, дела не пойдут — начнем с этого.

Облизав ложку — честно говоря, каша без соли не относилась к любимым блюдам — я показал тетке эту самую ложку и вопросительно проныл:

— Ы-ы-ы?

Тетка уставилась на меня. И на миску — там оставалась еще каша. Я помахал над миской рукой и снова показал ложку. Нет-нет, кашу не надо ложку назови.

— Ы-ы-ы?

Ноль реакции. Показал на ложку кузнеца.

— Ы-ы-ы?!

Тетка переводила взгляд с меня на ложку и назад. Тетка, ау, мне чего — сплясать?! Скажи, как вы эту штуку называете?

— Ы-ы-ы?!

— Ложка?..

О. Прогресс.

— Лож-ка?

Теперь старики уставились на меня.

— Лока? Ы-ы-ы? — Да, с дикцией и произношением у меня все отлично.

Они перебросились парой слов. Мужик показал мне миску и сказал.

— Ложка.

Я замотал головой и показал свою ложку. И на его ложку, чтоб уж наверняка.

— Ложка.

Мужика затрясло. Реально затрясло. Из глаз его полились слезы, губы кривились и тряслись. Лицо, тяжелое, прокопченное, только что неподвижное как его булыжник, будто переломалось в трех местах. Тетка шептала молитву и кланялась как болванчик.

Э-э-э, старики, вы чего это?! Все, давайте, хватит уже. Ну? Нормально все будет. Я пришел.

* * *

День в деревне начинается с рассветом. Эту нехитрую истину мне напомнило тело — которое открыло глаза сразу после крика петуха. Полезная привычка… Наверное.

Разумеется, никто не вручил мне в торжественной обстановке молот и ключи от кузницы. Наверное, это потому что замка на ней нет и вешать его негде. Я снова качаю мехи — и смотрю, как работает кузнец Тома. Кое-что я, конечно, и сам умею — меня учили, и я честно сковал гвоздь. Один. Только вот начали мы тогда с полосы вполне себе марочной Ст3, разогрев её в отличном горне с кислородным поддувом, на прекрасной тяжелой наковальне, под присмотром лично Васи. Хоть Вася у нас и пурист, а потому горн тоже был на древесных углях — само собой, все вышло.

Но тут, как говорится, "начинаем от Адама" — Тома, в отсутствие заказчиков расковывает крицу. Один, кстати, расковывает, а это странно — потому что очень неудобно. Тома берет тот самый кусочек железа, разогревает, и начинает ковать. Четыре удара в минуту, если по пульсу прикидывать. Берет следующую. Накопит три — посыпает флюсом, слегка зачистив, — проковывает вместе… И так — часами. Очень, очень настойчивый человек. Непонятно только, что у него в качестве флюса. Песок, что-ли? Или просто бура грязная?

Подумав, я выбрал такую тактику: есть что-то в горне — качаю, нет — не качаю. Тома, увидев такое, задержал на мне взгляд — но ничего не сказал.

"Тебе не скучно просто так стоять и ничего не делать?" — спросила "Дениз".

Вот тебя я не спросил, что мне делать.

"Вот что ты взъелся, а? Ты же не можешь не признать — я тебя не обманула в главном. Можешь на меня бурчать, я не в обиде — но теперь мы с тобой надолго, так что…"

Отличный уровень владения языком. Прекрасный. Чистый "Си-2". Что я на тебя взъелся? Хороший вопрос. Как ни странно, я в прекрасном месте для ответа. Все дело в том, кто такой "я". Я — как тот "неуловимый Джо", неизученный вид "хороший мальчик". По определению, это тот, кто никого не волнует и сам себе за все крайний.

Логично, что чтобы не быть крайним — надо правильно себя вести. Все свои почти сорок я себя правильно вел. Очень старался — именно чтобы не зависеть. Не просить. Не оказываться "в безвыходном положении", хотя-бы по глупости. А чтобы не было перед собой стыдно — надо держать слово. Любое.

Вот это ты и использовала, когда мне было просто больно — и ты меня поймала. Ты решила за мой счет свои проблемы, решив что "куда ты теперь денешься". Сам подписался. Теперь я вроде как от тебя зависим? Дудки. Ничего не выйдет. Просить не буду. Я принимаю свои решения. Лично. Сам. И отвечаю тоже сам. И тебя я вообще не знаю.

С этим Настоящим Волевым Решением я и продолжил качать мехи. Вот такой вот карьерный рост.

Так прошел примерно час. А потом еще час… Что меня страшно бесило — ДОЛГО. Никто никуда не торопится.

К полудню ближе пришел клиент — бородатый, лохматый, грязный мужик с лохматой и грязной лошадью. Событие! Что-то сказали друг-другу, и он подогнал лошадь. Тома легко поднял ей правую переднюю ногу и вынул из кармана фартука загнутый нож — причем без ручки… Точнее — ручка из того же ножа загнута. Лошадь стояла, пофыркивая и в общем даже не сопротивлялась. А нож — это, надо так понимать, напильника нет? Ну, вообще-то логично…

— Анри! — о, это меня.

Вышло у кузнеца скорее "Анр", но, услыхав, я дернулся — чего, уже где-то "накосячил"? Вроде нет… Оставил ручку, пошел куда позвали. Там Тома вручил мне нож и, поглядывая на мужика победительно, приложил подкову к копыту. Слегка зашипело, запахло паленым. Я посмотрел на копыто, на мужика, на Тома. Лошадь вздохнула. И о чем это? Второе копыто. Он протянул мне руку, я вернул ему нож — рукояткой вперед. Тома махнул мне на горн — и я вернулся к ручке. Что это было? Мужик тоже недоуменно посмотрел на нас и пожал плечами. Закончил Тома за полчаса оба копыта, слупил с мужика две монетки и старую подкову.

Мужик ушел, Тома посмотрел на меня и улыбнулся. Попытался, по крайней мере — что-то у меня такое чувство, что мало Тома улыбается.

Я топтался у горна, рассматривая клещи, а Тома стал также неторопливо собирать весь железный мусор — капельки, выгреб из ларя все крицы, скинул пару старых клещей. Что он ищет, зачем? У нас проблемы с металлом? Я решил немного поучить язык.

— Ы-ы-ы?.. — я потыкал пальцем в молот.

— Молот. - сказал Тома подумав.

— Молот. — повторил я.

— Горн. - у кузнеца немного тряслась нижняя губа. Вроде и не сильно — а только мне почему-то стало жалко мужика. Эк его… Ну, ничего. Починим. Все починим.

— Горн.

— Мех…

Не так уж много времени это заняло. Но мне все-таки пришлось повторить пару раз.

Уже за полдень, закончив сбор металлолома, Тома сел передохнуть. Перекус, так полагаю, не предусмотрен. Я нахально сделал вывод, что мне можно прогуляться и пошел за кузницу — потому что весь день не мог понять что же это за пристройка такая? Не должно ее в кузнице быть. Но не просто же так ее строили — это ж дорого, она кирпичная.

За кузницу работать, судя по всему, не ходили. Там была милая сердцу моему нормальная сва… склад свободного хранения пока не очень нужных материалов. И кусты. Судя по всему, Тома держал там под навесом уголь (в корзинах), какие-то разнокалиберные дрова. А пристроен навес был к той самой трубе.

Продравшись аккуратно через кусты, я чуть не угодил в обложенную тем же кирпичом канаву, по форме что-то вроде корыта… Туда кусты не пробились — сложено было на совесть. Канава сужалась книзу откосом с одной стороны, а с другой как раз была труба. Оканчивалась она внизу большой щелью — примерно за метр от края канавы.

Я посмотрел вверх. Там было какое-то основание, что-ли? Решил влезть и посмотреть. Оказалось, дно у канавы было двойным — снизу была дыра. Что-то мне это сильно напоминает… Елки-палки, "Каталанский горн"!!! Точно, это же тромпа! Только сверху, наверняка, какой-то короб для воды ставили. Просто сэкономили, не стали его камнем класть.

Я выбрался из кустов и задумался. Почему Тома собирает крошки и лом, но не пытается сам себе плавить железо? Вообще, я пока даже не привязался к региону — так что пока непонятно, что тут с рудой. Но еще непонятнее другое — в этой каталанской печи никогда ничего не плавили. Зачем строили, зачем вкладывались? Где брать руду, уголь?

Сев на недавно сломанную осину, я задумался. Каталанский горн — это конечно хорошо, но он не доделан. Нет трубы — воздуходувки. Нет трубы для слива шлака. Нет доски-разделителя — а досок, кстати, я пока вообще тут не видел. Короба для воды или бочки наверху нет. И таскать ее, воду туда — не перетаскать. И что самое плохое — то что я бы у себя решил за два дня и триста баксов, тут превращается в ПРОБЛЕМУ.

Тут размышления прервались — пришлось почесаться. Блохи. Спасибо, что не вши…

Просить у Тома денег глупо — во-первых будем месяц объясняться, а во-вторых нет у него денег скорее всего. Иначе он бы металлолом не собирал.

Я покачался на осине, глядя на трубу тромпы. Посвистывали птички. Приятный тенек. Ветка большая, черемуха наверное — весной цветет красиво. Ветка. Большая. Длинная. Хм.

Через полчаса я решил, что у меня, пожалуй, все-таки есть шанс подработать. Хотя железо мне понадобится. Нужны будут топор, коловорот (а лучше два), два куска веревки. И, конечно, минимум одна годная для закалки полоса железа…

— Анри! — о, это меня.

* * *

Не знал Тома, что делать. Не знал. Собирал крошки — но на сколько их хватит, на пару подков? Глупости. А замок попросят, плуг, топор — и все, конец. Что ж делать, где железа доброго взять?

Одно Господь послал — сынок вроде слушать стал. Уж как он бился, и просил, и повторял, и бил — сам плакал, а все ничего. Неужто не попустил Господь, послал кусочек счастья на старости лет?

— Анри!

Так не бывать тому, чтоб Тома сдавался. Передохнет малость, и еще постучит. Ничего, что болят уже и руки и спина — ничего. Пройдет.

— Тома, а Тома! Тут ли ты, дорогой-прекрасный?

Только у одного человека знал он такое дурацкое присловье. Сначала удивился Тома — откуда тут Левон-торговец?! Вчера уже приезжал он, да не к нему… Потом обозлился — и вышел.

— Доброго тебе дня, Тома-кузнец! — и правда, Левон.

Улыбается, в шапке своей дурацкой — посередь лета.

— Зачем приехал? — не ответил ему на приветствие кузнец.

Анри вышел из за угла и встал, оглядывая их.

— Железо тебе привез, дорогой, зачем же еще?

— Ты ж вчера приезжал, я думал ты…

— … все железо Дидье продал? Э-э-э, дорогой, слушай — коли глупый человек две цены за крицу большую дает, цены не знает, отчего ему не продать? Мне тут обернуться — один день, как раз перед дорогой подзаработаю. А тебе я обещал — что ж я за купец такой, слова своего не держать? Ай-ай, Тома, дорогой — десять лет мы уже знакомы, а ты такое про меня думаешь — ай-ай, обидел…

Но приговаривая так, Левон открыл воз и показал ему три отличные, большие крицы.

— По пять су, дорогой-красивый. Как договаривались. Только ты уж не задерживай — караван меня ждать не станет, на постоялом дворе надо мне его догнать. Путь дальний, денежки-то не лишние — даже и такие грошики-монеточки, что с тебя беру…

Побежал Тома за деньгами — как только ноги позволяли.

* * *

Выйдя из-за угла я решил, что головой перегрелся. Во Франции двенадцатого века армянин?! Средних лет, черная борода с проседью, шапка, круглое щекастое лицо, черные миндалевидные глаза. Полный комплект. Знаю, что в любом народе люди есть почти любые — но тут прямо как с картинки. Лошадь у него была подкована, и заехал он не за ремонтом воза, похоже. Хорошая повозка, полотном закрыта — нагружена тяжело. Кто он?

Тома ему что-то буркнул, но тот не смутился. С приговорочками открыл воз — и показал три плавленных крицы. Слегка отформованных — но в окалине и шлаках. Да, пудлинговки тут еще нет. Заспешил "батя" мой в кузню, а торговец переключился на меня. Веселый человек, сделку провернул — что ж грустить? Конечно, в том, что он мне наговорил, я понял только слово "Анри". Предлагает что-то выбрать или привезти? Ну, я тебя за язык не тянул.

— Вутц?..

Торговец осекся. Улыбаться не перестал, но взгляд за улыбочкой стал очень внимательным. Он что-то переспросил, но тут вышел из кузни Тома, развязывая мешочек. А потом мы выгружали крицы и разговор дальше не пошел.

А жаль.

* * *

— Тома, дорогой-прекрасный, а откуда сынок твой узнал про вутц? — спросил Левон зашпиливая воз. — Что ж ты раньше молчал?

— Про чего? Да показалось тебе…

— Ай, слушай, ну мне-то можно сказать? Я ж сам не поеду, но люди в земли те ходят, глядишь и привезут… Точно купишь? Дорого возьму — как и стоят они.

— А куплю! Сыночку поиграть — умнеет он, Левон, веришь?!

— Верю, дорогой, верю. Ай, как верю… Поиграть привезу, да. Ну, дороги мне пожелай — да возвращения. К зиме увидимся.

И укатил, спаситель. Пусть и на два су дороже вышло.

* * *

Пошла вторая неделя. Меня повысили — теперь я не только качаю мех (мехи, их у Тома три штуки разных) но и работаю за молотобойца. Не так просто, как может показаться.

— Живей!!

Это важно. Остывает. А остывает — это значит опять нагревать, это уголь, а еще и окалина. Я-то наивно думал, поглядев на заказы — куда мы денем столько железа? А оно и вообще-то со шлаками, да еще и в окалину уходит. Хорошо еще половина доходит до работы.

— Поворот!

Вертит Тома сам. А я — парень с кувалдой, что и есть пока мой уровень.

— Посильней. Молодец!

Да, я такой. Тома счищает окалину рукавицей с камушком. Железная щетка — это тут по разряду "золотого горшка".

Стучим дальше. Нет заказчиков — полосы выковываем. Подковы готовим. Подковы, как оно выяснилось, трех размеров. Да есть подороже (с поперечиной) есть подешевле (без). А еще есть гвозди к ним, причем разные, да и просто гвозди… Замок чинить приносили. Ножей и топоров никто не заказывал — что и не удивительно. Я тут прикинул в уме — железный топор это примерно полугодовой бюджет немалого семейства.

График у нас простой: подъем, короткий перекус, стучим до обеда, едим что взяли — час личного времени, стучим до заката — и на закате валим домой. Где и едим.

Всё.

График не оригинальный — все тут примерно так и живут. Пьяных нет. Что на другом конце деревни я не видал, потому как некогда. Гулянок нет, телевизора нет, радио нет, театров тоже нет. Ничего нет — работа есть. "Потому что при Короле Гансе улиц не мостили".

Рыцари и прочий военный люд по полям не шляются. И слава Богу.

Ну, единственная разница — крупная семья имеет возможность таскать своим работникам в поле что-то свежеприготовленное. Нас с "батей" это не касается. Матушка у нас одна, а нас всего-то двое, так что нам халява (кстати, стекла тоже нет) не светит.

Но имеем мы личное ноу-хау, все могут облизнуться — могЕм ведро воды, стратегически расположив оное у горна, согреть — и ополоснуться после работы не холодной водищей. Остальные на это не могут тратить дрова, а тем более уголь. Что, на самом деле приводит их к двум возможностям — не очень мыться или рискнуть заболеть. Как правило, ищут некий баланс. Сейчас лето, в основном тепло — так что мытых больше.

Я уже как-то притерпелся спать на сундуке (да-да, "козырное" место — богатый человек Тома), слегка повывел блох. "Внутренний голос" свой я как-то бросил слушать, а говорила она все больше — и как-то не всегда на русском. А потом стала как-то невпопад начинать, даже что-то вроде пела. Вообще, странно.

Надо сказать, в реализации идей продвинуться не удалось вообще. Дело даже не в том, что я пока не могу сам сковать нужное. Дело в том, что денег тут НЕТ. Не совсем нет, но почти. Рассчитываемся натурой, в основном. Изредка — маленькими серебряными монетками, денье. В первый раз даже не сразу понял что это деньги — кусочек серебра неправильной формы. Более крупная монета — су. Видел её два раза, хорошо еще если не одну и ту же. Так что заработок весьма проблематичен. Правда, я нашел руду. Она кучей свалена под старыми корзинами, уж точно больше десяти лет как. Прикидочно — плавок на семь-восемь. Крепнет во мне мысль, что это не Тома тут планировал производство. Ой, не Тома…

На второй неделе у нас случился выходной. Ну, как выходной — мы не пошли в кузницу. Вместо этого мне были выданы: чистая рубаха (в смысле, серая не от грязи) — одна штука, чистые штаны — одна штука, сандалии (на деревянной подошве, малы) — одна пара, веревка для подвязывания штанов — полтора метра. Вообще-то, я не настолько толстый, но не резать же ее ради одного раза?

Благосостояние семьи демонстрировалось на матушке Орели. Оного благосостояния было: сарафан (на самом деле — скорее платье, талия у него была) расшитый и бусы (кажется, коралловые). И пряжка на поясе — медная. От себя замечу, явно не скифских художественных кондиций. Далеко не скифских.

Кажется, мы идем в церковь? Воскресенье, что-ли? Да, так и оказалось — пошли в церковь.

Церковь в селе маленькая, но каменная. Человек, наверное на пятьдесят. Здание приземистое, серое — кладка неровная, снаружи заштукатурено кое-как. Колокольни нет. Своды полукруглые — наверное, надо считать ее романского стиля. Окна маленькие и довольно высоко. У двери нас встречает священник — местный поп одет небогато, но ряса у него чистая, смотрит строго, сам пониже меня, лицо длинное и глаза у него серые. Подробно рассмотреть не успел — отец ему поклонился, мать поклонилась, ну и я тоже. Разговаривать он с нами не стал — народ-то сходится.

В церкви мы сели на лавку, все примерно затихли, вышел священник и начал. Слава Богу, я дурачок — спроса с меня нет. Бурчу что-то в такт всем. Поют — пою. Молчат — молчу. Вообще, надо бы выучить слова. Сидим мы на южной стороне, так что свет как раз падает на нас — наискось.

Поскольку я в текст вникнуть не могу, потихонечку оглядываюсь по сторонам. Лица другие. Вот просто — другие. Другие пропорции, другие выражения — все не так… Хотя уже минут через десять я поймал на себе ненавидящий взгляд. Ух ты, да у меня есть недруги?! Оказывается — скорее у всего нашего семейства. Сидит на другой стороне крепкий парень — вот его просто на части рвет. Девица рядом с ним — побогаче нашего, но та просто презрительно морщится. Очень интересно.

Матушка Орели истово молится. Тома гудит — просто потому, что так положено.

Началась проповедь. Я не понял в ней НИЧЕГО. Вообще. Она на латыни. По-моему, не я один такой — но сидеть надо с благостным видом. Сидим. Сидим… Сидим… Сидим. Стараясь незаметно оглядываться по сторонам, я нашел в проходе свою тень. А заодно и тени пары макушек детей, впереди меня на пару рядов. Прикола ради, я выставил пальцы "вилкой" — появился "заяц". "Заяц" попрыгал рядом с "макушками", подкрался к ним — но ускакал. Макушки заволновались. Осторожные уши высунулись снова — макушки замерли в ожидании. Уши почти вышли — но появился "волк"! Макушки дернулись и замерли в ужасе! Даже кажется махнули рукой — но кому-то моментально "выписали" подзатыльник. "Заяц" прыгнул "волку" на затылок и смылся — макушкам явно полегчало.

Тут и проповедь закончилась.

После проповеди матушка Орели повела меня к священнику. Ну, я ж не говорящий, да? Улыбаемся и машем.

— Чудо, чудо, святой отец! Господу хочу благодарность за…

— Ты, отрок, — обратился ко мне через голову матушки священник. — Более разумом не скорбен, как я посмотрю.

Не сказать, что я все понял — но кажется, меня "спалили".

— Так вот, еще раз мне проповедь испортишь — велю выпороть.

— Дурачок же есть я, патер. Глупый.

— Ага. Как же. К следующему разу — обратился патер к матушке Орели. — Чтобы молитвы знал. "Отче наш", "Богородице".

— Непременно, непременно, святой отец. Непременно…

— Иди, отрок, и не греши.

На выходе меня ждали поклонники таланта — числом около десятка. В возрасте от четырех до одиннадцати примерно. Так, чада, артист "не в руках". Ему подзатыльник отвесили, у него экзистенциальный кризис.

— Бу! — сделал я им страшные глаза.

Не помогло ровно никак. В галдеже я ничего не понял, но кажется с меня требуют продолжения банкета.

— Нет сегодня уже….

Само собой, галдеж не прекратился — в процессе меня просто оттерли от матушки. Ладно, уговорили — я показал им на стене "птицу", "гуся", "зайца" и "собаку", после чего и пошел со всхлипывающей матушкой домой. На ближайшую пару часов (ну или пока солнце не зайдет) я тут никому не нужен. А будет святой отец мозг выносить — покажу и "священника в шляпе".

На обратном пути я прислушался к бормотанию в своей голове и оно мне не понравилось совсем. Честно сказать, я испугался:

— Когда мои немеющие, трясущиеся руки не смогут держать Твоего Распятия и невольно compromettre Его на ложе souffrance моего, Иисусе милосердный, помилуй меня.

А потом еще на каком-то языке в том же ритме. Ой-ё… Может, жульничает опять? Даже если и так — хотя-бы вероятности мне уже хватает, чтобы попробовать убедиться в том, что не я в этом виноват.

— Э, девушка! — прошептал я внутрь себя, слегка отстав. — Ты о чем это молишься, а?

— …прольются последние слезы, предвещающие мое близкое обращение в прах, приими их, как умилостивление за мои грехи…

— Дениз, или как тебя еще обзывать, ты помирать что-ли собралась?!

— Господи, и морок за милосердие твое приму и принимаю…

— Какой, нахрен, морок! — я помахал перед лицом ладонью. — Заканчивай представление, а?

Наступила временная тишина.

— Можешь моргнуть? — осторожно спросила Дениз.

Поморгал.

— Рука? — осторожно спросила Дениз.

Я показал ей "фигу".

— Господь Всемогущий, прими благодарность мою…

— Да пожалуйста, конечно, но я вообще не очень верующий.

— Гад ты, и сволочь! Уж конечно не тебе "спасибо"!

— Нормально! Поговорили!

— Ты хоть представляешь себе, как оно — в чужом теле, ничем не управляя, и с тобой даже не разговаривают?! Радуйся, что у меня ни рук, ни даже голоса! Сукин ты потрох…

— Ух ты, начинаешь меня понимать? Не ори мне на… мозг. А то я от тебя точно с ума съеду. Вечером поговорим.

— Посмотри налево, а?

Я посмотрел налево — садик какой-то, с чахленькими яблонями.

— Не глюк, не глюк. Господи, спасибо!!!

На ночь глядя она осторожно спросила:

— Иван?

— Анри. Надо привыкать. Убеждаешься, что я отвечаю?

— Ну… да. Хотя все равно хочу спросить — ты и правда учишься тут чему-то?

Я даже как-то не сразу нашелся, что сказать.

— Конечно! Тома и правда учит меня на кузнеца. И умеет, он кстати, очень много — он же тут один на два дня пути.

— Этот грязный и туповатый мужик…

— Легче на поворотах! Он не тупой и не грязный. И умеет то, чего я не умею. Ты вообще-то смотрела, что происходит — он может сделать все, что тут только нужно — начав от БОЛОТА. Да он мне вообще отец!

— И сколько ты будешь учиться?!

— Понятия не имею. А что, у нас время ограничено? Как, кстати, вернуться?

— Не догадываешься? Умереть. Главное — чтобы мозг не был разрушен до смерти. Постарайся на камни не падать и под пушечные ядра голову не подставлять.

— Знаешь, я как-то не готов! Какие еще ядра — сюда порох-то пока не дошел! Надеюсь, ты меня заставить не можешь?

— А ты еще не понял?! Нет, конечно!

— Не злись, хотя я только рад. Вот что, а скажи мне — почему ты психовать начала? Не смогла еще подождать, спецназ? Тебе не жмет, не каплет. Или ты меня опять "разводишь"?

— Я… я не думала, что так будет.

— "Не думала"? А причем тут думание вообще — вас разве не учили? Ты же говорила, я уже пятый?

Она помолчала.

— Радуйся, что умный. Я пока сидела тоже задумалась. Никого из них я не слышала, никого из них нам не показали и ничего не рассказали.

— Ого… Тебе сколько лет?

— Двадцать три, считая год в твоем времени.

— И тебя учили с… какого возраста?

— С пяти. А что?

Да ничего, солдатик в меру стойкий, которому кажется "втерли лажу". А он и не задумывался.

— Может быть, ты просто не вся память и сознание?

— Ты себе это как представляешь? Я одна рука и один глаз — а мозг в другой "ветке"?

— Для меня и перенос сознания — чудо. Тебе не кажется, что тебя "подставили"?

— Нет. Уже не кажется. Я в этом уверена.

— Прикольно. Ладно, живем дальше. Все, спать пора. Не говори, пока вокруг народ — а то еще отвечу сдуру, сожгут поди.

— Ладно. Спокойной ночи. Будешь говорить со мной? Больше… больше ничего нет. Оказывается, смотреть и слышать — мало.

— Буду. Спи.

Девушка… ну по-здешнему, наверное, женщина, пришла как раз чуть после полудня, когда Тома задремал в тенечке за кузницей, а я пошел за корзиной угля.

— Тома?.. — вместо Тома появился я.

Выражение лица у нее моментально сменилось с "Помогите бедняжке" на "Вот только тебя мне и не хватало". Ну, извините.

— Подкова? Нож? Топор?

Из набора "Чай-кофе-потанцуем" ничего нет.

Помявшись, девица вынула таки из тряпочки литую медную пряжку. Пряжка овальная, в середине перекладина, язычка нет. Я бы сказал богато живет девушка, но пряжка была сломана — поперечина отломилась с одной стороны. Рисунка на пряжке не было, довольно толстая — сверху почищена, в уголках зелень. Не новая.

— Ты? — я хотел спросил "Чего ты от меня хочешь?", но словей у меня мало.

Девушка выдала что-то, в чем я выцепил только "сломана", "пояс" и "Франсуа". Очаровательно.

— Ковать можно испортить Тома нет?

Грамматика Анри-дурачка. Машет рукой — я так понял, не жалко? Прощение получить всегда проще, чем разрешение.

Посмотрим, что мы можем. Можем перелить — но форму еще как-то делать надо, и качество поверхности будет аховое. Паять? Припоя нет… Но нам же можно ее портить?

Я отправил пряжку в горн и стал качать мехи. Медь становится пластичной куда быстрее железа, так что к тому времени, когда женщина забеспокоилась о резких действиях дурачка — я уже выхватил клещами пряжку и на присмотренном заранее выступе (которые тут за просечки) слегка прижал пряжку по центру с двух сторон. Поперечина наложилась на борт, чего я и хотел. Теперь поскребем клещами — и разогреем еще раз. Баба уже орет, но хоть под руки не лезет.

— Дурак, что ты… — , чего-то там я не понял. — Тома…!

Вытащил и обстучал на плоскости с двух сторон — хорошо обстучал, на совесть. Заодно слегка согнул. В воду совать не будем, точно развалится.

— Анри, что творишь?! — о, батя проснулся.

— Нет железо. — пожал я плечами. — Нет нельзя.

Пока Тома не нашелся, что сказать, я помахал пряжкой в воздухе и пошел к кругу. Вообще-то было страшновато — медь-то непонятно какая, кто его знает, что там намешалось. Сейчас вот рассыпется, и что врать будем?

Обточив слегка пряжку, я повернулся к ним, показал и изрек.

— Надо… тереть… на кожа.

Тома вернул на лицо угрюмо-спокойное выражение, забрал у меня пряжку, осмотрел пряжку и выдал девке со словами.

— Одно денье. У нас кожи нет, натирай сама.

Та ошарашенно уставилась на пряжку в руках. Теперь та напоминала бабочку. Надо было еще просечки сделать — да нечем. Но и так, после очистки я считаю смотрелось неплохо. Я смотрел на своего первого заказчика и самодовольно думал, что вот такой вот обалдевший вид — это наиболее правильно, особенно для заказчицы. Самодовольство Тома пресек — дождался, пока девица отвернется и выдал мне подзатыльник. За самоуправство. Да ладно, он и сам "поплыл" — я ж вижу, у него губы гнулись.

В тот день пришли мужики ее домой, сели вечерять. Тома, хлебом остаток собрав, и буркнул.

— Будем завтрева, значит, подкову ковать. А то эва, мельничихиной ятровке сам сегодня пряжку починил — слышь, мать?

— Я починить!

— "Починить"… Ты б её еще веревкой связал. Ладно, хорошо вышло. Молодец.

Матушка так на лавку и села. Истинно, истинно чудо Господне!

Халява кончилась. Оказалось, у нас раньше все было тихо и спокойно! Сейчас народ пошел потоком — сбор урожая подходит к концу и вот теперь они поперли… Другим словом это не называется.

— Анри, что с серпом Одноглазого? Тот, что с отколотой ручкой?

— Готов. Это.

— ЭтоТ.

— Да. этот.

Тук, туки-тук, туки-тук, тук…

Количество переколоченных — ладно, назовем это перекованных — нами железок моему учету не поддается. Каких только уродцев мне не довелось увидеть! Каждая железяка служит до полного истирания. Такое впечатление, что даже немного больше. Надо сказать, что железки просты. И технология, в целом, тоже — нагрел, отколотил, раскалил — как правило, кончик или кромку — остудил в воде, подогрел — остыло… Ну и все. Затачивает народ, как правило, сам. Как умеет.

Туки-туп, туки-туп, тук…

Все сложнее с "крупной формой". За неё Тома долго торгуется, а потом мы еще дольше прилаживаемся ко всем бугорочками и впадинкам побитой наковальни. Лемех плуга, например, занял полдня. Принимать его заказчики явились аж вчетвером.

Тук, туки-туп, туки-туп, тук, тук…

Мы засыпаны окалиной и золой, руки у нас обоих в метинах от осколков. Я сляпал себе замену наушников — по крайней мере, уши у меня теперь не обожженные. Мехи качаю ногой, повесили два сразу на рычаг — модернизация! Эффективность!

Хр-р-щ-щ-щ… — Заточной круг. На такой частоте вращения — звучит омерзительно.

С чем все непросто — так это с ножами. Большинство из них длиной две-три пяди. Проковываю их, я примерно выводя форму. Тома, если успевает, правит окончательно, заодно проверяя меня. Надо сказать, у него и тут есть чему учиться. Без рисунка, без линейки, без измерений — линия кромки у него получается почти ровной.

Два-три раза приходили со сложными ножами. Они, похоже, гораздо дороже. Своеобразный бутерброд — снаружи обычное мягкое железо, определяющее форму. А вот в центре — стальная полоса, формирующая кромку. Сталь (да-да, именно сталь) там углеродистая, хрупкая. Причем у каждого в этой стали что-нибудь свое, потому что науглерожено где густо — а где и пусто. Вот с ними все непросто — их тут и точить непросто, и восстановить щербатую кромку еще постараться надо.

На таких-то ножах меня Тома-кузнец и учит уму-разуму, как умеет.

Перво-наперво я ошибаюсь, конечно, с отпуском. Тома, зная что так оно и будет, следит — и выдает мне ценные управляющие подзатыльники. После чего он проковывал полосу строго сам. С закалкой все еще смешнее…

Приходит надысь мужик, приводит парня лет одиннадцати. Тот стоит, мнется, а Тома с мужиком торгуются — мужик желает новый серп, взамен оставшегося огрызка, но остаток вносит не деньгой, не продуктами, а…

— Так он может не рыжий?!

— Да как не рыжий, ты что, Тома?!

— Дак ведь вот в русый жа…

— Ты глянь! Во!

— Батя — ноет парень. — Мне бы…

— Стой, неслух, спокойно!

— Ну, я не знаю… — почему-то у меня такое ощущение, что Тома-кузнец время тянет.

— Как есть ты, кузнец, ирод-царь и мытарь!!!

— Коли согласен — на.

И выдает ему грязную крынку какую-то. Парень хватает крынку и, зажимаясь, убегает за кузню. Сговорились на наваривании полосы на старый нож. А хотел мужик новый.

— Батя, — спрашиваю уже я. — Это что?!

— Т-с-с! Для закалки первое дело, чтоб, значит рыжий!

Да. Это оно.

— Это он что — не выдерживает мой внутренний голос. — Вот в этом самом….

— Очевидно, да.

— Бу-э-э…

Работаем, в общем. Надеюсь, и зарабатываем.

Сел Тома к стеночке и глаза прикрыл. Год какой-то непростой, Господи… Не платят. Только-только шеваж и долю общинной тальи выплатить. На прокорм и половины зерна не вернули… Дидье еще не набрал заказчиков, чтобы требовать — а ему надеются не заплатить. Что и делать-то?

— Батя? Ты чего тут?

Сыночка. Говорит теперь, и в кузне ловчеет день ото дня — не в пример тому Дидье.

Пойду по деревне пройду. Долги собрать.

— Помочь есть надо?

— Нет. Работай…

Ненавидел Тома просить. Ненавидел — с детства. Но отдавать долю скоро, да когда и кушать-то надо?

Да только не к удаче видать пошел.

— А, Тома, да ты заходи!

— Мне бы, как эт, вот…

— Да ты ж не про за дела, свояк!

С полчаса проговорили — а зерна так и не дал.

— И чо? А нету пока. Ты на той седмице заходь, там и отдадим…

И на той седмице тоже было.

А совсем уж сдался когда дошел до Жана-бондаря. И ведь кто-то, а уж он-то! Вроде и согласился.

— А. Ну сейчас, поищем-поскребем…

И куда-то в амбары ушел. Постоял Тома, потоптался. Походил. Так уж и полчаса прошло — нету никого. Ну, заглянул в дом — а там только средняя их, Мари, по хозяйству хлопочет.

— Поздорову, добрая девица. Хозяин-то, Мари, куда на дворе пошел?

— Так ведь… На покос они уехамши. Еще полчаса как…

Невесело Тома походил. Попусту.

Пошел батя долги собирать. Да вернулся не солоно хлебавши — кстати, это тут не шутка. Соль, фактически, местная разменная деньга. Меди-то нет.

— Батя, почему они не платить? Мы плохо работать?

— Нет… Просто думают кому платить. Мне или… Дидье.

— Кому?..

Батя воззрился на меня. Кажется, я должен этого человека знать.

— Не знать. Плохо… — я похлопал по голове.

— Не помнишь?

— Не помню.

— Подмастерье был… да ушел в тот самый день.

Ага. Ситуация проясняется. Селяне решили, что раз есть второй кузнец — первому можно и не платить. Сэкономить. Я смотрю, некоторые решения переживут века.

— Не платят? — спросил бесплотный голос в голове.

— Хуже. Мы ж тут натурой рассчитываемся, в основном…

— А почему хуже?

— Потому, что эту самую натуру мы как минимум едим, и в магазине ее не купишь. Нет магазина. Ведь не просто жрать хочется. Хочется с голодухи не помереть… Тут понятия о социальной помощи никакого нет.

— А зачем тогда деньги? И откуда они у остальных?

Действительно хороший вопрос. Откуда?

Скрип фургона с мебелью раздражал. Поговаривали, что от перегрузки — однако, опыт показывал, что два фургона это дороже и ничем не лучше. Приходится чаще вытаскивать то один, то другой из грязи на разбитой конным конвоем дороге.

— А кроме того, Ваша Светлость, пять куриц, семьдесят пять яиц….

Разговор этот повторялся — с точностью до количества куриц — уже в пятый раз. Шевалье де Брие, капитан конвоя, как-бы ни к кому не обращаясь, начинал рассуждать о надлежащем снабжении. С примерами, кои обосновывали и подтверждали тезисы о необходимости содержания на довольствии не менее чем… Число менялось. После описания двух мелких стычек следовало описание нападения на конвой у ущелья. При этом как-бы незаметно объяснялось, что помимо героизма дело в умелом планировании. Которое было сделано понятно кем.

В этом месте кастелян Бертье не выдерживал и начинал напоминать, во что обходится содержание отряда. И гарнизонов. Как правило, каждый воин хотел, ну как минимум, жрать!…

Сомнительное развлечение. В вассальных землях можно было хотя-бы поохотиться, но сейчас до замка оставалось не более дня пути, а на своих землях рисковать урожаем Его Светлость не желал. Что не добавляло ему веселья.

— Де Брие. — вдруг прервал он спор, в который ранее не вмешивался.

— Да, Ваша Светлость?

— Скольких ты хочешь добавить в роту?

— Э-э-э… Двадцать человек, Ваша Светлость!

— А во что их одеть? Что дать из доспехов?

— Я, Ваша светлость, полагаю амуницию их таковой…

— Позови Закарию.

Лошадь Его Светлости, Пустельга не походила на свое имя. Единственным неоспоримым достоинством каурки было спокойствие. Гильом Десятый, Герцог Аквитанский, почесал подбородок и глянул на солнце. Милостив Господь, они вполне успевают до темноты.

— Отец мой, здравствуй и радуйся!

— Как давно мы не виделись, дочь моя… — ухмыльнулся в бороду герцог. — Неужели ты за это время выучила тот самый псалом?

— Папа. — надула губки девочка. — я же не хочу… Он скучный! Он некрасивый!

— Некрасивый? — поднял брови Гильом. — Да неужели?

— Отец, а мы будем сегодня охотиться? Мы же сегодня приедем? А пруд…

Никто. Никто не мог себе позволить говорить без приглашения в присутствии герцога Аквитанского… А тем более перечить ему. Никто, кроме его старшей дочери. Балованная и любимая — матерью (упокой Господь её душу), отцом, духовником, учителями — красавица двенадцати лет мало в чем получала отказ.

Не в том было дело, что титул её был высок (а станет еще выше), что владения велики (и станут еще больше), что отец силен и властен. Видя её ладную фигурку, ни минуты не сидевшую спокойно, слыша музыкальный голосок люди начинали улыбаться. За это они прощали ей все — да и не так много надо было прощать.

— Дочь, для охоты место всё равно неподходящее. Посему, порадуй святого Михаила, своего отца и каноника… Выучи псалом. И не фыркай.

— Повинуюсь, отец мой. — сердито встопорщила медный сноп своих волос графиня Пуатье. Вот талант у девицы, даже поклон превратить в выражение неудовольствия! Его Светлость только возвел очи горе.

— Закария, подойди.

— Господин. — почтительно склонил голову кузнец.

— Желает мой капитан поставить под копья мои еще двадцать человек. Что ты можешь сказать об этом?

— А куда именно поставить, Ваша Светлость? На стены, в поле, в седле?

Это был вопрос.

— Пока не решил.

— Тогда полагаю необходимым шлем с наносником, малую пику, два метательных дротика и кольчугу. В остальном же — не силён. Могу еще наконечников для стрел сделать.

Его светлость помолчал.

— А меч?

— Если на то будет твое повеление. И доброе железо.

— А сколько времени тебе потребуется на такой заказ?

— С мечом, если будет железо, годное на доспех, то за две весны, думаю. Без меча — быстрее.

Герцог посмотрел на кузнеца, но взгляд, вгонявший в пот многих и многих, на Закарию-кузнеца особенного впечатления не произвел.

— Кто другой и вовсе не справиться. В жизни моей ты волен — но железу приказать не можешь.

— Воспитаешь учеников.

— С великой радостью, мой герцог… Если он найдется.

— Они.

Закария только брови поднял. Гильом Десятый не стал вступать в спор и отдавать бесполезное приказание.

— Что есть шлем "с наносником"?

— Изволь, мой господин, вспомнить — какие увечья несут те воины, что не возвращаются из стычек?..

Жесты неторопливо и ходко шагающего кузнеца скрашивали скуку и обрисовывали контуры вещей, коих еще не видывал герцог Аквитанский — а также его свита.

— Что же. — прервал он кузнеца. — Пока мне понятно. Бертье.

— Слушаю, Ваша Светлость.

— По прибытии в замок, оповести мытарей, что в этом году я желаю собрать подати более деньгами, нежели снедью…

— Как будет угодно Вашей Светлости.

Формально, Бертье не должен был этим заниматься — но так уж сложилось, что иного казначея Его Светлость не назначил. Конечно же, Бертье не стал напоминать, что и в прошлом году Его Светлость желал примерно того же. И в позапрошлом… Поелику же герцог Аквитанский не изволил послать с мытарями воинов более обычного, то ничего и не изменилось.

Три дня понуканий и косноязычных выяснений сформировали у меня некоторое представление о местной, так сказать, налоговой системе. Искренне надеюсь, что неправильное. Потому, что её основным положением было "Мы Завсегда Так платили", а основным способом начисления "вот, к примеру…"

Разговариваем либо вечером, меся грязь по дороге домой — дожди, осень — либо дома, после ужина. В остальное время — трудимся.

Если коротко, то тут имеется два основных налога — талья и шеваж. Причем мы с батей шеваж не платим — ибо мы свободные. То есть мы живем на земле сеньора (а сеньор у нас герцог Аквитанский, Гильом), но можем, в принципе, куда-то уйти. Теоретически.

Второй налог — талья. Это налог земельный. Земли у нас в пользовании как-бы нет (то есть очень мало), но… Талья платится не напрямую, но в общину — потому, что мытарю неинтересно препираться с каждым по отдельности. Посредником у общины был староста — должность неофициальная, но реальная. И мы платили некую "свою" долю.

Также имеется формально не налог — церковная десятина. Ссориться с отцом нашим духовным, скажем так, представляется крайне неразумным.

Собирается налог далеко не всегда (а на самом деле, и в основном) не деньгами. Денег в деревне вообще немного.

Вести с Тома разговоры о деньгах оказалось отдельной непростой задачей. Во-первых, мне не хватало слов. А во-вторых, разговор о налогах со мной или с женой для него имеет примерно такой же смысл, как, скажем, с коровой. Это было не наше дело.

— Батя, а сколько нам народу не платит?

— Ну как?.. — Тома крошит ветки для очага, просто чтобы занять свои огромные руки. Кисти живут своей собственной жизнью — мосластые, на как будто тонких запястьях. — Вот, значит, Ферье — те, что к дальнему выгону — о прошлом годе семь су, да три отдали, и на пять сделали, а еще свеклой…

И такое вот описание — на полчасика.

— Так это получается, — посмотрел я на столбик чисел выписанный на полу примерно в кружочке света от масляного светильника — нам и в прошлом-то году треть не заплатили?!

— Как это — треть?! — я затыкаюсь. Тома умеет считать — складывать и вычитать. В уме. Но не умножать, и тем более — не делить.

Я пытался как-то изложить свой вариант облегчения нашей не самой лучшей ситуации, но натыкался на извечное "Ну как-нибудь".

Процедура сбора налога построена таким образом: в день Святого Михаила, после службы народ подходил к старосте, беседовал о погоде, сетовал на тяжкую жизнь, пытался торговаться — и платил. Что интересно, шеваж платился практически полностью натурой, а вот талья часто — деньгами. Почему? "завсегда" так было.

Мытарь присутствовал — и освящал своим, так сказать, присутствием процедуру. Откушивая, что Бог послал… а староста принес.

Со старостой мы и поругались.

День Святого Михаила выдался серый и промозглый — только без дождя. Народ, необычно для дневного времени, практически толпился на лугу возле церкви. Неподалеку от дома старосты изволил пребывать… мытарь. Прево герцога Аквитанского с парой скучающих солдат. Оне изволили кушать. Жрало это рыло как не в себя, и было вторым по-настоящему толстым человеком, которого я тут видел. Первым был староста.

Солдаты — хотя, они же пока наверное не так называются? Воины? Дружинники? Кнехты? В, общем, силовая поддержка скучала. Одеты они были примерно в такие же как у нас у всех грубые штаны и рубахи, отличались только обувью, шляпами — кожаные, богатые и кинжалами в деревянных ножнах.

"Похоже, воевать они тут не планируют" — заметила Дениз.

"Демонстрация официального статуса".

— Э-э-э… тут вот… дело такое… Очень уж много с опчества не заплатили. Мы ж, как заведено, работу сделали…

— И чо?

Это был ответ на батину робкую просьбу? У меня начало тоненько звенеть в ушах. Кажется, от злости.

— Так это… Может, побеседуешь с ними, а? Все ж тут. Человек ты оченно уважаемый…

— А мне какая корысть с того?

Дяденька считает, что он тут банкует. Это не совсем так. Корысти тебе нет? Правда? Мир вокруг стал очень четким, и сузился до размеров фигуры старосты. Весело тебе? Сейчас и я посмеюсь.

— Батя, нашей земли от тех десяти су, что он хочет — и половина-то с лихвой будет.

— Чего?

— И отец, и староста замолчали и уставились на меня.

— Ты куда лезешь, щщанок!!! — староста отмер первым.

— Земли у нас — что под домом, да под кузницей. Лошади у нас нету, от выгона — как у всех, за то три су платим. Так что четыре су — вот наша доля в талье. Еще и с лихвою.

— Я с тобой, блаженный, сурьму разводить не буду! Я…

Отец перехватил руку старосты. Тот побагровел — но даже руку сдвинуть не смог. Хватка у старика стальная.

— Так ты ж с нас, староста, талью берешь. То за землю, так?

— Батя продолжал стоять в стойке быка. Староста багровел.

— Так, по обычаю, за землю? — подбодрил его Тома. Тоже решил, что "хужей не будет".

— Ну?!

— Вот мы за свою землю и заплатили. Где дом, где кузня. У нас поля никакого нет.

— За пол оврага, как за ровное поле. — добавил я. — И того много.

"Не ухмыляйся".

"Я не ухмыляюсь".

"Ты мерзко лыбишься".

— Эй, Жюль!

Староста дернулся, как будто гнилую луковицу откусил. Сборщик налогов, похоже, имел нюх на проблемы с деньгами. Даже странно, как это он от курицы оторвался…

Староста потрусил к нему и тот, обтирая толстые пальцы о пузо, что-то ему сказал. Староста попытался возразить — сборщик только обозлился. Полусогнувшись староста это выслушал и потрусил со злобной рожей к нам.

— Что, староста, — встретил я его вопросом. — Не берет мытарь брюквой?

— Где ж деньги возьмем?! Я тебя, сукин ты…

— Это ты ведь не про матушку мою сказать хочешь ведь, правда? — посмотрел я ему прямо в глаза. — Денег тебе? А что ты нам про долги сказал?..

Батина рука медленно опустилась. С деньгами. Староста хотел меня убить, наверное. Я вцепился взглядом в его рожу, стараясь выразить ровно одно: попробуй только, я тебе руки вырву… Надеюсь, улыбался я достаточно мерзко. У старосты аж борода от злости шевелилась.

— Да где ж они деньгой возьмут?!

Ага, мы уже торгуемся. Меня почти подбрасывало на месте.

— А это, — вдруг сказал Тома. — Ты с мельника возьми. С которым мытарю клопов в уши насовал. Вторая кузня — ой, так-ли прево господина герцога в свитке своем отметил?..

Ай, сын хорошо сказал. Ай, разумник растет. Талью-то мытарь со старосты спросит, по земле сочтет. Да возьмет деньгой, не яйцом куриным, не репой. А деньги-то в деревне у кого и брать?

— Свои отдай, староста. Но мы тебе готовы помочь. Есть выход.

— Ну?! — свистящим шёпотом заорал староста.

— Можем мы тебе долги передать.

Борода шевелиться перестала.

— Быстрей думай, быстрей — подбодрил я его, чтобы он поменьше думал. — Мытарь ждать-то не сильно охоч.

— Чтоб теперь мне не платили?!

— Возьмешь мукой. Или еще как. Мы тебе долгов, поглядом, на десятину больше…

— На треть!

Процесс пошел.

— Не прожуешь столько. — ласково, насколько мог, заметил я ему. — Восьмую, скажем, еще можно…

— Пятую, и на том моё крайнее слово!!!

С учетом того, что нам и в хорошие-то годы третью часть зажимали — неплохое предложение.

— Батя?

— Уговор!

"Он что-то скверное задумал в отношении тебя. Причем уже решил что".

"Э-э-э… почему?"

"Потому, что я на его рыло, в отличие от тебя, внимательно смотрела. Или ты хочешь спросить почему задумал?"

"Посмотрим, успеет ли."

"В смысле? Он-то, как ты знаешь, вполне может слупить с односельчан все, что захочет."

"Из того, что у них есть."

"В смысле?!"

"Откуда у них деньги?"

"Но вам-то они должны!"

"А кто сказал, что у тех, чьи долги я отдал, есть именно деньги?"

Много я читал рассуждений об угнетенной роли женщины в средние века — ну так вот, у меня, наверное, не совсем верные средние века. Или неподходящая для угнетения матушка Орели.

Утро началось так:

— Тома, доставай.

Батя заморгал только.

— Давай-давай, время идет, света, почитай, нет почти!

Тома попытался что-то сказать, а я — узнать чего достать-то, но слушать нас матушка не стала. Вместо стандартного выхода в кузницу мы полезли куда-то под солому крыши, а еще под лежаки и достали какие-то палки. Обработанные, но кривые.

Из этих палок мы, под комментарии и понукания, собрали нечто.

"Что это?!" — не выдержала Дениз.

"Понятия не имею…"

В целом, напоминало мольберт. Только с какой-то дополнительной сдвижной парой рам в полуметре от низа. Бурча что-то о криворуких современных девках, матушка Орели стала натягивать нити. Чепец, чтобы не мешал, сдвинула к затылку и видок у неё стал "бабушка пирата".

"Я поняла. Это ткацкий станок!!!"

"ЧЕГО?! Вот эта… конструкция, шириной в одну руку?!"

"Сейчас основу натянет и начнет".

Мама дорогая. Вертикальный ткацкий станок. Даже без педалей и катушек.

— Э-эх! Челнок-то треснул! Прилажусь. Пора Анри моему в достойной одежке походить. Чай, не последняя я ткачиха!!!

Потоптавшись вокруг, я понял, что сегодня Тома в кузницу не пойдет. Как, собственно, не собирается работать и вся деревня. Праздник — не праздник, но поля убраны, налоги уплачены, так что — отдыхаем…

— Батя, я сам в кузницу пойду?

— Да отдыхай, сына!

Отдыхать, вообще-то рановато.

— Лучше поработать. — я пытаюсь поулыбаться. — Можно мне немного себе вещей сделать? Если что — железо верну.

— А давай, коли есть желание.

И я пошел. План был обдуман давно, и состоял он в следующем: делаю я топор, долото и сверло, разрубаю то самое дерево, сооружаю станину с бабками и подручником, делаю педаль и перетяжку — ну и это, вперед, к сияющим вершинам. Конечно, дальше возникал важнейший концептуальный вопрос — реер или мейсель, сиречь "полукруг" или "косяк"? То есть понятно, что вообще-то необходимы оба — а в наших условиях еще и крюк. Или классический "чашный", но начать-то надо с чего-то. Комплект больно дорого встанет! Понятно, что скребки мы сразу отметаем, но…

Топор я сделал. Как ни странно, это проще чем подкова. Пользуясь тем, что железо у нас действительно осталось, я сделал кривоватый — но все-таки полный топор с обухом. Закалил, подзаточил и понял, что время подошло к полудню. Можно и передохнуть.

Слегка распогодилось — выглянуло холодное осеннее солнце, немного обветрило. Я обошел кузницу и присел на то самое бревно, похлопывая топором по руке. В кои-то веки было тихо, никого в овражке не было. Дым уплывал вниз, постепенно поднимаясь все выше.

"А дальше что? Топор же, помнится, должен на палке такой быть?"

"Топорище эта "палка" называется".

"Назови как хочешь. И?.."

Ну, и. Я отстучал топором присмотренную ветку — за неимением дуба, взял чего нашлось — слегка обстругал ее конец и насадил туда топор.

"Свалится."

"Да щас!"

Из щепок как раз подобрался клинышек — его я и забил в топорище для фиксации. Пока и так хватит. Раз уж топор собрался, решил я — пора его опробовать!

Вот это было ошибкой. Я даже примерно отметил себе кусок бревна, но минут через десять про всю разметку можно было забыть. Я грыз несчастное дерево как бобер около получаса и устал, как будто весь день отработал в кузнице. Ладно — сказал я глядя на огрызок — теперь надо его расколоть как-то. Пойдет на бабки…

— Слышь, паря, ты чего хотел-то, когда начинал?

Оказывается, я тут не один. Со склона оврага на меня смотрел… дед. Ну натурально, дед — почти совсем седая борода, подоткнутая как-то под ворот добротной грубой рубахи, свободные заляпаные лесной грязью штаны, потертые, но все-таки кожаные башмаки. Лицо круглое, нос кнопкой — и серо-зеленые спокойные глаза с легким прищуром. Не очень высокий, крепкий — и как обычно, жилистые большие руки. Стоит, опираясь на дерево, смотрит на мою суету.

— Здравствуйте, дедушка.

— И тебе не хворать, паренек. Чего стучишь-то, коли не секрет?

— Пополам, вот, хочу…

— Пополам…

Дед не спеша подошел, оглядел мои труды и развеселился:

— Ты, паря, то бревно сам грыз, что-ли? Навроде мыша?..

Неприятно понимать, что все основания к тому были. Посмешище и есть, чего там.

— Солнце, наверное, не с той стороны было. — пробурчал я. — И птиц мало пролетело…

— Эт да, эт бывает… Звезды еще, бывает, не так стоят.

Дед забрал у меня топор и походя глянул вдоль него, а потом поподробнее рассмотрел.

— И топор-то добротный сделал… Ну-ка, дай-ка мне вон ту пару веток, что потолще..

В четыре взмаха дед сделал клин. Я начал чувствовать себя идиотом.

— Берись-ка сам… Да не так, что ты его как веревку из нужника тянешь! Вдоль и внутрь.

Еще два клина я вытесал сам, с горем пополам.

— В землю забей. И огрызок в них упри…

Под руководством деда Кола дела пошли веселее. Вникая в замечания типа:

— Чего, чего ты на нем повис? Не останавливай его, не останавливай! Кидай!

Я отрубил второй кусок — уже более-менее длинный, расколол его, и даже вытесал часть брусков-досок. В щепу ушло — сказать страшно сколько.

— Чего задумал-то? — спросил Кола-плотник (это я в процессе выяснил, как его зовут).

— Хочу круглое делать!

Круглое… Это как?

Я изобразил на песке станок в меру способностей.

— Ну-ну… — задумчиво сказал Кола. Слыхал я от деда твоего… Ладно, то дела прошлые.

Домой, как обычно, пришел под вечер и топор с собой прихватил. Сопрут еще…

Дениз было скучновато слушать треп Кола, так что она спросила сама:

"А топор-то зачем понес?"

"Топор — не молот, вещь в каждом хозяйстве нужная и дорогая. Желающие найдутся, так что надо поберечь ".

"Короче говоря, ты похвастаться решил."

"Ну и это тоже".

Тома, увидев меня, рядом с плотником, посмурнел.

— Ты это, — пробурчал он вместо "Здрасьте". — Не сманивай! Понял?

— Что ты беспокоишься, Тома-кузнец? Сын твой — кузнец, что мне его сманивать? Он и не пойдет. А топор хороший сделал…

— Батя, не пойду точно. Спасибо, подучил Кола уму-разуму, штуку одну сделаю.

— Штуку…

Недоволен Тома. Топор осматривает критически, но пока ничего не говорит.

"Он ревнует."

"Чего?.."

"На редкость ты, все-таки, в некоторых вещах туповат…"

Назавтра Тома пошел со мной. Очевидно, для присмотра. Заготовки мои он скептически оглядел, но против долота (оно же основа шпинделя) и сверла (оно же центр задней бабки) не возразил.

— Батя, а вот, люди сказывают, что дед еще собирался такую штуку сооружать?

— Ты его слушай больше, — насчет "людей" Тома не обманулся. — Он трепло на всю деревню известное…

И всё. Не хотят деды мне ничего рассказывать. Что-то, видать, было — да не так закончилось.

К вечеру я подтесал переднюю и заднюю бабки и вчерне все собрал. А на третий день притащил веревку и, наконец-то закрепив ветку в бабках, приладил подручник и нажал на педаль.

"Что делать будешь? Челнок, веретено?"

"Для начала — втулки. А потом — ручки к резцам".

Пробурчал я внутрь себя, сшибая первую стружку. М-дя, не два киловатта и девять сотен в минуту. Халявы не будет.

Станок, как известно, строит сам себя. Приноравливаясь, ошибаясь, с низким качеством поверхности — я все-таки вспоминал как резец держать. Появились приличные втулки, на резцах ручки и плоские бабки. Планшайба.

Добираясь уже по темноте домой, я думал, что дальше надо обдумывать ткацкий станок приличных кондиций. А то что это за дела такие — тут есть я, а у них такая вот сноповязалка до сих пор в ходу?!

* * *

— Э-э-э… доброго утречка, сосед!

— Доброго. — отвечает Тома.

— Прохладненько сегодня.

— И то. Но потеплеет, потеплеет.

— Святая правда.

Стоим, ждем продолжения. Это уже третий продавец за сегодня — и выглядят они одинаково, как елки. Серая тканевая рубашка-куртка, спутанная борода, штаны из такой же ткани, подвязанные веревкой. Ростом только и отличаются.

— Зиму-то, как бы, долгую ждем.

Разговаривают же они также одинаково. Что-то мне подсказывает, я выгляжу ничем не лучше.

— Всяко может быть.

Я, как младший, стараюсь не влезать — мне не положено. Поэтому на меня Жермен Пакьен (понятия не имею, как бы оно писалось) поглядывает, но говорит с батей. Народец, как и предполагалось, оказался внимательным. То, что мы заплатили меньше налога однозначно было понято как "у них деньги остались!". А деньги — это важно. Подозреваю, по причине ярмарки…

— Так значит, пшеничку покупать будешь?.. Или капусту, скажем?..

— Может и буду… — тут Тома сжалился. — А у тебя на продажу есть?

Выходит, осторожно оценивая, объем запасов наших не меньше ожидаемого.

Поскольку работы у нас немного, я упрямо грызть своё дерево. Резцы заточить нормально нечем. Палка, тактично называемая деталью, прогибается — а люнет делать не из чего… Наискось друг в друга вставленные два цилиндра — вот, примерно так и получается. А дерева вообще-то не закрома.

"А что тебя смущает?"

"Не собирается. То есть собирается — но криво и не по длине."

"И что делать?"

"Думать. Спросить могу только у тебя. Правильно понимаю, можно не спрашивать?"

Замолчала. Обиделась, наверное.

— А-а-а… м-м-м-…доброго утречка!

— Доброго. — Даже можно не оборачиваться. Эти разговоры я могу уже предсказывать.

— Сегодня, вроде как, холодновато.

— И то. Но потеплеет, потеплеет.

— Истинно так.

Ждем… Интересно, почему им не придержать до ярмарки и не продать там?

— Зима-то, видать, долгая будет.

— Может всякое случиться.

— А вот, не собираешься, чего прикупить-то?..

— А что?

К чести Тома должен сказать, что торгуется он не более необходимого.

— Ну, сына, перезимуем!

— Батя, староста придет.

— Староста?! Зачем бы это?!

"Действительно?"

Я им не ответил. Следующий спускающийся в овражек посетитель держался за — натурально! — подвязаную какой-то грязной тряпкой челюсть.

— Чего? — спросил Тома. — Болит?

— Ы-ы-ы…

— Давай, садись.

Я удивился.

— Давай-ка, сын, облегчим страдания…

Чего?

"Что он делать собрался?"

— Чо?.. — он его что, подковать думает что-ли?

— Давай, придержи-ка его. Сымай, сымай!

Достает Тома, с каким-то радостным ожиданием, натурально КЛЕЩИ.

Ну, болезный, садись! А то стоя-то, поди, еще обломаем где не нать!

"Он ему будет ЗУБ ВЫДИРАТЬ!!!"

"ЧЕГО?!!"

— Бать, может хоть помыть?!

— Чего — помыть? — он даже не посмотрел ни на что.

Действительно — а чего мыть? Рожу, лапы, меня, клещи, окружающее пространство? В языке лангедок нет полного эквивалента выражениям"… твою мать!" и "П…ц!". Или я их пока не знаю, а мне их сильно не хватает!

Мне пришлось очень солидно налечь на плечи мужика, прежде чем раздался мерзкий хруст и бятя выдернул солидно окровавленный зуб. С каким-то… фу! Мужик радостно полез в рот пальцами — проверять! О, Господи. Слов нет.

Заполдень пришел Кола. Он вообще теперь заходит почти каждый день. Батя смирился, я только радуюсь. Нет, ну правда — прикольный дед.

— А ты чего не хочешь потолще сделать? — разглядывает Кола мои палки.

Я почесал шею под бородой. Знаете, без горячей воды и мыла — отмыть все это проблема. Нет, я не буду тратить металл на бритву. Зеркала, кстати, тоже нет и смотреть на себя я избегаю. Представляю, как оно на мне выглядит.

— Так у меня только такое… — как сказать "сверло"?.. — для дырок.

— Ну вон, стамеской своей с нутра возьми.

— Не попаду, шататься будет.

— Дай-ка мне.

Я смотрю, как он прилаживается, как привыкает качать педалm и крепнет у меня ощущение, что станок он видел. И работал на нем. Но не на таком.

— Прикладисто, прикладисто. — резец он ставит совсем не так, как я.

У станка он точно стоял, но он все время забывает про вторую руку.

— Как это он у тебя так легко идёт-то? Вроде кроме этих вот — показывает он стамеской на втулки. — ничего и не удумал. Неужто в них все дело?

— А смазывать надо. Вот и будет нормально крутиться.

Пока я говорю, он заканчивает и примеряет детали.

— Ну вот. А ты говоришь! — без замеров, одной примеркой и попал практически точно. Глаз-алмаз. Учиться мне и учиться. Или измериловку делать. — Только оно ведь как подсохнет сядет, а потом разбухнет. Или потрескается…

Ответить я не успел. Может и к лучшему.

— Ох-ты! Сын, а ты прав был! Идет!

"Лета-а-ють му-ухи низко…"

Староста пыхтя сползал к нам в овраг. Тропинка была неширокая, а обходить по торной дороге ему, судя по всему, не хотелось.

"Отве-е-е-тственны-ый моме-е-ент…"

"Это ты о чем?"

"Песенка. Не слышала?"

"Нет… Мелодия какая-то не характерная для слов?"

"Для чего нехарактерная?!"

"Мелодия — конец девятнадцатого века, а слова — как из конца, кажется, двадцатого?"

"Тогда и сочинили. Это стилизация такая."

"Не думала, что у вас такое сочиняли."

"Почему нет? Подожди-ка, ты по топам ютуба, что-ли, судишь?"

"Ну, телевизор у вас еще…"

"Э! Потом как-нибудь расскажу. Сейчас у нас тут начнется трагикомедия, переходящая в драму."

— Гхрм…доброго утречка.

— Доброго… Полдень уж миновал, Жюль.

— Прохладно… вроде.

— Потеплеет, видать.

— Истинно…

Ну-у-у, и-и-и?

— Зима-то, как посмотрю, долгая будет.

— Всяко может быть. Все на то выходит.

— Так значит, — выдавил из себя староста. — не собираешься, чего прикупить?..

— А что?

Эк его плющит…

— Могу продать… Прям сколько надо.

— А что есть?

— Все есть!!!

— Ну… — кажется, Тома искренне удивился. — А вот, пшеничка, скажем почем?

Староста назвал цену и глаза на лоб полезли у нас обоих.

— Нам по такой цене не надо!

— Как — не надо?! — аж задохнулся толстяк.

— А так! — не выдержал я. — Это ж три конца на ровном месте!

— У вас овраг!

— И чо?!!

"Понятно, чего они к вам все мотались. У них-то он, за половину настоящей цены брал, а вам вон сколько — как это? — заряжает…"

— … и иди уже с Богом!

— А куда я все дену?! — со скандалом батя и без меня справлялся. — Староста был так зол и обижен, что даже не скрывал своих проблем. Хранить такое количество продуктов очень непросто.

— В-общем так! Или по одному су — или иди себе.

С багровой рожей, пыхтя как бык под ярмом, Жюль аж подпрыгивая от злости пошел в деревню. Мы купили остаток нужного по нормальной цене. Нечего ему злиться…

"Снова ты мерзко ухмыляешься"

"… а зато от чистого сердца!" — подумал я для Дениз. И продолжил песенку.

"Но стихию поди, обуздай-ка…"

Возникла пауза.

"Я не помню."

"Что — "не помню"? Ты её и не слыхала."

"Я вообще не помню!!! Нет музыки, нет песен, нет… НИЧЕГО НЕТ!!!"

"Что ты орешь?!!" — кажется у моего внутреннего голоса истерика.

"Они отрезали… они отрезали, у меня нет… Я не могу даже плакать. Я чувствую только твоё удивление."

"Кто — "они"? Командиры твои?"

"Я знала, что влезет не всё… Но они отрезали это. Они отрезали."

"Ну, песни дело наживное…"

"Я обрезок души в ледяном аду… Мне не оставили даже гнева."

Я успел еще подумать, что это может быть манипуляция — хотя зачем? Сейчас мы уже все здесь. Я её не могу выгнать — но может сочувствие способ влезть глубже?

"Ледяной ад. Я не могу даже гневаться на них — я живу твоими гормонами, а ты просто удивлен. Что и правильно."

Как-то я не нашелся, что сказать. Она замолчала.

"Спой мне" — попросила Дениз, когда я уже шел по деревне ночевать.

"Чего-чего?"

"Спой, а?"

"И о чем же? Только ты все-таки учитывай, что я в-общем пою-то как вою…"

"Обо мне. Мне все равно как, я же не слушаю ушами."

Прогресс, наверное — для, как бы это сказать, обрезанного ИИ. Самостоятельное желание. По крайней мере, не кричит.

Хм…

"Маша Подходит к краю крыши И машет с крыши, — Слышу: "Гудбай, май бэби!" И отрывает тело, И расправляет крылья, И улетает в небо…"

Она стала подпевать на третьем куплете.

* * *

Колодец… Колодец, милостивцы, место проходное да неважное только для человека наивного и недалекого.

Во-первых заметим, колодец это вода. Чистая же вода — как оно всем с детства понятно, есть благо и ценность, отсутствие которого имеет массу неприятных последствий. Причем немалая часть из них может и смертельной оказаться.

Во-вторых, колодец не везде отроешь, а за водой по туазу не набегаешься. Коли место у колодца хорошее, а колодец на воду богатый (и река неподалеку имеется) — тут-то деревня и возникнет как бы по волшебству.

В-третьих, к колодцу сходить придется всякий день. А то и не по разу — коли кувшин невелик, или… Ну, надо, в общем, ибо есть еще четвертое обстоятельство.

А в-четвертых, колодец это место куда все примерно в одно время придут. Уж женщины-то точно.

Вроде как и не нужно совсем, а только в рваном платье или с неубраными волосами ни одна баба к колодцу не сунется. Потом будут год поминать. У колодца об обменах договариваются, взаймы берут, взятое возвращают. У колодца счастье покажут, у колодца про горе узнают — помогут. Потому как ко всем приходит. И к тебе придет.

В деревне колодец стоит на важном месте — в центре. Может, где и второй есть — но в центре-то точно. Давным-давно сделали вокруг него отмостку, лоток для лошадей и прочей скотины поставили. Крышку Кола-плотник срубил, когда еще только пришел. Добрая крышка, почти и не сгнила с тех пор, хоть и приблудой сделана. Есть и кувшин куда поставить, есть за что веревку зацепить — по уму колодец обустроен.

Матушка Орели впустую у колодца не терлась, это все знали. Пришла, поздоровалась, воды набрала, по делам поговорила — и пошла. Никакого удовольствия на вопрос "Когда ж твой-то сынок женится?" отвечать нету. Знает Мари Катье, как спросить — как нож в ране поворачивает. А что ей ответишь, лахудре?

Вот и сегодня, собрались уже все, воды почти все набрали, про две женитьбы на северной стороне поговорили, про пришлого, что при Тома-кузнеце до весны был, парой слов перекинулись — тут она и пришла. Поздоровалась, степенно воды набрала — и вдруг к Озанн, жене Корнеила-овчара обратилась. Нет ли, мол, на обмен или продажу (тут-то кое у кого старые обиды снова припомнились, да кое-кому сначала шерсть надо добрую завести) шерсти? Мешка… три. Для начала.

Тут многие ушки-то навострили (кое-кто, вот Мари например, аж из кувшина воду зевнула, себе на ноги. Заодно и помыла, в кои-то веки.). Никак старая Орели решила на продажу полотна наткать. Да стара вроде, но… Присмотреться надо. Катье уже вся прямо приготовилась шпильки ей повтыкать — куда денешься, сейчас будет веретено просить, иначе как прях собрать? Но не судьба ей была порадоваться.

— А коли девицы какие согласятся за пятую нить той шерсти напрясть, то я веретена им для того дам. А как натку полотна — так и отдам, веретена-то. Насовсем.

Аж дыхание перехватило у всех. Веретена! Да где ж она их возьмет! А матушка Орели с несколько фальшивым сожалением и смирением добавила.

— Много, много ткать мне, старой, придется… Не под силу мне одной уже ниток столько спрясть. А веретена сынок вчера сделал. Шесть штучек, как одно.

Ох, у многих тут ручки зачесались, глазки загорелись! Три недельки — и веретено!

Озанн — вот же стерва! — уж конечно сразу обещалась четыре мешка завтра, а уж потом она у мужа все прознает, стригали в этом году добрые были, и шерсти вышло неплохо. Почти уверена она…

— Да еще б ты не была уверена сейчас, овца! У тебя ж дочка на выданье!

— Никак, жениться твой сынок надумал?.. — спрашивает Катье, да что-то не так как оно надо выходит.

— Занят сынок мой. — со вздохом отвечает Орели. — Все в кузне. На меня, старую, время находит… А всякие вертихвостки ему без интересу.

Намек, само собой, поняли. И призадумались — потому как за веретено на ярмарке кое-чего и отдать надо. Если еще найдется оно. А Ду… Анри, Тома-кузнеца да Орели — ткачихи сын он вот он.

День для зимы выдался теплый — почему-то солнце было, а ветра не было. Подъехал он к нам на довольно заморенной каурой кобылке с густой, но не чесанной гривой. Нос у господина был задран выше головы. Первое, что мне пришло в голову "Городской на деревне", второе — что я тут за деревню, и господин мне не нравится.

Он был одет куда ближе к тому стандарту, который я видел на картинках про средневековую жизнь — штаны неясного цвета в обтяжку, камзол "дублет" — то есть двуцветная тканевая пародия на доспех, наверное просто технологически так получилось. Башмаки типа "кулек", без шпор. На голове красовался берет, без пера. Волосы оного господина были слегка вычесаны до плеч. Клоками их чесали и ниже. Кинжал был, меча не было.

— Кузнец.

— Я за него.

— Подковы на передние ноги.

— Два су. — сказал подошедший Тома. Вообще это была наглость — ценник был "заряжен" втрое, но выбора у господина не было, а тип бате тоже не понравился.

Господин не озаботился ответить, сделав неопределенный жест.

— Господин согласен с ценой?

— Ты делай, — дальше шло незнакомое мне слово. Кажется, что-то вроде "смерд".

"Благородный? Или так просто прикидывается?"

"Вряд-ли благородный. Скорее, что-то около, типа писца или менестреля."

"А где инструмент?.."

— Как к господину обращаться?

— Шевалье Кармель.

О, да ты просто бродяга! Хоть и благородный.

— Потом заплачу. Когда возвращаться буду… Ты гордиться должен!

Сукин сын. И даже морду не набьешь…

"Пугануть его надо."

"А как?.. Хотя…"

Я похлопал по морде лошадку.

— На тебе морковку, лохматушка… — неизбалованная вкусняшками лошадь с огромным энтузиазмом захрустела. — Возвращайся, я тебе еще дам. Не забудешь, чай, до завтра.

Ты дурачок, что-ли? Я завтра только доеду! Но лошадь покорми, покорми…

Я поднял на шевалье Как-Там-Его глаза и посмотрел — как на столб, который решил заговорить.

— Доедешь? Ты?.. Ну, все может быть. А лошадка может быть к нам вернется, если что.

— Ты о чем?!

Лес на дороге. В лесу волки. Ты нам за работу не заплатил, мил человек. Так значит и работы, считай, нет. Езжай, ты человек смелый и сильный. Дорогу знаешь. В сбруе, наверное, хорошо понимаешь. Люди говорят, от волков бегать не надо — помрешь уставшим.

Я перестал обращать на него внимание и еще раз похлопал лошадку по шее.

— Возвращайся. У нас тут неплохо.

— Ты о чем это, кузнец?!!

Посмотрев на него, как на надоедливую муху, я добавил:

— Я о том, что ты людям доброго железа нагрубил, обманул — и от железа тебе хорошего ждать не приходится. И от меди. Пряжки на сбруе, кинжал, вон — стремена у тебя есть. Пока есть. К отцу Жозефу заверни, может он за тебя помолится. С Божьей помощью, доберешься. Ты же так решил?

Фыркнув, шевалье тронул лошадь и поехал. Осторожненько так, заметим вскользь, поехал.

"Сколько проедет?"

"Лигу. Плюс-минус. Пряжка на подпруге хреновая, а ни я, ни батя ему ничего не сказали".

"Моя ставка — полчаса. Безо всякой подпруги вернется через часик."

Тома стал собирать все остатки железок в корзину. Решил, наверное, частично скомпенсировать потери — хотя, судя по цене, он на "благородных" как раз и закладывал такие вот фокусы. Я достал свой вариант реера и стал его затачивать — с имеющимся качеством металла, это у нас постоянное развлечение.

Сделать нужно три. Больше — хорошо, но не обязательно. Меньше — трудно, но можно и два. Рейер — первый. Хорошо иметь два — под обдирку, и для чашек-плошек. По-хорошему, надо три. Он же и для форм разных. Мейсель — канавки, отрезка, и конечно же, чистовая отделка. А потом — и скребки всех форм полезны, и отрезной ромбический, и… Сколько у токаря резцов? На сколько денег хватило. И это мы до металла, считай, и не дошли совсем.

Вот у меня, например, денег нет — и резцов только два… И при моих-то скоростях надо бы делать крюк — а из чего?

Присел Тома отдохнуть — вот до чего дошло, пусть и зима. Отдыхать можно. Сын работает. Сын. Дел переделали — и не счесть. Не все сын умеет — но учится быстро. Очень быстро, не как сам Тома, помнится, учился. Сейчас вот выдалось времечко — и снова он свои деревяшки ладит, сказывает — ткацкий стан! Ох, как услыхал про то Тома — аж дыхание перехватило. Нахал! Ан припомнил, что батя во времена оны завсегда давал ему споткнуться. И не по разу помогал, не по два, но не переделывал. И за халтуру ругал, а за игрушки никогда. Так и он делать будет.

Прикрыл Тома глаза. Что-то уставать стал быстро.

— Поздорову. Ты веретена бабам делал? — Кола пришел, какой-то взъерошенный.

— И тебе не хворать. — удивился я такому резкому началу. — Ну, делал. Матушка попросила.

— Ты знаешь, что Мария-мельничиха к священнику побежала про колдовство рассказывать? Что, мол, человеческие руки не могут такого сделать — круглые, гладкие и одинаковые, да еще шесть штук?!

— Ну пусть освятит, если ей это так важно. Я так понимаю, её матушка в пряхи не взяла? Так что у неё самой веретена нет?

— Понимай что хочешь. Но с отцом Жозефом лучше заранее побеседуй.

Похоже, Кола к происходящему относится серьезно.

— Давай-давай, срочной работы нет, иди быстрей.

Я оглянулся на Тома. На нем буквально не было лица — он испугался. Причем сильно.

— Хорошо, хорошо, иду уже. Да чего вы только все так задергались-то?

— Помалкивай. — вдруг сказал Тома плотнику. — Не знает, и слава Господу!!!

Тот дернул плечами и действительно ничего объяснять мне не стал. Ох, деды, ох и темните вы…

Почесав в затылке, я снял из под крыши запасенную к Рождеству игрушку. Ладно, просто так ведь делал.

— Вон, чашу лучше возьми. Большую — пожертвования собирать. — посоветовал Кола. — Не жмись, не жмись.

Вообще-то я её продать думал… ладно.

Господь за грехи наказывает. Патер Жозеф к своим годам это осознал твердо и продолжал осознавать.

"Господи, прости меня, ибо я согрешил…"

Он не ответил, Он никогда не отвечал. Жозеф остался в привычной еще с семинарии позе, и снова против воли вспомнил, как тогда ему было скучно, а еще он мечтал, что его от его коленей на каменном полу останутся выемки, и он прославится святостью и мудростью, и… Господь наказывает за гордыню и нетерпение.

Завтра служба. Рождество! Надо украсить церковь. Надо обойти приход. И снова столкнуться со своим грехом, со своей слабостью. Пламя Ада, как он теперь знал, оно не снаружи. Оно внутри. А Мари снова улыбнется ему. Снова. Снова! Снова!! Он стал причиной её падения во грех, её страданий — а она ему улыбается…

"Господи! Не меня, её прости. Ибо я согрешил…"

— Кхе-кхе…

Пришлось прерваться.

— Чего тебе, дочь моя? — Мария, жена мельника. Что это её принесло?

— Колдовство тут, святой отец!!! — выпалила Мария.

Возникла пауза. По полу пополз сквознячок, солнце аккуратно заглядывало в дверь. Щебетала птичка. Потеплеет, что-ли?

— Где, дочь моя?

— Давеча, Орели, значит, у колодца, еще Франсуаза об тот день не приходила, так говорит, что мол шерсти ей надо — а какой ей шерсти-то, старухе! — что мол, вот, надо ей прях, а она ткать будет. Так прях вот аж шестерых, я думаю сейчас будет веретена собирать, у неё свово-то нет, а она и моё не взяла, а оно хорошее, прямо почти самое лучшее в селе, еще матушке моей тогда сделали, и никогда на него никто не жаловался, а она не берет — а обещала им, значит, окромя нити пятой части еще веретена! А веретена, ей, стало быть сын сделал!!! ВОТ!!!

— Что — "вот"?

— Дак веретена же!!!

— Что, "веретена", дочь моя? Пока я слышу, что у тебя не взяли веретено. Потому что Анри, кузнецов сын, сделал своей матери веретена сам.

Анри дурачком называли теперь редко. Сам же он перестал это делать сразу, как только поговорил с ним в первый раз. Потому, что совсем этот парень не дурачок.

— Одинаковые же сделал!!! То ж разве в силах человечьих — взять и сделать?!

"Кхрм". - раздалось от входа. И мельничиха, и патер Жозеф дернулись и развернулись ко входу. Упомянутый Анри стоял и держал в руках чашу, побольше головы. Хорошую чашу.

Вообще-то, очень хорошую. Светло-розового дерева, гладкую.

— Доброго дня. Святой отец, я не вовремя? Перебил тебя, тетушка Мария? Ты не стесняйся, продолжай. Вот прямо со слов "разве в силах человечьих — взять и сделать".

Возникла пауза. Рассказывать про колдовство при обсуждаемом было как-то неудобно.

— А ты сам что скажешь по этому поводу, сын мой? Как ты это сделал?

— Если матушка Мария будет оценивать, как я это сделал — так не покажется ли ей "колдовством", что я это придумал? Или, скажем, место ей не понравится, где мы с батей работаем?..

Мария издала гневный звук — но обвинить меня еще в чем-то не успела.

— А скажи-ка мне символ веры своей, сын… мой?

Это чего еще? Э-э-э…

"Подскажешь?"

"Начинай, лентяй…

Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium."

— Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem…

Отец Жозеф со скучающе-благостной миной дослушал меня и повернулся к тетке Марии, которая на всякий случай перекрестилась.

— Дочь моя, в божьем храме отрок сей произнес Символ Веры Истинной… — вообще-то, обычно отец Жозеф так не выражается. — … сим видим мы, что богопротивным колдовством сей муж не занимается.

— Дык я это… Мало ли… Козни там…

— Иди, дочь моя.

Пятясь, тетка свалила.

— Сын мой, то что ты мне прочел как называется?

— Символ Веры. Никейский.

— И откуда же ты его знаешь? Я его тебе не произносил.

Вот это влип!

— Э-э-э… Молитвы учил.

— Это не молитва, сын мой.

— Пока учил, с купцами монах проезжал — он рассказал.

— Какой монах, сын мой?

— Про что вы спрашиваете, святой отец?

— Он разве не назвался?

— Не запомнил я, виноват.

— Угу. И какого же монастыря был сей монах?

— Он не назвал…

"Скажи, что бенедиктинского."

— Сказал только, что Святого Бенедикта — только не монастыря, а по-другому сказал…

— Ордена.

— Во-во!

Отец Жозеф посмотрел на меня скептически.

— Что же это за история, с веретенами?

— Я их вырезал. На своей приспособе. Это не так сложно.

— Одинаковые?

— Не совсем они одинаковые, святой отец. Просто очень похожие.

— И как ты их вырезал?

— А вот, я тут принес чашу — посмотрите. Значит, если так закрепить, то она будет вертеться и нож особый подставить…

Священник выслушал всю эту галиматью не меняя выражения лица. Вертя в руках игрушку, которую я во время рассказа достал, отец Жозеф заметил только:

— Чаша красивая. Ровная.

— Хотел, святой отец, вам предложить. Может, для даров сгодится?

— А не испортится?

— Хорошо бы маслом каким пропитать — льняным, например. И высушить — недели две. А то с водой разбухнет.

— Что же, это деяние богоугодное… А что небогоугодно, сын мой, так это то, что ты занялся столярным делом, будучи кузнецом. Ибо сказано — каждому свое!

— Святой отец, а разве это в священных книгах так сказано?.. Разве не сказано — "нет ни эллина, ни иудея…"

— А знаешь ли ты, кто такой "эллин"?

— Нет, святой отец. Но иудей — есть еврей, думаю что некий народ.

Отец Жозеф рассматривал меня как диковинную зверушку.

— Дар твой, сын мой, церковь принимает… А от тебе мы еще поговорим. Иди.

Я смылся, надеясь, что руку целовать не надо. М-да, кажется захоти он — и горел бы я синим пламенем.

"Чашу взял, а игрушку просто "замылил". Интересно — выкинет, спрячет куда-нибудь, повесит…"

"Отнесет в подарок".

"Кому?!"

"Тем, на кого старательно не смотрит во время проповедей. Уж не знаю, что там было-есть — но для него оно ой-ой-ой… "

Надо было еще спросить — а появился этот шевалье у него или нет? Еще и этот колдовство "пришьет".

Мимо сверкая пятками букально просвистел Этьен — сын одного из соседей с оглушительным воплем "Донат, Донат — пошли скорей, там стражники самозванца поймали, вешать будут!!!"

Следует так понимать, с некоторым смятением подумал я, что и не появится.

* * *

Если есть тут кто-то, то сообщаю: обстоятельства так складываются, что сил продолжать нет. Увы. Не хватает мне данных о тогдашнем политическом раскладе, а времени искать и читать не остается.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg