Эхо войны (epub) - Эхо войны 634K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Руслан Алексеевич Михайлов

Annotation

Ядерная война окутала мир удушающим саваном. Но многим повезло выжить — например, тем, кто в черные дни оказался в местах, где не падали ядерные боеголовки. Небольшой пустынный городок в сердце Красных Песков почти не был затронут опаляющим атомным пламенем. Радиация есть, но ведь ее не видно, а стало быть, и думать о ней нечего. Тут главное кусок мяса раздобыть, чтобы с голоду не сдохнуть — ведь кормить никто не станет. Дни молодого охотника Битума похожи один на другой: время заполнено охотой, поиском съедобных растений, ловлей насекомых, выслеживанием серьезной добычи. Он одиночка. Себе на уме. Хоть и молод, но сыскал уважение прочих — дело свое знает, много не говорит. Так бы и шла дальше жизнь, но однажды в город прибывает машина чужаков из далекой России. Эти люди отлично вооружены, немногословны, мрачны и скрытны. И вопреки своей воле охотник Битум становится их проводником в песках, где каждый бархан скрывает под собой нечто ужасное, а среди руин бродят безумные людоеды… Чужаки движутся к своей неведомой цели, остальные следуют за ними в этом смертельно опасном походе по радиоактивной пустыне…

Дем Михайлов

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

notes

1

Дем Михайлов ЭХО ВОЙНЫ

 

Пролог

Вот уже тридцать лет небольшой городок медленно уходит в песок, что беспрестанно приносит горячий ветер из сердца раскаленной пустыни. Окраины давно скрылись под пологими и сыпучими барханами, на которых растут редкая верблюжья колючка и жалкие кустики саксаула, с редкими вкраплениями уродливо торчащих бетонных плит и причудливо изогнутой арматурной сетки. Городскому центру повезло — если окраины большей частью состоят из самых старых трехэтажных, редко четырехэтажных, кирпичных построек, то дальше идут дома повыше, собранные из массивных бетонных плит. Именно они отрезали песку путь в сердце промышленного городка. Но так не могло продолжаться слишком долго: регулярные ураганы приносили тонны мелкого песка, который, словно абразив, медленно, но упорно подтачивал стены построек. Среди пологих песчаных холмов виднелись первые жертвы песчаной ярости — обрушившийся остов длинного семиэтажного здания, рядышком притулилась провалившаяся посредине, почти засыпанная четырехэтажка. Таких свидетельств апокалипсиса более чем достаточно. Еще полвека — и пустыня поглотит последние свидетельства некогда великой цивилизации. Но жизнь пока еще теплится в окружающих окрестностях — кое-где за полуразрушенными остовами домов поднимаются к небу редкие жидкие дымки костров, в воздухе чувствуется запах готовящейся похлебки из юрких пустынных ящериц и беспомощных в своей медлительности черепах. Оставшиеся в живых после Великого Затмения и Смертного Холода продолжают жалкие попытки выжить в раскаленной домне пустыни, некогда носившей имя Кызылкум — пустыня Красных Песков… Теперь ее называют иначе — Знойной Пустошью. Еще чаще — Адским Пеклом. В обиходе же говорят просто: пески.

Глава первая ЧУДЕСА УТРЕННЕГО ПРОМЕНАДА

С самого начала покосившееся здание ничем не привлекло моего внимания. Таких полуразрушенных бетонных коробок в округе более чем достаточно. Некоторые сохранились лучше, от других остались выгоревшие остовы или груды перекрученной арматуры, бетонной крошки и кирпича. Я почти миновал его, когда краешком взгляда зацепился за неплотно прикрытую подъездную дверь. Несколько дней назад я проходил здесь. Тогда покосившаяся ржавая металлическая плоскость стояла открытой нараспашку, упершись нижним углом в бетонный выщербленный пол, — верхняя петля давно проржавела и, не выдержав веса металла, лопнула. А сейчас дверь кто-то аккуратно закрыл. Захлопнуться от порыва ветра она не могла — больно тяжела. На выщербленном и побелевшем от старости бетоне осталась четкая борозда. И несколько неровных темных пятен. Кровь. Машинально присев за обгоревшим остовом грузовика, я прислонился спиной к ржавому ободу колеса и задумался. Внутри здания кто-то был. Человек. Раненые животные не прикрывают за собой дверь. В крайнем случае там мутант. И так или иначе, кто бы там ни был, он или она истекает кровью. Я все еще мог просто уйти, благо дополнительный маршрут давно продуман и многократно проверен: развернуться назад, перебраться через невысокий каменный забор бывшего детсада и, пройдя его насквозь, оказаться между двумя полуразрушенными четырехэтажками галерейного типа. Оттуда рукой подать до моей берлоги. С другой стороны, если неизвестный тяжело ранен, он мог уже умереть, и тогда мне светит обломиться все его барахло… Голодная зима только-только закончилась, и, хотя я пережил ее относительно благополучно, последнее время мне не слишком везло в охоте. Если удастся разжиться съестным, то смогу переждать надвигающийся песчаный шторм в уютной берлоге. Это при идеальном раскладе. А еще я могу нарваться на отравленный болт из арбалета или на пулю, пока буду вслепую красться по темным коридорам безжизненного здания. Укрывшийся внутри неизвестный тоже не дурак и, несомненно, ожидает незваных гостей. Ранение заставило его озлобиться, нервы на взводе, сначала будет стрелять, а потом разбираться. Что делать? Вскоре жадность перевесила благоразумие. Проклиная себя на все лады, я прополз под грузовиком и осторожно осмотрел темные окна с торчащими осколками стекла. Ничего и никого. Панельный пятиэтажный дом выглядел, как ему и положено, мертвым. Не сбавляя темпа, метнулся под стену дома, в любую секунду ожидая услышать выстрел или звенящий свист стрелы — последнее, что я услышу в жизни. Приникнув к нагретой солнцем стене, как ящерица, задержал дыхание и прислушался, поводя глазами по сторонам, особое внимание уделяя черным провалам окон. Тишина… только легкий весенний ветер едва слышно шелестит над крышами… К подъезду я не пошел — ищи дурака! Если раненому незнакомцу хватило ума прикрыть за собой дверь, то, может, и на установку ловушки мозгов хватит. Однажды я по тупости напоролся на присыпанного песком «ежа» — хромал два месяца и только чудом не помер от столбняка или заражения крови. Ну и, конечно, та удача, что я вовремя достал пару блистеров с пенициллином и прилежно жрал по таблетке в день. Правда, если вспомнить, что именно пришлось отдать за таблетки, то лучше бы я сдох, — отнес на толкучку практически новый шахтерский фонарик. Подпрыгнув, я уцепился за выщербленные кирпичи и, подтянувшись, одним рывком оказался на подоконнике. Изображать из себя неподвижную мишень не стал — глядя, куда ставлю ноги, мягко спустился на пол, шагнул в темный угол и присел, одновременно доставая из кармашка метательный нож. Рукоять привычно влипла в ладонь, ее ощущение подействовало на меня успокаивающе. Пару минут я неподвижно сидел, пока глаза привыкали к сумраку. Убедившись, что вижу отчетливо, в два мягких шага оказался у двери и, рывком выглянув в коридор, тут же дернулся обратно. Нормально, опасности нет — за долю секунды успел оглядеть узкий коридор и убедился, что он пуст. Нет даже развалившейся мебели. Вообще ничего, кроме слоя пыли на полу и стенах. И дверь пропала — вместо нее пустой дверной проем с вырванным с мясом косяком. Работа мутов-мусорщиков — они волокут к себе в подземелья все подряд без разбору. Натура у них такая… мусорная. В остальные комнаты заглядывать не стал и быстро проскочил короткий коридор, стараясь не шуметь. С рюкзаком за спиной это не так-то и легко, но оставить все свои вещи под остовом грузовика я просто не смог — жаба задавила. Вот будет смех, если я здесь ничем не разживусь, а за это время мой рюкзак сменит владельца. Нет уж. Задержался я только на лестничной площадке, где вновь опустился на колено и внимательно осмотрел замусоренный пол. Ничего. Ни следов неизвестного, ни капель крови. Всю площадку покрывал нигде не нарушенный желтоватый налет песка. Здесь никто не проходил как минимум несколько недель, а то и больше. «Помер прямо в подъезде?» — мелькнуло в голове. Изогнувшись, словно змея, я осторожно перегнулся через перила и разочарованно обозрел пустую коробку подъезда с покосившейся дверью. Ничего интересного, кроме клочьев облезшей краски, бетонной пыли вперемешку с песком и засохших людских экскрементов. — Да чтоб тебя! — не сдержавшись, выругался я во весь голос. Зря потел и изображал из себя невесть что. «Тоже мне великий разведчик пустыни! — мысленно отругал я себя. — Сколько раз тебе Тимофеич говорил первую заповедь: не включай воображение, не включай воображение!» А ведь прав был старик, пусть песок будет ему мягок! Стоило мне увидеть несколько капель крови (а кровь ли это вообще?) и сдвинутую с места дверь, как сразу включилось воображение и мысленно дорисовало умершего незнакомца с битком набитым рюкзаком за плечами и связкой снаряженных огнестрелов! Небось подраненный джейран налетел боком на дверь и помчался дальше, уходя от горе-охотников. А я, придурок наивный, губы раскатал на богатую добычу… Эх… Уже не таясь, я шумно прошлепал по выщербленным бетонным ступеням, на ходу пряча нож обратно в кармашек. Сделал несколько шагов к двери и только было собрался выглянуть на улицу, как краем глаза зацепил что-то темное на полу и остановился словно вкопанный. Не двигаясь, скосил глаза вниз и с обмиранием увидел цепочку темных пятен, пересекающих пол и уходящих мне за спину… Лопухнулся… Медленно подняв руки с растопыренными пальцами вверх и в любой момент ожидая удара ножом под лопатку, я сорванным голосом просипел: — Я просто прохожу мимо. Я не по твою душу. Просто прохожу мимо. Ответом мне была тишина, но удара не последовало, что радовало несказанно. Постояв несколько мгновений, я не выдержал и обернулся, а в следующую секунду проклял свою непроходимую тупость: как я мог забыть, что в пятиэтажках вход в подвал находится именно в подъезде? Похоже, относительно спокойная зима подействовала на мои мозги сильнее, чем я думал. Расслабился… В стороне от первого лестничного пролета в стене зияло черное отверстие почти квадратной формы, на пороге виднелись все те же пятна. Видимо, ранение оказалось настолько серьезным, что у незнакомца не хватило сил подняться по ступеням и он предпочел укрыться в подвале. Наклонившись, я окунул палец в самое большое пятно и, поднеся к носу, принюхался. Столь знакомый запах… теперь все сомнения отпали — это была еще толком не свернувшаяся кровь. Глядя на зияющий провал, я невольно призадумался. Желания спускаться не было. Закрытых помещений я всегда старался избегать по мере возможности. Особенно незнакомых подвалов, где полно технологических ниш, немыслимым образом перекрученных ржавых труб, непонятных закутков и каморок — в общем, целый лабиринт. Но в этом случае выбора нет. Воспоминание о том, что из еды у меня остались только наполовину полная алюминиевая фляга военного образца и несколько ломтиков подсушенного черепашьего мяса, придало решимости, и, проклиная все на свете, я шагнул вперед. Сегодня удача на самом деле улыбалась мне. Далеко идти не пришлось. Едва я спустился по пологой металлической лестнице, как наткнулся на лежащее ничком тело. Судя по неестественной застывшей позе, это хладный труп. Труп мужчины. На это указывали коротко подстриженные волосы, мощная спина и широкие плечи, обтянутые… обтянутые… Да быть такого не может! Опустившись на корточки над трупом, я замер в ошеломлении, граничащем с шоком. Сам труп для меня не был чем-то необычным — я постоянно натыкался на человеческие останки во время вылазок в городские джунгли и пустыню. Меня вогнал в ступор внешний вид незнакомца. С ног до головы мужик был облачен в камуфляж песчаной расцветки! Подобную одежду мне приходилось видеть кое-где, но всегда в разрозненном виде и в крайне плачевном состоянии, заплата на заплате. Здесь же камуфляж в полном комплекте и новехонький до хруста! Обхватывающая голову незнакомца бандана той же расцветки. Шанс увидеть в нашем городе полный комплект новехонькой песчанки был нулевым. До сего момента… Облачение трупа портили две неаккуратные окровавленные дыры на спине. Одна на правом плече, другая чуть ниже и ближе к середине спины. Рана от огнестрела, несомненно. Удивительно, что с такими тяжелыми ранениями ему хватило сил уйти от противника и забиться в укрытие. Легкое пробито гарантированно. Настоящий катарсис я испытал, когда перевел взгляд ниже: на ногах красовались самые настоящие ботинки с толстой ребристой подошвой. На расстоянии шага лежал вместительный рюкзак, и — о чудо! — тоже камуфляжной расцветки! Рядом с рюкзаком пистолет, который я тут же заграбастал и, не разглядывая, сунул за свой потертый солдатский пояс с выбитой пятиконечной звездой на пряжке. Следующим движением я схватил рюкзак и неосознанно прижал к груди. Вот это повезло, так повезло… А ведь несколько часов назад я и не представлял себе, что мне улыбнется такая удача. Максимум, на что я рассчитывал, — это накопать в окрестностях сладких луковиц тюльпанов, наткнуться на выползшую из норы черепаху или поймать пару юрких ящериц. А тут такое! В мои загребущие руки попало настоящее сокровище. Пусть камуфляж прострелен и испачкан в крови, я с большой выгодой легко обменяю его у барыг на такое количество продуктов и воды, что смогу неделю не покидать своей уютной берлоги! А пистолет! Ботинки! А еще неоткрытый рюкзак!!! И вот тут, как-то рывком и сразу, ко мне пришло чувство неосознанной опасности. Все-таки я полный кретин. Мужик ведь не своей смертью помер, кто-то ему сильно помог и теперь рассчитывает захапать заслуженную добычу. А мне просто повезло оказаться в нужном месте чуть раньше, чем охотнику, сейчас несомненно идущему по кровавому следу. И он очень сильно огорчится, когда обнаружит, что его кто-то опередил. «Надо рвать когти! Прямо сейчас!» — прошелестело в мозгу, и я принялся за дело. Найденный рюкзак с неохотой отложил в сторону и начал разоблачать погибшего, путаясь в непривычных застежках и липучках. Но я справился. Чтобы раздеть труп до белья, мне понадобилось не больше пяти минут, еще три ушло на утрамбовку вещей в собственный рюкзак. Последний раз крутанувшись на месте, я убедился, что ничего не забыл, и поспешно загромыхал вверх по лестнице, с хрустом давя сбежавшихся на запах еды насекомых. Не обращая внимания на подъездную дверь, поднялся на один лестничный пролет и нырнул в первую попавшуюся квартиру. Короткая перебежка до задней комнаты и прыжок в окно, на песочную кучу у стены. Да, я сильно рисковал, когда прыгал на песок, там могло скрываться все что угодно, например торчащая вверх ржавая арматурина, способная вспороть меня от брюха до шеи, но осознал я это лишь через десяток минут, когда, запыхавшись, перевалился через каменный забор детского сада и обессиленно рухнул на землю. Одна радость — микрорайон окраинный, здесь редко кто бывает. По очень простой причине: слишком близко к пустыне, откуда лезут мутировавшие твари, привлеченные запахом пищи. Одни скорпионы и здоровенные мохнатые фаланги чего только стоили. Но это еще мелочи. Случалось, сюда забредали ведомые чувством голода вараны. Вернее, являлись те твари, чей предок некогда был серым вараном, — во всяком случае, именно так говорил Тимофеич. Теперь же это бронированное чешуйчатое уродище с длиннющим хвостом, здоровенной пастью и дико токсичной слюной. Сам я видел варанов до четырех метров длиной, но ходили слухи и о более крупных монстрах, живущих около давно заброшенной урановой шахты, что расположена в пятидесяти километрах от города. Встретиться даже с молодым вараном без огнестрела в руках означало быструю и мучительную смерть. Единственное приятное в тварях — зимой они впадали в спячку, и до весны о варанах можно было не вспоминать. Да только сейчас шел первый месяц весны. Время, когда вся пустыня начинает пробуждаться от зимнего сна. Когда изголодавшиеся рептилии выбираются на поверхность и ищут поживы. Переведя дыхание, я с усилием заставил себя подняться на ноги и, сгибаясь под тяжестью двух рюкзаков, потрусил дальше, не забывая крутить головой по сторонам и поглядывать под ноги, на бугристый песок и асфальтовое крошево. Главное — успеть дотащить барахло в укромное место и не попасться никому на глаза. Город кажется вымершим, но на самом деле жизнь здесь бьет ключом. Однако льется из этого ключа не родниковая вода, а грязевая жижа с вонючим запахом разложения. Лишь бы никто меня не засек, лишь бы никто не засек… Это было второй заповедью Тимофеича — стремление к полной анонимности. Чем меньше людей и мутов знает, где я живу и чем занимаюсь, тем больше у меня шансов дожить до следующего утра. А жить я хотел очень сильно, поэтому старательно впитывал в себя крупицы драгоценного знания, щедро даруемого Тимофеичем. Я никогда не произносил этого вслух, но всегда считал старика отцом. Человек, которому я обязан жизнью и которого не смог уберечь. Единственный, кто был мне по-настоящему близок. Именно что был — четыре месяца назад старик пошел на толкучку купить пару баклажек с артезианской фильтрованной водой и больше не вернулся. Нашел я его уже в сумерках лежащим навзничь на разбитых стеклоблоках. Опознать Тимофеича удалось только по многочисленным зоновским наколкам и клочкам седых волос — лицо превращено в кровавую кашу, откуда выглядывали обломки костей, тело искромсано в клочья осколками стеклоблоков, в которые старика буквально втоптали еще живым… Страшные воспоминания… В тот день я первый раз в жизни серьезно напился… Пока размышлял о событиях прошлого, ноги уже пронесли меня через весь микрорайон на окраину, где и находилось мое убежище. Мой дом. Это самый конец города. Дальше только бескрайняя пустыня. Когда-то в прошлом здесь в ряд, зажатые с боков мощными панельными пятиэтажными домами, стояли три кирпичные четырехэтажки. Из них к настоящему моменту устояла только одна, самая последняя, красующаяся облупленным номером «13» на боковой стене. Воистину ирония судьбы. Но мой путь лежал не к уцелевшему зданию, а в противоположную сторону. К номеру пятнадцать, где от самого корпуса осталось лишь несколько каменных зубов, сиротливо торчащих из желтого песка. Добравшись до пологого склона бархана, не останавливаясь, я вскочил на выдающийся из песка каменный бордюр и уже по нему поспешил дальше, огибая обрушившееся здание по периметру. Оказавшись с тыльной стороны дома, внимательно огляделся по сторонам, особое внимание уделяя дрожащему мареву пустыни. Убедившись, что не наблюдаю никакого движения, сбросил рюкзаки и, упав на колени, принялся с остервенением разгребать сыпучий песок. Через минуту упорной работы обнажились контуры квадратного металлического люка и пластина, прикрывающая скважину замка, ключ от коего висел у меня на шее на прочном волосяном шнурке. Механизм замка мягко щелкнул, втягивая в свое нутро мощные стальные стержни. Откинув крышку люка, я сбросил добычу вниз и поспешил следом, заученно нащупывая скобы ступенек. Поддерживаемый мною люк мягко и бесшумно опустился на место, отрезая меня от внешнего мира. Осталось последнее и самое важное — нащупав на стене рычаг, я с силой опустил его вниз до упора, вернул в прежнюю позицию и повторил всю процедуру сначала. Видимого результата не было, но я знал, что в двух метрах над моей головой скрытая в толще бархана железная пластина едва заметно шевельнулась и обрушила на люк солидную порцию песка. Теперь если кому и вздумается забрести за давно рухнувшее здание, он не увидит ничего, кроме опостылевшего песка и унылых шаров перекати-поля. Именно поэтому я так старался идти по бордюру и асфальту, чтобы не оставлять следов. А если где и наследил, посвистывающий над городом суховей скоро выровняет песок и загладит мои огрехи. Все… я дома… в безопасности… можно перевести дыхание и успокоиться… Убежище представляло собой сложное переплетение скособоченных коридоров и трех крошечных каморок-комнатушек. Кое-где из стен выдавались проржавелые трубы бывшей канализации и водопроводной системы. Растресканный бетонный потолок нависал над самой головой, в некоторых местах приходилось пригибаться. Темно здесь не было — через специально оставленные отверстия проникали редкие солнечные лучи и свежий воздух. Тимофеич предусмотрел все, включая вентиляцию. Подхватив рюкзаки за лямки, я потащил их за собой волоком — марш-бросок меня настолько вымотал, что сил не осталось. Хорошо, идти недолго. Пройдя коротким коридором, я ввалился в жилую комнату и, не разуваясь, рухнул на жалобно заскрипевшую пружинами кровать. Нащупал висящую на поясе флягу и жадно к ней присосался. Мутноватая артезианская вода хлынула в пересохшую глотку и дальше, в скорчившийся от жажды желудок. Я не останавливался, пока фляга полностью не опустела. Придется сходить на толкучку в ТЦ, к продавцам воды. Оставаться без воды нельзя. Да только подорожала водичка-то, подорожала. Если раньше за литровую флягу барыги просили две-три тюльпанные луковицы, в крайнем случае небольшую черепаху, то теперь цены взлетели больше чем вдвое. А добычи вокруг города становилось все меньше, и приходилось отходить дальше и дальше. Вчера, чтобы добыть хоть что-то съестное, мне пришлось уйти аж к пересохшему озеру и даже за разрушенные корпуса водовода. А это уже серьезный риск. Правда, вернулся я не пустым. Вставать не хотелось категорически, и, прислушавшись к ноющим мышцам, я позволил себе полежать еще немного, бездумно глядя в темный бетонный потолок. Историю возникновения нашего со стариком дома я слышал много раз и всегда поражался упорству жилистого зэка, сумевшего в одиночку обустроить такую берлогу. О том, что под обрушившимся зданием остались свободные пустоты, не знал никто, кроме старика Тимофеича. Кирпичный четырехэтажный дом был более чем преклонного возраста — его строили в семидесятых годах двадцатого века. Он пережил месяцы сумрака, ядерную зиму и сдался лишь перед неистовой яростью пустыни. Когда перекрытия и стены не выдержали натиска ветра и песка, они сложились внутрь и похоронили под собой немало людей. Чудом уцелевшие жильцы мрачно поглядели на заносимые песком руины, покопались по краям и отправились искать новое пристанище, благо пустых домов в округе хватало. А Тимофеич остался. Как он потом рассказывал, ему очень уж жалко было оставлять все добро, что имелось в родной квартире. Не хлам, годный лишь для любования, а инструменты, какое-никакое оружие и множество хозяйственных мелочей. Старик жил здесь больше двадцати лет, с тех пор как откинулся с зоны и осел в городе, где большая часть домов была построена руками зэков. Тимофеич принялся за раскопки, мудро рассудив, что если стены сложились, то небольшой подвал с толстенными бетонными стенами мог и уцелеть. А в том подвале немало полезных вещей. Старик копал больше недели, борясь с постоянно осыпающимся песком и кирпичными обломками. И докопался. Как он рассказывал, на засыпанный колотыми кирпичами проход удалось наткнуться, когда сил почти не осталось. Сюрпризы на этом не кончились. Стоило вытащить весь мусор из прохода, как открылась следующая щель, за ней небольшая сквозная каморка, дальше больше. Так, совершенно неожиданно для себя, Тимофеич оказался обладателем обширного подземного убежища, защищенного мощными бетонными перекрытиями, десятками тон строительного мусора и толстой подушкой постоянно наносимого песка. Старому зэку хватило ума скрыть следы работы от чужих глаз, и он принялся обустраивать новое жилище, благо руки у него были золотые. И строительного опыта в избытке — много лет Тимофеича кидали с одной социалистической стройки на другую. Поневоле научишься, наберешься опыта и знаний. Вскоре бывший зэк окончательно обжился, привел все в порядок, закрыл щели ненужные и открыл необходимые — для освещения и вентиляции, — не забыв оснастить их прочными заслонками. Так и стал себе жить дальше. А двадцать шесть лет назад весенним апрельским утром бредущий по своим делам Тимофеич услышал доносившийся из заброшенного здания жалобный детский плач. Так в жизни старика появился я… Наклонив голову, я взглянул на соседнюю кровать, предельно аккуратно застеленную старым одеялом без единой складочки. На подушке лежали выточенные из пластика четки — на старости лет Тимофеич ударился в религию и частенько молился Иисусу. Грешки прошлого замаливал. Сколько раз я ему объяснял, что Бог уже отправил нас всех в ядерный ад, но старик лишь отмахивался и продолжал свое. Почувствовав, что еще немного и опять расклеюсь, я рывком сел и перевел взгляд на лежащий у кровати рюкзак камуфляжной расцветки. Пора ознакомиться с нахапанной добычей. Отстегнув пару липучек и развязав узлы стягивающего горловину шнура, я вывалил содержимое рюкзака на постель и ошарашенно уставился на открывшееся взору зрелище. На старом штопаном одеяле бесформенной кучей лежало настоящее богатство. Дрожащими пальцами я брал вещь за вещью и, благоговейно осмотрев и обнюхав, бережно откладывал в сторону. Пластиковые защитные очки с чистейшими неповрежденными линзами, семь банок армейской тушенки, несколько пар толстых носков — новых! — пять снаряженных пистолетных обойм, стельки к ботинкам, аптечка, несколько длинных изогнутых предметов, в которых я со священным ужасом опознал обоймы к автомату: видел такие у охранников с ТЦ. Еще один предмет вызвал у меня искреннее восхищение: плоский прибор прямоугольной формы с небольшим экраном и идущей поверху надписью «Radex». Счетчик Гейгера… Как говаривал в подобных случаях Тимофеич, когда был искренне поражен: «Святые угодники и иже с ними…» Вот здесь на меня и накатило. Во что я вляпался, когда позволил жадности возобладать над благоразумностью? В моих руках настоящий клад. Сокровище подороже многих. Из-за него меня найдут и порежут на мелкие ленты живьем. Да и сам погибший более чем странен — новый камуфляж, оружие. Кстати… обоймы для автомата есть, а вот самого оружия на трупе не было. Только пистолет. Отсутствовал не только автомат. Я не обнаружил самого главного — фляги с водой. Пустыня с жадностью вытягивает влагу из человеческого тела, и ни один разумный человек не рискнет отправиться в далекий переход без запасов воды. Погибший местным не являлся — тут я был уверен полностью. Белая чистая кожа практически без признаков загара, темно-русые, не выгоревшие от палящего солнца волосы… Таких у нас не водилось. Я торопливо побросал все вещи обратно в рюкзак и засунул его под кровать. Туда же отправились окровавленные тряпки и обувь, предварительно завернутые в чистый пакет: как вернусь, займусь чисткой. А пока надо дойти до ТЦ и послушать, что люди говорят. Стрельба из огнестрелов не могла пройти незамеченной для местных жителей. Может, разузнаю чего интересного и воды заодно прикуплю. Только сначала прошвырнусь по близлежащей округе, чтобы не приходить на толкучку с пустыми руками. Воды во флягу просто так не нальют, а на обмен у меня ничего нет. Предлагать вещи мертвеца я точно не собирался. Умом еще не тронулся. У меня, конечно, было заныкано несколько интересных предметов для обмена, но зачем трогать припасенное на черный день, если можно пробежаться по пустыне? Как говаривал Тимофеич, «волка ноги кормят». Сборы не заняли много времени. Вскоре я размеренно шагал прочь от убежища, направляясь к виднеющейся чуть поодаль песчаной горе, чья вершина увенчана поблескивающим издали металлом. Некогда там стоял памятник — тем самым геологам, что обнаружили в сердце пустыни залежи золота и урана. В те далекие социалистические времена над внешним видом памятника никто не стал особо заморачиваться и высекать из камня подобающие случаю скульптурные композиции — просто-напросто взгромоздили на гору списанный грузовик с высоченной буровой вышкой вместо кузова. Все это дело покрасили серебрянкой, и памятник готов. После войны за монументом никто не следил, он медленно ржавел и разваливался на части. Серебрянка оказалась неожиданно стойкой и все еще держалась в некоторых местах, сверкая под лучами солнца. На тыльной стороне высокой бетонной площадки до сих пор виднелась памятная надпись. Ее смысл я понял благодаря помощи Тимофеича. Многие буквы бесследно исчезли, но кое-что все еще можно было прочесть: «В честь геоло…ов по…оживших нача…о промышленного освоения…» Сейчас на вершине располагался наблюдательный пост — за горой разлеглась узкая и длинная долина, по ней пробегала разбитая асфальтовая дорога, служившая официальной границей. По ту сторону дороги лежали бывшие дачи, теперь захваченные мутами и превращенные в их поселение. Обычному человеку туда лучше не соваться: сожрут за милую душу. К «чистым» там относятся, мягко говоря, с большой нелюбовью. И это чувство взаимно. Поэтому сидящие на горе наблюдатели нет-нет да посматривают в сторону дачного поселка. Давно ходят слухи, что внешние муты собираются наведаться в гости. И отнюдь не с дарами. Выйдя на вытоптанную в песке тропинку, я пересек ее и, увязая в горячем песке по щиколотку, начал взбираться вверх по склону бархана. Едва поднялся и сразу же засек несколько тощих, укутанных в грязное тряпье фигурок, бредущих по тропинке и старательно осматривающихся. Конкуренты, блин. Так же, как и я, на охоту за тюльпанами и ящерицами вышли. Да только им ничего не светит — по тропинке идти, конечно, легче, но добычи там нет. Взглянув на горе-добытчиков презрительным взглядом, я хотел сплюнуть, но вовремя одумался и сглотнул вязкую слюну. Фляга пуста, а мне еще как минимум пару часов по пустыне бегать. Не стоит тратить драгоценную влагу на выражение эмоций. Стоя на пологом песчаном холме, расфокусированным взглядом оглядел ближайшую местность и наткнулся на ярко-красное пятно, резко выделяющееся на желто-сером фоне песка. Вот это дело. Шустро перебирая ногами, скатился вниз и поспешил к одинокому цветку. Место тут людное, хлебалом щелкать не след — по негласному закону, кто первым успел, того и добыча. Опустившись на колени рядом с цветком, снял с пояса остро отточенную саперную лопатку, вонзил ее в землю на всю длину лезвия, поддел и выворотил целый ком земли. Осторожно раздробил его пальцами, и у меня в ладони оказался полностью выкопанный тюльпан с неповрежденной луковицей бурого цвета. Хорошая такая луковичка, крупная. Бережно уложив цветок в рюкзак, затянул веревку на горловине. Поднял с песка лопатку, глянул на лезвие, словно собираясь отряхнуть с него налипшую землю, и, перехватив ее в метательный хват, крутанулся на пятках, занося руку для броска. Стоявшие у меня за спиной не ожидали такого финта и с нечленораздельными воплями шарахнулись в сторону. — Битум, стой! Стой! Это же мы! Ты чего?! С трудом удержав руку, я вгляделся в грязные и обросшие густой щетиной лица. Опознал и, грязно выругавшись, всадил лопатку в петлю на поясе. Федька и Джамшид, неразлучная парочка любителей дурман-травы. Худющие, трясущиеся в непрестанной дрожи, несмотря на палящие лучи солнца. Вот, значит, кого я видел на тропинке. — Дебилы! Мать вашу так! — буркнул я, еще не до конца успокоившись. — Нельзя к человеку со спины подходить! От дури мозги совсем сплавились? Смерти хотите? — Битум, да ты чего? Чего ругаешься-то? — забубнил Федька, вытягивая перед собой пустые ладони. — Че такой нервный? — Ошиблися мы, — оскалился Джамшид, показывая гнилые зубы с зеленым налетом от насвая. — Не бижайся сильно так, начальника. — Начальники тридцать лет назад вымерли, — чуть более миролюбиво фыркнул я. — Не делайте так больше! Надо подойти — окликните издалека, а потом уже подходите, и руки на виду держать не забывайте. Поняли? — Поняли, Битум, мы вообще понятливые, — закивал Федька и, пошарив внутри своего тряпья, протянул мне свернутый пакетик из полиэтилена. — Возьми, друг, закинься насвайчиком! Хороший очень! — Не, — поспешно отказался я, с опаской глядя на грязный пакет. — Сами свою дурь хавайте. Небось намешали туда чего ни попадя. — Как знаешь, Битум, — философски пожал плечами Федька, проворно насыпая на ладонь щепотку насвая. — Сами делали. Табак, чуток солененькой золы саксаула, кропаль извести… — И дурман-трава, — с насмешкой продолжил я. — Что, я вас не знаю, что ли? Ладно, некогда мне болтать. Чего хотели? — Позрать бы цего, — бесхитростно признался Федор, едва двигая оттопырившейся нижней губой: у него под языком примостилась очередная порция насвая. — Да! Зрать кочется! — поддержал напарника Джамшид, умильно заглядывая мне в глаза. — А я тут при чем? — делано удивился я, поглядывая по сторонам. — Кушайте, конечно. Я вам вроде не запрещал. Услышав мои слова, оба доходяги зашлись в булькающем смехе, будто услышали самую лучшую в жизни шутку. Утирая стекающую по подбородку зеленую струйку, Федька, все еще смеясь, выдавил: — Не запрещал. Только жрать нечего. Совсем нечего. — Нечего! — радостно заухмылялся плохо знающий русский Джамшид, исправляющий недостаток познаний при помощи мимики. — Короче, от меня-то чего хотите? — начал я злиться. — Кормить вас не собираюсь. — Нет, Битум, нет, — замахал руками Федька, взявший на себя все тяготы переговоров. — Хотим половину добычи! Только половину, друг! Ты убиваешь, а потом делим все по честняку. Мы тебя уважаем, дружбан! — Какой добычи? — поневоле заинтересовался я. Похоже, наркоты наткнулись на что-то интересное, но не могут справиться самостоятельно. — Ты согласен? — с подозрением переспросил Федька. — Пополам? — Ладно, пополам, — нехотя кивнул я. — Если возьмусь. Что там у вас? — Ящерица! Большой ящерица! — встрял Джамшид, широко разводя ладони в стороны. — Большой-большой! — Вы что, простую ящерицу поймать не можете? — разочарованно протянул я и махнул рукой. — Сами ловите. Там делить-то нечего — от силы полкило веса наберется. — Нет! Битум, погоди! — Федор мертвой хваткой вцепился в полу моей брезентовой куртки. — Там другая ящерица! Большая! Много мяса, хорошего вкусного мяса! На всех хватит! Мы поможем поймать! Честно! С подозрением вглядевшись во взволнованное лицо Федьки, я убедился, что он не врет. Уж больно умильно смотрит на меня, с истовой надеждой в глазах. Секунду подумав, я кивнул: — Ведите, сам гляну, что это за ящерица такая. Наркоты синхронно закивали, Федька поспешно выплюнул насвай и, утерев губы, ткнул обслюнявленной рукой в недавно пройденный мною бархан, за которым вилась тропинка. — Там! Под камень залезла, сволочь, и шипит! Джамшид поспешил в указанном направлении, обеими руками поддерживая сползающие ватные штаны и дергая головой. — Джамшид покажет! Тут недалеко! Хмыкнув, я убедился, что не оставил здесь ни одной вещи, проверил метательные ножи и бросил нетерпеливо переминающемуся рядом Федьке: — Пошли. Не соврали. Ящерица на самом деле была большой. Самой рептилии я не видел, но мне хватило оставленных ею на песке следов. Здоровая тварь. Никак не меньше полутора метров в длину, может, чуть больше. Судя по взрыхленной земле, наркоты сначала сами пытались поймать и прибить ящерицу, но так и не преуспели. Разозленная рептилия нашла убежище под квадратной бетонной плитой, неведомым образом очутившейся среди пустыни. Постоянные ветра выдули из-под плиты песок, образовав достаточное пространство, чем и воспользовалась ящерица. Не обращая внимания на исходящее из-под плиты злобное шипение, я опустился на колено и еще раз изучил глубоко отпечатавшиеся в песке следы. М-да… ящерка-то оказалась непростой. Отойдя на пару шагов назад, я взглянул на своих помощников и буркнул: — Это ушан. — И-и что? — заволновался Федька. — Хорошая ящерица, Битум! Чего ты? Не кидай! — И то, что хрен она вылезет! Выгонять придется! — Выгоним! — Ну да, вы выгоните, как же. Дымовуху надо мастырить, — хмыкнул я и, сбросив рюкзак на землю, достал из наружного кармана несколько сплющенных шариков от пинг-понга и кусок бумаги. Пошарив глазами по песку, подобрал небольшой, но увесистый камень. Выбрав один из шариков, аккуратно завернул его в исписанный неведомым школьником клетчатый лист, туда же засунул камень, чиркнул добытой из джинсов зажигалкой и поджег уголок. Едва вспыхнул завернутый в бумагу пластик, затушил пламя и удовлетворенно кивнул, глядя на поваливший густой едкий дым. Готово. — Как только выскочит, не дайте ему уйти к бархану. Если увидите, что не справляюсь, — мочите ящера камнями. Убить не убьете, но от меня отвлечете, — морщась от дыма, крикнул я наркотам. Не дожидаясь их ответа, зашвырнул импровизированную дымовую гранату в нору и запрыгнул на плиту, выхватывая из петли саперную лопатку. Через мгновение из норы повалил вонючий серый дым, раздалось куда более громкое и яростное шипение. Не понравился ящерке дымовой коктейль, ой не понравился. Дальше все закрутилось в бешеном темпе — из окутанного дымом отверстия вместе с фонтаном песка вылетел здоровенный ушан и, взрывая лапами землю, закрутился на месте, ища врагов. Ящерица выбралась наружу столь стремительно, что я среагировал с запозданием и мой удар пришелся в пустоту. Широкий замах не прошел даром: я вынужденно сделал пару шагов вперед, чтобы погасить инерцию удара, и неожиданно для себя оказался прямо перед мордой ушана. Завидев меня, ушан в бешенстве зашипел, показывая наливающуюся красным цветом пасть, утыканную страшенными зубами. Дожидаться укуса я не стал. С испуганным воплем взмахнул лопаткой снизу-вверх и с жутким хрустом вогнал лезвие в нижнюю челюсть рептилии. В следующую секунду я беспорядочно кувыркался по земле, сбитый с ног мощным ударом хвоста. Остановиться удалось лишь через несколько метров. Пошатываясь, поднялся на ноги и, ошеломленно тряся головой, потянулся за метательными ножами. Первый нож я метнул практически наугад, целясь в середину клубящегося облака пыли и дыма. Второй нож сорвался в полет более целенаправленно — из облака на долю секунды показался кончик хвоста ушана, и, мысленно дорисовав остальную тушу, я направил оружие в середину туловища. Сорвал с перевязи еще пару ножей и застыл в напряженной стойке, готовый мгновенно отпрыгнуть в сторону. Но этого не понадобилось. Облако пыли стало медленно оседать, и вскоре я увидел ящерицу, старающуюся вновь заползти под плиту. Но засевшая в глотке лопатка уперлась рукояткой в землю и не позволяла этого сделать. Более того — при каждом рывке ушана она погружалась глубже в тело. В несколько прыжков оказавшись рядом с тварью, я прыгнул ей на спину, придавливая гадину к земле, а ножами начал наносить сильные удары в шею, стараясь попасть в хребет. Остановился я, лишь почувствовав, что рывки ушана перешли в судороги агонии и становятся все беспорядочней и тише. Кончено… Почти свалившись со спины ящерицы, я на четвереньках отполз на пару шагов в сторону и обессиленно привалился к нагретой солнцем плите. Огляделся по сторонам и не удивился, не обнаружив поблизости парочки наркош. Трусливы они безмерно. Вроде и мозгов не осталось, а все за жизнь хватаются. Зацепив взглядом движение, перевел глаза на холм и злобно осклабился — вот они где, помощники фиговы: из-за гребня осторожно выглядывали две головы. Выругавшись, тяжело поднялся на ноги и шагнул к затихшему ушану. Первым делом выдернул из туши метательный нож, подобрал с земли другой, затем ухватил ящерицу за лапы и одним рывком перевернул ее на спину, обнажая белесое чешуйчатое брюхо и разорванное горло. С усилием вытащив из раны лопатку, вернул ее в петлю на поясе. По-хорошему, надо ее сначала очистить от песка и крови, но не здесь и не сейчас. Хорошая добыча всегда привлекает к себе желающих урвать кусок, в том числе и двуногих, любящих полакомиться за чужой счет. Требуется срочно оттащить ушана в город, прямиком на толкучку. Этим и занялся — достал из рюкзака кусок прочного брезента, бухту капроновой веревки и принялся готовить добычу к транспортировке. Расстелил рядом с ящерицей брезент и перевалил на него тушу. Вновь достал лопатку и сильным ударом отсек еще дергающийся хвост. К этому моменту подоспели наркоши и, предусмотрительно держась чуть поодаль, жалобно завыли в два голоса, словно пустынные шакалы: — Ай какой хороший охотника! — причитал Джамшид, всплескивая руками и хлопая себя по коленкам. — Ай какой молодца! Такой ящер убил! Ай-ай-ай! — Ну, Битум, ты даешь! — не отставал от него Федька, не сводя с ящерицы жадного взгляда. — Ушана завалил! Ну… ну ты просто… да ты вообще… ну… короче, ваще крутой… — Не напрягайся, — фыркнул я, обвязывая ушана веревкой. — Чего-то хотели? Или просто посмотреть пришли? — Битум, ты чего? А? Чего ты? — торопливо залопотал Федька, не рискуя приближаться. Знает, падла, что накосячил. — Мы же договаривались! Помнишь? Договор у нас! — Договор? — медленно повторил я. — Да, был у нас договор. Помню что-то такое… как же там… а! Вот сейчас вспомнил! Вы вроде как подписались мне помочь убить ушана, и тогда делим добычу пополам. Правильно я говорю? — Но, Битум, братуха… — забубнил Федька. — Это… — Что «это»?! — рявкнул я зло. — Договор такой был! Но что-то я вас не видел, когда меня ушан порвать пытался! Да вы совсем нюх потеряли, нарки долбаные! За такую подставу знаете что бывает? Я вас сейчас на части покромсаю! И Пахан мне слова поперек не скажет! Я в своем праве! Все, валите отсюда! Чтобы я еще раз с вами связался! — Вай, какой хороший охотника, — словно заведенный продолжал бубнить Джамшид, мелкими шажками семеня в сторону. — Очень умелый охотника! — Битум, погоди, братуха, погоди, — умоляюще проскулил Федька, уже попрощавшийся с мясом. — Ну накосячили чуток, с кем не бывает! Сам знаешь, не охотники мы. Но ведь это мы тебе его лежку показали! Мы ящера под камень загнали! Мы! — Нарк едва не стучал себя во впалую грудь. — Чуток накосячили? — фыркнул я, разгибаясь. — Это чистой воды подстава. Вы меня кинули, уроды! Или, может, так и планировали? А? Мол, ушан меня порвет, а вы мой шмот хапнете? — Да ты что, Битум! — шарахнулся назад Федор. — Ты что! В мыслях не было! Ты нам как брат! Дружбан! Мы за тебя любому глотку порвем! Ты только покажи — и мы сразу рвать начнем! На части! На мелкие кровавые части, братан, все ради тебя! — Короче, половины мяса не получите! Не заслужили! Но хвост, так и быть, забирайте. За наводку именно столько и причитается — десять процентов. Все честно. — Битум… — Я все сказал! — отрезал я. — Либо берете хвост, либо валите отсюда к такой-то матери! И то хвост еще отработать надо — дотащите ушана до толкучки! — Лады, Битум. Договорились, — глотая слова от спешки, согласился Федька. — Договор! Ишь, как заговорил. Чувствует, что серьезно напортачили. Я еще добрый — часть мяса отдаю, другой давно обоих недоделков в бархане прикопал бы за такие дела. Но сегодня я и правда пышу добротой — воспоминание об утренней добыче греет душу, да и ушан оказался на редкость жирным. Я знал, кому сдам тушу: Саиду, хозяину шашлычной, что притулилась в бывшем летнем кинотеатре, в двух шагах от толкучки. Заодно и наемся от пуза, а то живот недовольно урчит, намекая, что был пропущен не только завтрак, но и обед вот-вот пройдет без крошки съестного во рту. Саид пару кусков жареного мяса всегда даст. Не зажмет. Стола в зале для богатых клиентов не накроет, но я и на краешке кухонного могу перекусить. Я не гордый.

Глава вторая ТОЛКУЧКА

До барахолки добрались без проблем. Запряженные в импровизированную волокушу нарки исправно дотащили тушу ушана до красного здания, где находилась ставка Пахана, и, сделав последний ударный рывок, финишировали на пятачке отгороженной мешками с песком территории толкучки. Мешки лежали в шесть рядов, образуя стену вровень с моей головой, поверху пущены витки ржавой колючки, здесь же стояли самые настоящие ворота, грубо сваренные из арматуры. Бессадулин дело знал и постарался обезопасить свою кормушку — как-никак бывший вояка. По слухам, дослужился аж до полковника и не успел обмыть новый чин, как грянула война и все пошло радиоактивным прахом. Не знаю, какими путями, но Бессадулину удалось не сгинуть во всеобщем хаосе тех лет — по рассказам Тимофеича, творилось нечто ужасное. Более того, он не только выжил, но еще и хапнул солидный кус пирога. И умудрился удержать его, не поделившись ни с кем. Ныне хитрый татарин является единоличным владельцем толкучки, где торговца гарантированно не обидят, но и не забудут забрать причитающуюся долю товара — за охрану. А товар здесь на любой вкус и цвет. Толкучка — она и есть толкучка. Хотя вру — огнестрелами не торговали. Стоило в городе появиться паршивому потертому ПМ, как его тотчас выкупали «весомые» люди — либо Пахан, либо Бессадулин. Причем в цене не обижали. А простому люду такие цацки не полагались. Хотя сам я обходился без огнестрелов. Ящерицу можно и так завалить, а с серьезными зверюгами типа варана я в конфликт не вступал и сразу делал ноги. Варана и с пистолетом завалить проблемно, куда уж мне с лопаткой. Стоявшая у ворот двойка разномастно одетых охранников была мне незнакома. Так, пересекались пару раз на толкучке, но до знакомства дело не дошло. Тоже причуда Бессадулина — он категорически не поощрял панибратства базарных стражей с посторонними людьми. — Ты глянь, как прут-то! — заржал один из охранников, глядя на пыхтящих наркош. — Ы-ы-ы, — оскалился второй. — Стараются. А хозяин рядышком идет и кнутом погоняет. Не обращая внимания на подколки — скучно мужикам на солнцепеке стоять, вот и прикалываются, — я остановил помощников и, откинув прикрывающий ушана брезент, вручил Федьке тяжелый хвост: — Держи, заслужили. Обрадованный Федор мгновенно спрятал хвост под полой рваного пиджака, но чешуйчатый конец свесился вниз и предательски заболтался промеж тощих ног, вызвав очередной приступ хохота у охранников. — О-о, — протянул первый постовой, глядя вслед поспешно ковыляющим прочь наркотам. — Он их мясом кормит! Хищники, мать их! Другой охранник — дюжий мужик под сорок, с ПМ на поясе — не поддержал шутки и уже на полном серьезе осведомился, кивая на окровавленную тушу ящерицы: — На продажу? Если так, то с тебя пять процентов мяса. За вход. Либо мясом, либо деньгами. Сам решай. — Ага, на продажу, — кивнул я и тут же добавил: — Но не сюда. К Саиду тащу. Так что насчет пяти процентов не обессудьте — не дам. — А что так? — делано обиделся охранник. — Толкучка тебе не угодила, значит? Товар налево сдаешь? — Не налево, а реализую по более выгодному курсу, — ухмыльнулся я. — Ладно, мужики, бывайте. Ухватив веревки, я перекинул упряжь через плечо и с натугой потащил тушу к виднеющейся стене летнего кинотеатра — шашлычной Саида. — Эй! Погодь секунду! Нарочито медленно повернувшись, я вопросительно уставился на окликнувшего меня охранника. — Свежак? — спросил тот, кивая на тушу. — Свежак, — откликнулся я. — Меньше часа назад самолично завалил. А что? — Да ничего. Саиду передай, чтобы от туши пару кусков пожирнее для Медведя оставил. Лады? — Передам, — согласно кивнул я. — Пару кусков пожирнее для Медведя. Больше ко мне вопросов не возникло, и через пять минут я стучал в закрытые ворота шашлычной. В железной створке с лязгом отворилось крохотное окошко, на меня уставился чей-то подозрительный глаз, ощупавший меня с ног до головы. Видимо, мой внешний вид не впечатлил, и вышибала включил самый пренебрежительный тон: — Чего надо, бродяга? — Я к Саиду, по делу, — миролюбиво отозвался я, хотя руки так и чесались от желания засунуть в окошко лезвие отточенной лопатки и посмотреть, что из этого получится. Вот ведь непруха — мужика я не знал. Видать, Саид решил увеличить количество охранников. — Много вас таких деловых, — продолжал гундосить вышибала, окатывая меня облаком исходящего изо рта смрада. — Просто передай ему, что пришел Битум. По делу, — буркнул я, настороженно оглядываясь по сторонам. Место здесь несколько на отшибе, и я начал чувствовать себя неуютно. — Битум? А че тогда не Рубероид? — гнусно заржал глаз. — Ты, мля! — начал я потихоньку звереть. — С первого раза не понял, что сделать надо? Давай, метнулся к Саиду и передал мои слова, да поживее, пока я тебя не поторопил пинком под зад! И рот прополощи, что ли, а то вонь такая, что блевать тянет! Услышав такой ответ, мужик от неожиданности поперхнулся очередной шуткой и надсадно закашлялся. Смрад усилился раза в два, и я невольно поморщился. Едва отплевавшись, он сипло заревел: — Да я тебя… — Что здесь происходит, Гугнивый? — раздался знакомый мне голос Саида, отдающий металлом. — Проблемы? — Босс! Тут какой-то хрен с горы приперся и права качает! Ща я выйду, и проблем больше не возникнет! — Саид Юрьевич! Это Битум, — крикнул я в по-прежнему открытое окошко. — По делу к вам. — Битум? — Голос Саида резко потеплел на пару градусов. Оно и понятно — я ему столько мяса-свежака перетаскал, что и не сосчитать. — Гугнивый! Открой дверь и пусти гостя. Битум, ты один? — Один я, Саид Юрьевич. Вернее, я и свежая туша ушана. Но на таком солнцепеке скоро преть начнет. — Погоди секунду. Окошко с лязгом захлопнулась, и тут же заскрипела петлями небольшая дверка, врезанная в ворота. Выказывая уважение и доверие, Саид вышел на улицу первым. Демонстративно не глядя по сторонам, шагнул ко мне с протянутой рукой для рукопожатия. Сколько раз вижу, а все не могу привыкнуть к его внешности. Чистой воды азиатское лицо с приплюснутыми скулами, смуглая кожа и неожиданно яркие синие глаза, смотрящие сквозь пряди густющей пшеничной шевелюры. Полукровка, в котором причудливо смешалась кровь обоих родителей — русского отца-сибиряка и коренной узбечки. — Рад тебя видеть, охотник. Сколько не виделись? С неделю? — Где-то так, Саид Юрьевич, — улыбаясь, отозвался я, пожимая крепкую ладонь. — Мяском разжился и сразу к вам. — Вот и ладно, — кивнул хозяин шашлычной и повлек меня к двери. — Пошли, чайком тебя угощу. Гугнивый! В следующий раз Битума пускать сразу. И кликни кого-нибудь из поваров — пусть тушу на кухню тащат и сразу разделывают да взвешивают. Притихший охранник кивнул и скрылся за небольшой дверью слева — насколько я знаю, раньше там располагалась комната с машинами для показа фильмов, а теперь находились кухня, кладовка и прочие нужные помещения, причем большую часть из них пристраивали к имеющейся капитальной постройке летнего кинотеатра. — Да! — вспомнил я. — По дороге сюда перекинулся парой слов с охранниками толкучки. Один из них Медведем назвался и попросил передать, чтобы пару кусков пожирнее для него оставили. — Медведь? Знаю такого, — кивнул Саид. — Хороший человек, хоть и на Бессадулина пашет. Сделаем. Комментировать это высказывание я не стал. Неохота попадать между молотом и наковальней. Все в городе знают, что между Паханом и Бессадулиным произошла серьезная размолвка. Года два назад. И вот с тех пор все ждут, чем это дело кончится. А Саид работает с Паханом. Ведомый хозяином, я спустился по бетонной лестничке и оказался в небольшом прямоугольном зале. Заведение Саида хоть и называется шашлычной, но больше похоже на ресторан — во всяком случае, именно так я их себе представляю и примерно такие вот картинки рассматривал в старых довоенных журналах, когда пережидал в своей берлоге зиму. Аккуратные ряды небольших столиков, белоснежные скатерти, в воздухе чувствуется легкий аромат цветочного освежителя. Сложенный из бетонных блоков потолок подпирают четыре массивные колонны, отделанные под мрамор. Крышу положили лет десять назад и на ее строительство согнали мутов, нарков и прочих доходяг со всего города. Дешевая рабсила — готовы пахать за кормежку. Вдоль дальней стены тянется барная стойка, там виднеются бутылки самых причудливых форм и размеров. По центру стойки расположена выполненная в виде гитары мраморная табличка, на ней короткая надпись: «Здесь 27 августа 1979 года выступал Владимир Семенович Высоцкий». Кто это такой, я не имел ни малейшего понятия, но знал, что раньше табличка висела на наружной стене рядом со входом. Именно Саид распорядился перенести вычурное мраморное панно внутрь, бережно очистить от грязи и повесить на самом видном месте. Хозяин — барин. Сейчас тут пусто — Саид открывается к пяти вечера, не раньше. Чуть прежде приходит большая часть персонала — официанты, повара и охранники. А пока в зале одна официантка, пикантно нагнувшаяся, чтобы поправить бахрому на скатертях. Проходя мимо, Саид мимоходом шлепнул ее по оттопыренному заду и пошел себе дальше. Официантка — симпатичная, между прочим, — смущенно взвизгнула и сделала вид, что увидела нас только сейчас. Ага… так я и поверил. Еще одна, кто безуспешно пытается охмурить убежденного холостяка Саида. Осмелься я вот эдак игриво шлепнуть ее по попке — шум поднялся бы неимоверный: лапают, насилуют, вонючий бродяга, мут-недоносок и прочие оскорбления. Я не из тех, кому разрешены подобные вольности. Именно в такие моменты я в полной мере ощущал свой незавидный статус охотника-одиночки и почти бродяги. Разница между мною и, например, тем же наркошей Федькой заключалась лишь в том, что я не просил милостыни и сам добывал кусок хлеба. Ну… здесь я немного привираю — на хлеб из оранжерей, может, и не зарабатывал, но вполне мог позволить себе пару приятных мелочей без особого ущерба. Усевшись за угловой столик, Саид велел принести чаю и, пока мы дожидались заказа, перешел к делу: — Цена за тушу прежняя? — Конечно, Саид Юрьевич, — торопливо кивнул я, стараясь не прикасаться к белоснежной скатерти грязными руками. — Для вас цена не меняется, вы же знаете. — Знаю, — согласился Саид. — И ценю это. Сейчас твоего ушана разделают и взвесят. Получишь все, что причитается. — Спасибо. — Это тебе спасибо, друг мой. Ведь мог и на толкучку оттащить, но про старых друзей не забываешь. Вот в этот момент мне и поплохело. Никогда! Никогда за семь лет нашего знакомства Саид не называл меня другом. И вот ведь какое совпадение-то нездоровое получается: стоило мне наткнуться и обобрать «жирный» труп, как хозяин шашлычной снизошел до простого охотника-бродяги. Нет, мы и раньше чаек вместе пивали, пока повара оценивали мясо, но разговор всегда был прост и легок — долго ли продержится хорошая погода, снизятся ли взлетевшие расценки на мясо, обсуждение выдающихся форм трущейся рядом официантки. Ничего более. Никакого панибратства, каждый знал, кто здесь хозяин, а кто грязный охотник. И меня такое положение вещей полностью устраивало. А тут я вдруг оказался «старым другом». — Я с вами давно дело веду, Саид Юрьевич, с чего бы мне на толкучку товар нести? — Вот и я говорю — помнишь ты о нашей дружбе, — расплылся в широкой улыбке Саид. Тут девушка принесла фарфоровый чайник с выцветшими розами на боках, и Саид самолично разлил чай по пиалам. — Угощайся, Битум-джан. — Саид протянул мне пиалу с терпким горячим напитком. Поблагодарив, я обеими руками принял пиалу и сделал крошечный глоток. Чай… и не просто чай, а очень хороший чай. Не те дешевые опилки, сбываемые барыгами на толкучке. — Нравится чаек? — заботливо осведомился хозяин заведения и, дождавшись моего кивка, спросил: — За тушу что возьмешь? Есть талоны на еду, есть паханские. — А напополам можно? — с надеждой спросил я, прикидывая будущие траты. — Часть паханскими, остальное талонами. — Конечно можно, дорогой, — сверкнул зубами Саид. — Как хочешь, так и сделаем. Лена! Сбегай на кухню и скажи, чтобы поторопились там! А то человека ждать заставляем! И деньги сразу сюда — половина наличными, остальное талонами! Официантка понятливо кивнула и умчалась к превращенной в кухню кинооператорской. — Спасибо, Саид Юрьевич, — вновь поблагодарил я. Саид отмахнулся — мелочи, мол, не стоящие внимания, — и, подавшись вперед, сказал: — Битум, тебя ноги кормят. Округу как свои пять пальцев знаешь. Не зря тебя лучшим охотником кличут. — Да что вы, Саид Юрьевич, обычный охотник, — засмущался я, чувствуя, как по позвоночнику начинают бегать противные мурашки. Меня редко хвалят. А если уж и скажут что хорошее про меня, то только когда требуется что-то, когда нужен я. — Не прибедняйся, — отмахнулся собеседник и, впившись в меня пытливыми глазами, спросил: — Чужаков видел? — Кого? — абсолютно искренне ответил я. Видел я только одного чужака — мертвого. — Чужаков. Прибыли под утро. На армейском грузовике. Тринадцать рыл в камуфляже, и все с огнестрелами. Калаши, ПМ, у некоторых гранаты на разгрузке болтаются. Не успел повстречаться? — Нет, — развел я руками. — Да и когда мне успеть, я же с рассветом в пустыню умотал. Сами же говорите — меня ноги кормят. Вот повезло сегодня: ушана добыл. — Ну да, ну да, — покивал Саид. — Еще успеешь увидеть: похоже, они в город надолго. Мой тебе совет — поосторожней с ними, уж больно они резкие. Чуть что не так — сразу стволами в морду тычут. А утром стычка была: чужаки что-то с кем-то не поделили, и до стрельбы дело дошло. Что да как, толком никто не знает, но вот ведь что интересно — было тринадцать жирных кабанов, а осталось только двенадцать. Один исчез, как сквозь землю провалился. Такая вот история непонятная… — задумчиво протянул Саид и неожиданно выплюнул: — А ты не натыкался на труп здоровенного мужика, прикинутого по последней военной моде? А, Битум? С дырами от пуль на камуфляже новехоньком? — На труп? — состряпал я невинную физиономию. — Да вы что, Саид Юрьевич. Откуда такая удача простому бродяге? Случись наткнуться — я прямиком на толкучку побег бы: один только камуфляж бешеных бабок стоит. А вы говорите, что при них еще и огнестрелы имеются! Вот повезет кому-то! — И не говори, — поддакнул Саид. — Лады, в общем, расклад такой — если узнаешь что про труп, то не забудь и мне на ухо шепнуть. В долгу не останусь, отблагодарю как следует, от души и с пониманием. Ты знаешь — я не скуп. — Да что вы, Саид Юрьевич, — замахал я руками. — Какая еще благодарность? Мы с вами столько лет дело имеем. Если что замечу — вы первый узнаете. — Добро, — удовлетворенно кивнул Саид. — И последнее. Прошли слухи, что чужаки ищут проводника. Местность здесь тяжелая — не заметят, как заплутают. А ты у нас охотник бывалый, все холмы и ущелья знаешь. Могут и к тебе обратиться с предложением. Понимаешь, о чем я толкую? — Понимаю. Если обратятся — пошлю куда подальше. — Не понимаешь! — насупился Саид. — Если обратятся, то для виду поломаешься, поторгуешься, а потом согласишься. Ну и мне маякнешь при первой возможности. При первой же! Теперь понял? — А?! — опешил я. — Саид Юрьевич, да зачем мне такие проблемы? Я в эти дела влезать не хочу. — К тебе, скорей всего, и не подойдут. Сейчас их главный у Бессадулина в офисе засел. А у того своих охотников хватает. Это я тебе на всякий случай говорю. И помни, Битум: это не я тебя прошу, а сам Пахан просит. Учти! — Понял, — кивнул я, стараясь собрать расползающиеся как тараканы мысли. — А вот и твои деньги. — Саид принял из рук подошедшего Гугнивого небольшой матерчатый сверток и положил на край стола рядом со мной. — Деньги за мясо и… как говорили раньше, небольшой бонус. Даже не думай отказываться — обижусь. Прижав правую руку к сердцу, я взял сверток и не глядя сунул во внутренний карман куртки, одновременно поднимаясь на ноги. — Большое спасибо, Саид Юрьевич. Не забуду. — Вот-вот, не забудь, — осклабился тот, пожимая мне руку. — Забегай, если что. Беспрестанно кивая, я торопливо зашагал к выходу и опомнился уже на улице, когда за моей спиной сухо лязгнула дверь. В гудящей голове лишь две мысли: «Господи… что за хрень творится?» и «Во что я вляпался?» Задумался настолько, что до ворот толкучки дошагал на полном автомате. Охранники уже сменились, но лишних вопросов задавать не стали. Осведомились лишь, продавать или покупать собираюсь, и больше задерживать не стали. Толкучка начиналась сразу за воротами, но торговали тут полным хламом. Прилавками служили расстеленные прямо на земле тряпки, на них и вываливалась бесформенная груда барахла, выковырянного из-под руин и завалов песка. Но очень редко все же появлялось что-то стоящее. Один из ножей я нашел именно здесь и купил за смешную цену. Поэтому, пока шагал мимо, глаза привычно шарили по рядам товара, но ничего ценного и полезного я не видел. Чудом уцелевшие стеклянные банки из-под маринада, жестяные крышки к ним же, рваные книги и журналы, кипы фотографий, детали от каких-то ржавых механизмов и приборов. Сами торговцы были под стать товару. Большей частью продавцы — согнутые годами старушки, мрачные бородатые деды и инвалиды. Жили тем, что по дешевке продавали самые разные мелочи, накопанные в руинах. Хватило на бутылку мутной нефильтрованной воды и пару полосок тяжело попахивающего мяса — и ладно. День прожит не зря. Серьезные торговцы располагались в самом ТЦ — во внутреннем дворе и уцелевших павильонах. Но и аренда там гораздо выше. Бессадулин своей выгоды не упустит никогда и жирных барыг имеет по полной программе. А тем деваться некуда: в городе нет более безопасного места для торговли. Тут и вооруженные охранники, и какой-никакой фейс-контроль на входе. Это только дураку в голову придет, что охранники на входе лишь для виду стоят. Отнюдь. Там мужики тертые, глазастые. Опять же если за аренду платишь, то и ночевать здесь разрешено. Территория регулярно убирается от мусора, туалеты вовремя вычерпываются и засыпаются негашеной известью. Попробуешь отлить по-быстрому на стенку какую за углом — мигом сграбастают, посмотрят, кто ты из себя, а затем и наказание вынесут. Если кто попроще — при всех в лужу собственной мочи хлебалом потычут, затем пара десятков пинков по разным чувствительным частям тела — и свободен, можешь ползти куда хочешь. Если же кто побогаче и посерьезней на мочевой пузырь слаб оказался, того на деньги или часть товара наказывают. Столь же жесткие правила насчет сгнившей еды. Так что торговцы хоть и ворчали для блезиру, но платили всегда вовремя. Не задерживали. Иначе сразу за воротами окажешься. У входа в здание ТЦ еще один пост, на этот раз посерьезней — четыре здоровых рыла с выставленными напоказ пистолетами на поясах из кожи варана. Но мой завидущий взгляд прилип к серым кожаным жилеткам. У варанов на спине шкура настолько плотная, что нож ее, считай, и не берет. Я давно подумывал себе такую вот жилетку завести, но возможности не позволяли. Дорого больно. Одна надежда набрести на издохшего варана и по-быстрому содрать шкуру. Размечтался… Вараны живут долго и живучие немыслимо, им все нипочем. Опять же лишнее внимание привлекать не хочется — сразу всем интересно станет, откуда у бродяги такие деньги водятся. Не, на фиг. Перебьюсь как-нибудь. Кивнув охранникам, я прошел внутрь и окунулся в полумрак большого здания, пропитанный самыми разнообразными запахами и гудящий голосами. Вот она, настоящая толкучка. Сердце города. Длинные ряды прилавков, заполненные различным товаром. Глаза разбегаются. Тут продавалось и покупалось все, о чем можно только мечтать. Лежащий во внутреннем кармане сверток с деньгами приятно грел сердце, а руки так и чесались поскорей их потратить. В голове жалобно заныл голосок, сетующий на уже разваливающиеся боты, рваные джинсы, а про брезентовую куртку и говорить нечего — заплаты ставить негде. Другой голосок сварливо напомнил, что надо думать о следующей зиме, когда охотиться невозможно, а кушать хочется все так же и даже чуть больше. В этом случае внутренний голос был прав. В прошлом году дела шли неважно, и минувшую зиму я пережил с трудом. Не то чтобы умирал с голоду, но и не жировал. Да и зима на редкость холодной, снежной и долгой оказалась. Хорошо, что успел запастись саксаулом и углем, почти не экономил на обогреве. Тут меня толкнули, и я выпал из воспоминаний, обнаружив, что стою посреди прохода, а вокруг меня течет людской поток. Мысленно выругав и себя, и внутренний голос, развернулся и потопал в противоположную сторону. Туда, откуда тянуло запахом жареного мяса. Решительно прошел мимо небольшой закусочной с несколькими грязными столиками напротив раздаточного окошка. Почти бегом миновал мясные прилавки, где роились сотни жирных зеленых мух, слетевшихся на запах прикрытого грязными тряпками мяса. Добравшись до конца прохода, свернул в сторону и остановился перед небольшим металлическим столиком, за коим восседал мой старый знакомый Мурат. Что характерно, он в буквальном смысле слова сидел на деньгах — в роли кресла выступал здоровенный металлический ящик с товаром и деньгами. Увидев меня, Мурат неподдельно обрадовался и, всплеснув руками, затараторил: — Ай-ай-ай! Какой гость пожаловал! Ай, Битум-джим! Совсем забыл про старика! — Здрасте, — поприветствовал я старого турка. Мурат происходил из ташкентских турок, что осели в Узбекистане еще в шестидесятых годах прошлого века и потихоньку расползлись по всей стране, смешавшись с коренными жителями. — Как ваши дела, Мурат-бей? — Твоими молитвами, дорогой, твоими молитвами! Ну, чем порадуешь старика? Есть чего? — жадно спросил Мурат, изредка покупавший ненужные мне самому находки — причудливой формы стеклянные и пластиковые бутылочки с пахучими молотыми травами, приправами и прочие подобные штуки. Сам я в еде особой привередливостью не страдал — была бы соль, и ладно. Ну, перец иногда. — Сегодня ничего нет, — огорченно развел я руками. — Я покупать пришел, а не продавать. — Покупать? — Брови Мурата удивленно взлетели вверх. — Вай-вай, мир перевернулся! Чтобы Битум-джим решил потратиться! Пусть будет благословен Аллах, пославший тебя ко мне! — Кхм, — смущенно откашлялся я и неуверенно спросил: — Мурат-бей, а кофе есть? — Конечно есть, дорогой! Для тебя все что угодно есть! Тебе какой? — Тот, что я у вас в прошлый раз брал, — напомнил я. — Порошковый, растворимый. Ну, что подешевле. — Есть, как не быть. Самый ходовой товар, не залеживается, — закивал продавец. — Сколько возьмешь? — А почем он сейчас? — Цена та же, Битум-джим: за чайную ложку с горкой беру не меньше десятки паханскими. Но тебе за девять уступлю по старой дружбе. — А может, и до восьми скинете, по старой-то дружбе? — попытался я поторговаться. — Дружба дружбой, а зарабатывать все же надо, — философски ответил Мурат, потирая ладони. — Девять! — Ладно, — сдался я. — Возьму по девять. — Сколько берешь? — осведомился турок, вставая с ящика и приоткрывая крышку. — Три… нет, пять ложек! — решился я, на ощупь доставая из свертка купюры. — Вай-вай, никак разбогател? — Да где там, — вздохнул я, кладя на стол стопку замызганных бумажек. — Ушана сегодня завалил да продал на мясо. — Понятно, — кивнул Мурат, проворно пересыпая бурый порошок из мутной стеклянной банки в целлофановый пакетик. — Мурат-бей! В вашей ложке горкой и не пахнет! — поспешно завопил я. — Добавьте чуток! Имейте совесть! Ворча себе под нос, старый турок неохотно добавил в пакет еще несколько крупинок кофе и решительно закрутил крышку банки. — Вот! Пять ложек с горкой! — Мне в ладонь впихнули свернутый пакетик, деньги бесследно исчезли со стола, крышка ящика со стуком опустилась и заскрипела под весом усевшегося хозяина. Бережно спрятав крошечный пакетик с драгоценным кофе в нагрудный карман, я попрощался с потерявшим ко мне интерес Муратом и направил стопы к внутреннему двору ТЦ. Там, среди многочисленных прилавков, складов и палаток, находились мастерские, принадлежавшие хозяину торгового центра Бессадулину. А главным там поставлен дядя Андрей. После Тимофеича он был вторым человеком, кому я мог доверить пару секретов, не боясь, что на следующий день об этом узнает весь город до последнего мута. А мне срочно требовалось посоветоваться и выговориться. Ох попал ты, Битум, ох попал в самое пекло. Змеей-стрелкой проскользнув через внутренний двор, я проворно завилял меж плотно стоящих сарайчиков, будочек и палаток, направляясь в дальний угол, где мелькали всполохи электросварки. Завернул за угол и вышел на обширную бетонную площадку, обычно пустующую. Но не в этот раз. Сейчас немалую часть площадки заняла туша огромного металлического монстра, поразившего меня до глубины души. Да, в недавнем разговоре хозяин шашлычной упомянул об армейском грузовике, на коем явились чужаки, но если эта штука когда-то и была грузовиком, то довольно давно и до того, как над ним поработали очень умелые руки. В нашем городке машин не то чтобы много, но редкостью они точно не были. Большей частью это переоборудованные автобусные развалюхи ПАЗ, ЛАЗ, несколько ушатанных ЗиЛов и неповоротливых КрАЗов-водовозов. С визгом и истошным криком: «Вай дод шайтан!» — от проезжающих машин мы не отпрыгивали. Лично я дважды удостоился чести прокатиться в кузове грузовика, когда с бригадой охотников ездил за сайгачьим мясом, и заслуженно гордился сим немалым достижением. Опять же у меня в берлоге лежала целая стопка бережно сохраняемых журналов — по ним в свое время Тимофеич учил меня читать, и я успел достаточно насмотреться на многочисленные фото блестящих автомашин довоенной эпохи. Но подобную машину я видел впервые. Она внушала страх и уважение одним своим видом и больше всего походила на готовящегося к прыжку огромного варана. Приземистая, с шестью мощными широкими колесами. Кузов обшит металлическими пластинами, ветровое стекло забрано броневым листом с двумя узкими смотровыми щелями. Чуть позади кабины виднелось хищное дуло крупнокалиберного пулемета. Фары забраны железной мелкоячеистой сеткой. Но сильнее всего меня поразил бампер — изогнутые дугой стальные трубы, утыканные многочисленными шипами. Издали казалось, что неведомое чудовище оскалило клыкастую пасть. Пятнистая песчаная окраска только усугубляла схожесть с огромной пустынной тварью. — Видок тот еще, да? — понимающе произнес подошедший охранник. — Будто ящер здоровенный, мать его! — Ага, — машинально кивнул я. — Тоже так подумал — как есть ящер. — Вот и вали отсюда, пока я тебя этой твари не скормил! — рыкнул охранник, сменяя тон на лениво-угрожающий. — А? — не въехал я сразу. — Свалил отсюда, говорю! — рассерженно рыкнул черноволосый крепыш, опуская руку на кобуру с огнестрелом. — Ну?! Сегодня мастерские на заказ закрыты. Если есть дело — приходи через пару дней, не раньше. — Понял, командир, все понял, — торопливо ответил я и, отступив на шаг назад, в примиряющем жесте поднял раскрытые ладони. — Чего злишься-то? Я же просто смотрю. — Да вы задолбали уже своими погляделками и оханьями! А если пропадет, неровен час, что, в ответе я окажусь! — Нет проблем. Надо уйти — я уйду. Лишних неприятностей мне не надо. — Вот и иди себе, — успокаиваясь, фыркнул охранник, к моему облегчению, убирая руку от оружия. Кто знает этого мужика. Вдруг пальнет в живот? Такого ранения я боялся больше всего. Хотя нет, не пальнет — за впустую потраченный патрон Бессадулин по головке не погладит. Но кулаком в морду сунуть — за милое дело. А оно мне надо? Сдав на несколько шагов назад, я выждал пару минут и вновь окликнул отошедшего охранника: — Уважаемый. Я вообще-то в мастерские шел к Андрею Палычу. — Сказано же, что нельзя туда, — лениво процедил сквозь зубы мужик. — Приходи через пару деньков, когда весь шухер уляжется. Высказавшись, он отвернулся и уставился на стену, показывая, что разговор окончен. Вот ведь невезуха! А я так надеялся поговорить с Палычем! Вздохнув, я понуро зашагал прочь. Если мастерские загружены работой, то Палыч все равно не сможет выкроить для меня время — старший мастер как-никак. Зайду через пару деньков, а пока, раз уж пришел на толкучку, прошвырнусь по прилавкам и чем-нибудь перекушу. Хоть я и намеревался пообедать в шашлычной, но после разговора с Саидом позабыл обо всем. Ушел голодным и в близком к паническому страху состоянии. А сейчас меня немного отпустило, и желудок тотчас напомнил о себе недовольным урчанием. Выбор я остановил на одной из бесконечной череды закусочных и устало плюхнулся на протертое кресло, некогда бывшее водительским сиденьем. В качестве стола выступала приплющенная крыша от той же машины, срезанная вместе с боковыми стойками, превратившимися в ножки. Выглядывающему из раздаточного окна хозяину я показал два пальца. Понятливо кивнув, он засуетился у тандыра, раздувая притухшие угли. Помощник в небрежно накинутом поверх куртки замызганном фартуке скрылся за столом и, когда появился вновь, держал в руках подозрительно выглядевший кус белесого мяса. — Ящерица? — негромко осведомился я, демонстративно принюхиваясь. — Агама, — ответил помощник, ловко отрезая от куска два солидных ломтя мяса. — Вчера купили. Почти свежак. Молодая совсем — килограмма в четыре весом, не больше. Мягонькая. — Ну да, — фыркнул я, не скрывая недоверия. — Прожарьте хорошенько и специй не жалейте. Особенно жгучего перца. — Сделаем, — скупо кивнул повар, щуря заслезившиеся от дыма глаза. — Будет тебе самый настоящий тандыр-кебаб, дорогой. Пальчики оближешь! Что пить будешь? — А что есть? — осведомился я. — Айран есть, — начал загибать он пальцы. — Самогончик есть, вино абрикосовое и яблочное — сам делал! Есть настойка крепкая с грибочками — стаканчик примешь, и жизнь сразу легче покажется. — Настойки точно не надо. Самогон теплый, да? — предположил я и, дождавшись утвердительного кивка, принял решение: — Тогда стакан айрана и пару полуторалитровых баклажек вина. Абрикосового. В айран соли побольше бухни. Про хлеб и овощи я спрашивать не стал. Они, может, и есть, но стоят столько, что никаких денег не хватит. Если и гулять, то в меру. Хватит с меня мяса и вина. Уже праздник, учитывая, что моя обычная еда состоит из слегка солоноватого вяленого мяса, мутной артезианской воды и скудной подножной растительности. Как у каждого здешнего жителя, у меня в мозгу всегда жило воспоминание о суровой снежной зиме, что длилась пять, а то и шесть невыносимо долгих месяцев. Зимой нельзя было охотиться — хладнокровные рептилии и большая часть теплокровных забирались в глубокие норы и впадали в спячку до весны. Остальные животные уходили в более теплые и богатые кормом места, мигрируя на сотни километров. Людям оставалось рассчитывать только на заблаговременно сделанные запасы еды, экономить на каждом волоконце мяса и молиться, чтобы провизии хватило до весны. Особенно тяжело приходилось таким, как я, одиночкам. В стае всегда легче выжить, особенно женщинам, старикам, детям и ущербным. В одном из полуразрушенных микрорайонов существовала настоящая коммуна из инвалидов и стариков, выживающих совместными усилиями. Кто покрепче — копался в каменных завалах, беспомощные инвалиды торговали найденными вещами на толкучке, остальные старательно возделывали крохотные огородики, выращивая неприхотливую к поливу зелень. И ничего — выживали. Жили хоть и небогато, но от голода не умирали. Тем более что Пахан и Бессадулин показали в этом вопросе редкое единодушие, взяв стариков под защиту, объявив их неприкасаемыми и пообещав жестоко расправиться с любым, кто рискнет их обидеть. — Держи, дорогой. Приятного аппетита. — Помощник повара плюхнул на стол треснутую пластиковую тарелку с мясом, присыпанным щепотью мелко-мелко нарубленного укропа. Рядышком поставил две полуторалитровые пластиковые баклажки с вином и стакан с мутно-белым айраном. Каких-либо столовых приборов не прилагалось. Нож у каждого свой, да и ложка всегда имелась. Поваренок небрежно обмахнул грязной тряпкой столешницу и замер в шаге от меня, с недвусмысленным выражением на лице. — Сколько? — буркнул я, нащупывая сверток с деньгами. — Девять паханскими или двенадцать талонов за все, — ответил повар, высунув голову из кухонного окна. — Десять талонами в самый раз будет, — твердо произнес я, протягивая деньги помощнику. — Ты меня никак за неместного принял? Я цены знаю. — Хорошо, дорогой, — со скрипом согласился повар, вновь скрываясь на кухне. Там же исчез помощник, и я остался один на один с тарелкой жареного мяса и бутылкой сладко-кислого вина. Вот он, праздник… Вытащив нож, отрезал смачный кусок и, целиком запихав его в рот, с наслаждением заработал челюстями, заливая горло мясным соком. Хорошо! Мясо оказалось на удивление вкусным, в меру острым и хорошо прожаренным со всех сторон. Если и вино будет столь же хорошим, то сегодня жизнь точно удалась. — Приятного аппетита, Битум-джан! — послышался тонкий заискивающий голосок. Недовольно оторвавшись от обеда, я поднял голову и увидел Саху Сказочника — местного бродяжку, неотлучно крутящегося на толкучке и здесь же живущего. Изборожденное глубокими морщинами лицо, редкие седые волосы, выбивающиеся из-под засаленной кепки, и бесформенное одеяние, усеянное разноцветными заплатками. Я знал Саху всю жизнь, и за прошедшие годы его облик ничуть не изменился. Разве что на одежке добавилось заплат и появилась суковатая палка-трость. Никто не знал, сколько ему лет, какой он национальности. Саха свободно разговаривал на русском, узбекском, казахском и, по слухам, даже китайском языках. Причем без малейшего акцента. Знал уйму историй, сказок, всегда обладал какой-либо информацией и был готов поделиться ею за небольшую подачку. Подойти к столу Саха не решился и лишь жадно поглядывал на мясо и вино. Особенно на баклажку с вином — бродяга никогда не отказывался от выпивки. Как про него с непривычной теплотой в голосе говаривал Тимофеич, «тот еще алкаш, советской закалки». Тимофеич же порой покупал и наливал Сахе сто, а то и двести грамм самогона. Для разогрева души, смеялся он. — Спасибо, — сухо кивнул я Сахе и вновь склонился над тарелкой, показывая, что не намерен продолжать беседу. — Слухами базар полнится, слухами базар живет, — пропел Саха, не двигаясь с места. — Кто-то продает, иной покупает, третий на руку нечист. Угости старика пиалой винца — и услышишь поучительную историю, добавь к вину толику мяса, чтобы поддержать угасающие силы рассказчика, и узнаешь немало интересного. — Я не торговец, Саха, — пробурчал я, пережевывая очередной кусок мяса. — Неинтересно. Иди своей дорогой. — Чертова дюжина чужаков появилась на горизонте и с размаху нырнула в наш омут, изрядно замутив прозрачную воду и пробудив спящих щук, — торопливо выпалил Саха, и следующий кусок мяса завис в воздухе, не добравшись до моего рта. — Чужаки? — медленно переспросил я. — Знаешь чего о них? — Слухи словно вода — просачиваются сквозь каждую щель, и если редкие капли упадут на плодородную почву, то росток знания не замедлит проклюнуться и вырасти в стройное дерево мудрости и всеведения… Но чтобы росток не зачах, а рот рассказчика не пересох, их надо обильно полить из кувшина твоей щедрости, друг мой Битум-джан. И вот тогда… — Саха! Говори нормально! — рыкнул я, не выдержав потока бреда. — Тринадцать чужаков прибыли в город, — совсем другим голосом поведал бродяга, делая небольшой шажок вперед. — На большом армейском грузовике. Если угостишь куском мяса и глотком вина, расскажу остальное. Что скажешь? Не слишком большая цена за горячую информацию? — Горячую? — хмыкнул я. — Саха, очнись. Про чужаков уже весь город знает. А грузовик я и сам видел, знаю и про огнестрелы. — Рано утром была перестрелка, — осторожно добавил Саха, с надеждой поглядывая на меня подслеповатыми глазками. — Сильно стреляли. Ребятня несколько пригоршней гильз насобирала… опередили меня, гаденыши пронырливые, обогнали старика немощного… — Вот сейчас чуток теплом потянуло, — сказал я и указал на рваное сиденье напротив. — Садись. Обрадованный Саха поспешил плюхнуться на предложенное место, потянулся было грязными пальцами к мясу, но я быстро пресек поползновения, отодвинув тарелку в сторону. — Ну-ну. — Я укоризненно покачал головой. — Так дела не делаются. Сначала убеди меня, что твои россказни стоят куска мяса и пары стаканов вина. — А не обманешь? А? — пытливо уставился на меня Саха, сглатывая набежавшую слюну. Потрескавшиеся губы смыкались и размыкались, напомнив мне о морщинистой черепашьей пасти. Столь же беззубой и столь же пересохшей. — Сегодня ты второй, кто меня об этом спрашивает, — усмехнулся я, неспешно отрезая небольшой ломтик мяса. — Ты говорил о перестрелке? — Да-да, о перестрелке, — пробормотал бродяга, не отрывая жадного взора от моих мерно работающих челюстей. — Знатно постреляли. — Продолжай, — поощрил я рассказчика. — Ладно, — решился Саха. — Слушай. За трилистниками, что в окраинном бывшем новом микрорайоне, пришлые чужаки схлестнулись с кем-то из наших. С кем конкретно — неясно, но поговаривают, что это были люди Пахана. Мол, обозлился он, что Бессадулин за его спиной договорился с чужаками. Чем закончилась стрельба, никто толком не знает, а кто знает, тот молчит. Одно известно точно — пришлых было тринадцать, а осталась только дюжина. Один исчез. Как под землю провалился. Бойцы Бессадулина весь город перетрясли, в каждый подвал заглянули, но так чужака и не нашли. Только следы крови на песке. — Перестрелка была в бывшем новом микрорайоне? В том, что с тремя домами-трилистниками? Уверен? — удивленно переспросил я. Было чему удивиться — я наткнулся на труп во втором районе, а это, считай, другой конец города. Городок у нас маленький, но и здоровому человеку понадобится самое малое пара часов, чтобы преодолеть такое расстояние, через все руины и завалы. Прямого пути не существовало — только в обход и только если знаешь местность. Заплутать не заплутаешь, конечно, но времени потеряешь будь здоров. Ну ладно — час. За час можно успеть, если знаешь дорогу как пять пальцев. Если здоров и не истекаешь кровью. Как мог тяжело раненный чужой человек преодолеть путь в два с лишним километра через руины обрушившихся зданий и песчаные барханы? Он должен был умереть, не преодолев и трети дороги. — Ты точно уверен, Саха? — Уверен, Битум-джан, — довольно закивал плешивый Саха, проворно подтаскивая к себе тарелку с подостывшим мясом. — А что? — Да нет, ничего, — внешне безразлично хмыкнул я. — Просто странно это все. Что они в том районе потеряли? Там же один хлам… Но не мое это дело. Про чужаков понятно, чего еще интересного поведаешь? — спросил я, сделав вид, что собираюсь забрать у плешивого информатора мясо. — Еще? Битум, побойся Аллаха милосердного! — возопил Саха, вцепившись в тарелку обеими руками. — И так все как на духу рассказал! — С чего бы это мне бояться гнева Аллаха? — с недоумением спросил я. — Да я прямо как истинный правоверный живу — скармливаю с трудом заработанное мясо всяким обманщикам! Мясо отдай! — Стой, Битум! Стой! Слушай! Пахан пообещал награду за пропавшего чужака — живого или мертвого. Солидный куш пообещал! Ни много ни мало — огнестрел «Макаров» и пять патронов к нему! Или другим товаром одарит — чего пожелаешь, то и получишь! Слово дал! — Прямо сам Пахан слово дал? — не поверил я. — Клянусь! — торжественно зачавкал Саха, едва не подавившись плохо прожеванным мясом. — Вот счастье кому-то подвалит! А? — Это точно, — поторопился я согласиться. — Настоящий огнестрел! Да еще и с патронами! «Тоже мне счастье! — мысленно фыркнул я, вспоминая о содержимом пузатого рюкзака, что спрятан в укромном месте моей берлоги. — Там один только камуфляж на „Макаров“ обменять можно!» — Эх… я бы дурью взял! — с глубоким вздохом признался плешивый и вознамерился цапнуть баклажку с вином. — Вот бы я закинулся на недельку! — Э-э! Ты не балуй! Хватит с тебя и мяса! — буркнул я, отодвигая пластиковые бутыли подальше от загребущих ручонок Сахи. — Битум! Братан, душа горит! — Пожары водой и песком тушить надо! — остался я непреклонным. — Это же вино! Ты его как воду выхлебаешь и не заметишь! Слушай! Хочешь, я тебе паханских грамм так на сто пятьдесят водочки отслюнявлю? А? — На триста грамм! — поспешно выпалил Саха и с подозрением спросил: — А что делать надо? — Да там и делать ничего не надо, — успокоил я рыночного бродяжку. — Делов-то как раз на двести грамм. — Двести пятьдесят водочки — и сделаю все в лучшем виде, ты же меня знаешь! Давай бабки! — Угу, — согласился я. — Тебя хорошо знаю. Поэтому сначала дело, а потом уже бабки и водочка. — Так чего делать-то надо? Оглядевшись по сторонам и убедившись, что нас никто не слышит, я наклонился поближе к немытому уху Сахи и вполголоса начал его инструктировать. Заняло все не больше трех минут — благо дело и правда простое. — Все понял? — уточнил я, доставая из кармана черный целлофановый пакет и пряча в него вино. — А ежели он все же пальнет? — с опаской осведомился Саха, печальным взглядом провожая емкости с вином. — Ведь может, гнида такая! В ногу аль в задницу как шмальнет из пистоля! — Не шмальнет! У них каждый патрон на счету, — отмахнулся я. — Станет он на тебя патроны тратить! Тебя же вся барахолка знает! Самое главное — бежать не вздумай, и все обойдется. Понял? Не беги! — Да понял я, понял, — пробурчал Саха. — Может, грамм сто сейчас опрокинуть, а? Для храбрости! — Нет уж, — фыркнул я, вставая и обращаясь к выглядывающему из раздаточного окна повару: — Уважаемый! Ты говорил, что самогон есть? — Есть, дорогой! Такой самогон не у каждого найдешь! Прозрачный, как слеза моей мамы! Крепкий, как кулак моего отца, жгучий, как… — Ладно, ладно, верю, — поспешно замахал я руками и достал из внутреннего кармана несколько купюр. — Возьми, здесь на двести пятьдесят грамм. Нальешь вот ему. — Я указал на скромно переминающегося Саху. — Он прибежит минут так через десять — и ты сразу ему налей. Лады? — Сделаем! — кивнул хозяин, проворно пряча деньги. — Двести пятьдесят самогончику. — Лучше настоечки! Которая с грибами! — робко прошелестел у меня над ухом голосок Сахи. — И дороже-то на копеечку, а такая душевная вещь! Такая душевная вещь! — Черт с тобой, — со скрипом согласился я и дал чайханщику еще одну бумажку. — Двести пятьдесят настойки с грибами. Ну, пошли, приманка! Готовь задницу к операции с кодовым названием «пинок отвлеченья»!

 

План сработал на все сто. Мающийся на солнцепеке охранник и без того был на грани кипения — в прямом и в переносном смысле, — а тут еще вонючий бродяга Саха вконец оборзел! Выбежал, скотина, из-за угла сарая и, не глядя по сторонам, с оханьями и покряхтываниями стянул штаны, сверкнув голым задом, опустился на корточки у стены и в экстазе закатил глаза. Я наблюдал за представлением из укрытия, спрятавшись за уткнувшейся в землю ржавой кабиной КамАЗа. Но и для меня, придумавшего все действо злодея, было полной неожиданностью ощутить появившийся в воздухе неприятный запах. Господи… вот же дебил, а! — Ох! Что же ты сожрал-то такое? — еле слышно прошептал, прикрывая нос. — Идиот! Зачем по-настоящему-то гадить? Сделал бы вид… Ой, дурак… смерти ищет… Тут-то до опешившего от такой наглости охранника дошло, что это не привидевшийся ему глюк и что на самом деле в трех шагах от него испражняются, пачкая чисто выметенный бетон… — Ур-род! Че творишь? — раненым медведем взревел мужик, хлопая ладонью по торчащей из кобуры рукояти пистолета. — Я тебя сейчас эту кучу сожрать заставлю! Услышав окрик, Саха вздрогнул и, мастерски состряпав на лице гримасу удивления, напряженным голосом выдавил: — О-о-ох, привет начал-льника! О-ох! Слюшай, бумашка нету, а? Савсем немношко, а? От ярости потеряв дар речи, охранник зашипел, как пробитая штыком автомобильная шина, и с удвоенной силой задергал рукоять застрявшего в кобуре пистолета — с моей позиции мне было прекрасно видно, что удерживающий оружие ремешок застегнут. И, похоже, только поэтому вконец ополоумевший рыночный бродяга еще оставался в живых. — Беги, дурак, беги! — занервничал я, видя искаженное лицо разъяренного мужика. — Беги, Саха! Пристрелит же! Будто услышав мои слова, Саха стер с лица заискивающую улыбочку и, явно пытаясь выправить ситуацию, заблеял: — Ай, дарагой! Зачем так нервничать, да? Я и без бумашка справлюсь! — Молись, коз-зел! Щас я тебя убивать буду, — зловеще пообещал охранник, к моему несказанному облегчению убирая руку с кобуры и сжимая ладонь в увесистый кулак. По достоинству оценив внушительный размер кулака, Саха за долю секунды подтянул рваные штаны, вжал плешивую голову в плечи и что есть сил рванул к выходу из внутреннего двора, под аккомпанемент заполошных криков охранника: — С-стой! Стой, гнида! Куда рванул?! — куда менее агрессивным голосом завопил сторож металлического монстра, рискнувший удалиться от поста не больше чем на десяток шагов. — Ладно! Не трону! Мамой клянусь! Только кучу свою убери! Са-а-аха! Я же найду тебя на базаре! На куски порву! К тому времени я благополучно оказался за спиной надрывающегося мужика и галопом промчался к заветной двери мастерской. К счастью, дверь оказалась не заперта. Влетев внутрь, я мгновенно метнулся в сторону от косяка и прижался спиной к стене. Все. Получилось. Теперь можно уже не дергаться — мастерские ТЦ знамениты на весь город, равно как и главный мастер дядя Андрей, к чьему мнению прислушивался сам Бессадулин. Впрочем, «дядей» называл его только я, да и то когда рядом не было посторонних ушей, а на людях величал, как положено, по имени-отчеству — Андрей Палыч, со всем уважением, так сказать. А иначе никак. Он главный мастер, а я охотник с окраин. Переведя дыхание, я отлип от стены и, не обращая внимания на удивленно выпученные глаза мальчишки-подметальщика, осведомился: — Андрей Палыч у себя? — У себя, — несколько заторможенно кивнул паренек. — А… — А я к нему, — буркнул я, с досадой оглядывая порванную штанину джинсов: зацепился за моток колючей проволоки, что лежал у двери. — Провожать не надо, дорогу знаю. Дядя Андрей и правда оказался у себя — в небольшом кабинете, часто служившем и спальней: в углу стояла накрытая серым верблюжьим одеялом раскладушка. Дверь была открыта нараспашку, но я остановился на пороге и пару раз стукнул костяшками пальцев по дверному косяку. Услышав стук, Палыч недовольно вскинул голову от бумаг и хотел было рявкнуть, но увидел меня и расплылся в доброй улыбке. — Битум! Давай заходи, бродяга! Чего в дверях стоишь как неродной? — Здравствуйте, дядя Андрей, — поздоровался я и шагнул вперед. Мы не виделись месяца два, но Палыч совсем не изменился — уже сильно немолодой, но еще крепкий и широкоплечий мужик с изборожденным морщинами лицом и твердым подбородком. Бицепсами похвалиться он не мог, но запястья поражали толщиной. Рабочий человек. Крепко пожав руку, Палыч хлопнул меня по плечу и прогудел: — Рад тебя видеть! — И тут же попенял: — А видимся нечасто! Совсем старика забыл! — Дел невпроворот, дядя Андрей, — сокрушенно развел я руками. — Сами же знаете — весна. Я каждый день в пустыне пропадаю — грибы собираю, капусту заячью, луковицы тюльпанов и подснежников. — Понимаю, — кивнул Палыч. — Да ты садись, в ногах правды нет. Сейчас чайник велю принести, чайку похлебаем. — Я сегодня разбогател нежданно, — скромно признался я, выкладывая на стол пакетик с порошковым кофе. — Ушана завалил в трех шагах от города. Видать, от весны ошалел ящер и забрел куда не след. Вот купил чуток кофе. — Кофе! — словно ужаленный, подскочил Палыч. — Что же ты молчишь! Мишка! Ми-иш-шка! Куда запропастился? Видя такой энтузиазм, я только хмыкнул: Палыч обожал кофе. Тащился и перся от него, как тащится наркоман от порции дурман-травы. Кофе черный, кофе с молоком, кофе с солью и перцем… дядя Андрей знал уйму рецептов, всегда выискивал новые и бережно записывал их в отдельную тетрадку. Собирал разноцветные кофейные банки с этикетками, где красовались названия давно канувших в лету компаний. Будь его воля, он пил бы кофе беспрестанно, да только стоил он недешево и поэтому применить рецепты на практике удавалось редко — как-никак у Палыча семья. Жена и две дочки на выданье. Тут уже не до кофе, хотя получал он как главный мастер немало да и прочие льготы регулярно капали — бесплатная вода, бесплатная квартира в семиэтажке через дорогу от ТЦ в охраняемой зоне… Но все же денег не хватало. — Здесь я, Андрей Палыч! — доложился виденный мною парнишка-подметальщик, поспешно залетая в кабинет. — Тащи кипяток, сахар! И молока — ту баклажку, что Фируза Молочница сегодня утром принесла. Да живее! Одна нога здесь — другая тут! — Лечу! — кивнул Мишка и как испарился, умчавшись выполнять поручения. — Ну-ка, ну-ка… — Палыч проворно подхватил пакетик, осторожно раскрыл, с наслаждением принюхался. — Мм… «Пеле». — Что «пеле»? — не понял я. — Плохой, что ли? — Да нет! — досадливо отмахнулся Палыч. — Марка такая довоенная была. В каждом магазине эти банки стояли шеренгами, пирамидами. Самый дешевый, дешевле, чем тот же «Нескафе Классик» или «Голд». Эх… были же времена! И что я, дурак, не запасся кофейком тогда? Эх… — Так кто же знал-то? — логично возразил я. — Мне Тимофеич говорил, что вообще ни единого намека не было. — Это точно, — кивнул дядя Андрей. — Никто ни сном ни духом. Аккурат в полтретьего дня сирены завыли, менты забегали как ошпаренные, а затем и зарево вспыхнуло — урановую шахту накрыло. Счастье, что ракета с курса сбилась и в стороне упала, — шахту самым краем зацепило, а нас и не задело, считай. Никто ничего не знает, все орут, бабки с иконами на улицы выползли, мужики по магазинам полезли — все с полок сметали. Мародерствовали… да… страшные времена были… за вшивый коробок спичек убивали… — Принес, Андрей Палыч! — Звонкий голосок прервал воспоминания старика, и Палыч этому словно бы обрадовался. — Вот и хорошо! Ставь сюда! Да! Если кто спрашивать будет — занят я! Ясно? — Ясно! — бодро отрапортовал Мишка, замялся и все же решился спросить: — А если дядька Мурат придет? Что лепешками и пирожками на разнос торгует? Заметив откровенно голодный взгляд малолетнего подмастерья, Палыч кивнул и, открыв ящик стола, достал оттуда уже початый лист талонов. — Держи! — Что, прямо на все брать? — сглотнул Мишка. — На весь лист? — Бери на весь, — махнул рукой мастер. — Вы же те еще проглоты, сомнете и не заметите. И это… пару пирожков себе отдельно отложи, перекусишь по-быстрому, а то до ужина еще далеко. — Спасибо, Андрей Палыч! — подпрыгнул мальчишка. — Спасибо! — Беги уж… Хотя погодь-ка, пострел… ты полы подмел? Мусор вытащил? — Все сделал! — Смотри у меня — я проверю! Давай беги. — Улыбаясь в усы, Палыч отпустил мальчишку и тут же принялся колдовать над укутанным рваным полотенцем чайником. — А мы с тобой кофейком побалуемся. А? — Да не, дядь Андрей, я лучше чайку выпью, — совершенно искренне ответил я. — Зеленого. — Зря! — авторитетно заявил Палыч, запуская в пакетик чайную ложку. — Кофе — это же дар богов! Как подумаю, что в той же Бразилии сейчас кофе завались просто, — так, веришь, чуть ли не плакать хочется! А заварку в шкафчике возьми, слева от двери. Ага, правильно. В банке жестяной. И чайник заварочный там же. — Не знаю, дядь Андрей, — пожал я плечами, насыпая в небольшой чайник пару щепоток заварки. — По мне, лучше чая ничего нет. — Ну, каждому свое. Уговаривать не буду — мне же больше достанется, — философски заметил Палыч. — А чего это вид у тебя смурной такой? Случилось что? — Случилось, — признался я. — Дядь Андрей, тут такое дело… В общем, наткнулся я на мертвеца. Лежал он бесхозный в подвале пустующей пятиэтажки, — ну я и обобрал его. Шмот, оружие, рюкзак — все подчистую унес. — И что? — удивленно приподнял бровь Палыч, тонкой струйкой наливая в стакан кипяток. — Все так делают. Если ты не возьмешь, то другой уж точно мимо не пройдет. В чем проблема-то? Или это ты его в мертвецы определил? А? — Да нет, — поспешно открестился я. — Он уже мертвым был, когда я на него набрел. Мертвее не бывает. — Ну и все тогда, — пожал плечами мастер. — Найденные вещи осмотри хорошенько, если приметные или помеченные есть — в сторону их отложи, а остальное смело на толкучку неси. Что хоть нашел-то? Есть стоящее? Наморщив лоб, я прилежно принялся перечислять: — Полный комплект камуфляжа песчаной расцветки. Правда, есть пара дырок от пуль, и кровью попачкан нехило. Но отстирать можно, думаю. Потом еще ботинки новехонькие, рюкзак, огнестрел, пять запасных обойм, счетчик Гейгера, нож армейский, тушенка, несколько автоматных обойм… С каждым следующим словом, брови Палыча ползли все выше, а когда я упомянул об автоматных обоймах, мастер, позабыв о кофе, подхватился с места и кинулся к двери. Убедившись, что за дверью никого нет, он плотно прикрыл ее и, уставившись на меня напряженным взглядом, просипел: — Ты кого обобрал, сынок? Не того ли чужака, что прошлой ночью запропастился куда-то? — Похоже на то, — кивнул я. — Того мужика особо не разглядывал, но если судить по прикиду и оружию — он самый. — Твою же мать! — шепотом рявкнул Палыч. — Ты не представляешь, в какое дерьмо вляпался! По самые ноздри! Его все ищут! И Бессадулин, и Пахан, и приезжие чужаки! Так… ты кому-нибудь еще о находке говорил? — Нет, — твердо ответил я, глядя в глаза дяде Андрею. — Ни единой душе. — С тела взятое надежно спрятал? — Угу. — Ты мне не угукай! Отвечай как следует! Надежно спрятал, спрашиваю? — Надежно, дядь Андрей, — отрапортовал я. — Что я, вчера родился, что ли? Сам не дурак, понимаю. Вещей никому не показывал, не предлагал купить, спрятал надежно, по дороге к схрону меня никто не видел… вроде как. — Так «вроде как» или точно никто не видел? — прицепился Палыч, почувствовав мою неуверенность в последних словах. — А? — Точно не знаю, — признался я, виновато разведя руками. — Если честно, именно поэтому и дергаюсь. Я как вещи его захапал, так будто бы сам не свой стал. Блин… и не знаю, как объяснить! Руки трясутся, сердце колотится… надо спокойно идти, не торопясь, а я рванул что есть сил… эх! — сплюнул я, злясь на самого себя. — Сглупил! Не понимаю, что на меня нашло! — Хе! — усмехнулся Палыч. — Что нашло, что нашло… Мандраж на тебя нашел, Битум! Такое часто бывает — стоит человеку солидный куш захапать, так он будто ребенок малый становится, глупить начинает… Короче, дело дрянь! Остается надеяться, что тебя никто не засек. Опять же если кто и спросит — куда это ты, мол, намедни сломя голову бежал, — всегда отбрехаться можно. Скажешь… — Да понятно, — остановил я мастера на полуслове. — Отмазаться сумею. — Вот и ладно, — удовлетворенно кивнул Палыч и, отхлебнув глоток кофе, блаженно зажмурился. — Ох… Лепота! — А? — Лепота, говорю, чурка ты необразованная! — буркнул старик. — Вещи поглубже спрячь и забудь! Года так на два! — На сколько? Дядь Андрей, а че так долго-то? — Вещи больно приметные, — досадливо прищурился Палыч. — Меня слушай и не суетись. Сейчас все злые как черти, дерганые. Чужаки весь город взбаламутили. Выждать надо, пока вся муть обратно на дно осядет. В общем, пока я тебе не скажу, пока добро не дам, вещи не трогай! Понял? — Понял, дядь Андрей. Спрячу и забуду. — То-то, — удовлетворенно кивнул мастер и вновь зашебаршил ложкой в пакетике с кофе. Палыч — он такой: пока весь кофе не выпьет, не успокоится. — Дядь Андрей, а что вообще происходит? — поинтересовался я, прихлебывая остывший чай. — Кто они вообще такие? Откуда? Я про гостей. — О! Напомнил о главном: не расспрашивай никого о чужаках! Нос любопытный и дурной не суй в эти дела — вмиг обрубят сопелку под самый корень! Живи как всегда — ходи на охоту, собирай луковицы, черепах. Я лишь безмолвно кивнул, а Палыч понизил голос и заговорщицким голосом поведал: — Русаки это. — Что, прямо оттуда? — не поверил я. — Ага. Оттуда. Прямиком из России-матушки, — многозначительно подняв палец, кивнул старик. — Эх… Как меня отправили сюда в семьдесят девятом, так здесь и остался. Видать, в песках и помру, не повидав родины. — Да ладно вам, дядя Андрей. Здесь тоже жить можно. А там что сейчас творится — одному аллаху ведомо. — Это да, — вздохнул Палыч. — Нас-то война, считай, стороной обошла, а вот Россия у многих поперек горла стояла. Боюсь и думать, что там от моей родной деревни осталось, — она от Москвы в двухстах километрах всего была. Наверняка одно пепелище выжженное и чернеет… Вот как после этого в судьбу не верить? А? Я же аккурат за год до начала кошмара ядерного на родину возвращаться собирался. По переселению. Уже и контейнер приготовили, и объявление о продаже квартиры напечатали… ан не судьба, значит… — А почему не уехали-то, дядь Андрей? — полюбопытствовал я, хотя давно знал историю наизусть. В первый раз ее услышал, когда был совсем пацаном и мы вместе с Тимофеичем приходили чаю попить. Вернее, чаи гоняли старики, а я, высунув язык, обтачивал зажатую в тисках железяку, пытаясь превратить металлический брусок в свой первый метательный нож… Давно это было… — Так из-за денег, будь они неладны! — всплеснул руками Палыч. — Я как заявление об увольнении на стол начальника кадров положил, так тот аж побурел. «Не пущу!» — кричит и кулаком об стол бьет. А я ему в ответ: «Еще как пустите! Право такое имею!» И давай мы с ним бодаться! Он меня и так обхаживает, и эдак, а я все на своем стою — не останусь, и все тут, хоть режь меня, значит! Но все же уговорил меня, черт старый, пусть земля ему будет пухом. Деньги — ведь они завсегда нужны, даже сейчас без них никуда. — Это да, — поддакнул я, нащупывая во внутреннем кармане куртки изрядно похудевший сверток с талонами и паханскими. — Всего полгода я новой зарплате-то радовался. Дачу достроил, в квартире ремонт сделал — и на тебе! Конец света пришел! Все прахом пошло. Эх! Лучше бы я кофе накупил на все деньги! — в сердцах сплюнул Палыч и высыпал в стакан остатки кофейного порошка. — Ну да это дело прошлое. Живы остались — и ладно. Правильно ведь говорю? — Правильно, — подтвердил я и поторопился сменить тему: — Дядь Андрей, а зачем они приехали-то? — А кто их знает, — с безразличием пожал плечами Палыч. — Об этом пусть у главного нашего голова болит. А мне машину их подшаманить велели. Общее ТО и ПР провести. — Чего провести? — с недоумением переспросил я. — Технический осмотр и профилактические работы, — важно объяснил мастер. — Они же сколько тысяч километров отмахали на ней, да все по бездорожью и пескам. А машина знатная! Такой ни у кого из наших нет. Ни у Пахана, ни у Бессадулина. Сначала Ракитин и разговаривать об этом не хотел — сами, мол, все сделаем, а как со мной парой слов перекинулся, так и добро дал. Доверился, значит! Понял, что я в машинах получше многих разбираюсь. — Ракитин? — Главный их, — небрежно пояснил Палыч. — И самый старший по возрасту, не намного моложе меня. Так! Я тебе что сказал? Забудь о чужаках! Понял? — Да понял я, дядь Андрей, понял, — заверил я мастера, но добился лишь того, что он раздраженно грохнул кулаком по столу, да так, что зазвенели все чашки. — Да нет, вижу, что прям чешется у тебя в одном месте! Неймется! Сказал же — забудь! Не расспрашивай, не интересуйся, и вообще, ты же на охоту собирался? Вот и иди себе с богом. Топай давай, а мне работать надо. — Интересно просто, — примирительно пробубнил я и залпом допил оставшийся чай. — Чревато это! — фыркнул немного успокоившийся мастер. — Угу, — кивнул я, вставая из-за стола. — Ладно, пойду. Спасибо за чай, дядь Андрей. — Заходи почаще! Можно и без кофе — чайку выпьем. — Хорошо!

Глава третья РАЗГОВОР С ХОЗЯИНОМ ТЦ

Выйти из мастерских удалось легко. Давешний охранник по какой-то причине отсутствовал, нагло оставив пост. Не иначе побежал за совком, решив убрать наваленную Сахой кучу. Оно и понятно — старший по смене не обрадуется, когда обнаружит, что сторож позволил использовать вверенный ему участок в качестве отхожего места. Проскользнув к выходу из внутреннего двора, я последний раз взглянул на монстроподобный грузовик и неспешным шагом отправился к прилавкам, намереваясь прошвырнуться вдоль рядов и приглядеться к товару. Это оказалось ошибкой. Я как раз приценивался к солидному куску брезента, когда за спиной выросли двое вооруженных мужиков, а третий подошел со стороны и с размаху хлопнул меня по плечу. — Битум? — Он самый, — осторожно отозвался я, стараясь держать руки на виду. Здесь они хозяева, и не стоит давать им повод воспользоваться дубинкой. — Пойдем. Хозяин хочет тебя видеть. «Хозяин хочет меня видеть…» — мысленно повторил я услышанную фразу и невольно скривился, досадуя сам на себя. Надо было сразу мотать отсюда подальше, а не обходить прилавки. Перебился бы без нового брезента как-нибудь. На толкучке слово «хозяин» относится лишь к одному-единственному человеку — к Бессадулину, полновластному владельцу ТЦ и прилегающих к нему территорий. Чтоб тебя… все же вляпался! — Пойдем, — пожав плечами, произнес я лениво ожидающим ответа охранникам, и они довольно заухмылялись. Я ответил правильно, и им не придется потеть и напрягаться, таща мое бессознательное тело. Облегчил им работу. С сожалением бросив взгляд в сторону недосягаемого сейчас выхода, я послушно направился за широкоплечим черноволосым парнем, ведущим меня обратно во внутренний двор ТЦ. В офис и дом Бессадулина, расположенные в бывшем административном здании. «Влип, влип, влип», — безостановочно крутилось в голове, пока мы шагали по торговым рядам. Сделав усилие, я сумел переключиться на более важные мысли. Узнали, что это я обобрал труп чужака? Нет. Будь это так, меня не вели бы сейчас к Бессадулину — достаточно пары усердных охранников и одного молотка, чтобы выбить из меня местонахождение вещей. Тут что-то другое. Но что бы это ни было, дело плохо пахнет. Для меня.

 

Мы добрались до входа в неприметное одноэтажное здание с наглухо забранными решетками окнами. Здесь старший из охранников остановился и коротко велел: — Оружие, пояс и рюкзак оставь здесь. И куртку снимай. — Куртку зачем? — удивился я, с неохотой стягивая с плеч рюкзак. Я не любил оставлять вещи где попало. Крайне не любил. — Не тяни, — беззлобно буркнул старший, с легкой сединой крепкий мужик. Вздохнув, я покорился. Аккуратно опустил на разбитый асфальт рюкзак, расстегнул пояс с лопаткой и флягой, примостил поверх рюкзака. Куртка прикрыла мое добро сверху. Я остался в штанах и рваной затасканной футболке. Вытащил из специально нашитых кармашков на штанах три метательных ножа и засунул их в рукав куртки — чтобы ни у кого не возникло соблазна забрать. Хотя все одно зря стараюсь — уверен, что стоит мне зайти в здание, и охранники перетряхнут все вещи в поисках наживы. И знание ближайшего будущего меня не вдохновляло. — Может, и ботинки снять? — буркнул я, ежась от легкого ветерка и лихорадочно вспоминая, что из ценного есть в рюкзаке. — Еще раз попробуешь пошутить — и останешься голый, — пообещал старший. Стоявшая у меня за спиной парочка охранников с готовностью заржала. Внимательно осмотрев меня, Седой не удовлетворился и кивнул одному из охранников: — Обыщи. — Мать… — скривился охранник и принялся бесцеремонно меня охлопывать, недовольно бурча. — А если болеет чем? Еще подцеплю себе хрень какую на одно место. — Ну? Чист он? Я промолчал, а охранник, проверив мои щиколотки, буркнул: — Оружия нет. Если только бактериологическое. — Я здоров! — не выдержал я все же. — Шагай, — кивнул старший на дверь, и я покорно вошел внутрь здания. Ощущение — будто заползаю в нору матерого варана: по спине ползут мурашки страха и не ведаешь, откуда придет опасность. Сразу за дверью узкий коридор. По обе его стороны шли запертые двери, на выложенном плитками полу чисто, еще были заметны следы влажной уборки. На покрашенных стенах ни единого пятнышка. Я отчетливо ощутил витающий в воздухе запах цветочного освежителя! Ну ни черта себе! Словно оказался в далеком прошлом, о котором много знал из рассказов Тимофеича. — Чего застыл? Шагай, кому сказано! — И тут же последовал грубый толчок в спину, заставивший меня взмахнуть руками и просеменить пару шагов вперед под злорадный смех обыскивавшего меня охранника. — Семен! Рук не распускай! — сердито рявкнул Седой и со значением добавил: — Пока что. «Пока что», — повторил я его фразу про себя. — «Охренеть просто. Пугают? Или все будет зависеть от исхода разговора с хитрым татарином?» У последней двери мой конвоир остановился, оправил сшитую из вараньей кожи куртку и едва слышно постучал в косяк три раза. — Зайди! — прозвучал зычный и властный голос, узнаваемый сразу: Бессадулин. Встречался с ним и его сворой на толкучке, когда он неспешно обходил принадлежащие ему владения, самолично проверяя, все ли в порядке, и расспрашивая торговцев о житье-бытье… Я всегда поспешно уходил на соседний ряд, не стремясь попадаться на глаза «весомым» людям нашего города. «Ни к чему это», — говаривал Тимофеич, не жалующий ни Пахана, ни Бессадулина. И вот не уберегся… Открыв дверь, Седой прошел первым и только потом кивнул стоящим позади меня жлобам — заводите, мол. Не дожидаясь очередного тычка, я шагнул в кабинет и остановился у порога, не решаясь наступать на ковер. Чистенький, ворс пушистый, цвета сочные. Сомневаюсь, что хозяин ТЦ будет рад увидеть, как роскошный ковер топчет грязный бродяга. Не будем вызывать его недовольства. Убить не убьют, но пару оплеух отвесят запросто. Поэтому я остался стоять у края ковра, не отрывая глаз от пола, старательно разглядывая грязные носки ботинок. Бессадулин меня удивил. Сильно удивил. — Ну, здравствуй, Битум, — пророкотал он. — Чего в дверях стоишь? Проходи, садись. — Здравствуйте, Рашид Хасанович, — в свою очередь поздоровался я. — Ковер хороший… испачкаю. — Грязь не кровь, отмывается легко, — хмыкнул Бессадулин, почесывая заросший черной щетиной подбородок. — Садись. Это уже прозвучало как приказ. Повиновавшись, я сделал пару шагов вперед и опустился в низенькое и узкое пластиковое кресло. Ноги уткнулись в подбородок, лицо оказалось на уровне письменного стола. Жутко неудобно. Если что, и вскочить-то не успею. Сейчас я смотрел на Бессадулина снизу вверх. Широкоплечий, но уже оплывший, с наметившимся животом. Годы берут свое. Годы и сытая жизнь. Уж ему-то в поисках жратвы по пустыне шарахаться не приходится — все на подносе небось приносят да с придыханием приятного аппетита желают. — Чего молчишь? — поинтересовался хозяин кабинета, вальяжно откинувшись на спинку кожаного кресла. — Не знаю, что говорить, — откровенно признался я, разведя руками. Стоящий за спиной старший охранник тут же опустил жесткую ладонь мне на плечо и велел: — Не ерзай! — Не знаешь? — будто бы удивился Бессадулин. — Хм… Тогда вот тебе намекающий вопрос: может, ты обижен на меня чем? — А? Что вы, Рашид Хасанович! С чего бы мне на вас обижаться? — Вот и говорю — с чего бы это? — кивнул Татарин, с деланым недоумением пожимая плечами. — Но сам посуди — хороший охотник регулярно приносит в город свежее мясо… а сдает на стороне. Нет бы зайти в гости, поинтересоваться у меня: Рашид Хасанович, свежего мяса купить не желаете? А я бы купил, в цене не обидев!.. Да только не приходит тот охотник, добычу к другим тащит. Вот и интересно мне стало: чего же он со мной дел вести не хочет? Может, не доверяет? Иль обиду затаил? Вобрав в уши речь Бессадулина, я оказался настолько ошарашен, что первое мгновение в голове воцарилась полная каша. Чтобы Бессадулин сетовал на отсутствие свежего мяса ящериц? Да он его не ест! Весь город знает, что хозяин ТЦ предпочитает видеть в своей тарелке баснословно дорогую говядину, на худой конец баранину, но уж точно не жесткое мясо рептилий! А если бы он и захотел отведать того, чем питаются простые люди, у него своих охотников хватает! Вмиг отправятся на машинах, настреляют молодых ящериц и привезут свежак прямиком на кухню. Я же не вчера родился, реалии знаю. Чушь! Чтобы столь большой человек велел привести к нему простого охотника и тратил на него время по столь никчемной причине? Полная лажа. Как говаривал Тимофеич, «фуфло гонит». Но не говорить же ему об этом… я человек простой, недалекий и даже глуповатый. Обычный охотник, не способный заглядывать дальше завтрашнего дня. — Я человек простой, — постарался я улыбнуться как можно искренней и при этом не убирать с лица испуганного выражения. — А вы человек большой. Меня к вам не пропустят, Рашид Хасанович. А так я бы с радостью! Самых жирных ящериц! — Сейчас пропустили, — напомнил мне Бессадулин, с интересом наблюдая, как я пытаюсь вывернуться. — Сейчас привели, потому что вы меня видеть хотели, — вежливо поправил я. — И вели почему-то с охранниками. С тремя. — Чтобы не убег по дороге, — ответил за хозяина Седой. — Услышь я, что Рашид Хасанович хочет меня видеть, пришел бы сам, — все так же вежливо произнес я. И искренне. Потому что правда пришел бы — мне неприятности не нужны. Уж если хозяин ТЦ захотел меня видеть, он от решения не отступится. А прятаться вечно не выйдет. И Бессадулин мою искренность почувствовал своим хитрым нутром, помогшим ему выжить и занять важное положение в новой послевоенной реальности. Неопределенно хмыкнув, Татарин выдвинул ящик стола и достал пачку сигарет. Настоящих. Довоенных. Небрежно чиркнул бензиновой зажигалкой, прикурил и, выпустив в мою сторону струю дыма, обманчиво мягким голосом произнес: — Простой человек, говоришь? А что ж ты тогда с Саидом из шашлычной ручкаешься и чаи гоняешь? Он ведь человек непростой, а? «Твою мать так-перетак! Откуда он знает?!» — Саид Юрьевич? — удивленно переспросил я, делая вид, что собираюсь привстать. Седой тотчас придавил попытку в зародыше, но на это я и рассчитывал. Удалось сыграть удивление. — Как его по батеньке, я не в курсе. Но да — тот самый Саид из шашлычной. Что в десяти шагах отсюда. — Так ведь он хозяин шашлычной. Ему свежак всегда нужен, да и в цене не обижает. Но если вам надо — вы только намекните, только глазом моргните, и я лучшую тушу приволоку! — Ай молодец, ай красавец, — неожиданно рассмеялся Бессадулин, затрясшись всем телом. — Горбатого лепишь так, что я чуть не поверил. Этакий мелкий простодушный охотник. Тихоня трусливый… — Но я и есть… — начало было я. — Замолкни! — рявкнул Татарин, и я понял: все, шутки закончились. — Я таких, как ты, навидался. Еще по той, довоенной работе, когда «золотым» батальоном командовал, что завод охранял, — жестко произнес хозяин толкучки, с силой вдавливая окурок в кристально чистую пепельницу. — С виду мышка серая, а внутри хитрая крыса скрывается! Не пытайся казаться глупее, чем ты есть, Битум! Со мной не прокатит! Не прокатит! — Рашид Хас… — Тихо! — Подавшийся вперед Бессадулин походил на разъяренного кабана. — Я говорю! Я безмолвно кивнул и замолк. — Молодец, — тяжело дыша, кивнул хозяин и закурил следующую сигарету. — Умеешь вовремя заткнуться. Значит, еще не совсем пропащий. Ну так вот, Битум, у меня есть для тебя работа, и я щедро за нее заплачу. Более чем щедро. А мое слово крепко. Вот теперь твоя очередь говорить, да только подумай сначала, прежде чем рот открывать. — Почему я? Я простой охотник. Таких много. — Охотников много, — согласился Бессадулин. — Но не таких, как ты. Понимаешь, дружок, по городу давно идет слушок о твоей невероятной везучести и чутье на опасность. Идешь с бригадой сборщиков на свалку — возвращаются все. Едешь с охотниками за джейранами — опять же возвращаются все живыми и здоровыми. Год назад ты напросился в идущую по новому маршруту машину разведчиков Пахана — и только благодаря тебе они не вляпались в радиационное пятно. Люди начали говорить о тебе, а я заинтересовался и начал копать. И знаешь что выкопал? Такой спец по пустыне, как ты, живет сам по себе, не примыкает ни ко мне, ни к Пахану. Никто даже не знает, в какой норе ты обитаешь! Кстати, а где твоя нора? — Татарин вперил в меня пронизывающий взгляд, требующий ответа. — Не ночую на одном месте дважды, — мрачно ответил я. — В городе хватает пустых домов. А все мои вещи в рюкзаке. Выдать местонахождение берлоги я не соглашусь и под пытками. Лучше сдохнуть. Если совсем прижмут, назову пару мест в разных микрорайонах, где я заблаговременно побывал и оставил следы своего пребывания, — мелкие схроны с ненужными мне вещами. Тут он не подкопается. — Похвально, — усмехнулся Татарин. — Живешь налегке… непростой ты человек, Битум. С чего бы простому охотнику такие серьезные предосторожности? Ведь я проверил не только слухи. Мои люди поговорили со многими. Знаешь, что они узнали? — Что? — принял я правила предложенной игры. Всесильный Татарин решил поиграть в «вопросы и ответы»? — На тебя никто не точит зуб. У тебя нет врагов, Битум. Но нет и друзей. Только знакомые. Нет рычага, чтобы надавить. Вернее, был один человек, за него ты любому был готов глотку порвать, да умер он. Я молча пожал плечами, но в душе у меня был хаос. Какого черта? Зачем Бессадулину проверять меня? — Я простой охотник, — повторил я порядком набившую оскомину фразу, чтобы нарушить повисшую в кабинете тишину. — Это так, — кивнул Бессадулин, сменяя тон с угрожающего на покровительственный. — Хороший охотник. Поэтому ты мне нужен, и я готов заплатить. Чем хочешь — вещами, бумажками или оружием. Выполни для меня работу, и мы станем хорошими друзьями. — Я всего лишь… — Да! Ты всего лишь простой охотник! — взорвался Татарин, грохая кулаком по столу. — Сто раз уже слышал! Слушай, по-хорошему же с тобой говорят! Хочешь, чтобы по-плохому говорить начали? — Не хочу, — признался я. — Но и подписываться на тухлое дело тоже не хочу! Какая разница, где сдохнуть — в пустыне или у вас в подвале?! Я вам зла не делал, Рашид Хасанович! И людям вашим поперек дороги не становился! Живу потихоньку и стараюсь никому не мешать. Почему обидеть хотите? Так дела не делаются! — Зла не делал… — чуть подумав, согласился Бессадулин. — Ты мне нужен, Битум. Нужен позарез. Со своими людьми я уже говорил, и все как один указали на тебя. Будь у меня кто другой, равноценный тебе, — ты здесь не сидел бы сейчас. Я понять не могу — чего ты кочевряжишься? Чего рогом упираешься? Прокатишься по пустыне, поможешь обойти гиблые места, укажешь на верную тропку — и все! Как вернешься, будет тебе от меня хороший взгрев и большое уважение. А мое уважение дорогого стоит! — Знаю, Рашид Хасанович, — обессиленно вздохнул я. — Знаю… — Ну так что? Договорились? — А если откажусь? — Пойдешь куда шел, — пожал плечами Бессадулин. — Я не дурак проводника силой принуждать. Мне Сусанин не нужен, если знаешь о ком речь. Кто такой Сусанин, я не имел ни малейшего понятия. Да и плевать. Главное в другом. Если Бессадулин сказал, что я могу уйти, — значит, так и есть. Да только как далеко я уйду? До первого глухого угла? С Татарина станется приказать избавиться от меня, не привлекая ненужного внимания. Просто так, на всякий случай. Чтобы знающий опасности пустыни проводник не решил поработать на Пахана. С другой стороны, а зачем ему это? Насколько я знаю, Бессадулин никогда не отличался кровожадностью, скорее практичностью. — Ну? — поторопил меня Бессадулин. Выждав пару мгновений, я обреченно кивнул: — Договорились. Если в цене сойдемся. — Вот и молодец! А за ценой дело не станет! Луны с неба не подарю, но и не обижу! — довольно усмехнулся хозяин ТЦ, вновь чиркая зажигалкой. — Сигарету? Неуверенно кивнув, я протянул руку, но Седой сам подошел к боссу и, кончиками пальцев подцепив из пачки одну сигарету, протянул мне вместе с зажигалкой. Сигарету я взял и сунул за ухо, а от зажигалки отказался, пояснив: — Не курю. Кстати, о цене… Хмыкнув, Татарин оглядел меня совсем другим, неспешным взглядом, задумчиво почесал щеку и, не торопясь переходить к делу, медленно произнес: — Ишь как заговорил… Ну давай, озвучивай свою цену. Наверняка огнестрел попросишь? Учти, на калаш губы можешь не раскатывать. Самое большее — «Макаров» или «тэтэшник» получишь. К пистолету десяток патронов и одну обойму. И только по возвращении. — Нет, спасибо, Рашид Хасанович, — мотнул я головой. — Огнестрел мне не нужен. — Ну надо же, — приподнял брови Бессадулин. — Удивил. В первый раз вижу, чтобы охотник от пушки отказался. Что так? — Не пользуюсь, — пожал я плечами. — Да и обращаться с огнестрелами не обучен. Мне с ножами сподручней. — Не сходится что-то, — не поверил моим словам Татарин. — Товар горячий. Мог бы продать. Или на вещи какие выменять. — Зачем, если я нужные мне вещи у вас возьму? И возьму сейчас, в уплату за будущую работу. — Еще чего! — недовольно буркнул Седой из-за моей спины. — Как все сделаешь, так и расчет получишь. Понял? — Не понял! — жестко ответил я. — И ты не командуй! Я с Рашидом Хасановичем разговор веду, а не с тобой. Ему и решать. — Ах ты… — Тихо! — рыкнул Татарин, и в кабинете мгновенно воцарилась тишина. — Чего хочешь за работу? — Из вещей: штаны и куртку из вараньей кожи. Их на барахолке не найти, а если и попадутся, то рваные и в крови изгвазданные, — озвучил я первое требование. — И пару сотен паханскими. Это мне нужно сейчас, чтобы подготовиться к дороге. Как вернемся, там уже вам решать, будет ли доплата. — А если решу не доплачивать? — мягко поинтересовался Бессадулин. — Воля ваша, — развел я руками. — Мне с вами не тягаться. Но в городе про вас плохого не слышал. — Ладно, тогда по-другому спрошу — почему не торгуешься, а? Как-никак в Азии живем, здесь без этого никуда. Ты цену заламываешь, я ее сбиваю. Мм? — Вы не покупатель, а я не купец. Пусть мы в Азии, но жить я стараюсь по старой русской поговорке: «Не дели шкуру неубитого медведя». Кто знает, с чем мы вернемся, да и вернемся ли вообще. Здесь вы хозяин, а за городом хозяйка одна — пустыня. Как она решит, так и будет, — постарался объяснить я как можно подробней, чтобы у настырного татарина не появилось еще больше вопросов. — Добро, — после минутной паузы кивнул Татарин. — Седой, выдай ему штаны и куртку из моих запасов, деньги отсчитай. — Хорошо, Рашид Хасанович, — коротко ответил телохранитель, не сводя с меня глаз. Кивнув, Бессадулин обратился ко мне: — Договор? — Договор, Рашид Хасанович, — согласился я. — Мне когда подойти? — Тебе скажут, — туманно ответил хозяин толкучки. — Пока готовься. В путь выйдете не раньше чем через пару дней. Из города надолго не пропадай и не рискуй башкой. И самое главное — рот на замок. Никому ни единого словечка. Если узнаю, что растрепал кому наш разговор, то потом не обижайся. Отрежу голову и буду в своем праве. Понял? — Понял. — Вот и топай тогда, — буркнул Бессадулин, раскуривая очередную сигарету. Седой положил руку мне на плечо, но с места я не тронулся, подчеркнуто уставившись в столешницу. — Чего расселся? Поднимай задницу, — рыкнул охранник, но я не пошевельнулся. — Мы вроде как все уже обговорили. Битум? — Обговорили, Рашид Хасанович. Осталась только одна мелочь, — ответил я, отрывая взгляд от стола и переводя его на хозяина кабинета. — Ну? — Когда мы сюда шли, мне велели оставить рюкзак у входной двери. Без проблем — я оставил. Ваш дом — ваши правила. Все правильно. Но если я сейчас вернусь туда, к двери, и пойму, что в рюкзаке не хватает хотя бы одной вещи, то наш договор не состоится. Потому что так дела не делаются. — Да кому твои грязные шмотки нужны… — глухо пробормотал Седой, но в голосе убедительности не чувствовалось. — Из твоего рюкзака не пропало и спички, Битум, — веско произнес Бессадулин, и я понял, что, глядя на меня, обращался он к старшему охраннику. — Я тебе гарантирую. — Спасибо, Рашид Хасанович, — вежливо ответил я и нарочито медленно поднялся на ноги. — До свидания. — И тебе не болеть, — хмыкнул Татарин и, опустив голову, зашелестел разложенными на столе бумагами, показывая, что разговор закончен. Уже в коридоре, едва мы удалились от двери Бессадулина шагов на пять, Седой ухватил меня за плечо и зло прошипел: — Ну ты урод! Не мог только мне сказать про дерьмовый рюкзак? Хочешь мне проблем нарожать? Я же тебя с дерьмом сожру! Усек? Не пытаясь освободиться из железной хватки, я спокойно взглянул в лицо охранника, неспешно потянулся рукой к воротнику, привычно шевельнул ладонью, и у меня в пальцах оказался небольшой метательный нож без рукояти. — Хотел бы нарожать проблем — показал бы Рашиду Хасановичу вот это. Усек? Увидев столь неожиданный сюрприз, Седой с шипением выпустил заготовленный для следующего ругательства воздух, вновь вдохнул полной грудью и выдал витиеватую матерную фразу, полностью относящуюся к недотепам-охранникам, не могущим как следует обыскать доходягу-охотника. Убирая нож обратно в кармашек, я примирительно произнес: — Я проблем никому не хочу. Ни к чему это. Но дарить кровью и потом нажитые вещи твоим охранникам не собираюсь. — А ну пошли, — уже совсем другим тоном произнес старший охранник и потащил меня по коридору к выходу. Сопротивляться я не стал и послушно переставлял ноги, сохраняя безразличное выражение лица. Хотя внутри меня полыхало вовсю — злость на самого себя вперемежку с нарастающей тревогой. Вляпался по самые уши. Словно угодил в зыбучий песок и сейчас медленно погружаюсь, а ухватиться не за что. И ведь виноват только я сам. Шайтан меня дернул пройтись по толкучке, не иначе. Сразу после разговора с хозяином шашлычной следовало рвать когти и, забившись в берлогу, затаиться на пару-тройку дней, а то и неделю, пока приезжие русские не уберутся из города и всколыхнутое ими дерьмо не уляжется. Твою мать! Тут мы вылетели из темного коридора на солнечный свет. Найдя взглядом обыскивавшего меня охранника, Седой в один шаг оказался рядом и с размаху впечатал кулак ему в живот. Утробно всхлипнув, бедолага согнулся в три погибели и тут же получил сокрушительный удар коленом в лицо, сбивший его с ног. Зажав ладонями разбитый нос, охранник прогундел: — О-ох… мать… шеф, да ты чего? Че я сделал-то? — Я чего?! — прорычал Седой и наградил валяющегося в пыли Семена еще одним пинком, метя в пах. — С-сука! Гребаный удод! Так ты, значит, пришлых обыскиваешь?! Заточку проглядел! Н-на! И еще н-на! — А-а! Борис Евгеньевич! Ай! О-о-о… От особенно сильного удара в живот охранник утробно всхлипнул, и его скрутило в рвотной судороге. На чисто подметенный бетон выплеснулось зловонное содержимое желудка. Прекратив жестокую экзекуцию, Седой брезгливо отступил в сторону, не желая пачкать обувь. Второй охранник боязливо отшагнул назад, переводя ничего не понимающий взгляд с избитого напарника на Седого и предусмотрительно держа рот на замке. С безразличием взглянув на стонущего и неверной рукой утирающего залитый потеками рвоты подбородок Семена, я шагнул к своему рюкзаку, сиротливо валяющемуся шагах в пяти от входа — совсем не там, где я его оставлял. Клапан отстегнут и откинут, шнуровка расплетена. На выцветших боках отчетливо виднелись пыльные следы ботинок. Не иначе парочка заскучавших на посту уродов решила сыграть им в футбол. Но сначала основательно покопались внутри, присвоив все, что им понравилось. — Сучий потрох, — тяжело дыша, выплюнул Седой, он же Борис Евгеньевич, и переключил внимание на меня: — Ну? Что там с твоими шмотками? — Хреново с моими шмотками, — мрачно отозвался я, поднимая рюкзак с бетона и взвешивая его в руке. — Пока не проверял, но что внутри покопались — это точно, а потом еще и ногами от души попинали. Своих ножей вообще не вижу, как и лопатки. — Понятно, — кивнул Седой и круто развернулся ко второму, еще не битому охраннику. — Я разве говорил, что в его вещах рыться можно? Я разрешал? Разрешал, спрашиваю?! Чего ты мне рожу строишь, верблюд хренов! Отвечай! — Н-нет, Борис Евгеньевич, не разрешали, — опустив голову, промямлил тот. — Так какого хрена?! — зло процедил старший охранник. — Шайтан попутал. — Ладно… я с вами чуть погодя побеседую. Вещи вернуть. Мигом! Оставшийся для меня безымянным охранник оказался настоящим живчиком. Не успел я открыть рот, чтобы поблагодарить Седого, как рядом со мной буквально из воздуха материализовался небольшой брезентовый сверток. Брезент, кстати, был моим собственным, все еще покрытый пятнами крови ушана. Молча подхватив пожитки, я под пристальным взглядом Седого запихнул их в рюкзак и, подцепив его за лямки, выпрямился. — Что, проверять не будешь? — Вашего слова, Борис Евгеньевич, мне будет достаточно, — включил я уважительный тон. Честно говоря, руки так и чесались досконально проверить имущество, но заставлять ждать и так уже исходившего паром старшего охранника мне не хотелось, равно как и ссориться с ним. Ни к чему это… Пожевав губами, Седой искоса взглянул на своих людей, и те лихорадочно закивали, подтверждая, что отдали все до последней мелочи. — Все на месте, — буркнул старший. — Вы, два тупых ишака, стойте здесь и ждите моего возвращения. К хозяину никого не пускать, пока не вернусь. А ты… Битум, топай за мной на склад. Выберешь шмотки, заодно и деньги отсчитаю. Склад оказался здесь же, всего метрах в пятнадцати от нас, за неприметной металлической дверью с облупившейся белой краской. Над косяком виднелись следы некогда большой вывески, повествующей что-то о ремонте бытовых приборов. Заметив мой интерес к жалким остаткам букв, Седой поинтересовался: — Умеешь читать? — Немного, — пожал я плечами. — Буквы разобрать сумею. Хорошо смазанная дверь бесшумно отворилась, на нас пахнуло запахом лежалой кожи, железа, краски и чего-то еще, не поддающегося опознанию. — До войны здесь мастерская была, — пояснил охранник, заходя внутрь и маня меня за собой. — Телики чинили, компьютеры, кондеры, музыкальные центры… да все подряд, короче. А теперь вот под склад приспособили. Так… тебе ведь готовые шмотки нужны, правильно? — Ага, — кивнул я, с жадным любопытством оглядываясь по сторонам. Тут было на что посмотреть. Относительно небольшое пространство склада заставлено грубо сваренными из профиля полками, в стены вбиты крючья, увешанные бухтами проводов, веревки и проволоки. Засмотревшись, я едва не споткнулся о толстенный моток троса, лежащий на бетонном полу, рядом притулился здоровенный крюк — не иначе с крана сняли. — Сюда иди, — окликнул меня Седой, подходя к одному из стеллажей. — Подберем тебе одежку. — Ага, — зачарованно отозвался я, с трудом отрывая взгляд от разложенных повсюду богатств. Помимо воли мозг уже успел подсчитать примерную стоимость увиденных вещей и даже предположить, кому именно их можно загнать. Такая уж у меня натура. — Сюда иди, говорю! — раздраженно буркнул старший, и, очнувшись от радужных грез, я поспешил на зов. — У вас тут много чего… — А? На складе-то? Да, наш хозяин мужик хозяйственный, — хохотнул Седой и, посерьезнев, добавил: — И порядок любит прежде всего. Я тебе вот что скажу, Битум: раз хозяин велел тебе одежку дать, я дам, и денег сколько положено отслюнявлю, но если ты вздумаешь нас кинуть… — Не вздумаю, Борис Евгеньевич, — качнул я головой, нетерпеливо поглядывая на прикрытую мешковиной полку. — Я себе не враг. — …То я тебя найду, возьму лом и перебью руки-ноги, чтобы больше бегать не мог, а потом велю засыпать в твою глотку пару трехлитровых банок пустынного песка, — жестко закончил Седой, вперив в меня холодный взгляд. — Ты меня хорошо понял, Битум? — Более чем, — кивнул я со вздохом. — Вот и лады, — буркнул охранник и, вытащив из-под мешковины плотный сверток, всунул его мне в руки. — Держи. Штаны, куртка, а от меня в подарок еще и безрукавка. Все, пошли. — Посмотреть бы. — Чего на них смотреть? — удивился Седой, подталкивая меня к выходу. — Все новое, ненадеванное, а размеры одинаковые. Правда, на пару размеров больше, чем нужно, но тут поделать нечего — самому под себя подгонять придется. Пока старшой запирал дверь, я торопливо утрамбовал сверток в рюкзак. На пару размеров больше — это хорошо. Одежда должна быть свободной. Спрятав ключ, Седой покопался в висящей на поясе сумке и, достав толстую пачку паханских, небрежно отсчитал две сотни и протянул мне. Приняв деньги, я молниеносно спрятал их во внутреннем кармане куртки, продел руки в лямки рюкзака и вопросительно взглянул на Седого. Правильно поняв мой взгляд, тот лениво махнул рукой: — Все, свободен. Чтобы мне не пришлось тебя по всему городу искать, с послезавтрашнего дня раз в сутки по утрам отмечайся на воротах ТЦ у охранников. Молча кивнув, я зашагал к выходу из внутреннего двора, провожаемый злыми взглядами охранников. С трудом поднявшийся на ноги Семен так и вовсе волком смотрел. Плевать. Тоже мне охранник уважаемого человека — не погнушался в вещах простого охотника покопаться. В этом смысле я и сам, конечно, не промах: случись наткнуться на бесхозный мешок, нагнуться не погнушаюсь. Но я сам по себе. Опять же одно дело — обобрать чей-то труп, и совсем другое — залезть в чужой рюкзак, пока гость беседует с хозяином. Крыса, одним словом.

 

Первым делом я завернул к крытым рядам и оказался у давешней кафешки, где недавно смаковал жареное мясо. Сейчас меня сюда привел не голод, а желание срочно выпить. Для успокоения нервов. В рюкзаке плескалось вино, но его градус меня совершенно не устраивал. Завидев мое приближение, хозяин заведения высунулся из раздаточного окошка, покрутил головой по сторонам и, убедившись, что я один, буркнул: — Только не говори мне, дорогой, что мясо не понравилось и деньги обратно хочешь. — На мясо пока не жалуюсь, дорогой, — мрачно отозвался я. — Помнится, ты что-то говорил о самогоне, что чистый, как слеза твоего отца, и крепкий, как кулак твоей мамы. — Понял, — с облегчением закивал хозяин закусочной, вернув на лицо улыбку. Окинул меня оценивающим взглядом и предположил: — Грамм полтораста, а? — Сто грамм хватит, — не согласился я. — И немного дешевого закусона, зажевать по-быстрому. Дерябну и дальше двину. Через минуту передо мной возник помощник, держа в каждой руке по тарелке. На одной стояло два наполненных до краев пластиковых стаканчика с мутной жидкостью неопределенного цвета, на другой, растопырив лапы, лежал средних размеров жареный скорпион с обрубленным жалом и торчащей из спины вилкой. Для разнообразия вилка была алюминиевой, с почерневшим от времени черенком. Видя появившееся на моем лице скептическое выражение, повар наклонился и доверительным полушепотом заверил: — Свежак. Сегодня утром под кровать ко мне заполз, гнида. Едва не наступил, когда вставал. Жало отсобачил гаду, в жирке агамы обжарил, чуток укропа с солью сыпанул — и вот тебе самый лучший закусон! Вах, да что я объясняю? Для себя готовил, да! Пальчики оближешь, дорогой! Неопределенно покрутив головой, я решился. Взял стаканчики, выдохнул и двумя большими глотками покончил с самогоном. По горлу будто бы облитого бензином и подожженного ежа протащили. С трудом удерживая рвущийся наружу кашель, ухватился за вилку и вгрызся в хрустящего скорпиона, с треском перемалывая зубами хитиновый панцирь. Горьковато-пряный аромат насекомого великолепно притупил отвратительный привкус теплого самогона и несколько унял пылающий огонь внутри пищевода. Я с облегчением вдохнул, утирая выступившие на глазах слезы. С хлюпаньем обсосал клешни и выплюнул их на опустевшую тарелку. — Вай, молодец! — одобрительно хмыкнул повар и заговорщицки подмигнул. — Скорп — хорошая еда для мужчины. И для желудка, и для… вай-вай, сегодня ночью настоящий батыр будешь! — Да что ты? — хрипло отозвался я, чувствуя, как по телу прокатывается приятная теплая волна. — На, держи деньги. Отсчитав нужное количество потрепанных купюр, я прощально махнул рукой и зашагал дальше. — Да, совсем забыл! — крикнул мне вслед повар. — Саха уже забегал. Налили ему как договаривались. Морда у него какая-то испуганная была. — Хоп майле,[1] — не оборачиваясь, отозвался я, ускоряя шаг и крутя головой по сторонам, выискивая приметные жилеты охранников из вараньей кожи. Вот что за люди такие? Надо было ему орать на всю толкучку! Добравшись до ворот ТЦ, я кивнул охране и потопал дальше, держа курс на виднеющийся стадион, кругом обойдя шашлычную и тем более красное здание, вотчину Пахана. Шел и глухо матерился себе под нос — я в самом центре города, месте, где нет жилых домов, могущих прикрыть меня от посторонних взглядов. Раньше, до войны, центр города был густо засажен деревьями, промеж которых вились асфальтовые дорожки. Деревья давно срублены и пошли на дрова, а окружающая торговый центр, стадион и красное здание местность превратилась в огромный пустырь, просматриваемый от края до края. Добравшись до стадиона, я резко свернул направо и спустя три минуты оказался в узком проходе. С одной стороны стена стадиона, чаще всего называемого Садом. По другую сторону притулилось приземистое и длинное одноэтажное здание, огороженное высокой железной оградой с витками колючей проволоки поверху. Над входом висела старательно подкрашенная вывеска с надписью «НЕПТУН», по ее бокам высились фигуры — какого-то бородатого мужика с хвостом вместо ног и такой же хвостатой девки. Чуть ниже непонятной вывески кто-то старательной рукой вывел синей краской «Баня, душ, кафе, девушка!» на двух языках сразу — узбекском и русском. В принципе все правильно — в бывшем спортивно-плавательном центре находились городские бани с горячей водой и прочие недешевые удовольствия. Сам я там никогда не был: не по моим средствам в такие места хаживать. Да и зачем? Мылся я регулярно, и чтобы очистить тело от пота и налипшей грязи, мне хватало пяти горстей чистого песка и двух кружек воды. Как говаривал Тимофеич, «дешево и сердито». Отвернувшись от стоящих у входа в «Нептун» четырех мордоворотов, я направил стопы к покосившимся четырехэтажкам, стоящим поодаль. Забежал в воняющий прокисшей мочой подъезд, резко ускорился и, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся на верхний этаж, благо здание было пустым и мертвым. Люди предпочитали селиться в панельных пятиэтажках с несколькими подъездами, где можно блокировать вход, организовать подъездную коммуну и поставить посменную охрану. А четырехэтажки с их длинными галереями — как проходной двор. Нет, в них иногда селились, но только на первых этажах, где имелся отдельный вход в квартиру. Но этот дом пустовал, что мне было только на руку. Не снижая ходу, заскочил в крайнюю квартиру и, проскакав через коридор и комнату, прилип к стене около окна, выходящего прямиком на только что пройденный мною узкий проход между стадионом и «Нептуном». Обзор великолепный. С высоты четвертого этажа я углядел внутри стадиона перекопанное и разбитое на длиннющие грядки футбольное поле, где уже проклюнулись первые зеленые ростки. По периметру поля росли тонкие плодовые деревца. Возвышающиеся с одной стороны стадиона бетонные трибуны неплохо прикрывали поле от ветра и песка, а с другой стороны высился забор из металлических прутьев, густо переплетенных колючей проволокой. Вдоль забора стояли четыре сторожевые вышки, откуда одетые в халаты смуглые охранники лениво поглядывали на трудолюбиво суетящихся дехкан, таскающих ведрами воду для полива. На заключенной в овал бывшей беговой дорожке в длинный ряд выстроились цветастые юрты. Бегают детишки, носятся громадные кудлатые псы, из поставленных на каменные очаги котлов вырываются первые струйки пара. Скоро ужин. В Сад мне можно и не соваться — не пустят. Люди там мирные, добрые и… крайне «в себе». Внутри стадиона живут только свои. Чужаков на территории не привечают, хотя торгуют со всем городом выращенными на возделанных грядках овощами, фруктами и молоком от нескольких коров. В детстве, когда был тощим и большеголовым пацаном, я часто забирался на крыши таких вот четырехэтажек и, сглатывая голодную слюну, таращился на зеленеющие за забором Сада деревья, представляя, как впиваюсь зубами в истекающую сладким соком мякоть яблока или урюка. Прошли годы, а яблок я так и не попробовал. Но сейчас я прячусь в пустой и давным-давно заброшенной квартире не ради любования зеленью. Я не отводил взгляда от узкого прохода — единственного пути через небольшую асфальтовую площадку и дорогу перед микрорайоном. Ну не верил я, что хитрый татарин просто так интересовался местом моего обитания. Такие люди просто так ничем не интересуются, и уж тем более столь никчемным фактом, как местонахождение грязной норы простого охотника. Значит, была у него причина для вопроса. И раз Бессадулин не стал на меня давить после крайне уклончивого ответа, значит, решил узнать правду другим путем. На тот случай, если я вдруг решу уклониться от навязанного договора. Искомый человечек появился через пару минут. Этакий приземистый смуглый мужичок неопределенной национальности в перепоясанном веревкой полосатом халате, торчащие из-под полы голые ноги впихнуты в нечто подобное калошам. На заросшем щетиной лице благодушное выражение, большие пальцы рук заткнуты за импровизированный пояс, ленивая походка никуда не торопящегося человека, выдающееся вперед брюшко, на голове старая тюбетейка. Обычнейший крестьянин… Ага. Однако стоило «крестьянину» выйти из-за угла «Нептуна» и понять, что не видит никого, кроме четверых громил у входа в бани, благодушная улыбка пропала без следа, и он растерянно заозирался по сторонам. Твою мать. Так и есть — Бессадулин по мою голову топтуна послал. Отлипнув от стены, я в несколько бесшумных шагов вернулся на галерею, столь же тихо спустился по лестнице и уже не таясь зашагал в прежнем направлении, привычно крутя головой по сторонам. В берлогу возвращаться нельзя. Следующего по моим пятам топтуна обмануть несложно, но что это даст? Возможно, за мной наблюдает еще один человек Бессадулина, а я и не подозреваю об этом. А мужичок в халате просто для отвлечения внимания. Может, я излишне дерганый, но рисковать своим главным секретом не собираюсь. Тем паче когда в берлоге лежит рюкзак и шмот с погибшего русского, чье тело ищет весь город. Сначала я хотел поскорее добраться домой и заняться осмотром и подгонкой одежды из вараньей кожи, но теперь решил в корне изменить планы. День клонился к вечеру, и это играло мне на руку. В темноте куда сподручней добраться до берлоги незаметно. А оставшееся до заката время можно использовать с пользой. Битком набитый рюкзак заметно оттягивает плечи, но тут поделать нечего, придется потерпеть. Услышав доносящиеся из-за разрушенного магазина знакомые гортанные возгласы, я слегка подкорректировал движение и через минуту оказался рядом с источником звука — Фируза Молочница обходила свою территорию, толкая перед собой вместительную детскую коляску с алюминиевыми бидонами и пластиковыми баклажками. Следом шел широкоплечий парень, демонстративно держа в руке утыканную ржавыми гвоздями дубину. Насколько я знал, это старший сын Фирузы. Охранник, блин. — Ай, Битум! Напугал, шайтан! — ругнулась Фируза, когда я внезапно вырулил из-за угла и очутился в двух шагах от них. — Нормально ходить не можешь? — Так нормально и хожу, — пожал я плечами, снимая с пояса пустую флягу. — Фируза, вода на продажу осталась? — Когда-нибудь вынырнешь вот так и получишь по голове, дурной. Твое счастье, Битум. Осталось всего-то полтора литра, — буркнула Молочница, забирая у меня флягу и проворно скручивая крышку. — Тогда литр во флягу, а остальное прямо щас выдую, — принял я решение, и Фируза довольно кивнула. — С тебя шесть талонов или пять паханскими. — Фируза, да ты что? — изумился я. — Откуда такие цены? — Ладно, — махнула она рукой. — Устала, лень торговаться. Давай пять талонов — и катись. — Вот это дело, — обрадовался я, принимая потяжелевшую флягу и полулитровую баклажку с мутной водой. — Вода что-то мутновата, — для порядка усомнился я. — Нормальная, — не приняла возражений Фируза. — Из скважины, фильтрованная и отстоянная. В сомнении покрутив головой, я приложил горлышко ко рту и одним махом выхлебал теплую воду, окончательно смывая с языка привкус самогона. Рассчитавшись, прощально махнул рукой и отправился дальше. А детская коляска вновь загромыхала скрипящими колесами по кирпичным обломкам — Фируза с сыном спешили домой, в Сад, под защиту толстых стен и дюжих охранников. Днем у нас относительно спокойно, а вот ночью лучше не шататься, если не хочешь проблем огрести. Опять же темно, а если нет луны, то и вовсе темень непроглядная. Я еще помнил, как, подзадержавшись у Палыча в гостях, спешил домой, решив срезать напрямик, и обеими ногами ухнул в открытый канализационный люк. Спасибо, ничего не сломал, но урок запомнил на всю жизнь — как оказалось, местные обитатели использовали дыру в качестве туалета. Теперь если и передвигаюсь ночью, то иду по многократно хоженным путям. Вот и сейчас я шагал вперед по извилистой кривой, сворачивая в нужных местах, обходя кучи щебня и песка, огибая ржавые остовы машин. При этом я старался не повторяться. Если вчера я обошел обгорелую четырехэтажку справа, то сегодня решительно свернул налево: и этому меня научил Тимофеич. Не повторяться. Не ходить по одной и той же дороге, не возвращаться в одно и то же время, не заходить в одни и те же дома и не справлять нужду в привычных местах. Не быть предсказуемым. Битый жизнью волчара многому научил меня, щедро делясь приобретенным опытом. Разница между нами лишь в том, что в свое время он старался осложнить жизнь милиции, тогда как я не желал облегчать задачи мародерам и грабителям, решившим поживиться моими вещами. Были уже подобные случаи, и нарываться на засаду нет ни малейшего желания. А шагал я к окраине города и дальше — в пустыню. Я не оборачивался, но был уверен, что меня по-прежнему пасут. Вот и проверим его, или их, упорство. Пусть побегают за мной по сыпучим барханам и попрыгают по каменистым склонам гор. А я заберусь на «двадцатку» и с высоты горы хорошенько осмотрюсь по сторонам. Пустыня — не город. В песках легко спрятаться от чужого взгляда, но надо знать КАК. В городе можно спрятаться за углом или за машиной, схорониться в подъезде или просто сделать вид, что идешь по своим делам и ни на кого не обращаешь внимания. В пустыне такой номер не прокатит. Преодолев последние десятки метров, я уперся в кольцевую дорогу, опоясывающую весь город. Впрочем, от дороги не осталось и следа. Прямо у моих ног начиналась пустыня. Лишь углубившись в песок почти на метр, можно было наткнуться на остатки старого потрескавшегося асфальта. Не останавливаясь, я пошагал дальше, направляясь к виднеющемуся на вершине горы памятнику геологам, откуда в небо тянулась тоненькая струйка дыма. Ходить просто из желания размять ноги я не любил и двигался зигзагами, не ленясь переворачивать встречающиеся по дороге камни, обломки почерневших от старости кирпичей, бетонные осколки и прочий строительный мусор. Один короткий наметанный взгляд — и я двигался дальше, убедившись, что под очередным укрытием не скрывается ничего интересного. Оно и понятно: отсюда до города рукой подать, и сюда постоянно наведываются местные обитатели. Небось каждый камень уже раз по пять перевернули и облизали. А сунуться чуть дальше — скажем, на километр или два — не решались. Вот и жили впроголодь, питаясь большей частью насекомыми, не брезгуя жуками-вонючками. Ладно кисловатые на вкус муравьи, но невероятно горькие и противные жуки-вонючки… Чего я не мог понять — это того, как доходяги умудрялись находить достаточно денег или обменного товара на покупку воды. Зимой все понятно, снега хватает, а вот летом… летом вода есть только в артезианских скважинах, откуда бесплатно нельзя получить и жалкой капли. Удача подарила мне слабую улыбку на втором километре пути, когда местность медленно, но верно пошла в гору. По склону невысокого бархана тянулась тонкая извилистая линия, уходящая за гребень и пропадающая из виду. На бархан я лезть не стал и шустро обежал по краю, не сводя глаз с сыпучих песчаных склонов и нащупывая на поясе рукоять лопатки. Правда, когда узрел искомую гадину, радость заметно подувяла: стрелка, небольшая темно-серая змея, не больше метра в длину и с большой палец толщиной. В два прыжка оказавшись рядом с замершей змеей, я резко опустил лезвие лопатки, отрубая ей голову. Подхватил дергающееся в агонии обезглавленное тело и подставил рот под бьющие из обрубка тонкие струйки змеиной крови. Не дело позволять драгоценной питательной жидкости утекать в песок. Расточительство. Съеденный кусок жареного мяса до сих пор наполнял желудок, но лишняя порция еды никогда не помешает, тем более что ужина не намечается. Дождавшись, пока на язык стекут последние капли крови, я достал из кармана куртки свернутый целлофановый пакет и, перегрузив добычу туда, с трудом запихал в битком набитый рюкзак, после чего тяжело зашагал дальше. Слепо таращащаяся отрубленная змеиная голова осталась лежать на песке, и трогать ее я не собирался. Стрелка хоть и не ядовита, но гадости на ее зубах хватает, уж не знаю, что она такое жрет. Однажды зацепил ладонью за клык такой вот чешуйчатой твари, и небольшая ранка превратилась в гнойный нарыв, не проходивший пару недель. На оставшемся отрезке пути до памятника не попалось ничего особо ценного. Я остановился лишь трижды: срезал под корень разросшийся куст заячьей капусты и выкопал две тюльпанные луковицы. Впрочем, может, это и к лучшему — с каждым шагом рюкзак становился тяжелее, а ровная местность постепенно начала переходить в пологий склон. Я приближался к горе, увенчанной памятником, и уже различал темные фигурки дозорных. Четыре человека. Трое сидят рядом с небольшим костерком на бетонном возвышении у основания памятника, а четвертый торчит на вершине буровой вышки, осматривая окрестности через бинокль. Казавшегося невесомым и жидким песка здесь куда меньше, чем в оставшейся за спиной долине. Возвышающиеся подобно огромным великанам горы надежно защищали город с этой стороны, принимая удар пустынных ветров на себя. Сохранилась протоптанная в незапамятные времена дорожка, отмеченная по краям рядами булыжников. На нее я и сошел, покинув крутые склоны холмов и с облегчением ощутив под ногами твердую поверхность. Перед тем как подниматься к увидевшим меня дозорным, снял с пояса флягу и сделал несколько больших глотков. Пить я не хотел, да и не вспотел толком, но выбора ноль — наверняка попросят угостить водичкой и опустошат невеликую флягу. И точно — едва я приблизился к памятнику, один из дозорных, перегнувшись через металлические перила, крикнул: — Битум, ты? — Угадал, — отозвался я, опознав стража: мужик из своры Пахана, отзывающийся на прозвище Брюхо, хотя сам худощавый и жилистый. — Вода есть? — Чуток осталось, — кивнул я, подходя вплотную и поднимаясь по бетонным ступеням. — Здорово, Брюхо. Ну что там, муты не нападают? — Тьфу-тьфу-тьфу, — суеверно поплевал Брюхо, выхватывая у меня из рук флягу. — Накличешь беду! — Да ладно тебе, Брюхо! — вмешался в разговор сидящий у костра мужик с обширной лысиной на полголовы. — Нам еще грязных дачников бояться не хватало! Если и рискнут свои гнойные морды высунуть из нор, мы им живо мозги вправим. Муты — они и есть муты, вонючки-побирушки. И воды оставь, чего присосался? — Захлопни пасть, — лениво посоветовал Брюхо, отрываясь от горлышка фляги. — На, хлебни. И на других оставь. Битум, ты же не против? — Пейте, — великодушно махнул я рукой. — Вы на солнцепеке без воды сидите? Спросил я для проформы, можно сказать, из вежливости. Вода у сидящих на дозорной вершине была всегда, но это не мешало им обирать всех проходящих мимо или заглянувших на огонек. И от солнца прикрытие имелось — на вбитых в камень трубах натянута выгоревшая тряпка с многочисленными заплатами. — Была вода, но эти выхлебали без остатка. — Брюхо презрительно кивнул на остальную тройку дозорных. — Весь двадцатилитровый бидон опорожнили. — Ладно тебе, Брюхо! — буркнул лысый. — Суп же сварили из черепах, вот вода и вышла вся. А до смены немного осталось — еще час, не больше. Опять же Битуму спасибо — взгрел водичкой, не зажал, как некоторые… — Ага, и еще до города пешком пылить, — миролюбиво фыркнул Брюхо, поглаживая живот. — Ты флягу-то передавай, передавай дальше. — С бессадулинскими делиться, что ли? Перебьются. Супу им отлили, мяса не пожалели. Чего еще? Может, до города их на своем горбу дотащим, чтобы у них ножки не устали? — Ты, Рашид, мне бучу тут не поднимай, — ласково протянул Брюхо. — Вода общая была, черепашье гнездо мы надыбали, но они в общий котел тюльпанных луковиц от души сыпанули, да еще и полкоробка соли на общак вытащили. Так что заткни пасть и передавай флягу дальше, понял? — Ладно тебе, не заводись, — пробурчал Рашид и, с кряхтением поднявшись на ноги, направился ко второй паре дозорных, не сводящих глаз с оазиса и виднеющейся внизу ленты асфальтовой дороги, большей частью засыпанной песком. Еще один пример вынужденной «дружбы» между Паханом и Бессадулиным. Оба отсылали каждый день по паре людей в разные концы города, где те несли службу. Сообща обеспечивали безопасность, приглядывали за окрестностями. Дело делом, но это не мешало им грызться между собой из-за всякой мелочи. Правда, пока лидеры двух группировок не враждовали в открытую, потому и до поножовщины дело еще не дошло. Но все до последнего нарка понимали, что бывший вояка Бессадулин и бывший зэк Пахан не найдут общего языка и когда-нибудь да схлестнутся. Озвучивать мыслей я благоразумно не стал и, терпеливо дождавшись, пока мне вернут флягу, распрощался с уставшими за день дозорными, вскинул на плечи надоевший до чертиков рюкзак и зашагал дальше, возвращаясь в город по пологой дуге и стараясь не сходить с гребня горы. Этот путь позволял мне видеть расположенную ниже долину как на ладони, до окраинных покосившихся серых домов. И чернеющую точку преследователя я обнаружил сразу же — он как раз добрался до подножия гористого склона и начал подниматься. Глядя, как он медленно тащится вверх, я не удержался от злорадной усмешки: а пустынный-то ходок из мужика никакой. Еле ноги переставляет, да еще поминутно останавливается и, упершись ладонями в колени, сгибается пополам в попытке отдышаться. Сбил дыхание, устал, взопрел, а при загребающей пыль походке наверняка набрал полные галоши мелкого песка и камешков. Через час сотрет ноги до крови и не сможет сделать и шага без мучительной боли. Что самое интересное — сунувшийся за мной в пустыню топтун настолько вымотался, что смотрел лишь в одну точку — на «двадцатку», не замечая моей отчетливо выделяющейся на гребне горы фигуры. Правда, я не двигался, а неподвижную цель взгляд цепляет не сразу, присматриваться надо. Да и одежда у меня неброская, цветом с песком сливается. — Лопух, — пробормотал я, провожая бредущего мужика недобрым взглядом. Ползи, ползи, карабкайся на вершину на последнем издыхании. Только водички тебе там не обломится, это точняк. Придется тебе насухую назад возвращаться, да еще и хромая на обе ноги. Будет тебе урок, гнида, что нельзя охотника в пустыне выслеживать: только хуже будет. Это тебе не по асфальту шлепать. Дождавшись, пока топтун скроется за пологим склоном здоровенного камня, я тронулся с места и размеренно зашагал дальше. На оставшегося за спиной выдохшегося преследователя внимания больше не обращал. Если он меня и засечет, догнать ни в жизнь не сможет. Меня больше беспокоил другой, пока существующий только в моем воображении, топтун — освещенная светом заходящего солнца долина была пуста и безжизненна. Если он и есть, то проявил смекалку и остался в городе, затаившись на верхнем этаже в любом из пустующих зданий по краю города. Он меня увидит, а я его нет. Вывод простой и грустный. Придется «изгаляться» и «финтить» — еще пара словечек, полученных от Тимофеича и применяемых мною где надо и не надо. Когда я добрался до окраин и пересек кольцевую дорогу, окончательно стемнело. И это было мне только на руку. Пустые дома зияли угрюмыми провалами окон и дверей, слепо таращась в непроглядную ночь. В центре города виднелось тусклое свечение костров и крайне редких электрических ламп вокруг ТЦ, работающих на энергии от установленных на крыше ветряков. В город я вошел в месте, находящемся на порядочном удалении от моей берлоги. Дорога до дома заняла час, большая часть коего ушла на проскакивание сквозь подвалы и галереи четырехэтажек. На последнем отрезке я проскользнул уже знакомым путем через детский садик, собрался с силами и совершил последний рывок, финишировав у песчаной подушки, скрывающей железный люк. Опустившаяся крышка глухо лязгнула, отрезая меня от внешнего мира. Железная пластина обрушила сверху груду песка, и, обессиленно прислонившись к шероховатой бетонной стене, я облегченно выдохнул. Все. Добрался. До жилой комнаты рюкзак я тащил уже волоком. Сил не осталось. Слишком много беготни и действий для одного дня. Не зажигая свечи, на ощупь нашел кровать и рухнул поверх одеяла как был — в грязной пропыленной одежде. Стянул лишь обувь, на остальное сил не хватило. Через мгновение я уже засыпал, успев еще подумать о бедолаге-топтуне, что сейчас тащится по ночной пустыне, хромая на обе стертые до крови ноги, с испугом озираясь по сторонам. Да уж… ему можно только посочувствовать. Ночью пустыня живет по совсем другим законам. Просыпаются ночные хищники и выползают из глубоких нор в поисках добычи… Топтун сейчас играет в прятки со смертью. Может, ему повезет. А может, его везение даст осечку. И тогда, через день или два, на песке найдут окровавленные обрывки старого полосатого халата и разношенные калоши…

Глава четвертая ВСТРЕЧА С ЧУЖАКАМИ

Следующие два дня я практически безвылазно просидел в берлоге, занимаясь мелкими и крайне нужными делами. Вышел только один раз, купив у Фирузы пятилитровую баклажку с водой. А еда у меня была — почти килограмм змеиного мяса и уже набившие оскомину тюльпанные луковицы. Этого для меня более чем достаточно на два дня, при условии что я не трачу слишком много сил. Вычистил дом от проникающего песка, нашел в стенах несколько щелей и наглухо забил их обрывками ткани. Привел в порядок себя, тщательно отскребя песком наросшую корку соленой грязи, образовавшейся из смеси песка и пота, как можно короче обрезал ножом отросшие волосы, вычистился песком и обтерся мокрой тряпкой. Исколол все пальцы сделанным из тонкого напильника шилом, но все же подогнал полученную одежку из вараньей кожи под свою фигуру. И обшил ее поверху лоскутами от своей безжалостно разрезанной брезентовой куртки и прочими кусками разнородной ткани серого оттенка. Старательно очистил от грязи и заново заточил ножи и лезвие верной лопатки. Особое внимание уделил обуви, высушив, вычистив, проверив на повреждения и надежно починив оную. Зачастую именно сохранность ног определяет исход дальнего путешествия и выживания. На вид новая одежда казалась крайне неказистой и уродливой — этакое латаное-перелатаное одеяние нищего охотника. Чего я и добивался. Светить всему городу новехонький комплект из крайне дорогой вараньей кожи я не собирался. В последнюю очередь нашил в нужных местах петли для метательных ножей и несколько карманов. Проверил, насколько легко и быстро могу достать оружие. Два кармашка пришлось перешивать, чуть смещать в сторону, но я не пожалел времени и все сделал как надо. Рюкзака погибшего русского трогать не стал — обернул в несколько слоев полиэтилена и спрятал его вместе с камуфляжем в выдолбленный в стене тайник. Тут Палыч прав на все сто процентов — про эти вещички следует забыть очень и очень надолго. Хватит с меня уже нажитых проблем. С ними бы расхлебаться. С делами я управился за день и следующие сутки посвятил ничегонеделанию — лежал на кровати и читал толстенный том Александра Дюма «Граф Монте-Кристо». Седому я солгал — читать я мог очень хорошо, равно как и писать. В свое время длинной холодной и вынужденно бездеятельной зимой Тимофеич терпеливо учил меня разбирать и писать буквы. Он же пристрастил меня к чтению, притаскивая домой найденные в завалах чудом уцелевшие книги, журналы и разрозненные клочки бумаги. И я с жадностью приник к окну в совсем другой, захватывающий мир, поглотивший меня с головой.

 

К полудню второго дня безделья я с крайней неохотой собрался, привычно вдел руки в лямки давно собранного рюкзака с самым необходимым и покинул свою уютную нору. Пора навестить ТЦ и отметиться перед охранниками. Тщательно замаскировав вход в убежище, я извилистыми загогулинами отошел на полкилометра в сторону и уже оттуда напрямую отправился к толкучке. Новая одежда была в два раза толще и тяжелее старой, но я не жаловался. Приобретенная солидная защита от клыков и ножа стоила того, чтобы потерпеть пару лишних килограммов, давящих на плечи. На воротах меня ждали. Стоило мне появиться, как один из охранников отпихнул с пути скрюченную бабку с туго набитой сумкой и быстро зашагал ко мне. — Битум? Правильно? — Ага, — несколько опешил я от столь мощного напора. Терять время на приветствия охранник явно не собирался. — Топай во внутренний двор, да поживее, — велел. — Тебя уже заждались. — Понял, — кивнул я покладисто. — Считай, что я уже там. — Я сейчас до трех посчитаю, и если за это время ты не испаришься в сторону внутреннего двора, то не обижайся, браток, — мрачно пообещал страж. — Мы тебя здесь с самого утра выглядываем. Пожрать отойти и то не сумел. Про отлить уже молчу. — Все, — примирительно поднял я ладонь, шагая по направлению ко входу в здание ТЦ. — Я в движении.

 

У входа в резиденцию Бессадулина стояла пара незнакомых мужиков, и мне сразу полегчало. Встречаться с избитым Семеном и его вороватым напарником желания не было. В принципе этой встречи не избежать — городок у нас маленький, — но чем позже, тем лучше. Может, до того времени их уже сожрут пустынные твари или они загнутся от какой болячки… — Я — Битум, — представился я. — Рашид Хасанович меня ждет. — Битум?! — просветлел в лице один из охранников и махнул рукой в глубь темного коридора. — Бегом давай! — А обыскивать не будете? — против воли вырвалось у меня. — И рюкзака не оставлять, что ли? — Бегом! — рыкнул мужик, и, пожав плечами, я покорился. Причину столь явного пренебрежения охранниками обязанностями я понял сразу же, как переступил через порог кабинета Бессадулина и уткнулся взглядом в направленные мне в живот автоматные дула. Просторный кабинет сейчас казался не больше собачьей конуры из-за едва вместившегося сюда десятка человек. Стоящие вдоль стен пятеро охранников с ТЦ, замерший в углу Седой, Бессадулин, сидящий за столом, и расположившиеся перед ним три чужака. Что это те самые русские, понятно сразу — хотя бы по отсутствию черного загара, прочно въевшегося в шкуры местных обитателей, и естественному цвету не выгоревших на солнце волос. Плюс знакомый мне камуфляж песчаной расцветки. В центре восседал воистину огромный кряжистый мужик, справа от него темноволосая девушка, а слева хлюпик с торчащей из воротника пятнистой футболки тощей шеей и очками на переносице. Живописная троица… — Наконец-то! — недовольно рыкнул при виде меня Татарин. — Чего встал на пороге? Проходи и садись. — Это и есть наш проводник? — гулко пророкотал похожий на скалу мужик, окидывая меня цепким взглядом. — Он самый, Борис, — отозвался Бессадулин, и от удивления я невольно моргнул: уж очень вежливым был голос у всесильного хозяина ТЦ. Можно сказать, предупредительным. — Лучше его опасностей пустыни не знает никто. — Ясно, — проворчал русский и обратился напрямую ко мне: — Имечко-то какое… Национальность? Русский? — Понятия не имею, — безразлично ответил я, опускаясь на стоящий у стены деревянный стул. — А это важно? — Пожалуй, нет, — ответил Борис, которому навскидку я дал лет пятьдесят или чуть больше. Остальные куда моложе. Парень в очках тянул самое большее лет на тридцать пять, девчонке еще меньше. — Важно лишь, насколько хорошо ты знаешь пустыню. — Говорю же — лучшего отобрали, — вставил свое слово Рашид Хасанович. — А вот сейчас и проверим, — буркнул чужак и, поманив меня пальцем, кивнул на расстеленную поверх стола карту: — Давай, проводник, проложи путь отсюда и до самого Ташкента. Проведи пальцем линию. — В картах не разбираюсь, — отозвался я все тем же безразличным тоном. — Сроду в руках не держал. И я не проводник. — Так какого тогда лешего его сюда притащили? — раздраженно громыхнул русский, потеряв ко мне всякий интерес. — Рашид, мы с тобой о чем договаривались? — Битум, ты че несешь? А?! Что значит ты не проводник? — Рашид Хасанович, проводник здесь и не нужен, — ответил я, тщательно подыскивая верные слова. — Направление по компасу любой дурак определить сможет и по карте линию пальцем провести сумеет. Чего там сложного? Только проехать напрямик не получится — пустыня каждый день меняется. Там, где вчера был ровный участок пути, — сегодня непроходимая гряда сыпучих барханов или глубокая трещина. Я не знаю, откуда приехали эти уважаемые люди, но готов спорить на что угодно, что ехали они сюда не по прямой, а петляли из стороны в сторону, выискивая места, где может пройти тяжелый грузовик и не завязнуть. И что ехали они далеко не проложенным по карте маршрутом, тоже уверен. — Хм… — задумчиво протянул русский, переглянувшись со спутниками. — Тут ты угадал. Шаг вперед, два назад и столько же в сторону. От дороги почти ничего не осталось, вся под песок ушла. Лишь кое-где на возвышенности есть целые участки. — Не угадывал, — качнул я головой. — Просто знаю. И знаю всех местных тварей, знаю, на что они способны и когда выходят на охоту. Могу заметить зыбучие пески и могу сказать, когда начнется следующая песчаная буря. И еще знаю, что если вы сумели сюда добраться, то с вами был проводник из наших, местных. — Был да сплыл, — мрачно усмехнулся Борис, как-то зло покосившись на сжавшегося очкарика. — Помер он. Ладно, считай, что ты меня убедил. — Я же говорил, Борис! — с облегчением воскликнул Татарин и с бульканьем разлил в граненые стаканчики темно-коричневую жидкость. — Давай дерябнем еще по одной. Мне выпить не предложили, чему я сильно огорчился, хоть и не подал виду. Очень уж приятно запахло, когда Бессадулин откупорил бутылку. И пахло не самогоном местного разлива. Борис отказываться не стал и, уцепив казавшийся в его лапище крохотным стаканчик, одним махом опрокинул его в глотку. Скромно сидя у стены, я лишь завистливо сглотнул и перевел взгляд на вооружение. Такого количества огнестрелов в одном месте я не видел никогда. Охранники Бессадулина сжимают в руках автоматы Калашникова, на поясах кобуры с пистолетами. У продолжающей молчать девчонки открытая кобура на поясе, видна ребристая рукоять пистолета. У очкарика автомат за спиной болтается неизвестной мне модели и с виду совершенно новый. Но Борис переплюнул всех: он буквально увешан оружием с ног до головы. Автомат, небрежно прислоненный к колену, две подмышечные кобуры, одна на поясе, там же пара круглых гранат. На груди перекрещиваются патронные ленты солидного калибра. Ходячий арсенал. — Ладно, Рашид, раз такие дела, завтра с утра выдвигаемся, — пророкотал Борис. — И так завязли в этом болоте на несколько дней. Наш грузовик в порядке — твой старший мастер изрядно поработал, мое ему уважение. Что насчет твоей машины сопровождения? Что с людьми? — Все в норме, — в тон ему ответил хозяин ТЦ. — Не переживай, Борис, это и в моих интересах. Парни готовы, машина забита всем необходимым и горючкой. Проводника ты видел. Кстати… Битум, сегодня ты ночуешь здесь. За пределы внутреннего двора ни на шаг! Приказ понятен? — Понятен, Рашид Хасанович. Сегодня ночую здесь, за внутренний двор не выхожу, — бесстрастно ответил я. — Но вот одного я не понял: касательно завтрашнего отправления. — А тебе и не надо, — недовольно рыкнул Бессадулин. — Твое дело маленькое. — Погоди, Рашид, не кипеши, — остановил его русский и вперил в меня тяжелый взгляд: — Что тебе непонятно, малой? Прежде чем ответить, я взглянул на Бессадулина и, дождавшись его кивка, открыл рот: — Где второй проводник? — А на хрена? — рявкнул Татарин. — Тебя одного не хватит, что ли? — Хватит, — кивнул я. — Если не сдохну. Мне лично без разницы, но пустыня — это пустыня, Рашид Хасанович. Ваши люди за город не выходят, если со мной что случится — никто верной тропки не укажет. В общем, решать вам. Как вы сами сказали, мое дело маленькое. — Да что с тобой случится… — уже совсем другим тоном протянул Бессадулин, взглянув на задумчиво молчащего русского. — С одним проводником что-то случилось, — пожал я плечами. — А случиться может всякое. Например, сердечко у меня прихватит, едва от города отъедем, и я копыта откину. И что тогда? Возвращаться за другим охотником? — Малой дело говорит, — пожевав губами, отозвался русский. — Как-то мы прохлопали этот момент, а ведь обожглись уже разок… Рашид, еще один проводник не помешает. Есть кто на примете? — Можно взять любого опытного охотника, — поспешно вставил я словечко. — Такие у вас есть, Рашид Хасанович. — Есть, — согласился со мной Татарин, прикуривая сигарету. — Ладно. Отправлю с вами Косого Ильяса. — Косого? — с сомнением переспросил Борис. — Кликуха у него такая, а видит нормально, — пояснил молчавший до этого Седой. — Битум, ты топай давай уже. Не мешай серьезным людям беседовать. Кивнув, я встал и зашагал к двери. Когда уже взялся за дверную ручку, меня остановил голос Бориса: — Битум, погоди-ка… Развернувшись, я вопросительно уставился на чужака. — Имеешь еще что сказать? — глядя мне в глаза, поинтересовался Борис. — По теме подготовки к дороге. Если да, то не молчи. — Нет, — качнул я головой. — Не имею. — И тебя совсем не волнует — куда, в какую сторону и для чего мы пойдем? — А вы расскажете? — поинтересовался я. — Если я спрошу? — Нет, — после секундной паузы ответил русский. — Не расскажу. Просто меня удивляет твоя немногословность и какая-то… отстраненность, что ли. Безразличность… Когда в Черняевке, что у бывшей границы между Казахстаном и Узбекистаном, мы договаривались с проводником, он задавал куда больше вопросов. Мне в отряде самоубийца не нужен, мне нужен человек, цепляющийся за свою жизнь руками, ногами и зубами. Усекаешь? Чтобы сам не помер и нас не подставил. Ты даже вознаграждением за свои труды не поинтересовался. — Он задавал, я не задаю, — коротко ответил я. — Умирать не собираюсь. Позавчера я уже все обсудил с Рашидом Хасановичем о плате за мои труды. Вы мне ничего должны не будете. — Я же тебе говорил, Борис, — ухмыльнулся Бессадулин. — Парень четкий, лишнего не говорит, дело знает. Другого такого в городе нет. Можно сказать, козырной туз среди проводников. — Чего ж он тогда не в твоей колоде? — буркнул Борис. — Раз такой особенный? Ладно… Свободен, Битум. Отдохни перед завтрашней дорогой. Дверь мягко затворилась, а передо мной возник охранник и кивнул в противоположную от выхода сторону: — Тебе туда, браток. — Туда, значит, туда, — согласился я, шагая следом за конвоиром. Привели меня в небольшую комнату с забранным решеткой окном. Внутри помещения аккуратно застеленная кровать, небольшой стол и табурет. — Сегодня здесь ночуешь, — повторил слова Бессадулина охранник, указывая на кровать. — Хавчик принесут. Будет тебе и обед, и ужин. Туалет — слева по коридору, вторая дверь. Умыться можешь там же, вода в желтой бочке рядом с раковиной. Вопросы? — Вопросов не имею, герр комендант, — буркнул я и зашел внутрь, оставив крепыша недоуменно хлопать глазами. Дверь охранник прикрыл, но замок не щелкнул. И то хорошо. Сбросив рюкзак на пол, я достал из него книгу и, развалившись на кровати, вновь погрузился в мир дуэлей на шпагах, интриг и роскошных красавиц с глубоким декольте и туго затянутыми корсетами. Остаток дня пролетел незаметно и ознаменовался лишь двумя событиями: густой суп со специями на обед и кусок жареного мяса — с куском лепешки! — на ужин. Голодом морить меня точно не собирались. После столь сытного ужина накатила дрема, и я провалился в сон. Надо отдохнуть перед завтрашним днем…

Глава пятая ДОРОГА СРЕДИ ПЕСКОВ

В пулеметном гнезде, установленном поверх крытого кузова грузовика, с трудом помещался и один-то человек, а сейчас нас здесь было двое. Я и мрачного вида светловолосый парень примерно моего возраста, мерно оглядывающий проплывающие мимо окрестности. Он держал наготове планшет с крупномасштабной картой, то и дело оставляя на ней понятные только ему отметки при помощи красного карандаша со смешным овальным сечением. Бронированный грузовик, несмотря на огромную массу, ходко шел посреди единственной автомобильной дороги, ведущей в город. Остальные, так и оставшиеся для меня чужаками русские сидели внутри машины, на установленных по бортам кузова лавках. Когда оказался внутри похожего на злобную тварь грузовика, я успел мельком осмотреться и увидеть наполняющие салон многочисленные ящики, приваренный к полу железный стол и кабину водителя — перегородки между кузовом и водительской частью отсутствовали. Борис уселся рядом с водителем и предложил мне занять место по соседству, но я отказался — из-за установленных поверх лобового стекла бронированных пластин обзор никакой. Так я и очутился в пулеметном гнезде, прижатый к его краю плечом широкоплечего крепыша Виктора. Оставшиеся внутри кузова члены отряда сейчас могли в подробностях разглядеть нижние половины наших туловищ. Правда, меня это не волновало — я больше интересовался происходящим вокруг, как-то незаметно для самого себя приступив к обязанностям проводника. В десяти метрах сзади пылила еще одна машина — капитально переделанный умельцами Бессадулина школьный американский автобус с остатками облезшей белой краски. Как мне пояснил мастер Палыч, автобус появился в городе еще до войны, в двухтысячных годах. Купленный по дешевке, он использовался для перевозки рабочих на завод. Недавно над машиной хорошенько поработали, полностью сменив ходовую часть, поставив толстые колеса от неизвестной мне техники и наварив защитные бронепластины. Автобус выглядел солидно, но я глубоко сомневался в его проходимости через пески. Одно дело — по накатанной дороге в теплицы и обратно людей возить, и совсем другое — переть через пустыню. В салоне сидели двадцать вооруженных рыл — бойцы хозяина ТЦ, сопровождающие нас в пути. Там же ехал второй проводник, Косой Ильяс, не последовавший моему примеру и оставшийся внутри автобуса. По левую сторону от нас остался город, отделенный от дороги двухкилометровой полосой пустыни. Но я смотрю не туда. Мое внимание обращено в прямо противоположном направлении — рядом с нами, буквально в двадцати метрах, тянулись полузасыпанные песком дома. Дачный комплекс. Место, населенное изгоями — больными, калеками и уродами. Впрочем, проще назвать местных жителей одним коротким, но очень емким словом — мутанты. Муты… — Это и есть «дачи», правильно? — не отрывая глаз от карты, поинтересовался Виктор, когда дома остались позади. — Ага, — отозвался я, поглядывая на последний ряд домов, где несколько мужчин размеренно махали лопатами, отбрасывая подступивший вплотную к редким огородным грядкам пустынный песок. — Они самые. — Небольшой населенный пункт, — пробормотал парень, ставя очередную пометку. — Количество населения известно? — Про Дачи никому и ничего не известно, кроме тех, кто там живет, — буркнул я, устремляя взгляд на уходящую под колеса грузовика дорогу. — И отметку про «населенный пункт» ты зря поставил. — Это почему? — Скоро его не станет. Вот почему. С каждым годом песка становится все больше. Вскоре лопаты не смогут помочь — и вот тогда мутанты оттуда уйдут навсегда. — В город? — предположил Виктор, и я кивнул, подтверждая предположение. — Точно. В город. Под прикрытие больших домов. Если их пустят. — А если не пустят? Я молча пожал плечами и черканул пальцем поперек горла, одним движением поясняя, что именно произойдет, если городские обитатели не пожелают принять оставшихся бездомными уродов. Впрочем, гадать не приходится — не примут. — Больше рабочих рук — больше шансов выжить, разве не так? А уродов сейчас везде полно. Я слышал, что у вас в городе есть община мутантов. — Есть, — машинально ответил я, провожая глазами уходящую назад вершину горы, увенчанную памятником геологам. Уверен, что сейчас все дозорные провожают нас внимательными взорами. — Ну и о чем тогда разговор? Мутом больше, мутом меньше. — Те, кто живет в городе, они просто уроды и калеки, — пояснил я, вспоминая виденных мною мутов-мусорщиков. — У кого пальцы на руке вместе слиплись, у кого лицо набок сползло, у кого глаз нет, у кого еще чего недостает. Местные их не любят, но мирятся с их присутствием, так как вреда от них нет, да и угрозы не представляют — бойцы из них никакие. А вот пользы, кстати, хватает — разгребают завалы, собирают мусор, вычерпывают выгребные ямы. Ничего не прося взамен: что вычерпали, то и будет платой. А на Дачах есть такие… их и людьми-то назвать нельзя. Ну и самое главное — там много больных странными и, похоже, заразными болезнями. У вас нет таких вот «населенных пунктов», где живут только мутанты? — Может, где и есть, — пожал плечами Виктор. — Россия большая. Но там, где мы живем, мутанты редкость. Уроды встречаются, конечно, не без этого. Но долго они не живут, обычно до двадцати годков не дотягивают. А у вас как? — Так же, наверное, — с безразличием ответил я, думая совсем о другом. Неожиданная разговорчивость мрачного крепыша меня несколько насторожила — уж слишком не вязалось это с его обликом молчуна. Не иначе Борис велел поболтать со мной, составить мнение и доложить. Может, и так. В любом случае — мне глубоко плевать. Да и поздновато как-то — лежащий посреди равнины город остался далеко позади. Впрочем, я могу и ошибаться — если учесть многонедельный путь, что им пришлось проделать в чреве громыхающей машины в компании одних и тех же собеседников… тут будешь рад любому новому лицу и возможности поболтать на еще не изъезженные темы. — Да… — вздохнул Виктор, стягивая со лба солнцезащитные очки и опуская их на переносицу. — Россия большая… и зелени там куда больше, не как здесь. Поверишь, видеть этот песок уже не могу, не укладывается в голове, как вы тут живете. Куда ни глянь — везде одни барханы. — Привыкли, наверное. — Тоже верно. Ты же здесь родился? — Дождавшись моего кивка, парень подытожил: — Значит, и дерева настоящего не видел — например, дуб высокий с листьями зелеными. Не то что саксаул ваш кривой и непонятно на что похожий. Не выдержав, я рассмеялся и покачал головой: — Тут ты ошибся. Деревья и у нас в городе есть, просто в глаза не бросаются. Посреди улиц они не растут — их за стенами прячут. И просто деревьев нет — только те, что пользу приносят. Плодовые. На обычные деревья воды тратить не станут. В Саду несколько десятков разных плодовых, в коммуне стариков пять яблонь и несколько вишен растут, только не плодоносят пока — совсем маленькие. Еще виноград есть. А что во внутреннем дворе красного здания и в теплицах — я сам не видел, но рассказы слышал, что там вообще деревьев полно. А весной, вот как сейчас, и в пустыне зелени достаточно. Есть и цветы. — Это для тебя зелень, — отмахнулся Виктор, с тоской оглядывая окружающую нас местность с редкими островками уже потускневшей растительности. Еще месяц — и пустыня вновь превратится в выжженную солнцем пустошь. А сейчас и пыли настоящей нет — песок еще хранит влагу последнего дождя. Относительно свободный от песка участок дороги закончился, и машина резко замедлила ход. А я сосредоточился на обзоре, пристально глядя вперед и щурясь от бьющего в лицо ветра. Виктор дернулся, посмотрел вниз и, кивнув невидимому мне человеку, спустился внутрь кузова грузовика. А его место занял Борис, с превеликим трудом втиснувшись на сиденье пулеметчика. — Здорово, проводник. Ну, как у нас дела? — Нормально, — осторожно кивнул я. — Здесь местность хоженая, сюрпризов быть не должно. — Мы здесь проезжали, — буркнул Борис, надевая солнцезащитные очки. — Уже без проводника ехали. Минут через двадцать отворот на основную трассу будет, но мы поедем прямо — к заводу и дальше. — Дальше? — дернулся я. — Куда дальше? — На карте что-то вроде поселка указано небольшого, — отозвался русский. — Там небольшую остановку сделаем и с дальнейшим маршрутом определимся. — К поселку подъезжать не стоит, — встрепенулся я. — Что так? — Там люди не особо приветливые живут. Чужаков не жалуют и чуть что — сразу за оружие хватаются. — Даже так? Из оружия серьезное что есть? — Сам я тут ни разу не был, — признался я. — Но пару лет назад Пахан людей на завод посылал — за золотом, и когда они за забор сунулись… — Погоди-ка, малой. За золотом? Да на хрена оно ему? Бесполезный металл. — Пахан помешан на золоте, — поведал я русскому известный всему городу факт. — Ни одной золотой безделушки мимо себя не пропустит. Кольца, сережки, браслеты, цепочки — ему все годится. Зубы золотые собирает… — Шутишь? — Не-а, — ухмыльнулся я и пожал плечами. — Любит золото просто до безумия. Что он с ним делает, можешь не спрашивать — понятия не имею. — Ладно… — задумчиво пробормотал Борис, слово я скорее прочел по губам, чем услышал: ветер усилился, и вкупе с рокотом двигателя слышимость заметно упала. — Так что там насчет завода? — Похоже, там кто-то живет. Во всяком случае, когда бойцы Пахана прошли через проходную, их ждал очень теплый прием. Половина полегла сразу, остальные едва унесли ноги. В город вернулись от силы человек пять. Те, кто не побежал обратно к машине, а кинулся куда глаза глядят. Им пришлось топать сорок километров, чтобы добраться до города и рассказать о случившемся. По пути потеряли еще пару человек — одного укусила змея, другого сожрал варан. Такие вот дела… — Кто напал? Что за оружие использовали? Причина нападения? — цепко взглянул на меня Борис. — Знаешь? — Напали люди, — пожал я плечами. — Вроде как и несколько мутов среди них затесалось. Огнестрелов не было. Топоры, копья, цепи и прочий подручный материал. У людей Пахана имелись огнестрелы, но нападавших было слишком много. Человек сто, не меньше, если верить рассказам уцелевших. Зачем напали, тоже ясно — ради мяса. Тех, кто полег первыми, начали рвать на куски в первые секунды боя. Оголодали, видать, сильно, вот и лопухнулись. Дождись они, пока весь отряд пройдет внутрь, и не кинься сразу жрать — не упустили бы ни единого человека. — Каннибалы? — Ага, — кивнул я. — Людоеды. Жрут все подряд. Потому и говорю — опасно туда соваться. Тем более что дорога там одна и идет аккурат вдоль стены завода. — Выбора нет, — бесстрастно произнес Борис. — Сам же говоришь, дорога одна. Или есть путь в объезд? — Не знаю, — качнул я головой и едва не прикусил язык, когда грузовик подпрыгнул на ухабе. — Но сомнительно. — Значит, придется прорываться. Но за рассказ спасибо, Битум… черт, ну и имечко же у тебя! Сам выбирал? — Нет. Меня так назвал… — Отец? Секунду помолчав, я почти неслышно произнес: — Да… отец… Уловив передернувшую мое лицо судорогу, Борис открыл было рот для следующего вопроса, но тут я пронзительно завопил, и он осекся на полуслове. — Тормози! Тормози! Водитель не услышал, и грузовик продолжал ходко бежать вперед, переваливаясь на песчаных наносах. — Тормози! — вновь заорал я, не сводя глаз с черного пятна посреди дороги. Поняв по моему перекошенному лицу, что дело серьезное, Борис не стал тратить времени на ненужные уточнения и просто провалился вниз, рухнув на пол кузова. Оттуда послышался его рев, и машина резко затормозила, вздымая тучи мелкого песка. Сидящие вдоль бортов люди наверняка слетели с сидений и попадали друг на дружку, но на это мне было плевать — самого страшного удалось избежать. Я с облегчением выдохнул и выполз из пулеметного гнезда на крышу кузова, по-прежнему не отрывая взгляда от возникшего посреди дороги препятствия. Дверь кабины открылась, на песок спрыгнул держащийся обеими руками за разбитый лоб дюжий водитель. Нашел меня взглядом и зло заорал: — Але, проводник! Какого хрена?! Че за паника?! — Олег, рот прикрыл бы, — мягко посоветовал Борис, вываливаясь через ту же дверь, и водитель моментом заткнулся, но командир этим не удовлетворился и все тем же мягким тоном поинтересовался: — Почему покинул грузовик без оружия? Замолчавший Олег полез обратно в кабину, вытащил из-за спинки водительского сиденья автомат, повесил его на грудь и привалился к машине, осторожно ощупывая кровоточащий лоб. Тем временем я вовсю размахивал руками, подавая сигналы едущему позади автобусу, благо поднятое нами облако пыли отнесло в сторону. Убедившись, что меня поняли и автобус начал тормозить, я развернулся к Борису и сказал: — Здесь нам не проехать. Придется отъехать на километр назад и объехать это место по самому краю. Вон там… — я ткнул рукой в возвышающуюся в паре километров отсюда невысокую горную гряду, — там грузовик пройдет. Вдоль подножия проедем с пару километров и вернемся на дорогу. — Причина? — Русский говорил предельно сжато, скупо выплевывая короткие вопросы и всматриваясь в возвышающееся на дороге черное пятно, с уже достаточно четкими очертаниями. — Это проблема? На краю полузасыпанной асфальтовой дороги стояла черная юрта, до нас доносился звук хлопающей на ветру материи — входной полог не был завязан и полоскался от порывов воздуха. — Ага, она самая, — кивнул я, крутя головой по сторонам и уделяя особое внимание тихо шуршащему песку под ногами. — Че? Вот из-за этой долбаной палатки ты заставил нас тормознуть? — вскинулся Олег, отлипая от грузовика и втыкая в меня злой взгляд. — Это не палатка, — просипел подоспевший к нам от второй машины Косой Ильяс. — Это Черная Юрта. Молоток, Битум, вовремя углядел. Развернувшись, Ильяс замахал руками, загоняя вышедших из автобуса людей Татарина обратно. — Да хоть Черный Фиг Вам и Черный Хрен Нам! — взорвался водитель, утирая ползущую по переносице струйку крови. — Просто проехали бы аккуратно мимо! Я и сам видел эту хрень! Она же на самом краю дороги! — Не кричи, — тихо попросил я, чувствуя, что крикливый водитель начинает меня серьезно напрягать. — Борис, надо разворачиваться и отъезжать. Прямо сейчас. Не стоит их злить. — Да я… — Заткнуться, сержант! — рявкнул Борис, и Олег вновь замолчал. — Битум, Ильяс, поясните. — Слушай, шеф, — вибрирующим от напряжения голосом произнес Ильяс. — Давай мы тебе потом все поясним, а? Сейчас валить надо, пока они не рассердились. — Ильяс правильно говорит, — подтвердил я. — Отъедем на километр назад, а потом уже языками почешем. Несколько секунд висела напряженная тишина, пока Борис принимал решение, и наконец послышался долгожданный приказ: — По машинам. Виктор, займи место за баранкой. Сдать назад метров на триста, затем разворачиваемся. Выполнять! Едва грузовик, рыкнув двигателем, начал сдавать назад, в пулеметном гнезде, как чертик из коробочки, появился Борис и тут же потребовал объяснений: — Ну и что за Черная Юрта? — Это знак держаться подальше, — коротко ответил я. — Предупреждение. — Подробней! Кто этот шатер поставил? — Хозяева пустыни. — Битум, может, хватит загадками говорить? — с раздражением буркнул Борис и ухватился за сиденье, так как машина начала разворачиваться. — Я сам толком ничего не знаю, — развел я руками. — Ну, почти ничего. Это кочевое племя, надолго нигде не останавливаются, живут только в пустыне и никого не боятся. Мы их называем по-разному: Хозяева пустыни, Племя Черной Юрты или Песчаные люди. — Песчаные люди? — уцепился за последние слова русский. — Они живут в песке. — Да вы все тут в песке живете! — Нет, Борис, ты не понял. Мы живем в пустыне и ходим по песку. А они ходят под песком. Понимаешь? Смотри! Я ткнул пальцем в проплывающий мимо бархан, в чьем склоне на мгновение мелькнула черная бугристая рука и часть плеча, быстро ушедшие обратно в сыпучую песчаную массу. — Мать твою! — пораженно выдохнул русский, хватаясь за висящий на шее автомат. — Не дергайся и улыбайся, — процедил я, напряженно скалясь в пространство. — Они со всех сторон. Слава аллаху, мы едем по асфальту, а то они были бы и под нами. — Негры?! — Нет, — качнул я головой. — Даже не люди. Это мутанты. Целое племя мутантов, живущих в барханах. И они смертельно опасны, если их обидеть или просто влезть на их территорию. Под скрип тормозов мощный грузовик свернул с трассы и, переваливаясь через мелкие песчаные наносы, направился к виднеющейся на расстоянии километра горной гряде. Следом за нами по склону сполз надсадно воющий двигателем школьный автобус. Стоящая на обочине дороги юрта отдалилась и вновь превратилась в черное пятно, дрожащее в жарком мареве. Просто очередная точка на безграничных просторах Красных Песков. Не дожидаясь неизбежных вопросов, я принялся рассказывать все, что знаю о племени Песчаных людей. Впервые Черная Юрта внезапно появилась на окраине нашего города пару десятков лет назад. Именно что внезапно — на закате ничего, а с первыми лучами солнца часовые с оторопью обнаружили стоящую на вершине одного из барханов черную юрту. Стоящую у самой городской черты, в десятке метров от остатков кольцевой дороги. И никто не видел, как и кто ее ставил. Что первое бросилось в глаза — вокруг шатра нет следов. Ни единого отпечатка, сплошная песчаная гладь, хотя стояла середина лета — время, когда на короткий период утихают суховеи, несущие с собой пыль и сглаживающие любые следы. Первое убийство случилось еще до того, как Пахан или Бессадулин вообще узнали о возникновении на их территории загадочного шатра. Просто никто не посчитал появление юрты настолько важным событием, дабы обеспокоить этим важных людей: ну стоит и стоит, мало ли кому из окончательно сбрендивших местных шизиков вздумалось поставить палатку. На этом месте рассказа о давно минувших событиях Борис меня перебил: — На подконтрольной вам территории появился посторонний объект и никто не сообщил кому следует? Это же бардак! Пожав плечами, я продолжил. Один из живущих на окраине бродяг успел быстрее всех. Натянув на лицо жалостливое выражение, он сунулся к юрте. Видать, рассчитывал пообщаться с хозяевами — вдруг да обломится от их щедрот глоток воды или кусок мяса. Сунулся и умер, не дойдя до Черной Юрты пяти шагов. Умер быстро, но страшно и непонятно. На очередном шаге вдруг задергался как сумасшедший, с диким воем схватился за внезапно увязшие в песке ноги. Затем крик перешел в хриплое бульканье, вверх рванул фонтан взметнувшейся пыли, и бродяга провалился в бархан с головой. Даже зыбучие пески не забирают свою жертву с такой молниеносностью. — В этот момент часовые наконец осознали уровень опасности и, приказав остальным не приближаться, объявили тревогу и дали знать ответственным за безопасность города лицам, — предположил русский. — Нет, — качнул я головой. — Все было совсем не так. Пара дружков провалившегося в песок бродяги кинулась его вытаскивать… и тоже погибла. Вот тогда начался настоящий переполох… Испуганные жители рванули прочь от страшного места, сожравшего троих человек за минуту. И они остались живы. А одиннадцать прибежавших на шум бойцов, среди которых были люди как Татарина, так и Пахана, открыли по Черной Юрте огонь на поражение. В ход пошло все оказавшееся при себе оружие: стрелы, дротики из арматуры, метательные ножи, обломки кирпичей и конечно же пули. Бойцы успели наделать в черном шатре дырок и начали погибать один за другим. Из одиннадцати опытных бойцов выжили только два человека. Фонтан песка, брызги крови, почти неуловимые взглядом смутные движения и дикие крики боли жестоко убиваемых людей — вот и все, что им запомнилось. — Как удалось выжить тем двоим? — вновь не удержался от вопроса завороженно слушающий Борис. — Убежали? — Асфальт, — коротко пояснил я и недовольно скривился, сплевывая попавший в рот мелкий песок, принесенный ветром. Пустыня не любит слишком говорливых, так и норовит заткнуть болтунам рот. — Они успели отбежать шагов на тридцать и оказались на зажатой между двумя домами асфальтовой площадке. Песок на ней был, но совсем немного — на глубину пальца, не больше. — И эти самые Песчаные люди на асфальт не вышли, — подытожил русский, прикладывая к глазам окуляры бинокля и всматриваясь в вершину нависающей над нами горы. — Не вышли, — подтвердил я. — И все затихло. Взрытый во время боя песок сам собой разгладился, ни малейших следов крови или тел… Один из тех двоих уцелевших жив до сих пор, хотя немного не в себе. От него я все и узнал — за пару стаканов самогона и кусок черепашьего мяса. — Да погоди ты с самогоном, — отмахнулся Борис. — Дальше что было? — Дальше? Дальше ничего не было. Пока Пахан с Татарином разобрались в ситуации, пока договорились и подтянули бойцов, день прошел. Ночью нападать не решились, а с утра Черной Юрты на месте не оказалось, словно и не было никогда. Несколько человек покопались в том бархане и на метровой глубине нашли остатки тринадцати скелетов, обглоданные начисто. Такие вот дела. С тех пор Черная Юрта появлялась рядом с городом несколько раз, видели ее и охотники в самых разных местах пустыни, но больше их не тревожили. — Ни хрена себе… — Угу. После этого было много слухов о столкновении с Песчаными людьми. Со всех песков слухи к нам приносило. И всегда столкновение кончалось печально для нападающих, — ответил я и, покрутив головой по сторонам, добавил: — Все, можно обратно на трассу выезжать. Коротко кивнув, Борис исчез внутри грузовика. Через минуту массивная машина начала забирать в сторону, с хрустом подламывая под себя жидкие заросли саксаула. Из-под колес бросились бежать несколько суетливых крохотных ящериц, суматошно перебирая лапками. Следом за нами свернул автобус, и я с тревогой заметил, что, в отличие от капитально переработанного армейского грузовика, автобус с куда большим трудом преодолел изломанные кусты и песчаные наносы. Долго машинка не протянет, факт. Лучше бы Бессадулин вместо длиннющего автобуса отправил пару уазиков, имеющихся в его распоряжении. Под рев движка грузовик взобрался на невысокую насыпь и, прогрохотав колесами, съехал вниз, чтобы начать штурм следующего склона, по чьему гребню бежала единственная трасса. Оглянувшись назад, я заметил ржавые рельсы поверх почерневших от времени и масла шпал. Железнодорожная узколейка, по которой некогда ходил поезд, возивший работяг на завод. Если верить побывавшим на заводе бойцам Пахана и редким охотникам, забиравшимся так далеко, сам поезд с прицепленными вагонами встал на последний прикол где-то рядом с заводом, где и ржавеет потихоньку. Следующие пятнадцать километров пролетели довольно быстро и незаметно. В глаза бросалась многочисленная живность и зелень. Я лишь сокрушенно вздыхал, провожая взглядом медлительно шествующих черепах и целые цветочные поля из начавших вянуть желтых и красных тюльпанов. Здесь за час можно собрать столько добычи, сколько я находил за целый месяц в окрестностях города. Судя по торчащей из окна автобуса грустной физиономии второго проводника Ильяса, его обуревали те же мысли. Еще бы. Мы в буквальном смысле ехали по наваленным штабелями деньгам, попирали их колесами и безжалостно отшвыривали в сторону… Правда, мой восторг несколько подувял, когда за следующим барханом оказался молодой серый варан, пытающийся выковырять из панциря черепаху исполинских размеров. Услышав шум двигателя, варан поднял узкую морду, увенчанную высоким гребнем, и проводил нас внимательным и, казалось, разумным взглядом холодно поблескивающих глазок. В приоткрытой пасти мелькал черный раздвоенный язык, снимая пробы запаха с воздуха. При этом он не забывал придавливать черепаху когтистой лапой. На черепашьем панцире виднелись глубокие царапины и шрамы, как новые, так и совсем старые, уже заросшие костью. Нет, не обломится молодому варану черепашьего мясца — старуха опытная и высовывать голову не собирается. Равно как и я больше не хотел покидать защиту бронированного грузовика. Варан молодой и еще дурной, но здоровенному четырехметровому ящеру хватит трех секунд и одного укуса, чтобы превратить меня в кусок окровавленного мяса. Так что жадность придется обуздать, все проблемы от нее… Усмехнувшись возникшей в голове поистине философской мысли, я хмыкнул и потянулся к висящей на поясе фляге. Снял с пояса, начал открывать и едва не выронил, вздрогнув от раздавшегося позади резкого звука выстрела. Едва не вывернув шею, повернулся назад и увидел по пояс высунувшегося из окна автобуса мужика, целящегося в замершего на месте варана из охотничьего ружья. Опять грохнуло. И на этот раз придурок попал — варана качнуло от резкого удара, из чешуйчатого бока выплеснулся фонтанчик крови. Попал, твою мать, гребаный дебил! В следующий миг ящер уже мчался к медленно ползущему в песках автобусу. И мчался с огромной скоростью. — Идиоты! На хрена?!. Стреляйте еще! Валите его живо! — завопил я, с силой вцепившись пальцами в железный край кузова. — Стреляйте, мать вашу! Куда там… хохот веселящихся и чувствующих себя в полной безопасности бойцов мгновенно сменился испуганными криками и матерными воплями, когда разъяренное чудовище с размаху ударило в бок автобуса всей своей массой, заставив машину заметно пошатнуться. От толчка водитель влепился головой в ветровое стекло и рефлекторно вывернул баранку. Под визг застонавших от резкого поворота колес машина метнулась в сторону и едва не слетела с дорожной насыпи в кювет. Опомнившийся от удара водитель судорожно крутил руль, и автобус стал выправляться, когда его настиг таранный удар варана. Содрогнувшаяся от мощного тычка машина под крутым углом начала сползать с дороги. В салоне все полетело вверх тормашками — люди, вещи, бочки с запасенной соляркой и водой. — Стреляйте! — надсаживаясь, закричал я и тут же завопил вниз, в пулеметное гнездо: — Тормозите! Впрочем, кричал без нужды — чужаки сами разобрались с происходящим. Вопреки моим ожиданиям грузовик не остановился, а начал круто разворачиваться, расшвыривая наметенный на асфальт песок и пронзительно визжа покрышками. Ощутив резкий рывок за штанину, я поджал ноги и, рискуя свалиться, выбрался на крышу кузова. Из пулеметного гнезда показалась та самая девчонка, что была в кабинете Бессадулина. Только в прошлый раз у нее не было огромной винтовки с большим оптическим прицелом. Выражение лица совсем иное — не безразличное и отстраненное, как тогда, а крайне собранное, губы плотно сжаты, глаза не отрываются от хвостатой твари, по-прежнему долбающей несчастный автобус под аккомпанемент криков и грохота выстрелов. За несколько секунд девушка сделала больше, чем орава засевших в автобусе бойцов, палящих в никуда: держа винтовку на весу, она приложила глаз к окуляру, и практически мгновенно раздался единственный выстрел. Варан, дернув пробитой головой, рухнул, забившись в конвульсиях, взрывая песок когтистыми лапами. На песок упали ошметки чешуи и плоти. А я с искренним уважением взглянул на чудовищно убойную винтовку и на щуплую девчонку. Заскрипев тормозами, грузовик резко остановился, едва не налетев на автобус. Не совладав с инерцией, я кубарем скатился вниз, едва успев сгруппироваться и приземлиться на полусогнутые. Приземлился и тут же нырнул под грузовик, спасаясь от непрекращающегося ливня выстрелов из окон автобуса. Эти придурки все еще палили почем зря, нашпиговывая мертвого ящера свинцом! В этом заключается большая разница между охотником и рядовым быком, никогда не покидавшим пределы города, — опыт и знание, когда надо остановиться. По кабине простучало несколько шальных пуль. Бешено взревел автомобильный гудок, перекрывая шум и отрезвляя палящих людей. Взревел и затих. Но этого оказалось достаточно, чтобы перепуганные мужики опомнились и прекратили палить в мертвого врага. Для гарантии выждав несколько секунд, я перекатом выбрался из-под многотонной туши грузовика и поднялся на ноги. Первым делом убедился, что во время падения ничего не растерял из многочисленных карманов, затем перевел взгляд на заднюю часть автобуса, сползшего в кювет. Хорошо, не перевернулся. И просто отлично, что варан не додумался вцепиться неимоверно зубастой пастью в покрышки. Какие же они все-таки дебилы — не вараны, а двуногие вооруженные придурки. Я непроизвольно покачал головой в такт мыслям, и это оказалось ошибкой. — Че башкой качаешь, а?! — Несмотря на окровавленное лицо кричавшего, идущего ко мне бугая я узнал сразу — именно он несколько минут назад сделал первые выстрелы по варану. — Че, говорю, башкой качаешь?! Че-то не нравится, урод?! Похоже, здоровенный и тупой на всю голову детина решил найти козла отпущения и отвлечь праведную злость остальных от собственной персоны, переведя ее на меня. Тупой-то он тупой, но рассудил верно — изрядно потрепанные и покрытые ушибами бойцы хозяина ТЦ просто жаждут кому-нибудь начистить рыло, и лучше пусть это будет тощий проводник Битум, а не он сам… Железная логика. — Не надо было стрелять, — спокойно ответил я, мягко отступая назад. — Варан нас не трогал. Погорячился ты. — Тебя забыли спросить! — Грязная пятерня метнулась к моей шее, но я отпрянул еще на шаг, и его пальцы схватили воздух. — Иди сюда, с-сука! Ща я тебя отучу башкой мотать! — Джамшид, не кипятись! — попытался вмешаться Ильяс, прижимая к разбитому лбу кусок тряпки. — Битум здесь при чем? Он вообще не при делах! — Завали пасть, Косой! — не оборачиваясь, бросил громила и вновь попытался схватить меня за куртку и подтащить к себе. И опять я ушел от захвата, отступив на шаг в сторону. — Отставить! — Отрывистый приказ выбравшегося из грузовика Бориса пропал втуне. Взбешенный боец ничего не желал слышать. Поняв, что ему не тягаться со мной в юркости, он дернул за ремень висящей на плече винтовки. Дернул и, нелепо взбрыкнув ногами, плашмя рухнул на песок под отрывистый треск одиночного выстрела. Из пробитого черепа плеснуло кровью, смешанной с белесыми комками чего-то студенистого. Борис убрал дымящийся пистолет обратно в кобуру и развернулся к ошарашенно застывшим людям Бессадулина. — Если я сказал отставить — значит, отставить. Всем понятно? Ответом было гробовое молчание, нарушаемое лишь редкими криками птиц и шипением нагретых радиаторов. А я на всякий случай потянул руку за спину, где в специальном кармашке ждал своего часа небольшой, но хорошо знакомый мне своим поведением метательный нож. Не хотелось бы такой развязки, но очень уж угрюмыми были у дружков убитого громилы лица. Угрюмыми и злыми. — Я спросил! Меня все поняли?! — зло рявкнул Борис, без страха шагнув к вооруженным людям. На этот раз ответил нестройный хор голосов. Ответили утвердительно, но радости в голосах не слышалось. — Лучше. Но я все же поясню для самых тупых. Битум — мой проводник. Равно как и Ильяс. Жизни этих двоих для меня куда важнее сохранности ваших шкур. Это раз. Второе — здесь главный я! И только я! Ну и последнее — открывать огонь только по моему приказу, за исключением необходимости защищать свою жизнь. Понятно? — Понятно, шеф, чего уж, — пробубнил сутулый скуластый азиат, одетый в длинный ватный халат, крест-накрест перепоясанный патронташами. — Битум здесь и правда не при делах. Да и Джамшид, пусть песок ему будет пухом, зря начал палить в варана… Но разве стоило за это убивать? Ну дали бы ему в рыло… — За это — не стоило. А вот за невыполнение моего приказа я пристрелю любого, — ответил русский и круто сменил тему: — Даю полчаса. Тело похоронить, оружие привести в порядок и перезарядить, проверить средства передвижения и позаботиться об ушибах и ранениях. Выполнять! Битум, а ты за мной! Я едва поспевал за размашисто шагающим русским и чуть не врезался в его спину, когда Борис внезапно остановился у задних дверей грузовика. Смерив меня пристальным взглядом, он задумчиво цыкнул зубом и неожиданно похвалил: — А ты молодец. Не растерялся, не испугался напора, не стал прежде времени хвататься за ножи. В общем, повел себя абсолютно правильно. — Э-э-э… спасибо. — А ведь ты мог легко ушатать его и без моей помощи. Да, Битум? — В смысле? — В смысле очень уж специфическое выражение лица у тебя было, когда на тебя буром пер тот здоровяк. — Я охотник. На меня часто прут буром самые разные пустынные твари. Дело ведь не в размере тела, а… — А в размерах угрожающей опасности. Огромная и медлительная черепаха безобидна, а вот крохотный и стремительный скорпион может доставить неприятностей, — подхватил Борис. — Вот и я про то же самое. Ты не боялся Джамшида. Ты знал, что легко сумеешь справиться с этим дылдой. Знаешь, у меня к тебе вопрос. И я очень хочу получить на него ответ начистоту. Ты, случаем, не подсадная утка от уважаемого Бессадулина? Или, скажем, от незнакомого мне Пахана? — Не понял вопроса. — А что тут понимать, Битум? Ты слишком умен для проводника. Прислушайся, как общаются парни из твоего города, — болтают почем зря, но не используют сложных слов. Они просто не знают сложных слов. А если и услышат где, то не поймут значения. А вот ты стараешься отделываться короткими фразами, но легко вникаешь в смысл самых сложных слов. Кто ты, Битум? — Простой охотник, — развел я руками. — И я не подсадная утка. И не рвался в поход за неизвестно чем и неизвестно куда. А насчет слов — зимой заняться особо нечем, поэтому читаю все, что попадется под руку. Оттуда и нахватался. — Прямо как в сказке, да? Сходи незнамо куда и принеси незнамо что. Ладно, будем считать, что ты меня убедил, — неожиданно улыбнулся Борис и с силой хлопнул меня по плечу. Вернее, попытался это сделать — инстинктивно я скользнул в сторону, и рука русского прошла мимо. — Вот и я про то же самое. Крохотный и стремительный скорпион, — вновь усмехнулся здоровяк. — Ладно. Пора заняться делами. Инга, принеси-ка карту. Молчаливая девушка-снайпер появилась через несколько секунд и протянула Борису нечто никак не похожее на обычную карту. Я недоуменно вытаращился на плоский черный прямоугольник, но тут одна из его сторон замерцала, на ней появилось четкое и цветное изображение. Электронная карта. Круто. Более чем. — Это последняя версия карты Кызылкумов, — пояснил Борис, сноровисто щелкая утопленными в корпусе кнопками. — Еще довоенная, но тут поделать нечего. Обновлений больше не будет. — Я не умею обращаться с картами. — Это я слышал. Но мне нужно другое. Ты знаешь местные окрестности и можешь что-нибудь посоветовать и предостеречь от известных тебе опасностей. Понимаешь? Я не хочу лишних проблем, и уж тем более боестолкновений. — Понимаю, — кивнул я. — Вы покажете мне маршрут на следующие несколько десятков километров, а я скажу, что знаю о зоне, где будет пролегать наш путь. Это просто. — Да. А затем сделаем еще одну остановку, и я покажу тебе следующий отрезок пути. — Не потребуется, — с сожалением качнул я головой. — Я видел, знаю или хотя бы слышал о местности на расстоянии километров тридцать — сорок от города. Дальше никто и никогда не забирался, если не считать тех, кто решил попытаться добраться до Казахстана или России в поисках лучшей жизни. — И как, успешно? — оторвавшись на мгновение от экрана карты, поинтересовался Борис. — Не знаю. Больше мы о них никогда не слышали. Но уходили они не пешком — на машинах. Значит, шансы были. — По пути сюда мы видели много сгоревших и брошенных машин… и много человеческих костей. Но ты прав — шансы были. Так, смотри сюда: мигающая точка обозначает наше местонахождение. Плюс-минус два километра. Вот здесь основная трасса резко поворачивает в сторону, к Навои и дальше. По пути сюда мы придерживались именно этой дороги. От поворота поедем прямо, к золотодобывающему заводу и мимо карьера. Что знаешь о тех местах? — Только то, что уже рассказал, — места обитаемые. Община людоедов. Огнестрелов у них вроде как нет. — А после визита бойцов Пахана за золотом? — прищурился Борис. — На трупах оружие осталось при любом раскладе. — Если и есть огнестрелы, то к ним нет патронов. Опять же — я не знаю, я гадаю, а это путь к проблемам. — Ладно, тогда спрошу по-другому: чего бы ты больше всего опасался в тех местах? — Больше всего? Шипов или скрытых ям посреди дороги, — признался я. — Если пропорем покрышки, то всем хана — толпой возьмут. Не получится массой нас задавить — возьмут измором, воды надолго не хватит, в железной банке грузовика быстро станем сухофруктами. Автобус… те погибнут сразу… — Ну, нашим покрышкам шипы не страшны, — хмыкнул русский. — А вот ямы… Ясно, пойдем самым малым ходом и… — Позади автобуса, — продолжил я, не дожидаясь окончания фразы. — Метрах в пятнадцати от них. Борис пристально взглянул на меня, но я спокойно выдержал взгляд и пояснил: — Так у всех шансов больше. Если они вляпаются — нам проще будет их вытащить. Грузовик мощнее, на нем установлен пулемет. И я видел, на что способна девушка с большой винтовкой. Но для боя ей надо расстояние. И главное — я видел, на что способны бойцы Татарина. Они — протухшее мясо. Если мы серьезно встрянем, то процентов на семьдесят я уверен, что они попросту развернутся и сделают ноги. — Невысокого ты мнения о своих… — неопределенно качнул головой Борис. — Они не мои, — отрубил я, невольно дернув щекой. — Я сам по себе. Решать не мне, я лишь советую. — А я склонен прислушиваться к хорошим советам, — по-волчьи оскалился Борис, выключая карту. — Так и сделаем. Еще вопросы, боец? — Я не боец, я простой охотник. Да, вопросы есть — если ответите, конечно. Почему вас так мало? Двенадцать человек, одна машина, пусть и бронированная, — не маловато ли, чтобы пускаться в дорогу через две страны? Несколько секунд Борис молчал, покачиваясь с пятки на носок, затем, приняв решение, произнес: — В первый день пути нас было шестьдесят пять человек и семь машин, из которых два бэтээра с полным боекомплектом. До того как пересечь границу Казахстана, мы потеряли одну машину и нескольких человек — хороших и надежных бойцов, каждый из них был другом. В Соляных Пустошах Казахстана мы потеряли четыре машины и большую часть личного состава, когда наткнулись на кочевое племя, использующее пустынные колесные парусники. Местность там плоская, как стол, ни единого пригорка, и постоянно дует сильный ветер. Ушли только благодаря темноте. Я удовлетворил твой вопрос, Битум? — Ага, — кивнул я, несколько ошарашенный столь лаконичным и одновременно столь полным ответом. — Тогда приведи себя в порядок и полезай обратно в орлиное гнездо. — Русский кивнул на крышу грузовика. — И смотри в оба. Да, кстати, тебе солнце глаза не жжет? У нас есть запасные солнцезащитные очки. Еще не хватало, чтобы проводник ослеп. — Нет, спасибо, — отказался я. — Все нормально. — А Ильяс очки носит. — Он носит. Я — нет, — коротко ответил я, снимая с пояса флягу с водой. — Ну-ну, — прогудел Борис и, развернувшись, пошагал к кабине машины. А я сделал экономный глоток, прошелся безразличным взглядом по высыпавшим из грузовика русским чужакам в песчаном камуфляже и пошел к ближайшим кустикам саксаула. — Битум! — крикнул Виктор, мочась в песок прямо из кузова грузовика. — Не стесняйся, здесь все свои. Если что, мы отвернемся. Дождавшись, пока стихнет дружный хохот, я посмотрел на шутника и спокойно произнес: — Нет смысла выливать влагу на бесплодный песок. Саксаулу вода нужнее. И пошел себе дальше, расстегивая пряжку солдатского ремня. В спину донесся несколько озадаченный голос крепыша Виктора: — Да, мужики… «Восток — дело тонкое».

Глава шестая МЕРТВЫЙ ИСПОЛИН И ЗВЕРИНОЕ ПЛЕМЯ ЛЮДОЕДОВ

С насеста на железной крыше грузовика завод я увидел сразу, едва мы объехали невысокую, но крайне широкую гору. Дорога шла по ее взрезанному склону, рядом с засыпанной песком и заросшей пустынной колючкой железной дорогой. Впереди ехал школьный автобус, почти скрытый облаками пыли, закрывающими немалую часть обзора. Поэтому я посматривал больше по сторонам. И когда мельком бросил взгляд вперед, был просто ошарашен представшей передо мной картиной мертвого золотодобывающего завода. Настоящего исполина, выглядящего невероятно чужеродно на фоне окружающей его пустыни. Огромные и длинные цеха, чьи стены сложены из гигантских бетонных блоков, толстенные металлические колонны, рядами вздымающиеся к небу и поддерживающие крышу исполинского сооружения. Вдоль покрытого колючей проволокой бетонного забора тянулась лента дороги — единственное относительно ровное и проходимое для машин место среди пустыни, изрытой ямами, утыканной изломанными конструкциями, вышками электропередач и холмами из отработанной горной породы. Нет, проехать, конечно, возможно и там, но пришлось бы изрядно попетлять, останавливаясь на каждом шагу и постоянно проверяя дорогу. Шипы и колючка шинам грузовика, может, и не страшны, но, если он наедет на торчащий из песка излом металлической балки или трубы, резину изорвет в клочья… а такого железного хлама здесь в избытке. Чтобы убедиться в этом, достаточно окинуть окрестности вокруг завода придирчивым взглядом. Как-никак завод проработал полвека, исправно снабжая сначала СССР, а потом только Узбекистан свежим притоком золота, и вокруг него успело скопиться немало отработавших свой ресурс непонятных штуковин и отвалов. Хватало и полузанесенных глубоченных рвов и траншей, вырытых для странных целей. На несколько секунд я отвлекся и огляделся по сторонам, не позабыв бросить короткий взгляд назад. Не заметив ничего подозрительного, вновь завороженно уставился на неуклонно приближавшийся завод. Я сосредоточил внимание на пыльной и ржавой металлической ленте, приткнувшейся впритык к автомобильной трассе, — поезд, вернее, его жалкие проржавевшие останки. До этого дня я видел поезд лишь на цветных книжных картинках и фотографиях в изорванных журналах. Зато много раз слышал истории о тех несчастных, кто оказался во время начала апокалипсиса за сорок километров от города. Когда начался весь бардак и паника, поезд как раз прибыл, чтобы забрать уставших работяг и отвезти в город, — это я знал со слов Тимофеича и Палыча. И я их словам и памяти доверял полностью. Но поезд с места больше не тронулся — охранявший государственный объект батальон получил какой-то приказ из столицы и не дал разрешения на отправку. Дело дошло до стрельбы на поражение прямо рядом с поездом. Куча народу полегла ни за что. Выжившие разбежались кто куда, а затем направились к городу пешком — в то время пустыня была безопасна, и практически всем удалось благополучно добраться. За исключением сердечников, диабетиков, беременных и пожилых, падавших прямо на асфальт, чтобы больше никогда с него не подняться: сорок пять градусов жары как-никак. Это была первая волна — рабочие, преодолевшие расстояние и вернувшиеся в охваченный анархией город, к родным и близким. Вторая волна заводских и карьерных рабочих достигла границ города на следующий день. Ведь с теми, кто оставался внутри завода на ночную смену, поступили еще хуже — их наглухо заперли внутри бетонных коробок цехов или внутри шахты и велели продолжать работу, словно ничего не случилось. Предприятие режимное, всего несколько выходов из каждого цеха, и везде стальные двери, на окнах мощные решетки. Выбраться не так просто, а за дверьми озлобленные военные с автоматами наперевес. Повсюду шла ядерная война, весь мир трясся в судорогах агонии, а золотодобывающий завод продолжал работать на полную мощность еще целые сутки, производя золото для уже несуществующей страны. Работяги прождали в заключении целый день, пока окончательно не озверели от неизвестности и страха, — мобильники к тому времени сдохли, да и не у всех они были. При помощи сварочных аппаратов вырезали замки, срезали решетки и выбрались на свободу. К их удивлению, завод был безжизнен — ни единого охранника в поле зрения не наблюдалось, никто не мешал людям вернуться домой. И вновь пришлось топать пешком — сорок километров по палящему зною. Завод продолжал работать вовсю уже без присмотра специалистов и, скорей всего, работал до тех пор, пока окончательно не вырубило электричество. Точно неизвестно, когда мощная машина по золотодобыче остановилась навечно, — все свидетели к тому времени находились в городе или умерли по дороге. Предположений бывшие заводчане строили много, выдвинув уйму кардинально разных версий — от разлива кислот, обесточивания до взрывов, пожара и прочих вариантов. С той страшной даты пролетело много времени, но, как ни старалась пустыня, ей так и не удалось похоронить огромные цеха под сыпучим песком. Пока не удалось, но она не оставляла усилий, с яростью и визгом налетая на мрачные бетонные громады. Надсадно взрыкивающий двигателем автобус перевалил через очередной песчаный бугор и начал замедлять ход, но неотступно следующий позади грузовик протестующе загудел, и машина направилась дальше, выезжая на прямой участок дороги. До завода осталось не больше полукилометра. Я не отрываясь, смотрел на вздымающийся над одной из гигантских построек столб густого черного дыма, которого не было еще минуту назад. Нас заметили. Если поглядеть с одной стороны, дымный сигнал пугал до чертиков, а если с другой — радовал. Будь обитающие на территории аборигены чуток поумней — не дали бы о себе знать, пока наш куцый караван не подойдет поближе. Видать, от поедания себе подобных у них окончательно мозги отсохли. Из люка на крыше автобуса высунулся Ильяс и, стараясь перекричать ветер, что-то завопил, машущими руками указывая на черный столб дыма. Я закивал — видим, мол, — и развел руками: дескать, поделать ничего не могу, я тут не главный, и ехать во главе отряда им придется и дальше. Меня знакомо дернули за штанину, и я потеснился, пропуская в люк тащащую винтовку девчонку. Инга крутанула головой по сторонам, хлестнув меня по лицу собранными в пучок волосами, и, наклонившись к моему уху, крикнула: — Чего он руками машет? — На дым показывает, — пояснил я, вдыхая непривычный запах ее волос: пахло чем-то фруктовым. Вкусно пахло. Интересно, чем пахну я? Пустынным песком и соленым потом? — Ясно, — кивнула девушка и, покосившись на меня, поинтересовалась: — Может, на крышу выберешься? А то здесь и так места нет. — Выберусь, — кивнул я, подтягивая ноги и чувствуя себя как вылезшая из панциря черепаха. Прочный кузов неплохо прикрывал мою тушку от возможного протыкания стрелами и прочими метательными снарядами. — Может, лучше пулеметом воспользоваться? Грохота и страха от него куда больше. — После Казахстана пулеметных патронов мало осталось. Экономить надо. — Ясно, — помрачнев, буркнул я, цепляясь за край люка. А это совсем плохая новость. При подобной заварушке я думал, что пулемет будет палить безостановочно. А оно вон как выходит… Для городских хватит и одного вида грозного оружия, дабы смекнуть, что к грузовику лезть не стоит. А людоеды и муты… они тупые, им пока не докажешь наглядно, что грохочущая железная штуковина может сделать очень бо-бо, нипочем не поверят. — Не бойся, — крикнула Инга, на миг оторвавшись от прицела. — Прорвемся! — Я не боюсь, — крикнул я в ответ. — Я нервничаю! Мне умирать никак нельзя! — Ты такой особенный? — Ага! — закивал я, нащупывая заткнутую за пояс лопатку. Почему-то я абсолютно точно уверен, что просто так мы завода не минуем. И дело не в предвещающем беду мрачном столбе дыма — я просто уверен, и все тут. А интуиции я привык доверять. Первые местные обитатели показались, едва мы вписались в последний поворот и, не сбавляя ходу, вынеслись на длинную прямую, идущую аккурат между железной дорогой и заводским забором. И показались местные жители, к моему искреннему удивлению, со стороны пустыни — четверо загорелых дочерна и практически голых мужиков стремглав мчались по направлению к нам, потрясая над головой импровизированными копьями и улюлюкая столь пронзительно, что перекрикивали свистящий ветер и рокот моторов. Но они безнадежно отставали. Похоже, аккурат перед нашим прибытием аборигены совсем оголодали и решили поохотиться, а тут такой облом — добыча показалась совсем с другой стороны. В следующий момент мы влетели в узкий коридор, блокируемый с одной стороны непрошибаемым бетонным забором, а с другой — мертвой махиной железнодорожного состава. Мы оказались в рукотворном ущелье. Теперь выбора у нас немного — либо продолжать двигаться вперед, либо сдавать назад. Внутри проносящихся мимо нас вагонов замелькали тени. Из-за скорости я не успел различить деталей, но это определенно люди. Вскоре я в этом окончательно убедился: на дорогу высыпало с полсотни человек, перегораживая нам путь. Там были как мужчины, так и женщины. Неимоверно худые, обряженные в лохмотья или полностью нагие, покрытые коркой грязи, они представляли собой страшное зрелище. Они были настолько голодны, что не побоялись встать на пути мчащихся вперед тяжелых машин. Едва дорога оказалась перекрыта живым барьером, случилось то, чего я и боялся: ехавший впереди автобус резко сбавил скорость и начал рыскать из стороны в сторону под визг покрышек. Через секунду он все-таки выправился и поехал прямо, но скорости не прибавил, плетясь как беременная черепаха. Правая дверь водительской кабины распахнулась, оттуда высунулся Борис и что-то яростно заорал, прижимая к подбородку рацию и глотая поднятую колесами пыль. Но услышан не был — школьный автобус не ускорялся. Водитель и не думал вдавливать педаль газа. Из-за них замедлились мы, едва не тычась носом в толстый зад автобуса. И тут по кузову грузовика загрохотали первые горячие приветствия местных — в десяти сантиметрах от меня ударила арматурина и, бешено кувыркаясь, отскочила. Градом посыпались камни и железяки. Одним из камней я получил промеж лопаток и взвыл от дикой боли. — Быстрее! — заорал я, съеживаясь в комок и вжимая голову в плечи. Затылок прикрыл руками, молясь, чтобы мне не раздробило камнем кисти. Грохнул резкий выстрел винтовки, приготовившегося метнуть копье местного будто ударом тарана снесло с крыши вагона. Едва он рухнул на песок, к нему кинулась гурьба народу и, яростно отпихивая друг друга, принялась рвать еще живого человека в клочья. Звери. Озверелая стая, травящая добычу и не обращающая внимания на потери. Борис нырнул обратно в кабину, секунда, другая… и, взревев мотором, грузовик-монстр резко рванулся вперед. Едва я успел предупреждающе завопить и что есть силы вцепиться в край люка, грузовик яростно боднул автобус. Нас жестко тряхнуло, и я приложился подбородком о кузов. Ингу от удара мотнуло назад, я успел подставить ладонь между ее шеей и узкой кромкой люка. И зашипел от пронзительной боли, пронизавшей руку. Судя по ощущениям, не сломал, но боль адски сильная. — Лезь обратно в машину! — не раздумывая рявкнул я, перекрикивая гул двигателя и лязг металла. К моему удивлению, девчонка послушалась и провалилась в пулеметное гнездо. Выждав секунду, я рыбкой нырнул следом под прикрытие прочных металлических стен. Приземлился на пол и полетел вверх тормашками, когда грузовик вновь наподдал автобусу под зад. По кузову и кабине грохало не переставая — местные аборигены метали все, что попадется под руку. Сплевывая кровь из разбитых губ, я поднялся на ноги, с трудом удерживая равновесие. Помимо меня, внутри салона находились десять человек, сидящих вдоль стены и держащих автоматы наготове. Один из них — худощавый и светловолосый парень — крикнул: — Битум, пристегнись! — и указал подбородком на прикрепленные к стене ремни. Рухнув на скамейку, я вцепился в ремни и облегченно выдохнул — теперь по крайней мере не рискую переломать кости и нахожусь в относительной безопасности. Долбаный водитель автобуса! Какого черта он вообще начал тормозить?! Если бы не он, давно проскочили бы завод, а в пустыне, на открытом месте, где можно маневрировать, нам людоеды не страшны. — Почему затормозил автобус? — не выдержал я из-за переполняющей меня злости, нарушая напряженное молчание в салоне. — Пробило покрышки, — отозвался сидящий в самом краю Виктор. — По ходу, все четыре штуки продырявило. По рации так передали. Вот так. А я грешил на перепугавшегося водителя, не пожелавшего сметать бампером заслон из живых людей. Получается, автобус на полном ходу наскочил на шипы и пропорол колеса. Потому его так и кидало из стороны в сторону. Впрочем, удивляться нечему — аборигены хоть и те еще придурки, но, когда дело касается пропитания, действуют умело. Будь у них огнестрельное оружие, хлебнули бы мы сейчас лиха. — Толкай его! — донесся из кабины рев Бориса. — Не отпускай газа! — Движок сгорит! — заорал в ответ водитель, умудрившись сдобрить два коротких слова тремя ругательствами. — Это же не легковуха, мать ее! Автобус! Да еще загруженный всякой хренью! — А выбор есть?! Тут и свернуть некуда! Толкай, кому сказано! — Я могу обойти его слева — там места хватает! Оставим их позади! — Нет, толкай! Вытаскивай нас из этого дерьма, вытаскивай! Выругавшись еще замысловатей, водитель утопил педаль газа. Рванувшийся грузовик резко сократил расстояние между машинами и долбанул отчаянно дымящий рваными покрышками автобус в приплюснутый зад. Долбанул и, не отставая, попер его на себе вперед, увеличивая скорость подранка. Снаружи донеслись разъяренные вопли, на кузов грузовика обрушился очередной шквал камней. На этот раз среди лязганья металла и глухих стуков каменных обломков я услышал звон бьющегося стекла. А затем почуял запах вонючего дыма. Не успел открыть рот для предупреждающего крика, как в люк пулеметного гнезда, крутясь, влетела бутылка с зажженным куском тряпки в горлышке. Выпустив из рук ремни, я ринулся вперед и подхватил бутылку в нескольких сантиметрах от пола, не дав ей разбиться. Подхватил и, не медля ни секунды, бросился к ведущему на крышу люку и метнул бутылку обратно, молясь, чтобы она не задела железного края и не разбилась, оросив нас огненным дождем. Пронесло. Бутылка под крутым углом усвистала вверх, а я поспешно захлопнул металлический люк и шлепнулся обратно на скамью. Только сейчас я сделал первый вдох с того момента, как увидел влетевший в кузов коктейль Молотова. Обвел взглядом сидящих вдоль стен салона и напряженно пялящихся на меня русских и неохотно заорал, перекрикивая какофонию окружающего нас шума: — Извините. Я последний заходил, забыл люк закрыть. Моя вина, не подумал. — А… ага, — наконец кивнул Виктор. — Б… бывает… Остальные промолчали, а затем стало не до разговоров — грузовик вытолкнул автобус на относительно чистый от песка участок дороги и резко увеличил скорость, подпрыгивая на ухабах и натужно ревя двигателем. Сзади донесся разочарованный вой людоедов, не сумевших выковырять наше вкусное мясо из железной скорлупы. Хотя им все равно есть чем поживиться — из окон автобуса стреляли вовсю, даже не думая экономить патроны. В кого-нибудь да попали. Несколько раз дружеский огонь задевал и нас — визг рикошетивших от кузова пуль здорово нервировал. Камни перестали долбать по грузовику, и я невольно растянул губы в довольной усмешке: ушли. И в этот миг раздался чудовищный грохот, грузовик подпрыгнул от мощного пинка под зад и с утроенной скоростью устремился вперед, мощным бампером напирая на автобус. Не успел я понять, что произошло, как на нас налетел шквальный ветер вперемешку с облаком пыли. Видимость упала до нуля, и вовсю матерящийся водитель начал сбавлять скорость. — Что это было? — завопил Виктор, потирая ушибленную о стенку кузова макушку. — Похоже, что-то рвануло! — несколько заторможенно и невнятно отозвался один из бойцов, сплевывая кровь. Прикусил язык? Медленно-медленно облако начало рассеиваться, сквозь пыль проступили очертания никуда не девшегося автобуса. Прислушавшись к шуму за бортом и не уловив ничего, кроме удаляющихся криков, я полез к захлопнутому люку пулеметного гнезда. Надо понять, что произошло. Хотя с озвученной версией я согласен на все сто: это определенно был очень мощный взрыв. Помимо меня обнаружился еще один любопытный — сам Борис, шатаясь подобно оглушенному медведю, двинулся следом, перешагивая через ноги сидевших вдоль стен бойцов. Его люди с каждым часом поражали меня все сильнее — своей флегматичностью и спокойствием в предельно пиковых ситуациях. Их словно вообще ничто не волновало. Они и по врагу-то не стреляли, потому что приказа не было. Хотя бойницы в наличии — закрытые сейчас оконца по трем сторонам кузова. Откинув тяжелую крышку люка, я впустил в грузовик облако взвихренной мелкой пыли вперемешку с верблюжьей колючкой и мелким щебнем. Выругавшись, вновь захлопнул люк и, уставившись на стоящего под короткой лесенкой Бориса, качнул головой и коротко пояснил: — Пылюка страшная. Ничего не видно ни спереди, ни сзади. Как бы в яму какую не рухнуть. — Так… — буркнул Борис и, круто развернувшись к кабине, рявкнул: — Тормози! Только аккуратней! Оружие к бою! Занять позиции! Стрелять только по команде. Передать тем долбанам в автобусе приказ остановиться и приготовиться к отражению возможной атаки. Заскрипев тормозами, грузовик остановился, водитель заглушил двигатель. В повисшей тишине слышался шелестящий шорох оседающих песчинок и потрескивание остывающего мотора. Поднявшиеся бойцы застыли около закрытых бойниц, держа автоматы на изготовку. Я глубоко сомневался, что обитающие на заводе людоеды пойдут в атаку. Слишком сильно рвануло. И вряд ли окосевшие от пожирания человеческого мяса дебилы рассчитывали на такой эффект, а взрыв — точно их рук дело. — Слушай, Битум, ты же вроде как говорил, что у них, кроме арматуры и камней, и нет ничего из оружия, — внешне безразличным тоном произнес Борис, приникнув к расположенной в задней части грузовика амбразуре. — Говорил, — столь же безразлично признал я. — Значит, ошибался. Такого я не ожидал. — Не только ты, — уже примирительно буркнул русский. — Я предполагал, что у них может оказаться пара калашей, ну или винтовки какие, но взрывчатка! Взрывчатка! Откуда эти аборигены откопали динамит?! — Если только с карьера, — отозвался я и, не выдержав, мягко оттер русского от амбразуры, сгорая от желания взглянуть на происходящее вокруг своими глазами. — С карьера? — Тимофеич мне рассказывал, что на карьере постоянно проводили взрывные работы, — пояснил я, приникая к вырезанному в металле отверстию и до рези в глазах вглядываясь в медленно светлеющее марево. — Там же сплошная скала. — Скала… — недовольно буркнул Борис. — Ладно. Допустим. Нашли взрывчатку, приволокли в логово. Дальше что? Пользоваться как научились? — Не научились. — Я с трудом растянул губы в ухмылке. — Иначе мы бы сейчас не разговаривали. Я выйду, осмотрюсь по сторонам. — Через люк, — после секундного размышления кивнул Борис. — Само собой, — ответил я, цепляясь за металлическую лесенку. Когда выбрался из грузовика, я обнаружил, что пыльное марево почти рассеялось, остатки медленно сносились ветром в сторону. Следом за мной выбрался Борис в сопровождении Инги. Вместе мы быстро огляделись по сторонам, а затем с крайне задумчивым видом уставились на еще недавно совсем по-другому выглядевший проезд между поездом и стеной завода. Теперь на том месте зияла чудовищных размеров воронка, изрытый каменной шрапнелью песок усыпан кусками асфальта, причудливо перекрученными кусками металла и кровавыми ошметками мяса, густо присыпанного пылью. Большую часть вагонов сорвало с рельсов, искорежило и отбросило в сторону. Устоял лишь локомотив, бывший дальше от центра взрыва. От бетонного забора остались торчащие из земли жалкие огрызки. Сложенные из толстенных бетонных блоков цеха вроде не пострадали, но в окнах не осталось и намека на стекла или стеклоблоки. Ударная волна снесла все, до чего смогла дотянуться. А нас спасло настоящее чудо. Будь мы в момент взрыва метров на триста поближе… — Мама родная, — процедил Борис, выпрямившись во весь внушительный рост. — Сами себя гробанули, придурки! Подорвали к чертям! — Вижу движение, — спокойно произнесла Инга, не отрываясь от прицела винтовки. — Опасность? — Нулевая, — качнула головой девушка. — На ногах не стоит никто. Парочка вроде вот-вот загнется, остальные наглухо контужены. Всего около десяти человек. Вооружение отсутствует. — Придурки, — вынес окончательный приговор Борис. — Битум, ты что скажешь? — Не нападут, — ответил я уверенно. — У тех, кто уцелел, жратвы теперь навалом. Да и не скоро оклемаются. — Ясно, — подытожил русский и, потеряв интерес к курящейся едким дымом воронке, принялся спускаться, цепляясь за приваренные скобы. — Инга, посматривай по сторонам. Битум, тебя это тоже касается. Остальных на время ремонтных работ на периметр поставлю. — Есть! — отрапортовала девушка, я молча кивнул и покосился на лежащую на крыше кузова оторванную по локоть руку. Судя по обилию волос на предплечье и по массивности, рука мужская, хотя в наше время с уверенностью не сказать — видал я таких женщин-мутов, что куда там виденному на картинках сибирскому медведю. Небрежным ударом ноги скинув изуродованную конечность на землю, я покрутил головой по сторонам и недовольно процедил, ни к кому не обращаясь: — Надо поскорее отсюда убираться. — Причина? — коротко спросила Инга. — Запах, — столько же коротко ответил я и, посчитав тему исчерпанной, направился к краю, намереваясь спрыгнуть и заняться делами — например, проверить сохранность рюкзака и немного послоняться вокруг грузовика. Вдруг да найду что-нибудь интересное или вкусное: живот начал урчать, требуя запихнуть в него съестное. Однако Инга столь краткого ответа не приняла и, ухватив меня за плечо, потребовала более развернутых объяснений: — Поясни. Что за запах? — Мясной, — буркнул я, стряхивая ее ладонь с плеча. — Ты запахов не различаешь? Не чуешь, чем воздух пахнет? Демонстративно принюхавшись, Инга утвердительно кивнула: — Чую. Пылью и отработанной солярой. От автобуса горелыми покрышками пахнет. Кажется, тухлятиной откуда-то пованивает. Я покачал головой. Помимо перечисленных ею, я ощущал множество более слабо выраженных запахов. Начиная от принесенного ветром аромата цветущих тюльпанов и кончая кислым запахом рвоты — похоже, одного из сидящих в автобусе охотников вырвало от тряски. Или распороло желудок одним из залетевших в окно копий. Но сейчас все запахи едва заметны на фоне забивающей нос вони растерзанного мяса, крови и смрадного духа из разорванных взрывом кишечников. Воняло мертвой плотью. И для нас это очень плохо — не стоит находиться рядом с источником столь соблазнительного для пустынных падальщиков и хищников запаха. Это чревато бедой. Но как это объяснить чужаку, не знающему об опасностях пустыни ничего? — Здесь умерло много человек, — предпринял я попытку разъяснить. — Умерло от разорвавшего их на клочки взрыва. Этот же взрыв разнес по сторонам запах мяса, крови и бывшего в кишечниках де… э-э-э… — Дерьма, — закончила за меня девушка. — Будь проще, Битум. — Да, — кивнул я. — Запах дерьма. А все вместе — покрытое запекшейся кровью дерьмо и начавшее подгнивать на солнце мясо — это словно… приглашение на обед для целой кучи голодного зверья. Скоро они будут здесь. Еще до заката явится куча дневных падальщиков, а ночью их станет куда больше. Понимаешь? Вместо ответа Инга похлопала ладонью по прикладу снайперской винтовки, но я пренебрежительно фыркнул и имел на то полное право. — Да, я видел, как ты убила здорового варана, пробив ему башку единственной пулей. Меня впечатлило. Но это варан, он большой. А ты сможешь попасть из винтовки по крохотной песчаной осе-падальщику, чье жало смертельно ядовито? Сможешь? Или вовремя увидеть заглота, передвигающегося под песком? Если эта тварь схватит тебя за ногу, она тут же начнет переваривать живьем. Стряхнуть его или быстро убить не получится — толстый костяной панцирь и зубы не дадут этого сделать. Заглот совсем небольшой и сливается с песком. Он, конечно, трупоед, но если на него невзначай наступить… был у нас в городе такой случай. Заглота тогда быстро убили и распотрошили на куски, но от проглоченной ступни и лодыжки остался кусок почти переваренного мяса и несколько изъеденных желудочным соком костей. Ногу девочке пришлось отрезать по колено. И это в городе, куда заглот заполз случайно, а сюда на сильный запах падали их сбежится побольше десятка. А вараны? А местные волки с их гнилой заразой на клыках? А… — Все! Хватит. — Инга поспешно выставила перед собой ладонь. — Ты меня убедил. Пойду предупрежу Бориса, пусть поторопятся. А ты поглядывай по сторонам. Перед тем как спуститься на землю по приваренной к борту грузовика лесенке, Инга бросила на меня быстрый взгляд. — А… а как выглядит этот заглот? — Мм… — помедлил я, вспоминая увиденных мною этих страшных тварей. — Как серый и волосатый ползучий носок с лапками. Шерсть растет пучками между бляшками костяной брони, хвост плоский, кожистый, стелется по земле. Глазки маленькие, почти слепые, но нос очень хороший, чует малейший запах. И еще здоровенная зубастая пасть. Сам он обычно маленький, но может заглотить кусок мяса втрое больше себя — его тело растягивается, как резина. — Как носок?! Ползучий? — фыркнула девушка. — Ну ты сравнил! Как червь скорее. — Не, — не согласился я. — На червя не похож. И на змею не похож. Говорю же — выглядит точь-в-точь как грязный носок. И пахнет так же. Да! Он крайне тупой, нападет, если на него наступить ну или когда чувствует запах старого пота, грязи, гангрены и прочей вкуснятины, что он так любит. — Ну-ну, — неопределенно протянула Инга и невольно повела носом, принюхиваясь к обтянутому песчаным камуфляжем плечу. — Буду знать. Посматривай по сторонам.

 

Я проторчал на раскаленной от солнечных лучей крыше грузовика почти час, добросовестно неся стражу. За это время не случилось ничего, о чем стоило упомянуть. В некотором отдалении от гигантской воронки началось едва заметное шевеление — чудом уцелевшие после взрыва и пришедшие в себя людоеды с трудом выползали из-под искореженного металла и куч песка. Окровавленные, обожженные, лишившиеся различных частей тела — жалкое зрелище. Угрозы ноль. Гораздо сильнее меня беспокоило местное зверье, будто услышавшее мои пророческие слова и поспешившее на пиршество. Но пока я не беспокоился слишком сильно — около уткнувшегося брюхом в песок автобуса вовсю суетились матерящиеся люди Бессадулина, торопясь заменить рваные покрышки. Стоящий за их спинами Борис только что кнутом не махал, со злостью подгоняя обливающихся потом людей. Несмотря на все его усилия, дело едва-едва двигалось — автобус просел в песок капитально, несколько старых домкратов все время срывались, прокручивались вхолостую. Из салона выкатывали бочки с солярой — и ради облегчения веса, и чтобы достать сменные покрышки, по всем законам тупости и подлости оказавшиеся в самом низу, под грудой прочего груза. Через час меня сменил один из бойцов Бориса, я с облегчением скатился по лесенке на землю и поспешил в сторону пологого бархана, на чьем склоне приметил кое-что интересное — не зря же маялся на кузове, таращась во все стороны. Тюльпаны. Никак не меньше десятка больших красных тюльпанов, лениво покачивающихся от легкого ветерка. И скрытые под слоем песка мясистые сочные луковицы с легкой горчинкой, столь хорошо утоляющие жажду. Там я просидел остаток времени, счищая темную шелуху, флегматично пережевывая луковицы и равнодушно посматривая по сторонам. Любимый мой образ жизни — ничего не делать. За этим делом меня и застал Борис, решивший отвлечься от руководства починкой автобуса. Скривив лицо в устало-задумчивом выражении, он пару минут наблюдал за методичным уничтожением тюльпанных луковиц и наконец не выдержал: — Слушай, ну на хрена ты это жрешь? Загнешься к чертям и что нам без проводника делать? Если голодный — есть тушенка, есть лепешки, есть овощи и сухофрукты. Или слишком гордый, чтобы просить? Другие от тушенки не отказывались. — Это хорошая еда, — чуть подумав, ответил я, отправляя в рот следующую луковицу. — От нее не отравишься. — Да что ты? — буркнул русский. — А про накопление в клубнях радиации ты что-нибудь слышал? — Не-а, — пожал я плечами и со смиренным вздохом спросил: — Борис, тебе же на самом деле плевать, что я жру, правильно? И знаешь, что я не отравлюсь. Просто нервы шалят, да? Выговориться хочется? — Шалят. Хочется, — признался Борис, зло передернув широкими плечами. — Только не выговориться, а выматериться и кому-нибудь что-нибудь сломать, да так, чтобы аж с хрустом и напополам! Бешусь от бессилия, от невозможности на что-либо повлиять! Понимаешь? — Поясни, — попросил я и, чуть подумав, радушно протянул Борису последнюю луковицу: — На. Освежает. — Не, — отмахнулся тот, снимая с пояса флягу. — Я лучше водички. Что тут пояснять? Вообще не знаю, почему тебе это рассказываю. — Потому что я чужой и нелюдимый, — фыркнул я. — Потому что мне плевать на ваши проблемы. Потому что мне от вас ничего не надо. — Хорошо сказано, — чуть помедлив, произнес Борис. — И прямо. Я тебе так скажу, Битум: долгие годы меня дрессировали действовать в экстремальной обстановке и сохранять контроль над ситуацией. Дрессировали хорошо. Однако нельзя контролировать тупость! Как можно просчитать, что один из этих долбанутых на всю голову людоедов решит взорвать целую кучу гребаной взрывчатки прямо у себя под ногами?! Как?! Ведь этот дебил, что замкнул клеммы детонатора… мля! Он ведь даже не соображал, что делает! В ярости пнув песок, Борис развернулся и зашагал обратно к автобусу. Поглядев ему вслед, я пожал плечами и занялся последней тюльпанной луковицей. — Нервничает шеф, — мрачно хохотнул подошедший следом Виктор, утирая залитое потом лицо рукавом. — Даже его проняло. А мы уж думали, что он из стали сделан, непрошибаем. Когда нас те кочевники на парусниках обложили со всех сторон, он и то спокойным оставался, а тут… Эй, да тебе, похоже, неинтересно… — Ты прав, — меланхолично кивнул я, старательно работая челюстями. — Неинтересно. — Ну и черт с тобой! — буркнул Виктор, глядя на меня сквозь непроницаемые взгляду стекла солнцезащитных очков, чуть помедлил и все же добавил: — За то, что поймал бутылку с коктейлем Молотова, — спасибо! За нами должок. — Из вас мне никто и ничего не должен, — качнул я головой. — Я сам забыл захлопнуть крышку люка. Просто исправил ошибку. Когда мы отправляемся? — Меньше чем через час, — коротко ответил Виктор и зашагал прочь. Через час, значит, через час. Отряхнув ладони от налипшего песка, я сложил руки на груди и откинулся на склон бархана. Отдохну, пожалуй. Можно, конечно, помочь мужикам с ремонтом автобуса… но как-то не тянет, не тянет. Складывать руки на груди меня приучил Тимофеич — там к рукоятям ножей ближе. Прогнозы Виктора не оправдались. Около завода мы проторчали больше трех часов. Сначала люди Татарина неумело пытались заменить покрышки, а затем, когда автобус уверенно встал на все четыре колеса, к ярости Бориса, он попросту отказался заводиться. В итоге, когда мы смогли продолжить путь, в нашем распоряжении осталось не больше часа до заката. По превратившейся в один песчаный нанос дороге удалось преодолеть около восьми километров, а затем подступили сумерки, и пришлось остановиться на ночлег. Получив короткий приказ по рации, первым затормозил едущий впереди автобус, затем заглушил двигатель и грузовик. Ночлег. Первый день пути завершен. Покинувшие машины усталые мужики разминали ноги, потягивали затекшие спины, а я забрался на вершину крутого бархана и оттуда осмотрелся по сторонам. Впервые в жизни буду ночевать так далеко от города, и впервые я оказался в абсолютно незнакомой мне местности. Нет, ориентиров я не потерял, но ощущение было достаточно неуютным. Кто его знает, что за опасности могут скрываться в этих местах… Мне было бы куда спокойней, будь я здесь один или, на худой конец, с опытным охотником, но в компании не замолкающих ни на минуту людей Татарина… А ведь неплохие они мужики в целом, но не охотники они, не охотники. Не привыкли молчать, неуютно им в тишине. Все городские такие же — чуть затянется тишина, так сразу торопятся ее нарушить побыстрее. Поговорить не с кем — или петь начнут, или свистеть. Настукивать ритм ногой или ладонью, при этом жадно посматривая по сторонам: вдруг да найдется собеседник! А все из-за тишины — боятся ее непривычные люди. — Что там, Битум? — Вроде тихо, Ильяс, — не оборачиваясь, отозвался я, вглядываясь в бесконечные вершины барханов. — Тихо… — Я уже и не рад, что ты меня на эту работенку сосватал, — довольно зло буркнул второй проводник, вставая рядом со мной. — Че творится… никак не ожидал, что тот придурок начнет по варану из винтаря мочить. Не успел остановить. — Не меня, а ту девчонку благодари, — хмыкнул я, почесывая заросшую щетиной щеку. — Если бы не она, кто знает, чем бы дело обернулось. — И не говори, — рассмеялся Косой Ильяс, сняв солнцезащитные очки и взявшись их протирать выуженной из кармана грязной тряпочкой. — Мля… вроде темнеет, а глаза режет немилосердно. Как ты без очков обходишься? Коротко взглянув на прищуренные глаза Ильяса, я безразлично пожал плечами: — Привык. Лет двести назад обходились же как-то люди без очков, вот и я так же. — Двести лет назад такого не было, — не согласился со мной проводник, возвращая очки на переносицу. — Пустыня как пустыня была. А сейчас не пойми что. Битум… я тут с главным русским парой слов перекинулся… короче, сворачивать с дороги они не собираются. Завтра по-любому мимо Ямы проезжать будем. Аккурат по самому краю. Может, ты с ним поговоришь? — Не-а, — отказался я. — Смысла ноль. Не свернут. — Мимо Ямы, Битум! — упрямо повторил Ильяс, ухватив меня за рукав куртки и развернув к себе. — Мимо Ямы! Слышишь? — Слышу. Говорю же тебе — не свернут они. Упертые. И в наши сказки не верят. — Яма — не сказка! — понизил голос Ильяс. — Сам знаешь! Битум… поговори с русскими, ради аллаха. Не надо туда соваться, все пропадем. Народ нервничать начинает, хотя толком ничего не знает! А завтра что будет? Поговори, Битум! Чего тебе стоит? Ты же с ними в одной машине едешь, скорешился, поди, уже. Поговори! — Они! Меня! Не! Послушают! — повторил я, чеканя каждое слово. — Не свернут! Угомонись, Ильяс. И не мандражируй. Все, разговор окончен. Отвернувшись и шустро перебирая ногами, я скатился с бархана и едва успел затормозить, чтобы не воткнуться во вставшего на пути русского. Борис собственной персоной, в расстегнутой на груди камуфляжной куртке, под которой виднелась мокрая от пота тельняшка. Вот ведь вездесущий мужик! — Чего мы не станем слушать? — лениво поинтересовался Борис, не сводя с меня испытующего взгляда. — Не чего, а кого, — буркнул я. — Меня. — На тему? — не отставал русский. — Я чего-то не знаю? Ты вроде как говорил, что со здешней местностью не знаком. И никогда здесь не бывал. — Раз сказал, значит, так и есть, — пожал я плечами. — Не бывал. Борис, если хочешь послушать сказки, то поговори с Ильясом. Он тебе много чего расскажет. А я пойду пожую чего-нибудь и спать завалюсь. Устал. Не давая возможности возразить, я зашагал в противоположную сторону, с трудом подавляя рвущуюся наружу злость. Достали уже. Специально же отошел подальше, поднялся на бархан, и все ради одного — побыть одному, отдохнуть от навязчивого внимания посторонних мне людей, так нет же! Мать их… На этот раз я отошел до засыпанного песком основания каменистого холма явно рукотворной работы и, сбросив с плеча рюкзак, опустился на землю. Проводивший меня взглядом Борис задумчиво цыкнул зубом и, ухватив за плечо спустившегося Ильяса, принялся его о чем-то рьяно расспрашивать. Тем лучше. Расшнуровав горловину рюкзака, я достал баклажку с купленным на толкучке молодым вином, добавил кусок вяленого мяса и принялся за ужин. По моим меркам — более чем шикарная трапеза. Не как в «Графе Монте-Кристо», но жаловаться не на что. Вино оказалось выше всяких похвал, хоть и кислило немилосердно, мясо было в меру жестким и без малейших признаков подтухлости. Еще бы — я его сам вялил. Если бы не бьющие в нос запахи сгоревшего топлива, отработанного масла и горячего железа, вообще было бы идеально. Русские покинули грузовик и быстрыми темпами сооружали две просторные палатки — судя по песчаной расцветке, шатры военные. Я лишь мысленно вздохнул. Ну не понимаю я, хоть убей, не понимаю — ведь русским языком сказал, что местность незнакомая. Лучше бы переночевали внутри машины, и плевать на тесноту. Главное — безопасность. В чужой местности запросто может обитать совершенно незнакомая и жутко опасная тварь. Как говаривал зло чертыхающийся Тимофеич, «после ядерной потасовки каждая лужа стала гнойным инкубатором для очередного кусачего новшества». Так вот и говорил, слово в слово. А я запомнил, как почти каждое поучительное слово старика. Доносящиеся от костра голоса отвлекли от мыслей, я невольно прислушался, отделяя звуки слов от шелеста песка и потрескивания горящего саксаула. — …Я тебе говорю — Пахан так этого дела не оставит! — Сидящий ко мне спиной мужик ткнул кулаком в песок в подтверждение своих слов. — Тем более сейчас! То, что мы из города выехали, для него секретом не стало. — Ты глотку-то не дери, не дери, — степенно ответил смуглолицый узбек, размеренно орудуя ножом, шинкуя разложенный поверх кошмы кусок копченого мяса. — И без тебя знаем, что Пахан в курсе. Он всегда в курсе, брат. И что с того? — А то, что, когда возвращаться будем, надо по сторонам поглядывать, — буркнул мужик, подтаскивая к себе кусок черствой лепешки. — Ты лепешку на место положи, — не поднимая глаз, велел узбек. — Вместе кушать будем. Не видишь — все ждут. А Пахан… что тут говорить, раз никто не в курсе его дел. — Только Аллах в курсе всего, да нам намека не кинет, — вякнул подсевший к огню тощий паренек явно смешанных кровей и тут же сдавленно охнул, схлопотав от узбека неслабую оплеуху. — Ты слова выбирай, Фахри, — не меняя тона, посоветовал узбек под молчаливое одобрение остальных. — Особенно когда Аллаха поминаешь. А у Бессадулина с Паханом договор есть. В дела друг дружки не лезут. На несколько минут повисла тишина, узбек, которому я дал прозвище Старший по въевшейся привычке сразу делить людей на командующих и подчиняющихся, дорезал мясо и ловко смахнул его в исходящий паром котел. Заправка для будущего варева. — У Пахана в последнее время совсем башню сорвало, — не выдержал молчания говорливый мужик. — Думаю, теперь плевать ему на договор. Да вообще на все плевать. Он крови хочет. Сами знаете — сначала Урода с его бригадой завалило, потом и недели не прошло, как родная дочь копыта отбросила. А на кого он стрелки косит? А? Вот вы сами скажите. Ну? — Ясно на кого, — мрачно отозвался узбек. — На нас, на кого же. Но еще доказать надо, что Татарин к этому делу руку приложил. Мало в городе шпаны? Или мутов? Не верю, что хозяин договор нарушил. Да и не наше это дело. — Верно, — отозвался молчавший до этого крепыш, занятый ремонтом разбитого приклада на винтовке. — Наше дело маленькое. — Дело, может, и маленькое, да только случись заваруха — мы первые поляжем, — буркнул Говорливый. — До заварухи еще дожить надо, — с намеком произнес Старший, помешивая закипевшее варево. — Шайтан его знает, когда мы вернемся с вылазки, и вернемся ли… — Помолчав, узбек стряхнул с черпака густые капли и добавил: — Не верю я, что Татарин на дочку Пахана замахнулся. Крови никто не хочет. Ладно если бы Урода кончить велел — тот сам нарывался, гоношился безмерно, чуть что — стволом кому ни попадя в нос тыкал, одни проблемы от него были… но Лику? Все знают, как Пахан за дочку трясся. — Да ладно вам, — не утерпел и влез в разговор тощий Фахри. — Разобрались же с этим делом давно. И тела нашли — почти все. Сами знаете, что произошло. Все проверили — Урода придавило, а Лику зверье порвало. Че мандражируете-то? — Ты в разговор поперек старших не лезь, — отрезал узбек. — Зелен еще. А тела… тела нашли. Все правильно: Урод с подельниками под завал попал, а Лику и пару ее подружек-оторв зверье порвало. Лику по кускам собирали. Это мы и без тебя знаем. Татарин тут не при делах, и на все воля Аллаха. Только Пахану этого не объяснить… Мне тут шепнули, что могилку дочери Пахан прямо во внутреннем дворе красного здания обустроил и каждый день туда ходит. Стоит над холмиком и шепчет что-то, то и дело рукоять пистолета щупая… м-да-а… — А ты откуда знаешь? — заинтересовался Говорливый. — Или тебе паханские людишки докладывают? — Сказал же — шепнули мне, — процедил Старший. — Мир слухами полнится. Ладно, доставайте миски — кушать будем. Готово все. А затем на боковую — чую я, что русак пришлый нас с рассветом поднимет. Едва густое варево разложили по моментально подставленным разнокалиберным тарелкам и мискам, разговор закончился сам собой, сменившись торопливым хлюпаньем и взрыкиванием проголодавшихся за день людей. А я повернул голову чуть левее и взглянул на сидевшего в шести шагах от меня Бориса, что не отрывал взгляда от разложенного на коленях пистолета и методично орудовал промасленной ветошью. Русского я подметил давно — как только он неслышно подошел поближе. И судя по всему, занимался он тем же, что и я, — внимательно прислушивался к разговору собравшихся под навесом людей. Ишь, любопытный какой. Почувствовав взгляд, Борис, не поднимая глаз, коротко дернул головой. Приглашает на разговор… чтобы вам всем… как вы меня все задолбали со своими разговорами, беседами и расспросами. Словами не передать просто… Дайте пустыню послушать… Вздохнув, я подхватил рюкзак, подошел ближе и опустился на песок рядом с Борисом. Начинать очередной разговор желания не было, и я занялся тем же делом, что и сосед по бархану: чисткой и проверкой оружия. Вытащил на свет ножи, снял с пояса ножны с самолично выточенным тесаком и саперскую лопатку. Достал из внешнего кармана рюкзака аккуратно сложенный сверток с точилом и двойной полиэтиленовый пакет с набухшей от солидола тряпкой. Когда Борис произнес первое слово, я успел проверить и подточить пару ножей, вернуть их в особые кармашки и начать заниматься лопаткой. Правда, я ожидал, что он станет расспрашивать о Яме, но ему удалось меня удивить. — Битум, а кто такой Урод? Кликуха? — Кликуха, — кивнул я. — Паханская шестерка. Настоящее имя Вадим. Уродом его только за глаза называли. — Мутант? — Почему мутант? — удивился я. — А почему тогда Урод? — вопросом на вопрос ответил русский. — Кличку не за внешность дали, — хмыкнул я. — За дела его. Он моральный урод. Безбашенный на хрен… был. Борис помолчал, с намеком поглядывая на меня, и, не выдержав, с хрустом загнал вычищенный пистолет в поясную кобуру и зло рыкнул: — Битум! Слушай, почему из тебя каждое слово клещами вытягивать приходится? А? Который раз эту тему поднимаем! Ладно бы о чем-нибудь личном спрашивал или, скажем, о захоронках твоих выпытывал. Но вопросов на «левые» темы не задаю, спрашиваю с уважением! Че ты вечно в молчанку играешь? Трудно ответить? — Да я вообще не люблю разговаривать, — вздохнул я, сосредоточив внимание на небольшой выщерблине на лезвии лопатки. Тут я душой немного покривил. С чужими я и правда старался особо не болтать и не сближаться. Как Тимофеич заповедовал. А вот со «своими» мог разговаривать часами. На то они и свои… но сейчас в радиусе четырех десятков километров своих не наблюдалось, только чужие. — Но все-таки уж сделай милость! — фыркнул Борис, доставая из чехла крайне хищно выглядящий нож, к коему я так и прикипел взглядом. — Что там с Уродом вашим? И про Лику расскажи, не жмись. Да, знаю, что ты сейчас скажешь, — расспроси, мол, людей Бессадулина, они тебе много чего расскажут. Но я тебя послушать хочу. Сдавшись, я начал вываливать на русского все, что знал или слышал о парочке местных отморозков. Хотя не мог понять, зачем чужаку вникать в ненужные ему проблемы нашего городка. Все одно скоро свалит отсюда. — В общем, кроме Пахана, никто особо не плакал, когда парочка отморозков получила свое. Вадик Урод и Лика Маска. Оба служили Пахану. Ах да, у Лики еще одно прозвище было — Сука. Если Вадик просто приближенная шестерка, улаживающая особо грязные дела, то Лика любила это дело — доставлять невыносимые страдания другим. К тому же она его родная дочь — ну, не Вадима, а Пахана. — Почему Вадим звался Уродом, я понял, а почему Лика Маска? — Потому что она летом в маске ходила, — пояснил я. — Не совсем маска — просто на лицо и голову шарф наворачивала плюс зеркальные солнцезащитные очки. Говорили, что она яркий солнечный свет и жару не переносит. Сразу, мол, волдырями покрывается. Потому постоянно в закрытом костюме, кроссовках и маске. А зимой нормально ходила, красоту показывала, правда, очков почти никогда не снимала. — Красивая девка была? — поинтересовался русский, заговорщицки подмигивая. Мысленно я хмыкнул — если он рассчитывает, что я сейчас рассыплюсь в восторженных эпитетах Лике Суке, то сильно заблуждается. Да и разговорчивей я от этого не стану. — Красивая, — бесстрастно кивнул я. — Блондинка, фигурка неплохая, кожа чистая. Сама вся из себя ухоженная — папуля специально для ненаглядной дочурки шампуни, мыло, лосьоны и кремы тоннами скупал. Короче, если какой доходяга в завалах непочатый кусок мыла с фруктовым запахом находил, то смело считал, что ему улыбнулась большая удача. Вокруг Лики постоянно крутились две девки — тоже не уродины, ее ровесницы. Подпевалы. Всегда вместе по городу шатались. И дошатались. Но я сначала с Урода начну. Хотя особо рассказывать нечего — был да сплыл Урод. И как ни обидно, умер он, можно сказать, своей смертью — попал под завал, идиот. — Старое здание обрушилось? — Хуже, — хмыкнул я, стряхивая с колен налетевший песок. — Подъездный козырек им на головы рухнул. — В каком смысле — козырек? Буквально? — Угу. В буквальном. Козырек — это цельная бетонная плита. Весом с тонну будет, не меньше. Как именно случилось, не знаю, слышал, что люди рассказывали. Если у Пахана для них работы не было, то Урод с друганами мог на день или на два зависнуть где-нибудь — с девками там или в бани «Нептуна» забуриться надолго, устроив набег на самогон и вино. Поэтому первое время никто особо не беспокоился. Но когда они и на четвертый день о себе знать не дали, их начали искать по всему городу. Нашли, можно сказать, случайно. Один из местных доходяг в центре крутился, за ТЦ, и там, рядом с полуразрушенной пятиэтажкой, увидел вытекшую из-под рухнувшего козырька лужу крови. Запекшейся уже. Он на карачки упал, под плиту боязливо заглянул. А там люди мертвые. В общем, добежал он до первого патруля и все рассказал. Людей нагнали, плиту подняли, а там вся компания лежит. Вадик Урод и бойцы его. Кругом лежат. А посреди зола потухшего костра, бутылки пустые из-под самогона, рюкзаки, оружие. Ничего не тронуто. Вообще ничего — даже огнестрелы на месте оказались. Такие вот дела. — Интересно, — задумчиво протянул Борис. — Странно как-то… чтобы козырек рухнул и сразу всех похоронил? Так бывает? — Всякое бывает, — пожал я плечами. — Дома старые, пригляда за ними нет, у нас постоянно что-то рушится. Да суть не в этом. Вадик Урод кто? Да никто. Шестерка обычная. У Пахана людей хватает. Просто он повод ищет, чтобы Бессадулину предъяву кинуть. Но не вышло — весь шмот погибших на месте, иголка не пропала. Тела осмотрели, все чисто. Нет ни ножевых, ни пулевых ранений. А Пахан все свое гнет — бессадулинские, мол, моих ребятишек положили. И упирает на то, что случилось дело на территории Татарина, аккурат рядом с ТЦ. — А ты что думаешь? — неожиданно спросил русский. — Бессадулин приложил руку? Аль козырек сам упал? — А ничего не думаю, — ответил я правду. — Все в городе и так знают, что скоро Пахан с Татарином схлестнется. Не сегодня, так завтра. Вопрос времени. — Ладно… а с дочкой его как вышло? — Про это не в курсе. Только слухи один другого страшнее ползут — то ли девчонки на стаю заглотов нарвались, то ли варан в город забрел, то ли другая какая тварь их порвала. Только не спрашивай, что я об этом думаю, — попросил я, выставив перед собой ладонь. — Если бы я тела видел, сразу бы сказал, что за зверь поработал. А так… одни страшилки. — А ты не видел? — Куда там! Как остатки тел нашли, Пахан место полностью оцепить велел. Лично каждый угол обшарил, под каждый камень заглянул. Потом все, что от девчонок осталось, в мешки собрали и увезли. Я только кровь и видел, больше ничего. В общем, сейчас счет «три-ноль» в пользу Бессадулина. У Пахана сплошная череда неудач. — Вадим Урод — это раз. Лика — это два… а три? — Вы, — коротко, но предельно емко ответил я. — Мы договорились о помощи с Бессадулиным… — понял меня русский. — Хм… интересный расклад получается. — Ага. Фитиль был готов, а вы, можно сказать, огонек поднесли, — скупо улыбнулся я. — Вообще, люди говорят, что у города должен быть только один хозяин. Что тогда жизнь, мол, лучше станет, начнет с неба каша перловая падать, да каша не простая, а с мясом говяжьим. — И к кому из двух хозяев больше склоняются? — Сложно сказать. Мне вообще без разницы. Я простой охотник и в чужие дела не лезу. Борис, если хочешь услышать все мыслимые и немыслимые расклады и предположения, то иди вон у того костерка посиди с полчаса. — Я ткнул зажатым в руке ножом в сторону автобуса. — Такого наслушаешься… — Может, схожу… — прогудел Борис, не взглянув в указанном направлении. — А теперь о Яме поговорим. Ильяса я послушал, сейчас твоя очередь. Не егози, Битум! Ты наш проводник, вот и говори все, что знаешь. Если Ильясу верить, то там сам черт сидит в Яме той! И по глазам его видно — напуган мужик не на шутку! — Я не егожу. Просто не люблю говорить о вещах, в коих ни ухом ни рылом. Я не знаю ничего о Яме, кроме сказок и ночных страшилок, Борис. Знаешь, когда местные о Яме вспоминают? За ужином. Во время посиделок около костра от скуки языками чешут. Говорят много, но суть в том, что никто из них здесь никогда не бывал и своими глазами ничего не видел. Разве что кроме стариков, которые еще до войны здесь работали. А это сколько лет тому назад было! И тогда Яма была ямой, рабочей территорией, а не страшилкой. — Яма — это карьер, верно? — Угу. Невероятно здоровенная дыра в земле. Я в старых книгах и журналах фотографии видел. Глубина метров шестьсот, в ширину с километр будет, не меньше. Но стены не отвесные… ступеньками вниз спускаются. — Уступами, спиралью, — добавил Борис, и я кивнул: — Да, уступами. Как гигантская лестница. До войны там руду добывали и к заводу отвозили на переработку. Но так раньше было, про то разговора нет. Люди про нынешнюю Яму сказки пугливые рассказывают. Вот ты про завод меня спрашивал — это другое дело. Потому что люди там бывали. Все сами видели. И людоедов, и поезд на ржавых рельсах. А около Ямы никто не бывал. Ни охотники в ту сторону не суются, ни поселений там нет. Вернее, был один поселок, но кто знает, что с ним сейчас случилось. А я верю только в то, что видел сам либо слышал от проверенных людей, которые зря болтать не станут. — Ты все же расскажи, — неожиданно мягко попросил Борис. — Я ценю, что ты стараешься отделять зерна от плевел, так сказать. Ну, что даешь только проверенную информацию, в которой сам уверен. Ты просто говори, а я послушаю. — И я послушаю, можно? — попросила подошедшая Инга, опускаясь на песок рядом с командиром. Борис неопределенно хмыкнул, но возражать не стал. — Ладно, — сдался я. — Ильяс тебе наверняка рассказал, но мне повторить не так сложно. Начну с самой правдивой и совсем нестрашной истории. Кажется, с нее все и началось. Короче, в Яме и на заводе осталось очень много брошенной техники, запчастей, расходников, одежды рабочей да всякой всячины. Предприятие здесь раньше гигантское было, прожорливое, как варан-переросток, снабжение требовалось нешуточное. Позже часть техники и прочего вывезли в город, но далеко не все. Поэтому по городу ходят упорные слухи, что на территории карьера настоящий рай обетованный. И техники здесь, мол, завались непорченой, один раз пнешь — и она заработает. Еды типа навалом — консервы там, крупы. Взрывчатка тоннами на складах лежит, арсенал армейский с тысячами калашей и прочего оружия. И что стоит только сюда добраться, и можно мешками добычу грести. Только добраться легко, а вот уйти не удастся. — Почему? — Говорят, что Яма к себе притягивает, тянет. Если рядом с ней окажешься — уже не уйдешь. Сам, мол, к обрыву подойдешь и вниз кинешься. — Что за чушь? — скривился Борис. — Вот и я говорю — чушь полная. — Но ты все же продолжай. — А что продолжать? Такие вот истории и ходят по городу. Кто говорит — в Яме чудовище обитает страшное, радиацией порожденное. Как знаменитый Трубный Монстр. Кто болтает про какие-то волны магнетические и гипнотические. А где истина, не поймешь. Я повторю, Борис, — не знаю человека, что здесь побывал в последнее время. Хотя… — Хотя? — Некоторые все же уходили к карьеру, — неохотно признался я. — И никто не вернулся. Но они могли и по пути погибнуть. Особенно если через завод шли. Ну и тварей вокруг полно. Слушай, Борис, я тебе одно скажу — не знаю, что нас там может ждать. Если нужен совет, то вот он: держи ушки на макушке и жди любой подлянки. И я так поступлю. А если хочешь второго совета, более дельного, то за него придется заплатить. — Не понял? — А чего тут непонятного? — удивился я, разведя руками. — Я проводником по местности нанимался. Свою работу делаю. Про Яму и вообще про все, что знаю, я рассказал. Об опасностях предупредил. А второй совет местности не касается. Скорее людей. — Хм… — задумчиво протянул Борис, глядя мне в глаза. Инга не удержалась и фыркнула, что-то пробормотав под нос. — И чего ты хочешь за совет? — со смешком поинтересовался Борис. — Твой нож, — коротко ответил я, кивнув на зажатое в ручищах русского оружие. — Очень он мне приглянулся. — И только? — Не, еще и ножны к нему, — добавил я. — Этого ножа не отдам, — отрезал Борис. — Он мой. Но другой, точно такой же, дам. Пойдет? — Конечно, — солидно кивнул я. — Я так и так хотел тебе небольшой подарок сделать. Как у вас на Востоке принято. Заслужил. Это твоя идея была пустить автобус перед нами, когда завод проезжали. По сути, ты сегодня им всем жизнь спас. Ну, где совет? — А где нож? — Ах ты… Инга, принеси ему нож. В моем вещмешке, левый боковой карман. Вместе с ножнами. А ты давай в купца не играй, а рассказывай! — Совет прост, — буркнул я, искоса наблюдая за недовольно вставшей девушкой-снайпером. — Ильяс Косой. Очень суеверный и очень сильно испуган. Ну прямо очень сильно. — И что? — А ты вон туда погляди. — Я едва заметно кивнул в сторону автобуса, где усевшийся на кошму Ильяс с жаром размахивал руками, что-то втолковывая собравшимся вокруг него людям Татарина. Руками второй проводник действительно махал с жаром, а вот разговаривал так тихо, что почти шептал. — Сейчас он один испуган, завтра к утру, если ему рот немедленно не заткнуть, они будут похожи на перепуганное овечье стадо. И посмотрю я, как ты будешь уговаривать их проехать мимо страшной и ужасной Ямы. — Та-а-к… — протянул Борис, мягким движением поднимаясь на ноги. — А вот тут ты угадал, Битум. Упустил я этот момент. Видать, совсем плохой стал. Ильяс! — Слушаю, Борис-ака! — подскочил второй проводник. — Сюда подойди-ка, — коротко велел русский, возвышаясь надо мной как скала в камуфляже. Ильяс кочевряжиться не стал. Молча подхватился на ноги и проворно подбежал к русскому. — Пойдем поговорим, — широко улыбнулся Борис, с размаху хлопая проводника по плечу, отчего тот аж присел. Ухватив Ильяса за отворот халата, Борис потащил его за собой, по пути разминувшись с шагающей обратно Ингой. — Держи. — Спасибо! — от души поблагодарил я девушку, принимая в руки ножны с ножом. — Мог бы попросить пистолет, — задумчиво протянула девушка. — Мог бы, — согласился я, проворно пряча дареный нож в рюкзак. Хотелось рассмотреть нож поближе, ощупать, испробовать хват, но я уже успел заметить обращенные на меня взгляды бессадулинских людей, мгновенно заметивших, как Инга мне что-то передала. Не стоит светить перед ними навороченным ножом. Чтобы не завидовали чужому счастью. Как говаривал Тимофеич, «зависть толкает к действию, а оно ведет к подлости». Черт… все не так идет. Ведь хотел же держаться подальше и от русских чужаков, и от людей Татарина, да не вышло. Теперь получается, что я «дружу» только с русскими, а к местным не подхожу… — Слушай… — А? — оторвался я от раздумий. — Спасибо. — За что? — неподдельно удивился я, перебирая в голове происшедшие события и не находя ничего такого, за что стоило благодарить с таким серьезным видом. Если только за вовремя пойманную бутылку с зажигательной смесью, — так за нее вроде как благодарили уже… — Ты про залетевшую в кузов бутылку? — Нет, — качнула головой девушка и ткнула пальцем в мою правую руку: — За это. Переведя взгляд ниже, я несколько раз сжал и разогнул ноющие пальцы. Кожа на внешней стороне ладони почернела от кровоподтека и вздулась. — Я в горячке не поняла, но, похоже, ты мне сегодня жизнь спас, — заключила Инга. — Если бы не твоя рука, налетела бы шеей на край люка — и все… — Если и спас, то только от ушиба, — пожал я плечами. — Рывок не таким уж и сильным был. Но если хочешь, можешь подарить мне еще один нож. — Ты только ножи и любишь, да? — Без ножей я как без рук, — абсолютно серьезно пояснил я. — И без лопатки не могу. Мясо добыть, освежевать, защитить от любителей халявы. Я же охотник. — Угу… Слушай… а что за знаменитый Трубный Монстр? — Страшилка, оказавшаяся правдой, — хмыкнул я, стягивая куртку и оставаясь в одной футболке. — Расскажи, — попросила девушка, укладывая на скрещенные ноги винтовку и со щелчком отсоединяя магазин. — И я послушаю! — прогудел подошедший крепыш Виктор, с шумом плюхаясь на землю и поднимая облачко пыли. — Люблю про монстров слушать! — Ладно, — выдержав паузу, согласился я. — Расскажу. Хотя история обычная. Есть у нас за городом недостроенная теплотрасса. И вот в ней жил-поживал и горя не знал очень большой и жирный заглот. Ползал себе в трубе туда-сюда, людишек кушал, а потом народ собрался, его из той трубы выкурил и жестоко убил. Все. — Э-э… — протянул Виктор, явно ошарашенный моей немногословностью. — И все? — не выдержала Инга. — Все, — кивнул я. — А чего растягивать? Это старики наши любят истории протяжно да заунывно рассказывать, я так не умею. — Оно и видно, — разочарованно кивнул Виктор, поднимаясь на ноги. — Пошли, Инга. — Сперва закончу с малышкой, — отозвалась девушка, подбородком указывая на снайперскую винтовку. — Она у меня ласку любит. — Ну-ну, — неопределенно ответил парень, почему-то глядя при этом на меня. Почесал пятерней затылок и зашагал к машине. Проводив его взглядом, я пожал плечами и вернулся к увлекательному занятию — осмотру и чистке холодного арсенала. Инга мне не мешала, торопясь закончить работу до наступления окончательной темноты, и ушла через полчаса, оставив меня в гордом одиночестве. Ну и слава аллаху… Рассовав ножи по многочисленным кармашкам, я поднялся и, неслышно ступая, направился прочь от этого места. Ночевать лучше там, где тебя никто не видел. Чуть в стороне от машин и тяжелой солярной вони и поближе к дуновению свежего ночного ветерка, несущего с собой самые разнообразные запахи. Например, на склоне вот этого песчаного бугра с несколькими корявыми кустами саксаула мне удастся неплохо выспаться, особенно если отрыть в сохраняющем тепло песке неглубокую яму-ложе…

Глава седьмая ОТВАЛЫ

Как я и предполагал, делая ставку, что ночью уйдет от трех до пяти людишек Татарина, сразу включив в их ряды Косого Ильяса, двое все-таки ушли. Но второго проводника увел за собой мрачный Борис и, как мне думается, заставил того спать рядом, мотивировав решение чем-нибудь вроде «хотя бы один проводник должен быть всегда под рукой». Ну да, Битум свалил непонятно куда, посему за оставшимся проводником нужен пригляд. Я с самого начала был уверен, что никто в здравом уме не рискнет уйти в одиночку. Для столь безумно смелого поступка требуются либо яйца, отлитые из железобетона, либо хороший опыт путешествий в пустыне, либо свихнувшиеся мозги, на худой конец. Поэтому логично, что беглецов оказалось двое: уже не так страшно, ночью можно дежурить по очереди, потому как до города за один день им ни за что не добраться. Мне хватило короткой пробежки вокруг разбитой стоянки и беглого взгляда, чтобы увидеть: они уходили в разные стороны, наверняка делая вид, что отошли отлить. А позже где-нибудь встретились и дернули что есть сил в сторону города. Километров сорок пять — пятьдесят до нашего городка, это если следовать по дороге. Если же рискнуть и пойти напрямую, нехоженой местностью, через ущелья и барханы, по прямой линии, то километров сорок. Хороший ходок осилит за десять часов — если вынослив, легок в весе, умеет ходить по пустыне, знает, куда ставить ногу, как идти, чтобы меньше уставать, на что следует обращать внимание. Но эти двое не такие — потому я и решил, что за день им не добраться. Ушли они ближе к утру, на это им ума хватило, но еще одну ночку провести в пустыне придется. Ходоки из них никакие. Обувь… ни у кого из людей Татарина я не видел годной для долгих переходов обуви. Обуты они неплохо — Бессадулин расщедрился, снабдил посланцев со складов. Но чем? Узкими плотными мокасинами из бараньей кожи с нашитыми подошвами, вырезанными из старых автомобильных покрышек. Это страшно… спустя пять — восемь километров каждый шаг начнет отдаваться в пятках ударом колокола. Впрочем, помимо сноровки и правильной одежды требуется кое-что еще — нужна удача. Ничто не защитит от внезапной и молниеносной атаки мутировавшего варана, укуса отравленного радиацией насекомого, змеи, заглота. Больше половины тварей днем сидит в норах, пережидает жару, но они не упустят возможности напасть, если вкусно пахнущая добыча пройдет мимо — например, пара тяжело дышащих, пропахших потом мужиков, дающих знать о своем присутствии на расстоянии десятка километров. А беглецы начнут искать тень, будут часто отдыхать в прикрытых от солнца местах, прятаться под ветвями саксаула… не понимая, что пустынные твари мыслят точно так же, когда ищут убежище. Кого-нибудь из двоих точно укусят или отхватят кусок тела — от стопы, от ягодицы, если будет сидеть, вонзят жала в колено, если решит присесть и завязать шнурки, откусят палец от положенной на песок ладони… — Что думаешь? — лениво поинтересовался подошедший крепыш Виктор, поправляя воротник куртки. — Добегут кобылки до финиша? — Беглецы? — Ага. — Борис в курсе? — Конечно. Еще ночью часовые сообщили, что двое уходили с раздутыми в талии халатами, да так и не вернулись с оправки. Так что с их шансами добраться? — Мало, — пожал я плечами. — Но гадать нельзя. Пустыня сама решит. — Ты как верующий о ней говоришь. Может, и молишься пустыне? — хохотнул Виктор. — Бывает, — серьезно ответил я. — Это пустыня. Не вздумай смеяться над ней. И шути с оглядкой, Виктор. Иначе когда намертво заглохнет ваша железная кибитка, когда она утонет в зыбучих песках, когда вы останетесь стоять на раскаленном гребне бархана и вглядываться в дрожащий горизонт — вот тогда ты пожалеешь обо всех смешках и шутках. — Да ты поэт, Битум. — Нет. Я не поэт. Просто живу в песках. Здесь правят не люди. Когда на город налетает песчаная буря — и Татарин, и Пахан тихонько сидят в укрытиях и ждут, когда все закончится. Здесь она хозяйка, пустыня. И кто знает, что она решит сегодня. Бывало, что совсем не знающие песков люди блуждали неделю, а затем внезапно выходили к городу или кишлаку. Бывало и наоборот — опытнейшие охотники отправлялись по сотню раз хоженному пути и погибали через двести шагов от укуса крохотного паучка. Поэтому, Виктор, не смейся. Иначе пустыня поймает твой веселый смех, наполнит его сухим песком и вобьет его тебе обратно в глотку. Ты услышал меня? — Я услышал тебя, — кивнул чужак, и на этот раз в его голосе не слышалось и намека на веселье. — Уже пора? — сменил я тему, намекая на время отправки. Сейчас рано, нет и пяти утра. Посветлело, посерело небо, зябкая прохлада заставляет ежиться, почти нет ветра, хотя песок барханов продолжает жить и с легким шепотом куда-то двигаться. Самое время отправляться в путь. Но я вижу, как проснувшиеся люди первым делом оправляются, сонно переговариваются, что-то пишут струйками мочи на склонах барханов, а затем, поправляя кушаки и пояса, начинают поглядывать на пустые котлы — хочется горячего чая. С сахаром! — у русских чужаков он имелся, и они им поделились. Дали всем, кроме меня: я на вчерашнюю позднюю раздачу не явился, предпочтя отсидеться, медленно погружаясь в чуткую дрему. — Предложишь Борису позавтракать на ходу? — спросил я, пытаясь отмазаться от личной встречи с командиром русских. — Сам предлагай, — широко улыбнулся Виктор. — А пока ты предлагаешь идеи, я чайку вмажу. Кстати, слыхал шум со стороны завода? — Да. Выли какие-то звери. Я не знаю такого воя. Но звери радовались, значит, хорошо покушали. Сейчас легли спать, проснутся вечером. Мы будем далеко. — Да это понятно, просто хотел узнать, что за звери могут так выть. Это точно не волки были… Проводив крепыша безразличным взглядом, я отошел за бархан, нашел клочок растительности, оправился рядом с ним, предварительно тщательно оглядевшись и убедившись, что рядом нет опасной живности. Были случаи, когда в ягодицу присевшего по нужде человека жадно впивалась чья-нибудь клыкастая пасть. Быть следующим я не собирался. Воду из фляги потратил частично на питье, остальную влагу пустил на помывку, ибо увидел, как из большой железной бочки люди Татарина восполняют питьевые запасы, заливая фляги и бурдюки. И я встану в ту очередь — ведь, как ни крути, меня нанял именно хозяин ТЦ, за его счет и снабжение. Тут никто не сможет возразить… Так и случилось — возражений не послышалось. А вот пару недобрых взглядов я почувствовал, увидел «глядельщиков», отметил в памяти их лица. Что ж я такие злые эмоции у людей вызываю? — Ну ты и с-сука, Битум! — предельно тихо, но крайне эмоционально процедил Косой Ильяс, вставший рядом со мной, нервными движениями свинчивая с фляги поскрипывающую алюминиевую крышку. — Это почему? — Только не говори, что это не ты посоветовал долбаному Борису уложить меня спать под грузовиком! — С чего ты взял? — не стал я уходить в жесткое отрицалово, но сразу же добавил: — Ильяс, ты не догоняешь, что вокруг происходит? Ты ведь охотник, значит, не дурак. Ты здесь не пассажир, Ильяс. Ты здесь проводник. Если ты вернешься в город без нас, то сколько дней сумеешь прожить после этого? День? Меньше? Тебя послал Татарин. Он же с тебя и спросит — что случилось? Где остальные? Что ты ему ответишь? — Ну… я найду что ответить. — Ага. Верю. Ты расскажешь все — сам знаешь, как умеючи они ведут беседу. После чего Татарин прикажет тебя распнуть. — Слушай, че ты меня… — Заткнись, — жестко велел я. — Ильяс, вчера ты хотел дать деру. Хотел нас здесь бросить, падаль ты вонючая. Я с тобой разговариваю лишь по доброте душевной. Проводник, бросающий караван, — знаешь, как в древности поступали с такими, как ты? — Есть ты! Проводником! — А если я ослепну дней на пять от укуса песчаной осы? Кто всех выведет, кто покажет, где зыбучие пески, а где гнезда заглотов? Я к чему за тебя просил у Татарина? Че творишь, Ильяс?! — Битум… слушай… жить хочется, брат, — выдохнул тоскливо Косой Ильяс, чья накопленная за ночь злость разом канула в песок. — Всем хочется, — ответил я. — Мне тоже пока умирать никак нельзя. — У меня дети. А ты один. Я сдохну — детей ты кормить станешь? — Мне умирать пока никак нельзя, — повторил я и зашагал к оставленному недавно бархану. — Готовься к отправке, проводник. И сегодня постарайся проследить, чтобы никто не палил по варанам. Все целее будем. Косой Ильяс меня не услышал, тихо пробормотав лишь: — Так хочется жить…

 

Я не мог полностью доверять подавленному проводнику, чьи мысли направлены только на жалость к себе, нежелание умирать и стремление назад в город. Ильяс уже не проводник, а мусор, болтающийся на крыше белого автобуса. Линзы его солнцезащитных очков то и дело блестят на солнце, когда он смотрит назад, на нас, на идущий сзади мощный грузовик. И тут не надо уметь читать мысли, чтобы понять: Ильяс шибко завидует мне и мечтает оказаться на моем месте, в грузовике, а не в автобусе, идущем спереди. Меняться с ним я не собирался — мой инстинкт самосохранения здоров и действует, пороки в виде самопожертвования начисто отсутствуют. Ведомый инстинктом, я принял следующие меры — не поленился спуститься в кузов грузовика и попросить у недолюбливающего меня чуток водителя отстать еще на полдюжины метров. Просил через сидящего рядом Бориса, и потому меня послушались. Не успел грузовик отстать на пару метров, как поднимающий пыль автобус яростно завопил гудком, выражая ревом озабоченность, граничащую с паникой. Вот уроды! Да у них инстинкты не хуже моих! В темпе выбравшись на крышу кузова, я зло замахал руками, показывая, что опасности нет, надо продолжать движение. Внизу гремело эхо рева Бориса, с помощью рации заставляя автобус двигаться дальше. Вот ведь обсосы заглотные! Вперед они не смотрят, чтоб их! Они смотрят назад! Жутко боятся, что их бросят одних в страшных песках, рядом с жуткой Ямой. Кстати, о Яме… Мы совсем рядом. Между нами и заброшенным гигантским карьером осталось около трех-четырех километров, мы продолжаем приближаться к Яме, с натугой преодолевая погребенную под слоем песка дорогу. И я поймал себя на тревожной пугливой мысли, что жду чего-то странного, вот прямо ожидаю страшного, верю, что вот-вот где-то в животе, в груди или голове что-то зашевелится, я услышу невероятный жуткий зов, приказывающий приблизиться к воспетой в жутких кошмарах Яме и, перешагнув край, полететь вниз с огромной высоты… И судя по лицам остальных — я человек простой, взял и спустился по лесенке в кузов, пристально оглядел опешивших бойцов, — судя по их напряженным лицам, подобная мысль посетила далеко не меня одного. Все ждали, что вот-вот случится «нечто». И мы как слепые послушные котята поползем на смертельный зов… — Ты чего? — Меня дернули за штанину, я чуть потеснился, пропуская девушку-снайпера. — Ничего, — ответил я, прижимаясь спиной к узкому краю люка. — А чего ты спустился, посмотрел на всех, а затем молча поднялся? — Проверял, не зовет ли их Яма, — чуть смущенно признался я. — Ты же не веришь в эти сказки. — Я не верю в то, что не проверено. Мною лично. Или тем, кому я доверяю. — Меня ничто и никуда не зовет, — склонив голову набок, поведала Инга. — Уже и так ясно. До Ямы всего ничего осталось. Значит, это все вранье про зов, про гипнотизм и про живущее в заброшенном карьере чудовище. — Какое чудовище? Еще один Трубный Монстр? — Старые слухи на новый лад, — отмахнулся я, мрачно буравя взглядом местность. — Плохо… Очень плохо. — Ты про что? — Ничего не вижу, — пояснил я, подтягивая колени и выбираясь на крышу кузова полностью. — Так не пойдет. А эти продолжают себе весело пилить дальше! Ильяс, чтоб тебя! Мое беспокойство вызвано въездом в длиннющее рукотворное ущелье с пологими стенами высотой метров пятнадцать, может, выше. Если подать корпус вперед и смотреть, куда ставишь ноги, человек поднимется по ним без помощи рук. Машинам совсем не подняться, для них крутовато, по крайней мере в этой части прохода. Мы сейчас как крупные букашки в сточном желобе. Ползем вперед и ничего не видим. Где-то впереди — Яма. Позади — завод. Что по сторонам — не ведает никто. — Надо притормозить, — с неохотой пришлось мне признать. — Я слезу и поднимусь повыше. — А что это за холмы насыпные? — Старики их называют отвалами, — пояснил я, легко вспоминая истории старшего поколения, рассказываемые у вечерних костров. — Отвалы пустой породы. Вывозились из карьера, сбрасывались в разных местах, и так десятилетиями. Золотоносную руду везли на дробление к заводу. Пустую породу выбрасывали поблизости, чтобы не гонять технику слишком далеко и не жечь соляру попусту. Вот тебе и ущелье получилось за годы. — Вот тебе и камни, а то все гадала, откуда каменные стены среди песков, — кивнула Инга. — Я поднимусь с тобой. Бинокль у тебя есть? — Без него обойдусь, — отмахнулся я. — Быстрее. — Я мигом.

 

Слова и дела у снайпера не разнились. Сначала автобус, а затем грузовик замедлились до скорости шагающего человека. Я аккуратно спустился, мягко спрыгнул на песок, следом прибыла Инга, легко справившаяся без моей помощи, несмотря на висящую за спиной винтовку. Из открывшихся задних дверей грузовика выскочили два бойца, на мой мало что смыслящий в этом деле взгляд, снаряженные по полной программе. Оружие держат наготове. В пулеметном гнезде появился Виктор, начавший возиться с чехлом на оружии. Что мне нравится в чужаках — они принимают решения быстро, а действуют не намного медленнее. Задержавшись у грузовика, я покосился на гранаты, висящие на поясе одного из парней. — А как их бросать? Дернул кольцо и бросил? Так ведь? — А тебе к чему? — сурово рыкнул на меня широкоплечий сероглазый малый. — Удумал чего? — Если тебя убьют, например, камнем размозжат голову, а я окажусь рядом, то возьму гранату и кину ее в твоего убийцу. Отомщу за тебя, может, спасу жизнь твоих друзей, — с охотой пояснил я, глядя на бойца простодушным взглядом. Говорил что думал. Если придется воспользоваться гранатой, надо знать, как это делать, а то подорвусь к чертям. — Не-не, — поправил меня «убитый». — Давай так — когда тебя убьют камнем, я возьму гранату, зажму ее вот так в правой руке, я ведь правша, потом ухвачусь за… Спустя минуту я узнал, как снарядить гранату к бою и как ее правильно метать, включая предостережение о крутых склонах, с коих снаряд может скатиться обратно к бросающему, к великой его «радости». — Тебе зачем? — спросила Инга, начиная подниматься следом за мной. — На всякий случай, — ответил я. — Так… ого… Мое «ого» относилось к увиденному с высоты склона зрелищу — на многие-многие километры вокруг торчали почти одинаковые длинные холмы, среди них высились целые горы, вздымались рукотворные скалы, тянулись и змеились глубокие ущелья. Больше полувека работало мощнейшее предприятие по добыче золота — и это следы его деятельности, его отходы, отвалы пустой породы, вывезенной из глубокой чаши карьера и сброшенной на землю. Это настоящий лабиринт. Множество узких «улочек», полузасыпанных песком. Кое-где сможет проехать легковая машина, а для тяжеловесов вроде автобуса и грузовика есть только одна трасса — по ней мы и едем. Это меня и напрягает. Мы въехали в «бутылку», преодолели горлышко, следуем единственной дороге. А есть ли выход? А другая дорога? Я знаю только одно: впереди Яма, немыслимо глубокий карьер. Но пустыня никогда не отдыхает. Ее ветра наполнены песком, что постоянно веют повсюду, принося сыпучий груз. Карьер наверняка частично засыпало. Или полностью? Не ухнем ли мы в гигантскую ловушку из зыбучего песка? Много лет пролетело с тех пор, когда из карьера вывозили руду и нанесенный песок в последний раз. На месте я не стоял — по гребню шагал параллельно дороге, не отставая от медленно идущей техники. Инга по-прежнему шла за мной, иногда приостанавливаясь и прикладывая к глазам бинокль. Умная девушка. Добавила к себе уважения. Я видал однажды, как один из приближенных Пахана рассматривал с вершины дозорной горы поселок мутов. Рассматривал через бинокль. То и дело он двигался вперед, отшагивал в стороны, выискивая лучший угол обзора. И проделывал все с прижатым к переносице биноклем. И под ноги смотрел через бинокль… и поплатился, неверно ступив, рухнув на землю и покатившись вниз по склону. Не разбился, конечно, ведь горка хоть и высокая, но склоны пологие. Однако позора много. Бинокль повредился. Одежда в пыли. Колючки вонзились в разные места важной персоны… Инга действовала иначе. Действовала правильно, умело. И при этом умудрялась не отстать, а ступала на камни, по которым прошел я. Тимофеичу она понравилась бы… — Ничего, — коротко заметила девушка. — Вон там, — не согласился я, указывая вниз, где на дне соседнего с нами ущелья, под самой стеной из каменных обломов, лежал пыльный кусок железа. — Металлолом, — изрекла Инга, внимательно осмотрев указанный мною хлам. — Ржавая штуковина, скрученная, старая, некогда покрашенная, потом смятая. И что в ней? — Цвет покраски, — пояснил я, высматривая место, где удобней спуститься. — И что в нем? — Посмотришь за мной? — Посмотрю, — кивнула Инга, убирая бинокль и кладя руку на ремень винтовки. — Так что там с цветом, Битум? Или прикажешь девушке умирать от любопытства? — Он темно-оранжевый, — пояснил я. — Давай я сначала огляжу штуковину, потом вернусь и поясню. Но если я прав — дело хреново. — Спускайся, — отозвалась Инга. — Умеешь ты девушек заинтересовать. — Я быстро… Сказано — сделано. Мне понадобилось немного времени на спуск, осмотр мятой железки и возвращение. Уложился минут в семь. За это время грузовик проехал дальше, поэтому поднимался я с учетом этого, пробежав сначала по дну рукотворного каньона, ориентируясь на медленно шагающую Ингу. И на топающего за ней звероподобного Бориса, вымахнувшего на вершину холма, как медведь на сопку. — Что там? — рявкнул главный. Инга промолчала, уступив право спрашивать старшему. Я кобениться не стал. — Хреново! — Точнее формулируй, — рыкнул Борис, протягивая мне руку. — Это Хурма, — вздохнул я, проигнорировав руку чужака и поднявшись собственными силами. — Да хоть лимон! Или абрикос! Точнее выражай мысль, Битум. Иначе я поступлю с тобой, как товарищ Сухов с басмачами. — Не знаю таких, — пожал я плечами. — Объясню, не торопите. — Че там, Битум-джон? — завопил с другой стороны трассы Косой Ильяс, бликуя на солнце очками. — Остатки Хурмы, — крикнул я в ответ и, поняв, что второй проводник не сообразил, добавил: — Хурма Андрея! Мы же видели, как он ее красил! — Вай-вай! — Ильяс аж присел, схватился за голову. — А сам он? — Тут только кусок железа, — пожал я плечами и мягко сдвинулся в сторону, избегая хватки невыдержавшего Бориса. Хватки его ручищи избежал, но меня сцапали за плечо сзади и мягко промурлыкали: — Битум, нам тоже расскажи, ладно? А то ножиком ткну. — Расскажу. В этом тайны нет. Но рассказывать особо нечего. Мы прошли двадцать шагов по гребню рядом с дорогой, следуя за медленно ползущими машинами. На двадцать первом шагу я завершил простой рассказ. Был у нас Андрей Хурматов. Русский парень, коренной житель города, родившийся уже ПОСЛЕ. Его отец всю жизнь отпахал на карьере, доработался до силикатной болезни легких и до должности старшего механика на одной из многочисленных ремонтных площадок карьера. Папаша уже потом, когда умирал от жестокого силикоза в условиях полного отсутствия лекарств, сквозь кашель и дикую одышку повлиял на мозги сына, заразив его жаждой наживы. Грех такое говорить, но лучше бы старик умер пораньше, до того как забил мозги сыну жаждой разбогатеть в мгновение ока. Вроде как рассказал старший Хурматов, что перед самым началом бардака завезли на карьер партию современной техники, среди коей имелось три бульдозера. И поставили в отстойник — временный, на период заполнения бумажек. Папаша говорил много и долго. Больше бредил, как казалось слушателям. Секрета, кстати, не делали — трудно что-то утаить, если умирающий человек в каждом подходящем видит сына и начинает выкладывать все начистоту. Итог болтовни — Андрей Хурматов парнем оказался крайне упертым, сумел он все же восстановить из хлама битую-перебитую «Ниву», сохраненную семьей и стоявшую там же, где они и жили: в небольшом прибазарном бетонном гараже. Машина внутри гаража, бережно укрытая тряпками, а семья — снаружи, у гаражных дверей, под прикрытием дырявого навеса, сделанного из того, что под руку попало. Отремонтированная машина заработала, несколько канистр с бензином Андрей выпросил у Бессадулина, пообещав ему щедрые проценты, буде удастся разжиться находками. От него же ему досталась старая банка с темно-оранжевой краской. Ею он покрыл машину, после чего и к нему, и к «Ниве» разом прилипло прозвище Хурма — по названию одноименного фрукта. На следующий день после завершения подготовки, будто судьба велела, скончался Хурматов-старший. Еще через сутки Андрей сел за руль Хурмы, посадил рядом сына, подростка тринадцати лет, на заднее сиденье плюхнула зад его тогдашняя девка, поражавшая всех большой грудью, умением ругаться, убойным кариесом и фонтаном гнилого смрада изо рта. И странная команда на оранжевой машине, пофыркивающей мотором, дребезжа, укатила прочь из города. Все. На этом история кончается вместе с реальными фактами. Про домыслы лучше молчать — если их послушать, то ничем не подкрепленные выдумки разнятся кардинально. То вроде бы их в двадцати километрах от города сожрали твари, а машина целехонькая стоит на обочине, надо лишь дойти и забрать — она типа на ходу, ключ в замке зажигания, баки почти полные. Еще болтают, что они попали в аварию, разбились насмерть. Другие уверенно заявляют, что Андрея и его спутников поглотила Яма. Некоторые шепотом поведают, что оранжевая Хурма добралась до Ташкента — что и было их тайной целью! — и вскоре Андрей приедет обратно во главе колонны, нагруженной русской водкой и китайской армейской тушенкой, и раздавать груз станут бесплатно. Еще кто-то вякал, что оранжевую «Ниву» видели на пятьдесят первой пусковой площадке космодрома Байконур. Причем заявляли с уверенностью — именно на пятьдесят первой пусковой площадке. Дальше, совсем невнятно и изрядно смущаясь, добавляли, что имелись все явные признаки пуска ракеты, а на водительском сиденье Хурмы лежит записка с короткой надписью: «Все будет хорошо!» Другие поправляли — не на сиденье, дурень, записка-то, а зажата она под дворником на стекле и немножко обуглена по краям — не иначе, выхлопом ракетным задело. Ну да. Куда же ты рванул, Андрюша? А настоящая жестокая правда — вот она: лежащий в песке кусок грубо покрашенного металла. Цвет тот. В машинах я не спец, но это сильно покореженный проржавелый капот. Тот самый, по которому Андрей Хурматов сначала ожесточенно стучал киянкой, а потом водил кисточкой, испачканной в оранжевой краске, в то же время рассказывая помогающему сыну, что, когда они вернутся на бульдозере, работы у них будет много, а заработка еще больше. И что сам Пахан и Бессадулин будут подбегать и заискивающе спрашивать: «Ну что, Андрюша, поработаем сегодня? Топливо-то мы уже приготовили, водочки сто грамм стартовых налили, а сыночку вашему нашли настоящую кока-колу — с пузырьками шипучими!..» — Бред какой-то, — протянула девушка. — Обычное дело, — не согласившись, прогудел Борис. — Наших вспомни-ка! Так вот за костерком вечерним соберутся мужики, раздавят банку самогона свекольного, понапридумывают ерунды всякой — а с утра сами же и верят! И начинают устраивать такие вот экспедиции за мифическим добром, зачастую больше никогда не возвращаясь. Люди бывают глупыми, бывают жадными, но хуже всего, когда они и глупы, и жадны одновременно. Битум, ты железяку осмотрел, скажи-ка, что думаешь? — Часть капота. Смята, искорежена, на краю сложена пополам и так сплющена, будто по металлу большой кувалдой били. — И? — Это сделали не звери, — уверенно ответил я. — Ни единого следа когтей или зубов, краска именно отбита, а не содрана полосками, — вы же сами видели бок автобуса после того, как над ним поработал молодой варан. Там металл хоть и прорван, но по-другому. Я думаю, здесь люди постарались, у которых тоже есть машины. Догнали, ударили «Ниву» несколько раз, прижали к стене — там была длинная глубокая борозда на стене длиной метров в двадцать. Заставили остановиться или серьезно повредили. Дальше еще проще — Андрея, его сына и подругу из машины вытащили, с собой забрали. Ну и «Ниву», само собой, прихватили: работающая техника на вес золота. А кусок капота либо проглядели в запале, либо не нужна им железка крашеная. Что дальше — уже не знаю, а гадать не люблю. Но вариантов мало. Скорей всего, мужиков съели, а женщину… ей могло не повезти еще сильнее. Я не стал вдаваться в подробности — нетрудно представить, что именно может ожидать бесправную и достаточно молодую женщину, захваченную безжалостными чужаками-мужиками. Порой смерть гораздо предпочтительней. Инга резко передернула губами, сжала их — она точно поняла все правильно. — Ладно, — кивнул Борис. — Инга, ты к грузовику. Живо. Битум, пробежишься и дальше по гребню. Твои зоркие глаза нужнее там, где обзор лучше. Еще тройку бойцов сейчас подниму. Смотри в оба. — Ясно, — коротко ответил я и зашагал дальше, с трудом разминувшись с остановившейся Ингой. Поймал себя на мысли, что, когда осматриваюсь, глаза первым делом ищут столбы черного грозного дыма: после вчерашнего случая у завода с диким взрывом в финале поневоле выработался рефлекс. Видишь дым — жди беды. Сейчас дыма не заметно, только легче мне от этого не становится — все мое нутро кричит о том, что эти места обитаемы. Просто интуиция? «Чуток заиграла», как говорят охотники? Нет. Просто видно, что места обитаемы, как я с некоторым запозданием сообразил минуту назад. В наших голодных краях, выжженных солнцем и отстеганных постоянными ветрами, любая съедобная штука замечается влет и тут же подбирается. Так вот — здесь я ничего съедобного не видел. Вся съедобная растительность, обожающая крутые склоны, отсутствует, хотя должна иметься в изобилии в пустых местах. Нет мелких зверьков, не слышно их тревожного пересвистывания. Где черепахи? Эти медлительные существа повсюду в весенние дни, это их время. Далеко от места обитания людей должны неуклюже ползать только родившиеся черепашата с мягким панцирем — их нет, хотя здесь более чем достаточно пищи для их прокорма. В общем, здесь регулярно проходили знающие люди, умело собирающие и вылавливающие все подчистую. И проходят они в среднем не меньше чем раз в неделю, о чем говорят вон те некогда срезанные под корень, а теперь чуть отросшие ростки съедобной травки с солоноватым вкусом. Дабы не ошибиться, я огляделся еще несколько раз, не поленился перевернуть пару камней, убедившись, что под ними нет молодых змеек и скорпионов, поискал взглядом яркие бутоны цветущих тюльпанов. Обнаружил всего два цветка — и это на таком громадном пространстве. Этого хватило, чтобы убедиться, и я повернулся к грузовику, намереваясь возгласом привлечь к себе внимание. Поняв, что глуплю, беззвучно выругал себя, дробно перебирая ногами, спустился к грузовику, вскочил на подножку и сообщил Борису, что местность обитаема и здесь ведется постоянное собирательство. Помрачневший русский кивнул, отвернулся, переглянулся с водителем, а я тем временем вернулся наверх, поднявшись по склону столь же легко, как и спустившись. Я тощий, жилистый, высушенный пустыней, тяжести во мне никакой. Две машины медленно продвигались в успевшей раскалиться пустыне, тихо шелестел ветер, сметающий с гребней барханов и холмов мелкий песок. То и дело я бросал взгляд на старый автобус, переделанный под подобие внедорожника, — глупость, конечно, чересчур он длинный, рама непрочная, тут мелкими переделками и усилением не обойтись. Но пока машина продолжала движение, возглавляя отряд. Сидящие на его крыше люди Татарина то и дело поглядывали назад, на грузовик, понимая, что в случае чего только прекрасно вооруженные и обученные чужаки смогут нас защитить в серьезной стычке. Они смотрели с надеждой и опаской. А я глядел на пассажиров автобуса сверху вниз как на смертников с тех самых пор, как увидел остатки разбитой «Нивы»-Хурмы. Трудно сказать почему — просто автобус был таким же, как Хурма: старым, чересчур старым и слабым для тех тяжких надежд, что возложили на его проржавелые плечи и трясущиеся колесные оси. Шесть тысяч и три. Ровно столько шагов прошел я по гребню длинного рукотворного холма, сложенного мощной техникой из пустой породы, вынутой с глубины в полкилометра. А затем обманчивое спокойствие мирного дня разрушилось в мгновение ока — я услышал приближающийся рокот чужих моторов. Услышал не я один — шедший по гребню соседнего холма Косой Ильяс подпрыгнул, замахал руками, неуклюже ринулся вниз по склону, крича на узбекском и русском языках. Значение выкрикиваемых слов одно и то же — чужие машины идут сюда полным ходом. Автобус издал надсадный гудок, но хотя бы на этот раз тормозить не стал. Я остался спокоен. Пока что. Было слышно два мотора, звук не слишком басовитый, доносится спереди, машины идут нам навстречу. На крыше высокого грузовика, наполовину высунувшись из пулеметного гнезда, замерла Инга, глядя вперед через прицел снайперской винтовки. По бокам от нее два русских парня, вооруженных автоматическим оружием, столь же напряженно выжидают. В случае чего им придется стрелять поверх автобуса, а ведь на его крыше гомонящие люди. Впрочем, я не слишком переживал за людей Бессадулина. Моих друзей среди них нет, а они ребята взрослые, значит, должны заботиться о себе сами. Показавшийся из открытой левой двери грузовика Борис что-то ревет в рацию, злобно глядя на сильно помятый в нижней части зад автобуса. Грузовик постарался вчера, когда буквально играл автобусом в мячик, безжалостно толкая его вперед. Услышавшие приказы Бориса пассажиры автобуса поутихли, перестали потрясать оружием в попытке подбодрить соседей и самих себя. Перестал наконец протяжно вопить автомобильный гудок. Тут-то и показались гости дорогие — из соседнего отворота, подпрыгивая на осыпавшейся породе, вылетела массивная машина, в прошлом бывшая внедорожником, не иначе, если судить по остаткам признаков. Крыша срезана, фар нет, стекол нет, на бампере как-то закреплено несколько человеческих черепов, в салоне несет пятерых бородатых бронзовых мужиков. Следом за первой вылетела и вторая машина — я внутренне вздрогнул при виде оранжевой краски. Хурма… Это точно Хурма Андрея, так же срезана крыша, исчезли дверцы, пропали багажник и капотная крышка, внутри четыре орущих пассажира. Украшения такие же, как на первой машине: кости. Что-то вроде сложной гирлянды из костей и черепов болтается спереди. Машины вылетели нагло, уверенно, не скрываясь. Они сразу показали, кто здесь хозяин, надсадно вопя уцелевшими сигналами, их седоки большей частью стояли на ногах, взорами жадно выискивая добычу. Искали и нашли — сначала они увидели прущий вперед автобус, набитый одними только вооруженными и крайне напряженными мужиками. А затем уткнулись взорами в идущий следом массивный грузовик, больше смахивающий на кошмарную тварь, порожденную радиацией. И разом затормозили, заскрипели испуганно тормозами. Надо отдать должное, решение гости принимали быстро. Им хватило минуты для слаженного маневра — задним ходом убраться в узкий проход, под защиту холмов. Оранжевой «Ниве» это удалось. Первая машина оказалась не столь удачливой. Сухо щелкнул выстрел, водитель внедорожника вздрогнул, откинулся назад. Выстрел. Сидящий рядом схватился за плечо, закричал. Выстрел. Одного из задних мотнуло, послышался дикий вопль, плеснуло красным. Перегнувшийся через труп водителя мужик вывернул руль, увел машину в сторону, неуклюже вильнув, внедорожник скрылся за склоном. Но слишком медленно: им понадобится еще пара-другая секунд для смены водителя, а от грузовика уже бежала четверка парней в камуфляже, успевших догнать медленно ползущий автобус. Чужакам на внедорожнике не уйти. А вот второй двигатель гудел победно и трусливо одновременно, наполняя воздух удаляющимся шумом. Сменившая хозяина Хурма поспешно уходила прочь, унося с собой весть о нашем прибытии. И среди ее седоков Андрея Хурматова я не увидел. Хотя, может, и увидел, но не узнал, если он был среди тех болтающихся в гирлянде костей и черепов. Несколько быстрых хлестких выстрелов, сдавленно закашляв, смолк мотор. Отдающий приказы Борис зашагал вперед, наша техника остановилась. Я медленно встал, а на землю упал при первом же выстреле, не пытаясь сопротивляться взвывшим инстинктам самосохранения. Взглянув на сохраняющую позицию Ингу, оглядев поваливших из автобуса парней, я остался на гребне, продолжая осматривать окружающую местность. А вот Косой Ильяс скатился по склону, спеша вместе с прочими посмотреть — кого же там завалили пришлые чужаки? И посмотрел на свою беду — он первым вылетел из-за склона обратно на дорогу спиной вперед. Придурок. Так спешил поглядеть, что не обратил внимания ни на меня, ни на Ингу, продолжающих оставаться на месте и «пасти» происходящее вокруг. И схлопотал от и без того злого Бориса. Ну да — прямое нарушение распоряжения. Нет, не распоряжения — приказа. Я простоял наверху минут двадцать, пока не услышал зов главного из чужаков. Вот теперь можно и посмотреть… Но глядеть особо оказалось не на что. Пять трупов застыли в нелепых позах в салоне автомобиля. У тел примитивное оружие, сделанное из неизбежной арматуры и кусков другого металла. Ножи, дротики, трубы. Что-то вроде арбалета. И два небольших пистолета, лежащих на обрывке кошмы среди прочего вооружения. А вот это уже совсем плохо… Рядышком обоймы, несколько патронов. — Приходилось слышать о таких? — осведомился Борис, дав мне время на осмотр. — Нет, — ответил я. — Не слышал. Но вариантов мало — тут поблизости было два рабочих поселка, как старожилы говорят. Один побольше, другой совсем крохотный. Первый тысяч пять жителей, про второй не знаю. — Верно, — промычал обиженный на весь свет Ильяс, держащийся за челюсть. — Второй на пару тысяч. Но он, говорят, давно вымер. — Поселки, значит… — выдохнул устало русский. — Ладно. Автотехника, огнестрельное оружие. Патронов минимум, но они все же есть и начищены до блеска, прямо будто с любовью полировали. Пистолеты неплохо ухожены, вычищены, смазаны. Прочее оружие, из холодняка, выглажено, наточено, начищено. Эти люди любят оружие. Любят до беспамятства: погляди, на старой трубе ни единого пятнышка, и она почти полностью покрыта пусть примитивной, но аккуратной резьбой. Смекаете? Я кивнул, машинально коснувшись рукояти висящей на поясе лопатки, — в ее бережно отполированное лезвие смотреться можно. Да и на ножах моих грязи или ржавчины не найти. Мы с Борисом, не сговариваясь, посмотрели на одного из «воинов» Татарина, держащего в руке кустарный тесак с широким лезвием, покрытым пятнами ржавчины и сколами. Нет, обидеть никого не хочу, я пару раз видел его в драке, парень он решительный, пырнуть ножом или рубануть тесаком для него не вопрос, да и кулаками махать умеет. Но вот за оружием он особо не следит. Огнестрел — это одно: их мало, поэтому держат в полном порядке. А вот чтобы самодельные ножи резьбой украшали, до блеска полировали — такое среди нашего люда редкость. Не вошло в культ. Взятое у погибших оружие просто поражало. Полутораметровый обрезок трубы почти целиком покрыт резьбой. Металл сверкает. А вот машина — куча грязи на колесах. Пол салона покрыт несколькими сантиметрами песка, много проржавевших дыр в корпусе, вместо руля странная ерунда из скрещенных железок, торчат проводки, кресла топорщатся лохмотьями. Где надо — замотано проволокой или обрывком веревки. Дикое различие между ухоженным оружием и разбитой в хлам машиной. Сами мертвые хозяева… обычны. Больше и сказать нечего. Одеты в минимум одежды, что-то вроде мешковатых шортов, пара человек в рваных футболках, серых от грязи. На их телах множество ничем не впечатляющих и не несущих понятного для меня смысла татуировок. Волосы на головах сбриты наголо, но в нашей местности это более чем нормально и разумно. Одна бейсболка, пробитая пулей Инги, две банданы. Ноги… я специально заглянул. Опять обычный набор. Самодельные шлепанцы и сланцы. Они много не ходят, это не охотники и не собиратели. По пустыне в этом хламе не побегаешь. Привыкли кататься на машине? У них там много горючки? — Те, кто ушел на Хурме… Они быстро позовут друзей, — сообщил я и без того ясную большинству истину. — Борис, нам надо разворачиваться и выбираться отсюда. Это их земля, они здесь каждую кочку знают, каждый проезд и проход в этом лабиринте. — Знаешь дорогу в объезд? — Нет, — признался я, не отводя взгляда. — Но поискать можно. — Да сомнем мы их, — уверенно заявил уже знакомый мне молодой парнишка Фахри из людей Татарина. Тот, кто на ночлеге много говорил и больше всех получал оплеух. — Ты помолчи, сминатель, — раздался знакомый мягкий голос, вперед шагнул старый узбек, уперший основание правой ладони в рукоять висящего на поясе ножа-пчака. — Битум дело говорит. У нас без приглашения в чужие кишлаки не ходят. Или собаки загрызут, или хозяева пристрелят. А тут совсем дело худо — хозяева навстречу выехали, да не успели слова сказать, как их убили. Теперь добром не кончится. Он почти напрямую заявил, что сразу стрелять не следовало, надо было попробовать обменяться приветствиями, попытаться договориться миром о проезде по чужой земле. — Украшения видели? — поинтересовался Борис, указывая пальцем на примотанные к машине человеческие останки. — Следы зубов замечаете на косточках? Эти ребятки отличаются от заводских сородичей умением водить машины и любовью к оружию, но все равно они людоеды. Ты уже немолод, но до сих пор не знаешь, что нельзя договориться с тем, кто считает тебя едой? Мы все для них не больше чем куски мяса в казане! И не напали они лишь потому, что поленились провести разведку! И не ожидали увидеть вместо пары обычных машин автобус и огромный боевой грузовик! Попытаться им слово сказать? Да они мгновенно рванули задним ходом обратно за отворот! На помощь сородичей своих звать! Вы, люди, если хотите жить долго, не пытайтесь договориться с волками о перемирии при помощи ласковых улыбок и добрых слов. Они понимают только одно обращение — силу! Ошпарь их так сильно, чтобы либо сдохли, либо забились в глубокую нору и носа оттуда не казали, — вот тогда они тебя зауважают. Так мы и поступили. Теперь посмотрим, что последует в ответ на наши действия. Сделавший большой вдох Борис поморщился, помассировал щеки ладонью — видать, не любитель толкать долгие громкие речи. Но силы его уставшей глотки хватило, чтобы отдать несколько приказов. Их суть сводилась к следующему: убрать трупы, их место займут два бойца Татарина и два из числа русских. Они пойдут впереди. За ними автобус, замыкает строй грузовик. Максимально быстрым ходом мы уходим вперед, стараясь преодолеть лабиринт отвалов, — при этом распоряжении я опустил голову, не желая показывать выражения лица. На мой взгляд, это ошибка. Надо отступить. Если придется — выждать столько дней, сколько надо, издалека отстрелять хозяев, проредить их ряды, убрать самых воинственных и храбрых. Провести, на худой конец, разведку. И только потом решаться продолжать путь, причем желательно идти в обход. Но Борис рассудил иначе, причем я был уверен, что он прекрасно понимает всю рискованность плана, однако идет на этот риск. Но почему? У меня было маловато времени для изучения его характера, но Борис точно не самодур и не страдает излишком самоуверенности. Но все равно торопится. Куда? Если у него и получится добиться неизвестной цели, то затем ему предстоит обратный путь через пустынные земли. Раньше машин было много, людей еще больше. Они едва прорвались сюда, теряя по дороге соратников и технику. Каковы шансы проделать обратный путь? Но это не мое дело. Совсем не мое. Я буквально заставил себя не думать о чужих проблемах. Мне это ни к чему. И моя роль в любом случае не изменилась — я вновь шагаю по узкому сыпучему гребню длиннющего холма, убегающего в неизведанные дали. Шагаю, всматриваюсь, вслушиваюсь, ищу признаки живых существ и растительности. Пустыня как книга — главное, уметь ее читать. Если бы Инга шла столь же высоко, как я, имела бы такой же обзор, я был бы куда более спокоен. Ведь среди нас только она одна может с такой легкостью убивать на запредельном расстоянии. Рычащая техника продвинулась на полкилометра вперед. Еще столько же. Вокруг тихо… Еще километр. Судя по обрывкам знаний и карте Бориса, мы у самой Ямы, Великой и Ужасной, проедем буквально в двадцати метрах от ее края, по остаткам старой асфальтовой дороги. Машины идут по-разному. Мощнейший грузовик преодолевает любые препятствия с презрительным ворчанием, он лишь слегка покачивается на ямах. Трофейная машина, огрызок внедорожника, разлаженно кашляет, жалуется, скрипит и громыхает, но также без проблем двигается вперед. Автобус… что ж, севший за руль новый водитель с напряженным лицом пока добивается того, чтобы автобус не выбивался из общего ритма. Собственная длина убивает машину. В который раз я убеждаюсь — автобус слишком длинный и слишком низко посаженный. То и дело задевает брюхом песок, сотрясается. Татарин поспешил — эту технику оснащали и переделывали под совсем другие нужды. В ней ездили к теплицам, иногда на охоту и за грибами по чистой ровной трассе в пределах пятнадцати — двадцати километров. И там автобус вел себя отлично. Перевозил и людей, и груз без малейших проблем и капризов. А вот сейчас беда… Как бы то ни было — мы не стояли на месте. Мы преодолевали метр за метром, подходя к воспетой в местных легендах и страшилках Яме…

Глава восьмая ЯМА

Великая и Ужасная. Загадочная и Страшная. А по сути — просто громадный золоторудный карьер, плод рук человеческих, создаваемый на протяжении больше чем полувека. А за такое время люди способны на многое — вот и выгрызли в пустыне огромную дыру немыслимой глубины и ширины. А затем людишки устроили большой танец с традиционными метаниями ядерными томагавками. После такой пляски в живых мало кто остался, да и они забились в темные щелки и тихонечко живут дальше, с ужасом поглядывая на порождения радиации и кошмар, творящийся с погодой. Что случится с гигантской дырой в земле, если исчезнут заботящиеся о ее углублении и очистке люди? Яма начнет зарастать. Природа сама лечит себя, хотя процесс занимает сотни лет. Но в пустыне дело двигается куда быстрее — с ее-то песчаными бурями и ветрами, переносящими тонны песка. А Яма глотает все подряд с жадностью голодного варана. И ей всегда мало… Откуда я это знаю? Увидел лично. Буквально только что. И третий раз в жизни я замер в полном столбняке. Первый раз случился, когда я впервые столкнулся с вараном — молодым, быстрым, злобным, голодным. Спасся только благодаря Тимофеичу, чудом умудрившемуся набросить на голову твари горящую старую телогрейку, пропитанную горючей смесью. Второй раз я замер как столб, когда я увидел лежащее в обломках кирпича и стеклянных осколках тело моего старика Тимофеича. Третий раз — сейчас. Яма… В полуметре от моих ног начиналась пропасть невиданных размеров. Я никогда и представить не мог, насколько это окажется величественным зрелищем. Противоположный край терялся вдали, был скрыт знойным маревом и покрывалом из летучего песка. Дно… далекое дно пугало неизвестностью — оно было надежно скрыто чудовищным облаком колышущегося песка, который уже не летел, но и не лежал на земле. Хотя кто знает, где эта самая земля, где дно? Все надежно спрятано за непроницаемым занавесом. На стенах видны спиральные уступы, обильно засыпанные песком. Они нисходят вниз, туда, где когда-то работала специальная мощная техника, — я видел на картинках в старых журналах. Все настолько большое… что я просто теряюсь на этом фоне. Я не более чем жалкая песчинка. Дующий в спину прерывистый ветер заставляет вздрагивать в испуге — сейчас сдует! Слечу с обрыва! Рухну туда! Упаду! И лететь придется целую вечность, прежде чем меня примет в туманные объятия песчаная опухоль, скрывающая скальное дно пропасти. Схожие чувства испытывал не я один — рядом стоял Борис, внешне невозмутимый, но пальцы неосознанно сжали рукоять пистолета. За его плечо держалась Инга, чуть подавшаяся вперед и вглядывающаяся вниз. Вокруг ее ног в армейских ботинках завивался казавшийся жидким песок, устремляющийся через край Ямы вниз. Повсюду эти маленькие водопады, низвергающие и низвергающие песчаные ручейки в заброшенный исполинский карьер. Они жадно облизывают наши ноги, мягко подталкивают, едва слышно шепчут: «Давай вместе со мной, всего один шажок вперед». Дальше по краю пропасти стоят еще несколько человек. Позади нас три человека молятся. Еще минимум у четверых, стоящих на удалении, беззвучно шевелятся губы. — Ее опору носит ветер, — произнес я неосознанно. Слишком уж глубоко проняло меня зрелище бездны. — Что? Опору? — Старушка одна безумная рассказывает постоянно одну и ту же сказку. Она вроде предсказательницы, пророчащей изо дня в день одно и то же, одно и то же, — ответил я Инге, откинув прочь обычную немногословность. — Она говорит, что в Яме действительно живет ужасное чудовище. Но не обитает, а сидит там вынужденно — лишь потому, что из-за слишком высоких стен не может выбраться наружу, а само оно такое большое, что по спиральной дороге ему не подняться. Оно в ловушке, в тюрьме. Но с годами тварь становится все больше. А песок сыплется и сыплется в Яму. Сейчас люди, мол, живут в одном месте, чудовище — в другом, они далеко друг от друга. Но вечно так продолжаться не будет. — Интересно, — пророкотал Борис, скосив на меня глаз. Пожав плечами, я на всякий случай добавил: — Я только повторяю чужие слова. — У тебя хорошо получается. И что дальше будет? — Ну, старушка упоминает два варианта. Либо один загадочный человек, настоящий герой, спустится в карьер по спирали и убьет ужасного монстра. Либо ветер с годами нанесет столько песка, что тварь поднимется на песчаной подушке наверх и выберется из пленившей ее некогда Ямы… Тогда, через сорок дней и ночей, чудовище достигнет города и принесет с собой мучительную смерть всему живому… Вон, посмотрите туда. — Я ткнул пальцем в один из ярусов нисходящей каменной спирали, тот, что находился метрах в трехстах ниже, полускрытый песчаным маревом. — Видите дыры? Потому и вспомнил историю. Совпадение, конечно, но часть дороги была изборождена тремя параллельными гигантскими разломами, отдаленно смахивающими на след от немыслимо большой когтистой лапы варана. — Да уж, — неопределенно протянула Инга. — Чудовище в Яме — это сказки, конечно. — Вы и про Трубного Монстра думали, что это сказки, — заметила девушка. — Да вряд ли такая большая тварь может существовать, — фыркнул Борис, убирая руку с оружия, но не сводя глаз с затянутого пылью карьера. — Хотя видел я один старый фильм про динозавров, так там черепаха размером с пятиэтажку ползала. — А вот это уже не сказки… На этот раз я указал в иную сторону, туда, где на ровном участке скалистой стены был отчетливо виден большой рисунок, изображающий человеческий череп с частыми клыками вместо зубов. Рисунок белый. Либо выскоблили камень, либо намалевали краской. А скорей всего, обильно и в несколько слоев прокрасили гашеной известью. Сделано примитивно, кособоко, но при таких размерах — более чем устрашающе. Рядом виднелось нечто вроде помостов, странных конструкций из перевитых чем-то бетонных плит, подвешенных в воздухе. Чуть в стороне изображение автомата Калашникова — грубое, но характерную форму легендарного оружия узнает и такой дилетант, как я. Из его дула вырывалось темно-красное пламя и три черные продолговатые пули. — Ох! Как я проглядел?! Твою ж мать! И не лень же было малевать! — Он пылевым облаком был затянут. Только что ветром оттянуло, — пояснил я. — Не нравится мне этот рисунок. Борис, отсюда надо уходить. Прямо сейчас. — Ты прямо всех боишься, да, Битум? — Виктор, как всегда, успел к моменту, когда в самый раз сказать что-нибудь едкое. Талант, может, у него такой? Пришедший вместе с ним водитель без издевки хохотнул, но он выглядел больше вымотанным, чем веселым. А смех звучал как перекатывающиеся в жестяном ведре мелкие камушки — дребезжаще и безжизненно. Напряжение за рулем грузовика, идущего по бездорожью, любого превратит в истекающий холодным потом серокожий полутруп. — Я труслив как черепаха, — признался я, глядя на намалеванный череп. — Давайте вместе спрячемся в грузовике и поедем отсюда. — Пошли, — кивнул Борис, но он согласился не из-за моих слов, нет, его гнало вперед другое стремление — чистое нетерпение, сдерживаемое осторожной и опытной натурой. — Загружаемся! Бросив последний взгляд на зловещую пропасть, я отвернулся от дела рук человеческих и зашагал вслед за русским. — Борис, я понимаю, у вас любят расспрашивать, но не любят расспросов. Просто я даже из стариковских россказней не знаю, что лежит дальше за карьером. Нам еще далеко ехать? Примерного расстояния не назовешь? Или времени? Там изначально дикая пустыня лежит дальше. Асфальтовых дорог туда не прокладывали, гор не взрывали. Помедлив немного, Борис ответил: — Если все будет хорошо, если не замедлимся и не начнем кружить, то через три дня к обеду будем на месте. Или к вечеру. — А дорога? — Внешне я никак не показал полыхнувшего во мне дикого удивления. Через три дня конечная цель?! Мы лишь второй день в пути! — Раньше там была грунтовка, — ответил Борис и похлопал рукой по висящей на плече плоской кожаной сумке. — Есть ориентиры, но за прошедшие годы и непогоды все могло измениться. Будем искать, петлять. Но найти должны. Обязаны! И поэтому найдем! — Ясно, — кивнул я осторожно. Сказавший веское слово лидер русских ушел, а я сумел совладать с пожелавшим свободы языком, что буквально рвался изо рта, дабы сообщить горькую истину: пустыня умеет хранить секреты. Как чужие, так и собственные. Пустыня любит единообразие. Пустыня не терпит выскочек — будь то глубокая яма или высокая гора, она пожелает сровнять их с землей, привести к состоянию ровного и бескрайнего песчаного моря, где каждый новый километр выглядит как предыдущий, где куда ни глянь — увидишь одно и то же. Борис мудро заметил, что за прошедшие годы тут многое могло измениться. Но он не представляет, насколько сильно все могло измениться в действительности. В песках кочуют даже горы! Однако это не мое дело. Моя задача заключается в том, чтобы выжить любой ценой и суметь вернуться обратно в город. Вот моя главная цель. Сейчас мне никак нельзя умирать… Когда машины с тяжелым рыком и кашляньем ожили, прочистили забитые песком стальные глотки, шевельнули колесами и тронулись с места, откуда-то издалека донесся протяжный звук ревуна. Тоскливый, долгий, надрывный. И, несмотря на переполненность тоскливыми нотками, предвещающий беду… В тот момент я уже был на крыше грузовика и невольно бросил тревожный взгляд на затянутую песчаным маревом исполинскую Яму. Но нет, звук исходил не из нее. — Ох, шайтан! — выдохнул с облегчением второй проводник, Косой Ильяс, сидевший на крыше стоявшего рядом автобуса. — Чуть не… Думал, из Ямы. — Плохо… — непроизвольно произнес я. — Плохо… — Понял ли что? — жадно спросил Ильяс, глядя на меня линзами темных очков. — Думаешь ли что? — Что тут думать? Уходить надо… Словно услышав мои слова, небольшой караван из трех покачивающихся на песке машин начал ускоряться. Вскоре мы набрали достаточно неплохую для этих мест скорость, идя по едва-едва различимым остаткам асфальтированной дороги, уходящей от чаши карьера под пологим углом. Машины могли сойти с дороги, имелось место для маневра — мы миновали грозные отвалы, этот страшный лабиринт из гор ненужной пустой руды. Из пулеметного гнезда на крыше показались голова и плечи девушки, она положила руки в перчатках с обрезанными пальцами на станину пулемета и расслабленно замерла, глядя на окружающую нас пустыню. — Борис говорит, там дальше шахта, — произнесла она. — Тут была раньше шахта, — кивнул я. — За карьером. Закрытая выработка. Так старика говорят. — Тоже золото? — Тоже золото, — кивнул я вновь, прикрывая глаза от летящей из-под колес автобуса пыли и пытаясь разглядеть большого зверя, застывшего на склоне величавого бархана. Черепаха… Очень большая. Не прямо огромная, я как-то видел и больше, но и эта медлительная обитательница песков могла удивить — ее панцирь был не меньше чем колесо грузовика. Сколько же лет этой красавице? Она была свидетельницей мирных довоенных времен, когда люди правили этими землями. А затем радиация что-то сотворила с благородным медлительным созданием, подстегнув ее рост и страшно деформировав панцирь… — И что в шахте сейчас? Обрушилась? — Говорят многое. Самое частое — там живут ушедшие вниз шахтеры с семьями. Боятся радиации и пришедших зверей. Наверх выходят только ради охоты и сбора растений. К себе никого не пускают. Но я не верю россказням. Кого ни послушать, так по их словам, прямо вот везде живут, и живут неплохо. Еще одна сказка про Бункер на иной лад. — Бункер? — Местная легенда, — пожал я плечами и уселся у пулеметного гнезда по-турецки, не сводя глаз с окружающих нас бескрайних пространств. — Где-то, мол, в ближних песках давным-давно великое советское правительство по приказу благословенного вождя выдало тайное повеление построить в Красных Песках особое убежище — Бункер. А потом закрыть его надежно и никого туда не пускать до момента, когда наступит конец света. — Хм… Антирадиационные убежища существуют на самом деле, — заметила впавшая в задумчивость Инга. — Их строили в давние времена. Для простых людей вроде нас с тобой, для правительства, для военных. Может, и была здесь осуществлена постройка бункера. Но сомневаюсь — не на этой территории. А кто рассказывал? Есть ли подробности? Название? Местность? — Нет, — качнул я головой. — Это лишь восточная сказка про настоящий рай, только не в небе, а под землей. — Да уж, в наши времена рай и ад поменялись местами. Битум, слушай, а ты никогда не думал о том, чтобы уехать из своего города? — Уехать? Я уже уехал. — Но мы скоро вернемся. — Не кричи радостно «Сделано!», пока не отрежешь голову варана полностью, — буркнул я, собирая с кузовной крыши налетевшую пыль и тщательно сдувая ее с ладони по ветру. — Да ты суеверный. — Все охотники во что-то верят, — ответил я. — Не гневи пустыню. Она не любит, когда ползущие по ее горячему песчаному телу букашки начинают радоваться преждевременно. Что ты говорила про город? — Поехали с нами, — бухнула Инга напрямик. — Уже еду. — Потом. Когда… Если вернемся обратно в целости, ты можешь поехать с нами и дальше. Сначала Узбекистан, затем Казахстан. Потом Россия. Посмотришь мир. — Борис попросил? — догадался я. — Да, — не стала скрывать девушка-снайпер. — А чего такого? Ему нравится, как ты ведешь себя, как действуешь в сложных ситуациях. Тебя ведь ничто не держит в городе, верно? Семья? Девушка? — Я один. — Значит, корней не так уж и много, Ты не отвечай прямо сейчас, Битум. Подумай над предложением. — Подумаю, — легко пообещал я. — Обязательно подумаю. Посмотри в бинокль. Что движется вон там, на вершине серого бархана? — Секунду… Не успела… Но это был какой-то зверь с пушистым рыжеватым хвостом. Лиса? — Быть может, — согласился я. — Здесь есть лисы. Я не стал рассказывать ей про одного страшного и очень редкого обитателя песков, кого полностью не видел еще никто, — видели только выбрасываемую им на поверхность песка приманку в виде пушистого клока шерсти, вкусно пахнущего подгнившим мясом. Песчаный удильщик. Крайне чуткий к вибрациям, уходящий под барханы при малейшем признаке тревоги. И ловящий только тех, чей вес не превышает двадцати килограммов: мелких различных зверьков, опустившихся птиц, подбежавших детей… Рычащие автомобили упорно преодолевали наносы песка, продвигаясь все дальше в изначально дикую пустыню и унося с собой нас. Далеко вдали я видел горы — настоящие горы, а не гигантские песчаные наносы, что сегодня здесь, а завтра уже за много километров от этого места. По темным и крутым склонам гор, изъеденным радиоактивным песком, я понял, что большей частью они состоят из камня. Что ж… возможно, у Бориса будут достаточно надежные ориентиры…

Глава девятая ЦЕЛЬ

Удивительно, но предсказания чужого для пустыни человека сбылись полностью и куда раньше ожидаемого. Быть может, пустыня тоже живет по особым законам и благоволит к гостям больше, чем к ее коренным обитателям? Ибо Борису и его людям пофартило несказанно, немыслимо. Удача улыбнулась им столь ослепительно, что солнце на миг показалось тусклым фонариком. Почему? Потому что мы оказались у нужного русским чужакам места не через три, а через полтора дня. Хотя сначала ничто не предвещало подобного успеха. Нам не удалось найти упомянутой Борисом грунтовой дороги, но я на это и не рассчитывал. Тут дороги зарастают столь же быстро, как неглубокие царапины на человеческом теле. А вот характерная гряда невысоких гор и скал, образовывающих вытянутый овал протяженностью два километра, принесла куда больше пользы. К исходу дня мы добрались до возвышенностей, где и заночевали. Ночь прошла спокойно. Я провел ее, зарывшись в теплый песок на склоне небольшого холма, уподобившись юркой пустынной ящерице. Ранним утром следующего дня, оставив грузовик и автобус на стоянке у подножия, легковая трофейная машина пробежалась вокруг нагромождения скал, попетляла среди обломков, осторожно обошла песчаные наносы, могущие поглотить что угодно, после чего вернулась с докладом. Уж не знаю, что именно увидели два русских бойца, сидевших в машине, но после их донесений Борис вместе с Ингой и Виктором взялись штурмовать самую высокую из гор, достаточно уверенно и умело поднимаясь по крутому склону. И при этом неся с собой все вооружение. У меня возникло в душе странное детское поднывающее чувство, толкающее меня следом за ними, подначивающее: давай, покажи им, как надо, начни позже них, но приди к вершине первым. Однако я остался на месте, хоть и посматривая наверх, но не отрываясь от подшивания отошедших от обувки лоскутков выделанной вараньей кожи. Сам я не испытал еще — и хорошо! — но некоторые люди, достойные доверия, утверждали, что тому же заглоту не по зубам варанья кожа. И что если и схватит за ногу, то прокусить обувь и впиться в кожу и плоть не сможет. А это даст шанс быстро сорвать с ноги ботинок и спасти конечность. Опять же и змеи вряд ли сумеют пробить толстые куски прочнейшей кожи тонкими зубами. Поэтому я и подшивал слегка отошедшие лоскутки, с натугой орудуя самодельным шилом, кончиком ножа и цыганской иглой с толстой капроновой нитью. Ну и смотрел, как поднимаются трое смельчаков, не обращая внимания на тихие смешки мужиков, наблюдающих за девушкой снизу-вверх и комментирующих вполголоса несомненные достоинства ее фигуры. Я и без них все видел. Но зачем озвучивать? Все прошло успешно. Тройка смельчаков оказалась на вершине. Они немного передохнули, сидя на камне и восторженно таращась на песчаное море вокруг, после чего принялись копошиться с плохо различимыми отсюда устройствами, два из которых стояли на треногах и глядели в разные стороны. Там же, на вершине, в полуметре от них, на самой высокой точке, стояла старая-старая металлическая тренога высотой где-то в метр — и поставили ее явно за многие годы до моего рождения. Старая проржавелая тренога меня не слишком впечатлила — видел я много таких, понатыканных на верхушках не слишком уж высоких гор и горок. Но впервые за свою жизнь я задумался о назначении такого вот треножника, установленного столь высоко на горе. К определенному выводу прийти не сумел, спрашивать у других не стал, хотя и прислушался к их обсуждениям и предположениям, однако не узнал ничего, что показалось бы мне близким к истине. Пусть я не узнал истинного предназначения железной штуки на вершине горы, но она явно оказалась полезной. Потому что, закончив действия с приборами, все трое достаточно быстро спустились вниз, причем Виктор дважды неправильно поставил ногу, едва не сорвался, что явно выдавало обуревавшее парня возбуждение. Инга… лицо девушки сияло, буквально было переполнено восторгом, радостью. Борис старался сдерживать эмоции, пытался сохранить непроницаемость, но и у кряжистого старого вояки в глазах плескалось целое море чувств. В общем, я понял сразу — они нашли то, что так надеялись найти. Поняли это и остальные. Радостно загомонили, захлопали друг друга по плечам, выбивая облачка пыли. Косой Ильяс сделал несколько мелких кругов на песке, для чего-то радостно приговаривая: — Хорошо! Хорошо! Ай, хорошо! Ай! — и хлопая себя ладонями по бокам ватного халата. Он чем-то напоминал индюка, танцующего брачный танец. Вернувшиеся к подножию чужаки коротко переговорили с остальными из своей команды. До нас доносились обрывки малопонятных слов. Хоть и знаю русский язык, но это выше моего понимания. Точно так же я, бывало, не понимал сидящего рядом дядю Андрея, обсуждавшего какие-то технические дела с помощниками. Однако итог разговора оказался предсказуемым. Беседа завершилась быстро, последовала команда «По машинам!», после чего три машины тяжело пошли в объезд большой горы с треножником, держа курс куда-то в Дикие Пески, где никогда не было ничьих поселений, где не проходили стада овец, где ничто не вырастало из бесплодной и вечно движущейся земли. Мертвые уже сотни лет земли, среди которых, по словам аксакалов, были чудом еще живущие совсем уж дряхлые старцы, что в шестидесятых годах двадцатого века стали свидетелями того, как в эти места пришла мощная и неостановимая советская власть. По ее приказу проходили через любые препятствия, засыпая окутанные легендами расколы земли, курящиеся серным дымом, и срывая до основания целые горы, пробивая тоннели и прокладывая дороги. Но в тех местах, куда мы сейчас направляемся, человеку преуспеть не удалось даже при поддержке мощной техники и отличного снабжения. Темно-красные пески, заунывно воющие ночью и беспрестанно шелестящие днем, будто насмехались над потугами людишек, старающихся преобразить и покорить эти места… Пески проглатывали машины, палатки, съедали сброшенные с неба грузы, заметали ветрами оставленные колесами следы… И люди отступились… Но сейчас стоящий на подножке грузовика Борис уверенно указывал путь именно в ту сторону. Этого я никак не ожидал — ведь ночами перед сном я прокручивал в голове догадки о том, куда именно идут русские чужаки. Я склонялся к чуть подсоленным пустошам дальше за заброшенным карьером — тем, что тянутся сотни километров и почти не задеты радиацией, почва там устоялась, зачерствела, поросла соленым же саксаулом и прочей растительностью. Опять же по слухам людским это знаю. Но того, что мы двинемся в никуда, я ожидать не мог. Ни один из стариковских и самых даже невероятных вовсе слухов никогда не касался этих мест. И не из страха: просто говорить не о чем было. Пустые земли, не интересные никому… От этого моя любознательность охотника возросла в разы. И сидя на крыше грузовика в гордом одиночестве, я без страха принимал удары песчаных вихрей по телу, отплевывался от горькой пыли, щурился, прикрывал лицо обрывком ткани и внимательно осматривался по сторонам. Новые земли всегда интересны. Подобных песков я еще не видел — они прямо багровые, угрюмые, с редкими желтоватыми прожилками, с редкими черными вкраплениями. Тигровая песчаная шкура, брошенная на землю… Следы… В этих наждачных вихрях они долго не держались. Наши собственные глубокие отпечатки шин исчезали прямо на глазах. Но в паре мест, там, где холмы и редчайшие камни прикрывали кусочек земли от ветра, я увидел несколько знакомых и страшных следов — вараны. Здесь живут вараны. И следы их лап настолько велики, что я с трудом могу представить размеры этих гигантов. Я очень рад наличию у нас тяжелого вооружения и людей, которые могут с ним обращаться профессионально. С ножом и лопаткой против подобной твари я выйду лишь в том случае, если другого выбора не останется вовсе. И выйду без малейших шансов на победу — просто постараюсь подороже продать свою жизнь. Нам посчастливилось и здесь — небольшой отряд не столкнулся ни с одной из местных тварей, взращенных жестокой матерью-радиацией и вскормленных кровью таких же чудовищ. Мы будто бы прошли по узкому коридору спокойствия — по обеим сторонам страшные следы, но ни один из отпечатков не пересекал наш путь меж очень длинных пологих холмов, по извилистой ложбине, изломанной дорогой, ведущей нас вперед. На меня, покачивающегося на крыше кузова, смотрели как на отмороженного психа — счетчики Гейгера ворчливо и угрожающе трещали, мне несколько раз сказали, что песок буквально пропитан радиацией, что надо укрыться от этих порывов внутри кузова. Я коротко благодарил, но позиции не покидал. И не забывал поглядывать назад — смотрел на оставленную позади местность, пока что столь же безжизненную, как и раньше. Из моей памяти еще не стерлись воспоминания о долгом реве, доносящемся из окрестностей Ямы. Рев был наполнен мрачностью, тоской, но в нем таились и нотки злобной радости. Я не забыл… И сейчас я больше боялся не того, что нас ждет впереди, а того, что мы оставили за спиной. Километр тянулся за километром, метр за метром, иногда водителям приходилось проявлять чудеса изворотливости, проводя технику по самому краю песчаных наносов и через острые каменные когти, торчащие на нашем пути, грозящие превратить шины в бесполезные лохмотья. И опять обошлось… Не лопнуло ни одно колесо, не зашипел жалобно уходящий воздух, не осела беспомощно та или иная машина. Не заглохли наглотавшиеся песка двигатели, от них не повалили столбы пара, нигде ничто не заклинило и ничто не отпало. Ревя, пыхтя, изрыгая дым, машины пробрались сквозь песчанку, оставили позади памятные горы и выбрались на ровную как стол местность, тянущуюся далеко-далеко вперед, усаженную кое-где кустами, пустынной капустой и утыканную жесткими щетками серо-зеленой колючей травы. Мы выбрались без потерь, без столкновений с тварями, без проблем с техникой. И эта удача заставила меня зябко поежиться и трижды сплюнуть через левое плечо. Тимофеич никогда не верил удаче. Он ее любил, радовался ее появлению, ее влиянию на нашу жизнь, но не верил ей и не доверял. Он говорил: «Удача та еще сука, сегодня она с тобой, а завтра с твоим врагом, что уже наставил на тебя ствол». А еще старик не раз говорил, что удача бесплатной не бывает. Она обязательно потребует платы за свою помощь. И раз уж целый день мы нежились в объятиях фортуны — значит, скоро быть беде. Таково мое глубокое внутреннее убеждение… и поэтому я мрачен как песчаная туча, я гляжу исподлобья и жду подлянки с каждой стороны. Остальные же радовались — машины пошли в два раза быстрее и ровнее, воздух очистился от песка, впереди показались пока что еще очень далекие скалистые образования, обещающие подарить нам тень и легкую прохладу, — время далеко за полдень, мы в дороге много часов, пора сделать остановку и хорошенько подзаправиться. Я и сам мечтаю о глотке зеленого чая… Надежды на передышку сбылись. Машины остановились в густой тени скалистой стены из серого камня со светлыми искристыми жилками, бегущими снизу вверх причудливыми зигзагами. Народ радостно повалил наружу, оставляя перегретые душные салоны. Каменная стена прохладна на ощупь, даже холодна, к ней хочется прижаться всем телом и так вот надолго застыть, отдавая камню тепло перегретого тела и забирая прохладу. Многие так и поступили, постанывая от наслаждения. Я ограничился ладонями, стоя от камня на расстоянии. Не хочу простудиться — наши тела не любят резких перепадов температур, сразу начинают капризничать. Тут-то и выяснилось, что мы достигли нужного места, — это объявил Борис. Объявил громко, спокойно. И воздух взорвался радостными воплями, улюлюканьем, свистом, треском одиночного выстрела и счастливым матом. Уверен, что нас услышала вся местная живность без исключения. Вот ведь придурки… Но, как выяснилось спустя пару минут, я зря переживал из-за шума — русские бойцы шустро потащили из грузовика темный пластиковый ящик, моток провода, небольшое и странное устройство с Т-образной ручкой, торчащей из прямоугольного корпуса. Проводивший их взглядом Борис веско сообщил: — Будем взрывать! После чего приказал всем не соваться чересчур близко к скалам, так как могут быть обвалы после взрыва. Объявил двухчасовую готовность до начала работ — я толком не понял, о чем он, хотя остальные понятливо закивали — видимо, были у чужаков особые договоренности с Татарином и все они обговорили заранее. Расспрашивать я не стал, предпочтя сосредоточиться на получении доступа к запыхтевшему над костерком котелку с зеленым чаем. В короткой очереди оказался четвертым, но времени зря не тратил — мерно пережевывал все еще дергающуюся небольшую ящерицу, пойманную мною в щели между двумя камнями. И на русских, изучавших скалы, я не смотрел, поглядывая на разбросанные вокруг камни: места тут дикие, добычи должно быть много. А поесть свежатины никогда не бывает лишним. Следующие два часа я провел в ленивом собирательстве и ловле. Тюльпанные луковицы, ящерицы, скорпионы, две змеи. Насекомых игнорировал, хотя в другое время поймал бы и этих созданий, переполненных питательными веществами. В общем, наелся я до отвала, чаю напился на славу, после чего растянулся на песке и на час с небольшим погрузился в сытую дрему. Раз уж баловать не привыкшее к излишествам тело, так на полную катушку. Чтобы потом, в случае внезапных и чрезмерных нагрузок, организм пусть и с протестующими скрипами, но сумел выжать необходимое количество сил. Разбудил меня удивленно ахнувший взрыв… Отчего я подскочил на полметра вверх: перенапрягшиеся мышцы от неожиданности сработали. В ушах творился звенящий бедлам, но это не помешало мне увидеть хохочущих весело людей Татарина, указывающих на меня пальцами. — Битум, — заливался Косой Ильяс, растерявший свой страх после того, как мы удалились от Ямы. — Не обмочился? А? — Нет, — ответил я. — А то у меня есть для тебя чистые трусы — я их всего пару раз надевал, — продолжал второй проводник, кося взглядом на стоявшую неподалеку Ингу. — Ты уж не скрывай, Битум, сырость в штанах — это не дело, я одолжу сменку. — Прибереги для себя, — лениво посоветовал я, укладываясь в свое песчаное ложе. — Нам ведь обратно опять мимо Ямы ехать. Тут-то Ильяса и заткнуло — будто кляп ему в глотку всадили. Поперхнувшись, он сипло кашлянул, невольно взглянул в «ту» сторону, грузно уселся на песок. — В задницу тебя, Битум. Такое настроение испортил. — А ты меньше перед девушками выделывайся за мой счет, — хмыкнул я вполголоса, так, что слышал только он. — Ты ведь вроде как женат? — Женат… И что теперь? Узлом завязать и пломбу повесить? А ты никак запал на русачку, а, Битум? Зашелестела буря в сердце? Екает в паху? — вновь заулыбался проводник. — Не-а, — признался я. — Нигде не екает и не шелестит. Как там дела у чужаков? — Да как… Сам погляди — шуршат что есть сил, шайтаны. И меня припрячь хотели, но я и сам отмазался, и тебя отмазал. — От чего? — От махания кетменем. И от таскания камней. Мы проводники, не наше это дело, верно? — Верно, — не раздумывая подтвердил я, ничуть не горя желанием таскать камни или бить кетменем по очень твердой просоленной земле. — А что там? Что они нашли? Чего рванули? — Любопытно? Так и надо было самому лезть и смотреть, — пробурчал Ильяс. — Меня Борис три раза туда послал, куда и жена моя не ходила самыми темными ночами. За то, что я под руку ему лез. — Поэтому я туда и не совался, — признался я. — Они все на нервах. Нам не верят. Дошли до нужной точки и брызжут кипятком. Чего соваться? Чтобы сразу послали? — Вот и узнавай у кого хочешь, раз такой умный, — окончательно обиделся Ильяс. — Держи. — Я протянул мужику прихваченный из своей городской берлоги узелок. — Там немного, но тебе в самый раз. — Чем там? Ух… Баранина? — Проводник неверяще уставился на тонкие пластинки очень темного и твердого мяса, хранившиеся в развернутом узелке. — Баранина, — подтвердил я. — Угощайся. Вот еще луковицы тюльпанные, чуть раньше собрал их. Хрусти вперемежку с мясом, чтобы в горле не пересохло. Баранина с перцем вяленная, жгучая. — Ну спасибо, братух! Такое я люблю… Ильяс снял с пояса нож, отточенным до бритвенной остроты лезвием легко отделил небольшой кусочек мяса и положил его в рот. Прикрыл глаза от удовольствия, хотя мне его не понять. Баранину я хранил как НЗ на самый черный плохой день, сохранялась она в верхнем сухом углу моей берлоги, прикрытая несколькими слоями тряпки. С собой взял, можно сказать, случайно — все равно планировал заменить и обновить запасы съестного. И раз уж собирался я хранить баранину долго, озаботился тем, чтобы провялена она была мастером своего дела и с добавлением самого жгучего перца, смешанного с крупной серой солью. Чтобы хранилась подольше и чтобы насекомые не совались. Перед употреблением мяса я планировал корку перца содрать ножом и хорошенько прополоскать баранину в воде, а то и отмочить в ней, чтобы излишки соли и перца ушли. А вот мой коллега, проводник и охотник, этого не сделал. Поэтому во рту Косого Ильяса сейчас должен полыхать пожар, что подтверждали катящиеся по его щекам слезы. Силой перца ему обожгло рот, скрючило в спазме язык, выворотило губы наружу и опалило глотку. Но он продолжал счастливо улыбаться и медленно разжевывать жгучий кусочек мяса… — Так что там? — напомнил я, выждав, когда Ильяс прожует второй шматок баранины, незаметно при этом сдвигая висящую на поясе флягу за спину. Ну его, этого любителя перца, — у него губы и рот горят так, что он разом выдует и свои, и мои запасы воды. — Там трындец! — чавкая, поведал мне проводник, округлив глаза и всем выражением лица дав понять, что ничуть не преувеличивает. — Слушай! Это шайтан-гора, мать ее! Знал бы я о ней лет на сорок пораньше — ох! Слушай! Нет, ты слушай! — Да слушаю я, ты рассказывай. — Короче!.. «Короче» оказалось длинным, дерганым и перескакивающим с места на место рассказом. Но суть я уловил быстро и теперь жадно впитывал мелкие подробности и детали. Русские не просто так пришли к этим нагромождениям скал и песка. Среди дикого природного месива они быстро отыскали ничем не отличающуюся от других неглубокую впадину у основания толстой, но невысокой скалы, напоминающей корявый пень. Причем как им удалось найти впадину — непонятно, ведь она была полностью скрыта песком, коего пустыня насыпала аж с горкой и сверху посадила десяток кустиков, поселила змей и ящериц, рассадила под камнями нескольких злющих скорпионов. В общем, обычные пески. Однако русские безошибочно вышли к нужному месту. Разогнали живность покрупнее, лопатами порубили змей, потоптали скорпионов, раздавили паука-фалангу — сольпугу, как называл их кто-то из моих уже умерших знакомых стариков. Затем чужаки снесли верхушку горки, быстро углубились вниз, где и остановились у каменистого основания — большущей груды разнокалиберных каменных обломков, устилавших дно очищенной от песка впадины. С помощью мгновенно выстроенной орущим Борисом живой цепочки из людей Татарина около сотни поддающихся людской силе камней были вытащены и отнесены подальше. Вновь выгребли песок. И опять начали вытаскивать камни. И так вот два раза, причем дальнейшие события Ильяс наблюдал издалека, не желая больше попадаться на глаза Бориса или изнемогающих от натуги друзей. Они ведь таскают, а он на горке сидит и в небо плюет… После расчистки всех отправили подальше, дали передохнуть. Прошло минут пятнадцать — и взрыв! Мощный, заставивший задрожать и землю, и скалы, разнесшийся на десятки километров вокруг. На этом рассказ Ильяса закончился, но я и сам видел, как обстоят дела сейчас: едва улеглась пыль, перепачканный сухой глиной Борис вновь погнал мужиков к невидимой отсюда впадине. И вновь поплыли по рукам цепочки вытащенные камни и крупные куски плотной глины. Сидя рядом с жующим Ильясом, то и дело постанывающим от жгучести мяса, я грыз тюльпанную луковицу, наблюдая за действиями чужаков. Таскающие камни люди Татарина меня мало интересовали. А вот русские выглядели как напружиненные перед броском волки, как хищники, собравшиеся вокруг туши заваленной ими добычи. Чуть что — любого порвут! И поэтому я был наготове. Был собран, внешне спокоен, невозмутим и ленив. Но внутри моей груди имелась пружина, скрученная ничуть не слабее, чем у чужаков. В любой момент я был готов броситься прочь, начать петлять из стороны в сторону. Я уже присмотрел место, куда побегу что есть сил. Отчего бы вдруг я решил бежать? Не отчего, а от кого — от русских. Мы живем на Востоке. А Восток — дело тонкое. А еще Восток умеет рассказывать красочные истории про затерянные в песках сокровища. От могилы Чингисхана до сокровищ Бухарского эмира. Кто только не закапывал в этих местах свои богатства — куда там пиратам с их кладами! Они не больше чем дешевая шпана на фоне местных мифов. Сокровища и люди в каждой истории разные, причины и мотивы тоже разные. Но есть кое-что общее — в каждой такой истории ненужных людей убивают сразу же, как только их услуги становятся невостребованными. Нужны ли землекопы после того, как сокровища закопаны или выкопаны? Нет, не нужны. Нужны ли проводники для возвращения по однажды уже пройденной дороге? Вопрос сложный… но я предпочитал быть готовым к худшему варианту. Потому и сидел, как пугливая птичка, готовая в любой момент упорхнуть прочь… Мне пока что умирать никак нельзя… Однако худшие мои предположения не сбылись. И к счастью. Я не желал никому смерти. К чему мне это? Я их даже не знаю толком. Пусть живут. Все мы этого хотим — продолжать дышать и просыпаться каждое утро. Бегущие по мокрым от пота грязным рукам камни закончились. Цепочка облегченно повалилась на землю, уставшие люди хватали ртами воздух, зажимали бока, как после долгого бега, сдирали с плеч халаты и куртки, утирали лица концами длинных поясов и полами рубах. Вымотались… Что ж, ради этого их сюда и привезли. Чужаки же, наоборот, пришли в движение — пятеро из них во главе с Борисом исчезли в проходе, ведущем к вскрытой и опустошенной дыре в земле. Сидевший рядом со мной Ильяс не выдержал, крепко выругался, торопливо дожевывая, подхватился с места и побежал за русскими. Как ему любопытно… Опять его пошлют туда, где мало кто бывал… Ильяса не было долго. Вскоре поднялись несколько мужиков, пошли следом, тоже не выдержали. Потом и остальные потянулись за ними… Спустя полчаса я остался в одиночестве, не считая оставленных здесь приказом Бориса часовых, охраняющих машины и оглядывающих горизонт. Только русские. С автоматами наготове, стволы опущены до горизонтального положения, ходят из стороны в сторону, пальцы бойцов у курков. Секунда — и они откроют огонь. По любому врагу, кто захочет им помешать. Спустя еще четверть часа послышался слитный гомон, шумящие голоса быстро приближались, затем из прохода вывалилась толпа перегруженных ношей людей. Выглядело все странно… толпа оказалась разделена на три группы. Каждая несла над самой землей по одному ящику, сильно напоминающему гроб: метра два длиной, шириной чуть больше метра. Ящики из тусклого металла. Но удивительно не это — а то, КАК ИМЕННО достаточно сильные люди несли эти ящики. Шесть-семь человек на каждый ящик, и их буквально пригибало к земле, мотало из стороны в сторону, их ноги погружались в песок, некоторые падали на колени, вновь поднимались, упирались в ящики плечами, хрипели от натуги. Они будто легковую машину вшестером переносили… Видел я как-то такое зрелище, когда тащили почти полностью распотрошенный остов автомобиля. Сколько же весят эти ящики? И чего в них такого? Я понятия не имею. Интересно ли мне? Да, но совсем немного. Я больше радовался тому, что чужакам из далекой России удалось добраться до искомой точки. Но я радовался не за чужаков — я радовался за себя. Для меня поход оказался очень короток: всего-то три дня в один конец — это настоящий подарок. Все три ящика загрузили в бронированный грузовик. Пока затаскивали, одному покалечило ногу, он крутился сейчас на песке, сжимая ногу чуть повыше размозженной углом сорвавшегося ящика ступни, даже и не пытаясь сдержать крика мучительнейшей боли. Бедолага… Если переломано слишком много костей — ступню просто отрежут без лишних разговоров. У нас тут нет костоправов, умеющих правильно собрать концы тонких косточек. В общем и целом я был ошарашен. Ошеломлен, обескуражен. С самого начала этой поездки я не слишком-то сильно интересовался целью прибывших издалека чужаков. Но все равно в голове бродили разные предположения. Однако я никак не мог подумать, что цель русских заключается в трех ящиках-гробах, каждый из которых весил очень много. Вот это — цель? Ради этих трех ящиков отряд прорывался через несколько стран, теряя по дороге машины, боевых товарищей, убивая десятки врагов и радиоактивных тварей, преодолевая невзгоды, терпя голод, холод, испытывая жажду, плавясь от жары и изнывая от прочих неприятностей. Ради трех ящиков? Это все? Но это точно все: стоило чужакам загрузить ящики в грузовик, как все они сгруппировались рядом с ним, напряженно сверля взглядом окрестности и людей Татарина. Тут не надо быть умудренным опытом стариком, дабы сразу понять по их лицам: стоит чересчур громко пукнуть — и тебя на одном рефлексе попросту пристрелят. Они добрались до цели, погрузили ее в машину и теперь жаждут лишь одного — убраться отсюда поскорее. Как можно скорее. Но я понимал, что ничто не произойдет так быстро, потому как люди Бессадулина помогали не бесплатно, не за просто так. Настало время им получить свою награду. Или же еще рано? И вновь я убедился, что время подошло не только для русских, но и для нас. Время награды. Вернее сказать — для всех, кроме меня. Я свою награду получу последним, если так соизволит хозяин ТЦ. А вот его люди уже хапнули подарки, от их радостных воплей вновь содрогался воздух. Оружие… Много оружия. Автоматического оружия. Ящики деревянные, ящики из тонкой жести, ящики из будто бы насквозь прокрашенных, пропитанных краской толстых досок. Ящики, ящики, ящики, ящики… Не меньше двух десятков ящиков вытащили из развороченного прохода. Опустили на песок и с жадным криком набросились на них… С треском вскрывались крышки, отлетали сбитые запоры, на свет божий извлекались автоматы, горсти патронов, пистолеты, увесистые гранаты, маслянисто поблескивающие ножи с воронеными лезвиями, вновь пистолеты и вновь автоматы. В воздух полетела кажущаяся промасленной бумага — много бумаги, целые клоки, мятые листы, смятые комки и мелкие обрывки. Сколько же здесь огнестрельного оружия… А это что? Базука? Гранатомет? Я видел такое в одном старом-старом фильме в вагончике видеосалона, как называл его безногий хозяин Гришка, пускающий туда посетителей в обмен на воду, еду, разные предметы. Потом вагончик сгорел вместе с Гришкой, пытавшимся спасти драгоценный видеомагнитофон и видеокассеты… А ноги Гришке отрубила его спятившая мать, жившая с сыном в далеком окраинном подвале как дикий зверек. Зачем отрубила? А чтобы сварить бульон для себя и него. Ну да — не губить же ребенка из-за тарелки супа. Зачем мальчику ножки? Все равно он еще маленький и не может ходить. Зато будет сытым… Автоматы неумело заряжались — сначала трясущиеся от перевозбуждения мужики запихивали по паре-другой патронов в магазины, со второй или третьей попытки вставляли их в оружие, пытались нажать на курок. Раздались нестройные выстрелы. Кое-где оружие попросту заклинило. Но выстрелы были, и выстрелы настоящие: крошились камни, пули с визгом рвали воздух. Борис заорал, велел прекратить беспорядочную стрельбу. И ему впервые огрызнулись сразу несколько бойцов Татарина. Огрызнулись смело, громко, вальяжно, широко расправив плечи и выставив таз вперед, будто демонстрировали мужское достоинство. Я покачал головой… Твою ж мать… Дали уродам оружие в руки — и они тут же возомнили себя хозяевами жизни, которым никто не указ. Дебилы… Борис сумел доказать, что он может заставить себе подчиниться любого, пусть даже и вооруженного неслуха. Один его крик, слаженное щелканье затворов и предохранителей, на стоящих беспорядочной толпой мужиков взглянул десяток стволов, на крыше грузовика появилась тонкая фигурка, прижавшаяся к прикладу снайперской винтовки, уставившейся в грудь того самого смельчака, научившегося огрызаться. Тишина… Мертвая тишина повисла вокруг… Я сидел не двигаясь, отчетливо понимая, что любое резкое движение может привести к бойне. Побелевшие лица дорвавшихся до оружейного могущества мужчин ясно говорили о том, что они сожалеют о своей несдержанности. Тот, кто посмел перечить вслух, выглядел хуже всех, зажатый в руках пистолет едва не вываливался из пальцев. Шагнувший вперед командир чужаков внимательно осмотрел всех, громко и ясно произнес: — Оружие на машины погрузить! Вход в хранилище камнями завалить! Отправка через тридцать минут! — Он чуть помедлил, пожевал губами, заложил руки за спину и, глядя поверх голов, спросил: — В случае конфликта кто кого в землю сухую положит, а? А если вы нас — до дома добраться сумеете, орлы? Автомат в руках бессмертия не дарит! Тридцать минут! Шевелитесь! Отмерли все… разом выдохнули с диким облегчением… Белые лица начали темнеть от прилившей крови. Обошлось. Не началась стрельба, не разорвали злобные пули плоть в клочья, не наделали дыр, не пустили кровь, не убили. Обошлось… Ничто не забылось — я видел злые взгляды, бросаемые на чужаков. Обидно, когда с тобой обращаются как с никчемным щенком. Но рисковать никто не собирался. Не здесь. Сначала надо добраться до знакомых земель, до родных мест. А вот тогда можно будет и показать, кто здесь главный. Но не сейчас, еще не сейчас… Я уверен, что Борис и его сотоварищи это отлично понимали. И на месте бессадулинских отморозков я бы не стал показывать своей крутизны. Пусть они и считают, что надобность в русских отпала, пусть даже они и правы в этом — ведь им было нужно оружие, как выяснилось сейчас, — но лучше чужаков просто отпустить с миром. Пусть себе убираются прочь. Кстати, а ведь я тоже не бессадулинский. Я сам по себе… Но из-за меня Борис убил одного из людей Татарина. Так что теперь и меня считают другом русских… — Едва не сдохли! — счастливо выдохнул Косой Ильяс, остановившись в шаге от меня. Ох как он изменился: через плечо висит автомат, за пояс заткнуты два пистолета, перекинутый через плечо полосатый хурджин наполнен патронами и пустыми обоймами. В ладони Ильяса граната, в другой зажат нож. Ай какой грозный багатур… Ильяс-паша. Ильяс-батыр. И лицо изменилось — прямо волк пустынный на меня смотрит. Куда делся тот недавний подвывающий от страха шакал, умоляющий меня убедить русских вернуться назад? Ай как изменился за минуту второй проводник… — Не сдохли? — спросил я вслух, по понятной причине не став озвучивать язвительных мыслей. — Да русаки нас чуть не покрошили. Нет, мы бы их тоже не пожалели, глотки резать умеем, крови не боимся, но кому это надо, да, братишка? — Братишка? — усмехнулся я. — Полчаса назад я был тебе старшим братом, братухой. А теперь стал братишкой? Чего это ты меня так понизил, Ильяс? Потому что у тебя есть автомат, а у меня нет? Проняло… Смутился Ильяс, чуть сдулся. — Да чего ты, — забормотал он. — Да ничего, — пожал я плечами. — Собирайся давай, гордый багатур. Домой нам пора. И пусть дорога наша будет спокойной. — Бисмиллях, — суеверно выдохнул проводник. — Бисмиллях. На все воля Аллаха. — Бисмиллях, — искренне повторил я. Нам надо вернуться живыми. Обидно сгинуть в песках после того, как выполнил задуманное. Но чаще всего именно так и случается — беда становится твоим спутником не тогда, когда покидаешь ты дом, а когда ступаешь на дорогу, ведущую к дому. Я не ошибся: когда через полчаса, обозначенные Борисом как крайний срок, машины взревели моторами и начали разворачиваться, вставать в походный порядок, я окончательно убедился, что из-под земли русские лично для себя достали лишь три очень-очень тяжелых ящика. Это и было их целью. Нет, они пополнили, конечно, боезапас — особенно радовались чужаки восполнению пулеметных патронов, которых они натаскали в грузовик как можно больше. Не забыли русские про гранаты и патроны к автоматам. Сменные части к самому оружию. Несколько, всего несколько единиц оружия. Но это уже другое — это не больше чем водопой. Русские иссохли за время путешествия, вот они и пополнили запасы «влаги». Это не цель. Три ящика… Три тяжелых ящика, каждый размером с гроб. Ради них они проделали такой долгий-долгий путь… Заняв свое место рядом с вдоволь «напившимся» и «наевшимся» пулеметом, я задумчиво смотрел на удаляющуюся шайтан-скалу, под которой скрывался древний тайник с оружием и чем-то таинственным. Что это за место такое? Кто сделал под землей хранилище? У меня не было ответов… Поэтому я развернулся на сто восемьдесят градусов и начал смотреть вперед — туда, где за песками лежал наш далекий дом. Из пулеметного гнезда показалась Инга, уселась рядом, протянула мне что-то вроде небольшой продолговатой лепешки — я уже знал, что эта штука съедобна и называется галетой. Но отрицательно качнул головой и показал зажатую в ладони дергающуюся ящерицу. Инга поморщилась, вздохнула и, отвернувшись, принялась грызть галету, стараясь не смотреть, как я запихиваю в рот протестующе дергающуюся рептилию. — Лучше бы галетой похрустел! — Ну нет… Ящерица лучше. — Каждому свое. Слышал, что твои сказали про ящики? — Мои? Я один. — Ну, люди Бессадулина. — Не слышал. — Ты не поверишь. Многие решили, что мы вскрыли тайную могилу. И вытащили из нее гробы с останками Ленина, Сталина и Тамерлана. И что вскоре вновь начнется страшная война… А оружие, найденное в могиле, было оставлено там для того, чтобы все три великих некогда человека в посмертном мире могли постоять за себя. — Бред. — Согласна. А ты как думаешь? Про ящики? — Никак не думаю, — ответил я и перекусил торчащий изо рта хвост ящерицы, бьющий меня по губам и щекочущий подбородок. — Ты как всегда — холодная скала под палящим солнцем, да, Битум? — Нет. — Я взглянул в глаза смутившейся отчего-то и вновь отвернувшейся девушки, принявшейся утирать рот тыльной стороной ладони. — Я не скала. Я простой охотник. Ты тоже должна думать не о ящиках. Они никуда не денутся, думаешь ты о них или нет. — А о чем я должна думать? — О Яме, — ответил я. — Мы возвращаемся тем же путем. Помнишь рисунки на скале? Помнишь тот рев? А вооруженных людей в машинах, заметивших нас и уже передавших весть о чужих на их землях? Мы идем прямо на них. И на этот раз они будут нас ждать. Вот о чем мы должны думать, если хотим пережить сегодняшний день. Ты хорошо стреляешь в сумерках? Мы окажемся там к вечеру… — Мы пройдем, — убежденно произнесла Инга. — Обязательно пройдем! — Просто пройти могут и не дать, — вздохнул я, доставая из кармашка на куртке метательный нож и осматривая его лезвие. — Значит, прорвемся. — Прорвемся, — повторил я. — Что ж, может, и прорвемся. Инга, спустись вниз, Борису ты нравишься куда больше, чем я, скажи главному — пусть поторопится сам и поторопит других. Нам нельзя приходить к Яме в темное время. Только при свете солнца, если он не хочет умереть. Поэтому либо пусть машины идут быстрее, либо же давайте остановимся на ночлег, а в дорогу выйдем ранним-ранним утром. Так будет лучше для всех… Чуть подумав, Инга кивнула и скрылась внутри кузова. Прошла минута… Другая… Перегруженный грузовик злобно взревел двигателем, поддал ходу, начал догонять стонущий школьный автобус. Что ж, ответ от Бориса получен — мы не будем останавливаться на ночлег. Мы пойдем быстрее…

Глава десятая ТОТ РОКОТ, ГРОЗНЫЙ ВЕСТНИК ГОРЯ…

До самой Ямы мы шли спокойно и уверенно. Так вышагивает гордый крепкорогий баран, презрительно поглядывающий на всех и недовольно морщащий губы, не подозревая, что идет он прямо в руки к мяснику, уже наточившему нож и подготовившему крюк для подвешивания мясной туши. С ролью барана мы справились просто отлично. Сначала легковая машина перевалила через взгорок и начала спускаться в долину, начинающуюся огромной язвой заброшенного карьера и бугристыми вздутиями отвалов. За ней последовал автобус. А потом и грузовик опустил нос по склону и покатился вниз, облегченно охая мотором. В этот момент я тихо и буднично произнес на ухо вздрогнувшей Инги, разморенной весенним солнцем: — Тревога. — Что? — Тревога. Стреляй вон туда, прямо сейчас. — Я указал рукой на валяющуюся в стороне от дороги ржавую железяку, некогда бывшую дверцей от какой-то колесной техники. — Битум, ты чего? Это же ржавое старье, валяющееся в пыли… — В прошлый раз железяки там не было! И куста того высокого не было! За день вырос, что ли?! — уже в голос рявкнул я, досадуя на заторможенность девушки. — Стреляй! Патрона жалко?! Э-э-эй! Тревога! Тревога! Тревога! — Упав на живот, я засунул голову в кузов грузовика и закричал: — Тревога! Сейчас нападут! Д-дах! Инга меня послушалась. Выстрелила. Считай, в упор из мощной снайперской винтовки. Я вскинулся достаточно быстро, чтобы увидеть свежую дыру в старом ржавом металле на подлетающей в воздух искореженной дверце и рванувшееся из-под нее окровавленное и почти нагое человеческое тело. Шум двигателей на секунду был перекрыт истошным криком боли, выскочивший из укрытия раненый дикарь закрутился на месте, быстро теряя остатки сил. Д-дах! Следующим выстрелом девушка угодила в центр высокого пышного куста, что никак не мог вырасти за прошедший день. И вновь брызжущая кровь, сдавленный хрипящий крик, вылетевший из-за куста мужик, держащийся руками за простреленный живот. Д-дах! Враг падает, бороздит пальцами песок и затихает. — Куда бить, Битум?! — Крик Инги заставил меня крутануться на месте, словно в танце дервиша, и указать на еще одну точку — мусорную кучу из ржавых консервных банок, стеклянных и пластиковых бутылок, сухих веточек и разноцветных целлофановых пакетов, трепещущих на пустынном ветру. Д-дах! Хлещущий выстрел, как удар бога… Мусорная куча подлетает вверх целиком, она оказалась хитроумно сделанной накидкой на сетчатой основе из проволоки. Под ней скрывался вооруженный висящей на теле веревкой с десятком заполненных какой-то жидкостью бутылок совсем молодой парень с искаженным от боли лицом, с развороченным пулей правым плечом. Он роняет зажатую в правой руке бутылку, та разбивается вдребезги, жидкость плещет на землю и на ноги парня. Крича, он сдирает с веревки бутылку, в другой руке внезапно зажигается огонь — зажигалка? Спичка? Д-дах! Рука с зажигалкой бессильно опускается, горящий огонек летит к земле. Вспыхнувшее вдруг пламя заставляет дважды раненного воина пуститься в безумный танец, посвященный огню, что жадно лижет его ноги до самых бедер. Он падает, пытается засыпать горящие ноги песком, но забывает, что на его груди и животе висят стеклянные бутылки, одна из которых ударяется о землю и тоже разбивается. Новая вспышка огня полностью закрывает его ноги и низ живота. Он вновь вскакивает и с жалобным криком бежит куда-то прочь, в пески, то и дело подпрыгивая, взбрыкивая пылающими ступнями, хлопая себя по бокам руками, будто собираясь взлететь… За ним тянется черный чадный дым. Несущийся грузовик оставляет умирающего жуткой смертью человека позади. Через пулеметное гнездо на крышу кузова один за другим выбираются два бойца, тут же падают на живот, наводят дула автоматов в разные стороны — по бокам грузовика. Они ищут цель и вскоре находят — впавшие в панику враги начинают покидать убежища, разбросанные вдоль дороги. Местные обитатели бегут прочь, под крутым углом уходя от дороги, подставляя спины под выстрелы. Инга на этот раз не стреляет, предпочтя перезарядить винтовку. Однако все три наши машины изрыгают частый автоматный и пистолетный огонь, люди противника один за другим падают, трясутся в агонии и быстро затихают. Из их тел хлещет ярко-красная кровь, отчетливо заметная на сером и желтом фоне местных песков. От крови песок темнеет, становится багровым на какое-то время, делаясь похожим на оставленные нами позади пески и полностью оправдывая название Кызылкум… Я перестаю замечать новые засады — их попросту больше нет, враг морально повержен, он бежит куда глаза глядят и падает под ливнем пуль, чтобы больше не подняться. Но я лишь мрачнею, ибо вспоминаю ту невиданную щедрость переменчивой удачи, улыбающейся нам уже вторые сутки подряд. Хоть бы она и дальше улыбалась именно нам, а не тем, кто против нас. Но разве так бывает? Ведь и они тоже люди, ведь и они хотят жить… Но хоть бы… — Там! — кричу я, указывая пальцем в сторону от преодолеваемого нами пути. Прямо по бездорожью, по песку, на нас медленно надвигается облако густой пыли, скрывающее нечто, гневно ревущее двигателем, идущее наперерез, так, чтобы успеть нас перехватить. Машина… это понятно. Но что за машина? Выстрел! Такой же, как и наши, по звуку, только направленный не от нас, а к нам! Выстрел! В автобусе начинает тонко кричать один из бессадулинских, из окон открывается ожесточенная пальба, направленная только в одну сторону: где за укрытием из туго набитых песком мешков залег хорошо вооруженный враг, владеющий столь же смертоносным оружием, как и мы. Пули вязнут в защите. А вот у них получается лучше — автобус дребезжит от частых попаданий, добавляется ору. Косой Ильяс, стоя на коленях, стреляет сразу из двух пистолетов, его руки ходят ходуном от отдачи, думаю, не меньше трети пуль ушло в небо под крутым углом, ушло в никуда. Но ощерившийся зло Ильяс продолжает орать и стрелять до тех пор, пока не кончаются патроны в обоймах. О черт… Один из людей Татарина, сидевших на крыше машины, получает ранение в грудь, отшатывается назад, с воплем вновь наклоняется вперед, но при этом не убирает пальца со спускового крючка, ствол оружия уходит вниз. И автомат злобно кашляет смертью, выплевывая ее прямо в крышу автобуса, с пренебрежительной легкостью пробивая ее насквозь и часто-часто вколачивая пули во взвывших от боли и ужаса людей, находившихся в салоне. Д-дах! Выстрел мгновенно среагировавшей Инги разбивает голову умирающего как перезрелую дыню. Треск почти опорожнившего магазин автомата обрывается. А вот крики не затихают — как минимум четверо ранены, кто-то наверняка убит. Удача решила покинуть нас… Взревевший грузовик поддает газу, автобус надрывно визжит двигателем в ответ, также пытается ускориться, но получается у него крайне плохо. Бойцы Татарина перегрузили транспорт ящиками с оружием, пожадничали, бывший школьный автобус едва двигается, он похож на грузного толстяка с дикой одышкой, который и налегке-то еле шагает, а тут ему еще увесистый рюкзак за плечи повесили… Того и гляди, случится сердечный удар, мотор захлебнется, захрипит и замолкнет, и если автобус заглохнет… Тишина… Она установилась не сразу, прошло несколько минут, прежде чем Борис заставил заткнуться самых ярых стрелков, что успели метнуть и несколько гранат — просто так, куда попало, снаряды с рявканьем вырыли в песке неглубокие ямы, посекли пустыню осколками. Зачем гранаты потратили? — Продолжаем движение! Продолжаем движение! — гремела четкая команда, три машины шли вперед. А из дверей автобуса, чуть ли не нам под колеса, выбрасывали трупы, залитые кровью, — трех человек одного за другим. Мертвецы падали на песок, пятная его. Красной влагой истекал и сам автобус — сквозь его дырявое днище вытекала кровь, за машиной тянулись прерывистые следы. Дернувшись вперед, я ухватил Ингу за шиворот и рванул на себя изо всей силы. Рванул жестко, внезапно. Девушка отлетела на метр, ударилась плечом о металл кузова, но винтовки не выронила, инстинктивно прижимая драгоценное оружие к себе. Грохнул выстрел, мне обожгло щеку. Вторым движением я подался в сторону и резко взмахнул рукой. Из-под искусно замаскированного под песчаный нанос укрытия выскочил воющий дикарь с торчащим в основании правого плеча моим метательным ножом. Я тут же послал в полет следующий клинок, горько плача в душе из-за потери: остановиться и подобрать любимые ножи не получится. Узкое лезвие рассекло врагу горло, прекратило его крик, он выронил из руки пистолет со странным длинным дулом, упал сам, задергался на песке уже позади нас — грузовик двигался вперед, равнодушно перемалывая песок. — Цела? — спросил я. — Цела, — отозвалась девушка, глядя на меня расширенными глазами. — С-спасибо… — Он хотел убить снайпера, — коротко улыбнулся я и приложил к ране пригоршню песка, собранного с кузова. Горячий тампон обжег саднящую кожу, но тут же успокоил ее, кровь смешалась с песком и начала запекаться. — Давай я перевяжу, — вскинулась Инга. — Уже перевязал. Лежащие рядом два русских парня переглянулись, покачали головами, начали возиться с оружием, перезаряжая и проверяя его. — Давай перевяжу! — настаивала девушка. Я же указал рукой на еще больше приблизившееся облако пыли, идущее нам наперерез: — Что это? — Машина… — Слишком большое облако пыли, — не согласился я. — Что там такое? — Да это точно машина, — прокомментировал один из чужаков. — Инга, посмотри через свою винтовку, — попросил я. — «Через свою винтовку», — повторил второй боец и смешливо фыркнул. — Заткнись, Андрей! — зло оборвала его девушка и припала к прицелу. — Нет, вижу только пыль. Очень много пыли. Возможно, там несколько машин. Андрей, доложи Борису. — Понял. Прекративший меня передразнивать воин нырнул в пулеметное гнездо, исчез внутри грузовика. Вернулся он минуты через три, коротко доложил: — Они видят. Наблюдают через оптику. Но не поняли, что это за техника. Возможно, два-три грузовика или штук пять машин поменьше, идущих двойной колонной. Прикинув расстояние от нас до грозного облака пыли, я повернул голову, посмотрел вперед. Так… Мы почти у Ямы. Встреча с новым врагом произойдет где-то там, на самом краю почти бездонной пропасти… — Битум, откуда у них столь мощные укрепления? — вопрошает меня с непонятной требовательностью Андрей. — Штабеля мешков, набитых песком! Как они приперли такую тяжесть? Машинами? Но откуда заранее могли знать наш маршрут? За сорок минут такого укрепления не приготовить! На спине столько мешков не принести. — Почему? — удивился я искренне, трогая затвердевшую корочку песка вперемешку с кровью, покрывшую переставшую кровоточить рану. — Они просто принесли по десятку пустых мешков, и все. — А наполнитель где взяли? Песок откуда… — Ты че, совсем отупел? — зло спросил его друг, Инга часто зафыркала, пытаясь сдержать смех. Ну да, откуда взять в пустыне песок для наполнения мешков… Резко покрасневший Андрей коротко застонал, уронил голову на кузов, заохал, поняв, насколько глупо звучали его недавние слова. А я, неотрывно глядя на приближающуюся Яму, думал о следующем: обычно немногословные и в принципе нормальные парни, чужаки начинают меня подкалывать и прощупывать в те моменты, когда я общаюсь с Ингой. Совпадение? Вряд ли. Может, они все поголовно влюблены в единственную девушку в команде? Или просто заботятся о ней по-братски, стараясь отдалить от нее тупого местного охотника… Все может быть. Но сейчас мне не до этого — я переглядывался с Косым Ильясом, сумевшим уцелеть в недавней бойне, стоявшим в полный рост на продырявленной крыше автобуса и смотрящим на меня. Жестами он указал на облако пыли, я кивнул, показал, что знаем об этом, потом пожал плечами, давая понять, что не знаю, что это такое. Второй проводник обреченно развел руками, начал возиться с автоматом, успев вернуть пистолеты за пояс. Мы продолжали двигаться вперед, проглатывая метр за метром. Мы двигались по направлению к дому… Но прежде чем оказаться дома, сначала надо пройти впритирку с карьером. Без этого никак. Словно в насмешку, нам никак не разминуться с этой огромной яминой на ровной, как стол, пустынной местности. Нам придется поздороваться с ней опять. И на этот раз Яма встречала нас радостно: от ее края вздымались аж три толстенных черных дымных столба, уходящих далеко-далеко в прозрачное синее небо. — Если мы останемся без грузовика… — произнес я. — То мы умрем на его обломках, — оборвал меня парень, чьего имени я не знал, — жилистый, лет тридцати, светловолосый, скуластое лицо, бронзовое от загара, серые пронзительные глаза. — Нет смысла возвращаться без него. — Ясно, — подытожил я. — Жизни ваши. Решать вам. Но если что — делайте, как я. — С чего такая доброта? — Я взялся довести вас в обе стороны, — пояснил я с полным безразличием. — Таков твердый закон и обычай. Взялся вести — веди. До самого конца. Силком тащить никого не стану, но если что — покажу тропы, постараюсь довести до города. А там… Как говорят не в нашем городе, «будет день — будет пища». — Яма, — напряженно произнесла Инга, опускаясь на живот и широко раскидывая ноги в ботинках, упираясь носками в металл кузова. — Андрей, пулемет. — Понял. У мужиков не вызывало проблем подчинение хрупкой девушке. Закинув автомат за спину, Андрей вернулся в пулеметное гнездо, занялся грозным крупнокалиберным оружием. Что ж, это — та козырная карта, что может побить много тузов. У меня на душе чуть полегчало: таким оружием можно выкосить много врагов. Но когда я взглянул на Яму, чувство легкости исчезло без следа. Д-дах! Д-дах! Двойка выстрелов унесла жизни троих — сам не поверил собственным глазам, но против увиденного не попрешь: трое врагов повалились на помосты, закрепленные над бездной. Девчонка, не иначе, младшая сестра самого Азраила… Мы вылетели на остатки асфальтированной дороги, не сбавляя набранной скорости пошли дальше, огибая пропасть. На жалобно воющий автобус было страшно смотреть — он выглядел как издыхающее больное животное, жаждущее лишь смерти, как избавления от всех мук. — Береги-и-ись! — завопил Андрей, круто разворачивая ствол пулемета и тут же открывая шквальный огонь. Грохот впечатлял, я повалился на кузов, вжался в металл, завороженно глядя на выбранную Андреем цель. Я увидел ЭТО раньше, но увиденное меня так поразило, что я попросту лишился на секунду дара речи и сумел лишь указать туда рукой. Летевшее на нас облако пыли немного раздалось в стороны, чуть рассеялось — видимо, там было меньше летучего песка, — и это впервые позволило разглядеть скрывающееся во чреве пыльной завесы чудовище. Настоящее исполинское чудовище. Дэв… это настоящий Дэв, злобный гигант из восточной сказки. Если грузовик русских сравнить с гигантским бронированным злющим вараном, то двигающуюся к нам штуку можно смело величать королем всех варанов, их владыкой, исполинским и страшным. Что это? Я никогда не видел такой большой машины, — а это точно машина, ведь видны гигантские колеса, каждое из которых выше моего роста в три раза. Вон кабина, смахивающая на лицо одноглазого великана, вся забранная сплошным массивом толстого металла. Гигант не был обделен броней. А его тупое рыло венчал мощный нож, отбрасывающий навалы песка в стороны, освобождая путь машине. — БелАЗ! — крикнул второй боец, перекрикивая рявканье пулемета. — Мать их! Это гребаный БелАЗ! Пулеметные пули вгрызались в лицо монстра, но бессильно отлетали, лишь чуть надкусив броню изрыгающей черный дым машины. А БелАЗ, как назвал его чужак, отвечал огнем на огонь — из-за его кабины, там, где должен был быть кузов, высилась странная многоярусная конструкция из сваренного профиля и листов металла. И там было полно бойцов противника, стреляющих в нас всем, что у них имелось. Инга огрызалась в ответ, и каждый ее выстрел уносил жизнь одного из противников. Пулемет прекратил хлестать по бронированной кабине и сместил поток огня выше, на башенную конструкцию, начав прошивать листы тонкого металла и кромсать людские тела. Столько крови я редко видел — одна очередь накрыла сразу семерых, заставив их сплясать последний танец и рухнуть вниз вместе с каплями кровавого дождя. Только БелАЗ это не остановило — громадная машина продолжала идти нам наперерез, и ее скорость была таковой, что избежать столкновения было не суждено. Он выйдет на дорогу впереди нас, блокирует путь автобусу и грузовику. И тогда конец… Грузовик резко поддал скорости, уже привычно ударил автобус сзади, заставил старика крутить колеса быстрее. Это чуть ускорило нас… Совсем чуть-чуть… — Ох, — выдохнул я, поняв, что мы все равно не успеваем проскочить под носом у чудовища, но если раньше он просто оказался бы впереди нас, то теперь, когда мы «пришпорили» автобус мощным тычком и протащили его дальше, то теперь… Удар! Я беззвучно закричал, глядя, как от удара страшного отвала БелАЗа автобус со всеми людьми попросту… повалило набок, закрутило на земле, потащило к краю Ямы. Крики оказавшихся в ужасной ловушке людей леденили кровь. Такая смерть страшна и обидна… Жалящий огонь пулемета вновь сместился, сжавший зубы Андрей молотил смертельным ливнем по кабине водителя, ударяя на этот раз не во фронт, а сбоку, по ясно видимой отсюда решетчатой двери. И пули пробили слишком тонкую защиту. Натворили дел внутри крохотной кабины — там и не выпрямиться толком, куда уж разминуться с сотней влетевших внутрь посланцев смерти. Но внешне это сказалось мало — БелАЗ продолжал мощно и ходко идти к Яме, толкая перед собой несчастную мешанину обломков и ошметков мяса — то, во что превратился школьный автобус. Миг, еще миг… и стало очевидно, что громадным монстром больше никто не управляет: БелАЗ даже скорости не снизил, на полном ходу протащив разбитый автобус за край пропасти и ухнув туда же следом. Нам осталось лишь проводить их потрясенным взглядом… Сам я оказался в первом ряду зрителей — к моменту, когда ревущий БелАЗ переваливался через край карьерной чаши, я висел на боку грузовика, у самых колес, держа за шиворот трясущегося Косого Ильяса: во время столкновения с исполинской смертью он стоял на крыше автобуса, и это спасло его от попадания в мясорубку. Его отшвырнуло в песок, он подскочил, оглушенно описал круг на заплетающихся ногах, теряя оружие и вещи, а в миг, когда чуть замедлившийся грузовик поравнялся с ним, я ухватил Ильяса за шиворот и с натугой дернул на себя. Хорошо, он вовремя сообразил и сумел ухватиться за одну из скоб, обильно натыканных на внешней броне машины. Так мы и повисли — Ильяс был в ступоре, его сильно колотило, остановившиеся глаза смотрели в одну точку, губы что-то шептали. И я сумел насладиться зрелищем исчезновения громадной машины в бездне Ямы. Мы прошли мимо места катастрофы, пулемет замолк — для него не было больше достойных целей. Инга продолжала стрелять с регулярностью метронома, она выбивала одного врага за другим, благо те забыли прятаться из-за потрясения от потери столь мощного союзника, как рукотворный исполин. Их преимущество в буквальном смысле упало в пропасть. А мы уходили на полном ходу — трофейная машина и грузовик. Мы оставляли позади обильную жертву, а я испытывал двойственные чувства — радость, что остался жив, и смущение оттого, что мы будто специально подставили союзников под удар окровавленного молота. Но не я сижу за баранкой. Не я управляю ходом железной арбы. Уцепившись покрепче, сумел приподнять Ильяса, затем его подхватили крепкие руки одного из чужаков, втащили на крышу кузова. Следом поднялся я, выдохнул облегченно и тут же застыл в напряжении. Хурма… Я увидел бодро бегущую поодаль приметную оранжевую машину. Вроде бы и следующую за нами, но при этом не пытающуюся догнать. Наклонившись к Инге, я указал на машину и попросил: — Сможешь убить водителя так, чтобы машина улетела в Яму? Инга не ответила, но ствол ее грозного оружия чуть повернулся, девушка выждала несколько секунд, а когда Хурма подпрыгнула на невидимом бугре, когда нос машины чуть сместился в сторону, раздался хлесткий выстрел. А за ним сразу еще один. Сидящие спереди перестали дышать — водитель навалился на руль, тот, кто рядом с ним, наоборот, безвольно откинулся. Хурма промчалась пятнадцать метров и беззвучно ухнула в Яму. Прощай, Хурматов, покойся в мире вместе со своей мечтой, которую больше не будут лапать чужие жадные руки… — Спасибо, — сказал я. — Спасибо. — Ты меня можешь никогда не благодарить, — ответила Инга. — Уже дважды ты спас мне жизнь. И не только мне. Битум, когда мы прорвемся — а мы прорвемся! — поехали с нами, а? Кто ты в своем городе? Охотник, боящийся всех? Одиночка? Долго ли протянешь? Будешь умирать — ни одна сволочь и воды тебе не подаст. Поехали с нами! Я лишь улыбнулся в ответ и указал пальцем на бегущего по гребню бархана мужика с двумя уже подожженными коктейлями Молотова в руках. Выстрел… Мужика смело за гребень как пушинку. А затем мы на самом деле прорвались — хотя бы здесь. Зловещая Яма, взявшая от нас более чем обильную жертву, осталась позади. Отпустила нас. Пресытилась на время? Быть может… Резко уменьшившаяся колонна уходила вперед, к огромному золотодобывающему заводу, где мы успели уже отметиться. Но теперь, без автобуса, что вечно увязал и не был столь проходим, как остальная техника, мы сможем отклониться от гибельного пути. Мы пойдем чуть левее, к тому едва виднеющемуся на горизонте плоскогорью. Я там не бывал, но кое-что слыхал — вроде бы именно тем путем пришли к месту постройки будущего города золотодобытчиков первые КрАЗы. Там есть узкая полоса между холмами, достаточно проходимая, бугристая, идущая вверх и вниз, но грузовик и легковая машина смогут преодолеть этот путь. А вот автобус не смог бы… И вновь я испытал постыдное облегчение. Но что поделать? Пока что мне никак нельзя умирать… совсем нельзя… Сняв с пояса флягу, я подал ее что-то бормочущему Ильясу, вцепившемуся в мою штанину, похлопал его по плечу, успокаивающе произнес: — Мы едем домой. — Мы едем домой, — повторил мои слова Косой Ильяс, выдавливая жалобную кривую улыбку. — Мы едем домой, — эхом отозвалась Инга, обнявшая винтовку и безучастно смотрящая вперед. Остальные промолчали. А я, забрав опустевшую флягу, разжал мертвую хватку проводника и полез в нутро грузовика — сообщать Борису о новом маршруте, ставшем для нас подходящим. Мы едем домой…

Глава одиннадцатая БЕСЕДЫ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ…

Немного за полдень. Жарящее солнце припекает голову, обжигает шею. Щурясь, я снизу вверх смотрю на Бориса, стоящего на подножке кабины грузовика и задумчиво глядящего на меня. — Налево пойдешь — с нами пойдешь, — произносит он. — Прямо пойдешь — в город попадешь. — Я знаю, — улыбаюсь я в ответ. — Пусть добр и спокоен будет ваш путь. — Тебе же предлагали идти с нами, Битум. Чем мы плохи? — спрашивает старый кряжистый вояка, недоуменно щурясь. — Чего там забыл, в городе вашем? — У каждого свои дела, — пожимаю я плечами. — И какие же там дела у тебя? — Простые, — отвечаю я. — Ведь я простой охотник. Борис, будьте осторожны. Вы неплохие люди. И берегите Ингу. Она — ваши смертельные клыки, но клыки хрупки, могут легко сломаться. — Не грузи меня своей восточной мудростью, простой охотник. Дурак ты. И от подарков наших отказался. Совсем дурак… А дураков я не уговариваю. Удачи! Хлопнула дверца. Взревевший грузовик тронулся с места и круто свернул, уходя по полуразрушенной трассе, ведущей к далекой Бухаре, а затем и Ташкенту. Я остался стоять среди поднявшейся пыли, провожая недавних союзников глазами. Русские чужаки не теряли времени даром. Внезапно нагрянули, учинили настоящую войнушку, а теперь столь же внезапно отправились в обратный путь домой — в далекую Россию. Когда грузовик скрылся за поросшим саксаулом поворотом пустынной дороги, я отряхнулся от пыли, помотал головой, протер лицо ладонями и повернулся. Четверо. Четверо мужиков. Ровно столько осталось посланцев Бессадулина, не считая меня. Я знаю лишь Косого Ильяса, что за остаток вчерашнего дня, целую ночь и сегодняшнее утро почти пришел в себя. Еще помню смуглолицего рассудительного узбека и стоящего рядом с ним паренька смешанных кровей — его имя Фахри, если не ошибаюсь. Последнего, четвертого, по имени не знаю, но в городе видел часто, плохого о нем вроде не помню. Помню, что он не может говорить и ничего не слышит. Глухонемой. Но очень силен и рассудителен. Что ж… я шагнул к четверке попутчиков, стоявших посреди пустого перекрестка, рядышком с гнилым остовом легковой машины, брошенной здесь черт знает когда. Трофейная машина сдохла вчера затемно, перед самой остановкой на ночлег. Не выдержал поврежденный пулями двигатель, истек маслом, умер, встала машина. Ее пассажирам пришлось пересесть на грузовик. Еще вчера мы удачно миновали завод, избежали новой встречи с людоедами и их неумелым обращением со взрывчаткой. Это утро и полуденное время мы провели на крыше грузовика. Нас высадили, когда мы оказались на перекрестке. До нашего затерянного в песках города около двадцати километров по дороге. Если напрямик через пески — покороче будет, но напрямки рискнет пойти разве что самоубийца. Местность там нехоженая, ноги будут глубоко вязнуть в песке, быстро вымотаешься и рухнешь. Можно и заблудиться. А по дороге идти куда проще — постоянный ровный ветер сдувает излишки песка, обнажает островки уцелевшего асфальта. — Через многое мы прошли, — заговорил рассудительный узбек, а стоявший за его плечом парнишка Фахри часто закивал. Я не спорил — к чему спорить, если это правда? — Теперь бы спокойно до дома дойти, — продолжил узбек. — Чтобы все целы были. А как доберемся — скинемся деньгами, сядем в чайхане у моего знакомого, покушаем дружно плова и шашлыка, выпьем немного — грех это, Аллах гневается, но ради такого случая как не выпить? — Верно, верно говорите, ака, — кивнул Ильяс. — Такое пережили! Надо выпить! — Надо! — подтвердил и Фахри. — Надо, — улыбнулся я. — Кто до дома нас доведет? Ильяс, ты ведь бывал здесь раньше? — Пару раз, — важно ответил проводник. — Хозяин на машинах охотиться посылал. Двадцать километров до дома нам осталось. Это не расстояние. Но мыслю я, что торопиться не следует — за один день путь, может, и одолеем, но, через песок бредя, выдохнемся, а случись что нехорошее — сил не останется. Сегодня пройдем часть пути, до здания бывшей насосной, там передохнем ночь, покушаем, выспимся, а с утра выйдем и после полудня окажемся дома! Как вам? Битум, что скажешь? — Очень хороший план, — искренне ответил я. — Нельзя до изнеможения брести через песок. На дороге его куда меньше, но все одно ноги устанут. Так вам и следует поступить. — Да-да-да, — довольно закивал Ильяс и, спохватившись, изумленно выдавил: — «Вам»? А ты? — Я пойду в город напрямки, — улыбнулся я. — Но там, где пройду я, вам не пройти. — Да что ты чешешь по ушам… — возмущенно воскликнул было Фахри, но Ильяс тут же его оборвал: — Битум правду говорит! Ты его в пустыне не видал! Так что завали пасть, отродье шайтана! Все твои беды из-за болтливого рта! Битум, брат, ты чего? Ты мне жизнь спас. Аллах свидетель — слова тебе не скажу, если попросишь меня здесь лечь и умереть. Так и поступлю. Но почему с нами не идешь? Рассудительный узбек молчал, спокойно и выжидающе глядя на меня. Все ждали ответа. Это справедливо. Улыбнувшись, я произнес: — Я не пойду к Татарину. Нет у меня и мысли первее вас там оказаться. У меня совсем другое дело в городе. И выполнить его можно только до тех пор, пока вы в город еще не пришли. Поэтому должен я пойти напрямки, чтобы прийти быстрее вас. — Да что за дело, дружище? — Важное дело, — вновь улыбнулся я. — Рассказать поподробней? — Важное дело? Я бы послушал, — произнес узбек. — Я видел тебя в деле, Битум. Ты много раз замечал то, что пропустили мы. И всегда предупреждал. Я видел, как ты подхватил Ильяса. Видел, как спас ту девчонку с винтовкой, — а без нее, может, и не удалось бы нам уйти, она многих потом убила. Поэтому, может, и я тебе жизнью своей обязан. И Фахри обязан. Мешать тебе поступать, как ты хочешь, не станем. Но если расскажешь — я послушаю. — Хорошо, — кивнул я. — Мое дело таково… Рассказывал я откровенно, ничего не скрывая. Не из доверия. Просто я знал, что в пустыне им меня не обогнать, первыми им до города не добраться. Поэтому рассказывал все как есть.

 

Я покинул перекресток через десяток минут, оставив попутчиков в состоянии потрясения. Что ж, я ведь не солгал. Мое дело действительно очень важное. Именно поэтому мне и нужно поторопиться… Перейдя на скользящий шаг, я поправил ножи, рюкзак, проверил лопатку на поясе, чуть пригнулся и начал подниматься по осыпающемуся склону ленивого желтого бархана. Я пойду напрямки. Срежу путь… И уже сегодня окажусь в городе. После чего сразу же приступлю к своему очень и очень важному делу… Ох, проклятие… почему же лицо Инги не идет у меня из головы? Почему меня так и подмывает оглянуться и, стоя на гребне очередного бархана, постараться найти взглядом пылящий в песках грузовик чужаков из России? Черт… Дело. У меня очень и очень важное дело. Хоть и простое, но важное. Поэтому надо сосредоточиться на преодолении расстояния. Пустыня не прощает небрежности — она как настоящая женщина, капризно желает, чтобы все внимание было посвящено только ей одной. И если так не поступить, она может сильно обидеться… И это приведет к большой беде. Проводя ладонями по шуршащему осыпающемуся песку, я взбирался на склон бархана-великана, не обращая внимания на скользящую мимо змею. Там впереди лежит мой город…

Глава двенадцатая ЗОЛОТАЯ КЛЕТКА

Гору с наблюдательным пунктом на вершине я миновал уже в темноте. И это только играло мне на руку — я прошел не замеченным никем. Здесь я знал каждый камень, каждую песчаную кучу, каждую дыру в земле. Мне не был нужен свет для ориентировки. Оставшийся километр до городской черты был преодолен за считаные минуты — я торопился. Очень сильно торопился, что вообще-то несвойственно мне. Но поделать нечего. Упав на колени, я разгреб песок, обнажая металл люка. Сорвав ключ с шеи, провернул его в скважине замка. Отойдя чуть в сторону, вытащил из груды обломков пыльный булыжник, спрятал под него ключ, присыпал все песком. Вернувшись к люку, спустился в темную берлогу, пахнущую родным запахом. Дома… Я дома. Я вновь дома… Опустившись на кровать, минут десять сидел неподвижно, уронив руки, повесив голову, опустив плечи. Собирался с силами и мыслями, прогонял все заново в голове. Искал изъяны в плане и по-прежнему находил их в изобилии. Что ж… поделать нечего. Я сделал все что мог, упростил все как только мог, очистил от ненужной шелухи. Заповедь Тимофеича эхом звучала в моей голове: «Чем проще — тем лучше, чем проще — тем лучше». Куда уж теперь проще… Мягко встав, принялся раздеваться. Содрал с себя защитную одежду из вараньей кожи, бросил ее на кровать. Из ящика достал рваные лохмотья, набросил на плечи эти нестираные тряпки — одежда моя и пострадала так вместе с моей кожей в одной из охотничьих вылазок. Таких дыр не зашить, но сейчас это только играло мне на руку. На кровать же я выложил все метательные ножи, уложил рядышком лопатку, чуть поодаль опустил рюкзак. Из другого ящика достал три метательных ножа — не моих, сделанных грубо, воздух режущих из рук вон плохо. Заменил крепкую обувь расползающимися кедами, подвязанными бечевкой и проволокой. Вроде бы и все… Ах да… Из угла я достал пропитанный солярой рюкзак, завернутый в пакет. Достал его, развернул, забросил внутрь пару кусков мяса, баклажку с плещущейся на донышке мутной водой. Туда же поместил несколько безделушек, перочинный разболтанный нож, неработающие карманные часы, сломанную зажигалку и полупустой тюбик какого-то крема — немного намазал его на лоб и щеки. Прямо поверх песка, застывшего на моем лице сплошной коркой. Все… Все… Я постоял еще минуту, решил ничего не добавлять к облику. Еще несколько минут потратил на последние приготовления. А затем покинул берлогу, надежно закрыл люк, набросал сверху песка. Поправил на плече рюкзак, воняющий солярой и маслом, нащупал взглядом направление и сорвался на бег. Моя душа рвалась вперед, мое нутро требовало решить уже наконец это столь важное дело. Пройдя насквозь через руины окраинного микрорайона, я пересек заваленную песком и мусором дорогу, круто свернул и, не останавливаясь, побежал дальше, хрипло крича и запаленно приседая через шаг: — Битум! Я Битум! Братва! Быстрее пустите! — Эй, замри, придурок! — гневно крикнул рослый мужик в рваной кожаной куртке, стоявший у стены из красного кирпича. За его спиной — еще десяток мужиков, вооруженных тесаками, парой ружей, арматуринами. — Я Битум! Битум! — орал я, переходя на шаг. — Пошел на хрен отсюда! — Стой, Никло! — крикнул стоящий позади, быстрым шагом направляясь ко мне. — Это тот охотник, что ушел с бессадулинскими и русскими в пески! Тот Битум! — Да! Да! — судорожно закивал я и со страхом взглянул через плечо. — Я только вернулся! Татарин прознал! Прознал! Послал людей! — Вы вернулись? Вы уже вернулись? — заорал Никло, хватая меня за грудки и бешено тряся. — Отвечай, гнида! Уже вернулись? С грузом? Что привезли с собой? За чем ездили? Стволы хапнули? Огнестрелы хапнули, спрашиваю тебя, сопля ты гнойная! — Я один, один вернулся, — ощерился я безумно. — Но мы дошли до места! Дошли! Там много чего! Ай много! Оружие! Оружие! И золото! Я знаю, где это место! Могу показать дорогу! Но не забесплатно! Ой, не забесплатно! Хочу двух девок прямо сейчас! Ящик настоящего коньяка! Три коробка травки! Прямо сейчас хочу! — Я тебе сейчас харю вскрою вот этим ножом! — К моей щеке прижалось лезвие внушительного тесака, потекла кровь. Я возмущенно заорал, задергался, захрипел: — Режь! Режь! Только я знаю место! — Стой, Никло! — зарычал старший. — Спятил? Ведите его внутрь! Быстро! Два бугая подхватили меня с боков, приподняли над землей и словно кутенка с легкостью затащили внутрь. Несколько рук охлопали меня со всех сторон, забрали найденные ножи, сорвали с плеч рюкзак, сорвали рваную рубаху и обувь. Я остался в одних штанах. Делать было нечего. Показывая всем свое грязное, худое и пахнущее пустыней и солярой тело, я выпятил грудь, поднял подбородок: — Только Пахану расскажу! Я знаю, где место! Только ему покажу! Мог бы и Татарину рассказать, но я в курсе, что почем, кто на самом деле городом рулит, знаю отчетливо. Я к Пахану со всей душой! — Ты у меня ща запоешь, — мрачно пообещал мне угрюмый Никло. — Да глохни ты уже, — рявкнул вошедший в коридор крупный мужчина далеко за сорок, явно слышавший все мои слова. — Ты — Битум? — Да! Я! Охотник! Проводник! — Точно, именно тебя описывали, — кивнул мужчина, внимательно оглядывая меня с ног до головы. — Видать, нелегко пришлось. — Там кучу народу положили, — сумасшедше осклабился я. — Кучу! Долбаную кучу народу положили, а затем подожгли! Дым! Огонь! Пыль! Яма! Я видел долбаную гребаную чертову проклятую Яму своими глазами! Своими глазами! Ясно? Я видел! А как русские палили во все стороны! Как строчили из пулемета! Мясо кусками во все стороны! Оторванные руки! Черт! Черт! Выпить мне! Выпить! — Дайте ему. Пусть поправит здоровье. Мне в руку всучили граненый стакан, доверху налитый самогоном. Я в три глотка жахнул всю дозу и утробно застонал, чувствуя обжигающий огонь, полившийся по телу. Утер заслезившиеся глаза, повторил: — Только Пахану! Все расскажу! Мне много не надо, че там… Мало возьму. Немного того, немножко сего. — Ты выпей еще! — Нет! Напоить хотите?! Нет! — отшатнулся я от следующего стакана. — Силком вольем, — пообещал Никло, но я бесстрашно улыбнулся и сплюнул ему под ноги: — Пошел ты, чучело придверное. Дых! Я улетел вверх тормашками, врезался в стену. Меня тут же подняли на ноги, пощупали бережно голову, по которой и врезал Никло. Его самого сразу четверо с криками и матами оттаскивали в противоположный угол, Никло отбивался, бешено орал: — Порву сучару! Порву! Пустите! В дверь вбежал совсем молодой парнишка. Шепнул что-то на ухо старшему. Тот кивнул, взглянул на меня, велел: — Руки к потолку подними. С пьяной ухмылкой я послушался. Меня тщательно ощупали, проверили подмышки, ладони. Глянули даже за ушами. А затем приказали опустить руки и следовать за ним. Кажется, самый главный в этом большом красном доме решил увидеться со мной лично. Какая большая честь для простого грязного охотника…

 

Шагнув в распахнутые двери, я замер на месте, не дожидаясь приказа сопровождающих меня охранников. Я само послушание. Я сама робость. Я само восхищение и почтение. Я в логове Пахана. И я стараюсь не прищуриваться от исходящего отовсюду блеска. Золото. Золото. Золото. Повсюду золото. Огромный прямоугольный зал набит им до отказа. На желтом фоне мерцающего металла практически незаметна мебель из светлого дерева. Пирамиды из желтых слитков, груды монет и всевозможных ювелирных украшений на многочисленных столах и полках. Несколько хрустальных ваз доверху наполнены золотыми зубами. Повсюду этот мягко мерцающий в свете настенных ламп металл. Абсолютно бесполезный, с моей точки зрения, мусор. Не годный ни для чего. Но я ничем не выдал своего мнения. На моем растянутом в робкой улыбке пьяноватом грязном лице не дрогнул ни один мускул. Почтительно согнув спину, я склонил голову к роскошному ковру и тихо произнес: — Хозяин. В ответ послышался хриплый гнусавый голос. Голос Пахана сочился, просто истекал важностью и одновременно радушием. — Ну-ну, чего уж там, Битум. Как говорят на Востоке: проходи, дорогой, гостем будешь! Не стой на пороге. Только после приглашения я медленно поднял голову и почтительно приложил раскрытые ладони к груди. Мой взгляд медленно прошелся по полу, по столешнице массивного стола, по большому брюху, по груди и остановился на жирном небритом подбородке Пахана. Поднимать взгляд выше я не стал. Не хотел встречаться с ним глазами. А внешность его я и без того знал досконально, до мельчайшей черточки и морщинки на лице. — Благодарю, хозяин. — Сказал же — чего уж там. Зови меня, как все: Пахан, — прохрипел второй хозяин нашего затерянного в пустыне городка. Надо же, насколько приятно чувствовать себя уникальным. Единственным в своем роде. Именно поэтому злобный Пахан снизошел до приветливого тона. — Слушаюсь, Пахан, — произнес я вслух, не забыв показать угодливой улыбкой, как мне приятно это снисхождение. Внутри меня все дрожало. Лишь неимоверным усилием воли я удерживал мышцы от судорог. Плохо. Самоконтроль стремится к нулю. — Ты присаживайся, присаживайся. — Унизанная золотыми кольцами и перстнями рука указала на кресло перед хозяйским столом. — Да что вы, хоз… Пахан. Я постою, — суетливо замахал я руками, опасливо косясь на массивное кожаное кресло довоенных времен. — Испачкаю, не дай бог. Пахан… дозволь сказать. — Говори, говори, — приветливо закивал тот. — За тем ведь и пришел. — Я… я знаю место, куда ездили русские! — выпалил я единым махом, повторяя то, что он уже знал от своих людей. — Только я один знаю! Больше никто! Из бессадулинских в город не вернулся никто, а русские свернули на трассу, что в двадцати километрах от города. Назад они точно не вернутся! А там… там столько всего! Одних только калаш… — запнувшись на полуслове, я оглядел кабинет и, воззрившись на Пахана, неуверенно продолжил: — Много чего там есть… А я только часть видал, там этих ящиков не счесть… Ящики! Ящики! Ящики! Коробки! Там столько всего… — Погодь-ка! — остановил меня Пахан, правильно поняв причину моей заминки. А я в который раз удивился, что в его речи не проскальзывает ни единого матерного или жаргонного словечка. Он, в свою очередь, внимательно оглядел просторный кабинет, задумчиво поцыкал зубом. Помимо нас двоих, внутри золоченого логова было еще шесть человек. Слишком много лишних ушей. Трое охранников с пистолетами в поясных кобурах, еще трое — явно приближенные Пахана. Одеты солидно по нашим городским меркам, плюс не стоят, а вальяжно сидят в кожаных креслах за отдельным столом из полированного дерева. Один вертит в пальцах писчую ручку, перед ним раскрыта папка с чистыми и немного пожелтевшими листами бумаги. — Ребятки, вы пока выйдите, — кивнул Пахан охранникам. — Чего попусту стоять и уши греть. Да двери поплотнее, поплотнее притворите. Охранники молча вышли, не прекословя ни единым словом. Дисциплина строжайшая. А тощего пустынного охотника Пахан не боялся совершенно. Меня тщательно обыскали, рюкзак с вещами остался внизу, а перед оставшимися в кабинете людьми картинно лежат их тускло поблескивающие пистолеты. Перед Паханом револьвер, повернутый дулом ко мне. Четыре ствола против одного тощего и почти голого босого доходяги, чудом вернувшегося из гибельных песков, измученного и полумертвого. Тихо клацнули закрывшиеся толстенные двери, в кабинете осталось только пять человек. Минус трое. — Говори, — велел Пахан, в его глазах полыхало яростное нетерпение. — Чем бы нарисовать! — воодушевился я его вниманием. — Я нарисую, Пахан! Карту такую нарисую — слепой по ней пройдет! Мне бы карандаш… и немного выпить, а? Грамчиков сто хотя бы. — Налей ему. — Хозяин кабинета кивнул самому молодому и подтянутому из сидящих за отдельным столом. Рядом с ними на широком подоконнике окна стояло несколько солидно выглядевших бутылок, столько же пузатых графинов. К ним тот и шагнул, подцепил стоящий на подносе стакан, звякнул им о горлышко бутылки. Громко и жадно сглотнув, я потер руки с лихорадочным возбуждением алкоголика, мелко-мелко шагнул к разливающему, тоненько и трусливо пропищал, сам боясь собственной наглости: — Можно и чуток больше. Сто писят грамчиков… но если это спирт, то и сто просто отлично. За здоровье Пахана опрокину стопочку с удовольствием! За Пахана здоровье… — Плесни, плесни, — добродушно хохотнул Пахан за моей спиной. — Заслужил он. Плесни ему… Это был последний раз, когда он при мне смеялся. Продолжая угодливо улыбаться, я поклонился Пахану до самого пола, проводя при этом руками по лбу и щекам. А когда выпрямился, коротко и резко взмахнул рукой. Шагнув к окну, сорвал с пояса разливальщика его же нож, ударил раз, вновь шагнул к столу и ударил еще дважды, стараясь бить глубже и чуть поворачивать лезвие. Хрипы. Хрипы. Хрипы… Обильно полилась на полированную столешницу кровь, глухо ударились головы о дерево. Мягко упало тело мужчины, стоявшего у подоконника. Я успел выхватить из его руки хрустальный бокал, чуть отхлебнул. Коньяк… очень хороший коньяк… Наверное… Я нанес ножом еще три контрольных удара по податливым телам, после чего подошел к столу Пахана, поставил на столешницу бокал, положил нож. Подхватил кресло и, на руках отнеся его с натугой к дверям, подпер их створки. Мягко провернул собачку хорошо смазанного замка, накинул стальной крючок, закрыл засов. Все проделал бесшумно. Тут все готово… Я вернулся к столу хозяина кабинета, безразличным взглядом скользя по обильным россыпям золота. Уселся на стол, взял в руки бокал, сделал еще глоток и только затем взглянул на Пахана. Тот едва слышно сипел и глядел на меня, буравил умоляющим взглядом, его руки продолжали свободно лежать на столе, правая ладонь в паре сантиметров от рукояти револьвера. Но дотянуться он не мог — тело больше не подчинялось ему. Свинцовая толстая и короткая игла с пластиковым колпачком была спрятана у меня в ране рассеченной пулей щеки. Рана была на виду, те, кто меня обыскивали, просто побрезговали или даже и не подумали прикасаться к вспухшей, забитой кровавым песком и отработанным маслом ране. А именно туда я и спрятал свой козырь. Свою надежду на откровенную беседу. Убить легко. Но этого мне мало. Хочется поговорить по душам. Яд, содержащийся под колпачком на конце иглы, яд, покрывающий ее толстым слоем, подействовал именно так, как и задумывалось. Пахан парализован. Где-то на четверть часа. Может, чуть дольше. Он мог шевелить глазами, но и только. Впрочем, еще он мог дышать. А порой и это настоящий дар. Заглянув в глаза всесильного ублюдка, я удивленно спросил: — Как ты не побоялся? Ты ведь знал, что Тимофеич мне как отец. Ответом был тихий сип. Пахан мучительно сглотнул. — Ты приказал убить моего отца, Пахан, — продолжил я беседу. — И его убили жестоко. Посланные тобою гребаные ушлепки втоптали моего отца в месиво разбитых стеклоблоков. Когда я нашел его тело… Мне было очень плохо. Настолько плохо, что несколько дней я хотел выть как бешеный зверь. И поверь — я не сдерживался, я забился в берлогу и начал глушить себя алкоголем, выть, захлебываться воем, бить кулаками в стену, плакать. Тяжелые это были дни… Я отпил коньяку, одобрительно прищелкнул языком. Хорошая выпивка. Затем я вновь склонился к Пахану, бережно поправил воротничок его рубашки, не обращая внимания на торчащую из мясистой шеи свинцовую иглу. Вновь стал рассказывать: — Давай я начну с самого начала. Чтобы было понятней. Я всегда знал, что ты и Тимофеич были знакомы очень давно. Еще до войны познакомились, верно? Чалились в одной зоне, были зэками, что строили этот город. Ты, правда, не строил, ты больше чифирек попивал и петухов пользовал, да, Пахан? Но это дело твое. Все мы по понятиям своим живем. Тут каждый волен жить, как хочет. Потом откинулись вы с зоны, осели в городе. Но корешами не стали. Ты тупой и злобный, а Тимофеич устал от этой жизни, покоя ему захотелось. Так и жили — каждый на своей стороне города. Затем война. Затем дикий беспредел, каждый резал и убивал либо убегал и погибал. Для всех кошмар лютый, а для тебя — родная стихия. Тут ты в дамки и вышел, засел в красном здании, целым королем бы стал, падишахом, да Татарин помешал. Он мужик с военной косточкой, беспредела не боится, командовать умеет, так что пришлось тебе с ним власть пополам делить. Крутанув револьвер, я направил его дуло в живот Пахана и продолжил: — А потом, двадцать шесть лет назад, когда все в городе немного устаканилось, когда вы уже попилили власть и территорию, в городе появилась Черная Юрта. Много тогда народу полегло… сожрали и твоих, и бессадулинских, шухеру было море, постреляли знатно. Вы того не знаете, но тогда, двадцать шесть лет назад, Черная Юрта не просто так была поставлена — я и сам точно не знаю, но думается мне, что одной мутантке из кочевого племени пришло время рожать. Почему я так думаю? Ну, потому что позже, когда Черная Юрта исчезла, вышедший по делам Тимофеич услышал тихий детский плач из заброшенного здания. Он зашел внутрь, спустился в засыпанный песком подвал и там на песке нашел младенца. Странного такого младенца — с черной и блестящей, как смола, кожей. Такой черный, будто он в жидком битуме искупался. Тимофеич сначала подумал, что какой-то психопат на самом деле поиздевался над малышом. Ан нет — природный мой окрас оказался. Так в жизни старика появился я. Поэтому и назвали меня Битумом — потому что кожа моя черная, как жидкий битум. Посмотрев на Пахана, я уточнил: — Почему я сейчас не черный? Ну, толком и сам не знаю. Но вообще это контролируется. Я обязан старику жизнью. Обязан ему всем. Я должен был отдавать ему долг еще долгие-долгие годы. Но ты забрал его у меня… Да, иногда старик посылал меня к одному из твоих или бессадулинских выродков — вы ведь не можете проконтролировать всех до единого, верно? И некоторые позволяли себе лишнее — избивали и убивали стариков и старух, забирали девчонок из слабых семей и пускали их в темных подъездах по кругу, а потом забивали им по бутылке в каждое из использованных отверстий. Им, наверное, весело это было — замучивать до смерти ни в чем не повинных людей. И их за это ни ты, ни Татарин не наказывали. Прощали им. А вот Тимофеич не прощал. И бывало, что темной ночью я выходил из берлоги, находил того или иного беспредельщика. И убивал его. Чтобы остальным жилось спокойно. Хоть и неприятно мне людей резать, но Тимофеич научил, как с этим справляться, он же показал, куда именно лучше наносить удар. Раньше старик сам это делал — когда я совсем малолеткой был. Да только постарел он, с суставами проблемы начались. Так что я велел ему отдыхать и сам за дело взялся. Ведь именно так должен поступать хороший сын — перекладывать заботы на свои плечи. Верно? И вновь ответом была тишина. Грузный мужчина натужно сипел и делал все, что мог, чтобы не прекратить дышать. Но я уверен — он внимательно меня слушал. И потому я продолжил: — Когда Тимофеича убили, когда я вышел из запоя, когда пришел в себя, я начал искать виновных. С самого начала думал только на двоих — либо ты, либо Татарин. Только вы могли послать по душу Тимофеича свои бригады. Вы ведь давно догадывались, что не просто так ваши людишки исчезают. И знали, что люд Тимофеича уважает, прислушивается к его словам, а он ваше управление не жаловал, считал вас тупыми ублюдками, дорвавшимися до власти и ничего не делающими для простых доходяг. Я охотник, умею следы прочесть — даже на бетоне сухом, — умею и людей тихонько расспросить, не выказывая интереса вытащить из них все, что нужно узнать. Так что быстро я вышел знаешь на кого? На Урода. На Вадика Урода и его отморозков. Больше и думать было нечего — сразу стало ясно, что приказ отдал ты. Но я человек въедливый, люблю знать точно. Поэтому пришлось мне дать Уроду и его ребятишкам возможность забрать две баклажки самогона у одного доходяги, которого я подослал на их путь. Доходягу пнули раза три по лицу, выбили ему два зуба. Но я отблагодарил харчами и вещами, тот внакладе не остался. А вечерком Вадик Урод с толпой своей уселись под подъездным козырьком, развели костерок, шашлычок замутили, самогончик открыли. И через десять минут застыли как куклы — вот прямо как ты сейчас. Вино то непростым было. Я ведь охотник — знаю, чем зверье и растения богаты. И чтобы быть уверенным, расспросил я Урода неторопливо. Он мне и поведал губами непослушными и трясущимися, что он, мол, и не хотел Тимофеича трогать, что любил он старика любовью сыновьей, да только против приказа свыше не попрешь, а приказ был четким — найти и жестоко убить, втоптать в землю гниду старую ершистую. Вот они и втоптали… Следующим, что я у него спросил, было: «Кто приказал?» Опрокинув остатки коньяка, я встал, заглянул в глаза Пахана и поинтересовался: — Знаешь, что мне ответил Урод? А, Пахан? Не знаешь? Я тебе отвечу — Урод сказал: «Мне приказала Лика! Лика Маска приказала!» Это ведь дочь твоя ненаглядная, да, Пахан? — Ы-ы-ы-ы-ы-ы… — надрывно застонал бывший авторитет, заколыхался в кресле, из глаз его потекли слезы. Он хоть и жестокая тварь, но в первую очередь любящий отец, и он уже сердцем чувствовал, что именно я сейчас ему скажу. Я его не разочаровал. Наклонившись поближе, я воткнул торчащую в его шее иглу поглубже и кивнул: — Верно, после откровений Вадика Урода я обрушил на них козырек. Умерли они не сразу. Пришлось посидеть чуток, подождать, пока последний хрипеть перестанет. А затем я решил навестить твою дочурку. Суку эту злобную, что людей мучить обожала. Я отошел к подоконнику, налил себе еще коньяка. За моей спиной мучительно рыдал парализованный отец, выдавливая негромкое и жуткое: — Ы-ы-ы-ы-ы… Ы-ы-ы-ы-ы… Ы-ы-ы-ы-ы… — Ее я тоже расспросил, — рассказал я Пахану. — Узнал, что приказ исходил от тебя, а она уже передала дело Уроду. Ну а затем я скормил их заглотам. Помощниц и подруг твоей дочери — мертвыми отдал зверью. А вот Лику Маску — скормил заживо. Скажу честно, страдала она очень сильно. Мучилась до последнего вдоха. — Ы-ы-ы-ы-ы… Ы-ы-ы-ы-ы-ы… — Ну что ж теперь, — развел я руками. — Жизнь такая, не мы такие. Ты — моего отца, я — твою дочь. Справедливо? — Ы-ы-ы-ы… — А затем осталось придумать, как именно мне добраться до тебя — до того, кто редко покидает убежище. Нет, шансы у меня были, но мне мало было тебя просто убить. Мне хотелось еще и выговориться, дать тебе понять причины моего такого поведения и жестокости. Но как подобраться? — вздохнул я. — Как? Тебя так надежно охраняют. Ты сидишь высоко, глядишь далеко. И тут в наш город приходят русские… Представляешь? В нашу глушь пустынную заваливается мощный грузовик, груженный вооруженными рылами. Все сразу стало интересно. Вы с Татарином мгновенно сцепились из-за русских. А когда они выбрали бывшего вояку, а не зоновского авторитета, тебя это обидело, и ты попытался хотя бы одного из русаков заграбастать силой — под пытками все заговорят. Как заграбастать? Да подождать, пока он отойдет отлить в одиночку, — и всего делов. Мешок на голову — и привет. Да только парень был не так прост, они там все обучены, бесшумно его взять не удалось, он начал стрелять, подключились его товарищи, пули полетели во все стороны. Смертельно раненный русак умудрился от вас уйти. Уж не знаю, как он прошел через весь город и кто ему помог, но он ушел из ваших рук, а потом умер. Ты и тут облажался, Пахан. Тебе даже оружие и шмот его не достались! Но меня это мало касалось: я — простой охотник, мне в эти разборки не влезть. И тут бац — сам Татарин меня сватает на роль проводника! Вот это шанс! Да? Мне с трудом удалось показать свою незаинтересованность, еле-еле вышло представить себя не желающим проблем простым охотником. Они меня еще и уговаривали! Едва получилось у них меня уболтать — аж угрожать пришлось, чтобы я со скрипом согласился… А затем судьба начала дарить мне шанс за шансом! Бессадулинские радостно принялись умирать, прямо пачками гибли. Мне и делать ничего не пришлось. Я был пассажиром на рейсе своей мечты! В самом конце так и вовсе мне дали царский подарок — возможность прийти в город первым и одиноким. Все знали о тех, кто ушел с чужаками в загадочный поход. Знали и про меня. Знал и ты, да? И когда я вернулся в город, крича о сокровищах, об оружии и прочем, ты не смог удержаться, и вот я здесь. Выговорившись, я шумно выдохнул, помассировал виски, затем опрокинул стакан с коньяком, по столу побежал ручеек крепкого алкоголя. — Где крестик Тимофеича? — спросил я мрачно. — Золотой крестик. Вадик Урод отдал его Лике. А та отдала тебе. Я специально задавал вопросы на эту тему. Я знаю, что крест моего отца где-то здесь, среди завалов золота. Скажи — где именно, чтобы мне не пришлось искать. Плачущий Пахан не ответил ничего. Зато его заполненные влагой глаза на секунду метнулись к широкой вазе из зеленоватого стекла с золотыми полосками. Внутри были монеты, украшения, цепочки. Мне не пришлось долго искать — крест Тимофеича лежал на самом верху, и я крепко-накрепко зажал его в кулаке. Что ж… дело сделано… — Я слышал, что золото легко плавится, — заметил я вслух по пути к подоконнику. Беря бутылку за бутылкой, графин за графином, я разлил алкоголь по всей комнате, обильно смочил шторы, стол Пахана и его самого. В ответ неслось лишь: — Ы-ы-ы-ы-ы! — Да-да, — кивал я. — Да. И Тимофеич не хотел умирать. Знаешь, я обещал ему внука. Да вот не вышло… — Ы-ы-ы… — Хватит! — зло буркнул я, глядя на Пахана. — Умей умереть достойно, сучий ты потрох! Чего боишься? Будь мужчиной, твою мать! Сиди ровно, прими смерть с мужеством! И если встретишься там с Тимофеичем — передай ему, что сын его Битум в порядке, все у него хорошо, что он помнит своего отца и никогда не забудет. — Ы-ы-ы! Ы-ы-ы-ы-ы-ы! — Это «Зиппо»? — спросил я, беря со стола массивную золотую зажигалку. — Не бойся, я не заберу себе. Только разок чиркну и сразу положу на место. Чирк… Зажигалка выдала пламя с первой попытки. На занявшуюся синеватым огнем столешницу я положил горящую зажигалку. Посмотрел на хозяина кабинета как раз в тот момент, когда на него перекинулось пламя со стола и пропитанная алкоголем одежда полыхнула. — Ы-ы-ы-ы! — Да, — ответил я. — Да. Больно. Но тебе придется пройти этот путь до конца, Пахан. — Ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а-А-А-А-А-А-А!!! — Пахан! Пахан! — в двери затарабанили. — А-А-А-А-А-А! — Откройте! — Да ломай ее на хрен! ЛОМАЙ! — А-А-А-А-А-А-А!!! Больше не глядя на воющего Пахана, объятого огнем, я вскочил на подоконник, стараясь не касаться полыхнувших штор. Взглянул вниз, во внутренний двор. Четвертый этаж… М-мать… Но внизу песок. Целая куча песка. Немного. Куча метра в три высотой. Но это песок… а я очень люблю песок… Я знаю и понимаю пустынный песок. Я взглянул на предплечье и улыбнулся, глядя, как моя кожа резко почернела на пару секунд, покрылась буграми, затем медленно посветлела. Наследие мамы, которой я не знал… — Пахан! Пахан! За моей спиной горел уже весь кабинет. В окно вырвался дым. Пожалуй, мне пора… Только куда мне теперь? Затаиться в берлоге и ждать, чем все закончится? Или же… или же пуститься вслед за русскими чужаками, полным ходом направляющимися к далекой России? Инга… Перед моими глазами проявилось отчетливое видение ее улыбающегося лица… Хм… К тому же мне очень интересно — что же было в тех трех тяжеленных ящиках? Еще я вспомнил про дядю Андрея и его семью. Он ведь мечтал в свое время перебраться в далекую снежную страну, на свою родину — может, спросить его мнения? Вдруг и он захочет взять семью и отправиться в дальнее путешествие… Мягко оттолкнувшись, я прыгнул вниз, рухнув с высоты четвертого этажа, нацелившись точно на кучу песка. Я не смотрел, но знал, что моя голая грудь уже почернела, заблестела угольным глянцем, покрылась буграми, равно как и все остальное тело. Широко раскинув руки, я летел навстречу пустынному песку… Получится ли? Не знаю. Но судьба обычно благоволит простым охотникам… Узбекистан — Россия 2011–2016

notes

Примечания

1

Узбекское выражение, адекватное русскому «хорошо, порядок». Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg