«Больше, чем игра»

Станислав Романов Больше, чем игра

Голова его была полна всяких нелепых историй, вычитанных в рыцарских книгах, и он наяву бредил кровавыми битвами, рыцарскими поединками, любовными свиданиями, похищениями, злыми магами и добрыми волшебниками.

Сервантес

Часть первая Дон Кихот не читал Перумова

1

Боромир ударил первым, со всего плеча; его большой двуручный меч с шелестом рассек воздух и пал бы на голову Арагорна, но тот с легкостью уклонился, сделав небольшой шажок в сторону. Свой меч Арагорн держал одной лишь правой рукой и, вращая запястьем, описывал клинком гудящие круги — большой пользы в этом приеме не было, но выглядело чрезвычайно эффектно. Боромир, не тратя времени на новый замах, полоснул мечом снизу вверх наискосок. Эту атаку Арагорну пришлось парировать; мечи ударились с глухим стуком. Боромир издал неопределенный горловой звук, похожий на рычание. Арагорн молча улыбался и пока не нападал. Боромир замахнулся для нового удара; его меч был явно великоват, и замедлял движения. Арагорн без большого труда отбил и этот удар противника и, наконец, перешел в наступление сам — момент был подходящий: Боромир, стараясь удержать рвущийся из пальцев громоздкий меч, неловко перегнулся вправо, обе руки выпрямлены, корпус открыт. Арагорн резко взмахнул мечом и опустил его на левое плечо Боромира…

— Ч-черт! — вскрикнул Денис, выронив меч, схватился правой рукой за левое плечо, скривился от боли. — Полегче, приятель. Ты мне чуть ключицу не перебил.

— Извини, — смутившись, сказал Егор и опустил синаи. — Увлекся я, в азарт вошел, даже позабыл на мгновение, что мы понарошку сражаемся.

— Забыл он, — проворчал Денис недовольно, наклоняясь за своим деревянным мечом. — Теперь я понимаю, почему с тобой никто сражаться не хочет.

— И совсем даже не поэтому, — сказал Егор, сунув синаи в петельку на поясе. Синаи у него был сделан по всем правилам, из настоящих бамбуковых полос, стянутых вместе в тугой пучок. — Просто я здесь единственный настоящий фехтовальщик.

— Я слышал, ты был чемпионом, — сказал Денис.

— Был, — кивнул Егор. — В городских соревнованиях. Двенадцать лет назад.

— А что же дальше не пошел? Что случилось?

— Не повезло.

…После фильма д'Артаньян и три мушкетера, показанного по телевидению, мальчишками во всех городских дворах немедленно овладело мушкетерское поветрие, дуэли на деревянных шпагах происходили повсеместно, причем мушкетеры сражались с мушкетерами же, гвардейцами кардинала, понятное дело, никто быть не хотел, случалось, что и д'Артаньян бился с д'Артаньяном же. Некоторые мушкетеры, из числа особенно увлекшихся, пришли в спортивную секцию фехтования. Егор Трубников тоже был таким увлекшимся, он тоже записался в секцию фехтования при дворце спорта моторного завода. Но, как известно, увлечения у мальчишек проходят быстро, уступая место другим, новым. После фильма про Робин Гуда шпаги были брошены и позабыты, мальчишки мастерили луки и стрелы, стреляли куда попало, очень часто попадая не туда. У Егора Трубникова увлечение не прошло, а качественно изменилось: он оставил свою деревянную шпагу с гардой из консервной крышки ради настоящей стальной шпаги. И более того, по мнению тренера Ерофеева, Егор выказал явные способности к фехтованию, даже талант. Спустя всего год после начала занятий настоящим фехтованием на городских соревнованиях среди юниоров Егор занял первое место, он не проиграл ни одного поединка. Родители были горды за сына, тренер Ерофеев был горд за ученика и строил радужные планы относительно получения разряда и дальнейшей спортивной карьеры. Но… Мальчишки есть мальчишки, они увлекаются самыми разными делами, им интересен миллион разных вещей, им хочется попробовать все. В гостях у двоюродного брата Егор посмотрел на видео фильм Появляется Дракон с легендарным Брюсом Ли в главной роли — и был сражен наповал, он заболел каратэ. Но в те годы каратэ находилось под запретом, секций не существовало. Тот же двоюродный брат предложил Егору вместе записаться в секцию дзюдо. Это, конечно, было не совсем то, но все же что-то близкое и тоже довольно экзотичное: кимоно, татами… Егор согласился. Фехтование он не оставил и продолжал активно готовиться к областным соревнованиям, за которыми маячили всесоюзные; секцию дзюдо он посещал втайне от своего учителя фехтования. Тренер Ерофеев не подозревал ни о чем до того самого разнесчастного дня, когда на занятиях борьбой Егору вывихнули правую руку. Все кончилось тогда: и дзюдо, и фехтование. Егорово запястье страшно распухло и болело так, что он ложку не мог в руке удержать, не то что шпагу. Ни о каких соревнованиях теперь не могло быть и речи; тренер Ерофеев, отдавший так много времени, знаний и сил неблагодарному ученику, был настолько расстроен, что даже не особенно ругался. Дурак, — сказал он Егору, только и всего. Ложку в правой руке Егор смог держать уже через неделю после травмы. Шпагу он попробовал взять, когда прошел месяц, — пришел в спортзал, помахал руками для разминки, вроде бы все было в порядке, но потом, проводя один излюбленный прием, он крутнул травмированным запястьем и ощутил такую боль, что, не удержавшись, вскрикнул и выронил шпагу. В этот раз Ерофеев вообще не промолвил ни слова, и Егор тоже не сказал ничего, просто ушел из спортзала и больше туда не возвращался…

Был солнечный летний выходной день. Двинутая на Толкине молодежь активно общалась в городском парке. Большая часть толкинистов, разбившись на пары, весело стучала деревянными мечами, причем выбор противника носил совершенно произвольный характер: кто угодно мог вызвать на дуэль кого угодно, нередко и эльфы сражались друг с другом. Было во всем этом что-то знакомое.

Егор, окинув взглядом азартно галдящую ораву фехтующих, приметил неподалеку свою знакомую по художественному училищу, Юлию Рохлину — Йовин, которая самозабвенно рубилась с самим Сауроном — Чернышевым из политехнического института. Не без самодовольства Егор отметил, что Йовин Саурона теснит, не позволяя перевести дух, и скоро дожмет несчастного совсем — Чернышев держался уже исключительно на самолюбии, дела его были плохи. Егор улыбнулся: уроки фехтования, данные им Юльке, не пропали даром.

Денис оглянулся, махнул рукой. Егор прибавил шаг. Обойдя поле брани по краю, друзья поравнялись с небольшой, но тесной группкой студентов университета, по преимуществу избравших для себя роли эльфов и редко снисходивших до участия в поединках. От группы соплеменников отделился Элронд — Александров, совершил величественный жест дланью, подзывая к себе Арагорна и Боромира.

— Добрый день, славные воины.

— День добрый, — ответствовали славные воины, приостановившись перед эльфийским вождем.

— Слушай, ты Перумова читал? — совсем по-простому спросил Александров у Егора.

Егор покачал головой.

— Нет, не читал.

— Что же ты так?

— А мне было неинтересно.

— Позвольте обратить ваше внимание на замеченное мною некоторое смысловое противоречие, — громко, так, чтобы слышали остальные университетские эльфы, произнес Александров, учившийся на пятом курсе филологического факультета. — Как это возможно: не читая книги, определить, что она — неинтересная?

— Ах-ах-ах, прошу пардона. — Егор склонил голову перед буквоедом Александровым, спрятав от него ехидную ухмылку. — Я был неточен в своем ответе. Как-то раз я начинал читать одну книжку Перумова, прочитал с полсотни страниц, мне было неинтересно, и я не стал продолжать чтение. К тому же, по моему мнению, Перумов является эпигоном по отношению к Толкину.

— Посмотрите на него! — патетически воскликнул Элронд-Александров, обернувшись к своей свите и указуя перстом на Арагорна-Трубникова. — Толкинист-фундаменталист! Ортодокс!

— Да, я такой, — признал Егор, нисколько не смутившись; опустил ладонь на рукоять синаи и добавил с тихой угрозой: — Кто упрекнет меня в этом?

Памятуя о репутации бретера Трубникова, на упрек никто не решился.

— Похвальная твердость, — пробормотал Александров примирительным тоном.

Егор холодно усмехнулся, уже открыто. Александров попятился и присоединился к своей свите. Эльфы из свиты Элронда-Александрова, безусловно, одобряли творчество эпигона Перумова.

Егор и Денис пошли своей дорогой.

— Клево ты его убрал, — заметил Денис.

— Ага, — согласился Егор. — И не только его. Я всех там убрал.

— Знаешь, я ведь ухожу, — сказал Денис.

— Я тоже ухожу, — сказал Егор. — Мне сегодня еще в общагу нужно заскочить, Леньку найти. Я рассчитывал здесь его повстречать, а он, лентяй, не явился.

— Ты не понял меня, — покачал головой Денис. — Я совсем отсюда ухожу, вообще, из всей этой детской тусовки. Я теперь — посвященный.

— Посвященный во что? — полюбопытствовал Егор.

— В тайну, — коротко, но многозначительно ответил Денис.

— А-а, — протянул Егор и больше ни о чем не стал спрашивать.

Но Денис, видимо, ожидал дальнейших вопросов, он, похоже, был не прочь поделиться своей тайной, ему даже, наверное, очень хотелось поделиться с другом. И когда от Егора не последовало ожидаемых расспросов, Денис вроде как обиделся.

— Ты не спросил, что это за тайна.

— Верно, не спросил, — кивнул Егор. — Тайну надо хранить. Иначе какая же это будет тайна?

— Ну и ладно. — Теперь Денис точно обиделся, хотя, по мнению Егора, обижаться было совершенно не на что.

Их пути разошлись возле автобусной остановки.

Общежитие — девятиэтажная кирпичная малосемейка по улице Матросова — принадлежала сразу трем училищам: музыкальному, театральному и художественному — по три этажа каждому, снизу вверх соответственно.

Художественное училище Егор окончил два года назад, но в общежитие приходил часто — по старой дружбе и по делам, как в этот раз. На вахте Егора тоже хорошо помнили, еще с его бурных студенческих времен. Сегодня дежурила Лидия Мартыновна, пенсионерка, лицом удивительно напоминающая железную английскую леди Маргарет Тэтчер. Егор, как всегда, подивился, насколько потрясающе смотрится госпожа Тэтчер на фоне пронумерованной доски с ключами от комнат и с журналом Работница в руках.

— Здрасьте, Лидия Мартыновна, — сказал Егор. — Не знаете, Леня Сергеичев у себя?

— А, Егор, — сказала Лидия Мартыновна довольно приветливо. С тех пор, как Егор окончил училище и выписался из общежития, она стала гораздо лучше к нему относиться. — Сейчас посмотрим. Какая у него комната?

— Семьсот седьмая.

— Ключа нету, — сказала Лидия Мартыновна, взглянув на доску, — так что либо он сам, либо сосед его в комнате должны быть.

В маленькие комнатки общежития селили по двое; нового ленькиного подселенца Егор видел раза три-четыре, даже не помнил, как того зовут. Неприметный парнишка, и имя у него незапоминающееся.

Егор шел к Леньке. Было у него к младшему товарищу совершенно серьезное деловое предложение: настенная роспись в двух помещениях детского сада, что-нибудь этакое, сказочное. Работы там было даже для двоих более чем достаточно, а одному и вовсе можно надорваться. С Ленькой Егор уже несколько раз работал и раньше, неплохо им работалось вместе, почти так же хорошо, как с Денисом, но Денис от этого заказа отказался…

Выгодный заказ Егор получил от своей бывшей воспитательницы Татьяны Георгиевны Цветковой, которая теперь была заведующей детским садом и давно уж собственноручно не носила ночные горшки за малыми детьми. Татьяну Георгиевну Егор не видел без малого двадцать лет, с тех самых золотых денечков беззаботного детства. А на днях он неожиданно повстречался с нею вновь — пришел с нечастым визитом в родительскую квартиру, и вот… Оказалось, что с недавних пор мама Егора и Татьяна Георгиевна — хорошие подруги. Естественно, в такой компании тут же начались воспоминания, и Егор узнал много любопытных фактов из своего собственного детства. Затем Татьяна Георгиевна стала расспрашивать Егора о его нынешней, самостоятельной жизни, а узнав, что бывший воспитанник выучился на художника, она тут же предложила ему работу. Егор, давно сидевший без заказов (и без денег), сразу же согласился.

Но ему был нужен помощник.

Прежде чем идти в семьсот седьмую комнату, Егор поднялся на девятый этаж общежития, где все стены и даже двери были расписаны сюжетами из эпопеи Властелин Колец Толкина. Егор положил бамбуковый меч на пол, чтобы не мешал, из висевшей на плече сумки достал фотоаппарат Зенит и одолженную накануне вечером у друга-Воронина фотовспышку и, переходя от стены к стене, заснял все картины.

Потом, на краткий миг нужду имея, Егор посетил туалет. Стены туалета, как и прочие стены общежития, были изукрашены рисунками и разными текстами; однако, в отличие от иных мест общего пользования, уродуемых тупым похабством, здешние граффити, тоже в основном неприличные, не лишены были некоторого изящества — сказывался профессионализм мастеров. Внимание Егора привлекли стишки соответствующего данному месту содержания:

Поднявшись с края унитаза, Не уходи, товарищ, сразу, А наклонись и посмотри, Что носишь ты весь день внутри. Мы — люди, полные дерьма, Все пишем разные слова, Что стоит эта кутерьма?

— Грубовато, — поморщился Егор. — К тому же с падежами непорядок: что вместо чего.

Ниже, явно написанное другой рукой, шло короткое, но убийственное резюме на предыдущие строки:

Писать на стенах туалета — Увы, друзья, немудрено. Среди говна мы все — поэты, Среди поэтов мы — говно.

— А вот это неплохо, — одобрил Егор. — Хотя, пожалуй, чрезмерно самокритично.

Еще ему понравился рисунок, на котором два голых мужика фехтовали собственными гигантскими фаллосами, не прибегая к помощи рук. Егор даже сфотографировал сей шедевр — на память. Но, покидая туалет, все же проворчал вслух:

— Богема.

Седьмой этаж был расписан сценами из романа «Мастер и Маргарита». Егор дошел до двери с портретом кота Бегемота, облапившего примус, без стука распахнул дверь, вошел и почувствовал себя неловко. Ленькин сосед по комнате отсутствовал, Ленька сидел на его кровати и увлеченно возил карандашом по четвертушке ватманского листа, пришпиленного к фанерке. Напротив рисовальщика, на его же незастеленной кровати, в непринужденной позе, опершись щекою на ладошку, прилегла нагая девушка, слегка задрапированная мятой простыней.

— Экскюзи муа, — смущенно пробормотал Егор. — Наверное, стоит заглянуть попозже…

Ленька на секунду оторвался от своего рисунка, отстраненно взглянул на Егора и сказал:

— А, это ты. Ничего, заходи. Я просто рисую.

— Привет, — улыбнулась Егору ленькина модель, она, похоже, ничуть не была смущена.

— Ну, не знаю, — неуверенно сказал Егор. — Творчество — это интимный процесс.

— Так то — творчество, — сказал Ленька, заполняя поверхность листа уверенными штрихами. — А у меня — сессия, рисунок нужно сделать.

— Что-то я не припомню, чтобы мне приходилось на сессии ню сдавать, — сказал Егор, профессионально рассматривая позировавшую Леньке девушку. У нее было милое овальное лицо, серые глаза с пушистыми ресницами, чуть вздернутый носик, слегка пухлые губы, волосы длинные, прямые и светлые, не крашенные, а линии тела… Егор скользнул взглядом по плавным мягким изгибам, стараясь не прилипать, и ему тоже захотелось взять в руки карандаш.

— У меня — портрет, — уточнил Ленька и бросил на Егора короткий косой взгляд. Но Егор в этот момент смотрел не на друга, он улыбался девушке.

— Меня зовут Егор, — представился он. — А вас?

— Лена, — сказала она.

— О! Елена Прекрасная. — Егор распустил павлиний хвост, он знал, как производить хорошее впечатление на прелестных девушек. — Пока сей Парис занят вашим портретом, давайте мило побеседуем.

— Давайте, — согласилась Лена. — Только уж давайте на ты.

Ленька тяжело засопел, сломал грифель, бросил карандаш и взял другой. Егор и Лена сделали вид, что ничего не заметили.

— О чем будем беседовать?

— Да так, — сказал Егор, — ни о чем и обо всем. Ты, должно быть, в театральном учишься?

— Нет, не угадал. — Лена покачала головой, рассыпав по плечам пряди своих красивых волос. — В музыкальном.

— В музыкальном? — удивился Егор. — Вот уж не ожидал от тамошних студенток подобной… э… открытости.

Ленька, черкавший карандашом по бумаге, опять засопел, прекратил рисовать и уставился на свою натурщицу тяжелым взглядом.

— Головой не тряси, пожалуйста, — сказал он раздраженно. — Я же тебя рисую все-таки, а у тебя уже и волосы не так лежат, и вообще…

Егор сверху вниз посмотрел на ленькин рисунок и понял причину недовольства: у Леньки не получалось главное — лицо Лены.

— Позволь-ка, друг Леонардо, — протянул руку Егор.

— Да ради бога. — Ленька отдал планшет с неоконченным рисунком и карандаш.

Егор сел на кровать рядом с Ленькой, положил планшет на колени и несколькими жесткими штрихами поправил рисунок, вернув его коллеге со словами:

— Заканчивай, Лентяй.

— Так ты тоже художник, — полувопросительно-полуутвердительно сказала Лена.

— Художник я, художник, — проворчал Егор, соглашаясь. — У меня даже документ есть, где написано, что я — художник. А вот у Леньки такого документа нету.

— Ты — Егор Трубников, — с прежней странной интонацией произнесла Лена.

— Восхищен подобной проницательностью. — Егор встал и с усмешечкой раскланялся.

— Я про тебя слышала, — сказала Лена.

— Да-а, — сказал Егор. — Интересно.

— В общежитии про тебя много разных историй ходит… — Лена не стала уточнять, какие именно истории ходят в общежитии об Егоре Трубникове.

Ленька фыркнул:

— Егор Трубников — человек-легенда.

— Плохим историям про меня — не верь, — сказал Егор. Подумал и добавил: — Хорошим историям — тоже не верь.

— Во что же тогда верить? — спросила Лена.

— Ни во что, — твердо сказал Егор. Он поймал себя на мысли, что пытается произвести впечатление на эту студенточку музыкального училища, очень старается; усмехнулся сам на себя и продолжил в том же духе: — Если ни во что не верить, то и не разочаруешься ни в чем.

— Нигилист, — вставил Ленька, догадавшийся, что Егор играет на публику. — Базаров.

Егор оценил Ленькин незамысловатый каламбурчик и засмеялся. Лена же осталась серьезной.

— Так нельзя, — сказала она тихо и посмотрела на Егора с укором, совсем как воспитательница детского сада на расшалившегося малыша. — Нельзя ни во что не верить.

Егор смутился и почувствовал легкую досаду: Лена не поддержала его игру, как это сделал Ленька, она приняла все сказанное всерьез — или захотела принять все сказанное всерьез, что было одним и тем же — и все смяла, испортила игру. Нужно было что-то сказать или что-то сделать, чтобы исправить ситуацию, сгладить неловкость. Егор, как бы защищаясь, отгораживаясь, хотел сложить руки на груди, но ему помешал висевший на ремне Зенит, и тогда, схватившись за фотоаппарат, как за соломинку, он спросил у Лены:

— Можно, я тебя сфотографирую?

И она великодушно позволила:

— Можно.

Егор быстренько выставил расстояние, выдержку, диафрагму, посмотрел в видоискатель: так-так-так, — Лена возлежала почти как Олимпия на картине Мане, разумеется, с поправкой на обстановку. (Представьте только: Олимпия на железной кровати с продавленной сеткой. Ха-ха! Enchante!)

— Внимание, — сказал Егор, — скажи чиз, сейчас отсюда вылетит ворона. — Он нажал кнопку затвора — щелчок, вспышка. — Готово.

Переводя кадр, Егор заметил краем глаза, как Ленька отложил в сторону свой рисунок, потянулся и протяжно, с хрустом, зевнул: у-а-а. Егор проворно навел на него фотоаппарат и щелкнул. Блиц полыхнул белым светом, Ленька резко захлопнул рот, звонко клацнув зубами. Лена тихонько засмеялась, а Егор сказал:

— Классный получится снимок — сущность Лентяя.

— Дурак, — обиженно сказал Ленька. — Предупреждать надо. Я чуть челюсть с испугу не вывихнул.

— Я тебя подловил, — сказал Егор, зачехляя фотоаппарат, — в этом и заключается весь интерес.

— Ну, подловил, ну и что, — буркнул Ленька. — Хельмут Ньютон выискался. И, вообще, ты вроде как по делу ко мне пришел…

— Ах да, — вспомнил Егор. — У меня новый заказ появился: настенная роспись, два помещения в детском саду.

— Понятно. — Ленька потряс своей лохматой башкой. — Сказочки всякие, колобки да репки. Это нам как два… — он покосился на Лену и поправился: — как дважды два.

— Колобки и репки отменяются, — сказал Егор. — Сделаем что-нибудь из Толкина. Я с заведующей детским садом разговаривал — она, в принципе, не против, надо только эскизы представить.

— Нет уж, эскизы ты сам делай, — заупрямился Ленька, все-таки Лентяем его прозвали не зря. — Я такой мелочевкой не занимаюсь. К тому же у меня — сессия.

— Эскизы я уже сделал. — Егор похлопал ладонью по фотоаппарату. — Поднялся на девятый этаж, где мы сами же все и разрисовывали, и нащелкал почти целую пленку. Сегодня отдам пленку в обработку — завтра фотографии будут готовы.

— До чего дошел прогресс… — немилосердно фальшивя, пропел Ленька.

— Мне твои паспортные данные нужны, — сказал Егор. — Договор на двоих будут составлять, все чин по чину.

— Сейчас. — Ленька полез в стенной шкаф, где висела одежда, а так же хранились краски, кисти, бумага, незаконченные рисунки и холсты и много еще всякого разного барахла.

— А моя фотография тоже завтра будет готова? — спросила Лена, пока Ленька копался в шкафу.

— Завтра, — кивнул Егор, приблизился к ней и аккуратно укрыл до шеи мятой ленькиной простыней. — Вот так, хватит на сегодня обнаженки.

— Я тебе не нравлюсь? — тихо спросила она.

— Нравишься, — признался Егор. — Но…

— Нашел! — радостно объявил Ленька, выбираясь из шкафа с красной книжицей в руке. — Вот, держи. — Он отдал Егору свой паспорт, прибавив: — Смотри, не потеряй.

— Дубликат бесценного груза? Никак невозможно, — натянуто улыбнулся Егор. — Ну, ладно. Я еще завтра зайду, занесу фотографии.

— Значит, до завтра, — сказал Ленька.

— До свидания, Егор, — сказала Лена.

Егору показалось, что она произнесла его имя как-то по-особенному. Да, наверное, просто показалось…

Он покинул общежитие в несколько смятенных чувствах, давно с ним не было такого, лет с шестнадцати. Лена, Лена, — думал он. Как она смотрела на него, явно с интересом, но… Но сейчас она в одной комнате с Ленькой, да еще в его кровати… Ленька, конечно, друг, и все же грустно.

Егор вздохнул и направился к остановке автобусного маршрута 13. На тринадцатом автобусе, вздыхая, он доехал до конечной остановки, вылез на площади, где стоял бородатый памятник мудрому основателю города, и пошел в фотолабораторию Кодак-экспресс сдавать в обработку отснятую пленку. Один кадр на пленке — это Лена…

Примерно в то же самое время Денис Брагин впервые в своей жизни взял в руки настоящий меч…

2

Воронин не любил дежурные недели, а они выпадали с неумолимой регулярностью календаря — через две на третью. Служил Воронин экспертом-криминалистом в Кировском РОВД. Кроме него экспертов-криминалистов было еще двое, но Воронин был среди них старшим, в чине капитана милиции.

Чем занимаются эксперты-криминалисты, в общем-то, хорошо известно из многочисленных детективных романов и фильмов: они — эксперты-криминалисты, то есть, — в составе следственной группы выезжают на место преступления, ходят там, смотрят, фотографируют и записывают, ищут всякие следы, отпечатки пальцев, улики и прочее. Все именно так и происходит в обычную рабочую неделю с понедельника по пятницу, с девяти часов утра до шести часов вечера. Но поскольку преступления совершаются (причем по большей части) и в остальное время суток, и даже в выходные дни, то на этот случай и предусмотрен дежурный эксперт-криминалист, который по возвращении со службы домой не расслабляется, а все время ожидает телефонного звонка от дежурного милиционера с вызовом на место происшествия. Дежурят эксперты-криминалисты по очереди, через две недели на третью; каждая третья неделя это просто проклятие.

Воронин посмотрел поздний фильм по телевизору и еще не лег спать, когда зазвонил телефон. На электронных часах светились зеленые цифры: 0.29. Воронин тяжко вздохнул: вряд ли это кто-то из друзей соскучился и захотел поболтать в столь поздний час. Он снял трубку и негромко — жена и дочь уже спали — сказал:

— Воронин. Слушаю.

— Не спишь еще? — спросил отдаленный голос майора Белова Алексея Андреевича. На этой неделе Белов был дежурным офицером.

— Нет, не сплю. Собирался только.

— Ну так собирайся теперь на происшествие.

— Чего там собираться, одеться только. А чемоданчик мой всегда наготове возле двери стоит.

— Ну и ладно. Машина за тобой подъедет минут через десять.

— Что случилось-то? Труп?

— Нет.

— Что же тогда?

— Два трупа.

Стояла светлая июньская ночь. Она была коротка настолько, что не успевало по-настоящему стемнеть, как уже начинало светать. Где-то неподалеку нескладно бренчали на гитаре, доносились высокие юношеские голоса, смех. Воронин, с высоты своих тридцати восьми лет, снисходительно усмехнулся никому: молодежь. Впрочем, в его улыбке было больше ностальгии, нежели снисходительности. Воронин совсем не считал себя старым, да и не выглядел на свои года — на вид ему было лет тридцать, не больше. Возможно, причиной этому были регулярные физические упражнения.

Послышался приближающийся шум мотора, затем и сам милицейский уазик вывернул из-за угла дома, подкатил к Воронину, притормозил. Открылась дверца — правая задняя. Воронин подхватил стоявший у ноги чемоданчик и забрался в машину. Все прочие участники нынешней команды уже были в сборе: рядом с Ворониным сидел опер Дементьев, впереди — следователь прокуратуры Копаев и, конечно, шофер по имени Толик; фамилии его Воронин не знал.

— Поехали, — скрипуче сказал Копаев.

Толик молча кивнул, тронул машину с места, вырулил со двора на улицу; на улице прибавил газу.

Воронин не стал спрашивать, по какому адресу они едут, что там за трупы. У другого следователя спросил бы, у Копаева — не хотел. Копаева он недолюбливал. Прокурорский следователь взял за привычку разговаривать с Ворониным какими-то многозначительными намеками, как будто знал за ним некую мрачную тайну. Воронина эта манера сильно раздражала, но он сдерживался, демонстрируя полное непонимание и неприятие скользких вопросов.

Вот и сейчас не обошлось без этого.

— А вы быстро собрались, — сказал Копаев Воронину, обернувшись с переднего сиденья. — Мы еще не успели подъехать, а вы уже тут как тут, словно ждали вызова…

— В дежурную неделю я всегда жду вызова, — сухо ответил Воронин и, демонстративно отвернувшись, стал смотреть в мутное оконце на улицу, на грузные темные туши спящих домов.

Копаев хмыкнул, но больше ничего не добавил. Так и молчали всю дорогу. Даже Дементьев, который обычно всегда рассказывал потешные байки из милицейской жизни, не проронил ни слова и, вообще, был необычно мрачен.

Впрочем, молчали недолго, потому что ехать было недалеко.

Новый пятиэтажный дом на улице Свердлова строили турецкие рабочие. Еще совсем недавно, каких-нибудь пару месяцев назад, на этом самом месте торчали две трехэтажные коммуналки уродливо-казарменного вида, слепленные из дрянного бурого кирпича еще в эпоху первых пятилеток, но их снесли под корешок и даже выкорчевали фундамент, чтобы построить новый многоквартирный дом европейского типа. Турки работали быстро и качественно, никакое СМУ за ними не угналось бы, — примерно за месяц с нуля поднялись три этажа и начался четвертый. Воронин уже видел несколько таких, построенных турецкими рабочими, домов. Ничего сверхъестественного в них, в общем, не было — нормальные многоквартирные дома, просто построенные по всем евростандартам. Кирпичная девятиэтажка с квартирами якобы улучшенной планировки, в какой имел счастье проживать Воронин, до евростандартов не дотягивала. Про унылые панельные коробки, коих в изобилии было понатыкано на окраинах города, нечего было и говорить.

Уазик вкатился на стройку через ворота, открытые в дощатом заборе и остановился возле коренастого взъерошенного мужичка, одетого в замурзанную спецовку. Воронин определил в мужичке сторожа, на турка тот не походил даже со спины. Хлопая дверцами, Воронин, Копаев, Дементьев полезли из машины. Толик остался за рулем, заглушил двигатель и закурил дешевую сигаретку без фильтра — то ли Приму, то ли Стрелу.

— Вы — сторож? — спросил Копаев у местного мужичка.

— Угу, — угрюмо буркнул тот в ответ.

— Это вы звонили в милицию?

— Угу.

— Это вы обнаружили тела?

— Угу.

Черт его побери, — раздраженно подумал Воронин. — Ухает, как филин. Хоть бы одно слово сказал по-человечески. По-русски даже турки разговаривать умеют.

— Показывайте, — сказал Копаев, и сторож повел их по голой лестнице, где пахло цементной пылью, наверх на недостроенный четвертый этаж.

Здесь все было залито холодным бело-голубым ртутным светом двух прожекторов, укрепленных на стреле башенного крана. Нештукатуреные еще кирпичные стены, оконные проемы без рам, бетонный пол… — а на полу, в черной луже застывшей крови, два человеческих тела. Два мертвых человеческих тела.

У Воронина, как это часто бывало в последнее время, возникло странное ощущение, как будто он — всего лишь персонаж в некой пьесе и играет малопонятную роль, а кто-то невидимый наблюдает со стороны, из-за левого плеча…

Итак, два мертвых тела. Один, совсем молодой парень, лет двадцать-двадцать пять, лежит навзничь, и грудь его разрублена наискосок от левого плеча к правому боку. Другой, грузный мужчина, лежит ничком, в двух шагах поодаль, лица не видно, раны не видно, но крови вокруг много.

— Так-так, — скрипуче произносит Копаев, — похоже, у нас тут еще два человека, зарубленных насмерть.

Он поворачивается к Воронину.

— До скольки уже дошел общий счет подобных жертв?

— Я не веду такую статистику, — так же сухо, как и раньше, отвечает Воронин.

Копаев обжигает его пронзительным рентгеновским взглядом и говорит:

— Делай, что полагается, эксперт.

Воронин раскрывает свой чемоданчик, достает фотоаппарат.

Подает голос опер Дементьев.

— Может, понятых организовать? — спрашивает он у следователя прокуратуры.

— Какие, к черту, понятые? — морщится Копаев. — Да тут работы на час-полтора, не меньше. Кто станет посреди ночи полтора часа торчать между ментами и жмуриками?

Вот вам наглядная разница между понятиями де-юре и де-факто, — думает Воронин, подготавливая к съемке фотоаппарат. — Де-юре: понятые должны присутствовать на месте происшествия с самого начала оперативно-следственных работ. Де-факто: так не бывает почти никогда. Копаев здесь, в общем, прав: нормальные люди сейчас спят, а не спят преступники, ну и мы не дремлем. Да к тому же наши граждане очень несознательны, не желают они свой гражданский долг исполнять, не хотят зачастую в понятые идти, и всегда надо их очень долго уговаривать и убеждать. Да и вообще, лишний народ на месте преступления — это только лишняя помеха работе. Так что мы уж и без понятых как-нибудь…

— Возьмете потом пару человек из тех, что в клетке сидят, они вам протокол и подпишут, — говорит Воронин Дементьеву.

Дементьев кивает, он и сам прекрасно знает, как все это делается, просто ему тоже не нравится Копаев, и подоставать следователя — не грех.

Воронин усмехается.

Копаев замечает его усмешку и недовольно скрипит:

— Ты, давай, не улыбайся, а следы ищи, улики.

— Какие тут следы — пол бетонный, стены кирпичные. Голяк, — ворчит Воронин, смотрит себе под ноги и спохватывается: — Погоди-ка…

— Что там? — Копаев тоже опускает глаза.

Видимо, кровь одной из жертв забрызгала обувь убийцы: на полу, припорошенном тонким слоем цементной пыли, Воронин разглядел несколько слабеющих кровавых отпечатков фрагмента рельефной кроссовочной подошвы; следы вели от трупов к лестнице.

— Были следы, только мы сами их затоптали, — говорит Воронин, оглядываясь.

— Херня это, а не следы, — авторитетно заявляет Дементьев, переминаясь с ноги на ногу возле выхода на лестницу. — По ним все равно ни хрена не поймешь.

— Пока я не закончу, стойте на одном месте и ногами не сучите, — строго предупреждает всех Воронин и приступает к фотосъемке. Он фиксирует на пленку каждый из кровавых отпечатков на полу, укладывая рядом масштабную линейку. Затем фотографирует оба трупа вместе и каждый по отдельности. Потом, крупным планом, он снимет страшную рану на груди молодого парня.

Позади Копаев работает со свидетелем. Свидетель ему попался тот еще.

— Расскажите, как вы обнаружили трупы?

— Ну, я, это, обходил территорию и, значит, нашел их тут.

— Херня! — грубо вмешивается Дементьев. — Все сторожа всегда в бытовках дрыхнут, а не шастают по разным там территориям.

Воронин снова усмехается: роль плохого милиционера Дементьев, как всегда, исполняет с блеском. Копаев морщится и как бы укоризненно смотрит на опера. Сторож упрямо стоит на своем: мол, обходил стройку да и нашел вдруг два трупа. Что-то он темнит…

— И вы не слышали никакого шума? — допытывается Копаев. — Никаких криков? Не видели ничего подозрительного? Просто вдруг, ни с того ни с сего, решили прогуляться по вверенному вам в охрану объекту и обнаружили два трупа?

— Ничего я не видел и ничего не слышал, — угрюмо отвечает сторож. — А по объекту я всегда хожу — мало ли что…

— Да, действительно, — кивает Копаев. — Вдруг убьют кого.

— Убьют — не убьют, не знаю, — насупливается сторож, — а вот спереть чего могут запросто. Мальчишки тоже часто сюда залезают, нравится им, значит, на стройке играть.

— Хороши мальчишечки, — бурчит опер Дементьев.

— Ладно, — устало говорит Копаев сторожу, — постойте в сторонке, подумайте, может, и припомните еще что-нибудь. А мы своими делами займемся.

Воронин уже сфотографировал все, что нужно, за исключением раны второго убитого — для этого пришлось бы перевернуть тело, это он оставил напоследок.

Копаев приступает к составлению протокола осмотра места происшествия. Занятие это утомительное и скучное до отвращения — в самый раз для таких зануд как следователь: нужно словами как можно подробнее описать все то, что Воронин с легкостью фиксировал на фотопленку.

— Труп мужчины… одет в… — Копаев вслух произносит записываемые в протокол слова, — лежит на спине…

Опер Дементьев с рулеткой ходит от стены к телам, к другой стене, измеряет расстояния и сообщает результаты измерений Копаеву. Копаев заносит их в протокол.

— …в трех метрах двадцати трех сантиметрах от входа и четырех метрах семидесяти пяти сантиметрах от оконного проема…

Склонившись над телом, Копаев долго и очень внимательно рассматривает разрубленную грудь парня. Воронину даже приходит на память выражение, кажется библейское: вкладывать персты в раны. Копаев обходится без вкладывания перстов, а записывает в протокол, продолжая диктовать самому себе:

— Рубленая рана в области груди, проходит от левого плеча наискосок до середины нижнего правого ребра…

Затем замеры с определением координат относительно стен повторяются с другим телом.

— Труп мужчины… одет в… лежит лицом вниз… — Копаев вопросительно смотрит на Дементьева.

— Четыре восемьдесят и четыре тридцать пять, — сообщает опер, сматывая рулетку.

Копаев записывает цифры в протокол.

— Теперь его нужно перевернуть, — говорит Воронин.

— Переворачивайте, — приказывает Копаев Дементьеву.

Опер с явной неохотой подходит к убитому, наклоняется над ним, взявшись за одежду, переворачивает тело на спину и тут же резко отскакивает в сторону.

— М-мать! Да это же…

Лицо убитого залито кровью из рассеченного горла, но Воронин сразу же узнает в нем Александра Андреевича Белова, следователя уголовного розыска, брата Алексея Андреевича Белова. Вот оно как… — мысль вязкая и темная, словно застывшая кровь.

— Та-ак, — многозначительно тянет Копаев и упирается в Воронина долгим тяжелым взглядом.

Воронин, чувствуя себя очень неуютно, поднимает к лицу фотоаппарат, закрываясь им от колючих копаевских глаз, и торопливо делает несколько снимков.

3

Всю ночь он сражался с нечистью, во сне рубил деревянным мечом безликих темных тварей — устал страшно, и когда, наконец, тягучий липкий бред кончился, было уже позднее утро. Егор с облегчением выполз из постели, сбросил оковы мокрых от пота простыней и поковылял в ванную. После ритуала умывания и чистки зубов Егор почувствовал себя лучше, а после завтрака, состоявшего из большой кружки горячего чая и бутерброда с докторской колбасой — совсем хорошо.

Егор оделся, обулся, взял с собой паспорта — свой и ленькин — сунул в карман джинсов желтую квитанцию Кодак-экспресс, ключи, вышел из квартиры, захлопнул дверь и легко побежал вниз по лестнице.

Первым делом Егор зашел в фотолабораторию забрать готовые фотографии. Предъявил квитанцию, получил фирменный желтый конверт с негативами и тощей пачечкой отпечатков 10 x 15. Ему очень хотелось посмотреть на снимки, особенно на тот, где была Лена, но он заставил себя не делать этого — пока.

Вторым делом Егор, как и обещал накануне, отправился в общежитие отдавать фотографии Леньке и Лене.

Ленька на этот раз был в комнате один, он с меланхолическим видом валялся на кровати, задрав обутые ноги на спинку и созерцая испещренный останками битых комаров потолок.

— Привет, — сказал Егор. — Я фотографии принес.

— Ага, — безразлично отозвался Ленька, не меняя позы.

— Как сессия? — поинтересовался Егор.

— Нормально, — ответил Ленька, продолжая глядеть в потолок.

— Ты обкурился, что ли? — обеспокоенно спросил Егор и принюхался — ничем подозрительным вроде не пахло, но окно в комнате было открыто.

— Нет, — ответил Ленька, скосив глаза на гостя.

— А в чем дело?

— Ни в чем.

Егор не стал пытать Леньку дальше, чтобы докопаться до причин его угнетенного состояния, — захочет, сам скажет. Покопавшись в кодаковском конверте, он выудил оттуда фотографию, сунул Леньке под нос.

— Держи, любуйся.

Ленька взглянул на свою раззявленную до неприличия пасть и немедленно зевнул.

— Вот-вот, — сказал Егор. — Самая суть Лентяя.

— Убийственно, — выдавил Ленька сквозь второй зевок. — Надо спрятать эту ужасную картинку куда-нибудь подальше, пока у меня голова пополам не разломилась.

После очередного зевка он протянул руку к столу и положил фотографию изображением книзу.

— А как там насчет стенописи?

— Я еще не ходил в детский сад, только собираюсь, — ответил Егор. — Но будь готов начать работу завтра. У тебя, вообще, как — завтра день свободный?

— В принципе — да, — сказал Ленька.

— Тогда завтра с утра заходи ко мне домой. Вместе пойдем в детский сад.

— С какого утра-то? С раннего?

— С раннего, с раннего. — Егор усмехнулся. — Я-то знаю, что у тебя раннее утро в десять часов начинается.

— Ну, не в десять, — слабо возразил Ленька. — Часов в восемь.

— Да-да, — покивал Егор, — свежо предание… — Он снова запустил руку в конверт с фотографиями, достал еще одну, с Леной, взглянул мельком и подумал: Обязательно закажу отпечаток и для себя, — протянул фотографию Леньке. — А это отдай Лене.

Ленька снимок не взял.

— Сам и отдай. Мы с ней поцапались вчера.

— Серьезно? — поднял брови Егор.

— Ага. — Ленька поворочался на кровати, поскрипел пружинами, вздохнул. — Вдрызг.

— Из-за чего хоть? — сочувственно поинтересовался Егор.

Ленька опять на него покосился и ответил после некоторой паузы:

— Из-за тебя.

— А я-то тут при чем? — удивился Егор.

— Ни при чем, — сказал Ленька, снова уставившись в потолок.

— Фотографию я тебе все-таки оставлю, — сказал Егор, положив снимок Лены на стол рядом с ленькиным. — Теперь у тебя есть подходящий предлог с ней встретиться, есть возможность поговорить и помириться.

— Лучше бы ты ее не снимал, — сказал Ленька.

Детсадовские воспоминания Егора были скудны и отрывочны. Он не помнил, нравилось ли ему ходить в детский сад или не очень. Кажется, все-таки — не очень. Он не помнил ни детей, с которыми ходил в одну группу, ни воспитателей, за исключением, разумеется, Татьяны Георгиевны. Зато он очень хорошо помнил само здание детского сада: оно было одноэтажное, желтого цвета, с резным деревянным крылечком, а вокруг росли деревья, высоченные, до неба, сосны, — или тогда они просто казались такими?

Из настенных росписей в том детском саду Егор помнил только одну, да и то, пожалуй, только потому, что она запечатлелась на заднем плане групповой фотографии. На стене были нарисованы парни в красных косоворотках и широких штанах, в руках они держали балалайки и вроде как пели, а девушки с длинными косами, одетые в расшитые сарафаны, водили хороводы среди стилизованных, белых в черную полосочку, кудрявых берез.

Арт а ля рюсс, — с усмешкой подумал Егор, вспоминая сие панно. — Иван Екатеринович сидел под развесистой клюквой и пил самовар с варениками…

Он вспоминал все это, стоя в коридоре другого детского сада, того, в котором теперь работала заведующей его бывшая воспитательница, а ныне работодательница. На стене коридора, в промежутке между дверями двух групп поместился сюжет из сказки Репка, воспевающей преимущества коллективного труда над единоличным. Егор с первого взгляда определил примитивно-аляповатую манеру работников отдела промышленной эстетики моторного завода, а также он с уверенностью мог сказать из какой именно книжки была позаимствована иллюстрация, послужившая образцом для данной… хм… художественной работы.

В детском саду было время тихого часа, и из-за этой тишины и пустынности казалось, что здесь вообще никого нет.

— Что вам здесь нужно, молодой человек?

Неожиданно услышав за спиной строгимй сухой голос, Егор вздрогнул и обернулся. Дама внушительных размеров, на вид совершенно квадратная, и возраста, туманно определяемого за сорок, пристально взирала на Егора сквозь очки в тонкой металлической оправе. Очки, платье темных тонов, перманент — именно так в представлении Егора выглядели завхозы. Представление Егора было верным — по крайней мере, на этот раз.

— Я пришел к заведующей, к Татьяне Георгиевне, — сказал Егор, немного робея под суровым взглядом завхоза, и добавил несколько заискивающим тоном: — Насчет работы.

— Вы — Егор? — строго спросила дама.

— Да.

— Татьяна Георгиевна ждет вас в кабинете, — сказала дама. — Идите за мной. — И она величественно, как линкор, поплыла по коридору. Егор держался в кильватере.

Они поднялись на второй этаж, дама-завхоз довела Егора до нужной двери и первой вошла в кабинет заведующей.

— Татьяна Георгиевна, к вам пришел художник, — услышал задержавшийся в коридоре Егор. Войти он не мог — дверной проем был надежно блокирован дамой-завхозом.

— Пусть заходит, — сказала Татьяна Георгиевна.

Дама-завхоз посторонилась, и Егор вошел.

Кабинет заведующей был невелик, к тому же изрядно загроможден книжными шкафами, на полках которых, вместо книг, были расставлены пухлые папки скоросшивателей; возле окна стоял стол, за столом сидела Татьяна Георгиевна. Впрочем, когда широкая корма линкороподобной дамы-завхоза скрылась за дверью, в кабинете стало попросторнее.

— Добрый день, — сказал Егор.

— Здравствуй, Егор. — Татьяна Георгиевна отложтла в сторону какие-то бумаги, спросила: — Ну что, принес эскизы?

— Вообще-то, это не эскизы, — оговорился Егор, подходя к столу заведующей и раскладывая на нем яркие глянцевые снимки. — Но это даде лучше, чем эскизы, — нагляднее.

— Вот это не подойдет, — сразу же сказала Татьяна Георгиевна, отодвигая в сторону фотографию с изображением Гэндальфа и чудовищного Барлога на мосту Казад-Дум.

— Но почему? — спросил Егор, немного огорчившись. — По-моему, неплохо нарисовано.

— Нарисовано прекрасно, даже слишком, — сказала Татьяна Георгиевна, — поэтому я и отвергла эту картинку. Этот монстр, — она указала на Барлога гладким наманикюренным ногтем, — слишком страшен — дети будут его бояться. Ты, кажется, упускаешь из виду, что будешь рисовать для маленьких детей.

Егор кивнул.

— Понятно.

— И вот эта не подойдет. — Татьяна Георгиевна отвергла картину Пеленнорской битвы. — По той же самой причине.

— Выбирайте, решайте, что для вас подойдет. — Егор горестно вздохнул. — Заказчик всегда прав.

— Вот эта мне нравится. — Татьяна Георгиевна указала на Гэндальфа на вершине башни Ортханк и распростершего над магом крылья Великого Орла Гваихира, Повелителя ветров. Посмотрела-посмотрела и сказала с сомнением: — Хотя она тоже выглядит мрачновато.

— Выбирайте, — повторил Егор смиренно.

— А вот эта, пожалуй, подойдет. — Заведующая выбрала фотографию, где маленькая экспедиция — хоббиты, люди, гном, эльф и маг — брела по снежным склонам Карадраса.

Егор пожал плечами.

— Как скажете.

И еще были сюжеты: фейерверк на дне рождения Бильбо и Фродо — там Гэндальф стоял в окружении изумленных хоббитов, восторженно задравших головы к вечернему небу, где распускались дивные огненные цветы; веселая пирушка в гостях у Тома Бомбадила, где хоббиты и сам гостеприимный хозяин со своей красавицей женой сидели за широким деревянным столом, уставленным разнообразными яствами; совет у Элронда, где в просторном светлом зале эльфийского дворца эльфы и люди, хоббиты и гномы внимали словам Гэндальфа; наконец, самая масштабная картина — коронация Арагорна в крепости Минас Тирит.

Насчет последней картины Егор твердо решил, что делать ее не станет, даже если Татьяне Георгиевне она очень понравится. Он помнил, что то великое множество персонажей рисовали едва ли не все обитатели художественной части общежития, писали с самих себя и со своих друзей и подруг, и длилось это то ли два месяца, то ли три.

Тонкими длинными пальцами Татьяна Георгиевна перетасовала фотографии (она тасовала их как карты), посмотрела на Егора и сказала несколько неуверенно:

— Я даже не знаю, что выбрать — все картинки так хороши. Вот если бы ты предложил что-нибудь попроще, что-нибудь более знакомое и родное…

— Татьяна Георгиевна, мы ведь уже говорили на эту тему, — сказал Егор с упреком.

Заведующая вздохнула:

— Говорили.

— Я немного прошелся по вашему детскому саду и посмотрел на стены, — сказал Егор. — Репка, Колобок и Курочка Ряба — это наше родное, спору нет. Ну а что вы скажете насчет Маугли, Карлсона и Винни-Пуха с компанией?

— Может быть это не вполне наше, но зато хорошо нам знакомое, — возразила Татьяна Георгиевна. — Есть книжки и мультики, и любой малыш знает, кто такой Винни-Пух. А кто знает этих ваших хоббитов?

— В ТЮЗе сейчас спектакль идет, так и называется — Хоббит, или Туда и обратно, — сказал Егор. — Да и книжек Толкина тоже много наиздавали в последнее время.

— Хорошо. — Заведующая сдалась. — Убедил.

Она открыла ящик письменного стола, достала оттуда ключ с картонной бирочкой на проволочном колечке.

— По-моему, надо тебя ознакомить с фронтом работ. Оглядишься, оценишь — может, и посоветуешь сам, как мастер, какая из картинок подойдет наилучшим образом.

— Конечно, — согласился Егор. — Пойдемте.

Татьяна Георгиевна повела Егора снова на первый этаж, попутно делясь своими печалями:

— У нас еще в апреле случилась маленькая катастрофа — прорвало отопительную трубу в группе на втором этаже, и почти всю ночь по стене на первый этаж текла горячая вода, а вода в трубах, сам знаешь, пополам с ржавчиной. Пришлось в этих двух пострадавших группах ремонт делать — линолеум перестилать, стены перекрашивать, потолки заново белить…

Татьяна Георгиевна отперла двустворчатые двери, сделанные из дерева и толстого стекла с орнаментальным рельефным рисунком. У Егора дома на кухне была дверь с таким же стеклом.

— Ну вот, — сказала заведующая, приглашая Егора зайти в группу, — смотри сам.

Егор зашел, огляделся.

Помещение было примерно шесть на десять метров, угловое; две стены, там, где окна, конечно, не в счет, остаются еще две стены, совсем недавно выкрашенные светло-кремовой краской (запах краски еще не вполне выветрился); в высоту стены три метра, но самый верх сантиметров на двадцать побелен, как и потолок, значит, большая стена в двадцать восемь квадратных метров, да стена поменьше в шестнадцать и восемь минус двери, а двери метр восемьдесят на два, итого имеем сорок один квадратный метр и две десятых.

Егор даже слегка вспотел, пока подсчитывал общую площадь отданных под роспись стен.

Сорок один и две десятых — обалдеть! Да еще наверху столько же. Работы даже для двоих более чем. Эх, зря Денис отказался… — И Егор постарался себя успокоить: Ладно, как не раз говорила мне мама: Глаза боятся — руки делают.

— Что скажешь, мастер? — спросила Татьяна Георгиевна.

Егор еще раз окинул взглядом помещение. В углу под окнами стояла тесно сдвинутая миниатюрная мебель — столики и стульчики из фанерок, сделанные будто для тех самых хоббитов, — и больше ничего.

— Стремянка понадобится, — сказал он.

— Стремянка у нас есть, — сказала Татьяна Георгиевна. — Но я имела в виду совсем другое. Какие рисунки ты сам выбрал бы?

— Вы позволите? — Егор потянулся к фотографиям, которые заведующая держала в руках, и выбрал две из общей пачки — фейрверк на дне рождения Бильбо и Фродо и братство кольца на склонах Карадраса. — Я бы порекомендовал вот эти.

Татьяна Георгиевна посмотрела, подумала, что-то про себя решила и согласно кивнула;

— Что же, я не против. Остается только составить договор Для договора мне потребуются паспортные данные — твои и твоего друга. Ты ведь говорил, кажется, что с помощником будешь работать.

— Ага. — Егор достал из кармана рубашки два паспорта и подал их заведующей. — Вот, пожалуйста.

— Какой ты предусмотрительный, — похвалила Татьяна Георгиевна, взяв паспорта.

— Просто опытный, — сказал Егор.

Домой Егор возвращался уже в третьем часу дня. Он торорился, потому что был голоден. Но домой он так и не попал — его перехватили, можно сказать, на самом порге.

Свернув с улицы за угол дома, во двор, Егор сразу приметил стоявший возле подъезда милицейский уазик. Когда Егор подошел поближе, дверца машины со скрипом отворилась, оттуда выбрался милиционер в мундире с погонами старшего лейтенанта и заступил Егору дорогу. Егор остановился.

— Егор Трубников? — осведомился милиционер, холодно взирая из-под козырька фуражки.

— Да-а, — с легким недоумением ответил Егор. — А что?

— Садитесь в машину. — Милиционер коротко дернул подбородком в сторону уазика. — В отделении вас ожидает следователь прокуратуры Копаев, у него к вам есть несколько вопросов.

— Да ну?! — сказал Егор. Подумал, чего бы еще прибавить этакого, но ничего на ум не пришло.

— Садитесь в машину, — повторил милиционер с нажимом. По его виду было понятно, что с ним лучше не спорить.

Местные бабки-пенсионерки, сидя на лавочке возле подъезда, с большим интересом наблюдали за разворачивающимся действом и громко, без всякого стеснения, высказывали предположения, по которым Егора Трубникова забирают в милицию. Предположения их были дикие и ужасные в своей безосоновательности.

— Тихий-то он тихий, да кому надо — всё про него знают, — говорила одна. — Он доллары фальшивые рисует.

— Да нет, он рекетёр, — возражала другая. — С энтих, с лотошников деньги собирает.

— Нет, я точно знаю, — перебила товарок третья. — Он только с виду такой тихий да вежливый, а на самом деле — маньяк. Это он тех двоих зарубил топором, про которых сегодня по телевизору порказывали.

Егора просто смяла подобная безапелляционность. А милиционер слушал и усмехался. Егор стиснул зубы и полез в машину; по большому счету он был человек вполне законопослушный, и слушать невозможную болтовню досужих бабок было выше его сил, уж лучше ответить на несклько вопросов следователя из прокуратуры. Он забрался на заднее сиденье, старший лейтенант сел впереди, захлопнул дверцу и коротко бросил водителю:

— Поехали.

На заасфальтированных городских улицах уазик скакал и громыхал железом, словно на разбитом проселке. Егор трясся на заднем сиденье и беспокойно размышлял.

— И чего я сделал такого? — спросил Егор сам себя. И тут же сам себе ответил: — Ничего.

Мало ли, — зудел тоненький противный голосок внутри, — всякое бывает, как говорится: от сумы да от тюрьмы…

— Но меня-то не в тюрьму везут, — рассудительно возразил Егор своему внутреннему пискле.

Пока, — ехидно прибавил тот.

Егор приказал своему внутреннему голосу заткнуться и постарался думать о чем-нибудь другом, о чем-нибудь приятном, но мысли непослушно возвращались к одному и тому же. Он вспомнил, что некоторые из толкинистов рассказывали на воскресных сходках, что их вызывали в милицию, задавали разные вопросы — что да кто да как. Похоже было, что компетентные органы пытались установить какую-либо связь между двинутыми на Толкине фехтовальщиками на деревянных мечах и серией недавних убийств, произошедших в разных районах города; ходили слухи, будто все жертвы зарублены мечом. И Денис Брагин говорил, что его вызывали к следователю. Егор тогда еще отмахнулся досадливо: мол, милиция, по обыкновению, не знает где искать убийцу и потому хватает всех, кто под руку подвернется. Денис и фамилию следователя называл… не Копаев, нет, совсем другая фамилия… Белов! Впрочем, следователей-то много. Кажедся, теперь пришел черед Егору отвечать на глупые вопросы какого-то неначитанного милиционера.

Он нерешительно протянул руку и коснулся плеча сидевшего впереди старлея. Тот резко обернулся, взглянул на Егора исподлобья.

— Вы не знаете, зачем меня вызывает следователь Копаев? — спросил Егор, быстро отдернув пальцы от милицейсккого погона.

— Не знаю, — сухо ответил старший лейтенант. — Мне приказано доставить к следователю гражданина Трубникова.

Егора поцарапало слово гражданин, хоть и не было в нем ничего неприятного, просто в старых детективах советских времен словом гражданин обращались к преступникам строгие проницательные следователи. Гражданин Трубников, отвечайте на вопрос! Омерзительно. Егор поежился.

— А вы уверены, что я — тот самый Трубников, который нужен следователю Копаеву?

Старший лейтенант достал пухлую записную книжку, раскрыл ее где-то посредине.

— Трубников Егор Борисович, 1970 года рождения, проживает по адресу: улица Володарского, дом 63, квартира 22. Все верно?

— Да.

— Значит, тот самый, — удовлетворенно подытожил милиционер.

Больше они не разговаривали.

В отделении милиции Егор хотел сперва заглянуть в кабинет к экспертам-криминалистам, навести кое-какие справки у Воронина, но старлей-сопровождающий не позволил отклониться от заданного маршрута, препроводил гражданина Трубникова до нужного кабинета и сдал в руки следователя Копаева.

Следователь Копаев разместился в кабинете безвременно скончавшегося следователя Белова. Интерьер кабинета был прост и в чем-то походил на интерьер кабинета заведующей детским садом, в котором Егор был менее получаса назад: в стене, напротив двери, — окно, возле окна — письменный стол, рядом — книжные шкафы с папками скоросшивателей, распухших от бумаг. За столом сидел следователь Копаев, был он рыжий, с зелеными глазами и тонким шерлокхолмсовским носом с горбинкой.

— Старший лейтенант, вы можете идти, — скрипуче, словно у него заржавели голосовые связки, произнес Копаев. — Гражданин Трубников, проходите, садитесь.

Старлей, не сказав ни слова, вышел и плотно прикрыл за собой дверь, а Егор прошел и сел на рассохшийся жесткий деревянный стул, стоявший сбоку от письменного стола. Копаев открыл верхний ящик стола, пошарил там рукой, как будто что-то ища, но ничего не достал и ящик закрыл, затем извлек из внутреннего кармана пиджака потертый блокнот и толстую, в три цвета, авторучку, положил их перед собой.

— Вы — Егор Трубников? — спросил Копаев — для проформы, как видно.

— Да, так меня зовут, — ответил Егор, не слишком удивляясь идиотичности вопроса. Он с профессиональным интересом изучал лицо следователя и думал: Знаю я, кого с тебя можно написать. Вылитый Отто Дерикуль-Сумникс.

— Вы знакомы с Денисом Брагиным? — спросил Копаев, нисколько не озабоченный пристальным вниманием допрашиваемого к своей внешности.

— Да, знаком, — ответил Егор. И попробовал в свою очередь спросить: — А могу я узнать?..

— Вопросы здесь задаю я! — обрубил Копаев.

Такая банальная фраза, штамп, — подумал Егор, сутулясь под тяжелым взглядом следователя, — но действует эффективно — я уже нервничаю.

Он зажал между коленей разом вспотевшие ладони и попытался провести контратаку:

— А если я окажусь отвечать на ваши вопросы?

На этот вопрос Копаев все-таки изволил ответить. Он парировал выпад Егора — произнес скучным голосом, словно читая по бумажке:

— В таком случае я должен вас предупредить, что отказ от дачи показаний, а также дача заведомо ложных показаний, могут повлечь за собой уголовную ответственность.

Егор поморщился, услышав речь, обильно уснащенную канцеляризмами. Однако, предупреждение Копаева кое-что объясняло: Егора вызвали в качестве свидетеля по какому-то делу. Знать бы еще по какому…

Ладно, свидетель так свидетель. Егор уже начал было расслабляться и успокаиваться, как коварный следователь нанес новый удар.

— Где вы находились вчера вечером в период времени с двадцати двух тридцати до ноля тридцати?

Защита у Егора была совсем никудышная.

— У себя дома.

— Кто может это подтвердить? — наступал Копаев.

Опаньки! — лихорадочно подумал Егор. — Он же моим алиби интересуется. Ч-черт! Я свидетель или кто? У свидетелей алиби не спрашивают… А ведь опять кого-то зарубили вчера вечером… Кого?.. Бог мой! Он же про Дениса вопрос задавал… Не может быть! И спросить нельзя, это только усилит его подозрения. Спокойнее — черт! — спокойнее.

Пауза затягивалась. Егор задумчиво скрипел стулом. Копаев, не мигая, пристально смотрел на Егора питоньим взглядом.

— Нет, — ответил Егор наконец, — я был дома один. Вы меня в чем-то подозреваете?

— Вопросы здесь задаю я, — напомнил Копаев. — Почему вы решили, что я вас в чем-то подозреваю?

— Вы же меня про алиби спрашиваете, — сказал Егор. — Разве не так?

— Какой нынче пошел народ юридически подкованный… — Копаев иронически хмыкнул, но тут же посерьезнел. — Правда ли, что вчера днем вы поссорились с Денисом Брагиным?

— Нет, неправда! — возмущенно сказал Егор. — Кто вам такое?..

— Правда ли, что вчера вы дрались с Денисом Брагиным на мечах? — перебил Копаев возмущение Егора следующим вопросом.

Егор ушел в глухую защиту.

— Фехтовали, а не дрались, — поправил он. И добавил: — Мечи были деревянные.

— Вы очень сильно ударили Дениса Брагина по левому плечу, — ровным голосом проговорил Копаев. — Он даже уронил свой меч…

— Черт! — воскликнул Егор. — Я не припомню вас среди нашей тусовки в парке, откуда вы?… А-а, — догадался он, — у вас есть информаторы, сексоты…

Егор постарался произнести последние слова оскорбительно, постарался вложить в них побольше презрения, но Копаева, конечно, этим было не пронять.

— Вы очень сильно ударили Дениса Брагина, и он на вас не рассердился за это?

— Рассердился, — неохотно признал Егор.

— Он рассердился на вас, — продолжал давить Копаев, — но, тем не менее, вы утверждаете, что не ссорились с ним?

— Нет, не ссорились, — упрямо сказал Егор. — И, вообще, я не понимаю цели ваших расспросов. В парке каждое воскресенье собирается довольно много людей, начитавшихся Толкина, на деревянных мечах там рубятся постоянно. Я сам со многими фехтовал и раньше…

— Но еще никого из тех людей не находили потом убитыми, — вставил Копаев и впился змеиными глазами в лицо Егора, отмечая малейшую гримасу.

— О-ох! — только и сказал Егор. То, что было пока лишь догадкой, предположением, которое хотелось прогнать прочь, получило подтверждение, стало страшным фактом. — Денис… — дрогнувшим голосом произнес Егор и, опустив голову, замолчал.

Копаев тоже не проронил ни звука; он ждал.

Егор шумно вдохнул, задержал воздух в легких, медленно выдохнул, потом снова посмотрел на следователя.

— Уж не хотите ли вы сказать, что я убил Дениса Брагина деревянным мечом?

— Зачем же деревянным? — деланно удивился Копаев. — Настоящим.

— Что?! — ошеломленно воскликнул Егор. — Вы это серьезно?

— Смертельно серьезно.

И неизвестно, чем бы все это закончилось, — Егор был уже в таком состоянии, что мог наговорить лишнего. Его спас неожиданно появившийся друг — дверь кабинета распахнулась от энергичного толчка, и на пороге возник старший эксперт-криминалист Воронин, амикус экс махина.

— Марк Анатольевич, — будничным голосом произнес Воронин, — вы позволите сказать пару слов моему другу?

Копаев угрюмо посмотрел на вошедшего, скрипнул стулом, поднялся из-за стола — молча. Подойдя к Воронину, он взял его за локоть и вевел в коридор.

Дверь закрылась.

Егор остался в кабинете один, его била крупная дрожь. Нервы. Он ощутил вдруг, что рубашка на спине и под мышками насквозь мокрая от пота. Да, попал в переплет…

За дверье приглушенно бубнили на два голоса:…просто поговорить по-приятельски…веду следствие…да он же никогда…два трупа, сам должен понимать…не будь ты таким…я работаю…тебе же будет лучше…ладно, не выключай только…само собой…

Снова открылась дверь, вошел Воронин — один, без Копаева.

— Ну ты попал, парень, — сказал он с улыбочкой.

— Я попал?! — Егор приподнялся со стула. — Да я вообще не понимаю, чего от меня добиваются! Уже пытался втолковать это вашему упертому дураку-счледователю — как об стенку горох! А тут еще ты приходишь и начинаешь по-старому…

— Ладно-ладно, сядь, остынь. — Воронин помахал на Егора ладошкой, прошел и сел на место Копаева. — Во-первых, Копаев не наш следователь, он — из прокуратуры. Чуешь разницу? Во-вторых, он, может, и упертый, как ты изволил выразиться, но никак не дурак. А в третьих, не ты ему нужен, так что успокойся.

— Успокоишься тут, как же, — буркнул Егор. — Он тебе в коридоре что-то про два трупа говорил…

— Ты слышал? — удивленно спросил Воронин. — Ты слышал, о чем мы говорили?

— Так, обрывки, — уклончиво ответил Егор. — Надеюсь, Копаев не станет делать из меня убийцу? Он тут намекал бог знает на что…

— Это да, это он любит, — кивнул Воронин, задумчиво глядя на Егора. — Только и убийца ему, в общем-то, не особенно нужен.

— Не понимаю, — сказал Егор. — Кто же тогда ему нужен?

— Я, — сказал Воронин. — Он полагает, что я могу помочь ему получить кое-что.

— Как интересно, — сказал Егор. — И что, ты можешь дать ему это самое кое-что?

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Воронин. — Но это не твоя проблема, а моя.

— Прошу прощения, конечно, но у меня тоже есть проблема, — напомнил Егор. — На меня тут хотят труп моего же друга повесить. И еще один, не знаю даже чей.

Воронин вдруг выдвинул верхний ящик стола, тот самый, в котором прежде шарил Копаев, посмотрел туда, подумал и, ничего не достав, закрыл.

Конспираторы хреновы, — догадался Егор. — Магнитофон прячут, разговоры записывают. Ну и пусть. За мной никакого криминала нет, и записей мне бояться нечего. А на скользкие вопросы я в любом случае отвечать не стал бы.

— Так кого еще убили вчера? — спросил Егор.

— Что? — Воронин вышел из задумчивости не сразу — непрофессионал; Копаев, вот, не отвлекался и в раздумья во время допроса не впадал. — А-а, следователя нашего убили. Белова Александра Андреевича.

Белов, — подумал Егор, — знакомая фамилия. Должно быть, тот самый Белов, который Дениса вызывал. Что же они делали вдвоем в неподходящем месте в неподходящее время? Этот вопрос он оставил при себе.

Воронин снова полез в стол, теперь уже в другой ящик, вынул папку, а из папки — черно-белую фотографию и бросил ее на стол перед Егором.

— Вот, взгляни.

Егор взглянул и тут же пожалел об этом. Мертвое тело Дениса Брагина было на том фотоснимке: обезображенное смертью лицо, грудь, разрубленная наискосок от левого плеча до правого бока…

— Господи ты боже мой, — потрясенно прошептал Егор — Денис был убит точно таким же ударом, какой вчера Арагорн применил против Боромира! — Безумие какое-то.

— О чем это ты? — быстро спросил Воронин.

— Понимаешь, я… — Егор запнулся, вспомнив про спрятанный в ящике письменного стола магнитофон: Черт! Чуть не ляпнул впопыхах. Нельзя говорить, что я вчера провел против Дениса такой же прием. Нельзя!

— Что — ты? — нетерпеливо спросил Воронин.

— По-моему, я узнаю этот удар, — сказал Егор. Он указал пальцем на фотографию, избегая коснуться нее. — Это прием из японского фехтования, называется кэса-гири, монашеский плащ. — Егор уже вполне совладал с собой и заговорил спокойнее, более уверенно, несколько даже отстраненно: — Я читал, что самураи таким ударом разрубали человека надвое, от плеча до пояса. А здесь, видимо, дистанция была слишком велика, удар был нанесен самым кончиком меча…

— Удар, тем не менее, смертельный, — заметил Воронин.

— Да, — согласился Егор.

— А скажи-ка мне, милый друг, откуда ты почерпнул сведения о приемах японского фехтования? — спросил Воронин, хитро щуря глаз. — Ведь ты, насколько мне известно, занимался всерьез шпагою.

— Я и кэн-дзюцу занимался, — сказал Егор. — Правда не так серьезно, по самоучителю. Наверное помнишь, одно время весь город был наводнен такими тощенькими брошюрками: каратэ, кунг-фу, таэквондо, айкидо, кэндо, ну и так далее…

— Припоминаю что-то такое, — кивнул Воронин. — Выходит, ты набрался мудрости из какого-то профанского самоучителя?

— Ну, некоторое рациональное зерно там все же было, — сказал Егор. — Нужно только знать, что выбрать. А у меня кое-какой практический опыт в фехтовании имеется, вот я и выбирал, синтезировал, импровизировал…

— Тоже мне — Миямото Мусаси, — проворчал Воронин. Потрогал ящик стола, но открывать не стал, а вместо этого достал из кармана блокнот — точь-в-точь как у Копаева — и авторучку. — Как, ты сказал, называется этот удар?

— Кэса-гири, — повторил Егор.

Воронин, однако, записал в блокноте что-то другое.

— Посмотри, все верно? — спросил он, показывая блокнот Егору.

Там было написано: Сегодня в шесть у меня дома.

— Да, все верно, — сказал Егор.

Воронин поднялся, пряча в карман блокнот и авторучку.

— Ладно, пойду замолвлю за тебя словечко Копаеву. Думаю, он тебя больше парить не станет, но ты все-таки посиди здесь пока, а то он еще обидится.

И ушел.

Егор, пока ждал возвращения Копаева, подумывал, не открыть ли верхний ящик стола и не испортить ли вредному следователю магнитофонную запись, но решил не заниматься подобными глупостями. И слава богу, что Егор не полез в стол, так как Копаев вернулся очень скоро, а вернувщись, великодушно разрешил гражданину Трубникову идти на все четыре стороны. Гражданин Трубников не преминул воспользоваться предоставившейся возможностью и с большим облегчением покинул негостеприимные стены Кмровского РОВД.

Домой Егор вернулся почти в пять часов вечера. Постоял в прихожей, привалившись спиной к двери и прикрыв глаза. Стоял долго; в голове было пусто, и на душе тоже было пусто.

Потом мысль все-таки появилась — одна, простая: надо бы пожрать чего-нибудь. Желудок отозвался согласным урчанием. Не расшнуровывая, Егор стащил с ног кроссовки и прошлепал на кухню. Сварганить что-нибудь этакое… скоропалительное. Он заглянул в холодильник. Яичницу? Пойдет. Достал три яйца, зажег на плите газ и поставил на огонь небольшую сковородку. Взял одно яйцо, взмахнул ножом — лезвие с хрустом разрубило яичную скорлупу — крак! — и больно ударило по ладони. Ч-черт! Вместе с вязким содержимым яйца на сковородку упала отбитая половинка скорлупы. Черт! Черт! Егор посмотрел на ладонь — пореза не было. Выловил из сковородки скорлупу и бросил в мусорное ведро. Оставшиеся два яйца он разбил аккуратнее, посолил яичницу, вымыл руки и сел на табурет, обхватив колени дрожащими пальцами.

Денис, Денис. — Егор покачивался на табурете, словно впав в транс. — А ведь в парке он пытался что-то такое мне рассказать. Он сказал, что уходит, совсем уходит. И еще он сказал, что посвящен в какую-то тайну. Да. А я не стал его расспрашивать, хотя он, кажется, ждал этого, и, может быть, рассказал бы мне про свой секрет… Но я не спросил… Теперь он мертв, а я ничего не знаю.

Яичница пригорела.

Воронин жил неподалек от Егора, на соседней улице. Минут пять ходьбы, от силы — семь, если совсем не спеша.

Егор вышел из своей квартиры без десяти шесть, спустился с пятого этажа, демонстративно глядя в сторону, миновал лавочку со злоязыкими бабками, пересек двор по диагонали, прошел мимо бетонного забора двухметровой высоты, ограждавшего территорию рынка, и дальше — мимо шеренги ларьков, торгующих жвачкой, шоколадками, сигаретами, крепкими и не очень напитками, пересек проезжую часть улицы и нырнул во второй подъезд девятиэтажного кирпичного дома. На шестой этаж он поднялся лифтом; в лифте пахло табачным дымом, валялись окурки, сожженные пластмассовые кнопки панели управления были заменены негорючими алюминиевыми. К двери квартиры 59 Егор подошел без трех минут шесть, коротко позвонил. Дверь открыл сам Воронин, одет он был по-домашнему: в черные тренировочные штаны с отчетливо наметившимися вздутиями на коленях и светло-серую трикотажную майку с надписью We Are The Champions.

— Заходи, — сказал Воронин.

Егор зашел. Воронин запер дверь.

— Мои в спорткомплекс пошли, на тренажеры, — сказал он. — Мы можем спокойно поговорить. Пошли на кухню.

Пошли на кухню. Кухня в квартире Воронина была раза в два просторнее кухни в однокомнатном жилище Егора — квартира улучшенной планировки, понимаешь. Воронин зажег газ и поставил на огонь приплюснутый японский чайник пожарно-красного цвета с жестяным свистком на коротком обрубке носика. Егор сел на табурет сюоку от кухонного стола, прислонился к прохладной стене спиной и затылком и сказал:

— Знаешь, я тут припомнил кое-что. Вчера, после того, как мы с Денисом…

Голос у него вдруг предательски дрогнул, но Егор быстро восстановил над собой контроль и продолжил:

— В общем, он сказал мне, что уходит, совсем уходит из тусовки толкинистов. Еще сказал, что он теперь — посвященный. Когда я спросил, во что его посвятили, он сказал: в тайну. Ну, я как бы с пониманием покивал и больше не стал его расспрашивать…

Воронин, достававший из кухонного шкафчика чашки, быстро обернулся.

— Посвященный в тайну, говоришь? Он не сказал подробнее, что это за тайна?

— Нет, — покачал головой Егор. — Я же говорю тебе, я не стал его расспрашивать, а он не стал ничего рассказывать.

— Это почти что ничего. — Воронин отвернулся, выключил засвистевший чайник, из заварочного чайника налил в чашки темно- коричневой жидкости, разбавил кипятком и сел за стол. — Сахар, варенье, хлеб, масло — бери сам, чего хочешь. — Себе Воронин сделал сладкий чай, намазал маслом толстый кусок белого хлеба, а масло сверху — еще и крыжовниковым вареньем; поощрил Егора, махая левой рукой: — Давай-давай, действуй.

Егору есть не хотелось; он просто отхлебнул чая и зачерпнул ложечкой варенья. Варенье было густое, как мед, и такое же сладкое, ягоды лопались на языке маленькими зарядами душистого сиропа. И зернышки, мелкие зернышки, которые Егору почему-то очень нравилось давить зубами.

Воронин, быстро разделавшись с первым бутербродом и принимаясь сооружать второй, спросил как бы невзначай:

— Слышал, что в городе говорят про все эти убийства?

— Слышал, — кивнул Егор. — Разное говорят. Одни говорят, что маньяк у нас в городе объявился. Другие — что местные бандитские группировки теперь на своих разборках на мечах рубятся, такой у них нынче метод выяснения отношений…

— Ты, я вижу, настроен скептически, — заметил Воронин.

— Да ну, чушь собачья. — Егор пожал плечами. — Звучит слишком безумно, чтобы воспринимать это всерьез. Мечи, дуэли…

— Это может быть настолько безумным, чтобы оказаться правдой, — сказал Воронин и откусил от бутерброда здоровенный кусок, давая Егору время переварить услышанное. Прожевал и добавил: — Между прочим, триста лет назад дуэль, как способ разрешения конфликтов на личном уровне, была вполне обычным делом.

— Так то триста лет назад, — сказал Егор, начиная догадываться, к чему клонит Воронин, но все еще не желая делать выводы, к которым его настоятельно подталкивали. — Многое, знаешь ли, изменилось за последние триста лет.

— Да неужели? — притворно удивился Воронин. — А тебя не учили, что история развивается по спирали?

— Слышал я, слышал, — сказал Егор. — История повторяется, в первый раз — трагедия, во второй — фарс. Вообще-то, я думал, у нас будет серьезный разговор.

— А разговор у нас совершенно серьезный. — Воронин отлжил в сторону недоеденныйбутерброд, подался вперед, к Егору. — Людей убивают и убивают их мечом — это я тебе как эксперт говорю. По отношению к общему числу убийств, совершенных в нашем городе, эти особенные убийства составляют небольшой процент, но важно не это. Важно то, что твой друг Денис Брагин попал в этот процент.

— К чему ты клонишь? — Егор скрипнул зубами. — Денис не был рэкетиром.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю.

— Де морциус нил низи бене, — мудрено сказал Воронин, бесцельно болтая ложечкой в пустой чашке.

Подумав, Егор спросил:

— А что, следователь ваш, которого вместе с Денисом убили, он был с какой-нибудь бандитской группировкой связан?

— Нет, — коротко ответил Воронин.

Егор принялся рассуждать вслух:

— Ну вот, они — не бандиты и с бандитами не связаны, значит, их убили не на разборке…

— Их убили на дуэли, — сумрачно сказал Воронин, глядя на Егора исподлобья.

— Снова ты про дуэли. — Егор раздраженно повысил голос. — Кто их убил? За что?

— Не ори, — сказал Воронин. — За что их убили — я не знаю. А вот насчет того, кто мог это сделать… — Он помолчал и задал неожиданный вопрос: — Ты магазин Проспект на проспекте Ленина знаешь?

— Знаю, — кивнул Егор. — Там телевизорами торгуют, магнитофонами, кассетами всякими…

— Техника там, заметь, исключительно японского производства, — многозначительно произнес Воронин. — И слышал я, что ребята, которые в том магазине работают, кэн-дзюцу серьезно увлекаются, и кое у кого из них даже мечи настоящие есть.

— Я тоже фехтованием серьезно увлекался, — возразил Егор, — но я же не убил никого.

— Кто знает, — прищурился Воронин, — может, и убил.

— Ну знаешь! — Егор вскочил, едва не опрокинув стол, весь пылая от благородного негодования. — Копаев сегодня меня полдня пытал, теперь ты опять начинаешь то же самое…

— Да сядь ты, сядь. — Воронин сделал успокаивающий жест. — Копаева легко понять, он проводит обычную следственную работу, проверяет версии. Ты фехтованием занимался? Занимался. С жертвой знаком? Знаком. К тому же незадолго до убийства вы с Брагиным прилюдно сражались на деревянных мечах. Вероятно, позже могли продолжить и на настоящих. Простая логическая цепочка. Элементарно, Ватсон!

Егор сел на табурет и удрученно спросил:

— Ты-то, надеюсь, не подозреваешь меня в убийстве Дениса?

— Нет, — сказал Воронин. — Я уже признался тебе в своих подозрениях. Я думаю на тех ребятишек из магазина Проспект, которые играют в самураев. И этот удар кэса-гири сильно укрепляет мои подозрения.

— Но им-то зачем убивать Дениса? — недоуменно спросил Егор. — Тем более зачем им убивать вашего следователя?

Воронин встретил вопрос вопросом, и интонации у него были сердитые:

— Откуда мне знать? Может, ты сам сходишь к ним и спросишь, а? Да если бы у нас была хоть какая-нибудь зацепка, этих доморощенных самураев давно бы взяли в оборот.

— Я думаю, — глубокомысленно изрек Егор, — что в ране должны были остаться микрочастицы металла с лезвия меча. Если извлечь эти микрочастицы, провести соответствующие анализы и сравнить с металлом мечей тех самураев из магазина японской видеотехники…

— Фильмов ты много смотрел, вот что, — усмехнулся Воронин. — Я тебе могу рассказать, какие анализы мы проводим. Задержали тут как-то одного шныря по подозрению в серьезном деле, а у него ножичек при себе был самодельный, ну и оформили ему пока ношение холодного оружия — до дальнейшего выяснения. Ножичек для экспертизы передали нам, а наш молодой коллега, криминалист Самохвалов, сидел днем один — мы с Протасовым были на происшествиях. Сидел он, сидел, и было ему скучно. Нашел он толстую досочку, к стене ее приставил и принялся тем самым ножичком швырять, да и промахнулся, ножичек об стену брякнул, а тот возьми да и сломайся пополам — рукоятка в одном углу лежит, а клинок, натурально, в другом. Тут Самохвалов и обделался — это вещественное доказательство, на основании которого человека задержали. Но если рукоятка с клинком по разным углам лежат, то вещественное доказательство уже и не доказательство вовсе. Я с происшествия приезжаю — Самохвалов сразу ко мне, с лица весь бледный, трясется: так, мол, и так, вещдок раскурочил по недомыслию, что делать? Что делать, что делать — бумагу писать. Короче, сели мы с Самохваловым и стали акт экспертизы составлять, будто при испытаниях данного вещественного доказательства на прочность было применено такое-то усилие, цифру из справочника списали — нож испытание выдержал, но когда была применена сила выше критической — нож сломался. Дата. Подпись. Такая вот экспертиза.

— И прошло? — спросил Егор, сильно впечатленный методами работы отечественных экспертов-криминалистов.

— Конечно, — сказал Воронин.

— А Самохвалову что-нибудь потом за это было?

— Предупредил я его на первый раз.

Воронин потрогал чайник — тот был еще теплый — и предложил:

— Давай еще чайку выпьем.

4

То, что в Датском королевстве не все в порядке с так называемой криминогенной ситуацией, Копаев начал подозревать давно. Одно дело, скажем, когда труп мужчины средних лет с резаными или рублеными ранами находят на кухне малогабаритной квартиры, а кухня — грязная, и посуда на столе грязная, и повсюду пустые бутылки — тут, в общем, все ясно: банальная пьяная поножовщина, случается сплошь и рядом. Совсем другое дело когда, например, под мостом находят тело хорошо одетого молодого мужчины, а головаего лежит в стороне, отделенная от туловища каким-то очень острым предметом. Или другой случай, другой труп — тоже приличного спортивного вида молодой мужчина со сквозной раной в области сердца, нанесенной неким тонким, длинным и острым предметом. Это объяснить гораздо сложнее. Возможно, именно поэтому два последних дела до сих пор числятся нераскрытыми.

Разумеется, в долгой следственной практике Копаева были и другие дела, оставшиеся нераскрытыми, как, например, дело об убийстве одного безработного гражданина, застреленного за рулем собственного БМВ. Но если последний пример легко укладывается в рамки нынешней повседневной жизни с ее бандитами и банкирами, бизнесменами и безработными, то как все-таки быть с человеком, пронзенным насквозь? Чем он мог быть пронзен? каким оружием? Ну, шпагой хотя бы… Шпагой?! Что за бред! У нас не средние века, слава богу, нынче никто не разгуливает по улице со шпагой и не дерется на дуэлях. Или все же дерется?..

Компетентные органы заинтересовались было толкинистами, но, к счастью для последних, быстро выяснили, что ребята там собрались, в основном, наивные; ну, не доиграли в детстве, живут в своем собственном, придуманном мире и к убийствам с применением холодного оружия отношения не меют. Впрочем, на всякий случай, их продолжали проверять время от времени.

Копаев никогда не верил в причастность толкинистов к убийствам. Сама эта мысль казалась ему слишком поверхностной, слишком мелкой. Однако, если пойти чуть дальше, если копнуть чуть глубже, то можно было предположить кое-что поинтересней. Если на виду у всего города существует общество любителей Толкина, члены которого наряжаются эльфами, гномами, хоббитами или орками и сражаются на деревянных мечах, то почему бы не допустить существование тайного общества любителей, скажем, Александра Дюма, члены которого наряжаются мушкетерами и дерутся настоящими шпагами на настоящих дуэлях. Безумно? Да, очень. Но эта мысль засела в мозгу Копаева, как заноза. И чем дальше, тем больше накапливалось фактов, косвенно подтверждающих эту сумасшедшую гипотезу.

У Марка Анатольевича Копаева не было никаких особенных талантов за исключением одного — он всегда точно знал, чего хочет, и он был достаточно терпеливым и упорным (настырным, сказали бы некоторое) чтобы добиваться желаемого. Копаев начал трудную и кропотливую работу по сбору и отсортировыванию информации по убийствам и ранениям с применением холодного оружия. Он стал составлять собственную картотеку, руководствуясь вполне определенными критериями. Так, например, Копаев не стал включать в свой архив смерти убийство в дачном поселке, когда жертве раскроили череп топором, и окровавленное орудие убийства было найдено на месте преступления. Но он включил в картотеку с виду похожее убийство — жертве также раскроили череп, однако орудие убийства не было обнаружено, вдобавок на левом предплечье жертвы были замечены свежие, полученные непосредственно перед смертью кровоподтеки. Копаев, дав волю фантазии, вообразил себе картину произошедшего, согласующуюся с его теорией: двое сражались тяжелыми мечами, прикрываясь щитами от ударов противника, и один другого победил-таки, забрал трофеи и ушел.

Естесвенно, все свои изыскания Копаев держал в строжайшем секрете ото всех. Он понимал, что уже зашел достаточно далеко по дороге из желтого кирпича, дороге, ведущей в сторону от обычной жизни, и если его затея, не дай бог, раскроется — психушки не миновать. Но он уже не мог остановиться.

Составив картотеку из жертв, павших от холодной стали, Копаев продолжил сбор информации. Он стал потихоньку выяснять круг общения погибших: родственники, знакомые, коллеги; кто с кем и как. Когда Копаев принялся сопоставлять накопленные данные, ему открылась одна весьма любопытная особенность — по кругу знакомств жертвы достаточно четко сводились в семь групп. Вот так, скажи мне, кто твой друг…Некоторые из погибших действительно имели криминальные связи, чем вроде бы подтверждались слухи о новом способе бандитских разборок. Но были и такие, кто перед законом был чист как младенец — например, преподаватель английского языка из политеха или хирург из Соловьевской больницы.

Поделить жертв дуэлей на группы было только половиной дела, даже меньшей частью дела. Сложнее было определиться со знакомыми погибших — кто в курсе, а кто нет. Вот возьмем хотя бы гражданина Рыжова В.И., 1960 года рождения, работавшего экспедитором в ТОО Книжная лавка и являвшегося соучредителем данного предприятия. Допустим, его действительно пронзили шпагой на дуэли. Кто это сделал? Другой же соучредитель и совладелец ТОО Книжная лавка Третьяков А.Б.? У него железное алиби. Но это ладно, нет ничего сомнительнее хорошего крепкого алиби. Впрочем, Третьяков А.Б. действительно мог ничего не знать о теневой стороне жизни своего компаньона. И если спросить его о дуэлях напрямик, что он ответит, ничего о них не зная? А если у него есть свои скелеты в шкафу, то он тем более ничего не скажет. Спрашивай не спрашивай — результат один и тот же. Как же тогда отделить козлищ от агнцев? Как?

Среди многих имен, занесенных в картотеку, было одно, особенно привлекавшее внимание Копаева — Ерофеев Виктор Борисович, тренер секции фехтования при спорткомплексе моторного завода. С некоторых пор тренер Ерофеев учил управляться со шпагой любого, кто имел для этого желание и средства. И Копаев пошел в ученики к учителю фехтования; он рассчитывал, что позанимается у Ерофеева немножко, вызовет как-нибудь на душевный разговор и быстренько выяснит все, что нужно.

Не тут-то было.

Ерофеев оказался несловоохотливым собеседником и строгим учителем. По поводу тайных меченосцев Копаеву ничего выведать не удалось, разве только то, что некоторые из проходящих в артотеке по списку жертв наведывались к Ерофееву брать уроки, но долго не выдерживали (наверное, потому и погибли). А Копаев фехтованем увлекся и научился довольно сносно владеть шпагой. Кажется, именно тогда у него возникла мысль о присоединении к одной из наиболее влиятельных групп тайных меченосцев, членами коей являлись некоторые очень значительные и влиятельные в городе люди. (Копаев подозревал, что даже уважаемый мэр Вершинин имеет к этому самое непосредственное отношение.) С наставником Ерофеевым Копаев говорить на эту тему не решился. Оставался еще один человек, более-менее знакомый, на которого Копаев и пытался воздействовать, — старший эксперт-криминалист Воронин. Насчет Воронина Копаев был почти уверен, но только почти, и поэтому он остерегался говорить в открытую, только намеками. Воронин же как будто не понимал, о чем идет речь, или просто старательно делал вид, что не понимает. Это продолжалось уже довольно долго, но Копаев был терпелив, он умел добиваться своего.

Знал бы он, чего добивается!..

5

Дворжецкий ждал. Он стоял на улице, небрежно облокотившись на кирпичную, нештукатуренную и некрашенную стену морга и смолил свой любимый Беломорканал. У него было странное пристрастие к дешевому куреву — как и у значительной части медиков. Но его клиенты не возражали против папирос, им было все равно. Ведь Дворжецкий был не врачом, он был патологоанатомом.

Вечер был тихий, звездный; щербатая рожица Луны улыбалась во всю свою щербатую ширь. Было слышно, как зло зудели голодные комары, но близко не подлетали — видно, папиросный дым их отпугивал. Не все вред от табака, есть и польза.

Дворжецкий докурил папиросу и бросил окурок в урну, посмотрел на светящиеся стрелки часов и недовольно проворчал:

— Опаздывают.

Комары запели ближе, их была целая стая — маленьких кровожадных тварей. Дворжецкий прихлопнул одного, самого нахального, у себя на щеке и совсем уж собрался вернуться в помещение, где никто не кусался, но тут вблизи загудел автомобильный двигатель — знакомый милицейский уазик резво подкатил к дверям морга и остановился правым боком к патологоанатому. Захлопали дверцы, первым к Дворжецкому подошел Воронин.

— Добрый вечер, — сказал он.

— Ну-ну, — скептически отозвался Дворжецкий и прихлопнул еще одного комара, на этот раз у себя на лысом темени.

Сзади, с другой стороны автомашины, тоже кто-то вылез, обошел 2уазик и показался Дворжецкому на глаза. Ерофеев. Учитель фехтования открыл правую заднюю дверцу машины и подхватил на руки выпавший с сиденья большой шуршащий пластиковый мешок, закряхтел:

— Помогите — не удержу ведь.

Воронин поспешно пришел ему на помощь, а Дворжецкий, почесав свою докторскую бородку, удивленно спросил:

— Вы что же, так его и везли — сидя?

— Ага — сидя, — пропыхтел Воронин. — У нас ведь не катафалк.

— Двери открой, — сказал Ерофеев Дворжецкому. — Не всю же ночь так стоять.

Дворжецкий открыл двери в морг. Воронин с Ерофеевым занесли большой черный мешок внутрь и взвалили его на свободный стол.

— Груз доставлен, — сказал Воронин, отдуваясь. — И чего это он такой тяжелый?

— Они все тяжелые, — сказал Дворжецкий. Посмотрел на Ерофеева. — Кто это такой?

— Да этот, из мушкетеров, — сказал учитель фехтования. — Де Тревиль.

— Де Тревиль? — Дворжецкий снова задумчиво почесал бородку. — Я думал, будет сам д*Артаньян.

— Д*Артаньян достаточно хитер, чтобы избегать дуэли с нашим мастером клинка, — сказал Воронин. — А Де Тревиль оказался достаточно глуп, чтобы позариться на меч Бенедикта.

— Так ему был нужен меч? — резко спросил Дворжецкий, и глаза его грозно сверкнули.

— Да, — коротко ответил Ерофеев.

— Интере-есно, — задумчиво протянул Дворжецкий. — И мушкетеры, выходит, туда же…

— Эй, док, — окликнул его Воронин. — Какое будет заключение?

— Что? А-а, да…

Дворжецкий подошел к столу, расстегнул молнию на мешке, мельком взглянул на тело и, обернувшись, спросил у Ерофеева:

— В сердце?

— В сердце, — подтвердил мастер клинка.

— Что ж, — сказал Дворжецкий, повернувшись к Воронину, — вот тебе предварительное заключение: скоропостижная смерть в результате… хм… обширного инфаркта миокарда.

— Инфаркт, значит. Понятно, — сказал Воронин и заторопился уходить. — Ну все, мне пора — я ведь все-таки на дежурстве…

Воронин ушел; Ерофеев остался.

— Послушай, Бенедикт, — обратился к нему Дворжецкий, — Корвин говорил мне, что на него некто Копаев сильно наседает, желает приобщиться. Ты ведь Копаева тренировал, что про него можешь сказать?

— Тренировал, верно, — ответил учитель фехтования медленно. — Но психолог из меня, прямо скажем, — хреновый. Наверняка одно могу сказать: фехтует Копаев, пожалуй, получше Воронина. Воронин ведь — человек увлекающийся, импульсивный. Копаев — наоборот, более собранный, сосредоточенный. Он, вообще, человек целеустремленный.

Дворжецкий выслушал мнение Ерофеева с большим вниманием, огладил бородку и улыбнулся — совсем как добрый доктор Айболит:

— Ну вот, а говоришь — не психолог.

6

Ленька пришел без пятнадцати десять — по Европе-плюс как раз пошел третий за час рекламный блок. Егор, рекламу ненавидевший органически, уьавил звук приемника до минимума, и в этот момент в прихожей брякнул дверной звонок. Егор пошел открывать дверь.

— Привет, — сказал Ленька, слегка запыхавшийся после подъема по лестнице. — Я не опоздал?

— Не-а, — ответил Егор. — Ты пришел даже чуть раньшеЮ, чем я предполагал. Можешь ведь, когда захочешь.

— Когда захочу — могу, — согласился Ленька. — Много берем с собой? Могу помочь донести что-нибудь, лишь бы не очень тяжелое.

— Держи. — Егор протянул ему пару отточенных простых карандашей. — Сегодня займемся разметкой.

— О! Кохинур, — сказал Ленька, вертя карандаши в пальцах. И, как что-то малозначащее, пустил вскользь: — Я сказал Ленке, где ты живешь.

Егор хлопнул дверью чуть сильнее, чем обычно, и обернулся к товарищу.

— Зачем?

— Затем, что она спросила, — резковато ответил Ленька, сделав вид, что не уловил истинного смысла вопроса. Но Егор понял, что Ленька прекрасно все уловил и только прикидывается таким толстокожим, он просто не хочет отвечать — ну и бог с ним, не стоит нажимать на парня.

— Прекрасные граффити у вас на стенах, — заметил Ленька, остановившись ненадолго возле портрета Курта Кобейна и надписи Nirvana — now and forever. — Не ты руку приложил?

— Не я, — сказал Егор.

— Да, я и сам вижу — почерк не твой, — сказал Ленька. — Но у того парня, который это на стене нацарапал, определенно есть талант шрифтовика. Ты только посмотри — какие буквы!

— Таланта портретиста у него нету, — сказал Егор без интереса к буквам, он мимо этих надписей ходил десять раз на дню. — Если бы Кобейну довелось увидеть это свое изображение — он бы застрелился.

— Не кощунствуй, — сказал Ленька и потыкал пальцем в надпись. — Перечитай лучше, что здесь начертано.

— Аминь, — сказал Егор.

Они спустились на пролет ниже.

— Дениса Брагина убили, слышал? — спросил Ленька.

— Слышал, — коротко ответил Егор. У него не было никакого желания распространяться про свой визит в милицию и про беседу со следователем Копаевым.

— Похороны завтра, в одиннадцать, — сказал Ленька. — Придешь?

— Конечно, — сказал Егор. — Как я могу не прийти?

Они вышли на улицу. На лавочке возле подъезда сидели дежурно-обязательные бабки и приветливо улыбались Егору, словно и не они вчера говорили всякие ужасные вещи, пока милиционер пытался усадить его в уазик. Егор с бабками демонстративно не поздоровался.

— В какую сторону идем? — поинтересовался Ленька. — Или, может быть, поедем? Вообще, далеко до этого самого детского сада?

— Нет, недалеко, — ответил Егор. — Пешком дойдем минут за десять.

Но шли они не десять минут, и даже не пятнадцать. Свернули за угол и пошли по улице Свердлова — мимо стадиона, где в последнее время концерты рок-групп происходили гораздо чаще спортивных мероприятий, мимо рынка, который становился все больше похожим на восточный базар — и набором товаров и контингентом продавцов, далее — тихими дворами, где сплошь и рядом у подъездов ветхих хрущоб стояли новенькие блестящие иномарки. Ленька плелся нога за ногу, попрекая Егора тем, что тот выбрал себе для жилья такой неудачный квартал, мимо которого ходят все виды городского транспорта, но остановок поблизости нет.

— Кончай ныть, пришли уже, — сказал Егор.

— Слушай, как она с ними управляется? — подивился Ленька, с интересом глядя сквозь металлическую решетку забора на молодую симпатичную воспитательницу, выгуливающую целую ораву пестрой суматошной малышни. Ничто не ускользало от ее бдительного ока: Кирилл, Кирилл Новиков, перестань толкаться с Павликом! Вадик, отдай Свете ее совок и ведерко! Сережа Смирнов и Миша Охоткин! Не заходите на клумбу! — мальчишкам, разумеется, доставалось гораздо больше замечаний, чем девочкам.

Егор пожал плечами.

— Главное — опыт. Помню, я как-то в пионерлагерь вожатым ездил. Сначала мой отряд меня чуть с ума не свел, потом — ничего, я с ними справился.

— Никогда не ходил в детский сад летом, — признался Ленька. — Родители всегда отвозили меня на лето в деревню, к дедушке с бабушкой. Я даже думал, что детский сад в это время закрывается на каникулы.

— А я и летом ходил в детский сад, — сказал Егор задумчиво. — Летом детей, конечно, меньше, но детский сад все равно работает — не у всех ведь есть дедушки и бабушки.

Линкороподобная дама-завхоз была на рейде в коридоре первого этажа.

— Молодые люди, подойдите к Татьяне Георгиевне, — произнесла она, подплыв к Егору и Леньке. — Вы должны подписать договор. — И сама же повела обоих в кабинет заведующей, а то вдруг эти легкомысленные художники уклонятся от подписания документа и возьмутся за работу без соответствующих на то полномочий.

Как и накануне, Татьяна Георгиевна сидела за письменным столом, и на столе по-прежнему было много бумаг.

— Доброе утро, — сказал Егор.

— Здравствуйте, — сказал Ленька.

— Здравствуй, Егор. Здравствуй, Леонид. Договор пришли подписать? — Татьяна Георгиевна безошибочно нашла среди вороха бумаг три нужных листа. — Вот он. Ознакомьтесь и подпишите — там внизу, все три экземпляра. Копии оставьте себе. Наш бухгалтер уже составил ведомость, но деньги мы еще не получили, так что аванс мы вам выплатим дня через два, а остальное — по завершению работ.

Ленька очень обрадовался, услышав про аванс. Цапнул договор вперед старшего, посмотрел на сумму гонорара, заулыбался и подмигнул Егору — здорово!

Егор легонько пихнул его в бок и сказал:

— Дай сюда.

Ленька послушно отдал бумаги. Егор быстро пробежал документ глазами — все было так, как обговаривали устно. Он взял ручку со стола заведующей и расписался внизу, там, где сояла чернильная галочка. После этого передал бумаги Леньке, чтобы тот расписался тоже.

— Что же, с формальностями мы покончили — пора приступать к работе, — сказал Егор, пряча в задний карман джинсов сложенную вчетверо копию договора. — Татьяна Георгиевна, верните мне, пожалуйста, те фотографии, что я принес вам вчера вместо эскизов.

— Все? — Заведующая достала из ящика стола желтый пакет.

— Пока только две. — Егор выбрал из общей пачки нужные снимки. — Те, что вы одобрили.

— Я распорядилась, чтобы в группу принесли стремянку и краски с кистями, — сказала Татьяна Георгиевна. — Кисти и краски вряд ли понадобятся вам сегодня, но вы посмотрите, что там есть, и скажите, что вам еще потребуется для работы.

— Хорошо, — кивнул Егор.

— Вы — самый лучший клиент, с которым мне приходилось работать, — проникновенно сказал Ленька. Он был очень доволен, не то что доволен — восхищен суммой проставленного в договоре гонорара.

— Постарайтесь, ребята, — попросила Татьяна Георгиевна, — и тогда я скажу, что вы — самые лучшие художники из всех, с которыми мне приходилось иметь дело.

— Мы вас не подведем, — горячо заверил Ленька. — Мы…

Егор снова пихнул его в бок.

— Пошли.

В группе, в ближайшем от двери углу, стояла легкая алюминиевая стремянка. Возле стремянки, на расстеленной старой газете было разложено около полудюжины разнокалиберных кистей, и стояло около десятка разновеликих банок с красками — кое-чем из этого набора явно пользовались и раньше.

Ленька отколупнул крышку банки с белой краской, посмотрел, понюхал.

— Водоэмульсионка, — сказал он, морща нос. — Кистей не напасешься. Водоэмульсионка щетину жрет, как зверь.

— Кистей нам дадут сколько потребуется, — сказал Егор.

— А в запас не дадут? — тут же спросил Ленька.

— Ну ты и жлоб, — покачал головой Егор. — На те деньги, что нам заплатят, ты можешь себе вагон кистей купить, и еще на карандаши останется. Кстати, о карандашах — дай-ка мне один.

— Держи. — Ленька вручил Егору его же собственный карандаш, сопроводив словами: — Для друга — ничего не жалко.

— Премного благодарны-с, — поклонился Егор. Вышел на середину комнаты, посмотрел на одну стену, на другую…

— Чур, эта моя, — быстро сказал Ленька, подскакивая к меньшей по площади стене.

— Лентяй, — укоризненно сказал Егор, вздохнул и отдал помощничку фотографию с экспедицией хранителей Кольца на склонах Карадраса.. — Вот, это тебе. А я начну там. — Он показал на большую стену. — Но учти, мне все равно понадобится твоя помощь.

— Всегда готов оказать поддержку — моральную, — сказал Ленька, весело скаля зубы. И прибавил с завываниями: — Да пребудет с тобой Сила, Люк!

— Трепло, — буркнул Егор.

С фотографией в руке он отошел к окну, чтобы окинуть взглядом сразу всю стену и определиться с масштабом и общей композицией. Та стена, с оригинальной росписью, была на полметра ниже и в полтора раза короче — предется кое-что изменить, кое-что добавить.

Глаза боятся — руки делают, — напомнил себе Егор мамину поговорку, решительно подошел к стене и провел первую линию…

Они работали час, другой — без лишних слов, сосредоточенно, как рисуют на экзамене. На голых стенах проступали карандашные контуры человеческих (эльфийских, хоббитских…) фигур, очертания предметов.

Детишек привели с прогулки, накормили обедом и уложили спать — в детском саду начался тихий час.

Зашла Татьяна Георгиевна. Художники приостановили работу.

— Что? — спросил Егор.

— Пора обедать, — сказала Татьяна Георгиевна заботливым нянечкиным голосом. — У нас на кухне есть маленькая столовая для воспитателей, там для вас двоих накрыли стол. Меню у нас детское, но и воспитатели тем же самым питаются, так что и для вас, я полагаю, наша еда подойдет. Давайте, быстро мойте руки — и за стол.

Ленька вопросительно посмотрел на Егора, он был не прочь попробовать детское меню.

Егор замялся, чувствуя себя неловко.

— Ну, не знаю. А мы детей ваших не объедим?

И тут же, по вмиг изменившемуся лицу заведующей, понял, что сморозил глупость.

— Дурак, — сказала Татьяна Георгиевна, укоризненно качая головой. — Большой, а дурак. Все дети у нас накормлены и спят. Нет здесь ни пасынков, ни падчериц — голодных и несчастных, у которых злые тетки отобрали обед, чтобы пришлых дядек накормить.

— Прошу прощения. — Егор покаянно опустил голову

— Если стесняетесь прийти на кухню, то я попрошу кого-нибудь из нянечек принести обед вам прямо сюда, — предложила Татьяна Георгиевна.

— Нет, не нужно, — сказал Егор, все еще красный от смущения. — Мы сами придем.

Как и предупреждала Татьяна Георгиевна, меню было детское: суп молочный рисовый, картофельное пюре с котлеткой, творожная запеканка с изюмом и компот из сухофруктов.

— Нравится мне здесь работать, — доверительно сообщил Ленька Егору, хлебая суп молочный рисовый. — Очень даже нравится. Помнишь, мы с тобой в прошлом году пельменную расписывали, так там нас с тобой бесплатно не кормили. Эх, хорошо вернуться в детство!

— Только не впадай в детство насовсем, — хмуро сказал Егор.

После обеда работа разладилась. Ленька заявил, что на него местная детская атмосфера действует соответствующим образом — расслабляюще то есть, карандаш из рук выпадает, зевается беспрестанно и, вообще, тихий час же. И он нахально завалился дремать прямо на подоконнике.

— Л-лентяй, — процедил Егор сквозь зубы, сам пытаясь сдержать сводящий скулы зевок. Не сдержал. И в самом деле что-о в сон клонит. Промаявшись с полчаса, Егор сдался — работа не шла, не шла, и все тут.

— Ладно, хорош на сегодня, — сказал он разлегшемуся на подоконнике Леньке. — Пошли восвояси. Завтра продолжим.

— Завтра же похороны, — напомнил Ленька.

— Верно, — спохватился Егор. — Надо Татьяну Георгиевну предупредить, что завтра мы не придем.

Заведующую они нашли в кабинете.

— Есть вопросы по работе? — спросила она.

— Да, в общем, — сказал Егор. — На сегодня мы закончили, а вот завтра… Татьяна Георгиевна, тут вот какое дело… завтра похороны нашего друга — мы учились вместе — так что я не знаю…

— Похороны? — переспросила Татьяна Георгиевна. — Дениса Брагина?

— Да, — кивнул Егор, удивившись про себя: Откуда она знает?.. А-а, мало ли…

— Что же, понятно, — сказала Татьяна Георгиевна. — Тогда — до послезавтра.

— До свидания, — сказали Егор и Ленька в один голос.

— До свидания, Егор. До свидания, Леонид.

Выйдя из детского сада, Ленька решительно направился в сторону троллейбусной остановки. Егор молча шагал рядом, глубоко погрузившись в свои мысли.

— Ты разве не домой сейчас? — спросил Ленька.

— Что? — не сразу отреагировал Егор. — Н-нет. Надо зайти в одно место…

В связи с упоминанием о похоронах Дениса Брагина Егор вспомнил о высказанных Ворониным подозрениях в отношении продавцов из магазина Проспект. Егор в том магазине бывал нечасто, тамошних продавцов никогда особенно не разглядывал — прежде в первую очередь его интересовали видеокассеты и компакт-диски. Но теперь его заинтересовали именно продавцы. Надо бы посмотреть на этих доморощенных самураев…

«ПРОСПЕКТ. Аудио-видео салон» — вывеска была чересчур претенциозная для такой тесной лавочки. Раньше здесь, кажется, помещалась мужская парикмахерская на два кресла. Теперь, вот, магазин. Стеклянные витрины, составленные углом, отгораживали совсем уж крохотное пространство для посетителей — пятачок, меньше кухни в квартире Егора. Ассортимент в магазине тоже был не шибко выдающийся: десяток магнитофонов, десяток видеомагнитофонов, десяток телевизоров, пяток музыкальных мини-центров, игровые приставки и всякая мелочь вроде кассет, картриджей и батареек. Все — made in Japan, Воронин был прав.

Четверо посетителей на пяти квадратных метрах — это такая толпа. Парень в очках ссутулился над витриной, едва не пишет носом по стеклу, читая названия фильмов на коробках видеокассет. Мальчишка лет десяти рассматривает картриджи Супернинтендо. Супружеская чета средних лет и среднего достатка покупают видеоплэйер «Панасоник».

Егор с трудом протиснулся поближе к прилавку, якобы посмотреть на выставленную на стеллаже электронику, но смотрел он больше на продавцов.

Их трое. Один, высокий, с длинными темными волосами, собранными на затылке в узел а-ля Стивен Сигал, за кассой пересчитывает толстые рыхлые пачки денег. Второй ростом пониже, но пошире в плечах, упаковывает купленный счастливыми супругами видеоплэйер в коробку. Третий, стриженный почти под ноль, плотный и здоровый, как бык, смотрит по телевизору Месть ниндзя и лениво жует резинку, происходящее в магазине его как будто и не касается.

Если Воронин прав в своих подозрениях, то один из этих троих — убийца Дениса, — подумал Егор, переводя взгляд с одного продавца на другого, на третьего. — Но вот который из них? Который?

Длинноволосый парень у кассы, словно услышав мысленный вопрос Егора, поднял глаза — и вздрогнул. Егор даже оглянулся — за его спиной стоял десятилетний мальчишка, но продавец выпучил глаза так, словно явился ему призрак старика костлявого, обагренного кровью.

Да на меня же он вылупился! — сообразил Егор. — Точно, на меня. Вот только как он может знать меня в лицо, если его лицо мне незнакомо?..

А продавец уже опять опустил глаза и пробормотал, теребя в руках деньги:

— Черт, сбился. Придется пересчитывать.

Но теперь двое его приятелей смотрели на Егора очень пристально, и в перекрестьи их цепких взглядов он ощутил угрозу. Егор попятился к двери и поспешно выскочил из магазина.

Прав был Воронин, прав!

Егор шел домой со свежим, мягким батоном. Батон он купил еще горячим, не удержался, тут же отломил хрустящую корочку и съел. Вот сейчас придем, чайку согреем, бутербродов…

На скамейке возле подъезда сидела девушка, одетая в джинсовую юбку и белую блузку; склонив голову, она читала книгу в яркой глянцевой обложке, длинные светлые волосы почти скрывали ее лицо. Тем не менее Егор узнал ее сразу. Он подошел ближе, остановился возле скамейки и хозяйски осведомился:

— Давно сидишь?

Лена закрыла книгу, снизу вверх взглянула на Егора сквозь русую челку.

— Нет, не очень.

— Значит — давно, — сказал Егор и распахнул дверь подъезда. — Пр-рошу!

Лена убрала книжку в сумочку, встала, одернула юбку и последовала за Егором с покорным и одновременно гордым видом. Пока они поднимались на пятый этаж, никто не проронил ни слова. Оба ощущали примерно одно и то же — как будто есть между ними нечто хрупкое. И, опасаясь нарушить это, — молчали. Словно с обоими такое было в первый раз.

Впрочем, такое — именно в первый.

В квартире Егор кое-как превозмог неловкость, проводил Лену на кухню и предложил садиться на любой из трех табуретов. Сам же занялся приготовлением чая и бутербродов. Он зажег на плите газ и поставил на огонь чайник, нарезал батон, затем достал из холодильника колбасу и, отвалив два толстых ломтя, соорудил пару больших, по-мужицки щедрых, бутербродов. Лена сидела, выпрямив спину и сложив руки на коленях, молча наблюдала, как Егор со всем управляется. А он достал из кухонного шкафчика коробку с английским чаем в пакетиках, две большие керамические кружки и опустил в каждую кружку по пакетику на нитке. Чайник наконец зашумел, запел, забурлил. Егор выключил газ, прихватил горячую ручку чайника через полотенце и напузырил в кружки на две трети белого кипятку — по кухне немедленно начала распространяться волна чайного аромата.

— Просто, но вкусно, — сказал Егор, подавая Лене бутерброд на тарелочке. Снял крышку с сахарницы и вместе с чайной ложечкой придвинул поближе к гостье. — Сахар по вкусу. Если слишком горячо — можно разбавить, — Он взялся за кувшинчик с холодной водой.

— Лучше разбавить, — сказала Лена.

Егор долил холодной водой ее кружку и, заодно, — свою.

— Спасибо. — Лена уже вполне освоилась и держалась нисколько не скованно, словно ходила в гости к Егору каждый день. Она положила в чай сахару, поддела ложечкой чайный пакетик и, обмотав его ниткой, выжала досуха; потом взяла сооруженный Егором огромный бутерброд и принялась откусывать от него понемногу и запивать маленькими неслышными глоточками чая.

У Егора такого изящества не получалось, да он не особенно и старался — он был дома и сам себе хозяин — заглотил бутерброд в два счета и чай пил с паровозным шумом.

— Еще бутерброд? — предложил Егор, когда Лена проглотила последний кусочек.

— Нет, спасибо.

— Пожалуйста. Ты поброди пока по квартире, а я посуду быстро сполосну.

— Помощь не нужна?

— Я и сам могу справиться с этой ужасно тяжелой работой.

Егор сгрузил в мойку кружки, ложки, тарелку; открывая горячую воду, услышал, как Лена скрипнула дверью ванной комнаты: Черт! Там же… А-а, пускай, — быстро вымыл посуду и расставил на решетке для просушки.

Лена уже была в комнате. Она стояла возле книжного шкафа, настежь распахнув его стеклянные дверцы, и водила пальчиком по корешкам книг, едва их касаясь, — Стругацкие, Лем, Борхес, Кастанеда, Желязны и, конечно, Толкин.

Егор остановился в дверном проеме, привалившись плечом к косяку. Он ничего не сказал, просто смотрел. Лена закрыла книжный шкаф и спросила, не оборачиваясь:

— Это твоя собственная квартира?

— Ага, — сказал Егор.

— Ты, наверное, хорошо зарабатываешь?

Егор усмехнулся.

— Не настолько хорошо, как ты думаешь. На квартиру мне полжизни нужно было бы работать. Мне отец сделал такой щедрый подарок на позапрошлый день рождения.

Лена обернулась.

— Так это твой отец хорошо зарабатывает? Наверное, он очень богатый человек. Как Джордж Сорос.

Егор усмехнулся еще раз.

— Как Смок Белью, скорее.

— Он золотоискатель? Как интересно.

— Ужасно интересно, — сказал Егор хмуро. Он не стал объяснять гостье, что из-за этого проклятого золота родители его развелись, а сам он ушел из дома в общежитие.

Лена перешла к полке, на которой стояли компакт-диски, немалая егорова фонотека. Егор тратил на музыку до половины заработка и коллекцией своей был очень горд.

— Как их много, — сказала Лена.

Егор подошел ближе.

— Что хочешь послушать?

— Стинга, — сказала Лена.

— Стинга? Пожалуйста. — Егору и самому Стинг очень нравился, он его песни знал чуть ли не наизусть и выбирал недолго — потянул с полки альбом…nothing like the sun и пустил, не без умысла, с седьмой дорожки — We`ll be together.

Егор увидел, как Лена улыбнулась — похоже, тонкий намек был ею прекрасно понят и даже, кажется, одобрен. Прекрасно. Он продолжил свою игру.

— Знаешь, я с детства мечтал научиться играть на пианино. Ты можешь меня научить?

Что-то промелькнуло у нее в глазах, что-то очень волнующее. Она подошла вплотную, шепнула:

— Посмотрим, насколько музыкальны твои пальчики…

7

Восемь часов вечера. Магазин Проспект уже закрылся, но продавцы не разошлись по домам — все трое остались в магазине. Крепыш с бычьей шеей все так же жует резинку и смотрит телевизор, теперь Самоволку. Другой продавец сидит на стуле рядом с входом в подсобку и задумчиво вертит надетую на палец металлическую пластину, похожую на многолучевую звездочку с острыми, как у бритвы, краями. Третий, тот самый длинноволосый, обеспокоенный недавним визитом Егора Трубникова, нервно расхаживает вдоль стеклянных витрин.

— Зачем он приходил? Зачем? — Он останавливается напротив товарища, забавляющегося с сюрикеном.

Тот перестает крутить свою смертоносную игрушку, поднимет глаза и флегматично отвечает:

— А мне почем знать?

— Если он приходил сюда, то, наверное, он знает, — высказывает предположение длинноволосый. — Знает!

— Может, и знает, — говорит товарищ. — А может, и нет.

— Но как он узнал? — вопрошает длинноволосый.

— А мне почем знать? — повторяет товарищ.

— Что же делать? Что же делать? — нервничает длинноволосый.

— Позвони мэнкё, — советует товарищ с сюрикеном. — Может быть мэнкё утешит тебя чем-нибудь.

— А это мысль! — восклицает длинноволосый и берется за телефон.

— Алло, мэнкё? Я не побеспокоил вас?

— Я медитировал.

— Простите, что я помешал вам, мэнкё.

— Ты не помешал.

— А? Ага, ладно. Понимаете, мэнкё, художник, тот, другой, которого вы тоже показывали нам, он сегодня приходил сюда…

— Да, я знаю.

— Знаете?! Откуда?

Тихий смех в телефонной трубке.

— А-а, я понимаю, мэнкё.

— Не уверен.

— Ну, ладно. В общем, я хочу спросить, что же теперь делать?

— Ты сразишься с ним.

— С ним? Но ведь он не посвященный.

— Он скоро станет им.

— Ладно, я понял. Я должен сразиться с этим парнем…

— Ты опять понял не так. Ты не должен сражаться с этим парнем, но ты сразишься с ним. Это карма.

— Да, карма, я понял. Я прикончу его, мэнкё.

Негромкий грустный вздох.

— Ты опять все истолковал по-своему. И это тоже карма.

— Спасибо за совет, мэнкё.

— Не стоит благодарить меня.

Длинноволосый кладет трубку. От телевизора оборачивается крепыш с бычьей шеей; не оглядывается, а именно оборачивается — всем корпусом.

— Что тебе посовеовал мэнкё? — спрашивает он.

Длинноволосый смотрит на него, на другого своего товарища — и отвечает:

— Я должен прикончить этого парня.

8

Часов с десяти вечера к тренажерному залу на улице Блюхера одна за другой стали подъезжать легковые автомашины. Машины были одна другой круче, исключительно иностранного производства: Мерседесы, БМВ, Опели, Вольво… Марки были, в основном, западноевропейские, американских автомобилей было немного, японских же не было совсем. Из машин вылезали молодые люди атлетического телосложения и по одному проходили в спортзал. На входе каждого прибывающего проверяла охрана, состоящая из таких же крепких парней. Пускали только по приглашениям и только без оружия — холодного ли, огнестрельного ли.

Внутри, в центре зала, размещался боксерский ринг. Правда боксерских боев в классическом стиле там, кажется, не происходило никогда. Кикбоксинг, тайский бокс, рэслинг, кулачные бои без лравил — это было. А нынче вечером, вообще, должно было состояться нечто из ряда вон выходящее — смертельная дуэль на мечах. Конан-Варвар бросил вызов Конану-Разрушителю. Конан-Разрушитель вызов принял. Победитель становился королем.

Зал постепенно заполнялся представителями противоборствующих кланов, а также состоятельной публикой, способной выложить немалые деньги за то, чтобы пощекотать себе нервишки взаправдашним кровавым шоу. Члены кланов Конана-Варвара и Конана-Разрушителя были разведены по противоположным краям зала и разделены плотным кольцом охраны — нелишняя мера предосторожности, учитывая физическую подготовку даже лишенных оружия противников. Было шумно; все ждали появления главных действующих лиц нынешнего вечера.

И вот они появились.

Первым из раздевалки вышел Конан-Варвар, бросивший вызов. Он был очень похож на описания того, чье имя носил — высокий и могучий, он ступал тяжелой походкой, поигрывая чудовищными буграми мышц. Из одежды на Конане-Варваре было только некое подобие набедренной повязки, вроде как из звериной шкуры. Следом за самим героем, красный от важности и натуги, вышагивал оруженосец, неся на вытянутых над головой руках тяжелый двуручный меч.

Соратники Конана-Варвара по рэкету встретили своего вожака одобрительным ревом, а конкуренты свистом, оскорблениями и насмешками. Охранникам, старающимся удержать враждующие группировки на отведенных им местах, приходилось нелегко.

Конан-Варвар пролез между канатами на ринг, принял меч из рук оруженосца и пару раз взмахнул широким клинком, словно демонстрируя, как он сейчас порубит в капусту своего жалкого врага.

А между тем на публике появился Конан-Разрушитель, и жалким он не выглядел, отнюдь. Пожалуй, он был даже покрупнее Конана-Варвара, хотя, казалось бы, куда уж крупнее. Одет Конан-Разрушитель был в кожаные штаны, но и только. Его также сопровождал оруженосец с мечом, и меч тот разве что самую малость уступал размером вертолетной лопасти.

Новый взрыв рева из луженых глоток бойцов враждующих дружин едва не сорвал прочь крышу спортзала.

Пробравшись на ринг, Конан-Разрушитель взял поданный оруженосцем меч одной рукой и непринужденно обмахнулся им, как дама обмахивается веером. Затем каждый из Конанов поочередно обрушился на противника с потоком ужасных оскорблений и угроз, дабы распалить как следует собственный боевой дух и смутить, поелику возможно, боевой дух врага.

После того, как боевой дух достаточно распалился, с формальностями было покончено — противники сошлись.

Длинные двуручные мечи были слишком тяжелы даже для таких здоровенных мужиков — оба бойца двигались слишком медленно для того, чтобы нанести противнику неожиданный удар. Пока один неторопливо замахивался, другой, так же неторопливо, соображал, как отбить атаку.

Мечи звенели, легкие бойцов работали как кузнечные меха, тела блестели от пота, зрители вопили.

Сражение, наверное, могло бы продолжаться долго — до тех пор, пока противники не свалились бы от изнеможения. Однако вышло иначе. Конан-Разрушитель, рявкнув, нанес особенно сильный удар. Конан-Варвар этот удар, как и все предыдущие удары, принял на свой меч — и меч не выдержал, переломился возле рукояти.

Толпа взвыла.

— Сдаешься? — просипел Конан-Разрушитель, угрожая мечом обезоруженному Конану-Варвару.

— Черта с два! — ответил Конан-Варвар, отшвырнул в сторону обломок меча, пнул Конана-Разрушителя в колено и обеими руками схватился за руку противника, держащую меч.

Конан-Разрушитель ударил Конана-Варвара в лицо левым кулаком и разбил ему обе губы. Но Конан-Варвар не выпустил руку противника из захвата, а вывернул ее резким рывком — так, что затрещали кости, и меч выпал из ослабевших пальцев Конана-Разрушителя. Конан-Варвар на лету поймал меч за рукоять и с разворота, одним взмахом, снес Конану-Разрушителю полголовы.

9

Панихида должна была начаться в одиннадцать часов. Егор пришел за пять минут до назначенного времени. Лена увязалась с ним, хоть он и пытался ее отговорить: похороны — вещь такая… психологически тяжелая.

Черного костюма в гардеробе Егора не нашлось, да и жарко было бы нынче в черном костюме, поэтому Егор просто оделся строже, чем обычно, сменив привычные джинсы и клетчатую рубаху, на темные брюки и белую рубашку. Еще он повязал галстук.

Лена, понятное дело, одета была точно так же, как и накануне.

Возле дома, в котором жили родители Дениса Брагина, собралось уже довольно много народу. Из присутствующих, которые были постарше, Егор почти никого не знал, только мать Дениса да его старшую сестру. Из тех же, кто были помоложе, Егор знал почти всех — в основном, по художке.

Ленька был уже здесь, он подошел первым и оменявшись с Леной напряженно-безразличными приветствиями, сказал Егору:

— Я уж думал, что ты не придешь.

— Почему это? — спросил Егор. — Разве я опоздал?

— Да нет…

Со скрипом открылась дверь подъезда, и вышел отец Дениса. Егор едва его узнал — Брагин-старший так сильно постарел с тех пор, как они встречались в последний раз; было это на дне рождения Дениса, почти год назад…

Отец Дениса поправил два стоявших на асфальте табурета, подравнял их и обернулся ко вновь открывшейся двери. Оттуда четверо мужиков, покряхтывая от напряжения, вынесли гроб и поставили его на табуреты.

Егор увидел лицо Дениса — желтоватое, словно восковое — и вспомнил другое его лицо, на милицейской фотографии, искаженное, изуродованное смертью. Ему стало нехорошо. Тогда Егор закрыл глаза и стал вспоминать Дениса живым, как они познакомились на первом курсе, как Денис принес ему книжку Толкина, сказав: Вещь! Прочти обязательно, — как…

Завыли-заголосили непременные в таких случаях темные старухи. От их тоскливого воя мороз шел по коже.

Плакальщицы, — подумал Егор неприязненно. — Баньши.

Он открыл глаза.

Мать Дениса плакала навзрыд, некрасиво кривя красивое лицо. Отец Дениса неуклюже пытался ее успокоить. Потом замолчал.

Многие из женщин — и постарше, и молодые — плакали.

Егор взглянул в лицо стоявшей рядом Лены. Ее глаза были сухи, но губы ее были плотно сжаты в тонкую линию. Егор снова пожалел, что уступил и согласился взять ее с собой.

Потом разные люди говорили разные слова — вроде бы обязательные, но, на самом деле, никому не нужные.

А Егор стоял и спрашивал себя, почему он не чувствует никакой скорби или печали — ничего, только усталость и желание, чтобы все поскорее заканчивалось.

Егор еще раз окинул взглядом присутствующих на панихиде — и уцепился за лицо, которое никак не ожидал здесь увидеть. Ему просто не полагалось здесь быть. Но он пришел. Длинноволосый кассир из магазина японской аудио-видеотехники.

— Вот ведь гад, — сказал Егор вполголоса.

Ленька, однако, услышал и обернулся, удивленный неподходящими для похорон словами Егора.

— Кто?

— Да ван тот, длинноволосый. — Егор на какое-то мгновение отвлекся на Леньку, а когда снова посмотрел в прежнем направлении, то уже не увидел там доморощенного самурая.

— Где? — спросил Ленька, вертя головой. — Который?

— Смылся, — сказал Егор с досадой. — Сволочь.

На них стали коситься стоявшие рядом люди.

— Не ругайся, — шепнула Егору Лена. — Ты же на похоронах.

Заиграл оркестр. Не та сиплая и фальшивая команда спившихся лабухов, что кочует с одних похорон на другие, а свои же, знакомые ребята из музыкального училища. Они не играли похоронный марш, их мелодия была негромкая, печальная и по-настоящему красивая. Егор ощутил холодок под сердцем и ком в горле.

Четверо носильщиков снова взяли на руки гроб, занесли его в автобус, приспособленный под катафалк. Рядом стоял еще один автобус, и в него стали садиться люди. Далеко не все захотели поехать на кладбище, видимо, сочтя исполненным свой последний долг перед усопшим.

Егор заколебался. Ему, откровенно говоря, тоже не хотелось ехать на кладбище, но он вроде как должен был присутствовать до самого конца.

Он посмотрел на Лену.

— Я не поеду, — ответила она на его невысказанный вопрос. — Прости, но я что-то не очень хорошо себя чувствую. Пожалуй, вернусь в общежитие.

А отец Дениса, стоявший у дверей автобуса, спросил:

— Егор, ты едешь?

— Я должен поехать, — сказал Егор Лене. — Извини, что я не могу тебя проводить. — Он повернулся к Леньке. — Присмотри, чтобы все было в порядке. — И снова Лене, извиняющимся тоном: — Я должен.

До кладбища ехали почти полчаса, оно было за городом. На краю деревеньки в полтора десятка домов на холме стояла старая ветхая церквушка, и здесь же, внутри покосившейся ограды, погост.

— Дедушка с бабушкой тута лежат. Теперя, вот, и Денис, — сказала низенькая полная женщина, смутно знакомая Егору. Кажется, Денису она приходилась теткой. — Ничего, место хорошее, сухое… — Словно про новую квартиру говорила. Егор скрипнул зубами: не все ли равно теперь Денису, где он обретет последний приют?

Из автобуса вынесли гроб и по узеньким дорожкам между старых заросших могил донесли на руках до свежевырытой ямы на дальнем краю кладбища, возле самой ограды.

Произносили последние слова.

— Егор, — шепнул отец Дениса. — Скажи ты.

А что сказать? Егор не знал, но он подошел к гробу.

— Денис, — начал Егор. — Он был…

Горло перехватило. Егор смотрел на холодное восковое лицо лежащего в гробу друга и не мог ничего сказать. Он был — и все. Все. Кому теперь нужны слова?

— Прощай, друг, — тихо сказал Егор и быстро отошел в сторону. Ему хотелось плакать, но плакать он не мог, не умел.

Священник из сельской церкви прочитал молитву за упокой души раба Божия Дениса. Старухи в черных одеждах, похожие на ворон, вторили ему.

Гроб накрыли крышкой; застучали молотки. Женщины снова заплакали. На длинных полотенцах гроб опустили в могилу. Каждый, подходя, бросил по горсти земли. Бросил и Егор. Потом в дело пошли лопаты; те же самые мужики, которые носили гроб и опускали его в могилу, теперь засыпали яму землей. Они орудовали лопатами сноровисто, привычно, и скоро все было кончено. Отец Егора дал им водки.

Вот так, погребли по христианскому обычаю, — подумал Егор, глядя на небо. Есть ли кто-то там, наверху? И если есть, куда он смотрит?.. Небо было синее-синее, безоблачное.

С кладбища все выходили тихие, задумчивые. Медленно, чинно расселись по местам в автобусе и поехали обратно в город — на поминки.

Никто не обратил внимания, что и по пути на кладбище, и на пути с кладбища за автобусом, держась в некотором отдалении, неотвязно следовала белая хонда.

На поминки Егор не пошел, сочтя это для себя совершенно излишним. К тому же там пришлось бы пить водку, а он водку не пил ни при каких обстоятельствах. Поэтому, когда автобус остановился возле ресторана, закрытого в этот день на спецобслуживание (читай — поминки), и скорбные люди потянулись из салона автобуса в банкетный зал, Егор постарался незаметно уйти. И ушел.

Домой возвращаться не хотелось. Настроение было не то чтоб совсем поганое, но какое-то тягостное, глухое, и нужно было найти себе какое-нибудь занятие, чтобы хоть как-то отвлечься от этой гнетущей меланхолии.

Чем заняться, чем заняться?

Работой, конечно.

Домой зайти все-таки пришлось. Егор наскоро перекусил, попил чайку. Потом сменил костюм на повседневные джинсы и рубашку, а еще одни джинсы, совсем заношенные, тертые, все в пятнах намертво присохшей краски и застиранную до бледности спортивную майку положил в пакет. Теперь можно было идти в детский сад.

Времени было без скольки-то там два. Тихий час.

Егор сильно удивился обнаружив в группе Леньку. Тот занимался откровенно малярной работой — красил верхнюю часть стены на своем участке в ровный голубой цвет.

— А ты что здесь делаешь? — спросил Егор.

— Как что? Небо красю, — ответил Ленька, орудуя широкой кистью, вставленной в метровый отрезок металлической трубы. Стена была большая, небо, понятное дело, высоко, и просто так, с пола до самого верха не дотянешься, а переставлять стремянку, слезая с нее и вновь залезая, Лентяю было, конечно, не в кайф, вот он и приспособился нарастить себе руку. Голь на выдумку хитра.

— Как там Лена? — спросил Егор.

— Ничего, — сказал Ленька. — Я ее проводил до общежития, как ты просил. Она к себе в комнату пошла, а я сюда вернулся, вспомнил, что у меня завтра экзамен по английскому — полдня, считай, уйдет.

— Ага-ага, — покивал Егор. — И ты решил сегодня зачин сделать.

— Решил, — согласился Ленька, взглянул на Егора искоса и спросил: — А ты чего на поминки не пошел?

— Ну, не пошел, — пожал плечами Егор. — Не захотел.

Он отошел к распахнутым настежь окнам — Ленька открыл их, чтобы поскорее выветривался запах краски — бросил на подоконник пакет со сменной одеждой и вздохнул:

— Тяжело что-то.

— Из-за краски, наверное, — сказал Ленька.

— Наверное, — сказал Егор и стал переодеваться.

На своем участке стены Егор начал работу с рисования потешных огней. Открыл банку с желтой краской, омакнул кисть и принялся красить везде, где накануне сам наметил желтый цвет. Творчествав данном процессе было ноль, но ничего кроме умелой ремесленной работы здесь и не требовалось.

В детском саду закончился тихий час — это было ясно на слух. Далее в распорядке дня значился, кажется, полдник. Потом ребятишек стали разбирать по домам возвращающиеся с работы родители.

Заходила Татьяна Георгиевна, постояла в дверях полминутки, посмотрела, как художники покрывают стены разноцветными разводами, не складывающимися пока в узнаваемую картину, и ушла, ничего не сказав.

В начале шестого Ленька собрал все кисти, которыми работал и сунул их в банку с водой.

— Я на сегодня закончил, — сказал он Егору. — Пойду еще учебник по английскому попытаюсь почитать, а то вот спросят меня завтра на экзамене про герундий — я им и не отвечу.

Егор, стоявший на стремянке, обернулся посмотреть, что успел сделать Ленька. Ленька успел сделать порядочно — выкрасив небо голубым, он загрунтовал белой краской все те места, где полагалось быть снежным пространствам, а снежные пространства были обширными; еще он положил глубокие синие тени от семерых идущих по снегу, но к самим фигурам не приступал — так они ишли по белизне, призраки-тени, пятна синей краски на стене.

— Ступай, Лентяй, — махнул рукой Егор.

— А ты разве не идешь? — спросил Ленька.

— Нет, я останусь, поработаю еще, — сказал Егор. — Я сегодня позже начал, позже и закончу.

На самом деле он, глядя на раскрашенную Ленькой стену, вдруг понял — к а к следует сделать снежные вершины, чтобы на плоскости возникло пространство, глубина, пусть иллюзорная. Он опасаялся, что это ясное ощущение пропадет, забудется к завтрашнему дню, и потому, после нетерпеливого прощания с Ленькой, наконец оставшись один, Егор принялся торопливо смешивать краски.

Он писал. Не красил стену скверными, непригодными для живописи красками, — а именно писал. На улице вечерело; в группе пришлось включить освещение. Леминесцентные лампы, разумеется, совсем не то же самое, что и естественный дневной свет, но это уже не имело значения — Егор знал, какие ему нужны оттенки, какие ему нужны краски. Моменты подобной правильной ясности случались у Егора нечасто, и он их очень ценил; он помнил каждый из этих моментов, помнил, что он сделал тогда.

Татьяна Георгиевна пришла опять. В детском саду, похоже, не осталось больше никого.

— Егор?

— Что? — Егор опустил кисть и со стремянки, сверху вниз посмотрел на заведующую.

— Ты еще долго собираешься здесь оставаться?

— Не знаю. — Егор пожал плечами. — Стих на меня нашел.

Татьяна Георгиевна прошла от дверей на середину группы и оценивающе взглянула на егоровы горы.

— Красиво, — сказала она. — Напоминает Рериха.

— Это похвала или оскорбление? — спросил Егор, хмурясь. Любому художнику сравнение не по душе, даже если сравнивают с великими.

— Хорошо, это совсем не напоминает Рериха, — поправилась Татьяна Георгиевна. — Но все равно здорово.

— Так что, я должен уйти? — спросил Егор, оставаясь на стремянке. — Мне бы хотелось еще кое-что успеть сегодня…

— Да нет, можешь оставаться, если хочешь, — сказала Татьяна Георгиевна. — Я предупрежу сторожа, что ты здесь работаешь.

— Спасибо, Татьяна Георгиевна, — сказал Егор.

— Это тебе спасибо, — ответила заведующая. — До свидания, Егор.

— До свидания.

Минут через пять после ухода Татьяны Георгиевны в группу притащился сторож. Был это щуплый дедок лет шестидесяти пяти с морщинистым и темным, как чернослив, лицом. Егор подивился про себя: что такой сторож может тут усторожить? А дедок походил вдоль стен, прищелкивая языком и держа вид крупного специалиста по художественно-оформительским работам.

— Энта, значитца, ты тута и рисуешь? — спросил он наконец.

Дурацкий вопрос, — подумал Егор но все же ответил:

— Я.

— И много платют? — полюбопытствовал сторож.

Ну, конечно, это самый важный вопрос.

— Много, — ответил Егор сухо.

— А скока? — продолжал настырничать сторож.

— Мильён, — раздраженно ответил Егор.

— Да иди ты, — сказал сторож с неопределенной интонацией — то ли врешь! то ли ни хрена себе!

— Сам иди, — пробормотал Егор негромко.

Сторож, хоть был и немолодой, но не глухой, прекрасно все расслышал, недовольно заметил что-то насчет сопляка и наглеца и обиженно удалился. Егор слез со стремянки, передвинул еевдоль стены на новое место и вновь забрался наверх.

На улице сгущались сумерки.

Услышав под окнами подозрительный шорох и шум, Егор оглянулся. В открытое окно влезал давний знакомый — длинноволосый продавец из магазина Проспект, в руке незваного визитера холодно блистал самурайский меч.

Ну дела!

Егор бросил кисть и соскочил со стремянки. Продавец-самурай спрыгнул с подоконника на пол и на цыпочках, семеня мелкими шажками, быстро побежал к Егору, обеими руками занося над головой меч. Егор толкнул ему навстречу стремянку и бросился в угол, где, прислоненный к стене, стоял принесенный ленивым Ленькой метровый обрезок полудюймовой стальной трубы. Самурай легко уклонился от падающей стремянки, и она брякнулась на пол с жестяным грохотом. Егор схватил трубу и обернулся, с ходу парировав удар, нанесенный справа сверху. Сталь зазвенела о сталь, брызнули бледные искры.

Труба — не меч, гарды у нее нет, и если бы клинок самурая, не дай бог, соскользнул вниз — Егор остался бы без пальцев. Поэтому Егор не допускал скользящего парирования, удары противника он встречал под большим углом — так, что лезвие меча врубалось в трубу, оставляя на ней глубокие зазубрины.

Самурай фехтовал уверенно, опытно, но арсенал его приемов был ограничен — он владел всего несколькими приемами кэн-дзюцу. Если бы Егор был вооружен чем-нибудь посерьезнее обрезка трубы, он разделался бы с длинноволосым в два счета.

Противники кружили по комнате скользящими шагами. Выпад — парирование, выпад — парирование. Оказавшись возле груды детской мебели, Егор зацепил ногой маленький деревянный стульчик и швырнул его в голову самурая. Самурай на лету разрубил стульчик надвое. Меч у него был хороший.

В этот момент в незапертую дверь группы заглянул сторож, прибежавший на шум рухнувшей стремянки. Оба противника как раз стояли вполоборота ко входу и могли видеть фигуру свидетеля поединка краешком глаза.

— Ёпть! — воскликнул сторож и со всех ног бросился прочь.

Егор надеялся, что сторож не просто сбежал, а поспешил к телефону, чтобы позвонить в милицию. Милиция — это хорошо, милиция — это правильно. И Егор решил потянуть время до приезда кавалерии, принял позицию кумати, уйдя в глухую, но уверенную защиту.

Впрочем, самурай тоже все правильно сообразил, он не стал дожидаться милиции. Попятившись к окну, длинноволосый подарил напоследок зловещую усмешку и выпрыгнул наружу, в ночь.

Егор не пытался его остановить или преследовать, для этой цели он был недостаточно хорошо вооружен.

Прошло минут пятнадцать или, может быть, двадцать. В открытое окно было слышно, как где-то поблизости проехала легковая машина. Спустя еще минуту в коридоре послышались голоса. Егор, сидевший на корточках вжавшись в угол, вскочил, сжимая в руках трубу, но тут же расслабился: один из голосов принадлежал старику-сторожу: Заглянул, значит, а оне тама рубятца почем зря, тока звон стоит. Егор аккуратно поставил свое случайное оружие в угол — не встречать же милицию с трубой наперевес?

Милиционер был всего один. И это был не кто иной как Воронин!

Облаченный в форменный милицейский мундир (это случалось с ним крайне редко), из под низко опущенного козырька фуражки холодно сверкают глаза строгого блюстителя порядка — Воронин был неузнаваем. Мундир, пронзительный взгляд, пренебрежительно-высокомерная осанка делали его похожим на офицера СС, на Штирлица. Егор просто остолбенел — такого Воронина ему еще видеть не приходилось.

А Воронин прицеливающимся взглядом терминатора медленно обвел все помещение, ни на одном предмете не задерживаясь подолгу, и спросил у сторожа суровым тоном:

— Ну, и где же эти ваши мушкетеры?

— Дык эта, — растерянно сказал сторож, огляделся вокруг, и указал на Егора корявым пальцем. — Один, значит, вона стоит. А другой, верно, в окно сбежал…

— В окно? — полным недоверия голосом переспросил Воронин и вдруг загремел: — А известно ли вам, любезный гражданин, что бывает за ложный вызов наряда милиции?!

Сторож растерялся еще больше. Он не понимал, почему милиционер не верит чистой правде и не желает арестовывать художника, а вместо этого грозит карами ему, сторожу?

— Какой же ложный? Я сам видал, своими, значит, глазами. Энтот вот, — сторож снова указал на Егора, — и еще один другой рубилися так, что звон звенел…

— Чем рубились-то? — холодно поинтересовался Воронин.

— Так, эта… Саблями, наверное…

— Саблями? — Недоверие в голосе Воронина просто плескалось через край. — И где же эти сабли?

— Почем я знаю? — Сторож совсем съежился. — Тот, другой, поди их унес.

Егор недоумевал не меньше сторожа. Он никак не мог взять в толк, какая муха укусила Воронина, что он так взъелся на жалкого старикашку. И он решил заступиться за несчастного.

— Кончай на деда наседать. Он тебе…

Воронин резко развернулся к Егору и, состроив ужасную гримасу, без голоса пошевелил губами. Егор по губам читать не умел, но, тем не менее, вполне уловил смысл: Молчи, дурак! — и прикусил язык. Видимо, у Воронина имелись веские причины для того, чтобы вести себя подобным образом.

Ладно, — подумал Егор, отступая, — позже выясню, в чем тут дело.

Воронин пошевелил носом, словно принюхивался к чему-то и вкрадчиво осведомился у поникшего сторожа:

— А ты, дед, того… не злоупотребляешь? Вот мушкетеры с саблями тебе и видятся. А может, еще и черти с рогами. Не съездить ли нам с тобой на экспертизу?

— Нет! — наотрез отказался сторож. — Мне свой пост нипочем нельзя оставить.

— Что же ты сейчас не на посту?

— Дак эта… Вы же сами меня сюда привели.

— Кто кого привел? — снова загремел злой милиционер Воронин. — Я, что ли, в милицию звонил? А ну, поехали на освидетельствование.

— Нет-нет, — замотал головой сторож. — Я на посту должен быть.

И бочком-бочком ушмыгнул за дверь. Воронин ему и не препятствовал, только грозно посверкивал глазами из-под козырька.

— Я теперь знаю, почему детей милиционерами пугают, — сказал Егор.

— Р-разговор-рчики, — рокотнул Воронин, усмехаясь. — Здесь вам не тут.

Он заложил руки за спину прошелся вдоль стены, топоча каблуками, сбил фуражку на затылок и произнес своим нормальным голосом:

— Рассказывай, что произошло, мулюванец.

Егор криво улыбнулся.

— А на экспертизу не отправишь?

— Посмотрим, — сказал Воронин без улыбки. — Рассказывай.

И Егор рассказал. Он начал со вчерашнего визита в магазин Проспект, вызвавшего неадекватную реакцию тамошних продавцов, продолжил похоронами Дениса Брагина, на которых показывался длинноволосый, а закончил только что случившимся нападением доморощенного самурая.

— И ты этой штукой от него отбился? — недоверчиво спросил Воронин, вертя в руках испещренную зарубками стальную трубу. Он встал в правостороннюю позицию en garde и произвел небрежный выпад, ткнув трубой в воздух.

— Ага-а, — ответил Егор удивленно. Воронин никогда не говорил ему, что сам вполне сносно владеет приемами классического фехтования.

— Талант, — восхитился Воронин, опустив трубу. — Цукахара, так-растак, Бокудэн.

— Теперь вы можете его арестовать, — сказал Егор.

— Кого? — не понял Воронин.

— Да самурая этого задрипанного, — сказал Егор. — Продавца из магазина Проспект.

— Да, и что дальше, — скептически поинтересовался Воронин.

— Как — что дальше? — Егор пожал плечами, недоумевая, с чего это вдруг Воронин прикидывается таким непонятливым. — Ты же у нас блюститель закона, сам все должен знать. Следствие там, суд…

— Да-да-да. — Воронин картинно хлопнул себя по лбу ладонью, а затем спросил: — Позвольте узнать, какие основания для возбуждения дела? Эта труба?

— Ну как же? — Егор растерялся, как ранее растерялся сторож. — Он напал на меня с мечем. Тому и свидетель есть.

— Меча его никто не найдет, — сказал Воронин жестко. — А свидетель твой… Сам видел, что я с ним сделал пять минут назад, а любой мало-иальски способный адвокат вообще съест его живьем.

— Так что же, выходит, не будет ни ареста, ни суда?

— Нет, не будет.

Егор возмутился.

— Этот самурай недоделанный пытался меня убить — ни с того ни с сего, без всякой причины. Возможно также, сто именно он убил Дениса и вашего следователя. И ты говоришь мне, что ничего нельзя сделать?

— Почему же, — сказал Воронин. — Кое-что сделать можно.

— Что именно? — сердито спросил Егор.

Воронин ему не ответил, а задал вопрос сам:

— Ты собираешься сегодня домой идти?

— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнил Егор.

— Ну и что, — сказал Воронин. — Отвечу, когда сочту возможным ответить.

И все. Егор знал, что допытываться бесполезно — Воронина ни мытьем, ни катаньем не возьмешь. Оставалось только надеяться, что ответить на такой важный вопрос он сочтет нужным в самое юлижайшее время.

Егор закрыл окна, переоделся из рабочего в повседневное, подобрал с пола половинки разрубленного самурайским мечом стульчика и показал их Воронину.

— Хороший у него меч. Почти без замаха — вжик! — и пополам!

Воронин посмотрел на деревяшки без особого интереса.

— Возьми это себе на память, как сувенир — если хочешь. А если не хочешь — оставь здесь.

Егор спрятал обломки среди прочей детской мебелишечки и вместе с Ворониным вышел из группы.

Старик-сторож, весь в растрепанных чувствах, колченогой грачиной походкой маршировал в дальнем конце коридора, возле выхода. Завидев Воронина вместе с Егором, он выпятил грудь, напыжился, всем своим видом показывая, что мимо такого бдительного часового никакой враг не пройдет.

— До свидания, — сказал ему вежливый Егор.

— Вольно, — сказал Воронин. И не удержался, добавил язвительно: — Будем надеяться, что вам больше ничего не привидится этой ночью.

Они не слышали, что после того, как входная дверь за ними закрылась, и сторож запер ее на два оборота ключа, он от души, с чувством выматерился.

— Зря ты так со стариком обошелся, — упрекнул Воронина Егор.

— Ничего, — пренебрежительно отмахнулся Воронин. — Зато он теперь языком поменьше будет трепать.

За металлической решеткой забора, ограждавшей территорию детского сада, стоял уже знакомый Егору автомобиль, милицейский уазик. И водитель вроде был тот же, он флегматично покуривал дешевую сигаретку, опустив боковое стекло.

— Садись в машину, — сказал Воронин. — До самого дома тебя довезем.

— Да я могу и пешком… — Егор сделал слабую попытку отказаться — не хотелось ему обзаводиться привычкой раскатывать на милицейских машинах.

— Садись, — настойчиво повторил Воронин. — Целее будешь.

Егор вспомнил про самурая с мечом. Не исключено, что он прячется в кустах где-нибудь поблизости.

— Ладно.

Егор забрался на заднее сиденье; Воронин сел впереди.

— Книжный магазин на Володарского знаешь? — спросил он у водителя.

Тот молча кивнул и бросил за окно окурок.

— Нам туда, — сказал Воронин. — Заезжай прямо во двор.

Водитель кивнул еще раз и завел мотор.

Доехали быстро, минут за пять. Водитель, точно, был тот же самый — он остановил машину возле второго подъезда. Егор открыл дверцу и, прежде чем выйти, сказал:

— Спасибо, что довезли.

Водитель опять-таки ничего не ответил, даже формального пожалуйста или не стоит благодарности.

— Постой, — сказал Воронин и тоже полез из машины. — Я с тобой поднимусь до квартиры. — И, заметив, удивление Егора, прибавил: — На всякий случай.

У двери подъезда Воронин отстранил Егора и вошел первым.

Ни хрена себе! — только и подумал Егор, увидев в руке Воронина тусклый ствол табельного макарова.

Так они и поднимались по лестнице: впереди, с пистолетом наизготовку, Воронин, а Егор, безоружный, — на две ступеньки позади.

Вот выйдет сейчас кто-нибудь из соседей с мусорным ведром — то-то будет весело.

Нет, весело не будет.

То, что я серьезно влип — ясно, как белый день. Но во что я влип? Нет ответа. А друг Воронин готов пристрелить кого-нибудь, охраняя меня. Интер-ресно. Чем же я так ценен? Тоже нет ответа. Воронина спросить — не скажет. Уже отшил меня один раз — не стоит повторять ошибку.

Подъезд, к счастью, был тих и безлюден. Ни один ниндзя не выскочил из-за картофельного ларя. Не было ни подозрительных теней по углам, ни подозрительных звуков — лишь приглушенные телевизионные голоса доносились сквозь запертые двери квартир.

На площадке пятого этажа Воронин жестом показал Егору, чтобы он отпер дверь и отошел в сторону. Егор молча подчинился. Воронин вошел в квартиру, осмотрел ее и никого, естественно, там не обнаружил.

— Параноик, — сказал Егор, стараясь, чтобы это прозвучало саркастически.

Воронин пропустил его реплику мимо ушей, сказал строго:

— Запри дверь, никаким незнакомым людям не открывай, даже если они представятся милиционерами.

— Ого! — сказал Егор. — Даже так?

— Даже так, — подтвердил Воронин. — Я переговорю кое с кем, завтра буду знать, как нам с тобой быть дальше.

— Это утешает, — кисло усмехнулся Егор.

— Я тебя прошу — будь серьезен и будь очень осторожен, сказал Воронин, хмурясь. Пистолет он спрятал. — Ты себе не представляешь, во что оказался замешан.

Егор устало вздохнул.

— А ты попробуй объяснить — может, я и пойму.

— Завтра, — сказал Воронин, уходя. — Утро вечера мудрёнее.

Не мудренее, — сказал: мудрёнее.

10

Воронин вышел на улицу, но в машину садиться не стал, только взял с сиденья плоскую трубку радиотелефона и набрал номер. В телефоне негромко прогудело четыре раза, потом послышался щелчок и голос:

— Дворжецкий. Слушаю.

— Это Воронин, — сказал Воронин. — Разговор есть. Я к тебе подъеду минут через десять.

— Давай, подъезжай, — согласился Дворжецкий. — Только вот что…

— Что?

— Купи бутылку водки по дороге, а еще лучше — две бутылки. Мы тут с Ерофеевым сидим, понимаешь…

— Никакой водки, — отрезал Воронин. — Разговор серьезный.

— Тогда тем более…

Но Воронин не стал дальше слушать и, раздраженно надавив кнопку на телефоне, разъединил связь.

— Черт! Невовремя они засели.

Он сел в машину и назвал водителю новый адрес:

— Давай на улицу Добрынина. Номер дома я не помню, там, за кафе Солнечное.

Водитель молча кивнул.

Дворжецкий встретил Воронина вопросом:

— Ты почему порожняком? Я же тебя просил водки купить.

— Разговор серьезный, — сказал Воронин. — Без водки.

— Всухомятку, значит, — сказал Дворжецкий. — Что ж, проходи на кухню.

На кухне, пристроившись в промежутке между столом и холодильником, сидел Ерофеев и что-то безвкусно жевал. На столе стояла пустая бутылка из-под Столичной, два граненых стакана и тарелка со спартанской закуской — тоненькие ломтики сыра и черный хлеб.

— Наш принц нас разочаровал, сообщил Дворжецкий Ерофееву, кивнув в сторону Воронина. — Водки этот гусь не купил, но, вместо нее, предлагает нам, соловьям, послушать басни.

Это был верный признак, что Дворжецкий нетрезв. Выпив, даже немного, он начинал говорить витиевато, обильно уснащая свою речь книжными и газетными оборотами.

— Эк тебя развезло с полутора стаканов, — неодобрительно заметил Ерофеев.

— Нет. — Дворжецкий помотал головой. — Это не со стаканов. Это из-за… Да-а, ладно, дадим высказаться младшенькому, ведь он весь в нетерпении — пышет жаром из ноздрей и роет землю копытом…

Воронин с неудовольствием посмотрел на хозяина. Дворжецкого и впрямь что-то уж очень сильно заносило.

— Егора Трубникова, полагаю, вы знаете? — спросил Воронин, больше для проформы.

Ерофеев со значением кивнул: ему ли не знать Егора Трубникова? — ведь он сам обучал его обращению со шпагой.

— Егор Трубников? Это тот самый молодой человек, чьими талантами у нас есть намерение воспользоваться? — спросил Дворжецкий. И немедленно заявил: — Я с ним незнаком.

Воронин решил не обращать внимания на его закидоны.

— Этим вечером Егора пытался убить человек из клана Минамото. Он напал на него с мечом…

— Кто на кого напал? — потребовал уточнения Дворжецкий. — Выражайтесь яснее, товарищ капитан.

— Он жив? — спросил Ерофеев.

Вопрос Дворжецкого Воронин проигнорировал, а учителю фехтования ответил:

— Жив. Он даже не пострадал.

— Хорошо, — сказал Ерофеев.

— Хорошо, — повторил Дворжецкий и спросил: — А кто, собственно говоря, не пострадал? Прогрессивная общественность требует ответа.

— Егор не пострадал, — терпеливо объяснил Воронин. — Ему под руку очень удачно подвернулся обрезок стальной трубы, и он сумел отбиться этой железкой от самурайского меча.

— Да, способности у него были, как сейчас помню, — подтвердил Ерофеев с ностальгической улыбкой. — Я тренировал Егора, еще когда он был мальчишкой, и уже тогда он очень хорошо фехтовал. Если бы он не вывихнул себе руку тогда — сейчас был бы чемпионом, по олимпиадам бы ездил…

— Прекрасно. Замечательно. Великолепно, — покивал Дворжецкий и спросил у Воронина: — А в чем, собственно, заключается проблема?

— Надо что-то предпринять, иначе Егора тоже убьют. Минамото просто озверели, — сказал Воронин. — К тому же, нам по-прежнему нужен художник.

— Ты хочешь сделать своего протеже одним из нас? — спросил Дворжецкий. — Я тебя правильно понял?

Воронин кивнул.

— Да.

— А не слишком ли ты спешишь? — спросил Дворжецкий. — Эрик, вон, тоже хотел осчастливить нас настоящим художником, привел одного парня, и в тот же вечер их обоих убили на дуэли те же Минамото…

— Эрик даже не позаботился организовать дуэль как полагается, — заметил Ерофеев. — Он взял секундантом неофита.

— Вот именно, — сказал Воронин. — И, кроме того, Минамото уже отчего-то очень невзлюбили Егора, они уже пытались его убить. Если он станет членом семьи, то получит хоть какую-то защиту.

Дворжецкий покачал головой и усмехнулся.

— Корвин, ты — коварный интриган, хуже Оберона. Неужели ты думаешь, что я не знаю, что ты сам столкнул своего протеже с кланом Минамото?

Воронин растерялся.

— Откуда?

— От верблюда, — грубо ответил Дворжецкий, помолчал и заговорил иначе: — А вообще — я не против. Я очень даже за. — Нет, не так уж он был и пьян. — Завтра мы проведем Егора через Лабиринт. Затем я добуду ему меч. Дальнейшее будет зависеть только от него и от его умения владеть мечом. Искренне надеюсь, что Минамото или кто другой его не убьют.

— Не убьют, — сказал Ерофеев уверенно. — Будет у Егора меч, твой меч, и тогда сам Цукахара Бокудэн с ним не сладит. А если Егор еще и Козыри сумеет нам сделать…

— Твои бы слова да богу в уши, — сказал Дворжецкий.

— Да, а как там Копаев? — поинтересовался Воронин.

Дворжецкий и Ерофеев переглянулись.

— А вот с Копаевым действительно возникла проблема, — сказал Дворжецкий, взял в руки пустую бутылку, зачем-то заглянул в горлышко и с печальным вздохом поставил бутылку обратно на стол.

— Он что, не прошел Лабиринт? — с дрожью в голосе спросил Воронин.

— Еще как прошел — только искры летели, — ответил Дворжецкий. Вздохнул еще раз и сказал: — Исчез твой Копаев.

— Как — исчез? — спросил Воронин, похолодев.

— Он прошел весь Лабиринт от края до центра, — сказал Ерофеев. — В центре Лабиринта он остановился, помахал нам рукой и — исчез.

— Растаял в воздухе, словно Чеширский Кот, — глупо улыбаясь, сказал Дворжецкий.

Воронину потребовалось довольно много времени, чтобы осмыслить это сногсшибательное известие. Наконец он сказал:

— Значит, эта штука все-таки действует.

— Разумеется, действует, — проворчал Дворжецкий. — Сам должен был почувствовать.

— Да я не про это, я про другое, — сказал Воронин. — Я имел в виду возможность перемещения в пространстве. — Он задумался ненадолго, потом спросил: — А вы сами не пытались последовать за Копаевым?

Дворжецкий и Ерофеев снова посмотрели друг на друга.

— Нет, — сказал Ерофеев, — не пытались.

— Может, так оно и лучше, — пробормотал Воронин.

— Ой ли, — покачал головой Дворжецкий. — Ты еще не знаешь, какое имя должен был принять Копаев.

— Какое же?

Дворжецкий кривенько усмехнулся и сказал:

— Брэнд.

11

…Случилось так, что ко двору короля Артура пришел воин из чужих земель. Родом он был с востока, с другого берега великой реки, где воины зовутся не рыцарями, а богатырями. Имя же у него было — Алеша Попович.

Был этот богатырь зело невоздержан в речах и насмешками своими жестоко уязвил многих доблестных рыцарей Круглого Стола. Многих, многих рыцарей оскорбил злоязыкий богатырь, и никак они не могли решить между собою, кто из них должен сразиться с невежей на поединке. Тогда рыцари пришли к королю Артуру и испросили, чтобы сам король выбрал выбрал из их числа достойнейшего рыцаря, дабы тот королевский избранник сразился с Алешею Поповичем и наказал его за все насмешки и оскорбления.

Король же Артур знал, что чужеземный богатырь не только остер на язык, но и обладает также большою силою и весьма опытен в мечном бою. Из многих своих доблестных рыцарей выбрал Артур сэра Галахада, как одного из наиболее искусных воителей, и повелел ему сразиться с богатырем Алешею Поповичем. Сэр Галахад поблагодарил своего короля за оказанную честь и доверие и в соответствии со всеми правилами вызвал богатыря Алешу Поповича на честное единоборство.

Затем все отправились к месту поединка, где сэр Галахад намеревался получить сатисфакцию от богатыря Алеши Поповича.

Каждый из поединщиков вышел на ристалище с мечом и со щитом. Король Артур дал сигнал к началу поединка, и вот сэр Галахад и Алеша Попович сошлись.

Алеша Попович первым нанес удар, но сэр Галахад заслонился щитом и в свою очередь нанес удар, но и богатырь закрылся своим щитом. По нескольку раз ударил каждый поединщик противника своего, и вскоре щиты их пришли в негодность. Тогда бросили они свои щиты и стали биться мечами. И ни один из них долго не мог одолеть другого, хотя и нанес каждый противнику своему по нескольку тяжких ран. Оба они устали и дышали тяжело, и по их телам струился пот, смешанный с кровью.

Но вот, закричав, ударил Алеша Попович очень сильно и поразил сэра Галахада в левое бедро, нанеся ему жестокую рану. Уппал сэр Галахад наземь и не смог уже подняться, не смог продолжать поединок.

Тогда сильно опечалился король Артур поражению своего лучшего рыцаря, и все прочие рыцари опечалились тоже. Но бой велся по всем правилам, и победу богатырь Алеша Попович одержал честную.

Ранами страдающего сэра Галахада занялись королевские лекари. А богатырь Алеша Попович, взявши меч побежденного рыцаря как почетный трофей, отправился восвояси…

12

Спал Егор плохо. Почти всю ночь тянулся один липкий, темный бред: ниндзя в черных одеждах, цепляясь стальными когтями за выступы кирпичной кладки, карабкались по отвесной стене на пятый этаж и по одиночке влезали к Егору в окно, а он выпихивал их обратно — они глухо, словно тряпичные куклы, шлепались на землю, но тут же вскакивали и упорно принимались карабкаться снова. Потом, невесть откуда, рядом с Егором появился Воронин, одетый в мундир, и с пулеметом максим в руках; пулемет он установил на подоконнике, высунул ствол наружу и начал расстреливать длинными очередями всякую тень на улице. Пулеметная лентя тянулась, и тянулась, и тянулась бесконечной змеей.

Проснулся Егор оттого, что свалился с кровати на пол. Встал на четвереньки, тупо мотая башкой, затем, опираясь на кровать, кое-как принял позицию двуногого прямоходящего и поплелся в ванную — смывать с себя сонную одурь.

На кухне, ожидая когда закипит чайник, Егор раздумывал о том, не будет ли слишком опасным сегодня выйти из дома. Воронин вчера ничего по данному поводу не сказал, быть может, просто забыл.

С одной стороны, во всех этих историях про людей, якобы погибших от меча, Егор не припоминал ни одного случая, чтоб человека зарубили средь бела дня, на глазах у многочисленных свидетелей.

Но, с другой стороны, можно ведь стать и первым в этой печальной статистике.

Дилемма: выходить из дома — не выходить из дома.

Тратить весь день, сидя в душной квартире в ожидании Воронина, — не хотелось.

Значит — решено: выходить.

Пожалуй, следовало вооружиться. Прежде всего Егор подумал про синаи, но бамбуковый меч против стального — недостаточно серьезное оружие. Хотя, какой-то там самурай побивал противников даже и бамбуковым мечом. Как же его звали?.. Акомуто Херовато какой-нибудь…

Егор задумчиво посмотрел на кухонный нож, взял его в руки, повертел. М-да, пучок бамбуковой лучины в качестве одати и кухонный хлеборез в качестве кодати — жалкая карикатура на воинское снаряжение самурая.

Даже эти доморощенные японцы умрут от смеха, завидев меня с таким арсеналом, — невесело подумал Егор. — Таким образом я их и победю… побежу… одержу над ними победу.

В конце концов Егор отказался от мысли вооружиться: Кому суждено погибнуть от меча — того не застрелят. Вместо оружия он взял с собой черные очки.

Воронин — тоже, хорош гусь. Захочу — скажу, не захочу — не скажу.

Егор не был вполне уверен, что догонять — хуже всего. Но вот ждать он не любил, это точно. К тому же на нынешний день у него было запланировано много дел. И первым в этом списке стояло посещение оющежития: Егору было нужно повидаться с Леной. Вчера, из-за похорон, они так неудачно расстались…

Прежде чем выйти из квартиры, Егор посмотрел в дверной глазок, чего не делал, кажется, никогда. Линза здорово все искажала — изображение было кривое, как в рыбьем глазу. Но самое главное — в поле зрения отсутствовали какие-либо подозрительные личности.

Егор браво вышел из квартиры, запер дверь, беспрепятственно спустился вниз, на улицу и отправился к ближайшей остановке городского транспорта, до которой было не так уж и близко.

День был солнечный, яркий, и солнцезащитные очки, надетые Егором, были вполне уместны. Наверное, он смахивал на шпиона из старого советского кино, потому что поначалу оглядывался чуть ли не на каждом шагу. А в автобусе он всматривался в лица пассажиров и напрягался, если кто-то случайно задевал его в тесноте. Но люди вокруг были вполне обычные, нормальные — без мечей, шпаг или сабель. Егор, заразившийся от Воронина вирусом подозрительности, успокоился. Все было как всегда. А произошедшее накануне теперь казалось ему кошмаром, вроде того, который приснился прошлой ночью.

Уже подходя к общежитию, Егор вдруг спохватился, что не знает фамилию Лены — как-то не удосужился спросить. А теперь и узнать не у кого — Ленька-то на экзамене по английскому языку, отвечает на вопрос о герундии.

Найду и так, без фамилии, — решил для себя Егор. — Общежитие — не Вавилон, хотя некоторое сходство имеется. В крайнем случае обойду все три этажа, отданные музыкантам.

В медленной задумчивости Егор поднялся по ступеням ко входу, едва не был сбит с ног внезапно распахнувшейся дверью. Выручила Егора только натренированная реакция фехтовальщика. А из дверей выскочили сразу три веселые девчонки и засмеялись над егоровым замешательством.

— Мы вас не ушибли, дяденька? Хи-хи-хи. Извините. Хи-хи-хи. Мы нечаянно.

Одну из девушек, Юлию Рохлину, Егор знал и кивнул ей.

— Привет.

— Привет, Егор, — сказала Юля весело. — Что ты тут стоишь, весь такой задумчивый?

— Пришел девушку искать, — откровенно ответил Егор.

— Какую-нибудь особенную? — все трое снова захихикали. — А мы тебе не пригодимся?

— Ее зовут Лена, — сказал Егор настойчиво. — Она учится в музыкальном училище. У нее длинные светлые волосы и серые глаза… — Он не знал, чем еще дополнить описание, и, почти отчаявшись, прибавил: — Ленька Сергеичев нас познакомил.

— Я ее не знаю, — сказала Юля и спросила у подружек: — А вы, девочки?

— Не-а, — дернула плечиком одна, рыженькая. — Не знаю.

Сама она так и постреливала глазками в Егора.

— Да это, наверное, Ленка Корнеева, — сказала другая, постриженная коротко и похожая на мальчишку. — Только не учится она в музыкальном. Она еще только поступает.

— Точно-точно, — тут же закивала рыжая. — Ленка это. И как я сразу не сообразила…

— А в какой комнате она живет? — деликатно напомнил о своем интересе Егор.

— В двести третьей, — ответила стриженая пацанка.

— Спасибо, — проникновенно сказал Егор. — Вы мне так помогли…

— Может еще чем помочь? — подмигнула рыжая.

И, хохоча, все трое сбежали по ступенькам на тротуар.

— Ф-фу, — выдохнул Егор, вытирая ладонью вспотевший лоб. — Ну и девки — огонь!

Он вошел в общежитие, поднялся на второй этаж, нашел двести третью комнату, помедлил перед дверью, сделав вдох-выдох, затем постучал и спросил:

— Можной войти?

— Да.

В маленькой комнатке не было того беспорядка, что свйствен многим в общежитии обиталищам: художественным ли, театральным ли, музыкальным ли — все равно. Две аккуратно застеленные кровати, стол, стул, чистый пол, даже горшочек с каким-то растением на окне.

За столом сидела Лена и читала книжку, вроде бы ту же самую, что и позавчера. Лена подняла голову, быстро взглянула на Егора, и снова опустила глаза.

— Привет, — сказал Егор.

Она не ответила, делая вид, что продолжает читать книгу.

— Поговорим? — предложил Егор, чувствуя напряженность.

— Нет, — резко ответила Лена, по-прежнему не глядя на Егора. — Уходи.

— А в чем дело? — спросил Егор недоуменно.

— Ни в чем, — ответила она и повторила: — Уходи.

Она как будто винила его в чем-то, но Егор знал, что за ним никакой вины нет. Он не понимал внезапно возникшей у Лены неприязни и счел себя вправе обидеться.

— Хорошо, — сказал он сухо. — Я уйду. Прощай.

И ушел.

А когда он ушел, Лена бросила книгу, которую не читала, на пол и заплакала.

Да что же это такое? Поговорили называется…

От встречи с Леной у Егора осталось неприятное горькое ощущение некой неправильности. Но он знал, или полагал, что знает о том, что женщины часто ведут себя неправильно, нелогично. То есть вопреки мужским понятиям о логике. А мужчины эту нелогичность именуют женской логикой.

Женская логика, мужская логика — какая чушь! Егору хотелось выругаться — неприлично и вслух, но он сдержался и стал насвистывать мелодию песни Элвиса Пресли My Baby Left Me.

На дорогу до детского сада, с двумя пересадками с маршрута на маршрут, ушло около получаса. Было время успокоиться.

Егор привычно, как свой, вошел в детский сад, поздоровался с дамой-завхозом (и она тоже с ним поздоровалась), прошел по коридору, отворил дверь группы и заглянул, не заходя внутрь.

Никого.

Ну и слава богу.

Он вошел, огляделся еще раз.

Однако, странно — куда-то подевался разрубленный самураем маленький детский стульчик. Ладно, ерунда.

Егор переоделся и приступил к работе. Он еще вчера решил, только не успел осуществить, что в группе путешественников на склоне Карадраса Боромиру нужно написать лицо Дениса Брагина. Арагорна, конечно, сделать с себя. А вот насчет Гэндальфа, гнома и хоббитов идей пока не было.

Егор поставил стремянку к стене, взял кисть, смешал краски и принялся выкрашивать пятна лиц и рук в розовато-ореховый цвет.

Открылась дверь, и Егор обернулся ко входу — излишне резко, так, что с кисти сорвалось несколько капель краски. Но это была всего лишь Татьяна Георгиевна.

— Здравствуй, Егор, — сказала она.

— Здравствуйте, — сказал Егор, подумав про себя: Наверное, пришла про порубленный стульчик спросить.

Он ошибся, но не принципиально.

— Я слышала, что вчера вечером здесь с тобой произошел неприятный инцидент, — сказала Татьяна Георгиевна, пристально глядя на Егора.

— Да, — подтвердил Егор. — Произошел. Сторож вам рассказал?

— Сторож? — переспросила Татьяна Георгиевна как будто несколько удивленно. Спохватилась: — Ах да, сторож. Он мне все рассказал. Слава богу, что с тобой ничего плохого не случилось, и что милиция вовремя приехала.

— Ну, не совсем вовремя, — возразил Егор. — Тот гад, который на меня напал, убежал до приезда милиции…

Егор вдруг замолчал, сказав себе стоп. События вчерашнего дня предстали совсем в ином свете. Ведь что случилось, если поразмыслить как следует? Приехал-то по звонку сторожа Воронин, а не обычный милицейский наряд. Почему Воронин? Он же эксперт-криминалист, а не ППС. Странно…

Странности накапливались.

— Ты должен быть поосторожнее, — ласково посоветовала Татьяна Георгиевна.

Егор слышал ее словно издалека и ответил не сразу:

— Да, конечно. Мне и Воронин то же самое говорил.

— Правильно говорил. — Татьяна Георгиевна не спросила, кто такой Воронин, а Егор не припоминал даже намека на то, что заведующая детским садом и друг-капитан знакомы. — Грех не прислушаться к доброму совету.

— Да я прислушиваюсь, — проговорил Егор медленно. У него возникло отчетливое ощущение, будто он попал в поле взаимодействия неких могущественных сил, и силы эти подталкивают его, несут в определенном, но ведомом только им, а не самому Егору, направлении. Он посмотрел Татьяне Георгиевне в глаза, улыбнулся и сказал: — Спасибо за заботу. Я буду осторожен.

Татьяна Георгиевна покачала головой и вышла из группы. Она поднялась в свой кабинет, села за стол и задумчиво посмотрела на телефон.

Надо позвонить. А номер какой?..

Номер телефона она не помнила, звонила по нему всего раза три или четыре. Пришлось заглянуть в ежедневник.

Где же?.. Ага, вот.

Она быстро набрала комбинацию из шести цифр. Трубку на другом конце провода сняли почти сразу, на втором гудке, и деловитый мужской голос произнес:

— Воронин. Слушаю.

— Это Флоримель. Он уже пришел, работает.

— Хорошо. Я приеду минут через двадцать.

Егор только-только расписался, вошел во вкус, как в группу заявился Воронин. Сговорились они, что ли? — недовольно подумал Егор. И ответил сам себе: — Да. Пожалуй, что и сговорились.

Воронин начал с упрека:

— Ты почему меня дома не дождался? Я с ног сбился, пытаясь тебя найти…

— А с какой стати я должен дома торчать, тебя дожидаясь? — возмутился Егор. — Ты мне хоть что-нибудь сказал?..

— Ладно-ладно. — Воронин сделал нетерпеливый жест. — Собирайся, и пошли.

— Куда? — полюбопытствовал Егор.

— По дороге расскажу, — ответил Воронин.

Егор заупрямился, ему надоело быть пешкой, которую постоянно подталкивают — к какой цели? — могут и в жертву принести.

— Я работаю, — сказал он, отвернулся т Воронина к стене и мазнул кистью как бы в подтверждение своих слов.

— Вопрос жизни и смерти, — бросил Воронин Егору в спину. И уточнил: — Твоей.

Вот так, значит…

— Ладно, — сказал Егор. — Понял. Сейчас, переоденусь только…

На улице, за оградой детского сада, Воронина и Егора ожидал обычный синий жигуленок, девяносто третья модель. За рулем машины сидел незнакомы Егору человек. На вид — лет сорока, лысый, но с бородкой а-ля хирург Сеченов. Воронин представил впервые встретившихся людей друг другу:

— Знакомьтесь. Егор Трубников. Всеволод Юрьевич Дворжецкий.

Егор обменялся с Дворжецким пробным рукопожатием, отметив, что у лысого крепкая рука.

После приветствий Дворжецкий завел двигатель, и они поехали — куда-то.

— Куда едем? — поинтересовался Егор.

Дворжецкий оглянулся на Егора, расположившегося на заднем сиденье жигуля, потом посмотрел на Воронина и спросил:

— Ты уже посвятил нашего юного друга в тайну?

Посвятить в тайну, — подумал Егор. — Какие знакомые слова.

Воронин тоже оглянулся на Егора и ответил Дворжецкому:

— Нет. Не успел еще.

— Ну так самое время это сделать, — сказал Дворжецкий. — Пока до места доедем…

Воронин же, вместо того, чтобы посвящать Егора в тайну, задал ему какой-то посторонний вопрос:

— Слушай, вот ты и твои знакомые, вы собираетесь по выходным в парке, разыгрываете из себя эльфов, гномов, хоббитов разных…

— Ну? — сказал Егор, не понимая пока, к чему клонит Воронин.

— А ты никогда не задумывался о том, что могут быть и другие люди, похожие на вас, но играющие в другие игры и по другим правилам?

— Раньше даже не думал, — ответил Егор. — Теперь же знаю наверняка, что такие люди существуют. Тот парень с самурайским мечом был чертовски убедтелен. Да ты и сам это знаешь. Скажи-ка лучше, в какую игру играешь ты сам?

Воронин ответил не сразу, сперва он посмотрел на Дворжецкого, словно испрашивая у него разрешения. Дворжецкий еле заметно наклонил голову — можно.

— Я — принц Янтарного королевства, — произнес Воронин гордо и даже высокомерно, как будто являлся взаправдашним принцем.

— Ах вот как, — сказал Егор, не тая иронии. — Дай-ка я угадаю, который именно из принцев. — Он задумался на пару мгновений, ответ пришел сам: — Ты — Корвин. Верно?

— Способный молодой человек, — заметил Дворжецкий, быстро взглянув на Егора в зеркальце заднего вида.

— Правильно, — кивнул Воронин в ответ на предположение Егора. — Как ты угадал?

— Догадался, — уклончиво ответил Егор и обратился к Дворжецкому: — А вы, Всеволод Юрьевич, должно быть, Дворкин?

— Нет, ну каков?! — Дворжецкий в восхищении даже прихлопнул ладонями по рулю. — Остер, остер, ничего не скажешь.

— А Татьяна Георгиевна, она…

— Флора, — быстро ответил Воронин и обернулся назад. — Что еще ты хочешь знать?

— Много чего. Сколько вас таких… игроков?

— Кого ты имеешь в виду? — уточнил Воронин предмет вопроса. — Нас, подданных Янтарного королевства? Или вообще всех тайных меченосцев в городе?

— Оба вопроса, — сказал Егор.

— Ответ на первый вопрос: пятнадцать, — сказал Воронин. Потом, засомневавшись отчего-то, спросил у Дворжецкого: — Или четырнадцать?

— Я уже и сам точно не знаю, — проворчал Дворжецкий. — Да и какая разница: четырнадцать, пятнадцать?

— Ответ на второй вопрос я не знаю, — продолжил Воронин. — Могу сказать лишь, что кроме нашей, в городе существует еще шесть групп. С самураями ты уже познакомился; они читают и почитают Юкио Мисиму, Хагакурэ и Кодзики, занимаются кэн-дзюцу и каратэ. Есть почитатели Томаса Мэлори, Теренса Уайта и Мэри Стюарт — рыцари Круглого Стола во главе с королем Артуром. К ним примыкает один известный экстрасенс, который именует себя Мерлином. Разумеется, есть мушкетеры, поклонники творчества Александра Дюма. Среди накачанных братков — сразу два Конана: Варвар и Разрушитель. Как можно догадаться по взятым ими именам, они — ребята не шибко начитанные, все больше кино да видео предпочитают. Есть еще адепты русского кулачного боя, настоящие патриоты-славянофилы, былинные богатыри. Там и Илья Муромец, и Добрыня Никитич, и Алеша Попович, и даже сам Святогор.

Егор слушал, слушал и наконец не выдержал:

— Бред какой-то. День открытых дверей в психбольнице. Наполеона там, среди вас, нет, а?

— В таком случае ты — тоже псих, Арагорн, — сказал Воронин.

— Я не развлекаюсь с настоящими мечами, — ответил Егор сухо. — И я не нападаю на людей.

— А хотел бы ты иметь настоящий меч? — спросил Дворжецкий, снова глянув на Егора из зеркальца.

— Что, серьезно?

— Абсолютно серьезно.

— Грейсвандир мне дадите?

— Щас, разбежался, — нарочито грубо сказал Воронин. — Грейсвандир — мой. Можешь только потрогать.

— Ну хоть потрогать, — сказал Егор, все еще не веря в серьезность признаний Воронина.

— Там, позади сиденья, в багажнике, — сказал Воронин.

Егор приподнялся, встал на сиденье коленками, потянулся за длинным предметом, обернутым в мягкую серую ткань, достал это, размотал тряпье и увидел — да! — меч в ножнах, щедро инкрустированных серебром.

— Вот это да! — не удержавшись, воскликнул Егор.

Воронин и Дворжецкий обменялись заговорщическими взглядами и хитрыми улыбками, словно говорили друг другу: все, он попался, он теперь наш.

Егор взялся за прохладную шершавую рукоять и вытянул меч из ножен. Клинок блистал серебром, и таинственные руны вились по нему. Меч был заметно тяжелее синаи, но так удобно лежал в руке…

— Здорово! — восхищенно сказал Егор. — Я хочу такой же.

— Этот принадлежит мне, — ревниво сказал Воронин.

— У тебя будет свой меч, — посулил Дворжецкий Егору. — Если ты пройдешь Лабиринт.

Егор не без сожаления расстался с мечом, отдав его Воронину, и когда волшебство ушло от него, в нем опять проснулся скептик.

— Лабиринт? — переспросил Егор. — У вас и Лабиринт есть?

— Мой юный друг, — терпеливо произнес Дворжецкий, вертя руль, — машина ехала уже где-то за городом, оставив позади многоэтажки Северного жилого района, — думал ли ты когда-нибудь о том, почему господин Желязны написал целую эпопею именно о Янтарном королевстве?

— Желязны и кроме хроник Янтарного королевства много чего написал, — заметил Егор.

— Но его Эмбер, согласись, вещь особенная, — сказал Дворжецкий. — Так почему же именно Эмбер, а не что-либо иное?

— Да бог его знает, почему, — пожал плечами Егор. — Ну, придумалось у него так.

— А почему именно так придумалось? Не знаешь? Ex nihilo nihil fit, — сказал Дворжецкий по латыни и сам же перевел: — Из ничего — ничего не получится. Если Желязны написал про Янтарное королевство — столько написал! — значит в этом что-то есть. Скажу больше: в этом много чего есть. Наш друг Воронин это знает и держит в руках явное доказательство.

Воронин держал в руках меч.

— При всем моем уважении к вам и Роджеру Желязны, — я не могу признать это доказательством, — упрямо сказал Егор. — Это — всего лишь меч…

— Всего лишь?! — оскорбился Воронин и фыркнул.

— Очень хороший меч, насколько я могу судить, — поправился Егор. — Но он не подтверждает существование Янтарного королевства.

— О, господи! — почти простонал Дворжецкий. — Вот же Фома бестолковый!

Он ударил ногой по тормозам, и машина, заскрипев, резко остановилась. Воронин с Егором, как манекены, мотнулись вперед. Воронина от удара о лобовое стекло спас ремень безопасности. Егор же чувствительно припечатался грудью о сиденье Воронина.

— Полегче, — сказал Воронин. — Не дрова все-таки.

Дворжецкий, не ответив, вылез из машины, громко хлопнул дверцей, пребывая в явном раздражении, и отправился к воротам какого-то неказистого сооружения, сложенного из белого силикатного кирпича и чрезвычайно похожего на овощной склад. Как оказалось, это прежде и был именно овощной склад.

Воронин из машины не выходил, и Егор тоже остался на месте. Оба они смотрели на Дворжецкого, который ковырял ключом ржавую подкову навесного замка.

— Ну, ты его здорово достал, — сказал Воронин, глядя на порывистые движения Дворжецкого. Что-то там такое случилось с замком, он никак не желал отпираться, и Дворжецкий его тряс, бешено вращал ключ вперед-назад и ругался сквозь сжатые зубы.

— Может, стоит ему помочь? — предложил Егор, посочувствовав нервничающему Дворжецкому.

— Нет, — покачал головой Воронин. — Не стоит.

Он поставил меч вертикально между колен, вытянул до середины клинок и отпустил — клинок стремительно скользнул вниз, гарда звонко брякнула о край ножен.

— Вот уж не думал, что мой меч покажется тебе недостаточно убедительным доказательством, — задумчиво сказал Воронин, возвращаясь к прежней теме разговора.

— Меч — это меч, — сказал Егор. — Мне легче допустить мысль, что его доставили откуда-то из-за границы, а не из Янтарного королевства, описанного в фантастическом романе.

— Точно, из-за границы, — кивнул Воронин, снова бряцая оружием. — Из-за границы нашей реальности. Неужели ты ничего не почувствовал, когда держал меч в руках?

— Что-то почувствовал, — сказал Егор. — Не знаю, что это было.

— Магия, — сказал Воронин со значением.

Егор хмыкнул. Сомнения по-прежнему были сильны; ведь одно дело — читать увлекательный роман меча и магии о доблестных героях и о их славных подвигах, и срвсем другое — верить в то, что все это происходило и происходит на самом деле.

— Откуда у тебя этот меч? — спросил Егор. — Только честно.

— Оттуда. — Воронин ткнул пальцем в сторону склада. — Дворжецкий дал. И мне, и всем остальным.

— А он где взял?

— А ему дал Лабиринт.

Дворжецкий, наконец, справился с непослушным замком, отворил тяжелую скрипучую воротину, нырнул в черноту, спящую внутри склада, и исчез в этом мраке. Егору подумалось, что вот так, наверное, Дворжецкий и уходит в иную реальность. Через пару мгновений в складе зажегся электрический свет.

— Тебе нужно пройти Лабиринт, и тогда все сомнения отпадут сами собой, — сказал Воронин, открывая дверцу машины. — Пойдем — ты ведь ничего не теряешь, но можешь приобрести очень многое.

Егор подумал, что стоит хотя бы посмотреть на их пресловутый Лабиринт, и тоже полез из машины.

В первый момент Егор испытал разочарование.

Это как, скажем, с Моной Лизой. Знатоки восторженно восклицают: Ах, Мона Лиза! Ах, шедевр! А на картине — малосимпатичная тетка с лицом идиотки. И только со временем, присмотревшись как следует, начинаешь понимать, что знатоки были не так уж и неправы. Шедевр? Н-ну, не знаю… но какая-то загадка, определенно…

Так и тут.

— Это что, и есть Лабиринт?

Склад был совершенно пуст внутри, сплошное голое пространство площадью примерно в половину футбольного поля, освещенное лампами дневного света, прикрепленными к стропилам под шиферной крышей. Единственной примечательной вещью на складе был выложенный кафелем пол: на черном фоне белые плитки образовывали сложный узор, отдаленно похожий на мандалу, только здесь рисунок был асимметричный.

— Это — Лабиринт? — повторил Егор, как-то уже менее вопросительно и более изумленно.

Ни Дворжецкий, ни Воронин не ответили.

Разочарование быстро уступило место удивлению, а затем и восхищению. Некая сложная гармония открывалась в неправильных черно-белых узорах Лабиринта, и так трудно было отвести глаза, чтобы просто посмотреть на собеседников и задать другой вопрос.

— М-м, кто сделал это чудо?

— Я, — скромно ответил Дворжецкий.

— Да у вас талант, Всеволод Юрьевич, — сказал Егор, возвращаясь взглядом к чудесному узору Лабиринта.

— Нет, не талант, — сказал Дворжецкий. — Сверхъестественное вдохновение. Пожалуй, даже одержимость. Я один выкладывал эти узоры — больше суток, без перерыва. Я чуть не умер здесь…

Он замолчал и сделал знак Воронину.

— Вот — начало Лабиринта, — показал Воронин Егору. — Ступая только по белой линии, следуй за ее поворотами и — только вперед, пока не дойдешь до центра.

— И всего-то? — бесшабашно спросил Егор и смело ступил на начало узора.

Ничего не произошло.

Егор оглянулся на Воронина и Дворжецкого — оба они стояли с напряженно-серьезными лицами — и он опять ощутил острый укол скептицизма, вдруг почувствовал себя легковерным глупцом, которого разыгрывают два остроумных хитреца.

— Да ну, — махнул рукой Егор, намереваясь бросить всю эту дурацкую затею с посвящением в принцы Янтарного королевства. — Бред какой-то…

— Не сходи с Лабиринта! — заорал Воронин дурным голосом. — Только вперед!

Но Егор уже и сам ясно понял, что не может шагнуть в сторону или, тем более, назад. Одна только мысль об этом пугала до дрожи и мурашек по спине. Он попал под власть Лабиринта, и власть эта была велика, что там ни думай себе по поводу вымыслов Роджера Желязны. Единственный выход был — пройти весь путь до конца.

Егор медленно двинулся вперед. Идти было трудно; воздух словно загустел вдруг, уплотнился, превратившись в вязкий кисель, в резиновый клей, и приходилось всем телом, напрягая все мускулы, продавливать его упругое сопротивление. Дышалось тоже тяжело. Егор взмок от постоянного напряжения мышц, но упрямо, по-бычьи наклонив голову, пер вперед — шаг за шагом — только вперед.

На одном из поворотов Лабиринта Егор, чудовищным усилием скосив глаза, посмотрел в сторону стоявших у входа Дворжецкого и Воронина. Их темные фигуры казались нечеткими, размытыми и колеблющимися, словно виделись они сквозь слой раскаленного воздуха. А может быть, это просто пот заливал глаза и мешал смотреть.

Магическая или какая-либо иная, но сила у Лабиринта была, вне всяких сомнений.

Егор брел, едва переставляя ноги, и в его памяти, как будто сами собой, появлялись и пропадали разные фразы, цитаты и просто обрыки, представлявшиеся исполненными глубокого смысла. Вот, прямо сейчас: …не отвлекайся, не забывай, что нужно все время идти дальше! Не останавливайся, что бы с тобой ни происходило… Затем, через пару шагов, словно радиоприемник, перенастроенный на другую волну: …если твой путь впечатан мелом в асфальт, куда ты пойдешь, когда выпадет снег?.. Еще шаг, еще. …секрет заключается в том, чтобы постоянно идти вперед и не прекращать усилий, даже когда перестаешь двигаться… Боже, какая усталость! В-впер-ре-од! …мой путь длинней, чем эта тропа за спиной…

Неожиданно все кончилось. Слабый порыв прохладного ветра в разгоряченное лицо, и всякое сопротивление исчезло. Егор едва не упал ничком. Он расставил ноги пошире, но все равно чувствовал себя как моряк в хорошую качку, да еще и коленки тряслись.

— Поздравляю, — с улыбкой сказал Дворжецкий. — Теперь ты стал одним из нас.

А Воронин, сияя, показал Егору два больших пальца.

— И что теперь? — утираясь рукавом, хрипло спросил Егор. — Может, попросить Лабиринт перенести меня в какое-нибудь более приятное место? Он сможет это исполнить?

Дворжецкий и Воронин обменялись быстрыми тревожными взглядами.

— Не стоит, пожалуй, — мягко сказал Воронин Егору. — Ты лучше ножками своими, ножками шевели. Можешь смело ступать по узору, теперь Лабиринт ничего тебе не сделает.

— А мог бы?

— Вполне.

Первый шаг Егор сделал с опаской, будто на тонкий лед. Но теперь Лабиринт вел себя как обычный кафельный пол, однако, Егор знал, что он только притворяется.

Дворжецкий смотрел на Егора с непонятным выражением во взоре.

— А где же мой меч? — спросил у него Егор голосом хитрого мальчугана, которому взрослые за хорошие отметки обещали подарок.

— Будет тебе меч, — ответил Дворжецкий. — Ступайте оба на улицу и ждите там.

На улице Егор присел на нагретый солнышком капот жигулей, подставил лицо ветерку, утомленно вздохнул. После прогулки по Лабиринту он не прочь был и полежать, только полежать было негде.

Воронин остановился рядом, взглянул на Егора сочувственно — видимо, припомнив свой собственный опыт инициации; сказал:

— С этого момента твой статус изменился, и Ёсицунэ Минамото может пытаться убить тебя только вызвав на поединок по всем правилам бусидо.

— Ёсицунэ Минамото — это тот длинноволосый продавец из магазина Проспект? — уточнил Егор.

— Да.

— Ну, теперь я чувствую себя гораздо спокойнее, — с сильным сарказмом сказал Егор. — Выходит, все, чего я добился — что на меня не будут нападать исподтишка, а только после предупреждения.

— Это немало, согласись, — сказал Воронин. — Предупрежден — значит вооружен. Кстати, об оружии. Ты сам-то как думаешь, сможешь справиться с Ёсицунэ, если придется сражаться с ним на настоящих мечах?

— Наверное, — сказал Егор. — Он фехтует неплохо, но ограниченно. Только я не собираюсь с ним драться.

— Но он же убийца, — с горячностью сказал Воронин. — Он убил твоего друга. И тебя, безоружного, пытался убить.

— Да, пытался, — согласно кивнул Егор. — Но я-то не такой, как он. Я — не убийца.

— Боюсь у тебя невелик выбор, — сказал Воронин, хмурясь. — Либо ты, либо он.

— Да-да, — устало покивал Егор. — Должен остаться только один.

— Вот именно, — сказал Воронин. Кажется, он не уловил иронии.

Щель в приоткрытых дверях склада налилась малиновым светом, потом пурпурным — и внезапно безмолвно взорвалась бело-голубым, словно Дворжецкий там, внутри, запалил целую кучу магния.

— Что там происходит? — вяло поинтересовался Егор, наблюдая за дверью из-под полуопущенных век.

— Дворкин шаманит, — пояснил Воронин. — Добывает тебе меч.

— Потрясающие визуальные эффекты, — сказал Егор с явно чужими интонациями в голосе.

— Видел бы ты себя со стороны, когда шел по Лабиринту, — усмехнулся Воронин. — Вот тогда были эффекты…

— Сняли бы на видео, — сказал Егор. — А я бы потом посмотрел.

— Да пытались несколько раз на видео снимать, — сказал Воронин. — Ничего не получилось, одни помехи. И фотопленка здесь засвечивается.

Егора поразила неприятная догадка.

— Радиация, — сказал он, содрогнувшись.

— Радиация в пределах фоновой, — успокоил его Воронин. — Я проверял.

— Ф-фу, блин, — с облегчением выдохнул Егор. — А я уж испугался…

— Я тоже испугался, когда мне такая же мысль в голову пришла, — сказал Воронин. — Поэтому и таскался сюда с дозиметром.

— Слушай, а чей это склад? — спросил Егор. — В нынешнее времена такие помещения ценятся высоко и пустыми не стоят.

— Строение складского типа принадлежит гражданину Дворжецкому Вэ Ю, — скучным голосом сообщил Воронин. — Гражданин Дворжецкий Вэ Ю приватизировал данное строение по остаточной стоимости… не помню, какого числа, года четыре назад, короче. Наш уважаемый мэр всячески тому содействовал.

— Понятно, — сказал Егор. И задал еще вопрос: — А Вершинин, он кто в вашей иерархии?

— Оберон. — Воронин был краток, да это сообщение и не требовало дополнений.

— О! — сказал Егор.

— Да, — сказал Воронин.

Заскрипела отворяемая настежь дверь склада, и в дверном проеме показался изнуренный шаманством Дворжецкий. И вышел он не с пустыми руками.

— Ох-хо-хоюшки. С каждым разом это дается мне все труднее, — пожаловался Дворжецкий, подойдя к машине, и протянул Егору длинный, слегка изогнутый меч в ножнах, скромно украшенных тонким серебряным рисунком.

Егор соскользнул с капота жигулей, вытянулся перед Дворжецким во фрунт и бережно, обеими руками, принял меч из рук мага.

— Принц Мерлин, — торжественно объявил Дворкин, — этот меч — единственный в своем роде, другого такого нет. Теперь он — твой, береги его, пуще зеницы ока.

Егор молча поклонился. Затем он вытянул меч из ножен и для пробы взмахнул клинком — словно молния сверкнула и тонко пропел рассекаемый мечом воздух.

— Ух ты! — восторженно воскликнул Егор. Меч идеально лег в ладонь, пришелся кстати, словно новая часть тела, и вместе с ним пришло незнакомое доселе ощущение, невыразимое словами. Егор теперь прекрасно понимал ревность Воронина, передавшего ненадолго Грейсвандир в чужие руки, и был уверен, что свой меч он не отдаст никому.

— Есть ли имя у этого меча? — спросил Егор у Дворжецкого.

— Это твой меч, ты и дай ему имя, — сказал Дворжецкий.

Егор снова взмахнул мечом, выписав вокруг себя сверкающую смертоносной сталью восьмерку.

— Знаю, знаю, как его назвать. Сайдвиндер!

13

…Против кармы не попрешь.

Объединенными усилиями Дворжецкий и Воронин убедили Егора в том, что дуэли с Ёсицунэ Минамото ему ни в каком случае избежать не удастся, так что лучше раньше, чем позже…

Но за спиной Егора между Дворжецким и Ворониным состоялся короткий разговор, из которого следовало, что судьба, вообще-то, не так уж и жестока, и события могли бы развиваться иначе.

…По возвращении в город Дворжецкий повез Егора в спорткомплекс моторного завода, где и передал новоиспеченного принца Мерлина под присмотр другого принца — опытного и закаленного в боях мастера меча Бенедикта, он же Ерофеев Виктор Борисович, бывший тренер бывшего чемпиона городских соревнований по фехтованию Трубникова.

Егор, ни разу не встречавшийся с Ерофеевым за последние десять лет, тем не менее сразу узнал его — Виктор Борисович почти не изменился внешне, совсем не постарел, разве что стал еще суровее видом.

— Позанимайся с ним, — сказал Дворжецкий Ерофееву, кивнув на Егора. — Вспомни молодость.

— Хорошо, — сказал Ерофеев. И, когда Дворжецкий, попрощавшись, отправился дальше по своим таинственным делам, поприветствовал бывшего ученика: — Ну, здравствуй, принц.

— Здравствуйте, Виктор Борисович, — сказал Егор и переложил меч в ножнах из одной руки в другую, демонстрируя его как бы ненароком, — мол, а у меня вот что есть.

Ерофеев только усмехнулся снисходительно и сказал:

— Иди за мной.

Странно, день в разгаре, а в спортзале отчего-то не было ни одного человека. Только неофициальный, но полновластный хозяин этого места Ерофеев и его гость Егор.

Свет солнца, слегка перевалившего за полдень, вливался в большие окна, защищенные изнутри веревочной сеткой от шального волейбольного или баскетбольного мяча. Вдоль стен стояли желтые деревянные скамейки и пара гимнастических коней. В дальнем от входа углу, возле шведской стенки, с потолка свисал толстый белый канат, под ним ровной стопочкой были сложены изрядно потрепанные поролоновые маты.

Все, как раньше.

Почти.

Баскетбольные щиты были теперь не деревянные, как помнилось Егору, а плексигласовые. Но это мелочи, мелочи…

Из ностальгической задумчивости Егора вывел Ерофеев.

— Ты позволишь взглянуть на твой меч? — спросил он.

Егор помялся; с мечом расставаться не хотелось. Но он, хоть и не без душевных терзаний, все же подал Сайдвиндер Ерофееву — как же, учитель все-таки…

Ерофеев, всем своим видом выражая крайнюю степень почтительности к оружию, принял Сайдвиндер из рук владельца, выдвинул до середины клинок из ножен, посмотрел на руны, подставляя меч к свету под разными углами и пуская по всему залу яркие солнечные блики.

— Прекрасный меч.

У Егора потеплело на сердце. Он почувствовал гордость, словно меч, восхитивший истинного знатока, был изготовлен его, Егора, руками.

— Спасибо.

— Не за что, — сказал Ерофеев, возвращая меч Егору. Помолчал и предложил совершенно будничным тоном: — Сразимся?

— На мечах? Нет! — наотрез отказался Егор.

Ерофеев холодно усмехнулся и предложил другой вариант:

— У меня имеется несколько синаи для тренировок. Выбери себе один.

Он показал, где лежат синаи.

Егор с неохотой оставил Сайдвиндер и взял в руки бамбуковый меч. Ерофеев взял себе другой. Доспехов ни ученик, ни учитель надевать не стали. Сделав приглашающий жест, Ерофеев вышел на середину зала, взялся за рукоять синаи обеими руками, занес меч над головой и замер в совершенной неподвижности — он даже не мигал. Егор пожал плечами, тоже вышел на середину зала и принял соответствующую стойку напротив тренера.

— Ну? — спросил Ерофеев минуту спустя. — И долго ты собираешься так стоять?

— Сколько потребуется, — ответил Егор, копируя усмешку тренера.

Они простояли неподвижно еще минуту.

— Ну ладно, — сказал Ерофеев, делая левой ногой короткий шажок назад и заводя за спину левую руку. Синаи он теперь держал одной правой рукой — как шпагу или рапиру.

Егор тоже перешел в правостороннюю позицию en garde, готовясь отразить атаку тренера, — и все же едва не пропустил ее. Выпад Ерофеева был молниеносным, словно бросок рассерженной кобры. И только потому, что у бамбукового меча нет присущего тонкому стальному жалу змеиного изящества, и его легче удержать в поле зрения — только поэтому атака Ерофеева не удалась. Егор парировал удар и отступил в сторону.

— Неплохо, — сказал мастер клинка Бенедикт.

Дворжецкий довез Воронина до Кировского РОВД. Воронин не спешил выходить из машины.

— Так что, сегодня? — спросил он.

— Сегодня, — кивнул Дворжецкий. — Надо дать подтверждение клану Минамото. Я свяжусь с ними сам, а ты предупреди Джулиана, что все состоится по основному сценарию, и он остается на скамейке запасных.

— Белов будет огорчен, — сказал Воронин. — Он рассчитывал сам сразиться с Ёсицунэ, отомстить за смерть брата.

— Я серьезно сомневаюсь, что он сможет одолеть Ёсицунэ, — сказал Дворжецкий. — Но если он станет упрямиться, скажи ему, что решение принял я.

— Ладно, — сказал Воронин, — так ему и передам.

— Да, еще постарайся выяснить, не появился ли наш друг Копаев.

— Попробую. Но что-то подсказывает мне, что Копаев до сих пор не вернулся…

14

Местом проведения дуэли между Ёсицунэ Минамото и принцем Мерлином самураи избрали ту же самую стройку на улице Свердлова, что и в прошлый раз. Должно быть, они имели в виду оказать этим дополнительное психологическое давление на противника.

Не вышло.

Это ведь Воронин приезжал сюда в составе опергруппы, это он видел трупы, а Егор оказался на этом месте впервые и даже не вспомнил, что именно здесь был убит Денис Брагин. Да и сам строящийся дом за последние дни подрос еще на один этаж. Дуэль предполагалось провести на недостроенном пятом.

Принцы Янтарного королевства прибыли к месту скромно — все четверо (принц Мерлин, а также вызвавшиеся быть секундантами принц Корвин, принц Бенедикт и, разумеется, дед-основатель Дворкин) на одном автомобиле — синих жигулях Дворжецкого.

Вдоль дощатого забора, огораживавшего стройку, уже стояли три машины самураев: белая хонда, темно-синий дацун и внушительных размеров черный джип ниссан-патруль.

— Однако, — только и промолвил Воронин, вылезая из тесных жигулей. Остальные промолчали.

Егор зябко ежился, но не от холода, а от нервного возбуждения.

Самураи — их тоже было четверо — уже ждали принцев Янтарного королевства за забором, на территории стройки. Сторожа, памятного Воронину по прежнему приезду, нигде не было видно.

— А где сторож? — спросил Воронин у самураев, несколько обеспокоенный за судьбу человека, непричастного к играм тайных меченосцев.

— Лежит в бытовке, — ответил старший из самураев, кэнси Цукахара Бокудэн.

— Что вы с ним сделали? — Воронин вспомнил, что он, некоторым образом, блюститель закона. — Он жив?

— Конечно, жив, — сказал Цукахара Бокудэн. — Очухается через пару часов, ничего помнить не будет.

И он нежно погладил левой рукой ребро ладони правой.

Егор с интересом разглядывал самураев. Они все были одеты по своей средневековой самурайской моде: куртки хаори, шаровары хакама. Все, понятно, при мечах. Егор даже подивился на них: Надо же, до чего крепки в соблюдении традиций.

Он посмотрел на своих спутников словно впервые и удивился еще больше: Где были мои глаза? — и Дворжецкий, и Ерофеев, и Воронин в одежде соблюдали геральдические цвета принцев Янтарного королевства, чьи имена носили. Из описаний Роджера Желязны Егор помнил, что цвета Корвина были черный с серебром. Вот и Воронин был одет в черное и, за неимением серебра, серое. Цвета Бенедикта были красный и коричневый. Одежда Ерофеева этому вполне соответствовала. Что же касается Дворкина, Егор запамятовал цвета его одежд, но сам Дворжецкий придерживался в костюме строгой черно-белой гаммы.

Егор вернулся взглядом к самураям. Трое из них были те самые продавцы из магазина Проспект. Длинноволосый Ёесицунэ Минамото смотрел на Егора так, словно хотел уничтожить его одним своим взглядом. Двое других держались деланно безразлично. Четвертый же самурай, который был примерно одного с Дворжецким возраста, выглядел настоящим японцем. Возможно, он японцем и был.

— Идем, — сказал Цукахара Бокудэн и махнул рукой куда-то наверх.

На недостроенном пятом этаже, куда неспешно, один за другим, поднялись дуэлянты и секунданты, места для поединка было более чем достаточно — наружные стены дома были возведены примерно наполовину, а за кладку внутренних стен строители еще не принимались. Пара мощных прожекторов, висевших наверху, на стреле крана, освещала место поединка неживым ненатуральным светом, и оттого все вокруг казалось Егору декорацией, а происходящее — сценой из фильма.

Самураи сгрудились у одной стены и принялись приглушенно переговариваться. Точнее, говорил, в основном, кэнси Цукахара Бокудэн, а Ёсицунэ Минамото, длинноволосый, кивал в такт его словам и всего раз что-то коротко ответил. Двое его товарищей стояли молча.

Принцы Янтарного королевства, собравшись у другой стены, принялись за психологическую накачку младшего собрата.

— Ты нам нужен, — сказал Дворкин-Дворжецкий. — Мы на тебя очень рассчитываем. Не подведи.

— Ты хорошо фехтуешь, — сказал Бенедикт-Ерофеев. — Ты справишься.

— Сделай его, — сказал Корвин-Воронин. — Поквитайся с ним за наших братьев.

— Да-да-да, — рассеянно кивал Егор, оглядываясь на самураев. Он чувствовал скованность, он чувствовал страх и напрасно пытался убедить себя, что ерунда, мол, все точно так же, как в парке выходным днем со всеми прочими толкинистами. Все было совсем не так, гораздо серьезнее. Ужасно серьезно. Все было по-настоящему. Он мог погибнуть…

Цукахара Бокудэн все о чем-то наговаривал Ёсицунэ Минамото — то ли советы давал, то ли благословение. Длинноволосый выслушал все внимательнейшим образом и почтительно низко поклонился кэнси. Затем он вышел на середину ристалища, посмотрел на Егора бешеными злыми глазами и отрывисто проорал что-то непонятное — по-японски, наверное, — но явно оскорбительное и брякнул гардой меча о ножны.

— Он бросает тебе вызов, — тихо пояснил Ерофеев.

Егор тяжко вздохнул, обнажил меч и медленно, даже нерешительно, побрел навстречу Ёсицунэ.

Самурай выхватил меч быстрым движением и с воинственным воплем бросился на принца Мерлина. Противники со звоном скрестили мечи.

Егор все еще держался скованно, заторможенно. Атаку самурая он отбил с трудом и несколько неудачно — кончик чужого меча располосовал ему левое предплечье, рукав рубашки мгновенно пропитался теплой кровью.

— Ч-черт, — прошипел Егор.

Ёсицунэ оскалил зубы в злобной усмешке.

Боль в раненой руке словно разбудила Егора, он стряхнул с себя губительное оцепенение и, наконец, как прежде ощутил Сайдвиндер как должно — частью себя.

— Ну ладно.

Ёсицунэ снова пошел в атаку, исполнив нанамэ-гири.

Егор показал, на что способен. Он парировал с легкостью и даже некоторым изяществом, отвел клинок противника в сторону и, внезапно перейдя от японского стиля фехтования к классическому европейскому, сделал глубокий выпад и уколол Ёсицунэ чуть ниже левой ключицы.

На хаори самурая проступило кровавое пятно, а на лице — выражение изумления и растерянности. Ёсицунэ отступил назад и влево; он больше не усмехался.

Егор опустил меч, решив, что с первой кровью поединок завершен. Но самурай снова скакнул вперед, рубя наотмашь. Егор защитился скользящим ударом, шагнул назад, пропуская клинок противника мимо себя, а затем закрутил запястье и резко взмахнул своим мечом, вырывая оружие из рук самурая. Ёсицунэ проводил свой улетающий прочь меч недоуменным взглядом, потом, сообразив, кинулся следом. Но Егор опередил его на шаг, первым подбежал к упавшему мечу и наступил на него ногой. Лицо самурая исказилось от яростной злобы, он заскрежетал зубами и выхватил из-за пояса кодати, малый меч, больше похожий на кинжал.

Цукахара Бокудэн коротко крикнул по-японски, и Ёсицунэ тут же поник, плечи его опустились. Одарив Егора напоследок ненавидящим взглядом, Есицунэ подошел к кэнси. К Егору с двух сторон приблизлись Воронин и другой самурай, короткостриженный здоровяк. Этот самурай тоже посмотрел на Егора очень нехорошо, хоть и без бешенства, присущего взгляду Ёсицунэ.

— Сойди с меча, — сердито прошипел Воронин. — Пусть его заберут.

Егор повиновался и вслед за Ворониным отшел к своим, пряча в ножны верно послуживший Сайдвиндер. Здоровенный самурай, которого звали Ёритомо, бережно поднял с пола меч Ёсицунэ, обтер его полой одежды, как будто очищая от грязных следов, оставленных ногой Егора, подошел к кэнси и отдал меч ему.

— Постой-ка, я же победил, — спохватился Егор. — Меч ведь мне должен достаться, как трофей.

— Нет, покачал головой Ерофеев, — ведь ты не убил соперника.

— Дай-ка я взгляну на твою руку, — сказал Дворжецкий.

— А чего на нее смотреть? — удивился Егор, в пылу схватки совсем забывший о ране, и тут же скривился. — Ах, черт!

Рана на левом предплечье продолжала кровоточить, кровь стекала по пальцам и крупными каплями падала на цементный пол.

Дворжецкий бесцеремонно оторвал располосованный мечом и испачканный кровью рукав егоровой рубашки, достал из своего кармана бинт, перкись и быстро, профессионально обработал рану — порез был длинный, но неглубокий.

— Какая предусмотрительность, — процедил Егор сквозь зубы, стараясь держаться молодцом.

— Опыт, друг мой, опыт, — ответил Дворжецкий, бинтуя порез. — По уму, следовало бы тебя зашить, но и так, я думаю, быстро заживет.

Самураи, между тем, явно готовились к какой-то церемонии.

— Что еще они там задумали? — поинтересовался Егор.

— Сам увидишь, — сухо сказал Воронин.

Самураи вдруг сделались очень похожими на настоящих японцев, даже те, что японцами не были. Ёсицунэ, обнажившись до пояса, встал на колени, затем сел, поджав ноги, и взял в руки малый меч. Кэнси Цукахара Бокудэн встал позади и слева от Ёсицунэ и занес над головой обнаженный меч. Двое других самураев неподвижно застыли, словно изваяния нио у входа в синтоистский храм.

Егор тихо охнул; он понял — ч т о должно сейчас произойти. А поняв — ужаснулся.

— Их надо остановить! — Егор сделал было шаг вперед.

— Стой! — Дворжецкий вцепился ему в плечо железными пальцами. — Стой и смотри.

Такая власть слышалась в его голосе, такая сила, что Егор не посмел ослушаться. Он стоял и смотрел, не в силах отвести в сторону взгляд или просто закрыть глаза. Он стоял и смотрел — пока не свершился весь страшный ритуал сэппуку.

Ёсицунэ, стиснув зубы, вонзил кодати себе в нижнюю часть живота слева и медленно повел меч наискосок вправо вверх, открывая на теле ужасную рану. Кровь лилась ему на колени темным потоком, заливала пол вокруг. Ёсицунэ был бледен, как смерть, но не издал даже намека на стон. Когда он стал плавно заваливаться на правый бок, Цукахара Бокудэн, пронзительно крикнув: Ис-са! — взмахнул мечом. Из перерубленной шеи Ёсицунэ ударил багровый фонтан, голова отделилась от туловища, но не покатилась по полу, а повисла на тонком лоскуте кожи.

Егор перегнулся пополам, и его вырвало.

15

В эту ночь Егор не мог заснуть. Он лежал дома, в душной горячей влажной постели, вспоминал ненавидящие взгляды самураев, уносящих в кровавом мешке останки своего товарища, и снова его била крупная нервная дрожь. Он вспоминал слова Дворжецкого о том, что врагов у него теперь прибавилось.

Почему? — спросил тогда Егор, пытаясь хоть как-то привести себя в порядок.

Дворжецкий не ответил.

Ты наступил ногой на меч самурая — ужасней оскорбление придумать невозможно, — объяснил Ерофеев. — И еще, ты выказал всем свою слабость, когда… — И он указал на отвратительную дурно пахнущую лужу возле ног Егора. — Ёсицунэ проиграл тебе поединок, но сохранил свою честь, приняв достойную самурая смерть. Ты же дважды повел себя недостойно. Теперь все они — твои заклятые враги, и тебе придется убить их всех или тоже совершить сэппуку, иначе они не успокоятся.

Изумительная перспектива, — пробормотал Егор.

Воронин только морщился, а за спиной Егора сказал Дворжецкому: Уж лучше бы здесь был Джулиан.

Да, вот так оно все и было…

Постепенно нервное возбуждение, вызванное яркими и жестокими впечатлениями минувшего дня, прошло. Егор успокоился и впал в некое странное состояние полубодрствования-полудремотности, балансируя на рубеже между сном и явью. Его сознание как будто раздвоилось: одной частью разума он понимал, что лежит в постели у себя дома и безуспешно пытается заснуть; другая же часть разума сообщала ему, что он стоит в сумрачном прохладном подъезде, дверь подъезда полуоткрыта на улицу, и в открытый проем виден фрагмент залитого ярким летним солнцем двора.

Это было очень необычное и интересное ощущение.

Пребывая в двух местах одновременно, Егор лежал в постели и медленно подходил к двери, навстречу свету. Он сделал несколько мелких осторожных шажков, открыл дверь пошире, осязая ладонью мелкие бугорки потеков краски, — и вышел во двор.

Наяву Егор в этом дворе не бывал никогда, но место отчего-то было ему очень знакомо. Справа торчал неровный забор, сбитый из нестроганных и некрашенных досок; впереди и слева стоял кирпичный пятиэтажный дом в три подъезда, изогнутый буквой Г; перед домом росли деревья с темными узловатыми ветвями и узкими острыми листочками; посреди двора имелся деревянный стол и две лавочки; слева, в промежутке между короткой частью Г-образной пятиэтажки и домом, из которого Егор вышел, был узкий проход на тихую, тенистую улицу. И ни одного человека вокруг.

Ощущение реальности иного мира было настолько сильным, что Егор побоялся целиком погрузиться в этот сон и остаться в нем насовсем. Он открыл глаза и резко, рывком поднялся из постели — в свою, родную реальность, домой.

Но картинка двора из сно-мира до сих пор стояла перед глазами, словно впечатавшись в сетчатку.

Прямо наваждение какое-то.

Чтобы освободиться от навязчивого пейзажика, Егор решил нарисовать его, перенести на бумагу — может, он на бумаге и останется, не будет больше надоедать. Не одеваясь, Егор сел за письменный стол, зажег лампу, достал из ящика стола обрезок ватманского листа размером чуть больше ладони, оставленный для эскизов, взял пузырек с черной тушью, тонкое чертежное перо и без предварительного карандашного наброска принялся покрывать бумагу уверенными четкими штрихами.

Он рисовал словно с натуры, так ярка была картинка в мозгу, и на листке бумаги постепенно проступал тот самый дворик, виденный в необычном полусне. И это не было вдохновение, это была одержимость — такая же, наверное, случилась с Дворжецким, когда он создавал Лабиринт. Егор абсолютно точно знал — где и какую черточку провести. Да и он ли сам, своей ли рукой проводил эти черточки? Он забыл про все беды и невзгоды прошедшего дня, забыл про разрыв с Леной, забыл про Татьяну Георгиевну с ее недорасписанным детским садом, забыл про Воронина, Ерофеева, Дворжецкого и прочих неведомых принцев Янтарного королевства с их хитроумными интригами, забыл про принявшего страшную смерть длинноволосого продавца из магазина Проспект и его друзей, точащих зубы и ножи. Он рисовал карту, эмберский козырь. Только сам он этого еще не понимал.

Когда весь дворик был запечатлен на бумаге, и прибавить вроде бы больше было нечего, Егор закрыл глаза, посидел так минутку, затем посмотрел на рисунок и снова закрыл глаза.

Чего-то не хватало.

Егор открыл глаза медленно обмакнул перо в тушь и, решившись, в верхнем левом углу, там, где у обычных игральных карт стоит значок масти, не отрывая пера от бумаги, одной сплошной линией начертил, повторил рисунок Лабиринта.

Вот теперь — все. Теперь козырь был закончен.

За окном уже рассвело.

Егор погасил лампу, потер утомленные глаза и со стоном распрямил затекшую спину. Карта лежала на столе, между пером и пузырьком с тушью, и притягивала к себе взгляд не хуже самого Лабиринта.

— И мы тоже кое-что можем, — пропел Егор, гордясь сотворенной вещью. Он взял карту в руки и принялся пристально рассматривать рисунок, словно он был сделан кем-то другим.

Бумага вдруг ощутимо похолодела, стала как тонкая льдинка, а рисунок углубился, приобрел глубину и цвета.

Егор, встревоженный метаморфозами, выронил карту из пальцев, и она, кружась опавшим листом, спланировала на пол, легла рисунком вниз.

— Да-а, дела-а, — протяжно сказал Егор вслух, чтобы убедить себя в том, что не спит. Голос прозвучал ненатурально, фальшиво.

— Неужели я сподобился нарисовать настоящий эмберский козырь?

Никто, разумеется, не ответил.

— Что же, — сказал Егор сам себе, опять вслух, — не узнаешь ведь, пока не попробуешь.

Следовало только хоть мало-мальски снарядиться для пробного путешествия — кто знает, куда забросит карта?

Прежде всего Егор оделся — не в трусах же странствовать? — конечно, в излюбленные джинсы и рубашку, надел кроссовки. Меч? Может, понадобится, а может, и нет, но Егору просто не хотелось расставаться с Сайдвиндером. Меч нужно было замаскировать — все же нынче не средние века, с мечом на поясе никто по улицам не разгуливает. Но Сайдвиндер — не ножик, в карман его не спрячешь. Футляр бы какой-нибудь, что ли… Ага, есть же такой футляр. Егор вспомнил про большую пластмассовую трубу с ручкой, в каких разные инженеры-конструкторы-чертежники носят свои чертежи. Егор носил в том футляре свои большие учебные рисунки, так было много удобнее, нежели таскаться с громоздкой картонной папкой формата А2. Пластмассовая труба обнаружилась там, куда и была убрана пару лет назад, — в чулане. Егор смахнул с футляра пыль и примерился спрятать внутрь Сайдвиндер. Меч в ножнах замечательно поместился в чертежный футляр.

— Не инженеры, не чертежники, — промурлыкал Егор. — Мы — принцы Эмбера… хм… картежники.

Вот, кажется, и все.

Егор с трепетом в душе поднял с пола карту и устремил на рисунок пристальный взгляд, стараясь даже не мигать. Прошло несколько секунд, и рисунок вновь стал меняться, приобретая цвета и глубину, оживая: на деревьях зашевелились листочки, и вроде как слабый сквознячок подул в лицо. Егор смотрел уже словно через окошко, а окошко увеличивалось, раздвигалось во все стороны сразу. Егор ощутил легкое головокружение, пошатнулся, шагнул вперед — и оказался в том дворе. Посмотрел на карту, которую держал в руке, — рисунок снова стал обычной плоской картинкой, нарисованной на бумаге черной тушью. Егор убрал карту в нагрудный карман рубашки и…

Его сильно толкнули в спину. Егор шагнул вперед и быстро обернулся, хватаясь за крышку чертежного футляра, в котором был спрятан меч. С некоторых, совсем недавних, пор Егор держался очень настороженно и порой был склонен преувеличивать опасность.

Здесь же опасности не было никакой, а был какой-то измятый замусоленный мужик, по виду — алкаш предпоследней ступени, трясущийся и совершенно синий с похмелюги.

Егор расслабился.

— Че толкашься? — недовольно и едва понятно пробурчал синюк. — Смари кдапрешь.

Сам он едва ли чего видел, настолько опух, что был просто не в состоянии поднять тяжелые набрякшие веки — так и побрел со двора, не открывая глаз. Видать, его маршрут был выверен с точностью до сантиметра.

Егор проводил аборигена долгим взглядом, усмехнулся: первый местный персонаж был знаком до боли. Похоже, эмберский козырь перемещает не так уж и далеко.

Егор неторопливо, тщательно осмотрелся. Дворик, безусловно, был тот самый, ограниченный двумя пятиэтажными домами и деревянным забором. Обычный городской дворик, только вот в каком городе он находится?

Пора было расширять географические познания. Егор повернул налево, прошел между домами и очутился в узком тихом переулке. Где-то рядом, немного дальше, шумела моторами машин большая улица. Ориентируясь на шум, Егор прошел по переулку совсем немного, вышел на широкую, шумную, загазованную и запруженную автотранспортом улицу и остановился.

Это место он узнал.

Проспект Октября.

И всего-то? — обескураженно подумал Егор. Он был разочарован. Он ждал, он надеялся на большее: если уж перемещаться в пространстве магическим способом, так и попадать в магический, удивительный мир. А тут… Полночи сидел, рисовал магическую карту, и нарисовал-таки, а телепортировался, страшно сказать, аж на четыре квартала. М-магия…

Может, и не следовало умалять сам факт перемещения в пространстве при помощи карты, созданной своей же рукой. Но Егор не слишком этому факту радовался — наверное, просто устал после бессонной ночи и всех головокружительных событий последних дней. Да, он просто устал…

Ну ладно, испытание проведено успешно, козырь действует, можно возвращаться домой.

И чего же я не нарисовал заодно карту с интерьером собственной квартиры? — попенял себе Егор. — Сейчас бы — хоп! — и мигом оказался дома.

Карта, однако, была только одна, и работала только в одном направлении. One way ticket, так сказать. Ничего не попишешь, придется перемещаться в пространстве старым проверенным способом — попеременным переставлением правой и левой ног. Вообще-то, можно и городским транспортом воспользоваться — тоже действенный способ, и ноги меньше устают.

Егор двинулся к остановке троллейбуса.

А может, к Воронину на службу заглянуть, — подумал он на ходу, — тут ведь близко. Зайти, похвастаться приятелю: взгляните-ка, принц Корвин, — действующая модель эмберского козыря, изготовлена и испытана лично принцем Мерлином.

Егор загорелся новой идеей, очень уж хотелось похвалиться картой перед кем-нибудь из своих, перед кем-то, кто поймет и оценит. А Кировский РОВД, в котором нес трудную и опасную службу Вороин, располагался неподалеку, на соседней улице.

По времени было самое начало трудового дня. Воронин, если не отбыл на происшествие, должен находиться в своем криминалистическом кабинете.

Воронин и был у себя в кабинете, сидел за одним из трех письменных столов, низко опустив голову, и перебирал яркие глянцевые фотоснимки.

— Привет, — весело сказал Егор.

Воронин поднял лицо, и все дальнейшие слова застряли у Егора в горле, слипшись в бесформенный комок.

— А-ах-хы…

Вид у Егора тоже, наверное, был не приведи господь — челюсть отвалена чуть ли не до пупа, глаза — как два чайных блюдца.

— Что с тобой, Егор? — обеспокоенно спросил Воронин. — Привидение увидал?

— А? Что? М-м… н-нет… — Егор потихоньку старался восстановить внутреннее равновесие, сильно поколебленное внешним видом старшего эксперта-криминалиста, но восстанавливал, очевидно, недостаточно успешно, потому что нес какую-то бессвязную ахинею: — Не знаю. Может быть.

Егор мямлил что-то совсем невразумительное, и, осознав это, заставил себя замолчать. Он опустил глаза, глубоко вдохнул, медленно выдохнул и снова взглянул Воронину в лицо. Точнее, на лицо. На лице Воронина красовались молодецкие чапаевские усы. Усы! У Воронина — усы!!!

Егор опять опустил глаза, уставившись на носы своих потрепанных кроссовок. Да-а, братцы, одно можно сказать: за ночь такие усы не прорастают.

— Егор, ты себя хорошо чувствуешь? — спросил усатый Воронин.

Хорошо ли? Сложный вопрос…

— Н-ну, — сказал Егор, на краткое время вернувшись глазами к лицу собеседника. Усы Воронину не шли, они его старили. — Вчера у меня выдался тяжелый денек. Наверное, я еще не вполне…

Егор замялся, подычкивая нужное слово, но Воронин, кажется, и так все понял — правильно ли, нет ли. Он сказал:

— Бывает.

А Егор в уме лихорадочно прикидывал планы плавной ретирады. Эмберский козырь усатому Воронину показывать не стоило — бог знает, что из этого может выйти, — но и свое появление в кабинете экспертов-криминалистов нужно было прикрыть хоть каким-нибудь, пусть даже и хлипким, объяснением.

— Ты сегодня вечером будешь дома? — спросил Егор. Ничего лучшего ему в голову не пришло.

— Да, — ответил Воронин. — Если только на происшествие не вызовут. Я же дежурю.

— Тогда я зайду вечером к тебе домой — поговорить, — сказал Егор, хотя ни заходить к усатому Воронину в гости, ни разговаривать с ним не собирался.

— А сейчас тебе чего не говорится? — спросил Воронин, глядя на Егора очень пристально.

— А сейчас я тороплюсь, — соврал Егор. — Пока.

И, прежде чем Воронин спросил еще о чем-нибудь, быстро ушиыгнул за дверь.

Из милиции Егор пошел домой. Вернее, он пошел к тому месту, где должен был находиться его дом. Шел Егор медленно и всю дорогу озирался по сторонам, словно в чужой город попал (да так оно и было, собственно говоря), но на всем пути не приметил ничего необычного или странного: и дома на улице были такие же, и люди на улице были такие же.

Но Воронин-то был с усами, — сказал себе Егор. — Не тот Федот. Однако он ничуть не удивился, когда меня увидел, и по имени назвал. Выходит, и мой двойник здесь имеется, тоже, может быть, с усами. Кошмар.

А вот и он — дом, милый дом — такой красивый, хоть и неказистый, с книжным магазином на первом этаже, где вновь, после кратковременного засилья турецко-китайского ширпотреба, продаются книги.

Егор свернул за угол и вошел во двор. Проходя по двору, он смотрел на окружающее умиленным взглядом — до чего же все такое знакомое: и бабки-пенсионерки на лавочке, и молодые мамы с младенцами в ярких колясочках, и дети постарше, оседлавшие скрипучие качели и ковыряющиеся в сломанной песочнице.

Егор перевел глаза на двери второго подъезда — и споткнулся на ровном месте. На двери висела железная коробка домофона и, если судить по ее обшарпанному внешнему виду, висела она там уже давно. На негнущихся ногах Егор приблизился к двери и уставился на домофон тупым бараньим взором.

На дверях моего подъезда такой штуки не было.

Вдоволь насмотревшись на домофон, Егор принялся изучать саму дверь. Дверь была крепкая, стальная, со здоровенным электрическим замком. Это, значит, чтоб чужие не ходили. А Егор был здесь чужим. Да, тут вам не там.

Он постоял еще немного, подумал, потом поднял руку и набрал на домофоне номер своей квартиры. Динамик домофона включился, затрещал, захрипел и искаженным, но совершенно незнакомым, явно старушечьим голосом, осведомился:

— Але? Кхто тама?

— Егор дома? — спросил Егор.

— Какой ишшо Егор?

— Трубников.

— Здеся такие не проживают, — сообщил динамик и заглох.

М-да. Вот оно как…

Здеся такие не проживают, — повторил Егор про себя. — Точнее, такие проживают не здесь.

И что дальше?

Он всерьез начал сожалеть о том, что сразу не нарисовал козырь с интерьером своей квартиры. Теперь же рисовать было негде, нечем и не на чем. В принципе, конечно, можно было и здесь сходить в магазин канцтоваров, купить бумагу, тушь и перья, сесть где-нибудь на скамеечку и нарисовать нужную карту. Так то оно так… Вся беда была в том, что Егор уже не был уверен в себе, он не чувствовал прежней силы, помогшей ему, заставившей его сделать первую карту.

Интересно, сработает ли козырь еще один раз? — подумал Егор и нерешительно поглядел по сторонам. Во дворе было слишком много людей: старушки при лавочках, мамы при колясках, дети при своих развлечениях. Такие карточные фокусы лучше не демонстрировать при свидетелях; следовало поискать укромное местечко.

Его пошел проч от несвоего дома, не спеша, непринужденно помахивая чертежным футляром, пересек по диагонали двор и вышел к шумному, многолюдному рынку. На территории рынка, если две реальности не слишком сильно различаются, должен быть платный туалет.

Туалет был. Как же на рынке без туалета?

На входе Егор заплатил нужную для посещения данного заведения сумму, втайне опасаясь того, что его деньги окажутся непохожими на местные. Обошлось. Он заперся в отдельной кабинке, среди кафеля и фаянса. Поначалу Егора очень отвлекали физиологические звуки, свободно проникающие сквозь тонкие фанерные стенки кабинки. Он понял, что выбрал не самое подходящее место для созерцания эмберского козыря и хотел даже уйти, но ему стало жалко заплаченных за вход денег, а использовать туалет по прямому назначению у Егора не было нужды. И он задержался, опустил стульчак, присел на краешек унитаза (унитаз в платном туалете был начищен до блеска), положил на колени чертежный футляр с мечом и стал смотреть на карту, не делая напряженных попыток проникнуть в рисунок, — тогда-то у него все и получилось.

Переместился Егор как был, в сидячем положении. Неожиданно лишившись опоры под седалищем, он позорно опрокинулся на спину, высоко взбрыкнув ногами.

— Бля-а! Ну ты напился, зема, — на ногах не стоишь.

Над лежащим на асфальте Егором возвышался давешний алкаш. Похоже, он где-то принял некоторое количество лечебной жидкости, потому что выглядел более живым, нежели раньше, и глаза у него прорезались. Неожиданному появлению Егора из ниоткуда алкаш ничуть не удивился — он и не такое видывал во времена крутых запоев.

— Пить меньше надо, — как бы укоризненно провозгласил алкаш, воздев кверху грязный указательный палец.

— Меньше кого? — хмуро осведомился Егор, поднимаясь на ноги и стряхивая с зада и спины мелкий сор.

Алкаш наморщил лоб, призадумался и сказал:

— Ваще — меньше.

— Хороший девиз, — сказал Егор.

— Зема, — алкаш с надеждой заглянул Егору в глаза, — у тебя закурить не будет?

— Нет, — ответил Егор. — Не будет.

— Жалко тебе, что ли? — проныл алкаш.

— Не жалко. Не курю я.

— Че ты мне мозги компостируешь? Вчера же сам бээс смолил и друганов своих еще угощал. Так и скажи, что зажался, соседу сигаретки пожалел…

Услышав такое, Егор крайне изумился.

— Кто? Я?

— Головка ты от… — Алкаш хотел выразиться матерно, но передумал, все еще не оставляя надежд получить дармовую сигарету.

— Где же ты видел, чтобя я курил? — спросил Егор, чрезвычайно заинтересовавшись новостями о себе. (Себе ли?..)

— Где, где… — проворчал самоназванный сосед, опять с трудом удержавшись от матерщины. — На балконе на своем ты стоял и мне на башку пепел стряхивал.

— На котором балконе? — быстро спросил Егор.

— Ну ты ваще, видать, с башки съехал, — сказал алкаш, покачивая грязной головой. — Уж на что я поддаю, а и то еще из памяти не выжил. Вона твой балкон, на пятом этаже, где штаны синие висят.

Он указал рукой наверх.

Егор посмотрел в указанном направлении и, действительно, увидел на одном из балконов пятого этажа сохнущие на бельевой веревке застиранные голубые джинсы.

— Ага, — сказал Егор. — Понятно.

И направился к дверям подъезда.

— Э-э, зема, постой, — окликнул его алкаш. — Ты мне сигаретку дашь или как?

— Я же сказал тебе, что не курю, — не остановившись, бросил Егор.

Алкаш матерно выругался.

В подъезде было тихо, сумрачно и прохладно. Лестница была узкая, лестничные площадки — тесные.

Я же был здесь, — подумал Егор, узнавая окружающее, — в том странном полусне, после которого нарисовал карту.

Он поднялся на пятый этаж и остановился на лестничной площадке. На площадку выходили двери трех квартир: тринадцатая, слева, была обита черной клеенкой, в центре двери четырнадцатой квартиры был врезан маленький мутный глазок, дверь квартиры номер пятнадцать была лишена особых примет. Егор припомнил расположение балкона, указанного алкашом, сориентрировался, подошел к двери пятнадцатой квартиры и нажал кнопку звонка.

Звонок вяло блюмкнул, за дверью прошлепали босые ноги, щелкнул замок, дверь распахнулась, и два неотличимо похожих человека воззрились друг на друга, разделенные дверным проемом, словно лишенной зеркала рамой.

— Брат? — несколько неуверенно спросил хозяин.

— Брат, — сказал гость.

16

— Рискованный ход, — деликатно заметил Сай Нагаясу, после того, как Ольгерт Владимирович Вершинин выложил на доске один белый камень далеко в стороне от других своих камней.

— Посмотрим, — сказал Вершини, сохраняя невозмутимое выражение лица.

Сай Нагаясу задумался, катая в ладони черный камень.

Они играли в го.

Часть вторая Shift и меч

1

F

Мерлин отсалютовал мечом и сделал маленький шажок вперед. Его противник сломя голову рванулся в атаку, взмахнув устрашающих размеров мечом, срисованным, видимо, с шотландской клейморы.

P

Мерлин без особого труда парировал удар противника, нанесенный со всего плеча, но не ударил в ответ, хотя и мог. Он пока выжидал, присматривался.

Противником оказался не принц и даже не рыцарь — это был какой-то безымянный новичок, похоже, только-только пробившийся в третий круг.

Не на того напал, парень!

А противник снова бросился в нападение, повторяя рубящий удар, — на этот раз слева.

P

Мерлин с такой же легкостью парировал и второй удар торопливого новичка и снова воздержался от контратаки. По правде сказать, он немного рисовался.

Его противник приостановился — видимо, задумался.

Да, давно пора. А еще лучше, если бы ты, дружок, как следует подумал прежде, чем нападать на принца.

Задумчивость противника прошла быстро — за пару-тройку секунд. Наверное, он решил: была — не была.

Что же, пеняй на себя…

И снова рубящий удар справа. Боже, как скучно.

P

Мерлин защитился тем же приемом и, наконец, нанес ответный удар.

RS

Он метил подрубить противника под колени, но тот увернулся и сумел-таки парировать стремительную контратаку Мерлина.

Хм, недурно. Но, в общем-то, следовало этого ожидать: без определенных навыков в фехтовании ни в замок не пробьешься, ни в подземелья замка, да и сами подземелья нужно пройти силой и оружием.

Оп-ля!

P

Мерлин парировал сильнейший удар противника, который мог бы лишить головы не столь искусного фехтовальщика, и тут же молниеносно контратаковал, сменив стиль ведения боя.

CL

Это был глубокий выпад, и острие меча Мерлина насквозь пронзило грудь незадачливого новичка. Тот выронил свой меч, картинным жестом прижал руки к кровавой ране и медленно и плавно, рапидно повалился навзничь…

— Вжик-вжик-вжик — уноси готовенького, — весело пропел Егор Трубников, щелкнул клавишей, вызвав на экран монитора плавающих рыбок, и отвернулся от компьютера. — Ну как?

— Впечатляет, сдержанно сказал Егор Трубников, сидевший в кресле на некотором отдалении. Он погладил ладонью черный чертежный футляр, что лежал у него на коленях и добавил, слегка усмехнувшись: — Виртуоз виртуального фехтования.

— Спасибо. Я польщен, — сказал Егор Трубников, встал из-за стола, раскланялся…

…Взаимопонимание они нашли довольно быстро, но все-таки не сразу. Сперва случилась непродолжительная немая сцена возле дверей квартиры, во время которой двое Егоров Трубниковых потрясенно разглядывали друг друга. Затем последовал быстрый, как мастерский поединок на мечах, обмен репликами — не вполне нормальный, но ведь и сама ситуациябыла не вполне нормальная.

— Брат? — спросил Егор-хозяин.

— Брат, — ответил Егор-гость.

— Из Гонконга? — спросил Егор-хозяин.

— Н-нет, — растерялся Егор-гость. — Какой Гонконг? При чем здесь Гонконг?

— Да, Гонконг здесь, пожалуй, ни при чем, — покивал Егор-хозяин. — Ну, так откуда же ты взялся, братец?

— Да я, в общем-то, и не брат тебе, — признался Егор-гость.

— Так кто же ты, очень похожий на меня незнакомец? И откуда ты взялся? — драматическим голосом вопросил Егор-хозяин. — Ответь мне, заклинаю…

— Я — это ты, — доверительно сообщил Егор-гость.

— Да ну?! Вот, значит, она какая, шизофрения-то.

— Это не шизофрения. Это параллельные миры.

— А параллельные миры — не шизофрения?

— Нет.

— Ну слава богу.

— Слушай, ты фантастику никогда не читал, что ли?

— Я обожаю фантастику. Может, ты поскорее перескажешь мне свой роман…

— Это не роман.

— А что же?

— Повесть! — озлился гость. — Ты будешь меня слушать или нет?

— Да я слушаю, слушаю, — примирительным тоном проговорил хозяин, все же немного отодвигаясь вглубь квартиры.

— Я — Егор Трубников… — начал было гость.

— Секундочку, — перебил его хозяин. — Это я — Егор Трубников.

— Вот именно, — кивнул гость. — В этом-то все и дело. Понимаешь?

— Ага! — воскликнул хозяин, и лицо его озарилось светом гениальной догадки. — А можно я проверю одну дикую мысль?

Гость заподозрил подвох.

— Какую еще дикую мысль?

Но хозяин не ответил, а быстро протянул руку, крепко ухватил гостя за нос и сильно потянул.

— Спятил?! — вскричал гость, поймал хозяина за руку и повел на болевой, но хозяин ловко вывернулся и снова отступил вглубь квартиры, оставив все же дверь открытой.

— Спокойно, спокойно, — проговорил он, миролюбивым жестом выставив перед собой ладони. — Я просто хотел кое в чем убедиться.

— Ну как, убедился? — мрачно спросил гость, потирая ноющий нос, и вдруг догадался: они же двойники! — Ты, что, за инопланетянина меня принял? Похитители тел и все такое прочее, да?

— Н-ну… — Хозяин неуверенно пожал плечами.

— Идиот! — в сердцах сказал гость. — Насмотрелся плохого кина…

— Твоя история о параллельных мирах звучит ничуть не лучше, — оправдываясь, заявил хозяин.

— Какая история? Я же еще ничего не успел рассказать, а ты уже руки начал распускать.

— Так рассказывай.

Егор-гость призадумался, решая с какого места, с какого события начинать свое повествование. Егор-хозяин, большой скептик (как и гость, впрочем), не удержался от того, чтобы не заполнить паузу ироническим замечанием:

— Никогда не мог понять в фантастических романах, как люди путешествуют между параллельными мирами. Они же не должны пересекаться, если параллельные…

— Это параллельные прямые не пересекаются, — сказал Егор-гость.

— А параллельные миры пересекаются? — поинтересовался Егор-хозяин невинно.

— Не знаю, честно говоря. Я в теории не силен.

— Не силен в теории, но, видимо, силен в практике, что доказывается твоим здесь появлением. Так ты мне скажешь, в конце концов, как ты сюда попал из своего параллельного мира?

— При помощи карты.

— Карты? Какой карты? Географической или, может быть, медицинской?

— Кончай тупо острить, — процедил Егор-гость. Он полез в карман рубашки, достал самодельный эмберский козырь и протянул его своему двойнику. — Вот эта карта!

Егор-хозяин, весьма заинтригованный, козырь взял, посмотрел на него, потом, с легким недоумением, — на Егора-гостя.

— Это же двор перед моим домом…

— Совершенно верно.

— И ты сам эту штуку нарисовал?

— Сам.

— Здорово, — похвалил Егор-хозяин. — У меня бы терпения не хватило столько черточек нацарапать. — Он снова взглянул на эмберский козырь. — Так как же эта карта, которая и на карту-то непохожа, помогла тебе перескочить из одного мира в другой?

— Нужно просто пристально смотреть на рисунок, — принялся объяснять Егор-гость, — сосредоточиться на картинке, и тогда она как бы оживет, станет реальной, и можно будет сделатьшаг внутрь нее и оказаться в том самом месте, которое изображено на карте. Да что я тебе объясняю, ты Желязны не читал, что ли?

— Кого-кого? — удивленно вопросил Егор-хозяин.

— Тоже мне любитель фантастики, — проворчал Егор-гость. — Ну, Роджер Желязны, автор элолеи из десяти романов под общим названием Хроники Янтарного королевства, они же Хроники Эмбера. Неужели не читал?

— В первый раз слышу про твоего Желязны и про его хроники, — заявил Егор-хозяин.

— Вот так дела, — озадаченно пробормотал Егор-гость. — Досадный пробел.

Егор-хозяин между тем сообщил:

— Чего-то ничего у меня не получается. Я на эту твою карту смотрю, целую минуту не мигаю даже, и, кроме рези в глазах, — ни фига.

— Не умеешь — не берись. — Егор-гость протянул руку. — Верни мне карту, будь любезен. Я сам тебе покажу, как все это происходит.

— Пожалуйста-пожалуйста. — Егор-хозяин с усмешкой отдал козырь Егору-гостю. — Наверное, это будет интересный фокус.

Сарказм в голосе хозяина чувствительно зацепил самолюбие гостя. Фокус? — подумал он. — Будет тебе фокус.

Егор-гость взял карту в левую руку, левым же локтем покрепче прижал к боку футляр с мечом, правая рука осталась свободной. Он вперил в рисунок пристальный взгляд, внутренне заклиная: Ну же — давай! оживай! действуй! И карта послушно похолодела в его пальцах, рисунок расцвел яркими красками солнечного дня, углубился, расширился…

— Ни хрена себе! — потрясенно прошептал Егор-хозяин. А Егор-гость вдруг цапнул его за плечо незанятой правой рукой и шагнул вперед в карту, увлекая двойника вместе с собой. Это была его маленькая месть за неверие, насмешки и натягивание носа. (Хотя, казалос бы: чего обижаться? — у самого точь-в-точь такой же характер…)

В мгновение ока оба Егора Трубникова перенеслись во двор. Хозяин, приоткрыв от удивления рот, щурил глаза на яркий солнечный свет и, как затаил дыхание во время перехода, так и забыл сделать новый вдох. Гость, как более опытный путешественник, снисходительно похлопал его по плечу — ничего, мол, порядок, уже можно дышать. Егор-хозяин подвигал нижней челюстью, силясь что-то вымолвить, но не смог издать ни звука, лишь махнул рукой и сел прямо на асфальт. Егор-гость только теперь обратил внимание, что Егор-хозяин не обут, и проговорил, сокрушенно качая головой:

— Ну надо же, а я и не подумал, что ты босиком.

— А? — поднял голову Егор-хозяин.

— Бэ, — сказал Егор-гость. — Ничего, и так дошлепаешь — до дома недалеко.

Егор-хозяин задрал голову вверх, к окнам пятого этажа, и поинтересовался, уже почти нормальным голосом:

— А не мог бы ты проделать свой фокус в обратную сторону, чтобы раз — и дома?

— Нет, — сказал Егор-гость. — У меня же нет козыря с интерьером твоей квартиры. Признаться честно, у меня вообще нет никаких других козырей.

— Может, оно и к лучшему, — философски заметил Егор-хозяин, поднимаясь на ноги. — А то затащил бы ты меня в какое-нибудь дьявольское место, и пришлось бы мне там босиком по углям скакать. Ну а до дома-то я и босиком дойду.

Внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на стекло или прочую пакость, Егор-хозяин направился к дверям своего подъезда. Егор-гость, помахивая чертежным футляром, шествовал следом.

— Сегодня утром просыпаюсь, а башка трещит — ужас. Вчера вечерм я деньги получил, ну и приняли, конечно, с мужиками сразу после смены, а потом еще взяли. Ну, сам знаешь. Вот. А деньги все, понимаешь, я вчера, как вернулся, так жене и отдал, и себе ничего не заначил, забыл. Вот утром лежу, башка трещит, думаю: надо у жены обратно на фанфурик просить. А жена уже встала, на диване сидит и телек смотрит. Ну, я тут покряхтел немножко, и жена уже на меня смотрит, думает, видно, что вот я сейчас у нее денег буду просить на опохмелку, а она будет мне отказывать. И вдруг я гляжу, а под диваном десятка на полу лежит — я вчера получку одними десятками принес, толстая такая пачка. Жена, наверное, все пересчитывала вчера да и обронила десяточку. Я так обрадовался и говорю: Мне ничего не надо. А жена так на меня вытаращилась и спрашивает: Чего тебе не надо? Ничего не надо, — говорю…

На лавочке возле подъезда непринужденно расположилась компания из трех человек, а три — алхимическое число компаний вполне определенного рода. Все трое так были увлечены собой и своим заветным делом, что не обратили абсолютно никакого внимания на необыкновенное появление во дворе двух Егоров Трубниковых. Один из теплой компаний, который рассказывал замечательную историю про счастливо обретенную десятку, дрожащей, но точной рукой наполнял из водочной бутылки маленький пластмассовый стаканчик. Второй, кивавший головой в ударных местах истории, держал в руке надкушенный огурей и, нетерпеливо моргая, не отводил от стаканчика глаз. А третий, сидевший на краешке скамейки с особенно задумчивым видом, был тот самый давешний алкаш, что пытался выклянчить у Егора-гостя сигаретку.

На парочку двойников обратили внимание только тогда, когда они поравнялись со скамейкой. Рассказчик, ловко завершивший историю одновременно с наполнением стаканчика, спросил, обращаясь сразу к обоим Трубниковым:

— Эй, земеля, закурить не будет?

— Нет, ответили Трубниковы в один голос, — не будет.

Тот, что с огурцом, удивленно моргнул.

— А вы братья, что ли?

— Однофамильцы, — хмуро ответствовал Егор-хозяин, заходя в подъезд. Егор-гость только кивнул и тоже скрылся за дверью.

— А ты чего босиком, как Пушкин? — запоздало крикнул вслед Трубниковым тот, что с бутылкой.

— Толстой, — поправил тот, что с огурцом, и поднес ко рту стаканчик.

— Что — Толстой? — не понял тот, что с бутылкой.

— Х-хы! — сказал тот, что с огурцом, опрокинув в себя содержимое стаканчика. Отдышался и пояснил: — Толстой босиком ходил, а не Пушкин. Я читал…

— Гра-амотный, — сказал его собутыльник как будто даже с осуждением. — Вот скажи, Муму кто написал?

— Тургенев, — ответил начитанный товарищ и с хрустом откусил от огурца.

— Муму Тургенев написал, а памятник Пушкину поставили, — возвестил тот, что с бутылкой, ни к селу ни к городу и гыгыкнул, но его никто не поддержал.

Тот, что с огурцом, вздохнул, указал собутыльнику на пустой стаканчик — наливай, мол, — и повернулся к третьему компаньону.

— Михалыч, твоя очередь. Будешь?

Михалыч на это заманчивое предложение отреагировал как-то странно: он попытался дотронуться до кончика носа указательным пальцем, но едва не попал себе в глаз, промолвил: — Норма! — и боком брякнулся с лавочки на замусоренный газон.

— Во, упал, — меланхолически констатировал тот, что с бутылкой.

— Что-то Михалыч ослаб совсем, — сказал тот, что с огурцом. — С одного стакана в отрубе.

— Больше не наливаем, — сказал тот, что с бутылкой. — Теперь, значит, моя очередь…

На лестничной площадке пятого этажа Егор-хозяин остановился перед закрытой дверью своей квартиры.

— Захлопнулась. — Он мрачно посмотрел на Егора-гостя. — Что делать будем?

— Разве у тебя нет ключа? — спросил Егор-гость.

— Есть, — сказал Егор-хозяин, — но внутри квартиры. — Он потоптался на коврике перед дверью, зачем-то подергал дверную ручку — дверь, разумеется, не открылась. Егор-хозяин тяжко вздохнул: — Ну, что скажете, маг и чародей Дэвид Копперфильд, летатель по воздуху, распиливатель людей и исчезатель предметов? Может, у вас имеется какой-нибудь волшебный ключик?

— Ключик есть, но вполне обыкновенный. — Егор-гость достал из кармана джинсов ключ от своей квартиры и протянул Егору-хозяину. — Попробуй, вдруг да подойдет.

Егор-хозяин с сомнением покачал головой, но делать было нечего — попробовал. Удивительно (а может, и не удивительно вовсе), но ключ к замку подошел — дверь открылась.

— К вопросу о параллельных мирах, или О поточном производстве дверных замков, — сказал Егор-хозяин, возвращая ключ Егору-гостю.

— Ага, — отозвался гость, подхватив игру. — Ирония судьбы, или С легким паром!

Егор-хозяин кивнул.

— Ладно — заходи, будь как дома. А я пока в ванную схожу, — он опустил глаза, — ноги вымою после прогулки босиком.

Дежурная фраза насчет того, чтобы чувствовать себя как дома, на этот раз оказалась удивительно правильной: Егор Трубников, пришедший издалека, из другого мира, и в самом деле ощутил себя в гостях, как дома. Обстановка комнаты была чрезвычайно схожа с тем, что было у него дома: стол, стул, кресло-кровать, книжный шкаф и книжные полки. Почти схожа. Главное, но весьма существенное отличие располагалось на столе. Это был компьютер с массой всяких дополнительных устройств, занявших большую часть стола. Егор-гость, имевший весьма приблизительное представление о компьютерах, с большой степенью вероятности смог опознать CD-ROM-драйв — наверное, из-за его сходства с проигрывателем компакт-дисков. Понажимать на кнопки, конечно, хотелось страшно, но Егор-гость на это не осмелился — не столько из опасений показаться невежливым, сколько из боязни в чем-нибудь напортачить. Он взял себя в руки и отошел к книжным полкам, это тоже было интересно.

Беглый осмотр показал полное отсутствие книг Роджера Желязны. Джон Р. Р. Толкин был скромно представлен всего тремя томами; рядом стояла одна книга Урсулы Ле Гуин. Вообще, полка англичан и американцев отличалась весьма существенно: начавшись книгами Герберта Уэллса и Айзека Азимова, продолжалась книгами Альфреда Бестера, Филипа Дика и Джона Браннера, а заканчивалась Уильямом Гибсоном и Брюсом Стерлингом. Имена со второй половины полки Егору-гостю были совершенно незнакомы.

Вернулся из ванной Егор-хозяин, расчесывающий влажные волосы. Егор-гость не удержался, хмыкнул:

— По какое же место у тебя ноги?

— По это самое, — ответствовал Егор-хозяин. — Умывался я. Понятно?

Егор-гость тут же припомнил Гоголя:

— Капал на Голову водою…

— Сам ты Поприщин! — огрызнулся Егор-хозяин.

— Знаешь, — признался Егор-гость, — иногда у меня возникает такое чувство, будто я разговариваю сам с собой.

— Приятное чувство, а?

— Не знаю. Сложное…

— Взаимно. — Егор-хозяин прошел к столу и с размаху плюхнулся на тонко пискнувший стул. Указал гостю рукой: — Давай, присаживайся в кресло и начинай наконец свою занимательную повесть. И оставь ты свой футляр. Что ты с ним таскаешься, словно первокурсник политеха?

Егор-гость сел в предложенное кресло, но футляр не оставил, положил на колени. Егор-хозяин развернул стул, облокотился на стол, подперев ладонью щеку, воззрился на гостя в ожидании.

И Егор-гость принялся рассказывать.

Повесть свою он начал прологом о тусовке толкинистов.

— И у нас в городе их с полсотни наберется, — заметил на это Егор-хозяин. — Каждый выходной в парке на острове собираются и палками машут, недоумки.

Егор-гость на пренебрежительное замечание слегка обиделся, но виду не подал, перешел к дуэли с Денисом Брагиным. С Денисом, значит, рубился, ну-ну. А когда гость рассказал о гибели Дениса, хозяин посмурнел, помрачнел, а о самодеятельных самураях отозвался так: психи ненормальные, — и еще раз повторил то же самое после эпизода с поединком в детском саду. После этого Егору-гостю пришлось сделать пространное отступление и объяснить Егору-хозяину, кто такой Роджер Желязны и что за Хроники Эмбера такие.

— Однако есть во всем этом что-то удивительно знакомое, — пробормотал Егор-хозяин. А когда речь зашла о капитане Воронине в ипостаси принца Корвина, Егор-хозяин воскликнул: — Ну конечно! — и, посмотрев на недоумевающего Егора-гостя, добавил: — Я тебе тоже историю расскажу, вот только ты свою закончишь.

Но стоило Егору-гостю лишь упомянуть о мече, полученном из рук Дворжецкого-Дворкина, Егор-хозяин снова оживился: — Меч?! Настоящий?! А он у тебя с собой? Можно посмотреть?

Егор-гость с явной неохотой открыл чертежный футляр. Скрепя сердце передал Сайдвиндер Егору-хозяину и ревностно следил, как двойник вытягивает драгоценный меч из ножен, вертит в руках, рассматривает инкрустацию эфеса, гравировку на клинке, руны…

— Здесь зарубки на лезвии, — сказал Егор-хозяин, поднеся меч ближе к глазам; отблеск с клинка лег на его лицо светлой полосой.

— Ну да, — сказал Егор-гость, морщась, — с воспоминанием о вчерашнем вечере к нему вернулась боль в раненой руке. — Я же с Ёсицунэ этим мечом бился, и у меня еще не было времени привести в порядок клинок.

— Кто такой Ёсицунэ?

— Да тот самый доморощенный самурай, который убил Дениса Брагина и пытался убить меня…

И Егор-гость рассказал о последнем поединке с Ёсицунэ, о поражении самурая и о произошедшем затем ритуале сэппуку.

— Они отрубили ему голову?! — Егор-хозяин был в шоке. Он поспешно задвинул меч в ножны и нервным движением сунул его обратно в руки Егора-гостя. Произнес, уже в третий раз: — Психи ненормальные…

— Таков кодекс бусидо, — сказал Егор-гость, убирая меч обратно в футляр. — Хотя, признаться честно, я и сам… — Он замолчал, не договорив. Не рассказывать же о том, как в тот момент едва не заблевал всех присутствующих?..

— Той же ночью я нарисовал карту с изображением твоего двора. Только тогда я не знал еще, что это твой двор… Понимаешь, странное такое дело: я как будто засыпал, но еще не заснул по-настоящему, и вдруг очень явственно увидел это место, совершенно мне незнакомое. Видение было такое яркое, словно я раздвоился и находился в двух местах одновременно. Я открыл глаза, поднялся из постели, но это странное ощущение осталось — я все еще видел этот двор. Тогда я сел за стол, взял бумагу и стал рисовать, а под утро закончил карту, эмберский козырь, действующую модель. Оказалось, что мой рисунок работает в точности так, как это описано у Роджера Желязны, — с его помощью можно попасть в то место, которое изображено на козыре. Вот так я и попал сюда, в увиденный и нарисованный мною двор. Но поскольку наши миры очень похожи, то я думал сперва, что просто перескочил на несколько кварталов от своего дома. Но ведь и это было удивительно! Я решил зайти к Воронину на службу, похвастаться — вот, мол, какой я молодец! — эмберский козырь нарисовал. И вот там-то, в милиции, меня ожидало удивление посерьезнее…

Егор-гость сделал драматическую паузу, и Егор-хозяин, конечно, не удержался от вопроса:

— Чего же такого удивительного в отделении милиции?

— Я увидел Воронина, — сказал Егор-гость — почему-то шепотом.

— А в Воронине-то чего такого удивительного?

— Усы.

— Усы?! — Егор-хозяин фыркнул и помотал головой — мол, ну ты выдал. — Да сколько я Воронина знаю, он всегда в усах. И ничего удивительного в его усах нет.

— А у Воронина, которого знаю я, усов нет и никогда не было, — сухо сказал Егор-гость. — Поэтому я с усатым Ворониным говорить ни о чем не стал и поспешил уйти.

— Да, конечно, — насмешливо заметил Егор-хозяин. — Усы — это очень подозрительно.

Егор-гость скорбно вздохнул, помолчал и продолжил свой рассказ:

— Я направился к себе домой — а живу я, между прочим, на улице Володарского, дом шестьдесят три, квартира двадцать два…

— А почему там?

— А почему бы и нет?

— Да, действительно, — согласился Егор-хозяин, — почему бы и нет. Но что же оказалось там… то есть тут… то есть… Черт! — воскликнул он со смехом. — Я совсем запутался. Ну, в общем, что же оказалось в моем мире по вышеуказанному адресу?

— Оказалось, что там живут другие люди.

— Вот так ирония судьбы!

— Да иди ты в баню!

— Спасибо, но я уже принял душ.

— Неужели и меня такой же скверный характер? — грустно вопросил Егор-гость, глядя куда-то в сторону.

— Хуже, — с усмешкой сказал Егор-хозяин. — Но что же было дальше?

— Уже почти все. Я снова воспользовался картой и снова попал в этот двор. И тут от какого-то алкаша узнаю, что я здесь живу, и вообще, мы с ним, алкашом этим, — добрые соседи.

— А, Михалыч. — Егор-хозяин кивнул. — Ну, насчет добрых соседей — это сильное преувеличение. Он так, живет этажом ниже, время от времени приходит денег взаймы клянчить. Я иногда даю.

— У Михалыча я и уточнил свой — то есть твой — домашний адрес и отправился к тебе в гости. Вот вроде и все. — Завершив историю, Егор-гость поинтересовался на всякий случай и не без ехидства: — Или тебе рассказать, что было потом?

— Не надо, — отмахнулся Егор-хозяин. — Я сам при этом присутствовал и все помню. Кроме того, если ты продолжишь рассказывать, то остановиться уже не сможешь — круг замкнется, и получится у тебя сказка про белого бычка.

— Что ж, — с легкостью согласился Егор-гость, — уступаю тебе слово. Мели, Емеля…

— Спасибочки, — сказал Егор-хозяин, указал пальцем на свой пентиум и осведомился, как показалось гостю, излишне горделиво: — В твоем мире существуют подобные вещи?

— Да ну что ты? — язвительно сказал Егор-гость. — Мы до сих пор пользуемся счетами и этими… как их… арифмометрами. А информацию храним записанной на глиняных табличках.

Егор-хозяин в долгу не остался:

— Сперва я думал, что у вас средневековье, но теперь понимаю, что там — полный неолит.

— Нет, ну до чего же сложно разговаривать с самим собой, — вздохнул Егор-гость.

— А то, — сказал Егор-хозяин. Он развернулся к компьютеру. — А теперь — обещанная мною история… — И тут же спохватился: — Блин, я же Денису диск отдал…

— Он жив? — вскинулся Егор-гость.

— Кто?

— Как кто? Денис.

— Конечно, жив. Что ему сделается? Мы за рамки игры не выходим и друг друга по-настоящему не убиваем, разве только виртуально.

— Но игра есть и у вас?

— Игра — есть. Вот только у меня диска нету, чтобы ее тебе с самого начала показать. Диск я Денису отдал — его недавно в третий раз подряд сразили на дуэли, и он из третьего круга выпал, теперь начинает сызнова весь путь наверх. А впрочем… — Егор-хозяин оглянулся на Егора-гостя. — Ты мультики любишь?

— Больше всего на свете.

— Ну так подойди поближе. — Егор-хозяин с ловкостью профессиональной машинистки пробежался пальцами по клавиатуре. — Я сейчас открою демонстрационный ролик, он на сервере есть. Посмотришь, а я потом тебе подробно объясню — что да как.

Егор-гость поднялся из кресла, подошел, встал у стола.

Из динамиков послышалась музыка Clannad,сопровождаемая оцифрованным звоном мечей, а на экране монитора появилась надпись Swordworld, буквы отливали металлом и даже казались острыми, как сюрикены. Короткая увертюра отыграла, заглавный титр пропал, и на экране возник живописный лик седобородого старца, напомнивший Егору-гостю образ бога с фрески Микеланджело. Вполне возможно, что компьютерный старец и был оттуда срисован.

— Listen to me, my young friend, — заговорил старец человеческим голосом, но на варварском наречии. — I tell You a great story. Long time ago…

— Ты по-английски понимаешь? — спохватился Егор-хозяин.

— Немножко, — скромно ответил Егор-гость. — A little.

— Fine, — сказал Егор-хозяин. — Let`s go on.

Из пространного англоязычного повествования старца следовало, что с незапамятных времен существуют в мире два королевства — Порядка и Хаоса; оба вышеозначенных королевства беспрестанно борются между собой за вселенское господство — ни больше, ни меньше. Населяют же сии королевства существа в высшей степени необычные и героические. Впрочем, как же иначе? Так вот, не желаете ли, мистер, присоединиться к этому самому кругу достойнейших? А всего-то и нужно: пробраться в подземелья некоего замка из середины дикого темного леса, свершив по пути поболее всяких героических подвигов…

Далее пошел вербовочный ролик: белокурый молодой человек с ангельским лицом и фигурою атлета сначала нырял в лесное озеро за мечом-кладенцом; добыв меч, бродил по темному лесу, где из чащи на него нападали то гориллоподобные монстры с красными горящими глазами, то чудовищных размеров волки-оборотни, то потерявшие человеческий облик разбойники. Бесстрашный юноша, не теряя бодрости духа, исправно рубил в капусту и тех, и других, и третьих. Вдоволь накуролесив по чаще, он выбрался-таки на проезжий тракт, но наткнулся на закованных в латы солдат, солдаты были настроены недружелюбно, и их тоже пришлось покрошить в капусту…

Егор-хозяин приступил к пояснениям:

— В начале игры, на первом ее этапе, игрок оказывается в заколдованном лесу, где добывает себе меч. Из леса нужно пробраться в замок, это путь нескорый. В лесу обитают гномы, тролли, орки и еще попадаются разбойники. Разбойники, тролли и орки — враждебны. Гном же может здорово облегчить путь, указав подземный ход, ведущий прямо в замок, но для этого нужно найти и отдать гному корень мандрагоры. Не стоит пытаться подсунуть гному какой-нибудь другой корешок, которые также можно подобрать в лесу, — гном рассердится и нападет на игрока.

Далее. За лесом есть дорога. По дороге ходят солдаты, вилланы и пилигримы. Солдаты встречаются двух типов: одни вооружены мечами, другие — шпагами; фехтуют они в двух разных стилях. Все солдаты враждебны. Пилигрим также может указать подземный ход в замок, если игрок сумеет отгадать его загадку. Но если игрок даст неверный ответ, то пилигрим укажет неправильный путь, и игрок попадет обратно в лес.

…Между тем неустрашимый напористый юноша уже добрался до ворот замка, где трое солдат преградили ему путь возле подъемного моста. Дело, судя по всему, шло к драке. В исходе поединка Егор-гость не усомнился ни на секунду.

— Есть только один наземный вход в замок, — продолжал Егор-хозяин, — его охраняют трое солдат. Здесь солдаты могут пропустить игрока без боя, если он заплатит им за вход, а деньги игрок может выручить у виллана опять же за корень мандрагоры. Если денег нет, то в замок придется прорываться силой — трех солдат возле моста нужно победить в течение одной минуты, иначе на помощь прибегут еще трое солдат, через две минуты еще трое, а через три — мост поднимается, ворота закрываются, и в замок уже не попасть — придется все начинать сначала.

В самом замке — семь башен, в одной из которых спрятан ключ от подземелья. Каждую башню охраняют солдаты числом от трех до двенадцати. Ключ может находиться в любой из башен, угадать по числу охранников, в которой именно, — нельзя.

…Рекламный юноша ключ, разумеется, нашел. Ключ был большой и сверкающий, совсем как знаменитый золотой ключик Буратино. Победитель отпер волшебным ключиком потаенную дверцу, и демонстрационный мультфильм на том кончился.

— С этого места начинается второй этап игры, — сказал Егор-хозяин. — Ключ на деле означает код доступа на сервер, на котором игра и происходит в дальнейшем, — со второго этапа игра становится сетевой. Воспользовавшись найденным ключом, игрок попадает в подземелья замка, в которых, помимо программных ловушек и чудовищ, встречаются разнообразные каверзы, чинимые игроками более высокого уровня — принцами. Подземелье состоит из трех уровней и замыкающего лабиринта. Пройдя лабиринт, игрок регистрируется на сервере и получает свой собственный индивидуальный код или имя, а также имена других игроков — мастеров, принцев, рыцарей. Обращаясь по имени, можно установить связь с любым игроком и, скажем, вызвать его на поединок. И это уже третий этап, третий круг. В третьем круге может быть не более семидесяти восьми участников игры, имеющих имена: мастер Порядка и мастер Хаоса, десять принцев Порядка и десять принцев Хаоса, двадцать восемь рыцарей Порядка и двадцать восемь рыцарей Хаоса. Как я уже говорил, принцы и мастера имеют возможность при желании вмешиваться в игру на втором этапе. А в третьем круге рыцари и принцы могут вызывать друг друга на поединки вне зависимости от принадлежности к тому или иному королевству, могут устраивать заговоры, могут даже строить индивидуальные миры-стратегии. Когда, как сейчас, все места уже заняты, роли обозначены, то претендент, ценой неимоверных усилий прошедший два первых круга, оказывается как бы никем, у него даже нет имени. Но он может занять место рыцаря, победив того в поединке; проигравший возвращается к самому началу игры, в лес. Принц теряет свой титул только после трех поражений подряд. А у мастера вообще семь жизней, но он может быть свергнут заговором трех принцев, если проиграет по одному поединку каждому из них. Но даже в этом случае он остается в третьем круге, хотя бы — претендентом. Мастер, при поддержке большинства своих принцев, имеет право казнить любого из своих рыцарей, что означает для несчастного возврат к началу игры. Мастер может лишить принца титула и понизить его статус до рыцаря. А любому из рыцарей он может пожаловать титул принца. Мастер может объявить войну другому королевству или заключить с ним мир, он может назначать поединки своим рыцарям и принцам по собственному разумению…

Егор-хозяин остановился, переводя дух.

— Ф-фу. Это все в самых общих чертах. К тому же наверняка я что-нибудь упустил. Впрочем, неважно. Я думаю, у тебя уже сложилось некоторое впечатление о нашей игре.

— Да, сложилось, — кивнул Егор-гость. — Игра у вас, конечно, грандиозная. Однако, все это сильно напоминает мне кое-что. Нет ли у тебя информации о создателях этой игры?

— Фамилий я не знаю, но фирма-разработчик называется Amber Corporation. — Произнеся название, Егор-хозяин вдруг сдвинул брови. — Постой-ка…

— Да-да-да, — покивал Егор-гость. — Вот именно. Эмбер. Янтарь. Параллельные, которые все-таки пересекаются.

— Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам, — нараспев продекламировал Егор-хозяин.

— Слова, слова, слова, — в тон ему добавил Егор-гость. — Если не знаешь, что сказать, — в самый раз уцепиться за какую-нибудь цитату из классики.

— Ага, — согласился Егор-хозяин. — Издержки эрудиции. Иногда это даже бывает полезным — производит очень хорошее впечатление на девушек.

Егор-гость по собственному опыту знал, как это верно.

— Кстати, о девушках, — сказал он. — А как у тебя дела в этом вопросе?

— Вопрос стоит, — кривовато усмехнулся Егор-хозяин. Он помолчалнемного и все-таки признался: — Я и сам не знаю: то ли есть у меня девушка, то ли уже нет… Мы поссорились недавно, и, самое странное, я даже не понимаю, из-за чего.

— А ее, случайно, не Леной зовут? — со старательным безразличием поинтересовался Егор-гость.

— Да-а, — несколько удивившись, ответил Егор-хозяин. — Откуда?.. А-а, понимаю. И ты, значит, тоже…

— Тоже, — кивнул Егор-гость.

Каждый подумал о своем, но не об одном и том же…

2

В детском саду маленький Егор Трубников ходил у Татьяны Георгиевны в любимчиках. Это, конечно, неправильно, непедагогично, но так бывает. В случае с Егором так произошло потому, наверное, что он очень походил на первого сына Цветковых, который, правда, был на пару лет постарше. Никита Цветков в то время уже посещал школу, первый класс. Потом настало время и Егору Трубникову идти в школу. А у Татьяны Георгиевны появились другие воспитанники и, разумеется, другие любимчики. Но Егора Трубникова она не забывала и, порой встречаясь с его мамой на улице, всегда спрашивала о его здоровье, школьных успехах и прочем. Бывало, обе женщины разговаривали подолгу, обсуждая своих взрослеющих сыновей. Мама Егора Трубникова, Ирина Витальевна, была учительницей, преподавала английский язык в школе, где учился Никита Цветков. Позже семья Трубниковых обменяла квартиру и переехала в другой район; домашних телефонов тогда не было ни у Трубниковых, ни у Цветковых, и связь между семьями прервалась.

После восьмого класса школы сын Татьяны Георгиевны поступил учиться в вертолетное училище. Через три года, достигнув призывного возраста, Никита Цветков отправился прямиком в Афганистан. Оттуда он не вернулся — пропал без вести.

Вот так и получилось, что было нечто материнское в отношении Татьяны Георгиевны к Егору Трубникову, когда судьба (или кто там заведует судьбой?) вновь свела их по прошествии двадцати лет.

…Утром следующего дня после дуэли Мерлина с Ёсицунэ, как только Татьяна Георгиевна пришла на работу в детский сад, она сразу же позвонила в милицию, Воронину.

— Воронин, — сказал Воронин. — Слушаю.

— Это Флоримель, — сказала Татьяна Георгиевна. — Как там Мерлин?

— Неплохо, хотя могло быть и получше. С Ёсицунэ он справился, но не положил его.

— Этим ведь дело не кончилось, так? Не могло кончиться, я знаю.

— Да, ты права, сестричка. Ёсицунэ совершил сэппуку. А все остальные Минамото очень злы на Мерлина.

— За что? Ведь все было по правилам.

— Трудно придумать ужасней оскорбление для самурая, чем наступить на его меч. Мерлин по-прежнему в опасности.

— Он в опасности с тех самых пор, как ты втянул его в эту историю. Он хоть не пострадал вчера? Самураи ведь очень искусны в обращении с мечом.

— Пострадал, но не сильно. Ёсицунэ порезал Мерлину левую руку, неглубоко. Дворкин заговорил порез, через три-четыре дня и следа не останется. И, Флора, не злись на меня, ладно?

— Постараюсь.

После телефонного разговора с Ворониным, немного успокоившись, Татьяна Георгиевна спустилась на первый этаж и заглянула в группу, которую начали расписывать Егор и Леонид. В группе никого не было: одиноко стояла стремянка, да банки с красками и кисти ждали мастеров. Татьяна Георгиевна прогулялась вдоль стен, стараясь представить себе, как все будет выглядеть, когда художники завершат свою работу. Да, когда художники завершат работу, все будет выглядеть очень неплохо…

Татьяна Георгиевна вышла в коридор и увидела завхоза Амалию Михайловну, которая величественно выплывала из дверей столовой. В детском саду настало время завтрака, а завхоз старалась контролировать все, включая работу поваров, — такой уж нее был характер.

— Амалия Михайловна, — с несколько нарочитыми интонациями произнесла Татьяна Георгиевна, — прошу вас: когда появятся те мальчики, которые работают у нас над группой, передайте одному из них, Егору, чтобы он зашел ко мне в кабинет.

— Ну конечно, Татьяна Георгиевна, — так же манерно ответствовала Амалия Михайловна, — если я увижу Егора, то обязательно передам ему вашу просьбу.

Отношения у директора с завхозом были не то чтобы напряженными, но довольно прохладными, подчеркнуто вежливыми и без малейших признаков потепления. А почему так вышло — непонятно.

Татьяна Георгиевна вернулась в свой кабинет и занялась рутинной административной деятельностью: нужно было разобраться во множестве разнообразных бумаг, скопившихся на столе, и сделать несколько телефонных звонков. Когда разбирательство с бумагами, не дошедшее еще и до середины, изрядно утомило, Татьяна Георгиевна отвлеклась и посмотрела на часы — был уже почти полдень. А Егор так и не зашел. Татьяна Георгиевна оставила надоевшие бумаги и вновь отправилась на первый этаж.

В группе продолжалась работа над росписью стен. Художник был один. Не Егор.

— Здравствуйте, Леонид, — сказала Татьяна Георгиевна.

— А, Татьяна Георгиевна, здравствуйте. — Ленька перестал мазать стену, опустил кисть, ждал — не просто ведь поздороваться пожаловала директриса? С кисти, медленно набухая, срывались и падали на разостланную под стеной газету тяжелые густые капли темно-красной краски; краска была неприятно похожа на кровь.

— А где Егор? — спросила Татьяна Георгиевна.

— Не знаю, пожал плечами Ленька. — Я утром заходил к нему домой, звонил — никто дверь не открывает. Ну, думаю, ушел уже, побежал скорее сюда, а Егора здесь и не было.

— Да-да, — сказала Татьяна Георгиевна невнимательно. — Понятно.

Ленька, заметив ее задумчивость, спросил:

— Что-то случилось? Егор вам зачем-то нужен? Может, ему передать что от вас, если я его увижу?

— Нет, вашей работы это не касается, — сказала Татьяна Георгиевна, — касается Егора лично. Но если Егор здесь появится, то пусть сразу зайдет ко мне в кабинет.

— А если не появится? Если я его увижу в городе?

— Тогда пусть хотя бы позвонит.

— Ладно, я передам.

— До свидания, Леонид.

— До свидания, Татьяна Георгиевна.

Вернувшись в кабинет, Татьяна Георгиевна во второй раз позвонила Воронину.

— Егор куда-то пропал, — сказала она без предисловий.

— Как так? — деловито поинтересовался Воронин.

— Он должен был сегодня утром прийти ко мне в детский сад, он тут стены разрисовывает вместе с другом. Друг пришел, а Егор — нет. Друг говорит, что заходил за ним, звонил в дверь — никто не открывает. Воронин, я за Егора беспокоюсь.

— Я тоже беспокоюсь, — сказал Воронин. — Ладно, я съезжу к нему домой, посмотрю как там и что. Позже тебе перезвоню…

3

Воронину было ясно одно: с Егором Трубниковым, новоявленным принцем Мерлином, что-то случилось. Может быть, плохое, а может быть, и не очень. Воронин намеревался это выяснить.

Он сходил к операм и вызвал в коридор на пару слов старшего лейтенанта Дементьева.

— Ты, говорят, с дверными замками хорошо умеешь управляться? — спросил Воронин с ходу.

— Ну, допустим, — сказал Дементьев. — А тебе зачем?

— Квартиру одну, возможно, придется вскрывать.

— А ордер есть?

— Нет.

— Здорово. Проникновение со взломом. Статья сто пятьдесят восемь.

— Пошли. Машина ждет.

— Машина-то зачем? Вещи вывозить?

— Тело, может быть, придется везти.

— Какае тело? Чье?

— Одного моего друга, — сухо сказал Воронин.

— Ну, так бы сразу и сказал. — Дементьев посерьезнел. — Дружба — это святое.

Машина стояла прямо напротив входа, мотор урчал на холостых оборотах, и молчаливый шофер Толик сидел за рулем. Воронин сел впереди; Дементьев — сзади. Воронин назвал водителю адрес — Толик кивнул. Поехали.

Дементьев вдруг наклонился вперед, к Воронину, и громко спросил:

— Слыхал, брагинская братва норских крепко прищучила?

— Слыхал, со старательным равнодушием ответил Воронин. Про поединок Конана-Варвара и Конана-Разрушителя ему рассказал Ерофеев, у которого были ученики как среди брагинских, так и среди норских.

— Говорят, будто брагинский бригадир самолично норскому башку развалил, как арбуз, — сообщил Дементьев.

Воронин только пожал плечами и тему не поддержал. Дементьев — неплохой мужик, только намертво укорененный в обыденности. И, к сожалению, он не читал книг.

Опер опять наклонился к уху Воронина и спросил:

— Как думаешь, найдем мы того гада, который Сашку Белова убил?

— Нет, — коротко ответил Воронин.

— Вот и я так думаю, — сказал Дементьев. — А жаль, черт возьми! Я бы лично тому гаду кишки выпустил…

У Воронина было что сказать по этому поводу, но он промолчал.

Милицейский уазик подъехал к дому 63 по улице Володарского. Воронин еще на ходу открыл дверцу и выскочил из машины, едва та остановилась. Дементьев тоже вылез из машины, посмотрел по сторонам и осведомился:

— А твой друг — не тот ли самый парень, которого Копаев недавно на задушевную беседу вызывал?

— Тот самый, — подтвердил Воронин догадку опера.

— Дела-а, — протянул Дементьев. — Так что же, боишься, что твой друг настолько впечатлительный, что руки на себя наложил после одного разговора с Копаевым?

— Что?! — изумился Воронин; подобная мысль даже не приходила ему в голову. — Нет. — Но тут он вспомнил какое у Егора было лицо, когда Ёсицунэ вспарывал себе живот, и он сказал: — Не знаю.

Дементьев посмотрел на него как-то странно, но от замечаний воздержался.

— Сюда, — сказал Воронин, указывая на дверь второго подъезда. — Двадцать вторая квартира, пятый этаж, — и сам пошел первым.

Прежде чем допустить к замку ловкого опера, Воронин позвонил в дверь. Он давил на кнопку звонка, наверное, целую минуту, но никто ему так и не открыл.

— Дай-ка я, — сказал Дементьев. Отодвинув Воронина в сторону, он присел на корточки, и, сощурив левый глаз, заглянул в замочную скважину.

— Хороший замок, — сказал он одобрительно, распрямляясь и засовывая руку в карман. — Простой, как репа, но надежный.

Однако этот надежный замок Дементьев открыл меньше чем за полминуты какой-то металлической загогулиной.

— Делов-то на козью ногу.

Воронин торопливо и нервно повернул дверную ручку и проскользнул в квартиру Егора.

Никого не было в комнате: постель смята и неубрана, на столе — несколько разноформатных чистых листков бумаги, пузырек с черной тушью и тонкое чертежное перо. Никого не было в туалете, в ванной — а Воронин, признаться честно, после высказанного Дементьевым предположения, боялся найти Егора с распоротыми венами, плавающим в остывшей, подкрашенной кровью воде. Никого не было на тесной малогабаритной кухоньке, только старый низкорослый холодильник Смоленск подавал слабые признаки жизни — гудел и трясся, как припадочный. Никого не было во всей квартире: ни хозяина, ни гостя, ни, слава богу, трупов.

Из прихожей донесся непонятный шум, там происходила какая-то возня — кажется кто-то угодил в цепкие лапы опера Дементьева. Воронин поспешил на звуки и увидел щуплого светловолосого парнишку лет двадцати, который слабо, но упрямо трепыхался под тяжелой дланью милиционера. Парнишка был Воронину смутно знаком, капитан видел его однажды вместе с Егором, но имени не помнил, поэтому сказал просто:

— Привет, — и сделал Дементьеву знак, чтобы тот отпустил пацана.

— Ну, привет, — хмуро сказал парнишка, как-то брезгливо дернул левым плечом и отодвинулся подальше от Дементьева.

— Ты к Егору пришел? — спросил Воронин, пристально наблюдая за выражением лица друга Егора Как-там-его-зовут.

— Ну не к вам же, — хамовато ответил друг.

Дементьев усмехнулся и покачал головой. Его выражение лица Воронин прочитал, как открытую книгу: Была б моя воля — поучил бы я тебя, как со старшими правильно разговаривать…

— Егор куда-то пропал, — доверительно сообщил Воронин парнишке. — Ты не знаешь, где он может быть?

Ответ парнишки был все таким же резким:

— Понятия не имею.

Дементьев вздохнул, и на всякий случай заложил руки за спину. Видно, он едва удерживался, чтобы не отвесить пацану подзатыльник.

— Если увидишь его — передай, чтобы он мне позвонил, а еще лучше, чтобы в гости зашел. Скажи, мол, Воронин тебя ищет.

— Ладно, скажу.

Воронин ясно видел, что ни он сам, ни Дементьев (особенно — опер, который по уставу был облачен в мундир) симпатии у друга Егора не вызывают, и откровенничать с ними он не станет. Но в то же время Воронин не сомневался, что если этот парнишка Егора встретит, то обязательно все-все ему расскажет. А Воронину именно это и было нужно.

Правда вот Воронин не был уверен, что этот друг Егора встретит. Совсем не был уверен. Должно быть, принц Корвин чувствовал нечто странное…

4

С самого утра Воронин испытывал смутное беспокойство и никак не мог понять: по какому поводу? А оно, это беспокойство, такое неясное, но очень настырное, все время сидело где-то на краешке сознания, болтало ножками, дразнилось и отвлекало от работы. Воронин, пока писал отчет, несколько раз сбился. Пришлось пощелкать мышью, выправляя ошибки, — текстовый редактор штука хорошая, но до чисел ему вообще никакого дела нет.

— Сейчас я буду печатать, — объявил Воронин специально для своего коллеги Протасова.

Протасов ковырялся в старом радиоприемнике Вега, который ему, как общепризнанному мастеру по починке любой бытовой техники, принес кто-то из милиционеров. После предупреждения Воронина Протасов отложил паяльник и радиоприемник в сторону, взял со стола пачку Примы и дешевую китайскую зажигалку и вышел на лестницу покурить. Протасов ненавидел принтер; точнее, не сам принтер, а тот звук, который устройство издавало во время печатания. Принтер был матричный и во время работы верещал, словно недорезанный поросенок. То ли дело струйный принтер, — неоднократно высказывался Протасов. — Или, еще лучше, лазерный, такой, как у начальника стоит. Тихо работают, интеллигентно, не то что эта стерва визгливая.

Воронину вопли принтера большого неудобства не причиняли, тем более, что он полагал курение гораздо более вредным для здоровья процессом. Он откинулся на спинку стула, задрал голову к потолку, нашел среди трещинок в побелке гексаграмму гуань и задумался о причинах мучившего его беспокойства. Перебирая мысленные каталоги дел выполненных и невыполненных, а также логи событий нынешнего дня, Воронин припомнил и утреннее явление Егора Трубникова.

Странный был визит. Зачем Егор приходил — непонятно. Вообще, он был как будто слегка не в себе… Не в этом ли причина беспокойства? Да, наверное, в этом. Похоже, вот оно — та самя заноза, что не давала покоя с самого утра. Егор Трубников. Что-то с ним не так. Что-то случилось с Егором. Надо ему позвонить…

Воронин дождался, когда принтер перестанет трещать, дотянулся до телефона, быстро набрал номер Егора и начал считать гудки: один, второй, третий… После седьмого гудка Воронин почти уверовал в то, что с Егором случилось нечто нехорошее, но уговаривал себя, успокаивал: Ну, не берут телефон. Мало ли что? Может, и дома-то никого нету.

Трубку сняли на десятом гудке.

— Алло.

— Егор, ты? — обрадовался Воронин.

— А, капитан. Ты кому, вообще, звонишь?

— Тебе.

— Тогда чего спрашиваешь?

Шпильку Егора Воронин пропустил мимо ушей, его сейчас волновало не это.

— Ты зачем ко мне утром приходил? — спросил он. — Какие-то проблемы?

— Я к тебе приходил? — искренне удивился Егор. Затем возникла пауза — похоже, микрофон прикрыли ладонью.

— Алло, Егор, слышишь меня? — повысил голос Воронин.

— Да слышу, слышу, — ворчливо отозвался Егор. — Понимаешь, утром к тебе заходил не я, а мой двойник из параллельного мира. Он слегка заплутал по пути…

— Шутки шутишь? — Воронин слегка обиделся: беспокоишься о человеке, нервы себе мотаешь, а он…

На другом конце провода Егор что-то коротко сказал мимо телефона. Воронин не разобрал ни слова.

— Что? — спросил он. — Егор, ты не один, что ли? С кем ты там разговариваешь?

— Тихо сам с собою я веду беседу, — фальшиво пропел Егор и, не удержавшись, фыркнул.

— Шутки шутишь? — сердито повторил Воронин. — Ну, шути, шути.

И повесил трубку.

5

Милиционеров Ленька не любил. На то у него была причина, вернее сказать, две причины — два сломанных ребра. Егора бы Ленька милиционерам не выдал, даже если бы знал, где тот находится.

Кстати, куда же он запропастился на самом деле? В детском саду Егор не появляется уже второй день подряд. Дома его нет. Друзья его ищут. Что еще? Женщины. Шерше там, где ля фам.

Впрочем, Ленька знал, что несмотря на все гуляющие по общаге невероятные легенды о егоровом волокитстве, в действительности Егор особым распутством не отличался и гёрлфрендз, как перчатки (или как кондомы), не менял. Может, так было раньше, но не теперь.

А значит, нужно поговорить с Леной. Кажется, у нее с Егором что-то есть…

Лену Ленька перехватил в дверях ее комнаты в общежитии, девушка собиралась куда-то уходить. Не на свидание ли с Егором?

— Ты куда? — спросил Ленька.

— Гулять, — ответила Лена. — Я же город почти и не видела.

— Город, пфы, — пренебрежительно фыркнул Ленька. — Насмотришься еще — надоест.

— Вряд ли, — сказала Лена. — Завтра я возвращаюсь домой.

— Домой? — опешил Ленька. — А как же твоя учеба в музыкальном училище?

— Не будет никакой учебы, — покачала головой Лена. — Не будет никакого училища. Вообще, ничего не будет — по крайней мере, здесь.

— Эй, а что случилось-то? — спросил Ленька сочувственно, он видел, что Лена очень расстроена. — Ты что, не прошла по конкурсу?

— Тебя это не касается! — ответила Лена резко. — Зачем пришел?

— Спросить хотел кое-что, — сказал Ленька. — Ты когда Егора видела в последний раз?

— Вчера утром. А что?

— Да запропастился он куда-то. Дома его нет, нигде его нет. Милицейские друзья его обыскались, даже квартиру вскрыли. Он, когда к тебе заходил, не упоминал случайно, что куда-то собрался?

— Нет, не упоминал. Мы с ним очень мало говорили, он почти сразу ушел.

— Где же он может быть? — Ленька не спашивал, скорее он просто подумал вслух. Но Лена ответила:

— Где угодно.

Риторический ответ на риторический вопрос. Ленька пристально посмотрел Лене в глаза, ему не понравилась интонация, с которой она произнесла последние слова.

— Ты говоришь так, будто тебе на него наплевать, — сказал он с упреком.

— Может, так оно и есть. — Лена отвернулась, пряча взгляд. — Но это не твое дело.

— То меня не касается, это не мое дело, — зло сказал Ленька. — Знаешь, ты просто сучка. Зря я тогда сказал тебе адрес Егора…

Он резко повернулся и ушел.

Точно так же накануне ушел Егор…

Лена, как больная, проплелась в комнату, присела на краешек кровати, уронила лицо в ладони и разрыдалась. Ничего вы не понимаете, ничего… Она плакала второй день подряд — из-за Егора и из-зя себя. Из-за того, что она сделала — с Егором и с собой. Из-за того, что ее заставили сделать.

…Плохо, мне так плохо, и я одна здесь, совсем одна. И никому ничего нельзя рассказать, и никому ничего нельзя объяснить… Егор, он хороший, но я не могу… Будь проклята семья: девочки, девушки, женщины… Мы гордимся тобой, мы надеемся на тебя. Чем, ну чем тут гордиться?! Будь проклят Протей — такой заботливый, такой мудрый, такой расчетливый. Ты должна сделать это для своей семьи. Почему я должна была сделать это? Почему я должна? Почему я? Почему?..

6

В конце концов пришло время подумать о возвращении домой.

Егор-гость, разжившись у Егора-хозяина бумагой, тушью и пером, сел рисовать другой эмберский козырь — для возвращения в свой мир. Хозяин любезно оставил гостя одного, временно перебравшись на кухню. Гость сел за хозяйский стол, попытался сосредоточиться, настроиться на нужную волну — и вот тут-то понял, что не может этот козырь нарисовать. У него не было нужного чувства, того самого чувства, что переполняло его тогда, в первый раз, и заставляло рисовать, и подталкивало, и вело… То есть рисунки-то из-под пера Егора-гостя выходили, много разных рисунков, который впоследствии с интересом разглядывал вернувшийся с кухни Егор-хозяин.

Вот интерьер собственной квартиры Егора-гостя. Есть определенное сходство, — заметил Егор-хозяин. — Но так же определенно, что есть и различия. Вот портрет капитана Воронина. Как-то странно он выглядит без усов, непривычно как-то. Портрет Ерофеева, учителя фехтования. А, Виктор Борисович, он точь-в-точь такой же. Гость сделал даже портрет Дворжецкого, вызвавший недоумение хозяина: Это еще кто такой? Егор-гость объяснил, кто такой Дворжецкий. Не-а, покачал головой Егор-хозяин, — такие нам неизвестны.

Над первыми двумя рисунками Егор-гость еще трудился очень прилежно, над портретом Бенедикта старался уже меньше, а портрет Дворкина бросил, едва наметив основнын черты. Он провел за столом почти пять часов, не разгибаясь.

— У тебя глаза красные, — сочувственно сказал Егор-хозяин.

— Я устал. — Егор-гость со стоном поднялся из-за стола. — Глаза у меня красные, пальцы — черные, спина — болит. Думаю, мне нужно сходить на улицу, погулять, проветриться.

— Составить тебе компанию? — предложил Егор-хозяин.

— Нет, — отказался Егор-гость. — Я просто хочу немножко побродить по окрестностям.

— Не заблудишься? Все-таки это другой город…

— Не заблужусь. К тому же я могу в любой момент воспользоваться картой.

— Ну, как знаешь, — отступился Егор-хозяин. — Была бы честь предложена…

Егор-гость немного хитрил, когда говорил своему местному двойнику, что желает просто побродить пешком. На уме у него было нечто иное. Поскольку с созданием нового эмберского козыря дело по непонятным причинам не заладилось, Егор-гость надумал испробовать еще один способ путешествия по мирам-отражениям, описанный у Роджера Желязны. Способ был тот самый, которым в начале Девяти принцев Янтарного королевства воспользовался Рэндом, чтобы доставить себя и Корвина на родину. Исходя из рекомендаций Желязны, следовало сосредоточиться на чем-то очень хорошо знакомом в том мире, куда нужно попасть, и при этом двигаться. Корвин и Рэндом ехали на автомобиле. Егор шел пешком; как он помнил, при этом способе путешествия по отражениям для начинающих предпочтительнее не спешить.

Егор вышел к самому началу улицы Свердлова, которая в его мире вела прямиком к дому. Именно на доме, в котором жил, Егор и решил сосредоточиться: Красная кирпичная пятиэтажка в три подъезда, на первом этаже — книжный магазин, а на пятом, ровно посередине фасада, окна моей квартиры. Вперед!

Начало улицы Свердлова Егору помнилось плохо, он бывал здесь (там?) нечасто, и теперь даже под страхом смерти или вечного невозвращения не смог бы сказать — насколько велики отличия между двумя мирами в этом квартале и есть ли эти отличия вообще. Ну да ладно. Ведь если рассудить, то чем меньше отличий между двумя параллельными мирами, тем ближе эти миры друг к другу, и тем легче должен быть переход из одного мира в другой. Теоретически — легче. А на практике?

Егор шествовал по тротуару, старательно удерживая в памяти милый сердцу образ своего дома. Встречных прохожих Егор просто не замечал, а они с готовностью уступали ему дорогу — должно быть, он пугал их своим до крайности целеустремленным видом, напоминая киношного зомби или редкую разновидность дневного лунатика.

На пересечении улиц Свердлова и Республиканской Егор немало возрадовался, увидев по левую от себя руку забор из нестроганных досок и стройку за забором. Стройка была в точности как та, на которой прошлой ночью Егор в образе Мерлина сражался с Ёсицунэ. И хотя воспоминания, связанные со стройкой, были тяжелы и неприятны, в данный момент это место казалось почти родным. Егор начал верить, что ему удалось вернуться в свой мир.

Он поспешил дальше.

Кинотеатр «Арс». Знакомо. Одно время здесь работал видеосалон, в котором Егор впервые посмотрел Горца.

Библиотека имени Некрасова. Очень знакомо. В школьные годы чудесные Егор часто посещал библиотеку; как-то раз он стащил оттуда зачитанный экземпляр «Трудно быть богом» Стругацких, чего до сих пор стыдился.

Вещевой рынок, трамвайная остановка, стадион — знакомо, знакомо, знакомо…

— Неужели у меня получилось? Неужели я сумел вернуться? — Егор и верил, и не верил. — Я — дома?

Он перешел улицу и поравнялся с металлическим забором, ограждавшим стадион с прилегающими к нему территориями. На углу стояло приземистое одноэтажное здание, почти без окон, плохо оштукатуренное и выкрашенное в ужасный грязно-желтый цвет. Здание это, по все видимости, служило одним из подсобных помещений спорткомплекса, но, если судить по внешнему виду, годилось лишь для хранения сломанного и негодного к употреблению спортинвентаря. На стенах здания почти не было надписей — наверное, мерзкий желтый цвеи отвращал уличных художников. Стену, выходящую на улицу Победы, какой-то переполненный эмоциями фанат оживил размашистым Торпедо — чемпион! Знакомо. Возле надписи на стене, выходящей на улицу Свердлова Егор встал, как вкопанный.

Черным по желтому, густым аэрозольным розбрызгом было выведено: Nirvana. Знакомо.

Но рядом, немного ниже, некий остряк приписал ярко-зеленым маркером: ни сшита. Не знакомо.

Раньше этого здесь не было, — тупо уставившись на зеленые каракули, подумал Егор. Его начало охватывать предчувствие неудачи.

Постояв и поразмыслив еще немного, Егор пришел к выводу, что незнакомая ранее надпись на стене еще ничего не определяет — в конце концов, он проходил этим участком улицы пару дней назад, а граффити могла появиться хоть вчера, хоть полчаса назад. Но, несмотря на приведенные самому себе доводы, уверенность в успешном возвращении домой была сильно поколеблена. (Если уж говорить откровенно, она, эта уверенность, была повержена наземь и жалко корчилась в пыли…)

А дом был так близко.

И так далеко…

Егор, напрягая воображение, восстановил в памяти двор, полузатоптанные чахлые газоны, кучку страшненьких железных гаражей, качели, песочницу, малолетнюю ребятню на качелях и в песочнице, молодых мамаш с колясочками, старушек на лавочке возле подъезда и, наконец, наиболее тщательно, саму дверь подъезда — с обрывками объявлений, расклеиваемых ЖЭУ и извещавших о временном отключении воды, газа или электричества. И уж конечно — без всяких там электрозамков и домофонов.

Он вообразил все это насколько мог явственно и с этим образом в голове медленно стронулся с места, прошагал до конца забора, перешел улицу Володарского, свернул во двор…

Железную коробку домофона на дверях подъезда Егор разглядел издалека, от угла дома.

Облом. Второй способ также не сработал.

А двор-то, между прочим, был почти такой, каким Егор и представлял его: гаражи, качели, песочница, мамы с колясками, шумные дети, тихие старушки…

Все же это был не тот двор. И город был не тот. И мир был не тот…

Все чужое.

Егор почувствовал, что он страшно устал, что у него болит голова и что ему хочется есть. В этом мире было только одно место, куда он мог вернуться. Егор достал из кармана рубашки свой единственный эмберский козырь; он так устал, что ему было все равно, что подумают люди вокруг, когда вдруг увидят его фокус с картой.

Но фокус не удался. Из-за утомления, головной боли или по какой-либо другой причине, но Егор не сумел оживить рисунок на карте, сколько ни таращил глаза. Промучавшись несколько минут, он горестно вздохнул, убрал карту в карман, вернулся на улицу и уныло побрел на остановку троллейбуса.

Возвращение домой откладывалось на неопределенный срок.

7

Воронин вернулся со службы домой в начале восьмого — поздновато, но в эти дежурные недели всегда так. Он отужинал в кругу семьи, затем жена и дочь отправились в комнату за очередной порцией мексиканского, бразильского, а может, и российского мыла. Воронин остался на кухне один.

Из головы не шло нынешнее посещение квартиры Егора. Точнее сказать, мысли Воронина все время возвращались к тем самым чистым кускам ватманской бумаги на письменном столе, и к пузырьку с черной тушью, и к тонкому чертежному перу.

Вполне определенный набор предметов.

Егор что-то рисовал, прежде чем исчезнуть.

Ну, рисовал, ну и что? Егор ведь художник, он постоянно что-то рисует…

Но — нет, чем больше Воронин думал об этом, тем вероятней ему казалась мысль, что Егор рисовал не просто что-то — карту он рисовал, эмберский козырь, и он его нарисовал-таки, и, судя по всему, испробовал на себе его действенность.

Может быть, Воронину очень хотелось поверить именно в такой расклад, ведь принцы уже довольно долгое время пытались найти художника, достаточно начитанного и способного нарисовать магические карты. Дворжецкий смог создать Лабиринт (или нечто, что выполняло роль Лабиринта), но вот эмберские козыри он нарисовать не смог, как ни старался. Денис Брагин, на которого возлагали надежды и братья Беловы, и сам Дворжецкий, — погиб, не успев совсем ничего. Егор Трубников… Он тоже был вполне подходящим кандидатом, и Воронин давненько присматривался к нему. Воронин задумал исподволь завлечь Егора в принцы, постепенно приоткрывая ему грани тайны. И это ему, наверное, удалось бы, но этот чертов Ёсицунэ словно с цепи сорвался… Однако, Егор — молодец, доказал, что может за себя постоять. Из него получится отличный принц Мерлин. И он, безусловно, по-настоящему хороший художник.

А игра без козырей выдыхалась…

Да, может быть, Воронину и хотелось принять желаемое за действительное, а, может быть, и нет. Во всяком случае, эту идею следовало обсудить кое с кем. С Дворжецким.

Воронин пошел звонить по телефону.

Дворжецкий был дома.

— Алло, — сказал он. — Дворжецкий. Слушаю вас.

— Воронин, — назвался Вороин и спросил: — Ты из дома в ближайшее время не собираешься уходить?

— Нет.

— Хорошо. Я зайду к тебе поговорить.

— Ладно, заходи.

Затем Воронин позвонил в милицию, дежурному офицеру майору Белову:

— Алексей Андреевич, мне нужно из дома отлучиться на некоторое время. Если что случится, то звоните Дворжецкому, я буду у него.

— Понятно, — сухо сказал Белов. Он все еще держал обиду на Дворжецкого за то, что тот не позволил ему сразиться с убийцей брата и отомстить. И на Воронина Белов тоже был обижен — за то, что тот, отговаривая от дуэли, неосторожно сказал, что Ёсицунэ может победить только хороший фехтовальщик. Получалось, будто Воронин считает Белова плохим фехтовальщиком.

Повесив трубку, Воронин усмехнулся на Белова. Обижен он, видите ли. Ему, можно сказать, жизнь спасли, а он дуется, как мышь на крупу. Ну и черт с ним! На обиженных воду возят…

Личной машины у Воронина не было, поэтому до дома Дворжецкого приходилось добираться общественным транспортом. Маршрут до трамвайной остановки Воронин выбрал таким образом, чтобы пройти мимо дома, в котором жил Егор Трубников. Воронин не поленился, поднялся на пятый этаж, понажимал на кнопку звонка квартиры 22. Никто не открыл дверь — хозяина по-прежнему не было дома. Воронин вздохнул — зря тащился! — спустился, вышел на улицу и продолжил путь к остановке трамвая.

К Дворжецкому Воронин добрался через полчаса после телефонного звонка.

— Привет, — сказал Дворжецкий, открыв Воронину дверь. — Проходи на кухню.

Отчего мы всегда зовем друг друга на кухню? — подумал Воронин, разуваясь. — Наши жены, встречая подруг, приглашают их в комнату, усаживают в кресло или на диван и щебечут под аккомпанемент невыключенного телевизора. Мы же — на кухню, всегда на кухню.

— Чай или кофе? — гостеприимно спросил Дворжецкий.

— Спасибо, но я только что отужинал дома, — вежливо отказался Воронин, присаживаясь на табурет.

— На тот случай, если ты все-таки передумаешь, чайник я поставлю. — Дворжецкий повернулся к плите, зажег газ, поставил на огонь чайник и бросил через плечо, как бы невзначай: — Я сегодня имел беседу с Вершининым, пытался обсудить с ним наши общие дела.

— И что сказал старик Оберон? — полюбопытствовал Воронин.

— Ничего.

— Как? Совсем ничего?

— Ничего по существу. — Дворжецкий тяжело опустился на другой табурет, возле окна. — Ему бы все в шашечки играть.

Воронин ничего не сказал, только покивал — да, мол…

Дворжецкий взял с подоконника пачку Беломора, выковырнул одну папиросу, обстучал, размял, продул, закурил и только после всех этих манипуляций спросил:

— Ну, говори, зачем пришел?

— Егор Трубников, — сказал Воронин, — наш новоиспеченный принц Мерлин — пропал.

Дворжецкий поперхнулся дымом, закашлялся, загасил — к радости некурящего Воронина — только что раскуренную папиросу и вопросительно просипел:

— Как пропал? Куда?

Воронин пожал плечами.

— Не знаю. Но у меня есть одна догадка…

— Минамото? — быстро предположил Дворжецкий..

— Нет, — Воронин покачал головой, — не Минамото.

И он поведал Дворжецкому о том, как нынче днем проник в квартиру Егора, и о том, что увидел у Егора на столе, а под конец поделился своей догадкой насчет эмберского козыря.

— Значит, на столе у Егора лежали бумага, тушь и перо? — задумчиво переспросил Дворжецкий. — А краски там были?

— Нет, — помотал головой Воронин, но не слишком уверенно. — Не было, кажется…

— Карты должны быть цветными, — весомо сказал Дворжецкий. — Вспомни Девять принцев Эмбера, эпизод, где Корвин рассматривает колоду, принадлежащую Флоре, — там описывались цвета одежд, волос и глаз.

— А по-моему, картам необязательно иметь цветной рисунок, — возразил Воронин. — Вспомни те же Девять принцев, как Дворкин нацарапал на стене темницы пейзаж с изображением маяка в Кабре, и Корвин воспользовался этим рисунком как картой.

— Да, верно, — признал Дворжецкий. — Ну, допустим, Егор действительно сумел нарисовать эмберский козырь и воспользовался им… От меня-то ты чего хочешь?

— Я, когда начал размышлять обо всех этих магических картах, вспомнл, что ты, пытаясь создать свои собственные козыри, некоторое время посвятил практике с колодой Таро. Может, попробуешь раскинуть картишки на Егора — вдруг выйдет чего-нибудь интересное…

— Ты сам до этого додумался?

— А что?

— Да так, ничего.

Дворжецкий посмотрел на Воронина долгим пристальным взглядом, потом поднялся и вышел из кухни. Вернулся он с картами, плотно прикрыл за собой дверь, обрубив доносящиеся из одной комнаты звуки работающего телевизора и вопли магнитофона — из другой. Сел за стол, достал голоду из футляра, отделил Младшие Арканы от Старших и отложил их в сторону, надолго замер с открытыми глазами, глядя в одну точку.

Воронин не проронил ни слова — вмешиваться было нельзя.

Дворжецкий медленно и тщательно — вдумчиво — перетасовал Старшие Арканы и принялся выкладывать их на стол рубашкой кверху, снимая по одной карте с верха колоды.

— Кельтский крест, — произнес он странным, не-своим голосом.

Он положил одну карту, на нее и поперек — еще одну, затем крестом вокруг них — еще четыре карты и еще четыре — справа от креста, снизу вверх вертикально.

— Крест и посох.

Оставшиеся карты Дворжецкий отложил к Младшим Арканам, глубоко вздохнул, посмотрел на Воронина и сказал:

— Ну что же, давай посмотрим, что вышло.

Воронин молча кивнул, и затаил дыхание, словно перед прыжком в омут.

— Прошлое, — сказал Дворжецкий и перевернул картинкой вверх карту, лежавшую в основании креста.

Воронин вздрогнул, холодок пробежал по его спине, и он почувствовал, как мелкие волоски на коже топорщатся и встают дыбом.

На карте был изображен гнусно ухмыляющийся скелет с выщербленной косой в костлявых лапах; он шагал и скашивал, словно траву, нагие беззащитные человеческие тела, резал их на куски.

— Смерть, — сказал Дворжецкий хрипло, прокашлялся и продолжил комментарий: — Вообще-то, Смерть необязательно означает чью-то смерть буквально, чаще это просто окончание какого-то определенного этапа в жизни и начало нового, а также связанные с этим потери. Еще означает возможность оказаться в новой реальности. И… — Дворжецкий сделал паузу, — завершение знакомства или дружбы.

— Все верно, — тихо проговорил Воронин. — И перемены в жизни, и конец дружбы, и даже смерть.

— Надежды и опасения, — сказал Дворжецкий и открыл карту в посохе, вторую сверху. Ею оказалась перевернутая Звезда.

— Упрямство и нежелание меняться, — пояснил Дворжецкий. — Возможности неиспользованные и потерянные. Но еще — стремление достичь творческого состояния.

— Насчет упрямства — понятно, — сказал Воронин. — Все остальное — слишком туманно.

— За ясностью обращайся в гидрометцентр, они тебе погадают, — сердито буркнул Дворжецкий.

Воронин улыбнулся.

— Обратимся к сфере познания. — Дворжецкий перевернул карту, выложенную самой первой. — Луна. Означает способность видеть скрытое, развитую интуицию, но также догадки, неясности и неверно понятые слова. По жизни — излишняя эмоциональность и романтичность, доверие знакомых, но — неизвестные враги.

— В общем, сходится, — сказал Воронин. — Дальше.

Дворжецкий открыл еще одну карту из середины креста.

— Перевернутое Колесо Фортуны. Опять-таки сопротивление переменам в укладе жизни, которых все равно не удастся избежать, и неверные действия в ожидании грядущих событий. А еще, — он покосился на Воронина, — возможен визит друга-военного.

— Это про меня, что ли? — спросил Воронин.

— Да уж точно не про меня, — сказал Дворжецкий. — Перейдем к противоречиям в душе.

Он открыл верхнюю в кресте карту.

— Отшельник. Означает поиск духовных ценностей и углубление во внутренний мир, а также осторожность, иногда — одиночество и оторванность от жизни.

— Тут ты что-то напутал, — сказал Воронин. — Егору это не соответствует. Он никогда не был оторван от жизни, как раз наоборот — всегда в гуще событий.

— Кто знает, — философски заметил Дворжецкий. — Комментарий относится не к тому, что видно всем, а к тому, что в душе.

— Все равно это непохоже на Егора, — упрямо сказал Воронин. — Я же его знаю…

— Карты правду говорят, — произнес Дворжецкий со странной интонацией, непонятно — то ли в шутку, то ли всерьез. — Теперь давай-ка посмотрим, что у нас, точнее, у Егора в подсознании. — Он перевернул правую карту в кресте. — Опрокинутая Справедливость, что означает суровое ученичество и неприятные уроки.

— Да уж, пробормотал Воронин. — Вчерашний урок, пожалуй, был слишком даже суровым и неприятным.

— Сейчас посмотрим, как Егор воспринимает в сложившейся ситуации себя. — Дворжецкий открыл нижнюю карту в посохе. — Перевернутый вверх ногами Маг. У нашего неофита, выходит, невысокая самооценка и неумение использовать собственные таланты. Однако, его будущее в его собственных руках.

— Очень правильный комментарий, — не удержавшись, хмыкнул Воронин. — Подходит практически для кого угодно.

— В настоящий момент он подходит для Егора, — сухо сказал Дворжецкий и открыл еще одну карту в посохе, вторую снизу. — Это у нас будет отношение других людей к Егору. Ага, Жрец, что означает добрый совет, опять-таки обучение и еще — дружбу.

— Здесь все сходится, — сказал Воронин специально для Дворжецкого. Это была такая тонкая лесть гадателю, а то уж слишком болезненно он отреагировал на предыдущее замечание. Дворжецкий покосился на Воронина и усмехнулся уголком рта.

Оставались закрытыми еще две карты: одна — слева в кресте, другая — вверху в посохе.

— Самое главное и самое интересное, — объявил Дворжецкий. — Обе эти карты описывают будущее — близкое и более отдаленное. — Он открыл карту в кресте. — Влюбленные, хм. Что здесь нарисовано, то эта карта и означает: эмоциональную связь, любовь, ну еще — крепкую дружбу. Любовь принесет с собой испытание и необходимость сделать выбор.

— Любовь — понятно, выбор — нет, — сказал Воронин. — Чего или кого Егору нужно будет выбирать?

— Я не знаю, — ответил Дворжецкий. — Это не мой выбор. И не твой. Это — выбор Егора, причем будущий. Возможно, он и сам еше ничего про это не знает.

Дворжецкий открыл последнюю карту.

— Мир. Означает перемену места, переселение, путешествие или побег. А также успех, награду или достижение желаемой цели, завершение дел и возвращение домой.

— Вот! — обрадованно сказал Воронин. — Именно это я и хотел услышать — завершение дел и возвращение домой. Теперь я почти спокоен за Егора, если, конечно, прогноз сбудется.

— Твои невежественные замечания просто оскорбительны. Дворжецкий собрал карты и спрятал их в футляр. — Если ты не веришь в предсказания, то зачем просишь о них?

— Не то, чтобы я не верю в предсказания, — оправдываясь, сказал Воронин. — Я просто стараюсь относиться к ним с осторожностью и не возлагать на них слишком больших надежд.

Дворжецкий ничего на это не ответил, только махнул рукой и вышел из кухни, унося с собой колоду Таро. За время его отсутствия голову Воронина посетила еще одна интересная догадка, и он встретил вернувшегося Дворжецкого вопросом:

— А ты на Копаева не пробовал гадать?

— Пробовал, — медленно проговорил Дворжецкий и снова одарил Воронина тем же странным взглядом, что и в начале беседы.

— Ну и что?

— Понимаешь, такое странное дело… — все так же неторопливо и задумчиво произнес Дворжецкий, — на Копаева у меня вышел очень похожий расклад — семь карт из десяти совпадают, только вместо Смерти у Копаева Умеренность, вместо Отшельника — Повешенный, а вместо Влюбленных — Дьявол, да еще Луна была перевернута. Такое впечатление, будто Копаев находится где-то очень далеко, у моря…

— Он, поди, на Канары прыгнул с помощью Лабиринта, — предположил Воронин. — Или в Хургаду какую-нибудь. Выпал человеку шанс оторваться по-крупному…

— Не знаю, не знаю. — Дворжецкий покачал головой. — По картам непохоже, что Копаев блаженствует на курорте: Повешенный, Дьявол…

— А вот эта схожесть расклада на Егора и на Копаева, она что означает? — спросил Воронин.

— Они скоро встретятся, — сказал Дворжецкий. — Если уже не встретились.

Чайник, поставленный Дворжецким на огонь и забытый, напомнил о себе сердитым свистком. Дворжецкий выключил газ.

— Чай или кофе? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Водка у тебя есть? — спросил Воронин. — Я бы сейчас водки выпил.

8

…Проводив Воронина, Дворжецкий вернулся на кухню, посидел, бессмысленно таращась в темное окно, выкурил папиросу. Потом, что-то про себя решив, поднялся и стал собираться. Переоделся, взял ключи от машины, документы. Крикнул от двери в комнату, где жена смотрела телевизор:

— Мне нужно съездить кое-куда, — и, не дожидаясь ответа, выскочил из квартиры.

Машина стояла во дворе, прямо под окнами. Дворжецкий на ходу нажал кнопку на брелке-пульте — противоугонная сигнализация коротко мявкнула, отключаясь. Подойдя к машине, Дворжецкий взглянул наверх, на окна своей квартиры. На фоне освещенного окна четко прорисовывался темный силуэт. Жена. Стоит и смотрит. Дворжецкий помахал ей рукой. Она помахала в ответ. Язык жестов, очень мило.

Садясь в машину и заводя мотор, Дворжецкий думал о жене. Всегда она так, когда ему случается неожиданно уйти из дома вечером, — стоит у окна и смотрит. Неужели о чем-то догадывается?

Все эти несколько последних лет Дворжецкий как-то умудрялся сохранять от жены главную тайну своей жизни. Иногда у него возникало желание рассказать ей обо всем, он даже пытался два или три раза заговорить на эту тему, но всякий раз что-то останавливало его… И, насколько было известно Дворжецкому, все остальные принцы также держали в неведении своих близких — невероятно, особенно если учесть тот факт, что каждый имел меч…

Дворжецкий завел машину и выехал со двора.

Меч… Каждому принцу после инициации Дворжецкий вручал меч. А самому Дворжецкому мечи давал Лабиринт. Это было просто, но нелегко: Дворжецкому нужно было пройти Лабиринт, в конце пути в его руке непонятным образом оказывался меч. Откуда этот меч брался, какие сверхъестественные силы тут действовали — Дворжецкий не знал. Он не мог объяснить также и то, откуда ему известно, что нужно сделать, чтобы получить меч. Просто он вдруг понял это — и все. Как однажды он понял, как сделать сам Лабиринт…

Дворжецкий миновал Карачиху, автозаправку — город остался позади. Он прибавил газу.

Когда же все это началось? С чего?

Может, лет пятнадцать назад, с тех самопальных книжек со слепым машинописным шрифтом и довольно-таки корявеньким переводом Хроник Эмбера?..

Но пятнадцать лет назад не было ни самураев, ни мушкетеров, ни ратоборцев, ни рыцарей Круглого стола, ни киммерийцев этих отмороженных. Даже толкинистов тогда еще не было.

Когда же все они появились?

Дворжецкий напряг память. Ну, первыми, конечно, появились толкинисты с деревянными мечами — лет семь-восемь назад, кажется. А вот остальные… Лет пять, не больше.

Ч-черт!

Дворжецкий с досадой ударил по рулю; машина вильнула.

Доигрался хрен на скрипке…

Выходило, что все тайные меченосцы завелись примерно в одно и то же время — сразу после создания местной модели Лабиринта, образ которого возник однажды в воспаленном мозгу одного начитавшегося книжек врача-неудачника…

Совпадение?

Как бы не так! Дворжецкий не верил, что это совпадение. Если бы только две группировки, ну три, а то сразу шесть… Нет, определенно, Лабиринт принес с собой в этот мир нечто такое… необъяснимое… И это он, Дворжецкий, своими руками…

А ведь он знал, знал с самого начала, еще когда тщательно подгонял одну к другой черные и белые кафельные плитки, что Лабиринт — не просто привидевшийся бессонной ночью яркий образ, не просто затейливый узор… Впрочем, нет, тогда он еще только догадывался об этом. А уверился в магическом могуществе Лабиринта позднее, когда открыл у себя экстрасенсорные способности: он приобрел умение исцелять болезни и раны особыми манипуляциями рук. И опять-таки он не смог бы объяснить, как это у него получается; даже медицинское образование не помогало найти ответ…

А вот, наконец, и он, Лабиринт.

Дворжецкий остановил машину напротив входа, чтобы фары освещали дверь склада и замок. Вышел, отпер дверь, вернулся к машине и заглушил мотор. Теперь вокруг было темно и тихо. Дворжецкий постоял возле машины, выкурил папиросу и только после этого вошел внутрь склада. Он плотно прикрыл за собой дверь, свет зажигать не стал, в этом не было необходимости — он видел Лабиринт вторым, экстрасенсорным зрением: линии пути горели холодным, как будто неоновым огнем.

Дворжецкий помедлил перед началом Лабиринта.

Сколько раз он проходил этим путем? Одиннадцать? Двенадцать?

Почему же ни разу Лабиринт не перенес его куда-нибудь? Он ведь пытался добиться этого, он этого хотел.

Или не хотел на самом деле? Боялся?

Говорил себе: Да, это должно быть очень интересно, — но боялся. Боялся быть заброшенным в такое место, откуда не будет возврата. А Лабиринт понял это…

Дворжецкий сделал решительный шаг…

Этот путь обозначен незримым огнем. И прошедшие по этому пути не оставляют на нем следов. Но этот путь оставляет свой след в душах тех, кто прошел им. И они уже не такие, какими были прежде…

Дворжецкий стоял в центре Лабиринта; сердце бешено колотилось где-то под горлом. Прошел. Он сориентировался по призрачно мерцающему рисунку и медленно побрел в сторону выхода. Толкнул дверь, вышел на свежий воздух.

Ничего не изменилось: та же ночь, те же звезды на небе, тот же мир, знакомый до боли. И понуро стоит жигуленок, уткнувшись носом в двери.

Дворжецкий вздохнул и посмотрел на слабо тлеющие стрелки часов: поздно-то как! Пора возвращаться домой; жена, наверное, с ума сходит от беспокойства…

9

Словно в продолжение некой необычной игры утром за завтраком Егор-гость и Егор-хозяин только и делали, что подсматривали друг за другом, отмечали совпадения в приемах обращения с вилками, ложками и ножами, в манере шумно прихлебывать горячий чай и в поедании бутерброда с колбасой таким хитрым образом, чтобы он кончался за один глоток до того, как кончится чай. Они все делали синхронно и, замечая это, старались синхронность нарушить, и это тоже делали синхронно. И смеялись над собой и друг над другом — тоже одновременно и одинаково.

Двойники…

— Мы с тобой похожи, как братья, — сказал Егор-гость. — Помню, я не раз мечтал в детстве, чтобы у меня был брат-близнец. Это, наверное, очень весело…

— Да-а? — очего-то очень хмуро поинтересовался Егор-хозяин. — Чего же в этом такого веселого?

— Ну, не знаю. — Егор-гость пожал плечами. — Забавы там, проказы всякие, подмены… Как в кино — Приключения Электроника. Знаешь такое?

— Знаю, видел, — все так же мрачно ответил Егор-хозяин. — Только и в том фильме Сыроежкин недолго веселился, быстро ему эти подмены надоели, к концу первой серии.

— Неважно. Не в этом дело. — Егор-гость сбился с мысли. — Ну, понимаешь… Да ты сам, никогда не мечтал о брате-близнеце, что ли?

— Нет, — совсем угрюмо ответил Егор-хозяин. — Никогда.

От разговора на кухне у Егора-гостя осталось неприятное впечатление недоговоренности и темной тайны. А Егор-хозяин, похоже, что-то задумал — он собирался на улицу.

— Пойдем.

— Куда? — полюбопытствовал Егор-гость.

— Познакомлю тебя кое с кем, — ответил Егор-хозяин загадочно.

— С кем же?

— Увидишь.

Перед выходом Егор-гость прихватил с собой чертежный футляр со спрятанным внутри мечом.

— А это тебе зачем? — удивился Егор-хозяин. — Оставь его здесь.

Егор-гость отказался наотрез:

— Ни за что!

— Ладно, как знаешь. Надеюсь только, что ты не станешь обнажать свой меч прилюдно. У нас такое считается неприличным.

— Не бойся, зря размахивать мечом я не буду. Разве только нам попадется в пути гоблин, или орк, или контролер в троллейбусе. А так я людей не убиваю.

— Орки и гоблины у нас встречаются лишь в виртуальном пространстве. А для троллейбусного контролера у меня есть специальные волшебные бумажки, он нас не тронет.

Несмотря на то, что Егор-хозяин намеренно оделся непохоже на Егора-гостя — в светло-серые брюки, белую рубашку да еще нацепил солнцезащитные очки — все равно, и прохожие на улице, и пассажиры в троллейбусе нет-нет да и поглядывали на двойников, сходство нельзя было скрыть с помощью таких примитивных ужищрений.

— Что ты знаешь об аутизме? — спросил вдруг Егор-хозяин.

— Да немного, — ответил Егор-гость. — Видел я как-то фильм Человек дождя…

— Понятно, — сказал Егор-хозяин и больше ни о чем не стал спрашивать.

Они сошли с троллейбуса на площади Юности, миновали тяжелое серое здание Театра юного зрителя и свернули направо. Здесь Егор-гость, удивленный, приостановился.

— Что-то я не припомню, чтобы на этом месте был книжный магазин. Он давно открылся?

— Давно, давно, — проворчал ушедший вперед Егор-хозяин и бросил через плечо: — Не отставай, а то еще заблудишься.

— Не заблужусь, не волнуйся, — сказал Егор-гость. — Будто я не знаю, в каком доме мама живет. Я в том доме десять лет прожил…

— В том доме, — в том Егор-хозяин подчеркнул особо, — но никак не в этом.

Егор-гость оживился.

— Так мы что же, в самом деле идем в гости к маме?

— Нет, конечно, — ответил Егор-хозяин. — Ты бы свел ее с ума.

— Другой на моем месте мог бы и обидеться, — сказал Егор-гость.

— Гипотетические ситуации мы рассматривать не будем, — сказал Егор-хозяин.

— Так с кем же ты хочешь меня познакомить? — во второй раз спросил Егор-гость.

И Егор-хозяин во второй раз ответил:

— Увидишь.

Вот и еще один уголок, где Егор-гость не смог бы обнаружить и пары отличий от известного ему места. Маленький двор был ограничен двумя четырехэтажными кирпичными хрущевками; один из домов был в два подъезда, другой — в три. Двор был почти пуст, лишь на лавочке возле второго подъезда трехподъездной хрущевки сидел молодой человек с лицом Егора Трубникова, впавшего в глубокую задумчивость. Молодой человек считал ворон. Или листья на дереве, что росло возле лавочки. Или не считал, а пересчитывал. И сравнивал со вчерашним результатом подсчетов. Такой он был — Rain man Трубников.

Егор-гость замер на углу, не в силах сделать шаг навстречу еще одному двойнику. У него просто голова шла кругом.

— Я не знаю, как он отреагирует на тебя… на нас… на то, что нас — двое, — запинаясь, проговорил Егор-хозяин из-за плеча Егора-гостя. — Бывает, он из-за какой-нибудь ерунды заводится…

Но брат-близнец уже смотрел прямо на двойников, чуть склонив голову к правому плечу. На появление Егора-гостя он отреагировал гораздо сдержаннее Егора-хозяина, а точнее — вообще никак не отреагировал, только сидел и смотрел.

— Ну, пошли, что ли, — сказал Егор-хозяин.

Двойники приблизились к лавочке.

— Здравствуй, Рома, — мягко проговорил Егор-хозяин.

— Здравствуй, Егор, — ответил брату Роман Трубников. Затем он повернул голову к Егору-гостю и повторил: — Здравствуй, Егор.

— Привет, — немного хрипло сказал Егор-гость; в горле неожиданно пересохло.

— У меня шоколадка есть для тебя. Хочешь? — спросил Егор-хозяин, доставая из кармана плитку Сказок Пушкина, купленную в ларьке на троллейбусной остановке.

— Через двадцать семь минут — обед, — сообщил Роман, не глядя на часы. А часы у него были — дешевые, пластмассовые, made in Hongkong. — Мама говорит, что сладкое портит аппетит.

Егор-хозяин вздохнул, покосился на Егора-гостя и сунул шоколадку Роману в карман рубашки.

— После обеда съешь.

— Спасибо, — равнодушно поблагодарил Роман.

Егор-хозяин отвел Егора-гостя чуть в сторону от лавочки и приглушенно поинтересовался:

— Ну, как тебе такое воплощение мечты о брате-близнеце?

— Так я же мечтал о брате, который был бы похож на меня не только лицом, — ответил Егор-гость, стараясь не смотреть на Романа, — но и тем, что здесь. — Он постучал себя по лбу указательным пальцем.

— Вот, значит, как, — холодно проговорил Егор-хозяин. — Да здесь, — он тоже постучал себя по лбу, — здесь у Ромки, может быть, больше, чем у тебя и у меня, просто у него иначе все организовано. Он может такие вещи… Ну, например — сколько телефонных номеров своих знакомых ты помнишь?

— Ни одного, — чистосердечно признался Егор-гость. — У меня и телефона-то нету.

— А Ромка помнит все номера из телефонного справочника! — гордо объявил Егор-хозяин.

В этот момент Роман, выпавший из идущей о нем же самом беседы, вдруг выдал нечто поразительное:

— Скоро к нам присоединится сестра.

— У вас еще и сестра есть? — Егор-гость даже не особенно удивился.

— Что?! — Вот Егор-хозяин был удивлен гораздо сильнее. — О чем ты, Рома? У нас нет никакой сестры. — Для Егора-гостя он добавил негромко: — С Ромкой бывает иногда… Он говорит странные вещи…

— Она уже идет, — сказал Роман упрямо.

— Да кто идет? Где идет? — спросил Егор-хозяин, теряя терпение.

— Сестра, — ответил Роман на первый вопрос брата, а на второй — просто указал рукой: — Вон она. Там.

Оба Егора одновременно обернулись и посмотрели в указанном направлении — и оба остолбенели, на некоторое время потеряв дар речи.

Лена.

Она как будто шла по их же следам — легкой танцующей походкой, небрежно покачивая сумочкой. Она выглядела точно так же, какой ее помнил Егор-гость. Она была одета точно так же: те же юбочка, блузка, туфельки.

Она?! — смятенно подумал Егор-гость. — Здесь?! Как она здесь очутилась?.. Нет, не может быть, чтобы это была она.

Как оказалось — может.

Лена подошла к безмолвствующей троице, улыбнулась, как это могла только она, и сказала словно ни в чем не бывало:

— Привет, Егор. И — привет, Егор. Можете снова начать дышать. Я — это именно я, а не двойник и не какое-нибудь дурацкое виденье. Роман, здравствуй.

— Здравствуй, Лена, — первым откликнулся Роман и улыбнулся ей в ответ. Егор-гость впервые увидел, как Роман улыбается, — совершенно по-детски.

— Вы что, знакомы? — спросили оба Егора в один голос, синхронно переводя взгляд с Романа на Лену.

— Знакомы, знакомы, — ответила Лена. — Все мы здесь знакомы.

— Мы познакомились на прошлой неделе, — начал обстоятельно излагать Роман. — Мы…

— Стоп, Рома, — быстро перебила его Лена. — Дальше продолжать не нужно.

— А ты которая из?.. — снова хором начали оба Егора и оба одновременно замолчали, не закончив вопрос. Но Лена прекрасно их поняла и ответила:

— Никторая не из. Я — одна-единственная для всех вас троих. Извините, мальчики, если вам что-нибудь не по нраву.

Она говорила быстро, холодно, деловито, но заметно было, что эта сдержанность дается ей нелегко — голос ее напряженно звенел, словно слишком сильно натянутая струна, словно клинок, парирующий удар.

— Но зачем?! — воскликнул Егор-гость. Ему было больно слышать эти слова из уст своей недавней подруги. — Зачем ты так поступила?

— Вообще-то, это вас не касается, — резко ответила Лена.

— Еще как касается, — вступил в выяснение отношений Егор-хозяин. — Мы же все-таки… — Он не стал заканчивать фразу, но все поняли, что он хотел сказать.

— Так было нужно для моей семьи, — сказала Лена, кусая губы.

— Хороша, видать, семейка, — буркнул Егор-хозяин.

— Я пришла не затем, чтобы оправдываться. — Лена резко встряхнула головой, будто отбрасывая что-то прочь. — Я просто хочу объяснить Егору…

— Да-а? Что объяснить? — перебил ее Егор-хозяин. — И какому именно Егору? Обращаю твое внимание — нас здесь двое.

— Раз вы оба меня слышите, то это не так уж и важно. — Лена холодно усмехнулась, и Егор-гость вдруг понял, что ей отнюдь не восемнадцать лет, как думалось сначала.

— Но впрочем, — продолжала Лена, глядя на Егора-гостя и на чертежный футляр в его руках, — только у одного из вас есть меч.

Егор-хозяин тоже посмотрел на чертежный футляр и спросил:

— А откуда ты знаешь, что там спрятан меч?

— Да, — поддержал его Егор-гость, — откуда? И каким образом ты нашла нас здесь?

— Я просто знала, — сказала Лена, — и про меч, и про то, где вас искать.

— Да, — вдруг сказал Роман, про которого все забыли. — Это просто.

— Егор, — сказала Лена, очень внимательно глядя на Егора-гостя, — я думаю, что ты уже пытался вернуться обратно в свой мир, и у тебя ничего не получилось.

Егор-гость молча кивнул.

— Существует одно небольшое, но очень важное уточнение, которого не найдешь в популярных книгах. Для того, чтобы создать действующую магическую карту, нужна Сила. А Силу может дать только кровь, только жертва…

— Какая жертва? — тупо спросил Егор-хозяин.

Егор-гость снова промолчал; он понял — какая.

— Человеческая жертва, — сказала Лена. — Без этого Силы не будет.

Егор-гость вспомнил кровавую смерть Ёсицунэ и содрогнулся.

— Нет, только нетак. Так я не хочу. Должен же быть какой-нибудь другой способ. Почему я не могу путешествовать по мирам, понемногу корректируя реальность?

— Потому что ты не знаешь, как и когда это нужно делать, — сказала Лена. — Правильное время не менее важно, чем правильно выбранное направление.

— Но ты же путешествуешь из мира в мир, ведь так? — спросил Егор-гость. — Научи меня, объясни мне, как это получается у тебя.

— Не могу, — тихо сказала Лена. — Я бы очень хотела помочь тебе вернуться домой, но я ничего не могу тебе объяснить, правда. Я ведь и сама не знаю, как и когда это делается вообще. Протей, отправляя меня, рассказал способ только для этого случая.

— Ага, — быстро сообразил Егор-гость. — Значит, этот твой Протей знает все способы?

— Да. Протей знает. Он знает все.

— Отлично, — сказал Егор-гость. — Отведи меня к Протею. Пусть он мне все объяснит, если ты не можешь.

— Я не могу отвести тебя к Протею, — сказала Лена со слабой улыбкой. — Он не из этого мира. Как и я.

— Что?! — опять воскликнул Егор-хозяин. Егор-гость удержался от возгласа изумления, он уже подозревал нечто подобное.

— Да, я нездешняя, — сказала Лена. — И мне пора идти. Запомни то, что я сказала, Егор. Только кровь может дать тебе Силу. Прощайте.

Егор-гость был уверен, что последний печальный взгляд Лена подарила ему. А затем она повернулась и неторопливо пошла — прочь. Она уходила, уходила насовсем, а оба Егора и Роман зачарованно смотрели ей вслед. И только когда Лена скрылась за углом дома, это странное оцепенение спало со всех троих, и Егор-гость бросился вдогонку за девушкой с отчаянным криком:

— Лена, постой! Подожди!

Он выскочил на улицу. Светловолосая девушка с сумочкой на плече так же не спеша шла шагах в двадцати поодаль.

— Лена! — снова крикнул Егор, догнал девушку, прикоснулся к ее руке. — Лена…

Она обернулась и… Это была не она.

— С ума сошел, что ли? — раздраженно и немного испуганно бросила Егору совершенно незнакомая, хотя и похожая чем-то на Лену, девушка. Отдернула руку, сказала резко: — Дурак! — и пошла дальше, звонко выстукивая каблучками по асфальту.

— Извините, я… — запоздало пробормотал смущенный Егор. — Я обознался…

А она даже не обернулась. Цаца.

Егор-гость, жалкий, словно брошенный пес, вернулся во двор, к братьям-близнецам Трубниковым.

— Ну как, догнал? — полюбопытствовал Егор-хозяин у вернувшегося двойника.

— Нет, не догнал, — ответил Егор-гость, отворачиваясь. — Не успел, она уже… ушла. — И добавил с отчаянной решимостью: — Но я должен ее найти!

— Забудь, — посоветовал Егор-хозяин. — Плюнь и разотри. Найди себе нормальную девушку, не параллельную и не перпендикулярную, а простую, милую и глупую. Лично я так и поступлю.

— Я должен ее найти, — упрямо повторил Егор-гость. — Мне нужна она.

— А ты ей еще нужен? — Егор-хозяин повысил голос. Его мужское самолюбие было уязвлено тем, что он только что узнал; он злился. — Открой глаза, дорогой товарищ, — она же просто воспользовалась тобой. Тебя поимела, меня…

— Зачем? — со страдальческой гримасой спросил Егор-гость, глядя в ту сторону, куда ушла Лена. — Зачем ей это было нужно?

— Ты же слышал, что она сказала, — напомнил Егор-хозяин. — Ради своей семьи. Самопожертвование, бл-лин. Я сейчас разрыдаюсь…

— Евгеника, — опять неожиданно вставил Роман.

Егор-гость посмотрел на него с изумлением, он не ожидал услышать такое слово из уст аутиста. Но уж если он знает такие слова…

— При чем здесь евгеника?

— Им нужно заменить один икс на игрек, — непонятно ответил Роман.

— Какой икс? Какой игрек? — Егор-гость с недоумением обернулся к Егору-хозяину. — Ты понимаешь хоть что-нибудь?

Брат Романа только пожал плечами.

— Нужны были трое, — продолжал Роман и прибавил совсем уж непонятное: — Финдеамна.

— Трое? — переспросил брата Егор-хозяин, о чем-то догадавшись. — И ты, брат? Она и тебя трахнула?

— На прошлой неделе, — сказал Роман просто.

— Ха! — Егор-хозяин вдруг отчего-то развеселился. — Слушай, Ромка, это же был, наверное, первый сексуальный опыт в твоей жизни. Ну, и как тебе?

— Мокро, — сказал Роман.

Лена ошибалась. А может быть, просто не знала всех тонкостей, связанных с созданием магических карт и преодолением границ отдельной реальности. Может быть, всеведущий Протей просто не рассказал ей всего, сочтя это излишним. А может быть, и сам Протей вовсе не был таким уж всеведущим. В конце концов, может быть, Егор Трубников оказался способен на нечто, ставшее исключением из общих правил. Егор сумел создать еще один эмберский козырь, не проливая ради этого ничьей крови, — ему вполне достало любви…

Как только оба Егора вернулись домой к хозяину, гость снова испросил себе бумагу, тушь, перо и засел за стол рисовать новую карту.

— Я извиняюсь, — Егор-хозяин понимал, что затрагивает чрезвычайно деликатную тему и потому подъехал с вопросом как бы дурачась, — а кого мы будем приносить в жертву?

— Никого, — отстраненно ответил Егор-гость. Он чувствовал, что приближается к тому самому правильному состоянию. Это было, как сказал бы Ленька, то самое оно.

— Но ведь без этого ничего не получится.

— Получится.

Егор-хозяин кивнул и удалился на кухню, прикрыв за собой дверь комнаты. Стук закрывшейся двери был как сигнал для Егора-гостя; он свернул крышку с пузырька с тушью, омакнул перо и сделал на бумаге первый штришок — еще не вполне уверенно, как бы пробуя и проверяя. Затем сделал еще штрих, и еще, и еще… Каждая черточка — Егор знал это — была верной. Он начал рисовать с глаз — это было странно, раньше он никогда не начинал портреты с глаз, да и в художке не так учили: сначала полагается наметить овал лица, общие очертания, приблизительные пропорции, а уж потом детали: глаза, нос, рот…

К черту! Это не ученический рисунок!

Егор рисовал Лену. Не такой, какой увидел ее впервые — в общаге, в койке у Леньки, нет. Он рисовал Лену такой, какой запомнил ее при их следующей встрече: она сидела на скамейке, склонившись над книгой, он спросил: Давно сидишь? — она посмотрела на него снизу вверх, у нее было такое лицо, такое… Вроде бы ничего особенного, и все же, и все же… Глубокие глаза, длинные пушистые ресницы, темные брови, едва заметно вздернутый носик, пухлые губы, слегка приоткрытые, словно что-то вот-вот должно быть произнесено, четкая линия подбородка и обрамляющие лицо волосы — длинные прямые и светлые, похожие на мягкий лен…

Егор не знал, что водило его рукой, как ему удалось изобразить Лену такой — она смотрела с карты, как живая… Нет, она и была живой, настоящей.

Сколько же прошло времени, пока он рисовал карту? Часа два, по меньшей мере… Егор-хозяин по-прежнему обретался на кухне, он ни разу не заглянул в комнату и вообще старался не шуметь. Когда Егор-гость показался на кухне, потирая покрасневшие от переутомления глаза, Егор-хозяин порывисто поднялся ему навстречу.

— Ну что?

Вместо ответа Егор-гость подал двойнику карту с портретом Лены.

— Да, это она, — сказал Егор-хозяин, придирчиво изучив новый эмберский козырь. — Как только тебе такое удалось?

— Не знаю, — искренне признался Егор-гость. — Наверное, это и есть волшебство.

— Ага, конечно. — Егор-хозяин покачал головой. — Ты думаешь, эта штука сработает?

— Я очень на это надеюсь, — сказал Егор-гость тихо.

Егор-хозяин вернул эмберский козырь создавшему его художнику.

— Значит, твое возвращение домой откладывается?

— Возможно, это и есть мой путь домой, — сказал Егор-гость. — Я найду Лену, найду этого ее Протея, кто бы он там ни был, и постараюсь вытрясти из него все необходимые сведения.

— Ну ладно, Орфей, удачи тебе, — сказал Егор-хозяин. — Ты заходи еще как-нибудь. С тобой интересно.

— Сбда я дорогу знаю. — Егор-гость похлопал себя по карману рубашки, где лежал первый эмберский козырь. — Срасибо тебе за помощь и… ну, и за все, в общем.

— В общем — не за что, — с немного смущенной улыбкой ответил Егор-хозяин.

— Ну, я пойду, — сказал Егор-гость и повернулся к двери.

— Постой, — окликнул Егор-хозяин. — А можно я посмотрю на то, как ты… это… будешь уходить? Очень интересно, как это выглядит со стороны.

— Я и сам хотел бы знать, как это выглядит со стороны, — сказал Егор-гость. — Смотри, конечно. Может, когда-нибудь и мне расскажешь о том, что увидишь.

Оба вышли в маленькую тесную прихожую. Егор — гость надел свои кроссовки, взял в левую руку чертежный футляр с мечом, в правую — карту с портретом Лены.

— На всякий случай — до свидания, — сказал Егор-гость и подмигнул. Было заметно, что он очень волнуется.

— До свидания, — ответил Егор-хозяин. Он волновался не меньше, он не меньше гостя желал, чтобы у того все получилось.

Егор-гость остановил взгляд на портрете Лены. Он смотрел, не мигая, у него даже зрачки не двигались. Егор-хозяин тоже старался не мигать, боясь пропустить что-нибудь из того, что сейчас должно будет произойти. Но прошла, наверное, минута — и ничего не случилось. Егор-хозяин, менее привычный к подобного рода созерцаниям, чувствовал усиливающуюся резь в глазах, он уже едва удерживал веки. А Егор-гость вдруг произнес, все так же глядя на карту в руке:

— Извини, что я без приглашения…

Егор-хозяин от неожиданности мигнул, на мгновение облегченно сомкнув веки, и в этот самый момент, когда глаза его были закрыты, он ощутил слабое дуновение воздуха на своем лице. Егор-хозяин распахнул глаза как мог широко — и увидел свое собственное отражение в большом зеркале, что висело на стене напротив входной двери.

Гость ушел.

10

…В тот же самый миг, лишь только Копаев обратился с мысленным пожеланием к Лабиринту, весь узор пришел в движение — медленное, но головокружительное. Черные и белые фрагменты Лабиринта смещались, образуя новые сочетания, новые узоры. И это при том, что Копаев не чувствовал ни малейшего движения под ногами, он твердо стоял на твердом полу. Зрение говорило ему об обратном, и Копаев закрыл глаза. Стало легче.

Когда Копаев осмелился вновь открыть глаза и посмотреть себе под ноги, всякое движение уже прекратилось. Пол был неподвижен, но его рисунок стал иным: черные и белые кафельные плитки улеглись в простейший шахматный узор. Само помещение тоже стало иным, гораздо менее обширным по площади, и потолок опустился до двух с небольшим метров — Копаев легко мог достать до него рукой. Сужение обозримого пространства вызвало у Копаева легкие признаки клаустрофобии, заставило непроизвольно сутулиться. Копаев развернулся на сто восемьдесят и увидел прямо перед собой громадный сверкающий стол из нержавеющей стали, рядом со столом стояла маленькая тележка на резиновых колесиках, а на тележке в строгом порядке были разложены острые блестящие хирургические инструменты.

Ни Дворжецкого, ни Ерофеева в этом помещении не было.

Ну конечно, они ведь остались там.

В этом помещении вообще не было никого, кроме Копаева. Никого живого, по крайней мере.

Копаев поежился. От стены, лицом к которой он стоял теперь, ощутимо тянуло холодом. Стена вся состояла из маленьких железных дверок — похоже на автоматическую камеру хранения где-нибудь на железнодорожном или автовокзале. Только это была не камера хранения, и не чемоданы лежали в ячейках. По служебным делам Копаеву и раньше неоднократно случалось бывать в подобных местах, так что помещение, в котором он очутился по воле Лабиринта, Копаев с большой долей уверенности определил как морг. Веселенькое, однако, дело…

Копаев снова зябко поежился и энергично потер ладонями предплечья, чувствуя высыпавшие пупырышки гусиной кожи. Это было не от страха — разумеется, нет. Просто здесь было чересчур прохладно. Копаев пошевелил носом и оглушительно чихнул — от стены до стены раскатилось гулкое эхо, а на тележке звякнула какая-то острая железка.

Не понимаю, почему Лабиринт забросил меня именно сюда? Разве я его об этом просил? — подумал Копаев. — Надо отсюда выбираться. Мертвецам-то что — им ни холодно, ни жарко. Я же запросто могу насморк подцепить.

Хоть воздух был чист и лишен малейших признаков неприятного запаха, дышалось тяжело — возможно, угнетало полное отсутствие окон в помещении.

Копаев направился к выходу. За дверью оказался недлинный, метров в пять, коридор, слабо освещенный люминесцентными лампами, горевшими через одну. Правая стена коридора была глухая, в левой стене были две двери — закрытые, а оканчивался коридореще одними дверями, металлическими и раздвижными, — судя по кнопке вызова на стене, это были двери лифта. В коридоре было заметно теплее, чем в мертвецкой.

Копаев подошел к первой двери, взялся за дверную ручку, повернул. Ручка двигалась, но дверь не отворялась, была заперта на ключ. Копаев, по своему обыкновению действуя методически, перешел ко второй двери, но не успел дотронуться до дверной ручки, как дверь распахнулась сама. Копаев отшатнулся и отступил на шаг, развернувшись к двери левым боком и чуть отведя назад сжатую в кулак правую руку.

— Вы кто? — резко спросил он человека, вставшего в дверном проеме.

А человек, открывший дверь с противоположной стороны, похоже, не был удивлен, увидев перед собой настороженно напрягшегося Копаева. Если все-таки он и был удивлен, то ничем не выказал этого. Он был немного выше Копаева ростом, лет пятидесяти на вид; у него было узкое длинное лицо с острым подбородком, хищный ястребиный нос, глубокие морщины, идущие от крыльев носа к уголкам тонкогубого рта, пронзительные черные глаза и волосы рыжие с сединой, словно жухлая осенняя трава, тронутая инеем.

— Копфлос Марк Анатольевич, прозектор, — невозмутимо отрекомендовался Копаеву незнакомец. Голос у него был звучный, глубокий, как у театрального актера или опытного оратора. — С кем имею честь? — спросил он в свою очередь.

— Копаев Марк Анатольевич, следователь прокуратуры, — назвался Копаев, копируя картинную манеру Копфлоса; он даже слегка наклонил голову, представляясь, будто какой-нибудь адъютант Его превосходительства.

— Очень приятно, — сказал Копфлос. — Так что же вы здесь делаете, Марк Анатольевич?

Копаев был бы рад ответить на этот вопрос, но он и сам не знал, что здесь делает.

— Видите ли, Марк Анатольевич… — Копаев слегка запнулся, называя Копфлоса своим собственным именем-отчеством. (Но ведь совпадения в жизни случаются, не так ли? И тезки тоже время от времени встречаются…) — Видите ли, — повторил Копаев, — я попал сюда случайно и, кажется, слегка заблудился. Вы не подскажете, где здесь у вас выход?

— Случайно, хм, — как бы с сомнением произнес Копфлос и уточнил: — Под выходом вы подразумеваете выход из этого помещения на улицу?

— Ну да, — сказал Копаев. — В общем.

— В конце коридора — лифт, — указал Копфлос. — Подниметесь этажом выше, пройдете прямо по коридору, а там уже и будет выход на улицу.

— Благодарю вас, — церемонно произнес Копаев, отступая к лифту. Очего-то, несмотря на вежливость и внешнее спокойствие, Копфлос произвел на него впечатление очень опасного человека.

— Не за что, — сказал Копфлос, провожая Копаева взглядом угольно-черных глаз. Копаеву взгляд прозектора не понравился, какой-то он был… такой… оценивающий, что ли. Или хозяйский.

Копаев, стараясь не поворачиваться к прозектору спиной, на ощупь нашел кнопку вызова лифта, нажал ее. Двери со скрипом разъехались в стороны. Копаев поспешно юркнул в кабину и надавил верхнюю из двух кнопок на панели управления — двери схлопнулись, и лифт, гудя, кряхтя и постанывая, пополз вверх.

— Ступай, дорогой мой, ступай, — проговорил вслух в опустевшем коридоре Марк Анатольевич Копфлос, прозектор. — Все равно никуда ты от меня не денешься…

Наверху, как и внизу, Копаев обнаружил недлинный коридор с двумя закрытыми дверями по одной стороне. Здесь было уже совсем тепло, и дышалось не в пример легче. Копаев не преминул проыерить обе двери — они, разумеется, были заперты.

Дверь в конце коридора не была заперта. Миновав ее, Копаев попал в вестибюль, освещенный ярким солнечным светом, льющимся через верхнюю часть больших окон; нижняя часть окон, примерно на две трети, была закрашена непрозрачной белой краской, словно где-нибудь в сельской больнице. Вестибюль был примерно равен по площади мертвецкой внизу, и пол был также выложен кафелем в черно-белую шашечку. За исключением стоявших вдоль одной стены трех тележек-каталок, служивших для транспортировки понятно чего, в вестибюле отсутствовали всякие предметы интерьера; стены были белые, потолок был белый. Но вот странное дело: по потолку разгуливали светлые солнечные блики, как будто на улице было много воды…

Копаев почти бегом пересек вестибюль, распахнул тяжелые створки входной двери и замер на пороге, ослепленный солечным светом. Солнечного света было много, даже слишком много, он лился сверху и… И снизу! Вся улица сверкала, сияла, наотмашь била по глазам жгучими бликами. Копаева просто ослепило это сияние, он не мог взять в тол в чем тут дело, шагнул наружу и едва не упал, пошатнувшись. Дощатый настил под его ногами был странно зыбок, словно плот на воде.

На воде?…

На воде!

Не просто много воды было на улице, как подумалось Копаеву несколько секунд назад, — сама улица была водой, вся, будто в — черт возьми! — Венеции.

Копаев, не веря собственным глазам, подошел к краю плота, присел на корточки, опустил в воду кончики пальцев, поднес их к глазам, потом к носу, потом лизнул — вода была горько-соленая, морская.

Где, скажите на милость, я оказался?! — мысленно возопил Копаев распрямляясь и пробуя осмотреться вокруг.

Плот, на котором он стоял, размером был приблизительно два на три с половиной метра, к стене крепился двумя цепями солидной толщины, пропущенными через сложную систему зубчатых колес и блоков — все это ржава поскрипывало, отзываясь на малейшие колебания, вызываемые перемещениями Копаева по плоту. Само здание, к которому был прикреплен плот, было сложено из белого силикатного кирпича и возвышалось над водой всего лишь на один этаж, то есть сама мертвецкая находилась ниже ватерлинии. То-то Копаев так угнетенно там себя чувствовал…

И здание, и входные двери, сбитые из толстенных досок мореного дуба, и плот со всеми его швартовочными цепями Копаев сумел как следует рассмотреть только потому, что стоял спиной к солнцу. С изучением улицы дело обстояло хуже: помимо самого солнца, и так бывшего чересчур ярким, субтропическим, еще и поверхность воды сияла отраженным светом, разбрызгивая во все стороны пронзительные блики. Это было хуже, чем смотреть на пламя электросварки. Даже сощурив глаза насколько возможно и прикрываясь обеими ладонями, Копаев мало что смог разглядеть.

Настоящую, итальянскую Венецию Копаев видел только по телевизору, то ли в передаче Клуб путешественников, то ли в какой другой, но и без того ему было ясно, что полузатопленные водой местные дома были явно не венецианской архитектуры. Архитектура была знакомая, родная, как пивной ларек. Вот только не мог Копаев припомнить ни одного города на просторах необъятной Родины, который, уподобившись знаменитой Венеции, наполовину погрузился в море.

Вернуться, что ли, — неуверенно подумал Копаев, — прозектора порасспросить. Он оглянулся на дверь, но не сделал ни шагу — возвращаться в мертвецкую категорически не хотелось.

Копаев встрепенулся — до его ушей донесся знакомый звук. Копаев родился и вырос на берегу Волги и звук работающего лодочного мотора не перепутал бы ни с каким другим. Вихрь, определенно. Лодка гудела где-то неподалеку, но видно ее не было — она шла по соседней улице.

А почему бы лодке не проехать и по этой улице? — загадал Копаев, не особенно, впрочем, надеясь. Но звук мотора стал ближе, а вскоре и сама лодка вылетела из-за угда, заложила лихой вираж, взметнув едва ли не девятый вал, и понеслась в сторону Копаева, высоко, как глиссер, задирая нос. Прищурившись, Копаев попытался разглядеть, сколько человек в лодке, но солнце очень слепило.

— Сюда! Давай сюда! — крикнул Копаев и, сомневаясь, что его могли услышать за ревом мотора, сделал еще пару загребающих движений левой рукой.

Лодка летела прямо на плот. У Копаева появилось нехорошее предчувствие насчет вменяемости рулевого, он стал потихоньку отступать от края плота к дверям морга. Но тут тон работающего мотора слегка изменился — человек, управляющий лодкой, сбросил обороты. Теперь Копаев видел, что в лодке сидят двое в тельняшках. Он остановился на середине плота, подумав, что если спрячется в дверях морга, то лодка проедет мимо. Если бы.

Лодочный водила так и не заглушил мотор, даже наоборот — приблизившись, еще газанул, и лодка со скрежетом въехала на причальный плот до середины корпуса. Мотор дико взвыл напоследок и заглох. Копаев отскочил назад, но недостаточно проворно и недостаточно далеко — волна от лодки захлестнула его до колен.

— Да вы что там, охренели?! — заорал Копаев, скача по плоту.

Лихачи с нарочитой ленцой вылезли из лодки. Оба были молодые здоровенные парни, не просто загорелые, а очень загорелые — до черноты, до вороненого отлива на коже. На голове у одного из парней была засаленая, когда-то бывшая белой фуражка с латунным якорьком на околыше. Этот парень, очевидно, был за шкипера.

— Слышь, Сом, а чего этот тритон голожаберный вопит? — все с той же ленцой поинтересовался парень в фуражке у своего приятеля.

Копаев догадался, что именно его только что обозвали голожаберным тритоном, это его задело, но он решил пока немного подождать, не лезть сразу в бутылку; он еще надеялся покататься на лодке.

— Не знаю, Ерш, — пожал плечами Сом и обратился к Копаеву: — Ты че вопишь, тритон?

— Вы меня замочили, — скрипучим голосом проговорил Копаев. Когда он заговаривал таким голосом на допросах, двое из трех подозреваемых содрогались.

С лихачами этот прием не сработал, они не содрогнулись.

— Он говорит, что мы его замочили, — сообщил Сом, повернувшись к Ершу.

— Да разве х так мочат? Мочат совсем не так, — изрек Ерш, по-прежнему глядя мимо Копаева. — А вообще, Сом, чего это он здесь делает?

Сом переадресовал вопрос самому Копаеву:

— Чего это ты здесь делаешь?

— Трамвая жду, — ответил Копаев с гаденькой ухмылкой. Он рассчитывал, что ухмылка выведет парней из себя и он не ошибся.

— Че ты лыбишься? — спросил Ерш у Копаева, на этот раз напрямик.

Копаев не снизошел до ответа, продолжая ухмыляться.

— Проваливай отсюда. Живо, — процедил Ерш, зло прищурившись.

— По воде? — осведомился Копаев. Он уже давно сообразил, что Ерш и Сом не покатают его на своей лодке по доброй воле.

— Как хочешь, — отрезал Ерш. — Считаю до трех. Раз…

Копаев не тронулся с места.

— Два…

— Два с половиной, — сказал Копаев, возобновляя гадкую ухмылку.

Ерш сделал знак Сому, и они оба стали надвигаться на Копаева с двух сторон; намерения у них были недвусмысленные.

Копаев не выглядел силачом, он был невысок ростом и неширок в плечах. Но его внешний вид был обманчив: с юнощеских лет Копаев каждый день уделял значительное количество времени физическим упражнениям и приемам рукопашного боя. Так что Ерш и Сом зря надеялись на легкую победу. Они вообще зря надеялись на победу.

Сом первым взмахнул своим тяжеленным кулачищем, но по лицу Копаева почему-то не попал. Промахнувшись, он потерял равновесие, а Копаев еще и подтолкнул его и подставил ножку, и Сом упал под ноги Ершу. Ерш запнулся за своего приятеля, повалился вперед, со всего маху неудачно врезался лицом в колено Копаева, и сознание его померкло. Сом попытался подняться, но на затылок ему грохнулось что-то тяжелое и очень твердое (это был кулак Копаева), и он тоже отрубился.

На улице узнаваемо провыла сирена. Копаев поднял голову — к причальному плоту морга приближалась моторная лодка, раскрашенная в два цвета — белый и синий.

— Вот-те нате, — проворчал Копаев. — Как всегда — вовремя.

Милицейская лодка причалила к плоту без лихаческих фокусов. Копаев стоял и смотрел, как из лодки, один за другим, выбираются три сержанта и один лейтенант. Сержанты, как недавно Ерш и Сом, обошли Копаева с боков и встали на расстоянии вытянутой руки — один слева, двое справа.

— Так-так, — проговорил лейтенант, останавливаясь над поверженными Копаевым парнями. — Ну, и что тут у нас? — Он вгляделся в разбитое лицо Ерша. — Ага, гражданин Ершов… — ногой перевернул на спину лежавшего ничком Срма, — и гражданин Сомов. Замечательно. — Лейтенант перевел взгляд на окруженного сержантами Копаева. — Это вы их так отделали?

— Да, я, — не стал отпираться Копаев. — Но я действовал в рамках необходимой самообороны, они первыми начали…

— Ну-ну, — сказал лейтенант, изучая лицо Копаева цепким взором. — А вы кто, собственно?

— Копаев Марк Анатольевич, — назвался Копаев. — Следователь прокуратуры.

Лейтенант покачал головой:

— Я вас не знаю.

— Я не из вашего города, — сказал Копаев. — Я из Старославля.

— А документы у вас есть? — поинтересовался лейтенант.

— Да, конечно. — Копаев привычным движением полез за документами во внутренний карман пиджака, но тут же спохватился, вспомнив, что и пиджак, и документы остались дома. Он виновато улыбнулся лейтенанту и сказал: — Извините, нет.

— Жаль, — сказал лейтенант, слегка усмехнувшись.

Копаев только развел руками.

— Ладно, — сказал лейтенант, обращаясь уже к сержантам. — Всех в отделение, там разберемся.

— Всех забираем? — переспросил один из сержантов.

— Всех, — подтвердил лейтенант.

— Так все-то в одну лодку не поместятся, — сказал сержант рассудительно.

Лейтенант оглянулся, посмотрел на одну лодку, на другую…

— Сделаем так, — сказал он наконец, — Рогов, Хвостенко, вы берете гражданина Копаева и везете его в отделение на нашей лодке, а мы с Зацепиным организуем доставку Ерша и Сома.

Двое сержантов, те, что не задавали лейтенанту вопросов, молча откозыряли, подхватили Копаева с боков и протопали к милицейской лодке. Копаев не оказал сопротивления: во-первых, он уезжал от морга, как ему и хотелось; во-вторых, это все-таки были милиционеры, почти коллеги.

Сели в лодку, завели мотор, поехали.

Сперва Копаев разглядывал своих конвоиров: лицо сержанта, сидевшего напротив, было немногим выразительнее затылка второго сержанта, стоявшего у руля. Копаев стал смотреть по сторонам.

Улица, по которой проплывала лодка, была не очень широкая — метров тридцать от одного фасада до другого. Дома на улице были построены или давно или очень давно: в окнах нижних надводных этажей не сохранилось ни одного стекла, да и сами деревянные рамы уже почернели и сгнили; штукатурка с фасадов тоже почти вся пообваливалась, обнажив кирпичную кладку. Нигде не было видно людей, их присутствие только угадывалось: по застекленным окнам в верхних этажах, по белью, кое-где вывешенному за окна для просушки, по отдаленным голосам и звукам работающих телевизоров или радиоприемников.

Милицейская лодка свернула на другую, точно такую же улицу, потом свернула еще раз и подкатила к причалу местного ГОВД.

Копаев усмехнулся, увидав на причале молоденького милиционера с удочкой в руках; возле ног милиционера стояло красное пластмассовое ведерко, из которого торчал рыбий хвост.

Сержанты опять бесцеремонно подхватили Копаева под белы ручки и завели в здание. Вестибюль был перегорожен деревянным барьером, за барьером сидел дежурный милиционер. От входа была видна только голова дежурного, его звание Копаев определить не мог, но, очевидно, то был офицер.

Тут наконец один из сержантов заговорил.

— Вот, — сказал он дежурному, указывая на Копаева. — Доставлен в отделение по указанию лейтенанта Колотилова.

— А сам лейтенант где? — осведомился дежурный.

— С сержантом Зацепиным организует доставку еще двоих задержанных, — отрапортовал сержант.

— Понятно, — сказал дежурный, бросил короткий взгляд на Копаева и спросил: — А этого куда, в клетку?

Сержант посмотрел на Копаева, наморщил лоб, что-то соображая, потом подошел к барьеру вплотную, перегнулся к дежурному и стал приглушенно объяснять ему кое-что про задержанного. Копаев расслышал слова прокуратура и документов нет.

Дежурный одарил Копаева еще одним взглядом, на этот раз более внимательным, протянул:

— Ну-у, даже и не знаю… Ну, тогда пусть хоть в коридоре там посидит. А Хвостенко пускай за ним присмотрит…

И сержанты повели Копаева по коридору — до конца, до решетки из толстых стальных прутьев, отгораживающей загончик три на четыре метра. В загончике имелся унитаз, металлическая раковина и широкая деревянная лавка вдоль дальней стены. На полу, возле решетки, валялась кучагрязного, отвратительно воняющего тряпья, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся человеком; человек этот то ли спал, то ли вовсе помер.

Копаеву совсем не улыбалось попасть в клетку, и его туда не посадили. Сержант Рогов, тот, который разговаривал с дежурным, взял один из стульев, что стояли в коридоре у стены, и переставил его к решетке, заием коротко бросил Копаеву:

— Садись.

Копаев осмелился задать вопрос:

— И долго мне здесь сидеть?

— Не знаю, — сказал сержант Рогов. — Пока лейтенант Колотилов не вернется. А там посмотрим. — И повторил: — Садись.

Копаев сел. Напротив него грузно опустился на стул молчаливый сержант Хвостенко.

— Присматривай тут, — неопределенно распорядился сержант Рогов, уходя.

Сержант Хвостенко кивнул и уставился на Копаева немигающим взором — видимо, распоряжение он понял буквально.

Копаеву было неудобно сидеть, стул ему достался жесткий и расшатанный. Копаев попробовал подыскать наиболее приемлемую позу, при каждом его движении стул угрожающе скрипел. Сержант Хвостенко неотрывно пялился, словно голодный питон. Копаев решил не обращать на него внимания.

Вот попал, так попал, — подумал он, прикрыв глаза. — Не стоило поддаваться внезапно возникшему порыву. А ведь словно дернул кто-то… — Он вздохнул. — Что за место такое, черт знает. Венеция — не Венеция… Самое главное: непонятно, как отсюда выбраться.

Кажется, Копаев даже немножко задремал (что значит крепкие нервы!), потому что когда он открыл глаза, то увидел перед собой давешнего лейтенанта; сержант Хвостенко куда-то исчез.

— Марк Анатольевич, — сказал лейтенант Колотилов, — вы можете быть свободны.

— Что, вот так просто, — спросил Копаев, вставая.

— Да, — кивнул лейтенант Колотилов. — Я только что звонил в прокуратуру города Старославля, они мне подтвердили, что у них действительно работает Копаев Марк Анатольевич, который в настоящий момент находится в краткосрочном отпуске.

— В отпуске, хм, — сказал Копаев. — Что же, я рад, что все выяснилось. — Он и в самом деле был рад — еще легко отделался, могли и в клетку посадить…

— Пойдемте, я провожу вас, — сказал лейтенант Колотилов. Приносить извинения за задержание он, похоже, не собирался.

В сопровождении лейтенанта Копаев вышел на причал. Милиционер с удочкой все еще был здесь; из ведра торчали уже три рыбьих хвоста.

Колотилов искоса посмотрел на Копаева.

— Могу я задать вам один вопрос?

— Конечно, — сказал Копаев. — Спрашивайте.

— С какой целью вы прибыли в наш город?

— Я прибыл в ваш город с чисто ознакомительной целью, — совершенно искренне ответил Копаев. Он даже сделал маленькое признание: — Я еще ни разу не был на море.

— Неужели? — удивился лейтенант Колотилов.

— Да. — Отвечая милиционеру, Копаев обозревал окрестности и вот — ура! — заметил какое-то темное пятно, двигавшееся по блистающей поверхности воды невдалеке. Лодка. Весельная.

— Хотите взять гондолу? — догадался лейтенант Колотилов.

— Гондолу? — недоуменно переспросил Копаев, потом вспомнил, что гондолами в Венеции называются лодки, и сказал: — Да, пожалуй. Хочу.

Лейтенант Колотилов громко, по-разбойничьи, свистнул, помахал лодочнику рукой и повелительно крикнул:

— Греби сюда!

Лодка вроде как приближалась, вид у нее был непривычный: низкие борта и высокие, почти в человеческий рост, надстройки на носу и на корме. Лодочник иили, по-другому, гондольер был плечистый загорелый парень, одетый в белую рубаху и брюки, с широкополой соломенной шляпой на голове; он стоял на корме своей чудной лодки и при помощи одного только весла умудрялся плавно продвигать ее вперед.

Дерево заскрипело о дерево, это гондола прителась бортом к причалу.

— Запрыгивай, — сказал гондольер Копаеву без лишних церемоний, лейтенанта Колотилова он как будто и не заметил.

Копаев запрыгнул, гондола покачнулась, гондольер оттолкнулся веслом от причала.

— Куда? — спросил он.

— Отсюда, — сказал Копаев. — А там видно будет.

Гондольер пожал широкими плечами, опустил весло в воду, тихонько пошевелил им и негромко запел. Песни гондольеров, как помнил Копаев все из той же телепередачи про Венецию, назывались баркаролами. Эта баркарола была несколько странная — не на итальянском языке и не на русском. На английском, с жутким акцентом:

Хииз э риэл новер мэн ситтин ин хиз новер лэнд мэйкин ол хиз новер плэнз фор ноубоди. Дазнт хэв э пойнт оф вью Ноус нот вэр хииз гоуин ту…

Произношение у гондольера было скверное, но голос очень даже неплох. Копаев поудобнее примостился на скамье, служившей, как он понял, местом для пассажиров. При взгляде изнутри гондола более всего походила на корыто, здоровенную такую лохань, неспех переделанную в лодку. Единственным порадовавшим Копаева признаком комфорта был тент из синтетической ткани в белую и зеленую полоску, натянутый на раму из дюралевых трубок; без тента на солнцепеке было бы невмоготу.

Копаев обернулся к гондольеру, продолжавшему мурлыкать себе под нос нерусские слова, и полюбопытствовал:

— А скажите пожалуйста, что это за Венеция такая? — и повел рукой вокруг себя.

Гондольер прервал баркаролу и коротко ответил:

— Северная.

— Что-что?

— Ну, город так называется, — пояснил гондольер несколько более развернуто. — Северная Венеция.

— Понятно, — кивнул Копаев. С названием города вроде бы разобрались. Знать бы еще, где он находится. — А что, есть и Южная Венеция?

— Не-а. — Гондольер помотал головой, создав легкий ветерок широкими полями своего сомбреро. — Нету никакой Южной Венеции. Есть просто Венеция, да и ту, по правде сказать, залило уже по самые крыши.

— Что же у вас тут случилось? — спросил Копаев. — Всемирный потоп?

— Ага, потоп, — кивнул гондольер. И, хитро прищурившись, посмотрел Копаеву прямо в глаза. — Странно вы говорите: у вас. Нездешний, что ли?

— Нездешний, — подтвердил Копаев, ругая себя за досадный промах. Впрочем, промах был незначительный.

— И откуда вы такой нездешний, что про потоп ничего не знаете? — допытывался гондольер. — С Луны, что ли?

— С Марса, — сердито буркнул Копаев.

— А-а, — как будто с пониманием протянул гондольер. — Ну, и как там у вас, на Марсе-то?

— У нас там прохладнее, — сказал обливающийся потом Копаев, — гораздо прохладнее. И воды у нас поменьше будет.

— Мерзнете небось, — сочувственно сказал гондольер.

— Да. Особенно зимой.

Помолчали. Гондольер осмысливал новообретенные сведения о жизни на Марсе, а Копаев молчал, оасаясь снова попасть впросак. Наконец он решился.

— Видите ли в чем дело, — сказал Копаев гондольеру, — я совсем ничего не знаю о здешней жизни, мне бы хотелось это поправить. С кем я мог бы поговорить? Кто здесь лучше всех осведомлен? Вы знаете таких людей?

— Знаю, — сказал гондольер — отчего-то очень хмуро.

— Вы не могли бы свести меня с этими людьми?

— Мог бы. — Гондольер нахмурился еще сильнее и вздохнул — должно быть, эти самые осведомленные личности не вызывали у него симпатии.

— Так отвезите меня к ним, — попросил Копаев.

Гондольер кивнул и шмякнул веслом по воде, разворачивая лодку. Копаев испугался, что гондольер собрался отвезти его назад, в милицию, сдать как подозрительную личность в руки лейтенанта Колотилова. Но нет, лодка свернула на другую улицу.

Вскоре Копаев увидел птиц, великое множество чаек. Они белыми комками плавали на поверхности воды, время от времени ныряли в воду за серебристой рыбкой, время от времени сварливо покрикивали друг на друга. Чем дальше продвигалась лодка, тем птичья масса становилась плотнее. Особенно много птиц было возле трехэтажного здания, сложенного из такого же белого силикатного кирпича, что и мертвецкая, от которой совсем недавно Копаев был увезен милицией. Похоже, и то, и это здания были построены не так уж давно прямо на других, более старых зданиях, с крышей ушедших под воду. Еще одной примечательной деталью постройки, к которой приближалась гондола, была поднимающаяся над крышей труба, гигантским черным пальцем указующая в небо.

— Что это? — спросил Копаев, оглянувшись на гондольера. — Котельная?

— Крематорий, — мрачно ответил гондольер.

— Это юмор у вас такой, что ли? — раздраженно поинтересовался Копаев. — С настолько черным юмором я еще не сталкивался…

— Сами же просили к знающим людям отвезти, — угрюмо сказал гондольер. — Вон они, на крыше.

На краю крыши крематория сидели три человеческие фигурки: двое, обратившись к улице спинами, вроде бы о чем-то беседовали между собой; третья же фигурка сидела, свесив ноги с карниза, подставив солнцу чернобородое лицо.

— И что, с ними я и буду разговаривать? — спросил Копаев, взирая снизу вверх на троицу на крыше крематория.

— С ними, — сказал гондольер. — С ними самыми.

— М-да, — сказал Копаев, качая головой. — А я-то думал, что вы меня в библиотеку привезете или в архив какой-нибудь…

— Нету у нас библиотеки, — сказал гондольер. — А крематорий даже получше архива будет.

Копаев внимательным взглядом бывалого следователя прокуратуры обшарил открытое лицо гондольера, но так и не понял, шутил тот или говорил серьезно.

Гондола ткнулась носом в причал. Это был такой же плот с дощатым настилом, как возле морга или отделения милиции. Копаев поднялся со скамьи, пошарил в кармане брюк, достал помятую пятерку и протянул гондольеру. Тот посмотрел на деньги, потом, как-то очень грустно, — на Копаева и пятерку не взял.

— Что, мало? — спросил Копаев и снова полез в карман.

— Иди уж, — так же грустно, как и смотрел, сказал гондольер и махнул рукой.

Копаев недоуменно пожал плечами, спрятал деньги обратно в карман и перепрыгнул из гондолы на причал крематория. Гондольер оттолкнулся веслом от причала и погреб прочь, немедленно затянув баркаролу — опять-таки по-английски:

Ю невер гив ми ё мани Ю гив ми онли ё фани пейпаз…

Копаев проводил гондолу взглядом, пока она не скрылась за углом, затем зашел в крематорий.

Сперва ему показалось, что внутри мрачно, как в склепе, но только показалось — просто снаружи Копаев нахватался солнечных зайчиков, и глазам требовалось некоторое время для адаптации. Солнечного света из узких окон было вполне достаточно, здесь никто и не думал закрашивать стекла масляной краской. Большой холл, на пороге которого стоял Копаев, напомнил ему аудиторию в университете: длинные ряды деревянных скамеек со спинками, возвышение и кафедра в конце зала; для полного сходства не хватало лишь черной классной доски. Слева отвхода была полуоткрытая дверь, а за дверью — уводящая наверх лестница.

Копаев не стал задерживаться ни на втором, ни на третьем этаже, а сразу поднялся на крышу. Вся плоская поверхность ерыши была засыпана ровным слоем мелкого гравия, горячий воздух над ним дрожал и переливался, как в пустыне. Копаев, похрустывая гравием и ощущая жар раскаленных солнцем камешков даже сквозь подошвы ботинок, приблизился к троице, вольно расположившейся на краю крыши. Вблизи двое оказались одинаковыми на лицо чернобородыми мужиками средних лет и без особых примет. Третий же не обернулся, но Копаев был уверен, что и тот похож на этих двух.

Неужели им не жарко во всем черном? — подумал Копаев, разглядывая удивительную троицу. Сам он был мокрый как мышь.

— Э-э, здравствуйте, — нерешительно сказал Копаев. Отчего-то он чувствовал робость, такое случалось с ним крайне редко, да почти никогда.

— Ну, здравствуй, здравствуй, — промолвил один бородач.

— Привет, — сказал другой.

Третий промолчал, не обернулся и теперь.

— Видите ли, какое дело, — проговорил Копаев, переминаясь с ноги на ногу, — я впервые попал в ваш город и хотел бы поподробнее ознакомиться с этим местом. Когда я поинтересовался у гондольера к кому можно обратиться с вопросами, он привез меня сюда…

— Ну да, — кивнул первый бородач, — гондольеры, они понятие имеют.

— Слушай, Лаврентий, — перебил его второй, — я чего-то в толк не возьму: кто это такой?

— Ну как же, — ответил бородач с необычным именем Лаврентий. — Это — Копаев Марк Анатольевич, одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения…

— Марк Анатольевич? — переспросил второй бородач вроде бы даже с подозрением.

— Да нет, он не местный, — сказал Лаврентий.

— Сам вижу. Не пойму вот только, как он сюда попал? Протей, что ли, опять начудил?

— Может, Протей. А может, Лабиринт.

Копаев решил напомнить о себе:

— Извините, что я вас перебиваю, но не могли бы вы все-таки хоть что-нибудь мне объяснить?

— Могли бы, могли бы, — проворчал Лаврентий.

— Спрашивайте, — разрешил второй бородач, имени которого Копаев до сих пор не знал.

— Прежде всего, откуда вам известны мое имя и год рождения?

— Ну как же, — сказал Лаврентий. — Это прямая наша обязанность — знать всех живущих.

Нельзя сказать, что Копаева такое объяснение вполне удовлетворило, но пока он решил ограничиться тем, что ему соизволили ответить.

— Раз уж мое имя вам известно, то не могли бы вы и сами представиться? — попросил Копаев.

— А мы разве не представились? — удивился Лаврентий.

Копаев отрицательно покачал головой.

— Нет, не представились.

— Мы что, в самом деле не представились? — спросил Лаврентий у своего бородатого коллеги. Тот подтвердил слова Копаева.

— Ну извините, гражданин начальник, сейчас исправимся. Меня, значит, зовут Лаврентий Жребин. Это вот, — Лаврентий Жребин указал на второго бородача, — это Климент Пряхин. А там, — Жребин ткнул пальцем себе за спину, — Антон Неизбежин.

Ненормальные какие-то имена, — смятенно подумал Копаев. — У нормальных людей таких имен не бывает.

— Теперь, как у доброго знакомого, позвольте поинтересоваться. — Нить беседы перехватил Климент Пряхин. — Скажите, вас Протей сюда затащил?

— Какой еще Протей? — сказал Копаев, недоумевая. — Не знаю я никакого Протея.

— Значит, вы воспользовались Лабиринтом, — заключил Лаврентий Жребин.

— Да, Лабиринтом, — кивнул Копаев. — Не знаю только, то ли самое вы имеете в виду…

— То самое, будьте уверены, — сказал Климент Пряхин.

— Форма может быть различной, но суть от этого не меняется, — сказал Лаврентий Жребин.

Пряхин посмотрел на Жребина, Жребин посмотрел на пряхина, и оба они захохотали, словно кто-то из них только что отмочил очень смешную шутку. Они, кажется, действительно были весьма неплохо осведомлены о многих тайных вещах, но не спешили делиться своей осведомленностью с Копаевым.

— Если вы знаете, что такое Лабиринт, — проговорил Копаев с ноткой недовольства в голосе, — то может ответите мне, почему он забросил меня именно в этот город? Я не об этом его просил. Может, с Лабиринтом не все в порядке?

— С Лабиринтом всегда все в порядке, — посерьезнев, сказал Лаврентий Жребин. — Он, можно сказать, одно из воплощений самого Порядка.

— Да, с Лабиринтом никаких накладок быть не должно, — сказал Климент Пряхин. — Что вы от него хотели, то и получили.

— Но я не просил Лабиринт доставлять меня сюда, — возразил Копаев.

— Да? А куда же вы просили вас доставить? — спросил Лаврентий Жребин с неподдельным интересом.

Копаев помедлил, но все же ответил, понизив голос и как бы смущаясь признания:

— Я хотел, чтобы Лабиринт доставил меня во владения Хаоса.

— Ну, вот вы и получили, что хотели, — сказал Климент Пряхин.

— Это? — Копаев посмотрел с крыши вниз, на затопленную морем улицу, на разрушающийся город. — Не так я себе это представлял, совсем не так…

— И как же вы себе представляли Хаос? — полюбопытствовал Лаврентий Жребин.

— Н-ну… — Копаев задумался. — По-другому как-то, иначе… Он не мог выразить свое представление о Хаосе собственными словами. — Вот и в книгах Хаос совсем иначе описан…

— Книги бывают разные, — заметил Климент Пряхин. — Но если вы имеете в виду некоего Роджера Желязны, романами которого так увлечены многие из ваших знакомых, то знайте: он совсем другой мир описывал, и другой Хаос.

— Ага, — подтвердил Лаврентий Жребин. — Совсем-совсем другой. Не этот.

— Что же такое этот ваш Хаос? — спросил Копаев, нажимая на этот и ваш.

Жребин и Пряхин не ответили, только посмотрели друг на друга, и в этот раз им было не до смеха. Потом оба они обернулись и посмотрели в спину Антону Неизбежину. Тот словно почувствовал их взгляды и медленно повернулся лицом к Копаеву. Копаев отметил про себя, что был прав в своей догадке: Антон Неизбежин был похож на Лаврентия Жребина и Климента Пряхина, как третья капля воды.

— Во всех мифологиях существуют представления о Хаосе как о первичном океане, водной бездне или просто воде, — заговорил Антон Неизбежин усталым безразличным голосом старого профессора, много долгих лет пытавшегося донести искру знания до непросвещенных умов студентов-оболтусов. Копаеву вспомнился профессор Казаков, который преподавал в университете историю.

Антон Неизбежин, между тем, продолжал в прежней утомленно-превосходной манере:

— Например, в космогонических мифах Древнего Египта Хаос воплощался в образе первородного океана Нуна. Шумерская концепция Хаоса — заполненность всего пространства Мировым океаном, в недрах которого находится праматерь всего сущего Намму. Библейское понятие Хаоса — мировая бездна; правда, она вторична по времени и создана Богом и им же ограниченна: доселе дойдешь и не пройдешь, и здесь предел надменным волнам твоим; Всемирный же Потоп — это освобожденный Богом Хаос. В скандинавской мифологии Хаос — это пучина между темным миром на севере и огненной страной на юге. В Ведах Хаос — это неразличимая пучина…

У Копаева не было никакого желания выслушивать лекции по мифологии.

— Понял, понял, — сказал он, глядя поверх головы Антона Неизбежина на полузатопленную Северную Венецию. — Если вода и есть хаос, то вы в хаосе сидиете очень глубоко.

Антон Неизбежин ничего на этот выпад не ответил, только едва заметно пожал плечами, отвернулся и снова сел в прежней позе: к улице передом, к Копаеву, пардон, спиной. Лаврентий Жребин и Климент Пряхин смотрели на Копаева так, что ему стало не по себе. Никто не проронил ни слова, и молчание все сгущалось, тяжелело, словно грозовая туча…

Копаев ощутил легкий озноб, мимолетное леденящее касание между лопаток, передернул плечами и торопливо заговорил, стараясь разрядить обстановку:

— А не могли бы вы подсказать мне, как я могу вернуться обратно? Как говорится: в гостях хорошо, а дома лучше…

Копаев лукавил: совсем нехорошо ему было в гостях — слишком жарко, слишком много солнца, слишком много воды. Копаев еще никогда не видал такого количества воды; это действовало ему на нервы. Сказать по правде, Копаев, выросший на берегу великой реки, едва умел плавать.

Ни Жребин, ни Пряхин, ни тем более Неизбежин не спешили с ответом.

— Лабиринт здесь есть? — спросил Копаев, вложив в голос побольше требовательности. Ему начала надоедать игра в молчанку.

Лаврентий Жребин переглянулся с Климентом Пряхиным и кивнул:

— Само собой.

— Только вам до него не добраться, — добавил Климент Пряхин. — Лабиринтом завладел Протей, а связываться с Протеем решительно не стоит.

— Да, — подхватил Лаврентий Жребин, — Протей — существо опасное, себе на уме.

— Опять этот Протей, — нахмурился Копаев. — Кто он такой?

— Как это кто такой Протей? — в свою очередь удивился Климент Пряхин. — Вы же с ним наверняка встречались. Не могли не встретиться.

— Что-то не припоминаю, — сказал Копаев не без язвительных ноток в голосе.

— Короткая же у вас память, — тоже язвительно сказал Лаврентий Жребин. — Напрягитесь и ответьте: попав в этот мир, вы оказались в морге, так?

— Так, — согласился Копаев. — А откуда вам это известно?

— Да потому что Лабиринт находится именно в том здании, только ниже, на первом этаже, под несколькими метрами воды, — объяснил Климент Пряхин.

— Ах вот оно что, — сказал Копаев. — Но почему я не оказался на самом Лабиринте?

— Потому что Лабиринт — это не какой-то там глупый узорчик на полу, — ответил Лаврентий Жребин. — Вы же не человек-амфибия, верно? Лабиринт не мог позволить вам утонуть и спроецировал вас выше, туда, где нет воды и есть воздух.

— Понятно, — сказал Копаев. — Лабиринт меня спас, спасибо ему за это. Но мы несколько отвлеклись от Протея…

— Это вы отвреклись, — сказал Климент Пряхин. — Вы бы не смогли выйти из морга, если бы Протей вас не выпустил.

— Я там встретил только прозектора, — сказал Копаев. — Я спросил у него, как выйти на улицу, и он любезно мне объяснил.

— Это и был Протей, — сказал Лаврентий Жребин.

— А мне он сказал, что его зовут Марк Анатольевич Копфлос, — возразил Копаев. — И мне он не показался таким уж опасным.

— У Протея много имен и много лиц, — серьезно сказал Климент Пряхин.

— А то, что он не показался вам опасным — опаснее всего, — еще более серьезно добавил Лаврентий Жребин.

Да они просто психи какие-то, — подумал Копаев. Психи, словно прочитав его мысли, очень мило и дружелюбно заулыбались ему — да не, мы нормальные ребята, не боись…

— И все же мне придется рискнуть, — упрямо сказал Копаев и оглянулся назад. Где-то там, по его представлениям, находился морг — и Лабиринт… — У меня нет магических карт, я не умею смещать отражения — поэтому мне не остается ничего иного, кроме как попытаться снова пройти Лабиринт.

— Вы, кажется, упустили из виду некоторые мои слова, — с мягкой укоризной проговорил Климент Пряхин. — Я уже упоминал, что Лабиринт находится под водой, вы не сможете его пройти.

— Знаете, что я думаю, — произнес Копаев медленно, как бы размышляя вслух, — раз в вашем городе так много воды, то непременно должны быть и водолазы, а у водолазов непременно должны быть водолазные костюмы. Наверное, можно раздобыть такой водолазный костюм, чтобы попытаться в нем пройти ваш подводный Лабиринт.

— Водолазный костюм, надо же… — Лаврентий Пряхин почесал в затылке и с сомнением посмотрел на Климента Пряхина.

— Все равно это будет непросто, — сказал Климент Пряхин. — Да и Протей опять же… Он вам просто не позволит…

— Об этом я спрошу у самого Протея, — сухо сказал Копаев.

— Лучше не связывайтесь с Протеем, — сказал Лаврентий Жребин.

— Он очень опасен, — сказал Климент Пряхин.

Они оба стали повторяться.

— Все это я уже слышал, — сказал Копаев и холодно усмехнулся. — И знаете что — я тоже могу быть опасен.

Лаврентий Жребин и Климент Пряхин снова переглянулись.

— Брэнд? — спросил Жребин.

— Брэнд, — уверенно ответил Пряхин, после чего посмотрел на Копаева. — Что же, поступайте как решили, только помните — мы вас предупреждали.

— Да-да, — сказал Копаев, теряя последний интерес к дальнейшему разговору. — Конечно. — Он совсем уж собрался уйти, но тут…

Но тут Антон Неизбежин, не оборачиваясь, вдруг негромко щелкнул пальцами, и Лаврентий Жребин с Климентом Пряхиным немедленно повернули головы на звук, словно выполняя команду направо равняйсь!

— Дайте ему меч, — распорядился Антон Неизбежин, не глядя ни на кого.

Климент Пряхин с вопросительным выражением лица оборотился к Лаврентию Жребину.

— Чего там, — сказал Жребин. — Давай уж.

Пряхин пожал плечами, всем своим видом выражая что-то вроде: мне-то что, мне сказали — я и делаю.

Это был самый поразительный трюк, какой только доводилось видеть Копаеву во всей своей жизни: Пряхин просто протянул в сторону правую руку, как будто ухватил нечто в воздухе, сжал кулак, слегка напрягся, потянул руку на себя — и извлек из ниоткуда меч в ножнах. На мгновение Копаеву почудилось, что он видит гораздо больше, чем привык всегда видеть, видит какие-то дополнительные измерения окружающего его мира… Но в следующую секунду шторка обыденного восприятия действительности опустилась, все стало как раньше. Только вот меч в руках Пряхина…

— Держите. — Климент Пряхин без особого почтения, словно какой-нибудь перочинный ножик, сунул меч Копаеву.

— Это — мне? — недоверчиво спросил Копаев, бережно берясь левой рукой за ножны, а правой — за эфес.

— Вам, принц Брэнд, вам, — с легкой насмешливо-снисходительной улыбкой сказал Лаврентий Жребин.

— Это — Вервиндль, — назвал имя меча Климент Пряхин.

— Настоящий? — все так же недоверчиво спросил Копаев.

— Нет — тряпочный, — сердито буркнул Климент Пряхин. Он, похоже, немного обиделся. — Вы держите меч в руках и спрашиваете, настоящий ли он, — крайняя степень подозрительности, гражданин следователь.

— Я просто сам себе не верю… — Копаев смутился, а его нелегко было смутить.

Меч был довольно тяжел; темно-зеленые, украшенные золотой насечкой ножны были длинные, узкие и очень изящные; рукоять меча венчал огромный зеленый камень — вроде бы настоящий изумруд. Копаев потянул за эфес, обнажая клинок, — меч выскальзывал из ножен со слабым шипением. Странный у этого меча был клинок — казалось, он слегка дымится, словно тая на жарком солнце, и оттого видится нечетким, неясным взгляду. Копаев было потянулся большим пальцем левой руки опробовать остроту лезвия…

— Нет! — резко выкрикнул Лаврентий Жребин.

Вздрогнув, Копаев отдернул руку.

— Если хотите сохранить в целости все свои пальцы, то никогда не прикасайтесь к лезвию. Я вам искренне советую не делать этого, — мягко сказал Климент Пряхин. — С этим мечом вы запросто можете повторить известный трюк с шелковой лентой или даже с волосом, а уж пальцы себе смахнете запросто, даже не почувствовав того.

— Да, — кивнул Лаврентий Жребин. — Этот меч способен заставить уважать себя.

— Не знаю, что и сказать. — Копаев аккуратно вложил меч в ножны, поднял глаза на загадочных бородачей.

— Скажите спасибо, — подсказал Климент Пряхин.

— Спасибо, — поблагодарил Копаев от души. — И за меч спасибо, и за советы.

— Пожалуйста, — сказал Лаврентий Жребин.

— Рады были помочь, — сказал Климент Пряхин.

А вот Антон Неизбежин не сказал ничего и не обернулся даже напоследок.

11

То ли у местных гондольеров был особый нюх, то ли Копаеву просто повезло, но не прошло и тридцати секунд, как он вышел на причал крематория, и вот из-за угла дома напротив показалась черная закорючка гондолы.

— Эй! — крикнул Копаев и помахал рукой. — Сюда!

Гондола приблизилась к причалу, поскреблась о него бортом.

— В морг меня отвезете? — спросил Копаев у гондольера и быстро добавил на всякий случай: — Мне нужно туда по одному весьма важному делу.

— Тчг нь твзть твз, — чудно ответствовал гондольер, проглотив все гласные звуки. Копаев его понял с трудом. Он присмотрелся к лодочнику. Гондольер был не тот, что привез Копаева в крематорий: во первых это было ясно по его жуткой дикции, а во-вторых, он совсем не был похож на того, первого. Этот гондольер был старше, ниже ростом, коренастый, почти квадратный; ручищи у него были могучие, ладони шириной не уступали лопасти весла. На меч в руках Копаева гондольер не обратил ровным счетом никакого внимания, будто и не такие еще штуки ему случалось видывать у своих пассажиров.

Копаев перешел с причала в гондолу и сел на пассажирскую скамью. В этой гондоле тоже, слава богу, имелся легкий тент, защищавший от невозможно яркого солнца.

Гондольер отпихнул лодку от причала и негромко затянул баркаролу. Пел он правильно, очень чисто и внятно, не пропуская ни единой гласной, и — еще одно отличие от того, первого гондольера, — пел он по-русски:

Хаз-Булат удалой бедна сакля твоя, золотою казной я осыплю тебя…

Копаев, не прислушиваясь к давно знакомой песне, смотрел по сторонам.

Этот город умирал — медленно, так, что живущие здесь люди то ли не замечали этого, то ли уже привыкли. Трупы домов разлагались и осыпались в море, в мертвых пустых глазницах окон стоял полуденный мрак…

А гондольер, видать, попался опытный — он все рассчитал с точностью до секунды: как раз к тому моменту как голова старика покатилась на луг, и песня кончилась — гондола прибыла к причалу уже знакомого Копаеву здания морга.

— Прхль, — сказал гондольер.

Копаев только подивился, как гондольеру с его дикцией удается вполне прилично исполнять песни. Спросил же он о другом:

— Скажите, где здесь больница? Она ведь должна быть где-то рядом, так?

— Тм, н сссднь льц. — Гондольер махнул рукой налево. — Мжт, тд твзть?

— Нет-нет, благодарю вас, в больницу мне пока не надо, — ответил Копаев, довольный тем, что чуть больше узнал о географии данного места — может, еще и пригодится когда… Он поднялся со скамьи, достал из кармана деньги — на этот раз десятку — и подал гондольеру. — Вот, возьмите.

Гондольер посмотрел на деньги, потом посмотрел на Копаева, потом — снова на деньги. Кажется, Копаеву все-таки удалось его удивить. Гондольер вздохнул и покачал головой, но деньги все же взял. Копаев перешел с борта гондолы на шаткий причал морга. Гондольер быстро отчалил, ничего не сказав на прощание и не запев песни.

Копаев постоял на причале, пялясь на входные двери морга. Внутрь идти не хотелось, особенно после расплывчато-зловещих предупреждений Жребина и Пряхина. А ведь там, на крыше крематория, Копаев был полон решимости… Теперь же вся решимость куда-то подевалась, и даже меч в руках не особенно воодушевлял.

Копаев опустил глаза, посмотрел на изумруд в навершии рукояти, подставил камень солнцу — и по глазам ударил ярко-зеленый луч…

Не сомневаясь более, Копаев бесстрашно шагнул вперед, отворил массивную створку входной двери. Для того, чтобы войти внутрь, пришлось довольно высоко поднимать ноги над порогом — похоже, начался отлив. Теперь становилось понятным назначение сложного механизма, состоящего из поржавевших цепей, зубчатых колес и блоков, — он регулировал положение причального плота на поверхности воды.

В вестибюле никого не было; тележки-каталки все так же сиротливо стояли у стены без дела (или без тела?). Дверь из вестибюля в коридор, ведущий к лифту, Копаев открывал с опасливой осторожностью, ткнув в нее кончиком ножен. В коридоре, однако, тоже никого не было.

Хорошо же эти добренькие друзья из крематория нервы мне взвинтили, подумал Копаев, направляясь прямо к лифту. — Я теперь совсем как та пуганая ворона… Тем не менее настороженности своей Копаев решил не ослаблять — осторожность, пусть даже и избыточная, никого еще не убила.

Как Копаев оставил лифт наверху, так он тут и стоял. А может быть, лифт здесь оставил сам Протей, или Копфлос, или как там его еще зовут. Что же, если Протея нет внизу, то и бог с ним, можно будет провести обыск и без санкции прокурора.

Внизу, после субтропической жары на улице, было как в погребе — сумрачно и чересчур прохладно.

Протей был здесь, и не один. Когда Копаев, заложив руки за спину и скрывая от чужих глаз меч, вошел в саму прозекторскую, Протей, стоявший возле скорбного стола спиной ко входу, резко обернулся на звук открывшейся двери. Какую-то долю секунды у него было такое неописуемое выражение лица, что Копаев враз поверил словам Жребина и Пряхина про очень опасное существо. Но, узнав вошедшего, Протей мигом состроил улыбку, чересчур радушную по мнению Копаева, и сказал:

— А, это снова вы, Марк Анатольевич. Вот, познакомьтесь, это Лена. Елена Прекрасная.

Девушку с длинными светлыми волосами, которую Протей назвал Еленой Прекрасной, Копаев, пожалуй, согласился бы назвать красивой, если бы она не выглядела такой уставшей и измученной.

Морг — необычное место для знакомств, но Копфлос-Протей вел себя как радушный хозяин гостеприимного дома.

— Леночка, познакомься с Марком Анатольевичем Копаевым. Он тоже прибыл издалека.

Лена взглянула на Копаева без всякого интереса, мельком, и коротко кивнула, не сказав даже дежурного здрасте или оч-приятно.

— Лена только что вернулась из очень долгого путешествия, — проговорил Протей, как бы извиняясь за недостаток вежливости со стороны своей подопечной. — Она успешно выполнила одновесьма непростое и очень важное поручение…

— Я хочу домой, — произнесла Лена безжизненным голосом.

— Ну разумеется, дорогая моя, ну разумеется, — с противной улыбочкой проговорил Протей.

Кто она ему? Дочь? Любовница? — подумал Копаев, проникаясь все большей неприязнью к прозектору. — Впрочем, это не мое дело. Мое дело — другое…

— И я, — сказал он, — я тоже хочу домой.

— А при чем тут я? — поинтересовался Протей у Копаева.

— Я побывал в крематории, — сообщил Копаев, испытывая на Протее свой пристальный взгляд следователя, — там некие Лаврентий Жребин и Климент Пряхин сказали мне, что где-то здесь находится Лабиринт. Я хочу пройти этот Лабиринт.

— Вот мерзавцы! — сказал Протей с явным раздражением. — А они не сказали вам о том, что Лабиринт находится под водой, и что вы не сможете его пройти?

— Сказали, — кивнул Копаев. — На это я им ответил, что готов попытаться пройти Лабиринт в водолазном костюме.

— В водолазном костюме?! — Протей был изрядно удивлен. — У вас есть водолазный костюм?

— Нет пока, — признался Копаев. — Сейчас я просто пришел испросить вашего согласия на проведение этого… э… эксперимента.

— Экспериментатор движений вверх-вниз движется в сторону выбранной цели… — произнес Протей задумчиво. Копаев подумал, что это, должно быть, какая-то цитата, но он не знал — откуда.

— К вашему глубокому сожалению, — Протей особо подчеркнул слово вашему, — я не могу позволить вам этот эксперимент.

— Но я настаиваю. — Копаев вывел руки из-за спины и продемонстрировалПротею меч, полученный от Климента Пряхина.

— О, я вижу, что помимо информации в крематории вас снабдили еще кое-чем. — Протей ничуть не был смущен или напуган оружием в чужих руках. — Марк Анатольевич, неужели вы угрожаете мне? Бросьте, на меня подобные вещи не действуют.

— Какие именно вещи на вас не действуют? — мгновенно отреагировал Копаев. — Угрозы или мечи?

— Угрозы, — сказал Протей, подходя ближе к Копаеву и заглядывая ему прямо в глаза. — Мечи, разумеется, более эффективны, но только в достаточно умелых и сильных руках. А ведь вы, Марк Анатольевич, не сможете даже извлечь свой меч из ножен. Вот попробуйте.

Копаев попробовал — и не смог: руки, вцепившиеся одна — в ножны, другая — в эфес меча, не слушались. Копаев не мог пошевелить ни одним мускулом, хоть и напрягал их изо всех сил. Протей держал его.

Потуги Копаева не остались незамеченными; Протей снисходительно усмехнулся:

— Вот видите. Что я вам говорил, а?

— Зачем вам это? — с трудом выдавил Копаев, языком он еще мог шевелить. Рот был словно набит камешками, Копаев выталкивал их по одному: — Зачем… я… вам… нужен?..

— Нужны вы мне, Марк Анатольевич, нужны. — Протей картинно скрестил руки на груди, вздернул подбородок и, глядя вперед и вверх, будто на некую отдаленную высоту, прошелся перед застывшим Копаевым — пять шагов в одну сторону, пять — в другую. Копаев следил за ним взглядом и вспоминал другого университетского профессора, Краснопольского, который на юрфаке читал лекции по праву и которому часто приходилось пересдавать зачеты.

— Я пока не могу объяснить вам вашу ценность для меня, вы еще слишком мало пробыли в нашем городе и многого не видели, многого не знаете… — Протей расхаживал вправо-влево, увлеченный собственной речью. Копаеву волей-неволей приходилось выслушивать всю эту бодягу; пошевелиться он по-прежнему не мог. Лена тоже стояла неподвижно, смахивая на манекен в витрине магазина женской одежды, но не потому, что Протей держал и ее, просто оставшихся в ней сил только и хватало на то, чтобы стоять.

— Вы лишили меня свободы выбора, — уронил еще несколько слов Копаев.

— Марк Анатольевич, — проникновенно сказал Протей, остановившись напротив Копаева, — чтобы иметь свободу выбора, надо знать из чего выбирать. Вы останетесь здесь, и я покажу вам…

Тут начало происходить нечто странное.

— Извини, что я без приглашения. — Это было произнесено голосом, который не принадлежал никому из троих присутствующих в прозекторской. Копаеву этот голос показался знакомым; определенно, он его слыхал и раньше, причем недавно. Протей был удивлен не меньше Копаева. А вот Лена восприняла это как должное; она подняла голову и посмотрела прямо перед собой, как будто видела кого-то, невидимого ни Протею, ни Копаеву. Впрочем, она действительно видела.

Голосом из пустоты дело не ограничилось.

Это было похоже на трюк с мечом, исполненный Климентом Пряхиным на глазах у Копаева: из ниоткуда, прямо из воздуха вышагнул человек и остановился перед Леной.

— Я пришел за тобой, — сказал он просто.

Лена не ответила, глядя мимо необыкновенного пришельца — на Протея. Человек оглянулся, и тогда Копаев узнал его — это был Егор Трубников собственной персоной. В правой руке он держал небольшой бумажный листок с рисунком, неразличимым издалека, а в левой — что представилось Копаеву совершенно неуместным в данной ситуации — черную пластмассовую трубу чертежного футляра.

Егор, увидев Копаева, тоже удивился.

— Марк Анатольевич, а вы что здесь делаете?

И тут же спохватился: может, это не тот Копаев, может, это совсем другой Копаев — местный какой-нибудь, хоть и без усов.

— Я здесь некоторым образом в гостях, — ответил Копаев, обрадовавшись появлению Егора — надо же, какой шустрый юнец!

И с огромным интересом на Егора смотрел Протей.

— По-моему, к нам в гости пожаловал еще один так называемый принц Янтарного королевства. Что там у вас в руке, молодой человек? Уж не козырь ли?

— Козырь, — подтвердил Егор.

— Можно взглянуть? — спросил Протей алчно.

— Нет, — отрезал Егор, пряча карту с портретом Лены в карман рубашки, к другому эмберскому козырю. Не понравился Егору этот долговязый настырный хмырь, ох, не понравился. Бывают же такие люди, что вызывают безотчетную неприязнь с первого взгляда…

— Ладно, — на удивление легко отступил Протей. — Тогда хотя бы представьтесь, раз уж вы пожаловали к нам в гости.

— Если вам угодно величать меня принцем, то — Мерлин, — сказал Егор холодно. — Но, вообще-то, меня зовут Егор.

— Егор Трубников? — уточнил Протей и перевел взгляд на Лену. — Неужели тот самый?

Лена промолчала.

— Самый тот Трубников Егор, — с издевкой ответствовал Егор. — Как я погляжу, имя имя известно далеко за пределами родного города.

— Ваше имя известно далеко за пределами вашего родного мира, — заметил Протей со своей ненатуральной приклеенной улыбкой. — Правда, известно лишь немногим: мне, Лене и, пожалуй, еще троим в этом городе.

Копаев сразу догадался, кто эти трое, упомянутые, но не названные Протеем.

— Позвольте узнать, зачем вы пожаловали сюда, Егор? — вкрадчиво поинтересовался Протей.

— Я пришел сюда за Леной, — ответил Егор твердо. — Я хочу забрать ее с собой.

— Вот как? А она хочет, чтобы вы забрали ее с собой? — Голос Протея стал еще вкрадчивее, а сам он стал похож на змею, затаившуюся перед убийственным броском. — Вы спросили ее об этом?

Егор повернулся к Лене.

— Хочешь уйти со мной?

Лена молча кивнула, на Протея она старалась не смотреть.

— Ты хочешь уйти с ним? — Протей повысил голос. — Отвечай!

— Да, — прошептала Лена, закрывая глаза; по ее щекам тели слезы. — Да.

— Смотри на меня! — приказал Протей. — Отвечай: ты хочешь бросить свою семью? Хочешь уйти — теперь?

— Что вы себе позволяете? — вступился за подругу Егор. — Кричите тут, как не знаю кто. Сказали же вам…

— Молчать! — рявкнул Протей. — Никто никуда не уйдет, пока я не позволю!

Неожиданно он сбавил обороты и улыбнулся — холодно-холодно. Зловеще.

— Существует, однако, небольшая проблема: двое принцев — это слишком, мне нужен только один.

Так, начинается, — подумал Егор, положив правую ладонь на крышку чертежного футляра. — Может остаться только один — это мы уже проходили.

— Так за чем же дело стало, — сказал Копаев. — Один из нас просто уйдет. Меня, например, здесь ничто не держит.

Его и впрямь уже ничто не держало — видимо, Протей не мог контролировать сразу несколько человек.

— Никто никуда отсюда не уйдет! — Протей резанул по Копаеву бешеным взглядом. — Все решится прямо здесь. Вы оба решите это между собой — кто останется… в живых!

Егор, конечно, с первых мгновений своего пребывания в прозекторской обратил внимание на меч, который Копаев стискивал в руках, и теперь, после слов Протея, он быстро свернул крышку с четрежного футляра, выхватил оттуда Сайдвиндер и обнажил клинок.

— Держитесь от меня подальше, Марк Анатольевич, — предупредил Егор Копаева. А Лене, на миг оглянувшись через плечо, сказал: — На всякий случай отойди к стене.

Лена беспрекословно повиновалась, отошла к стене и вжалась в угол.

Протей улыбался; улыбка у него была исключительно мерзкая, выдававшая его радостное предвкушение кровавого зрелища.

Кровь, — подумал Егор. — Ему нужна кровь.

— Делать нечего, — вздохнул Копаев и шагнул вперед, оставив Протея немного позади и слева.

Егор заметил, что Копаев держит меч обратным захватом — большой палец его правой руки был направлен к изумруду в навершии эфеса. Хреново, — коротко подумал Егор; в приемах ведения боя, когда противник держит меч подобным образом, ему практиковаться не приходилось.

А Копаев зачем-то подмигнул Егору правым глазом. Егор предположил, что это какая-то военная хитрость, напрягся и приготовился отразить атаку. Копаев же, стремительно выхватив меч, повернулся влево и одним широким движением клинка полоснул Протея по шее. Егор видел выражение крайнего изумления, которые еще успели сформировать лицевые мышцы Протея, прежде чем его тело рухнуло ничком. Отрубленная голова отскочила и покатилась по полу, слегка подпрыгивая, словно свалившийся с овощного лотка кочан капусты; из обрубка шеи рекой лилась темная кровь.

Егор, закаленный зрелищем сэппуку, совершенным Ёсицунэ, на произошедший кровавый эпизод отреагировал относительно спокойно, блевать на пол не стал, только быстро отвернулся. Копаев же словно только тем и занимался, что всю жизнь чужие головы рубил — он взмахнул мечом, стряхивая с клинка капли крови, и вложил его в ножны. Хуже всех пришлось Лене: отрубленная голова Протея подкатилась прямо к ее ногам и уставилась на нее вытаращенными глазами. Заметив, что Лена медленно сползает по стене, и лицо ее белее мела, Егор рванулся к ней, бросив меч. Он едва успел подхватить девушку на руки уже возле самого пола. Лена была в глубоком обмороке.

— Егор? — позвал Копаев.

Егор, держа на руках Лену, осторожно повернулся.

— Что, Марк Анатольевич?

— Ты очень эффекто здесь нарисовался, — сказал Копаев. — Иожешь проделать это еще раз, только в обратную сторону?

— Могу, — сказал Егор. — Только…

Только вот нужно было держать Лену, держать эмберский козырь, и меч, конечно, никак невозможно было бросить. А еще Копаев…

Ну, Копаев, положим, и сам мог держаться за Егора. А меч? Но есть ведь футляр.

— Марк Анатольевич, — попросил Егор, — пожалуйста, возьмите мой чертежный футляр и уберите туда оба меча.

Копаев быстро исполнил просьбу и вопросительно посмотрел на Егора — что дальше?

— Теперь достаньте козырь из кармана моей рубашки… нет, не этот, другой. Да, дайте мне его в правую руку.

Поданную Копаевым карту с рисунком двора, находившегося где-то в ином мире, Егор зажал между пальцами. И он по-прежнему держал на руках Лену.

— Держитесь за меня, Марк Анатольевич, держитесь крепче.

Копаев вцепился в левую руку Егора чуть повыше локтя; пальцы у него были как клещи.

Егор вглядывался в карту и чувствовал, как она холодеет, студит кончики пальцев. Все было как раньше: рисунок — оживающий, расцветающий, разворачивающийся вширь и вглубь… И один короткий шаг, похожий на падение в бездну…

Егор стоял в тихом городском дворе, возле дома своего местного двойника, держал на руках Лену, так и не очнувшуюся от обморока; Копаев за его левым плечом шумно выдохнул и ослабил хватку.

Про себя Егор отметил одну странность: он уходил отсюда вечером, пробыл в другом мире всего несколько минут, а вернувшись, увидел, что здесь уже снова утро. Утро следующего дня.

12

Егор-хозяин и Копаев сидели на кухне вдвоем и пили только что сваренный хозяином кофе. Даже после почти получасовых водных процедур в ванной Егор-хозяин выглядел хмурым и невыспавшимся. Он и был хмурым и невыспавшимся; накануне он просидел за компьютером до глубокой ночи, лег поздно, а внезапно нагрянувшие гости выдернули его из постели ни свет ни заря.

— А я вас знаю, — вдруг сообщил Егор-хозяин Копаеву. — Я вас видел однажды вместе с Ворониным.

— Это был не я, — сказал Копаев. Другой Егор уже успел объяснить, что хозяин квартиры отнюдь не доводится ему братом-близнецом, и что они, вообще, пока не дома, а так сказать, на полпути.

— Так вы тоже пришелец из параллельного мира? — спросил Егор-хозяин.

Копаев устало усмехнулся и кивнул:

— Тоже.

— У вас одежда кровью запачкана, — со старательным безразличием заметил Егор-хозяин.

— Это не моя кровь, — сказал Копаев с безразличием неподдельным.

— Чья же?

— Одного зловещего упрямца.

На кухню вошел Егор-гость; привычно, как у себя дома, достал из стенного шкафчика большую кружку, налил себе кофе, сел за стол и принялся сооружать сложный бутерброд из хлеба, масла и сыра.

— Ну, как она? — поинтересовался Егор-хозяин.

— Плохо. — Егор-гость поморщился. — Не разговаривает, не шевелится, смотрит в одну точку. Посадишь — сидит, положишь — лежит. Словно кукла какая-то.

— Кататонический ступор, — констатировал Егор-хозяин со знанием дела. — Не стоило ее нашатырем в чувство приводить.

— Стоило, не стоило — откуда знать? — раздраженно сказал Егор-гость. — Хотели как лучше.

— Ну и нечего было лезть с нашатырем, если не знаешь, что нужно делать, — тоже раздражаясь, сказал Егор-хозяин. — Выискался тут… доктор Грюнштейн.

Егор-гость, оскорбившись, собрался ответить резкостью. И Егор-хозяин, несомненно, нипочем не остался бы в долгу. В общем, между двойниками могла выйти крупная ссора, если чего не похуже. Но Копаев, как видно, тоже читавший и хорошо помнивший Похождения бравого солдата Швейка, услыхав про доктора Грюнштейна, громко хмыкнул и покрутил головой. И Егор-гость, вместо того, чтобы произнести ответную резкость, улыбнулся. И Егор-хозяин улыбнулся тоже.

— А отчего у тебя такие красные глаза? — поинтересовался Егор-гость у Егора-хозяина. — Чрезмерно компьютерными играми увлекся?

— Ага, — кивнул Егор-хозяин. — Понимаешь, вчера вечером, только ты ушел, позвонил Денис и сказал, что из нашего Swordworld можно выйти в один любопытный квест наподобие Waterworld. Там такой наполовину утонувший в море город, масса всяких загадок и множество персонажей: и люди-амфибии, и какие-то злобные рыбаки, и полиция, и простые горожане, которые как бы ни то ни се. Кроме того, там есть еще три совершенно отдельных типа, которые все время сидят на одном месте и вроде бы ничего не делают… Я полночи с этой игрой возился, но так и не понял, для чего там нужны эти трое.

— Хм, интересно, — сказал Копаев; у него-то возникли кое-какие мысли и ассоциации по данному поводу, но он оставил все при себе… Сперва следовало во всем разобраться самому, а там — там будет видно…

Егор-гость кивал, жуя бутерброд и прихлебывая черный кофе; чужая игра его волновала мало.

— Теперь ваша очередь рассказывать о своих приключениях, — сказал Егор-хозяин и облокотился на стол, подперев рукой щеку. — Поведайте же мне историю о славных подвигах своих…

— Марк Анатольевич, расскажите вы. — Егор-гость допил кофе и поднялся. — У вас подвигов и приключений было больше.

— А ты куда? — спросил Копаев.

— А я пойду в комнату, сяду за стол, возьму бумагу, тушь и перо, — сказал Егор-гость. — Я ощущаю в себе настоятельную потребность немножко порисовать…

13

Художники опять не пришли. Никого не было в группе, и стен ее второй день подряд никто не касался кистью.

Прошлой ночью Татьяне Георгиевне приснился сон, что Егор как ни в чем не бывало пришел в детский сад и рисует на стенах сюжеты из своего любимого Толкина. Татьяна Георгиевна верила в вещие сны.

А теперь она просто не знала, что делать.

Ждать. Ждать и надеяться…

В двери группы боком протиснулась завхоз Амалия Михайловна, она явно была чем-то недовольна.

— Амалия Михайловна, вы не видели сегодня наших художников? — без особой надежды спросила Татьяна Георгиевна.

— Видела одного, — сурово поджав губы, ответила Амалия Михайловна. — Приходил сюда этот маленький, Леонид. Пробыл здесь с полчасика и ушел. И опять ничего не сделал.

То же самое было вчера. Леонид в одиночестве работать то ли не желает, то ли не может. А Егора по-прежнему нет…

— Не понимаю, зачем он тогда и приходил, если ничего не собирался делать, — нудела завхоз. — А этот ваш Егор и вовсе перестал сюда являться. Уж лучше бы вы взяли художников с моторного завода, из отдела промэстетики. Татьяна Георгиевна, с этим надо что-то делать, так же нельзя в конце концов…

— Вы совершенно правы, Амалия Михайловна, — согласилась Татьяна Георгиевна. — С этим надо что-то делать.

В свой кабинет Татьяна Георгиевна возвращалась с твердым намерением позвонить Воронину и узнать у него, ищет ли он Егора, и каковы результаты этих поисков. В самом деле, уже сколько времени прошло, должны же быть хоть какие-нибудь результаты?..

Еще находясь за дверью, Татьяна Георгиевна услышала, как в кабинете надрывается телефон, и, должно быть, шестое чувство подсказало ей, что звонок важный. Она, торопясь, распазнула дверь, подбежала к столу и сняла трубку.

Легок на помине, звонил Воронин.

— Егор вернулся, — сообщил он радостно.

— Где он? — быстро спросила Татьяна Георгиевна.

— Дома, надо полагать, если не в больнице, — ответил Воронин.

— В больнице? — встревоженно переспросила Татьяна Георгиевна. — Что с ним случилось?

— Если ты волнуешься за его здоровье, то ничего не случилось, — поспешил успокоить Воронин. — Это его девушка больна.

— Хорошо, — с облегчением вздохнула Татьяна Георгиевна. И тут же поправилась: — То есть девушку его жаль, конечно…

— Она поправится, — сказал Воронин.

— А ты сам откуда звонишь? — спросила Татьяна Георгиевна. — С работы?

— Нет, — ответил Воронин, — я сейчас у Дворжецкого. Тут, понимаешь, такая маленькая незапланированная семейная встреча: сам Дворжецкий, я, Ерофеев и — представь себе! — Копаев. Я сейчас всех наших обзваниваю, зову присоединиться.

— Копаев, значит, тоже нашелся.

— Да. Егор его и нашел.

— И где же пропадал блудный принц Брэнд?

— Далеко, так далеко, что никто из нас даже представить себе не мог. Он нам такое порассказал… по телефону я тебе не передам. Короче, если можешь, приезжай и сама все услышишь, из первых уст.

— А Вершинин там будет?

— Вершинину до нас дела нет.

14

— Скажите, Сай, вы когда-нибудь задумывались над тем, что игра, в которую мы играем, возможно, оказывает некое влияние на события в мире, нас окружающем? — спросил Вершинин.

— О да, думал, причем много раз, — ответил Сай Нагаясу. — И я пришел к выводу, что влияние игры на мир, отражением, подобием и частью которого она является, должно быть не просто возможным, но обязательным.

— Но тогда эта игра может быть опасна, — сказал Вершинин.

— Конечно, — согласился Сай Нагаясу. — Как и любая другая игра.

Загадочно улыбнувшись, японец выложил на доску черный камень и сказал:

— Ваш ход.

1997–1998

© Copyright Романов Станислав (helgteller@rambler.ru).

Оглавление

Часть первая Дон Кихот не читал Перумова

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

Часть вторая Shift и меч

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg