«Знание-сила, 1997 № 05 (839)»

Знание-сила, 1997 № 05 (839) (fb2) - Знание-сила, 1997 № 05 (839) (Знание-сила, 1997 - 5) 4521K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Журнал «Знание-сила»

Знание-сила, 1997 № 05 (839)

Ежемесячный научно-популярный и научно-художественный журнал для молодежи

Издается с 1926 года

"ЗНАНИЕ-СИЛА” ЖУРНАЛ, КОТОРЫЙ УМНЫЕ ЛЮДИ ЧИТАЮТ УЖЕ 70 ЛЕТ!

ПИСЬМО ЧИТАТЕЛЯ

С января нынешнего года передана «Очевидное — невероятное» (ОРТ) регулярно показывает сюжеты о странном, необычном, сверхъестественном. Редакция «Знание — сила» участвует в их подготовке. Уже появились первые отклики зрителей. Публикуем отрывок из одного такого отклика.

Москва, редакция журнала «Знание — сила», ведущему передачи «Мир сверхъестественного»

Л. Николаеву.

Вероятно, я пишу «на деревню...», но тем не менее:

Добрый день!

Это весьма интересно — все то, что показывается и о чем говорится в вашей передаче. Но кто может судить о том, что истинно, а что есть вымысел? Материалистическая наука отвергает все то, что не укладывается в ложе формул и уравнений, что не поддается физическому измерению. Каким необъяснимым загадочным явлениям может дать объяснение «единственно верная», материалистическая наука, которая представляет собой развитую механику? Но где же истинная наука, которая объяснит суть вещей в мироздании? Не может же так быть, чтобы «наука» — это только о взаимодействии материальных тел. Мир сверхъестественного должен быть объяснен с позиций истинно научных, а не с позиций мистиков, шарлатанов и мракобесов.

Наука ограничила себя рамками материального мира, и из поля зрения науки выпал целый мир — идеальный мир «разума», который охватывает собой всю Вселенную. «Идеальный мир» — это вымышленный мир или мир, в котором обитает наша мысль? Если наша мысль «вымышлена», то благодаря ли только заслугам нашей физической оболочки?

Станислав ЛЕДНЕВ, г. Оренбург

К ПОРТРЕТУ «ВЕЛИКОГО НЕЗНАКОМЦА»

Дорогая редакция!

Мною изданы самиздатом: в 1994 году книжка в стихах с собственными иллюстрациями о своей родословной из села Тарасово (высылал в Народный архив, г. Москва), в 1995 году книжка «Село Тарасово, Сарапулъского района, Удмуртской республики. Очерки истории», получившая пять положительных рецензий в местной печати. Это был скороспелый вариант книги, приуроченный к юбилею колхоза, ныне СХТОО «Мир» (на 60 стр.: текст, карты, планы, около 50 портретов селян, рисунки). Сейчас работаю над основным вариантом книги.

Просьба. Я бы хотел через вас связаться с кем-то из группы российских исследователей, изучающих российские села, под руководством Теодора Шанина. Узнал о них из вашего журнала 11/96 — из статей И. Прусс «Великий незнакомец» и В. Виноградского «Колхоз и крестьянский двор». Может, я могу им быть чем-то полезен.

С уважением доцент кафедры рисунка УГАХА Леонид ОСИНКИН, г. Екатеринбург.

ЗАМЕТКИ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ

Александр Семенов

Опять за державу обидно...

«Марс-96». 12 ноября 1996 года

Когда Юрий Гагарин полетел в космос, мне было семь лет. Я учился в первом классе и хорошо помню, как отменили уроки и нас отправили домой — радоваться в семейном кругу этому действительно великому событию- И потом так было не раз: несмотря на свою полную непричастность к космической программе, всегда было приятно узнавать, что наши конструкторы и ученые вновь выполнили сложную и красивую работу — послали корабль к Венере или на орбиту вокруг Земли.

Последние несколько лет российская наука ничего существенного не открывает и не создает по той причине, что просто борется за выживание. Но глаз по привычке ищет в потоке новостей отечественные достижения, чтобы еще разок воскликнуть: «Жив курилка!» Увы, такие моменты случаются все реже. Поэтому-то я с искренним удовольствием обнаружил информацию о планируемом запуске нашего космического корабля на Марс. Причем об этом упоминали все зарубежные источники, да и у нашего Института космических исследований была создана в компьютерной сети специальная страница, посвященная грядущему событию. На ней расписывалось по дням, как идет подготовка к старту, перечислялись все приборы и аппараты, что полетят к Марсу, в общем — все на современном уровне, «как у людей».

Единственное, что меня огорчило, так это заметка в журнале «New Scientist» от 9 ноября 1996 года, которую я прочел шестью днями позже, накануне запуска «Марса- 96». После объективной информации о целях проекта и его оборудовании журнал дал несколько строк из интервью с заместителем руководителя проекта Василием Морозом. Сквозь сухие строчки текста я чувствовал, как рвутся наружу его эмоции: «К сожалению, зарубежные ученые не могут даже вообразить, как сложно в современной России подготовить проект, подобный «Марсу-96». У нас нет денег даже на проведение всех необходимых предстартовых тестов».

Корабль должен был лететь еще в 1994 году, но пуск его отложили из-за тех же финансовых трудностей. А надо сказать, что отправиться к Марсу можно не в любой день, а лишь раз в два года, потому что наши планеты расположены в эти моменты наиболее благоприятным образом. На корабле были размещены зарубежные приборы, и за отсрочку, я думаю, пришлось заплатить.

«Марс-96». 13—15 ноября 1996 года

«Марс-96». 16 ноября 1996 года, 22.20

В общем, решили запускать. Как мы уже знаем, у «Марса-96» не сработала одна из ступеней, и он довольно быстро упал на Землю. Особенно больно бывает испытывать негативные эмоции, когда настроишься на положительные. Но ничего не поделаешь. Очередная сотня миллионов долларов была сожжена, и это — в то время, когда у нас нет денег ни на что. Волей- неволей начинаешь размышлять о собственной бездарности и переживать за державу.

При этом, постоянно просматривая десятки зарубежных популярных журналов и сотни заметок в компьютерных сетях, я отмечаю, что финансирование науки сокращается везде. Во всех странах не хватает денег и приходится искать пути для выживания и продолжения исследований. К примеру, проекты американских летательных аппаратов десять лет назад стоили далеко за миллиард долларов, а сейчас руководитель НАСА Даниэль Голдин поставил предел: не дороже двухсот миллионов. И ничего — полетели на Марс за несколько дней до нашей неудачи.

Все-таки дело не только в том, что денег не хватает, а еще и в неумении распорядиться ими с умом. Хочу подчеркнуть, что я никого не обвиняю, а лишь пытаюсь осторожно проанализировать наши некоторые национальные черты. Я сам совершенно не умею считать, планировать и экономить свои скудные финансы, и чем дальше, тем больше думаю, что это серьезный недостаток воспитания, образования и всей нашей системы. Человек, который экономит деньги, иначе как «скупердяй», «жмот» и «скряга» в нашем быту и литературе просто не именуется. Одним из достоинств человека считается его готовность поделиться «последней рубашкой». Я уверен, что любой западный человек прежде всего поинтересовался бы, как эта широкая душа дошла до жизни такой — с последней рубашкой. По-моему, это элементарное неумение все просчитывать и взвешивать разъело и нашу науку. Иначе не запускались бы почти «на авось» стомиллионные космические корабли.

И как назло сразу же после неудачи с нашим «Марсом-96» я прослушал доклад о том, как немецкие ученые планируют строительство будущего ускорителя.

Немецкое правительство почти на десять процентов сократило финансирование всех международных научных проектов на 1997 год. Это связано с тем, что Европа переходит к единой валюте — экю — и всем ее странам рекомендовано иметь резервы на случай возможных финансовых проблем. Вот они и создают эти резервы. Кругом стоит дружный вой, что наука погибнет, а — на тебе! — дирекция физического центра ДЕЗИ в Гамбурге представляет проект нового ускорителя. Причем не простого, а суперускорителя. Длина его должна быть ни много ни мало двадцать пять километров. Это будет (конечно, если получится) линейный ускоритель с лвумя пучками электронов и позитронов. Я не буду вникать в технические сложности, которые ожидают его создателей,— надо будет создавать рекордные ускоряющие мощности, рекордную чистоту обработки поверхностей и многое-многое другое. Приведу лишь несколько выдержек (в моем пересказе) из доклада директора ДЕЗИ Бьорна Вика на конференции, посвященной планированию нового ускорителя.

«Для ускорителя потребуется очень много денег. Это значит, что деньги эти будут отобраны у других институтов и университетов. Мы должны сейчас составить подробную программу вовлечения как можно более широкого круга немецких исследователей в нашу работу, чтобы она стала и их работой. Для рецензирования нашего проекта будет создан специальный комитет из ученых разных стран и областей науки. Наш проект надо описать так, чтобы у них не осталось ни малейшего сомнения, что его надо осуществить, необходимо найти убедительные доводы. Другой комитет будет оценивать наше предложение с точки зрения эффективности конструкционных решений и его конкурентоспособности на мировом уровне. В марте 1997 года оба комитета получат наше предложение и два месяца будут его изучать. Вторую половину 1997 года я отвожу на доработку проекта после замечаний комитетов. В 1998 году мы должны отдать предложение в немецкое правительство. Параллельно с этим мы будем продолжать наши экспериментальные разработки элементов ускорителя. По нашему плану, в 2000 году должно быть принято решение — строить или не строить.

Еще одна сложность — земля. Ускоритель пройдет по территории двадцати пяти районов в пригородах Гамбурга, и в каждом из них органы местного самоуправления должны разрешить нам это сделать. Я сам решил проехаться по этим районам и был совершенно потрясен, когда в первом же магистрате мне сказали, что будут очень рады нам помочь. Причем мэр городка вызвался сопровождать меня в поездке по .другим районам, чтобы помочь в агитации, а местная газета опубликовала статью под заголовком “Ура! Через нас пройдет суперускоритель”».

Здесь я кончаю цитировать Вика, да и заметки о своих переживаниях. Очень хочется гордиться своей страной, но пока это не получается, как я ни стараюсь. Приходится гордиться немецкими коллегами. Молодцы они все-таки, что и говорить! •

ВО ВСЕМ МИРЕ

Рисунки Е. Садовниковой

Ненаучная точка отсчета

Двадцать первый век, по аналогии с текущим двадцатым обозначаемый традиционно как XXI, не начнется 1 января двухтысячного года, что утверждают многие и многие. В действительности же он «будет иметь место» только с 1 января 2001 года. Упорное желание принимать за начало третьего тысячелетия именно двухтысячный год два американских математика, супруги Моррисон, объясняют так.

Абсолютно круглые числа рубежа веков и смены тысячелетий (вступление вскоре в эпоху Водолея) психологически и эстетически воспринимаются населением легче и лучше, чтобы в шумном застолье излить свой восторг от встречи редчайшего Нового года с тремя нулями. Дополнительная единичка (довесок) хороша и приемлема разве только для пуристов (просим не путать с пуританами) и аккуратистов, составляющих явное меньшинство от подавляющей общей массы.

И это несмотря на предпринимаемые время от времени попытки разъяснить (например, у нас в беседах по радио) истинное положение дел.

Не так страшен черт?

Сначала придумали видеоигры. Некоторое время спустя возникла проблема их влияния на нестойкую детскую психику. Особенно это касается видеоигр агрессивного содержания. Согласно расхожэму мнению, влияние таких игр однозначно негативное. «Все не так просто»,— заявляют немецкие психологи.

По последит исследованиям, маленькие дети действительно демонстрируют физическую агрессию именно после подобных игр. А вот подростки проявляют агрессию независимо от содержания видеоигры. Более того, подростки-мальчики после безобидных «развлекаловок» демонстрируют даже больше негативных эмоций, чем обычно.

А вот негативные эмоции нам ник чему. Так что, может, подросткам играть «в войнушку» полезно?

Небесные узоры, не видимые глазу

«И разорвались небеса. И тысяча огней. То вспыхнет там, то здесь мелькнет»... До сих пор этот красочный феномен — северное сияние — можно было увидеть лишь в темное время суток. И вот недавно американские ученые разработали специальный фильтр. Ультрафиолетовая камера, оснащенная им, регистрирует огненные сполохи даже днем. Возникают эти ослепительные переливы красок вследствие сложного взаимодействия солнечного ветра, магнитного поля и атмосферы Земли: магнитное поле притягивает электрически заряженные частицы солнечного ветра, поток их увлекается к полюсам Земли, частицы сталкиваются с молекулами, циркулирующими в верхних слоях атмосферы, каждое соударение оканчивается вспышкой.

Но вернемся к видеокамере. Космическое ведомство НАСА оборудовало ею новый американский спутник «РоАВ», и началось наблюдение за невидимыми человеческому глазу сполохами. Оказалось, что в одно и то же время полярное сияние на дневной и ночной стороне Земли по-разному реагирует на магнитные бури и другие возмущения, искажающие поток солнечного ветра, и потому возникают совершенно разные красочные небесные узоры.

Добавим, что эти наблюдения помогают лучше понять природу солнечного ветра и точнее оценить его влияние на нашу с вами жизнь.

ВЕЛИКИЕ БИОГРАФИИ

Геннадий Горелик

Американским семиклассникам о советской водородной бомбе, или симметрии в несимметричной вселенной

Паоло Учелло. Геометрическое построение вазы. 1439 год

Чтобы заголовок сделать понятнее, надо бы рассказать, как я решился заняться биографией Андрея Дмитриевича Сахарова. Затем объяснить, почему Российская Академия наук решила,что это мое намерение не заслуживает поддержки. И почему совсем иначе на это посмотрел Дибнеровский фонд, о котором я узнал из листка, приколотого к институтской доске объявлений.

Но это все я не стану объяснять. Хотя бы потому, что сам не понимаю всех «как» и «почему», из-за которых три года назад оказался в далеком американском Бостоне.

Для рассказа гораздо важнее, что помимо влечения к истории науки судьба наградила меня еще и сыном, который за прошедшие три года достиг совершеннотринадцати-летия. Матвей вполне освоился в школе, в Америке вообще, и к набору своих домашних имен прибавил школьное «Мэтт».

Школа эта государственная, бесплатная. Однако, чтобы в ней учиться, семья должна жить там, где квартиры сдают дороже долларов на триста. А квартиры стоят дороже потому, что школа хороша. Так что...

Впрочем, рассказывать российским читателям о замечательной стране рыночной экономики есть кому и без меня. А вот кто расскажет школьникам этой страны о замечательном российском физике? Конечно, школьникам не страны в целом — тут государственное мышление не в ходу,— а одной, Мотькиной, школы. Такая мысль не случайно посетила ее директора, когда он узнал, что родитель его семиклассника пишет книгу о знаменитом гуманитарном физике.

Дело в том, что биографиями в седьмом классе занимались серьезно. Каждому семиклассному биографу предоставили выбрать по своему вкусу личность, чем- нибудь замечательную,— хоть Архимеда, хоть Мэрлин Монро,— собрать в библиотеке сведения, написать биографию, подобрать иллюстрации, и, наконец, на итоговом собрании в актовом зале перевоплотиться в саму замечательную личность.

Вместе с другими родителями я побывал на этом перевоплощении и получил возможность побеседовать с Эйнштейном, Пикассо, с каким-то знаменитым, но совершенно неизвестным мне футболистом. Другие родители беседовали с моим сыном, перевоплотившимся в Леонардо да Винчи, и он им что-то объяснял про свою Джоконду и про свои научные изобретения.

Поэтому, когда директор школы сцросил, не могу ли я рассказать семиклассникам о своих биографических занятиях, я, недолго думая, согласился. Недолго — еще и потому, что вопрос этот директор задал в своем кабинете сразу после серьезного разговора о драке, в которой участвовал мой Матвей. Мне очень понравилось, как директор вел этот разговор-разбирательство. Он предложил высказаться обоим дуэлянтам, внимательно выслушал обоих, затем строго и решительно, но бережно к их достоинству, сообщил им, что драки в школе недопустимы и после следующей с его школой им придется расстаться.

Так я получил домашнее задание, для которого лучше подходит кондовое американское слово — challenge. Не знаю я, как одним русским словом назвать трудную, но захватывающе интересную задачу. А мне предстояло найти простые английские слова, чтобы американский семиклассник — вопреки Тютчеву — собственным умом понял бы страну, в которой нам самим было порой легче жить, чем постигнуть все ее необщие аршины. Страну, в которой прошла вся жизнь Андрея Сахарова. В которой он изобретал водородную бомбу и разгадывал загадки Вселенной, защищал свободу мысли и отстаивал права человека.

Знают ли они...

И вот в том же самом актовом зале, где не так давно состоялось массовое переселение душ первоклассных людей мира в бостонских семиклассников, эти самые семиклассники уютно расселись прямо на полу и устремили свои пытливые — по возрасту — глаза на пришельца. Блеск взоров, должен сказать, сильно отличался от профессионально испытующего облучения более привычных ученых собраний.

Аудиторию нельзя было назвать совсем неподготовленной — накануне каждый семиклассник получил по листочку, в котором я его спросил, знает ли он, что:

во время второй мировой войны русские и американские солдаты воевали с общим врагом — фашизмом?

но спустя всего десяток лет советские ракеты с термоядерными боеголовками были нацелены на американские города, а американские ракеты — на Россию?

что конструкция советских боеголовок возникла из идеи, родившейся в голове молодого физика-теоретика Андрея Сахарова, и за это он был щедро награжден советским правительством?

что в разгар своего бомбового изобретательства Сахаров открыл также путь к мирной термоядерной энергии?

что, осознав зловредное воздействие атмосферных ядерных испытаний на здоровье человечества, он способствовал заключению международного договора о запрещении таких испытаний?

а осознав, что правительство его собственной страны не менее вредоносно для судеб человечества, начал борьбу за права человека, свободу и демократию?

что его усилия Нобелевский комитет наградил премией мира, а советское правительство — высылкой в полузакрытый город Горький, где ему только голодными забастовками удавалось освободить заложников, сделанных правительством из его близких?

что в физике Сахарова больше всего интересовало, почему наша Вселенная такова, как она есть?

и — семиклассникам на десерт — что Андрей Сахаров начал учиться в школе именно с седьмого класса, а до того учился дома?

Из рукописного наследия Андрея Сахарова

Десерт, возможно, был педагогически вреден, но из песни слова не выкинешь, а выкинешь — не поймаешь. Впрочем, когда имеешь дело с неискушенной аудиторией, слово — не самый убедительный инструмент, в сто раз важнее один раз увидеть. Чтобы помочь тринадцатилетним американцам понять русского физика-гуманиста, я захватил с собой две картинки — две его маленькие рукописи. Но подействует ли это на юных американцев, не знающих русского языка?

Первой поэтому я показал рукопись Сахарова, где часть текста написана на интернациональном языке арифметики.

Как только картинка появилась на экране, темнокожая отличница из первого ряда деликатно подсказала мне, что прозрачку я положил не той стороной.

Тогда я предъявил второй автограф: и объяснил, что Сахаров умел писать не только одной рукой в зеркальном изображении, но и обеими руками одновременно в разные стороны.

А Лидия Корнеевна Чуковская, которой он демонстрировал свое умение и которая сберегла эти авто1рафы, как видно, такого не умела.

Я не стал объяснять юным американцам подробно, как были связаны жизни этих двух замечательных диссидентов, но сказал, что не диссидентство было делом их жизни, а физика для одного и лирика — для другой, что диссидентами их вынудила стать советская жизнь. А то, что занимала их не только антисоветская деятельность, но и все живое человеческое,— можно догадаться уже из этих картинок.

И рассказать о Сахарове, о его физике и его гуманике помогли мне эти же картинки — в них так наглядно запечатлелись симметрии того несимметричного мира, в котором Сахарову довелось жить.

Вот этот рассказ вкратце.

Правое и левое

В самые первые американские месяцы меня поразило обилие вокруг людей, писавших левой рукой. За 45 лет предыдущей — российской — жизни я ничего подобного не видел. Я знал, разумеется, что такие люди есть на свете, и, конечно же, читал лесковского «Левшу», но почему-то в повседневной жизни их не встречал и даже в сознании как-то связывал печальную судьбу Левши с его врожденной особенностью.

«Врожденной» или нет, биологи пока сомневаются, но ведь природа рождает это леворукое меньшинство, наверно, в одинаковой пропорции и на Западе, и на Востоке. Куда же они девались в России?! Туда же, куда и другие меньшинства, подавленные тоталитарным большинством? Не обязательно в настоящий ГУЛАГ, вполне достаточно исправительно-трудовой средней школы и среднего пионерского лагеря.

А ведь в науке новое слово всегда говорит меньшинство, самое маленькое меньшинство — один человек. Хорошо, что Сахаров относился к еще более редкому меньшинству двуруких и поэтому был не столь уязвим для подавляющего большинства праворуких. Но, поскольку ручной труд очень важен для интеллектуального развития ребенка, не известно, насколько беднее был бы мир Сахарова, если бы родители не держали его дома до седьмого класса, а сразу с первого отдали бы его на перевоспитание в советскую школу: «Кто там пишет левой?! Правой! Правой! Правой!»

По мнению самого Андрея Сахарова, столь долгое домашнее образование значительно усилило его неконтактное, от которой он страдал потом и в школе, и в университете, да и вообще почти всю жизнь». Однако, быть может, тесные ранние контакты с советской жизнью серьезно подорвали бы его способность быть в меньшинстве. Если не сломали бы вообще этого мягкого человека с твердыми моральными устоями и чувством собственного достоинства.

Симметрии в физике и политике

Слово «симметрия» привычнее звучит в описании формы здания, узора, геометрической фигуры — это всегда какая-то регулярность, закономерность формы. Физика прошла долгий путь, прежде чем — уже в нашем веке — в своих закономерностях разглядела проявления симметрий мироздания: в законе сохранения энергии — одну симметрию, в законе сохранения электрического заряда — другую.

И вообще всякий фундаментальный физический закон раскрывает некую симметрию Вселенной. Если же экспериментально наблюдается некая фундаментальная асимметрия, то для физика-теоретика challenge — то бишь трудная, но захватывающе интересная задача — найти место этой асимметрии в гармонии мироздания. Даже если уверенность в существовании такой гармонии — лишь профессионально необходимый предрассудок физика-теоретика.

Подобной задачей Сахаров заинтересовался в шестидесятые годы. Симметрия бабочки, или зеркальная симметрия, воплощенная в приведенном автографе Сахарова, оказалась причастной к наиболее значительной его идее в космологии — в физике Вселенной.

Однако, прежде чем рассказывать об этой абсолютно мирной идее, надо напомнить, что предыдущие два десятилетия своей жизни — самые плодотворные годы для физика-теоретика — Сахаров отдал делу создания самого разрушительного оружия в истории человечества.

Главные симметрии-асимметрии, формировавшие его тогдашнюю жизнь, относились не к физике, а к политике.

В годы, когда Андрей Сахаров входил в науку и взрослую жизнь,— поступил он в университет в 1938 году,— мир представлялся очень асимметричным и ему, и очень многим его современникам. Впереди планеты всей шла страна, в которой ему посчастливилось родиться. Шла навстречу своему — и всепланетному — светлому будущему, обществу социальной справедливости и беспредельных возможностей. Позади оставались страны капитализма, и среди них наиболее зловещая — гитлеровская Германия, в которой надругались над словом «социализм» приставкой «национал» и в которой научные теории отвергали из-за их неарийского происхождения.

В России строили социализм интернациональный и научный. Для естествознания это были родственные эпитеты: ведь наука образовала первый настоящий интернационал — интернационал ученых. Однако в тридцатые годы к слову «интернационал» напрашивался только эпитет «коммунистический», эпитет, который прочно отделял Советский Союз от остального мира и устанавливал главную асимметрию довоенного мира.

Асимметрию эту отменила мировая война. Сначала пакт Молотова — Риббентропа обнаружил глубинную симметрию Сталина и Гитлера, но спустя два года фашистская ось Берлин — Токио, вонзившись почти одновременно в коммунистическую автократию и в буржуазную демократию, породила странную симметрию Восток — Запад. Возникло немыслимое прежде словосочетание «Объединенные нации». Уничтожив фашистскую ось, Объединенные нации успели создать только одноименную организацию — мировой парламент: осевая — зеркальная — симметрия очень быстро преобразилась в асимметрию. В этом преображении ключевую роль сыграли первые атомные взрывы.

В Хиросиме и Нагасаки наука зримо воплощалась в политику. И физики, причастные к этому воплощению, гораздо лучше политиков поняли, что новая асимметрия чревата самоуничтожением человечества. Крупнейшие физики-теоретики двадцатого века — Эйнштейн и Бор — обращались к новорожденному мировому парламенту — ООН — с призывом создать Мировое правительство, чтобы ядерный век не стал последним для мировой цивилизации. Увы, тогда это была слишком теоретическая идея.

Теоретик-изобретатель

Для начинающего физика Андрея Сахарова, пожалуй, слишком теоретическим был весь этот взгляд — глобально-симметричный взгляд с высоты заатмосферного полета. Слишком нетеоретическими были обстоятельства окружающей жизни, в силу которых он сначала эвакуировался вместе с университетом из окруженной Москвы в далекий Ашхабад, после ускоренного окончания МГУ отказался от аспирантуры и отправился на военный завод в Ульяновске, производивший патроны — для фронта, для победы.

Молодой специалист по «оборонному металловедению», стараясь усовершенствовать патронное дело, изобрел прибор для магнитной проверки пуль. Из размышлений над этим изобретением — на фоне голодной и холодной жизни военных лет — возникла первая его самостоятельная задача в теоретической физике.

Чтобы из серьезного патронного производства возникла физическая задачка сомнительной важности, требуется человек с призванием физика-теоретика. Иначе изобретение вполне конкретного прибора не поведет к абстрактному вопросу: а что если магнитные силы заменить электрическими? Ведь это был совершенно не производственный вопрос, а вопрос к природе, в которой Имеется странная симметрия электричества и магнетизма.

За сорок лет до того служащий патентного бюро в Берне, размышляя над кажущейся несимметрией движущихся зарядов, создал самую знаменитую физическую теорию, сделавшую и его самым знаменитым физиком. Начиная размышлять о какой-нибудь несимметрии природы, теоретик не знает, придет ли он к теории относительности, просто к новой формуле или не придет ни к чему разумному вовсе. Но общий психологический мотив одинаков.

Итак, в самом теплом и светлом помещении Ульяновского патронного завода — в парткабинете, рядом с томами основоположников, двадцатитрехлетний инженер занялся теоретической физикой и придумал способ вычислить интересовавшую его электромагнитную силу.

За этой задачей последовали другие — столь же ненужные для производства патронов, но интересные для начинающего теоретика. Интересны они были прежде всего тем, что на вопрос, задаваемый природе, ответ достигался с помощью рассуждений и математических выкладок, что возможно, только если умело распорядиться симметриями и асимметриями. Из этих задач формулировку только одной можно не пояснять: с какой скоростью увеличивается толщина льда, окруженного ледяной водой? (не подсказал ли холод военных лет эту задачу?)

Решения двух других задач начинающий теоретик отправил отцу в Москву, а тот показал их Игорю Евгеньевичу Тамму, главному теоретику в Физическом институте Академии наук.

В результате в январе 1945 Андрей Сахаров стал аспирантом ФИАНа и занялся наукой: «Я уже давно внутренне был готов перейти на чисто научные занятия, готовился к этому, хотя мне и было немного жалко оставить ту изобретательскую работу, которая начала у меня получаться. Но тяга к науке была сильней, с огромным перевесом».

Однако на чистую науку история ему дала всего несколько лет. Взрыв американской атомной бомбы в Хиросиме в августе 1945 /ода был адресован и Советскому Союзу. Вопиющая атомная асимметрия требовала ответа. Так считали не только сталинские политики, но и советские физики. Только что пережитая тяжелейшая, разрушительная война, сменившаяся так быстро войной жестокохолодной, крах надежд на послевоенное мировое содружество и свободное развитие,— все это в условиях тотально-контролируемого общества помогало не замечать злокачественные симптомы сталинизма. Восстановление симметрии силы, баланс ядерного оружия для физиков был не столько великодержавной претензией, сколько предотвращением новой войны.

Летом 1948 года к супербомбовой физике были подключены и теоретики ФИАНа во главе с учителем Сахарова И. Е. Таммом. Андрею Сахарову, только что защитившему диссертацию по чистой науке, пришлось вернуться к изобретательству. Почти на двадцать лет. Он не только считал это необходимым, ему нравилось это дело, и оно у него получалось.

Изобретательство вовсе не противоположно теоретической физике. Был изобретателем Эйнштейн. А другой замечательный теоретик Энрико Ферми по поводу именно супербомбовой техники сказал: «Превосходная физика!» Для физика- теоретика термоядерный взрыв с его астрономическими температурами и давлениями — это уникальная возможность попасть внутрь звезды и проверить свои способности в области, иначе попросту недоступной.

Это все так. Но спустя сорок лет Сахаров с грустью писал в письме: «Пытаюсь изучать сделанное умными людьми в области квантовой теории поля ... вещь крайне трудная, и я часто отчаиваюсь когда-нибудь выйти на должный уровень — упущено с 1948 года слишком многое, сплошные пробелы, и все последующие годы я только за счет удачи и «нахальства» мог что-то делать, часто попадая впросак ши работая впустую».

«Нахальство» по-другому называется смелостью, а удача — награда за смелость и в науке. Но нет оснований не верить Сахарову: термоядерное изобретательство поглощало слишком много его времени, чтобы поспевать за развитием фундаментальной физической теории.

Практический политик или изобретательный теоретик?

Как бы ни было увлекательно изобретение искусственной микрозвезды, к концу пятидесятых годов стало ясно, что проблемы исчерпались. За изобретением следовала технология — там тоже был простор для творчества, но не физика- теоретика, которому следовало либо переквалифицироваться, либо искать новое место работы.

А как быть теоретику, который не может забыть, что его изобретение — самое разрушительное оружие, и если этот теоретик понял, что — по воле истории — стал самым влиятельным ученым в военно-научном комплексе страны? Этот нефизический факт, как и экспериментальные факты в физике, требовал теоретического осмысления. Чувство моральной ответственности за происходящее вокруг — родовое чувство российской интеллигенции — привело это осмысление к совсем неновому выводу: если не я, то кто же?

Сахаров остался на все более скучной для себя работе — чтобы влиять на происходящее в мире советского адерного оружия изнутри и менять положение к лучшему. У него были основания думать, что это в его силах. Тогда в СССР правительство разоблачало преступления сталинизма, реабилитировало жертвы террора, набальзамированный труп недавнего вождя и полубога вынесли из мавзолея и закопали. Непоследовательности разоблачений и реабилитации можно было счесть признаками лишь первого этапа обновления.

Свою политическую карьеру Сахаров начал в области, где мог себя чувствовать наиболее подготовленным: его заботило прекращение ядерных испытаний в атмосфере — явно вредоносных для человечества и ненужных для поддержания ядерного равновесия. Начинающему политику сопутствовал успех — в Москве подписали международный Договор о запрещении атмосферных испытаний. Это утвердило Сахарова в важности своей новой роли. Вместе с тем общение с высшими руководителями государства на темы военно-ядерной стратегии давало ему «экспериментальные» знания о советском правительстве, недоступные другим.

Сама область ядерной стратегии стимулировала выработку государственного видения политики, настолько она связана с общим научно-техническим и экономическим потенциалом общества и его социальной структурой.

Сахаров, как и многие из его поколения, впоследствии названные шестидесятниками, с надеждой смотрел на попытки строить «социализм с человеческим лицом» в Чехословакии и с тревогой — на отечественные усилия реставрировать сталинизм лишь с не столь зверским оскалом, как при Сталине.

Это решающим образом добавилось к неудачам Сахарова в его профессиональной области военно-технической политики: ему не удалось отменить бессмысленное испытание мощной бомбы, его предложения правительству, сделанные официально и посланные секретной почтой, были отвергнуты.

Полученные «экспериментальные» факты о советской власти требовали теоретического осмысления, результатом которого стали его «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». В мае 1968 года он их выпустил в самиздат, а 22 июля они были опубликованы в «"New York Times». Через месяц советские танки вошли в Прагу.

Несимметрия политического мира стала совершенно очевидной.

Что же было в сахаровских «Размышлениях»? Не нравоучение несимметричному человечеству, а конкретный путь к симметризации — он был не морализатор, а теоретик-изобретатель.

Корневая проблема выросла из его профессиональной области — как человечеству выжить в условиях ядерного равновесия, когда это равновесие — по вине научно-технического прогресса — становится все более неустойчивым. Технические эксперты должны предлагать технические решения — как увеличить надежность своих страшных «изделии». Этим Сахаров занимался вместе со своими коллегами, пока нe осознал тупиковый характер технических решений фундаментальной проблемы — слишком глубоко она связана с жизнью человечества. И Сахаров вышел за очерченные рамки. Его решение военно-стратегической проблемы, или — по тогдашней терминологии — «мирного сосуществования» основывалось на интеллектуальной свободе индивидуума. Решение проблемы, касающейся жизни и смерти всего человечества, основывалось на правах каждого отдельного человека. Обоснованию этой взаимосвязи и конкретных шагов по ее реализации он посвятил свою статью.

Идейная же ее суть в том, что справиться с губительной несимметрией целого можно лишь обеспечив надлежащие условия для его наименьшей составляющей. Увязка будущего всего человечества с правами отдельной личности только сейчас видится прожекторной идеей, а тогда — в 1968-м ее сочли безответственным прожектерством не только ответственные работники ЦК. Так думали даже коллеги Сахарова, знавшие, что, именно выйдя «за очерченные рамки» в 1948 году, он открыл путь к отечественной водородной бомбе. Тогда, правда, выйдя за рамки порученной задачи, он остался в пределах профессии, и коллеги могли опираться на физико-математические доводы. Теперь же им надо было последовать за «Размышлениями», пересекшими сразу несколько государственно-охраняемых границ: между Востоком и Западом, наукой и политикой, Минсредмашем и жизнью.

Оставим, однако, знаменитое сочинение Сахарова о политической асимметрии мира 1968 года и взглянем на список его научных работ. Сразу же обнаружатся два факта: в 1967 году появились самые значительные его идеи в теоретической физике, а в названиях работ взаимоисключающие, казалось бы, выражения «асимметрия Вселенной» и «симметрия Вселенной».

Симметрия и асимметрия

В то время, когда предметом гуманитарных размышлений Сахарова было как сделать устройство человечества более симметричным, в физике он пытался найти объяснение, почему Вселенная, управляемая столь симметричными законами, столь явно несимметрична. В обоих случаях он связал явления микро- и мегаскопических масштабов, но очень по-разному.

Не только основатели Соединенных Штатов считали самоочевидной истиной, что все люди созданы равными и вместе с тем каждый человек незаменим. Этот постулат можно разглядеть в сахаровской увязке мирного сосуществования и интеллектуальной свободы.

Физика микромира, напротив, уже с тех пор, как Андрей Сахаров начинал свое знакомство со Вселенной, вынуждена была признать своими постулатами, что элементарные частицы бывают абсолютно тождественными и взаимозаменимыми, но бывают и абсолютно противоположными, настолько противоположными, что при встрече взаимно уничтожаются, лишь вспышкой энергии сообщая окружающему миру о своей совместной гибели. Такие противоположные частицы назвали античастицами. Только для первой открытой экспериментально античастицы — антиэлектрона — физики придумали собственное имя — позитрон. Имена остальных образуют с помощью приставки анти: антипротон, антинейтрон, антисигма- минус-гиперон.

Асимметрия Вселенной, над которой задумался Сахаров в середине шестидесятых годов, состоит в том, что в нашем космическом окружении наблюдается удивительно мало античастиц по сравнению с частицами. И слава Богу, иначе каждый второй метеорит производил бы тунгусскую Хиросиму. Но эта воля Божья физикам-теоретикам была совсем непонятна — согласно основаниям тогдашней науки, самоочевидной истиной считалось, что протон и антипротон созданы равными, как и всякая другая пара такого рода. А значит, метеориты и антиметеориты должны бы быть представлены во Вселенной равноправно.

Можно было думать, что речь идет лишь о нашем — земном — космическом окружении, что нам просто не повезло оказаться в такой части Вселенной. Физики авантюрного склада стали искать антивещество в космосе, писатели-фантасты устраивали драматические встречи земного космического корабля с неземным и — вполне возможно — состоящим из антивещества, а физики, которые шутят даже по столь серьезным поводам, предлагали свой способ узнать, не прилетел ли тот корабль из антимира,— если среди ученых на его борту преобладать будут антисемиты.

Сахаров, однако, со всей серьезностью отнесся к асимметрии, то есть счел ее характеристикой не просто нашего ближайшего космического окружения, а всей Вселенной, или, лучше сказать, всей нашей Вселенной. Предметом его размышлений было — как симметрия законов микромира может совмещаться с асимметрией мегамира.

К тому времени, впрочем, симметрия микромира стала уже не столь простой, как правое и левое крылья бабочки:

В 1956 году физики экспериментально обнаружили, что бабочка микромира скорее устроена так:

то есть правое крыло переходит в левое, если его зеркально отразить и одновременно черный цвет поменять местами с белым — частицы поменять местами с античастицами.

Всего восемь лет было дано физикам, чтобы привыкнуть к этой симметрии, а в 1964-м — из-за новых экспериментов — и ее пришлось усложнить:

С тех пор, чтобы одно крылышко бабочки в микромире превратилось в другое, надо было

Р) поменять местами правое и левое.

С) поменять местами черное и белое (частицы с античастицами), и

Т) букву Т повернуть вверх ногами (изменить направление времени на противоположное).

В жизни за пределами физики элементарных частиц довольно часто меняют местами правое и левое, черное и белое, иногда и ставят вверх ногами; но с изменением направления времени встречаются только при обратной перемотке пленки на видеомагнитофоне. Физики-теоретики понимали, что означает «изменить направление времени», еще до появления видеомагнитофонов. Одним из первых, кто обсуждал свойства СРТ-бабочки, был Сусуму Окубо, американский физик японского происхождения. Его, правда, интересовал только микромир.

А Сахаров в новой полной СРТ-симметрии микромира, связавшей три асимметрии, увидел возможность объяснить С-асимметрию мегамира. Сам он в 1967 году изложил суть своей идеи в четверостишии;

Из эффекта С. Окубо

при большой температуре

для Вселенной сшита шуба

по ее кривой фигуре.

Важнейшее экспериментально установленное обстоятельство — то, что мегамир Т-асимметричен, наша Вселенная расширяется. Сегодня она не такая, как вчера, а позапоза... вчера была совсем не такая. Здесь приставку «поза-» надо употребить миллион миллионов раз, чтобы попасть ко времени Большого взрыва, когда асимметричная фигура Вселенной только складывалась. И поскольку эта фигура складывалась в процессах, бурлящих в каждой точке тогдашнего микромира, ее Т- асимметрия должна была породить и С-асимметрию.

Как породить и насколько большую — это уже не для семиклассников (во всяком случае не для нынешнего их поколения).

Порхая бабочкой над сложными формулами СРТ-физики, можно лишь поэтически узреть общую космологическую симметрию — не ограничиться пределами наблюдаемой Вселенной, а подумать о том, что было и другое крыло космологической бабочки — до Большого взрыва. А мы — просто по техническим причинам, по краткости человеческой жизни — видим лишь одно — наше — крыло.

Что удивительно— как много может успеть за свою короткую жизнь человек, научиться писать правой и левой рукой одновременно, разглядеть симметрию асимметричного мира природы и сделать симметричнее мир человека.

Так я бы, пожалуй, завершил рассказ об Андрее Сахарове для американских семиклассников.

Не думаю, что его реальная — устная — версия была понятнее. Поэтому, признаюсь, очень обрадовался, когда через неделю получил из школы пачку так называемых Thank-you писем. Одно из них позабавило меня больше других. Автор по-американски сдержанно, но энергично поблагодарил меня за рассказ и выразил надежду, что мое биографическое исследование будет успешным и станет бестселлером. И подписался.

Не сразу я заметил, что Вилли подписался не так, как это делал Сахаров. Замечательно все-таки, что симметрии и люди бывают очень разные. •

ТЕМА НОМЕРА На границе миров

В конце двадцатого века планета Марс заняла первое место среди планет, интересующих землян. Причина этого выбора, как пи странно, одна — у богатой страны Америки появились деньги, чтобы исследовать Марс.

Появление этой планеты в фаворитах у НАСА тоже не составляет большой загадки — ее довольно легко изучать, можно разрешить, наконец, долгие споры о происхождении каналов на его поверхности.

Как всякое порядочное шоу, начало штурма Красной планеты имело прелюдию — обнаружение следов жизнедеятельности бактерий на «марсианском» метеорите, теперь идет основное действие — запуск, попет и посадка многочисленных лабораторий (Любопытно, что первая посадка на поверхность Марса состоится в День независимости США — 4 июня 1997 года.) Но вине нашей страны в этой истории появился даже драматический оттенок. Но до недавнего времени и экспедиции на Марс, и все разговоры вокруг них были лишены хотя бы какого- нибудь идеологического обоснования. Не существовало идеи, ради которой стоило бы расходовать огромные деньги и ресурсы пусть и самой богатой страны в мире.

Конечно, научные цели выдвигаются постоянно, но вспомните первый полет спутника, первых космонавтов, полеты к Луне и Венере.

Главным в этих событиях было слово впервые. Однако даже доставить и посадить впервые человека на поверхность Марса Америка в одиночку, видимо, не сможет.

Марсоход

В июле 1996 года в США прошла уже шестая конференция, посвященная освоению и колонизации Марса. Там созданы студенческие организации для исследования и освоения космоса, Фонд Будущего Тысячелетия. Уже несколько лет там же существует общество под названием «Космическая граница», главным консультантом которой является Роберт Зубрин. Человек этот, недавно написав книгу «План освоения Марса и почему мы должны это сделать», стал своего рода массовиком- затейником для всех людей, которые в свободное от работы время готовы помечтать о Марсе. Мы потратили не один день, разглядывая в Интернете специальную страницу под названием «Прямо на Марс»,— тут и море текста, лозунгов, картинок и список новых статей Зубрила с интригующими заголовками: «Разработка полезных ископаемых на Марсе», «Различные способы передвижения по поверхности Марса», «Психологические проблемы освоения Марса»...

Итак, ажиотаж начался. И цель, которую предложил Зубрин для всего человечества (но сначала, конечно, для Америки), привлекает прежде всего отдаленностью своего решения. В самом деле, зачем беспокоиться об экологии или здоровье землян, когда в голову лезут уже мысли о марсианских реалиях — чистых и новых. Тем любопытнее наблюдать поиски национальной идеи Америки в такой «российской» области, как космонавтика. И тем забавнее обнаружить, что у России и здесь свой путь.

В публикуемой ниже подборке помещены статьи Р. Зубрина, размышления культуролога А. Панарина, космонавта и исследователя К. Феоктистова, а также ответы Роберта Зубрина на наши вопросы.

Страничка из Интернета, посвященная освоению Марса

Роберт Зубрин

Границы Марса - возрождение духа Америки

Роберт Зубрин, член Совета директоров Национального космического общества США

Чуть больше ста лет назад молодой профессор истории из не слишком известного университета в штате Висконсин должен был делать доклад на ежегодной встрече американской ассоциации историков. Сообщение Фредерика Джексона Тернера было назначено самым последним на вечернем заседании. Ему предшествовало столько специальных сообщений, что одно перечисление их могло утомить слушателей. И тем не менее большинство участников дожидались доклада Тернера.

Вероятно, уже ходили слухи, что произойдет что-то интересное. Так и случилось. Блестящее выступление Тернера было посвящено проблеме истинного духа Америки. По его мнению, сущность американского духа лежит не в традициях, не в демократии, не в национальных и расовых представлениях. Оно содержится в понятии «границы» или «переднего края».

«Именно при столкновении с границей проявляет американский менталитет свои самые яркие черты,— вдохновенно говорил Тернер,— Неудержимую силу в сочетании с любопытством и сообразительностью; практический, изобретательный строй ума, способного к быстрым решениям; недостаток артистизма, который компенсируется хваткой к материальным вещам; неистощимую энергию; индивидуализм со всеми его плохими и хорошими чертами; ощущение полной свободы — вот характерные штрихи, порождаемые столкновением с границей или самим фактом ее существования».

Слушатели внимали Тернеру, затаив дыхание: «В момент выхода к границе ломаются оковы прежних представлений и торжествует безграничная свобода. Несмотря на существующие традиции и правила граница дает вам возможность убежать от оков прошлого; только там вы можете почувствовать свежесть перемен, презрение к ограничениям и запретам предыдущих поколений».

Выступление Тернера прозвучало разорвавшейся бомбой. В течение нескольких лет после него целая историческая школа стала разрабатывать тезис о Великой границе, которая породила не только американскую культуру, но и всю западную прогрессивную цивилизацию.

Тернер выступил со своим докладом в 1893 году. Всего тремя годами раньше исчез «передний край» для американских первопроходцев: поселения, двигавшиеся на запад, встретились с теми, что шли им навстречу со стороны Калифорнии. Прошло сто лет, и перед Америкой опять остро стоит вопрос о границе. Где она теперь? Что происходит с Америкой и ее идеалами? Может ли выжить демократическое, свободное, элитарное, инновационное общество без возможностей для роста и расширения?

Сегодня мы с вами видим, как уходит сила из американского общества: костенеют силовые структуры, ширится бюрократия на всех уровнях общества, политические организации бессильны воплотить мало-мальски значительные проекты; метастазы регулирования охватывают все аспекты общественной, частной и коммерческой жизни; распространяется иррационализм и опошляется культура; уходит инициатива и стремление к риску. И как следствие всего этого — экономический застой, спад, замедление технологического прогресса и утрата веры в саму идею прогресса. Подтверждение моим мыслям любой из вас может видеть на каждом шагу.

Без переднего края жизненный дух, который породил гуманистическую прогрессивную культуру Америки, исчезает. И дело не только в национальной трагедии: человеческому прогрессу необходим авангард, движущая сила, а другой кандидатуры пока не видно.

Создание новой границы, нового переднего края представляет величайшую потребность для всего человечества и Америки, в частности. Без него погибнет разум, гуманизм, наука и прогресс. Я считаю, что таким передним краем для человечества должен стать Марс.

Почему Марс? Почему не Земля, к примеру, где-нибудь глубоко под водой или в Антарктиде? Или где-нибудь в ином месте в космосе, на Луне или спутниках? Почему все-таки Марс?

На мой взгляд, и Антарктида, и подводные поселения — это не слишком достойная «граница» для рода человеческого. При современных средствах транспорта и коммуникации они слишком близко от нас, да и похожи на то, что уже есть. Там не получится построить совершенно новый мир.

Тогда — почему не на Луне? Ответ состоит в том, что там нет всего необходимого. Действительно, там есть минералы и кислород в виде окислов, достаточно и солнечной энергии, но это, пожалуй, и все. Нет водорода, углерода, азота, точнее, есть, но в совершенно микроскопических количествах, как золото в океане. Можно, конечно, построить на Луне парники и вырастить там сады, но почти каждый атом углерода или азота в этих садах надо будет завезти с других планет! Понятно, как создать там научную базу, и совершенно неясно, как основывать цивилизацию. Для космической станции на орбите вокруг Земли все перечисленные проблемы встают еще острее.

На Марсе есть все, что нам необходимо. Он достаточно далек, чтобы освободить колонистов от интеллектуального и культурного наследия старого мира и богат всем, чем надо, чтобы дать жизнь миру новому. Только на первый взгляд Красная планета кажется пустыней, но под ее песками спрятаны океаны замерзшей воды. Если ее растопить, то она покроет поверхность планеты океаном глубиной в несколько сотен метров. Атмосфера Марса состоит в основном из двуокиси углерода, что дает нам совершенно неисчерпаемые ресурсы двух самых важных для жизни биологических элементов. Есть там и азот, правда, в небольшом количестве. Можно отыскать и все другие элементы, необходимые не только для жизни, но и для создания передовой технологической цивилизации.

Марс далеко и его можно осваивать. Если это удастся, то через сотню лет там могут начаться работы по превращению Красной планеты в теплый и влажный дом для будущих поколений землян. Этот новый мир может стать прекрасной основой для будущего развития человечества на несколько следующих веков.

Почему человечеству нужен Марс?

Чтобы лучше понять, почему людям следующего века необходим Марс и передний край, надо присмотреться к современной западной культуре и понять, почему она так привлекательна для всего мира. И еще разобраться, почему все погибнет, если у нас не будет выхода к «границе».

Суть любого гуманистического общества в том, что в нем выше всего ценятся человеческая жизнь и права человека. Этот постулат много тысяч лет был основой философии западных цивилизаций, начиная с эллинской и христианской идеи о божественной сущности человеческого духа. Однако эти ценности никогда не удавалось положить в основу построения общества, пока первопроходцы не открыли Новый Свет, где смогли взойти семена средневековой христианской мысли.

Основная сложность в средневековье была в том, что все было зафиксировано — роли написаны и распределены. Было вполне достаточно природных ресурсов — в те годы Европа не была заселена, хватало и лесов, и просто неосвоенной земли, проблема заключалась в том, что все было в чьей-то собственности. Был выбран правящий класс, определен свод правил и обычаев, и ничто не могло быть изменено. Мало того, был избран и зафиксирован не только правящий класс, но и его помощники и много-многое другое. Если ты хотел участвовать в процессе жизни, то ты должен был стоять на своем определенном месте, и в том мире не было места тем, у кого не было строго определенной роли.

Новый Свет все это кардинально изменил: было создано пространство, где не было установленных правил и правящих институтов, театр импровизации, достаточно большой, чтобы приветствовать всех желающих и не приписывать им определенные рели. На этой стадии все участники спектакля превращаются в сценаристов и режиссеров, их роли не фиксированы и не навязаны. В таких условиях невероятно расцветают творческие таланты участников, они получают массу удовольствия, при этом меняется само представление о том, что может делать актер. Даже если в старом обществе у вас не было достойной роли, вы могли найти свое место в новом мире. Неудачники прошлого могли утвердиться в новом мире и демонстрировать то, что им не удавалось прежде.

Новый Свет уничтожил основы аристократии и создал базис для демократии. Он позволил развиться разнообразию и уйти от однообразия. Он разрушил закрытый интеллектуальный мир и дал возможность малому числу людей достигать многого и работать на пределе человеческих возможностей. Он повысил ценность труда, показав, что люди сами могут творить мир вокруг себя. В Америке XIX века люди прекрасно понимали, что они не просто населяют окружающий мир, они его создают.

А теперь давайте представим себе судьбу человечества в XXI веке в двух сценариях — с Марсом и без него.

В XXI веке без «марсианской границы» разнообразие рода человеческого начнет исчезать, чему уже сейчас способствуют развитые коммуникации и средства транспорта. А разнообразие жизненно важно для развития жизни. Похоже, что один мир оказывается слишком мал для сохранения разнообразия, которое делает жизнь интересной и определяет выживаемость человечества. Марс — это новый мир, который нас спасет и послужит ступенькой к другим мирам.

Инновационные технологии

Без открытия новых границ на Марсе западная цивилизация неизбежно сталкивается с угрозой технологического застоя. Это может звучать странно в наше время, которое слывет эпохой технологических чудес и открытии. На самом деле, темпы прогресса снижаются, причем с угрожающей быстротой. Чтобы это почувствовать, надо лишь посмотреть на перемены, которые произошли за последние тридцать лет и за тридцать лет перед ними.

С 1903 по 1933 мир был попросту революционизирован: в городах появился электрический свет, телефоны и радио; появилось звуковое кино, автомашины и самолеты прочно вошли в жизнь. С 1933 по 1963 появилось цветное телевидение, люди полетели в космос, открыли антибиотики, ядерное оружие, ракеты и «боинги». Тоже перемены и притом немалые.

А вот шаг с 1963 до наших дней не очень-то и заметен. Ожидалось, что мы должны иметь к сегодняшнему дню видеотелефоны, машины на солнечной энергии, магнитные поезда, управляемую ядерную реакцию, сверхзвуковые пассажирские самолеты, подводные города и лаборатории на Луне и Марсе — ничего этого нет и в помине!

Будущее марсианской цивилизации решающим образом будет зависеть от прогресса науки и технологии. Движущей силой прогресса человечества в прошлом столетии была «изобретательность янки» на «границе Америки». Аналогичным образом «марсианская изобретательность», где более всего будут цениться образование, ум и умение работать за пределами возможного, существенно поможет движению человечества в грядущем веке.

Прежде всего прорыв необходим в области производства энергии. Как и на Земле, большое количество энергии необходимо для успеха марсианских поселений. На Красной планете есть один главный источник энергии, о котором нам известно, — дейтерий. Его можно использовать в качестве горючего в почти безотходных термоядерных реакторах деления. На Земле тоже немало дейтерия, но нет необходимости развивать этот метод при наличии других, хоть и загрязняющих форм энергетики. Марсианским колонистам без него не обойтись, и, развивая это направление, они окажут неоценимую услугу Земле.

Семья переселенцев в прериях Канзаса 1880-е годы

Воображаемая база на Марсе

Аналогия между Марсом и Америкой XIX века пока еще сильно недооценивается, особенно в плане двигателя технологического процесса. Западные границы Америки в прошлом веке требовали много людей, постоянно наблюдалась нехватка рабочей силы и приходилось экстренно развивать механизацию труда, повышать образование персонала, доводить до максимума производительность. Теперь этого нет и в помине. Иммигранты давно уже не являются желанными гостями в Америке, а для поглощения энергии населения созданы огромная сфера обслуживания и бюрократическая машина. Большинство людей попросту отстранены от созидательного труда. Двадцать первый век лишь усилит все эти проблемы.

А на Марсе в XXI веке ничто не будет цениться так дорого, как рабочая сила. Естественно, там будут лучше платить за труд, чем на Земле. Точно так же, как Америка в XIX веке сменила европейское отношение к человеку, марсианские социальные нормы будут неизбежно воздействовать на земные. Для марсианской цивилизации будут установлены более высокие стандарты и нормы отношений, и со временем они неизбежно будут перенесены и на Землю.

Политика на Земле и Марсе

Наличие границы в Америке прошлого века создало основы для развития демократии и возникновения самоуправления при помощи самостоятельных людей. Демократия не может существовать без таких людей. Сегодня в Америке существует немало демократических институтов, еще больше разговоров о демократии, но исчезло непосредственное осмысленное участие населения в процессе управления страной. Вероятность переизбрания члена американского Конгресса на следующий срок близка к девяноста пяти процентам, что позволяет усомниться в свободном волеизъявлении избирателей. Более того, реальные законы формируются и пишутся не Конгрессом, а людьми, которых никто не избирал, и непонятно, чьи интересы они выражают. Более ста лет президентом США становится представитель только одной из двух партий, ничего нового не прибавляется.

Демократия в Америке, да и везде в западных странах, требует поддержки. А придти она может лишь от тех людей, которым она сама необходима как воздух,— от людей границы. Так же, как в прошлом веке американцы показали Европе путь, в веке будущем «марсианцы» должны спасти нас от современного засилья олигархий.

Есть и еще одна угроза свободному развитию человечества — это распространение разного рода антигуманных идеологий и возникновение политических институтов, на них опирающихся. Один из примеров таких теорий — теория Мальтуса о перенаселении Земли. Суть ее в том, что земные ресурсы ограничены и надо ограничивать рост населения, чтобы не прийти к катастрофе.

Мальтузианство давно уже показало свою полную несостоятельность — все его предсказания оказались неверными, и корень ошибки был в том, что люди не только потребляют ресурсы, они и создают их при помощи новых прогрессивных технологий. Возрастает не только население Земли, но и уровень его жизни, в полном противоречии с Мальтусом. Однако споры с идеями Мальтуса должны идти на страницах академических журналов. Люди же должны просто видеть перед собой огромные неиспользованные поля и моря ресурсов- Когда все ограничено, люди волей-неволей становятся врагами друг другу. Только в мире неограниченных ресурсов все люди могут стать братьями.

Марс зовет

Западные цивилизации родились в момент экспансии, развивались в ней и для их нормального бытия просто необходима экспансия. Некоторые формы общества могут существовать в замкнутом мире — те, кому не нужны и не важны свободы, творчество, индивидуальность, прогресс и другие виды человеческой деятельности, отличающие нас от животных. Там нет места правам человека, да и просто человеческой жизни как таковой.

Не надо забывать что свободные общества — исключение в истории человечества. Они существовали лишь четыре века, когда «граница» двигалась на запад. Открыл ее Христофор Колумб. Теперь она закрыта, эпоха экспансии закончилась. Если мы не хотим, чтобы о прошедших годах историки будущего вспоминали как о счастливом, но кратком «золотом веке» среди нескончаемой череды человеческих страданий, надо открыть новую границу. Марс зовет.

При этом Марс — это всего одна планета. И если его освоение пойдет успешно, он не сможет занимать внимание человечества более трех-четырех веков. Если мы откроем границу на Марсе, человечество получит возможность экспоненциального роста и освоение Марса станет попросту спасением цивилизации.

Космос огромен. Ресурсы его поистине беспредельны. За четыре века наличия «границы» на Земле наука и технология продвинулись совершенно невообразимо. То, что достигнуто в двадцатом веке, во много раз превосходит самые смелые ожидания века девятнадцатого, показалось бы просто сном из восемнадцатого века и волшебством — из семнадцатого. А теперь представьте, чего мы достигнем, если перед нами опять будут лежать четыре века свободы? И у меня нет никаких сомнений, что так и будет.

Марс неизбежно приведет к созданию новых, более мощных источников энергии, более быстрых видов транспорта, а после этого человечеству откроются пути к границам Солнечной системы, а потом — к звездам. Главное — не останавливаться. Если прекратить развитие, общество кристаллизуется в статической форме. Это именно то, что с нами сейчас происходит. «Граница» закрыта, налицо первые признаки кристаллизации общества. Прогресс пока лишь замедлился, он не остановился, люди еще верят в него, наши правящие институты пока не вошли с ним в противоречие.

Мы пока еще не лишились главного завоевания четырехсотлетнего Возрождения человечества: думать, принимать решения, открывать новые границы. Марс ждет нас, его пионерам понадобятся новые технологии, наука, творчество, свободная мысль свободных людей. Люди из застывшего общества не смогут освоить Марс. Мы пока еще можем. Марс ждет нас, но он не будет ждать вечно.

Художественный перевод Александра Семенова.

Контрвзгляд Взгляд Владимира Буковского

Из книги «Московский процесс». М.: МИК, 1996.

Как ни странно, видимо, надо пожать в Америке, чтобы почувствовать Европу, европейскую культуру как некую отдельную и единую сущность. Обыкновенно, живя в Европе, мы этого не ощущаем, не замечая ничего общего между французами и англичанами, итальянцами и немцами; оказавшись же в Америке — и китайцу рад, и с японцем находишь больше общего, чем с местным продуктом. И дело тут вовсе не в том, что, как принято говорить, американцы — молодая нация, не накопившая еще своей культуры: думаю, они ее не накопят и через тысячу лет. Ибо заняты отнюдь не этим, а тем, что определено в их конституции странным выражением «pursuit of happiness». Даже перевести адекватно это выражение я не берусь. Во всяком случае, по-русски «погоня за счастьем» звучит слишком издевательски, предполагая полную тщету такого занятия, и уж никак не годится для конституционного права. Точно так же можно было бы торжественно записать в конституцию священное право человека считать себя чайником.

Между тем именно этой бессмысленной «погоней» за призраком счастья и занята вечно молодая американская нация. Циничная Европа еще в римские времена постигла, что omnia mea mecum porto, что от себя самих не убежать, а улучшить свой жребий можно лишь упорным трудом. Но ведь ровно те и побежали в Новый Свет, кто в это не поверил, кто винил старушку Европу в своих неудачах. Удивляться ли теперь, что их потомки свято верят в «американскую мечту», то есть в то, что человек может начать свою жизнь сначала, с нуля, точно перевернув страницу. А посему, коли полного счастья не наступает, собирай пожитки, седлай коня и — «скачи, парень, на Запад!» Средняя американская семья живет на одном месте не более пяти лет. Какое уж там «накопление культуры», если прошлое в Америке — это две недели назад, а пять лет назад — уже древность, Каждые пять лет Америка заново открывает мир, жизнь, пол, религию — все это без малейшей связи с минувшими открытиями утекших пятилетий. Это зачарованная страна, где жизнь трехмерна, а о четвертом измерении не ведают, пребывая в состоянии перманентной амнезии. Такое ощущение, будто ваши шаги не вызывают эха, а тело не отбрасывает тени. И даже при неимоверном старании вы не можете ничего изменить или хотя бы оставить за собой след, словно всю жизнь шли по песку в полосе прибоя.

Не знаю, быть может, в начале века Америка и была «страной свободы», но слушать сегодня эти слова без смеха невозможно. Трудно представить себе нацию, более порабощенную любой, самой идиотской модой, любой горсткой ничтожнейших шарлатанов, эту моду придумавших. В конечном итоге — своей погоней за успехом. Да ведь и успех, понимаемый столь трехмерно, вневременно, может быть лишь сугубо материальным, не выходящим за рамки известной русской присказки: «Лучше быть здоровым, но богатым, чем бедным, но больным».

Удивляться ли, что при всей этой погоне за счастьем американцы в массе своей — люди глубоко несчастные, не удовлетворенные своей судьбой, часто осажденные проблемами, которые они сами же и создают, бесконечно «ищущие самих себя» и ничего не находящие. Отсюда и процветание всяческих «гуру», психоаналитиков, сект и прочих спасителей людей от самих себя, без которых не может обойтись, кажется, добрая треть американского населения. Порою создается впечатление, что американцы, будучи неспособны вынести бремя свободы, просто ищут, кому бы отдаться в рабство.

Вовсе не на Марсе решаются судьбы Запада

— утверждает философ Александр Панарин

— Всегда вызывает симпатию человек, намеренный отстоять свою цивилизационную идентичность. А у Роберта Зубрина речь идет о том, что никого сегодня не оставляет равнодушным,— о самоидентичности Запада в его наиболее чистом американском выражении. О цивилизации, основанной на инициативе, смелом индивидуальном дерзании. На идее отодвигаемой границы — опробовать себя с начала, на новом месте. На архетипе Америки как океанической державы. Но поскольку океан сегодня не является простором для одиссеевых подвигов, то они переносятся в космос, туда, где нет границ для смелого индивидуалиста. Автор предлагает новую одиссею, новую метафору бесконечного простора для индивидуалиста. Все это симпатично.

Но что делать: сегодня этот цивилизационный архетип стоит под вопросом. Уже давно прозвучало предостережение Римского клуба: ресурсы планеты недостаточны для продолжения прометеева импульса, и если такой тип развития будет продолжен, мы Землю разрушим. В условиях экологического кризиса безудержная технологическая и потребительская похоть должна быть как-то укрощена, заключена в какие-то рамки. Автор соглашается с этой предпосылкой нынешних алармистов. Но он не хочет соглашаться с их выводами — что нужен возврат к аскезе, к ограничению потребительских аппетитов.

Чем его пугает такая перспектива? А тем, что речь идет не просто об укрощении аппетитов в потребительском смысле. Уцелеет ли индивидуализм, если индивидуалиста пригласить к новой аскезе,— вот в чем вопрос. За идеей аскезы стоит пересмотр основных ценностей, новые приоритеты. Речь идет о том, чтобы укротить индивидуальное воображение, подчиниться новой культурной норме. Если человечество изберет такой путь, то цивилизационный горизонт Запада закрывается. Грубо говоря, это будет уже не Запад (если под словом «Запад» иметь в виду не географическую территорию, а тип жизнестроения, тип культуры). Тогда окажется, что история «прометеева человека», покорителя природы и истории, заканчивается, что вся его эпопея со всеми эмансипаторскими крайностями есть всего лишь переход от средневековья к какому-то новому обществу.

Так что же такое «Запад»? Указал ли он безусловный эталон человечеству, как считают сторонники вестернизации? Или, может быть, вся послеренессансная реализация прометеева мифа — лишь казус истории. Многообещающий, любопытный, но все же казус. Если, как предсказывает глобалистика, Запад должен вернуться в лоно консервативных цивилизаций, то в перспективе исчезает феномен прометеева человека. Ясно, что людей американской выучки такая перспектива не может устраивать.

«ЗНАНИЕ - СИЛА»: - То есть речь идет о том, что может смениться тип культуры, основанный на ценностях христианства. ценностях рационализма.

— Я только не стал бы ставить через запятую христианство и рационализм. Цивилизационный архетип Запада гетерогенен. Он синтезировался из разнородных истоков, и то, что они встретились, вообще говоря, чудо. В нем, в этом архетипе, есть начала христианские и в этом смысле — иррационалистический гуманизм. И есть рационализм, который идет от античности. Но Запад продолжает удерживать обе перспективы — и перспективу ортодоксального богопослушания, и перспективу не подопечного прометеева человека. А только эту вторую и защищает автор.

3—С.: — Но в любом случае под угрозой оказывается тип ренессансной личности и связанной с ней гуманистической культуры?

— В том-то и дело, что не обязательно. Гуманизм, открытый Ренессансом, строился все же на христианской этике. Если его оторвать от этой основы, получится не новоевропейская личность, а скопище головорезов. Вот «новые русские» — это, если хотите, ренессансный гуманизм без христианской основы. К чему это приводит, мы видим. Жизнеутверждение любой ценой. А феномен Ренессанса — проговариваемый гуманизм и непроговариваемый иудео-христианский этос. Это гораздо менее вероятная возможность, чем безудержный индивидуализм, не скованный нормами. Но только такой сплав мог породить западную демократию. А если оторвать эту основу и оставить чисто ренессансный принцип свободного самоутверждения, то будет война всех против всех. Развитой цивилизации на этом не построишь.

3—С.: — Некоторые считают, что Россию сейчас потому и не хотят принимать в международное сообщество, что здесь эти два принципа разорваны.

— В семидесятые годы звучала довольно сильная культурная самокритика Запада. Сейчас она прекратилась, Запад вновь стал самодовольным. А это тревожный симптом старения этой цивилизации. И возникает дилемма — возрождать ли путь экологической самокритики, делая из нее институциональные и ценностные выводы. Или искать новые источники, новые ресурсы, способные продлить без ценностной ревизии нынешнее потребительское существование еще лет на пять—десять.

Запад оказался не готов к ценностной реформации. Он стал рассматривать большую часть человечества в духе цивилизационной дихотомии: есть «золотой миллиард», прорвавшийся в изобильное постиндустриальное общество. И есть остальные, которым не дано прорваться. И пока есть эти остальные, пока есть ресурсы — можно не пересматривать основные принципы своего жизнестроения.

Автор задумывается как раз над этим. Он говорит, нам нужен новый фронтьер, отодвигаемая граница, нахождение импульса не изнутри, а вовне. В данном случае он желает сохранить инерцию прометеевых обществ, заданную Ренессансом. Но на Земле сохранить ее нельзя. Поэтому нужны новые горизонты. Новые пустые пространства.

У меня все это вызывает сомнение, и прежде всего идея, что демократия не утвердилась бы, если бы не был открыт Новый Свет, где личность вышла на новые пространства, ускользнув из-под институционального давления средневекового общества. Метафизика пустых пространств была бы определяющей, если бы Америку создавали охотники за скальпами. Но, к счастью, ее создавали протестанты, пуритане с мощной иудео-христианской традицией. А с этой точки зрения, еще как посмотреть, что нужно для демократии — пустые пространства или культурно насыщенные. Демократия создает не безудержный разгул индивидуалистической энергетики, а законопослушных граждан, которые знают, что такое мораль и право.

3—С.: — Кстати, и опыт России свидетельствует об этом: здесь было и постоянное отодвигание границ, и освоение пространств, но все это вовсе не приводило к демократии.

— Я про то и говорю. Дело не просто в том, что есть индивид и есть пустое пространство. Гораздо важнее, какую культурную память этот индивид несет в себе.

3—С.: — Давайте остановимся на главном вашем утверждении. Значит, вы считаете, что западный тип цивилизации должен смениться, потому что не может реформироваться изнутри?

— Ничего подобного. Я не являюсь цивилизационным пессимистом в духе Маркса или Шпенглера. Полагаю, что у цивилизации (или формации) всегда есть шансы к реформированию. Есть они и у Запада. Но реформирование — это всегда подвиг, подвиг духовной сосредоточенности и самокритики. Если у общества есть возможность, хотя бы малейшая, не реформироваться, оно не будет этого делать, постарается продлить свой век за счет ресурсов. Соблазн пожить по- старому очень велик.

Именно такой соблазн возник сейчас, после победы Запада в холодной войне. Вдруг показалось, что можно не пересматривать принципы жизнестроения. Эта победа оказалась для него более опасной, чем угроза тоталитаризма. Та давала энергию развития, импульс самокритики. Перед лицом ядерной катастрофы можно было опасаться за судьбу Запада в физическом смысле — как бы его не накрыли наши ракеты. Теперь есть все основания опасаться за его судьбу в духовном смысле. На наших глазах эта цивилизация теряет способность к самокритике, укрепляется дух нетерпимости, самодовольства, догматизма, идея тотальной вестернизации.

Для реформирования духовных источников необходим пересмотр, очередное изменение баланса гетерогенных начал, о которых мы говорили: резко уменьшить патетику безудержной индивидуальности в духе христианского универсализма. А концепция «золотого миллиарда» отказывается от универсализма. Человечество оказывается разделенным по жизненным перспективам, а это хуже, чем расовая разделенность. Это ревизия всемирной истории, причем под предлогом весьма низким: мол, всем не хватит.

3—С.: — Но вы же тоже говорите — «всем не хватит», поэтому надо переделываться. А если бы не было такой причины?

— Все равно. Сегодня приходится говорить о социокультурном кризисе в широком плане. Вероятность выживания человека на Земле уменьшается не только из-за загрязнения среды обитания, но и из-за загрязнения духовной среды. Безудержное потребительство, индивидуализм без христианской этики — все это ведет к уничтожению нравственному, а поскольку Запад берет на себя роль цивилизационного авангарда, то увлекает за собой весь мир.

Всему миру предстоит изменить систему приоритетов. Вернуться к великим мировым религиям, выстраданным человечеством, к решениям, в них заложенным. И вот оказывается, что у других цивилизаций духовная готовность к убедительной критике потребительского гедонизма гораздо больше. Внутри западной цивилизации сегодня она практически равна нулю.

3—С.: — А почему вы все время говорите о возвращении к традиционным религиям, а не об общественном заказе на какую-то новую религиозность?

— Мы уже убедились в опасности духовных экспериментов. Очень много любителей подтвердить свой успех некой парадоксальной стратегией...

3—С.: — Но ведь когда-то, в эпоху осевого времени, был не меньший духовный риск — предлагалась замена привычных племенных религий, предлагалась парадоксальная, безумная, с точки зрения эллина, религия спасения. Это тоже был «эксперимент», да еще какой!

— В самом вашем вопросе есть прометеева гордыня. После Ренессанса каждому поколению кажется, что мир существует к его услугам, что именно этому поколению предстоит перечеркнуть опыт предков и предложить всему человечеству альтернативное будущее. Я, честно говоря, вовсе не считаю, что наше поколение лучшее в духовном смысле. И потому шансов предложить альтернативную религию, равную той, которую предложило в свое время христианство, честно говоря, не вижу. Тем более, если иметь в виду современную сверхраскованную личность, которая ориентируется на восторги толпы, требующей сиюминутного успеха.

Нет, у человечества сегодня главный шанс не в том, чтобы поверить очередному харизматику или носителю новой религии, а в том, чтобы вернуться к традиционным ценностям великих мировых религий. Эти религии должны вступить в новый диалог, который не стер бы различий, высветил бы альтернативы, которые есть в каждой из них. Нам предстоит хорошенько поработать над этим наследием. Творчески интерпретировать, извлечь из-под завалов современности то, что позволит человечеству просуществовать еще сотни лет.

3—С.: — Скажите, а откуда у вас эта модальность: «человечество должно». Вот оно сейчас все бросит и откажется от уюта и благ цивилизации? Эта ваша интонация проистекает из уверенности, что вот этот самый человек, о котором вы сами говорите, как он плох и эгоистичен, вдруг оказывается способным на великий отказ, на ограничения? Что есть община, группа людей, которая готова на это? Есть ли в мире, в обществе подобная готовность? На Западе, как вы считаете, нет. А где есть?

Вулканы на Марсе 

— Когда мы говорим о долженствовании, мы говорим о свободе. Я верю Сартру — у человека нет алиби. Конечно, обстоятельства ограничивают наш выбор и нашу свободу, однако мир бесконечно разнообразен, и это бесконечное разнообразие и является коррелятом нашей свободы. То есть в мире объективно заложена масса альтернатив. И чем настойчивее я, чем больше у меня воли и веры, тем больше шансов, что я реализую одну из этих альтернатив. И если хотите, мир, космос через мою свободную волю, мою энергетику, мою готовность совершить иначе реализует свои бесконечные возможности. Мир заинтересован в смелых людях. Мир не реализует свои возможности, если не будет достаточно самобытных, стойких характеров, способных постоять за должное, а не за сущее. Так что долженствование онтологично, заложено в самой структуре мира. Я должен извлечь из мира возможность, которая не будет реализована, если я следую только наиболее вероятному, сущему.

А вот в плане прагматическом ваш вопрос действительно серьезен: существуют ли такие силы, которые способны не угождать потребительскому человеку, а увлекать на другой путь — путь аскезы. Сегодня элиты — искатели немедленного успеха, они потому так беззастенчиво раздают обещания. Элита же, которая достойна этого названия,— не искательна, она предлагает человеку самый трудный путь, защищает ценности в условиях, когда они непопулярны. Я, честно говоря, не вижу вокруг таких элит. Но есть же христианский парадокс: утешение сродни отчаянию. Это означает, что мы не должны думать о перспективах человечества, исходя из наличных стартовых условий.

Ну, вот в истории есть богатейшая цивилизация, к примеру римская,— и вдруг центр мира смещается, уходит от нее на провинциальный север Европы и там расцветает человеческая энергетика. Значит, чудо духа случается! Не отменена еще старая истина, что сила человека в духе, что человек — существо религиозное, и если он воодушевлен высокими идеями, то сильнее тех, кто вооружен материально. Поэтому элиты появятся, они не могут не появиться в ответ на кризис.

3-С.: — Но мы же живем в массовом обществе, которое перерабатывает и подчиняет себе все с ловкостью фокусника. Вспомним, как были превращены в масскульт все ценности контркультуры.

— Сейчас, при новых информационных возможностях, способность массового общества все переварить и сделать по мерке толпы просто безгранична. Правда, вопрос в том, бесконечна ли эта возможность и не натолкнется ли она на какой-то импульс, который не сможет переварить.

— В том-то и дело! Я думаю, что всесилие масскультуры, всесилие рекламы — не абсолютно, оно встречает готовность масс быть манипулируемыми. Но сохранится ли эта готовность? Может ведь так случиться, что массы, поняв неотвратимость висящего над ними дамоклова меча, откажутся быть манипулируемыми? Есть некий рубеж, некая грань, когда человек должен подтвердить, что он Homo sapiens.

Сейчас проблема стоит так: какая из цивилизаций способна предложить мощную духовную альтернативу, способную справиться с кризисом? Если Запад запоздает, он утратит свою гегемонию в мире. Вот где решаются судьбы Запала. А вовсе не на Марсе.

3—С.: — Что же такое эти альтернативы, ну та же славяно-православная — как она может быть воспринята всем миром? Или восточно-тихоокеанская ?

— Способность других цивилизаций воспринимать иной цивилизационный опыт доказана самим Западом. Когда Запад говорит о вестернизации, он неправ в ценностном смысле, но он прав в том, что способность человечества к культурному диалогу и цивилизационным заимствованиям очень велика. Дело не в этом, а в том, что есть за душой у других цивилизаций.

Парадокс христианский: именно потому, что Запад чрезвычайно преуспел по нормам технической цивилизации и потребительской, его готовность к пересмотру этих норм меньше, чем у проигравших. Этот парадокс, наверное, может отчасти объяснить, почему смешаются центры мира.

3—С.: — Итак, какие варианты?

— Проблема в том, что творческий акт невозможно прогнозировать. Но можно сказать, на какой вызов он должен быть ответом, и так распознать его структуру. Очевидно, что те цивилизации, которые сумеют раньше предложить альтернативу потребительству в духе, скажем, коэволюционных стратегий (когда природа рассматривается в качестве партнера, а не объекта преобразования) и перенесут этот принцип на другие культуры, предложат человечеству выход из кризиса.

3—С.: — Все-таки какие у вас предчувствия ?

— Может быть, у меня бессознательно проявляются какие-то патриотические чувства, но я думаю, что именно Россия, которая сейчас переживает кризис, не сможет спасти себя, не решившись на подвиг новой духовной реформации. Иначе ее пространство с его мощной энергетикой — геополитической и цивилизационной, с обилием маргиналов, людей живущих на границах разных цивилизаций и не идентифицирующих себя ни с одной из них,— превратится в пространство войны всех против всех. Эту энергетику может урезонить только мощное реформационное дело. Тем более, что существует традиция в России, благоприятствующая такой надежде. Традиция духовных приоритетов перед материальными. Мы в последнее время постоянно критикуем героику духа и пренебрежение повседневностью, но сегодня, когда в борьбе с потребительством и философией успеха надо подтвердить духовные приоритеты, российская тоска по духовности может пригодиться в реформационном решении.

Короче, я думаю, что у России нет другого выхода, кроме как подвергнуть себя подвигу новой духовной реформации. Это моя надежда, надежда на дне отчаяния. •

Беседу вела Инга РОЗОВСКАЯ

Мнение.

Константин Феоктистов

Новые границы у нас под ногами

Первое, что удивило меня в статье Роберта Зубрина,— это отсутствие учета наших практических возможностей при разговоре об освоении Марса.

Марсианские реалии таковы: сухая пустыня с очень тонкой атмосферой, девяносто пять процентов которой составляет углекислый газ. (Что касается воды — то это вопрос спорный. Никаких доказательств, что на Марсе до сих пор существует в том или ином виде вода, пока никем не представлено.) Среднесуточные температуры на всех широтах отрицательные. Выше нуля температура поднимается только днем, в летнее время на экваторе, да и то на несколько часов.

Ускорение силы тяготения — примерно сорок процентов от земного. Давление атмосферы составляет около шести сотых от земной, поэтому, даже если бы она целиком состояла из кислорода, дышать на Марсе было бы все равно невозможно. Единственная близкая Земле особенность этой планеты заключается в том, что период ее обращения равен примерно двадцати четырем часам.

И вот такой Марс Зубрин собирается осваивать и превращать в схожую с Землей планету. В нашем разговоре не суть важно, как он предполагает это делать. Важно, что у него нет ни тени сомнения в том, что через какое-то время Марс может стать планетой с земной атмосферой и условиями, пригодными для жизни людей. На мой взгляд, это все не соответствует действительности. И вот почему.

Человеку нужен кислород. Откуда его взять? Можно было бы попробовать переработать, запустив биологическую эволюцию, углекислый газ, из которого главным образом состоит марсианская атмосфера, но время, необходимое для ее эволюции до оболочки земного типа, было бы огромным. Например, на Земле для этого потребовалось около миллиарда лет. Но даже если бы каким-то чудом удалось сократить этот срок, то в результате все равно получилась бы атмосфера с плотностью примерно в одну сотую от земной. Откуда же взять остальной кислород?

Из углекислого газа, даже если весь его «переработать», требуемые миллиарды тонн кислорода не получить. Можно добывать кислород из марсианского грунта, который скорее всего состоит из окислов различных соединений. Известно, сколько надо потратить килокалорий для того, чтобы высвободить кислород из окислов. Было подсчитано, что для того, чтобы создать на Марсе кислородную атмосферу с земной плотностью, нам надо выработать на этой планете количество энергии, равное примерно 1024 ватт-секунд.

Это означает, что если мы будем вырабатывать на Марсе столько же электроэнергии, сколько и сейчас вырабатывается на Земле, то для должной переработки грунта в кислород нам потребуется двадцать- шестьдесят тысяч лет.

Хорошо, допустим в очередной раз, что, создав послушных роботов, которые на протяжении многих десятков тысячелетий будут строить на Марсе заводы, электростанции, мы, наконец, получим кислородную атмосферу с нужной плотностью. Но планета все равно не будет пригодна для жизни.

Дело в том, что на поверхности Марса температура будет такая низкая, что о возникновении и развитии жизни не стоит и говорить. Поэтому Марс надо будет утеплить. Для осуществления этой дерзкой задачи надо «всего лишь» подвесить на марсостационарной орбите искусственное солнце и организовать регулярную доставку к нему с Земли около сорока пяти миллионов тонн дейтерия в гол. А вот это уже совсем нереально.

Поэтому говорить об освоении Марса на современном уровне развития земной науки и техники пока просто бессмысленно. И не видно на горизонте идей или проектов, которые могли бы коренным образом изменить положение дел.

Что же касается освоения планет методом постройки городов под герметичными куполами, то решить таким образом проблему перенаселенности Земли все равно не выйдет. Ведь для создания таких поселений необходимо создавать в условиях вакуума промышленность, по своим масштабам не меньшую, чем на Земле. Это нереально.

Но даже если попытаться это сделать, то жизнь в муравейнике на Земле человек будет менять на жизнь под замкнутым куполом, например, на Луне. И вообще, на мой взгляд, в природе человека заключено его стремление к перемещению, и он не может всю жизнь жить в банке.

Другое дело, что человек может начать создавать существа, способные жить в вакууме. Которые, если это потребуется, и будут осваивать Марс и строить орбитальные заводы около Земли.

Но, несмотря на всю мою критику, рациональное зерно все-таки есть в этой статье и заключается оно в том, что через какое-то время на Земле действительно возникнет проблема застоя общества, правда, немножко смешно искать выходы из будущего тупика в космосе.

Цель для развития, а тем более цель для всей Земли нельзя высасывать из пальца. Один скажет — Марс, другой скажет — Антарктида. Вопрос выбора цели — это не вопрос, кто громче закричит или даже кто убедительнее докажет, что надо делать. Цель тогда всеобщая, если она насущная. И тут возникает вопрос: а на самом деле, мы понимаем, какие у нас проблемы, цели и куда мы вынуждены идти? Я думаю, что да, такие цели и проблемы есть.

Но как это ни печально, большая их часть связана с нашими, земными проблемами. Проблема нищеты и голода большинства людей на Земле. Проблема экологии — мы уже давно вошли в явное противоречие с природой. Мы, как саранча, начинаем пожирать то поле, на котором живем. Необходимо постепенно сокращать численность населения, и это вопрос образования и просвещения. Если постепенно приучить людей к мысли, что женщина имеет моральное право родить не более двух детей, этого будет вполне достаточно для решения демографической проблемы и не надо будет думать о городах на других планетах.

Но есть работы, которые кажутся мне гораздо интереснее и привлекательнее, чем все остальные. Мы живем в мире, которого не понимаем. У нас нет единой картины устройства мира, а те модели, которые существуют, позволяют познавать его лишь в некотором приближении. И я бы сказал, что осознание законов, по которым живет мир вокруг нас,— задача не только интригующая и вдохновляющая, но и масштабная. Составление и изучение целостной картины мира займет столько времени и сил, что другие планеты очень быстро потеряют свою магическую привлекательность для землян. •

Для завершения дискуссии нам показалось интересным задать несколько вопросов самому Р. Зубрину. Роберт Зубрин любезно согласился ответить на вопросы редакции.

Ответы Роберта Зубрина на вопросы журнала «Знание-сила»

- Почему вы думаете, что будущая Цель человечества находится не на Земле, а за ее пределами?

- По двум причинам. Прежде всего, чтобы стимулировать развитие технологий и социальных институтов. Цель должна быть за пределами современных способов и методов существования. Наша планета слишком обжита, чтобы бросить человечеству достойный вызов. И второе. Чтобы дать новой цивилизации необходимую для развития свободу, Цель должна дистанцироваться от существующих правящих институтов и норм, избавиться от их опеки и влияния. Огрубляя, можно сказать так: при современных средствах транспорта и связи в любом месте Земли вы чувствуете, как полицейский дышит вам в ухо.

- Почему вы думаете, что именно США должны стать пионерами освоения -Марса? Различные страны, Россия, к примеру, имеют богатые традиции освоения «белых пятен» Земли.

- У американцев есть большие традиции в достижении Целей Причем не только как освоения новых территорий, но и как «лабораторий», где вырабатывались новые формы цивилизации. Мы должны продолжить эти традиции, если хотим остаться Американцами. Все жители Земли должны присоединиться к нам, если они хотят стать родителями новой и динамичной ветви земной цивилизации. Лишь те, кто отважится на это, будут создавать будущее.

- Не кажется ли вам, что поставленные цели человечеству будет нелегко достичь? Истинные Цели обычно возникают в процессе движения, а не в результате научных изысканий.

- Истинная цель путешествия на Марс — открыть новую планету для человечества. Конечно, научные исследования ценны и интересны и стимулируют современные исследования Марса. Но так же как цель Колумба (найти новые источники благовонии для Испании) бледнеет по сравнению с тем, чего он достиг (открыл Новый Свет для европейских переселенцев), можно ожидать, что научная «выгода» от освоения Марса будет абсолютно несущественна по сравнению с главным результатом — превращением человечества в космическую цивилизацию.

- Не слишком ли велика цена, которую человечество (или американцы) заплатит за отказ от тихой и сытой жизни?

- Цивилизации, которые отказываются от Цели и остаются «дома», останавливаются в своем развитии и гибнут. Китайские императоры династии Мин ставили перед собой задачу глобального исследования Земли в начале пятнадцатого века, посылая экспедиции даже на Мадагаскар. Но императорские евнухи убедили своего господина, что информация из новых земель может лишь дестабилизировать положение внутри самого Китая, и экспедиции прекратились. Флот был сожжен, и вместо открытия Европы китайскими мореплавателями в начале пятнадцатого века европейцы открыли Китай веком позже. Вот цена за отказ от Цели. За отвагу и смелость всегда приходится расплачиваться и человеку, и всей цивилизации, но плата за трусость оказывается гораздо большей.

РОССИЙСКИЙ КУРЬЕР

Город в поле магнитном

В городах всего мира проживает около половины всего населения Земли. Но почему города расположены так, а не иначе? Другими словами: почему люди, желающие поселиться вместе, выбирают то или иное место?

Стандартные ответы вы, наверное, и сами знаете: природные факторы, расположение относительно путей миграции, политико-административные, исторические, культурные и иные причины. И если внимательно посмотреть на карту хотя бы европейской части России, то окажется, что для каждого города найдется свое «объяснение» его месторасположения. На этом можно было бы поставить точку, но ученые из Института географии РАН Эмма Александровна Лихачева и Михаил Петрович Жидков нашли продолжение этой темы. Среди множества природных условий различных городов они попытались найти нечто общее, объединяющее их. И такая закономерность нашлась: оказалось, что аномальное магнитное поле Земли и положение городов хорошо соотносятся друг с другом.

Еще А. Л. Чижевский, чей столетний юбилей был отпразднован в этом году, убедительно доказал влияние электромагнитного поля на биосферу Земли. По его представлениям, с периодическими явлениями на Солнце связаны самые разнообразные события на Земле — от размножения и миграции насекомых до колебаний общей смертности. Свой вклад в изменение характеристик магнитосферы Земли вносят и частицы, приходящие из космоса. Анализируя характеристики естественного магнитного поля, можно определить места, более или менее подверженные внешнему воздействию, более или менее благоприятные для жизни.

Российские ученые использовали в своей работе карты магнитных аномалий, появление которых связано с влиянием разнообразных горных пород на напряженность нормального магнитного поля.

Положение двухсот семидесяти городов в двадцати трех республиках и областях России было сопоставлено с нулевой (то есть нормальной) изолинией аномального магнитного поля. И выяснилось, что плотность населения возрастает по мере приближения к линиям нормального, фонового магнитного поля. Конечно, говорят ученые, предпочтение местам с такими условиями происходит неосознанно. Население просто концентрируется там, где оно себя комфортнее чувствует. И поэтому не случайно, что вблизи нулевой изолинии магнитного поля находится больше городов (кстати, Москва и Санкт-Петербург тоже принадлежат к их числу). А поскольку в распоряжении ученых были данные столетней давности, то им удалось выяснить, что вблизи нулевой изолинии население увеличилось с 1897 года в двенадцать раз, а вне ее — только в девять.

Важным доказательством самостоятельного влияния магнитного поля на систему городского расселения, на взгляд Эммы Лихачевой, может служить график зависимости распределения численности городского населения от величины аномального магнитного поля. График этот показывает любопытные закономерности. Во-первых, как говорилось, максимум численности приходится на нулевую изолинию. Во-вторых, оставшаяся часть городов тяготеет скорее к местам с отрицательными магнитными аномалиями.

Наиболее естественным объяснением такой зависимости может быть признание того, что люди реально реагируют не только на разные величины, но и на знак аномального магнитного поля. Его влияние на человека может быть, по мнению ученых, как прямым, так и косвенным — через другие компоненты природной среды, такие, как атмосферные осадки, облачность, грозы, распределение пылевых частиц.

Что же касается воздействия положительных магнитных аномалий магнитного поля, вызывающих относительное уменьшение плотности населения, то его причины пока не ясны.

Кстати, из своих наблюдений российские ученые сделали один довольно-таки неожиданный вывод. Дело в том, говорят они, что человек, возможно, носит разнообразные ювелирные изделия не только для демонстрации богатства и украшения, но и в медицинских целях. А кварц, медь, золото, серебро являются диамагнетиками, то есть они намагничиваются навстречу действующему на них магнитному полю Земли, ослабляя его воздействие на человека. Вероятно, люди интуитивно пытаются либо уменьшить вариации магнитного поля, либо создать свою собственную отрицательную магнитную аномалию.

Если учитывать, что воздействие аномального магнитного поля сказывалось постепенно на протяжении долгого времени, то его заметное влияние на расселение, наряду с другими факторами, не будет столь уж большой неожиданностью. И с течением времени прогноз магнитных бурь, возможно, станет восприниматься населением некоторых городов с большим вниманием, чем прогноз погоды.

Никита Максимов

Игорь Лалаянц

Юмор гумора

Модель белка комплекса тканевой совместимости (МНС) второго класса. Вверху молекулы хорошо видны две ложбинки. Именно тут МНС представляет Т-лимфоцитам антигенные пептиды, то есть знакомит лимфоциты с тем врагом, на которого им предстоит охотиться.

Илья Мечников стал нобелевским лауреатом, но получил лишь половину премии. Зато с той поры, развивая его концепцию, уже мпогие биологи и медики стали обладателями этой высокой награды. Последними, в 1996 году, за исследование в области иммунологии ее получили П. Догерти и Р. Цинкернагелъ.

Страна «иммуния»

И.И. Мечников получил Нобелевскую в 1908 году, когда не давать ее ему было уже просто неприлично. Получил за открытие макрофага — главной, как он считал, клетки иммунной системы. Иммунными грамотами в Древнем Риме называли освобождение от муниципальных, или городских работ, на которые должен был выходить каждый гражданин Вечного города. Мечников переводил это латинское слово как «невосприимчивость в болезнях».

Премию ему целиком не дали, разделив деньги с немцем П. Эрлихом, сторонником не клеточной, а гуморальной теории иммунитета. Гумором древние греки называли всякую жидкость, в частности кровь и лимфу — чистую прозрачную воду источников, бьющих из-под земли.

Сообразно четырем элементам философов древнегреческие врачи полагали, что в нашем организме имеется квартет жидкостей-гуморов: гема-кровь, лимфа, или флегма, «холе» — желчь светлая и меланхолия — черная желчь. Меланхолики — это те люди, которые страдают «разлитием желчи» (естественно, черной). Авиценна, излагая в своем «Медицинском каноне» эти древние взгляды, писал, что «прав был Гиппократ»:

В любом из нас стихии те четыре,

Круговорот их вечен в этом мире.

А еще он называл жидкости тела «горячий, стылый и сухой, и влажный». В XVIII веке преданность врачей этим древним греческим догмам начали обыгрывать юмористы, которые стали повторять, что для хорошего самочувствия необходим баланс гуморов. «Г» при заимствовании европейских анекдотов отпало (Пушкин писал «гиштория», а мы «история»), и так в русский язык вошло слово «юмор». Вам легко сохранять чувство юмора, когда в организме все нормально с «гуморами». В частности, с кровью и лимфой, в которых уже в конце прошлого века стали обнаруживать особые белки, способные осаждать бактериальную смесь. Подобные же белки получали и при введении подопытным животным различных микробов, а также в крови переболевших инфекционными заболеваниями людей.

Белки эти прекрасно зарекомендовали себя при дифтерии. При отстаивании крови белки оказываются в ее плазме — бесклеточной жидкости или сыворотке. За создание противодифтерийной сыворотки, спасшей десятки тысяч детских жизней, Э. Беринг был удостоен первой Нобелевской по медицине и физиологии в 1901 году. Не будет ничего удивительного, если и в 2001 году премию дадут за открытие в иммунологии, например, за открытие того же вируса СПИДа...

Эрлих назвал эти белки «антитела». Тогда все называли телами, например, «кетоновые тела». Немец считал, что антитела являются «магическими пулями» для борьбы с болезнями, в частности с тем же сифилисом. Тем не менее больше он полагался все же на «всегубящий мышьяк-арсеникум», изобретя свой знаменитый «сальв-арсан», то есть «мышьяк-Спаситель-Сальватор»...

Естественно, что антитела вырабатываются иммунной системой организма в ответ на атаку антигена. Слова эти в общем-то бессмысленны, поскольку изобретены были в те времена, когда об иммунном ответе ничего толком-то не знали. Судите сами: что такое антиген?

• Мечниковский макрофаг, облепленный микробами (зеленые шарики).

• Малярийный плазмодий (с синим ядром) в эритроците, оболочка которого защищает паразита от иммунной атаки. Правда, иммунный надзор все же осуществляется, так как белки паразита появляются на поверхности красных кровяных шариков и привлекают внимание лимфоцитов.

Это то, что вызывает образование антител. А антитела? Они вырабатываются в ответ на антиген. Подобные определения называются в науке «круговыми» и на самом деле ничего не определяют...

Надо честно признаться, что роль и значение ученых несколько преувеличены, а тот пиетет, с каким к ним относится общество, во многом есть сияние в отраженном свете науки, значение которой действительно велико. Противоречие это восходит своими корнями еще к спору Френсиса Бэкона и Адама Смита. Первый полагал, что новые технологии проистекают из чисто академических исследований, в то время как второй считал, что они есть лишь индустриальное развитие и совершенствование старых и давно известных. Попомните на будущее эти споры.

А недавно престижный международный журнал «Нейчур» поместил карикатуру, на которой изобразил руки, протянутые к священному Граалю — чаше, из которой пил на тайной вечере сам Христос. На чаше так и написано: «Истина». Однако в чаше сидят трое ученых, протягивающих свои жадные руки к более мелких! кубкам с выгравированными на них словами: «Слава», «Деньги» и «Работа».

Этим подчеркивается, что учеными движет отнюдь не стремление к истине, а вполне понятный набор нормальных человеческих амбиций. Нечто похожее мы видим и в истории присуждения Нобелевской премии Мечникову. Одно из главных возражений против его клеточной теории иммунитета было то, что в вакуолях макрофага микроорганизмы не убиваются, а разносятся живыми по всему организму.

Ветер дул известно с какой стороны. Во-первых, Мечников работал в Париже, а со времен франко-прусской войны продолжалось противостояние ученых двух стран, и мировое научное сообщество так или иначе принимало в расчет это противостояние. Во-вторых, речь шла о действительном факте — о «переживании» в макрофаге туберкулезной палочки микобактерии. Лишь в самом начале 1994 года выяснилось, что в отличие от других бактерий микобактерия способна изменять кислотную среду в вакуолях макрофагов и так выживать в них.

Таким образом, Мечников все же был прав, но тогда этого не знали, а в микроскоп видели не то, что есть на самом деле, а что хотели видеть. Возможно, что со времени того давнего спора в иммунологии столько «воинственной», если не милитаристской терминологии. Все же премию нашему ученому со скрипом дали, однако о клетках иммунной системы постарались забыть. В науке часто открывают ведь не то, что есть истина, а что на данный момент удается понять.

Мышиным планам, а равно и людским...

«Грозит провал», замыкал эту глубокомысленную сентенцию замечательный шотландский поэт XVIII века Роберт Бернс. Не знаем, как там насчет мышевидных грызунов его времени, а американцы взялись за своих микки-маусов всерьез.

И поэтому устроили им у себя в штате Мэн в местечке Бар-харбор райскую жизнь в лаборатории Джексона. В 1996 году лаборатории этой исполнилось уже 70 лет! Представляете себе: полвека тратить на содержание сотен тысяч, если не миллионов мышей, чтобы только затем начать получать «дивиденды». Это-то и называется долговременным инвестированием в науку. Оно отличается тем, что не сулит быстрой отдачи при финансировании «конкретных проектов». Но американцы могут себе позволить роскошь заглядывать далеко вперед...

В 1935 году в Джексоновской лаборатории появился молодой «постдок» Джордж Снелл, мечтавший некогда в стенах Гарварда о далеких мирах астрономии. Но увлекся студенткой знаменитой Гарвардской медшколы — они там у себя в университетах так называют факультеты,— следствием чего явилось «вторичное» увлечение генетикой. За пять лет до Джексона молодого «доктора философии» заприметил ученик, сподвижник и соратник Т. Г. Моргана Германн Меллер, «перетащивший» Снелла к себе в Техасский университет в Остине. Снелл надеялся научиться вызывать мутации у мышей, облучаемых рентгеновскими лучами (у Меллера, как известно, это здорово получалось с дрозофилой, за что он и получил после войны Нобелевскую).

• Лимфоцит-«киллер» (желтый), активированный 7- хелпером, атакует раковую клетку (темнокрасная). Так в норме осуществляется иммунный надзор.

В Остине у Снелла ничего не получилось. Меллер пребывал в Советском Союзе, воюя с «народным академиком», категорически отрицавшем возможность евгеники, мутации у мышей тоже не вызывались: те просто дохли от высоких доз, а низкие вызывали хромосомные «перестройки». Кто же знал тогда, что хромосомные поломки окажутся в восьмидесятые годы столь полезными для картирования генов млекопитающих. Так, на фоне сплошных неудач произошел переезд в Бар-харбор.

Снеллу понадобилось долгих тринадцать лет работы там, чтобы разработать свой знаменитый — у генетиков — метод близкородственных линий мышей, которые отличались друг от друга всего лишь одним определенным геном.

Это сейчас у биологов есть широко известные «голые» мыши и мышки с тяжелой формой иммунодефицита, которым из-за полного отсутствия иммунной системы можно пересаживать все что угодно. В рекламных целях голых мышей демонстрировали со змеиной чешуей и птичьими перьями на спине.

А тогда было все не так. В Джексоновской лаборатории пытались пересаживать мышам раковые опухоли, а те отторгались - как и все чужеродное Однако опухоли, возникшие «спонтанно», то есть самопроизвольно, приживались после пересадки мышам, полученным при очень близкородственном скрещивании. Но отторгались при более дальнем родстве. Явление это получило — с легкой руки Снелла — название «гистокомпатибельность».

«Гисто» — это ткань по-гречески. А «компатибельность» известна теперь даже школьнику, поскольку означает совместимость компьютеров, например с тем же IBM. Снелла мучили гены раковой резистентности (сопротивляемости). И тогда он подумал, что ген совместности тканей при пересадках откроет ему путь к разгадке этой тайны.

Созданный им метод получения мышей, различающихся всего лишь по одному гену гистосовместимости, позволил ему сначала открыть этот ген, а затем понять, что это — целый набор, кластер, комплекс генов. Так этот комплекс и получил сокращенное название МНС — «майорный» (большой) комплекс гистосовместимости. У человека он был открыт французами, которые работали с лейкоцитами (клетками белой крови), поэтому те назвали его HL А, что расшифровывается как антиген человеческих лейкоцитов, поскольку он находится на поверхности лейкоцитарных клеток.

Много позже выяснилось, что, кроме I класса МНС, есть гораздо более важный II. Важный потому, что именно он запускает весь иммунный ответ. Но, как уже говорилось, наука открывает не то, что важно, а то, что может...

Открытие МНС, сделанное на мышах, вывело иммунологию из средневекового состояния, в котором она пребывала, на прямую и ясную дорогу истинного знания. Стало ясно, что основная функция иммунной системы — это не защита нас от внешних врагов. Главная задача ее заключается в охране нашего внутреннего биохимического «я». МНС I класса показывает иммунным клеткам, что клетки «свои» и здоровые. При их перерождении включается механизм «отторжения», и раковая клетка уничтожается. Явление это получило название «иммунного надзора».

В 1980 году Снелл совместно с французом Ж. Доссе и соотечественником Б. Бенасерафом получил Нобелевскую премию. Это было первое, но пока еще не столь очевидное признание правоты Мечникова на столь высоком и престижном уровне.

Как она работает

Но гораздо важнее, как уже говорилось, открытый много позже II класс МНС, с помощью которого иммунным клеткам подается сигнал к началу работы, или иммунному ответу.

Клетку, открытую Мечниковым, называют за ее функцию «антигенпрезентируюшей». Именно макрофаг опознает чужеродный антиген — то есть чужую белковую субстанцию, и осуществляет «презентацию» его Т-хелперу, да к тому же стимулирует его с помощью особого белка интерлейкина-I (ИЛ-1). (Интерлейкины подхлестывают «кинетику» клеточных делений — один лимфоцит при подобной стимуляции дает до восьми тысяч «потомков».)

А вот Т-хелпер — центральная клетка иммунной системы. Он назван так потому, что помогает (от английского «хелп» — помощь) запустить иммунный ответ.

Вирус иммунодефицита человека (ВИЧ) убивает Т-хелперный лимфоцит, иммунный ответ «отключается»: человека начинают одолевать вирусные и бактериальные заболевания, а также рак — в результате выключения иммунного надзора. При этом, а также и других инфекционных заболеваниях наблюдается весьма парадоксальное явление. Оно заключается в том, что активация иммунного ответа приводит к подавлению специфического антительного синтеза.

Сейчас уже все знают, что при заражении ВИЧ люди поначалу переболевают неким «гриппом», у них в крови появляются, а затем исчезают противовирусные антитела. То же наблюдается — на фоне повышенной активности лимфоцитов-супрессоров — и при других болезнях вирусного характера.

Казалось бы, полный абсурд: система, призванная наращивать количество специфических антител против данного возбудителя, дает «сбой». Чтобы потом наверстывать упущенное. А человек при этом страдает (да и не всегда она успевает упущение это наверстать!). Какова же биологическая логика подобного парадокса?

Логика вполне объяснимая. Не забывайте о страшной анафилаксии, когда человека можно потерять за какие-то минуты! За открытие этой неуправляемой реакции иммунной системы французу Ш. Рише дали Нобелевскую еще в далеком 1913 году.

Наука на пальцах

Когда работали Берннг, Кох и Мечников, то обычный микроскоп казался верхом совершенства, а реакция осаждения антигена с помощью сыворотки, содержащей антитела, чуть ли не молекулярной биологией! Через сто лет наши сегодняшние методы тоже будут казаться примитивными. И все же... Тогда они с помощью микроскопа получили возможность манипулировать клетками, мы же сегодня манипулируем генами: включаем, выключаем и переносим их. Но, напомним, это стало возможно каких-то два-три года назад.

А в середине семидесятых годов в далекой Австралии работали два молодых исследователя, у которых весь аспирантский бюджет составлял тысяч десять (долларов, естественно, но и тогда это были не деньги). И тем не менее они сумели — больше силой ума, нежели с помощью чего-то еще,— проникнуть в одну из самых тщательно охраняемых тайн природы!

Речь идет о работе австралийца Питера Догерти и швейцарца Рольфа Цинкернагеля (сейчас им 55 и 52 года соответственно), которые в университете австралийской столицы Канберры проделали аспирантскую работу в 1973—1975 годах. Догерти теперь в Мемфисе, где находится университет штата Теннесси, а Цинкернагель руководит исследованиями в Институте экспериментальной иммунологии Цюрихского университета. Что же сделали молодые аспиранты такое эпохальное, чтобы давать им за это Нобелевскую? И почему так поздно?

А сделали они ни много ни мало довольно простую вещь: поставили иммунологию с головы, на которой она пребывала с начала века, на ноги, подтвердив тем самым полнейшую правоту Мечникова, который утверждал, что главное в иммунной системе — это клетки, а не гуморальная «ветвь власти».

Тогда они еще не могли выделить Т- хелпер, но тем не менее нащупали супрессоры, которые еще называют «клетками-убийцами». Потому что они убивают клетки, в Которые проник вирус. Два десятилетия, прошедших с той поры, показали, что они были абсолютно правы.

За эти годы выяснилось, что вирус проникает в клетку не просто так, а с помощью... клеточных рецепторов! Трудно понять, почему клетка имеет специальные белки мембраны, с помощью которых вирус (и другие инфекционные агенты) прикрепляется к поверхности клетки, а затем и проникает внутрь нее, «сливая» с нею свои белки наружной «капсулы». Это происходит при гриппе и при ВИЧ-инфицировании. Парадокс, но «паразиты» нередко используют для проникновения в клетку ее специальные защитные системы.

Например, хемокины ответственны за хемотаксис, или химическое «привлечение» иммунных клеток к месту поранения, в результате чего в месте пореза развивается воспаление. Так вот, рецептор хемокина на мембране нервных клеток оказался тем устройством, которое работает на ВИЧ-инфекцию.

Как же иммунные лимфоциты узнают, что клетка инфицирована вирусом, туберкулезной палочкой, малярийным плазмодием? Оказалось, что огромную роль в этом процессе распознавания играют белки МНС (оба класса).

Когда патоген, тот же вирус для примера, попадает в вакуоли макрофагов, то наружные белки «паразита» перевариваются, однако не полностью. Из них выделяются антигенные «детерминанты», то есть пептиды длиной восемь—пятнадцать аминокислот (как известно, из аминокислот построены белки). В цитоплазме макрофага или клетки организма пептид собирается в единый комплекс с МНС и другими белками. А затем МНС «предъявляет» этот детерминант Т-хелперу, который начинает возбуждать активный иммунный ответ. Нынешние нобелевские лауреаты как раз и приподняли завесу тайны над этим самым процессом. А он оказался весьма универсальным при взаимоотношениях клеток друг с другом.

Процесс иммунологического распознавания антигенов вирусов очень похож на распознавание нейронами: они тоже имеют на своих отростках рецепторы, с которыми соединяются всякие разные «значимые» молекулы, в результате чего и генерируется тот или иной импульс, возбуждающий или «супрессирующий» нейрон.

Нарушение мембранных механизмов распознавания ведет к гибели клеток. В этом отношении нейродегенеративные заболевания очень сходны, а часто и являются аутоиммунными расстройствами. Классический пример — болезнь Альцгеймера и гибель нейронов под действием токсичного белка «приона» при болезни «бешеных коров».

Но гак или иначе, а иммунный ответ начинается далеко не сразу после указанного распознавания. На понимание этого понадобилось двадцать долгих лет напряженных трудов и поисков. Но, похоже, ученые ищут теперь не только под фонарем, где и так светло, а действительно там, где лежит ключ от великой тайны биологии...

Эх, знать бы, что мы увидим в клетках еще через сто лет! •

ВСЕМИРНЫЙ КУPЬЕP

Пирамиды . Строили не числом, а умением . У подножия статуй . Вынуждали мостить дороги

СТРОИЛИ НЕ ЧИСЛОМ, А УМЕНИЕМ

Сколько людей принимали участие в строительстве пирамиды? Геродот в своих исторических записках сообщает, что пирамиду Хеопса строили сто тысяч человек. Но он писал уже спустя двести лет, и поэтому его свидетельства не особенно надежны. Современные исследователи, для того чтобы ответить на этот вопрос, считают необходимым понять, каким образом пирамиды строились, и тем самым получить число строителей. Однако Стюарт Виер предложил совсем иной путь подсчета, который может заметно изменить традиционные выкладки археологов. Он взял для своих расчетов пирамиду Хеопса, которая датируется двадцать шестым веком до новой эры. Ее высота составляет 146,7 метра, длина одной из сторон основания — 230,4 метра, а вес — около семи миллионов тонн. Было бы наивным полагать, что строители знали, сколько отпущено фараону править, но логично предположить, что стройка продолжалась все двадцать шесть лет его царствования.

Вся обработка первичного материала и его транспортировка на верхние уровни пирамиды хоть и могла осуществляться при помощи разнообразных технических приспособлений, но движущая сила была одна — мускулатура человека. Разделив объем пирамиды на восемь тысяч четыреста дней, мы получим, что за один день строители должны были укладывать 309 кубических метров камня. При этом ученый, конечно, учитывал, что возведение первых «этажей» пирамиды дается намного легче и происходит быстрее, чем возведение верхних уровней.

Среднее количество работы, которое осуществляется здоровым человеком в течение одного трудового дня, составляет около 2,4х105 джоулей. А потенциальная энергия, необходимая для постройки пирамиды, равна 2,5x1011 джоулей. Таким образом, по расчету Стюарта Виера, чтобы фараон спал спокойно, было нужно 1,04x107 человекодней, или 1250 строителей в течение двадцати трех лет. И хотя эта цифра не учитывает тех, кто проводил первичную обработку камня, его доставку, а также работу по обустройству внутренних помещений пирамиды, такое количество рабочих нельзя считать слишком большим для древнего Египта.

Введя поправки на другие работы, Виер рассчитал, что в начале строительства пирамиды Хеопса требовалось 9500—12 800 рабочих; когда ее высота достигла ста метров — 2000—2600, и на последней, завершающей стадии — 35—41 человек. Но в итоге все равно получаются небольшие цифры: 8380—10 600 строителей на срок до двадцати шести лет.

В те времена население Египта составляло около полутора миллионов человек, таким образом на строительстве был занят «всего» один процент всех жителей. И, по всей видимости, это могли быть своего рода общественные работы для безработных египтян. Однако, если верны расчеты Виера, то даже такой работы не хватало для всех безработных, количество которых, судя по сохранившимся записям, доходило в те времена до двух с половиной процентов населения Египта.

Фараон «спит». Его гробницу строили почти два процента населения Египта

У ПОДНОЖИЯ СТАТУЙ

В конце прошлого года в Египте археологи раскопали огромную статую из розового гранита весом в три с половиной тонны. Как полагают, она изображает одного из самых известных фараонов — Рамзеса II.

Открытие было сделано совершенно случайно — в процессе рутинных раскопок у подножия пирамиды Микеринос. Памятник высотой в три с половиной метра изображает фараона как царя и как сына Бога. Двухголовая незавершенная статуя была упрятана между двумя каменными блоками и покрыта толстым слоем песка и пыли. Ученые считают, что вскрытое раскопками место могло быть мастерской древнего скульптора.

«Открытие важно с исторической, религиозной и культурной точек зрения. Оно поможет нам понять, что происходило в Гизе в те далекие времена»,— считает Али Хассан, один из экспертов министерства археологии Египта. Однако пока найденная статуя юного фараона поставила перед учеными больше вопросов, чем дала ответов. Ее нашли в месте захоронения египетских правителей, которые жили на пятнадцать династий раньше Рамзеса. По мнению археологов, Рамзее царствовал за тысячу двести лет до новой эры, а пирамида Микеринос была построена около 2600 года. Во время царствования Рамзеса королевская резиденция переместилась в Мемфис, где он и воздвиг несколько колоссальных монументов.

Любопытно, что за время своего шестидесятисемилетнего правления Рамзее II построил больше памятников и статуй, чем любой другой египетский правитель. Но почему его двухголовая статуя высекалась в Микериносе, а не в Мемфисе, ученые пока не понимают. Также остается неясным, почему она не была закончена.

ВЫНУЖДАЛИ МОСТИТЬ ДОРОГИ

Пирамида Гиза построена из известняка и гранита, но пол помещения, где покоились мумии фараонов, был сложен из черного базальта, который добывался в Шестидесяти пяти километрах к юго-западу от нее. До недавнего времени было не ясно, каким образом египтяне доставляли через пустыню трехтонные блоки из базальта. Американский геолог Томас Боун, похоже, нашел разгадку: на его взгляд, египтяне только дотаскивали базальтовые заготовки до недалеко расположенного озера, там перегружали их на баржи и по Нилу доставляли к месту строительства пирамиды. Такой путь вырастал до ста шестидесяти километров, но зато только на протяжении двенадцати из них приходилось перемещать блоки непосредственно по суше. Но и тут египтяне пошли не совсем обычным путем — на этом участке они создали самую древнюю мощеную дорогу в истории человечества: ее возраст составляет 2575—2134 лет.

Дорога поражает тщательностью своей постройки: древние дорожники сначала огораживали полотно большими каменными блоками, а потом засыпали и утрамбовывали пространство между ними. При этом они соблюдали единую ширину — четыре древних египетских локтя (примерно два метра). Сейчас дорога ведет в никуда, а в те древние времена она, начинаясь у каменоломен, оканчивалась у набережной озера, которое соединялось с Нилом в период летнего половодья. Причем дорога к озеру идет постоянно в гору, и этим, возможно, объясняется тот факт, что она — единственно известная до сегодняшнего времени мощеная дорога. Дело в том, что пути от всех остальных каменоломен ведут либо под горку, либо по равнине и необходимости их мостить просто не было. Комбинация твердой поверхности и мелкозернистого песка позволяла египтянам быстро преодолевать расстояние в двенадцать километров. Тем более что они в те времена использовали для перетаскивания тяжестей только силу своих мускулов.

По материалам зарубежной печати подготовили Никита Максимов и Александр Семенов.

ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ

познавая окружающий мир, ученые создают его математические модели, которые подчеркивают то, что их создатели считают главным, и опускают то, что те считают второстепенным. По мнению английского математика Дж. Марра, суть взаимосвязи между точным знанием и моделью выражает приводимое здесь высказывание Конфуция: «Учение без размышлений — тщетный труд, размышления без учения пагубны

ЮЛИЙ ДАНИЛОВ

Искусство объяснять

Обложка книги Ричарда Докинза «Слепой часовщик»

Ричард Докинз

В предыдущих трех номерах журнала известный палеонтолог Валентин Красилов познакомил читателей с обобщенной картиной современного состояния эволюционной теории. Мы продолжаем тему эволюции, предоставляя слово английскому биологу Ричарду Докинзу, который размышляет над двумя самыми волнующими проблемами, с какими сталкивается исследователь истории жизни на Земле.

Ричард Докинз знаком российскому читателю как автор книги «Эгоистичный ген», вышедшей на русском языке в издательстве «Мир» в 1993 году. В первой главе этой книги он пишет: «В наши дни теория эволюции вызывает примерно столько же сомнений, сколько теория о вращении Земли вокруг Солнца, но мы еще не вполне осознали все значение совершенной Дарвином революции». На мой взгляд, это утверждение справедливо лишь во второй его части. Сомнения необходимо возникают у мыслящего человека при знакомстве с любой теорией. Как долго они сохраняются, зависит от ряда причин, прежде всего от того, насколько глубоко человек знакомится с этой теорией.

Не странно, что люди, «проходившие» дарвинизм в средней школе и запомнившие только, что «человек произошел от обезьяны», благосклонно воспринимают любые альтернативные версии — от библейских мифов до математических выкладок, доказывающих, что эволюция «по Дарвину» невозможна. Их укрепляет в сомнениях и то, что среди ниспровергателей дарвинизма были и есть биологи, которых трудно заподозрить в недостаточном знакомстве с предметом. Можно вспомнить академика Л. С. Берга, в начале нашего века создавшего теорию номогенеза, «эволюции на основе закономерностей», которую он противопоставлял теории Дарвина. Странно иное: за последние десятилетия число ниспровергателей скорее возросло, нежели уменьшилось. Сегодня их ар|ументы в основном те же, что и сто лет назад. Б частности, утверждается, что очевидная целесообразность строения и поведения живых организмов не могла возникнуть вследствие естественного отбора. Именно этот аргумент кажется наиболее убедительным многим.

Проблема целесообразности — основная тема книги Р. Докинза «Слепой часовщик». В этом и в следующем номерах журнала публикуются логически связанные отрывки из двух глав его новой книги. Однако и по малой части можно судить о целом.

Пример Докинза демонстрирует несостоятельность утверждения, что дарвинизм есть некий набор догм более чем столетней давности, приверженцы которых лишь повторяют и комментируют слова Основоположника. И в «Эгоистичном гене», и в «Слепом часовщике» Докинз выступает как убежденный дарвинист в том смысле, что он исходит из положений Дарвина, однако воспринимает их отнюдь не как догмы, но анализирует и развивает, широко привлекая данные современной науки.

Докинз — замечательный рассказчик, но рассказ его адресован читателю, готовому внимательно следить за повествованием, приложить определенные усилия, чтобы вникнуть в суть вопроса. Надеюсь, что среди читателей журнала «Знание — сила» таких немало.

Отрывки из книги публикуются с любезного разрешения автора.

Михаил Мини

Ричард Докинз

«Слепой часовщик» попытка объяснить совершенно невероятное

Питер Зокоски, 1989 год

Мы, животные, самое сложное из всего, что есть в известной нам Вселенной. Конечно, это — всего лишь малюсенький кусочек всей Вселенной. Возможно, на других планетах имеются объекты, несравнимо более сложные, и некоторым из них уже известно о нашем существовании. Однако это не влияет на то, о чем я собираюсь говорить. Сложные объекты, где бы они не находились, заслуживают совсем особого объяснения. Объяснение, как я постараюсь доказать, по всей вероятности, окажется в общем одним и тем же для сложных объектов в любом месте Вселенной, одним и тем же для нас с вами, для шимпанзе, червей, дубов и чудищ из внеземного пространства. Однако оно будет иным для тех объектов, которые я буду называть «простыми»,— для камней, облаков, рек, галактик и кварков. Ими должна заниматься физика Шимпанзе и собаки, летучие мыши и тараканы, люди и черви, колокольчики и бактерии, а также инопланетяне — предметы изучения биологии.

Сложное или простое?

Слова — наши слуги, а не наши господа. Для разных целей нам удобно бывает использовать одно и то же слово в разном смысле. В большинстве поваренных книг омаров относят к рыбам. Зоологов от этого может хватить удар; они утверждают, что у омаров больше оснований называть рыбами людей, поскольку рыбы связаны с человеком более тесным родством, чем с омарами. И если уж мы заговорили о справедливости и омарах, то я вспомнил, что недавно в одном суде предстояло решить, считать ли омаров «насекомыми» или «животными» (от этого зависело, можно ли допускать, чтобы люди бросали их в кипяток живьем). С точки зрения зоологии омары, разумеется, вовсе не насекомые. Это животные, но ведь насекомые, а кстати сказать, и мы с вами — тоже животные. Нет никакого смысла ломать копья по поводу того, как разные люди используют слова (хотя вне своей профессиональной деятельности я готов возмущаться людьми, которые варят омаров живьем). Поварам и юристам приходится использовать слова в соответствии со спецификой своих профессий, и в этой книге я собираюсь делать то же самое.

Скелет бегущего рысью жеребца. Музей естественной истории. Нью-Йорк

Я сказал, что физика занимается изучением простых объектов, и это тоже может поначалу показаться странным. Ведь физика кажется сложной наукой, потому что нам трудно попять ее идеи. Наш мозг был создан для понимания того, что связано с охотой и собиранием плодов и ягод, соитием и выращиванием детей, с миром объектов средних размеров, перемещающихся в трехмерном пространстве с умеренными скоростями. Мы плохо оснащены для постижения очень малого и очень большого, объектов, время жизни которых измеряется пикосекундами или гигагодами, частиц, положение которых мы не можем точно предсказать, сил и полей, которые мы не можем увидеть или потрогать и о существовании которых нам известно лишь постольку, поскольку они оказывают воздействие на объекты, доступные нашему зрению или осязанию. Физика кажется сложной, потому что она трудна для понимания и потому, что книги по физике полны недоступной нам математики. Однако объекты изучения физики в своей основе просты. Это скопления газа или крошечные частицы, или же куски однородной материи, подобно кристаллам, с почти бесконечно повторяющимся взаиморасположением атомов. У них нет, во всяком случае по биологическим стандартам, хитроумных частей, способных совершать целенаправленную работу. Даже такие крупные физические объекты, как звезды, состоят из довольно ограниченного набора частей, расположенных более или менее случайным образом. Физические, небиологические объекты ведут себя так просто, что их поведение можно описывать с помощью существующего математического языка, вот почему в книгах по физике так много математических формул.

Ле Корбюзье, «Фотограммы с манекеном». 1928 год

Если мы находим на болоте такой предмет, как часы...

Книги по физике могут быть сложны, однако эти книги так же, как автомобили и компьютеры, созданы биологическими объектами — человеческими мозгами. Объекты и явления, описываемые в любой книге по физике, проще, чем одна-единственная клеточка в теле ее автора. А этот автор состоит из триллионов таких клеточек, причем многие из них отличаются друг от друга, и все они с соблюдением сложнейшей архитектуры и точнейшей механики собраны в действующую машину, способную написать книгу. Иметь дело с экстремальной сложностью нашему мозгу не менее трудно, чем справляться с экстремальными величинами и другими экстремальностями в физике. Никто еще не создал математического аппарата, с помощью которого можно было бы полностью описать структуру и поведение такого объекта, как физик или хотя бы одна из его клеток. Все, что мы можем, это понять некоторые общие принципы функционирования живых объектов и того, как они вообще могут существовать.

В названии своей книги я позаимствовал «часовщика» из знаменитого трактата богослова XVIII века Уильяма Палея. Его «Естественная теология, или доказательства бытия атрибутики Бога, собранные по проявлениям в природе», опубликованная в 1802 году,— самое известное изложение «Доказательства от замысла», всегда остававшегося наиболее убедительным аргументом в пользу существования Бога. Эта книга вызывает у меня просто восхищение, потому что автору удалось в свое время сделать то, что я пытаюсь сделать сейчас. У Палея была определенная идея, он страстно верил в нее и не пожалел усилий, чтобы четко доказать свою правоту. Он испытывал должное почтение к сложности живого мира и понимал, что этот мир требует совершенно особого объяснения. Он был не прав лишь в одном — приходится признать, что это одно весьма существенно! — в самом своем объяснении. Он дал традиционный для религии ответ на загадку, но сформулировал его более ясно и убедительно, чем кто-либо прежде. Верное объяснение совершенно иное, и этому объяснению предстояло дожидаться одного из самых революционных мыслителей всех времен — Чарлза Дарвина.

Палей начинает свою «Естественную теологию» знаменитым рассуждением: «Допустим, что я шел по вересковой пустоши и споткнулся о камень; если бы меня спросили, как там оказался этот камень, я, вероятно, ответил бы, что у меня нет никаких оснований сомневаться в том, что он лежал там извечно, и, вероятно, было бы совсем непросто показать абсурдность такого ответа. Допустим, однако, что я нашел на земле часы и меня спросили, как могли часы попасть на это место, мне едва ли пришло бы в голову ответить, как в первый раз, что, насколько мне известно, часы лежали там всегда».

Здесь Палей оценивает разницу между природными физическими объектами, такими, как камни, и объектами, задуманными и созданными человеком. Далее он подробно объясняет, с какой точностью сделаны винтики и пружинки часов и как хитроумно они соединены друг с другом. Если мы находим на болоте такой предмет, как часы, и даже если мы не знаем, как они возникли, то сама их точность и сложность заставят нас заключить, что эти часы кто-то должен был сделать, что когда-то и где-то должен был существовать мастер или мастера, создавшие их для цели, которой они, как мы обнаружили, действительно соответствуют, и мастера эти придумали их устройство и предопределили их назначение.

Никто не мог бы привести разумное возражение против такого заключения, настаивает Палей, а между тем это именно то, что делает, в сущности, атеист, когда он созерцает создания природы, потому что любое указание на замысел, любое проявление предначертанности, существующее в часах, существует в созданиях природы с той разницей, что природа побивает человека величием и числом своих творений и притом в такой степени, которая превосходит любые расчеты.

Палей убедительно доказывает свою идею с помощью прекрасных и полных благоговения описаний анатомических структур, присущих живому, начиная с человеческого глаза, излюбленного примера, который использовал Дарвин. Палей сравнивает глаз с телескопом, инструментом, созданным человеком, и приходит к заключению, что «глаз был создан для зрения, и это так же несомненно, как и то, что телескоп был создан в помощь глазу». Так же, как телескоп, глаз должен был иметь своего проектировщика.

Аргументация Палея пронизана страстной искренностью, и для своего времени он блестяще образован биологически, однако он не прав, причем восхитительно и совершенно не прав. Аналогия между телескопом и глазом, между часами и живым организмом неправомерна. Несмотря на все кажущиеся доводы против, единственный часовщик в природе — это слепые силы физики, хотя и проявляющиеся весьма необычным образом. Настоящий часовщик обладает даром предвидения: он замышляет свои винтики и пружинки и способы их соединения друг с другом, видя своим мысленным взором будущую цель. Естественный отбор — этот открытый Дарвином слепой, лишенный сознания автоматический процесс, который, как мы теперь знаем, позволяет объяснить существование и кажущуюся целенаправленность всего живого,— не имеет в виду никакой цели. У него нет ни разума, ни мысленного взора. Он лишен видения, предвидения и зрения вообще. Если можно сказать, что он выполняет в природе роль часовщика, то этот часовщик слеп.

Я собираюсь объяснить все это и еще многое другое. Я не стану делать лишь одного: я не принижу чуда живых часов, так вдохновивших Палея. Напротив, я постараюсь показать, что, как мне кажется, Палей мог бы пойти даже дальше. В благоговении перед живыми часами я не уступлю никому. У меня больше общего с преподобным Уильямом Палесм, чем с одним почтенным современным философом, хорошо известным атеистом, с которым я однажды обсуждал эту тему за обедом. Я сказал, что не могу представить себе, как можно было быть атеистом до 1859 года, то есть до выхода в свет «Происхождения видов» Дарвина. «А как же Юм?» — заметил философ. «Как Юм объяснял организованную сложность живого мира?» — спросил я. «Он этого не делал,— ответил философ.— Разве это требует какого- то специального объяснения?»

Палей знал, что это требовало специального объяснения, знал это и Дарвин, и я подозреваю, что в глубине души мой собеседник-философ тоже знал это. Что касается самого Дэвида Юма, то иногда говорят, что великий шотландский философ отбросил «доказательство от замысла» на сто лет раньше Дарвина. Но Юм лишь возражал против использования видимой предначертанности в природе в качестве позитивного доказательства существования Бога. Он не предложил никакого альтернативного объяснения видимой предначертанности, оставив вопрос открытым. Какой- нибудь атеист в додарвиновскую эпоху мог бы сказать, следуя за Юмом: «Я не могу объяснить сложную предначертанность биологических объектов. Я лишь знаю, что Бог не может служить хорошим объяснением, так что нам следует ждать и надеяться, что кто-нибудь предложит нечто лучшее». Я не могу избавиться от ощущения, что такая позиция, пусть логически здравая, должна была оставлять человека неудовлетворенным и что, хотя атеизм можно было логически отстаивать и до Дарвина, именно Дарвин дал возможность состояться интеллектуально удовлетворенному атеисту. Мне хотелось бы думать, что Юм согласился бы с этим, однако некоторые из его произведений заставляют считать, что он недооценивал сложность и красоту биологических объектов. Молодой натуралист Чарлз Дарвин мог бы показать ему кое-что, но Юм умер за сорок лет до того, как Дарвин поступил в Эдинбургский университет, носящий имя Юма.

Я бойко рассуждаю о сложности и видимой предначертанности так, будто значение этих слов ясно. В некотором смысле оно очевидно: большинство людей интуитивно представляют себе, что такое сложность. Но эти понятия — сложность и предначертанность — занимают такое важное место в моей книге, что я постараюсь точнее подобрать слова, чтобы передать нечто особое в нашем отношении к сложным и, казалось бы, созданным по некоему замыслу объектам.

Так что же это такое — сложный объект? Первое, что обычно приходит в голову в качестве неотъемлемого признака сложного объекта, это его гетерогенная (неоднородная) структура Порция крема проста в том смысле, что если разрезать ее пополам, то обе части будут одинаковы по своему внутреннему устройству: крем гомогенен. В отличие от него автомобиль гетерогенен: почти каждая его часть отличается от других. Удвоив одну половину автомобиля, не удастся получить целый автомобиль. Во многих случаях это равносильно утверждению, что сложный объект, в отличие от простого, состоит из множества неодинаковых частей.

Такая гетерогенность, или «многочастность» может быть необходимым, но недостаточным условием. Многие объекты многочастны и гетероген ны по своей внутренней структуре, не будучи сложными в том смысле, в каком я хочу употреблять это определение. Например, гора Монблан состоит из множества различных горных пород, перемешанных таким образом, что где бы вы не разрезали гору на две части, эти части будут различаться по своему внутреннему строению. Монблан, в отличие от крема, обладает гетерогенной внутренней структурой, однако он все еще недостаточно сложен в том смысле, какой вкладывают в это слово биологи.

Давайте пойдем по другому пути в поисках определения сложности и используем математическое понятие вероятности. Попробуем принять следующее определение: сложным называют объект, составные части которого расположены таким образом, что он вряд ли мог возникнуть чисто случайным образом. Заимствуя аналогию у одного выдающегося астронома, скажем, что если разобрать самолет на составные части и просто перемешать их, то вероятность получить летающий «боинг» исчезающе мала. Части самолета можно соединить друг с другом миллиардами разных способов, но только в одном или в очень немногих случаях при этом получится самолет.

А ласточка? Если взять все клетки ласточки и просто собрать их в кучу, то шансы получить летающий объект практически равны нулю. Не все живые объекты летают, однако они делают многое другое, причем это другое столь же маловероятно и точно так же определяемо заранее. Киты не летают, но зато они плавают и притом почти так же хорошо, как ласточки летают. Шансы на то, что случайная масса китовых клеток могла бы плавать, да еще так же быстро и эффективно, как плавает кит, пренебрежимо малы. Можно бесконечное число раз собирать наугад клетки в кучи на протяжении миллиардов лет и ни разу не получить конгломерат, способный летать или плавать, или рыть, или бегать, или делать, пусть даже скверно, что-нибудь такое, что можно было бы хотя бы с натяжкой истолковать как деятельность, обеспечивающую собственное выживание.

Итак, сложным мы называем объект, существование которого мы склонны считать требующим объяснения, потому что оно представляется слишком маловероятным. Такой объект не мог возникнуть сразу, в результате одного случайного акта. Мы намерены объяснить его возникновение как результат постепенных, шаг за шагом накапливающихся трансформаций, начиная с гораздо менее сложных зачаточных объектов, достаточно простых, чтобы они могли возникнуть случайным образом.

Оксфордский физикохимик Питер Аткинс начинает свою превосходно написанную книгу «Сотворение мира» так: «Я приглашаю ваш разум в путешествие. Это путешествие познания, ведущее нас на край пространства, времени и понимания. Во время этого путешествия я буду постоянно твердить, что на свете нет ничего такого, что нельзя было бы объяснить, и что все необычайно просто. Огромная часть Вселенной не требует объяснения. Например, слоны. Как только молекулы научились конкурировать друг с другом и создавать другие молекулы по своему подобию, на просторах земли неизбежно должны были появиться слоны и другие существа, похожие на слонов».

Однако это утверждение Аткинса связано с тем, что он физик, принимающий на веру теорию эволюции, созданную биологами. На самом же деле он имеет в виду не то, что возникновение слонов не требует объяснения, а лишь то, что его удовлетворяет объяснение, которое дают этому биологи, при условии, что последним предоставляется право принимать на веру некоторые данные физики. Поэтому его задача как физика состоит в том, чтобы оправдать нас, биологов, принимающих эти факты на веру. Это ему удается. Я биолог. Я принимаю на веру установленные физикой факты о мире простых вещей. Если физики все еще не договорились между собой о том, можно ли считать, что эти Простые факты поняты, это не моя забота. Моя задача в том, чтобы дать объяснение возникновению слонов и мира сложных вешей на основании тех простых вещей, которые физики либо понимают, либо пытаются понять. Проблема, стоящая перед физиком, это элементарные законы природы и проблема изначального возникновения материи. Проблема же, стоящая перед биологом, это проблема сложности. Биолог старается объяснить поведение и происхождение сложных объектов, отправляясь от более простых объектов. Он может считать свою задачу выполненной, когда дойдет до таких простых реальностей, которые может передать физикам.

Я понимаю, что характеристика, данная мною сложному объекту - «статистически крайне маловероятен в аспекте, определяемом без знания, основанного на опыте»,— может показаться слишком субъективной. Такой же может показаться моя характеристика физики как науки, изучающей мир простых вещей. Если вы предпочитаете определять сложность как-то иначе, то мне это безразлично, и я готов согласиться с вашим определением, чтобы можно было продолжить дискуссию.

Однако я буду настаивать, чтобы независимо от того, как мы решим называть качество «быть статистически маловероятным в аспекте, определяемом без знания, основанного на опыте», оно было признано важным качеством, объяснение которого требует особых усилий. Это то качество, которое характеризует биологические объекты и отличает их от объектов физики. Определение, к которому мы придем, не должно противоречить законам физики. Более того, в нем должны быть использованы законы физики и ничто другое, кроме законов физики. Но законы эти должны быть использованы особым образом, который обычно не рассматривается в учебниках физики. Этот особый способ — способ, избранный Дарвином. •

Перевела с английского И. Фомина

ФОКУС

Пластмассовые батарейки 

Впервые в мире изготовлена батарейка, целиком состоящая из пластмассы.

Литиевые батарейки, батарейки со ртутью, свинцово-кислотные элементы для стартеров в моторах машин, никелево-кадмиевые батарейки - все они содержат ядовитые металлы, и соблюдать безопасность при работе с ними дело непростое и дорогое. А сбор отработанных батареек еще повышает и без того немалую стоимость.

Все эти печальные свойства такой необходимой вещи побудили Джо Сатера запяться изобретением безвредной батарейки. И, похоже, ему это удалось. В лаборатории прикладной физики университета Джона Хопкинса в американском штате Мэриленд, где он трудится, впервые в мире изготовлена целиком пластмассовая батарейка. И хотя до промышленных образцов еще очень далеко, многие владельцы цехов и фабрик уже выстраиваются в очередь, чтобы взглянуть на новорожденное чудо.

Их интересует не только безвредность новой батарейки для окружающей среды. Важно знать, сколько энергии она может запасать в себе, как ее работоспособность зависит от температуры, какое напряжение она выдает и возможно ли ее перезарядить. Похоже, что пластмассовая новинка по многим параметрам превосходит своих ядовитых собратьев. Мало того, впервые в истории батареек им можно будет придавать любую необходимую форму, нужную для слухового аппарата, стереомагнитофона или вживленного в тело микрокомпьютера. После этого перечисления' становится ясно, что промышленники не зря осаждают лабораторию Сатера.

Вообще говоря, в маленькой батарейке идут достаточно сложные физические процессы. Она всегда содержит два электрода, между которыми перемещаются положительные и отрицательные заряды. Фокус состоит в том, что надо заставить ионы передвигаться внутри батареи, чтобы на внешних концах ее электродов создавалась разность потенциалов и она могла выдавать во внешнюю цепь ток, будь то наручные часы или бортовой компьютер космического корабля. Это достигается при помощи электролита — жидкости, где перемещаются ионы.

Каждый из двух электродов выполняет особую функцию. Один порождает электроны — это анод. Его обычно делают из металла, потому что там много свободных электронов. Катод должен, наоборот, поглощать электроны. Его тоже делают из металлов, окислов металлов или их соединений с серой. Электроны уходят с анода и через электрическую цепь доходят до катода, где и поглощаются. Когда батарейка разряжена и происходит обратный процесс зарядки, отрицательные ионы и электроны из раствора электролита собираются на анод.

Возникает простой вопрос: куда же здесь пристроиться пластмассам? Прежде всего они изоляторы и тока не проводят. Оказывается, не все: более двадцати лет химикам известны пластики, проводящие электричество. На молекулярном уровне пластические массы обычно состоят из длинных цепей атомов углерода. Их можно сделать проводниками, только добавив в эти цепи что-то дополнительное.

Тогда может пойти интересный процесс, который на бытовом уровне иллюстрируется такой аналогией.

Представьте себе длинную вереницу автомашин, попавших в пробку. Вдруг одна из них, отчаявшись ждать, выруливает на встречную полосу и отправляется в обратную сторону. В длинной пробке образуется пустое место. На него передвигается следующая машина, на ее место — следующая, «дырка» начинает передвигаться в направлении, противоположном движению машин.

Нечто похожее происходит и в проводящих пластмассах. Если в цепь полипирола, состоящую из углеродных колец, вставить молекулу перхлорида серебра, то в кольце начинает не хватать электрона. Электрон из соседнего кольца перескакивает на место, где его не хватает, и начинается движение «дырки» по цепи полимера. Подобное перемещение ничем не отличается от движения положительного заряда. Можно вставить в кольцо цепи и молекулу с лишним электроном — ион перхлората, к примеру. Тогда начнется перемещение настоящего электрона в обратном направлении.

Полимеры с первой добавкой (нехватка электрона) служат хорошим материалом для катода (который должен поглощать электроны). При этом из полимера легко изготовить пористую поверхность, и, набрав отрицательных ионов при работе, она легко может отдавать их обратно при процессе зарядки, то есть хорошо работает в режиме аккумулятора. В некоторых батареях уже начинают применять такие катоды.

Теперь остается сделать анод, и батарея готова. Однако проблема в том, что для создания анода в нем должен быть избыток электронов. А при добавлении электронов к полимеру он резко теряет прочность.

Сатер разработал свою батарею при помощи коллег из того же университета. Петер Сирсон и Тед Похлер три последних года почти не вылезали из подвального помещения химической лаборатории: они искали полимер, из которого можно сделать анод для будущей батарейки.

Первоначальная идея была — использовать полистиренсульфонат, он остается прочным при добавке электрона. К нему добавляли ионы лития, и он вел себя, как анод. Год назад исследователи сделали первую батарейку с пластмассовым анодом, катодом и полимерным гелем—электролитом. Она выдавала напряжение в один вольт и выдержала более сотни циклов «заряд — разряд», примерно столько, сколько сегодня выдерживают никелево-кадмиевые батарейки.

Основным недостатком было невысокое напряжение, а значит, и малая мощность, которую можно запасать в такой батарейке.

Но довольно скоро Сирсон и Похлер нашли многообещающую альтернативу отброшенному варианту анода — это был полимер политиопен, похожий по своему кольцевому устройству на полипирол. К началу 1996 года им удалось изготовить из пего достаточно прочный анод. Авторы открытия пока не делятся деталями — еще не все запатентовано, но главная находка в том, что они добавляют не литий как источник электронов, а что-то другое.

В июле 1996 года была сделана первая батарейка.

Она может запасать до сорока пяти ватт мощности па килограмм, и это не предел. Для сравнения: у современных никелево-кадмиевых батареек этот показатель не превышает тридцати пяти. Пластмассовую батарейку можно до ста раз разряжать и заряжать, напряжение на ней — около трех вольт, и она прекрасно работает в мороз при минус двадцати и в жару за сорок. Ее тоже не надо выбрасывать, лучше использовать для переработки, но ее токсичность просто не сравнима с литиевыми или кадмиевыми элементами.

Единственный недостаток батарейки — саморазряд: она теряет напряжение на два процента в неделю, тогда как у существующих образцов этот показатель в десять раз меньше. Правда, это небольшой недостаток для тех случаев, когда приходится все равно то и дело подзаряжать батарейку слуховых аппаратов, портативных компьютеров, маленьких магнитофонов, но исследователи стараются понять, в чем дело, и устранить этот единственный недостаток.

Еще одна сложность, которую пришлось преодолевать создателям безвредной батарейки,— водобоязнь. Внутренности се должны быть хорошо изолированы от окружающей влажности, но делать металлический кожух, как в традиционном варианте, они не хотели. А сделать водонепроницаемый полимер оказалось делом нелегким: их молекулы довольно рыхлые и пропускают сквозь себя воду. Пришлось обращаться к специалистам из пищевой индустрии и производителям зубной пасты, они подсказали нужное решение.

Сатер и Сирсон подчеркивают, что их батарейка никогда не сможет превзойти литиевую в способности запасать энергию — девяносто ватт на килограмм, не надо надеяться и на то, что новые батарейки будут легче современных. Но они явно менее вредные, а в будущем этот параметр, несомненно, станет главенствующим.

По материалам зарубежной печати подготовил Александр Семенов.

ВО ВСЕМ МИРЕ

Другая ипостась компьютера

Что делать с отжившим свое компьютером? Ведь в электронном хламе остается немало ценного сырья. например, платина. Инженеры из немецкой фирмы «Даймлер-Бенц» предложили свой способ переработки ЭВМ. ставших металлоломом.

Итак, надо ваять в руки молоток, подойти к компьютеру и. ощутив в себе прилив первобытной анергии. сокрушить все. что удастся.

Затем из этой кучи малы выуживают магнитом все компоненты, содержащие железо, оставляя смесь, в которой таятся драгметаллы. Смесь охлаждают с помощью жидкого азота и перемалывают молотковой дробилкой. При низких температурах все пластмассовые детали становятся хрупкими, а вязкость металла, наоборот, возрастает. Ненужное перемалывается, ценное остается.

Побочное преимущество: при таком способе переработки не выделяется никаких ядовитых диоксинов.

Как из мухи сделать слона?

Сорок лет назад американский зоолог Эрл Белл из университета штата Индиана начал уникальный эксперимент: он поместил компанию жуков одного вида в пластмассовую коробку и позволил им размножаться. После появления потомства он отобрал сто самых крупных и столько же самых мелких самцов и самок и поместил их в отдельные коробки. После ухода Белла на пенсию в 1888 году эксперимент продолжили его коллеги: аналогичный отбор проделан двести сорок раз. Обитатели коробки для «великанов» в пять раз превышают средний размер жука этой породы, а «карлики» — в пять раз меньше, чем «нормальный» жук. Ученые считают, что уменьшение достигло предела: жуки-малыши так же малы, как и самые маленькие известные науке жуки. А вот для гигантов еще есть куда расти: самые большие жуки в пятьдесят раз больше.

Исследования могут быть полезны для увеличения размера домашних животных, употребляемых в пищу.

Лишний укол — ультразвуку подспорье

Чтобы улучшить качество ультразвуковых изображений, ученые из вашингтонского медицинского центра придумали один хитрый прием: путем инъекции они стали вводить пациентам крохотные капельки жидкого фторуглеводорода — жидкость эта закипает уже при температуре нашего тела.

Итак, в кровеносных сосудах образуются микроскопические пузырьки, которые очень хорошо отражают ультразвуковые волны. Пузырьки вскипают, продукт их кипения нерастворим в крови, поэтому минут через десять он выделится из организма пациента вместе с выдыхаемым воздухом. Этих десяти минут вполне достаточно, чтобы точно определить место, где находится тромб.

Рисунки Е. Садовниковой

К 850-ЛЕТИЮ МОСКВЫ

Сергей Чернов

Век Московского царства

В серии заметок, посвященных 850-летию Москвы, мы попытались посмотреть на Москву, как на некое историко- культурное явление, которому присущи определенные закономерности в развитии. Используя новые археологические данные, мы задались вопросом, как и почему во второй половине ХIII века в недрах Северо- Восточной Руси сложилось средоточие населения, способного к созидательной деятельности; как образовалось социальное «поле», в котором стало возможным формирование данного историко- культурного явления, и как оказавшийся в центре этого поля пограничный городок Владимирского княжества стал в ходе борьбы внуков Александра Невского местопребыванием великих князей владимирских и митрополитов всея Руси.

A дальше — чрезвычайно важно выяснить, что же позволило Москве удержать власть над Северо-Восточной Русью? Отвечая на этот вопрос, я попытался проследить, как Москва, став центром, аккумулирующим социальные и технологические новации, синтезировала их в самобытную культуру, как в эпоху Дмитрия Донского и Василия I смогла отстроить войско и администрацию на вотчинно-феодальной основе, не ослабляя власть великого князя.

Но вот новая загадка: общество и культура в первой половине XV века достигнут уникального сочетания творческой смелости, внутренней завершенности и истинной классицистичности (фрески Рублева, «Жития» Епифания, скань Амвросия Кучецкого), средневековое общество, которое, по определению, ориентировано на стабильность, вдруг без видимой причины и при отсутствии прямых импульсов извне начинает преобразовывать себя, меняясь прямо на глазах.

Чем были вызваны эти перемены? Почему в них было так много специфически «московского», что иностранцы именовали Русское государство Московией?

Итак, проблема поставлена. Можно ли ее решить? Да и вообще могут ли московская археология и другие дисциплины, изучающие культурное наследие, предложить что-то новое? Ведь основные памятники XVI века сохранились и хорошо известны, и фонд письменных источников по большей части уже введен в научный оборот.

И все-таки попытаемся. Во- первых, далеко не все значимые памятники полноценно исследованы. Об этом говорят исследования последних лет, например, проведенное В. В. Бычковым сопоставление традиционалистской эстетики «Стоглава» и новаторской идейно-художественной практики его создателей, проявившейся в аллегорических росписях московских храмов, выполненных после пожара 1547 года, по-новому раскрывает духовную жизнь XVI века. Что уж говорить о древностях, входящих в сферу внимания археологии! Градостроительные и расселенческие структуры, разнообразнейшие памятники материальной культуры XVI века активно и целенаправленно начали изучаться лишь в последние два десятилетия.

А в моих штудиях наступил период, когда XVI столетие представилось мне не просто периодом завершения развития ранне-московских традиций и их окостенения (как принято нередко считать), но временем в чем-то, может быть, даже более самобытным, чем раннемосковская эпоха. Убежден, что понять своеобразие периода Московского царства, а формально это 1547—1570 годы или шире — 1480—1570, можно, если взглянуть на него из московского великокняжеского прошлого, то есть если сопоставить его с классически феодальным обществом, существовавшим от Дмитрия Донского до Василия II.

Фрагмент пелены, 1498 год (Москва, Государственный Исторический музей) — прекрасный образец московского лицевого шитья с изображением крестного хода в Кремле в вербное воскресенье 8 апреля 1498 года.

В среднем ряду с нимбом и в короне изображены великий князь Иван III, рядом с ним с нимбом же и со скрещенными на груди руками — его внук Дмитрий, за ними в короне без нимба — сын Ивана III Василий. Пелена по своему содержанию необычна для древнерусского искусства. Это, по существу, светская картина, передающая реальное событие с участием исторических лиц.

Нуно Гонсалвес. Фрагмент алтаря Сан Висенте, 1465—1467. Лиссабон. Национальный музей старинного искусства. Здесь, на алтаре, художник также запечатлевает исторические лица, передавая портретное сходство короля Афонсо V, инфанта Жоана, Генриха Мореплавателя.

Итак, исследователь, обогащенный знаниями по истории московской культуры и структуры раннемосковского общества, вновь, как завороженный, устремляет свой взор к колоссу Московского царства XVI века.

Новый культурный штурм, которым ознаменовывается вторая половина XV столетия, зарождается не в аморфном «поле» великорусских княжеств, как это было во второй половине XIII века, отчасти в первой половине XIV, но непосредственно в Москве.

В последней четверти XV — начале XVI века в развитии Москвы произошли кардинальные перемены, которые привели к формированию архитектурных ансамблей и центричной планировки, знакомых нам по чертежам города конца XVI века и сохранившихся до наших дней. Иваном III было начато грандиозное строительство, которое велось под руководством итальянских архитекторов и инженеров.

Стены и башни Кремля, великокняжеский дворец и ансамбль Соборной площади были основным звеном этой строительной программы. Изучение фундаментов стен и башен, а также Алевизова рва, выкопанного в 1508 году между реками Неглинной и Москвой, демонстрирует масштабы и высокий инженерный уровень этих работ.

Однако возведением Кремля строительная программа не исчерпывалась. В 1514—1516 годы Алевизом Новым было сооружено более десяти каменных храмов, располагавшихся по большей части на территории будущего Белого города.

Вместе с этим шли и градостроительные преобразования. Вокруг Кремля было образовано открытое пространство, оно давало возможность обороны крепости и ее обзора. Следы планировочных работ конца XV века открылись во время раскопок, проводившихся на Историческом проезде, в виде вымостки из мелкого щебня.

Одновременно происходил интенсивный рост городских посадов за счет земель, занятых ранее полями. Как показали исследования И. А. Бойцова, основанные на материалах раскопок и наблюдений последних десятилетий, к концу первой четверти XVI века было полностью застроено Занеглименье в пределах позднейшего Белого города. Находки керамики этого времени известны в районе улицы Ленивки, в Б. Знаменском переулке и к северу от Знаменки. На Арбатской площади культурный слой, отложившийся до начала строительства стены Белого города (1586—1590), достигал 1,7 метра. Очевидно, тогда же усадебная застройка возникла на пространстве от Воздвиженки до Тверской, а также к востоку от Тверской. На кладбище церкви Дмитрия Солунского, стоявшего на углу современного Тверского бульвара и Тверской улицы, были обнаружены надгробные плиты первой половины XVI века, а несколько месяцев назад в раскопе у храма Большого Вознесения у Никитских ворот было найдено надгробие 1510 года. Из грамоты на село Сущовское видно, что в начале XVI века северо-западная часть позднейшего Белого города между улицами Петровкой и Тверской была застроена приблизительно до линии, вдоль которой позднее была возведена стена Белого города.

Таким образом, в конце XV — первой четверти XVI века в Занеглименье сформировалась уличная сеть, причем «нарезка» улиц была проведена не без влияния принципов регулярности — принципов, получивших как раз в это время большое распространение в Европе. Хотя в восточной части будущего Белого города, а также в Замоскворечье и в Заяузье уличная сеть в большей степени подчинялась рельефу местности, но тем не менее и здесь элементы регулярности прослеживаются.

«Сигизмундов» план. Фрагмент: Кремль и Китай-город

Печать Ивана III, 1490— 1504. Изображение всадника, поражающего копьем дракона (на лицевой стороне), использовавшееся на печатях великих московских князей, будучи дополнено изображением двуглавого орла (на оборотной стороне) и новым титулом («Иоанъ Божиею милостию господарь Всея Руси великий князь и великий князь Влад(имирский) и Московский) и Иов(городский) и Пск(овский) и Тве(рской) и Вят(ский) и Пер(мский) и Болгарский)») стало государственной печатью Русского государства.

Золочение кровли Успенского собора в 1551 году. Миниатюра из Царственной книги

На протяжении последней четверти XV — первой половины XVI века формы расселения и хозяйства, а это крупные села с погостами-некрополями при храмах и многочисленные малодворные деревни (следы которых «ловят» археологи), широко захватывают обширные пространства, далеко выходя за пределы Волго-Окского междуречья.

Распространение московских культурных традиций проявляется и в формировании новых этнокультурных наименований территорий Русского государства. Если в Белозерской уставной грамоте 1488 года еще говорится о «гостях» (купцах), которые приходят из московских, тверских и новгородских земель и противопоставляются самому Белозерью, то в «Стоглаве» речь идет лишь о различиях в обычаях московской и новгородской земель.

Новый этап в материальной культуре Москвы приходится на последнюю треть XV века. Это во всех сферах жизни переломное время — в изобразительном искусстве, в каменном строительстве, в производстве оружия и оформлении быта горожан.

В керамическом производстве почти одновременно появилась целая серия новых типов посуды: белоглиняной, чернолощеной, имитирующей модную в Европе оловянную, ангобированной. Причем этот набор, появившись в Москве, очень быстро распространяется на огромные территории. Белоглиняную керамику находят и на Онеге, и в воронежском течении Дона, и даже в крепостях, возведенных в предгорьях Урала.

В первой трети XVI века, как показали исследования Л. А. Беляева, в Москве налаживается производство поливных печных изразцов. Здесь просматриваются венгеро-балканские традиции, с которыми были знакомы москвичи. Такие изразцы находят при раскопках Гончарной слободы. Уже с середины XV века начинается производство керамических плит для фризовых поясов храмов и монастырских трапезных, ранее делавшихся только из резного камня. Их узоры рано отражают ренессансные мотивы, знакомые художникам по книжным орнаментам, ювелирным изделиям, а потом — и по работам приглашенных в Москву итальянских мастеров. Глазурь используют не только для посуды или производства архитектурных деталей, она широко проникает в быт горожан, который становится все более и более разнообразным. Глазурь применяется и при изготовлении игрушек, бус и многого другого.

Стекло в XVI веке продолжали привозить из-за рубежа. Часто это бывали, даже по общемировым стандартам того времени, действительно роскошные сосуды. Бокалы из мастерских Центральной Европы, подарки царским особам найдены в погребениях царей, цариц, высшего боярства. Они становятся «модными» в качестве елей ниц во второй половине XVI века. Наиболее известен богемский кубок синего стекла из гробницы Ивана IV, но не менее хороши прозрачный бокал с крышкой из саркофага царевича Ивана и бокал царицы Анастасии. Вообще лучше всего о развитии материальной культуры в XVI веке можно судить по продукции царских и митрополичьих мастерских, по шедеврам церковной и крепостной архитектуры, образцам художественного литья, например, колоколам, пушкам.

Оживление в архитектуре Московского княжества начинается, как свидетельствуют работы В. П. Выголова, с 1450-х годов. Важнейшим архитектурным нововведением середины XV века стали трапезные палаты монастырей — киновий. Двух-трехэтажные, на углубленных подклетах, они включали общий сводчатый зал для трапез, систему кладовых, ледников и кухонь, печи которых были приспособлены благодаря сложной системе каналов-калориферов не только для выпечки хлеба и варки кушаний, но и для обогрева здания, так что огромное сооружение было как бы огромной печью.

Для решения новых культурных задач требовались более современные строительные технологии. Вначале их находили в Пскове. Псковичи возвели ряд сравнительно небольших храмов в типичной для середины XV века технике — из кирпича и белого камня с применением декоративных керамических поясов. Но для возведения нового Успенского собора — главного храма государства — псковичи оказались не подготовленными. Доведенный до уровня сводов собор внезапно обрушился. В Москву были приглашены итальянские зодчие.

Благодаря исследованиям С. С. Подъяпольского, Б. П. Дедушенко, В. В. Кевельмахера, сегодня уже ясно, что степень воздействия европейских мастеров (архитекторов, инженеров, скульпторов) на культуру Москвы XVI века полностью не осознана. Резьба каменного трона, например, на галерее церкви Вознесения в Коломенском, воспринимаемая нами как исконно русская, оказывается, создана по мотивам Ренессанса. Определено участие итальянского зодчего и резчика в постройке собора Новоспасского монастыря. Выяснено, что сохранившийся собор Высокопетровского монастыря возведен не в конце XVII, а построен Алевизом Новым в 1514—1517 годах и представляет собой ротонду, открывающую серию столпообразных построек XVI века. В Александровской слободе Василием III был создан уникальный ренессансный ансамбль, который сегодня в значительной мере скрыт позднейшими перестройками.

Создается даже иллюзия, что все то, что мы привыкли считать исконно русской архитектурой и искусством, «распадается» на элементы, восходящие к западным образцам. Но вот что удивительно: аккумулировав новации, Москва вновь создала совершенно неповторимый культурный синтез. Причем никогда — ни до, ни после этого времени — культура Москвы не оказывала такого глубокого, органичного и плодотворного влияния на культуру всего Русского государства, как в это время.

Парадоксально, но либеральная историография, смущенная деспотизмом и агрессивностью Московского государства XVI века, склонна была объяснять и деспотизм этот, и агрессию необходимостью обороны от Казанского и Крымского ханств и обширностью географического пространства, хотя подобный подход всегда был прерогативой апологетико-патриотического направления.

Да, это государство было военной машиной, осуществившей самую крупную реконкисту XVI века. Да, его государственная идеология была контрреформационной. Да, с точки зрения политической системы оно напоминало западные абсолютистские режимы. Но близкие аналогии всех этих черт мы находим в Испании (от эпохи Фердинанда и Изабеллы до Филиппа II) и в монархии Габсбургов. Тем не менее развивалось оно совершенно иначе. И влияниями внешних факторов вряд ли можно объяснить его базовые характеристики.

Общество и государство XVI века сложилось в результате трансформации того общества, которое существовало в Московском княжестве. Характер этой трансформации, происходившей одновременно с описанным выше преобразованием московской культуры, иногда удается увидеть яснее на локальном уровне.

Вот, например, как сложилась судьба землевладельцев Волоцкого края, служивших московским великим князьям со второй половины XIV века. Эти семьи, история которых реконструируется с помощью актов Иосифо-Волоколамского монастыря, сыграли значительную роль в обороне Московского княжества от литовских вторжений, а позднее — в присоединении Новгорода. Среди них были Кутузовы, вырвавшие в 1446 году вместе с Ряполовскими юного Ивана III из рук Дмитрия Шемяки, а во время присоединения Новгорода арестовывавшие новгородских бояр; были и Яропкины, своей кровью заплатившие за приход к власти Василия III. В конце XV — первой половине XVI «волочане» создали один из крупнейших общежительных монастырей Московского государства — Иосифо-Волоколамскую обитель, которая, унаследовав их корпоративную сплоченность и непреклонный дух, оказала, в свою очередь, существенное влияние на идеологию церкви и государства первой половины XVI века.

Однако само это жизнеспособное общество оказалось бессильным перед процессом дробления земельных владений. А этот процесс медленно, но неуклонно подрывал его структуру, превращая потомков «вольных слуг» в рядовую служилую массу. Видимо, такова была главная причина превращения общества, основанного на отношениях вассалитета, в общество, основанное на отношениях подданства. И именно это новое общество и создало идентичное себе государство, которое поразило С. Герберштейна бесправием подданных. Оно создало бы почти такое же государство и на более узком географическом пространстве, тем более, что размеры этого пространства тогда еще не были столь велики. Можно предполагать, что оно создало бы почти такое же государство и не будь угрозы со стороны Степи — ведь в Великом княжестве Литовском, также подвергавшемся набегам крымцев, сложился иной общественный строй.

Таким образом, и в социальной, и в культурной сфере мы наблюдаем развитие, заданное весьма своеобразной «генетической программой». Как уже приходилось говорить, после падения Константинополя в середине XV века Московская Русь остается практически единственным суверенным православным государством. Мы почти лишены возможности сравнить его развитие с развитием других обществ данного культурного круга. Поэтому характер «программы», которая определяла развитие этой социальной и культурной системы, остается в значительной степени скрытым от нашего понимания. И тем не менее можно полагать, что феномен культурной метрополии — Москвы — играл в ней весьма существенную роль.

Разумеется, на стадии формирования национального государства эта роль не могла не усилиться. Однако, как было показано выше, данный феномен возник значительно ранее и дал о себе знать с необыкновенной силой уже в эпоху классического феодализма, то есть в тех общественных условиях, которые не были ориентированы на централизацию государственной жизни.

Таким образом социально- и культурноорганизующая функция Москвы, проявлявшаяся на различных стадиях развития Северо-Восточной Руси XIII—XVI веков, как явление не может быть исчерпывающе описана в рамках традиционных представлений о роли Москвы в развитии Русского государства («собирание русских земель»). И если подобный взгляд будет воспринят и послужит правильной постановке исторических исследований, цель настоящих заметок будет достигнута. •

МОСКОВСКИЕ ТИПЫ

Аркадий Мурашев

Федор Чижов

В Даниловском монастыре, саженях шести от Гоголя, была могила Федора Чижова, недалеко — А. Хомяков, Ю. Самарин, братья Киреевские, Н. Языков. Их пути и судьбы пересекались и при жизни — Гоголя Федор Васильевич знал близко, со славянофилами его связывала не только дружба, но и общность убеждений. Их разлучили в советские тридцатые годы, когда монастырь был закрыт, а кладбище срыто[1 Прах Н.В. Гоголя, А. С. Хомякова и Н. Языкова перенесен на Новодевичье кладбище в мае 1931 года.].

Федор Васильевич Чижов родился не в Москве — в Костроме (в 1811 году), учился и некоторое время трудился в Петербурге. В Москве поселился лишь в 1857 году, однако именно с Москвой связаны дела и добрая слава этого незаурядного человека — ученого-математика, писателя, знатока искусств, шелковода, промышленника.

Чижов окончил Петербургский университет со степенью кандидата физико-математических наук, был оставлен при университете и совершенствовался в науке под руководством академика М. В. Остроградского.

«Я занимался сильно,— вспоминал Федор Васильевич,— но избрал для преподавания искусство, мастерство (начертательную геометрию), не смея взяться за науку высшего анализа, которую мне тогда предлагали...»

В 1833-м Чижов назначен адъюнктом. «...Я смотрел на науку чересчур лирически и видел в ней высокое, чуть-чуть не священное дело, и потому от человека, бравшегося быть преподавателем, требовал полного и безусловного посвящения себя ей...». И потому, быть может, несколько прохладно отнесся к новому коллеге — г. Гоголю-Яновскому, появившемуся в университете в 1834 году. «К тому же,— признавал впоследствии Федор Васильевич,— Гоголь тогда, как писатель-художник, едва показался: мы, большинство, толпа, не обращали еще дельного внимания на его «Вечера на хуторе»; наконец и самое его вступление в университет путем окольным отдаляло нас от него, как от человека. По всему этому сношения с ним были весьма форменные и то весьма редкие...».

Друг Чижова, А. Никитенко[2 Никитенко Александр Васильевич (1804— 1877) — литературовед, профессор словесности Санкт- Петербургского университета.], записывает в дневнике:

«... (1835) ... 28 (декабрь) ... товарищ мой [Ф. В.] — Чижов, готовится занять в университете место профессора математики. Этот человек стоит высоко по своим нравственным силам... К этому он присоединяет еще способность подчинять свои личные соображения практическим целям жизни. Но не знаю, способен ли он к энтузиазму... В его речах нет ни блеска, ни пылкости, но он выражается ясно и точно. Ум его не рассекает мглы с быстротою молнии, но доходит до верных результатов путем более медленным, но зато и менее опасным...».

Письмо Академии художеств Ф. В. Чижову, 1857 год

Портрет Ф. В. Чижова работы Э. А. Дмитриева-Мамонова. Рисунок 1840~х годов

Сам Чижов говорил о своей «удобоувлекаемости» — «начал (и оставил на двух-трех листах) арифметику для простого народа», «задумал большое сочинение истории человека», посещает лекции в медицинской академии. Впрочем, и сам читает — по кафедре чистой и прикладной математики.

В 1836 году Чижов напечатал и с успехом защитил магистерскую диссертацию «Об общей теории равновесия с применением к равновесию жидкостей и определению фигуры Земли». В 1838-м опубликовал новую работу: «Паровые машины. История, описание и приложение их, взятые из сочинений Пертингтона, Стеффенсона и Араго».

Однако, вспоминал И. Аксаков[3 Аксаков Иван Сергеевич (1823—1886) — публицист, редактор-издатель (журналы «Русская беседа»», «Парус», «День», «Москва»), создатель Московского Славянского комитета, председатель правления Московского купеческого общества взаимного кредита.], вскромное поприще ученого не могло удовлетворить этой деятельной, пылкой, разнообразно одаренной природы. Его влекла к себе жизнь, знакомство с людьми; ему нужно было применить к живому делу богатый запас воли и нравственной власти и утолить потребность своего сильного художественного инстинкта...»

«Дело литератора,— записывает Федор Васильевич в дневнике,— всего ближе ко мне...». Его статьи появляются в «Библиотеке для Чтения», «Сыне Отечества», «Журнале министерства народного просвещения».

В 1839 году Ф. В. Чижов переводит «Историю европейской литературы XV и XVI столетий» Галлама и издает со своими примечаниями.

Осенью 1840 года Чижов оставляет университет, уезжает на Украину, а потом — за границу «с целью заняться изучением истории искусств, как одним из самых... прямых путей к изучению истории человечества».

Из Рима (февраль 1843 года) Чижов писал:

«Нитью моего странствия по лабиринту жизни выбрал я искусство, то есть жизнь сердца; во-первых, в нем все яснее высказывается, потому менее подчиняется обстоятельствам, во-вторых, сами люди в нем благороднее...»

В эту зиму Чижов встретился с Гоголем, познакомился с Языковым, о чем вспоминал впоследствии:

«... в одном доме на Via Felice № 126. Во втором этаже жил Языков, в третьем — Гоголь, в четвертом — я.

Сходились мы в Риме по вечерам постоянно у Языкова, тогда уже очень больного,— Гоголь, Иванов и я. ...

Обложка книги Ф. В. Чижова о шелководстве

Обложка журнала «Вестник промышленности», основанного Ф. В. Чижовым в 1858 году

Обыкновенно кто-нибудь из нас троих — чаще всего Иванов — приносил в кармане горячих каштанов; у Языкова стояла бутылка алеатико, и мы начинали вечер каштанами с прихлебками вина. Большею частью содержанием разговоров Гоголя были анекдоты, почти всегда довольно сальные. Молчаливость Гоголя и странный выбор его анекдотов не согласовались с уважением, которое он питал к Иванову и Языкову, и с тем вниманием, которого он удостаивал меня, зазывая на свои вечерние сходки, если я не являлся без зову. Но это можно объяснить тем, что тогда в душе Гоголя была сильная внутренняя работа, поглотившая его совершенно и овладевшая им самим...».

Через Языкова знакомится со славянофилами, в 1843 и 1845 годах предпринимает путешествия по Балканам, встречается с лидерами славянского Возрождения Я. Колларом, Л. Гаем, Л. Штурмом... «Я всею душою отдался славянскому вопросу,— записал в своем дневнике,— в славянстве видел зарю грядущего периода истории; в нем чаял перерождение человечества...».

В конце 1845 года Чижов возвращается в Россию. Задумывает собственный журнал. В Москве — заочно уже известен, его печатали в погодинском «Москвитянине».

«Москва, Москва, все в ней матушке!» — пишет Чижов Александру Иванову.

Проездом через Москву к родным. В Озерово, что близ села Иванова. Оттуда письмо А. Иванову:

«...Москва приняла меня превосходно, но ничего не решила в отношении к ходу моей деятельности... Чтд скверно в Москве и вместе хорошо, это то, что там образовались в умственном мире партии: одни все видят в России (к ним по душе принадлежу и я), все находят в ней и ее старине (тут я немного тише) и сильно в душе враждуют с Европою. Другие все видят в Европе. Эти последние сильнее не собственными силами — средствами. Европа дает им способ обольщать люд Русский. Они в нескольких журналах набивают листы всем, что попадется в Европе, и этою кой-как подготовленною пищею кормят умственные желудки...».

Снова Москва. Разговоры о журнале — «сколько данных для деятельности, и никакой существенной деятельности». Беседы с А. Хомяковым... И. Аксаков вспоминал: «...примкнул к этому кругу уже вполне созревшим,— путем самобытного развития дойдя до полного тождества в главных основаниях и воззрениях...».

Правда, доброжелательный М. Погодин[4 Погодин Михаил Петрович (1800—1875) — историк, издатель «Москвитянина».], рецензируя «Московский литературный и ученый сборник», иронизирует над «славянофильством» Чижова: «Мы выпишем из статьи Чижова имена русских архитекторов в Риме: Бенуа, Бейже, Росси, Эпингер, Кракау, Монигетги, Барбе, Комбе, Пранк, Бравура, Нордек...».

Несмотря на московскую суету («не поддаться мелочам»), летом 1846 года в основном на деньги Н. Языкова славянофилами был куплен у петербургского издателя С. Н. Глинки журнал «Русский вестник» с правом издавать его в Москве. Чижов отправился за границу, с тем, чтобы подыскать корреспондентов для будущего издания.

Но при возвращении в Россию в мае 1847 года надворный советник Ф. В. Чижов был арестован на границе и совершил «невольное» путешествие от Радзивилова в Петербург. В Петропавловской крепости, где он провел две недели, его допрашивали в связи с раскрытым тогда славянским обществом Кирилла и Мефодия. Кроме того, Чижов дал письменные показания относительно своего понимания «славянской идеи». Ознакомившись с ними, император Николай I был краток: «Чувства хороши, но выражены слишком живо, запретить пребывание в обеих столицах».

С идеей издания собственного журнала в Москве («дело, к которому готовил себя десятком годов») пришлось расстаться... Почти весь 1848 год он прожил в Киеве. В мае туда приехал Гоголь, вернувшийся из Иерусалима.

«... Мы встретились истинными друзьями,— вспоминал Ф. В. Чижов,— ... говорили мало, но разбитой тогда и сильно больной душе моей стала понятна болезнь души Гоголя... Мы много ходили по Киеву, но больше молчали; несмотря на то, не знаю, как ему, а мне было приятно ходить с ним молча. Он спросил меня: где я думаю жить? «Не знаю,— говорю я: — вероятно, в Москве».— «Да,— отвечал мне Гоголь,— кто сильно вжился в жизнь римскую, то после Рима только Москва и может нравиться». Тут, не помню, в каких словах, он передал мне, что любит Москву и желал бы жить в ней, если позволит здоровье».

Обосновавшись на Украине, Чижов берется за новое дело. Арендует у Министерства государственных имуществ в мае 1850 года шестьдесят десятин шелковичной плантации (до четырех тысяч тутовых деревьев) близ Триполья, в пятидесяти верстах от Киева. Основательно подготовившись (изучил практически всю литературу по шелководству, с которым, кстати, впервые познакомился в Италии — «дело в высшей степени замечательное»), энергично принялся за деятельность, которая «тем и хороша, что за что в ней не примешься, везде должен начать с одного и того же, что тут ничего не нужно кроме терпения, внимания, порядка и отчетливого исполнения. Она особенно хороша и выгодна для людей небогатых, потому что в ней личность хозяина, его внимание, деятельность и знание дела ценятся очень высоко и вознаграждаются сторицею...».

Чижов пытается распространить промысел в округе, «раздавая деревья и яички червей даром»... Появились новые шелководы. В «С.-Петербургских ведомостях» печатались его заметки, которые впоследствии составили книгу — «Письма о шелководстве» (1870). Книга, кстати, переведенная на иностранные языки, примечательна еше и литературными достоинствами в описании нравов и жизни червей:

«... Незавидна доля червя, отмеренная ему природою, но еще незавиднее другой период — кокон. Горька доля червяковая и вряд ли есть другое живое существо, к которому так приходились бы стихи малороссийского поэта-философа Сковороды:

«Без любви, без радости

По свету шатаюся,

С бедою расстануся,

С горем повстречаюся...»

И. Е. Репин. Ф. В. Чижов на смертном одре. Рисунок 1877 года

Изредка, с разрешения полиции, Федор Васильевич наезжал в Москву для продажи собственноручно выработанного шелка. Встречи с друзьями. Впрочем, и москвичи не забывали «миссионера словенофильства». Иван Аксаков, находившийся на Украине в мае 1854 года по заданию Русского географического общества, навестил «шовкового пана» (так Чижова называли в округе), о чем обстоятельно поведал в письме родным:

«Живет он совершенно уединенно: выстроил себе маленький домик — в полуверсте от какой-то казенной деревни, окопал себя рвом... Шелковое его заведение идет отлично: он получил уже две медали за свой шелк и приохотил соседних крестьян к этому занятию, раздавая им безденежно семена и наблюдая за обращением их с червями... Несмотря на все достоинство шелка у Чижова, выгоды, получаемые им, очень малы...

Видно. что уединение и мирная сельская жизнь просто набили ему оскомину: он скучает. хандрит. тоскует, рвется в Москву, называя ее церковью, храмом, который надо посещать для очищения и обновления сил, и зиму будущую проведет непременно в Москве...».

В феврале 1855 года в Москве Чижова застала весть о кончине Николая Павловича. «В первую минуту как-то полегче стало дышать,— записал он в дневнике,— но едва прошла первая минута — все радовались, (на что-то) надеялись,— я спрашивал: не рано ли?..».

Вскоре ему было разрешено жить в Москве.

Настало время и для «Русского вестника». В помещенном в «Московских ведомостях» (15 ноября 1855 года) объявлении издателя М. Н. Каткова указаны писатели, которые согласились сотрудничать с редакцией — ... К. и И. Аксаковы, П. Бартенев... И. Гончаров... Я. Полонский... С. Соловьев... И. Тургенев, Ф. Чижов, Б. Чичерин...

В том же 1856 году в Москве стала выходить «Русская беседа». Ф. В. Чижов откликнулся на призыв друзей-учредителей (А. Хомяков, А. Кошелев, К. Аксаков и К0) и представил для № 4 статью «Джиованни Фиезолийский и об отношении его произведений к нашей иконописи». Одно время ему предлагали редакторство, но к моменту окончательного переселения Ф. В. Чижова в Москву (1857 год) вопрос был решен (А. Кошелев).

Вскоре Ф. В. Чижов получает предложение от земляков — костромских дворян, известных откупщиков А. П. и Д. П. Шиповых, организовать специальный ежемесячный журнал по вопросам торгово-промышленным. Братья собрали среди своих единомышленников 30 тысяч рублей. В дневнике Ф. В. Чижова 22 марта 1857 года появляется следующая запись:

«... Затеял я в Москве дело — издание «Вестника промышленности». Опять сбился с пути: прочь история, принимайся за политэкономию, за торговлю и промышленность. И то сказать, это вопрос дня; это настоящий путь к поднятию низших слоев народа. Здесь, по моему предложению, купцы должны выйти на свет общественными деятелями. А купцы — выборные из народа. Купцы — первая основа нашей жизни...».

Энергично взявшись за дело, Ф. В. Чижов разработал программу издания. Основная задача журнала — выяснение нужд торговцев и предпринимателей, создание общественного мнения в пользу поддержки и защиты национальной промышленности. В формирующейся редакции согласился сотрудничать известный экономист-западник И. К. Бабст.

После утверждения программы журнала Федор Васильевич отправляется за границу для ознакомления с постановкой подобных изданий на Западе. Кандидат физико-математических наук штудирует специальную экономическую литературу. Почетный вольный общник Императорской Академии художеств вместе со студентами слушает лекции профессоров.

Первый номер чижовского «Вестника промышленности» вышел в июле 1858. Редакция настойчиво стремилась побудить к участию в журнале «деятелей промышленного мира»: «...Истинно работающим членам общества надо самим гласно и громко рассуждать о своих вопросах; теперь время выдвинуло промышленность и промышленников в передовые ряды деятельности и деятелей; оно поставило в зависимость от них всякое движение вперед, и потому уклоняться им от прямого благородно смелого голоса значит изменять своему законному служению...»

В журнале публиковались обзоры промышленности, давались сведения о состоянии внутреннего рынка, методах ведения хозяйства в других странах мира, о новых машинах и передовой технологии.

К предпринимательскому делу («служение обществу») редактор предъявлял строгие нравственные требования, а потому не случайны в его статьях подобные пассажи: «...Неизменная честность и всегдашняя аккуратность суть самые твердые опоры кредита фирмы, торгового дома.

В торговле много зависит от обстоятельств, которых часто нельзя ни предвидеть, ни отвратить; но если кто умел составить о себе такое мнение, что он ни при какой крайности не сделается злостным банкротом, того и в самом несчастий поддержит общественный кредит...»

Представлены были в журнале и «московские материалы» — статья барона А. Дельвига[5 Дельвиг Андрей Иванович (1813—1887) — кузен барона А. А. Дельвига, чиновник Министерства путей сообщения.] о московских водопроводах (апрель 1859 года). А статья «О переносном газе в Москве» (1859, июль) заинтересовала Николая Лескова, который из Пензы прислал письмо редактору «местного промышленного органа»: «...Я надеюсь в некоторой же степени содействовать распространению Вашего журнала в Пензенской и Саратовской губерниях, и потому прошу Вас сообщить мне программу этого издания и несколько прошлогодних номеров, хотя, например, тех, где помещено дело о переносном газовом освещении, которое интересует здешнюю публику...»

С 1860 года начинает выходить газета «Акционер». Постепенно расширялся круг знакомств, рос авторитет главного редактора в торгово- промышленной среде Москвы. Аркадий Чероков, сотрудник журнала, вспоминал тех, кого особо выделял Чижов,— И. Ф. Мамонтова («уважал за ровный, тихий характер и всегдашнюю готовность идти на пользу русской промышленности, хотя до самопожертвования») и Т. С. Морозова («почитал за его чистый практический ум и русскую смекалку наряду с глубоким убеждением человечности, вынудившим его к наилучшему обращению с фабричными рабочими и служащими сравнительно с другими фабриками, даже с Раменской Малютина»).

Тем не менее в финансовом отношении журнал лихорадило. На выпуск очередного номера денег зачастую не хватало. Особо осложнилось положение после выхода из дела Шиповых. Деньги с купцов приходилось получать после долгих напоминаний. Редактор, однако, категорически отклонял предложения о вспомоществовании. В конце 1860 года Чижов и Бабст стали склоняться к приостановке изданий. Тогда председатель Московского биржевого комитета А. Хлудов и старшина комитета И. Лямин от имени крупных фабрикантов обещали подписаться на 1500 экземпляров «Вестника промышленности» и такое же количество номеров газеты «Акционер». Кроме них, внесли деньги Морозовы, С. Алексеев, С. Ширяев, К. Соддатенков, С. Лепешкин, П. Ланин и другие. Показательно, что подписчики почти не указывали адресов, куда нужно было выслать журнал и газету. Сотни экземпляров оставались в распоряжении редакторов.

После очередной задержки поступления подписных денег Федор Васильевич заявил о прекращении издания журнала и не переменил своего решения, несмотря на ходатайства московского купечества. «Последняя депутация,— свидетельствует Аркадий Чероков,— в составе И. Ф. Мамонтова, В. А. Кокорева, Т. С. Морозова и С. М. Третьякова привезла ему целиком 20 000 рублей, вперед за весь год издания, и при мне он с горячностью отбросил от себя выложенную пачку ассигнаций с решительным подтверждением: «Не стану, не хочу, вы не стоите наших трудов», прибавив и много других резких слов, несмотря на присутствие своих любимцев, как И. Ф. Мамонтова... и Т. С. Морозова...»

Впрочем, Чижов продолжил издание «Акционера», который с 1863 года выходил в качестве приложения к аксаковскому «Дню». Годом позже «Акционер» все же был прекращен, однако в «Дне» был введен экономический отдел, редактировавшийся Чижовым (до 1865 года). Передовые статьи по экономическим вопросам Федор Васильевич писал и для издававшейся И. Аксаковым в 1867— 1868 годах газеты «Москва».

Между тем, издавая журнал, Чижов постепенно втянулся в непосредственную «черновую», «поденную» работу, которая для него была столь очевидна. Почти все его идеи, анонсированные в журнале, впоследствии были им же педантично реализованы.

В начале 1858 года в доме Д. П. Шипова произошла встреча Чижова с бароном А. Дельвигом и, кажется, впервые была проговорена идея создания акционерного общества по строительству железной дороги до Сергиева Посада. По замыслу — первого в России частного предприятия такого рода, сознательно основанного без привлечения иностранного капитала.

В своем журнале Чижов опубликовал статью, посвященную этому проекту, где наряду с экономическими расчетами, показывающими прибыльность (потенциальную) предприятия, попытался развеять предубеждения:

«...Но есть другого рода возражатели, есть люди, которым проведение железной дороги к нашей древней святыне кажется делом неблагочестивым, уменьшающим благочестивую ревность молельщиков, следовательно, потрясающим первые устои нашей народной жизни. Другие, этого же разряда, боятся, что железная дорога вблизи двух монастырей посягнет на набожную тишину, на душеспасительное безмолвие монашеских келий. Разумеется, то и другое возражение есть плод застоя ума, который у нас встречается чаще, чем где-либо. Благочестие народа и святость верования в их глазах так шатки, что они только и могут держаться при самой упорной неподвижности; всякое улучшение в пользу бедного труженика, стремление избавить человека от подчинения себя ненужному гнету природы может, по их мнению. потрясти основы верования. Мы не можем не только разделять, но и представить себе такого неверия, нам кажутся жалкими такие защитники, не верующие во внутреннюю силу и крепость того, что хотят они защитить одной внешней неподвижностью».

Учредителями общества выступили братья Шиповы, а также Николай Рюмин и Иван Мамонтов. По утверждению устава общества Московско-Ярославской железной дороги (с правом продления до Ярославля) летом 1859 года была объявлена подписка.

Полным ходом шли изыскательские работы. По инициативе Федора Васильевича было снаряжено шесть троек с молодыми людьми, которые, находясь в определенных местах Троицкого шоссе, должны были считать днем и ночью всех прохожих и проезжих в лавру и обратно. Два месяца молодежь производила подсчет и после проверки добытые цифры пересылала самому Чижову.

Новизна отпугивала. Подписка на акции общества шла вяло — ведь это был первый опыт вовлечения русского частного капитала в мало проверенное еще промышленное дело. Чижов вместе с бароном Дельвигом пишут и распространяют (при Московских и Петербургских ведомостях) специальную брошюру «Московско-Сергиевская дорога от учредителей», обосновывая выгоды участия («дивиденды») в обществе. Федор Васильевич энергично «гасил» неоднократно возникавшие среди учредителей мысли о ликвидации общества. В начале I860 года, вспоминал барон Дельвиг, «из учредителей один Д. П. Шипов настаивал на его осуществлении... И. Ф. Мамонтов объявил, что он готов поддержать составление общества, если на эту поддержку согласится Н. Г. Рюмин. Тогда Ф. Чижов убедил последнего взять четыре тысячи акций с тем, что Д. П. и Н. П. Шиповы и И. Ф. Мамонтов также возьмут каждый по столько же акций... В конечном счете акции были разобраны, и в феврале 1860 года состоялось первое общее собрание акционеров...»

Чижов проявил дипломатические способности и в момент формирования состава правления, когда обострились отношения между братьями Шиповыми и бароном Дельвигом. В результате в правление вошли: Н. Рюмин, И. Мамонтов, Д. Шипов и барон А. Дельвиг. Федор Васильевич, не располагавший в то время средствами для приобретения достаточного количества акций, стал кандидатом правления. Между прочим, по его настоянию включено положение о публикации не менее шести раз в год отчетов правления о своих действиях и состоянии кассы общества.

В процессе строительства возникало много проблем, в том числе и с владельцами земель, отходивших под дорогу. Барон Дельвиг, с иронией относившийся к славянофильству своего друга, вспомнил об одном эпизоде, когда в правление общества (Тверской бульвар, дом Дубовицкой) пришел очередной визитер — «лесопромышленник»:

«...Чижов, основываясь на славянофильской теории, сказал мне, что этот простолюдин, не испорченный западным образованием, конечно, не будет требовать... невероятно значительного вознаграждения... Я обратился к лесопромышленнику, прося его назначить цену отходящих от него под дорогу пяти десятин земли, и он, низко кланяясь, отвечал, что государю угодно было, чтобы дорога строилась, а потому он покоряется воле государя и назначить цену своему участку не может. Я объяснил ему, что государь, утверждая устройство дороги, дозволил отчуждение потребной для нее земли, но с тем, чтобы за отчуждаемую землю было у плочено...

Он долго низко кланялся и не назначал цены, но по моему настоянию наконец заявил цену в 5000 рублей... Тогда я обратился к Чижову с замечанием, что, конечно, западная цивилизация испортила честную натуру русского человека, так как требования не испорченного ею простолюдина в несколько раз превышают требования ею испорченного Алтонского».

Осенью 1860 года правление общества направляет барона Дельвига и Чижова за границу. Первого — для заказа подвижного состава, Чижова — с целью «войти в сношение с заграничными банкирами по предмету выпуска облигаций общества».

В Лондоне, вспоминал барон Дельвиг, «одним из первых наших визитов был визит к А. И. Герцену, которому я рекомендовал Чижова и который был очень рад видеться с нами. Приняв нас, он немедля прочел передовую статью последнего его издания «Колокол».

В марте 1861 года Федор Васильевич заменил в правлении Общества Московско-Ярославской железной дороги Д. Шипова, а после отъезда в Петербург барона Дельвига стал бессменным председателем правления. Это, полагал барон Дельвиг, «было весьма важным моментом для дороги, которая могла строиться и эксплуатироваться только благодаря умению Чижова не только поддержать безусловную честность... но и своим усердием и постоянною настойчивостью заставлять всех служащих на дороге исполнять усердно свои обязанности».

В августе 1862 года состоялось торжественное открытие дороги. «Директоры правления и я,— вспоминал барон Дельвиг, в ту пору главный инспектор частных железных дорог,— поехали в Сергиевский Посад с первым пассажирским поездом, который на Сергиевской станции железной дороги был встречен всем духовенством Троицкой лавры, отслужившим благодарственное молебствие...»

Но, кажется, чаще в шестидесятые годы ездил Ф. В. Чижов по Николаевской. В северной столице не забывает друзей юности. «Дядю Чижова» радостно принимают в семействе Поленовых. А. Никитенко записывает в своем дневнике (2 декабря 1863 года): «Был Ф. В. Чижов, на несколько дней приехавший из Москвы. Он сделался совершенно промышленным человеком. У него седенькая небольшая бородка клином...»

Пишет и Чижов А. Никитенко (9 ноября 1864 года): «...Чтобы напомнить.., посылаю вам старого Чижова в фотографическом его фраке... Я теперь весь по уши в железных дорогах и банках, купеческих, разумеется... У нас начинается Московский купеческий банк...»

С инициативой создания первого частного банка в Москве выступил В. А. Кокорев[6 Кокорев Василий Александрович (1817— 1889) — откупщик, предприниматель, основатель Волжско-Камского банка.]. В середине 1864 года состоялось собрание учредителей, на котором принято решение назвать создаваемый банк «Московским купеческим». Руководящее ядро нового банка составляла группа учредителей из числа крупнейших текстильных фабрикантов: Т. С. Морозов, П. М. Третьяков (владелец Костромской льняной мануфактуры), И. А. Лямин, С. П. Малютин, а также П. П. Сорокоумовский и В. Д. Аксенов.

После долгих проволочек устав Московского купеческого банка был утвержден в декабре 1866 года. Первым председателем Совета банка был избран В. А. Кокорев. Чижов занял пост председателя правления. Поначалу банк размещался на Софийской набережной (в доме Кокорева), но затем переехал «в самую середину торгового московского движения», как говаривал Федор Васильевич, на Ильинку. Китай-город, московский сити, описал знаток «Москвы купеческой» П. Бурышкин: «...На трех его улицах — Никольской, Ильинке и Варварке с переулками Юшковым и Черкасским, в Теплых рядах, на Чижовском подворье,— были сосредоточены почти все фабричные конторы и амбары оптовых предприятий».

В организационную структуру банка был заложен популярный среди московских предпринимателей принцип ассоциации капитала в форме паевого товарищества (пай-акции циркулировали между первоначальными «товарищами», а для продажи их на сторону требовалось согласие всех пайщиков и специальное решение правления).

Впрочем, по предложению Чижова, указание на «товарищеский» характер банка было исключено из его устава. В результате основной капитал его за счет привлечения новых пайщиков вырос до пяти миллионов рублей (с ] миллиона 260 тысяч рублей). Операции Московского купеческого банка быстро развивались, с ними росла и доходность: дивиденд с 12 процентов в 1867 году поднялся в 1869 до 19,4 процента. Московский купеческий банк стал главным денежным резервуаром первопрестольной.

В правлении банка Чижов пробыл недолго, но успел заложить фундамент успеха первого частного московского банка. Позже в своем письме В. Печерину он, между прочим, писал: «...Хорошо быть фонарщиком, то есть засветить дело и поддерживать горение, пока это дело не станет крепко на ноги; станет и довольно. Иначе во всяком промделе через несколько лет... непременно образуется рутина, которая убийственна до крайности... У нас все любят сесть на нагретое место, а не охотники устраивать новое,— а меня калачами не корми, только дай новое, если можно, большое и трудное».

В 1869 году Чижов избран председателем правления Московского купеческого общества взаимного кредита.

Созданное «в помощь... бедному и слабокредитному торгующему люду» Московское купеческое общество взаимного кредита предоставляло ссуды своим членам для реализации различных проектов.

Не оставлял своим вниманием Чижов и свое дорогое детище — Троицкую дорогу, доведя ее до Ярославля и Вологды.

И. Аксаков вспоминал:

«...Его общественное значение росло; он пользовался неограниченным доверием за границей, его имя было и перед русскою высшею администрацией ручательством за успех и правильное ведение дела. Когда после продажи Николаевской железной дороги иностранной компании правительство приступило к продаже Московско-Курской дороги.., дело опять не обошлось без Чижова. С ним вело переговоры правительство — и важная внутренняя железнодорожная линия удержалась в русских руках. Став во главе нового предприятия, Чижов сохранил за собою председательство в правлении этой дороги до самой кончины».

В 1874 Чижов едет во Францию проходить курс лечения в Виши. Похоже, именно тогда возникла идея писать портрет «дяди Чижова» у В. Поленова и И. Репина.

Годом позже В. Поленов сообщает родителям: «...Теперь я в Виши, пишу портрет с дяди Федора Васильевича... Очень любопытно предприятие Федора Васильевича. Он очень им занят и много мне рассказывает.

Если это предприятие, то есть пароходство по Северному океану, пойдет, то дядя думает расширить предприятие, устроить там ссудный банк, начать китоловство, которого у нас еще нет, поставить тресколовство, сельделовство.., а в конце концов хочет нашим Имоченцам дать занятие; а именно: думает съездить в Шотландию, посмотреть там джиноделание и обратить в пользу, коли то окажется возможным, наш можжевельник, от которого, как вам известно, до сих пор толку мало...».

Портрет Чижова в мастерской Поленова в Париже видел И. Тургенев: «Как он побелел за это время!» В Париже — барон А. Дельвиг (май 1876 года): «...Я был на выставке картин в Palais еГ Industrie, где обращал всеобщее внимание портрет Ф. В. Чижова работы Поленова, подаренный мне Чижовым».

14 октября 1877 года Федор Васильевич составляет завещание:

«...Все то. что придется на мою долю участия в Обществе Московско-Курской железной дороги, будут ли то акции этого общества, принадлежащие мне по учредительным протоколам или капитал, все оставляю я на устройство и содержание технических учебных заведений в Костроме... Технические учебные заведения должны состоять из одного высшего училища, которое по степени учения должно равняться гимназиям с семью классами, кроме его — еще из четырех низших технических училищ: одного в Костроме, другого в Чухломе, третьего в Галиче или Макарьеве... и четвертого в Кологриве...»

14 ноября. «Утром тяжко больной,— вспоминал И. Аксаков,— он занес это роковое число в свой дневник и вписал в него несколько строк».

Что-то около десяти вечера прощается И. Аксаков. Федор Васильевич «пожал руку другу своему, прося навестить завтра и радуясь, что болезнь, видимо, проходит и ему делается лучше».

В половине одиннадцатого... мгновенный разрыв сердца... Умер на руках друга — Григория Галагана, «почти за разговором о том, как, оправившись от своей болезни, приедет к нему в Малороссию отдохнуть в деревне».

Через полчаса вернулся Аксаков:

«...Он сидел в креслах мертвый с выражением какой-то мужественной мысли и бесстрашия на челе, не как раб ленивый и лукавый„ а как раб верный и добрый. много потрудившийся, много любивший.— муж сильного духа и деятельного сердца».

Па похоронах «его все время несли на руках его сослуживцы и прислуга разных железных дорог, при которых он был главным лицом».

Из духовного завещания Ф. В. Чижова:

«...Библиотеку мою со шкафами отдаю в Румянцевский музей. Три портрета: один скульптора Витали работы Карла Брюллова, другой пожилого человека с мальчиком работы Левицкого, третий Лосенка работы его самого, отдаю в тот же Румянцевский музей. Мой дневник (Чижов вел его с четырнадцати лет) в книгах и тетрадях прошу, не позволив никому читать, передать запечатанными в тот же музей с тем, чтоб его не могли распечатать ранее сорока лет. Туда же и на том же условии передаю всю мою переписку...» •

РАКУРС

Ирина Прусс

А и В сидели на трубе, C упало, Д пропало... Польский опыт выживания бывшей социалистической науки

Честно говоря, не такой уж она была социалистической. Если в 1950 году литературовед Стефания Скварчинская могла публично заявить: «Я в марксистском наморднике ходить не буду» (по поводу внедрения соцреализма в польское литературоведение), и ей ничего за это не было, а польское литературоведение так и жило без всякого соцреализма — действительно, не такой уж социалистической была наука в этой стране...

В системе польских научных учреждений в общем сильнее оказались университеты и старые вузы, чем академические институты. Университеты помнили о былой своей независимости от государства и пытались возродить ее всякий раз, как только политическая ситуация «теплела» и правительство решалось восстановить демократические декорации, не выпуская, впрочем, из рук рычагов управления. Славист профессор Стефан Гжибовски помнит, как минимум, три таких случая, когда власти возвращали университетам право выбирать свое руководство и вскоре вновь это право отбирали, переходя к министерским назначениям.

Фундаментальной наукой занимались и в университетах, и в академических институтах примерно в равной степени. Но власти были настроены исключительно прагматически, требовали от науки быстрейших практических результатов. Вузы защищались от этого давления прежде всего тем, что совмещали с исследовательской сугубо практическую функцию: готовили для страны специалистов. Академические институты оказались менее защищенными.

Зато университеты были постоянным источником беспокойства для властей в другой, политической сфере: студенческая среда всегда была взрывоопасной, а лояльность преподавателей внушала серьезные сомнения. Правительство решало выстроить параллельно с этой традиционной и недостаточно управляемой новую систему высшего образования, открыв по всей стране множество педагогических институтов и оказывая им всяческие материальные милости. Нет слов, учителя стране были необходимы. Но старинный Торуньский университет имени Коперника тихо загибался, ему не разрешали расширяться — зато под боком взрастили педагогический институт.

— Уровень этих пединститутов был крайне низкий,— рассказывает Стефан Гжибовски.— Ни о какой научной работе всерьез говорить не приходилось. Закон об образовании 1989 года был в значительной степени направлен против них.

Прежде всего, разумеется, закон вернул вузам их былую независимость: выборность сверху донизу, вплоть до декана и заведующего кафедрой, неприкосновенность территории — полиция может проникнуть в университет только с разрешения его властей. Каждый вуз волен составлять собственные программы обучения, которые каким-то образом соотносятся и регулируются только на уровне Совета высшего образования — общепольской представительской организации. Но Совет утвердил перечень научных дисциплин, преподаваемых в вузах, чтобы пресечь дилетантское творчество пединститутов в этой сфере, и жестко ограничил возможности открывать новые отделения: по основному предмету в институте должно быть не менее восьми докторов наук, если здесь собираются выпускать магистров, и не менее четырех докторов и шести кандидатов наук, если здесь будут готовить бакалавров (лицензиатов, как их называют в Польше).

— Закон устарел, по-моему, уже тогда, когда его приняли,— говорит Гжибовски.— В перечень наук, допущенных к преподаванию, например, не попала антропология — и теперь в стране, в отличие от всего западного мира, не готовят антропологов. А с пединститутами в конце концов разобрались другими способами, чисто финансовыми.

Вот эта финансовая сторона жизни польской науки интересовала меня, угнетенную реалиями российской научной жизни, больше всего.

Стефан Гжибовски рассказал, что Комитет по научным исследованиям ввел своеобразную табель о рангах для всех научных учреждений страны, включая университетские и вузовские кафедры (каждая выступает как отдельное научное учреждение со своими счетами или, как мы бы сказали, со своим юридическим лицом). В этой табели ваш институт получает ранг А, В, С или Д.

Многие пединституты, а также отраслевые НИИ были отнесены Комитетом к типу Д. Это значит: ни копейки субсидии от государства, оно не считает ваш научный потенциал достойным сохранения. Вас никто не закрывает. Если речь идет о вузе, вы будете получать свои «дидактические» на каждого студента, но ни грошем больше. Если речь идет о НИИ — ваше право искать гранты, частных спонсоров, выкручиваться иным способом. Наконец, вы можете напрячься и на очередной аттестации доказать, что ваш научный потенциал вырос и вы вполне соответствуете рангу С. Но, с другой стороны, можете ничего не доказать и в конце концов институт просто прикроют.

Перейдя на уровень С, вы уже начинаете получать государственные субсидии на самое необходимое — так сказать, на выживание в научном качестве, но не более того. Вы сможете выписать необходимую специальную литературу, оплатить телефонные счета, обеспечить сотрудников хотя бы элементарными канцелярскими товарами.

Субсидии для научных учреждений ранга В в пять раз больше (именно в этом ранге кафедра русского языка Торуньского университета имени Коперника, которой заведует Стефан Гжибовски). Тут уже можно обзавестись компьютерами, выписывать литературу и журналы из- за рубежа, посылать сотрудников на конференции, принимать коллег у себя. Соответственно, ранг А позволяет еще больше. Этот ранг присвоен физическому факультету Университета имени Коперника с мировой репутацией, историческому факультету...

Все это — средства на «сохранение научного потенциала». А дальше каждый ищет гранты. Г ранты дает тот же Комитет научных исследований — на конкретные проекты, победившие на конкурсе. Гранты дают многочисленные зарубежные фонды — и на исследования, и на стажировки за рубежом. Гранты, наконец, в принципе могут давать отечественные частные предприятия, фирмы, банки, но это с ними происходит очень редко, поскольку налоговое законодательство не предусматривает никаких льгот при таком использовании средств.

Вот так выживает и живет польекая наука.

Высшее образование финансируется иначе: здесь дифференциация только начинается.

— У нас настоящий бум в высшем образовании,— говорит Гжибовски.— Во-первых, правительство решило, что лучше поощрять учебу, чем оплачивать безделие. Пособие по безработице вы можете получать не более года; обучение на дневных отделениях государственных вузов бесплатное, будете хорошо учиться — еще и стипендию получите, вполне достаточную, чтобы не было необходимости подрабатывать. А вуз получает от государства деньги за каждого студента. Кроме того, среди людей с высшим образованием безработных — меньше одного процента, тогда как в среднем они составляют 14 процентов. Тоже неплохой стимул учиться, верно? А если к этому прибавить демографический всплеск: в вузы пошло многочисленное поколение детей, рожденных в семидесятые годы,— то легко объяснить и высокие конкурсы, и переполненные вечерние и заочные отделения, где образование платное. И появление частных университетов: их уже около ста, образование в них платное, они, правда, чаще выпускают лицензиатов, а не магистров. А пединституты, представьте себе, в основном выжили, именно за счет студентов. Надо признать, они объективно оказались нужны: по числу людей с высшим образованием на десять тысяч населения социалистическая Польша занимала предпоследнее место в Европе. •

ИСТОРИЯ НАУКИ В ЛИЦАХ

Симон Шноль

Владимир Павлович Эфроимсон (1908-1989)

Осенью 1955 года вернулся из концлагеря мой друг и однокурсник Андрей Владимирович Трубецкой. Он был на каторге с осени 1949 года. Много часов рассказывал он о прошедших годах. Но начал он так: «Симон! Тебе передает привет от твоего отца Владимир Павлович Эфроимсон».

Мой отец умер в Калуге в 1940 году... В 1933 году он был арестован и отправлен в концлагерь. Владимир Павлович и отец познакомились, когда их много дней везли в арестантском вагоне на каторгу. Много позже Владимир Павлович сказал мне — никогда, ни до, ни после он не видел такого концентрата интеллекта в одном месте. Среди арестованных были историки, философы, экономисты, филологи, инженеры, математики. Отца арестовали после лекций в Политехническом музее (никуда не уйти мне от этого музея!). Лекции его были посвящены философии религии.

В лагере на Алтае они строили Чуйский тракт. Каторжная работа. Копали землю и возили ее в тачках. Был голод. Там они и пообещали друг другу: кто уцелеет, тот передаст привет семьям других. Эфроимсон запомнил, что у Эли Шноля двое сыновей и им нужно передать привет от отца. Отбыв первый срок, он вышел на свободу в 1936 году, успел сделать глубокие научные исследования, защитить кандидатскую диссертацию, пройти всю войну, окончить ее в чине старшего лейтенанта с орденами и защитить после войны докторскую диссертацию.

Он был арестован вторично и осужден в 1949 году за бесстрашную борьбу с Лысенко. В новом лагере в Джезказгане он услышал фамилию Шноль от Трубецкого. (Андрей говорил, что он многим, может быть, и тем, что выжил на каторге, обязан Владимиру Павловичу.) В 1955 году Эфроимсон снова был на свободе. Он мало мог рассказать мне об отце. Было поразительно, как вообще мог он помнить об обязательстве, взятом на себя более двадцати лет назад.

В последующие годы я неоднократно встречался с Владимиром Павловичем. А в последние годы его жизни, спохватившись, стал делать магнитофонные записи его рассказов.

В распределении по фракциям человеческой популяции В. П. Эфроимсон принадлежит к малочисленной группе героев. Его жизнь, как и жизнь других героев, вовсе не пример для всех остальных. Остальные, обычные люди, так жить не могут. Но знание жизни героев помогает и нам, обычным.

Эфроимсон, ученик Н. К. Кольцова и С. С. Четверикова, был выдающимся генетиком. Если бы ему дали работать! Его фундаментальная работа о грузе летальных мутаций в человеческой популяции, выполненная в 1932 году, так и не была полностью опубликована. Его труды по генетике шелкопряда были уничтожены. Он сумел после 1955 года заложить фундамент для развития медицинской генетики в нашей стране — он написал книги, по которым учились студенты.

Но главным делом его жизни после освобождения было исследование генетических и физиологических основ биосоциальных, интеллектуальных и психологических свойств личности. Этому посвящены написанные им несколько замечательных книг. Однако издать их ему не удалось. Борьба за их издание отнимала у него силы. Кто и как издаст их теперь, не ясно. Но со временем труды Эфроимсона ценности не утрачивают, а может быть, прибегая к поэзии, как вино, становятся ценнее...

В. П. Эфроимсон родился 21 ноября 1908 года. Семья жила в доме страхового общества «Россия» на Лубянке. В том самом (ныне перестроенном) доме, где потом разместились ЧеКа и НКВД. После первого ареста следователь кричал дерзкому арестанту: «Да знаете, где вы находитесь!» «Знаю,— отвечал В. П.,— я дома, а вы...».

В школе он чрезвычайно увлекся историей. Однако в 1925 году поступил на биологическое отделение физико-математического отделения Московского университета и «попал под влияние» Н. К. Кольцова и его сотрудников — классиков М. Завадовского, Г. Роскина и других. Генетика увлекла его на всю жизнь.

В 1929 году (об этом много сказано в других очерках) началось «приведение в порядок» естественных наук. Малообразованные, ускоренными темпами прошедшие «рабфаки», студенты, отобранные по признаку пролетарского происхождения, с революционным зловещим энтузиазмом включились в борьбу с «меньшевиствующим идеализмом». Они обвиняли в этом «изме» наиболее трудных для восприятия профессоров. В Ленинграде на страницах «Студенческой газеты» они травили выдающегося генетика Ю. А. Филипченко, в Москве — С. С. Четверикова.

Попробуйте представить себе сцену — разгоряченное собрание. Все пламенно «клеймят» профессора Четверикова. Студент Эфроимсон один против всех произносит резкую речь в его защиту. Ректором университета в то время был зловещий А. Я. Вышинский, оставшийся в нашей истории, как государственный обвинитель на инсценированных процессах тридцатых годов.

С. С. Четверикова защитить не удалось. Он был арестован и сослан.

Осень 1955 года. В. П. Эфроимсон и Р. Л. Берг. Начало 70-х годов

За выступление в защиту Четверикова В. Эфроимсон был исключен из университета и восстановиться ему не удалось. Н. К. Кольцов пытался ему помочь. Он характеризовал студента Эфроимсона как талантливого исследователя, выполнившего важные исследования. Первое из них — зависимость числа летальных мутаций у дрозофилы от дозы рентгеновского излучения. Нужно заметить, что такое же исследование удалось провести и тщательно проанализировать несколько позже в Берлин-Бухе Н. В. Тимофееву-Ресовскому с М. Дельбрюком и К. Г. Циммером — откуда и пошла современная молекулярная биология. Первая работа Эфроимсона могла бы привести, но, в силу обсуждаемых обстоятельств, не привела к принципиальным сдвигам в нашем знании. В университете его не восстановили. Так и остался он до конца жизни без университетского диплома (как и Тимофеев- Ресовский).

В 1930 году Эфроимсон начал работы по генетике тутового шелкопряда в Северо-Кавказском институте шелководства, где пришел к важному выводу, что существует равновесие между частотой мутирования и интенсивностью естественного отбора. Отсюда он вывел формулу для измерения частоты мутирования у человека. В 1932 году он продолжил эти исследования в Медико-биологическом (Медико-генетическом) институте, созданном и руководимом Соломоном Григорьевичем Левитом. Но через полгода Владимир Павлович был арестован.

Его арестовали за участие в работе «Вольного философского общества». Советская власть боялась свободной мысли. Однако Эфроимсон вовсе не был членом этого общества, ему не нравилась идеалистическая философия (он был материалистом), и к моменту ареста уже более трех лет заседания общества не посещал. Истинной причиной ареста было его выступление в защиту С. С. Четверикова.

Е. А. Изюмова цитирует письмо в защиту В. Эфроимсона, написанное в 1934 году Дж. Меллером, который в те годы также работал в Медико-генетическом институте.

Письмо адресовано «Всем, кого это может касаться».

«Настоящим заявляю, что, по моему твердому убеждению, биологические работы Владимира Павловича Эфроимсона представляют высокую научную ценность. Несмотря на его молодость, результаты его исследований, которые он к настоящему времени опубликовал, представляются мне исключительными и свидетельствуют об уме большой проницательности и творческой силы. Кроме как с научной стороны, я совсем не знаю Эфроимсона, но ежели бы другие соображения позволили, я хотел бы надеяться, что ему будет дана возможность вносить свой вклад в науку».

Обстоятельства не позволили. Эфроимсон был осужден на три года концлагерей. На каторжный труд, унижение и голод. В 1937 году был расстрелян С. Г. Левит. Дж. Меллер уехал из СССР. Нобелевскую премию он получил в 1946 году.

А мы считаем соотношение нобелевских лауреатов «у нас» и «у них»... Наших неполучивших премии лауреатов истязали садисты-следователи. Их расстреливали по спискам, утверждаемым Политбюро и лично Сталиным. Они умирали от непосильной работы, голода и морозов на Колыме, на Чукотке, в Караганде, в Воркуте, в Норильске — по всей стране.

Эфроимсон выжил, и не просто выжил, а сохранил неистовый несломленный характер.

Андрей Трубецкой рассказывал, как он познакомился с Владимиром Павловичем. В лагере к нему подошел незнакомый и сказал: «Вы явно интеллигентный человек, мне кажется, вы недостаточно следите за чистотой речи». Андрей семь лет был на войне. Его, студента-математика, призвали в армию в 1939 году, когда началась война с Финляндией. Потом Великая Отечественная. Был он и в партизанском отряде, и снова в Красной Армии и встретился в конце войны на Эльбе с американцами. А в 1949 году, после двух курсов биофака Московского университета — арест и лагерь, и столько все время вокруг было «неизящной словесности»... Сама «постановка вопроса» показалась Андрею замечательной, и они подружились с Эфроимсоном.

В XIX веке старое русское слово «чернь», означавшее когда-то сословное понятие, получило расширенное и символическое значение. Пушкин говорил о «светской черни» — о суетном и бездуховном высшем аристократическом обществе в отличие от истинных аристократов духа. Из всех сословий общества — крестьян, рабочих, чиновников, военных — чернь вышла на поверхность в результате Октябрьской революции.

Власть черни ужасна. Она легко приспособилась к правлению большевиков. «Высокой страсти не имея», она заняла руководящие позиции в культуре и науке. Это было государственное самоубийство. Серые, необразованные и агрессивные руководители партийных комитетов, научных учреждений, издательств, народных комиссариатов определяли судьбу науки и ее наиболее оригинальных деятелей.

Эфроимсон, как и все герои моих очерков, был во власти черни. Он работал во славу науки всю жизнь. И всю жизнь ему не давали работать. Его труды не публиковали.

Его первая большая статья о грузе летальных мутаций человека, написанная в 1932 году, так и не была опубликована полностью. Его первая большая книга, написанная им после первого срока в концлагере по результатам работы в 1936— 1938 годах в Ташкенте, в Среднеазиатском институте шелководства и посвященная генетике тутового шелкопряда, была даже принята к печати, но в свет не вышла. В. П. работал по 18 часов в сутки. Он выполнил огромную работу, результаты этой работы обобщил в своей книге — и все это за полтора года. Его уволили из института «за малую эффективность научной работы». Он переехал на Украину и работал на Всеукраинской станции шелководства. Написал новую книгу «Проблемы генетики, селекции и гибридизации тутового шелкопряда». И в 1940 году был уволен. И эта книга в свет не вышла. За несколько дней до начала Великой Отечественной войны он защитил кандидатскую диссертацию. Он был в армии с августа 1941 по ноябрь 1945 года. Был эпидемиологом, санитарным врачом, переводчиком, разведчиком. Награжден тремя боевыми орденами и восемью медалями. Но он был Эфроимсоном — в конце войны, когда наши войска вошли в Германию, он восстал против насилий над мирными жителями — написал протест командованию. Этого ему не забыли. Именно этот протест был одним из формальных поводов для его ареста в 1949 году, как «клевета на Советскую Армию».

После войны и до августа 1948 года он работал в Харьковском университете — читал лекции и вел практические занятия по генетике. В 1947 году защитил докторскую диссертацию. Но ученую степень ему присудили лишь через... 15 лет в 1962 году — после второго ареста, каторги, реабилитации.

Зато в начале 1948 года он создает глубокое и очень опасное (для себя) исследование преступной деятельности Лысенко. Этот тщательно документированный научный труд он передал в отдел науки ЦК ВКП(б). Там его труд произвел большое впечатление — может быть, и был бы разоблачен Лысенко, но вмешался Сталин и произошла сессия ВАСХНИЛ, где была разгромлена научная генетика.

Дни свободы для Владимира Павловича были сочтены. Ему не удалось выступить на сессии ВАСХНИЛ — это был бы аналог знаменитого дерзкого выступления И. А. Рапопорта и еще более резкий протест против обскурантизма. Он был арестован в мае 1949 года. Он требовал, чтобы в обвинительном заключении было указано, что он арестован из-за борьбы с Лысенко. Он не рассказывал, как палачи добивались от него подписи под обвинением в антисоветской деятельности. Не добились. В первые годы концлагеря он был в отдельном бараке особо строгого режима — с такими же не подписавшими обвинительное заключение. Там был и Андрей Трубецкой. Там были прошедшие всю войну герои. Там были выдающиеся инженеры и просто несгибаемые люди. Кругом была смерть и издевательства. Туда, возможно, впервые за многолетнюю историю ГУЛАГа, приехала, преодолев все барьеры, добившись права на свидание, как когда-то жены декабристов, жена князя Трубецкого княгиня Елена Голицына. Эфроимсон встал на колени, увидя ее за лагерной оградой.

После работ на руднике Владимир Павлович был направлен на работу в лагерную больницу. Туда ему удалось устроить и Андрея. В обстановке дикости и бесправия больницы в концлагерях были несколько иным миром. От заключенных-врачей зависели и охранники — им приходилось лечиться там же. Андрей многому научился у Эфроимсон а. Им приходилось делать многое. Навыки хирургии Андрей приобрел в лагерной больнице. Эти навыки были полезны ему, когда после освобождения он вернулся в университет и всю жизнь далее занимался изучением кровообращения в системе сердце—легкие и разработкой аппаратов искусственного кровообращения — это было темами его кандидатской и докторской диссертаций. Это была тема работ лаборатории профессора Трубецкого в Кардиологическом центре в Москве.

Эфроимсон не унимался, он не мог смириться с пребыванием «во главе» науки Лысенко. Выйдя на свободу, он вновь подал свой труд, обвиняющий Лысенко в преступлениях против государства, против науки, в Прокуратуру СССР. Жена, М. Г. Цубина, «висела» у него на шее, пытаясь остановить его. Не остановила. С ним было нелегко.

Его опять никуда не брали на работу. На всю жизнь сохранил он восхищение замечательным человеком Маргаритой Ивановной Рудомино — она была директором Библиотеки иностранной литературы и преодолевала все трудности, чтобы брать на работу ранее репрессированных. Эфроимсон знал основные европейские языки. Он бросился в работу в своем неистовом стиле. Он писал статьи и обзоры по генетике человека. В 1961 году он написал новую книгу «Введение в медицинскую генетику». Ее удалось опубликовать лишь в 1964 году. Для этого потребовалось множество усилий, вмешательство именитых академиков В. В. Парина и А. И. Берга и... лишь через три года опубликовали книгу, остро необходимую врачам страны.

В 1967 году Эфроимсон стал заведовать отделом генетики Московского института психиатрии РСФСР. Им была создана научная школа и выполнены работы по генетике нервных болезней, олигофрений, психозов, эпилепсий, шизофрении. Написана целая серия статей и итоговая книга «Генетика олигофрений, психозов и эпилепсий» (вместе с М. Г. Блюминой).

Но он был «неудобен» для начальства. В 1975 году, в период самой активной исследовательской работы, его заставили уйти на пенсию.

По ходатайству коллег Эфроимсон был принят на работу в качестве профессора-консультанта в созданный когда-то Кольцовым институт, теперь называемый Институтом биологии развития имени Н. К. Кольцова. В этом качестве он прожил крайне продуктивный последний период своей жизни. Крайне продуктивный написанными, бесценными, но не опубликованными книгами.

В 1983—1984 годах я бывал у Владимира Павловича дома с целью записи на магнитофон его рассказов о жизни и о науке. Меня поражал его архив, особенно многотысячная картотека — материалы о медицинском, социальном и психологическом облике множества исторических личностей. Быт его был крайне суров. По 12—14 часов в сутки он работал в Ленинской библиотеке. Там у него был свой стол. В доме его не было ни радио, ни телевизора. Он спешил. Никаких отвлечений. Он писал книги. Как-то раз он предложил мне взять для сохранения весь архив — картотеку. Это я сделать не мог — негде было с достаточной надежностью разместить бесценное богатство.

Вероятно, наиболее полный архив сохранила Елена Артемовна Изюмова. Биолог по образованию, она стала журналистом. Она самоотверженно взяла на себя нелегкие заботы о быте Владимира Павловича, а в последние месяцы его жизни — он тяжело болел и тяжело умирал — взяла его к себе в дом... Можно понять, сколь это было трудно и как неоценимо. Владимир Павлович завещал ей свой архив. Вскоре после его смерти Е. Изюмова уехала в Израиль. Перед отъездом она передала архив Эфроимсона Российской Академии наук. Она не единственная, кто озабочен изданием трудов Владимира Павловича.

В 1995 году заботами М. Д. Голубовского была издана книга В. П. «Генетика этики и эстетики».

Другие книги В. П. еще ждут своего издания.

Сохраняемая у меня рукопись первой книги Эфроимсона, судя по записи на обложке папки, была подготовлена до 1980 года. С тех пор произошло множество чрезвычайных событий. Многое, о чем рискнул написать Владимир Павлович, после Горбачева стало предметом открытого и безопасного для автора анализа. Но книга Эфроимсона от этого не утратила ценности. Особенно интересны его портреты исторических и научных деятелей.

Вторая книга Эфроимсона «Биосоциальные факторы повышенной умственной активности» была депонирована 15 марта 1982 года в ВИНИТИ № 1161. Депонирована — взята на сохранение с возможностью получения ксерокопий по индивидуальным заказам. Тем не менее автор счел необходимым раздать ее машинописные копии на сохранение разным людям — он знал, сколь ненадежны бывают обязательства наших государственных учреждений. Он не надеялся на ее «нормальное» издание.

Книга эта уникальна. Она войдет в число ценностей, остающихся для последующих поколений от XX века. И дело вовсе не в конкретной интерпретации биохимических механизмов — предпосылок сверхобычной умственной активности гениев. Замечательна вся концепция автора и необъятность использованного им исторического материала — его упомянутой выше огромной картотеки.

Третья книга Эфроимсона «Генетические аспекты биосоциальной проблемы формирования личности» написана, судя по всему, в 1974—1976 годах. В предисловии автор пишет: «Отнюдь не собираясь оспаривать или умалять примат социального в развитии личности человека, примат, которому посвящена совершенно необозримая литература, научная, научно-популярная, популярная, мы намерены обратить все внимание на биологические и особенно генетические факторы, играющие все же существенную роль в возникновении неисчерпаемого разнообразия психик, развивающихся в рамках любых, пусть даже в общем схожих условий социальной среды, воспитания и образования».

В годы, когда кончилось господство Лысенко в биологической науке, в период, казалось бы, предназначенный для развертывания ранее угнетенной науки, ситуация не изменилась. К «руководству» наукой пришли новые люди с аналогичным образом мысли — труды смелого и глубокого мыслителя публиковать было запрещено. Этот послелысенковский период требует специального анализа, без элегических вздохов о могучей советской науке недавнего прошлого. В. П. до конца жизни так и не удалось преодолеть эту вязкую среду академической иерархии. И это было для него мучительно не менее многих каторжных лет в концлагерях.

В годы «тоталитаризма и террора» жить было опасно. Было опасно не аплодировать на собрании, когда все встают и «в едином порыве» овациями встречают упоминание имени великого вождя. Опасно было даже находиться радом с бесстрашным Эфроимсоном.

Прошли уже самые страшные времена. Был «период застоя», страной правил вялый престарелый генеральный секретарь Брежнев. Но еще вполне активно сажали в тюрьмы диссидентов, в 1968 году ввели танки в Чехословакию, расцветал антисемитизм. В этой странной обстановке — заморозков после оттепели — Н. В. Тимофеев- Ресовский при поддержке ЦК ВЛКСМ (!) проводил летние школы по молекулярной биологии.

В прекрасном Подмосковье, на берегу Клязьминского водохранилища, в лесу стояли небольшие коттеджи для отдыха комсомольских вождей и активистов. Там проходила в 1969 году очередная школа.

Лекции читали в большом зале клубного корпуса. Вечером, когда лекцию должен был читать Эфроимсон, наползли тучи, прошла гроза и почему-то выключился свет. В темноте в примолкшей аудитории звучал резкий, напряженный, высокий голос Владимира Павловича.

Лекция была о генетике альтруизма. Эфроимсон начал лекцию с обличений советской действительности. Он говорил о невозможности честного и благородного образа жизни при тоталитарном режиме. О неизбежности коррупции и подлости в таком (нашем!) государстве. Он говорил, что, в сущности, только человек генетически определен быть альтруистом. Он много чего говорил. Но в темноте среди слушателей были представители ЦК ВЛКСМ и, наверное, были агенты КГБ. После такой лекции школу должны были закрыть. Тимофеев- Ресовский и так был на волоске. Закрытие школы означало бы конец его просветительской деятельности. И много чего еще можно вообразить по опыту прежних десятилетий.

Николай Владимирович молчал. В темноте казалось, что в зале никого нет. Я понимал, что нужно как-то переключить происходящее в другое пространство. По традиции школы докладчику можно задавать вопросы в любой момент лекции. Я сказал с возмущением: «Владимир Павлович! Альтруизм свойствен не только человеку — любой кровожадный тигр отдаст жизнь за своих тигрят!» Это была очевидная демагогия. Эфроимсон говорил о свойствах не тигров, а нашей общественной системы. Он не понял моего коварства и тайного смысла вмешательства, и мы стали спорить о биологической целесообразности альтруизма. Не очень давно (тогда) была опубликована большая статья Гамильтона с математическими формулами для оценки целесообразности альтруизма и того, как эта целесообразность зависит от степени родства: родителям имеет смысл ценою жизни спасать детей, а племянников, может быть, и не стоит. Из темной аудитории раздались вопросы и стали высказываться мнения. Тут принесли свечи. Черные тени включившихся в дискуссию слушателей размахивали руками на белой стене. Многие поняли мой маневр. Лекция была сорвана. Эфроимсон маневр не принял и был на меня обижен.

Прекрасным ярким влажным июльским утром мы уезжали. К автобусу подошел Эфроимсон. «Ну ладно,— протянул он мне руку,— прощайте, тигр». Я был прощен. Наверное, они обсудили все вчерашнее с Тимофеевым-Ресовским. А может быть, и не обсуждали. Владимир Павлович говорил чистую правду. А я был конформистом.

Он был бесстрашен и непримирим. Поэтому его преследовали всю его жизнь.

Пройдут годы. Забудут имена его гонителей. Да и сейчас, когда я пишу этот очерк, мне нужно напрягаться, чтобы их вспомнить. А имя В. П. Эфроимсона останется как эталон одной из форм поведения в трудных, иногда и несовместимых с жизнью, условиях. Поведения бесстрашного и бескомпромиссного. Как идеал, по определению, трудно достижимый для большинства из нас. •

В следующем номере — очерк о И. А. Рапопорте.

ЛИЦЕЙ

Антон Зверев

10 и 90 — новая статистика интеллекта

Данные американских социологов позволили российскому ученому и педагогу Милославу Балабану сделать неожиданные выводы.

Несколько лет назад социологическая Служба Гэллапа по заказу Американского национального географического общества впервые провела сразу во многих странах на удивление простой, но грамотный эксперимент.

Социологи обратились к молодым людям, недавним выпускникам школы, с пакетом примитивных (честно сказать, до смешного) вопросов по курсу школьной географии. К примеру, их просили показать на глобусе свою страну, затем назвать столицу Индии или Афганистана, разыскать на той же карте Тихий океан и Персидский залив, ну и еще несколько вопросов в том же духе.

Результаты поразили всех. И — никого не поразили. Мировые информационные агентства (включая Рейтер и Франс-пресс) с молниеносной быстротой распространили выводы ученых по своим каналам. Многие газеты, в том числе и наши, запестрели заголовками вроде такого: «Взрослые американцы так же плохо знают географию, как и жители СССР».

Вполне естественно, что, информируя о результатах этого опроса, каждое печатное издание сделало упор на успехах именно своих соотечественников в сравнении с гражданами из «конкурирующих» государств. При этом самый неожиданный и значимый итог исследования — сводная цифра по всем странам — лишь промелькнул в череде второстепенных выводов. Вот она, эта итоговая цифра: в среднем только около восьми — одиннадцати процентов опрошенных молодых людей справились со всеми заданиями. Надо сказать, что заданий было шестнадцать — немало. Ответить на все нелегко. Получалось, географию мы знаем, но не очень хорошо. На самом деле, учитывая простоту подобранных учеными вопросов, следует признать: девяносто процентов географию все-таки не знают!

Плохо читаем карту, забываем многие названия. Ну и что? Это не новость, не сенсация.

В чем же открытие эксперимента? В том, что эффективность школы в разных странах оказалась совершенно одинаковой — равной примерно десяти процентам! Ибо отнюдь не уровень географической осведомленности вчерашних школьников (хотя и это тоже любопытно) интересовал ученых в данном случае. Предметом их анализа был показатель куда более принципиальный, реальный КПД, практическая продуктивность среднего образования в странах, чьи успехи в области экономики, научно-технического прогресса, просвещения, культуры наиболее бесспорны, очевидны, всеми признаны. Вот почему в список участников попали только девять государств, всемирных лидеров: Канада, США, СССР, Япония, ФРГ, Великобритания, Франция, Швеция и Южная Корея.

Судя по всему, ученые твердо рассчитывали получить достаточно богатый урожай статистики — резко различные эффекты в разных странах: там, например, где на одного ученика расходуется до десяти тысяч долларов в год, и там, где школу финансируют по пресловутому остаточному принципу.

Увы. Результативность школы во всем мире оказалась неизменной. Жизнь опрокинула «рабочую гипотезу» исследователей и тем самым опровергла множество весьма живучих, популярных мифов.

Стало ясно: качество общеевропейского образования (какого? а того, что остается, когда забываешь все, чему тебя учили в школе,— как в том анекдоте) не зависит от размера денежных вливаний в сферу просвещения (вот вам сенсация номер один!). Оно не зависит от демократичности школьных традиций и уклада школы (номер два!). А также: от числа работающих здесь психологов и оснащенности учебных классов техникой, от применяемых методик и квалификации учителей, от продолжительности учебного года, количества переводных и выпускных экзаменов и от того, принят ли в стране единый учебный стандарт, или каждая провинция (штат, графство, регион) работает по своему образовательному ГОСТу.

Словом, оно повсюду одинаково.

Но что же это значив? Почему? И так ли в самом деле?

Эксперимент (на сей раз — по заказу Национального фонда гуманитарных наук США и других организаций) продолжался. Но теперь ученые не ограничились одной лишь географией. В своей стране они предприняли широкое тестирование учеников по ключевым, традиционным школьным дисциплинам. В результате — та же роковая цифра. Опять- таки лишь каждый десятый юный гражданин Америки успешно справился с вопросами вроде «Кто автор Дэвида Копперфилда?», «Какова температура кипения воды?», «Чему равна площадь круга?», «В каком веке Колумб открыл Америку?» То есть с вопросами, проще которых в школе нет.

ВПРОЧЕМ, чтобы оценить особый вес и место этих научных результатов среди всех последующих и предыдущих, необходимо пояснить, что в большинстве (чуть ли не в 99,9 процентах) так называемых школьных опросов используется метод тестов. Вам предлагают выбрать из набора вариантов правильный. Подчеркиваешь, ставишь крестик или галочку там, где считаешь нужным, и готово. Эта методика, сам ее главный принцип «не подскажем — не ответит», собственно, и вызывает главное сомнение у... Скажем так, у мыслящих людей. Ведь даже и не обладая никакими знаниями, можно, ткнув пальцем наугад, попасть на правильный ответ. А в итоге — весь эксперимент насмарку. Этот неприметный вроде бы «нюанс» и отличает большинство школьных социологических опросов от того, который проводила Служба Гэллапа, работавшая «без подсказок».

Во-вторых. Обратите внимание: публикуя результаты самых громких, дорогих, серьезных и так далее опросов среди школьников, их авторы нередко забывают, не хотят или не в состоянии открыть общественности один принципиальный показатель. А именно: количество ребят, которые не справились с контрольными задачами. И это тоже, увы, общая, международная традиция. Пишут, как правило, о победителях — учениках, которые надежно овладели школьными азами знаний. Сравнивают количество таких детей по странам — где больше? Кто сильнее? Неудачные ответы, «проигравшие» ответчики обычно остаются без внимания исследователей. Получается, что вместо полной, целостной картины образованности нации ей представляют лишь фрагмент «пейзажа», причем самый радужный и живописный. И — ничего, никто не против. Удивительно!

Вот почему судить о результатах школы объективно позволяют лишь исследования Института Гэллапа. О чем же они говорят?

ПРЕЖДЕ всего о том, что школа, будь то шведская, американская или японская, учит с успехом только одного из десяти своих учеников. Ну а как же остальные девять? Неужто вправду большинство из нас не в состоянии усвоить даже самые элементарные основы?

Вспомним эксперимент американцев. Большинство из тех, кто был опрошен социологами, показали, что умеют в принципе соотнести реальную страну с ее изображением на карте, прочитать ее название. И все, не более. Уже немало! Все эти люди умеют читать — вот ведь что важно. Однако только десяти процентам удалось успешно применить это свое умение на практике, в предложенных заданиях. Таким образом, лишь одного из каждых десяти людей природа наделила даром легко распоряжаться книжным знанием, видеть смысл в тексте и из текста его извлекать, усваивать и направлять на службу собственным сиюминутным интересам, интеллектуальному развитию.

Вы вдумайтесь: сегодняшняя десяти-двенадцатилетняя, многопредметная, вооруженная новейшими стандартами и технологиями «школа-сервис» дает по-прежнему только основы грамоты и счета — ровно столько, сколько давала триста лет назад двухклассная церковно-приходская «школа грамоты» Коменского!

Вот в чем поворот!

Сделан как будто маленький шажок вперед, но все переменилось. Мир неслышно поделился на два лагеря, на два, привычно говоря, учебных класса, имя которым (в процентах) — «10» и «90».

Даже в странах бывшего СССР эксперты Института Гэллапа выявили все тот же неизменный показатель эффективности образования, не превышающий порога 10 процентов. И если обратиться к мнению одного из крупнейших авторитетов в современной педагогике, известного ученого, философа, специалиста в области образовательных макросистем Милослава Балабана, этот факт, оказывается, говорит о многом.

По словам ученого, у нас вся школьная страна, весь Советский Союз на протяжении семидесяти лет пытался работать без оценки, на хорошем отношении преподавателей и школьников друг к другу. Таким образом, классно-урочная система была поражена в одной из главных ее точек. Вот почему вовсю цвела процентомания, двойная бухгалтерия («три пишем, два в уме»), с которыми мы всей страной дружно боролись. Оценка не работала, поскольку не имела, как на Западе, административных последствий. (Известно, что в Америке, к примеру, липовая отметка квалифицируется как уголовное преступление, у нас же — как «милая шалость». Точно так же, кстати, не работал рубль: он был декоративным, камуфляжным.) Но почему же результат, по Гэллапу, всюду один? Похоже, туг мы сталкиваемся с человеческой природой — школа ни при чем. Природу не обманешь. Она действует в обход, «наперекор и вопреки», даже в предельно диких и нелепых обстоятельствах советской школы...

77. Брейгель. «Осел в школе», 1556 Представьте: уже в середине XVI века население нидерландских провинций было чуть не поголовно грамотным! Это и вызвало ироническую улыбку у художника: дескать, осел никогда не станет лошадью, даже если ходит в школу.

Разве не повод для серьезных размышлений, пересмотра многих постулатов, «идеологем» и «парадигм» педагогической науки, психологии, философии?

Но мир на удивление спокойно принял все сенсации. Без комментариев.

В общем, нетрудно догадаться, почему. Если все лекарства перепробованы и без пользы, если все меры приняты, а результата нет, то ничего не остается, кроме как ходить по замкнутому кругу малоэффективных, но проверенных рецептов.

«Надо ужесточить стандарты, чтобы дети-таки выучили то, что им велят, пусть даже через «не хочу!» — этот один из самых древних способов решения школьных проблем снова, в который раз, возобладал сегодня в мире.

— МИРОВАЯ школа в тупике,— говорит Мил ос лав Балабан.— Просто мы пока еще не доросли до понимания того, что неопровержимо доказал опрос Службы Гэллапа. Только десять процентов людей способны учиться с книгой в руках. Природа остальных — совсем иная.

Да, эти люди, каждые девять из десятка, страшно далеки от школы. Однако кто сказал, что — дураки, кто усомнился в их интеллектуальной состоятельности? Они хотят учиться. Но не «на словах» (тем более не на текстах), а по-другому. Мир символов и гиперграмот — это не для них.

Другие люди. Не плохие, не хорошие, а из другого теста. Собирают свои знания поступками, реальными делами, всеми органами чувств.

Скажут: ну и пускай собирают. После уроков. Параллельно.

Не видим, не хотим понять, что школа практически не оставляет ребенку ни времени, ни сил, ни желания познавать жизнь так, как это ему свойственно.

Провозглашая на весь мир: «Текст, а не человек — вот мера всех вещей!», она всем своим строем утверждает этот принцип в нашем подсознании...

Только десять процентов людей способны учиться с книгой в руках.

Милослав Балабан

ПРОСТАЯ вроде мысль. Тут нечего, казалось бы, доказывать и открывать. Все знают: грамота — только один из многих способов обмена информацией, общения. Причем не обязательно ведущий, «привилегированный».

Все это очевидно. Но на бытовом, житейском уровне. Там, наверху, «в высших слоях» Большой Политики, откуда к нам приходят новые учебники, программы, идеологические установки, там пока, увы, другие аксиомы.

К тому же человеку, ослепленному успехами цивилизации (цивилизации жесткого Теста и Текста), выросшему среди компьютеров и роботов, довольно трудно доказать, что лишь машины не работают без кода. Люди умеют понимать друг друга с полуслова, жеста, интонации, по взгляду, даже по молчанию. И именно такой — «бескодовой» — и станет, очевидно, школа наступающей постиндустриальной фазы развития человечества.

Многие древние пророки и философы были неграмотными, открыто презирали письменное слово. Сократ, по одной из легенд, запрещал ученикам записывать свои речи. Возможно, потому, что, как предостерегает один из героев Платона (египетский царь Тамус), обучение письму «сделает людей трудными для общения... В души людей они (письмена.— А. 3.) вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри сами собой».

«Я заметил,— как бы вторит этому пророчеству крупнейший философ и гуманист нашего века Эрих Фромм,— что память людей неграмотных намного превосходит память хорошо образованных жителей развитых стран. Этот факт позволяет предположить, что грамотность отнюдь не является тем благом, которым ее представляют».

Странствуя по европейским школам, Лев Толстой еще сто с лишним лет назад заметил: «9/10 школьного народного населения выносят из школы лишь механическое умение складывать буквы и выводить слова». То есть образование приобретается народом «совершенно независимо от грамоты». От школы, видимо, осталась только «одна деспотическая форма почти без содержания». Вот почему: «Грамотность — одно из случайных, мало значащих обстоятельств образования, одно из бесконечного числа его орудий», а вовсе не «альфа и омега» просвещенности, культуры, образованности.

Обратим внимание, что выводы Толстого, сделанные на глазок, практически совпали с данными сегодняшних дорогостоящих исследований.

Школа в итоге оказалась перед жестким выбором, на перепутье: продолжать по-прежнему учить только 10 процентов своих подопечных или стать другой, перекроить себя под нужды и запросы юных поколений?

Вот в чем принципиальное, всемирное открытие. И мы вправе гордиться тем, что честь его научной расшифровки и обоснования принадлежит российскому ученому, доценту МГУ Милославу Александровичу Балабану.

В своих замечательных работах и газетных публикациях (таких, как «Школа-парк», «Бесплатная реформа», «Право на неграмотность», «Новая жизнь без революций») он доказал, что именно ничем не ограниченная «диктатура Текста» и мешает развернуться рыночным реформам в школе во всю мощь. Любая монополия противоестественна, тем более в образовании, где она ставит одних («буквоедов») в более привилегированное положение по отношению к другим. Вот почему дети бегут из классов, где любое знание преподается лишь «сквозь грамоту». Мы сделали из грамоты фетиш, провозгласили чуть ли не единственным окном в мир знаний. Печально, но другого способа учить всех и всему у класс-школы нет. И потому она реально только тем и занимается, что прямо записывает в память поколений тысячи страниц готовых истин — своего рода служебных инструкций, лишая большинство ребят нормального развития, зачисляя с детства в неучи и дураки по своей, якобы самой точной, шкале грамотности. Если так пойдет и дальше, уже завтра девяносто процентов людей окажутся в положении вечно невостребованных чужаков на «пиршестве ума» для избранных.

Что же отсюда следует? Какие выводы для практики? Школа, настаивает М. Балабан, должна наконец стать тем, чем уже много лет прикидывается,— открытой службой народного образования. Иначе говоря, стать сетью гостеприимных студий, открытых на вход и выход. В любую минуту. Для всех. Но как на практике осуществить сей утопический проект — по чьим эскизам, образцам? И где уверенность, что все это не пошатнет фундаментальные устои общества?

...А НАЧАЛОСЬ все с пустяка, можно сказать, с курьеза. Указка, глобус (карта). Надо отыскать Индийский океан... •

Ума не приложу!

Назовите год, когда это случилось

1. Вступил в строй Жигулевский пивзавод.

2. В Берлине появились первые в мире телефоны-автоматы.

3. Этот год считается годом рождения эстрадного искусства. 18 ноября в Париже открылось первое на свете кабаре — «Ша ну ар».

4. Подписание австро- русско-германского договора о нейтралитете: возобновление «Союза трех императоров».

5. Василий Иванович Суриков написал картину «Утро стрелецкой казни», Виктор Михайлович Васнецов — «Аленушку», а Эдуард Мане — «Бар в Фоли- Бержер».

6. Исполнительный комитет «Народной воли» обращается к царю с письмом, обещая отказаться от террора в случае амнистии по политическим делам и созыва народных представителей «для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни».

7. Николай Семенович Лесков написал «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе».

8. Николай Андреевич Римский-Корсаков написал оперу «Снегурочка», а Модест Петровкы Мусоргский умер, не окончив «Хованщину».

9. Был убит царь Александр II.

Назовите год, когда это случилось

1. Появились в продаже напитки в металлических банках.

2. Джордж и Айра Гершвин создали оперу «Порги и Бесс».

3. Продажа КВЖД за 140 миллионов иен государству Маньчжоу-Го.

4. «Кремлевское дело» по обвинению сотрудников аппарата ЦИК в подготовке покушения на Сталина. Судебный процесс по делу «Московского центра», якобы возглавляемого Г. Е. Зиновьевым и Л. Б. Каменевым

5. Публикуется поэма Сергея Михалкова «Дядя Степа».

6. Забойщик А. Стаханов превышает норму выработки в 14 раз.

7. Родились Элвис Пресли, Лучано Паваротти, Сергей Юрский, Леонид Енгибаров, Олег Табаков, Валентин Гафт.

8. Отмена карточной системы и эакрытив Торгсина. «Жить стало лучше, жить стало веселей».

9. Открылись первые две линии московского метро: «Сокольники — Парк культуры» и «Охотный ряд — Смоленская».

Кто это сказал?

1. Есть оружие страшнее клеветы. Это — истина.

2. Никогда не говорите дурно о себе. Ваши друзья сами достаточно наговорят о вас.

3. Надо полюбить гениальную женщину, чтобы понять, какое счастье любить дуру.

4. Женщины имеют равные с нами права, но в их интересах не пользоваться этими правами.

5. Искусство расставить нужных людей в нужных местах — начало науки управления, но найти места для недовольных — труднее всего.

6. Некоторые должности похожи на крутые скалы: на них могут взобраться лишь орлы и пресмыкающиеся.

7. Язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли.

8. Кофе должен быть горяч, как пекло, черен, как дьявол, чист, как ангел, и сладок, как любовь.

9. Штыки хороши всем, кроме одного,— на них нельзя сидеть.

Назовите имя этого человека

1. Этот человек родился 31 марта 1596 года. Он автор учебника фехтования.

2. Был первым учеником в иезуитской школе.

3. Воевал в рядах иностранных армий как наемник.

4. Двадцать лет жил за границей под чужим именем.

5. Во время осады Ларошели вместе с кардиналом Ришелье инспектировал осадные орудия. Одним из первых вошел в покоренный город.

6. Два года вел со шведской королевой Кристиной переписку о любви. Он же — автор устава шведской Академии наук.

7. Голландский суд признал его философские сочинения еретическими, и только вмешательство главы государства Вильгельма Оранского спасло их автора.

6. Его девизом были слова: «Я мыслю, следовательно, я существую».

9. Ввел в математику понятие «переменная» и обозначения X, Y. Z.

Правильно ли вы ответили на наши вопросы в четвертом номере?

1630 год.

1666 год.

Сергей Павлович Королев.

Это сказал Максим Горький.

Михаил Шифрин. дежурный сфинкс радиостанции « Эхо Москвы»

Ответы в следующем номере.

Наша страница в интернете

У нашего журнала появилась своя страничка в Интернете — всемирной телекоммуникационной сети. Мы рассказываем в ней о наших публикациях, которые представляют интерес для учителей, учащихся и, может быть, даже для их родителей.

Эта страничка — часть электронного журнала «Курьер образования». В этом журнале вы найдете обсуждение вопросов педагогики и психологии, методики преподавания, подробную информацию о нормативных актах в области образования, тесты, тренинги, советы, как организовать досуг школьников, и массу другой полезной информации.

Электронный адрес журнала «Курьер образования»: hitp:// Не так страшно, если у вас нет возможности непосредственно работать в Интернете. Достаточно, чтобы у вас дома или в школе был IBM — совместимый персональный компьютер и программа Windows 3.1 (или более поздние версии). Вы сможете бесплатно получить «Курьер образования» и необходимые программы, которые позволят создать свой «домашний Интернет».

Заказ нужно сделать сейчас: по телефону (095) 200-0475; по факсу (095) 200-0015; по электронной почте: helenz@rsuh.ru

Издается при поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Грант № 96-03-12046в.

ВСЕ О ЧЕЛОВЕКЕ

Денис Рогачков

История одного кризиса

Монолог с комментариями психолога

Всем известно, что самые главные, самые проницательные людоведы и душелюбы — пересмешники. Они умеют говорить разными голосами. То — как молодой человек, страдающий от неразделенной любви (выстроив весь монолог как цепь скрытых цитат) То — как увидевший в этом монологе пример классического внутреннего конфликта профессор — психолог, сухарь и зануда.

Основная драматическая линия выделена из уцелевшего отрывка уничтоженной поэмы Луи Арагона «Защита бесконечности»; отрывок называется «Ирен». Использованы также образы и цитаты из Лотреамона «Песни Мальдорора», Сартра «Тошнота», «Середин» А. Гаврилова и песен М. Завалова.

Эдгар Эйде. «Гермафродит», 1960 год

Когда у меня все в порядке, я не думаю. Я ни о чем не думаю, я просто радуюсь, просто живу. Я дышу, не задумываясь о том, как это происходит, ем, пью, хожу в туалет, чувствую, как бьется сердце, и не пугаюсь его биений, чувствую шею, которая соединяет мою голову и тело, иногда болею, но тоже с удовольствием — пользуюсь моментами свободы и покоя, читаю, слушаю музыку, смотрю телевизор... Но это — если у меня все в порядке.

Зато когда возникают проблемы, жизнь становится гораздо насыщеннее. Тысячи вопросов появляются в моей голове{1}, которая может оказаться разъединенной с телом: шеи больше нет{2}, я перестаю ее чувствовать. Сердцебиение{3} пугает своей частотой и прерывистостью. Внутренний монолог{4}, тоже прерывистый, сбивчивый, мешает разговаривать и спать. Я начинаю думать. Это вначале, потом мысли теряют свою отчетливость, превращаясь в сплошной сюрреалистический гул. Я, она, эти люди, стул, не будите меня, я хочу быть один, блюзы, охватите меня своими ритмическими узорами, я хочу качаться в такт этим волнам, я хочу спать, я хочу разорвать своего соседа на части, маленькие и смешные кусочки трепещущего мяса. Как я его ненавижу! Я хочу переспать с тысячами женщин и мужчин{5}. Я. Кто я{6}? А кто я вообще такой? Даже и знать не хочу! Единственное, я знаю, что внушаю вам отвращение, ненавижу вас, я — плохой и буду плохим, плевал я на ваше общество и его «сверхразумное», черт его дери, устройство. Не будите меня, если вы хотя бы раз любили, не будите меня, если вы любили хотя бы раз.

Нет, нужно пойти к психиатру, а еще лучше — к психотерапевту{7}. Да у меня и телефончик тут припасен.

«Вячеслав Николаевич? Меня один знакомый к вам направил, сказал, что вы помочь сможете... Очень заняты? Жаль. А потом нельзя?.. Уезжаете...».

Что же делать? Может быть, книжки почитать? Подхожу к полке, достаю Фрейда; «Если основные человеческие импульсы теряют контакт с сознанием, то такое состояние становится патологическим... Человек находится всецело во власти Эроса и Танатоса, инстинктов любви и разрушения, стремления к смерти...».

Что это? Какое отношение все это имеет ко мне? Ах да, конечно, я — плохой и системы защиты поломались во мне, какие-то страшные идеи захватили меня, я не могу от них убежать, я могу либо сказать вслед за Лотреамоном — я плохой и буду плохим, либо... вслед за дядюшкой Зигмундом искать, что во мне потерялось, пытаясь поймать это за хвост и прикрыть соответствующей крышечкой, а может, его внук в соседней поликлинике пропишет чудодейственную таблетку, которая поможет мне вообще забыть о себе. Не будите{8} меня, суки, если вы любили хотя бы раз!

А почему я с такой тупостью повторяю эти слова, словно заклинание, которое почему-то всплывает во мне среди всего этого шума? Перестаньте же в конце концов шуметь! Проклятый сосед{9}. И откуда они? То ли из Песни Песней, то ли из Арагона? Наверное, и оттуда, и оттуда. Наверное, Арагон их украл из Песни Песней. Какой гад! А тут еще о каких-то конфликтах. Какие вообще конфликты! Вроде бы все в порядке, только вот людей боюсь, смотрят они на меня все время изучающе и осуждают, хоть на улицу не выходи.

Эдгар Эйде. «Фокусник», 1948 год

Искал еще какие-нибудь книжки по психологии, но дома нет ничего. Пошел в магазин, смотрю — а там книжечки, красивые такие и не очень толстые в синеньких суперобложках. Классика зарубежной психологии, написано. Ну, купил парочку. Карл Роджерс и Фредерик Перлз. Читаю Роджерса. Елки! Да тут прямо про меня. Написано, что страдает наш брат от несоответствия своего представления о себе и окружающих взглядов, вернее — реальности и представления о ней. И что же делать? Теплое принятие психотерапевта, написано, все излечит. Принимайте себя и других. Да где же найти такого, чтобы принимал? Где ты, Карл Роджерс моей страны? Где психологическая группа, в которую можно было бы вписаться на год-полтора?

Так откуда все-таки эти слова? Не будите меня, если вы... если вы... что, никак не могу вспомнить, не... если вы... любили, кого? разве я кого-то любил? Ах, эту! Но разве это любовь. Я помню, как ждал се на мосту, а она все не приходила, а я ждал и говорил себе, что через десять минут брошусь вниз, если она не придет... Но разве это любовь{10}? Не будите меня, гады!

Никак не могу избавиться от ощущения, что потерял что-то, и все время под ноги себе смотрю, головой даже как-то о тумбу ударился, лоб рассек{11}. Осознать что? Фрейд посоветовал бы, наверное, осознать. Ну хорошо, я любил ее, я потерял ее, что дальше? Потому что я — сволочь! Нельзя любить такого, лучше уж и не жить. Да еще тело с головой шея не соединяет, что бы это такое значило?

Соседа своего опять встретил, он опять не поздоровался, а протиснулся как-то боком, бочком, скользь... и в дверь. Почему я его ненавижу? Что? Говорите, что он на меня похож, потому и ненавижу, что я тоже не умею здороваться? Что людей боюсь? Да вы что?! Да я с каждым встречным-поперечным готов не только курткой поделиться, я ему всю душу отдать готов. 

Комментарий психолога

Хотя публикуемая тут статья не является клиническим материалом, она описывает некий процесс — обычный и универсальный для всех людей без исключения, включая детей, процесс, с которым часто сталкиваются психологи и психотерапевты. Человек переживает его как болезненный и патологический, он склонен легко вытеснять его из памяти. А между тем именно так происходят просто нормальное развитое и рост человека — с большею или меньшею степенью остроты. Такое состояние часто называют «кризисом», мы же предпочитаем говорить о процессе дезинтеграции — реинтеграции или переживании «рождения», об опыте «смерть — воскресение».

Автора настоящих комментариев всегда изумляло неведение людьми (а также специалистами, работающими с людьми) этого процесса, выпадение из памяти сопутствующих ему переживаний и неосознанность его позитивных аспектов.

1 • Само возникновение мысли неразрывно связано с этим процессом дезинтеграции — реинтеграции. Вспомним теорию психоаналитиков британской школы о связи возникновения мышления у младенца с отсутствием груди матери.

2 • Шея — часто символический мост между умом и сердцем, эмоциями, телом (поскольку люди нашей культуры воспринимают свой ум помещающимся в голове, что вовсе не самоочевидно и пе у всех людей так). Посему «отсутствие шеи» — одни из многочисленных признаков дезинтеграции, которыми наполнен комментируемый текст.

3 • Сердцебиение — обычный . физический знак того, что тело достаточно вовлечено в процесс дезинтеграции — реинтеграции. Интересно, что пока тело не вовлечено достаточно полно, дезинтеграция не сопровождается реинтеграцией.

4 • Монолог. См. примечание 1. Монолог с самим собой — ментальное выражение дезинтегрированности, при углублении процесса обязательно становится диалогом, которому придает драматизм внутренний конфликт. Не вдаваясь в подробности, скажем, что внутренний конфликт — основная движущая сила человеческого новедения для всех психодииамических подходов в психологии. С их точки зрения, конфликты всегда есть, но становятся явными в тех случаях, когда психологической защиты недостаточно. С нашей точки зрения, целесообразнее говорить не о «конфликте», а о проявлениях здоровой полярности человека, переживание которой хотя и является часто болезненным, ведет человека к большей цельности.

5 • Мы видим, что в сознании появились агрессия и смешанная с ней сексуальность,— для психоанализа основные подавленные влечения человека, практически всегда участвующие во внутреннем конфликте. В нашей интерпретации — важные силы человека, которые всегда оживают при вхождении в процесс дезинтеграции — реинтеграции, хотя совсем и не являются обязательным содержанием любого конфликта. Они обязательно вступают в конфликт если не с обществом, то со структурами психики, называемыми в психоанализе «супер-эго», преодолеть которые необходимо для реинтеграции.

6 • Признаки «кризиса идентичности» (Э. Эриксон), воскрешающего подростковые проблемы, всегда являются существенной частью процесса дезинтеграции — реинтеграции.

7 • Склонность цепляться за концепции и авторитеты (доктор) — обычный непродуктивный способ справиться с «проблемой» в таком состоянии. Стремление все объяснить и понять, чтобы обрести чувство концептуального контроля над процессом, безрезультатно (или является психологической защитой). Так, автор этих комментариев практически не встречал ни одного человека, которому бы чтение психоаналитической литературы помогло достичь реинтеграции. «Таблетки», подавляющие тревогу,— также неэкологичный подход к процессу. Тут мы не намерены вдаваться в подробности психотерапевтических подходов к таким состояниям.

8 • «Не будите» — без клинического исследования, конечно, невозможно понять, какой смысл эти слова имеют для героя настоящего текста. «Пробуждение» — часто символ рождения. Кроме того, веномним, что в нашей культуре, как правило, долгое время детства человека будит мать утром, чтобы отправить в холодный внесемейный мир (школа, детский сад), и это тоже как ежедневное рождение из психосоциальной утробы семьи в мир. Посему в этих словах мы видим протест против «рождения» в мир при посредстве авторитетов детства, а значит, стремление к «новому рождению» и одновременно неготовность «родиться».

9 • Проекция — в монолог входят люди из внешнего мира, на которых проецируются дезинтегрированные части психики, становясь чужими, «ими». Так, «они» изучают, поскольку герой потерял способность изучать сам себя, «они» осуждают, являясь проекцией супер-эго, которое всегда отодвигается для процесса реинтеграции — новой организации психики человека.

10 • Как правило, именно потеря - чего-то запускает процесс дезинтеграции — реинтеграции. Особенно романтическая любовь, которая сама является (в «счастливый» период) повторением внутриутробных и детских переживаний, а кончаясь, снова толкает человека в фазу очередного психологического рождения.

11 • Стремление к самоповрежденню, бессознательное или осознанное, включая сюда и суицидальные тенденции, характерно для этого периода и выражает, с одной стороны, стремление к дезинтеграции, с другой — защиту от неприятных переживаний.

12 • Неопределенная идентичность — действительно, в этой фазе процесса человек, как еще не «родившийся», лишен своего «я». Новое «я» появляется только в результате этого процесса. Желание стать «сильным» (ниже) — скорее всего желание убежать от такой невыносимой неопределенности.

13 • Человек в этой фазе принципиально одинок: будучи «никем», он не способен находиться ии в каких взаимоотношениях.

14• Чувство удушья — характерный признак критической фазы (вспомним sick point Перлза, момент тупика, подобный моменту, когда в процессе родов ребенок уже не получает кислород через пуповину, но еще не дышит). Обычно после реинтеграции у человека меняется паттерн дыхания.

15 • «Тварь» — выше термин прилагался то к соседу, то к себе. Пример «подвижной» проекции. В процессе дезинтеграции — реинтеграции обязательно появляются проекции, но в конце продуктивного процесса проецируемый материал возвращается к своему носителю.

16 • Не в наших правилах судить о значении тех или иных символов для человека без серьезного клинического исследования. Тем не менее достаточно очевидно, что для детского сознания слон — «хороший», а змея — «плохая», частый символ сексуальности, агрессивности, зла. Во всяком случае, тут описывается процесс интеграции: «хороший» слон, чтобы по-настоящему «любить», должен подружиться со змеей. На конечных этапах процесса всегда возникают образы единства противоположностей, порождающие символ (этот аспект процесса описан Юнгом).

17 • Страх стать крабом — страх оказаться пленником прежних сильных психологических защит. В конце процесса образуются новые психологические защиты, обычно более мягкие.

18 • «Мама», как и «не будите», признак регрессии. Для Для «нового рождения» всегда необходим возврат в детство, и мы его неизбежно встречаем во всех случаях процесса дезинтеграции — реинтеграции.

19 • Воспоминание совершенного «преодоления», «перехода» к новому состоянию из детства появляется, по нашему мнению, как проявление завершения процесса. Поскольку в них делается акцент на автономии, очевидно, что реинтеграция касалась проблем подростковой фазы развития.

20 • «Гады» — название земноводных, так что автор настоящих комментариев предполагает тут проявление «змеиности» (см. комментарий 16). Она спроецирована на других, что говорит о неполной интеграции, но рядом стоит парадоксально «любимые» — свидетельство синтеза противоположностей.

21 • Умиротворенный тон и новое поведение свидетельствуют об окончании этого цикла. Надо ли объяснять читателю настоящих комментариев, что реинтеграция никогда не бывает окончательной и полной? Это лишь нулевая фаза следующего цикла дезинтеграции — реинтеграции...

Герой выходит из дома (ритуал, означающий «новое рождение»), но не вдет «к ней», а произносит гимн идеализированной любви. Тут слаженная работа новых защитных механизмов. Единственный ценный, с точки зрения автора настоящих комментариев, следующий психологический шаг — новая дезинтеграция.

Пауль Клее, «Шагающий по ветру», 1926 год

Вот только соседа ненавижу, тварь. А вообще, что говорить, я и сам тварь. Вот бы стать другим. Сильным, как в кино видел. Сильным, красивым, так, чтоб женщины штабелями падали{12}. А я бы с гордостью смотрел на них и говорил: нет, не нужны вы мне. Вот если бы она... Господи, да где же она теперь? С кем ты сейчас танцуешь?

А может, я и не совсем плохой, может, под страшными, уродливыми корками в сердце моем любовь светится, маленькая, незаметная, слабенькая, порушенная там, на мосту... Не будите меня...

Я ведь ей все сердце свое открыл, а она растоптала его в грязи своими изящными ножками, в тех самых туфельках, которые... И поговорить-то не с кем. Да и кто меня понять сможет{13}, смех да и только.

Я хороший, а во мне плохой, или я плохой, а во мне хороший? Да не могу я так больше! Помогите, я жить хочу! Жить! Хоть как-то. Дыхание сперло{14}. Задыхаюсь. Помогите. Я бегу. Я — ребенок, которого родители бросили одного в незнакомом городе. Дома, чужие люди, сетки заборов, тяжелое, страшное небо. Я бегу, я задыхаюсь от бега, я жить хочу, мне некуда идти, я один посреди этой страшной бесконечности. И вы называете это конфликтом? Это не конфликт. Это страх. Чего ты, дурачок, боишься, ведь ты уже взрослый, ты же теперь можешь постоять за себя. Ты драться умеешь. Неужели за столько лет не научился? Сожми кулаки, сожми челюсти, чтобы зубы трещали, и скажи: «Я жить хочу». Так, как я хочу, а не так, как вы меня научили. Спасибо за старания, но я жить хочу, а не убегать или защищаться, не прятаться и зарываться в землю, как страус, а жить. Я любить хочу. Моя душа уже созрела. Не будите меня, если вы хотя бы раз любили, не будите меня, если вы любили хотя бы раз.

Я — паралитик. Я вижу жизнь вокруг себя, чувствую ее в себе, но сам не могу сделать ни одного движения.

А та тварь{15}, которая во мне,— это я, слабый, без которого я не я. И пускай — тварь, может, когда-то она станет прекрасным животным, я даже не знаю каким.

А, животные. Это где-то у Перлза было. Что там? «Попробуйте представить двух противоположных зверей. Это — отражение вашего внутреннего конфликта. Если вы попробуете побыть каждым из этих зверей, исполняя то одну, то другую роль, то разные части вашего существа станут понимать друг друга, и их кажущееся противоречие упразднится. Все противоречия — кажущиеся, на самом деле они связанные полярности, вроде день—ночь, холод— тепло, и то и другое важно, но нужно прочувствовать их связь друг с другом, их гештальт».

Ну что ж, я чувствую себя огромным слоном и маленькой змейкой одновременно{16}. Слон — сильный, он может растоптать любого, но никогда не сделает этого, потому что он — добрый. Он такой добрый, что никому не может причинить боли, и поэтому живет в одиночестве, он боится причинить неприятности, он готов слушать и принимать любого, он никого не осуждает, он всех любит, но его нет, потому что он — пассивный, он ничего не делает, только слушает и слушает, слушает и улыбается. Нет его, или, скорее, он — я, и меня тоже нет. То ли дело змея. Маленькая, но она всегда знает, чего хочет. Она может ужалить, и этот укус — смертельный. Я боюсь ее. Ее определенности и агрессивности, и порою злюсь, что она такая маленькая, была бы она, как слон. Тогда и я бы тоже был. Был. Быть. Это то, что я должен. То, без чего меня нет.

— Послушай, Змея, а давай будем играть с тобой. Ты сможешь иногда говорить от моего имени. Ты будешь говорить: «Слон хочет, Слон здесь, замолчите и послушайте его, я буду говорить от его имени».

— Знаешь, Слон, я могу попробовать, но ведь ты сразу же испугаешься, когда я начну говорить, и посадишь меня в мешок, а мне там будет ужасно одиноко, и я буду сама кусать себя, буду болеть и могу умереть, а тогда — нам с тобой крышка.

— А если я пообещаю не сажать тебя в мешок? Я не могу обещать не бояться, бояться я все равно буду, но не стану прятать тебя. Тогда ты станешь помогать мне?

— Не знаю, но я попробую.

И все-таки хорошо, что мы поговорили. А кто это мы? Я что, становлюсь шизофреником, превращаюсь в каких-то животных, разговариваю? Домашний театр какой-то. Где ролей до фига, а исполнитель и зритель — одно лицо.

Я опять начинаю бояться. Бояться, что придет сосед и будет пугать меня. Он может так запугать меня, что я перестану здороваться и улыбаться. Я могу стать крабом{17}, который бочком- бочком — и в свою дверь, свою норку, а там — только спать, спать и ничего не понимать, я не могу выносить того, что я и так о себе знаю. Я не хочу быть крабом. Я — человек, я жить хочу. Научите меня жить. Не учите меня жить.

Я сам, мама{18}. Я сам{19}. Я потихонечку, маленькими шагами, но сам, раз шажок, два, упал. Но ничего, еще разок. Раз шажок, два, три. Смотрите, пошел! Да, медленно, качаясь, спотыкаясь и держась за стенку, но я пошел, а значит, если вы хотя бы раз любили...

Но я больше не хочу спать, я хочу думать, разговаривать, пожимать руки, прикасаться к другим. Я хочу жить, чувствовать, как ровно и сильно поднимается грудь в такт биению сердца, тоже сильного и, может быть, спокойного. Сердца, которое, быть может, сможет полюбить кого-то еще. Спасибо тебе, мир, за всю эту боль и отчаяние, теперь мое сердце свободно от тебя и открыто тебе. Спасибо тебе, моя умершая любовь, мое сердце свободно от тебя, но оно открыто для других и для тебя тоже.

Гады. Разбудите меня, если вы хотя бы раз любили. Разбудите, или я стану ночным кошмаром, который никогда не даст вам заснуть. Я плохой? Не знаю. Единственное, что я знаю — я живой. И я хочу жить.

Я встаю, я одеваюсь, гады{20}, любимые мои, я выхожу из дома и наталкиваюсь на соседа. Почему-то его рожа не вызывает во мне отвращения, и я спокойно, без внутреннего напряжения улыбаюсь и говорю: «Здравствуйте». Он как-то странно смотрит на меня, это первый раз, когда я к нему обращаюсь. Он тоже улыбается и говорит: «Добрый вечер». Я иду дальше. Я иду к ней.

Да нет, не пошел я к ней. Правда ли, что мы любим один раз в жизни? Мне встречались создания, думающие именно так. Я и сам раньше верил этому. Сейчас же я отвергаю целиком эту бесчеловечную концепцию. Но любовь вовсе не утрачивает от этого своей высоты. Все, что я люблю, осталось. Все перед ней склоняется. И заставляет жертвовать всем на свете, и это прекрасно{21}. • 

ВО ВСЕМ МИРЕ

У Пентагона — новая цель

Выиграв войну против коммунизма, американские военные, похоже, серьезно задумались о более достойных целях и решили перенести всю свою ударную мощь на... рак груди. «Если мы можем попасть в мишень на расстоянии в пятнадцать тысяч миль и можем разглядывать кратеры на Марсе, то мы просто обязаны помочь тысячам женщин избавиться от рака груди»,— заявила Сюзан Блюменталь, генерал медицинской службы.

По ее мнению, военная медицина на десяток лет обгоняет гражданскую. Опухоль будут искать при помощи совершеннейшей системы распознавания спутников или самолетов- шпионов. А уничтожать ее, возможно, придется лазеру на свободных электронах. Конечно, это лишь начало пути, но как приятно, когда воины решают наконец-то заняться делом!

Инфаркт — болезнь женщин?

Большинство людей уверены, что от инфаркта чаще умирают мужчины. Но вот перед нами результат тщательного исследования, проведенного немецкими медиками. Он свидетельствует об обратном: в Германии смертность женщин от сердечно-сосудистых заболеваний (в том числе от инфаркта) примерно на 30 процентов выше, чем смертность мужчин.

Авторы работы называют несколько специфичных факторов риска. Типичны они не только для Германии. Врачи привыкли считать, что инфаркт угрожает сильному полу, поэтому они менее внимательны к жалобам женщин на колотье в груди. Женщинам, поступающим в больницу с сердечным приступом, оказывают помощь, увы, менее расторопно, чем мужчинам: «Ничего, подождут, для них это не опасно». Немецкие женщины реже бросают курить: им кажется, что несколько сигарет в день никак не повредят сердцу (мужчины увереннее порывают с пагубным прошлым). Наконец, по непонятной причине женщин, перенесших инфаркт, чаще, чем мужчин. настигает повторный инфаркт.

Вывод, сделанный авторами исследования, таков: врачи, будьте внимательны к женщинам! Они тоже люди, им тоже угрожают сердечно-сосудистые болезни.

Мини-телескоп с дальним прицелом

В периоды астрономического бума почти каждый новый телескоп стремился превзойти предыдущий своей величиной и яркостью изображения. Сейчас британские астрономы избрали совершенно иной путь. Они создают на вершине вулкана Тенериф на Канарах антенную решетку из пятнадцати телескопов микроволнового диапазона. С ее помощью будет исследоваться «послесвечение» от Большого взрыва, излучаемое вот уже около пятнадцати миллиардов лет. Система состоит из пятнадцати рупорообразных приемников микроволн диаметром 25 сантиметров. Эти приемники крепятся к поворотной платформе полутора метров в поперечнике, то есть размером не более лабораторного стола.

Одно из назначений нового средства — помочь воссоздать картину Вселенной почти в эмбриональном состоянии, около миллиона лет от роду. Кроме того, это даст возможность вычислить наконец правильную постоянную Хаббла — константу расширения Вселенной, а также определить ее массу.

Немаловажно и то, что в техническом плане система такого рода зафиксирует более тонкие детали, чем пульсации реликтового фона (это выполнил «Эксплорер» НАСА), а в финансовом отношении сэкономит значительные суммы от запусков в космос спутника Европейского космического агентства и зонда НАСА на пороге тысячелетия для тех же целей.

БЕСЕДЫ ПО ИСТОРИИ

Наталья Басовская

Рождение средневековья

Рельеф из Хорнхаузена, около 700 годе. Музеи Халле.

Cредневековье в Западной Европе родилось в условиях феноменальных — в условиях встречи миров. Один из них — Римская империя, распадающаяся великая античная цивилизация, а второй — это молодой варварский германский мир, как будто бы совершенно дикий, чуждый, даже враждебный римской культуре. Но когда они соединились, — а это было не просто завоевание, но долгий процесс так называемого великого переселения народов и проникновения германцев на территорию слабеющей империи, — так вот, когда они соединились, начало рождаться что-то новое и вовсе не запланированное как «более прогрессивный шаг в истории человечества», как нас долго учили, или «более прогрессивная по сравнению с рабовладением феодальная общественно-экономическая формация До феодализма было еще ой как далеко! Просто рождалась, мучительно складывалась новая картина мира. Какой она была — вот что интересно увидеть. Интересно еще и потому, что этой эпохи просто нет в массовом сознании.

Золотая фибула из Эстремадура в форме орла. Украшена перегородчатой эмалью, гранатами и стеклом, VI век, вестготская работа

Буквицы текста и заголовка — образец унциального письма IV века

Саркофаг Прозерпины. II—III века Часовня св. Михаила в кафедральном соборе г. Аахен.

S-абразная фибула из Йоннингена. VI век, алеманнская работа

Золотая подвеска из Стентона. Перегородчатая эмаль. Суффолк, VII век

Было переселение народов, был Рим, а потом, ну, пожалуй, со времен Карла Великого, начинается средневековая Европа, из этой империи выделяются будущие западно-европейские государства•

А вот тут-то что было? Полная дикость? В сущности, это — длительный период от IV века до VIII, четыре столетия не пустяк. Это целая эпоха, в которой причудливым образом, даже художественно-живописным, соединялись и сращивались два мира, обогащая друг друга.

Многие поколения наших соотечественников изучали процесс движения истории, как шагание по лестнице, а иногда и перепрыгивание через ступеньки. Вот так бодро от эпохи к эпохе человечество продвигается все время вперед, а впереди у него — ясно, что? — счастливое светлое будущее — коммунизм. Радостно было жить с этой лесенкой, морально радостно: светлая цель подтверждалась таким взглядом на историю — от эпохи к эпохе и все время вперед и вверх. И в этом смысле средневековье рассматривалось однозначно — новая, более прогрессивная эпоха, или общественно-экономическая формация после рабовладения.

Но сегодня очевидно, что такой взгляд на историю ошибочный. Если бы движение человечества было все время от одного общества, менее прогрессивного, к более прогрессивному, мы сегодня, после семи тысяч лет цивилизованного развития, наверное, жили бы не так. Но прогресс в истории — понятие сложное, и вряд ли он осуществляется таким прямолинейным способом, я лично очень сомневаюсь в наличии такого вертикального прогресса в истории.

Рельеф из Хорнхаузена, около 700 года, музей Халле

Укрепленное селение древних германцев с рвом и сторожевой башней

И западно-европейское средневековье это встреча двух очень разных миров, разных цивилизаций — античной и варварской, и, в сущности, брак недобровольный, скорее насильственный, но и от таких браков рождаются дети! А от этого соединения двух, казалось бы, малосоединимых миров родилось дитя — средневековая цивилизация Запада. Ибо именно в Западной Европе переход к средневековью осуществлялся в феноменальных условиях: рухнула яркая античная цивилизация (не только римская, а именно античная, потому что Рим ассимилировал, объединил, поглотил великую греческую культуру, впитав се лучшие достижения). Она казалась вечной, незыблемой, современники нисколько не сомневались, что она будет всегда. Вечный Рим — это убеждение, а не просто слова. И вот тот мир рухнул. И самым страшным образом, ибо на его руинах, блистательных и прекрасных, расселились натуральные варвары — дикие германцы, подталкиваемые другими народами, дикари, скачущие на неоседланных лошадях, едящие руками, не знающие грамоты и не нуждающиеся в ней. Вот почему, кстати, они с такой детской жестокостью жгли, ломали, крушили Рим, им это было не нужно и не понятно. Раз они не умеют читать, зачем рукописи? Раз они привыкли жить в жалких хижинах, зачем дворцы? Они и не нужны. Человек, земля и домик на этой земле — вот нормальная жизнь.

Кирпич из храма с изображением дракона

Украшение корабля е виде головы зверя из Осберга. Первая половина IX века, музей Осло

Мавзолей Теодориха в Равенне, 526—530 годы

Но и кроме этого. Они ненавидели Рим. Это был знак великого угнетателя, ибо римляне не только верили, что они хозяева мира, они и вели себя как хозяева мира. На протяжении многих столетий свое окружение они называли варварским и демонстрировали и утверждали свое превосходство, свою железную волю, покоряя область за областью, народ за народом.

Да, в III веке Рим прекратил свои завоевания. Но эпоха не заканчивается так, чтобы люди уснули при римской античной культуре, а проснулись — всё чудесным образом переменилось: стоят замки, скачут рыцари, крестьяне пашут земли и несут феодалу оброк. Уход одного мира и встреча его с другим — это целая эпоха. В категориях современной науки это называется глобальным историческим синтезом, ибо в общем-то вся история осуществляется через синтез культур; мирный он или враждебный — это не так уж и важно. Но бывают эпохи, когда это явление абсолютно доминирующее. К таким относится и эпоха падения Западной Римской империи, и расселение на ее территории варваров.

Деревянная фигура, покрытая листовым золотом. Мощехранилище Сент-Фой.

Давайте припомним, что происходило. Римляне отгородились от всего мира огромными валами, сопоставимыми с Великой Китайской стеной, и развивались как культура, замкнутая и враждебная окружающему миру. Но слабея постепенно экономически и в военном отношении (ибо предел управляемости был достигнут и предел целесообразности использования рабского или близкого к тому труда достигнут был тоже), они теряли свою замкнутость, и на них прямо влияла варварская культура. Началась варваризация, сначала внешняя — в костюме. Все чаще римляне, особенно легионы в далеких холодных краях, надевали варварские штаны. Вообще это невозможный костюм для римского пространства. Почему? Да потому, что, родившись в стране с теплым климатом, эта цивилизация сложила свой тип одежды со времен греков. А придя затем в другие страны, они стремились ее сохранять, потому что костюм этот резко противопоставлял их окружающему миру, подчеркивая, что они не такие.

Затем шла варваризация духовная, внутренняя. Дело в том, что многосотлетнее положение закрытой и доминирующей цивилизации сформировало особый нравственный кодекс. Античный мир разделил всех не только на римлян, греков и варваров, но и на людей и нелюдей. В римской классической теории раб — вообще не человек.  

Реликварий в виде статуи, отчеканенной из листового золота в деревянной оправе.

Но само разделение на людей и нелюдей наносит глубочайший нравственный урон всему обществу, его морали. Всегда рождаются люди, которые не принимают даже удобное и традиционное. В самом римском обществе появляются люди (а может, они были и всегда, но мы знаем о них, начиная с рубежа веков), которые начинают явно и глубоко сомневаться в возможности делить людей таким образом. Они появились и в зените греческой культуры, и в зените римской. Например, Сенека, император Марк Аврелий, то есть даже на самом верху этой пирамиды. А дальше — бунты рабов. Например, спартаковское восстание, это почти три-четыре года адской войны, в которой рабы выдвинули, в сущности, только один лозунг; «Мы — люди! Мы свободны!» У них не было никакой конструктивной идеи, но сам порыв к свободе увековечивает это событие. Ради свободы они шли умирать. Можно ли их рассматривать как примитивных людей? Ведь расширяя свои владения, римляне подчас обращали в рабство людей интеллектуальных, рабами становились философы, учителя, музыканты, актеры, во многом сопоставимые с римлянами, а чаще превосходившие их в нравственном или интеллектуальном отношении.

Вот он — кризис, дикое противоречие между незыблемой уверенностью в вечности Рима и в том, что происходит в жизни! Кризис в умах, трагическое ощущение рушащегося вечного мира — это всегда вызывает нравственный упадок, нам ли сегодня в этом сомневаться? И это, безусловно, способствует варваризации.

И вот гордые римляне принимают на службу варваров и доверяют им очень важные посты.

С горя это, только с горя. Никогда бы они не приняли их к себе на службу добровольно! А вот с III века — массовое поступление варваров на службу к римлянам. Дальше — больше. Вытолкнутые жестокими и очень мощными завоевателями — гуннами из Северного Причерноморья, — готы были прямо-таки притиснуты к римской границе, и в 376 году... они получают разрешение римского императора Валента переселиться на территорию Рима.

Зачем он это сделал? Его современник, римский историк Аммиан Марцеллин, писал; «Это начало конца. Разрешение императора есть трагическая ошибка. Но он не в силах был поступить иначе». Прошел всего год после их мирного переселения. Не завоеватели, а беженцы вперед, так говорит об этом сегодня блестящий французский историк Ж. Ле Гофф. Они мирно расселились. Римской властью были выделены средства на их содержание. Казалось, все обошлось. Но... римские чиновники уже не те, что раньше, теперь они думают прежде всего о своем благе. Они разворовали средства, выданные на переселение беженцев — готов, а в результате — мощное восстание, и в 378 году восставшие из-за грабежей и бесчеловечия римлян бывшие мирные переселенцы разбили римлян в знаменитой битве под Адрианополем! Император Валент пал в этом сражении, и варварское бегство вперед приняло обвальный характер.

Восточные тюркоязычные племена давили с востока, германцы — с севера, и если в прежние времена железный Рим, может быть, и приостановил бы это наступление, Рим IV века сделать это уже не мог.

Должна напомнить, что к этому времени единое государство было разделено на Восточную и Западную Римскую империю. К концу IV века уже никакого единого государства не было: у Востока — своя судьба, у Запада — своя. Те явления, о которых мы сейчас говорим, касались Западной Римской империи. На Востоке, в будущей Византии с центром в Константинополе, в силу иных исторических условий события складывались иначе: там не было столь мощного удара варварских переселений. В основном туда шли славянские племена из придунайских областей, но они не были так многочисленны, не обрушивались таким мощным валом и в основном расселялись по границам. И кроме этого — там не было такого глубочайшего экономического кризиса. Аграрная структура экономики Восточной Римской империи была более подготовлена к средневековью, и переход к нему там произошел естественнее.

Здесь же... В 451 году на Каталаунских полях варвары, те самые, которые накатывали на границы Римской империи, нередко вторгались и подвергали разорению страну, встали... на ее защиту. Дело в том, что с востока, из Приуралья, двигались гунны. Они вошли в историю как символ воинственного варварства, жестокости и непобедимости. Они были страшны для Западной Европы чрезвычайно. Когда приблизились они к границам Римской империи, стало ясно, что это угроза отнюдь не только Риму.

Каталаунские поля — это обширная равнина в северо-восточной Франции, западнее современного Труа. И вот во главе с римским полководцем Аэцием германцы и какая-то часть сарматских племен, кстати, тоже тюркоязычных, встали в единый строй против этой страшной силы. Им удалось выстоять и победить именно потому, что они объединились. Что их соединило? Гунны были страшнее.

Я уже упоминала, что германцам не нужно было рукописей и дворцов, но им нужна была земля и оседлость, а со временем многое из того, что когда-то они крушили, они восприняли. Это оседлая земледельческая цивилизация. Им стало тесно, это и толкнуло их на завоевание — им не хватало земель. Но кочевая цивилизация — совсем другое дело. Она прокатится по этой области и может откатиться куда-то дальше и вернуться опять, она в движении. Приход гуннов для римской цивилизации означал бы подлинное уничтожение, а тот тигель, в котором плавилась античная культура вместе с культурой варварской, уничтожением не был. В нем родилось средневековье.

Объединяющим столь разные культуры и столь разных людей было несколько вещей очень важных, и среди них прежде всего новая религия — христианство. Христианская церковь, сделавшаяся в конце жизни Западной Римской империи официальной, предлагала римлянам некий выход из глубокого морального кризиса. Шанс и надежда, что, может быть, таким образом будет спасена великая Римская империя, — вот чем было христианство для римлян, для того же Константина. И вот христианская церковь, ставшая за последние десятилетия Римской империи очень сильной, уцелела. Разрушена была римская государственность и право (хотя обломки его остались и были потом восприняты германцами. Разрушена была духовная культура почти до основания и возрождалась потом в новой форме с огромным трудом. А церковь осталась. И она за крепкими стенами монастырей сохранила значительные остатки античной образованности. Первые школы были церковные и, самое главное, повлияли на варваров настолько, что они тоже приняли христианство. Христианство воспротивилось внутреннему варварству, которое уже коснулось римлян, и варварству, остаткам дикости, которые были у пришельцев-германцев. Церковь смягчала нравы, объединяла, несла идею единства этого мира. Вот первый важнейший исток средневековой цивилизации.

Страница из Евангелия Диндисфарне. 700 год.

Этой новой цивилизации Рим был совершенно более не нужен. И христианской церкви, между прочим, тоже. Не нужна была христианской церкви сильная императорская власть на Западе.

Церковь — это организация, не будем путать это с верой и с религией. И как организация она стремилась к укреплению своих позиций. И никакой соперник в виде сильного императора ей был не нужен. В период раннего средневековья христианская церковь на Западе, будушая католическая (с 1054 года церковь разделится на западную католическую и восточную православную), усилила свое влияние на души и умы людей, а затем и политическое влияние. Потом будет отчаянная борьба двух сил — светской и церковной власти в Западной Европе, но это в будущем.

Что еще дали эти миры друг другу и что их сближало? В конце концов припомним, что аграрная структура германцев была к концу Римской империи очень сходна с римской, и они соединились именно поэтому плавно, а в результате основу жизни составили крупная земельная собственность и мелкое владение маленьких людей —- крестьян.

Деревянный портал костела в Урне, выполненный в традиции скандинавского стиля. XI век.

Новая цивилизация шаг за шагом находила выход и еще из одного римского тупика — из рабовладения. Оно делало производительный труд неинтересным для свободного человека, даже ненужным, и технический прогресс в этом мире был практически невозможен. Что можно представить себе смешнее, чем «раб-рационализатор», который с восторгом придумывает для рабовладельца этакую штуковину, которая сильно повысит производительность труда! А крестьянин, родившийся среди этих самых германцев или былых римских рабов и колонов, конечно, имеет свой интерес в труде, и даже очень большой. Он работает на себя и на барина, но все-такн и на себя. А это уже возможность движения вперед.

Среди пришедших на территорию Западной Римской империи было много племен, родственных германским, но разных: алеманны, бургунды, лангобарды, вестготы, остготы и франки.

Автор прекрасной книжки о франках Стефан Лебек (вышла недавно его книга «Происхождение франков») приводит свидетельства римских авторов о варварах в целом. В данном случае он называет бургундов, но они все виделись римлянам одинаково вот так: «Эти волосатые орды поющих песни, обожравшихся бургундов, мажущих шевелюру прогорклым маслом и источающих противные запахи чеснока и лука». И было очень страшно, когда на смену изысканной античной культуре, термам, виллам, благовониям, явилось такое варварство.

Как правило, больше всего знают о франках. И это справедливо: именно из их корня родилась новая Европа. Франки расселились на территории бывшей Римской Галлии, покорили многих соседей, создали свое королевство, которое при Карле Великом стало империей, а затем основой будущей Франции. А Франция рассматривается как страна классического средневековья и даже классического феодализма.

Почему именно франки? Может, они были цивилизованнее других? Нет. Скорее наоборот. При дворах первых ранних правителей лангобардов, остготов, вестготов (это в Испании и в Италии) было больше изысканности и больше внешних признаков воспринятой ими римской культуры. Франки же, в основном сельские жители, наоборот, были более дикими. Даже резиденции их королей находились в сельских поместьях, а не в городах, как, например, у короля вестготов Теодориха в Равенне. Известны их нравы, долго хранящие жестокость, а христианство у них было условным: например, ранние франкские короли были многоженцами, совершенно игнорировали осуждение епископов. Они брали в жены своих наложниц, предыдущую отправляли в монастырь, потом могли вновь вернуть ее, снова вступали в браки очень разнузданно, как пишут христианские писатели.

Именно франки, как известно, подозревали в трусости всякого, кто умел читать. Для варвара это качество явно подозрительное и ненужное. Умеет читать — значит, вряд ли хороший воин. И тем не менее франки выделяются среди прочих народов Европы и создают Римскую Галлию. Именно их судьба в эту эпоху — судьба счастливая и восходящая. Может быть, говоря о ней, мы что-то и высветим в целом в картине эпохи.

Все варварские королевства находились во вражде друг с другом, но все они испытывали опасность извне. Жизнь не была мирной и спокойной. Думаю, главная причина их временных союзов — это окружающая враждебная среда, арабы на Пиренейском полуострове, остатки осевших гуннских племен, по- прежнему очень воинственных. Вот тут-то и начинается восхождение франков. А точка отсчета — Хлодвиг, племенной вождь. Ему было девятнадцать лет, когда франки в 486 году пришли на территорию бывшей Римской Галлии, победив последнего римского полководца Сиагрия. Юноша Хлодвиг — почти мальчишка. Его подняли на щитах воины, тем самым признав королем. И он совершает несколько точных безошибочных поступков, которые выдают в нем государственного мужа. Государства нет, а черты государственного человека у данной личности есть! Первое — истребление всех своих родственников, которые могут претендовать на престол. Да, это поступок вождя, варварского, жестокого, но готового властвовать, управлять.

А второе, чрезвычайно важное — принятие христианства. Но, возразят мне, все варвары приняли христианство, чем же выделился Хлодвиг? Он принял версию ортодоксальной церкви, в будущем католической. А окружающие народы в основном поддались на арианство, учение, которое вскоре было признано еретическим. Оно было более демократичным, понятным простым людям, потому все его и принимали. Выбор же Хлодвига создал основу для будущего союза с католической церковью, а именно этот союз и выделил франков, надолго создав им лидирующее положение в Европе.

Хлодвиг был из рода некоего Меровея, и его потомки назывались Меровингами. Затем при поздних Меровингах выдвигаются майордомы. Это всего-навсего управители дворца, но занимают они положение как бы правой руки, высшего советника. Один из таких майордомов — Карл Мартелл (это тридцатые годы уже VIII века) — делает изобретение, открытие — проводит реформу. Вводит так называемый бенефициум (буквально — «благодеянием). Он перестает раздавать земли своим подданным в качестве аллода (просто так и навсегда), как это было во франкской деревне, он дает бенефиций — землю — за военную службу. А в результате у франков у первых рождается сильное, хорошо организованное конное войско, которое по сравнению с лешими ополчениями прочих германцев явно лидирует и которое становится прообразом будущей рыцарской конницы — могучей и непобедимой на протяжении всей эпохи европейского средневековья.

И второе: земля в случае смерти или измены вассала возвращается к дарителю, то есть к королю. Тем самым власть будущих представителей династии Каролингов (второй франкской династии) сильно укрепляется, в отличие от Меровингов, постепенно терявших свой земельный фонд.

Именно Карл Мартелл сумел отразить страшную опасность, которая могла уничтожить германско-римский мир. Ибо с Пиренейского полуострова на Западную Европу двинулись арабы, продолжая мощную волну своего завоевательного движения, начавшегося в VII веке на Аравийском полуострове. И вот они уже, как мощный и страшный поток, преодолели Пиренейские горы — а это не пустяк! — и двинулись к северу по Западной Европе. Но у города Пуатье в 732 году под руководством Карла Мартелла соединенные силы нескольких варварских королевств остановили арабов в одной из так называемых битв народов. Арабское движение было остановлено. Неужто это не возвысило авторитет франков? Да, чрезвычайно. И их верный давний союз с ортодоксальной церковью подкрепил это лидирующее положение, ибо победа над арабами — не просто военная победа. Церковь определила ее как христианнейшее дело, ибо эта победа остановила движение мусульманской веры на христианскую Европу.

Сын Карла Мартелла Пипин сумел закрепить союз с церковью самым замечательным образом. Придя к власти в качестве майордома и став затем с санкции папы королем (последнего Меровинга он отправил в монастырь, сказав: «Вы слабые и бесполезные, вы не нужны»), он сделал поистине королевский подарок римским папам в благодарность за поддержку. Он подарил им земли, по существу, целое государство — двадцать два города в Средней Италии. Отвоеванные у Лангобардского королевства, эти земли на многие века стали основой папского государства, которое, в сущности, прожило еще несколько исторических эпох и маленьким- маленьким символом и обломком которого является кусочек современного Рима, называемый Ватиканом. А вот с чего все началось: королевское повеление, королевский жест и — возвышение франков над другими варварскими королевствами.

Увы, франки не только не предполагали, что они несут какую-то новую, более прогрессивную формацию, как нас учили в школе, они ничего и не несли на самом деле. Но интересно посмотреть, как они жили. Вот быт королевского двора. Жизнь их сводилась к нескольким простейшим делам. Охота, подготовка к ней, отдых от нее, пнр, война, охота и так далее. В сущности, других забот, других занятий нет. И если нет войны с соседями, то непременно война с братом, с бывшей женой. Конечно, это образ жизни достаточно варварской. Галло-римская знать сохранилась, ее не истребляли. Но, боясь, зашитая себя, запираясь в своих поместьях, медленно, шаг за шагом она что-то воспринимала из этого быта, отдавая что-то из своего варварам. И вот последний сын Хлодвига Хильперик уже гордится тем, что он может говорить по-латыни. А на свадьбе его брата на латыни читается эпиталама в честь новобрачных. И это (описано всеми современниками) произвело очень сильное впечатление. Никто из присутствующих, конечно, содержание эпиталамы не понял, но факт, что она была, поднимал их до уровня римской элиты. Миры шли навстречу друг другу. Варвары и элита варваров особенно хотели быть такими, как римляне. Римляне же, совершенно не желая того, во многом становились похожими на варваров.

А что же «обычные, простые» люди, те самые свободные франки, бургунды, алеманны? Придя в эту бывшую Римскую империю, они поначалу наверняка пережили очень неплохие времена. Во-первых, им было очень легко продвигаться, например, по Галлии. Римляне построили такие блестящие дороги (многие из которых целы до сих пор), что варварам не составляло никаких усилий продвижение в сердце империи. Тридцать — сорок пять километров в день проходили легионеры в тяжелом вооружении, а гонцы за сутки пробегали до семидесяти пяти. Франки нашли здесь много земель, богатств и городов, которыми, правда, не умели пользоваться.

Основой их жизни была деревня. Это деревянные дома, крытые чаще всего соломой, пол земляной, что говорит, конечно, о крайней простоте быта. Топится дом по-черному. Часто в доме с людьми живет скотина. Живут грязно, скученно.

Нужда в защите вынуждала мелких землевладельцев селиться поблизости от стен, которыми все чаще и чаще обносились большие поместья, «виллы» (villa). Так «виллы» превращались кое-где в центр или, по меньшей мере, в опорный пункт сельского поселения. Документы свидетельствуют о том, что поселения свободных землевладельцев попадали целиком, в силу распространения системы колоната и общинной солидарности, в полную зависимость от земельных магнатов. Процесс, который завершится превращением «виллы» в поместье или замок феодального сеньора, а поселения свободных и полусвободных землевладельцев — в зависимую от феодала деревню, начался рано, а на переломе VI и VII веков обнищавшие селяне в конце концов отдавали и свободные общины в руки крупных землевладельцев.

В своем поведении люди руководствуются нормативами и традициями, восходящими к дикости, к варварству. Например, знаменитая статья Судебника франков «Салической правды» о горсти земли: «Если кто-то кого- то убил, положено платить штраф». А если у него нет денег, что делать тогда? Тогда он собирает двенадцать свидетелей, своих родственников, выстраивает их около своего дома, берет горсть земли с четырех углов дома и спиной к свидетелям бросает ее через левое плечо (обязательно через левое!) на этих людей. Потом с колом в руке, в рубахе без пояса, босиком прыгает через плетень и — чудесный результат! — родственники должны принять участие в уплате штрафа.

Так начинает формироваться культура жеста, восходящая к этим варварским бесписьменным традициям. И понятно, конечно, что бесписьменная цивилизация придает огромное значение жесту. Когда в суде решается, например, какой-то вопрос мирно, даже на уровне королей, никто не подписывает договор, а происходит обмен веточкой. Два враждовавших короля обмениваются веточками.

Был еще знаменитый, очень умилительный обычай. Очень важная вещь в королевских, да и в простых семьях тоже — приданое. Как он решался? Наутро после брачной ночи жених, уже муж, в присутствии свидетелей должен был войти в комнату своей жены и бросить на ее постель соломинку обязательно левой рукой и громко произнести то, что ей отдается в ее пользование в случае его смерти. Это так называемая вдовья доля, вдовий подарок.

Вся жизнь — от крестьянина до элиты — была оформлена такими вот процедурами. А деревня, крестьянство, которое занято прежде всего вопросами, у кого дом сгорел, где скотина пала, решает все эти вопросы главным образом клятвами и присутствием свидетелей. Самая важная клятва — на мощах святых, самых почитаемых. Страшным образом отомстят покойные, если ты ее нарушишь. То есть деревня живет жестом, традицией, и элита тоже, может быть, несколько в смягченных вариантах. И при этом причудливым образом говорит по-латыни, все более ее переиначивая и порождая диалекты будущих западноевропейских языков.

Деревня и элита с разной степенью успеха пользуются очень простыми предметами быта, а накапливая богатство, зарывают его где-нибудь. Крестьянин — в погребе золотые римские монеты, а короли — в своих кладовых золотые чаши изысканной работы, драгоценности, сохранившиеся от предшествующей эпохи. Они хранят сокровища, не ими созданные. И если учесть, что Галлия — это мир былой кельтской культуры, населенной гномами, волшебниками, чудесами, сказочными существами, по преданию живущими в лесах и в горах, то и сами франки на них в чем-то похожи. Они тоже живут в причудливом мире, где сегодняшний и завтрашний день переплетаются, и, наверное, совершенно незаметно для очевидцев шаг за шагом идет продвижение к дню завтрашнему, где будут мощные средневековые замки с толстенными стенами и несколькими рядами укреплений, рыцарские турниры, будут выясняться вопросы чести, будут клятвы, но уже и писаные, строгие законы и реальная власть короля, а не только призывы к его авторитету. Будет много нового, будут великолепные, потрясающие соборы романские, а затем готические. Но все это — завтра. А сегодня христианский храм — это переделанная римская базилика. На нес кладут тяжелую крышу — сочетание совершенно немыслимое воздушных античных колонн и могучей давящей крыши! И так же нестрого, как в архитектуре, следуют и новой христианской этике. Не строго, но следуют, продвигаясь по дороге к средневековью. В декорациях, очень противоречивых, живописных, наполненных разными людьми, их чувствами, воспоминаниями о прошлом. Их вожди хотят называться императорами, а человека грамотного считают на всякий случай трусом. Это мир великих противоречий. Но только в противоречиях и столкновениях рождается новое.

В исторической литературе спорят, чем считать эту эпоху. Революцией, переворотом? Уж очень соблазняло это Маркса с Энгельсом. Им всегда были симпатичны взрывные слова и социальные взрывы. Но были и другие. А. Допш, Фюстель де Куланж, страшно критикуемые за это марксизмом, говорили: «Нет. Это великая текучая эволюция, в которой всегда есть и слом, и рывок. Но в целом лик ее определяется бытом, движением повседневности». И, познавая повседневность, мы приближаемся к более подлинной, а не вымышленной картине мира. Приближаемся к миру людей. •

Наши Лауреаты

Леонид Карасев («По ком звонил колокольчик», 1996, №7) — философ, культуролог. Называет себя писателем по философии, тем самым воскрешая традицию времен Достоевского, когда человек, написавший роман, назывался «писателем по литературе». Его книга «Онтологический взгляд на русскую литературу» стала заметным событием в гуманитарном знании: ведь речь в ней шла не об очередной постмодернистской интерпретации Гоголя или Андрея Платонова, а о новой, непривычной форме анализа, о новой оптике, позволяющей, быть может, пробиться к вещам, веществу мира и литературы, удостовериться, что мир действительно существует. Что он есть.

Мы благодарим всех, кто сотрудничает с журналом, мы поздравляем тех, кто признан лучшими авторами 1996 года.

Никита Максимов —

географ, работает в журнале всего полтора года, но уже успел опубликовать статьи на самые различные темы: от антропологии до геофизики. Среди них подборка под названием «Парниковый эффект: миф или реальность», опубликованная в № 8 и отмеченная редакцией.

Александр Шумилов —

географ, выпускник Московского университета. Член Географического общества, кандидат географических наук, почетный полярник. Участник и руководитель советских и международных экспедиций. Автор множества статей и десятка книг по истории географических открытий, многие из которых были переведены на иностранные языки. В 1996 году опубликовал в журнале восемь статей из серии «Двадцать путешествий XX века».

Валерия Шубина —

прозаик, эссеист. Печатается в журнале с 1994 года.

В прошлом же году:

«Земное прочерчивание», № 4 «Был праздник...», № 5 «Портрет из холодного воздуха», № 9 «На том месте земля была липкая», № 10 «Тому, кто не ждал ответа», № 11 «120-летие одного дождя», № 12

МОЗАИКА

А каков он на вкус?

Медведи гризли — обычные животные во многих национальных г арках и лесах США. Их там пока еще достаточно. Обычно они предпочитают питаться растительной пищей, в также падалью.

Однако посетители, прибывшие в национальный парк Денали в штате Аляска на своей машине, не рассчитывали, что вышедший на дорогу медвежонок надумает попробовать их машину на зуб.

К счастью, инциденты, подобные этому, крайне редки, так же, как и случаи конфронтации между медведями и человеком. И все же, если вам придется побывать в национальных парках США, не позволяйте медведю грызть вашу машину. Берегите ее, а также зубы медведя.

Пальцем в небо

Из-за утечки газа из воздушного шара един английский небесный путешественник вынужден был сделать непредвиденную посадку Причем в совершенно незнакомой местности, но, к счастью, пока в своей стране и, главное, на ровном поле с пересекающей жнивье узенькой тропинкой. Опасаясь, что его нескоро хватятся и найдут, если он незамедлительно не даст о себе знать, потерпевший аварию воздухоплаватель вышел на дорожку осведомиться у первого встречного, куда он попал. И случай не преминул представиться. Поприветствовав возникшего перед ним аккуратно одетого мужчину, он прежде всего опросил, где сейчас находится. И в ответ услышал: «Посреди чистого поля, недалеко от гондолы». Тогда прилетевший поинтересовался, не бухгалтер ли тот часом. «Как это вы догадались?» — изумился местный житель. «По вашей информации, друг мой, — ответствовал спросивший,— у бухгалтеров она бывает столь же точна. сколь и бесполезна».

Пилот мог потерять ориентировку. но не утратил чувства юмора.

Красиво?

«Кошачьи люди», или майоруна — индейцы, живущие в глухих местах Бразилии, уверены, что да. И именно так они и должны выглядеть. Свой нос они украшают прутиками пальмы антактофеникса. Зачем же им такие «усы»? Дело в том. что индейцы считают себя потомками ягуара. А где вы видели ягуара без усов? Ну. а чтобы выглядеть совсем привлекательным, нужно сделать и татуировку вокруг губ. Вот теперь — порядок!

Сергей Морозов

Опыт мемуара на тему космических исследований планеты Венеры. Околокосмические будни

Вид Земли с Луны

Острые «рога» у земного полумесяца — свидетельство того, что у Земли есть атмосфера

Я просто анализировал в уме своем большинство поэтов, имевших успех, этот анализ привел меня к синтезису; ибо дарования, рассыпанные между другими поэтами порознь, оказались совмещенными все во мне едином...

Прийдя к такому сознанию, я решился писать.

Козьма ПРУТКОВ

Я был совсем юнцом, когда запустили первый в мире искусственный спутник Земли, учился на втором курсе МВТУ имени Баумана. Но к моменту гагаринского витка я уже со знанием дела рассуждал о нелепости и примитивности фонбрауновской ракеты «Фау-2» с ее форкамерами и подвесными баками, работающей (вот ведь варварство!) на этиловом спирте.

До слез обидно: запустили в космос человека, при этом обошлись без нас (ладно, без нас — без меня!) А еще запускали космические аппараты к Венере и Луне. И опять без нас (без меня). Правда, не всегда успешно. Однако отличный по тем временам результат — «Луна-3» — это же сенсация! Впервые человек заглянул на ту сторону Луны! И понял я, что после защиты диплома на мою долю из всех космических тайн останутся только планеты Солнечной системы, в первую очередь Венера и Марс. Луна — пройденный этап...

Распределение. Куда? Никаких колебаний: в Подлипки, к Королеву! На комиссии по распределению спросили, есть ли склонность к научной работе. А нет, так можно податься в конструкторы, в проектанты. Что за вопрос! Конечно же, к научной работе! И исключительно в Подлипки! А ездить туда-сюда за полтора часа в один конец не боитесь? Да я... да что угодно, лишь бы космос! Комиссия, конечно, умилилась, снизошла: ну будут вам Подлипки. Ух, до чего я был счастлив.

И вот — Подлипки. Но вместо заветного королевского КБ оказался я распределенным в «очень научную» организацию, именовавшуюся тогда НИИ-88, впоследствии — ЦНИИ машиностроения. Естественно, «ящик». Это был удар. Я же рвался к Королеву, а в обстановке сплошной секретности в те времена про НИИ-88 и знать не знал. «Вы же хотели науку, вот вам и НИИ. В Подлипках, как и было задумано»...

Преддипломная практика, диплом. Моя тема — мягкая посадка на Луну. Где-то кто-то к тому времени эту задачку, конечно, уже досконально раздолбал, однако для меня это решение — за семью печатями, приходилось доходить до всего самому-

А тем временем отечественные успехи в космосе продолжались. Засидевшиеся на старте космической эры американцы из кожи вон лезли, чтобы догнать и перегнать СССР. Президент Джон Кеннеди утвердил национальную задачу — высадить американского космонавта на Луну до начала семидесятых годов. Я тоже окончательно определился: околоземный космос вместе с Луной — мелкие, неинтересные дела, заниматься стоит только космическими исследованиями планет, в первую очередь Венеры и Марса.

Действительно, в те времена (начало шестидесятых годов) исследование ближайших к Земле планет представлялось весьма романтичным. Что такое Марс? Любой мало- мальски начитанный человек на подобный вопрос туг же выдавал: каналы, открытые Скиапарелли; война миров Герберта Уэллса; загадочные радиосигналы, принятые знаменитым Маркони, непонятные вспышки на марсианском диске (старты ракет, ядерные взрывы?); странное поведение естественных спутников Марса, тормозящихся в его весьма разреженной верхней атмосфере (явно спутники пустотелые, а значит, искусственные![1 Кстати, всем «достоверно известно», что мысль об искусственном происхождении спутников Марс» впервые высказал наш замечательный астрофизик И С. Шкловский. Это не так: Шкловский заявил примерно следующее: если скорость Фобоса и Деймоса действительно уменьшается из-за торможения в марсианской атмосфере, то они должны быть полыми.]); наконец (это уже помнили только эрудиты) весьма любопытный факт существования примерно с начала века так называемой премии Пьера Гузмана (50 тысяч франков золотом), предназначенной тому, кто первым установит контакт с любой внеземной цивилизацией, помимо марсианской! Доказательство наличия разумной жизни на Марсе считалось тривиальным и не стоящим поощрений. Идея марсианской жизни владела не только умами популяризаторов — ее отстаивали многие серьезные ученые. И даже когда в конце 1965 года до нас дошли публикации результатов американского «Маринера-4» (и кто-то из «ихних» ученых заявил: «Марс — такая же груда шлака, что и Луна»), многие из наших (и не только наших) планетологов с пеной у рта защищали идею разумной жизни и инженерной деятельности на Марсе. К примеру, Феликс Зигель.

А Венера? Было весьма похоже, что это вторая Земля, а что она чуть ближе к Солнцу, значит, климат там потеплее, вроде как у нас в каменноугольном периоде. Действительно, размеры, плотность, масса, атмосфера — ну все как у Земли (разница менее десяти процентов). Как шла эволюция венерианских недр? Аналогично земной — за счет гравитационной дифференциации[2 Перераспределение тяжелого и легкого вещества: тяжелое под действием гравитации опускалось вниз, легкое — «всплывало».], и вследствие распада радиоактивных веществ (которых пару-тройку миллиардов лет назад в недрах планет было значительно больше, чем теперь) происходил разогрев планет — что Земли, что Венеры. При массах этих планет выделившегося тепла не хватило для их полного расплава, однако оказалось вполне достаточно для частичного расплавления отдельных внутренних слоев, а значит — для появления вулканизма.

— «Венера-I». Запущена 12 февраля 1961 года.

— Траектория полета. «Венера-2» вблизи планеты Венера. Запущена 12 ноября 1965 года.

— «Венера-3». Запущена 16 ноября 1965 года. Достигла планеты 1 марта 1966 года.

— Приземление спускаемого аппарата «Венера-4» во время испытаний. Запущена 12 июня 1967 года, получены непосредственные характеристики атмосферы Венеры

— Вымпелы, доставленные на планету станциями «Венера-5» и «Венера-6».

А что такое вулканизм? Это очень важный фактор в эволюции планет. Современные земные вулканы ежегодно поставляют на земную поверхность около десяти миллиардов тонн вещества, в основном это породы базальтового типа и различные газы. Именно из этих продуктов и образовалась первичная кора и атмосфера Земли и Венеры.

Что характерно, основные газы, извергаемые земными вулканами,— это углекислый газ (10—20 процентов) и водяные пары (75—80 процентов). И можно смело утверждать, что доля водяных паров и углекислого газа во все времена, будь то на Земле, Венере, Марсе или Меркурии, составляла подавляющее большинство, а в их соотношении главенствовала вода. А это значит, атмосферы Земли и Венеры были изначально одинаковыми. На Земле такая атмосфера привела к образованию океанов и зарождению жизни. Почему же на Венере должно быть иначе?

Но вернемся из космоса к земным событиям. На Луну я все-таки «мягко сел», диплом преодолел. А пока преодолевал, жизнь вокруг шла своим чередом. В электричке Москва — Подлипки масса знакомых. В электричке — разговоры. Иногда — по работе, вопреки режимным установкам. Готовятся пуски автоматов к Венере. Идет проектная работа над ТМК. Что такое ТМК? Балда, это же тяжелый марсианский корабль. Тяжелый — значит, пилотируемый, понял?

В ответ на ужесточение требований отдела режима наши местные остряки украсили стены рабочих помещений соответствующими ура- патриотическими лозунгами. Кое- что запомнилось:

Он молчит и ты молчишь,

И враги получат шиш!

Болтливость — худшее уродство,

Вредит секретам производства!

Но это, так сказать, мелкие бытовые эпизоды. Бывали и покрупнее: во второй половине шестидесятых годов, когда заработал наш северный космодром Плесецк, вдруг вызывает меня начальство и вручает на экспертизу «секретные бумаги» — статью из какого-то английского популярного научно-технического журнала и «сопроводиловку» соответствующих наших органов. В чем дело? Со слов начальства я понял, что англичане запросто раскрыли не только сам факт существования нашего нового космодрома, но и указали его точные координаты. И сделали это английские школьники (не какая-нибудь «Интеллидженс сервис» или там ЦРУ). Как так, школьники?!

Посмотрел я английскую публикацию — все предельно ясно. Конечно же, школьники. Запросто. Дело в том, что их школьный учитель оборудовал на крыше нечто вроде пункта слежения за космическими объектами с достаточно примитивной оптикой и измерительными средствами, но с компьютерами. Его подопечные в порядке постижения учебной программы сами наблюдали за искусственными спутниками, определяли параметры их траекторий, затем наносили на карту Земли их трассы.

— AM С «Венера- 7». Запущена 17 августа 1970 года. Начало прямых экспериментов на поверхности планеты

— Телефотометр спускаемого аппарата «Венера-8». АМС запущена 27 марта 1972 года.

—Макет спускаемого аппарата АМС «Венера-9». Запущена 8 июня 1975 года.

— Автоматическая станция «Венера-10» в сборочном цехе. 22—25 октября 1975 года «Венера- 9» и «Венгра-10» передали изображение поверхности планеты. 

До поры до времени все трассы советских спутников выходили из одного географического пункта, называемого в нашей прессе Байконуром. Если у орбит были разные наклонения, их трассы неизбежно пересекались все в том же Байконуре (если уж быть точным, то в Тюра-Таме, который находится довольно далеко на юго-западе от географического Байконура). Но вдруг в марте 1966 года появилось новое семейство советских спутников, чьи орбиты упорно игнорируют Байконур, а наклонения существенно выше прежних — 72 градуса. Дальше — совсем просто. Имея официальные («ТАССовские») данные о времени пуска, только ленивый двоечник не сможет с помощью компьютера вычислить, из какой географической точки произведен запуск. (Тем более если у нового семейства спутников различные наклонения орбит, тут и ТАССовской информации не потребуется — трассы обязательно пересекутся в пункте, называемом Плесецк[3 Так оно и было: 17 марта 1966 года с Плесецка стартовал первый в его истории спутник «Космос-112» с наклонением 72 градуса, 28 февраля 1967 года — «Космос-144» с наклонением 81,2 градуса, не говоря уже о еще трех запусках, выполненных в этом временном промежутке с наклонением в 72,9 градуса, что доступно отселектировать от 72 более мощной технике, но, кто его знает, какая она была у школьников?].) Вот и все. И никакой разведки-контрразведки не требуется — небесную механику не объедешь!

Но вернемся к исторической последовательности событий. В ноябре 1965 года запускаются еще два королёвских космических аппарата к Венере — «Венера-2» (пролетный) и «Венера-3» (посадочный). И я был привлечен к этому мероприятию. Наш вычислительный центр (ВЦ) преобразовался в Координационно-вычислительный центр (КВЦ) с прицелом на управление всеми отечественными космическими объектами (так оно и вышло, теперь это — знаменитый ЦУП, Центр управления полетами). А раз мы управляем полетами, надо это делать круглосуточно. Поскольку штатных сотрудников КВЦ на подобную деятельность не хватало, привлекали всех, кто был причастен к тематике. А я как раз в то время с упоением рассчитывал фантастически прекрасную траекторию полета космического аппарата по трассе «Земля — Венера — Марс — Венера — Земля» (старт еще не скоро, в далеком 1970 году) и был уверен, что делаю вполне реальное дело, которое позволит через пять лет советским космонавтам впервые с пролетной траектории исследовать Венеру и Марс.

И вот я сижу всю ночь в роскошных апартаментах КВЦ, и на мне вся ответственность за судьбу венерианских автоматов.

На самом же деле (но я этого не мог знать) эти космические станции уже были обречены. Не знаю, как все прочие блоки, а система терморегулирования (СТР) у них была сделана не очень удачно. Она была газожидкостной, двухконтурной (а значит, достаточно сложной), но так и не смогла предотвратить перегрев самого важного блока станции — приборного отсека. Из-за этого оба космических аппарата перед самым подлетом к Венере окончательно замолкли. Очень жаль. По крайней мере, пролетная «Венера» могла бы дать ценные сведения, которые сняли бы, хоть частично, головную боль у разработчиков следующих венерианских автоматов. (Посадочная «Венера» была обречена из-за ошибок в конструкции, но это стало ясно потом.)

Помимо «Венер», Королев в начале шестидесятых сделал много пусков к Луне и Марсу. Однако большинство из этих космических аппаратов не вышли на траектории перелета, в основном из-за отказа разгонного ракетного блока и верхней ступени ракеты-носителя. Причина неудач — по-видимому, страшная перегрузка королёвского ОКБ, которое к тому времени все больше увязало в «лунных гонках» с американцами.

Стало ясно, что одно КБ даже под руководством такого гиганта, как Королев, не в силах объять необъятный космос.

И вот в середине шестидесятых, незадолго до смерти Сергея Павловича, вся тематика исследования Луны и дальнего космоса автоматами была из королёвского ОКБ-1 передана ОКБ завода имени Семена Алексеевича Лавочкина. Это, как известно, знаменитая фирма с богатыми авиационными традициями. Но последние годы лавочкинцы уже занимались несколько иной тематикой. Если не ошибаюсь, они разрабатывали проект абсолютно секретной крылатой не то орбитальной ракеты, и у них это неплохо получалось. Однако по каким-то причинам проект «не пошел», и вместо него была им спущена сверху беспилотная космонавтика. Научная. 

На первых порах им пришлось довольно туго, однако дело у них пошло. Начиная с 1966 года, ездил я на завод Лавочкина регулярно и вполне законно считал разработку лавочкинских аппаратов своим кровным делом.

Руководил этими работами главный конструктор ОКБ имени Лавочкина Георгий Николаевич Бабакин. Он дал четкую установку — не копировать слепо королёвские аппараты, а вначале досконально с ними разобраться, подойти критически.

Пришлось проектировать заново. Принципиально переделаны были многие узлы и системы. Система терморегулирования стала одноконтурной, причем теплообменник располагался на корпусе параболической антенны. Но самая большая «зубная боль» для всех нас заключалась, пожалуй, не в разработке самой конструкции, а в проблеме выбора облика и идеологии, если можно так выразиться, венерианского аппарата — это как раз то, за что отвечал мой родной институт, а значит, и лично я.

Надо напомнить, какой разнобой в те времена существовал в представлениях ученых о Венере. Вкратце вот:

— давление у поверхности планеты несколько атмосфер. Но, возможно, доли атмосферы. Но, может быть, и тысяча атмосфер;

— температуры у поверхности — от минус сорока до плюс четырехсот градусов Цельсия. Но, похоже, что радиоастрономические данные неверны и там не так жарко: радиоастрономия — наука молодая, мало ли что может повлиять на их измерения!

— основные компоненты атмосферы — азот и кислород (достоверно к тому времени так и не обнаруженные). А может быть, совсем не так — углекислый газ, уверенно отождествляемый спектральными методами;

— поверхность Венеры твердая, но не исключено, что там сплошной океан или болота;

— в атмосфере дуют сильные ветры, достигающие ста метров в секунду. Но, может быть, наблюдаемое с Земли движение деталей атмосферы — не перенос масс, а некие волны, распространяющиеся в верхней атмосфере с такими скоростями;

— на Венере возможна жизнь. Поэтому спускаемый аппарат необходимо стерилизовать, дабы не занести на Венеру земную заразу, губительную для местной жизни.

На этом фоне хорошо смотрится крылатая фраза, пущенная в обиход тогдашним ученым секретарем МНТС по КИ[4 Междуведомственный научно-технический совет по космическим исследованиям. Им руководил в те годы Мстислав Всеволодович Келдыш, после его смерти — Борис Николаевич Петров.] Михаилом Маровым: «Исходные данные должны быть либо правильными, либо официальными!»

Но даже самые официальные исходные данные открывали в случае «В-67» (такое обозначение получила пара венерианских объектов, запускаемых в 1967 году) поистине необозримые просторы для творческой фантазии проектантов.

Например, представьте себе радиолинию «борт спускаемого аппарата — Земля». Какую выбрать антенну? У антенны чем уже диаграмма направленности, тем лучше. Но кто рискнет ограничить эту самую диаграмму, когда, во-первьгх, неизвестно, в какую точку диска Венеры угодит СА (если строго в подземную, то антенна может «светить» прямо вверх, «остронаправленно») и как порывы венерианского ветра будут раскачивать СА, висящий на парашюте. Значит, во избежание риска нужна, с точки зрения конструкторов, полунаправленная антенна, чье излучение равномерно «размазывается» в пределах полусферы, ось симметрии которой смотрит на Землю. А при такой антенне пропускная способность радиотракта — всего одна «двойка» (двоичная единица информации) в секунду, то есть на передачу любого цифрового параметра требуется не менее пяти секунд. Более строго: количество двоек на одно измерение зависит от точности и диапазона измерений. Пять секунд — это пять «двоек», то есть тридцать два числа — от 0 до 31 (32=25). Поэтому теоретически пятью «двойками» можно передавать измерения 25 с точностью 1/32 (примерно 3%) от их диапазона. И если надо измерять температуру атмосферы Венеры, полагая, что за время спуска она будет изменяться от минус пятидесяти до плюс пятисот девяноста градусов Цельсия, в этом случае передаваемые двоичные числа от 0 до 31 должны охватывать весь диапазон температур, составляющий 590—(—50)=640 градусов Цельсия. Ясно, что точность передаваемых измерений будет 640/32=20 градусов Цельсия. Вас устроила бы такая точность? Наверное, нет. При шести двоичных единицах — десять градусов, при семи — пять. Тоже не очень. Короче говоря, возникает острейшая проблема выбора между желаемым и возможным.

А ведь надо передавать не только научную, но и так называемую служебную информацию — данные о состоянии бортовых систем, о срабатывании тех или иных механизмов и так далее. Это абсолютно необходимо, если исследования Венеры потом будут продолжены. Не дай Бог, что-то откажет — как понять причину аварии и не допустить ее на следующих аппаратах, не имея служебной информации?

Дальше. Ученым, к примеру, необходимо измерять какой-то атмосферный параметр через каждые пятьсот метров высоты. А скорость спуска зависит от площади купола парашюта, а выбор этой самой площади зависит опять-таки от параметров атмосферы: чем она плотнее, тем меньше скорость, тем, значит, меньшая площадь парашюта потребна. Замкнутый круг. Если принять, что атмосфера плотная и мощная, нужно снабдить С А парашютом малой площади, а если она окажется тощенькой, что тогда? В этом случае СА на повышенных скоростях проскочит всю атмосферу, врежется в поверхность и разобьется. В таком варианте при ограниченной пропускной способности радиолинии на парашютном участке будет получена весьма скудная информация. Не ради же этого гнать дорогостоящие аппараты к Венере!

Поэтому вожделения ученых (чем больше измерений, тем лучше) приходилось соразмерять с техническими возможностями, которыми располагают проектанты. А у тех не менее железная логика: чем мощнее корпус и теплозащита СА, чем больше служебной информации, тем лучше.

В общем, требовался компромисс, некое оптимальное решение, которое приходилось принимать в условиях дефицита достоверной информации, дефицита располагаемой массы, дефицита бортовой энергетики и пропускной способности радиоканала. Вот такого рода вопросы, в трогательном единении с проектантами ОКБ имени Лавочкина и с постоянной оглядкой на МНТС по КИ, приходилось решать мне и моим коллегам из института.

Однако худо-бедно компромисс по венерианским аппаратам в конце концов был изыскан. Вместо максимального (по официальным исходным данным) внешнего давления 10 атмосфер С А был рассчитан на 14, при этом на случай приводнения на поверхность планеты он мог плавать, а чтобы обезопасить передающую антенну от воздействия, возможно, агрессивной жидкости с поверхности Венеры, антенна была снабжена специальным устройством, замок которого при попадании в воду (или иную жидкость) растворялся, после чего антенна выпрыгивала вверх на несколько сантиметров. В качестве замка использовался самый обыкновенный кусок сахара.

Ну И еще одна деталь: для удовлетворения требований отечественных и мировых экзобиологов, в том числе и с подачи нашего МНТС по КИ, спускаемый аппарат был стерилизован.

Конечно, в процессе подготовки пусков аппаратов «В-67» между представителями разных коллективов всякое бывало, однако не могу не отметить, что именно в те годы мы все-таки больше были объединены общей идеей довести «В-67» до необходимой кондиции, чем разъединены «честью мундира». От этой работы у меня остались самые светлые воспоминания.

Но вот московский период отработки подошел к концу, и два летных объекта и целая куча так называемых технологических машин «В-67» вывезены на космодром. Туда же поехали ракеты-носители, предназначенные для выведения этих космических станций на околоземную орбиту. Вместе с техникой прибыло великое множество специалистов с предприятий, выпускающих эту самую технику, наиболее компетентных и ответственных специалистов. Позднее на космодром прибыла Государственная комиссия по летно-космическим испытаниям «В-67», а с ней вместе и я как причастный к общеидеологическим вопросам данного объекта и широко разбирающийся во всем (но не отвечающий ни за что, поскольку за каждый конкретный узел отвечали разработчики этого узла).

Председателем Госкомиссии был удивительно колоритный человек, недавно назначенный первым заместителем директора нашего института, генерал-лейтенант Мрыкин Александр Григорьевич. Это был великий организатор, обладающий гигантской пробивной способностью и обширными связями в верхах. В тонкостях науки и техники он не очень-то разбирался, да ему это и не надо было. Вокруг него были спецы по всем направлениям, и не дай Бог, чтобы кто-то из них не мог ответить на заданный Мрыкиным вопрос! Тут же следовал жесточайший разнос, который в космических кругах именовался «втык в один мрык» (один мрык — это минимальная мера втыка). Как правило, мрыкинекая деятельность давала положительные результаты, но все, кто попадал в сферу его интересов, боялись председателя Госкомиссии как огня.

Интересно, что жесткий со всякого рода начальниками (разумеется, имеются в виду не генеральские начальники), Мрыкин в обращении с рядовыми сотрудниками бывал порою исключительно отзывчивым, внимательным к их нуждам, и уж если брался что-то пробить для подчиненного, то столь же упрямо сметал все препятствия, как если бы выполнял указания министра обороны. За это его уважали. Но анекдотических историй в наших кругах о Мрыкине ходило великое множество — не меньше, чем о Василии Ивановиче.

В качестве секретаря Госкомиссии Мрыкин привлек еще одного сотрудника нашего института — Валерия Алавердова (Алавердов сейчас — первый заместитель генерального директора Российского космического агентства Юрия Коптева). Как-то само собой получилось, что я стал помогать Алавердову и попался на глаза Мрыкину.

На космодроме — типичная для начала июня жарища, пылища, а тут еще и какая-то желудочная сильнейшая эпидемия. Понаехали медики и стали всем поголовно делать прививки, от которых большинство валялось по казармам и гостиницам с высокой температурой и гадким самочувствием. Надо было готовить объекты к пуску, а персонал оказался недееспособным. Так что у всех командированных, включая членов Госкомиссии, самой главной заботой было избежание контактов с эскулапами — как в знаменитом мультфильме про бегемота, который боялся прививок.

Запуск обеих «Венер» проводился со знаменитой второй площадки — в просторечии «двойки». Знаменита она была тем, что именно отсюда в 1961 году стартовал Юрий Гагарин, а еще раньше, в 1957, был запущен первый искусственный спутник Земли. Особым изяществом «двойка» не отличалась: стандартные казармы, гостиницы (простая — барак и офицерская — тоже, в сущности, барак); цеха — монтажно-испытательный комплекс (МИК), где к старту готовили ракеты-носители класса так называемых семерок, и монтажно-испытательный комплекс космических объектов (МИККО). в котором шла подготовка космических аппаратов. Ну и конечно, сама стартовая позиция (МИК и МИККО — техническая позиция). А вокруг — полупустыня, почему- то до самого горизонта заваленная металлоломом. На горизонте — циклопические сооружения: там фирма Бармина в сотрудничестве с фирмой королёвского преемника Мишина возводила старт и техническую позицию для «царь-ракеты» Н-1, предназначенной для высадки советских космонавтов на Луну. А пока стройка века не завершена, кое-какие элементы «царь-ракеты» хранились на технической позиции «двойки». Я, конечно, зашел, полюбовался. Впечатление такое, будто в палеонтологический музей попал, внутрь скелета бронтозавра. Ан нет, над моей головой всего-навсего — половина головного обтекания от Н-1, разрезанного вдоль продольной оси. Шпангоуты — точь-в- точь ребра доисторического чудовища. Как же все это сможет летать?

Подготовка к пуску первого венерианского объекта шла довольно нервно. Постоянно какие-то сбои, мелкие отказы при испытаниях, дефицит времени на их исправление. Наконец, космический аппарат состыковали с ракетой, вывезли на старт, установили и начались предстартовые операции. Вот тут-то и произошло весьма скверное событие.

При измерениях точки росы в магистрали окислителя была отмечена температура, на один градус превосходящая допустимую по техническим условиям. Мрыкин, разумеется, вызвал специалиста, присланного «хозяином» точки росы, фирмой академика Глушко. Вызвал и вопросил: как быть? Глушковский спец, видимо, напуганный мрыкинской славой, не решился на самостоятельный приговор и отправил на родную фирму телеграмму: что делать-то? А на фирме по случаю летнего времени все компетентные лица были в отлучке; на посту, как на грех, находились лишь явно некомпетентные, но вынужденные принимать ответственные решения. И полетел на космодром ответ: мол, поступайте в строгом соответствии с техническими условиями (ТУ). Выражаясь нормальным языком, отменяйте запуск, демонтируйте ракету и т. д. Не слабо!

Мрыкин пришел в неописуемую ярость. Флуктуация в один градус — это в общем-то ерунда, особенно если она «вылезла» при единственном измерении. Всем известно, что в ТУ закладываются данные с большим запасом для прикрытия чьих- то ответственных шей, и если грамотно разобраться в подобной ситуации, с вероятностью 0,99 при запуске ничего страшного из-за подобной точки росы не произойдет. Это Мрыкину было ясно и без всяких специалистов. Однако по закону за фирмой-разработчиком в таких ситуациях — вся ответственность за принятое решение. Мрыкин, конечно, как председатель Госкомиссии мог бы поступить вопреки рекомендации фирмы, но зачем это ему нужно, если напортачила фирма? И Мрыкин буквально все перевернул вверх дном, добрался чуть ли не до Политбюро и на всех уровнях прославлял, не стесняясь в выражениях, идиотский приговор, вынесенный глушковской фирмой.

История кончилась тем, что из- за флуктуации в один градус Цельсия из отпуска, проводимого где-то в районе Сочи, был срочно вытащен и доставлен на космодром компетентный глушковский специалист (Июдин), который во всем моментально разобрался и дал добро на запуск.

Но вот все предстартовые операции подходят к концу. Последнее, «пусковое» заседание Госкомиссии рано утром. Ответственные специалисты по очереди докладывают о состоянии вверенных им подсистем. Доходит очередь до парашютной системы. Вдруг Мрыкин задает «своевременный» вопрос: «Вот вы говорите: парашют, парашют. А есть ли на Венере атмосфера?» Все оторопело молчат. «Кто тут у нас от Академии наук? Товарищ Вахнин? Вот вы и объясните!» Не ожидавший ничего подобного на «пусковом» заседании Госкомиссии Всеволод Вахнин начинает со ссылок на классику: «Гениальный русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов, наблюдая прохождение Венеры по солнечному диску...». Но Мрыкин его тут же прервал: «Ломоносов не член нашей Госкомиссии, мы привлечь его не можем.

Вы, лично вы, Всеволод Михайлович, гарантируете, что на Венере атмосфера есть?» Мрыкин все-таки вырвал из него необходимую формулировку: есть, мол, на Венере атмосфера, и я, Вахнин, наличие таковой гарантирую...

Несмотря на все сбои, нервотрепку и кучу замечаний при подготовке, 12 июня 1967 года первая машина «В-67» благополучно вышла на траекторию перелета и стала называться «Венера-4». А вот ее двойник, вторая, более благополучная машина, почти без замечаний прошедшая цикл предстартовых испытаний, осталась на околоземной орбите...

Через два дня после «Венеры-4» американцы запустили свой «Маринер-5», предназначенный для исследований Венеры с пролетной траектории. Второго аппарата, дублирующего, американцы не планировали.

Расчетная дата прибытия «Венеры-4» на место назначения — 18 октября 1967 года В те времена Координационно-вычислительный центр моего родного института, уже переименованного в ЦНИИ машиностроения, еще не достиг уровня современного ЦУПа, когда отсюда, из Москвы, можно оперативно работать со всеми космическими объектами. Тогда такими ответственными операциями, как посадка на Венеру, приходилось управлять из пункта дальней космической связи, который располагался километрах в двадцати от Евпатории. То есть было абсолютно необходимо выезжать в курортную зону.

Но на посадку «Венеры-4» прибыла команда, которой явно было не до курортной обстановки. Слишком серьезная ситуация. На берег Черного моря съехались радисты, телеметристы, управленцы, проектанты, а главное — ученые, чьи приборы стояли на борту СА и в случае удачи дали бы уникальную и сенсационную информацию.

А удача ой как требовалась! Ведь с самого начала космической эры наши автоматы дальнего космоса приносили практически нулевые результаты, несмотря на обилие запусков. ТАССовскую бодрую реляцию, что космический аппарат «Марс-l» установил рекорд дальности радиосвязи — 106 миллионов километров, все, кто интересовался космической тематикой, понимали правильно. Это означало: «Удалившись от Земли на 106 миллионов километров, уникальный советский космический аппарат «Марс-1», к сожалению, подох».

Поэтому естественно, что любые данные, которые удастся нашему аппарату передать непосредственно из атмосферы Венеры, неизбежно станут и сенсационными, и уникальными, тем более на фоне того разнобоя в оценках физических параметров, которые существовали в науке на основе наземных наблюдений Венеры.

И вот раннее утро 18 октября. Небо безоблачное, на востоке вовсю сияет Венера, «утренняя звезда». Ее блеск кажется ослепительно прекрасным, и ни на что другое мы смотреть не в состоянии. Туда же, естественно, направлены восемь параболоидов самой главной антенны пункта, смонтированные на одной раме. Это пока что самое мощное приемное средство в нашей стране для связи с дальним космосом, но, к сожалению, и оно может уверенно обеспечить прием данных с венерианского СА лишь со скоростью одна «двойка» в секунду.

Воздействие Венеры уже вполне ощутимо. Под влиянием венерианского гравполя скорость космической станции плавно возрастает, и частота радиосигнала бортового радиопередатчика постоянно «уходит» (по Доплеру, естественно). Но этот уход хорошо прогнозируется и легко компенсируется соответствующей радиоаппаратурой. Резкий скачок скорости будет при входе станции в атмосферу, но и он прогнозируется, с ним у радистов проблем не будет, лишь бы он был...

Главный конструктор Георгий Николаевич Бабакин нервничает. Ходит взад-вперед и жалуется: «И зачем только я взялся за этот дальний космос!»

Но вот сигнал с орбитального аппарата пропал. Это означает, что «Венера-4» достигла атмосферы «утренней звезды!» Бесконечные секунды ожидания и ... «есть сигнал СА!» •

ДВАДЦАТЬ ПУТЕШЕСТВИЙ XX ВЕКА

Александр Шумилов

Александр Колчак - возвращение истины

Все помнят его как Верховного правителя, возложившего на себя миссию спасти Россию от большевиков. Знают, как «вешателя Сибири», как «проклятого ставленника Антанты. Но мало кто знает, что был он храбрейшим морским офицером, кавалером высших боевых орденов. И никто уже не помнит, наверное, что был он полярным путешественником, выдающимся океанографом, опередившим науку о море на полвека. Всю свою жизнь он честно служил России, но долг свой перед Отечеством понимал, конечно, совершенно иначе, чем большевики. А потому — без суда и настоящего следствия — был он расстрелян и утоплен, а имя его — проклято.

В Первой русской полярной экспедиции

Сейчас о деятельности Колчака — о его заслугах! — можно рассказать. Недавно появились статьи молодого архивиста Сергея Дрокова, но самым полным «биографическим очерком» и до сих пор остается... стенограмма допроса.

«Я вырос в чисто военной семье,— говорил Адмирал, отвечая на вопросы Чрезвычайной следственной комиссии — Моя семья была чисто военного характера и военного направления... Отец мой — Василий Иванович Колчак — служил в морской артиллерии... был приемщиком Морского ведомства на Обуховском заводе. Когда он ушел в отставку в чине генерал- майора, он остался на этом заводе в качестве инженера. Там я и работал. Мать моя - Ольга Ильинична, урожденная Посохова тоже из дворянской семьи... братьями отца были моряками. Один из них служил на Дальнем Востоке, а другой был морской артиллерист и много плавал... Вырос я под влиянием чисто военной обстановки и военной среды».

В 1888 году — в четырнадцать лет — Саша Колчак поступил в морской кадетский корпус, где сразу обратил на себя внимание. Младший товарищ его по корпусу позднее вспоминал: «Серьезностью мыслей и поступков он внушал нам, мальчикам, глубокое к себе уважение. Мы чувствовали, что это тот человек, за которым надо беспрекословно следовать. Ни один офицер- воспитатель, ни один преподаватель корпуса не внушал нам такого чувства превосходства, как гардемарин Колчак».

Адмирал Г. Ф. Цывинский, под начальством которого служил в первые годы молодой мичман, тоже говорил о Колчаке восторженно: «Это был необычайно способный, знающий и талантливый офицер. Он обладал редкой памятью, владел прекрасно тремя европейскими языками, знал хорошо лоции всех морей, знал историю всех почти европейских флотов и морских сражений».

Надо добавить, что Колчак неизменно шел лучшим в своем классе и при выпуске в 1894 году был удостоен первой премии, но решительно отказался от нее в пользу своего товарища, которого считал способнее себя. Конечно, это весьма показательный штрих к портрету Колчака.

Вскоре после окончания корпуса Колчак начал всерьез заниматься наукой. «Я готовился к южно-полярной экспедиции,— говорил он на допросе через два десятка лет.— У меня была мечта найти Южный полюс, но я так и не попал в плавание на Южном океане».

Осенью 1899 года, совершенно неожиданно для себя, Колчак получил предложение Эдуарда Толля принять участие в плавании на «Заре», в Первой русской полярной экспедиции. И без раздумий согласился, конечно.

Во время плавания на «Заре»

В экспедициях, как известно, люди познаются быстро. Во время двухлетнего плавания на «Заре», во время зимовок и санных путешествий у Толля сложилось самое лучшее мнение о молодом, незнакомом с Арктикой лейтенанте.

«Наш гидрограф Колчак не только лучший офицер, но он также любовно предан своей гидрологии,— записывал в дневнике Толль.— Эта научная работа выполнялась им с большой энергией, несмотря на трудность соединить обязанности морского офицера с деятельностью ученого».

На собачьих упряжках, при жестоких ветрах и морозах, они вдвоем прошли по Таймыру пять сотен верст. «Гидрограф бодрее,— признавался в дневнике Толль,— он сохранил достаточно энергии, чтобы дойти сюда, в то время как я готов был сделать привал в любом месте».

Главной целью экспедиции Толля был поиск неведомой Земли Санникова, которую видели якобы многие путешественники и даже наносили на карту к северу от Новосибирских островов. Однако поиски таинственной Земли с борта судна закончились, к сожалению, безрезультатно из-за частых туманов и сложной ледовой обстановки.

Осенью 1901 года «Заря» встала на зимовку у острова Котельного, в лагуне Нерпалах. А весной 1902 года Толль решился на отчаянный шаг. Во главе маленького отряда он уходит к острову Беннетта. Может быть, оттуда, с высоких ледниковых вершин, удастся увидеть желанную Землю Санникова? Хотя бы увидеть!

Их было четверо: Эдуард Васильевич Толль, астроном и магнитолог Фридрих Георгиевич Зееберг, а также промышленники-каюры Николай Дьяконов и Василий Горохов. У них две собачьи упряжки, легкие байдарки для переправ через разводья и запас продовольствия на два месяца. Летом, освободившись из ледового плена, «Заря» должна была подойти к острову Беннетта и снять людей. Но ледовая обстановка в том году оказалась, к несчастью, исключительно тяжелой.

Буквально на последних крошках угля «Заря» все-таки дошла до бухты Тикси, а отсюда участники экспедиции через Якутск и Иркутск отправились в Санкт- Петербург.

Анна Васильевна Тимирева

Отряд Толля, согласно договоренности, должен был с Беннетта вернуться на остров Новая Сибирь — здесь его дожидалась вспомогательная партия. Но в конце декабря, когда экипаж «Зари» уже вернулся по домам, никаких известий от Толля по- прежнему не было.

Продовольствие у отряда кончилось еще в августе, оставалось немного шансов, что люди еще живы. Возможно, впрочем, что они сумеют прокормиться охотой, но так или иначе ясно было одно — отряду необходима помощь. В Академии наук, в Географическом обществе один за одним обсуждались различные варианты спасения или помощи.

Предполагалось, например, будущим летом вновь отправить «Зарю» к острову Беннетта. Но этот вариант был явно невыполним: доставить уголь в Тикси — десятки тонн! — было, конечно, невозможно. Транспорт ведь был единственный — оленьи да собачьи упряжки. А кроме того, потрепанный корпус «Зари» не выдержал бы, наверное, новой встречи со льдами. Другого же судна в Арктике в те времена просто не было.

Положение казалось безвыходным, однако Колчак предложил до безумия смелый план — отправиться к острову Беннетта на простом весельном вельботе!

«Предприятие это было такого же порядка, как и предприятие барона Толля, но другого выхода не было,— рассказывал на допросе Колчак.— Академия дала мне полную свободу и обеспечила меня средствами и возможностью это выполнить. Тогда я в январе месяце уехал в Архангельск, где выбрал себе четырех спутников из мезенских тюленепромышленников».

А. В. Колчак, Н. Н. Коломейцев и Ф. А. Матисен у яхты «гЗаря»

Никто и никогда не отваживался плавать на небольшом вельботе по Ледовитому океану.

Несколько лет назад мне удалось обнаружить в архиве рапорт Мезенского исправника, датированный 29 января (11 февраля) 1903 года: «Имею честь донести, что лейтенант господин Колчак прибыл в Мезень в 9 часов вечера 27-го числа...».

Рапорт этот слишком многословен, чтобы цитировать его целиком. Но меня (как и мезенского исправника) поразили тогда энергичные действия Александра Васильевича.

Впрочем, судите сами: от Архангельска до Мезени около трех сотен верст, на лошадях по зимнику — дорога изматывающая. Но Колчак, как свидетельствует рапорт, провел в Мезени, несмотря на усталость, всего три часа. В полночь, переговорив коротко с промышленниками, он выезжает в Долгощелье — еще сотня верст. Здесь снова короткие переговоры, а утром, вернувшись из Долгощелья, Колчак тут же отправляется в обратный путь.

Четырнадцатого февраля он возвратился в Архангельск, семнадцатого — в Петербург, а через пять дней, заказав дополнительное снаряжение, сразу же выехал в Иркутск.

Для участия в спасательной экспедиции Александр Васильевич отобрал только добровольцев — причем тех, кто не был обременен семьей. Всего он взял в экспедицию только шесть человек: боцмана «Зари» Никифора Бегичева, матроса «Зари» Василия Железникова и четырех мезенских промышленников: Михаила Рогачева, Алексея Дорофеева, Илью Инькова и Алексея Олулкина. Все понимали, что экспедиция на этот раз совершенно необычная — никто и никогда не отваживался плавать на небольшом вельботе по Ледовитому океану. Риск, конечно, был чрезвычайно велик.

Эдуард Васильевич Толлъ

Фридрих Георгиевич Зееберг.

Колчак, кстати сказать, после плавания на «Заре» собирался жениться. Невеста — Софья Федоровна Смирнова — ожидала его уже три года, но теперь свадьба вновь была отложена: «Не сердись, Сонечка, вот вернусь...» Наверное, думалось порой и другое — если вернусь.

Бегичев и Железников отправились заранее в бухту Тикси, где стояла «Заря», чтобы подготовить вельбот. Остальные участники экспедиции — где на якутских лошадях, где на собачьих упряжках — из Иркутска выехали в Якутск, а затем через Верхоянск — в Казачье, маленькое поселение в устье Яны.

Морозы свирепствовали — пятьдесят, шестьдесят градусов, но работать с упряжью и нартами приходилось зачастую голыми руками.

В первых числах мая все участники экспедиции собрались, наконец, на мысе Аджергайдах. Для перевозки грузов пришлось нанять восемь каюров — якутов и тунгусов — и закупить сто шестьдесят ездовых собак.

Пятого мая огромный обоз двинулся к Новосибирским островам. Десять упряжек везли экспедиционные грузы и корм для людей и собак. А на двух скрепленных нартах укрепили вельбот.

Море было сковано ледяным панцирем, дорогу в грядах торосов приходилось прорубать топорами. Тридцать собак тащили тяжелый тридцатишестипудовый вельбот (около шестисот килограммов), но в торосах и людям — всем без исключения! — приходилось впрягаться в лямки.

23 мая, после тысячеверстного перехода, экспедиция достигла, наконец, острова Котельный. И люди, и собаки к тому времени еле брели, лишь через два месяца — восемнадцатого июля — лед при крепком ветре, достигавшем степени шторма, стал отходить от берегов.

Колчак в своем отчете позднее подробно писал о тяготах и лишениях, которые пришлось претерпеть спасательному отряду. А пока невиданное плавание только начиналось:

«Мы немедленно нагрузили вельбот, поставили паруса и пошли вдоль южного берега острова Котельного, а затем вдоль южного берега Земли Бунге к Фаддее вс кому острову и вдоль берегов последнего к мысу Благовещенья, с которого я предполагал перебраться через Благовещенский пролив на Новую Сибирь, к мысу Высокому». Маршрут был намечен, но Арктика не в первый раз опрокинула все расчеты.

«Мне никогда не приходилось видеть такой массы снега во время арктического лета,— писал Колчак.— Снег шел не переставая, густыми хлопьями заваливая все на вельботе мягким влажным покровом, который таял в течение дня, вымачивая нас хуже дождя и заставляя испытывать ощущение холода сильнее, чем в сухие морозные дни. Время от времени для отдыха и чтобы согреться мы предпринимали высадку на берег. Найдя проход в ледяном вале, мы входили в тихую, точно в озере, полосу воды шириной иногда около кабельтова (около двухсот метров) и сейчас же садились на мель. Приходилось вылезать всем в воду и тащить, насколько хватало сил, вельбот ближе к берегу; затем мы переносили палатку и необходимые вещи на берег, разводили костер из плавника, отдыхали, а затем принимались снова бродить по ледяной воде, пока не удавалось вытащить вельбот на глубокое место, где мы ставили паруса и отправлялись дальше».

С того времени и до самой кончины, кажется, Колчака постоянно мучали ревматические боли, вызванные долгим пребыванием в холодной воде, но он всегда старался забыть о болезнях.

Пятого августа на прояснившемся горизонте вырисовались, наконец, черные, отвесно спускающиеся в море скалы острова Беннетта, испещренные полосами и пятнами снега и льдов.

Бегичев еще с моря заметил сложенный из камней гурий, увенчанный бревном плавника, а уже высалившись на берег, обнаружили у гурия следы костра, оленьи кости, облезлую медвежью шкуру и пустые гильзы. Однако поиски пришлось отложить — все были настолько измотаны, что вытащив вельбот на берег, сразу же, даже не поев, повалились спать.

На следующий день у мыса Эммы, на юго-западе острова Беннетта, обнаружили в гурии три записки, упрятанные в бутылке.

В первой из них, датированной 25 июля 1902 года, Толль сообщал о выеддке его отряда на остров Беннетта: «21 июля благополучно доплыли на байдарках. Отправимся сегодня по восточному берегу к северу. Одна партия из нас постарается к седьмому августа быть на этом месте».

Во второй записке, датированной 1 сентября, Толль начертил план острова и пометил «место постройки дома». Здесь же была приписка: «Имеем во всем достаток».

Наконец, в третьей записке, датированной уже 23 октября, сообщалось: «Нам показалось более удобным выстроить дом на месте, указанном на этом листке. Там находятся документы».

«Дом», судя по чертежу, находился на противоположном, восточном побережье острова. Идти по фирновому леднику, обрывающемуся в море, было и трудно, и опасно. Поэтому Колчак и Бегичев решили спуститься на морской лсд и идти напрямик к мысу.

«Я шел передом,— писал в дневнике Бегичев,— увидел впереди трещину и с разбегу перепрыгнул ее. Колчак тоже разбежался и прыгнул, но попал прямо в середину трещины и скрылся под водой. Я бросился к нему, но его не было видно. Потом показалась его ветряная рубашка, я схватил его за нее и вытащил на лед... Но этого было недостаточно — под ним опять подломился лед, и он совершенно погрузился в воду и стал тонуть. Я быстро схватил его за голову, вытащил еле живого на лсд и осторожно перенес к берегу. Положил на камни и стал звать Инькова, который стоит возле трещины и кричит: «Утонул, утонул!». Я крикнул ему: «Перестань орать, иди ко мне!». Он подошел. Мы сняли с Колчака сапоги и всю одежду. Потом я снял с себя егерское белье и стал одевать на Колчака. Оказалось, он еще живой. Я закурил трубку и дал ему в рот. Он пришел в себя. Я стал ему говорить, может, он с Иньковым вернется назад в палатку, а я один пойду. Он сказал: «От тебя не отстану, тоже пойду с тобой». Тогда я пошел по камням, были крутые подъемы и спуски. Он совершенно согрелся и благодарил меня — в жизни никогда этого случая не забуду».

Сам Колчак (тоже показательный штрих) пишет об этом инциденте предельно коротко и даже с юмором: «Эта попытка обошлась мне очень дорого ввиду порчи единственного анероида, с которым я провалился под лед и, таким образом, был лишен возможности как следует определить высоты на ледниках».

В маленьком домике-поварне, сложенном из камней и плавника, спасательный отряд обнаружил ящики с геологической коллекцией, фотоаппарат, инструменты, приборы и записку Толля, кончавшуюся словами: «Отправляюсь сегодня на юг. Провизии имеем на 14—20 дней. Все здоровы... Э. Толль». И дата — 26.10 (08.11) 1902 года.

Трудно понять, конечно, почему только поздней осенью, во мраке полярной ночи, Толль решился идти к Новосибирским островам. Ведь на пути к ним лежала коварная Сибирская полынья — хаос мелкобитых льдин и шуги, где нельзя ни идти, ни плыть на каяках. Толль и его спутники были фактически обречены. Спасти их могло только чудо, но чудес, к несчастью, не бывает.

А Колчак со своей стороны сделал, конечно, все, что мог; как и товарищи его — сделали все, что могли. Впрягшись в лямки, тащили они вельбот или лавировали в хаосе льдин, грозивших раздавить утлое суденышко. Случалось — ночевали тут же, на дрейфующих льдинах. Случалось — жили впроголодь, ведь восемь месяцев они питались только тем, что удавалось добыть охотой или ловлей рыбы.

«Все спутники мои остались живы,— с гордостью скажет Колчак на допросе. И повторит, подчеркнув,— мы вернулись все, не потеряв ни одного человека».

Этим, действительно, можно было гордиться! Академик Ф. Н. Чернышев, немало поработавший в Арктике, подводя итоги экспедиции, с гордостью говорил: «Даже норвежцы не решаются делать такие отважные путешествия, как Александр Васильевич Колчак».

Позже Географическое общество наградит Колчака Большой Золотой (Константиновекой) медалью, поставив молодого лейтенанта в один ряд с такими корифеями, как Нансен, Пржевальский, Норденшельд. Спасательная экспедиция на остров Беннетта будет отмечена, как «выдающийся и сопряженный с трудом и опасностью географический подвиг». А Колчак, как итог экспедиций своих, позже напишет замечательную книгу: «Лед Карского и Сибирского морей».

Фактически это первая научная монография по гидрологии Северного Ледовитого океана, но и сейчас, пожалуй, она остается одной из лучших книг о полярных водах и льдах. Колчак впервые дал физическое объяснение Великой Сибирской полыньи; впервые предсказал, что кроме выносного дрейфа льдов, открытого Фритьофом Нансе- • ном, в Ледовитом океане — между Полюсом и Канадским архипелагом — существует еше и замкнутый антициклонически й круговорот.

Научные идеи Колчака намного опередили время, но даже в науке (и почти до сих пор) имя его искусственно забыто, хотя советские океанографы нередко использовали мысли и теории Колчака, как свои личные. И теперь — через девять десятков лет, вновь и вновь листая страницы его трудов, написанных предельно ясно, невольно думаешь, что именно наука была, наверное, настоящим призванием Александра Васильевича. Что ж, может быть. Но двадцатый век, к несчастью, начался для него военными известиями — о нападении японцев на Порт-Артур Колчак узнал еще в Якутске.

Конечно, спасательная экспедиция была предельно тяжелой, он устал — устал безмерно. Но никаких сомнений у Александра Васильевича не было — место его на фронте!

«Я по телеграфу обратился в Академию наук с просьбой вернуть меня в Морское ведомство и обратился в Морское ведомство с просьбой послать меня на Дальний Восток, в Тихоокеанскую эскадру для участия в войне». Тоже показательный штрих — не правда ли?

Академия наук не хотела его отпускать, но Колчак обратился напрямик к Великому князю, который курировал Морское ведомство, и все-таки добился своего.

Теперь оставалось только одно — определить, наконец, свою личную жизнь. Невеста, кажется, уже устала ждать. Она приехала на берег Ледовитого океана (на мыс Святой Нос), чтобы встретить своего суженого. Мужественная женщина!

В марте в Иркутске сыграли свадьбу, причем шафером Колчака стал боцман Бегичев — сословных предрассудков, судя по всему, у будущего адмирала не было.

В Порт-Артур, кстати сказать, они тоже отправились вдвоем. Колчак был назначен вахтенным начальником на крейсер «Аскольд», а Бегичев — боцманом на миноносец «Бесшумный».

Как вы помните, еще в спасательной экспедиции Колчак заболел суставным ревматизмом, но он, несмотря на болезнь, по- прежнему инициативен. Лейтенант принимает участие в разработке плана прорыва блокады в Порт-Артуре, пытается использовать керосиновые гранаты для поджога японских укреплений.

Командуя эсминцем «Сердитый», Колчак поставил минную банку, на которой подорвался японский крейсер. Его награждают орденом Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость». А война тем временем уже катится к концу — бесславному для царского правительства концу.

Годы спустя — уже на допросе — Колчак будет с горечью говорить о падении Порт-Артура, о трагедии последних защитников его: «После того, как был июльский неудачный бой и неудачный прорыв во Владивосток, началась систематическая планомерная осада крепости и центр тяжести всей борьбы перенесся на сухопутный фронт... Все время я принимал участие в мелких столкновениях и боях во время выходов. Осенью и я перешел на сухопутный фронт,... командовал там батареей морских орудий... На этой батарее я оставался до сдачи Порт-Артура, до последнего дня, и едва даже не нарушил мира, потому что мне не было дано знать, что мир заключен».

«Я жил в Порт-Артуре до двадцатых чисел декабря, когда крепость пала,— продолжает Колчак.— Когда была сдача крепости, я уже еле-еле ходил ... так как у меня развился в очень тяжелой форме суставный ревматизм. Я был ранен, но легко, так что это меня почти нс беспокоило, а ревматизм меня совершенно свалил с ног. Эвакуировали всех, кроме тяжелораненых и больных, я же остался лежать в госпитале в Порт-Артуре. В плену японском я пробыл до апреля месяца, когда начал уже несколько поправляться. Оттуда нас отправили в Дальний, а затем в Нагасаки... И я вместе с группой больных и раненых офицеров через Америку отправился в Россию. Это было в конце апреля 1905 года... В Петрограде меня сначала освидетельствовала комиссия врачей, которая признала меня совершенным инвалидом».

Четыре месяца отпуска дали ему возможность подлечиться, окрепнуть и вернуться постепенно к довоенному образу жизни. Но забыть войну, позор Порт-Артура было для него невозможно.

«После того, как наш флот был уничтожен... во время несчастной войны,— говорил на допросе Колчак,— группа офицеров, в числе которых был и я, решила заняться самостоятельной работой, чтобы... в будущем загладить тот наш грех и возродить флот на началах более научных, более систематизированных, чем это было до сих пор... Нашей задачей явилась идея возрождения нашего флота и морского могущества».

Вначале был организован полуофициальный военно-морской кружок, на одном из заседаний которого Колчак выступил с докладом: «Какой нужен России флот?»

«России,— говорил он,— нужна реальная морская сила, на которой могла бы быть основана неприкосновенность ее морских границ и на которую могла бы опереться независимая политика, достойная великой державы».

Колчак, кстати сказать, заботился не только о военном флоте; по его инициативе и под его руководством строились ледокольные пароходы «Таймыр» и «Вайгач», которые впервые прошли по трассе Северного морского пути — из Тихого океана в Атлантический.

Когда началась мировая война, Колчак сразу же проявил себя как деятельный и храбрый человек. В феврале 1915 года, командуя четырьмя миноносцами, он расставил на подходах к Данцигской бухте около двухсот мин, на которых подорвались четыре германских крейсера, восемь миноносцев и одиннадцать транспортов; а позже лично руководил высадкой морского десанта на Рижском побережье — в тылу у немцев.

Колчак был представлен к ордену Святого Георгия IV степени, назначен командиром минной дивизии и произведен в контр-адмиралы. А летом 1916 года он уже командует Черноморским флотом и произведен в вице-адмиралы.

Судя по всему, Александр Васильевич исповедывал явно демократические принципы. Достаточно сказать, что он торжественно перенес на Севастопольское кладбище останки прославленного революционера лейтенанта Шмидта, расстрелянного в 1906 году на острове Бсрезань.

Однако Февральской революции Колчак не принял, а Октябрьской революции не придал серьезного значения. Новую дисциплину на флоте, основанную на «классовом сознании», он рассматривал как «распад и уничтожение русской вооруженной силы».

Российская империя действительно разваливалась на глазах.

В начале декабря 1917 года Колчак обратился к английскому послу: «Я желаю служить Его Величеству Королю Великобритании, так как Его задача — победа над Германией — единственный путь к благу не только Его страны, но и моей Родины».

Позже, уже став Верховным правителем, Колчак объявил свою политическую программу: «Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру».

Адмирал, далекий от политики, лучше, чем многие другие, разглядел оскал красного террора: «Идет не только партийная распря, ослабляющая собирание страны, но и длится гражданская война, где гибнут в братоубийственной бойне тысячи полезных сил, которые могли бы принести Родине громадные и неоценимые услуги... Только уничтожение большевизма может создать условия спокойной жизни, о чем так исстрадалась русская земля. Только после выполнения этой тяжелой задачи мы все можем снова подумать о правильном устройстве нашей державной государственности».

Нет нужды обсуждать причины краха «колчаковщины» — биография Александра Васильевича уже несется к концу.

В Иркутском архиве сохранилась любопытная телеграмма: «Ленин — Склянскому. Пошлите Смирнову (РВС-5) шифровку: Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске». Подпись «Ленин» тоже шифром. И последняя фраза-вопрос: «Беретесь ли сделать архинадежно?»

Что ж, действительно, все было сделано архинадежно. И архиподло, добавим — без суда и зашиты. Колчак был расстрелян на берегу Ангары в ночь с шестого на седьмое февраля 1920 года. Расстрелян и утоплен.

Он встретил смерть мужественно, как полагает боевому офицеру. Говорят, что, выкурив последнюю папиросу, он бросил свой золотой портсигар расстреливавшим его красноармейцам: «Пользуйтесь, ребята!»

Он владел 500-тонным золотым запасом России, который вез в специальном эшелоне из восемнадцати вагонов — в 5143 ящиках и 1678 мешках. Наверное, в обмен на золото он мог купить и жизнь, и свободу. Однако мемуары белогвардейцев единодушно утверждают, что Адмирал, известный исключительной честностью, воспользоваться золотом России в личных целях не мог.

Три года назад в Норвегии, в архиве Нансена мне удалось обнаружить неизвестное ранее письмо Софьи Федоровны — жены Колчака. Она еще до революции уехала в Париж и, как выясняется теперь, постоянно бедствовала.

«Дорогой сэр,— писала вдова,— все еще надеясь без надежды, я взяла на себя смелость обратиться к Вам, поскольку не вижу никого, кто хотел бы помочь нам в нашей беде... До сих пор нам оказывали помощь несколько скромных, чаще желающих остаться неизвестными, друзей. Однако более многочисленные враги, беспощадные и жестокие, чьи происки сломали жизнь моего храброго мужа, привели меня через апокалипсис в дом призрения. Но у меня есть мой мальчик, чья жизнь и будущность поставлены сейчас на карту. Наш дорогой английский друг, которая помогала нам последние три года, не может больше оказывать поддержку и сказала, что после 10 апреля сего года она для него ничего не сможет сделать. Молодой Колчак учится в Сорбонне... с надеждой встать на ноги и взять свою больную мать домой. Он учится уже два года, осталось еще два или три года до того, как он получит диплом и выйдет в большую жизнь. В мае начнутся экзамены, которые полностью завершатся к августу. Но как дожить до этого момента? Мы только на время хотели бы занять немного денег, чтобы перевести ему. Тысяча франков в месяц — сумма, достаточная для молодого человека, чтобы сводить концы с концами. Я прошу у Вас 5000 франков, на которые он может жить и учиться, пока не сдаст экзамены... Помните, что мы совсем одни в этом мире, ни одна страна не помогает нам, ни один город — только Бог, которого Вы видели в северных морях, где также бывал мой покойный муж и где есть маленький островок, названный островом Беннетта, где покоится прах Вашего друга барона Толля, где северный мыс этих суровых земель назван мысом Софьи в честь моей израненной и мечущейся души — тогда легче заглянуть в глаза действительности и понять моральные страдания несчастной матери, чей мальчик 10 апреля будет выброшен из жизни без пенни в кармане на самое дно Парижа. Я надеюсь, Вы поняли наше положение и Вы найдете эти 5000 франков как можно быстрее, и пусть Господь благословит Вас, если это так. 29 марта 1929 года.

Софья Колчак, вдова Адмирала»...

Горько читать это письмо, но еще горше сложилась жизнь гражданской жены Колчака — Анны Васильевны Тимиревой.

Они встретились впервые в начале пятнадцатого года: она замужем, он женат. Но как стало ясно каждому из них — встретились они навсегда. Видеться доводилось редко, но письма шли постоянно. А в суровом восемнадцатом году Анна Васильевна проделала долгий и опасный путь через охваченную огнем гражданской войны Сибирь и оставалась с Колчаком до конца.

После гибели Адмирала Анна Васильевна прожила еще 55 лет. Из них сорок ее гоняли по тюрьмам, лагерям и ссылкам, лишь на короткое время выпуская «на волю». Но она сохранила и мужество, и стойкость, и любовь.

«Полвека не могу принять —

Ничем нельзя помочь,

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь.

Но если я еще жива.

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе».

Анна Васильевна умерла 21 января 1975 года, а через два десятка лет справедливость, хотя и с опозданием, все же восторжествовала.

В Иркутске, насколько известно, недавно открыт «лицей Колчака», и в честь Адмирала даже зажжен, кажется, Вечный огонь. Хотелось бы сказать: «Мир праху Вашему, Адмирал». Но прах давно развеян, унесен быстрой Ангарой. Однако память об Александре Васильевиче Колчаке должна, обязана сохраниться. •

ПОНЕМНОГУ О МНОГОМ

По следам амазонок

Хроники XVI века сообщали, что на берегах Амазонки процветали города, которые охраняли воинственные женщины.

«Утром 24 июня 1542 года мы оказались в притоке реки Жамунды и плыли по чистой, как слеза, воде между лесистыми берегами. Неожиданно Алькантар указал вперед: там купались амазонки. Почти все забыли об осторожности. С ревом диких животных солдаты на лодках вырвались вперед, чтобы преградить путь на берег и поймать необычную «дичь».

Но тут они подверглись нападению. Какие-то нагие мужчины на каноэ атаковали нас копьями и выстрелами из духовых ружей. Очевидно, амазонки позвали на помощь своих соседей, индейцев гуараки».

Так Гаспар да Карвахал, архиепископ Лимы, описывает в своем дневнике это приключение вблизи устья Амазонки на северо-востоке Бразилии. Он - участник известной экспедиции испанского завоевателя Франсиско да Орельяны в тропических лесах Амазонии. Карвахал — первый человек, сообщивший об амазонках, воинственно настроенных женщинах, населявших поречье великой южноамериканской реки.

Его фантастические рассказы произвели настоящий фурор среди жителей как Старого, так и Нового Света. Поэтому через несколько десятилетий после того, как огромной реке было дано название Орельяна, ее перекрестили в Амазонку — по имени обитавших там воинствующих женщин.

6 наше время археологи тщательно исследуют хроники XVI— XVII столетий. Потому что они единственные источники о доисторических индейских культурах той эпохи в тропических лесах Амазонской долины — маражоара, сантарем и коцдури.

Помимо хроник, об этих доисторических цивилизациях свидетельствуют и найденная в устье Амазонки керамика - разрисованные урны с острова Маражо, и так называемые статуэтки племени кондури. Эти статуэтки изображают длинноволосых воинов. Возможно, что Карвахал и его спутники, которые долгое время не встречали женщин, сочли длинноволосых воинов-индейцев за воинственно настроенных женщин, назвав их амазонками по имени женщин-воительниц из греческого мифа.

Заинтересовавшись описанным в хрониках, Анна Кертенис Рузвельт, антрополог и археолог из США, решила заняться в 1882 году серьезным исследованием культур, созданных в нижнем течении Амазонки. До этого она на протяжении семи лет изучала другие доисторические культуры в районе Ориноко в Венесуэле. Ее рабочая гипотеза гласила: по всей вероятности, в нижнем течении Амазонки существовали высокоразвитые культуры, не уступающие по своей значимости культурам инков, майя и ацтеков.

После семи летнего исследования культур маражо и сантарем Анна Рузвельт уже не сомневалась в этом. Во время подготовки к очередной экспедиции она объяснила, что на острове Маражо, в районе дельты Амазонки, существовала высокоразвитая цивилизация, насчитывавшая несколько десятков тысяч, если не сотен тысяч человек. Там, где сегодня пасутся стада буйволов, люди из культуры маражо поставили тысячу лет назад огромную задачу: создать сотни тазос — огромных земляных насыпных холмов, которые не заливались бы выходившими из берегов после проливных дождей реками.

Сегодня известно более четырехсот таких холмов. Обычно их высота — три — шесть метров и средняя поверхность — тридцать тысяч квадратных метров. Археологические раскопки еще в конце сороковых годов доказали, что здесь можно отметить четыре эпохи заселения: ананатуба, мангейрош, формига и маражоара.

Население маражоара строило дома из глиняных кирпичей. Открыты два вида глиняной утвари — простая посуда для повседневного употребления и изящно разработанные и богато разукрашенные рисунками погребальные урны.

Анна Рузвельт считает, что корни цивилизации маражоара кроются в местной культуре, а не в культуре, пришедшей извне, как утверждают некоторые ее коллеги. Недавно она сообщила, что опубликует новую датировку керамики культуры сантарем, в частности керамического фрагмента, открытого столетие назад геологом Хардтом в районе Амазонии. Анна Рузвельт исследовала руины кирпичных домов высотой до трех метров, в каждом из которых проживало до тридцати человек.

Поскольку органическая материя в тропическом климате Амазонии быстро разлагается, до сих пор обнаружено только около тридцати человеческих скелетов. Один из них Анна Рузвельт подвергла научному анализу. Она определила, что тип маражоара скорее схож с типом современных индейцев, живущих в поречье Амазонки, нежели с антропологическим типом населения, обитающего в Андах. Кроме того, установлены типичные признаки земледельческого образа жизни.

Некоторые скелеты оказались несколько крупнее. Анна Рузвельт предположила, что это были скорее всего представители некой аристократической элиты. Между прочим, у этих скелетов не обнаружили никаких признаков артрита или других заболеваний, типичных для остального населения. Кроме того, кости «элиты» были уложвны в богато разукрашенные урны высотой до метра. Обычно они располагались группами, иногда по сто штук — не что иное, как организованное кладбище, которое использовалось продолжительное время. Такие погребальные обычаи практиковались только у высокоразвитых, иерархически структурных обществ.

Вполне вероятно, что амазонки в рассказах Гаспара де Карвахала — всего лишь заблуждение первых испанских конкистадоров. Но споры вокруг индейцев маражоара продолжаются — как об их происхождении, так и об их внезапном исчезновении. Скорее всего, эту загадку разрешит новое поколение исследователей.

«Многодетный» Мальтус

Автор некогда нашумевшего труда «Опыт о народонаселении» Роберт Мальтус (эхо отзывается до сих пор) менее известен как человек ввиду его уединенной жизни. Вот два любопытных эпизода той поры — приятный и не очень,— заполняющие этот пробел.

В его годы все просвещенное английское общество зачитывалось сочинением Вильяма Годвина «Политическая справедливость». Когда в 1787 году молодой Мальтус получил степень магистра наук, он приехал в родительский дом на каникулы. Между отцом и сыном стали возникать горячие споры об этих высоких материях. исходящих из Франции. И вот что презанятно: сын подсмеивался над «незрелыми мечтами» отца, а тот в свою очередь упрекал сына в «старческом консерватизме». Комичная ситуация! Однако теплые отношения этих двух добропорядочных людей сохранились до конца.

Второй случай еще острее затрагивает личность ученого- нелюдима. Один французский критик-экономист зашел так далеко, что приписал ему отцовство аж одиннадцати дочерей, в сопровождении которых он якобы ходил в гости к знакомым, чтобы поскорее выдать их замуж! Другой немецкий экономист-скептик не упускал случая сострить, что, по всей вероятности, многочисленные отпрыски Мальтуса стали жертвой его пресловутого перенаселения (хотя об этом писали еще Монтескье и Джиамария Ортес в Италии). В действительности же автор «Опыта» имел только троих детей — сына и двух дочерей. И сам он рано потерял мать.

Мальтус, как достоверно известно, довольствовался скромным местом учителя в загородном колледже, где почти тридцать лет жил, учил детей и писал свои сочинения по политической экономии и смежным вопросам. Этой упорной работой ума вдали от суетного света при весьма скромной жизни (дружба с крупнейшим экономистом того времени Рикардо была скорее приятельством) и с непременной думой о человечестве он напоминает нам другого учителя — К. Э. Циолковского.

Наталья Жукова, Борис Жуков

Экскурсия

• Окончание. Начало в номерах 2, 3, 4 за 1997 - год.

Поплескавшись на мелком месте, я вылез, купил мороженого, черешни, пива и пошел осматривать здешние россыпи. Мне понравились «Треугольники Саурона» — плетение из двадцати колец, 1—3—7—9. Сзади их соединяла цепочка. Потом я купил фиал-лимонку — поглядеть, как он светится в темноте. Здесь нигде не было темноты. Мне не понравился гном, пытавшийся всучить мне алюминиевую бутафорскую кольчугу по цене мифрильной, и я ему об этом сказал в таких выражениях, что не постыдился бы (или как раз постыдился бы) многократно помянутый знаменитый мой предок. Зато набрал клинков — из тех хохмаческих, ткнешь им кого- нибудь, и лезвие испаряется. Это у нас любят не детишки, а лоботрясы лет под тридцать. Под занавес мне попался окровавленный резиновый палец с Кольцом. Вещь, подумал я. Ну, кому-то я устрою. Только бы эльф не наткнулся...

Когда я постучал к Келеборну, должно было уже стемнеть. На самом деле свет солнца всего лишь заменился на неоновые вывески, подсветку зданий и бегущие экраны. Келеборн впустил меня. Вид у него был до крайности усталый и разочарованный. Я решил его морально поддержать и выложил яркую коробку с «Лориэном» на стол. Эльф поглядел, тяжко вздохнул и принял подарок. Больше я не стал досаждать ему своими приобретениями. Он и так смотрел на меня с отвращением. Я опустил глаза: точно, забыл снять Кольца. Они закрывали меня спереди, как кольчуга. И еще что-то в кармане... Тьфу, да это фиал. Вон просвечивает.

За окном полыхала реклама «Водка Лучиэнь! Выпейте — и даже летучая мышь покажется вам прекрасной девушкой!». Сверху доносилась громкая музыка, иногда ее глушили взрывы салюта на озере. По-моему, атмосфера была вполне праздничная.

Мне хотелось разрядиться и заодно отомстить за вчерашнее усыпление. Я прошел на лоджию, окинул сияющую бездну сияющим взором и сказал:

— Весна Арды, да и только! Иллуинация!

Келеборн похлопал меня по загривку и сказал:

— Рэнди, не пытайтесь меня обмануть и не сердитесь, пожалуйста. Я расскажу вам все, что вас интересует... но не сейчас.

Опять я забыл, что эльф если не читает мысли, то уж подвох просекает с гарантией. Оставался последний способ одержать верх.

— Пошли жрать, — сказал я. — Небось, такой высоты и в Лориэне деревьев нет. Может, море увидим.

К ужасу Келеборна, ресторан именовался «Валинор». Я почувствовал, что за меня отомстили, и преисполнился благодушия. Никаких одежных требований не было, ибо климат не позволял. Сидели в шортах, купальниках, бикини и фиговых листках. По-моему, были и вовсе голые. На сцене во всяком случае. Я выбрал столик подальше от края. Келеборн заметил, что он предпочел бы поужинать под лихолесским кусачим кустом на камешке.

— Ну, кабы там так же кормили... — ответил я, кликнул человека и продиктовал ему эпическое меню в пяти частях, с прологом и эпилогом. Эпитафией, поправил меня эльф. Ни один хоббит еще не умер от обжорства, гордо заявил я. Кто-то же должен быть первым, парировал Келеборн.

Моря видно не было. Я не смотрел вниз, но эльф сходил к парапету, пока мы ждали ужина, доложил, что внизу видно только всякую подсветку и ее отражение в Нурнене. За пределами светового поля даже эльф ничего не мог разглядеть. Я предложил в качестве увеселения сходить после ужина в подвал и поискать там главный рубильник или кабель. Посмотрим, как туг в темноте. Когда Келеборн осознал масштаб идеи, он, по-моему, вспомнил, что был королем и нес ответственность за целое племя — и с сожалением отказался от моего предложения.

— Представьте, Рэнди, что туг начнется... Они все друг друга подавят. И потом, лифты... Они же остановятся, а вы не взбежите на тридцать этажей. Не стоит. Слишком опасно.

Тут подали закуски, и мне стало не до великих идей. Келеборн не столько ел, сколько глазел по сторонам. Его внимание приковала самая толстая айзенгардка, нарядившаяся в очень маленькое черное платье. Бока у ней свисали тремя складками каждый. Келеборн собрался сказать какую-то гадость, но я его опередил, упомянув беконные породы вкусных животных, широко распространенных в Средиземье. Потом мы стали смотреть варьете топлесс. По-моему, режиссер этого дела сам был топлесс — «задница без головы». Келеборн сказал, что как-то в Эдорасе лет двести назад видел цирк с собачками и мартышками, и ему понравилось больше. Кроме того, он заявил, что раньше никогда не понимал, почему люди так падки на эльфинь, а браков между женщинами и эльфинами не отмечено. Теперь же ему все стало ясно. Мне-то давно все было ясно, поэтому я больше смотрел в тарелку. Шерсть, стало быть, дыбом, а больше ни-ни...

Когда эпилог из восьми сортов мороженого с орехами, сиропами, фруктами и шоколадами все-таки подошел к концу, я почувствовал себя надутым аэростатом. Меня распирало во все стороны, и казалось — подуй сейчас ветерок, и я плавно взлечу над крышей, а потом сяду в центре озера и закачаюсь на волнах. Но ветра не было никакого, воздух стоял вокруг, как стена, свет и табачный дым создавали впечатление подпола, а не открытого места. Келеборн смотрел ехидно и ел только фрукты и мороженое, к которому я успел его приохотить.

— Ну что, пройдемся вокруг озера? — поинтересовался Келеборн. — С-славные х-хоббитцы любят с- смотретъ фейерверки?

— Меньше читайте исторической макулатуры, — мужественно сказал я, встал и чуть не рыгнул. — Пойдемте. А то туг атмосферка — хоть топор вешай.

На набережной было так же светло, людно и шумно, как в «Валиноре». Тор1ующих не убыло, зато появился специфический ассортимент и вечерний набор услуг. К людям приставали сильно. Нас, к счастью, не трогали — может быть, потому, что глаза Келеборна светились ярче всей этой фотонной помойки, а может, потому, что он многозначительно поигрывал хлыстиком. Я опасности не представлял, но и интереса, видимо, тоже.

Так мы прошли с милю. Выбрав местечко, где толпа почему-то оказалась пореже, Келеборн забрел в воду по пояс. Он постоял, поболтал в озере рукой, понюхал воду, попробовал, сплюнул и вышел на берег. Что-то ему очень не понравилось. Он по1русгнел, перестал язвить в ответ на мои подколки, запел что-то на неизвестном языке — пел он обычно на Синдарине, это я понимал, нахватался от Трофи. То есть, конечно, не смысл понимал, а на каком языке. Но это было что- то еще, более протяжное и гнусавое, если такие понятия вообще применимы к эльфийскому пению. Меня тоже охватила тоска, явились видения темной звездной ночи, эльфийских хороводов в дремучих лесах... Я брел, спотыкаясь и колыхаясь, ничего не соображая, пока эльф не сжалился и нс сдал меня проходившему мимо экскурсоводу. Тот как раз вел группу с купания в отель. Вместе с айзенгардцами я был доставлен, отведен и с поклоном засунут в номер. Там я сразу лег, полежал с полчасика на ковре, потом позвал коридорного и велел вытащить диван на лоджию. Тот не удивился, видимо, просьба была стандартной. Удивился он, когда сдвинул диван и из угла посыпались- покатились мои матомы.

На лоджии я заткнул уши ватой, опустил наружные занавески, хлопнулся на диван и заснул.

Следующий день был не лучше и не хуже, но гораздо жарче. Эльфа и того проняло: вместо овсянки он заказал мороженое. Мы сидели и лежали то в его номере, то в моем, то расползались по ваннам с холодной водой. По радио предупредили, что температура воды в Нурнене 34 градуса, а воздуха 38 в тени. Разговаривать не хотелось. Когда плавятся мозги, то дела затертых эпох малоинтересны.

Наступивший вечер принес некоторое облегчение: во-первых, подул слабый ветерок с Запада. Стало можно дышать без кондиционера. -Во-вторых, Келеборн оживился, вышел из транса и напевал какие- то игривые песенки, отказываясь переводить. В-третьих, за ужином экскурсовод всем напомнил, что дальше мы поедем на слонах, а автобус вернется в Минае Тирит через Мораннон. Я поинтересовался, как седлают мумака. «Дунаданец» любезно объяснил, что наверху слона укреплена беседка с подушками, в которой можно сидеть... и лежать, добавил он, измерив меня взглядом. Сзади слона прицеплена тележка, в которой спят. Или едут все время те, кого укачивает на мумаке. Слон выдается на двоих, к нему прилагается погонщик, который его кормит, чистит и направляет. Остановки в оазисах. Крыши тележек — это солнечные батареи, обеспечивающие постоянно доступ к холодным напиткам и блюдам. Выезжать хотели в полночь.

Мы вышли погулять. Во дворе гостиницы уже слонялись мумаки и погонщики. Пахло зоопарком и коровником. Я скривился. Келеборн предложил напоследок сходить макнутъея.

В этот вечер на Нурнене открывался фестиваль фейерверков и воздушных шаров имени Гэндальфа Серого. Ожидали чего-то грандиозного.

Мы вышли к пляжу. Здесь аэростаты на тросах росли из каждого квадратного фута. Над нами болтался яркий, большущий Том Бомбадил, весь исписанный рекламой мыла «Злато умертвий». Эльф осуждающе зацокал языком. Немного дальше, над водой, колыхался очень красивый голубой Валинор, с собственной бегущей подсветкой и рекламой ресторана. Потом было еще много всякой мелочи: драконы с алой светящейся пастью, оки сауронов — страшноватые, красные и пурпурные; птицы и звери, портреты всяких политических деятелей, исторические персонажи... Все это обильно уснащено было самой незатейливой и прямолинейной рекламой. Я вертелся во все стороны, чтобы ничего не пропустить. Тут меня дернул за майку какой-то орчонок и предложил свой товар. Я прикинул к руке — понравилось. Цена оказалась ерундовой, и я купил. Орчонок тут же сгинул, как и не было.

Налетел порыв ветерка, шары закачались, приспустились, поднялись. Картина сменилась, теперь я видел еще «палантир» из полупрозрачной пленки и несколько рыб. Вдруг Келеборн застонал, да так, что я аж похолодел. Я резко обернулся. Он закрыл лицо руками и опускался на песок. В шуме и толчее никто не обращал на это внимания. Я быстро огляделся.

Ага! Вот оно: два шара в огромном кружевном бюстгальтере, и надпись «Белье Келебриан». Ну это уж слишком. Я вытащил товар орчонка — хорошую рогатку с крепкой резинкой, отцепил с себя значок отеля «Минае Итил» — остренький полумесяц — и засандалил в шары.

Одним зарядом я убил их оба! Они зашипели, один хлопнул, и вся кружевная гора ухнула под ноги мумакам, которых как раз вывели из двора. Тут началось такое, что мне пришлось стащить неподвижного эльфа в воду, чтобы нас не затоптали. Десяток перепуганных слонов и сотни перепуганных людей — слишком много для одного хоббита. К счастью, в воде Келеборн сразу включился. Он дикими глазами глянул вокруг, и как раз в это время один из мумаков прошлепал рядом, таща за собой повозку. Эльф схватил один из плававших туг же надувных плотов, закинул меня сверху и оттолкнулся от берега.

Футах в ста от пляжа оказалось достаточно глубоко, чтобы ни один мумак туда не забежал. Мы развернулись лицом к берегу и стали наблюдать. Заодно я рассказал Келеборну, в чем дело. Тот слушал- слушал, потом ушел под воду и довольно долго не высовывался. Шли пузыри. Наконец он вынырнул.

— Покажите оружие, — сказал он слегка дрожащим от смеха голосом. Я достал из кармана рогатку и протянул ему. Он повертел ее, прицелился в ближайший шар, одобрительно кивнул и с сожалением отдал мне.

— Оставьте у себя, — предложил я.

Келеборн покачал головой.

— Лучше пустите ее по волнам, а то еще доберутся до вас, если заметят. Этот летающий предмет, должно быть, немало стоил. Ну — Мордор! Даже от Мордора такого не ожидал-1

— Чего ж вы ждали от Мордора? — риторически вопросил я, соскальзывая и цепляясь за илот.

— Чего ждал? Вот по дороге и расскажу, - неожиданно ответил Келеборн. — На слонах долго ехать, а любопытные будут далеко.

Я чуть не утонул, спрятал рогатку поглубже и стал ждать, когда на берегу все утихнет: скорее бы в путь!

Когда мумаков отловили, успокоили и запрягли, было уже далеко за полночь. Мы высохли, побродили по набережной, я еще раз поужинал всякой хрустящей дрянью, какой везде торговали с лотков. Кончину гигантского бюстгальтера объясняли по-разному, но, на мое счастье, победила версия об электрическом разряде между баллонами. Значок, конечно, не нашли, да если бы и нашли, ничего бы это не изменило. Экскурсовод, не спрашивая, отвел нам с Келеборном одну тележку. Вторую заняли гномы и Барин — он был небольшого роста. В остальных попарно разместились «внучата». Экскурсовод ехал на индивидуальном слоне.

Келеборн был слегка не в духе: по-моему, несмотря ни на что, он не хотел уезжать отсюда. Но я ждал обещанного рассказа, как кот рыбы: ходил вокруг, заглядывал в глаза и только что не орал. В конце концов подали экипаж. Я проверил, все ли по1ружено — чемодан, матомы в двух мешках, — и приступил к восхождению на му мака. Из беседки на его спине свисала веревочная лесенка, но я очень плохо приспособлен к такому спорту. Вскоре я надоел даже слону, тогда он взял меня хоботом и зашвырнул наверх. Келеборн взошел следом, как по ровному месту.

Мы уселись лицом назад по трем соображениям: впереди сидел махут, который хоть плохо, но владел вестроном; смотреть вперед не имело смысла — там было темно; над озером наконец-то начались фейерверки.

— Так вот, к вопросу о том, чего я ждал от Мордора, — начал Келеборн. — В Лориэне у меня было не так уж много занятий, поэтому я покупал на пристани книги и журналы, преимущественно научно-популярные. Очень забавно было читать там исторические очерки о событиях, известных мне не понаслышке. Лет двадцать назад мне попалась статья, в которой автор обсуждал движение материковых плит. Вы знаете, что это такое? — спросил он меня на всякий случай. Я утвердительно кивнул. — Я тоже знал, что земли меняют свои очертания и формы, но удивился, что короткоживущие люди как-то постигли это. Поэтому я прочел все внимательно и натолкнулся на любопытное предположение. Вы слышали, Рэнди, про озеро Куивиэнен? Неужели? Хорошо учат в Шире. Так автор высказал предположение, что в результате подвижки плит воды этого озера собрались в той котловине, где сейчас озеро Нурнен.

— Вот это да! — ахнул я.

— И тогда у меня появилась мысль — когда-нибудь побывать на этом озере. Мне казалось почему- то, что любой эльф узнает воды озера Куивиэнен даже в пробирке.

— И вы... проверили? — с замиранием сердца спросил я.

— Проверил, — досадливо махнул рукой Келеборн.

— И... как? Подтвердилось?

— Неважно. Просто я понял, что даже если Нурнен действительно образовался из Куивиэнена, то никто уже не увидит тех вод и берегов. Более того, не увидит даже звезд, что светили пробудившимся Квэнди.

И тут его рассказ перешел в тихую печальную песню:

Друг мой печальный, какая беда —

Ветер.

Что занесло нас с тобою сюда?

Ветер.

Сколько любимых с души унесло,

Руки от боли в объятья свело...

Ветер... Ветер...

Мне бы постигнуть твое ремесло,

Мне бы понять, да одно лишь крыло...

Ветер... Ветер... *

* Стихи Любови Захарченко.

А я все смотрел назад — там над Нурненом крутились и разлетались огни, метались лучи, гремели пушки и дискотеки, светилась и гасла на миг реклама... Фестиваль имени Гэндальфа был в разгаре.

Я проснулся и никак не мог понять, где нахожусь. Субстрат колыхался, было очень жарко, земля виднелась довольно далеко внизу. А, да это же мумак! Мумак-трофи!

При попытке сесть оказалось, что я принайтован к столбам беседки четырьмя углами покрывала. Отвязав один, вылез и огляделся. Махут дремал на слоновьем загривке, Келеборн, видимо, спал в тележке — зеркальная крыша закрывала его от меня. Слон целеустремленно топал по пустыне. Как бы слезть в тележку, думал я. Где там ихние холодные напитки?

К тележке со спины мумака вела более крепкая лесенка, и она же служила оглоблей в упряжи. Я весь упрел, пока слез, руки-ноги дрожали — высоко, узко, да на ходу... Не для меня все это. Ввалился в повозку, огляделся — ага, вот холодильник... А вот и эльф.

Уполовинив все жидкости, я уселся поудобнее. Келеборн спал. Скорее бы оазис, что ли... Пустыня состояла из песка и глины с солью, не было видно даже саксаула. Я заскучал по умыванию и завтраку. Потом стал вспоминать вчерашний день и вечерний разговор. Что-то царапало, не давая признать картину мира завершенной. А, вот оно! Почему он ждал двадцать лет, чтобы проверить идею про озеро? Ведь не мой же проезд через Лориэн был решающим фактором? (Я не хотел себе льстить, но версия соблазняла.)

Тут зашевелился эльф. Посмотрел на меня, потянулся, заняв тележку по диагонали, сел. Еше посмотрел. Хмыкнул:

— Ну, Рэнди, спрашивайте. Вижу. Согласен отвечать.

Я подал ему бутылку с лимонадом и сказал:

— Почему только сейчас поехали?

Келеборн опять принял давешний довольно-радостный вид. Он удовлетворенно вздохнул, открыл бутылку и выпил содержимое в глотку винтом. Я думал, так умеют только в Шире. Он развесил конечности по тележке и сказал:

— Семью отправил — и поехал.

— К-к-как семью?!

— Да очень просто. Моя внучка вышла замуж за этого человека — короля Арагорна. Прожили они вместе сто двадцать лет. И встал вопрос — что ей делать теперь, когда муж умер, дети выросли, Галадриэль и Элронд ушли... Она, бедняжка, думала, что я тоже ушел, когда пришла в Лориэн и никого там не застала. А я просто жил в Ривенделле, потому что там было довольно много наших. И годы шли незаметно, и вот случайно я услышал птичьи разговоры, что на Керин Амросе лежит спящая красавица, и цветы скрывают ее ото всех, кто проходит мимо. Тут я почуял неладное. Ривенделл к этому времени почти опустел — все двинулись на Запад, кто через Гавани, кто через Андуин и Итилиэн. Внуки тоже ушли. И вот я пошел обратно в Лориэн и на указанном месте нашел Арвен. То есть нашел ее тело, а где была ее душа — мне и сейчас неведомо. Она была живая, но ничего не чувствовала, и разбудить ее я не смог. Потом я узнал из летописи, что она отдала свое место на корабле Фродо Бэггинсу. И вот с тех пор я жил в Лориэне и стерег Арвен Андомиэль.

— Но... что же дальше? Куда она делась?.. Раз вы не в Лориэне, так и она...

— Этой весной мне прислал письмо Кирдан Корабел из Гаваней. Он писал, что отправит письмо наобум, по старому адресу, потому что, по его данным, никого из эльфов не осталось в Средиземье, кроме него да меня. А он очень стар. Он хотел уйти на Запад, пока его не прибрал Мандос. Окна его хижины выходили на рыбно-грузовой порт. И он предлагал мне поторопиться, если я не возражаю. Вот тогда я решился. На вокзале взял билет в одноместное купе до Гаваней, купил баул — знаете, как у всех айзенгардцев, здоровенный, капроновый, — согнул Арвен втрое, упаковал и сел с ней в вагон. Ей было все равно. Проводника я не пускал. В Гаванях пришел на Морскую, 13 — кстати, запомните для вашего Матомария адрес, там жил Кирдан и осталось много интересною. Ключ под ковриком. Мы поправили корабль, я отнес туда Арвен и письмо жене. Кирдан простился со мной... навсегда, я полагаю. В письме я попросил Галадриэль позаботиться о девочке — все- таки там и она, и Элронд, и Гэндальф, и Келебриан... Дочь, правда, не сильная волшебница, она пошла в меня, а не в жену. Но все же... Да. И еще я просил Галадриэль извинить меня, что не приду в Аман: хорош был бы я король, если бросил бы даже самого распоследнего своего подданного. И каков я был бы дедушка, если покинул бы несчастную внучку? Да с таким пятном на совести и в Амане успокоения не найти...

— Неужели Галадриэль не сможет попросить за вас?! — вырвалось у меня.

— Если бы вы, Рэнди, внимательно читали сказки, то знали бы, что исполняется не больше трех желаний. Галадриэль очень могущественна и влиятельна, поэтому у нее были в запасе именно три желания. Другим и этого не дано. Первое она истратила на гнома Гимли, сына Глоина, чтобы Леголас мог взять своего друга в Валинор. Второе, как я полагаю, пошло на Сэмвайза Гэмджи — с той же целью. И вот третье желание: воссоединить тело и душу Арвен. Все- таки ни я, ни Элронд никогда до конца не одобряли этого брака, и в конце концов она тоже пожалела о своем решении... в отличие от Люзиэн.

Я сидел, как оглушенный. Даже необычное произношение имени Лучиэнь не вывело меня из ступора. Значит, Сэм все-таки ушел за Море. Все заняли чужое место — и крайним остался Келеборн! Мне стало так за него обидно, что на глаза навернулись слезы, и я прикусил губу до крови. Что же я могу сделать для него, чем помогу? Попросить у Оле ракету? Как попасть в этот Валинор? Как убедить их там, чтобы забрали Келеборна к себе? Голова трещала и разрывалась от мыслей. Среди них была и такая: «Вот уж Трофи рванет в Гавани? Экспонат: в этом бауле была вывезена на Запад первая королева династии Тельконтаров Арвен Андомиэль!» Тут я не сдержался и заплакал, как последний идиот.

Путешествие наше проходило дальше безрадостно. Я впал в депрессию, чудовищная несправедливость давила меня. Мысли метались все по тому же кругу, и выхода никакого не было. На ночь эльфу приходилось заколдовывать меня, иначе в первом же поселке я был бы госпитализирован в палату для буйных. Во сне все становилось на месте, все гуляли по облакам и радовались исполненным желаниям. По утрам действительность набрасывалась на меня, как спецназгул с дубиной, и опять втягивала в эту безумную круговерть.

Одно только радовало меня — ветер все время аккуратно дул с Запада. Келеборн сказал, что это там о нас думают. Если бы я все время икал, мне было бы легче поверить. Кроме того, все, кто в принципе мог обо мне вспомнить, и так находились к западу от мордорских пустынь.

Постепенно к моим заскокам Добавилось чувство вины перед эльфом — он все время суетился со мной, пытаясь как-то поддержать. Я вбил себе в башку, что порчу ему интересное путешествие, ведь он уже отплатил сторицей за всю мою возню с ним по пути до Нурнена.

Особенно Келеборна беспокоило то, что я перестал есть. Меня это слегка удивляло, но собственные запасы на боках у меня еще оставляли шанс выжить. Я приписывал отсутствие аппетита жаре. У эльфа были какие-то свои соображения, однако он держал их при себе. Так мы дотрюхали до речки Харнен и стали спускаться вдоль нее к судоходному участку.

В этих местах, по крайней мере, была трава и какие-то ивы по берегам. Но мне уже надоело путешествовать, я хотел домой, в Дориат. Прихватить туда Келеборна, поселить на одном из мэллорнов, а захочет, можно и домик купить... И снова я упирался в то, что все это неправильно, что это нужно мне и, может быть, Ширу, но никак не эльфу. В Лориэне остались мэллорны, но туда он возвращаться не хотел.

Келеборн ото всех этих дел выглядел много старше, чем в начале пути. Никто, конечно, не молодеет, но ведь известно, что у фей и эльфов возраст больше зависит от внутреннего мира, чем от внешнего. Я не мог с ним говорить, но все время смотрел ему в лицо и про себя твердил: «Прости, прости меня, и моих предков, и всех участников этой подлой истории! Я все бы сделал, чтобы отдать долг, но я не знаю, что надо делать...» Келеборн явно воспринимал мой безмолвный скулеж, морщился, отворачивался, пытался меня успокоить — все без толку. Однажды вечером он сказал:

— Если бы я знал, Рэнди, что на вас так подействует эта история, я бы лучше промолчал или солгал. Ведь вы ровно ни в чем не виноваты. Все члены моей семьи действовали в здравом уме и предвидели последствия, в том числе и я сам. Как я понимаю, у вас куча родственников, носящих ту же фамилию.

Неужто все они должны пойти вашим путем и так мучаться?

И тут меня прорвало.

— Моим путем?! — заорал я. — Это я сам иду путем! Путем Мертвых, не выполнивших долг! А я пока живой, и не собираюсь откладывать долги на загробную жизнь, тем более что ее нет! Дальше я уже только хрипел и хохотал, дергался и задыхался. Келеборн, что-то вспомнив, слазил в сумку, извлек спрэй и обдал меня струей ацеласа. Потом зафиксировал меня, как младенца, уселся в тележке поудобнее и стая петь и укачивать. После такой истерики я тут же и вырубился. Даже заколдовывать не пришлось.

Утром я проснулся более спокойным и менее дурным. Эльф так и просидел всю ночь со мной на руках. Видимо, это оградило меня от кошмаров и как-то излечило. Кроме того, стало легче дышать — мы приблизились к морю.

— Вот и польза, что я не ел, — сказал я Келеборну. — А то от моей туши на вас бы уже пролежни появились.

— Да уж, вы развоплотились изрядно, — хмыкнул он. — Ничего, наберете. Когда я в прошлый раз видел ваших сородичей, они за месяц растолстели вдвое. Но, Рэнди, вы пытаетесь шутить?

— Сам не пойму, — честно сказал я. — Особо на выходки не тянет, но и крыша дальше не едет.

Тут пришлось объяснять идиому, а потом «Мумак-трофи» вдруг кончилось: мы прибыли в порт.

На реке стояло несколько посудин, но ничего похожего на «Князя Имрахила» не было. Вообще ничего белого и трехпалубного в этой реке не могло и уместиться. Экскурсовод с перекошенной мордой куда- то побежал выяснять и ругаться. Я нашел ларек с мороженым и окопался в его тени, решив просидеть тут до отплытия, когда бы оно ни состоялось. Эльф походил по пристани, разглядывая корабли, и присоединился ко мне в неожиданно приподнятом настроении. Мы жрали порцию за порцией и поглядывали по сторонам. Я махнул рукой на долги: подвернется чем — заплачу. Даже если собственной шкурой.

Воистину ничем не дорожа

За этим легкомысленным занятьем,

Мы верим, что не будет платежа,

Но если он и будет, мы заплатим.*

* Стихи Михаила Щербакова.

Но шкура пока висела невостребованной, мороженое было холодным, а погода жаркой.

Прибежал «дунаданец».

— На посадочку, третий причал! Пожалуйста, не задерживайте, скоро отплытие! Река обмелела, и пароход пришлось заменить, к сожалению. Разница в цене будет компенсирована в виде бесплатного питания!

— Вот это сервис! — сказал я, швырнул в урну последнюю бумажку, подхватил эльфа и двинулся на третий причал.

Корабль оказался не так чтоб очень. На нем везде слишком близко была вода. И двухместные каюты. Келеборн, конечно, очень приятный спутник, но ведь и ему надо от меня отдыхать. И так я его заездил. Ну ладно, не меняться же с этими деятелями... А свободной каюты, конечно, не осталось. Даже экскурсовод подселился к одному из айзенгардцев. Суденышко носило вычурное и пышное не по конструкции название: «Пенный цветок».

Келеборн, к моему удивлению, отнесся к этой посудине с нежностью, если не с любовью. Он гладил медные детали, отчего они заблестели, как золотые, приложился щекой к парусу — более декоративному, чем дельному, поскольку это судно ходило на моторе. Только в реке их использовать запрещалось, и тогда в дело пускали паруса. Я вопросительно поглядывал на эльфа, но тот занимался исключительно «Цветком». Угонит вот в Валинор, подумал я. Эх! С досады я пошел и завалился спать до обеда.

Пока я спал, посудина отчалила, спустилась вниз по реке и вышла в море. Келеборн извлек меня, как сурка из норы, проветрил, как шубу, на палубе и отвел кормить. Он за эти часы скинул несколько веков. Что-то ему очень нравилось, даже глаза светились не тем жутким блеском, а как уютная настольная лампа. Радостный музыкальный фон забил напрочь все звуки.

На закате мы стояли на самом высоком месте палубы и созерцали море, небо и далекий берег. Вдруг посреди красного солнечного диска показалась какая-то точка. Она двигалась к нам с запада, росла — и оказалась стаей чаек, которые туг же стали виться вокруг корабля, вопить и требовать пищи. У меня в кармане завалялся бутерброд с сыром. Я отломил кусочек и подбросил в воздух. Здоровенная чайка метнулась, промазала — и на полном ходу врезалась мне в грудь. Я полетел вверх ногами куда-то на нижнюю палубу, а проклятая тварь с перепугу обдала меня полу пере варенной рыбой и хрен знает чем еще... Такого хохота, какой поднялся на палубе, я не слыхал и в лучших цирках Средиземья. Келеборн кинулся мне на выручку, помог встать, зачерпнул забортной воды ведром, которое отнял у скисшего от смеха матроса, и как следует меня окатил. Потом последовали еще и еще ведра, но запах оставался непередаваемым, веселье продолжалось, а самое обидное было то, что и эльф смеялся. В конце концов я выкинул рубашку за борт, и стало легче дышать. Келеборн попросил у меня прощения.

— Я не над вами смеялся, Рэнди. Просто как-то я прочел в людских книгах, что история совершается, как трагедия, а повторяется, как фарс...

Я не понял, надулся и пошел вытираться и спать. Келеборн заночевал где-то на палубе, и удивляться этому не приходилось: в тесном помещении чайка вспоминалась еще сутки.

За полдень пятого дня плавания мы поднялись по Андуину к Ньюминасу — спальному району Минае Тирит. Он расположился с южного склона Белых Гор, и основная часть населения столицы обитала именно здесь, оставив древнюю крепость под сити и королевскую резиденцию. Связаны части города были скоростным метро, шоссе и канатной дорогой через вершину. За спиной у нас остались Пеларгир, Лебеннин, Южный Итилиэн. Все это оказались очень милые места. На мое счастье, никаких из ряда вон выходящих событий больше не случалось. Погода стояла великолепная, тропическая растительность зеленела и благоухала. Ко мне вернулись остатки душевного равновесия, я отъелся и, по мнению айзенгардцев, окончательно обнаглел. Экскурсовод не мог уже без отвращения видеть меня и Келеборна, особенно после нескольких вполне безобидных шуток с моей стороны. Но он, честь ему и хвала, все время помнил, что находится при исполнении. Не знаю, какова должна быть зарплата, чтобы я ради нее проявил такую выдержку.

Итак, мы приближались к столице, а вместе с этим и к концу нашего путешествия. Я несколько раз закидывал удочку насчет дальнейших действий эльфа, но тот неопределенно пожимал плечами и переводил разговор.

Навсегда расставаясь с морем,

Наблюдаю почти бесстрастно,

Словно даже уже и это

Не могло бы меня развлечь, —

Как невидимые пределы

Разграничивают пространство,

И ничто этих черт запретных

Не осмелится пересечь.

Лишь корабль моих упований

Покидает сии границы,

Тяжело поднимает крылья

И, волнуясь, идет во мглу...

Я слежу за его движеньем,

Но пустуют мои таблицы:

Ни о прошлом, ни о грядущем

Ничего сказать не могу... *

* Стихи Михаила Щербакова.

Я мысленно готовился к посиделкам с Трофи и Оле — то-то разговоров будет! Ведь отпуск у меня еще неделю, а если понадобится, то возьму отгул — мало я, что ли, проковырялся в картофелехранилище?

И вот уже «Пенный цветок» заглушил машину и зашуршал бортом по краю причала. С юга налетела стая проклятых тварей — то есть белых чаек, чтоб им пусто было. Они так и вились над кораблем, а Келеборн перекрикивался с ними, будто разговаривая. Я старался не выходить на открытые сверху участки. Потом чайки смылись, и все двинулись но сходням на берег. Сразу стало заметно, что общество милосердия даром времени не теряло и добилось больших льгот: среди прочих лотошников, к счастью, не столь многочисленных, как на Нурнене, стоял крепкий румяный орк и продавал трилогию «Властелин Колец» в переводе на оркский. Произведение именовалось «Зайн Назг». На обложке красовался портрет молодого Саурона нуменорского периода жизни и деятельности.

Келеборн с отвращением глянул на лоток, повернулся и стал смотреть на заходящее за Минае Тирит солнце. Оно уже почти касалось вершин, и длинные тени тянулись от города к пристани. Айзенгардцы разбирали сгруженный с корабля багаж и ждали носильщиков с тележками. Гномы выколупывали что- то у себя из-под ног — наверное, там был скальный выход. Экскурсовод, еще держа на лице заученную улыбку, прощался с клиентами, желал им счастливого пути и ждал их следующим летом. Было видно, что ему все здорово поднадоели и сегодня он как следует оттянется где-нибудь в неофициальных условиях.

Я не знал, что делать: чемодан и мешки уже стояли рядом со мной, но даже вместе с эльфом мы не дотащили бы их до фуникулера. К носильщикам была очередь. Тут до нас дошел экскурсовод.

— От всего сердца надеюсь, что вы хорошо отдохнули и повеселились, — произнес он. Это была ложь: от т^его сердца он мог только пожелать нам провалиться в Морию. — Как вам понравилась экскурсия?

Только я открыл рот, чтобы сообщить, что все исторические места были бы куда лучше без него и всей этой шарашки, как вдруг Келеборн опередил меня.

— Да, вполне. Благодаря вам я теперь знаю, что Зла в мире не прибавляется. Просто оно не собрано в одной Руке, а разлито по капле во многих существах. — И, бросив внимательный взгляд на экскурсовода, добавил: — Нечисть стала многочисленной, но безопасной.

«Дунаданец» ощерился, кожаные доспехи встопорщились, как чешуя.

— А сами-то! — вдруг заорал он противным голосом. — Пакостники! Проходимцы психованные! Видел я, как в Хеннете маки облизывали, небось, и впрок там же прихватили! Наркоманы голубые, хулиганье!

Тут мне показалось, что холеная нуменорская рожа как-то расплылась, перекосилась и приняла заметное сходство с портретом на обложке «Зайн Наэга». Род Гэмджи всегда славился умением сильно и метко швырять тяжелые предметы. Я выдернул из кармана завалявшийся там фиал и засветил им в лоб экскурсоводу.

Вот именно что — засветил. Потому что после соприкосновения с дунаданским черепом фиал вдруг засиял в наступающих сумерках ярким белым светом, таким ярким, что даже фотовспышка не могла бы с ним сравниться. И, однако, свет не резал глаза, а просто-таки ласкал взгляд. В наступившем всеобщем оцепенении я кинулся вперед и подобрал флакончик. Он светился и сквозь руку, но не красным, как если смотреть на солнце сквозь пальцы, а белым звездным светом. Гномы вышли из своего тихого состояния и заорали: «Аркенстоун! Арке нстоун!».

«Дупаданец» метнулся куда-то в сторону, «внучата» с визгом присели за багажом. Я стоял и, улыбаясь во весь рот, глядел на Келсборна. Келеборн, как завороженный, уставился на источник света в моей ладони. Тут первоначальная эйфория победы схлынула с меня, и я тоже вперился в фиал.

— Это что же... я в сувенирном развале подлинник приобрел?!

— Нет, это не тот фиал, — ответил Келеборн. — Подлинник Гэндальф унес из Мордора.

— Но свет! Свет истинный?

— Именно так. Только я думаю, что дело не в фиале, а в руке, которая его держит.

Меня била мелкая дрожь, а от таких слов мои уши, кажется, составили конкуренцию фиалу, только в красной части спектра. И туг я вдруг понял, что надо делать, понял так хорошо, как будто кто-то объяснил мне вслух.

— Возьмите, — протянул я фиал Келеборну.

Эльф взял, но не фиал, а мою руку, держащую склянку. Он смотрел мне в глаза, как будто искал что-то на дне моей души.

— Рэнди, вы понимаете, что вы отдаете? Это же дар вечной жизни, пропуск в Аман...

— Потому и отдаю, — выдавил я уже перехваченным горлом.

И тут эльф впервые за все это время улыбнулся светлой, открытой улыбкой радости и понимания.

— Рэнди, друг эльфов, — ласково сказал он. — Нет — Рэнди, Мой Друг в Средиземье. Просто Рэнди?

Скрывать дальше не имело смысла.

— Эарендил, — со вздохом сказал я. — Эарендил Гэмджи.

Келеборн кивнул так, будто оправдались все его догадки и предчувствия. Он снял с плеча свой ягдташ и надел на меня. Сжал в руке фиал — и весь засветился таким же белым светом. И стал королем королей: величественным, вечно юным и — нездешним.

— Прощай, Мой Друг! — сказал он, повернулся и пошел прямо на Запад. Я смотрел ему вслед, как он идет живой звездой по Пеленнорским полям, удаляется, становится меньше и меньше — вот-вот высокая фигура скроется за горизонтом. Но он все шел и шел и не скрывался, а потом я понял, что земля-то круглая, а он идет по прямому лучу — туда, в Валинор. Свет слился в точку и вдруг затерялся среди высыпавших звезд: я не заметил, как стемнело. •

КАК МАЛО МЫ О НИХ ЗНАЕМ!

ЗА ПРЕДЕЛАМИ ВООБРАЖЕНИЯ

Совсем недавно никто даже не подозревал об их существовании, но техника достижения больших глубин и возможности фотографии позволили открыть новый неведомый мир глубоководных животных. Иногда они выгладят, как придуманные фантастами живые чудища. Чем больше ученые узнают об этих страшных на вид рыбах, обитающих в океанах всего мира, тем больше оценивают способности этих существ к выживанию в мрачной, суровой среде. «Мы обнаружили десятки видов миниатюрных монстров. приспособившихся к жизни на таких глубинах, на которых, как думали раньше. может существовать очень мало животных»,— говорит американский морской биолог из Института океанографии Скриппса Ричард Розенблатт. В течение последних трех десятилетий Роэенблатт заведовал одной из самых крупных в мире коллекций глубоководных рыб.

СКАЖИ МНЕ, ЧТО ТЫ ЕШЬ, И Я СКАЖУ. КТО ТЫ

Ученые из Калифорнийского университета обнаружили интересные свойства у гусениц ночных бабочек пядениц подсемейства геометринас изменять свою внешность в зависимости от Времени года и пищи. Как определил эколог Эрик Грин, гусеницы пядениц, появляющиеся весной, когда дубы, на которых они живут, покрыты пушистыми коричневыми цветами в виде сережек, сами выглядят, как сережки. Их маленькие рты и челюсти приспособлены для питания мягкими пыльцевыми мешочкам. Гусеницы же, выводящиеся летом, питаются довольно жесткими листьями, имеют большие мощные челюсти для их пережевывания и по внешнему виду похожи на веточки. Но и весенние гусеницы-«сережки» летом также превращаются в «веточки». Ученый пришел к выведу, что изменение внешнего вида гусениц пядениц определяется происходящими в них химическими процессами, зависящими от присутствия в листьях дуба танина.

ЧЕГО НЕ СДЕЛАЕШЬ С ИСПУГУ

У некоторых голотурий (а их около 1100 видов), морских животных, похожих на передвигающиеся по дну моря огурцы, недавно обнаружен интересный способ защиты от хищников. При опасности они в буквальном смысле слова выворачивают себя наизнанку, заполняя внутреннюю полость водой, причем в некоторых случаях в ней образуется яд. Чтобы заново отрастить свои внутренние органы, голотурии требуется около месяца.

«ВЕЧНЫЕ» ЗУБЫ

Оказывается, водные растительноядные млекопитающие — американские и африканские ламантины — обладают интересной особенностью. У взрослых особей этих животных — по пять — семь коренных зубов в каждом ряду верхней и нижней челюстей. Со временем передние коренные зубы снашиваются и выпадают. Вот тут-то и происходит настоящее чудо: задние зубы передвигаются вперед, занимая место выпавших, а вместо продвинувшихся вырастают новые задние!

ЗАГАДКА ПАУКОВ

Долгое время для ученых оставались непонятными загадочные действия некоторых видов пауков. Казалось бы. чем незаметнее паутина, тем лучше для ее хозяина: чаще будут попадаться насекомые. Однако исследователи обратили внимание на странные утолщения в отдельных местах некоторых паутин, что сразу делает их заметными. Утолщенные места имеют различную форму, то в виде кругов, то в виде крестов или линий. Зачем же паукам понадобилось такое художество?

Ученые считают, что им удалось разгадать эту тайну. По их Мнению, пауки таким образом дают возможность птицам вовремя заметить паутину и облететь ве, не повредив. Разумеется, уплотнешя в паутине замечают и некоторые насекомые. которые так жв, как и птицы, стараются ее миновать. Прежде всего ето относится к бабочкам: они перед такими паутинами резко изменяли направление полета. Но для паука, наверное, лучше потерять несколько любимых насекомых, чем сооруженную не без труда паутину.

ЭТА КРАСАВИЦА В МАСКЕ

Роскошное обрамление лика этой лапландской совы ученые называют лицевой маской. Удивительно, что она является настоящим звуковым усилителем, который транслирует малейший шум по направлению к ушам ночных хищниц.

Лицевая маска этих птиц сформирована особыми короткими перышками-крючочками, сидящими на плоской толстой основе. Когда днем животные отдыхают, перышки свешиваются на слуховые каналы. Когда же ночью птица выходит на охоту, они выпрямляются, открывая уши. По легкому шуршанию листьев совы мгновенно определяют местонахождение жертвы — крупных насекомых или мышей. Биологи доказали, что, например, сова сипуха слышит шорох пера по бумаге на расстоянии двадцати пяти метров.

Форма лицевой маски помогает каждому виду узнавать своих сородичей: у сипухи она похожа на серебристое сердечко, у неясыти — абсолютно круглое серое кольцо, а филин гордится нарядной желтой маской, окаймленной черным.

ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЕ НА ГОД

Каждый год в пустыне южной части американского штата Аризона можно наблюдать любопытную картину. С приходом дождей, когда русла высохших рек заполняются водой, внезапно из-под земли появляются ожившие обитающие в пустыне жабы-лопатоноги. Прохладными ночами они спариваются. а затем, откладывая икру, самки прикрепляют икринки к растениям у кромки воды или к скалам. А когда через несколько дней вода начинает убывать, из икринок появляются головастики и сразу же стараются отыскать оставшиеся озерца или хотя бы лужи.

С помощью лопатообразных задних ног они зарываются в грязь, где и проведут время... до следующего года, когда в пустыне снова пойдут дожди и на короткий период оживут реки. Вот и получается, что целый год головастики как бы заживо погребены.

НАМ БЫ ТАКОЕ

У белоголового орлана, редкой птицы, обитающей в Северной Америке, зрение в восемь раз острее, чем у человека. Как определили? Очень просто: по данным американских ученых, на каждую зрительную клетку в глазу человека приходится восемь в глазу орлана.

НА ЧТО СПОСОБЕН НОС?

Очень острое обоняние у самца обычной моли. Запах ферментов, то есть веществ, испускаемых самками, он улавливает на расстоянии одиннадцати километров! Акулы же способны почуять запах крови в воде с ее концентрацией 1:100 миллионам частей. Буревестники, глупыши и альбатросы чувствуют запах рыбы на расстоянии более трех километров, а, по мнению некоторых ученых, их способности к обонянию еще сильнее.

Очень хорошо развито обоняние у скворцов. С его помощью они собирают и вплетают в свои гнезда стебли ряда трав, обладающих токсичностью по отношению к некоторым паразитам. Таким образом, количество паразитов в гнезде уменьшается по крайней мере на восемьдесят процентов. Именно благодаря своим сверхчувствительным носам находят верный путь в бесконечных лабиринтах подземных ходов кроты. Благодаря носам, а не слаборазвитым глазам, находят они себе пищу. У крота- звездорыла, например, его розовый хоботок заканчивается двадцатью двумя лепесткообразными щупальцами. Еще чувствительнее носы у некоторых видов летучих мышей.

Оглавление

Знание-сила, 1997 № 05 (839)

Опять за державу обидно...

ВО ВСЕМ МИРЕ

Американским семиклассникам о советской водородной бомбе, или симметрии в несимметричной вселенной

ТЕМА НОМЕРА На границе миров

  Границы Марса - возрождение духа Америки

  Контрвзгляд Взгляд Владимира Буковского

  Вовсе не на Марсе решаются судьбы Запада

  Новые границы у нас под ногами

  Ответы Роберта Зубрина на вопросы журнала «Знание-сила»

Город в поле магнитном

Юмор гумора

Пирамиды . Строили не числом, а умением . У подножия статуй . Вынуждали мостить дороги

ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ

Искусство объяснять

«Слепой часовщик» попытка объяснить совершенно невероятное

Пластмассовые батарейки 

ВО ВСЕМ МИРЕ

Век Московского царства

Федор Чижов

А и В сидели на трубе, C упало, Д пропало... Польский опыт выживания бывшей социалистической науки

Владимир Павлович Эфроимсон (1908-1989)

10 и 90 — новая статистика интеллекта

Ума не приложу!

Наша страница в интернете

История одного кризиса

ВО ВСЕМ МИРЕ

Рождение средневековья

Наши Лауреаты

МОЗАИКА

Опыт мемуара на тему космических исследований планеты Венеры. Околокосмические будни

Александр Колчак - возвращение истины

ПОНЕМНОГУ О МНОГОМ

Экскурсия

КАК МАЛО МЫ О НИХ ЗНАЕМ! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg