«Знание-сила, 1997 № 03 (837)»

Знание-сила, 1997 № 03 (837) (fb2) - Знание-сила, 1997 № 03 (837) (Знание-сила, 1997 - 3) 6640K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Журнал «Знание-сила»

Знание-сила, 1997 № 03 (837)

Издается с 1926 года

Ежемесячный научно-популярный и научно-художественный журнал для молодежи

«ЗНАНИЕ - СИЛА» ЖУРНАЛ. КОТОРЫЙ УМНЫЕ ЛЮДИ ЧИТАЮТ УЖЕ 70 ЛЕТ!

СЕГОДНЯ — ПОДПИСКА.

А ЗАВТРА

— научные сенсации и открытия:

— лица современной науки:

— человек и его возможности:

— прошлое в зеркале современности;

— Будущее стремительно меняющегося мира.

Журнал издается под эгидой Международной ассоциации «Знание»

На нашей обложке  - Более четырех тысяч лет женщины заминаются наукой

ЗАМЕТКИ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ

Александр Семенов

О роли женщины в истории

Рафаэль, «Три грации»

Я уже писал о незаслуженно приниженном положении женщин в науке, но в месяц первого весеннего праздника хочется вернуться к этому разговору.

Как вы думаете, сколько лет женщины занимаются наукой? Оказывается, более четырех тысяч. Самое первое упоминание имени научно- технического работника встречается в истории по поводу постройки первой пирамиды: это был Имхотеп, мужчина. Но вот второе имя оказалось женским — Эн Хеду’Анна (около 2354 года до новой эры). Она была дочерью Саргона, основателя династии Саргонидов в Вавилоне. Он назначил ее главной монахиней в храме Луны. В то время через служителей храма правитель мог осуществлять реальную власть в стране. До нас дошли лишь переводы сорока восьми ее стихов, но мы знаем, что в те годы храмы в Вавилоне были и научными учреждениями с развитыми обсерваториями и математическими отделениями.

С той поры прошло много веков, но мы, к сожалению, знаем мало имен женщин, державших на своих хрупких плечах историю и двигавших ее вперед. Школьная, да и общедоступная история состоит из череды войн и императоров, потоков зла и крови и рассуждений философов (тоже, кстати, мужчин) о необходимости и закономерности всего перечисленного.

В компьютерной сети «Интернет» уже несколько лет энтузиасты собирают информацию о знаменитых женщинах прошлого. Мне понравилось выступление одной из зачинательниц этого движения, американской журналистки и ученой Дануты Бойс. «В одной из недавно прочитанных книг я натолкнулась на очень милые стихи поэтессы Хильдегард фон Бинген. К моему удивлению, оказалось, что жила она в двенадцатом веке и была еще музыкантом, художником и послом герцога и папы римского помимо массы иных занятий. Я раньше не думала, что в те времена женщины были столь светски активны. После своего открытия я стала направленно искать женские имена в истории науки и обнаружила множество ярких и никому не известных фигур. Тогда я решила создать компьютерный архив «Женщины в науке».

По натуре своей я феминист и хочу выступить с подобным призывом: давайте попробуем создать портретную галерию женских образов в российской истории, как науки, так и других областей жизни! А пока работа еще не началась, я расскажу кое-что интересное, что извлек из компьютерных сетей.

Ипатия из Александрии. Родилась в середине четвертого века в семье Теона, профессора университета. Выросла в атмосфере знания и почтения к знанию, особенный интерес проявляла к математике, астрономии, астрологии. Отец научил ее ораторскому искусству и умению убеждать людей. Люди со всего Египта приходили к ней учиться. Она изобрела некоторые астрономические инструменты, к примеру, астролябию, но все же главные ее труды — в математике. Она разрабатывала идею конических сечений, откуда пришли в математику гипербола, парабола и эллипс. Ипатия жила в Александрии во времена распространения христианского религиозного учения. Именно к ней обратился за помощью один из проповедников христианства, Кирилл, в надежде заручиться ее поддержкой и влиянием в обществе. К сожалению, она попала в конфликт между двумя противоборствующими религиями и была растерзана толпой в 415 году. Ее забили обломками кувшинов и потом таскали по улицам безжизненное тело.

Хильдегард фон Бинген была десятым ребенком в достаточно зажиточной семье. В восемь лет ее отдали в монастырь. Она избрала самый трудный путь и стала послушницей, а в 38 лет — и настоятельницей монастыря. В нем она получила образование, об ограниченности которого часто сожалела впоследствии. В возрасте сорока двух лет и семи месяцев (по ее словам) небеса открылись и в ее душу сошел свет с небес. «Он наполнил мое сердце и мозг пламенем, но не обжигающим, а согревающим, и я поняла смысл всех книг,., но из-за сомнений и неуверенности в себе, а также из-за слов выслушавших меня мужчин (так!) я долго не решалась записать свое знание».

Все же она решилась послать свои труды папе Евгению (1145—1153) и после его одобрения выпустила первую книгу «Знание путей Бога». Очень быстро она приобрела известность в Германии и за ее. пределами. Хильдегард написала много книг, поэм, музыкальных произведений — недавно в Германии вышли два компакт-диска с ее песнями, естественно, церковными. Она считала музыку голосом души и писала, что до грехопадения Адам в раю подпевал ангелам, а потом был лишен этой возможности. Люди изобрели музыку и музыкальные инструменты, чтобы точнее передавать божественные чувства. С сожалением расстаюсь с блистательной Хильдегард, которую современники называли «Сибилла Рейна».

Есть в сетях упоминания об Аганице, сестре-жене фараона Рамсеса II. Она оставила записи с попыткой предсказания хода планет. Ши Дун — императрица Китая — вместе с помощником создала первую бумагу из коры тутового дерева. Есть упоминания о женщинах-философах в индийских ведах и трудах Платона.

После первых восторгов от соприкосновения с такими симпатичными откровениями древности я стал-таки искать и русские имена в списке женщин-ученых. Лучше всего разработана математическая часть. Самое первое упоминание — о Елизавете Федоровне Литвиновой (1845—1919). Самостоятельно изучала математику в России. В 1872 году отправилась в Политехнический институт Цюриха, где в 1876 году удостоилась степени бакалавра. Докторскую степень она получила через два года в университете Берна, несмотря на российский декрет о том, что все российские женщины, обучающиеся в Цюрихе, должны были вернуться в Россию еще в 1873 году. Вернулась, но не могла найти работу преподавателя. Вынуждена была согласиться на должность учителя младших классов в женской гимназии. Опубликовала более семидесяти работ по философии и практике преподавания математики.

Биография Софьи Ковалевской — одна из самых обширных. Во время вручения ей премии Шведской Академии наук было сказано: «Все члены академии сочли нужным отметить не только глубокие знания и прекрасные результаты автора, но и блестящую изобретательность ума». Кроме всемирно известных математических работ, она была автором нескольких книг прозы и пьес.

Честно говоря, я буквально прилип к этим биографиям. К сожалению, все они переполнены горечью и практически безнадежной борьбой за равные права с мужчинами. Только в последние годы, похоже, человечество начинает понимать, что роль женщин в будущем должна кардинально измениться. Один маленький пример: на Западе во всех объявлениях о приеме на работу в области физики элементарных частиц теперь обязательна маленькая добавка о том, что женщины и представители национальных меньшинств имеют преимущество. Я не знаю, как в других науках, но у нас сейчас нет проблем для устройства женщин на приличную работу, и не раз я слышал причитания сильного пола о дискриминации.

Еще одно впечатление от чтения биографий. Самые трогательные и человечные строки в них написаны старшеклассниками из колледжа Агнессы в американской Атланте. Там каждый ученик математического класса должен написать биографию одной из женщин-математиков прошлого и, надо сказать, количество работ быстро растет. Дети пишут от души, и я могу их понять: историю живого человека раскопать и воспроизвести гораздо приятнее, чем описывать выдуманные чувства какого-нибудь типичного представителя. Вот бы и у нас найти колледжи, то бишь гимназии, которые бы занялись этим делом?..

А напоследок хочется пожелать всем современным женщинам — и ученым, и неученым — радости и удачи в жизни. С весенним праздником вас! •

ВО ВСЁМ МИРЕ

Как спасти пещерные фрески?

Гибнут древние фрески, украшающие стены знаменитых пещер Могао в провинции Дуньхуань на северо-западе Китая. Здесь расположено 482 пещеры и скальных укрытия, которые около тысячелетия подряд использовались буддистскими монахами в качестве храмов, а в годы мятежей и войн — и для спасения беженцев. Многие из стен испещрены рисунками, относящимися ко времени, отстоящему от нас на века. Тут же можно найти глиняные статуи, изваянные более тысячелетия назад.

Сейчас пути спасения этих образцов раннего искусства изыскиваются совместно усилиями Дуньхуаньской академии и Института консервации имени Пола Гетти (известный калифорнийский миллиардер, один из богатейших людей в мире, занимавшийся меценатством).

Установленные в пещерах современные приборы позволили выяснить, что концентрация гам окисей азота, двуокиси серы и озона слишком низка, чтобы наносить ущерб живописи и скульптурам. Но соли, кристаллизующиеся на стенах, где проступают подземные воды, приводят к тому, что связь красок с каменным подстилающим слоем ослабевает и краски местами осыпаются.

Лиственные наступают, или «пожар способствовал»...

Канадские ученые Саймон Лацдхауэер и Росс Уэйн исследовали, как деревья заново заселяют участки леса и тундры, подвергшиеся пожарам. Их экспедиция работала на дальнем севере страны, в районе Инувика. Сопоставив видовой состав растительности в тех местностях, где огонь выжигал траву, кустарник и деревья за последние годы, с теми, где растительность пожарам давно уже не подвергалась, они пришли к важному выводу.

Оказалось, что в «погорельческие» районы хвойные деревья, в особенности разные виды ели, возвращаются весьма «неохотно». Зато лиственные — береза и тополь — заселяют расчищенные огнем урочища очень быстро. Кроме того, замечено: эти лиственные в последнее время вообще «оккупируют» все большие территории и в тех областях, которые вовсе не страдали от огненной стихии, и дал® участки безлесной ранее тундры, куда хвойные не проникают ни под каким видом.

Ученые полагают: этому способствует тот факт, что вегетативный сезон стал в последние годы вообще немного более теплым и сухим, чем ранее. Идущее повсеместно глобальное потепление, как считают они, позволяет лиственным размножаться и мало-помалу, после каждого пожара, все глубже проникать в тундру. Особенно легко делают это те их породы, которые способны «забрасывать» свои семена на значительное расстояние от материнского дерева. С потеплением лесные пожары становятся более частыми, что и способствует «завоеваниям» березы и тополя.

Лазер распознает глаукому

Исследователи из Мельбурнского университета разработали новый метод ранней диагностики глаукомы. Для этого на сетчатку пациента направляют поток слабых лазерных лучей. По отраженным лучам воссоздают точный портрет сетчатки глаза.

В этом случав болезнь удается диагностировать еще тогда, когда повреждено всего от десяти до двадцати пяти процентов нервных волокон сетчатки. Сейчас же заболевание распознают, когда пострадало уже от сорока до пятидесяти процентов волокон.

Разрушили, едва создав...

Первый африканский национальный парк на границе между Заиром и Руандой почти полностью уничтожен беженцами из Руанды и солдатами. Почти миллион человек живет в парке или вокруг него, ежедневно им нужно хотя бы по килограмму дров на каждого. Кроме костров, у которых отогреваются беженцы, есть еще и армейские мародеры, наладившие промышленный вывоз драгоценных пород дерева.

Всего пятнадцать лет назад ЮНЕСКО объявило о создании первого африканского национального парка для сохранения культурных, экологических и природных ресурсов. Теперь его вынуждены внести в список гибнущих природных заповедников. Пока не удастся решить политическую проблему возвращения беженцев, о парке говорить нет смысла. А это — далеко не последний конфликт в Африке.

Бактерия-гигант

Самые большие в мире бактерии обнаружены в кишечнике рыбы-хирурга.

По словам американских исследователей из индианского университета, кажущиеся для невооруженного глаза всего лишь крошечными пятнышками, эти бактерии являются, на самом деле, истинными гигантами в мире микробов.

По мнению ученых, обнаружение этих бактерий, получивших название Epulopiecium, может привести к перевороту в представлениях о функциях бактерий.

Бактерии всегда считались простыми по строению, а эти гигантские бактерии слишком велики, чтобы выжить, имея простое строение, и, видимо, их клеточная организация сложнее, чем у обычных бактерий.

Эксперименты показали, что ближайшими родственниками таких гигантских микробов являются бактерии Ctoetrldium. Однако, имея ширину 0,5 миллиметров, бактерии Epulopisclum в тысячу раз шире своих родственников, а по объему превосходят их в миллион раз.

Ученые пока не выяснили функций этих гигантских бактерий, но не заметили, чтобы они наносили вред или приносили пользу организму хозяина.

О чем поведал марсианский гелий

Сотрудники Центра космических полетов имени Годдарда НАСА выполнили анализ данных, полученных с борта искусственного спутника «ЕСЕ» для исследований в крайней ультрафиолетовой части спектра. Они обнаружили присутствие в атмосфере Марса незначительного количества гелия, о существовании которого на Красной планете ранее известно не было. Концентрации этого газа там очень невелики, они составляют всего около одной части на миллион.

Несмотря на это, подобный факт весьма многозначителен. Большая часть гелия образуется в результате радиоактивного распада урана и тория, происходящего в недрах планеты. Газ истекает на поверхность в ходе вулканических и иных геологических процессов.

Столь малое содержание гелия в атмосфере говорит о том, что процесс дегазации недр на Марсе идет примерно в тридцать раз слабее, чем на Земле. Это служит подтверждением гипотез, согласно которым Марс ныне переживает эпоху геологического «затишья», так что сейсмические и вулканические процессы сейчас на нем идут очень слабо.

Его окрестил Дарвин

Поднявшись на вершину горы Янтелес, что в южной части Чили, научные сотрудники Университета де ла Фронтера обнаружили, что из расщелин валят клубы пара и сернистых газов.

До сих пор единственное известное людям извержение этого дремлющего вулкана происходило в 1835 году. Тогда облако пепла и мелких частичек, выброшенных взрывом из недр на поверхность, поднялось над одной из расщелин сбоку древнего кратера. Вслед за тем по склону спустилась лавина, явно порожденная таянием горной снежной шапки.

В те времена эта гора была еще безымянной, но в 1840 году Патагонию посетил молодой Чарлз Дарвин, совершавший свое ставшее затем историческим кругосветное путешествие на корабле «Бигль». Он и окрестил ее, дав имя Янтелес, поныне стоящее на картах. В начале нынешнего века французский исследователь Р. Сталь установил, что Янтелес входит в состав вытянутой с севера на юг Патагонской вулканической группы вместе с еще восемью огнедышащими время от времени горами. Среди них выделяется вулкан Халсон (первоначально он звался Сан-Валентин, но затем имени святого его лишили — за отнюдь не святое поведение). В наши дни за Халсоном пришлось установить постоянное наблюдение с искусственного спутника Земли. Последует ли «дурному примеру» Халсона вулканчик Янтелес, пока неясно.

Что помнят старики

Общепринятым считается мнение, что потеря памяти — неизбежный спутник пожилого возраста.

Американские психологи считают, что дело не в старении, а в установке на потерю памяти; попросту говоря, старики забывают потому, что всю жизнь готовятся начать забывать в старости.

Эксперименты, проведенные со многими китайскими стариками, живущими вдали от цивилизации и не отягощенными ее стереотипами, показали, что их память не уступает юношеской.

Революция 1917 года — историческое явление, достаточно изученное и в то же время — неизвестное. Она окружена плотным кольцом мифов. Чтобы бросить взгляд из современности на те события, редакция пригласила к себе историков Альберта Ненарокова, Вадима Дамье, Сергея Леонова, Ярослава Леонтьева и Дмитрия Зубарева.

На «круглом столе» родилась тема публикуемой ниже статьи, - из дискуссии в редакции выбраны высказывания, посвященные возможным сходствам и контрастам между 1917 годом и современностью.

Вадим Дамье

Неизвестная революция

В тридцатых годах российский анархист-эмигрант В. Волин выпустил в Париже книгу о русской революции. Он назвал ее достаточно характерно: «Неизвестная революция». Такой русская революция остается и шестьдесят лет спустя. И дело не в том, что историки все еще не знают тех или иных фактов — большинство фактов известно. «Неизвестная» она прежде всего потому, что до сих пор так и не удалось посмотреть на эту революцию с высоты заканчивающегося века, ответить на вопрос, какую роль она в действительности сыграла, какое место заняла в истории России и вообще истории XX столетия. Слишком много мифов сложилось вокруг этих событий. Вот главные из них: русская революция как важнейшее событие XX века; Октябрь как величайшая победоносная социалистическая революция; большевики пытались создать социалистическое общество, и их попытка окончательно потерпела крах в 1991 году. Или, с другой стороны, революция в России как результат темного заговора злокозненных сил, сатаинстов, сионистов, масонов, космополитов и так далее.

Мифы нагромождаются один на другой, иногда смешиваются в причудливых формах и обслуживают самые разные политические пристрастия. Но главное — мы так и не научились спокойно — ключевое слово! — и взвешенно анализировать собственную историю. Кажется, что 1917 год был только вчера. Разве можно, например, вообразить, чтобы в сегодняшней Франции открывали памятник «невинно убиенным» революцией королю и королеве, чтобы их причисляли к лику святых? Это никому не придет в голову.

Вторая причина «неизвестности» русской революции. Все основные исследования, проведенные в нашей стране как в эпоху правления КПСС, так и после нее, обращают внимание в первую очередь на деятельность различных политических сил, группировок, иногда личностей. Но никто еще не смог дать картину революции как дела народных масс, которые боролись за право самим управлять собой, часто независимо или даже против всех политических партий, споривших за власть. Вот эта народная история русской революции, сравнимая с гениальной книгой П. Кропоткина о французской революции, до сих пор не написана.

Как мне кажется, наиболее близко подошли к пониманию характера русской революции исследователи из числа сторонников рабочих советов в Европе в двадцатые — тридцатые годы. Это направление, представленное такими блестящими аналитиками, как А. Паннекук, Г. Гортер, О. Рюле или П. Маттик, в нашей стране практически неизвестно; в лучшем случае кто-нибудь припомнит скандально-бранчливый и не отягощенный аргументами памфлет Ленина «Детская болезнь левизны в коммунизме». Между тем именно эти люди впервые высказали совершенно неожиданную, даже парадоксальную, но очень интересную идею в связи с русской революцией.

Я подчеркиваю: речь идет не о Февральской, а именно о Русской революции 1917—1921 годов. По-моему, разрывать линию «Февраль — Октябрь — Кронштадт» неправильно и недопустимо для историков — это этапы одного и того же процесса- Никому же не приходит в голову, говоря о Великой Французской революции, выделять как отдельные революции события 1789, 1792 и 1793 годов. Искусственное разделение единого процесса у нас связано прежде всего с мифом, что Февраль носил буржуазный, а Октябрь — уже социалистический характер. Так представляли историю ленинисты и сталинисты, отождествляя социализм с властью их партии.

Так вот, критикуя большевиков, европейские сторонники рабочих советов пришли к интереснейшему выводу — в большевизме, по сути, не было ничего социалистического. Более того, историческая миссия большевиков состояла в том, что большевики открыли и проложили путь для торжества капитализма в России. Потому что, по мнению Паннекука, специфика, парадокс российской ситуации состоял в том, что капитализм в этой стране мог развиваться и победить только особым путем — как капитализм без буржуазии, роль которой играли государство, партия, номенклатура и технократия.

Почему же капитализм в России не мог и не смог победить и утвердиться иначе?

Вернемся на полвека назад от революции. В 1856 году империя терпит унизительное поражение в Крымской войне. Стремление сохраниться, нагнать конкурентов, продолжать мировую политику заставляло прежде всего экономически модернизировать страну. Отменяется крепостное право и начинается форсированное насаждение элементов капитализма сверху, что очень характерно для так называемых догоняющих стран. Подобно тому, как это было в Японии после «революции Мэйдзи», само государство создает инфраструктуру и банки, строит фабрики, заводы и железные дороги, которые затем передаются частному капиталу, если он оказывается в состоянии продолжать вести хозяйство. Финансировалась эта политика, как известно, в первую очередь за счет деревни, крестьянства. Но что получилось к 1914 году? В какой мере удалось России к этому моменту утвердиться на капиталистическом пути?

Здесь придется расстаться с еще одним распространенным мифом о том, что Россия была а это время среднеразвитой капиталистической страной. Социал-демократы и большевики считали страну более «европейской» и капиталистической, нежели она была в действительности,— они видели то, что хотели видеть. Да, в городах капитализм укрепился, но подавляющее большинство жителей обитали в деревнях, а российский рынок был слишком узким для того, чтобы буржуазные отношения пошли «вширь».

Страна жила как бы на двух скоростях. Большая часть населения находилась, по существу, в докапиталистическом обществе. Известный аграрник Чаянов исследовал состояние российской деревни на примере Смоленщины, и вот что он обнаружил. Большинство крестьян хотя и вынуждены были вести не чисто натуральное хозяйство и продавать свою продукцию на рынке, но выручку либо проедали, либо тратили почти полностью на закупку городских изделий. Накопления капитала почти не происходило либо происходило на уровне, сравнимом с докапиталистической Европой. Попытки Столыпина выделить в деревне твердый частнохозяйственный слой, как известно, потерпели неудачу, начался даже обратный процесс возвращения крестьян в общину.

Но и в российских городах того времени мы видим совершенно не тот капитализм, который существовал в ту пору в Западной Европе или США. Это был либо государственный, казенный, либо полуколониальный и зависимый, либо даже непосредственно иностранный капитал, ориентированный не столько на узкий российский рынок, сколько на сбыт продукции за рубежом. Что все это означает? Только одно: несмотря на вес наросты капитализма, Россия отнюдь не была еще буржуазной страной. Начатки индустриализации, выпестованные царским правительством, натолкнулись на жесткие исторические рамки.

П. Филонов «Налетчики»

Г. Гольбейн. «Посланники» (фрагмент)

П. Филонов «Рабочие»

Поражения России в первой мировой войне отчетливо продемонстрировали хозяйственную и инфраструктурную слабость страны. Пройдя исторический круг, империя как бы снова оказывалась в том же положении, в каком она была в 1856 году. Что это означало? Только одно — царизм не в состоянии был сделать Россию истинно капиталистической страной. Почему?

Прежде всего следует обратить внимание на саму структуру царской системы. Царистское самодержавие как система восточного деспотизма существовало, в отличие от западноевропейского абсолютизма, опираясь на изолированные крестьянские общины. Но к началу XX века оно все больше оказывалось в положении змеи, вынужденной пожирать свой собственный хвост.

Державно-имперские и властно-политические интересы побуждали его усиленно выкачивать деньги из крестьянских общин (с помощью различных налогов и податей, акцизов и других), чтобы осуществлять индустриализацию. Однако выбивать средства из нищих в массе своей крестьян становилось все труднее. Маркс — в период, когда он сблизился с аргументами русских народников,— правильно замечал, что капитализм в России не установится до тех пор, пока царское правительство не сгонит большинство крестьян с земли, то есть не уничтожит общину. Однако царизм мог позволить себе грабить и разрушать общину, но уничтожить ее полностью он не мог — это значило бы разрушить основу своего собственного государства, то, на чем держался самодержавный восточный деспотизм- Выйти из этого противоречия в рамках существовавшей системы было невозможно; систему пришлось бы менять. Но кто мог бы ее изменить?

Могли ли сделать это слабая российская буржуазия, связанные с ней либеральные политические силы и собиравшиеся уступить ей власть умеренные социалисты? Нет: российская буржуазия, предприниматели и банки, как я уже отмечал, слишком тесно были связаны с «казной», прежде всего экономически. Способными на полную смену системы могли стать революционеры, независимые как от царизма и буржуазии, так и от крестьянских общин, заинтересованных в том, чтобы государство оставило их в покое. И это понятно. Потому что только такие революционеры могли бы довести до конца разрушение общины и осуществить индустриализацию, то есть создать такие формы организации труда и производства, которые в принципе соответствовали бы капиталистическим, буржуазным общественным отношениям. Такими проводниками буржуазной революции без буржуазии и стали российские большевики.

Распространенный миф гласит, что большевики были партией рабочего класса. Но подобные заявления следует доказывать. Ссылки на социальный состав организации нельзя считать убедительными, тем более в жестко нейтралистской структуре, какой была ленинская партия. Иллюзия о пролетарском или рабоче-крестьянском характере большевиков была развеяна систематическим подавлением забастовок с 1918 года и окончательно расстреляна красноармейскими пушками в Кронштадте в 1921 году. Это не было «трагическим недоразумением» — выступлением авангарда против своей собственной классовой базы. Лидеры большевистской партии проводили вполне определенную политику и преследовали конкретные интересы.

Критики большевизма не раз напоминали о его самооценке, которую можно встретить в различных высказываниях вождей: большевики — это якобинцы русской революции. Действительно, речь шла о иерархически построенной организации, возглавляемой профессиональными революционерами, выходцами преимущественно из интеллигентской и разночинной среды. Эта среда сформировалась в XIX веке, и для нее были характерны мессианство и специфическое, двойственное отношение к народу. Оно было тонко подмечено С. Булгаковым, писавшим о том, что народолюбие русской интеллигенции противоречиво и имеет две стороны — преклонение перед народом, доходившее до самоотречения и самоунижения, одновременно несло в себе зерна патернализма и подсознательного элитарного презрения. Многим интеллигентам народ представлялся малым ребенком, нуждающимся в защите его интересов, в опеке, не способным понять, что ему нужно. Поэтому его следовало железной рукой «загнать к счастью» (именно это гласил лозунг, вывешенный позднее, в двадцатых годах, в Соловецком лагере). Такое стремление Г. Маркузе называл «воспитательной диктатурой». Подобными взглядами Ж. Ж. Руссо, то есть, по существу, идеей «просвещения силой», руководствовались в конце XVIII века французские якобинцы; то же мироощущение было свойственно и их российским последователям — большевикам. Отличие состояло лишь в том, что эти последние создали массовую кадровую партию и официально исповедовали социал-демократическую, марксистскую идеологию. Большевистская диктатура в России, установленная в 1917—1918 годах, имела принципиально тот же характер, что и якобинская диктатура «общественного спасения» — то была авторитарная власть одной из группировок революционной интеллигенции.

Но вернемся в 1917 год. Революция вспыхивает стихийно в условиях всеобщего недовольства, обостренного войной. И все это вместе продемонстрирует тупик самодержавия. Многие противники революции видят в этой стихийности причину жестокостей и террора, пытаясь возложить ответственность на «дикие» и «темные» массы. Это обличение «бессмысленного и беспощадного бунта» тянется сквозь десятилетия. Среди аргументов — расправы над офицерами в армии и на флоте, сожжение помещичьих усадеб, террор против имущих классов.

Нет сомнения, что сбылось предсказание Бакунина: «в первое мгновение революции» восставший народ расправлялся с некоторыми из своих наиболее жестоких мучителей. Не удивительно, если матросы (положение которых мало изменилось со времени бунта на «Потемкине») казнили ряд высших офицеров, особо «отличившихся» подавлением восстаний, созданием «плавучих тюрем» или жестоким обращением с моряками, если солдаты пытались нейтрализовать тех, кто гнал их на убой, как баранов, в то время как они не желали воевать. Но, как предупреждал тот же М. Бакунин, «это естественное явление не будет ни нравственным, ни даже полезным» также и «ввиду совершенства целей», во имя которых совершается революция.

Между тем для народных масс в 1917 году были характерны не только «негативные» акты, но и созидательные усилия — в виде массовой творческой самодеятельности низов.

После Февраля у власти оказывается вначале коалиция либеральной буржуазии и умеренных фракций революционной интеллигенции, а с октября 1917 года — якобинцы-большевики. Кажется невероятным, но в программе большевистского правительства не было, собственно говоря, ничего социалистического. Речь шла о смешанной экономике, партнерстве между государством и частным капиталом при национализации или монополизации ряда важнейших отраслей и участии рабочих в управлении производством. План не более и не менее «радикальный», чем меры, осуществленные многими европейскими социал-демократами в сороковые и пятидесятые годы (скажем, британскими лейбористами). Но параллельно с этой «политической» революцией, в которой борьба шла прежде всего за обладание государственной властью, снизу действительно разворачивалась революция социальная. Причем эти социалистические тенденции и элементы появились практически сразу же после Февраля.

Никогда, наверное, страна не знала такого мощного и совершенно стихийного подъема самодеятельных общественных движений, как в 1917 году. К 1918 году существовало 25 тысяч производственных и потребительских кооперативов. Органами сельских общин стали, по существу, крестьянские комитеты. Среди новых общественных институтов велика была роль Советов (заметим, что большинство делегатов первоначально были в массе своей беспартийными), фабзавкомов, уличных комитетов. В них состояли и члены политических партий, которые пытались установить над ними свой контроль, но отчетливо прослеживается и независимая, чисто классовая линия, направленная на социально-экономические, а не просто политические преобразования. Большинство рядовых большевиков — членов фабзавкомов в действительности придерживались курса, сильно отличавшегося от официальных установок партии. Фабзавкомы, например, требовали установления рабочего самоуправления на предприятиях, а крестьяне, захватывая помещичьи земли, не делили их в частную собственность, а устанавливали контроль со стороны крестьянских органов самоуправления (чем не социализация земли?).

Насколько сильной была эта самоуправленческая линия в российской революции? Однозначно ответить на этот вопрос сложно. Во всяком случае, она пользовалась поддержкой сотен тысяч людей. Анархо-синдикалист Г. Максимов, опираясь на партийный состав делегатов конференций и съездов профсоюзов, подсчитал, что сторонники самоуправления (анархисты, эсеры-максималисты и так далее) представляли до 88 тысяч рабочих. Как махновское «за вольные Советы» участвовали в таких движениях десятки тысяч человек. Но все эти тенденции оставались плохо скоординированными. Немецкий анархо-синдикалист А. Сухи, посетивший Россию в годы революции, вспоминал о сложившейся ситуации: рабочие брали в свои руки предприятия, но не знали, как наладить производство и распределение на новых началах; у них не было сети пригодных для этого организаций (например, массовых синдикалистских союзов). Соединения между пролетарской революцией в городе и общинной революцией в деревне не произошло. Между тем это, как мне кажется, было единственной возможностью для успеха самоуправленческой, социалистической тенденции в российской революции. Но ни одно из общественных движений или течений пс имело ясного представления, как это можно сделать.

Тем не менее эти движения оказались достаточно сильными для того, чтобы заставить политические партии, прежде всего большевиков, пойти гораздо дальше, чем они вначале рассчитывали. Тот же Октябрь, свержение Временного правительства были логическим развитием послефевральских народных движений, а не плодом большевистского заговора либо делом рук одних только ленинцев. Они использовали революционные настроения масс. Из протоколов заседаний ЦК РСДРН(б) от 16 октября 1917 года видно, что одним из факторов, побудивших большевиков на выступление, была информация из районов о готовности беспартийной массы, леворадикальных членов Советов, анархистов самостоятельно восстать против Временного правительства. Таким образом, сторонники В. Ленина и Л. Троцкого просто «оседлали» массовое движение п, захватив власть, поставили его перед свершившимся фактом.

Но и после Октября контроль большевиков над страной отнюдь не был установлен сразу. Более того, можно говорить о том, что в стране сложилось своеобразное двоевластие, которое удерживалось до зимы-весны 1918 года: с одной стороны, существовало правительство Ленина, которое пыталось сдержать народную инициативу или урезать ее и подчинить государству, а с другой — народные органы самоуправления в лице фабзавкомов, крестьянских организаций, частично Советов. В деревне, как это показали новейшие исследования, развернулась настоящая общинная революция; вся земля захватывалась крестьянскими общинами, социализировалась ими и раздавалась для обработки «по едокам».

В городах нередко возникали ситуации, когда рабочие сами захватывали предприятия, а затем заставляли власть признать их экспроприацию, объявив нх национализированными. Уже весной 1918 года Ленин с неудовольствием отметил, что властям пришлось национализировать больше, чем они намеревались, что пора остановиться. Большевистское правительство судорожно пыталось удержать ситуацию под контролем государства. Декрет «О рабочем контроле» сразу после Октября подчинят рабочее самоуправление властям; в январе 1918 года фабзавкомы, большинство членов которых стремились к такому самоуправлению, были слиты с послушными правительству профсоюзами. Весной 1918 года Ленин открыто провозгласил программу «государственного капитализма»; требования ряда категорий трудящихся передать те или иные предприятия под управление тех, кто на них работает, или профсоюзов отвергались как «анархосиндикализм».

Но только в условиях гражданской войны большевистской верхушке удалось окончательно установить свое господство над страной и фактически собрать империю. Советы были лишены какой-либо самостоятельности, кооперация разгромлена, профсоюзная оппозиция анархо-синдикалистов нейтрализована — небольшие радикальные профсоюзы попросту были растворены в более крупных и послушных. На предприятиях введено единоначалие администратора, на крестьян обрушились реквизиции. Политика военного коммунизма в действительности не имела ничего общего с коммунизмом и была антиэгалитарной. По существу, она аналогична якобинской государственно-революционной диктатуре в эпоху Французской революции и — как и она — жестоко преследовала не только правую оппозицию, но и массовые движения трудящихся классов.

Паралич и нейтрализация социальных движений властью облегчались тем, что очень многие активисты социалистической оппозиции приняли провозглашенную большевиками альтернативу: или все левые поддержат «власть комиссаров», или придут белые. Зачастую анархисты, эсеры-максималисты, левые эсеры воспринимали большевистское правление как «меньшее зло», вступали в Красную армию и воздерживались от подрыва «социального мира» в «красной» зоне. Вероятно, им не следовало этого делать. Но это можем сказать сегодня мы, с высоты прошедшего времени. События развивались иначе и привели к поражению российской революции.

И, на мой взгляд, это случилось в 1921 году. Мне кажется, 21-й год — это конец революции. Разгром последних очагов сопротивления трудящихся (Кронштадтского восстания и махновского движения) и переход к нэпу — авторитарной госкапиталистической модели со смешанной экономикой, которой Ленин добивался еще в 1918 году, означали «самотермидор» большевистской верхушки, быстро распавшейся на враждующие группировки. Но роковой удар поджидал ее со стороны нового класса номенклатуры — бюрократии, сформировавшейся за годы гражданской войны для выполнения функций «проводника» решений олигархической «воспитательной диктатуры» ЦК. Однако должны были последовать еще поражение «якобинской» или «левой» фракции большевиков, этап «термидора» — борьбы различных партийных и бюрократических кланов, и, наконец, сталинский «брюмер» 1929—1930 годов, прежде чем в России утвердился специфический «капитализм без буржуазии».

Для того чтобы развить тяжелую промышленность, не опасаясь мировой конкуренции, то есть в конечном счете создать базу для будущего развития капитализма (о чем, конечно же, в те годы никто и не заикался, но к чему должна была привести «логика истории»), властям понадобилось максимально огосударствить всю экономическую и социальную жизнь. Это положение не случайно чем-то напоминает раннекапиталистический абсолютизм с его жестким меркантилизмом и протекционизмом и соответствующие теории вроде «замкнутого торгового государства» Фихте.

Роль буржуазно взяла на себя бюрократическая номенклатура — она стала своего рода «коллективным капиталистом», очень своеобразным, надо сказать. Для успешного решения своих задач, для упрочения своего господства внутри и вне страны, для проведения первоначального накопления, ограбления крестьянства и закрепощения рабочих, для индустриализации и усилий «догнать и перегнать» своих империалистических конкурентов бюрократии пришлось много десятилетий держаться вместе. Но мало- помалу бюрократы и технократы стали тяготиться своей ролью управляющих.

Мы все помним знаменитую формулу о «ничейной собственности». На самом деле, она отражает не реальную сторону дела (собственность не бывает «ничейной»), а субъективное ощущение тех, кто об этом говорил. Трудящиеся рано или поздно почувствовали свою отчужденность от средств производства и поняли, что они им не принадлежат. Но ведь о том же вели речь те, кто контролировал эту собственность. Почему? Да потому, что они не желали больше мириться с ограничениями, которые накладывало на них их коллективное, групповое владение и распоряжение якобы общенародным достоянием. Внутри номенклатурного класса чем дальше, тем больше проявлялись групповые и элитные интересы — территориальные, ведомственные, отраслевые, клановые. Различные группировки и даже отдельные представители бюрократии вступили в острую борьбу между собой за раздел и передел своей общей государственной собственности. При этом некоторые продолжали настаивать на сохранении прежних методов эксплуатации трудящихся, другие стремились перейти к «нормальному» частному или частно-государственному капитализму, который бы твердо зафиксировал их долю.

Нечто подобное, пусть и в других масштабах, происходило и во многих иных «восточных» странах — в Турции, где этатистская диктатура Ататюрка и его преемников осуществила индустриализацию страны вместо слабого частного капитала, в результате чего смог развиваться частный капитал, добившийся приватизации. Примерно то же было в Индонезии при Сухарно и так далее.

Пока большая часть номенклатуры полагала, что ее геополитические планы могут осуществиться на прежнем пути под девизом «догнать и перегнать Запад», который она так и не могла настигнуть, пока структурные экономические трудности не ограничили ее доходы и возможности, пока экспорт нефти и западные кредиты позволяли латать дыры, а цена холодной войны не стала непомерно высокой — до тех пор правящие слои держались за старое. Как только бюрократы и технократы осознали, что урвать свою долю пирога можно только покорившись «законам» мирового рынка, они сбросили «красную» маску и, обманув массовые общественные движения, повернули к приватизации и новой концентрации собственности.

1991 год можно считать концом «особого пути» России в капитализм. Как говорится в детской книжечке, строили, строили и наконец построили...

После всех мучительных перипетий XX века Россия оказалась в итоге среднеотсталой капиталистической страной примерно на уровне Латинской Америки. История начинается сначала?

1917-1991: сходства и контрасты

Из дискуссии на «круглом столе» редакции

СЕРГЕЙ ЛЕОНОВ: — Я хотел бы сказать о сходстве между революцией семнадцатого года и нынешними событиями. Аналогии, конечно, условны, и все-таки они есть. Во-первых, непредсказуемость событии. Революция 1917 года разразилась внезапно. Примерно то же самое происходило и в 1991 году — некто августовских событий не ожидал и не предсказывал. Второе. Нерешительность властей. До 1917 года власть плыла без руля и без ветрил. То же при Горбачеве, который пытался сидеть между двух стульев, заигрывая с рыночниками, но не порывая с коммунистами. Третье. Стихийность — ни одна партия поначалу движений не возглавляла ни в то время, ни в наше. Далее, слабость образовавшейся власти и ее раскол; в феврале — это двоевластие, в наше время — Верховный Совет и группа Гайдара. И еще одно: относительная легкость свержения старой власти — царизма в 1917 году и коммунистической в наше время. И царизм, и КПСС были очень мощными системами, никто не ожидал, что они рухнут так быстро и неожиданно. Кажется, Февральская революция в такой монархической стране, как Россия, должна была вызвать сопротивление если не в центре, то хотя бы на местах, но этого не случилось. Точно так и сейчас. В стране было двадцать миллионов коммунистов, но никто не защитил власть. Это понятно, она настолько себя дискредитировала, что никто не хотел ее защищать. Думаю, была и более глубинная причина — традиционная отдаленность власти от общества. И там, и здесь исход революции решила армия.

Сравнение можно продолжить. Полностью разложена армия. В 1916—1917 годах офицеры боялись, что солдаты будут стрелять им в спины, они подчас боялись их больше, чем немцев. И еще сходство. V Временное правительство, и правительство Гайдара объединяла эйфория по поводу помощи Запада. В 1917 году эта помощь виделась в рабочем классе: вот он проснется и совершит у себя на Западе тоже революцию — помощь России. В 1991 году делали ставку на баснословные кредиты.

И последнее, что касается общего в ошибках,— задержка в проведении насущных реформ. В частности, после февраля это задержка выборов в Учредительное собрание, после 1991 — задержка с политической реформой. И те, и другие ошибки были обусловлены определенными обстоятельствами, детали разные, смысл общин.

Были и различия. Главное — отсутствовала война. Второе. Грамотность населения, телевидение, средства массовой информации. Третье. Не были так развиты антибуржуазные настроения, как в феврале. Тогда солдаты, например, артиллеристов считали буржуями. И еще эйфория, особенно в 1917 году: все ждали, что прольется манна небесная, проститутки отказывались брать деньги с клиентов: все братья и сестры. Врангель вспоминал, что весь Петроград бросил работу и вышел на улицы с красными бантами, в том числе великие князья. Подобная эйфория очень быстро развеялась — что тогда, что сейчас.

В чем причина повторяемости истории в России? Повторяемость, конечно, условная — страна другая, но тем не менее. Думаю, причина в отсутствии гражданского общества. Не структурированы социальные интересы, власть тогда и сейчас страшно далека от народа, обладала колоссальными полномочиями и успела себя очень сильно скомпрометировать. Паша власть всегда предпринимала какие-то действия, когда уж так допечет, что терпения нет: что петровские реформы после поражения под Нарвой, что великие — после поражения в Крымской войне, даже столыпинские после бесславной русско-японской войны и революции 1905 года. Нужно страну довести до такой крайности, прежде чем у нас что- то зашевелится.

ЯРОСЛАВ ЛЕОНТЬЕВ: - Хочу категорически возразить относительно аналогий нашего времени и революции 1917 года. Это полнейшая аберрация. Август 1991 можно сравнивать только с корниловщиной. Если до августа 1991 года демократическая и политическая революция шла по восходящей, то там — февраль, поставивший правительство, которого скоро не стало. В 1991 году люди, пришедшие к власти, никому ее отдавать не собирались. После августа революция и демократическое движение пошли по нисходящей. В 1917 году, наоборот, октябрь был впереди. Далее. В царской России традиция гражданского общества формировалась как минимум пять десятилетий — созданием земств, вольной прессы, сначала Герценом, потом либералами. Были важнейшие узлы, наличие которых и говорило о существовании гражданского общества. Был суд присяжных, была свобода печати, Манифестом в октябре 1905 года были закреплены начатки парламентаризма. Существовал . целый набор элементов гражданского общества, а самое главное — традиция, ее можно вести от декабристов, от Пушкина, затем — шестидесятники, семидесятники и так далее. В 1991 году, на мой взгляд, большевики ушли от власти, не дав сформироваться гражданской оппозиции, зачаткам гражданского общества. Большевикам надо было оставаться еще лет пятьдесят, и система мимикрировала бы...

Октябрьская революция по праву называется Великой, потому что весь мир XX века жил под ее знаком. После событий 1991 года этого не наблюдается, поэтому аналогии неуместны.

АЛЬБЕРТ НЕНАРОКОВ: - Аналогии с современностью? Думаю, они есть. Демократы не могли разговаривать друг с другом без свидетелей и адвокатов, как говорил Церетели, известный политик тех лет. Они не могли сговориться, будет правительство ответственно перед парламентом или не будет, каковы будут функции предпарламента, как он будет объединять живые силы революции п по множеству других вопросов. Демократическое Совещание оказалось разодранным на два крыла. Со временем прихода меньшевиков во Временное правительство и превращения их в государственников меняется их отношение к Советам. И не только к Советам. Вообще никакого мира и согласия в обществе не может быть, если какая бы то ни было партия, попадая во власть, превращается в государственников, то есть когда она — единственная! — вдруг берет на себя право единолично решать все проблемы. И Церетели, в частности, который превратился в этого государственника, с февраля больше всего внес вклад в построение того, что Потресов назвал «зданием на песке», попытку единения сил революции. Но тогда надежды не было, потому что не было единства в демократических рядах. И невозможно его было добиться. Изначально не было и быть не могло при том раздрае взглядов, который существовал. Очень хочу привести слова Потресова, который хорошо понимал и оценивал ситуацию. Он сказал: «В России нет классового сознания, нет классовой борьбы, а есть классовые инстинкты».

В советских календарях 1 марта 1917 года никак не отмечалось, день как день. Но в растрепанном «Списке личного состава судов флота, строевых и административных учреждений морского ведомства», который я по случаю купил в букинистическом магазине, его таинственный владелец отметил — не для себя, для нас! — то, что знал по рассказам, а может быть, и то, чему оказался свидетелем. А оказался-то он свидетелем дикой расправы балтийских морячков с боевыми офицерами Русского флота. Пятьдесят процентов всего списка офицеров, отмеченных в «Списке» как расстрелянные и замученные с 17-го по 21-й год, составляют забитые до смерти и утопленные в Мойке и иных реках, речках и каналах тогдашнего Петрограда русские флотские офицеры... Я не представлял размаха этой гекатомбы, но перед глазами почему-то стояли черные шинели на льду, руки, которые цеплялись за гранит набережных и которые топтали коваными башмаками... Варфоломеевской ночью нас пугаете? У нас был «Варфоломеевский день», куда как пострашнее той парижской ночи...

Представьте и вы этот страшный день. Он был свободным от службы — ведь вчера, вчера наконец-то восторжествовала революция! - еще не было раскола на «красных» и «белых», а был всеобщий, воистину всенародный праздник великого освобождения России! И все высыпали на улицы с алыми бантами на груди. С бантами и боевыми орденами...

Чем объяснить дикое озверение толпы? Почему же одна часть России на второй день свободы уничтожала ее вторую часть? Топтала, топила, забивала кулаками на глазах петроградцев, гуляющих по алому от знамен городу? Даже оркестры играли... Не потому ли, что в нашей стране никогда не было народа единого, но всегда, всю горькую историю нашу существовал народ и существовали господа? И народ дико расправился с господами, как только почувствовал безнаказанность свою? И ведь это противоестественное разделение активно поддерживалось Советской властью, вспомните привычное — «народ и интеллигенция».

Думаете, что-нибудь изменилось с той поры? А нищенские оклады учителей, врачей, музейных работников, библиотекарей и пр., и пр.? А разваливающиеся школы, музеи, библиотеки, иные хранилища культурных ценностей?

...Мы напрочь забыли о культуре по той простой причине, что не понимаем, для чего она необходима и что она такое вообще... Мы восстанавливаем храмы Божьи с энтузиазмом внезапно уверовавших дикарей, не понимая, что для истинной Веры надо сначала построить Храм в душе своей. Никакая вера не способна превратить зверя в агнца Божьего, если в душе его не посеяны зерна общечеловеческой нравственности. А на это способна только культура во всех ее проявлениях: бытовом, семейном, правовом, научном, творческом. Ведь культура — это не знание Уголовного кодекса, не религиозные постулаты, не обучение школьным азам. Культура есть система выживания нации, проверенная всем тысячелетним опытом ее существования. В этом и заключается национальная идея, и не следует сочинять в кабинетах то, что давно уже существует как данность, если мы намерены выжить как нация.

В противном случае придет второй день свободы. Бунт бессмысленный и беспощадный. 

Борис Васильев

В нашем «круглом столе» мнение темы, к сожалению, не были затронуты. Одна из них - очень важная, прозвучала на страницах «Общей Газеты» как раз тогда, когда этот номер готовился.

Автор публикации - известный писатель с горечью размышляет о причине раскола в народе. Мы предлагаем читателю выдержки из его статьи. 

ПРЕДЧУВСТВИЕ «БОЛЬШОГО СЛОМА»

Александр Семенов

Особенности интернациональной охоты

В девятом номере нашего журнала за прошлый год появилась статья под рубрикой «Наука: на рубеже столетий Автор задался вопросом: что было в науке и чего нам от нее ждать на перекрестке веков? Часть заглавия той статьи мы решили использовать уже в качестве новой рубрики, тем более что «предчувствия», похоже, начинают оправдываться.

На всякое событие можно смотреть двояко: изнутри и снаружи. Современная наука давно стала уделом экспертов, и поэтому все научные новости видны нам — непосвященным — исключительно снаружи. Работы, отмеченные Нобелевской премией, с такой точки зрения обычно выглядят вереницей озарений и чуть ли не случайных находок. Волей-неволей начинаешь завидовать везунчикам: взял, померил, открыл, получил миллион долларов. Если же послушать самого автора открытия, то чаще всего это будет долгое перечисление мелочей, на наш взгляд, к делу не относящихся.

Со стороны видна лишь верхушка айсберга. Причем в отличие от природной ледяной горы, у научного исследования от постороннего взора скрыто не девяносто процентов объема, а девяносто девять и девять десятых. И восхищаться описанием подводных частей доступно лишь знатокам, но именно там и упрятана самое наука. Поэтому я в очередной раз постараюсь рассказать о науке «изнутри», тем более что представился на редкость удачный повод. Сотрудничество, в котором я участвую, вроде бы открыло что-то необычное. Точнее, пока нельзя сказать, что открыло, и не наверняка необычное, но идет процесс «открывания». Вот о нем-то и разговор.

От постоянных читателей журнала уже нет смысла скрывать, что в свободное от писания научно-популярных статей время я продолжаю трудиться в международном физическом центре ДЕЗИ, в Гамбурге, на ускорителе ГЕРА в составе крупного международного сотрудничества Н1 (более четырех сотен соавторов из тридцати семи научно-исследовательских институтов одиннадцати стран). Ускоритель этот необычный, можно даже сказать — уникальный: в нем сталкиваются встречные пучки электронов и протонов; нигде в мире больше ничего подобного нет. Заработал он пять лет назад.

Главная задача ускорителя и установок, действующих на нем,— исследование структуры протона. Если смотреть на результаты пятилетнего труда снаружи, то все нормально: опубликовано более пяти десятков статей в научных журналах, доклады о результатах ГЕРЫ регулярно ставят на всех научных конференциях. Но если постараться честно взглянуть изнутри, то ситуация теряет радужный ореол. Прежде всего на ускорителе не удалось достигнуть запланированной светимости, то есть частоты столкновений протонов с электронами. Нельзя сказать, что это чья-то ошибка, просто объективные трудности: никто никогда не строил ничего похожего, поэтому на деле многое оказалось чуть хуже, чем замысливали. А когда множество «чуть-чуть» сложилось, выяснилось, что количество столкновений в десять раз меньше того, что планировалось.

Это не означало провала или катастрофы, однако пришлось перекраивать исследовательские планы. Нашлось немало интересных тем для исследований и при более редких, чем хотелось бы, столкновениях. Ни в коем случае я не хочу сказать, что пять десятков публикаций высосаны из пальца — нет, это хорошие, добротные научные работы. Но... нет изюминки, сенсации, прорыва, действительно открытия. А оно ох как важно и для исследователей, и для директората.

В восьмидесятые годы я работал в ДЕЗИ на другом ускорителе, ДОРИС, в сотрудничестве АРГУС. Тогда было сделано несколько настоящих открытий, и это невероятно благотворно действовало на трудовой коллектив и производственный климат. Никого не надо было заставлять работать — все «пахали» изо всех сил, потому что ясно было видно, зачем: вот они открытия — рядом с тобой, поработай и все получится. Теперь подобного энтузиазма нет и в помине. Работают для диссертации, для поездки на конференцию, для продолжения контракта — аккуратно и старательно, но — глаза не горят. Как ни странно звучат теперь уже и в наше рыночное время столь вольные рассуждения о «горящих» глазах, я все больше прихожу к убеждению, что без этого в научном исследовании не обойтись.

У директората — свои проблемы. Когда в конце восьмидесятых АРГУС перестал удивлять мир своими открытиями, заработала ГЕРА, в которую было вложено много сил и денег. Сейчас в ДЕЗИ разрабатывается еще один уникальный план многокилометрового линейного ускорителя со встречными пучками электронов и позитронов. Если на него дадут деньги, то строительство начнется около 2002 года, а заработает он еще года через три, а может, и пять[* Подробнее см. «Заметки обозревателя» в № 5 за этот год.]. Поэтому как минимум десять лет единственным источником науки в ДЕЗИ может быть только ГЕРА. И как было бы хорошо, если бы можно было говорить: «А, ГЕРА — это там, где открыли то-то и то-то, да, это известное место». Слова о полусотне работ — слабоватый аргумент для того, чтобы гордиться и выбивать большие деньги из правительства.

В общем, открытие было позарез необходимо, и вроде бы оно и наклюнулось, но об этом чуть позже. Сейчас маленькое отступление о научной ситуации.

В каждой науке всегда есть (по крайней мере, так кажется) теория, которая описывает происходящие события. В физике элементарных частиц она называется Стандартной моделью. Суть ее в том, что в основе строения материи лежат всего лишь шесть кварков, взаимодействующих между собой «сильно» при помощи глюонов, и шесть лептонов, взаимодействующих «слабо». «Слабое» и «сильное» — это названия физических взаимодействий, которые вместе с электромагнитным и гравитационным и составляют известную на сегодня «великолепную четверку», правящую микромиром. Стандартная модель начала формироваться в шестидесятые годы, утвердилась в семидесятые и восьмидесятые, и теперь уже стоит вопрос о ее проверке. Если найдется нечто, чего она не описывает и не может объяснить, то это будет означать ни много ни мало, а необходимость следующего шага в глубь материи.

Основным возмутителем спокойствия последних лет было нейтрино. В соответствии со Стандартной моделью масса этой частицы должна быть строго нулевой. Копятся свидетельства и намеки на то, что она не нулевая. Но все это пока гипотезы, и Стандартная модель чувствует себя прекрасно. На последней Главной (Рочестерской) конференции по физике высоких энергий, проходившей в Варшаве летом 1996 года, в итоговом докладе было специально подчеркнуто, что у нее нет никаких разногласий с экспериментом. Даже результат сотрудничества CDF на американском ускорителе в лаборатории имени Ферми[* См. статью «Третья охота» // «Знание — сила», 1996.— №11.] — намеки на структуру у кварков, что противоречит Стандартной модели,— пока не развивается, а скорее как-то так рассасывается. В общем, полное торжество теории.

Сотрудничество Н1 занимается исследованием различных тонкостей этой самой теории. Один из важных моментов — глубоко неупругие взаимодействия. Говоря обычным языком, отражение электрона от протона под большими углами. Чем глубже в протон проникает электрон, тем больше он отклоняется. Теория предсказывает, что больших отклонений должно быть мало, обратно пропорционально углу. Вот это и проверялось. Если бы столкновений было побольше, то могли встретиться и совсем большие углы, но статистики, как уже говорилось, к сожалению, не хватало.

И вот теперь вернемся к теме открытия. Работа прдолжалась, и на регулярной встрече сотрудничества Н1 19 декабря прошлого года был сделан очередной десеток докладов о том, как идут исследования по разным направлениям, в том числе и по глубоко неупругим взаимодействиям. За 1996 год на ускорителе была набрана новая статистика, и надо было посмотреть, что там и как. Один из докладов делал молодой аспирант — из тех, кто обычно выполняет основную массу тяжелой научной работы и изредка удостаивается высокой чести доложить о том, что им же и сделано. Докладчик долго и занудно повествовал, как много им наработано, и «на десерт» показал картинку, где все экспериментальные точки ложились на теоретическую кривую, и лишь в самом конце — при очень больших углах — было несколько точек НАД этой кривой.

Честно говоря, сенсации это не вызвало. Дело в том, что событий было очень мало — всего семь или восемь. Это могла быть ошибка, случайность, неправильное срабатывание прибора — никто никогда не изучал с точностью до единиц, сколько может там быть случайных срабатываний. В графике были десятки тысяч событий, правда, при меньших углах, да и вся работа была нацелена на проверку согласия со Стандартной моделью. Ведь не строят же дома и дороги с миллиметровой точностью, так и здесь. Если бы событий над .кривой было тридцать — сорок, то это заметили бы без сомнения. А так — может быть, помните мои рассуждения о статистике и флуктуациях,— семь событий еще не дотягивают до рубежа, после которого намек становится признанным результатом.

Но наш «споуксмен» — руководитель сотрудничества — среагировал. Наверное, в этом и состоит задача научного начальника: не пропустить важное. Он в тот же день отправился к директору ДЕЗИ по науке, чтобы сообщить, что мы видим намек на нечто НЕОБЫЧНОЕ. Ну, и как следовало ожидать по закону уже литературного жанра, оказалось, что в тот же день к директору заходил «споуксмен» сотрудничества ЗЕВС — второй установки, работающей на ускорителе . ГЕРА, и показал что-то похожее на наш результат.

Далее действительно начинается детектив. До появления статьи в научном журнале по всем традициям большого сотрудничества не принято говорить о результатах, а тем более о таких. Поэтому директор сказал каждому «споуксмену» только о визите другого, но ни словом не обмолвился о содержании разговоров. Известно лишь, что оба сотрудничества изучают рассеяние электронов на большие углы. Было принято решение как можно быстрее закончить анализ, подготовить публикации, встретиться еще раз в кабинете директора и объединить усилия. Дело в том, что семь наших событий — это маловато для открытия, но если у ЗЕВСа есть еще штук семь — восемь, то получается полтора десятка, а это уже серьезное дело.

Хоть и непривычно звучит, но после открытия обычно и начинается самый трудоемкий этап работы: надо убедиться, что не произошло ошибки. Особенно это трудно, когда речь идет о единицах событий. Представьте, что ваш прибор ошибается раз в месяц. Если вы строите график, где показана гистограмма с десятком тысяч событий, то на такую «ошибаемость» можно закрыть глаза — она никак не повлияет на поведение кривых. У нас же был принципиально иной случай. Перепроверяется все: как работали части детектора, нет ли недочетов в программах обработки — это кропотливый и изнурительный труд, который совершенно не интересен для описания, но именно он и служит той самой подводной частью айсберга-открытия.

Во всяком случае, двум десяткам физиков пришлось забыть про радостные минуты Рождества и Нового года и поработать в режиме «горящих глаз», обрамлявшихся затем темными кругами от недосыпания. Все проверки показали, что найденные восемь событий никак не могут быть ошибкой — это сигнал. А чтобы оценить масштаб работ на бьгговом уровне, представьте себе выравнивание километра дороги до... ну, пусть не миллиметрового, но, по крайней мере, сантиметрового уровня.

Кроме чисто научных усилий, был разработан специальный меморандум о том, что ни та, ни другая группа не будут публиковать результат до пресловутой встречи в директорате. В истории науки есть немало печальных историй, как две группы на одном и том же ускорителе видят намек на открытие, встречаются, обмениваются данными, договариваются работать рука об руку, после чего одна из них быстренько публикует статью о том, что именно она увидела сигнал первой, и ее начальник спокойно получает Нобелевскую премию. Ходят слухи, что именно так все и происходило при открытии промежуточных бозонов в Европейском центре ядерных исследований: результат был у двух групп, а премию получил один человек. Когда речь идет об открытиях на самом переднем крае, приходится работать на грани уверенности — находка или ошибка. И подтверждения, что кто-то видит нечто подобное, достаточно для того, чтобы публиковать собственные результаты с гораздо большей уверенностью. Кстати, при открытии шестого кварка была подобная ситуация: одна группа видела сигнал, другая — нет. Но там джентльменское соглашение соблюдалось строго, и первооткрыватели терпеливо ждали, пока коллеги закончат анализ, и лишь с их согласия опубликовали статью о находке.

Все это я пишу в середине января 1997 года. Встреча у директора должна была состояться 12 января, но по просьбе ЗЕВСа ее перенесли на десять дней — что-то им потребовалось уточнить. Это понятно: как ни жарок результат, но его надо перепроверить не семь, а семьдесят семь раз. Ошибка не забудется и прилипнет навеки, поэтому идут столь тщательные проверки. Как ни держится результат в тайне, но приятели (лично у меня) есть везде, и за чашкой кофе я под большим секретом рассказал им, что есть у нас, а они поведали мне, что ЗЕВС видит пять событий, очень похожих на наши восемь. Пока все говорит: ЧТО-ТО есть. А что же это может быть?

Главное — факт, что есть отклонения от Стандартной модели. На больших углах рассеяния она перестает описывать экспериментальные данные, и надо задумываться о возможностях расширения модели или об ее альтернативах. До сих пор, пока все идеально сходилось, о «нестандартных» моделях размышляли лишь любители экзотики. Если же будет четкое указание на несоответствие, об этом будут думать все. Одна из сегодняшних гипотез — «лептокварки».

В Стандартной модели лептоны и кварки представляют два дружественных, но не смешивающихся семейства. Кварки взаимодействуют с кварками и образуют элементарные частицы, а лептоны возникают при распадах частиц. Лептон не может склеиваться с кварком. Но есть предположение, что при очень больших энергиях подобное слияние возможно и возникает новая тяжелая частица — «лептокварк», которая быстро распадается на лептон и быстрый кварк. Этот последний не может существовать в свободном состоянии, и мы увидим его след в виде струи энергичных частиц. После того как «лептокварк» рождается, ему абсолютно все равно, в какую сторону распадаться, то есть испускать лептон (электрон в нашем случае). Именно поэтому и появляются вышеупомянутые события с большими углами рассеяния; это вовсе не рассеянный электрон, а тот, что возник после распада «лепто кварка». Подобные электроны от распада есть и под малыми углами, но там их не отличить от тысяч просто рассеянных электронов, а под самыми большими углами рассеянных быть не должно, поэтому мы и видим всего лишь семь — восемь событий, не описываемых Стандартной моделью. В пользу этой гипотезы говорит то, что у всех семи событий масса предполагаемой частицы лежит в «нужном» районе — 200 ГэВ.

Гипотеза «лептокварков» предполагает наличие новых частиц и новых взаимодействий. Появляется перспектива нового «зоопарка частиц». Может быть, удастся описать отклонение от Стандартной модели более умеренным образом — пока не знаю. Но ускоритель ГЕРА оказывается уникальным местом для исследования этого «зоопарка»: только здесь непосредственно сталкиваются электрон с протоном, то бишь с кварками, из которых протон состоит. Таким образом, сам факт постройки подобного ускорителя становится примером гениального предвидения руководства. Одним махом «убивается несколько зайцев»; открывается новая страница в исследовании микромира, возрождается потухший энтузиазм в исследованиях на ГЕРЕ, оправдываются затраченные сотни миллионов и премируется начальство. Но...

Пока еще ничего не решено. Вот как решится, я постараюсь, чтобы вы узнали о том, что происходит, первыми. А статья полежит в столе.

Р. S. Прошло еще две недели, наступил февраль, но ситуация не прояснилась: наша работа готова к выпуску, а ЗЕВС по-прежнему занят проверкой. За это время произошло несколько событий ненаучного плана. Директор ДЕЗИ распространил свое обращение к членам обеих групп: «Несмотря на мои настоятельные просьбы хранить молчание, слухи расползаются но всему миру. Вчера мне звонили из ВВС (английская радиокомпания. — А. С.) и долго допытывались, что же у нас все-таки открыто. Очень прошу всех держать язык за зубами, потому что распространение преждевременных слухов может нанести всем нам огромный вред!» А 30 января появилось краткое сообщение в компьютерной сети «Интернет» о том, что физики из ДЕЗИ обнаружили на своем ускорителе отклонение от Стандартной модели, но подробности открытия держат в секрете. Тут уж я не выдержал и решил не тянуть, а отправлять статью в журнал. Что и сделал.

4 февраля 1997 года, 20 часов

Послесловие редакции.

Мы не будем спешить с оценками этого, быть может, крайне важного научного события. Тем более торопиться с поздравлениями. Скажем лишь, что предчувствие происходящих на переднем крае науки перемен, о котором (и именно в Стандартной модели!) шла речь на страницах журнала, нас не обмануло. И дело даже не в том, подтвердится ли (на что мы, конечно же, надеемся) описываемое открытие, или еще придется подождать. Важно то, что наука вовсе не напоминает пациента, который «скорее жив, чем мертв», а продолжает удивлять нас результатами и радовать атмосферой ее «звездных лет». Отрадно и то, что к этому приложили свои головы и руки наши соотечественники.

СЕНСАЦИЯ

Николай Кренке Александр Колызин

Фальшивомонетчики? На царском дворе!

«Быть у власти и не обогатиться?» — этот мотив проходит сквозь века российского общества. Поводов для него, как известно, было предостаточно. Вот еще один.

При раскопках в центре Москвы археологи Н. Кренке, И. Бойцов и А. Колызин обнаружили... улики. Именно улики, которые были скрыты в течение трехсот лет.

В 1662 году в Москве произошли народные волнения, получившие в истории название «медного бунта». Что вызвало бунт? Народная молва обвиняла в «воровстве» ближайших родственников царя Алексея Михайловича.

Раскопки показали, что обвинения эти имели основания.

Раскоп двора боярина Никиты Ивановича

Стрелкой указан слой, сохранивший следы пожара

Раскопки на заднем дворе «нового» здания «старого» университета на Моховой улице в Москве (факультет журналистики) были начаты, когда собственно археологический сезон уже заканчивался,— 27 сентября 1996 года. Нужно было торопиться, чтобы успеть до дождей и холодов.

Участок, где предстояло вести исследования, еще до раскопок можно было считать уникальным: судя по письменным источникам, где-то поблизости, пока еще не обнаруженный археологами, стоял Опричный двор Ивана Грозного — целый комплекс зданий, огороженных каменной стеной (своеобразная Лубянка XVI века). И уже совершенно точно было известно (сохранились подлинные планы XVII века), что на месте современного заднего двора университета, на перекрестке улиц Грановского и Большой Никитской, стоял в первой половине XVII века двор бояр Романовых. Его владельцы - Иван Никитич, а затем Никита Иванович — откосились к нецарственной линии Романовых.

Медная копейка 1655—1662 годов

Никита Иванович, двоюродный дядя царя Алексея Михайловича, был весьма близок к монарху. Он умер бездетным 11 декабря 1655 года, «идучи с государевой службы». Его двор, где были скоплены огромные богатства в многочисленных хозяйственных постройках, опись которых заняла не одну сотню страниц, перешел в казну. Вот где предстояло копать! К сожалению, на плане XVII века показан лишь жилой дом боярина и контуры двора, внутри — белое пятно.

И вот на глубине два метра десять сантиметров был расчищен слой, сохранивший следы пожара большой постройки. Раскоп попал как раз в ее середину, внешние стены постройки остались за его пределами. Постройка, по-видимому, разделялась на комнаты. Во всяком случае, ее пол был неоднороден: в одной части это утрамбованная шина, в другой — песчаная подсыпка или настил из досок. На приблизительный возраст — вторую половину XVII века — указывали находки большемерных кирпичей, клейменных двуглавым орлом. Поэтому находка металлоискателем первых медных монет, крохотных копеек размером с ноготь мизинца, не показалась неожиданной.

Двор боярина Никиты Ивановича Романова: совмещение планов XVII в. и современного

Но поиск металлоискателя, указывающего, что в земле что-то еще есть, никак не прекращался. Монеты идут и идут, ими буквально усеян весь глиняный пол. Что это? Клад? Поиск перемещается на несколько метров в сторону на песчаный пол, изучается поверхность вокруг небольшой кирпичной вымостки. Ранее эта вымостка была принята за основание печи или что- то в этом роде. Находки маленьких окислившихся медных «монеток» продолжаются, песок изобилует ими. Только копейки какие-то странные: сколько их не очищаешь от окислов, никакого изображения не проявляется, а вот и вообще обрубочки круглой медной проволоки диаметром три миллиметра и длиной около семи миллиметров.

Сейчас уже невозможно вспомнить, кто первым произнес слово «заготовки». Да, найденные вокруг кирпичной вымостки кусочки рубленой проволоки и они же, но расплющенные,— это, безусловно, заготовки монет. Такими их и представляли нумизматы, но никогда не видели. То есть раскопанная сгоревшая постройка — это целая мануфактура по производству монет. В одном помещении стояла наковальня (для прочности под ней, видимо, и была сделана кирпичная вымостка), на которой рубили проволоку на мелкие части и затем их плющили. Судя по находкам капель пролитой меди и кусков проволоки в несколько сантиметров длиной, где-то рядом эту проволоку изготавливали путем волочения через отверстия в специальных волочильных досках. В другой комнате (или другом углу того же помещения) сидел мастер, чеканивший уже собственно монету с помощью пары металлических штемпелей. Недаром на глиняном полу были найдены почти исключительно монеты и совсем мало заготовок.

Само по себе первое обнаружение в Москве, да и в Московской Руси непосредственных следов монетного производства середины XVII века, раскрывающих весь технологический цикл,— это уже сенсация. Но главное интригующее значение находки монетного производства на «Романовом дворе» еще и в другом.

Было проведено определение монет (правильность экспертизы подтверждена сотрудником отдела нумизматики Государственного Исторического музея, доктором исторических наук А. С. Мельниковой, которой авторы выражают искреннюю признательность). Оно показало, что все монеты являются медными копейками, отчеканенными в ходе денежной реформы 1654—1663 годов. Отпечатаны они настоящими штемпелями Нового московского денежного двора, причем в основном использовалась лишь одна пара штемпелей.

Однако Новый московский (или английский) денежный двор, открытый специально для обеспечения денежной реформы, находился совсем не там, где «Романов двор», а на Фроловской улице Белого города, около церкви Гребневской Божьей Матери (ныне район Мясницкой улицы, Златоустинского переулка). Старый денежный двор располагался в Кремле. Других денежных дворов в Москве середины XVII века письменными источниками не отмечено. Что же тогда означают находки монетного производства на «Романовом дворе»? Чтобы гипотезы, которые будут предложены далее, выглядели более убедительными, необходимо напомнить некоторые факты из истории денежной реформы Алексея Михайловича, приведшей в результате к медному бунту 1662 года и массовым репрессиям, в которых пострадали тысячи москвичей.

Об этой катастрофе и том, что ей предшествовало, мы знаем из различных источников — от следственных документов до записей московских слухов и толков, сделанных иностранными послами по горячим следам.

Правительство царя Алексея Михайловича попыталось решить проблему нехватки серебра, необходимого государству, ведущему непрерывные войны, путем выпуска медной копейки, приравненной к серебряной, с принудительным курсом. Сначала население приняло новую медную монету с доверием. Но одновременно многократно возрос соблазн изготовления фальшивых монет. Беда изготовитель медной монеты, приравненной по курсу к серебряной, решал мечту средневековых алхимиков — делал из меди серебро!

Москва конца 1650-х годов стала свидетельницей многочисленных по- средневековому жестоких казней с отрубанием рук и ног у людей, обвиненных в фальшивомонетчестве (историки считают, что казнено было более десяти тысяч человек, что очень много для средневекового города, население которого едва ли перевалило за 150 тысяч). Однако парадокс заключается в том, что нумизматам почти не известны медные копейки фальшивого чекана. Объяснить это можно тем, что главное «воровство», видимо, происходило на самих монетных дворах (чеканка монет из незаконно пронесенной на двор и неучтенной «левой» меди) и под прикрытием высокопоставленных должностных лиц. Недаром до австрийского посла Августина Мейерберга, бывшего в 1661—1662 годы в Москве, дошли слухи, что сам царский тесть, боярин Илья Данилович Милославский, начеканил «на себя» 120 тысяч рублей!

Заготовки монет из медной проволоки — уникальное доказательство монетного производства на «Романовом дворе»

Подобные разоблачительные слухи, видимо, широко циркулировали в народе и стали внутренней пружиной «медного бунта» 1662 года, хотя поводом к нему послужили «политические» обвинения в измене того же Милославского и Ртищева, отца «медной» реформы. И действительно, карательные меры правительства в условиях «воровства» на монетных дворах, подведомственных Милославскому, несколько напоминают крики «Держи вора!». Во время кульминации событий, самого бунта, когда толпы народа, состоявшего по преимуществу из любопытных зрителей, пришли к парков Коломенское, Алексей Михайлович укрыл Милославского, а затем, нарушив свое «слово», устроил избиение толпы.

О чем же свидетельствуют уникальные находки на «Романовом дворе»?

Можно предложить три версии. Версия первая. Некие злоумышленники-чиновники, очевидно, самого высокого ранга, ведавшие отошедшим в казну двором, организовали здесь подпольное монетное производство с применением «позаимствованных» на Новом монетном дворе штемпелей.

Версия вторая. Документы свидетельствуют, что опись имущества на «Романовом дворе» и его выдача разным лицам в качестве дарения или жалования производились по личным указам царя Алексея Михайловича и патриарха Никона. Патриарх сам бывал на дворе и отбирал имущество из боярской казны.

Могли ли в этих условиях злоумышленники втайне от царя печатать на его дворе деньги, приспособив для этого целую большую постройку? Маловероятно. Нс исключено, что царь знал об этом и даже мог иметь какую-то выгоду.

Версия третья. Никакого «криминала» не было. «Цех» на «Романовом дворе» существовал законно в связи с тем, что другие монетные дворы не справлялись с выпуском новых медных денег. Но тогда непонятно молчание письменных источников об этом третьем в Москве денежном дворе, отсутствие у этого «романовского» двора собственных штемпелей с особенной буквенной монограммой, как на всех других монетных дворах, и многое другое.

Видимо, первые две версии все же выгладят достовернее, и таким образом находки на «Романовом дворе» дают нам в руки те улики, ради сокрытия которых в XVII веке были совершены столь массовые репрессии.

ТЕМА НОМЕРА

Танец миллионолетий. Сквозь миллионы и миллиарды лет идут в непостижимом пока еще танце два неразлучных партнера — живая природа и неживая. Представляем ли мы, как неразделимы эти партнеры, как тесно сплетены их эволюционные судьбы?

Эволюция планеты и эволюция жизни на планете — тема этого номера.

Лики юной Земли, Из холодного протопланетного облака возникло ощущение, ставшее потом планетой Земля. Минуло каких-нибудь 100—150 миллионов лет после точки отсчета, и уже сформировавшуюся планету ученые обнаруживают в состоянии постоянных изменений, которые и привели спустя длительное время к нынешнему ее облику. О научных реконструкциях ранних этапов развития Земли — в статье Н. Максимова (стр. 29).

Чего не знал Дарвин? Чарльзу Дарвину (не в упрек будь сказано) было неизвестно многое, что известно современной науке: данные генетики, положения системного анализа и термодинамики, обширный свод наблюдений эмбриологии и палеонтологии. В этом номере В. Красилов, продолжая размышлять над особенностями эволюции, рассказывает о системном подходе и связи эволюции биосферы с изменениями всей планеты. (См. статью на стр. 40. Первая статья В. Красилова — в предыдущем номере «Знание —сила».)

От катастрофы к катастрофе. Обзор природных катастроф и их последствий в течение последних трехсот миллионов лет — в статье Р. Нудельмана. (стр. 50).

Никита Максимов

Повивальные бабки Земли

Сейчас происходит новый, решительный прорыв в понимании происхождения и эволюции Земли. Постепенно становится ясным, как из допланетного диска, существовавшего 4,6 миллиарда лет назад, около молодого Солнца сформировалась наша планета. Об этом — беседа с заведующим лабораторией происхождения и эволюции Земли Института физики Земли, доктором физико- математических наук Андреем Васильевичем Витязевым.

Сначала были сотворены небо и Земля. Потом стал свет и была создана твердь. Вода, зелень, небесные светила, пресмыкающиеся и, наконец, человек — таков приблизительный план сотворения Богом планеты Земля. Как это ни покажется странным, но с некоторыми оговорками эта модель вполне отвечает современным представлениям ученых на развитие и Солнечной системы, и нашей планеты. Конечно, научная версия сотворения Земли предполагает не семь, а как минимум тридцать пять миллиардов дней (или сто миллионов лет). Эта цифра была впервые рассчитана В. С. Сафроновым, последователем Отто Юльевича Шмидта.

Именно академик Шмидт впервые у нас в стране пятьдесят лет назад организовал лабораторию, заведующий которой — Андрей Витязев сейчас так оценивает прошлые годы: «В свое время О. Ю. Шмидт сделал удивительную вещь. Я имею в виду вовсе не разработку известных многим гипотез развития Солнечной системы и формирования Земли, которые на сегодня оказались ошибочными. Заслуга О. Ю. Шмидта была в другом — в том, что он сумел в послевоенной нищей стране организовать мини-лабораторию, всего-навсего пять-семь человек, которым, благодаря упорному труду, удалось заложить основы модели происхождения и эволюции Земли, получившей впоследствии название стандартной модели формирования планеты».

Однако с начала семидесятых годов, когда эта модель была предложена и поддержана большинством ученых, прошло довольно много времени даже для такой консервативной области, как планетная космогония. И на сегодняшний день, по мнению ряда авторитетных ученых, есть все предпосылки для создания новой теории происхождения и развития Земли.

«И создал Бог два светила великие: светило большое, для управления днем и светило меньшее, для управления ночью и звезды (Библия, Бытие, т. 1,стих 16)»

Как «слепить» Землю за сто миллионов лет?

Первые десять миллиардов лет жизни нашей Галактики, казалось бы, не предвещали появления Солнечной системы. Межзвездное пространство было заполнено веществом, которое время от времени то стягивалось в сгущения, то рассеивалось сменявшими друг друга поколениями звезд. Но около четырех с половиной миллиардов лет назад произошел взрыв сверхновой звезды. Может быть, он и послужил непосредственным толчком к началу формирования из межзвездного облака нашего Солнца и его планетной системы.

Обычно исходная плотность межзвездных облаков недостаточна для того, чтобы в них самопроизвольно начинался процесс образования звезд и планет. Однако взрывы сверхновых резко меняют картину: они порождают в межзвездной среде ударные волны, которые вызывают повышение давления и плотности вещества на отдельных участках межзвездного пространства. При этом могут возникать сгущения, способные в дальнейшем сжиматься уже за счет самогравитации. Примерно так, по расчетам ученых, и происходило зарождение нашей планетной системы, в центральной области которой по мере роста давления и температуры сформировался гигантский газовый сгусток — Протосолнце.

Одновременно со сжатием протосолнечного облака под влиянием центробежных сил его периферийные участки стягивались к экваториальной плоскости вращения облака, превращаясь таким путем в плоский диск — протопланетное облако.

Стоит заметить, что формирование Солнца как нормальной желтой звезды из сжимающегося первичного сгустка газов и пыли происходило значительно быстрее, чем формирование планет,— «всего* несколько миллионов лет. Поэтому молодое Солнце неизбежно влияло на условия слипания вещества в окружающем его протопланетном диске. За счет солнечного ветра (высокоэнергетического потока заряженных частиц) из околосолнечного пространства были выметены на периферию нашей системы все газовые и летучие компоненты исходного облака. С другой стороны, молодое Солнце так «прогрело* первоначальное газопылевое облако, что еще до начала процесса формирования планет оно оказалось сильно дифференцированным. Так, например, есть определенная зависимость плотности планет от их расстояния от Солнца, и, скажем, только внешние планеты Солнечной системы обладают массивными газовыми оболочками.

Если бы кому-то довелось наблюдать со стороны все то, что творилось в нашей системе в те давние времена, то наверняка картина напоминала бы раскрученный с большой силой «волчок*, центром которого было Солнце. Но постепенно с ростом плотности в этом плоском диске резко возросла вероятность столкновения частиц и их слипания. Так появились первичные тела диаметром всего в несколько метров. Уплотнение первичного роя тел.яядесобствовало их дальнейшему росту и постепенному превращению в более крупные тела с поперечными размерами уже в десятки и сотни километров. В тогдашних условиях у таких крупных «зародышей» стал появляться самостоятельный характер — собственное гравитационное поле, которое еще более увеличивало возможности захвата мелких тел. Одним из таких зародышей четыре с половиной миллиарда лет назад стала наша Земля.

- Это не так просто завести Вселенную

Просвещенный читатель может заметить, что в рассказанной выше предыстории формирования Земли как будто нет ничего нового, и будет прав. «Уже двадцать-тридцать лет назад при моделировании того, как образовалась Земля, не предвиделось никаких сумасшедших идей,— поясняет Андрей Витязев.— Ясно было, что кванты останутся квантами, а электроны электронами. Когда физик «строит» планету, он прежде всего работает с тремя законами сохранения — массы, энергии и момента. Потом ему нужно поинтересоваться, из чего состоит масса планеты. Так постепенно, из комков и «лепится» планета.

Такой способ моделирования в шестьдесят девятом году завершила книжка В. С. Сафронова, в которой утверждалось: в начале своего развития Земля не была огненно-жидким шаром, а представляла собой достаточно холодное образование. И если внутри нее и были разогретые участки, то это были магматические очаги, но в целом расплавленной Земля не была.

Однако в этом фундаменте еще в семидесятые годы образовалась трещина. Дело в том, что, по оценке Андрея Витязева, Сафронов существенно занизил оценки размеров крупнейших тел, падающих на Землю. Сафронов предполагал, что максимальный диаметр тел, которые сталкивались с нашей молодой планетой, составлял не более ста километров. Однако, по расчетам Андрея Витязева, вполне вероятными были катастрофы, когда встречались тела с лунными размерами. Этот просчет в сложной модели развития Земли неминуемо привел к занижению температуры, которая была внутри Земли. «В реальности эта цифра оказалась всего на какие-то сотни градусов больше,— объясняет Андрей Витязев,— но это уже радикально меняет ситуацию».

И в конце семидесятых годов стало ясно, что эти пресловутые сотни градусов позволили начаться эволюции Земли еще в ходе ее формирования. В то время, когда начальная стадия образования планеты еще не была завершена и по ее поверхности все еще «стучали» метеориты и астероиды, которые одновременно привносили различные газы, а часть их удаляли, внутри планеты уже началась дифференциация вещества.

Однако это был всего лишь один из гвоздей, забитых в премилые теории формирования Земли. За последнее десятилетие произошло еще два события, которые коренным образом изменили наши представления о ранней эволюции Земли. Первое и, пожалуй, самое интересное — открытие астрофизиками около сотни газопылевых дисков около молодых звезд солнечного типа. Эти диски оказались такой же массы и таких же размеров, как и диск около нашего молодого Солнца. Теперь, на взгляд Андрея Витязева, можно говорить, что «происхождение системы планет достаточно общее явление в Галактике.

У меня была работа с Галиной Викторовной Печерниковой, в ней мы писали о том, что столкновение тел, которые рождают планеты, можно наблюдать современными средствами и видны не только диски, освещаемые звездой, но и более поздние стадии формирования планет».

Другое событие: удалось доказать, что кратеры, наблюдаемые на твердых поверхностях многих планет и спутников,— это лишь последние по времени следы соударений, и по ним можно восстановить только часть того спектра тел, которые формировали планеты. Притом следы эти оставлены преимущественно телами с относительно малой массой. А промежуточные по своим размерам тела, которые и определили общее число планет Солнечной системы, особенности их состава и их орбит, исчезли в катастрофических столкновениях на ранних стадиях ее развития.

Впрочем, оставался открытым вопрос о происхождении Луны. До недавнего времени было два решения этой проблемы: Луна оторвана от Земли и Луна была сформирована неизвестно где и была впоследствии «захвачена» Землей.

Интерес к нашему спутнику не случаен. По мнению многих ученых, ключевым для понимания ранней истории нашей планеты может оказаться именно ответ на вопрос: почему около Земли вращается Луна с составом, близким к ахондритам (К одной из разновидностей дифференцированных метеоритов).

Луна — свалка земной истории

В те далекие времена, четыре с половиной миллиарда лет назад, наша Земля представляла из себя планету, по внешнему виду похожую на современную Луну. Огромные кратеры были покрыты сверху мощным слоем пыли и осколков, появившихся после ударов метеоритов. Этот унылый пейзаж первозданной Земли часто нарушался падением на ее поверхность разнообразных тел. После их ударов в образовавшихся кратерах возникали своеобразные озера расплавов. Но и они быстро остывали, затягиваясь сверху твердой коркой.

До недавнего времени считалось, что любое падающее на Протоземлю тело так и остается на ней, как бы прилипая. Но оказалось, что это слишком большое допущение — что-то ведь должно было и «отскакивать» от планеты, тем более современной атмосферы еще не существовало.

Андрей Витязев и его сотрудники вычислили, что при ударе о Землю тела оставляли на ней около девяноста девяти процентов своей массы. Но кое-что все же выбрасывалось на многие тысячи километров вверх. Именно за счет этих ничтожных процентов и сформировалась Луна. Протолунный рой вокруг Земли предусматривал еще О. Ю. Шмидт, однако сейчас выяснилось, что он постоянно подпитывался за счет выбросов вещества с самой планеты. А относительно малая скорость осколков в этом рое увеличивает вероятность захвата в него все нового вещества из допланетного диска и препятствует оттоку из него тел на земную поверхность. Этим, по расчетам ученых, и объясняются большая масса Луны и особенности вращения системы Земля—Луна.

Но почему мы не наблюдаем такую же картину вокруг других планет? По расчетам Андрея Витязева и его коллег, во внешней зоне Солнечной системы такой механизм образования спутников был неэффективен, так как там он лишь незначительно увеличивал плотность доспутниковых роев, окружавших планеты. Неэффективен он и для Марса: в его зоне, контролируемой Юпитером, тела имеют большую скорость и, разрушая доспутниковый рой, они позволили ему набрать вещество лишь на небольшие Фобос и Деймос. Меркурий и Венера также подвергались бомбардировке тел с большими скоростями и должны были иметь свои доспутниковые рои. Но вещество таких роев, заторможенное приливным взаимодействием с Солнцем, выпадало на поверхность этих планет. В результате ни Меркурий, ни Венера не имеют даже маленьких спутников.

Жизнь как счастливое стечение обстоятельств

Земля оказалась своего рода исключением в ряду планет Солнечной системы. Только ока обрела массивный спутник за счет остатков ударяющихся о нее тел. Однако, как вы помните, мы предположили, что разгадка ранней истории Земли заключена в тайне образования Луны. В чем туг дело?

Если бы Луна образовалась не из остатков метеоритов и астероидов, то, значит, их было не так много, а следовательно, их бы не хватило на быстрый разогрев Земли. Но, по мнению Андрея Витязева, как раз этого «добра» падало на Землю достаточно и для самой планеты, и для образования ее спутника. Ученые рассчитали, что в то время, когда масса Земли постепенно приближалась к семидесяти процентам от современной, тела, ударяющиеся о поверхность планеты Протоземли, достигали таких скоростей, что не только вызвали появление отдельных участков расплава, но и перемешивали своими ударами слой до тысячи километров глубиной!

(Современный радиус Земли приблизительно равен шести с половиной тысячам километров.)

Таким образом, на основной стадии формирования Протоземли лишь низы примитивной мантии не подвергались ударам разнообразных тел. Очевидно: вместо широко распространенных моделей формирования планеты — «холодная начальная Земля» или «магматический океан» — должна рассматриваться компромиссная, но более сложная модель «умеренно горячей первичной Земли». Вместе с тем, на взгляд Андрея Витязева, пока преждевременно говорить о преемственности примитивной и современной нижних мантий.

В дальнейшем, при росте массы Земли от 0,7 до 0,95 процентов ее современной величины, средняя толщина слоя ударного перемешивания уже уменьшилась от тысячи до первых сотен километров. Вполне естественно, что с течением времени под первичной поверхностью Земли — пока примитивной коры, которая подвергалась ударам многочисленных тел,— началась термогравитационная конвекция: тяжелое двигалось вниз, легкое наверх. Подстегиваемый постоянно падающими телами, постепенно, набирая обороты, развивался прогрев Земли, который достигал тысячи градусов на глубинах около тысячи километров, шла дифференциация вещества, словом, все то, что можно назвать началом развития планеты. «В этой связи уместно вспомнить некоторые наши расчеты. Согласно им получается: если при падении достаточно крупного тела с Земли происходит выброс одного процента вещества, то к концу процесса бомбардировки, то есть спустя миллионы лет, по массе это составит одну-две коры современной Земли,— замечает Андрей Витязев.— Именно так формирование примитивной коры Земли связано с образованием Луны. В растущей и дифференцирующейся Земле соединения железа уходили к центру, а к поверхности поднималось вещество, которое преимущественно и выбивалось метеоритами».

Простое разделение вещества планеты по плотности так бы и происходило до сегодняшнего дня, как это случилось (на ранних стадиях) с Марсом или Венерой. Однако на их поверхности нет рифтов и движущихся континентов, хотя первичный материал, из которого сформировались эти планеты, был почти один и тот же.

- К каждой планете я бесплатно прилагаю маленькие шарики подарки

«На Земле, в отличие от Марса и Венеры, были водные бассейны,— отвечает Андрей Витязев — В них образовались осадочные породы и затем в процессе метаморфизации они превращались в граниты. Иными словами, кроме базальтовой коры, на Земле случились граниты». А гранитная кора отличается тем, что она легче и может образовывать достаточно «легкие» континенты, плавающие на более плотных базальтах.

С другой стороны, для того чтобы происходило движение плит по поверхности планеты, необходимо перемещение вещества под ней. На остывшем Марсе этот механизм не работает. На Венере работает. Но континентов, подобных земным, на ней нет. Потому что на Венере нет океанов, нет воды, нет даже льда, который лежал бы на базальтах, и движение одного типа коры относительно другого все равно бы состоялось, пусть бы это и называлось тектоникой ледяных плит.

Вода, главный «виновник» возникновения гранитов на Земле, появилась на нашей планете тоже благодаря уникальному стечению обстоятельств. Земля располагается «всего» на 0,28 астрономических единиц дальше от Солнца, чем Венера. «Много это или мало? — задает риторический вопрос Андрей Витязев.— Казалось бы, невелика разница, какая средняя температура у вас на планете — минус десять градусов или плюс десять. Но это не все равно для нас. На Венере средняя температура — двадцать пять — тридцать градусов, к тому же парниковый эффект приводит к дополнительному разогреву атмосферы. А на Земле постоянная температура плюс пятнадцать и все время существовали теплые области». И благодаря этому вода сохранилась на Земле.

Жидкая вода на поверхности оказалась только на одной планете, только на ней появились граниты, которые были включены в сложный процесс дифференциации вещества, начавшегося после массивной бомбардировки Протоземли астероидами и метеоритами. И стоило только появиться первой гранитной выплавке, как туг же из нее были «построены» первые континенты. Именно они, по мнению доктора физико-математических наук Валерия Трубицина, перемещаясь по Земле, подобно ледоколам, вспарывают ее недра до самого ядра[1 Подробнее см. статью «Ледоколы земной геологии» в первом номере «Знание — сила» за 1997 год.]. Только они управляют процессами возникновения или затухания потоков из самых глубин мантии. Не будь на Земле континентов, не было бы того целостного и упорядоченного механизма, который все перемешал внутри нашей планеты. С другой стороны, движение твердых плит строго закономерно, и, однажды возникнув, они неминуемо должны были вновь и вновь образовывать суперконтиненты, чтобы затем расходиться в разные стороны. Количество континентов, их форма могли быть произвольными, но, однажды образовавшись, они уже запустили современный геодинамический «котел» внутри Земли.

- Как хотите, так и питайтесь, не могу же я всех Вас кормить из соски!

Наместники Бога

Движениями континентов эволюция Земли не исчерпывается. Есть еще и другие «сферы». «При «строительстве» планеты создание модели появления и развития коры, гидросферы или атмосферы представляет очень сложную проблему,— сетует Андрей Витязев.— Дело в том, что когда мы работаем с Землей, то масса ядра составляет одну треть ее общей массы, мантия — две трети. И постепенно решая сложнейшие уравнения, мы понимаем, что ошибка на десять процентов — не очень существенна.

Но земная кора составляет менее одного процента массы планеты, и чтобы рассмотреть эволюцию этой тонкой корочки, мы должны работать с величинами соответствующего порядка. То есть я должен работать с точностью большей, чем один процент,— это трудно. Мало того — когда мы переходим к атмосфере, то получается, что я должен решать уравнения с точностью до миллионных долей процента и больше. До недавнего времени это представлялось  невозможным».

Создать мир за семь дней ученые пока не могут, однако дать Земле сто миллионов лет и объяснить появление неба и тверди, воды и небесных светил, света и пресмыкающихся им сейчас вполне по силам. И, судя по всему, создание А. В. Витязевым и его коллегами надежной модели образования и развития молодой Земли в добавление к уже сформулированной модели В. П. Трубицина позволит скоро говорить о единой теории эволюции нашей планеты.

Рисунки Жана Эффеля.

ФОКУС

Из Тихого океана — к звездам! Через два года все газеты мира выйдут с такими заголовками. Каким образом среди маленьких океанических островов появится космодром?

Бурение космоса

Летом 1998 года странного вида сооружение отплывет в десятидневный «круиз» в Тихий океан из порта в южной Калифорнии. Напоминающая нефтяную платформу конструкция под названием «Одиссей» предназначена для запуска космических кораблей с акватории океана. Конечная цель плавающего космодрома — маленький остров Кирибати в Тихом океане и нескольких километрах от экватора. Если все пойдет по плану, то в июле 1998 года трехступенчатая ракета российского производства впервые примет старт с этого необычного космодрома.

Проект под названием «Морской запуск» был задуман американской компанией «Боинг», а теперь воплощается ей в сотрудничестве с норвежскими кораблестроителями, Российским космическим агентством и двумя украинскими предприятиями по постройке ракет.

Причины интереса к столь необычному проекту вполне объяснимы: и течение нескольких лет планируется увеличение количества запусков коммерческих спутников со 155 до тысячи. Но телекоммуникационным компаниям необходимо, чтобы спутники вращались но специальной орбите на высоте 39,5 тысяч километров над экватором со скоростью, равной скорости вращения Земли. Космические аппараты на такой геостационарной орбите могут транслировать телевизионные программы или способствовать расширению спутниковой телефонной связи. Однако некоторые компании хотят использовать для этих целей спутники, которые находились бы на более низких высотах. Так, американская компания «Теледеснк» планирует в 2000 году запустить первый из восьмиста сорока спутников на орбиту в семьсот километров. Другая компании — «Моторола» намеревается создать сеть из шестидесяти шести спутников для создания мировой телефонной сети. Стоимость второго проекта оценивается в 3,3 миллиарда долларов, а первого — уже в 9 миллиардов. И если они будут вложены, то за следующие десять лет придется запустить со всех мировых космодромов девятьсот спутников. Это лакомый кусочек для всех стран.

Все космические запуски — поиск своеобразного баланса между полезной нагрузкой ракеты и топливом, которое необходимо ей для выхода на расчетную орбиту.

На экваторе скорость вращения Земли максимальная (и это дает возможность спутнику дополнительно разогнаться), а расстояние до важнейших геостационарных орбит минимальное, и при старте с экватора горючего требуется меньше, чем, например, при запуске с Байконура. Значит, и вес аппаратуры, выводимой на орбиту, может быть больше, а общая стоимость запуска резко уменьшится.

Не понадобится и частое включение двигателей спутников на орбите, которые и ином случае нужны для более точного выхода аппарата на требуемую траекторию.

На Земле уже существует космодром, расположенный вблизи экватора — на побережье Южной Америки, во французской Гвиане. Но сравнительно маленькая площадь комплекса и нестабильная политическая ситуация сводят на нет благоприятное географическое положение этого места. Поэтому запуск спутников с надводного космодрома на экваторе оказался наиболее выгодным со всех точек зрения. Тем более что у военных есть некий опыт пуска межконтинентальных баллистических ракет с подводных лодок.

Первая часть проекта — переоборудование тридцати - тысячетонной нефтяной платформы «Одиссей». «Она была спроектирована для работы в Северном море и может выдержать огромные нагрузки,— говорит президент компании Рон Олсон.— Конечно, мы не будем осуществлять запуски в штормовую погоду, но в остальном платформа сработана достаточно надежно». Самостоятельно передвигающийся космодром будет иметь сто тридцать метров в длину, семьдесят в ширину и экипаж, состоящий из двадцати человек.

Но сейчас главная задача инженеров — таким образом переоборудовать нефтяную платформу, чтобы она могла регулярно и быстро отправлять в космос корабли. Для этого на ней строятся топливные баки, специальный ангар для хранения ракет и система их подъема на борт и установки в вертикальное положение. Создается автоматическая система контроля подачи топлива в ракету, ее состояния как до старта, так и после.

Особые требования предъявляются к устойчивости платформы. «Мы можем допустить отклонение от горизонтального состоянии не более чем на два градуса,— говорит Бьерн Лиерин, один из проектировщиков «Одиссея».— К восьми уже построенным колоннам, которые опираются на два огромных поплавка, мы добавили еще две». А для придания большей устойчивости перед самим стартом они будут заполняться водой и платформа надежно «заякорится». Однако близость к соленой воде может плохо повлиять на электронику и поэтому предусмотрены особые меры предосторожности при хранении и запуске спутников.

Все инструкции и команды будут передаваться с командного пункта, расположенного на корабле, который сейчас строится на верфи в Шотландии. В начале этого года судно придет в Санкт-Петербург, где будет оснащено всей необходимой электроникой для контроля полетов. Предполагается, что сначала будет произведен запуск одной ракеты за один выход в океан.

Однако горючего на платформе вполне достаточно для трех ракет, которые можно поднимать с командного корабля, используя его еще и как склад.

Во время пуска это судно, располагаясь на расстоянии пяти километров от космодрома, сможет держать связь с наземными пунктами слежения как в России, так и в других странах.

Ракеты, которые будут использовать для запуска спутников, тоже имеют отечественных производителей.

Первые две ступени были спроектированы еще в восьмидесятых годах и получили название ракеты «Зенит», которая способна вывести на гелиостационарную орбиту 5,7 тысяч килограммов, а на более низкие — уже около 13 тысяч килограммов. Помимо отменной надежности эта ракета использует более безопасный вид топлива, чем ее зарубежные аналоги.

Третья ступень ракеты будет изготавливаться в НПО «Энергия» в Москве. По оценке главы проекта космического космодрома, его постройка была бы бессмысленной тратой времени и денег без русской ракеты.

Конечно, использование российской ракеты «Зенит» сильно снижает стоимость запуска, но главное заключается в том, что для нового космодрома не надо покупать землю, строить здания и создавать инфраструктуру для обслуживающего персонала — лишь платить за стоянку судов в порту. Однако некоторые специалисты сомневаются, что такие страны, как Китай или Япония, легко уйдут с рынка коммерческих запусков. По подсчетам экспертов, для получения прибыли с «Одиссея» должно запускаться ежегодно около шести—восьми ракет. А если учесть, что в ближайшее десятилетие предстоит девять сотен стартов, то выходит, что работы хватит всем. Но крайней мере, плавающий космодром не так потенциально опасен, как его наземные братья.

По материалам зарубежной печати подготовил Никита МАКСИМОВ.

ТЕМА НОМЕРА

Эволюционные идеи Чарлза Дарвина имели непростую судьбу, об этом известный палеонтолог рассказывал в своей первой статье в предыдущем номере. Теперь — рассказ об эволюции жизни на фоне эволюции нашей планеты.

Валентин Красилов

Эволюция: Дарвин и системный подход

Системность

Дарвин указал два теста для проверки своей теории, и она их не выдержала: и скачки есть — чем полнее летопись, тем они очевиднее, и альтруизм в природе существует — на нем держатся биосоциальные системы, во времена Дарвина еще очень слабо изученные.

Эти обстоятельства побудили некоторых эволюционистов полностью отвергнуть теорию Дарвина. Одни предпочли ей эволюцию без естественного отбора на основе случайных генетических событий (так называемая недарвиновская теория) . или в результате случайных космических событий (например, падения крупных небесных тел; в восьмидесятых годах гипотеза катастрофического вымирания динозавров в результате падения огромного метеорита получила широкую поддержку и еще сейчас имеет много сторонников, хотя интерес к ней постепенно падает). Иные истолковали ее как проявление платонической любви, что движет миром без помощи гераклитовой вражды (среди сторонников этой точки зрения выделялся известный революционер анархистского толка князь П. А. Кропоткин).

Более справедливая оценка теории Дарвина (не говоря уже о его величии как ученого, утвердившего эволюционный подход в биологии и смежных дисциплинах с последующим распространением на все естествознание), по-видимому, заключается в том, что она освещает один из аспектов эволюционного процесса, но не весь процесс в целом.

Оставшиеся открытыми и заброшенные вопросы показывают, что вопреки стараниям адептов так называемой синтетической теории представить ее как всеобъемлющую модель, в которой осталось проработать лишь детали, мы пока не имеем удовлетворительной теории эволюции и, более того, у нас мало надежды получить ее, продвигаясь в заданном направлении. По-видимому, необходим иной подход к разработке действительно синтетической, то есть системной модели.

Системная теория эволюции изложена в моих книгах «Эволюция и биостратиграфия», «Нерешенные проблемы теории эволюции», «Меловой период» и других. Здесь я ограничусь очень кратким ее очерком.

Основные расхождения с традиционной теорией заключаются в нескольких важных пунктах.

Во-первых, эволюция протекает в открытых системах, и мы, следовательно, не можем отвлечься от взаимодействия систем; наоборот, взаимодействие биосферных, геологических и космических процессов дает импульс развитию живых систем.

Далее, эволюционные импульсы распространяются от высших системных уровней к низшим: от биосферы к экосистемам, сообществам, популяциям, организмам, геномам. Прослеживание причинно- следственных связей «сверху вниз», в отличие от традиционного взгляда «снизу вверх» (от генных мутаций к популяционным процессам и сообществам), позволяет построить причинно-следственную модель, не уповая всякий раз на случайность.

Затем характер эволюции изменяется с течением времени, то есть эволюционирует сама эволюция: значение тех или иных факторов падает, как это произошло с естественным отбором, или возрастает, как в случае индивидуального развития и роли индивида в историческом процессе.

Далее, традиционная теория рассматривает естественный отбор как суммарный результат отбора, протекающего параллельно на разных уровнях — индивидуальном и групповом, между элементами системы (генами, организмами, популяциями и т. д.) и между системами (видами, сообществами и т. д.) при том, что каждый человек — это система, и наоборот. Многоуровневый отбор объясняет проявление альтруизма (может быть, «выгоднее» сократить личный генетический вклад в последующее поколение с целью увеличения группового вклада всех носителей общих генов), островков любви в океане вражды; впрочем, без альтруизма не может быть системы.

Наконец, направленность эволюции определяется системными свойствами, задающими цель и объясняющими как прогресс, так и регресс.

До недавнего времени представление о целенаправленности в природе относили к области мистики. Однако ситуация изменилась с развитием теории неравновесных процессов, которые в закрытых (изолированных) системах развиваются в соответствии с законом роста энтропии (вторым началом термодинамики), приближающим систему к равновесному состоянию. В открытых (живых) системах, согласно теореме И. Пригожина, стационарное состояние соответствует минимальному производству энтропии. Все термодинамические системы могут, таким образом, рассматриваться как телеологические, стремящиеся к определенному состоянию, которое и является целью их развития. Например, биотическое сообщество, проходя в своем развитии серию промежуточных стадий, стремится к климаксному состоянию, выступающему в качестве цели. Точно так же генетическая система имеет целью формирование организма, воспроизводящего родительские признаки и благодаря этому в свою очередь способного к успешному размножению в составе популяции.

Это обстоятельство не было должным образом оценено позитивистской философией, выводящей теологию за пределы научного познания. Термодинамика создавалась в те же годы, что и дарвиновская теория эволюции органического мира, но представление о телеологических системах в последней не нашло отражения.

В предыдущих работах автора общая направленность эволюции биосферы была интерпретирована как процесс сокращения производства энтропии в открытой системе. Физический смысл производства энтропии применительно к живым системам (или содержащим живые компоненты) заключается в отмирании живой материи в форме гибели организмов, омертвения тканей, опада, вымирания генетических линий и видов. Приложение общих законов развития систем к экосистемам позволяет лучше понять природу эволюционных процессов, их направленность и объяснить, почему эволюция не остановилась на уровне бактериальных сообществ, а продвинулась дальше по пути наращивания все новых структурных этажей вплоть до человеческой цивилизации.

Системный подход проясняет ряд кардинальных эволюционных проблем, которые оказываются частными проявлениями системных свойств. Особенно выпукло достоинства этого подхода вырисовываются тогда, когда значительные события из истории жизни рассматриваются в связи с историей планеты.

Схема взаимодействий в эволюционирующей системе

Цикличность

В библейские 400-летние циклы, исчисляемые сменой поколений, укладываются всемирный потоп, Содом и Гоморра, голод и бегство в Египет, египетские казни и раскрытие Красноморского рифта, вавилонское пленение и рождение Иисуса из Назарета. Потрясавшие европейскую лесную зону нашествия степных кочевников — гуннов, монголов, арабов — имеют ту же периодичность.

Еще в прошлом веке геологи установили, что в истории планеты периодически изменялось соотношение суши и моря, происходило чередование теократических и талассократических эпох.

1. Распределение суши (заштрихована) и моря в меловом периоде (кружки — островные дуги)

2. Система течении в меловом периоде

3. Климатическая зональность в меловом периоде (умеренная зона, субтропическая и тропическая зоны)

В течение первых происходило значительное расширение площади суши, а в течение вторых — морей. Приблизительно в тех же временных пределах чередовались эпохи ледникового и безледникового климата, или, как сейчас говорят, холодной и теплой биосферы (хотя происходило не столько изменение общего количества, сколько перераспределение тепла).

Общепринятого объяснения этих явлений не существует и по сей день. В ротационной модели (см. мою книгу «Меловой период», 1985) они выступают как результат периодического изменения центробежной силы, действующей на плиты континентальной и океанической коры разной плотности. Уровни изостатического уравновешивания этих плит то сближаются (низкие континенты, мелководные моря, заливающие их окраины), то расходятся (воздымание континентов, отступление окраинных морей). Эпохи ускоренного вращения Земли характеризуются сжатием полярных областей и расширением низкоширотных, где возникают зоны растяжения со средиземными морями. При замедлении вращения на их месте образуются горные сооружения из тектонических покровов.

Причинная связь между этими процессами и оледенениями несомненна, хотя в деталях еще не выяснена. Изоляция полярных морских бассейнов от теплых течений и поднятие низкоширотной суши в теократические эпохи, по-видимому, играли здесь основную роль. При повышении уровня моря сокращается общая биомасса наземной биоты, которая концентрирует гораздо больше двуокиси углерода, чем морская биота. Соответственно повышается содержание двуокиси углерода в атмосфере, дающее глобальное потепление.

Ч. Дарвин писал об ускорении эволюционных процессов в связи с колебаниями уровня моря, но в дальнейшем развитии эволюционной теории эта мысль не нашла отражения. Между тем биосферное значение циклов, когда меняется уровень океана, трудно переоценить. В связи с сокращением суши (до сорока процентов в меловом периоде) происходят весьма серьезные сдвиги.

Во-первых, почти адекватно сокращается вся биомасса (возможное увеличение морской биомассы не компенсирует утрату континентальной).

Во-вторых, поскольку биомасса служит одним из основных стоков атмосферной С02, содержание углекислоты заметно возрастает, вызывая глобальное потепление.

Далее, тот же фактор способствует росту продуктивности растительных сообществ, о чем свидетельствует гигантизм растительноядных животных (меловые гадрозаврьт, элоценовые идрикотерии и другие).

Одновременно с этим происходит географическое перераспределение биомассы по следующей схеме.

1. В теократические эпохи ледникового климата полярные фронты холодных воздушных масс препятствуют переносу тепла в высокие широты, вызывая разогрев низкоширотной зоны.

Одновременно быстрое охлаждение восходящих потоков теплого воздуха в низких широтах вызывает обильные осадки. Развиваются влажнотропические леса, концентрирующие огромную биомассу.

А в средних и высоких широтах влажность недостаточна для древесной растительности.

2. В талассократические безледниковые эпохи тепло более равномерно распределяется по земной поверхности, экваториальная зона холоднее и суше, поскольку восходящие воздушные потоки охлаждаются медленно и постепенно теряют влагу за ее пределами. Нет влажнотропических лесов, как нет и отчетливых аридных поясов. Средиземные моря обеспечивают устойчивость субтропического антициклона. Зона циклонических осадков смещается в высокие широты вплоть до высокой Арктики, где развивается древесная растительность.

Эта схема позволяет в первом приближении объяснить грандиозные процессы колебания и перераспределения биомассы по земной поверхности. Смене основных состояний биосферы в истории Земли сопутствовали стремительные перестройки основных экосистем.

Верхнеюрский ландшафт. На первом плане — археоптерикс

Скачки

Внезапные вымирания и появление новых форм жизни, которые Дарвин объяснял пробелами в геологической летописи, на самом деле связаны с описанной выше сменой тенденций когерентной (в устойчивой системе) и некогерентной (в нарушенной системе) эволюции. Скачки в первую очередь проявляются в резком, подчас катастрофическом сокращении биологического разнообразия — показателя структурной сложности экосистем. К ним приурочены границы геологических эр и периодов, продолжительностью около 180 и 35 миллионов лет.

Первая цифра соответствует галактическому году, и потому возникает мысль о космических воздействиях как основной причине биосферных скачков (или кризисов). Действительно, периодичность скачкообразных эволюционных событий соответствует прежде всего орбитальным периодам прецессий, наклона орбиты, эксцентриситета и их сочетаний — 24, 41, 96, 413 тысяч лет. Затем она отвечает более длинным периодам — колебаниям Солнечной системы около галактической плоскости и обращениям вокруг центра Галактики с периодом в 35 и 180 миллионов лет (также их составляющими продолжительностью в 6 и 23 миллионов лет). В эти периоды Земля испытывает гравитационные воздействия скоплений межзвездного вещества. Космические воздействия служат пусковыми механизмами в цепях взаимосвязанных событий. Их действие в общих чертах выглядит следующим образом.

Земное вещество расслоено на сферы различной плотности. Твердая земная кора к тому же состоит из континентальных и более плотных океанических блоков (плит). В этой системе изменение скорости вращения Земли вызывает рассогласование вращения сфер (и в их пределах блоков или плит). В результате происходят подвижки на границах земного ядра и мантии, мантии и литосферы, океанической и континентальной коры, вызывающие инверсии магнитного поля, вулканизм, изменение рельефа геоида, колебания уровня моря и как следствие — перестройку атмосферной и океанической циркуляции, изменение глобального климата.

Поскольку все эти процессы взаимосвязаны, в кризисные периоды возрастает общая неустойчивость биосферы как системы, наложенной на внешние оболочки Земли. Если в устойчивых условиях эволюция направлена в сторону специализации, наиболее эффективного использования ресурсов, то в неустойчивых снижение эффективности означает, что меньше видов может существовать совместно, в одной экосистеме: общая предпосылка сокращения разнообразия, массовых вымираний.

Во время кризисов вымирает пятьдесят процентов всех видов и более, но впечатляют не столько эти цифры, сколько внезапное" исчезновение господствующих групп фауны и флоры, какими были динозавры, аммоноидеи, гигантские плауны и хвощи. Вымершие виды, как правило, принадлежали к числу экологически доминировавших, определявших облик наземных и водных систем геологической эпохи в период их процветания.

Понять избирательный характер вымирания помогают закономерности развития экологической системы от пионерной стадии через ряд промежуточных к климаксу, то есть к стадии стабильности и уравновешенности системы. Развитие задерживается на одной из промежуточных стадий, не достигая климакса. При длительном сохранении такой ситуации вымирают преимущественно климаксные виды, которые и являются наиболее характерными, господствующими видами своей эпохи. Пионерные виды, напротив, по своей жизненной стратегии оказываются более устойчивыми к условиям кризиса. Вымирание господствующих форм дает им шанс раскрыть свои эволюционные потенции. Так случилось с млекопитающими после вымирания динозавров. Так в ходе эволюции последние становятся первыми, а первые — последними. •

Микеланджело «Бог Отец, создающий из воды животный мир»

ВСЕМИРНЫЙ КУРЬЕР

Зубы — Ключ к выживанию — Из сада Эдема — «Искусственной челюсти» тираннозавра

Ключ к выживанию

Когда динозавры исчезли шестьдесят пять миллионов лет назад, наши млекопитающие предки и о лучи л и превосходный шанс для бурного размножения и развития. Однако существовала одна проблема: зубы будущих хозяев Земли были далеки от совершенства. Ранние млекопитающие были маленькими, скромными пожирателями букашек, и потому они должны были либо исчезнуть, либо «приобрести» себе другие зубы. Джон Хантер из Университета в Нью-Йорке и биолог из Хельсинкского университета Юкка Джернналл предположили, что неприметный зубной отросток — гипокон, который впервые появился шестьдесят пять миллионов лет назад, и был тем самым приспособлением, позволившим млекопитающим успешно пережевывать растительную пищу.

Ранние млекопитающие имели верхние коренные зубы с тремя выступами и нижние, имеющие форму латинской буквы L. Короткое плечо этих зубов попадало в углубления в коренных зубах на верхней челюсти. Такая конструкция была хороша для поедания насекомых, но была непригодной для пережевывания мягких растений. Но именно на такую пищу смогли перейти многие млекопитающие, когда динозавры исчезли с Земли. Тогда-то и появился четвертый отросток на нижней челюсти, названный гипоконом, и исчез один из трех выступов на коренных зубах верхней. После этого зубы стали плотно прилегать друг к другу, позволяя млекопитающим успешно пережевывать пивцу. Подобное строение зубов известно палеонтологам давно, но Хантер и Джернвалл впервые нашли подтверждения, что появление такой челюсти у млекопитающих произошло сорок миллионов лет назад, как раз когда произошло резкое увеличение их численности. Ученые также выяснили, что гипокон независимо возникал у различных млекопитающих как минимум двадцать раз за все время эволюции.

Но что же произошло сорок миллионов лет назад? Климат стал холоднее, и площадь субтропических фруктовых лесов резко уменьшилась. Переход на «подножный» корм стал неизбежным, а вместе с ним усовершенствовались и зубы наших предков.

Из сада Эдема

Крошечная челюсть, найденная в каменоломне в Чангхуанг неподалеку от Шанхая, добавила уверенности тем ученым, которые считают, что высшие приматы впервые появились в Азии, а не в Африке. Судя по всему, челюсть принадлежала примату размером с мышь, который жил сорок пять миллионов лет назад, задолго до первых обезьян. Также на этом месте были обнаружены останки четырех примитивных приматов, включая самого раннего представителя семейства полуобезьян — долгопятов. Находка такого большого числа древних приматов позволила Мари Даусон и Кристоферу Берду, авторам этой сенсации, предположить, что это место неподалеку от Шанхая было для приматов «садом Эдема».

«Искусственной челюсти» тираннозавра

Вот почти уже целый век как палеонтологи спорят: был ли могучий тираннозавр реке хищником, или же он питался падалью.

Поиски ответа на давний вопрос предпринял — причем оригинальным методом — Грегори Эриксон из Университета штата Калифорния в Беркли. Из бронзы и алюминии он воспроизвел точную копию хранящегося в музее зуба тираннозавра и скрепил ее с гидравлическим прессом. Затем эта «искусственная челюсть» была испробована на свежей коровьей кости.

В качестве образца для сравнения экспериментатор использовал тазовую кость современника тираннозавра, жившего тоже около семидесяти миллионов лет назад,— трицератопса. На этом музейном экспонате отчетливо различимы борозды, нанесенные когда-то зубами тираннозавра, но неизвестно, была ли жертва в это время жива, или тот терзал уже труп этого растительноядного динозавра. Так или иначе, ископаемая кость изборождена восемьюдесятью следами укусов, в том числе глубокими царапинами, нанесенными острым зубом у самого позвонка.

Длинные вытянутые углубления говорят о том, что плоть силой отдирали от костей, но насколько мощными были укусы, судить сейчас трудно. Тут Г. Эриксону помогли техники и инженеры из расположенного ноблнзости Стенфордского университета. Вместе они приспособили к делу конструкцию металлической челюсти и маневрировали гидравликой, чтобы система оставляла на коровьей кости отметки, сходные с теми, что видны на ископаемой. Каждый укус регистрировался прибором, измеряющим затраченное усилие. Выяснилось, что задние зубы тираннозавра, требовавшие наибольшей затраты энергии, производя как раз нужные следы укуса, расходовали ее в количестве около 13 400 ньютон. Это можно сравнить с тем давлением, которое оказал бы на зуб динозавра поставленный поверх него грузовичок-пикап. Тем самым показано, что сила укуса тираннозавра примерно равна таковой у американского аллигатора, являющегося «рекордсменом» по этой части среди всех ныне живущих.

По материалам зарубежной печати подготовили Никита МАКСИМОВ и Борис СИЛКИН

 ТЕМА НОМЕРА

Рафаил Нудельман

Экскурсия по катастрофам

Благодарим израильский еженедельник «Окна» за возможность публикации этой статьи

Нет, мы не собираемся обозревать современные катастрофы — мы всего лишь отправимся в прошлое нашей планеты: она знавала исчезновение почти всего живого. Притом не раз и не два, а, как считают сегодня палеонтологи, целых десять или одиннадцать раз за последние 250 миллионов лет биологическая жизнь на Земле была близка к этому, чтобы затем, подобно пресловутому фениксу, воспрять и снова расправить крылья. Если бы в нашем распоряжении была Уэллсова машина времени, мы могли бы хоть сейчас провести экскурсию по всем этим катастрофам. Это была бы не только впечатляющая, но и весьма небесполезная экскурсия, потому что, окажись мы в нужное время в нужном месте, нам, возможно, удалось бы решить мучающий палеонтологов и геологов вопрос — что было причиной этих регулярно повторяющихся биологических катастроф, или, как они выражаются, «массовых истреблений»?

Одна из последних по времени попыток решения этого вопроса принадлежит американцам Стозерсу и Рампино и французу Кортилло. Не так давно они высказали предположение, что все те десять или одиннадцать массовых истреблений, которые насчитывает наука в истории последних 250 миллионов лет, были вызваны одной и той же причиной — грандиозными вулканическими извержениями. Эти ученые даже выстроили хронологическую таблицу, в которой даты известных геологии сильнейших извержений были сопоставимы с датами известных палеонтологам биологических катастроф. И вот трое ученых утверждают, что таблица эта демонстрирует совпадение извержений и катастроф по меньшей мере в четырех случаях — однако с точностью всего в несколько миллионов лет. Увы, это не та точность, чтобы считать «вулканическую гипотезу» окончательно доказанной. Тем более что у нее есть конкуренты.

Действительно, если бы на своем воображаемом пути в прошлое мы сделали остановку на отметке «минус 65 миллионов лет», то стали бы свидетелями столкновения Земли с огромным метеоритом, может быть, даже целым астероидом. Следы этого грандиозного катаклизма, обнаруженные на полуострове Юкатан в Центральной Америке, точно совпадают по времени с исчезновением динозавров и выходом на освободившуюся историческую сцену первых крохотных млекопитающих. Правда, пять лет назад было установлено, что незадолго до удара метеорита-астероида (на пару-другую миллионов лет раньше) земной климат был уже изрядно расшатан мощными вулканическими извержениями на Деканском плоскогорье нынешней Индии, и кое-кто из ученых уже тогда поторопился связать исчезновение динозавров с этими извержениями. Но в палеохронологии все решает так называемый тайминг, то есть соответствие во времени. Судя по останкам, процесс вымирания динозавров происходил довольно быстро и занял какие-нибудь тысячи, может быть, десятки тысяч лет. В геологических масштабах это было почти «точечное» событие, и его положение на временной оси почти идеально совпадает с положением на ней другого «точечного» события — Юкатанского удара. Тот мгновенно выбросил в атмосферу огромное количество пыли, отражавшей солнечный свет, что должно было весьма быстро вызвать резкое похолодание и столь же быстрое (опять-таки в геологических масштабах времени) вымирание зависевших от внешнего тепла динозавров.

Эта история учит, что при всей соблазнительной простоте «вулканической гипотезы» она не всегда оказывается подходящей, и порой объяснение катастроф следует искать на других путях. Такой урок тем более важен, что стоит нам на нашей машине времени продвинуться дальше в прошлое, до отметки «минус 250 миллионов лет», как мы обязательно столкнемся еще с одной такой же катастрофой, даже еще более жутких масштабов. Оказывается, не только млекопитающие (и мы в их числе) стали хозяевами планеты благодаря истреблению динозавров, но и сами динозавры воцарились на планете благодаря массовому истреблению предшествовавших им живых видов. На этой отметке, которая находится точно на границе между пермским и триасовым геологическими периодами, биологическая жизнь на Земле вновь претерпела чудовищно-катастрофическое прореживание: в течение считанных миллионолетий исчезло почти восемьдесят процентов всех обитателей морей и океанов и почти семьдесят процентов всех позвоночных!

Пермско-триасовое побоище было столь грандиозным — считают, что самым грандиозным за всю историю жизни на Земле,— что попыток его объяснения было куда больше, чем гибели динозавров. За последние десятилетия их накопилось столько, что одним их перечнем, как заметил американский биолог Гульд, можно было бы заполнить целый телефонный справочник. Тут были и вспышки сверхновых звезд неподалеку от Солнечной системы, и внезапные всплески космической радиации, и повсеместное опреснение земных океанов, и подвижки океанского дна, и неожиданные климатические катаклизмы, и гигантские процессы горообразования. Постепенно, однако, выяснилось, что все эти гипотезы несостоятельны, и к нашему времени «на кону» остались всего три.

Первой из них была теория американских геологов Шопфа и Зимберлофа, которая сразу привлекла внимание своей весьма правдоподобной простотой. Теория эта исходила из того факта, что пермско- триасовая катастрофа затронула прежде и больше всего живых обитателей моря, а эти существа, как показывает изучение пермских отложений, населяли прежде и больше всего мелководные моря, а не глубины тогдашних океанов. Исходя из этого, упомянутые авторы предположили, что исчезновение обитателей моря было вызвано быстрым и резким сокращением среды их обитания, то есть этих самых мелководных морей. Само же это сокращение они объясняли происшедшим именно в ту пору очередным слияние^ разрозненных континентов в единый суперматерик Пангею. При таком слиянии мелководные моря, разделявшие сближавшиеся континенты, в конце концов исчезали, и экологическая ниша планетарной жизни резко сокращалась. Это действительно была очень простая модель, но в ее пользу говорили многие геологические и палеонтологические данные, а также проведенные авторами математические расчеты.

Тем не менее у этой гипотезы тоже выявился один существенный недостаток. Ее правдоподобие резко снизил все тот же «тайминг». Теория не могла объяснить довольно большую — в геологических масштабах — скорость катастрофы, которую трудно было согласовать с весьма малой, прямо сказать, микроскопической скоростью сближения континентов. Поэтому буквально в последний год были выдвинуты сразу два других объяснения. Первое из них принадлежит Нолю Ренне из Геохронологического центра в Беркли (Калифорния) и опять называет виновником пермско-триасовой катастрофы извержение вулканов. Второе же, предложенное американцами Кноллем и Гроцингером, возлагает вину на фактор, куда более неожиданный и почти фантастический, объявляя причиной всего... гигантскую «отрыжку океана».

В отличие от предшественников, которые нашли не очень убедительные — с разницей в миллионы лет — соответствия между различными катастрофами и различными извержениями, Ренне нашел весьма убедительное — ибо практически идеальное — совпадение, причем именно для пермско-триасовой катастрофы. Применив метод радиоактивных изотопов, он построил очень точную (с погрешностью всего в десятки тысяч лет) хронологию тех давних событий и обнаружил, что начало великого истребления видов геологически точно согласуется с началом не менее великого сибирского вулканического извержения. Эта грандиозная и почти непрерывная цепь извержений, к которой один за другим подключались сотни и тысячи вулканов, располагавшихся тогда на пространстве нынешней Сибири, началась именно на переломе пермского и триасового периодов, продолжалась — практически без перерыва — около миллиона лет и привела к излиянию на поверхность нынешней Евразии около двух миллионов кубических километров лавы*

Просто жуть берет, когда представишь себе эту непрерывно грохочущую, огненно-черную, судорожно содрогающуюся титаническими взрывами миллионолетнюю ночь. А то была, несомненно, сплошная ночь, ибо пыль, поднятая всеми этими извержениями, наверняка и надолго затмила Солнце, вызвав существенное и длительное — в сущности, катастрофическое — изменение климата. Вдобавок выброшенный вулканами в атмосферу сернистый газ, соединившись там с водой, безусловно, изливался обратно на Землю убийственными ливнями ядовитой серной кислоты. Либо же сотнями тысяч лет каплями той же кислоты висел в воздухе, внося свой вклад в отражение солнечного света. Все это и было, считает Ренне, причиной гибели почти всего живого.

Однако и у этой впечатляющей гипотезы почти тотчас обнаружились свои трудности. Буквально через несколько недель после ее опубликования подоспело загадочное открытие Хенка Вишера из Утрехтского университета в Нидерландах. Исследуя споры из отложений пермских времен, Вишер обнаружил, что уже за миллионы лет до наступления триасового периода почти единственным источником этих спор были лишайники и мхи, растущие на мертвых деревьях. Это означало, что за миллионы лет до начала массового пермско-триасового истребления видов поверхность Земли уже покрывали десятки и сотни миллионов мертвых и замшелых древесных стволов и планета была почти полностью лишена всей прочей растительности. Иными словами, вопреки тому, что утверждает Ренне, гибель земной жизни (по крайней мере, растительной) началась задолго до сибирского извержения. Этот факт не согласуется и с теорией Шопфа — Зимберлофа. Поэтому споры вокруг причин пермско-триасовой катастрофы возобновились с прежней силой, и вот тут, на фоне этих споров, на сцену выступили Кнолль и Гроцингер и предложили свое весьма экстравагантное объяснение, свой, так сказать, «третий путь».

Тут я позволю себе немного отвлечься и дать волю собственному воображению. Мысленным взором бывалого экскурсовода я так и вижу, как, ошеломленные зрелищем жуткого побоища, мы стоим посреди мертвой равнины, пересеченной холмами и оврагами, в такой же мертвой тишине, не оживляемой ни птичкой, ни насекомым (до их появления еще десятки миллионов лет), стоим, застыв в позе горестного изумления, склонившись над жалкими остатками биологических видов, переживших великую пермско-триасовую катастрофу.

Поль Ренне обещал нам отыскать ее виновника, но не вполне сумел справиться с задачей, и теперь мы ждем, каков будет диагноз господ Кнолля и Гроцингера —они обещали все объяснить. Мы застыли и ждем. Но вот наконец появляются оба члена уважаемого консилиума и уже издали ободряюще машут руками. На их лицах написано: «Эврика!» Степенно приблизившись к нам, они произносят: «Это было несварение желудка!» И, увидев тупое недоумение на наших лицах, снисходительно начинают объяснять.

Исходным пунктом наших рассуждений, объясняют Кнолль и Гроцингер, послужил тот факт, что в последние годы геологи стали все чаще обнаруживать в осадках поздних пермских времен своеобразные отложения — так называемые неорганические карбонаты. В отличие от карбонатов органических, которые образуются из склеившихся друг с другом и омертвевших микроскопических сине-зеленых водорослей, неорганические карбонаты, как правило, формируются без всякой помощи живых существ, но лишь при том условии, что вода содержит высокую концентрацию карбона, то бишь углерода. Углерод вода может содержать в основном в виде растворенного в ней углекислого газа, и таким образом вся эта цепь рассуждений привела нас к выводу, что в позднюю пермскую эпоху, то есть во времена, близкие к интересующей нас катастрофе, воды земных океанов были насыщены углекислым газом. Как могло такое возникнуть?

Напомним (продолжают Гроцингер и Кнолль), что в то время, то есть 250 миллионов лет назад, все земные континенты представляли собой единый супер континент, а все нынешние земные океаны — единый суперокеан, который вонзался в эту суперсушу узкими и мелководными заливами-мор ям и. Именно эти мелководные и хорошо прогреваемые моря как раз и были заповедниками тогдашней биологической жизни, в том числе фитопланктона. Планктон этот непрестанно высасывал из атмосферы углекислый газ, использовал его для своих биологических потребностей, а, умирая, уносил его с собой на дно океана. Это происходит и в нынешнюю эпоху с той, однако, разницей, что сегодня существует гигантский антарктический ледовый континент, который охлаждает прибрежную воду и заставляет ее опускаться в глубины океана, а согревшуюся из глубин, напротив, подниматься. Это благодетельное действие Антарктики приводит к постепенному перемешиванию океанских вод, но когда этого не было — а в пермский период континентальных льдов не было нигде — океан бы не перемешивался и за миллионы лет его глубины окончательно превратились бы в застойные и зловонные сточные воды, битком набитые мириадами мертвых планктонных частиц с их углекислогазовым содержимым. Не так ли?

Увлекаемые логикой этих рассуждений, мы согласно качаем головой, и приободренные Кнолль и Гроцингер продолжают: таким образом, наш диагноз происшедшего, как мы уже сказали,— острое несварение океанского желудка. Страдающему человеку в таких случаях порой помогает сода. На помощь океану пришел другой механизм. Поскольку углекислый газ, которым планктон накачивал океанские глубины, в свою очередь выкачивался из атмосферы, то последняя постепенно очищалась от этого газа и тем самым освобождалась от его «парникового эффекта». По мере исчезновения такого эффекта климат становился все холоднее и холоднее, пока Земля, наконец, не вступила в очередной ледниковый период. На ней появились континентальные льды, и в какой-то момент охлажденные ими поверхностные воды впервые стали опускаться в глубины суперокеана, а вода из этих глубин начала подниматься к .поверхности. Действие этой конвекции как раз и было подобно действию соды на забитый желудок: океан издал раблезиански чудовищную отрыжку, вместе с которой исторг наружу накопившийся в нем за миллионы лет углекислый запах мертвого планктона. Океану стало легче, но для земной жизни это имело трагические последствия.

Легко представить себе, со вздохом заключают авторы, обводя взглядом мертвую равнину, каким было воздействие этой углекислой отрыжки на мелководные заповедники земной жизни. Эти мелководья были попросту отравлены и погублены на корню. Те живые существа, у которых скорость обмена веществ с окружающей средой была достаточно высока и которые поэтому худо-бедно успевали выводить из организма излишние количества углекислоты, еще кое-как выжили, хотя и среди них потери достигли почти пятидесяти процентов. Но те, у которых метаболизм происходил медленно, например кораллы и некоторые виды планктона, погибли почти целиком.

Такова вкратце гипотеза Кнолля — Гроцингера, и надо сказать, теперь уже вполне серьезно, что она сразу же объяснила некоторые и ранее известные науке факты, не получавшие объяснения в «вулканической гипотезе» Ренне. Так, например, нарисованная Кноллем и Гроцингером картина различной реакции организмов с разным метаболизмом на океанскую «отрыжку» хорошо согласуется с тем, что известно науке о несходных масштабах гибели различных биологических видов в ходе пермско-триасовой катастрофы. Анализ изотопного состава неорганических карбонатов (с которых началась вся цепь рассуждений) показал, что их происхождение скорее всего действительно связано с ростом концентрации углерода в застойных глубоких водах. И, наконец, совсем недавно геологи обнаружили следы доселе неизвестного оледенения, имевшего место как раз в конце пермского периода. В то же время и у этой гипотезы есть свой камень преткновения, причем тот же, что у «вулканической гипотезы» Ренне: ей еще предстоит объяснить обнаруженный Хенком Вишером факт исчезновения земной растительности за миллионы лет до апогея самой пермско-триасовой катастрофы.

Тем не менее наличие сразу трех подозреваемых в этой ужасной истории — пангейского суперматерика, миллионолетнего вулканического извержения и гигантской океанской «отрыжки» — все-таки обнадеживает. Ведь как ни повернись дело, а уж один-то из них наверняка окажется искомым преступником (если, конечно, не отыщется неожиданный четвертый).

Утешенные этим, мы можем, наконец, повернуться спиной к унылым следам древней катастрофы, вернуться в свою машину времени и двинуться дальше вспять. В соответствии со взятой на себя ролью гида в этой «экскурсии по катастрофам» меня так и подмывает объявить: «Следующая остановка — отметка «минус 500 миллионов лет», кембрийский период палеозойской эры». Но дело в том, что в программу данной экскурсии эта остановка, строго говоря, уже не входит, ибо на ней нас ждет совершенно иная, хотя и не менее загадочная ситуация — не стремительное и массовое истребление планетарной жизни, а напротив, ее необъяснимо-внезапное и взрывоподобно-бурное размножение и усложнение — так называемый кембрийский биологический взрыв. А взрыв жизни — это вам не гибель всего живого, это, согласитесь, совсем другая история и другой рассказ...

От редакции добавим: о «кембрийском взрыве» журнал рассказывал в номере 10 за прошлый год — см. статью А. Журавлева «В середине начал». •

Р. ТАМАЙО. «Космический террор»

ПРОКЛЯТЫЕ ВОПРОСЫ

Как закручено, ведь это же надо!

Обращали ли вы когда-нибудь внимание на то( что в природе среди растений и животных довольно часто встречается форма спирали? Для английского натуралиста девятнадцатого века Альфреда Рассела Уоллеса спираль, в которую грациозно завивается раковина улитки или закручивается хобот слона, всегда казалась самой прекрасной из всех кривых линий. А немецкому поэту и мыслителю Гёте спирали, которые он наблюдал в природе, казались сложными и женственными, резко контрастирующими с твердой мужественностью прямых линий. Но самой обычной реакцией человека на спираль бывает простое удивление: «Как закручено, ведь это же надо!».

Посмотрев в микроскоп, вы можете увидеть спиралеобразные жгутики у некоторых бактерий, а взглянув темной ночью на небо, заметите спирали галактик. А как приятно. оказавшись рано утром на лугу, полюбоваться мокрой от серебряной росы спиралью паутины, старательно сотканной трудягой-пауком. В спираль закручены вершины завитков папоротника и усики вьюнов. Эта форма запечатлена и в строении сосновой шишки, и в улитке человеческого уха. Как писал в начале нашего века натуралист Теодор Кук в своей книге «Кривые линии жизни», эту экстраординарную и прекрасную формацию можно видеть во многих проявлениях органической природы.

Форма спирали так привлекательна, что люди часто используют ее в архитектуре, различных украшениях. Геометрические рисунки спирали встречаются на минойских вазах, созданных гончарами 3500 лет назад на острове Крит, а в древней Греции — на колоннах ионического ордера. В семнадцатом веке великий английский поэт Джон Мильтон в поэме «Потерянный рай», описывая Еву, остановил внимание на спиралях ее волос, которые, подобно виноградным лозам, завивались буйными кольцами. А спустя сто лет французская писательница Анна Луиза Жермен де Сталь так представляла себе развитие человечества: «Человеческий разум все время прогрессирует, но этот процесс идет по спирали».

Почему же одна из простых форм — спираль — так широко распространена в природе? Некоторые считают, что ответить на этот вопрос очень просто. Так, Рольф Синклер, руководитель физической программы, осуществляемой Национальным научным фондом США, заявил: «Понять, почему эти вещи возникают так неожиданно, значит осознать, что природой управляет невидимая рука физика и математика. Вообще в природе существует всего несколько простых уравнений, по которым все и происходит. А если так, то согласитесь, что спираль — всего лишь результат этого».

Рассмотрим случай с раковиной крупного морского моллюска наутилуса. Диаметр раковины взрослого моллюска достигает пятнадцати — двадцати сантиметров и состоит из тридцати пяти — тридцати восьми камер, разделенных мезду собой перегородками. Если допустить, что его раковина развивалась бы по прямой, то представляете, как бы выглядело это животное? Мудрая Природа выбрала для него оптимальную форму — спираль. Иного выбора в данном случае просто не могло и быть. Еще пример: смерч. Когда давление воздуха падает так низко, что возникает сильный ветер, факт вращения Земли создает мощную силу, закручивающую его по спирали против часовой стрелки в северном полушарии и по часовой — в южном.

Но на вопрос, как среди множества различных форм развития природа все же выбирает спираль, ответа пока нет. Усики некоторых сортов винограда образуют витки постоянного диаметра. Эта форма известна под названием архимедовой спирали. Раковина же наутилуса образована по форме так называемой логарифмической спирали, радиус которой увеличивается по определенному закону. Кроме того, есть еще группа спиралей, основанных на математической последовательности, в которой каждое число ряда равно сумме двух предыдущих чисел (1, 1, 2. 3, 5, 8, 13, 21, 34...). Этому математическому закону, известному под названием ряда Фибоначчи (итальянский математик, родился около 1170 года, умер после 1228 года), следуют в своем развитии многие части растений. Но значит ли это, что такая строгая приверженность к простым математическим зависимостям дает живым организмам преимущество в борьбе за выживание? Недавно американский ботаник Карл Никпас решил проверить, действительно ли листья растений, построенные на основе ряда Фибоначчи, более активно воспринимают солнечный свет? Оказалось, что это не так.

Тайна спирали учеными еще не раскрыта, и пока мы можем только любоваться этой оригинальной формой в растительном и животном мире. Посмотрите, как изящно изогнуты камеры наутилуса, как красив туго закрученный хвост хамелеона. А обращали ли вы внимание на то, как цветет подсолнечник? Ведь его цветки и семена расположены по спирали ряда Фибоначчи. Такая же последовательность наблюдается и в шинках сосны, и в расположении колючек у некоторых видов кактусов. Но почему? Существует ли эволюционное преимущество, которое дает такая математическая последовательность, пока не ясно.

Вот божья коровка взбирается по спиральной лесенке побега тыквенного винограда. Но не для того же создала его природа в таком виде! Кстати, у одних видов винограда тянущиеся к свету побеги закручены по часовой стрелке, у других — против. Почему? А как красивы две спирали пуэрториканского морского червя, напоминающего чем-то рождественскую елку! Конические щупальца служат ему как для дыхания, так и для сбора пищи. Но почему они такой формы? А посмотрите на изогнутые рога барана Делла, обитающего на Аляске. Сражения самцов в брачный период продолжаются иногда до двадцати часе»! И такие мощные рога, поглощающие силу ударов, ему просто необходимы. Но не ради же этого создала их природа в такой форме? Тогда зачем?

Сплошные «почему» и «зачем». Да, форма спирали в живой природе полна загадок и вопросов. Конечно, со временем скорее всего человек получит на них ответы. Но когда?

По материалам зарубежной печати подготовил Е. СОЩАТКИН.

ИСТОРИЯ НАУКИ В ЛИЦАХ

Симон Шноль

Александр Леонидович Чижевский (1897-1964)

К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ

Чижевский — потомок российских дворян, традиционным поприщем которых была военная служба. Он родился в семье потомственных военных. Его отец — генерал-артиллерист российской армии. Из патриотических чувств он остался в России после революции и служил в Красной Армии настолько ревностно, что получил награды и умер своей смертью. Мать его умерла очень рано и ее ему заменила сестра отца. Чижевский отличался крайней впечатлительностью и эмоциональностью. Он получил прекрасное образование — отец посвящал ему все свое свободное от службы время и заботился о глубоких знаниях сына.

Когда началась первая мировая война, юный Чижевский рвался, вслед за отцом, на фронт — защищать Россию. В 1916 году он, преодолев препятствия, ушел на войну. Воевал недолго — был ранен и контужен и вернулся, получив Георгиевский крест за храбрость.

Он мог стать «профессиональным» поэтом. Склонности и способность его к поэзии подтверждаются отзывами и общением с большими поэтами тех лет — Брюсовым и Буниным.

Он мог стать профессиональным художником — его картины высоко ценили специалисты. В трудное послереволюционное время продажа картин давала ему часть средств для проведения опытов с аэроионами.

Он нашел удовлетворение своих склонностей к поэзии и живописи в научных исследованиях. В силу этих склонностей он избрал своим предметом зависимость исторических процессов, зависимость физиологического состояния людей от солнечной активности. Поэтическое, то есть в значительной степени интуитивное, восприятие мира позволило ему находить нетривиальные объяснения наблюдаемых явлений. Оно же позволило ему пережить ужасы тюрем и лагерей ГУЛАГа.

Его научные труды можно отнести к трем взаимосвязанным направлениям. Они символизируются словами: Гелиобиология, Аэроионы, Эритроциты. Его называют основоположником этих областей науки. Это справедливо.

И до него многие исследовали зависимость «земных» процессов от состояния Солнца. Но только он представил гелиобиологию как самостоятельную отрасль знания.

И до него многие изучали образование и физиологические эффекты аэроионов. Но только он своим романтическим энтузиазмом придал этим исследованиям статус важной главы биофизики.

И до него было проведено множество исследований электрических свойств эритроцитов и особенностей их передвижения по кровеносным сосудам. Но то, что сделал он будучи узником концлагеря,— уникально.

Эти его работы еще ждут осмысления и развития.

В 1913 году семья Чижевских переехала в Калугу. Это относительно небольшой старинный город в 160 километрах от Москвы. Он расположен на высоком левом берегу неширокой еще здесь реки Оки. Это город и моего детства. Я с 1939 года учился в школе, где незадолго до этого был учителем физики К. Э. Циолковский. Циолковский был знаменит — он уже умер. О Чижевском я тогда не знал.

Чижевский и Циолковский, несмотря на разность возрастов, были друзьями. Чижевскому принадлежит решающая роль в том, что приоритет Циолковского был признан еще при его жизни. В свою очередь поддержка Циолковского была очень важна для Чижевского в его исследованиях «солнечно-земных связей» и изучении влияния аэроионов на организм животных. Более того, я думаю, именно у Циолковского юный Чижевский получил школу живой физики. Константин Эдуардович был выдающимся учителем физики. Одно из самых сильных впечатлений моего детства — приборы и аппараты, созданные руками Циолковского для школьного физического кабинета в Калуге. Сейчас их можно увидеть в доме-музее Циолковского.

Калуга — город поэтический. Золотые купола церквей сквозь зелень садов видны на холмистом берегу. Старинный парк, спускающийся к Оке. Тихие улицы. Свой устоявшийся мир интеллигентов-провинциалов, купцов, старинных дворянских семей. И одновременно свой мир провинциальных предрассудков. Циолковский и Чижевский были заметны в этом мире. Калуга располагает к вдумчивому творчеству. А когда нужно интенсивное общение — Москва близко. (Это положение должной удаленности и достаточной близости Москвы проявилось в период массовых репрессий тридцатых годов. «Дальше 101 километра» — Обычай еще римской империи — здесь разрешали селиться интеллигентам, высланным из Москвы и Ленинграда, тем, которые уж совсем неопасны.)

Здесь гимназист Чижевский начал вести регулярные наблюдения за состоянием поверхности Солнца, отмечая число и расположение солнечных пятен. Он отмечал связь своего эмоционального и физического состояния с характеристиками солнечной активности. Увлекся идеей, в соответствии с которой эмоциональная напряженность человеческих сообществ может коррелировать с солнечной активностью. Войны и революции, массовые миграции —- переселения народов могут быть следствием такой корреляции. Такая возможность должна волновать воображение поэта. Он сочетал с поэтическим воображением необычайную работоспособность. Он проанализировал исторические события за последние 2300 лет в семидесяти странах и пришел к замечательным, ныне общеизвестным выводам. А было ему к этому времени около 19 лет. Он только что вернулся с фронта первой мировой войны и стал студентом Московского археологического института.

А через два года защитил в этом же институте докторскую диссертацию «О периодичности всемирно-исторического процесса». Основное содержание этой диссертации отражено в его первой книге «Физические факторы исторического процесса», которую он издал в 1924 году в Калуге за свой счет.

Тогда еще можно было издавать книги за свой счет. Но вскоре был «наведен порядок». Частные издательства были закрыты, и все издательское дело поставлено под жесткий партийно-государственный контроль.

Поиски гелиобиологических корреляций Чижевский сочетал с исследованием биологических эффектов аэроионов.

По романтической загадочности эти ярко проявляющиеся, бесспорные эффекты — влияние аэроионов на физиологическое состояние организмов — одна из самых привлекательных глав современной биофизики. Все тут удивительно. Почему благоприятные эффекты вызывают лишь отрицательно заряженные аэроионы, а при избытке положительных аэроионов можно даже погибнуть («долины смерти» в горах)? Как вообще могут действовать на организм эти электрически заряженные золи при ничтожной их концентрации с точки зрения «нормальной» химии?

Эти парадоксы, возможно, не очень занимали Чижевского. Я думаю, его привлекала возможность объяснить гелиобиологические корреляции изменением концентрации аэроионов под влиянием каких-то солнечных излучений.

Как бескрасочно звучит: «Он сочетал исследование гелиобиологических корреляций с изучением эффектов аэроионов...». Тихая поэтическая Калуга, зелень садов, Ока, золотые купола... Голод, послереволюционная разруха. Чижевский превращает в лабораторию свой дом. Отец и тетка (он зовет ее мама) активно участвуют в опытах. Подопытные животные — крысы. Самодельные аэроионизаторы (консультант Циолковский!). Обо всем этом написал сам Чижевский в книге «Вся жизнь». Первый доклад по результатам опытов был сделан в декабре 1919 года в Калуге, в местном научном обществе. Перевод текста этого доклада Чижевский послал Сванте Аррениусу в Стокгольм и получил от него любезный ответ. Аррениус приглашал Чижевского к себе.

Поездка к Аррениусу казалась реальной. Потребовалась, однако, целая цепь авторитетов, чтобы эту поездку разрешили власти. (Цепь: академик Лазарев — писатель Максим Горький — большевик-историк Покровский — нарком Луначарский — Ленин.) Поездку разрешили. А потом без объяснений запретили. Нужно было привыкать к новым порядкам.

Чижевский продолжал опыты на животных с аэроионами. Калужские врачи стали присылать к Чижевскому тяжелобольных людей для лечения аэроионами. Наблюдались ярко положительные эффекты.

Ему почти не удавалось публиковать свои результаты в «серьезных» научных изданиях на русском языке. Во Франции и в Германии его труды были более известны, чем в Советском Союзе. Существовал запрет, установленный О. Ю. Шмидтом.

Несмотря на все обстоятельства, Чижевский продолжал исследования.

В 1939 году Чижевский был (заочно) избран почетным президентом Первого Международного биофизического конгресса в Нью-Йорке и представлен труппой выдающихся ученых к присуждению Нобелевской премии.

Он был очень необычен. И следовательно, привлекал внимание «компетентных органов». Там собирали на него «материал». Делали это еще в тридцатые годы. Но арестовали в 1942 году. Вышел он на свободу через одиннадцать лет.

Отель «Плаза» в Нью-Йорке, где в 1939 году проходил Международный конгресс биофизики и биокосмоса.

Представить себе эти годы унижения, морального и физического, невозможно. Нет прощения и нет спасения стране, так обращавшейся со своими поэтами, со своими художниками, со своими мыслителями, со своими гражданами.

Мне рассказывали, что когда пришло постановление об освобождении, Чижевский попросил разрешения остаться еще на месяц — в последнее время в лагере, когда режим несколько ослаб, он проводил исследования формы и агрегации эритроцитов своей и донорской крови. Он не знал, удастся ли сразу на свободе продолжить эти исследования...

Результаты изучения свойств эритроцитов составили содержание двух небольших книг, написанных им после освобождения.

А всего он автор пяти книг и многих статей на русском, французском и немецком языках. Но полностью основной труд его жизни опубликован не был.

Последняя из его книг называется «Вся жизнь» — это мемуары, опубликованные через десять лет после смерти Чижевского. Это замечательная книга, но повествование доведено в ней лишь до 1926 года. Автору тогда было 29 лет.

Последние годы жизни А. Л. Чижевский, наверное, испытывал удовлетворение. Реализовались мечты и труды его старшего друга Циолковского — начался век космических полетов. При поддержке космонавтов начали публиковать труды его самого. Многие исследователи в разных странах занимались изучением космофизических корреляций в земных процессах. Приоритет Чижевского был признан в мире. Но жизнь прошла. Он умер в 1964 году в возрасте 67 лет.

Нобелевская премия Чижевскому присуждена не была. (И очень жаль.) Но то, что необычно яркий и самобытный человек именно из-за этой яркости и самобытности был под постоянным вниманием «недреманного ока», кажется естественным.

Тирания и диктатура несовместимы с компромиссами. Здесь нельзя найти нейтральной «оптимальной» линии поведения. Этого никак не могли постичь даже лучшие представители интеллигенции. Они исходили из общепринятых норм поведения в общении между собой.

Академик А. Н. Крылов выступил с жесткой критикой нестрогости математических построений академика П. П. Лазарева. И настолько серьезно оценивал свою критику, что даже поместил текст этого выступления в свою автобиографическую книгу «Воспоминания». Эта критика пришлась очень кстати партийному руководству — ему давно уже не нравился независимый и смелый Лазарев. (В его смелости можно убедиться по тексту его дискуссии с О. Ю. Шмидтом, который публикуется после этого очерка.) Впоследствии Лазарев был смешен с поста директора, а еще позже — арестован и сослан. Потом ему разрешили вернуться, но своего добились — Петр Петрович был морально травмирован и лишен возможности проявлять свой независимый нрав.

О. Ю. Шмидт, выдающийся математик, ревностно служил партии большевиков. В тридцатые годы его знала вся страна. Он возглавил рад экспедиций в Северном Ледовитом океане. Был награжден почетным званием Героя Советского Союза. Но все это не помешало его опале и отстранению от дел. (И может быть, на благо науке? Шмидт углубился в проблемы планетообразования и сформулировал теорию этих процессов, но был удручен неблагодарностью диктатора.)

Работы Чижевского по многим причинам встречали скептическое отношение незаурядных научных деятелей. Им бы представить себе, чем может обернуться их критика для Чижевского в тех условиях...

Среди критиков особенно резки были братья Борис Михайлович и Михаил Михайлович Завадовские. Михаил Михайлович выдающийся биолог, ученик Н. К. Кольцова. Создатель концепции «динамика развития организма», глава целой научной школы, он крайне скептически относился к работам Чижевского. Вот что пишет он в своей книге «Страницы жизни» (изданной в 1991 году через много лет после его смерти в 1957 году):

«Мужской голос спросил, кто находится у телефона, Я назвал себя.

— С вами говорят из НКВД. Прошу вас заглянуть сегодня по адресу: площадь Дзержинского... в 8 часов вечера.

Следователь встретил меня любезно. Расспрашивал о самых разнообразных вещах. В беседе он задал вопрос и о том, каково мое отношение к Чижевскому. Я ответил, что считаю Чижевского авантюристом, что его «исследовательская» работа очень мало чего стоит и что он вводит в заблуждение правительство... Следователь поблагодарил и сказал, что я могу идти, прибавив «войти-то к нам просто, а выйти без меня не выйдете», и проводил меня до дежурного. Я попрощался и с легкой душой покинул НКВД.

Еще несколько лет научная общественность Москвы периодически возвращалась к деятельности Чижевского. Работала не одна комиссия, прежде чем загадочный профессор был разоблачен.

Я имел возможность вспомнить, что ведь это тот самый молодой человек, который еще в 1925 году, когда был директором зоопарка, обращался за разрешением наблюдать животных во время полного солнечного затмения. Уже тогда Чижевский, будучи сотрудником известного циркового деятеля Владимира Дурова, интересовался солнечными пятнами и их влиянием на земные дела. После этого он опубликовал работу о влиянии солнечных пятен на смертность, рождаемость, общественное сознание и революцию. И затем совершил замечательное сальто-мортале в область животноводства, лично оказывая больше влияния на сознание людей, чем его солнечные пятна...».

В сущности, это — иллюстрация неприятия классиками работ романтиков. М. М. Завадовский настоящий классик. По складу, научным трудам, результатам. Мог ли он представить, что в 1948 году, после сессии ВАСХНИЛ, он сам будет лишен кафедры и возможности работы на долгие годы. Знал ли он, что Чижевский арестован? Знал ли, что его отзыв был использован в оправдание, если не в обоснование ареста?

Отношение научного сообщества к проблеме космофизических корреляций теперь изменилось. Возможно, это все еще слишком оптимистическая оценка. Можно говорить лишь о начале такого изменения. Положение можно будет считать изменившимся, когда этими исследованиями займутся классики, то есть те, кому выделяют гранты научные фонды. Это понятно. Решение о выделении грантов выносят эксперты. Нужно, чтобы существовала критическая масса экспертов. Для этого проблема должна быть предварительно достаточно разработана.

Все, что было рассказано, отнюдь не является проявлением лишь российской специфики. Конечно, не в такой крайней форме — без арестов и смертей — всюду в мире новое знание пробивается с трудом через барьеры предыдущего знания, барьеры здравого смысла. Яркой иллюстрацией этого может быть научная биография итальянского профессора Дж. Пиккарди.

Пиккарди обнаружил странные несовпадения результатов в принципе одинаковых опытов — образовании осадка гидроокиси висмута при гидролизе его треххлористой соли. В ходе длительных многолетних исследований он пришел к выводу, что эти несовпадения — следствие каких-то космофизических причин. В ежедневных опытах с 1951 по 1962 год был накоплен большой материал и найдены корреляции с солнечной активностью и другими характеристиками неземной среды. Это было на несколько десятилетий позже первых работ Чижевского, но научное сообщество долгое время воспринимало эти работы лишь как свидетельство заблуждений их авторов.

Несмотря на то. что это направление не принималось академической наукой, у нас в стране в семидесятые годы стали выходить в свет весьма ценные сборники трудов. В Риге, Одессе, Симферополе, Севастополе проходили совещания. Однако рецензенты (как обычно, анонимные) в академических журналах не могли принять возможность влияния флуктуаций «исчезающе слабых» полей или чрезвычайно низкоинтенсивных потоков солнечного ветра. Здесь проявляется, увы, все то же — мы видим, осознаем, признаем лишь то, что понимаем заранее...

Теперь ситуация стала изменяться. Появляется все больше данных о реальности этих эффектов. Симпозиумы и международныеконгрессы, специальные журналы и книги по «гелиобиологии», «космо-гелио-геофизическим флуктуациям в процессах разной природы», биофизике слабых электрических и магнитных полей характерны для нашего времени. Ключевая роль в этом принадлежит мадам Кармен Капель Боут (Брюссель) — сотруднице и продолжателю дела Пиккарди. Многие годы она была президентом Международного союза по изучению факторов внешней среды (CIFA) — не очень удачное название, ведь речь идет о космической, внеземной среде.

У нас в стране это направление получило поддержку после запуска космических аппаратов с космонавтами. Близко это направление и мне — автору этого очерка.

В 1983 году у нас в Институте биофизики в Пущино состоялся первый Всесоюзный симпозиум по космофизическим флуктуациям в процессах разной природы. В сентябре 1996 года, несмотря на все сложности нынешнего времени, удалось провести уже четвертый такой симпозиум.

Еще далеко до «стационарного состояния» — далеко до полного принятия исследований космических влияний на земные процессы в разряд «академической науки». Однако мы все больше привыкаем к мысли о реальности таких влияний.

Мы, живущие на одной из небольших планет, среди необозримого Космоса с неисчислимым множеством солнц и планетных систем, должны быть признательны тем из нас, кто первый осознал это. Не уравнивая масштабов, мы должны будем назвать имя А. Л. Чижевского в одном ряду с именами Коперника, Дж. Бруно, Галилея и Вернадского.

Я должен выразить особую благодарность Юрию Николаевичу Ильину, предоставившему мне из своей коллекции бесценные автографы А. Л. Чижевского и ряд архивных материалов, использованных при написании этого очерка.

В следующем номере — очерк о Я.О. ПАРНАСЕ.

«Революция придет сама собой, когда того захочет солнышко»?

Долгие годы Чижевский работал над книгой, обобщающей его труды и воззрения. Однако издать ее не удалось. Не удалось несмотря на поддержку выдающихся людей — П. П. Лазарева, A. В. Луначарского, В. Я. Данилевского, B. М. Бехтерева, А. В. Леонтовича, Н. А. Морозова.

Ее не пропустил в свет глава Госиздата СССР, выдающийся математик и убежденный большевик О. Ю. Шмидт.

Первый директор и основатель Института физики и биофизики, построенного на средства Леденцовского общества (см. очерк о Леденцове в десятом номере «Знание — сила» за 1996 год), академик Петр Петрович Лазарев с глубокой убежденностью и бесстрашием пытался добиться издания книги Чижевского. Вернувшись после яростной «беседы» с О. Ю. Шмидтом, он пересказал Чижевскому содержание этого разговоpa. А. Л. составил конспект этого рассказа. Для целей моего очерка — для характеристики нравственных позиций деятелей российской науки, этот конспект представляется мне очень важным, и я приведу его почти целиком.

Итак, рассказ П. П. Лазарева, записанный А. Л. Чижевским.

«Разговор носил примерно следующий характер:

Ш.: — Это подписали вы? (речь идет об отзыве П. П. Лазарева на книгу Чижевского).

Л.: — Да, я.

Ш.: — И вы, в самом деле, думаете, что Чижевский стоит на грани большого научного открытия?

Л.:— Да, думаю, более того, уверен, что это так и есть.

Ш.: — Вы, Петр Петрович, шутите... Ведь это нелепость: история, психология, массовые явления, Солнце...

Л.: - А я считаю, что это — самая передовая наука, и такого мнения придерживаются крупнейшие ученые и у нас, и за границей.

Ш.: — Нет, этого не может быть.

Л.: — Почему?

Ш.: — Потому что его, с позволения сказать, исследования противоречат марксистской точке зрения.

Л.: — Но не противоречат ни философии, ни биофизике...

Ш.: - Как так?

Л.: — Да очень просто. От вас требовать нечего. Вы просто этого не поймете! Я ничего не могу сказать против материалистического мировоззрения, но мышление человека должно быть более гибким. Ортодоксы в науке не должны существовать — они всегда тормозили ее развитие... А вы «пламенный ортодокс». Да это еще в двадцатом веке, когда на нашу голову могут свалиться самые неожиданные открытия и изобретения... Вам остается только запрещать или сажать в тюрьму неугодных. Но ведь это не выход...

Ш.: — Да, но можно запретить!

Л.: — Запрещайте! Науку не запретишь. Она возьмет свое через пятьдесят или сто лет, а над вами будут смеяться, как мы смеемся и более того — негодуем, когда читаем о суде над Галилеем. А она все-таки вертится!

Ш.: — Так что ж, по-вашему, Чижевский — Галилей?

Л.: — Оценку его работам дадут не вы и не я, а будущие люди — люди двадцать первого века. А вот самые культурные марксисты, как Луначарский и Семашко, наоборот, считают, что исследования Чижевского заслуживают самого пристального внимания. Я говорил и с тем, и с другим. Вот видите, как могут расходиться точки зрения у людей одной, так сказать, веры.

Ш.: — Не веры, а знания...

Л.: — Ну, уж об этом разрешите мне иметь свою точку зрения. Я считаю, что в самом конкретном знании заложены корни веры... Но не путайте «веру» и «религию». Это — различные веши... Я сделал самый точный и тонкий прибор, и я знаю, что он будет отвечать своему назначению, но абсолютной уверенности, то есть веры, во мне нет, и я должен этот прибор испытать, проверить на практике. Какая верность русского слова: проверить! Испытание дало отрицательные результаты, следовательно, моя неуверенность оказалась правильной, хотя все расчеты были верны. Приходится все заново переделывать. Вера такого рода помогает ученому — она его предохраняет от излишних ошибок. Он проверяет себя постоянно. Так скажите^ почему же этого вам не надо. Вы свободны от «проверки», вы ортодокс. Так поступают только фельдфебели, но фельдмаршалы уже думают, взвешивают и только после этого решают, ибо от них зависят судьбы народов. Не уподобляйтесь же фельдфебелю. Вот вам мой совет, хотя я и уверен, что он вам не пригодится! Другой же мой совет более конкретен: не губите молодых дарований, не пугайте мысль, даже если она ошибочна. Неверное отомрет без всякого вреда, а вот загубленная верная мысль государству обойдется очень дорого. Во многом мы уже отстали от Запада и будем дальше отставать, если учиним беспощадный контроль над научной мыслью. Это будет крахом! Неужели вы этого не понимаете?

Мой собеседник, продолжал Петр Петрович, видимо, был взволнован этим разговором. Он зажигал и тушил папиросу за папиросой и так надымил, что дышать стало нечем. Потом встал, начал ходить по комнате, раздумывая...

Ш.: — Да-с, наше положение трудное. Это верно. Запрещать мыслить — это, конечно, смешно. Но нарушать чистоту марксистского учения мы не можем. Поймите и меня, Петр Петрович.

Л.: — Понимаю, но остаюсь при том мнении, что не вижу никаких противоречий между историческим материализмом и данными Чижевского. Просто- напросто им открыт новый очень большой факт, явление статистического характера, явление чисто материалистическое, которое надлежит объяснить с ваших позиций, и это ваше дело — разобраться и разъяснить, но от открытого факта ни вам, ни вашим последователям отделаться не удастся. Этот факт — общий закон, касающийся всего человечества, а не какой-либо мелкий, частный случай, которым можно будет пренебречь! Это открытие стало известно во всем мире, и советской науке придется его признать, если не сейчас, так через полвека. И это будет уже просто стыдно... Вас назовут доктринерами или ретроградами... Стоит ли доводить дело до такого нелепого конфликта, слыша укор потомков, и пожертвовать талантливым ученым, который и в других областях проявил себя как даровитый исследователь.,. Не понимаю, что вас так пугает в открытии Чижевского?

Ш.: — Ну, это-то очень просто. Если признать закон Чижевского верным, то, значит, рабочий класс может сидеть, сложа руки, ничего не предпринимать, и революция придет сама собой, когда захочет того солнышко! Это в корне противоречит нашим основным установкам. Это — неслыханный оппортунизм.

Л.: — Да разве учение Чижевского состоит в такой нелепице? Я знаю его диссертацию от первой до последней строчки, но никогда не мог бы, исходя из нее, прийти к такому более чем странному выводу. Что вы в самом деле? И при чем тут рабочий класс и ничегонеделанье? Это, знаете ли, Шемякин суд, а не научная марксистская критика! Просто какой-то злодей вам втер очки и нацело вас дезинформировал...

Ш.: — Ну, а как же?

Л.: — Я, по крайней мере, зная работу Чижевского, не смогу сделать выводы такого рода, какие делаете вы. Во-первых, закон Чижевского есть закон чисто статистический и чисто физиологический. Он говорит о том, что максимальное число массовых народных движений в семидесяти странах за последние 2300 лет совпадает с максимумами солнечной деятельности. Минимум массовых движений совпадает с минимумом в солнцедеятельности. Это и все. Чижевский ничего не говорит, какие это массовые движения или какова их идеология,— это для него безразлично, его интересует самый факт чисто физиологического характера. Отсюда вытекает его основной результат. Функциональное состояние нервной системы у всех людей на Земле зависит в определенной степени от особого электрического или электромагнитного состояния Солнца. Это и все. А что из этого получится — революция, семейная ссора или кто-то умрет от паралича сердца — это Чижевского не интересует. Он устанавливает основной закон зависимости функционального состояния нервной системы у всех людей на Земле от «взрывов» на Солнце... Закону Чижевского подчиняются, следовательно, массовые явления среди человечества, и не только революции. Помилуй бог! Так сужать закон Чижевского — это значит просто его не понимать. Вульгарнейшая точка зрения! Открытие Чижевского — это очень большое открытие, которое развертывает огромные перспективы и в первую очередь — в медицине:

— в рациональной профилактике многих нервных, нервно-психических, сердечно-сосудистых и других заболеваний;

— в эпидемиологии, ибо вирулентность микроорганизмов стоит в прямой зависимости от некоторых электрических излучений на Солнце. Науке предстоит выяснить, какова.эта зависимость, а это, в свою очередь, поможет найти рациональные методы (помимо методов социального характера) профилактики и терапии многих заразных заболеваний и приведет к окончательной ликвидации многих из них. Некоторые массовые повальные эпидемии, оказывается, идут совершенно синхронно с кривой циклической деятельности Солнца. И это есть открытие первостепенной важности, его следует досконально во всех подробностях изучать, а не отшвыривать его в мусорную корзину, как это делают некоторые наши врачи — некоторые наши карьеристы, медицинские профессора, хотя сам Николай Александрович Семашко (нарком здравоохранения) глубоко интересуется этими работами Чижевского и распорядился снабжать его всей эпидемиологической статистикой. (Только вчера мне говорил об этом доктор Куркин — начальник статотдела Наркомздрава РСФСР.) Вы все хотите объяснить социальными причинами. Но есть причины более могущественные — это физические причины Космоса. И это прекрасно понимают передовые марксисты. Открытие Чижевского говорит о том, что человек, его норма и особенно его патология в значительно большей степени зависят от электрических явлений на Солнце, чем об этом думали раньше, а точнее, и совсем не думали, так как ничего в этой области не знали. Чижевским установлена новая область знания — космическая биология, и он повсеместно признан ее основателем. Судя по вашему настроению, вы собираетесь ликвидировать эту новую область науки, а над Чижевским учинить суд Галилея?.. И запретить ему заниматься наукой? Да, да — запретить! Неслыханно в двадцатом веке. Побойтесь тогда хоть суда истории!

Ш.: — Победителей не судят! ... Они сами диктуют свои законы и уничтожают все, что мешает развитию нового общества...

Л.: — С деятельностью Солнца и вам приходится считаться, даже если вы и отстраните Чижевского ... Если сейчас погаснет Солнце, через 8 минут 20 секунд начнется общее оледенение Земли, и ваши победы и новые законы не помогут! Солнце для вас и для не вас — общий грозный хозяин, и его «поведение» следует прилежно изучать, а не отмахиваться от этого изучения. О чем говорит такое пренебрежение ... Не говорит ли оно о нашем исключительном невежестве. Грядущие люди иначе и не будут это квалифицировать: «невежество»!

Ш.: — Да, но есть еще здравый смысл. Ведь утверждения Чижевского о том, что вспышки на Солнце изменяют функциональное состояние нервной системы у человека, не противоречит ли оно здравому смыслу?

Л.: — Ох, уж этот здравый смысл! Он ровно ничего не стоит по сравнению с явлениями природы. Некогда считалось, что на шарообразной Земле люди могут удержаться только на «верхней» ее части. Теперь мы знаем, что понятия «верх» и «низ» относительны ... и таких примеров можно было бы привести десятки. Явления природы — вот что должно быть для нас законом, а не какие-то догмы, полученные нами по наследству...

— Кстати сказать,— продолжал Петр Петрович,— и вы могли бы извлечь из учения Чижевского много пользы для своей революционной практики, да только куда там! Вы очень самонадеянны!

Ш.: — А все же?

Л.: — Ну, уж если хотите знать, то, оказывается, можно заранее предвидеть годы, когда реактивность нервной системы повышена и массовые явления возникают легче, а когда труднее. Я говорю о «массовых явлениях», а вы сами делайте соответствующий вывод.

Ф. Инфанте «Окружность»

Конечно, этот вопрос требует особого изучения, но ведь вы — ортодоксы, для вас закон не писан, и вы, очевидно, пройдете мимо этой увлекательной возможности строго научного и вполне обоснованного характера... Таким образом, вы видите, что работы Чижевского не только не противоречат марксизму или историческому материализму, а наоборот, подтверждают его и могут помочь ему в практике... Интересно было бы это проверить на практике, интересно даже для таких отсталых людей, каким вы, очевидно, считаете меня.

Ш.: — Вы не так выразились, Петр Петрович. Мы не считаем вас отсталым, но приписываем вам долю легкомыслия, так сказать, социального порядка.

Л.: — Ну, спасибо, что вы мне делаете комплимент. Легкомыслие — предмет величайшего совершенства, так, по крайней мере, оценивают легкомыслие некоторые философы... заключил Петр Петрович».

Положительный отзыв наркома просвещения А. В. Луначарского, пламенная речь академика Лазарева, четкий положительный отзыв Н. К. Кольцова, положительные отзывы почетного академика Н- А. Морозова и других выдающихся ученых не дали результата.

О. Ю. Шмидт пригласил Чижевского к себе и в мягкой, располагающей манере отказал ему в публикации его книги: «Очень сожалею, но печатать ваш труд преждевременно... Госиздат, к сожалению, сейчас не может взяться за публикацию вашего дискуссионного труда но уважительным причинам... Не сердитесь, прощу вас, на меня. Я огорчен, что не могу быть вам полезным как заведующий Госиздатом»

А. Альтдорфер. «Битва Александра»

Других, независимых издательств в стране не было. Многие годы после этого Чижевский дополнял и совершенствовал текст рукописи. Все его материалы пропали после ареста в 1942 году.

ВТОРОЕ ПОЛУГОДИЕ ГРЯДЕТ ПОДПИСКА НАЧИНАЕТСЯ

Из планов “ЗС” на полугодие:

“Большой слом” в физике - реальность? Бессмертие личности - будет?

Адам и Ева - были?

А также:

Страна Киберия Где болевые точки?

История науки в лицах Очерки Симона Шноля

Исторический детектив Сюжеты из мировой и российской истории

И наконец:

Клуб толкинистов

«Материя мифов — взрывчатое вещество: то тлеет едва, греет душу спокойным, ровным теплом, а то вдруг, получив некий импульс, взрывается, сокрушая порядок даже в реальном мире».

Дж. Р. Р. Толкин Из неоконченной книги «Записки клуба «Мнение»

В следующем полугодии мы начинаем серию публикаций до сих пор не изданных на русском языке статей, эссе, писем знаменитого автора «Властелина колец», а также комментарии специалистов к известным работам Дж. Р. Р. Толкина.

«Место вне истории и времени, вне пространства и географии — оно само формировало наше советское пространство, биографию мира» — об Арзамасе-16 (он же — аров, Кремлев, Город, Зона). Том самом, где делают Бомбу, статья географа и культуролога Владимира Каганского.

«Папенька/ па... папенька! — закричал он ему вслед, рыдая,— простите меня! — И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал».

Только что Николенъка Ростов с небрежной улыбкой сообщил отцу о том, что проиграл в карты огромную сумму; он держался с неловкой наглостью и никак нельзя было ожидать этих слез, этого тростите меня!». Как удалось старому графу Ростову сломать защитную скорлупу кругом неправого юноши?

В следующем полугодии мы предложим читателям школьный курс психологии о поведении человека в экстремальной ситуации. Автор впервые публикуемых лекций — учитель московской школы № 57 Александр Колмановский.

ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ

Рис. Ю. Сдрафанова

В арифметическом треугольнике, который принято называть треугольником Паскаля (1623—1662), хотя он был открыт и опубликован гораздо раньше, каждое число внутри любой строки, начиная с третьей сверху, равно сумме двух чисел, стоящих в предыдущей строке на одно место правее и левее его. Многие свойства чисел порождают на треугольнике Паскаля красивые узоры. На треугольнике слева черным показаны четные числа, на треугольнике справа — числа, делящиеся на 3. 

Юлий ДАНИЛОВ

Юлия КРИСТЕВА

Утраченные основы

Выступление известного западноевропейского философа, лингвиста, литератора на Международном конгрессе ассоциации художественных критиков. Стокгольм, сентябрь 1994 года.

Ханс Хааке. Германия

Мы переживаем чрезвычайно сложный и, быть может, самый болезненный момент нашей истории — истории вообще и истории искусства, в частности. Мы живы, на наших улицах не идет война, мы разговариваем, мы спорим, одни любят, другие ненавидят. Но совсем рядом, в нескольких часах путешествия на самолете — растерзанные Балканы, Германия, в которую возвращаются ее демоны, Россия в хаосе, Алжир и другие страны, вновь поднимающие знамена исламского интегризма, (...) не говоря уже о голоде в третьем мире, СПИДе и прочем.

Для начала — вопрос: возможно ли еще Прекрасное, существует ли еще Красота? Если ответ «да», как я и полагаю,— ибо какое иное противоядие от крушения идеологий и даже от самой смерти, как не красота? — то какого рода красота присутствует в произведениях современного искусства? В 1993 году я имела возможность принять участие в работе жюри Венецианской биеннале. Сошлюсь на увиденные там работы в качестве примера.

Тогда мне показалось — мне так кажется и сейчас,— что выставленные на биеннале образцы современного искусства не имели ничего общего с той историей Прекрасного, которую нам представляют музеи, в том числе и музеи современного искусства, за вычетом собраний последних двадцати-тридцати лет. Там было нечто, что показалось мне как бы символом этой биеннале и, быть может, всего современного искусства: два объекта, которые меня особенно потрясли и к которым я настойчиво обращаюсь. Мне кажется, что эти вещи имеют некое символическое измерение, возможно, неведомое их авторам. Речь идет о двух объемах — или, если угодно, скульптурах,— одна Ханса Хааке, другая — Боба Уилсона, которые представляют, совершенно по-разному, крушение основания. Необычный объект Хааке, его развороченный пол невероятно потряс меня. Пол исчезает, разрушается, на этом основании ничто уже не может устоять. Второй объект — пол Боба Уилсона, который не разрушается, ко проваливается, разверзается. С одной стороны — руины, а с другой - зыбкая, уходящая из-под ног почва. Здесь действительно ставится некий вопрос, так как эти объемы, эти инсталляции невероятно сильно воздействуют на зрителей, завораживают и потрясают их, как если бы нечто волнующее и тревожное происходило в двух этих опытах. Утрата некой уверенности, утрата памяти. Утрата политическая, моральная, эстетическая. Они отдаются очень дальним эхом в памяти нашей культуры, через Библию, а именно — псалом 118, где говорится, что камень, отвергнутый строителями, сделался главою угла, краеугольным камнем, и это от Господа, и это чудо в глазах наших. Затем следует песнь восславления и радости, exultate, jubilate, «возрадуемся и возвеселимся». Вы знаете все это по католическим и некоторым другим обрядам, восславляющим основание, и также — у Моцарта.

Так вот, мы утратили это. Мы больше не можем возвеселиться и возрадоваться на наших основах. Художники утратили свое основание, цоколь, на котором они стояли. Искусство потеряло уверенность в том, что оно — этот краеугольный камень. Почва уходит из-под ног, основы больше нет. Великий писатель, почти современный нам, Марсель Пруст мог прославлять краеугольный камень, говоря о брусчатке венецианской площади Сан-Марко,— в ее камнях он видел метафору искусства, вновь воздвигаемого на развалинах традиций. Когда-нибудь мы вновь обретем этот краеугольный камень, но сегодня мы его утратили. Нас одолевают тревога, неуверенность. Мы не знаем, куда идти. И можем ли мы еще ИДТИ?

Наш цоколь, наше основание — в руинах. Тем не менее я настаиваю на некоей утонченной неоднозначности этого момента, несомненно тревожного, как уже было сказано, но тревога эта порождает новые вопросы. Тревога эта не только негативна: когда некая конструкция предлагает себя на место разрушенного основания, к тревоге примешивается вопрошание. Именно в этом — смысл инсталляций Хааке и Уилсона: вопрошание, вос-стание, пере-ворот — Sub-version, re-volte — в этимологическом смысле слова (обращение к невидимому, отказ и смещение). Вопрошание — уже признак жизни, разумеется, еще слабо развитой, скудной, примитивной, но это уже некая истина, и она потрясает нас. Конечно, еще далеко до того, чтобы возрадоваться и возвеселиться, ответ еще далек, но все же это признаки жизни, обещание некой радости, тревожной и стесняющейся себя, но тем не менее существующей.

Многие молодые художники делают не просто объекты, но инсталляции. Что такое инсталляция? Всего лишь неспособность создать простую и насыщенную вещь, сконцентрировать метафизическую и эстетическую энергию в раме, в куске дерева, бронзы или мрамора? Возможно. Но, как мне кажется, есть еще что-то другое. В инсталляции призвано участвовать тело во всей своей полноте, со всеми своими ощущениями — зрением, слухом, осязанием, а подчас и запахом, обонянием. Как если бы художники вместо «объекта» помещали нас в почти сакральное пространство и призывали не созерцать образы, а приобщаться к сущностям. Причащение Сущему, конечно же, довольно смутному, примитивному, а подчас и пугающе грубому. Но призыв явственно слышен. Эти инсталляции молодых художников, все эти тюки и узлы, переплетения труб, вся эта машинерия — преодолевая мучительность утраченного основания, они несут иное сообщение: открытие того, что, быть может, высшая цель искусства — это воплощение. То есть желание заставить нас испытать, посредством абстракций, форм, цветов и объемов, некое переживание, некий реальный опыт. Воплощение, но также и повествование.

Роберт Уилсон. Пол

За этими инсталляциями прочитывается история: история Германии, история первобытного человека, история России, а может, и ничем не примечательные личные истории. Инсталляция предлагает нам рассказать наш собственный маленький роман. И — через наши ощущения, через наши истории — приобщиться к Сущему. И, хотя и несколько смутно, эти инсталляции — сообщники нашего упадка. Так как перед этими обломками, этими всполохами ощущений, этими разрозненными предметами вы больше не знаете, кто вы такие. Вы — на грани головокружения, быть может, черной дыры, на грани дробления психики, которое обычно именуют психозом или аутизмом. И в этом — устрашающая привилегия современного искусства; привилегия сопровождать нас в этих новых болезнях души.

Я отношу себя к тем, кто полагает, что мы живем в низкую эпоху. В своем романе «Старик и волки» я попыталась сопоставить сегодняшнюю ситуацию с закатом Римской империи. С той лишь разницей, что в те времена уже заявила о себе новая религия, еще не обретшая своего грядущего блеска, но уже потрясающая умы и ниспровергающая существующие представления. Конечно, я не уверена, что грядет новая религия, ни даже, что ее появление было бы желанно. Но я думаю, что мы все нуждаемся в некоем опыте. Я говорю о неизведанном, о неожиданности и изумлении; боль или восхищение — и лишь потом понимание этого потрясения. Возможно ли это? Быть может, и нет. Может быть, шарлатанство стало слишком легким в нашу эпоху, превращающую вес в зрелище или товар, и нет никакой «полосы отчуждения». И в таком контексте, разумеется, надлежит быть очень требовательными, то есть разочарованными. Я лично предпочитаю сохранить некую долю бдительного любопытства, внимания и открытости.

Христиан Борланд. Слабость, разруха, старость и прочие неприятности

Искусство-бунт

Европейской традиции — будем говорить только о ней, так как здесь феномен наиболее очевиден,— ведом опыт культуры, неотделимой от социальной реальности, культуры как критического разума. Европейские народы являются народами культуры именно в том смысле, что культура осознается ими как критический разум. Картезианское сомнение, свободомыслие Просвещения, гегельянское отрицание, борьба Маркса, бессознательное Фрейда и, не говоря уже о «Я обвиняю» Золя, бунтарство формы, Баухаус и сюрреализм, Арто и Штокхаузен, Пикассо, Поллок, Френсис Бэкон. Прекраснейшие моменты искусства — всегда бунт, формотворческий и метафизический. Коммунизм задушил эту культуру бунта, обратил ее в террор и бюрократизм. Сможем ли мы вновь обрести этот дух, облечь его в новые формы, невзирая на крах идеологий и торжество рыночной культуры? Да, именно такова проблема, речь идет о самой возможности культуры и, в частности, искусства.

Я полагаю, что современный мир подошел к той точке своего развития, когда определенный тип культуры и искусства, если не культура и искусство в целом, находится под угрозой и даже становится невозможным: не искусство-шоу или искусство-информация, конвенционные, сервильные и поощряемые масс-медиа, но именно искусство- бунт.

Джаспер Джонс. Опасная ночь

Но кто может взбунтоваться и против чего? Некая совокупность органов против нормализующего порядка, да еще с помощью мелькающих на телеэкране картинок? Так что определим точку отсчета, сверим наши часы: о каком искусстве и какой культуре можно говорить в данном контексте? Готового ответа не существует, можно лишь порассуждать об этом.

Я полагаю, что опыт прошлого, память и в особенности память второй мировой войны, Холокоста и краха коммунизма делают нас особенно внимательными к нашей культурной традиции, ставящей во главу угла сознание и художественный опыт человеческого субъекта и также — времени, времени личности и времени истории, времени Бытия. Мы — субъекты и существуем во времени. От Бергсона до Хайдеггера, от Пруста до Хааке и Уилсона различные фигуры субъектности были помыслены и облечены в слова или формы нашей современной культурой. И различные модальности времени должны привести нас не к рассуждениям о конце истории, но к попытке обнаружить новые фигуры темпоральности. Надо поддерживать художественный опьгг, исследующий драму субъектности и различные подходы к времени. Этот опыт позволит нам постичь и конкретный исторический момент, и эту множественную, раздробленную, взорванную темпоральность, которую проживают современные люди и которая ставит их перед выбором между интегризмом и национализмом, с одной стороны, и биотехнологиями — с другой.

«Огонь». Перформанс. Венецианская биеннале 1993 года

Не надо бояться все более утонченных исследований этого пространства субъекта, его извилин и тупиков, не надо бояться рассуждений и споров об опыте времени. Люди стремятся к самонаблюдению и молитве: искусство отвечает этой потребности. И особенно его странные, смутные, примитивные, «уродливые» формы, предлагаемые художниками. Часто они осознают, что могут быть лишь бунтарями по отношению к этому нормализующему и извращаемому новому порядку. Но столь же часто они не отдают себе в этом отчета и надеются найти удовлетворение в более или менее изысканном минимализме.

Почему необходимы культура-бунт, искусство-бунт? Почему не удовлетвориться увеселениями, шоу, учтивыми комментариями? Во-первых,— сейчас я говорю как психоаналитик — за счастье нужно платить: человек не способен испытать наслаждение, не столкнувшись с препятствиями, властью, запретом, законом, которые позволяют ему постичь в полной мере свою независимость и свободу. Принцип удовольствия обязательно включает в себя момент бунта. Во-вторых, нормализующий порядок создает целый класс отверженных, исключенных из социума: молодых людей без постоянной работы, бездомных, инородцев и многих других. А когда отверженные лишаются культуры-бунта, они отправляются грабить банк.

Когда мы говорим о развитии эстетической традиции культуры- бунта, о поисках ее новых версий, мы говорим о выживании наших цивилизаций, того, что в них есть самого светлого, самого свободного. Хайдеггер считал, что только религия еще может спасти нас. Но, видя те тупики, в которые зашли сегодня религия и политика, мы можем спросить себя: может быть, нас спасет только опыт? Опьгг бунта против роботизации человечества? Этот бунт уже происходит, но он не обрел гармоничности, которая могла бы возвести его в сан Прекрасного; возможно, и не обретет. Но это уже происходит, и потому я не вижу иной роли художественной критики, как освещение ценности этого опыта— бунта — формотворческого и философского,— который один способен, быть может, сохранить нашу внутреннюю жизнь, психическое пространство, называемое душой,— этот скрытый лик Прекрасного.

Наш век обнаружил обвал фундамента, треснувшее и рушащееся основание. Мы стоим перед лицом зла, болезни, смерти. И искусство выставляет напоказ все это. А счастье, спросите вы, этот двойник Прекрасного? А оно возможно? Как ответ на этот вопрос и одновременно заключение я напомню вам одно высказывание госпожи де Сталь, женщины, которую я очень люблю и которая так любила искусство и Европу. Вот что сказала она о счастье: «Слава — это ослепительный траур счастья». Слава в наше время, возможно, всего лишь продукт маркетинга. А счастье? Я думаю, что счастье, как и Прекрасное, существует, оно может быть только трауром по несчастью. И именно такое Счастье-Прекрасное видится мне в работах современных художников. Его, возможно, немного, но оно настоящее. Не стоит расстраиваться и чувствовать себя разочарованным. Примем его.

Сокращенный перевод с французского Ирины Кулик.

Александр Якимович

Комментарий к Юлии Кристевой

Фрагмент статьи, опубликованной в № 10 «Художественного журнала».

...Кант говорил, что существуют два чуда: звездное небо над головой и моральный закон в душе. По солидному, «культурному» консерватизму тоскуют не только политики (притом не только консервативные), но и, что совсем любопытно, многие вожди постмодерна и постструктурализма. Даже у «диагностов цивилизации» — Поля Бирилио, Петера Слотер дайка, даже у Бодрийара — можно вычитать недовольство цинизмом, релятивизмом и сплошной «виртуальностью» современной цивилизации и некую мечту о «прочных ценностях» или хотя бы ностальгический вздох о них: надо же, ведь было же такое... Но еще более интересен тот факт, что сама Юлия Кристева, ученица и сотрудница самого Ролана Барта, виртуозка перекодировок и «интертекстуальности», тревожится о «разрушении основ культуры». Современная «безосновательность» духовного производства ничего хорошего не даст и культура может погибнуть, говорит она.

Следовательно, нужны прочные основания и желательно даже «вечные ценности».

Может быть, Кристева считает, что идея «вечных ценностей» и «вперед, к Канту» является надпартийной, метагрупповой и антистайной идеей? Положим, если на этой основе могут договориться" между собой Лувр, Сорбонна и Центр ГХомпиду, то можно счесть «вечные ценности» своего рода духовным де Голлем, которого всяко чтить надлежит. Если бы Москва была Парижем, тогда стоило бы прислушиваться к Кристевой: ведь ее высоколобые «вечные ценности» наверняка объемлют собой не только Флобера, но и Жене, не только Рембрандта, но и Пикассо, не только Гете, но и де Сада и Ницше.

Здесь перед нами такой своеобразный консерватизм, который учит ценить «классику всего», в том числе и классику антиклассики, и корифеев перехода через грань отцовского разума и материнской морали. Когда кругом и везде, до горизонта, один только Текст, коего Знаки имеют в виду только друг друга и работают лишь с другими Знаками, но вовсе не предполагается никакого Означаемого, то есть Истины или Бога, то отчего не обратиться к Знакам, которые означают Вечные Ценности? Это так же нормально и естественно, как заниматься Знаками, которые относятся к сфере Эроса или Власти, или Бунта. Плести ткань можно на любом участке в любую сторону, потому что под ней или за ней ничего нет — а если и есть, то нам этого все равно не узнать, ибо мы заперты в языке и мерцаниях знаков.

Москва — дело другое, здесь в чести все тот же старинный византийский неоплатонизм, сколько здесь ни толковали о диалектике. Бесполезно спрашивать в МГУ или Третьяковской галерее, как они понимают проблему Текста, как они умеют обращаться с вселенской тканью знаков и континуумом цитат: они не понимают, не умеют, потому что не желают. Они, как некогда в Константинополе, продолжают мечтать о Запредельном, Извечном и Единственном Смысле, который должен же быть по ту сторону идиотской действительности, этого сигнификатного мусора. Разве можно помыслить, что только он и есть, а остальное — нет?

Поэтому Москва есть такое место, где можно говорить о Вечных Ценностях только с проверенными людьми, и шепотом, иначе сразу оказываешься в окружении определенной стаи, которая изъясняется мистически-православными, исламскими, каббалистическими излияниями и настоятельно требует преклонить колена перед гуманизмом Христа, Моисея, Магомета и Н. А. Романова, а заодно заклеймить все скептическое, ядовито-модернистское, бессердечное, циничное и глубоко антинациональное, будь то бесстыдный и скотский фрейдизм, насквозь сионистский марксизм или наглое иноземное отношение к Пушкину.

Итак, поиски «общей платформы» для всех культурных людей следует отложить либо до их массового переселения в Париж, либо навсегда. В социальной сфере не может быть единого «языка общения» для вчерашних интернационалистов, сегодняшних патриотических академиков, с одной стороны, дряхлеющих и дремотных авангардистов с сорокалетним стажем, с другой, и юных дарований тотальной деконструкции, с третьей. Фраза «Привет, милашки» будет иметь кардинально несходные коннотации, будучи произнесенной в противном борделе и в парламенте.

Сходным образом философия искусства Ю. Кристевой для России означает совсем не то, что для Запада: тут не программа интеграции, а довольно узкая стайная идеология, которая расшифровывается словами «умильное почвенничество», «византийское назидание о добротолюбии», «мистицизм для состоятельных», «вперед к Александру Иванову», «увидим в Малевиче святого Франциска» и «гуманизм без берегов». То есть речь идет о групповой доктрине резко выраженного тривиального типа, которая, подобно древним блудницам, стоит у трех дорог (trivia) и обращается к любому прохожему, однако обращается с предложением одного-единственного характера, если не считать индивидуального умения варьировать технику. •

ПОНЕМНОГУ О МНОГОМ

Кое-что об алмазах и бриллиантах

В 1064 году в Африке был найден один из крупнейших алмазов весом 890 каратов, из которого при огранке должен получиться бриллиант, один из самых крупных в мире — в 550 каратов. По заявлению владельца алмаза Дональда Зайла, алмаз добыт не в руднике, а найден на поверхности, но в какой стране, он не знает, ибо сам купил его у неизвестного лица на одном из европейских аукционов. Размером он с хороший лимон и такого хе желто-канареечного цвета. Из него может получиться бриллиант на двадцать каратов больше самого крупного в мире бриллианта Куллинан I, называемого «Звездой Африки».

В процессе огранки, по словам мастера-огранщика, который появился на публике в целях личной безопасности в черной маске, бриллиант приобретет грушевидную форму. Он также сказал, что на форму нового драгоценного камня очень сильное влияние оказывают различные углеродные включения, имеющиеся в необработанном алмазе. По его словам, огранка всегда связана с большим риском. Так, например, алмаз, названный при находке «Звездой Сьерра-Леоне», весом в 968 каратов, при огранке рассылался и дал одиннадцать бриллиантов, из которых самый крупный оказался весом всего в 143,2 карата. Или взять, скажем, найденный в 1905 году алмаз Куллинан, который вначале весил 3106 каратов, в процессе огранки из него получилось сто пять бриллиантов различного веса, включая два особо крупных размеров: Куллинан I весом 530,2 карата и Куллинан II — в 317,4 карата (оба в настоящее время украшают британскую корону, что хранится в лондонском Тауэре).

Найденный в 1893 году алмаз «Эксельсиор» дал при обработке 21 бриллиант различного веса, самый большой размером в 69,8 карата.

В 1984 году на аукционе, состоявшемся в Женеве, в большом бальном зале отеля «Ричмонд», был продан третий по величине голубой бриллиант в 42,9 карата, не имеющий собственного имени. Впервые этот бриллиант появился в Париж» в 1913 году, куда его привез русский сахарозаводчик Михаил Терещенко как кулон к небольшому алмазному ох©релью. Три года спустя бриллиант уехал из России в неизвестном направлении. О его судьбе никто ничего не знал до осени 1984 года, когда он вдруг вынырнул на аукционе. Это красивейший бриллиант ярко-голубого цвета, такого, как у драгоценного камня «Хоуп-даймонд», что хранится в Смитсонианском институте в Вашингтоне и является вторым по величине голубым бриллиантом в мире весом в 45,52 карата. (Где находится «Копенгаген», который всего лишь на 0,33 карата больше «Хоупа», неизвестно.) Терещенковский бриллиант был продан за 4,5 миллиона долларов какому-то миллионеру из Саудовской Аравии, пожелавшему остаться неизвестным.

Жизнь внутри автопокрышки

Как далеко может зайти фантазия человека в деле утилизации отходов собственной жизнедеятельности? Недавно пределом мечтаний казались японские острова, возникшие искусственным путем из бытового и промышленного мусора. Сегодня в Южной Корее изобретатель Ли Кю Сон строит дома., из использованных автопокрышек. Подобно нашему соотечественнику, воздвигшему свое загородное пристанище из пустых бутылок, собранных на берегу водохранилища, корейский Дядюшка Тыква находит стройматериалы буквально под ногами — на свалках. Ли — желанный гость работников этих площадок, ведь сегодня в Южной Корее ух© около пятнадцати миллионов непригодных для вторичного использования автопокрышек, которые довольно сложно уничтожать без ущерба для окружающей среды. «Они еще платят мне за то, что я забираю покрышки. Так что я не только экономлю на стройматериалах, но еще и покрываю таким образом транспортные расходы»,— радуется Ли.

Первый резиновый домик хитроумный строитель создал в 1992 году. В 1095 он получил патент на свой метод. На сегодня таких домов более дюжины.

Технология строительства достаточно проста. Покрытым от крупных автомашин разрезают и выпрямляют (после чего они достигают в длину около трех метров). Потом обивают ими приготовленный каркас. Изнутри стены обтягивают виниловой пленкой (чтобы не слишком пахло резиной), покрывают пенополистиролом, сухой штукатуркой и традиционно оклеивают обоями. Отрезанные круглые боковины превращаются в рамки для зеркал и даже в столешницы. Строительство такого дома площадью 83 квадратных метра занимает 25—30 дней, обходится примерно в 225 долларов за квадратный метр и требует около четырехсот шестидесяти покрышек.

При взгляде со стороны эти строения оживляют в памяти антураж фильмов о жизни людей после атомной бомбардировки, а также интерьеры наших небогатых придорожных автосервисов. В середине восьмидесятых декорации из старых шин пугали детей на ленкомовских «Бременских музыкантах». Клиенты Ли Кю Сона, однако, довольны. Хозяйка ресторана, которой он выстроил свое футуристическое здание, обещает кормить мастера бесплатно, а профессор архитектуры Канвонского университета Ку Чжэ О утверждает, что старые покрышки отличаются высокими изоляционными качествами, не наносят вреда здоровью и не так уж легко воспламеняются.

Впрочем, об эстетических качествах резиновых избушек вы можете судить сами. Когда хе дело дойдет до строительства. советуем потренироваться на собачьей конуре.

Павлин — птица особая

Наверное, многие знают, что г павлины водятся в некоторых странах Южной Азии. В Индии отношение к павлину особое. Эта птица заняла подобающее ей место в индийском фольклоре, мифологии, искусстве, ремеслах и литературе. Павлин получил почетное звание «национальной птицы Индии», - очаровав жителей этой страны еще в далеком прошлом. Он упоминается в древнейших книгах и, в частности, в «Ригведе».

Старинные трактаты по индийским танцам обязательно включают в себя танцы с изображением павлина. И сегодня в ряде танцев многих племен страны есть тема павлина: мужчины вставляют перья птицы в свои тюрбаны, а женщины — в прически, в отдельных племенах танцоры надевают маски о перьями птицы на голову.

Павлин — основной лейтмотив в народном вышивании, в росписях домов в некоторых деревнях. На базарах можно встретить множество фигурок в виде павлинов.

Рисунками павлинов украшались дворцы магараджей. А по заказу одного из правителей-моголов Шаха Джахана был даже изготовлен экзотический трон в виде двух павлинов, украшенный инкрустацией из рубинов и других драгоценных камней. Он так и назывался: павлиний трон. Кстати, изображение павлина украшало национальный герб древних римлян. Оттиски павлина тончайшей работы украшают Кафедральный собор Святого Марка в Венеции.

А мусульмане острова Ява считают, что павлины охраняют ворота рая. Павлин часто упоминается в индийской литературе. Его называют величественной птицей, другом человека, посланником любви. Он развлекает любовные пары и утешает их в одиночестве. Его считают символом счастья. Не обошли вниманием павлина и скульпторы. Его изображение можно встретить на кувшинах, относящихся к 2500—1500 годам до новой эры. Тема павлина в Индии — излюбленная среди ремесленников: в ювелирных украшениях, в вышивках, в мини- скульптурах, в плетении. Его изображают в дереве, в камне, в металле. Что же делает птицу такой популярной и любимой в народе? Безусловно, во многом этому способствовал ее внешний вид и, конечно же, танцы павлинов-самцов.

ЛИСТАЯ СТАРЫЕ ПОДШИВКИ

Алексей Лукьянов

Юбилей юбилея. Москва 1947 года

Старшее поколение наших читателей наверняка помнит, как отмечался 800-летний юбилей Москвы в 1947 году. Но эту статью о том, пятидесятилетней давности юбилее принес в редакцию не очевидец этого праздничного события, а молодой журналист уже из послевоенного поколения, у которого возникло желание заглянуть за завесу времени и тем самым как бы связать тот уже полузабытый юбилей с грядущим. Ну что же, любой юбилей — это и есть точка сближения и столкновения современности с историей.

Когда говорят о массовых праздниках в нашей стране, то обычно вспоминают действо «Октябрьская революция» в Петрограде, проходившее в первую годовщину Октября, фестивали молодежи и студентов в Москве, юбилейные парады на Красной площади. Особо стоит в ряду этих торжеств юбилей Москвы 1947 года, ее 800-летие. О нем знает любой москвич, спросите кого угодно. Хотя меня тогда и не было на свете, я знаю о нем с детства, поскольку еще в том нежном возрасте играл дедушкиной юбилейной медалью. А сейчас в моем распоряжении пухлые, затрепанные подшивки газет и журналов того времени.

Памятник генералу Михаилу Дмитриевичу Скобелеву

Обелиск Свободы

Фото В. Тарасова

Чем запомнился праздник москвичам? Ключевое слово тут, которое сразу приходит на ум и которое, кстати, было отнюдь не модно в сталинские времена,— «соборность», значит — всем миром. Праздник для всех. На этой идее и было построено все праздничное оформление. Впоследствии ее наверняка стали использовать другие режиссеры и художники. В советской еще повести Василия Аксенова «Поиски жанра» главный персонаж — режиссер массовых праздников — мучается, как можно понять, в поисках единственно правильного решения. Нелегко, по-видимому, было и режиссеру праздника, вернее, его главному художнику Михаилу Филипповичу Ладуру. Тем не менее праздник получился действительно запоминающимся. 800-летие помнят до сих пор, и не только москвичи. Волна празднества докатилась и до Киева. В Киево- Печерской лавре на саркофаге Юрия Долгорукого, основателя Москвы, поверх той мемориальной плиты, что существовала с XII столетия, была даже установлена новая, современная. Немного смешно, не правда ли? Возможно, эта инициатива исходила от тогдашнего председателя Совмина Украины, очень активного Н. С. Хрущева. Праздник стал событием года, а память о нем выплеснулась далеко за пределы 1947 года, как же — памятник Юрию Долгорукому на Советской площади, ставший достопримечательностью города, медаль, награждение которой проходило вплоть до 1950 года.

Какой же была Москва 1947 года, трудного, послевоенного... Я перелистываю газеты и журналы той поры, говорю с очевидцами, свидетелями того времени, и перед моими глазами словно бежит черно-белая кинолента. Как хочется узнать, что думали и чувствовали люди, жившие до тебя, перенестись в их эпоху! Ныне, среди бела дня, в очертаниях привычного увидеть абрис совсем иных архитектурных сооружений или вереницу совсем иных шествий. Наверное, эта генетическая память каким-то неявным, кровным образом все же заложена в наше сознание...

Только что закончилась война, жестокая и кровопролитная. Казалось, что все возвращается на круги своя, появились приметы не только довоенного мирного времени, но и времен вроде бы давно забытых.. Погоны, слова «офицеры», «генералы», «министерства» вместо «наркоматов», вошедшие в обиход после войны, казалось, были явным признаком того, что происходил некий откат от твердокаменных догм ленинизма. Люди осмелели на войне. Увидели слабость руководства в начальный ее период, силу народа, да и просто отдельной личности. Вот и этот праздник 800-летия столицы — прежде дальше 1917 года исторических экскурсов и не совершали — подчеркивал древность русского народа, его роль в становлении государства. Административно-командный социализм тогда бы вполне мог стать «социализмом с человеческим лицом», но не стал, увы, не выдюжил... Обстоятельства не дали, а в истории нет принципа «а если бы». О конкретных же причинах додумывать историку и романисту.

Историк Михаил Гефтер называл послевоенное время «погибшей альтернативой». Чему? Сегодня это понятно: сталинизму, тоталитаризму. И если сегодня провести как бы прогулку по Москве 1947 года, то, пожалуй, ее стоит начать со станции метро, ныне носящей скромное имя «Семеновская». Тогда она была «Сталинская». Станция была построена в трудные военные годы. Как вспоминают фронтовики, известие о строительстве метро в Москве добавляло веры в победу. Стены станции были украшены барельефами воинов, представителей разных родов войск и символикой славного фронтового оружия. На всем отпечаток своеобразного послевоенного классицизма. Разумеется, станции стоит придать статус архитектурного памятника, прибавив ее к числу уже действующих станций-памятников. Бывшая «Сталинская» — станция глубокого заложения, вентиляционные установки на ней уникальны для своего времени, в зале и на перронах вполне мог разместиться в случае надобности целый наркомат. Особенно часто интерьеры «Сталинской» появлялись в тогдашних газетах.

Восьмисотлетие стало «кадриком» эпохи. И здесь, у станции метро «Сталинская», у кинотеатра «Родина», в день 7 сентября, объявленный праздничным, собрались огромные толпы москвичей. Трудящиеся Москвы обратились в этот день с письмом к товарищу Сталину, на что он ответил не менее длинным обращением. И то и другое — обычная, не западающая в память риторика в духе времен «культа личности».

Другими станциями метро, о которых тогда много писали, были «Курская» и «Павелецкая». Москва слыла вокзальным городом, важным перевалочным пунктом, транспортным узлом. На площади трех вокзалов «Комсомольской» 7 сентября собралась огромная толпа. Дело в том, что к этому времени Москва перестала быть режимным городом, въезд в нее стал почти свободным. На Ярославский вокзал приезжали с севера и северо-востока России, на Казанский — с востока, на самый старый, Ленинградский, бывший Николаевский,— интеллигентные ленинградцы. К юбилею наконец-то был достроен Казанский вокзал. Символика его, заложенная здравствующим тогда архитектором А. В. Щусевым,— повторение одной из башен Казанского кремля. После войны башню укрепили и стены вновь расписали.

Тогда, в 1947, много ..говорили об осуществлении знаменитого плана реконструкции столицы, утвержденного в 1935 году. По этому плану были построены Дом Совета Министров, гостиница «Москва», концертный зал имени Чайковского. План был «магистральный», предусматривал создать в первую очередь новые транспортные артерии в городе — расширить улицу Горького, Ленинградское и Волоколамское шоссе. Кстати, в том же плане было заложено и строительство параллельной Арбату улицы — Новый Арбат. Проект, осуществленный лишь в хрущевское время.

Пройдемся по центру города. В отличие, к примеру, от Лондона, сильно пострадавшего от бомб, Москва в годы войны сохранилась неплохо. 7 сентября заложили два высотных дома — Университет на Ленинских горах и гостиницу на Каланчевке. Московский центр к юбилею города тщательно благоустраивали и чистили. «Достижения» социализма, по замыслу вождей, должны были ощутить в первую очередь именно простые люди. В столице возвели водопроводную станцию имени Сталина, а газ, пришедший в Москву из Саратова, использовали и для отопления. Старые москвичи вспоминают, что все уши тогда прожужжали сквером на Болотной площади напротив кинотеатра «Ударник», его возводили методом народной стройки. Появился также новый сквер на углу Кузнецкого моста, откуда давно ушли кузнецы, и Петровки. Там открылось новое кафе. К юбилею города реконструировали трассу Цветной бульвар — Неглинная улица. Москва не была тогда таким мегаполисом, как сейчас, и те масштабы могут показаться сегодня современным москвичам немного смешными, ведь вся трасса составляла немногим более километра. Тогда же эти перемены казались значительными.

Центральные здания ко дню празднования красили и украшали электрическими гирляндами. Из дореволюционной, «ситцевой», Москва уже превратилась в крупный промышленный центр. К празднику открылось несколько новых магазинов. По Садовому кольцу в этот день двигался автопарад — автомобили «ЗиС-110», «Победа» и «Москвич». Повсюду в городе, как писали газеты, «радость, улыбки». На площадях — скопления народа. Перед Моссоветом заложен памятный знак.

Если бы спросить тогда простого москвича, как жили горожане, он рассказал бы: ожидается отмена карточек, можно будет наконец-то купить без них хлеба и сахара, должна пройти денежная реформа конфискационного характера. Раиса Даниловна из Совета ветеранов Москвы (просила не называть фамилию) вспоминает сегодня, что зарплата медперсонала — врачей и сестер — была очень низкой, от 700 до 1280 рублей, но «на все хватало». Моей семье, например, в 1947 году очень повезло. По облигации трехпроцентного государственного займа выиграли пятьдесят тысяч рублей, которых хватило по тем временам на многое. По мнению других старожилов, во время войны цены очень сильно скакнули, и после ее окончания проводились «копеечные», показушные снижения цен на товары первой необходимости.

Моды — всегда моды.

Такой была Москва в дни празднования своего 800-летия.

Существовал класс людей, получавших столь низкую зарплату, что на нее, помимо питания, могли купить только мыла и ниток. Ходили всегда в одном и том же. Товары часто покупали на толкучках при колхозных рынках. С толкучками этими безуспешно боролись. «Вечерняя Москва» извещала в 1947 году: «...На колхозных рынках строго запрещена торговля с рук. Тем не менее она существует. Усилиями милиции наведен порядок лишь на одном Центральном рынке». И далее: «Кое-где на окраинных рынках еще можно увидеть гадалок, людей с морскими свинками, вытягивающими билетики «на счастье». Это одурманивание легковерных происходит прямо на глазах у администрации рынков и милиции». Последнее не удивительно, людям хотелось хоть какого-нибудь счастья, поскорее забыть о войне, ее ужасах. Ведь испытания выпали страшные. Появились произведения, повествующие об ужасах, творимых фашистами на советской территории, например, повесть В. Дзюбинского «В психологической камере».

Но на юбилее Москвы, словно по уговору, старались не вспоминать войну. Забыться помогало увлечение новой модой, хотя это было развлечение в основном для состоятельных людей. Модными тогда были примерно такие же, как сейчас, объемные пиджаки и пальто, подчеркивающие солидность фигуры. Эпоха габардина и широких брюк. Журнал «Огонек» из номера в номер печатал соблазнительную рекламу особого, советского стиля, быстро ставшую нормативной, диктующей увлечения. Вновь появились антикварные магазины, многочисленные комиссионные, открылись «Магазины случайных вещей», где продавались вещи, конфискованные у репрессированных людей, и даже радиоприемники, изъятые у населения во время войны.

Культура 1947 года была, конечно, сильно идеологизированной. Чуть ли не все театры считали для себя делом чести дать пьесу «Русский вопрос» К. Симонова. Идея спектакля — объяснить американцам, что русские не хотят войны. Хотя, Бог знает, чего хотели тогдашние руководители, если держали, по новейшим сведениям, на Чукотке целую десантную армию. Михаил Ромм взялся снимать фильм по этой пьесе. Это был не единственный случай подобной дуплетности.

Режиссеры чаще всего брали материал определенной тематики: в театре имени Ермоловой шла пьеса «Люди с чистой совестью» по запискам П. Вершигоры о партизанском соединении Ковпака. ЦДТ поставил пьесу С. Михалкова «Красный галстук», сюжет ‘которой в последующее время мог бы показаться «чересчур проблематичным»: пионер снимает с себя галстук и бросает в лицо товарищам.

Ведущей темой газет стала шпиономания, почти в каждом номере сообщалось о раскрытии шпионских организации то в Польше, то в Югославии, то еще где-то... Ужасающие, леденящие душу подробности. Не отставало и кино. Чуть ли не как отклик на шпионские страсти появился хрестоматийный для советского приключенческого жанра «Подвиг разведчика». Актер Павел Кадочников, сыгравший главную роль в фильме и до того снявшийся из серьезных работ в «Иване Грозном» С. Эйзенштейна, быстро стал знаменитостью и готовился уже к новой роли в экранизации «Повести о настоящем человеке» Б. Полевого, которая «по правильности» шла тогда на втором месте следом за «Молодой гвардией» А. Фадеева. Фильм по «Молодой гвардии» снимал режиссер С. Герасимов. Литературным событием года было присуждение Сталинской премии будущему диссиденту и эмигранту Виктору Некрасову за повесть «В окопах Сталинграда». Знал бы Сталин...

Невероятно популярным был, конечно, спорт. Футбольные матчи между «ЦДКА» и «Динамо» собирали полный стадион. Массовые выступления физкультурников на «Динамо» стали 7 сентября составной частью праздника.

Что же лежало в основе его драматургии? Явно подчеркнутый историзм, сценичность, массовость, помпезность и устремленность в будущее. И, конечно, отпечаток культа личности Сталина, как и на всем в те годы. Главной фигурой праздника стал Юрий Долгорукий, фактически последний великий киевский князь, после него приоритет русских земель переходит к Владимиро-Суздальскому княжеству. Возвышению Москвы способствовало не только удобное положение на торговых путях, но и защита в лесах засечной полосы (это стало историческим открытием той поры)... Для полноты картины не упоминали только, что Долгорукий — варяг, полуангличанин. Цель возвеличивания — доказать и обосновать историзм советского государства. Спустя несколько лет перед Моссоветом и поднялся памятник работы скульптора, лауреата Государственной премии Сергея Орлова. Мощным движением руки князь останавливает коня, жестом указывает; здесь быть граду! Кстати, место, где вознесся князь, привычно для памятников. При царях здесь стоял генерал Скобелев, герой русско-турецкой войны. После Октября здесь воздвигли монумент «Свобода»: голова женщины в санкюлотском колпаке перед обелиском. Монумент чуть было не стал эмблемой столицы, такой трафарет уже начали лепить на борта ведомственного автотранспорта, но власть предержащие рассудили, что символ этот — слегка не для большевиков, и «Свободу» свинтили с постамента. Юрий Долгорукий почему-то не очень пришелся по сердцу москвичам: «спящий князь на спящем коне», но очень понравился детям, которым милы воинственные забавы. Видимо, образ богатыря навеял скульптору еще довоенный фильм «Александр Невский» С. Эйзенштейна с его магическим обаянием.

Настоящей сценой праздника стали все улицы и площади столицы, куда выплеснулся в юбилейный день весь московский люд. Москвичам делали скромные подарки. Учреждена была медаль в память юбилея, которой награждали при условии «пяти лет проживания в Москве». Вся Красная площадь была просто облеплена электрогирляндами. 6 сентября Москву наградили орденом Ленина. Событие, которому придавали особое значение, хотя городом-героем она стала позже.

Особенно много разговоров было о 1950 годе, когда во внешнем облике Москвы должны были произойти большие изменения. Ожидалось расширение трех шоссе — Ленинградского, Волоколамского и Можайского. Площадь Дзержинского, ныне Лубянка, становилась «развязкой», и на ней будет возведен памятник Ф. Э. Дзержинскому.

Печать сталинизма лежала буквально на всем. Трудовые рапорты коллективов столицы адресовались, как правило, вождю. Все успехи страны автоматически приписывали его «мудрому руководству». Всего лишь один анекдот той поры, дошедший до наших дней: «Корреспондент иностранной газеты идет по улице. Солидное здание, распахнуты окна, идет заседание, несутся крики: «Ура Сталину!», «Да здравствует Сталин!», «Слава Сталину!» «Что здесь происходит»? — спрашивает любопытствующий корреспондент. «Отмечаем восьмисотлетие основания Москвы Юрием Долгоруким». Однако сам Сталин в празднике почему-то участия не принял. На другой день стало известно, что он находился в гостях у моряков Черноморского флота, а на торжественном заседании в президиуме можно было видеть Г. М. Маленкова и А. А. Жданова.

Я закрываю подшивки, путешествие по праздничной Москве 1947 года закончено. Наверное, дворники усиленно мели асфальт после праздника, а машины поливали его...

В путеводителе братьев Сабашниковых 1917 года можно прочесть: «Вся Москва в XII веке занимала только юго-западный угол теперешнего Кремля. Северо-восточная и южная стены первоначальной Москвы, сходившиеся углом на крутом берегу Москвы-реки против устья Неглинки, шли параллельно стенам Кремля. Таким образом, в длину первоначальная Москва имела всего около ста сажень. По своему характеру она была городком обычного типа, каких много было в древней Руси». Вот такой она была — Москва изначальная, давшая исток тому мегаполису, в котором сегодня живут миллионы людей.

Когда я увидела их впервые, они сидели рядышком, как озябшие птенцы: седовласый старец, похожий на церковного батюшку, и меланхолическая девушка в лохматом пальто. Где-то сбоку пребывал Маэстро. Кажется, посинел и Бетховен на портрете, на него тоже дуло из всех щелей широченного окна.

Не помню, что заставило меня заглянуть в чужую аудиторию, скорее всего фамилия руководителя на табличке у двери. Не стану ее называть, скажу лишь: долгое время она часто звучала в концертах. И сейчас старые почитатели нет-нет да и вспомнят своего любимца Жермона, и тогда из глубины послевоенных лет, под заунывное шипение иглы, звучит его бархатный строгий баритон.

Увидев меня, Маэстро обворожил улыбкой и, придя в движение, слегка даже засуетился, освобождая сдул, а потом, настойчиво-нежно приглашая, вытягивая из- за двери, увлек за собой. Нет, нет, нет! Он не отпустит. Можно ли уйти, не послушав его учеников? И широким жестом он указал на своих питомцев. Они смотрели полупросительно. Тоска по слушателю горела в их глазах.

И я осталась.

Сам Маэстро — великолепно порывистый, в пурпурном свитере, с легкими ровнокаштановымн волосами, белозубо сияющий, подтянутый и немного надменный — был неотразим. Его вид задавал глазам не какую-нибудь там заурядную будничную работу, а приглашал к празднику, обещал торжества — Мокей Авдесвич,— отрекомендовал он старца,— или попросту Мика. Ты ведь не обижаешься, детка?..

Обращение, как видно, принятое между ними, вызвало у меня улыбку: незыблемая патриархальность исходила от грозного батюшки с его ровным пробором посредине косм и пышной белой бородой. Я не удивилась бы, скажи Маэстро «Сила Силыч» или «Тит Титыч», или другое замоскворецки-купеческое и почти нарицательное, но Мика?.. Да еще детка?

Обращение это ничуть не смутило старца и нисколько не поубавило его степенности и внушительного достоинства. Он продолжал находиться в состоянии нерушимого спокойствия, кротко глядя из-под сивых бровей.

Черные пухлые перчатки на его руках, надетые для тепла, перестали казаться мне странными — примечание к самому себе: вместо «старомодный», «чудной» следует читать «оригинал» и «чудный».

— Этого негодяя я зияю сорок три года,— с удовольствием продолжал Маэстро.— Уму непостижимо! Достойнейший человек, меломан, полиглот... Превосходно владеет английским, французским, немецким... Но ленив, ленив! И скажу вам по секрету: Мика помогал Барановскому...

Так впервые я услышала фамилию реставратора, которому человечество обязано сохранением многих памятников архитектуры. Сейчас имя его почитаемо, есть общество Барановского, а при жизни... Характерна, например, такая деталь. К семидесятилетию Барановского решили представить к званию «Заслуженный деятель искусств». Листая бумаги, особенно список трудов, чиновник Министерства культуры воскликнул: «Какое звание!? Он всю жизнь церкви реставрировал!» Звание Барановскому присвоили позднее, но не в этом дело. Предъявленные справки все равно не поставили его в ряд искателя человеческих наград. Смысл его жизни выходит за пределы реальности, банального собрания справок и званий; как личность он есть феномен духовных исканий, постигаемых не разумом, а чувством. Его жизнь не нуждается в комментариях, потому что вначале были Василий Блаженный, Симеон Столпник, деревянное зодчество Севера, звонница Ростовского кремля — творения, которые он отстоял.

Все, о чем рассказано ниже, не выдумка. Реальны и действующие лица.

К «50-ЛЕТИЮ МОСКВЫ

Валерия Шубина

Марья Юрьевна, Петр Дмитриевич, какие люди!

(Из жизни недавней Москвы)

Реставратор Петр Дмитриевич Барановский, 1943 год, Новый Иерусалим

Нас мало избранных, счастливцев праздных,

Пренебрегающих презренной пользой,

Единого прекрасного жрецов.

А. Пушкин

Вчера меня принудило плакать.

Сегодня я оплакиваю вчера.

Из старинной арабской поэзии

И я подумала: чтобы любить город,

нужно никого в нем не любить,

не иметь в нем любви, кроме него:

его любить — тогда и полюбишь,

и напишешь.

М. Цветаева

Танец у катафалка

Давным-давно, лет десять тому назад, а кажется, что добрые сто, это называлось литературным объединением. Тогда несколько человек собирались в холодном клубе, чтобы почитать свои веши и услышать, как их разносят товарищи по несчастью (или счастью, если хотите). Потом эти несколько запирали комнату и шли длинными узкими коридорами, по пути заходили к певцам и все вместе, минуя фойе, спускались к выходу, над которым, призрачно освещая снег, брезжила неоновая вывеска: Дом культуры автомобилистов.

Он и сейчас есть на Новорязанской, позади Елохова. И сейчас сюда кто-то ходит, но в наши времена здесь собирались другие...

Итак, мы шли коридорами. Уже огибая кулисы, мы услышали душещипательный аккордеон. Танцоры разучивали танго. Они всегда упражнялись в фойе. Шарканье эстрадных ног становилось ближе и ближе. Сейчас незаметно, на цыпочках, мы пройдем мимо, бесшумно притворим за собой двери.

Но что это?.. Первым остановился Маэстро. За ним остолбенели и мы.

Под звуки роскошного танго, в полумраке, тихо двигались пары. Кавалеры обтянуты трико, дамы — в длинных широких юбках. У обнаженных плеч рдели бумажные розы.

За окнами на проводах качались фонари, освещая заснеженную крышу напротив и большие буквы, укрепленные на низком карнизе здания: ВПЕРЕД К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА. Как в зеркале, плыли по этому фону, в темном оконном стекле, во всю его ширь, отражения танцоров. Казалось, они двигались между двумя огнями — наружными, зыбко-тревожными, и комнатными, как бы влитыми в стекло и застывшими,— проходили сквозь них, словно духи, и, неопалимые, бессмертные, недоступные тлению, плыли дальше. Пышные белые шторы отделяли эти видения от бренного мира.

Элегантный и гибкий, скользил между ними педагог, поддерживая воображаемую партнершу за талию. Он громко отсчитывал: «Раз, два, три, четыре! P-раз, два, три, четыре!». С наигранным целомудрием кавалеры повиновались ему, склонялись над дамами и, резко притягивая их к себе, опять кружили, кружили... Старательные, одинаковые, точно сделанные на заказ. Стекла дробили и множили их отражения.

А в центре...

В центре зала, обтянутый траурным крепом, стоял КАТАФАЛК. Люстры и зеркала были затянуты полупрозрачной тканью. Чернокрасные ленты обвивали колонны.

— Ну и ну,— сказал Маэстро.— В чистом виде Феллини. С доставкой в родное отечество. Признаться, на ночь я предпочел бы что-нибудь менее экстравагантное.

— Классическое танго! Неувядающее! Вечно юное! «Мода на короля Умберто»,— бесстрастно сказал одинокий танцор, галантно поддерживая даму-невидимку, свою волшебную пленницу.

И-и-и раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре! Профессиональная нога в узком лакированном ботинке безупречно шаркала по паркету. И сладостно замирала, слишком легкая, странно женственная в подъеме, как будто созданная для показа. И опять неумолимо требовательно, с едкой вкрадчивостью наступала. Несуществующая подруга изгибалась в его объятьях, лжеиспанские ядовитые завитки блестели у нее на висках.

А танго навевало мечты. Оно стонало и обольщало.

— Тронулись,— двусмысленно протянул Маэстро, и погребальным' шагом мы вышли из зала.

Мы проследовали по самому краю этой импровизации, пахнущей здоровым потом, сокрушенные приступом самодеятельного вдохновения. Кораль Умберто был реальнее, чем мы.

На лестнице столкнулись с администратором, он нес большую фотографию с траурным уголком.

— Молодой начальник автоколонны,— сказал администратор,— гражданская панихида у нас.

С фотографии приветливо смотрели глаза, теперь уже закрытые навеки.

— Несчастный случай,— сказал администратор.— Что-то с тормозами, чья-то халатность,— И, поправляя траурную ленту, уже по всей официальной форме сообщил: — Трагически погиб при исполнении служебных обязанностей.

Где-то над нами был репродуктор, и музыка била еще и сверху, заставляя вздрагивать и прикладывать ладони к ушам.

— Они б еще на погосте танцы устроили! Разогнать всех! Нашли время. Вавилон новоявленный! Тьфу! — старец Мокей Авдеевич, один из певцов, высказался за всех.

Маэстро, смутившись, дернул несогласного за рукав.

— Где других-то взять? — с невольным смущением спросил администратор.— Не они для нас, а мы для них... — шепотом объяснил, что мероприятие неожиданное, оповестили часа два назад, даже занятия не успели отменить, а раз люди пришли, куда денешься.

В его словах была та извинительная человечность, которая восстанавливала хоть какой-то здравый смысл.

А музыка набирала силу, она благословляла и воскрешала дух всеобщего братства. Танец становился чем-то более замечательным — публичным действом, актом группового единения граждан. Даже виновник аварии, вопреки естественному ходу вещей, сейчас присутствовал в зале. Не отраженный в зеркале, размытый, потусторонний, но тем не менее зримый, он обнаруживал себя то в шарканье, то в церемонных поклонах. Погубленная улыбка начальника автоколонны сопровождала его движенья.

Танго сверкало. К победному аккордеону присоединилась томная гавайская гитара.

То была сцена, достойная времени. Тогда она воспринималась как эксцентрика, сейчас в ней видится нечто пророческое.

— Мика, а помнить Марьи Юрьевны страсти в Даниловом монастыре? — обратился Маэстро к старцу.

— Как не помнить... И забыл бы, да вот поди ж ты, забудь.

— Кошмар! — подтвердил Маэстро.— Почище нынешнего «Феллини»!

— Пожалуй, что и почище... Не в пример... Шабаш сатаны! — опять согласился Мокей Авдеевич, подогревая наш интерес.

Уловив его своей артистической душой, небезразличной к женскому вниманию, Маэстро заговорил громче:

— Образованнейший человек эта Марья Юрьевна. Она знала прошлый век как никто. Однажды мы гуляли с ней по Донскому монастырю. Она показывала на могильные плиты так, словно под ними лежали ее знакомые. «Вот здесь Иван Иваныч, премилый господин, он спас того-то и облагодетельствовал семью такого-то, большой любитель света ... А тут Николай Петрович, он женился на княгине такой-то, состоял в родстве с декабристами... А здесь удивительный князь. Ничем особенным не отличался, но умер интересно. Выпил бокал вина — и готово!» Это надо слышать! Она была у нас консультантом по эпохе. Специально пригласили, когда ставили «Декабристов» Шапорина. Я пел Рылеева. Труднейшая партия... Особенно в последнем акте.

— Эк, куда тебя понесло,— нахмурившись, перебил Мокей Авдеевич,— скачешь с пятого на десятое.

— Вот именно,— спохватился Маэстро.— Так вот. Марья Юрьевна Барановская была секретарем комиссии по эксгумации... Ну и работка, доложу вам,— дежурить при гробах. Переносить их с одного кладбища на другое.

— Кого переносили, а кого и нет,— уточнил Мокей Авдеевич, не позволяя чересчур вольно обращаться с фактами.

— Ну это как водится... От широты душевной кое-кого с землей сровняли... Как мусор... У нас ведь недолго.

— Наломали дров, накуролесили, а теперь хватились... Дуралеи... Вот когда кощунство-то началось.

— Вскрывали могилы Гоголя, Языкова, Веневитинова...

— Извини! Веневитинов Дмитрий Владимирович покоился в Симоновском монастыре,— снова уточнил Мокей Авдеевич.

— Да, но перстень на его руке был из раскопок Геркуланума! — взорвался Маэстро, не выдержав очередной придирки, и, раздраженный, продолжал настаивать: — И подарен был Зинаидой Волконской!

П. Д. Барановский, Г, О. Чириков, Северная экспедиция, двадцатые годы

Дом в Новодевичьем монастыре, где жили Барановские

В коллаже А. Добрицына использована работа Н. Нестеровой «Маски».

Это Марья Юрьевна позже передала его в Литературный музей. И она записала, что корни березы обвили сердце поэта. И она сказала, что зубы у него были нетронуты и белы как снег. Я тебе больше скажу — и знай, что об этом ты ни от кого не услышишь,— Марья Юрьевна поцеловала прах Веневитинова в лоб и мысленно прочитала его стихи.

На сей раз Мокей Авдеевич промолчал, и Маэстро, остывая, продолжал убеждать:

— Да-а! Она доверила мне с глазу на глаз. Поразительно! Откуда у двадцатилетнего юноши такой дар предвидения? Он как будто чувствовал, что произойдет через сто лет.

— Не напомнишь, а? — смиренно попросил Мокей Авдеевич.— Проку-то гневаться.

— Не надо бы тебя баловать... Ну, ладно... Я незлопамятен.— И Маэстро остановился под деревом, тень от которого сетью лежала на снегу:

О, если встретишь ты его

С раздумьем на челе суровом...

В это время ветер рванул крону, тень ее закачалась под ногами, придавая нашей неподвижности иллюзию движения. Мы как бы зашатались, теряя опору, подвластные заклинанию:

Пройди без шума близ него,

Не нарушай холодным словом

Его священных тихих снов

И молви: это сын богов,

Любимец муз и вдохновенья.

Он замолчал и первый вышел из колдовского переплетенья теней. Вслед за ним шагнули и мы, с облегчением ощутив твердую почву.

— Но вот дошла очередь до Хомякова,— продолжил Маэстро.— Идеолог славянофильства, интереснейшая личность... Подняли гроб, открыли, а на усопшем целехонькие сапоги... В тридцатые-то годы! А вокруг беспризорники-колонисты, они жили в монастыре. Как они накинутся на эти сапоги! Если бы не Марья Юрьевна, разули бы. А пока она отбивала Хомякова, кто-то отрезал от Гоголя кусок сюртука.

— Вроде даже и берцовую кость прихватил,— добавил Мокей Авдеевич, мертвея от собственных слов.— Вроде Гоголь потом стал являться мерзавцу во сне и требовать кость. И за две недели извел. Безо времени. Покарал похитителя.

Мы шли длинной малолюдной улицей, выходящей на суматошную вокзальную площадь,— там, в сиянье огней, клубился холодный неоновый дым.

Перед нами скелетными рывками мотало на деревьях перебитые ветви. Повисшие, они напоминали рукокрылые существа — каких-нибудь летучих мышей или вампиров.

Огороженная заборами, кирпично-каменно-цементно-бетонная улица казалась бесконечной. И было удивительно, что мы достигли ее конца.

Над последней глухой стеной трещали и хлопали от ветра разноцветные флаги. Флагштоки, раскачиваясь в железных опорах, душераздирающе скрежетали. От этих звуков пробегал мороз по коже, так что не радовали и веселые цвета флагов. Призраки потревоженных писателей подавали голоса, слетаясь на зов Маэстро. Жу-у-утко! Холодно-о-о! Тя-а-ажко! Им вторило оцинкованное дребезжание водосточной трубы, оборванной у тротуара и Держащей на волоске свой болтающийся позвонок. На нем трепетала самодельная бахрома объявлений: «Куплю!», «Продам!», «Сдаю!».

Сквозь это шумовое светопредставление и свист ветра Мокей Авдеевич предрекал:

— Бесовское наваждение! И нигде не спасешься! Помяните мое слово, еще и не то будет.

Однако «не то будет» случилось много позднее, и сразу на все государство, да что там, на целый мир-, а тогда...

Многие страсти

Как приятно из одного прекрасного настоящего попасть в другое и снова увидеть своих на Новом Ар-- бате, у церкви Симеона Столпника.

— Как летит время, как время-то летит! Ждал вас, ходил вокруг церкви, а видел Барановского. Петр Дмитриевич, Марья Юрьевна, какие люди!

— Достойнейшие... А жили... На раскладушке... В Новодевичьем, в келье — жэковской коммуналке.

— Детка,— строго одернул старца Маэстро,— ты занимаешься дегероизацией. Вот что значит жить в эпоху, когда все помешались на разоблачениях. Что за манеры? Что у тебя в голове?

Больше трансцендентного! Светлой памяти Марья Юрьевна Барановская говаривала: «Учитесь отходчивости у природы». А уж она- то находилась в Бутырки, набедовала там в очередях. Я ведь про Ярославль говорю. Помнишь, как Петр Дмитриевич забрался на колокольню центрального собора и сказал: «Взрывайте вместе со мной!» И спас, черт возьми! Вот человек! А сейчас?! Кто сейчас на такое способен?! Звезды на небе и те другие. Обозначилось созвездие Водолея, которое никогда не было видно. Что уж говорить про людей! Мелкота... А в Москве? Послал телеграмму Сталину! Додуматься надо. Василий Блаженный уцелел, а сам... Куда ворон костей не заносит... Пять лет возил тачку.

— Восемь,— уточнил Мокей Авдее вич.

— Что ты заладил: восемь да восемь?! — взвился Маэстро.— Как будто цифр больше нет! — И продолжил перечисление подвигов Барановского.— А Параскева Пятница в Чернигове! Это же страсти... Страсти по Матфею. А помнишь, когда Барановский восстанавливал Крутицкое подворье, как ты таскал ему кирпичи со всей Москвы? Как снесут памятник архитектуры, Миклуша туг как тут... А старинный кирпич — это вам не теперешний. Ни много ни мало восемь килограммов! На себе возил сей государственный прах. Можете представить, как общественное остроумие поддерживало его на всех перевальных пунктах. Однажды на Собачьей площадке рушили особняк, и Мика явился за маркированными кирпичами. Как водится, на ночь глядя. Тут Миклушу заприметил дворник. И Маэстро, потирая руки, преображается в старого испытанного осведомителя. Он даже воздух вынюхивает:

— Ага-а. Подозрительная темная личность. На развалинах... Видать, кладоискатель. Али буржуй недобитый, наследник кровопийских капиталов. Отщепенец, вражина, шпион. Ну я те покажу, как обирать рабочую власть! Что в таких случаях делает средний российский обыватель?

— Звонит в милицию,— подсказывает кто-то.

— Правильно. Через несколько минут бедного Мику сцапали — и в фургон. А потом целую ночь он доказывал, что ни о каком кладе знать не знает и никакого плана дома у него нет как нет. Ему, конечно, не верят,— продолжает Маэстро,— уж очень подозрительная борода да и вся внешность... служителя культа. Но, увы... Доказательств нет. Отпустили. Кажется, взяли подписку о невыезде...

Маэстро улыбается. Ему приятно смотреть на молодые лица слушательниц. Их и на свете не было, когда крушили Собачью площадку... А он до сих пор слышит глухие удары чугунной бабы, которой гpoмили стены. Роспись, мозаика, лепка — все пошло прахом. Как дрова, кололи кружевную деревянную резьбу, диковинные водолеи, камины... Львиная голова с торчащими прутьями лежала у ног Маэстро. Бум... бум... бум... Раскачивание бабы напоминало движение колокола, какого-нибудь «Сысоя» в две тысячи пудов. Но звук?.. Тупой, короткий. Особенно варварский, когда Маэстро думал, что у Симеона Столпника, церкви неподалеку, тоже стоит экскаватор... Ждет... Теперь-то известно, если бы не Петр Дмитриевич Барановский с помощниками... Кто-то из них залез в ковш — не дал работать, кто-то кинулся в Министерство культуры — выбивать охранную грамоту. Прибыла власть, сам глав-бум-бред-моссовета, махнул на маковки, венчавшие когда-то на короткое супружество крепостную актрису Жемчугову с графом Шереметевым, и процедил сквозь зубы: «Раздолбали бы к черту... Все церемонитесь... Пару дней поорут и заткнутся». Церковь молчала. С тех пор как в ней заочно отпели Шаляпина, здесь не служили. Древний камень не мог ничего открыть взору профессионального разрушителя.

Если бы не Барановский, не красоваться Столпнику на пригорке, нерукотворному даже с аляповатыми крестами.

И мысли о Барановском возвращают Маэстро к началу рассказа.

— Как раз в ту пору я встретил Миклушу в Крутицах. Щека подвязана, нечесаный, драный... Собака к ногам жмется... А мой братец — шутник страшный — решил разыграть помощников Барановского. А кто ему помогал? Школьники, студенты, рабочие... Все добровольцы, люди наивные, романтики... Вот братец и пристал к Мике: «Спустись-де в подвал, вденься в цепи, а я напугаю живым Аввакумом». Мика было согласился, направился в Аввакумову темницу, но Марья Юрьевна Барановская сказала: «Не обижайте Мокея Авдеевича. Это несчастнейший человек!».

Последний хранитель

И вот этот «несчастнейший человек» однажды раскинул передо мной настоящий пасьянс — пачку открыток, предлагая назвать запечатленных на них.

По крупным печальным глазам я сразу узнала Рахманинова, по беззащитному озябшему виду — трогательного Велимира, трагический красавец в старинной солдатской шинели не мог быть никем, кроме Гаршина...

— Недурно,— подбодрил старец.

Жесткие черные морщины на вызывающе белом челе — Эдгар По, щегольской живописный берет принадлежал Вагнеру, а крошечная японская фрейлина — конечно же, сама... Леди японская проза, создательница «Гэндзи»...

— Выше всяких похвал!

Испытание продолжалось.

Надменный орлиный холодок, заплаканные глаза — это Бунин, взъерошенный старик с колючим пронзительным взглядом — Лесков, хрестоматийно расхристанный, в больничном халате — Мусоргский...

— За несколько дней до смерти... Кто же не знает его... Портрет Репина, вы бы еще Пушкина подсунули,— и тут я запнулась: следующий портрет мне напомнил иное...

Он напомнил, как в общественной литераторской дачке меня представили Юрию Осиповичу Домбровскому. Пасхальной недели подарок — встреча с автором «Хранителя древностей». На что битый, четырежды каторжник, этот чудак через какие-нибудь полчаса обнаружил свою полную неблагонадежность: чего только не осело в обыкновенном ящике его письменного стола! И среди прочего — запрещенная литература. Ни одной книжки Домбровский мне не дал, и я спросила: «Зачем же гусей дразнить? А если вас заложат?..» В ответ — лишь улыбка, многозначительная, что ли, которая потом оживляла фотографии его посмертных изданий. Й поза человека на допросе: вперед голова — само внимание.

— Ничего не знаю,— сказал Домбровский.— Вынул из почтового ящика. Кто-то подкинул.— И это все, чем мог защититься такой тертый калач, как Домбровский.

Тогда мне было ни к чему, а сейчас интересно, какие издания из запретных он выделял. Его симпатии выражала фотография, висевшая в комнате.

— Это мой бог,— сказал Домбровский.

— Вы были знакомы? — последовал вопрос в прошедшем траурном глаголе.

— Виделись однажды. Пили целую ночь.

И божество его снижалось до имени Василий свет Макарович, всем известный Шукшин.

Недурно придумано — и выпить с таким богом можно, и посидеть. Как я его понимаю! Ему хотелось Бога, а Бога не было, и Домбровский нашелся: и Бог соблюден, и свой брат не обижен. Домбровский таскал эту фотографию, как свою кошку Каську, повсюду, и я не знаю, воспоминание ли грело его на той пасхальной неделе, или он сам приноровился к нему, чтобы иметь личное господнее воскресение.

Вот эту-то фотографию Шукшина и предъявил мне старец.

— А где же сам «Хранитель древностей»? Я прошла у него маленький курс на «Факультете ненужных вещей».

Старец вперил в меня непонимающие глаза.

— А какое касательство...

— О-о-о, Мокей Авдеевич, это долгая песня, к ней еще нет нот.

«Касательство» же было прямое.

Несколько лет тому назад самая- самая наша инстанция, выше которой нет, удостоила меня... ну, конечно, запрета. Напечатать что-либо было невозможно. Грозная бумажка официально именовалась «Мораторий» — так громко инстанция палила из пушек по воробьям. И тогда некий поэт пристроил меня в Дом культуры, чтобы я художественно сводила концы с концами. Он совершил это доброе дело и от удивления на самого себя тут же скончался во цвете буйных лет, не успев дать содеянному обратный ход. Будучи при жизни человеком в высшей степени талантливо безалаберным, он, и устраиваясь на том свете, не изменил себе и для начала попал в чужую могилу. «Как? — спросит старец.— Возможно ли?» Я отвечу; «Если гарцуют у катафалка, то в жизни вообще нет ничего невозможного». И придется рассказать, что могила предназначалась для Юрия Осиповича, но родственники от нее отказались и так далее, и тому подобное... Лучше не задевать эту тему. Я достала из шкафа книжку, на которой детскими крупными буквами было написано: «ЛЕРЕ С ЛЮБОВЬЮ ДОМБРОВСКИЙ», и подала ее старцу, предупредив;

— Только потрогать.

— «Ретленд бэкон соутгемптон шекспир»,— прочитал старец.

— Да, это о Шекспире плюс Бэконе.

Затем из своих бумаг я извлекла листок. И его прочел старец: «Я, член Союза писателей с 1939 года, никогда никому не дававший рекомендаций, на сей раз...»

Старец возвратил мне книжку и листок, вздохнул и возобновил прерванное испытание на «пасьянсе».

Пылкого юношу я, бесспорно, видела впервые, а другой, посолиднее, кого-то напоминал, но я не брала на себя смелость рисковать чужим добрым именем.

— Веневитинов Дмитрий Владимирович,— ответил за меня старец, собирая «пасьянс» в колоду.— Хомяков Алексей Степанович, — посылая и второго подзащитного Марьи Юрьевны Барановской следом.

Еще и еще хотела вглядеться я в эти лица. Разве можно забыть страсти Марьи Юрьевны в Даниловом монастыре, перстень из раскопок Геркуланума, чудеса с Гоголем!.. Маэстро, старца...

Они так и стоят в моей памяти, друг против друга посредине фойе, а за ними — детские рисунки, развешанные по стенам. Еще минута, и они разойдутся. Останется пустой зал, где полгода назад высился катафалк и под музыку танго скользили пары. Кавалеры, обтянутые трико, дамы в длинных широких юбках. Шторы задернуты, никто не отражается в окнах. Не брезжит неоновая вывеска. Не видны исполинские буквы, зовущие к коммунизму. Все сгинуло, как прошлогодний снег. •

Многолюдные гулянья всегда входит в городской быт, копируя крестьянскую традицию.

ЭТУ СЕНСАЦИЮ ЖУРНАЛ ПРЕДСКАЗЫВАЛ

«Не так давно в Эдинбурге получили ягнят без... баранов»,— писал Игорь Лалаянц в своей статье «Зачем он нужен, этот мужской пол?» («Знание-сила», 1997, А® I). Автор рассказывал об экспериментах по выращиванию животных, получивших наследственную программу только от одного из своих родителей. И вот в конце февраля громко прозвучала сенсация: эдинбургские биологи добились нового замечательного успеха — они вырастили овцу, которая является точной копией своей «генетической» матери, но при этом для «конструирования» зародыша были использованы две обычные соматические клетки двух овец вместо обычных в таком случае половых клеток. Пока что не ясно, как исследователи преодолели ряд серьезных трудностей — например, действие «гена смерти», который в клетках тела отсчитывает число делений, а тем самым и время жизни клетки и организма (см. И. Лалаянц «Существует ли ген смерти?» «Знание — сила», 1996, № 11). Тем не менее успех эдинбургских биологов открывает заманчивые перспективы, и уже возник разговор на весьма животрепещущую тему: о создании генетических копий человека, то есть фактически о бессмертии личности. О возникающих при этом проблемах: молекулярно-биологических, этических, общественных — в наших публикациях второго полугодия.

НАША СТРАНИЦА В ИНТЕРНЕТЕ

У нашего журнала появилась своя страничка в Интернете — всемирной телекоммуникационной сети. Мы рассказываем в ней о наших публикациях, которые представляют интерес для учителей, учащихся и, может, быть, даже для их родителей.

Эта страничка — часть электронного журнала «Курьер образования». В этом журнале вы найдете обсуждение вопросов педагогики и психологии, методики преподавания, подробную информацию о нормативных актах в области образования, тесты, тренинги, советы, как организовать досуг школьников и массу другой полезной информации.

Электронный адрес журнала «Курьер образования»:

Не так страшно, если у вас нет возможности непосредственно работать в Интернете. Достаточно, чтобы у вас дома или в школе был IBM — совместимый персональный компьютер и программа helenz@rsuh.ru 3.1 (или более поздние версии). Вы сможете бесплатно получить «Курьер образования» и необходимые программы, которые позволят создать свой «домашний Интернет».

Заказ нужно сделать сейчас: по телефону (095) 200-0475; по факсу (095) 200-0015; по электронной почте: helenz@rsuh.ru.

Издается при поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Грант № 96-03-12046в.

УМА НЕ ПРИЛОЖУ

Назовите год, когда это случилось

1. Археологи обнаружили скелет древней летающей рептилии, предка современных птиц — археоптерикса.

2. В США начали выпускать бумажные деньги — первые «зеленые» бумажки.

3. В газетах впервые появились ежедневные прогнозы погоды.

4. Была обнародована теория химического строения Бутлерова.

5. В Москву из Петербурга перевезен Румянцевский музей, библиотека которого стала основой Государственной библиотеки имени Ленина.

6. Чарльз Диккенс написал роман «Большие надежды», Федор Михайлович Достоевский — «Униженные и оскорбленные».

7. Италия объединена, ее королем провозглашен Виктор- Эммануил.

8. Соединенные Штаты Америки распались на Север и Юг, началась гражданская война.

9. Николай Гаврилович Чернышевский распространяет прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон».

Назовите год, когда это случилось

1. В Амстердаме Антонио Вивальди опубликовал ноты концерта «Времена года».

2. Население Санкт-Петербурга достигло сорока тысяч человек.

3. Основан Нижний Тагил и тамошний металлургический комбинат.

4. Родился русский маршал Петр Александрович Румянцев-Задунайский.

5. Родился Джованни Джакомо Казанова.

6. Король Франции Людовик XV женился на польской королевне Марии Лещинской.

7. Началась первая камчатская экспедиция Витуса Беринга.

8. В Санкт-Петербурге открылась Академия наук.

9. В России впервые воцарилась императрица.

Кто это сказал?

1. Бедность — это хорошо. Страшно подумать, что будет, когда все люди станут богатыми.

2. Я восхищен тем, что повсеместно наблюдаются текучесть рабочей силы и канитель.

3. Все винтовки и орудия мы синтезировали в свою пользу. Солдат тоже синтезировали.

4. Некоторые говорят, что выборы — это очень хорошо, очень демократично. А, по-моему, выборы — просто благопристойная фраза.

5. Сельское хозяйство — это один наш кулак, оборона страны — другой, зад — это и есть наша основная промышленность.

6. Классовую борьбу нужно вести, но для этого есть специальные люди: классовой борьбой занимаются органы общественной безопасности.

7. У нас не много свободного времени, надо читать поменьше.

8. Первый повелитель загробного мира — Маркс, второй — Энгельс, а третий — Ленин.

9. Все реакционеры являются бумажными тиграми.

Назовите имя этого человека

1. Очень популярен во Франции, изображен па французских деньгах, изобретатель тачки.

2. Отец его организовал антиправительственное выступление, но в Бастилию не попал, потому что кардинал Ришелье, покоренный актерским дарованием его сестры Жаклин, помиловал его, но заставил служить себе.

3. Когда были опубликованы письма этого человека, канцлеру семь раз отворяли кровь.

4. У его отца была довольно известная улитка.

5. По его инициативе появился первый в мире регулярный городской транспорт — омнибус, общедоступная карета с фиксированным маршрутом за пять су.

6. Чтобы облегчить отцу счетную работу, сконструировал первую счетную машину — арифмометр.

7. В его честь профессор Цюрихского университета Вирт назвал созданный им знаменитый компьютерный язык.

8. Он установил основной закон гидростатики.

9. В международной системе единиц СИ его именем названа единица давления.

Правильно ли вы ответили?

Сверьте ваши ответы на наши вопросы в № 2.

1801.

1917.

Это сказал Федор Михайлович Достоевский.

Это Авиценна. Отец, дав ему имя Хусаин, продумал имя также и будущему сыну Авиценны, своему внуку — Али. И перед именем Хусаин стояло звание «Отец Али» — Абу Али. Именно так Авиценну называли на Востоке.

Михаил Шифрин дежурный сфинкс радиостанции «Эхо Москвы»

Арсен Гогешвили

Троя — Троада — Троянь в «Слове о полку Игореве»

Вечно живут творенья певцов: и Трои осада,

И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро...

Публий Овидий Назон

В первых статьях [* См. публикации в журнале «Знание — сила» в номерах 1, 2 за 1997 год.] мы декларировали присутствие в содержании и поэтике «Слова о полку Игореве» античных элементов и выражали уверенность, что автор «Слова» был хорошо знаком с греческой и латинской поэзией, во всяком случае, с Гомером и Вергилием, и даже, очень вероятно, с Эсхилом. Платоном и Цицероном. Предлагаю в защиту высказанных положений решение проблемы так называемого троянского вопроса. Драматическая, без преувеличений, история постижения смысла и выяснения номинатива (именительного падежа) загадочного определения, задаваемого падежными формами Трояню, Трояни, имеет принципиальное значение для понимания «Слова».

В середине прошлого века князь П. П. Вяземский выступил с большой работой[* Вяземский П. П. Замечания на «Слово о полку Игореве» // Временник Московского общества и древностей Российских. 1851, кн. 2; 1853—1854, кн. 16—19. Отдельной книгой под тем же названием, с дополнениями, работа Вяземского вышла в 1875 году.], в которой указывал, что в «Слове о полку Игоревен есть прямые отражения образов и тем античного эпоса. Он заявил, что совершенно недостаточно «ограничиваться при изучении наших древностей исключительно произведениями родной почвы». Вяземский соглашался с присутствием в «Слове» следов языческих верований, но считал «нравственное и духовное направление всей Песни чисто христианским». Справедливо указывая на то влияние, какое оказало античное наследие, и прежде всего — Гомер, на европейский раннесредневековый эпос, Вяземский утверждал, что острый интерес к Гомеру и Еврипиду существовал на Руси уже в XII веке.

Верное, с моей точки зрения, направление исследований не получило дальнейшего развития из-за отрицательной реакции большинства современников Вяземского из числа исследователей «Слова». Особенно уничтожающей рецензией разразился Н. Г. Чернышевский в «Современнике» (1854, № 12). Он обрушился на «аристократа» с упреками в «ученых забавах», а его самого, как и полагается, назвал дилетантом.

Особенно язвительно Чернышевский отозвался о сближениях Вяземского, которые тот устанавливал между девой Обидой и Еленой, Бояном и Гомером. Поучая свысока «аристократа-дилетанта», Чернышевский указывал, что прилагательному «троянский», образованному от «Троя», в древнерусском должно соответствовать «трояньскъ», а не «троянь». Формы Трояню, Трояни Чернышевский считал производными от мужского имени типа «Антонъ».

В «Слове» действительно в функции определения используются притяжательные прилагательные с суффиксами -ск, -цк, производные от этнонимов или названий городов, в форме половецкыя, оварьекыя, тьмутороканекый, угорсюыя, ляцкыи, кыевекыи и другие, от которых в ряде случаев могут образовываться и нечленные формы. Но не менее широко применяются нечленные прилагательные в форме родительного или дательного притяжательного падежа (вместо родительного) именных существительных мужского рода — месть Шаруканю, ворота Дунаю, врата Новуграду, замышлению Бояню. Во всех четырех контекстах «Слова» — рища въ тропу Трояню; вступила Дъвою на землю Трояню; на седьмомъ въцъ Трояни; были въчи Трояни — мы встречаем падежные словоформы такого же нечленного притяжательного прилагательного, но ни разу не имеем возможности наблюдать форму номинатива, то есть именительного падежа слова, от которого образована нечленная форма прилагательного.

Попробуем, говоря словами А. Югова, представить «разноголосицу» и «взаимоистребление», которые царят и до ныне между «лагерями» сторонников того или иного толкования этого «неопределимого» определения: 1) Троян — славянское языческое божество (Ф. И. Буслаев, Е. В. Барсов, Д. С. Лихачев, А. Болдур);

2) Троян — римский император Траян (53—117 годы до новой эры) (Н- М. Карамзин, М. А. Максимович, Н. П. Дашкевич, В. Мансикка, М. С. Дринов, Н. С. Державин, Б. А. Рыбаков);

3) Троян — русский князь или триумвират русских князей, в самых разнообразных трактовках (Н. А. Полевой, О. М. Бодянский, И. Е. Забелин, Н. И. Костомаров, Н. В. Шляхов, Г. А. Ильинский); 4) Троян — образ, навеянный преданиями или книжными источниками о Троянской войне (П. П. Вяземский, А. Н. Пыпин, А. Н. Веселовский, Вс. Ф. Миллер, И. А. Новиков). Созвездие перечисленных имен, казалось бы, должно высветить до конца смысл и все оттенки значения одного коротенького слова. Однако это определение и скрывающееся за ним понятие доставило исключительно много хлопот исследователям «Слова». Попытаемся доказать, что концепция, предполагающая прямое влияние античных источников на «Слово», обеспечивает и в этом случае эффективное решение проблемы.

Прежде всего заметим, что, судя по окончанию «Трояни» в обороте «на седьмом вЪцЬ Трояни», совершенно определенно речь идет о существительном или нечленном прилагательном женского рода и единственного числа, имеющего в номинативе форму Троянь. И другие, остальные контексты не оставляют сомнения, что речь идет о существительном или прилагательном в единственном числе, и не противоречат возможности иметь женский род: въ тропу Трояню, как датив в функции родительного притяжательного, вместо более позднего нормативного родительного: въ тропу Трояни; аналогично — на землю Трояню вместо на землю Трояни. Номинатив его представляет собой существительное или притяжательное прилагательное типа Рязань, Тьмуторокань, Кисань и тому подобное, определяющее некий широко известный в литературе исторический топоним. Подобные краткие формы русских притяжательных прилагательных в сочетаниях Владимирь городъ, Ярославль городъ, Мирославль городъ очень рано превратились в связи с усечением определяемой части в существительные, то есть в названия городов или территорий: Владимирь, Ярославль, Мирославль, Лихославль. То же наблюдается и в этом случае: Троя — Троянь градъ — Троянь, с расширением смыслового наполнения до значения земля Трояни — Троада, то есть вся территория государства, земли или царства, подпадающая под юрисдикцию главного стольного города, столицы. В данном случае необходимо учесть, что стилистика древнерусского языка допускала, чтобы в основе лежало название города: земля Новгородская, Рязанская, Полоцкая, Черниговская; не менее часто производилась метонимическая замена названием главного города именования всей земли или княжества — Рязань, Переяславль, Новгород. В атрибутиве Троянь надо видеть кальку с греческого Τρωϊαζ, Τρωϊκόζ, Τρωαδοζ или, с большей вероятностью, с латинского прилагательного trojanus.

Итак, под словом «Троянь» должна подразумеваться очень широко известная географическая и историческая реальность — страна, царство или город. Исходя из смысла фразы «на седьмомъ вѣцѣ Грояни верже Всеславъ жребий о девице себе любу...» и учитывая, что она начинает риторический период, говорящий о падении Киева, символизируемого желанной «девицей», естественно предположить, что начальная точка отсчета также связана с аналогичным событием — падением знаменитого, не уступающего по славе и богатству Киеву города, причем взят он был не в результате лобовой атаки, а при помощи хитрости. Такую загадку способен решить даже ученик пятого класса, впервые узнавший, как была захвачена Троя. Действительно, все исходные данные для этого предоставляются автором «Слова»:

На седьмомъ вѣці Трояни

ерѣже Всеславъ жребій о дѣвицю себѣ любу

тѣй клюками подпрѣся о кони

и скочи къ граду Кіеву

и дотчеся стружіемъ злата

стола кіевскаго

На седьмом веке Трояны

кинул жребий Всеслав

о желанной «девице»

опершись на коня (на коней) в хитрых замыслах

подскочил стремглав ко граду Киеву

прикоснулся скипетром к золотому

престолу киевскому

Гомер.

Поэт-воин, автор «Слова о полку Игоревен с гравюры В. Фаворского

Аэд Демодок в «Одиссее» подробно изображает драматические перипетии троянского «вече», на котором шли ожесточенные споры, как поступить с подозрительным даром данайцев. Тем не менее решение втащить в город грозное деревянное чудище (в чреве которого спрятались греческие воины) было принято самими троянцами.

Содержательная параллель усматривается в том, что трое Ярославичей — Изяслав, Святослав, Всеволод,— по существу, своими руками и на свою голову ввезли Всеслава в Киев и посадили его в деревянный поруб, как в троянского коня, а он, подобно данайцам, выскочил из своего деревянного укрытия, хитростью захватил Киев и позволил киевлянам разграбить княжеский двор, растащить «бесчисленное множество золота и серебра, в монетах и. слитках». Гонимый же восставшими киевлянами великий князь Изяслав, подобно Энею, бежал в Польшу.

Обратим внимание, что во всем тексте «Слова» единственный раз вместо обычного для автора «комони», «комонь» (боевой конь) используется слово «конь» или «кони», словно в знак того, что автор отделяет этого «коня» от прочих случаев наименований благородного животного в тексте «Слова». Зачем это ему понадобилось? А затем, что речь идет о символическом, а не о живом коне, о деревянном макете, искусном изделии легендарного скульптора Эпея.

В образе Всеслава отразились, и вполне закономерно, некоторые явственные черты «хитроумного» Одиссея-Улисса, измыслившего коварный прием с «троянским конем». В прямой связи с этим становится ясным и смысл слова «клюки» — «хитрости», «интриги», «уловки», которыми как раз и был славен царь бедной провинциальной Итаки. Вместе с тем в слове «клюки» может содержаться и значение «шест», «жердь». «палка с сучком или крюком», «клюка». Чтобы ѵзгежішй князь мог выбраться из поруба, куда он был заточен Іізяславом, Святославом и Всеволодом, киевляне подают ему клюку, деревянную жердь с сучками. На нее «подперся» Всеслав, чтобы выбраться наверх из дубового поруба, подобно своему древнегреческому поэтическому прототипу Одиссею, также вынужденному воспользоваться канатом, чтобы спуститься из своего укрытия «дубовой пещеры».

Вообще же, с моей точки зрения, фраза «тъй клюками подпръея о кони» представляет типичную фигуру «разделенного языка» с вариантным чтением. В. Л. Виноградова, чей вклад в изучение «Слова» — Словарь-справочник «Слова о полку Игореве» — можно назвать поистине и титаническим, и героическим, рассматривает как равновозможные три толкования словоформы «окони». Думаю, каждый раз, когда в тексте «Слова» начинают двоиться и троиться смыслы и возникает очередное толкование «темного места» «Слова», можно уверенно предполагать, что в этом месте заключена фигура «разделенного языка» или наблюдается типичная для поэтики «Слова» игра омонимами и синонимами, каноническая для этой эпохи полисемия и неисчерпаемость символического наполнения текста.

Теперь есть достаточные основания, чтобы утвердить в правах одну старую конъюнктуру, которая предлагалась для выражения «вѣчи Трояни». Написание «вѣчи» рядом с соседними «вѣци человъкомъ, внуци Всеславли, сморци, галици, луци и греци» с характерным для «Слова» различением «к» и «ч» как раз и указывает, что в мусин-пушкинском списке, как заметил в свое время Н. М. Карамзин, стояло не «вѣчи», а «сѣчи Трояни». Скорее всего это обычная ошибка набора, пропущенная при корректуре первоиздателями; такие ошибки встречаются в тексте издания 1800 года. Ведь ясно, что если бы в тексте С 1800 были воспроизведены «сѣчи Трояни», ни у кого даже не возникало бы сомнений, что автор говорит о Троянской войне, о bellum Іtrojanus.

Остановимся на этом явлении чуть подольше. Логически мыслящему читателю придется согласиться с мыслью, что использование иноязычного слова или выражения в качестве анаграмматического ключа, в качестве резюме внутреннего смыслового и звукового наполнения текста, предполагает очень приличный уровень владения этим чужим, в данном случае — латинским, языком.

Княжение Всеслава в Киеве

Улисс

Итак, автор «Слова» неплохо знал латынь и черпал сведения о троянской войне из какого-то латиноязычного источника.

К концу XII века Западной Европе были известны многочисленные прозаические и поэтические переложения троянской истории на латинском и формирующихся национальных языках, основанные главным образом на латинских переводах сочинений Дареса Фригийского и Диктиса Критского.

События Троянской войны, воспетой Гомером (и по меньшей мере несколькими десятками античных и средневековых авторов), оставили такой след в культурной и исторической памяти человечества, что вполне могут служить точкой отсчета в обобщенно-эпической шкале времени, которой пользуется автор «Слова» для выделения периодов жестоких войн, сражений, причем войн не всяких, а тех, в истоках которых стоит персонифицированная Обида. Что это так, говорит его насыщенная мифологическими аллюзиями реприза, завершающая развитие событии в ходе предприятия князя Игоря: Въстала Обида въ силахъ Даждь-Божа внука... В истоках Троянской войны лежат, как известно, даже не одна, а много «обид», из которых первая — обида Эриды, богини раздора, сестры и постоянной спутницы бога войны Арея, которую не пригласили на свадьбу Фетиды и Пелея. Бросив «яблоко раздора», Эрида вызвала обиды «эгидодержавной» Афины и царственной Геры, поскольку яблоко с надписью «прекраснейшей» молодой Парис, естественно, присудил Афродите, посулившей ему в жены Елену.

Похищение Елены вызвало вполне понятную обиду и гнев Менелая и его брата Агамемнона и привело к Троянской войне. Несмотря на некоторые осложняющие обстоятельства, аналогия в ситуации с Еленой, прибывшей в Трою, и Девой, ступившей «на землю Трояни», настолько сильна, что позволяет хотя бы на уровне поэтического кода видеть в этом месте какую-то реминесценцию причины возникновения Троянской войны. Какую синхронную для себя историческую реалию или символику автор связывал с образом Девы, вступившей на землю Трояни, сказать трудно.

Возможно, что искать ответ на этот вопрос надо в истории Византии конца XII века. Недостаток места заставляет отказаться от подробного изложения весьма подходящих к случаю исторических фактов и обстоятельств, сопровождавших недолгое, неудачное и кровавое правление Андроника I Комнена, во время которого имелось более чем достаточно оснований для того, чтобы «въстала Обида»... В 1185 году злейшие враги Византии — южноитальянские норманны — высадились в Фессалониках и наступали на Константинополь. Империю терзали феодальные смуты, из ее рук выпали Северная Болгария и Сербия, отделились Трапезунд и Кипр, она быстро распадалась на части. Так что у автора «Слова» были основания говорить об обиде и поминать, может быть, в связи с норманнами, лебединые крылья валькирий, восплескавшие на синем море. Претензии Ольговичей на Тьмуторскань также могли восприниматься Константинополем как оскорбление, как «обида», наносящая ущерб стратегическим и экономическим интересам империи в этом важном районе. Но это может быть также чисто литературный прием, восходящий к античным гомеровским или вергилиевским образам богинь, воплощающих раздор, войну, междоусобицу. Из текста «Слова» явствует, что Дева самолично персонифицирует Обиду, Раздор, который напрямую трудно связать с образом Елены, хотя согласно «Килриям» рождение Елены и замислено было Зевсом для создания формальной причины возбуждения Троянской войны. Во всяком случае, налицо полная аналогия принципа построения начала «жесты» о Олеге Святославиче и символического описания результатов поражения Игорева воинства в битве на Каяле; вначале апелляция к историческому прецеденту Троянской войны или упоминание земли Трояни и троянских битв, затем проведение параллели к этому прецеденту из актуальной русской истории и перенос событий на Русскую землю:

Были сѣчи Трояни,

минула лѣта Ярославля,

были плъци Олговы, Олга Святьславличя.

Въстала Обида въ силахъ Даждъ-Божа внука,

вступила Дѣвою на землю Трояню,

въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море,

У Дону плещучи, упуди жирня времена...

Вполне вероятно, что «Даждь-Божьи внуки» не имеют никакого отношения к восточным славянам, к русским, а представляют собой чистокровных греков-ромеев или, что также возможно, болгар, точнее, болгарских царей. В понимании «божественных» функций Даждь-бога, его природы и этимологии его имени среди специалистов по «Слову» существует такая же разноголосица мнений и трактовок, что и по поводу Трояни, хотя многие из них сходятся в том, что это славянский языческий бог Солнца.

Вероломный Синон и троянцы. Ввод коня в Трою. Подобная ситуация была и во времена Игоря.

Парис

Минерва

Так или иначе, но, по-видимому, Даждь-бог первоначально связывается с южными славянами. Однако при принятии для Даждь-бога роли солнечного божества значительные трудности возникают при попытке непротиворечиво истолковать контексты «Слова», в которых речь идет о «силах Даждь-Божьих внуков», если не апеллировать к «отцу богов и людей», «подателю жизненной силы и всех земных благ» греческому Зевсу или архаическому облику римского Юпитера. Троянскую войну, согласно античным источникам (Еврипид — «Елена»; Прокл — «Хрестоматия»), надо рассматривать как желание Зевса «уменьшить бремя земли», то есть уничтожить значительную часть людского населения земли. Сама Елена Прекрасная была замыслена как потенциальная причина раздора между ахейцами и троянцами, призванная погубить и тех, и других. В «Слове», после сравнения войны, развязанной Олегом Гориславичем, с Троянской, с «сечами Трояни», идут такие строки:

Тогда,

при Олзҍ Гориславличи

сҍяшется и растяшеть усобицами,

погибашеть жизнь Даждь-Божа внука,

вь княжихъ крамолахъ

вҍци человҍксмь скратишасъ.

И гибель Даждь-Божьих внуков, и сокращение века людей не являются ли поэтической референцией античного мотива истребления Зевсом человеческого рода в Троянской войне? Дополнительное уточнение, сделанное автором после вышеприведенных строк: Тогда по Руской земли рҍтко ратаевъ кикахуть.., также говорит, что он и в этом случае отделяет гибель внуков Даждь-бога от аналогичных трагических последствий междоусобной войны, прокатившейся по Русской земле.

Многовековая история бессмертного сюжета похода ахейцев на Трою имеет огромную исследовательскую литературу. Сошлюсь только на работу М. Е. Грабарь- Пассек, в которой она точно определяет исключительно важную роль троянской истории во всей средневековой европейской культуре: «Для писателей раннего средневековья сама история Троянской войны была отправным пунктом при изложении истории вообще — если дело шло об истории светской — так же, как библейские сказания Полагали начало изложению всего мирового процесса, начиная с сотворения неба и земли, животных и человека»[* Грабарь-Пассек М. Е. Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе.— М.: Наука, 1966— С. 198-199.]. Вот потому автор «Слова» и начинает перечисление ожесточенных и кровавых войн с Троянской войны, со сражения под стенами Илиона: Были сҍчи Трояни... Автор знал греческий и латинский, он был знаком с историей Рима, знал о войнах, которые вел император Траян, но сама идейная и художественная задача, которую он решал, стремясь создать у читателя негативное отношение к междоусобной войне, не допускает обращения (как полагает Б. А. Рыбаков) к образу и имени Траяна как образца мудрого, доброго и справедливого властителя; автор «Слова» использует его как инициатора междоусобиц и гражданской войны.

Автор «Слова», естественно, мог не знать, где проходили восточные границы империи Траяна в I—II веках, но где проходили границы Восточной Римской империи, то есть Византии, в его время он знал точно. Вот мы и вышли на требуемое определение исторической реалии, скрывающейся под «Землей Трояни». Последствия этой атрибуции для герменевтики «Слова» весьма значительны. Во-первых, подтверждается справедливость взглядов Вяземского о влиянии древнегреческой поэтической базы на творчество автора «Слова». Подлежат основательному пересмотру многие установившиеся положения поэтики «Слова», прежде всего — его литературные истоки, характеристики личности и направленности творчества автора и Бонна, лингвистические и художественные интерпретации богов и других персонажей, упоминаемых в «Слове», и многое другое. Довольно уверенно можно полагать, что «внук Велеса» — последователь все того же Гомера, а «седьмой век Трояни» — это седьмой век существования Византийской империи. Чтобы убедиться в результативности такого подхода к проблеме «Трояни», проверим оперативно, например, последнее утверждение о «седьмом веке Трояни».

Известно, что разделение Римской империи официально произошло в 395 году, то есть отсчет времени существования собственно Византийской империи, Византии надо начинать с конца IV века. Вычтем из 1068 года год 395-й: получим, естественно, 673 года, то есть как раз седьмой век существования Византии как исторической и главным образом культурной преемницы Трои, Троады, Троянской земли, «земли Трояни».

Понимание «Трояки» как Византии превосходно согласуется и с другим контекстом «Слова», где говорится о «тропе Трояни», «рыскать» в которую автор «Слова» предлагал Бояну.

Изображение битвы троянцев с ахейцами на греческой вазе

Изображение битвы с гравюры В Фаворского «Слово о полку Игореве»

В 1094 году, после того, как Олег Святославич оставил Тьмуторокань, она снова, вероятно, перешла практически под юрисдикцию Византийской империи, которая в историческом плане никогда не отказывалась от претензии на старую, основанную еще в времена Кира, греческую колонию Гермснасса. И во времена ссылки Олега Святославича, и после его возвращения Тьмуторокань входила в состав северночерноморских территории империи. Напоминая Бонну, что он в свое время, вероятно, «рыскал в тропу Троя ни», автор «Слова» вполне прозрачно говорит, что в своем творчестве Бонн следовал Гомеру, певцу Трояни-Трои. Ай да молодец «дилетант Вяземский»: его «забавы» впору называть гениальными для его времени прозрениями.

О том, что «тропа Трояни» ведет на юго-восток, к Тьмуторокани, а не на запад, к румынской Добрудже, где стоит пресловутый монумент римского императора Траяна, так называемый Tropheum Trajani, однозначно говорит другой контекст «Слова». Полоцкий князь Всеслав Брячиславич «рыскал» именно в Тьмуторокань, в ту же самую «тропу Трояни», путем, ведущим к территории, к владениям Трои — Троады — Византии:

изъ Кыева дорисксше до курҍ Тмутороканя,

великому Хрҍсови влҍкомь путь прерыскоше.

Изображение своих богов в Египте, Греции и Древней Руси

Последняя строка говорит о том, что Всеслав в своем «рысканья» к Тьмуторокани пересекал путь «великому Хръсови», то есть самому Солнцу. Путь Солнца — это путь с востока на запад, меридиональное направление; в древнегреческой литературе существует специальная эпическая формула Хика-рас, что означает буквально «путь Солнца». Пересекать путь Солнцу — значит двигаться в южном направлении, через причерноморские степи к горам Крыма, к портовым городам Сурожу — Судаку, Корсуни — Керчи или Тьмуторокани — Гермонассе и далее в южном направлении, к территории империи, собственно земли Трояни.

Приятно было узнать, что присутствие в «Слове» мотива Трои, кроме «дилетантов», предполагает и такой заслуженный итальянский славист, как Риккардо Пиккио. По его мнению, всякое упоминание прилагательного «троянь» в «Слове» подчиняется поэтическому коду, который во всей средневековой культуре Европы зависел именно от мотива Трои. Одновременно Пиккио, не вступая в резкую полемику с Д. С. Лихачевым, достаточно жестко утверждает: «Чтобы понять поэтическое значение «Слова», не следует забывать, что этот текст создан в христианском обществе, литературные условности которого, хотя и не полностью реконструированные современной наукой, должны иметь в своей основе черты, общие с кодом христианской литературы».

Пиккио рассматривает вступление к «Слову» как риторическое клише, которое отражает распространенный средневековый литературный топос, согласно ему Гомер не считается надежным источником в передаче истинных событий Троянской войны. Отказ петь «по замышлению Всяка» наряду со славословиями в его адрес вполне эквивалентен намерению Манассии в изложении троянской истории не следовать за Гомером, несмотря на его красочные украшения «словес» и «сладостный» язык.

Можно еще добавить к наблюдениям Пиккио, что в случае отрицания «измышлений» соперника или предшественника мы встречаемся с очень старым и очень устойчивым «общим местом», опять восходящим к античности. Еще Гесиод в «Трудах и днях» намеревается говорить только «истину», только «правду» в противопоставление ложным песнопениям.

Збручский идол. Святовит-род. IX век новой эры

И в европейской средневековой христианско-героической поэзии этот мотив существовал и четко выражался во времена более ранние, чем период создания «Слова о полку Игоревен. Уже в конце XI — начале XII веков во вступлениях к старофранцузским жестам появляется идущий от Ксенофана, Пиндара, Зоила мотив «правдивости» настоящего автора в противовес «лживым басням» и «измышлениям» других песнетворцев.

Условия журнальной публикации не позволяют во всей полноте изложить аргументы и доводы в пользу присутствия в «Слове о полку Игореве» многочисленных античных аллюзий и реминесценций, в том числе касающихся и проблемы Трои — Трояни. Число их исчисляется десятками, многие образы и мотивы «Слова» в глубокой ретроспективе восходят к творчеству Вергилия, Овидия, Гомера и Эсхила, а сама литературная основа фабулы имеет отчетливую точку схода в греческой мифологии и трагедии классического периода. Однако я надеюсь, это не последняя встреча с читателем и у нас будет еще случай выяснить, откуда появился в «Слове» такой экзотический лексический гибрид, как «птицегоразд», почему автор предлагает русским князьям «загородить полю (!) ворота (!?)» и каким образом полоцкий князь Всеслав ухитрялся исчезать из глаз ошеломленных киевлян и мгновенно переноситься от Белгорода к Новгороду.

И в самое деле, разве не интересно узнать, отчего лебеди «Слова» поют в когтях у сокола? ·

Наталия Козлова,

Ирина Сандомирская

Перевод с русского на русский

* Окончание. Начало в номерах 1—2 за этот год.

И. Ерменев. «Поющие слепцы».

Записки Е. Г. Киселевой мы до сих пор, если вы заметили, цитировали в соответствии с оригиналом, как написано. Когда отрывки публиковались в «Новом мире», текст привели в соответствие с литературной нормой. Теперь можете сравнить оригинал и его правленный вариант.

Я уверена, что литературная правка лишила текст тона, ритма, энергии, неких его «аввакумовских качеств» и смачности, которые как раз и соблазнили публикаторов. Оригиналы явно и звучат, и смотрятся органичнее. В общем, что- то «не так» с этой правкой... Именно это ощущение заставляло сначала переписывать, а потом цитировать «как написано». Отчего — разобраться сразу было трудно, будто бы «неведомая сила» заставляла. Эта «неведомая сила» — ощущение непереводимости на нормальный литературный. Получается, что отношения между пишущим и редактором (как, впрочем, и «культурным читателем») — отношения непонимания.

Это непонимание можно сравнить с непониманием идиомы иностранного языка. Знак, продукт культуры, идиоматичен. Он свидетельствует о принадлежности определенной системе культуры. В отличие от прозрачного свободного слова, переосмысленное и крепко связанное с другими словами слово идиомы описывает мир в образе, источники и мотивы которого никогда не ясны.

Но публикатор просто не может себе позволить опубликовать исходный текст в его «естественном состоянии». В тело Редактора встроена норма, которую нарушить нельзя. Предпринятая нами попытка опубликовать образец «наивного письма» в соответствии с оригиналом — одна из первых.

Редактор исправляет «неправильное» на «правильное» — это чаще всего имеется в виду в подобной ситуации. Но можно рассмотреть встречу редактора с «наивным письмом» как встречу двух «социально-идеологических языков» (Μ. М. Бахтин) или «социолектов» (Р. Барт). Один — язык низшего класса, представленного в наивных текстах, другой — язык культурных людей, свободно владеющих нормализованным русским литературным языком. Первых и вторых разделяет не просто разная степень овладения нормативным языком. Они принадлежат к разным социальным группам, а значит, живут в разных социокультурных пространствах, в каждом из которых действуют свои ценности, нормы, критерии, находящиеся в коллективном пользовании. Это пространства «интеллигенции» и «массы». Язык интеллигенции — господствующий.

И. Ерменев. «Благоденствие России». (Аллегория)

Ненормативность наивного текста (от орфографических особенностей до стиля) заранее лишает его признаков литературности и оставляет человеческий документ за пределами Письма как института культуры. Да и человека, который неправильно пишет, легко задвигают за пределы общества. Кстати, мнение, что живущие так, как жила Е. Г. Киселева, как бы и не люди вовсе, не так уж редко. Взрослый интеллектуал не позволит себе заявить подобное с трибуны, это противоречило бы его гуманистическим устремлениям. Зато так легко говорят студенты, если судить по моему собственному педагогическому опыту.

Однако есть ли связь между чисто языковой нормой (например, нормой правописания) и культурным, социальным запретом?

Удовольствие и отвращение

В научном или литературном сообществе цитирование наивных текстов обычно вызывает смех: то громкий, открытый, низовой, как реакция физиологическая, а то так, тихий смешок. Смех предшествует высказыванию, обсуждению. При всей простоте проявления смех — реакция сложная. Попробуем разобраться в его составляющих.

Первая — «животное удовольствие». быть может, оно порождено впечатлением, что тексты отвечают эстетике постмодернизма: не дифференцированность, какое-то самоосуществление текста, который вроде бы не претендует на то, чтобы что-либо значить. Что еще? Карнавализация, разрушение всякой иерархии. Все предметы на равных, никакой инакости нет, нет перегородок между землей и небом, жизнью и смертью, имманентным и трансцендентным. Вот и в записках Е. Г. Киселевой все на равных: что Великая Отечественная война, что какая-нибудь драка за территорию двора, кусок улицы или коммунальной квартиры, дележка тесного жизненного пространства, установление балансов власти на микроуровне. Читатель получает удовольствие от того, что привычные определения и категории неприменимы. Странно и смешно говорить о сломе или предательстве идеалов, о конфликте поколений, об утрате целей и гибели ценностей. Здесь невозможны никакие объяснения бытия, соотносящиеся с метафизическими началами Истории, Прогресса, Человека. Это все слова «из другой оперы».

В записках Е. Г. Киселевой и других наивных текстах разворачивается внеэстетическое и внетрагедийное (внекомедийное) пространство. Нечто сходное увидел философ В. Подорога в текстах А. Платонова: «Читать Платонова — это постоянно путать комическое с трагическим, а трагическое с комическим». И там, и здесь нет «томления субъективности», нет бели и желания как особых ценностей индивидуального бытия, текст деперсоналиэован, депсихологизирован. «Видение открывается не через язык, а через письмо, а точнее, через руку, старательно выводящую буквы в особых ритмах телесного чувства». Написанный индивидом, этот текст не свидетельствует об индивидуально выраженном человеческом голосе. В. Подороге текст А. Платонова видится следом, но следом непонятно чего, то есть текстом без референта. Наш образец наивного письма позволяет предъявить референта.

Любование «языком улицы» (и устным, и записанным), превращение его в эстетический объект не сегодня началось, не сегодня возникли и аналогичные проблемы. М. Зощенко, А. Платонов, обернуты, включая К. Вагинова и Н. Заболоцкого, воспринимали всплывание на поверхность истории людей, продуцирующих наивные тексты, как данность. Каждый из них по своему пытался именно с этим языком работать.

Ориентированные на норму критики воспринимали этих художников как сатириков. За редким исключением они съезжали в такие определения: «особая ироничность по отношению к советской действительности» и ее «хамскому началу». В лучшем случае их стиль воспринимался как «всеобъемлющая пародийность», говорилось о «травестировании как смене масок», бурлеске и буффонаде, за которыми скрыты лирическая взволнованность и подлинно трагический разговор о смерти. Правда, с жанровыми определениями возникали сложности. К примеру, К. Вагинов, работая над своим знаменитым романом, чувствовал, что описанное им по номенклатуре культурного большинства вроде бы трагично, а по материалу должно быть отнесено к жанру комическому. Он разрешил противоречие посредством игрового приема, назвав роман не трагедией, а «Козлиной песнью». Трагедия в буквальном переводе с древнегреческого — козлиная песнь.

Но между оригиналами наивного письма и его художественными воспроизведениями — водораздел. В последних подозревается (или действительно присутствует) глубина за поверхностью. В оригинальных наивных текстах глубины не ощущается: только поверхность. Поверхность эта — не буффонада, но и трагических глубин нету. И это при том, что смерть может быть рядом, и судьба в затылок дышит... А главное, иерархии нету.

Е. Г. Киселева рассказывает так, между прочим, о том, что другой квалифицировал бы как подвиг. «Какая я стала немочная, помню, когда была война и ранило солдата возле сарая, то я взяла сама и втащила в кладовку, хату отбило стени а кладовка осталася, какой солдат здоровений, а я его на пличах втащила, я ему перевязала ногу выше колена, вырвало ягоднщу, йшла кров страшно, у кладовки была скатерть рваная мне ее нехватало перевязать, у нево было наверно 80 кг, а можить больше и хотьбе что и неуморилася только страшно спугалася, мне поблагодарили санитары и забрали солдата на носилки, и понесли науряд что-бы солдат остался жив после такого ранения, понадберегом стояла санитарная машына, наша Советской Армии ох боже мой какой ужас, я ему перевязую рану он кричить, мой малыш на полу лежить кричить, а я спугалася и сама кричу ойбожемой, ой боже мой что делать, спаси нас господи». Контекст этого отрывка свидетельствует: наша героиня хотела просто сказать, что раньше она могла поднять целых 80 кг, а теперь сил нету...

Удовольствие читателя от текстов, выраженное в смешке, может маскировать и «животный ужас». Ужас этот порожден столкновением с шевелящимся хаосом докультуры, который, кстати, срифмованным оказывается с неклассическим, постмодернистским сознанием. Кроме того, возникало острое ощущение благодарности судьбе, что сия чаша тебя миновала, что ты сам пребываешь в ином социальном пространстве. Легко возникало сознание социальной вины. Честно говоря, такова первая реакция на текст Е. Г. Киселевой буквально у всех, кто знакомится с текстом и судьбой ее. Понятно, все они принадлежали к отряду пролетариев умственного труда.

Отсюда еще одна компонента смеховой реакции — обозначение собственной позиции интеллектуала (читателя). Он может провозглашать свою приверженность плюрализму в культуре, однако в повседневности сознательно культивирует образ себя как носителя истины и нормы, в том числе эстетической, несет этот образ в своем теле, в подсознании.

Интеллигекция — носитель большой традиции. Это социальная группа, основным профессиональным и жизненным занятием которой было и остается производство норм, возвещение универсальной истины за других и вместо этих самых других. Смешок, издаваемый телом,— знак превосходства. Обозначение своего места в привилегированном социальном пространстве (наверху), а вот этого текста, этой судьбы, этой жизненной траектории — внизу. Я, интеллектуал,— субъект, а вы не субъекты. На это можно, конечно, ответить словами А. Платонова из «Че-че-о»: «А ведь это сверху кажется — внизу масса, а тут — отдельные люди живут».

Интеллектуал с трудом избавляется от глубинного убеждения в том, что он непременно противостоит власти политической, вне ее находится, так как пребывает в области истины и универсальной нормы. И это в то время, как власть маскируется именно в дискурсе истины и нормы, производимом интеллектуалом.

И все это интеллектуал не говорит, даже не думает — только так, усмехнется.

Вообще-то в смехе есть что-то кровожадное. Невольно вспоминается Э. Канетги: смех вульгарен потому, что мы «скалим зубы». Смех — выражение внезапного чувства превосходства и власти. Мы смеемся вместо того, чтобы съесть добычу. Мы показываем зубы, смеясь, тем самым демонстрируя, что мы милостиво не едим добычу. Существует область, в которой интеллектуал проявляет власть явно: власть над словами. Отсюда вся двусмысленность отношения к наивным нелитературным писаниям.

Разные группы людей пользуются разными словами и по-разному понимают смысл этих слов. У них различные представления о стимулах, которые побуждают людей произносить «слова». Зрение этих людей различается, как зрение рыбы и птицы. Кажется, это тот случай, когда нужен толмач.

Разные человеческие разновидности вырабатывают собственные социолекты, вот и все. Они могут выступать на равных. Кто будет возражать?

Но это утверждение взрывоопасно. Литературный язык — один из ключевых элементов великой письменной (цивилизационной) традиции. Литературный язык принадлежит области высокой и универсальной культуры. Эта культура воспринимается как оппозиция власти, как область свободы. Говорить о литературном языке как о социолекте — дурной тон, ибо лишает покоя и уюта.

Смех производителя норм оказывается смехом сквозь слезы. Ежели он ценность отклоняющегося от нормы наивного письма признал, то он подрывает существование группы, к которой сам принадлежит. Функция интеллигенции (интеллектуалов) — сертификация нормы (языковой, педагогической, психологической, идеологической и так далее). Как социальная группа она конституируется причастностью к признанию и высочайшему утверждению нормы для всех. Отсюда сильная и широкая по диапазону реакция на наивное письмо — от утробного смеха до звериной тоски. Словом, сложная и длинная история просвечивает за коротким смешком. Сложные и неуютные вопросы заставляет задать наивное письмо, вопросы себе самим...

Зипуны, балалайки, сарафаны — такая же игра в народное, фольклор, как греческие туники — игра е нечто возвышенное; никто и не думает увидеть в них подлинную Грецию, хоть и древнюю. Тем не менее балалаечная эстрада до сих пор всерьез выдает себя за народную, хотя представляет собой чаще всего бездарный перевод фольклорной музыки в масс-культуру.

Игры чтения

Е. Г. Киселева освоила письменное повествование в той форме и в той мере, насколько это было возможно в ее социальной и культурной ситуации. Она проделала огромную работу, преодолевая расстояние, отделяющее ее от мира Письма, но барьер между ними остался не преодоленным. Этим барьером явилась норма русского литературного языка. Е. Г. Киселева не владела нормой в том смысле, что вообще не подозревала о ее существовании. Именно поэтому она не стала, как того хотела, субъектом письма, соавтором письменного гипертекста, который вырабатывается на русском литературном языке.

М. Козловский. «Музы»

«Неподражательная странность» письма Е. Г. Киселевой для культурного потребителя, то есть человека, прошедшего, например, школу чтения классического романа, затрудняет понимание текста. Читатель не знает, как к нему следует относиться- Профессиональный же редактор-публикатор должен точно знать, что именно он увидит в «сыром» оригинале, что именно достойно внимания других читателей, а что следует отбросить. Он принимает решения от имени коллективного читателя.

Записки Е. Г. Киселевой легко позволяют рассматривать себя как драму политического языка, позицию по отношению к идеологии. Действительно, в тексте обнаруживается довольно большое число случаев пользования языком идеологии. Напрашивается догадка, что «идеологически выдержанные» куски писались в расчете на начальство, из страха, по соображениям цензуры. Легко показать, что Е. Г. Киселева является жертвой власти языка и внеязыковых воплощений власти. И это не будет ложью.

Тогда редактор-читатель отвергает безыдейность и начинает выискивать в тексте Киселевой идеологию, оппозиционную по отношению к официальной. Текст читается как форма народного сопротивления.

Но с равным успехом читатель-редактор может придать запискам Е. Г. Киселевой свойства не политического, а художественного произведения, правда, не совсем состоявшегося. Киселевсксе «ручное письмо» действительно вызывает прямую ассоциацию с искусством примитива, с народным лубком, с массовой продукцией художников-недоучек и самоучек, со стихией ярмарочного балагана.

Неумелость письма легко поддается интерпретации в смысле безыскусности, наивности, свежести взгляда. Как в примитивной живописи, выразительны в своей технической беспомощности детали; «всесильный бог деталей, всесильный бог любви» (Б. Пастернак). Как и в примитивном искусстве, шокирует детская откровенность описаний. Эстетическое чтение хочет заставить поверить: перед нами художественный объект.

Преодолевая косноязычие души, Е. Г. Киселева на доступной ей поэтической волне беседовала с Музой. Недаром написала она (или пересказала?) «стих жизни»: «По ночам звучить надрывный кашель Старенькая женщина смела много лет в квартире нашей, одинока женщина жила. Письма были очень редко и тогда незамичала нас; все ходша шептала детки Вам комне собратся хотьбе раз. Ваша мать согнулася постарела Что поделат старость подошла как-бе хорошо мы посидели рядушком у нашего стола, Вы под этот стол пешком ходили, в празник пели песни дозори, а типерь уплыли улетели; и попробуй вас собири. Заболела мать и этой ночи, телеграф неуставая стучать дети срочно очень срочно приежайте заболела мать, Из Одеси Талина Донецка отложив до времени дела. Дети собиралис очень позно, у постели а не у стола. Гладили морщинистые руки, Мягкую серебристую прядь, почемуже дали вы разлуки так на долго между нами стать? Почемуже только телеграми привели вас к скорим поездам? Слушайте в кого есть 'мамы приежайте к ним без телеграм».

Пишущий — не субъект и не объект, не жертва и не палач. Зато Редактор — через отбор фрагментов — может сконструировать как палача, так и жертву. Допустим, те куски текста, в которых описывается, как бьют пишущего, публикуют, а те, где он сам бьет, не публикуют. Между тем Е. Г. Киселева просит сочувствия, но в жалости не нуждается. У нее «собственная гордость» и своя ответственность.

Весь ужас и вся проблематичность состоят в том, что «глас народа» конструируется с помощью репрессий, надзора и регулирования.

Публикация в «Новом мире» все равно доставляет наслаждение. Производя впечатление беззащитности и сиротства, текст остался живым. В нем — тонкость наблюдения, меткость слова, яркость краски, смачность детали. Наконец, в нем История уступает место «живому» времени. В чем и заключается магия искусства.

Игра на чужом поле

Наивные тексты пребывают за пределами политического, эстетического и даже морального суждения, потому что жизненны. Жизненная установка — установка практическая. Она не игровая, в том смысле, что нет там специального пространства игры, в которое человек «сознательно» входит и из которого может по желанию выйти. Игра там другая. Ставка в этой игре — сама жизнь. Не отсюда ли соблазнительность наивного письма (пугающая!), не отсюда ли впечатление неодолимой силы морского прилива, мощи «листьев травы» (У. Уитмен)?

Письмо — социальная технология власти; правильно пишущий — хозяин, неправильно — раб. И правила письма, и «слова», которыми человек пишет, не им заданы. Письмо маленького человека — всегда языковая мера на чужом поле. И наша Е. Г. Киселева так играет...

Такой подход позволяет рассмотреть само поле наивного письма как поле значимых социальных мір. Эти игры ведут в рамках цивилизационного, властного порядка люди, которые находятся «внизу». Эти люди всегда проигрывают. Тем не менее-они не только влияют на результат социального изменения, а в конечном счете участвуют в производстве социальной нормы. Человек как бы идет но своим делам, но идет по улице, направление которой не он сам определил. Так же и в письме. Он пользуется готовыми клише, в том числе и идеологическим языком, он поддерживает и одобряет — сначала одно, а потом совсем другое. И получается, что играет он только в чужую властную игру, но оборачивает в свою пользу.

Рисунок А. Дбрицына

Наивное письмо без правил можно уподобить странам, которые упорно сохраняют своеобразие, несмотря на неоднократные иноземные вторжения. Оно — напоминание о постоянной жизненной игре, которую ведут люди «без капитала».

Размышления над наивным письмом вызывают в памяти создание Ч. Чаплина — бессмертный образ бродяги Чарли: его бьют, но он увертывается. Его запихивают в машину, но он остается жив, он улыбается и продолжает жить. Если обстоятельства позволяют, он непременно дает сдачи. Его тянут в светлое будущее, подчиняют функции, а ему хочется «пожить и попитаться» (М. Зощенко).

Отношение к данной социальной игре — практическое. Так, Е. Г. Киселева, для которой игра такого рода в общем-то эпизодична, тоже принимает в ней участие: произнося нужные слова, когда надо, когда есть цель и видится смысл. Когда можно обернуть официально одобренную игру в свою пользу. Например, «выбивая» квартиру для внука. Вообще Е. Г. Киселева вполне чувствует, что писать надо по правилам. Правила эти — не только орфографические или грамматические. Соответственно этим правилам она аргументирует: «У меня лопается терпения. Я не гений и не борец за власть Советов, а простая женщина которых воспитала 2вух детей и в током гори тем более сыновей, а теперь у них сыновья уже пять Мущин, которые нужны стране защищать наши рубежи, ну Вы сами сумеете как написат».

Надо сказать, что «культурные» писатели порою вписывают себя в господствующий порядок даже более жестко, хотя могут быть настроены против него. Так происходит потому, что они более «ловко» пользуются штампами идеологического языка. Письмо «культурного» писателя — тоже практика, но практика рефлексивная. Он задает вопросы относительно резонов собственной деятельности. Он оставляет не сказанным то, что «известно всем», а потому здесь раскрытие «истин практики» происходит лишь случайно: через умолчание и оговорки, через самоочевидности.

В образцах наивного письма дело обстоит проще, наивнее и откровеннее. Наивный писатель до конца не выдерживает роль. Он присваивает чужой язык и распоряжается им по-своему. А потому мы больше узнаем о логике практики, бессмысленной и одновременно полной смысла, о практических схемах деятельности. Тем наивное письмо и интересно.

Чтение человеческих документов позволяет, кстати, хорошо ощутить, что власть — не то, чем владеет та или иная социальная группа или человек и что отсутствует у другой группы. Власть — это отношение, которое является компонентой всех других отношений, в том числе отношений коммуникации. Речь всегда идет о балансах власти. Это битва, в том числе битва за взгляд на мир, результат которой установление социальных отношений.

Наша героиня пытается играть в чужом для нее поле Письма, Литературы. Точно так же она играет в поле Социальной жизни, она же просто Жизнь.

Чтение записок Е. Г. Киселевой позволяет ощутить: те слова, которые интеллектуалы произносили «за народ», за «массу»,— суть слова лишь их собственного языка. Ситуация, когда народ в массе своей говорит сам за себя, хотя бы и в рамках задаваемого дискурса, в общем-то нова.

Перед наукой встает непростая задача: определить структуры человеческого Незнания. определить языком людей, которые знают. Знающим трудно понять незнающих, так же как власть имущим трудно понять «народ». До сих пор история обществ была явлена в языке образованных.

Е. Г. Киселева «проговаривает» реальность, Тем самым поддерживая ее, заставляя жизнь не угасать. Язык не только постигает, но и производит и упорядочивает мир. Мир воспроизводится в тексте, а посредством текста реконструируется мир, жизнь. «Я вспоминаю и пишу эту рукопис и вяву что есть сичас как идет жизьня. Идет 1979 год. Я пишу эту рукописи у меня мороз проходит по спине а жизнь не поле перейти кому как на выку суждено». Жизнь обретает единство, будучи записанной. ·

НАШИ РЕФЕРАТЫ

Нонна Познанская

Маньяк: он себя боится

Окончание. Начало — в номерах 10—12 за 1996 год, номере 1 за 1997 год.

Главный вопрос жизни для психастеника и истерика: «Что обо мне люди скажут?» Для человека с маниакальным типом личности главное переживание: «Я должен».

Есть черты, которые как будто роднят людей этого типа то с психастениками, то с истериками. Они робки, замкнуты, у них трудности с принятием решения. Как те, так и другие недовольны собой, хотели бы стать другими. Но есть существенное различие: если у психастеника ведущий мотив сознания — неверие в собственные силы, то у маньяка — самоосуждение. Маньяк так ясно видит таящееся в нем зло, что боится самореализации, боится, как бы это зло не вышло наружу. Он создает для себя целую сеть запретов, которые бы защитили его от этого зла, а иногда и послужили для наказания себя самого.

Черты маниакальности проявляются, как правило, в период полового созревания или непосредственно перед его наступлением. Это период, когда сексуальное влечение внезапно вторгается в сознание, сначала, может быть, в скрытой форме — неясного беспокойства, агрессии, попыток бунта. Все это рождает у молодого человека ощущение, что в нем затаилось что-то злое и темное, он начинает бояться самого себя, хочет задавить зло, внезапно лишившее его покоя. Человек, попавший в ситуацию, которой он не только не владеет, но которую и не может понять, охотно прибегает к магическим средствам в надежде, что они помогут обеспечить его безопасность. Это — разного рода наказания, обеты, запреты. Наказывая себя, он как бы приносит жертвы силам зла.

Сексуальное влечение, представляющее сознательное переживание второго биологического закона, это сила, побуждающая человека (и животное в еще большей степени) к активному вторжению в окружающее. Однако активность эта тормозится внутренней тревогой и запретами, о которых мы говорили.

Человек с маниакальным типом личности живет как бы в панцире из добровольно наложенных на себя табу, но этот панцирь грозит в любой момент лопнуть под напором тревожных и сложных чувств, рождающихся вследствие гормональной перестройки организма. У разных людей она проходит по-разному. Скорее всего существует закономерность: чем сильнее желание, тем тяжелее вериги, которые молодой человек на себя налагает. Обычно навязчивые состояния сопутствуют половому созреванию и исчезают, когда вырабатывается равновесие между сексуальным влечением и способностью регулировать свои желания.

Если природа маниакальной личности действительно имеет сексуальную основу, то ее следует понимать как закрепление во взрослом возрасте типичного для периода полового созревания конфликта между сексуальным влечением и разного рода тормозящими факторами.

Для поведения маньяков характерна персеверация, то есть повторение одних и тех же действий вне зависимости от происходящего. Это могут быть также навязчивые.состояния, когда повторяются одни и те же тревожные мысли и страхи. Вообще нервная система имеет значительную тенденцию к персеверации, которая обеспечивает стабильность. Но для выживания необходима также способность к адаптации, а она требует пластичности. Это еще одно из проявлений человеческой природы, находящейся в диалектическом противоречии между неизменностью и переменчивостью.

Кемпиньскии считает, что преобладание механизмов торможения, характерное для маньяков, это не только реакция на просыпающееся сексуальное влечение, оно связано с детскими переживаниями. Детство человека такого склада наверняка было лишено тепла, ласки, ему не хватало игрового общения с ровесниками. Чрезмерная строгость порядков в благополучной внешне семье подавляла ребенка, чрезмерно развивая систему самоконтроля. А в период созревания с присущими ему эмоциональными бурями самоконтроль начинает действовать еще интенсивнее.

Не исключены и генетические факторы, органические причины. Правда, о них в связи с психопатиями всегда говорят осторожно. Тем не менее Кемпиньскии отмечает, что у маньяков часто проявляются отдельные симптомы нарушений нервной системы и корреляции с эпилепсией.

Главная беда маньяков, как ее объясняет Кемпиньскии, не столько несформированность эмоциональной сферы, сколько сознательное ее подавление. Они признают исключительно нормативное, рациональное отношение к жизни. Маньяк уверен, что ничего не происходит помимо воли и разума, главное — его воля и его разум. Но по злой иронии судьбы (точнее, его психического недуга) он как раз страдает от проявлений, неподвластных разуму и воле. Чем больше он борется с навязчивыми мыслями, страхами, фобиями, тем они становятся настойчивее. Чем больше он пытается побороть «зло», тем сильнее это зло им овладевает.

Не умея «справиться» с собой, постоянно испытывая страх перед собственными чувствами и настроениями, маньяк всегда хотел бы быть другим.

Разумеется, нет человека, полностью соответствующего собственным ожиданиям, всегда есть расхождение между «я» реальным и идеальным. Эта неудовлетворенность в нормальной дозе служит импульсом к развитию. Человек постоянно стремится сократить расхождение, прилагает усилия к тому, чтобы изменить себя. Однако жить в вечном противостоянии собственной природе, в вечном осуждении себя невозможно. Необходимо хотя бы отчасти себе нравиться. Этого как раз недостает маньяку. Он боится в себе всего спонтанного, той части психики, которая неподвластна его воле, то есть собственной эмоциональной жизни.

По отношению к самому себе маньяк занимает властную позицию. Он стремится быть полным хозяином над собой, все, что не соответствует его планам, противоречит его воле, вызывает его ненависть. Маньяки зачастую тихие деспоты. Однако деспотизм главным образом концентрируется на собственной персоне.

Плотно сжатые губы, гримаса страдания на лице, выражение твердости, а то и жестокости во взгляде — таков портрет маньяка. Голос тихий, но тон, не допускающий возражении, речь чаще всего неискренняя, слащавая, но с призвуком змеиного шипения. Движения угловатые, в них нет мягкости, ласковости, свойственных людям; ощущающим свою эмоциональную связь с окружающим миром.

Маньяки обычно исключительно честные и обязательные люди, но жизнь с ними рядом невыносима. Это жизнь без вкуса и цвета, серая и скучная, под тяжким бременем обязанностей.

Одержимые борьбой со своим внутренним злом, маньяки не могут не видеть, что зло живет и в других людях. И это служит для них утешением: они не хуже всех.

Такие люди, в определенном смысле, карикатура на моральную проблему, существенную для каждого человека,— проблему борьбы добра и зла. Человек нуждается в том, чтобы найти свое место в этом противоборстве, выстроить моральный порядок, как говорит Кемпиньскии. Основывается этот порядок на иерархии ценностей, представляющей компромисс между добром и злом, присущими человеческой природе.

Обычный человек склонен искать и находить оправдание для своих неблаговидных склонностей. Маньяк же — суровый моралист как по отношению к себе, так и к другим людям. Но в борьбе со «своим» злом он уничтожает самого себя и готов разрушить весь мир, если он так греховен.

Любому человеку в какой-то момент может показаться, что окружающее отвратительно. Но это настроение преходяще. Человек соединен с миром множеством эмоциональных связей. У маньяка с ранних лет на этом месте зияет пустота; заполняя ее, он вместо связей, рожденных чувством, завязывает связи, порожденные ощущением обязанности.

По отношению к самому себе маньяк также руководствуется принципом обязанности, которая состоит в борьбе с неподвластным его воле злом. Зло, как мы уже говорили, для маньяка сосредоточено в сексуальной сфере, а именно эта часть жизни требует максимальной мобилизации чувств. Маньяк не в состоянии справиться с этим напором, его позиция «над» не выдерживает такого испытания. Это, говорит Кемпиньскии, как если бы человека из зоны низкого давления внезапно перевели в зону высокого давления. Маньяку же остается только осудить чувство. постараться изгнать его как демона зла. Но усилия, потраченные на то, чтобы рационализировать все без изъятия сферы жизни, обречены.

Построить жизнь на самообмане не получается. Фальшивая система ценностей больно мстит за себя.

Из страха перед жизнью уходят в ложь истерики и психастеники, каждый по- своему. Психастеник боится жизни, так как не верит в себя, заранее предчувствуя катастрофу. Истерик боится жизни, поскольку не способен к любви и связанной с любовью ответственности. Маньяк прибегает к лжи из страха перед неподвластной его воле эмоциональной сферой.

Жизнь маньяка бесплодная, искусственная, как бы из «вторых рук». Все удовольствия имеют для него привкус греха. Он не позволяет себе никаких радостей, кроме одной — самоистязания разными, часто противоестественными запретами.

Задача психотерапевта — облегчить маньяку эту тяжесть, реабилитировать чувство, хотя бы на время вызволить из добровольной тюрьмы, в которую больной сам себя поместил. «Ощущение замкнутого пространства,— пишет Кемлиньский в другой своей книге «Меланхолия»,— вызывает у него постоянную агрессивную готовность; агрессия направлена как против себя, так и против окружения». Проявить эту агрессивность вовне маньяку мешают социальные запреты. Психотерапевт пытается спровоцировать взрыв.

Человеческая природа, рассуждает Кемлиньский, такова, что сильный всегда может отыграться на слабом. Врачу, который имеет дело с маньяком, приходится играть роль того, на кого можно вылить свое раздражение, можно сорваться безнаказанно. Так маленький ребенок может орать, злиться сколько угодно, мама все равно его любит. Так заполняется эмоциональная пустота, образовавшаяся вокруг маньяка из-за боязни выразить себя. Психотерапевт берет на себя роль громоотвода. Маньяк начинает понимать, что свои негативные чувства можно обнажить, не так уж это страшно. Мир демонстрирует терпимость, потихоньку создается материнская среда, которой, по всей видимости, недоставало в детстве. Эмоциональная разрядка — это уже контакт с окружением. Причем контакты на основе негативных эмоции — бурной злости, раздражения, криков — наиболее интенсивны, вызвав их, легче преодолеть внутреннее сопротивление маньяка желанию открыться. (Иначе с психастениками и шизоидами: в этом случае психотерапевт апеллирует к положительным эмоциям.) Найдя выход вовне, чувства маньяка перестают быть его страшной тайной. Это первый шаг к свободе.

Человек приближается к тому, что называется «бьггь самим собой», и это состояние не ассоциируется больше исключительно со злом. Пережив новый эмоциональный опыт, получив доказательства того, что его человеческая природа не является исключительно объектом неминуемого Наказания, он учится выражать не только отрицательные, но и положительные эмоции. Табу утрачивают постепенно часть своей магической силы.

Эмоциональное освобождение маньяка — это большая терапевтическая победа. Увы, полной она бывает исключительно редко: слишком многослойная скорлупа нарастает на человеке за всю жизнь. Однако даже временное облегчение, испытанное человеком, который впервые свободно выразил постоянно подавляемые чувства, стоит усилий психотерапевта. Человек приобретает новый эмоциональный опыт, и если возвращается к старым навыкам, то уже зная, что это не единственный способ жизни.

Побуждая его к эмоциональным взрывам, психотерапевт как бы перевоплощается в отца, мать, сексуального партнера — того, на ком сконцентрировались переживания больного. Беседуя с врачом, он заново проживает свою жизнь, постепенно освобождаясь от страха общественного порицания.

Мы уже говорили, что маниакальные черты формируются на фоне определенных социальных установок: чересчур жесткие моральные нормы, рациональный стиль жизни, осуждение эмоциональной экспрессивности. Кемпиньский считает, что новое время создало для этого новые предпосылки: «...Эпоха научно-технического прогресса требует умения владеть собой, руководствоваться разумом, а не чувствами. Современная техника вещь деликатная, на ней опасно вымещать свое плохое настроение».

Но излишняя рационализация жизни метит человеку потерей собственных убеждений, собственного мнения, в конечном счете — собственного «я». ·

Генрих Манн

Учитель Гнус

Перья скрипели. Учитель Гнус, теперь уже ничем не занятый, смотрел куда-то вдаль поверх склоненных голов. День выдался удачный, ибо одного ему все-таки посчастливилось «сцапать», и вдобавок одного из тех, что называли его «этим именем». Теперь можно надеяться, что и весь год будет хорошим. В продолжение двух последних лет ему ни разу не удалось «сцапать» ни одного из этих коварных крикунов. Плохие это были годы. Хорошими или плохими годы считались в зависимости от того, удавалось ему кого-нибудь «поймать с поличным» или не удавалось «за отсутствием доказательств».

Гнус, знавший, что ученики его обманывают и ненавидят, и сам считал их заклятыми врагами, с которыми надо построже «расправляться» и не давать им дойти до конца класса. Проведя всю жизнь в школах, он не умел смотреть на мальчиков и их дела взглядом взрослою, житейски опытного человека. У него отсутствовала перспектива, и сам он был точно школьник, внезапно облеченный властью и возведенный на кафедру. Он говорил и думал на их языке, употреблял выражения, заимствованные из жаргона школяров, и раздевальню называл «каталажкой». Начинал он урок в том стиле, к которому прибег бы любой школьник, окажись он на его месте, а именно латинизированными периодами, вперемежку с бесконечными «право же, конечно», «итак, следовательно» и прочими ничего не значащими словечками. Эта привычка выработалась у него благодаря изучению Гомера с восьмиклассниками, когда каждое словцо обязательно подлежало переводу, как бы тяжеловесно и нелепо оно ни звучало на другом языке.

С годами тело Гнуса окостенело, утратило подвижность, и такой же неподвижности он стал требовать от школьников. Он забыл, а может быть, никогда и не знал о потребности молодого организма — все равно, будь то мальчик или щенок,-- бегать, шуметь, награждать кого попало тумаками, причинять боль, изобретать шалости, словом — самыми нелепыми способами освобождаться от излишка сил и задора. Он наказывал их, не думая, как думает взрослый человек: «Вы, конечно, озорники, так вам и положено, но я-то обязан поддерживать дисциплину»,— а злобно, со стиснутыми зубами.

Гимназию и все в ней происходящее он принимал всерьез, как самое жизнь. Лень приравнивалась к испорченности и тунеядству, невнимательность и смешливость — к крамоле, стрельба горохом из пугача была призывом к революции, «попытка ввести в заблуждение» считалась бесчестным поступком и несмываемым пятном позора. В таких случаях Гнус становился бледен, как полотно. Когда ему случалось отправить одного из мальчиков в «каталажку», он чувствовал себя самодержцем, сославшим в каторжные работы кучку мятежников,— то есть ощущал всю полноту власти и одновременно содрогался при мысли о том, что подкапываются под его престол. Побывавшим в каталажке, да и всем, кто когда-либо задел ею, Гнус этого не прощал.

А так как он уже четверть века подвизался в местной гимназии, то город и вся округа были полным-полны учеников, либо «пойманных с поличным», либо «не пойманных», и все они называли его «этим именем». Для него школа не заканчивалась дворовой оградой; она распространялась на все дома в городе и в пригороде, на жителей всех возрастов. Повсюду засели строптивые, отпетые мальцы, не выполняющие домашних заданий и ненавидящие учителя. Новичок, не раз слышавший, как его старшие родичи с добродушной усмешкой вспоминают о досаждавшем им в далекой юности учителе Гнусе, попав после пасхальных каникул в его класс, при первом же неправильном ответе слышал злобное шипенье:

— У меня уже было трое ваших. Я ненавижу вашу семейку...

Композиция В. Бреля

Литография О. Домье «Отцы»

РАКУРС

Ирина ПРУСС

Религиозный национализм ИЛИ национальная религия?

Между 1989 и 1992 годами произошел форменный переворот в отношении россиян к религии: если в начале этого трехлетия верующими себя называли 29 процентов опрошенных, а 53 процента считали себя атеистами, то в конце цифры буквально поменялись местами: 57 процентов опрошенных объявили, что они верят в Бога, атеистами к этому времени остались 28 процентов (исследование В. Ф. Чесноковой, фонд «Общественное мнение»). Правда, большинство новых православных оказались таковыми только по самоназванию: лишь 1,4 процента из них регулярно молились, как того требуют церковные правила, только 1,3 процента еженедельно посещали храм (до революции за нарушение этого правила могли и отлучить от церкви). Как констатировала автор исследования, в группе причисливших себя к православным «основной контингент составляют люди, не принявшие еще веру не только как образ жизни, но и как образ мысли».

Мы можем проследить, как развивались отношения россиян с религией в следующие три года: в 1995 году очередное исследование на эту тему провел Исследовательский центр «Религия в современном обществе» Российского независимого института социальных и национальных проблем. Как выяснилось, темпы распространения религии резко упали — за три года доля верующих в Бога практически не изменилась, даже несколько уменьшилась (в 1992 году — 57, а в 1995 — 49,6 процента опрошенных). Этого следовало ожидать — если бы темпы сохранились, сегодня мы все поголовно оказались бы верующими...

Сохранились две очень важные для влияния Церкви в современном обществе тенденции, отмеченные еще в !992 году: перемещение главной ее опоры из села в город и резкое омоложение верующих.

За последние три года среди называющих себя православными существенно выросла доля тех, кто стремится соблюдать каноны Православной Церкви: регулярно молиться (от 1,4 до 24 процентов), не реже раза в неделю ходить в храм (от 1,3 до 14,5 процентов). Однако для большинства причисливших себя к православным вывод трехлетней давности справедлив и поныне: присвоив имя, они не приняли ни образа жизни, ни образа мыслей, неразрывно связанных с избранной ими верой.

Тогда почему православие, а не католицизм, баптизм или даже буддизм? Совершенно ясно, что, выбирая «прописку» в той или иной конфессии, наши соотечественники хотят приобщиться не только к религии как таковой, дающей новое обоснование смысла жизни и моральных императивов, но именно к вере предков, включая себя тем самым в историю своего народа.

Но в этой истории Православная Церковь со времен Петра управлялась государственными чиновниками и сама была частью механизма управления огромной империей. Столетиями она избегала всякого реформирования. Независимое религиозное движение началось в прошлом веке и оборвалось, как и многое другое, социалистической революцией.

Именно как верная опора государства, державы, империи интересует Церковь многих политиков, демонстрирующих нежную привязанность к ней. Теперь многие готовы украсить православными символами свои знамена, от националистов до коммунистов, да и первые лица государства отстаивают главные церковные службы.

А как относятся к этой стороне церковной и государственной жизни те, кто считает себя православными?

В основном отрицательно. В 1992 году В. Ф. Чеснокова отметила, как с «воцерковленностью» (постепенным принятием православия как образа жизни) растет отчужденность от государства и одновременно — интерес к национальной культуре. «Процесс воцерковления ведет человека внутрь себя,— писала она,— выдвигая на первый план проблемы духовные и нравственные, которые постепенно и вытесняют на второй план экономические и политические сюжеты».

Ей вторит М. Мчедлов, рассказывая об итогах исследования 1995 года: большинство опрошенных, в том числе и верующие, критически отнеслись к тому, что сановники публично демонстрируют свои конфессиональные пристрастия — это, по их мнению, сфера внутренней жизни, не предназначенная для публичного показа. Более половины объявивших себя православными считают, что преподавание религии в школе допустимо лишь по желанию учеников и их родителей, во внеурочное время и вне школьных программ (факультативно). Молодежь совершенно не поддержала идею введения института военных священников в армии. Короче говоря, как и три года назад православные не хотели бы, чтобы Церковь обрела государственный статус. Верующие, как выяснилось, серьезнее, чем неверующие, относятся к угрозе прихода нового тоталитаризма: они считают возможным и боятся установления диктаторского режима в России, переворота, устроенного органами безопасности и армией, прихода к власти русских фашистов.

Политические взгляды верующих близки к среднестатистическим, то есть к взглядам неверующих,- по они более толерантны даже к тому, к чему относятся отрицательно: верующие чаще высказываются, например, против насильственного изъятия у «новых русских» неправедно нажитых состояний, чаще выступают против любых «жестких» форм протеста трудящихся, вплоть до забастовок.

Не годятся нынешние православные ни в опору державников, ни в опору националистов, в этом данные 1992 и 1995 годов сходятся.

Только один настораживающий штрих есть в последнем исследовании: «В самой младшей возрастной группе (16—17-летние) проявился относительно высокий уровень национальной нетерпимости». Оказалось, доля самых молодых, отрицательно относящихся к азербайджанцам, армянам, грузинам, евреям, в 1,5—3,5 раза выше, чем в старших возрастных группах, причем верующие молодые люди здесь особенно отличаются: они, например, почти в два раза чаще признаются в нелюбви к башкирам, в три раза чаще — к немцам, чем неверующая молодежь.

Возможно, по мере «воцерковления» и эта молодежь потеряет обнаруженную социологами нетерпимость? Наверное, это будет зависеть от позиции и Церкви, и общества, и государства в сфере национальных отношений. ·

ЛИЦЕЙ

Ирина Медведева,

Татьяна Шишова

Эбьюз нерушимый

Эбьюз преследовал нас повсюду: на психологическом семинаре, проводимом американской спеииалисткой, на «круглых столах», посвященных самым актуальным проблемам современности, на Всемирном психиатрическом конгрессе в Гамбурге. А недавно мы побывали на фестивале детских театров в Минске...

«Эбьюз» (abuse) в переводе с английского означает «оскорбление», «плохое, неправильное обращение», «злоупотребление». В широком смысле слова. Но психологи, социологи, психотерапевты, педагоги обычно, говоря о нем, подразумевают дурное обращение с детьми. И прежде всего сексуальное насилие, причем не маньяков. Чаще всего имеются в виду родственники — отец, мать, отчим, брат (по-русски в доцивилизованную эпоху это называлось кровосмешением).

Ширма кукольного театра. На ширме — детская кроватка. И огромные взрослые руки, которые тянутся к куколке, лежащей на этой кроватке. Они шарят по одеялу, ища крохотное тряпичное тельце. Это отчим пришел в детскую спальню надругаться над падчерицей. Культурно говоря, совершить эбьюз. Участникам коніресса в Гамбурге, не знающим немецкого языка, перед спектаклем заботливо раздали аннотации на английском. Содержание, впрочем, в переводе не нуждалось, все и так было понятно. Зато без аннотации мы бы не поняли одной очень важной (пожалуй, самой важной) детали. Этот спектакль показывают немецким детям, начиная с девяти лет. Не только потерпевшим — всем.

Ведущая секции конгресса, посвященной эбьюзу, профессор из США, с самого начала заявила, что уважаемые коллеги собрались не для обсуждения каких-то частных вопросов, а для серьезного разговора о причинах столь печального явления современной жизни. Услышав такое вступление, мы переглянулись; «Наконец-то!» Мы уже многократно слышали и про пугающую статистику (25—30 процентов подвергшихся эбьюзу), и про широко развернутую психотерапевтическую работу, и про классификации, и про «технические» подробности. Наконец поставлен главный вопрос; «Почему?».

Но дальше все принялись дружно обсуждать... ускорение ритма жизни, непомерное давление общества на волю индивида, тяжелые нагрузки, обилие информации, а также стрессовые состояния, порожденные слишком большим выбором в развитом западном обществе.

На последнем аргументе мы сломались, представив себе бедного фазера, который мечется, как загнанный зверь, по универсаму, не в силах сделать выбор между клубничным, ананасовым и черносмородиновым йогуртом. А туг еще подвозят на тележке йогурт киви, манго, папайи... Ну как после этого не впасть в состояние стресса и не соблазнить с горя литл бэби!

А уж тяготы жизни просто непосильные, вообще доводят до отключки. То ли дело в средневековье или в послевоенной Германии! И ритмы, конечно, бешеные: обеденный перерыв — в кафе, вечером — нередко тоже в кафе или в ресторан. И так день за днем, день за днем. Надо же когда-то и оттянуться!

Прежде чем покинуть благородное собрание, мы задали вопрос: не кажется ли уважаемым коллегам, что причины эбьюза как распространяющегося социального явления нужно искать в смещении и размывании моральных норм? Может быть, это естественное следствие свершившейся сексуальной революции?

На повернувшихся к нам лицах отразилось полное недоумение. Но затем ведущая, вероятно, что-то сообразила и дипломатично ответила, что да, может быть, и этот фактор имеет место, но он вовсе не определяющий, сексуальная революция была невесть когда, в шестидесятые годы, а сейчас самое главное — ускорение, давление, нагрузки... В общем, смотри выше.

Потом, правда, к нам подошел молодой немецкий психолог и сказал, что его очень заинтересовала наша «нетривиальная гипотеза». И попросил пояснить. Мы начали говорить в общем-то обычные вещи, которые у множества наших соотечественников не вызывают ни вопросов, ни возражений: что сексуальная революция, включая просвещение детей, снимает барьер между поколениями, а поскольку просвещают чаще всего родители, то незаметно, исподволь разрушается и барьер инцестуальный. Собственно, что мешает от совместного изучения теории перейти к практике? Почему читать, смотреть, пояснять, показывать, шутить, обсуждать можно, а делать нельзя? Ведь, рассуждая логически, кто лучше преподаст девочке «науку страсти нежной», чем ее отец? Взрослый, опытный, знающий и любящий своего ребенка, как никто другой? Идеальный наставник! Помешать этому могли бы жесткие моральные нормы, а они-то как раз и были расшатаны сексуальной революцией.

Благомыслы-шестидесятники, которые из лучших побуждений просвещали своих детей, дальше теории не шли, ибо сами воспитывались еще достаточно патриархально. Их же дети, нынешние родители, сформировались в другую эпоху, которую часто так и называют — «эпоха стирания граней». А ученики, как известно, должны превзойти своего учителя. Поэтому ведущая, сказав, что сексуальная революция была уже давно, вовсе не опровергла наш тезис, а косвенно его подтвердила. За это время и успело подрасти «постсексуальное» поколение.

Мы готовы были порассуждать еще и про запретный плод, который обязательно должен быть запретным, чтобы оставаться сладким, а иначе — так уж устроен человек! — неизбежны поиски новых запретных сладостей. Ведь эта тенденция прослеживается так отчетливо! Разнополая «свободная» любовь перестала быть запретной — появилась тяга к однополой; однополая стала признаваться нормой — стали множиться кровосмесительные связи. Что на очереди? Скотоложество? Некрофилия? В несколько поредевшем списке сексопатологических перверзий есть еще кое-что на десерт. Не очень ясно, правда, что произойдет, когда меню будет исчерпано?

Могли бы мы сказать и о таком явлении, как инфантелизация современного западного общества, которая тоже, как нам кажется, тесно связана с сексуальной революцией. И о властвующей в этом обществе игровой стихии...

Но, взглянув на нашего собеседника, умолкли. Его остекленелые глаза напоминали глаза рыбы, оглушенной динамитом. Да он и сам честно признался, что ему трудно переварить такое количество новой информации. А мы потом даже пожалели, что нагрузили любознательного молодого человека, в сущности, уже не актуальными для его культуры умозаключениями. Как говорится, «поздно, Клава, пить боржоми, когда печень полетела». Дело зашло слишком далеко, если в ряде американских школ (например, в Бостоне) «сексуальные меньшинства» приходят раз в неделю к детям рассказать об однополой любви, нет-нет, не для рекламы, а для просвещения; если в подавляющем большинстве иностранных книг на тему воспитания детей можно прочитать фразы типа «половая жизнь — это сфера инстинктов, почему же от ребенка надо скрывать правду об этом?». (Хотя до сих пор считалось, что воспитание призвано укрощать и облагораживать инстинкты, и детей учили не теории и практике половой жизни, а этике и эстетике любви.) Да, маховик не на шутку раскрутился, и остановить его под силу разве что новому Лютеру...

В нашем отечестве этот разговор пока еще не лишен смысла. Общество здесь все-таки очень традиционное, гораздо более традиционное, чем кажется нам изнутри. Свершившаяся на Западе сексуальная революция, безусловно, не могла не повлиять на нашу реальность. Но традиция смягчила, самортизировала это, просеяла сквозь сито культуры и оставила в общественном сознании наиболее, что ли, человечные завоевания сексуальной революции: девушка уже не чувствует себя ущербной, если не сохранила невинность до замужества, окружающие вполне терпимо относятся к гражданским бракам, исчезло понятие «незаконнорожденный ».

Такие же вещи, как эбьюз, у нас остались диковинкой, причем из числа тех, которые для подавляющего большинства взрослых не только не представляют актуальной проблемы, но вообще могут вызывать неприличный интерес только у завзятого любителя «клубнички».

Ну так выходит, нам нечего бояться? Нет оснований для паники? Увы, это не совсем так. Общественный организм не может переварить все и в любых количествах. Особенно если этот организм ослаблен, ослаблен не только тем, что вот уже десять лет живет в режиме экономических и политических потрясений.

— Вы просто отстали на двадцать лет,— говорят нам.— И у нас все было точно так же. Люди сопротивлялись, они далеко не сразу поняли, что сексуальная просвещенность — это свобода. А свобода — главный приоритет человека, живущею в демократическом обществе. Вы ведь совсем недавно перестали быть тоталитарным государством, все еще будет в порядке...

Что ж, мы и в этом смысле живем сейчас в уникальную эпоху, в эпоху, когда можно наблюдать так называемую параллельность времен. Особенно отчетливо это было видно в Минске, на фестивале детских театров.

В Минске мы одновременно увидели два витка сексуальной революции. Второй был представлен, разумеется, теми, кто опередил нас на двадцать лет,— театром из города Мангейма, а первый... первый показали хозяева фестиваля — минский ТЮЗ. Хотя нельзя сказать, что это была полностью самостоятельная работа. Пьеса была немецкая, режиссер тоже — X. Флаххубер. Спектакль назывался интригующе: «Про это не говорят».

В первых рядах сидели мальчики и девочки от шести до восьми. Сзади располагались взрослые — педагоги и родители. Была приглашена и молодежь — студенты педагогического института. Да, еще, пожалуй, важно добавить, что это была пьеса-игра.

Представление началось с того, что перед самым носом у детишек (сцены не было, и это тоже явно входило в режиссерский замысел) появились тетя, одетая дядей, и дядя, одетый тетей. В веселой тюзовской манере ряженые задали детям вопрос, к какому полу каждый из них на самом деле принадлежит. Дети, несмотря на маскарад, угадали правильно. Тогда последовал другой вопрос: а как, собственно, определить, кто мужчина, а кто женщина? Дети, еще не понимая, к чему клонят актеры, наперебой закричали: «Парик пускай снимет!», «Усы надо отклеить!». Характерно, что ни один ответ (а их было достаточно много) не вышел за рамки приличий, не нарушил те границы, которые приняты и в Москве, и в Минске между взрослыми и детьми.

Границу перешли взрослые. С шуточками и прибауточками они подвели детей к тому, что самое главное — другое. И стали со спортивной прытью раздеваться. Нет, не догола (это ведь пока первый виток, не забывайте!). До нижнего белья. Но зато потом другие актеры принялись рисовать углем на этом белье «самое главное». Рисовали и спрашивали у юных зрителей, как это называется. Дети сначала оцепенели, потом стали смущенно хихикать, отводить глаза, закрывать руками лицо, пожимать плечами. Наконец одна бойкая девчушка пискнула: «Щелинка!» (это белорусский вариант). «Правильно, умница!» — обрадовались артисты и поспешили дополнить... Справедливости ради надо отметить, что, кроме бытовых наименований, детям были сообщены научные: «вагина», «пенис», «фаллос», «половой член». (Ну да, это просвещение!) Правда, потом, когда речь зашла о самом-самом главном, и на вопрос, как это называется, та же самая девчушка пискнула: «Секс!», ведущий бодро дополнил: «А можно сказать: «Трахаться». Я, например, всегда говорю так!».

И актеры незамедлительно приступили к демонстрации процесса. Понарошку, конечно. Они неловко ложились то крест-накрест, то валетом и все время просили детей показать, как же нужно. Тут даже храбрая девчушка стушевалась. И тогда актеры ласково, но твердо подняли с места совсем уж юную зрительницу лет шести и подвели ее к «маме» и «папе».

Дело в том, что абстрактные мужчина и женщина по ходу спектакля очень быстро превратились в маму и папу. И это был особый, может, не для всех очевидный цинизм, потому что наши дети (про «ихних», просвещенных, судить не беремся) могут что угодно знать про мужчин и женщин, но, как правило, не переносят свои знания на родителей, автоматически вытесняя это из сознания как неприкосновенную тайну. Рационально такой феномен необъясним. Почему дворовый хулиган, ругающийся матом, напичканный похабными анекдотами, готовый говорить «про это» даже с классной руководительницей, кричит другому хулигану: «Это твоя мать трахается с отцом! А моя не такая!»? И украшая стены школьного сортира непристойными рисунками, никогда не изображает своих родителей? Вы спросите, откуда мы это знаем? Но ведь дети имеют обыкновение подобные художества подписывать. «Маша + Коля», «училка», «директор», всякие прозвища... Вот только «маму» и «папу» (или даже «мамку» и «папку») вы там не найдете.

Не отсюда ли уверенность многих подростков, что их тридцатипяти — сорокалетние родители уже старые, а следовательно, «не занимаются глупостями»?

Механизм образования внутренних табу настолько загадочен и сложен, что сколько ни рассуждай на эту тему, многое так и останется неясным. Но нам ясно одно: растабуирование сакрального, пусть даже в угоду самой безупречной логике, к которой, собственно, и апеллируют поклонники либерализма, не может пройти безнаказанно.

Не может и не проходит. Распространение эбьюза на Западе среди нормальных людей — это, конечно же, следствие «гибели богов». И, увы, не единственное.

Но вернемся к спектаклю. Там было еще много интересного. Например, детям открытым текстом сказали, что онанизмом заниматься очень приятно («дюже приємно» по-белорусски), и только глупые взрослые могут это запрещать. Тема была освещена достаточно подробно. Артисты, хохоча и гримасничая, пели под гитару: «Що приємно, то нэ стыдно!». И, разумеется, вовлекли в хоровое пение весь зал.

Основным аргументом главного режиссера минского ТЮЗа М. М. Абрамова было то, что такой спектакль сейчас остро необходим: «Ведь должны же мы были что-то противопоставить потоку грязной порнографии, которая льется на наших детей с экранов телевизоров! Нашей задачей было показать детям, что это можно делать красиво, задорно, весело. Должно же быть нормальное сексуальное просвещение!».

Однако внимательно следя за реакцией детской аудитории, мы убедились, что как раз цели просвещения-то и не были в ходе спектакля достигнуты. Все, что говорилось в первом действии (чем мужчина и женщина отличаются друг от друга и что они делают друг с другом), дети уже знали. Содержание же второго действия (устройство внутренних половых органов, физиологические основы оплодотворения, процесс беременности и родов) еще не находилось, по терминологии психолога Л. Выготского, «в зоне ближайшего развития», и дети просто ничего не усвоили.

Но зато было усвоено другое: что со взрослыми и с детьми противоположного пола можно (и даже нужно!) говорить «задорно и весело» о стыдном. Более того, стыдное оказывается вовсе не стыдным, ибо «что приятно, то не стыдно».

Нам кажется, что сейчас наступил момент, когда в самом прямом смысле слова от каждого из нас зависит восстановление или, наоборот, окончательная потеря иммунитета. Иммунитета к самым разным социальным болезням, в том числе и к разрушению традиционных культурных норм, уничижительно именуемых «совковой психологией». И ссылки на государство, занятое совсем другими делами, и на бессилие слабого бесправного человека не могут служить оправданием. В конце концов никто сейчас, держа пистолет у виска, не заставляет перенимать западные образцы поведения и воспитания. Как никто не мешал красным от стыда родителям взять своих детей за руку и вывести из минского ТЮЗа прямо посреди веселого «просветительского» спектакля. Но ни один этого не сделал. Видимо, боясь показаться замшелым и дремучим.

Что ж, хозяин — барин. Только не забывайте, что за «а» всегда следует «б». И это только начало алфавита. И алфавит — длинный. ·

Продолжение следует.

Борис Силкин

В поисках будущих «нобелистов»

В середине 1996 года в университетском городке Тусон штата Аризона завершился сорок седьмой международный конкурс науки и инженерии для школьников. Из 1071 участника, представлявшего сорок стран мира, жюри отобрало 665 победителей, наилучшим образом проявивших себя в шестнадцати областях знаний. Общая сумма премий, врученных им, составила более миллиона долларов.

Восемнадцатилетняя школьница Наоми Бейтс из Франклина, что в штате Западная Вирджиния, использовав сорокаметровый телескоп, обнаружила высокоскоростные потоки газов в галактиках. До нее это никому не удавалось, а теперь поможет прояснить некоторые процессы, приводящие к рождению новых звезд и целых галактик. Интересно, что для юной астрономки это не первый знак отличия: ранее она уже побеждала в организованном компанией «Вестингауз» «Поиске талантов» и удостоилась там стипендии для получения специального образования. Отныне ее дальнейший жизненный путь представляется весьма определенным .

С Наоми первую премию делит Джон Тассинари, моложе ее на один год. Этот старшеклассник Брейнтрийской школы в Массачусетсе сконструировал самолетное крыло с такой поверхностью, которая сводит к минимуму сопротивление воздуха, в то же время повышая подъемную силу. Такая конструкция улучшает способность воздушного судна взлетать на короткой полосе, быстро «вскарабкиваться» ввысь и позволяет сэкономить немало горючего.

Оба лауреата получают премию имени Гленна Сиборга, дающую право за счет устроителей конкурса поехать в Стокгольм, чтобы присутствовать там на торжественном акте вручения Нобелевских премий 1996 года.

Средняя школа ничем доселе не примечательного флоридского поселка Брадентон отныне будет гордиться своими учениками Марком Эсформесом и Джейсоном Герстенбергемом. Эти юноши совместно разработали компьютерную проірамму, с помощью которой можно воспроизводить активность вирусов и их взаимодействие с иммунными клетками организма. Ребятам будут оплачены все расходы на поездку в Бразилию на Международную южноамериканскую выставку.

Новую оригинальную конструкцию лодки — каяка предложили гавайцы Дейвид Мацумото, Марвин Кавабата и Кристофер Ни Юэн То — все учащиеся одной из школ Гонолулу. Им дано право присутствовать на «Соревновании молодых ученых», проводимом в Хельсинки под эгидой Европейского Союза.

Катрин Слимак провела исследование того, как реагируют дождевые черви, фруктовые мухи и рыжие муравьи на применение большого количества пестицидов. Скоро родная Вест-Спрингфилдская средняя школа будет провожать свою выпускницу в Международный летний институт при Вейцмановском институте наук (аналог академии) в Реховоте (Израиль); специальная стипендия послужит девушке наградой.

Помимо стипендий и средств на оплату всех поездок каждый победитель получил еще и по пять тысяч долларов, которые он может потратить на книги, научные приборы, реактивы,— словом, на все, что ему понадобится для дальнейших исследований. И все эти расходы когда-нибудь превратятся в доходы, если не для шести корпораций, выступивших спонсорами, то уж для общества в целом — наверняка.

Зиновий Михайлович Каневский

Он никогда не праздновал свой день рождения. И мы долго не знали, почему. Потом узнали — при родах умерла мать...

Смерть в самом начале жизни, крушение того, что должно было стать судьбой. Это — как лейтмотив, как рок вновь проходит через его жизнь, и снова на самом взлете, в начале. Окончен институт, рядом — любимая женщина, полно друзей, переполняет счастье, надежды, планы. Можно остаться полярником — север — вечный магнит; можно отдаться музыке — отличные руки пианиста, прекрасные педагоги, безупречный слух. Что выбрать?

Те двадцать часов, что он полз на Новой Земле в лютый мороз навстречу ураганному ветру, вместили крушение жизни. Опаленный страшной бедой, без двух рук и без ступней ног, он вышел из боли и страданий в тишину и опустошение... В воспаленном мозгу белые снежные вихри рвались и выли, сметая и унося с собой всё, и его тоже. Он жалел, что вышел оттуда.

Шли годы. В редакцию он пришел подтянутым, серьезным и... смешливым, веселым. Шутки и смех, когда он был здесь, не умолкали. Уже поднимаясь по лестнице, знали — пришел Зиновий. Так было двадцать восемь лет подряд. Сейчас, когда его уже нет, нам кажется, что это —- как миг, как вздох.

Мы редко задумывались, как он справляется с жизнью, с бытом — он во всем был с нами наравне — только лучше. И уж совсем мало старались понять, как он преодолел свою беду? Будто взял и отодвинул ее и стал жить так, как будто ее не было. Как стал автором четырнадцати книг и десятков статей? Как езднл по командировкам на Север, преподавал в институте, работал в Географическом обществе? Что «вело», давало импульс, энергию? Год прошел с его смерти.

Перед нами его воспоминания. И кажется, что они приоткрывают завесу над этой тайной. Кажется, можно понять. А может быть, и чему- то научиться?

AD MEMORIAM

Зиновий Каневский

Страницы воспоминаний

Совсем недавно я наткнулся в дневниках Корнея Ивановича Чуковского на любопытную мысль о том, что человек должен приступать к написанию мемуаров в возрасте шестидесяти двух лет. Почему, по каким таким соображениям? Это осталось неясным, но сама цифра меня вполне устроила. Сам того не зная, я «попал в яблочко»: начал писать первую книгу своих воспоминаний в возрасте шестидесяти двух лет...

Мы очень любили друг друга, тетя, дядя и я. Люди формально малообразованные, неначитанные и, прямо скажем, неинтеллигентные (опять же формально), они были очень сердечными, добрыми, терпеливыми и, я бы сказал, мудрыми. Во всяком случае, в вопросах моего воспитания, да не покажется это утверждение нескромным с моей стороны. Дядя был рядовым служащим в какой-то конторе, тетя с моим появлением на свет оставила работу продавщицы в шляпном магазине, и потому баловать меня сугубо материально они были не в состоянии, но, конечно, все лучшее, все вкусное и редкое для тридцатых годов я получал, а они этим по праву гордились.

Мамины родители, бабушка и дедушка, принимали посильное участие в нашей повседневной жизни, тем более что обитали по соседству, на Большой Серпуховке. Бабушка была внешне строгой, дедушка позволял мне все. Он ежедневно являлся в наш дом в обеденное время и, наотрез отказываясь сесть к столу, молча наблюдал, как я ем. Тетя Соня всякий раз вскипала:

— Папа, ну зачем вы (именно такое обращение у них было принято) все время шпионите за мной? Неужели вы не понимаете, что ребенок сыт и ухожен и кормлю я его не какой-нибудь отравой, а самым лучшим с Даниловского рынка?! Как вам не стыдно, папа, подозревать меня в том, что я плохо за ним слежу! Невозможная картина, я пожалуюсь Исаю, пусть вам перед зятем будет неловко!

На что дедушка, бывший кузнец, стиснув свои жилистые кисти с отбитым большим пальцем на левой руке, тихо-тихо бормотал на смеси русского и еврейского:

— Ты, Соня, должна кормить его еще лучше, он же а нэйзеле, сиротка, он нашей незабвенной Гинды (Зины) сынок...

У меня сжималось сердце от жалости к себе, к ни в чем не повинной тете Соне и к бабушке с дедушкой, которым было суждено пережить девятерых из ниспосланных им небом двенадцати детей...

Уже в раннем возрасте, не ведая слова «самоотверженность», я понимал, что тетя Соня готова ради меня на все. Я заболел дифтеритом, и она сумела притвориться, будто заразилась от меня, чтобы вместе со мною оказаться в больнице. Наш класс отправили в начале войны в эвакуацию под Рязань, и она нанялась нянечкой, чтобы не оставлять «сиротку». Ну а уж на Урале, где всем эвакуированным доставалось лихо, чего только она ни делала, где только ни подрабатывала, лишь бы се ненаглядный Зиночек (такую нежную кличку я пожизненно получил у близких) был в полном порядке!

А дядей Исаем я стал гордиться уже позже, можно сказать, в зрелом возрасте, когда начал осознавать, как говорится, политическую ситуацию в стране. Сам он никогда на эти темы не высказывался из осторожности и робости, которые, увы, легко принять за трусость, однако как раз трусом-то он и не был, как выяснилось.

...В середине октября 1941 года он вытолкал нас на Урал, а сам на следующее утро отправился наниматься добровольцем в... Московский коммунистический ополченческий истребительный батальон, куда путь ему был заказан изначально, потому что был он а) беспартийным, б) бывшим лишенцем, в) имел за плечами пятьдесят пять лет и не умел ни стрелять, ни бросать гранату, ни паять-починять, ни строить, ни хотя бы грамотно писать... И его в ту дивизию взяли, поскольку он проявил недюжинную настойчивость и сумел убедить командиров в своем исконном, глубинном, светлом патриотизме.

Считанные дни отделяли дядю Исая от передовой и от неминуемой гибели, но 5—6 декабря 1941 года последовало замечательное контрнаступление наших войск под Москвой, и немцев навсегда отбросили от столицы. Это продлило дядину жизнь еще почти на сорок лет. Вот только последние десять были омрачены мною, вернее, тем, что со мною произошло, но об этом не сейчас.

...Возвратившись из Крыма, я наведался в Институт протезирования и неожиданно получил имя, отчество, фамилию и телефон человека, который согласился помочь мне советом. Судьба распорядилась так, что жил он рядом с нами, в десяти минутах ходьбы, что тринадцать лет спустя мы одновременно переехали на другой конец Москвы и вновь оказались по соседству, ну а главное, с первой минуты знакомства сблизились, подружились, перешли на «ты», несмотря на восьмилетнюю разницу в возрасте.

Виталий Алексеевич Кабатов в девятнадцать лет потерял обе руки ниже локтей в страшной битве на Курской дуге, на одной из центральных улиц Белгорода, отражая атаку германских «тигров» вместе со своим противотанковым взводом. Юный лейтенант был ранен осколками снаряда или мины и, пройдя медсанбаты и тыловые госпитали всех видов, вернулся в Москву тяжелым инвалидом, имеющим за плечами одну десятилетку. Нет, вру, помимо средней школы, он еще, как и я, ходил в музыкальную (по классу скрипки)... Ему предстояло получить высшее образование, влюбиться, жениться, родить дочку и стать доктором юридических наук, профессором Института международных отношений. Мы познакомились с ним, когда ему было тридцать пять и он лишь недавно защитил кандидатскую диссертацию. Я восхищаюсь им почти сорок лет.

А в тот первый вечер он потряс меня еще вот чем. Подошел к роялю, откинул крышку и начал... играть! Звучали легкие джазовые мелодии, мотивы знакомых и незнакомых песен (тогда мы впервые услышали имя и музыку Булата Окуджавы), что-то из классики. Он играл культями, не смущался, когда попадал мимо клавиш, широко использовал ножную педаль. Ампутация у него была заметно выше, чем у меня, сантиметров на пять, и справляться с клавиатурой, естественно, было куда как нелегко, однако он играл, музыка звучала, а я... Ну как вы думаете, что было со мной? Я вел себя неприлично, хотел, чтобы он поскорее встал со стула, чтобы занять его место и заиграть самому, впервые за четыре с лишним года, впервые — не пальцами, а «великолепными культями»! Ведь по возвращении из больницы я ни разу не подошел к своему пианино марки «Рениш», даже не глядел в его сторону...

Едва мы с Наташей, окрыленные, явились домой, я бросился искать свои ноты, мне не терпелось попробовать сыграть первую часть «Лунной сонаты», но их нигде не было.

Я подступился с расспросами к тете Соне. Неожиданно она расплакалась и призналась в страшном преступлении: накануне моего приезда из больницы, терзаясь душевно и безумно боясь моих терзаний, она связала все ноты в пачки и вынесла их из дома в мусорные контейнеры.

Забегая вперед, скажу, что нотами я обзавелся. Помогла моя любимая Александра Мартиновна (моя школьная учительница), чья жизнь, увы, завершалась все в той же бывшей келье Новодевичьего монастыря. Года два набирался я решимости предстать перед ее почти уже ничего не видящими глазами. Она попросила меня подойти поближе и долго пыталась непослушными склеротичными пальцами ощупать протезы. Отчаянные были минуты, я внезапно скинул всю амуницию, сел к роялю и принялся наигрывать и напевать, как тогда говорили «песни советских авторов», поскольку и в самом деле песню пишут двое — композитор и поэт. Александра Мартиновна окаменела, я, напротив, размягчился до безобразия и плакал. Хороший получился вечерок!

В конце 1967 года я получил письмо из Арктики, с архипелага Земли Франца-Иосифа, от моего давнего друга Миши Фокина, нашего бывшего начальника на новоземельской зимовке. Сейчас он зимовал на ЗФИ (так сокращенно называют полярники этот архипелаг), на острове Хейса, где возглавлял группу по запускам в атмосферу метеорологических ракет. Михаил подробнейшим образом описывал свое житье- бытье, вспоминал нашу Русскую гавань, сравнивал то и это (явно в пользу «этого», если говорить о бытовых удобствах крупного арктического поселения) и в конце письма в шутку приглашал меня приехать...

Знаете, что такое зануда? Человека спросили, как дела, и он стал обстоятельно рассказывать! Так и я: меня пригласили — и я решил поехать. Так и сказал Наташе: хватит, дескать, валять дурака, люди вон зимуют себе в удовольствие, мне негоже оставаться в стороне, тем более если так (?) зовут. Словом, где мои запасные протезы, я еду!

Чего было больше в тех, прямо скажем, кликушествах? Внезапно проснувшейся бравады? Были, мол, когда-то и мы этими самыми, как их там, ну в общем скаковыми лошадьми! Либо никогда не угасавшая страсть к Северу, обжигающее желание вновь увидеть льды? Нет, в основе, по-видимому, оставалось стремление уйти от свалившейся на меня «нежизни», жажда вырваться из ее цепких объятий, возродиться по-настоящему, любой ценой вернуться «туда». Пусть не на годы и даже не на месяцы — все равно возвратиться, побывать, поглазеть, пообниматься с настоящими, действующими полярниками, прикоснуться к прежнему миру.

Я уже давно понял, что не выживу, если буду помнить о прошлом, о том, что случилось и случилось непоправимо, безвозвратно. Когда я внезапно просыпался ночами, то запрещал себе думать о собственных руках, хотя вот они, усеченные, на одеяле...

Нельзя, никому никогда нельзя углубляться в собственное прошлое, казнить себя за провалы и пороки, кусать локти, задним числом стелить соломку в том месте, где ты когда-то крепко грохнулся, такое самоедство не приводит к добру. Нужно постараться раз и навсегда о чем-то основательно вспомнить, намотать себе на ус и забыть. Как говорится, до лучших времен. Для меня они стали наступать восемь лет спустя после главного поворота в судьбе.

Письмо с арктического архипелага ЗФИ я показал Натану Эйдельману. Тоник загорелся вмиг, а делал он это виртуозно, шумно, с блеском, цепко, не выпуская соблазнительный вариант из зубов. Тут же перекрестил те острова в Землю Франц- Иосиф-Виссарионовича, принялся дотошно выспрашивать у меня, какими путями туда попадают, и намертво отмел саму мысль о том, чтобы мне туда не ехать,— ехать немедленно, любым способом, любой ценой! Причем о «цене» обещал подумать самолично и, представьте себе, надумал.

Не дожидаясь моего окончательного ответа, тайком от меня он направился к главному редактору журнала «Знание — сила». Нина Сергеевна Филиппова имела заслуженно высокую репутацию человека исключительно порядочного, смелого и рискового. Достаточно сказать, что она служила в женской кавалерийской бригаде, несшей вахту в блокадном Ленинграде. Имела два выговора непосредственно от ЦК КПСС за идеологические ошибки во вверенном ей журнале. Не дала в обиду ни одного еврея, ни сотрудника редакции, ни автора со стороны. И являлась к тому же супругой очень уважаемого литературного критика, фронтовика Андрея Михайловича Туркова. «Наш человек»,— с любовью говаривал о Нине Сергеевне ее любимец Натан Эйдельман. И потому его обращение к главному редактору выглядело вполне законным.

Что именно рассказал обо мне Тоник, какие нашел слова, доводы, ходатайства в пользу инвалида первой группы Каневского, осталось неизвестным, но в результате главный редактор «Знание — сила» оформила этой почти потусторонней личности командировку в качестве специального корреспондента «на остров Диксон Красноярского края и острова Земли Франца- Иосифа Архангельской области». Много лет спустя Нина Сергеевна, смеясь, рассказывала, как не хотелось ей приобретать кота в мешке (а кот, то бишь я, ужас до чего хотел выпрыгнуть из мешка-ловушки!), как решила она никакого материала с меня не требовать, а командировочные деньги, рублей пятьсот-семьсот "(весьма внушительная для 1968 года цифра), втихаря списать под каким-либо неблаговидным предлогом.

«Ледничок — метро» — так прозвали зимовщики этот ледяной тоннель

Дело завертелось до неприличия быстро. В январе я побывал в Управлении полярных станций Гидрометеослужбы (к тому времени Главсевморпуть уже перестал существовать и все арктическое хозяйство перешло в Службу погоды). Там ко мне по-отечески отнесся начальник всех зимовок страны, ветеран Арктики Борис Александрович Кремер, с которым я, начиная с тех самых дней, сдружился на всю жизнь, а позже написал книгу о нем. И получил разрешение на полет в составе небольшой группы, отправлявшейся на остров Хейса, в обсерваторию «Дружная», где запускали в небо исследовательские ракеты. Вылет из Москвы намечался на первые дни февраля.

...Командировку я получил, билет для меня купили мои будущие попутчики по перелету Москва— Диксон—ЗФИ. Тетя Соня и дядя Исай после бурных объяснений со мной отступились. Истошные «Не пущу!» сменились безучастным «Поступай, как знаешь, ты уже взрослый, у тебя пятилетний сын, мог бы подумать и о нем»... Наташа в который раз проявила и понимание, и сочувствие, и мужество. Придя в ужас от самой идеи, она взяла себя в руки и принялась активно помогать мне. Раздобыла у альпинистов невесомый костюм, куртку и брюки на гагачьем пуху, заменила все пуговицы на специальные, удобные мне застежки, вдела в брюки поясную резинку, достала с антресолей мои исторические унты, в которых я так и не погиб в марте 1959 года, и проделала еще тысячи мелких и крупных операций по моей экипировке (даже матерчатую маску-намордник не забыла положить в мой заплечный мешок, и она, голубушка, тоже мне пригодилась, хотя вопрос о жизни или смерти уже не стоял).

• Жилой дом полярной станции

• Край ледника Шокальского

Все бы прекрасно, да оставался напоследок один персонаж, которого терзали самые лютые сомнения и страхи. Это был, конечно, я сам. Стоило мне задуматься над мало-мальски конкретным бытовым вопросом, и я тотчас впадал в панику. Как буду одеваться-раздеваться? Как пользоваться туалетом, будь то крохотный, не повернуться, закуток в рейсовом самолете или холодный, заледеневший тамбур в диксонской гостинице, в сборно- щитовом домике на острове Хейса? Выдержат ли мои обмороженные ноги неизбежные хождения по снегу и льду, сумею ли вынести тридцати-, а то и более градусный мороз с ветром даже при коротких перебежках между домами, как поведут себя протезы, не откажут ли, не разрушатся ли? И еще лицо, навсегда оставшееся глубоко задетым былым обморожением, оно и в Москве-то при первом осеннем ветерке сразу начинало болеть... Безусловно, мои новые товарищи, а уж о Михаиле и говорить не приходится, мне всегда помогут, на них в значительной степени весь расчет, только с меня самого отнюдь не снималось главное, то, что в космонавтике зовут жизнеобеспечением.

Чем ближе подступало 6 февраля, день вылета, тем неуютнее я себя чувствовал. Не скрою, искушение отказаться временами захлестывало с головой, и держался я... из страха, из страха пасть в собственных глазах и как бы попутно в глазах тех, кто сейчас суетился и причитал вокруг меня.. Но утрам я интуитивно ждал чьего-нибудь телефонного звонка, сообщавшего о том, что распалась едущая на Хейс группа...

И тут пришло спасение, причем вовсе не оттуда, откуда я его ждал, оно явилось из книги Альфонса Додэ «Тартарен из Га рас кона». Мне всегда был люб ее герой Тартарен, милый лжец, плут, хвастунишка, задавака, но при этом натура добрая, сердечная, широкая. Я вспомнил одну сцену и кинулся к книге. Вот оно, то место, где герой объявил, будто вот-вот отправится в Африку охотиться на львов. Так, все точно, Тартарен раззвонил по всему городку о своем намерении, стал в очередной раз народным героем и в конце концов уверовал в то, что уже побывал в Африке, уже убил красавца-льва и с триумфом вернулся в Тараскон, в объятия поклонников и поклонниц его храбрости и охотничьего мастерства. Он уже и думать не думал, что надо собираться в дорогу, он уже вовсю пожинал плоды славы, как вдруг один из его доброжелателей положил ему руку на плечо и молвил тихо, но твердо:

— Тартарен, надо ехать.

Я вздрогнул, когда мой внутренний голос произнес те же неумолимые слова. Да, надо ехать, Тартарен поехал — и я полечу!

Волшебный полет над сплошь замерзшим Карским морем, над северной оконечностью Новой Земли с ее мысом Желания и бухтой Наталии (военным аэродромчиком). Стоял полдень, и невзирая на полярную ночь, было довольно светло, особенно на высоте полета. Я впился в иллюминатор, чтобы увидеть берег, уходивший на юго-запад, к моей Русской гавани. Меня долго не покидало острейшее желание оказаться сейчас там, увидеть тот лед между берегом бухты и островом Богатым, сторожащим выход в открытое Баренцево море, то самое место, где мы с Толей погибали, да вот погибли не все...

Уже в сплошной тьме самолет подлетал к острову Хейса. Внизу горели сигнальные огни («ушаты» с налитой в них соляркой), очертаний берегов не было видно. Машина плавно покатилась на лыжах, и еще через минуту мы с Михаилом уже обнимались, тискать друг друга и выкрикивали какие-то восторженные слова.

В Москву полетела моя ликующая радиограмма: «Я счастлив», и в этих словах содержалась вся правда, одна правда и только правда! Задували метели, били в лицо, закрытое матерчатой маской, я задыхался от упругого морозного воздуха, передвигаясь навстречу ветру короткими перебежками между домами, руки в протезах отчаянно леденели, ноги в унтах промерзали, казалось, насквозь (как никак, а температура опускалась ниже тридцати), и все вместе это называлось счастьем. Кто не поверит мне сейчас, тот никогда не поверит, и побороть такое неверие я не в силах. Но радовался я тогда в самую полную силу, все две недели пребывания на Хейсе, да еще две недели ожидания на Диксоне, тоже принесшие мне ощущение почти блаженства!

Я бродил по острову с Михаилом, посвятившим мне все доступное ему так называемое свободное время, с многочисленными новыми друзьями, а тут, в обсерватории, их было свыше ста, не чета какой- либо забытой Богом обычной зимовке? Меня возили в безумно тряском вездеходе к красивейшим скалам Близнецам, на ледник, ничуть не похожий на мой родной ледник Шокальского в Русской гавани, но тоже ставший мне родным, в ледяное заснеженное море, где стояли впаявшиеся в лед высокие остроконечные айсберги, куда более величественные, чем новоземельские, и тут уж дух захватывало при одной мысли об исполинских айсбергах Гренландии или совсем уж мифической Антарктиды. Ежедневно, когда позволяла погода, я любовался полярными сияниями, но, естественно, главным объектом восхищения стали для меня запуски исследовательских ракет, уходивших на высоты двести и более километров.

...Мне было очень хорошо и трудно, порой казалось, что быт меня одолеет. Отсутствие водопроводной воды и уборная в ледяном тамбуре могли меня доконать, и я ежедневно со страхом ждал завтрашнего утра... Перебои с электричеством еще на Диксоне вынудили меня начать отпускать бороду, и я плодил ее ровно месяц, чего больше ни разу не позволил себе ни в Арктике, ни дома. Бороденка противно смерзалась на улице, мучительно чесалось лицо, однако я твердо решил довезти ее до Москвы, словно воспоминание о давнем новоземельском прошлом.

В начале марта прилетел «Ли-2», как всегда, неожиданно. Меня буквально на ходу выпихнули из вездехода и забросили в фюзеляж, мои спутники, включая Мориса, остались на острове еще на два-три месяца. Через шесть-семь часов я был в Диксоне и — о чудо! — задержался там всего на одну ночь. Спустя ровно сутки после вылета с Хейса я был уже дома.

На много дней хватило мне рассказов о пережитом. Все вокруг нахваливали меня, даже пятилетний Мишка, казалось бы, понимал, что произошло нечто необычное. Он норовил подергать меня за бороду, таскал за протез меня на улицу, чтобы показать детсадовской подружке «Лалисе» папины «палтезы» и в те же дни принес в дом неизбежный, давно ожидаемый вопрос:

— Папа, ты евлей?

Однако моего ответа не дождался и добавил уже совсем неожиданное:

— Когда выласту, тоже обязательно буду евлей?

...Идею книги о полярной войне я вынашивал не один год. Сперва лишь «начитывался», изучал историю боевых действий в Заполярье, мемуары командующего Северным флотом адмирала А. Г. Головко и его соратников, разрозненные записки, заметки, рассказы очевидцев, художественную (прямо скажу — малохудожественную, словно, по анекдоту, объединились под общим наименованием два прославленных столичных театра!) литературу о войне на Севере. Окончательная структура задуманной книги выявилась после того, как я прочел по совету одного из товарищей по новоземельской зимовке, Владика Корякина, историю секретных германских метеостанций в Арктике, тайно создаваемых и в ходе второй мировой войны (в переводе с немецкого на доступный мне английский этот труд был напечатан в британском полярном журнале). Я принял решение написать об особой войне, войне метеорологов, синоптиков, ледовых разведчиков, зимовщиков советских и зарубежных полярных станций, сотрудников экспедиций в Ледовитый океан в 1939—1945 годах.

На удивление быстро нашелся будущий издатель. Во время очередной поездки в Ленинград я почти случайно зашел в Гидрометеоиздат на Второй линии Васильевского острова, сразу же попал на нужного человека, редактора отдела научно-популярной литературы, бывшего моряка Бориса Ефимовича Лифшица, рассказал ему о замысле и услыхал в ответ, что он давно читает меня в «Знание — сила», радостно одобряет мой интерес к военной теме, пусть даже я не видел той войны, и ждет рукопись через несколько месяцев.

— У вас же все готово, — уверял он меня. — Несколько очерков, повесть «Гренландский патруль» в вашем же любимом журнале, еще живы люди, которые все вам охотно расскажут. Действуйте без промедления, пока живы я и наш директор Артемий Николаевич Михайлов. Он сам был военным синоптиком на Севере и будет счастлив такому автору. Идем прямо к нему.

Все вышло как нельзя лучше. Я покидал Издательство гидрометеорологической литературы (ГИМИЗ) с подготовленным вариантом будущего договора на книгу с условным, только что придуманным мною названием — «Цена прогноза». Именно так, цена, страшная, кровавая цена, какую приходилось платить на суше и на море, в степях Украины и во льдах Арктики, за несколько цепочек цифр, закодированных, зашифрованных, засекреченных цифр, вобравших в себя сводки погоды, режим льдов, скорость морских течений и т. д. Я с немалым воодушевлением обнаружил в «Судьбе барабанщика» Аркадия Гайдара фразу: «Эта книга не о войне, но о делах суровых и опасных — не мегцдие, чем сама война». Вот что стало девизом, под каким я писал свою книгу «не о войне» как таковой, а «всего лишь» о роли Службы погоды в любой войне.

...Начал я с неожиданно верного шага. Прямо с улицы пошел к тогдашнему начальнику Гидрометеослужбы СССР Евгению Константиновичу Федорову, академику, герою-папанинцу, полноправному министру по рангу. Несколько минут он слушал меня, сказал две-три одобрительные фразы, вызвал в кабинет какого-то почтительного помощника и поручил ему связать меня с таким-то и такой-то, а им передать: Евгений Константинович разрешает поделиться с товарищем Каневским любыми воспоминаниями, кроме тех, что и сегодня составляют предмет государственной тайны.

Напутствие Федорова оказалось благим. Люди щедро раскрывались передо мной, охотно вспоминали и доброе, и недоброе, напрягая память, называли других, полезных, по их мнению, коллег. Такая цепная реакция, такой набор заинтересованных собеседников помогли мне сделать решающие шаги. Уже через полгода рукопись была готова. Еще через три-четыре месяца я доделал и переделал ее после строгого и чрезвычайно доброжелательного прочтения и Борисом Ефимовичем в Ленинграде, и вице-адмиралом Александром Михайловичем Румянцевым в Москве (он сделался рецензентом моей книги, поскольку в годы войны служил в штабе Северного флота и непосредственно ведал вопросами гидрометеорологического обеспечения боевых операций). Все шло прекрасно, пока из Ленинграда одно за другим не пришло два печальных известия: неожиданно скончался Борис Ефимович Лифшиц, Главлит экстренно отозвал мою рукопись из петрозаводской типографии (многие книги Гидрометеоиздата печатались в Карелии) и приказал рассыпать набор.

...К чести Владимира Дмитриевича Савицкого, он не пожелал сдаться. Бывший фронтовик и сам автор книг, проходивших цензуру, решил активно бороться против явного произвола. Он тщательнейшим образом перечитал мой текст и велел в кратчайший срок «дописать» оптимистические эпизоды, чтобы книга об ужасах войны выглядела «покрасивше». В итоге Горлит этим удовольствовался, и «Цена прогноза» вышла в свет год спустя после того, как могла выйти. Наша взяла!

...Это все он, Фритьоф Нансен. Кто же, кроме него, способен на такое признание: «Да где же непреходящая ценность в моих делах? В решении проблем, которые скоро забудутся, в политических вопросах, которые будут отброшены без сожаления, в этом бессмысленном стремлении не прожить жизнь впустую, а оставить в ней след, ничего не значащее громкое имя?»

Таков был Нансен, о котором его соотечественник, океанолог Харальд Свердруп сказал: «Он был велик как полярный исследователь, более велик как ученый и еще более велик как человек». ...С юного возраста я увлекался его книгами и личностью, уже на первом курсе географического факультета писал курсовую работу о дрейфе нансеновского «Фрама» и ухитрился попасть в Заполярье задолго до того, как мне исполнилось двадцать семь.

А в нансеновском возрасте я уже покинул высокие широты, как мне тогда казалось, навсегда. Только этого, к счастью, все-таки не произошло, и помог мне в числе самых близких людей он, Нансен!

Еще студентом я восхищался выработанной моим кумиром методикой «сжигания мостов», когда он шел на несомненный обдуманный риск, не оставляя за собой права на выбор, на безопасное возвращение, на разумное отступление, — нет, только вперед! (Он и корабль свой назвал «Вперед!», по-норвежски это звучит как «Фрам».) Придя в Арктику молодым новичком, Нансен сразу решился на небывалое предприятие — пересечение на лыжах Гренландии, крупнейшего острова планеты. И сразу же сжег первый в жизни «мост»: причалив к восточному берегу этого сплошь покрытого ледниками острова, отправил судно на большую землю, обрекая тем самым себя и своих добровольцев-спутников на единственно возможный вариант — движение поперек Гренландии на запад, к противоположному побережью, где имелись эскимосские поселения. «Сумасброд, самоубийца» — так величали его в норвежской прессе перед іренландской экспедицией. Вернулся он из нее триумфатором.

Через несколько лет он сжег второй арктический «мост» в своей жизни. Когда его «Фрам» дрейфовал вместе со льдами поперек всей Центральной Арктики, Нансен решил «налегке», стремительным марш-броском достичь математической точки Северного полюса, на котором в конце XIX столетия еще никто не побывал. На пару с молодым лейтенантом Ялмаром Поганее ном начальник экспедиции отправился весной 1895 года, когда «Фрам» максимально приблизился к полюсу, на трех собачьих упряжках к вожделенной точке.

Риск был чудовищный! Стоило отойти от судна на два-три десятка миль — и вернуться на «Фрам», увлекаемый причудливым дрейфом, без радиосвязи (а само радио было изобретено именно в 1895 году!) было стопроцентно невозможно. Двоим путешественникам предстоял путь по льдам к полюсу, а оттуда к ближайшей суше, Земле Франца-Иосифа, лишь недавно открытой и положенной на карту, чрезвычайно неточно. Так все и произошло, если не считать того, что непреодолимые гряды торосов преградили им дорогу на север и вместо полюса пришлось ограничиться установлением мирового рекорда широты — 86 градусов 14 минут северной широты.

Несколько месяцев Нансен с Иогансеном двигались по льдам Центральной Арктики и в конце концов добрались до одного из островков архипелага ЗФИ. Они зазимовали там в хижине из камней и звериных шкур, а летом следующего года случайно встретили участников британской полярной экспедиции... Нансен стал дважды триумфатором, дважды героем. Не только Норвегии — всего мира, восторженно полюбившего своего кумира. И моего кумира.

...Мне не было двадцати семи, когда это случилось. В том возрасте Александр Македонский приступил к завоеванию мира, Леонардо да Винчи был провозглашен маэстро живописи, Шекспир написал первую пьесу «Генрих VI», Авраам Линкольн и Уинстон Черчилль вступили на политическую стезю, Альберт Эйнштейн создал теорию относительности, Юрий Гагарин улетел в космос. В том самом возрасте Фритьоф Нансен начал свою ослепительную арктическую карьеру. Я же ее, едва наметившуюся, навсегда завершил.

Неужели навсегда? В день выхода из больницы я и помыслить не мог, что еще увижу море во льдах и небо в полярном сиянии.

...Читая однажды Сент-Экзюпери, я наткнулся на фразу: «Нужно жить для возвращения». Она поразила меня трагизмом — ведь ее автор, оставивший Планете Людей вечное чудо — Маленького Принца, так и не вернулся из последнего полета над Средиземным морем. Мне же повезло, я начал возвращаться и уже не имел права останавливаться

Вокруг кипит судеб вращенье,

Судьба-струна, судьбинка-нить...

И надо жить для возвращенья

Ко всем, кто продолжает жить.

Июнь 1995 года

ДВАДЦАТЬ ПУТЕШЕСТВИЙ XX ВЕКА

Александр Шумилов

Неведомые выси Памира

Для большинства людей Средняя Азия ассоциируется обычно с невыносимой жарой. И действительно, в пустынях Средней Азии температура воздуха достигает нередко пятидесяти, а температура на почве — восьмидесяти градусов. Однако в декабре — феврале столбик ртути опускается порой до минус пятнадцати градусов и даже ниже. Вот такая она — Средняя Азия.

С середины XIX века многие ученые путешествовали по Средней Азии. В их числе такие прославленные имена, как Владимир Афанасьевич Обручев и Алексей Иванович Бутаков, Иван Васильевич Мушкетов и Николай Алексеевич Северцов, Василий Васильевич Сапожников и Петр Петрович Семенов, удостоенный позднее титула «Тян-Шаньский», и многие другие.

Все вместе они прошли по Средней Азии сотни тысяч километров, провели глазомерные съемки, набросав первые карты, и собрали огромное количество материалов: коллекции геологических и археологических образцов, богатейшие гербарии и коллекции шкурок животных и птиц (тысячи экземпляров), а вдобавок интересные этнографические материалы.

К началу XX века Средняя Азия была уже достаточно хорошо исследована. Но попытки географов пробраться в так называемую Высокую Азию — на Памир - оканчивались раз за разом поражением. Страна заоблачных вершин и ледников по-прежнему оставалась недоступной. Однако на грани веков «белые пятна» Памира начали постепенно стираться.

В июле 1871 года небольшой караван во главе с Алексеем Павловичем Федченко и его женой Ольгой Александровной поднялся на перевал Тенгиз-бай в Алайском хребте. Впервые европейские ученые увидели северную гряду Памирских гор. Вправо и влево, сколько хватало взгляда, высилась шеренга гигантских гор, закованных ледяной броней и увенчанных султанами облаков.

К сожалению, Алексей Павлович погиб совсем молодым — в двадцать девять лет. Он погиб в трещине на одном из ледников Монблана. Так что многие работы его были опубликованы уже после смерти талантливого ученого благодаря заботам жены. А друг его — известный исследователь Туркестана Василий Федорович Ошанин, открыв один из ледников Памира, назвал ледник именем Федченко.

Кстати сказать, в переводе с древнеиранского языка Памир, или, точнее, Па-и-михр означает «подножие Митры» — подножие бога Солнца. Поэтому исследование Памира для многих путешественников отчасти носило ритуальный характер. И все-таки Памир оставался «белым пятном», которое и пугало, и манило к себе. Неудивительно, что Николай Леопольдович Корженевский, начиная с 1903 года, снова и снова отправлялся на Памир. На картосхеме, вычерченной им, был обозначен большой меридиональный хребет, протянувшийся на сотню километров и названный позднее хребтом Академии наук. От него уходили на запад Дарвазский хребет и хребет Петра Первого. Представьте себе, два десятка вершин поднимались на высоту более шести километров. Там, на Дарвазе, зарождались в ледниках великие реки Средней Азии — Обихингоу, Пяндж и Ванч.

Конечно, схема Корженевского была весьма примитивной, но все же именно ее использовала в 1928 году советско-германская экспедиция, которая поставила своей задачей ликвидацию «белого пятна» Памира.

Сейчас за давностью времен уже трудно разобраться, почему экспедиция была совместной. Но еще труднее понять, почему с советской стороны в экспедиции участвовали такие знатные государственные деятели, как Николай Петрович Горбунов, управделами Совнаркома СССР, как член коллегии РКИ Елена Федоровна Розмирович и наконец как Николай Васильевич Крыленко, председатель Верховного трибунала и прокурор РСФСР. Видимо, экспедиции придавалось, помимо географического, еще и какое-то политическое значение.

Надо добавить, что объединенную альпинистскую группу возглавлял широко известный Отто Юльевич Шмидт, киногруппу — Владимир Адольфович Шнейдеров, а всеми геодезическими работами руководил военный топограф Иван Георгиевич Дорофеев.

На Памир в то время вели только две тропы (именно тропы, а не дороги). Одна из них шла из Оша в Хорог, другая — из Душанбе в поселок Гарм. Обе они были и трудны, и опасны, так как камнепады и снежные лавины постоянно грозили бедой. Приходилось перебираться через реки по висячим шатким мосткам, а зачастую переходить и вброд бешеные горные потоки.

Однако главной опасностью, пожалуй, были отряды басмачей, которые убивали преданных советской власти людей и грабили население.

Н. Горбунов и Е. Абалаков идут к пику Коммунизма

Е. Абалаков после восхождения

К сожалению, и работа экспедиции была отчасти сорвана прорвавшимися из-за границы басмачами. Когда фототеодолитный отряд прибыл в район намеченных работ — на Заалайский хребет, на него напала банда. Всем, кроме повара, все же удалось уйти по скалам и ущельям в Алайскую долину. Однако повара бандиты убили, а все имущество отряда разграбили.

Впрочем, несмотря ни на что, экспедиция вскоре достигла высокогорной Алайской долины. Кругом не было ни одного кустика, ни одного деревца, ведь долина лежала на высоте в три тысячи метров — выше снеговой линии Кавказских гор. За долиной с востока на запад протянулся мощный хребет, увенчанный гигантской вершиной, получившей название Пик Ленина, — одной из самых высоких вершин Советского Союза. А за перевалом — на высоте около четырех тысяч метров — уже заблестело бессточное солоноватое озеро Каракуль. В ясный день вода в озере была красивого бирюзового оттенка, только в заливах и на мелководьях она становилась темно-фиолетовой. Озеро действительно выглядело на редкость красивым, но, к сожалению, было мертво. Рыбы в озере не было, даже пить воду было нельзя.

В 1931 году была организована Вторая Памирская экспедиция, но на этот раз ее сопровождал взвод красноармейцев. Впереди и позади каравана шла вооруженная охрана, а там, где ущелья расширялись, приходилось выставлять и боковые охранения.

Надо сказать, что всеми геодезическими работами руководил, как и прежде, военный топограф Дорофеев. В самом начале экспедиции, воспользовавшись ясной погодой, он тщательно зарисовал Заалайский хребет и окрестил безымянные вершины. За один сезон он прошел по Северо-западному Памиру свыше семисот километров и составил топографическую карту на совершенно не обследованную территорию в несколько тысяч квадратных километров. Во время походов по «белым пятнам» им были открыты десятки ледников и положены на карту новые горные хребты, перевалы и вершины. Было также определено, что пик, названный именем Ленина, достигает высоты 7134 метров; а вершина, названная Пиком Коммунизма, — высоты 7495 метров. Таким образом этот пик был высочайшей вершиной на Памире и на всей территории нашей страны.

Дорофеев составил и первую достаточно точную карту огромного ледника Федченко, общая площадь которого достигала тысячи квадратных километров; а длина — ни много ни мало — семидесяти семи километров. Ледник спускался с вершин вдоль восточного склона хребта Академии наук, причем ширина его колебалась от 1700 до 3100 метров, а толщина в средней части достигала, вероятно, тысячи метров.

Впрочем, все эти цифры были в то время достаточно условны. Ведь только тогда — в 1928 году — на скальных выходах близ ледниковой «реки» была впервые установлена гидрометеогляциологическая обсерватория. Это был настоящий подвиг — затащив по леднику тонны грузов, обсерваторию выстроили на высоте 4169 метров. Она, кстати сказать, работает и до сих пор.

Полевой сезон уже заканчивался, но двадцать седьмого сентября, несмотря на многочисленные трудности, три немецких альпиниста все же взошли на пик Ленина. Однако восхождение на пик Коммунизма удалось осуществить только годы спустя.

Собственно говоря, «белые пятна» были в основном закрыты еще в 1928 году, и на будущий год экспедиция, можно сказать, приняла чисто спортивный характер, хотя альпинистских навыков у членов ее фактически не было.

Крыленко, правда, в одиночестве почти поднялся на пик Ленина, но не смог одолеть последние двести восемьдесят метров до вершины.

В 1933 году Третью Памирскую экспедицию, как и первые две, возглавляли Николай Петрович Горбунов и геолог Дмитрий Иванович Щербаков. Но на этот раз в число участников экспедиции включили двенадцать опытных альпинистов во главе с Евгением Михайловичем Абалаковым.

Надо сказать, что восхождение на пик Коммунизма стало как бы общей задачей советских альпинистов, но никто из них еще не поднимался на такую высоту.

Геодезисты И. Дорофеев, Л. Котяш, И. Крутой

Никто не знал адских штормов и морозов на семикилометровой высоте, не знал ужасающей нехватки кислорода и быстро растущей обезвоженности организма.

Алеша Гермогенов, руководивший Московской горной секцией, любил повторять: «Пик 7495 должен быть взят любой ценой». Но он, к несчастью, в марте 1933 года погиб на седловине Эльбруса.

После него Московскую горную секцию возглавил Коля Николаев. И вновь, как Алеша, он постоянно твердил; «Пик Коммунизма должен быть взят любой ценой». Но, попав на Памир, он, как ни горько вспоминать, сам стал первой жертвой Пика.

«Первые атаки альпинистов принесли лишь неудачи и заронили сомнение в успехе восхождения, — писал позднее Абалаков. — Но вот, наконец, после новых попыток, успешно миновав лавиноопасный склон, шесть альпинистов поднялись до высоты 5600 метров и вышли на восточный гребень. Однако высота снова сразила половину из них. Жестокие приступы горной болезни не позволили двинуться дальше, и группа, обескураженная, с большим трудом спустилась в базовый- лагерь. При второй попытке самочувствие улучшилось настолько, что альпинисты сочли возможным двинуться вверх по гребню и попытаться проложить путь по грозным скальным башням (так называемым жандармам), выступающим на остром восточном гребне.

Первая группа преодолевала крайне сыпучую скалистую стену второго «жандарма». В задание второй группы входило: сбросить слабо державшиеся камни и закрепить на крючьях веревки, которые могли бы облегчить продвижение идущим за ними.

Вторая группа веревкой почему- то не связалась. Николаев, вися над обрывом и перехватываясь за выступы скал, медленно поднимался вверх. Внезапно ему на руку упал камень. Он вскрикнул, разжал руку, которой держался за выступ скалы, и начал падать. Груда камней рухнула вместе с ним... Его поиски не увенчались успехом».

Потрясенный гибелью Николаева, выбыл из строя еще один участник экспедиции — Аркадий Георгиевич Харлампиев. Однако откладывать штурм восточного гребня было нельзя, от этого зависел успех всей экспедиции.

Надо повторить, что Николай Петрович Горбунов официально возглавлял экспедицию на пик Коммунизма. И теперь, понятно, он сильнее всех переживал гибель человека. Представьте, какое самообладание требовалось ему, чтобы воодушевить людей на продолжение восхождения.

Только к концу августа все было готово, наконец, к штурму вершины. В нем должны были участвовать шесть человек — две тройки. Но двадцать четвертого августа, в день выхода, пришлось сразу же нарушить утвержденный план восхождения. Альпинист Шиянов накануне вечером заболел и на утро не смог выйти с первой связкой. Гущин и Абалаков с тяжелыми рюкзаками пошли вверх вдвоем, каждый нес более пуда деталей метеорологической станции.

Высокогорье сказывалось, конечно: не хватало кислорода, кружилась голова — иногда до временной потери сознания. Сорвавшийся камень раздробил кисть Гущина, но даже с одной рукой он решился продолжать восхождение. И снова вдвоем — Абалаков и Гущин — пробивали путь. Ведь метеостанцию нужно было поднять как можно выше.

Теперь они шли уже не по скалам, а по глубокому снегу, лавируя между многочисленными огромными трещинами. Было трудно, очень трудно; однако, несмотря ни на что, каждый из них делал по сорок — пятьдесят шагов, а затем в изнеможении валился в снег.

«Никогда в жизни не думал, что может быть так тяжело», — признавался потом Гущин.

Стрелка альтиметра тем временем подошла к отметке 6900 метров. Здесь сложили автоматическую метеостанцию и налегке пошли обратно — к лагерю «6400». Но к вечеру альтиметр резко (на 200 метров) неожиданно «набрал высоту», что было явным признаком скорой непогоды. И к вечеру за стенами тоненькой палатки уже крутился снежный смерч, свирепствуя со все нарастающей силой.

Минимальный термометр показал в ту ночь минус 45 градусов, а скорость ветра, судя по всему, была не меньше тридцати метров в секунду. Но третьего сентября ветер наконец-то утих; стало ясно и не очень холодно. Ведь температура на этой высоте даже днем редко поднималась выше 25 градусов мороза. Заледеневшие штормовые костюмы потрескивали при каждом движении, колом стояли и брезентовые штаны, и теплые шеклтоны. Однако, несмотря ни на что, Горбунов и Абалаков, связанные веревкой, все же решили подниматься к вершине.

Шеклтоны с привязанными к ним стальными кошками глубоко проваливались в снег. Кожа потрескалась до крови, глаза слепило даже в темных очках.

В полдень стало ясно, что дойти до вершины к ночи не удастся. Горбунов постепенно отставал, поэтому Абалаков вскоре предложил развязаться, то есть двигаться поодиночке. Тогда же решили написать записку о восхождении. В ней было указано, что третьего сентября 1933 года было совершено первое восхождение на высочайшую вершину Советского Союза — пик Коммунизма (7495 метров). Здесь же дополнительно было подписано, что на вершину поднялся Абалаков, а Горбунов поднялся только на вершинный гребень.

Впрочем, восходителям нужно было еще дойти — и до гребня, и до самой вершины пика. Но снег тем временем стал вдруг твердым, как фарфор, так что острые зубья кошек едва оставляли на нем след. Под шквальными порывами ветра альпинисты с трудом балансировали на остром гребне.

Солнце, казалось, было где-то совсем внизу. Его красный диск приближался к дальним горам, наступала ночь...

У Абалакова закралось опасение. — хватит ли времени? Но больше двадцати шагов подряд пройти было невозможно. Сердце, как молот, стучало в груди. Но цель, казалось, совсем близка — видно уже острие вершины.

Он сделал рывок и... сразу же упал, упал на четвереньки.

Потом, немного отдышавшись, Абалаков все же преодолел себя, прополз последние метры.

Вершина!

Он лежал на спине, смотрел в темно-синее небо и дышал, дышал...

Стрелка альтиметра показывала 7600 метров. Температура — минус 25 градусов.

Пора вниз! Банка с запиской придавлена с трудом найденными камнями.

Скорее, скорее! Осторожно вонзая кошки по обе стороны острого гребня, спускался Абалаков вниз, стараясь как можно крепче забить ледоруб.

На плато, у выхода на вершинный іребень его встретил Горбунов. Сделали засечки вершин, но фотоаппарат замерз. Пришлось удовлетвориться схемами-зарисовками Абалакова.

Уже при Луне, глубокой ночью, двойка спустилась в лагерь «6900». «Вершина взята, все благополучно», — с трудом улыбнулся Горбунов.

Однако далеко не все было действительно благополучно. Три часа оттирал Абалаков пальцы ног Горбунова, превратившиеся в ледышки. Но оттереть их не удалось, к сожалению. Пальцы почернели и начали нестерпимо болеть.

А вечером — уже в лагере «6400» — и Абалаков вышел из строя. Установка станции потребовала нескольких часов кропотливой работы, во время которой приходилось сбрасывать очки. Вечером он почувствовал резь в глазах, так что целые сутки пришлось ожидать, когда он прозреет.

Только через день все альпинисты спустились вниз, в базовый лагерь. Возвращение теперь казалось легкой прогулкой. Они спускались по леднику, а пик Коммунизма удалялся все дальше и дальше. Последнее «белое пятно» на карте Памира было стерто. ·

МИРЫ ПРОФЕССОРА ТОЛКИЕНА

Наталья и Борис Жуков

Экскурсия

 Продолжение. Начало — во втором номере за 1997 год.

Пока мы ехали по уже знакомой мне местности, я глядел в окно, ничего там не видя, и судорожно соображал. Келеборн. Имя явно эльфийское, сам не знаю, сколько сортов назвал...правда, женскими, но ведь однокоренными: келеб — это серебро, половина белых сортов так начинается. Келебриэль, Келебвен, Келебдиль... Но откуда здесь эльф? Да что я за идиот, он ведь из Лориэна. Эх, ну почему Трофи нет со мной?! Вот кому бы с эльфом встретиться! А я? Зачем судьба столь несправедлива? Впрочем, это она к Трофи несправедлива. Потому что не он, а я слышу опять чудесную мелодию, потому что мне, а не ему, кажется, что я далеко-далеко от всех и вся, но вижу с какой-то особой четкостью, как будто самую суть вещей...

И где-то за холмом — разгадка тайн

Земли,

Жак птица, бьет крылом в сиянье

и е пыли.

И блещет на крыле то слава,

то смола,

То пламя, то зола ссыпается

с крыла.

И каждый поворот мы помним

до седин.

И тяжкий мрак болот, и гордый

блеск вершин,

И спящий на заре в долине темный

храм,

И нечто, в глубине таящееся там...*

* Стихи Михаила Щербакова.

И это на меня от сидящего рядом странного существа накатывает волна спокойного доброжелательства, адресованного мне — и больше никому! А остальным достается его смущение, неуверенность в том, что он правильно поступает...

Желающих прокатиться в Мордор было немного: кроме айзенгардиев сидели еще интеллигентного вида чернокожий харадримец в золотых очках и алой набедренной повязке да пара неразговорчивых работяг-гномов, чьи путевки наверняка оплатил профком их родной шахты «Мифрильная», а то бы они и вовсе не поехали. Общество было шумным и разношерстным. Я был ценным видовым дополнением. Неужели еще и эльф?..

Мы перекатились на восточный берег Андуина. Солнце светило в хвост «Инканусу», вокруг был чудесный летний Итилиэн. Кожаный дунадан продолжал:

— Вскоре мы подъедем к старинному замку Минас Моргул...

Что-то качнулось у меня перед глазами, поплыло, зазвенело, в сердце открылась бездонная чернота — и тут же все прошло. Я тряхнул головой, огляделся. Эльф сидел выпрямившись, сжав руки, правая щека у него подергивалась, как при нервном тике.

— Вас ожидает комфортабельный отель «Минас Итил», а также вечерние развлечения. Там замечательный концертный зал. А утром желающие могут пойти на пешую прогулку в горы, по терренкуру «Кирит Унгол»...

P-раз! Опять то же муторное ощущение. Меня ведь не укачивает! Что это? Сожрал лишнего за обедом? Когда это для рыжего Рэнди Гэмджи за обедом что-то было лишним?! Чушь...

— Любители могут приобрести замечательного домашнего любимца — ручного паучка — в арахнопитомнике «Уютный Унголок».

На этот раз меня шарахнуло слабее, и я заметил, как дернуло и перекосило старика Келеборна, когда... Постой, постой! Когда этот кожаный друг сказал «Унголок»!

Тут я что-то стал соображать. Плохо было не мне, а моему соседу. И плохо ему было, когда вслух произносились определенные слова или их части. Да как же можно ехать в Мордор с такими нервишками?! Впрочем, не мне судить, не мне вмешиваться. Теперь я знаю причину и буду следить за собой.

На закате мы подъезжали к Минас Моргул. Луга цветущих предсмертников были великолепны. Особенно для меня: как-никак, я лично восстанавливал этот вид орхидей, когда-то безжалостно истребляемых гондорцами. Они считали, что запах этих цветов околдовывает и приносит несчастье. Мои исследования показали, что предсмертники совершенно безопасны, за исключением двух случаев: нельзя собирать их в букеты и ставить в комнате — это раз; нельзя шляться вдоль и поперек газонов, где они растут, — это два. В обоих случаях возможно отравление или аллергия. Жаль, что прочие виды красивых цветов не имеют таких же защитных приспособлений: тогда мой «Дориат» не пришлось бы превращать в крепость за колючей проволокой под током, с лазерной сигнализацией...

Но Келеборн, видать, в ботанике не был силен, поэтому при виде такого пейзажа отчетливо позеленел. Я не утерпел и положил ладонь на его стиснутые кисти. Руки у него были ледяные. Но самое интересное, что мое прикосновение вроде бы вернуло его из черных пучин, в которые я сам поначалу чуть не провалился. Он перевел дух и внимательно на меня посмотрел — так внимательно, будто сфотографировал на память. На долгую, эльфийскую память. И черные бездны опять сменились музыкой сфер.

...Отель «Минас Итил» был аккуратно спрятан за скалой, так что никаких следов цивилизации видно не было. Громко и холодно журчал ручей на дне долины, тянуло предсмертниками и серой — здесь были минеральные воды, знаменитые, их подавали к столу даже у Арамира. Развалины подсвечивались голубоватыми прожекторами, на шпилях рдели огоньки — чтобы не зацепились вертолеты. От всего этого веяло мощной жутью. Мне стало жалко Келеборна: он-то, наверное, видал все это не в бутафорском виде, и тогда было пострашнее.

Насладившись красотами, мы прошествовали в отель. Там нас ждали номера на все вкусы — с видом и без вида, одноместные, семейные, туркласс. Я заказал одноместный с видом на мои обожаемые газоны, велел отнести туда чемодан и задержался посмотреть, что будет делать эльф. Он стоял в очереди на регистрацию и выглядел своей собственной тенью. Айзенгардцы впереди него переругались из-за чего-то, дело затягивалось. Меня толкнули в спину каким- то контейнером, я слегка озверел и обозвал кого-то «орком». Турье обиделось. Меня обступили и начали воспитывать в духе расовой терпимости. Я заявил, что не желаю выслушивать о нравственности от Сарумановых внуков и оркиных детей. Интеллигентный харадримец спросил, как я определяю наличие и процент орчей крови у собеседника. Видимо, он хотел съязвить.

Я сказал:

— Можно, я раскрою вам эту методику по секрету, на ушко?

Он купился и отвел меня слегка в сторону.

— Так вот, — тихо и таинственно начал я, — рассчитывается это следующим образом, — и, резко прибавив громкости, докончил:

— Чем больше из пасти при улыбке торчит золотых зубов, тем больше орчиной крови!

— С вами невозможно культурно беседовать, — огорченно сказал харадримец и отвалил.

Оказалось, что Келеборн все это время был возле меня. Я-то думал, что он берет ключи за спинами экскурсантов Однако он стоял у меня за спиной, и в руке у него был тонкий серебристый хлыст.

— Я боялся, Рэнди, что вас съедят, — сказал он так, что я и не подумал перевести все в шутку. Он видал времена, когда и правда ели. И притом за гораздо меньшие разногласия.

— Подавятся, — буркнул я Меня распирало от гордости за то, что эльф был готов защищать меня.

Обозванный был раскос, кривоног, излишне упитан, смугл и желтозуб (то есть златозуб). Если бы меня назвали хоббитом, я не полез бы в драку. Но у «внучат», похоже, считалось тем оскорбительнее это слово (орк, а не хоббит), чем больше было реального сходства и, подозреваю, генетической основы для этого.

У стойки снова закрутился орковорот, дамы источали ароматы не хуже предсмертников, хай и визг стояли невыносимые. И я ничуть не удивился, когда из подсобки вылезли трое во всем черном, и один из них очень пронзительно и противно засвистел — завыл в свисток. Это были спецназгулы, охранники при объекте. Их одевали в стандартную гондорскую военную форму, только без серебра. Мне рассказывали про эту службу Трофи и Оле.

— Я разрешил держать на объекте не более девяти охранников, — говорил Оле. — Иначе их сначала было бы по одному, потом по одиннадцать, потом по одиннадцатьдесят одному... Вот увидишь: раз можно не более девяти, так меньше нигде и не будет!

— Хотя только в Минас Моргул могло быть сразу девять назгулов, — подытожил Трофи.

Спецназгулы решили конфликт, выстроив всех в колонну по одному вдоль стены. Портье быстро всех расселил, роздал ключи и с поклонами проводил до лифта. Келеборн остался сидеть на банкетке. В руке у него был ключ от номера с брелоком в виде железной короны. Он задумчиво разглядывал его и что-то бормотал или напевал. Спецназгулы, удалившиеся было в подсобку, начали высовываться — проявлять интерес к странному гостю.

— Разрешите вас проводить, — сказал я, в душе боясь показаться навязчивым.

Он поднял на меня глаза, помолчал — и опять как будто что-то про меня понял такое, чего я и сам про себя не понимал.

— Да, Рэнди, благодарю вас, — сказал он и поднялся. — Рэнди — или господин... мистер Рэнди?

— Просто Рэнди, — решительно сказал я. — Видите ли, у нас «господина» прибавляют к фамилии, а это имя.

— Просто Рэнди, — повторил он задумчиво. — Просто ли?

Тут уж мне вовсе показалось, что он читает мысли, поэтому я пошел вызывать лифт. Запихнув его в номер (окнами на другую сторону, наверное, чтобы не видеть ни развалин, ни цветов), я переоделся и пошел ужинать.

Наутро я поискал Келеборна — меня тревожило, что он как будто ничего не ест. Однако выловил я его только в ресторане за обедом. Он позвал меня за свой столик, я принял приглашение с удовольствием. Заодно выяснилось, что питается Келеборн фруктами, медом и печеньем. У меня зародились неясные опасения по поводу его финансов. Откуда у мифологического персонажа деньги? Но спросить его прямо и предложить свой кошелек я пока не мог. Я вообще не мог понять, чего я прицепился к Келеборну, почему все время о нем помню и думаю, беспокоюсь и забочусь. Прожил ведь он без меня три с лишним эпохи! Но что-то подсказывало мне, что, как ни дико и ни смешно, четвертую ему без меня дожить будет непросто.

Я махнул на все рукой, зажмурился, покраснел (Келеборн с явным любопытством наблюдал за моими эволюциями) и прямо спросил:

— Простите ради бога, но не нужно ли вам денег? У меня есть... Мне очень неловко соваться, но... на какие шиши вы ездите?

Тут я окончательно зарапортовался, подавился и чуть не слетел под стол — стулья здесь были спецвысокие, для гномов и хоббитов.

— Не надо стесняться добрых чувств,— сказал тихо эльф. — Но вы знаете, Рэнди, у меня довольно много денег Как ни странно вам может показаться, я работаю... работал до последнего времени.

Я слегка скрипнул в вопросительном смысле и опять закашлялся.

— Я, наверное, имею самый долгий трудовой стаж в Средиземье, — с легкой усмешкой продолжал Келеборн. — Прапрапрадед нынешнего Короля учредил мою должность, а поскольку я случайно попался ему на глаза, то и назначил меня... Теперь это называется «смотритель ландшафтного музея-заповедника Лослориэн». Больше я никому старался не показываться, и про меня забыли. Платили там немного, но долго. И вот однажды я обошел Лориэн и понял, что мне уже нечего там сохранять. Все, что осталось, могут сберечь люди, а наше ушло навсегда. В «Эоредбанке» у меня был счет с момента приема на работу. Я взял свою кредитку и отправился в путь. На пристани узнал об этой экскурсии. Мои намерения слегка изменились. Все- таки тяжело навсегда...

— Навсегда?

— Да. Я отправил Королю факс с вокзала, что место вакантно.

Больше я ничего не мог спрашивать— комок стоял в горле, а в голове звучали гордые и грустные строки:

Я чашу свою осушил до предела,

Что было — истратил дотла.

Судьба подарила мне все, что хотела.

И все, что смогла, отняла.

Подобно реке я блистал на свободе,

Прекрасной мечтой обуян.

Мой путь состоялся, река на исходе,

И виден вдали океан.

Прости, моя радость, прости,

мое счастье,

Еще высоки небеса,

Но там вдалеке, где клубится

ненастье,

Чужие слышны голоса...*

* Стихи Михаила Щербакова.

Мне почему-то было ужасно печально и тоскливо. Причина мне не была ясна: я ведь всегда думал, что никаких эльфов давно нет. Вернее, я и не думал о них, только вот цветы называл сказочными словами. И вот — навсегда. Куда же он собирался, и почему его — его! — понесло в Мордор? Тут я понял, что знаю половину ответа из детских книжек. Собирался он на Запад. А едет — на Восток!

Келеборн сидел, подперев голову узкой длинной рукой, и как-то чудно на меня глядел: не то следил за ходом моих мыслей, не то любовался, как на занятную игрушку в Матомарии.

— Можно, я тоже спрошу? — вдруг сказал он.

Я вытаращился и закивал.

— Откуда у вас такой цвет волос? Часто ли приходят в мир такие златовласые дети?

Я как-то никогда не думал о себе как о златовласом, на фоне наших бурых, каштановых и белобрысых я шел за рыжего — и только. Хотя, если по правде, то шерсть у меня ближе всего по цвету к червонному золоту, и в детстве мы играли в колечко, пряча его у меня в голове. Вся эта растительность еще и вьется нормальным нашим мелким бесом, так что даже золотое кольцо не выпадало. Рыжих — или златовласых — у нас в роду было довольно много. Говорят, что пошло это чуть ли не с конца Третьей эпохи, от детей легендарного Сэма Гэмджи. Вот в таком смысле я и ответил. Келеборн покивал, посмотрел еще немного сквозь меня в глубь веков, удовлетворился услышанным, а тут и экскурсовод пришел и позвал всех собираться на посадку.

— Поторопитесь, господа! — весело орал он. — Надо поспеть до заката, иначе вы не увидите красивейший из водопадов Итилиэна! Он особенно хорош на закате!

Эльф куда-то сгинул, пока я слушал «дунаданца». В «Инканус» с собой я прихватил тройную порцию клубничного пломбира. Келеборн появился в последний момент, больше обычного погруженный в себя и смурной. Я не стал к нему лезть, сожрал мороженое, замерз и заснул.

Проснувшись, я был бодр, заинтересован во всем и готов к обещанным красотам и увеселениям. Келеборн тоже слегка оттаял и даже слушал экскурсовода:

— ...Окаменелый король как бы стягивает на себя все дороги и все земли, в которые они ведут: Северный и Южный Итилиэн, Мордор, Осгнлиат и Правобережье. И никому не дано знать, какую же дорогу он выберет, по какой пойдет сам и поведет свой народ...

Сзади, как обычно, хихикали, шептались, шуршали конфетами и шелками, травили анекдоты.

— Бегут два орка по Средиземью, — начал один из айзенгардцев, заводила их компании. — Вдруг видят, идет эльф. Один другому говорит: «Смотри, эльф пошел». Второй отвечает: «Да брось ты, не может быть!» Первый говорит: «А давай его спросим». Они подходят и говорят: «Скажите, вы эльф?» А он им: «Какой я эльф?! Я — идиот!»

Я не удержался, хрюкнул и затрясся. Келеборн посмотрел на меня с грустью, оглянулся, тяжело вздохнул, еще раз взглянул на меня — и вдруг тоже как-то хмыкнул, почти засмеялся. Тут меня разобрало так, что я запихал себе в рот носовой платок, прикусил его, но хохот прорвался сквозь этот кляп, я заржал в голос, и уже весь автобус, даже те, кто не слышал анекдота, повизгивал, подвывал и утирал слезы. Экскурсовод сначала решил, что выдал особо удачную репризу, потом стал оглядывать свой костюм, потом с беспокойством привстал и осмотрел салок Это все только подлило масла в огонь, я уполз под переднее кресло и всхлипывал там и стонал, пока Келеборн не извлек меня и не водворил на место. Он явно развлекался, хотя с виду это не бросалось в глаза. Постепенно все утихли, объясняя друг другу и «дунаданцу», в чем было дело. Экскурсовод не слишком дружелюбно глянул на нас с Келеборном, но потом расплылся в кисленькой ухмылке и продолжил ведение программы.

Через пару миль нас вытряхнули около пещерно-водопадного комплекса «Хеннет Аннун». Вход в подземные галереи явно напоминал своей архитектурой вход в городской общественный туалет, и айзенгардцы так его и восприняли. Экскурсовод, однако, был ученый, видимо, многие покупались на это сходство, поэтому он собрал всех желающих и увел в известном ему направлении. И чего они ждали, ведь автобус с удобствами? Так размышляя, я неторопливо огляделся и увидел невдалеке солидную клумбу белых цветов. Около нее уже бродил Келеборн, наклонялся, разглядывал лепестки, потом просто сел на дорожке и запел:

...Вижу, как ночь приближается

Высохшим руслом реки.

Но все равно продолжается

Песня — словам вопреки.

Где это море, вы спросите,

Где этот пляшущий риф?

Где — без морщинки, без проседи —

Юный зеленый залив?

Где эти заросли тесные

В лунной бесплотной пыльце,

Звери да птицы чудесные,

Люди с огнем на лице.

Гибкие пальцы упрямые,

Чаши, цепочки с резьбой...

Эхо, не путай слова мои —

Я говорю не с тобой!..*

* Стихи Новеллы Матвеевой

Подойдя поближе, я с удивлением и радостью узнал цветы: это были крупные маки моей селекции, сорт «Ниэнор».

— Ниэнор, —- сказал я над плечом Келеборна.

Эльф подпрыгнул так, будто я ругнулся по-мордорски.

— Что?!

— Ниэнор, говорю, — несколько обалдело повторил я. — Сорт м-маков... Назван в честь девушки, потерявшей память. Я послал одному заказчику из Итилиэна десять семян, а тут уже вон какие цветники!

Меня понесло по любимой стезе. Оле говорит, что когда я сажусь на своего конька, то становлюсь еще хуже Трофи с его ископаемыми орками. Но Келеборн слушал с интересом, даже кое о чем переспросил поподробнее, и поглаживал цветы по листьям и лепесткам. А они тоже будто узнали его и тянулись, поворачивались, как к солнцу. И звучала тихая-тихая тема древней «Песни о Ниэнор Ниниэль».

Из этого приятного состояния нас вывел вернувшийся айзенгардский отряд под предводительством «дунаданца».

— Пойдемте смотреть «Окно заката», — сказал я. — Солнце садится.

По узкому каменному коридору всю нашу толпу провели в довольно обширную пещеру. Она носила на себе следы использования под жилье. Ни сталактитов, ни сталагмитов не наблюдалось. В одной из стен была пробита высокая арка, а за ней откуда-то сверху стекала вода. Закатная подсветка действительно была хороша, но об этом написано уже в стольких путеводителях, что мне нет нужды повторяться. Келеборн не слишком уютно чувствовал себя под землей — ведь он почти всегда жил на дереве, и некоторая клаустрофобия меня не удивила. Экскурсовод предложил пройти посмотреть Тайный пруд. Все прошли еще одним узким извилистым ходом, причем самая толстая айзенгардка чуть не застряла. Было много визгу и усилий по извлечению. В конце концов вся кодла оказалась на чем-то вроде скального балкона, с которого вели трапы к озерцу. Кожаный «дунаданец» предложил искупаться и сыграть в «Поймай Голлума» — историческая игра. Он объяснил условия: купание происходит при естественном освещении (то есть в нашем случае — при луне, скрывшейся в дымке), один участник назначается Голлумом и должен покинуть пруд, но не через пещеры. Кого назначили, остается тайной для остальных. Интеллигентный харадримсц спросил, не опасны ли такие увеселения- Кожаный объяснил, что при водоеме имеется тайная спасательная служба, состоящая сплошь из прямых потомков настоящего Голлума. Эта информация удовлетворила всех, кроме меня и Келеборна. Он шепнул мне, что предпочел бы утонуть, чем быть спасенным пусть даже потомком такой твари, как Голлум. Я ответил, что, по моим данным, никаких потомков нет и быть не может, но я не желаю никого ловить и быть выловленным. Поэтому я заявил экскурсоводу, что мы вне игры, потом недолго думая — темно ведь — содрал с себя одежду и полез в пруд. Келеборн походил по скале, огляделся — и спокойно полез в воду, оставив на берегу только сумку. «То и стирка», — подумал я. Впрочем, серая одежда эльфа не пачкалась и не мялась, по моим наблюдениям. Я-то по таким погодам переодеваюсь трижды в день.

Мы засели на мелководье, под раскидистой ивой. Вокруг цвели кувшинки, кубышки и лотосы. Сквозь дымку и ветви проглядывали то луна, то звезды.

— Совершенно чудесная ночь, если оглохнуть, — вдруг сказал Келеборн.

Он был прав на триста процентов, как выражается Оле.

Тихая летняя ночь оглашалась визгом, плеском, плюханьем экскурсантов, которые рьяно ловили Голлума. «Дунаданец» орал в свой мегафон: «Колечко-колечко, выйди на крылечко!». Это, видимо, был сигнал для тайного Голлума сматываться. На галерее появились какие-то тощие ребята — видимо, спасатели. Судя по их действиям, основным методом страховки был пересчет купальщиков по головам. Кто-то с чем-то белым в руках вдруг засвистел в свисток, все забегали, экскурсовод заметался. Тут луна вышла из тучек, и Келеборн рассмотрел, что они машут списком экскурсии — видимо, кого-то потеряли. Мы еще посидели, гадая, кто же утоп, причем ни я, ни эльф не испытывали скорби, да и любопытства особого тоже. Потом я стал размышлять вслух, что вот ведь такой маленький пруд, и каждый вечер тут плещутся и топают подобные компании, так как же еще целы все эти лилии и лотосы? Наверное, со времен, когда пруд был заповедным, они прошли солидный отбор на вытаптывание. Я уже думал, как бы получить отсюда осенью семена, потом попробовал подрыть корешок, но сам себя устыдился. Тогда я стал рассуждать вслух на тему, где бы я спрятался, «если бы Голлумом был я». Тут Келеборн как-то недобро хихикнул — совершенно не по-эльфийски, как мне показалось.

— А ведь это мы утонули, — сообщил он.

Я уставился на него, потом взглянул на берег. Там шухер был уже нешуточный. Все турье повылезало, кто одевался, кто прыгал, кто вопил какие-то указания. Я вспомнил, что сказать-то я сказал, что мы не играем, да ответа не услышал. Наверно, «дунаданец» проигнорировал мое обращение и теперь платился за это.

— Тогда еще посидим, — сказал я довольно. — Вы не замерзли?

— Нет, что вы, — ответил Келеборн. — Только комары появились.

Мы сидели на одинаковой глубине, но я при этом был погружен до подбородка, а эльф торчал из воды больше чем на фут. Конечно, его начали кусать раньше.

— Интересно, какой у них приз в этой игре? — мечтательно проговорил я.— Золотой Голлум, что ли?

Келеборн вместо ответа хлопнул себя по щеке.

Тут над прудом врубили аварийное освещение.

Что нас заметили, я понял сразу — беготня и визг замерли, все как бы повисли в воздухе так, как застал их момент включения света. Потом над Итилиэном пронесся облегченный мат. Экскурсовод, однако, помнил, что он при исполнении, в отличие от голлумов, которые, шлепая ластами по камню, вдохновенно-визгливо крыли нас, перегнувшись через баллюстраду.

— Господа, мы вас чуть не потеряли, — сказал он, маскируя приторно-вежливой интонацией желание нас растерзать. — Не угодно ли проследовать в отель?

— Угодно, — сказал я. — Только лампочку погасите, пожалуйста.

Это вызвало новый шквал брани, причем к спасателям добавились «внучата». Тогда Келеборн встал — воды ему было чуть выше колена, — отряхнулся по-собачьи, вышел на берег к шумящей публике, что-то негромко сказал, щелкнул пальцами — и лампа в прожекторе со звоном разлетелась. Наступила тишина, какой здесь не было, наверное, со времени Пробуждения Людей. Я быстро вылез и оделся, после чего все взяли курс на гостиницу. Экскурсовод недобро поглядывал то на меня, то на Келеборна, но молчал. Молчали и все остальные.

На ужин в отеле «Хеннет Аннун» подавали фирменного «кролика тушеного с травами» и фиш. Кролик был выше всяких похвал, свидетельствую как Гэмджи. Что же касается фиш-ш-ша, то пусть его едят такие голлумы, как Оле Тук. Я спросил у официанта фирменный пластиковый конверт, похоронил там останки, а на надгробье начертал тиритский адрес советника Тука. Заодно проверим, как работает почта и не подвергается ли корреспонденция его превосходительства перлюстрации. Келеборн явно не понимал, чем это я занимаюсь, но смотрел одобрительно. Гостиница ему нравилась, никаких особых следов Мордора в ней не было, все окна были, понятное дело, на Запад. Андуин в лунном свете был весьма живописен.

Конверт я бросил на столе и отвлекся на чудесное ежевичное вино. Келебори рассеянно вертел в пальцах вилку, пока она не улетела под стол. Он машинально проводил ее туманным взором — и уперся оным в конверт.

— У вас друзья в Гондорском королевском совете, Рэнди? — с некоторым изумлением спросил он.

— Так получилось, — сказал я. И от нечего делать изложил Келеборну историю советника Тука.

Оле еще в Шире показал свои финансовые таланты по добыче денег из ниоткуда, провернув знаменитую операцию «Матом». Как известно, вход в тирский Музей ненужных вещей — по-старому Матомарий — всегда был бесплатным. Оле напечатал по знакомству несколько сотен билетов обычного образца и посадил свою очаровательную кузину Уртику Тук продавать их у входа в музей. Если кто-то из желающих пройти спрашивал, разве нельзя, мол, войти бесплатно, кассирша включала свое обаяние на полный накал и отвечала, что можно, сколько угодно. Посетители, не желая прослыть скрягами или тугодумами, не переспрашивали, а платили и проходили. Власти Удела спохватились только через месяц. Местный ширриф ворчал и пытался привлечь Оле к суду, но не тут-то было. Во-первых, законы были известны Туку гораздо лучше, чем ширрифу. Во- вторых, Оле тут же свернул бизнес и объявил, что устраивает на всю полученную сумму Обжорную вечеринку — просто так, без повода. И в качестве полагающихся в таких случаях подарков гостям накупил таких жутких матомов, что вскоре экспозиция Матомария сильно пополнилась. В-третьих, выяснилось, что в дни, когда Уртика торговала билетами, число посетителей непрерывно росло, и в последний день их явилось втрое больше, чем бесплатно бывало в неделю. Тогда Тан и старосты, посовещавшись, решили пригласить мисс Тук на постоянную работу в том же качестве, но оказалось, что, пока суд да дело, она успела выйти замуж за одного из посетителей, а тот заявил, что «такой матом не отдаст никому даже напрокат».

В общем, эта комбинация не принесла Оле денежной прибыли, зато вскоре пришло приглашение на работу в казначейство Гондора.

Келеборн, хотя и развлекся моим рассказом, все же заметно думал о чем-то своем, а интересовал его не сюжет, а я как рассказчик. Видимо, загадочная эльфийская душа плохо воспринимает сугубо материальную сторону жизни. Зато от повышенного внимания к моей скромной персоне я разошелся и был готов на дальнейшее хулиганство. Но по здравом размышлении я ограничился все же отправкой рыбьего скотомогильника Туку, а сам пошел спать в номер.

Ночью, после всей этой жары и духоты, разразилась гроза. Меня это нисколько не встревожило: пусть погремит, дождичком польет. В комнату дождь не попадал, так что окна прикрывать не понадобилось. Какая-то мысль бродила на дне моего сонного и сытого сознания, что-то было плохо, и связано это было именно с тем, ЧТО ДОЖДЬ не хлещет по стеклам, не заливает паркет и ковры... Совсем я что-то сдурел, подумал я. Неужели мелкие стычки с экскурсоводом заставляют меня подсознательно желать ущерба отелю? Глупости какие... Тут я, видимо, вырубился, потому что подскочил от близкого и сильного разряда. И в голове моей высветилась, как молнией, причина тревоги и недовольства.

Окна — на Запад.

А ветер — с Востока.

Из Мордора!

Гроза из Мордора!!

Келеборн!!!

Я выскочил из постели и бросился к телефону. Линия не работала — то ли она была местной, то ли гроза сделала свое черное дело. Я проскакал коридор до лифта, взлетел на седьмой этаж. Расселили нас, надо сказать, учитывая склонности клиентов, неплохо: я оказался на первом этаже, не заглубленном, правда, на здешнем камне это сложно, но окнами в цветничок. Эльфа же, хотя никто и не имел такого слова в виду, вознесли на последний этаж, что также отвечало его потребностям. Но в результате установившаяся между нами связь несколько ослабла, и поэтому час или полтора были упущены.

Номер Келеборна был рядом с лифтом — далеко бежать не пришлось. Я ломанулся в дверь без стука. Она открылась легче, чем можно было предположить. Внутри мне показалось как-то особенно темно. Пошарив по стене, я зажег верхний свет.

Келеборн лежал на здоровенной пятиспальной кровати лицом вниз. Он казался не существом, а складкой покрывала или тенью. «Умер он, что ли?» — закралось мне в голову. Но тут же я вспомнил, что эльфы просто так не мрут. Тогда я сосредоточился на своих ощущениях и опять, как в начале нашего путешествия, полетел в пропасть. Только теперь она была горячей, и со дна ее подымались не то языки пламени, не то ищущие, злобные пальцы. Я затряс головой, ущипнул себя за ляжку. Наваждение отступило, но никуда не делось. Делать-то что? Не фельдшера же к нему звать... Стой-стой, что такое говорил Оле? Ацелае... Ну-ка, где аптечка...

Аптечка нашлась в ванной, и там был флакон с насадкой, на котором значилось: «Ацелае. При головокружениях, обмороках, мигренях распылить в 1 футе от лица». Если поможет — засажу все междурядья этим сорняком, поклялся я.

Легко сказать — в футе от лица, а если это лицо закрыто руками, волосами и вжато в подушку? Я потряс Келеборна за плечо — никакого ответа. Подергал за волосы — то же. Перевернуть, надо перевернуть. Но ведь он футов семи ростом, как же я его... Я залез на кроватищу, ухватил эльфа за локоть и за рубаху на боку — и неожиданно легко перекатил на спину. Вот это да, подумал я. То-то говорят, что эльфы ходят по канату, как по дороге, а снег держит их даже без наста. Так, теперь ацелае. Ух, ну и дух! Смотрим...

Лицо Келеборна бьию одного цвета с рубахой. Полузакрытые глаза слабо светились, и выглядел этот отблеск из-под век жутковато. Я не мог сидеть просто так, потому что было очень страшно. Вспомнилось, как в Шире моя матушка вытаскивает из обмороков (часто притворных) свою тетю Камелию. Может, рискнуть?

И — раз-два! — влепил Эльфу пару пощечин.

Тот погасил глаза совсем и что-то заговорил на непонятном языке. Это явно был не тот эльфийский, которым пижоны пользуются в Арноре и Гондοре. Ладно, продолжим. Ацелае в упор на виски и тереть, тереть — вот уже у самого пальцы горят, а толку... Нет, есть толк.

Эльф вдруг как-то сразу очнулся Гроза уходила. Снаружи чернота сменилась синевой: близился летний рассвет.

— Рэнди? — как-то неуверенно сказал Келеборн. — Что с вами, почему вы плачете?

Тут я осознал, что с меня потоком льется соленая смесь — пот со лба и слезы из глаз. И такое снизошло на меня облегчение, что я захохотал, и ничего не мог ни сказать, ни объяснить, досмеялся до икоты, но остановиться не мог. Эльф озадаченно глядел на все это, потом взял меня, как куль, деловито отнес в ванную и сунул головой под холодный кран.

Потом, когда мы сидели на лоджии, проветривались и сохли, глядя в хвост ушедшей грозе, Келеборн сказал, что чуть было не отправился к Мандосу вместо Лориэна, и благодарен мне за то, что я вернул ему надежду свидеться с семьей. Что за Мандос такой, я сразу не сообразил, и что у Келеборна еще и семья какая-то есть, очень удивился. Чтобы не послать эльфа снова в нокаут, я решил помолчать. И помолчал — часиков шесть, пока он не растолкал меня и не повел завтракать.

Выехали на этот раз довольно рано, причем обед загрузили сухим пайком. Мокрый Итилиэн блистал тысячами луж, ручейков и листьев. Над Андуином висела мощная радуга. Солнце властно гнало мордорские тени. Экскурсовод вещал, пассажиры шумели. Все как умели радовались жизни. Эльф вертел косматой головой по сторонам — Итилиэн ему нравился не меньше, чем мне.

В одном из живописных уголков случился легкий скандальчик, и причиной на сей раз даже был не я. Гномы, обычно тихо сидевшие на своих местах, вылезли поразмяться, и, осматривая скалы, складным карманным кайлом отгрызли щетку каких-то кристаллов — не то хрусталя, не то аметиста. Экскурсовод заметил это и поднял хай. На сей раз и я, и Келеборн оказались на его стороне. Щетку у гномов отняли, экскурсовод извлек из багажника «Инкануса» эпоксидный клей и присобачил ее на место. Похоже, что инциденты, подобные этому, случались часто, и борьба с ними была отработана. Потом «дунаданец» пригрозил пожаловаться в шахтный профсоюз и удержать у гномов из зарплаты полную стоимость путевки. Гномы опять сели на места и притворились спящими, как Дарин.

К вечеру местность поскучнела, зелени сильно поубавилось, субтропические виды сменились кривыми елками, корявыми соснами и чахлым березняком. Погода снова начала портиться. Наползли тучи — к счастью, с юга, а не с востока. Но из-за них неожиданно рано стемнело. Келеборн заметно скис. Я размышлял о том, как же эти эльфы жили в Средиземье и даже сражались со всякой дрянью у самых границ Мордора, если они такие чувствительные. Ведь столько лет прошло, как нет никаких злых сил, все это сказки, и не более... Ну, не сказки, конечно, раз эльф действительно существует — я покосился на сникшую длинную фигуру слева. Но вроде вычищали весь этот Мордор не раз, все там выловили и простерилизовали, а вот поди ж ты, наверное, для эльфа и камни помнят что-то такое — не такое.

— Нас было много, Рэнди, — вдруг сказал у меня над ухом голос Келеборна. — Вместе мы противостояли всему, даже когда бродили в одиночестве. А я остался один, и корабль мой уплыл.

У меня появилось чувство, как будто я проглотил айсберг

— Так... а как же вы теперь? Семья- то... уехала?.. — забормотал я и тут же заткнулся, боясь ляпнуть какую-нибудь непоправимую глупость.

— Уехала, — спокойно и с какой-то скрытой радостью ответил эльф.

— И вы теперь тут навсегда? — спросил я. Мне уже очень хотелось, чтобы он остался навсегда. Приглашу его в Шир, места у нас там благословенные..

Келеборн вдруг нагнулся и заглянул мне в глаза. Не знаю уж, что он там увидел, но не рассердился, а погладил меня по голове — даже не как ребенка, а как кошку.

— Провидит только Эру, — сказал он.

•

Продолжение следует.

МОЗАИКА

Памятники с намеком

Каких только скульптур не создают ваятели! Перед вами три хвоста китов, нырнувших., в земную твердь. Хвосты из бетона и стали, торчащие «над водой», были созданы в 1960 году скульптором с Аляски, пожелавшим остаться неизвестным. Вес каждой фигуры около ста сорока килограммов. Хвосты установлены на пустыре поблизости от деловой части Джуно, административного центра штата Аляска и символизируют морских животных, столетиями кормивших коренных местных жителей — эскимосов.

Незадолго до открытия этого монумента в окрестностях Дхуно была поставлена еще одна скульптура анонимного автора, изображающая гигантского комара. Символика данного памятника понятна: не все представите/м фауны доставляют радость, есть и такие, которые способны лишь испытывать терпение людей. Но от этого дух жителей северных широт только закаляется, а потому комары, как считает автор скульптуры, тояв заслужили себе монумент.

Никаких красителей, а красиво

Китаец Чжай Цзючэн с детства очень любил музыку, а позже пристрастился к керамической скульптуре. Он является изобретателем резьбы по глазурованной керамике, которая имеет свои особенности. Художник режет слой глазури толщиной не более миллиметра. Никаких красителей на рисунок, получаемый в результате гравирования, он больше не наносит. На обрабатываемой им поверхности изделия только те цвета, которые были нанесены на нее перед гравированием.

На первой ярмарке художественных изделий, проходившей в городе Гуанчжоу, работы Чжай Цзючэна вызвали восхищение многих китайских и зарубежных художников. На свое изобретение Чжай получил патент. На снимках:

1. Чжай Цзючэн за работой.

2. Фарфоровый сосуд с гравировкой по глазури.

3. Настольная тарелка «Маски пекинской оперы».

Какова машина, такова и пицца

Специалисты фирмы «РПМ», которая владеет сетью пиццерий в американском городе Дейтройте, опубликовали любопытные наблюдения. Оказывается, владельцы автомобилей выбирают пиццу, сообразуясь с маркой своей машины. Так, хозяева «крайслеров» предпочитают скромную пиццу с сыром, а «кадиллаков» — с колбасками и пряностями. Тот, кто ездит на большом шикарном автомобиле, ест пиццу с ветчиной, а хозяин маленького пикапчика довольствуется порцией самой дешевой, вегетарианской пиццы.

Лечат бессонницей

Известно, что некоторые лечатся сном. А вот психиатры из Министерского университета в Германии предлагают лечить депрессию... бессонницей. Пациентов будят в половине второго ночи, заставляют совершать прогулки, заниматься играми, спортом. Результат оптимистичен: из тридцати одного больного, подвергшегося лечению, у двадцати трех человек состояние улучшилось.

Точность подвела

Начальник железнодорожной станции в одном из южноафриканских городов получил несколько писем, авторы которых протестовали по поводу... точного прибытия поезда. Оказывается, пригородный поезд неизменно опаздывал на 20—30 минут. Все об этом знали и приходили на станцию попозже. Но в один прекрасный день состав пришел вовремя. В результате многие жители пригорода опоздали на работу.

Не родись красивой, а родись счастливой

Эго у нас так. А вот в Африке... Какая модная прическа! Какие бусы! А сколько труда стоило этой юной кенийской девушке надеть на ноги браслеты, да какие! Но наконец-то экипировка закончена. Можно смело представиться соплеменникам во всей красе. Ну какой же юноша сможет теперь устоять. Да, красота — это сила!

Обложка Знание-сила 3/97

Оглавление

Знание-сила, 1997 № 03 (837)

О роли женщины в истории

ВО ВСЁМ МИРЕ

Неизвестная революция

1917-1991: сходства и контрасты

Особенности интернациональной охоты

Фальшивомонетчики? На царском дворе!

ТЕМА НОМЕРА

  Повивальные бабки Земли

  Бурение космоса

ТЕМА НОМЕРА

  Эволюция: Дарвин и системный подход

  Зубы — Ключ к выживанию — Из сада Эдема — «Искусственной челюсти» тираннозавра

  Из сада Эдема

  Экскурсия по катастрофам

  Как закручено, ведь это же надо!

Александр Леонидович Чижевский (1897-1964)

«Революция придет сама собой, когда того захочет солнышко»?

ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ

Утраченные основы

Искусство-бунт

Комментарий к Юлии Кристевой

ПОНЕМНОГУ О МНОГОМ

Юбилей юбилея. Москва 1947 года

Марья Юрьевна, Петр Дмитриевич, какие люди!

УМА НЕ ПРИЛОЖУ

Троя — Троада — Троянь в «Слове о полку Игореве»

Перевод с русского на русский

Маньяк: он себя боится

Учитель Гнус

Религиозный национализм ИЛИ национальная религия?

Эбьюз нерушимый

В поисках будущих «нобелистов»

Зиновий Михайлович Каневский

Страницы воспоминаний

Неведомые выси Памира

Экскурсия

МОЗАИКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg