«Всемирный следопыт, 1928 № 08»

Всемирный следопыт, 1928 № 08 (fb2) - Всемирный следопыт, 1928 № 08 (Журнал «Всемирный следопыт» - 41) 3187K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Пик - Руал Амундсен - Сергей Иванович Огнев - Борис Леонидович Тагеев - Евгений Кораблев

ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ 1928 № 08

*

ЖУРНАЛ ПЕЧАТАЕТСЯ

В ТИПОГРАФИИ «КРАСНЫЙ ПРОЛЕТАРИЙ»

МОСКВА, ПИМЕНОВСКАЯ, 16

□ ГЛАВЛИТ № А—15993. ТИРАЖ 125.000

СОДЕРЖАНИЕ:

Рабы Больших Каменоломен. Рассказ Бориса Пик. — Мои полярные приключения. Автобиографический очерк Р. Амундсена (окончание). — Сибирские трапперы. Очерки промысловой охоты С. И. Огнева. — Черепахи Чортова острова. Рассказ Б. Рустам Бек Тагеева. — За нерпой. Байкальский рассказ Е. Кораблева. — Из наблюдений орнитолога: Красавка. Рассказ И. Брудина. — В лесах Бразилии. Рассказ С. Гр. (к рисунку на обложке). — Из великой книги природы. — Наш ответ Чемберлену. — Галлерея народов СССР: Казаки. Узбеки. Очерки к таблицам на последней стран. обл.

Вниманию подписчиков!

1. Всем подписчикам «Следопыта» по II абонементу выписаны две экспедиционных карточки: одна — на книги Дж, Лондона, а вторая — на «Следопыт» с остальными приложениями. Эти карточки должны находиться в местком почтовом отделении.

2. При наличии карточки— все справки подписчику о доставке должно давать это почтовое отделение (в адрес которого Изд-во направляет журнал). Почтовое отделение обязано полностью удовлетворять подписчика по карточке, и уже само требует от Изд-ва досылки, в случае нехватки журнала или приложения.

Поэтому обращайтесь в Изд-во с жалобой лишь тогда, когда карточки вовсе нет, или когда почта отказывается выдать очередной экземпляр помеченного в карточке издания (журнала или приложения).

3. По техническим причинам, на карточках многих годовых подписчиков в рассрочку обозначен срок подписки условно 3 мес. Высылка очередного взноса влечет автоматически продление подписки. При неуплате в марте-апреле очередного взноса, высылка издания с апрельских, номеров приостанавливается.

4. Приложения к «Следопыту» рассылаются по мере их выхода из печати (отдельно от журнала). В силу ряда причин, редакция лишена возможности помещать в журнале (как это просят многие подписчики) сведения о сроках рассылки изданий «Следопыта». О выходе в свет и рассылке журнала и приложений объявляется в очередных воскресных номерах газеты «Известия ЦИК и ВЦНК СССР».

БЕРЕГИТЕ СВОЕ И ЧУЖОЕ ВРЕМЯ! Все письма в контору пишите возможно более кратно и ясно, избегая ненужных подробностей. Это значительно облегчит работу конторы и ускорит рассмотрение заявлений, жалоб и т. п.

При высылке очередного взноса подписной платы не забудьте обязательно указать на отрезном купоне перевода: «ДОПЛАТА на «Всемирный Следопыт». В случае отсутствия этого указания, Контора может принять ваш взнос, как новую подписку, и выслать Вам вторично первые номера журнала.

Не откладывайте на последние дни возобновления подписки. Высылайте очередной взнос подписной платы заблаговременно.

ОТ КОНТОРЫ «СЛЕДОПЫТА»

Для ускорения ответа на ваше письмо в Изд-во — каждый вопрос (о высылке журналов, о книгах и по редакционным вопросам) пишите на ОТДЕЛЬНОМ листке.

При высылке денег обязательно указывайте их назначение на отрезном купоне перевода. О перемене адреса извещайте Контору по возможности заблаговременно. В случае невозможности этого, перед отъездом сообщите о перемене местожительства в свое почтовое отделение и одновременно напишите в Контору Журнала, указав подробно свой прежний и новый адрес и приложив к письму на 20 коп. почтовых марок (за перемену адреса).

Адрес редакции и конторы «Следопыта»: Москва, центр, Ильинка, 15. Телефон редакции: 4-82-72. Телефон конторы: 3-82–20.

Прием в редакции: понедельник, среда, пятница — с 3 ч. до 5 ч.

Рукописи размером менее ½ печатного листа не возвращаются. Рукописи размером более ½ печатного листа возвращаются лишь при условии присылки марок на пересылку.

Рукописи должны быть четко переписаны на одной стороне листа, по возможности — на пишущей машинке.

Вступать в переписку по поводу отклоненных рукописей редакция не имеет возможности.

РАБЫ БОЛЬШИХ КАМЕНОЛОМЕН

Рассказ Бориса Пик

ОТ РЕДАКЦИИ:

За последние годы в долине Нила были произведены многочисленные археологические раскопки английской, американской и немецкой научными экспедициями. Было обнаружено много чрезвычайно интересных памятников древнего Египта, совершенно исключительных по своей материальной ценности и художественной значимости.

Научная обработка этих памятников еще только начинается. Несомненно, они скажут много нового об истории египетского искусства в эпоху его высшего развития и расцвета. По всей вероятности, удастся уста-повить ряд интересных данных из истории египетских фараонов. Однако можно сильно сомневаться в том, что бы эти великолепные царские саркофаги и художественные статуи богов при всей их бесспорной научной ценности способны были пролить новый свет на ту сторону египетской истории, которая является одновременно и самой важной и наименее затронутой исследованиями. Мы имеем очень мало сведений о социальной истории самого египетского народа, о его экономических отношениях и борьбе за свободу. Тем более ценны и интересны для нас немногочисленные отрывочные данные некоторых папирусов, доказывающие, что упорная классовая борьба велась уже в древнейшие времена, на заре человеческой истории…

В одном папирусе, относящемся ко времени фараона Рамзеса III (около XII столетия до нашей эры), мы читаем, как измученные, голодающие рабочие решились, наконец, бросить работу и собрались у хлебных амбаров, требуя пищи. Разве это не пример экономической забастовки! Такие случаи были, конечно, не редки, но не в интересах жрецов было описывать их в своих летописях; жрецы предпочитали писать о постройках новых храмов или о «великих» подвигах фараонов. Настоящий рассказ имеет целью обратить внимание читателей на указанный выше пробел в наших сведениях об истории великого народа Нильской долины.

«Два раза собирались они у Больших Житниц, требуя себе пищи…»

(Из египетского папируса. Ermann, Egypt. 124—6.)

I. У египтолога.　

Привратник отеля «Сфинкс» в Люксоре, маленький надутый человечек, встретил меня не очень приветливо. Он подозрительно покосился на мой кожаный чемодан, облепленный багажными ярлыками:　

— Профессор очень занят, сэр; он строго приказал мне…　

Новенький египетский пиастр оказал, впрочем, известное действие: пухлая　ручка нажала кнопку; в дверях выросла фигура в феске и белом балахоне.　

— Проведите их к профессору Шарту, Ращид…　

Мы поднялись по устланной коврами лестнице и свернули в коридор. Рашид скрылся за одной дверью, и минуту спустя я был принят Августом Шартом, известным египтологом и профессором Гарвардского университета.

Я начал свою заранее приготовленную фразу, чрезвычайно любезную и витиеватую.

Профессор сразу прервал мое красноречие:

— Джеккерс писал мне о вас, и я буду рад исполнить его просьбу. Вы интересуетесь египтологией и хотите побывать на моих раскопках? До сих пор я никому не разрешал этого. Для вас я сделаю исключение… Нет, пожалуйста, не благодарите, это — для Джеккерса. И потом… — он слегка улыбнулся, — ведь мы же не будем мешать друг другу…

Просторный кабинет его скорее напоминал музей. Письменный стол был уставлен скарабеями[1]), амулетами[2]) и различными фигурками богов и животных. На стенах висели барельефы и глиняные таблицы. Весь угол кабинета занимал большой саркофаг[3]) из темного гранита.

— Здесь только незначительная часть моих коллекций, — сказал профессор, — остальное уже упаковано и на-днях будет отправлено в Америку; этим заняты сейчас оба моих помощника. Все эти вещи относятся к эпохе Среднего Царства, следовательно, к середине третьего тысячелетия до нашей эры. Саркофаг, впрочем, — гораздо древнее. Он — почти современник пирамид. Это — гробница Уэфа, заведывавшего Большими Житницами и главного казначея одного из фараонов пятой династии. Внутри саркофага были найдены только сосуды для благовоний и амулеты от злых духов; все остальное похищено ворами, вероятно, еще в древнее время… Как вам понравится это украшение?

Профессор достал из шкатулки блестящий предмет и подал мне:

— Разве ваши парижские ювелиры могут сделать что-либо подобное?

Это был браслет — золотой ястреб с распростертыми крыльями. Две змеи обвивали его туловище причудливыми изгибами.

Работа была действительно, изумительная!

— Украшение принцессы Аах-Хотпе, дочери фараона. Обратите внимание, как сделана чешуя… А вот нечто совсем в другом роде…

Он указал на кожаные шары, лежавшие в углу. Они напоминали больших размеров футбольные мячи, из которых выпустили воздух. В каждом из них было большое круглое отверстие.

— Из всех моих находок, это — самая загадочная. До последнего времени был известен лишь один подобный предмет, находящийся сейчас в Лувре. В каталоге музея он просто значится, как «кожаный сосуд для масла»; таково было мнение Масперо и других ученых. Боюсь, однако, что дело не так просто. Что это такое, по-вашему?

«Что это такое, по вашему?» — проговорил профессор, показывая мне шар…

На мягкой дубленой коже были видны следы темных пятен неправильной формы.

— Это — человеческая кровь! Химический анализ не оставил в этом отношении ни малейшего сомнения. И, заметьте, пятна особенно обильны на внутренней стороне кожи… Обратите также внимание: стенки у всех двойные, между ними свободно проходит ладонь. Весьма вероятно, что это пространство между стенками чем-нибудь заполнялось. Согласитесь, все это мало похоже на сосуды для масла… Впрочем, в одном из них я, действительно, кое-что нашел… Не угодно ли посмотреть?

Профессор подал мне один из шаров. В нем что-то было.

— Выньте!

Я вынул полукруглую надломанную кость. Это была человеческая нижняя челюсть. Несколько коричневых зубов еще держалось в лунках…

— Где вы нашли это, профессор?..

— Все эти кожаные предметы найдены мною при исследовании одной подземной галлереи в Больших Каменоломнях. Больше там ничего не было особенного. Впрочем, исследование только начато. Завтра мы производим осмотр галлереи, и я приглашаю вас…

Профессор стал расспрашивать про Джеккерса, интересовался моими познаниями в египтологии…

— Итак, завтра в семь утра я вас буду ждать, — сказал он, пожимая на прощание руку. — Только запасайтесь рабочим халатом, а то ваш костюм больше подходит для музейного зала. Кстати, — добавил он, — захватите с собой револьвер. Эта вещь здесь никогда не лишняя. Местное население не особенно-то долюбливает своих повелителей-англичан, и нередко приезжему иностранцу приходится испытывать это на своей шкуре… До завтра! Не забудьте: ровно в семь.

II. На пути к Большим Каменоломням

Город остался позади. Наш автомобиль свернул с дороги, шедшей вдоль берега Нила, и мы очутились среди колыхавшегося моря стеблей. Бесконечные поля дурры[4]) только кое-где прерывались небольшими деревеньками феллахов[5]) с их характерными хижинами из нильского ила, группами финиковых пальм и высокими шестами колодцев. Иногда встречались широкие, наполненные водой оросительные каналы феллахов. В таких случаях наша машина спугивала целые стаи черноголовых ибисов[6]), долго потом кружившихся над водой с громкими пронзительными криками. Над нами было безоблачное серо-синее небо, по сторонам— волнующееся море желто-зеленых колосьев. Далеко на горизонте, в дрожащем от зноя воздухе неясно обрисовывались очертания возвышенности.

— Большие Каменоломни, — указал на возвышенность профессор Шарт.

В одной феллахской деревне нам преградил дорогу столетний старик библейского вида. Не обращая внимания на предостерегающие знаки шофера, он бесстрашно стоял перед автомобилем и выкрикивал непонятные слова, грозно стуча о землю длинным посохом. Я уверен, он не сдвинулся бы с места, если бы машину пустили прямо на него…

Нам преградил дорогу столетний старик библейского вида…　

Турок-шофер вопросительно взглянул на нас. На наше счастье, подошел феллах и увел старика с дороги, почтительно поддерживая его под локти.

— Он принял нас с вами за англичан и призывал проклятие аллаха на наши головы, — пояснил мне профессор.

Мало-по-малу деревни стали попадаться реже, поля прекратились, и веселые краски зелени сменились желтовато-серыми полосами обнаженной земли.

Солнце стояло высоко, когда наш автомобиль подъезжал к Большим Каменоломням. Зной сделался нестерпимым; чувствовалась необыкновенная, свойственная только Египту сухость воздуха. Хотелось пить, и я то-и-дело прикладывался к висевшему на ремне термосу с холодной водой.

Мы остановились у подножия невысокой каменистой возвышенности. Причудливой формы скалы сверху донизу были изборождены трещинами, ямами и осыпями. Все пространство вокруг было усеяно различной величины осколками песчаника, начиная с маленькой гальки и кончая огромными желтоватыми глыбами, величиною с верблюда. Кое-где из расщелины выбивались кусты неприхотливого тамариска[7])…

В тени была раскинута палатка, и несколько рабочих-феллахов сидело поблизости.

К нам подошел человек во френче и колониальном шлеме. Это был мистер Крэд, египетский полицейский чиновник, присланный для осмотра галлереи.

Мы нарядились в халаты из джутовой материи и по искусственным ступеням, прорубленным в скале, стали подниматься кверху. Нас сопровождало двое рабочих с факелами.

Дорога была утомительная. В некоторых местах виднелись громадные ямы, дно которых терялось во мраке; по карнизам, поросшими кое-где скудной растительностью, гнездилось множество каменок и диких голубей, с шумом вылетавших оттуда при нашем приближении. Иногда что-то тяжелое шарахалось от нас в сторону; вероятно, это были вараны — местные ящерицы гигантских размеров…

Наконец, за выступом огромной скалы мы увидели темное отверстие. Это был ход в галлерею.

Рабочие зажгли факелы; один из феллахов привязал конец веревки к вбитому у входа шесту.

— Наша путеводная нить, — сказал профессор Шарт.

Мы углубились в темноту…

III. Внезапное нападение

Галлерея была около двух метров ширины и немного больше в высоту. При неровном свете факелов можно было различить темные впадины стен, чередовавшиеся с освещенными выступами, по которым прыгали наши причудливые тени. Сводчатый потолок состоял из обтесанных гранитных камней, плотно прилаженных друг к другу. В некоторых местах правильными черными квадратами вырисовывались глубокие ниши. Воздух был здесь гораздо прохладнее, чувствовалась сырость.

Впереди шли феллахи с факелами и клубком веревок, конец которого был привязан у входа; за ними — профессор и Крэд; позади всех — я.

Треск факелов и звуки наших шагов гулко раздавались среди могильной тишины галлереи, и мне почему-то казалось, что впереди, в темноте, куда не доставал свет, тоже идет несколько человек. Они останавливались, когда останавливались мы, и затем снова шли вместе с нами, всегда на одном и том же расстоянии. Вероятно, это был акустический обман…

Профессор Шарт первый прервал молчание:

— Все это совершенно не похоже на обычные погребальные ходы древних египтян, — сказал он. — Кроме тех кожаных предметов да нескольких образчиков примитивной каменной утвари, мы ничего здесь не нашли. Никаких надписей, никаких указаний на назначение этих ходов. Вам было бы гораздо интереснее побывать на раскопках храмов или царских усыпальниц. Вы бы увидели там массу удивительнейших предметов этой блестящей культуры… Для меня, впрочем, эта мрачная галлерея представляет значительный интерес. Быть может, она скажет больше, чем многие пышные памятники…

Профессор говорил тихим голосом, словно боялся быть услышанным. Я тоже испытывал жуткое чувство, словно какие-то искаженные ужасом лица безмолвно глядели на нас из этих темных углублений. Я обернулся назад: почти сейчас же за мной начинался, мрак, в который уходили наши колеблющиеся тени…

Мы молча прошли метров триста и повернули за угол. Я заметил, что шедшие впереди феллахи оказались почему-то гораздо дальше. Вдруг раздался треск… Взметнулся целый сноп гаснущих искр, и мы внезапно погрузились в абсолютную темноту…

Все это произошло очень быстро. Я и Шарт бросились вперед и стали кричать. Нам отвечало только эхо. Наши феллахи бесследно исчезли!..

Мы стали прислушиваться. Впереди — ни малейшего звука, ни малейшего следа какого-либо движения… Только позади были слышны торопливые приближающиеся шаги. Крэд чуть не сшиб меня с ног.

— Где вы? Неужели эти негодяи нас бросили? — негодующе восклицал полицейский чиновник.

— Веревка! — крикнул профессор. Он зажег спичку. Мы стали шарить вокруг. Моя нога отбросила круглый мягкий предмет. Это был клубок.

— В какую сторону итти?

— Конечно, назад, ко входу, — топотом сказал Крэд.

Профессор снова зажег спичку. Я увидел его лицо: оно было чрезвычайно серьезно, но казалось спокойным.

— Быть может, нам лучше итти вперед и попытаться найти факелы? — сказал он.

— Феллахи их, несомненно, захватили с собой… У нас есть веревка, идемте назад…

Мы пошли ощупью, часто останавливаясь и прислушиваясь. Я держался за веревку, боясь натягивать ее слишком сильно. Пройдя небольшое расстояние, я невольно вскрикнул: веревка оказалась обрезанной! В тот же момент впереди нас, во мраке почудился неясный шорох. Крэд схватил меня за руку:

— Слышите?..

Я направил револьвер. Мне показалось, что профессор сделал такое же движение. Прошло минуты две… Вдруг из темноты прогремел выстрел. Потом еще… Послышался крик. Какие-то огни запрыгали перед глазами, и я потерял сознание…

-------

Первое, что я почувствовал, была тупая боль в затылке. Сильно мучила жажда. Сделав усилие, я прильнул губами к термосу. Потом стал ощупывать голову. Вероятно, меня ударили чем-нибудь сзади. Волосы на затылке слиплись, на пальцах чувствовалась кровь. Земля вокруг тоже была мокрая и липкая. Я приподнялся и попробовал итти. Голова кружилась, боль стала сильнее…

Пройдя несколько шагов, я наткнулся на какой-то предмет и упал на колени, коснувшись чего-то холодного и влажного. Это было человеческое лицо!..

При свете спички я разглядел труп мистера Крэда с распростертыми руками и странно запрокинутой головой. Около него виднелось тело профессора Шарта. Он лежал с закрытыми глазами в спокойной позе; одна рука покоилась на груди, будто в последний момент профессор собирался что-то достать из кармана. На лбу его вдруг появилось красное пятно и медленно потекло к носу… Это капнула кровь из моей раны.

Выронив спичку, обжегшую мне пальцы, я вскочил на ноги и бросился бежать. Мне даже не пришло голову поискать наши револьверы; они могли лежать где-нибудь около трупов.

Плохо сознавая окружающее, натыкаясь на стены, я долго бежал в одном направлении, сам не зная куда. Наконец, почувствовав сильное головокружение, я должен был опуститься на землю. Боль сделалась нестерпимой; струйки крови протекли за воротник и щекотали спину. Прислонившись к стене, я бессознательно глядел в темноту.

Вдруг далеко во мраке мне померещилась огненная точка. Качаясь влево и вправо, она приближалась ко мне. Кто-то с фонарем двигался в мою сторону.

Я неподвижно сидел и ожидал этого приближения; в голове не было никаких мыслей…

Их оказалось несколько человек в длинных белых плащах. Несший фонарь остановился возле меня и сказал что-то на непонятном языке. Двое низко наклонились ко мне.

— Можешь итти? — спросил один из них по-английски.

«Можешь итти?» — спросил один из подошедших людей…　

Я сделал отрицательный жест.

Человек с фонарем опять что-то сказал, и меня положили на плащ, заменивший носилки…

IV. Черноглазая Нефрит

Был ли то бред или действительность, я не знаю до сих пор. Мне представлялось, что меня несут по ярко освещенным коридорам. Какие-то люди теснятся к носилкам. Потом будто кто-то бросился на меня с кулаками, и около меня началась свалка… Помню затем что-то пестрое перед глазами, какие-то ткани, ковры… Как будто женское лицо наклонилось к моему изголовью, и в то же время грубый мужской голос убеждающе говорил недобрые слова… Незнакомый краснобородый человек вплотную придвинулся ко мне и делал надо мной что-то страшное, причиняя невыносимые страдания… Помню потом ощущение чего-то мягкого, успокоительного… Кажется, мелодичный женский голос пел какую-то песню…

Я не уверен, было ли все это…

Окончательно очнулся я в просторной, устланной коврами комнате. При свете висячей лампы было видно развешенное на стенах оружие: щиты, сабли, кинжалы. Окон и дверей не было заметно. Я лежал на большом ворохе мягких душистых трав, покрытых белою простыней. Голова была перевязана, но чувствовал я себя достаточно бодро. Около меня стоял низенький мавританский столик, на нем был кувшин с питьем.

Край одного ковра, оказавшегося дверью, вдруг отодвинулся — и появилась молодая девушка. Она была в плаще из легкой шелковой материи и в мягких туфлях из шкуры леопарда. Из-под увешенного металлическими кругами головного убора на меня смотрели два черных глаза. Смотрели участливо и как будто со страхом. Улыбнувшись, она показала на кувшин:

— Выпейте, вам это будет полезно…

Она сказала по-английски, с приятным гортанным акцентом.

— Скажите мне, где я?

Ответа не последовало. Мне показалось, что ее тонкие брови чуть заметно сдвинулись.

— Как вас зовут? — спросил я, чтобы заставить ее говорить.

— Нефрит[8]).

— Давно я лежу здесь?

— Второй день…

Девушка вдруг указала на дверь и сделала предостерегающее движение.

— Не ходите туда! — прошептала она и вышла.

Я стал обдумывать свое положение: «Я нахожусь, конечно, у тех, кто убил моих спутников. Бедный профессор Шарт! Они принесли меня сюда из галлереи. Но почему эта девушка не захотела мне ответить? Неужели она — сообщница тех убийц? Вряд ли она смотрела бы на меня так участливо… перевязала мне голову. Нет, это перевязал тот человек с красной бородой… Она только стояла рядом… Кто же эти люди, которые напали на нас? Кочующие бедуины? Туареги[9]) пустыни?» — Я стал рассматривать оружие на стенах.

Некоторое время спустя Нефрит принесла мне рису и чашку душистого черного кофе. Все это она молча поставила на столик у моего изголовья.

— Нефрит! — начал я не без колебания. — Я хочу уйти отсюда, я чувствую себя теперь здоровым…

Девушка вздрогнула, на лице ее изобразился ужас.

— Они не сделают этого! — вдруг воскликнула она, протягивая руки. — Они не посмеют этого сделать!.. А если сделают!.. — Она словно оттолкнула кого-то и выбежала из комнаты.

Я вскочил и осторожно подкрался к двери: за ней оказался небольшой проход; вторая дверь вела в полутемную комнату…

На полу сидело несколько полуобнаженных людей негритянского типа. Они тихо беседовали о чем-то; мне показалось, что один держал в руках такой же кожаный шар, какие я видел у профессора Шарта… Я вернулся и лег. Все это было чрезвычайно странно и предвещало мало хорошего. Что собираются делать со мной эти люди? Наверное, что-нибудь ужасное. Это можно было понять из ее слов… Надо бежать отсюда, бежать как можно скорее, пока они не пришли за мной! Но как это сделать?..

Я начал тщательно осматривать стены: везде за коврами был только плотный желтоватый песчаник; никаких отверстий, ничего похожего на окна. В ту дверь? — Но их там слишком много, с этим оружием не справишься с ними… Я испытывал чувство человека, бессильно ожидающего смертного приговора… Ах, если бы вернулась Нефрит, она бы сказала мне всю правду!..

V. Убежище рабов

Долго лежал я на постели, уткнув голову в подушку.

Кто-то тихо дотронулся до моего плеча. Это был мужчина, лет сорока, высокий и смуглый, походивший на шейха или на предводителя бедуинов. Он долго пристально смотрел на меня, но под его взглядом я не ощущал страха…

Смуглый человек, походивший на шейха, сел у моих ног…

— Скажите мне, где я нахожусь? — решился я задать вопрос.

— Вы… — незнакомец запнулся, — вы находитесь сейчас у нас, в убежище рабов!..

Я не мог подавить возгласа удивления:

— В убежище рабов? Но… ведь мы были в Больших Каменоломнях!

— Да, вы сейчас — во власти рабов Больших Каменоломен. — И, понизив голос, в котором слышалась едва уловимая грусть, он добавил: — Я сейчас все расскажу вам…

Он сел у моих ног и начал говорить тихим голосом на безукоризненном английском языке:

— Я сожалею о смерти ваших товарищей. Мне хорошо известны научные труды профессора Шарта; он близко подошел к пониманию далекого прошлого нашей страны, гораздо ближе, чем другие ученые. Ведь история древнего Египта для них — это история фараонов и их победоносных походов в Нубию или страну Куш. Читали вы Брухша, Лепсиуса, Мариетта? О чем они главным образом пишут? — О сменах династий, о сооружениях храмов, о царских гробницах. Все это понятно, но что сохранилось от жизни самого народа — самого трудолюбивого из всех известных в истории? — Только глиняные черепки да кости, которые находят наши феллахи при рытье оросительных каналов. А этими костями строились пирамиды! И разве только одни пирамиды?..

Помолчав некоторое время, незнакомец продолжал.

— Еще с детства я интересовался историей нашего несчастного народа; я слушал лекции по египтологии во многих городах Европы и подробно ознакомился с коллекциями Лувра и Британского музея… Все это не удовлетворило меня. Вернувшись в Египет, я стал производить самостоятельные исследования, стараясь проникнуть в подлинную жизнь народных масс, стараясь отыскать следы этой жизни. Я не искал их в развалинах Карнака или города Эхнатона, — я начал исследовать Большие Каменоломни. После долгих трудов мне удалось обнаружить один ход; он оказался частью огромного подземного лабиринта…

Он простер руку:

— Здесь имеются залы, в которых любой египетский храм мог бы уместиться со всеми своими пристройками! Здесь нет саркофагов и пышных гробниц фараонов. Статуи богов и предметы культа редко попадаются здесь. Ведь влияние жреческого сословия не распространялось на этот подземный город, и он не был построен под свист бичей из кожи гиппопотама. Это было убежище тысяч, быть может, десятков тысяч людей, захотевших быть свободными. Оно строилось в течение нескольких поколений, и в Фивах долго ничего не знали о нем…

— Я не имею сведений, — продолжал незнакомец, — как это произошло. Может быть, было восстание народа, и скрывавшиеся здесь рабы двинулись на соединение с теми, которые трудились над постройками храмов; или фиванские чиновники сами своевременно обнаружили этот город. Как бы то ни было, он был захвачен правительственными войсками. Они учинили здесь страшную расправу. Об этом торжественно извещает надпись, прибитая в центре города. Интересная зарождающаяся культура была уничтожена, а оставшиеся в живых жители были сделаны самыми безропотными и покорными рабами. Достигнуто это было необыкновенно простым способом; дьявольское остроумие жрецов проявилось при этом во всем своем блеске. На голову несчастных надевался особый кожаный шлем, по которому долго били плоскими палками. Между двойными стенками шлема насыпался песок или что-либо другое. Это уменьшало силу удара, но непрерывное сотрясение головы в течение нескольких дней делало человека почти полным идиотом; он не думал больше о свободной жизни, он даже переставал понимать, что значат эти слова; он только работал и ел… если ему давали…

Эта ужасная «евгеника»[10]) производилась здесь же, в этих подземных коридорах. Конечно, не все выдерживали такую операцию. В одном месте я наткнулся на целый склад скелетов! По-моему, эти были более счастливы. Впоследствии, по приказанию жрецов, все входы в этот город были завалены: позднейшие поколения не должны были знать о его существовании!

Несколько лет я был занят исследованием этого лабиринта. Мне помогали товарищи, связанные со мною не только научными интересами, — нас соединяло общее дело. Это была великая цель, хотя, может быть, очень отдаленная и трудная.

Знаете ли вы, что в этой проклятой части света каждая горсть земли обильно полита кровью и потом!?.

Приходилось ли вам бывать на ирригационных работах в Сахаре или на хлопковых плантациях Судана? Нет? Значит, вы не видели этих длинных верениц туземцев, работающих, не разгибая спины, по пятнадцать часов в сутки под палящими лучами тропического солнца. За эту работу они получают горсть фиников и кусок материи, сработанной из гнилых отбросов того же самого хлопка; в виде особой милости им дают иногда несколько ниток стеклянных бус!

Видели ли вы рабов в Абиссинии? Официально там рабство отменено, и все люди считаются свободными, но этих «свободных» людей приводят на работу привязанными друг к другу, чтобы они не разбежались дорогой!..

Слыхали ли вы о подземных тюрьмах в Тунисе? Там узников приковывают к полу, и сверху на них капает вода… Капля за каплей… Среди нас есть люди, испытавшие это… Непримиримая борьба с этими ужасами, борьба всеми доступными нам средствами, — вот та цель, которая объединила нас!..

Мы никому не сообщили о нашем открытии и поселились здесь, приспособив для жилья некоторые помещения. К нам стали присоединяться другие — те, кому мы разрешали это… Я не буду рассказывать вам всех подробностей. Скажу только, что, к сожалению, мы не всегда осмотрительно давали это разрешение, и нам теперь приходится за это платиться…

Я не желал смерти профессора Шарта и не участвовал во всем этом происшествии. Но иного выхода, повидимому, не было! Разве профессор отказался бы от своих исследований, если бы ему было послано предупреждение? — Конечно, нет! Он только донес бы об этом властям.

Сейчас мы принимаем меры, чтобы не напали на наши следы. В некоторых местах пришлось сделать искусственные обвалы…

Он остановился, как будто прислушиваясь, затем ближе наклонился ко мне и продолжал:

— Мне надо торопиться… Слушайте: они принимают вас за правительственного чиновника и заняты сейчас вопрос сом, что делать с вами. Среди них есть много темных, отчаившихся, вконец озлобившихся людей. Эти люди хотят с вами сделать то же самое, что… Вы поняли?.. Они уже раз испытали этот способ, он дал блестящие результаты. Выпейте воды…

Он подал мне чашку. Мои руки дрожали…

— Может быть, мне удастся отстоять вас. Ведь вы не стали бы доносить на нас, вы дали бы клятву… Но разве они могут этому поверить!.. В самом худшем случае Нефрит даст вам одну вещь… У вас хватит силы воли. А пока — не падайте духом. Ну, я должен итти, у нас скоро начнется совет. Помните, если моя дочь принесет вам кое-что в пузырьке, — не советую Колебаться!..

Я остался один. Помню, я долго глядел на висевший против меня щит: он почему-то вертелся и то приближался ко мне, то удалялся…

Они хотят сделать из меня отбивную котлету! Ха-ха-ха!.. Нет, это им не удастся! Я снял со стены кинжал и стал рассматривать клинок, тускло блестевший при свете масляной лампы. В висках у меня стучало, мысли путались… Почему-то вспомнился старик, который призывал на нас проклятия аллаха. Зачем он стучал тогда так сильно посохом? Мы могли бы раздавить его… Остались бы только кости… Феллахи часто находят их в канавах…

Внезапно я вскочил на ноги. А что если с этим кинжалом броситься в ту комнату?.. Нет, это невозможно! Выхода, значит, нет… Скоро придет Нефрит и… Какая красавица эта Нефрит!.. Почему-то мне живо представились последние минуты моего отъезда из дому. Я смотрел, как удалялись от меня фигуры моих близких, стоявших на краю платформы. Они делались все меньше, меньше, но не переставали махать платками… Вот они совсем скрылись из виду… А наш поезд, грохоча и вздрагивая, быстро несся к берегам океана…

И опять сознание прорезало мозг: «Может быть, завтра я уже не буду этого помнить?.. Не буду: даже сознавать, кто я… Ведь они могут притти за мною раньше нее, могут притти каждую минуту!..»

Закрыв глаза, я приставил кинжал к левому боку. Стоит только упереться ручкой в ковер — и нажимать, нажимать до конца… Я открыл глаза…

Передо мною стояла Нефрит!..

VI. На свободу

Ее щеки горели, волосы выбились из повязки; она приложила палец к губам и протянула мне какую-то одежду.

— Тише, — прошептала она, — тише, и как можно скорее, иначе будет поздно… Он дал для вас свой плащ, я упросила его…

Кто дал?

— Али, мой двоюродный брат… Одевайтесь же скорее; может быть, нам удастся пройти…

Она помогла мне надеть длинный пестрый плащ. Кинжал я спрятал в рукав. Нет, я не верил в свое спасение!

— Слушай, — сказала она, положив обе руки ко мне на плечи. — Сейчас их там только двое, они задремали… Может быть, нам удастся проскользнуть… А там, дальше, тебя примут за Али. Его ведь считают моим женихом. Мы будем итти вместе… Только надо скорее, совет может кончиться. Постой, я посмотрю…

Она тихонько приоткрыла полог и стала прислушиваться:

— Идем!..

Я последовал за ней. В полумраке соседней комнаты были видны две согнутых фигуры. Затаив дыхание, мы стали осторожно прокрадываться мимо них… Вдруг один из сидевших пошевелился. Нефрит крепко схватила меня за руку, мы замерли на месте… Так прошло минуты две, а может быть — час, не знаю… Обе фигуры продолжали оставаться неподвижными. Нет, они, несомненно, спали. Мы тронулись дальше — и вскоре очутились в широком коридоре, освещенном висячими лампами. Я надвинул плащ на самые глаза. Нефрит пошла рядом с фонарем в руках. Я слышал, как билось ее сердце…

Долго шли мы какими-то ходами. Иногда нам встречались люди, но они не обращали на нас внимания. Некоторые над чем-то работали у деревянных станков, другие просто беседовали, сидя на выступах стен. Я видел тунисцев, феллахов, негров; попадались солдаты колониальных армий…

В конце одного коридора из мрака выросла огромная фигура негра с копьем в руках.

Перед нами выросла огромная фигура негра с копьем.

— Это стража, — шепнула Нефрит. — Не говори ни слова!..

Она прижалась ко мне, как влюбленная, и, стыдливо смеясь, сказала несколько слов, обращаясь к негру. Тот захохотал в ответ, но отрицательно замотал курчавой головой. Тогда Нефрит сняла с шеи что-то блестящее и отдала ему, не переставая говорить и смеяться. Негр сделал движение, стараясь заглянуть мне в лицо, но Нефрит увлекла меня вперед. Мы долго слышали за собой его смех…

Несколько раз мы поднимались и спускались по лестницам, пересекали площадки. Я видел ниши, уступы в стенах; в одном месте нам пришлось обходить огромный квадратный люк. Потом опять тянулись коридоры, широкие и узкие, светлые и темные. Людей уже не было видно; мы давно шли по необитаемым частям города.

Постепенно я начал верить в свое освобождение, но к радостному чувству надежды примешивалось другое, щемящее и тоскливое…

Мы мало говорили дорогой. Нефрит отвечала мне коротко и, видимо, неохотно; она задумчиво шла рядом, слегка наклонив голову. Ни разу не сбилась она с пути.

Наконец, почувствовалась близость свежего воздуха; откуда-то стал проникать свет…

— Скоро, — сказала Нефрит.

Я схватил ее руку и стал покрывать поцелуями:

— Ты спасла меня от смерти, Нефрит, может быть, от худшего, чем смерть!..

— Значит, ты знаешь, отец сказал тебе? Они уже сделали это с одним: он хотел предать нас… Пусти меня!..

Она высоко подняла фонарь и стала осматриваться вокруг:

— Вот здесь. Помоги мне…

Мы отодвинули большую песчаниковую глыбу; за ней открылось светлое отверстие, через которое мы проникли на воздух.

Кругом — безграничный простор пустыни. Голые песчаные бугры молчаливо подымались вдали, а из темного глубокого неба искрился холодный блеск множества звезд.

Нефрит остановилась:

— Видишь те огни? До них не более пяти километров. Иди все время на них. Там селение тиббусов[11]), и оттуда ходят караваны. Я знаю, ты не захочешь мне зла, ты не захочешь зла моему отцу: там, в городах, ты не станешь рассказывать… Ну, прощай!..

Она вдруг вся задрожала и тесно прильнула ко мне. Я почувствовал на своей щеке ее горячие губы:

— Прощай!..

— Нефрит, — воскликнул я, обнимая девушку, — ты не вернешься назад, мы уйдем вместе!..

Она отстранилась:

— Ты хочешь погубить отца? Если я не вернусь, они все поймут. А так они ничего не узнают. Отец был на совете, а я… меня все видели с Али… Значит, ты бежал сам… Али не выдаст нас: ведь скоро я буду его женой, — теперь я должна это сделать!.. Помни, иди на эти огни…　

Быстрым движением сунув мне какой- то сверток, она скрылась… В свертке был кусок мяса и несколько лепешек…　

С минуту я стоял на одном месте. У меня была безумная мысль догнать ее… вернуться обратно… Потом я привалил к отверстию большой камень и пошел по направлению огней…

РЕЙД ОЛЕНЬЕЙ ИЛИ СОБАЧЬЕЙ УПРЯЖКИ

ИМЕНИ «ВСЕМИРНОГО СЛЕДОПЫТА»

Редакция журнала «Всемирный Следопыт» обращается к местным организациям и к местным жителям нашего Севера со следующим предложением:

Редакция выдвигает пожелание, чтобы будущею зимою в Москву прибыла с севера собачья или оленья упряжка с одним вожатым, проделав весь путь до Москвы, без переездов по железной дороге. Цель этого рейда — чисто краеведческо-исследовательская.

Договорившись с лицом, которое откликнулось бы на наш вызов, и выяснив материальные условия, редакция могла бы выслать к месту отправления упряжки одного из своих сотрудников-беллетристов, который, проделав этот путь на упряжке совместно с ее вожатым, дал бы живое и художественное описание всех подробностей этого рейда и тех мест, через которые пройдет упряжка.

Редакция «Следопыта» просит своих подписчиков-северян помочь ей отыскать такую упряжку и надежного, опытного человека, согласившегося бы проделать этот рейд. Редакция просит северные газеты не отказать в любезности перепечатать настоящий вызов.

Всю переписку по этому вопросу направлять к заведующему редакцией «Всемирного Следопыта», Владимиру Алексеевичу Попову, по адресу: Москва, Ильинка, 15, Издательство «Земля и Фабрика».

МОИ ПОЛЯРНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Очерк Роальда Амундсена

(Окончание)

V. Среди пловучих льдов.

Имея возможность приобрести нечто получше «Фрама», я перестал им довольствоваться. Ему было уже много лет, и он порядком износился. Я сам сделал эскиз корабля, который соответствовал бы намеченной экспедиции, имевшей целью переплыть весь полярный бассейн. Рисунок изображал судно 36 метров длины и 12 метров ширины, но самым главным была его форма. Корпус корабля представлял из себя как бы половину яйца, разрезанного вдоль, — другими словами, дно корабля было всюду ровно и кругло, и льдинам, которые стали бы затирать его, не за что было бы зацепиться. Наоборот, напиравший лед стал бы поднимать его кверху. К тому же эта форма при наименьшей поверхности дает наибольшую прочность.

В Норвегии не оказалось достаточно длинных досок, их пришлось выписать из Голландии. 7 июня 1917 года судно было выстроено и названо «Мод».

Закупив в Америке нужный провиант, весною 1918 года я стал готовиться к отплытию. Я решил плыть в ледяные области кратчайшим путем, то-есть из Осло вдоль берегов Норвегии в Тромсэ, потом Северо-Восточным морским путем, вдоль берегов северной Европы и Азии, мимо мыса Челюскина, где, обогнув Ново-Сибирские острова, мы попадали в то самое течение, в которое вошли бы, если бы с другой стороны подплыли к Берингову проливу.

Мы вышли из Тромсэ 16 июля 1918 года и поплыли на восток, вдоль северного берега Норвегии.

Война еще не была закончена, и мы порядком волновались первые десять дней, так как, не пройдя Белого моря, не могли быть уверенными, что не встретим подводной лодки. Это наше беспокойство привело к забавному случаю.

25 июля мы вошли в Югорский Шар[12]). Внезапно налетевший шквал заставил меня подойти к спуску в каюты и крикнуть:

— Все на палубу! Живее!

Я был очень поражен, увидев спешившую на мой зов команду. Один из матросов едва успел надеть на себя самое необходимое, другие явно облачились в платья соседей, а один молодчик нарядился в свой лучший городской костюм, надел на голову цилиндр, а в руках держал чемодан!

Мне стало очень смешно, когда я догадался, что мой торопливый приказ был понят превратно. Матросы думали, что нас собираются взорвать. Вскоре мой смех, а также и погода объяснили матросам в чем дело; они быстро оправились от паники и принялись за работу.

1 сентября, после небольших волнений в Карском море, мы подошли к острову Диксона и, захватив там горючее, отправились дальше.

9 сентября мы проплыли мыс Челюскин, замечательный тем, что это са-амый северный пункт Азии. Нам стал попадаться старый лед, и мы медленно продвигались вперед по узкой полынье вдоль берега.

В сентябре мы не могли дальше продвигаться по льду и стали искать место, где бы остановиться на зиму.

Подходящего места, защищенного от ветра, не было. Лишь два небольших холмика, выдаваясь вперед, казалось, ослабляли несколько напор льда с севера. Подойти к ним было легко, но я боялся очутиться в ловушке.

В конце концов, мы зашли за холмы и стали на якорь в 150 метрах от берегла. Мы назвали этот ненадежный приют «гаванью Мод», и она, вопреки нашим ожиданиям, в течение целого года служила нам верным убежищем.

Первым делом мы принялись за постройку обсерватории и помещения для двадцати собак. Мы очень торопились, и через две недели, то-есть к 30 сентября, все было готово.

Суровые арктические ветры не давали вам хоть сколько-нибудь сносно проводить зиму. Чтобы утеплить наше помещение, мы стали сгребать к бокам «Мод» снег и наложили его до самой палубы, так что снежная стена почти отвесно спускалась от корабля на ледяную поверхность. Для того чтобы легче было сходить с «Мод», мы сделали более покатый спуск, который начинался прямо против двери рубки. По бокам сходней мы прикрепили канат, за который можно было держаться, поднимаясь на корабль и спускаясь с него.

Одна из наших сук должна была ощениться. Она очень любила меня и каждое утро, когда я выходил на палубу, бросалась ко мне. Обыкновенно я брал ее на руки и сносил на лед, а потом мы вместе отправлялись на утреннюю прогулку для моциона. Однажды, как раз когда я собирался поднять ее, другая собака, по имени Яков, бросилась мне навстречу и так сильно при этом толкнула меня, что я не удержался на ногах и полетел вниз головой за барьер палубы. При этом я изо всей силы ударился правым плечом о лед. Искры так и посыпались у меня из глаз! Придя в себя, я едва смог сесть. Плечо неистово ныло. Я ни минуты не сомневался, что переломил себе кость, как это впоследствии и подтвердилось рентгеновскими снимками.

С величайшим трудом втащился я на корабль. Тут Вистинг, учившийся в Осло ухаживать за больными, сделал мне первую перевязку. Боль была до того мучительна, что я не мог шевелить рукою. Чтобы дать руке покой, Вистинг прибинтовал ее к туловищу; так я пролежал целую неделю. Потом я стал носить руку на перевязи. Однако мои испытания этим не кончились.

8 ноября я встал очень рано и вышел на палубу. Было темно и туманно. Сторожевой пес Яков снова бросился мне навстречу и, попрыгав и потанцовав вокруг меня, сбежал со сходней и исчез на льду. Я медленно сошел с корабля и пошел за ним. Зайдя за корабль, я услыхал слабый звук, до того странный, что невольно насторожился. Звук этот напоминал слабое гудение в снастях при первых порывах ветра. Немного погодя звук стал усиливаться; казалось, кто-то тяжело и быстро дышит… Я стал вглядываться туда, откуда шел звук, и под конец увидал Якова, со всех ног мчавшегося к шхуне. В следующее мгновение показался огромный белый медведь, несшийся за ним по пятам. То, что я слышал, было тяжелым дыханием приближавшегося зверя.

Я сразу сообразил, что это была медведица, у которой где-нибудь поблизости находились медвежата. Яков раздразнил ее детеныша и, видя ярость матери, очевидно вспомнил, что на борту есть много важных и срочных дел…

Картина была очень занимательна, но таила в себе опасность и для меня. Что оставалось мне делать без ружья, со сломанной рукой? Я со всех ног бросился бежать, медведица — за мной. В ту самую минуту, когда я добежал до сходней и уже собирался подниматься на корабль, медведица ловким ударом по спине повалила меня на лед… Я упал на больную руку, лицом в снег — и стал ждать конца… Но, видно, час мой еще не пришел. Яков, который все это время пробыл на палубе, вдруг решил вернуться: может быть, он опять хотел подразнить медвежонка. Ему приходилось бежать мимо того места, где медведица расправлялась со мной. Увидав Якова, мчавшегося мимо, она высоко подпрыгнула, оставила меня и целиком занялась Яковом. Я воспользовался этим и спасся бегством…

Я со всех ног бросился бежать, медведица — за мной

Следы звериных когтей на спине у меня оказались незначительными, а больная рука, на которую меня повалила медведица, к счастью, не сломалась вторично. Чтобы окончательно поправить ее, я стал проделывать довольно мучительный курс лечения. Сначала я не мог поднять руку и протянуть ее за карандашом. По нескольку раз в день я садился в кресло, выпрямлялся, брал левой рукой правую и, напрягая изо всех сил левую руку, приподнимал ею больную руку. К концу года я мог уже дотронуться больной рукой до лица, но прошло еще много месяцев, прежде чем я научился владеть ею, как здоровой.

Немного времени спустя со мною произошло еще одно несчастье. Наша обсерватория помещалась в крошечной клетушке без окон, и ее трудно было проветривать. Она освещалась и обогревалась шведским примусом. Я употреблял шведские примусы во всех экспедициях, — они идеальны в полярных странах.

Однажды я вошел в обсерваторию, чтобы сделать обычные наблюдения. Вскоре меня стало клонить ко сну, и сердце неестественно громко заколотилось. Но я был так поглощен своей работой, что не придал этому никакого значения, и только когда мне сделалось дурно, осознал эти странные симптомы. К счастью, у меня хватило силы добраться до двери и выбраться на волю…

Я до сих пор не могу понять, что тогда произошло: поглотило ли пламя слишком много кислорода из воздуха, или при неправильном горении стал образовываться ядовитый газ. Во всяком случае, я был отравлен, и мое сердце сильно пострадало. Прошло несколько дней, прежде чем прекратилось ужасное сердцебиение, и много месяцев — прежде чем я смог напряженно работать, но только через год я выздоровел окончательно…

Несмотря на то, что наступала весна, лед вокруг нас не взламывался. Наступило и лето, а мы все продолжали стоять за ледяными нагромождениями. По ту сторону их виднелась вода, и вопрос заключался в том, как пробраться через тысячу метров старого берегового льда. Помня средство доктора Кука, примененное им на «Бельгике», мы пробуравили во льду по прямой линии, шедшей к открытому морю, пятьдесят дыр, положили в каждую динамит и электрическим кабелем соединили заряды. Мы взорвали их все в одно время. Взрывы дали трещины во льду, почти незаметные для глаза. Заглянув в навигационные таблицы, я увидел, что вода начнет прибывать в ночь на 12 сентября. Я надеялся, что она поднимет лед, невидимые щели раскроются и цельная на вид глыба распадется на множество кусков.

Я никогда не забуду ночь на 12 сентября. Я присутствовал при одном из самых красивых зрелищ, виденных мною в полярных странах. Небо было ясно. Сияющий месяц серебрил окрестность. Там и сям бродили по льду белые медведи. Одновременно с лунным светом мы любовались и великолепным северным сиянием.

Мы стояли на палубе и наслаждались чудесной ночью. Вдруг раздался треск с пути, проложенного динамитом. Вскоре показались большие трещины, и прочный ледяной покров разломался на части. Мы не стали терять времени и поскорее вышли в открытое море.

Экипаж состоял из десяти человек. Один из матросов, Тессем, страдал хронической головной болью и очень хотел уехать домой. В этом не было ничего удивительного, так как мы находились в пути уже целый год и все еще не достигли места, откуда должна была начаться настоящая экспедиция. Нам оставалось проделать несколько сот миль на восток, прежде чем мы могли войти в течение, которое повлекло бы нас на север и далее — через полюс.

Поэтому я без колебаний отпустил его, а также и Кнудсена, пожелавшего сопровождать Тессема. Я даже радовался возможности послать с ними письмо. Путь, который им предстояло проделать, казался нам нетрудным. До острова Диксона им нужно было пройти около 800 километров — гораздо более короткое расстояние, чем то, которое прошел я от острова Гершиль до форта Эгберт и обратно. Кроме того, они были обеспечены всем необходимым.

Когда мы отчалили, они весело кивали нам на прощание. Мы отвечали на их приветствия, в полной уверенности, что, вернувшись в Осло, снова увидимся с ними. Но судьба судила иначе. Одного нашли мертвым у острова Диксона, а другой пропал бесследно. Бедные ребята! Они оба были отважными и верными товарищами, и о их гибели мы все очень грустили…

Когда мы отчалили, Тессем и Кнудсен весело кивали нам на прощанье…

22 сентября, уже за Ново-Сибирскими островами мы опять натолкнулись на скопления льда и, решив, что безнадежно пытаться пройти дальше, прикрепили судно к краю льда, а сами стали определять силу и направление течения. Оно оказалось быстрым и шло к югу. Это означало, что нас неизбежно прибьет к суше. Мы решили воспользоваться первой же возможностью и стать под защиту мыса Челюскина, но нам не повезло, и мы доплыли лишь до островка Айона[13]). Тут мы на 50 метров врезались в лед и снова стали готовиться зимовать.

Вскоре на острове показались чукчи-коренные жители Сибири. У них мы приобрели необходимых на зиму оленей. Чукчи, вероятно, того же происхождения, что и эскимосы в Гренландии и на американском побережье, но язык их не похож на эскимосский.

Доктор Свердруп, ученый член нашей экспедиции, так заинтересовался чукчами и их бытом, что, примкнув к одному из племен, ездил с ним на юг Сибири, где и провел всю зиму. В мае он вернулся обратно.

В июле, как только взломался лед, мы отправились в Ном[14]). Необходимо было произвести починки и кое-чем запастись. Кроме того, мы знали, что течение, которое могло повлечь нас на север, находилось лишь за Беринговым проливом.

В Номе четыре члена нашей экспедиции покинули нас, и экипаж «Мод» сократился до четырех человек: остались— Свердруп, Вистинг, Оленкин и я. Может быть, было неосторожно пускаться в открытое море на большом судне с таким маленьким экипажем, но все мы были люди бывалые, и никто из нас не страшился будущего, каким бы оно ни оказалось. Когда мы огибали мыс Чердзе-Камень, нас прижало к берегу скоплением берегового льда. Это заставило нас там зимовать. Но как только лед тронулся, мы опять очутились на свободе, и хорошо выстроенная «Мод» при этом нисколько не пострадала.

Всю зиму в трех юртах по соседству с нами жили чукчи. Мы очень подружились с этими людьми, и они привязались к нам. Мы. ждали весны и оттепели, чтобы довести «Мод» до Ситтля и там сдать ее в починку. Я пришел к убеждению в необходимости увеличить экипаж и спросил чукчей, не согласились ли бы они последовать за нами.

Ответ чукчей меня глубоко тронул:

— Куда ты пойдешь — туда и мы пойдем. Что ты захочешь — то мы сделаем… и только, если ты захочешь, чтобы мы самих себя убили, мы этого не сделаем…

Чукчи плавали с нами больше года, и все это время были отличными работниками и верными друзьями. Они никогда не жаловались и всегда были спокойны. Когда же мы приехали в Ситтль, мне пришлось отпустить их домой: они, не могли перенести городской жизни… Из Ситтля шел пароход, который согласился ссадить их у берегов Сибири… Но вернемся назад, к мысу Чердзе-Камень. Когда я выбрал пять чукчей, которые должны были поехать с нами, посредник, помогавший вести переговоры, забраковал одного из них по имени Какот. По его мнению, он выглядел как-то странно и вообще никуда не годился. Я с ним не согласился и взял чукча. Какот, действительно, всегда казался печальным.

Однажды Какот пришел ко мне и стал, просить позволения отлучиться на некоторое время. Когда я спросил, зачем, он объяснил мне, что ему нужно сходить на север: там, на расстоянии нескольких дней пути от нас, жила у него маленькая дочка, и ему хотелось перед отъездом навестить ее. Жена его умерла, и девочка воспитывалась у двоюродного, брата Какота, обещавшего обращаться с ней как с родной. До Какота дошли слухи, что в племени, среди. которого жила его дочь, начался голод, и он боялся за ребенка.

Я поверил чукчу, тем более, что в тот год вдоль берега было мало дичи. Остановка у мыса Чердзе-Камень была большим подспорьем для тамошних туземцев, с которыми мы делились провиантом.

Я отпустил Какота, и он тотчас же исчез. Но когда он не вернулся к тому сроку, к какому обещал, я призадумался. Впрочем, я не заподозрел его в обмане, и был. награжден за свое доверие: через три дня, в. сумерках, поднимаясь на палубу, я наткнулся на Какота.

— Где ребенок? — спросил я.

Он указал на меховой сверток у барьера.

— Подай его сюда, — сказал я.

Какот поднял сверток и положил мне на руки. Я понес его в рубку к лампе и позвал своих товарищей. Развернув сверток, мы увидели нечто чрезвычайно жалкое: пятилетнюю чукотскую девочку, совершенно голую и до того худую, что кости торчали у нее из-под кожи; все тело сверху донизу вследствие голодовки было покрыто ранами и нарывами, а волосы были полны насекомых.

Мы увидали пятилетнюю чукотскую девочку, до того худую, что кости торчали из-под кожи…

Первым делом мы ее выкупали и остригли. Мимоходом я напомню читателю, что чукчи добровольно никогда не купаются, так что маленькая дочь Какота — одна из немногих чукчей, которые купались. Потом мы обмыли ей раны раствором дегтя и алкоголя, сшили платье и стали ее «вскармливать». Через несколько недель она была уже совсем другим ребенком. Раны зажили, тело пополнело, и она стала очень милым маленьким существом. Я уговорил Какота взять ее с собой в Ситтль.

По, дороге мы остановились у мыса Восточного в, Беринговом проливе и посетили там одного австралийского купца по имени Карпендаль. Это был типичный голубоглазый, англо-австралиец, женатый на туземке, от которой, у него было много детей, в том числе девочка девяти лет. Я сказал ему, что охотно возьму ее с собою в качестве подруги дочери Какота и в Норвегии обеих пошлю в школу. Это давало девочкам возможность попутешествовать, повидать свет и получить некоторое образование. В то же время и ученым представлялась возможность изучить их характер и умственные способности. Карпендаль согласился, и в 1922 году я привез с собою в Норвегию этих двух девочек — пяти и девяти лет.

Они пробыли два года в школе и учились лучше всех одноклассниц…

VI. Полет с Линкольном Эльсвортом.

Пока «Мод» чинили и нагружали в Ситтле новым провиантом, я поехал в Норвегию. Там я узнал радостную новость: стортинг[15]) ассигновал мне на продолжение экспедиции 500 000 крон.

Мысль об исследовании полярной области воздушным путем, овладела мной с новой силой. Я приобрел в Нью-Йорке аэроплан (типа Юнкерса) и с большими трудностями доставил его в Ситтль. Я решил попробовать подняться с мыса Барроу на северном берегу Аляски и, перелетев над полюсом, снизиться в Свальбарде на Шпицбергене. Такой перелет над полярным морем имел большое научное значение. Оно заключается в следующем: на полюсах, так сказать, приготовляется погода для стран умеренного пояса. Кроме солнца, ничто не имеет такого влияния на температуру Нью-Йорка и Парижа, как воздушные течения вокруг земных полюсов. Поэтому обладание данными метеорологическими и географическими сведениями имеет бесконечное значение для ученых. Таким образом, мое желание совершить трансполярный перелет проистекало не из жажды приключений, а имело серьезную научную обоснованность.

Чтобы возможно было спускаться на лед, нам пришлось шасси аэроплана заменить системой с лыжами. Весною 1923 года лейтенант Омдаль, который работал над устройством этих лыж, предпринял при мне пробный полет. Когда он стал приземливаться, левая лыжа отскочила и смялась, словно была сделана из картона. При обследовании обнаружилось, что все давление машины приходилось на металлическую пластинку, толщиною всего с плотный лист бумаги. У нас не было возможности заняться изготовлением новой пластинки; поплавки, которые приделывались к машине для спуска на воду, также оказались непригодными на льду. Мне пришлось опять отправиться в Осло, а оттуда — в Копенгаген, где я заказал новые аэропланы германской фирмы Дорнье. Интересно отметить, что фабрика Дорнье строила эти машины в Марине-де-Пиза (в Италии), так как мирным договором немцам запрещено строить аэропланы нужной им величины в самой Германии.

Тут наступило для меня самое тяжелое время моей жизни. Я доверился некоему датчанину Гаммеру, человеку крайне легкомысленному, не державшему своего слова и легко дававшему всякие ложные сведения. Он довел меня, в конце концов, до полного экономического краха и, что хуже всего, поставил в самое тяжелое положение по отношению к целому ряду людей.

Отчаяние мое достигло высшей точки, когда — я после неудачного турнэ по Америке (мои лекции потерпели полное фиаско) вернулся в Нью-Йорк. Газетные статьи также давали мне мало заработка. Сидя в своей комнате в гостинице «Астория», я думал о том, что моя песенка спета и что пора оставить мысль о продолжении деятельности полярного исследователя. Мужество, сила боли, непоколебимая вера в свое дело — все эти свойства, избавившие меня от стольких опасностей и помогшие мне совершить не один подвиг, — казалось, меня покинули. Самая мрачная безнадежность овладела мною…

И вот, когда я сидел и размышлял о своем тяжелом положении, затрещал телефон. У меня было, пожалуй, больше оснований, чем обычно, услышать ругань кредитора, требовавшего с меня долги, в которые ввел меня Гаммер…

Но то, что я услыхал, заставило меня радостно насторожиться:

— Я — любитель полярно-исследовательского дела. Я очень горячо отношусь к нему и мог бы дать средства для новых экспедиций…

Само собою разумеется, я тотчас же пригласил незнакомца притти ко мне. Через пять минут я углубился в разговор с Линкольном Эльсвортом, имя которого в настоящее время так хорошо известно миру, что мне незачем объяснять, кто он.

— Если вы согласитесь принять на себя руководство полярной экспедицией, — сказал он, — я озабочусь о средствах для покупки двух аэропланов и покрою другие необходимые издержки.

Я был в восторге. Эльсворт дал восемьдесят пять тысяч долларов наличными. Я позаботился о летчике и механике для каждой машины. Весною 1925 года аэропланы были доставлены в Свальбард на Шпицбергене. 4 мая все было готово к отлету. Участниками экспедиции являлись: я, Эльсворт, летчики Рисер-Ларсен и Дитриксон и механики Омдаль и Феухт.

Когда мы собрались на наш первый военный совет, Рисер-Ларсен сообщил нам новость, радостно поразившую всех. Он узнал, что итальянский воздушный корабль № 1 продается итальянским правительством и что стоит он не больше четырехсот тысяч крон. Мы с Эльсвортом никогда не думали, что воздушный корабль может стоить так дешево. Если бы мы знали это, то не довольствовались бы аэропланами. Мы задались целью перелететь над полярным морем с континента на континент. На аэропланах это было рискованным предприятием. В конце концов, мы решили выполнить предстоящий полет на аэропланах, но следующим летом во что бы то ни стало отправиться в такое же путешествие на воздушном корабле.

Я имел особое основание быть довольным сообщением о воздушном корабле № 1. Я был на его борту года два назад и в качестве гостя совершил небольшой полет. Мне было известно, что корабль этот совершил много удачных полетов и доказал тем самым, что вполне пригоден для полета над полярным морем.

Наши аэропланы с фабрики Дорнье были отмечены №№ 24 и 25. Эльсворт, Дитриксон и Омдаль поместились на № 24, а Рисер-Ларсен, Феухт и я — на № 25, иными словами, на каждом аэроплане был свой путешественник, летчик и механик.

21 мая мы вылетели, держа курс по направлению к Северному полюсу. Теперь, когда мы были уверены, что на будущий год сможем вполне безопасно перелететь с материка на материк, мы решили настоящий полет превратить в продолжительное путешествие с исследовательскими целями. Мы намеревались тщательно изучить ледяной покров до самого полюса, обращая внимание главным образом на то, где удобнее всего снизиться. Не исключалась возможность, что мы откроем и новую землю, так как эта часть полярного моря была еще не исследована.

Мы вылетели со Шпицбергена, держа курс к Северному полюсу…

На каждом аэроплане было горючего на 2600 километров пути.

Когда мы достигли 88° северной широты, то-есть отлетели на 1000 километров, то в первый раз увидали под собой открытую воду. Чтобы убедиться, что не было никакого оптического обмана, мы спустились возможно ниже над водой. Задний мотор на № 25 стал плохо работать, и нам оставалось снизиться. Полынья, на которую мы спустились, производила впечатление водной площади, специально приготовленной для спуска. Спуск прошел благополучно. Наш аэроплан стукнулся о лед на другом конце полыньи, но, к счастью, быстрота его движения к этому моменту настолько уменьшилась, что это не причинило ему вреда.

Вскоре вода в полынье, на которую мы опустились, начала замерзать. Через шесть часов после спуска она окончательно замерзла. Однако нам удалось высвободить аэроплан из ее ледяных объятий.

Положение наше было, тем не менее, весьма опасно. Мы находились в 1000 километрах от населенных мест, на льду, с аэропланами, выстроенными для спуска на воду, при чем мотор аппарата № 25 совсем сломался, и провизии у нас оставалось лишь на три недели…

Наше спасение заключалось в том, чтобы разместить весь экипаж на № 24 и попробовать подняться. Даже при самых лучших условиях это было бы нелегким делом, принимая во внимание, что экипаж № 24 увеличился вдвое. К тому же, условия были далеко не идеальные. Вместо……того чтобы подыматься с воды, как того требовало устройство кузова аэроплана, нам приходилось подыматься со льда, и не гладкого, как каток для конькобежцев, а чрезвычайно неровного, — ледяные торосы всевозможной величины и формы в величайшем беспорядке были нагромождены друг на друга.

Нам ничего не оставалось, как попробовать разровнять такую ледяную поверхность, на которой можно было бы раскатиться и взлететь.

Как сумасшедшие, работали мы в течение 24 дней. Это была подлинная борьба со смертью, так как гибель от голода очень легко могла пресечь нашу работу. Одним словом, мы съедали в сутки 225 граммов пищи. Каждое утро мы выпивали немного теплой воды с распущенным в ней кусочком шоколада и съедали три овсяных галеты. К обеду мы получали по чашке пеммиканового супа, на ужин съедали еще по крошке шоколада и следующие три Галеты. Само собой разумеется, мы страдали от голода. Однако удивительно, как хорошо, при такой скудной пище и несмотря на тяжелый физический труд, сохранялись наши силы!

Как сумасшедшие работали мы в течение 24 дней, разравнивая ледяную поверхность..

На 24-й день нам удалось, наконец, устроить более или менее ровный аэродром длиною в 500 метров; Теоретически, чтобы подняться, № 24 требовал, по крайней мере, 1500 метров открытой воды, но мы не смогли разровнять более 500 метров. Это пространство заканчивалось обрывом в небольшую полынью, лежавшую на один метр ниже и шириною не более 4–5 метров. На другом конце полыньи высилась ледяная глыба в 150 метров в диаметре с торчащим вверх, по крайней мере — метров на шесть, острым ледяным торосом. Ее мы, конечно, не смогли сдвинуть с места. И без того за эти 24 дня мы удалили с площадки 500 тонн льда!..

В свободные от этой работы часы мы спали или производили наблюдения — астрономические, метеорологические и океанографические. Измерения глубины окончательно убедили нас, что поблизости не было твердой земли. Эти измерения были выполнены по новой гениальной немецкой системе, при чем весь прибор весил немного больше килограмма.

Система эта была основана на принципе эхо. Две дыры пробуравливались во льду, и в одну из них опускалась проволока, к верхнему концу которой прикреплялся очень чувствительный микрофон; Один человек слушал у этого микрофона, в то время как другой опускал взрывчатый снаряд во вторую дыру. При этом применялись часы, останавливавшиеся от сотрясения при взрыве и определявшие таким образом точный момент взрыва и его эхо. Звук взрыва передавался через воду морскому дну и тем же путем посылался обратно на поверхность, сообщаясь и телефону, связанному с опущенной в одну из дыр проволокой… Этим аппаратом мы сделали два измерения, и оба показали глубину приблизительно в 3600 метров. Само собой разумеется, вблизи такой глубины не могло быть земли.

15 июня мы сделали все, чтобы окончательно подготовить № 24 к отлету. С № 25 мы перетащили все, что могло нам понадобиться на обратном пути и что возможно было поместить на без того уже перегруженном № 24. Потом все шестеро, тесно прижавшись друг к другу, мы поместились на борту, завели мотор, и Рисер-Ларсен сел у руля.

Наступил самый напряженный момент моей жизни. Рисер-Ларсен тотчас пустил машину полным ходом. По мере того как возрастала скорость, во много раз увеличивалось и действие неровной поверхности: аэроплан качало до такой степени, что я ждал, что вот-вот мы накренимся и сломаем одно из крыльев. Все быстрее и быстрее приближались мы к концу ледяного поля, но толчки и подпрыгивания говорили о том, что мы еще не покинули льда. С головокружительной быстротой неслись мы к крутому спуску перед полыньей. Мы достигли его, сорвались на полынью и… поднялись! Чувство невероятного облегчения охватило меня, но оно длилось лишь одно мгновение. Прямо перед нами, всего в нескольких метрах возвышался ледяной торос. Через пять секунд должно было решиться, подымемся ли мы на воздух или же вдребезги разобьемся о ледяную гору. Секунды были длинны, как часы. Но мы миновали торос, пролетев лишь на сантиметр над ним! Наконец-то мы были в пути, после 24 дней отчаянной работы и волнений!..

Час за часом летели мы на юг. Правильно ли мы держим курс? Хватит ли бензина? Все ниже и ниже опускался бензин в контрольном стаканчике. Наконец, когда горючего оставалось только на полчаса, мы неожиданно вскрикнули от радости: внизу, на юге показались хорошо знакомые нам вершины Свальбарда на Шпицбергене. Под собой мы увидели темную полоску открытой воды, на которую могли опуститься.

Но испытания наши еще не кончились. Нам приходилось обогнуть огромное поле взгромоздившихся друг на друга льдин. Я смотрел на Рисер-Ларсена и заметил, что он каждый раз с невероятным напряжением поворачивал руль. Наконец, руль совершенно перестал его слушаться, и нам оставалось только опуститься, но, к счастью, под нами была уже вода…

Опять, как и неделю назад, мы были на волосок от смерти! Оказывается, мы добрались до единственного местечка в Свальбарде, где можно было опуститься, хотя летели при весьма плохих условиях; было туманно, нам едва хватило бензина, к тому же сломался руль!

Так окончился наш первый продолжительный полет над полярным морем к 88° северной широты…

VII. Трансполярный перелет на «Норвегии».

Через несколько дней по возвращении на аэроплане № 24 на Шпицберген мы отправились в Осло. Экспедиция закончилась неудачей: мы не смогли выполнить своего намерения — перелететь с материка на материк. Мы тотчас же стали разрабатывать планы на будущий год. Памятуя слова Рисер-Ларсена о воздушном корабле № 1, мы телеграфировали полковнику Нобиле и пригласили его приехать для совещания в Норвегию. Нобиле был офицер итальянского воздушного флота, опытный пилот и строитель воздушных кораблей.

Собираясь купить дирижабль № 1, мы естественно обратились к Нобиле, так как никто лучше него не мог ответить на вопросы относительно радиуса активности, грузоподъемности и прочих свойств дирижабля, которые нам необходимо было знать. К тому же, в случае покупки № 1, мы не могли найти более подходящего пилота, — Нобиле управлял этим кораблем при нескольких полетах, следовательно, хорошо знал его свойства.

Эльсворт ассигновал на покупку корабля 100 000 долларов, но Нобиле назвал сумму меньше почти на 25 000 долларов. Я сразу принял предложение Нобиле. № 1 был полутвердого типа, то-есть хотя резервуар для газа имел форму сигары, все же он не был твердым. Это представляло большое неудобство. На тех местах, где мы собирались снижаться, не было специальных помещений для воздушного корабля. Необходимо было устроить так, чтобы его можно было прикреплять к мачте, что было невозможно при мягкой оболочке для газа. Нобиле обещал заключить корабль в твердую оболочку.

Достигнув соглашения по всем пунктам, Нобиле уехал обратно в Рим. Через месяц Эльсворт и я тоже приехали в Рим для подписания договора. Нобиле, согласившись поступить к нам на жалованье в качестве пилота, стал требовать, чтобы весь экипаж состоял из итальянцев. Я отказался исполнить это требование. Я хотел, чтобы Рисер-Ларсен и Омдаль, перенесшие столько трудностей при полете на аэропланах, разделили со мной честь предстоящего полета. Кроме того, Рисер-Ларсен — один из лучших летчиков в мире, а Омдаль[16]) — отличный механик, совершенно незаменимый в трудных случаях. Оскар Вистинг, один из четырех храбрецов, сопровождавших меня к Южному полюсу, тоже должен был отправиться с нами.

Я изложил все эти соображения Нобиле, и он меня понял. В свою очередь, он просил позволения взять с собой в путешествие пять итальянских механиков. Они входили в состав прежнего экипажа № 1 и прекрасно умели обращаться с его моторами, газовыми вентиляторами и баластом. При исполнении обязанностей пилота Нобиле, конечно, приятно было иметь вокруг себя привычных людей, знающих, как вести себя на воздушном корабле. Поэтому мы без всяких колебаний согласились на его просьбу.

Однако одно происшествие заставило меня призадуматься относительно Нобиле. Нам с Рисер-Ларсеном захотелось съездить в Остию — местечко под Римом. Нобиле любезно предложил нам прокатиться в его автомобиле.

Это была самая ужасная поездка, в какой мне когда-либо приходилось участвовать. Нобиле управлял машиною. Я сидел рядом с ним, а богатырская фигура Рисер-Ларсена заполняла почти все заднее сидение. Нобиле оказался чрезвычайно странным шофером. Пока мы находились на плоской и ровной дороге, он вел машину нормально, со вполне допустимой скоростью, но как только мы приближались к повороту дороги, где обыкновенный человек, без сомнения, убавил бы ходу, Нобиле поступал как раз наоборот. Он изо всех сил нажимал на газовую педаль, и мы заворачивали с головокружительной быстротой. Порою, в то время как я ждал, судорожно ухватившись за сиденье, что вот-вот с нами произойдет несчастье, — Нобиле выходил из своего полусонного состояния; он замечал опасность и всячески старался предотвратить ее. Он изо всех сил ударял по тормозу, так что мы с трудом удерживались на местах. Чтобы ослабить толчок, он проезжал часть дороги зигзагами.

После многократных просьб Нобиле согласился, наконец, ехать ровнее. Вернувшись с Рисер-Ларсеном в гостиницу, я высказал ему свои сомнения насчет того, благоразумно ли брать с собой Нобиле в качестве пилота на воздушном корабле.

— Если он так ведет себя на земле, — сказал я, — то с нашей стороны будет безумием довериться ему в воздухе.

Ответ Рисер-Ларсена показался мне довольно неожиданным:

— Нет, — сказал он, — это неверное рассуждение. Самые надежные и спокойные летчики, которых я знал, на земле обнаруживают такую же нервозность, как Нобиле. В обыденной жизни они кажутся взбудораженными и эксцентричными, но как только поднимутся в воздух, — может быть, причиной этого является успокаивающее влияние опасности, — их нервозность исчезает, и в минуту опасности они спокойны, как любой из нас…

Всю осень и зиму итальянцы работали над воздушным кораблем, переделывая его мягкую оболочку на более твердую. Когда мы официально вступили во владение им, он был переименован в «Норвегию».

29 марта «Норвегия» вылетела на север.

«Норвегия» вылетела на север…　

Окончив наши приготовления в Осло, Эльсворт и я отправились в Свальбард, не дожидаясь «Норвегии». Мы приехали в Свальбард 13 апреля, а «Норвегия» прибыла туда 7 мая.

В Кингсбэй (на Шпицбергене) мы приобрели пустырь у угольной компании. Последняя имела для погрузки судов набережную, от которой до самых копей были проложены рельсы. Норвежское Общество Воздухоплавания в течение зимы выстроило неподалеку от копей ангар; он был без крыши, но хорошо защищал от ветра. Первой нашей задачей в Свальбарде было расчистить рельсы от снега. Снег был здесь глубиною от 1,5 до 2,5 метров, так что работа предстояла нелегкая.

В это время «Норвегия» прибыла в Гатчину[17]) и, когда приготовления были закончены, через Вадсэ прилетела в Кингсбэй. Оставалось только снарядить ее к последнему и главному полету: нагрузить бензином и провизией, а также заменить один из сломанных моторов новым. На эту работу ушло пять дней. Итальянцы решили употребить свободные часы на незнакомое им хождение на лыжах. Трудно себе представить, как эти люди полутропической расы могли предпринять экспедицию, требовавшую прежде всего знания и умения жить на льду в случае неудачи!

10 мая вечером все было готово для старта «Норвегии». Тогда же решено было вылететь в час утра. Нужно заметить, что в это время года солнце светит здесь круглые сутки. В час утра воздух наиболее холоден. Газ в баллоне при низкой температуре имеет наибольшую подъемную силу, так как давление газа тогда понижается, и, следовательно, газовые оболочки вмещают большее количество газа. Вот почему мы выбрали именно этот час.

Приблизительно в полночь я был разбужен часовым, который сообщил мне, что поднялся легкий ветер и поэтому старт откладывается. Я опять лег спать, а в 6 часов утра меня снова разбудил человек, сказавший, что теперь все в порядке. Я встал, позавтракал и направился к помещению, где находился дирижабль. Нам советовали, по случаю ветра и возможных трудностей для управления воздушным кораблем, взять с собой как можно меньше личных вещей. Эльсворт и я вошли в ангар лишь в том, что было на нас.

Представьте наше удивление, когда мы нашли все вокруг дирижабля в величайшем беспорядке. Взад и вперед носились люди, перетаскивавшие в гондолу пилота какие-то пакеты. Перед ангаром стоял Нобиле и был, кажется в большом расстройстве. Он сообщил нам, что солнце стоит теперь настолько высоко, что лучи его достигают верхушки газовых оболочек, газ расширился и он не решается вылетать. Тем не менее, мы с Эльсвортом настаивали на том, чтобы не откладывать вылета.

— Если вы берете на себя ответственность, — пусть дирижабль выведут из ангара, — заявил Нобиле Рисер-Ларсену.

Рисер-Ларсен взял на себя ответственность, и при помощи лейтенанта Гевера были поспешно выполнены последние приказания.

«Норвегия» вылетела из Свальбарда в 10 часов утра (местное время) 11 мая 1926 года…

Через сорок два часа показался мыс Барроу на северном берегу Аляски. Осуществилась моя давнишняя мечта: мы перелетели над полярным морем с материка на материк!..

Расстояние, проделанное «Норвегией», исчисляется в 5400 километров. Расстояние от Свальбарда до мыса Барроу по прямой линии равняется примерно 3500 километрам, а до местечка Теллера (на Аляске), где мы спустились, — еще 1600 километров.

Рисер-Ларсен с успехом выполнил свою работу. Он так точно вымерял наш курс, что мы после этого невероятно продолжительного полета над неизвестными ледяными пространствами, без единой приметы, которая помогла бы нам ориентироваться, — увидав мыс Барроу, убедились, что уклонились от намеченной цели лишь на 15 километров.

И не одним этим мы обязаны Рисер-Ларсену: его присутствие духа три раза спасало нас от несчастья.

Чтобы понять происходившее, необходимо знать, как выстроена «Норвегия» и как ею управляют. Под полужесткой газовой оболочкой висели четыре гондолы, одна — сзади, а две — по бокам. В них-то и помещались моторы. Самая большая гондола находилась спереди. Она была совсем закрыта, выстроена как небольшой домик и разделялась на три части. В первом отделении находилось место пилота, так как оттуда удобнее всего было глядеть вперед. Здесь помещались боковой руль, верхний руль, а также ручки от газовых вентиляторов, и таким образом пилот мог приводить корабль в равновесие.

Непосредственно к отделению для пилота примыкало небольшое отделение для прочего экипажа. Здесь помещались инструменты для наблюдений, карты и маленький столик, где можно было делать вычисления. Это была, так сказать, рабочая комната Рисер-Ларсена и остального экипажа, и здесь всегда было много народа. Кроме Нобиле, Эльсворта, Рисер-Ларсена и меня, еще шесть человек находилось в этой гондоле. Шесть моторных механиков помещались в трех остальных гондолах с моторами.

Нобиле и я проводили большую часть времени в отделении для пилота. У меня была самая легкая работа. Все работали над тем, чтобы заставить корабль итти в правильном направлении. Моя же обязанность была чисто исследовательская; я изучал поверхность под нами, ее географический характер и особенно зорко следил, не появится ли где-нибудь признак новой земли…

Эльсворт большую часть времени был занят измерением атмосферного электричества в областях, которые мы проходили.

Рисер-Ларсен был занят навигационными расчетами. Добрую половину времени он проводил в отделении у Нобиле и вместе со мной следил за аппаратом для измерения силы ветра и скорости полета, наблюдая также и за другими техническими приборами, помогавшими нам при вычислениях.

Оскар Вистинг под наблюдением Нобиле следил за рулем высоты. Однажды Нобиле попросил Вистинга передать ему руль, чтобы он мог «почувствовать» равновесие корабля. Вистинг отошел в сторону, и Нобиле принял от него руль. Представьте мой ужас, когда Нобиле, став спиной к носу корабля, несколько раз повернул колесо. Корпус «Норвегии» послушно направился прямо на лед…

Так как я сидел лицом в том направлении, куда мы летели, то хорошо видел, что мы все ближе и ближе опускались к поверхности земли. Я поглядел на Нобиле, но он, кажется, не понимал, что именно происходило….

Корабль продолжал быстро приближаться к неровной ледяной поверхности. Еще минута — и мы были бы вдребезги разбиты… Рисер-Ларсен понял, какая опасность нам грозила. Он резко прыгнул к колесу и круто повернул руль кверху. Мы были так близко от земли, что невольно заглянули в окошечки гондолы, боясь, что задняя гондола заденет лед. К счастью, этого не случилось… Почти то же самое повторилось еще раз, лишь с той разницей, что Рисер-Ларсен не схватил сам руля, а громким криком предупредил Нобиле об опасности. Третье происшествие было еще опаснее.

Рисер-Ларсен прыгнул к колесу и круто повернул руль…　

«Норвегия» попала в густой туман. При быстроте полета в 80 километров самого маленького Наклона носа дирижабля было бы достаточно, чтобы направить нас прямо на лед. Нобиле сделал единственное, что можно было сделать. Он направил корабль кверху, чтобы всплыть над туманом. Мы быстро поднялись на большую высоту, где атмосферное давление настолько ослабло, что давлением газа изнутри могло разорвать оболочку дирижабля. Нобиле делал отчаянную попытку направить корабль вниз, но дирижабль не слушался руля. Тогда трое норвежцев выбежали из кабины вперед, под газовую оболочку, своей тяжестью заставили носовую часть дирижабля опуститься — и мы нырнули вниз…

Дальше все шло благополучно, так что мы решили лететь вдоль берега, мимо Берингова пролива и затем к Ному. Но нам не удалось выполнить этой программы. Вскоре «Норвегия» снова вошла в туман, и мы не знали, где находимся. Был момент, когда нам казалось, что мы пролетаем над берегами Сибири. Мы продолжали наугад лететь на восток, лишь бы избежать возможности очутиться над морем. По прошествии нескольких часов туман развеялся, и показалась земля. Это был мыс Барроу. Аляска! Мы увидали незнакомое селение. Здесь нам следовало снизиться.

Мы стали готовиться к спуску. Место было удобное, но мы опасались, что на склоне холмов нас встретит сильный ветер и помешает управлению кораблем. Рисер-Ларсен предложил даже, как это практикуется иногда в Англии, снести стены гондолы, чтобы на случай, если мы будем приближаться к земле слишком быстро, выпрыгнуть из нее. Но Нобиле на это не согласился.

Пока мы спускались, ветер совершенно улегся, и Нобиле совершил блестящий спуск без всяких затруднений. Мы пробыли в воздухе 72 часа подряд.

Население местечка тотчас же столпилось вокруг нас. Нас осыпали восторженными приветствиями, поздравляли, пожимали нам руки.

Местечко называлось Теллер. Мы тотчас же вспомнили, что это небольшой городок, приблизительно в 150 километрах от Нома.

Со спуском в Теллер закончилась и наша экспедиция.

Я добавлю, что считаю свою карьеру исследователя также законченной. Мне было дано исполнить то, что я задумал. Это уже большое счастье для человека!..

СИБИРСКИЕ ТРАППЕРЫ

Очерки промысловой охоты С. И. Огнева.

Рисунки худ. А. Н. Формозова

Охотничий быт сибирских народов. — Русские охотники-переселенцы. — Охотничьи зимовья, одежда, обувь, передвижение и снаряжение. — Собаки охотников. — Остооумные ловушки. — Охота на соболей. — Беличий промысел. — На Лису-Патрикеевну. — Как охотятся за рогачами. — Олень-маньщик. — За Мишкой Косолапым. — Тигроловы.

Невольно вспоминается, как в детские и юношеские годы меня живо увлекали индейские романы Фенимора Купера и Габриэля Ферри. Привольная, полная опасностей жизнь лесных охотников, окруженных богатой девственной природой, привлекала мое воображение, и мысленно я уносился в «страну великих озер» или старался представить себе могучую и суровую красоту Скалистых гор или раздольное приволье северо-американских прерий с огромными стадами бизонов, этой славной добычи краснокожих и «бледнолицых» охотников.

Однако, с интересом знакомясь с северо-американскими охотниками, мы невольна упускаем из виду полную приключений и опасностей жизнь трапперов[18]) разных народов нашего великого Союза. Без сомнения, большой интерес представляет знакомство со своеобразными условиями суровой жизни смелых советских охотников, заброшенных среди далеких окраин нашей страны, особенно тех из них, которые занимаются сложной наукой трапперства и охоты, требующей большого практического опыта и тонких, добытых долгим навыком знаний.

Население северных тундр нашего материка связано с жизнью своей коренной и дикой родины с очень древних времен. За исключением самоедов, колонистов Новой Земли и немногих жителей острова Колгуева, широкая полоса побережья Ледовитого моря лишена населения. Да и в самой материковой тундре люди не связаны оседлостью. Они представляют собою настоящих кочевников-оленеводов. Подобно зверям и птицам, они с наступлением осени покидают суровую равнину тундр и откочевывают на юг, к границе лесов, где можно иметь топливо — защиту от суровых буранов и вьюги. Когда наступает весна, быстро прибывает день, который с наступлением лета продолжается круглые сутки; кочевники снова двигаются к северу, где находят пастбища для оленей, где озера и реки богаты рыбой, где тысячами гнездятся налетевшие сюда северные птицы…

Несложно жилище кочевников. У самоедов, например, оно состоит из легко разбираемой палатки — чума. Чум строится из воткнутых в землю шестов, соединенных сверху и образующих конус. Этот остов покрывают большими полотнищами — «нюгами», сшитыми из оленьих шкур. К верхней части наружных нюг привязывается веревка, которая обматывается несколько раз поверх чума и спускается книзу. Благодаря этому все сооружение предохраняется от ветра. Посреди чума кладется железный лист для очага, а пол устилается циновками из травы и березы, а также шкурами оленей.

Очень примитивные постоянные стройки делают в лесной области остяки. Их избы — юрты — сооружаются в виде деревянного сруба над неглубокой ямой. Крыша юрты — деревянная, почти плоская, двускатная. Небольшие окна заставляются зимою вместо стекол льдинами; потолка и стен не бывает.

В жизни северных народностей огромное значение имеет олень. Самое название «чукчи» произошло от слова «чаучу», что выражает понятие о богатстве оленями. Шкуры оленей дают теплый материал для удобной и прочной одежды.

Среди оленеводов и кочевников тундры сравнительно мало настоящих, прирожденных охотников. Разумеется, если у самоеда или чукчи имеется ружье, он в свободное время не упустит возможности подкрасться к добыче, пользуясь особым передвижным щитом, в котором сделано отверстие для ружейного дула и который устанавливается стоймя на лыжи, скрывая лежащего охотника. Обычно охотник убивает из винтовки либо дикого северного оленя либо нерпу[19]), которая выходит из продушин и залегает где-нибудь в ледяном припае.

Прекрасными охотниками могут быть названы тунгусы, принадлежащие к так называемой урало-азиатской группе народов. Они обитают от Енисея до приморской области Камчатки и Сахалина. Это — среднего роста, коротконогие широкоплечие люди, худощавые, мускулистого сложения. Их лица — скуласты, черные глаза — узки и косо поставлены, волосы— жесткие, прямые и черные. Одежда, отличающаяся легкостью и простотой, делается из оленьих шкур. Кафтан тунгуса — не что иное, как цельная оленья шкура. Передние ноги оленя, снятые чулком, служат рукавами. Своеобразный кафтан этот имеет передник, разукрашенный полосками цветного сукна, меха и конского волоса. На ноги надеваются кожаные штаны и сапоги-сары, которые смазаны теплым рыбьим жиром.

Таковы общие черты быта охотников туземного населения тундряной и таежной области Сибири. Но живут там и коренные русские люди, переселенцы из западных областей европейско-азиатского материка. Наибольшего внимания заслуживают колонисты Уссурийского края, этой интереснейшей страны, где, кажется, сама природа создает лесных следопытов и охотников.

Следует отметить, что все переселенцы с удивительным консерватизмом сохраняют черты своего бытового уклада, внося их в жизнь, представляющую по существу чуждые и новые формы. В Южно-Уссурийском крае мы встречаемся с переселенцами из Украины. Странно видеть в Уссурии белые хаты-мазанки с земляным полом и стенами из тонких жердей, несмотря на близость строевого леса! Сами жители говорят на украинском или русско-украинском языке.

Такую же картину, словно вырванную из рамок чуждой жизни и перенесенную в новую обстановку, мы видим и в белорусских поселках.

И украинцы и белоруссы — хорошие хлебопашцы, но сравнительно плохие охотники. Лучше приноровились к охотничьему быту уссурийские казаки — выходцы с Урала, Дона и Забайкалья. Они начали заселение этой огромной страны еще в XVI веке. Среди них попадаются прекрасные зверовщики-охотники.

Трудно представить себе, какие тяжелые невзгоды посылала чуждая природа смелым пионерам-переселенцам. Бурные наводнения горных речек внезапно уничтожали поспевающие урожаи, тигры истребляли рогатый скот и лошадей, хунхузы докучали дерзкими грабежами. Но если старики, у которых, еще живо сохранились воспоминания о покинутой родине, с трудом применялись к новой жизни, то этого нельзя сказать о молодежи. Из ее среды выработались прекрасные стрелки и охотники. В европейской части СССР охота на медведя в одиночку считается геройским подвигом, здесь же почти каждый юноша бьет медведя один-на-один.

Жизнь лесного охотника протекает в скитаниях по глухим лесным дебрям в поисках ценного пушного зверя, рогача-лося, оленя или, наконец, лохматого хищника-медведя.

Самоедский способ «скрадывания» оленей. Впереди　себя охотник двигает белый щит, поставленный на полозья.　

На месте промысловых охот, обычно по лесным падям, устраиваются «зимовья».

Подобное зимовье представляет собою низкий сруб с плоской, засыпанной землей крышей. Небольшие окна редко бывают застеклены, чаще затягиваются холстом; изредка стекло заменяет зимою кусок льда. Внутри зимовья складываются нары, а небольшая железная печь, легко накаляясь, согревает это незатейливое помещение. Такое зимовье служит как бы главным станом для артели охотников-промышленников.

Нужды нет, что у них нет пилы и гвоздей. Ловкие опытные руки, вооруженные лишь топором, живо все наладят и смастерят. Постройка избы двумя опытными охотниками не занимает более одного дня. Глядишь — и дверь ловко ходит на петлях из прутьев, и койка в углу ладно пристроена, и окно умело застеклено какими-нибудь жалкими остатками стекол. В такую избу, запушенную толстым слоем снега, приходится входить сильно согнувшись, а чаще— просто ползком.

Близ зимовья обычно устраивается для склада припасов «лабаз», или «погост», который закрепляется на деревьях или сваях и состоит из площадки, сложенной из сучьев, с навесом в виде крыши. Более совершенного типа лабаз имеет вид сруба, поднятого над землею на деревянных жердях или сваях. В таких лабазах продовольственные запасы охотников не рискуют быть расхищенными россомахой, которую недаром охотник-промышленник величает «пакостницей» за воровство и разгромы пищевых складов.

По своему общему типу охотничьи домики сходны и в Присаянско-Алтайском крае, и в Забайкальской тайге, и в девственных лесах Уссури.

Зимовье промышленников-звероловов в тайге, состоящее из примитивной избы и лабаза для продовольственных запасов.　

Одежда охотника состоит из сравнительно легкой «шанельки», сшитой из грубого белого или серого сукна. Изредка у более зябкого — «лебезйого» (нежного) охотника-промышленника можно видеть безрукавку из собачьего меха, которая надевается под «шанельку». Ноги обуваются в легкие сапоги из мягкой сыромятной кожи (так называемые «чирки», или «олочи»). Еще лучше служит охотнику специальная лыжная обувь — «уледи», сшитая из оленьих «камасов»[20]) мехом наружу. На голову надевается теплая меховая шапка.

Одежда охотника легка. Он не берет с собой овчинного тулупа, который, без сомнения, крайне затруднил бы тяжелую ходьбу по глухой, дремучей тайге. Охотник предпочтет вместо тяжелого теплого платья взять с собой лишний запас хлеба и провести долгую морозную ночь, греясь у костра под защитой развесистой хвои или легкой переносной палатки.

Для передвижения груза некоторые охотники пользуются особыми легкими санями — нартами. Охотник без труда может взять с собой на такие сани от 35 до 100 килограммов груза, смотря по своей выносливости и силе.

Охотники Забайкалья предпочитают так называемую «понягу». Она представляет собой березовую доску, сантиметров 50–60 длиною и шириною в 20 см. На верхнем конце поняги вырезываются по сторонам два рожка, на один из которых надевается ружейный погон. Доска имеет плечевые кожаные лямки, часто соединяющиеся на груди перехватом. К поняге привязываются топор и мешок с припасами. Равномерно увязанный груз правильно распределяется по всей спине охотника.

Лыжи охотниками употребляются короткие, на меховой подбивке. Только на таких лыжах охотник может быстро скользить по дремучей тайге, круто поворачивать, лавируя между деревьями, взбираться на горы, не скатываясь вниз.

Шалаш из лиственничной коры — временное жилье саянских соболевщиков.　

Вооружение северных охотников-туземцев представляет собою пеструю смесь остатков первобытной культуры с достижениями новейшей техники. До настоящего вымени можно встретить у них не только кремневые винтовки, но даже прекрасно сделанные луки и стрелы, а наряду с ними — берданки, маузеры и винчестеры.

У русских охотников снаряжение также не отличается однообразием. У забайкальских охотников для добычи соболя и белки в ходу шомпольная малокалиберная пистонная винтовка с диаметром канала ствола в горошину; встречаются также шомпольные одноствольные дробовики и центральные берданки. У забайкальских бурят сохранились до настоящего времени кремневые ружья, с которыми они промышляют весной нерпу.

Магазинные винтовки встречаются у немногих счастливцев среди русских охотников. В Уссурийском крае и в Манчжурии такие ружья необходимы: без надежной скорострельной винтовки нельзя итти на охоту за тигром.

Незаменимым помощником и спутником северного охотника служит собака. Различают собственно ездовых собак и охотничьих лаек. По наружному облику ездовая собака своими стоячими ушами, косым разрезом: глаз, густой шерстью и пушистым хвостом напоминает волка. Охотничья, или «промышленная» собака ценится по степени своих охотничьих достоинств. Большинство собак боятся лося, а тем более медведя, и при встрече с ним обращаются в бегство. Поэтому различают собак, «лающих» на белку, «берущих» лисицу, песца, волка, «не выдающих» хозяина при встрече с медведем. Конечно, последние особенно высоко ценятся охотниками.

Лаек, хорошо идущих по всякому зверю, попадается весьма мало, и они становятся широко известными всем охотникам. Легко найти собаку для охоты за белкой, труднее достать «соболиную» собаку, от которой требуется лучшее чутье, большая быстрота ног, сообразительность. Численно преобладают собаки, гонящие лосей, изюбрей, кабаргу[21]), лисиц, отыскивающие раненого зверя по кровавому следу. Гораздо меньше собак, идущих на медведя, останавливающих зверя молниеносной хваткой. Особенно ценятся бывалые собаки, хорошо применившиеся к охоте на тигра. Здесь от хорошей собаки, помимо смелости, требуется быстрота движений, определенный охотничий опыт и сноровка.

Многочисленные снаряды и капканы, которые облегчают промышленнику его трудное дело, подчас остроумны и просты.　

Большинство ловушек устроено по типу душилок; к таким относятся: срубы, пасти и кулемки.　

Устройство очень распространенной ловушки-кулемки сравнительно просто: двух-трехаршинная жердь, толщиной от двух до трех вершков, помещается на особой перекладной «давижке». Эта перекладина подпирается «плошкой», с которой соединено перышко. Наживкой для соболя служит кусок тушки рябчика в перьях, белки, зайца, мышь или полевка. Приманка насаживается в конце особого коридорчика, отгороженного по сторонам вбитыми в землю тесинками. Зверек, перешедший через порожек (в начале коридорчика), задевает за перышко в тот момент, когда хочет взять наживку. Его давит падающая жердь — «гнет».　

Соболь

Ко времени выпадения глубокого снега, в половине ноября, охотник-соболевщик, уже достаточно познакомившийся с районом промыслов, начинает налаживать ловушки — «нарубать кулемник»; он уже знает места, где бегают соболя, а также имеет некоторое представление о количестве соболей в данной местности. В течение долгой зимы кулемки все увеличиваются в количестве; где заметит охотник свежий набег соболя, тут и насторожит ловушку. Общее число кулемок в каждой пади различно, зависит от величины района охоты, от числа обитающих в нем соболей и от старательности охотников.　

Если устройство душилки на соболя, зайца или белку просто, то сооружение кулемки на медведя представляет уже несомненные трудности. Давящий груз, который осторожно накладывается на жердь, или давку, весит до 50 пудов. Можно себе представить, с каким могучим ударом падает этот груз на спину косолапому мишке, прельстившемуся большим куском наживы, так заманчиво припрятанным в предательской западне!　

Помимо давящих снарядов, охотники употребляют ловчие ямы, особенно для добычи лосей, маралов, изюбрей и коз.　

Поперек долины какой-нибудь реки, где звери заведомо совершают свои переходы, устанавливается изгородь, а в ней через 100–200 метров оставляются проходы. В этих проходах вырываются ловчие ямы с совершенно отвесными краями.　

Отверстие ямы закрывается тонкими жердями, на которые кладутся мох, хвоя, листья. Обыкновенно зверь, упавший в яму, остается живым и стоит в яме нередко несколько дней, ожидая пули подошедшего охотника.　

Иногда охотники налаживают особые самострелы для мелкого и среднего зверя. В Манчжурии некоторые ухитряются добывать тигра настороженными винтовками. Поперек прослеженной тигровой тропы натягивается тонкая проволока, соединенная с ружейным запалом. Если зверь толкнет проволоку, то происходит выстрел, и пораженный в бок тигр или бывает убит на месте или уходит, тяжело раненый, истекая кровью.

Самострел на соболя. Стрела бьет зверька в спину.　

Одним из наиболее ценных пушных зверей является соболь. Распространенный от Уральских гор до Камчатки, Сахалина и приморской области, он держится на огромном протяжении азиатского материка лишь в определенных местах и становится все более и более редким.

По качеству меха соболя далеко не равноценны в различных местах. Соболя высоких гор по меху пышнее, темнее и лучше обитающих в низменной тайге. Самые лучшие соболя — баргузинские, водящиеся в Забайкалье. Мех их бывает совершенно черным, с красивой серебристой сединой. Крупнее других— камчатские соболя, водящиеся на Сахалине — значительно мельче.

Соболиный промысел начинается с выпадением снега, на белой пелене которого остаются следы ценного зверька. По ним ищет охотник желанную добычу.

Найдя свежий след соболя, охотник спускает с поводка рвущуюся собаку. Как выпущенная из лука стрела, во всю силу стальных ног кидается собака преследовать соболя. Охотник слышит громко раздающийся по пади призывной ярый лай своего «Соболька». Надежда на удачу, близкая добыча высокоценного соболя помогают охотнику взбираться на кручи, пробираться через густые заросли, переправляться по пояс в ледяной воде через быстрые горные речки…

Приблизившись к собаке, загнавшей соболя на кедр, охотник сбрасывает понягу, сдерживает свой азарт и начинает уже «скрадом» подходить к заветному кедру. Привычный глаз соболевщика скользит по высокому кедру; ветви лесного великана почти целиком закрыли протянувшегося по суку соболя. Злобно урчит зверек и своим голосом еще больше волнует охотника, медленно наводящего для выстрела с упора свое жалкое ружьецо. Выстрел слабого беличьего заряда, однако, разрешает напряженность момента: скользя между могучими ветвями и сбивая с них снежную пыль, мягко падает на снег соболь. Охотник и собака жадно кидаются на добычу… Но бывают случаи, когда соболь, завидя охотника, соскакивает с дерева и, ловко миновав острые зубы собаки, скрывается в россыпи или в сплошной заросли кедрового молодняка.

Помимо охоты с собакой, соболя добывают, подкарауливая у камней и россыпей, если замечено, что ценный зверек скрылся под их защитой. При этой охоте требуются огромное терпение и выносливость, так как зачастую приходится подолгу караулить зверька из-за прикрытия, неподвижно сидя и терпя жестокий сибирский мороз. Наилучшие результаты дают капканы и описанная уже кулемка — изобретение сибирских охотников.

Сравнивая промысел русских охотников и тунгусов, можно сказать, что русский охотник берет упорным, настойчивым трудом, а тунгус тратит менее энергии на это кропотливое дело; тонкое знание соболиных повадок помогает ему в охоте.

Очень интересна и трудна охота на соболей с «обметом». Если несколько охотников, шедшие по следам соболя, приметили, что зверек скрылся в какой-нибудь колоде или дупле, они затягивают все место кругом сетью — обметом. Особое внимание обращается на края обмета: они закрепляются колышками, а в снегу, около края сети прорывается глубокая тропинка до самой земли, чтобы зверек не проскочил под сеть, прорыв себе ход под снегом.

Пар валит от разгоряченных быстрой и трудной работой охотников. Некоторые в азарте сбрасывают свои «шанельки» и, несмотря на лютый мороз, работают в одних рубахах…

Мелкие низкие деревья и кустарник, захваченные в обмет, вырубаются и выбрасываются за сеть, с толстых деревьев срубаются нижние ветви, и на высоте роста охотника с дерева топором счищается кора. Голая древесина быстро замерзает и становится твердой, как кость, мешая выскочившему зверьку забраться на дерево.

Темнеет в старом лесу, и охотники кончают свою тяжелую работу. Теперь приходится ждать ночью того момента, когда вышедший из убежища соболь бросится наутек и запутается в обмете. Об этом дадут Знать колокольчики, привязанные в разных местах сети. У костра охотники спят по очереди, сторожевые чутко прислушиваются к застывшей тишине зимней ночи. Малейший звук — треск дерева, шум костра, тихий звон колокольчиков, перебираемых ветром, по временам падающие с ветвей снежные комья — все это заставляет звероловов настораживаться, напряженно прислушиваться и пристально всматриваться в темноту ночи…

Вот забряцали, залились колокольчики… Сейчас соболь забьется, запутываясь в обмете…

«Ух, ух, ух!» — кричит стоящий на карауле собольщик и во всю силу ног кидается по отопи[22]) ловить соболя. Товарищ, выскочив из отога[23]), тоже ухая, бежит в другую сторону, к бряцающим колокольчикам. Опытная быстрая собака поспела раньше охотника и уже задавила соболя. Она не рвет и не мнет дорогую шкурку. Умное животное бросается на грудь хозяину, катается от радости в снегу. Рады и охотники. Трое суток они напряженно просидели в обмете…

Кроме соболя, сибирские охотники добывают колонков, хорей, горностая. На Урале начинает попадаться куница, которая в области соприкосновения границ распространения дает помеси с соболем. Такие помеси соболя с куницей носят у промысловых охотников особое название — «кидасов».

Наибольшее промысловое значение имеет белка. Качество беличьего меха сильно разнится в зависимости от местности. Особо ценными считаются средне-и восточно-сибирские белки, зимний мех которых отличается необыкновенной пушистостью и темно-серым тоном окраски; их хвост и кисточки на ушах — черные.

Охота на белку не представляет трудностей. Доверчивого и малопугливого зверка добывают либо в кулемки, либо сослеживая с лайкой. Хорошая беличья собака быстро находит красивого грызуна и звонким лаем извещает охотника. Промышленник подходит к дереву, под которым, напряженно смотря вверх, вертится и лает его верная собака. Недолго приходится искать глазами белку.

Зверок, в свою очередь, с интересом смотрит на собаку, характерно подергиваясь, взмахивает хвостом и издает типичный цокающий покрик, выражающий некоторый испуг и раздражение. После выстрела зверек падает с дерева, иногда цепляясь в предсмертных судорогах за ветви и сбивая с них нависающий снег…

Из пушных зверей охотники добывают в большом количестве лисиц, так как мех этих хищников представляет значительную ценность. Особенно хороши сибирские лисы, отличающиеся пышной мягкостью и красотой меха. В Сибири чаще, чем в европейской части СССР, попадаются черные выродки, так называемые чернобурые лисы. Охотники добывают лису в капканы и на отраву. Несмотря на издавна сложившуюся репутацию крайне хитрого животного, Патрикеевна легко идет на отраву или в предательски поставленный капкан, — во всяком случае значительно легче, чем более осторожный волк.

Из способов ружейной охоты на лису практикуется добывание «окладом» и «нагоном». Таким способом при большой опытности могут добыть лису двое-трое охотников без помощи собак. Оклад и нагон обычно производят сильное впечатление.

Я знаю одного старика-охотника, настоящего следопыта и прекрасного знатока всякого зверя. Помню, как в 1927 г. наше небольшое общество из четырех стрелков отправилось в конце ноября на охоту. С ночи началась оттепель, и к утру погода мало благоприятствовала затее. Словно весною, шумела по низинам вода, вздулись и посинели замерзшие речки, снег только кое-где белел на обнажившейся влажной и темной почве. Решено было двинуться на охоту без собак. С нами пошел старик-лесник, Дмитрий Афанасьевич. Долго бродили мы по талой земле, скользя по обледенелым откосам, напряженно всматриваясь, нет ли на снежных грядах следов лисицы или зайцев. Когда мы подошли к старому лесу, Дмитрий Афанасьевич попросил нас подождать: он заприметил лисий след, уходивший в лес. Действительно, на одном из белых пятен еще не стаявшего снега виднелся полоской след и снова терялся на оттаявшей побуревшей ветоши. Через десять минут старик появился из лесу, заявив, что лиса залегла поблизости и не вышла из соседнего лесного острова. Мы стали на номера.

— Ваше место хорошее, караульте лису, она, верно, пройдет в этих елках…

Тихо было в осеннем лесу, как застывшем в хмурой, туманной дреме. Не верилось, что один старик-охотник сможет выгнать прямо на нас лису.

Совсем близко раздались похлопывания в ладоши и легкие покрики. Вот они слышатся уже на расстоянии каких-нибудь двухсот шагов… Напряженно всматриваюсь. Лисы все нет. Но что это?.. Мой сосед по номеру вдруг поднимает ружье, гулко гремит выстрел, и на поляне перед стрелком показывается крупная лисица, красиво сверкая красноватой желтизной меха…

Оригинальный и верный способ добывания лис описывает П. А. Мантейфель:

«В феврале, — говорит он, — когда охотник видит в поле вереницу лис, следующих за бегущей впереди самкой, выстрелом в воздух и криками заставляет всю свадьбу разбежаться в разные стороны; при этом следит, куда побежала самка — передняя лиса. Не теряя времени, обходит ее след стороной и занимает укрытую снегом или кустами позицию, шагах в 25–30 от следа самки.

Обычно долго ждать не приходится. Один из самцов, принюхивающийся к следу самки, первым ляжет, поровнявшись со скрытым охотником, за ним через некоторое время — второй, а иногда и третий. Охотник после выстрела отходит несколько назад, вдоль следа самки, чтобы уйти от крови убитого и своих следов, выходивших на след самки.»

Олень — кормилец Севера.

Обычную охотничью и промысловую добычу представляет в тундре дикий северный олень. В Колымском крае главные преследователи оленей — ламуты, юкагиры и тунгусы. Нередко они охотятся непосредственно скрадом, стараясь подойти к одинокому оленю или табуну против ветра. При охоте пользуются также «оленем-маньщиком». Увидев дикого оленя или небольшое стадо, охотник прячется в кустах или за холмом и выпускает маньщика на длинном ремне. Олень-маньщик спокойно стоит и раскапывает снег, чтобы добыть ягеля, а его дикий собрат, из любви к обществу, Подходит поближе. Охотник с помощью ремня подтягивает маньщика к себе; ближе и ближе подходит и дикий олень. Наконец, охотник выбирает удачный момент для выстрела…

По словам проф. Б. М. Житкова, ямальские самоеды, которые вообще довольно плохо стреляют по движущейся цели, иногда предпринимают следующую интересную охоту.

Если дикие олени встретились в совершенно гладкой тундре, где подход невозможен, самоед пускает своих оленей наперерез пасущемуся стаду. Когда дичь начинает уходить, он гонит оленей карьером, изменяя несколько направление, как бы заскакивая то справа, то слева.

Дикие олени также меняют направление стремительного бега, начинают метаться, бегут по ломаной линии с мелкими углами. Преследователь мчится на своих нартах по вытянутой ломаной линии с большими углами и этим выигрывает расстояние. При этом способе преследования, если олени быстро не прорвутся и не пойдут прямо полным бегом, иногда удается подскакать шагов на 50—100. Тогда охотник соскакивает с нарты и стреляет…

Сибирских оленей — маралов и изюбрей — охотники бьют на солонцах. Сюда приходят звери в густые сумерки лизать соль. Охотники караулят оленя из-за засады…

«Час за часом проходит в ожидании зверя, — говорит Д. К. Соловьев, — и много дум в голове охотника пронесется за это время. Нет скуки от вынужденной неподвижности, и только зорко вглядывается он в край пожелтевшей тайги. Но вдруг легкий треск сучка невдалеке, едва слышный за журчанием ручья, приковывает к себе внимание. Проходят томительные минуты ожидания, и совершенно беззвучно на солонце вырисовывается неясная из-за темноты фигура изюбря; он стоит и прислушивается, наклоняя голову на длинной шее из стороны в сторону, и скрывается. Но опытный охотник не беспокоится, он знает, что это зверь «пугает», то-есть желает мнимым бегством вывести предполагаемого притаившегося врага из состояния бездействия. Через короткий срок олень уже спокойно подходит к солонцу»…

Этих прекрасных зверей особенно усиленно бьют зимой из-за мягких, еще не затвердевших, налитых кровью рогов — «пантов», которые весьма ценятся как подкрепляющее лекарство против нервной усталости.

Осенью рогачей стреляют в период течки, когда самцы дерутся из-за самок, издавая своеобразный рев. Этот голос служит призывом, и на него откликается олень-соперник, который спешит померяться силами со своим конкурентом. С помощью звуков особой длинной трубы из бересты или жести охотник вероломно подманивает к себе оленя, разгоряченного злобой к предполагаемому сопернику.

Большим опасностям подвергается охотник, преследуя грозных хищников — косолапого мишку и тигра.

Бурый медведь представляет желанную добычу сибирского охотника. Подобно остальным хищным зверям, он по своим внешним признакам подвержен большой изменчивости и образует местные породы. По мягкости и густоте шерсти очень красив забайкальский медведь; громадных размеров достигают уссурийские и камчатские.

В Баргузинской тайге медведя добывают кулемкой или же бьют его в берлоге. В противоположность нашим (из европейской части СССР) медведям, сибирские залегают в довольно глубоких земляных берлогах, а иногда в пещерах среди скал.

Перед началом охоты отверстие берлоги (по-местному — «цело») осторожно замыкается вырубленными кряжами, мешающими потревоженному зверю сразу выбраться из убежища. Если медведь затаился и не хочет покидать берлоги, то охотники стараются длинным прутом определить точно место залегания зверя и стреляют его в берлоге. Хороший способ быстро выгнать медведя — ввести в отверстие берлоги шест, к концу которого привязан большой пук зажженной пакли.

В нашей стране живет несколько пород тигра — этого могучего хищника. Так называемый персидский тигр обитает в юго-восточном Закавказье, Закаспийской области и Туркестане. В более северных частях Уссурийского края живет очень крупный светлоокрашенный и длинношерстный — амурский тигр. Близ корейской границы — в Манчжурии и южнее — более яркоокрашенный и не такой длинношерстный — корейский тигр.

«Вся внешность могучего хищника и, в особенности его грозный сверкающий взгляд — таковы, что стрелять в него иногда отказываются даже опытные смелые охотники, бившие не раз медведей, — говорит Н. А. Байков. — Психологически это объясняется тем, что опасность от этого зверя несравненно больше, чем от медведя. Это и подавляет сознание человека, поставленного лицом к лицу с тигром. Инстинкт самосохранения у таких людей обыкновенно сильнее страсти охотника, и, на самом деле, такому охотнику лучше не ходить на тигра, так как в самый критический момент у него дрогнет рука и изменит пуля, каким бы хорошим стрелком он ни был. По образному выражению русских промышленников, у таких охотников «сердце падает» при виде страшного хищника…»

Уссурийский тигр.

При охоте на тигра русские следопыты-охотники пользуются собаками. Найдя свежие тигровые следы, они пускают собак, играющих роль гончих. Собаки с лаем бегут за уходящим хищником и дают знать, куда направляется зверь. Преследуемый докучливыми собаками, тигр часто останавливается, чтобы отпугнуть их, или, если удастся, схватить какую-нибудь наиболее настойчивую и неосторожную. Старые, бывалые собаки не подходят к зверю ближе пятидесяти шагов, по опыту зная, что это очень опасно. Настигнув надоедливую собаку, тигр ударом лапы ломает ей позвоночный хребет, хватает зубами поперек тела и удаляется галопом. Средней величины собаку, ростом с лягавую, он пожирает в течение десяти минут.

Собаки должны быть хорошо натасканы на тигра. Неприученные к этой охоте — бесполезны. На собаку, не видавшую тигра и неприспособленную к подобной охоте, находит панический страх при одном виде тигровых следов.

Особенно опасен для охотника старый тигр, уже отведавший человеческого мяса. Почуяв, что его преследуют, он первое время пытается уйти, но, видя настойчивость охотника, обязательно сделает засаду в том месте, где никто не ожидает. Когда тигр бросается на человека открыто, например, будучи ранен, он делает несколько могучих прыжков и бьет свою жертву лапами, так что удары, приходятся в голову или в плечи. Одного такого удара достаточно, чтобы раздробить череп или сломать плечо с ключицей…

Несмотря на опасность охоты, опытные охотники настойчиво преследуют тигра, так как шкура хищника расценивается высоко. Еще дороже ценят живого тигра. Так, до войны владелец знаменитого Гамбургского зоологического сада, К. Гагенбек, платил за взрослого уссурийского тигра 1000 английских фунтов стерлингов (около 10 000 руб.), за тигрицу—500 фунтов, а за годовалого тигренка—100 фунтов.

Такой спрос побудил южно-уссурийских охотников энергично приняться за добывание страшных хищников. Процесс этой своеобразной ловли, по словам Н. А. Байкова, заключается в следующем:

«По свежему тигровому следу пускают свору хороших злобных собак, которые, в конце концов, окружают зверя. В это время подходят охотники; один из них принимает на себя удар хищника и падает в снег, лицом вниз. Одновременно двое сподручных набрасывают на голову и грудь тигра сеть, имеющую форму мешка, и затягивающее концы. Очутившись в сети, зверь оставляет охотника и старается выпутаться из петель, но этим еще более запутывается в них. В конечном итоге, тигр пеленается сетью, как ребенок, связывается веревками и препровождается куда следует. Конечно, эта охота требует невероятной выносливости, здоровья, терпения, смелости, сноровки и знания характера зверя. При малейшей оплошности и невнимательности охотникам грозит гибель, но высокая цена соблазняет многих, и жизнь ставится на карту.

Живьем ловить можно только молодых тигров, не старше трех лет и весом не более 150 килограммов, стариков же, превышающих данный вес[24]), доставать этим способом очень трудно, почти невозможно, так как колоссальная их сила, при соответствующей ловкости и грузности, парализует все усилия не только трех, но и десяти человек…»

Описанием этого своеобразного лова, который по праву может быть назван героическим, мы и заканчиваем наш краткий очерк жизни советских трапперов.

Несмотря на опасности, бесконечные трудности, значительные лишения, — как много в жизни этих людей волнующей привлекательности, которую создает могучая природа, постепенно открывающая им свои бесконечные, многообразные тайны, которые развивают ум и вырабатывают одни из лучших свойств человеческого характера: стойкость, смелость, находчивость, прямоту!..

«Лабаз» — примитивная постройка на деревьях. Служит для подкарауливания крупных зверей, иногда — для хранения припасов.

ЧЕРЕПАХИ ЧОРТОВА ОСТРОВА

Рассказ Б. Рустам Бек Тагеева

I. Прибытие на Чортов остров.

— Дружней, ребята, навались! Вот так… Еще разок! — кричал, стоя на руле гребного баркаса, рослый загорелый солдат в белой куртке и летней фуражке французской колониальной пехоты.

Шестеро гребцов, обливаясь потом, напряженно гребли. Их полуобнаженные тела, словно шатуны паровой машины, мерно, в такт раскачивались взад и вперед. Их головы то низко склонялись к коленам, то закидывались назад. Одни от напряжения оскаливали зубы, другие громко покрякивали в такт потрескиванию весел в уключинах.

Баркас сносило сильным течением.

— Чорт бы его побрал, этот проклятый остров! — ворчал рулевой. — Всего каких-нибудь триста метров переплыть, а такое мученье!

— Это и есть Чортов остров? — спросил рулевого сидевший у его ног парень в серой куртке и старой панаме.

— Он самый. Здесь конец Нового Света, и до самой Европы и Африки— одна лишь вода, — ответил рулевой. — Ну, еще разок, ребята! — крикнул он гребцам.

Он положил руль на борт. Баркас сильно накренился и круто повернул вправо. Гребцы убрали весла. Как стрела, понесся баркас, увлекаемый быстрым течением к берегу.

— Держись, Леру, крепче за банку[25]), а то, чего доброго, тебя выбросит в море, когда мы ткнемся в отмель! — крикнул рулевой пассажиру.

Тот ухватился обеими руками за край доски, на которой сидел, и впился глазами в открывшуюся перед ним панораму.

На фоне бесконечного водного пространства выступал небольшой островок, сплошь заросший огромными кокосовыми пальмами. Он казался совершенно недоступным. Обрывистые берега круто спускались в море. Кое-где из-за пальмовых стволов выглядывали строения.

«Так вот он, Чортов остров! — подумал Леру. — Он совсем не такой, каким я его воображал. Какая красота! Что за великолепные пальмы!»

Солнце немилосердно пекло, и Леру хотелось поскорее очутиться в тени тропической рощи. «Лечь и заснуть поскорее», — думал он.

— Шабаш! — крикнул рулевой.

Как один, гребцы вырвали из уключин тяжелые весла и бросили их на дно баркаса.

Теперь Леру казалось, что остров вдруг сдвинулся с места и с невероятной быстротой несется на баркас, грозя разбить его в щепки своими скалистыми берегами.

Вдруг баркас вздрогнул, заскрипел и покатился по мелкой гальке.

На берегу показались люди. Они, словно выпрыгнули из-под земли. Леру не мог различить, были ли это французы или негры, — до того их лица и руки были сожжены тропическим солнцем.

В миг гребцы соскочили в воду. Их сильные мускулистые руки крепко вцепились в борта баркаса. Облегченный, он рванулся было вперед, снова врезался. э каменистое дно и замер.

— Удачно пристали! — сказал рулевой. Он разулся и сошел в воду.

Леру снял сапоги и, держа их в руках, нерешительно последовал за рулевым. Гребцы потащили баркас к берегу.

От быстрого течения у Леру закружилась голова. Он беспомощно балансировал руками и, чтобы не упасть, ухватился за плечо шедшего впереди рулевого.

— Не смотри на воду, — сказал тот.

Леру перевел взгляд от бешено несшегося потока на остров, ц головокружение сразу прекратилось.

Он с трудом передвигал ноги. Вода доходила ему до колен. При каждом шаге Леру испытывал мучительную боль в ступнях ног. Только шагах в десяти от берега он облегченно вздохнул, ступая по ровному песчаному склону.

Из небольшой промоины, отлого поднимавшейся на остров, несколько человек с любопытством смотрели на прибывших. Теперь Леру увидел, что они были такие же, как и он, европейцы.

— Вы-то чего повылезли! — грубо закричал на них рулевой. — Марш по своим местам! Да пошлите сюда Дюрана! — крикнул он вдогонку уходившим людям.

Баркас уже был на берегу. Возле него на земле расположились шестеро гребцов. Некоторые свертывали папироски, другие лежали на песке, закинув бронзовые руки за голову.

— Через час мы поедем обратно, ребята. Я скоро управлюсь, — сказал им рулевой. — Пойдем! — обратился он к Леру.

Оба направились к тропинке, терявшейся в гуще пальмовой рощи.

— Здорово, Торшон! Я тебя не ждал сегодня, дружище! — пожимая руку рулевому, встретил его приземистый широкоплечий человек с коротко остриженной круглой головой. Она казалась посаженной без шеи на его тучное тело.

Глядя на красное лицо этого человека, на котором выделялись две черные точки маленьких глазок и торчали из-под расплывшегося носа черные щетинистые усы, Леру невольно улыбнулся. «Ну совсем апельсин на стакане!» — подумал он. На мгновение молодой арестант мысленно перенесся в недавнее прошлое. Он вспомнил свой переезд через Средиземное море на военном транспорте из Тулона в Алжир. Это было во Бремя мировой войны. Транспорт был битком набит добровольцами, записавшимися в иностранный легион. Между ними были и ссыльные французские солдаты, отправлявшиеся на «исправление» в эту воинскую часть.

Все эти люди были молоды, полны энергии и сил. Многим путешествие в неведомую Африку казалось даже заманчивым. Каждый в душе был доволен тем, что удалится от главной арены мировой бойни. Так как в иностранный легион набирали преимущественно иностранцев, толпа рекрутов представляла собой невероятную смесь национальностей.

Леру подружился с одним итальянцем, Джузеппе Альбини. Родом Альбини был с острова Сицилии, из Мессины, и обладал живым и веселым характером южанина. В продолжение всего пути он потешал товарищей бесконечными шутками. До отвратительной пищи, которою кормили рекрутов на транспорте, Альбини не дотрагивался.

— Я не свинья, чтобы есть такие помои! — говорил он и довольствовался хлебным пайком.

Зато итальянец покупал у транспортного торговца апельсины, которые истреблял в огромном количестве — благо они были чрезвычайно дешевы.

На второй день пути погода посвежела, и на море поднялась сильная зыбь. Почти все новобранцы страдали морской болезнью и беспомощно лежали на палубе. Только один Альбини оставался попрежнему бодрым и веселым.

— Постой, я их сейчас подниму! — сказал он Леру.

С этими словами итальянец побежал к лавочнику и вернулся с огромным красным апельсином. Он сел возле лежавшего товарища, вынул из кармана нож и принялся за работу.

Несмотря на головную боль, Леру с любопытством наблюдал за Альбини. Он видел, как апельсин под ножом приятеля принимал вид человеческой головы. Появились два глаза, нос и огромный рот, прорезывавший это круглое красное лицо от уха до уха. Альбини поковырял в прорезанном рту и положил нож в карман.

— Теперь готово, — сказал он. — Давай мне кружку, Леру, да захвати заодно полотенце. Ну, шевелись, дружище, сейчас полегчает! — подбодрял он товарища.

Леру с трудом поднялся и вытащил из лежавшего у него в головах походного мешка требуемые итальянцем предметы.

— Собирайся, ребята! — крикнул Альбини. — Представление начинается!

Он накрыл кружку полотенцем и положил на него апельсин.

Леру позабыл о головной боли и громко рассмеялся. С покрытой полотенцем кружки на него смотрела смеющаяся рожа откормленного буржуа.

Альбини потянул за передний конец полотенца, и голова самодовольно поднялась кверху.

— Михель доволен. Море спокойно, солнце сияет, — сказал итальянец.

Несколько человек столпились вокруг Альбини, который легкими движениями салфетки заставлял голову принимать самые комические положения. Выражение лица апельсиновой головы постоянно менялось и вызывало дружный смех присутствовавших.

— Погода свежеет. Начинает качать, — заявил итальянец и начал сильнее дергать за края полотенца, то натягивая его над кружкой, то освобождая его, так что апельсиновая голова почти уходила в кружку. На лице чучела теперь изображалось невыразимое страдание, казалось, оно даже позеленело от качки.

Хохот усиливался…

Но вот Альбини схватил пальцами апельсиновую голову и сильно сдавил ее. Голова широко раскрыла огромный рот. Казалось, она вытянула шею и, свесившись над краем кружки, отдала морскую дань на салфетку…

В толпе зрителей пронесся гул. Многие, зажимая руками рот, бросились к борту, а некоторые тут же последовали примеру апельсиновой головы…

Послышались ругательства и смех, над которыми господствовал неудержимый хохот весельчака-итальянца.

— Легче стало? — сквозь смех спрашивал он товарищей…

Вспоминая об этом эпизоде, Леру смотрел на круглую красную голову надзирателя, не переставая мысленно повторять: «Ну совсем апельсин на стакане!»

Надзиратель мельком взглянул на Леру.

— Только один?.. Пойдем в канцелярию, — беря под руку Торшона, сказал толстяк. — Пожалуйте, сударь, — с насмешливой улыбкой обратился он к Леру, указывая на дверь небольшого каменного домика.

Леру очутился в просторной комнате. Два небольших окошка, несколько стульев, две кровати, стол и шкаф — составляли ее меблировку. Над столом, на стене в рамках из золотого багета висели портреты президента Пуанкаре и маршала Фоша. В углу, около кровати Леру заметил сошку из четырех винтовок.

Оба солдата уселись за стол.

Дюран распечатал пакет и, просмотрев одну за другой бумаги, сморщил брови и обратился к молодому человеку:

— Твое имя?

— Леон Леру.

— Ты приговорен верховным военным судом к пожизненной ссылке на Чортов остров за измену своему отечеству… Впрочем, за другое преступление ты бы сюда, конечно, не попал[26]). Ну, да не в этом дело. Раз ты здесь, стало быть, скажи «прощай» Франции и всему миру… Хочешь кофе, Торшон? — спросил он товарища.

— Я бы поел чего-нибудь. С утра пришлось возиться с этим, — указал тот глазами на арестанта.

— Я сейчас тебя накормлю. Надо сначала устроить новичка на новоселье. Жак! — закричал надзиратель, отворяя дверь.

В комнату вошел рослый мускулистый негр. На нем были лишь трусики, подтянутые широким ремнем, на котором болтался револьверный кобур.

— Сведи этого в хижину № 8. Он будет жить вместе с Симоном. Да скажи Андре, чтобы он приготовил нам чего-нибудь поесть. Вот тебе ключ от кладовой, пусть он принесет бутылочку бургундского. Ну, ступай!

— Идем! — мотнув головой, сказал негр арестанту, пропустил его вперед и прикрыл за собою дверь.

II. «Предатели».

— Рад познакомиться. Меня зовут Жан Симон, из Гренобля, — встретил Леру маленький человек с бронзовым лицом, обросшим густой черной бородой.

Он протянул волосатую жилистую руку Леру, пристально глядя на него большими черными глазами.

«Какое умное лицо!» — подумал Леру и сразу почувствовал к этому человеку симпатию и доверие.

— Ты голоден? — спросил Симон.

— Да, я поел бы… — нерешительно сказал Леру. — Спать хочется, всю ночь не смыкал глаз на острове Руаяль.

Симон вынул из ящика кусок хлеба, остатки вареной солонины и достал нож и вилку.

— Вместо вина сойдет кокосовое молоко, — заявил он.

Леру с аппетитом приступил к еде. Симон молча смотрел на него, попыхивая маленькой обуглившейся трубкой.

— За что? — спросил он, когда молодой человек принялся за кокосовый орех.

— Ушел с фронта в Швейцарию, по пути был схвачен немцами, а когда вернулся из плена, меня судили как немецкого шпиона.

— Не хотел воевать?

— Не хотел. Не явился на призывной пункт. Привели силой. Бежал. Арестовали, сослали в Африку, а оттуда снова попал на европейский фронт. Ну, я и ушел… Я антимилитарист по убеждению…

— Профессия?

— Рабочий, токарь.

— Так. А я врач.

— Вы доктор? — воскликнул Леру.

— Да, доктор медицины, бывший старший хирург полевого госпиталя, а теперь, как видишь, домовладелец в переулке «Предателей» на Чортовом острове.

— Простите, доктор, а вы как сюда попали?

— Я? — Проще, чем ты. Я отпустил домой двадцать пять раненых немцев, заручившись их клятвой, что они никогда в жизни не поднимут вооруженной руки против своих братьев. Все они были крестьяне, я им поверил и отпустил. Дал им на дорогу денег, и они ушли. Я сам сын крестьянина, понимаешь?.. Я враг насилия и неволи, — продолжал Симон. — Больше всего на свете я люблю свободу. Войну я презираю. Их войну, конечно. Я считаю войну справедливой только тогда, когда она ведется за раскрепощение угнетенного класса. Войну рабочих и крестьян всего мира против буржуазии я признаю и готов сражаться в рядах пролетарской армии. Ну, ложись, да выспись хорошенько, — сказал он Леру, указывая на постель, — а я пойду к своим черепахам…

— Куда? — переспросил молодой человек.

— К черепахам. Они меня, наверное, ожидают с большим нетерпением. Скоро полдень. Обыкновенно я вожусь с ними с одиннадцати часов.

— Что же вы делаете с черепахами, доктор?

— Завтра узнаешь, а теперь спи, — сказал Симон.

Он надел на голову мягкую соломенную шляпу, походившую на старый абажур керосиновой лампы, и вышел.

Леру повернулся к стене, закрыл глаза и уснул…

III. Ночная работа.

— Леон Леру?

— Я, — сквозь сон отозвался молодой человек, спуская босые ноги с кровати на цементный пол.

В дверях хижины стоял незнакомый Леру надзиратель-француз.

— Симон познакомит тебя с нашими порядками, — сказал надзиратель, привычным взглядом окидывая помещение. — Есть новая добыча, Симон? — спросил он, обращаясь к сидевшему за столом доктору.

Тот расправлял на банановом листке какое-то насекомое и, не поворачивая головы, ответил:

— Ни одной черепахи. Две, которых мы перевернули вчера, смыты приливом.

— Что за напасть! Не везет нам в этом году, Симон! — сказал надзиратель и вышел, захлопнув за собой дверь.

Леру услышал, как брякнул железный засов и щелкнул замок. В комнате стоял уже полумрак. Ночь на этой широте наступает внезапно, почти без сумерек…

— Нас заперли? — с удивлением заметил Леру. — А мне говорили, что на Чортовом острове ссыльные пользуются полной свободой.

Симон зажег свечу. Леру увидел его морщинистое, осклабившееся горькой улыбкой лицо.

— Не произноси здесь слова «свобода»! В Гвиане и на островах Спасения в частности ее не существует. Свобода — там! — кивком головы указал он по направлению к океану.

— Как же это? По закону[27]) они не имеют права запирать нас на ключ! — заметил Леру.

— He имеют, но запирают, и в кандалы закуют, если им вздумается.

— Сколько же на острове стражников? — спросил Леру.

— Всего четверо. Дюран — главный. Это такой негодяй, какому не найти двойника на свете, а тот, что сейчас был здесь, капрал Пуаро, — дурак и взяточник. Двое остальных — негры, сонливые лентяи.

— Не понимаю, как в таком случае ссыльные не бегут с Чортова острова! — сказал Леру.

— Трудно убежать отсюда, — ответил Симон. — Ты видел, как расположены острова Спасения. Самым южным является скала, называемая островом Иосифа, к северо-западу лежит остров Руаяль, а к северо-востоку от него — наш. Руаяль сильно укреплен; его батареи обстреливают каждую точку радиусом более двадцати километров. В простой бинокль оттуда видно, что делается на других островах. Наконец, течения в проливах, вечное волнение и акулы являются большими препятствиями.

— Сколько же всего ссыльных на Портовом острове? — спросил Леру.

— До сегодняшнего дня было двадцать восемь, теперь осталось трое: мы с тобой да араб Мухтар. Но он не в счет. Не сегодня-завтра умрет бедняга. У него последняя стадия чахотки.

— А остальные куда делись?

— Их перевезли сегодня в Гвиану.

Загремел засов. Леру вздрогнул. Симон загадочно посмотрел на дверь и не шевелился.

В комнату вошел Пуаро с фонарем в руках.

— Идем, ребята, надо хоронить покойника, — сказал он.

Симон даже не спросил, кто умер. Он обулся и знаком указал Леру, чтобы тот надевал башмаки.

Они вышли из хижины вслед за надзирателем. Третья четверть луны неровным обрезком тускло проглядывала сквозь густую листву пальм. От стволов падали причудливые тени на бледно освещенную землю. В воздухе стояла прозрачная мгла…

В маленькой мазанке, похожей на землянку, они нашли тощий труп араба, покрытый пестрым покрывалом. Его голова с короткой остроконечной бородкой была запрокинута назад. Крепко стиснутые кулаки он держал возле шеи… Тело уже окоченело и казалось деревянным…

Пуаро подал Симону длинную кокосовую веревку.

Доктор знал свое дело. Ему не требовалось дальнейших указаний. Одним концом веревки он связал ноги покойника, а другой продернул подмышки и затянул узлом на спине. Затем он принес две бамбуковых палки и просунул их под оставшуюся свободной веревку.

— Поднимай! — сказал он Леру, берясь за концы бамбуковых жердей.

Леру положил бамбуки на плечо. Труп качнулся и повис, словно бельевой узел. Пуаро, в сопровождении подошедшего негра, направился вперед, освещая дорогу фонарем. Временами становилось совершенно темно. Луна ныряла в набегавших тучках. Шум волн слышался громче и отчетливее.

— А заступы? — спросил вполголоса Леру.

— Не нужно, — коротко ответил Симон.

Они вышли из пальмовой рощи и очутились на краю обрыва. Метрах в пятнадцати под ними бушевали волны прибоя. Луна бледно озаряла морскую поверхность.

Пуаро и его черный спутник остановились.

— Здесь! — сказал надзиратель. — Смотри, сколько акул собралось! Чуют, проклятые, ужин…

Леру, напрягая зрение, смотрел на море. Теперь он ясно различал, как черные тени проносились по серебристой ряби вод. Он видел силуэты тупых конических голов морских чудовищ, поднимавшихся над волнами и скрывавшихся в морской пучине.

— Бросай! — скомандовал надзиратель.

Симон вытащил из-под веревки бамбук.

— А веревка? Снимай и веревку: новенькая, пригодится еще, — сказал Пуаро.

Веревку отвязали. Надзиратель подошел к лежавшему на краю обрыва трупу и, отстранив Симона, пихнул труп ногой.

Леру видел, как труп араба упал в воду, и в тот же момент стая чудовищ, прыгая над водой и поднимая столбы блестевших в лунном свете брызг, закопошилась под обрывом. Они бешено дрались, вырывая друг у друга добычу…

Труп араба упал в воду… Стая чудовищ закопошилась под берегом…

Леру стоял в оцепенении.

— Ну, идем домой, молодой человек! — ударив его по плечу, сказал Симон. — Ты видел теперь, как хоронят в Гвиане…

IV. Среди черепах.

Прошла неделя. Леру несколько освоился с окружавшей его обстановкой. Он с каждым днем все больше и больше привязывался к Симону. Понемногу молодой француз начинал отдавать себе отчет, в какую страшную тюрьму он попал. Теперь он понимал, почему ссыльные всегда с нетерпением ожидают перевода с этого проклятого острова в Кайену, а затем на материк в Гвиану. Там существование хотя и тяжелее, но все же есть надежда на бегство. Здесь же, на Чортовом острове, он чувствовал себя отделенным от всего мира как бы гигантской непреодолимой стеной.

Горделивые кокосовые пальмы и роскошные мангровые деревья уже не вызывали его восторга. Бродя свободно по острову в сопровождении доктора, он с ужасом смотрел на бесконечную морскую даль и на зеленевшие силуэты островов Спасения и Кайены. С омерзением наблюдал он за резвившимися в море огромными акулами. Их отвратительные серые тела с острыми плавниками наводили на него ужас. Картина жутких похорон Мухтара не выходила у него из головы. На острове не было ни цветов, ни мягкой сочной травы. Редкий камыш да осока окаймляли остров. Кое-где между кокосовыми пальмами и мангровыми деревьями росли тропические папоротники. Даже птицы избегали этого проклятого места. Редко-редко проносилась стая чаек. Они не спускались на воду. Осторожные птицы знали, что их сторожат здесь ненасытные акулы. Только отвратительная уруба бродила по берегу. Эта птица напоминает ворону, но гораздо больше ее размерами. Человеческое выражение ее глаз и ястребиный клюв придают ей еще более отталкивающий вид.

Уруба не боится человека. Она ходит за ним по пятам, не сторонится при его приближении и чувствует себя здесь полным хозяином. Питается уруба отбросами и различной падалью, да во время отлива выклевывает из раковин моллюсков или пожирает яйца, которые черепахи кладут в песок на отмелях.

— Почему не бьют эту птицу? — спросил Леру товарища.

— А на что она? — отвечал тот. — Уруба питается мертвечиной. Есть ее мясо невозможно:, у него отвратительный запах. Перья жестки и некрасивы, пуха почти нет, а между тем от нее все же есть польза. Ты видел животное, похожее на зайца, которое я поймал вчера в капкан? Я тебе говорил, что это агути — бич наших островов, — сказал Симон.

— Вы мне не велели дотрагиваться до этого зверя, но вас позвал Дюран, и вы мне так и не досказали, в чем дело, — отвечал Леру.

Он не признался товарищу, что, несмотря на его предупреждение, загнал агути в грот, находившийся недалеко от их жилища. Испуганный зверек прижался к стене, выжидая удобного момента, чтобы юркнуть промеж ног своего преследователя, загородившего выход из грота. Когда же Леру занес над зверем бамбуковую палку, агути, как стрела, бросился к нему. Леру быстро сдвинул ноги. Зверек на мгновение застрял между его пятками и вдруг, сделав невероятное усилие, освободился из тисков и в один прыжок исчез в траве.

— Агути — препротивная тварь! — сказал Симон. — Его тело покрыто миллионами вшей, которых он разносит по траве. У нас здесь мало травы, но на других островах, где ее больше, она кишит этими ужасными паразитами. Вши агути проникают под кожу человека, особенно легко у щиколоток, причиняя ужасные страдания. Вот этих-то агути убивает и пожирает уруба. Ну, пойдем теперь к черепахам, — предложил Симон, направляясь к вымоине, спускавшейся к отмели.

— Что это такое?! — воскликнул Леру.

Он увидел на песке три огромных черепахи, перевернутых плоским желтым брюхом кверху. Они беспомощно шевелили изогнутыми ластами и, вытянув из-под панцыря сморщенную шею, похожую на шею старой женщины, водили из стороны в сторону плоскими головками.

— Зачем они на спине? — спросил Леру.

— Потому что мы их перевернули. Это — плоды нашей охоты, — отвечал Симон. — Раздобыть панцырь черепахи не так-то просто. Поэтому охотники, застав черепах на берегу, переворачивают их на спину. Очутившись в таком положении, черепахи не в состоянии самостоятельно перевернуться на брюхо. Так они и будут лежать на спине, пока не издохнут и тело их не сгниет под палящими лучами солнца.

— Сейчас мы освободим вас, друзья! — подходя к одной из черепах, сказал Симон.

При приближении людей черепахи сразу убрали под панцырь ласты и спрятали головы. Только у одной голова оставалась снаружи. Леру показалось, что глаза обессиленного животного устремлены на него. Он прочел в них столько грусти и мольбы, что ему стало нестерпимо жаль черепах.

— Берись за край панцыря! — скомандовал доктор.

«Берись за край панцыря!» — скомандовал доктор…

— Вы хотите ее перевернуть? — воскликнул Леру.

— Ну, конечно, — ответил Симон, осматриваясь по сторонам. — Теперь сюда никто не придет, — пробормотал он, приподнимая животное за край панцыря.

— Но ведь они уползут в море, — заметил Леру. — Зачем же, в таком случае, нужно было их мучить несколько дней?

— Ну, что же, помучились, зато теперь отдохнут на свободе, — ответил доктор. — Ну, раз, два, три…

— Да она тяжелая! — заметил Леру, напрягаяХсилы.

— Еще бы! — сказал Симон. — В этой суповой черепахе не меньше пятисот килограммов. Ты ел когда-нибудь черепаховый суп?

— Как же.

— Так вот, он приготовляется из этого сорта черепах. У них зеленоватое нежное мясо.

Леру осмотрел верхний панцырь черепахи. Он представлял собой костяной щит, покрытый роговыми щитками буровато-зеленого цвета, с темными пятнышками.

Черепаха медленно поползла к воде. Остановилась, повернула голову и взглянула на доктора. Затем спустилась в воду и скрылась в волнах.

Две других черепахи не имели роговых щитов. По величине они были почти равны освобожденной, но значительно тяжелее.

— Это очень редкий вид кожистой черепахи, — сказал Симон. — Будь мы с тобой свободные граждане, можно было бы сделать из них прекрасные чучела для музея. Наши мучители все равно сгноят их и бросят в море. Эти попали сюда случайно… Ну, переворачивай!.. — добавил он.

Они перевернули остальных двух пленниц и подтащили их ближе к воде.

Черепахи поспешно погрузились в море.

— Когда здесь было много ссыльных, иногда надзирателям по десятку и по два удавалось захватывать этой ценной добычи, — сказал Симон. — В особенности весной, когда черепахи приплывали сюда нести яйца. Самка суповой черепахи несет иногда до ста яиц. Они лежат на солнце две-три недели, и из них вылупливаются детеныши. На нашем острове яйца редко сохранялись: их либо смывало волнами, либо поедали урубы.

— Все-таки я не понимаю вас, доктор: зачем вы выпускаете на свободу такую ценную добычу?

— Пока они нужны были для моего дела, я пользовался ими сам. Для наших надзирателей я их оставлять не хочу, вот и все.

— Для чего вам были нужны черепахи? — спросил Леру.

— Не будь таким любопытным! Придет время, и ты все узнаешь, — ответил врач.

— А часто вам удавалось выпускать пленниц на свободу?

— Часто. Я лишал наших тюремщиков изрядного дохода. Не стоят они того, чтобы ради их кармана страдала даже такая тварь, как черепаха!

— А ведь черепахи должны ужасно мучиться, умирая такой медленной смертью! — заметил Леру.

— Еще бы! — отвечал Симон. — Эта несчастная тварь лежит под палящим солнцем на раскаленном песке, томясь от жажды и голода. В течение целой недели и даже дольше она испытывает ни с чем не сравнимые муки. Некоторые попадались по два и по три раза. Отпуская их, я делал надрезы ножом на их роговых щитах. И, представь себе, они узнавали своего освободителя.

— Стало быть, черепаха — не умное животное, если она несколько раз возвращается туда, где ей угрожает гибель, — заметил Леру.

— Напротив, черепаха — очень разумная тварь. Но этим несчастным некуда больше деваться. На острове Руаяль и Иосифа их беспощадно губят. Здесь же всегда было очень мало народу, и только во время войны нашего полку прибыло. Для охоты же за черепахами нужно немало рабочих рук.

— Ну, идемте: еще, чего доброго, кто-нибудь из надзирателей заглянет, — беспокойно озираясь, сказал Леру.

— Не заглянет никто в это время. Я их изучил. Первое дело заключенных, как мы с тобой, это — изучить привычки своих сторожей, — сказал Симон. — Это далось мне не скоро, но теперь я знаю, как далеко каждый из них отходит от своего жилища, куда заглядывает и куда никогда не завернет. Я изучил звук и быстроту шага каждого надзирателя. Я без ошибки установлю, с какого расстояния каждый из них увидит тот или другой предмет. Когда они делают обход, я знаю, в каком месте они остановятся и, повернувшись, пойдут обратно. Все их привычки мне знакомы, как мои собственные. Сидя на Чортовом острове, приходится много думать, соображать и строить планы, которые на свободе и в голову не придут.

Он нагнулся к уху Леру и прошептал:

— Мы будем с тобой на свободе, мой молодой друг!

Леру вздрогнул и схватил руку своего товарища…

Ночью Леру проснулся от нестерпимого зуда в щиколотках. «Клопы»! — подумал он и, нащупав в темноте коробок спичек, зажег свечу. Он внимательно осмотрел постель. На простыне не было видно никаких насекомых. Осветив ноги, он вскрикнул от ужаса. Словно кровавые браслеты охватывали его щиколотки. Тут только вспомнил молодой француз о предупреждении доктора относительно агути…

— Что случилось? — спросил проснувшийся Симон.

— Смотрите! — чуть не плача, воскликнул Леру, указывая на свои ноги.

Доктор внимательно осмотрел воспаленные места и нахмурил брови.

— Ну, да, это вши агути, — сказал он. — Вот будет история, если у нас не осталось лимонов!

— Там в корзинке — около десятка лимонов. Я сорвал их сегодня утром, когда вы ходили в канцелярию. Только они совершенно зеленые, — сказал Леру.

— Это и хорошо, что зеленые, — сказал Симон, вынимая из корзины пару лимонов. — Чем кислее лимон, тем лучше. Вши агути, пока они еще не забрались под кожу, погибают от лимонного сока.

Он разрезал лимон и начал крепко натирать им воспаленные места ног Леру.

— Ты, наверное, бегал босой по траве, — заметил Доктор.

Леру признался в происшествии со зверьком.

— Ну, вот. Смотри, будь осторожней, да слушай, что тебе говорят опытные люди. Не проснись ты во-время, к утру проклятые вши проникли бы под кожу.

— Ну, и что тогда? — испуганно спросил Леру.

— О, тогда было бы дело дрянь! Ты не отделался бы от них в течение многих месяцев и, пожалуй, мог бы потерять обе ступни. В Гвиане многим каторжникам ампутировали ноги из-за этих паразитов.

По спине Леру пробежали мурашки…

— Быть может, они уже забрались под кожу? — трясясь всем телом, спросил он.

— Не могли, — спокойно отвечал Симон. — Ты ловил агути около двух часов дня, а теперь только одиннадцать. Для того чтобы вши проникли под кожу, нужно по крайней мере пятнадцать часов.

— Вы это наверное знаете, доктор? — с беспокойством спросил Леру.

— Не знал бы, так не говорил бы, — сухо ответил врач. — Теперь мы разотрем тебе лимоном все тело, а завтра выварим в котле белье и все, в чем ты был во время своей охоты. Нашел тоже ловить добро! Эх, ты, охотник!

В течение недели Леру не мог успокоиться. Ему казалось, что не только под кожей ног, но и во всем теле роются проклятые вши. Он не спал, не ел и, сидя на солнце, нещадно растирался лимонами.

— Хорошо, что у нас здесь целая лимонная роща! — ударяя по плечу товарища, подтрунивал над ним Симон.

Наконец, Леру успокоился. Теперь он с ужасом смотрел на жалкую травку, плешинами покрывавшую остров, и даже в самые жаркие дни не снимал тяжелых кожаных башмаков. Каждый вечер перед отходом ко сну он обтирался лимоном, вызывая этим шутки и насмешки Симона.

V. Под землей.

Наступил июнь. Круглые сутки не переставая лил дождь. Казалось, с неба текли неудержимые потоки. Было жарко, и сильно парило. Все тело покрывалось липким потом. Переулок «предателей» превратился в сплошной поток.

Надзиратели в дождевиках походили на мокрых куриц. С нескрываемым отвращением являлись они каждый вечер запирать на ключ своих узников.

Симон и Леру почти не выходили из хижины. В дождливое время охота на черепах не производилась, поэтому Симон не совершал своей обычной ранней прогулки к морскому берегу.

— Семь месяцев таких впереди, — утешал он своего сожителя, — а вслед за ними — пять месяцев нестерпимого зноя. Хорош климат, нечего сказать! То же самое происходит почти во всей Гвиане.

Когда однажды вечером заперлась за надзирателем дверь и звякнул железный засов, Симон некоторое время лежал без движения на постели…

Вдруг он вскочил на ноги.

— Ну, теперь за дело, дружище! — одушевился он.

Леру вытаращил глаза на товарища. Тот подошел к задней стене комнаты и начал ощупывать на полу цемент. Нащупав что-то, он сделал движение ногой, будто на ней была полотерная щетка. Кусок цемента откололся. Симон поднял его и осторожно приставил к стене.

Леру увидел небольшое черное отверстие. Это была нечто вроде грота. В правом углу чернел силуэт какого-то предмета.

— Неужели вы это вырыли один, доктор? — спросил Леру.

— Вырыл? — воскликнул Симон. — Да разве возможно вырыть подобную громадину в коралловом рифе? Конечно, нашел, а не вырыл.

— Как же вы обнаружили этот грот под нашей тюрьмой?

— Совершенно случайно. Как-то мне пришлось работать молотом на полу. Глухие звуки, раздававшиеся при каждом ударе, невольно привлекли мое внимание. Я начал тщательно выстукивать и выслушивать камеру, словно пациента. По утрам я производил исследования окрестной местности. Это продолжалось не меньше восьми месяцев. В конце концов, я убедился, что под моей темницей находится пустое пространство, достаточно широкое и глубокое, чтобы начать из него подкоп к морскому берегу. Такие подземные гроты в коралловых рифах — не редкость. Они образуются или при возникновении самого рифа или вследствие землетрясений.

— Но ведь вы говорите, что выкопать пещеру в коралловом рифе невозможно: как же вы надеетесь выбраться из нее к морю?

— Для этого-то я и занялся исследованием грунта, смежного с обнаруженным гротом. Обыкновенно пустоты в коралловом рифе происходят от закупорки различными морскими наносами промежутков между отдельными колониями. Обычно такие промежутки — иногда даже целые бухточки — заполняются водорослями; со временем водоросли сгнивают, и образуется пустота. Снаружи это не так трудно определить. Когда я убедился, что путем подкопа мог бы от морского берега провести галлерею под свою камеру, то у меня создался определенный план будущей работы.

— Как же это вы… — начал было изумленный Леру.

— А так: решил и начал, — ответил Симон. — Самое трудное было вскрыть пол и добраться до грота — приходилось выносить землю в скорлупе кокосовых орехов, — а главное, добыть инструменты.

— Как же вы их раздобыли?

— Разными способами. У меня теперь огромный запас самых разнообразных инструментов, — сказал доктор, поднося свечку к груде каких-то костей. — Всегда нужно использовать силу своих врагов, — продолжал он. — Самые страшные наши враги — правительственная стража. Насколько возможно, я обобрал надзирателей.

Он вытащил длинную ручную пилу и старый пехотный тесак.

— Другие наши враги — акулы. Их кожа и кости сослужат мне незаменимую службу. Ты уже видел, как мы бьем акул бамбуковыми пиками или попросту ловим на крюки с приманкой. Надзиратели смотрят на это как на наше развлечение, а для меня мертвые туши акул являются дорогой к свободе. Понял?

— Доктор…

— Теперь нам предстоит тяжелая и длительная работа, — продолжал Симон. — Ее хватит на добрых шесть месяцев. Видишь начатую галлерею? — указал он на черневшую в стене подземелья дыру. — Я рассчитывал справиться с этим к будущему году. Теперь, вдвоем, мы закончим ее скорее. Кости акулы лучше сверл и лопат…

— А воздух? — спросил Леру.

— Его хватит. Работать мы будем ночью, когда отверстие в галлерею открыто. Галлерея небольшая. Отсюда до намеченного мною выхода на откосе холма — всего пятьдесят метров. В случае нужды просверлим дыру наверх. Стражники никогда не ходят на холм, под которым будет проходить галлерея.

— Вы удивительный человек, Симон! — восторженно воскликнул Леру.

— Теперь полюбуйся вот на это, — сказал Симон, переходя на другой конец грота и поднимая кверху свечу.

«Теперь полюбуйся на это», — переходя на другой конец грота, сказал Симон, поднимая свечу…

Леру увидел узкий длинный бот, похожий на индейскую пирогу. Возле него лежали три весла, мачта и паруса.

— Посмотри, из чего сделано это судно, — сказал Симон, поднося к пироге свечу.

— Из черепашьего панцыря! — изумился Леру.

— Ты почти угадал. Это — украденная мною добыча надзирателей, — пояснил Симон.

Леру с восхищением и интересом осматривал бот. Он был достаточной длины, чтобы два человека могли растянуться в нем лежа, упираясь пятками один в другого. Киль был сделан из пальмового дерева, а шпангоутами служили ребра акулы. Снаружи бот был обтянут акульей шкурой. Ее чешуйчатая шероховатая поверхность была обращена внутрь. Таким же слоем шкуры была затянута внутренность бота. Вся наружная поверхность бота была, кроме того, сплошь обшита роговыми пластами черепахового панцыря. Сверху бот наглухо закрывался капотом из акульей кожи. В закрытом виде он походил на сигару.

— Разбиться или утонуть с двумя пассажирами мой бот не может, — с уверенностью сказал Симон, — так как между наружной и внутренней обшивкой мною заложены расплющенные плавательные пузыри акулы. В них — довольно воздуха, и они достаточно прочны, чтобы выдержать очень сильное давление. Эх, только бы нас не вынесло обратно к берегам французской Гвианы, да хватило бы воды и пищи, чтобы добраться до голландских владений! — вздыхая сказал Симон.

— А далеко до голландского берега?

— По прямой линии — двести километров к западу. Ты, наверное, знаешь, что голландская граница тянется по реке Марони с севера на юг. Голландцы нас не выдадут, и мы будем на свободе.

— Доктор! Ну, как же не восхищаться вами! — воскликнул Леру. — Сделать все это в какие-нибудь три года, одному, при помощи акульих костей, пилы и старого ржавого тесака!..

— Не совсем так, мой друг, — сказал Симон. — Однажды к острову прибило ящик. Его никто не заметил, и я отнес находку сюда. В ящике оказалось матросское белье, пара сапог, ножницы, иголки и нитки, бритва и светящийся компас. Все это пошло в дело. Ну, довольно болтовни, — давай приступим к работе, — сказал Симон, подавая Леру широкую акулью кость.

Оба дружно начали выгребать из подкопа землю.

VI. Бегство,

Наступил новый год. Стояли жаркие солнечные дни. На Портов остров ожидался таинственный пленник. Кто он был— хранилось в глубочайшем секрете…

Сам губернатор Гвианы в сопровождении коменданта острова Руаяль приезжал на Чортов остров выбирать помещение для новой жертвы.

После долгих обсуждений узника решили запереть в дом, в котором жили Симон и Леру. Это было единственное каменное здание, находившееся в стороне от прочих помещений.

— Мы переведем Симона и Леру в деревянную хижину возле конторы. Они— спокойные ребята: бьют акул да собирают раковины, — сказал Дюран.

— С арестантом поселите одного из надзирателей-негров, — приказал губернатор. — Сегодня у нас третье января, пятого прибудет ссыльный. Здание, в котором он будет помещаться, должно быть тщательно осмотрено. Имейте в виду, что арестанта будут стараться похитить. Его сообщники очень богаты.

— От нас не сбежит! — уверенно заметил Дюран.

Губернатор уехал.

Вечером на поверку ссыльных отправился сам Дюран.

— Ну, Симон, — сказал он, входя в помещение, — тебе и Леру придется перебираться на новую квартиру.

— Куда прикажете, начальник, — спокойно отвечал доктор.

Дюран обвел глазами комнату и, взглянув на пол, нагнулся.

— Это что? — вскричал он.

— Что, начальник? — спросил, подходя к нему, Симон.

— Как вы загадили пол, мерзавцы! — покраснев, набросился надзиратель на заключенных. — Смотрите, чего они только сюда не натаскали! — кричал он, расшвыривая ногами рыбьи кости, раковины и скорлупу кокосовых орехов.

— Не сердитесь, начальник, — поспешил успокоить Дюрана Симон. — Мы вынесем все это и вычистим помещение так, что оно сойдет даже для коронованной особы.

— Не шути! Я не люблю шуток! — грубо прервал его Дюран. — Чтобы к утру у меня здесь ни царапины не было! Пол ототри пемзой, слышишь?

— Слушаю, начальник!..

Дюран еще раз окинул помещение начальническим оком и вышел, замкнув за собою дверь.

— У нас впереди— восемь часов, — вполголоса сказал товарищу Симон. — Если мы до рассвета не будем в море— все пропало. Понял?

Они спустились в подземелье.

Леру, как крот, начал копаться в длинной галлерее. Симон, осмотрев бот, потащил его к черневшей дыре. Все было на месте — и вода, и хлеб, и сушеная рыба.

«Теперь отступления нет, — думал доктор. — Что будет — то будет. По моим расчетам, работы — еще на четыре часа».

Вдруг до него долетел радостный крик Леру, и он бросился в галлерею. Сердце его сильно стучало. Легким холодком ворвавшейся струи морского воздуха пахнуло в лицо. Не было сомнения — Леру пробился наружу…

— Расширяй отверстие! — крикнул Симон и вернулся к боту. Он казался ему теперь легким, как скорлупа кокосового ореха. Ухватившись за конец, привязанный к носу, он тащил за собой бот.

Обливаясь потом и с трудом переводя дух, Леру стоял возле черневшей дыры подкопа. Симон появился с ботом.

— Надо еще немного расширить дыру, — говорил он, — боюсь, как бы не ободрать бортовую обшивку.

Оба спешно принялись за работу.

Звезды мерцали в бесконечном небесном пространстве. Луна уже скрылась за островами. Кругом — непроглядная тьма.

— Ну, вот, тащи!..

Оба трясущимися от усталости и возбуждения руками взялись за бот, подняли его на плечи… Вот они на знакомой отмели… На ней чернеют силуэты нескольких черепах… В воде плещутся акулы…

— Садись, Леру, — вполголоса сказал Симон.

Бот качнулся на волнах. Симон оттолкнул его, ступая по колено в воде. Затем он вскочил в бот.

Бот качнулся на волнах… Симон оттолкнул его, ступая по колено в воде…

— Зашнуровывай покрышку!

Бот с заключенными в нем беглецами, подхваченный быстрым течением, уже несся, как щепка, скользя по черным волнам. Симон с головой ушел в акулью шкуру, лежа на спине ногами к Леру. Что-то хлестнуло по борту бота. Опять удар…

«Акулы!» — сообразил Симон. Внезапно он перевалился на живот. Струйка воды попала ему в лицо и потекла по шее. «Перевернулись!» — тревожно подумал он.

Это не было неожиданностью для Симона. Углубленная в виде плавника подводная часть бота только до некоторой степени препятствовала его опрокидыванию. При постройке Симон не мог придать боту большей устойчивости, так как не имел в распоряжении ни свинца, ни чугуна, из которых обыкновенно делается фальш-киль на так называемых килевых яхтах. Такой груз, подбитый вдоль всей нижней кромки подводного плавника бота, предохранил бы его от опрокидывания.

О том, что бот может быть быстро залит водой, Симон не беспокоился. Он вполне надеялся на плотность и прочность его шнуровки. Теперь нужно было лишь общими силами с Леру раскачать бот из стороны в сторону, чтобы вернуть его в прежнее положение.

— Леру! — крикнул Симон.

— Я, товарищ! — послышалось с другого конца бота.

— Раскачивай вправо! Раз, два!..

Снова Симон почувствовал, что перевернулся на спину.

Он осторожно распустил шнуровку. Над ним — чистое звездное небо. Симон расширил руками отверстие кожаной покрышки и просунул в него голову.

— Лежи, не двигайся! — крикнул он Леру и нащупал весло.

Бот бросало по волнам, как сигару. Вдруг он замедлил ход и замер… Симон вскочил.

— Расшнуровывай покрышку! — скомандовал он товарищу. — Нас вынесло в пловучую грязь[28]).

Симон посмотрел на компас:

— Ветер попутный, можно ставить парус.

Товарищи принялись за работу. Из грязи выбраться было нелегко. Как студень, облепила она бот жирной массой.

— Не сойти ли в воду? — предложил Леру.

— Что ты! Припадешь в этом киселе! Ветер дует от берега. Ставь мачту!

Пока Леру возился с парусом, Симон изо всех сил работал веслами:

— Подвигаемся вперед!

Все свободней и свободней становился ход бота. Симон выбросил за борт кусок скомканной бумаги. Брошенный комок остался за кормой, качаясь на черных волнах.

— Подвигаемся вперед!

Но вот, наконец, бот вырвался из грязных объятии гвианских берегов. Он свободно скользит по волнам, не хуже моторной лодки…

— Эх, если бы такая погода продержалась до рассвета! — говорит Симон.

Леру молчит, глядя на огромные морские валы. Светает. Небо заволакивается тучами. На горизонте появилась желтая полоска, предвещающая скорый восход солнца. Ветер крепчает. Зыбь становится все сильнее…

— Зашнуровывай покрышку. Нашей сигарке волны непочем, — весело говорит Симон, — за прочность ее я ручаюсь. Эх, черепахи, черепахи, что бы я делал без их щитов! Доставай хлеб, надо подкрепиться.

— Не хочется есть…

— У нас запасов хватит на неделю, ешь.

— Право, я не голоден, — говорит Леру, подавая кусок хлеба товарищу.

— Ты что-то приуныл, как я посмотрю.

— Нет, ничего. О своих вдруг подумал. На острове не думал, а вот теперь вдруг меня разобрало.

— Не время задумываться. Увидишься и со своими. А ну, потрави-ка шкот, — скомандовал Симон.

Парус выпятил брюхо. Ветер стихал и, когда взошло солнце, совершенно прекратился. Волнение уменьшилось, и к полудню море настолько успокоилось, что можно было взяться за весла.

— Если нам будет так везти до конца, то к вечеру мы пристанем к голландскому берегу, — сказал Симон.

— А ведь нас, должно быть, давно, уже хватились на Чортовом острове, — заметил Леру.

— А то как же! Конечно, хватились. Теперь уже и в Париже известно о нашем бегстве, — смеясь ответил Симон.

— А вы разве не опасаетесь погони?

— Чего?

— Погони, — повторил Леру.

— Погони с островов Спасения не бывает. Сторожам своя шкура дороже: не станут они гоняться за беглецами. Они знают хорошо, что вряд ли беглецу удастся переплыть стремнину, а если он и проберется к гвианскому берегу, то далеко не уйдет. Без огнестрельного оружия в джунглях долго не погуляешь. Пантеры, гиены, аллигаторы, змеи и другие хищники только и ждут случая полакомиться человеческим мясом. Почти все каторжники, убегающие с Гвианы сухим путем, пропадают в джунглях. Бегство — это целая наука, мой друг! — сказал Симон.

— Да, я в этом убедился, — подтвердил Леру. — Здесь нужно быть стратегом, тактиком, психологом и ученым.

— И не ученые бегут, да еще как! Неволя — великая академия, она из каждого сделает ученого, — сказал Симон. — Теперь я боюсь только двух бед: как бы нам не встретить англичанина[29]) или не попасть на остров Тринидад[30]), куда чаще всего выносит ветром и морским течением беглецов из Гвианы. Английская стража выдает без всякого разговора безразлично и уголовного и политического. У них с французским правительством на это имеется соглашение.

— Никак, судно! — воскликнул Леру, глядя на горизонт.

Симон нахмурился. Он отчетливо видел мачты, показавшиеся с северной стороны.

— Парусник! — воскликнул он.

Прошло несколько томительных минут, и судно скрылось за горизонтом.

— Пронесло! — облегченно вздохнул Леру.

— Неизвестно, быть может, в этом исчезнувшем судне было для нас спасение… — проговорил Симон.

До наступления темноты им не попадалось ни одного парохода. К вечеру посвежело. Пришлось убрать парус и зашнуроваться. Снова бот швыряло, как щепку. Безмолвно лежали оба беглеца, не будучи в состоянии двинуть ни одним членом. Оба сильно страдали морской болезнью и находились в полузабытье…

Бот швыряло, как щепку…

--------------

Первым пришел в себя Симон. Ему показалось, что он лежит на мягкой постели. Вокруг царит странная тишина… Что-то мерно постукивает вдали; шум этот то замирает, то снова усиливается. «Что это значит? — думает Симон. — Вероятно, это мне снится!» — и он силится проснуться…

Он поднимает голову и осматривается кругом. Над ним светится красноватым в сиянием электрическая лампочка, озаряя белую, блещущую чистотой каюту; На нем— чистая сухая рубашка, под головой — мягкая подушка. Тело прикрыто простыней и байковым одеялом.

«Где я, и что это такое?» — думает доктор.

Он вскакивает на ноги.

На верхней койке, расположенной над ним, лежит человек.

Симон приближает свое лицо к спящему.

Ноги его трясутся от волнения. Мысли путаются в голове. «Не сойти бы с ума!» — думает он.

Перед зеркальным умывальником тазу стоит графин с водой. Симон хватает его и делает несколько глотков. Вода освежает доктора. Он снова подходит к койке. Теперь нет уж сомнения— человек, лежащий на верхней койке, — Леру.

Симон не будит товарища. Он ложится на свою постель и, устремив глаза вверх, думает: «Где мы? Кто наши спасители— друзья или враги?»

Мерный такт, отбиваемый винтами, свидетельствует о том, что они находятся на пароходе. Их вытащили из воды и поместили в пассажирскую каюту. Враги не поступили бы так…

Наверху пробили склянки[31]). Три часа ночи. Вдруг Леру громко застонал. Симон бросился к нему.

— Леру, это я— Симон!.. Мы спасены, товарищ!..

Леру смотрел на него, широко открыв глаза. Его губы подергивались блуждающей улыбкой.

— Черепахи, смотри, черепахи!.. — указывая пальцем в угол каюты, проговорил он. — Какие они огромные!.. Симон, — голубчик, акула! Меня хватает акула!..

Его глаза выражали смертельный ужас.

— Успокойся, Леру, успокойся, милый! — говорил Симон, гладя товарища по всклокоченной голове и стараясь уложить его обратно на койку. Когда он успокоился и положил голову на подушку, Симон заметил, что волосы товарища были совершенно седые.

Он ни на минуту не отходил от Леру. Тот лежал без движения на спине, временами приподнимал голову и со страхом смотрел в угол каюты.

— Смотри, акула! — шептали его губы.

На рассвете в каюту вошел помощник капитана.

— Нам все известно, — сказал он, обращаясь к Симону. — Вы — доктор Симон, бежавший с Чортова острова. Позвольте пожать вам руку, доктор! Моя фамилия — Санчес. Вы — под флагом республики Венецуэлы, и вам не о чем беспокоиться. Как ваш товарищ?

— Боюсь, что у него нервная горячка, — ответил Симон.

— Я сейчас пришлю судового врача, и мы переведем больного в лазарет. Как вы себя чувствуете?

— Я совершенно здоров. Где вы нас подобрали, сеньор Санчес?

— Между островами Табагос и Тринидадом. Мы идем в Пуэрдю-Кабелио. Ваша удивительная лодка — с нами. А ведь вам повезло, доктор! Не подбери мы вас, вы неизбежно попали бы в руки английской полиции и снова очутились бы на островах Спасения. Впрочем, вряд ли вы продержались бы еще несколько часов. Мы нашли вас обоих в ужасном состоянии.

— Вы очень добры, сеньор Санчес. Но разрешите еще вопрос: как отнесется к нам ваше правительство?

— Наша республика не выдает политических преступников. В этом отношении мы еще не доросли до Европы и Соединенных Штатов. Со временем и мы, конечно, испортимся, но пока вы у нас будете в полной безопасности.

В тот же вечер, сидя на палубе, окруженный любопытными пассажирами, доктор Симон рассказывал о своих необыкновенных приключениях и об ужасах, которым подвергаются заключенные, томящиеся в каторжных тюрьмах французской Гвианы, в Кайене и на островах Спасения.

На другое утро Леру почувствовал себя лучше. Он перестал бредить. Узнал своего товарища и попросил есть.

В тот же вечер они высадились в порте Кабелио.

— Ну, что, Леру, — сказал доктор, — не прав ли я был, когда говорил тебе, что мы будем на свободе? А все — благодаря моим черепахам! Без их панцыря никогда мне не удалось бы сделать такого прочного бота!..

ЗА НЕРПОЙ

На жизни байкальских зверобоев

Рассказ Е. Кораблева[32])

I. Опасное место.

Осторожно объезжая высокие торосы[33]) и широкие щели на льду, крепкая, сильная лошадь сама выбирала себе дорогу. Двое, сидевшие в санях, дремали под равномерное поскрипывание полозьев, видимо, совершенно положившись на своего коня. Один из них, молодой, чернобородый, даже похрапывал. Другой — старик с седой бородкой клинышком, время от времени тяжело открывал глаза и острым взглядом ощупывал ледяные просторы «священного» моря.

Уже вечерело. И хотя стоял апрель, когда дни значительно прибавляются, но разглядеть что-нибудь впереди было трудно — мешал легкий туман, поднимавшийся с моря. После нескольких напрасных усилий старик тоже погрузился в дремоту.

Больше тридцати лет промышлял он здесь, около Ушканьих островов, и знал эти места, как свои пять пальцев. Но сегодня из-за тумана никак не мог определить, проехали ли они то опасное место, где ежегодно около весны появлялись «пропарины». В этой мгле ничего не разберешь. «Сивка учует, — решил он, в конце концов. — Да и лед нынче толст. Авось…»

И мысли его, оставив беспокойную тему, вернулись к предстоявшей охоте. Сначала он припомнил, все ли уложил в сани: сети, остроги, топор, винтовки. Припасов вот маловато, кажись, взяли, ну, да как-нибудь обойдутся… По его приметам, выходило, что нынче промыслы должны быть хорошими. Нерпы видели много. Только ушла от островов, сказывают, далече. Но это полбеды… Дальше поставить балаган — только и всего. Тем более, ехал он сейчас не один. Кузьма— промышленник[34]) добрый. Правда, впервой ему промышлять на море. Но дело не так, чтобы очень хитрое…

В это мгновение сани, точно натолкнувшись на что-то, остановились. От неожиданного толчка старик едва не слетел.

Лошадь уперлась как вкопанная. В сумерках трудно было рассмотреть, что с ней. Кузьма спросонок стегнул ее. Лошадь рванула… Неожиданно под санями раздался глухой треск… Оба быстро спрыгнули с саней. И было время. Конь уже погрузился в полынью.

— Пропарина! — испуганно вскричал Степан. — Тут она и есть, скаженная! Только что думал… Ах, горе лыковое! Руби гужи, Кузьма! Распрягай! Ох, горе лыковое! — Он бегал около саней, не зная второпях, за что схватиться.

Сани сразмаху остановились, испуганная лошадь уперлась как вкопанная. «Пропарина!» — испуганно　вскричал Степан…

Чернобородый тем временем дрожащими руками вытащил топор из саней.

К числу многих странных, необъяснимых для прибайкальского населения явлений, происходящих на «священном» море, относятся так называемые «пропарины». Из года в год на одних и тех же местах — у мыса Кобылья Голова, Голоустинского, Кадильного, в Малом Море, около Ушканьих островов, Святого Носа, у дельты Селенги — к весне на льду появляются от действия подводных газов пропарины — дыры. Сначала бывает одна, потом — целые гнезда. Все увеличиваясь, они сливаются в одну полынью. На значительное расстояние вокруг них лед подтаивает. Опасность потому велика, что еще до появления пропарины лед в этих местах настолько подтаивает снизу, что делается непрочным.

Опомнившись, старик быстро сообразил, что делать. Рискуя сам свалиться в полынью, он кинулся к лошади и, повиснув над водой, распустил хомут. Кузьма, действовавший по его указаниям, тем временем оттаскивал сани дальше от края полыньи.

Сивка с налитыми кровью глазами, чувствуя приближение смерти, с храпеньем судорожно кидалась на лед, била копытами, обламывая подтаявшую льдину, и скоро полынья увеличилась в размерах.

Помощь требовалась немедленная и решительная.

Рецепт у старого байкальца оказался прост, но жесток. Он торопливо сделал из вожжи петлю-удавку. Накинул Сивке на шею и затянул.

Задавленная лошадь забилась и погрузилась в воду. Но воздух, оставшийся в ее теле, сейчас же заставил ее всплыть наверх. Она появилась на воде боком, без движения.

Между тем Кузьма, отступив подальше от полыньи, вырубил, по указанию старика, во льду две ямки. Привязав к средине саней веревки, прикрепленные другим концом к Сивке, и, действуя санями как рычагом, нерполовы вытащили неподвижную лошадь на лед. Развязав ее, распустили удавку. Степан начал яростно хлестать лошадь кнутом.

Боль вызвала, наконец, Сивку к жизни. После нескольких жестоких ударов, она вдруг задергалась, потом, судорожно пошатываясь, поднялась на ноги. Промаявшись около полыньи еще несколько часов и отогрев лошадь, ее вновь запрягли.

Напуганные нерполовы долго не могли успокоиться.

— Тридцать лет езжу, и сроду такой оказии не случалось! — вздыхал старый нерповщик…

II. Ночь на «священном» море.

Было уже совсем темно, когда добрались до заранее облюбованного Степаном места и наскоро поставили на льду балаган.

Напившись «затурану»[35]), охотники завалились спать, намереваясь подняться на рассвете. Старик скоро захрапел так, что дрожали тонкие стенки балагана, а Кузьма, взволнованный происшествием, долго не мог сомкнуть глаз.

Подморозило, и кругом балагана загремели словно залпы орудий. С резким, как пушечный выстрел, звуком лопался на море лед, образуя зияющие трещины.

Кузьме стало страшно. И знал, что — лед, а вот поди ж ты!.. Удивительные здесь места!

До сих пор он зверовал в хребтах, на Никое, около китайской границы, и мало что слыхал про море, а как приехал к старику Степану, насмотрелся разных див. Попал он к нему около Николы. Реки давно уже молчали в снежных сугробах, морозы трещали крепкие. А у зимовья Степана, на берегу стоял неумолчный шум волн. Море еще боролось с холодом и, казалось, совсем не собиралось замерзать.

Но однажды мороз настиг Байкал врасплох. После лютых ветров к вечеру настал полный штиль. Ночью грянуло до 40°. А поутру Кузьма, проснувшись, почувствовал, что нечто случилось. Не знал, что именно, но ясно ощущал что-то новое, необыкновенное.

Вошел заиндевевший Степан.

— Ну, паря, студено! — крякнул он, Садясь на лавку. Кузьма вдруг понял, в чем состояла эта новость. В ушах не было, постоянного шума прибоя. Стояла небывалая тишина. Волны, наконец, схватило морозом. Вскоре дед повел его к скале, неподалеку от зимовья, и показал на большой пузырь воздуха под прозрачным льдом. Приказав держать спички наготове, он с силой ударил в лед топором. Кузьма по его знаку сунул в отверстие зажженную спичку. И отскочил… Диво-дивное! Огромный столб пламени вырвался из-под льда…

Дед рассмеялся и объяснил, что здесь в море бегут теплые ключи: от них такие пузыри. К весне они проедают лед насквозь, и образуются полыньи.

Через несколько дней началась на море пальба. Первый раз грянул такой сильный взрыв, что дрогнули берега и зимовье затряслось, как в землетрясение. Кузьма в чем был выскочил на двор. Неподалеку от берега высился гигантский ледяной вал. Глыбы льда взгромоздились одна на другую, стояли торчком. Возле них зияла только что образовавшаяся громадная трещина.

Много диковинных вещей увидел он здесь, каких сроду не видывал. Каждый раз, на его удивление, Степан серьезно говорил:

— Это тебе не Расея! Братские[36]) места, известно… Здесь ухо востро держи. За каждым камешком смерть сторожит…

И верно. Давеча ехали по ладной дороге, лед в три четверти толщиной, а совсем было провалились, словно в ловушку.

Кузьма, вздрогнул. С моря вдруг донесся отдаленный гул, похожий на глухой стон. Потом послышались раскаты грома. Но это был не гром. Образовывались новые провалы и трещины.

III. Хэп.

Утром поставили балаган по-настоящему, хорошенько укрепили его и отправились на разведку нерпы.

Хорошо было морозное свежее утро. Под весенним солнцем море сверкало ослепительной белизной. Снег во многих местах уже сошел, и лед покрылся, по местному выражению, «чиром». Он был так бел, что. глазам становилось больно.

Чтобы не выделяться на этом фоне и быть незаметными для подозрительного, пугливого хэпа[37]), оба промышленника надели поверх тулупов белые коленкоровые балахоны и такие же шапки. Кроме того, захватили войлочные наколенники и маленькие саночки с белым парусом, на случай, если придется «скрадывать» хэпа и ползти по льду. Саночки с поставленным парусом служили бы им прикрытием.　

Белые костюмы промышленников сливались с блеском пустыни. Собака с радостным лаем понеслась вперед.　

Отойдя с версту, старик услышал в лае собаки какие-то новые ноты: тявканье и повизгиванье.　

— Пропарину нашла! — радостно заметил он и ускорил шаги.　

Действительно, через несколько минут ходьбы они увидели на льду большое круглое отверстие. На незначительном расстоянии от него находилось еще пять штук поменьше.　

Старик наклонился и почмокал губами:　

— Ну и хитер же хэп!　

И рассказал, что в этом году Байкал был покрыт необыкновенно толстой ледяной крышей, месяц назад достигавшей чуть не полутора метров. Но хэп продышал лед насквозь. В такие дыры зверь высовывается, чтобы захватить воздуху, и выбирается полежать на ледяной крыше под лучами весеннего солнца. Хитрый хэп начал «продувать» себе двери, едва Байкал покрылся льдом, а потом не давал отверстию сильно, замерзать: таким образом получилось это круглое окно.　

— Большой хэп! — сказал старик. — Такого прометом не возьмешь.　

Он поставил около продушины веху, чтобы легче было вечером отыскивать ее. И оба отправились вслед за собакой дальше.

Километров пятнадцать пробродили они по льду, но не встретили больше ни одной пропарины. Придя вечером к балагану, старик захватил промет и с помощью Кузьмы поставил его у найденной продушины.　

Промет представлял из себя сеть из конского волоса длиной около десяти метров и шириной в три метра. На расстоянии метров четырех от пропарины Степан вбил в лед кол, привязав к нему толстую веревку. К концу веревки около дыры была прикреплена самая сеть. Сеть он пропустил под лед в том направлении, где было больше тороса.　

Утром, торопливо позавтракав, промышленники пошли смотреть промет. В нем ничего не оказалось.　

— Хитрый, старый — не идет! — выругался Степан.

Потом они снова отправились искать пропарины. И опять поиски их были безрезультатны. Старик стал угрюм и неразговорчив. Ворчал, что напали не на то место. На третий день нерповщики ушли уже километров за двадцать, но и на этот раз вернулись с пустыми руками.　

— Верно сказывали, что зверь уплыл далече, — вздыхал дед. — Надо и нам перебираться. Тут стоять — только время терять!　

Однако они искали на этом месте нерпу еще с неделю.　

— Едем, — решил, наконец, и Кузьма, когда выяснилось, что поиски неудачны. — А то ни с чем вернемся. Весна нынче, дружная. Того гляди, море вскроется.　

До вскрытия Байкала, конечно, им оставалось еще время, но беда заключалась в том, что у нерполовов вышли все припасы, которых они взяли немного в расчете на нерпичье мясо.　

Дед не возражал, и через день они передвинулись дальше к востоку.　

По каким-то непонятным для Кузьмы признакам старик определил в одном пункте, что здесь будет самое «правильное» место. И они расположились на новой стоянке.　

На этот раз Степан угадал.　

Километрах в пяти от балагана они заметили зверя. Степан пустил Кузьму приучаться. Охотник осмотрел ружье, присел на лед и пополз по направлению к хэпу, толкая перед собой, как учил старик, санки с белым парусом.　

* * *　

Хэп, иначе — нерпа, или байкальский тюлень, — чисто морское животное, и до сих пор еще не разрешена загадка: как мог он появиться в закрытом, не сообщающемся с океаном пресноводном Байкале? Редко встречающийся в юго-западной части моря, он во множестве водится в северо-восточной. Около Святого Носа, близ Ушканьих островов — его излюбленные места для выводки детенышей.

Живут хэпы обычно семьями от 3 до 8 штук и зимой держатся около пропарин или трещин. Весной самка приносит на льду щенят. На суше хэп очень неуклюж и передвигается с трудом. Но в воде он чрезвычайно проворен, превосходный пловец и с большим искусством ловит рыбу, которой питается. Реже можно встретить его летом. Иногда он попадается в сети вместе с рыбой.

Ранним утром вылезает зверь на скалы подышать свежим воздухом. Он пуглив и осторожен и при малейшей тревоге скрывается в воду.

Промысел за нерпой на Байкале — скорее охота, чем та массовая бойня тюленей, что происходит, например, на Каспийском море, когда промышленники окружают и убивают целые стада. Начинается промысел в апреле и кончается нередко в мае, со вскрытием Байкала. В удачные для промышленников годы добывали свыше тысячи штук нерп.

Нерпичье мясо часто едят сами промышленники. Жир идет на выделку кожи, изготовление разных мазей и освещение, а шкуры покупаются сибиряками на дохи.

Нерпичий промысел, существующий на Байкале издавна, до сих пор составляет одно из средств к жизни прибайкальского населения как бурятского, так и русского, служа добавлением к охоте за пушным зверем и рыболовству.

Толкая перед собой небольшим шестом саночки и прикрываясь парусом, Кузьма тихо подкрадывался к лежавшему на льду зверю.

Скоро он смог рассмотреть его во всех подробностях. Это было странное — на взгляд никогда не видавшего морских животных охотника — существо, похожее одновременно и на четвероногое и на рыбу. Ростом с человека, оно было все покрыто короткой светло-желтой шерстью. Короткая, маленькая по сравнению с туловищем морда с толстой верхней губой и щетинистыми усами, большие темные глаза, толстая шея, туловище, равномерно утончавшееся от плеч к хвосту. Животное упиралось в лед передними конечностями — не то лапами, не то толстыми плавниками. Задние ласты лежали вместе и напоминали издали рыбий хвост. Возле нерпы ползало два серебристо-серых щенка. Зверь лежал совершенно неподвижно, так что неопытного охотника взяло сомнение, жив ли он. Но в этот момент усатая морда широко зевнула. Животное повернулось боком к солнцу, прижав ласты к груди. Оно могло лежать часами, переваливаясь с боку на бок.

Разглядев, наконец, нерпу и удовлетворив свое любопытство, Кузьма стал устраиваться, чтобы было удобно стрелять.

Нерпа лежала неподвижно, а возле нее играли два серебристо-серых щенка… Кузьма стал устраиваться,　чтобы было удобно стрелять…

Но едва он повернулся, хэп мгновенно поднял голову. Охотник понял, что сделал оплошность, прижался ко льду, отогнул на себя парус и замер. Прошло несколько минут. Зверь, наконец, успокоился. Белый щит охотничьих санок он, очевидно, принимал издали за стоящий торчком торос.

«А нерпа большая, пуда на три», — радостно прикинул Кузьма в уме. Он колебался: кого бить? Зверь даст пуда два жиру, а у молодых ценны шкурки. Наконец, вспомнив о недостатке провианта, остановился на большом и начал старательно целиться. Он знал, что надо бить наповал. Нерпа так жирна, что при ранении не в голову пуля, едва проходя через толстый слой сала, причиняет мало вреда. Но даже и опасно раненая, нерпа не бьется на льду, а бросается под воду, и добыча таким образом уходит от охотника.

Раздался оглушительный выстрел.

Щенята мгновенно юркнули в воду. Взрослый зверь судорожно дернулся и недвижно распластался на льду…

* * *

Нерповщики «натакались» на действительно удачное место. Нерп оказалось множество. Почти каждый день в про-меты им попадались молодые нерпы, весом от пуда и меньше. Больших добывали винтовкой.

Через два дня у промышленников было уже восемь нерп. Степан сиял. Вопрос о продовольствии более их не тревожил. Нерпичьего мяса и жиру было вдоволь. Обычно с утра они уходили осматривать сети, потом отыскивали новые пропарины и «скрадывали» зверя на льду. Проходив за день километров пятнадцать-двадцать, к вечеру возвращались в балаган, ставили прометы, ели и заваливались спать.

Нерпичье мясо и жир противно пахли ворванью, и Кузьма с непривычки плохо переносил эту пищу. Старик ел за обе щеки. Но выбора Кузьме не было. Оставалось утешаться удачно попавшимся местом.

Нерпа все шла и шла к ним. Это было какое-то дикое промысловое счастье, то, что случается иногда на охоте и что в Прибайкалье зовется «фарт». Один день походил на другой и в налаженном труде и азарте охоты казался часом. Две недели промелькнули незаметно. Между тем, становилось все теплее. Лед мало-по-малу совсем испортился. Так как это происходило на середине моря, то ближе к берегам, конечно, теперь появилась уже и вода. Кузьму начало беспокоить возвращение.

Однако в виду удачи нерполовами овладела слепая жадность.

Сколько они ни били нерпы, им хотелось все больше и больше. Старик целыми вечерами только и делал, что подсчитывал, сколько выйдет жиру. Страсть к наживе разгоралась в них все сильней. Кузьма заикнулся было об отъезде, но Степан не стал и слушать.

А весна, действительно, шла дружная…

IV. С Байкалом не шути.

Однажды Кузьма провалился во льду и едва не утонул. Только после этого он заговорил серьезно об отъезде. Лед уже совсем развезло, и охота стала почти невозможной.

Кузьма был сильно напуган.

— Прежде смерти умирать нечего, — утешал его Степан. — И не по такой дороге на Байкале езживали.

Втайне он рассчитывал, что они натолкнутся на артель с баркасом, которые промышляют нередко до самого вскрытия моря. Надеялся и на ночные заморозки. Но опытный нерполов понимал, что время ими уже упущено и дело обстоит очень серьезно, и в тот же вечер поспешно стал собираться.

Когда они выехали, Байкал представлял пустыню, постепенно затопляемую водой. Лед был во многих местах совсем слабым, ровным, потемнел, пропитался водой и слегка колебался под ногами. То-и-дело попадались провалы и полыньи.

Одни они из всех промышленников так запоздали. До зимовья им оставалось еще километров полтораста…

К несчастью, море закрыло сплошным холодным туманом. Во мгле легко можно было попасть в полынью, зато лед не таял, и Сивка бодро тащила сани. Кузьма даже повеселел. Старик был серьезен. На другой день из мутной завесы вдруг выглянуло и заблистало солнце.

Стало жарко. Беда! Вода так и зажурчала по льду. Через час-другой ехать стало невозможно. После долгой маяты с вытаскиванием коня Степан плюнул и молча стал распрягать.

Кузьма совсем голову повесил. Что это значило? Что теперь делать?

— А вот, смотри, — невесело усмехнулся старик.

Это был тоже байкальский способ на такой трудный случай. Степан вытащил из саней доски, разложил их, как мост, на льду, на них поставил лошадь. В таком положении надо было ждать вечера, пока станет подмерзать.

Великолепен был апрельский день. Высоко сияло солнце. В безоблачном небе летели, приветствуя весну, птицы, возвращавшиеся из зимовки в Монголии и Китае. Нерполовы лежали на льду в тоскливом ожидании. Нескончаемо тянулся день. Хрупкий ледяной покров, державший охотников над пучиной Байкала, с каждой минутой таял у них на глазах.

Настал тихий вечер. На фоне зари вырезалась узорчатая цепь гор. Золотом, багрянцем, розовыми, фиолетовыми и зелеными тонами — неописуемым великолепием красок расцветилось небо. Феерическая красота заката обещала и на завтра гибельную для них ясную ветреную погоду.

Ночью они поехали, в пути все время приходилось помогать коню.

Утром опять распрягли Сивку и в отчаянии легли на лед. Каждый час могла налететь сарма[38]) и очистить море. Поэтому по утрам Степан первым делом глядел с опаской на далекие хребты, не «закиселило» ли где вершины, нет ли на них облаков, что было верным признаком наступления «горной» погоды.

* * *

На третий день, когда, по их расчетам, им оставалось до берега уже километров пять-десять, неожиданно— дело было к ночи — потянуло ветерком. Старик попробовал носом ветер и нехорошо выругался.

Скоро Кузьма понял, в чем дело. Не прошло и часа, как звезды скрылись, и посыпался снег, мокрый и мягкий. Он падал и таял. Ночью— дороге конец.

С отчаянием погнали они лошадь. Но сани двигались медленно. Прошла уже добрая половина ночи, а они не сделали и пяти километров.

Неожиданно из тьмы донесся жалобный вой собаки, Степан пошел узнать, что случилось.

— Ну, чего ты? — долетел вдруг до Кузьмы его голос, но такой испуганный, что Кузьма понял, что случилось нечто страшное, и кинулся к Степану.

Жучок и старик стояли неподвижно. Дорогу им пересекла громадная трещина, не менее полутора сажен шириной. Начало и конец ее терялись во тьме. Такие трещины тянутся иногда на Байкале на многие версты.

— Доведется заводить льдины…

Раздумывать было некогда. С лихорадочной торопливостью принялись они за работу. Топорами откалывали от края лед и устанавливали льдины в трещину.

Нескоро и с большим трудом был налажен опасный мост. Лед был мягок и разваливался. Когда начали переходить, сразу поняли, что лошадь и сани им не перетащить.

— Вот он, фарт-то! — хриплым криком вырвалось у Кузьмы. — Все — Байкалу! И коня в придачу…

Люди и собака перешли. Сивка вдруг заржала — так, что у Степана сердце перевернулось. Он махнул рукой и стал перетаскивать лошадь. К общей радости, это удалось. Но с последним ее движением мост весь разъехался.

Проваливаясь в рыхлом льду, нерполовы двинулись вперед. Едва можно было итти. В этом месте дорога была еще хуже. Лед превращался под ногами в мокрую кашу. Прошел час, другой. Часы казались вечностью. Лошадь, сильно отставшая, плелась где-то сзади. Каждый думал теперь только о себе.

Наконец, начало светать. Новый день принес охотникам ужасную неожиданность: перед ними, нисколько хватал глаз, простиралась широкая трещина. Они оказались пленниками моря…

Где она начиналась и где кончалась— трудно было сказать. Тем не менее, промышленники двинулись в обход. С появлением солнца лед сразу ослабел, и нерполовы начали глубоко проваливаться. Больше тратили времени на барахтанье, чем двигались. Убедившись, что итти стало невозможно, — поползли.

V. Игра ветра.

Это было на четвертый день. Снова тихо и радостно горел весенний закат. Над морем с веселыми криками летали птицы…

На льду, далеко в стороне от трещины, лежали два полутрупа. Охотники не могли даже ползти. Безжизненный взгляд их был прикован к чуть видному краю льдины…

Утром настало то, чего боялся Степан. Глянул он на хребты — и холодок пробежал по телу…

Вершины гор «закиселило»: они утонули в густом тумане. Скоро все кругом затянуло мглой. Красный шар солнца светил сквозь нее жутко и зловеще. Степан знал, что скоро падет ветер с гор, и тогда — конец.

— Отгуляли, видно… — прохрипел он, повернув голову к Кузьме.

Но тот не отозвался. От истощения, отчаяния, полузамерзший, он был без сознания, а, может быть, мертв. Жутко стало Степану…

Сколько времени пролежал старик в ожидании смерти, он не мог бы сказать.

Вдруг из зловещей мглы высунулась морда Сивки, и Степана сразу как-то оживил крепкий запах лошадиного пота. В порыве чувств он похлопал лошадь, и Сивка ответила ласковым ржанием.

Все не одному помирать… И заметил он в эту минуту, что мгла словно поредела. Вдруг увидел он нечто неожиданное, несуразное. Будто близко скалы, а за ними избы видать. Совсем близко, рукой подать…

Полузамерзший Кузьма лежал без сознания… Степан всматривался в даль: ему казалось, что близко — скалы и избы…　

От испуга, что ему «блазнит», замутилось у Степана в голове…

Очухался. Опять! Видать сквозь поредевший туман — деревня, да и только! И совсем близехонько. Только нет сил подойти, рассмотреть. Диво-дивное! Осередь моря он лежит — помнит это… И вдруг — берег, дома… Что такое?..

И снова все замутилось в голове…

* * *

Что-то горячее, обжигая рот и внутренности, окончательно вернуло нерповщику сознание.

Кто-то поднял его. Он услышал над собой голоса, открыл глаза и увидел мужиков. Его несли в лодку.

Потом заметил, как снимали со льда Кузьму, Жучку и Сивку.

И вдруг Степану стало ясно, почему среди Байкала — деревня и мужики…

Верно, пока они с Кузьмой лежали, незаметно для них море вскрылось.

Льдину, на которой они находились, ветром прибило к берегу. Скалы берега он и видел тогда. Однако в охватившей его горячей радости было что-то горькое. И понял почему: Кузьма не дождался, умер…

Старик угадал, но не все.

Через полчаса спасенных нерполовов, — Кузьма оказался живехонек, только сознание потерял, — отогревали и поили в натопленной избе.

Когда охотники совсем пришли в себя, им сообщили, что вблизи от деревни переняли со льдины брошенные ими сани с нерпой.

Еще шатаясь на слабых ногах, пьяные от водки и радости, нерповщики вышли на берег взглянуть. Но, едва распахнули дверь, они прежде всего увидели море. На Байкале — ни льдинки. Громадный залив шумел свободной волной.

В груди нерповщиков неожиданно что-то горячо забилось. Забыли и про спасенный груз. С блаженной улыбкой Степан окинул водный простор и слабым голосом ласково выругался.

Волны, обезумев от радости, от свободы, плясали как пьяные, хлестали брызгами и смеялись. В груди нерповщиков что-то вторило им…

ИЗ НАБЛЮДЕНИЙ ОРНИТОЛОГА Красавка

Рассказ И. Брудина

Дыхание осени коснулось неоглядных южных степей. Лиловые пятна цветущего кермека[39]) причудливым ковром устилали извилины реки Молочной. Шептались буроватые метелки тростника. Из серо-зеленой чащи, где заблудившиеся ветерки искали друг дружку, слышалось неумолчное трещание камышевки. Раздолье здесь было летом лысухам, водяным Курочкам и диким уткам!

Мы брели несколько часов вдоль берега с ружьями наперевес, и порядком устали. Целью наших странствований был лиман, где, как нам передавали охотники, накануне появились в несметном количестве перелетные утки.

День выдался жаркий. Сделали привал у реки. Гибкими ветками свесился на берегу молодой ивняк. Далее рос камыш, а затем тянулись нескончаемые дебри тростника с просветами чистой воды.

От нечего делать подстрелили зимородка на чучело. Ослепительным лазурно-оранжевым видением носился он — над пучками камыша, пока растрепанным комочком перышек не упал около родной зелени… Незадолго перед этим дважды стреляли в коричневого болотного луня, которого ранили; однако хищник принизился на противоположном берегу и скрылся.

— Смотри! — обратил вдруг мое внимание мой спутник Виталий.

Стая перелетных шилохвостей (уток). в несколько сот штук на порядочной высоте пролетала реку, по направлению к югу, на лиман. В пути они перестраивались и летели широким ломаным фронтом. Их светлое оперение ясно выделялось на фоне прозрачного неба ранней осени.

Вскоре на заболоченном берегу одним выстрелом сняли девять куликов. Трех «просянников» и четырех куличков «фи-фи» подобрали, а парочку не разыскали, — укрылись в осоке! В дальнейшем трофеи пополнились еще бекасами и кроншнепами. Зато уток, как на зло, не встретили ни одной. Полнейшее разочарование ждало нас также и на лимане: утки совершенно исчезли.

Расстроенные неудачной охотой, решили вернуться обратно, выбрать местечко на реке и устроиться в засаде— авось на утреннем перелете счастье улыбнется!

Около Ивановского брода Виталий поймал ужа и бросил в воду, где на него тотчас прыгнула лягушка, но уж ловким маневром стремительно нырнул. В это Бремя сравнительно невысоко показалось с десяток журавлей. При виде нас журавли с громким курлыканьем взмыли кверху и в форме угла направились к отдаленным скошенным полям.

Вечерело. Неожиданно мы оказались свидетелями величественного, грандиозного зрелища. Вдали показалась огромная стая мелких черных птиц. Оказалось, что это были скворцы! И летело их больше десятка тысяч[40])…

Был слышен шум их полета, который беспрестанно усиливался. Скворцы устремились на ночлег в тростники. Затаив дыхание, слушали мы их громкий радостный тысячеголосый крик.

— А что произойдет, если захлопать в ладоши? — предложил я.

Поднялся массовый гул, невообразимая суета, свист, мощное хлопанье крыльями, — трудно передать словами эту отчаянную суматоху. Как брошенная горсть маковых зернышек, взлетели скворцы и застлали небосвод, потом опустились и снова взяли кверху. Вот они разделились пополам и черными тучами потянулись в противоположные стороны. Долго еще стоял гам в воздухе от скворчиных голосов. Неподалеку летали хищники и высматривали добычу — отсталых и больных птиц.

Быстро подкрались сумерки. Погода ухудшилась, пошел мелкий, пронизывающий дождь. Он то переставал, то разражался с новой силой. Темное небо обволоклось тучами, и прояснения ждать было бесполезно.

Наши охотничьи трофеи намокли и прибавились в весе. Из ягдташа безжизненно свешивались длинноносые куличьи головы. Ружья оттягивали плечи — чувствовался сорокаверстный переход.

— Огонь! — воскликнул Виталий.

За холмами подле реки мелькал огонек.

— Наверное, рыбак или утятник[41])!

Подошли к шалашу. У входа весело потрескивал костер, и копошилась какая-то фигура. Новый знакомый гостеприимно предложил нам зайти в курень (шалаш). Близость живительного тепла и вкусный кулеш[42]), попахивавший дымком, скоро развязали языки. Приютил нас юркий словоохотливый старичок, по его словам, страстный охотник. Мы рассказали нашему хозяину о сегодняшней; охоте.

— Так, значит, вам повезло встретить журавлей, — сказал старик. — Небось, вспомнили пословицу: «Не сули журавля в небе, а дай синицу, — то бишь, — утку в руки»… В молодости я тоже много, бродил, особенно, когда служил приказчиком на барском хуторе. Да и теперь, грешным делом, тянет на реку… Ох, и любил же я слушать по весне курлыканье[43]) журавлей! У крестьян существует примета, что после прилета журавлей обязательно наступает тепло, даже если стоял мороз.

Пошел я раз на охоту к заливным лугам, где, как мне сказали, показались, чибисы. Подкрался к бугру, за которыми открывалась река. У закраины льда, близ, воды стояли два чибиса. Только собрался я выстрелить, благо до чибисов было? шагов тридцать, как вдруг услышал издали курлыканье. Прямо на меня летела стая журавлей; они описали несколько кругов и снизились невдалеке. Признаться, меня охватило волнение, п я плохо целил. Не знаю, как это случилось, но вместо чибисов передо мной лежал раненый журавль.

Со своим трофеем, который отчаянна защищался, я вернулся домой. «Красавку», как мы прозвали журавля, скора все полюбили. Журавль — очень понятливая, умная и храбрая птица. Я аккуратно его кормил, и он регулярно являлся давая о себе знать трубным звуком[44]). Среди домашних птиц журавль быстро освоился и взял на себя роль блюстителя порядка. Своим длинным клювом он прекращал драки, при этом с индюками и гусями поступал более круто, чем с курами и утками. Доставалось от него также и лошадям и коровам, а несколько раз с видом заправского пастуха гонял он телят на пастбище, в поле, и возвращался с ними обратно. Особое уважение перед гордым видом журавля испытывали жеребята.

Красавка гонит телят…

Дел у него было более чем достаточно, и везде он совал свой нос. Однажды к нам приехал сосед. Молодая лошадь его обладала горячим нравом и нетерпеливо стояла на привязи. Наш Красавка остановился перед ней и пристально начал смотреть в глаза. Потом растопырил крылья и закричал. Но лошадь не хотела стоять смирно. Тогда Красавка сильно клюнул ее в нос, отчего у лошади показалась кровь. Когда в следующий раз лошадь была у нас во дворе, журавль спокойно занял свою позицию, а лошадь повернула голову, чтобы спрятать нос. Тогда Красавка вдруг стал ей кланяться и всяческими ужимками выказывал свое расположение, а в заключение даже протанцовал. Словом, старался загладить свой прежний поступок.

Весенними зорями, после прилета журавли очень смешно танцуют. Мне пришлось видеть, как в поле стая журавлей штук в двадцать забавно отплясывала, стараясь показать свое уменье, пока вожак не возвестил об опасности.

В другой раз в наш сад зашли два быка. Проходя мимо плетня, я был невольным зрителем геройского подвига Красавки. Журавль, который в это время усердно поедал в саду насекомых, пришел в ужас от вторжения быков и постарался немедленно прогнать их из сада. Однако быки выразили свой протест. Рассерженный Красавка не сдавался, и пошла потеха: разъяренные быки прыгали, как молодые телята, пытаясь проткнуть, его рогами, но журавль ловко отскакивал в сторону. При удобном случае он храбро наносил быкам чувствительные удары клювом в голову. Я хотел уже поспешить на помощь, но в это время быки с позором покинули поле битвы и, задрав хвосты, кинулись вон из сада. Видно, не смогли отвечать на его удары и потеряли последнее мужество. Только издали доносилось беспокойное мычание побежденных…

Разъяренный бык пытался проткнуть Красавку рогами, но журавль ловко отскакивал в сторону…

— Неужели Красавка ни с кем не дружил из животных? Ведь, журавли— общительные птицы, — спросил Виталий.

— Как же — дружил, — ответил старик, и лицо его расплылось в довольную улыбку от приятных воспоминаний. — Главное то, что его симпатией оказался потом один из быков. Отношение к быку изменилось, и журавль стал обращаться с ним чрезвычайно почтительно. В хлеву он навытяжку стоял перед быком и миролюбиво отвечал на раздраженное мычание, как бы пытаясь его успокоить. Во дворе Красавка превращался в настоящего адъютанта. Нельзя было без смеха смотреть, когда он отвешивал быку церемонные поклоны и неотступно следовал га ним, словно в ожидании приказания.

Под вечер Красавка летал в поле встречать рогатого друга. При возвращении стада с пастбища журавль шел несколько позади быка, потом забегал вперед и вежливым поклоном провожал своего приятеля. Особенно трогательно они прощались на ночь. Ни с кем Красавка не вел такой дружбы, как с этим быком. К остальным животным и птицам относился свысока.

Он хорошо помнил, кто из людей с ним хорошо обращался, и тем же платил, хотя. и обиды скоро забывал. Чужих он всегда отличал от своих. Раз в кладовую пытался забраться вор, и мы его поймали благодаря тревожным крикам Красавки.

Эх, и привязался я к журавлю, сказать по правде! Знаете, он мне, можно сказать, спас жизнь. Дело было так.

Я шел по делам в соседнее село. Путь лежал около реки, и меня всегда с удовольствием сопровождал Красавка, да и на селе крестьяне хорошо его знали. Идя тропинкой, густо заросшей травой, я вдруг остолбенел от неожиданности и почувствовал, как зашевелились волосы на голове. С ближайшего дерева— от меня рукой подать — свешивалась серая гадюка и со злобным шипением раскрывала пасть. В ту же минуту появился мой Красавка. Он мгновенно схватил, клювом змею, поперек туловища, несколько раз подбросил ее вверх, потом клюнул в голову. Однако есть ядовитой твари он не стал.

Много лет прошло с того времени, но и теперь, когда с заоблачной выси раздадутся трубные призывы или покажется стая «ключом», я всегда вспоминаю погибшего своего разумника Красавку…

Наступило, молчание.

— А как погиб ваш Красавка?

— Да… Случайно это вышло… На хутор привезли партию поросят. Их несмолкаемый визг возбудил в Красавке— любителе тишины и спокойствия — законное любопытство, и он близко подошел к телеге. Лошади испугались и рванули вперед. Бедный Красавка не успел, отскочить, и ему переехало колесом ноги. Он захромал, и вскоре затем Красавки не стало…

Снаружи по шалашу глухо барабанили дождевые капли. На реке по временам вскидывалась крупная рыба.

— Вот если погода пасмурная или дождливая, то журавли летят очень низко и неуверенно, а при хорошей погоде их не увидишь, так высоко они забираются. Часто стая парит в воздухе, совсем не двигая распластанными крыльями…

Я вспомнил, как низко летели сегодня журавли, — вероятно, предчувствовали перемену погоды.

В ЛЕСАХ БРАЗИЛИИ (к рисунку на обложке)

«Брэзиль XIV», летевший из Рио-де-Жанейро в Буэнос-Айрес, потерпел аварию в глухих дебрях девственного леса, вдоль горного хребта Серра-де-Мар. Я узнал об этом от Клифтона, который принял радиограмму дирижабля в 9.40 вечера и в 12.20 уже погрузил экспедицию в прицепленный к экспрессу товарный вагон. Была безлунная ночь, монотонно трещали цикады, порт засыпал, лишь лоцманский катерок изредка посвистывал между громадами трансатлантических судов, уронивших в море неподвижные отражения цветных сигнальных огней. Поезд задержали отправлением; немногочисленные пассажиры давно уже заняли места. На асфальтовой платформе вокзала было пустынно; синие занавесы спальных вагонов пропускали мягкий ослабленный свет электрических лампочек; лишь в хвосте поезда, под дуговым фонарем, где грузили экспедицию, шла нервная, напряженная работа.

Клифтон перехватил меня у подъезда Оперы. В моих ушах еще звучали ритмы прокофьевских маршей, когда Джемс предложил мне сопровождать экспедицию в качестве врача. Экспедиция в девственный лес Бразилии! Упоительные, влекущие ритмы новых, неслыханных маршей зазвучали в моем сердце… Я не колебался ни минуты, и через полчаса такси мчал меня по спящим улицам вдоль лавровых и пальмовых аллей, к освещенному зданию вокзала…

В 12.30, плавно скользя на стрелках, минуя прозрачно-зеленые огни семафоров, экспресс погрузился в ночную тьму…

* * *

Пятьсот пятьдесят километров, отделявших Рио-де-Жанейро от небольшой горной станции Сан-Паоло, экспресс сделал в пять с половиной часов. В шесть утра мы уже разгружались на запасных путях утонувшего в зелени готического вокзала; через полчаса, вытянувшись гуськом, наш караван вступил в лесную чащу…

Девственный лес! Снова запели четкие призывные такты марша неизведанных и манящих приключений… Девственный лес!..

Густые заросли бамбука-таквара встретили нас на опушке. Высокие, толщиною в руку, геометрически прямые стволы стояли сплошной стеной. Клифтон в последний раз сверился с компасом и картой, и мы двинулись вперед.

На некоторое время мы превратились в тараканов, ухитряясь проскальзывать с оружием и грузом сквозь такие узкие щели между стволами таквара, что лишь искусство проводника могло оправдать — почти безостановочное движение вперед. Остро отточенным топориком он срубал наиболее упрямые стебли, и при каждом ударе фонтаны скопившейся на листве прозрачной и свежей воды брызгали во все стороны.

Не буду утверждать, что первые часы моего знакомства с тропическим лесом прошли особо интересно. Ритмы марша в моем сердце вскоре сменились более упадочными мотивами. Извиваться и скользить, подражая угрю, было не в моем вкусе, да и подражание это выходило у нас несколько топорно. Вскоре, однако, заросли таквара кончились, и мы продолжали путь по густо заросшей болотистой низине.

Это были владения смерти, тлена и разрушения. Воздух был горяч, влажен и неподвижен; он застыл здесь плотной, тяжелой и густой массой. Из всех пор тела выступал обильный пот. Стволы лесных гигантов — жертв старости, молний и тысяч растений-паразитов — преграждали нам путь, а Заросли первобытных древовидных папоротников заставляли забывать, что в нескольких сотнях километров от нас звенят и с железным лязганьем мчатся трамваи по оживленным улицам Рио-де-Жанейро.

Дорога ухудшалась с каждым шагом, и каждый шаг приходилось отвоевывать с величайшим напряжением. Мы продвигались вперед, как черепахи.

Заросли лиан превращались в коварные западни, отвратительные жирные слизняки сверкающей чешуей покрывали поваленные деревья; бесчисленные острые, как иголка, и жгучие волоски усеивали стебли неведомых растений, встречавших нас фонтаном ослепительных красок своих пышных соцветий. Мы обходили их далеко кругом, ибо малейшее прикосновение к ним жгло огнем, причиняя невыносимую боль. Впрочем, ярко-желтые, красные, как киноварь, и фиолетовые цветы этих растений издалека предупреждали нас о грозящей опасности.

К вечеру мы разбили лагерь на небольшой полянке у серебристого ручья— первого, попавшегося нам на пути и возвещавшего о приближении Рио-де-Ла-платы, на болотистых берегах которой снизился «Брэзиль XIV». Небо внезапно нахмурилось, ворчание отдаленного грома становилось все более непрерывным, и вскоре, черная, как ночь, туча закрыла небо над нами. Палатка была уже готова, когда небо прорезал зигзаг исполинской молнии, отрывистый оглушительный гром заставил меня вздрогнуть— гроза началась…

Наши носильщики оказались бывалыми людьми. Они вырыли вокруг палатки канавки для стока воды, сплели над ней с непостижимой ловкостью и быстротой непроницаемый для дождя навес из веток — и вскоре яркий огонь костра и ароматный запах жарившегося на вертеле свежего мяса возвестили об ужине и желанном отдыхе.

На наш лагерь в одну ночь вылилось столько воды, сколько в Европе не выпадает и в неделю. И под непрерывный рокот ливня, при волшебном фейерверке молний, полосовавших небо ослепительно-фиолетовыми зигзагами, под оглушительные раскаты грома не нашлось более подходящей темы для разговора, как жуткие рассказы про «привидений» и «ведьм», особенно про минхока — сказочного исполинского червя, который живет, будто бы, под землей и устраивает провалы и оползни.

Утром ливень прошел, но лишь первый час дальнейшего пути мы наслаждались сравнительной прохладой и свежестью воздуха. Душные испарения пролившейся за ночь воды снова превратили лес в чудовищную оранжерею.

Мы шли вдоль течения ручья, сверяясь с компасом, пока перед нами не открылась река, мчавшая с невероятной быстротой свои мутно-желтые воды на запад. Перейти ее вброд было немыслимо, но высокое дерево с подмытыми корнями, склонявшее вершину к противоположному берегу, выручило нас. После десятка искусных ударов топором дерево начало медленно клониться к противоположному берегу, и вскоре мы получили прекрасный мост.

За рекой дорога пошла довольно круто в гору; рельеф местности принял скалистый характер. Ручьи встречались все чаще, и берега их нависали над водой гранитными обрывами. Заросли, повидимому, кончались, и лишь один раз нам встретилась густая чаща таквара с разбросанными в ней величественными пинниями. Необычайно тонкие стебли таквара сплелись здесь в паутинообразную сеть и, цепляясь за ветви пинний, стояли, как непроницаемая завеса.

Болотные низины, которые мы прошли, были пустынны; лишь яркие бабочки неслышными летающими цветами оживляли их мертвый покой. Зато здесь, на высоте 930 метров над уровнем моря, животный мир ожил. На ветвях тамаринда качался мохнатым черным кулаком отвратительный паук-птицеяд, укус которого в лучшем случае кончается громадной опухолью, но чаще всего бывает смертельным. Коралловая змея раскачивала смертельные пружины своего тела, свисая с лианы; крошечные изящные мушки — изумрудно-зеленые и кроваво-красные — неслышно садились на кожу и кусали, оставляя едва заметное красное пятнышко, разраставшееся через несколько часов в болезненный волдырь.

Последним приключением этого дня была встреча с отрядом бродячих муравьев. Они шли сверкавшей и переливавшейся на солнце плотной черной массой, и в неудержимом движении их было что-то зловещее. Это были те лесные муравьи, величиною с плод финика, которые уничтожают на своем пути все живое, превращают в полые цилиндры телеграфные столбы и пробуравливают ходы в свинцовом кабеле. Клифтон врезался в их армию на полном ходу и отскочил, как ужаленный. Десятка два муравьев успели все же забраться к нему под платье, и бедняга Клифтон, красный от возмущения и боязни уронить свое достоинство, с быстротою молнии стащил с себя штаны и проплясал на глазах у пораженных его грацией носильщиков чарльстон в самом бешеном темпе.

Вечер второго дня путешествия мы провели на восхитительной поляне у подножья водопада, с музыкальным шумом свергавшегося в овальный водоем. Ни одна струйка воды не вытекала из этого маленького озерца в оправе чистых песков и свежей зелени; очевидно, вода уходила в землю, буравя ходы и образуя подводную реку. Снова запылал костер, тропическая ночь надвинулась неслышно и неожиданно, и крупные звезды зажглись одна за другой на синем небе. Снова полились нескончаемые рассказы, и снова я услышал ряд жутких сказок о страшных косматых ведьмах-эрронах, о крылатых вампирах, подстерегающих ночью молодых девушек и высасывающих у них кровь до последней капли, и о гложущем недра земли минхока— властелине подземного мира. Я обратил внимание проводников на исчезавший в земле водопад и попробовал объяснить обвалы размывающим действием воды, — но старик-проводник упрямо покачал головой.

— Минхока — великий червь! — сказал он с убеждением. — Нехорошо смеяться над тем, что видели старые люди…

Лагерь уже засыпал, когда я прошел к водоему, чтобы облиться на ночь его студеной водой. Странные шорохи сопровождали меня, воздух был неподвижен, но кроны величественных лавров па опушке леса вздрагивали временами совершенно отчетливо. То ли от безмерной усталости, то ли от нестерпимого желания спать, но мне показалось на миг, что земля дрогнула у меня под ногами. Я протер глаза. Снова все вокруг застыло, словно зачарованное, и в молочно-голубом тумане, поднявшемся откуда-то с низины, высохший ствол лавра, раскинувшего над водоемом лапчатые ветви, стал походить на какое-то нереальное многорукое существо…

Узкий серп месяца был моим последним впечатлением из этого зачарованного мира мертвой тишины, загадочных шорохов и живых деревьев… Внезапно земля ухнула протяжным звериным воем; хрустальная дуга водопада поехала назад, деревья вокруг заплясали сумасшедший танец, бассейн у моих ног с рокотом образовал гигантскую воронку, и вода, крутясь и шумя, ушла под землю…

«Обвал!» — мелькнула в голове мысль.

Дальнейшее я помню смутно. Все смешалось кругом в невообразимом грохоте — и качающиеся деревья, и подпрыгивающие камни, и наш лагерь — все лавиной неслось куда-то вниз, мимо гранитных стен ущелья. Земля клокотала под нами, вздуваясь и опадая, и через несколько минут этой фантастической «поездки на земле» стены леса справа и слева раздвинулись, и необъятный провал бездонной пропасти раскинулся перед нами. Здесь движение внезапно прекратилось. Вопль ужаса вырвался из груди проводников.

— Минхока! — кричали они.

Я приподнялся с трудом и заглянул вниз, куда сползшая земля, переплетенная корнями тысячелетних лавров, свисала гигантской скатертью. То, что я увидел, наполнило мое сердце на несколько мгновений чувством ужаса…

На дне пропасти, в дымном свете костров, прорезавшем туман, я увидел сказочного червя-минхоку. Его исполинское скользкое тело, вытянувшееся поперек реки, отсвечивало-металлическим блеском. Проводники выли, катаясь по земле… Вдруг я расхохотался безудержным, почти истерическим хохотом. Я— а затем и Клифтон — упали на землю и в свою очередь начали кататься в спазмах смеха. На теле минхока, властелина недр земли, мы прочли четкую надпись:

«БРЭЗИЛЬ XIV».

С. Гр.

ПОЛЯРНЫЕ ТРАГЕДИИ

«Крестовый» поход Нобиле

Трудно представить, чтобы среди наших читателей нашелся хоть один, который не следил бы за судьбой экспедиции Нобиле с таким же нервным напряжением, с каким следил весь культурный мир. Тем не менее, теперь, когда раздаются последние — увы, печальные! — аккорды этой полярной трагедии, мы хотим подвести итоги авантюрного предприятия итальянца-фашиста Нобиле.

Ведь никто в мире не знал, что не ради научных достижений затеян полет на северный полюс «Италии»! Напротив, наличность в составе экспедиции шведского ученого-метеоролога Мальмгрена, говорила за серьезные намерения обследовать арктические страны.

А оказалось — цель Нобиле была водрузить на уже открытом Роальдом Амундсеном два года назад на дирижабле «Норге» (Норвегия) Северном полюсе папский крест и фашистский знак!.

Не знали об этом и мы, когда впервые 3 июня ушами коротковолновика в Кривых Луках (на Украине), услышали четырехкратно повторенный возглас о спасении:

— Спасите наши души! SOS! SOS! SOS! SOS!..

Советская общественность энергично откликнулась на эти призывы во имя человеколюбия, во имя спасения тех научных данных, которые уже добыты, быть может, экспедицией, и немедленно направила могучие ледоколы «Красин», «Малыгин» и судно «Персей», крепкие аэропланы, бесстрашных летчиков Чухновского и Бабушкина… Собрались наши специалисты по полярным странам и выработали план спасения, чтобы действовать наверняка, не блуждать впотьмах.

Не знали о вздорных планах Нобиле и те 12 судов и 15 самолетов — шведских, норвежских, финских, французских и итальянских, — которые также ринулись на поиски итальянцев, — а ведь свыше полуторы тысячи человек вошло в общее число спасательных экспедиций!

Не знали об истинной подоплеке экспедиции Нобиле и те миллионы жадных вниманий, которые во всех концах земли ловили каждое слово зловеще молчаливых полярных вечных льдов.

Но отлично знал о легкомыслии Нобиле 56-летний Роальд Амундсен, только что заявивший в своих прекрасных очерках, печатаемых в «Следопыте», что навсегда покончил с полярными исследованиями. Но тем не менее его суровое сердце не могло остаться безучастным к этой полярной трагедии… И он вылетел на поиски итальянцев, на французском аэроплане «Латам».

Итоги экспедиции Нобиле войдут в историю» авиации, мореплавания, в историю арктики, в историю культуры, в историю человечества (и в историю человечности, если бы такая история существовала).

Нобиле мечтал покрыть северный полюс папской и фашистской славой. А покрыл его вечною славой тех, которые погибли там, — Амундсена и Мальмгрена. И тех, которые спасали их…

Экспедиция Нобиле сделала важные открытия.

Подведем их итоги.

Первое открытие — советские коротковолновики оказались чутче и внимательнее радиолюбителей всего света; следовательно радио в СССР стоит на неожиданной высоте. Шмидт из Кривых Лук!..

Второе открытие — советское правительство оказалось отзывчивее всех других правительств мира, чутче и внимательнее и из соображений человеколюбия и из соображений научно-культурного характера.

Третье открытие — советские ледоколы «Красин» и «Малыгин» оказались самыми мощными, усовершенствованными ледорезами в мире!

Четвертое открытие — советские специалисты-полярники находятся на неожиданной высоте: их плац спасения оказался самым верным и единственно верным. Хотя охотников делать предположения и давать, советы среди представителей других стран было сколько угодно…

Пятое открытие — советская авиация стоит на неожиданной высоте. У нас сразу нашлись какие нужно аэропланы и летчики, и те и другие блестяще доказали свою боевую подготовленность. Ими любовался мир!..

Шестое открытие — Чухновский… Об его подвиге немолчно говорит вес мир, хотя сам Чухновский уверяет, что никакого подвига и не было, что он совершил то, что совершил бы каждый из советских летчиков, которых в русской авиации так много…

Полторы тысячи человек ринулись на спасение итальянской экспедиции. А спасителями команды «Италии» оказались «самые отсталые, варварские большевики!»

Отсюда… седьмое открытие: Советской России нельзя не признать. И те государства, которые до сих пор еще не признали! нас, но с восхищением любовались нашей; ролью в деле Нобиле, слали по радио приветы — «Красину», когда он победоносно вгрызался в льды, печатали восторженные статьи о подвиге Чухновского, поздравляли советские посольства с победою. Эти государства, под напором трудящихся, этим самым восхищением уже признавали Советскую Россию, как теперь принято выражаться, «на сто процентов».

Ледокол северо-западного отряда героических советских экспедиций Комитета Помощи Нобиле и Амундсену — «Красин».

В мире нет чудес. Есть только более или менее заметные причины и следствия.

Нобиле надеялся на чудо, на папское благословение, на папский крест, когда собирался в свой «крестовый поход».

Но не папскими крестами, а тщательной, вдумчивой, научной подготовкой можно было бы повторить чудо Амундсена — пробиться к полюсу. Мальмгрен возмущался, видя, как легкомысленно готовится к полету Нобиле. Над инструментами ученого Нобиле откровенно смеялся…

И вот — итоги экспедиции Нобиле, кроме семи вышеперечисленных:

Вместо того, чтобы сплоченной дружной семьей добиваться единой для всех цели, Нобиле легкомысленно расколол команду «Италии» на группы, спасать которые пришлось по отдельности.

Вместо того, чтобы по окончании экспедиции «пожать лавры», Нобиле добился того, что все газеты мира закричали:

— Кто виновник гибели «Италии»?

— Кто виновен в смерти Мальмгрена?

— Кто будет судить Нобиле?

Многие газеты откровенно намекают, что Мальмгрен съеден итальянцами Мариано и Цаппи.

Неужели правда, что «крестовый поход» Нобиле принес на северный полюс нравы людоедов!..

Правды мы не узнаем, потому что судить фашиста Нобиле будет фашист Муссолини!: Но уже сейчас «официально германские власти игнорируют проезд Нобиле»… Это — вместо триумфов!

Правды мы не узнаем, потому что спасшаяся команда «Италии» вернется в Италию Муссолини.

Да и не до этой правды нам сейчас: мы должны все силы, все внимание устремить на поиски пропавшего Амундсена, имя которого — дорого всему миру.

Остров Надежды, увы, не оправдал надежд. Он обыскан «Малыгиным» тщательно, но безрезультатно. Пусть каждый другой остров, к которому приблизится любой советский ледокол, будет для нас, как и для всего мира, островом надежд, чтобы «крестовый поход» Нобиле не закончился траурным маршем в память того, кто открыл южный полюс, северный полюс, северо-восточный и северо-западный пути, соединяющие океаны…

Но и в этих новых поисках главную роль, придется, очевидно, сыграть опять-таки «Красину». И вот наш «легендарный корабль», которым любуется весь мир, совершивший новый подвиг — спасение тонувшего германского судна «Монте Сервантес» с 1800 человек — со дня на день должен ринуться на поиски, Амундсена и последней группы итальянцев — Алессандри…

Генерал Нобиле — «герой» неудачного похода на Северный полюс…

--------------

Редакция «Всемирного Следопыта» до водит до сведения своих читателей, что она своевременно обеспечила журнал подробной информацией о только что разыгравшейся полярной трагедии. На борту «Красина» находится наш сотрудник Н. Н. Шпанов, автор авио- и аэрорассказов, помещенных в нашем журнале: «Таинственный взрыв» (№ 8 за 1925 г.), «Затерянные в лесах» (№ 12 за 1926 г.), «Цена рекорда» (№ 8 за 1927 г.).

К ЛИТЕРАТУРНОМУ КОНКУРСУ «СЛЕДОПЫТА»

В № 5 нашего журнала объявлен Всесоюзный Литературный Конкурс «Следопыта», и изложены условия этого конкурса. Хотя срок представления рассказов (1 сентября) еще далек, уже сейчас — в июле — редакцией получено довольно большое количество рукописей, и одновременно поступают многочисленные письма, показывающие, что интерес нашего читателя к конкурсу весьма значителен. Вопросы в этих письмах (как и в записках, поданных на майской конференции московских подписчиков) относятся и к формальной стороне, и к темам, и к существу задания конкурса (краеведчество и научная фантастика).

Предварительный просмотр присланных уже рукописей показывает, что многие из авторов невнимательно отнеслись к поставленным условиям, иногда даже недопустимо пренебрегают главнейшими из них. Имеются, например, чисто приключенческие рассказы, где кроме калейдоскопа необычайных авантюр — ничего нет. В других рассказах — бытовых, — если и встречается крупица интересного «местного» материала, то она теряется в «психологических» или «лирических» наслоениях (часто не совсем оправданных темой). Третьи произведения выходят из рамок конкурса вследствие недостаточной литературности их, слабого оформления интересного содержания. Некоторые фантастические рассказы чужды «Следопыту» своей необоснованностью, оторванностью от науки и действительных, жизненных интересов, или же являются «перепевом» уже использованных сюжетов.

Однако в числе присланных рассказов имеются и заслуживающие внимания жюри. Это уже позволяет заключить, что объявленный конкурс оправдает себя.

Не имея возможности ответить на полученные письма каждому из читателей в отдельности, редакция в настоящем обращении отвечает на главнейшие вопросы о конкурсе:

1. Не следует торопиться с присылкой рукописей. Определенный в мае срок — 1 сентября — для того и был назначен, чтобы авторы могли за три-четыре месяца тщательно проработать намеченную тему, полнее использовать имеющийся в их распоряжении материал, побольше внимания уделить отделке рассказов, дать не наспех сработанный набросок, а художественное, подлинно литературное произведение. Перед отправкой рукописи автор должен внимательно перечитать «ее, исправить все неудачные места, все ошибки, допущенные при переписке. Лучше для этого даже задержать отсылку, — опоздание на неделю, даже несколько больше, не лишает права на участие в конкурсе, — особенно авторов, живущих далеко от Москвы.

2. Рассказ желательно, но не обязательно представлять переписанным на машинке. Во всяком случае, если он переписан от руки, почерк должен быть разборчив и рукопись чиста, все исправления отчетливы. Все слова, непонятные для широкого читателя (местные выражения, профессиональные или научные обозначения, иностранные слова), должны быть объяснены автором в примечаниях внизу соответствующей страницы, как это делается в «Следопыте» и его приложениях. Рассказ должен быть написан на одной стороне каждого листа рукописи (то-есть каждая левая страница развернутой рукописи должна быть чистой).

3. Если в краеведческих рассказах автор описывает достоверное, но мало на первый взгляд вероятное событие, явление, обычай и т. п., он в особой записке, приложенной к рассказу, должен подтвердить достоверность своего рассказа, указав, был ли он сам очевидцем или пользуется каким-либо источником — и каким именно.

4. Если подобное положение встречается в научно-фантастическом рассказе, нужно указывать источники, какими автор пользовался.

5. В № 6 «Следопыта» указан ряд книг по химии, которые могут быть полезны для авторов рассказов на соответствующие темы. Конечно, этот список вовсе не обязателен: объявляя его, Редакция хотела лишь помочь авторам, но не стеснить их.

6. Научно-фантастические рассказы (как это и было указано в № 5 «Следопыта») могут быть связаны и не с химией, а с другими отраслями знания. Недопустимы только рассказы, где выдумка отрывается от жизни, где фантастика перестала быть поучительной. Однако рассказы, посвященные вопросам химии, наиболее желательны как особо отражающие современные задачи науки и жизни.

7. Юмористические рассказы (как и чисто приключенческие) выпадают из рамок конкурса. Но, конечно, вполне допустимо оживлять ход рассказа и юмором, и сатирой, и злободневностью, если это не идет в ущерб основным заданиям конкурса.

8. Каждый автор может представлять по нескольку рассказов (с различными девизами). Надо лишь помнить, что «лучше меньше, да лучше»: лучше один хороший рассказ, чем два посредственных.

9. Размер рассказа может быть и несколько меньше печатного листа (40 000 знаков), но это должно искупаться особой художественной ценностью произведения. Конкурс же «Следопыта» рассчитан главным образом на начинающего писателя (хотя, конечно, могут участвовать все читатели — «Следопыта»), поэтому трудно надеяться, что интересное и ценное содержание автор сможет развернуть в сжатом, мастерски написанном рассказе. В виду этого Редакция и определила размер рассказов в 1–1½ печатных листа.

10. Рассказы должны быть «оригинальны», то-есть не являться переводом пли пересказом или подражанием. Конечно, недопустимы рассказы, уже появлявшиеся в печати (хотя бы в газете или местном журнале).

11. До выяснения результатов конкурса конверты с фамилиями авторов не вскрываются. Когда определены рассказы, отмеченные жюри конкурса как лучшие, вскрываются конверты авторов этих рассказов. Остальные конверты и рукописи уничтожаются, и Редакция не имеет возможности возвращать авторам их рукописи (поэтому необходимо, отсылая рассказ в Редакцию, оставлять себе копию). После объявления результатов конкурса авторы непремированных рассказов могут предлагать их в другие издания по своему усмотрению.

12. Если сверх восьми лучших рассказов, удостоенных премий, окажутся рассказы, подходящие для напечатания в «Следопыте» или его приложениях, таковые будут отмечены в отчете жюри, и Редакция оставляет за собой право вскрыть конверты с фамилиями их авторов и печатать эти рассказы на общих основаниях (с уплатой обычного гонорара).

13. Премированные рассказы будут печататься как в «Следопыте», так и в его приложениях («Вокруг Света» и «Всемирный Турист»).

14. Большая часть премированных рассказов будет напечатана в 1929 году, однако, возможно, что и в текущем году удастся поместить какие-либо из них.

15. В случае переиздания премированных рассказов в сборниках или отдельными книгами Издательство «Земля и Фабрика» имеет преимущественное перед другими издательствами право на заключение с авторами соответствующих договоров.

Редакция журнала «Всемирный Следопыт».

ИЗ ВЕЛИКОЙ КНИГИ ПРИРОДЫ

БРАЗИЛЬСКИЙ МЕДВЕДЬ — ИСТРЕБИТЕЛЬ ПАРАЗИТОВ.

Путешественником Старком привезен в Нью-Йорк из Бразилии длинноносый медвежонок. Этот род медведей принадлежит к семейству муравьедов и, по словам Старка, является весьма полезным в домашнем обиходе, вполне заменяя собаку. Он обладает добрым нравом и удивительной привязчивостью, будучи в то же время надежным сторожем. Но главная ценность «Носача», как называет Старк своего медвежонка, заключается в том, что он уничтожает блох, клопов, тараканов, муравьев и других паразитов, поглощая их, словно пылесос. Носач не брезгует также и мышами.

Американская компания «Борьбы с паразитами» встретила открытие Старка с практической точки зрения. Проектируется ввоз в Соединенные Штаты этого медведя для применения его в обиходе на фермах вместо собак.

Б. Т.

ЧУДОВИЩА ОКЕАНА.

О северо-западной части Австралии и о водах Тихого океана, омывающих ее берега, до сих пор мало что известно.

Удаленная от железнодорожных путей сообщения, с маленькими портами, лежащими вне пароходных рейсов, эта часть Австралийского материка осталась очень слабо населенной. На пространствах в тысячу квадратных километров зачастую можно встретить лишь десяток белокожих скаутеров — овцеводов да сотню длинноволосых чернокожих австралийцев.

Добраться до северо-западного побережья через материк очень трудно. Проезжая туда на автомобиле, приходится преодолевать тяжелые преграды в девственных джунглях. На моторной же лодке, следуя вдоль морского берега, путешествие сопряжено со множеством неудобств и опасностей. Многочисленные коралловые рифы, скрытые под морской поверхностью, при свежей погоде делают плавание здесь почти невозможным.

Единственным быстрым и надежным средством сообщения с северо-западной Австралией является аэроплан, которым недавно и воспользовался австралийский путешественник Гаден Гест.

Во время своих полетов в различные порты северо-западного австралийского побережья, Гест подтвердил те «баснословные» рассказы путешественника Луи де-Ружемонта, которые 20 лет назад вызывали улыбки ученых. Ружемонт утверждал, что во всем мире не найти такого огромного количества разновидностей рыб и морских животных, какое он встретил в северо-западных австралийских портах. Описанию виденных этим путешественником морских чудовищ никто не хотел верить!..

Между тем, по словам Геста, только вблизи порта Карнарвон туземные рыбаки в прошлом году выловили много сотен тонн акул, черепах, «королевской» рыбы, рыбы-дьявола и коллекцию скатов.

На север от Карнарвона находится порт Брум, а еще дальше — Уиндгем. Все морское пространство между этими портами кишит миллионами самых разнообразных акул. Здесь встречаются тупорылые акулы-тигры, серые и песочные акулы, а также знаменитая акула-молот и другие. Каждый вид этих чудовищ живет на известной глубине, совершенно отличной от других видов жизнью. У каждой из пород акул существует свой маршрут для передвижения из одной части океана в другую. В то время как некоторые породы направляются на север, другие устремляются на юг…

Эти страшилища очень редко нападают на чернокожих рыбаков. В Бруме, например, местное население и колонисты-японцы занимаются ловлей жемчуга. Несмотря на то, что брумская гавань кишит акулами, водолазы-туземцы совершенно не жалуются на акул. Зато достаточно белокожему человеку опуститься в воду, как он будет разорван чудовищами.

Это объясняется тем, что белокожее человеческое тело в воде напоминает серебристую рыбью чешую, которая привлекает к себе акул. На поверхности моря лениво плавают полусонные черепахи. При приближении рыбацкой лодки они просыпаются и молниеносно исчезают в волнах… Выбор черепах — огромный. Здесь встречаются и крючконосая черепаха, ценная своим панцырем, и зеленая — суповая, а также съедобная, с большой уродливой головой. В глубине вод видны шныряющие, словно стрелы, большие морские змеи, страшные на вид, но совершенно безобидные для человека.

Акула-молот. Глаза расположены на концах двух выступов головы, по одному с каждой стороны.

Ловля рыбы — самая примитивная. Туземцы бьют морских чудовищ гарпунами; для более мелкой рыбы они расставляют морды или попросту хватают ее руками. Почти все рыбы, живущие у берегов северо-западной Австралии, отличаются яркостью красок чешуи и, когда их собирается множество на поверхности воды, представляют собой как бы спектр радуги.

На более значительной глубине водится колющий скат. Его вылавливают сотнями. Среди этих рыб попадаются экземпляры весом до ¼ тонны. Колющий скат снабжен острым длинным хвостом, напоминающим металлический кабель. Хвост этот достигает иногда 10 футов в длину и является орудием как защиты, так и нападения чудовища. К тому же он покрыт ядовитым илом, проникновение которого в кровь врага вызывает параличное состояние.

Интересны огромные сосуны, или, как их называют, «морские свиньи». Тупорылая, с двумя большими ластами в передней части тела и рыбьим хвостом, морская свинья дает огромное количество мяса и жира, который считается целебным. Морские свиньи — млекопитающие. Детенышей, пока они еще не окрепли, самка таскает подмышкой одной из своих ласт. Австралийские бушмены[45]) отзываются о морской свинье как о кротком, безобидном животном, отличающемся чрезвычайной нежностью к своим детенышам. Засоленное мясо морской свиньи по вкусу ничем не отличается от мяса ее сухопутной сестры и часто подается на пароходах австралийских линий вместо ветчины.

Морская свинья. Мясо ее почти не отличается от мяса сухопутной свиньи.

Гесту удалось добыть редкий вид крючковатого ската-орла, имеющего в размахе «крыльев»—5 футов и снабженного длинным кабелевидным хвостом. Но самое отвратительное по виду чудовище, которое встретил Гест, несомненно, была так называемая рыба-дьявол.

Крючковатый скат-орел; имеет в размахе «крыльев» 1,5 метра.　

Этот гигантский обитатель Тихого океана превышает весом 2 тонны, и для перевозки его требуется целая железнодорожная платформа. Погруженный на последнюю, он напоминает чудовищного идола. Рыба-дьявол относится к семейству рыбы-пилы. На хребте рыбы-дьявола и у жировых отверстий имеются группы костяных выступов, напоминающих зубья пилы. Пасть чудовища снабжена системами мельчайших очень прочных и острых зубов, которые в состоянии раздробить твердые панцыри морских животных…

Двухтонная рыба-дьявол, самое необычайное из всех удивительных созданий моря.　

Гаден Гест заявляет, что, наблюдая береговую линию северо-западной Австралии с аэроплана и сравнивая ее с нанесенной на карты, — ему пришлось убедиться, что современные карты этой береговой полосы Австралийского континента требуют тщательной поверки и уточнения. В настоящем виде они только приблизительно соответствуют действительности.

Т.

ТИГРЫ В МИРЕ НАСЕКОМЫХ.

Американский энтомолог Ренэ Бах дает интересные сведения о хищниках среди насекомых, которых по свирепости он сравнивает с тиграми. Однако, говорит Бах, каждое из этих страшилищ имеет своего врага, перед которым оно бессильно.

Как известно, тарантул является одним из самых крупных и чрезвычайно ловких и сильных пауков. Живет тарантул в глубоких норах, которые вырывает в земле. Ход в норку механически закрывается круглой крышкой, сделанной из шелковистой пряжи, сотканной тарантулом. Крышка всегда заперта при помощи сильной пружины, также сделанной из пряжи тарантула. Войдя в свою нору, тарантул чувствует себя в безопасности. Для ловли жертв он не ткет паутины. Тарантул нападает не только на насекомых, иногда он атакует полевую мышь и птенцов тех пернатых, которые вьют гнезда среди камней или в низкорослом кустарнике. Тарантул поистине может быть назван тигром насекомых.

Однако у этого хищника имеется мощный враг. Этим врагом является особого вида крупная оса, носящая название «убийцы тарантула». Оса эта, заметив тарантула, атакует его. Начинается борьба, которая всегда оканчивается гибелью гиганта-паука. Острое отравленное жало осы поражает его в мягкое туловище. Не довольствуясь смертью своего врага, оса тут же откладывает в его теле яйца. Таким образом, вылупившиеся из них детеныши осы обеспечены пищей.

В Африке, рассказывает Бах, имеются так называемые муравьи-бродяги. Такие же муравьи встречаются и в Мексике. Последних изучал известный немецкий натуралист Ганс Гейнц Эверс, который сам едва не сделался жертвой этих ужасных насекомых.

Муравьи-бродяги не строят муравейников, они постоянно находятся в движении, переходя с места на место. Движутся они миллионами, при этом организованно, соблюдая полный порядок.

Все живое в джунглях бежит от такой армии. Даже огромный слон при приближении ее спешит укрыться в каком-нибудь безопасном месте. Беда человеку, если он будет застигнут во время сна этими муравьями. От него останется начисто обглоданный скелет. Но и у этих страшных насекомых имеется грозный враг.

Находясь в постоянном движении, муравьи-бродяги принуждены таскать за собой свои яйца. Вот эти-то яйца и служат приманкой для бенгальской мухи. Величиной эта муха; немного больше голубой мухи, но сильнее последней и обладает острым жалом. Целая стая этих мух бросается на движущуюся колонну муравьев и отнимает у последних яйца.

Муравьи эти замечательны тем, что не знают никаких препятствий. Даже реки не останавливают их движения. Подойдя к реке, они собираются в кучу и образуют шар. В центре этого шара находятся матка и носильщики яиц, а также детеныши. Боевые муравьи составляют его поверхность. Шар скатывается в воду и переплывает на другой берег.

Для перехода через небольшие мелкие ручейки муравьи устраивают из своих тел живые мосты, по которым перетаскивают на другую сторону яйца.

Спастись человеку от нашествия подобной армии возможно только на кровати или другой мебели, ножки которой погружены в сосуды, наполненные керосином, бензином или скипидаром.

На острове Яве и на других островах Зондского архипелага встречается насекомое, которое местные жители называют «манти». Насекомое это принимает вид прекрасного цветка, но горе той бабочке или мошке, которая соблазнится его чарующим видом, — она; немедленно будет проглочена хищником!

Каждому известен маленький безобидный вид так называемой «божьей коровки». Кажется, более кроткого насекомого трудно найти, а между тем эта самая божья коровка является страшилищем для травяных вшей и некоторых других вредителей хлебных и огородных растений.

В Калифорнии хорошо произрастают особого рода мелкие дыни, называемые канталупами. Не будь у плантаторов союзника в лице божьей коровки, они не были бы в состоянии вырастить ни одного плода. Все канталупы были бы уничтожены травяной вошью. И вот, для борьбы с последней плантаторы собирают целые мешки божьих коровок и хранят в прохладном месте. Холод усыпляет насекомое, и оно находится в состоянии спячки до тех пор, пока его не выпустят на плантацию, на которой всходы канталупы уже атакованы паразитами. Начинается борьба, и последние уничтожаются армией божьих коровок.

НАШ ОТВЕТ ЧЕМБЕРЛЕНУ

ЗА ИЮНЬ СОБРАНО БОЛЬШЕ 600 РУБЛЕЙ!

За июль подсчет еще не закончен, но в настоящее время уже имеется приблизительно цифра общей суммы:

ОКОЛО 5000 РУБЛЕЙ!

Каждый день приносит новые десятки и сотни читательских гривенников и марок, каждый день приближает нас к цели.

Товарищи читатели! Агитируйте среди ваших родных и друзей в пользу постройки нашего самолета. Собирайте по копейке за прочтение каждого номера «Следопыта», «Вокруг Света», «Туриста» и других журналов и книг «ЗИФ». Это — вернейший способ ускорить взлет нашего аэроплана (если серьезно, систематически проводить такой сбор).

Июнь и июль дали сбор на шасси и тяжи.

Пусть август даст мотор, а сентябрь — крылья «Земле и Фабрике»!

В фонд самолета ожидается поступление крупной суммы из средств Издательства «Земля и Фабрика».

Помещаем одиннадцатый список тт. читателей, откликнувшихся на призыв редакции:

Окр. библиот. (Изюм), Балашенко В. Ф. (ст. Павловская), Кравец Е. Г. (Морфиново), Рыболов (п/о Пологи», Самохвалов С. А. (Краматорская), Разоренов А. (г. Белебей), Следников Н. (г. Вельск), Грузоев К. Д. (Ив. — Вознесенск), Каламурга Н. И. (п/о Ровное), Таратанов П. П, Местком Орловской Губсоцстрахкассы (Орел), Тукшен Ф. К. (хутор Степнево), Одинцов К. К. (п/о Ковторное), Сорокин П. Ф. (Керчь), Грибов С. Н. (ст. Пекша), Караваев Т. Е. (Севастополь), Шапиро Г. Я. (г. Джанкой), Чеботок Е. С. (Мариуполь), Мешков (Славянск), Коваленко А. (п/о Павловское), Мешков Н. М. (г. П.-Володарск), Ильин К. К. (г. Тутаев), Вялов К. В. (ст. Тихорецкая), Якименко А. Н. (Запорожье), (Папанова (Няндома), Соколов Н. М. (Тула), Любомудров В. И. (Сызрань), Талер Е. В. (п/о Елховка), Горшков А. Н. (ст. Майна), Крашенников В. П. (Оренбург), Соколов Е. С. (ст. Бочкарево), Александрова Е. И. (ст. Сорочинская), Кнушин Н. Н. (Тюмень), Морозов Г. А. (г. Усолье), Гусев С. И. (Тюмень), Калашникова А. П. (село Волуевское), Чистосердова А. М. (п/о Анжерские копи), Воронин П. С. (ст. Называевское), Ляшков С. А. (Невьянск Ур. обл.), Лобашев С, (Пермь), Фивейская М. М. (Арзамас, Ниж.), Гугев В. П. (ст. Н.-Чирская), Соболева И. С. (Новочерская), Суровцев В. Е. (Ташкент), Сорокин Г. Е. (ст. Ершово), Кузнецов А. А. (Тагильский окр. Ур. обл.), Васильев И. (Ачинск), Сахнов Г. Ф. (ст. Пестровка), Черемискин М. И. (Ново-Сибирский шт.), Юрасовка К. С. (Вянас), Деревицкий И. С. (Саратов), Казаринов В. В. (Кунгур), Нанова И. Ф. (Тула), Терегулов Ф. И. (Казань), Старицын С. Е. Пермь), Петухов В. С. (сел. Волипельга), Щербаков (Боготол), Петрони В. В. (Фастов), Райзер И. (Джанкой), Соловьев И. И. (Сталин), Земляная М. Н. (Новороссийск), Кузнецов Ф. В. (Камышин), Самодуров Н. О. (Баку), Луганцев А. Ф. (ст. Аксайская), Гофман В. (Нахичевань), Изюмов В. А. (Миллерово), Резниченко И. П. (Полтава), Ярещенко И. К. (Полтавский окр.), Захарченко Б. Т. (Кирсанов), Ассанович Э. X. (Уфа), Порицкий (Киев), Калиниченко К. П. (Мирополье), Горошко Б. В. (М. Рашевка), Белов И. Ф. (Укр., Николаев), Роткирх А. (п/о Лиховка), Вороказтов П. П. (Херсон), Опифанов П. С., (Новочеркасск), Качурин Н. И. (Ставрополь), Гриман М. Г. (Ростов-Дон), Шиманович П. Б. (Сталин), Ларюхина Н. П. (Абдулино), Левин Н. Д. (Сумы), Пархоменко В. М. (Сартана), Фолин Ф. М. (Татарск), Камышинский П. К. (Бийск), Мочалов С. П. (Бийск), Богоявленский Л. Т. (п/о Людинка), Величко Ф. Д. (п/о Алексеево-Леоново), Аполгина М. (Харьков), Стребков С. Н. (Каховка), Тульский С. И. (Дербентгост), Афанасьев З. (Амвросьевка), Сертаков А. Ф. (ст. Александрийская), Овчинников Ф. В. (ст. Амазар), Глухова Д. Т. (ст. Магдагачи), Жданкин (Астрахань), Прохоров С. Э. (Астрахань), Мест. № 38 Совторгслужащ. (Астрахань), Шаляхин С. Н. (Днепропетровск), Днянов Б. Н. (п/о Подосиновск.), Соколов Б. А. (ст. Павловская), Усиков А. С. (г. Грозный), Бутенко Б. М… (Майкоп), Варкачев А. Н (Боткинский завод), Семенов В. и Беляев (Пермь), Потянурин Г. И. (зав. Калата), Черняев Н. А. (Юрино Мар. обл.), Удовиченко П. В., Дунштейн (Луганск), Софранов Н. И., Астафьев М. А, (Егорьевск), Карукин Н. В., Политое Л. И. (Москва), Ладянов Н. С. (п/о Успенское-Козловекое), Смыков И. И… Циммерман Е. А. (г. Аральское-Море), Магазинников Н. (Ставрополь), Узельман В. А., Живала И. Н. (п/о Зельцы), Кочергин М. В. (Карачев), Райгруппком Рабпроса. Старогрозненск. нефт. пром. (Грозный), Черник А. Н… Исаев П. (Батум), Фирсанов Н. Н. (Сталинград), Евстифеев А. Н. (Гуниб), Завьялов (Эривань), Липатов С. С. (п/о Новый Буян), Гущин А. С. (Новороссийск), Ананьев И. С. (Анапа), Шапошников С. И., Попадько Е. Ф… (ст. Березанская), Карнаух Г. Н. (ст. Абинская), Колодин П. Г. (Тоннельная), Довженко Я. А. (с. Любимовка), Шульц Е. К. (Ставрополь), Прибытков К. М., Пробаненок, Мартынов И. А., Савонин Е. И. (п/о Умрак), Королькова А. С. (Сухум), Гумеров А. А. (Уфа), Рыкус Б. Д. (с. Антокины), Свиридов (п/о Камышино), Кальниш Вл. (ст. Уладовка), Беляков П. (Невинномысская), Ясиновский Я. К. (ст. Павловская), Митников Н. С. (село Эльхотово), Чуев Н. Н. (Гудермес), Жяврюков В. Ф. (п/о Каменка), Ершова О. Д. (Карчева), Поддубный П. К. (Старо-бельск), Беляков С. Д. (Херсон), Сайфушдинов И. (Актюбинск), Купорт Е. С. (Ленинград), Ступников А. И. (село Озерки), Жигалкин Г. Ф. (Вольск), Помельников Ф. Ф. (Лабинская), Промком (п/о Кубакиевское), Куртин В. (Москва), Петров В. А. (Ленинград), Анциферов Г. И. (Орел), Уласевич Ф. И. (ст. Сузенка), Иноземцев М. (Брянск), Гвоздев A. F. (Тверь), Бурмистров К. и. (ст. Маноска), Вальде А. Н. (Ив. — Вознесенск), Любынский М. (ст. Б. Вышера), Рязанова М. А. (Сормово), Нетухова Е. П. (Крапивна), Пьянков Н. И. (Орел), Шестов Н. (ст. Епифань), Лебедев Н. М. (г. Сергач), Юдахина Е. П. (Фрунзе), Кузьмин А. А. (Каминск), Лебедев Г. С. (Буйнакские Грязи), Лушкевия Л. П. (Хабаровск), Липкин Д. М. (Владимирек. п.), Москалева (Тифлис), Камаев В. В. (Омск), Андреев К. П. (л/о Ново-Никольское), Герасимов В. Г. (п/о Хавает), Шупинский В. В. (Чита), Петровский А. Р. (Новосибирск), Кольцов А. М. (ст. Бира), Попов В. В. (Ачинск), Доронин М. В. (п/о с. Большое), Булычев А. А. (Семипалатинск), Жолток С. (п/о Чечерск.), Попов Ф. А. (Ташкент), Коновалов В. К. (Сенгилей), Хромов С. (Кокчетав), Коробков А. С. (Баку), Соколовский Л. Ф. (м. Кустояк), Дьяченко В. И. (г. Камышин), Шпачинский Н. С, (Зиньков), Савич Л. (Ташкент), Смирнягин С. (Н.-Удинск), Барбмни М. (Анжерка), Серденко Г. А. (Ижевск), Ниточаев В. (м. Тыврово), Кузнецов М. М. (п/о Снежное), Фомин В. А. (Астрахань), Мамонтов П, С. (м. Заветное), Длюбарский, Кончичев С. Ф. (м. Голованевск), Смирнов Г. А. (Ленинград), Чеченя-Чичезодзе Я. А. (ст. Бахмач), Некрасов (Ржев), Яковлев Н. Н. (Ив. — Вознесенск), Борбош А, (Изюм), Михайлов К. В. (Симферополь), Белова А. В. (Мариуполь), Барский Александр (Чернигов), Анненков И. П. (Саратов), Зелинский Ю. (Харьков), Никольская М. И. (Торжок), Белкин Н. Н. (Москва), Волков Влад. (Ровенки), Франк А. Д., Савельев А. А. (Днепропетровск), Переясловский В. И. (Стар. Оскол), Лохиоткин И. Р. (п/о Суземское), Броневский В. А. (Таганрог), Кончин А. П. (Стародуб), Погромский Г. М. (Таганрог), Петренко Н. (п/о Матвеев-Курганское), Часов М. А. (Харьков), Багговут В. В. (Миршанск), Некрасова В. А. (Кирсанов), Одынец (Сухум), Обоницкий К. Е. (Чимкент), Коваленко О. С. (Новосибирск), Егоров М. В. (ст. Аулиэ), Гришин Н. И. (Стерлитамак), Слоним С. Н. (Тждуван), Тхоржевская А. В. (Кустанай), Булдаков В. А. (п/о Багарякское), Рывкин В. М. (Днепропетровск), Ротанский Е. Д. (Мариуполь), Молодоженов Г. И. (п/о Великий Бурлук), Заярский С. А. (ст. Волноваха), Камушко Лева (Евпатория), Романовская В. А. (Новочеркасск), Умель Е. И (Киев), Штаббе Г. А. (Оренбург), Овчаренко И. Г (Киев), Кусгарев А. А. (Орехово-Зуево). Андреев А. С. (Бежица), Осипов Н. Б. (Богодухов), Филиппов А. Н. (Ив. — Вознесенск), Коблов И. В. (Егорьевск), Пухтеев Т. В. (Дятьново), Зилотин В. С. (Чернигов), Грушко И. И. (Харьков), Вязилинская О. С. (ст. Богоявленская), Гааз Г. Н. (Воронеж), Худяков К. (Пятигорск), Селедкин А. С. (Рождественское п/о), Жулев Юрий (Кингиссепп), Островский П. И. (Томашполь), Шатт Р. К. (Миргород), Сарапаев С. С. (Омск), Софронов (село Чалтырь), Логвинов А. П. (ст. Усть-Лабинская), Сабинина О. И. (Таганрог), Румянцев Н. М. (п/о Сухута), Фостий Александр (Кременчуг), Ковалькова Г. И. (Свердловск), Лезов Д. П. (Свердловск), Жерлицин В. С. (Днепропетровск), Махов И. К. (Баку), Забаро Л. С. (Астрахань), Лобанов В. П. (с. Петрокаменское), Умнов П., Чеботаев Н. А. (Астрахань), Малявкин В. Н. (Москва), Чоловский Е. Е. (Мелекесс), Сердюк М. С. (Гришино), Токарев В. И., Смирнов Л. И. (Богородск), Ковалев Н. В. (Елец), Вайсберг А. И. (Стредица), Дячук П. П. (Голодаево), Мельников Н. Ф. (Сталинград), Томасик В. И. (Сталинград), Георгиевский М. П. (ст. Ровеньки), Орловский И. С. (Смоленск), Калугин А. А. (Пермь), Берлин И. М. (Середина Буда), Богданов А. Н. (Венев), Григорьев М. П. (Бежица), Судисполнитель (Чудков), Шапиро А. Д. (Воронеж), Мотренко В. А. (Глушково), Котов А. Н. (Сталинград), Егоров Г. С. (п/o Ленинск.), Толок М. В. (Тимошевский Куб. окр.), Небратенко С. П. (Николаевск), Каможня Е. Л. (Макеевка), Першин М. И. (Ейск), Мотренко В. Ф. (Анапа), Каменев В. П. (Корачев), Звягин Вячеслав (Ставрополь), Зелинский В. Н. (Ростов), Яновский А. П. (ст. Ново-Титаровская), Мортыщенко И. А. (П. Воронок), Радченко М. М. (Таганча), Колчин Дм. И. (Енакиево), Смирнов В. А. (Армавир), Власов И. П. (Новороссийск), Жданов С. П. (Торбеево), Федоренко А. Р. (Морозовская), Карюкин Е. С. (Орехово-Зуево), Владыкин И. И. (Новочеркасск), Переверзев И. Н. (село Как-Мысы), Золотарев Н. Д. (Ош), Шило М. М. (Ачинск, Енисейск.), Спасков К., Карпов К. И. (д. Лукинское), Богданов Ал. Н. (ст. Могзон), Левин Н. Н. (Чита), Земель Ф. Я. (п/о Екатерининское), Тейблюм (Даурия), Мирошниченко И. И. (Мелитополь), Сельбуд (п/о Чернодолинская), Личутин В. П. (Мезень), Пономарев И. И. (Ксенавское, Заб.), Шелоумов И. П. (Летичев), Лукин Г. Н. (Томск), Протасов И. М. (Киренск), Школьный И. А. (Алма-Алта), Козьмий А. А. (с. Бахты), Алексеев В. А. (Алма-Ата), Прядко П. (Ош), Медведь А. К. (Сталинград), Лоцман И. Т. (Новохоперск), Любимцев П. Ф. (п/о Воронцовка), Дудников X. К. (п/о Пады), Архангородский З. М. (Луганск), Ладычук Е. С. (Грозный), Чепелев В. П. (Москва), Другое С. А. (Н. Тагил), Кобцев Ф. Г. (м. Пулин), Островская М. И. (Алушта), Артышевич С. А. (Джурун), Харин С. И. (Скопин), Косарев В. М. (Кустанай), Бирюков М. П. (п/о Каракульское), Бедрин А. А. (с. Беленькое), Иноземцева Л. М. (Оратово), Пашкевич Б. И. (Ленинград), Федчук Г. И. (д. Панозеро), Бочковский Ник. (ст. Рыбница), Волков А. В. (Харьков), Ляш (Кропоткин), Зиновьева Е. А. (Выкса), Сулейманов А. (Казань), Калашников Евг. (Кропоткин), Кранер С. Э. (Пятигорск), Безменова А. Ф. (Рудник Ленина), Лось Н. Е. (Конотоп), Сергеев С. Н. (ст. Ильинская), Поличев (Нальчик), Саркисян Борис (Тифлис), Помчков Б. Н. (Москва), Дудошников (Киз-Арват), Джуринский Г. (Фрунзе), Левон Салибеков (Ахалкалаки), Мещеряков С. Д. (п/о Кондинское), До жанская экспедиция (п/о Должанское), Писарев (Курган), Гиндин Ю. Д., Ермохин В. Н. (Ташкент), Вильке А. А. (ст. Верхняя), Васильев Н. М. (Пермь), Иловайский М. Н. (Николаев), Анисочкин М. П. (Грозный), Драги А. А. (Мелитополь), Дропалев М. Д. (п/о Червышевское), Ленский М. И. (Тюмень), Лифшиц М. (ст. Альма), Лысоконь И. Е. (Мелитополь), Соколов В. Е. (ст. Охват), Никольский И. А. (п/о Карабулак), неизвестный (Ново-Николаевка), Тарасенко Г. Е. (д. Амвросьевна), Никольская Н. Н. (Ростов-Дон), Серяев А. Я. (Оренбург), Сахаров А. И. (Мариуполь), Покровский В. С. (Кимры), Пустовалов А. (Актюбинск), Миргородская М. В. (Лисичанск), Пискарев В. Н. (Краснококшайск), Ростенко А. К. (Кисловодск), Латышев Н. М. (с. Прасковея), Савицкий М. (Минск), Щадилов В. П. (Луганск), Крылов А. В. (Череповец), Парфенов А. С. (ст. Называевское), Кораблинова Н. В. (Тирасполь), Руданин Г. М. (Тюмень), Курбатов В. М. (п/о Салаушское), Размахова А. А. (Москва), Айдаров И. М. (Сталинград), Кузьмина В. П. (Томск), Мочалов Д. Д. (Москва), Зеньковский В. Т. (Камышин), Бершев В. (Ейск), Папков П. Н. (Коканд), Саврасов С. П. (Фергана), Прохоров И. (Андижан), Матросов А. И. (Ростов), Курилович М. Н. (Новосибирск), Горанский Е. А. (Минск), Рябчевский П. Г. (ст. В. Вильва), Жилтыкина И. Е. (п о Кикальское), Чуфаровский А. В. (Уфа), Герасимов В. Г. (п/о Хавает), Кузьмин А. Г. (Самарканд), Фейерштейн М. (Ташкент), Новгородов (Балахна), Пальмина О. Л. (Ташкент), Селиванов А. М. (Привольное), Ширикалов А. А. (с. Тимашов), Просвирник И. Н. (Рузаевка), Вечелковский (Актюбинск), Заурская В. М. (Алур-Песка), Карсаков (Серпухов), Морозов Д. Е. (п/о Кочкарь), Склярский А. (Николаев), Крыгин С. А. (Сочи), Яковлев А. (п/о Топорнино), Гольдберг И. (Никополь), Драг Т. А. (Умань), Вятско (Тихорецк).

Всего на 25/VI 1928 г. от читателей, авторов

и сотрудников Изд-ва «Земля и Фабрика»

поступило 4741 руб. 08 коп.

Деньги переводите по адресу: Москва, центр, Ильинка, 15, контора журнала «Всемирный Следопыт», обязательно указывая: «на самолет».

Взносы до 1 рубля можно присылать почтовыми марками, вкладывая их в конверт. Наклеивать марки на сопроводительное письмо ни в коем случае нельзя.

Московские читатели (подписчики) могут вносить деньги в Московской конторе Госбанка на текущий счет № 2262.

Высылая подписную плату (или взносы В РАССРОЧКУ) — прибавляйте, кто сколько может, на самолет!

ГАЛЛЕРЕЯ НАРОДОВ СССР

(По материалам Центрального Музея Народоведения)

КАЗАКИ. В Сибири на громадные пространства — от Волги до Алтая, сливаясь на юге с туркестанской равниной, — простираются степи. Растительность этих степей — богатый травянистый покров на севере— к югу становится скуднее и однообразнее. В этой части края особенно часто можно встретиться с безжизненными солончаковыми степями, летучими песками и пустынями. Исстари населяли эти степи кочевые скотоводческие племена, да и в настоящее время здесь обитает народ, основным занятием которого является скотоводство.

Народ этот — казаки, турецкого происхождения, численностью около 4 500 000, ныне образовавший свою АССР.

По условиям скотоводческого хозяйства казаки расселяются небольшими родовыми группами; скот круглый год пасется на подножном корму; зимой кочевник-казак со своим скотом уходит в лес, прячется в ложбины, зарывается в кустарники и камыши; неприглядно, темно и грязно его зимнее жилище, и весной — с появлением первой травы — аул покидает зимнюю стоянку. Это первое весеннее передвижение, часто на сотни километров, совершается в веселом праздничном настроении; одежда, домашняя утварь свертываются в тюки; деревянные части кибитки связываются веревкой и навьючиваются на верблюдов; животные украшаются пестрыми попонами и бахромой… Все одеваются в парадные одежды. Девушки, позвякивая серебряными подвязками кос, и молодые люди в щегольском наряде из жеребячьих шкур джигитуют на красиво убранных лошадях; старые женщины важно восседают поверх багажа на верблюдах. Вся эта толпа с пением и смехом продвигается вперед за медленно движущимся стадом.

Придя к месту стоянки, аул располагается у реки или озера легкой, открытой к югу дугой. Женщины быстро принимаются за работу; решотки составляющие стены кибитки, устанавливаются вкруг на земле о промежутками для дверей; крышу образует круг, поддерживаемый особыми выгнутыми палками, все части связываются между собой крепкими шерстяными веревками; остов кибитки покрывается тяжелым покровом.

Внутри кибитка устилается кошмами, увешивается коврами, вдоль стен размещаются сундуки и прочая домашняя утварь. Через два-три часа работа закончена — кибитки установлены, жизнь постепенно входит в свою колею.

Особое оживление дарит в ауле к вечеру, когда спадает полуденный зной и фиолетовые тени обволакивают дали; воздух оглашается пронзительными криками животных; всюду пестреют яркие платья женщин, спешащих подоить пригоняемый скот; то там, то здесь мелькают их пестрые рубахи вокруг овец, туго притянутых веревками к кольям; раздаются звонкие голоса ребятишек; мужчины подводят на арканах кобылиц, а из кибитки уже доносятся всплески взбалтываемого кумыса.

Лето — страдная пора для женщины: от ее энергии зависит благосостояние семьи на целый год… Ею заготовляются молочные продукты, на ней — забота о пище, одежде, детях; в свободное время женщина, прядет, ткет, готовит войлоки. Мужчина — много свободнее, лето для него — время гуляний и праздников, сопровождающихся играми и скачками. Казаки крайне общественны и гостеприимны. В погоне за. новостями казак не поленится ехать за сотни километров; вольный и беспечный, скачет он, за ним скачут другие. В какой-нибудь кибитке, в приятной беседе за чашкой чая, слушая рассказы и сказки, а подчас и певца, аккомпанирующего себе на домбре, незаметно проводят время… Спускается ночь, в открытый купол кибитки сверкают звезды, гости медленно расходятся, и скоро аул погружается в мирный сон…

УЗБЕКИ (городское население). Узбеки-турки по происхождению, численностью около 4 000 000, образовавшие ныне УзССР, не являются чистым по крови народом. Основное ядро узбекской народности составляют так называемые «сарды» — иранское по происхождению и турецкое по языку население. Известная часть узбеков до сих пор находится в состоянии полуоседлом с сохранением родовых отношений и кочевых традиций. Городское же население Средней Азии почти наполовину составляют таджики-иранцы, говорящие на таджикском языке (наречие персидского языка). Города Средней Азии являются продуктом древней иранской культуры.

Бухара, Самарканд, Ташкент насчитывают тысячелетия своею существования. Тип города однообразен по всему Туркестану; у многих городов сохранились еще остатки древних городских стен с башнями и воротами; немощеные улицы узки и извилисты; по обеим сторонам тянутся высокие глинобитные заборы, из-за них высятся гладкие фасады домов без окон с плоскими крышами; почти на каждой улице — мечеть с невысокими колоннами минаретов. Фантастический вид имеет город в предзакатный час, когда багрянцем пламенеют стены, улицы пусты и азанчи с минарета протяжно выкрикивают призыв на молитву… В центре города располагается обычно базар — лабиринт узеньких немощеных улиц с лавками по бокам. Базар не только место торговли, но и место производства: отдельные кустарные отрасли располагаются в особые ряды— ювелирный, кузнечный, деревообделочный и т. д. Ряды с красным товаром обычно бывают крытыми; солнце, пробиваясь сквозь щели крыши, зайчиками играет на пестрых шелках. В базарные дни эти улицы кишат народом — пешим и конным; верблюды, ослы, арбы с громадными колесами заполняют все проходы и проезды. Всюду на базаре разбросаны чайные лавки (чай-ханэ) и харчевни. Чай-ханэ — это клуб, здесь целыми днями толпится народ; посидеть за чашкою чая, слушая рассказчика или певца, — любимое времяпрепровождение узбека. Гремит туземный оркестр: рев длинных труб — «карнаев», бой барабанов, высокие пронзительные звуки кларнетов, ведущих мелодию, — все это производит оглушительное впечатление. В праздничной пестрой толпе мужчин обращает внимание отсутствие женщин. Лишь изредка в толпе мелькают странные фигуры: лицо закрыто сеткой из конского волоса, с головы до ног спускается серый халат; это — узбекская женщина. Затворничество женщины, наложившее отпечаток на все стороны быта, постепенно изживается, но с фактом этого затворничества пока связан самый тип селений, план жилища, весь уклад жизни.

Жилище узбека делится на две половины: наружную — мужскую и внутреннюю — женскую («ичнаре»). На мужской половине кроме хозяйственных построек помещается комната для приема гостей, у богатых узбеков отделанная резным алебастром и росписью; посередине двора — два-три дерева, грядка цветов, да течет сурык; узкий под углом коридорчик ведет во внутренний двор. Внутреннее убранство комнаты, в которой живет семья, несложно: пол устлан ковром и войлоком, в стенах — ниши с сундуками, узлами одежды, парадной посудой; окон нет, и свет проникает через открытые двери и резные решотки, вделанные в стены поверх дверей; в полу — очаг, представляющий углубление, на дне которого лежат угли; над очагом — столик, покрытый одеялом; желающий погреться спускает ноги в яму и поверх закрывается одеялом.

Здесь — кипучая жизнь: женщина в домашнем костюме суетится по хозяйству; круг ее обязанностей и занятий не выходит за пределы двора, на ее руках — дети и работа по дому. Кухонные обязанности узбечки несложны: ежедневной пищей служит чай с лепешками, да к вечеру жиденькие болтушки. Малосостоятельные женщины заняты еще подсобной работой, повышающей заработок семьи, — прядение хлопковых ниток, вышивание платков и тюбетеек и т. п. Положение женщины в семье подчиненное, они приобретаются за «калым» — выкуп; женщины встают при входе мужчин и едят от них отдельно; культурный уровень низок, грамотные — единицы. Естественно, что призыв к женщине-узбечке сбросить покрывало находит широкий отклик и составляет живой, кровный интерес тысяч обездоленных женщин…

Примечания

1

Скарабей — каменное изображение священного жука — копра, служившее печатью или амулетом.

(обратно)

2

Амулет — металлическая или каменная фигурка, носившаяся на теле для предохранения от бедствий.

(обратно)

3

Саркофаг — гробница в виде громоздкого ящика с нарисованными или скульптурными изображениями.

(обратно)

4

Дурра — одна из разновидностей проса.

(обратно)

5

Феллахи — земледельческое население современного Египта.

(обратно)

6

Ибис — голенастая птица из семьи аистов, считавшаяся в древнем Египте священной.

(обратно)

7

Тамариск — гребенщиковое растение с мелкими, чешуевидными сизоватыми листьями. Растет в пустынных и степных местностях.

(обратно)

8

Нефрит — название минерала. Спутанно-волокнистое строение дает ему необыкновенную вязкость и крепость, не уступающие стали. Нефрит — плотен, тверд, имеет большой удельный вес (2,9–3), встречается в различных окрасках. Этот камень в древнее время ценился чрезвычайно дорого.

(обратно)

9

Туареги — главнейшее берберийское племя в Сахаре, отличающееся фанатизмом; туареги занимаются скотоводством и грабежами. Их жертвою пало несколько исследователей Сахары.

(обратно)

10

Евгеника — наука об улучшении человеческой породы; здесь это слово употреблено в ироническом смысле.

(обратно)

11

Тиббу — племя, живущее в восточной Сахаре, темно-коричневого цвета, с негритянскими чертами лица. Тиббусы занимаются торговлей и известны как искусные ремесленники.

(обратно)

12

Югорский Шар — пролив между о. Вайгачем и материком.

(обратно)

13

Айон — остров в Чаунской губе.

(обратно)

14

Ном — порт Аляски в Беринговом проливе,

(обратно)

15

Стортинг — норвежский парламент.

(обратно)

16

Умер в 1928 г.

(обратно)

17

Троцк; у автора — прежнее название.

(обратно)

18

Траппер — охотник на пушного зверя в Северной Америке.

(обратно)

19

Нерпа — промысловое название мелких тюленей. См. дальше рассказ «За нерпой».

(обратно)

20

Камасами (камысами) называется шкура, снятая с ног оленя или лося.

(обратно)

21

Изюбрь — восточно-сибирская разновидность марала (оленя). Кабарга — животное из рода мускусных; ценится мускусный мешочек этого животного.

(обратно)

22

Отопью называется канава, вырытая в снегу по краю обмета.

(обратно)

23

Решив караулить соболя, охотники устраивают так называемый «отог» (от тунгусского «оттоу»). Снег разгребается до земли, посредине расчищенного места раскладывается большой костер, и настилаются ветви пихты. Около такого костра охотники коротают долгую зимнюю ночь.

(обратно)

24

Вес старого амурского тигра достигает 300 и более кг.

(обратно)

25

Банка — скамейка в шлюпке.

(обратно)

26

Французское правительство ссылает каторжников во французскую Гвиану группами. Уголовных оставляют в Кайене, а политических размещают по островам Спасения. «Предатели отечества» по одиночке переправляются сначала на остров Руаяль (Королевский), а оттуда — на Чортов остров.

(обратно)

27

По французскому закону, политические ссыльные на месте ссылки должны пользоваться полной свободой. Однако закон этот существует только на бумаге.

(обратно)

28

У берегов французской Гвианы, близ границы голландской Гвианы, держатся морские грязи, передвигающиеся с места на место.

(обратно)

29

To-есть английский пароход.

(обратно)

30

Остров Тринидад принадлежит Англии.

(обратно)

31

«Бить склянки» — морское выражение, обозначающее удары в колокол, отмечающие определенные часы (в прежнее время на кораблях употреблялись песочные часы, состоявшие из двух склянок с пересыпавшимся из одной в другую через узкое отверстие песком).

(обратно)

32

В издании «Земля и Фабрика» вышли следующие книги того же автора: «Четверо и Крак» (104 стр., ц. 75 к.) и «У пяти ручьев» (288 стр., ц. 1 р. 70 к.). Подписчикам «Следопыта» — скидка 30 %.

(обратно)

33

Нагромождение льдин, стоящих отвесно или под углом, иногда высотой до трех метров.

(обратно)

34

Промышленником в Сибири называют охотника.

(обратно)

35

Затуран — чай, сваренный по-бурятски — с мукой и салом.

(обратно)

36

«Братскими» в Сибири называют буряту населяющих берега Байкала.

(обратно)

37

Хэп (по-бурятски) — нерпа.

(обратно)

38

Сарма — чрезвычайно сильный северо-западный ветер.

(обратно)

39

Растение кермек (из семейства плюмбеговых) в диком виде массами встречается на солончаковых степях в бассейне Каспийского, Черного и Азовского морей. Дубильное вещество, которое содержится в кермеке, находит промышленное применение.

(обратно)

40

Перед осенним отлетом скворцы скапливаются на юге в огромные стаи. Кормятся они в степи, а ночь проводят среди тростников

(обратно)

41

Утятник — охотник на уток.

(обратно)

42

Кулеш — украинский густой суп из пшена и сала.

(обратно)

43

Курлыкают только самцы.

(обратно)

44

Горло журавля имеет до трехсот костяных колец, которые служат мощным резонатором.

(обратно)

45

Бушмены — «лесовики», «лесные люди», туземцы австралийского «буша» — лесистых областей Австралии.

(обратно)

Оглавление

СОДЕРЖАНИЕ:

Вниманию подписчиков!

РАБЫ БОЛЬШИХ КАМЕНОЛОМЕН

  I. У египтолога.　

  II. На пути к Большим Каменоломням

  III. Внезапное нападение

  IV. Черноглазая Нефрит

  V. Убежище рабов

  VI. На свободу

МОИ ПОЛЯРНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

СИБИРСКИЕ ТРАППЕРЫ

ЧЕРЕПАХИ ЧОРТОВА ОСТРОВА

ЗА НЕРПОЙ

ИЗ НАБЛЮДЕНИЙ ОРНИТОЛОГА Красавка

В ЛЕСАХ БРАЗИЛИИ (к рисунку на обложке)

ПОЛЯРНЫЕ ТРАГЕДИИ

К ЛИТЕРАТУРНОМУ КОНКУРСУ «СЛЕДОПЫТА»

ИЗ ВЕЛИКОЙ КНИГИ ПРИРОДЫ

НАШ ОТВЕТ ЧЕМБЕРЛЕНУ

ГАЛЛЕРЕЯ НАРОДОВ СССР Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg