ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ 1928 № 02
*
ЖУРНАЛ ПЕЧАТАЕТСЯ
В ТИПОГРАФИИ «КРАСНЫЙ ПРОЛЕТАРИЙ»
МОСКВА, ПИМЕНОВСКАЯ, 16
□ ГЛАВЛИТ № А-7120. ТИРАЖ 100000
СОДЕРЖАНИЕ:
Остров казненных. Научно-фантастический рассказ И. Дельмонта. — Плотина Чингиз-хана Краеведческо-приключенческий рассказ А. Романовского. — Маракотова бездна. Фантастический роман А. Конан-Дойля. — Озеро-призрак. Приключение орнитолога в Карелии. Рассказ В. Бианки. — Честь племени. Рассказ из жизни индейцев. — Как это было. Очерк Г. Чернецова. — Приключения в зоопарке. Юмористический рассказ В. Ветова. — Обо всем и отовсюду. — Из великой книги природы. — Шахматная доска «Следопыта». — Галлергя народов СССР: Якуты. Зыряне. Очерки к табл. III–IV.
ОТ КОНТОРЫ «ВСЕМИРНОГО СЛЕДОПЫТА»
В целях наиболее аккуратной доставки журнала подписчикам, с 1928 г. «Всемирный Следопыт» рассылается по новой — карточной системе экспедирования, без адресных наклеек.
Новый порядок отправки изданий позволит ускорить высылку журнала новым подписчикам и, кроме того, устраняет возможность пропажи на почте.
Сущность этой системы заключается в том, что журнал направляется Изд-вом в то почтовое отделение, которое обслуживает подписчика и где уже находится его карточка. Получая от Изд-ва журнал, почтовое отделение доставляет его подписчику по указанному на карточке адресу.
В случае неполучения какого-либо номера журнала (или приложения к нему), подписчик прежде, чем обратиться с жалобой в Издательство, должен навести справку в том почтовом отделении, которое доставляет ему корреспонденцию! — имеется ли там его карточка, — и при наличии таковой, подписчик должен требовать от почтового отделения доставки ему недополученного номера журнала (или приложения). При отказе почтового отделения в удовлетворении жалобы, или при отсутствии карточки, подписчик должен обратиться непосредственно в Контору журнала, указав в письме:
1) свой точный адрес, 2) где и на какой срок была произведена подписка (уплачены ли деньги непосредственно в Изд-во, подписался ли он через почту или через контрагента) и 3) что именно не получено (журнал или приложение, какой № и т. п.). Жалобы на неполучение очередного номера журнала или приложений должны присылаться не позднее двух недель после получения следующего номера. Заявления, поступившие после указанного срока, по техническим причинам расследованы быть не могут и поэтому будут оставляться Конторой без рассмотрения.
ВНИМАНИЮ ПОДПИСЧИКОВ В РАССРОЧКУ!
При высылке очередного взноса подписной платы не забудьте обязательно указать на отрезном купоне перевода: «ДОПЛАТА на Всемирный Следопыт».
В случае отсутствия этого указания, Контора может принять ваш взнос, как новую подписку, и выслать Вам вторично первые номера журнала.
ОТ КОНТОРЫ «СЛЕДОПЫТА»
Для ускорения ответа на ваше письмо в Изд-во — каждый вопрос (о высылке журналов, о книгах и по редакционным вопросам) пишите на ОТДЕЛЬНОМ листке.
При высылке денег обязательно указывайте их назначение на отрезном купоне перевода. О перемене адреса извещайте Контору по возможности заблаговременно. В случае невозможности этого, перед отъездом сообщите о перемене местожительства в свое почтовое отделение и одновременно напишите в Контору Журнала, указав подробно свой прежний и новый адрес и приложив к письму на 20 коп. почтовых марок (за перемену адреса).
Адрес редакции и конторы «Следопыта»: Москва, центр, Ильинка, 15. Телефон редакции: 4-82-72. Телефон конторы: 3-82–20.
Прием в редакции: понедельник, среда, пятница — с 3 ч. до 5 ч.
Рукописи размером менее ½ печатного листа не возвращаются. Рукописи размером более ½ печатного листа возвращаются лишь при условии присылки марок на пересылку.
Рукописи должны быть четко переписаны на одной стороне листа, по возможности — на пишущей машинке.
Вступать в переписку по поводу отклоненных рукописей редакция не имеет возможности.
ОСТРОВ КАЗНЕННЫХ
Научно-фантастический рассказ И. Дельмонта
Рисунки худ. А. Шпира
ОТ РЕДАКЦИИ
Когда вешали декабристов, трое уже полузадушенных революционеров сорвались и упали на помост. По сообщениям очевидцев, Рилеев успел воскликнуть: «Какое несчастье!»… Его подхватили, завязали опять голову сползшим мешком и вторично затянули петлю. Несмотря на иезуитское обещание Николая «не проливать крови» — кровь пролилась: Рылеев сильно разбился при падении…
С тех пор техника казни в буржуазных государствах шагнула далеко вперед. В трогательных заботах об. удобствах» осужденного американские святоши снабжают его не только монахом и врачом, но еще и креслом, на котором, как уверяют эти ханжи, можно умереть «довольно приятно и безболезненно» (сожжение заживо — без дыма и огня!). Далеко ушла техника за сто лет!
Электрическое кресло, вот — высшее достижение мрачного гения капиталистической культуры… Мы все помним о Сакко и Ванцетти, помним, что их страдания длились долгие годы, а агония — не секунды, как утверждают услужливые спецы дяди Сэма, а долгие, мучительные минуты.
Электрическое кресло — подлейший маскарад, где под лживой личиной «гуманности» скрыта хищная сущность зверя, забавляющегося с жертвой, прежде чем прикончить ее. Но не только забавляющегося: кресло символизирует тот факт, что в руках капитала — всемогущая техника, что буржуазное правосудие одним нажимом кнопки способно уничтожать своих классовых врагов: кресло должно устрашать, и достигает этого вернее, чем петля и гильотина…
Автор печатаемого нами — необычайного по силе — рассказа не коснулся этой, самой существенной стороны вопроса. Но он хорошо показал, что кресло дяди Сама — страшное и гнусное орудие. Автор пытается вступить в борьбу с ним при помощи… увы! — лишь фантазии…
И если за рубежом СССР этот рассказ способен «взволновать общество», пробудить к борьбе одних, напугать других, — то наш читатель, прочтя «Остров казненных», скажет: «Не то делает Сарра Ушерс: надо не с креслом бороться, а с теми, кто его поставил…».
-------
I. Автомобиль с трупами казненных.
Автомобиль похоронного бюро «Pieta» бешеным темпом мчал свой жуткий груз по темному шоссе, тянувшемуся вдоль берега Гудзона от Оссининга до Территоун. Ветер вздымал клубы пыли. Вдали изредка вспыхивали молнии. Со стороны Джерсея стремительно приближалась гроза.
Внезапно ветер стих. На противоположном берегу широкой реки в окнах погасли огоньки.
Ярко освещенный пароход «Гопатконг» плыл вверх по течению, в сторону Кингстона, в штате Нью-Йорк. С палубы доносились стонущие звуки банжо[1]). Музыка сопровождалась заунывным пением негров.
Шофер похоронного автомобиля ускорил ход машины. Он хотел прибыть в Территоун до начала грозы. Его спутник крепко спал, отрывисто всхрапывая.
В воздухе пронесся резкий свист и завывание ветра — предвестники несущейся с гор грозы.
Яркая молния пронизала ночную мглу. Грохочущие раскаты грома потрясли воздух и землю. С темного неба полились потоки дождя. Возбуждение молодого шофера перешло в смятение и ужас. Ему казалось, что лежавшие позади него в гробах преступники, которые только два часа назад покончили на электрическом стуле свои счеты с жизнью, пробудились от вечного сна и грозными окриками гнали его машину вперед. Он ухватился за рукав своего соседа.
— Зачем ты меня теребишь? — рассерженно сказал спутник шофера. — Чем тебе мешает гром? Он ведь не разбудит наших пассажиров. С ними дело кончено. Я видел их всех троих перед, тем, как над ними закрылась крышка гроба.
— Да помолчи же ты, пожалуйста!
— А ты здорово трусишь, парень! Тебе следовало бы быть шофером у богатой молодой леди на Пятом авеню, а не возить покойников.
У шофера забегали мурашки по спине. Позади него в черных ящиках лежали казненные преступники, которые в одиннадцать часов ночи вышли на последнюю прогулку; спустя полчаса они были уже мертвы, а в два часа ночи их трупы погрузили на автомобиль.
Шофер похоронного автомобиля ускорил ход машины… Яркая молния пронизала ночную мглу, и с темного неба полились потоки дождя…
Трое убийц… На их совести было несколько человеческих жизней. Они спокойно проникали на виллы Лонг-Айленда и убивали всех, кто служил помехой их планам.
Молодая девушка, невеста младшего из троих, случайно открыла, кто был ее жених, и выдала его и его товарищей властям. А теперь они все трое лежат в гробах на автомобиле.
Буря, сопровождаемая беспрерывными молниями, гулкими раскатами грома и ливнем, бушевала вовсю. Грозовые тучи налетали друг на друга и старались превзойти одна другую. Вдали замелькали огоньки крайних домов Территоуна. Вспышки молнии освещали призрачные силуэты низко склонившихся под грозой тополей.
Машина остановилась на полном ходу. Сигналом послужил свет автомобильного фонаря с рефлектором.
К шоферу подошел человек в резиновом плаще.
— Вам выдали их?
— Точно так, мистер Реддинг, — ответил спутник шофера.
— Олрайт, следуйте за моим автомобилем! — с этими словами он повернулся навстречу ветру, и через минуту обе машины двинулись дальше.
Гроза прекратилась еще до того, как они достигли Нью-Йорка. Из-за обрывков туч выглянула луна. Жидкая грязь, скопившаяся в выбоинах мостовой, обдавала автомобили фонтанами брызг. Улицы Нью-Йорка были пустынны. Поздние гуляки и рабочие ночной смены уже разошлись по домам, а утренняя жизнь еще не начиналась. Проехав Восьмое авеню и повернув на Двадцать Третье, оба автомобиля подъехали к речному парому. Народу там оказалось немного. Никто не подозревал, что трое казненных преступников, которых вчера еще говорил весь Нью-Йорк, были немыми пассажирами парома.
В Джерсее люди, сопровождавшие страшный груз, остановились подле небольшой харчевни, открытой круглые сутки.
Закусив, они снова пустились в путь через окутанные предрассветным туманом Джерсей, Пленфильд и Соммервиль, по направлению к маленькому городку Флемингтону.
На расстоянии часа езды от Флемингтона, подле пруда, населенного черепахами, находилась обширная ферма доктора Сарры Ушерс. В отличие от всех американских ферм и вилл, владение миссис Ушерс было обнесено высокой оградой.
По всей округе шли толки, что доктор Сарра Ушерс проделывает в своей лаборатории жуткие опыты. Любопытство соседних фермеров и их семейств получало новую пищу всякий раз, как похоронный автомобиль въезжал в ворота дома миссис Ушерс. Но соседям никак не удавалось узнать, что за трупы он привозил. На сей раз мистер Реддинг со своим страшным багажом сделал большой крюк, огибая городок, и через задние ворота въехал во двор фермы.
Гробы были поспешно сняты с автомобиля и отнесены в здание лаборатории. Сытно позавтракав, шофер и его спутник отправились обратно в Нью-Йорк, минуя Флемингтон.
II. 950. 000 вольт.
Доктор Сарра Ушерс выслушала за завтраком доклад мистера Реддинга. Кладя себе на тарелку кровавый бифштекс, она сказала:
— Велите все приготовить, Самуэль.
Аккумуляторы должны быть заряжены, а инструменты разложены по местам. Я приду через полчаса.
В комнате миссис Ушерс находилось множество белых собак, кошек и птиц. Собаки и кошки сидели на высоких креслах подле стола, а птицы прыгали по скатерти, не приближаясь к прибору хозяйки. Белые пудели, фокстерьеры, овчарки, пойнтеры, ньюфаундленд, болонки, ангорские и простые кошки терпеливо ожидали лакомых кусков.
В комнате миссис Ушерс находилось множество белых собак, кошек и птиц… Белые пудели, фокстеррьеры, овчарки, пойнтеры, болонки, ангорские и простые кошки, терпеливо ожидали лакомых кусков…
Сарра Ушерс была женщиной лет тридцати пяти. Высокая, стройная, с пышной грудью, темными глазами и черными волосами— она бесспорно могла быть названа красивой. Энергичные черты ее лица носили отпечаток мужественности.
Внутри двора находилось одноэтажное здание с двумя флигелями. В правом флигеле помещалась лаборатория. Через большие молочные стекла окон и потолка дневной свет проникал во все уголки залы. Стены комнаты были облицованы кафельными плитками. На передней стене находилась большая распределительная доска. Вправо и влево от нее стояли моторы, динамомашины и аппараты Румкорфа. Под длинным операционным столом, помещенным посреди комнаты, были расположены мощные конденсаторы. Выключатели, рубильники и электрические провода покрывали края стола. Вольтметры, амперметры и водомерные стекла были укреплены у изголовья. По бокам висели широкие ремни с застежками. Два передвижных столика для инструментов и перевязочного материала стояли у конца стола. С потолка спускались, обвиваясь вокруг огромной лампы, трубки и провода со штепсельными розетками. Высокие консоли с лампами Купер-Юитта дополняли оборудование лаборатории.
Дверь раздвинулась, и мистер Реддинг, одетый в белый халат, вкатил труп в зал. Две сестры милосердия с молодыми лицами и белыми, как снег, волосами уложили труп на операционный стол и прикрепили его ремнями, прибитыми по краям стола. На лицо и руки трупа одна из сестер наложила изолирующие резиновые покрышки. Виски трупа, выбритые перед казнью для помещения на них электродов, оставались открытыми. Около ног мертвеца сестра выдвинула доску, под которой обнаружился стеклянный резервуар. М-р Реддинг укрепил на голове трупа металлический шлем с двумя электродами по обеим сторонам его. На грудь и под спину были положены фарфоровые пластины, а на колени и на левую сторону груди — металлические пластины с контактами. Одна из сестер безостановочно растирала спиртом ступни мертвеца.
Сарра Ушерс в белоснежном халате, с головой, покрытой резиновым чепцом, вошла в зал. Она приблизилась к операционному столу и осмотрела мертвеца. На коленях и на висках у него были заметны легкие ожоги. Миссис Ушерс поморщилась:
— Вот негодяи! Опять не доглядели и обожгли беднягу.
Она повернулась к Реддингу:
— Моторы!..
Один за другим защелкали латунные ножи рубильников, врезаясь в зажимы. Зажжужали моторы, вспыхнули голубым светом лампы Купер-Юитта. В колбах забурлила ртуть, и контактная искра забегала по ее поверхности.
Сарра Ушерс взяла в руки острый зонд. На ступне трупа видны были две синие полоски, идущие по диагонали от пятки к большому и к маленькому пальцам. Миссис Утере двумя быстрыми надрезами вдоль синих полос, вскрыла ступни мертвеца.
Прошло некоторое время, пока появилась кровь. Секундомер отмечал легкими звенящими ударами каждую десятую долю секунды. По истечении двух минут по краям большой лампы зажглись еще несколько красных лампочек. Тогда обе сестры обложили кровоточащие ноги трупа железистохлорной ватой и забинтовали их специальными бинтами. Работа происходила в молчании. Все, повидимому, превосходно знали свои обязанности.
— Сто двадцать вольт! — приказала миссис Ушерс, и мистер Реддинг стал медленно поворачивать рычагу не отрывая глаз от стрелки вольтметра.
Доктор Ушерс приподняла резиновую покрышку с лица трупа. Сестра протянула ей стоявшую наготове бутылку. В уголки глаз мертвеца с тихим плеском закапала прозрачная, едкая жидкость.
— Выключить!
Жужжание моторов прекратилось. Вторая сестра протянула миссис Ушерс шприц Праваса. Уколы были сделаны в область сердца и в локтевые суставы.
— Большие моторы!
Снова раздалось гудение. Миссис Ушерс замкнула несколько рубильников. Послышалось легкое потрескивание.
— Катушку Румкорфа!
Фонтан искр брызнул из аппарата и покрыл обнаженную грудь трупа. Фарфоровая пластинка на груди тихо зазвенела.
— Четыреста тысяч вольт! — крикнул Реддинг.
— Повышайте, но постепенно.
— Четыреста пятьдесят!
— Дальше.
— Пятьсот тысяч!
— Дальше.
— Пятьсот пятьдесят!
— Стой! Направь лампы на грудь!
При свете синих лучей труп казался зеленоватым, уже тронутым тлением.
— Долой перевязку с левой ноги! — приказала миссис Ушерс.
Сестра быстро разбинтовала ногу.
— Массаж!
Вторая сестра стала энергично растирать ногу от бедра вниз. Кровь из раны потекла сильнее.
— Повысить напряжение! — скомандовала миссис Ушерс.
— Шестьсот тысяч!
— Дальше.
Для 950.000 вольт были замкнуты все контакты. Жужжание, треск, шипение наполнили залу. Присутствующие напряженно всматривались в мертвеца. Кровь из раны текла все сильнее. У сестры со лба капал пот.
— Лампы долой!
Быстро защелкали выключаемые рубильники.
— Все выключить! Только спираль Румкорфа включить снова на пятьсот тысяч!
Волосы распростертого на операционном столе человека внезапно побелели, а кожа стала багрово-красной.
— Развязать руку!
Ремешок на правой руке был немедленно расстегнут.
— Стоп!
Дождь искр от катушки Румкорфа внезапно прекратился. Сестры принялись натирать эфиром грудь и руки мертвеца. Миссис Ушерс снова стала капать прозрачную жидкость в глаза трупа.
— Назад! — раздался ее приказ.
В один миг сестры и мистер Реддинг исчезли за изголовьем операционного стола.
Миссис Ушерс приложила стетоскоп[2]) к груди лежащего. В комнате водворилась глубокая тишина. Быстрыми движениями миссис Ушерс снова включила слабые контакты. Она, не отрываясь, смотрела на лежавшего перед ней человека, и вдруг быстро выключила ток. Рука казненного разжалась, и он сделал попытку приподнять ее. Миссис Утере поспешно набросила ему на лицо платок. Приблизившаяся на цыпочках, сестра протянула доктору шприц с кроваво-красной жидкостью. Игла вонзилась в обнаженное плечо, и кожа на месте укола вздулась. Сестра растерла скопившуюся под кожей жидкость ватой, смоченной в спирту.
— Он готов уже, унесите его! Живо приготовьте второго!
…До позднего вечера тянулась процедура с тремя казненными…
III. Свидание с мертвыми.
И вот теперь они лежали все трое под глубоким наркозом в трех отдельных комнатах без окон, на другом конце дома. На груди у каждого из них был установлен электрический стетоскоп, провода которого шли в соседнюю комнату к особому аппарату, контролировавшему деятельность сердца. Одна из сестер считала количество ударов в минуту и тщательно записывала их. Перед ней стоял радиопередатчик, и она время от времени сообщала в микрофон результаты колебаний.
В половине одиннадцатого к дому подошли три пожилые женщины, молодая девушка и старик.
Миссис Ушерс провела прибывших в большую приемную.
Женщины и старик были одеты в траур. Молодая девушка, красивая блондинка, едва держалась на ногах от волнения. Несколько капель какого-то сильно действующего средства подкрепили ее. Старшая из женщин — худенькая, измученная старушка — упала перед Саррой Ушерс на колени.
— Милая, дорогая миссис Ушерс! Не томите меня неизвестностью. Скажите, что с Патриком?
— Успокойтесь, опыт удался, все трое живы.
Девушка без чувств откинулась на спинку кресла. Одна из сестер помогла доктору Ушерс привести девушку в сознание. Старик и женщины стояли перед миссис Ушерс на коленях и ловили ее за руки для поцелуя.
— Можем ли мы их увидеть? — с трепетом спросила одна из женщин.
— Да, но только в зеркало. Они все еще спят, и их пульс находится под строгим наблюдением. В ближайшие две-три недели их нужно оберегать от всяческих волнений.
— Миссис Ушерс, — спросила слабым голосом девушка. — Неужели они будут жить? И мой Тэд будет таким же, каким был раньше?
— Все это зависит исключительно от организма человека и от свойств его натуры. До настоящего момента все идет благополучно…
По лестнице, устланной мягким ковром, женщины и старик поднялись в боковой флигель дома. Они вошли в комнату, пол которой был покрыт такими же коврами. Там царил полумрак.
— Пожалуйста, постарайтесь воздержаться от малейшего возгласа. Всякий шум может стать роковым для спящих. И еще должна вас предупредить, что ваши родственники очень изменились. Их волосы совсем побелели.
Все взоры испуганно устремились на миссис Ушерс.
— Будьте благоразумны. Когда я включу свет, смотрите наискось вверх. Там, в зеркале, вы увидите своих близких, возвращенных к жизни.
Женщины были бледны и дрожали от волнения, а старик нервно теребил отвороты своего сюртука.
— Итак, спокойствие, — напомнила доктор Ушерс.
В зеркале, которое висело с наклоном почти под самым потолком, они увидели спящего человека с белыми волосами, на груди которого стоял маленький электрический аппарат. Видно было ясно, как вздымалась и опускалась под неровным дыханием его грудь.
В зеркале, которое висело с наклоном почти под самым потолком, женщины увидели спящего человека с белыми волосами, на груди которого стоял маленький электрический аппарат…
— Патрик! — воскликнула старушка, опомнившись от страха. — Патси, мой мальчик!
— Я во всем виноват сам, я мало заботился о мальчике, — всхлипнул старик, и слезы потекли у него по щекам. — Теперь я наверстаю потерянное.
Миссис Ушерс успокоила взволнованных стариков и переключила свет. Теперь в зеркале появился Тэдди Бернс, бывший жених молодой девушки.
Грэс Кэммингс была той самой свидетельницей, которая привела трех преступников на электрический стул. Она раскаялась, когда было уже поздно…
— Грэс, — сказала мать Тэдди, обращаясь к девушке. — Грэс, какое счастье, что все окончилось благополучно. Тэд искупил свою вину и искупил тяжелой ценой. Посмотри — его черные волосы совсем побелели!..
Мать нередко прощает все. Она простила Грэс даже то, что та предала ее сына. Дряхлая, согбенная горем женщина нежно обняла Грэс за плечи и прижала к своей груди голову рыдающей девушки.
Третья женщина не вскрикнула, когда увидела в зеркале своего сына. Голова ее лихорадочно работала. Хорошо ли поступает эта докторша? Старуха мало надеялась на исправление сына. Много лет назад, в Новой Мексике, петля была уже у него на шее, но в последний момент пришло помилование и спасло его от виселицы. Это не исправило преступника. Убежав из тюрьмы, он совершал преступление за преступлением. Мать он бил и угрожал ей смертью, когда она не хотела давать ему денег. Да, она хорошо знала, что он не переменится. Когда к ней пришли тайные агенты доктора Сарры Ушерс и сообщили ей о намерении доктора, у матери явилось желание указать им на дверь и сказать, чтобы оставили ее сына, Майка Дергана, мертвым, так как исправить его нет надежды. Она смолчала только ради двух соучастников сына, зная, что он увлек их за собой, и дала согласие на выдачу трупа доктору Сарре Ушерс. Она наполовину успокоилась, когда ей сказали, что, если казненные оживут, их отправят в такое место, откуда они никогда не смогут вернуться.
Свет в третьем зеркале погас…
IV. Второе рождение.
Спустя два месяца три человека с совершенно седыми головами и бородами сидели на палубе «Сальватора», который держал курс из Сан-Франциско на Валь-парайсо.
Они просили матроса перенести их кресла в самое уединенное место палубы под тент; здесь они чувствовали себя защищенными от посторонних взглядов и развлекались чтением газет, журналов или книг, но никогда не разговаривали ни между собой, ни с другими пассажирами. Если кто-либо обращался к ним с вопросом, они отвечали односложно и немедленно отходили в сторону.
Пассажиры ломали себе голову, стараясь разгадать, кто эти беловолосые люди, но узнать не могли ничего. Спустя три дня на море начался шторм, и внимание любопытных было отвлечено собственными переживаниями в связи с морской болезнью.
Доктор Сарра Ушерс находилась также на пароходе вместе с двумя своими спутницами: одна из них была Грэс, невеста Тэдди Бернса, а другая — сестра милосердия.
Грэс не показывалась Тэдди на глаза. На палубе она гуляла, закрыв лицо густым зеленым вуалем, и большую часть времени проводила в обществе миссис Утере. Последняя казалась очень утомленной — на ней отразилось напряжение предыдущих недель. С Тэдом и Патриком Роджерсом ей пришлось пережить очень тяжелые часы, между тем как самый жестокий из преступников, Майк Дерган, оказался самым спокойным.
Наиболее ответственными для Сарры Ушерс были не минуты оживления казненных, а те минуты, когда возвращенные к жизни открывали глаза. Воспоминание об ужасных переживаниях перед казнью всплывало в памяти почти вслед за пробуждением. Были случаи, когда казненных охватывало безумие, переходившее в буйное помешательство. Выздоровление этих несчастных наступало очень редко; им постоянно мерещилось, что их ведут на казнь…
Когда Тэд, спустя три дня после своей казни, впервые открыл глаза, он с глубоким удивлением взглянул на сидевшую подле него сестру милосердия. Его голова напряженно работала. Внезапно в ней вспыхнуло воспоминание о последних часах и минутах. Дрожь пробежала по всему телу юноши. Где он? Что с ним случилось? Ему приснился тяжелый сон? Все живее работал мозг, все яснее становились воспоминания, и вдруг перед его внутренним взором предстало орудие смерти — широкое черное кресло с блестящими металлическими контактами и бесчисленными ремнями. И он вновь ощутил жгучий удар первых восемнадцати тысяч вольт, пронизавших его тело. Испустив дикий вопль, Тэд рванулся с постели, но ноги его оказались предусмотрительно привязанными к кровати. С расширенными от безумного ужаса глазами, юноша вновь упал на постель, меж тем как сестра подавала тревожный сигнал…
Дни и ночи напролет кричал и рвался Тэд. Доктор Ушерс уже начала опасаться, что рассудок не вернется к нему. Она почти не спала и перебегала от Тэда к Патрику н обратно. Патрик тоже сначала кричал и метался, но два впрыскивания усыпили его на двенадцать часов, а когда он вновь открыл глаза, в них застыло выражение панического страха. Его взгляд неотступно следовал за миссис Ушерс и сестрой. Тело его безостановочно дрожало. Тэд успокоился лишь на четвертый день. Он впал в состояние апатии и впервые после пробуждения к жизни заснул на несколько часов…
Майк Дерган пробудился последним. Он долгое время лежал молча и неподвижно. Его блуждающий взгляд скользнул по мисс Ушерс. Он с изумлением посмотрел на нее и стиснул зубы, когда она поднесла ему микстуру. На следующий день он сам заговорил:
— Как я попал сюда?
— Вы не должны разговаривать. Вы тяжело больны.
— Нет, я совсем здоров. Вероятно, я был болен.
Майк вновь замолчал. Его примитивное мышление не могло справиться с поставленной перед ним задачей. Когда спустя несколько часов миссис Ушерс, в белом халате, опять вошла в комнату, он повернул к ней голову.
— Алло, кто вы? Доктор или старшая сестра? Развяжите мне руки, я хочу почесаться…
Миссис Ушерс освободила левую руку Майка. Он сначала пошевелил кистью, затем согнул всю руку и, наконец, протянул ее доктору.
— Ну, здравствуй! В моей голове еще полная неразбериха, но ты мне, прежде всего, должна рассказать, как тебе удалось перетащить меня с электрического кресла сюда на кровать.
Он почесал себе подбородок и почувствовал, как колется давно не бритая борода.
— Мне нужно побриться. Можно мне взглянуть на себя в зеркало?.
Доктор Ушерс подала знак сестре. Увидев себя в зеркале, Майк задумался. Его смутили белоснежная голова и борода, а глаза, в которых застыл взгляд умирающего, испугали его.
— Скажите-ка, а сколько времени прошло с тех пор, как я сидел на дедовском кресле?
— Три дня…
Майк погрузился в раздумье.
Пришедший в сознание Тэд часами истерически рыдал, и порой его рыданья переходили в судороги.
Миссис Ушерс почти все время находилась подле него. Когда рыдания, наконец, стихли, и Тэд погрузился в глубокий сон, доктор Ушерс облегченно вздохнула. Она знала теперь, что он был спасен и опасность безумия для него миновала. Тэд проспал несколько часов. Когда он проснулся, миссис Ушерс немедленно решила испытать его умственные способности.
— Тэд Бернс! — обратилась она к юноше. — Вам теперь необходимо вооружиться спокойствием и благоразумием, иначе мне не удастся спасти вас. — Тэд начал снова дрожать, но миссис Ушерс схватила его за руки, присев на край его постели.
— Послушайте, я своей энергией вернула вас к жизни. Вы были мертвы, Тэд Бернс, а теперь вы живете снова. Вам ничто не угрожает. Вы здесь в полной безопасности. Поняли вы меня?
Его взгляд беспокойно блуждал по комнате и остановился, наконец, на миссис Ушерс и на сестре милосердия.
— Скажите мне правду. Разве я, разве я… был действительно казнен?
— Вы не должны больше, думать об этом. Вы живы и будете здоровы, если согласитесь подчиняться всем моим приказаниям.
Когда Тэд Бернс впервые увидел себя в зеркале, он снова начал волноваться и позвал сестру.
— Это зеркало или обман, сестрица? — Он держал перед зеркалом свою руку и внимательно разглядывал ее изображение; резким жестом отбросил он зеркало от себя. — Что вы сделали со мной? Чего вы от меня хотите? — Он снова начал бушевать, и миссис Ушерс отдала приказание надеть на него смирительную рубашку.
— Если вы не станете благоразумным, то я буду вынуждена перевезти вас в больницу для душевнобольных, — энергично заявила она ему и поднесла зеркало к лицу связанного Тэда.
Глаза юноши впились в изображение на стекле.
— Неужели это я? Седой старик с мертвыми глазами?..
С этого дня выздоровление всех трех больных можно было считать обеспеченным. Оставалось только подготовить встречу бывших соучастников. Прошла она относительно спокойно. В первый момент они даже не узнали друг друга. Когда Тэд убедился в том, что перед ним стоит Майк Дерган, он сильно взволновался, но быстро овладел собой. Патрик казался самым апатичным из всех. Этот грубый парень проявлял трогательную признательность только к миссис Ушерс. Он оживал только в ее присутствии.
Майк Дерган очень много читал; от времени до времени он брал в руку какой-нибудь твердый предмет, ощупывал его, сжимал, а после этого ощупывал собственное лицо. Однажды сестра принесла в. его комнату вазу с цветами; не успела она выйти, как он поспешно схватил цветы и жадно стал вдыхать их аромат. Он не мог оторваться от букета. Из груди его вырывался клокочущий смех. Никогда в жизни не обращал он раньше внимания на цветы. В родительском доме, у пьяного отца и больной сварливой матери, не водилось цветов. Единственными растениями, сохранившимися в его памяти, были укроп и петрушка для супа. Он снова опустил лицо в букет. И как он мог раньше не замечать аромата цветов! Он помнил лишь запах помады, которой парикмахер смазывал его непокорные волосы.
— Слушай, Майк! — обратился к нему при вторичной встрече Тэд. — Пожалуй, лучше нам не разговаривать. Ни слова о прошлом.
— Согласен. У меня вообще нет охоты разговаривать.
Майк хотел только смотреть и чувствовать. Он с интересом всматривался теперь в те предметы, на которые раньше не обращал внимания. Муха, мотылек, пчела и многие неодушевленные предметы останавливали теперь на себе его внимание. Когда он однажды очутился один в саду и думал, что его никто не видит, он бросился на траву и запустил пальцы в землю, а затем стал переходить от цветка к цветку, от дерева к дереву, ласково прикасаясь к ним рукой. И из уст его тихо, но пламенно вырвались два слова:
— Какое счастье!
— Миссис Ушерс, — спросил спустя несколько дней Майк, — скажите мне теперь, где я нахожусь и как вам удалось доставить нас сюда? Неужели вся история с электрическим креслом была только фантазией, или пустой угрозой?
Сестра принесла по приказанию доктора Утере газету. Газета была от следующего за днем казни дня. Майк схватился за нее. В газете — это был «Нью-Йорк Морнинг Журналь» — он прочел набранный жирным шрифтом заголовок:
«Казнь трех убийц-грабителей: Майка Дергана, Патрика Роджерса и Тэда Бернса».
«Вчера, в 11 часов вечера м-р Джон Монгомери, государственный электротехник, совершил посредством электрического тока казнь над тремя преступниками.
«Первым спокойно поднялся на стул Майк Дерган, чья жестокая кровожадность стоила жизни восемнадцати человеческим существам. В один миг вокруг него были укреплены ремни и контакты, а спустя одиннадцать минут тюремный врач, м-р Стон, констатировал наступление смерти».
Майк взглянул из-за газеты на миссис Ушерс.
— Прекрасно, но как вам удалось нас получить?
Миссис Утере указала на газету, где после подробного описания казни двоих соучастников Майка стояли следующие строки:
«Родственники казненных выдали трупы убитых известному врачу, миссис Сарре Утере, для научных экспериментов. Власти этому не препятствовали».
Майк поднял голову и после некоторого размышления спросил:
— Ну-с, и никто не спрашивает, что вы с нами сделали?
— Как же, Майк Дерган! Вы официально похоронены на кладбище в Флемингтоне.
Майк вопросительно взглянул на нее, и потом спросил:
— А если вздумают раскопать могилы?
Миссис Утере отрицательно покачала головой.
— Этого не может случиться никогда.
Майк задумался и спустя минуту сказал:
— Миссис Ушер, я припоминаю теперь, что и раньше читал о вас. Если я не ошибаюсь, то вам был выдан и труп одного… ну, да… из Синг-Синга[3]). Что же, он тоже жив? Позвольте… Я припоминаю… Вы получили трупы еще нескольких… Неужели и они все живы?
— Почти все, Майк Дерган, почти все. Только с одним, у которого было слишком слабое сердце и с которым, повидимому, раньше случился удар, опыт не дал никаких результатов.
— Что же, они все здесь, в вашем доме?
— Нет, они далеко отсюда. Там, куда отправитесь и вы, Майк Дерган.
— Куда же? В тюрьму или в исправительный дом?
— Нет, в прекрасный край. Там нет ни стен, ни железных решоток. Там все в большинстве случаев счастливы.
— В каком же это штате, миссис Ушерс?
— Не в Соединенных Штатах — это было бы слишком рискованно…
VI. К новой жизни.
Спустя неделю из дома миссис Ушерс выехали два автомобиля, в которых помещались сама хозяйка дома, Грэс, одна из сестер милосердия и три казненных. Они направились, обогнув Флемингтон, прямо через Джерсей в Пенсильванию.
В первом автомобиле сидели миссис Ушерс, Патрик Роджерс и Грэс, во втором— Тэд Бернс, Майк Дерган и сестра милосердия Дингволь.
В Филадельфии они провели целый день в гостинице, а ночью Тихоокеанский экспресс помчал их дальше на запад. Мужчины отправились немедленно в свое купе.
Путешествие длилось пять дней. Миссис Ушерс и Грэс в течение всего пути держались в стороне от мужчин. Тэд не знал, что Грэс находится в поезде. Он не имел понятия и о ее пребывании в доме Утере.
Там в доме молодая девушка часами следила из потайного окошечка за Тэдом, гулявшим по саду. Часто просила она миссис Ушерс разрешить ей повидаться с бывшим женихом, но та не позволяла, боясь, что Тэд еще не достаточно окреп для подобного потрясения.
С самого момента возвращения к жизни Тэд еще ни разу не спросил о Грэс. Он несколько раз вспоминал о своей матери, и доктор Ушерс обещала устроить ему свидание с родными.
Патрик тоже выразил желание повидаться со своей матерью перед отъездом. Один Майк Дерган отказывался от всяких встреч с родственниками.
Вечером, накануне отъезда, Тэд и Патрик простились со своими матерями. Сцена свидания была необыкновенно трогательна. Апатия Патрика исчезла в тот миг, как он увидел перед собою свою старую, убитую горем мать. Его грудь тяжело вздымалась; он хотел что-то сказать, но не мог произнести ни звука.
— Будь хорошим мальчиком, — сквозь слезы повторяла старушка. — Отец не мог прийти со мной, он болен и просил меня передать тебе поцелуй и лучшие пожелания…
Тэд ни одним словом не упомянул о Грэс, а мать, счастливая тем, что девушка решила следовать за Тэдом, молчала о ней по приказанию доктора Ушерс…
В продолжение пятидневного переезда Майк, Патрик и Тэд оставались под наблюдением сестры. На вопросы любопытных девушка отвечала, что эти поседевшие преждевременно люди — жертвы катастрофы в Пенсильвании; две недели лежали они засыпанными землей в шахтах и теперь путешествуют для поправления здоровья.
В Сан-Франциско все шесть путешественников перешли немедленно на борт парохода «Сальватор».
Спустя двенадцать дней они прибыли в Вальпарайсо, а еще через три дня плыли уже на маленьком товаро-пассажирском пароходе через Тихий океан к гавани Папете на острове Таити. В Вальпарайсо доктор Ушерс сделала крупные закупки. Около шестидесяти больших: ящиков были погружены на пароход. Там же в Вальпарайсо трое мужчин и Грэс были снабжены всем необходимым для долголетнего пребывания под тропиками.
Когда маленький чилийский пароход отходил от порта Вальпараисо, все трое мужчин стояли на палубе и смотрели, на материк. Каждый из них знал, что навсегда покидает этот край. Грудь Тэда. Бернса тяжело вздымалась — он стоял несколько в стороне от спутников и не заметил, что к нему подошла миссис Ушерс. Впервые после возвращения к новой жизни с его уст сорвалось имя «Грэс». Он часто думал о ней: с гневом, с необузданной злобой и жаждой мести.
В течение долгих месяцев предварительного заключения в нью-йорской тюрьме, а затем во время ужасных недель ожидания казни в доме смертников в Синг-Синге у него было одно желание: выйти на свободу, чтобы отомстить Грэс за предательство. В бессильной злобе он мечтал о том, как будет мучить ее — и замучает до смерти! Но с тех пор, как он очнулся в доме Сарры Ушерс мысли его приняли иное направление: он вспоминал теперь о своей бывшей невесте без злобы. Стоя на палубе парохода, Тэд не замечал прекрасного, убегающего вдаль ландшафта; перед его мысленным взором стояли только мать и невеста» поэтому он невольно произнес вслух имя: «Грэс».
— Тэд! — окликнула его миссис Ушерс. Тэд, о чем вы грезите? Какое имя произнесли вы сейчас.
Юноша испуганно оглянулся.
— Тэд, — повторила Сарра Ушерс, — если вас тяготит что-либо, поделитесь со мной. Не смотрите на меня, как на врача. Сейчас перед вами просто друг.
— Ничего, доктор, право же ничего.
— Но я определенно слышала, что вы произнесли имя «Грэс». В чем дело?
— Нет, доктор, ничего, — упрямо повторил Тэд.
— Почему вы не хотите сознаться» что любите Грэс до сих пор?
Тэд посмотрел прямо в лицо миссис Ушерс. В его мертвых глазах блеснула какая-то искра.
— Грэс… Грэс для меня не существует больше…
— Она не существовала для прежнего Тэда, но нового она любит всей душой.
Пристально глядя на миссис Утере, Тэд спросил:
— Что вы знаете о Грэс?
Она привела меня к электрическому креслу…
Сарра Утере прервала его:
— Прежнего Тэда Бернса, у которого многое было на совести… Теперешнему Тэду она снова отдала свое сердце…
— Она, вам это сказала? Разве Грэс была в Флемингтоне?
— Да, все время, пока были там вы.
— Почему же она не пришла ко мне?
— Потому что вы, мой милый Тэдди, не вполне еще оправились и окрепли.
— Она могла бы хоть проститься мной перед моим отъездом…
— Этого она не хотела.
— Почему? Разве она знать меня хочет?
— Наоборот, она хочет всегда быть с вами!
Тэд растерянно поглядел на миссис Ушерс и, схватив ее руку, взволнованно заговорил:
— Доктор, скажите, может быть, Грэс приедет вслед за мной? Туда, куда едем мы? На остров?..
— Прежде всего успокойтесь и будьте благоразумны, Тэд Бернс, иначе я ничего вам больше не скажу.
— О, я совершенно спокоен, скажите мне только — приедет ли Грэс?
— Нет, она не приедет. — Миссис Ушерс взяла Тэда за обе руки. — Она здесь, с нами, на пароходе.
Тэд задрожал с ног до головы.
— Успокойтесь, Тэд! Все будет хорошо! Грэс хочет итти с новым Тэд ом в новую жизнь.
Спустя полчаса доктор Ушерс привела Тэда в свою каюту. Там его ждала Грэс. Тэд остановился в дверях и неподвижным взглядом смотрел на девушку, которая плача сидела на низенькой плюшевой кушетке.
Сарра Ушерс оставила их одних.
— Тэд, — пролепетала сквозь слезы Грэс. — Можешь ли ты меня простить?
Тэд сел на пол у кушетки и отвел ее руки от лица.
— Грэс, моя дорогая, не ты должна просить у меня прощения, а я у тебя!..
— Но я ведь донесла на тебя…
— Ты донесла на прежнего Тэда Бернса — на человека, который обманул тебя.
— Тэд, Тэд, прости… Не вспоминай об этом…
— Хорошо, моя радость! Мы больше никогда не будем говорить о прошлом, мы будем жить одним настоящим…
VII. Остров Возрождения.
Спустя три недели пароход причалил к гавани Папете, на острове Таити. В дальнейший путь миссис Утере со своими спутниками и со всем багажом отправилась на трехмачтовом голландском паруснике, который нес службу связи между островами Океании. К багажу миссис Ушерс прибавилось еще около пятнадцати сундуков и ящиков, которые прибыли в Папете на другом пароходе несколько раньше.
Отчалив от острова Таити, парусник взял курс на восток и, пройдя мимо островов Анаа, Геречеретуэ, Герцога, Глостера, Тематанги и Тимоэ направился к Питкерну. К югу от. Питкерна находился лишь за пят лет до того поднявшийся с морского дна Остров Возрождения. Ни одно из капиталистических государств не успело завладеть им. Остров не имел хозяина.
На этом острове люди появились очень недавно. О его населении ходили самые неправдоподобные слухи. Ни одно судно не приставало к нему. Подобно своим ближайшим соседям, он лежал вне всех пароходных линий.
Английское правительство заинтересовалось слухами о новом острове и послало к нему канонерку. Командир судна был немало удивлен, найдя на острове лишь небольшую группу мужчин со снежно-белыми волосами и окладистыми седыми бородами. Женский пол был представлен несколькими негритянками, повидимому привезенными с одного из соседних островов.
Когда англичане собрались водрузить над островом британский флаг в знак того, что они включают его в свои владения — островитяне предупредили их, подняв флаг американский.
Англичане ушли прочь. Им вовсе не улыбалось портить отношения с «дядей Самом». Кроме того, остров представляя весьма малую ценность и никак не мог служить стратегическим пунктом. Да и американцы вряд ли смогут долго удержаться там, в виду тяжелых условий жизни.
После визита англичан ни одно чужое судно не причаливало к Острову Возрождения. Только два раза в год пароходный агент зафрахтовывал в Папете небольшое пароход или парусник, которые доставляли груз, почту и нескольких мужчин и женщин с седыми волосами.
Когда в одно прекрасное жаркое утро, после двадцати двух дней пути, парусник стал приближаться к Острову Возрождения, с одного из холмов взвилась дымовая ракета.
Доктор Ушерс немедленно ответила таким же сигналом. Парусник бросил якорь на расстоянии морской мили от острова. Три лодки вышли одна за другой из небольшой, окруженной скалами бухты и направились к паруснику.
Майк Дерган, Патрик Роджерс, Тэд Бернс и Грэс смотрели в сторону острова. Он казался маленьким и пустынным. Каменистые склоны были покрыты скудной зеленью. Итак, тут они должны провести остаток своей жизни. Тэд и Грэс хранили спокойную уверенность. Любовь скрашивала для них все…
Лодки быстро приближались. В каждой из них помещалось по шести человек. У всех, сидевших в лодках, головы были прикрыты широкополыми соломенными шляпами, а окладистые седые бороды доходили у многих до пояса. Лодки пристали к паруснику, и седобородые гребцы перешли на борт судна. У них у всех были одинаково потухшие глаза. Все они бросили взгляд в страну забвения, все они умирали, были мертвецами — и потому выражение глаз их осталось мертвым…
Сарра Ушерс познакомила вновь прибывших с обитателями острова. Мертвые глаза мужчин несколько оживились при виде Грэс.
— Это Герберт Гильмор, — сказала миссис Ушерс, указывая на высокого широкоплечего человека. — Герберт на три года выбран президентом! Его срок истекает через год. Он — глава общины. Вот Билль Саузерленд — наш школьный учитель и почтмейстер. Вот и мистер Джо Примроз, дирижер и музыкальный руководитель. Надо вам сказать, что у нас — превосходный оркестр…
Майк Дерган насторожился при имени «Гильмор». Уже десять лет — Майк припомнил— да, верно, десять лет прошло с тех пор, как Гильмор был казнен на электрическом кресле в Синг-Синге за многочисленные вооруженные грабежи. А Джо Примроз пользовался большим уважением в преступном- мире. Он действовал только против самых могущественных денежных тузов и порядком пощипал их. Он никогда не убивал, но во время захвата его шайки было убито двое полицейских, и, хотя Джо настаивал на своей невиновности, его осудили и казнили. Тому минуло уже тоже лет восемь-девять.
VIII. Культурная жизнь острова казненных.
Больше суток потребовалось для того, чтобы переправить на остров многочисленные тюки. Вновь прибывшие были отвезены на берег с первой же лодкой. Обогнув скалы, лодка вошла в бухту, берега которой напоминали роскошный сад. Повсюду цветущие кусты и деревья. Пологие холмы были разделены на прямоугольные участки, покрытые тучными злаками. На одном из участков, паслись овцы, козы и даже несколько коров. На берегу прибывших встречали седобородые мужчины; немного в стороне стояли негры с женами и детьми. Все живо выражали радость по поводу приезда миссис Ушерс. После нескольких слов приветствия, сказанных миссис Ушерс, приезжих повели по красивой аллее.
Каково было их удивление, когда они увидели на живописном склоне холма ряд домиков из волнистого железа, окруженных молодыми пальмами! Внизу, на площади, в группе пальм, стояло три более обширных сооружения. Одно из них служило помещением для школьных занятий, а также клубом; в двух других были склады.
Выгрузка привезенного багажа длилась два дня. Все обитатели острова принимали в ней участие; каждый получил особое задание. Когда ящики были открыты, разнообразнейшие сокровища обнаружились в них. Семена, рассада, клубни, несколько тысяч банок с консервами, какао, шоколад, машины, сельскохозяйственные орудия, домашняя утварь, приемная радиостанция в разобранном виде, музыкальные инструменты, фотографические аппараты, табак, сигары и папиросы, химические продукты, птицы самых разнообразных видов и пород, шесть пар собак, домашняя птица, кино-аппарат, медикаменты, перевязочный материал и многое другое. Шесть больших сундуков были наполнены исключительно обувью, бельем, одеждой и материями. Вновь прибывшим отвели места, где они могли бы построить себе жилища.
В первый же вечер «бургомистр и президент» совершили обряд бракосочетания над Тэдом и Грэс.
После обряда миссис Ушерс сделала в клубе доклад и наметила план работ на ближайшие два года. Среди поселенцев имелись столяры, слесаря, сапожники, портные, один часовой мастер и три механика. Необученные никакому мастерству учились у других, и таким образом, каждый должен был вносить свою долю в работу. Большая часть земли на острове была уже обработана четырьмя земледельцами, и на ней произрастали бананы, ананасы, кокосовые пальмы, оливковые и хлебные деревья и виноград. Рис, табак и кофе давали богатый урожай; на равнинных высотах поспевали ячмень, пшеница и овощи средней Европы; хлебные злаки часто давали урожай по три раза в год. Камедные деревья обильно разрастались и обещали через несколько лет богатую добычу. Крутые склоны гор представляли богатые пастбища для овец, коз и крупного рогатого скота. Змей на острове не водилось совсем. Два раза в неделю в море на рыбную ловлю выходили лодки и возвращались с богатым уловом.
Сарра Ушерс оставалась очень довольна успехами, достигнутыми жителями острова. О прошлом не было сказано ни слова; никто из островитян не задал ни одного вопроса о родине. Обычно вновь прибывшего никто не расспрашивал о том, кто он и что привело его к казни на электрическом кресле.
По скончании разгрузки слесаря занялись переноской разобранной башни-антенны, которую и установили на выступе скалы, подле барака из волнистого железа. В бараке предполагалось устроить приемную радиостанцию.
По окончании разгрузки, островитяне занялись установкой башни-антенны подле барака из волнистого железа, в котором предполагалось устроить приемную радиостанцию.
Другие перетаскивали тяжелые части большой турбины на юго-восточную часть острова, к грохотавшему в скалах водопаду, где должен был находиться источник энергии, снабжающей остров электрическим светом. Безостановочно падающий с высоты поток воды, был достаточно силен, чтобы привести в движение огромную силовую установку…
На четвертый день миссис Ушерс отплывала на паруснике обратно в Папете. Все население собралось на берегу для ее проводов. В лодку был положен большой почтовый мешок с письмами. Оркестр островитян играл веселые марши; при дружных кликах и возгласах, лодки отчалили от берега по направлению к паруснику.
Островитяне долго смотрели вслед судну. Итак они снова на полгода, а возможно, что и на целый год отрезаны от всего мира.
* * *
Грэс и Тэд работали с помощью других жителей острова над устройством своего домика. В течение двух дней, между высоких банановых пальм и бамбуковых насаждений выросло их скромное жилище. Службы и веранда потребовали еще пяти дней работы.
Внутреннее убранство домика, разгороженного на две комнаты, было просто, но целесообразно.
Майк Дерган разбил вокруг своего барака и барака Патрика большой цветник. Патрик продолжал оставаться апатичным. Он безмолвно исполнял свою работу, всегда погруженный в глубокое раздумье.
Спустя месяц приемная радиостанция была, наконец, установлена. Каждую неделю по субботам происходило общее собрание островитян. На нем обсуждались все наиболее важные вопросы и распределялись со складов жизненные припасы и предметы первой необходимости.
Еще через месяц состоялось бракосочетание Майка Дергана с сестрой милосердия. Другие жители острова вполне доброжелательно и без зависти относились к счастью двух своих товарищей. Сами они брали себе в жены негритянок с соседних островов, или оставались одинокими.
Спустя еще шесть недель на острове состоялось празднество по поводу пуска новой турбины.
Грэс, в качестве заместительницы д-ра Сарры Ушерс, с помощью большого рычага пустила в ход машину. Вода запенилась, моторы загудели, медные щетки динамо-машин зажужжали, посылая электрические искры в провода и кабели. Повсюду вспыхнули полуваттные лампы. В мастерских тоже зашумели машины, а вверху, на радиостанции, состоялась проба передатчика собственного устройства.
Вечером на площади перед клубом, был установлен громкоговоритель, и все напряжено слушали передававшуюся из Сиднея «Травиату» в исполнении итальянских гастролеров.
IX. Люди с мертвыми глазами.
Американские летчики, совершавшие кругосветный перелет, спустились в Брисбэне, в Австралии — и решили отправиться в дальнейший двадцатичетырехчасовой перелет через острова Фиджи к островам Самоа, Заблудившись, они снизились после сорокадвухчасовых блужданий сперва на островке Вавитсо — где подверглись нападению туземцев — а потом перелетели на Остров Возрождения. Обитатели острова заметили диковинных птиц и бросились к ним навстречу. Американцы были поражены при виде такого количества людей с одинаково белыми волосами. Но изумление их еще больше возросло, когда им показали самое население. Молчаливость обитателей острова тоже удивляла их. На все вопросы они получали вежливые, но краткие ответы.
По просьбе Грэс президент разрешил Тэду сбрить бороду. Майк Дерган, которого длинная борода давно уже раздражала, решился последовать примеру Тэда. Это произошло накануне прибытия летчиков.
Пассажиром на аэроплане был фотограф, мистер Гоуэн. Во время обеда, которым островитяне угощали гостей в клубе, Гоуэн увидел Майка Дергана, а вслед затем и Тэда.
Будучи фотографом при суде, мистер Гоуэн в свое время сделал несколько моментальных снимков с трех преступников и хорошо запомнил их лица. При виде Майка Дергана он решил, что тут имеет место поразительное сходство; когда же он заметил Тэда с его столь характерным жестом — юноша часто непроизвольным движением прикасался к левому уху — никаких сомнений быть уже не могло. Тут фотограф припомнил газетное сообщение, согласно которому трупы казненных были выданы какой-то женщине-врачу для опытных целей.
Летчик решил продолжать перелет лишь на следующий день и сообщил об этом по радио в Сидней. Фотограф поделился с пилотом своим открытием. Тот сначала посмотрел на него с изумлением, а потом расхохотался от души.
— Так, так, Гоуэн! Кажется, наш последний длительный перелет произвел некоторое сотрясение у вас в мозгу. Вы грезите наяву.
— Я не грежу, — упрямо сказал Гоуэн. — Профессия фотографа и работа в течение шести лет в зале суда сильно развивают память на лица. Снимки же с этих молодцов я проявлял сам и потому хорошо запомнил их.
— Вы ошибаетесь, Гоуэн! Я сам читал описание казни. Преступники мертвы— мертвы, как вот эти скалы!..
— Нельзя с абсолютной уверенностью утверждать, что эти скалы мертвы, мистер Давей. Разве вы не читали, что трупы были выданы некой — не помню ее имени — словом, некой докторше?..
— Вы бредите! Мертвое — мертво!.
— Хорошо, мистер Давей, но почему же у всех этих людей такие белые волосы и бороды? И какое странное, мертвое выражение у них в глазах!
— Глупости! Правда, взгляд их мне тоже показался странным, но тот, через чье тело прошло восемнадцать тысяч вольт — мертв и мертв окончательно!
— Я остаюсь при своем убеждении.
На гору с мешком овощей за плечами поднимался Патрик. Он остановился, положил ношу на камень и, сняв широкополую соломенную шляпу, вытер со лба пот.
Гоуэн подошел к Патрику, заглянул в его обросшее бородой лицо и сказал:
— Объясните нам, почему на острове живут только седовласые старики?
Патрик пристально взглянул на спрашивавшего и, не ответив ни слова, отправился дальше.
— Этого вы тоже знаете, Гоуэн? — спросил пилот.
— Нет, но почему он мне не ответил?
— Ах, оставьте меня в покое со своими выдумками. Как могли здесь очутиться казненные преступники?
— Вы сами ведь говорите, что этот остров не обозначен на карте. Как же он здесь очутился?..
X. Сарра Ушерс арестована.
Когда перед отлетом пилот задал президенту несколько вопросов относительно обитателей острова, тот охотно дал ему объяснение….
— Мы много лет назад потерпели кораблекрушение и были, прибиты к этому острову.
— Остров не может быть очень старым: на моей карте, напечатанной семь лет назад, он не значится.
— Мы здесь находимся много больше. Почему у всех вас такие белые волосы?
— Это результат болезни, которую мы перенесли здесь…
Когда летчики остались одни, Гоуэн сказал:
— Верите вы мне, теперь, или нет?
— Нет, вам я не верю, но вижу и сам, что с островитянами дело обстоит нечисто. Вероятно, это пираты или матросы, поднявшие бунт на корабле и убившие своих офицеров…
Фотограф Гоуэн замолчал. Ho, вернувшись через месяц в Нью-Йорк, он прежде всего отыскал снимки трех убийц, сделанные на суде во время разбора их дела. Исследовав их с помощью лупы, он нашел полное подтверждение своим подозрениям. Спустя два дня нью-йоркские сыщики под командой начальника уголовной полиции Нью-Джерсея окружили ночью поместье миссис Сарры Ушерс, подле Флемингтона. По данному сигналу полицейские ворвались в дом.
Миссис Ушерс там не оказалось; за три месяца до того ей выдали из Синг-Синга двух молодых женщин. Обе были отравительницами. Одна из них убила мужа, нестерпимо терзавшего ее, а другая отравила свекровь, превратившую ее жизнь в ад. Обе женщины были казнены на протяжении одной недели. Родственники первой знали о намерении миссис Ушерс, мужу второй заявили лишь, что труп нужен для опытов. Только получив сто долларов, этот нежный супруг согласился на выдачу тела.
Кроме того, агентам Сарры Ушерс удалось в продолжение предшествовавших шести месяцев до быть из различных тюрем, где применяется казнь электричеством, двадцать четыре трупа. Двадцати трем была возвращена жизнь; лишь одного оживить не удалось. Невидимому, человек этот скончался от разрыва сердца в момент, предшествовавший казни.
Спасенные в сопровождении агентов миссис Ушерс были отправлены небольшими группами к восточным и западным гаваням материка.
Вместе с последним транспортом, состоявшим из двух женщин и пяти, мужчин, Сарра Ушерс покинула Флемингтон и выехала по направлению Ванкувера. Пожилая сестра милосердия — тоже жертва правосудия — после своего возвращения к жизни беззаветно преданная доктору Ушерс, благополучно перевезла весь транспорт через границу Колумбии. Сарра Ушерс остановилась на один день в пограничном городе, чтобы ее не увидели вместе со всей группой. На следующий день она прочла в газетах о «налете» на ее лабораторию и поспешно выехала окружным путем в Сан-Франциско.
В это время сестре удалось перегрузить контрабандой своих питомцев на каботажное судно, и в ту же ночь они отплыли к югу по направлению к Палете.
Доктор Сарра Ушерс была арестована в Сан-Франциско и отправлена в Нью-Йорк.
Гоуэн не молчал, и газеты всех штатов помещали длинные статьи по поводу его сенсационных разоблачений. В течение последних лет доктору Ушерс было выдано сто семьдесят три казненных на электрическом кресле преступника. Кладбище, устроенное миссис Ушерс неподалеку от ее дома, было разрыто полицией, и там нашли только девять трупов. Прокуратура находилась в тяжелом положении. Уголовный кодекс не содержал параграфа, который карал бы возвращение к жизни казненных преступников. В еще большем смущении оказались власти по поводу вопроса о живущих на Острове Возрождения мертвецах. По приговору отдельных судов эти люди были в свое время казнены; врачи констатировали смерть, закон получил удовлетворение. Законодательство не давало никаких указаний на то, чтобы преступники, возвращенные к жизни доктором Ушерс, могли быть снова арестованы. По закону и по приговору суда они были мертвые, а к мертвым нельзя предъявлять никаких обвинений.
В Олбени (штата Нью-Йорк) заседала парламентская комиссия, экстренно вырабатывая закон, имеющий обратную силу.
Высшие судебные власти Вашингтона тщетно искали выход из создавшегося положения.
Приказ об аресте Сарры Ушерс не имел законного основания. Сестра милосердия, работавшая в лаборатории миссис Ушерс в Флемингтоне и арестованная вместе со всем штатом, заявила, что она и «умершая» на электрическом кресле восемь лет назад Дороти Бертон— одно лицо. Она требовала, чтобы ее немедленно освободили или показали ей тот параграф закона, по которому она должна быть лишена свободы.
Чарльз Мэллиган, Гарри Гофман и Роберт Эллис — три самых видных юриста — с азартом набросились на интересный случай. Они давали одну беседу за другой. Часть газет заявляла, что, по-видимому, вернулись времена инквизиции, если людей, однажды понесших уже наказание за содеянное преступление, собираются вновь подвергнуть каре.
Через две недели упорных поисков в старых сводах законов был, наконец, найден параграф, согласно которому доктор Сарра Ушерс совершила тяжкий проступок против авторитета суда, аннулировав наложенное этим последним наказание. Она была выпущена на свободу под обеспечение в 50 000 долларов. Весь служебный персонал ее дома в Флемингтоне, включая и Дороти Бертон, также получил свободу под небольшой залог.
XI. Международный конфликт.
Все эти события не остались секретом для обитателей Острова Возрождения. Они приготовились к самозащите; спустили флаг Северо-Американских Соединенных Штатов, водрузили английский флаг и стали таким образом под защиту Англии.
Находившийся в Маниле (Филиппины) американский крейсер, получив приказ отправиться к Острову Возрождения, вышел из порта Люсстон в открытое море.
Президент Острова Возрождения телеграфировал по радио в Брисбэн и просил о присылке судов для защиты острова и его жителей.
История эта обратила на себя внимание дипломатов. Из Вашингтона в Лондон понеслись ноты, и Доунинг-Стрит[4]) не долго заставила ждать ответа. Английский престиж находился под угрозой. На Острове Возрождения развивался флаг Великобритании!
Вашингтон требовал выдачи убийц, так как они были американскими гражданами. Лондон телеграфировал своему послу, чтобы он посоветовал «Белому Дому»[5]) перестать себя компрометировать. Ведь живущие на острове люди давно вычеркнуты из списка живых! Нота же, представленная американским правительством, говорит о живых людях. Согласно же показаниям обитателей острова все они были в свое время казнены электричеством в различных тюрьмах Северо-Американских Соединенных Штатов, и американские власти обязаны это подтвердить.
Три летчика-американца, находившиеся со своими аппаратами на Маниле, решили на свой страх и риск защищать «честь родины» и вылетели по направлению к Острову Возрождения.
Островитяне все время были настороже. Они опасались враждебных шагов со стороны американских властей. По радио с острова Элизы им сообщили, что над Питкерном в сторону острова пролетело три американских аэроплана.
А за три дня до того из Брисбэна вышли, держа курс на остров, два английских истребителя.
Островитяне, в свою очередь, сообщили по радио судам о приближении аэропланов и запросили — имеют ли они право на вооруженную самооборону.
Командир английских военных судов — в качестве стопроцентного британца заклятый враг Америки — тотчас же ответил, что входящий в состав британской империи Остров Возрождения должен быть обороняем силой оружия. Виновные в нарушении постановления будут преданы английскому военному суду.
Островитяне стали готовиться к приему своих бывших сограждан.
Именно в этот день пароход «Глочестер» привез на остров из Папете девятерых новых питомцев миссис Ушерс… Радиостанция «Глочестера» перехватила приказ командира истребителей, и тотчас же на остров были посланы в сопровождении нескольких матросов три пулемета, всегда имевшиеся на пароходе в виду возможных нападений пиратов.
Как только американские аэропланы показались на горизонте, с острова им было послано по радио сообщение о том, что, в случае враждебных действий с их стороны, они встретят вооруженное сопротивление. Летчики не нашли нужным отвечать на эту, с их точки зрения, дерзкую выходку и стали кружить над островом в поисках подходящего для спуска места.
Когда они несколько снизились, островитяне встретили их пулеметным огнем с верхушки радиобашни. Двое из летчиков ответили на огонь, третий, облюбовав удобное место на склоне холма, спустился незамеченным. Пилот и его спутник вытащили пулемет из аэроплана и стали обстреливать радиостанцию.
Как только американские аэропланы приблизились к острову и стали кружить в поисках подходящего для спуска места, островитяне открыли по ним пулеметный огонь с верхушки радиобашни…
Между тем на горизонте показались оба английских истребителя.
Между летчиками и истребителями завязался бой. Американцы, убедившись в том, что их пулеметы совершенно бессильны против орудий истребителей, после часовой перестрелки удалились по направлению к Питкерну.
Патрик Роджерс пал жертвой перестрелки. Кроме него еще двенадцать человек получили серьезные ранения.
XII. «Дети» Сарры Ушерс.
Процесс доктора Сарры Ушерс был, пожалуй, самым сенсационным из процессов, когда-либо происходивших в огромном зале нью-йоркского суда присяжных. На судебном разбирательстве присутствовали представители печати всех стран мира.
Доктор Сарра Ушерс отказалась совершенно от защитников. Она хотела сама выступить в защиту своего дела.
Во время продолжительной речи Сарры Ушерс в зале стояла глубочайшая тишина.
— Двадцать лет назад я начала опыты над животными. У меня была породистая серебристо-серая кошка; однажды она, бегая по лаборатории, прикоснулась к проводу с сильным током и свалилась на землю, как мертвая. Спустя несколько часов я нашла животное и подняла его. Труп уже совершенно остыл и окоченел. Я споткнулась об электрические провода, убившие кошку и упала, держа ее на руках. Посыпался дождь искр, причинивший мне сильные ожоги. Под влиянием сильного тока шерсть кошки побелела. Я поднялась, освободила себя и животное от проводов и тут — совершенно случайно — открыла в животном некоторые перемены, сильно меня заинтересовавшие. Тогда мне пришло в голову попытаться вернуть кошку к жизни. Спустя несколько часов это мне удалось, но на следующий день кошка издохла. Под влиянием этого опыта у меня зародилась мысль о возможности возвращения к жизни живых существ, убитых электрическим током. Я продолжала опыт над крысами, мышами, морскими свинками, собаками, кошками и птицами. После полуторагодовой работы мне удалось вернуть к жизни убитого током зеленого попугая. Он до сих пор благополучно живет у меня на ферме, только его пестрое оперение стало белым, как снег. С каждым новым опытом изобретение мое все больше совершенствовалось. Наконец я приобрела уверенность в том, что сумею вернуть к жизни человека, убитого электрическим током, при условии, если он не очень долгое время был подвергнут действию этого тока и внутренности его не были сожжены. Биль Слоган— убийца-рецидивист — умер много лет тому назад на электрическом стуле. Я пустила в ход все средства, чтобы получить труп казненного. Так как Биль Слоган не имел родных, то труп его был выдан мне якобы для анатомических исследований. Спустя шесть часов после казни Биль Слоган был снова жив!
Миссис Сарра Ушерс блестящими глазами взглянула на судей…
— Я победила электрическую смерть! Шаг за шагом шла я дальше. Мне необходимо было найти место, где бы мои питомцы могли спокойно устроить свою жизнь. Долгие годы продержала я нескольких спасенных мною у себя в доме.
Однажды я увидела в газете снимок с поднявшегося из морских глубин острова на Тихом океане. Мой поверенный поехал туда и привез мне сведения, что остров этот может предоставить людям кров и пищу и что там имеется прекрасная питьевая вода.
Мой поверенный; отсутствовал около года, и за это время число вырванных мною из объятий смерти; возросло до шестнадцати человек: пятнадцати мужчин и одной женщины. Возвращение, кл жизни было полное, только волосы этих людей, благодаря различным процедурам, становились совершенно белыми. Одного преодолеть мне никак не удалось: неподвижного, помраченного смертью взгляда казненных. Глаза оставались тусклыми, хотя острота зрения не ослаблялась.
Но мой величайший триумф заключается в том, что все эти ожившие люди, прошлое которых в большинстве случаев омрачено преступлениями, становились совершенно другими людьми: честными, добрыми и неспособными ни на какое преступление. Из общественных волков они превратились в ягнят — это, вероятно, нужно приписать ужасным предсмертным часам и последним минутам перед казнью.
Многие годы мирно живут эти люди на Острове Возрождения, и никогда между ними не возникло не только драки, но даже и просто ссор…
Я не виновна в нарушении существующего закона. Закон получал полное удовлетворение. Преступников казнили, тюремные врачи при свидетелях констатировали смерть, а я, с разрешения властей и родственников казненных, получала в свое полное распоряжение только их бренные остатки. Я вернула умершим жизнь и сделала их полезными членами общества…
Я искренно сожалею, что не буду иметь возможности и впредь продолжать свое дело. Я твердо рассчитываю на свое оправдание. Остаток своей жизни я хочу провести на Острове Возрождения, среди моих детей! Ведь они действительно мои дети; я даровала им жизнь!..
Присяжные заседатели вынесли Сарре Ушерс оправдательный приговор.
-------
На рассмотрение Лиги Наций был поставлен вопрос о том, подлежат ли обитатели Острова Возрождения выдаче в руки американского суда.
Когда доктор Сарра Ушерс прибыла на Остров Возрождения, ее встретили тревожными вопросами относительно решения, принятого советом Лиги Наций. Миссис Ушерс только усмехнулась:
— Не тревожьтесь, друзья! Дело передано в комиссию… До тех пор, пока Лига Наций примет какое-либо решение— мы все успеем умереть еще раз…
ПЛОТИНА ЧИНГИЗ-ХАНА
Краеведческо-приключенческий рассказ А. Романовского
Рисунки худ. И. Заславского
ОТ РЕДАКЦИИ
Проблема отвода воды из Сыр-дарьи в ее старое русло Янгы-дарью (или Джаны — Яны-дарью) и обводнения, таким образом, мертвого края, прилегающего к Аральскому озеру, возникла давно. Этот вопрос имеет и свою историю и свои перспективы.
По преданию, Сыр-дарья впадала когда-то в Аральское озеро не с северо-восточной стороны, а с юго-восточной, но она оставила свое старое русло благодаря, якобы, плотине, которую выстроил Чингиз-хан с завоевательными целями. Этот грозный полководец древности в 1219 году (судя по историческим памятникам) совершил нашествие на Туркестан. Его бесчисленные орды, накопившись в верховьях Иртыша, вышли из северных степей и появились под Отраром на Сырдарье. Под предводительством сыновей Чингиз-хана — Джучи, Джагатая и Угэдэя — монголы быстро покоряют один город за другим, распространяясь вверх и вниз по течению реки. Сам Чингиз-хан берет Самарканд, Бухару и много других городов, а в конце 1220 года соединенные силы монголов сравнивают с землей столицу Хорезма — Гургандж.
Таким образом, в два года от прежних арабских халифатов и княжеств в Согдиане (низменной части области, расположенной между Сыр-дарьей и Аму-дарьей, в противоположность Смагдиане, занимавшей горную часть этой области) не осталось и следа. Все, кому удалось спасти свою жизнь и кто не хотел покориться, разбежались по дальним углам страны Согд.
Наиболее удаленным местом были области, примыкавшие к Аральскому озеру и лежавшие по нижнему течению Сыр-дарьи. Угрозы оттуда и восстания, направленные против всесильного завоевателя» раздражали его, и он, по своему обыкновению, решил стереть с лица земли и этот край, эту спасенную голову страны. Чтобы лучше отрезать ее одним взмахом, он строит плотину на Сыр-дарье под Яныкентом (обычный в то время способ борьбы с врагами) и направляет ее воды на северо-запад. Цветущий край с высокой, интенсивной культурой превращается в пустыню. В настоящее время только многочисленные развалины, полузасыпанные песками, свидетельствуют о населенности и процветании этой страны в древнее время и о тех грозных событиях, которые пронеслись над ней. Рукава и отводы Сыр-дарьи, орошавшие этот край, забиты песками, а прежнее русло ее — Яны-дарья — почти неразличимое в нижнем течении, в верхней половине тоже постоянно уходит под пески, только ближе к Сыр-дарье в нем весной застаивается вода…
Плотина Чингиз-хана в настоящее время некоторыми своими частями обнажена и ждет раскопок и детального обследования. Но для пуска Сыр-дарьи в старое русло недостаточно, конечно, изучения только самой плотины; требуется тщательнейшее обследование Янгы-дарьи на всем ее протяжении, так как вопросы прочистки русла от песков и придания ему нужных уклонов и направлений — столь же существенны в этой проблеме, как и разрушение самой плотины.
Спрашивается: есть ли нужда в этом отводе Сыр-дарьи в старое русло? Не пострадают ли от этого районы, расположенные вдоль современного течения реки? Данные обследований этого края с несомненностью указывают на преимущество в климатическом и физико-географическом отношениях юго-западного варианта низовьев Сыр-дарьи. Недаром в древности эти места явились плацдармом для развертывания культуры высокого напряжения, чего совершенно нельзя сказать про отсталые районы современного се в. — западного направления Сыр-дарьи.
Сейчас трудно предвидеть во всех подробностях техническое осуществление данного гораздо короче, но зато обладает бесчисленным количеством добавочных рукавов?!.
Как бы то ни было, проблема обводнения Кызыл кумов ждет своего тщательного изучения. Пусть сейчас трудно предвидеть все детали ее осуществления, но сведения о процветавшей в древности стране на месте мертвых теперь песков являются достаточным побудителем для того, чтобы не сдавать этого проекта в архив, а поставить его в порядок дня напряженного советского строительства.
-------
I. Пыль идет.
На сотни неоглядных километров раскинулся красновато-желтый ковер песков; как пышные розы на древнем узбекском намазлыке[6]), цветут на нем мраморы и порфириты[7]) Хек-тау, Букан-тау, Джаман-зангар-тау; края его свесились в Сыр-дарью и Аму-дарью, намокли и защетинились бахромой камышей. И вершится на этом ковре тяжба человека с пустыней — тяжба извечная, неотступная, на жизнь и смерть. Стрижет человек бахрому, режет ковер по краям на лоскутья-танапы[8]), — в надрезах выступает голубая кровь. Чтобы лоскутья не сдвинулись, не скомкались, пришивает он их к земле цепкой дерниной. И через год на танапах — бледножелтая акварель хлопка и мясистая зелень бахчей.
Все дальше по ковру голубые надрезы, все жесточе борьба. И встает пустыня на бой за свой изрезанный ковер. Она посылает вперед ветер и тревогу. Бесчисленные стада барханов[9]), которые паслись до той минуты мирными округлыми черепахами, вдруг вздымаются к небу; они расплескиваются на мириады песчаных брызг и несутся на крыльях бури, чтобы за десятки или сотни километров снова опуститься вниз неподвижными круглоскатыми черепахами.
— Пыль идет! Пыль идет! — кричит в смятении человек.
Пустыня, как бушующий желтый океан, бьет в берега валами-барханами и заново ткет свой укороченный ковер. Голубые вены арыков[10]) забиваются песком, зеленые и бело-желтые акварели потухают и тонут в песчаном наводнении. Кишлаки и даже целые города не могут устоять против этого могучего прибоя. Кольцо пустыни снова раздвигается — без сожаления она развертывает по земле тяжкий, сыпучий ковер и душит под ним зеленую жизнь.
Старый Эмро, певец из Чаюглы-куля, в такие дни забивается под навес своей глинобитной норы и надрывно-монотонно поет про горестную жизнь детей пустыни. Серебряный оклад его круглой бороды в складках коричневого халата — словно солончак в глинистых впадинах. Растрепанная черная шапка мерно раскачивается вперед и назад.
Он поет:
«Вот от мазара[11]) Иркибаи идет великая пыль. Она поглотила солнце и небо. Она выпьет светлую воду из арыков. И страх, как волк, крадется в серце бедных детей пустыни.
«Чаюглы-куль стояла у голубого озера. Это было очень давно, когда старый Эмро еще не снился своей матери. Тогда земля шевелилась от баранов, и люди не выпускали из рук дутара и кобыза[12]).
«А теперь пустыня повернула свое лицо на Чаюглы-куль. Голубая вода канула в глубокий колодезь. На краю кишлака когда-то жил Худай-бергень, а теперь там вырос красный бархан.
«Но вот пришел советский батырь[13]). Он хочет спасти бедных людей. Он пойдет в пустыню и отворит ее сердце.
Оттуда хлынет голубая вода, и для дехкан[14]) настанет новая жизнь».
Старый Эмро пел вслух о том, чем полнились его выпущенные на волю думы. А первая неотступная его дума была об исконной песчаной беде его родины, Временами он как-то жалобно взвизгивал или, может быть, всхлипывал, а иногда долго и гнусаво тянул на одной ноте, словно подвывал буре.
Старый Эмро пел об исконной песчаной беде своей родины…
Пустыня, распуская буйные космы, вставала до неба. За саклями росли зыбкие сугробы песка. А в глиняной норе раскачивался старый Эмро, и в бурю и сумрак уносились его монотонные жалобы-думы:
«…Пустыня повернула свое лицо на Чаюглы-куль. Голубая вода канула в глубокий колодезь. Но советский батырь отворит сердце пустыни, и тогда начнется янги турмыш — новая жизнь».
II. Древняя тайна пустыни.
В один из тусклых, заволочных дней к зданию почты в Дурт-куле подъехал всадник. На уем был военный шлем со спущенными бортами и высоко подвязанный серый плащ. Лица почти не было видно. Он упруго слез с коня и, слегка расставляя ноги, очевидно, от долгой езды верхом, вошел в здание.
Конь покосился вслед хозяину и, переступив передними ногами, сторожко замер. На улице было пустынно в этот расплавленный час. В воздухе висела завеса тончайшей розоватой пыли. Она то густела как дым, то матово таяла в голубизне. Солнце сконфуженно ржавело в ее сгустках. Где-то северо-западнее пролетала лохматая птица бури, от ее гигантских крыльев окрестности на десятки километров дымились пылью.
Не прошло и пяти минут, как проезжий озабоченно вышел из здания, сел на коня и рысью скрылся за углом. Миновав плац перед казармами, он повернул в переулок и остановился около небольшого домика. Со двора к нему вышел коренастый детина в нижнем белье и папахе.
— Здорово, товарш командыр! — дружелюбно прогудел он.
— Здравствуй, Письменный! — ответил командир, слезая с коня.
— Чи спроворив[15]), чи нет, товарш командыр? — понижая голос и сочувственно заглядывая командиру в глаза, спросил парень.
— Все устроил, Письменный, все! — быстро сказал приехавший, очевидно, в эту минуту не желая распространяться.
— И кыргыз слухат? — не унимался тот, принимая уздечку.
— Ну, конечно! Как же ему не согласиться? — на ходу сказал командир и торопливо скрылся за дверью.
Войдя в комнату, он быстро разделся, вынул из дорожной сумки пачку газет и писем и сел к столу. Пересмотрев бегло всю пачку, он остановился на большом сером пакете и тотчас вскрыл его.
Минуту спустя, озабоченность стаяла с его лица, от глаз и губ брызнули лучи удовлетворения.
Это было лицо, высушенное знойными ветрами пустыни; каждый мускул, каждый желвак дрожал тут же под кожей, отчего лицо казалось мужественным и выразительным.
В письме он прочел:
Уважаемый товарищ Кравков!
Спешу уведомить Вас, что находка Ваша чрезвычайно заинтересовала не только наши ученые круги, но, благодаря моему краткому сообщению в «Archeologie» — и европейские. Туркестан, столько раз смывавшийся гигантскими волнами великих переселений, таит в своей истории еще много загадок. На одну из них, очевидно, вы и напали.
Прилагаемый при сем перевод любезно доставленной Вами грамоты, к сожалению, имеет досадные перерывы, именно в тех местах, где письмена, благодаря истлевшему материалу, стали неразборчивы. Но я полагаю, что и те сведения, которые мы получили, дают полное основание ожидать продуктивных исследований в этом направлении.
Грамота и остаток каменного футляра, согласно Вашему желанию, помещены в Археологический Музей при Академии Наук, причем кусочки ссохшейся каменоподобной мастики, которой была залита грамота в футляре, отданы на исследование в химическую лабораторию.
Академия Наук приносит Вам глубокую благодарность за Ваше любезное разрешение опубликовать столь ценный документ.
Ученый секретарь Монгольской Академии Наук Ц. Шаймардано. 27 апреля 192* года. Г. Улан-Батор».Перевод грамоты:
«В год Белой Курицы[16]), 1220, первой осенней луны 19 числа Темучин Чингиз-Хан покорил столицу Хорезма — Гургандж. Приказав, по обыкновению, вывести ремесленников[17]) за стены, он предал город и жителей огню и мечу. Сам же, на своем покрытом бронею коне Халтыре, поднялся на вершину холма и, глядя на север, негодовал сердцем и произнес следующие слова:
«Я прошел горы, реки и пустыни, я покорил Отрар, Дженд, Бенакет, Ходжент, Нурату, Бухару, Самарканд, Термез, Гургандж и нигде на земле не знал преграды.
«Ты же, страна Согд[18]), с сердцем лисицы и клыками леопарда, хочешь избежать общей участи. Ты, оставив мне туловище, хочешь спасти свою голову у моря.
«Так я отрублю твою голову. Я отрежу голубую жилу твоей жизни и обращу на тебя лицо и проклятие пустыни. Это говорю я, Чингиз-хан Темучин[19]).
Сказав так, он подозвал к себе сыновей и добрых тушемилов (министров) и приказал
……. 10.000 человек.
Через четыре года, в год Мыши, 15 числа первой луны Янгы-дарья повернула к северу от великой плотины и, смыв девять городов и бесчисленное…………
…..записал Джучи,
исполнитель воли отца и повелителя своего, Чингиз-хана, чтобы засвидетельствовать великие дела……
…….грамоту в край
плотины………………
от Яныкента[20]) день……..»
Прочитав письмо и перевод, Андрей Кравков вынул карту и в сотый раз долго изучал голубого аральского краба с его двумя мощными щупальцами, которые, пронизав горячую страну, шевелились где-то под «Крышей Света»[21]). Потом он достал несколько книг и, заглядывая в полученный перевод, что-то разыскивал в них и иногда делал выписки.
Краском Андрей Кравков был человеком горячей хватки. Раз наметив, себе цель, он загорался пафосом преодоления. Его душевные и физические силы тогда собирались в один фокус, и в просторах жизни всегда оставляли за собой четкую струю.
Военная судьба лет пять бросала его по Туркестану. Не раз он пересекал пустыню, пробирался по алайским ущельям до английских ворот у Гульчи, спускался по голубым щупальцам до Арала, рыскал по тугаям[22]) — и всюду он видел, как от гор до моря великая древняя страна жаждет… Жаждет издавна, жаждет сухими песками, обреченным трудом, смертью городов. Кравков видел, с каким отчаянным упорством человеку даются короткие километры жизни около рек. Колеся по краю, он нашел даже целую страну, съеденную песками. Пораженный этой древней тайной пустыни, он начал копаться в песках, книгах и памяти людей. Постепенно эти три пути сходились к одной точке. И тогда в голове Андрея Кравкова родился гигантский план.
III. Юный приятель.
— Входи, входи, голубчик! — час спустя приветливо говорил Кравков, кончая второе письмо.
Володя Беликов замялся у двери.
— Не мешаю вам, Андрей Михайлович? Здравствуйте! — сказал он.
— Здравствуй, Володя! Проходи. Я… вот… сейчас кончу, — не отрываясь от письма, говорил Кравков.
— А я словно чувствовал, что вы приехали, — дай, думаю, зайду, — сказал Беликов, неловко садясь против стола.
— Ну, вот и хорошо… — рассеянно поддакивал Кравков. — Ну, вот и хорошо…
— Я все эти дни думало вас, Андрей Михайлович. Удивительный вы человек! — после небольшой паузы добавил Беликов, восхищенно глядя на Кравкова.
— Да что ты? И почему же ты так решил? — спросил Кравков, на минуту подняв голову и; добродушно лучась на собеседника.
— Да как же! — немножечко смущаясь, с жаром сказал тот. Ведь вот возьмите хоть это дело с плотиной. Подойдет к нему один, подойдет другой — незаметно. А взялись вы — и всем вокруг стало как-то горячо и неспокойно. Мысли, чаяния, люди, как бумажки и листья на ветру, так и потянулись за вами. Вот послушайте дехкан…
— Не за мной, Володя, а за новой жизнью, — перебил его Кравков. — За янги турмыш, мой милый! А я только домогатель ее. Вот посмотри-ка, что мне прислали из Монгольской Академии, — прибавил он, передавая Беликову перевод грамоты.
Володя Беликов учился в институте сельского хозяйства и мелиорации и приехал из Саратова на практику по мелиоративному делу. Тут, между Зеравшаном и Аму-дарьей, он и столкнулся с Андреем Кравковым. Столкнулся и зажегся об его кипучие мысли и творческие замыслы.
— Ну, вот и кончил! — сказал, наконец, Кравков, принимаясь запечатывать конверты. И, взглянув на пытливо склонившуюся голову юноши, спросил:
— Разбираешься, Володя?
— Поразительно, Андрей Михайлович! — отозвался тот. — Даже немного жутко. И ведь все точь-в-точь, как вы предполагали!
— Да, теперь несомненно скоро выступим в поход, — сказал Кравков и раздумчиво добавил — А грамота, Володя, дала мне очень много — во-первых, она отчетливо сказала мне: да, плотина есть, и, во-вторых, эта плотина под Яныкентом. Собственно, теперь остались только развалины Яныкента. Вот смотри сюда— и Кравков развернул карту — эти развалины вот здесь, против Кзыл-Орды, километрах в тридцати от левого берега Сыр-дарьи… Когда-то это была цветущая страна. Но Чингиз-хан превратил ее в пустыню. Ее древнее название Согдиана. Там я видел чудесную Барак-калу…[23]) Барак-кала!.. Какая же это красота! Понимаешь? За пятьдесят километров мы делали засечку[24]), и было видно ее. Кругом пустыня и в ней — это одинокое, колоссальное здание. Громадный куб! И вверху чистейшие голубые купола — нет, голубые в бирюзу, чуть зеленоватые. И эмалью под ковер разделаны стены. Классическая лестница к озеру, а по бокам — мраморные сползающие львы — чудо искусства! Подземные строения — точная копия того, что над землей. Идешь, идешь спиралью вниз, бесконечными переходами и пустынными анфиладами, и там, в самой глубине — нечто вроде залы, и в ней — драгоценные нетронутые ковры. А кругом — ни души, пустыня…
— Андрей Михайлович, возьмите меня с собой! Я, ведь, как раз по плотинам, — вырвалось у Беликова, и его глаза заискрились влагой порыва.
Кравков пристально посмотрел на юношу и разглядел в нем беззаветную готовность к подвигу. Этот бескорыстный огонь Кравков ценил в людях, а потому и не мог отказать своему юному приятелю в его неожиданной просьбе.
IV. Сборы в путь.
Кравкова крайне волновал каждый уходящий весенний день. Он чувствовал, что экспедиция тем самым отодвигается в лето, в безводье, в угрожающие жары. А колесо необходимых согласований и разрешений поворачивалось медленно, иногда и поскрипывало. Надо было получить средства от Центрального Бюро Исследований и выхлопотать длительный отпуск по военной службе[25]).
Была и еще одна забота у Кравкова. Он с университета сохранил в себе склонность к натуралистическим наблюдениям. За годы военных скитаний эта склонность не только не потухла в нем, но нашла себе богатую и разнообразную пищу в пылающих просторах Средней Азии. Задумав свой поход к плотине Чингиз-хана, Андрей Кравков постарался заботливо обставить его и с этой стороны. Он списался с Географическим Обществом и другими советскими учеными учреждениями по ряду вопросов, касавшихся исследования жизни в центральных песках пустыни Кызыл-кум.
И только к середине июня все было улажено. Перед Кравковым теперь встала задача: или отложить запоздавшую экспедицию до зимы и будущей весны, поставив тем самым под новые вопросы ее организацию, или пуститься в поход летом, не теряя с трудом достигнутой слаженности в деле, но с риском встретить двойные трудности в пути.
Кравков выбрал последнее.
Экспедиция была разбита на два отряда. В первый вошли: сам Кравков — начальником экспедиции, инженер-специалист по гидравлическим сооружениям, геодезист, два проводника и Володя Беликов. Этот отряд, выйдя из Дурт-куля по Иркибайской дороге, с самого же начала должен был заняться наблюдениями.
Во второй отряд вошли двадцать туземцев из обреченных песчаной смерти кишлаков под предводительством старого Эмро — певца из Чаюглы-куля. Этот отряд, вооруженный лопатами и кирками, представлял из себя основную рабочую силу для предполагавшихся значительных раскопок. Он должен был выступить на трое суток позднее и. двигаться от Кипчака на северо-восток, до выхода на Иркибайскую дорогу у колодца Ун-кудук. Здесь обе группы соединяются и, сделав два перехода по дороге, сворачивают с нее и двигаются вдоль русла Янгы-дарьи. По пути производятся съемки, измеряется в русле толщина песчаного покрова, исследуются грунты под песками и пр. Близ развалин Яныкента происходят крупные раскопки с целью выявления объемов древней плотины, изучаются ее положение, материал и ряд других технических вопросов, связанных с ее разрушением.
В зыбких туманах будущего, за рядом лет и преодолений, Кравкову виделся тот единственный день, когда каменный нож Чингиз-хана будет разрушен и ожившая жила снова набухнет голубою кровью жизни. Сыр-дарья встанет тогда на колоссальную двуногую дельту, и пустыня будет побеждена.
V. Первая загадка.
17 июня Андрей Кравков выступил с отрядом из Дурт-куля. Голубой опрокинутый ковш неба был безукоризненно чист. В его стеклянной глубине ликующе-угрозно крутился огненный диск солнца. Шесть верблюдов, надменно неся свои головы, бодро уходили на северо-запад.
Некоторое время путь шел вдоль Аму-дарьи. Навстречу попадалось много кишлаков, которые трудолюбиво закидывали в причесанную зелень посевов сложные сети арыков и рукавчиков. Вокруг них ширились изумрудные платы верблюжьей колючки. Розовыми метелочками по-петушиному топорщился гребенщики[26]) — предвестник тугая. А дальше и он, отодвинутый человеком и его хрупкими посевами, хмурился своими серовато-зелеными непроницаемыми толщами. Когда караван поднимался на курганы, во всю величавую ширь перед ним сверкала бирюзой Аму-дарья. И невольно глаза путников поворачивались к ней, ловя ее лазоревые излучины и как бы насыщаясь ее могучим многоводьем. Путь загибал вправо, в пустыню, — от воды, от красавицы Аму.
День прошел молчаливо. Только собаки экспедиции при проезде через кишлаки с увлечением обменивались взволнованными салютами с местными псами. Как баранта[27]), жалась по крышам обугленная солнцем, лохмато-курчавая детвора. Черными спицами впивались в проезжающих медлительные взгляды взрослых. А караван уходил вперед, волоча за собой любопытство, а может быть, и сочувствие обитателей кишлаков.
Поход начался. Горсточка людей уходила от человеческого жилья в безлюдье, в пески. Тысячи мелких случайностей теперь подстерегали их в пути, все надо было предвидеть, во всем надо было быстро разбираться, чтобы не поставить под угрозу жизнь — свою и товарищей. И первая же ночь несла загадки…
Перед вечером караван остановился на берегу пустынного озера Эс-Тэмес. Стеклянный глаз воды густо зарос по сторонам пушистыми ресницами тростников. Слышались крики уток и жалобные вопли кзыл-аяка[28]). Стремительно пронизывали воздух зеленовато-золотистые щурки. В прорывы тростников, среди скопищ темной птицы, жемчужно-белыми пятнами сверкали пеликаны, лебеди и цапли. Но ближайшие к людям тростники затаенно немели.
Кравков решил захватить здесь несколько экземпляров редкой птицы для своих коллекций. С одним из спутников он вошел в тростники.
Озерная впадина на большое пространство была окружена неглубокими плесами, которые чередовались с песчаными перекатами. Тростник был проходим, а иногда даже прерывался мелкими водными косами.
Увлекшись охотой, Кравков отбился от спутника и пошел в обход озера с южной стороны. Его особенно соблазнил редкий экземпляр черного аиста, которого он выследил в камышах. И только подвязывая к ремню вторую птицу, спустя часа полтора после выхода, он заметил, что сумерки уж хлынули в камыши густой чернильной волной и, быстро заполнив, преобразили их в сплошную непроницаемую стену.
Наощупь, раздирая ее перед собой, Кравков повернул обратно на сигнальные выстрелы, которые глухо доносились со стороны лагеря. Шел он по заливной озерной обочине, шлепая по лужам, иногда уходя в воду по колено. И вдруг позади него что-то шарахнулось в тростниках. Кравков снял с плеча ружье и остановился — треск в камышах тоже замер. Но едва он двинулся вперед, за ним снова трахнуло справа, слева, рывками, будоражливо продираясь сквозь заросли. Он остановился опять — остановились и там. Он повторил так несколько раз — результат был один и тот же. Тогда Кравков, быстро повернувшись, выстрелил в тьму, в шаги. Там круто что-то отшатнулось по воде и снова притихло…
Как Кравков ни вслушивался в ночь, ни одного звука, выдающего неизвестное, он не уловил. Он ринулся вперед, к лагерю. Минуту спустя за ним раздались хлопотливые, догоняющие шаги. Но теперь они страшно выросли — за ним гналось уже целое стадо, табун, скопище… Кравков, не разбирая, оборачивался, стрелял и снова шел на взметы горящих тростников, которые бросали для него в лагере.
Когда Кравкова встретили из лагеря, решено было разгадать это таинственное и, очевидно, безобидное преследование. Охотники пошли навстречу загадочному скопищу, они сделали несколько залпов наудачу, но преследующие были упорны; едва к ним начинали приближаться, они отступали, но как только охотники удалялись, волна тресков, шума и пенного клокотанья снова настигала по пятам.
На другой день, прежде чем двинуться дальше, Кравков с несколькими спутниками зашел в тростники. И что же? На всем его вчерашнем пути, по одному-по два, валялись огромные кабаны. Их было убито с десяток! Животные очевидно, шли массой, сплошной лавиной тел, — только в этом случае выстрелы в ночи и могли выхватить из них такое количество. Но что, какой странный инстинкт заставил животных под пулями проявить такое покорное и миролюбивое любопытство, — это для Кравкова и его товарищей так и осталось загадкой[29]).
VI. Происшествия в урочище Мын-булак.
Лагерь снялся. Перед путниками теперь открывались горящие пустоты Кызыл-кумов. На необузданные пространства горбилось холмами красновато-желтое море песков. С севера и северо-востока гряда за грядой катились эти сыпучие валы. Их бескрайная застывшая зыбь была величественна. Белой ослепительной пеной между ними сверкали солончаки. Они, как мягкий снег, проваливались под ногами верблюдов и четко отмечали путь каравана. Иногда после девятого вала песков по низинам мостились голубоватые паркеты пустыни — такыр. Скованная в гранит весенними водами и отшлифованная мириадами сыпучих шлифовальщиков стеклоподобная глина вобрала в себя и глубину неба и летучую тень редчайшего облачка. Верблюды скользили по такыру, как по льду, оставляя за собой едва заметные царапины. А впереди, за прозрачным полем — новый горб вязких песков.
Кое-где на наветренной стороне холмов корявыми пальцами стволов вцепились в бесплодье кусты кызыл-джузгана, сезена и деревца саксаула. Их узкая серо-зеленая листва не может прикрыть узловатого переплета сучьев, и вид их по-осеннему нищ и уныл. Но с каждым километром вглубь с пылающего лица пустыни стираются и эти чахлые пятна. Только горькие былинки полыни да верблюжья колючка жмутся по трещинам и ямкам. И над всем этим золотым, волшебно-остановившимся морем — живой, испепеляющий зверь — солнце. Он всепобеждающе волочит по пескам огненно-рыжие космы, и часы его прихода и ухода — часы ужаса и радости для путника.
Андрей Кравков упрямо вглядывался в золотистое марево песков. Почти весомо, осязательно он почувствовал клубок шести человеческих жизней, который он вталкивал в раскаленную печь пустыни. В последний раз Кравков перебрал все за и против. И когда он снова поднял голову и окинул взглядом открывшуюся перед ним мертвую страну, ожидавшую творческого прикосновения, — для него сомнений уже не существовало. Легкие вздохнули широко, и сразу стало все ясным и решенным окончательно.
Караван теперь двигался на север, надеясь под 43° сев. широты нащупать первые ответвления Янгы-дарьи. Пустыня принимала все более безжизненный характер. При малейшем дуновении ветерка подковообразные барханы дымились песчаными струйками и осевами, образуя на подветренной стороне причудливые отвороты, навесы и раструбы. Дорога шла вдоль линии колодцев, в направлении на Букан. Справа ныряли за горизонт отроги Тамды-тау. Налево круглилась горящая бескрайность песков. Казалось, в этих местах нет места жизни. Но это было не так.
Дней через шесть пути отряд добрался до урочища Мын-булак. Это была ложбина, которая узкой косой вклинивалась в пески с востока. Тут нашлось достаточно воды, виднелись серо-зеленые пятна растительности. Этот отрог тощих междугорных пастбищ Тамды-тау и Букан-тау давал желанную передышку на огненном пути. Кравков задержал здесь караван на лишние сутки и усердно обследовал этот чахлый лог. Но в день отправления отряд неожиданно был задержан в урочище Мын-булак еще на целые полдня.
В этот день, проснувшись рано, Андрей Кравков был смущен мутным пятном, которое появилось на западе. Он поднялся на соседний холм и стал разглядывать его в бинокль. Пятно быстро росло вширь и вверх. Кравков явственно различал теперь туманные взметы песка на горизонте. У него шевельнулась опасливая мысль о песчаной буре. Но в воздухе не было решительно никаких признаков ее приближения. Кроме того, Кравков знал, что обычно бури приходят здесь с севера или северовостока. Песчаное облако надвигалось прямо на Мын-булак. Через несколько минут Кравков разглядел черную кайму в основании облака. А еще через мгновение он понял, что эта темная полоса была живая. Что это? Орда конных кочевников или скопище диких животных? И Кравков настороженно впился глазами в пески.
Надвигалось что-то невиданное. Со скоростью ветра неслось оно к урочищу. Послышалось глухое нарастающее гудение, как будто далеко в горах сорвался гигантский оползень. Поперечник каймы вытягивался в несколько километров. Казалось, вот-вот налетит в ложбину эта буря живых тел и смоет без следа пятнышко лагеря. Но ураган чуть повернул вправо и понесся вдоль южного берега лощины, И в ту же минуту среди рваных взметов пыли Кравков разглядел несметное скопище антилоп.
Все спутники, кроме Беликова, подбежали к Кравкову и тоже замерли перед величественным зрелищем. Это была стихия. Не меньше десяти тысяч красивейших животных распласталось в стремительном беге. Казалось, что окрестности сотрясались от этого массового напряжения. В лощине стоял упругий гул, будто в тысячи подушек били палками. Лохматые вихры песка вставали до неба и висели над этой стремительной лавиной.
Это была стихия. Не меньше десяти тысяч красивейших животных распластались в стремительном беге.
Антилопы, очевидно, переселялись от приаральских озер на пастбища Букан-тау. Умные животные инстинктом шли на урочище Мын-булак, чтобы по этой растительной косе добраться до горных долин. И только присутствие людей заставило их вначале пройти в полукилометре сбоку.
Кравков и его отряд несколько минут стояли, как зачарованные. Чтобы не нарушить зрелища, трепетавших собак держали на сворках. Наконец, толща тел начала редеть и оборвалась отставшими группами и одиночками, которые вытягивались в струну, чтобы догнать передних. А голова стада уже спускалась в лощину — километрах в двух ниже лагеря.
Когда серо-желтый лоскут тел растаял на востоке, Кравков велел собираться в путь. А сам, присев на холме, записывал о сделанных наблюдениях. Через некоторое время к нему подошел Курбан-бай— проводник — с жалобой:
— Маладой парень Валодя ни вставал, ни собирал палатку. Валодя брыкался, когда мы тянул нога.
Кравков недоверчиво поднял голову, но, увидя искреннюю растерянность киргиза и, дорожа временем, резко приказал:
— Кто через десять минут не будет готов, тот будет оставлен на месте. Так и передай!
Но угроза не помогла — Беликов продолжал валяться. Сдвинув брови, медлительно-взбешенно Андрей Кравков поднялся на ноги и пошел к лагерю, на ходу вынимая наган. Пришла ему суровая минута спросить своего юного спутника: куда он пойдет — вперед, с ними, или останется здесь навсегда? Срыву он выхватил закрепленные колышки у палатки и отдернул одно полотнище. Но жестокое слово, клокотавшее в его груди и сверкавшее в глазах, застряло в глотке.
Володя Беликов лежал навзничь с широко открытыми глазами. Глаза эти были стеклянные, неподвижные, смотревшие в смерть. А на груди из-под рубашки взгорбилась целая гора. Заглянули туда— и замерли. Это была зум-зум, очковая змея. Она свернулась в клубок и мирно грелась животным теплом…
Володя Беликов лежал навзничь с широко раскрытыми глазами. Глаза эти были стеклянные, неподвижные, смотревшие в смерть…
Извлечь ее из-под рубашки и спасти Беликова от смертельного укуса было нелегко. Для этого взяли два медных полукруга, которые составляли крышку казана[30]) и с двух сторон сразу сдвинули их над грудью юноши, зажав комок змеи в материю. Затем быстро оборвали переднюю сторону рубашки и сняли вместе с ней ушастое чудовище[31]).
На груди Володи алели ссадины и раны, оставленные медными полукружьями. От ужаса последних минут его свела судорога, и он некоторое время был невменяем. Только часа через два он пришел в себя и рассказал, что ночью ему приснилось, будто он попал в прорубь и постепенно тонул в ледяной воде. В страхе проснувшись, он застыл и наяву, почувствовав на груди холодные, скользкие кольца чудовища. Несколько часов он лежал, как распятый, не смея шевельнуться, боясь произнести слово, едва дыша.
Беликову дали оправиться — и отъезд был отложен до обеда. Андрей Кравков угрюмо отошел в сторону и пометил в записной книжке:
«22 июня. — Только что поднял руку на своего юного друга, — таков закон жизни в пустыне. Но на его груди пригрелась зум-зум, и он смотрел мертвыми глазами. Теперь мне кажется, что я его убил, а змея спасла. И я благодарен змее».
VII. Пустыня мстит.
Через три дня отряд Кравкова нащупал в песках пересохшие рукавчики Янгы-дарьи — древние прожилки страны. Теперь они едва заметны: мощные столетние толщи песка засыпали ложе, из которого когда-то ушла вода. И не верилось, что эта пустая раскаленная зыбь некогда была зелено-тучными лугами, пряно-цветистыми городами и голубой сетью вод, которая, подобно кровеносной системе, питала цветущие клетки этой земли.
С каждым новым шагом по умершей стране в груди Андрея Кравкова все туже сжималась пружина борьбы. Он знал теперь, что великому разрушению древности, смерти страны он должен противопоставить рождение страны в гуле и грохоте невиданного нового строительства. Он опустит сокрушительный удар на плотину и возвратит трудящимся эти неоглядные километры, отнятые у них пустыней и злой волей древнего завоевателя. И упруго чеканило сердце, и бодрым вызовом ширились его глаза.
26 июня ночевали у колодца Бай-Мурат-казган. Оставался небольшой переход до Ун-кудука, где должен был дожидаться Эмро со своими людьми. Их разделяли теперь какие-нибудь десятка три километров. Чтобы не обременять напрасно верблюдов, из восьми турсуков[32]) наполнили водой только два и рано утром отправились в путь.
Ранний час в пустыне изумителен. Вот между барханами еще лежит синими озерами предутренняя мгла. А восток уж дышит пламенем. Невидимый стрелок все выше и выше пускает в небо огненные стрелы. Вдруг горизонт в одном месте ярко плавится, и от него бегут ослепительные струйки лавы. Через несколько величавых минут на тонкий край земли стремительно выкатывается древний пылающий шар. Все живое в ужасе и благоговении опускает глаза долу. Нежнейшим розовым румянцем вспыхивают пески, и кажется тогда, что это розовое, младенчески-свежее море радостно плещется навстречу светилу и ластится к нему, и улыбается, тая в пространствах. Но еще минута — и пески вздрогнули, они уж воздушны, невесомы…
Пустыня накалялась, как железный лист. Зной густел и прижимал к земле. Начались часы обычного томительного колыхания в пылающей пустоте. Мучила жажда. Путники поминутно прикладывались к турсуку. Но влага, попадая в разгоряченное тело, не могла насытить его — истощающей росой она мгновенно выступала на лбу, и пересохшие мускулы снова требовали воды.
Двигались вдоль мелких ответвлений Янгы-дарьи. Иногда караван приостанавливался для съемки и исследований. Часа через четыре Кравков начал уже вглядываться в золотистое марево, отыскивая стоянку и колодезь. Но тут Курбан-бай, ехавший впереди, вдруг слез с верблюда и дождался Кравкова. Поравнявшись, он сказал:
— Смотри — желтый птица! — и показал на северо-восток.
Кравков долго шарил глазами в расплавленном стекле зноя. Наконец у самого горизонта он поймал едва заметное пятнышко.
— Полчаса летел — ба-альшой буран будет! — и Курбан-бай сделал крутой жест, как бы вздымая пески.
Приглядевшись еще раз к облачку, он спросил:
— Чито будешь делать?
Андрей Кравков с минуту молчал. Он видел, как страшная песчаная птица расправляла свои мутные крылья. Наконец, он спросил:
— Сколько мы отъехали?
— Пятынадцать, — был ответ.
— А сколько до Ун-кудука?
— Адинакий — пятынадцать.
— Значит, вперед! — было решение.
Люди стали сосредоточены. Собаки приседали на задние лапы и выли. Верблюды вытягивали шеи, как бы пытаясь ускользнуть от бури. Но рыжий ковер стремительно задергивал небосклон — и не прошло и двадцати минут, как ураган налетел, закрутил, поднял пески. Рванулись и взмыли по ветру накидки и полы халатов, животных завернуло вбок, седоки едва удержались на обмякших горбах. И когда люди снова открыли глаза, вся бескрайность пустыни была погружена в мятущуюся песчаную мглу. В пяти шагах ничего не было видно, только красный померкший шар солнца, как демон, прыгал в этом летучем хаосе.
Верблюды выбивались из сил. Кравков дал знак остановиться. Он знал, что такие бури редко продолжаются больше 3–4 часов. Надо было переждать. Положили верблюдов на землю и сами привалились к ним с подветренной стороны.
Жажда точила внутренности и сводила губы, иссушенные зноем и ветром. Не стесняясь, поминутно наклонялись к турсуку, — ведь буря скоро утихнет и к вечеру караван будет в Ун-кудуке!
Но проходит два часа — путники все лежат, проходит еще два — положение без перемен. Около верблюдов уже намело горы песка. Наступала ночь — буря выла с прежней силой.
Засыпанные, заброшенные в песках люди томительно ждали, вглядываясь из-под прикрытий в воющую чернь пустыни. Часто прикладывались к воде и за ночь кончили один турсук.
Утро пришло мутное, с рыжими, неистово взлохмаченными космами песков. Пустыня попрежнему хохотала над людьми.
Боком, защищаясь от песчаных игл, Курбан-бай пробрался к Андрею Кравкову.
— Турсук лопал! — прокричал он, наклонившись.
— Как?
— Вода нет! — еще раз крикнул Курбан-бай, и буря тотчас сорвала с его губ эту весть и на бешеных крыльях понесла ее по пустыне.
Это был второй и последний турсук с водой! Очевидно, ночью верблюд как-нибудь неловко повернулся и раздавил его.
Бережно были собраны драгоценные остатки воды, которые еще оставались в складках турсука. Набралось немного больше бутылки. Было ясно, что сидеть на месте нельзя. Во имя жизни надо было двигаться к Ун-кудуку. Решено было итти по компасу.
С трудом были подняты из песчаных сугробов верблюды — и караван медленно двинулся в ревущую мглу.
Пустыня зловеще играла с пришельцами.
Идут они час. Идут другой. Идут пять часов. Казалось, давно миновали все сроки, но колодца все не было.
Выбившись из сил, остановились снова в бушующих песках, в смертной заброшенности. Выпили по маленькой мерке воды.
Буря была исключительная — она продолжалась вторые сутки. На следующее утро Кравков понял, что компас расстроился — была одновременно и магнитная буря.
Теперь люди без цели, наобум блуждали по пустыне. Жара была предельная, потому что поднявшиеся пески не закрывали совсем солнца. Оно кровавым, карающим оком преследовало запутавшихся людей и, казалось, жгло еще сильнее. Песок набивался всюду: и в нос, и в глаза, и в уши, и в рот. Он хлестал с такой силой, что кожа не выносила миллионных его уколов. Кроме того, в песке было много солончаковых пород, и, попадая в глаза- или на треснувшую кожу, он разъедал ее до нестерпимой боли.
К вечеру третьего дня люди разделили последние глотки воды. Дромадеры[33]) кричали в бурю и мглу — жалобно, скрипуче, призывно. Собаки сухими, горячими языками лизали людям руки. Ночь засыпала всех в новые могилы песков.
Четверо суток свирепствовал ураган!
VIII. Агония.
На утро пятого дня после выхода из Бай-Мурат-казгана Андрей Кравков тягуче-истомно приоткрыл глаза и сейчас же быстро закрыл их. Он не поверил себе, думая, что бредит от слабости.
Небо свергало лазурью. Красновато-рыжие космы бури улеглись. Перед ним в зыбкой солнечной дымке разметнулось широкое лазоревое поле. Перламутровой накипью застыли на нем белые гряды прибоя. Тучная, тяжелая зелень клонилась к воде. Чудесный берег был недалек.
При виде такой массы воды у Кравкова пробежала по спине влажно-холодная змейка.
— Вода! — крикнул он в безумной радости за шесть жизней.
Лагерь быстро встрепенулся. Все были ошеломлены открывшейся картиной и, несмотря на то, что более суток не имели во рту глотка воды, бодро двинулись к чудесному берегу. Руки поминутно поднимались по направлению к воде, сухие глаза блестели. Только на желтом пергаментном лице Курбан-бая не было оживления. Его глаза глядели ровно и понимающе.
Прошло полчаса. Лазурная гладь была попрежнему широка, но странно — она как будто не подпускала к себе. Цветущий берег отодвигался, менялся, пропадал, возникая в другом месте. Черный червь сомнения сначала глухо, потом все острее точил встрепенувшиеся мысли. Глаза потухали, обмякшие руки падали, и надежды непоправимо тускнели.
Мираж был так реален, что собаки, несмотря на чутье, в первый же момент бросились вперед. Как только они попали в полосу миража, они выросли в огромных чудовищ, которые мрачно и тяжело ворочались впереди, приникали к земле, неуклюже копошились и снова непомерно вырастали. При виде этих зловещих теней, тоска и страх сжимали сердца людей. Обманутые животные, вероятно, долго носились за водой по пустыне, пока зной и истощение не взяли своего. Они больше уже не вернулись.
Магнитная буря кончилась, и компас успокоился. Солнце палило беспощадно. Злополучный караван двинулся на север, надеясь набрести на основное русло Янгы-дарьи, вдоль которого встречались колодцы.
Люди слабели. Слабели и животные. Измученные бурей и пятидневной жаждой верблюды начали спотыкаться. Все, кто мог, слезли и шли рядом. Началась медленная агония погибавших.
После полудня Володя Беликов потерял сознание — его привязали к верблюду. Остальные шли в каком-то горячем забытьи, — разлепятся тяжелые веки, воспаленные глаза скользнут по огнедышащему кругу, и снова — душная, тягучая вязь полубреда.
После полудня Володя Беликов потерял сознание. Его привязали к верблюду…
На другое утро привязали к верблюдам еще двоих. Кравков, Курбан-бай и геодезист тоже едва держались. На каждой остановке, чтобы дать отдохнуть верблюдам, они должны были отвязывать и снимать своих товарищей, а потом снова привязывать их. Уходили последние струйки сил. Это были третьи сутки без воды.
Опустив веки, Андрей Кравков бессознательно передвигал ноги. Его мысль работала ярко, но все это было в другом мире, в каких-то кошмарных грезах. Временами все его существо пронизывало острое чувство-мысль:
— Ведь, есть же там… где-то… вода… много воды… Аш-два-о![34]) Люди не только пьют, но и купаются… Такая масса воды… Купаются в аш-два-о, а тут нет… на кончик языка..
Иногда он поднимал отяжелевшие веки и, задыхаясь, указывал спутникам вперед — там была зелень и голубая, прохладная влага. Они напрягали силы— шли… шли… а кругом были пески, пересекаемые только такырами. Такыр блестел, как стекло, и отражал, как зеркало. И Кравков снова недоумевал:
— Ведь есть же где-то… там… вода… много воды…
Губы и языки у них растрескались и были в ранах. Они не могли говорить и только мычали. Перед вечером привязали геодезиста, а вечером на стоянке Андрей Кравков дрожащими от слабости руками записал в книжке:
«Искали плотину Чингиз-хзна. Буря четыре дня. Трое суток без воды. Умираем. Шесть».
Мутные пленки опускались на глаза, и буквы плыли где-то далеко-далеко.
На седьмой день только неиссякаемое упорство жизни заставило Андрея Кравкова и Курбан-бая размежить глаза, привязать товарищей и двинуть караван. Они уже все реже поднимали веки. Им теперь хотелось только добраться до сверкавшей впереди полосы такыра, по краям которого обычно копались колодцы. В полубреду они дошли. Но колодцев там не было.
Андрей Кравков опустился на песок.
IX. Последняя песня.
С каждым днем все ниже поникал медно-бронзовой головой старый Эмро— певец из Чаюглы-куля. А мутных дней было четыре.
Колодец Ун-кудук, до которого так и не дошла группа Кравкова, ютился в ложбинке, загороженной с севера двумя холмами. Здесь и приютились два полушария юрт. Эмро прибыл сюда со своими людьми за день до бури.
Невыразимой тоской наливались глаза людей, смотревших в замутившиеся глубины неба. Там, куда неслись пески, зеленые четыреугольники посевов навсегда задергивались желтым покрывалом, и растрескавшиеся сакли, как разбитые челны, медленно тонули в горячем песчаном море.
В продолжение всей бури старый Эмро сидел неподвижно в полумраке юрты. Ему было горько за этих людей, за их тоску, за погибающие кишлаки, за погибающий труд.
Кизяк[35]) вспыхивал мерклым синеватым светом, и мудрые щели глаз заострялись у старого певца негодованием. Много тяжелых дум завязло в те дни в глубоких морщинах его лица. Буря, казалось, выдувала из его тела вспыхнувшие силы. И старое сердце стучало все глуше и глуше.
Буря кончилась. Эмро ждал каравана Кравкова еще двое суток, а перед вечером второго дня он собрал людей вокруг, сам сел посредине и, по обыкновению, пропел свои думы вслух.
«Много долгих лет, — начал он, — смотрел старый Эмро на свой народ. Пустыня желтой птицей налетала на его танапы и отнимала у него последнюю куджу и аталю[36]). И тогда старый Эмро пожалел свой народ.
«Давно-давно, еще дед деда старого Эмро ходил к пещерам пустыни, из которых она высылает свои летучие песчаные табуны, и принес оттуда древнюю грамоту о воде. В ней было страшное проклятие всей стране от великого хана.
«И вот длинное ухо[37]) приносит радостную весть о советском батыре, который пожалел бедных детей пустыни. Старый Эмро пришел к нему и отдал древнюю грамоту о воде.
«Тогда советский батырь пошел в пустыню, чтобы отворить ее сердце. И взыграла густая кровь в жилах старого Эмро. Вот, думал он, начнется янги турмыш.
«Но проклятие было сильнее. Пустыня подняла навстречу великую пыль. Она не пустила к себе советского батыря, — и бедному Эмро стали тяжелы его старые дни.
«Вот советский батырь припал на горячий песок и закрыл глаза. Голубая вода не оживит теперь мертвой страны, и Чаюглы-куль утонет в песках».
Певец кончил. По его бороде с волоска на волосок медленно перекатывалась мутная тягучая капля, но, не добравшись до конца, растаяла в горячем воздухе. Многие из круга низко опустили головы.
На другое утро, в которое решено было двинуться в обратный путь, старого Эмро нашли мертвым. Он лежал, спокойно вытянувшись во всю длину, с мудростью бесстрастия на лице. Его старое сердце отстучало в заботах и тревоге за родную страну…
Спутники зарыли тело старого певца в песок между двумя холмами, у колодца Ун-кудук, и назвали эту ложбину Эмра-крылган, что значит: место, где умер Эмро.
X. К жизни.
Первым, что вошло в потухшее сознание Андрея Кравкова, было неприятное, болезненное ощущение: кто-то набивал ему рот. Он еще не понимал, что с ним делают, а ему все пихали в рот до того, что он задыхался. Но вскоре Кравков почувствовал в этой массе влагу. Он начал сосать ее и выплевывать, а ему совали снова. Наконец, он совсем очнулся. Над ним склонился его проводник — Курбан-бай.
— Чито? Раздышал? — обрадованно спросил он.
Кравков приподнялся и осмотрелся. Он лежал на том же самом месте, на котором и опустился. Верблюды разбрелись по окрестности. На их спинах бессильно и мертвенно болтались товарищи. Это была картина гибели и смертного разброда каравана.
Это была картина гибели и смертного разброда каравана
Случилось все так.
После того, как Кравков упал на песок, Курбан-бай имел еще силы добраться до холмика, чтобы посмотреть — нет ли чего дальше. Оттуда он за первой полосой такыра увидел вторую. Он подумал, что у той полосы могут быть колодцы, и как-то дотащился до нее. Там он, действительно, нашел колодезь, но воды в нем не было. Он стал разгребать руками песок на дне колодца и вскоре почувствовал на руках влагу. Песок был сырой. Он начал набирать его в рот и сосать. Оправившись, он захватил этого песку и пришел к Андрею Кравкову.
Тут только Кравков узнал, как скоро человек оправляется после страданий от жажды. Достаточно было нескольких горстей сырого песку, чтобы он мог вместе с Курбан-баем отправиться к колодцу.
Они раскопали колодезь походными лопатками и, отвязав товарищей, стали приводить их в чувство. Один за другим они возвращались к жизни. Не вернулся только Володя Беликов. Сколько ни бились над ним, смерть, повидимому, недавно, но уже цепко ухватилась за него.
Кравков был потрясен потерей. Он долго смотрел в изможденное и растрескавшееся лицо юноши, ища в нем упрека и негодования, но не прочел там ничего, кроме покоя и отчужденности.
А перед вечером засыпали в песок Володю Беликова, и не было поблизости даже камня, чтобы отметить его могилу…
На следующий день караван уже достиг безопасных мест у Мраморных гор, проблуждав в раскаленных песках восемь суток, считая от колодца Бай-Мурат-казган.
Теперь группа Кравкова находилась в стороне от намеченной дороги. Если бы Кравков двинулся отсюда к колодцу Ун-кудук, он уже не застал бы там рабочего отряда своей экспедиции. Спутники Эмро, схоронив своего предводителя, в тот же день возвратились обратно, и прошло уже двое суток, как они находились в пути.
От Ун-кудука до плотины Чингиз-хана оставалась большая и важнейшая для исследований часть пути вдоль Янгы-дарьи. Пускаться вперед отрядом в пять человек без рабочей силы было бесцельно. Все говорило за то, что надо было отложить экспедицию и вернуться обратно.
Место, где остановился караван Кравкова, поразило всех своей нетронутой красотой. Это был колоссальный каменный остров среди моря песков. Мраморные глыбы красного, черного и белого цвета окружали небольшую полынную долину. Тут же приютилось озеро, на котором путники нашли разнообразную дичь.
По утрам и вечерам долина принимала сказочный вид. Тысячи искр и огней сыпались в нее с окрестных мраморов. Белые скалы сверкали первозданными ледниками. В окружении черных глыб они казались чистейшими алмазами в темной роговой оправе. А рядом красные срезы вспыхивали пламенными каскадами. И все эти разноцветные сверкающие камни теснились к озеру, наполняя его красками, огнями и горделивыми очертаниями.
Долина давала отличный корм верблюдам, озеро снабжало людей. Кроме того, этот чудесный уголок действовал успокаивающе после смертного блуждания по пустыне и потери товарища. Кравков решил здесь задержаться.
А через день он отправил Курбан-бая и геодезиста на юг, в Чаюглы-куль. Они должны были разыскать там старого певца Эмро и передать ему письмо.
В нем было несколько строк.
«Эмро, друг народа!
Не отчаялся ли ты? Буря помешала нам встретиться, но разве наше желание воскресить засыпанную страну не сильнее бури и смерти? Бодрись, старый певец! Труды и потери неисчислимы, но и цель величественна.
Выезжай снова со всеми людьми. Я живу у Мраморных гор, в дневном переходе от Иркибайской дороги.
Андрей Кравков.»МАРАКОТОВА БЕЗДНА
Научно-фантастический роман
А. Конан-Дойля.
СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО:
Около года назад вышла в Атлантический океан для океанографических исследований яхта «Стратфорд».
Организовал экспедицию доктор Маракот; сопровождали его — помимо экипажа яхты — молодой ученый Кирус Хедлей и механик Биль Сканлэн. Все они — и участники экспедиции и 22 человека экипажа во главе с капитаном Хови — погибли при невыясненных трагических обстоятельствах.
Спустя некоторое время после исчезновения, Стратфорда» (отплытие которого, кстати сказать, было окружено странной таинственностью), прессой были опубликованы факты, проливающие некоторый свет на историю гибели яхты. Это были: письмо Хедлея его другу Джемсу Тальботу, неразборчивая тревожная радиограмма со «Стратфорда», и, наконец, та часть судового дневника «Арабеллы Ноулес», где говорится о находке всплывшего на поверхность моря стеклянного шара с документами. Сопоставление добытых фактов позволило установить следующее.
Доктор Маракот — знаменитый океанограф — организовал эту экспедицию для исследования открытой им близ Канарских островов глубины в 7 620 метров, названной им «Маракотова бездна». Вход в эту бездну представлял собою кратер подводного вулкана. Доктор был убежден, что на значительных глубинах давление воды постепенно уменьшается, и, как читатели увидят дальше, — предположение это подтвердилось.
Маракот, Хедлей и Сканлэн спускаются на глубину в полкилометра к вулканическому плато, окружающему кратер «Маракотовой бездны», в небольшой кабинке, соединенной со «Стратфордом» разговорной и подающей воздух трубками и кабелем для передачи электроэнергии. Барометр и черные тучи, застилающие горизонт в момент спуска, предвещают бурю.
Когда кабинка достигает дна океана, Маракот отдает по телефону приказание медленно продвигать ее вперед. Кабинка скользит над вулканическим плато, поросшим водорослями, среди тысяч неведомых рыб и животных. Внезапно перед наблюдателями открывается чудовищная пропасть, края которой круто спускаются вниз…
Из глубины пропасти по направлению к кабинке плывет гигантский краб, значительно превосходящий величиной кабинку. Исследователи выключают электрические прожектора, но это не помогает; через несколько мгновений они слышат царапанье, скрежет и точно удары тарана о стенки кабинки. Спутники Маракота умоляют доктора дать сигнал о поднятии, но он и слышать не хочет. Бездна должна быть исследована! Слышно, как чудовище дергает канат, доносится звон и свист рвущейся проволоки — и кабинка падает в «Маракотову бездну».
Кабинка достигает дна на глубине около 8000 метров. Странное зрелище привлекает внимание погибающих: они видят правильно расположенные холмики, представляющие как бы купола крыш огромного подводного здания. Через некоторое время исследователи начинают задыхаться от недостатка воздуха. Сканлэн, отравленный углекислотой, теряет сознание. Хедлей, тоже близкий к обмороку, с усилием открывает глаза, чтобы последний раз взглянуть на окружающее — и вдруг вскакивает с хриплым криком изумления.
Через иллюминатор на них смотрит лицо человека…
-------
Длинное узкое смуглое лицо с тонкими чертами и острой бородкой клинышком и живыми глазами вопросительно осмотрело внутренность кабинки, и по выражению глаз я понял, что наше положение во всех деталях ему известно. Во взгляде отразилось сильное изумление. Электричество горело полным светом, и человеку снаружи наша кабинка представилась камерой смерти, где один человек уже лежал без чувств, а двое других, с искаженными лицами умирающих, смотрели в ужасе на него. Мы оба хватались руками за горло и с трудом дышали. Человек снаружи махнул нам рукой и исчез.
— Он бросил нас! — воскликнул Маракот.
— Или пошел за помощью. Поднимем Сканлэна. Он умрет внизу!..
Мы втащили механика на диван и приложили к его рту трубку от баллона с кислородом. У Сканлэна посерело лицо, он что-то бормотал в забытьи, но пульс еще бился, хотя и медленно.
— Еще есть надежда! — прохрипел я.
— Но это сумашествие! — крикнул Маракот. — Разве могут жить люди на дне океана? Как они могут дышать? Это коллективная галлюцинация! Мой друг, мы сошли с ума.
И, взглянув на мгновенье на серый, безнадежный ландшафт за окном, я остро, понял, что Маракот прав. Потом мне почудилось движение за окном. Где-то вдали появились туманные тени, они приближались и превращались в движущиеся фигуры. Толпа людей спешила к нам по дну океана.
Через минуту, они собрались перед окном, махали руками и жестикулировали, оживленно о чем-то споря. Среди толпы было несколько женщин. Один из мужчин — сильная фигура с большой головой и черной бородой, видимо был предводителем, или начальником. Он быстро осмотрел нашу стальную скорлупу и, благодаря наклону кабины, заметил, что в полу имеется трап. Послав одного из своих, который легко побежал обратно, предводитель стал энергично жестикулировать, приказывая нам открыть трап изнутри.
— Почему бы и не открыть? — спросил я. — Не все ли равно — утонуть или задохнуться? Я больше этого не выдержу.
— Мы не можем утонуть, — ответил Маракот. — Вода, входящая снизу, встретит сопротивление воздуха и дальше определенной высоты не дойдет. Дайте Сканлэну глоток водки. Пусть сделает последнее усилие и выпьет.
Я влил водки в горло механика. Он судорожно глотнул и посмотрел вокруг удивленным взором. Мы поставили беднягу на диван и, став по обе стороны, держали его. Когда Сканлэн совеем пришел в себя, я объяснил ему положение в двух словах.
— Если вода дойдет до батарей, возможно отравление хлором, — сказал Маракот. — Надо дать кислороду вытекать свободно — Чем больше будет давление, тем меньше войдет воды. Так. Теперь помогите мне поднять трап.
Мы налегли всей тяжестью и медленно отвалили круглую крышку в полу нашей отравленной тюрьмы… Мне казалось, что мы совершаем самоубийство… Зеленоватая вода, шипя и сверкая под лучами ламп, потоками ворвалась в кабинку. Она быстро залила пол, дошла нам до колен, до груди — и тут остановилась. Давление воздуха она не могла преодолеть. У меня кружилась голова, и в ушах шумело. В такой атмосфере мы не могли оставаться долго. Только ухватившись за провода, мы удерживались от падения вниз.
Взобравшись на диван, мы уже не могли смотреть в окна и, следовательно, знать, какие меры подводные люди принимают Для нашего освобождения. В самом деле, казалось совершенно невероятным, что нам могут притти на помощь, но у этих людей и, особенно, у предводителя был такой энергичный и обнадеживающий вид, что невольно появились безумные надежды на спасение. Вдруг нам показалось, что он смотрит на нас через круглое отверстие внизу сквозь воду, а через мгновенье он пролез через трап, поднялся на диван и стал рядом с нами — низенький, коренастый, плотный, не выше моего плеча. Его большие карие глаза осматривали нас, и в них светилось одобрение, точно он хотел сказать:
— Бедняги, вы думаете, что все кончено, а я отлично знаю, как отсюда выбраться.
И только теперь я убедился в очень странном обстоятельстве. Человек, если только он принадлежал к тому же человечеству, что и мы, носил прозрачный колпак, который обволакивал все его тело и голову, оставляя свободными руки и ноги. Колпак был так удивительно прозрачен, что в воде положительно был невидим, но теперь на воздухе он блестел, как серебро, оставаясь в то же время идеально прозрачным. На плечах у него были странные наплечники с отверстиями и завязками, плотно облегавшими грудь. Наплечники имели вид маленьких продолговатых ящичков с многочисленными дырочками.
* * *
Когда новый друг присоединился к нам, другое лицо появилось в отверстии в полу и протиснуло в него нечто в роде большого стеклянного шара, потом другой и третий. Шары быстро поднялись вверх и поплыли по поверхности. Потом таким же путем были переданы шесть маленьких ящичков, и наш новый знакомый привязал нам по два ящичка на плечи прикрепленными к ним завязками — совсем такие же, как у него. Внезапно я начал понимать, что в этом не было ничего сверхъестественного, ничего противоречившего законам природы; один из ящичков был, несомненно, оригинальным источником свежего воздуха, другой — поглотителем отработанных продуктов дыхания. Потом незнакомец натянул нам на головы прозрачные колпаки, охватил нам плечи и груди эластичными завязками, не позволявшими воде проникать внутрь колпака. Дыхание под колпаком было совершенно свободно, и я с радостью увидел, что у Маракота бодро заблестели глаза из-под очков, а широкая улыбка Биля Сканлэна показала мне, что животворный кислород делал свое дело, и Биль окончательно оправился. Наш спаситель оглядывал нас с улыбкой удовлетворения, затем махнул рукой, приглашая следовать за ним через трап в полу на дно океана. Дюжина дружеских рук протянулась, чтобы помочь нам вылезти и направить наши первые неуверенные шаги по вязкому глубокому илу.
Даже теперь я не могу забыть этого чудесного зрелища. Маракот, Сканлэн и я, здоровые и сильные попрежнему, стояли на дне океана, на дне подводной пропасти в восемь километров глубиной. Куда девалось ужасающее давление, смущавшее стольких исследователей! Оно мешало нам не больше, чем рыбам, плававшим кругом. Хотя наши головы и тела были надежно защищены тонкими прозрачными колоколами, упругими, но крепкими, как броневая сталь, руки и ноги, остававшиеся свободными, чувствовали лишь плотную среду воды — и ничего больше! Было очень странно стоять в группе бородатых людей и смотреть на кабинку, только что покинутую нами. Мы забыли выключить аккумуляторы; желтые снопы электрического света вырывались из круглых окон стальной кабинки, и стада рыбок мелькали в лучах.
Предводитель взял Маракота за руку, и мы двинулись за ними сквозь плотную водную среду, тяжело ступая по скользкому дну…
И тут произошел один инцидент, удививший наших новых друзей не менее, чем нас самих. Над нашими головами появился небольшой темный предмет, быстро спускавшийся к нам из темноты; он лег на дно невдалеке от нас. Это был глубоководный лот со свинцовым грузом, спущенный со «Стратфорда».
Мы поняли, что наверху разгадали сущность случившейся трагедии. Свинцовый груз неподвижно лежал на дне, и капитан теперь имел точную глубину бездны. Рядом со мной тянулся вверх тонкий проволочный канатик длиной в восемь километров, призрачно соединявший меня со «Стратфордом», со всем миром.
Ах, если бы можно было написать записку и привязать к канатику! Абсурдная мысль… Но разве я не могу послать наверх то или иное сообщение, которое покажет капитану, что мы живы, несмотря ни на что?
Верхняя часть моего тела, прикрытая прозрачным колпаком до пояса, была недосягаема, но руки были свободны, и в кармане брюк у меня, по счастью, оказался носовой платок. Я быстро выхватил его и привязал к лоту. В тот же момент автоматический механизм отделил свинцовый груз, и я увидел, как клочок белой материи быстро понесся вверх, в тот мир, который я наверно никогда больше не увижу.
Я быстро вытащил носовой платок и привязал его к лоту…
Наши новые друзья внимательно обследовали тридцатикилограммовый груз свинца, очень заинтересовались и, наконец, подняли его и понесли с собой.
Мы прошли не более сотни метров, пробираясь среди губок, и остановились перед небольшой квадратной дверью с тяжелыми колоннами по бокам. Дверь была открыта, мы вошли в большую пустую комнату и, управляемая скрытым, четко работавшим механизмом, тяжелая каменная дверь немедленно захлопнулась.
Под своими колпаками мы, разумеется, ничего не могли слышать, но, постояв несколько минут, убедились, что пришел в действие какой-то огромный насос, потому что уровень воды вокруг нас стал быстро понижаться. Меньше чем через четверть часа мы стояли на слегка влажном полу, выложенном каменными плитами, а новые друзья хлопотливо освобождали нас от ненужных теперь прозрачных колпаков.
Через минуту мы уже жадно вдыхали совершенно чистый воздух в теплой, хорошо освещенной комнате. Смуглые обитатели бездны, улыбаясь и болтая, толпились вокруг нас, пожимая нам руки и дружески похлопывая по плечу. Они говорили на странном языке, мы не понимали ни одного слова, но улыбки на лицах и ласковые взгляды были понятны даже на глубине восьми километров под уровнем океана.
Повесив прозрачные колпаки на многочисленные крючки по стенам комнаты, бородатые незнакомцы ласково подталкивали нас к внутренней двери, за которой открывался длинный каменный коридор. Когда и эта дверь автоматически захлопнулась за нами, ничто больше не напоминало нам, что, в сущности, мы являемся невольными гостями неизвестного народа на дне Атлантического океана, навсегда оторванными от того мира, где мы родились, где мы жили…
Мы почти обессилели от изобилия переживаний. Даже Биль Сканлэн, этот неутомимый силач, еле отдирал ноги от пола, а мы с Маракотом положительно висели на руках проводников. И все же, несмотря на смертельную усталость, я отчетливо помню все подробности нашего путешествия по коридору и дальше.
Совершенно очевидно, что воздухом здание снабжала неведомая мощная машина — свежие струи его вырывались ритмическими порывами из маленьких круглых отверстий, рассеянных по стенам. Свет, несомненно, был электрический и система его проводки могла бы заинтересовать европейских инженеров. Он исходил из длинных цилиндров, хрустально-прозрачного стекла, подвешенных к потолку коридора.
Вскоре мы вошли в обширную комнату вроде гостиной, застланную тяжелыми коврами и обставленную золочеными креслами и низкими диванчиками, напоминавшими отдаленно ту мебель, что находят в гробницах египетских фараонов. Группа провожатых разошлась, и остался лишь глава отряда и два его спутника.
— Манд! — повторил он несколько раз, ударяя себя в грудь.
Потом он стал указывать по очереди на нас и повторять наши имена — Маракот, Хедлэй, Сканлэн — пока не научился выговаривать их вполне правильно.
Затем он усадил нас и сделал знак одному из помощников, который вышел и скоро вернулся в сопровождении очень старого человека с седыми кудрями и длинной, бородой, с забавной конической шапкой черного бархата на голове. Я забыл сказать, что все эти люди были одеты в цветные туники[38]), достигавшие колен, и в высокие сандалии из рыбьей кожи, напоминавшей шагреневую.
Старик, очевидно, был чем-то вроде врача, потому что по очереди осмотрел каждого из нас, возлагая каждому руку на голову и закрывая глаза, точно составляя таким путем впечатление о физическом состоянии пациента. Очевидно, обследование ни в какой степени его не удовлетворило, потому что он недовольно покачал головой и сказал несколько сердитых слов Манду. Тот сейчас же снова отрядил одного из помощников, который принес поднос с кушаньями и кувшин вина и поставил перед нами. Мы были слишком измучены, чтобы спрашивать, что там такое, и сочли за лучшее немедленно приступить к еде.
После этого нас провели в другую комнату, где были приготовлены три постели, и я немедленно свалился на первую попавшуюся. Смутно помню, что подошел Биль Сканлэн и присел на край моей постели.
— Слышите, Хедлей, — сказал он. — Этот глоток водки спас мне жизнь. Где мы, собственно, находимся?
— Знаю столько же, сколько и вы.
— Что же — сказал он, отходя. — Здесь не так плохо. И винишко у них не вредное…
Больше я не слышал ничего, погрузившись в глубочайший сон.
Придя в себя, я сперва никак не мог себе представить, где я нахожусь.
События прошлого дня казались далеким кошмаром, и я никак не мог примириться с мыслью, что мне придется Принимать их, как факты. Я с удивлением оглядывал большую комнату — без окон, со стенами, выкрашенными в спокойные цвета, красноватую мебель, две других постели, с одной из которых доносился глубочайший храп, который я еще на «Стратфорде» привык слышать от Маракота. Все это было слишком странно для действительности, и, лишь потрогав одеяло, сотканное из сухих волокон неизвестного мне морского растения, я убедился, что необычайный «сон» длится и по сию пору. Я все еще никак не мог освоиться с этой мыслью, когда раздался взрыв хохота, и Биль Сканлэн соскочил с постели.
— Доброе утро, Хедлей! — воскликнул он.
— Вы сегодня в хорошем настроении, — ответил я несколько неприязненно. — Я не вижу особых причин для восторгов.
— Я тоже, как и вы, повесил было нос, когда проснулся, — ответил он, — потом мне пришла забавная штука в голову, и я расхохотался.
— А что за штука? Я бы тоже хотел посмеяться.
— Ладно, Хедлей! Я подумал, как чертовски забавно было бы нам всем вчера прицепиться к этому самому лоту. Вот-то смеху было бы, когда старик Хови выудил бы нас в добром здравии. «Что за рыбины в банках?» — подумал бы он. Вот штука была бы!
Наш дружный хохот разбудил доктора Маракота, который сел на постели с тем же выражением удивления на лице, что было и у меня за минуту до того. Я позабыл о своих заботах, слушая сперва его удивленные восклицания, потом выражение необузданной радости при виде столь обширного поля для новых исследований, потом горькие жалобы, что он не сможет поделиться своими замечательными наблюдениями с земными коллегами. Наконец, излив свои жалобы, доктор перешел к более злободневным темам.
— Сейчас девять часов, — сказал он, посмотрев на часы.
Мы сверили часы: девять. Только вот вопрос — дня или вечера?
— Надо нам завести календарь, — предложил Маракот. — Мы совершили спуск третьего октября. Сюда мы попали к вечеру того же дня. Вопрос: сколько времени мы проспали?
— Что касается меня, то не меньше месяца, — ответил Биль Сканлэн. — Ни разу я еще не спал так крепко с тех пор, как Микки Скотт швякнул меня на шестом раунде[39]), когда мы с ним боксировали на фабрике…
* * *
Мы вымылись и оделись. Все, что требовалось для этого, мы нашли без труда.
Но дверь была заперта, и было очевидно, что мы находимся в плену. Несмотря на видимое отсутствие вентиляции, воздух был удивительно чист, и мы вскоре обнаружили, что он вливается в комнату через небольшие отверстия в стенах. Отопление было, очевидно, центральное; температура была приятная, комнатная.
Вдруг я заметил на стене кнопку и машинально нажал ее. Это был звонок или что-то в этом роде, потому что дверь тотчас же распахнулась и на пороге появился маленький смуглый человечек в желтой тунике. Он вопросительно смотрел на нас темными ласковыми глазами.
— Мы голодны, — сказал Маракот. — Дайте нам, пожалуйста, поесть.
Человечек покачал головой и улыбнулся. Ясно было, что он не понимал нас.
Сканлэн попробовал счастья, изъяснив ему наши желания на крепком американском жаргоне, на что слуга ответил той же любезной, но непонимающей улыбкой. Когда же я открыл рот и выразительно пожевал палец, наш страж усиленно закивал и быстро исчез.
Через десять минут дверь снова распахнулась, и двое в желтых одеждах вкатили столик на колесах. Будь мы в Балтимор-Отеле, нам бы не сервировали лучшего завтрака. Здесь был кофе, горячее молоко, пирожки, нежная камбала и… мед. С полчаса мы были слишком заняты, чтобы поднимать дискуссию на тему, что именно мы едим и откуда это все явилось. Когда блюда опустели, снова появились желтые слуги, выкатили столик и тщательно заперли за собой дверь.
— Честное слово, я исщипал себя до синяков, — заявил Биль. Спим мы или нет, позволите вас спросить? Слышите, док[40]), вы нас сюда притащили, и ваша святая обязанность объяснить нам — у кого мы, собственно, в гостях и за какие такие подвиги нас так знаменито угощают.
Доктор покачал головой.
— Для меня это тоже сон, — сказал он, — но какой изумительный сон! Какие замечательные вещи можно было бы рассказать там, наверху, сумей мы добраться туда.
— Ясно одно, — заметил я, — что в легендах об Атлантиде[41]) было много истины, и часть погибшего народа спаслась каким-то нам пока неизвестным образом.
— Даже если они и спаслись, — ответил Биль Сканлэн, почесывая в затылке, — то чорт меня побери, коли я понимаю, как они получают свежий воздух, воду и все такое! Может быть, когда придет этот почтенный дядя с седой бородой, он сможет нас просветить на сей счет?
— Как же он это сделает, раз у нас нет общего языка?
— Пока подведем итоги собственным наблюдениям, — предложил Маракот. — Одно обстоятельство для меня совершенно ясно, — я понял его, когда ел мед за завтраком. Мед был явно синтетический[42]), какой мы только-только учимся делать на земле. Но раз есть синтетический мед, почему не быть синтетическому кофе и пшенице? Молекулы[43]) элементов подобны кирпичам и разбросаны повсюду вокруг нас. Надо только знать, как переместить или вынуть некоторые кирпичи — а иногда всего один кирпич, — чтобы получить новое вещество. Сахар превращается в крахмал, а эфир в алкоголь — простой перестановкой кирпичей. От чего же зависит эта перестановка? От теплоты, от электрических влияний, от других причин, которых мы совершенно не знаем. Некоторые вещества изменяются сами собой. Уран становится радием, радий превращается в свинец без всякого вмешательства с нашей стороны…..
— Значит, вы полагаете, что у них очень развита химия?
— Совершенно уверен. Очевидно, они отлично умеют справляться с этими «кирпичами» элементов. Кислород и водород добываются непосредственно из морской воды. Углерод и уголь имеются в изобилии в составе водорослей; а кальций и фосфор в отложениях на дне. С умом и знанием чего только нельзя сделать!..
Доктор еще продолжал свою лекцию по химии, когда дверь открылась и вошел Манд, дружески приветствуя нас. С ним вместе пришел старик, который осматривал нас накануне вечером. Очевидно, это был ученый филолог, потому что он обратился к нам на разных языках по очереди, но ни одного из них мы не понимали. Тогда он пожал плечами и заговорил с Мандом, который дал знак двум желтым слугам. Они внесли странный небольшой экран на двух подставках. Экран был похож на обыкновенный кинематографический, покрытый светлым металлом, блестевшим и переливавшимся в лучах света. Экран приставили к одной из стен. Старик отмерил несколько шагов и провел черту на полу. Став на нее, он обернулся к Маракоту и прикоснулся ко лбу, указывая на экран.
— Новое дело, — усмехнулся Биль. — Туманными картинками развлекать нас хочет!
Маракот покачал головой, показывая, что мы не понимаем, чего от нас ожидают. С минуту старик думал, потом, очевидно, приняв какое-то решение, провел рукой по лицу и, повернувшись- к экрану, уставился на него, сосредоточив все внимание. Вскоре на экране появилось изображение группы людей. Это были мы — но не совсем мы! Сканлэн имел вид опереточного китайца, Маракот выглядел, как труп, но, очевидно, такими мы казались старику.
— Это отражение его мыслей! — воскликнул я.
— Правильно, — подтвердил Маракот. Это удивительнейшее изобретение, которое мы еще еле-еле нащупываем на земле.
— Вот уже никогда не думал, что увижу себя в кино в виде такого конопатого мордоворота, — оскорбленно заметил Сканлэн. — Передай мы все эти штуки редактору «Леджера», он бы нас обеспечил на всю жизнь!
— В том-то и дело, — возразил я. — Мы бы заставили весь мир разинуть рот от удивления, кабы могли выбраться отсюда. Но что он там волнуется, этот старик?
— Старина хочет, чтобы вы, док, проделали такую же штуку.
Маракот занял назначенное место и, сосредоточившись, прекрасно воспроизвел картину. Мы увидели изображение Манда, потом «Стратфорд» — в тот момент, когда покидали его.
И Манд и старик-ученый радостно закивали головой при виде парохода, а Манд начал делать плавные жесты от нас к экрану…
— Просит рассказать им все! — воскликнул я. — Они хотят знать по картинкам, кто мы такие и как сюда попали.
Маракот кивнул Манду, показывая, что мы поняли, и начал было «рисовать» картинки нашего путешествия, когда Манд прикоснулся к его руке и прервал рассказ. По его знаку, слуги унесли экран, и атланты знаками пригласили нас следовать за ними.
* * *
Здание было огромное, и мы долго шли по запутанной сети коридоров, пока, наконец, не пришли в большой зал с сиденьями, возвышавшимися амфитеатром, как в университетской аудитории. Сбоку стоял большой экран — точно такой же, какой мы только что видели. Лицом к нему сидели люди; их было около тысячи человек, и при нашем входе раздался одобрительный топот. Здесь были мужчины и женщины всех возрастов; мужчины все бородатые, женщины постарше имели весьма почтенный вид, а девушки блистали красотой. Мы лишь мельком могли охватить толпу; нас усадили в первом ряду, а Маракота поставили на кафедру перед экраном. Потом огни угасли, и был дан сигнал к началу.
Маракот прекрасно восстанавливал в своем воображении сцены пережитого. Сперва мы увидели наш корабль, выходящим из устья Темзы, и ропот удовольствия прошел по рядам при виде современного красавца-города. Потом появилась карта, на которой был отмечен наш путь. Потом показалась стальная кабинка, и при виде ее многие стали оживленно переговариваться. Кабина опускалась все глубже и глубже. Потом появился чудовищный рак, погубивший нас.
Кабинка опускалась все глубже и глубже. Потом на экране появился чудовищный рак, погубивший нас…
— Маракс! Маракс! — закричали зрители при появлении чудовища. Ясно, что они знали и боялись его. Но вот чудовище стало перетирать канат, и раздались крики ужаса, перешедшие в вопль, когда канат оборвался и кабина полетела в бездну. Рассказывая целый месяц, мы не объяснили бы все так подробно, как за получасовую лекцию-демонстрацию.
Когда зажегся свет, вся аудитория собралась подле нас, проявляя знаки симпатии и удовольствия, похлопывая нас по плечу и всеми силами показывая, что мы им весьма приятны. Нас по очереди представляли некоторым начальникам.
Но здесь, повидимому, ценность личности определяется количеством знаний, потому что в остальном все стояли на одной социальной ступени и были одинаково одеты в цветные туники. У мужчин были короткие до колен пурпуровые туники с поясами; обуты они были в высокие сандалии из какого-то эластичного материала — вероятно, из кожи морских животных.
Женщины живописно драпировались в розовые, синие, зеленые одежды и были украшены нитками жемчуга и мелких перламутровых раковин, Некоторые из них были так прекрасны, что на земле невозможно было бы найти им равных. Там была одна… Но зачем мне вмешивать личные переживания в рассказ общественной важности. Скажу лишь, что Мона — единственная дочь Скарпы, одного из вождей народа, и что с самой первой нашей встречи я прочел в ее взоре симпатию и сердцем почуял, что и она поняла мое восхищение перед ее красотой. Пока больше ничего я о ней говорить не буду. Достаточно сказать, что новое, всепожирающее чувство охватило мое сердце.
Потом я увидел, как непривычно оживленный старый Маракот жестикулирует перед одной пожилой женщиной, сохранившей следы большой красоты, а Сканлэн стоит, окруженный группой смеющихся девушек, и жестами и словами на самом изысканном английском языке объясняет им свои ощущения. Я увидел, что и мои спутники нашли, что в нашем приключении есть и приятная сторона. Если мы погибли для надводного мира, то нашли иной, где, повидимому, жизнь предоставляет некоторые компенсации за утраченное.
Позже Манд и другие наши новые друзья водили нас по различным помещениям бесконечного здания. Здание настолько вросло в дно океана, что проникнуть в него можно было лишь через крышу; и отсюда длинные коридоры лабиринтом спускались все ниже и ниже, пока не достигали глубины нескольких сот метров под уровнем входа.
Фундамент здания, покоившийся на первоначальном дне океана, сообщался с новыми коридорами и ходами, которые вели глубоко под землю. Нам показали аппараты, вырабатывающие воздух, и насосы, разгонявшие его по всему огромному зданию. Маракот с восхищением и уважением показал нам маленькие реторты, где вырабатывались аргон, неон и прочие газы, роль которых для дыхания мы на земле только-только еще начинаем понимать. Чрезвычайно интересны были огромные дистилляторы для свежей воды и огромные электрические установки, но большинство машин было так закрыто, что мы не имели возможности разобраться в их деталях. Могу лишь заявить, что видел собственными глазами и ощущал своими пальцами аппараты, в которые вводились различные химические элементы в жидком и газообразном состоянии, подвергались там обработке теплом, давлением и электричеством, — и в результате машины производили муку, чай, кофе, вино и множество других продуктов питания.
При самом поверхностном осмотре здания одно обстоятельство поразило нас. Нам стало совершенно очевидно, что затопление страны было предусмотрено ее обитателями задолго до катастрофы, и они своевременно озаботились организацией защиты от неминуемой гибели. Совершенно понятно и в доказательствах не нуждается то обстоятельство, что подобные предосторожности не могли быть приняты после катастрофы, что все огромное здание с самого начала строилось с расчетом послужить в случае наводнения убежищем и постоянным жильем для народа.
Огромные машины, вырабатывавшие воздух, пищу, дистиллированную воду и другие необходимые продукты, были заблаговременно помещены в стенах здания и составляли его органическую, неотъемлемую часть. Были предусмотрены выходы с крыши, организованы мастерские, изготовлявшие прозрачные колпаки-скафандры, установлены колоссальные насосы для откачивания воды из специальных камер, сообщавшихся непосредственно с океаном. Все это было заготовлено с умом и дальновидностью удивительно культурного народа, который, как мы имели возможность убедиться, в свое время простирал свою руку к Египту и Южной Америке и таким образом оставил по себе память на земле даже после того, как сама чудесная Атлантида погибла под волнами.
Его потомки, как мы поняли, несколько выродились и застыли на одной точке прогресса: сохранили знания предков, ничего к ним. не прибавив. Они располагали удивительными силами, огромными возможностями, и нам казалось, что от нас они ждут толчка; проявления инициативы, чтобы приумножить богатейшее наследие, доставшееся им от предков. Я уверен, что используй Маракот их огромные знания, он способен был бы сотворить великие дела. Что касается Сканлэна с его острым, живым умом прирожденного механика, то он им все время показывал разные диковинки из своей специальности, так же удивлявшие их, как их изобретения удивляли нас. Садясь в стальную кабинку перед спуском, он случайно сунул в карман губную гармонику, и теперь она была непрерывным источником веселья для наших подводных друзей. Они сидели вокруг Биля живописными группами и слушали его, как мы слушаем Моцарта, а он наигрывал им то веселые, то грустные песенки далекой земли.
Я упомянул, что не все здание было нам предоставлено для осмотра, и хочу несколько подробнее рассказать об этом. В здании был один широкий коридор, но которому постоянно сновали люди, но наши проводники тщательно избегали его. Естественно, это возбудило наше любопытство, и однажды вечером мы решили на свой риск и страх предпринять исследования. Мы тихонько выбрались из нашей комнаты и направились к неизвестной части здания, где, по счастью, никого не встретили.
Коридор привел нас к высокой двери-арке, которая, как мне показалось, была из чистого золота. Войдя через эту дверь, мы очутились в большой зале, образующей четыреугольник площадью не меньше ста метров. Стены были разрисованы яркими красками и украшены изображениями и статуями уродливых животных со странными головными уборами, вроде тех, что носили в старину американские индейцы. В конце большой залы возвышалась огромная сидячая фигура со скрещенными, как у Будды, ногами, но на лице ее не было того выражения ненарушимого спокойствия, что типично для изображений Будды. Наоборот, это было воплощение зла, идол с открытой пастью и свирепыми красными глазами, изнутри освещенными красными лампочками. На коленях идола был большой черный жертвенник — очаг, в котором мы нашли, подойдя поближе, кучи пепла.
— Молох! — сказал Маракот. — Молох или Ваал, древний бог финикийцев!
— Чорт возьми! — воскликнул я, вспомнив о Карфагене. — Неужели вы хотите сказать, что этот дивный народ совершает человеческие жертвоприношения?
— Не думаю, — ответил я. — На собственном несчастьи они, наверно, научились тому, что такое жалость.
— Правильно, — поддержал Маракот. — Бог-то изрядно староват, но формы культа, видно, обновились. Посмотрите на этот пепел. Это — остатки сожженных овощей и тому подобное. Но возможно, было время, когда…
Наши размышления прервал сердитый голос и, обернувшись, мы увидели нескольких: людей в желтых одеждах и высоких шапках, по всей видимости жрецов храма. По выражению их лиц я увидел, что мы были весьма близки к тому, чтобы стать последними жертвами Ваала; один из жрецов угрожающе вытащил из-за пазухи нож. С криками и грозными жестами они вытеснили нас из храма.
Мгновение я боялся, что Биль зайдет слишком далеко, но нам удалось увести разъяренного механика. Потом, по выражению лиц Манда и других, мы поняли, что наша проделка получила большую огласку, и все ее осуждали.
Но было и другое отделение здания, куда нас пускали невозбранно и где совершенно случайно мы нашли возможность— правда, весьма несовершенную — для сношений с нашими хозяевами. Это была комната в нижней части храма без всяких украшений. В одном углу ее стояла статуя, принявшая от времени цвет слоновой кости и изображавшая женщину с копьем в руке. На плече у женщины сидела сова. Комнату охранял дряхлый старик, и, несмотря на его старость, сморщенную кожу на лице, мы поняли, что это представитель иной древней расы. Мы с Маракотом стояли, смотря на статую и стараясь припомнить, где мы ее видели раньше, когда старик обратился к нам.
— Tea, — сказал он, указывая на статую.
— Чорт возьми! — воскликнул я. — Он говорит по-гречески!
— Tea Афина, — повторил старик.
Сомнений не было. Он говорил: богиня Афина.
Маракот, этот удивительный универсальный ум, начал задавать ему вопросы на классическом греческом языке, которые старик понимал лишь отчасти и отвечал на столь архаическом диалекте, что, повидимому, нельзя было понять. И все же Маракот нашел, наконец, посредника для сношений с атлантами.
В тот же вечер Маракот говорил нам возбужденно тоном лектора, обращающегося к большой аудитории:
— Это поразительное доказательство правильности древней легенды об атлантах. В легендах вообще всегда бывает фактический базис, на который последующие века наслаивают свои добавления. Вам известно, — или, вернее сказать, — вам неизвестно, что во время катастрофы, разразившейся над несчастным островом, между древними греками и атлантами происходила кровопролитная война. Эти факты описаны Солоном со слов жрецов Саис. Мы можем допустить, что в эту эпоху у атлантов были греческие пленники, что некоторые из них были отданы для службы в храмы и принесли с собой свою религию. Насколько я мог понять, старик — единственный наследник знаний древних греческих жрецов, и когда мы его узнаем поближе, то, вероятно, узнаем больше и о всем, нас интересующем.
— Можете рассчитывать на мое полное содействие, — заявил Биль.
— В конце концов, лучше иметь богиней интересную женщину, чем красноглазое чудовище, с камином на коленях.
— К счастью, они не могут знать наших мыслей, — сказал я. — Иначе нам пришлось бы кончить дни весьма печально.
— Ну, на этот счет будьте покойны, — возразил Биль. — Пока я им изображаю джаз-банд на гармошке, нас не тронут. Кто же, иначе, их будет забавлять?
Это был веселый народ, и мы вели чудесную жизнь, но бывали и бывают времена, когда сердце стремится к воспоминаниям; и встают картины квадратных башен Оксфорда и знакомых полей Харварда. В те дни начала нашей подводной жизни они мне казались такими же далекими, как лунный ландшафт, и лишь теперь меня часто охватывает безудержное желание снова увидеть их…
-------
ОЗЕРО-ПРИЗРАК
Приключения орнитолога[44]) в лесах Карелии
Рассказ Виталия Бианки
I. Ночевка в лесу.
Молодому ученому Дятлову надо было сделать открытие. Непременно надо было сделать! Потому что — какой же он тогда ученый, коли ничего нового не узнал! Не пересказывать же, в самом деле, всю жизнь то, что давно в книжках напечатано.
И вот Дятлов с двумя товарищами отправился лесом в Карелию: будут пролетать птицы, вдруг удастся подметить что-нибудь новое. Даже пустяк какой-нибудь, которого раньше не знали. Можно сделать доклад, напечатать статейку, заметку, а то, чорт возьми, и целую работу!
Товарищи-ботаники собирали растения, а Дятлов с охотничьим ружьем бродил по болотам, по лесам, по кочкам.
Целыми днями он выслеживал, подкарауливал, стрелял птиц. Вечерами снимал с них шкурки, записывал дневные свои наблюдения. Не доедал, не досыпал, мок под дождем, мерз на холодном ветру, дважды тонул в озере, много раз подвергался самым неожиданным опасностям.
Однажды он возвращался в деревню после целого дня утомительных поисков редких птиц. Давно уж потерял тропинку и теперь ломил прямиком через чащу. Там, за чащей, по его расчету, поле, а за полем — деревня.
По лесу пошел голубоватый сумрак: начиналась белая ночь. Дятлов сильно устал. За плечами в корзинке — десяток птиц, а натерло, будто пуды повешены.
Дятлов измаялся, «Ну, — думает, — приду и бухнусь спать. Товарищи уж дома и чай греют». Очень хотелось чаем погреться, озноб в спине чувствовал Дятлов.
Вот и чаща кончилась, а поля все нет: стоит перед ним пригорок, а на пригорке белый камень, совсем, как конская голова.
«Что такое? Никогда тут не был. Заблудился! В какую сторону итти? — растерянно подумал он, — разве по звездам?»— Глянул в небо. Ни одной звезды в белесом небе. Надо зари ждать.
— Вот чорт! — воскликнул Дятлов, влез на пригорок, примостился под камнем, скинул корзину и решил, что остался в дураках, и придется сидеть здесь до утра.
Спать нечего было и думать: туча комаров гудела над головой, а с собой не было даже спичек, чтобы развести костер.
Внизу из чащи медленно вытягивались тени. Сизым туманом вставала ночная сырость, всползала по склону пригорка.
«Еще лихорадку схватишь» — с тревогой подумал Дятлов, отмахиваясь от комаров.
Так просидел он с полчаса, смотрел, как рос туман, и прислушивался к резким ночным звукам. Привычное ухо его ловило тихую, точно спросонья, песню зарянки и отдаленный быстрый хрип снующих над вершинами вальдшнепов.
Вдруг из глубины леса ухнул кто-то страшным голосом. У другого бы поджилки со страху затряслись, а Дятлов не вздрогнул даже. Каждый звук в лесу был ему понятен. Он знал, что это кричит филин.
Дятлова клонило ко сну. Он все ленивей помахивал на комаров. Чорт сними, пусть едят. Глаза стали слипаться.
II. Черные птицы.
Когда Дятлов очнулся, в лесу была полная тишина. Даже комары куда-то исчезли.
«Должно, полночь!» — подумал он. Взглянул на лес — и не узнал его. Внизу плотной мутной массой лежал туман. Черными крестами из него торчали вершины елей. А сверху — холодное небо с мутным блеском.
Было так тихо, что Дятлову стало чуть жутко. «Да вымерло все живое, что ли?» — подумал Дятлов и стал вслушиваться в тишину, и вот в тишине еле-еле услыхал тихий плеск. Будто шопотком вода журчит.
«Ручей, верно» — подумал Дятлов. А куда же подевалось все живое? Но в эту минуту из лесу послышался тихий костяной стук.
Рявкни из чащи медведь, Дятлов не растерялся бы так. А вот такого звука он никогда не слыхал. Схватил ружье, вскочил и приготовился стрелять.
Схватив ружье, Дятлов приготовился стрелять…
Стук между тем продолжался. Он становился все громче, и стало похоже, будто кто на бегу трещит хворостиной по частоколу.
Потом стук начал утихать, стал еле слышным: теперь точно кузнечик стрекотал далеко в траве. Потом непонятный звук стал снова расти, затрещал деревянной трещоткой, раскатился жутким костяным стуком — и оборвался.
Опять настала тишина. Дятлова взял страх. Кто ж это ходит кругом и постукивает? И Дятлов стал себя уговаривать: ерунда, просто дерево трещит или что-нибудь такое… Но уговорить себя не удавалось.
Он знал наверное, что звук этот издавало живое существо, и существо это двигалось. И боязно было. А вдруг это существо сразу из лесу встанет перед ним!..
Тут донесся до него далекий крик журавлей.
«Значит утро близко» — обрадовался Дятлов.
Небо уже розовело. Дятлов ободрился. Храбро сказал вслух.
— Что ж, пойти да выяснить, только и дела!
Вскинул за плечи корзинку и решительными шагами спустился с пригорка— и сразу холодный пар тумана обдал его с ног до головы, вымочил платье. Сырость заструилась по телу, и Дятлова опять ударило в озноб.
«Сдуру полез сюда! — сообразил Дятлов, — надо бы солнца дождаться».
Но тут снова раздался таинственный стук.
— Вот чорт! — выругался Дятлов. — Как будто скелет на своих костях наигрывает. — И, чувствуя, что страх снова одолевает его, упрямо двинулся вперед.
Он прошел с полсотни шагов, и темные громады деревьев расступились над ним. Дятлов понял, что вышел из лесу, и остановился. Впереди он явственно расслышал спокойный плеск воды. С минуту он стоял, стараясь справиться со своими зубами, выбивавшими дробь. Его трясла и била лихорадка. Потом в лицо ему пахнул первый утренний ветерок. Туман впереди бесшумно задвигался, заклубился. Белые облачка отрывались от земли и, тая на глазах, медленно стали подниматься вверх. Туман, разлетаясь, словно снижал чехлы с ближних кустов.
Дятлов увидел, как впереди неожиданно возникла плоская тень. Она быстро росла, приближаясь. Скоро в середине ее обозначилось темное туловище. По бокам его медленно взмахивали громадные крылья.
«Птица, просто птица!» — мысленно успокаивал себя Дятлов, стискивая челюсти. И сам себе не верил.
Птица, но какая птица? Ведь он знал их всех! В один миг перебрал он самых больших из тех, что могли ему встретиться здесь, в Карелии.
Ворон? Нет, он мал! Гусь, лебедь, журавль, орел? Но ни один из них не походил на эту фантастическую тень.
А тень приближалась. Дятлов различал уже длинные, вытянутые вперед ноги с растопыренными пальцами.
«Сейчас схватит!» — мелькнуло у него в голове. Он вскинул ружье. Легкая двухстволка плясала в руках. Навскидку, не целясь, он спустил курки. Глухим громом ухнул в тумане выстрел. В плечо больно стукнуло прикладом.
Одно мгновение Дятлов видел еще над собой черное крыло. Потом и оно скрылось за деревьями. Только две маленькие узкие тени, крутясь и покачиваясь в воздухе, медленно опускались с высоты.
«Перья вышиб! — сообразил Дятлов. — Ну, хоть узнаю теперь, что это за таинственная птица!»
Через минуту, однако, лицо у него вытянулось. С недоумением вертел он в руках два великолепных черных, с фиолетовым отливом пера.
Птицы с такими перьями он не знал. Он только и мог сообразить, что это— два верхних кроющих пера[45]) какой-то очень большой нехищной птицы.
«Во всяком случае, сделано, — утешил он себя. — Неизвестный вид найден. В городе сделаю другую половину открытия: по этим перьям легко будет определить, что это за птица». И, аккуратно завернув перья в бумагу, спрятал их на самое дно корзинки.
Рассматривая перья, Дятлов стоял лицом к лесу. Теперь он обернулся — и чуть не вскрикнул от изумления и неожиданности.
Туман совсем растаял. У самых ног Дятлова лежало небольшое круглое озеро. Деревья подымались прямо из воды.
Дятлов уже различал длинные, вытянутые вперед ноги птицы с растопыренными пальцами и темное туловище, по бокам которого медленно взмахивали громадные крылья… А у самых ног Дятлова оказалось небольшое круглое озеро…
«Не чудится ли? Не мираж ли это?.. Какой, к чорту, мираж в лесу!» — спохватился Дятлов, быстро отломил веточку от соседнего куста и кинул ее вниз.
Легкие круги пошли по воде.
С высокого дерева за озером беззвучно отделилась тень, медленно махая крыльями, повернулась в воздухе и скрылась за вершинами.
— Вот раззява, — обругал себя Дятлов. — Ведь тут их пара была!
В этот раз он ясно разглядел белую грудь и черную спину птицы. Она уже не казалась ему такой громадной, как в тумане.
«Она меньше журавля» — решил Дятлов. — Сделаю вот что: вернусь на стан, высплюсь, а к вечеру опять приду сюда. Они, верно, опять тут будут».
Солнце уже взошло. В лесу звонко пели зяблики.
Дятлов вспомнил, что вчера целый день шел на запад от деревни Хохряковой, где расположилась экспедиция, по направлению к большому озеру — Ковшезеро. До него отсюда, вероятно, ближе, чем до Хохряковой. На берегу Ковшезера есть деревня. Там можно нанять подводу и на ней вернуться в Хохрякову.
Дятлов повернулся спиной к солнцу и, весело напевая, пошел через лес по намеченному направлению. От вчерашней его усталости не осталось и следа. Пол-открытия в сумке! — и Дятлов веселыми ногами шагал через лес.
Только через час Дятлов начал испытывать странное ощущение: точно легкие облачка тумана налетали на него, на мгновение застилали глаза и снова бесследно исчезали. Но Дятлов не распускался, подтягивая себя и подгоняя дальше…
III. Бред и явь.
— …большой барин, — слышал Дятлов неторопливую старческую речь, — богатый и до гостей ласковый. Сойдутся к нему с соседних озерков-ламбушек водяные, — тут у них пир горой, пляска. А после усядутся за столы каменные и давай в картишки резаться. Лютая у них игра идет.
«Кто это бормочет! — думал Дятлов, открывая глаза. — И отчего так кости болят?»
Вставать не хотелось. Он опять закрыл глаза. И сразу опять забубнил дряхлый старческий голос:
— …Только с нашим-то куда уж мелкоте тягаться! Был еще в кое время лесного озера хозяин, так этот ему все свои деньги спустил. Стал на рыбу играть — и рыбу всю проиграл. Стал на воду — проиграл и воду.
А ну, говорит, получай, хозяин, и меня в придачу! Какой я без воды да без рыбы водяной! Стану, говорит, их у тебя отрабатывать. Проигрался тот водяной и стал нашему водяному отрабатывать.
«Прорыл ламбушкин водяной ход под землей, чтобы люди не увидели, и ходит к нашему долг оправдывать. Сохнет в те поры лесное озеро Ламбушка, а людям дивно: куда рыба, куда вода подевалась? Отработает свое — и назад…
«Да не сплю же я!» — понял вдруг Дятлов.
Порывисто поднялся он и разом сбросил с себя покрывавшую его с головой душную овчину.
Был ясный полдень. На песке перед Дятловым тлел грудок золотистых углей. Рядом, вытянув худые ноги в лаптях, сидел древний старик. Запрокинув ему на колени русую головеньку, лежал голубоглазый мальчишка. Набегая на песок, мерно плескались позади них волны большого озера.
Рядом с Дятловым сидел древний старик, держа на коленях мальчика… Позади плескалось озеро.
— Где я? Вы кто такие? — изумился Дятлов.
Старик повернулся к нему.
— Очнулся? Да ты не бойсь: рыбаки мы. Свалился ты, видать, с устатку в лесу, а мы, вишь, подобрали от греха.
— Что за озеро? — добивался Дятлов, смутно припоминая, что он куда-то шел, что стало ему дурно в пути, и вот, верно, он потерял сознание.
— Наше озеро, — сказал старик, — Ковшезеро называется. А ты откеда будешь?
— Мне в Хохрякову. Отвезти можете?
— Отчего не отвезти, отвезти можно, — согласился старик. — Бежи-ка, внучок, в избу, скажи мамке, пущай кобылу закладает.
Дятлов шарил глазами вокруг себя. Память вернулась к нему. Он искал корзинку с драгоценной своей добычей.
Корзинка стояла в стороне. Она была раскрыта. Мертвые птицы валялись на песке. Ветер далеко вокруг разнес бумажки, в которые они были завернуты!
— Перья! — воскликнул Дятлов. — Где мои перья?
Старик даже вздрогнул. Недоуменно посмотрел на взлохмаченного незнакомца, спокойно ответил.
— Черные-то? Да, вишь, внучок баловался, паруса на кораблики прилаживал.
Дятлов схватился за голову.
Старик еще внимательней на него поглядел, и, верно, окончательно убедившись, что перед ним слабоумный, ласково стал говорить;
— Да ты не горюй, мил-человек. У нас на деревне этаких черных перьев сколь хошь. Вороньи. Мы те наберем.
Дальше Дятлов не слышал. Он снова впал в забытье…
IV. Два открытия.
В городе, в своем кабинете Дятлов готовился к докладу.
«Необходимо попытаться, — решил он, — определить птицу по тем признакам, что сохранились у меня в памяти».
Он взял чистый листок бумаги и написал:
«Рост — немного меньше журавля. Оперение — сверху черное, снизу белоснежная грудь и живот. Верхние кроющие перья — черные с фиолетовым отливом.
«Ноги — прямые, длинные, как у журавля или цапли… Голос…»
Дятлов задумался.
«Голоса ее я не слыхал. Но тот странный звук, надо полагать, подавала она».
И он дописал:
«…напоминает своеобразный костяной треск».
Он достал из шкафа две толстых книги с выдавленным на корешках названием «Птицы России» и стал медленно перелистывать первый том.
Долго слышался только сухой шелест переворачиваемых страниц. Вдруг Дятлов прочел вслух:
— «…не издает крика, но пользуется совершенно особенным способом для выражения своих чувств, а именно, закидывает голову и шею назад и начинает щелкать половинками клюва, то усиливая, то ослабляя силу звука, то делая его резким, то более глухим»…
А вот и названье птицы, о которой шла речь: аист белый.
Дятлов увидал рисунок всем хорошо известной большой длинноногой, длинноносой белой птицы.
«А как же черные верхние кроющие?..» изумился Дятлов.
Но, не докончив мысли, хлопнул себя ладонью по лбу.
— Да это же был черный аист!
Черный аист! Только два вида аиста и водятся во всей Европе — белый и черный. Белого знает всякий, он стал любимцем человека, для него втаскивают колеса на крыши, чтобы на колесе устроил он свое громадное гнездо.
Черного же не знает почти никто. Редкая птица и такая скрытная, такая осторожная, что случайно разве попадется на глаза человеку в лесу или на болоте, а к жилью людскому никогда близко не подлетит.
Но до сих пор еще никто не встречал его северней Ленинградской губернии. Дятлов действительно сделал открытие!
Спеша и волнуясь, записал он в свой доклад все, что вспомнил о своей встрече с парой черных аистов. Тут ему потребовалось точно указать место интересного наблюдения.
Дятлов раскрыл подробную карту Карелии, живо разыскал на ней деревню Хохрякову и Ковшезеро. Где-то между этими двумя точками было озеро, на берегу которого он стрелял по аисту.
«В тот раз, выйдя из. деревни, я ни разу не пересек речек. Пригорок с камнем, где я просидел ночь, должен быть вот здесь, в треугольнике, — рассуждал Дятлов. — Тут же рядом и озеро».
Напрасно, однако, искал он на карте синее пятнышко: озера в треугольнике на карте не было.
— Вот здорово, — удивился Дятлов, — выходит, что я еще и озеро открыл! Отлично, отлично!
В ученом обществе Дятлов сделал доклад о своем открытии.
— Итак, наблюдения, мои в указанном уезде Карелии, — заканчивал он гордо свой доклад, — только лишний раз подтверждают уже имеющиеся у науки сведения о птицах этого края. Неожиданной явилась только находка здесь черного аиста. Кроме того, мною обнаружено лесное озеро, до сих пор не отмеченное на карте.
Только Дятлов сказал это, как в задних рядах собрания началось какое-то движение. Возбужденный шопот заставил Дятлова насторожиться.
— Должны же мы его опровергнуть! — услыхал Дятлов раздраженный голос. — Прошу слова! — И из задних рядов поднялся один из тех ботаников, что ездили с Дятловым в Карелию.
— Должен заметить, — жестким голосом начал ботаник, получив от председателя слово, — что одно из сведений, сообщенных сейчас докладчиком, резко расходится с истиной. Никакого озера в упомянутом зоологом Дятловым треугольнике между деревней Хохряковой и озером Ковшезером, никакого озера, повторяю, в этом месте нет.
В зале поднялся шум. Председателю пришлось дважды позвонить в колокольчик, чтобы восстановить тишину.
Председатель сам обратился с вопросом к ботанику:
— Какие доказательства можете вы привести, что сведения, изложенные докладчиком Дятловым, неверны?
— Мы двое работали в той же местности, где и докладчик. Мы посетили пригорок с камнем, напоминающим мертвую лошадиную голову, с такой точностью описанный докладчиком, меньше чем месяц после гражданина Дятлова. Мы не раз обходили этот пригорок кругом. В том направлении от пригорка, которое указано докладчиком, находится не озеро, а луг. На этом лугу нами собран небольшой гербарий. Этикетки на растениях удостоверят мои слова.
Председатель повернулся к Дятлову.
— Какие у вас доказательства?
Сдавленный голос Дятлова ответил.
— Никаких…
Произошла глухая заминка. Дело походило на скандал. Председатель объявил перерыв на пять минут.
Дятлов сжал руками голову и отвернулся к стене. Щеки его горели, точно он только что получил пощечину. Кругом него громко разговаривали, несколько раз его окликали — он ничего не слышал. Получить обоснованное обвинение во лжи — для честного имени ученого — это смерть. В словах ботаника невозможно усомниться. Карта за него. Озера не было: был туман, был бред в жару. Озеро — призрак!
А может, и черного аиста тоже не было? Как глупо было доверяться смутным воспоминаниям.
Но память его точно повторила те же картину: пригорок с камнем, туман, громадную птицу в тумане, внезапное появление озера, путь по лесу, пробуждение на золотом берегу Ковшезера, старик-рыбак… Все это он ясно помнил.
— Заседание возобновляется! — услышал Дятлов голос председателя.
Первым взял слово ботаник — не тот, что говорил до перерыва, а второй.
Он рассказал, как Дятлов тяжело заболел именно в тот день, когда пригрезилось ему несуществующее озеро. Но больной в жару легко может принять покрытый туманом луг за озеро. А характерный костяной треск аиста действительно слышали и они в лесу.
Очень бледный, но спокойный поднялся Дятлов со своего места. Он попросил ботаников показать ему собранный ими на том лугу гербарий, объяснив, что только при этом условии может рассеять неожиданное для него самого недоразумение.
На осмотр его Дятлову потребовалось не больше трех минут. Затем молодой ученый вернулся на свое место и совсем спокойно начал заключительное слово:
— Ботаники правы. Но прав и я. Предлагаю всем, кто сомневается в существовании открытого мною озера взглянуть на эти травы, собранные в этом самом месте на лугу.
IV. Сказка о водяных.
Никто не поднялся с места, чтобы осмотреть гербарий. Сдержанный ропот прошел по рядам. Кто-то громко сказал:
— Что за издевательство!
Дятлов продолжал, возвысив голос:
— Пять минут назад я сам был уверен, что озера нет, что оно существовало только в моем горячечном бреду. Теперь, когда я осмотрел гербарий, я утверждаю — озеро было, и было оно на том самом месте, где месяц спустя ботаники собрали вот эти наземные травы. Осмотрите гербарий. Вы не найдете ни одного растения старше трех недель.
Дятлов смолк. В зале наступила тишина. Потом резкий голос первого ботаника отчетливо произнес:
— Это странно, но это — факт! Но какое отношение это имеет к вопросу?
Дятлов обратился к нему с вопросом:
— А рядом, например, на пригорке с камнем, не попадались вам такие же травы другого возраста?
— Удивительно, но так, — ответил ботаник.
— Удивительно не это, — улыбаясь сказал Дятлов. — Удивительно то, как наивная народная сказка может иногда помочь ученому понять истину. Понять истину сейчас помогла мне именно сказка, услышанная мною на берегу Ковшезера. — И молодой ученый словами старика-рыбака передал сказку о проигравшемся водяном маленького лесного озерка.
— Ботаники собирали свой гербарий на дне озерка, — добавил Дятлов от себя, — Когда «водяной» ушел в Ковшезеро. А я попал на это место в то время, когда он был дома… В рыбачьей сказке простая истина: озеро Ламбушка с Ковшезером соединено подземным ходом. Вода уходит из Ламбушки, когда уровень воды в Ковшезере становится ниже, чем уровень воды в Ламбушке. Вы собирали как раз — когда вода в Ковшезере спала, а мне удалось туда попасть, когда из подземного хода она выступила наружу и залила ход. Так ли это — должна выяснить особая экспедиция. Я кончил…
-------
Через год в том же зале ученого общества новая экспедиция подтвердила предположение Дятлова.
Сказка о водяных попала в ученые книги.
Озеро, синее озеро-призрак, было названо именем Дятлова.
ЧЕСТЬ ПЛЕМЕНИ
(К рисунку на обложке)
Рассказ из жизни северо-американских краснокожих
Мой приятель, индеец из племени сиу[46]) из рода воронов, грел обутые в мокассины[47]) ноги у очага. Термометр показывал 24 градуса ниже нуля, но в хижине у нас было тепло, и от воя ветра за стеной нам было только уютнее. Индеец закурил трубку от огня в печи, затянулся несколько раз, а потом передал ее мне.
— Мой дед, — начал он, — часто рассказывал мне в зимние вечера, когда я был еще мальчиком, о своих приключениях и обычаях нашего народа. Он любил рассказывать о войнах, которые мой народ вел с соседними племенами Северо-Запада, и о единоборствах, которые устраивались между двумя избранными каждой стороной воинами и которые решали исход битвы. Особенно любил дед вспоминать о воинах племени сиу, которых он высоко чтил за храбрость.
Когда дед был молод, он полюбил дочь одного из вождей. Он был красив, но еще не прославил тогда своего имени никакими подвигами, ни разу не увел лошадей и не украл ружья у врага. Поэтому девушка посмеялась над ним, и он ушел от нее с больным сердцем. Ему хотелось умереть.
В это самое время один славный воин, по имени Бычачий Зуб, объявил, что отправляется с двумя товарищами к племени сиу за лошадьми. Дед оседлал лучшую охотничью лошадь и привязал к седлу оружие. Подъехав к хижине Бычачьего Зуба, он привязал лошадь у входа и вошел к нему.
— Отец мой, — сказал он, — я слышал, что ты отправляешься в поход. Сердце влечет меня итти с тобой. Я привязал около твоей хижины коня, который будет моим даром тебе.
Но Бычачий Зуб покачал седой головой.
— Нет, сын мой, — ответил он. — Сон, который повелел мне итти в поход, указал мне лишь двух спутников. Если ты пойдешь с нами, ты непременно будешь убит. Во всяком случае, мои заклинания не будут в состоянии охранить тебя.
— О! — воскликнул мой дед. — Я мужчина и не боюсь смерти. Оставь меня в поле умирать от ран, — вот все, о чем я прошу тебя.
— Ну, хорошо, — сказал Бычачий Зуб, подумав. — Мы отправляемся завтра до зари.
Путешествие в землю племени сиу, совершенное пешком, было продолжительно. В такие походы воины отправляются всегда пешком, рассчитывая совершить обратный путь на украденных лошадях. Нашим четырем воинам, вооруженным лишь луками да ножами, приходилось быть очень осторожными, чтобы не попасться какому-нибудь отряду врагов.
Наконец они дошли до большого лагеря сиу в Черных горах. Бычачий Зуб, который был разведчиком и шел впереди других миль на двенадцать, первый обнаружил присутствие неприятеля. На нем была шкура белого волка с головой. Когда он выходил на вершину какой-нибудь горы, то ложился на землю и заглядывал вниз, стараясь подражать движениям волка. Люди, замечавшие его снизу, принимали его за волка и не обращали на него внимания.
Так случилось и в тот день, когда дед обнаружил поселок сиу. Это было в полдень, и он пролежал на утесе до самого вечера. Он успел за это время заметить, где люди племени сиу пасли лошадей, и видел, куда загнали их на ночь.
Когда стало темно, Бычачий Зуб вернулся к спутникам. Они осторожно подкрались к поселку, где все уже спали глубоким сном. Вооруженные ножами, они подползли к лошадям и перерезали поводья у наилучших. Обвязав ноги добычи тряпками, они вывели лошадей из поселка, вскочили на них и ускакали.
Оказалось, что лошадь, которая досталась моему деду, имела привычку брыкаться, когда на нее садились. Она сбросила деда на землю, потому что он не оседлал ее, а вместо уздечки приспособил конец веревки.
Деду посчастливилось не выпустить уздечки из рук, поэтому он сейчас же снова вскочил на лошадь и догнал остальных. Он не заметил, однако, что во время падения уронил нож, лук и стрелы, а когда спохватился, то было уже слишком поздно возвращаться. По этим приметам воины сиу потом узнали, что похитители были из рода воронов. В поселке спокойно проспали до утра, а когда, наконец, обнаружили покражу, сейчас же бросились по свежим следам.
Бычачий Зуб и его спутники скакали всю ночь и весь день. К вечеру они остановились у берега реки, дали отдых лошадям, напоили их и поспали немного сами. А потом поскакали дальше.
Они взяли самых быстроногих коней, а потому надеялись, что теперь их уже не догонят. Но они ошиблись. Воины сиу оказались на равнине на рассвете. Все утро они продолжали погоню. Их было человек пятьдесят, они были хорошо сооружены и твердо были уверены в том, что легко справятся с четырьмя конокрадами. Вороны скакали во весь опор, но лошади их начали уставать, и с каждым часом преследователи настигали их.
Первою сдала лошадь молодого воина, по имени Буйволовый Рог. Она отказывалась скакать быстрее, и один из преследователей, у которого была очень хорошая лошадь, догнал его как раз в ту минуту, когда его лошадь споткнулась и упала. Он успел вскочить на ноги, когда воин сиу подскакал к нему в пышном уборе из орлиных перьев, развевавшихся по ветру. Но Буйволовый Рог был безоружен — он уронил нож в густую траву во время падения на землю; поэтому, когда воин сиу подскакал к нему, он стоял и ждал его, скрестив руки на груди, готовый умереть, как подобает воину.
Воин сиу, по имени Железный Медведь, который нагнал его, был известен своей храбростью.
Он приближался к ворону, распевая воинственную песнь и готовый нанести врагу смертоносный удар. Но, увидя перед собой безоружного воина, мужественно ожидавшего смерти, он остановил свою лошадь и поднял кверху копье.
— Кто ты, ворон? — спросил он.
— Я зовусь Буйволовый Рог, — отвечал молодой ворон.
— Так живи, Буйволовый Рог! — воскликнул Железный Медведь, спрыгивая с коня и протягивая руку врагу. — Если бы у меня был сын твоих лет — увы! у меня только одни дочери — я хотел бы, чтобы он так же, как ты, бесстрашно умел смотреть в глаза смерти. Иди домой и скажи отцу, что вождь воинов сиу — Железный Медведь, который совершил больше подвигов, чем у него пальцев на руках и ногах, велит сказать ему, что Буйволовый Рог — храбрый воин. И с этими словами Железный Медведь отдал ему свою лошадь и все свое вооружение. Он слегка ударил его копьем по плечу, потом помог ему взобраться в седло, и Буйволовый Рог умчался…
Остальные воины сиу продолжали погоню за тремя беглецами, которых они старались обойти с двух сторон. У воронов было мало надежды на спасение. Они скакали все трое рядом, и Бычачий Зуб сказал:
— Дети мои, если я буду продолжать скачку, я так разгорячусь, что мое тело не будет годиться даже в пищу волкам. Я решил остаться здесь и умереть. Честная смерть оставит обо мне хорошую память.
— Отец, ты сказал хорошо, — ответил ему мой дед, — но ты стар, и мясо твое жестко и сухо. Его будет недостаточно, чтобы накормить голодного волка. Я умру здесь с тобой, чтобы он съел и мое мясо.
Третий спутник их, по имени Волосатый Медведь, задержал свою лошадь и спрыгнул на землю……
— Я люблю животных, — сказал он. — Я хочу, чтобы волк, о котором вы говорите, мог устроить себе настоящий пир.
И они встали все трое, прислонившись спиной друг к другу и вооружившись ножами. Воины сиу, увидя, что у них нет огнестрельного оружия, окружили их плотным кольцом. Тогда вороны запели песнь смерти своего народа…
Бычачий Зуб знал наречие племени сиу и понимал, о чем они говорили между собой.
— Это — храбрые воины, — сказал один из них. — Неужели мы убьем их из-за лошадей?
— Нас пятьдесят, а их лишь трое, — сказал другой. — Если мы убьем их, нам будет мало чести от этого.
— Давайте накормим их, — поддержал третий, — и, когда они отдохнут, пусть вступят в бой с троими из нас.
Сиу стояли, опершись на копья. Плотное кольцо их окружало воронов, которые не обнаруживали никакой боязни и смотрели на врагов, не опуская глаз. Наконец один из сиу, который был, повидимому, вождем, выступил вперед и громко сказали:
— Пусть те четверо, чьи лошади были украдены, решают судьбу воронов!
Все воины подняли громкий крик, потом из рядов их вышло четверо, и они сказали в один голос:
— Пощадим их! Это была интересная погоня, и вороны доказали, что они храбрые воины.
С этими словами они подошли к воронам и протянули им руку.
— Неужели мы отпустим их с пустыми руками? — сказал тогда опять тот же вождь. — Что они расскажут своим соплеменникам о воинах сиу? Скажут, что они не великодушны? Нет, лучше пусть они вернутся к своим, и потом снова приходят воевать с нами. Если все наши враги будут трусами, то нашим юношам негде будет научиться сражаться, как сражались их отцы и деды.
После этого воины сиу начали слезать с лошадей и отдавать их воронам. Бычачий Зуб, как вождь, получил десять лошадей, мой дед — шесть, а Волосатый Медведь — восемь. После этого воины сиу одарили их одеждой и пищей и проводили до пределов их земли, чтобы защитить от бродячих шаек. Сиу горды и заносчивы, но правда также и то, что они великодушны и щедры…
— Ну, а как же твой дед? — спросил я у индейца. — Женился он на девушке, которая тогда отказала ему!
— Друг мой, — ответил индеец, закутываясь в одеяло. — Женщин много, и погоня за ними напоминает охоту на буйволов. Если вы не поймаете одного, останется целое стадо. Мой дед, приобретая славу храброго воина, сделался более требовательным и женился на дочери другого, более могущественного вождя…
…Огонь в очаге догорел, и осталась лишь кучка угля. Мы подбросили в нее дров и легли спать.
КАК ЭТО БЫЛО
В этом новом отделе «Всемирного Следопыта» редакция помещает короткие истории, посвященные необычайным встречам, приключениям, открытиям и интересным наблюдениям (по возможности, оправданные или документами, или фотоснимками, или зарисовками). Не каждый может быть беллетристом, но многие бывалые люди могут вкратце описать пережитые ими исключительные случаи, относящиеся к программе нашего журнала. Особенно это относится к морякам, водникам, звероловам, охотникам, натуралистам, горнякам, геологам, этнографам, археологам, ж.-д. строителям, лицам, работающим в заповедниках, на различного рода промыслах и, вообще, ведущим жизнь под открытым небом. Редакция рассчитывает, что «короткие истории» отдела «Как это было» помогут вместе с тем редакции выявить среди лиц, дающих материал, новых авторов. Помещаемые нами ниже две интересные встречи описаны молодым студентом-этнографом Ленинградского университета В. Чернецовым.
Зоопарк вогула Алхати
Весь конец августа был дождливый. Я в это время жил в юрте своего друга вогула, на берегу р. Токты. В описываемый вечер мы сидели, по обыкновению, перед горящим чувалом[48]) и прислушивались к завыванию ветра в вершинах старых сосен. Непогода расстраивала все наши планы, и теперь, пребывая в вынужденном бездействии, мы немилосердно скучали и на все лады проклинали дождь, который как на зло час от часу становился все сильней и сильней.
Обычно в такие дни Алхати — так звали моего друга — рассказывал бесконечные вогульские сказки и легенды или посвящал меня в различные загадки из жизни леса. Сегодня он уже успел рассказать одно сказание и теперь смотрел, как я зарисовывал в альбом причудливую орнаментировку берестяной коробки.
— А дай мне палочку для писания, я тоже чего нарисую, — сказал вогул, когда я кончил рисунок.
Я обрадовался такой идее и немедленно передал в его распоряжение карандаш и бумагу.
Алхати пошевелил сначала дрова в чувале и, когда они разгорелись, уселся на свернутую оленью шкуру, положил тетрадь на колени и принялся рисовать.
Когда дрова в чувале разгорелись, Алхати приладил тетрадь на коленях и принялся рисовать.
Фотография с подлинных рисунков вогула Алхати.
Сначала он нарисовал нарту, желая изобразить всю упряжку (табл. I, рис. 1). Но видя, что ему не хватит места, нарисовал другую (I, рис. 2), и при ней трех оленей. Над нартой поместился человек, правда, по сравнению с оленями очень маленького роста. В одной руке он держит вожжу, а в другой — харей[49]). Рисуя оленей, вогул подчеркнул наиболее характерные особенности этих животных, как, напр., длинный подшейный волос, имеющий вид бороды, выступающие лопатки и растопыренные копыта. Наряду с этим он довольно равнодушно отнесся к такому важному органу, как глаза, и наградил ими лишь одного оленя.
Закончив рисунок, Алхати полюбовался на него и добавил еще одного оленя (I, рис. 3) и собаку (I, рис. 4).
— Пусть она тоже бежит, — сказал он и, немного помолчав, добавил — Видишь, ничего не боится, хвост кверху держит!
С этими словами Алхати приделал собаке небольшую закорючку, которая должна была изображать хвост. От собаки его фантазия перенеслась к глухарке (I, рис. 5), а затем к глухарю, (I, рис. 6), которого он поместил немного правее. Обе птицы были изображены с растопыренными крыльями и распущенными хвостами.
Теперь, повернув тетрадь, чтобы удобнее было рисовать, вогул исполнил лося (I, рис. 7), широкие рога которого имели многочисленные отростки.
— Старый мужик! — заметил он, любуясь на свое произведение. — А вот знаешь, — продолжал он, — видел я однажды утку! Таких уток здесь нет, она тогда пролетом на озеро села. Нос у нее больно широкий, а на голове перья торчат…
С этими словами он нарисовал птицу с широким, как у колпика[50]), клювом, но— в отличие от последнего — ноги были коротки и с плавательной перепонкой, которую Алхати изобразил в виде двух кружочков на каждой ноге (I, рис. 8).
Войдя во вкус, он продолжал с воодушевлением рисовать, прибавив к своему зоопарку белку, горностая, зайца, гагару и налима (I, рис. 9-13). Нужды нет, что белка вышла почти одного роста с зайцем и больше гагары, а последняя уселась зайцу на спину. О расположении изображений вогул не заботился и повертывал бумагу, как было ему удобнее. Но зато каждое животное имело какую-нибудь отличительную черту, характерную для него, по которой его невозможно было спутать с другими.
— Вот, смотри! Это — заяц. Видишь, лады какие толстые; он по снегу бегает, потому они и такие. А у белки опять хвост большой. Ты лодкой едешь, веслом правишь, а она, когда по деревьям скачет, хвостом себе помогает.
У гагары вогул подметил длинную тонкую шею, а у налима характерные для него сросшиеся спинные, хвостовые и брюшные плавники.
Фотография с подлинных рисунков вогула Алхати.
Видя, что места на листе нехватает, я подсунул приятелю еще бумаги, на которой он продолжал рисовать с еще большим рвением. Здесь появились на свет: цапля (табл. II, рис. 1) с длинной шеей и большим клювом, ястреб (II, рис. 2) с крючковатым острым носом и изогнутыми когтями, ворон (II, рис. 3), рябчик (II, рис. 4) и кедровка (II, рис. 5). Рисуя последнюю, вогул вставил ей в разинутый клюв шишку.
— Она всегда кричит «какв, какв»— так вот пусть с шишкой и живет. Осенью она их много к себе натаскивает. Я прошлый год у нее фунтов пять орехов нашел, и все хорошие, крупные.
Выдру (II, рис. 6) Алхати изобразил с длинным туловищем, короткими ногами и прямым хвостом. Кузнечик (II, рис. 7) и мышь (II, рис. 8) напоминали настоящих довольно отдаленно, в особенности первый; но здесь приходилось уж верить на слово самому художнику. Зато корову (II, рис. 9) он снабдил прекрасными рогами, а лошади (II, рис. 10) приделал длинный толстый хвост.
— Ну, вот, всех рисовал! — сказал он, с восторгом глядя на свое художество. — И корова, и мышь, и ястреб — все есть!
— А знаешь, Алхати, — сказал я ему. — Ты вот мне про виткину[51]) рассказывал, — так нарисуй-ка ее…
— Кого, виткину?.. — тут вогул громко рассмеялся — до того ему показалось забавным нарисовать самое виткину.
— А что, попробую! — наконец промолвил он, снова усаживаясь на свою шкуру. — А ты не боишься, она ведь страшная, виткину, людей ест, — продолжал он, все еще смеясь.
Виткину (II, рис. 11) вогул нарисовал в виде длинного существа с большой зубастой пастью и громадным рогом на голове. Своими плавниками она напоминала рыбу. Покончив с чудовищем, Алхати нарисовал сбоку громадный треугольник (II, рис. 12), который он тщательно зачернил.
— Это «сас-поли-яны-нел»[52]), леший, у него нос во-о какой! — Здесь вогул далеко раздвинул руки, показывая, какой большой нос у лешего.
— А почему же берестяный?
— Кто знает… Я не знаю, такой уж живет… Это он ночью кричит: «Охо, охо!» У, мы боимся, беда!..
Здесь Алхати пришел в полный восторг от своего зоопарка, и в избытке веселья разразился хохотом, покатившись на оленью шкуру. Его смех был настолько искренен и заразителен, что я последовал его примеру, — да с таким усердием, что ручная белка, спокойно разгрызавшая до того времени орешки, моментально нырнула в свой ящик. Оттуда она выглядывала, опасливо поводя усатой мордочкой.
Насмеявшись, Алхати поднялся и вышел из юрты. Когда он вернулся, у него был необыкновенно довольный вид.
— Ну, вот, — сказал он, — пока мы здесь рисовали, дождь прошел, и на небе видны звезды. Ветер хороший стал. Теперь дождя больше не будет, и завтра мы пойдем.
Эта весть меня очень обрадовала, так как я уже было совсем отчаялся попасть в интересовавшее меня место до наступления холодов. Теперь же дело повернулось удачной стороной. Улегшись спать, я с наслаждением думал о предстоящем походе…
В. Чернецов в одежде вогула.
Встреча с лапландской совой
Однажды, во время скитаний по северу, я спускался на лодке по быстрой горной речке. Ее пороги, коварные подводные камни и водовороты на каждом шагу готовили для моей утлой посудины разные пакости, и потому мне постоянно приходилось держаться на чеку. После особенно упорной войны с порогами, я решил отдохнуть и, прельстившись красивым местом на берегу, зачалил лодку. Развести костер было делом недолгим, и вскоре огонь весело потрескивал под закопченным котелком с водой. В ожидании чая я задумал осмотреть берег, где громоздились серые скалы, поросшие густым лесом. Скалы всегда привлекают меня, и я люблю лазать по ним, с любопытством заглядывая в каждую расщелину, в каждую пещеру в надежде найти там что-нибудь интересное.
Добравшись до самой вершины, я повернул было назад, как вдруг услыхал за спиной шорох. Моментально обернувшись, я увидел двух сов, сидевших на корне небольшой раскидистой березки. Они угрожающе щелкали клювами и топорщили оперение. Мне сразу бросилось в глаза, что птицы были линные и у них почти не было настоящих перьев. Вследствие этого совы не могли лететь и при моем приближении неуклюже заковыляли вниз по откосу, помогая себе крыльями. На бегу они угрожающе щелкали клювами.
«Мы не хотим с тобой связываться, но попробуй, подойди, и увидишь, как мы тебя отделаем» — слышалось в этом щелканьи, а злобное шипенье, напоминающее змеиное, красноречиво подтверждало их намерения.
Как только совы побежали, во мне вспыхнул охотничий инстинкт. Такой он, должно быть, был у наших предков, когда они бродили, одетые в звериные шкуры с каменными топорами в руках. Ружье осталось в лодке, и я, быстро нагнувшись, схватил осколок камня и, почти не целясь, швырнул им в одну из сов. Удар пришелся в голову, и сова, издав каркающий звук, сковырнулась вниз, распластав крылья. Два последующие удара докончили ее, и через мгновение она была мертва.
И тут на меня напало раскаяние. Я не переношу убийства бесцельного и тем более, когда зверь совершенно беспомощен, как было в данном случае. К тому же, сова была страшно худа и не годилась для еды, а ее шкурка, лишенная перьев, не могла быть пригодной для чучела.
Но сделанного не воротишь. Надо воспользоваться хоть другой совой и сфотографировать ее. Приняв это решение, я бегом пустился к лодке и вскоре вернулся с фото-аппаратом. Найти птицу было нетрудно, и я увидел ее сидящей между старой сосной и нависшим камнем. Когда я подходил к ней, она только шипела, но раздвиганье штатива повергло ее в сущее неистовство. Сова захлопала крыльями, а громкое щелканье клюва было похоже на звук кастаньет. Она грозилась изорвать меня на клочки и съесть, но я мужественно перенес ее угрозы и поспешил запечатлеть ее гнев на пластинке.
Сова сидела неподвижно, уставившись на меня круглыми немигающими глазами…
После этого я вооружился прутиком и, несмотря на великое негодование врага, перегнал его на другое место. В выборе этого места у нас вкусы сильно расходились. В то время, как сова искала глубокой тени, я предпочитал свет и солнце. Наконец, мы сошлись на небольшой ямке под защитой скалы, при чем большая часть птицы была хорошо освещена.
Установив аппарат, я замер, чтобы дать возможность сове успокоиться. Загнанная в угол, она чувствовала себя, повидимому, сильно угнетенной, а может быть, и смерть товарища произвела на нее впечатление. Но мне показалось, что в ее глазах виднелся укор, а вместо недавней злобы мелькал страх поставленного в беспомощное положение животного. Перья на голове ее сильно топорщились, что служило показателем сильнейшего волнения.
Я постарался, успокоить совушку, начав говорить с ней. Пока я говорил, она сидела без движения, уставившись на меня круглыми немигающими глазами. В это время солнце выглянуло из-за облаков, я нажал спуск и, сложив аппарат, поспешил отойти, не желая больше надоедать птице своим присутствием.
Теперь я принялся за осмотр соседних камней и скал. И вот что они рассказали мне.
Эту местность, избрало себе семейство каменных сов[53]). Молодые, не получив еще полного оперения, не могли лететь и были в состоянии лишь прыгать, неловко переваливаясь с боку на бок, помогая себе крыльями. В небольших расщелинах и под нависшими камнями были излюбленные места обеих птиц. Здесь земля была покрыта пометом, перьями и отбросами совиного стола. Частенько совята сиживали на выступающем корне небольшой искривленной березки, откуда я вспугнул их давеча. Отсюда, в случае необходимости, совы могли быстро спускаться вниз и прятаться в одну из щелей.
Пищу им доставляла их мамаша, старая сова, которой едва хватало времени накормить прожорливых ребят и поесть самой. Она приносила им все, что попадалось ей на охоте. Обычно это были птицы и мыши. Но и не только они делались ее добычей, — на камне валялась лапа зайчика с обрывками окровавленной кожи.
Наверное, ночью, не подозревая о грядущей опасности, он медленно спускался к воде, где у самого берега росла нежная зеленая травка. Такой нет наверху, где между старыми соснами можно было найти лишь толстый слой хвои. Бедному косому нелегко было спускаться по крутому склону. Его ноги приспособлены скорей для подъема, и он был весь поглощен своей трудной задачей.
Вдруг раздался зловещий шум, и когти бросившейся вниз совы впились в спину зайца. Отчаянное сопротивление не спасло. его от острых когтей и крепкого клюва. Через минуту он был мертв. Старая сова притащила его птенцами и здесь начала рвать его на куски, которые они с жадностью глотали.
Зайчонка едва хватило на обед, и потому, оставив птенцов в одиночестве, сова снова полетела добывать пищу, спеша покончить с этим до наступления дня. Она боялась света — глаза ее видели днем прекрасно, но ей не хотелось попадать на вид дневным птицам, которые не питали к ней симпатии и, завидя ее, собирались большими стаями и с криком и писком носились вокруг нее, прогоняя кровожадного хищника от своих гнезд.
Избегая встречи сними, сова предпочитала днем забиваться куда-нибудь в укромный уголок и там проводить время до самого вечера. Молодые совята, насытившись, тоже залезали в одно из своих убежищ, где, благодаря серой окраске, совершенно сливались с окружающими камнями.
Так жили они среди скал, пока приход их главного и почти единственного врага — человека — не нарушил их покоя.
В. Чернецов.НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ БОЧЕНКИНА И ХВОЩА СЕРИЯ ЮМОРИСТИЧЕСКИХ РАССКАЗОВ В. ВЕТОВА
Приключения в зоопарке
Два дня прожили мы с Семен Семенычем в Москве. За это время болезнь моего друга сняло как рукой. Мы побывали во многих интересных местах, но самое для нас интересное — московский зоопарк — мы нарочно оставили напоследок. Его осмотром мы должны были закончить свою московскую эпопею.
По случаю воскресного дня народу здесь собралось видимо-невидимо, и мы порядком постояли-таки у кассы, прежде чем купили себе билеты.
Первые звери, которых мы увидали, оказались самыми обыкновенными зайцами. Какой-то «спец» водил за собою тучу народа и, остановившись перед зайцами, объяснял экскурсантам про защитную окраску зверей. Заяц-русак имеет шкурку, подходящую под цвет полей, в которых он кормится и ложится на отдых. Заяц-беляк зимою становится белым, так что его трудно увидать в лесу, среди запорошенных кустиков и пеньков. Все это устроено в природе нарочно для того, чтобы зайчики могли спасаться от нескромных взглядов своих бесчисленных врагов. По словам «спеца», почти все дикие животные имеют защитную окраску, которая служит либо для защиты, либо для охоты.
Зоопарковские зайцы оказались, как зайцы, и не могли удивить таких искушенных охотников, как мы.
— Подумаешь, невидаль!.. Русака показывают! Мы почище этих на горбах своих таскали, — проворчал Семен Семеныч. Толкаться по саду с экскурсией показалось нам скучноватым, и мы отправились самостоятельно.
Мы шли среди зверей и удивлялись на каждом шагу: волки, медведи, зобастые пеликаны — все было настоящее, живое, разумное — и «только не говорило»… Впрочем, одно из этих животных говорило… Оно говорило на чистом русском языке. Это был большой зеленый попугай.
Проходя мимо его клетки, Семен Семеныч спросил:
— А это что за птица?
Неожиданно для нас птица отрекомендовалась сама:
— Попочка… Милый попочка, — сказала она, приветливо кивнув нам головой.
Семен Семеныч в удивлении отступил на шаг и недоумевающе оглянулся на меня.
— Слыхали? — спросил он меня.
— Слышал. Ну, и что же тут удивительного? Разве вы не знали, что попугаи говорят?
— Хотя читал про это самое у Робинзон Крузе, но, простите за откровенность, не доверял. Теперь вижу, что Робинзон Крузе прав.
Семен Семеныч смело вступил с попугаем в разговор.
— Эй, крылатая тварь! — обратился к попугаю мой друг. — Хотя ты и насекомая, а все-таки маленько соображаешь. Скажи мне, кто я такой?
— Дурак! — крикнула птица.
— Прошу не выражаться! От такого же слышу!.. А кто из нас дурей — еще неизвестно… — возмутился мой друг.
Мы тронулись дальше и неожиданно очутились против клетки со львом.
Много слыхал Семен Семеныч про этого царя зверей, но видеть его ему еще не приходилось. Долго простояли мы здесь с моим другом. Железная решотка отделяла двух львов, одного от другого. Один из них был натуральный. Другой был — Семен Семеныч! Один обладал желто-бурым покровом, другой — зелено-клетчатым. На голове одного была грива. На голове другого — «здрасте-прощайте»… И все-таки — оба были львами, оба были грозою животных. В строгом молчании смотрели они теперь друг другу в глаза и многое переживали…
Оба были львами: один обладал желто-бурым покровом, другой — зелено-клетчатым.
Эта молчаливая картина надолго врезалась мне в память: Семен Семеныч и лев, смотрящие друг на друга!
Кенгуру был также удостоен нашего внимания. Про это животное Семен Семеныч даже и не слыхал. Когда же он узнал, что у кенгуру есть на груди карман для ношения собственных детей, он многозначительно заметил:
— Специальный зверь.
Мы проходили мимо огороженной лужайки. За изгородью стояло большое мохнатое животное. Оно необыкновенно гордо и презрительно посматривало на нас, высоко задрав длинную шею. Животное что-то жевало.
«Лама — дразнить воспрещается» — прочли мы на вывеске.
— У-у, гордая, — заметил Семен Семеныч, разглядывая ламу. — А впрочем, зверь как зверь…
Интересу в нем нет.
Жуй, дура, себе на здоровье, — обратился он к животному.
Не знаю, все ли ламы понимают человеческую речь. Во всяком случае эта лама прекрасно поняла, что ее обозвали дурой, и гордячка сочла себя оскорбленной. Она ответила Семен Семенычу метким плевком в нос.
Лама ответила Семен Семенычу метким плевком…
Семен Семеныч остолбенел.
— Ах ты, подлюга!.. Шпана несчастная! — вскрикнул он, вытирая лицо.
— Тьфу! — повторила лама и украсила новым плевком клетчатую жилетку моего друга.
— Ах, ты, чортова плевательница! — вскипел Семен Семеныч.
«Ах, ты, чортова плевательница!» — вскипел Семен Семеныч.
Мой друг рассердился не на шутку, и я поспешил успокоить его.
— Бросьте, Семен Семеныч! Идемте отсюда. Охота вам связываться со всякой скотиной…
Тут попало от ламы и мне, потому что слово «скотина» тоже, повидимому, не понравилось несносной гордячке.
Нам пришлось отступать. Семен Семеныч был оплеван и долго еще ворчал.
— Зазнались звери… Давеча крылатая тварь обругала ни с того ни с сего, а сейчас заплевала с головы до ног ламиха… Больно гордые стали — им и слова сказать нельзя! Разве это дело: чуть что — сейчас уж и плеваться… Ну, разве для того я новый пиджак Свинолупову заказал, чтобы его оплевывали всякие коротконогие твари!
В это время с нами поравнялся служащий зоопарка. Он слышал жалобы моего друга и с улыбкой обратился к нему:
— Вас заплевала лама? Ну, поздравляю вас, гражданин! Теперь от вас целую неделю будет вонять.
— Владим Сергев, а ну, понюхайте, идет ли от меня дух?
— И еще какой! — ответил я другу, понюхав его фасонистый костюм.
— Хорошо бы помыться где-нибудь, Владим Сергев… В пруду, что ли, искупаться…
— Удобно ли это будет, Семен Семеныч? Все-таки мы в столице… Как же теперь быть-то?
Мы входили в помещение террариума. Тут были выставлены напоказ всякие змеи, лягушки и черепахи.
Одна из черепах была странного вида. Это был редкий экземпляр, водящийся в озере Канка и доставленный сюда из Уссурийского края.
Черепаха походила на большую и плоскую раковину.
Она неподвижно лежала на дне большого аквариума, наполненного водой.
Семен Семеныч оглянулся по сторонам. Народу здесь было мало. Семен Семеныч мгновенно снял шляпу, стал на колени и, не задумываясь, окунул голову в аквариум, дабы отмыть вонючий плевок ламы. В то же мгновение из-под черепашьего панцыря высунулась маленькая головка на необыкновенно длинной шее. Со стороны мне хорошо было видно, как длинная шея черепахи быстро потянулась к лицу моего друга. Не успел я предупредить Семен Семеныча, как он разом отпрыгнул от аквариума и застонал. С физиономии его струилась вода, нижняя губа вздулась, на ней показалась капля крови. Семен Семеныч отфыркивался.
— У-у, паразит несознательный… Холера уссурийская! — стонал мой друг, прикрывая ладонью пострадавшую губу.
— Семен Семеныч, быть может, эта черепаха ядовитая? — с тревогой спросил я его.
— Да уж чего ядовитее… Не понимаю, к чему эту мерзость народу показывают…
Мы поспешили покинуть террариум с его несимпатичными обитателями.
* * *
Отправились мы искать по саду бегемота. Нам указали на большое здание, стоявшее на горе. У входа была очередь.
Мы заняли очередь и на всякий случай осведомились, здесь ли живет бегемот. Оказалось, что бегемот действительно тут проживает, а потому мы смело двинулись вперед. В просторном здании скопилось множество людей обоего пола, всех возрастов и профессий.
Все лезли и напирали к одной стороне, становясь на цыпочки и засматривая друг другу через головы. Мы энергично протискались вперед и заняли место в первом ряду над бассейном. Бегемота не было. У наших ног волновалась вода, ходили страшные волны, и в публике говорили, что эти волны исходят от бегемота.
Мы простояли несколько минут и, наконец, увидели какой-то совсем маленький и розовенький предмет, который появился над поверхностью воды.
— Гляди, гляди, показался! Вот он, самый бегемот!
Не таким представлялся он нам. Мы ожидали увидеть нечто громадное и неуклюжее, а тут нам показывали маленький розовенький бугорочек.
Все же мы догадались, что туловище бегемота было под водой, но никак не могли определить, какую же часть тела он теперь показывал. Я был склонен думать, что появившийся бугорочек представляет собой переднюю часть тела животного. Семен Семеныч думал как раз обратное.
— Это перёд, — утверждал я.
— Не перёд, а наоборот, — утверждал Семеныч.
— Откуда он пузыри пускает — еще вопрос, — возразил Семен Семеныч. — Владим Сергев, хватит! Пойдемте от этого сраму!
Мы вышли несколько разочарованные, однако наше разочарование быстро прошла, когда мы увидели настоящего громадного слона, разгуливающего за решоткой. Тут уж зверь был показан без обману. Мы застыли перед решоткой, чрезвычайно довольные и удовлетворенные.
Это была самка индийского слона. С удивлением прочитали мы длинный список, вывешенный у решотки, с обозначением всех продуктов, которые слон поглощает в день. Оказалось, что слон пожирает и сено, и морковь, и хлеб, и сахар, а запивает еду двадцатью ведрами воды. Впрочем, сколько именно жрет эта скотина — я точно не помню. Во всяком случае, цифра чудовищно невероятная.
К слону подходила та самая экскурсия, которая давеча повстречалась нам у клетки с зайцами. Экскурсию водил все тот же «спец».
Он принялся рассказывать про слона и заявил, что слон — лесное животное, водящееся в вечно зеленых тропических лесах.
— Извиняюсь, — перебил «спеца» мой друг, — почему же слон не зеленый?
— Как почему? — удивился «спец».
— Вы говорите, — он водится в зеленых лесах… Где же его защитный окрас?
«Спец» видимо опешил и не знал, что ответить, а Семен Семеныч, самодовольно улыбаясь, подтолкнул меня локтем.
— Ловко я его срезал? — тихонько спросил он меня.
Тем временем слон медленно подошел к решотке, хитро глянул на Семен Семеныча и, высунув сквозь решотку длинный хобот, с меланхоличным видом подцепил зеленую шляпу Семен Семеныча, сделанную из морских водорослей, на фасон «здрасте-прощайте». Высоко поднял слон над своей головой зеленую шляпу из морских водорослей и не спеша отправил ее себе в пасть. Животное вкусно причмокнуло. Вероятно, сено, хлеб, морковь да сахар порядком ему надоели, и шляпа из морских водорослей пришлась более по вкусу.
Слон хитро глянул на Семен Семеныча и подцепил его зеленую шляпу на фасон «здрасте-прощайте».
Публика громко ахнула, а Семен Семеныч… недаром он целый год состоял в обществе физкультуры — в мгновение ока преодолел высокую загородку и очутился в самой клетке слона. Держась одной рукой за хобот, он смело полез свободной рукой в самую пасть громадного животного. Не знаю, чем кончилась бы эта смелая и отчаянная попытка. Все дело испортил служитель зоопарка, откуда-то вихрем налетевший на Семен Семеныча. Между ними произошла дикая сцена. Они вцепились друг в друга. Публика пришла в неистовство. Все кричали. Какая-то женщина билась в истерике.
— Отдай шляпу! — ревел Семен Семеныч.
— Не имеете права! — вопил служитель..
Я бросился на помощь к своему другу. Испуганный слон удирал в дальний угол загона…
* * *
Шляпу мы не спасли. Она навеки погибла в чудовищной пасти слона. Нас вели в милицию, и за нами следовала толпа.
Семен Семеныч шел гордо, с высоко поднятой головой. Он не терял достоинства. Я волновался.
— Владим Сергев, не робей, — тихо шепнул мне мой храбрый друг. — Нам ничего не будет. Положись на меня.
В милиции нас встретили сурово. Начался допрос. Кто мы, откуда. Дело как будто принимало скверный оборот. Нас явно подозревали в злостном хулиганстве. Неожиданно мой друг потребовал лист бумаги и перо. Он принялся писать. Я перегнулся через его плечо и в волнении следил за его писанием. Вот что писал Семен Семеныч:
Московскую Милицию
гр. Семена Боченкина
Заявление
Принимая во внимание мое трудящееся происхождение и как я официально заплеван ламой, что стоит не менее 16 рублей (в чем имеется расписка от портного Свинолупова). Опять же 4 руб. 50 коп. — шляпа, которую съела индейская слониха. Прошу взыскать 20 руб, 50 коп. с московского зоопарка, а меня с гражданином Хвощем немедленно аннулировать из-под стражи, ввиду ничего нецензурного у нас не было, а как раз наоборот ми приехали в Москву с просветительной целью для ради поправки здоровья.
Семен Боченкин.Приложение: счет гр. Свинолупова».
Крючок был Семен Семеныч! Спокойно и невозмутимо подал он заявление суровому человеку, облеченному в милицейскую форму. По мере того, как этот человек читал — суровое лицо его прояснялось все более и более. О, чудо! Из грозного исполнителя долга милиционер вдруг превратился в самого симпатичного и веселого человека. Задав нам два-три вопроса, он вдруг заявил:
— Эх, ребята… Ну, чего ради связались вы с этой индейской слонихой?! А шляпа? — перебил милиционера мой друг.
Милицейский улыбнулся, махнул рукой и сказал:
— Вытряхайтесь отсюда!..
Веселыми ногами выкатились мы из милиции. Когда мы очутились на улице, Семен Семеныч перевел дух и с сердцем произнес:
— Владим Сергев, а все-таки зверская это вещь — зоопарк!
ИЗ ВЕЛИКОЙ КНИГИ ПРИРОДЫ
ЖУРАВЛЬ С ИСКУССТВЕННОЙ НОГОЙ
В Лейпциге (Германия) в Зоологическом саду в продолжение многих лет жил журавль. Крылья у него не были подрезаны, и он пользовался полной свободой. Он летал по всему городу, но всегда возвращался к своей подруге, у которой крылья были подрезаны.
Но однажды осенью, когда журавлей хотели перевести на зимнюю квартиру, сторожа не могли его поймать. Он улетел на озеро и провел ночь на воле. Ночь была морозная, и он отморозил себе ногу. Облава продолжалась целый день, но все было безуспешно. Нога была повреждена так сильно, что через несколько дней часть ноги с пальцами отвалилась. После этого журавля удалось поймать. Но так как сустав уцелел, то директору сада пришло в голову сделать ему искусственную ногу. Он обратился в протезную мастерскую, которая согласилась принять заказ. Журавлю приделали ногу из аллюминия, и он, теперь уже инвалид, продолжает жить попрежнему со своей старой подругой.
СЛОН С ЧЕТЫРЬМЯ БИВНЯМИ
Изображенный на этой фотографии череп был найден в Африке, во французской колонии Убанги-Шари. Случай находки слона, вооруженного четырьмя клыками, чрезвычайно редок. В местности, граничащей с Банги, два европейских охотника недавно безуспешно преследовали такого слона, а старожилы этой области помнят, что некогда был даже убит слон с четырьмя бивнями.
Туземцы, очень недоверчиво относящиеся к явлениям, которые путают их верования, противятся вывозу таких ненормальных слонов из страны, боясь навлечь на свои деревни и себя самих страшные бедствия.
Это, вероятно, и является причиной, почему ни общей ни даже специальной прессе ничего не известно об этих исключительных животных.
ПАУК-ТЕХНИК
На юге острова Мадагаскара живет на земле паук размером в сантиметр. Самец ведет бродячий образ жизни, самка живет в особом домике, который строит она сама без помощи самца. В этом домике она откладывает яички и выводит паучат.
Домик этот обычно представляет собой брошенную ракушку улитки, заключенную в плотный футляр из паутинной ткани. Самое любопытное в нем — его местоположение. Паучиха обычно подвешивает его на прочных паутинных нитях к веткам какого-нибудь куста на высоте около 40 сантиметров над землей. Дом в 35 раз тяжелее паучихи. Спрашивается, как удается ей поднять его на такую высоту? Применительно к человеку, это значило бы поднять на канате глыбу, весящую свыше 2 тонн на высоту 100 метров.
Работа мадагаскарского паука оставалась до последнего времени загадкой. Наблюдая жизнь нескольких экземпляров паука в террариуме и тщательно изучив их строение, английские натуралисты, наконец, открыли этот секрет.
Облюбовав подходящую ракушку, паучиха спускается с ветки на паутинке, прикрепляет конец ее к ракушке и поднимается опять по этой же паутинке, продолжая выпускать вторую нить. Затем она остается на ветке и ждет: двойная эластичная нитка, высыхая, ссаживается, укорачивается, и ракушка приподнимается на крошечную долю дюйма. Тогда паучиха опять спускается к ней и повторяет свой маневр.
Работая так непрерывно несколько дней подряд, она поднимает свой домик на желательную высоту и принимается затем за его внутреннюю отделку.
В АФРИКУ ЗА ОБЕЗЬЯНАМИ[54])
В конце 1926 года советский ученый профессор И. И. Иванов был командирован Академией Наук в Западную Африку для постановки опытов над антропоморфными (человекоподобными) обезьянами — шимпанзе. Для изучения этих обезьян нужно находиться в тропической зоне, потому что вне тропиков шимпанзе живут недолго и не могут размножаться.
Заручившись содействием директора Пастеровского института в Париже д-ра Кальметта, проф. Иванов отправился на опытную станцию института во французской Гвинее, при которой имеется питомник человекоподобных обезьян.
Положение на станции оказалось хуже, чем ожидал ученый. Станция еще находилась в периоде оборудования. Правда, имелись хорошие лаборатории, но не было мало-мальски подходящего для жилья помещения. Сторожевой дом, где думал устроиться профессор, оказался заселенным термитами (муравьями). В питомнике при станции имелось 30 обезьян, но это была все «молодежь»; только одна взрослая обезьяна могла годиться для опытов. Вопрос о разведении шимпанзе здесь даже не поднимался.
Проникающая в дебри Африки «цивилизация» губительно отражается на шимпанзе. Они вымирают, а уцелевшие забираются в глубину лесов. Но и тут уже появился след человека. Тропическая природа здесь причудливо переплетается с европейской культурой. В лесах ползают громадные питоны (змеи), а рядом — по новопроложенной дороге пробегают, по десятку в день, автомобили.
Поймать необходимых для опытов взрослых шимпанзе очень мудрено при том способе охоты, который применяют местные негры. Они выслеживают семью шимпанзе (шимпанзе живут семьями) и при помощи собак криком и шумом загоняют обезьян на дерево. Вокруг дерева разжигается костер из соломы с одурманивающими растениями. Обезьяны задыхаются в дыму, спускаются или падают с дерева и, большей частью, погибают под ударами дубин. Негры из чувства самосохранения предпочитают убивать взрослых обезьян, а на станцию доставляют одних малышей. По дороге часто обезьяны гибнут от дизентерии, заражаясь от негров, среди которых эта болезнь очень распространена.
Профессору Иванову пришлось самому отправиться вглубь страны за шимпанзе, в сопровождении отряда негров, предоставленного ему губернатором Французской Гвинеи. Самый способ охоты был изменен. Из Парижа выписали сети для ловли обезьян на деревьях. Теперь неграм не позволяли разводить под деревьями костры и оглушать обезьян дубинами. До прибытия сетей охотники прибегли к такому методу: загнав шимпанзе на дерево, они ждали, пока изголодавшиеся обезьяны сами не сойдут на землю. Но взять взрослую шимпанзе не так-то просто. Многие негры за такие попытки поплатились пальцами рук. Один уже пойманный крупный шимпанзе разломал клетку, сильными ударами сбил двух негров и забрался опять на дерево. Видя себя окруженным, беглец в ярости бросился с высокого дерева и переломил позвоночник.
Если обезьяну не дразнят — она спокойна Шимпанзе не трудно приучить. Просидев три-четыре недели в неволе, она уже не возвращается в лес; ее все равно там не примут. В питомнике обезьяны проводят время на свободе. Прыгают по пальмам и по звонку отправляются есть, как дети, взявшись за руки.
Следующий эпизод показывает, что даже крупные экземпляры привыкают к неволе. Однажды взрослый шимпанзе выскочил из клетки и забрался на дерево. Другие обезьяны подняли невообразимый вой. Негры, работники питомника, в страхе разбежались.
Обезьяна спокойно уселась на верхушке пальмы и курьезно приложила ладонь к щеке, как это делают люди. Пока что она не выражала никаких грозящих опасностью намерений.
Тогда проф. Иванов взял чашку, из которой ела обезьяна, положил туда «папай» (род фруктов) и, вооружившись на всякий случай револьвером, стал тихонько приближаться к дереву. Увидев еду, обезьяна начала быстро спускаться, а профессор так же быстро — отступать. Шимпанзе надвигался на профессора, беспокойно постукивая кулаками по стволам деревьев. Но, увидев, что ее никто не преследует, а лакомый фрукт от нее отдаляют, обезьяна вернулась на дерево и так прожила на пальмах несколько дней. В часы еды она спускалась вниз, потом снова забиралась на дерево. Летом 1927 г. на Слоновом Берегу охотился один француз — специалист по ловле обезьян. Он доставил проф. Иванову несколько ценных экземпляров.
В июле 13 обезьян были погружены на пароход для отправки в Сухумский обезьянник. Но морское путешествие вынесли только две из них, да и те недолго прожили в Сухуме.
Олегри.Лебединая песня
Древняя легенда о «лебединой песне» — единственной песне, которую поет лебедь в момент расставания с жизнью, дошла к нам из глубины веков, ибо уже в V в. до нашей эры знаменитый философ Греции Сократ упоминает о лебединой песне, «которой и люди должны были бы подражать, расставаясь с жизнью без страха». Аристотель — величайший натуралист древности — столетие спустя также принимает за достоверный факт лебединую песнь и пишет: «Лебеди обладают способностью петь, главным образом, при конце их жизни, и многие лица, путешествовавшие у берегов Ливии, слышали их предсмертную песнь». Однако в I веке нашей эры римский ученый Плиний Старший опровергает эту легенду.
В наши дни «лебединая песня» окончательно превратилась в легенду, оставшись в наследство лишь поэтам. Но недавно известный американский журналист Эллиот вновь поднял этот вопрос на пересмотр. Он приводит факт из личных наблюдений: отправившись на охоту в компании друзей в леса северной Каролины, он подстрелил лебедя в летящей стае. Лебедь упал с высоты в озеро и во время падения «пел», то-есть издавал звуки, совершенно непохожие на обычный лебединый крик. Звуки эти, музыкальные и печальные, представляли как бы гамму, спускающуюся на целую октаву.
«Мост» из лилий
Тропические лилии, одной из разновидностей которых является Виктория Регия, имеющаяся и и Московском Ботаническом саду, растут в тропиках под открытым небом, и во многих местах Америки их разводят в качестве украшения прудов и озер. Крепость огромных, блюдообразных листьев так велика, что они свободно выдерживают тяжесть взрослого человека. В Тоуэрском питомнике города Сен-Луи (С.-Америка) на одном из прудов лилии эти разбросаны так близко по поверхности воды, что местами по листьям можно пройти от берега к берегу.
ОБО ВСЕМ И ОТОВСЮДУ
ФОТОГРАФЫ ЗЕМНОГО ШАРА
Людям давно нужно было видеть «лицо» местности, с которой они имеют дело, в уменьшенном виде, позволяющем сразу обозревать большие пространства. Это необходимо для лучшей прокладки путей сообщения, для правильного планирования районов и, наконец, для туристов, путешественников, — а также и для военно-промышленных целей. И вот, уже на заре человечества появились карты. Сперва грубые и неточные, они достигли теперь неслыханной степени совершенства. Появились и специалисты по съемке карт — топографы-геодезисты.
Это буквально фотографы земного шара. Карты новейшего времени, составленные ими, отличаются необычайной точностью. Это как бы куски поверхности земли, уменьшенные в 10, 25 или 50 тысяч раз! И, несмотря на такие уменьшения, границы городов, линии рек и жел. — дор. путей нанесены математически-правильно, а высота каждой точки поверхности над уровнем моря показана с точностью, чуть ли не до одного миллиметра!..
Тут надо оговориться. Последние съемки СССР производились примерно 80 лет назад. С тех пор произошли, конечно, изменения, и не столько в поверхности земли, сколько в границах селений. Исчезли старые, появились новые, изменились и очертания лесных массивов. И вот, по согласованию всех стран, в наше время предпринята грандиозная работа пересъемки земного шара.
В СССР этой работой ведает высшее геодезическое управление при ВСНХ.
Для выполнения намеченных по съемке работ весь земной шар был разбит на ряды-полосы, проходящие от полюса к полюсу. Через Европейскую часть СССР проходит восемь таких рядов. По широте земной шар тоже разделили на полосы, обозначенные буквами латинского алфавита.
Если ехать по М.-Каз. ж. д., то у станции Рыбное можно увидеть высящееся в поле сооружение, издалека напоминающее Эйфелеву (в Париже) башню. Такую же башню можно видеть между станциями Брикетная и Желтухино, Сызрано-Вяз. ж. д. Это — триангуляционные пункты — опорные пункты для топографов. Они разбросаны по всему Союзу, и положение каждого из них вычислено точнейшим астрономическим путем. В городах и селениях такими точками обычно служат шпили церквей.
Работа по точной съемке земной поверхности в соседних с нами странах уже закончена. У нас в Союзе до конца еще весьма далеко. Не менее 50 лет потребуется, чтобы полностью закончить эту работу. В предыдущие годы мы не могли уделять должного внимания съемке. Кроме того, и территория нашей страны неизмеримо громадна по сравнению с соседними странами. Ведь СССР — одна шестая мира!
Большие сроки выполнения работ падают у нас на такие мало исследованные и трудно проходимые местности, как Сибирская тайга, приполярные тундры, горные массивы Урала и Кавказа. По европейской части СССР работа уже близится к концу. В каждом квадрате, обозначенном числом и буквой, копошатся летом бесчисленные партии топографов, кочующих от пункта к пункту, нанося на бумагу деревушки, села, ручьи, проселки, пригорки, кустарники, овраги, города, леса и даже отдельные строения, деревья и огороды…
Партии таборами передвигаются с места на место. Снабженные зонтами, плащами, палатками, работают они и в дождь и при всякой непогоде — пережидать некогда. Задание должно быть выполнено и выполнено безукоризненно-точно. Иначе границы съемки не сойдутся с соседней партией.
В старину работали с астролябией; теперь в ходу более совершенные оптические инструменты— кипригели. Точность их работы такова, что при сближении границ съемок двух соседних партий расхождения не бывает даже на миллиметр. Расхождение на булавочный укол повергло бы топографа в страшное смятение! Ведь по масштабам съемки это дало бы в действительности 50 000 уколов подряд на земной поверхности. С нашей точки зрения такая «величина» — пустяк. Но топограф считает ее недопустимой!..
За минувшее лето армия топографов засняла тысячи квадратных километров поверхности СССР. Сейчас уже приступлено к перечерчиванию их в чистовой вид. Это — сложная и кропотливая работа, требующая напряженного внимания и необыкновенной точности. Не нужно забывать, что каждая самая маленькая ошибка в действительности увеличивается в десятки тысяч раз…
— Вот посмотрите, — говорит топограф, — брульон-лист полевой съемки… Серый, невзрачный лист ватманской бумаги с. карандашными линиями и значками, — а сколько он стоит!..
— В три тысячи не упрячешь, — вставляет другой.
— Да, да, — говорит первый, посмеиваясь над моим изумлением. — Сколько затрачено на него труда и времени целой группы работников! Лист этот — результат их годовой работы. Потеряйся он, порвись — что делать?..
В опытных пальцах, повторяя движения один другого, движутся карандаши пантографа— аппарата, позволяющего автоматически воспроизводить точные — уменьшенные или увеличенные — копии, карт и чертежей. Причудливой, извилистой змейкой бегут границы волостей и уездов…
— Как в таких границах вычисляется поверхность площади?
— Очень просто!
На сцене новый небольшой, странной формы прибор. Это — планиметр. Один штифтик утверждается на поверхности карты, другим, обводят прихотливый узор границы. Вращается колесико, меняются цифры, и прибор показывает:
174 985 кв. метров!
Я смотрю с восхищением на тонкий, изящный чертеж.
Как кружевная паутина, лежат розовые горизонтали-линии, указывающие высоту местности. Миниатюрными шахматными клетками пестрят значки луговых пространств, ровными пестрыми лентами тянутся линии железных, шоссейных и проселочных дорог. Синеватыми извивами легли ручьи и речки. Ни один однородный знак не больше и не меньше другого. Ни одна линия не толще, не тоньше равнозначащей другой, и не отступает ни на йоту от точно установленных для нее величин, измеряющихся десятыми долями миллиметра. И какая изумительная чистота! Это — высшая школа черчения…
Вдоль и поперек проверенные чертежи отправляются весной в Москву. Здесь с них печатаются путем фотопересъемок карты, в точности воспроизводящие оригиналы съемки. С этого момента ценность серого полевого листа-брульона — головокружительно падает. Высшее геодезическое управление продает отпечатанные им карты по 30 коп. за лист!..
Серый рабочий лист сделал свое дело…
ТАЙНА ГОЛУБОЙ РЕКИ
Географическое Общество подготовляет под руководством известного путешественника и. К. Козлова большую экспедицию для исследования одной из величайших рек Азии — Ян-цзы-цзян (Голубая река), истоки которой совершенно не исследованы и уже много лет Привлекают внимание географов всего мира. Истоки Голубой реки настолько же мало изучены, как и Северный полюс. Бассейн Ян-цзы-цзян обнимает три восьмых территории Китая, при чем эта река считается четвертым по многоводию потоком земного шара (в отношении среднего количества протекающей воды). Долина Голубой реки охватывает площадь в 4 650 кв. километров, а общая длина судоходных вод в ее бассейне равна половине окружности всего земного шара!
В задачи экспедиции входит изучение истоков этой великой реки, берущих начало вне пределов собственно Китая, на плоскогорьях Тибета. Эти трудно доступные места граничат на северо-востоке с областью Хачи, а на юге — с грядой еще не исследованных горных цепей Куэнь-Луня. Огромный район — от Тибета до Желтого моря — по которому протекает Голубая река, делится на несколько естественных областей с разными климатами. Горы восточной границы Тибета, среди которых проходят истоки Голубой реки, подвергаются разрушительным действиям снегов, льдов и вод. Часть дорог, ведущих от Лхассы (главный город Тибета) в западный Китай, сплошь пересечена перевалами, достигающими, в среднем, 3 600 метров, а три перевала, где предполагаются работы экспедиции П. К. Козлова, имеют даже до 5 000 метров высоты.
Эти горные проходы всегда пугали всех путешественников не столько крутизной скатов, суровостью климата и свирепыми ветрами, сколько разреженностью воздуха.
Какова же флора и фауна на горных кручах и в долинах у истоков Голубой реки?
Западно-европейские путешественники предполагают здесь существование мертвых, бесплодных пространств, над которыми возвышаются ледяные вершины. По соседству с ними расстилаются богатые по разнообразию пород леса, заросли папоротников, кустарников, чащи плодовых деревьев и т. д. Животный мир этой неисследованной страны также представляет собой загадку.
Экспедиция П. К. Козлова намерена снять завесу тайны с этой загадочной, еще не изученной области Азии.
ЭКСПЕДИЦИЯ К ЮЖНОМУ ПОЛЮСУ
В 1928 г. к южному полюсу отправляется большая научная экспедиция во главе с известным американским летчиком Бэрдом, выполнившим в 1926 г. памятный перелет на аэроплане — со… Шпицбергена к северному полюсу и обратно. В задачу экспедиции входит всестороннее исследование антарктического материка, занимающего поверхность, в два раза превышающую поверхность Соед. Штатов. По мнению Бэрда, континент этот в большей своей части представляет огромное с неровной поверхностью плато. В центральной части этого континента на высоте 3 000 м находится южный полюс, открытый в декабре 1911 г. Амундсеном. Материк этот почти не исследован, и даже очертания его нанесены на карту лишь приблизительно. Причина тому — крайняя его недоступность. В течение 9 месяцев в году он совершенно отрезан от внешнего мира, и даже в летние месяцы сильные снежные метели препятствуют всякому передвижению.
На южнополярный континент Бэрд намерен проникнуть со стороны Россова моря. По берегу моря на сотни километров тянется исполинская стена льда — знаменитый «ледяной барьер», достигающий местами высоты 200 м и уходящий далеко вглубь материка. Кроме основной базы где-либо вблизи морского побережья, Бэрд собирается устроить на пути к поДюсу ряд промежуточных баз на расстоянии 150 км одна от другой, чтобы можно было предпринимать из них продолжительный экскурсии. Помимо разных запасов, Бэрд берет с собой два самолета, один из них трехмоторный. Будет взято также до полсотни собак.
Персонал экспедиции — около 50 человек.
Бэрд предполагает пробыть в южных полярных странах 11/2 года.
ШВЕЙЦАРСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПАРК
Как ни странно, швейцарский крестьянин дольше всех противился победоносному наступлению машины на свою природу и старался по возможности замедлить его. Всего несколько лет назад ему пришлось, наконец, сдаться и открыть проселочные дороги для движения автомобилей…
Повидимому, этим обстоятельством можно объяснить успехи основанного в 1909 году «Швейцарского союза защиты природы».
В 1914 году Швейцарский Союзный Совет утвердил устройство национального парка в Энгадине.
Парк ограничен следующими горными группами: Бернина, Ортлер, Эцталер и Ретийские Альпы и охватывает 140 кв. километров. Вся местность изрезана ущельями; долины наполнены обломками скал. Парк обладает чудесной природой Верхнего Энгадина с ее резкими переходами от суровых очертаний к самым нежным оттенкам красок.
По своей растительности парк принадлежит к богатейшим областям Альп. Смешанные хвойные леса, лиственницы, сосны разных пород, альпийская ольха, альпийские розы, кустарники и роскошные цветы, встречающиеся в некоторых случаях лишь в этой местности, растут в нем. То же самое можно сказать и о животном царстве.
Хищные животные — волки, медведи и орлы-ягнятники — исчезли совсем; остались лишь выдры, куницы, ласки и рыси, а из хищных птиц: большой орел, сова, ястреб, сарыч, копчик, сокол, филин и сыч.
А какое раздолье было бы здесь для охотника! Стада диких коз, каменные бараны, олени (редко), тетерева, глухари, куропатки, белые куропатки, рябчики, и ко всей этой дичи можно подойти и наблюдать за ней; она здесь не боится человека. В грудах камня слышен свист сурков, а в лесу — постоянные концерты певчих птиц.
К национальному парку можно удобно подъехать со всех сторон по железной дороге и на автомобиле. Ходить там можно везде, но только по проложенным дорогам. Для особых экскурсий требуется разрешение управления парком, которое дается довольно охотно.
Т.ДОМА ИЗ СТАЛИ, ПРОБКИ И ЦЕМЕНТА
В Англии усердно ищут способов постройки, которые можно было бы возводить, быстро и руками неспециалистов. Одним из таких способов является постройка остова дома из стальной решотки, которая покрывается с внутренней стороны листами прессованной пробки в 5 сантиметров толщиной, а затем стены с наружной и внутренней стороны заливаются слоем цемента. Последнее осуществляют при помощи особого аппарата — так называемой «цементной пушки», которая позволяет даже неопытному работнику накладывать цемент равномерно и плотно.
БЕСПРОВОЛОЧНЫЙ ТЕЛЕФОН
Благодаря усовершенствованию, изобретенному в Германии, теперь можно говорить по беспроволочному телефону, как и по обыкновенному, с проводами. До введения этого изобретения приходилось поступать так: сначала говорило одно лицо, и когда речь его кончалась, антенна переводилась, и он мог слушать ответ. Теперь можно по беспроволочному телефону вести непрерывную беседу.
ДИАМЕТР ЗЕМЛИ
Американский ученый Хайворд, директор инженерного колледжа в Чикаго, определил диаметр земли с такой точностью, что его цифры были приняты во всех странах.
На экваторе диаметр земли равен 7 926 678 милям, а от полюса до полюса — 7 899 964 милям.
ИСКУССТВЕННАЯ СУШКА СЕНА
На опытной ферме университета Висконсина (Сев. Америка) применяется аппарат для искусственной сушки сена. Он состоит из раздувальных мехов с горячим воздухом высокого давления и высушивает свежескошенное сено в течение 8 часов. Сушке можно подвергать зараз двенадцать возов сена. Этот способ делает фермера равнодушным к дождям во время покоса.
ЖЕНЩИНЫ-ИССЛЕДОВАТЕЛИ
В 1925 году две французские девушки, из которых старшей было 20 лет, совершили замечательное путешествие по Греческому архипелагу на парусном катере, которым они управляли всецело сами. Одна из них была археологом, и Академия поручила ей произвести раскопки на острове Крите. Предприимчивые девушки пробыли в путешествии три месяца, прошли за это время 1 700 миль, заходили в 50 портов и успешно выполнили данное поручение — обнаружили развалины города Малиа, построенного 4 000 лет назад и пролежавшего под землей в течение нескольких столетий.
СЪЕЗД СТРАНСТВУЮЩИХ ПЕВЦОВ
В Стокгольме 10 июня 1927 года происходил съезд странствующих певцов Швеции, Норвегии и Финляндии. Участников съезда набралось 4 500 человек. В честь собравшихся гостей был устроен завтрак. Под открытым небом расставили столы длиною по 30 метров, покрытые белоснежной бумагой; тарелки и бокалы были из картона; за завтраком было уничтожено: 1 400 литров пива, 1 050 килограммов картофеля, 200 боченков сельдей, 420 больших хлебов, 4 200 сдобных, 110 пакетов финского сухого хлеба, 126 кило масла, 84 кило кофе и столько же сахара, 65 литров молока и столько же сливок. Завтрак был приготовлен на 12 походных кухнях; за столом прислуживало несколько сот человек.
Т.ШАХМАТНАЯ ДОСКА «СЛЕДОПЫТА»
Отдел ведется Н. Д. Григорьевым
Печатаются впервые
Задача Л. Луценко (Рязань)
Белые дают мат в 2 хода.
Этюд Н. Д. Григорьева[55])
Белые делают ничью
Задача Л. E. Боборицкой (Москва)
Белые: Кр b4 Ф f8 Л ei С h5. (4)
Черные: Кр d2 С g2 п f2…… (3)
Белые дают мат в 2 хода.
Этюд Т. Б. Горгиева (Кизляр)
Белые: Кр b2 К Ь4 п е7…… (3)
Черные: Кр с4 п f2……….. (2)
Белые, начиная, выигрывают.
ЧТО СЛЫШНО НОВОГО?
Чемпион мира Алехин с большим успехом проводит гастроли по Южной Америке, давая сеансы одновременной игры, выступая c лекциями, играя консультационные партии (в которых его противники совещаются между собой) и т. п.
По сообщению некоторых заграничных изданий, Алехин принят недавно во французское гражданство. Надо однако заметить, что подтверждения этих сведений, встречавшихся и раньше в иностранной прессе, еще нет.
В Гэстингсе (Англия) на праздниках состоялся небольшой международный турнир при участии нескольких иностранных и английских мастеров. Состав турнира не был выдающимся. I приз взял гросмейстер Тартаковер (Париж), II — Штейнер (Венгрия), III — Биргер (Англия) наравне о Колле (Бельгия).
В Берлине 4 февраля начался международный турнир выдающегося состава, хотя и без участия трех чемпионов мира (Алехина, Капабланки и Ласкера). В турнире играют гроемейстеры: Боголюбов, Видмар, Нимцович, Рети, Рубинштейн, Тартаковер, Шпильман и целый ряд германских мастеров.
В Нью-Йорке весной этого года намечается международный турнир с участием Алехина и Капабланки.
Чемпионаты Москвы и Ленинграда, начинающиеся в этом месяце, обещают быть крайне интересными. В каждом турнире оспаривать первенство столицы на тек. год будут лучшие советские шахматисты.
Следует иметь виду, что в настоящее время в Ленинграде проживают мастера: Романовский, Ботвинник, Готгильф, Ильиц-Женевский, Куббель А., Левенфиш, Модель и Рабинович И., а в Москве Зубарев (чемпион пр. г.), Блюменфельд, Берлинский, Григорьев, Дуз-Хотимирский, Ненароков и Сергеев[56]).
НОВОЕ В ЛИТЕРАТУРЕ.
Из новых книг, появившихся на русском шахматном рынке за последнее время, особого внимания заслуживают:
А. А. Алехин. «Мои лучшие партии». Госиздат 1927. Стр. 248. Цена 2 р. 75 к. В этой «первой книге» чемпион мира приводит избранный свои партии, игранные в период 1908–1923 гг., при чем каждую из них сопровождает интересными и ценными примечаниями.
И. Л. Рабинович. «Эндшпиль» (заключительная стадия шахматной партии). Изд-во «Прибой» Л-д. Стр: 323. Цена 3 р. 25 к. Первый и притом прекрасный самостоятельный труд на русском языке, посвященный различным концам игры.
С. С. Левман. «Современная шахматная задача» (популярное руководство). Часть первая. Двухходовки. Изд-во «Шахматный Листок». Стр. 73. Цена 1 р.
«V Всесоюзный Шахсъезд» (Москва, 10–12/X пр. г.). Стенографический отчет заседаний и резолюций съезда. Изд-во «Шахматный Листок». Стр. 127. Цена 75 коп.
РЕШЕНИЯ ДЛЯ № 9 1927 г.
Этюд Золотарева.
Положение: бел. Кре2 Ke5,f6 (3) — черн. Kph3 п g2, h4 (3).
Как известно, два коня с королем против одного (точнее, против одинокого) короля выиграть не могут, но в данном случае у черных есть еще пешки, и это их губит: 1. Kpf2 g1Ф+f 2. К: g1 Kpg3 3. Kph5+ (Крb3) 4. Kpf2 5. Kf4 Kph1 (не меняет дела и 5…h3 6. Kg4+ и т. д.) 6. Kg4l, затем 7. Kpf1 и 8. Kf2X. Или 1… Kph2 2. Kf3+ Kph1 (и на Крb3 следует ход коня на g1) 3. Kg1 Kph2 (если 3… b3, то 4. Ке4 Крh2 5. Kf3+ и мат в след, ход) 4. Kg4+ 5. Ке2 gФ1+(!) 6. К:g1 и мат в 2 хода.
Этюд Рабиновича Д.
Бел. Kph6 Лh7 Kf7 п а6, h5 (5) — черн. Kpg8 Л&1 н а7,12 (4).
Белые делают ничью:
1. Kg5! f1 Ф 2. Лg7+ Kpf8(!) 3. Ке6+, далее 4. Ке7+ Kpd8 5 Ке6+ Крс8 (последняя попытка уйти от вечного шаха) 6. Лс7+ 7. Лb7+ и вечный шах (по клеткам b7 и с7) все-таки получается, т. к. скрыться в угол черн, король не может из-за мата конем на с7. Если на 1. Kg5 черные отвечают 1… Л:g5, то белые спасаются патом: 2. Л:g7+! Kph8 3. Лh7+ (!) 4. Лg7+ Kpf8 5. Л:g5 f1 Ф 6. Лi5+! и т. д.
Задача Овсянникова.
Бел. Кра8 Лd6 Cd8 Ка3, b7,п е3, е4 (7) — черн. Кре5 (1).
Мат в 3 хода: 1. Кb7—с5! (Kp:d6) и 2. Крb7!
Этюд Умнова.
Бел. Крс7 Фс2 Ла2 Cd5 (4) — черн. Крb2 Фе8 Лg1 Cg4, g5 Kg7, h3 п a3, g2 (9). В данном положении одна известная комбинация, имеющаяся в распоряжении белых, быстро разрушает все материальное благополучие противника: 1. Фg2+! 2. Л:g2+ 3. Л:g4+ Kph2 4 Л:g2+ 5. Л:g5+ (обирая черных, «как липку»…) Kph2 6. Лg2+ 7. Л:g7+ Kph2 8. Лg2+, наконец 9. Лg8+ и 10. Л:е8, после чего победа белых очевидна.
РЕШЕНИЯ ДЛЯ № 10 ЗА 1927 г.
Задача Мохова.
Положение: бел. Kpd7 Фа4 Cf2 п с2 (4) — черн. Kpd5 Сс3, h1 п с6 (4). Мат в 3 хода:
1. Cf2—е3 (угроза: 2. Ф:с6+) Кре5 2. Фg4 и если 2.. Cd5 (для защиты от мата на е6), то 3. Фf4X. Однако в этой задаче (в том виде, как она напечатана) оказывается немало недостатков. Прежде всего черные вообще могут избежать мата в срок, продолжая 1. Се3 Кре5 2. Фg4 и Kpf6! А затем, если бы мат в этом варианте и получался (напр., благодаря добавлению черн. п на g7[57]) то все же возможно было другое решение путем перестановки ходов первого: 1. Фg4 Кре5 и затем 2. Се3.
Этюд Горгиева.
Бел. Kph4 Cс1 Кb3, d2 (4) — черн. Kpf6 Cf4 Kh.2 п g2 (4).
Белые делают ничью: 1. Cb2+ Се5 (иначе бел. слон задержит черн, пешку с поля d4) 2. С:е5+ Кр:е5 3. Kd4! Kp:d4 (плохо 3… g1Ф из-за 4. Kf3+) 4. Kph8! g1Ф 5. Kf3+ K:f3 —белым пат. Решение этого этюда, повторяющего давно известную тему (тему подобного же пата белому королю, прижатому к краю) проведено автором довольно занимательно и хорошо. Если, напр., на 4-м ходу белые сыграют сначала Kf8+, то черные ответят 4… K:f8+, а после 5. Крh3 превратят пешку в слона и выиграют (5… g1C! 6. Kpg2 Кре3 и т. д.).
НАШ ОТВЕТ ЧЕМБЕРЛЕНУ
Редакция продолжает сбор пожертвований в фонд «Наш ответ Чемберлену». Каждый новый читательский гривенник приближает час, когда стальная птица «Земля и Фабрика» пополнит ряды активных защитников Советского Союза. Помещаем пятый список товарищей-читателей, откликнувшихся на призыв редакции:
А. Г. Трегер (Белая Церковь), Махмутов Ф. М. (с. Воскресенск.), Горячев Н. (Ашхабад), Лихачев В. А. (Москва), Нестеренко А., Золотарев Н. М., Славянский Н. М. (Ленинград), Хомич Я. Ф. (Рыбинск), Васильевский В. Б. (Ленинград), Артемчук В. И. (Сочи), Сосницкий В. А. (п/о Городище), Андреев Н. К (с. Корчик), Поливанов И. В. (Шуя), Ильин И, А. (Тверь), Лысенко В. Г. (Луганск), Деятов Б Н. (с. Подосиновец), Большанин В. А. (п/о Колпашево), Прилуцкий Л. (Москва), Битоцкий (Конохово), Попов Л. Н. (Москва), Кузин, Макаров, Бакланов, Маржанов, Кочновский, Малахов (Самарканд), Каринский (Москва), Зычова (дер. Псеки), Федоров И. Н. (Залесье), Кузнецов И. В. (ст. Дно), Абрамович И, Е. (Сталинград), Субботин М. (г. Кострома), Петров Н. И. (Прикубанское Л-во), Беркутов А. С (Казань), Лапин Е. М. (Баку), Савенко А. Н. (Харьков), Поташев А. М. (Купянск), Взнуздаев С. Н. (Хлебниково), Георгиевский А. К. (Орел), Лебедева А. П. (Раненбург), Путилин С. В. (Таганрог), Токарев Н. Р. (Калуга), Попов А. П., (Курск), Шаптунов (Майкоп), Штыров П. П. (Инсар), Васильенков С. П. (ст. Ярцево), Олефир В. П (п/о Карловка), Соколов М. (Тамбов), Грудев К. Я. (В. Волочек), Назаров М. Я. (Славянск), Карабанов Ф. С. (Вичуга), Лавииский В. Л. (Сочи), Белосельский Д. И. (Днепропетровск), Горюнов С. В. (Ряжск), Снежков К. И. (Гусь-Хрустальный), Якушев В. И. (Кандалакша), Набелкин Н. В. (Калуга), Жевновагый Д. К. (ст. Енакиево), Камерон Б. М. (ст. Раменское), Абмраменко Г. Я. (Славянск), Кленов А. В. (Ольхово), Смехнов А М. (Ростов н/Д), Замула К. В. (Бхмач), Шапиро С. X. (Н Новгород), Герасимов Я. И. (Сталинград), Зданоаич А. И. (ст. Глубок я), Васильев Ф. Т. (ст. Рубенская), Хижняков И. И. (п/о Снежная), Кошелев Т. И. (Новороссийск), Тер. Окр. Сев. — Кав. Края Школа I ступени им. К. Либкнехта (Минеральные Воды), Ермолаев В. П. (Ленинград), Павлов Д. В. (Курза), Бугров А. И. (Курза), Горностаева А. А. (Камышин), Лебедев И. Т. (Москва), Лукьянов Н. А. (Заозерье), Борунов К. И. (Козельск), Преображенский П. Н. (п/о Карпиловка), Литвинов В. С. (Рогачев-Волынский), Сибковский П. И. (Цабриково), Ясюкевич В. С. (ст. Эмба), Яковлев А. Д. (Тверь), Климонов П. А. (Ленинград), Александров И. Е. (Ростов н/Д), Плохое И. К. (Фрянов), Горностаев Э. Е. (Саргана), Жерлицын В. С. (Днепропетровск), Степанов П. С (Ленинград), Рогачевский Е. М. (ст. Орша), Галкин Ф. И. (Камешково), Федотов И. М. (Минск), Павлович А. Ф. (Череповец), Шебакпольский Ф. И. (Винница), Карнеев А. В. (Кирсанов), Бондарев В. И. (Пенза), Юлпашев А. (В.-Татышлы), Меркурьев А. М. (В.-Татышлы), Муллаяров М. (B.-Татышлы), Овчинников А. И. (Саратов), Мызников Ф. А. (Моздок), Крюков Д. А. (Ростов н/Д), Ермаков С. А. (ст. Говардово), Гюльберт Н. (Воронеж), Усов Б. В. (Бежица), Кузнецов Б. Г. (Запорожье), Петров В, И. (Запорожье), Рудаков Б. Д. (п/о Пены), Львов А. Н. (Воронеж), Хвостов В. М. (Астрахань), Митин С. А. (Грозный), Арименко А. (ст. Амбросьевка), Чикалов М. М. (Кинешма), Твардовский П. (Туапсе), Демура Н. А. (Крюков на Днепре), Никишова О. Г., (ст. Чистяково), Стась С. А. (Ростов н/Д), Бондарев Ю. (Актюбинск), Быстрее М. П. (Ленинград), Виноградов Б. Ф. (Коложеев), Иващенко В. Г. (Петропавловск), Пушкарев Н. В. (п/о Руд. им. Ленина), Дудник К. В. (ст. Рядовая), Штейнпик К. А. (п/о Ледово), Карамышев Т. (Киев), Кондратюк Ф. Н. (Свердловск), Пономарев Г. П. (село Бор), Латунов Г. Г. (п/о Палласовка), Медведкин А. П. (Сохновщина), Корягин В. А. (Артемовск), Иващенко С. Л. (Волосытье), Смирнов В. В. (ст. Рязанцево), Рудакова И. В. (Тула), Панкова М. И. (Макеевка), Дуров И. М. (Сумский посад), Чубенко П. П. (Харьков), Школьный Кооператив (Бершадь), Вершинин В. Ф. (село Спасское), Гродзицский М. М. (Харьков), Борисов В. Ф. (Южноград), Гладкоскок П. П. (п/о Марьинское), Назаров Н. (Луганск), Холодов Ф. П. (Мариуполь), Гепецкий В. А. (Врадиська), Крутик Я. Д. (Каунчи), Федотов-Глушев И. А. (Саранск), Гурьяков П. А. (ст. Б.-Ганюшкино), Сергеев Л. П. (Джалям-Абад), Семенюк Г. И. (Самара), Мишарин Д. М. (Полевской завод), Щелчков Н. Г. (Верхотурье), Богославский А. А. (Омск), Киркинский А. П. (Барнаул), Чернышев Я. Е. (Красноярск), Воложенинов И. Н. (Богословский з-д); Ломакова Л. И. (ст. Верхняя), Фоминых И. Ф. (ст. Верхняя), Горелов А. П. (Ростов н/Д), Местком Совторгслужащих (Усть-Катавский завод), Смолин Н. В. (Челябинск), Гуркин И. Н. (Буйнакск), Захаров В. А. (п/о Голодаевское), Ильин Д. П. (ст. Горловка), Мищенко А. (Красноград), Богатырева Р. К. (п/о Ивановское), Романик И. И. (Лисичанск), Нискубин Т. В. (Новочеркасск), Козловский М. В. (п/о Смотрич), Дегтяревская школа I ступени (Дегтяревский рудник), Кохорин М. С. (п/о Юргалыш), Лещинский М. Н. (Топорнино), Сорокин Ю. Л. (Ганджа), Карнеев С. И. (Кантемировка), Байданов В. А. (п/о Пордзни), Гущин Г. Е. (п/о Троицкий), Семенов Г. Ф. (Ленинск), Елюпин Д. Н. (Рязань), Соколов Н. Н. (Орехово-Зуево), Фок И. Е. (ст. Нижегородская), Гардин И. И. (Кильтичевская), Либров Н. Н. (Ташкент), Адрианов В. М. (Тверь), Кудрявцев А. П, Бутлицкая Л. М., Толин А. (Рубцовка-Алтайск), Шаповалова А. Я. (Миллерово), Кодацкий Г. А. (Погодухов), Михайлов И. Я (п/о Краснодарское), Любченко В. В. (Енакиево), Осадчик Д. Ф. (п/о Черняково), Грамолин В. (Ялта), Посохов П. Д. (ст. Вагай), Афанасьев В. Ф. (Корога), Ха лиман П. М. (п/о Володарское), Черкассов А. В. (Москва), Рябов И. В. (ст. Ртищево), Пивень Д. М. (ст. Поспелиха), Преображенская Е. С. (Кадиевка), Матвеенко А. С. (п/о Ровенское), Шарый А. И. (п/о Ново-Астраханское), Сиохин А. С. (Новочеркасское), Яськевич П. Я. (Баку), Семоков А. И. (Енакиево), Синицын С. Я. (п/о Любегощи), Стрельцов И. Е. (Уил), Мефедов Г. А. (Житомир), Бобков П. И. (п/о Ужур), Каратанов И. Ф. (Ульяновск), Яковлев Ф. П. (п/о Днепропетровск), Смирнов В. А. (Череповец), Макаров А. И. (Н.-Новгород), Образцов Г. Н. (Стерлинта), Каценеленбейгин М. (Ростов), Буриков В. Д. (Ростов н/Д), Солнцев И. Н. (п/о Зимовенька), Боровский А. Н. (Ахтырка), Сидоров Н. М. (Владимир), Гришин П. Е. (Кривой Рог), Мельников А. Ф. (Юэьевская), Ведерников В. В. (Блесс), Сукретный И. П. (Остер), Петиков В В. (Орел), Бронин В. Д. (п/о Стан), Ваханкинская школа 7-летка (п/о Стан), Евстюхина А. И. (п/о Стан), Дмитриев В. А. (п/о Бегичево), Федоренко Н. Р. (Медведовская), Перов С. Е. (Верхнеудинск), Федотов В. Е. (п/о Путиловское), Головин М. А. (Кисловодск), Лаврентьев Н. (Харьков), Милонов Н. (Кизил-Кия), Земляков В. (Ревдинский з-д), Землякова А. В. (Ревдинский з-д), Сорочинский Б. (Самарканд), Дежин А. В. (Каган), Гдешинский В. Н. (Вязовск), Кирнсов Л. М. (Самарканд), Селиванов Г. В. (Баку), Чернов М. С. (Харьков), Махов И. К. (Баку), Григорьев А. И. (с. Макарово), Кравцов И. Г. (Ракитная), Демидов В. И. (Миасс), Фрикен П. А. (Ленинград), Козаков Ф. К. (Кочетовка), Новокрещенов А. А. (Джусалы), Небылииын Д. Г. (п/о Уйское), Парадоксов В. В. (Москва), Антонюк А. Т. (Одесса), Герасименко С. X. (п/о Заветное), Соболев Н. Г. (Бронницы), Золотарев Н. М. (Полотняный з-д), Козлов A. Д. (Оренбург), Сажии К. Г. (Каширинск), Земсков С. (Каширинск), Порхунов П. А. (з-д Ревда), Мищенко B. Д. (Запорожье), Сажин А. (Андижан), Башкайкин В. Н. Караваев А. Л. (Екатериновская), Кочерженко Л. С (Апостолово), Сопотов Г. П. (Новороссийск), Домогатский А. (Самарское), Беляева П. Е. (Сталин), Брагин П. М (Ключи), Самарин И. Г. (Глухов), Красотин К. Д. (Курганов), Кутовый М. Г. (Кадиевка), Сидельников А. Г. (Баку), Ильин С. Н. (Житомир), Прокопенко П. П. (Пирятин), Мамчич Н. С. (Хорол), Канцевич К. И. (Старая Ладога), Добрыднев П. В. (Шемаха), Авдеев П. М. (Курск), Бухвалова В. П. (Бор), Стародубцев В. Е. (Новая Криуша), Перунин Н. (Коксоугольск), Казанцев И. П. (Мамошинтово), Соколов И. М. (Кановино), Соловьев В. И. (Клинцы), Лазаренко В. Г. (Таганрог), Трапезников Ю. П. (Тула), Спасский В. И. (Бобрик-Донской), Данилов М. Т. (Иркутск), Окрассо М. И. (Кириловекое), Шемитов В. П. (Красноярск), Тарасов А. А. (Астрахань), Заутер Н. А. (Байрам Али), Любимов Л. Г. (Вятка), Алдырев В. И. (Нахичевань), Тулинов А. Т. (Сталинград), Елов Ф. М. (Ростов н/Д), Басанцева Е. И. (Сталинград), Агеев Б. Н. (Даниловское), Пицков Н. А. (Охотничье), Прибыловский Н. И. (Большое Нагайкино), Пылило Я. А. (Греск), Садовничий Л. С. (Шалабааиха), Поляков С. А. (Красноборск), Барабошкин Н. П. (Свердловск), Слонопас В. (Вяземская), Щинников Н. С. (Ачинск), Лештаев М. И. (Благовещенск), Швойницкая Н. А. (Ростов н/Д), Барышников А. О. (Мошок), Леонов А. (Харьков), Соловьева Н. В. (Ташкент), Морковин В. П. (Селивановой Козлов К М. (Посетовка), Вилькэ И. Э. (Бальцер), Щербатых К. И. (Кадиевка), Грицков В. П. (Вешкаима), Чернышов И. П. (Сталин), Ананьев П. И. (Мариуполь), Пономарев Н. В. (Каменское), Ведерников В. Р. (Махнево), Исаев А. А. (Бежица), Калнозол Я. (Харьков), Парпура 3. А. (Харьков), Оглоблин С. Г. (Чаплино), Поставухин А. Д. (Рыбинск), Грищенко З. П. (Н. Упрекая), Третьякова Н. Н. (Переяславль), Хайдарбеков Р. X. (Касимов), Болгарский Б. В. (Казань), Райндль А. Ф. (Бирзула), Борисов К. П. (Киев), Хватов Ю. Н. (Подольск), Лрбе В. В. (Подольск), Сосновский В. Л. (Тверь), Биутов А. П. (Троицк), Кулебакин А. Н. (Путиловка), Тотюникова Л. (Мариуполь), Радченко Г. С. (Степановское), Иванов Н. А. (Гулькевичи), Спиридонов В. (Пенза). Иваницкий В. Г. (Артемовск), Калмыков Й. П. (Харчыск), Мокрецов Д. Е. (Кузино), Городнянский Союз Охотников и Рыбаков (Городня), Пузанков Ф. К. (Фрунзе), Маханек Л. М. (Кизел), Вакулов Н. Г. (Славгород), Союз Печатников (Чарджуй), Набоков Г. Н. (Б. Солдатенское), Батенев В. А. (Кушва), Чутскаев М. (Павлодар), Фишмейстер А. (Вербилка), Рябчевский П. Г. (В. Вильвя), Танин А. Н. (Малоархангельск). ГорбашевскиЙ Р. В. (Минск), Бушев В. Л. (Сулин), Соловой А. Г. (Калуга), Суровцов А. С. (Харьков), Каменев В. П. (Корачев). Клюшин К. Н. (Харьков), Петров Н. В. (Моздок). Владимирский А. П. (Мучкан), Шимукенус В. П. (Могилев), Боровицкий М. С. (Макеевка), Мускелов Г. С. (Крамоторская), Парфентьев П. А. (Шумиха), Скоробогатов И. А. (Кличев), Кузин В. А. (Самарканд), Розенштейн М. А. (Самарканд), Спесивцев В. И. (Харьков), Петров П. (Кизил-Арват), Вайншток Е. П. (Армавир), Федоров И. (Кирсанов), Боровец А. Ф. (Усть-Лабинская), Шишлов С. И. (п/о Трубецкое), Стаценко А. В. (Кижегородская), Морской К. Ф. (Каменское), Кулеба П. К. (Сумы), Соломенный Г. К. (п/о Кожанка), Корнилов И. А. (Детское Село), Стуков П. И. (Белебей), Ермаков В. А. (п/о Скадовск), Яковлев В. (Херсон), Замятин В. Ф. (Урюпино).
Всего на 15/XII от читателей, авторов и сотрудников изд-ва «Земля и Фабрика» поступило 1.615 руб. 83 коп.
ДАЛЬНЕЙШИЙ ПРИЕМ ВЗНОСОВ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!
Деньги переводите по адресу: Москва, центр, Ильинка, 15, контора журнала «Всемирный Следопыт», обязательно указывая «на самолет».
Взносы до 1 рубля можно присылать почтовыми марками, вкладывая их в конверт. Наклеивать марки на сопроводительное письмо ни в коем случае нельзя.
Московские читатели могут вносить деньги в Московской конторе Госбанка, на текущий счет № 2262.
Пишите фамилию и местожительство возможно более четко! Высылая подписную плату, не забудьте прибавить — кто сколько может — на наш самолет!
ГАЛЛЕРЕЯ НАРОДОВ СССР
(По материалам Центрального Музея Народоведения)
ЯКУТЫ. Якутская АССР занимает огромную территорию 3.600.000 кв. км.[58]) в крайней северо-восточной части Сибири. Всего населения в Якутской республике около 300 тысяч человек и якутов из них около 250 тысяч. Остальные: тысяч 30 русских, потом тунгусы, юкагиры, ламуты и другие.
В средней и южной части Якутии население занимается по преимуществу скотоводством (рогатый скот и лошади) и отчасти земледелием, а также извозом (перевозка грузов на ленские и алданские золотые промысла) и торговлей; в северных округах якуты живут рыбной ловлей, охотой, оленеводством и меновой торговлей с другими туземцами. Якуты отличаются большим трудолюбием: небольшую полоску земли, примерно в 1/8 гектара, якут так обработает, что урожай у него будет на 1 пуд посева — пудов 25 ячменя. В торговле и в захвате в свои руки какого-нибудь беспечного тунгуса якутский купец не имеет соперников. Все, сталкивающиеся с якутами иноплеменники: русские, тунгусы, чукчи, юкагиры и другие, под напором якутов, начинают оговорить по-якутски и, в конце концов, через два-три поколения, совершенно забывают свой язык и окончательно объякучиваются. Язык якутов — тюркский (турецкий), родственный татарскому и киргизскому. Еще мало врачей и фельдшеров в Якутии, мало школ, еще сильно властвуют над человеком могучие и грозные явления природы; потому и не переводятся в Якутии посредники между людьми и надземными и подземными «духами», нервные и истеричные служители культа — шаманы.
Жильем якутов служит деревянный балаган из круглых, поставленных наклонно бревен. Последние опираются на прямоугольный остов, сделаный из нескольких столбов и поперечных балок. Снаружи балаган густо обмазан глиной и засыпан землей и дерном. К балагану примыкает, обыкновенно, «хотон» или отделение для скота. При страшных морозах этой суровой страны скот погиб бы в своих летних хлевах; вот почему якуты держат его возле себя. Воздух в жилище был бы нестерпимым, если бы не беспрерывный огонь в чувале (камине) освежающий балаган.
На нашей картинке изображена внутренность балагана. По обе стороны входной двери — два небольших оконца. Зимой к ним примораживаются толстые льдины, пропускающие свет, а летом вставляются рамы из бересты и кусочков стекла или слюды. Слева — камин, опирающийся на квадратный глиняный фундамент. Камин делается из дуплистого дерева или из жердей, высовывающихся через потолок-крышу поверх балагана, и густо смазывается глиной. Слева же изображена часть «хотона» с выглядывающим из него телком. К камину приставлен большой треугольный кожаный мешок для кумыса. На камине стоят два глиняных самодельных горшка и высокий деревянный кубок для кумыса. Справа на полу якутский кустарь выпиливает из мамонтовой кости (бивни мамонта добываются в вечно-мерзлой почве) гребни и трубки. У стены справа, на первом плане, приставлен деревянный черкан — самолов на горностая. В балаган входит охотник в меховой шапке, с огромной железной рогатиной, с которой он ходил на медведя. Его радостно встречают домашние. За столом сидит гость. Он курит и пьет кумыс. Под потолком заткнуты ненужные зимой косы — «горбуши» с деревянными ручками. Справа — деревянный передвижной календарь в виде деревянного кружка с 31 дырочками по числу дней в месяце, 7 дырочками — днями недели и 12 для месяцев. Чтобы не запутаться в исчислении времени, якут каждое утро должен переставить деревянные затычки, втыкаемые в дырочки. Вблизи висят шкурки белого песца и бархатистой россомахи.
ТУНГУСЫ. Вот — подлинные, прирожденные следопыты! Подобно самоеду, который замечательно ориентируется в безлесной тундре, тунгус с не менее поразительной безошибочностью передвигается по тайге на своем верховом олене или выслеживает на лыжах драгоценного пушного зверя. Тунгус не любит долго сидеть на одном месте. Он — вечный непоседа. Поохотился на одном месте, подкормил оленей и айда — дальше. Собирает свои «нюки» (брезенты из оленьих шкур), шесты оставляет на месте, седлает оленей, заторачивает берестяные сумы, обшитые оленьей шкуркой, с разным добром и добытой пушниной, на особых грузовых оленей с высокими седлами, сбоку привязывает люльки с грудными ребятами. При перекочевках тунгус наряжается, как на праздник, надевает свой лучший кафтан, расшитый бисером, длинные, закрывающие всю ногу «бакари» или унты, бисерный же нагрудник (у женщин — с бубенчиками и колечками) и меховую, обыкновенно из коричневой россомахи, шапку. Взрослый тяжелый человек должен садиться на оленя не так, как садятся на более сильную лошадь, а возможно ближе к шее, прямо на передние лопатки; иначе олень не выдержит. Для соблюдения при езде равновесия тунгус вооружается длинным деревянным посохом, обыкновенно с костяной (из оленьего рога) крючковатой ручкой, часто украшенной оригинальным орнаментом.
Тунгусы разбросались по огромной территории Сибири: от Енисея до Камчатки и до Амура. Собственно тунгусов считается до 70 тысяч человек. Но еще наберется до 10 тысяч родственных им племен орочены, гольды и друг. К тунгусским же племенам принадлежат и известные маньчжуры, игравшие такую крупную роль в исторических судьбах Китая. Последние китайские императоры были маньчжурского происхождения, и при дворе их большим почетом пользовалась первобытная религия тунгусов: поклонение различным силам природы, вера в «духов» — шаманство.
Почти всюду тунгусы не являются чистыми оленеводами, то-есть живущими исключительно за счет северного домашнего оленя. Наряду с оленеводством, тунгусы занимаются охотой на пушного зверя (песец или белая полярная лисица, обыкновенная лисица, соболь, горностай, белка), медведя, лося, горного барана и других. Они хорошо изучили повадку каждого зверя, весь его жизненный обиход; по следу определяют возраст зверя, пол и даже ценность его меха.
В некоторых местах Сибири (Киренский уезд Иркутской губернии и другие) тунгусы побросали свои, и конные владения под напором вторгающихся в тайгу русских промышленников, захватывающих охотничьи угодья, а также в виду насилий и грабежей белогвардейских отрядов, в свое время прошедших здесь после разгрома их партизанами. У тунгусов было обобрано все до последнего хвоста, они были в буквальном смысле раздетый разуты: с них стаскивали дохи, унты, шапки. Тунгусы бежали с остатками своего скарба на север. И лишь там, где тунгусы перешли к оседлости, где вместо оленей завели лошадей и коров, небольшие огороды и кусочки пахотной земли, — там эти обрусевшие тунгусы (дер. Ясачная) все, как один, взялись за оружие и дали такой отпор осколкам отрядов генерала Сукина, что те повернули в сторону. Но деревня Ясачная сильно обедняла: ценного пушного зверя повыбили, обработка земли — самая примитивная, нет агрономической помощи, нет школы, нет медицинской и ветеринарной помощи. Оседлые тунгусы как будто бы потеряли в своей культурности: они заселяют окружающую природу «лясными», «суседками», «маяками», «ведьмами», верят в заговоры, заклинания, знахарок и проч. Надо надеяться, что молодые свежие силы из самих туземцев помогут им выбраться из этой тьмы. В настоящее время на рабфаке Северных Народностей Ленинградского университета, обучается до десятка тунгусов.
Примечания
1
Негритянский музыкальный инструмент вроде гитары.
(обратно)2
Стетоскоп — трубка для выслушивания различных звуков и шумов, возникающих в здоровом и больном теле, на основании которых можно судить о состоянии здоровья испытуемого.
(обратно)3
Знаменитая американская тюрьма для уголовных преступников.
(обратно)4
Улица, на которой находится английское министерства иностранных дел.
(обратно)5
Резиденция президента С.-А. С. Ш.
(обратно)6
Намазлык — небольшой ковер.
(обратно)7
Паразиты — изверженные вулканические породы характеризующиеся сложным кристаллическим строением.
(обратно)8
Танап — участок орошенной земли в четверть десятины.
(обратно)9
Бархан— песчаный сыпучий холм.
(обратно)10
Арык — оросительный канал.
(обратно)11
Мазар — могила.
(обратно)12
Дутар и кобыз — музыкальные инструменты.
(обратно)13
Батырь — храбрец, удалой наездник.
(обратно)14
Дехкане — крестьяне (беднота).
(обратно)15
Устроил, наладил.
(обратно)16
Древний монгольский календарь, кроме счета лет, имел особые символические названия для отдельных годов, как-то: год Белой Курицы, год Мыши; год Зайца, год Огненной Лисицы и др.
(обратно)17
Ремесленники при взятии городов не избивались, а включались в состав войск завоевателя, как полезные, нужные люди.
(обратно)18
Согд, Согдиана — древнее название страны, расположенной между Сыр-дарьей и Амударьей.
(обратно)19
Темучин — имя монгольского завоевателя; Чингиз-хан, т.-е. великий хан, — его титул, прозвище.
(обратно)20
Яныкент — название древнего города, от которого теперь остались одни развалины против Кзыл-Орды, километрах в 30 от левого берега Сыр-дарьи. Под Яныкентом Чингиз-ханом была сооружена плотина, изменившая русло Сыр-дарьи.
(обратно)21
Мощные реки, впадающие в Аральское озеро — Сыр-дарья и Аму-дарья — в верхнем течении извиваются по сторонам Памира — «Крыши Света».
(обратно)22
Тугаи — лесные заросли по берегам средне-азиатских рек.
(обратно)23
Барак — имя; кала — крепость, замок — замок Барака; древнее общественное здание, напоминающее о культуре страны, которая погибла в песках.
(обратно)24
Засечка — прием при дальнепланных съемках, заключающийся в том, что с двух точек берут линии на дальний предмет, и потом, зная углы и одну из сторон образовавшегося треугольника, определяют расстояние до предмета.
(обратно)25
Командиры Красной армии часто являются одновременно и культурными или научными работниками. Учреждения Красной армии идут им в этом отношении широко навстречу.
(обратно)26
Гребенщик — крупное кустарниковое растение (в роде туи), цветет розовыми метелочками, помещающимися сверху и похожими на гребни.
(обратно)27
Баранта — стадо баранов.
(обратно)28
Кзыл-аяк — аист.
(обратно)29
В повадках и нравах некоторых диких животных до сих пор еще. есть неясные стороны. В описанном случае причиной проявления у животных стадного инстинкта могло быть желание изучить невиданного врага (человека), который появился и загрохотал ночью в камышах.
(обратно)30
Казан — котел.
(обратно)31
Зум-зум — очковая змея, будучи рассерженной, раздувает шею и ребра. Получается впечатление, что у нее выросли большие мешковидные уши сзади головы. На этом утолщении у нее помещается два белых кружка с черными контурами и соединительной кривой, что на серовато-коричневом фоне тела напоминает очки. Укус ее смертелен. В Индии и соседних областях от нее ежегодно погибает около 20 000 человек.
(обратно)32
Турсук — кожаный мешок для воды.
(обратно)33
Дромадер — одногорбый узбекский верблюд.
(обратно)34
Химическая формула воды (Н2О).
(обратно)35
Кизяк — высушенный навоз, употребляемый как топливо.
(обратно)36
Куджа — жидкая кашица из проса; аталя— болтушка из муки, пища бедноты.
(обратно)37
Длинное ухо (yзун-кулак) — молва.
(обратно)38
Туника — древне-римское одеяние для мужчин и женщин (см. рисунки в след. №).
(обратно)39
Отдельная схватка при боксе.
(обратно)40
Сокращенное — «доктор».
(обратно)41
Атлантида — континент, занимавший, по преданию, часть Атлантического океана. Рассказ об Атлантиде мы находим в творениях древнего греческого философа Платона, со слов Солона (законодатель), жившего в еще более древние времена и записавшего этот рассказ, в свою очередь, со слов одного египетского жреца. Сказание Платона долгое время считалось мифом. В последнее время, однако, в результате изысканий ряда современных ученых — геологов, антропологов — существование Атлантиды, как будто, начинает находить научное подтверждение. Атлантиде посвящено множество научных и беллетристических произведений. Подробнее об этом — см. № 5 журнала «Всемирный Следопыт» за 1925 г.
(обратно)42
Синтез — в химии — получение химических соединений из основных элементов или же из более простых соединений — более сложных. Противопоставляется анализу — разделению сложного целого на его составные части.
(обратно)43
Молекулы — мельчайшие частицы, на которые могут распадаться тела, не изменяя своей химической природы.
(обратно)44
Орнитолог — человек, изучающий жизнь птиц.
(обратно)45
Мелкие перья, прикрывающие сверху маховые (основные перья крыла).
(обратно)46
Сиу (Дакота) — большое индейское племя в области Дакота, к западу от реки Миссисипи. Сиу распадаются на следующие главные народы: кваппы, Канзас и осагов на юге; понка, омага и манданов в центральной части; собственно сиу, ассинибайцев и воронов на севере, и винебаго при озере Мичиган. Сиу прекрасные наездники и охотники, храбрые воины. Большая часть сиу ведет кочевой образ жизни, живет охотой и рыболовством.
(обратно)47
Мокассины — обувь из цельного куска кожи.
(обратно)48
Чувал — очаг вроде камина.
(обратно)49
Харей — длинный шест, служащий для управления ездовыми оленями.
(обратно)50
Птица из отряда голенастых; клюв ее в конце расширен в виде лопатки, ноги длинные. Водится и у нас, на юге СССР, на берегах озер и болот.
(обратно)51
Виткину — мифическое водяное чудовище.
(обратно)52
«Сас-поли-яны-нел» — мифическое лесное существо, имеющее длинный берестяный нос. Точный перевод — «берестяный большущий нос».
(обратно)53
Неясыть (каменная — лапландская — сова).
(обратно)54
По докладу проф. Иванова на III Всероссийском съезде зоологов и анатомов в Ленинграде 18 декабря 1927
(обратно)55
Из серии «учебных» этюдов автора.
(обратно)56
Всего Советский Союз имеет около 25 мастеров.
(обратно)57
Перестановка черн, слона с с3 на g7 тоже делает задачу решаемой, но прибавляет зато еще один недостаток: возможность для белых после 1. Се3 Кре5 продолжать не только 2. Фg4, но и 2. Фf4+ с последующим 3. с4Х.
(обратно)58
В 7 раз больше Германии!
(обратно)
Комментарии к книге «Всемирный следопыт, 1928 № 02», Йозеф Дельмонт
Всего 0 комментариев