«Приход № 5 (апрель 2014). Христос воскресе»

Приход № 5 (апрель 2014). Христос воскресе (fb2) - Приход № 5 (апрель 2014). Христос воскресе (Приход. Православная газета - 5) 328K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Коллектив авторов

Приход № 5. Христос воскресе

Навигатор

Пасхальный номер газеты открывает статья из Америки о популярном заблуждении среди христиан. Еще в разделе «Мнения» важное интервью с журналистом Олегом Кашиным о западной Церкви и взгляде на происходящее в нашей церковной жизни из-за границы. В исторической рубрике священник Георгий Митрофанов напоминает о сложном моральном выборе исповедников и служителей Церкви в условиях общественного катаклизма.

На страницах «Нового Завета» нас ждет мудрое слово наставника из Петербурга. Архимандрит Ианнуарий Ивлиев о первых строчках Деяний апостолов, чтении в день Христова Воскресения.

В «Календаре» смотрим, конечно же, на особенности и историю торжества Пасхи Христовой. В качестве обмена опытом почитайте рассуждения американского священника о единстве и рознях в православии, после чего вас ждет интереснейший экскурс в «старую веру». Лучше проводника не найти: петербуржец Тарас Сидаш — искренне верующий «практикующий» единовер, да и к тому же, видный философ и переводчик. В нашей «Библиотеке» глава из «Писем баламута» Клайва Льюиса.

Завершает выпуск взгляд наших друзей католиков на модное для многих увлечение йогой.

Мнения

О главном

Главное, чего христианам не стоит говорить Скотт Дэннемиллер

Не так давно болтал с другом по телефону. Мы обсудили все самые насущные вопросы, пошутили над собственными родителями, в который раз обменялись полуправдивыми институтскими байками, и наша беседа перешла в обычное русло.

— Ну, как на работе? — спросил он.

Для тех, кто не знает: я зарабатываю на жизнь, обучая навыкам лидерства и помогая людям быть успешными в мире американских корпораций. Впрочем, по словам жены, это всего лишь такое прикрытие, чтобы я мог выступать перед большими аудиториями и травить байки.

На этот простой дружеский вопрос я ответил обычным образом:

— Господь благословил: прошлый год стал лучшим для бизнеса, и дел в этом году, кажется меньше не станет.

Эти слова соскочили с языка без всяких размышлений. Как будто бы я повторял заученные куплеты американского гимна или делал привычный заказ в «Макдональдс».

Но это было далеко от истины.

Не подумайте, дела у нас действительно идут хорошо. Конечно, еще свежи воспоминания о моем прошлогоднем приключении, когда я дал обещание прожить двенадцать месяцев без покупок. У тех, кто следит за моей судьбой, может сложиться впечатление, что наша семья еле сводит концы с концами, живет на лапше «Ролтон» и бесплатных чипсах с сальсой из мексиканского ресторана за углом. Не беспокойтесь, мы далеко не бедствуем.

Прошлый год, действительно, стал лучшим для моего бизнеса. И в 2014-м работы уже предостаточно. Но это не Божье благословение.

Я заметил сомнительную тенденцию среди христиан — и у себя тоже. Механически мы реагируем на получение материальных благ тем, что считаем себя благословенными. Это как будто сказать «аминь» в конце молитвы.

— Моя новая машина настоящее благословение.

— Наконец-то, выкупил свой дом. Господь благословил.

— Только вернулся из миссионерской поездки и понял, как Господь заботиться о нас в Америке.

На поверхности фраза кажется совсем безобидной, более того, выражением нашей веры. Почему бы мне не воздать славу Богу за все, что у меня есть? Разве это неправильно?

Нет.

Я стал размышлять над своим «Господь благословил», и два соображения пришли на ум. Конечно, я невольно ввязываю вас в обсуждение лингвистических тонкостей, но потерпите немного, я уверен, что это исключительно важно. Это одна из тех вещей, которая настолько укоренилась в нашей культуре, что стала уже нормой.

Но этому надо положить конец. И вот почему.

Во-первых, когда я говорю, что мое материальное благосостояние является результатом Божественного благословения, это низводит Всемогущего до этакой небесной исполняющей желания феи, которая проводит свои дни в раздаче машин и денег верующим. Не могу не поделиться личным опытом: я давал своим малышам конфеты, если им удавалось придерживаться моих инструкций относительно того, что лучше бы ходить на горшок, а не в штаны. Конечно же, Господь хочет, чтобы мы постоянно соблюдали Его волю, и нам же самим это вряд ли повредит. Но материальное поощрение за выполнение Его воли?

Богу нет дела до поведенческой психологии.

Во-вторых, что еще важнее, — сказать, что я благословен по причине материального богатства попросту неверно. Для начала это прозвучит довольно оскорбительно для сотен миллионов христиан во всем мире, которые живут меньше, чем на 10 долларов в день. Да-да. Сотни миллионов людей, которые получают мизерное Божественное «благословение» в день.

В первый же год нашей жизни в Гватемале мы с женой на собственной шкуре почувствовали тот урон, который наносит «богословие благоденствия». Это когда людям, которым с трудом удавалась прокормить свои семьи, говорят, что, видимо, они недостаточно верующие. Вот, если бы они истинно веровали, Господь бы их вытащил из кромешного кошмара. Просто делай все возможное, и Господь обязательно покажет Свою милость.

В чем проблема? Нигде в Писании нам не обещана легкость земного бытия в обмен на нашу веру. На самом деле, самые преданные библейские святые обычно умирали в нищете, отправляясь без всякой надежды в тюрьму или подвергаясь смертельным пыткам.

Других объяснений божественному благословению, что ли, нет?

Если мы хотим услышать определение «благословения», Иисус четко нам его излагает (Матф. 5,1–12):

...

Увидев народ, Он взошел на гору; и, когда сел, приступили к Нему ученики Его. И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря:

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня.

Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.

У меня смутное впечатление, что продолжение 12-го стиха по разным причинам не вошло в канонический текст Евангелия. Это там, где ученики отвечают Христу:

«Погоди же одну минуту, Господь. А как же: блаженны вы, пребывающие в комфорте, или блаженны имеющие престижную работу, достойные дома в элитных районах и годовой отпуск на лучших пляжах Флориды? Иисус же отвечал им: Не серчайте, братья, но эти ребята не в числе избранных».

Так вот в чем дело. Черным по белому написано. Ясно как день. Но даже несмотря на это, мы игнорируем Его слова, как будто бы взяли себе в заложники слово «благословение», чтобы приспособить его для наших современных американских идеалов, создав своеобразную космическую лотерею, где каждая искренняя молитва — это еще один потенциально выигрышный билетик. Но что еще страшнее, в этой бесконечной гонке мы сильно рискуем отпугнуть тех, кто и правда пытается разобраться в вопросах веры.

И нам бы пора уже перестать играть в эту игру.

По правде, понятия не имею, почему я родился там, где я родился, или почему у меня есть те или иные возможности. Это за пределами понимания. Но уж конечно, я не верю, что Бог избрал меня по причине упорности молитвы или глубины моей веры. И все же, если я воспользуюсь своими преимуществами и возможностями, которые мне представлены, я могу добиться комфортной жизни. Никаких гарантий. Но так может случиться, и сильно сомневаюсь, что Иисус из-за этого назовет меня благословенным.

Он назовет меня «обремененным».

Он спросит:

— Что ты сделаешь со всем этим? Используешь только для себя? Используешь ли, чтобы помочь другим? Будешь ли трястись над этим для защиты своего комфорта? Поделишься ли всем этим?

Вот такой непростой выбор по всем пунктам. И на это нет легких ответов.

Поэтому я молюсь сегодня о том, чтобы понять, в чем мое настоящее «благословение». Это явно не мой дом, или моя работа, или мой уровень жизни.

Нет.

Мое благословение такое. Я знаю Бога, Который дает надежду безнадежным. Я знаю Бога, Который любит нелюбимых. Я знаю Бога, Который утешает печалящихся. И я знаю Бога, Который наделил меня возможностью давать то же самое другим людям. И всех нас наделил.

А вот для этого благословения, пусть наш ответ всегда будет таким:

— К службе готов.

Так вот, с той дружеской беседы моя реакция на все материальные блага, которые я получаю, такая — «я благодарен». А как отвечаете вы?

Взгляд со стороны

Интервью с журналистом Олегом Кашиным

О нападении, которое произошло в 50 м от храма священномученика Климента, и своих отношениях с Богом

Я бы все-таки хотел уточнить, что нападение произошло рядом с моим домом, просто дом стоит рядом с храмом… Другое дело, что каждый раз, снимая квартиру, я стараюсь искать дом рядом с каким-нибудь храмом, есть такая вредная или полезная привычка, чтобы был «свой прокуренный угол, фонарь в окне, купол с крестом».

Не готов говорить, что мои отношения с Богом могли как-то измениться по вине тех преступников, которые пытались меня убить — было бы даже обидно, если бы те люди могли на это повлиять. И уж точно я не готов в общем возмущаться несоответствием любви Божией и теми бедами, которые с нами происходят; я искренне и давно считаю, что каждый получает то, чего он хочет сам, а Бог нужен совсем не для того, чтобы сваливать на Него вину за то, что происходит с нами. У человека такого права все-таки нет. Вообще я не думаю, что с Богом стоит спорить, не думаю, что у кого-то из нас есть такое право.

О Русской Церкви за границей

Объединение двух церквей кажется мне чуть ли не единственным реальным, а не пиаровским достижением Владимира Путина, то есть это такая вещь, о которой гарантированно будут писать в учебниках вне зависимости от того, как сложится политическая конъюнктура. Я много разговаривал на эту тему с людьми из старых эмигрантских семей, и все мои собеседники, даже те, которые с энтузиазмом относились к объединению, теперь говорят о нем если не с сожалением, то крайне обескураженно — церкви оказались все-таки слишком разными, может быть, критически разными.

Причина мне кажется вполне объективной — у эмигрантов была возможность развивать религиозную философию и вообще вести свое служение, не отвлекаясь на вопросы выживания, а по советскую сторону границы было слишком много препятствий к тому, чтобы сохранить и церковь, и веру, и, даже понимая, что это отчасти преувеличение, я все-таки скажу, что мне жаль, что в прошлом году никто не отпраздновал эту дату — 70-летие Русской православной церкви в ее нынешнем виде, церкви, фактически созданной Сталиным и занимающей подчиненное положение по отношению к советскому и теперь постсоветскому государству. Интеллектуальные различия меня смущают не очень — в конце концов, у меня у самого, чего уж там, вполне советский интеллект. Наверное, стоит все-таки говорить именно о духовных различиях.

О взгляде на «голубой» скандал из-за границы

Не буду говорить от имени толерантной Европы, я все-таки человек, принадлежащий к российскому обществу, где бы я ни жил, и именно с точки зрения человека российского общества активность о. Андрея Кураева воспринимается однозначно — да, наверняка, все, что он пишет — это правда, но мы понимаем, что пишет он это в ответ на то, что патриархия начала оказывать на него давление, лишила должности в академии и так далее, то есть он ведет такую информационную войну, использует политические технологии, и может с их помощью или выправить, или усугубить свое положение. И это мне кажется не меньшей проблемой, чем «голубое лобби» среди епископов — почему наши священнослужители ведут себя как депутаты Государственной думы? О. Всеволод Чаплин ведет себя как Володин из Кремля, но зачем нам два Володина? Вот это мне кажется более серьезной проблемой — церковь как политический субъект в современной, то есть циничной и уродливой российской политике.

Если говорить о проблеме гомосексуальности в церкви вообще, я не интересовался позицией Западной церкви по этому поводу и вполне готов поверить, что она полностью осуждает гомосексуализм. Но я не вижу ничего, что ставило бы гомосексуалиста вне человеческого общества, в том числе общества верующего, религиозного. Нет и не может быть разделения по этому признаку, и если церковь готова утверждать обратное, я бы посоветовал ей провести ребрендинг и добавить к своему имени в скобочках букву «б», то есть «большевиков». Нетерпимость к тем, кто не похож на тебя — это большевизм, а не христианство.

Реформа Церкви

Недавно я спорил на эту тему с одним французом, он протестант по вере, а по профессии — филолог-славист, хорошо знает Россию, часто в ней бывает, и в ответ на мои какие-то жесткие слова о нынешней Русской церкви он стал возражать — вы неправы, вот я знаю такой-то приход в таком-то городе, там очень хороший настоятель, очень хорошая атмосфера. И еще в одном городе я знаю другой хороший приход.

Это именно аргументация протестанта — человека, для которого конечной инстанцией церкви всегда будет конкретный настоятель, и которому и в страшном сне не придет в голову интересоваться, что и по какому поводу сегодня заявил отдел внешних церковных сношений. Может быть, мое предложение прозвучит несколько наивно, но я полагаю, что первым шагом к решению проблем как в государстве, так и в церкви должно стать избавление от этого капээсэсовского «демократического централизма», который у нас принято называть вертикалью. Настоятель не должен бояться, что завтра он станет неугоден, и завтра позвонят из Москвы, и от его прихода не останется камня на камне.

В 2005 году, когда Ходорковского перевели в колонию в Краснокаменск, я поехал туда и был первым журналистом, который поговорил с отцом Сергием, настоятелем местной церкви и человеком, который первый встретился с Ходорковским в колонии по его просьбе. Отец Сергий — взрослый человек с советским опытом, человек, сам страдавший и за веру, и, между прочим, за общение с диссидентами, врагами советской власти, очень тепло отзывался о Ходорковском, и я еще думал — какой смелый священник, побольше бы таких. Увы, его первые интервью оказались и последними — узнав о его существовании и о его взглядах, церковная вертикаль поспешила избавиться от него, он лишился прихода, а потом и сана. Я уверен, что такие истории лежат в основе всех церковных проблем, и административная, совсем не христианская практика — это первое, от чего стоит избавиться Русской церкви.

История

Изучение деятельности митрополита Сергия (Страгородского) в контексте канонизации Собора Новомучеников и Исповедников Российских Фрагмент сборника статей священника Георгия Митрофанова «Русская Православная Церковь на историческом перепутье XX века»

Прославление Собора Новомучеников и Исповедников Российских на Архиерейском Соборе русской Православной Церкви в 2000 г. явилось одним из наиболее значимых событий в русской церковной жизни последних десятилетий. Значение этого события обусловливалось не только тем, что русским православным христианам был явлен сонм тех подвижников, молитвенным предстательством которых стало возможным сохранение и возрождение гонимой Православной Церкви в России, но и тем, что их замечательное духовное наследие должно было стать после совершившейся канонизации предметом пристального и благоговейного изучения со стороны современной церковно-исторической науки.

Одной из важнейших тем жизни, деятельности, а во многих случаях и эпистолярного творчества новомучеников была тема сохранения Православной Церкви в условиях наступивших в коммунистической России гонений на христианство. И с этой точки зрения проблема определения своей позиции по отношению к политике, проводившейся Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским), в особенности после опубликования им Декларации 1927 г., оказывалась основополагающей практически для всех новомучеников, которые осуществляли в это время свое служение в архиерейском сане. Весьма примечательно, что среди прославленных к настоящему времени 6З архиереев-новомучеников, которые осуществляли свое служение после 1927 г., не менее 12 оказались в последовательной оппозиции к политике митрополита Сергия. При этом оппозиционность этих архиереев-новомучеников проявлялась не только в периодической критике действий митрополита Сергия, как это имело место, например, со стороны Патриаршего Местоблюстителя св. митрополита Петра (Полянского). Некоторые из этих новомучеников, подобно св. митрополиту Агафангелу (Преображенскому), временно прерывали канонические отношения с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и отказывали ему в безусловном административном подчинении, другие, подобно св. митрополиту Кириллу (Смирнову), переставали поддерживать с митрополитом Сергием каноническое и евхаристическое общение, не ставя, впрочем, под сомнение благодатность таинств, которые совершало сергианское духовенство, наконец, третьи, подобно св. епископу Виктору (Островидову), рассматривали митрополита Сергия как еретика, а канонически подчинявшееся ему духовенство считали безблагодатным. Значение этой оппозиции новомучеников-архиереев увеличивалось еще и тем обстоятельством, что в ее ряды входили два назначенных свт Патриархом Тихоном Патриарших Местоблюстителя, св. митрополиты Кирилл и Агафангел (а первый, безусловно, являлся на рубеже 1920–1930-х гг. самым авторитетным иерархом среди русского епископата, что подтвердилось в ходе опроса более чем 70 архиереев осенью 1926 г.), и некоторые другие известные церковные иерархи, подобные Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Иосифу (Петровых), вопрос о канонизации которого, возможно, будет вскоре рассматриваться в нашей Церкви, свв. архиепископу Серафиму (Самойловичу), епископам Афанасию (Сахарову), Дамаскину (Цедрику), Серафиму (Звездинскому). Значительно уступая в количестве сторонникам митрополита Сергия как среди духовенства, так и среди епископата, представители оппозиции часто объединяли в своих рядах многих наиболее активных, нравственно авторитетных и образованных священнослужителей.

Прославив многих из них в Соборе Новомучеников и Исповедников Российских, Русская Православная Церковь поставила перед церковными историками вопросы об исследовании причин, побудивших столь многих новомучеников отказать в доверии митрополиту Сергию, взглядов этих новомучеников, во многом отличных от взглядов 3аместителя Патриаршего Местоблюстителя, на перспективу развития церковной жизни в условиях коммунистических гонений. Распространенная в церковно-исторической науке на протяжении почти полувека в значительной степени под влиянием внешних обстоятельств точка зрения на безальтернативность и безусловное положительное значение для церковной жизни политики митрополита Сергия теперь уже не может считаться не подлежащей критике и не требующей существенного переосмысления.

В рамках данного сообщения будет предпринята попытка предложить хотя бы предварительный вариант ответа на поставленные выше вопросы, основываясь при этом на мнениях тех новомучеников-архиереев, которые смогли наиболее четко сформулировать точку зрения на политику митрополита Сергия, разделявшуюся всей церковной оппозицией.

Первым по времени своего появления документом церковной оппозиции, в котором содержалось достаточно четкое изложение причин, побуждавших некоторых представителей церковной иерархии прервать каноническое общение с митрополитом Сергием, стало обращение к нему группы ленинградского духовенства во главе с епископом Димитрием (Любимовым), составленное 24 ноября 1927 г. Однако учитывая, что среди его составителей отсутствовали канонизированные к настоящему времени новомученики-архиереи, это обращение не будет рассматриваться нами в рамках данного сообщения.

Вторым по времени и не менее конкретным в своих формулировках среди документов церковной оппозиции следует признать обращение к митрополиту Сергию группы ярославских архиереев от 6 февраля 1928 г., среди составителей которого были такие выдающиеся деятели русской церковной иерархии как Патриарший Местоблюститель св. митрополит Агафангел и св. архиепископ Серафим. Характеризуя свое видение положения во главе русского епископата Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, авторы обращения подчеркивали: «Хотя ни церковные каноны, ни практика Кафолической Церкви Православной, ни постановления Всероссийского Церковного Собора 1917–1918 гг. далеко не оправдывают Вашего стояния у кормила высшего управления нашею отечественною Церковью, мы, нижеподписавшиеся епископы ярославской церковной области, ради блага и мира церковного считали долгом своей совести быть в единении с Вами и в иерархическом Вам подчинении». Действительно, не предусмотренный не только церковной канонической традицией, но и постановлениями Поместного Собора 1917–1918 гг. статус 3аместителя Патриаршего Местоблюстителя делал вполне естественным восприятие полномочий митрополита Сергия как отнюдь не являющихся тождественными полномочиям предстоятеля Церкви. Впрочем, неоднократно предпринимавшиеся митрополитом Сергием еще в 1926 г. попытки выступать в качестве полноправного предстоятеля Церкви, как это имело место 29 января при наложении прещений на архиепископа Григория (Яцковского) и единомысленных с ним епископов или 23 мая при смещении с кафедры св. митрополита Агафангела, находили поддержку значительной части церковной иерархии. Опираясь на подобную, впрочем, никакими формальными каноническими решениями не выражавшуюся поддержку, митрополит Сергий был готов и в своих дальнейших действиях выступать в качестве полноправного главы всей русской церковной иерархии, не сомневавшегося в готовности русского епископата подчиняться ему как предстоятелю Церкви.

Однако действия митрополита Сергия, имевшие место после его освобождения из-под ареста весной 1927 г., в течение полугода привели к потере им доверия со стороны значительной части епископов и побудили многих из них прервать каноническое общение с 3аместителем Патриаршего Местоблюстителя. Авторы упомянутого обращения следующим образом характеризовали перечень действий митрополита Сергия, вынудивших их выйти из административно-канонического подчинения 3амеаителю Патриаршего Местоблюстителя. «Сознавая всю незаконность своего единоличного управления Церковью, управления, никаким соборным актом не санкционированного, Вы организуете при себе Патриарший Синод. Но ни порядок организации этого Синода, Вами единолично учрежденного и от Вас получающего свои полномочия, ни личный состав его из людей случайных, доверием епископата не пользующихся… не могут быть квалифицированы иначе, как только явления определенно противоканонические… В своем обращении к чадам православной Церкви 29.07.1927 г. [н. ст.] Вы в категорической форме объявляете такую программу Вашей будущей руководящей деятельности, осуществление которой неминуемо принесло бы Церкви новые бедствия… По личному своему усмотрению Вы практикуете бесцельное, ничем не оправдываемое перемещение епископов, часто вопреки желанию их самих и их паствы, назначение викариев без ведома епархиальных архиереев, запрещение неугодных Вам епископов в священнослужении и т. п… Мы, епископы Ярославской церковной области… отныне отделяемся от Вас и отказываемся признавать за Вами и за Вашим Синодом право на высшее управление Церковью. При этом добавляем, что мы остаемся во всем верными и послушными чадами Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви, неизменно пребываем в иерархическом подчинении Местоблюстителю Патриаршего Престола Высокопреосвященному Петру, митрополиту Крутицкому, и через него сохраняем каноническое и молитвенное общение со всеми Восточными Православными Церквами».

Во многом созвучной с содержащейся в обращении группы ярославских архиереев точкой зрения на канонические злоупотребления в деятельности митрополита Сергия оказывалась позиция самого авторитетного иерарха Русской Православной Церкви этого периода Патриаршего Местоблюстителя св. митрополита Кирилла, которая была представлена им в письме митрополиту Сергию от 15 мая 1929 г. «Для меня лично — не подлежит никакому сомнению, — писал св. митрополит Кирилл, — что никакой заместитель по своим правам не может равняться с тем, кого он замещает, или совершенно заменить его. Заместитель назначается для распоряжения текущими делами, порядок решения которых точно определен действующими правилами, предшествующей практикой и личными указаниями замещаемого. Никаких, так сказать, учредительных прав вроде реформы существующих служебных учреждений, открытия новых должностей и т. п. заместителю не может быть предоставлено без предварительного испрошения и указаний замещаемого. Коренное же изменение самой системы церковного управления, на что отважился митрополит Сергий, превышает компетенцию и самого местоблюстителя патриаршего престола… Посему до тех пор, пока митрополит Сергий не уничтожит учрежденного им Синода, ни одно из его административно-церковных распоряжений, издаваемых с участием так называемого Патриаршего Синода, я не могу признавать для себя обязательным к исполнению. Такое отношение к митрополиту Сергию и его. Синоду я не понимаю как отделение от руководимой митрополитом Сергием части Православной Церкви, так как личный грех митрополита Сергия относительно управления Церковью не повреждает содержимого и этой частью Церкви — православно-догматического учения, но я глубоко скорблю, что среди единомысленных митрополиту Сергию архипастырей в нарушение братской любви уже применяется по отношению к несогласным и обличающим их неправоту кличка отщепенцев-раскольников… Воздерживаюсь от братского общения с митрополитом Сергием и ему единомышленными архипастырями, так как нет у меня другого способа обличать согрешающего брата. Известные мне неоднократные попытки личных и письменных братских увещаний, обращенных к митрополиту Сергию со стороны почившего ныне митрополита Агафангела, митрополита Иосифа с двумя его викариями, архиепископом Углическим Серафимом [Самойловичем], епископом Вятским Виктором [Островидовым], не могли вернуть митрополита Сергия на надлежащее место и к подобающему образу действий. Повторять этот опыт было бы бесполезно».

Следует подчеркнуть, что перечень действий, вынудивших отделиться от митрополита Сергия как канонизованных, так и еще не канонизованных к настоящему времени новомучеников-епископов из числа «непоминающих», не сводился лишь к перечисленным в двух вышеприведенных документах решениям. Не меньшее возмущение в их среде вызывали содержание Декларации 29 июля 1927 г., указ Заместителя Патриаршего Местоблюстителя № 549 от 21 октября 1927 г., предписывавший определенную формулу поминовения властей и запрещавший поминовение за богослужением епархиальных архиереев, находившихся в заключении. Однако одним из наиболее существенных оснований для отделения от митрополита Сергия его оппонентов из числа епископов следует признать распространившееся в их среде убеждение, что Заместитель Патриаршего Местоблюстителя решился полностью подчинить свою церковно-административную деятельность, в том числе и в области кадровой церковной политики, распоряжениям органов государственной власти. Это убеждение неоднократно высказывалось «непоминающими» епископами из числа новомучеников не только в письмах друг к другу, но и в обращениях, направлявшихся непосредственно к митрополиту Сергию.

«По Вашей программе начало духовное и Божественное в домостроительстве церковном всецело подчиняется началу мирскому и земному, — писали в уже упоминавшемся обращении ярославские архиереи, — во главу угла полагается не всемерное попечение об ограждении истинной веры и христианского благочестия, а никому и ничему не нужное угодничество «внешним», не оставляющее места для важного условия устроения внутренней церковной жизни по заветам Христа и Евангелия — свободы, дарованной Церкви Ее Небесным Основателем и присущей самой природе Ее — Церкви… Мы… всегда были, есть и будем истинными и добросовестными гражданами родной страны, но это, полагаем, не имеет ничего общего с навязываемым Вами политиканством и заигрыванием и не обязывает чад Церкви к добровольному отказу от тех прав свободного устроения внутренней религиозной жизни церковного общества, которые даны нам самою же гражданской властью».

Разделявший характерное для многих «непоминающих» епископов представление о том, что отличительной чертой обновленчества являлось не столько самочинное проведение литургических и канонических реформ, сколько крайний сервилизм, который побуждал обновленцев идти на любые формы сотрудничества с богоборческим большевистским режимом, св. митрополит Кирилл писал за несколько месяцев до своего расстрела 20 ноября 1937 г.: «Ожидания, что м[итрополит] Сергий исправит свои ошибки, не оправдались… и оч[ень] многие разобрались и поняли, что м[итрополит] С[ерг]-ий отходит от той Православной Церкви, какую завещал нам хранить св. Патриарх Тихон, и следовательно для православных нет с ним части и жребия. Происшествия же последнего времени окончательно выявили обновленческую природу сергианства». При этом св. митрополит Кирилл подчеркивал, что первым иерархом, указавшим на пагубность для Церкви сервилистской политики 3аместителя Патриаршего Местоблюстителя, оказался другой 3аместитель Патриаршего Местоблюстителя, митрополит Иосиф, с чьего «именно благословения был высказан от Петроградской епархии первый протест против затеи м[итрополита] Сергия и дано было всем предостережение в грядущей опасности».

В качестве единственной альтернативы той системе высшего церковного управления, которую предлагал Русской Православной Церкви митрополит Сергий, отождествлявший свои полномочия 3аместителя Патриаршего Местоблюстителя с полномочиями предстоятеля Церкви, «непоминающие» новомученики-архиереи видели организацию церковного управления на основании указа св. Патриарха Тихона Священного Синода и Высшего Церковного Совета от 7(20) ноября 1920 г., предполагавшего самостоятельное управление епархий правящими архиереями в условиях отсутствия канонического центра высшего церковного управления или отсутствия с ним связей. «Его (митрополита Сергия. — Г. М.) грех — в превышении власти, — писал св. митрополит Кирилл в 1934 г., — и православный епископат не должен был признавать такую его власть и, убедившись, что митрополит Сергий правит Церковью без руководства митрополита Петра, должен был управляться по силе патриаршего указа 7(20) ноября 1920 г., готовясь дать отчет в своей деятельности митрополиту Петру или Собору… иерархи, признающие своим первоиерархом митрополита Петра, возносящие его имя по чину за богослужением и не признающие законной преемственности Сергиева управления, могут существовать до суда соборного параллельно с признающими; выгнанные из своих епархий, духовно руководя теми — единицами, какие признают их своими архипастырями, а не выгнанные — руководя духовной жизнью всей своей епархии, всячески поддерживая взаимную связь и церковное единение».

Кровавые гонения коммунистического режима, практически полностью физически уничтожившие к началу Второй мировой войны священнослужителей из числа «антисергианской» оппозиции, не позволили осуществиться в русской церковной жизни идеям тех новомучеников-архиереев, которые воспринимали отлично от митрополита Сергия не только перспективу развития отношений Русской Православной Церкви и коммунистического государства, но и перспективу развития церковной жизни как таковой. Многие важные особенности дальнейшей жизни Русской Православной Церкви в условиях тоталитарного коммунистического режима были обусловлены не только религиозной политикой этого режима, но и тем выбором церковной политики, который сделал митрополит Сергий в 1927 г. Однако прославив в Соборе Новомучеников и Исповедников Российских подвижников, подвергавших глубокой и всесторонней критике деятельность митрополита Сергия и считавших своей архипастырской обязанностью даже прервать с этим действительно выдающимся архиереем каноническое и евхаристическое общение, Русская Православная Церковь сделала важный шаг на пути преодоления многих церковно-исторических стереотипов советского времени. И может быть, самым глубоким из этих стереотипов следует признать представление о церковной политике митрополита Сергия как единственно возможной и единственно правильной в условиях коммунистических гонений. Именно это представление, противоестественно разделявшее многие годы единую русскую церковную иерархию с одной стороны на «сергиан», а с другой стороны на «даниловцев» и «мечевцев», «кирилловцев» и «иосифлян», не позволяло многим русским православным христианам ощущать себя в духовном единении с сонмом тех праведников, кто с гораздо большей, чем митрополит Сергий, последовательностью и верой в несокрушимость Церкви своей мученической кровью, а не политикой компромиссов подготовил церковное возрождение России, свидетелями которого мы являемся сегодня.

Новый Завет

Апостол

Чтение из Деяний апостолов на Христово Воскресение Проповедь архимандрита Ианнуария Ивлиева

В первой книге, Феофил, я рассказал обо всем, что делал Иисус и чему Он учил с самого начала до того дня, когда Он был вознесен, дав прежде повеления апостолам, которых Он избрал Духом Святым, которым и предстал после Своих страданий живым, доказывая это многократно, в течение сорока дней являясь им и говоря с ними о Царствии Божием.

И собравшись с ними за трапезой, Он повелел им не отлучаться из Иерусалима, но ждать того, что было обещано Отцом: «Об этом вы уже слышали от Меня: Иоанн крестил водой, а вы через несколько дней будете крещены Духом Святым».

Тогда собравшиеся стали спрашивать Его, говоря: «Господи, неужели пришло время, когда Ты вернешь Израилю царство?». Он же сказал им: «Не вам знать времена или сроки, которые Отец установил Своею властью! Но вы примете силу Святого Духа, Который сойдет на вас, и будете Моими свидетелями и в Иерусалиме, и во всей Иудее, и в Самарии, и до самого края земли». (Деян 1,1–8 в переводе архимандрита Ианнуария).

В день Светлого Христова Воскресения в Церкви многократно и многоголосно звучит радостная Божественная весть, столь восторженная, что все прочие слова и проповеди могут показаться излишними. Но, как бы то ни было, в храмах в день Праздника праздников читается начало книги Деяний, и уже в силу своего особого положения в ряду прочих апостольских чтений оно достойно внимательного прочтения и размышления.

Начиная вторую часть своего труда, евангелист Лука в кратких словах обобщает происходившее в течение сорока дней после того раннего утра, когда пришедшие к месту погребения распятого Иисуса Христа женщины увидели, что гроб, место смерти, — пуст. «Что вы ищете живого между мертвыми? Его нет здесь», — услышали они (Лк 24,5–6). Непостижимая весть! Но именно она в скором времени ляжет в основу христианской проповеди спасения. «Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор 15,14). Апостольская весть повернет ход мировой истории. Но для того, чтобы апостолы могли стать свидетелями Воскресения «и в Иерусалиме, и во всей Иудее, и в Самарии, и до самого края земли», им самим надо было уверовать в реальность свершившейся победы над смертью. Естественным образом уверовать в это было практически невозможно. Требовалось сверхъестественное воздействие, убеждающее и неоднократное. Одной ангельской вести возле пустого гроба было недостаточно. Необходима была встреча с живым Господом Иисусом Христом. И вот Он является Своим ученикам и говорит с ними о Царствии Божием.

Мы редко задумываемся над тем разочарованием, которое постигло учеников Иисуса Христа в день Его крестной смерти. Крест! Вид креста для нас стал чем-то обычным: крест лежит на престоле и стоит за престолом, он увенчивает здания храмов, изображается на знаменах, изготавливается из золота, серебра, украшается драгоценными камнями, носится как нательный крестик и как наперсный крест. И мы с трудом можем представить себе тот ужас, который в древности вызывал вид креста. Даже слышать о кресте, — писал Цицерон, — унизительно для римского гражданина и вообще для свободного человека. Только на этом фоне мы можем понять, насколько абсурдным для античного мира казалось утверждение, будто некто распятый является Господом и Богом, и что Его смерть возвещается миру как спасительное событие.

Но соблазном крестная смерть Иисуса Христа была не только для античного языческого мира, если он вообще о ней думал. Соблазном она была и для тех, кто сопровождал Его до Гефсимании, и кто совсем не был готов к такому концу. В ночь ареста все ученики разбежались.

Непонимание! Оно началось уже с предсказаний Иисуса Христа о Его страстях. На пути в Иерусалим ученики никак не могут понять Его. Трижды говорит Он ученикам о том, что Ему предстоит. Каждый раз все более открыто. Но слух учеников был замкнут. Их занимали совсем другие проблемы, проблемы земной славы и власти (Мк 9,34; 10,37). То, что происходило потом, лучше всего предсказал Сам Иисус: «Все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь; ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы» (Мк 14,27). — И вот все они в предсказанный час испытания пали, бежали. Они бежали не только из охватившего их естественного страха. Страсти и смерть Иисуса Христа были для них соблазном, разрушившим их надежду и веру. «А мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля» (Лк 24,21). Теперь все их надежды рухнули.

И вдруг — потрясающие до глубины души откровения, выходящие за пределы привычного земного опыта явления Самого Воскресшего, те явления, о которых скупо говорит евангелист Лука в первых строках Деяний Святых Апостолов. Свидетели явлений ощущали не то, что доступно естественным чувствам всякого человека в любое время, не то, что постоянно повторяется и может быть проверено опытом. Нет, Апостолы видели то, чего «не видел … глаз, не слышало ухо, и не приходило … на сердце человеку» (1 Кор 2,9). То, что испытали тогда апостолы, мы, не разделившие с ними их переживания, не можем полностью и постичь. Много позже апостол Павел описывает свою встречу с воскресшим Христом и сравнивает свой опыт обращения с явлением света в первый день творения: «Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил наши сердца, дабы просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа» (2 Кор 4,6). Славу Божию увидели все, кому являлся Воскресший Христос. Поэтому они не могли оставаться сторонними наблюдателями. Они должны были свидетельствовать всему миру, иудеям и язычникам, что «Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли» (Деян 2,36). Теперь они были уверены, что от любви Божией, которая явилась в Иисусе Христе, не может отлучить «ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь» (Рим 8,38–39).

Однако способность к свидетельству пришла не сразу вместе с радостью встречи с живым Воскресшим. И об этом тоже говорит наш отрывок из книги Деяний. Апостолам до их свидетельства миру было велено ждать крещения Святым Духом. Ибо даже теперь они все еще были погружены в мечты о земной славе и власти, правда, уже не личной, но о славе и власти царства Израиля.

Они спрашивают, не настало ли время, когда Израильское царство будет восстановлено вот Им, Иисусом Христом, Который здесь, живой, возлежит с ними за трапезой. Действительно, центральное место в проповеди Спасителя занимало Царство Божие. Но Он понимал его совсем не так, как Его ученики, которые ждали того дня, когда Бог вмешается в историю и обеспечит Израилю независимость и то высокое положение, какое он занимал в мифологизированное время великих царей древности. Царство мыслилось ими в политических категориях. Апостолы спрашивают о том, когда, где и кто восстановит царство. Воскресший Иисус отклоняет их мечтательные предположения. Когда? — Он радикально отвергает всякое гадание о конкретных временах и сроках. Где? — Царство в Израиле уступает место всему миру, до самого края земли. Кто? — На вопрос о том, не Иисус ли восстановит царство, вот такой, какой Он пред ними, видимый и ощутимый, Господь указывает апостолам на них самих. В день Пятидесятницы они примут силу Святого Духа и станут Его свидетелями, продолжателями Его дела, царственным священством, проводниками воли Божией на земле, осуществляющейся в Церкви. Об этом им заповедано молиться: «Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе».

По слову Господа апостольское свидетельство достигло пределов земли. Оно достигло и нас. И мы поверили ему и приняли силу Святого Духа в нашем крещении. На Пасхальной утрене мы слышали ангельскую весть о пустом гробе и победе жизни над смертью. Христос Воскресе! Ночь позади, солнце взошло и принесло новый день, в котором смерть и боль разлуки не являются последней и окончательной властью. Это и есть день того Царства, о котором Воскресший говорил с апостолами, являясь им после Своего воскресения. И это Царство мы благословляем за нашей священной трапезой трожественным возгласом: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа!».

Миссионерская школа

Лекторий

Об обязанности христианина знать свою веру Фрагмент из книги игумена Петра Мещеринова «Жизнь в Церкви»

Православные христиане должны быть таковыми не по формальной только принадлежности к Церкви, а по истине, т. е. знать, во что и почему они веруют, и жить по вере, сознательно и ответственно. Данная книга написана для того, чтобы читатель уяснил для себя ту веру, которую содержит Православная Христова Церковь.

Необходимость ясно знать свою веру особенно актуальна сегодня. Прошли времена, когда христианство было господствующим мировоззрением, когда человек, родившись, попадал в церковную среду, воспитывался ею и соразмерял всю свою жизнь с укладом Церкви. Благодаря этому можно было быть христианином как бы по инерции. Это время ушло безвозвратно. Сейчас нет христианской среды, мир, окружающий нас, — не христианский, а антихристианский. В этих условиях жить бездумно, по инерции, нельзя. Для того чтобы сегодня быть христианином, человеку приходится в той или иной степени противостоять окружающему его и активно действующему на него нехристианскому миру.

В наше время перед Церковью, — а это значит перед каждым ее членом, т. е. перед каждым православным христианином, встает множество самых разнообразных вопросов. Многие люди, измученные жизнью без Бога, жизнью по стихиям мира сего, с надеждой обращаются к Церкви, вопрошая ее, как найти смысл жизни, как обрести твердую опору в мире, как спастись. Перед церковным сознанием стоят серьезнейшие проблемы, такие как Церковь и общество, Церковь и наука, Церковь и культура, оценка современной жизни с церковной точки зрения, и т. д. Христиане не должны уходить от ответов на эти вопросы. К сожалению, у церковных людей нередко наличествует «позиция страуса»; спрятаться, отстраниться, объявить, что все прекрасно, а вопросы — «происки врагов» или порождение «падшего разума». Но это — позиция, уводящая от реальности; ведь вопросы никуда не исчезают, они требуют именно решения, ответа, а не ухода от них.

Но не только на вопрошания «внешних» должен отвечать православный христианин. Прежде чем дать ответ с кротостью и благоговением всякому, требующему у нас отчета в нашем уповании (1 Петр. 3, 15), православным христианам необходимо разобраться в своей внутрицерковной жизни ведь она также полна многих недоумений и вопросов. Нас окружает море всякого рода преданий, мнений, идеологем и проч., которые выступают «от лица Церкви» и в которых очень легко запутаться. Бывает, на один и тот же вопрос один авторитетный батюшка отвечает так, другой — по-другому, та книжка трактует по-третьему, эта — по-четвертому… Поэтому главная задача нашей книги — ясно изложить именно ту веру, которую в действительности содержит Православная Христова Церковь. На необходимость ясного познания веры есть и прямые указания Священного Писания. Апостол Павел пишет: вникай в себя и в учение; занимайся сим постоянно: ибо, так поступая, и себя спасешь и слушающих тебя (1 Тим. 4,16). И евангелист Лука указывает, что цель написания его Евангелия — чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен (Лк. 1,4).

Сразу нужно сказать: дело это непростое — и вовсе не потому, что учение Церкви как-то особо сложно или запутано. Формально говоря, наша вера — это набор истин, достаточно простых. Религиозные системы, например индуистские, гораздо более запутаны и туманны. Сложность в том, что простые истины Христовой веры непросто усвояются. Здесь нужно затратить большой труд, и прежде всего — труд души, а это длительный и порой болезненный процесс. На пути познания веры приходится расставаться со многими предрассудками, которые касаются не только личного мировоззрения и образа действий, не только философии, истории, общественной или культурной жизни, но и предрассудками церковными. Препятствовать познанию веры может не только внешний мир, но и сама церковная среда.

Внешний мир — потому, что, как я уже сказал, он пронизан духом антихристианским. С малых лет человек вбирает в себя понятия и дух жизни, который агрессивно навязывает нам окружающее нас социальное пространство. Средства массовой информации, аудио- и прочая масс-индустрия, с одной стороны, с другой — сам дух общества, господствующие понятия и обычаи, устроение социума, семей — воспитывают в людях отношения плотские, безбожные, античеловеческие. Все это так сильно давит на души, так увлекает и порабощает, что вырваться из-под этой железной власти духа мира сего в область веры есть самый настоящий подвиг. Кроме того, общий стиль потребительства воспитывает и потребительский, поверхностный подход к Церкви.

Но и внутри Церкви сегодня (если говорить о среде церковной) сложилось не лучшее положение, связанное с тем, что надежды на скорое и всестороннее возрождение Церкви не во всем оправдались. За двадцать прошедших лет это возрождение пошло больше в направлении обустроения материальной стороны церковной жизни, по пути поверхностному, националистическому, внешне потребительскому, пути недостаточной духовной трезвости и породило массу смущений, недоумений и нестроений. Не хочу никого обвинять, тому есть объективные исторические причины; но такое положение дел порой отталкивает от Церкви внешних людей и смущает чад Церкви.

В этих условиях усвоение веры Христовой превращается в трудный и болезненный подвиг, ибо многому приходится противостоять, многие вещи пересматривать, от многих предрассудков отказываться. Но без исполнения этой задачи невозможно стать настоящим православным христианином.

Итак, прежде всего необходимо иметь теоретическое знание и понимание веры; и начинать здесь нужно с догматического богословия и истории Церкви. Знание догматики дает нам четкое представление, во что, собственно, верует Церковь, какие положения веры незыблемы и обязательны. Знать догматическое церковное учение — значит предохранить себя от многих заблуждений, например, от принятия тех или иных второстепенных вещей в качестве догмата Церкви. Изучая историю Церкви, мы увидим, как Церковь осуществляла себя в ту или иную историческую эпоху, как возникали те или иные церковные явления, каково происхождение нашего богослужения, форм и норм церковной жизни и т. д. Это также обережет нас от многих заблуждений, когда мы, например, явления новые считаем изначально присущими Церкви, а действительно древние традиции забыты или в пренебрежении. Очень важно знать такие разделы церковного учения, как литургика и аскетика. Первое делает возможным сознательное участие в богослужении; второе научает борьбе со страстями, устроению христианской нравственной жизни.

Вообще все, что связано с Церковью, нужно стараться изучать с любовью. Но есть, однако, взгляд, который почему-то считается православным: ничего не нужно знать. «Ты вот ходи в храм, молись, постись, слушайся духовника — и спасешься, а читать там что-то, думать — впадешь в высокоумие, тщеславие и гордыню». Нередко такие «советы» слышит только что пришедший в Церковь человек. При этом приводится аргумент: человеческий разум не может познать тайны Божией, разум наш — падший, и поэтому нужно отстранить его от области веры, а веровать лишь сердцем.

Но такой взгляд — весьма опасное заблуждение. Не знать свою веру — значит вместо пути спасения идти по пути заблуждения. Вера объемлет всего человека, не только сердце, но и разум, который дал человеку Бог, — дал прежде всего для уяснения пути ко спасению, или, что то же, — для познания веры. Вот что пишет святитель Феофан Затворник: «Знать свою веру — значит довести себя до состояния ясно, точно и определенно созерцать и высказывать те истины, которые содержит святая православная вера. Не то это значит, что должно разгадывать тайны: нет, тайны навсегда останутся тайнами, сколько бы кто ни напрягался узнать их. Но хотя непонятно существо предмета и скрыты основания, усвой и содержи его так, как учение о нем содержится, точными и определенными понятиями. Слово «познавать» означает не мудрование, а смиренное и беспрекословное принятие святой веры». И далее: «Всем должно чувствовать себя обязанными узнавать во всей полноте свою веру. Вера не есть что-нибудь маловажное, как бы избыток сверх нужды, а есть кровная и существенная нужда, как дыхание, пища, сон и прочее подобное. Знание ее есть дело самонужнейшее; потому и ревность о нем должна быть самая первая. Кто иначе делает, тот морит дух голодом или лишает его нужнейших потребностей. Никто не увольняется от обязательства узнавать все всевозможно. Различают веру уясненную и неуясненную. Кто сознательно не доходит до последней по нерадению, тот в опасности, ибо сей сон — признак смерти». И не нужно бояться высокоумия, тщеславия и гордыни: они не зависят от теоретического знания. Надмеваются, гордятся и тщеславятся и невежды, и даже скорее именно они, чем люди образованные.

Заговорив о знании веры, мы должны сразу же отметить одну принципиально важную вещь. Христианство иерархично. Православная вера не есть нечто аморфное, размытое. Она дает строгую иерархию ценностей, которую всегда нужно иметь в виду, рассуждая о христианской жизни. Кроме того, очень важное значение имеют те или иные акценты, которые должны стоять на своих местах. Если эти акценты смещаются, если нарушается иерархия христианских ценностей, то покривляется строй веры, и люди оказываются в опасности лишиться ее спасительных плодов.

В христианской жизни есть вещи главные, а есть второстепенные. Второстепенные — не значит ненужные, отменяемые, не существенные. В восприятии истин веры все должно стоять на своем месте, в свое время и в правильном порядке. Только все должно быть благопристойно и чинно (1 Кор. 14, 40), говорит апостол.

Так, самое главное, самое важное в христианстве — это Сам Христос Спаситель, Его Богочеловеческая Личность. Он есть начало, путь, цель, смысл, содержание, методы, средства духовной жизни, вплоть до мельчайших ее движений. Он есть Альфа и Омега, начало и конец (Откр. 1, 8), путь и истина и жизнь (Ин. 14,6); суть христианства заключается в нашем личном со Христом взаимном, живом, непрестанном общении. Следовательно, вся христианская жизнь выстраивается иерархически в той последовательности, в которой и осуществляется это наше общение со Христом, в том порядке, в том чине, каким мы приближаемся к Богу, прикасаемся к Нему. Этот чин и содержит Церковь.

Прежде всего это Таинства Церкви, через которые христиане приобщаются Богу и соединяются с Церковью земною и небесною. Это Священное Писание — откровение Божие, всесторонний ориентир и светильник для человека. Это и усилия в молитве, и в исполнении заповедей Божиих. Это — Священное Предание, как зафиксированный в истории опыт такой духовной жизни. И все это является средством, в свое время и в своем месте применяемом в зависимости от многих внешних и внутренних обстоятельств; но цель одна — богообщение, жизнь со Христом и во Христе. Этому служит все богатство Церкви; но воспользоваться им можно, лишь имея в виду правильно разумеваемую иерархию христианских ценностей.

Если эта иерархия нарушается, человек рискует впасть в большие ошибки, из которых кратко отмечу две главнейшие. Первая — когда Бог становится не целью, а средством. К сожалению, большинству людей Христос не нужен. Нужно людям, чтобы у них было все хорошо; а Бог должен это обеспечить. Нужно, чтобы семья не распалась — пойти в церковь повенчаться. Нужно, чтобы дети не болели — крестить, причастить. Нужно, чтобы не сглазили, порчу не навели — песочек с могилки популярной подвижницы принести, в уголочках посыпать. Сын пьет — акафист Неупиваемой Чаше прочитать. Муж бьет — в паломничество съездить… Многие распространяют эти потребительские требования за пределы личной жизни: нужно не только быт обустроить, но и нужна великая Россия с царем-батюшкой, а для этого нужны крестные ходы, стояния, соответствующие церковно-общественные мероприятия и т. п. — только для души Христос не нужен.

Духовный и церковный труд при таком подходе направляется не на то, чтобы быть со Христом и жить жизнью Святого Духа, а на то, чтобы получить что-то от Бога. Бог выступает как гарант нашей благополучной жизни. В этом случае сразу меняется отношение к тому, что предлагает и содержит Церковь. Таинства превращаются в магические действия. Священное Писание отходит на второй план. Священное Предание извращается, перевирается, на первое место в церковной жизни выходят суеверия, лжепредания, мнения псевдоавторитетов, лжестарцев и лжестариц. Спасительная христианская вера превращается в язычество православного обряда. В лучшем случае у людей остается смутное интуитивное чувство, что в Христовой Церкви — истина; но неверно выстроенные понятия, искривленное понимание, что главное, а что второстепенное приводят к тому, что люди живут в Церкви полуязыческой жизнью. Я не хочу сказать, что плохо желать улучшения тяжкого быта или обустроения общественной жизни. Нет, все эти наши желания законны, и мы должны и действовать в этом направлении и молиться обо всем Богу; но все это не должно занимать главного, первого места, не быть целью церковной жизни, а располагаться на своем — третьем, пятом или десятом месте. Ведь Сам Господь сказал: Ищите же прежде Царства Божия и правды Ею, и это все (т. е. бытовая, общественная жизнь) приложится вам (Мф. 6,33).

Вторая ошибка в нарушении иерархии христианских ценностей — когда человек хочет жить со Христом, идти к Нему, но в качестве пути выбирает формальную сторону жизни, «букву», и сводит все отношения с Богом к понятиям «надо» и «нельзя». Это очень распространенное явление и типичный пример того смещения акцентов, о котором мы говорим. В духовной жизни есть место и форме, и правилам, и запретам, но они, как и все в Церкви, — средство, причем во многом индивидуальное, а цель — соединение со Христом. Когда запреты и правила становятся не средством, а целью религиозной жизни, когда таким образом нарушается вышеупомянутая иерархия духовных ценностей, тогда человек, вместо того, чтобы жить с Богом, рискует впасть в тяжелейшее, богоотверженное состояние фарисейства. И опять все, что содержит Церковь, извращается. Формализуются Таинства, механизируется молитва, все церковное превращается в рутину; а форме придаются несвойственные ей мистицизм и сакральность. И, к сожалению, этой тяжкой болезнью страдают многие церковные люди, не придавая значения предупреждению Христа — берегитесь закваски фарисейской (Мф. 16,6).

Вот как важно правильно расставлять акценты. Нужно отметить, что все ошибки в этой области, всякое нарушение иерархии христианских ценностей происходят, как правило, ни от чего иного, как от распространенного, чуть ли не культивируемого невежества и отсутствия здравого образа мыслей.

Итак, знание учения Церкви — это насущная необходимость. Но есть вторая важнейшая сторона духовной жизни — это собственно само христианское существование, жизнь по вере. Христианство не есть только сумма взглядов или просто интеллектуальное мировоззрение. Вера как знание — вещь прикладная, она нужна человеку, чтобы он знал, как правильно жить духовной христианской жизнью. Только жизнью уясняется вера, и содержится она жизнью. Поэтому вера неотделима от благочестия. Вера без дел мертва (2,26), говорит апостол Иаков, а апостол Павел пишет, что во Христе Иисусе силу имеет лишь вера, действующая любовью (Гал. 5,6). Следовательно, для того, чтобы познать и понять веру, нужно наряду с теоретическим ее усвоением по ней жить и повседневно действовать в духе веры, по заповедям Господним. Приведем аналогию: для того, чтобы полностью понять, что есть тот или иной музыкальный инструмент, ну скажем, фортепиано, недостаточно изучить лишь только принципы его устройства или как теоретически извлекается звук; наряду с этим знанием нужно выучиться на нем играть, т. е. применить на практике, осуществить полученное знание, и только тогда усвоение предмета будет полным.

В духовной жизни практическое познание еще более необходимо, ибо вера касается вещей невидимых, тонких, а познаются они только жизнью, только опытом, в процессе длительного, и порой мучительного обучения. При этом, как замечает свт Феофан, в процессе такого жизненного познания веры не увеличивается количество истин веры; но происходит качественное углубление в них, т. е. практическое знание не прибавляет ничего нового к содержанию веры, но все более и более углубленно понимает и усваивает его.

При этом необходимо подчеркнуть неразрывность теории и практики в деле веры. Будет ли духовная жизнь правильной, во многом зависит от того, правильное ли о ней человек имеет представление. Как мы уже сказали, неправильное понимание иерархии христианских ценностей приводит человека к ошибкам, в частности, духовной нетрезвости или фарисейству. То же и здесь. Примет человек неправильную мысль о Боге; например, что Бог — это некий компьютер, подсчитывающий мельчайшие наши провинности и злорадно готовый только наказывать, — такая у него и будет жизнь, такие и отношения выстроятся с Богом, как у заключенного и надзирателя. Примет человек неправильную мысль о том, что духовная жизнь — это не каждодневная борьба со страстями, исполненная крайней трезвости и осторожности, а чудеса, видения, знамения конца света, «ощущения благодати», поездки по святым местам, окунания в источники, старцы и старицы, — и христианство исчезает, а взамен появляется полукликушеское язычество православного обряда. Утвердится человек во мнении, что в общественно-политическом устройстве мира те или иные формы его или национальная принадлежность имеют религиозное значение, — и пойдет искать масонов и восстанавливать монархию, считая именно это делом благочестия. И так далее и тому подобное… При этом такие люди вполне могут считать себя истинно православными. Но настоящее Православие лежит «в другой плоскости»: оно есть правильное, истинное отношение человека к Богу, к миру, к ближним, к самому себе.

Подытоживая, скажем, что в этой книге помимо собственно познания основ Православия мы будем стараться противопоставлять истинное учение Церкви нецерковным и псевдоцерковным мнениям, будем выстраивать иерархию христианских ценностей, и, наконец, будем стараться всему этому придать практический смысл, чтобы желающий стать православным христианином мог уяснить себе, как жить, чтобы стать таковым.

Календарь

Пасха или Христово Воскресение? Юрий Рубан, кандидат исторических наук, кандидат богословия, доцент СПбГУ

Казалось бы, смысл Пасхи — как мы обычно называем наш главный праздник — достаточно прозрачен. Увы! Опыт говорит о другом. Приведу лишь два наиболее характерных примера.

Урок в одной православной гимназии. Желая выявить уровень знаний детей, спрашиваю: «Как праздновали Пасху Христос и апостолы?» — Следует резонный ответ: «Они ели куличи и крашеные яйца»! Возразить на это нечего! А как взрослые?

Пасхальное ночное розговенье в одном храме. Действительно, едим яйца и куличи (и не только). «Вдруг» одному уже немолодому певчему приходит в голову важная мысль, и он растерянно обращается к священнику (с богословским образованием). «Батюшка! Вот мы все поем и поем «Христос воскресе!», а праздник называем «Пасхой»! Так ведь и евреи Пасху празднуют, а во Христа вовсе не веруют! Почему так?!» — Священник задумался, стал перебирать в голове обрывки семинарских знаний, да так и не смог сказать ничего вразумительного!

Это не исключение: то, что мы с детства воспринимаем на бытовом уровне, как некий красивый обряд, кажется нам само собой разумеющимся и не требующим изучения.

Давайте устроим себе маленький «пасхальный урок» и спросим: какие ассоциации рождает в нашем сознании пасхальное приветствие «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!»

Ночной крестный ход со свечами, — сразу ответит каждый, — радостное пение и взаимные лобызания. На домашнем столе появляются знакомые с детства кушанья — красные и расписные яйца, румяные куличи, пахнущие ванилью творожные пасхи.

Да, но это — лишь внешняя атрибутика праздника, — возразит вдумчивый христианин. — А мне хочется знать, почему наш праздник Христова Воскресения именуется обычно еврейским словом «Пасха»? Какова связь между еврейской и христианской Пасхой? Почему Спаситель мира, от дня Рождения Которого человечество отсчитывает Новую эру, должен был непременно умереть и воскреснуть? Разве не мог всеблагой Бог установить Новый Союз (Завет) с людьми по-иному? Какова символика нашего пасхального богослужения и праздничных обрядов?

Прообразы: «Пасха земная»

...

«Наблюдай месяц авив (нисан),

и совершай Пасху Господу, Богу твоему,

потому что в месяце авиве вывел тебя Господь,

Бог твой, из Египта ночью» (Второзаконие 16:1)

Историко-символическая основа еврейской Пасхи — эпические события книги Исход. Она рассказывает о четырехвековом периоде египетского рабства, в котором пребывал угнетаемый фараонами еврейский народ, и чудесной драме его освобождения. Девять наказаний («казней египетских») обрушил на страну пророк Моисей, но лишь десятая заставила смягчиться жестокое сердце фараона, не желавшего лишаться рабов, возводивших ему новые города. Ей стало поражение египетских первенцев, вслед за которым и последовал «исход» из Дома рабства. Ночью, в ожидании начала исхода, израильтяне совершают первую пасхальную трапезу. Глава каждой семьи, заклав однолетнего агнца (ягненка или козленка) помазывает его кровью дверные косяки (Исх 12:11), а само запеченное на огне животное съедается, но так, чтобы не были сломаны его кости.

«Ешьте же его так: пусть будут чресла ваши препоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших, и ешьте его с поспешностью: это — Пасха Господня. А Я в эту самую ночь пройду по земле Египетской и поражу всякого первенца в земле Египетской, от человека до скота, и над всеми богами египетскими произведу суд. Я — Господь. И будет у вас кровь знамением на домах, где вы находитесь; и увижу кровь и пройду мимо вас, и не будет между вами язвы губительной, когда буду поражать землю Египетскую» (Исх 12:11–13).

Так в ночь первого весеннего полнолуния (с 14/15 месяца авива, или нисана) во 2-й половине XIII века до Рождества Христова совершился исход израильтян из Египта, ставший важнейшим событием ветхозаветной истории. А Пасха, совпавшая с избавлением, стала ежегодным праздником — воспоминанием об исходе. Само же название «Пасха» (евр. песах — «прохождение», «избавление») указывает на тот драматический момент («десятую казнь»), когда поражавший Египет Ангел Господень, видя кровь пасхального агнца на дверных косяках еврейских домов, проходил мимо и щадил первенцев израильских (Исход 12:13).

Впоследствии исторический характер Пасхи стали выражать особые молитвы и рассказ о ее событиях, а также ритуальная трапеза, состоящая из мяса агнца, горьких трав и сладкого салата, что символизирует горечь египетского рабства и сладость обретенной свободы. Пресный хлеб напоминает о спешных сборах (тесто не успело закиснуть). Сопровождают пасхальную домашнюю трапезу четыре чаши вина.

Ночь исхода стала вторым рождением израильского народа, началом его самостоятельной истории. Окончательное же спасение мира и победу над «духовным рабством египетским» совершит в будущем Божий Помазанник из рода царя Давида — Мессия, или, по-гречески, — Христос. Так сначала именовались все библейские цари, а вопрос о том, Кто же в их ряду станет последним, оставался открытым. Поэтому каждую пасхальную ночь израильтяне ждали явления Мессии.

Исполнение: «Пасха небесная»

...

«Всем сердцем желал Я вкушать эту пасху вместе с вами прежде Моих страданий! Говорю ведь вам, больше не вкушать Мне ее, пока не свершится она в Царстве Божием» (Лука 22:15–16)

Мессия-Христос, пришедший ради избавления всех людей от духовного «рабства египетского», принимает участие в иудейской «Пасхе ожидания». Он завершает ее исполнением заложенного в ней Божественного замысла, — и тем самым ее упраздняет. Одновременно кардинально меняется характер взаимоотношений Бога и человека: выполнивший свое предназначение временный Союз Бога с одним народом становится «ветхим» («устаревшим»), и Христос заменяет его Новым — и вечным! — Союзом-Заветом со всем человечеством. Во время Своей последней Пасхи на Тайной вечере Иисус Христос произносит слова и совершает действия, меняющие смысл праздника. Он Сам занимает место пасхальной жертвы, и ветхая Пасха становится Пасхой нового Агнца, закланного ради очищения людей единожды и навсегда. Христос учреждает новую пасхальную трапезу — таинство Евхаристии (Благодарения) — и говорит ученикам о Своей близкой смерти как о пасхальном жертвоприношении, в котором Он — Новый Агнец, закланный «от создания мира». Вскоре Он спустится в мрачный Шеол (Аид) и вместе со всеми ожидавшими Его там людьми совершит великий Исход из царства смерти в сияющее Царство Своего Отца. Неудивительно, что в ритуале ветхозаветной Пасхи обнаруживаются основные прообразы Голгофской жертвы.

Пасхальный агнец (ягненок) евреев был «мужеского пола, без порока» и приносился в жертву во второй половине дня 14-го нисана. Именно в это время последовала крестная смерть Спасителя. Казненных следовало похоронить до наступления темноты, поэтому римские воины, чтобы ускорить их смерть, перебили ноги двум разбойникам, распятым вместе с Господом. Но, «подойдя к Иисусу, они увидели, что Он уже умер, и не перебили Ему ног <…>. Ибо произошло это во исполнение (слов) Писания: «Кость Его да не сокрушится»» (Иоанн 19:33,36). При этом и само приготовление пасхального агнца было прообразом крестной смерти Спасителя: животное «распинали» на двух крестообразно соединенных кольях, один из которых проходил вдоль хребта, а к другому привязывались передние ноги.

Эта глубочайшая взаимосвязь ветхой и новой Пасхи, их сосредоточенность (упразднение одной и начало другой) в лице Иисуса Христа объясняют, почему праздник Его Воскресения сохраняет и ветхозаветное название Пасха. «Пасха наша — принесенный в жертву Христос», — говорит апостол Павел (1 Кор. 5:7). Так в новой Пасхе произошло окончательное завершение Божественного замысла о восстановлении падшего («ветхого») человека в его первоначальном, «райском», достоинстве — его спасение. «Ветхая Пасха празднуется из-за спасения кратковременной жизни иудейских первенцев, а новая Пасха — из-за дарования вечной жизни всем людям», — лаконично определяет соотношение этих двух торжеств Ветхого и Нового Завета святой Иоанн Златоуст.

Пасха — праздник сорокадневный

День Светлого Христова Воскресения — как «праздников праздник и торжество из торжеств», — как именует его пасхальное песнопение, — требует от христиан особого приготовления и потому предваряется Великим постом. Современное православное пасхальное (ночное) богослужение начинается великопостной Полунощницей в храме, переходящей затем в торжественный крестный ход. Он символизирует жен-мироносиц, шедших ко Гробу Спасителя в предутренней мгле (Лука 24:1; Иоанн 20:1) и извещенных о Его воскресении пред входом в гробовую пещеру. Поэтому праздничная Пасхальная Заутреня начинается перед закрытыми дверьми храма, а возглавляющий службу архиерей или священник символизирует собой ангела, отвалившего камень от дверей Гроба.

Радостные пасхальные приветствия заканчиваются для многих уже на третий день или же с окончанием Пасхальной недели. При этом люди с удивлением воспринимают пасхальное поздравление и смущенно уточняют: «С прошедшей Пасхой?» Это — распространенное в нецерковной среде заблуждение.

Следует помнить, что Светлой седмицей не заканчивается празднование Воскресения Христова. Чествование этого величайшего для нас в мировой истории события продолжается в течение сорока дней (в память сорокадневного пребывания на земле Воскресшего Господа) и завершается «Отданием Пасхи» — торжественным пасхальным богослужением накануне праздника Вознесения. Здесь — еще одно указание на превосходство Пасхи перед другими христианскими торжествами, из которых ни один не празднуется Церковью более четырнадцати дней (имеем в виду период от праздника до его «отдания»). «Пасха возвышается над другими праздниками, как Солнце над звездами», — напоминает нам святой Григорий Богослов (Беседа 19).

«Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» — приветствуем мы друг друга в течение сорока дней.

Взгляд из-за бугра

Что мы подразумеваем, когда говорим о единстве православия? Фрагмент статьи священника Эндрю Стивена Дэмика, автора книги «Православие и ересь»

На эту черту православия — однородность — любят указывать особенно перешедшие из других конфессий в доказательство истинности православной веры. Мы говорим о единстве литургического обряда, укорененности в соборных решениях, обращении к святым отцам для толкования Писания и формирования богословской мысли. В результате повсюду в православном мире за литургией можно услышать очень схожие по сути проповеди или духовные наставления.

Но правда ли все такое уж одинаковое? Конечно, многие православные будут вас убеждать, что так оно и есть на самом деле. А вот наши критики скажут, что эти глупости придумали те, кто готов обманывать себя, и на самом деле внутри православия предостаточно расхождений, которые подрывают кажущееся внешнее единство.

В прошлом месяце мы отметили Торжество православия, восстановление почитания икон. Но у этого праздника есть еще одна тема — ведь мы празднуем единство православной веры. А что же единство православной веры означает в действительности? Постараюсь поделиться с вами своим личным опытом и собственным взглядом на этот вопрос.

Когда я впервые столкнулся с православием, я и правда думал, что оно едино повсюду: одинаковая литургия, одно и то же богословие, одинаковые доктрины и догма. И в рамках моего ограниченного опыта все это казалось таким похожим! Казалось, все мы служим одну и ту же литургию, ну конечно, с учетом языковых различий и особенностей мелодического сопровождения. Казалось, все говорят о спасении как о обожении, все считают, что Вселенский патриарх — «первый среди равных», и ни один епископ не выше других. Казалось, все постятся одинаково и одинаково строго относятся к посту.

Но несколько лет в православной Церкви хватило, чтобы сделать некоторые открытия. Например, что обычаи поста все же несколько различаются. Более того, я побывал в очень большом приходе, где мало кто постится вообще. А тех избранных, кто постился, называли как-то по-особому: про них говорили, что они «на посту»… Все остальные, получается, были «вне поста», что ли?

Я поступил в семинарию, где соприкоснулся с еще большим богатством разнообразных православных течений. Там я узнал, что мое православие — антиохийское. Конечно, я уже встречал это слово на вывеске в своем родном приходе, но кто тогда обращал на него внимание? Там я также узнал, что многие считают антиохийцев (а еще «радикальных» греков, которых вообще-то больше, чем всех других православных в Америке вместе взятых) «не такими, как все» и «либеральными». И конечно, обо всем этом узнаешь не от профессоров на занятиях.

Я также узнал, что есть «западный обряд» в литургической традиции, который радикально отличается от всего богатства обрядов православия. Оказывается, многие считают, что это мощная сила внутри православия, хотя таких приходов «по западному обряду» совсем мало. Есть даже люди, которые утверждают, что «западный обряд» представляет огромную проблему. Правда, я не согласен ни с теми, ни с другими.

Позже я узнал, что нынешнее единство литургического обряда вовсе не было нормой на протяжении первого тысячелетия церковной истории. Мы-то сейчас живем в эпоху литургической традиции Константинополя, которая поглотила собой все прочие изначальные традиции. Сегодня на литургии в любой точке мира в любой момент можешь понять, какая часть службы сейчас идет. Но так ведь было не всегда.

Еще я узнал, что в православии есть разногласия по поводу церковного устройства. Один патриархат может поставить епископа на территории, закрепленной за другим патриархатом. Одна православная делегация вдруг может со скандалом выйти из богословского диалога. Некоторые Церкви хотят участвовать в Всемирном совете Церквей, а другие — нет. Некоторые Церкви готовы даже разорвать евхаристическое общение из-за различий календаря или других споров. Есть дрязги, борьба и открытая конфронтация. Можно встретить и нескрываемый расизм, а в некоторых вопросах и ощущение, что имеешь дело с мафиозными структурами внутри Церкви.

Большая часть уверовавших рано или поздно узнают об этом — оказывается, есть определенное разнообразие внутри православной традиции. И хотя кому-то покажется концом света, если священник не держит Евангелие строго вертикально перед собой, когда читает из него на службе (да-да, мне кто-то сказал, что это святая традиция и только еретики делают по-другому), по большей части православным нет до этих разногласий никакого дела. Поэтому когда мы сталкиваемся с борьбой, дрязгами и даже неприкрытыми злодеяниями, мы всегда можем отмахнуться и сказать, что есть, конечно, грешники в Церкви, но все это не оказывает никакого влияния на истинность православной веры. В конце концов у нас одна и та же вера, одно богословие и т. п.

Верно ведь?

Но идем дальше. Те православные христиане, которые имеют привычку читать не только жития святых и приходскую стенгазету, могут с удивлением обнаружить, что в православии есть даже богословские расхождения. С этим легко столкнуться, когда наблюдаешь за спорами по поводу иерархического первенства или взаимоотношений с другими христианскими организациями. Можно ли считать Вселенского патриарха «восточным Папой»? Да и, вообще, сам-то он себя таким считает? Абсолютно ли независимы автокефальные Церкви? Как относиться к экуменистическому диалогу с Римской католической Церковью? Допустимо ли молиться общей молитвой вместе с неправославными? Если да, то как именно? Будет ли созван Великий и святой Собор, который планируется провести с начала XX века? Если да, как на нем будут приниматься решения?

Тысячи людей предложат различные ответы на эти вопросы, и в этом разноголосье при желании можно разглядеть церковных кризис, увидеть в этом фундаментальные различные и противоречащие друг другу исповедания братьев по православной вере. А все эти различия вместе — слабое место, по которому бьют наши критики. Кто-то даже решается оставить православную Церковь по причине этих разногласий.

И вроде бы легко сказать, что споры о главенстве в Церкви или экуменизме — это всего лишь частные разборки между епископами, их полемика не затрагивает глубинные вопросы, и с течением времени все само образуется. Но когда получаешь разные ответы на вопросы «что происходило на Кресте?» или «совместима ли биологическая эволюция с православием?», разобраться в этих разногласиях уже гораздо сложнее. Через эти сорняки и колючки еще сложнее продраться, когда пытливый ум начинает вчитываться в такие темы, как софиология Булгакова, персонализм Зизиуласа или нео-паламизм Лосского. Ну что же такое в конце концов «нео-патристический синтез»? Здесь желанного консенсуса не найти даже изощренному читателю, у которого есть необходимая философская, историческая и богословская подготовка, чтобы разобраться в творениях этих авторов.

Так что же делать?

Я не готов дать однозначные ответы на поднятые вопросы (это, правда оттого, что я даже не знаю, что и сказать по поводу некоторых из них). Однако, я хотел бы обратиться за помощью к отцу Георгию Флоровскому, и привести фрагмент из его статьи:

«Единство в вере, конечно, не требует единообразия в богословии. Известная свобода в богословском истолковании сохраняется, но при условии живой и органической сопряженности этих истолкований. При этом, конечно, нужно строго различать уровни: догма, доктрина, богословие. Различение это не так легко провести на деле, ибо все уровни связаны друг с другом в единстве Церковного сознания. Во всяком случае, в области догматической нет и не может быть места плюрализму».

Очень тяжело выделить в точности мысль, которую Флоровский пытается до нас донести, ведь это часть большого отрывка статьи о том, является ли «уния» подходящей формой единства с Римом. Но я вам хочу рассказать, как я понимаю различия в терминах, которые он проводит, и как это может помочь верному сыну православной Церкви разобраться в том, что кажется непреодолимыми разделениями внутри православной веры.

Кстати, обратите внимание, что Флоровский не пытается апеллировать к некоему надуманному церковному единству. Он вполне мог бы просто сказать: «ну, вы знаете, мы все принадлежим к одной и той же православной Церкви, и точка». Сам факт того, что мы являемся членами одной и той же структуры — это конечно не ответ. Это все равно, что сказать, что я принадлежу к Церкви, которая сама не знает, во что верит.

Вместо отсылки к формальной церковной принадлежности Флоровский пытается объяснить, что внутри догмы нет места плюрализму. Именно в этом основа для истинного единства внутри православия. Ну, нет места разногласиям в содержании Символа веры! Мы опираемся на решения Вселенских Соборов, которые приняли понятные определения по догматическим вопросам, и именно в этих решениях мы находим для себя неизменное единство. Содержание догматического единства не сложно описать, и оно не является предметом споров в православии.

Флоровский точно не определяет различия в понятиях «догма», «доктрина» и «богословие», но отмечает зато, что различия между этими терминами «не так легко определить, потому что эти понятия разных уровней связаны между собой в единстве церковного сознания». Приняв это во внимание, все-таки для учебных целей я приведу краткое толкование этих определений.

Догма: Неизменяемый, необсуждаемый основополагающий базис православной веры. Догма утверждается в основном на Вселенских Соборах.

Доктрина: Способы, которыми можно объяснить догматы людям, которые их изучают, например, оглашаемым или в процессе изучения Писания. Эти способы меняются из века в век, особенно с появлением новых догматических определений — но не догмы, — обсуждаются через соборные решения, на них оказывают влияние эволюция богословия. Доктрина более переменчива, чем догма, но меньше подвержена изменениям, чем богословская мысль, потому что ее кодифицируют для учебных целей.

Богословие: Расширенное, творческая интерпретация догмы и доктрины, а также их применение к различным вопросам бытия. В богословии гораздо больше возможностей для домыслов и различий в выводах. Может существовать одновременно множество богословских мнений для целей толкования и понимания догматических определений и того, что изложено в Писании. Различные подходы могут быть истинны сами по себе, но не совместимы или не сопоставимы друг с другом.

По крайней мере, я так понимаю мысль Флоровского, и вот несколько коротких иллюстраций на примере одного догмата православной веры.

Догма: Иисус Христос всецело Бог и человек.

— Эта мысль довольно проста и не подлежит обсуждению.

Доктрина: Мы называем это Воплощением, и утверждаем, что Божественное стало поистине единым целым с человеческим в природе Иисуса Христа.

— Заметьте, что акцент здесь сделан на том, как Бог стал человеком, а не на полноте обеих природ Христа.

Богословская мысль: В результате Воплощения мы имеем возможность испытывать Бога духовно и физически. Мы украшаем церкви иконами, мы рукополагаем священников, покланяемся святыням и т. п. Мы верим, что спасение состоит в обожении, которое соединяет человеческую природу с Божественной через Воплощение.

— Ничто в этом суждении не противоречит православию, но «использование» Воплощения для связи частей этого объяснения воедино особенно на базе обожения само по себе не является догмой.

Вооружившись этими определениями, я могу утверждать, что любые споры внутри православия происходят на богословском уровне, а не на догматическом. Богословские размышления иногда действительно противоречат друг другу, но обычно не потому, что противоречат догме. Однако, если все-таки они противоречат догме, это просто означает, что данная богословская мысль еще не была в достаточной степени подвергнута критике и уточнена.

Конечно, богословие и доктрина, по замечанию Флоровского, связаны с догмой, но чаще используются просто для введения новых догматических определений. Эти определения сами по себе в некотором смысле пребывают на уровне доктрины, так как являются попытками объяснить современным языком то, во что Церковь верила во все времена, но что еще не было выражено должным образом для решения конкретного исторического вопроса. И хотя новые догматические определения появляются, новых догматов нет. Догма — это то, во что Церковь верила всегда, а догматические определения появляются по необходимости в определенный момент и по определенным историческим причинам.

Выражаясь заумно, одна из наиболее сложных концепций, которую мне пришлось усвоить по мере возрастания в православии, заключается в том, что нет единственного образа определения или рассуждения о ключевых истинах православной веры. Это означает, что догма, которая на самом деле беспрекословна, представляет собой всего лишь часть всего того, что можно описать словом «православие».

Есть причина, по которой богословы продолжают обсуждать различные мнения, хотя могли бы просто сказать: «ну, это всего лишь богословие, пожалуйста, у каждого может быть свое мнение». Дело в том, что границы в этих спорах не так четко определены, как при обсуждении догмы. И на самом деле, в тех богословских спорах, с которыми мы можем столкнуться, очень много свободы. Хочу сказать, что мы часто вспоминаем эту самую свободу в разговорах о православии, но многие как будто тут же забывают о ней, как только произносят слова «православие учит нас» или «отцы Церкви говорят». Такое впечатление, что всегда можно найти единственный верный ответ по абсолютно всем вопросам.

В нашей приходской школе для взрослых мы недавно стали изучать Евангелие от Луки и взяли за основу комментарий святителя Феофилакта Болгарского. Его труд, в свою очередь, является результатом анализа работ святого Иоанна Златоуста. Однако свт Феофилакт часто добавляет идеи, отличные от идей своего предшественника, при этом обязательно предваряя их фразой «некоторые также говорят…» И знаете, иногда эти новые идеи не очень хорошо ложатся в логику Златоуста. Но в этом нет проблемы. Очень хорошо, что есть различия, которые могут объяснить текст по-разному, и один способ объяснения указывает нам ту грань истины, которую другой способ по своей природе не смог бы открыть.

Я рад, что в православном богословии царит такое разнообразие. Это одна из причин, по которой я не сомневаюсь, что смог бы оставаться православным всю жизнь. Даже если я исчерпаю свой ресурс чтения святых отцов (вряд ли конечно), меня еще ждут минуты захватывающих открытий, новые размышления о бесконечной, неизменимой истине православной веры.

Крепко веруя в истинность православия, жду с нетерпением, что же оно преподнесет мне нового.

Личный опыт

Что такое Единоверие? Интервью с Тарасом Сидашом, богословом, философом и переводчиком Разговор ведет Федор Пирвиц

У кого-то при упоминании о старообрядцах возникает картинка упертого насупленного бородача, с думой о Святой Руси, двоеперстии, долгом богослужении без сокращений, плюс суриковская «Боярыня Морозова» и что-то там про протопопа Аввакума. Предложенные «стереотипы», очевидно, созданы в жанре политического плаката или даже политической карикатуры. Ну и как всякая такого рода образность, она больше говорит о ее создателе, нежели о «действительности». Это — если допустить, что где-то вообще существует действительность, с которой она соотносится. Почему, в самом деле, о долгом богослужении должен думать именно старовер, а не новообрядческий монах или католический, служащий по одному из средневековых чинов? О тех же, на чьих лицах отпечатлевается по нынешнем временам «дума о Святой Руси», — я и вовсе боюсь говорить.

Как правильно говорить: старовер или старообрядец?

Правильно: старовер, ибо центр разногласий с последователями Никона состоит отнюдь не только и не столько в обрядах, сколько в разном понимании того, что такое вера, человек, церковь.

Однако исторически сложившиеся названия и самоназвания порой пользуются этим словом: например, крупнейшая и старейшая иерархия, оппозиционная синодальной/ патриархийной церкви называет себя РПСЦ — Русская Православная Старообрядческая Церковь. Наибольшим совершенством, на мой взгляд, отличаются самоименования общин, называющих себя «древлеправославными», например — поморов: Древлеправославная Поморская Церковь. Слово «древлеправославная» наилучшим образом сообщает о том, что собственно переменилось и обновилось у одних, и что сохраняется древним у других.

Раскол XVII века произошел главным образом из-за разногласий в обрядах?

Стоит только заглянуть в произведения самих противников Никона, и мы увидим, что основной «грекофильской новиной» было такое определение архиерейской и царской власти к целому церкви, при котором за властями признавалось право по собственному разумению и произволу предписывать что-либо церковному целому. Совершенно ясно, что и отказавшийся к концу своей жизни от своих же обрядовых новин патриарх Никон, и довольно-таки всеядный в обрядовом смысле царь Алексей Михайлович полагали главным в реформе не «содержание» реформы, т. е. не принятие того или иного ее положения, но само принятие, безропотное послушание властям в вопросах веры. Как говаривал потом кровавый палач — патриарх Иоаким: «Старая вера, новая вера — что приказали, в то и веруй» (цитирую по памяти).

Смысл никоновской реформы не состоял во введении тех или иных обрядовых новшеств, но в подтверждении русским христианством отказа от провозглашенного апостолом статуса христиан — как «народа Божия», «царственного священства». Разумеется, на принятие таких новин многие русские люди пойти не могли.

Стоит только перечитать Послания главы первого поколения оппозиции — прот. Иоанна Неронова, чтобы раз и навсегда убедиться, что собственно неприемлемым было для него неправедное всевластие патриарха. Обряды же — и для той, и для другой стороны, впрочем — были лишь знаками: для одних — заявить о своей безграничной папской власти, для других — обличить неправославие таких амбиций. Разумеется, в простом народе обряды могли иметь самодовлеющее значение, но для «богатырей-протопопов», составлявших и нравственную, и интеллектуальную элиту народа, и ядро анти-никоновской оппозиции, дело так обстоять, разумеется, не могло.

Короче говоря, собственно греческим в придворной «грекофилии» времен Алексея Михайловича была лишь «филия», в которой русские ранее замечены не были; предмет же этого странного увлечения — новое экклезиологическое сознание — греческим конечно же не был. Это был второсортный латинский импорт, расхожий товар из коробов бродячего греческого епископата, опустившегося до торговли верой неизвестного происхождения.

В общем, властям поласковее надо было быть. Но разве раньше дело обстояло по-другому? Разве не цари с архиереями представляли целое церкви на Вселенских Соборах? Расколов, подобных нашему, Вселенская церковь знает несколько. К чему это привело? Разве не к тому, что Вселенское православие распространяется на один район в Стамбуле и несколько островов? Не к тому, что раскольники римо-католики в несколько раз многочисленнее, чем все православные вместе взятые? Не к тому, что весь средний Восток, обескровленный противостоянием так называемого несторианства и константинопольской имперской церкви, стал идеальной почвой для распространения ислама?

Эпоха Вселенских соборов — это эпоха провала христианской миссии. Миссии, осуществлявшейся имперскими средствами как в политике, так и в умозрении, потому что кроме нескольких чудом спасшихся от иконоборцев образов и вымученного перечня отвергнутых догматических ошибок она не оставила будущему почти ничего такого, на что мы могли бы опереться в годину собственных бедствий церковных. Это стало очевидным в первой же ситуации, которую русские не смогли разрешить без опоры на внешний, греческий авторитет. Из так называемого святоотеческого наследия можно было сделать очень разные выводы, подобрать диаметрально противоположные прецеденты решения проблем, так что ни патриарх Никон, ни его оппоненты не были вынуждены отказывать себе в удовольствии сорить библейскими и всяким другими цитатами.

Глубочайший упадок, постигший победившую часть церкви в первые же десятилетия после Раскола, не в последнюю очередь объясняется тем, что ни для кого из тех, кто «был в теме», после десятилетия соборов и споров не осталось даже тени уважения к греческой церкви, продолжением и протуберанцем которой русская церковь (и особенно никонианская ее часть) себя традиционно осознавала.

Что такое Единоверие?

Формально Единоверием называется конгломерат старообрядческих приходов, общин и монастырей, признающих действенность и действительность таинств Московского патриархата. Единоверы стремятся сохранить обряд и канонический строй дораскольной церкви. Последний правоустанавливающий документ — это Положение о Единоверии 1918 г.

Поскольку Единоверию столько же лет, сколько нововерию и староверию, то вполне понятно, что за это время в разных местах разные люди называли этим словом разные вещи. Среди единоверов были откровенные изменники делу православного Сопротивления, купленные властями за банально звонкое серебро. Были разведчики и партизаны, одевавшие форму вражеской армии отнюдь не для того, чтобы служить ей. Были люди равнодушные и уставшие, и, напротив, ревностные и способные к подвигу; были увлекавшиеся древностью эстеты и мещане, тупо влачащие наследственное старообрядчество. Т. е. если определять Единоверие эмпирически, мы получим здесь весь возможный спектр.

Я понимаю Единоверие как такое движение Сопротивления, которое, во-первых, хочет изменения патриархийной церкви, а не ее смерти. И, во-вторых, не считает действенным средством для достижения своей цели выход из МП.

Изменения в сторону тех форм жизни Собрания (Церкви) верующих, которые завещал Сам Спаситель и которые описаны в последних главах Евангелия от Иоанна. Центральное положение: нет иного пути познать Господа, кроме как «прочитав» его кенотическое откровение, т. е. узнав Его в ближнем и осуществив относительно ближнего вышеестественный закон любви. Любовь в последних главах у Иоанна — это не чувство, не что-то в человеке; не то, что может быть, а может не быть. Это требование («заповедь новая»), действие и система действий, всеми видимых и опознаваемых как знак и знамя иного знания мира, человека и Бога.

Конкретно? Со времен описываемых Иоанном событий сначала апостольская община, а затем и всякая другая конкретизирует для себя те формы, в которых она желает и может исполнить эту «новую заповедь». Понятно, что с тех пор как в церкви появились функционеры, они своими отчетами «о ходе воплощения евангельских блаженств в жизнь» бесконечно отдалили большую часть церкви и от понимания Евангелия, и от необходимости действовать; однако сознание Церкви Великого Четверга, сознание апостольское — то сознание, которое вызвал к жизни Сам Спаситель, — никогда в христианском мире не прерывалось и не умирало.

То есть Церковь — это конфедерация общин. Что с епископами? От епископов Бог, по большей части, единоверов миловал… Было несколько в период между 1918 и 1936 гг., да и те хорошие. Если говорить серьезно, то недопустимо только одно: совмещение сакрально-литургических и хозяйственно-юридических полномочий в одних руках. Так что, хотят — пусть занимаются богослужением и проповедью, но тогда не хозяйствуют и не судят, хотят — пусть хозяйствуют и володеют, но тогда уже ни ученьем, ни службой пускай не грешат. Это по Евангелию и по уму. Что говорил апостолам Господь на проповедь с собой брать: счета в банках, охрану из бандитов? Еще раз: не могут учить как апостолы — пусть не учат. Есть и другие дела. Но учить не по-апостольски — великий грех. За него Бог церкви и народы наказывает, и даже до смерти. Однако весь идеализм пророческий нашим рясофорным панургам, конечно же, глубоко безразличен. Но и они, в свою очередь, безразличны всем (кроме чинов им подневольных, конечно). Это с одной стороны. А с другой — чем епископы хуже муниципальных дед морозов? Пускай цветут все цветы. Содержат англичане своих королев — и молодцы, и правильно. Почему бы нам, в самом деле, не содержать патриарха? Чтобы жить с достоинством, нужно жить великодушно. Община несравненно старее церкви, старее по смыслу, не по времени только. Так что и епископат, и другое многое «церковное» перед лицом самой маленькой и бедной общины (если она живет по слову Господа) — что-то наподобие орнамента: всякий кто не считает (или не вынужден считать), что это икона, вполне может им насладиться. Я, скажем, не без удовольствия смотрю на хорошо темперированный епископат. Следует не увеличивать, а уменьшать число епископов: лучше меньше, да лучше. Каждого, однако, обеспечить служебным самолетом, кормить на убой, чтоб осанисты были; пусть дворцы себе заведут роскошные — такие, чтобы экскурсии в них водили, — а не ютятся в епархиальных бараках с интерьерами советских гостиниц. Они — князья церкви. Не голова, нет, но — лицо, кулаки, брюхо, в конце концов. Дело чести откармливать представительных, породистых, добротных князей церкви.

И еще раз серьезно: после того, как кумранские находки заставили нас считать авторов всего корпуса раннехристианских текстов людьми, мыслящими в совершенно том же контексте, что и другие иудейские сектанты того времени, мы выяснили также и до-христианское происхождение должности епископа: в ессейских общинах эта должность называлась mevaqqer. Наш епископат — преемник отнюдь не новозаветного апостольства, но иудео-сектантского «надсмотрщичества». Это не мое учение или толкование, это простой факт, освещенный еще на заре отечественной кумранистики Амусиным. Сейчас, когда мы помним об этом, епископат стал приблизительно тем же, что обрезание: если ты был призван Богом в таком состоянии и через такую церковь, живи в ней и не пугайся. Если через церковь, не имеющую епископов, — опять же, нет смысла бегать за этим. Практика трехчинной иерархии, как и всякая вообще практика, должна приниматься только в пределах той пользы, которую может принести.

Принимающий Единоверие, «дополняет» чин Крещения, по сути, крестится вторично. В первый раз, что, «недокрестили»?

Ну, это все равно что спросить солдата: зачем Вам, русскому человеку, было принимать присягу, неужели была опасность, что Вы послужите другому государству своим оружием? Неужели Вас в семье плохо воспитывали? Солдат, допустим, отвечает: да вот, без присяги мне бы автомата не дали, и к войне бы не подпустили. А Вы ему: нет, значит ты думал, что нуждаешься в этом, потому что не уверен был, довоспитан ли ты дома нормально… Я это к тому, что некоторые ритуальные тавтологии и приняты, и осмыслены. Троекратное погружательное крещение есть требование христианской церкви для всякого, кто вступает в нее. Понятно, что по условиям времени оно порой уродуется так или этак, но если есть возможность поправить дело, то нужно поправить. Ну, или скажем мягче: нет смысла отказывать себе в удовольствии это поправить.

Беда в том, что невежественные современники наши не имеют, как правило, ни малейшего понятия о строгости предъявлявшейся и предъявляемой во всем православном мире к формам крещального обряда, не знают, что наш нынешний либерализм есть не некая высота духовная, но следствие прагматизма имперских властей, сначала начавших принимать в православие западных еретиков без перекрещивания, а затем усвоивших и западные формы обряда. Всякий, кто не может извинить себя в этом незнанием, вызывает у меня глубокое непонимание, как человек либо сознательно и без всякого принуждения искажающий восходящую к Иисусу традицию, либо как нежелающий исправить не по его вине допущенную ошибку.

Я — убежденный эллинист, не византист: эта бюрократическая империя всегда была глубоко мне чужда. Разумеется, наиболее близкие для меня люди в эпоху патристики — те, в чьем сознании еще раз воскресает и преломляется древность: Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Синезий Птолемаидский… Что же до русских корней, то думаю, не буду особенно оригинален, сказав, что первыми единоверами были те старообрядцы, кто решил бороться против реформы, не оставляя церкви. Таких людей было всегда немало, в первом поколении наиболее известны уже упомянутый о. Иоанн Неронов (в иночестве Григорий) и еп. Александр Вятский. Во времена, к нам ближайшие, я чту превыше других подвиг священномученика Андрея Ухтомского — единоверческого епископа Саткинского (Уфимского). Чту его исповедничество — как перед лицом безбожных властей, так и перед лицом силиконового сергианского епископата. Полностью принимаю его республиканство — как политическое, так и экклезиологическое.

Чем так прекрасен старый обряд? В первую очередь, естественностью. Во-вторых — наверное, статью. Т. е. выверенной соразмерностью соотношений частей друг к другу. Грациозным его назовешь едва ли из-за неадекватности всех вообще прозаических славянских переводов греческим поэтическим оригиналам. Да и сама тяжеловесная риторичность византийской поэтики меня не всегда захватывает. Впрочем, самое интересное в старом обряде, разумеется, не греческое, но возникшее уже у нас на основе греческого. Это касается и мелоса, и обряда, и литературы. Практикующий старый обряд всегда занимается разной глубины и интенсивности «припоминанием», ибо это его родной обряд. Кратчайшего пути к духовному, т. е. тому, что с одной стороны лежит за пределами национального и культурного, а с другой — является их причиной, по всей видимости не существует.

Почему обряд «практикуют» священнослужители, а миряне во время службы стоят столбиком? Так происходит обычно у новообрядцев. Для любых старообрядцев совершение богослужения есть в буквальном смысле литургия, т. е. общее дело. Миряне расходятся по крылосам и творят службу. Поскольку мы следуем мирянской (поморской) богослужебной традиции, то священники нужны нам для случаев исключительных; подавляющее большинство всех богослужебных чинов могут и должны совершать сами миряне.

Можно причащаться без священника? Если есть преждеосвященные дары — почему нет? Самопричащение мирян общее место в древней церкви, среди восточного монашества, и в средневековой Руси. В Большом Потребнике есть даже чин причащения богоявленской водой… Другой вопрос, что немногими это ныне востребовано — да, а плюс к тому — многим и не известно.

Где такому учат?

В патриархийной семинарии, разумеется. У нас в ШГМ тоже научиться этому можно. У старообрядцев — только в случае вступления в их общины. Школа Грамотных Мирян это камерная единоверческая семинария, выросшая не в последнюю очередь из необходимости осваивать старые богослужебные формы. Разумеется, разница в представлении о том, что есть церковь, между нами и новообрядцами сказывается во всем, в том числе и в системе преподавания, так что «семинарией» я это называю по отдаленной аналогии. Более всего это походит на катехизическое училище II–III вв. в Александрии.

Поскольку мы считаем истинную церковь церковью соборной, иначе говоря — вечевой, и не считаем полезным для церкви никакую власть, кроме нравственной, то и в ШГМ студенческо-преподавательская «властная вертикаль» сознательно снимается, так что сам опыт обучения в ШГМ оказывается опытом пребывания в соборной церкви. Разумеется, речь идет не о люмпен-пролетарском панибратстве, но о таких формах самоорганизации, где нет никакой организации, кроме созданной самими этими вот людьми. Одним словом, группы в ШГМ маленькие, каждый желающий учить обязан также и учиться, всякий желающий учиться должен постараться явить себя также и как учитель. Ротация людей на кафедре совершенно уничтожает неуместную во взрослой демократической педагогике авторитарность речи ex kathedra и ее неизбежную тень — отчужденность студента от этой самой кафедры. Вполне понятно, что каждая группа сама устанавливает для себя учебный план и ему следует. Обязательной является лишь литургика: то есть знаменное пение + устав + церковно-славянский — на практике это один предмет. Все остальные языки, исторические или богословские курсы определяются запросами и возможностями студенческого коллектива. Это иная педагогика, и она нелегко дается в силу того, что опыт и навык жизни людей в современном мире совершенно отучил их быть свободными, т. е. людьми имеющими досуг — как время, сакральность которого неизмеримо выше времени занятости. Понятно, что мы противимся и всей массе нынешнего общества, и основному его закону, ибо нынешнее общество потребления/производства создало настоящий культ занятости (занятости производством не меньше, чем занятости потреблением). Мы же возвращаем людей к опыту совершенно иной жизни. С моей точки зрения, главное в ШГМ-педагогике — выработка новых навыков жизни, а потом уже знания. Итак, сначала быть свободным, ценить досуг, иметь его и не отдавать, биться за него с миром, лишать себя ради обладания им всего не необходимого. Затем научиться посвящать свой досуг Богу (а поскольку Бог не внеположен ни единой вещи, то — и себе и миру, поскольку и насколько они божественны). Только в связи с такой «посвятительной», «жертвенной» (в ведическом смысле, где жертвоприношение понимается центром и смыслом жизни) интенцией и существует ШГМ. В любом другом контексте и перспективе эта система педагогики не существует.

Про домашнюю церковь

Собственно единоверческая церковь в Петербурге одна — на ул. Марата, ее площадь может быть 20 кв. м, а может и меньше. Так что наша двенадцатиметровая часовня — означает увеличение молитвенных единоверческих площадей в Петербурге едва ли не вполовину. Это во-первых. Во-вторых, я глубоко убежден, что будущее не за типовыми храмами, строительство которых сейчас продвигают в Москве — это все вчерашний день, синодальная безвкусица, но — за домовыми церквями.

Следует, наверное, напомнить, что во все русское средневековье домовых церквей в России было несравненно больше, чем публичных. Каждый сколько-то состоятельный человек имел у себя часовню, церковь, а иногда и содержал на окладе священника — это принятые русские формы благочестия. Поэтому, когда я смотрю на гектары свежих особняков в области, не украшенных ни одним крестом, ни одной часовенкой, не говоря уж о церквушке, я понимаю, что христианство, каким его знали наши предки, забыто основательно и не восстанавливается… То же и в городах: настоящей реанимацией христианства было бы такое положение дел, когда в каждом подъезде любого многоквартирного дома (а в таком доме живет людей столько же, сколько в приличном селе) нашелся бы человек, организовавший у себя в доме службу. Хотя бы на подъезд, а естественнее бы — и на этаж.

В действительности же богатеющая патриархия реставрирует унылое имперское православие, однажды уже погребшее под своими руинами многих и многих. Но насильно мил не будешь. Безвкусие, богословское невежество, историческое беспамятство — это не ереси. И пусть те, кто хочет реставрировать имперскую церковь, ходят в то множество церквей, которое для них и открыто, у нас свой путь.

Если человек не делает христианство своим, он не может принадлежать христианству, церкви, Христу. Впрочем, и наоборот. Двадцать лет я следил за тем, что делает епархия, где-то даже принимал участие в ее делах. Нельзя строить на плохом фундаменте, а советское наследство — очень плохой фундамент, как для государства российского, так и для Русской Церкви. В конце концов, я понял, что либо я вообще ничего толкового не сделаю, либо должен делать это не опираясь на епархиальные структуры. «Сам» — здесь слово условное. Общину не может создать никакой «сам». Это «литургия» в самом буквальном смысле — «общее дело». Общее дело людей и Господа, их Господа. Так что все дело моего «сам» было провозгласить принцип, указать основание; все остальное в руках людей (меня — только в качестве одного-из) и Бога.

Библиотека

Глава из книги «Письма баламута» Клайв Стейплз Льюис

Я не собираюсь объяснять, как в мои руки попала та переписка, которую я теперь предлагаю вниманию общества.

Есть два равносильных и противоположных заблуждения относительно бесов. Одни не верят в них, другие верят и питают к ним ненужный и нездоровый интерес. Сами бесы рады обеим ошибкам и с одинаковым восторгом приветствуют и материалиста, и любителя черной магии.

Советую моим читателям помнить, что дьявол — отец лжи и не все, что говорит Баламут, следует считать правдой, даже с его собственной точки зрения.

Я не устанавливал личности тех, кто упомянут в письмах. Однако не думаю, что, например, отец Игл или мать подопечного описаны достоверно. В аду, как и на земле, умеют подкрашивать мысли в угоду своим намерениям.

В заключение должен добавить, что я не пытался уточнить хронологию писем. Мне кажется, что чаще всего дьявольский принцип датировки никак не связан с земным временем, и потому я не стал его воспроизводить. История второй мировой войны могла интересовать Баламута только в той степени, в какой она повлияла на духовное состояние интересующего его человека.

К. С. Льюис

Модлин Колледж, 1941

Письмо двадцать третье

Мой дорогой Гнусик!

Через эту девушку и ее отвратительную семью твой подопечный каждый день знакомится со все новыми христианами, и при этом — весьма умными. Теперь будет нелегко устранить духовные интересы из его жизни. Ну ладно, постараемся их извратить. Без сомнения, ты часто превращался в ангела света на тренировках. Что ж, пришло время сделать это и перед лицом Врага. Мир и плоть обманули наши надежды. Остается третья возможность. Если она приведет к хорошим результатам, победа будет — высший сорт. Низринутый святой, фарисей, инквизитор или колдун доставляют аду больше радости, чем такие заурядности, как тиран или развратник.

Прощупав новых друзей твоего пациента, я считаю лучшим местом нападения пограничную область между богословием и политикой. Многие из его новых друзей ответственно подходят к социальным следствиям религии. Само по себе это плохо. Но и этим можно воспользоваться на благо.

Ты обнаружишь, что многие социально-христианские писатели считают, что уже на ранней стадии развития христианство начало искажаться и отходить от доктрины Своего Спасителя. С помощью этой идеи мы снова и снова поощряем то представление об «историческом Иисусе», к которому различные ученые приходят, устраняя «позднейшие вставки и искажения», и которым затем пользуются, противопоставляя его всякому из христианских преданий. В прошлом поколении мы поддерживали концепцию «исторического Иисуса» на либеральных и гуманистических основах. Теперь мы выдвигаем нового «исторического Иисуса» по линии марксизма, мировой катастрофы и революции. У этих концепций (а мы собираемся менять их примерно каждые тридцать лет) множество достоинств. Во-первых, все они направляют благоговение человека на несуществующее, ибо каждый «исторический Иисус» неисторичен. Письменные источники говорят то, что в них сказано, и к этому ничего нельзя добавить. Поэтому после каждого «исторического Иисуса» приходится что-то вытягивать из них, преуменьшая одни стороны и преувеличивая другие, а также строя гипотезы (мы научили людей называть их «блестящими»), за которые никто не дал бы ни гроша, но которых достаточно для появления целой плеяды новых Наполеонов, Шекспиров и Свифтов в осенней рекламе любого издательства. Во-вторых, все эти концепции измеряют значение своего «исторического Иисуса» какой-нибудь специфической теорией, которую Он якобы провозгласил. Он должен быть «великим человеком» в современном смысле этих слов, то есть человеком, утверждающим что-нибудь сумасбродное, чудаком, предлагающим людям панацею. Так мы отвлекаем людей от того, кто Он и что Он сделал. Сначала мы просто превращаем Его в учителя мудрости, потом замалчиваем глубокое единство Его учения с учениями других великих учителей нравственности. Людям ни в коем случае нельзя увидеть, что все великие учителя нравственности посланы Врагом не для того, чтобы сообщить им нечто новое, а для того, чтобы напомнить, восстановить все древние банальности о добре и зле, которые мир так неутомимо отрицает. Мы создаем софистов — Он выдвигает Сократа, чтобы дать им отпор. Третья наша цель — разрушить молитвенную жизнь посредством этих концепций. Вместо подлинного присутствия Врага, обычно ощущаемого людьми в молитвах и в таинствах, мы, в виде суррогата, даем им существо вероятное, отдаленное, туманное, говорившее на странном языке и умершее очень давно. Такому существу невозможно поклоняться. Вместо Творца, перед которым склоняется Его творение, мы предлагаем тварь, вождя своих сторонников, а под конец — выдающуюся личность, которую одобряет рассудительный историк. В-четвертых, религия такого рода, помимо неисторичности своего Иисуса, искажает историю еще и в другом смысле. Всего лишь несколько человек из всех народов пришло в лагерь Врага, исследуя по правилам науки земную Его жизнь. На самом деле человечеству даже не дали материала для Его полной биографии. А первые христиане обращались под влиянием только одного исторического факта — Воскресения и одного только догмата — Искупления, который действовал на то чувство греха, которое было у них, — греха не против какого-нибудь причудливого закона, выдвинутого ради новинки каким-нибудь «великим человеком», а против старого, общеизвестного и всеобщего закона нравственности, которому их учили матери и няньки. Евангельские повествования появились поздно и были написаны не для того, чтобы обращать людей в христианство, а для того, чтобы наставлять уверовавших.

Вот почему всегда поощряй «исторического Иисуса», каким бы он ни казался нам опасным в некоторых отдельных пунктах.

Что же до связи христианства и политики, наше положение труднее. Разумеется, мы не хотим, чтобы люди разрешали своей вере проникать в их политическую жизнь, ибо что-либо похожее на подлинно справедливое общество было бы огромным несчастьем. С другой стороны, мы очень хотим, чтобы люди относились к христианству как к средству, в первую очередь, конечно, как к средству собственного успеха, но если это не удается, то как к средству для чего угодно, даже для социальной справедливости. Сначала заставим человека ценить социальную справедливость, поскольку ее любит Враг, а затем доведем его до состояния, когда он ценит христианство за то, что с его помощью можно достичь социальной справедливости. Враг не хочет, чтобы Его употребляли для извлечения пользы. Люди и народы, которые думают, что верой нужно добиться улучшений в обществе, могут с таким же успехом пользоваться услугами Сил Небесных, чтобы регулировать уличное движение. Однако, к счастью, очень легко уговорить их обойти эту маленькую трудность. Как раз сегодня мне попалось несколько страниц одного верующего писателя, где он рекомендует свою версию христианства на том основании, что «такая вера переживет гибель старых культур и рождение новых цивилизаций». Понимаешь, в чем тут пружина? «Верь не потому, что это истина, а в силу таких-то причин». В этом-то вся и штука.

Твой любящий дядя Баламут.

Эту и другие книги Клайва Стейплз Льюиса можно скачать на портале «Предание. Ру».

Культура

Под светом слова

Вениамин Блаженный (Айзенштадт) родился в 1921 году в селе Копысь Витебской губернии. Во время войны был в эвакуации, затем в 1946 году вернулся в Белоруссию, работал в Минске переплетчиком, художником комбината бытовых услуг, фотографом-лаборантом в артели инвалидов.

Биографию Блаженного, в том числе творческую, блестящей не назовешь. Первая его стихотворная публикация состоялась в 1982 году. Однако большая часть написанного им вышла уже после распада Союза, незадолго до смерти поэта в 1999 году. В советские годы Вениамин Блаженный никак не был сопряжен с официальной советской литературой, хотя и переписывался в разное время с Борисом Пастернаком, Арсением Тарковским, Борисом Чичибабиным.

Нельзя сказать, что поэт сознательно отталкивался от современной ему отечественной литературы — просто то, что он писал, было абсолютно в другом измерении по отношению к ней. Герои стихов Блаженного — это не ударники, воины или комсомольцы, и даже не борцы с идеологией, а кошки, собаки, воробьи, коровы. Являющиеся из мира мира мертвых отец и мать. Бродящий по земле гонимый Иисус. Грозный Бог-отец, напряженный диалог с которым поэт ведет на протяжении всей жизни.

Голос Блаженного — это крик юродивого, обращенный поверх голов, напрямую к источнику милости и боли. Стихов на русском языке с таким оголенным нервом и таким бесконечным, пронзительным состраданием ко всему живому до этого поэта не писал, наверное, никто. В них нет примет эпохи и злободневных тем — они скроены из вечных материй. Потому и устареют очень не скоро.

Вадим Муратханов Вениамин Блаженный

...

Пока я жив, никто не умирал

* * *

— Ослик Христов, терпеливый до трепета,

Что ты прядешь беспокойно ушами?

Где та лужайка и синее небо то,

Что по Писанью тебе обещали?..

— Я побреду каменистыми тропами,

В кровь изотру на уступах колени,

Только бы, люди, Христа вы не трогали,

Всадника горестного пожалели…

Кроток мой всадник — и я увезу его

В синие горы, в мираж без возврата,

Чтобы его не настигло безумие,

Ваша его не настигла расплата.

*

— Ослик Христов, ты ступаешь задумчиво,

Дума твоя — как слеза на реснице,

Что же тебя на дороге измучило,

Сон ли тебе окровавленный снится?..

— Люди, молю: не губите Спасителя,

На душу грех не берите вселенский,

Лучше меня, образину, распните вы,

Ревом потешу я вас деревенским.

Лучше меня вы оплюйте, замучайте,

Лучше казните публично осла вы,

Я посмеюсь над своей невезучестью

Пастью оскаленной, пастью кровавой…

*

— Господи, вот я, ослино-выносливый,

И терпеливый, и вечно-усталый, —

Сколько я лет твоим маленьким осликом

Перемогаюсь, ступая по скалам?..

Выслушай, Господи, просьбу ослиную:

Езди на мне до скончания века

И не побрезгуй покорной скотиною

В образе праведного человека.

Сердце мое безгранично доверчиво,

Вот отчего мне порою так слепо

Хочется корма нездешнего вечности,

Хочется хлеба и хочется неба.

* * *

Сколько лет нам, Господь?.. Век за веком с тобой мы стареем…

Помню, как на рассвете, на въезде в Иерусалим,

Я беседовал долго со странствующим иудеем,

А потом оказалось — беседовал с Богом самим.

Это было давно — я тогда был подростком безусым,

Был простым пастухом и овец по нагориям пас,

И таким мне казалось прекрасным лицо Иисуса,

Что не мог отвести от него я восторженных глаз.

А потом до меня доходили тревожные вести,

Что распят мой Господь, обучавший весь мир доброте,

Но из мертвых воскрес — и опять во вселенной мы вместе,

Те же камни и тропы, и овцы на взгорьях всё те.

Вот и стали мы оба с тобой, мой Господь, стариками,

Мы познали судьбу, мы в гробу побывали не раз

И устало садимся на тот же пастушеский камень,

И с тебя не свожу я, как прежде, восторженных глаз.

* * *

Так явственно со мною говорят

Умершие, с такою полной силой,

Что мне нелепым кажется обряд

Прощания с оплаканной могилой.

Мертвец — он, как и я, уснул и встал —

И проводил ушедших добрым взглядом…

Пока я жив, никто не умирал.

Умершие живут со мною рядом.

* * *

Почему, когда птица лежит на пути моем мертвой,

Мне не жалкая птица, а мертвыми кажетесь вы,

Вы, сковавшие птицу сладчайшею в мире немотой,

Той немотой, что где-то на грани вселенской молвы?

Птица будет землей — вас отвергнет земля на рассвете,

Ибо только убийцы теряют на землю права,

И бессмертны лишь те, кто во всем неповинны, как дети,

Как чижи и стрижи, как бездомные эти слова.

Ибо только убийцы отвергнуты птицей и Богом.

Даже малый воробушек смерть ненавидит свою.

Кем же будете вы, что посмели в величье убогом

Навязать мирозданью постылое слово «убью»?

Как ненужную боль, ненавидит земля человека.

Птица будет землей — вы не будете в мире ничем.

Птица будет ручьем — и ручей захлебнется от бега,

И щеглиные крылья поднимет над пеной ручей.

…Где же крылья твои, о комок убиенного страха?

Кто же смертью посмел замахнуться на вольный простор?

На безгнездой земле умирает крылатая птаха.

Это я умираю и руки раскинул крестом.

Это я умираю, ничем высоты не тревожа.

Осеняется смертью размах моих тягостных крыл.

Ты поймешь, о Господь, по моей утихающей дрожи,

Как я землю любил, как я небо по-птичьи любил.

Не по вашей земле — я бродил по господнему лугу.

Как двенадцать апостолов, птицы взлетели с куста.

И шепнул мне Господь, как на ухо старинному другу,

Что поет моя мертвая птица на древе креста.

И шепнул мне Господь, чтобы боле не ведал я страха,

Чтобы божьей защитой считал я и гибель свою.

Не над гробом моим запоет исступленная птаха —

Исступленною птахой над гробом я сам запою!..

* * *

Я мертвых за разлуку не корю

И на кладбище не дрожу от страха, —

Но матери я тихо говорю,

Что снова в дырах нижняя рубаха.

И мать встает из гроба на часок,

Берет с собой иголку и моток,

И забывает горестные даты,

И отрывает савана кусок

На старые домашние заплаты.

* * *

Если Бог уничтожит людей, что же делать котенку?..

«Ну пожалуйста, — тронет котенок всевышний рукав, —

Ну пожалуйста, дай хоть пожить на земле негритенку, —

Он, как я, черномаз и, как я, беззаботно лукав…

На сожженной земле с черномазым играть буду в прятки,

Только грустно нам будет среди опустевших миров,

И пускай ребятишек со мною играют десятки,

Даже сотни играют — и стадо пасется коров.

А корова — она на лугу лишь разгуливать может,

Чтобы вымя ее наполнялось всегда молоком…

Ну пожалуйста, бешеный и опрометчивый Боже, —

Возроди этот мир для меня — возроди целиком.

Даже если собаки откуда-то выбегут с лаем,

Будет весело мне убегать от клыкастых собак,

Ибо все мы друг с другом в веселые игры играем, —

Даже те, кто, как дети, попрятались в темных гробах…»

Хобби

Трудно быть йогом Анна Гольдина

Практически в каждом фитнес-ценре сегодня есть занятия йогой. Реклама обещает впечатляющие результаты: улучшатся настроение и самочувствие, уменьшится вес. Многие подтверждают, что так все и происходит. Но эффективность занятий зависит от вовлеченности клиента. Размахивание руками и ногами постепенно должно перейти в медитацию, определенным образом влияющую на духовное состояние человека.

Западная христианская традиция давно присматривается к восточным практикам. О методиках йоговских медитаций писали многие католические исследователи. Особое внимание этому уделяют бенедиктинцы и живущие в традициях святого Бенедикта камальдулы. В ходе своих миссионерских трудов они все глубже проникали в секреты индийских молитвенных практик, некоторые аспекты которых могут быть использованы для помощи жителям современных европейских мегаполисов.

В рамках бенедиктинской традиции можно выделить два основных направления по отношению к йоге и индийской культуре в целом. Во-первых, это традиция, связанная с необходимостью инкультурации, когда монастыри, открываемые в Индии, называются ашрамами, а монахи, по преимуществу европейцы, стараются жить и выглядеть согласно традициям страны миссии. Так, например, в 1950 возникает ашрам Святой Троицы, в котором обитают братья Свами Абхишиктананда (Анри Ле Со), Свами Парамарубиананда (Жюль Моншанен) и Свами Даянанда (Беда Гриффитс). Это была первая попытка наладить диалог с представителями индуизма, которая за последние полвека получила активное развитие. Второй подход тоже несет в себе миссионерскую направленность. Это — ответ Католической Церкви на повсеместное увлечение западного общества йогой. Бенедектинские монахи предлагают использовать ряд практик в типично христианской медитации. Для этого в монастырях проводятся специальные реколлекции, — в ход идут дыхательные упражнения и позы позволяющие расслабиться и направить свои мысли в нужном направлении. Монахи подчеркивают, что применять подобные практики без должного духовного руководства опасно.

Медитация, как отвлечение ума от всевозможных образов, дает душе и телу мир и успокоение, выход из условий времени и пространства, но она не подразумевает того, что Церковь называет предстоянием. «Искусство йоги заключается в том, чтобы погрузить себя в полное безмолвие. Отбросить от себя все мысли и иллюзии, отвергнуть и позабыть все, кроме одной истины: истинная сущность человека — божественна; она есть бог, об остальном можно только молчать», — читаем мы в книге монаха-бенедиктинца Ж.-М. Дешане. Человек может созерцать себя, образ Божий в себе, но как от этого созерцания перейти непосредственного к общению с Богом? Здесь йога бессильна, поскольку в ней нет веры в Бога, есть только стремление раствориться в небытии.

Еще одна черта, на которую обратили внимание миссионеры, работающие в Индии — это определенный взгляд на смысл жизни. Речь не идет об активно пропагандируемом фитнес-центрами здоровом образе жизни. Скорее наоборот. Йог видит смысл своего существования — в правильном умирании. Для него важно каким-то образом выйти за пределы круга реинкарнации, т. е. попросту говоря исчезнуть. И здесь стоит предоставить слово экзорцистам. Многие из них говорят о том, что обращающиеся к ним люди занимались восточными практиками, в том числе йогой. И для этих людей, психически и физически здоровых, характерно состояние подавленности, стремление покончить собой. Практика йоги, при чем даже в спортзале, иногда дает такой эффект. Почему это происходит?

Дело в том, что нерелигиозных форм йоги не существует. Изначально это — монашеский путь созерцания, с которым связано немало легенд и мифов. Например, что йоги никогда не болеют. По данным всеобщей диспансеризации, йоги живут намного меньше, чем обычные граждане, болеют всеми обычными человеческими болезнями (среди которых лидируют гастриты, колиты и заболевания сердца). Интересно, что эти же недомогания преследуют людей, чей бизнес связан с нервными нагрузками. И еще забавнее выглядит тот факт, что именно этим людям и предлагается посещать занятия йогой в фитнес-центрах.

Популярная в спортивных залах йога является ответвлением хатха-йоги. В свою очередь хатха-йога является частью течения раджа-йоги. Раджа-йога ставит своей целью достижение некоего мистического состояния, которое не передается человеческими словами, но которое постепенно переводит человека в разряд богов. В идеале, чтобы преподавать хатха-йогу, нужно иметь гуру и самому быть гуру, посвятившим подобной практике всю жизнь.

Конечно, йога в фитнес-клубе, преподаваемая инструктором, прошедшим двухнедельный курс по дыхательным упражнениям, не принесет жизни души такой непоправимый ущерб, как профессиональные медитативные практики. Христианской йоги не существует, просто потому что цели у христианства и йоги разные. Христианин стремится к жизни вечной, а йог жаждет исчезнуть навсегда, исчезнуть не только как тело, но и как личность. Западная традиция использует некоторые дыхательные практики йогов, но только при условии, что это делается не в одиночку и не по книгам, а под руководством опытного наставника. Хотя, справедливости ради, стоит признать, что в европейской медитации йогические практики занимают столь малое место, что найти хорошего духовника весьма непросто.

Вместо полесловия

Мы ищем авторов, соратников, хотели бы услышать ваше мнение об увиденном. Пишите и звоните без сомнений!

эл. почта: mikhail.grozovski@gmail.com

тел. +7-910 424-90-98

Координатор выпуска

Михаил Грозовский

Дизайн

Ольга Семенова

Издание «Нового православного клуба». В электронном виде газета доступна через приложения «ЛитРес» и Bookmate.

Оглавление

Навигатор

Мнения

О главном

Взгляд со стороны

История

Новый Завет

Апостол

Миссионерская школа

Лекторий

Календарь

Взгляд из-за бугра

Личный опыт

Библиотека

Культура

Под светом слова

Хобби

Вместо полесловия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg