«Летучий корабль»

rain_dog Летучий корабль

Шапка фанфика

Пейринг: Северус Снейп/Гарри Поттер

Рейтинг: NC-17

Жанр: Angst/Drama/Romance/Adventure

Размер: Макси

Статус: Закончен

События: ПостХогвартс

Саммари: После победы над Волдемортом жизнь в магической Британии поворачивается к Гарри такой стороной, что он решает навсегда оставить мир магов.

Предупреждение: Физическое и сексуальное насилие. Полный ООС. POV Гарри.

Благодарности: jozy за замечательные арты к Кораблю

Азкабан. Сэр Энтони: "Значит, не жадный?"

Сэр Энтони. Коршуны для оленей не опасны:

/9852/568n.jpg

Жена Героя: -images/703/580bu.jpg/

"Меня там мама ждет": -images/153/579x.jpg/

Драко: "На тебя заказ!": -images/163/582bo.jpg/

Драко и Кейт: "Прощай, Гарри!": -images/694/586h.jpg/

Два капитана2: -images/266/591kx.jpg/

Хозяин пиратского острова: -images/6/602v.jpg/

Счастливый ветер Кеса: -images/12/604ur.jpg/

Мотоциклист на обочине 1: -images/600/612f.jpg/

Летучий корабль: -images/703/q4hk.jpg/

Файл скачан с сайта Фанфикс.ру -

1. Luna e mare

«Мы стоим на остывшей лаве и смотрим,

как медленно гаснут звезды»

Жорж Леметр

Я смотрю, как равномерно скользит по чуть шероховатой клеенке, покрывающей стол, тряпка, зажатая в моей руке, и отчего-то засматриваюсь. Мерные движения, словно это не моя рука, а маятник, отсчитывающий текучие жаркие мгновения лета. И мир, хоть и такой вот крохотный его фрагмент, может быть, метр на метр, может быть, чуть меньше или чуть больше, становится чище. Я сметаю на плиты пола крошки, которые немедленно склюют доверчивые птички, облюбовавшие террасу нашего ресторанчика. Да, наши посетители день ото дня, похоже, только поощряют их становиться наглее и прожорливее, скармливая им то кусочек булочки, то жестковатый краешек от пиццы. Еще несколько движений, ну вот, опять…

- Юэн! Какого ты там возишься? Хочешь протереть дыру?

Это Драган зовет меня, уже стоя у лестницы в одних плавках. Мы же договорились пойти купаться!

— Черт, Драган, они опять прожгли дыру в скатерти, а сверху пепельницей прикрыли! Третья скатерть за неделю!

- Да брось ты! Поставь пепельницу обратно. Или свечку пристрой сверху. Кто там станет разглядывать! Пойдем!

Драган настроен умиротворенно, да в такую жару и невозможно серьезно сокрушаться из-за прожженной скатерти, даже если ресторан и принадлежит твоим родителям. А я почему-то все смотрю на неровные коричневые кружки, оставленные на синем фоне уроненной сигаретой. Мне кажется, они нарушают некую гармонию, идеально составляемую небом насыщенного голубого цвета, лиловыми и розовыми цветами бугенвиллий в кадках, лазоревым безмятежным морем, шарканьем обутых в летние сандалии ног на улочке внизу, светлым камнем, из которого сложены городские стены.

- Юэн, мы идем или нет? — Драган смотрит на меня нетерпеливо, а его полотенце вычерчивает в воздухе рваные круги, тоже нарушающие гармонию.

- А если будут посетители? — я все же начинаю развязывать форменный длинный фартук, не желая нарушать нашу договоренность.

- Брось! Двенадцать дня. Кого принесет сейчас к нам обедать? Разве что минералки кто закажет. Хелена и одна справится. В крайнем случае, матушка поможет.

Я не такой красавчик, как Драган, так что не собираюсь разгуливать по городским улицам в одних плавках, поэтому отправляюсь в подсобку, чтобы переодеться, и через пару минут появляюсь уже в шортах и растянутой майке без рукавов с надписью Super Star, шлепанцах на босу ногу и полотенцем через плечо, на выцветшей голубизне которого еще угадываются некогда зеленые пальмы. Под здешним солнцем все быстро выгорает, мне кажется, даже мои волосы светлеют, нет, рыжеют, наверное. Я же брюнет…

Мы спускаемся по каменной лестнице на первый этаж — здесь тоже никого, только пожилой турист сидит под бугенвиллией в самом тенистом углу и читает Таймс. Еще один англичанин. Но около него уже замерла с дежурной улыбкой Хелена, и он, действительно, заказывает только воду. Вообще мои соотечественники здесь меня удивляют — я никогда не замечал за ними на родине способности просидеть за стаканчиком минералки пару часов, вдумчиво перелистывая страницы газеты. И в их газетах изображения никогда не двигаются, впрочем, что это я, времена, когда я мог видеть движущиеся картинки, иллюстрировавшие набранные старинным шрифтом столбцы статей, для меня давно миновали. Драган подмигивает Хелене, видя, как она провожает нас недовольным взглядом.

- Только вы не очень долго, а то скоро набегут обедать. А вы опять на час засядете на скалах.

Мы обещаем скоро вернуться. Я понимаю, что ей обидно одной оставаться в ресторане, когда я и ее парень (а Драган именно ее парень!) вальяжно отправляемся к морю в разгар дня. Но кто ж ее просил лезть в воду ночью, когда вода у берега кишмя кишит медузами? У нее теперь на животе такие ожоги, что я вот уже второй день наблюдаю ее исключительно в целомудренно-закрытых майках. Не знаю, идет ли это на пользу ресторану, хотя отчего бы и нет — ведь теперь посетители, вместо того, чтоб пялиться на ее открытый пупок с пирсингом, могут уделить больше времени изучению меню.

Позади нас остается обрамленный цветами в кадках и корзинах вход в наш ресторан с нелепым названием Luna e mare, и мы выходим на узкую улочку, которая, причудливо петляя, выводит нас к стенам крепости. Мимо нас довольно бодро маршируют туристы, ведомые столь же свежим и готовым к подвигам экскурсоводом. Как у них это получается по такой жаре, я даже боюсь себе представить. И они ведь еще и лезут на стены, где солнце палит совсем уж немилосердно. И не унимаются, пока не обойдут их все по периметру, деловито сверяясь с картой, которую им вручили вместе с билетом. Может быть, им ведомы секреты волшебных эликсиров, дающих вечную силу и молодость? Лишающих мысли тягучести, а тело усталости? А гид с невероятным восторгом вещает своей пастве о процветании Дубровницкой республики, основанном на морской торговле, и соперничестве с Венецией. И я в очередной раз недоумеваю, каким образом из сочетания слов Новый Эпидавр могло появиться славянское название Дубровник. Это для меня лингвистический казус. Я вообще восприимчив к словам, как любой иностранец, недавно живущий в стране и старательно пытающийся изучить абсолютно чуждый ему язык. Драган зовет меня «англичанин», когда ему особенно хочется подчеркнуть, что я далек от местной жизни. Впрочем, по его мнению, я вообще весьма далек от какой-либо жизни, о чем он не устает напоминать мне по несколько раз на дню.

— Вот послушай, англичанин, — говорит он и сейчас, когда мы уже спускаемся к морю по едва приметной тропинке, начинающейся сразу за ограждением, не позволяющим замечтавшимся туристам рухнуть вниз, пересчитав свои бренные косточки об острые камни ущелья, внизу которого расположен облюбованный нами крохотный галечный пляж.

- Вот сколько я тебя знаю, уже практически год, и ты все время один. Ну, объясни, почему? Такой красивый парень! Нет, правда! Ты потрясающе красивый парень! И ни единой девчонки!

- Я же тебе говорил, — начинаю я объяснять ему в сотый раз, — я был женат. Мне это сейчас вообще неинтересно. Зачем мне связываться с кем-то? Просто так?

- Ну и что? Все так и делают, Юэн! Посмотри вокруг! Да половина тех, кого мы здесь видим, приехала с одной целью — закрутить роман! Пара недель — и все! Никто никому ничего не должен! Море, солнце! Чего тебе еще надо?

- Чтоб ты от меня отстал, — говорю я совершенно спокойно, зная, что он не обидится.

А он не отстает, тоже понимая, что я не обижусь. У нас с ним как-то сразу заладилось, еще когда он подошел ко мне во дворе университета после лекции стрельнуть сигарету. Потому что ему было любопытно, как англичанина занесло в Загреб, хотя я и не единственный иностранец на нашем потоке. Поэтому, получив доступ к вожделенному содержимому моей сигаретной пачки, он не постеснялся спросить, а что я вообще здесь делаю. «Учусь вот», — ответил я, и мы познакомились. «Юэн Эванс» — осторожно выговорил он мое имя, хотя оно такое простое, что ошибиться, кажется невозможно. «А я Драган, Драган Вуйчич», — и он протянул мне руку. А я в тот момент даже вздрогнул от неожиданности. Как странно, Драган — Драко, как похоже. Но нет, разумеется, нет, у них же совсем разные имена. Драко — дракон, а вот Драган — просто дорогой или любимый, это же славянское имя. Я не зря до этого полгода прилежно учил хорватский. «А почему ты не в Англии, англичанин?» Он же слышал, что там лучшие университеты. «А осточертела мне эта Англия», — сразу честно признался я, и мы уже вечером пили с ним местную водку, которую я поначалу ошибочно называл граппой по аналогии с итальянской. Так что, сидя в небольшой уютной забегаловке на первом этаже небольшого трехэтажного домика, крытого красной черепицей, я уже минут через десять пытался выговорить слово «лозавача», а так как на этом мы в тот вечер не остановились, то еще и «траварица», что выходило уже значительно хуже, потому что я быстро пьянею — такая уж у меня особенность. Была. Раньше меня мгновенно развозило от маггловских напитков. И получилось так, что теперь Драган знает о моей жизни почти все, ну, разумеется, из того, что вообще возможно было рассказать.

«Ты, правда, сидел в тюрьме? Нет, серьезно? И был копом? Обалдеть!» — глаза его к тому моменту тоже уже не говорят о трезвом отношении к жизни. «Сколько тебе лет, Юэн? Когда ты только успел?» Тогда мне было двадцать три. «Как в кино», — не унимается Драган, — «когда злые копы подставляют хороших?» Да, когда злые копы подставляют хороших, те садятся в тюрьму. И сидят там, пока плохие парни не помогут им бежать. А потом за это приходится расплачиваться. И когда все это позади, ты больше не желаешь знать ничего ни о хороших, ни о плохих. И Англия тебе не просто осточертела, а… И едешь на край света изучать экономику, о которой не имеешь ни малейшего понятия.

Я, конечно, очень пьян, но не так, чтобы объяснять ему, что и документы у меня поддельные. У меня же не могло быть ни маггловских документов, ни маггловского диплома. Но мне очень было нужно, чтоб они у меня появились. Потому что Юэн Эванс рос во мне постепенно, он впервые взглянул на меня из зеркала в огромном, сверкающем огнями рождественских распродаж, универмаге, покрутился так и сяк, разглядывая себя в строгом коричневом пальто, взял под мышку кожаный портфель, а девушка из прошлого, придирчиво оглядев его с ног до головы, обмотала вокруг его шеи шарф с тонкими рыжими и зелеными полосками, откинула ему на бок челку и сказала, называя его почему-то совсем другим именем: «Гарри, тебе так идет! Я бы на твоем месте купила все это немедленно!»

И тогда Юэн Эванс впервые захотел стать реальностью. Он все больше просился на свет божий, так что вскоре ему понадобилось даже удостоверение личности. И такой, как он, просто не мог не закончить маггловской школы, так что мне пришлось купить ему и это. Хотя вначале он был скромен и попросил себе только пальто. А тот, кого девушка называла Гарри, повязывая шарф, вскоре стал уже так не нужен, что ему не оставалось ничего другого, кроме как умереть. Что он и сделал. Он вообще всегда охотно отходил в сторону, когда его об этом просили.

Вот черт, оступаюсь на камнях, но Драган успевает поймать меня за локоть.

- Ты бы под ноги смотрел, Юэн!

Драган любит изображать из себя старшего товарища, хотя мы и ровесники, но так как я иностранец, не имеющий ни малейшего понятия о жизни, то, безусловно, нуждаюсь в опеке.

— Послушай, у Хелены есть подружка! Давай я тебя познакомлю! Хоть в клуб вместе сходите. Ты же не обязан на ней жениться!

- Слушай, я не хочу! — мне уже становится смешно. — Зачем мне клуб? Мне и ресторана хватает по самое не хочу. Я еле до дома доплетаюсь. И вообще, — смотрю на него нагло, сияя зелеными глазами, которые уже давно забыли о существовании нелепых очков-велосипедов, которые не шли Юэну Эвансу, — может быть, я вообще гей?

- Тогда найди себе симпатичного парня! Хочешь, познакомлю?

О Боже! У Драгана есть варианты на все случаи жизни! Страшно подумать, что было бы, если бы я предпочитал старушек!

Тем временем наш спуск благополучно заканчивается, и мы оказываемся на большом плоском камне, с которого так удобно прыгать в воду. Пока я избавляюсь от майки и шорт, Драган уже уходит глубоко под воду с негромким всплеском. Он, как и все здесь, отменный ныряльщик, чего я о себе сказать не могу. Поэтому мой спуск в воду напоминает сползание тюленя с насиженной льдины. Несмотря на жару, которая, кажется, сейчас, в самый разгар дня, способна расплавить камни, вода в море всегда прохладная. И такая прозрачная, что видно на много метров вниз, и я ясно различаю каждый волосок на моих руках, совершающих первые гребки, чтобы уйти глубже.

- Слушай, — говорит мне Драган, когда мы вновь стоим на камне, пытаясь вытряхнуть их ушей залившуюся в них воду, — надо будет завтра принести с собой какую-нибудь лопатку и отковырять, наконец, этих чертовых ежей.

Да, действительно, облюбованный нами камень сбоку сплошь усеян колючими морскими ежами, так что мы уже не раз, забыв о них, накалывали ладони, что при нашей работе доставляло немало хлопот в последующие дни. Но мы каждый раз собираемся уничтожить ежовую колонию, и всякий раз благополучно забываем об этом.

Когда мы поднимаемся наверх, у парапета обнаруживается многоголосая стайка туристов, фотографирующих бухту. Так как на Драгане по-прежнему нет ничего, кроме плавок, отдельные туристки, думаю, с удовольствием бросили бы фотографировать бухту, предпочтя ей более интересный, а главное, живой объект, но они стесняются. Объект делает вид, что ничего не замечает, но я знаю, что он доволен. Это один из его дневных аттракционов — выход морского бога из вод после купания. И мы, делая вид, что заинтересованные взгляды нас просто не касаются, отходим шагов в сторону, где на скамеечке в тени раскидистой сосны разложила свой товар тетушка Доротея — чудесные салфетки ручной вышивки, которые она предлагает за такую цену, что туристы, едва услышав ее, шустро отходят от старушки на безопасное расстояние.

Когда мы приближаемся к тетушке Доротее, Драган прекрасно знает, сколько глаз сейчас провожают его ладную спортивную фигуру полубога, и как мало сейчас шансов у гида вновь привлечь внимание дам, да, боюсь, и не только дам, к особенностям бухты Дубровника, делавшим ее практически неуязвимой для венецианского флота.

- Как дела, тетушка Доротея? — громко спрашивает Драган, наглядно демонстрируя пестрой туристической толпе в майках и кепках, кто хозяин этих мест. И что таким орлам, как он, вряд ли есть дело до залетных немок, англичанок, русских или итальянок.

- Ох, плохо сегодня, мальчики, — вполне искренне сокрушается тетушка Доротея. — Никто ничего не покупает, все только смотрят.

- Им кажется, что дорого, — дипломатично предполагаю я.

- Где ж дорого, сынок? — она протягивает ко мне свои морщинистые пальцы, пытаясь объяснить, как трудно дается ей каждый стежок этой вышивки. — Вот ты купи у меня салфеточку, Юэн, подаришь своей девушке. Или родителям пошлешь.

- В другой раз, тетушка Доротея, — смеюсь я. — Не при моих доходах!

Она не обижается, мы так каждый день разговариваем, так что она знает, что я не куплю. Но мы каким-то непостижимым образом всегда привлекаем покупателей. Лично я отношу это на счет обаяния Драгана. Ну и нашей продуманной маркетинговой стратегии.

- Да, это вещи для истинных ценителей, — говорит Драган на своем ужасающем английском.

Те из туристов, что до сих пор еще не смотрели в нашу сторону, почти одновременно поворачивают головы, наконец, полностью подтверждая правило о направлении взгляда стада коров — и мы начинаем наше ежедневное мини-шоу. Одна из туристок — полная дама в широкополой соломенной шляпе — уже пошла на опасное сближение с нами и тетушкой Доротеей.

- Что, действительно, стоящая вещь?

- О, да, миссис, — радостно подхватываю я, опознавая в ней немку, сносно говорящую по-английски. — Все туристы обязательно привозят домой такие салфетки как сувенир из Далмации. Да ни одна местная девушка не выйдет замуж, не имея в своем приданном хоть одной вышитой салфетки от тети Доротеи. Вы только взгляните, какая работа! Стежок к стежку! Посмотрите на руки этой женщины!

Тетя Доротея ни слова не понимает по-английски, но знает, что на этом месте моей речи, то есть при слове «hands», ей стоит предъявить почтенной публике непосредственное орудие своего труда. И да, ожидаемое чудо происходит — сзади сразу же оказываются несколько дам, бойко осведомляющихся о цене по-английски, я помогаю вести переговоры, так как тетушка Доротея только бодро тарахтит по-хорватски и показывает пальцем на цену, наклеенную на каждой салфетке.

- Спасибо вам, мальчики, — говорит растроганная тетушка Доротея. — Вот женись на моей внучке, Юэн! Подарю вам на свадьбу большую скатерть. Хочешь?

- Конечно, хочу, тетя Доротея! — смеюсь я.

А из всего ее предназначенного сегодня на продажу богатства сейчас остаются только две небольшие скатерки, цена в 300 кун — не самое лучшее предложение даже в разгар сезона. Одна из них мне очень нравится — по белому фону вышиты крупные пионы, тоже белые, но несколько другого оттенка. Белое на белом. Я аккуратно разглаживаю ее в руках.

- Рекомендуете, молодые люди?

Мужской голос, раздающийся сзади нас, застает нас врасплох. Как ни странно, это тот самый англичанин, который читал Таймс в нашем ресторане, когда мы уходили купаться.

— Разумеется, Вы больше нигде такого не найдете, ручная работа, — я немедленно приступаю к новому раунду рекламной кампании. — Привезете домой, подарите кому-нибудь. Просто очень красивая вещь! Не пожалеете.

И он покупает «мою» скатерть, а я, пользуясь случаем, разглядываю его поближе. Он довольно пожилой, с седой шкиперской бородкой, начинающейся от самых ушей, усы, лысина, обрамленная остатками некогда густых непослушных светлых волос. Светлоглазый, но цвета глаз мне почему-то не разобрать — то ли голубые, то ли очень водянистые зеленые. Благообразный, в общем. В аккуратных серых шортах и рубашке в красную клетку с коротким рукавом. Только вот небольшая серьга в ухе несколько подрывает его имидж. И матерчатый голубой рюкзак с надписью Universidad de Madrid.

- А не расскажете ли вы мне, молодой человек, как добраться до ближайшего пристойного пляжа? Я даже готов ради этого вновь вернуться в ваш ресторан, если там, конечно, подают что-нибудь кроме минеральной воды. Вы ведь англичанин?

Я киваю, и мы, уже втроем, направляемся по все той же узкой улочке к Luna e mare, по дороге расспрашивая его, посетил ли он уже крепость, Францисканский монастырь, Доминиканский монастырь, ворота Пиле, был ли на Страдуне, ну, куда они там все ходят. Он везде был, говорит какие-то дежурные фразы о красотах Далмации, но эта нехитрая беседа позволяет нам скоротать путь до ресторана, где он вновь водворяется за столик под бугенвиллией, а я, даже не переодеваясь, подаю ему меню.

- Что порекомендуете? — поднимает на меня наивные глаза, обрамленные такими светлыми ресницами, что кажется, что их вовсе нет. Наверное, рад встретить соотечественника.

- Сегодня жарко, я бы порекомендовал что-нибудь рыбное. Можете заказать салат из осьминогов — очень вкусно и не тяжело.

- А выпить?

- Любое домашнее белое вино. Они здесь все хорошие.

И он делает свой заказ, отирая лысину от пота огромным клетчатым платком, я немедленно приношу вино в запотевшем от холода кувшине и, пока готовится салат, быстро рисую ему на клочке бумаги из своего блокнота, в который я всегда записываю заказы, как проехать до ближайшего хорошего пляжа. Все же Дубровник довольно большой город, не будешь же лезть купаться прямо у городских стен. Хотя многие тут так и поступают.

- Могу я спросить, что Вы здесь делаете, молодой человек? Вы же, действительно, англичанин?

- Учусь в Загребе, — бездумно отвечаю я, — а здесь вот подрабатываю. Этот ресторан принадлежит родителям моего друга. Так что мы летом здесь, а с осени в университете.

- А что изучаете?

- Экономику.

- Сейчас все изучают экономику, Вам не кажется? — он вежливо улыбается, рассматривая меня без особого интереса, но все же с определенной симпатией.

- Да, наверное, — легко отзываюсь я. — А Вы чем занимаетесь?

- Я историк. Специалист по Средневековью. Так что в этих местах бываю часто. А отчего Вы не учитесь в Англии?

- Здесь теплее, — что я могу сказать ему еще? — Вы приходите к нам вечером, у нас здесь живая музыка.

Тем временем Драган делает мне со стороны какие-то знаки, по которым я понимаю, что заказанный салат готов, и мне нечего прохлаждаться.

- Юэн, о чем ты там болтаешь с эти старым педиком? — недовольно спрашивает он.

- С чего ты взял, что он… Обычный дед.

- Они все такие. Обычные с виду. Ты там осторожнее.

- Думаешь, он сейчас потащит меня под бугенвиллию?

Я быстро беру заказ, возвращаюсь к столику англичанина, который уже опять уткнулся в свою газету и не обращает на меня ровным счетом никакого внимания. Потом переодеваюсь в форму, как раз самое время, потому что, несмотря на жару, начинают подтягиваться посетители, а в два часа у нас заказ на верхней террасе на группу из пятнадцати человек, так что я пулей несусь наверх, чтобы вместе с Хеленой начать накрывать на стол.

Реально Хелена потрясающая красавица. Весь год я знал ее как обворожительную стройную блондинку, пока весной на нее не накатила тоска, и она не решила, что отвратительно жизнерадостный цвет ее волос не гармонирует со ставшей вдруг невыносимо напряженной духовной жизнью. Так что теперь одна половина ее волос ослепительно фиолетового цвета, а другая черного. Ну а потом у них с Драганом вспыхнула сумасшедшая любовь, так что дальнейшая судьба прически остается пока невыясненной. Но когда я с ней разговариваю, всегда интересно угадать, каким боком повернется ко мне маска — цветным или черным.

С двух часов, когда к обеду подтягиваются группы туристов, у нас начинается ежедневный и уже ставший рутиной Конец Света. Причем мы явно грешники, осужденные на адские муки без всякого Страшного Суда. Кухня у нас внизу, так что, обслуживая верхнюю террасу я думаю только об одном — как не снести на довольно узких ступеней Хелену. Драган полностью закрывает своим телом нижний этаж, наполняющийся страждущими после пяти, но там на помощь ему в любой момент готова прийти матушка, так что его страдания несколько меньше.

- Двенадцатый стол, еще три томатных сока, Юэн, — бросает мне Хелена, на этот раз, поворачиваясь ко мне своей фиолетовой ипостасью.

- Чтоб им упиться! — в сердцах шепчу я.

- Там дети, они уже два опрокинули, чего ты хотел? — флегматично замечает она, грациозно поднимаясь наверх с подносом, уставленным блюдами с рыбой.

Длинные кисти ее рук напоминают мне фигуры молящихся на египетских папирусах. Мне кажется, она с легкостью могла бы носить на голове еще и кувшины… Дети, любители томатного сока, опрокидывают на меня кетчуп…

Изрядно подвыпивший молодой человек уже в третий раз требует от меня рецепт траварицы, я улыбаюсь, и уверяю его, что не знаю, а сам смотрю на его не скрытые шортами невероятно волосатые коленки, будто он только-только, пару часов назад, завершил свой отрезок эволюционного процесса, произойдя от очередной обезьяны.

И так изо дня в день, мой непрекращающийся морок, катастрофа по расписанию. С двух дня до полуночи. Под скрипки, от которых плачет сердце, и бархатный рокот ночного моря. И когда я в 0.30 без сил прощаюсь с Драганом и Хеленой и сажусь на свой мопед, чтобы ехать домой, Драган, похожий на потрепанного бога, которого, наверняка, не сразу бы признали молящиеся, говорит мне:

- Что ты хочешь, Юэн, ведь лето же!

И машет мне рукой на прощание, а я сворачиваю на улочку, ведущую к морю, пока не торопясь разгоняться.

2. Другое лето

- Гарри, но ведь лето же!

Рон, в самом рассвете наших глупых восемнадцати лет, еще потягивается в постели в доме на Гриммо, когда я в последний момент перед выходом забегаю к нему, уже при полном параде, чтоб хотя бы пожелать ему доброго утра и предупредить, что меня не будет, по крайней мере, до обеда.

- Куда тебя несет? Какой Визенгамот? Тебе же Кингсли все объяснил! Тебе нечем заняться? Девчонки должны к обеду приехать из школы, сходим куда-нибудь. Дался же тебе этот суд.

Я разглядываю его покрытые веснушками руки, большие неуклюжие ладони. Он невозможно всклокоченный со сна, вот, улыбается мне, недоумевая, что человеку может понадобиться в суде с утра пораньше, причем после того, как ему двадцать раз было сказано, что он там не нужен.

А мне действительно было сказано, причем Кингсли пытался донести до меня эту простую идею на разные лады.

- Гарри, подумай сам, — добродушно басил он, не жалея белозубой улыбки и сверкая черными, как сливы, глазами, — что ты можешь сказать на суде? Снейпа и без тебя оправдают, потому что Дамблдор оставил письмо, которое однозначно снимает с него всякую вину. И то, что он был двойным агентом, известно и суду, и следствию.

- Но вы же держите его под домашним арестом?

- Да, пока нет оправдательного приговора. И так лучше для него же самого. Пока широкой публике неизвестно, что он не был пособником Волдеморта, опасность для него может исходить со стороны самых, что ни на есть добропорядочных граждан. А ты, ну что ты можешь сказать?

- А воспоминания? Те, что он отдал мне, когда думал, что умирает?

- Гарри, — голос Кингсли приобретает снисходительные интонации, будто он разъясняет неразумному дитяте совершенно общеизвестные вещи. На самом деле, так и есть, просто я, похоже, неважно учился в школе. — Гарри, ты же знаешь, что Снейп легилимент?

- Ну да, — я не могу этого не знать после наших с ним, мягко говоря, не очень успешных занятий на пятом курсе, — а что это меняет?

- Да все, Гарри, — во взгляде Кингсли я ясно читаю: «Ничего, сынок, ты, конечно, редкий олух, но мы тебя научим». — Такие, как Снейп, могут подсунуть тебе любые воспоминания, понимаешь, абсолютно любые. Даже о том, что Волдеморт на самом деле — твоя горячо любимая бабушка! Так что использовать в суде воспоминания легилимента, ну, это все равно, что опираться при вынесении приговора на предсказания Трелони.

- Он что, подсунул мне поддельные воспоминания?

Вот в это я не верю. Просто отказываюсь поверить — и все тут. Он же был уверен, что умирает, он же понимал, что его воспоминания неминуемо обрекают на смерть и меня… Зачем была эта красивая история про то, что он любил мою маму? Чтоб мне не было так страшно? Вряд ли ему было до этого дело. Да и как может человек, хрипящий на полу в луже крови, соткать в последний момент такую хитрую ложь со множеством подробностей?

- Гарри, — Кингсли кладет мне руку на плечо, — Гарри, я понимаю, тебе это может быть неприятно. Что он мог обмануть тебя в такой момент. Я же не говорю, что он солгал. Но именно из-за умения легилиментов манипулировать своими воспоминаниями — подумай, как ему удавалось столько лет водить за нос самого Волдеморта, а? — вот из-за этого на них и нельзя опираться в суде. Никогда не поймешь, где правда, а где ложь. К тому же, ты ведь был уверен, что он умирает, когда оставил его на полу Визжащей Хижины…

Я краснею и опускаю голову. Мне до сих пор стыдно, что я равнодушно, даже не пытаясь помочь, бросил его умирать. А Кингсли тем временем говорит дальше, видимо, думает, что его слова помогут мне избавиться от мук совести:

- А он и не собирался умирать. Просто выпил все необходимые зелья, когда отправился к Лорду. Будто абсолютно точно знал, что произойдет. Так что он разыгрывал перед тобой комедию…

Я протестующе поднимаю руку. Я не верю в то, что, истекая кровью на полу, с разорванной страшными клыками Нагайны шеей, можно разыгрывать комедию. И что вообще комедия в данном случае — уместное слово.

- Да нет, конечно, я не так выразился, — Кингсли, видя мою реакцию, меняет тактику. — Он, конечно же, тоже подвергался опасности. И тоже осознанно шел на риск. Только он хорошо подстраховался.

- Откуда Вы знаете?

- Он все охотно рассказывал на следствии. Знаешь, будто потешался над нами. Он же знает, что против него ничего нет.

Я не знаю, что мне еще сказать. Я только понимаю, что, несмотря на все то, что Снейп сделал в этой войне, они все как-то не торопятся признавать его заслуги. Может быть, просто потому, что не любят его — да, его довольно трудно любить, или до конца не доверяют? Мне не нравится эта фраза про то, что «против него ничего нет». А если бы было? Посадили бы его в Азкабан? Интересно, как бы они выиграли войну без Снейпа? Думаю, никак. Нет, я, разумеется, тоже не воспылал к нему любовью — мне слишком трудно забыть то, как он измывался надо мной все мои шесть школьных лет. Причем я знаю, с моей стороны ни малейшей вины не было. Просто так, из-за того, что я похож на моего отца. Но после разговора с Кингсли у меня какое-то двойственное чувство, нет, даже не двойственное — все гораздо сложнее. С одной стороны, я боюсь, что все это неправда, и они не оправдают Снейпа, засадят его в тюрьму вместе с Малфоем, объявив, что он ничуть не лучше. А я мог бы помочь, хоть и этими воспоминаниями, в которые никто якобы не верит. С другой стороны, я не могу относиться к нему намного лучше, даже увидев то из его прошлого, что он показал мне. Но теперь я очень хочу знать, что правда, а что нет… А ведь он не скажет. Как я спрошу его о том, любил ли он мою маму? Как я вообще осмелюсь к нему подойти, я, бросивший его умирать и даже не спросивший, чем я могу помочь? Смешно, я пытаюсь мысленно переиграть сцену в Визжащей Хижине: «Сэр, я могу что-нибудь для Вас сделать?» — «Сгиньте, Поттер, хоть не видеть Вас перед смертью!» Я ничего иного и не могу себе представить. Послал бы он меня со всеми дурацкими вопросами и попытками спасения.

- Так что, Гарри, — Кингсли тактично намекает мне, что дел у него и так невпроворот, а я тут все не ухожу и настаиваю на том, что и без меня ясно, — можешь, конечно, прийти. Для тебя как будущего аврора это может быть даже полезным и поучительным… Но Снейп в твоей помощи вовсе не нуждается. Более того, будет оскорблен, если ты посмеешь сказать, что тебе известно о чем-то из его прошлого. Но, между нами, Гарри, насмотришься ты еще на эти суды… Раз уж решил стать аврором… Отдыхай лучше, пока есть время до начала занятий. Ведь с поступлением все прошло нормально?

Я киваю. Действительно, мы с Роном с сентября зачислены в школу при Аврорате. Еще в мае, когда все закончилось, Мак Гонагалл вызвала нас троих к себе — Гермиону, Рона и меня, чтоб выяснить, а что, собственно, мы, не закончившие Хогвартс, намерены делать дальше? И собираемся ли мы получать диплом? Гермиона собиралась…Так что она сразу сказала, что готова в этом году заканчивать седьмой курс Хогвартса, а потом поступать в Магический Университет в Лондоне. Думаю, в ее случае ни у кого и сомнений возникнуть не могло. А вот мы с Роном… Тем более, нам уже намекнули знающие люди, что нас с распростертыми объятиями ждут совсем в другом месте, где мы можем поднажать и через пару лет получить уже совсем другие дипломы. Мы выбрали школу авроров, кстати, не только мы, но и Дин Томас, весь прошедший год скрывавшийся в лесу как магглорожденный. Мне показалось, что Мак Гонагалл жалко было отпускать нас, но что ж тут поделаешь? Наверное, она подумала, что мы просто мальчишки, желающие продолжать играть в героев и дальше… Нам и было-то всего восемнадцать, так что она совершенно правильно подумала. У нас в ушах еще и шум битвы-то, как следует, не отгремел, нас с Роном так и несло по жизни с палочкой наголо…

Я должен… Я должен стать аврором, потому что они борются со злом, потому что аврором был и мой папа. К тому же, а кем еще может стать Гарри Поттер, победитель Волдеморта? И его друг и соратник Рон Уизли? Нам только вперед, без остановок. А где отыскать столько зла в маленькой магической Британии, чтоб его хватило на всех желающих стать аврорами после этой войны?

Я должен пойти в суд, чтобы в случае необходимости защитить Снейпа, который не нуждается в моей защите. Что я еще должен? Тогда я без труда носил в голове весь нехитрый список своих долгов… Да, еще я должен был избрать своей невестой самую прекрасную девушку во всей Англии, просить ее руки у добрых родителей и радостно орать на весь мир о своей помолвке. И о том, что свадьба состоится ровно через год, когда моя несравненная, прекраснейшая, любимая Джинни закончит Хогвартс. Когда я сейчас вспоминаю все это, мне кажется, я жил, не приходя в сознание…

И словно большая река моего счастья, которого должно было хватить на всех, выносит меня в тот день из камина в холле Министерства, где меня тут же подхватывает иная река — люди в мантиях, все улыбаются мне, узнают, но вежливо стараются не навязывать своего внимания. Но я слышу шепоток за моей спиной: «Смотрите, это же Гарри Поттер! Не может быть! Да-да, сегодня же заседает Визенгамот, наверное, он хочет присутствовать!» И мне это нравится! Да, в то лето я словно оказываюсь в нескончаемой круговерти всеобщей любви и внимания, если бы я стал говорить, что тогда мне это было неприятно или в тягость, я бы солгал. Да, может быть, порой утомительно, когда надо фотографироваться на улице с совершенно незнакомыми чужими пухлыми младенцами на руках, с пожилыми почтенными дамами в островерхих старомодных шляпах, сдержанными джентльменами из провинции — ну, что поделаешь, слава — она и есть слава. И после стольких лет, когда меня откровенно не любили… Не любили мои родственники-магглы, ненавидели слизеринцы во главе с Малфоем, в школе изводил своими придирками Снейп, на пятом курсе не давала никакого житья Амбридж… И весь прошлый год… когда нас просто гоняли, как бешенных собак, объявляли охоту… А теперь вот так неожиданно — все любят. И я, забывая обо всем, тоже их всех люблю и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь… Вхожу в лифт — мне приветливо кивают, спрашивают: «Как дела, мистер Поттер?» Я не знаю этих людей, ну и что. «Вам вниз, мистер Поттер?» Да, мне на самый последний этаж, туда, где по-прежнему заседает Визенгамот. «Хотите присутствовать на суде?» — понимающие улыбки. Завтра в «Пророке» напишут, что герой магической Британии стремится быть в курсе всех дел… Пока меня это не раздражает. Я и вправду верю, что должен быть повсюду, я не могу остановиться…

Я осторожно приоткрываю огромную, совершенно нечеловеческих размеров дверь, ведущую в зал суда, тихо вхожу и сажусь так, чтоб меня не было особо видно — на самый краешек скамьи для гостей, поближе к выходу. Слава Мерлину, членам Визенгамота не до того, чтоб оборачиваться и радостно шептаться: «Поттер, Поттер пришел», так что на меня никто не обращает внимания. Зал полон, здесь, как и в тот раз, когда меня вызвали на разбирательство по совершенно пустяковому делу перед пятым курсом, половина судей в черных, а половина в бордовых мантиях. И я до сих пор так и не удосужился узнать, что это означает. До открытия заседания еще несколько минут, я озираюсь и тут же вижу, как Кингсли неодобрительно качает головой, мол, чего ты притащился, Гарри, мы и без тебя прекрасно разберемся, иди, поиграй пока с ребятами! Я делаю виноватое лицо, мол, я не хотел, но мой долг призвал меня.

Пока есть время, стараясь не пялиться, разглядываю тех, кто на скамье подсудимых. Слава Мерлину, теперь нравы в Визенгамоте смягчились — нет железных клеток, виденных мной некогда в воспоминаниях Дамблдора — просто скамья, караул авроров по бокам и сзади. Я знаю далеко не всех, кто здесь, по крайней мере, по именам. Но многих узнаю. Августус Руквуд — коротко стриженный и еще вовсе не пожилой человек со свирепым лицом, Ранкорн, которого я так недостоверно изображал в день нашего нападения на Министерство в прошлом году — сидит, задумчиво поглаживая черную бороду, оба Кэрроу — Амикус и Алекто, далее Антонин Долохов — красавец славянской внешности, чем-то напоминающий мне Малфоя старшего, Мальсибер, Эйвери, Маркус Флинт, бывший капитан слизеринской сборной по квиддичу, сегодня, наверное, самый молодой из подсудимых, его папаша и старший брат, Буллстроуды — тоже отец и два брата, чем-то напоминают мне бульдогов — такие же свирепо-грустные лица, Паркинсон, отец Панси, старший Нотт. И еще человек пять, которых я не знаю, судя по внушительным размерам и немеркнущему отражению интеллекта на лицах, среди них Крэбб и Гойл старшие, но я не уверен. И с самого края двое, знакомые мне слишком хорошо — Люциус Малфой и Северус Снейп, причем Снейп без мантии, как и все подсудимые, на нем просто черный сюртук. Но по его лицу, сейчас обращенному к Малфою, что-то говорящему ему, я вижу, что он единственный, кто прибыл сюда не из тюрьмы. А он на секунду поднимает голову и, о, черт, он меня увидел — у меня что-то екает внутри, я не могу понять, что в его взгляде — презрение или застарелая ненависть, которую не смягчило ничто, даже моя и его несостоявшаяся смерть. Я не знаю. Зачем меня сюда понесло? А Малфой такой вальяжный, ослепительно-белая шелковая рубашка с кружевными манжетами — будто на дуэль собрался, отчего-то думаю я, на маггловкую дуэль, где стреляются из пистолетов, а потом картинно хватаются за пробитую грудь и падают, а прекрасная дама, что до этого пряталась за деревом, все плачет-плачет… Малфой тоже сейчас смотрит на меня, но лицо у него изможденное, он-то явно доставлен сюда из тюрьмы.

А тем временем Председатель суда объявляет о начале заседания Большого Жюри, звонит в колокольчик, прокашливается, вновь пытается начать — зал постепенно успокаивается. Я непроизвольно вцепляюсь в скамейку, вот, сейчас. Но они начинают не со Снейпа. Алекто Кэрроу — виновна. Сторонница Того-Кого-Нельзя-Называть, действовала без всякого принуждения, издевательства и убийства магглов, преследование магглорожденных учеников Хогвартса и полукровок, применение к ученикам Непростительных заклятий, занятия темной магией… Никаких доводов в ее пользу. Азкабан пожизненно. И так же быстро последующие пять приговоров — тюрьма не будет пустовать, одинаковые обвинительные заключения — идентичные приговоры. Только разные имена жертв… Нет ни единого человека, готового свидетельствовать в защиту.

И вот, наконец…

- Северус Снейп, — громко объявляет Председатель, и я вижу, как мой бывший профессор зелий, бывший директор Хогвартса, бывший двойной агент легко и порывисто поднимается со своего места, чтобы стоя выслушать приговор.

- Господин Председатель, — я слышу голос Кингсли, а сам почему-то не могу оторвать взгляда от бледного лица Снейпа, с каким-то идиотским любопытством разглядываю шелковый серый платок, скорее всего, надетый не из щегольства, а чтобы скрыть шрамы на его шее, — у меня имеются неоспоримые доказательства невиновности Северуса Снейпа. Позвольте предъявить их суду.

Никто не удивлен, Снейп скучающим взглядом обводит зал, пока Кингсли зачитывает краткое, но не оставляющее ни малейших сомнений в невиновности бывшего шпиона письмо Альбуса Дамблдора, переданное следствию Аберфортом.

- Есть ли вопросы к обвиняемому?

Вопросов нет. Только глупый Поттер зачем-то пришел сюда, чтобы на всякий случай… Да не нужен ты, сказал же тебе Кингсли. Но ведь я пришел не из-за этого, вернее, не только из-за этого. Я здесь потому, что Снейп нужен мне.

- Оглашаю решение суда, — произносит судья, облаченный в бархатную малиновую мантию: С Северуса Тобиаса Снейпа снято обвинение в пособничестве Волдеморту, настоящим решением он освобождается от домашнего ареста, восстанавливается во всех гражданских и имущественных правах и волен свободно перемещаться как внутри страны, так и вне ее.

- Благодарю Вас, господин судья, — его голос звучит еще немного хрипло после ранения, но вот привычные моему уху издевательские нотки никуда не делись. — Я могу идти?

И он уходит. Явно, не скрываясь, у всех на глазах кивает Люциусу Малфою. Стремительно проносится мимо меня, будто покидая сейчас не только этот зал, но и всех граждан магической Британии в лице этого нелепого с его точки зрения судилища. И я только в последний момент опоминаюсь, чтобы выбежать за ним.

- Профессор Снейп! Сэр, подождите!

Я стою посреди министерского коридора с нелепо растопыренными руками, растрепанный, переминающийся с ноги на ногу. И не знаю, что я, собственно говоря, собирался сказать ему. Он оборачивается, медленно подходит ко мне — в полумраке плохо освещенного коридора он кажется мне просто черной тенью. Останавливается в паре метров от меня.

- Какой я Вам, к черту, профессор, Поттер? — а потом, явно стараясь быть вежливым с героем магического мира, продолжает, — Вы что-то хотели?

- Сэр, я…

- Что Вы мямлите, Поттер, будто я спрашиваю у Вас рецепт Оборотного зелья? Если Вы что-то хотели, говорите! — в его взгляде мне видятся презрение и скука, которые, наверное, навевают на него мой нелепый вид и неиссякаемый поток красноречия.

- Сэр, я думал… Я пришел на случай, если вдруг мои показания могли бы пригодиться…

- Как видите, они не пригодились. Что-нибудь еще?

- Сэр…

Я понимаю, что еще несколько секунд, и он просто уйдет, так как у него нет никаких причин стоять здесь и ждать, что изволит сказать ему невероятно косноязычный сегодня герой магического мира. И ведь герою тоже не приходит в голову начать свою речь с обычного «спасибо». За то, что спасал меня практически каждый мой год в школе, за то что, как мог, но помогал мне выполнить мое предназначение. За то, наконец, что посмел сказать Дамблдору, узнав, что мне предстоит умереть, что тот вырастил меня, как свинью на убой…Но нет, я же хочу знать. Получить свое. И я его получаю…

- Сэр, когда я сказал Кингсли, что Ваши воспоминания могли бы служить на суде аргументом в Вашу пользу, он мне ответил…

- Что воспоминания легилимента нельзя использовать, потому что они по определению недостоверны? — он продолжает за меня, по-прежнему не подходя ко мне ни на шаг. — Он сказал Вам правду.

Не может такого быть! Он же умирал, он должен был любить мою маму! Как он мог мне солгать тогда! Зачем? Меня охватывает ужас. Ужас и гнев на него. Сразу же, без малейшего перехода — я только что был растерян и вот уже сжимаю кулаки, хорошо хоть не пытаюсь приблизиться к нему.

- Что, хотели сказочку для героя, Поттер? Надеюсь, я не разочаровал Вас? — его вкрадчивые интонации еще долго будут отдаваться у меня в ушах. — Вам в кои веки сказали правду, а Вы расстроились?

- Сэр, — я уже практически не могу совладать со своим голосом, но пока, к счастью, не срываюсь на крик, — Вы отправили меня на смерть, просто солгав мне?

- А Дамблдор делал что-то другое? Что-то я не припомню, мистер Поттер.

И то, что он говорит дальше, настолько грубо, что его слова для меня хуже пощечины:

- Вы знаете меня столько лет, Поттер. Неужели я похож на человека, готового семнадцать лет исходить соплями по вашей покойной матушке?

- Скотина, — вот и все, что я могу сказать ему на прощание.

Он просто поворачивается ко мне спиной и уходит, исчезая из моей жизни, как я в тот момент уверен, навсегда. Я ненавижу его. Лучше было бы, если бы он просто тихо сдох на полу Визжащей Хижины.

А когда проходит три года, я, уже сидя у стены моей камеры в Азкабане и размышляя о мере справедливости, добра и зла в жизни, впервые задумываюсь о том, что тот приговор был для него нестерпим. Потому что практически он выиграл для них войну, рискуя, воюя на два фронта. И в награду за это его просто-напросто не посадили в тюрьму, не ограничили в правах и разрешили выезд из страны. А сами навесили на себя ордена, объявили друг другу благодарности и зажили счастливо в том мире, который он (ну, не только он, конечно) сохранил для них. Ну а еще через год, когда я узнаю его настолько хорошо, как предпочел бы не знать никогда, я пойму, что в тот день в его взгляде не было ни презрения, ни ненависти, ни отвращения, ни издевки — он просто старался не смотреть на меня. И все.

Гораздо позже, возвращаясь к этому нашему разговору, я иногда думаю, а что если бы у меня был Хроноворот? Мог ли я изменить что-нибудь тогда? Где взять мудрости в восемнадцать, если у него ее не было и в тридцать восемь? И ведь он не мог ответить на вопрос, который я задал ему в тот день в коридоре Министерства, выбежав за ним из зала суда. Потом, когда смог… наверное, было уже поздно. А тогда было непредставимо рано… нереально.

Но отчего-то мне кажется, что в тот момент, когда Северус Снейп, не прощаясь, повернулся ко мне спиной, а я, пыхтя от возмущения, детской злости и разочарования, смотрел, как быстро исчезает его фигура в строгом черном сюртуке за поворотом коридора, ведущего к лифтам, о да, именно в тот момент в незримой воздушной гавани от призрачного причала отошел некий корабль, нет, еще только тень корабля, которой уже очень скоро было суждено облечься вполне осязаемой плотью из дерева и черных парусов.

А в тот вечер, когда мы вчетвером аппарируем в Хогсмид, я просто напиваюсь — банально и не эстетично, но мне почему-то не стыдно, хотя там и моя невеста, и Гермиона. И я, уже не надеясь, что они не разглядят мои покрасневшие от слез глаза за стеклами очков, повторяю, думаю, в десятый раз за вечер, как он отправил меня на смерть, снабдив напоследок слезливой сказочкой, в которой не было ни слова правды, как Дамблдор лгал мне столько лет, а я шел на убой, как барашек, радостно поблеивая… Ни единого слова правды… Мои друзья и невеста смотрят на меня с жалостью, и я в тот вечер позволяю себе побыть жалким, так как мне кажется, что именно сейчас хороню свою веру в добро, правду, искренность... Я еще не знаю, что у меня этой веры столько, что на похороны ее остатков не хватит всех кладбищ и склепов Англии. Но в тот вечер я плачу и пью, а Рон, Джинни и Гермиона молча на все это смотрят, а потом без лишних слов эвакуируют раненного бойца с поля боя прямо в дом на Гриммо, где еще до утра несут вахту у постели хмельного героя. А наутро я принимаю зелье, целую немного расстроенную, но весьма бодрую Джинни, и могу жить дальше.

3. Газеты всегда правы

Но вообще то лето запоминается мне, скорее, ощущением счастья и легкости, потому что, мне кажется, это первое лето в моей жизни. Как будто раньше лето просто не наступало. Помню зиму, осень, весну помню, а вот лето… не было его. Я и не надеялся дожить до него в том году, честно говоря. А сейчас я могу, ничего не опасаясь, сидеть с друзьями в кафе, бродить по Косой Аллее, заходить в магазинчики и лавочки. Не оглядываясь, не озираясь, не ожидая увидеть страшную тень за плечом, которая может оказаться моей смертью. У меня просто жизнь, просто друзья, я просто влюблен — мы беспечны и радостны, впервые за последний год ведем себя, как подростки. Даже играем в прятки в доме на Гриммо, что для меня становится настоящим откровением — что так вообще можно жить… И когда я нахожу Джинни в старом скрипучем шкафу в бывшей спальне Сириуса, я не спешу громко объявлять о своей победе, предпочитая насладиться ее плодами — долго, до головокружения целую ее земляничные губы, пытаюсь провести языком по жемчужным зубкам, но она тут же шутливо шлепает меня по спине:

- Гарри, ты что, пойдем вниз, ты понимаешь, что все подумают?

Ну да, я понимаю, что все подумают, и стараюсь никогда не терять голову, потому что не могу себе представить, что чем-то обижу Джинни. Она для меня… тогда я, разумеется, совершенно не понимал, чем она для меня была. Но в последующие годы, когда мне, к счастью, время от времени предоставлялась возможность подумать, я вывел формулу своей любви к Джинни Уизли. Легкий фруктовый аромат ее солнечных волос, сладкие ягодные губы, очертания высокой груди под тонкой кофточкой, серебряная цепочка на тонких ключицах, плетеные браслеты на точеных алебастровых запястьях, веснушки, как капельки топленого молока на белизне ее кожи — невинность, кажущаяся хрупкость, беззащитность. Притягательность чего-то чуждого, неизведанного, но обещающего, как мне тогда казалось, нечто неземное. А вот что? Я никогда не рисовал себе даже в самых сокровенных фантазиях никаких жарких обжигающих картин. Тогда мне казалось, что даже просто фантазия может оскорбить мою волшебную фею, парящую над цветочным лугом и собирающую медовый нектар. И потом — Джинни всегда была для меня частью всех Уизли, а все Уизли олицетворяли для меня Семью, которой у меня никогда не было. А они всегда, как я тогда думал, видели во мне сына, так что вместе с Джинни я как бы получал и готовых папу с мамой, и братьев, и дом — шумный, нелепый, но я был уверен, что так он и должен выглядеть. В общем, это была нехитрая формула. И я тогда совершенно не подозревал, что мне могут нравиться горькие ароматы… И что мое настоящее уравнение будет головокружительно не решаемо, всякий раз выдавая в ответе квадратный корень из отрицательного числа…

Лето уже на исходе, так что Джинни и Гермионе скоро возвращаться в Хогвартс, а нам с Роном тоже предстоит начинать учебу, хотя уже и совсем не школьную, взрослую. И в один из дней мы, буквально обвешанные тюками с покупками, хоть и уменьшенными заклинаниями, шумно вваливаемся на Гриммо, где Кричер, ворча для порядка на производимые нами шум и беспорядок, уже начинает накрывать на стол к обеду. Мы с Роном, который решил переехать ко мне на неопределенное время — чтоб я не скучал, ну, и чтоб родители не изводили совершенно взрослого парня глупыми придирками и замечаниями — тащим вещи наверх, в наши комнаты, а девчонки бросают все внизу, чтобы взять домой, хорошенько разобрать и упаковать, а потом вновь притащить сюда — первого сентября мы с Роном провожаем их на вокзал, так как наша учеба начинается на неделю позже.

Когда мы с ним буквально через пару минут спускаемся вниз, там стоит непривычная тишина. Мы переглядываемся, ожидая очередного розыгрыша — вот сейчас мы будем искать, заглядывать во все уголки, а Джинни и Герми раз — и выпрыгнут у нас из-за спин, закрывая нам глаза розовыми нежными ладошками. Да, ведь Гермиона тоже невеста, разумеется, невеста Рона, и они тоже будут ждать целый год, как и мы с Джинни, до окончания ею Хогвартса.

Так что мы с Роном осторожно подкрадываемся к кухне на цыпочках, заглядываем внутрь через неплотно притворенную дверь — но они обе сидят за столом в полном молчании, склонившись над раскрытой перед ними газетой.

- Гарри, Рон! — Джинни поднимает на нас глаза, кажущиеся огромными от удивления и неверия, — нет, вы только посмотрите!

Я подхожу к столу, смотрю на колдографию на первой странице, и у меня такое чувство, что меня наотмашь бьют по лицу: «Неужели я похож на человека, готового семнадцать лет исходить соплями по вашей покойной матушке?» Нет, теперь уж точно не похож. Изображение кажется мне почти неподвижным — сидящий в кресле человек словно позирует, да, наверное, так и было, он же давал интервью… Очень дорогая одежда, я различаю это даже на смазанном газетном снимке, тонкие пальцы с несколькими крупными перстнями держат сигару. И глаза — надменные черные глаза того, кто когда-то был Северусом Снейпом, смотрят прямо на собеседника, сейчас, с газетной страницы, прямо на меня. Он чуть поворачивает голову — изящная линия скул, подбородка — все теперь открыто, его длинные волосы забраны в хвост. И серьга в ухе — змея, держащая в огромных клыках крупный изумруд. Наверное, на память о Нагайне… И подпись под колдографией «Лорд Довилль в своем имении во Франции». И колдографии имения, больше похожего на дворец.

- Да это ж Снейп! — Рон произносит свою коронную фразу, озвучивая наше всеобщее недоумение.

- Нет, Рон, он больше не Снейп, — задумчиво говорит Герми, не отрываясь от статьи, — он вообще им никогда не был.

- Это как? — я не могу понять, как возможно, что Снейп никогда таковым не являлся.

- А вот так, возьми, там вторая газета на столике в коридоре, — отвечает она, не отрываясь от чтения.

И мы с Роном хватаемся за вторую газету, так как на наших глазах рушится мир — Снейп больше не Снейп!

«Лорд Северус Довилль после принятия наследства рода Довиллей является в настоящий момент одним из самых богатых граждан магической Франции»…

- Что? Почему Франции? — я не могу читать, просто пробегаю глазами первую строчку.

Гермиона, уже одолевшая эту часть статьи, поднимает на меня мученический взгляд.

- Гарри, ты сам читать не умеешь? Там же все написано. У него теперь двойное гражданство, иначе он не мог принять наследство. А так как весь род Довиллей запятнал себя пособничеством Волдеморту, а до этого еще и Гриндевальду, терпение французских властей лопнуло. Вообще, судя по тому, что здесь пишут, как только где-то появлялся темный волшебник, Довилли тут же спешили присягнуть ему на верность. Французское Министерство магии собиралось все конфисковать, так как в последней войне все прямые наследники Довиллей погибли. А тут из Англии приезжает Снейп, ну, то есть не Снейп, а…

- Гарри, Снейп — это просто фамилия его отчима-маггла, — Джинни сжалилась надо мной, иначе мой мозг грозил взорваться. — Его настоящий отец — один из известнейших сторонников Волдеморта во Франции Грег Довилль. Вот, смотри, они тут пишут: «запятнавший себя многочисленными бессмысленными убийствами магов и магглов, чье имя до сих пор наводит ужас на граждан магической Франции».

Я на секунду пытаюсь представить себе убийства, исполненные смысла… У меня не выходит.

- То есть у Снейпа просто дурная наследственность! — провозглашает Рон.

- Рон, Снейп же никого не убивал! — отчего-то вступается за него Гермиона.

- А Дамблдор?

- Гарри, Дамблдор — это совсем другое дело. Хотя то, что он мог так хладнокровно выполнить их договоренность, тоже о многом говорит.

- К тому же, Герми, мы не знаем, что Снейп еще делал на службе у Лорда, — я легко представляю себе этого человека в роли убийцы, мне кажется, эта роль ему идет.

- Так вот, — продолжает Гермиона, — убийца он или нет, но французское Министерство магии вернуло ему титул и все имущество, так как все обвинения с него были сняты Визенгамотом. Так что он теперь богат, как Крез!

- Кто-кто?

- Неважно, Рон, царь был такой.

- А почему надо было возвращать ему имения и все остальное, если французы просто могли себе все оставить? Нет наследника — и все!

- Рон, если есть наследник, это противозаконно. К тому же, речь идет о магическом имуществе, и тут в дело может вмешаться сама магия. Нельзя его так просто присвоить.

- Ё-моё, — говорит Рон через несколько минут, пробегая глазами статью, — «имение во Франции, огромные средства на счетах, острова и недвижимость по всему миру, магические артефакты…» Вот бы мне кто-нибудь так раз — и остров подарил…

- А как так вышло, что этот Грег Довилль — его отец? Почему у него всю жизнь была другая фамилия?

Гермиона делает круглые глаза, но не комментирует мою неожиданно проявившуюся дислексию — у меня, и вправду, строчки расплываются перед глазами, отказываясь складываться в связный текст. Она просто начинает читать вслух:

«— Лорд Довилль, как же могло случиться так, что Вы выросли в Англии, даже не подозревая о своем родстве с могущественным родом Довиллей?

— Почему не подозревал? Я прекрасно знал об этом примерно с пятнадцати лет, с того момента, как моя мать развелась с Тобиасом Снейпом, которого я до этого считал своим отцом.

— Это стало для Вас ударом?

— Я полагаю, это очень личный вопрос, но все же отвечу. Нет, не стало. У меня не складывались отношения с отчимом».

Но и слушать, как она читает, я почему-то тоже не могу. Это все так медленно! И его гадкие интонации, которые сочатся в каждом слове этого проклятого интервью. Все, что он говорит, даже принесенное мне газетными строчками, кажется мне отвратительным.

- Гермиона, не тяни, просто расскажи! Мне неприятно слушать, как он разглагольствует!

Она милостиво соглашается, видимо, вспоминает тот эпизод больше чем месячной давности, когда я рыдал и напился в Хогсмиде из-за того, что он оскорбил меня. К себе я милосерден — то, что я тоже оскорбил его, я благодушно забываю…

- Хорошо, тогда слушай. Я уже все равно все прочитала. Кстати, он довольно сносно рассказывает, лучше, между прочим, чем Зелья объяснял. Его матушка в довольно юном возрасте вышла замуж за этого Грега Довилля, видимо, от большой и светлой любви, потому что Снейп тут говорит, что его дед был против их брака.

- С какой стати дед был против брака с таким богачом?

- А потому что, Гарри, Принсы, то есть родня Снейпа по матери — известные алхимики. А алхимики — это очень закрытое сообщество, они посвящают себя Великому Деланию, — ей жалко смотреть на наши с Роном вытянувшиеся лица, — ну, так они называют процесс поиска философского камня. И для них абсолютно неприемлемо участие в каких-либо дрязгах, войнах, заварушках. Они должны быть выше этого. Поэтому, когда деду Снейпа стало очевидно, чем занят его зять, он забрал дочь с маленьким сыном и настоял на разводе. А потом она из упрямства вышла замуж за этого маггла, Тобиаса Снейпа.

- И все это не помешало внуку примкнуть к Волдеморту! — я прекрасно помню, кем Снейп являлся много лет.

- Да, он в интервью тоже говорит, что не общается с семьей матери. С шестнадцати лет, кстати.

- Сиротинушка! — Рон горестно заламывает руки.

- Богатая сиротинушка! — подхватываю я, издевательски завывая. — Как нам всем жаль его, бедненького! Никто-то его не любит, мерзкого, богатого ублюдка! Кстати, зная Снейпа, просто не верю, что он вот так чистосердечно все рассказывает в дурацком газетном интервью.

- Гарри, — Джинни смешно надувает губки, — тут бы любой рассказывал. Ты только представь: на тебя сваливается такое невероятное богатство. Ты счастлив и готов даже на пару минут полюбить человечество. Даже если ты Снейп. Я бы такое рассказала, если бы разбогатела…

Мы смеемся. Я вот никак не могу представить себе богатого Снейпа. Желчного, огрызающегося, жалящего по причине и без, да, вероятно, обиженного на жизнь, рвущегося между двумя враждующими лагерями, да, легко, именно таким мы знали его все эти годы, именно этого человека я посмел назвать скотиной в коридоре Министерства. А вот тот, кто легко, одними уголками губ улыбается, глядя на нас с колдографии, непринужденно сидит в кресле, время от времени поднося к тонким губам сигару — это не он!

— Гарри, — это уже Гермиона, — ведь получение такого наследство — это сейчас сенсация в магическом мире. После победы над Волдемортом это событие года номер два. Он не мог отмолчаться. Думаю, он больше не вернется в Англию.

Да, я тоже так думаю. Я, кажется, теперь знаю, куда он так торопился, выходя из зала заседаний Визенгамота. Он шел к своей свободе и богатству. А тут на его пути встал я, глупый мальчишка, которого он презирал, с какими-то слезливыми вопросами про маму. И он откинул меня с дороги, как отбрасывают носком ботинка камешек, нарушающий гармонию совершенного мира, который уже открывался ему. А я пытался догнать его с нелепо растопыренными руками, одергивая мантию, поправляя очечки. «Сэр!» Да плевать ему было на меня, на то, что я поверил ему, когда шел умирать, что на какой-то момент посмел допустить в мыслях, что у этого человека могло быть что-то святое.

- Гарри, смотри, — Джинни отвлекает меня от этих мыслей, но, к сожалению, только для того, чтоб вновь ткнуть меня в статью, — смотри, тут колдография этого Грега Довилля. Снейп на отца похож. Просто копия.

Да, похож. Причем убийца и злодей Грег Довилль выглядит на снимке гораздо мягче своего якобы добропорядочного сына. Но у него такие же прямые черные волосы, тот же крючковатый нос. И темные глаза, взгляд которых из-за подвижности изображения кажется то злым, то оценивающим, то презрительным. Как и у его новоявленного наследника.

Мы еще долго разглядываем колдографии Снейпа, его отца, имения Довиллей, судим да рядим, куда он теперь будет девать такие деньжищи. А так как для Рона и Джинни материальные вопросы всегда были крайне болезненны, мы скатываемся к обсуждению того, что бы мы купили, если бы нам достался хотя бы кусочек снейпова богатства. Очень забавно, но мы вскоре иссякаем, купив себе воображаемую яхту, целую кучу одежды, украшений, конечно, несколько шикарных маггловских автомобилей на все случаи жизни, дом в Лондоне, загородное имение, пару вилл на море. И все. А что еще может быть нужно человеку? Мы не знаем.

Кричер уже ворчит на нас, что ему приходится так долго ждать с обедом, мы сворачиваем газеты, на которые мой старый домовик смотрит сначала неодобрительно, но потом, разглядев там Снейпа-Довилля, с большим уважением. Ему, должно быть, нравятся подобные повороты судьбы.

Шумиха вокруг наследства Довиллей утихает через несколько дней — газеты заполнены теперь другими новостями — Фадж вновь назначен Министром Магии после нескольких месяцев временного пребывания в должности. Да-да, как руководитель, прекрасно зарекомендовавший себя именно в спокойные времена, когда требуется невидимая глазу кропотливая каждодневная работа, а также и в эти непростые месяцы восстановления, возвращения к миру, которого так жаждала вся магическая Британия. А в самые последние числа августа газетные заголовки вновь принадлежат Поттеру и его друзьям — в Министерстве, наконец, проходит награждение, мы получаем свои ордена, благодарности и премии, переживаем несколько дней шквала, когда наш дом на Гриммо запружен газетчиками.

Причем наградами щедро осыпаны все — члены Ордена Феникса, ученики и преподаватели Хогвартса, принимавшие хоть какое-то участие в битве. Даже Корнелиус Фадж каким-то образом ухитрятся вынести себе благодарность, кажется, за проявленное хладнокровие. Но в списках награжденных нет только одной фамилии. Впрочем, человек этот уже щедро награжден самой судьбой, сосредоточив в своих руках немалую долю богатств этого мира. А то, что Снейп не отправился в Азкабан, уже было немалой наградой, в чем я сам смогу убедиться буквально через пару лет.

А потом и эта шумиха стихает, и я считаю, что на этом под главой моей жизни «Гарри Поттер — победитель Волдеморта» можно окончательно подвести черту.

4. Как я был счастлив

- Слушай, Юэн, — прямо сразу, как только я около 11 приезжаю в Luna e mare в пятницу, говорит мне Драган, — можно, мы с Хеленой завтра тебя бросим?

- В смысле?

- Ты понимаешь, — он мнется, я уже заметил, что он не очень любит просить о чем-то, — у нас с Хеленой все серьезно!

- Уж не хочешь ли ты попросить у меня благословения, сын мой? — я стараюсь сохранять невозмутимость, уже понимая, к чему он завел этот разговор.

- У тебя точно нет! Ты же безбожник, англичанин!

Да, Драган — католик, с его точки зрения я настоящий безбожник. Вообще-то я безбожник со всех точек зрения… А если он католик, то это имеет для них с Хеленой ряд последствий, конечно, при условии, что у них все серьезно.

- Юэн, послушай меня хоть минуту без твоих дурацких шуточек. Мои родители… в общем, они одобряют, что мы с Хеленой… Они хотят, чтобы мы поженились. Тогда они нам отдадут ресторан.

- А вы-то сами хотите? — я не продолжаю, чтоб не спросить, что они хотят в конечном итоге — ресторан или друг друга?

- Конечно! — Драган делает гримаску из серии «оскорбленное достоинство». — Поэтому нам надо познакомиться с ее родителями. Понимаешь?

Мне смешно, что он так долго ходит вокруг да около из-за совершенно пустячной просьбы.

- Вы хотите уехать на выходные?

- Ну да. Мама уже договорилась с соседкой, что та придет помочь с рестораном. Там еще дочка есть, она тоже придет.

Теперь у меня выражение лица под кодовым названием «не пытайся женить меня, Драган».

- Ты что! Она страшная! Просто придет тарелки разносить. Справитесь?

- Спрашиваешь! Удачи вам с родителями! Ни в чем не перечь, соглашайся с ними во всем, даже если они будут городить полную околесицу. И нахваливай все, что подадут на стол.

- Твой рецепт успеха?

- А то! Проверенный!

И в выходные нам приходится справляться без Хелены и Драгана, но страшная соседская дочка оказывается на удивление расторопной, так что я на месте родителей Драгана все же остановил бы выбор на ней в качестве будущей невестки. Она, в отличие от Хелены, ничего не роняет и не путает заказы.

Утром в воскресенье я вижу на привычном месте нашего пожилого англичанина, любителя Таймс и минеральной воды. А вчера и позавчера он отчего-то не приходил.

- Здравствуйте! Вам, как обычно? — приветствую его я. Он кивает, оглядывается и, не видя на привычных местах Драгана и Хелену, вопросительно поднимает на меня невыразительные глаза.

- Вы что-то один сегодня, Юэн! — наконец-то догадался прочитать мое имя на бейджике.

- Они уехали знакомиться с родителями, — я неожиданно словоохотлив, — пожениться собираются. Вы же знаете, они здесь католики: родители, священник, год после помолвки, чтобы проверить чувства и все такое. Целая история, в общем. И не разведешься потом. Сумасшедшие люди.

Я ставлю перед ним высокий стакан с минеральной водой. А он, вместо того, чтобы закрыться от меня разворотом Таймс, смотрит на меня с неожиданным интересом и улыбкой.

- А Вы, Юэн, не вынашиваете матримониальных планов?

Боже мой, какое старинное выражение! Матримониальных планов! Наверное, я напоминаю ему взрослого сына… А у меня сегодня день откровенности, так что я, не чинясь, все коротко и ясно ему объясняю.

- Я уже был женат.

- И как?

- Мне не понравилось.

- Вы такой молодой. Когда же Вы успели?

- В девятнадцать. А в двадцать один развелся. С тех пор планов не вынашиваю.

Я рад, что мамаша с двумя детьми (третий в коляске) машет мне из-за соседнего столика.

- Прошу меня извинить.

Я приношу им воду, сок, три пиццы — одну взрослую, две детские, младенец кормится из бутылочки. А потом вновь ловлю на себе взгляд бесцветных глаз.

- Юэн, Вы простите меня, старого лоботряса, я вовсе не хотел показаться бестактным, — вежливая полуулыбка, адресованная мне.

- Да нет, что Вы. Если бы я не хотел, я бы не сказал. Может быть, Вам еще что-нибудь принести?

- Попозже, если можно, — и он вновь скрывается за газетными страницами.

А поздно вечером возвращаются Драган с Хеленой, я бы сказал, изрядно потрепанные, но, кажется, довольные исходом переговоров. Драган подмигивает мне, Хелена мечтательно улыбается. Такое вот простое счастье по нехитрой формуле, где, как им пока кажется, существует всего два слагаемых — он и она.

* * *

Свадьба! Свадьба в Норе! Да не простая, а двойная! Ну, потому что так выходит гораздо экономнее, ведь у нас с Джинни и Рона с Гермионой одни и те же друзья, родственники практически тоже — у меня, разумеется, никаких — тот же круг нужных людей, которых вроде и не хочется приглашать, а надо.

- Джинни, Джинни, — кричит откуда-то сверху миссис Уизли, — ты забыла приколоть к платью букет! Джинни, постой!

Я подхватываю мою любовь на нижних ступеньках лестницы — легкое розовое облако, ягоды, сладости, мармелад. Ее губы, как фруктовое драже, волосы, как мед, смех, как перезвон рождественских бубенчиков, обещающий чудо. И она такая живая, радостная, искрящаяся, крутится передо мной, как волчок:

- Гарри, я тебе нравлюсь? Мама, я ему нравлюсь и так, без всякого букета!

Я пытаюсь схватить ее за руку, обнять за талию, но игривый розово-рыжий маленький тайфун дразнит, не дается мне в руки.

- Гарри, ты платье помнешь! — а потом неожиданно целует меня сама. — Пойдем в сад, там уже все готово!

- Джинни, да подожди же! — запыхавшаяся миссис Уизли в нелепой шляпке, украшенной зачем-то веточками земляники, все же успевает поймать нас внизу и приколоть к платью невесты нежно-белые цветочки.

А в саду нас уже ждут Рон и Гермиона — она вся в белом, и у нее в руках совсем коротенькие белые розы с зеленоватыми прожилками на лепестках. И рядом ее родители — всегда, когда я их вижу, они улыбаются как-то вежливо-отстраненно, как будто зашли посмотреть интересное шоу, но вот скоро оно закончится, и они вновь выйдут из театра (из цирка?) в абсолютно нормальную жизнь, где люди работают в офисах или имеют врачебные практики, на худой конец, юридические консультации. А мы…так, горстка клоунов. И Гермиона просто сбежала с заезжим циркачом. Но что ж поделать, раз она счастлива?

Мне интересно, много ли найдется на свете людей, хорошо помнящих свою свадьбу? Я почему-то запоминаю только цвета — белое, розовое, зеленое — деревья в саду, а поверх этой основной гаммы разноцветные пятна — гости. И, конечно, очень много рыжего. Лица в тот день кажутся мне какими-то размытыми пятнами — мы будто бы просто переносимся от одной группы гостей к другой, словно подхваченные солнечным ветром, улыбки, улыбки, тосты, искрящееся вино в бокалах, сияющие глаза Джинни и Гермионы. Вот пожилой волшебник, проводящий церемонию, он очень серьезен, будто считает, что его миссия в этот день — не позволить двум парам безбожно счастливых молодых людей совершить очередную глупость. И под его строгим взглядом мы тоже как-то собираемся, даем положенные клятвы — и наша любовь с этого момента перестает принадлежать исключительно нам, она захвачена в плен пергаментами с огромными красными печатями, а наши подписи на контрактах больше не дадут ей вырваться на свободу.

И, разумеется, как я мог забыть! Только для «Ежедневного Пророка» — эксклюзивные колдографии с нашей свадьбы — герои женятся и живут долго и счастливо. Ведь иначе не бывает, правда? Вы только посмотрите на платья невест! А какие букеты! А как они улыбаются! И сколь элегантны женихи в традиционных свадебных костюмах!

После этого нас тут же окружают родные, гости, каким-то образом у каждого из нас в руках оказывается бокал шампанского, мы чокаемся за счастье, которое должно длится вечно, за еще не рожденных детей, за благополучие в доме, которому еще только предстоит стать нашим общим — моим и Джинни, наполниться нашими отныне общими делами, разговорами, вздохами в полумраке спальни… Ну, насчет последнего… не знаю, что уж там думают родители, но со вздохами в полумраке спальни у нас примерно с зимы дела и так обстоят неплохо. Думаю, Рон и Герми тоже не стали старомодно дожидаться свадьбы, облизываясь друг на друга, как на праздничный торт.

А ближе к вечеру, когда все поздравления уже выслушаны, обязательная танцевальная программа исполнена, и гости все меньше и меньше интересуются праздничным столом и благополучием молодых, а все больше вспоминают о своих повседневных делах, болтают, разбредаясь по саду, мы исчезаем. Конечно, предупредив мистера и миссис Уизли. Прихватив только друзей, а их не так уж и много, мы все вместе отправляемся на Гриммо. И там, наконец, избавляемся и от традиционных свадебных фраков, и пышных платьев, которые, с одной стороны, делают наших жен существами неземными, больше напоминающих фигурки фей со свадебного торта, но при этом невозможно мнутся, рвутся, цепляются за каждый выступ и угол, так что невозможно даже как следует обнять объект желания, так как объект тут же начинает рассерженно отстаивать целостность своих кружевных оборок. Мы переодеваемся во вполне человеческие джинсы, рубашки, да-да, и девчонки наши делают это гораздо шустрее, чем мы, видимо, приколотые цветочки и искусно декорированные веночки в волосах, еще утром казавшиеся им самым весомым свидетельством их красоты, к вечеру надоели до смерти.

И в нашем с Джинни доме на Гриммо начинается вполне человеческая вечеринка, которой уже давно так просила душа — с шумными выкриками, танцами, разнообразными напитками, льющимися рекой, которые мы теперь поглощаем уже не под бдительным оком родителей и старших гостей.

- Ну, ребята, будьте счастливы! — провозглашает Невилл, — только попробуйте не быть!

- Да, не подведите, — серьезно говорит Дин, а потом смеется, сгребая в охапку и меня, и Джинни. — Ты, Поттер, как будущий аврор, головой отвечаешь!

Взрывы смеха то тут, то там в нашем большом доме, смешные выходки, о которых мы потом будем вспоминать весь год: «А помнишь, как ты на свадьбе…» Как я, зажав в зубах свадебный букет Гермионы, втаскивал себя на второй этаж по перилам, не касаясь ногами ступеней. Как Невилл, деловито помешивая глинтвейн в большой кастрюле, произносил свадебные поздравления от имени Снейпа — когда чудовище далеко, оно становится нереальным, правда, Нев? Как Дин пытался натянуть на себя розовое платье Джинни, в котором она была на свадьбе… А Гермиона и Джинни в наших с Роном фраках, с нарисованными усами изображали танго. И столько выпивки, что на следующий день Кричер бурчал, не переставая, разнося по комнатам, где нас свалил сон, антипохмельное зелье.

Но уже через пару дней, когда позади уже и празднование новоселья в маленькой квартирке, снятой Роном недалеко от Магического университета, жизнь постепенно входит в свою колею. Нас, конечно, еще неделю поздравляют все встреченные нами волшебники, хвалят свадебные колдографии в Пророке, просят автографы — мы не отказываемся. Но, не знаю ли, к счастью или нет, но событие, происходящее через десять дней после свадьбы героев, полностью затмевает нашу слащавую сказку — второго августа Люциус Малфой совершает побег из Азкабана.

Нас с Роном, несмотря на каникулы, вызывают в школу авроров на экстренное собрание. Большая аудитория, ряды столов, амфитеатром поднимающиеся к самому потолку — и все здесь, и второй, и третий курсы. Конечно, только что зачисленных первокурсников сюда никто не звал. Наш директор, мистер Эверидж, обводит нас строгим взглядом, мол, времена у нас нынче непростые — и мы немедленно замолкаем. И в течение часа слушаем его проникновенную речь о том, что в магической Британии, столь благополучной на первый взгляд, зло вновь поднимает голову, и что мы должны быть бдительны и готовы ко всему. Я отчего-то думаю, что это не многоголовая гидра зла поднимает голову, а вполне себе незаметная, но очень живучая змея стяжательства — в прессу уже просочились слухи о том, что столь дерзкий побег удался Малфою при помощи банального подкупа. Мы с Роном незаметно переглядываемся. Дело в том, что Малфой не был осужден Визенгамотом пожизненно, так как в его пользу говорили некие смягчающие обстоятельства, например, неучастие в битве на ее финальном этапе, помощь, оказанная мне его супругой, Нарциссой Малфой. В общем, он получил довольно большой срок, имущество, не принадлежавшее исключительно жене, было полностью конфисковано. Но сам он из-за сравнительной мягкости приговора оказался не на самых верхних ярусах Азкабана, не в башнях, где содержатся государственные преступники, а значит, и надзор был помягче, а главное, там не было дементоров. В свое время известие о том, что Министерство вновь решило использовать их для охраны наиболее опасных преступников, повергло меня в настоящий шок. Это казалось невиданным варварством, от которого правительству теперь уже мирной Магической Британии, по моему мнению, следовало отказаться. И я даже осмелился задать этот вопрос одному из наших профессоров на занятиях. И даже удостоился ответа — бывшие Упивающиеся (а в башнях Азкабана содержатся только они) достойны такого возмездия, и не мне, курсанту Поттеру, герою и победителю Волдеморта, их жалеть. Так как я их не особенно жалел, я согласился и попросту заткнулся.

Когда я прихожу домой, Джинни весело спрашивает меня:

- Ну и что там было, Гарри? Вам велели изловить Малфоя завтра к рассвету?

Моей жене плевать и на Малфоя, и на многоголовую гидру зла, собирающую пожрать мирную Магическую Британию и уже откусившую от нее первый лакомый кусочек. Моя жена купила новые занавески и скатерть на кухню!

- Ну и как тебе? — моя лисичка улыбается, кладет мне руки на плечи и чуть склоняет голову на бок.

- Обалденно!

Честно говоря, когда я вспоминаю нашу с Джинни жизнь, то занавески, новое бра, мягкие махровые халаты, которые я в один прекрасный день обнаруживаю в ванной, пальма в кадке, выглядывающая в окно нашей столовой, кажутся мне ее вехами, верстовыми столбами. Хотя, конечно, нет, я идиот, было же не только это. Была и наша неумелая невинная детская нежность, остававшаяся все такой же и после почти двух лет нашего супружества, желание понравиться друг другу. Но никогда не было и тени страсти, сжигающей плоть, кажется, до самых костей, темной сокрушающей нежности, граничащей с безумием. И хорошо, что не было… Все мило, как фруктовый сироп. Я бы прожил бок о бок с моей Джинни всю свою жизнь, отрастил брюшко, не подозревая, что возможно и нечто иное, мы бы народили детей, накупили еще кучу занавесок, пледов и подушек, звали бы гостей по выходным, когда ее маме вконец надоело бы кормить нас у себя каждое воскресенье. Наверное, уехали бы из Лондона, чтоб детишки росли на природе, она бы занималась садом, варила отменные обеды, вязала, ну, не знаю, что бы она еще делала.

Да, моя фея вовсе не планировала стать домохозяйкой! Когда стало ясно, что карьера квиддичного ловца — это не то, что может заполнить ее жизнь, да и вообще не самое подходящее занятие для девушки семейной, она записалась на курсы тренеров по квиддичу.

- Понимаешь, Гарри, — объясняла она мне свое решение, — сейчас все хотят жить в мире, покупают загородные дома, заводят детей. Так что частный тренер, ну то есть я, — это то, что сейчас нужно. Я буду приходить пару раз в неделю, учить детишек полетам. Скажи ведь, это неплохо? И у меня всегда будет оставаться время на нашу семью, на нас с тобой. И заработок какой-никакой, что тоже немаловажно.

Конечно, ты умница, сокровище мое, ты так здорово все придумала. И для всего-то в твоем плане было место. Такая вот правильная жизнь. Именно такая, какая мне нравилась. И мы оба немало времени отдавали созданию этой правильности, мне сейчас трудно это объяснить, но я часто гордился тем, что у нас с Джинни все именно так, как и должно быть. У нас красивый уютный дом, мы оба учимся, делаем правильные покупки, совершаем правильные поступки. Нас, ха-ха, не стыдно показать людям. Мерлин, как на выставке собак. И-де-аль-но!

И я даже не разрушаю красивой картинки непочтением к родителям жены, на мне нет греха, который водится, например, за Роном с Герми или Биллом и Флер, только и ищущих повод увильнуть от традиционных семейных обедов в Норе.

- Гарри, — признается мне как-то раз Гермиона, когда мы встречаемся в городе после занятий, и она сообщает мне, что в это воскресенье они с Роном вновь не смогут присутствовать, — у меня от этих обедов голова пухнет. «Мари-Витуар, сейчас же слезь оттуда!», «Не подходи к гномикам, радость моя!», «Что-то ты осунулся, Рон, дорогой мой». Наверное, он осунулся оттого, что я плохо его кормлю! Оттого, что я весь день в университете или в библиотеке, а не у плиты! Смотри, мы все учимся, каждый божий день, на субботу остаются какие-то дела, на которые нет времени на неделе. Почему все воскресенье должно принадлежать Молли Уизли? Нам-то когда жить? Как вы с Джинни все это выносите?

Я не знаю, но в первый год меня это вовсе и не тяготит, а потом… да и потом тоже не особенно. Джинни скучает по маме, это вполне объяснимо, мистер Уизли любит поболтать со мной о делах в школе авроров, поделиться мелкими министерскими секретами, подмигнув, сманить в сарайчик, чтобы похвастаться очередным чудом техники из мира магглов. А еще… я же говорил, что у меня не было семьи. Я не знаю, что такое семейные посиделки, никто не пек для меня воскресный пирог, не спрашивал, чего бы мне хотелось поесть в следующий раз. Этот уют, который я так наивно принимаю за любовь — мне рады, и я тоже рад всех видеть. Почему нет?

Кажется, это происходит ближе к зиме, или уже вообще под Рождество — я не помню. Нет, точно, где-то после пятнадцатого декабря, после того, как мы с Роном сдали первый из зимних экзаменов в школе. На этот раз от еженедельной повинности увильнули Билл и Флер, и это по-своему прекрасно — нет постоянно плачущей и везде сующей свой крохотный носик Мари-Виктуар. А вот Рон и Герми здесь, правда, сидят несколько напряженные, потому что миссис Уизли сегодня с каким-то особым надрывом произносит:

- Как я рада, НАКОНЕЦ, видеть вас у себя, мои дорогие!

Но она уже раскладывает по тарелкам овощную запеканку, я, едва откусив первый кусочек, немедленно начинаю нахваливать стряпню тещи, так что ее неудовольствие как-то быстро улетучивается. Но мне кажется, что она сегодня не такая умиротворенная, как это бывает обычно по воскресеньям, будто бы ей не терпится что-то нам рассказать, но она не знает, наступил ли для этого подходящий момент. Но она не позволяет мне долго гадать, не выдерживает и все же спрашивает:

- А вы читали сегодня выпуск «Ежедневного Пророка»?

- Молли! — мистер Уизли явно не очень доволен, — но не за столом же это обсуждать!

- А что такое? — тут же спрашивает Рон. — Мы еще не читали. Просто проспали, а потом торопились к вам. Там что-то интересное?

Забавно, мы с Джинни тоже проспали. Видимо, иногда стоит проводить выходные без родителей. Вообще.

- Молли! — мистер Уизли все же надеется, что обсуждение Пророка будет отложено на после обеда. — Такая гадость, только аппетит испортим.

- Ну, пап, покажи! — Рон и Джинни произносят это практически одновременно. Когда газеты печатают гадость, которая может испортить аппетит, их стоит обсудить за едой!

И мой тесть, сокрушенно вздыхая, достает газету и передает ее нам. А там… О, там огромная колдография и подпись под ней, и какая! «Нарцисса Малфой устроила сцену мужу, выходящему из гей-клуба в центре Парижа». А на колдографии, помимо разъяренной Нарциссы, еще двое — весьма помятого вида Люциус Малфой и … и Лорд Довилль, оба в изрядном подпитии! Снейп, то есть, разумеется, лорд Довилль, расслабленно улыбается, он похож на большого хищного кота, у него растрепанные волосы, которые он рассеянно пытается заправить за ухо, но у него ничего не выходит, а темные порочные глаза — словно окна в ночь. С лица Малфоя улыбка при виде супруги уже успела сползти, а она на подвижном снимке раз за разом поднимает узкую руку в перчатке, чтобы дать ему пощечину.

- Ну, и что вы об этом думаете? — Молли ждет от нас праведного гнева.

- Я думаю, что Снейпа в Англии завтра же объявят вне закона. За связь с Малфоем, ну, то есть, я не в этом смысле…, — я, кажется, краснею, — Малфой же беглый преступник. Раз Снейп знает, где он, и даже ходит с ним по гей-клубам, это называется укрывательство.

- Точно, — поддерживает меня Рон. — Будь он хоть трижды лорд! А так пусть ходят, куда им угодно.

- Гадость какая! — Джинни кривит пухлые губки. — Бе!

- Да ладно, Джин, какая нам разница, куда они там ходят!

- Гарри, но как же! — Молли, думаю, очень разочарована, не услышав от своего правильного зятя слов осуждения.

А я и сам не знаю, почему я не говорю, как все это противно и омерзительно. Объелся, наверное.

- Гарри, ты почитай повнимательней статью! Ты же знаешь, какие слухи ходили про сборища у Волдеморта.

- Какие?

- Ну, всякое говорили, — Молли не решается конкретизировать, особенно при младшей дочери. — Сам понимаешь, про издевательства над магглами и все такое. Мерлин знает, чем они там занимались…

Я бегло просматриваю текст. Да, там что-то про оргии в имении Довиллей. Мне трудно сказать, что в представлении журналистов Пророка является оргией. Думаю, их туда не приглашали.

- Миссис Уизли, каждый живет, как хочет, — это, как ни странно, Гермиона. — Снейп, то есть лорд Довилль, сказочно богат, делать, я так понимаю, ему совершенно нечего. Во Франции Малфой почему-то не считается преступником, так что они ничего противозаконного не совершали. Нарциссу только жалко.

- Как ты можешь так говорить, Гермиона? И ты, Гарри? Это его богатство… Он же ни кната не пожертвовал в фонд помощи жертвам войны! Просто заявил, что у Министерства столько средств, что оно могло бы снести Лондон и построить новый на другом месте! А его пусть оставят в покое! Как он смеет развлекаться, да еще таким образом? И, страшно подумать, этот человек мог учить моих детей в школе!

- Мам, — Рон пытается унять ее праведный гнев, — что-то я не помню, чтоб он кого-то в школе домогался. Ни мальчиков, ни девочек.

И тут мы все четверо дружно начинаем смеяться, да так, что я чуть не давлюсь яблоком, которое пытался заглотить в пылу дискуссии. Так и представляю себе Снейпа в его школьной мантии, объясняющего мне или Рону, в чем, собственно говоря, будет состоять очередная отработка…

Но моя теща в тот день еще долго не унимается, вспоминая, как, еще будучи в Ордене, они сидели со Снейпом за одним столом. И как ей теперь мерзко даже думать об этом. И что он ел приготовленные ею обеды…

А на следующий день все происходит вполне предсказуемо — лорд Довилль лишен британского гражданства и объявлен вне закона, незначительные средства, находившиеся на его счете в Гринготтс, конфискованы. Даже на дом в Тупике Прядильщиков наложен арест.

А мы дома наряжаем елку высотой под самый потолок в гостиной и ждем Рождества.

___________________________________________________________

Лисичка? -images/94/581i.jpg/

5. Тень корабля

Странно, но когда война с Волдемортом только закончилась, я временами не мог представить себе, как я буду жить дальше. Будто заглядывал в пропасть, а там — ничего, просто пустота. В общем-то, это было вполне логично: все эти годы я жил ради одной цели — убить врага, назначенного мне самой судьбой. Друзья, школьные приключения, неурядицы, полные нелюбви летние каникулы у Дурслей — все это было просто неким фоном для главной составляющей моей жизни. Реальными в ней были только я и он — мой враг, нелюдь, убийца. И вот, когда все это закончилось, иссяк некий источник, нет, даже не источник, погас огонь, питавший меня, иссушавший душу, заставлявший гореть глаза. Но мне было всего восемнадцать, так что я справился с подступавшей пустотой, даже не успев ощутить ее, как следует. На освободившееся место тут же пришли любовь, маленькие и большие успехи и радости — поступление в школу авроров, женитьба, дружба, теперь не омраченная осознанием постоянной угрозы, нависшей над всеми нами. Я мог просто делать глупости, поглощать обеды в доме миссис Уизли, ходить на занятия. Мне понравилось. И то, что из моей жизни что-то ушло, я стал осознавать только тогда, когда в ней вновь стало ощущаться нечто смутное, неясное, похожее на дуновение темного холодного ветра. И тогда я понял, что вновь расправляю крылья, которые всегда были у меня за спиной.

Нам с Роном, не очень-то прилежным в годы нашей учебы в Хогвартсе, неожиданно понравилось учиться в школе авроров. Может быть, оттого, что здесь было гораздо меньше теории, не нужно было писать бесконечные сочинения на свитках, которые сводились к поиску нужных цитат в пыльных книжках. Зато было много практики, даже те же самые Зелья, которые здесь вел профессор Браун, кажется, дядя нашей Лаванды, стали мне понятнее. Распознавание ядов по виду, запаху, цвету, противоядия. И очень много о темных заклятиях. А еще нас учили сражаться. Причем не только при помощи палочки, но и маггловским оружием, и просто врукопашную. То, что этого было недостаточно, абсолютно, что я не смогу воспользоваться тем, чему меня научили, даже для того, чтобы защитить себя, я пойму несколько позже, но тогда, в школе, я был просто в восторге.

Так что в феврале, когда у нас начался второй семестр, я отправлялся на занятия, пожалуй, даже с удовольствием. По-моему, тогда была пятница, да, точно, потому что после этого наступили первые выходные, которые мы, я и Рон, провели не дома. Накануне стало уже было совсем тепло, я даже решил убрать зимнюю мантию подальше в шкаф, пригревало солнышко, Джинни говорила, что вот и наступила весна. Да, кстати, у нее уже к тому времени была работа с небольшим, но вполне стабильным доходом. Желающих учить детишек полетам с таким милым тренером, как моя лисичка, было достаточно. Причем зимой в силу вполне понятных причин заказов становилось меньше, так что наступления весны она ждала и по вполне меркантильным соображениям. Я тоже задумывался о работе, чтобы не проедать деньги, доставшиеся мне от родителей. Рон, когда позволяло время, помогал Джорджу в магазине после занятий. Так что мы постепенно налаживали нашу самостоятельную жизнь.

Да, это была пятница, и в тот день внезапно выпал снег! Да, снег, которого никто уже и не ждал, а он все сыпал и сыпал с неба мелкой крупой, царапая лицо, и тут же, достигая булыжной мостовой магического квартала, превращался в воду, противно холодившую ноги, обутые в легкие ботинки.

Когда мы с Роном сталкиваемся в нижнем вестибюле школы, отряхивая крохотные снежинки и капельки влаги с волос и капюшонов мантий, до Зелий и Противоядий остается всего несколько минут, так как мы привычно опаздываем.

- Слушай, — говорит мне Рон, даже не здороваясь, — тут вчера Кингсли заходил к нам в магазин, так я его спросил насчет работы для нас с тобой. Он просил заглянуть к нему на той неделе, может быть, что и подберет. Он тоже считает, что не дело за прилавком стоять, если я собираюсь становиться аврором. Сам понимаешь, на остатки нашей премии за победу над Волдемортом да на школьную стипендию особо не разживешься.

Я ужасно рад, так как положение учащегося мужа при работающей, хотя еще и не окончившей свои тренерские курсы, жене, меня совершенно не устраивает. И мы уже начинаем подниматься по широкой лестнице на второй этаж, торопясь попасть в класс Зелий до прихода профессора Брауна, как вдруг по всей школе разносится магически усиленный голос директора Эвериджа:

- Курсантам Уизли, Томасу, Поттеру, Грэхему, Эйли и Карстену немедленно явиться ко мне в кабинет.

Мы с Роном удивленно переглядываемся — мы ничего не успели еще натворить в первый день семестра, учимся мы … да мы, самому не верится, отлично учимся! И наш вызов в компании трех третьекурсников не добавляет ясности. Почему нас, ну и Дина Томаса тоже, утром в первый день семестра вызывает к себе сам Эверидж?

Теперь нам не надо на второй этаж, кабинет директора внизу, всего в двух шагах, так что мы, охваченные любопытством, да и чего греха таить, служебным рвением, оказываемся там первыми.

- Здравствуйте, сэр Эверидж! — браво приветствуем мы с порога, а он, даже не поворачиваясь к нам, произносит вместо приветствия:

- Опаздываете, Поттер и Уизли? Нетрудно догадаться, что вы услышали объявление, еще стоя внизу, не добравшись до класса. И это за две минуты до начала занятий! В первый день семестра! И вы считаетесь лучшими курсантами школы!

Эверидж не похож ни на кого, кого я знал раньше. Не похож на полоумного Грюма, на сумасбродную Тонкс — а ведь они тоже были аврорами! Не похож он и на обходительного, шумного Кингсли — нынешнего главу Аврората. У Эвериджа коротко стриженные, практически полностью седые волосы, невыразительное лицо с почти прозрачными серо-голубыми глазами и тонкие губы. Если бы у меня тогда было больше опыта, я бы сказал, что он похож на маггловских военных.

— Подождем, пока все соберутся, — сухо говорит он, с удовлетворением наблюдая, что мы с Роном стыдливо понурили головы.

Наконец, все в сборе, последним появляется Эйли — улыбчивый верзила с третьего курса, у которого, как мне кажется, припасены шутки на все случаи жизни, даже на собственные похороны.

- Садитесь, господа курсанты, — произносит Эверидж, указывая нам на строгие неуютные стулья, выстроившиеся по бокам его длинного директорского стола. — Времени у нас с вами мало, поэтому сразу перейду к делу. Однако считаю своим долгом отметить, что будь моя воля, все вы сидели бы сейчас в своих классах, скрипя перьями по пергаменту. Но некоторые наверху, — многозначительный взгляд куда-то в потолок, — полагают, что нашим лучшим курсантам пора поучаствовать в настоящем деле.

При этих его словах на наших лицах, вероятно, должен отразиться неописуемый восторг, но вот как быть нам с Роном? Мы-то уже поучаствовали в настоящем деле, да каком! Так что мы просто вежливо улыбаемся. А Эверидж тем временем открывает позади стола что-то наподобие магического экрана и продолжает:

- Господа курсанты, то, что вы сейчас услышите и увидите, не должно покинуть стен моего кабинета.

- Конечно, сэр Эверидж, — отвечает за всех нас солидный Абраксас Грэхем, — мы все понимаем.

- Надеюсь, — наш директор только сухо кивает в ответ. — Конечно, рано или поздно все это просочится в прессу, но если хоть один из вас раскроет рот перед журналистами… То, что вы сейчас увидите, было случайно отснято колдокамерой неподалеку от Милфорд-Хейвена сегодня ночью. Если кто-то плохо знаком с географией, сразу поясню — это западная оконечность страны, практически начало пролива Святого Георга.

И тут он взмахивает палочкой, и на экране появляется изображение. Оно очень нечеткое, потому что снегопад, начавшийся сегодня в Лондоне, пришел именно оттуда, так что поначалу мы различаем только несущиеся прямо на колдокамеру бесчисленные снежинки, да тени деревьев, клонящихся на сильном ветру. А потом сверху, как будто бы с неба, надвигается тень. Поначалу она кажется мне похожей на гигантский древесный лист, только очень правильной формы, нет, все же не лист… Как будто бы лодка… И в тот момент, когда я различаю ее очертания, мне кажется, будто холодная ладонь касается моего сердца. Тень движется довольно быстро, так что у нас буквально пара секунд, чтобы попытаться разобрать, что же это было.

- Ну, господа курсанты, — Эверидж тем временем убирает изображение взмахом палочки, — что же это было по вашему мнению?

- Летающая тарелка, — сразу предлагает Дин Томас, выросший, как и я, среди магглов.

- Курсант Томас, попрошу глупые версии оставить при себе.

- Может быть, просто большая туча? — сдержанно предполагает Грэхем.

- Туча, которая летела быстрее всех остальных туч?

- Неужели Летучий Голландец, сэр? — это, разумеется, Эйли.

Но Эверидж смотрит на шутника как-то уж слишком серьезно, молчит пару секунд, а потом вдруг совершенно неожиданно для меня заявляет:

- Знаете, если бы я верил в подобные сказки, я бы тоже сказал, что это так и есть. На мой взгляд, это тень корабля.

Конечно, как я сразу не подумал! Большой лист! Но моя вторая догадка про лодку была практически верной. Если смотреть на лодку снизу, из-под воды. Но если сопоставить размеры тени с гнущимися деревьями на экране, то она явно крупновата для лодки. Тогда, действительно, похоже на тень корабля.

- Сэр, позвольте задать вопрос, — я поднимаю руку.

- Задавайте, Поттер!

- А кто-нибудь пострадал?

- Да, черт побери! Конечно, кто-то пострадал, Поттер! Если бы это было не так, мы бы с вами не любовались этим редким атмосферным явлением, сидя в кабинете директора школы авроров. И я бы не снял вас с занятий. Ночью было разграблено и сожжено имение Дугласа Лоуди.

Да… Дуглас Лоуди — второй заместитель министра, из новоназначенных. Раньше никто о нем особенно не слышал, а тут вдруг раз — и важная шишка. Я видел его на приеме в Министерстве еще в мае, когда отмечали годовщину победы над Волдемортом. Мне он тогда показался этаким разряженным павлином, да, точно, чем-то на Локонса похож.

- А жертвы? — тихо спрашивает Рон, опасаясь вызвать новую вспышку гнева обычно спокойного Эвериджа.

- К счастью, курсант Уизли, люди, находившиеся в доме, среди них и супруга господина заместителя министра, не пострадали. Но страшно напуганы, насколько я знаю. Остальные подробности, полагаю, вы узнаете на месте. И не болтать, иначе вы никогда не закончите этой школы! Это я могу вам пообещать.

Вот это да! Нас, шестерых второкурсников и третьекурсников собираются отправить на расследование? Не верится как-то. Вроде в Аврорате и без нас вполне хватает сотрудников. А Эверидж уже торопится развеять все наши сомнения.

- Если вы возомнили, что сейчас отправитесь туда играть в настоящих сыщиков, то вы глубоко ошибаетесь. Но кое с чем вам столкнуться придется. Аврорат попросил нас о помощи, потому что необходимо быстро опросить довольно большое количество людей, проживающих в округе. Пока это еще не попало в газеты, желательно понять, с чем мы имеем дело. Так что, господа герои, приготовьтесь сегодня и в предстоящие выходные опрашивать старушек! Желаю успеха!

И он дает нам координаты для аппарации. Мы отправляемся немедленно. Наши семьи Эверидж обещает лично поставить в известность о нашем предстоящем отсутствии.

* * *

Поместье Лоуди, вернее то, что от него осталось, расположено практически на самом берегу, однако на безопасном расстоянии от моря. Судя по виду еще дымящихся развалин, это было довольно большое строение, с башенками, пристроенными по бокам главного здания. Даже теперь среди обуглившихся камней хорошо просматриваются очертания просторного холла и нескольких залов первого этажа.

- Однако, — задумчиво говорит мне Рон, — недурно устроился господин второй заместитель министра!

Но ответить я уже не успеваю, потому что по главной аллее, прямо к подъездным воротам, куда мы аппарировали, к нам идет ни кто иной, как сам глава Аврората Кингсли Шеклболт, и коротко кивнув вместо приветствия, сразу же предлагает нам пройти во временный штаб, разместившийся в уцелевшем флигеле позади дома, а по дороге вводит нас в курс дела.

- Господа курсанты, то, что случилось здесь сегодня ночью, скажу вам напрямик, дело абсолютно неслыханное, — он приглашает нас внутрь домика, где, судя по лопатам, граблям и плетеным корзинам, стоящим у стен, некогда жил садовник. — Думаю, мистер Эверидж ознакомил вас с записью, которую удалось сделать при помощи колдокамеры. К сожалению, это единственное документальное свидетельство, которым мы располагаем. Садитесь.

Мы рассаживаемся на стульях, хаотично расставленных в просторной кухне, вторично за сегодняшнее утро, кстати, но Кингсли, в отличие от нашего директора, предлагает нам чаю. Отказываться, как я понимаю, не стоит, так как нам предстоит работа, которая, вполне возможно, затянется до самого вечера. Кингсли выглядит усталым и раздраженным, что совершенно неудивительно: он-то, в отличие от нас, прибыл сюда еще ночью.

- Вы пока перекусите, а я буду рассказывать. Собственно говоря, рассказывать особо нечего. Леди Лоуди в слезах удалилась в Лондон к мужу, а вся прислуга страшно перепугана. С ними работаем мы.

- Сэр, а что они рассказывают? — я решаюсь первым задать вопрос, пользуюсь моим давним знакомством с Кингсли.

- Гарри-Гарри, вечно-то ты торопишься!

Вот, опять эти отеческие интонации! Что-то никто не горел желанием усыновить меня тогда, когда мне это было действительно нужно. Но Кингсли охотно рассказывает нам почти все, что известно на данный момент, а так же проясняет и вопрос о том, зачем им понадобились такие желторотые курсанты, как мы, для столь ответственной миссии. Аврорату не хватает людей! Потому что после случившегося нынешней ночью всю верхушка Магической Британии в панике потребовала усилить охрану собственных владений. А к такому ответственному делу курсантов не приставишь! Так что с Кингсли здесь еще четверо взрослых авроров, и они заняты расследованием в самом поместье, так что обходить всю деревню, находящуюся примерно в километре от дома (скорее, бывшего замка!) Лоуди, придется нам шестерым.

- Так вот, о чем это я? — Кингсли возвращается, наконец, к тому, чтобы объяснить нам обстоятельства дела. — Вчера вечером, когда все они улеглись спать, начался этот снегопад. Говорят, настоящий буран, так что не видно было ни зги. Погасили свечи, дворецкий обошел дом — все тихо. Только леди Лоуди читала у себя наверху, да еще горничной не спалось, она-то сама француженка, да еще с юга, к снегу не привыкла. Хорошо хоть, по-английски говорит вполне сносно. Так вот, девчонка эта — наш самый ценный свидетель. Она снега-то и не видела толком никогда, так что сначала стояла у окна и все любовалась, а потом оделась и вышла во двор — снежинки на колдокамеру снимать. А сняла… ну, сами, наверное, уже видели, что она там сняла. Говорит, сначала подумала, просто туча, только уж очень низко и быстро она летела. Пока девчонка бегала звать дворецкого, туча эта причалила к балкону третьего этажа — они только и успели, что леди Лоуди на улицу вытащить. А с тучи, которая вблизи все же показалась им кораблем, на балкон перекинули мостки, по которым в дом тут же проникли человек десять-пятнадцать.

Мы ошарашено молчим. Вот такого в нашей Магической Британии отродясь не водилось! Да, конечно, были и нападения во времена Волдеморта, но чтоб вот так, ночью напасть на большое поместье, где народу немало, разграбить, сжечь… И главное, откуда они появились?

- А удалось разглядеть ну…

- Тех, кто нападал? Мерлин, Рональд, не надо быть такими наивными! Представляешь себе, если бы лица грабителей были открыты, а сами они громко переговаривались бы друг с другом, не забывая называть имена и фамилии? Потом бы построились перед горничной для семейной колдографии и удалились восвояси?

Прям так и представляю себе картину — леди Лоуди, не желаете ли снимок на память?

- Они все были в масках, не произносили ни слова. Только с улицы было видно, что они выносят из дома какие-то вещи. Потом с корабля кто-то отдал команду, мол, все на борт. Они, если можно так сказать, отшвартовались и тут же запалили дом. Чудо, что никто не пострадал.

- Сэр, а как они подожгли дом?

- Заклятием Адского Огня, Гарри…

- Упивающиеся, — это все, что приходит мне в голову.

- Вероятно, хотя и необязательно. Любой, кто увлекается Темными Искусствами и достаточно силен как маг, владеет этим заклятием. И еще — им было абсолютно наплевать, есть кто-то в доме или нет. Хотя специально убивать никого они не планировали — они не могли не видеть, что все обитатели сгрудились внизу.

Мы, конечно, совершенно забыли про остывающий чай и кексы, но Кингсли вовремя нам о них напоминает.

- Советую вам, господа курсанты, как следует подкрепиться, так как вы сейчас разбиваетесь на пары и идете в деревню. К счастью, поселение полностью магическое, так что хоть не придется стирать магглам память.

- А пресса, сэр? Разве такое может не просочиться в прессу? — это впервые за сегодняшнее утро подает голос Алоис Карстен, единственный выпускник Дурмстанга в наших рядах.

- Разумеется, не может. Наша задача — выяснить все как можно подробнее, чтоб хоть было что сказать, когда налетят падальщики. В утреннем выпуске Пророка еще ничего не было — Фадж успел запретить публикацию колдографий. Но шила в мешке не утаишь. Так что, коллеги, за работу.

И он разбивает нас на пары. Поттер — Уизли, это, конечно, не обсуждается, Карстен — Грэхем, Дину достается Эйли.

- Сэр, — обстоятельный Грэхем решает напоследок уточнить задачу, — а на что следует обратить особое внимание?

- Во-первых, разумеется, кто и что видел. Скорее всего, большинство в это время видело десятый сон. Но есть и такие, кому не спится. А еще поспрашивайте-ка деревенских о том, не было ли каких чужаков в этих местах в последнее время. Обычно таким нападениям предшествует разведка. Наводка, проще говоря. Одно дело — просто сжечь имение крупного чиновника для острастки, а вот если еще и грабить… И если что интересное — сразу шлите Патронуса.

И напоследок, уже проводив нас до двери, Кингсли мрачно добавляет:

- Боюсь, ребятки, нам объявили войну. Что-то есть в этом такое…

* * *

Когда мы выходим из домика садовника, ветер дует нам прямо в лицо, норовит затолкать за воротник мелкие крупинки снега, забраться под мантии, откинуть с головы теплые капюшоны. Карстен извлекает откуда-то из складок мантии сигаретную пачку и пускает ее по кругу. Мы угощаемся. Забавно, но до школы Авроров я никогда не курил, а в школе вышло как-то само собой. В перчатках курить неудобно, а на таком ветру открытые руки мгновенно стынут. Мы молчим и смотрим в сторону деревни, которая виднеется за купами деревьев сразу же за поворотом дороги.

- Нас в дома-то пустят? — спрашиваю я.

- А то! Тебя, Поттер, вообще везде пустят! — Эйли смеется. — Еще попросят автограф. Семейная колдография на память…

- Брось, Эйли, — обрывает его Грэхем. — У нас на мантиях нашивки авроров, все и так ясно, они же все знают, что произошло в поместье.

И, поспешно докуривая на ходу, мы скорым шагом выдвигаемся в сторону деревни. Думаю, окажись мы здесь в другую погоду, место это показалось бы нам сошедшим с туристического проспекта, призывающего посетить тихие провинциальные уголки Британии. Здесь бы нас встретили ухоженные садики, аккуратно постриженные газоны, поля для гольфа, покрытые сочной зеленой травой невысокие холмы, полого спускающиеся к морю. Но сейчас метель, на наших глазах превращающаяся в дождь, пронизывающий ветер с моря, серая мгла вокруг. В домах зажигают огоньки, отчего они кажутся островками уюта посреди бушующей непогоды. И деревня довольно большая, домов на восемьдесят, если не больше. Грэхем стучит палочкой по пергаменту, используя заклятие карты, и через пару мгновений тонкие линии уже бегут в разные стороны, рисуя нам несложный план селения. Все очень просто — от пятачка центральной площади с памятником какому-то известному волшебнику — уроженцу этих мест — расходятся три улочки, разделяя деревеньку на три практически ровных сегмента. Как будто те, кто ее возводили, знали заранее, что хмурым февральским утром 2000 года сюда явятся шестеро начинающих авроров, чтобы начать свое первое в жизни расследование.

Мы разделяемся, и вот уже через пару минут я и Рон уже робко стучим в дверь первого из домов, которые нам предстоит обойти. На самом деле мы не очень-то уверены, что нам, практически мальчишкам, хоть и в мантиях курсантов школы авроров, вот так запросто откроют дверь, но тут мы ошибаемся. Во-первых, жители не могут не знать о происшествии в поместье Лоуди, так что вполне предсказуемо ожидают, что после подобного в их дом придут с расспросами люди из Аврората. А, во-вторых, тут Грэхем был абсолютно прав, кто же не пустит на порог самого Поттера! Ну и его верного друга Рона Уизли. Да, у меня просят автографы, мы фотографируемся с хозяевами, нам предлагают чай, а то и чего покрепче, но так как мы при исполнении, приходится отказываться. Но вот главное, зачем мы здесь… Вопросы пока что остаются без ответов. Нападение произошло глубокой ночью, а в таких деревеньках люди не имеют привычки слоняться дотемна без дела. К тому же сейчас, зимой, здесь живут в основном старики, все, кто помоложе, предпочитают этой сельской дреме городскую жизнь. Это летом здесь полно семей с детьми, осаждающей паб подросшей молодежи, а сейчас…

- Что за сонное царство! — раздосадовано говорит Рон, когда мы выходим из пятого по счету дома. — Такое ощущение, Гарри, что мы с тобой сюда фотографироваться приехали. Никто ничего не видел! И главное, все спали, как сурки! Будто каждый день на ночь принимают сонное зелье! Никто не подошел к окошку, никто не вышел покурить на ступеньках перед домом… Ничего!

И мы, особенно ни на что не надеясь, стучим в дверь шестого по счету дома, уныло переглядываемся, когда аккуратная седовласая старушка приглашает нас внутрь, обреченно киваем, когда она узнает нас.

— Садитесь-ка, мальчики, — говорит она, доставая из серванта чайные чашки в крупный красный горошек и такой же чайничек. — По такой погоде я чайку выпить не грех.

Мне кажется, чай после сегодняшнего обхода будет еще несколько дней сочиться из всех пор на моем теле. Но отказываться глупо, это просто невежливо. А потом в школе нас учили, что совместное чаепитие — один из способов расположить к себе возможного свидетеля. Конечно, если ты уверен, что в доме тебе гостеприимно не подадут чашу с ядом.

- Я миссис Фэншо, Флоринда Фэншо. А вы…я вас, мальчики, сразу узнала! Вы ведь мистер Поттер и мистер Уизли, правда?

О, Мерлин, сейчас мы будем фотографироваться! Но нет, она почему-то ничего не просит, а просто садится с нами за стол, пододвигает нарезанный кекс и печенье. И выжидающе на нас смотрит. Рон прокашливается:

- Мы по поручению Аврората, миссис Фэншо. По поводу того, что произошло сегодня ночью в имении Лоуди. Вы же, наверняка, уже слышали…

- О, да, мистер Уизли, — как-то очень радостно откликается старушка. — И слышала и видела. И, между нами, поделом этому Лоуди!

Вот это да! Слышать-то они все слышали, и как только рассвело, наверняка ходили смотреть на развалины. Но миссис Фэншо первый человек за сегодняшний день, который говорит, что что-то видел!

- Миссис Фэншо, а Вы не могли бы сказать…

- Что я видела? Разумеется, могла бы, мальчики. Вы чай-то пейте!

- У Вас замечательный кекс, миссис Фэншо, — хвалю я, как и учили в школе. Но кекс у нее действительно очень вкусный.

- Так вот, — она улыбается мне. Может быть, из-за того, что я похвалил ее стряпню, ну, или оттого, что я Гарри Поттер. — Знаете, мальчики, как это бывает в старости? Ворочаешься-ворочаешься в постели — а сна ни в одном глазу. Да нет, вы, конечно, пока о таком и не подозреваете. В молодости раз на бочок — и все.

Я бы мог с ней поспорить насчет раз на бочок — и все, я порой до утра не могу сомкнуть глаз, только вот спорить со свидетелем не стоит.

- А вчера еще непогода такая разыгралась, ветер так и воет, у нас окна на запад выходят, так и кажется, что море прямо за изгородью плещется. Я к окошку подошла, а снег так валит, будто с той стороны белую занавеску повесили. А у нас розы в саду. Мы их, конечно, с мужем на зиму укрыли хорошенько, только вот такой ветер все поломать может. Я закуталась потеплее и вышла на крылечко, чтобы проверить, как там мои розочки. Только дошла до ворот — у нас там летом огромный куст роз по арке вьется, а сейчас мы его на землю положили да прикрыли — вижу, а с моря к имению будто туча темная движется. Ну, думаю, никак ураган какой идет. Снеговых туч таких отродясь не бывало. Пригляделась я и обмерла — что за злое колдовство? Не туча это вовсе. Может, скажете, что старая миссис Фэншо вовсе из ума выжила, но поверьте мне, мальчики, по небу корабль шел! Шел, как по облакам, а паруса у него словно тучи черные клубятся!

- Так Вы видели корабль, миссис Фэншо? — уточняет Рон.

- Да, милые, корабль. Вы, конечно, думаете, что я старуха и все такое, но я всю жизнь здесь у моря живу, так что отличу корабль от тучи, даже если он идет не по воде, а по воздуху.

- Вы могли бы его описать? — я боюсь поверить в такую удачу.

А старушка — настоящее золото, уже достает из шкафа большую книгу, маггловскую, кстати, на которой я различаю заголовок «Парусные суда».

- Я, как только его увидела, сразу стала будить моего Джона, но пока он поднялся, имение уже горело вовсю. Быстро они управились.

Горазд же спать мистер Фэншо, мысленно усмехаюсь я. Ведь пока она его будила, бандиты (видимо, так все же стоит назвать тех людей в масках) успели «причалить» к балкону, разграбить и сжечь имение.

- А Вы не видели, как корабль исчез?

- Зачем же исчез? Как приплыл, так и уплыл. Это и Джон мой видел. Я бы его позвала. Но он уже с полчаса как ушел в паб — сейчас там полно народу, всем не терпится обсудить пожар у Лоуди.

- А куда корабль пошел потом?

- А обратно в сторону моря. Откуда и пришел. Мы с Джоном, как вернулись в дом, сразу эту книжку и открыли.

Она разворачивает перед нами красиво иллюстрированный альбом с фотографиями кораблей, схемами расположения парусов и такелажа и показывает на одну из картинок:

- Вот, почти такой он и был. Три мачты, а спереди и сзади точно такие косые паруса, только черные.

- А как Вы в темноте разглядели, что они черные? — спрашивает Рон недоверчиво. Уж очень подозрительно подробно старушка описывает мелькнувший в ночи корабль.

- Так имение-то так пылало, даже фигуры людей на корабле видно было! А вы не выяснили, кто это был?

Миссис Фэншо думает, что сейчас мы в ответ поделимся с ней информацией, но нам просто нечего сказать — мы ничего не знаем. А Рон тем временем читает подпись под фотографией: «Классический трехмачтовый парусный фрегат, на вооружении французского флота с 17 века. Использовался для дальней разведки, борьбы с пиратами и каперами. На оружейной палубе мог нести от 20 до 30 пушек». А что если? Нет, не может быть. Но позже, когда мы уже выйдем из дома миссис Фэншо, я тихо скажу Рону: «А ты не думаешь, что это могли быть пираты?». Но в тот момент эта мысль кажется нам просто забавной, пришедшей из маггловских книжек или фильмов. Пятнадцать человек на сундук мертвеца…

- Миссис Фэншо, — спрашиваю я тем временем, налегая на ее чудесный кекс, — а почему Вы сказали, что Лоуди получили поделом?

- Гарри, я же могу называть Вас Гарри?

Я согласен. Пусть зовет меня Гарри. Я еще несколько молод для мистера Поттера.

- Как Вам сказать, Гарри… Я не хотела бы, чтоб Вы думали, что я просто завистливая любопытная старуха, которой хорошо только тогда, когда ее соседям плохо. Но Вы сами посудите. Кто такой этот Дуглас Лоуди?

- Второй заместитель министра.

- Это он сейчас второй заместитель министра. А был всегда средним таким чиновником в Министерстве, кажется, в хозяйственном отделе. Я этих Лоуди всех знаю, и бабку с дедом, и родителей — все здесь жили. Домик такой небольшой у них был на соседней улице. И вдруг, года полтора назад…

Так, я быстро пытаюсь сообразить, что у нас было полтора года назад. Я убил Волдеморта — это раз. Фадж стал министром магии и привел с собой всех этих Лоуди и прочих — это два. И три — закончились процессы над бывшими сторонниками Волдеморта. Сейчас мне кажется, что я уже тогда, сидя на уютной кухне у миссис Фэншо, должен был сделать однозначный вывод, но нет, чтобы связать все эти события и мне, и Рону понадобится еще несколько месяцев…

- Полтора года назад Дуглас Лоуди вдруг, неожиданно для всех, покупает этот участок земли чуть ли не на берегу моря и строит там… Настоящий замок он там строит — с залами, башнями. И недели не проходит, чтоб туда не привезли какие-нибудь картины или мебель. Скажите мне, Гарри, откуда вдруг такие богатства? И его жена, подумать только, леди Лоуди! Стала такая важная да чванливая — а еще три года назад бегала ко мне: «Ах, тетушка Флоринда, не дадите ли мне саженец от Вашей чудесной розы? А рецепт Вашего волшебного кекса?» Тьфу-ты! Не к добру, милые мои, эти богатства. Вот и пришло возмездие. А они как хотели?

Милое личико миссис Фэншо становится враз решительным и непримиримым. Я почему-то вспоминаю Дурслей, для которых не было большего оскорбления, чем новый автомобиль, купленный соседом. Но что-то здесь не так. Это не обычная соседская зависть, я нутром чую. И, действительно, откуда такие богатства?

Мы допиваем чай, доедаем кекс, разумеется, фотографируемся на память, благодарим миссис Фэншо и прощаемся. Сразу же, как только мы выходим на улицу, я отправляю Кингсли Патронуса, чтобы передать подробности о корабле. И я чувствую все время, что где-то есть разгадка, она так близка и очевидна, но отчего-то ускользает от меня.

Оставшаяся часть дня практически не добавляет ничего нового в нашу копилку — еще несколько человек видели странную тучу, но так подробно, как миссис Фэншо, корабль не описывает никто. И еще одно странное обстоятельство — в последнее время в деревне не было ни единого чужака, то есть никто ничего не вынюхивал и не высматривал. А если и были случайные люди, то приходили они исключительно по своим делам — кто заказать редкое зелье живущему в деревне искусному зельевару, кто-то присматривал домик на лето, оставив свое имя и адрес. В общем, все вполне обычно. И у остальных ребят улов не богаче. Так что наши подробности про фрегат — самое значительные достижения этого дня.

А когда мы возвращаемся вечером к Кингсли, чтобы отчитаться о проделанном за день, яростный ветер, по-прежнему дующий с моря, уже разметал клочья снеговых и дождевых туч, так что те несколько минут, пока мы шагаем по подъездной аллее к руинам имения, на небе голубовато-фиолетового оттенка хорошо видно звезды. И я долго смотрю на две маленькие мерцающие звездочки рядышком, отчего-то предполагая, что одна из них моя. Наверное, так и есть, думаю, именно в этот день и взошла моя несчастливая звезда, свет которой доходит до меня и сегодня, в далеких теплых краях, где пахнет морем и нагретым солнцем камнем.

6. На службе Магической Британии

Войдя с холода в тепло маленького флигеля, мы нерешительно мнемся у входа — все же мы пока не можем считать себя полноправными членами команды, а, судя по голосам из кухни, все старшие авроры уже в сборе.

- Эй, хватит стоять на пороге, — кричит нам Кингсли,— идите-ка к столу! Думаю, сегодня вы честно отработали свой ужин.

Мы входим, стараясь держаться поскромнее — для нас это первое дело, в котором мы участвует наравне с настоящими сотрудниками Аврората. Так что мы не вполне себе представляем, как правильно вести себя. Но на нас глядят приветливо и радушно, приглашают за стол, даже наливают глинтвейн продрогшим курсантам, явно демонстрируя, что мы здесь свои. Из разговоров за столом становится ясно, что прибывшие с Кингсли авроры, помимо допроса прислуги, посвятили сегодняшний день опросу посетителей паба, может быть, еще и поэтому они сейчас столь приветливы и расслаблены. Однако существенных результатов наши сегодняшние разыскания не дали — многие видели что-то темное на небе, кто-то даже утверждал, что распознал корабль, но нет абсолютно никаких подозрительных обстоятельств, предшествовавших нападению. Как гром среди ясного неба. Хотя небо в этот день таковым и не было. И из обрывков сказанного, а, скорее, недосказанного, ясно и еще одно обстоятельство — все в деревне клянут Лоуди с их непонятно откуда взявшимся богатством. Но аврорам, находящимся на службе Министерства Магии, обсуждать это вовсе ни к чему, так что мы и не обсуждаем.

- Нам бы, конечно, допросить саму леди Алисию Лоуди, — мечтательно замечает один из старших авроров — пожилой седовласый человек с пышными усами, на которых я замечаю красные капельки глинтвейна.

- Думаю, леди Лоуди сейчас дает показания, только не нам, а журналистам из «Ежедневного Пророка», — почти зло произносит Кингсли, резким движением ставя на стол бокал с горячим пряным вином.

Да, его пугает неизбежная огласка, но этого вряд ли удастся избежать. Фадж бы, думаю, был бы рад, но раз речь идет о его втором заместителе… Да еще эта Алисия Лоуди, которая, разумеется, не станет молчать о том, как при полном попустительстве со стороны Аврората бандиты грабят и жгут дома добропорядочных граждан Магической Британии.

- Мистер Шеклболт, сэр, — робко спрашивает Рон, пользуясь правами старого знакомого, — а что Вы сами об этом думаете? Ну, о корабле, нападении…

Кингсли опускает голову, несколько секунд изучает деревянную столешницу, может быть, размышляет сейчас, а не заткнуть ли любопытного нахала Уизли. Но, вероятно, мысль о том, что Рон и для него не совсем посторонний человек, а не просто желторотый курсант-второкурсник, берет верх, и глава Аврората решает ответить:

- Что я думаю, Рон? Хорошо, попытаюсь тебе объяснить, заодно отрепетирую, что завтра говорить Пророку. Скорее, пойму, чего им не стоит говорить… Я думаю, что если змея подняла голову, чтобы напасть, она вряд ли спрячет ее обратно под корягу. Представь себе, с чем мы имеем дело. Если это и вправду, как говорит ваша болтушка — эта миссис… как ее?

- Миссис Фэншо, — быстро подсказываю я.

- Да, миссис Фэншо. Если это действительно корабль, настоящий трехмачтовый фрегат, пришедший сюда невесть откуда под всеми парусами… Пришедший с моря. Поймите, если это действительно так, то мы имеем дело с маггловским кораблем, управляемым посредством магии. Практически то, чем занимается в своем отделе твой отец, Рон, только гораздо крупнее и опаснее.

А я вспоминаю Фордик мистера Уизли, на котором мы с Роном на втором курсе прилетели в школу. И как же тогда ругался Снейп! А теперь вот кто-то, как некогда глупые Поттер и Уизли, прибыл не на летающем маггловском автомобиле, а на настоящем корабле. И от нас с Роном ущерба было меньше, если, конечно, не считать поломанных веток Гремучей Ивы, что Снейп тогда объявил неслыханным преступлением. Я прячу улыбку, мы с Роном тайком переглядываемся, видимо, подумав об одном и том же.

- То есть мы имеем дело с организованной бандой, сумевшей переоборудовать маггловский фрегат для своих целей. Уровень владения магией, как вы и сами, надеюсь, понимаете, здесь требуется нешуточный. Если вы были внимательны, когда болтали с этой словоохотливой миссис, фрегат может нести на борту до тридцати пушек. Надеюсь, им не придет в голову в ближайшее время обстреливать Лондон…

- Откуда такая напасть? — вздыхает седой аврор.

- Вот ответа на этот вопрос мы и не знаем. Ни кто они, ни откуда. Пришли с моря… В мире полно магически закрытых территорий, доступа к которым у нас нет, и, как вы и сами можете догадаться, это, в первую очередь, острова. Они могут находиться где угодно.

- А как они перемещаются? — не унимается Рон.

Кингсли улыбается:

- Вспоминаете свой подвиг на втором курсе, Уизли? Не удивляйтесь, откуда я знаю, Вашему отцу тогда влетело так, что все Министерство смеялось еще несколько дней, — а потом он вдруг резко меняется в лице и вздыхает. — Вы же знаете, существует заклятье мгновенного перемещения не только людей, но и предметов…

- Но предмет такого размера…

- Глупости! Если среди них есть маги, способные построить или просто переделать корабль и поднять его в воздух, думаю, размер перемещаемого предмета для них не имеет ни малейшего значения.

- А если корабль в Англии?

- Вряд ли. Хотя над этой версией мы, конечно, поработаем. Но я бы на их месте не стал сидеть в Англии. И еще — я думаю, это только первое нападение.

В этом с Кингсли трудно не согласиться, как и во всем остальном. Ради одного раза не стоит строить фрегат и поднимать его в воздух.

- Но, думаю, о дне следующего набега они нас в известность не поставят, — подытоживает Кингсли. — Все, думаю, пора отдыхать. Отбой!

Мы разбредаемся по небольшим комнатам домика садовника, трансфигурируем себе походные кровати, но нам — Дину, Рону и мне — все никак не спится. И мы все говорим и говорим, потому что нам кажется, что в этом есть что-то необыкновенное, что это настоящее чудо — жуткое, исполненное угрозы, но такое манящее! Страшно и захватывающе, словно шаги, раздающиеся в пустом доме в полной темноте… И мы бы болтали до самого утра, но из соседней комнаты нас окликает кто-то из старших, мы не даем спать — и мы замолкаем.

* * *

— Черт! Мерзавцы! Эта дрянь Скитер! — это первое, что я слышу на следующее утро, протирая глаза и сразу же резко садясь на своей неудобной временной кровати, норовящей обратно стать креслом.

Кингсли мечется по кухне, размахивая утренним выпуском газеты.

- Нет, только посмотрите! И как после этого работать? Леди Лоуди вне себя! Зачем мы тратим такие средства на содержание сотрудников Аврората, если после этого не можем спокойно спать в своих постелях? Распустите авроров — пусть эти чертовы бандиты свезут вас всех из Англии куда подальше!

- Мистер Шеклболт, — я стою в дверях, — думаю, бандитам они тоже не сдались. Что-то на Алисию Лоуди никто не покушался.

- А, это ты, Поттер? — он оборачивается ко мне, — ты вообще лучше сейчас помолчи.

И он сует мне газету прямо под нос. Да, леди Лоуди сладко спала в своей постели под мирным кровом дома, с такой любовью отстроенного после победы над Волдемортом ее мужем. Как вдруг… страшный вихрь, грохот, будто им на кровлю опустился гигантский огнедышащий дракон…

- Но она же полную ерунду говорит!

- Да, Гарри, но вот эту полную ерунду сегодня утром прочли тысячи жителей Британии, и теперь каждый думает, что сейчас им на крышу сядет по дракону!

- Драконов на всех не напасешься!

- Не напасешься, Гарри, сотрудников Аврората на всех тех, кто захочет себя обезопасить. Читай дальше, там самое главное. Часть с ее истерикой можешь смело пропустить.

О, а дальше… Дальше леди Лоуди весьма предсказуемо обвиняет руководство Аврората и лично Кингсли в том, что позволили врагу вновь прийти на нашу благословенную землю. Что прямо под носом у доблестных авроров многоголовая гидра Зла (да, опять она!) посмела поднять голову. Я едва сдерживаю смех — попробуй тут не подними, если ты многоголовая!

- Смешно? — Кингсли смотрит на меня строго, но не сердится. — Я бы тоже посмеялся, если бы меня немедленно не вызвали в Лондон. За старшего останется Боуд, ну, с усами… И еще, Гарри, — это он говорит уже гораздо тише, — Рон и ты просили у меня работу. Считайте, что она сама вас нашла. В понедельник жду у себя после занятий, будете обрабатывать материалы по этому делу. А сейчас обратно в деревню, и пока не обойдете все, до самого последнего сарая, в Лондон можете не возвращаться.

И он буквально вылетает из флигеля, производя при этом немало шума, чтобы аппарировать в Лондон прямо с порога.

А мы, наскоро позавтракав и получив необходимые распоряжения от усатого Боуда, опять расходимся по домам деревенских жителей, чтобы вновь не узнать ничего существенного ни в субботу, ни утром в воскресенье. А к обеду мы заканчиваем. Я возвращаюсь домой, и Джинни, моя Джинни просто вся светится от гордости, что ее муж — не просто бывший герой. И меня ждет заслуженное вознаграждение…

* * *

На следующий день, в понедельник, мы с Роном едва можем дождаться конца занятий, ведь Кингсли, сам Кингсли Шеклболт, несмотря на все нелепые обвинения все еще глава Аврората, зовет нас работать к себе! Для второкурсников школы авроров это небывалая удача. Обычно, даже после окончания третьего курса, еще приходится долго стажироваться, прозябать в провинции, отлавливая незадачливых магов, по мелочи грешащих чем-нибудь недозволенным, прежде чем ты вообще попадешь на стоящее место. А тут сразу же такая удача! Да еще, какое дело! Корабль, сожженное имение! Правда, и это меня немало удивляет, Пророк не особо пишет о корабле, хотя колдографии, сделанные французской горничной, они, конечно, печатают. Но со слов леди Лоуди выходит, что на их имение налетела то ли черная туча, то ли действительно напал дракон. Сначала это кажется мне невероятно странным, но потом я понимаю, что так даже лучше. Ведь если писать о корабле все то, что нам удалось узнать, то любому, имеющему хотя бы пару извилин в мозгах, станет ясно, что мы впервые со времен войны с Волдемортом имеем дело с организованным противником. А так — тьма, грабители, поджог — и абсолютно ничего неясно. Так что мы с Роном чувствуем себя в тот день обладателями сокровенного знания, лица наши серьезны, губы сурово сжаты — мы идем в Аврорат, мы, кому доверена тайна-тайн, и только в наших силах отвести угрозу от горячо любимой магической родины!

— О, уже пришли? — Кингсли сегодня радушен, видимо, ему все же удалось смягчить гнев Корнелиуса Фаджа и Дугласа Лоуди. — Садитесь, располагайтесь, введу вас в курс дела.

Мы пока еще несмело озираемся в его просторном, но скромно обставленном кабинете — строгие шкафы темного дерева, длинный стол для совещаний, какая-то помпезная картина с батальной сценой на стене.

- Что, нравится? — он довольно усмехается, чуть заметно подмигивает. — Вам, юноши, до таких кабинетов еще корпеть и корпеть. Но плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, а?

- Сэр, мы об этом пока даже не думали, — вежливо отвечает Рон.

- Не думали? Напрасно-напрасно!

И мы переходим к делу. Для начала наша работа будет состоять в том, чтобы систематизировать и архивировать показания всех свидетелей по нападению в Милфорд-Хейвене. Конечно, работы тут довольно много, но за пару недель, как надеется Кингсли, мы должны справиться. Нам же еще учиться надо.

- А потом, сэр? — я даже немного боюсь задавать этот вопрос, опасаясь, что потом мы просто станем не нужны.

- Гарри, после всего, что ты узнал, неужели ты думаешь, что бандиты ограничатся Милфорд-Хейвеном? Хотя, я практически уверен, новое нападение очень быстро не последует.

- Почему, сэр?

- Потому что, потому что, дорогой мой начинающий сыщик, они прекрасно понимают, что сейчас мы начеку и усилили охрану всех чиновников правительства. Они будут выжидать, пока мы расслабимся, поверим, что это был просто одиночный налет. Я бы на их месте действовал именно так.

- Сэр, а что будем делать мы?

О, Кингсли припас для нас немало дел, думаю, до следующего нападения, если оно, разумеется, состоится, нам скучать не придется. Из того, что он рассказывает нам дальше, я понимаю, что версия про бывших сторонников Темного Лорда, решивших отомстить, кажется ему весьма правдоподобной.

- Но ведь они в тюрьме?

- Гарри, не будь так наивен. В тюрьме только те, у кого не хватило ума вовремя унести ноги — кто так и остался стоять возле Хогвартса после того, как ты победил Волдеморта, ожидая его немедленного возрождения. Огромное количество этой мрази аппарировало немедленно, и в тот же день духу их уже не было в Англии.

- На процессе было двадцать два обвиняемых…

- Да, Гарри, причем среди них Снейп, то есть, простите, лорд Довилль, который был оправдан. Зря, как оказалось… И Малфой, которому полгода назад удалось покинуть негостеприимные стены Азкабана. Итого, в тюрьме у нас двадцать бывших сторонников Волдеморта. А сколько их было? Ты хоть можешь себе представить? Он же собрал целую армию! А сколько было тех, кто никак себя не проявлял, сидел себе тихо и делал свою грязную работу?

- Так ведь такие же могут до сих пор сидеть в Министерстве…

- Вот и я о чем… Но до таких нам пока что не докопаться. Начнем с тех, о ком доподлинно известно, что они поддерживали Темного Лорда.

И так постепенно проясняется, чем же мы с Роном будем заниматься еще, когда подошьем в папки все показания свидетелей по Милфорд-Хейвену. Нам предстоит, разумеется, используя только законные способы, выяснить, где же сейчас все эти люди, которым в свое время так мил был Волдеморт, а также члены их семей, так как те, кто фигурирует в списках Министерства как открытые сторонники Того-Кого… на данный момент в стране точно не проживают. И где опечаленные родственники обитателей Азкабана. В общем, работка очень напоминает ту, что мы проделали в деревне — обойти или объехать все адреса по списку, поговорить с соседями, постараться повидать дальнюю родню, на тот случай, если кто-то вдруг что-то знает и захочет с нами поделиться.

- Я попробую запросить списки студентов магических университетов на континенте, может быть, удастся обнаружить кого-нибудь из молодежи. Хотя, если мои предположения верны… Боюсь, не все университеты будут готовы с нами сотрудничать. Да, и еще. А как у вас, юноши, дела с иностранными языками?

Мы непонимающе смотрим на Кингсли. Он же сам заканчивал Хогвартс, должен и сам понимать, что иностранных языков нам там никто не преподавал.

- Я немного по-французски понимаю, — вдруг признается Рон. — Ну, это из-за Флер.

- Прекрасно! Даже если и не знаете никаких — тоже не беда. Есть довольно простое заклятие перевода. Разумеется, оно не позволит вам наслаждаться красотами стиля и игрой слов, но понять, о чем идет речь, поможет.

Я было уже открываю рот, чтобы спросить, а зачем, собственно, но Кингсли уже поясняет свою мысль:

- Газеты, Гарри, газеты. Некоторые живут так, что умудряются смотреть на мир с первой страницы!

- Вы про Малфоя и Довилля? — я вспоминаю статью, появившуюся перед Рождеством и вызвавшую такое негодование у моей тещи. И не могу скрыть улыбку.

- И про них тоже. Думаю, если как следует прошерстить подшивки европейских магических изданий за последние полтора года, может обнаружиться и еще что-нибудь интересное. Так что вперед и в бой!

Кингсли уже поднимается со своего места, чтобы проводить нас с Роном к новому месту работы.

— Кстати, чуть не забыл, — вдруг говорит он, доставая из ящика стола большой неаккуратно исписанный лист пергамента, — Лоуди соблаговолили составить список вещей, которые были в имении. Сразу же подшейте отдельно.

Так и выходит, что Рон становится владельцем большой обшитой алым бархатом папки, которая в свой час доведет нас до беды.

Теперь, каждый день после окончания занятий, мы, наскоро пообедав в столовой школы авроров, потому что обедать в Аврорате, хотя, конечно, это ужасно круто, выходит значительно дороже, спешим в наш маленький кабинет на третьем этаже, где кроме нас поначалу сидит еще и Боуд, видимо, чтобы присматривать за нами. А потом изо дня в день довольно кропотливая работа — сначала мы сортируем эти бесконечные показания, которые мы так прилежно собирали в деревне. Не важно, что там одно и то же — все должно быть тщательно задокументировано и разложено по алфавиту. Когда с этим покончено, Боуд, не тратя лишних слов, просто выкладывает перед нами довольно внушительный по длине пергамент со списком тех, чью судьбу нам в ближайшее время надлежит прояснить.

— Рекомендую начать с первой фамилии, — говорит он, посмеиваясь. — Глядишь, управитесь к Рождеству. К следующему.

Насчет первой фамилии он, конечно, шутит. Мы тратим несколько часов на то, чтобы рассортировать наших «подопечных» хотя бы по территориальному признаку и начинаем. Значительная часть имений конфискована, но те, кто был помельче и имел дома попроще, смог сохранить их хотя бы для своей семьи. А может быть, сразу же после войны Министерство не было столь прожорливо, как сейчас, так что некоторые дома так и остались нетронутыми. А вот где и как искать детей тех, кто сидит в Азкабане? Или тех, кто полностью лишен имущества и покинул Англию, не дожидаясь скорого суда? У нас множество вопросов, но реальность оказывается, с одной стороны, значительно проще, а с другой, превосходит все наши ожидания.

Когда мы прибываем по первому адресу, выбрав, для начала, жилище некого Эдварда Эшли в пригороде Лондона, дом встречает нас темными провалами выбитых стекол. И полное запустение вокруг — кое-как притворенная дверь, усыпанный осколками пол, брошенный сад. Типичная картина поспешного бегства с последующим разорением остатков семейного гнезда.

- Да, — задумчиво говорит Рон, пиная один из осколков по полу, — что-то они не оставили нам записки о том, где их следует искать.

- А у этого Эшли…

- Жена, вроде, имелась. И дети — сын и дочь. Оба закончили Слизерин, когда мы с тобой были на втором и четвертом курсе.

Мы некоторое время бродим по дому, только осколки и мусор хрустят под нашими ногами. И тут догадливому Рону приходит в голову гениальная в своей простоте идея.

- Слушай, — окликает он меня, когда я разглядываю наполовину отошедшие от стены обои в соседней комнате, — ведь это маггловский район!

- Ну и что?

- Да то, что соседи, если они магглы, точно пустят на порог полицейских!

Да, точно! И мы трансфигурируем наши курсантские мантии в форму маггловских полицейских, а из обрывков обоев выходят вполне достоверные удостоверения. Так что, вооружившись подобным образом, мы уже через пару минут бодро стучим в дверь соседнего дома. Женщина, открывшая нам, сначала несколько напугана, как я понимаю потом из нашего разговора, в первую минуту она думает, что ее бедолага-сынок опять что-то натворил. Но как только она понимает, что лично для нее мы никакой опасности не представляем, сразу же заметно расслабляется и охотно отвечает на наши вопросы про этих Эшли.

- Они уехали, все. Правду сказать, мы и рады — странная была семейка.

Я думаю, магглам любое соседство с магическим семейством покажется странным, так что мы не задаем вопросов о том, в чем же состояли их странности. Просто говорим, что с ними никак не могут связаться их дальние родственники, поэтому даже подали заявление в полицию.

- А они не говорили, куда они уехали?

- Я сейчас даже не припомню, — женщина задумывается. — Сам-то Эдвард Эшли очень неприятный был человек, глядел недобро, никогда не улыбнется лишний раз. Он-то давно съехал.

- А когда? — слава Мерлину, думаю я, что ты сама осталась жива, прожив не один год по соседству с бывшим Упивающимся.

- Да уж года два, нет, постойте, чуть меньше, весной, да, позапрошлой весной и уехал. А жена его и дочка — те как-то сразу собрались, в конце мая, думаю, или в начале июня.

- И не зашли попрощаться? Не сказали ничего? Соседи все же…

- Нет, Мэг Эшли заходила, жена его. Цветочки мне свои отдала. Только они у меня зачахли все, цветочки ее… А вот куда уезжают… Постойте-ка, она сказала вроде, что дочка в Париже в университет поступила… да, точно, в Париже.

- А сын? У них вроде был еще и сын?

- Не знаю, — женщина качает головой. — Этого не видела года четыре. Где уж его нелегкая носит… Этот — копия папаши, такой же неприятный.

Мы долго благодарим, выходим на улицу и, вновь зайдя в полуразрушенный дом семейства Эшли, аппарируем. И в нашей папке, которую веду я, появляется первая запись: Эшли (отец, сын, мать и дочь) — предположительно во Франции. Сибилл Эшли — Парижский (магический?) университет. Но французы отказываются выдать Кингсли списки студентов, так что вопрос о Сибилл Эшли остается открытым.

Кстати, мы обнаруживаем, что гораздо проще узнать что-нибудь в маггловских кварталах, чем в магических поселениях. Потому что бежавшие из страны бывшие сторонники Волдеморта здесь не особенно таились от соседей, прекрасно понимая, что их жизни настолько параллельны, что подобное соседство не таит в себе особой угрозы. Как оказалось, они были не совсем правы. Конечно, найти кого-нибудь по рассказам соседей практически невозможно, но нам везет хотя бы в том, что некоторые из них хотя бы приблизительно могут назвать страну, куда отбыли беглецы. Многие называют Францию, некоторые Германию или Голландию. И практически все объясняли свое поспешное отбытие учебой детей. А из всех стран, в которых Кингсли пытается запросить информацию о студентах, сговорчивой оказывается только Германия. И вот она, еще одна находка — в списках студентов Дрезденского магического университета обнаруживается Панси Паркинсон! Только она отчислена примерно полгода назад…

Беда в магических кварталах и поселениях — там люди из нашего списка точно не торопились попрощаться с соседями, так как те примерно представляли себе, кто там за соседним забором копается в своем садочке. Упивающимся нигде не были рады, особенно когда они в последний год перед падением Волдеморта открыто заявили о себе. Так что там мы сталкиваемся только со свидетельствами открытой ненависти — разгромленные с применением магии дома, брезгливое выражение на лицах. И никто ничего не знает. Разумеется.

И, наконец, самое сложное, это дальние родственники. Когда мы навещаем двоюродную сестру Анны Руквуд, та чуть не падает в обморок, видя меня. И в ее взгляде отвращение, на этот раз предназначенное мне. Нет, она ничего не знает. Ее сестру обобрало Министерство, а мы еще осмеливаемся являться к ней и задавать вопросы? Мы вынуждены их задавать, наши удостоверения авроров дают нам на это полное право. Но она все равно не станет отвечать.

На самом деле, я потом не раз задумываюсь о том, сколь беспечны были я и Рон, нанося подобные визиты. Ведь если предположить, что родственные связи не рвались и после бегства семей бывших сторонников Волдеморта, то мы с Роном попросту размахивали красной тряпкой перед носом у быка. По крайней мере, все, кому это было надо с ТОЙ стороны, были прекрасно осведомлены, что Поттер и Уизли занимаются этим расследованием. Но мы были молоды и беспечны, и это было прекрасно! Наши девчонки гордились нами, мы гордились собой. Жизнь была упоительно прекрасна!

Она даже не перестала быть такой, когда Кингсли, впечатленный нашими успехами, засадил нас за пыльные газеты, изданные в тех странах, где мы предполагали наличие потенциального противника.

И кое-кто и вправду находится. Например, Миллисент Буллстроуд и Теодор Нотт, наделавшие шума на одной из вечеринок в магическом квартале Мадрида. Кстати, обнаруживается и старший сын того самого Эшли — тоже бурные выходки с большим количеством колдографий. А французская пресса… О, Мерлин, мне кажется, о жизни семейства Малфоев и лорда Довилля можно было бы смело издавать отдельный журнал, еженедельно! У меня рябит в глазах от колдографий с вечеринок, сообщений о скандалах, разрывах и примирениях — с любовниками, любовницами, Люциуса с Нарциссой, Драко с подругой, другом, спутницей... Жалобы несправедливо выгнанной прислуги, скандал на арендованной яхте…Причем после прочтения нескольких таких статей кряду я даже пишу Кингсли в служебной записке, что Драко отказался подавать в этом месяце на развод с Люциусом Малфоем, в очередной раз застав его с Нарциссой в компании трех молодых людей… Рон, сдержанно хмыкнув за моей спиной, молча исправляет написанное.

- Вот скажи мне, друг, — говорю я в тот день, а сам, что есть сил, тру глаза покрытыми газетной пылью руками. — Им что, нечего делать? Почему надо так громко кричать на весь мир, что ты богатый недоумок, которому некуда приткнуть свой…

- Гарри, а ты не думаешь…, — Рон молчит пару минут, будто пытаясь сформулировать ускользающую мысль. — Сейчас-сейчас… Ты не думаешь, что все это делается специально? Смотри, вот мы задумались с тобой, а что поделывает сейчас Люциус Малфой — а вот он, как на блюдечке — подрался с официантом и был выдворен из заведения. А где лорд Довилль? О, смотрите-ка, он тут рядом, платит штраф за пьяного друга. Где Миллисент Буллстроуд? — Пляшет с Теодором Ноттом на столе в ночном клубе. И вокруг них еще несколько знакомых лиц со Слизерина. Вот они мы, глядите! Драко женится — Люциус разводится.

- Правда, — я тоже задумываюсь, — мы человек двадцать нашли с тобой, и всюду одна и та же картинка — вечеринки, шум, фотографы, скандал, газета. Будто специально…

- Вот и подумай, дружок, — негромко насвистывая, говорит Рон, вытаскивая из-под кипы газет одну посвежее. И тут же прекращает свистеть. — Глянь-ка, Гарри, что-то мне эта девушка на колдографии с вечеринки в доме Малфоев кажется знакомой. Или нет?

Я всматриваюсь в лицо темноволосой ярко накрашенной девицы в вечернем платье. Вроде нет. Или да?

- Знаешь, она немного похожа…

- На горничную из имения Лоуди? Ту, что сделала колдографии корабля?

Как интересно… Если это действительно она, тогда ясно, почему она так кстати оказалась у окна со своей колдокамерой, радуясь невиданному снегопаду. Француженка… А в деревне не видели никого подозрительного, никто ничего не вынюхивал, потому что и не нужно было — она все это время была в доме. И у нее было достаточно возможностей, чтобы там все как следует рассмотреть. Колдографии… если они просто хотели напугать, то ничего лучше и придумать нельзя. И никаких жертв — они им были не нужны, так что девчонка просто вывела леди Лоуди и всю прислугу во двор. Логично?

- Ну, допустим, логично, — говорит нам тем же вечером усталый Кингсли. — Но недоказуемо. Горничная… не уверен, что она и эта девица с вечеринки — одно и то же лицо. Та скромница была такая, прям из монастырской школы. И не разберешь теперь. Что мы им предъявим? Аморальное поведение? Если испанцам и французам нравится, мы-то что можем сделать? — он задумчиво вертит в руках карандаш. — Однако, забавно. Вся их молодежь постепенно отыскивается на континенте… Вы, ребята, продолжайте, и если что любопытное, сразу ко мне. Только на Малфоя со Снейпом, тьфу ты, Довиллем глаза бы мои больше не глядели!

И он смеется. И до мая ничего не происходит.

7. Вторая годовщина победы

Как-то само собой получилось, что первого мая, ближе к вечеру, мы — Рон, Гермиона, Невилл, ну и, конечно, мы с Джинни собираемся у нас в доме на Гриммо. Когда девчонки в прошлом году еще были в школе, мы были втроем, и тоже так же, как и в этот раз, сидели до утра на кухне, курили, вспоминали… Вспоминали все, что было с нами в ту страшную весну 1998, опускали глаза, когда вдруг называлось имя кого-то из погибших, стараясь не пить слишком много, зная, что на следующий день нам предстоит официальное празднование, а, значит, надо быть в форме. Наверное, хотелось посидеть вот так тихо, потому что мы понимали, что в нескончаемой праздничной трескотне следующего дня уже не будет возможности помолчать вместе, незаметно, без глупого пафоса обнять Рона, потерявшего в тот день брата, задуматься, почему в тот день погибли те, кто и не был отмечен никаким знаком, а просто выбежал из замка сражаться, потому что не мог поступить иначе. Это грустный день, но этого не понять многим из тех, кто завтра будет изображать показательную скорбь и произносить нужные слова, они-то никуда не вышли, а отсиживались по своим углам, чтобы потом как-то враз появиться, оказаться нужными, незаменимыми, важными…

И в этом году мы делаем все так же, чтобы хотя бы этот вечер и ночь принадлежали только нам, тем, для кого та победа никогда не станет пустым поводом для еще одной праздничной сходки, где так удобно показать себя миру еще раз, позвенеть регалиями, напомнить, что ты-то еще ого-го!

Мы расходимся только под утро. «Гарри, надо поспать хоть пару часов» — говорит мне Джинни и тянет в спальню, — «нам вставать рано, еще в порядок себя привести, все же будут смотреть, фотографировать, тебе выступать. Ложись немедленно!». И она укладывает меня в кровать, сама устраивается рядом, обвивает меня тонкими нежными руками, и я через несколько минут, действительно, проваливаюсь в чуткий, наполненный нечеткими образами, предутренний сон. И там, в моем сне, я вновь вижу нас всех пятерых, собравшихся сегодня в доме, да, тоже на нашей просторной кухне, только теперь напротив стола висит огромное зеркало в старинной раме, которого никогда у нас не было. Мне кажется, что уже наступило утро, и на самом деле мы даже успели позавтракать, а сейчас в последний раз перед выходом поправляем парадные мантии и выглядывающие из-под них воротнички белых рубашек и блузок. А Джинни из последних сил пытается придать моим волосам вид, хоть отдаленно напоминающий прическу. И эта картина абсолютно реальна, я уверен, что все так и есть, что сейчас нам и остается только аппарировать в Хогсмид, откуда начнется торжественное шествие к стенам школы. Но вдруг поверхность зеркала будто затуманивается, и я впервые за эти годы вижу его, человека, которого никогда не позвал бы в свои сны — в моем сегодня он смотрит на меня только со страниц газет, которые я каждый день усердно разбираю в Аврорате. Из зазеркалья, вежливо и в то же самое время издевательски улыбаясь, к нам, отражающимся в зеркале, медленно приближается тот, кого я привык называть профессором Снейпом. Но тот, кто подходит к нам сейчас, вовсе и не он — это лорд Довилль, одетый в хороший маггловский костюм, а его шею, как когда-то на суде, закрывает шелковый платок. И изумруд в зубах змеи поблескивает, играя бликами. Открытые виски, четкая, несколько резкая линия скул.

- А, мистер Поттер, — говорит он, так и останавливаясь позади нас на расстоянии в несколько шагов, — маленький ручной герой Министерства.

А потом я вижу, как он делает шаг вперед, его пальцы касаются моего лица, нет, конечно, лица моего зеркального двойника, закрывая мне глаза, как иногда делает Джинни, и это так явственно, что я почему-то ощущаю прикосновение металла колец, украшающих его руки, к моим векам.

И я в ужасе просыпаюсь, видимо, вскрикнув во сне от неожиданности, так как тут же вижу испуганные глаза зовущей меня жены.

- Гарри, милый, ты что кричишь? Приснилось что-нибудь? — она понижает голос, — Волдеморт, да?

- Нет, что ты, — я пытаюсь улыбнуться, чтоб она не беспокоилась, — к счастью, нет. Хотя… Знаешь, мне Снейп приснился… Как будто у нас большое зеркало в кухне и…

- Да ну его, Снейпа этого, — смеется моя любовь, — гадости, наверное, говорил?

- Ага, — признаюсь я и растерянно улыбаюсь, — а что ему еще делать?

Не понимаю только, отчего я так орал во сне, ничего же страшного, правда. Ну, вышел из зеркала, ну, серьга эта его… Подумаешь! Наверняка это просто оттого, что я ежедневно просматриваю французские газеты, а там… такое впечатление, что кроме него и Малфоя им больше не о ком написать. А, точно, я же читал на днях интервью с ним, и там его как раз спрашивали о его роли в войне, о которой он, кстати, высказался весьма неопределенно. И это там он сказал, что все мы, а особенно я — игрушечные герои Министерства. Все ясно. Тогда это меня как-то не зацепило, но, видимо, отложилось.

А тем временем уже пора вставать, так что мы, хотя и могли бы полежать еще пару минут, поднимаемся, смотрим друг на друга как-то безрадостно. Наверное, я выгляжу несколько нервно — я не выспался, а мне еще выступать сегодня. А для Джинни это вообще один из самых грустных дней в году — из-за Фреда. Но нам предстоит вымученно улыбаться полдня, ах нет, как я мог забыть? Весь день, до глубокой ночи, ведь после празднования еще и прием в Министерстве, в заключение которого объявлен бал!!! Танцы в память о жертвах войны… Тур вальса за Фреда Уизли…

— Джинни, у нас где-то ведь было бодрящее зелье?

Без него мне не протянуть до ночи. Я рассматриваю себя в маленьком зеркале в ванной — несколько опухшее лицо, красные от недосыпа глаза, зажмуриваюсь и выпиваю зелье залпом. Через пару минут становится лучше, я уже веселее смотрю на мир и даже готов к небольшому завтраку — снизу, из кухни, уже доносится аромат кофе.

Сев за стол, мы, как в моем сне, в парадных мантиях, да, и белые воротнички имеются, уныло переглядываемся. Все не выспались, но по несколько лихорадочному блеску глаз я понимаю, что идея выпить бодрящего посетила не только меня.

- Скорее бы наступило завтра, — кисло произносит Герми, помешивая ложечкой сахар в чашке. — Ненавижу этот день.

Мы согласно поддакиваем, жуем, не хочется, но куда деваться — до министерского приема угощения не предвидится…

А когда мы уже готовы выходить, я, забывшись, бросаю взгляд на пустую стену напротив стола — чтобы поправить прическу.

Бесконечная череда знакомых и незнакомых лиц, теплые, прохладные, влажные и сухие ладони, пожимающие мою, улыбки, вежливые, понимающие, искренние, предназначенные нам всем.

— Как я рада вас всех видеть, — говорит Мак Гонагалл, нынешний директор Хогвартса, обнимая нас. Черт, она даже смахивает слезу. — Скорее, проходите вперед, ваши места в начале колонны.

Длинный хвост участников праздничной церемонии выдвигается в сторону замка, рядом с нами чуть ли не все чиновники Министерства, я сначала оказываюсь между Фаджем и Кингсли, но я не могу смотреть на выражение скорби и торжества, которые каким-то образом умудряются уживаться на лице нынешнего Министра Магии, мне почему-то тошно сегодня от сдержанной вежливости Кингсли, адресованной всем этим, в общем-то, посторонним людям. Я стараюсь немного отстать и оказаться среди своих — рядом с Герми и Роном мне становится спокойнее. Где-то совсем рядом, чуть позади, тихо всхлипывает Молли Уизли, а мой тесть пытается ее урезонить — для них это шествие всегда было и останется похоронным — к месту гибели их сына.

У озера процессия останавливается, мы кладем на воду принесенные цветы и венки, и они будто бы сами собой устремляются к центру водоема. Скорбное молчание — и вот, когда положенное время выждано, на небольшую трибуну, установленную прямо на берегу, поднимается Фадж. Я не слушаю, что он говорит, я начинаю ужасно нервничать, потому что следующим выступать мне. Но по обрывкам фраз, которые все же пропускает мое несколько парализованное страхом сознание, я понимаю, что не упустил ничего важного — мы скорбим, не забудем, гордимся, сегодня настало время мирной жизни, за которое мы должны быть благодарны… Только не надо про гидру Зла, оставьте хоть ее сегодня в покое. И Фадж милосерден — ей, действительно, не место на празднике.

А вот и я на трибуне — не смей улыбаться, пытаться шутить — корреспонденты Пророка не оценят глупого поведения Героя. Я всегда теряюсь, когда должен что-то говорить, мне кажется, девятнадцатилетний мальчишка, произносящий какие-то заученные вещи с трибуны, выглядит смешно. А как говорить искренне при таком скоплении людей, многие из которых съехались просто из соображений престижа или любопытства — я не знаю. Маленький ручной герой Министерства… И я не помню ничего из своей речи — надеюсь это именно то, что мы еще позавчера написали и разучили вместе с Джинни. Мне аплодируют, хлопают по плечу, когда я спускаюсь — значит, все в порядке.

До начала приема в Министерстве есть еще пара часов, так что мы принимаем приглашение Мак Гонагалл, посетить нашу бывшую школу, и здесь нам удается улизнуть хоть на полчаса от пристального внимания, к сожалению, преимущественно к моей персоне, и побродить по пустынным сейчас коридорам, зайти в классы. Я провожу ладонью по темной столешнице одной из парт — нереально, как будто все это было не с нами. Остается только посетить неработающий туалет и поприветствовать Плаксу Миртл…

- Гарри, — Джинни опять тянет меня за руку, может быть, подозревая, куда я только что намеревался отправиться, — пойдем в Большой Зал, там же сейчас начнется праздничный концерт. Если тебя не будет, ты же понимаешь, все обидятся.

Да, все и вправду обидятся. Это просто неприлично, если я не займу свое место в первом ряду и не стану с растроганной улыбкой слушать выступление школьного хора и речь директора. Надеюсь, хоть никто не написал стихов о победе над Волдемортом, а то в прошлом году на словах «Славим славного героя» я чуть со стула не упал. Я надеюсь зря…

Поэтому помпезный министерский прием, призванный стать достойным завершением этого дня, я воспринимаю чуть ли не с облегчением. Здесь все намного проще — мы стоим плотной группой, однако вполне открыты для общения, охотно фотографируемся. «О, герои подросли!» — это Рита Скитер. Снимок для «Ежедневного Пророка»? Никаких проблем. А теперь с господином Министром. Как чудесно, Министр Магии в окружении молодежи! Глава Аврората и его юные подопечные — Гарри Поттер и Рональд Уизли! Уже первое серьезное задание? Кто бы мог подумать! Почему-то, наверное, из-за утреннего сна, представляю себе Снейпа-Довилля и Малфоя, мающихся утром с похмелья и читающих английскую магическую прессу. То-то им станет худо. Мне бы тоже стало, но я сам в этом участвую, не обессудьте.

К началу вечернего бала я явно начинаю ощущать, что действие бодрящего зелья, принятого нами еще утром, ослабевает. Еще пара часов, уговариваю я себя, просто вальс с Джинни, а потом можно отойти в уголок, выпить шампанского, ну, можно еще потанцевать с Гермионой, стать незаметными, маленькими шажочками, короткими перебежками — все ближе к вожделенному выходу из зала приемов. И исчезнуть, наконец, отсюда, отговорившись усталостью и пережитым волнением. С утра же еще отправляться в Нору, и там тоже нечто среднее между поминками и праздником… Только выспаться уже дайте.

И я, занятый мыслями о том, как мы сейчас бочком-бочком начнем выбираться из зала, пропускаю ключевой момент сегодняшнего дня и опоминаюсь, только когда Рон настойчиво пихает меня локтем в самые ребра.

- Ты что, охренел совсем!

Я еще пытаюсь возмущаться, но рот мой как-то сам собой закрывается, когда я вижу, как первый заместитель Министра Магии Уоррен Хэмсфилд с весьма озабоченным видом отвязывает письмо от лапы своей совы. Неслыханное дело, прямо посреди праздничного банкета. И тут же бледнеет, бросает быстрый взгляд на Кингсли, который торопится к нему с другого конца зала — и я понимаю, что произошло. Но Хэмсфилд уже взял себя в руки, на лице вновь маска холодной заинтересованной вежливости, письмо поспешно убрано в складки мантии. Мало ли, может быть, просто что-то личное… Это версия для тех, кто успел хоть что-то заметить. Неспешно направляется к выходу из зала, да, конечно, бывают такие письма, которые требуют немедленного ответа. Но он же должен предупредить Фаджа, если это то, о чем мы подумали. И Кингсли тоже идет к выходу, да, перехватывает мой взгляд и кивает. Все правильно, так и есть.

Мы аккуратно обходим группки мирно беседующих гостей, извините, ах, да, прекрасный прием, господин Министр, как всегда, на высоте, еще раз извините. Всё, мы у выхода, проскальзываем за дверь один за другим, незаметно. Бессмысленно, все всё равно узнают, но только не сейчас, в самый разгар праздника!

У окна бледный, трясущийся Хэмсфилд, мгновенно растерявший свой министерский лоск, протягивает Кингсли письмо, а говорить сам от избытка чувств, кажется, не может. Вопросительно смотрит на нас.

- Не волнуйтесь, Уоррен, — успокаивает его Кингсли, — ребята как раз работают по этому делу. Они в курсе. Уоррен! — Кингсли чуть повышает голос, видимо, душевное состояние господина первого заместителя внушает ему некоторые опасения. — Жене пока ничего не говорите. Пусть танцует, меньше будет подозрений. Фаджа надо незаметно предупредить — только он может хотя бы на некоторое время блокировать нежелательные публикации в Пророке. Я не знаю, откуда все узнают журналисты, но в подобных случаях у них есть потрясающая способность прибывать на место раньше авроров. Мы немедленно отправляемся. Я вызову подкрепление. Уоррен, Вы слышите меня? Возьмите себя в руки и скажите, куда нам аппарировать.

Хэмсфилд кивает в такт каждому его слову. И Кингсли поворачивается к нам.

- Вы оба, быстро обратно в зал.

Мы непонимающе смотрим на него.

- Поттер, Уизли! Я не стану повторять дважды. Вы оба сейчас открываете бал, непринужденно вальсируя с супругами, объясняете им, что вас вызвали на задание, после чего быстро, но не привлекая к себе внимания, отбываете. Попросите Джинни или Гермиону изобразить крайнюю усталость, пусть кому-то станет дурно — завтра в Пророке напишут, что супруга героя беременна.

Мы с Роном оба, не сговариваясь, делаем протестующий жест.

— Плевать, — продолжает Кингсли, — пусть это будет Гермиона, журналистам это не столь интересно. Жду вас в имении.

И он протягивает нам написанные на клочке пергамента координаты, с помощью которых мы можем попасть в дом Хэмсфилда. Графство Норфолк, неподалеку от Нориджа, почти на побережье. Опять море, только на этот раз это юго-восток Англии.

Открытие бала мы проводим безукоризненно. Я нежно обнимаю Джинни, и в тот момент, когда ее головка оказывается у меня на плече — да, конечно, получатся прекрасные колдографии для Пророка, если завтра это еще будет кому-то интересно — я шепчу ей в ушко, что мы сейчас, радость моя, должны незаметно покинуть столь блистательное мероприятие, и чтоб она не делала сейчас большие глаза и не вздумала кричать на весь зал, потому что ее муж — бравый аврор, и есть вещи в мире, которые никто не в силах отменить. Как, например, мое нынешнее задание, о котором я пока не могу ей ничего рассказать. И она меня не подводит, ее волшебные глаза даже не наполняются слезами. И рядом с нами столь же легко скользит по паркету другая пара, и Гермиона сейчас выслушивает от мужа то же самое, что я только что сказал Джинни. Только у Герми есть еще одна миссия, к выполнению которой она переходит, как только утомленным танцами героям приносят шампанское — она совершенно внезапно, будто надломившись, беззвучно падает на руки Рону, причем настолько реалистично, что, если бы я не знал, в чем дело, я бы всерьез испугался за ее здоровье. Нам срочно надо на воздух, в коридор, ведь здесь так душно. Все смотрят на нас с пониманием, а на Рона еще и с явным одобрением. Только вот пополнения в их славном семействе они дождутся еще очень нескоро…

Когда мы оказываемся в коридоре, Гермиона еще некоторое время позволяет Рону нести себя на руках. Потом хитро приоткрывает один глаз и произносит:

- Ну, как?

- Впечатляет, — синхронно откликаемся мы с Роном.

И мы незамедлительно отправляемся на Гриммо, где мы с Роном, избавившись от парадных мантий, аппарируем по координатам дома Хэмсфилда. А девчонки остаются ожидать нашего славного возвращения. Как еще могут вернуться герои?

* * *

Мы прибываем в Норидж, точнее, в Хэмсфилд-холл, когда еще не успело стемнеть, ведь в мае солнце заходит поздно, а сейчас только десять часов. Сегодня ясный, немного прохладный вечер, с моря дует легкий ветерок, и кажется, что ничто не нарушает идиллию, так как имение, перед воротами которого мы с Роном стоим, на первый взгляд кажется совершенно неповрежденным. Наверное, летом плющ или виноград обвивают изящную кованую ограду, заканчивающуюся невысокими, сложенными из красного кирпича входными столбами, каждый из которых увенчан белой каменной вазой с уже высаженными подросшими петуниями. А к дому ведет вовсе не дорожка — под нашими ногами, словно пушистый ковер, раскинулся аккуратно подстриженный газон, обсаженный по бокам туями, которым умелые руки садовника придали форму пирамид. И цветущие кусты рододендрона — два белых прямо у ворот, а там дальше, ближе к дому, уже можно различить лиловые и алые.

И мы ступаем на мягкую зеленую дорожку, переглядываемся — нам пока что кажется, что мы ошиблись при аппарации, что сейчас кто-нибудь выбежит из дома, чтобы сказать нам, чтобы мы немедленно убирались отсюда, потому что это частное владение.

А сам особняк… От ворот он показался нам не очень большим, но чем ближе мы подходим, тем более впечатляющими кажутся мне его размеры. Да, здесь есть, где пришвартоваться фрегату… Дом трехэтажный, тоже из красного кирпича, и у него три башенки — две по бокам со шпилями, а одна с часами в центре, и она очень напоминает по виду церковную колокольню. В центральной части я насчитываю пять оконных пролетов, и они такие большие, что по ним можно без труда судить о размерах помещений, скрытых за ними.

- Неплохо устроился господин первый заместитель, — замечает Рон.

И он собирается добавить еще что-то, но внезапно ошеломленно замолкает и показывает мне куда-то вбок от дорожки.

Да, вот теперь похоже, что мы аппарировали правильно, потому что справа от нас ряд зеленых пирамид прерывается. И до самого дома их больше нет, потому что все они, до последнего деревца, просто вырваны с корнем. И та же участь постигла кусты рододендронов. Такое впечатление, что здесь вволю потоптался взбесившийся слон, в ярости рвавший из земли и разбрасывавший вокруг кусты и деревья.

- Деревья выкорчеваны с помощью магии, помнишь, мы ведь где-то с тобой такое видели, Гарри!

- Черт, точно. Кажется, когда были в каком-то магическом поселении. Там еще соседи разгромили дом и точно так же изувечили сад. Только вот у кого?

- Кажется, у Флинтов.

Я не буду спорить с Роном, он запоминает все так точно, будто фотографирует. Значит, у Флинтов. Мы еще тогда возмущались, что такие милые, на первый взгляд, люди, только что приветливо разговаривавшие с нами, могли всего пару лет назад так искалечить ни в чем не повинный соседский сад. И там тоже росли туи… И, наверное, миссис Флинт не могла дождаться мая, чтобы порадоваться цветущим рододендронам.

— Гарри, ты на дом посмотри!

Дом, на первый взгляд показавшийся мне совершенно целым, тоже таковым не является — теперь, когда мы подошли ближе, я ясно различаю зияющие в стенах провалы, как будто, черт, да они стреляли по дому из пушек! И правая башенка значительно ниже левой. Но по сравнению с тем, что мы видели у Лоуди, можно сказать, что дом уцелел.

Нас останавливают шагах в двадцати от дома — один из авроров, которого я часто видел с Кингсли, но к стыду своему не знаю, как его зовут.

- Вам сюда нельзя, — бросает он, но уже через секунду, видимо, как следует разглядев нас, говорит, — а, это вы. Поттер и Уизли. Проходите, мистер Шеклболт внутри, велел вам немедленно явиться к нему. Только вот, — тут он понижает голос, — есть жертвы. У вас с нервами, ребятки, как?

У нас с нервами хорошо, они у нас в полном порядке. После Волдеморта, Нагайны и всего прочего нас, думаю, не проймешь уже ничем. Так что мы проходим вперед, через открытую настежь стеклянную дверь, и оказываемся в просторном холле, где сейчас кто-то сидит на диване, согнувшись, и рыдает. Причем, судя по голосу, вовсе не дама. А когда мы оказываемся поближе, я понимаю, что это Эйли, Эйли, от которого я за почти два года нашего знакомства не услышал ни единого серьезного слова. А напротив него Кингсли.

- Курсант Эйли, я еще раз Вас спрашиваю, что Вы делали в доме? Прекратите рыдать, Вы ни в чем не виноваты. Как Вы, третьекурсник, вообще здесь оказались? — Кингсли оборачивается к нам. — Вот, думаю, и Поттеру с Уизли будет любопытно, кто Вас сюда звал.

Реджинальд Эйли, наконец, убирает руки от лица и поднимает на нас совершенно безумный взгляд.

- Привет, Редж, — это звучит довольно глупо в предлагаемых обстоятельствах, но что мы еще можем сказать?

- Понимаете, мистер Шеклболт, — Эйли, вероятно, несколько приободренный нашим появлением, наконец, обретает дар речи, — только прошу Вас, не говорите ничего мистеру Хэмсфилду.

- Зависит от того, что Вы имеете мне сообщить, — строго замечает Кингсли.

- Мистер Шеклболт, дело в том, что Сара, горничная мистера Хэмсфилда, и я… мы…

- Все понятно, — Кингсли подавляет улыбку, — Вы романтик, Эйли. Так бы сразу и сказали. Кстати, Ваша Сара уже давно прекратила рыдать и дает вполне вразумительные показания. Чего я жду и от Вас.

А потом он кричит куда-то вглубь дома:

- Блэкмор, принесите успокоительное для мистера Эйли, если, конечно, еще не израсходовали весь запас на остальных.

Эйли поспешно глотает зелье из флакона, взгляд его постепенно проясняется. А я тем временем бросаю взгляд в угол холла и вижу там то, что и ожидал — на полу, аккуратно прикрытые полотном, лежат несколько тел. Три, да, точно, три. Я отвожу взгляд.

- Мистер Шеклболт, а кто…

- Авроры, Поттер, все погибшие — авроры. Двоих Вы не знаете, третий Боуд.

- Мистер Боуд? Но он же…

- Что «он же», Поттер? Он был сотрудником центрального аппарата, почему он здесь, Вы об этом хотите спросить?

- Да, — чуть слышно говорю я. Мы три месяца просидели с Боудом в одном кабинете…

- Сегодня мы были вынуждены усилить охрану в связи с праздничной датой. Я решил, что старик только рад будет отдохнуть на природе…

Кингсли замолкает и пару минут не произносит ни слова, в тишине слышно только судорожное дыхание Эйли. Да, и в дальних комнатах первого этажа еще кто-то всхлипывает. И ровный успокаивающий голос Блэкмора.

- Рассказывайте, Эйли, — наконец, произносит Кингсли, — Ваши показания, думаю, будут очень важны. Как-никак, Вы будущий аврор.

- Я вряд ли смогу им стать, мистер Шеклболт. После того, что я видел сегодня. Я… я думаю, что не готов.

- Прекрасно. Знаете, иногда полезнее понять это заранее. Идите в Магический университет, для факультета права школа Авроров будет прекрасной базой.

Как странно, думаю я. Вот Эйли, здоровяк и весельчак, месяц до диплома. И вдруг отказывается от всего… Что же он мог такое увидеть? Вряд ли что-то хуже, чем видел за свою жизнь я. Может быть, это со мной что-то не так?

И Эйли рассказывает, стараясь лишний раз не упоминать Сару. Но и так понятно, что дело шло к вечеру, хозяева на приеме в Министерстве, прислуга заканчивала домашние дела, дежурившие в доме авроры, думаю, тоже не вглядывались в ясное небо с тревогой, а разбрелись кто куда. Только Боуд дремал в холле на этом самом диване, на краешек которого сейчас присели и мы, записывая показания Эйли.

- То есть около семи вечера? — уточняет Кингсли.

- Да, потому что Сара как раз закончила с уборкой в комнатах наверху, и мы спустились в сад.

- Целоваться у рододендрона, — заканчивает за него Кингсли. Редж краснеет.

- Было так тихо, ясно, на небе ни облачка. Мы хотели просто прогуляться до калитки. И вдруг… понимаете, они появились прямо ниоткуда, из воздуха. Только что ничего — и вот прямо над домом висит такая штука, как Вы нам тогда говорили в Милфорд-Хейвене. Три мачты, черные паруса и сам корпус корабля — тоже черный с золотыми полосами. И маленькие окошки на средней палубе.

- Для пушек, — поясняет Кингсли. — Эйли, Вы же маг, прости Мерлин, Вы не почувствовали никакого возмущения в воздухе, предшествовавшего появлению из ниоткуда трехмачтового фрегата?

Эйли опускает глаза.

- Понятно, Вы были заняты, — уничижительно замечает Кингсли.

Я понимаю, он расстроен гибелью авроров, прежде всего, Боуда, которого, как он думал, он отправил отдохнуть, а получилось, что на смерть. Но в чем виноват Эйли? Невозможно же все время жить, ожидая атаки с воздуха.

- Нет, мистер Шеклболт, я ничего не почувствовал. Сара увидела их первой и даже не испугалась, а еще спросила меня, что бы это могло быть. Она, наверное, думала, что это хозяева вернулись с приема в Министерстве столь необычным образом. А я, как только понял, что это такое, сразу же крикнул ей бежать подальше отсюда, а сам кинулся в дом, чтобы предупредить всех. А когда вбежал сюда, то…

- Бандиты уже были здесь?

- Да, человек десять сбегали вниз по лестницам, мистер Боуд уже был мертв. Я тоже думал, что они меня убьют, я, правда, успел выхватить палочку, но они заметили меня раньше и оглушили.

- Почему не убили? — Кингсли безжалостен.

- Я не знаю. Один из них, кажется, собирался, но ему тут же крикнули сверху, что велено никого не трогать, а убивать только авроров.

- Вы голос запомнили?

- Молодой такой, я не знаю. Они все были в масках. И даже волос не видно — у них у всех головы закрыты.

- Чем?

- У некоторых повязки, нет, платки, как у пиратов на картинках, у некоторых шляпы, даже беретка была.

- А одеты во что?

- Все в черном.

- Только мужчины? — Кингсли усмехается, видя растерянное выражение на лице Эйли. — Ну, по фигуре же можно распознать.

- Я не разглядел.

- Вы ведь не учились в Хогвартсе, Эйли?

Редж согласно кивает. Действительно, у него какая-то странная история, его семья в самом начале войны с Волдемортом, еще до его исчезновения, уехала, кажется, в Бельгию. Он учился дома, потом год в школе Авроров в Брюгге, а, когда они вернулись, поступил сразу на второй курс уже здесь, в Англии.

- Потом сольете свои воспоминания в думосбор, посмотрим, может быть, Поттер и Уизли кого-нибудь опознают. Что дальше?

- А дальше все было очень быстро — они забрали какие-то вещи, картину вон с этой стены, шар темный такой с каминной полки — еще много чего. И так же быстро исчезли, будто по команде. А потом был страшный грохот, и в доме как будто стены ломались.

- Они дали залп из пушек. Думаю, просто для острастки. Дом для разнообразия решили на этот раз не жечь.

Эйли судорожно вздыхает.

- А сову отправил садовник. Он прятался, его чуть не убило, когда они деревья стали из земли выворачивать.

- А…, — Кингсли, видимо, хочет спросить про деревья, но вспоминает, что Эйли не мог этого видеть.

- Мистер Шеклболт, сэр, разрешите мне сказать. Мы с Гарри видели похожий развороченный сад в доме, где жила семья Флинтов. Но ведь Флинты в тюрьме…

- В тюрьме отец и два старших брата. Там еще были младший и дочь. Спасибо, Уизли, это может помочь. Если они, действительно, мстят, то это бессмысленное разорение сада выглядит логичным… Спасибо, Эйли, сейчас можете быть свободны, из Англии пока никуда не уезжайте как важный свидетель. А документы из школы авроров можете забирать — это не для Вас. Не обижайтесь.

Потом прибывают люди из Аврората, чтобы забрать тела. Я смотрю на седую шевелюру мертвого Боуда, выбившуюся из-под покрывала, когда его укладывают на носилки. Мерлин, почему я ничего не чувствую? И другие двое — совсем молодые, из местного отделения. За что они так бессмысленно умерли этим чудным майским вечером? За барахло господина первого заместителя? За туи и рододендроны? За его прекрасный дом? За все то, за что умирать в принципе не стоит. Так что, когда ближе к полуночи в дом прибывает сам Уоррен Хэмсфилд, я стараюсь даже не смотреть на него. Рон и Блэкмор идут с ним по дому делать опись имущества, я слышу, как Хэмсфилд голосит по поводу каждой обнаруженной пропажи… Трое людей погибли сегодня за его вазы, картины, темный шар на каминной полке, вывезенные из Китая лаковые шкатулки, несколько магических артефактов. Едва ли это справедливая цена… Хорошо, что в темноте он не разглядел сада.

- Гарри, пойдем, посмотришь со мной воспоминания Эйли, — командует мне Кингсли, обнаружив меня сидящим все в том же холле без дела. — Думаю, то, что они напали именно сегодня, уже не оставляет никаких сомнений в том, кто они. Хотелось бы теперь знать, кто конкретно ходит под черными парусами. Может быть, ты или я кого-нибудь узнаем.

И через пару минут мы оба склоняемся над думосбором, где уже кружатся белесые полупрозрачные нити воспоминаний Реджинальда, так и не ставшего аврором. Все выглядит именно так, как он рассказывал, только теперь я, глядя на все как бы со стороны, замечаю и флаг, под которым они ходят. Веселый Роджер… Как предсказуемо. Они и вправду играют в пиратов. А потом я ощущаю страх и ужас Эйли в тот момент, когда он думал, что его сейчас убьют. Голос, молодой голос, остановивший того, кто уже готов был произнести смертельное проклятие…

— Сэр, — говорю я, как только мы выныриваем из воспоминаний Эйли, — этот голос, голос и фигура… Сэр, мне кажется, это Драко Малфой.

8. Любопытство

Если бы кто-то раньше сказал мне, что в том, что у Рона был плохой почерк, явно прослеживается рука судьбы, я бы просто рассмеялся. Или покрутил пальцем у виска. Или вежливо улыбнулся бы, вспоминая про себя незабвенную Трелони. Но теперь я и сам могу сказать со всей определенностью: то, что у Рона был плохой почерк, оказалось тем орудием, посредством которого судьба нанесла нам если не первый, то весьма чувствительный удар, хотя мы тогда ничего и не почувствовали. Нет, это больше было похоже на укол шпаги, говорят, бывают такие, которых сначала даже и не ощущаешь, но они оказываются смертельными.

Так вот, мы не спали полночи в имении Уоррена Хэмсфилда, практически не ложились и в ночь накануне, вымотались за целый день бесконечных празднований, плавно перетекший в расследование очередного нападения. И после этого Рон должен был помогать Блэкмору составлять опись похищенного, причем сам Сайрус Блэкмор только вежливо поддакивал Хэмсфилду и задавал осторожные вопросы, слушая излияния первого заместителя министра. А Рон плелся на полшага сзади с пером и пергаментом и записывал все с выражением собранности и усердия на лице, которого и ожидают от стажера Аврората. Ну а перо так и ходило в его руках, да еще и пергамент он держал на весу. Так что, когда мы на следующий день, вновь не выспавшиеся, да еще и после занятий в школе (да, Кингсли погнал нас на следующий день на уроки, сказав, что и без нас разберутся, а бумажки подождут до обеда!) сели разбирать вчерашние записи и протоколы, Рон, взглянув на свои каракули, только почесал в затылке и озадаченно крякнул.

Я сначала даже внимания на это никакого не обратил, потому что в моих руках был свежий номер «Ежедневного Пророка», только что взятый с газетной стойки на входе в Аврорат, и я был полностью поглощен чтением, нет, даже не чтением, а… Я размышлял над тем странным фактом, что новость о нападении на дом Уоррена Хэмсфилда была вовсе не на первой странице. С передовицы на меня глядели празднично-торжественные Фадж и прочие официальные лица, ну и я сам собственной персоной. С одной стороны, это было вполне логично — вчера прошло празднование второй годовщины победы над Волдемортом, можно сказать, врагом Магической Британии номер один. Там присутствовал сам Министр Магии, выступал с речью, было отснято множество колдографий, которые надо теперь кому-то демонстрировать, не даром же репортеры вчера переводили на все эти торжества пленку. А вот с другой стороны… Небольшое сообщение на второй странице, сухие соболезнования семьям погибших авроров — не мало ли это? Никаких интервью, как это было в прошлый раз с леди Лоуди, никаких истерик на первой странице. И что самое интересное — ни слова о корабле, который на этот раз появился при свете дня и был виден совершенно отчетливо. Если они не пишут о корабле, выходит просто криминальная хроника — бандиты напали и разграбили имение первого заместителя министра в Норидже, есть жертвы. «Какой ужас!» — скажет, наверное, моя теща, ставя чашечку чая, а то и кладя надкушенный кусок пирога прямо поверх газеты. А затем перелистает страницу и станет читать про выставку тюльпанов и других выращенных магами немагических растений в Эксетере. Потому что о нападении рассказано именно так, что оно становится в один ряд с тюльпанами, новинками у мадам Малкин и безвременной кончиной автора рецепта Оборотного зелья на 155-м году жизни. Родные скорбят… А как чувствуют себя сейчас родные Боуда и еще двух авроров, погибших вчера? Ни за что погибших. Почему не пишут о корабле?

Рон заглядывает мне через плечо и тоже недоуменно хмыкает.

- Не подскажешь, Гарри, чем мы с тобой вчера полночи занимались? — спрашивает он иронично.

- Да, друг, лучше бы тюльпаны выращивали. Толку и почета было бы больше. И никто бы не пострадал!

- Знаешь, Гарри, — Рон неожиданно смеется, — насколько я помню по школе, у нас с тобой такие руки-крюки, что без жертв среди тюльпанов бы не обошлось… Они не пишут о корабле…Странно…

На самом деле, совершенно понятно, почему тогда Пророк подавал все так, будто налет на имение Хэмсфилда — дело рук неизвестных грабителей. Мне сейчас это абсолютно ясно, если бы сейчас кто-то предложил Юэну Эвансу стать Министром Магии, а я бы согласился, то поступил бы точно так же, как и Фадж в том далеком мае. И так же, как Кингсли и Блэкмор накануне ночью (мы тогда этого, разумеется, не знали) стер бы свидетелям память. И предложил бы Эйли с Сарой наплевать на все и отправиться в романтическое путешествие по Европе. А всей прислуге Хэмсфилдов немедленно подыскал бы новое место не ближе, чем в Ирландии. Желательно, в Северной… Просто нам с Роном тогда было…, да, ему только-только исполнилось двадцать, а мне до двадцатилетия было еще целых три месяца. И казалось, что в жизни все ясно: вот тебе черное, а вот белое, и на их границе нет серой зоны взаимопроникновения. Есть хорошее и плохое, правильное и ложное — и никаких компромиссов. Честно говоря, я не пойму этого еще очень долго, не говоря уже о Роне. Не уверен, что он и сейчас в курсе… А мне это объяснили таким образом, что иногда я думаю, что лучше было бы мне навсегда остаться не знающим сомнений юным героем с горящими глазами.

Так вот, когда мы с Роном, наконец, доходим до вполне очевидной мысли, что о корабле не пишут просто для того, чтобы не сеять панику, наш праведный гнев не знает границ. Может быть оттого, что это напрямую касается и нас, ведь погибшие — такие же авроры, как мы. И я, и Рон вполне можем в скором времени оказаться на их месте, охраняя никому не нужные сокровища. А если написать правду? Признать, что в Магической Британии развязана новая война, а противник, появляющийся буквально с небес, как кара Господня, совершенно неуловим и непредсказуем? Фадж уйдет в отставку, как Министр Магии, вторично не справившийся, вновь не распознавший надвигающейся угрозы? Нет, Корнелиус Фадж явно полагает, что место главы магического правительства — это именно то, для чего он рожден в этой жизни. Так что никаких кораблей и пиратов. Просто грабители, господа, это бессовестные и беспринципные охотники за чужим добром, убийцы, да-да, а какими им еще быть? Не такие как добропорядочные жители Магической Британии. Это правда, они совсем не такие… На месте Кингсли и Блэкмора, я бы стер память еще и Поттеру с Уизли, но мы приобщены к тайне, к тому же связаны подпиской о неразглашении.

- Интересно, как долго получится это скрывать? — недоумевает Рон.

- Да сколько угодно, — все еще негодуя, говорю я. — Ты вспомни, они целый год скрывали возрождение Волдеморта и старательно втаптывали меня в грязь, пока Фадж не увидел его собственными глазами в Министерстве. Думаю, пока этот корабль не опустится прямо на голову Корнелиусу Фаджу, Пророк ничего не напишет.

- Слушай, — Рон немного мрачнеет, — а ты Джинни рассказал?

- Ну, да, еще в прошлый раз.

Ну, да, Поттер, подписка о неразглашении, между прочим, подразумевает и то, что ты не будешь выбалтывать жене за вечерним чаем служебные тайны, но где уж тебе думать о подобных мелочах!

— И я Гермионе тоже. И о вчерашнем… Как ты думаешь, ведь это запрещено, да?

Я молча киваю, и мы обещаем друг другу, очень торжественно, как первогодки в Хогвартсе, одно слово, что больше ни-ни. Никому. И, к сожалению, на этот раз сдерживаем слово…

— Так что там у тебя со списком? — неожиданно вспоминаю я.

Рон молча показывает мне свой пергамент. Измятый, чернила там, где он усердно касался строчек влажными от нервного напряжения пальцами, просто расплылись, Да, я понимаю, что вчера он устал, что в то время как я с Кинсли смотрел воспоминания в думосборе и размышлял, послышался ли мне голос Драко Малфоя, или же мой извечный слизеринский недруг действительно был на месте нападения и не позволил убить Эйли, мой друг вынужден был тащиться за этим надутым Хэмсфилдом по всему замку, простите, скромному дому министерского чиновника, и записывать, какое именно добро вынесли воры, и сколько примерно оно стоило. Но то, что написал Рон… Местами это невозможно разобрать, а к вечеру Блэкмор распорядился представить ему весь список в наилучшем виде. Портрет волшебника Г…

- Какого Г…, Рон? — спрашиваю я, а сам начинаю давиться от смеха.

- Я не помню. — Рон только качает головой. — Гарри, я, правда, не знаю, что делать.

Я тоже. Дело в том, что Уоррен Хэмсфилд вовсе не кажется мне тем человеком, к которому уместно обратиться с вопросом: «Сэр, вот мы вчера тут с Ваших слов записали, а теперь никак не разберем… Не могли бы Вы повторить, что там у Вас пропало?» Зато я очень хорошо могу себе представить, как он, брызгая слюной, скажет нам, что мы никто, так себе, стажеры Аврората, а уже позволяем себе подобное. И будет, как это ни прискорбно, совершенно прав — нас здесь и держат ради того, чтоб мы с бумажками возились, а мы и этого не можем.

- Знаешь что, — говорю я, — пойдем в архив. Если что-то из этих вещей когда-нибудь проходило там хоть по какому-нибудь поводу, то поисковое заклинание сможет отыскать… даже портрет волшебника Г… А, вот же у тебя дальше разборчиво: «великого прорицателя… Портрет умел делать верные предсказания». Чтоб по таким приметам и не найти?

И мы с Роном, обрадованные нашей нехитрой идеей, чуть ли насвистывая и перепрыгивая через ступеньки, спускаемся на один из нижних этажей Аврората, в необъятные архивы, куда периодически наведываемся за газетами, и где, как мы совершенно справедливо полагаем, есть практически все. Ну а в архиве у нас царит Лаванда Браун! Наш преподаватель зелий в школе Авроров и вправду оказался ее дядей, и он, видя, как племянница мается и не знает, чем занять себя после окончания Хогвартса, определил ее сюда. Думаю, делая это, он преследовал двоякую цель: с одной стороны, девушка при деле, с другой, в архив по делу и без наведывается немалое количество сотрудников Аврората, преимущественно мужчины, солидные серьезные мужчины, многие из которых не женаты. Например, Блэкмор. И не он один тут привлечен нашим персиком, нежной хогвартской розой с невинным взором и далеко идущими планами. А вот Рон без меня старается сюда не ходить, помня о своем кратковременном романе с Лавандой на шестом курсе. Она-то не знала, когда вешалась ему на шею, что его цель — всего-то позлить Гермиону, так что, думаю, она на него до сих пор немного обижена. Потому что, когда мы приходим, она едва бурчит ему «привет, Рон», зато мне всегда радостно улыбается, ложится грудью на высокую деревянную стойку своей конторки и обворожительно-глубоким голосом говорит:

- Здравствуй, Гарри!

- Здравствуй, Лаванда! Целую руку, снимаю шляпу!

Я склоняюсь перед ней в шутливом поклоне.

— Вам чего, мальчики?

Она спрашивает просто так, потому что в поисках чего-либо существенного толку от нее никакого. Так что, когда мы говорим, что мы просто хотели бы кое-что проверить, она сразу же теряет к нам интерес, усаживается обратно в кресло и делает вид, что погружена в чтение. На самом деле она красит ногти. Мы тем временем, минуя ее конторку, проходим вглубь архива, туда, где уходят в бесконечность бессчетные ряды полок, располагаемся за одним из столов, стоящих вдоль стен, раскладываем на нем свое добро и, зеленея от надежды, произносим поисковое заклинание. И пару минут ничего не происходит. И когда Рон уже готов обреченно признать наше поражение и отправиться к Блэкмору на расправу, мы слышим шорох у нас за спиной, будто что-то бумажное, но довольно увесистое рассекает воздух между стеллажами. Нам в руки ложится объемная папка, надпись на которой гласит: «Опись имущества Люциуса Абраксаса Малфоя, произведенная в его имении при конфискации согласно решению Визенгамота от 20 июля 1998 года». И все, наконец, становится на свои места. В этой папке мы находим практически все вещи, что были похищены вчера из имения Уоррена Хэмсфилда — и темный шар с каминной полки, принадлежавший, как оказалось, прабабке Малфоя старшего и служащий для того, чтобы увидеть человека, которого хочешь, но не можешь отыскать, и китайские лаковые шкатулки (дед Малфоев увлекался восточной магией), и тот самый портрет волшебника Гильдероя (о, да!), способный делать верные предсказания. Все, что было похищено у Хэмсфилдов, некогда принадлежало Малфоям. Неудивительно, что вчера в нападении участвовал наследник и законный владелец… Однако, судя по объемам этой папки, лишь малая часть того, что некогда принадлежала могущественному роду Малфоев, осело у первого заместителя министра.

Опись украденного мы переделываем минут за двадцать, потом, стараясь не говорить друг другу ни слова, быстро возвращаемся к себе, приводим в порядок и остальные бумаги, успеваем сдать их Блэкмору как раз до назначенного им срока, и все так же, практически молча, покидаем здание Аврората.

— Пойдем в маггловское кафе, — говорит мне Рон уже на улице, — думаю, мы с тобой дураки, каких еще поискать.

Я не могу с ним не согласиться.

В маленькой кофейне, где музыка, гвалт чужих голосов и клубы дыма надежно отгораживают нас от всего мира, мы, наконец, решаемся говорить.

— Знаешь, я даже не знаю, как нас с тобой назвать, — усмехаясь, говорю я, делая первый глоток кофе.

Рон, сидящий напротив меня, просто молча курит, глядя прямо перед собой в никуда.

- А как назвать Кингсли и остальных? — говорит он, наконец.

- Думаю, они все прекрасно знают. Просто не могут не знать. Все эти дела проходили через их руки. Все, что было конфисковано у бывших сторонников Волдеморта, регистрировалось в Аврорате. Смотри, мы же так легко нашли папку, эти материалы даже не засекречены. Никто не видит в этом ничего дурного.

- Да, но официально же говорилось, что все, изъятое в домах бывших Упивающихся, распродается с аукционов, а средства поступают в фонд помощи жертвам войны. Может быть, Хэмсфилд там все и приобрел?

- Ты сам-то в это веришь?

Рон только качает головой. Я тоже в это не верю, потому что в этом фонде, кажется, нет ни кната.

- А помнишь, — вдруг напоминает мне Рон, — Снейп, ну то есть Довилль, сказал в одном из интервью какой-то французской газете, что у британского Министерства Магии столько средств, что они могут запросто снести Лондон, а потом отстроить его на новом месте ничуть не хуже? Похоже, он знал, о чем говорил. Послушай, — он вновь вытягивает себе сигарету из пачки, — мы же всегда знали, что Фадж любит только власть и деньги. Вспомни хотя бы его трогательную дружбу с Малфоем, когда мы были на пятом курсе.

Да, дружбу, щедро сдобренную подношениями незабвенного Люциуса Малфоя, о котором всегда было ясно, кто он на самом деле. А когда я открыто посмел заявить о том, кого я видел на кладбище в ночь возрождения Волдеморта, мне просто по-тихому заткнули рот, объявив сумасшедшим, чтоб не высовывался.

- Получается, те, кто на корабле, просто забирают себе то, что принадлежит им по праву, — продолжает Рон. — А министерские чиновники, чьи дома ломятся от награбленного…

- И построены на деньги бывших Упивающихся, — вставляю я.

- Да, у всех арестованы счета, а у большинства сторонников Темного Лорда там было немало… Они заставляют Авроров охранять свое новоприобретенное имущество, потому что после нападения на Лоуди они сразу поняли, откуда ветер дует.

Вот так все просто. А мы-то готовы не спать ночами, жертвовать собой… смешно. У всех погибших вчера авроров остались дети или внуки, как у Боуда. Так сказал сегодня Блэкмор, когда мы заносили ему подготовленные бумаги. Бумаги для отчета Фаджу…

- И что мы будем теперь делать? — спрашивает Рон. — Взорвать бы к чертям всю эту лавочку…

Я с ним абсолютно согласен, только для этого нам пока что не хватает самого малого — доказательств. А Рон продолжает:

- Вот подумал бы я сам, идиот. Ведь мои родители тоже сыграли определенную роль в войне, оба были в Ордене. И что? Паршивая благодарность, небольшая премия — и все. Ведь если бы кто-то действительно всерьез озаботился помощью жертвам войны, нам бы вполне хватило на дом поприличнее. А отец как был мелким служащим в Министерстве, так им и остался.

- Рон, не жалей, что он не попал к кормушке. Сам подумай, хотел бы ты сейчас охранять Нору от НИХ?

- От благородных разбойников, которые размазали бы меня по стенке за портрет волшебника Гильдероя? Упаси Мерлин! — Рон невесело улыбается, а потом вдруг говорит: — А согласись, красиво придумано. Корабль, черные паруса. Возмездие, приходящее прямо с неба…

- Да, эстеты, — я улыбаюсь. — Вот интересно, как Кингсли хочет их поймать? Всем Авроратом сесть по имениям и загородным домам?

- Вроде он отправил кого-то на континент выяснять, кто и где. Драко Малфоя точно ищут, я слышал, Блэкмор сегодня кому-то давал распоряжение.

- Брось! Завтра будем читать во французских газетах, что Драко веселится на яхте с очередной подружкой. Мы же с тобой давно поняли, что это нечто вроде прикрытия.

- Значит, завтра пойдем к Лаванде за газетами! А? — В глазах рыжего зажигается азартный огонек.

Да, завтра мы пойдем в архив, и, пока я буду копаться в газетах, выбирая, какие оставить, а какие унести с собой для подробного изучения, Рон успеет посмотреть и другие материалы. Теперь-то мы знаем, что нам искать. Копировать вряд ли получится, такие чары вполне могут засечь, но у Рона почти фотографическая память. Смешно, что он так безобразно учился в школе. Я даже как-то спросил его об этом, но он парировал, нимало не смущаясь: «А что тут такого? Мне просто было не интересно». Зато сейчас интерес явно появился…

- Предлагаю начать с Лоуди, — говорю я. — У нас же хранится опись вещей, украденных у них. Если все подтвердится…

- Будем ждать следующего нападения?

- Нет! — в этот момент меня, похоже, посещает озарение, пробившееся сквозь многослойную завесу табачного дыма, словно кокон скрывающую посетителей кофейни от любопытных взглядов. — Рон, а ты получаешь приглашения на приемы?

Дело в том, что сразу после победы нас буквально завалили всевозможными витиевато написанными поющими и зовущими открытками — там бал в нашу честь, там прием, там званный обед или ужин. И мы поначалу ходили из вежливости, а потом начали потихоньку отказываться. Подумайте сами, интересно в восемнадцать лет таскаться по званным вечеринкам, где практически ни единого знакомого лица, цедить шампанское, нахваливать изыски кухни или убранство дома? Вот и нам было неинтересно. Так что постепенно поток приглашений сошел на нет, но раз в один или два месяца меня все же навещают незнакомые совы, присланные теми, кто очень хотел бы, чтоб я украсил его совершенно чужой для меня праздник. Крестины, прием, юбилей, званный ужин.

- Предлагаешь начать светскую жизнь? — Рон, кажется, уже понял, куда я клоню.

- Да, герои повзрослели, у них появился вкус к новым полезным знакомствам. Отчего нет?

- А также интерес к убранству чужих интерьеров, — договаривает Рон за меня.

Я молча киваю. Через пару минут мы просим счет. Потому что все, что нужно, уже сказано. Так мы выходим на тропу войны, совершенно пока не представляя себе, куда она нас в итоге выведет.

Довольно долго мне не дает покоя роль Кингсли во всей этой истории. Дело в том, что нынешний глава Аврората виделся мне всегда настоящим героем — он участвовал в войне, состоял в Ордене, да и сейчас, когда я сталкиваюсь с ним, он продолжает казаться мне порядочным человеком несмотря ни на что. И в то время я не могу найти ответа на вопрос о том, а как он может участвовать во всей этой весьма неприглядной истории с присваиванием чужого имущества, строительством на деньги бывших Упивающихся роскошных имений для новых хозяев жизни. Или он тоже не брезгует прихватить пару волшебных портретов? К счастью, случайный визит в его дом, нанесенный в рамках нашей с Роном программы возобновления светской жизни, развеивает мои подозрения — Кингсли не охоч до чужого добра. Его дом настолько скромен, что приглашенные на прием в честь дня рождения главы Аврората министерские чиновники превозносят неподкупность хозяина дома чуть ли не в каждом тосте, а сами недоуменно и несколько иронично оглядывают убранство дома аскета.

Через пару дней после нашего с Роном разговора в кофейне Сайрус Блэкмор отправляет меня в Министерство занести в секретариат какие-то бумаги. Я веду себя безупречно — даже не открываю переданную мне пухлую папку. Мне ни к чему попадаться на таких мелочах, за прошедшие дни мы с Роном столько папок пооткрывали! И вот, когда мое поручение в Министерстве уже практически исполнено, и я быстрым шагом направляюсь к выходу, чтобы, вернувшись в Аврорат, немедленно отправиться в архив якобы за новыми газетами, звук знакомых голосов, раздающихся из-за поворота, заставляет меня нырнуть в нишу.

- Вот и охраняйте, дорогой Кингсли! — ласково мурлычет Фадж, продолжая разговор, начала которого я не слышал.

- Корнелиус! Если я выполню распоряжение об усилении охраны имений…

- Да-да, драгоценный мой, наступает лето, мирная жизнь, так сказать, люди хотят выехать на природу, с семьями. Чем Вы так удивлены? Конечно, они хотели бы быть уверены, что будут в полной безопасности!

- Но Корнелиус! Чтобы обеспечить каждому чиновнику высокого ранга охрану, которая в состоянии, повторяю, даже не отразить нападение и схватить нападающих, а просто защитить хозяев, мне придется мобилизовать не то что силы всех местных отделений, а даже часть центрального аппарата.

По голосу Кингсли любой бы уже давно понял, что он едва сдерживается, но Министр Магии прекрасно понимает, что глава Аврората вряд ли позволит себе повысить голос на первое лицо в Магической Британии, так что продолжает все в том же ласково-расслабленном тоне:

- Мобилизуйте курсантов. Почему бы им не попробовать себя в деле?

- Нет! — Кингсли произносит это твердо, но неожиданно совершенно спокойно. — Курсанты — практически дети. Это мальчишки двадцати — двадцати одного года. О девочках я вообще молчу. Что скажут их родители, если хоть один из них погибнет? Вы же знаете, в прошлый раз бандиты целенаправленно убивали авроров!

- Родителям можно объяснить, что их дети защищали…

- Корнелиус, — интонации Кингсли неожиданно становятся почти угрожающими, — мы с Вами прекрасно знаем, что они там будут защищать. Если бы аппетиты у некоторых были поскромнее…

- Милый мой Кингсли! Дорогой мой! — странно, Фадж, вместо того, чтобы рассердиться, становится все обходительнее, — не все же такие скромники, как Вы! Люди хотят жить, наслаждаться, да-да, наслаждаться прелестями завоеванной с таким трудом мирной жизни. Пара красивых безделушек, новый дом — а как Вы представляете себе жизнь чиновников столь высокого ранга? В их домах устраиваются приемы, бывают иностранные гости — им приходится соответствовать…

И в этот момент они минуют меня, я вжимаюсь еще глубже в свою нишу, так как не сомневаюсь, что этот разговор вовсе не предназначен для моих ушей.

Мне, с одной стороны, радостно за Кингсли — он действительно не участвует во всей этой мерзости с банальным растаскиванием чужого добра. На мой взгляд, поведение министерских чиновников ничуть не лучше манер соседа, который зашел к вам в дом, чтобы попросить лопату, а заодно прихватил и столовое серебро. Но, с другой стороны, Кингсли знает обо всем и никак не противодействует. Почему? Почему человек, не побоявшийся открыто выступить против Волдеморта, не находит сейчас слов, чтобы открыто возразить Фаджу? Почему он терпит все это? Если не может противостоять, отчего не уходит в отставку?

Забавно, что человек, который разъяснит мне все это, появится в моей жизни… да, чуть меньше, чем через год, он будет мудр, как старый лис, хотя и вовсе не хитер. Бывший Упивающийся, но вовсе не исчадье ада… Прислонившись к решетке соседней камеры и раскуривая протянутую мной сигарету, Энтони Нотт просто скажет мне: «Сынок, понимаешь, мирная жизнь — это… Это, милый, на войне у нас все просто: тут друзья, там враги. Если не бьешь ты, убивают тебя. Тебя догоняют — ты бежишь или отбиваешься. Нападают — сражаешься. Предают — мстишь. А тут… тут врагов нет, тут все договорились любить или хотя бы терпеть друг друга. Тут тебя никто вроде и не убивает. Но если ты не с ними, то тебя просто нет. Тебя перестают узнавать на улице, с тобой больше не желают здороваться, тебя не приглашают в гости те, чьи совы только вчера рядком сидели у тебя на окне, протягивая послания. Тебя просто убивают без всякого оружия, ты либо медленно зачахнешь, либо научишься находить маленькие радости, разводя собак, котов, кроликов, цветочки… А у тебя семья, которая прекрасно помнит совсем иные времена, когда жена с дочкой могли бывать в обществе, показаться в обновках, гордиться тобой. Поверь, я прошел все это, а я никогда не был птицей высокого полета. А тут сам Кингсли… Это ты у нас до сих пор живешь, как на войне, глупый! Не обижайся». И я никогда не обижаюсь на сэра Энтони.

Но тот подслушанный разговор в холле Министерства окончательно подталкивает нас с Роном к началу реализации нашего плана. Мне немного стыдно, что мы втягиваем в это и наших девчонок, но моя Джинни точно рада. У нее появляются вечерние платья, она в восторге, когда я надеваю парадную мантию или шикарный выходной костюм, сшитый по маггловской моде, ей есть, где показать себя. Она, оказывается, прекрасно умеет завязывать новые знакомства, такая милая, смешливая, простая… Тренер по квиддичу? Как интересно! Занимаетесь с детишками? Милая Джинни, а Вы не могли бы…? У нее отбоя нет от новых клиентов, она целыми вечерами трещит о своих новых перспективах… Мирная жизнь. Разве я могу объяснить ей, что мы с Роном так до сих пор и не вернулись с войны?

_________________________________________________________________________________________

Жена Героя: -images/703/580bu.jpg/

_________________________________________________________________________________________

Наша новая война, правда, выглядит весьма благообразно. Первое приглашение, которое мы принимаем с радостью и благодарностью — непринужденный ужин в довольно узком кругу по случаю открытия летнего сезона в доме Эвелины Макферсон — главы отдела магического имущества и артефактов. Нет, разумеется, среди приглашенных нет Фаджа и его заместителей, они слишком заняты для такого незначительно мероприятия, зато я знакомлюсь почти со всеми начальниками министерских отделов, а также с главой Визенгамота мистером Найджелусом Фейри — старинным приятелем и однокашником хозяйки дома. Джинни уже увлек за собой неумолчно жужжащий поток гостей — из дома в сад, где вокруг цветущих кустов расставлены столики, Гермиона с вежливо-отрешенным видом рассматривает огромный только что распустившийся куст белого пиона. А мы с Роном, благо, никто нам не препятствует, принимаем радушное приглашение хозяйки осмотреть дом.

- Вы же ни разу не были у меня, Рон, Гарри, — она приглашает нас подняться по лестнице и ласково грозит пальчиком. — А я-то послала вам немало приглашений!

- Простите, миссис Макферсон, — извиняюсь я за нас обоих, — учеба, женитьба… Наверное, мы просто были слишком молоды.

- Ах, разумеется, я понимаю. Как я рада видеть вас обоих здесь! И, разумеется, ваших жен! Надеюсь, теперь-то вы станете частыми гостями на наших праздниках! Как же стало хорошо — живи и радуйся! Надеюсь, молодые люди, вы скоро войдете во вкус таких вот милых дружеских вечеринок. К тому же, если вы планируете со временем…

Да, мы киваем, давая ей понять, что мы не мечтаем всю жизнь протирать штаны на заштатных должностях в Аврорате, чем вызываем еще большее воодушевление со стороны миссис Макферсон. Дом, видимо, задумывался как летний, поэтому производит впечатление некоторой воздушности и беззаботности. Кажется, вьющиеся по аркам розы могли бы виться и по ажурным перилам ведущей на второй этаж лесенки, а их собранные в крупные соцветия бутоны украшать небольшой балкончик, нависающий над нижним этажом. Белая мебель на гнутых ножках, кушетки, оттоманки, этажерки. И довольно много картин… Судя по мечтательному взгляду Рона, у него в голове так и щелкают их инвентарные номера из описей конфискованного имущества.

Миссис Макферсон — специалист по магическим артефактам, так что она не удерживается от того, чтобы продемонстрировать нам свою домашнюю коллекцию «магических безделок», как она сама их называет. Старинные хроновороты, зеркало с фиолетовой матовой поверхностью, не отражающее смотрящего, узкий кинжал с рубиновым лезвием… Улучив момент, Рон шепчет мне на ухо: «Кинжал от Руквудов, страшная вещь, между прочим, зачем эта дура хранит его у себя в доме? Зеркало времени из дома Эйвери, несколько картин из имения Буллстроудов…»

- У Вас чудесный дом, миссис Макферсон! И все подобрано с таким вкусом! У меня нет слов, чтобы выразить Вам мой восторг!

- Я рада, что Вам нравится, Гарри! В вашем возрасте похвалы обычно бывают искренними, так что, пожалуй, мне и вправду есть, чем гордиться!

И мы спускаемся в сад, где и присоединяемся к остальным гостям, которых во время отсутствуя хозяйки развлекал мистер Макферсон, тоже член Визенгамота, кстати.

Вернувшись домой, и я, и Рон, уже независимо друг от друга, пытаемся по памяти составить список вещей из имения Макферсонов, которые кажутся нам чужими. А на следующий день сверяемся в архиве — все правильно, мы даже кое-что упустили. Например, часы с драгоценными камнями на циферблате в гостиной, 18 век, имение Паркинсонов… И наш с Роном список, который мы составляем, сами пока толком не понимая, для чего, неуклонно растет. Кстати, Макферсонам относительно везет — их чудесный домик простоит аж до марта. А лето проходит на удивление спокойно.

* * *

Утро моего двадцатого дня рождения запоминается мне, прежде всего, тем, что я просыпаюсь один. Я даже некоторое время лежу и непонимающе гляжу в потолок, размышляя о странности происходящего — я был уверен, что это утро начнется для меня, как и каждое обычное утро, с поцелуя Джинни, что она будет тормошить меня, смеяться, рассказывать, какой я все же соня. А тут тишина. Нет, не тишина! Снизу доносится осторожная возня, как будто там кто-то ходит на цыпочках, шуршит обертками, старается бесшумно что-то поставить на стол. И аромат! Восхитительный аромат пирога с яблоками! Мерлин! Она встала ни свет, ни заря, чтобы испечь для меня пирог к самому утреннему чаю! Невероятно!

И вот дверь нашей спальни приоткрывается, я крепко зажмуриваюсь, притворяясь спящим, чтобы она стала целовать меня, щекотать, говорить разные милые глупости — как она меня любит и не разлюбит никогда, какой сегодня день, и что мы будем такими счастливыми, как никто до нас. А потом мы спускаемся вниз, потому что ей не терпится показать мне подарки, цветы, стоящие на кухонном столе, и, конечно, пирог. И я сажусь за стол прямо в халате, мне так лень одеваться, хочется насладиться этой утренней негой, пока мы еще вдвоем, растянуть завтрак до самого обеда, медленно распаковывая и разглядывая подарки, которые мне до сих пор, после моей полуголодной жизни у Дурслей, в которой не было ни подарков, ни дней рождения, ни пирогов, испеченных для меня, кажутся настоящим чудом и даром небес мне, недостойному.

- Осторожно!

Джинни предостерегающе отводит мою руку, в которой я небрежно держу чашку с кофе, от своего подарка. Конечно, там же рубашка и галстук, а я готов заляпать все это коричневыми каплями, сбегающими по белоснежной фарфоровой поверхности. Я должен немедленно примерить и, желательно, остаться во всем этом до появления гостей, которые набегут в ближайшее время. Только вот джинсы надену. Серая рубашка, зеленый галстук…

- Джинн, почему зеленый?

- Потому что тебе идет, глупый! Или ты все еще не перерос школу?

Да ну, ерунда, конечно, перерос. И мне, действительно, очень идет.

А потом мы разбираем кучу всякой нужной и ненужной ерунды: книжки, сладости, неизменный свитер от тещи, красиво упакованное перо от Гермионы, книжка про маггловские автомобили от тестя. А от Рона шикарная модель корабля. Да, у моего друга есть чувство юмора, в этом ему не откажешь. Джинни недовольно морщится, ей не очень нравится намек. А я разглядываю маленькие игрушечные паруса, крохотные канаты, даже могу различить жерла пушек, выглядывающие в отверстия на средней палубе. И записка: «Чувствуй себя капитаном!».

Место для корабля отыскивается на каминной полке, и в тот момент, когда я отхожу назад на пару шагов, чтобы полюбоваться изящной моделью нашего проклятия, в приоткрытое кухонное окно влетает сова. Ух ты, я много повидал сов в своей жизни, но чтоб такая! Нет, у нее самое обычное серо-коричневое оперение, только она очень крупная, и у нее поразительно длинные уши, словно у белки, с аккуратными кисточками на концах. И глазищи — оранжевые, огромные. А к лапке привязан небольшой продолговатый предмет, упакованный в подарочную серебристую бумагу.

- Гарри, она чья? — опасливо спрашивает Джинни, глядя на нашу пернатую гостью, уже успевшую устроиться прямо на столе возле вазочки с печеньем.

А сова весьма красноречиво косится еще и на пирог, как бы намекая, какой именно награды она ожидает за свое подношение.

- Понятия не имею, — беспечно говорю я и освобождаю посланницу от ее нелегкой ноши.

Наверное, я неисправимый дурак, раз так легко принимаю из лап незнакомой совы неизвестно чей подарок, но я почему-то вообще ничего не опасаюсь в это утро, будто на мне волшебная броня, которая сможет защитить от всех напастей. Джинни протягивает мне палочку:

- Гарри, проверь на темные заклятия. Ты что, не понимаешь… Сам подумай, чем вы с Роном сейчас занимаетесь. Кто угодно может тебе это прислать.

Она, разумеется, права, так что я произношу над еще не распакованным подарком заклятие обнаружения — абсолютно ничего, все чисто.

- Дай ей пирога, — говорю я Джинни, а сам начинаю разворачивать бумагу, в которую завернута… небольшая шкатулка черного дерева с какими-то белыми фигурками.

Слоновая кость, три обезьянки на боковой грани — они все разные, и в то же время в них есть нечто общее. Первая закрывает лапками глаза, вторая уши, третья рот… будто живые. И вещь безумно хороша, сама так и ложится в ладонь. Я осторожно открываю крышку, внутри что-то есть, точно, записка. «Не вижу ничего дурного, не слышу ничего дурного, не говорю ничего дурного». А вместо подписи крохотный рисунок — трехмачтовый фрегат под черными парусами. Я так ошеломлен, что не успеваю спрятать записку от жены, просто опускаюсь в кресло, продолжая в одной руке сжимать клочок пергамента, а в другой шкатулку.

- Гарри, — в ужасе шепчет Джинн, — это же от них, да? Как такое может быть? Как они вообще посмели? В твой день рождения! Давай от нее немедленно избавимся.

И она уже решительно протягивает руку, чтобы забрать у меня этот странный подарок, но я вдруг, сам не пойму почему, крепко прижимаю шкатулку к груди. Я не хочу ее отдавать. Она красивая, плевать, что от них.

- Гарри, ты как ребенок. Отдай сейчас же!

- Кто это у нас как ребенок? — раздается со стороны камина голос Рона, и вот уже он и Гермиона, радостные, с цветами и парой бутылок маггловского шампанского в руках, появляются в нашей гостиной.

- Рон, слава Мерлину! — Джинни бросается к брату в поисках поддержки, — ты только посмотри, что ему прислали!

- Не отдам. Выбрасывать не отдам, — упрямо говорю я, но шкатулку показываю.

Почему-то мне не страшно выпустить ее из рук и передать Рону или Гермионе, а вот глупая истерика Джинни просто раздражает. Мои друзья поочередно проверяют ее на наличие проклятий или заклятий слежения, даже на скрытые яды, которыми она может быть пропитана — но все чисто.

— Гарри, — наконец, говорит Гермиона, — это похоже на предостережение. Ты не должен видеть, слышать и говорить дурного, следовательно, они полагают, что ты слишком любопытен и суешь свой нос, куда не надо. Это же очевидно. Подарок с намеком.

Мы с Роном просто молча смотрим друг на друга, и в наших взглядах явно читается одно: «Ага, сейчас!» Можете хоть завалить нас шкатулками и записками, но на этот раз мы не намерены отступать. Будто мы когда-нибудь вообще умели это делать!

- Пусть он от нее избавится! — повторяет Джинни, на этот раз, обращаясь уже к брату. — Сдайте ее в Аврорат! И записку тоже.

Конечно, моя лисичка и на этот раз была права, но… Но я ничего этого не сделал. Потому что у меня было стойкое чувство, что это не просто предостережение, это вызов, причем вызов именно мне. Так за каким чертом я понесу ее в Аврорат? Чтобы всесильные Кингсли и Блэкмор защитили меня? И еще мне кажется, что эта вещь выбрана специально для меня, что пославший ее, ну, я не знаю, думал обо мне, выбирая именно этот подарок. Она мне безумно нравится, у нее особый запах, какой приобретают со временем старинные вещи, сделанные из дерева, ее фактура словно ласкает мою ладонь. Я не могу с ней расстаться, хотя и не знаю, для чего она мне. Мне просто нечего в нее положить, у меня нет ничего достойного ее манящей темной глубины. А когда появится… ну, тогда у меня уже не будет шкатулки. Наверное, так часто бывает в жизни, по крайней мере, в моей точно: когда у тебя что-то есть, ты не знаешь, что с этим делать, а потом, когда знаешь, обнаруживаешь, что уже давно все потерял.

Кстати, в то утро моего дня рождения Рону и Герми удается каким-то образом урезонить не на шутку рассердившуюся на меня Джинни, так что мы садимся за стол в довольно хорошем настроении, а принесенное шампанское довершает дело. Шкатулка сначала поселяется на каминной полке внизу, а потом как-то незаметно, доказав, видимо, свою абсолютную безвредность, перебирается в спальню, и Джинни начинает складывать туда всякие мелочи, столь милые ее сердцу — цепочки, кулончики, колечки. А я, как образцовый муж, радуюсь тому, что моей жене есть, что складывать в необыкновенный ларчик.

Через пару дней я получаю письмо от Герми, заставляющее меня посмотреть на странный подарок несколько иначе. Конечно, Герми пошла в библиотеку и… «Гарри, я посмотрела в паре книг и нашла такой же рисунок. Знаешь, это японская вещь, думаю, очень дорогая. Фигура из трех обезьян называется «кочин». Она изображает трех обезьянок, закрывающих глаза, уши и рот. Существует легенда, что боги послали на землю трех обезьян-лазутчиков, чтобы они следили за людьми и доносили обо всех их прегрешениях. Такая фигурка имеет, помимо очевидного — не лезь туда, куда не надо — и еще один смысл. Это талисман от клеветы и доносов, он защищает от болезней и злых демонов, побуждает к отказу от дурных поступков. Осталось выяснить, что имел в виду даривший? Мне почему-то кажется, что, скорее, первое. Так что будь осторожен и не лезь никуда без надобности. Ведь ты это у нас умеешь! Целую. Твоя Гермиона Уизли».

Да, мои обезьянки не научили меня уму-разуму, не смогли уберечь от клеветы и доносов, и мои злые демоны несут вахту при мне неустанно. Но даже теперь, когда я вспоминаю о той шкатулке, мне кажется, это был один из лучших подарков в моей жизни.

9. Катастрофа

А в сентябре пропадает Невилл. Мы, увлеченные расследованием и походами на светские рауты, как-то даже не заметили его отсутствия, даже того, что он, вопреки обыкновению, не прислал мне в тот год подарок на день рождения. Правда, нашей беззаботности есть определенное оправдание: Невилл, изучающий травологию в Лондонском магическом университете, имеет обыкновение пропадать на все лето неизвестно куда, чтобы потом, уже в сентябре, появиться, загорелым, с обветренным лицом и каким-то нездешним огнем в глазах, и, дрожа от волнения, показывать нам очередную диковину, вывезенную то ли из дебрей Амазонки, то ли еще откуда-нибудь. Так что, когда Гермиона третьего сентября объявляет нам, что Нев до сих пор не приступил к занятиям, мы не особо тревожимся. Если человек мотается по всему миру в погоне за редкими травами и корешками, он вполне может задержаться и на пару дней. Разве не так? Но мы, как заботливые друзья, решаем все же продемонстрировать обеспокоенность, а так как мы с Роном целый день заняты в школе и на работе, то миссия навестить бабушку Нева и выяснить, что да как, достается нашим девчонкам. И то, что они рассказывают нам тем вечером… У нас просто нет этому никаких объяснений.

- Понимаете, — говорит Герми, сидя на нашей кухне на Гриммо и протягивая руку за очередной сигаретой, — Августа Лонгботтом даже не пустила нас на порог! Это при том, что мы столько раз были у них в доме, и она буквально упаивала нас чаем и закармливала нас своими вечно черствыми пирогами! А сегодня эта милая старушка не дала нам и слова сказать.

- Говорит, что же мы за друзья, если хватились Нева через два месяца после его исчезновения! — подхватывает Джинни.

- Как через два? — я не верю своим ушам. — Что же она ничего не сказала? Мы бы давно…

- Она сказала, что для нас и наших мужей-авроров Нева больше не существует, раз мы вспоминаем о нем только тогда, когда нам не с кем выпить!

- Она старая женщина, может быть, ну, умом немного того…, — предполагает Рон.

- Не думаю, — зло отвечает Гермиона. — Она вполне разумно сказала нам, что до ее внука никому нет дела, что мы все — министерские прихвостни, которые даже не почешутся помочь другу. И что мы можем не беспокоиться — в мире, слава Мерлину, есть еще люди, к которым можно обратиться за помощью.

- Из чего мы заключили, что Нев жив, — невесело констатирует Джинни, — но для нас, таких вот плохих друзей, он как бы умер.

- Да, и просила больше к ней не таскаться, вот так! — подводит итог Герми, одним махом опрокидывая немалую порцию виски, налитую в бокале Рона.

Нет, конечно, мы на этом не успокаиваемся, плохие мы друзья или нет, но мы не можем этого так оставить. Так что на следующий день мы с Роном, дождавшись Кингсли после окончания рабочего дня, вкратце объясняем ему странную ситуацию с Невом и его бабушкой.

- Два месяца назад, говорите? — он удивленно смотрит на нас. — Обычно в таких случаях родные заявляют в Аврорат об исчезновении. Собственно говоря, только это и является основанием для начала поисков. А так — бабушка говорит, что ей ничего не нужно… Искать его мы не можем, поймите. И причина этому — именно ее позиция. Она-то его не разыскивает. Может быть любое объяснение: он почему-то не хочет знаться со старыми знакомыми, решил кардинально поменять свою жизнь, влюбился, ушел в монастырь, связался с кем-нибудь — что угодно!

- А что значит «есть еще люди на свете, к которым можно обратиться за помощью»? — для меня эта фраза Августы Лонгботтом абсолютно неясна.

К каким еще людям она могла обратиться, минуя авроров?

- Думаю, Гарри, это может значить только одно. Ты в курсе, чем занимался Невилл?

- Да травами он занимался, он же ботаник чокнутый! Со всего мира тащил растения, травки, корешки — в горшках, в мешках, в карманах.

Кингсли вызывает секретаршу:

- Энн, посмотрите, пожалуйста, в списках магов, выезжавших летом из Британии, есть ли там Невилл Логнботтом? И если да, то куда он выезжал?

- Венесуэла, мистер Шеклболт, — отзывается Энн всего через пару минут.

Она находит данные так быстро, будто все бумаги о выезжающих из страны у нее буквально под рукой. Хотя чему я так удивляюсь? Раз Кингсли занимается кораблем, кому, как ни ему, отслеживать сейчас все перемещения через границу? Кингсли хмурится.

— Вы, конечно, оба далеки от этого, но в этой стране очень строгое законодательство касательно всего, что связано с вывозом магических артефактов и растений. Так что, если ваш друг имел обыкновение тащить все, что ни попадя, и класть себе в карман, то у него могли возникнуть проблемы. Проблемы, которые, боюсь, решаются не вполне законными способами…

Мы с Роном стоим и не знаем, что сказать. Наш Нев… тихоня, увалень. Какие проблемы у него могут быть с законом, если он обычно и шагу не ступит без разрешения? Снейпа вон в школе боялся больше, чем я дементоров. А в тоже время, когда он возится со своей зеленью, у него, кажется, наступает временное затмение — тут он готов на все.

- Я, разумеется, могу допросить бабушку Невилла, — предлагает Кингсли, но мы протестуем.

- Может быть, не стоит? Она казалась очень озлобленной, когда разговаривала с девочками. К тому же, она ни о чем не просит. Разве есть основания? Получается, мы не только плохие друзья, а еще и донесли на старую женщину…

- Хорошо, — мягко говорит Кингсли, — я постараюсь поговорить с ней, если встречу в неофициальной обстановке. Идет?

И он почему-то подмигивает нам, как в добрые незапамятные времена, когда он был просто членом Ордена Феникса, а мы с Роном — кандидатами в герои с очень плохими шансами на выживание. Мы, конечно, рады его обещанию, и довольно долгое время уверены, что так оно и будет, но, похоже, у Кингсли ничего не выходит, или он просто забывает. А потом становится и просто не до этого. Потому что ночью 14 октября в своем имении неподалеку от Уэймута в присутствии семьи убит глава Визенгамота Найджелус Фейри. Имение разграблено и сожжено дотла. И опять морское побережье…

* * *

Я просыпаюсь ночью оттого, что рядом громко вскрикивает Джинни. Около нашей кровати светящаяся фигура — Патронус Кингсли, рысь. И как только я открываю глаза, в нашей спальне раздается низкий голос главы Аврората:

— Подъем, Поттер! Жду через десять минут в имении Найджелуса Фейри. Уэймут.

А потом он называет мне координаты для аппарации, я соскакиваю с постели, не могу попасть ногой в тапочки, Джинни уже тащит мне из шкафа рубашку, свитер, мантию. Хорошо хоть трусы с носками я нахожу самостоятельно.

— Шарф, Гарри, пожалуйста, надень шарф! Там ветер с моря, может быть холодно!

Черт, какой шарф, когда твой шеф будит тебя посреди ночи! Конечно, это новое нападение, но на тот момент я не знаю подробностей, так что ничего особо страшного в этом не вижу.

Не вижу ничего страшного до того момента, пока аппарационный вихрь не выносит меня точно по заданным координатам к имению Фейри, к воротам, как обычно. Только вот на этот раз впереди я могу различить только одно — там нет никакого дома. Только струйки дыма поднимаются к небу, кто-то плачет, да несколько фигур бродят по пепелищу, освещая землю под ногами при помощи Люмоса. И тут же рядом со мной приземляется Рон. В шарфе, кстати, видимо, он оказался сговорчивее.

- Эй, там, Поттер, Уизли! — я узнаю голос Сайруса Блэкмора, с сентября ставшего заместителем Кингсли. — Поторапливайтесь!

Мы практически бегом бросаемся вперед, а потом вдруг одновременно резко застываем — мне кажется, столь ужасной картины я не видел со дня Последней Битвы. Вероятно, еще несколько часов назад на этом месте стоял довольно большой дом, но теперь от него осталось только уродливое дымящееся черное пятно на земле, подсвеченное тусклыми синеватыми огоньками на концах палочек сотрудников Аврората. Нет ни обломков, ни осыпавшегося стекла, ни остатков стен — все выжжено до основания, так, как это бывает только в случае применения заклятия Адского Огня, причем крайне сильного, ведь у Лоуди разрушение не было столь тотальным. И по этому пепелищу медленно, словно пытаясь разглядеть что-то на мертвой земле, движутся фигуры авроров. А в стороне еще группа людей, жмущихся друг к другу на пронизывающем осеннем ветру, и плач доносится именно оттуда. И там же несколько тел, лежащих на земле, ничем не укрытых, потому что сделать это попросту нечем. Блэкмор делает шаг в нашу сторону:

- Что застыли? Никогда такого не видели?

- Видели, — я сглатываю.

Блэкмор сразу же понимает свою оплошность, но тона не меняет.

- Раз видели, нечего столбом стоять. Сооружайте носилки — тела надо доставить в Аврорат, как и выживших. Здесь не место для расспросов.

- Сайрус! — это Кингсли разом унимает служебный пыл своего заместителя. — Мальчишки могут не справиться с аппарацией с носилками. Пусть они захватят миссис и мисс Фейри и кого-нибудь из прислуги.

Я ничего не понимаю, нам же так никто и не объяснил, что здесь произошло.

— Убит Найджелус Фейри, глава Визенгамота, убит на глазах жены и дочери. Кто нападавшие, полагаю, вам и так ясно, — Блэкмор снисходит до объяснений. — Дома, как видите, больше не существует. Берите женщин и аппарируйте с ними в Аврорат, к кабинету мистера Шеклболта. Там ждите дальнейших распоряжений. Все понятно?

Да, вот только не в силах мы, два двадцатилетних парня, уговорить миссис и мисс Фейри отойти от тела мужа и отца, так что Кингсли молча кивает нам и показывает на себя, а мы, взяв за руки экономку и горничную (я), садовника и дворецкого (Рон), отправляемся в назначенное место, где усаживаем вверенных нам на мягкие диваны в приемной. Женщины, похоже, ошеломленные столь мгновенным перемещением, даже прекращают рыдать. Прислуга в подобных домах обычно состоит из сквибов. Спустя пару минут появляются Кингсли и Блэкмор с буквально висящими на них женой и дочерью Фейри. Видимо, аппарация с телами погибших выпала на долю других авроров, так же бывших на месте трагедии.

- Так, Поттер, Уизли, вы сейчас отправляетесь в ваш кабинет, открываете соседний и приступаете к допросу экономки и горничной. Не забудьте про успокоительное и чай. Вам ясно?

- Да, мистер Шеклболт.

Похоже, садовник и дворецкий предназначены в собеседники кому-то другому. Если бы я не был так подавлен всем увиденным, я, наверное, даже мог бы немного гордиться тем, что нам впервые доверен полноценный допрос свидетелей, а не беседы со старушками в деревне или право записывать беседу Кингсли с бывшим курсантом Эйли. Но сейчас мы с Роном даже не вполне себе представляем, как быть — перед нами две совершенно не помнящие себя от ужаса и горя женщины, а нам предстоит немедленно, по горячим следам, расспрашивать их о том, что они только что пережили. Я надеюсь, честно говоря, только на благотворное действие успокоительного.

Когда мы уже готовы отправиться с дамами в сторону нашего с Роном кабинета, я слышу, как Кингсли открывает сейф и достает оттуда флаконы, я понимаю это по легкому позвякиванию — тишина, осторожные всхлипывания мисс Фейри, легкий перезвон стекла, покашливание Блэкмора. Меня на секунду охватывает ощущение такого ужаса, что даже перехватывает дыхание. ОНИ впервые напали именно с целью убийства, а вот был ли грабеж… это мы сейчас и попробуем выяснить. Кингсли протягивает нам успокоительное, я даже на секунду задумываюсь, не предназначено ли оно нам с Роном, но вовремя вспоминаю, кто я и где я, собственно, работаю, так что передаю зелье экономке:

- Пожалуйста, выпейте это, миссис…

- Эшвуд, Розамунда Эшвуд, — дрожащим голосом подсказывает мне она, беспрекословно выпивая все содержимое флакона

А из-за полуприкрытой двери кабинета Кингсли я слышу неожиданно резкий голос миссис Фейри:

- Кто ответит за убийство моего мужа, мистер Шеклболт? Вы скрываете правду? Или Вы никогда и не слыхали про бандитов, появляющихся с небес? Вам и Фаджу проще покрывать убийц, мистер Шеклболт?

- Корнелиус Фадж уже извещен, миссис Фейри. Он в пути. Успокойтесь, прошу Вас. Подумайте о дочери!

А Блэкмор как раз приглашает мисс Фейри последовать за матерью, и в этот момент я вдруг замечаю на шее девушки яркий красный след, словно от удавки. Кингсли и Блэкмор поспешно прикрывают дверь.

— Пойдемте с нами, — стараясь казаться спокойным, говорит Рон нашим подопечным, — мы сейчас разожжем камин, вы отогреетесь, выпьете чаю. Пойдемте!

И обе дамы — пожилая экономка миссис Эшвуд и совсем молоденькая горничная беспрекословно следуют за нами. Рон располагается в нашем с ним кабинете, я при помощи обычной Аллохоморы без труда открываю соседний. Как и было обещано, немедленно разжигаю яркий огонь в камине, вызываю эльфа и прошу принести нам чаю.

— Может быть, кофе, миссис Эшвуд?

Экономка, дама лет шестидесяти, довольно приятная, с округлым личиком и светло-карими глазами, боязливо присаживается на краешек кресла.

- Я бы предпочла чего-нибудь покрепче, мистер… мистер Поттер?

Я обреченно киваю. Хотя мне бы не следовало огорчаться, может быть, радость от того факта, что ее будет допрашивать не кто-нибудь, а герой магического мира, перевесит страх, поселившийся в ее душе этой ночью.

— Могу я предложить Вам грог или глинтвейн? Вы продрогли на ветру.

Она бы не отказалась от грога. Ужасная погода сегодня, не правда ли? Вероятно, да, но я не успел ничего понять, так как меня вытащили из постели посреди ночи, а из увиденного мое сознание успело зафиксировать только ужасающий вид пепелища. Но я соглашаюсь. Усаживаясь за стол напротив миссис Эшвуд, я бы тоже не отказался от чего-нибудь покрепче, но мне не позволяет служба, будь она неладна. У меня не посиделки в кафе, а допрос свидетеля, первый в жизни, между прочим. Но мне не хочется начинать его сухо, как учили нас в школе, ведь женщина, сидящая сейчас передо мной, только что пережила нечто страшное, а я в то самое время, когда на ее глазах убивали хозяина и охрану, состоявшую из Авроров, и жгли дом, еще жался к теплому боку жены. Я достаю пергамент, самопишущее перо, купленное мною буквально на днях, и неожиданно, вместо того, чтобы задать четкий первый вопрос, просто говорю:

- Миссис Эшвуд, расскажите мне… ну, расскажите мне для начала обо всем, о чем сочтете нужным.

- Вы не станете спрашивать?

- Стану, конечно. Просто мне будет проще, если Вы сами выберете, с чего Вам начать. Поверьте мне (О, Поттер, это запрещенный прием, но ты же знаешь, что он подействует!), я тоже бывал в непростых, даже страшных ситуациях, я могу Вас понять. Иногда проще начать с чего-то, что особенно запомнилось, что больше волнует, а не с ответа на вопрос, сколько было времени в тот момент, когда это произошло.

- Ох, Вы правы, мистер Поттер, — она вздыхает, смахивает слезу, и неожиданно вдруг говорит: — А Вы видали, какой след на шее у молодой хозяйки? Вот уже бедняжка! Такая молоденькая!

«Неужели они еще и до девушки добрались?» — с ужасом думаю я, но миссис Эшвуд тут же развеивает мои худшие опасения.

— У ней на шее ожерелье такое красивое было, папаша ее, ну, мистер Фейри, покойник-то, подарил. У ней-то и украшений особых никогда не водилось, а тут вдруг на тебе — приносит. Он вообще суровый был, хозяин-то. В строгости всех держал. Судья, сами понимаете. И так нашей Мэри ожерелье это полюбилось, она и не расставалась с ним, вот и спать в нем, видать, легла. А они…, — миссис Эшвуд всхлипывает, — как увидели на ней такую красоту, так сразу и отняли, даже застежку оторвали, вот у нее и след остался.

Ну, глава Визенгамота, думаю я отрешенно, так жалко было денег на украшение для дочки, что чужое домой принес? Впрочем, после жизни с Дурслями, скупость и жадность — это последнее, что может удивить меня в людях. А в том, что ожерелье было именно «чужое», я даже не сомневаюсь. Пираты забирают только то, что принадлежит им по праву, в этом есть определенный стиль. Хотя я не вижу ни малейшего благородства в том, чтобы жечь, грабить и убивать, для того чтобы вернуть себе пару картин, ожерелье или глупый магический шар.

- А они что-нибудь сказали? — я все же должен следовать определенному плану в нашей беседе.

- Мэри-то? Ничего. Как грабители — молча сорвали ожерелье и отошли, а она за шею сразу схватилась, видно, больно ей было.

- А они вообще разговаривали? — я же знаю, что они стараются действовать молча.

- Разговаривали? — экономка что-то пытается припомнить. — Ах да, когда хозяина убивали, ох…, — старушка в ужасе закрывает себе рот руками, понимая, что только что сказала.

- Что они сказали, миссис Эшвуд? Это очень важно!

Она делает довольно большой глоток грога из своего бокала, и я начинаю опасаться, что вряд ли меня похвалит мое начальство, если я банально напою свидетеля.

- Сказали… Ах да, один из них, высокий такой, статный, подошел в мистеру Фейри и говорит, мол, ты не стоишь и мизинца тех, кого в Азкабан отправил. И краденым не гнушаешься. И ожерелье, ну, что с Мэри сорвал, в руках вертел.

- Он и сорвал?

- Да, он. Только я его лица не видела, они все в масках были. А этот, что хозяина убил, он у них вроде как за главного, ну, мне так показалось.

- А Вы не могли бы дать свои воспоминания для думосбора? — спрашиваю я, и тут же понимаю, что сказал глупость.

Да, она сквиб, так что посмотреть ее воспоминания не удастся. Но, я думаю, это получится с другими, хотя бы и с самой Мэри.

- И мальчика этого вашего жалко, — вдруг ни с того ни с сего говорит моя свидетельница.

- Какого мальчика? — я вообще не понимаю, о чем идет речь.

- Ну, как же! Нас же авроры охраняли, трое взрослых совсем, ну, как ваши главные тут — их-то, видать, сразу убили…

- А вы не видели, как все произошло?

- В том-то и дело, что нет, мистер Поттер! Начала-то никто не видел! Спали мы все. Вдруг шум такой страшный в коридоре, топот ног будто бы сверху, внизу возня. Я пока спросонья одевалась да собиралась, они уже авроров и убили. Выбежала я в холл…

Смелая, однако, женщина, эта миссис Эшвуд, думаю я. Другая бы на ее месте под кровать забилась, а эта…

— Так вот, выбежала я в холл, а охранники ваши уже мертвые лежали. Видать, даже с дивана встать не успели.

Спали, значит, с тоской думаю я. Так и перебьют нас всех спящими на чужих диванах. Как там Фадж говорил? Мирная жизнь?

- А мальчика этого, его как-то звали странно, не по-нашему…

- Алоис?

Я говорю это наобум, но в тот момент практически полностью уверен, что окажусь прав. Алоис Карстен закончил школу Авроров только этим летом и попросился на работу в Уэймут, где у него жили родственники.

- Ага, Алоис! Вроде, папаша у него немец?

- Точно. Он учился со мной в школе авроров. Так что с ним? Его тоже убили?

- Хотели сначала. Я, когда в холл-то вбежала, думала, он тоже мертвый, а потом заметила, он двигаться-то не может, а глаза глядят, как у живого. А бандиты эти к нему подлетели, палочку к горлу приставили, тоже, мол, аврор, а авроров им, видать, велено убивать без жалости. Но тут к нему вдруг один из них подходит и говорит, не надо его трогать, я его знаю, жалко, мол, убивать молодого такого парня. И забрали они его с собой.

Алоис учился в Дурмстанге, где в то время было немало детей Упивающихся. Если один из нападавших узнал его и решил спасти, в этом нет ничего необычного. Но ведь Карстен аврор. Каково это — попасть к ним в плен, будучи аврором? Я бы врагу не пожелал. Мне почему-то всегда казалось, что плен гораздо страшнее смерти, потому что, на мой взгляд, он гораздо мучительнее. Это один из моих страхов еще со времен Волдеморта, с тех пор, когда нас держали в подвалах Малфой-мэнора, так что я стараюсь даже не останавливаться на этой мысли.

— А откуда взялись бандиты, Вы не видели?

Экономка только отрицательно качает головой. Конечно, если все спали, что она могла видеть?

- Будто с неба посыпались, мистер Поттер!

- А они что-нибудь взяли в доме? Кроме ожерелья?

- Внизу ничего не брали, это точно. Может быть, что и взяли наверху, в хозяйских комнатах. Их много было, они по всему дому рассыпались, а потом враз собрались, как собаки по свистку, и убежали наверх. Будто их там ждал кто.

- А когда они подожгли дом?

- Тогда и подожгли. Мы-то все внизу стояли, а этот, главный ихний, нам и говорит, мол, тела можете вынести, даю вам пять минут, если не управитесь, все сгорите здесь вместе с домом.

Да, и при этом прислуга вынесла тела хозяина и погибших авроров… А бандиты не убивают тех, кого считают просто мирными жителями… Думаю, на этом нашу беседу с миссис Эшвуд можно считать оконченной. Я задаю для порядка еще пару вопросов, но ничего нового не узнаю. Так что предлагаю ей вернуться к кабинету Кингсли и присоединиться к остальным.

Спустя, наверное, час или полтора, закончив с миссис и мисс Фейри и проводив Фаджа, отправив всех пострадавших по родственникам, которые были вызваны заранее, Кингсли собирает нас всех у себя.

Мы, а нас в эту ночь всего восемь — разумеется, Кингсли и Блэкмор по правую руку от него, четверо авроров, переправлявших тела, а потом допрашивавших дворецкого и садовника и вызывавших родственников пострадавших, я да Рон — рассаживаемся вокруг его длинного овального стола, и еще несколько минут ждем, пока он просмотрит сданные протоколы допросов.

- Молодцы, — наконец кивает он нам с Роном, — для первого допроса свидетелей все очень даже неплохо. Хотя у Поттера начало весьма сомнительное, зато результат налицо — Вы ее разговорили, а это главное.

- Рассказывали ей о том, как победили Волдеморта, Поттер?

Я не могу понять, чем раздражаю Блэкмора, но с некоторых пор замечаю, что он всячески пытается задеть меня. Но я воздерживаюсь от комментариев, мне просто не положено по чину пререкаться с заместителем главы Аврората. Может быть, я ему просто органически неизъяснимо противен. Не выносил же меня Снейп в Хогвартсе, хотя я и не сделал ему ничего плохого.

- Позволю себе продолжить, — Кингсли смотрит на моего обидчика с явным неодобрением. — Все протоколы допроса прислуги, как вы, вероятно, и сами поняли, практически бесполезны. Они ничего не видели — бандиты прибежали с верхних этажей, авроры были убиты мгновенно. Хочу обратить ваше внимание на тот прискорбный факт, что, как явствует из рассказанного экономкой и дворецким, оказавшихся в холле нижнего этажа первыми, авроры, по всей видимости, просто дремали на диванах, и были убиты, даже не успев оказать сопротивления. При осмотре тел выявлено, что палочки так и остались у двоих из них в карманах мантий. Меж тем, будь они в состоянии боевой готовности, жертвы среди нападавших были бы неизбежны. А заклинание типа Бомбарда максима могло бы вывести из строя и сам корабль. Блэкмор, запишите, завтра же необходимо собрать начальников всех региональных отделений, на которые ложится основная нагрузка по охране поместий, дабы они доходчиво донесли до своих подчиненных, что спать на посту недопустимо.

Блэкмор делает пометку в своем блокноте.

- Но сэр, — это решается задать вопрос один из старших авроров, — о корабле никто на этот раз даже не упоминает…

- Хейли, если я правильно Вас понял, Вы полагаете, что бандиты посыпались непосредственно с неба, куда потом и отбыли?

Хейли смущенно замолкает.

- Что до похищенного имущества… Так как дом разрушен до основания, а вдова и дочь сейчас не в том состоянии, чтобы припомнить, какие в имении висели картины и сколько было обитых бархатом диванов, опись придется отложить до лучших времен. Думаю, на этот раз главной целью налета была месть главе Визенгамота, вынесшему два года назад обвинительный приговор по делу бывших сторонников Волдеморта. Мы посмотрели воспоминания вдовы и дочери Найджелуса Фейри — все члены семьи были подняты с постели и согнаны вниз, где было произведено нечто наподобие показательной казни.

- А человек, который убил судью? Его опознали? Экономка, с которой я разговаривал, сказала, что он был у них главным, — я все же не удерживаюсь от вопроса.

- Поттер, довольно трудно узнать человека в маске, скрывающей лицо практически полностью. Но по фигуре и голосу я бы осмелился предположить, что это может быть Люциус Малфой. Что у нас по Франции, Блэкмор?

Теперь очередь Блэкмора опускать голову, сопеть и хмуриться, потому что по Франции, а точнее, по Малфоям во Франции у него нет практически ничего. Французское Министерство Магии отказалось от сотрудничества, заявив, что считает выдвинутое против Малфоя старшего обвинение необоснованным, приговор слишком суровым, а конфискацию имущества — неприкрытым грабежом. Попытки слежки также ни к чему не привели — Люциус пару раз за время, прошедшее после нападения на дом Хэмсфилдов, показался на увеселительных мероприятиях, а Драко вообще покинул страну, и где он — неизвестно. Вот интересно, думаю я, я же практически опознал Драко в прошлый раз по воспоминаниям Эйли… Возможно ли, что он знает об этом? Моя шкатулка… они прислали мне эту чертову шкатулку с запиской… И почему пираты нападают именно на те дома, где есть «их» конфискованные вещи, а не трогают, к примеру, дом самого Кингсли? Значит ли это… Черт побери, это совершенно очевидно — в Министерстве просто не может не быть человека, который передает им эти сведения! Когда я решаюсь спросить об этом самого Кингсли, встретив его через пару дней в коридоре Аврората, он только горько улыбается: «Думаешь, я и сам не понимаю этого, Гарри? Конечно, кто-то есть. Ведь немало этой дряни из бывших затаилось по углам и даже министерским кабинетам. Знать бы, кто…»

- И еще один прискорбный факт, — продолжает тем временем нашу ночную летучку глава Аврората, — захвачен один из Авроров, Алоис Карстен. Вероятно, вы и сами прекрасно понимаете, что бандиты подвергнут его допросу, а, зная о том, какие методы в ходу у наших врагов, не думаю, что ему удастся долго отмалчиваться. Хорошо только то, что он был просто рядовым сотрудником.

Я молчу, но эта последняя фраза, сказанная Кингсли, меня ужасает. То есть пусть они порежут Карстена, которому от силы двадцать один, на кусочки — это не страшно, так как он практически ничего не знает! Да, это мой персональный ужас — я боюсь плена и пыток. В моей голове тут же начинают роиться отвратительные картины, но голос Кингсли приводит меня в чувство.

- В заключение хотел бы донести до вас слова господина Министра Магии, сказанные мне пару минут назад в этом кабинете: никто не должен знать о корабле. Сегодняшнее происшествие будет рассматриваться только как месть бывших сторонников Волдеморта главе Визенгамота за вынесенный им два года назад суровый, но справедливый приговор. О вдове и дочери покойного судьи Фейри Корнелиус Фадж позаботится лично.

Как позаботится? Сотрет им память? Подарит им новый дом и красивые цацки? Судя по тому, как миссис Фейри сегодня кричала на Кингсли, ей не так просто будет заткнуть рот.

А тем временем наше совещание окончено.

- Поттер, Уизли, — глава Аврората останавливает нас с Роном у самого выхода, — ввиду особых обстоятельств на занятия можете завтра не являться. Я лично предупрежу Эвериджа. Сейчас домой, отсыпаться, а завтра не позже двенадцати должны быть на работе — вас ждут дела.

Мы благодарим, прощаемся, а уже через пару минут я обнимаю бледную не выспавшуюся Джинни, прождавшую меня практически всю ночь, и мы отправляемся спать.

И лучше бы я этого не делал. Мои сны… мои сны имеют обыкновение затягивать меня в самые мутные глубины моих собственных кошмаров. Сначала я вижу девушку, лежащую на поляне, поросшей сочной зеленой травой. Мне кажется, я могу уловить даже жужжание шмелей и стрекот стрекоз, то садящихся, то взлетающих с мелких голубых цветов, усеивающих все пространство вокруг. Издали она кажется мне спящей, но, когда я касаюсь ее руки, я ощущаю мертвенный холод. И вижу след от удавки на ее шее, явственный красный след. Мэри Фейри. А вдали я различаю очертания дома — легкое белое невесомое строение, я понимаю, что должен быть там, чтобы предупредить хозяев, но двигаюсь сначала неправдоподобно медленно, а потом вдруг сразу оказываюсь на ажурной веранде, где светлая мебель, этажерки и оттоманки на гнутых ножках.

- Поттер, — растягивая слова, говорит мне ослепительный Люциус Малфой, направляя на меня палочку. — Любите лезть, куда не надо, правда? Так пойдемте с нами, мы Вам все покажем и расскажем.

И несколько темных фигур с закрытыми лицами надвигаются на меня из глубины веранды, я, в надежде бежать, поворачиваюсь к двери, через которую только что вошел, но ее уже нет — там просто голая каменная стена, к которой прикованы мои руки, я раздет по пояс, а передо мной нет никого — только низкая закрытая дубовая дверь, какие бывают в тюрьмах и подземельях. Череда этих событий вовсе не кажется мне невероятной — более того, во сне их логика и неоспоримая реальность представляются мне очевидными. Полная тишина вокруг, камень холодит мою голую спину, но, несмотря на это, я вижу, как по моей груди медленно, оставляя за собой причудливую дорожку, сбегает струйка пота. Где я? Что они со мной сделают? И в этот момент дверь начинает беззвучно приоткрываться — я не слышу ни шороха движения, ни шарканья ног. И тут же до меня доносится крик — долгий, протяжный, так кричат только, не помня себя от боли. Алоис, это он, он здесь, как я мог сразу не догадаться? И я тоже начинаю звать его, прошу ИХ остановиться, кричу, что он ничего не знает. Но его крик все не затихает…

- Гарри, Гарри, — я не сразу понимаю, в чем дело, и почему в этом страшном месте со мной говорит Джинни, но она упорно продолжает трясти меня за плечо, — Гарри, очнись же, наконец!

Она стоит надо мной, уже полностью одетая, смотрит на меня, как на безумца.

- Гарри, что тебе такое снится? Почему ты кричишь? — а потом продолжает уже совсем другим тоном, — Мне надо на работу, я будильник тебе на одиннадцать поставила. Ты же сказал, что тебе в Аврорат к двенадцати. Не проспи! И чем ты там только занимаешься?

Я бормочу что-то невнятное спросонья, а она накрывает меня одеялом — вот почему во сне мне было так холодно! И я, поплотнее закутавшись в уютное мягкое тепло, опять засыпаю. Мне больше ничего не снится.

Утренние газеты пишут только об ужасном убийстве Найджелуса Фейри, о его обстоятельствах упоминается как-то вскользь: да, напали бандиты, чьей целью была месть неподкупному судье, отправившему на вечное поселение в Азкабан всех сторонников бывшего Темного Лорда. Вдова и дочь в настоящее время находятся в Мунго, их жизни ничего не угрожает. Да, Фадж же обещал о них позаботиться… Сдается мне, лечение, учитывая настроение миссис Фейри, может и затянуться.

А жизнь постепенно вновь входит в обычную колею, мы по-прежнему усердно ходим по приемам и званным вечеринкам, с неподдельным интересом расспрашиваем хозяев обо всех безделушках, украшающих их дома, которыми так приятно похвастаться перед гостями. И наш собственный список растет день ото дня: в одном его столбце картины, магические артефакты, есть даже целая библиотека, а вот напротив, во втором столбце, имя настоящего владельца и инвентарный номер по регистрационной описи конфискованного имущества. Мы приятны и обходительны, просты и нечванливы — нас не стыдно позвать к себе в дом.

О наличии некой угрозы, все же нависшей над Магической Британией, говорит только одно обстоятельство — после убийства Найджелуса Фейри у всех враз пропала охота проводить время в загородных имениях, вся светская жизнь сосредоточилась в Лондоне. Дома стоят покинутыми, так что, когда зимой происходит следующее нападение на владения какого-то не очень значительного чиновника, нет даже пострадавших — только насмерть перепуганный старый сторож, который от ужаса не может сказать ни слова, а только показывает пальцем вверх и произносит при этом два слова — «дык» и «вот». Но делает это очень многозначительно. Зато имение обнесли полностью — на стенах только пятна невыгоревших обоев в местах, где некогда размещались ковры и картины, пусты все полочки и шкафчики. Слава Мерлину, хоть мебель не вынесена, иначе бы наша с Роном опись похищенного имущества грозила погрести нас под собой. Разумеется, в ближайшие дни наш список значительно разрастается — новоназначенный чиновник, похоже, полностью укомплектовал свое жилище награбленным, не имея даже прикроватного коврика, доставшегося ему от предков.

Кингсли день ото дня мрачнеет — теперь Министерство требует от него назначать авроров на охрану пустующих домов. Но возражения не принимаются, что Вы хотите, Кингсли, я так и слышу сладкий голос в полутемном министерском холле, люди хотят иметь возможность жить хорошо. В конце-концов, все мы пережили войну…

А в марте ОНИ нападают на летний дом той самой Эвелины Макферсон, да, той самой дамы, с посещения которой мы и начали свое вхождение в высший свет Магической Британии уже в качестве повзрослевших героев. В доме тоже никого не было, если не считать трех молодых авроров, прошлогодних выпускников, мальчишек, с которыми мы сидели за одним столом в курсантской столовой и курили на переменах между занятиями. И они даже не спали — все три тела были обнаружены на верхнем этаже, каждый сжимал в руках палочку. Мы относим их вниз, а мистер Макферсон уже мечется по комнатам, буквально выкрикивая Рону названия украденных артефактов и прочих ценностей. Кинжал с рубиновым лезвием! Тот мертвый аврор, что лежит сейчас внизу с самого краю, всегда стрелял у меня сигареты… Неотражающее зеркало с матовой поверхностью! А вон тот парень рядом с ним постоянно прогуливал Зелья у Брауна, потому что его тошнило от одного вида ингредиентов… Хроноворот 17 века! Подумать только! А вот тот, крайний, со светлыми волосами, он не очень любил меня и Рона и постоянно нас подкалывал, так что на первом курсе мы чуть было не подрались. Чтоб Вы, мистер Макферсон, шею себе сломали, падая с Вашей витой лесенки с ажурными перильцами!

И когда мы в ту ночь выходим к подъездным воротам имения, чтобы аппарировать домой, мы одновременно, не сговариваясь, поворачиваемся друг к другу и долго смотрим в глаза.

- Знаешь что, Рон, — говорю я, — может быть, хватит?

Мой друг улыбается:

— Я все думал, кто из нас скажет это первым.

Наш план прост и абсолютно безумен, так что его реализация занимает у нас от силы пару недель. Мы без особого труда под каким-то пустячным предлогом выпрашиваем у Кингсли разрешение копировать бумаги в архиве, описи украденного хранятся в нашем с Роном кабинете в подлиннике. Прямо под рукой. Еще зимой, накануне Рождества, мы знакомимся на благотворительном приеме с неким Йозефом Блатом — редактором Магического Еженедельника, абсолютно нового издания Магической Британии, якобы неподконтрольного Министерству. Он мил, приятный собеседник, сыпет остротами, у него такое понимающее выражение лица… Он умен, не пытается лебезить перед прославленными героями, не лезет с расспросами о личной жизни, что нам тоже несказанно импонирует. В общем, он представляется нам превосходной кандидатурой для воплощения нашего плана в жизнь.

Так что теперь, когда мы только намекаем ему на то, что у нас есть документы, свидетельствующие о коррупции в Министерстве Магии, он приходит в восторг, едва почуяв перспективу сделать сенсационный разоблачительный материал, тем более, подкрепленный документальными свидетельствами. Мы не собираемся даже заикаться о корабле — на наш взгляд достаточно одного лишь факта, что все имущество, конфискованное у бывших Упивающихся, нашло себе прекрасное применение не в фонде помощи жертвам войны, а в домах и поместьях новых министерских сановников. Нашим женам мы, естественно, ничего не рассказываем…

Сейчас, вглядываясь в еще покрытую легкой утренней дымкой голубизну Дубровницкой бухты с крохотными, скользящими по ее глади белыми корабликами, я иногда задумываюсь о том, как мы могли быть столь наивны. Честно говоря, у меня есть ответ, и он меня вовсе не радует. Когда мы еще учились в Хогвартсе, я никогда не понимал, почему Снейп постоянно придирался к нам троим и утверждал, что мы, а особенно я, можем действовать в стенах школы совершенно безнаказанно. Мы же совершаем подвиги, думал я, какие тут могут быть школьные правила? Они писаны для тех, кто не убивает василисков, не сражается за философский камень. Это они должны ложиться в кроватки после отбоя, словно паиньки, это им не стоит опаздывать на занятия или прилетать в школу на летающем автомобиле. Но мы, мы же другие! Даже Дамблдор был в этом с нами солидарен. Как спасать мир по правилам? Никак не выходит! Волдеморт возрождается, а у тебя обед в Большом зале. Как быть? Упивающиеся напали на Отдел Тайн! Что, через пять минут начнется пара по Зельям? Плевать! Какая пара, профессор? Тролль в подземелье, а всем велено разойтись по факультетским гостиным? При чем тут мы? Нам следует быть совсем в другом месте! И нам никогда ничего за это не было! А Снейп был прав, хотя теперь он вовсе и не Снейп, а лорд Довилль. А моя последующая жизнь наглядно доказала, что правда вновь на его стороне… Что он выиграл, а я проиграл. Что я годен теперь только для мытья тарелок… Тот, кто ходит в Запретный лес, получает отработку. Или его съедают чудовища. Аксиома профессора Снейпа. Проверьте, она работает!

Вечером 15 апреля мы с Роном, договорившись о встрече с Блатом в небольшом маггловском кафе в центре Лондона, пакуем под мантии составленный нами список, описи похищенного имущества и скопированные в архиве выдержки из перечней конфискованного у бывших Упивающихся. Мы думаем, что завтра это будет опубликовано, как мое интервью в «Придире» на пятом курсе, взорвавшее магический мир. Но магический мир с тех пор, кажется, несколько изменился, и давно живет по иным, взрослым законам. Мы свято верим, что Фадж уйдет в отставку, по крайней мере, уволит часть своих зарвавшихся заместителей. Ведь я и Рон герои, у нас иначе не бывает, у нас все всегда получается, на нас волшебные доспехи, а наше оружие разит без пощады.

Мы закрываем двери кабинета, нам остается метров пятьдесят до выхода из здания Аврората, как вдруг мы видим летящего прямо на нас Кингсли в темно-бардовой мантии. Полы ее развеваются, он энергично загребает руками, словно рассекая воздух. Сейчас он похож на разгневанного африканского бога, насылающего засуху или моровую язву на племя, посмевшее отказать ему в положенной жертве в праздник. Его лицо словно застывшая маска из черного дерева. И мы останавливаемся, завороженные этим зрелищем, крепко сжимая папки с документами в складках наших мантий.

- Поттер, Уизли, — быстро говорит он, подходя к нам, — сдайте ваши палочки. Вы арестованы за нарушение режима секретности.

И когда мы повинуемся, он добавляет уже чуть тише: — Разве я не говорил вам ничего не выносить из Аврората? — и он вновь повышает голос, почти кричит на нас: — Говорил или нет? Ничего не выносить! Говорил или нет?

В нас с Джинни общий дом на Гриммо я больше не попадаю.

10. Взрослые игры

Я только потом понял, что, когда со мной происходит что-то действительно страшное и непоправимое, в первые секунды мне просто кажется, что я ослышался, ошибся. Что стоит всего-то повернуть время на несколько минут вспять, и та точка, в которой сломалась моя жизнь, будет пройдена иначе, безболезненно. Что Кингсли не произнесет тех слов, что он сказал нам только что, а просто кивнет, проходя мимо, а мы отправимся дальше по своим делам, прокладывая всему магическому миру путь к новой, ничем не омраченной жизни, в которой министерские чиновники вспомнят о том, что хотя бы учительница маггловской начальной школы в свое время пыталась донести до них нехитрую заповедь: «Не укради!». Где не будут погибать авроры, охраняя чужое, присвоенное жадными руками добро. Все еще может быть хорошо! Остановись, время! Кингсли просто не мог сказать то, что он сказал нам только что. Разве не так?

Но нет, он действительно произнес те слова, так что, в то время как мы с Роном отдаем ему свои палочки и выкладываем из складок просторных мантий подготовленные для Блата документы, к нам с другой стороны коридора уже спешит конвой, дабы препроводить нас во внутреннюю следственную тюрьму Аврората. А Кингсли молчит, скользит по нашим лицам тяжелым печальным взглядом, старается не смотреть в глаза и забирает эти проклятые бумаги. Без единого слова. Невозможно повернуть время вспять, Поттер, ничего нельзя вернуть.

Но я не могу осознать этого еще довольно долго, мечусь по своей крохотной камере, продолжаю строить какие-то планы. Наивный глупый Поттер! Почему-то я думаю, что все, что нам с Роном можно вменить в вину, это должностное преступление — вынос этих чертовых документов и попытку придания их огласке. И даже допускаю мысль о том, что Кингсли вообще удастся все замять, ну, подержит нас здесь пару дней для острастки, а потом выпустит. Может быть, даже не выгонит с работы. Вот такой я оптимист!

Ну, хорошо, допустим даже, все повернется совсем плохо, нас исключат из школы авроров, не дав закончить последний курс, мы распрощаемся с работой, но на этом же жизнь не кончается! У меня, в конце-концов, есть деньги, доставшиеся мне от родителей, их вполне хватит на несколько лет скромной безбедной жизни. Даже если в Англии я никому не буду нужен, мы же с Джинни просто можем взять и уехать, мир велик, достаточно пересечь Ла-Манш — и вот мы уже во Франции. Снимем домик или квартиру, я попробую себя в качестве тренера по квиддичу, как Джинни, или поступлю в Магический университет в Париже. Может быть, чем черт не шутит, даже возьмут на работу во французский Аврорат. Устраивались же как-то семьи бывших сторонников Волдеморта, и это при том, что многие остались без средств к существованию. Они же не умерли от голода и тоски по прекрасной Британии! Выход должен быть всегда, он обязательно найдется, просто сейчас надо успокоиться, потерпеть, не наговорить глупостей завтра, когда нас станут допрашивать. А Рон? Рон вполне может работать в магазине у Джорджа, может уехать со мной, Гермиона тоже будет учиться в Париже. Разве все это так невозможно? Еще не все потеряно, думаю я, прикуривая очередную сигарету, меряя шагами тюремную камеру, мечтая дождаться того самого завтра. Завтра придет Джинни, она просто не может не прийти, я попрошу у нее прощения, расскажу обо всем, что я тут придумал за ночь, она же поймет меня! Разве нет?

Я не смыкаю глаз до утра, мне совсем не хочется спать, я жду. Жду допроса у Кингсли или Блэкмора, жду, когда моя жена укоризненно посмотрит мне в глаза и скажет: «Гарри, как ты мог? Почему ты ничего не говорил мне, глупый?». А потом обнимет меня и шепнет тихо-тихо, так, чтобы не слышал охранник: «Ничего, мы обязательно что-нибудь придумаем. Все еще будет хорошо, правда?»

Но идут часы, нам (я не знаю, где Рон, но должен быть в одной из соседних камер, это же очевидно) приносят завтрак, уносят почти полные тарелки — я нервничаю и не могу запихнуть в себя ничего, просто пью чай. И ничего не происходит. Через какое-то время я слышу, как из-за двери дежурящий сегодня аврор кричит на весь коридор: «Уизли, на выход, к тебе жена пришла!» Слышу шаги Рона по каменному полу мимо моей камеры. Вот, сейчас, он вернется — и сразу же позовут меня, ведь Джинни точно пришла вместе с Гермионой, она просто ждет, здесь же только одна комната для свиданий с заключенными, внутренняя тюрьма Аврората совсем небольшая. Еще полчаса, двадцать минут, десять… Рон возвращается. И вновь тишина. Я не понимаю. Может быть, с ней что-то случилось? Да, точно, какой же я идиот! Она наверняка разволновалась вчера, когда ей сказали, что мы арестованы! И миссис Уизли велела ей сначала прийти в себя, взять себя в руки, а потом уже бежать ко мне. Чтобы не расстраивать меня своими заплаканными глазами. Потому что мне нужна поддержка. Ведь правда?

Она не приходит и на следующий день, и я начинаю думать, что Джинни серьезно заболела от горя. Каково это — узнать, что твой муж занимался черт знает чем в тайне от тебя, копировал какие-то документы, составлял списки, связывался с журналистами, и при этом исправно ходил на службу и на учебу, не забывая перед уходом нежно чмокнуть тебя в щечку? Я не могу спать, у меня кончились сигареты… И нас никто не допрашивает. Никто не задает ни единого вопроса! Нас просто держат здесь, исправно кормят — и все! Я не могу понять, что все это может значить. Если для Джинни я нахожу множество оправданий, то вот с объяснением того, что происходит сейчас за стенами нашей тюрьмы, дело обстоит значительно хуже. Если мы нарушили предписания, обязательные для всех сотрудников Аврората (я не так наивен, чтобы не понимать, что именно это мы и сделали), почему нет служебного расследования? Как? Почему? С какой целью? С нами же надо что-то делать! Или нас решили просто забыть здесь до лучших времен, пока все как-нибудь само собой не утрясется? Или не могут решить, что с нами делать? Ох уж эта неизвестность, как она убивает!

«Поттер, к тебе жена», — слышу я утром четвертого дня нашего пребывания здесь. Я чуть не взрываюсь от счастья, я готов даже расцеловать пожилого охранника, открывающего сейчас дверь моей камеры и пропускающего меня вперед. «И без глупостей! У вас полчаса», — произносит он, распахивая передо мной уже другую дверь, за которой маленькая комнатка со столом посередине и двумя стульями. И там, у стола, моя Джинни — в строгом сером пальто, которое так ей идет, подчеркивая нежную белизну ее кожи… У нее круги под глазами, мне кажется, я даже различаю тончайшие капилляры на ее нижних веках. Я делаю шаг вперед, чтобы обнять ее, чтобы объяснить, какой я дурак, чтобы целовать ее, умолять простить меня… И в этот момент вижу, как она чуть отступает назад.

— Не надо, Гарри, — говорит она каким-то чужим, очень спокойным голосом, — не стоит.

И глядя на мою лисичку, в одночасье ставшую такой недоступной, я тоже невольно делаю шаг назад, так и не раскрыв объятий. И чуть наклоняю голову, изучающее смотрю на нее — я почему-то сразу понимаю, что она пришла не для того, чтобы ругаться со мной. Что-то доходит до меня в этот момент, я вдруг перестаю верить в то, что смогу перехитрить время, в то, что она не приходила оттого, что просто переживала и плакала из-за меня, в то, что мне просто показалось, что она отступила, когда заметила, как я хочу обнять ее. Все мои глупые надежды и проекты новой жизни, которую мы могли бы начать вместе после того, что произошло со мной, разбиваются о ее холодность и осыпаются вниз никчемной шелухой. Я хочу видеть, как рассыпается в прах моя первая вселенная. И я намерен это запомнить.

- Здравствуй, Джинн, — спокойно говорю я и сажусь за стол, а она занимает место напротив. — Тебя долго не было. Я даже начал волноваться.

- Лучше бы ты волновался раньше, Гарри Джеймс Поттер, — отвечает она с вызовом, роется в сумке и извлекает на свет какие-то пергаменты. — Лучше бы ты волновался, когда затеял всю эту историю.

- Что я такого затеял, Джинн?

Раз жена не бросается мне на шею и в течение трех дней не находит времени, чтобы навестить мужа в тюрьме, а, едва придя на свидание, сразу же сует ему под нос некие бумаги… Может быть, она сможет хотя бы рассказать мне что-нибудь существенное о том, что творится вокруг. Хотя бы это…

- Ты знаешь, в чем тебя обвиняют? — она продолжает разворачивать принесенные документы, содержание которых уже практически не вызывает у меня сомнений.

- Понятия не имею.

- В государственной измене, Гарри. И тебя, и Рона.

Мне кажется, или ее голос действительно немного дрожит? Но моя Джинни — храбрая девушка, просто, похоже, на этот раз ее отвага и жизнестойкость не на моей стороне. Не повезло.

- Бред. В какой измене?

Она, скорее всего, ничего толком не знает, а мне надо будет обдумать все это потом, уже без нее. Только она должна рассказать больше.

- Гарри, я не знаю, чем ты там занимался, да и знать не хочу!

Она повышает голос, ей же нужно, чтобы ее хорошо слышал охранник. Может быть, он потом передаст это, куда следует. Еще несколько очков в плюс бедной бывшей миссис Поттер. А пока она в глубоком минусе. Из-за меня.

— Все показания свидетелей говорят не в вашу пользу. Чтобы вы там ни затеяли, знай — это мерзко! Газеты только об этом и пишут! Вы связались с этими бандитами!

Значит, есть и свидетели. Которые обвиняют нас с Роном в государственной измене. За вынос документов из Аврората. И связь с грабителями. Прекрасно! А миссис Поттер подумала пару дней и пришла сегодня ко мне с документами о разводе.

- Ты хочешь развестись со мной?

- А ты думаешь, я захочу разрушить свою жизнь, оставшись связанной с тобой после того, что сделали ты и мой брат?

- Ты веришь во все то, что кто-то говорит обо мне и Роне? Джинн, мне казалось, ты любила меня… — я даю ей последний шанс.

Смешно звучит: «Я даю ей последний шанс!». Шанс для чего? Остаться женой государственного преступника и носить ему до гроба передачи в Азкабан? Наплевать на свою так удачно начавшуюся карьеру? Ради какой-то детской любви к Поттеру? Я явно себя переоцениваю. Ей двадцать лет, она молода и прекрасна, не пройдет и года, как она вновь удачно выйдет замуж, забудет меня, как страшный сон, а потом нарожает кучу рыжих деток или заработает уйму денег, и будет водить нового супруга на обязательные тещины обеды. У нее все будет хорошо. Просто офигительно прекрасно! А мы с Роном отправимся гнить под каменные своды Азкабана, ну а Джинн через пару лет просто забудет о том, что мы жили на свете. Так будет лучше для всех. Просто забудь — и живи дальше! Жизнь прекрасна, твои рыжие волосы треплет легкий весенний ветер, играет с полами твоего пальто, ты поправляешь прическу, заглядываешь в зеркало припаркованного автомобиля, пара штрихов помады — и никаких слез!

— Ты принесла документы на развод?

Она кивает, почему-то не решаясь произнести вслух то, для чего, собственно, пришла сюда.

— Давай, я подпишу. Извини, что доставил тебе столько беспокойства.

Странно, это нелепое извинение — все, что я могу сказать после почти двух лет нашего брака. Если бы можно было сложить все хорошее, что у нас с ней было, в хрустальный шар, запечатать его и отдать ей, сказав: «Вот, возьми, пусть это будет у тебя». А у себя, где-то на дальней-дальней полочке в доме, в душе, в сердце поставить точно такой же… Но нет, все то светлое, что было у нас с ней, будет перечеркнуто сегодняшним днем. Чудес не бывает, мистер Поттер.

Когда я ставлю свою подпись под согласием на развод, я обнаруживаю, что это не единственный документ, который мне предлагается сегодня подписать.

- Что это? — спрашиваю я ее, хотя прекрасно вижу, что пергаменты, лежащие в стопке следующими, подтверждают переход права владения домом на Гриммо и моим счетом в Гринготтс к моей бывшей супруге.

- Гарри, — она придвигается ко мне поближе, — разве ты сам не понимаешь? То, в чем вас обоих обвиняют… Государственная измена, пособничество бандитам… Они конфискуют все имущество, как на процессах над Упивающимися. Ты хочешь, чтоб это досталось совершенно чужим людям? Тебе все равно, в чьих руках окажется наш с тобой дом?

- И деньги моих родителей, — заканчиваю я за нее. — Мне все равно. Если у твоего отца хорошие связи в Министерстве, пусть похлопочет. А нашего с тобой дома просто больше не существует.

- Ах, вот как.

Она забирает у меня документы и встает.

- Я думала, что хотя бы в память о том, что было у нас, ты…

- Знаешь, Джинн, — говорю я и тоже поднимаюсь, — я думал, что в память о том, что было у нас, ты не предашь меня через три дня после моего ареста по ложному доносу. А раз так, мы можем считать, что у нас просто ничего и не было. Прощай.

Я поворачиваюсь к охраннику, показывая, что разговор окончен. И пока он ведет меня обратно по коридору в мою камеру, я почему-то размышляю не о том, почему она так легко предала меня, а о том, почему я сказал ей «нет». Какая мне, в сущности, разница, если меня засадят в Азкабан по такому обвинению? В моем доме в любом случае будут хозяйничать чужие люди, на деньги моих родителей кто-нибудь построит себе небольшой летний особняк — на замок там точно не хватит. Почему бы не Уизли? Не знаю, я просто не хочу, чтоб Джинни, так холодно и расчетливо бросившая меня сегодня, входила в дом моего крестного, возможно, даже поселилась там с новой семьей. Я ревную? Не хочу, чтоб на моей кухне толклась Молли Уизли, а в гостиной, развалившись в кресле, читал газету мой бывший тесть. Ведь они тоже не пришли проведать ни Рона, ни меня. И не может быть такого, чтобы Джинни решилась на развод, не посоветовавшись с ними… Когда я женился на ней, я думал, у меня есть семья. Значит, и в этом я ошибался.

Я иду по коридору к своей камере и вижу себя точкой, перемещающейся в идеальном пространстве — у меня нет ничего ни позади, ни впереди. Вакуум. Моя пустота. В тот день она впервые является мне, еще не так четко, как это будет позже — я еще не различаю деталей.

Теперь мне, пожалуй, есть, о чем поразмыслить на досуге. Я горько улыбаюсь — у меня впервые за эти годы появилось время задуматься о том, что же происходит вокруг. Нет, пока еще не о жизни в глобальном плане, для этого я в тот момент слишком молод, но хотя бы о том, что мы с Роном пытались сделать, как глупо мы это делали, и что из этого, в итоге, вышло. То, что меня так легко бросила жена, я просто принимаю как данность. Бросила — и все. Ей не нужна такая обуза, как сидящий в Азкабане муж. Она выходила замуж за героя, а я думал, что просто за меня. Бедный глупый Гарри… И вот героя не стало, он как-то в одночасье превратился в государственного преступника, с которым дальше идти по жизни не то, что неудобно, просто невозможно. Мистер Уизли работает в Министерстве, а его сын и зять — бандиты и изменники. Джинни потеряет всю свою клиентуру, которую нарабатывала с таким упорством. Кому нужна миссис Поттер? Никому. Так что я все понимаю. Только вот простить отчего-то не могу. Не получается у меня. Поэтому тему разбитой любви закрываю без соплей и дальнейших раздумий. Я был женат. Ну и как? Мне не понравилось. И здесь я предлагаю поставить точку. Хотя… хотя теперь я понимаю, это просто не была та любовь, за которую можно умереть. Вот я и не умер.

А вот в нашем с Роном деле пока что полно многоточий. Умные люди сначала думают, а потом делают, а вот мы с Роном, видимо, устроены как-то наоборот. Потому что, если бы мы, как следует, задумались об этой афере с Блатом, то поняли бы без труда, насколько опасна затея с публикацией. И для Блата с его Магическим Еженедельником в том числе. Предполагалось, что он как честный журналист выступит вместе с нами против всего Министерства Магии, потому что в случае обнародования того, что мы с Роном пытались вынести из Аврората, правительство бы вряд ли устояло. Так что теперь я даже не удивлюсь, если нас обвинят в попытке государственного переворота. Такой скандал не удалось бы замять даже Фаджу со всеми его дипломатическими талантами. Но мы даже не думали об этом, мы всего лишь хотели прекратить бессмысленные убийства авроров из-за награбленного имущества. Ничего более. Как все могло так получиться? И кто может обвинять нас в связи с бандитами? Это кажется мне просто абсурдом. Мы же просто выносили документы, ничего больше. Да, это запрещено, но как-то не тянет на Азкабан… Наверное, я чего-то не понимаю.

Я вздрагиваю, когда на следующее утро меня вновь вызывают на свидание. Если это кто-то из Уизли, я просто не пойду. Точно, охранник называет имя миссис Уизли, я отворачиваюсь к стене и заявляю, что она может проваливать, но он почему-то не уходит. Миссис Рональд Уизли. Гермиона? Гермиона!

И, едва я переступаю порог комнаты для свиданий, она бросается мне на шею, у нее мокрое от слез лицо, но она быстро-быстро шепчет мне на ухо, пока охранник не может толком слышать нас:

- Гарри, Кингсли подал в отставку. Блэкмор — новый глава Аврората. Он поддерживает обвинение против вас — связь с бандитами и государственная измена. Гарри! Милый мой Гарри! — и она целует меня в щеку.

Мы усаживаемся с ней за стол, так же, как и вчера с Джинни, но сегодня все совсем иначе — у нее боль в глазах, она берет мои руки в свои, старается не плакать, но у нее плохо получается. И она достает из сумки целый блок маггловских сигарет!

- Ты же не бросишь Рона? — спрашиваю я. Потому что если она…, то я не возьму ее сигареты.

- Ты что? Как я могу? В конце-концов, уйду из университета, буду жить с родителями. Кто же вам в Азкабан будет передачи носить?

Она пытается улыбнуться сквозь слезы. А потом вдруг говорит с нескрываемой обидой в голосе:

— Почему вы ни о чем не рассказывали? Что стоило тебе или Рону хотя бы намекнуть о том, что происходит? Мы же всегда, всегда, слышишь! — она повышает голос, и охранник недовольно оглядывается на нас, — мы всегда вместе находили решение! Что случилось теперь? Я стала в вашем с Роном представлении такой же курицей, как Молли Уизли, что со мной можно разговаривать только о котлетах и обновках? Ах да, конечно, еще об успехах в Университете!

— Герми, прости нас, — я кладу ладонь на ее запястье, тереблю смешной трогательный браслетик в виде перевитых цветов и листьев, и она не убирает руку. Значит, не обижается. — Нам же было нельзя никому ничего рассказывать. И мы…

Да, вот теперь мне стыдно перед ней. Она была больше, чем просто хорошая девчонка или жена моего друга. Герми всегда была и для меня, и для Рона тем человеком, с которым можно было разделить все — проблемы, радости, горести, рассказать то, что никто больше и выслушать-то не захочет. Я даже, точно, вот только сейчас вспомнил, я же бегал к ней советоваться, когда не знал, как вести себя с Джинни, когда был еще влюбленным маленьким ослом — не обидится ли моя любовь, если я невзначай положу ей руку на талию? А если не совсем на талию? И Герми даже не смеялась, делала серьезное-серьезное лицо и консультировала меня со знанием дела.

- Ладно, что теперь обижаться, — говорит она, махнув рукой. — Как вы вообще додумались до такой глупости? Мне Рон рассказал, — говорит она, видя мой недоуменный взгляд — мы же действительно не посвящали никого в детали.

- Ты не веришь тому, что пишут газеты?

- Разумеется, нет. Это же полный абсурд.

- А вот Джинни почему-то верит…

- Думаю, Уизли просто так удобнее, — Гермиона произносит это совершенно безразлично, из чего я заключаю, что вопрос о порядочности семейства моей бывшей жены для нее, как и для меня, отныне является закрытым.

- Знаешь, — я смущенно отвожу глаза, — просто затмение какое-то… Думали, все будет, как на пятом курсе, ну, помнишь, как тогда с моим интервью «Придире».

- Гарри, — она смотрит на меня с нежностью и сожалением, — Гарри, но тебе ведь было всего пятнадцать. Разве ты не видишь разницы? За тобой стоял Дамблдор, да что там, вся школа стояла. Ну, разумеется, кроме Амбридж. И потом, ты же был для всех еще ребенком! И что бы ты ни говорил, Министерство всегда могло сослаться на то, что у тебя просто разыгралась фантазия, что ты не вполне нормален. Прости, но в то время то, что ты рассказывал, не могло представлять ни для кого настоящей угрозы. А сейчас вы с Роном взрослые люди, практически полноправные сотрудники Аврората…

- Бывшие…

- У Вас мало времени, — напоминает ей охранник, — Вы же не родственница…

Я бы мог сказать ему, что она гораздо больше, чем родственница, но он не поймет — для него родство определяется только по документам. Вот Джинни Уизли может, пока не получит развода, сидеть здесь полчаса, хотя я не хотел бы видеть ее ни минуты. А Гермиона имеет право только шепнуть мне пару слов да передать сигареты, потому что она, самый важный человек для меня, кроме Рона, конечно, здесь просто никто.

- Гарри, — торопливо говорит она мне, — я не верю во всю ту чушь, которую они пишут. Я хочу, чтобы ты знал — я была, есть и останусь твоим другом, даже если ты действительно надумаешь свергать правительство или грабить имения. Мне наплевать. И еще, — она замечает недовольный взгляд надзирающего за нами аврора и уже почти поднимается со своего места напротив меня, — не сердись. Нет, это глупое слово, конечно, ты сердишься, ты оскорблен, обижен… Но Джинни… я думаю, ее просто заставили родители. Она не такая дрянь, как ты мог подумать. Но ее отец и Перси — они же работают в Министерстве. Для них то, в чем вас обвиняют — катастрофа. Даже Билл… он тоже может лишиться своего места в Гринготтс. Так что это они настояли на разводе. А тут еще и Рон…

- Знаешь, Герми, — говорю я, — даже если бы Джинни убила кого-нибудь, хоть и Министра Магии, я не побежал бы отрекаться от нее на следующий же день. Если ты любишь человека, то принимаешь его таким, какой он есть. Что бы он ни совершил. Прости. Для меня то, что она сделала, это предательство. Хотя я понимаю, что она поступила разумно, и ни в чем ее не виню. И если ты когда-нибудь передумаешь и решишь сделать то же самое, я тоже пойму.

- Гарри!

- Все, заканчивайте, время вышло, — окликает нас охранник.

Она торопливо целует меня на прощанье, я забираю ее бесценный подарок в виде маггловских сигарет и зажигалки и поворачиваюсь к выходу, чтобы не видеть, как она беззвучно плачет у меня за спиной.

Блэкмор… Я сижу на убогой койке в углу своей камеры, курю и пытаюсь думать. Так, надо собраться, успокоиться. Блэкмор… Незаметный, но с каждым днем все более незаменимый. Почему он? Как он смеет выдвигать против нас с Роном какие-либо обвинения? Что он вообще может знать? А что если он давно хотел занять место Кингсли? Черт, как же мы подвели Кингсли! Он ушел в отставку из-за нас, конечно, его же тоже обвинили во всех смертных грехах, хорошо хоть не в связи с бандитами и попытке свержения правительства. Но по всему выходит так, что именно он оказывал нам поддержку. Он взял нас на эту работу, постоянно выделял, порой поручал дела, до которых обычно не допускают стажеров, дал разрешение на копирование в архиве Аврората… Мои мысли крутятся вокруг одного и того же, то перескакивая на какие-то второстепенные детали, то вновь возвращаясь к исходной точке. Архив Аврората. Мы, увлекшись, как дети, перерыли там немало материалов, которые нас, в сущности, не касались. А любые заклинания, в том числе и поисковое, и призывающее прекрасно отслеживаются. Значит, при желании, можно было безо всякого труда выяснить, в каких именно папках так азартно копались мы с Роном. Причем в последние дни, уже сговорившись с Блатом, мы не особенно утруждали себя прикрытием — даже забывали просить у Лаванды подшивки газет с континента. И все это время поблизости ошивался Блэкмор, якобы привлеченный прелестями Лаванды Браун. Сдались ему эти прелести! Человек с такими амбициями, как у Блэкмора, не должен всерьез интересоваться глупой девчонкой со смешными кудряшками, едва закончившей школу. А Блат, откуда взялся Блат? Он подвернулся нам так удачно, выскочил, словно черт из табакерки, как только мы всерьез дозрели до реализации нашего детского плана.

Что если Блэкмор давно следил за нами? Особой приязни к нам, двум выскочкам, он явно не питал. Ему ничего не стоило зайти в архив сразу после того, как его покидали мы. А в первый раз списки конфискованного имущества понадобились нам с Роном почти год назад, точнее, второго мая, после нападения на дом Уоррена Хэмсфилда, когда Рон не мог разобрать свои записи, а мы не могли сдать Блэкмору отчет, в котором бы значилось «Портрет волшебника Г». И в тот же вечер мы отправились в маггловское кафе и завели свой список… И оставшиеся до нашего ареста месяцы были посвящены его пополнению — в ряде случаев, только взглянув на вещи в имениях, где мы бывали в качестве гостей, мы абсолютно точно могли сказать, кому они принадлежали раньше. И ни одна из этих вещей не проходила по аукционным спискам, что бы там ни печаталось в газетах.

Почти год назад… Тогда был день второй годовщины победы над Волдемортом. Как забавно, а сейчас вот остается пара недель до следующего празднования, которое на этот раз пройдет без героя. Осудят ли нас до второго мая, чтобы мы с Роном отметили столь важное событие уже в Азкабане? Или все же подержат здесь, потерпят еще пару недель, а потом, под шумок отгремевших торжеств, тихо упрячут двух бывших победителей под неусыпный надзор дементоров? Можно делать ставки…

Они не выдерживают, видимо, хотят разделаться с неприятными делами до праздников. Кто знает, может быть, Фадж желает объявить себя победителем Волдеморта?

Через пару дней нас с Роном отводят в какое-то странное помещение, обстановкой претендующее на торжественность, и все же настолько казенное, что от тоски и безнадежности сводит скулы.

— Присаживайтесь, — говорит нам совершенно незнакомый человек, одетый в мантию судьи Визенгамота. — Я секретарь суда Уильям Фрисби.

Мне абсолютно неинтересно, как его зовут. К нам приходит секретарь суда при том, что следствие не проводилось, по крайней мере, нас к участию в нем не привлекали даже в качестве подозреваемых, а о том, в чем нас обвиняют, мы узнали из рассказанного Гермионой и Джинни. Я начинаю улыбаться, но вовремя прекращаю, вспомнив о том, что кроме Азкабана мне может подойти еще и Мунго…

- Вот, — он сует нам под нос пухлую папку, ворох пергаментов в которой говорит о том, что преступлений мы с рыжим совершили немало, — предлагаю вам ознакомиться с материалами дела. Суд назначен на завтра. В вашем распоряжении час.

- Вы полагаете, за час с этим можно ознакомиться? — спрашивает Рон.

- Такова процедура.

Если такова процедура для всех процессов в Визенгамоте, я не удивляюсь отсутствию у Фрисби какой-либо реакции на наши возражения. Ему все равно, суд состоится при любой погоде…

- Я могу кратко изложить вам суть дела, — вполне дружелюбно предлагает он. — Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу бандитов, уже более года терроризирующих мирных жителей Магической Британии, в прямой связи с ними и пособничестве разбойным нападениям, попытке дискредитации действующего правительства с целью передачи власти в стране в руки бывших сторонников Волдеморта, коими вышеупомянутые бандиты и являются. Есть неопровержимые доказательства того, что вы оба поставляли им сведения об имуществе, принадлежащем высшим лицам страны. Ряд ваших бывших товарищей-авроров с негодованием рассказали следствию о том, что вы вели с ними беседы предосудительного толка, в которых позволяли себе высказываться о деятельности правительства и лично Министра Магии в негативном ключе. Хотите что-нибудь возразить?

Рон подпирает голову рукой, смотрит на Фрисби с чуть уловимой улыбкой и, наконец, произносит:

- Я вот все думаю, мистер Фрисби, кто из нас сошел с ума — я или Вы?

- Попрошу Вас, Уизли! Вспомните, с кем Вы разговариваете!

К нам тут же приближаются авроры, но секретарь суда делает им знак, и они оставляют нас в покое — мы же не агрессивны. А он, думаю, видал и не такое. Напротив, его лицо неожиданно становится приторно добрым и ласковым, он доверительно склоняется к нам и говорит практически полушепотом:

- Советую вам, молодые люди, согласиться со всеми пунктами обвинения. Доказательства, собранные против вас, практически неопровержимы. Что толку отпираться? В случае если вы продемонстрируете искреннее раскаяние и готовность сотрудничать с судом, вы вполне можете рассчитывать на снисхождение.

- Скажите, мистер Фрисби, Вы шутите или издеваетесь? — давясь смехом, говорю я. — Вы считаете, что мы подпишем сейчас все это, как хорошие мальчики, и будем ждать милостей от Министерства? Согласимся с порождениями больной фантазии Блэкмора, решившего сделать себе имя, засадив в тюрьму Поттера и Уизли? Да я, скорее, поцелую воскресшего Волдеморта!

- Значит, отказываетесь? — констатирует Фрисби, и по его тону я понимаю, что он особо ни на что не надеялся, и что и ему этот разговор представлялся простой формальностью.

Он же прекрасно понимает, что все, в чем нас обвиняют, придумано Блэкмором (а, скорее всего, и не только им), слеплено наспех, однако не встретит завтра в суде ни малейшего сопротивления и возражения. А согласны мы с обвинением или нет — на это, думаю, всем вообще наплевать. Полагаю, они вполне бы могли обойтись на суде и без нашего с Роном присутствия, не понадобились же наши показания в ходе так называемого расследования, так зачем еще и устраивать действо в суде, все равно можно написать в газетах, что заседание Визенгамота состоялось, приговор вынесен. Я же должен был знать еще с пятнадцати лет, со времен той самой истории с Амбридж, что написать можно все, что угодно. И именно это и станет правдой. Только вот я, к сожалению, запамятовал…

Суд, однако, они все же проводят, правда, заседание является закрытым. Пока нас ведут по особому, скрытому в стене коридору, в зал, где царит Магическое Правосудие, я все гадаю, как у них получится заткнуть нас с Роном, не позволить хотя бы проорать обо всем том, что нам довелось узнать. Пусть это не поможет, но хотя бы просто так, чтобы все те, кто, может быть, еще не в курсе, все же услышали, что мы не покушались на Министра и не готовили государственный переворот, не переписывались с бандитами, приходящими прямо с небес. Мы глупо, наивно и по-детски пытались рассказать правду, которая, как это обычно и бывает, оказалась не очень нужна.

Но Аврорат и, думаю, члены Визенгамота тоже, решают вопрос нашей неуместной болтливости просто: когда нас вводят в зал заседаний, я слышу, как аврор, сопровождающий нас, тихо произносит «Силенцио», наводя на нас с Роном палочку. Вот и все. Очень просто. А я-то еще сомневался.

Мы с рыжим только молча переглядываемся, пожимаем плечами и занимаем наши места на скамье подсудимых. Нам остается только улыбаться, чем я, собственно говоря, и занимаюсь вплоть до окончания процесса, вызывая у присутствующих определенное сомнение в собственной нормальности. Иногда, когда становится уж очень забавно, я давлюсь беззвучным смехом — тогда на меня с опаской косится даже Рон. Я понимаю, почему он может оставаться серьезным — у него пока еще есть нечто важное в этой жизни, у него есть Гермиона. Вот она, сидит на самом краешке скамьи для гостей, там, где почти три года назад примостился и я, когда судили бывших Упивающихся. А мне сегодня нечего терять — я чист, легок и не обременен ни долгом, ни имуществом, ни привязанностями. Хорошо, когда у тебя ничего нет, правда, Поттер? Тогда я уверен, что так оно и есть…

А тем временем уже сказаны все обязательные слова, предваряющие открытие заседания, так что на авансцену выдвигается Сайрус Блэкмор — кстати, очень представительно выглядящий в мантии главы Аврората. Его темно-каштановые волосы очень гармонируют с темным винным оттенком ткани, в глазах праведный гнев, губы сурово сжимаются, когда его взгляд падает на нас. Имитация душевного волнения. Прекрасно. Я вновь улыбаюсь.

- Господин Председатель, уважаемый суд! Дело, которое мы сегодня рассматриваем, представляется мне сколь ужасающим, столь и прискорбным! Перед нами на скамье подсудимых двое молодых людей, еще несколько дней назад бывшие гордостью Магической Британии, а сегодня готовые ввергнуть нашу страну в пучину бедствий, войны и разбоя!

- Переходите к обстоятельствам дела, мистер Блэкмор! — прерывает его новый глава Визенгамота, слегка поморщившись.

Он прекрасно понимает, что все здесь сегодня ломают комедию, так что хотел бы сократить время представления до минимума. Видимо, он не склонен к театральщине.

- Подсудимые Поттер и Уизли работали в качестве стажеров Аврората по делу о нападениях под Вашим началом, мистер Блэкмор?

- Не совсем так, господин Председатель! Их принял на работу и всячески опекал мистер Шеклболт, являвшийся моим предшественником на посту главы Аврората до недавнего времени. Прошу суд принять во внимание, что местонахождение Кингсли Шеклбота на данный момент, после подачи им прошения об отставке, неизвестно.

- Визенгамот займется расследованием деятельности мистера Шеклбота в ближайшее время. Скажите, мистер Блэкмор, что именно в деятельности подсудимых натолкнуло Вас на подозрение об их связи с бандитами?

Блэкмор поудобнее располагается на трибуне, видимо, речь его будет продолжительной. Я демонстративно потягиваюсь на скамье, так как примерно представляю себе, о чем он сейчас будет говорить. Ловлю на себе негодующие взгляды членов Визенгамота. Какая теперь, в сущности, разница, раз приговор по нашему делу вынесен безо всякого разбирательства? Нас выгодно оговорить и упрятать в тюрьму, так что те слова, при помощи которых все это будет оформлено, не имеют уже ни малейшего значения.

И действительно, Блэкмор приступает к подробнейшему рассказу о том, как мы изучали и копировали в архиве те самые злополучные списки, не имея на то ни малейших полномочий. Письменные показания свидетельницы Лаванды Браун, разумеется, прилагаются. Наша цель, таким образом, ясна, как день — мы должны были информировать налетчиков о том, где именно находятся интересующие их вещи. После чего те целенаправленно производили свои нападения. Надеюсь, (о, да, несомненно!) что после того, как мы с Роном окажемся в тюрьме, бандиты незамедлительно прекратят грабить дома мирных граждан! О том, как, собственно говоря, эти вещи попали в имения высших лиц Магической Британии, на суде стыдливо не говорится ни единого слова.

- Мистер Блэкмор, — вновь обращается Верховный судья к нашему обвинителю, — есть ли какие-либо доказательства связи подсудимых с бандитами? Вы можете предъявить их суду?

- Свидетельница Уизли!

О, вот и мне пришло время удивиться! Потому что на свидетельское место, даже не поднимая на меня лживых глаз, выходит моя бывшая жена, дабы предъявить негодующей общественности … ту самую шкатулку из черного дерева. С обезьянками, так и не уберегшими меня от несправедливого доноса.

- Откуда у Вас эта вещь, мисс Уизли?

О, она вновь мисс Уизли, значит, развод был произведен в рекордно короткие сроки. Что, Джинни, надо набирать очки в новой реальности? Если ты больше не жена героя Поттера, то, может быть, подойдешь в качестве лжесвидетеля на суде, чтобы приговор, одобренный Министерством, все же был вынесен? Да, милая, тебе же еще отдуваться за брата, так что старайся, дорогая лисичка!

- Эта вещь была получена моим бывшим супругом в подарок на его двадцатый день рождения. Записка, приложенная к ней, не оставляла ни малейшего сомнения в том, от кого получен подарок. Несмотря на мои просьбы незамедлительно сдать эту вещь в Аврорат, Гарри настоял на том, чтобы оставить ее себе.

- У Вас сохранилась записка?

- К сожалению, нет. Гарри незамедлительно спрятал ее в карман своей мантии.

На мне в тот момент вообще мантии не было, припоминаю я, я был в джинсах и в подаренной ею рубашке. И записку показал ей сразу. Она же видела, что там было просто предостережение.

- Знал ли Ваш брат об этом подарке?

- Да, и он тоже не проявил ни малейшего беспокойства и одобрил идею никому не показывать этот странный подарок.

Далее шкатулка передается суду. Я с неприязнью смотрю, как чудесной вещи касаются чужие руки, по-хозяйски поглаживают темную шероховатую поверхность дерева, которая, я помню, кажется такой теплой на ощупь…

— Это маггловская вещь. Вы согласны, коллеги? Цена этой шкатулки в их мире — несколько тысяч фунтов, если не больше. Не правда ли, странный подарок для молодого человека, которому едва исполнилось двадцать?

По рядам проносится единодушный вздох со всем согласных коллег.

- Есть предположение, что это непростая вещь, господин Председатель, — вновь раздается голос Сайруса Блэкмора. — Существует магия, при помощи которой с помощью подобных маггловских вещей можно обмениваться сообщениями. Думаю, это и имело место в данном случае.

Председатель суда согласно кивает. Да, думаю я, мы обменивались сообщениями с бандитами, складывая в шкатулку цепочки, колечки и кулончики, принадлежавшие моей жене… Но озвученная только что цена шкатулки меня ошеломляет. Кто мог прислать мне эту вещь, которая теперь утрачена для меня безвозвратно?

- Таким образом, связь подсудимых с бандитами можно считать доказанной, — председатель Визенгамота подводит промежуточный итог слушанию. — Поттер и Уизли принимали от них дорогие подарки, а также передавали им информацию об имуществе, хранившемся в домах, которые впоследствии становились объектом нападений. С какой же целью подсудимые, сыгравшие в свое время немалую роль в падении Волдеморта, оказывали пособничество людям, известным как его бывшие сторонники?

- Думаю, свет на это могут пролить следующие показания, — Блэкмор призывает на свидетельское место тех, кто готов прилюдно лживо оговорить нас с Роном.

Мне даже интересно, кто же появится там сейчас, что за бывшие наши товарищи-авроры выступят против нас в суде в надежде быстрее продвинуться по службе. Дин Томас и Абраксас Грэхем! Общение наше с ними с последнее время сводилось, честно говоря, к обычному «привет-пока». Грэхем с отличием окончил школу авроров в прошлом году и подвизался на какой-то незначительной должности в Аврорате. Может быть, завидовал нам с Роном немного из-за того, что Кингсли так приблизил к себе нас обоих? Теперь трудно сказать. А вот Дин? Этого я поначалу понять не могу. Но одно могу сказать точно: ни с одним из них мы с Роном ни разу не говорили ни о том, чем занимаемся под руководством Кингсли, ни о наших симпатиях или антипатиях лично к Министру Магии. А тут вот оказывается, что говорили, и не раз!

- Подсудимые намекали мне в личном разговоре, — блекло талдычит Грэхем своим правильным казенным языком, не поднимая на нас глаза, — что Магическая Британия заслуживает лучшего правительства, чем имеет сейчас. И что на пост Министра есть гораздо лучшая кандидатура — человек, пользующийся огромным авторитетом и за пределами Британии.

- Кто же это? — судья проявляет явную заинтересованность.

- Люциус Малфой, сэр.

По залу прокатывается рокот неодобрения, а я просто беззвучно хрюкаю, говорить-то я все еще не могу. Люциус Малфой пользуется авторитетом во всех злачных местах Магической Франции, с этим никто не спорит, но как-то этого мало для поста Министра. Абсурд! Просто комедия! И было бы смешно, если бы в последнем ее действии не предполагалась наша отправка на вечное поселение в Азкабан…

Дин Томас подтверждает показания Грэхема, добавляя к ним лишь пару несущественных деталей. Что-то о том, что мы с Роном, будучи героями войны с Волдемортом, не желали довольствоваться тем скромном местом, которое нам предлагалось занять в мирной налаженной жизни. Председатель вновь обращается к Блэкмору:

- Скажите, мистер Блэкмор, а как Вам удалось вынудить обоих подсудимых показать свое истинное лицо? Ведь, пользуясь покровительством практически всесильного мистера Шеклболта, они еще долго могли вести свою разрушительную работу в стенах Аврората.

Мне кажется, лицо Блэкмора буквально светится от гордости, ведь сейчас он может, наконец, рассказать о том, что действительно совершил.

- Господин Председатель! Видя заинтересованность обоих подсудимых информацией определенного рода, а также их неприкрытое желание дискредитировать правительство Магической Британии, я позаботился о том, чтобы они познакомились с подходящим человеком, готовым, якобы, поддержать их в этом начинании. На самом деле Йозеф Блат является одним из самых искренних приверженцев нынешнего порядка.

Йозеф Блат, которого я до этого не заметил, привстает со своего места и раскланивается. Мы с Роном попались, как дети! Все было разыграно, как по нотам. И ведь скорее всего, целью этой дурацкой инсценировки для Блэкмора были вовсе не мы с моим рыжим приятелем, а Кингсли Шеклболт… Но он успел скрыться, а мы вот сейчас отправимся в тюрьму.

Дальше можно уже не слушать. Наша вина полностью доказана, мы, оказывается, отказались от дачи показаний, сотрудничества со следствием, выступления на суде и даже адвоката (наши письменные заявления прилагаются!), еще раз выразив подобным образом наше неуважение к властям нашей магической родины. За государственную измену (да-да, именно так квалифицируется у нас получение шкатулки на день рождения и вынос документов из Аврората), сотрудничество с бандитами и попытку оказания помощи врагам Магической Британии нас с Роном, бывших курсантов, бывших героев и несостоявшихся авроров, приговаривают в пожизненному заключению в Азкабане и полной конфискации принадлежащего нам имущества. Весь состав Визенгамота голосует единогласно. Мы можем подать прошение о помиловании не ранее, чем через пять лет. Нам предстоит провести это время в башнях Азкабана для совершивших тяжкие преступления, под охраной дементоров. Я сомневаюсь, что протяну и пять месяцев… Но продолжаю улыбаться, улыбаться, видя, как моя бывшая жена выходит из зала рука об руку с Дином Томасом, улыбаться, слыша истошный выкрик мистера Уизли, обращенный к Рону: «Ты мне больше не сын!»…

Я вижу, как, расталкивая судей в бордовых и черных мантиях, к нам проталкивается Гермиона, заливается слезами, обнимает мужа, потом меня, успевает положить нам в карманы несколько пачек сигарет, шепчет: «Я узнавала, это можно проносить с собой. Я приду, как только получу разрешение, обязательно, только дождитесь меня!». Джордж Уизли, единственный из всего семейства, подходит проститься со мной и Роном, пожимает нам руку, не произнося ни слова.

- На выход, — слышу я позади нас голос сопровождающего нас аврора, и гул голосов, выкрики, звук множества шагов покидающих трибуны судей, остается позади. За нами закрывается дверь, через которую выводят осужденных, и тут же с нас обоих спадает заклятие молчания.

- Ну мы с тобой, Гарри, и… — начинает Рон.

- Можешь не продолжать, — прерываю я его. — Я и так знаю.

* * *

Знаешь, Драган, вот так я и был «копом». А потом, как это часто и бывает, злые копы подставляют хороших и те садятся в тюрьму. Обалдеть…

Я выбрасываю бычок в консервную банку, которую прячу от хозяйки под скамейкой, вдыхаю напоенный ночью морской воздух, и иду спать.

11. Гарри Поттер - узник Азкабана

Кофе в моей чашке, крепкий, с чуть заметными светло-коричневыми кружевами пенки по краям, медленно остывает, а я, на этот раз решив наплевать на увещевания моей хозяйки по поводу того, что курение в комнате может помешать соседям, не спеша выпускаю дым в открытое настежь окно моей маленькой комнаты под самой крышей. Я не знаю, почему я снял на лето именно это конуру, я вовсе не бедствую, поэтому вполне мог бы позволить себе и что-нибудь получше. Но я торопился, мне некогда было долго искать, надо было, как только мы с Драганом и Хеленой сошли с автобуса, немедленно куда-то вселяться, чтобы уже на следующий день начать работать в Luna e mare. И это было единственное место, где из окна было видно море. Дом стоит на горе, поэтому каждое утро (ночью, когда я возвращаюсь с работы, уже ничего не увидишь — только в окно струится медленно остывающий бархат южной ночи) я наслаждаюсь видом, как фотографией в рамке, сделанной словно специально для туристического путеводителя. Вода голубоватого и синеватого оттенка, Дубровницкая крепость, как на ладони, мачты лодок и катеров, сейчас, с опущенными парусами, похожие на смотрящие в небо белые карандаши. И все это великолепие обрамляют сосны и кипарисы. Люди, живущие с другой стороны от города на роскошных, утопающих в зелени белых виллах, думается мне, могут чувствовать себя небожителями…

Я неторопливо допиваю кофе и спускаюсь вниз, где, в нескольких шагах от крыльца, припаркована (ну, это громко сказано!) моя подержанная Веспа — небольшой желтый старомодный мопед, приобретенный уже здесь. Потому что на такой крохе так удобно нырять в узкие городские улочки, не вызывая возмущения любителей старины и не пугая мирные стада туристов, пасущиеся в центре города.

Сегодня я выезжаю рано, так что могу не торопиться, и медленно еду по небольшой извилистой улочке, в конце которой находится наш ресторан. А сейчас как раз миную небольшой магазинчик, где миловидная худенькая Ружица, такая же студентка, как и мы, приехавшая подработать на лето, уже выкатила на воздух стойку с разноцветными футболками с местной символикой, надписями типа «Привет из солнечной Хорватии» или схематическим изображением Минчеты — самой известной из крепостных башен. Правда, что меня удивляет, среди этой туристической ерунды есть и настоящие дизайнерские вещи. Вот, например, эта черная футболка без рукавов, с будто надорванным воротом и имитацией неаккуратных стежков… И ее зачем-то разглядывает тот самый англичанин, что повадился в полдень пить минералку в нашем ресторане. Вот жмот, думаю я иногда, хоть бы заказал что-нибудь. Но он редко берет что-то существеннее воды, в крайнем случае, снисходит до салата. Неизменный номер Таймс уже зажат у него под мышкой. Мне интересно, зачем ему эта футболка? При его комплекции она ему дальше головы не налезет, я уже не говорю о длине. Она велика даже мне, правда, совсем немного — чуть в плечах и немного длинновата, я уже к ней примерялся, уж очень она необычна для всей местной пестроты, придуманной на радость туристам. Я даже спрашивал другой размер, но она, как это часто и бывает с такими вещами, оказалась единственной.

Я хочу проехать мимо, но Ружица окликает меня — мы все здесь перезнакомились на этом крохотном пятачке, каждый квадратный метр которого летом должен прокормить осень, зиму и часть весны. Я притормаживаю, англичанин, разумеется, оборачивается, улыбается радостно и рассеянно, как обычно:

— А, это Вы, Юэн! Если не торопитесь, не поможете мне?

Разумеется, я не могу отказать в пустячной просьбе, так что слезаю с мопеда и иду к стойке с футболками. Наверняка ему надо, чтобы я померил что-нибудь для сына, внука или еще кого-нибудь, который ну совершенно такой же комплекции, как и я. А он почему-то указывает мне на ту самую черную футболку.

— Я ее мерил, она мне велика, — пытаюсь отговориться я.

— Очень хорошо, — радуется он непонятно чему, — я как раз присмотрел ее для одного своего знакомого, он немного выше Вас, а плечи чуть шире. Так что, если Вы не возражаете, я посмотрю, как она Вам.

И он, под одобрительным взглядом Ружицы, снимает футболку с вешалки и протягивает ее мне.

— Юэн, ты хоть майку-то сними, — смеется она, — кто же так меряет?

Я стаскиваю майку и тут же меняю ее на присмотренную англичанином вещь — ничего нового, она мне по-прежнему велика. И когда я вижу себя в зеркале — чуть висит на плечах, чуть ниже, чем нужно, спускается на бедрах, меня вдруг пронзает невыносимо мучительная мысль — я тоже знаю, кому она могла бы подойти. И я немедленно снимаю ее, аккуратно отдаю Ружице — англичанин смотрит на меня с некоторым недоумением.

— Извините, я опаздываю на работу, — бормочу я, заводя мопед.

— Что Вы, Юэн, Вы мне очень помогли! — говорит он мне в спину.

«Шел бы ты к чертям собачьим со своей благодарностью!», — думаю я и почему-то сворачиваю не в сторону ресторана, а к крепости. У меня есть еще двадцать минут в запасе.

Мимо меня, шаркая шлепками и сандалиями по камню, движется группа пожилых американских туристов, решивших до наступления жары подняться на городские стены. И в еще не успевшем нагреться утреннем воздухе гулко, отдаваясь от каменных стен, раздается голос экскурсовода:

— Дубровницкая крепость является одним из практически полностью сохранившихся оборонительных сооружений Европы. Высота стен, полностью окружающих старый город, достигает 25 метров, а общая их протяженность составляет два километра. Начало постройки относится к десятому веку.

Да, сейчас он начнет рассказывать про башни — Святого Иоанна, Минчету, Бокар, а потом поднимется с ними наверх — к Морскому музею и аквариуму, они будут безостановочно щелкать фотоаппаратами, увековечивая вид, открывающийся на порт, для семейных альбомов. А я, глядя на сложенные из светлого камня стены, в очередной раз буду вспоминать другую крепость — совсем не такую, в одной далекой северной стране, которую я некогда покинул. И мне кажется, что мой побег продолжается и сегодня…

Поэтому, чтобы не предаваться грустным мыслям, которые так неожиданно потревожила совершенно невинная просьба старого англичанина, я незамедлительно сворачиваю на улочку, ведущую к Luna e mare.

* * *

Да, крепость, в которой нам с Роном по решению Визенгамота предстояло доживать свои дни, располагалась вовсе не в столь любимом богами месте. Мы в сопровождении авроров аппарируем на мыс Рат — самую северную оконечность страны, а там, на небольшой каменной пристани, садимся в лодку. И это путешествие кажется мне нелепой пародией на то, как мы на первом курсе приближались в сверкающему огнями Хогвартсу по глади озера, держа в руках факелы и заворожено глядя на вырастающую перед нами громаду замка. Маленькие дети, приобщенные к Чуду… Да, наверное, это будет очень банально, если я скажу сейчас, что та волшебная поездка в итоге и обернулась для нас вот этой, по замыслу наших судей, самой последней в нашей еще только начавшейся жизни. Но так все и было, тогда я был уверен, что это не пара авроров, а сам Харон правит сейчас в сторону высоких каменных стен крепости, высящейся на одиноком острове посреди моря.

Трудно сейчас сказать, чьими руками был сложен этот неприступный замок. Может быть, великаны выворачивали некогда огромные глыбы, что, кажется, выталкивает здесь на поверхность сама земная твердь. Или шершавые необтесанные камни плотно слились друг с другом, повинуясь заклятию неведомого волшебника. А, может быть, Азкабан воздвигся сам по себе, как порождение ада, прорвавшееся на землю из самых земных недр. Я в жизни не видел более безрадостного места, а если добавить еще и фигуры дементоров, словно большие призрачные птицы кружащихся над замком… В общем, мы с Роном, хотя и старались держаться, но оба заметно скисли.

— Пошевеливайтесь, нечего рассиживаться!

Окрик охранника возвестил нам о прибытии. Для нас все еще непривычна и эта грубость, с которой теперь можно обращаться с нами, и обращения — то просто по фамилии, то вообще полное отсутствие оных. Как будто приговор Визенгамота вычеркнул нас из списка людей и отправил по эволюционной лестнице куда-то ниже собак, но все же несколько выше насекомых. И, когда за нами практически беззвучно закрываются тюремные ворота, я понимаю, что так теперь будет всегда. Мы с Роном стараемся не смотреть друг на друга, я не хочу видеть на его лице отражение моего отчаяния, а он, так же, как и я, стыдится показывать свое. И я вспоминаю Сириуса. Когда-то, много лет назад, мой крестный, как и мы сейчас, безвинно осужденный, так же входил под своды Азкабана. Может быть, и в этом между мною и им есть определенное родство? И ему было столько же лет, сколько нам сейчас.

При входе нас, разумеется, обыскивают, но, как и говорила Гермиона, сигареты и даже зажигалку не отбирают — может быть, надеются, что при помощи этой маггловской дряни мы быстрее сведем себя в могилу. Тюремных роб тоже никто не предлагает — мы так и остаемся в толстовках и джинсах, в которых предстали на суде, в очередной раз продемонстрировав высокому собранию отсутствие уважения к традициям магического мира. В Азкабане, как мне кажется, всем вообще наплевать, что ты делаешь, как ты выглядишь, что говоришь, ешь или нет, откликаешься, когда тебя зовут или молчишь. Потому что нас привезли сюда умирать. А холодящее душу присутствие дементоров я ощущаю уже в самом низу и даже невольно поеживаюсь, на что принимающий нас надзиратель, ухмыльнувшись, назидательно говорит:

— Тебе, Поттер, квартировать на самом верху. Там тоже, знаешь ли, камины не предусмотрены.

Наверное, ему приятно, все время прозябая в этой адской глуши, хоть чуть-чуть поглумиться над нами с Роном. «Надо же, Поттер и Уизли, герои, тоже мне», — скажет он, может быть, нынче за ужином жене. Мы, овеянные славой, раньше смотрели на него разве что только с газетных страниц. А теперь он может лицезреть нас воочию, да, жалких и растерянных, наверное, все же несколько испуганных. Если честно, мы подустали от роли супергероев, напряжение последних дней вымотало нас до предела, так что уже нет сил донести свои невозмутимые лица хотя бы до двери наших камер. Мы с Роном, вероятно, даже не сможем видеться…

Нас ведут наверх, и, когда мы проходим мимо оконных провалов, я слышу, как там, за ними, завывает яростный пронизывающий ветер. А ведь сейчас конец апреля… Что же будет здесь зимой… Если мы доживем до зимы… Я в тот момент не очень на это рассчитываю, и это меня несколько бодрит. Как и наличие сигарет в моих карманах. Одна надежда, что Гермиона сможет передать еще.

Вот и все, наш подъем окончен, мы попадаем на круглую площадку одной из башен, откуда расходятся лестницы, ведущие в разных направлениях, к длинным коридорам, где расположены камеры. Я знаю, как устроен Азкабан — нам рассказывали об этом еще в школе Авроров. Пока нас с Роном еще не разделяют, подталкивая к одной из лестниц. И как только мы начинаем подъем, где уже через несколько ступеней сбоку от нас оказываются первые каменные клетки, все пространство оглашается глумливыми воплями:

— С нами Гарри Поттер!

Конечно, здесь же одни Упивающиеся! Как же я мог забыть, с кем нам предстоит проводить бок о бок последующие годы! Странно, все они взрослые люди, а ведут себя, словно дети.

— Можно автограф, мистер Поттер? Что, не хотите? Тогда, может быть, мистер Уизли? Что, тоже нет?

Лица, плотно прижатые к решеткам, изможденные, с глубоко запавшими глазами, спутанные длинные волосы, отросшие бороды. Я тоже превращусь через пару месяцев в такое же чудовище, гнусно что-то вопящее в сторону тех, кого будут вести мимо меня по коридору? Только не это. Лучше я разобью себе голову о каменную стену. Рон поворачивается ко мне, он молчит, но в его глазах ужас. Нет, нельзя отвечать, надо держаться, мы же знали, в конце-концов, рядом с кем нам предстоит здесь оказаться.

Пока нас ведут к камерам, я замечаю, что обитатели некоторых «жилищ» вовсе не подходят к решеткам, чтобы взглянуть на нас, хотя, мне кажется, я различаю, что внутри кто-то есть.

Наконец, вопли остаются позади, и вот уже Рона вталкивают в одну из клетушек, я даже не успеваю пожать ему руку на прощанье, меня ведут дальше, еще ступени, да, самый верх, как и положено герою.

— Ну, Поттер, что скажешь? — спрашивает меня грузный человек, сопровождающий меня. Подъем утомил его, я слышу, как он хрипло дышит у меня за спиной. — Самая верхотура, прекрасный вид. Для Вас только лучшие места!

— Да, спасибо, — отвечаю я и вхожу в распахнутую им передо мной дверь, нет, это просто решетка, не закрывающая обзора, — панорама просто великолепна!

— И сосед у тебя что надо! Его сюда упрятали за особо буйное поведение. Так что скучать не будешь, гарантирую!

Решетка с отвратительным скрежетом закрывается за мной, и я немного удивлен тому, что это одиночка. Видимо, соседом надзиратель назвал того, кто сидит в камере рядом с моей — расстояние между ними не более метра. Я делаю несколько шагов вперед — сбоку имеется узкая кровать, напротив нее убогий стол, а далее, в небольшой нише, то, что заменяет местным обитателям ванную комнату. Путь от входной решетки до ниши укладывается в шесть шагов. И четыре поперек. Апартаменты, ничего не скажешь. Но этим меня трудно напугать, видали мы и хуже! Как тут не возблагодарить небо за то, что послало мне моих нелюбящих тетю с дядей, которые не постеснялись засунуть меня, тогда совсем кроху, в чулан под лестницей? Я до первого курса в Хогвартсе вообще не подозревал, что я имею право жить как-то по-другому. И я — кто бы мог подумать — еще не раз помяну их добрым словом в течение последующих месяцев, потому что если бы не их агрессивная нелюбовь, неприятие меня, даже жестокость, я бы просто не выжил. Вот странно, за что только ни приходится благодарить людей в этой жизни! Порой вот даже за такое…

Я присаживаюсь на край койки и достаю из кармана свое сокровище — четыре пачки маггловских сигарет и зажигалку, с наслаждением затягиваюсь. В моей голове нет мыслей. Я страшно устал. Я видел за эти пару дней столько предательства, сколько не довелось за всю жизнь. Что я, собственно, плохого знал в свои двадцать один? Ну, допустим, мои родственники не в счет. Не прикажешь же людям любить и быть добрыми против их воли, так уж все у нас вышло. Ну а потом — звездный путь героя! Да, там случалось всякое, но всерьез я же никогда не сомневался в том, что меня принимают, любят, со мной хотят дружить, меня опекают. «Гарри, что, опять болит шрам?» — и полные заботы и тревоги глаза Гермионы, всматривающиеся в мое лицо. «Тебе что, опять Волдеморт приснился? Ты так кричал во сне», — Рон тормошит меня, сонного, и я вижу по его взгляду, как он беспокоится за меня. Да, от меня многого ждут, но меня и опекают, закрывают глаза на шалости, значительные и не очень, фигура самого всемогущего Дамблдора служит надежной преградой между мной и остальным миром, в котором, как я теперь знаю, действуют несколько иные законы.

Приключения, прямо подвиги Геракла, что ни год, то новое свершение! И потом — победа над Волдемортом, школа авроров, женитьба, такое многообещающее начало карьеры… ты постепенно привыкаешь быть центром мира, хотя прекрасно умеешь и скромно отойти в сторону — ты не любишь почестей и громких слов, но все же знаешь, что они твои по праву. Получается, это первая остановка в моей жизни…

— Эй, — я слышу голос из соседней камеры, когда докуриваю первую сигарету и незамедлительно приступаю ко второй, — ты только что с воли. Сигареткой не угостишь?

Конечно, кем бы ни был человек, окликнувший меня сейчас — Упивающимся, убийцей, хоть самим Волдемортом — я дам ему то, о чем он просит. Я не знаю, сколько времени он здесь провел, а для того, кто пристрастился к этой маггловской дряни, отсутствие сигарет — настоящая катастрофа. Я просовываю руку сквозь прутья решетки и протягиваю ему целую пачку, мои пальцы касаются чужих — огрубевших, цепких и неожиданно теплых. И тут же запоздало пугаюсь — ведь надзиратель сказал, что мой сосед буйный, вдруг он сейчас схватит меня за руку и не отпустит? Глупость, конечно, он просто берет сигареты.

— Не жадный, значит? — спрашивает он, оценив мою щедрость.

— Не особо, — миролюбиво отвечаю я. — У Вас зажигалка есть? А то я могу дать.

— Этого добра хватает.

Судя по его чуть хриплому довольно низкому голосу, мой сосед уже не молод. Я еще слишком ошарашен всем, что произошло с нами сегодня, так что даже не могу оценить того, что рядом со мной раздается чей-то живой голос. После того, что мы видели и слышали, пока нас вели сюда, здесь трудно рассчитывать на приятное времяпрепровождение.

— А ты дал бы мне свои сигареты, если бы знал, кто я? — спустя минуту спрашивает он.

— Неужели сам возродившийся Темный Лорд? — я невесело усмехаюсь. — Все равно дал бы.

— У тебя много, что ли? — в его голосе недоверие.

— Нет, еще три. Так что, пока есть, буду делиться. А Вы кто?

— Я, дружок, Энтони Нотт. Знаешь такого?

— Слыхал.

Разумеется, один из бывших Упивающихся, я должен был видеть его на процессе, только вряд ли смогу сейчас вспомнить его лицо. Если бы еще пару недель назад мне сказали, кого я буду угощать сигаретами, я бы просто не поверил. А сейчас мне все равно. Просто человек. Просто хочет курить. Сидит здесь уже три года. И все — ни родных (я-то знаю, что они все сбежали за границу, так что даже не приходят к нему), ни поговорить. Совсем недавно, осиянный немеркнущей славой, я мог бы воображать, что я намного лучше него, но вот теперь, после ареста и этого комичного суда над нами, я не удивлюсь, если и в их деле тогда, три года назад, тоже была масса неучтенных обстоятельств.

— Ну а я Гарри Поттер. Навряд ли Вы знаете, — отвечаю я в тон ему.

И он смеется, совершенно нормально, как смеются все люди. Хоть не буйный, радуюсь я про себя.

— Не то, чтоб совсем не слыхал. Так, краем уха, — он продолжает смеяться. — Сигарет нам твоих, парень, при твоей доброте, надолго не хватит. Так что экономь и не разбрасывайся.

— А что, многие стрелять забегают?

Он вновь смеется.

— Ты забавный, Поттер.

— Ну, просто надзиратель сказал, что Вы буйный, вот я и пытаюсь Вас не раздражать.

Я слышу, как мой сосед за стеной делает несколько шагов по камере, приглушенно кашляет, а потом, наконец, говорит:

— Это Сэм, не обращай на него внимания. Просто злобная жирная тварь. Но раздражать его опасно. Будет цепляться к тебе поначалу, лучше промолчи. Он шуток не понимает. Я поначалу изводил его, а потом приелось. Здесь все надоедает, сам увидишь.

Странно, он не пытается издеваться надо мной, как-то поддеть… Или это благодарность за подаренную ему пачку сигарет? Мы некоторое время просто молча курим, я чувствую его присутствие совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Здесь царит полумрак, свет из узких прорезанных в стене окошек-бойниц практически не доходит до нас.

— Вы здесь уже три года? — спрашиваю я.

Я и сам прекрасно знаю ответ, но почему-то мне хочется поговорить с ним, может быть, просто оттого, что мне страшно, а когда рядом кто-то есть, пусть даже и бывший сторонник Темного Лорда, все же становится лучше. К тому же сейчас мы с ним явно не враги. И он сумел выжить здесь — в холоде, полумраке, так же как и я сейчас, брошенный сюда умирать. Никому не нужный человеческий мусор магического мира…

— Три года? — переспрашивает он. — Выходит, что так. Я несколько сбился со счета. Тебе сейчас сколько лет?

— В августе, если доживу, исполнится двадцать один. А тогда… ну…, — я не знаю, вежливо ли упоминать при нем о суде над ним и падении Волдеморта.

— Когда нас судили в Визенгамоте, ты хочешь сказать? Что ты мнешься? Думаешь, я действительно буйный и сейчас проломлю головой дыру в стене, чтобы придушить тебя?

— Знаете, это был бы неплохой вариант, — говорю я, впервые за сегодняшний день позволив столь открыто прорваться моему отчаянию.

— Еще чего! — он опять смеется. — У меня только что появился сосед, причем не просто какой-то там сосед, а парень с воли, с сигаретами и новостями. Нет, Поттер, ты от меня так просто не отделаешься!

Я чувствую, как на меня накатывает усталость, сажусь прямо на пол и прислоняюсь виском к холодному камню. Ненавижу холод, но сейчас мне отчего-то хорошо сидеть вот так, сжавшись у стены и ощущая, как пойманный в коридорах Азкабана северный ветер сковывает стужей мое тело. Нотт, видимо, слышит мою возню на полу, так что неожиданно предлагает:

— Ты бы, парень, отдохнул, что ли. Если ты вдруг не заметил, там есть кровать. Не пуховая перина, но жить можно. Ты сейчас, разумеется, считаешь, что наступил конец света, не для всех, но персонально для тебя. И думаешь, как бы замерзнуть здесь на полу до смерти или размозжить себе голову о стенку. Не ты первый, я тебя уверяю. Однако насколько я знаю, никто еще этого не сделал. Напротив, все продолжают упорно здесь гнить в надежде на лучшее.

— А на что тут надеяться? — спрашиваю я, отчего-то действительно поднимаясь с пола и заваливаясь на кровать, как мне и было предложено.

— А жизнь, она длинная, — отвечает он мне, — всякое бывает.

И я заворачиваюсь в тонкое одеяло, я и вправду хочу спать, мне теперь некуда торопиться, мой забег дошел до точки, где нет никакого вперед. Так что взять тайм-аут будет неплохим решением. И я засыпаю, только слышу, как мой сосед бурчит из соседней камеры:

— И не кури столько. Во-первых, так уже к вечеру ничего не останется. А, во-вторых, кашлять будешь, а я и так плохо сплю.

______________________________________________________________________________________

— "Значит, не жадный?"

_______________________________________________________________________________________

* * *

Так начинаются странные дни моей жизни в Азкабане. Можно было бы просто сказать, что они настолько похожи один на другой, что сливаются в сплошную серую полосу, такую же, как тусклый свет из окон-бойниц, еле достигающий наших камер. И в то же время рядом со мной этот человек, которого я как-то незаметно начинаю звать сэр Энтони, потому что это звучит уважительно и доверительно, хотя я и не могу сказать, что доверяю ему. Думаю, как и он мне. Но вот через пару дней нашего разделенного прочной каменной стеной, но все же, как ни странно, общего существования он начинает называть меня «сынок», что в устах бывшего сторонника Волдеморта кажется мне поначалу диким, неприемлемым, и я даже хочу сказать ему, чтобы он прекратил так обращаться ко мне, но… Но потом понимаю, что меня согревает это слово. И я ровесник его сына Тео, мы учились на одном курсе, только он, разумеется, закончил Слизерин. Обо всем, что я знаю о его семье, я рассказываю сэру Энтони сразу же, как только просыпаюсь в тот мой самый первый день в Азкабане. Я знаю немного, только что около года назад Тео попал на страницы магической прессы то ли Франции, то ли Испании, оскандалившись в каком-то клубе, вроде даже вместе с Панси или еще какой-то девчонкой с их курса. Но для старшего Нотта важно только то, что его сын жив, так что он безмерно благодарен мне и за эту нелепую новость. А жена его, кажется, тоже где-то на континенте, так что к нему, действительно, никто не приходит. Ни единый человек — у него нет родственников кроме жены и сына, а он сам велел им уехать.

— И к Вам никто не приходит? — спрашиваю я с некоторым недоверием.

— А к тебе будут ходить толпы, Поттер? Получить разрешение на посещение заключенных в Азкабане не очень просто. Если только ты не родственник. А так… Вот к Флинтам, Паркинсонам и Руквуду — к тем да, таскается какая-то дальняя родня. Жены и дети, ну, которых не успели посадить, те все уехали, и слава Мерлину и Моргане! Когда кто-то приходит, нам иногда перепадают сигареты, но особо не разживешься. А договориться с Сэмом нереально — совсем осволочел на этой работе. Чего, казалось бы, ему стоило — передай посылочку, озолотят ведь родственники! Ни в какую!

А потом он спрашивает меня:

— А у тебя, парень, какие перспективы? В смысле, по поводу снабжения?

— Никаких, — честно признаюсь я. — Жена меня, как узнала, сразу бросила.

— И что у нас там узнала жена?

Так и получается, что он с первого же дня знает нашу с Роном историю. Правда, часть про корабль я пока что опускаю. Все эти две недели, пока шло так называемое следствие, я даже не осознавал, насколько мне необходимо просто поговорить с кем-то. Не урывками, как с Гермионой, а вот так, спокойно и не спеша, чтобы меня переспрашивали, уточняли, отпускали комментарии, да, пусть и в основном нелестные для меня и Рона. Но чтобы выслушали.

— Дурак ты, Поттер, — констатирует сэр Энтони. — Думал, с тобой до старости будут носиться?

Я замолкаю. Конечно, я и забыл, с кем я тут откровенничаю. Ему же, должно быть, только в радость, что я и Рон закончили свою карьеру столь плачевным образом. И я отхожу вглубь камеры подальше от решетки и даю себе слово, что больше не стану с ним разговаривать. Сигареты дам, конечно, а вот просто так… Но совершенно неожиданно до меня доносится:

— Не обижайся. Прости, я не это хотел сказать. Просто ты им вообще больше был не нужен. Сам посуди — Темного Лорда ты убил, ну, не один, хорошо, с друзьями, — поправляется он, слыша, как я хочу возразить, — дальше что с вами делать? На полку поставить и пыль сдувать?

— Я как-то об этом не думал. Казалось, когда все закончится, можно будет просто жить.

— Мирная жизнь? — иронично спрашивает сэр Энтони, неуловимо копируя интонации Фаджа. — Знаешь, Поттер, хороший герой — мертвый герой. Когда наступает мирная жизнь, такие, как ты, обычно присутствуют в ней в виде памятников. Представляешь себе, каково начальнику сказать: «В моем отделе работает Поттер»? Если у тебя сам Гарри Поттер, зачем ты сам-то нужен? А дать вам еще чуток подрасти, возникает вопрос, а не назначить ли нам Великого Героя на пост Министра Магии, а его верных друзей взять ему в заместители? Вас бы любой поддержал. А остальным куда деваться? Тем, кто сидел по углам, пока вы воевали против нас. А им тоже очень нужно местечко под солнцем. Лучше бы было тебе уехать, честное слово. Тогда у тебя был бы шанс просто жить.

— Снейп вот уехал. То есть он теперь не Снейп совсем.

— Ого! — сэр Энтони удивлен. — Неужели принял отцовское наследство?

— А Вы знали?

— Про то, что Грег Довилль — его отец? Разумеется. Только я тебе потом расскажу, если не возражаешь. Ты же мне тоже не все рассказал, а? — проницательно спрашивает он.

И я сразу же вспоминаю, что на самом деле разговариваю сейчас не с милым дядькой-балагуром, а с одним из самых опасных сторонников Волдеморта.

— Как Вы догадались?

— Ну, я за три года Азкабана еще не все мозги растерял. Я ведь тоже успел побыть аврором, Поттер.

Хорошо, что он не видит сейчас моего лица, потому что я не могу представить себе его выражения в данный момент. Как такое вообще возможно? Сторонник Темного Лорда — бывший аврор?

— Было дело по молодости, — разъясняет сэр Энтони. — А сейчас извини, у меня, старика, режим. Это ты весь день проспал, а мне пора на боковую.

— А сколько Вам лет?

— Сорок восемь.

И мой сосед желает мне спокойной ночи, и по звукам из его камеры я понимаю, что он действительно собирается спать. А я остаюсь один — думаю, ворочаюсь, пытаюсь заснуть. А вот сигареты экономлю.

Где-то под утро я все же засыпаю, и мне впервые за все это время снится наш дом на Гриммо, и там все так, будто бы и не было этих двух последних недель: мы пьем утренний кофе с Джинни, она уже одета, наклоняется совсем близко, чтобы поцеловать меня, так что я чувствую легкий цветочный аромат ее духов. А когда я закрываю за ней дверь, то вижу на каминной полке бумаги, подписанные бумаги о нашем с ней разводе. И просыпаюсь. И понимаю, что уже ничего нельзя вернуть, что вот оно, было, но… Но теперь недоступно, недосягаемо. Я один, сдавлен со всех сторон серыми камнями, живой, но словно уже в могиле. Теперь так будет всегда. А потом по коридору будто бы проносится легкое дуновение, и я вижу страшную нечеловеческую фигуру, на секунду замирающую у моей камеры, а потом вновь продолжающую свой неспешный полет. Но холод проникает в самые глубины моего сердца. Они выпьют мою душу, не сразу, а вот так, день за днем, постепенно, я буду угасать, видеть во сне мою жизнь, солнечные блики, пробегающие по полу нашей спальни и просыпаться в этом сером каменном кошмаре.

Я не встаю с кровати, когда утром Сэм приносит мне нечто, напоминающее завтрак, отрешенно слушаю его ворчание, что деликатесов мне здесь предложено не будет, не отвечаю, когда меня окликает мой сосед. Просто заворачиваюсь в одеяло и ложусь лицом к стене.

— Поттер, черт тебя побери, пойди сюда!

Оклик сэра Энтони, раздающийся уже в четвертый раз, игнорировать невозможно, так что я нехотя слезаю с кровати и подхожу к решетке.

— Какого ты не отвечаешь?

— А должен?

— Что, лежишь лицом к стене, видишь во сне прелести твоей рыжекудрой Уизли и жалеешь себя? — голос моего соседа сейчас звучит зло и раздраженно.

— Вам-то какое дело?

— Дай мне руку, Поттер.

Я не знаю, о чем я думаю, когда выполняю его просьбу, потому что мое запястье немедленно оказывается в крепком захвате, он выкручивает его так, что я не могу даже вздохнуть от боли, почти ломает мне пальцы. Псих, он сумасшедший, успеваю подумать я, упираюсь мгновенно покрывшимся от страха потом лбом в железные прутья решетки и даже не прошу отпустить меня. А боль с каждой секундой нарастает, Нотт делает это умело, не торопясь. Видимо, сказывается многолетний опыт… Я все же пытаюсь вырваться, но он только смеется.

— Что-то плохо учат нынче в школе авроров, парень. Ничего не можешь, да?

Я молчу. Что я буду делать в тюрьме со сломанной рукой? Надеюсь, сдохну побыстрее, только и всего. Пусть ломает. Но в том-то и дело, что он и не собирается калечить меня, а боль все сильнее терзает мою руку, сковывает плечо, вонзается в затылок. Я не выдерживаю и, пытаясь не кричать, все же, видимо, издаю какой-то звук.

— Что, Поттер, больно? А теперь послушай меня, идиот. И запомни хорошенько.

Он чуть ослабляет хватку, так что я даже способен что-то воспринимать.

— Если ты будешь валяться на кровати, как мешок с дерьмом, пускать слюни по бывшей женушке, не соизволишь жрать те сопли, которые здесь называют едой, ты сдохнешь через пару месяцев. Мне неохота на это смотреть. Так что, если ты решил загнуться, скажи сейчас. Я тебя так изувечу, что сдохнешь от боли или потери крови через пару часов. А Сэма не будет до обеда, так что ты как раз уложишься. Согласен?

— Не надо, — еле-еле говорю я, так как умирать в муках мне почему-то расхотелось. И он еще чуть-чуть ослабляет свой захват на моем запястье.

— Тогда ты сейчас пообещаешь мне следующее: ты не дрыхнешь и не валяешься в углу, ты не пускаешь нюни, не лежишь, отвернувшись лицом к стенке, когда с тобой разговаривают, жрешь то, что дают, встаешь и ложишься, как делал бы это, если бы ходил на работу. Усек?

— Зачем?

— Затем, дурак, что если ты превратишься в кисель, то твой хладный труп унесут отсюда к осени и передадут рыдающим родственникам.

— У меня их нет.

— Значит, здесь тебя и схоронят. И даже одинокий дементор не всплакнет на твоей могилке. А еще ты, Поттер, не будешь лежать пузом кверху, обозревая красоты азкабанского потолка, ты будешь ходить по своей конуре, как заведенный, считая шаги, приседать, отжиматься, поднимать свой колченогий стол, пока не отвалятся руки, в общем, ты, проучившись три года в школе авроров, должен приблизительно представлять себе, что такое физические упражнения. Обещаешь — я отпущу тебя. Нет — буду калечить дальше, — и он вновь выкручивает мне руку.

И я обещаю. Когда он отпускает меня, я обиженно говорю:

— Я Вам сигареты больше в руки давать не буду. Буду класть на пол. Сэм был прав, что Вы буйный, зря я не поверил.

Он смеется.

— Сейчас пройдет. Я тебе ничего не сделал. Я знаю, что больно. Но я совершенно не хочу, чтобы ты тут загнулся у меня под боком.

— Почему? — я недоумеваю, чем я за неполные сутки, проведенные бок о бок, стал так дорог бывшему Упивающемуся. А уж ухватки у него…

— А с тобой веселее, — задорно отвечает он.

А потом уже совершенно серьезно объясняет мне, что Азкабан убьет меня, если только я позволю ему это сделать. Поэтому я должен попробовать оказать сопротивление. А это возможно только через самодисциплину, которая, как это не прискорбно, достигается режимом дня, дурацкой зарядкой, едой и поддержанием себя в более-менее бодром состоянии. Оказывается, это он и пытался втолковать почти в самом начале их заключения сидевшему рядом с ним в то время Маркусу Флинту. Похоже, примерно теми же методами. Поэтому Маркус объявил его буйным психом, а Сэм отселил сюда, на самый верхний этаж, закаливать дух и тело в полном одиночестве. А теперь вот у него есть я.

Если бы сэр Энтони Нотт не спас меня тогда, выкручивая руку, доверчиво протянутую мной в тот день через решетку камеры и не вырвал бы силой то, на первый взгляд, детское обещание, я бы однозначно сдох в Азкабане. Могу поклясться в этом где угодно.

— Сэр Энтони, а на Вас не действуют дементоры?

— Понимаешь, — я слышу, как он усаживается на пол у самой решетки, закуривает, а я следую его примеру, — на тех, кто постарше, они действуют слабее. Их больше тянет на свеженькое, на эти ваши мечтания о бывших подружках, бабочках там на лугу, лодочках на пруду. А у меня какие бабочки? Сколько народу я перебил, служа Темному Лорду? Надо им это?

— А много?

— Народу-то? Хватало, — спокойно отвечает мне сэр Энтони.

И, как ни в чем не бывало, объясняет мне довольно несложную технику ментальной защиты без всякой магии. Мне интересно, почему никто не удосужился рассказать нам ничего подобного ни в Хогвартсе, где я валился с ног, стоило дементору появиться в поле зрения, ни в школе авроров. А потом я понимаю, почему… Потому что нас не учили тому, чем владели сторонники Волдеморта. Будто любое знание, соприкоснувшись с ним, становилось заразным.

А вот своей дисциплиной он меня поначалу убивает. В первые дни я холодею всякий раз, когда дементоры совершают утренний облет своих владений. Ноги становятся ватными, я весь покрываюсь холодным потом, в ушах звон, грозящий, как и некогда в детстве, перейти в предсмертный крик моей матери. У меня едва хватает сил сползти с кровати, но окрик из соседней камеры не позволяет мне забыть о данном обещании, я пытаюсь изобразить некое подобие зарядки, хотя поначалу не выходит даже присесть или наклониться. А отвратительный тюремный завтрак так и просится обратно, пару раз так и происходит. По ночам мне кажется, что камень, окружающий меня со всех сторон, стонет, нашептывая мне сказки о легкой и скорой смерти, а черная тишина душит, словно тяжелое одеяло, не позволяя шевельнуться. Но мне приходится брать себя в руки — Нотт стыдит меня, его слова заставляют меня впечатывать в стену кулаки от унижения, так что я, стиснув зубы, пытаюсь сконцентрироваться, представляя себе квадрат, в который я отодвигаю все малодушные мысли и страхи, расслабляюсь, как учит меня его ровный голос, раздающийся со стороны решетки камеры, опять мысленно рисую образы, способные оградить мою душу от холодного липкого страха. И никакого лежания носом к стене. Шесть шагов вперед, столько же назад, а потом по новой. И считаю. Сначала до тысячи, но с каждым днем их становится больше и больше.

— Сэр Энтони, лучше б я просто умер, — говорю я вечером четвертого или пятого дня этой пытки.

— Ты бы, сынок, у Темного Лорда и дня не протянул. Я имею в виду, на службе, — я различаю улыбку в его голосе. — Мы все такие — и Люциус, и Руквуд, и Мальсибер, и Эйвери. Даже сам сиятельный лорд Довилль, хотя в школе ты его таким и не видел.

— А разве Вы до сих пор считаете его своим?

— Знаешь, — тут сэр Энтони задумывается, — про него никогда нельзя было сказать, за кого он на самом деле. Боюсь, он и сам этого точно не знал. Для меня он — один из нас.

Но примерно через неделю я понимаю, что настойчивость и в чем-то даже жестокость сэра Энтони начинают приносить плоды. Просто одним прекрасным утром утреннее присутствие дементора около моей камеры я ощущаю как прикосновение холодного ветра — и ничего более. Уходят ужас, желание немедленно убежать, стать незаметным, вжаться в щель. И прежнее столь хорошо знакомое мне полуобморочное состояние больше никогда не возращается. Я начинаю нормально спать по ночам, вымотавшись за день. Казалось бы, чем можно так утомить себя, сидя в одиночной камере и не имея никаких разумных занятий? Но благодаря моему соседу мой день расписан так, как мне и не снилось в дни обучения в школе авроров. И я как-то незаметно все больше доверяю этому странному человеку, чьего лица до сих пор даже не могу вспомнить. Не говоря уже о том, чтобы увидеть — из камер Сэм нас не выпускает.

И мы все время разговариваем, так что однажды я все-таки спрашиваю его, отчего он, сэр Энтони, бывший аврор, стал служить Волдеморту. Кстати, мой сосед не имеет ни малейших возражений, когда я называю поверженное чудовище по имени, хотя сам величает его исключительно как подобает — Темный Лорд. Нотт несколько секунд молчит, а потом соглашается, но с одной оговоркой: я должен рассказать ему то, о чем умолчал в первый день, излагая историю нашего с Роном ареста и осуждения. И я не протестую. За те дни, что я провел здесь, мне стало абсолютно безразлично, что сэр Энтони — мой бывший враг, исчадье ада, Упивающийся Смертью, что я в прошлом аврор, посвятивший себя борьбе со злом, которое, как оказалось, не очень четко отличалось от того, что я по старой привычке называл добром. На этот раз я рассказываю ему все, без утайки — о нападениях, о корабле, о тех, кого удалось опознать по воспоминаниям свидетелей. Он некоторое время молчит.

— Знаешь, сынок, — произносит он наконец, — ты ведь дал мне надежду. Если бы у меня, грешного, была бы где-нибудь припрятана бутылочка, мы бы ее сейчас с тобой распили.

— Мне-то за что пить? На корабле Ваши, они, думаю, рано или поздно смогут освободить Вас. Для меня, сэр Энтони, они по-прежнему враги, как и я для них.

— Любишь все разложить по полочкам? Тут плохие, там хорошие?

— Наверное. Так что, если они прилетят за Вами, выпьете потом за мое здоровье. Ну, или упокоение.

— Дурак, — резюмирует мистер Энтони.

А потом проводит для меня краткий курс истории моей собственной жизни, обрисовывая ее парой слов так точно, что я только слушаю его, позабыв закрыть рот.

— Дамблдор позволил тебе вырасти среди магглов, в доме, где тебя терпеть не могли, держали чуть ли не в погребе.

— В чулане, — уточняю я. — Откуда Вы знаете?

— Мы про тебя, дорогой мой, знаем больше, чем ты сам. Потому что Темный Лорд был одержим идеей убить тебя, так что мы собирали о тебе все слухи, были и небылицы, какие только можно было раздобыть. Как знать, если бы он просто наплевал на это пророчество, оставил бы тебя в покое… может быть, ничего бы и не было.

— Мне иногда тоже так кажется…

— Так вот, я про Дамблдора. Когда ты дорос до школы, ты был готов есть у него из рук — так ты изголодался по нормальному дому. И ты все тут же получил — любовь, восхищение, заботу. Я прав?

Да, черт возьми, он тысячу раз прав! Я дрессированный волчонок, Маленький ручной герой Министерства. Когда подобные мысли приходили мне в голову раньше, я просто гнал их как неуместные, доставая откуда-то готовую фразу: Дамблдор — великий волшебник!

— Извини, что я так говорю, сынок, но тебя, такого, каким тебя сделали, было довольно просто направить в нужное русло. Там, где тебе было хорошо, была правильная сторона. Ты никогда не задавался вопросом о том, почему нельзя было отдать тебя в любую магическую семью, где тебя бы вырастили, как родного? Где ты бы не ходил в обносках и не питался объедками? На крайний случай, ведь можно было оставить тебя в Хогвартсе, где тебе было бы во сто крат лучше, чем у твоих так называемых родственников.

Я с тоской открываю последнюю сигаретную пачку. Плевать, что они скоро закончатся, на всю оставшуюся жизнь здесь все равно не хватит. То, что он сказал мне сейчас… это та правда, которую я сам не смел додумать. Даже если защита крови моей матери была так сильна, и все только и ссылались на нее, отправляя меня к ненавистным Дурслям, я ведь мог запросто оставаться в Хогвартсе — там-то мне ничто не угрожало. В замке летом всегда кто-то был… Меня прикармливали, звали в теплый дом, потом вновь запирали в клетку, совсем ненадолго, но так, чтоб я видел, как мне там голодно, плохо и одиноко. А потом опять гладили по головке, называли Золотым мальчиком, готовы были носить на руках. Такие вот качели. Чтобы в итоге выпустить на крупного зверя… А потом я сразу побежал к следующей кормушке, где тоже обещали гладить, кормить и расчесывать шерстку. Уизли.

Но, несмотря на все эти горькие мысли, Волдеморт мне милее и ближе не становится, о чем я и сообщаю сэру Энтони. И мне по-прежнему интересно, чем же Темный Лорд так полюбился представителям самых могущественных семей Магической Британии, что они ринулись за ним по первому зову, рискуя жизнью и добрым именем. Мой сосед некоторое время размышляет, а потом я слышу, как и он открывает последнюю пачку.

— Как тебе сказать? Вот ты пошел в авроры, как только окончил Хогвартс. Зачем? Что, ты видел так много зла в послевоенной жизни, что стоило посвящать себя борьбе с ним?

— Оказалось, вообще не видел. По крайней мере там, где оно реально было. Если честно, я почти не задумывался.

— Я вот тоже зачем-то пошел в авроры, а потом понял, что с тем же успехом мог пойти служить в маггловскую полицию. Столь же увлекательное занятие. Есть, сэр, да, сэр, как скажете, сэр. И это после всего того волшебства, что струится вокруг тебя, пока ты в Хогвартсе. Ты ощущаешь силу, которая тебя переполняет, ты понимаешь, что она имеет различные грани, да, ты называешь это стороны — темная, светлая. А тебе говорят, нет, дружок, вот это нельзя, и вот эти заклятия пробовать не стоит. И вообще будет лучше, если ты сядешь себе тихо перебирать бумажки в Министерстве, а колдовать будешь дома — не руками же картошку чистить! Это пропасть, парень, между тем, что ты реально можешь, и тем, что тебе позволено делать. Я выбрал сторону, где, как я думал, я смогу выпустить на волю ту силу, что мне дала сама жизнь.

— А оказалось тоже «да, сэр, как скажете, сэр»?

— Соображаешь!

— То есть любого сильного мага рано или поздно не могло не потянуть примкнуть к Темному Лорду?

— Вполне логично рассуждаешь. Среди нас было очень много магов, по силе равных твоему любимому Дамблдору. Люциус, например. Или Северус.

— А он-то что?

— А ты думаешь, он только черпаком горазд в котле мешать? А Люциус с его колоссальной магией всю жизнь мечтал хлопотать о чем-то в Министерстве и подкупать чиновников? Сам пойми, смешно. А потом, мы все были немного авантюристами.

— Немного?

— Хорошо, просто авантюристами. Вот тебе весело жилось в мирной Магической Британии?

— Мне да. Обхохочетесь. Хотя у меня просто не было времени как следует заскучать.

Я понимаю, что он имеет в виду. То, как жила семья моей бывшей жены — Перси и мистер Уизли работали в Министерстве, а для этого вовсе не обязательно быть волшебником. Билл — банковский служащий, хотя это и романтично называлось «ликвидатор заклятий». Джинни — частный тренер. Гермиона изучает магическое право. В мире магглов никто не мешал бы ей стать юристом…

— Почему полон Лютный переулок, Гарри? Почему там всегда толпятся те, кто хочет купить нечто запрещенное? Почему хорошо мыть посуду с помощью волшебной палочки, но плохо владеть легилименцией?

— Потому что, — тут я вспоминаю наши занятия со Снейпом на пятом курсе, — есть заклятия, причиняющие людям вред.

— Но есть и контр-заклятия, им же тоже можно учить! Почему ты, будучи сильным магом, а ты сильный маг, Гарри, совершенно не обучен определенным вещам? Почему кто-то ставит тебе ограничения? Почему верхом мечтаний для тебя становится работа в полиции, прости Мерлин, или сидение в конторе?

— Но почему у Вас все вылилось в убийства магглов?

На это у сэра Энтони нет ответа. Но он первый человек в моей жизни, с кем я говорю о добре и зле, говорю вовсе не так, как раньше, пытаюсь взглянуть на обе стороны немного отстраненно. Я понимаю, что он во многом прав, а в чем-то и нет, потому что, хоть он и не злодей, но он находится на стороне, которую я привык называть Тьмой. А себя я по-прежнему располагаю там, где Свет. Мир все еще остается для меня четко разделенным на черное и белое, или мне только так кажется, так как, если задуматься, а чем была моя дружба с сэром Энтони?

Так проходят месяцы. Конечно, было бы не совсем верно утверждать, что в Азкабане Поттер окреп и набрался сил. Но жизнь не ушла из меня, я не дал выпить ее темным камням, не отдал свою душу дементорам, не стал безвольным мешком, с трудом перекладывающим себя с боку на бок. И в то же время я не остался прежним. Так что когда в мой день рождения Гермиона все же добивается свидания со мной, она с трудом может скрыть удивление.

— Гарри, ты… ты совсем не изменился, — говорит она, когда прекращает целовать меня и плакать. — Ты не такой, каким стал Рон.

Я не могу рассказать ей про сэра Энтони, поэтому просто развожу руками.

— А что с Роном?

Она старается сдержать слезы. Бледная, худенькая, будто прозрачная. И такая безнадежность в глазах…

— Он… он будто стал похож на тень себя прежнего. С каждым разом все хуже. Не спит совсем, еле стоит на ногах. И мне кажется, ему все стало безразлично. Вы же не вместе?

— Я не видел его с того дня, как мы попали сюда. Ты часто навещаешь его?

— Раз в месяц, чаще они не разрешают. Я пыталась подать прошение о вашем помиловании, но они сказали, что можно только через пять лет. Он просто не выживет. Я пошла бы на все, чтобы его спасти. На что угодно. И ради тебя тоже.

Я пытаюсь сказать Гермионе, что он должен взять себя в руки, но не объяснишь же ей всего в присутствии двух авроров, несущих вахту у двери в комнату, где мы разговариваем. Поэтому я стараюсь отвлечь ее, спрашиваю, будет ли она учиться дальше. Да, она собирается, из Университета ее вроде пока никто не выгоняет. Я не могу задать те вопросы, которые волнуют меня — про нападения, про Кингсли. А вот про дом на Гриммо могу, хотя это и не очень меня интересует. Мое бывшее достояние используется как временное жилище для иностранных гостей Министерства. Для не очень важных гостей. Бедный мой Кричер… А Джинни? Просто так, чтобы мы могли о чем-то разговаривать. Гермиона явно не хочет отвечать, но я настаиваю. Я просто хочу слушать ее голос, смотреть на нее, неважно, что она говорит.

— Гарри, ты только не расстраивайся.

Я не буду расстраиваться. Я сейчас возьму у тебя, солнце мое, блок сигарет, и у нас с сэром Энтони будет небольшой праздник. Если мы будем экономными, мы растянем его на пару недель.

— Она обручилась с Дином Томасом. Это так гадко.

Я не вижу в этом ничего гадкого, он всегда на нее заглядывался, она даже «дружила» с ним, когда я не обращал на нее внимания в школе. Лисичка обустраивает свою жизнь, раз с бывшим героем вышел такой конфуз. А что мистер Уизли? Разумеется, он приложил все усилия, чтобы сохранить работу. Как и Перси. По-прежнему перебирает бумаги. Ради этого, безусловно, стоило отречься от Рона… Странно, но нам как бы и не о чем говорить, потому что она пришла жалеть меня, а я в этом не нуждаюсь. Она принадлежит сейчас совсем иному миру, частью которого я больше не являюсь. А я? Я — житель Азкабана. Только вот Рон…

— А ты не знаешь, он с кем-то здесь общается?

— У него за стеной Маркус Флинт.

Все ясно, они подыхают вместе. Мерлин, чем я заслужил сэра Энтони? А нам тем временем пора прощаться, я обнимаю ее, она вновь плачет. Мы увидимся чуть больше, чем через год, но в тот момент ни она, ни я знать этого не можем.

Пока Сэм открывает дверь моей камеры, я делаю чуть заметный шаг в сторону, я хочу видеть, как выглядит мой спаситель. И он тоже подходит к решетке и улыбается мне — у него совершенно седые волосы, изрезанное морщинами лицо и потрясающе живые темно-карие глаза. И прежде, чем Сэм успевает втолкнуть меня в камеру, я успеваю поднять руку в приветственном жесте.

А где-то в середине сентября Сэм, ставя на пол у моей решетки миску с похлебкой, копается как-то подозрительно долго, так что я, наконец, обращаю на него внимание.

— Слыхал, Поттер, — говорит он мне, — подружка-то твоя, что в августе приходила, тоже развелась со своим муженьком. Говорит, ему все равно здесь сгинуть, а ей работу хорошую в Министерстве предложили. Такие они, бабы эти. И эта такой же оказалась, как твоя бывшая. Некому больше будет вам сигареты слать.

— Значит, будем следить за здоровьем, — весело откликается сэр Энтони из своей камеры.

А когда Сэм удаляется, мой сосед говорит мне:

— Не вини ее. Это не для молодой девчонки двадцати лет.

— Я знаю, — тихо откликаюсь я. — Просто она была и моим другом.

— Значит, Поттер, один я у тебя и остался. Ты помнишь, я говорил тебе в самом начале, что жизнь длинная?

Я помню про загадочную и многообещающую длину этой самой жизни, только вот сегодня меня это не утешает. Сэр Энтони даже поначалу пытается ругаться на меня, но потом оставляет в покое. А я все сижу и вспоминаю, как она бежала ко мне, раскинув руки, когда меня выписали из Больничного Крыла в конце первого курса, тащила нам из библиотеки очередную «книгу для легкого чтения», как мы варили Оборотное зелье в туалете Плаксы Миртл. И через какое-то время понимаю, что сижу и плачу, что по моим заросшим клоками щетины щекам бегут слезы. Так, будто она умерла.

А еще через две недели я просыпаюсь от странного скрежета, раздающегося со стороны внешней стены замка.

12. Нас берут на борт

- Назад сдавай, — слышу я голос, раздающийся со стороны окон-бойниц прямо напротив наших камер, — здесь узко, нам не пройти!

Корабль! В оконные прорези, за которые они пытаюсь зацепиться якорем, проникает мертвенный свет, похожий на лунный, но он гораздо ярче. Металл скользит по камню, срывается. Я вскакиваю с постели, и меня на несколько секунд охватывают азарт и эйфория. Но тут же приходит и совсем иная, совершенно трезвая мысль: да, это не может быть никто кроме пиратов, только что тебе с того, Поттер? Ты бывший аврор, они не станут освобождать тебя. И вообще, ты помнишь, как они расправлялись с аврорами? Для тебя они просто убийцы, Поттер, убийцы, а не освободители. Или ты уже забыл? Но прежде чем отступить вглубь моей камеры, я все же окликаю моего соседа:

- Сэр Энтони, кажется, за Вами приехали!

- Да слышу я, не глухой, — а в его голосе такая невероятная радость. Облегчение, торжество…

Ну да, а я вот сейчас останусь тут совсем один. Лучше бы они убили меня, как и тех авроров, что совершенно безвинно погибли в разграбленных ими имениях, но просить их об этом я не стану. В любом случае, освобождение, пришедшее сейчас с небес к бывшим сторонникам Темного Лорда, меня не касается. Но посмотреть-то я все-таки могу? И я вновь подхожу поближе к решетке, однако встаю так, чтобы меня не было видно. Я же не жду, что они возьмут меня с собой?

А тем временем скрежет со стороны внешней стены прекращается, видимо, корабль отходит назад для какого-то неясного мне пока маневра.

— Гарри, отойди и пригнись, — успевает крикнуть мне сэр Энтони, — они могут разбить стену!

И я как раз вовремя успеваю последовать его совету, так как буквально через пару секунд кладку перед нами обрушивает мощнейшее заклинание, а обломки стены и каменная крошка звонко ударяются о железную решетку. Отдельные фрагменты даже попадают внутрь, но меня не задевают.

- Вы целы, сэр Энтони?

- А то! Неужели я дам убить себя какому-то булыжнику в одном шаге от свободы?

Я думаю, что обязательно должен пожелать ему удачи на прощание и постараться скрыть горечь, которая, наверное, все же будет в моем взгляде, когда я увижу, как они уходят, уплывают, улетают на волю, а я остаюсь. Но времени подумать и погоревать мне никто не дает: через широкий пролом в стене на площадку перед нашими камерами, залитую ярким холодным светом, идущим с корабля, врываются несколько фигур. Да, все именно так, как и рассказывали очевидцы нападений — все в черном, лица и волосы почти полностью скрыты. И в руках палочки, а вот за поясом у каждого целый арсенал маггловского оружия, в основном ножи, но кто-то прицепил даже короткий меч, а у одного из них пистолет века семнадцатого, будто сошедший с картинки из книги о пиратах или мушкетерах. Они играют…

Ступив на площадку, пираты немедленно встают полукругом — их пока что человек пять. Видимо, еще не понимают, откуда следует ждать опасности, и на всякий случай занимают оборонительную позицию. И тут, наконец, замечают наши камеры — единственные в этой части башни.

- Аллохомора, — выкрикивает такой знакомый молодой голос, и вот я уже вижу, как Драко Малфой распахивает решетку, отделяющую сэра Энтони от свободы. И чуть поворачивает голову — так, что наши взгляды встречаются. Я стою чуть вглубине, стараюсь смотреть на него спокойно, без ложной надежды в глазах. Если бы на нем не было скрывающей лицо маски, я бы поклялся, что он усмехается.

- Ну, Поттер, видел бы ты, какая у тебя образина!

А потом он совершенно неожиданно направляет палочку на замок моей камеры и тоже произносит: — Аллохомора!

Я не делаю ни шага вперед, потому что этого просто не может быть. И я не вполне понимаю, стоит ли мне делать этот шаг — пусть и из Азкабана, только вот куда?

- Что ты стоишь столбом? Выходи, Поттер!

- Драко, ты ничего не перепутал? — стараюсь сохранять спокойствие и не выдать хотя бы голосом рвущееся ликование, — я же бывший аврор.

- Не говоря уже о том, что ты Поттер, — подхватывает он. — Хватит болтать, на тебя заказ. Не пойдешь сам, заставим силой.

_________________________________________________________________________________________

Драко: "На тебя заказ!": -images/163/582bo.jpg/

_________________________________________________________________________________________

- Оставь его, Драко, — сэр Энтони уже стоит за спиной у младшего Малфоя, — все будет в порядке. Остальные ниже по лестнице.

- А Рон? — кричу я вдогонку Драко.

- На него тоже заказ! У нас все включено! — для него это просто азартное приключение.

И Драко вместе с прибывшим подкреплением спускается вниз, чтобы освободить остальных, а сэр Энтони совершенно неожиданно делает шаг мне навстречу и крепко обнимает:

- Мы свободны, сынок, понимаешь? Мы свободны!

И в этот момент я тоже позволяю себе быть счастливым, просто радоваться тому, что, даже если впереди меня ждет полная неизвестность, я хотя бы выберусь из этой вонючей клетки, в которую был заключен навечно. Да, это свобода, какой бы она ни оказалась для меня!

- Не думай о врагах и друзьях, Гарри, — сэр Энтони внимательно вглядывается в мое лицо. — Слушай, а ты, правда, образина!

- Вы не лучше, — смеюсь я. Наверное, сейчас я действительно рад — за него, ну и за себя, конечно, хотя…

У него растрепанные со сна седые космы, длинная пегая борода. Мы могли бы сниматься в кино про Робинзона. Может быть, я даже сошел бы за Пятницу.

- Здравствуй, Энтони!

Я вздрагиваю от звука этого голоса, раздавшегося у меня за спиной, потому что уж его-то я никак не ожидал здесь услышать. «Где Вы будете искать безоаровый камень, мистер Поттер?» — спрашивал он меня на первом курсе с теми же интонациями — иронизируя, издеваясь. «Посмотри на меня!» — говорил этот человек, с трудом шевеля синеющими губами на полу Визжащей Хижины, разыгрывая для меня потрясающий спектакль о своем самопожертвовании и смерти. Чуть хриплый, несколько странно звучащий из-под закрывающего нижнюю часть лица платка. Да, вот она, недостающая часть мозаики, которую мы пытались сложить, расследуя дело о корабле. Острова, ненаходимые магически защищенные территории, разбросанные по всему миру. Именно то, что лорд Довилль получил в наследство от отца…

И когда я оборачиваюсь, я вижу устремленный сейчас прямо на меня взгляд — внимательный и в тоже время поразительно равнодушный. Но ему сейчас некогда демонстрировать презрение к неудавшемуся герою — лорд Довилль командует нападением на Азкабан! Через пролом в стене на площадку продолжают проникать гибкие темные фигуры — на этот раз обет молчания не соблюдается, видимо, они не боятся, что кто-нибудь сможет их здесь опознать. Или не планируют оставлять живых свидетелей.

— Здравствуй, Северус! — сэр Энтони пожимает ему руку. — Я могу помочь?

— Не сейчас. После трех лет Азкабана, Энтони, ты вряд ли сразу на что-нибудь сгодишься. Мы справимся сами. Идите на корабль, немедленно, — командует он нам, и мне не приходит в голову препираться с ним по поводу того, хочу ли я последовать его приказу. К тому же я сейчас уверен, что сэр Энтони втащит меня туда за шиворот.

- Пошли, — Нотт действительно чуть ли не хватает меня за рукав изрядно обветшавшей за прошедшие полгода толстовки, — потом будешь размышлять, по пути тебе с нами или нет.

- Если не по пути, — насмешливо бросает лорд Довилль, стоя к нам спиной с палочкой на изготовку и вглядываясь вверх, — он может сойти по дороге.

А Нотт уже тащит меня за собой по короткому мостику, перекинутому с темного борта корабля на стену — мы первые из спасенных. Я бросаю взгляд вниз — под нами черный провал, на дне которого угадываются бьющиеся о стены крепости холодные волны не знающего покоя моря. И ветер, и воздух — соленый и пьяняще холодный. Я вдыхаю глубоко-глубоко, кажется, легкие сейчас просто разорвутся, у меня кружится голова, но чья-то рука уже хватает меня за локоть и втаскивает на корабль.

— Что, решил ухнуть вниз, Поттер?

Я поднимаю глаза — передо мной, весело и азартно улыбаясь, стоит Люциус Малфой собственной персоной. Лицо его открыто — он сегодня не среди нападающих. Все такой же сиятельно-блистательный, даже простой черный свитер с высоким горлом — такие сегодня на всей команде — не позволяет ему выглядеть проще. А он оглядывает меня с ног до головы, презрительно и насмешливо:

- Да, Поттер…

- Ладно, Люциус, — вмешивается сэр Энтони, — сейчас у тебя будет полон корабль обросших и чумазых пассажиров, так что оставь его в покое. Ну и здравствуй, разумеется!

И они тоже жмут друг другу руки, а я начинаю с ужасом осознавать, что сейчас мы с Роном (если, конечно, Драко не врал, и на него тоже есть этот загадочный «заказ») окажемся в окружении наших бывших врагов. Я очень хорошо помню, что они кричали при виде нас, когда Сэм вел нас к камерам в день прибытия в Азкабан. То, что сэр Энтони мне не враг, это же ничего не меняет. Он тоже сейчас окажется среди своих, не могу же я и дальше надеяться на его опеку.

- Где мой сын, Люциус? — тем временем спрашивает Нотт.

- Не беспокойся. Через несколько часов увидишь его на острове. Мы сегодня не взяли с собой тех, у кого здесь родители — опасались, что они могут все испортить. Расчувствуются, скажем так, — Малфой улыбается одними уголками губ. — Твоя жена в Испании. Мы никого не бросаем, Энтони.

Я делаю пару шагов в сторону от них вдоль борта и занимаю наблюдательную позицию — отсюда прекрасно видно верхнюю площадку башни, где мы с сэром Энтони квартировали еще несколько минут назад — а теперь там, спина к спине, стоят пять человек — судя по их фигурам это не мальчишки, а взрослые члены команды, их палочки нацелены куда-то вверх, да, вот теперь я понимаю, куда — над башней, медленно снижаясь, кружатся дементоры. Малфой старший тоже поднимает палочку. Все они выпускают Патронусов практически одновременно — лев, ягуар, кондор, гиена, акула, медведь — хищники, как и их создатели. И так как там, на круглой башенной площадке, сейчас стоит и лорд Довилль, я успеваю подумать, что вот, он даже в этом солгал мне в своих якобы предсмертных воспоминаниях — его Патронусом не была лань. Просто не могла быть. Потому что он совсем другой породы — он тоже из тех, у кого острые зубы и рвущие добычу когти.

- Видишь, — говорит мне сэр Энтони, как-то незаметно отошедший от Малфоя и сейчас вновь стоящий рядом со мной, — я же говорил тебе о том, что практически все люди Лорда — сильные маги. Посмотри на их Патронусов.

А тут и вправду есть, на что взглянуть — сотни дементоров, похожие на неопрятные темные клочья тумана, затевают хоровод над башней, пытаясь хоть краем страшного круга коснуться нападающих. Но светящиеся фигуры только разгораются ярче, соприкасаясь со своими врагами, оттесняя их все выше и выше от людей и корабля, разрывая их строй, разбрасывая в стороны. Они не тускнеют, напротив, кажется, будто они с каждым мгновением наполняются все новой силой.

- А Вы не знаете, какой Патронус у лорда Довилля? — я не могу не задать этот вопрос, хотя готов был бы отдать многое, чтобы ничем не выдать своего интереса. Но я хочу это знать.

- Ягуар. А что?

- Я видел у него другой.

- Он легилимент, Гарри. Для каких-то целей он мог создать и что-то еще. Но я всегда видел только ягуара. У Малфоя кондор. Остальных не помню.

А тем временем на верхней площадке начинают появляться и другие спасенные: некоторые идут сами, но многих волокут буквально под руки. И сразу же, попав на борт, пираты помоложе, на долю которых выпало спасение заключенных, спускаются с ними вниз, наверное, к каютам. На палубе остаются только несколько человек из спасенных узников и из команды корабля, я ощущаю на себе их цепкие неприязненные взгляды, но они молчат, видимо, мое соседство с Ноттом и Малфоем старшим служит мне определенной защитой. Но сейчас это вовсе не так важно, потому что я жду Рона, потому что, если Драко солгал мне, я вернусь обратно в Азкабан. Я не хочу такой свободы.

Это первое сражение, свидетелем которого я становлюсь со дня Последней Битвы, но сейчас, в отличие от того раза, я просто наблюдатель, к тому же, не вполне понимаю, какая сторона в этой битве моя. Ни одна из них, я осознаю это очень четко, так что мне кажется, будто события разворачиваются на сцене маленького театра. И сейчас, когда все закончится, актеры опустят палочки и выйдут на поклон, а зрители разойдутся. Для меня важно только одно — где Рон?

Наконец, среди тех, кто сейчас оказывается на площадке, где пираты (бандиты? освободители?) успешно отражают атаку дементоров, показывается и рыжая шевелюра моего друга. Я выдыхаю с облегчением, хотя даже на расстоянии вижу, что он совсем плох. Я инстинктивно делаю шаг к трапу, соединяющему корабль с башней. Но меня останавливает окрик сэра Энтони:

— Куда, Поттер? Обратно захотел? И без тебя справятся.

И он кладет мне руку на плечо, отбрасывая меня назад. А рука у него тяжелая…

Рона и Маркуса Флинта вносят на корабль последними, Флинта тоже тут же волокут вниз, а Рона перехватываю я — просто хочу, чтоб он увидел меня, чтоб знал, что он здесь не один. К тому же мне кажется, что пираты помладше не получили ясных инструкций о том, как быть с Поттером и Уизли — полагается ли им комфортное размещение внутри корабля или же можно их как пленников просто привязать к мачте. Рон улыбается мне и чуть слышно говорит:

- Мы попали, да?

- Все лучше, чем Азкабан.

Я стараюсь, чтобы голос мой сейчас звучал бодро, чтобы Рон не боялся. В конце-концов, если на нас существует некий заказ, вряд ли нас будут убивать прямо сейчас.

— Все, уходим, — кричит стоящий на борту Малфой тем, кто еще прикрывает отход нападавших. — Двадцать два, я проверил. Я поднимаю корабль.

И с этими словами Малфой идет куда-то вперед, больше не обращая на нас внимания. Спустя пару секунд я слышу, как в воздухе раздается мелодичный звон, видимо, сзывающий всех подняться на борт. На палубе остаемся мы с Роном, сэр Энтони и еще несколько пиратов и спасенных, желающих досмотреть все до конца. Рон не может стоять, я прислоняю его к мачте позади себя, надеясь, что когда наша дальнейшая участь разъяснится, я смогу перенести его с помощью сэра Энтони в более удобное место.

Нам прекрасно видно, как на верхних ступенях лестницы появляются еще несколько пиратов, по всей видимости, спускавшихся к нижним камерам. Но по характеру их движений — они не бегут, но все же это похоже на поспешное отступление, — я понимаю, что нападение прошло не так гладко, как можно было бы предположить.

- Авроры, у нас на хвосте человек десять. Мы обрушили лестницу. Уходим!

- Поднимайтесь на борт! — командует Снейп, то есть Довилль, не переставая удерживать Патронуса.

- Капитан! — это кричит один из пиратов, стоящих сейчас позади нас, — осторожно! Дверь!

Вот черт, а мы и не подозревали с сэром Энтони, что сбоку от наших камер, там, где стена башни казалась нам сплошной, находится потайной ход, через который на площадку и начинают проникать авроры. У них заведомо проигрышная позиция, потому что пиратов много, они успели перегруппироваться, атака со стороны лестницы невозможна, а защитники Азкабана вынуждены появляться перед своими врагами по одному — дверь слишком узкая. Видимо, они слишком рассчитывали на дементоров… Теперь я вижу, как с концов палочек слетают зеленые и красные вспышки, только серебристый ягуар Снейпа-Довилля сейчас продолжает удерживать дементоров на безопасном расстоянии, а через пару секунд к нему вновь присоединяется кондор Люциуса Малфоя. Остальные заняты поединками.

- Шансов у твоих бывших коллег мало, — спокойно констатирует сэр Энтони. — Надеюсь, хоть сейчас ты за нас?

- Сейчас да.

Глупо желать победы аврорам в стычке с пиратами, которые спасают тебя, в то время как бывшие коллеги упрятали в тюрьму и обращались с тобой, как с дерьмом, все эти полгода, правда? И все же… у меня почему-то сжимается сердце при виде каждого из поверженных — они проигрывают, один за другим падая, сраженные заклятиями бывших Упивающихся. Не могу объяснить.

- Все на выход, — зычно кричит Малфой с капитанского мостика.

И оставшиеся на башенной площадке пираты бросаются к трапу, только Снейп (я пока не могу привыкнуть называть его иначе) еще остается там, прикрывая отход. Но опасности больше нет, враг повержен, и мой бывший профессор, а ныне пират, грабитель и убийца, лорд Северус Довилль, тоже делает шаг в сторону спасительного трапа, соединяющего корабль с башней.

- Сев, сзади!

Нотт реагирует мгновенно, как только видит, что одна из фигур, распростертых на полу, пытается подняться на колени, направляя палочку в спину отступающему пирату. Черт, так это же Сэм, это вечно злобное отродье, отравлявшее нам жизнь все эти месяцы! Он решил стать героем, убив пиратского капитана метко пущенным заклятьем? Но капитан Довилль и на этот раз оказывается быстрее, только то, что он делает, совершенно не укладывается у меня в голове — сделав ложный взмах палочкой, он молниеносно метает один из ножей, закрепленных у него на поясе, в сторону, где замечает движение, и бедолага Сэм валится на пол, убитый абсолютно по маггловски — ножом, по самую рукоять вошедшим ему в горло. И на этом битва за Азкабан окончена. Капитан поднимается на борт, одним взмахом палочки убирает трап и, не глядя ни на кого, снимая скрывающий его лицо черный платок, бросает на ходу:

- Спасибо, Энтони. Представление окончено, господа. Всем спуститься вниз. И, кто-нибудь, отскребите Уизли от палубы.

И в знак благодарности он на секунду кладет руку на плечо Нотта, а потом быстро проходит вперед, туда, где я сейчас хорошо различаю фигуру Люциуса Малфоя, держащего руки на штурвале.

- Смотри, — говорит мне сэр Энтони, — они сейчас будут поднимать корабль.

- Боюсь, сэр Энтони, мне смотреть на это не положено. Я, пожалуй, буду отскребать Рона.

Но и Нотту на этот раз не позволено посмотреть на то, как огромный трехмачтовый фрегат отчалит от стен Азкабана и без следа растворится в черном небе — Драко Малфой, тоже бывший в числе последних отступавших, повторяет приказ спустится вниз. Похоже, это обсуждению не подлежит, так что мы с сэром Энтони подхватываем рыжего, едва держащегося на ногах, под руки и медленно, с трудом переволакивая моего друга со ступеньки на ступеньку, отправляемся в нижние помещения. И в тот же момент по корпусу корабля проходит чуть заметная дрожь, я чувствую, как мы мгновенно взмываем выше, а потом раздается резкий хлопок — мы покидаем пределы Британии — и магической, и немагической.

- Ну и тяжел же ты, Уизли, — беззлобно ворчит сэр Энтони. — Вроде одни кости, но зато какие!

- Сэр Энтони, для Вас приготовлена каюта — подошедший Драко вежливо улыбается.

- А их куда?

- Пока приказов не поступало. Всех наших велено разместить в каютах и в кубрике. Что делать с аврорами, — губы Драко столь предсказуемо кривятся, — я не знаю.

- Оставьте нас здесь, — прошу я Нотта, — спасибо Вам за все. Может быть, мы действительно сойдем по дороге.

- Все шутишь, Поттер. Я никуда не тороплюсь. Мне бы хотелось, чтоб ты все же добрался вместе со всеми, нравимся мы тебе или нет.

И он и вправду остается с нами, никуда не уходит и Драко. Мы находимся в довольно узком коридоре, освещенном тусклым светом свечей, заключенных в прозрачные сферы. Я усаживаю Рона на пол и вглядываюсь в его лицо — очень бледное, пепельно-серого оттенка, кожа вокруг глаз кажется почти прозрачной. И он тоже довольно заросший, небритый, но выглядит аккуратнее, чем я: к нему же всего две недели назад приходила Гермиона, а по случаю встреч с родными ныне покойный Сэм не ленился приводить своих подопечных в божеский вид. Но мне кажется, жизнь будто бы покинула моего рыжего друга — у него нет сил даже для того, чтобы просто взглянуть на меня.

- Сэр Энтони, — мне становится страшно, — что с ним? Он не умрет?

- С ним то, Поттер, что было бы и с тобой — полное магическое и физическое истощение. Но ты так доверчиво протянул мне свою руку через прутья решетки…

Нотт смеется, глядя на ничего не понимающего Драко.

- Энтони!

Прямо позади нас на последней ступеньке лестницы вновь, как и буквально полчаса назад, появляется лорд Довилль, совершенно незаметно, бесшумно. Как это всегда получалось у него в школе: ты только затеешь что-нибудь, а Снейп уже ухмыляется, нависая над тобой, и назначает очередную отработку.

- Энтони, почему ты не в каюте?

- Мне небезразлична судьба этих двух молодых людей, Северус.

- С каких это пор ты полюбил авроров?

- С тех самых, как один из них оказался со мной в соседней камере в Азкабане.

- Не волнуйся, я не собираюсь выбрасывать их за борт. Иди отдыхай.

- Слово капитана — закон?

- Считай, что так.

И сэр Энтони, видимо, считая необходимым подчиниться капитану, все же оставляет нас, успев, правда, подмигнуть мне на прощанье. Я остаюсь наедине с Драко и Снейпом, потому что Рон сейчас не в счет, не думаю, что он в состоянии воспринимать окружающую нас реальность. А эти двое, мои прошлые, да, полагаю, и нынешние враги, только что перебившие на моих глазах немало народу, но в то же время и вызволившие нас с рыжим из Азкабана, смотрят на меня с холодным любопытством, разглядывают, не стесняясь, чуть ли не ухмыляются мне в лицо.

- Я так понимаю, вы хотите сказать, что вид у нас так себе? — я думаю, надо сделать попытку завязать разговор.

- Бывало и лучше, Поттер. Но для жителя Азкабана ты сохранился на удивление хорошо, чего не скажешь об Уизли.

Лорд Довилль не утратил обыкновения так же небрежно цедить слова, когда он обращается к тем, кто, по его мнению, не особо заслуживает его внимания. Он почти не изменился, я не имею в виду то время, когда каждый день лицезрел его в Хогвартсе, не изменился он с тех пор, когда я последний раз видел его колдографии во французских газетах — только волосы на этот раз заплетены в косичку, как это, наверное, водится у пиратов. И та же серьга с зеленым изумрудом. Даже в тусклом полумраке, царящем в этом узком коридоре, я замечаю, что его лицо, как и лицо Драко, покрыто ровным темным загаром.

- Почему Вы освободили нас?

- Это тебя не касается. Вопросы здесь задаешь не ты.

- Тогда задавайте свои.

- Думаю, позже мы так и сделаем. Мы не допрашиваем людей, только что освобожденных из тюрьмы.

Значит, «не допрашиваем». То есть, допрашиваем, но не сейчас. То есть мы враги, но в то же время… Зачем они нас освободили? Какого черта мы им нужны, раз мы никому не сдались в магическом мире? А лорд, нет, скорее, капитан Довилль, тем временем обращается к Драко:

- Отведи их в каюту и дай зелья.

- Капитан…, — Драко, похоже, в замешательстве, — у нас нет больше свободного места. Может быть, оставить их здесь?

- Нет места? А моя? Нам восемь часов ходу. Не могут же они все это время валяться в проходе.

- Но капитан! Они же грязные, как черти!

- Так наложи очищающие, херувим!

Он вновь бросает взгляд на нас с Роном.

- Да, и бреющие тоже. В особенности на Поттера. Он похож на питекантропа.

И сказав это, сиятельный лорд обходит нас, делает несколько шагов вперед по коридору, а потом вдруг оборачивается, будто вспомнив что-то:

- Да, и свяжи их. Уизли все равно, что труп, а вот Поттер любит совать свой нос, куда его не просят.

И я чувствую, как во мне поднимается привычная школьная злость на этого человека, такая детская, непримиримая обида вспыхивает во мне от его слов.

- Вы нас еще к койке привяжите! — реагирую я, не задумываясь.

Он все так же смотрит на меня, стоя в полутемном проходе вполоборота ко мне — злобный, опасный, хищный. Одна из прядей его длинных черных волос, каким-то образом выбившаяся из залихватсткой пиратской косички, сейчас падает ему на щеку, будто бы рассекая его профиль и делая лицо похожим на гротескную маску.

- Если хотите, Поттер, это тоже можно устроить. Но позже.

Он презрительно поджимает губы. Кто я такой, чтобы перечить ему здесь, в его владениях? А потом я вдруг вспоминаю, что их с Малфоем-старшим видели, выходящими из гей-клуба, и понимаю, что мне бы стоило прикусить язык.

- Ты бы не нарывался, Поттер, — очень тихо советует мне Драко, помогая мне поднять Рона. — Это тебе не Хогвартс. И он уже давно не Снейп. Просто постарайся заткнуться.

И на этот раз я предпочитаю промолчать. Мы с трудом добираемся до каюты с полукруглой резной дверью в самом конце прохода, Драко отпирает ее обычным заклинанием, и мы оказываемся внутри.

Свечи на стенах, заключенные в прозрачные конусы, загораются сами собой, я озираюсь, но не вижу здесь ожидаемой роскоши капитанской каюты: вначале небольшой кабинет — стены обшиты деревянными панелями, резной письменный стол да несколько шкафов, заставленных книгами, а один, с закрытыми полками, наверное, предназначен для зелий, потому что Драко, махнув нам рукой в сторону следующего помещения, подходит к нему и открывает дверцы. А я тащу Рона, который все же пытается перебирать ногами, дальше, и мы оказываемся в помещении, предназначенном для сна — в стене круглое окошко-иллюминатор, а сбоку от него довольно большая кровать, застеленная темным покрывалом. И ничего больше.

- Малфой, — окликаю я Драко, — ты что, собираешься разместить нас прямо на кровати великого лорда Довилля?

- Капитана Довилля, Поттер, — резко поправляет меня Драко, — и советую тебе не только придержать свой язык, но еще и запомнить, как и к кому здесь принято обращаться. Кстати, к моему отцу ты тоже будешь обращаться «капитан Малфой».

- А к тебе «Ваше сиятельство»?

- Поттер, — Драко уже шипит на меня, а я все никак не могу остановиться. — Прекрати.

- Ладно, — говорю я примирительно, — так что нам делать?

- Ты же слышал, капитан Довилль приказал разместить вас здесь. Я сейчас наложу на Уизли очищающие.

Драко взмахивает палочкой, потом еще раз — с лица Рона пропадают грязь и двухнедельная щетина, но теперь разрушающее воздействие Азкабана на него становится еще более очевидным. Даже Драко приглушенно охает и бормочет что-то похожее на «Сохрани, Мерлин!». Мы укладываем рыжего поверх покрывала, глаза у него будто бы незрячие, мне кажется, что он и меня узнает с трудом.

- Пока вот — укрепляющее и сонное. А все остальное на острове, — Малфой протягивает мне флаконы.

Конечно, я хочу спросить его, на каком острове, куда мы вообще плывем или летим (?), но я понимаю, что он не станет отвечать мне. Я только прошу его:

- Не связывай Рона. Ты же видишь, он вообще никакой. Можешь меня запеленать, как паук муху.

Драко пожимает плечами, но я вижу, что он согласен со мной, только вот…

- Ты же слышал, что он сказал?

- Слово капитана — закон?

- Ты даже не представляешь, насколько.

Младший Малфой говорит слишком серьезно, так что у меня не возникает мысли, что он издевается по старой памяти. Что же у них тут за порядки, если даже хорек ходит по струнке, хотя в Хогвартсе, где Снейп был их деканом, Драко позволял себе всяческие вольности? А вообще Малфой мало изменился с того дня, когда я видел его в последний раз. Может быть, тут тот же эффект, что и со С…, простите, Довиллем — колдографии во французских газетах сделали для меня какую-то часть их жизни прозрачной. Бывший слизеринский принц, конечно, возмужал, исчезла так раздражавшая меня в его лице детская капризность — вечно надутые губы, то ли от презрения, то ли оттого, что он в любой момент готов расплакаться, не получив желанную игрушку. Сейчас ничего этого нет и в помине, он как-то весь подобрался, стал серьезнее и в то же время он теперь похож на человека, с которым я могу спокойно разговаривать.

А он смотрит на меня, и я замечаю, что он с трудом сдерживает смех.

- Поттер, — наконец говорит он, — сзади тебя зеркало. — Если ты сейчас обернешься, сможешь увидеть, каким был питекантроп. Хотя ты вряд ли знаешь, кто это.

- Это я, — произношу я, вглядываясь в свое отражение, и вдруг начинаю смеяться.

То, что я вижу, просто неописуемо, так что я, пожалуй, воздержусь от подробностей. Для полного сходства с предком человека мне не достает одного — сучковатой дубины. Ну и очки придают моему облику некоторую пикантность. Я образованный питекантроп… Мечта антрополога. Драко позади меня взмахивает палочкой, и я вижу, как мой облик изменяется прямо на глазах. И совершившаяся со мной метаморфоза имеет примерно тот же эффект, что и в случае Рона — на ставшей чистой коже проступает мертвенная бледность, глаза… собственно, практически единственное, что еще кажется живым на моем лице. Но и они окружены глубокими синеватыми тенями. Мои губы кажутся совершенно бесцветными. Зато скулы, подбородок, виски — будто кости, обтянутые сухим пергаментом. И я как-то незаметно перестаю смеяться.

- Знаешь, — вдруг говорит Драко за моей спиной, — я и тебя бы связывать не стал. Я бы никогда не подумал, что ты так…Но…

- Брось, — говорю я, — тебе приказали, значит, делай. Мы провели полгода в Азкабане, не так уж и много. Дай мне зелья для Рона.

- А ты? Ты тоже должен выпить…

Я не понимаю, что возымело на младшего Малфоя такой эффект. Может быть, он полагал, что я, отпускающий шутки и не боящийся препираться с их грозным капитаном Довиллем, окажусь жизнерадостным здоровяком, когда очищающие заклинания избавят меня от слоя грязи, покрывающего мое лицо. Я стаскиваю обувь с Рона, потом с себя, беру у бывшего слизеринца флаконы с зельями, вливаю в рыжего сначала укрепляющее, затем сонное и в этот момент слышу, как он почти беззвучно шепчет мне:

- Подожди. Поговорить…

Я чуть заметно киваю, зелья в любом случае не подействуют сразу, так что несколько минут у нас все же будут, а большего от Рона сейчас ожидать не приходится, и сам тоже опустошаю предназначенные для меня флаконы. Драко Малфой продолжает неподвижно стоять и смотреть на нас так, будто присутствует на двойных похоронах. Представляю себе зрелище, когда мы сейчас оба растянемся рядком на капитанской кровати со связанными руками. Да, два бывших героя рядом, их бледные и изможденные лица кажутся умиротворенными, только дыхание жизни более не оживляет их. Мы с Роном вытягиваем сложенные ладони вперед, и Драко призносит «Инкарцеро». Ничто не нарушает наш покой, руки сложены на груди, навечно закрытые глаза, заострившиеся неживые черты…

- Драко, а веночки? — спрашиваю я напоследок.

- Иди ты, Поттер, с шутками своими дурацкими.

И он как-то очень поспешно покидает капитанскую каюту, а я поворачиваюсь на бок, приподнимаюсь на локте, хотя со связанными запястьями это совсем не удобно, и мы с Роном впервые с… 14 апреля (а сейчас у нас октябрь!), можем поговорить. Правда, Рон практически не может, он только пытается улыбнуться, а потом я слышу, как он шепчет мне то единственное, что для него важно сейчас:

- Гермиона, она… она тоже…

- Рон, я…

Черт, я понимаю его и ее, но как ей жить с мужем, навечно заключенным в Азкабан? Ее мечтой было навсегда остаться в мире магов, даже после того, что случилось с Роном и со мной, она не готова была вернуться туда, откуда она родом. Так что она сделала свой выбор. Как и Джинни Уизли… Что я могу сказать ему сейчас? Предательство Гермионы, это очевидно, почти убило его. Но если задуматься, а что бы она делала сейчас? Завтра все газеты Магической Британии напишут о том, что мы с Роном — преступники, совершившие вместе с бывшими Упивающимися побег из Азкабана. Значит, у нее не осталось бы и надежды на наше помилование.

- Знаешь, — говорю я наконец, — зато мы теперь с тобой свободные люди и опять завидные женихи. Спи, тебе надо отдохнуть.

- А мы с тобой опять в полной заднице, да? — спрашивает он, но я вижу, как глаза его начинают подергиваться мутной дымкой подступающего сна — зелье начинает действовать.

- Ну, я бы сказал, для нас это становится обычным местом.

Я вижу, как сонная улыбка блуждает и гаснет на его лице, а потом и меня начинают опутывать незримые тонкие нити, затягивающие в провалы, заполненные белесым туманом. Мне кажется, я падаю, падаю, но никак не достигаю дна, и в тоже время слышу мерное поскрипывание деревянной обшивки корабля, а потом мне чудится плеск волн, доносящийся из чуть приоткрытого иллюминатора. И будто теплый влажный воздух касается моего лица. А когда я ворочаюсь во сне, пытаясь найти более удобное положение, я ощущаю, что мои руки свободны.

13. Гуава и папайя

Я просыпаюсь оттого, что мне кажется, что солнечный свет, проходящий через какую-то преграду, щекочет мое лицо. И я пытаюсь схитрить, отворачиваюсь от него, ерзаю носом по подушке. Что? По подушке? Да, по самой настоящей, в светлой наволочке с такими невинными голубенькими цветочками! И я лежу на животе, обнимая обеими руками эту невероятную домашнюю подушку, футболка на мне задралась и перекрутилась во сне. Нагретая теплом моего тела простыня, невесомая тяжесть тонкого пледа на плечах. Несколько минут я даже боюсь шелохнуться, я будто бы лежу в гнезде — мне тепло, мягко и совсем не хочется окончательно просыпаться. А свет, разбудивший меня, теперь согревает мой затылок, только плеск волн почти такой же, как когда я засыпал, только он стал тише, приглушеннее… Стоп! Поттер! Где ты засыпал, ты помнишь? Нет, мне страшно даже помнить об этом, как и о том, где засыпал и просыпался в течение полугода. До сегодняшнего утра, в которое теперь вот боюсь поверить. Если я сейчас открою глаза, видение ведь не растает? Или сэр Энтони сейчас окликнет меня из-за стены: «Поттер, у нас давно подъем! Какого… ты там спишь?» Я крепче сжимаю подушку руками, вдыхаю ее чистый беззаботный запах — запах человеческого жилья, да, может быть, даже и дома. Хотя бы его подобия.

Ночь, скрип корабельной обшивки, море за бортом, теплый морской воздух из приоткрытого иллюминатора, небольшая качка… А сейчас я на суше, и здесь тоже тепло, и где-то довольно далеко перекликаются голоса, смех, громкий всплеск — судя по звукам, кто-то купается. И будто ветер иногда пробегает по высоким кронам неведомых деревьев. Я все еще боюсь открыть глаза. Поэтому для начала осторожно приоткрываю один…

Я не знаю, как выглядит счастье, но в то утро оно имеет вид разметавшегося по довольно широкой постели напротив меня долговязого парня с длинными рыжими вихрами. Счастье ровно и сонно дышит, иногда беспокойно ворочается и задевает рукой о стену, сложенную из неплотно прилегающих друг к другу светлых древесных стволов неведомой породы. Свет проникает в комнату именно сквозь щели. И через небольшое окошко, на котором едва колышется занавеска. И ветер приносит нам запах моря.

Теперь, когда я убедился, что рай, в котором я проснулся, не торопится никуда деться, обернувшись серой каменной стеной Азкабана, а Рон жив и спокойно посапывает в двух шагах от меня, я решаюсь осмотреться, поэтому сажусь на кровати, придерживаясь за нее рукой (на всякий случай!), спускаю на пол босые ноги и застываю от изумления. Мало того, что на мне чистая футболка, на мне еще и чистое белье! То есть нас с Роном, заснувших на корабле, кто-то не только притащил сюда, но и переодел. Позорище! Если еще хорошенько подумать о том, кто они и кто мы… Хотя, если даже Драко вчера смотрел на нас обоих с такой откровенной жалостью, может быть, наш вид тронул и еще чье-то сердце. Правда, представить себе сердобольных в нашем нынешнем окружении я затрудняюсь. Ладно, что есть, то есть. В конце-концов, левитировать, почистить и переодеть нас с помощью магии — дело пары минут, так что никто особо не утруждался.

Наша комната совсем небольшая, прямо у окна два плетеных кресла и такой же стол — на нем сейчас только кувшин с водой и две кружки. Напротив, рядом с выходом, шкаф, а вот сразу же за моей кроватью небольшой боковой проход, и я всей душой надеюсь, что он ведет в ванную, хотя бы просто к бочке с водой, в которую можно окунуться. Потому что я немедленно хочу смыть с себя Азкабан, отскоблить, отскрести его, как серую плесень с моей кожи. И если бы это было возможно, я бы немедленно подстригся, хоть налысо, чтоб на мне не оставалось ничего, что побывало там.

Ванная оказывается, к счастью, не бочкой с водой, а вполне сносным, хотя и очень простым душем, так что я с наслаждением отмываюсь, стоя под теплыми струями, пена стекает с отросших чуть ли не до плеч прядей, струйками сбегает по груди, впалому животу, выпирающим тощим коленкам. Чтобы не изучать на своем примере строение скелета человека, нет, питекантропа, как они назвали меня вчера, я быстро заворачиваюсь в полотенце и, подхватив одежду, возвращаюсь обратно в комнату. Хорошо, что я хотя бы прикрылся полотенцем, потому что за время моего отсутствия здесь произошло одно кардинальное изменение — у окна, выкладывая на стол что-то из большой плетеной корзины, стоит ангел. Только у нее нет крыльев, хотя, может быть, она просто успела спрятать их, чтобы не напугать меня сразу.

— Здравствуйте, — говорю я. — А Вы кто?

Напротив меня стоит худенькая стройная девушка в простеньком выгоревшем на солнце белом платье, ее вьющиеся светло-каштановые волосы собраны в узел на затылке, а на узком загорелом лице сияют поразительной голубизны глаза. И невероятная улыбка, несколько испуганная и смущенная.

- Я Лиз, — отвечает она, и по легкому непривычному для меня акценту я понимаю, что она не англичанка. — А Вы, наверное, Гарри.

- Откуда Вы знаете? — я не могу придумать более глупого вопроса, но я не знаю, как разговаривать с ангелами.

- Мне сказали, — она почему-то опускает глаза. — Мне не разрешили вам ничего рассказывать, так что не спрашивайте меня, пожалуйста, ни о чем.

- Вы маггла? То есть…

- Да, — она вновь поднимает на меня глаза, — они тоже меня так называют. Я не такая как они. И вы…

Раз ей не велели с нами говорить, я, пожалуй, не буду смущать девушку, так что просто молча смотрю, как она достает из корзины бутылку молока, хлеб и что-то белое в коричневой глиняной миске. И флаконы с зельями, штук десять…

- У Красной Шапочки были еще пирожки, — не выдерживаю я.

Она опускает голову, чтобы я не видел, как она улыбается.

- Вы меня боитесь?

- Вас нет. А вот их боюсь. Особенно…

Она даже не решается произнести вслух страшного имени, но я думаю, всякий, учившийся в Хогвартсе, без труда скажет, кого может бояться на этом острове юное создание, тем более, маггла. Ей капитан Довилль, вероятно, кажется ожившей картинкой из страшных книжек про разбойников и злых колдунов, поднимающих мертвецов из могил.

- Он велел вам выпить то, что в этих флаконах.

- Что, все мне одному?

- Нет, Вам только три, Гарри, остальные надо дать Вашему другу, но он спит, а я теперь не знаю, как быть. Потому что он потом будет спрашивать, пили ли вы лекарства. Пожалуйста…

- Лиз, я сейчас разбужу Рона и все сделаю, хорошо? А Вы скажете, что все прошло, как надо? Идет?

Она не знает, можно ли согласиться на мое предложение, столь явно нарушающее отданное ей распоряжение. Видя совершенно искренний испуг, почти ужас в ее глазах, я начинаю тормошить рыжего. Он невнятно бурчит что-то со сна, потом приоткрывает глаза, видит меня, улыбается, и тут же пытается заснуть вновь, но я не позволяю ему это сделать.

- Лиз, а что он должен выпить прямо сейчас?

Она с явным облегчением протягивает мне три флакона, сверяясь с этикетками, где таким знакомым косым почерком Снейпа написаны названия. Надписи «Яд» среди них нет, все это различные укрепляющие и восстанавливающие, так что я с чистой совестью вливаю их в моего полусонного друга. И он вновь валится на подушку и спит дальше, как ни в чем не бывало.

- Мне тоже все сразу?

Она кивает, словно боясь произнести лишнее слово. Да, при одном взгляде на ее испуганное лицо, надежда выпросить у нее сигареты умирает во мне незамедлительно. Интересно, что же у них тут такое творится, что совершенно обычная девчонка, моя ровесница, боится лишний раз вздохнуть без разрешения пиратского капитана? Я не выдерживаю и все же задаю вопрос. Как всегда, неуместный:

- А капитана Малфоя Вы тоже боитесь?

- Да, но не так, — отвечает она, чуть шевеля губами. — Гарри, у вас за дверью охрана, если я буду болтать, то…

- Все понял, молчу. Нас охраняют или от нас?

Ее взгляд становится укоризненным. Чтобы ее хоть как-то утешить, я показательно пью невыразимую мерзость, разлитую по высоким узкогорлым флаконам, и возвращаю их Лиз.

- Я принесла вам завтрак. Только не ешьте сразу много, а то вам может стать плохо. И покормите Вашего друга, если он проснется. И пусть он выпьет остальные зелья, когда поест.

- Надеюсь, он все же проснется, иначе кормежка будет ему уже не впрок.

Она пытается не смеяться.

- Вы такой смешной, Гарри. Пожалуйста, сделайте все, как я сказала.

И тут, когда она уже покидает наше жилище, до меня доходит, почему ее речь кажется мне немного странной.

- Лиз, Вы американка?

- Да, — отвечает она, расправляет белые крылья, до этого надежно спрятанные у нее за спиной, и улетает.

А я вновь остаюсь один, потому что спящий Рон никак не может считаться полноценным собеседником, наливаю себе молока в кружку и действительно чувствую себя при этом каким-то сказочным персонажем, которому фея принесла гостинцы. Нечто белое в миске оказывается творогом, вообще-то, я его не очень люблю… То есть не любил раньше, но после тюрьмы, знаете, мои вкусы изменились. Так что мне остается только внимательно следить за тем, чтобы не проглотить весь принесенный завтрак в одиночку, ничего не оставив Рону. Хотя… я могу просто коварно не будить его до того момента, пока нам не принесут обед. И все же, помня предостережение Лиз, я стараюсь есть медленно — кто знает, как воспримет мой отвыкший от нормальной еды желудок даже такую обычную сельскую трапезу? Творог, молоко, хлеб…

Вот интересно, а сколько мы проспали? Если судить по тому, что мои воспоминания о похищении из Азкабана успели подернуться дымкой забвения, не царапают, не беспокоят — так, было, но вроде уже и давно — я должен был проспать довольно долго. Я не спросил у Лиз, где мы находимся, но и влажное ласковое тепло, царящее за стенами нашей хижины, и совершенно чуждые моему уху звуки — плеск волн да еще резкие крики птиц в кронах деревьев, и то, что девушка-маггла, которую я встретил здесь — американка — все это говорит в пользу того, что американский континент к нам сейчас гораздо ближе, чем Европа. Пиратский остров… Неужели все, как и положено? Йо-хо-хо, и бутылка рома! Тогда мы на Карибах. С ума сойти! Знали бы мои тетушка с дядюшкой, куда меня занесет судьба, разумеется, не вдаваясь в детали — они бы обзавидовались бездельнику Поттеру, которому представился шанс погреть пузо под пальмами. Потому что, когда я еще жил с ними, дядя Вернон, подсчитывая расходы на предстоящий отпуск, всегда только удрученно вздыхал — ехать сюда со всем семейством было слишком дорого. Так что он клял на чем свет стоит тех богатых бездельников, что могут позволить себе жить в хижинах, стоящих прямо в воде, ступать босыми ногами по песку, который кажется почти белым, и, расположившись под пальмой, открывать кокос. Что-то мне не верится, что пляж, пальма и кокос входят в мою отпускную программу… Но я могу видеть их из окна нашей хижины: море — лазурь, синева и аквамарин, белый песок, и высокие стволы деревьев с листьями, собранными будто перья в пучок на самой верхушке. Баунти…

Если я правильно считаю, и мое ощущение меня не подводит, то сейчас никак не может быть утро того дня, когда было совершено нападение на Азкабан. Потому что все это происходило глубокой ночью, а Довилль (я стараюсь все же приучить себя к этому имени) сказал, что нам ходу восемь часов. Плюс разница во времени, насколько я знаю, часов пять или шесть. Корабль должен был вернуться на остров, когда здесь было раннее утро. Вроде бы все сходится, только вот у меня такое чувство, будто я спал вечность. Тогда, получается, больше суток…

Кстати, Лиз что-то говорила о том, что нас охраняют. Логично предположить, что мы с Роном находимся не на курорте, а все же в плену. И на корабле Драко было приказано связать нас… Правда, я запомнил, что, когда я крутился во сне, веревок на моих запястьях уже точно не было. Может быть, расчувствовавшийся Малфой получил высочайшее разрешение облегчить муки полумертвых Поттера и Уизли и вернулся? Вполне возможно, ведь пока что никакого изуверства по отношению к нам я не заметил. Хотя, скорее всего, если я сейчас попробую выйти на крылечко нашей хижины, за порог меня не выпустят. И это даже не покажется мне обидным — как бы это ни прискорбно звучало, но я привык жить в тюрьме — в чулане у Дурслей, две недели так называемого расследования в Аврорате, Азкабан… Однако, стоит все же испытать, сколь далеко простирается моя свобода. Только вот для начала надо бы сменить полотенце на футболку и шорты, которые я с удивлением обнаруживаю в шкафу. Как еще несколько столь же легких, невероятно летних курортных вещей для меня и Рона.

И вот, облачившись, словно для выхода на пляж — недостает только перекинутого через плечо полотенца, ласт и маски, хотя, учитывая то, как я умею плавать, мне бы больше подошли надувная уточка или нарукавники — я делаю первый шаг на порог нашей хижины. Правда, на этом моя прогулка и заканчивается, так как взгляд мой тут же упирается с широкую спину парня, сидящего на ступеньках прямо передо мной. Это настолько предсказуемо, что мне даже становится смешно — он еще даже не успел обернуться на звук моих шагов, а я знаю, кого сейчас увижу. Мы виделись в последний раз, когда я вырвал его из жадных огненных объятий запаленной его покойным приятелем Выручай-комнаты. Грегори Гойл, сейчас, в свои двадцать один, наконец, достигший размеров взрослой человекообразной обезьяны, медленно поворачивается ко мне.

- Куда, Поттер? Прогуляться захотел?

- Прогулки в тюремном дворе в программе не предусмотрены?

Я вижу, что он собирается что-то сказать, но как-то передумывает, а только смотрит на меня и все никак не может отвести взгляд от выступающих ключиц, потом с ужасом взирает на мои коленки, похожие на обглоданные вываренные в бульоне до белизны кости. И неожиданно спрашивает:

- Слушай, вам там завтрак принесли. Ты ел? — и чуть двигается в сторону, освобождая мне место рядом с собой.

Я сажусь на крыльцо и, уже не стесняясь, спрашиваю у него сигарету. К счастью, пристрастие к маггловской дряни тоже не обошло его стороной, так что он с готовностью протягивает мне свою пачку, однако несколько сомневается, можно ли мне курить.

- Лечащий врач не рекомендует, однако в последние полгода я пропускал регулярные осмотры.

Гойл улыбается, что меня несколько пугает — на его так и не преобразившемся с годами в лучшую сторону лице проявление эмоций выглядит несколько странно. Может быть, это просто школьная привычка, но он все еще напоминает мне простодушную гориллу или орангутанга.

- Я думал, Драко врет, когда он вчера про тебя и Уизли рассказывал. Он всегда преувеличивает. Правда, вы все такие. Мой папаша, так под ним до Азкабана лестница дрожала, когда он по ней спускался, я все думал, обвалится. А сейчас легкий, как перышко. И не встает уже второй день.

- А сколько времени прошло? — мне все же интересно, подтвердятся мои предположения или нет.

- Корабль вернулся вчера утром. Больше суток. Маркус Флинт до сих пор никого не узнает.

Некоторое время мы просто молча сидим рядом. Я не очень знаю, как мне поддержать светскую беседу с Грегори Гойлом, а все вопросы, которые мне хотелось бы задать, я уверен, останутся без ответа. Мы с Роном пленники, так что Гойл просто не станет рассказывать мне ни про остров, ни про пиратов. Пожалуй, лучше попробовать разговорить пугливую девушку, она, по крайней мере, не одна их НИХ.

- Грегори, — наконец говорю я, — ты мне озвучь правила внутреннего распорядка, пожалуйста. За порог нам нельзя, я правильно понимаю?

- Да вам ничего нельзя, Поттер!

Он не может назвать меня по имени, а мне вот его имя дается легко. Более того, мне кажется глупым звать друг друга, как в школе, по фамилии, когда нас более не разделяет межфакультетская вражда, так умело и бессмысленно подогреваемая взрослыми. Да, сейчас мы, как и прежде, не на одной стороне, нет, просто тому, кто давно потерял свою сторону, бессмысленно рассуждать о друзьях и врагах. Но у меня есть четкое ощущение того, что я и Рон — мы не с ними. И с этим уже ничего не поделать, хотя Драко Малфой вчера открыто пожалел нас, Гойл готов делиться с некогда столь ненавистным Поттером сигаретами, сэр Энтони Нотт не дал мне загнуться от ужаса и отчаяния в тюрьме, а два пиратских капитана без затей просто взяли на борт двух бывших авроров.

- Ничего нельзя — это как?

- Вам с Уизли запрещено выходить без сопровождения и задавать лишние вопросы. А так делайте, что хотите.

- Понятно. Хижину не поджигать, в окно не лазить.

- Примерно так.

Интересно, а если спросить его про пугливую девушку, он ответит?

- А что за неземное создание приносило нам завтрак? Или это тоже страшная пиратская тайна?

- А, — Гойл только машет здоровенной лапищей, — это Лиз. Она маггла. Американка.

- Никак не бросите привычку похищать магглов?

- Ну, — он как-то смущенно отводит взгляд, — с ней все случайно вышло. Она уже полгода здесь, а шарахается от всех, будто мы зачумленные. Только с этим вашим Лонгботтомом и общается.

- С кем? — я отказываюсь верить своим ушам. Невилл здесь?

- С кем слышал, — Гойл, похоже, уже жалеет, что сболтнул лишнего. — Лонгботтом тут тоже проживает. И тоже всех боится. Он годен только на то, чтобы драить полы в таверне. И вообще, Поттер, я же сказал тебе, чтоб ты ничего не спрашивал. Сам все со временем увидишь и узнаешь. Вам с Уизли теперь тоже отсюда ходу нет. Давай, вали уже. Покурить я тебе дам, а за болтовню с тобой мне голову снесут.

- Прямо так и снесут.

- Что-то в этом роде, — бурчит он себе под нос, и я удаляюсь, дабы не подвергать его смертельной опасности.

А вернувшись обнаруживаю проснувшегося рыжего, сидящего на кровати и отчаянно трущего глаза. Вид у него по-прежнему отвратительный, но глаза ясные, хоть и совершенно больные.

- Гарри, скажи мне, — он смотрит на меня ошарашено, ощупывая чистую футболку, в которую он одет, недоверчиво трогает подушку, проводит ладонью по стене хижины, будто пытается поймать солнечный свет. — Мы в раю?

- Да, Рон, — авторитетно заявляю я, — только взяты сюда прямо живьем, так что сразу за райскими вратами нас охраняет архангел. Чтобы мы не сбежали обратно на грешную землю. Мы с тобой, брат, кажется, в пиратском плену. Здесь тепло, сытно и заставляют пить зелья. Четыре флакона на столе твои, но для начала ты должен заглотить завтрак. Помнишь, как это делается?

Он, к счастью, помнит, несмотря на постигшую его немочь, так что я даже неоднократно прошу его не торопиться. А потом, когда он уже морщится, но все же пьет зелья, я и выдаю главную тайну, которую пока что удалось узнать у аборигенов:

- Рон, здесь Невилл.

Я, вероятно, плохо подумал, прежде чем сказать ему об этом, потому что стоило все же дождаться момента, когда Рон поставит последний пустой флакон на стол. А так приходится, во-первых, долго стучать поперхнувшегося рыжего по спине, а, во-вторых, объяснять немедленно ворвавшемуся к нам Гойлу, что мы ничего не крушим, и что грозный капитан Довилль как-нибудь переживет порчу драгоценного фиала при его-то деньжищах. Когда наш страж оставляет нас одних, щедро поделившись с нами сигаретами, я говорю на этот раз очень тихо, что Нев здесь, всех боится и работает в таверне. Интересно, как он-то здесь оказался? Мы пытаемся найти этому разумное объяснение, и тут Рон вспоминает, что бабушка Нева что-то рассказывала про неких добрых людей, к которым можно обратиться — и они помогут. Так вот к кому она обратилась… Только вот как чинная старушка, проживающая в Лондоне, смогла выйти на сиятельных пиратских капитанов? Опять загадка. Как и то, что говорил Драко, освобождая меня из камеры Азкабана.

- Рон, а тебе, когда освобождали, что-нибудь говорили про некий заказ?

Мой друг только виновато улыбается:

- Я почти ничего не помню, Гарри. Я последние дни все время был, как во сне, думал, все, так и умру там. Так что, когда они появились, я даже не смог встать. Они меня подняли и сразу куда-то поволокли, я все про тебя спрашивал, а они говорили, что с тобой все в порядке, и что я такой же труп, как Маркус Флинт.

- Вы с Флинтом общались?

- Мало. Он почти все время валялся на кровати или на полу сидел, говорил, что мы скоро все там сгнием. Когда к нему приходили родные или ко мне Герм… ну, в общем, если приносили сигареты, мы их сразу же выкуривали. А, — Рон о чем-то вспоминает и улыбается, — еще он все время повторял, что раньше с ним по соседству был буйнопомешанный Нотт, а теперь он, видимо, развлекает тебя.

- Ну, да, — теперь улыбаюсь я, — это долгая история. Значит, про заказ ты не слышал?

Нет, Рон не слышал про заказ, но он, как и я, не может понять, кому же могло прийти в голову просить пиратов освободить нас. Наверняка они не занимаются благотворительностью, а сумма, которая могла бы заинтересовать Малфоя старшего, и уж тем более Довилля, должна была быть весьма внушительной. Ни у кого из тех, кому мы могли быть нужны, таких сумм нет. Да и кому мы нужны? Может быть, это раскаявшаяся родня Рона решила все же не позволить умереть сыну и брату в Азкабане? Кстати, эта версия кажется мне весьма правдоподобной. Почему бы Чарли, Биллу и Джорджу не вызволить Рона, пусть так, тайком? Ведь надо совсем не иметь сердца, чтобы знать, что каждый день приближает твоего близкого человека к смерти, а ты все так же продолжаешь ходить на работу в банк, торговать волшебными вредилками или разводить драконов. Но Рона занимает сейчас совсем другое:

- Слушай, Гарри, извини, что я спрашиваю. А Джинни… ты смог забыть ее? Прости, — он опускает голову, — просто мне кажется, у меня не выйдет… Гермиона, она так неожиданно это сделала, вот так взяла и объявила, что разводится со мной, потому что жить так, как она живет сейчас, невозможно. И ничего не объяснила.

Я не знаю, как мне его утешить. Мне даже сейчас кажется, что мне было намного легче. Разрыв с Джинни — это было, как пощечина, мгновенно и хлестко. И следов почти не осталось. Или ее отвратительная ложь в суде сделала свое дело. Или холодный северный ветер Азкабана выдул последние воспоминания о миссис Поттер из моей головы. Что я могу сказать ему?

Что я мог сказать ему тогда? Тогда я совершенно не понимал его, не понимал и потом, наблюдая, как он целый год мается, боится лишний раз произнести ее имя, обижается, когда ему чудится в какой-нибудь безобидной фразе намек на его неудавшуюся любовь. Мне даже казалось временами, что он слабак, потому что носится со своей семейной драмой, вместо того, чтобы жить дальше, забыть, простить, в конце-концов. А вот Юэн Эванс понял бы его, положил бы ему руку на плечо, просто сидел бы с ним часами, молчал и смотрел в сияющую прозрачную даль Дубровницкой бухты. И нашел бы нужные слова, те, которых никто не знал, когда это понадобилось самому Юэну Эвансу. Но тогда, когда Рон метался в своем отчаянии, словно в тесной клетке, и не видел выхода, Юэн Эванс еще не родился… А рядом с ним был Гарри, просто друг, закрывшийся от ужаса окружающего его мира на свой лад. И доспехи Поттера могли пострадать, если бы тогда он позволил себе лить слезы вместе с Роном. А без тех доспехов… В общем, это сродни притче о курице и яйце. Что там было раньше? Нет, не сродни, просто это такой же замкнутый круг вопросов и ответов. Что было бы, если….

- Здравствуйте, — сдавленно охает Рон, видя в дверях ангела, которого я вспугнул утром.

Лиз сейчас кажется вовсе не такой скованной, она и держится проще, ее руки проворно достают из корзины какие-то горшочки и плошки, чертовы флаконы с отравой и невиданной красоты фрукты, каких я не видел никогда в жизни.

- Лиз, Вы уверены, что вот это можно есть?

- Да, — просто отвечает она, — я вам сейчас все очищу и порежу, а то нож вам оставлять не разрешили.

- Мы перережем себе вены?

Она неожиданно звонко смеется, а еще утром опускала глаза в ответ на мои глупые шутки.

- Лиз, мне кажется, Вы к обеду стали бояться как-то меньше, чем за завтраком? Что случилось? Капитан Довилль резко подобрел, решил бросить пиратство и уйти в монастырь?

- Нет, — она продолжает улыбаться, — просто у вас сменилась охрана, а тот, кто сейчас за дверью, не побежит на меня доносить.

- Это смотря что ты тут будешь делать, Лиз!

На пороге нашей комнаты показывается высокий темноволосый парень, лицо которого кажется мне смутно знакомым — может быть, по Хогвартсу, или по колдографиям в магической прессе. В любом случае, если бы я встретил его на улице, я бы долго всматривался, размышляя, стоит ли поздороваться или же лучше пройти мимо, чтобы не оказаться в неловкой ситуации. Только вот у него очень живые темные глаза, немного широкие скулы и такое знакомое выражение решимости на лице, что я понимаю, что должен поприветствовать… Теодора Нотта.

- О, теперь ты нас охраняешь, Тео?

Нотт младший кивает, улыбается и бросает прямо мне в руки две пачки сигарет и зажигалку!

- Кое-кто, — тут он делает многозначительную паузу, — просил это тебе передать. И напомнить, чтобы ты…

- Никуда не лез, — продолжаю я за него. — Как сэр Энтони?

- То, что ты убил Темного Лорда, Поттер, полная ерунда по сравнению с тем, что ты смог поладить с моим папашей, — Тео смеется, — такой же тощий, как и вы все, но с утра пошел осматривать остров. Грозился навестить тебя.

Я не знаю, как так получается, что все те, кого я совершенно бескомпромиссно и непримиримо ненавидел все шесть школьных лет, перестали вызывать у меня даже обычную антипатию. Может быть, все дело в Азкабане, в тех бесконечных разговорах, что я вел с Ноттом старшим. Или я просто вырос… Я и сам не могу этого понять, замечаю недоуменный взгляд Рона. Он даже потом, чуть позже, спросит меня, с какой стати я их всех вдруг так полюбил. Нет, разумеется, я не числю бывших слизеринцев, а ныне отважных пиратов в кругу своих друзей, просто к большинству из них вражда ушла как-то сама собой, незаметно и не прощаясь… К тому же, это я осознаю уже позже, дети в семьях волшебников впитывают страшные сказки об Азкабане чуть ли не с молоком матери, так что мы с Роном, пережившие эти полгода в тюрьме, для них если и не герои, то все же овеяны неким ореолом страдания. Уж по крайней мере вызываем уважение.

Я как-то краем глаза замечаю, что Тео, так и застывший в дверях, все время поглядывает на Лиз, стоящую сейчас у стола. Она чуть опустила голову, и пряди ее волос кажутся золотистыми в лучах солнца. А в руках она держит маленький зеленый фрукт размером с теннисный мячик. Почему Гойл говорил мне, что она дружит с Невиллом? Тут же явно совсем другая сказка… Кстати, довольно непростая, потому что я не думаю, что сэр Энтони придет в неземной восторг, если узнает, что его сын заглядывается на девушку из магглов.

- Тео, — тем временем говорит Лиз, — мне кажется, охраняют обычно снаружи, а не внутри. Или я напутала? — а потом добавляет, примирительным тоном и с лучистый улыбкой на губах — Ты же знаешь, что тебе влетит, если кто-нибудь увидит, что ты не на месте.

И Тео Нотт удаляется по одному ее слову. Мы с рыжим многозначительно переглядываемся, а она тем временем спрашивает, будем ли мы суп, опять просит выпить зелья (мы не прекословим), и, пока мы стучим ложками по тарелкам, очищает принесенные для нас плоды райского сада. Теннисный мячик нежно зеленого цвета оказывается гуавой, внутри у него желтая мякоть с небольшими зернышками. А вот фрукт покрупнее, который появляется из ее необъятной корзинки следом, вовсе и не дыня, как мы с Роном простодушно назвали его сначала.

- Папайя, — терпеливо объясняет нам Лиз, нарезая нам лже-дыню тонкими ломтиками, — дынное дерево. Здесь все прямо на деревьях растет, сами потом увидите.

Несмотря на ярко-оранжевую мякоть и экзотическое название, папайя оказывается вполне съедобной. Дыня — она и есть дыня.

- Лиз, — я все же попробую спросить ее, сделав наше общение менее официальным, — а как ты сюда попала, если это, конечно, не секрет?

- Нет, то, что и так знает весь остров, разумеется, не секрет, — она смотрит на меня немного грустно. — Они меня похитили.

- Разумеется, за твою неземную красоту?

- К сожалению, вовсе не за нее, — хоть она это и отрицает, но мои слова, похоже, производят на нее благоприятное впечатление. Она чуть понижает голос и продолжает: — Я отдыхала с друзьями на Барбадосе. Я фотограф, Гарри. И как-то раз… в общем, когда все вечером пошли куда-то развлекаться, я отправилась на улицу фотографировать проституток.

Лиз вздыхает и садится в пустующее кресло у стола. Потому что Рон так и продолжает валяться в кровати, поедая местные деликатесы.

- Я сама не понимаю, как мне это в голову взбрело. Совершенно одна. Просто взяла свою камеру и ... Мне казалось, это будет очень забавно. А когда вдруг налетели ОНИ, я думала, это просто полиция, потому что они хватали всех без разбору и куда-то волокли. Я, конечно, испугалась, но была уверена, что сейчас вот все разъяснится, в участке я объясню, что я гражданка Соединенных Штатов, и меня тут же отпустят. А они потащили нас на корабль — я его еще до этого приметила в порту, думала, это очередное развлечение для туристов — корабль под черными парусами с пиратским флагом.

- А зачем они похищали проституток? — Рон смотрит на Лиз, не скрывая удивления.

- Рон, пойми, на острове очень мало девушек и женщин. Вы сами увидите, что тут происходит. И они решили таким образом решить проблему…

Да, мне уже самому хотелось бы узнать, что же происходит на пиратском острове под сенью кокосовых пальм и прочей растительности. Похищениями магглов нас, пожалуй, не удивить…

- Самое ужасное было, когда я поняла, за кого они меня принимают, — она старается говорить очень тихо, чтобы не слышал Тео. — Я готова была в ногах валяться, потому что, если бы я не смогла объяснить, кто я на самом деле, я бы оказалась сами понимаете где…

- Но ведь они могли отправить тебя назад, просто стереть память… Не обижайся, но так было бы лучше.

Лиз качает головой.

- Они никого не отпускают. Капитан Довилль сказал, что, раз мне нечем заняться, кроме как шляться вечером по злачным местам и фотографировать раскрашенных полуголых баб, он найдет мне применение получше.

- Да, это на него похоже, — практически одновременно выдыхаем мы с Роном.

Почему-то она не задает столь ожидаемого вопроса о том, откуда мы так хорошо знаем капитана Довилля.

- Я уже сто раз прокляла тот день, когда меня понесло делать эти идиотские фотографии. И мне уже пятьсот раз объяснили, что за все в жизни надо расплачиваться.

- И что ты теперь делаешь?

- Убираюсь в господском доме, — Лиз сама не знает, смеяться ей или плакать. — А теперь вот еще помогаю ухаживать за больными. Только вы меня не жалейте, пожалуйста, я уже привыкла. Здесь тоже есть хорошие люди.

«Вот Тео, например», ехидно думаю я про себя, но она называет совсем другие имена, очень тихо, почти шепотом:

- Вам большой привет от Невилла Лонгботтома и Алоиса Карстена.

Я, не в силах подавить ликования, молча вскидываю обе руки вверх. Есть! И Алоис жив, и Нев с нами, мы не одни! Я умею приспосабливаться, я могу выживать, я, как юркая ящерица, могу ускользнуть, оставив в руках преследователя только свой хвост. Да, я знаю, что на острове у нас есть не только враги, что, в крайнем случае, можно переброситься парой слов даже с Драко Малфоем, с Гойлом, с Тео Ноттом. Что есть сэр Энтони, который сможет заступиться за меня, хочется верить, что и за Рона тоже. Но вот то, что здесь есть и точно такие же, как мы — это придает мне сил. И нас не так уж мало — считая Лиз, уже пятеро. Значит, мы будем ловить на себе не только неприязненные взгляды. Значит, будут люди, к которым можно будет просто прийти, ожидая от них поддержки.

А Рон, блаженно улыбаясь, запускает руку в корзину, которую Лиз оставила на полу, и извлекает оттуда еще один фрукт — желтый, в форме звезды.

- Лиз, слушай, а это едят или это просто украшение?

- Знаешь, Рон, — говорит она немного лукаво, — здесь практически все едят, только не сразу и не в таких количествах. Это карамбола.

Когда она уходит, мы с рыжим еще некоторое время жуем, с некоторым недоверием поглядывая на предложенную нам экзотику.

- Ну, только подумай, — говорит Рон наконец, — папайя, гуава, карамбола… Охренеть!

14. Кодекс пиратской этики

Видимо, среди зелий, выпитых Роном после нашего экзотического обеда, опять было сонное, потому что через несколько минут после ухода Лиз я замечаю, что, хотя рыжий явно настроен поговорить со мной, он все чаще прикрывает глаза, на пару секунд, не больше, и все ниже сползает на подушке.

- Спи давай, — видя его мучения, не выдерживаю я, — еще наговоримся. Пока не заметно, чтоб у нас здесь была насыщенная программа.

И он практически мгновенно засыпает, что для него является наилучшим вариантом — не будет изводить себя совершенно ненужными сейчас мыслями о ставшей окончательно недосягаемой Гермионе, любви и предательстве или своей несчастливой судьбе. Мне кажется, он еще даже не задумывался о самом главном — о том, что же нам теперь делать. Хотя, вероятно, и мне не стоит чрезмерно ломать себе над этим голову — нас пока никто не притесняет, выбора никакого не предоставляет, даже не торопится допрашивать как бывших авроров. Я очень далек от мысли о том, что мы с Роном можем представлять для пиратов хоть какой-то интерес с точки зрения новой информации. И тому есть ряд совершенно очевидных причин: во-первых, мы были всего лишь стажерами Аврората, и нас никто не подпускал к действительно стоящей информации (ну, если бы мы сами не были столь любопытны, могли бы до сих пор старательно подшивать в папочки очередные документы), во-вторых, я столько всего успел рассказать сэру Энтони, сидя в Азкабане, что он, с его явно лучшими, чем у меня, способностями к анализу ситуации, знает едва ли не больше нас с Роном о ходе расследования. Ну и в-третьих — после нападения на Азкабан я окончательно перестал в этом сомневаться — у пиратов есть свой человек в Министерстве, вероятно, даже не один — иначе подобный налет просто был бы невозможен. Потому что для его совершения необходимо иметь довольно ясное представление о том, как устроена тюрьма изнутри, как она охраняется, где расположены камеры. Но тот, кто их информировал, в то же время не мог быть высокопоставленным служащим Аврората — в противном случае наличие потайной двери на верхней площадке, откуда их все же смогли атаковать авроры, не явилось бы для нападавших полной неожиданностью. В общем, наша с Роном ценность как источников информации практически равна нулю. Пиратским капитанам, безусловно, очень интересно послушать, как мы опрашивали старушек и рылись в газетных подшивках. И все же я решаю про себя, что если Малфой и Довилль станут спрашивать меня хоть о чем-то, я им ничего говорить не буду. Просто из принципа. Довилль у нас легилимент? Не беда — в тот момент я свято верю, что нас неплохо учили ментальной магии и оклюменции в школе Авроров, так что я найду, что ему противопоставить, если он надумает, как некогда в Хогвартсе, покопаться в моих мыслях. Что сказать, бывший аврор Поттер вновь готов совершить подвиг, теперь, правда, совершенно непонятно, во имя чего.

Я еще некоторое время сижу на кровати, даже ловлю себя на том, что беззаботно болтаю ногами (!), что совершенно несолидно для человека, только что решившего даже под пытками не выдавать коллег, с легкой душой упрятавших его в тюрьму, думаю, чем бы мне заняться, так как не вижу ни малейшей возможности найти себе хоть какое-то применение в этом замкнутом пространстве с двумя кроватями и шкафом. Можно, конечно, смотреть в окно на пляж и пальмы (меня хватает минут на пять), можно покурить (еще минуты две), можно попробовать высунуться на крыльцо, где нас стережет Тео. Но он делает страшное лицо, одними глазами показывая мне на несколько фигур, снующих в отдалении, и я, подобно моллюску, вынужден вновь ретироваться в свою раковину. Так что я обречен на полнейшее безделье, мне остается только созерцать мирно спящего Рона и умиляться, что я и делаю.

Странно, здесь, судя по всему, должно быть очень жарко, но то ли хижина наша столь надежно упрятана в сени деревьев, то ли дующий с моря ветер разгоняет зной, то ли я настолько отощал в тюрьме, что мои ощущения тепла и холода полностью изменились — я не ощущаю ни духоты, ни липкого влажного жара, будто погружающего тело в стоячую теплую воду. В общем, рай, как ни крути — тропические фрукты, море, песок, пальмы, ухаживающая за нами прекрасная Лиз. Даже наши охранники, и те вполне дружелюбны. Что-то мне не верится в райские кущи, особенно если вспомнить одного из хозяев этих мест, чей облик в полумраке пиратского корабля той ночью запомнился мне столь отчетливо. Нет, мистер Поттер, здесь царят хищники — кондоры, ягуары. А кто твой Патронус, Поттер? Олень? Ты и есть олень, убегающий, запутывающийся ветвистыми рогами (ха, и таковые тоже имеются!) в непроходимых зарослях. А те, кого природа наградила когтями и клыками, уже подбираются к тебе, чтобы безжалостно растерзать свою добычу. Не потому, что они ненавидят именно тебя, просто таков закон жизни.

А вот, кстати, и один из них — стоит на пороге, кивает в сторону выхода. Интересно, а какой Патронус у него? Я смотрю на него вопросительно — вроде пленникам острова не предлагаются прогулки по окрестностям, или я чего-то не дослышал? Сэр Энтони указывает на себя и утвердительно кивает, но не произносит ни слова, не желая тревожить Рона.

Когда мы оказываемся за порогом хижины, он, наконец, проясняет ситуацию:

- Со мной можно. Хочешь остров посмотреть?

- Конечно, хочу. Только вот… А как быть с Роном?

- Думаю, Тео сможет сохранить его до твоего возвращения в полной неприкосновенности. Правда, Тео?

- Конечно, — Тео пытается казаться серьезным, но все же улыбается отцу, и я в очередной раз поражаюсь тому, как же они похожи внешне. — Только не очень долго, хорошо?

- Ладно тебе. Капитан Малфой разрешил мне выгуливать Поттера хоть до ночи!

И мы удаляемся, оставляя позади хижину с сидящим на ступенях Тео и спящим внутри Роном, быстро пересекаем небольшую площадку, вокруг которой я замечаю еще несколько домов, устроенных примерно так же, как и наш, и ныряем в заросли.

— Не боитесь, что я сейчас с громким лаем убегу в лес, сэр Энтони?

Хотя, если я числю себя в оленях, мне не пристало носиться по кустам, поднимая зазевавшихся птиц. Нотт старший отрицательно качает головой:

- Не думаю, что тебе там понравится. Говорят, тут и змеи водятся. Хотя я до сих пор не видел ни одной. Уже думаешь, как сбежать?

- Еще нет, — честно признаюсь я.

- И даже не думай!

Сэр Энтони останавливается напротив меня на узкой тропинке и смотрит строго. Он заметно преобразился: волосы острижены совсем коротко, ни усов ни бороды, чуть прищуренные внимательные карие глаза. Если бы не все еще явственные следы усталости на его лице и пугающая худоба, я бы незамедлительно причислил его к отряду опасных плотоядных, каковым он, в сущности, и является.

- Сэр Энтони, а какой у Вас Патронус? — спрашиваю я, вспомнив свои недавние размышления.

Вместо ответа он достает палочку (я даже забыл за прошедшие полгода о том, что у магов бывают и такие атрибуты!), произносит заклинание — и вот я уже вижу как над нами делает несколько кругов довольно крупная хищная птица, только вот его Патронусу недостает яркости. У старшего Нотта тоже магическое истощение после Азкабана. А птица тем временем усаживается мне на плечо, смотрит на меня светящимися глазами и голосом сэра Энтони говорит:

- Коршун, Гарри. Вряд ли ты ожидал от меня енота или зайца.

Ну, по крайней мере, коршуны для оленей не опасны, думаю я про себя… А мы тем временем оправляемся дальше, я старательно смотрю себе под ноги, вовсе не желая случайно наступить на змею. По обеим сторонам тропинки растут неведомые мне деревья, с некоторых из них даже свисают плоды, так и просящиеся в руки. Вот, например, конусовидные зеленые фрукты (Ох, фрукты ли?), растущие на высоченном дереве высотой метров семь.

- А они съедобные? — спрашиваю я, полагая, что раз сэр Энтони уже успел обойти остров, то и о местной флоре и фауне получил хоть какое-то представление.

- Это, если я правильно запомнил, черимойя, мне Северус с утра объяснял. Если ее заморозить, получится мороженое. А так ешь хоть ложкой — просто как сладкий крем внутри. Но на твоем месте я бы пока не экспериментировал.

Некоторые растения я все же опознаю по плодам самостоятельно — вот это явно апельсины, а вон там, чуть дальше по тропинке, невысокая пальма с гроздьями совсем коротких бананов. И еще я отмечаю про себя, что у сэра Энтони уже есть волшебная палочка. Еще одна разница между нами и ими…

- Сэр Энтони, — я надеюсь, что хоть от него могу получить некое подобие ответа, — а почему мы с Роном здесь оказались? Драко говорил о каком-то заказе.

- Имя заказчика они тебе вряд ли назовут, это их тайны, просто не лезь, — мне кажется, Нотт не врет мне.

- Хорошо, но все же… Зачем?

- А если ваш заказчик находится в Англии? Предлагаешь незамедлительно отправить вас туда? Нет, милый, как бы это ни было печально для тебя, но ходу назад тебе нет. Придется смириться. К тому же, если не будешь рубить с плеча, а дашь себе возможность присмотреться и подумать, как знать, может быть, твоя жизнь на острове окажется не так уж и плоха?

Я сомневаюсь, что наша с Роном жизнь бок о бок с бывшими сторонниками Темного Лорда, а также капитанами Малфоем и Довиллем может оказаться безоблачной. Не верю я в такие сказки.

- Это капитан Малфой разрешил Вам взять меня на прогулку по острову?

- Да. Северус, правда, при этом покосился на меня так, будто проглотил живую змею и мне желает того же. Но Люциусу, кажется, жизнь здесь пошла на пользу, по-моему, он просто наслаждается. Он ничем не связан — не надо кланяться ни Лорду, ни Министерским, дрожать за свою семью, изображать из себя напыщенного индюка, боясь уронить достоинство предков. Нарцисса, окончательно разругавшись с ним, осталась во Франции — он свободен, азартен, и, полагаю, вполне счастлив. Ни в чем себе не отказывает и позволяет жизни хоть какое-то время побыть для него просто приключением. Может быть, и тебе попробовать?

- Я не среди своих, сэр Энтони.

Нотт ничего не отвечает, мы просто идем некоторое время вперед, туда, где я различаю просвет между деревьями — мы приближаемся к внутренней части острова. И все же заросли заканчиваются совершенно неожиданно, будто в определенном месте проведена невидимая черта — раз, и мы уже на свету. Я ожидал увидеть здесь, что угодно — огромное озеро или горы, убегающий вглубь мангровых зарослей поток — а вижу просто пастбище, чуть холмистое, покрытое нежно-зеленой травой. Коровы, овцы, козы, несколько лошадей… И большая пастушья собака приветствует нас радостным лаем — каким-то образом сэр Энтони уже успел свести знакомство с лохматым пастырем местного стада.

- Что, удивлен? — мой провожатый усаживается на покрытый травой небольшой холм, приглашая меня сесть рядом. — Думаешь, они только разбойничают?

- При частоте одно нападение примерно раз в полгода занять себя исключительно разбоем было бы проблематично. А пока я был в Азкабане…

- Хочешь спросить, были ли еще нападения? Любопытство, Поттер, разве тебе не говорили, что это один из главных твоих пороков?

Я почему-то вспоминаю про шкатулку и улыбаюсь.

- И не только говорили, но и очень изящно намекали. Помните, я Вам рассказывал про тот подарок на день рождения, который стал чуть ли не основной уликой против меня в суде? Знаете, вот до сих пор жалко…Красивая была вещь. Ну а что до любопытства… Понимаете, сэр Энтони, Вы сами пытаетесь уговорить меня не видеть во всех врагов. Но если я не могу задать ни единого вопроса? Я же не стану немедленно посылать сову в Министерство!

Нотт смеется:

- Разве что пошлешь ученого попугая. Отсюда почта не летает, — а потом продолжает, уже серьезнее, — Хорошо, что тебе хотелось бы знать? Нападений не было, они готовили наше освобождение и решили не дразнить гусей.

- А что это за стадо? Что за остров? Откуда корабль? Как они здесь живут?

Сэр Энтони только вздыхает, не знаю, наслышан ли он про неуемное гриффиндорское любопытство… Скажем так, безграничную любознательность, в отношении наук ну никак себя не проявляющую. Наверное, он думает сейчас, что зря потащил меня гулять, потому что если ему тоже приказано помалкивать обо всем, даже о самых обычных бытовых подробностях жизни на острове, нам лучше вернуться. И я уже собираюсь предложить ему именно это, но он совершенно неожиданно начинает отвечать на мои вопросы.

- Как ты представляешь себе жизнь острова, на котором сейчас оказалось почти сто человек народу? Пиратские рейды, грабежи, оргии до утра в таверне? Драки, время от времени кого-нибудь вздернут на рее, и давай пить-гулять дальше?

- Примерно так, — я улыбаюсь. — Как и положено: «Пей — и дьявол тебя доведет до конца…»

- Как здесь с питьем, я еще не выяснял, но таверна имеется.

- Только с грабежами у них как-то слабо. Пять рейдов за два года, добыча так себе. Так что на оргии и драки остается немало времени. Или я чего-то не знаю?

Сэр Энтони только усмехается.

- Оргии и драки? При том, что остров принадлежит Северусу? К тому же, — тут Нотт глядит на меня насмешливо, — я могу себе представить, что ты наслушался всякой ерунды про нравы, царившие в ближнем кругу Темного Лорда.

- То есть не было ни похищений магглов, ни убийств, ни пыток? Ваши собрания походили на заседания клуба лучших цветоводов Британии?

- Всякое было, — мой собеседник не пытается мне противоречить. — Но главное, была жесточайшая дисциплина — малейшее неповиновение каралось довольно жестоко, я уже не говорю о крупных провинностях — за них можно было легко лишиться жизни. Поэтому, когда остров только заселялся, здесь были установлены довольно жесткие законы.

- Кем?

- Всеми, сынок. Ведь большинство из поселенцев были мужчины или мальчишки, порой склонные к немотивированной агрессии. Поэтому чтобы выжить и не перегрызть друг другу глотку, потребовались довольно жесткие меры. С местным законодательством, полагаю, и тебя, и Уизли тоже ознакомят.

И далее сэр Энтони рассказывает мне нехитрую историю заселения острова, услышанную им вчера или сегодня утром от капитана Довилля. Сразу же после организованного им (ну а кем же еще!) побега Люциуса Малфоя из Азкабана теперь уже оба будущих капитана начали собирать бывших сторонников Волдеморта, которых до этого поддерживал деньгами и обещаниями лучшей жизни новоявленный лорд Довилль. Так что осенью 1999 года они смогли приступить к заселению острова, на котором в то время имелся только заброшенный господский дом, несколько хижин в мало пригодном для жизни состоянии, да стоящий у пристани маггловский трехмачтовый фрегат, который использовался отцом Снейпа-Довилля исключительно в развлекательных целях.

- Да, а в феврале 2000 было первое нападение, — задумчиво говорю я. — Быстро все у них получилось.

- Они старались.

Сэр Энтони явно не одобряет моего скепсиса, но все же продолжает. И из того, что он говорит дальше, я понимаю, что в местной жизни, пожалуй, больше мира, чем войны.

- Вот ты читал романы про пиратов в детстве, Гарри? — спрашивает меня сэр Энтони.

- Приходилось.

- Если помнишь, у всех пиратских флотилий было некое подобие базы, куда они приходили заделывать пробоины, лечить раненных. Где они, в общем-то, жили. Так и здесь — приходится строить, выращивать овощи, разводить скот, ловить рыбу, что-то покупать у магглов. То есть это хозяйство, как в большой деревне.

- То есть не пьют, не курят, не дерутся и по девкам не шляются.

- Пьют, курят, дерутся и шляются не только по девкам!

Нотт предлагает мне сигарету, и я не отказываюсь.

- Ты не в банде, Гарри, — подводит он итог нашему разговору. — Скорее, просто в несколько необычном магическом поселении.

Обратно мы возвращаемся немного другой дорогой, огибаем пастбище, пересекаем небольшую речку, бегущую из глубины острова к морю и в итоге выходим на пляж. Здесь никого, видимо, мы ушли довольно далеко от пиратской деревни, только метрах в ста от берега виднеется маленький белый катер. Я сажусь на песок, бездумно пропускаю между пальцев его мелкие белые кристаллики, согревающие руку. Да, пускай это просто передышка, но ведь я могу просто наслаждаться ей, ни о чем не думая? Будет день, и будет пища, разве не так? Хотя бы несколько дней относительного покоя…

- Купаться тебе пока не стоит, — говорит мне тем временем сэр Энтони, — а то утонешь еще. Ты плавать-то умеешь?

- Как топор. Может быть, чуть лучше.

- То есть идешь ко дну не сразу, а успеваешь сделать несколько гребков и позвать на помощь?

- Примерно так.

Мы еще некоторое время сидим и молча смотрим на море. Ясные чистые краски, штиль, солнце, стремительно приближающееся к кромке воды.

- Нам, наверное, пора возвращаться? Рона ужином кормить, если он уже проснулся. А почему Вы сказали, чтоб я даже и не думал сбежать?

Лицо сэра Энтони враз из умиротворенного становится вновь серьезным, почти грозным.

- Потому что за это тебя убьют, Поттер! И будут совершенно правы. А мне неохота на это смотреть. А сделать я ничего не смогу — таковы местные законы, и я считаю их вполне справедливыми.

Я поднимаю ладонь, будто пытаясь защититься от его неожиданно резких слов:

- Да я просто так, из вредности. Куда я денусь из такого рая?

И мы возвращаемся.

________________________________________________________________________________________

Коршуны для оленей не опасны

________________________________________________________________________________________

В хижине я обнаруживаю уже проснувшегося Рона, весьма бодро расправляющегося с содержимым корзинки с ужином, принесенной Лиз. И мне тоже кое-что перепадает. А потом мы еще долго болтаем с ним, и я рассказываю ему и про остров, и про мою несколько странную дружбу с сэром Энтони.

- И ты не думаешь о том, кто он? Что он бывший Упивающийся? — Рон смотрит на меня недоверчиво.

- Слушай, Снейп такой же, а мы, однако, шесть лет проучились у него в школе. И ничего, живы, как видишь. А в Последней Битве меня спасла Нарцисса Малфой. А Драко и Грегори Гойла я сам вытащил из горящей Выручай-комнаты. А если мы станем вспоминать, чем прославились после войны некоторые любители Света… Так что тут не всегда и разберешь. Сэр Энтони спас меня в Азкабане.

- Ладно, не кипятись, — примирительно говорит Рон, но я вижу, что он не может меня понять. Но, как ни странно, нам это вовсе не мешает…

А вот утро следующего дня несколько нарушает мой благостный настрой и возвращает с небес, где все любят друг друга, на землю, где большинство все же не может забыть о том, кто мы с Роном. Мы бывшие авроры и победители Темного Лорда, так что колдомедик — милая женщина лет сорока пяти или чуть старше, кстати, та самая Мэг Эшли, что перед бегством из Англии оставила соседке-маггле свои цветочки — боится входить к нам без сопровождения кого-нибудь из пиратов. Так что в дверях, направив на нас палочку, со скучающим видом стоит Драко Малфой, всем своим видом демонстрируя, что хорошо осознает, какой ерундой он здесь занимается. Но не может отказать даме, которая, похоже, нас побаивается.

- Мы еще никого не покусали, миссис Эшли, — не выдерживаю я, а Драко отворачивается, чтобы никто не видел, что он с трудом сдерживает смех.

- Попрошу без дурацких комментариев, мистер Поттер! — она поджимает губы.

Я замолкаю, позволяя ей вычерчивать палочкой зигзаги над моей головой, а потом на уровне груди. Я практически в порядке, так как некоторую степень физического и магического истощения в моем случае можно вполне считать нормой. С Роном хуже, даже неприступная миссис Эшли хмурится, качает головой и с поразительной скоростью начинает записывать на пергаменте названия зелий, которыми следует обогатить рацион моего рыжего друга. И удаляется, даже не пожелав нам скорейшего выздоровления.

- Видал? — говорит мне рыжий, когда она уходит. — А ты говоришь, мир да любовь!

- Да ничего я не говорю. Просто и среди них есть нормальные люди.

- Гарри, — Рон приподнимается на локте (он до сих пор практически не встает), — тебя не смущает, что на нас здесь все в лучшем случае будут смотреть, как в зоопарке. Так, как смотрела сейчас мышь эта белая! Как на ядовитых пауков в банке!

- Ну, давай считать, что нас с тобой за плохое поведение перевели на Слизерин! Нам по-любому стоит отдохнуть, Рон. Похоже, нас с этой целью здесь и заперли. Разумеется, это не может продолжаться вечно.

- Гарри! — Рон продолжает говорить со мной так, будто я слегка повредился рассудком, — Гарри, ау! Они — Упивающиеся, ближний круг, дальний круг — не важно. Ты — убийца Волдеморта. К тому же мы с тобой еще и авроры, и большинству здесь плевать, что бывшие.

- Рон, мы не можем отправиться отсюда вплавь. А других вариантов я пока не вижу.

Конечно, я далеко не так слеп, как кажется Рону. Во время наших прогулок с сэром Энтони, хотя он и старается уходить со мной вглубь острова подальше от чужих глаз, я ловлю на себе взгляды людей, суетящихся возле хижин — любопытные, испуганные, неприязненные. Им тоже интересно, а что же Поттер и Уизли станут делать теперь? Как будут выкручиваться в абсолютно чуждом им мире? Те, с кем мы вместе учились, с ними проще — они готовы воспринимать нас просто как людей, плохих ли, хороших ли, да, мы гриффиндорцы, бывшие соперники, но ничего больше. Потому что, как ни крути, но мы выросли вместе. А вот взрослые… с ними сложнее. Для них я — ожившее пугало. Поттер — убийца Волдеморта, враг и мишень номер один. А я теперь я так и мельтешу у них перед глазами живой мишенью. Мне кажется, многих из них пугали мною так же, как меня некогда пугали их хозяином. Когда я говорю об этом сэру Энтони, он лишь пожимает плечами.

- Думаю, многие тебя боятся, — когда он говорит это, мне кажется, я ослышался.

- Меня? Я убил Волдеморта Экспеллиармусом!

- Вот они и думают, какой же в твоем исполнении выйдет Авада.

Он невесело улыбается.

- Не обращай внимания. Привыкнут. И ты тоже привыкнешь.

- А Вы тоже боялись меня в тюрьме?

- Еще как! — сэр Энтони смеется. — Но мне пришлось побороть свой страх. У тебя были сигареты!

Если бы все было так легко, сэр Энтони! Если бы тех сигарет хватило на всех! Если бы я мог объяснить Рону, что не надо прятать голову в песок, услышав обидное слово или поймав на себе неприязненный взгляд! Но… что было, то было…

- В любом случае, — продолжает сэр Энтони, — пока вы с Уизли граждане острова, вас никто не имеет права и пальцем тронуть.

- Что значит «Граждане острова»?

И на следующий день Тео приносит нам с Роном образчик местного законодательства для ознакомления и даже усаживается в кресло у стола, чтобы дать нам необходимые разъяснения. Пухлая стопка пергаментов приводит нас в некоторое замешательство.

- Что, не всех на Гриффиндоре учили читать? — беззлобно замечает Тео.

- Мы бы удовлетворились кратким обзором, Тео, — миролюбиво говорю я. — Судя по стилю и объему, это плод нескольких бессонных ночей твоего бывшего декана.

- Капитана Довилля, Поттер, — привычно поправляет меня Нотт-младший.

Но Тео не отказывается изложить нам многомудрый свод законов в кратком виде. И так мы узнаем, что любой, ступивший на землю Вольного острова (хотя назвать его Вольным, глядя на этот свод предписаний и запретов, не поворачивается язык), считается его гражданином, если не совершит преступления, которое может быть квалифицировано как измена. По отношению к гражданам запрещено любое насилие. Помимо этого жители острова обязаны трудиться во имя его процветания и прокормления, причем это относится и к членам команды. Любые конфликты, которые нуждаются в разрешении, выносятся на общее собрание или суд капитанов. Если подобный путь не удовлетворяет повздоривших, они вольны вызвать друг друга на поединок.

- Что это значит, Тео?

- Ну, если ты стоишь на своем и считаешь, что нанесенная тебе обида несмываема, ты можешь вызвать обидчика на дуэль.

- На палочках?

- Не обязательно. Здесь в ходу мечи и еще кое-что.

- Что?

- Некоторые на бичах дерутся, например. По-моему, дикое варварство, — у Тео даже щека дергается, он сторонник более изящного выяснения отношений. — Увидите потом тут несколько любителей помахать плетками — все в шрамах. Они магически не сводятся.

- Хорошо, а что у нас там с государственной изменой? Ты же знаешь, мы известные изменники! — я пытаюсь шутить.

Тео неожиданно реагирует так же резко, как и его отец пару дней назад, когда говорил мне, чтоб я даже не думал о побеге.

- Не шути с этим, Поттер! Если, конечно, не хочешь пойти и самоубиться. Казнят и глазом не моргнут.

- Были прецеденты?

Тео молча кивает.

- Что, даже своих? — по его глазам я понимаю, что оказался прав.

- Измена — это, во-первых, неповиновение приказу в рейде…

- То есть если послать кого-нибудь из капитанов не в рейде…

- Тоже мало не покажется. Я не пробовал.

- Так, ну в рейде мы с Роном вряд ли окажемся, так что изменить Вольному острову таким вот способом у нас вряд ли получится. Что у нас дальше по программе?

- Убийство кого-либо из граждан острова, нанесение ущерба кораблю, побег.

- Это нам как раз подходит.

- Поттер, тебе жизнь не дорога? Пойди и утопись, мучиться меньше будешь.

А потом Тео еще что-то объясняет нам про бесконечные можно и нельзя, а я сижу и думаю, что мы нежданно-негаданно оказались жителями какой-то военной республики, где каждый житель готов подчиняться довольно строгим ограничениям. Только вот во имя чего? Значит, у всего этого карнавала есть некая конечная цель, они не же могут хотеть так жить вечно — перебравшись из дворцов в хижины, разводя скот, изводя себя полдня бесконечными тренировками… Зачем? Но, боюсь, на этот вопрос мне никто отвечать не станет. Это только для посвященных, для тех, кто причастен к их внутреннему братству… А Тео тем временем поднимается, еще раз назидательно рекомендует нам прочесть все как следует, потому что от этого зависят, в конечном итоге, наша безопасность и жизнь.

- Да, брат, — говорит Рон задумчиво, — если бы не три года в школе авроров, я бы здесь повесился… Тоже мне, бутылка рому…

А когда минует еще несколько дней, и здоровье Рона перестает внушать опасения, на пороге нашей хижины рано утром вновь появляется Тео, на этот раз очень подтянутый и официальный.

— Следуйте за мной, — говорит он, — капитаны Малфой и Довилль хотят поговорить с вами.

_________________________________________________________________________________________

сэр Энтони

15. Два капитана

На этот раз все выглядит достоверно, именно так, как я и представлял себе наше истинное положение здесь с самого начала — мы с Роном шагаем впереди, Тео сзади, его палочка нацелена нам в спины. Это не прогулка — он ведет нас под конвоем через весь поселок, не произнося ни слова. Взгляды местных обитателей, которые я ловлю на себе, уже не кажутся такими враждебными — к нам понемногу привыкают. Однако на лицах у некоторых я читаю и определенное злорадство — наконец Поттер и Уизли заняли положенное им в кругу бывших Упивающихся место — их конвоируют на допрос. Рыжий смотрит на меня слегка иронично: что, мол, я же тебе говорил. Может быть, все и не так плохо, и ты, Поттер, охотно пользуешься привилегией прогуляться с сэром Энтони по острову, покурить с кем-либо из старых слизеринских недругов на крылечке. Да, и ты, милый Рон, можешь уплетать за обе щеки плоды райского сада, пытаться шутить с Лиз, чтобы хоть как-то реанимировать свою уязвленную мужскую гордость. А вот теперь все встает на свои места. И как знать, может быть, этот оазис с пальмами и морем окажется просто обманкой, тоже Азкабаном, только вместо обжигающего холода здесь будет царить тепло, бешеное биение волн о неприступные каменные стены сменится мягким ленивым плеском лазурной воды, набегающей на песок, который в лучах заходящего солнца иногда кажется розоватым…Но, в сущности, это не так много меняет, потому что тюрьма всегда остается тюрьмой. Мы ведь все эти дни думали об этом, пытались предположить, что от нас может быть нужно местным властителям, правда, говорили при этом шепотом, чтоб нас не слышали охранники. И я в очередной раз кляну себя за болтливость — я слишком много успел рассказать сэру Энтони за эти бесконечные полгода в Азкабане, меня оправдывает только то, что я и не чаял выбраться на волю. Поэтому считал, что все, что говорится там, не может иметь ни малейшего значения.

И, пока я горестно размышляю о своей неуместной откровенности, мы как-то незаметно выходим за пределы круга крытых тростником хижин, которые я про себя именую деревней, и вступаем на довольно широкую тропинку, по обе стороны которой, по всей видимости, растут апельсиновые деревья, но в точности я этого сказать не могу — на них ни единого плода. Видимо, тропинкой пользуются часто… Но вот еще пара десятков метров, и я начинаю различать сквозь ажурную вязь ветвей довольно большое двухэтажное строение — длинная белая стена со множеством небольших окошек.

- Это таверна, — все же шепчет Тео, решивший отбросить свою официальную враждебность под надежным прикрытием растительности. — Потом будет что-то вроде центральной площади, а нам в самый конец острова, мимо пристани. Сейчас на нас все будут пялиться, так что сделайте вид, что вы измученные пленники, а я ваш конвоир, а то все это смотрится как первый курс Хаффлпаффа на прогулке.

- Это в любом случае выглядит именно так, — привычно комментирую я, но даже Рон смотрит на меня с укоризной.

Но я знаю, что и я, и Рон, и Тео сейчас играем в некую игру. Просто дальнейший ее ход будет зависеть от того, по каким правилам в эту игру играют Довилль и Малфой.

Мы минуем таверну — сейчас я даже не пытаюсь ее разглядывать, может быть, предчувствую, что за предстоящий год еще успею изучить это место до мельчайших деталей. Так как сейчас еще раннее утро, здесь не оживленно, только из-за открытой настежь двери раздаются голоса — один мужской, басовитый, а другой девичий, кажущийся сейчас раздраженным и немного капризным. Может быть, его обладательница просто не выспалась. Внутри звук отодвигаемой мебели, какой-то грохот…

- Ты можешь хоть что-то делать нормально, Лонгботтом?

Так, вот где наш Невилл. Да, ведь Гойл же говорил мне, что Нев драит полы в таверне. Похоже, все так же неуклюж, как в школе… Вот интересно, какая нелегкая занесла его сюда?

А впереди вновь полоса деревьев, правда, настолько редкая, что можно без труда различить широкое открытое место, на которое мы вот-вот выйдем. Какие-то низкие строения по бокам, в центре широкая площадка, утоптанный песок, несколько мишеней для стрельбы… Видимо, здесь и проходят тренировки пиратской команды. Я чуть поворачиваю голову влево, там, скрытое сейчас от моего взгляда чередой кокосовых пальм, угадывается море. А затем, то ли берег здесь делает резкий изгиб, то ли тропинка незаметно приближается к берегу, я совершенно внезапно вижу Корабль! Издали, с убранными парусами, он чем-то напоминает скелет древнего чудовища, но когда мы оказываемся ближе, и я уже могу различить его черный с золотом корпус, возвышающийся над причалом, я понимаю, что он невероятно красив. И мне безумно хочется подойти поближе и провести ладонью по неровностям досок, из которых он построен, вновь оказаться на борту и почувствовать ветер, бьющий мне в лицо, прислониться к высоким мачтам и бездумно смотреть вдаль, оставляя позади… облака или бескрайние водные пространства — все равно. Мне кажется, даже на расстоянии я чувствую его магию — мощную и ровную, как дыхание спящего зверя. И невольно пытаюсь дышать в том же ритме, в ритме его силы…

Наверное, есть вещи в мире, которые ты не можешь забыть, с которыми ощущаешь невероятное родство, причем совершенно не понимая, на чем оно основано. Так было у меня с той загадочной шкатулкой… А вот теперь и с Кораблем, чья тень легла на мою жизнь полтора года назад. Мне кажется, что стоять на его палубе для меня было бы столь же естественно, как дышать, и в то же время я абсолютно точно знаю, что сейчас это недостижимо. Эта головокружительная уверенность, что мы с ним — одно целое, и ясное и трезвое осознание того, что я никогда не смогу подняться на его борт не как пленник. Может быть, я сошел с ума, но в тот момент мне грезится, будто черный большой фрегат слышит мои мысли, и что они печалят его… Я не могу оторвать от него глаз, пока Тео весьма ощутимо не подталкивает меня в спину.

- Иди вперед, еще успеешь посмотреть!

И я невольно отвожу взгляд. Дорожка, по которой мы шли, в этом месте делает резкий поворот и бежит теперь как бы вглубь острова, чуть заметно поднимаясь в гору — и вот уже перед нами распахнутая калитка, а за ней среди уже ставших привычными пальм, апельсиновых деревьев, кустарников, ветки которых гнутся под тяжестью плодов, возвышается дом, построенный в колониальном стиле — белый, с небольшими квадратными башенками и конусообразными крышами. Похоже, мы, наконец, достигли конечной цели нашего путешествия, потому что в таком строении могут обитать только хозяева этих мест. Господский дом, как говорила Лиз.

________________________________________________________________________________________

Два капитана1: -images/593/588na.jpg/

-images/515/589r.jpg/

Два капитана2: -images/266/591kx.jpg/

-images/443/592bf.jpg/

_____________________________________________________________________________

О, а нас, кажется, уже ждут — на открытой веранде, до которой остается всего несколько шагов, я уже вполне явственно различаю две фигуры. Господа завтракают. Они сидят за небольшим столом в широких плетеных креслах, оба практически в одинаковых позах — нога на ногу, сигары в изящных пальцах. Непривычны только маггловские джинсы на Малфое и на Довилле, а вот наличие белых рубашек с кружевными манжетами я, скорее, назвал бы предсказуемым — наверное, и у одного, и у другого в детстве были книжки про пиратов с картинками. В то же время, если бы оба пиратских капитана предстали перед нами сейчас в майках, шортах и шлепанцах, а на спинках кресел обнаружились бы полосатые пляжные полотенца, я бы решил, что вместо Азкабана меня направили в Мунго. А мы с Роном, нелепо переминающиеся с ноги на ногу, наверное, похожи сейчас на нерадивых матросов или рыбаков-оборванцев, пришедших предложить свой нехитрый улов к барскому столу. Но нам нечего им предложить…

- Проходите, господа, не стесняйтесь.

Малфой, весьма радушно улыбаясь, указывает нам на два свободных кресла. Хорошо хоть, не предлагает сигару. А нет, уже предлагает, мы отрицательно трясем лохматыми головами, потому что, во-первых, плохо представляем себе, как это курят, а, во-вторых, брать что-либо из рук врага считаем ниже своего достоинства. Прекрасно понимающий наши чувства лорд Довилль не стесняется озвучить это вслух.

- Брось, Люциус, от нас герои не примут и глотка воды в пустыне.

Его глаза не смеются, хотя он и шутит. Он несколько секунд смотрит на Рона, так что рыжий почему-то опускает взгляд, а потом капитан Довилль начинает гипнотизировать меня — глядя будто бы сквозь, но в то же время изучая мое лицо, одежду, висящую сейчас на мне, как на вешалке в дешевом магазине, руки, которые я, стараясь демонстрировать спокойствие, кладу на широкие подлокотники кресла. Мне кажется, сейчас он произнесет что-то вроде: «Все так же нелепы, Поттер?», но он ничего не говорит, только подносит сигару к губам (как на тех колодографиях!) и чуть поворачивает голову в сторону. Чтоб не выдыхать дым нам в лицо — он вежлив, как это и пристало лорду.

- Надеюсь, вы чувствуете себя лучше?

Вряд ли его это сильно интересует. Мы киваем. И даже благодарим. Мы, думаю, просто обязаны это сделать — как бы там ни было, но они вытащили нас из тюрьмы, дали нам кров и привели в чувство. Если уж быть до конца честными, они спасли нам жизнь. Другой вопрос, зачем они это сделали?

Теперь, когда тяжелый взгляд Довилля больше не направлен прямо на меня, я украдкой разглядываю обоих капитанов. Малфой смотрит на нас с неподдельным живым любопытством — ему, наверное, интересно, что же будет дальше. Да, он вполне разделяет нашу нелюбовь к столь негостеприимному месту, каким является Азкабан, тем более что ему пришлось побывать там дважды. И оба раза впечатление не было благоприятным. Мне кажется, еще немного, и он начнет нам подмигивать. Вольная жизнь вдали от условностей, диктуемых происхождением и службой, явно пошла ему на пользу — он не кажется расслабленным, он действительно получает удовольствие от всего, что происходит вокруг. Ему забавно грабить имения, попадать на страницы французской прессы, пить шампанское за завтраком и смотреть на кислые лица Поттера и Уизли, приготовившихся в очередной раз умирать, но не сдаваться. Поэтому, когда он делает нам совершенно невероятное предложение, я даже не удивляюсь:

- Господа, я понимаю, что то, что я скажу сейчас, может прозвучать для вас совершенно неожиданно, но… Как вы видите свою дальнейшую жизнь на острове? Вы не думаете, что для вас наилучшим вариантом стало бы присоединиться к нам?

В первые секунды нам с Роном кажется, что мы ослышались, но Малфой продолжает, как ни в чем не бывало:

- Я понимаю, что вы вряд ли могли ожидать подобного, учитывая предысторию наших с вами отношений. Но, как говорится, кто старое помянет… Я, со своей стороны, не вижу никаких серьезных препятствий. Вы молоды, думаю, неплохо подготовлены, учитывая ваше трехлетнее пребывание в школе авроров. Причин питать особую любовь к тем, с кем мы воюем, у вас тоже нет. Ну а то, что некогда мы были врагами… Темный Лорд повержен, жизнь продолжается. Почему бы ей не пойти дальше по совершенно иному сценарию? Подумайте, мистер Поттер, мистер Уизли. Ваше пребывание на острове в том случае, если вы станете членами команды, будет намного более приятным…

Я не могу сейчас открыто посмотреть на Рона, было бы глупо сидеть перед двумя пиратами и переглядываться, корчить друг другу страшные рожи, означающие «да ты что!», «да никогда в жизни!». Просто я знаю, что как бы ни отравил наш отказ от предложения Малфоя и жизнь на острове, и, вполне вероятно, всю дальнейшую жизнь Поттера и Уизли, мы должны ответить «Нет». Потому что по-другому мы просто не можем. Потому что даже если и признать их нашими спасителями, это не отменяет того… Чего это не отменяет? Они убивали авроров, нет, к сожалению, не таких как Сайрус Блэкмор, а совсем обычных, ничего не ведавших, просто спавших на диванах в имениях, на которые они нападали. То есть таких, какими были в свое время и мы с Роном. Они делали это ради того, чтобы забрать пару ценных картин и артефактов, ожерелье… Ожерелье, которое улыбчивый капитан Малфой сорвал с Мэри Фейри, оставив на ее шее красный след, будто от ожога. Предварительно убив осудившего его главу Визенгамота на глазах жены и дочери. Азартно и весело. Боюсь, нам с Роном не суждено разделить этого веселья. Забыть, как мы оказались пленниками Малфой-мэнора? Как лорд Довилль подсунул мне поддельные воспоминания, отправив на смерть, а потом сказал мне те самые слова, стоя в коридоре возле зала заседаний Визенгамота? Нет, даже потеряв свою сторону, мы с Роном не из тех, кто принимает чужую. Мы все же переглядываемся, и я столь предсказуемо читаю в его глазах то самое «ни за что», так что отвечаю со спокойной душой:

- Спасибо за предложение, капитан Малфой, но боюсь, мы вынуждены отклонить его.

И вот теперь я вижу, как легкая улыбка пробегает по губам второго капитана. Лорд Довилль слышит именно то, что он и ожидал. Я даже не удивлюсь, если перед нашим появлением они заключили пари — согласимся мы или нет. И Люциус проиграл. Так что ему даже немного обидно.

- Вы хорошо подумали, мистер Поттер? Вы готовы жить на острове без магии, как обычный маггл, выполнять работу, которой другие гнушаются? Не имея возможности что-либо изменить.

Я развожу руками.

- Я прожил среди магглов довольно долго. Последние полгода мы с Роном вообще вынуждены были забыть о том, что такое магия. Думаю, непосильным трудом Вы нас тоже не напугаете.

- Оставь, Люциус, — Довилль говорит небрежно, глядя нас с Роном даже с некоторым удовлетворением. — Господа Поттер и Уизли готовят себя к жалкой жизни. Думаю, им надо дать такую возможность. Уверяю тебя, при этом они будут чувствовать ни с чем несравнимое превосходство по отношению к нам, убийцам и грабителям. Боюсь, если бы Фадж подписал указ об их помиловании, они бы незамедлительно вернулись в Англию и вновь поступили бы на работу в Аврорат.

- Вряд ли, капитан Довилль, — говорю я очень тихо, заставляя себе смотреть в глаза змеи. — Но то, что делаете Вы, для нас тоже неприемлемо. Вы сами все только что сказали. Какими бы жалкими не представлялись Вам наши с Роном жизненные воззрения, мы никого не грабим и не убиваем. И не представляем себе, что сможем делать это в дальнейшем.

Я потом не раз вспоминал об этом разговоре, нет, не на пиратском острове, когда я был абсолютно уверен в нашей с Роном правоте. Не сомневался я ни в чем и тогда, когда вечером того же дня смотрел в глаза сэру Энтони и не мог не понимать, как его расстроило мое решение. Я задумался об этом позже, глядя в прозрачные воды совсем иного моря. Может быть, когда тебя окрыляет осознание собственной правды, все же не стоит говорить людям, спасшим тебя от верной смерти, что считаешь их убийцами и грабителями? По сути дела, признаваясь в том, что в какую бы грязь они ни повергли тебя, ты все равно станешь их презирать. Как знать, но для того, чтобы узнать это, надо было стать старше на целую жизнь…

А в тот момент мы с Роном, кажется, были вполне довольны и горды собой, а оба пиратских капитана тем временем сочли возможным перейти к следующей части нашей беседы, которая, скорее всего, уже заранее была расписана ими и теперь просто показательно разыграна для нас. И если лучезарному Малфою отводилась в ней положительная роль, то отрицательная, весьма предсказуемо, была целиком за Довиллем. Так что он, не спеша, отложил недокуренную сигару в стоящую рядом пепельницу и приступил к следующему акту трагикомедии, а именно к допросу, обещанному и ожидаемому.

- Ну что ж, господа Поттер и Уизли, раз конструктивное сотрудничество с нами по моральным соображениям не представляется вам возможным, позвольте и нам, нарушая законы гостеприимства, задать вам несколько вопросов. Так сказать, без церемоний, как грабителям и убийцам. Ваша деятельность на ответственном посту стажеров Аврората в общих чертах нам известна. К сожалению, сколь бы незначительна ни была ваша роль, то, что вы делали, непосредственно затрагивало и наши интересы. Так что давайте проясним некоторые подробности.

И он начинает задавать свои вопросы, на которые мы с Роном вовсе не горим желанием отвечать. Потому что мы так решили. Потому что нам нечего с ними обсуждать. Думаю, если бы наша работа действительно состояла лишь в перекладывании документов из папки в папку, мы бы все равно молчали. Привычная картина, правда? Пленные герои перед лицом врага.

- С какой целью Вы разыскивали родственников бывших сторонников Темного Лорда? В задачи Аврората входило оказание давления на их семьи за границей? Была ли установлена слежка за семьями, проживающими в других странах?

- Кингсли хотел заставить бежавших вернуться?

- Чье местонахождение вам удалось установить, опрашивая родственников или соседей бежавших?

Мерлин, он задает именно те вопросы, на которые мы можем ответить. И, черт побери, как же я ошибся, рассуждая о том, что мы с Роном не представляем интереса как источник информации! То, что мы делали, газеты, которыми шуршали в архивах, разговоры с соседями у всех на виду — все это важно для пиратов, ведь у многих жены и дети до сих пор на континенте. Если у них нет своего человека в Аврорате, они не могут знать, насколько далеко авроры продвинулись в своих поисках…

- Северус, — Малфою становится скучно наблюдать за тем, как мы мужественно молчим в ответ на поставленные вопросы, — боюсь, молодые люди не очень расположены к беседе.

- Я в этом и не сомневался. Просто интересно, насколько далеко мы все готовы зайти.

Черт, опять игра! Мы не ответим ни на один из твоих вопросов. Что тогда? Станешь пытать нас? Даешь нам шанс рассказать все по доброй воле, чтобы потом, без лишних церемоний, просто произнести «Легилименс» и посмотреть, как мы забьемся, будто пойманные птички, под твоим заклятием? И он спрашивает именно так, что даже нам с Роном становится совершенно ясно, что мы все же представляли для них угрозу с нашим нелепым расследованием.

- Вы собирали компрометирующие сведения о волшебниках покинувших Магическую Британию? С какой целью? Министерство собиралось дискредитировать наиболее влиятельные семьи, оказавшиеся среди сторонников Темного Лорда?

Тут я не выдерживаю и не могу скрыть улыбку. Мне на ум приходят колдографии из французских газет, на которых подвыпившие Малфой с Довиллем очень живописно смотрелись на фоне вывески одного из парижских гей-клубов. А Нарцисса методично лупила мужа на глазах у изумленной публики.

- Вас что-то забавляет, Поттер? Не подскажете, что конкретно?

- Сказать по правде, некоторые представители влиятельных семей сами так себя дискредитировали, что даже у Министерства не вышло бы лучше.

- Смотри-ка, Люциус, — Довилль хищно улыбается, — они читали о нас в газетах. Какие просвещенные юноши! И что же особо Вас поразило, Поттер?

Однако я опять замолкаю и даже перестаю хихикать. Я не расположен сегодня поддерживать разговор. Но это вовсе не удерживает Довилля от того, чтобы задавать свои вопросы.

- Придавались ли эти сведения огласке?

- Был ли кто-либо из команды опознан аврорами?

- Кто в Аврорате имеет отношение к расследованию?

- Оповещают ли владельцев имений об опасности? Ставится ли цель захвата корабля или членов команды?

- Что представляет собой Сайрус Блэкмор?

- Изрядная скотина, — это единственный вопрос, ответ на который готов дать Рон.

- Итак, господа, — капитан Довилль, кажется, весьма доволен тем, как протекает наша беседа, — по крайней мере, теперь вы имеете представление о том, что нас интересует. Осталось прийти к соглашению о том, как нам все же получить от вас вразумительные ответы.

- Может быть, Круцио? — предлагаю я. — Или боитесь, что наши громкие крики, оглашающие окрестности, повредят вашему имиджу?

- Разве что Вашему, мистер Поттер! — легко улыбается Малфой. — Но этот вариант представляется мне совершенно неэстетичным. К тому же, согласитесь, истязать вас после полугода, проведенного в Азкабане, крайне негуманно.

- Думаю, господа авроры думают, что их достаточно научили ментальной магии, Люциус. Так что мы могли бы проверить, так ли это.

Ну да, разумеется, что же еще могло прийти тебе в голову. Тихо и бескровно. И практически без шансов, если не умеешь защищаться. Вот так, на спор — выйдет или нет. А потом можно уже и Круцио. А потом еще что-нибудь. И Рон, еще недостаточно окрепший после тюрьмы, вряд ли сможет сопротивляться. Так что перчатку подниму я.

- Давайте попробуем, — говорю я, и даже по старинке хочу назвать его «профессор».

- Мистер Поттер, так как палочки у Вас нет, я, пожалуй, уравняю наши шансы.

И он показательно откладывает свою на дальний край стола, смотрит на меня, я вижу, что его губы практически неподвижны, когда он произносит заклятие, и мне кажется, я просто растворяюсь в его безжалостных темных глазах. Но это ощущение полета в пропасть мгновенно отрезвляет меня — нас же действительно учили отражать ментальные атаки, и я делаю первое, что приходит мне на ум — подбрасываю ему поток бессвязных образов, которые могу порождать бесконечно. С этим у меня почему-то не было проблем еще в школе авроров. И через пару минут вновь вижу глаза Снейпа-Довилля ясно и отчетливо, глядящие на меня с некоторым интересом. Он смеется.

- Поттер, Вы решили порадовать меня наркотическими бреднями? Знаете, слоны на розовых облаках и курящий енот… Это как-то слишком экстремально даже для меня. Попробуем еще раз?

О, так он говорил еще в школе, занимаясь со мной оклюменцией, выматывая, пробивая в итоге мою слабую защиту. Чтобы потом просто посмеяться надо мной. Но сейчас я сам принял вызов, так что сдаваться не собираюсь, хотя, конечно, я не очень верю в то, что он не сможет сломать все мои барьеры, если попробует по-настоящему. Сейчас, кажется, он даже не пытался всерьез. Но я не могу позволить ему добраться до Рона, рыжий просто не представляет себе, с чем он столкнется. И для него сейчас такая встряска будет слишком. Пусть наши жалкие секреты выдам я, хотя и я еще поборюсь. Что ты придумаешь во второй раз, капитан?

И я, еще даже не успев прийти в себя после его первой атаки, вдруг слышу в ушах его голос, уверен, что слышу только я, потому что, я же вижу, он не произнес сейчас ни слова. «Вы знаете меня столько лет, Поттер. Неужели я похож на человека, готового семнадцать лет исходить соплями по вашей покойной матушке?» И я, как и тогда, три года назад, на секунду теряю голову от этих жестоких слов, что бьют наотмашь. И этих секунд ему оказывается достаточно — я перестаю видеть его лицо перед собой, а вместо этого оказываюсь теперь уже вместе с ним в потоке собственных воспоминаний. Вот я на процессе в Визенгамоте, не могу сказать ни слова, только слушаю, как лжет моя бывшая жена, протягивая судьям черную шкатулку, вижу во всех подробностях, как чужие руки скользят по неровностям дерева, обводят фигурки обезьянок. Вот смотрю на ступени лестницы, по которой меня ведут в мою камеру в Азкабане. Сэр Энтони говорит мне: «Дай мне руку, Поттер!», и я вновь, как и тогда, захожусь в немом крике от боли. «Не стоит, Гарри», — произносит Джинни, делая шаг назад. Мне восемнадцать, она впервые решилась остаться со мной на Гриммо. На всю ночь, сказав матери, что будет у Луны Лавгуд. Мои влажные от волнения пальцы запутываются в застежках ее кофточки, она смеется, моя ладонь на ее груди, я не знаю, позволено ли мне больше… Стоп, почему именно эти воспоминания? Зачем? Я пытаюсь ухватиться за какую-то нить, что вьется совсем рядом, но в то же время ускользает от меня. Сэр Энтони, квадрат, он учил меня… Квадрат. И я, не в силах вытолкнуть Довилля из своих воспоминаний, представляю мысленный контур, куда и помещаю все яркие картинки, которые он столь безжалостно поднимает из самых потаенных глубин моей памяти, представляю их, как смену образов на экране, заставляю стать черно-белыми и постепенно померкнуть. И теперь вновь вижу его лицо напротив — глаза чуть прищурены, напряженный взгляд:

- Браво, Поттер! Хоть Вы и показали мне немало, не могу не признать, что хоть кто-то смог научить Вас приемлемому способу защиты.

- Как ни жаль признавать это, капитан Довилль, но, видимо, есть люди, способные справиться с этим лучше Вас, — говорю я, не желая больше казаться вежливым. — Я даже не представлял себе, какого рода воспоминания смогут заинтересовать Вас.

Я понимаю, что он не спустит мне это с рук. Но я не могу отказать себе в столь незначительном удовольствии. Да, мне тоже нравится оскорблять человека, позволившего себе только что разворошить мои самые личные и интимные воспоминания. Зачем? Чтобы просто в очередной раз унизить? Чтобы вся моя жизнь показалась мне грязной и ничтожной? Чтобы отомстить мне за то, что я практически открыто назвал его грабителем и убийцей?

- Ты пробовал учить Поттера оклюменции, Северус? — Малфой несколько удивлен.

- Да, и весьма мало в этом преуспел, — спокойно отвечает Довилль. — У меня, в отличие от тебя, Люциус, был не один, а два работодателя. И им обоим было весьма непросто отказать.

А потом он вновь поворачивается ко мне, и я понимаю, что на этот раз я погиб, потому что на меня обрушивается заклинание такой силы, что я даже не могу думать о защите — он просто перебирает мои воспоминания, как листы пергамента, на этот раз выбирая только нужное — все наше расследование, все, что мы выяснили, выспросили, занесли в свои тайные списки… А потом опять Джинни, наши разговоры с сэром Энтони, отчаяние, которое захлестнуло меня, когда я еще был в тюрьме Аврората. Я сижу на полу моей камеры в Азкабане, оплакивая предательство Гермионы. «Ты мне больше не сын!» — кричит мистер Уизли, а нас с Роном уже выводят из зала суда. И я больше не могу вырваться. В ушах нарастает гул, но сквозь него я вдруг слышу, как кто-то говорит, даже не говорит, а почти кричит:

- Северус, что ты делаешь, ты же убьешь его. Остановись.

И, все еще не понимая, что происходит, я беру из рук Малфоя бокал красного вина и делаю несколько глотков. Рон, совершенно бледный, смотрит на меня как на восставшего из гроба мертвеца. И теперь я вижу Довилля — он больше не сидит в кресле напротив меня, он отошел к двери на веранду, где стоит, раскуривая сигару и почему-то отводит взгляд. А я все не могу оторвать глаз от чуть покачивающейся в такт его движениям серьги со змеей в его левом ухе. Словно маятник — вперед и назад.

И в этот миг, когда, как мне кажется, весь мир замер и существует только это мерное покачивание зеленого камня, сдавленного змеиными зубами, я объявляю ему войну. Войну, которая и приведет меня в итоге на берега Дубровницкой бухты — без войска, доспехов и оружия. На самом деле, жалкий человек, выброшенный кораблекрушением на горячие острые камни, будет уже вовсе не мной. Ему при рождении будут сданы другие карты, правда, снова крапленые. А лорд Довилль… Я не знаю, чем закончилась эта война для него. И, думаю, не узнаю этого уже никогда.

А там, в моем прошлом, он тем временем говорит, как ни в чем не бывало:

- Я полагаю, Люциус, их вполне можно отправить в таверну к Вудстворду. Ему вечно не хватает людей. Ну, а если они ему решительно не сгодятся… Может быть, вам по душе скотоводство? Можете разводить овощи. И никакой магии. Просто забудьте.

Они зовут младшего Нотта, все время нашего разговора ждавшего в саду на почтительном расстоянии. И Тео ведет нас к Вудстворду.

16. Пятнадцать человек на сундук мертвеца

- Юэн! Юэн, ты наверху?

Сейчас три часа дня, нас только что покинули чинные немецкие туристы в количестве аж двадцати человек (в дневное время группы — это наше все!), мы с Хеленой как раз заканчиваем убирать со стола, она только что отбыла вниз с внушительной горой тарелок, повторяя «Боже, только бы мне все это не уронить!», я готовлюсь отправиться за ней с подносом, на котором на одном честном слове балансируют все двадцать стаканов и пивных кружек. Я тоже уговариваю их не падать.

- Юэн, ты идешь? Матея куда-то подевалась!

О, если Матея куда-то подевалась, шепнув брату, что исчезает всего-то на пару секунд, значит, мне пора спускаться вниз. Ну, помните, Чип и Дейл спешат на помощь? Дело в том, что сестра Драгана у нас девушка очень занятая, к ней по нескольку раз на дню заходит ее «бывший одноклассник», с которым она все никак не обсудит школьные годы. Причем, судя по все возрастающему времени ее отсутствия, общих воспоминаний день ото дня становится больше. Мы все знаем, что она здесь, буквально в двух шагах, но Драган достаточно тактичен, чтобы не бегать за Матеей по улице и не кричать ей на глазах ее восторженного поклонника, что у нее полна раковина немытой посуды.

Я не понимаю, почему бы их родителям не вложиться уже, наконец, в хорошую посудомоечную машину, но, видимо, они из тех, кто полагает, что руками посуда моется лучше и быстрее. Может быть, они и правы, да и Матея не требует особых вложений — она даже учится здесь, в Дубровнике, живет до сих пор с ними. А семейный бизнес есть семейный бизнес. Так что, когда Драган принимает заказы, родители на кухне, а у Матеи свидание, посуду мою я. Потому что у Хелены ногти. Красивые такие, длинные… О чем я ей и говорю, видя, что она для вида уже толчется у мойки, сложив туда всю гору тарелок и включив воду.

- Иди, я сам.

Если бы она только могла предположить, какой у меня богатый опыт! Теперь я точно знаю, самому главному в жизни меня научили не в Хогвартсе и не в школе авроров. Главными людьми в моей жизни в итоге оказались Петуния и Вернон Дурсль, считавшие, что уборка на кухне и готовка — мое истинное призвание. Получается, они были правы. Я привычно закуриваю, выгружаю из мойки все, что туда уже успела накидать Хелена, набираю на губку моющее средство и … стараюсь не говорить себе при этом, что это все, на что я годен.

* * *

- Что, это все, на что ты годен, Поттер? — слышу я практически каждый день в течение первого месяца моей работы у Вудсворда. Причем каждый, кто говорит мне это, уверен, что только ему сегодня пришла в голову гениальная мысль поддеть меня.

- Работа не пыльная, — спокойно реагирую я, хотя иногда мне хочется запустить кому-нибудь кружкой в голову.

А потом им надоедает, и я спокойно сную меж столов, разнося заказы и собирая грязную посуду, стою у мойки или у плиты — Вудсворд тоже уважает ручной труд без всякой магии. Да, порой я слышу несущиеся мне в спину и более обидные шутки, но я оставляю их за порогом — на кухню грязь носить не велено. Я просто с первого дня здесь понял, что я опять живу у Дурслей, и привычная роль вспомнилась на удивление легко. «Да, дядя Вернон, хорошо, тетя Петуния»… Только теперь имена стали другими — мистер Долохов, миссис Кэрроу, мистер Эшли… А градус взаимной любви примерно тот же — меня показательно презирают, мне почти безразлично. За месяц я узнаю, что у меня тощая задница (и вообще об этой части своего тела я слышу немало подробностей), что я на удивление неповоротлив, что я так похож на скелет, что грохот моих костей заглушает их застольные беседы. То, что руки у меня растут не совсем из того места, из которого им положено произрастать у всех нормальных людей, мне сообщили еще мои любимые родственники. Люди по большей части не очень изобретательны, когда дело доходит до оскорблений…

Вудсворд, увидев нас с Роном впервые, только качает головой:

- Тео, это что, работники? Да это корм для рыб.

- Подавятся, мистер Вудсворд.

Я ничего не ел с утра, а Малфой с перепугу напоил меня красным вином, я и сделал-то всего пару глотков, но мне и этого достаточно. Так что я не очень склонен церемониться с нашим нынешним работодателем, хотя, вероятно, это стоило бы сделать. Но после моего неудавшегося поединка с Довиллем мне абсолютно безразлично, я совершенно выжат, честно говоря, на меня давит сознание того, что я по-прежнему ничего не могу ему противопоставить, а когда я думаю о том, какие воспоминания он вытащил из меня, меня просто тошнит. Так что, если Вудсворд считает, что мы корм для рыб, он со спокойной совестью может отправлять нас доить коров, мести песок на пляже, отрясать кокосы с пальм…

- Это ты у меня подавишься, если будешь так разговаривать.

Я смотрю ему прямо в глаза, после того, что произошло на веранде господского дома полчаса назад, я мог бы гипнотизировать змей. И как-то сразу понимаю, что Вудсворд… ну, он не один из НИХ. Я изучаю его, а он меня. Он здоровенный мужик, высокий, плечистый, стоит перед нами, широко расставив ноги, а длинный фартук достает чуть ли не до пола. В первый момент мне кажется, что он совершенно лысый, но потом я понимаю, что он просто настолько коротко стрижен, что волос практически не видно. Загорелый, как и все они здесь, на носу очки в тонкой металлической оправе. Человек с таким лицом мог бы быть и музыкантом, и профессором, маггловским доктором, работником на автозаправке, да кем угодно! А Вудсворд вот повар и трактирщик. Не знаю, к какому выводу приходит он, разглядывая нас, только через пару минут он говорит:

- Я Кевин Вудсворд. Если сработаемся, останетесь здесь. Нет — можете выметаться. И подстригитесь сегодня же — не люблю волосы в супе. И посетители в этом со мной тоже согласны.

Тео глядит на нас с определенным сочувствием, я только потом понимаю, с чем это связано. Пиратов помладше отправляют в таверну за мелкие провинности, кого на неделю, кого на две. Вроде как на отработку. А так как атмосфера всеобщей любви и дружелюбия не слишком характерна для сборища подвыпивших хищников, которым нечем себя занять в вечернее время, то свои же получают здесь по полной. Причем попадают сюда только пираты из, скажем так, молодого поколения, на старших этот закон отчего-то не распространяется. Довилль не может забыть Хогвартс?

Уходя, Нотт младший успевает сообщить нам, что мы отныне свободны, можем ходить по острову без сопровождения, если Вудсворд, конечно, предоставит нам возможность выйти хоть куда-нибудь (а он не предоставит!). И еще Тео считает, что мы зря отказались присоединиться к ним. И ему жаль. Правда.

- Делать что-нибудь умеете?

_________________________________________________________________________________________

Кевин Вудсворд: "Делать что-нибудь умеете?" -images/543/585k.jpg/

_________________________________________________________________________________________

Вудсворда пока не особенно интересуют наши имена, я только потом узнаю, что он был уверен, что мы не продержимся в его таверне больше, чем пару дней. С Роном он почти угадал, только ошибся в сроках, а вот я…Ну да, я же только на это и годен… Именно то, что мне надо.

Что мы умеем делать? Рон, нежно опекаемый матушкой всю свою сознательную и бессознательную жизнь, умеет ставить свою грязную тарелку в переполненную мойку. На этом его кухонные навыки заканчиваются. Еще может заколдовать палочку так, чтобы картошка чистилась сама. Только где взять палочку для Рона Уизли? Поэтому он только пожимает плечами, что Вудсворд истолковывает как «ничего не умею». И он прав. А я… да я практически незаменим на кухне: мою полы и посуду без всякой магии, даже немного готовлю. Не высокая кухня, конечно, но мои тетя и дядя до сих пор живы. И Дадли не болеет. А еще на меня можно при этом орать и попрекать куском хлеба, но об этом я не тороплюсь сообщить хозяину таверны. Он и сам может убедиться в этом на практике.

- Умеешь готовить? — впервые с момента нашей негаданной встречи на лице Вудсворда появляется интерес. — И что, интересно?

Кстати, выговор у него тоже какой-то чудной. Он почти местный, с Гаити, но это мы тоже выясним несколько позже. Но я сразу понял, что он не один из НИХ.

А я умею жарить мясо, делать яичницу, варить супы, ну, в общем, мне вполне доступна всякая ерунда, которая готовится на любой домашней кухне. О, и пудинг! Известие о пудинге повергает Вудсворда в шок, но так как этот кулинарный шедевр на пиратскую еду явно не тянет, он для пробы предлагает мне пожарить мясо, дабы он мог воочию убедиться в моих кулинарных талантах или в их отсутствии.

- Жарить можешь, — отмечает он спустя пару минут, а сам пробует мою стряпню. — По местным меркам специй маловато, а так вполне.

- Тарелку тоже помыть? — спрашиваю я и впервые вижу, как Вудсворд улыбается — сразу же множество мелких морщинок в уголках глаз.

Насчет посуды он верит мне на слово. Наверное, наш изможденный вид все же производит на него определенное впечатление, он ведет нас в небольшое помещение за кухней, где кормит нас завтраком. Не кормит, разумеется, а просто показывает в сторону стола, на котором разложены хлеб, сыр и окорок. А еще имеются масленка с белым аккуратным бруском масла, кувшин молока и кофейник под согревающими чарами. И, скомандовав не копаться долго, он оставляет нас одних.

- Гарри, ты поешь, — как-то испуганно говорит мне Рон. — Ты же… Что ты на этого Вудсворда бросаешься? Ты все-таки думай, что говоришь. Он же нам пока ничего плохого не сделал.

- Не сделал, — соглашаюсь я. — А я что…

Рон кивает, подтверждая, что я веду себя неадекватно. А потом столь ожидаемо спрашивает меня о том, что произошло там, на веранде.

- Что с тобой Снейп, ну, то есть Довилль сделал? Ты же сознание потерял. Даже Малфой испугался, стал тебе виски чем-то растирать. И даже кричал на него, чтоб он прекратил. А этот только сидел и смотрел в одну точку, будто не видел ничего. А потом вскочил и …

- А дальше я уже помню. Ты же знаешь, что Довилль легилимент? — я, стараясь сохранять спокойствие, намазываю масло на хлеб.

- С нами же в школе оклюменцией занимались, ты же там сознание не терял. А тут вдруг раз — и…

- Те, кто занимался с нами в школе авроров, по сравнению с Довиллем просто дети. У меня два первых раза получилось, а вот на третий уже нет. Он из меня все и вытащил — все, о чем до этого спрашивал. И не только это…

- А что еще? — Рон не представляет себе, что еще могло заинтересовать пиратского капитана.

- Все. Так что теперь он может написать книгу о жизни Поттера с описанием всех подробностей.

Молю Мерлина, чтобы Рон не спрашивал о подробностях, и он действительно не спрашивает. Достаточно того, что я выдал все наши жалкие секреты.

- Эх, вот что нам в Азкабане не сиделось! — Рон пытается шутить, чтобы приободрить меня.

- Ты бы умер в Азкабане.

В этом он со мной согласен. Но вот наше пребывание здесь нравится мне все меньше. Мы некоторое время молча жуем, у меня даже перестает кружиться голова — видимо, мне не показано начинать день с бокала вина. А потом я слышу звук шагов за нашей спиной, сдавленное «Ох!» — и вот уже Невилл Лонгботтом, невероятно загорелый и при этом столь очевидно растерянный, испуганный и несчастный чуть ли не бросается нам на шею.

- Гарри, Рон, — твердит он, чуть ли не рыдая, — я думал, я сдохну тут один. Правда!

- Нет, Нев, сейчас Гарри скажет тебе, что мы сдохнем вместе! — Рон уже привык к моей манере общения, так что мне не обязательно открывать рот. — Ты-то как сюда попал? Мы, ясное дело, государственные преступники и изменники, сюда прямо из тюрьмы. Но ведь ты у нас человек тихий и законопослушный!

Невилл придвигает к столу еще один стул и глубоко вздыхает.

- Я сам дурак, — признается он сразу. — Если б знал, что все так получится, носу бы из Англии не высунул.

- Мы вот не высовывали, а как видишь, результат один и тот же, — я продолжаю жевать хлеб с сыром.

Невилл невесело улыбается.

- Да, что интересно, даже конечный пункт назначения у нас с вами один — эта чертова таверна! Хотя иначе и быть не могло — мы все здесь оказываемся. Вот и Алоис тоже здесь, он сейчас на пристань пошел катер разгружать. Они нас всех сюда запихнули, чтоб удобнее было…

- Издеваться, — договариваю я за него.

- Ну, да, — он неохотно соглашается. — Я вообще ни на что не гожусь, только грязь подтирать. Тут еще на втором этаже бордель — офигительное, в общем, место.

- А мы, Нев, отказались от высокой чести — послужить их пиратским величествам! И за это были отправлены на галеры, то есть сюда.

- Они вас что, в команду звали? — Нев недоверчиво смотрит на меня.

- Мы ж бывшие авроры, Нев, Азкабан и все такое… В общем-то, могли и согласиться. Но работа в таверне показалась более интересным предложением, — я тоже улыбаюсь, тоже совсем невесело. — Так что теперь мы вместе. Расскажи-ка нам, Нев, каким недобрым ветром тебя сюда занесло? И при чем здесь твоя милейшая бабушка, которая все лето не сообщала никому о твоей пропаже, а потом вытолкала нас взашей, разъяснив, что ей помогли хорошие люди, а мы вспоминаем о тебе только тогда, когда нам не с кем выпить.

И Невилл рассказывает нам поразительную историю о любви к ботанике, короткую и абсурдную, чем-то похожую на нашу, но в то же время совершенно иную. Оказывается, можно просто вот так удачно съездить на каникулы, да ни куда-нибудь, а в Венесуэлу, облазить там все парки, горы и равнины, чтобы на свою беду найти где-то пучок вонючей травы…

- Барута, понимаете! Самая настоящая! Редчайший компонент для множества сложных зелий, в том числе и для зелья невидимости! Стоит у нас в Англии баснословных денег. Корень достать невозможно, а ведь, если немного повозиться, в теплице разводить проще простого. И вот, смотрю, растет себе в ложбинке — листочки метелкой, цветочки мелкие, голубые такие. Ну, знаете?

- Невилл, сказать по правде, не имеем ни малейшего понятия, — честно признается Рон. — И ты взял и…

- Выкопал. Никому же никакого вреда. Там этой баруты полным-полно. Я и подумал, возьму одну с собой, жалко им, что ли? А меня тут же на выходе из этого Национального парка и…

- Что, неужели маггловская полиция? — мне не очень верится, что магглам есть дело до волшебного корня баруты.

- Да нет, маги местные. Оказалось, вывоз из страны строжайше запрещен, ни рвать, ни выкапывать — ни-ни! Я же не знал! А они и слушать ничего не стали, сразу подхватили под белы руки и в тюрьму.

Я не могу представить себе Невилла в тюрьме, он же такой… Домашний, беспомощный, бабушка там, регулярное питание, куда ты, внучок, чтобы сразу после университета сразу шел домой! А он откидывает со лба челку, лицо осунувшееся, глаза такие несчастные…

- Я думал, они меня там сразу без всякого суда и убьют за этот корешок. Такого мне наговорили, я еще по-испански не очень, так, понял с пятого на десятое, что, мол, обвиняют в контрабанде, засадят лет на десять. Я им и так и сяк объясняю, что я студент, изучаю магические растения, чисто научный интерес. А они все гнут свое. В общем, по-ихнему выходило, что я очень опасный преступник.

- Да, Нев, — я делаю первый глоток обжигающего черного кофе из простой глиняной кружки, — нас с Роном даже никто ни о чем не спрашивал. Под нас уже было готовое обвинение. А в британское представительство не обращались?

Они и обращались — и он сам, и примчавшаяся по первому его зову бабушка, но, видимо, у представителей нашего Министерства в Венесуэле тоже нашлись дела поважнее. По местному законодательству он действительно совершил серьезное преступление. Барута оттого такая дорогая, что вывоз ее запрещен. Государственная монополия и все такое прочее. Так что нашего бедного Нева по-быстрому осудили и уже отправляли в тюрьму, но как только вывели из зала, как…

- Знаете, я испугался еще больше, чем когда приговор услышал. Налетели человек пять — все в черном, лица закрыты, охрану мою раскидали, меня в охапку. Я же понял, кто они такие, только когда Снейп уже на острове платок с лица снял и говорит мне: «Что, испугались, Лонгботтом?» А я его, ну, сами знаете, так боюсь, что чуть было обратно в тюрьму не запросился.

- А почему они тебя оставили здесь?

Я не могу понять, почему нельзя было отдать дрожащего перепуганного Невилла бабушке. Зачем было тащить его с собой на остров? Вероятно, они переместились при помощи порт-ключа, хорошо, им некогда было сдавать его бабушке. Но держать его здесь просто жестоко…

- Гарри, они никого не отпускают, — тихо говорит Нев. Он говорит то же самое, что я недавно услышал от Лиз. — И вы не выберетесь…

- Ладно, не выберемся, значит, будем зимовать здесь, — оптимистично заявляет Рон. — Но скажи ты мне, как ты в таверне-то оказался? Тебя ж от растений не оторвать, они тут вроде как овощи разводят. Ну и разводил бы себе картошку с капустой, все лучше для тебя, чем драить здесь полы и каждый день видеть их паскудные рожи.

Невилл мнется, переводит взгляд с Рона на меня, потом обратно, потом некоторое время созерцает угол стола. Наконец, признается:

- Это я сам сглупил. Понимаете, вся эта ерунда, что нам вбивали в голову со школы — Слизерин, Гриффиндор… Вы думаете, кто здесь главный по огороду? Панси Паркинсон! Тоже, оказывается, ботанику любит. Раз поругались из-за ерунды, другой — она меня и выгнала. А тут никто не церемонится — не хочешь, отправляйся к Вудсворду, ему всегда нужны люди. Еще бы, при том, сколько вся эта банда пьет и жрет…

Да, вот об этом мне и говорил сэр Энтони — глупая вражда, подогреваемая взрослыми и именуемая соревновательным духом, предрассудки. А потом двое молодых людей, ровесников, просто не могут найти общего языка, потому что их учили искать различия там, где их на самом деле вовсе и нет. И Панси, слово которой на острове, безусловно, весомее, чем робкий голос Невилла, отправляет непокорного гриффиндорца в трактирное рабство. А мы с Роном сегодня? Нет, у нас с ним не было иного выхода. Какие из нас пираты? Да еще в компании с Довиллем, Малфоем и всей бывшей командой Темного Лорда.

- Что, излил душу, Лонгботтом? — Вудсворд появляется за нашими спинами неожиданно. — Пожалуйте на кухню, господа новоприбывшие.

Вот так и начинается наша новая жизнь… Моем, чистим, режем, растапливаем огромную печь, в которой Вудсворд печет хлеб и пироги. Никакой магии. Собственно говоря, сам хозяин трактира тоже не очень жалует волшебные палочки в процессе приготовления пищи — он профессиональный повар, причем учился у магглов. И из своей, по всему видать, довольно непростой учебы вынес один урок — еда, это такое дело…

- Гарри, еда любит человеческие руки, — скажет он мне через некоторое время, сидя напротив меня в опустевшей таверне и подливая мне вино из большого кувшина. — Так меня учили. Вещи тоже любят, когда их касаются. Неравнодушно, с любовью, теплом. Вот ты думаешь, пирог… Ну и что? Сейчас взмахну палочкой, положу того, сего, все это как-нибудь перемешаю, что-то такое выпеку и как-то съем. Лучше такое не есть, а выпить яду. Поэтому я не очень жалую все эти выкрутасы с магией на кухне. А вы все думаете, это от изуверства…

Нет, я на тот момент уже так не думаю. Он вообще человек, который легко мог бы обходиться без магии. Нет, разумеется, на его кухне есть и заколдованные губки, зависшие над раковиной в вечной готовности мыть тарелки, ложки и кружки. Но у меня все равно выходит быстрее. Я уже говорил, что у меня талант? Все, на что ты годен, Поттер…

Когда время в тот наш первый день уже близится к полудню, обнаруживается и последний из пленников пиратского острова — на кухню, таща на спине довольно внушительный тюк, вваливается Алоис Карстен!

- Что, — небрежно бросает Вудсворд, — сегодня охотников помочь не нашлось?

Алоис лишь отрицательно мотает головой, он вообще никогда не был многословен. А потом он замечает нас с Роном, чуть заметно улыбается и показывает на нагрудный карман своей рубашки, в котором явственно угадывается пачка сигарет. Мы так же молча делаем страшное выражение лица и киваем на Вудсворда, но тот прекрасно видит всю нашу пантомиму и неожиданно милостиво разрешает:

- Можете объявить перекур, я не возражаю. И нечего переглядываться. Пока команда на плацу, нашествие нам не грозит.

Я пока еще не вполне понимаю, о чем он говорит, но освоиться здесь оказывается делом нескольких дней. Когда мы выходим через черный ход на небольшой дворик за таверной, из которого видно пляж, Алоис, как и когда-то в незапамятные времена, да-да, когда мы отправлялись опрашивать деревенских жителей после нападения на Лоуди, протягивает нам сигаретную пачку.

- Прибыли, авроры? — невесело спрашивает он.

- Так все постепенно и подтянемся.

Я смотрю на его повзрослевшее лицо, выгоревшие на солнце темные волосы. Как-то глупо спрашивать, как дела…

- Ты ведь про нас знаешь?

- А то. Газеты читаем, хотя и с некоторым опозданием.

Когда-то, когда мы были, так и хочется сказать, молоды и наивны, но ведь так оно и было, мы подавали большие надежды. Лучшие курсанты школы авроров — Алоис, Редж Эйли, Абраксас Грэхем, Дин Томас да мы с Роном. И директор Эверидж снарядил нас на то самое первое задание. Ну и где мы теперь? Эйли так и не суждено было стать аврором, мы трое — пленники пиратского острова, ну а Томас и Грэхем… ну, вот они вполне оправдали те надежды, которые на них возлагали. Даже с лихвой.

- Как ты остался жив, Алоис? Ты же был в поместье судьи Фейри.

- Почему меня не убили, да, Рон?

Алоис смотрит на рыжего несколько напряженно. Может быть, не стоило сразу задавать ему этот вопрос, но что сказано, то сказано.

- Меня спас мой друг. Просто заступился за меня перед их капитаном и не позволил меня убить. Мы вместе с ним учились в Дурмстанге. Скажете, какой это друг, если он один из них? — в его голосе как будто вызов и неуверенность.

- Да брось ты, — Рон примирительно машет рукой. — У Гарри тут такие друзья-приятели имеются после Азкабана, что мне и то страшно становится.

- Ну и что? Они же не все… В общем, они, конечно, бандиты. Это из меня после нашей авроров никакой палкой не выбьешь. К тому же…, — он делает паузу, но все же продолжает. — К тому же для них я вообще аврор, то есть самый настоящий враг. Из тех, которых надо убивать. Они меня, когда допрашивали…

Видимо, мы с Роном так на него смотрим, что он и сам прекрасно понимает, о чем мы подумали.

- Да нет, не пытал меня никто каленым железом. Им и не надо. Довилль же…

- А, можешь не объяснять. Сегодняшнее утро для нас началось как раз с незабываемой встречи с капитаном.

- В общем, только время мы зря тратили в школе на эту оклюменцию. Ничего не умеем.

В этом я полностью согласен с Алоисом.

- Они мне сразу тогда и объяснили, что я жив только благодаря тому, что за меня попросил Хольгер. Ну а что я грязь у них под ногами, это объясняют до сих пор…

- Не расстраивайся, — неожиданно весело говорю я. — Нас же Снейп, то есть Довилль, шесть лет в школе учил. Так что про грязь и все прочее у него под ногами мы усвоили еще тогда. Это ты не привык.

Вот так и выходит, что все мы, изгои по местным меркам, собираемся под крылом у Вудсворда, хотя составу нашей команды суждено вскоре измениться в меньшую сторону. И я через какое-то время начинаю понимать, что сам Вудстворд тоже в какой-то мере изгой. Я случайно слышу через пару дней, как он говорит кому-то из особо распоясавшихся новоприбывших пиратов, кажется, Долохову или Руквуду:

- Я вам тут не прислуга, господин хороший. Не нравится — идите жаловаться их капитанствам.

Вудсворд никогда не жил в Англии. Он никогда не жил и в Европе. Его семья из немногочисленного клана магов, каким-то непостижимым образом оказавшихся лет триста назад здесь, на Карибах. Его отец, его дед, да и все остальные Вудсворды держали трактиры, думаю, промышляли контрабандой какой-нибудь волшебной баруты, будь она неладна, магических артефактов, что удавалось добыть у местных племен. Их дети учились дома, понахватались, разумеется, множества таких вещей, какие европейцам и не снились. Но то, что по сути дела они никто, так, трактирщики, ни образования, ни положения, все это для общества, собравшегося нынче на острове, является весомым аргументом не в пользу Вудсворда. Разумеется, не для всех. Но наш босс прекрасно умеет постоять за себя, так что наиболее горластые вскоре как-то сами собой замолкают, смиряясь с тем, что в своем трактире Кевин Вудсворд — царь и бог.

А еще у него есть две дочери. Голос одной из них мы слышали в то утро, когда Тео вел нас на аудиенцию к господам-капитанам. Кейт действительно терпеть не может рано вставать, поэтому с утра к ней лучше не приближаться, она уморительно дуется, когда пытается казаться важной хозяйской дочкой. Она пару дней делает вид, что не замечает нас с Роном, но потом медленно идет на сближение, немного пугливо и в то же время агрессивно, как напуганный звереныш. Когда я узнаю ее лучше, я смогу сказать только одно — если на этом острове и есть человек, заслуживший честь ходить на волшебном корабле под черными парусами, то это именно она. Но в первые дни она держит нас на значительном расстоянии, а мы просто не обращаем внимания на высокомерную восемнадцатилетнюю дурочку. Мы же такие взрослые! А жизненный опыт? Куда до нас какой-то Кейт Вудсворд!

А вторая дочка Вудсворда, нет, не догадаетесь! Вик Вудсворд — та самая французская горничная из имения Лоуди! Да-да, которая снега никогда в жизни не видела! Вот уж она, наверное, развлеклась от души, когда Кингсли ее допрашивал. Правда, теперь Вик не до приключений, она, бросив шпионаж, остепенилась, вышла здесь замуж за Блейза Забини (не знаю, как пережила это его аристократичная матушка, может быть, до сих пор живет себе в полном неведении где-нибудь во Франции…). Приходит в трактир почти каждый день, чтобы хоть на пару часов пристроить отцу или сестрице свою крохотную дочку, а самой искупаться в море.

Так что внизу у нас кухня, по полу ползает восьмимесячный ребенок, а наверху бордель, заспанные обитательницы которого начинают томно сползать по лестнице, дабы получить свой завтрак, где-то в районе полудня, умиляются младенцу, агукают и занимаются прочими глупостями. Пиратская команда в это самое время бодро мутузит друг друга на плацу уже несколько часов кряду. И мне кажется, я живу в каком-то абсурдном мире, где отдельные его составляющие ну никак не могут подойти друг другу, и одновременно из них складывается некая неповторимая мозаика, многоцветный аляповатый узор, в неправильных изломах которого я чувствую ритм, созвучный биению моего сердца. Может быть, поэтому мне и удается как-то принять все то, что происходит здесь с нами? Рокот океана, лязг оружия, раздающийся издалека, шелест древесных крон, крики птиц, детский плач, звон разбитой посуды, голоса — остров вдыхает и выдыхает, и в этом некая особая магия, которую, как мне кажется, не ощущает никто, кроме меня.

А вечером в таверне дым стоит коромыслом. В прямом смысле, кстати, тоже. Потому что вся пиратская братия дружно курит — сигары, сигареты, трубки, в общем, кто во что горазд. И пьют, и едят тоже немало, так что я только удивляюсь, как у них хватает здоровья каждое утро, причем довольно рано, выползать из хижин на свои учения. Когда Вудсворд впервые выталкивает меня в зал разносить заказы, мне кажется, у многих бывших Упивающихся сбылась их сокровенная мечта — Поттер с подносом, уставленным тарелками, смиренно замирает у их столов, выслушивает все, что они имеют сказать, ставит перед ними чашки, кружки и плошки, внимательно записывает их пожелания, чуть ли не бегом удаляется обратно на кухню, чтобы вновь предстать перед ними во всем блеске своей слегка пооблетевшей героической позолоты. Думаю, если Темный Лорд может наблюдать за этим из адских глубин, он рад — и за меня, и за них.

- Гарри, как ты только можешь? — спрашивает меня Рон, глядя на меня округлившимися от ужаса глазами. — Вся эта мразь как будто только и дожидалась, когда сможет помыкать нами.

- Рон, они действительно только этого и дожидались. Что-то же должно греть им душу.

Рону тоже достается, причем не меньше, чем мне, потому что они видят, как это его задевает. Я могу объяснить ему, что я жил у Дурслей едва ли лучше, чем сейчас, но он, выросший в нормальной, как нам раньше казалось, семье, не может этого понять. Не может понять радости взрослых людей, шпыняющих беззащитных, да, пусть уже и не мальчишек. Его ранят их грубые плоские шутки, произнесенные порой просто для того, чтобы обратить на себя внимание кого-то из приятелей. Один раз за меня даже пытается вступиться сэр Энтони.

- Не стоит, — говорю я ему потом, когда мне удается вырваться с кухни и выйти покурить с ним во дворик. — Мне кажется, Ваши боевые соратники ждали этого всю жизнь. Пусть у людей в жизни будет хоть какая-то радость, развлечений здесь немного.

- Но Гарри… — он пытается возразить.

- Не надо, сэр Энтони, — вновь повторяю я. — Во-первых, они рано или поздно устанут от этого сами. Во-вторых, думаю, все так и было задумано. Вы сами знаете, кем. Так что не стоит.

Катаклизм, сотрясающий наш небольшой мирок, происходит примерно недели через три после водворения в трактир Поттера и Уизли. Он начинается, как это часто и бывает, почти незаметно — вначале легкая дрожь земли, потом отдаленные раскаты… Я, только что вернувшийся из зала, передаю Рону сделанные заказы, а Вудсворд подзывает меня к себе, чтобы я присмотрел за печью, потому что вот-вот пора доставать огромные пироги с мясом, которые оголодавшие морские разбойники поглощают в совершенно неразумных количествах. И вот, когда я уже тащу подносы из раскаленной печной пасти, моего слуха достигает вначале звук бьющейся посуды, потом всплеск возмущенных голосов. А потом становится как-то подозрительно тихо. Я смотрю на Вудсворда и вижу, что он бледнеет, и это несмотря на жар, от которого буквально плавится воздух на кухне.

- Черт, этот твой Уизли…

Я быстро ставлю поднос на стол и несусь в зал, не обращая внимания на окрик за моей спиной. В зале из «наших» сейчас только Рон, я и Алоис здесь, внутри, Кейт я в то время еще к «своим» не причисляю. И точно, мой рыжий стоит, опустив руки, весь красный, а над ним буквально нависает Руквуд, орущий на него, что есть мочи. Причем нависает — это громко сказано, он ниже Рона на полголовы, но ситуация выглядит так, будто коршун собрался одним ударом мощного клюва добить беззащитного цыпленка. Я оказываюсь рядом с ними, когда этот гад уже заносит руку для удара. Да, мы с Роном вроде как тоже граждане острова, и по отношению к нам, хе-хе, запрещено любое насилие. Только что будет Руквуду за то, что он сейчас, на глазах у всех, ударит Рона Уизли? Вот и я уверен, что ничего, все только посмеются.

- Что-нибудь не так, мистер Руквуд? — я вовремя оказываюсь у них за спиной и стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно.

- А, пришел заступиться за Уизли, Поттер! — Руквуд рад тому, как разворачивается представление.

Но я уже перехватываю взгляд сэра Энтони, сидящего за соседним столом, и знаю, что мне на этот раз удастся отбить рыжего.

- Августус, — тихо говорит Нотт старший, — мне кажется, ничего страшного не произошло. Подумаешь, велика важность, парень перепутал заказ. С кем не бывает.

- Уйди сейчас же, — тихо говорю я Рону.

Да, он перепутал столы — кувшин красного вина хотели получить вовсе не здесь, так что его осколки теперь живописно разбросаны по полу. А выпито было уже немало, так что никто не утруждает себя правилами приличия. Обращаясь к разъяренному Руквуду, я говорю чуть ли не елейным голосом:

— Простите, мы действительно перепутали. Все сейчас будет.

Я не могу позволить себе сорваться, я должен держать себя в руках. Рон, вбежав на кухню, немедленно кидается к двери, ведущей во дворик. Вудсворд уже сует мне в руки поднос с ромом для Руквуда и кувшином красного вина для тех, кто его действительно заказал, торопливо говорит, чтобы я заодно еще и собрал осколки, потому что сейчас в зал кроме меня соваться никто не хочет. И когда я завершаю свою миссию и иду с совком, полным глиняных черепков, к выходу, за которым стоят мусорные баки, я слышу совсем рядом, от стола, стоящего в нише, такой знакомый голос, насмешливый, исполненный издевки и сознания собственного превосходства:

- Когда состоится Ваша канонизация, Поттер?

- Думаю, уже после моей смерти, лорд Довилль, — легко отвечаю я, проходя мимо него.

Вудсворд выгоняет Рона в тот же вечер. Потому что не надо устраивать истерик и ходить с видом оскорбленного достоинства. Потому что достоинства этого тут и так у всех столько, что всех так и распирает. А заодно советует прихватить с собой и Невилла, потому что более никчемного создания, чем Лонгботтом, он не видел за всю свою долгую жизнь.

Так и выходит, что я остаюсь один.

17. За прекрасных дам

Матея появляется, когда я практически заканчиваю — стоит смущенно в дверях и улыбается, совершенно обезоруживающе, мол, я всего-то на пару минут отошла, а ты тут уже без меня…

- Юэн, давай я домою, — виновато предлагает она. — Я же здесь была, ну, знаешь, на углу, недалеко от магазина с футболками, позвали бы.

- Вытирай давай.

Сейчас она будет благодарить, можно подумать, у нас это в первый раз.

- Спасибо тебе! — предсказуемо говорит она и с готовность хватается за полотенце. — Драгана вот ни за что не заставишь мыть посуду. А ты просто золото! — она звонко чмокает меня в щеку.

- Да брось ты, что за проблема вымыть тарелки!

Я никогда не понимал, почему это так сложно: просто включаешь воду, берешь губку — и вперед! Я не понимал и Рона, которого буквально передергивало от этой работы. Чем возня с мытьем унижает твое человеческое достоинство? Надо будет спросить об этом Драгана, наверное, он знает ответ.

У нас через полчаса заказ на две группы на верхней террасе, так что я беру второе полотенце, вдвоем мы точно управимся быстрее. А потом я подхватываю тарелки, Матея, желая немедленно реабилитироваться, с готовностью нагружает на поднос бокалы, и мы чуть ли не бегом отправляемся наверх накрывать на стол. Драган провожает сестру убийственным взглядом, но, сколько бы он не буравил ей спину, завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра, все повторится сначала — всего пять минут, скажет она, исчезнет бог знает на сколько, я буду прикомандирован к мойке, извинения, поцелуи, испепеляющий взгляд. О, дорогой мой Драган, если ты хочешь, чтобы твоя сестра в двадцать лет сидела в ресторане, как прикованная, и мыла посуду, смотреть надо совсем не так. Я знаю человека, который мог бы дать тебе пару уроков, но не факт, что у тебя бы получилось. Потому что, чтобы смотреть вот так…, я не знаю, что надо сделать для этого. Наверное, прожить жизнь Северуса Снейпа, а потом еще и стать капитаном Довиллем. Тогда да, наверное, даже тарелки будут бояться разбиться в твоем присутствии…

А, с другой стороны, как быть, если тебе двадцать, к тебе забегает симпатичный парень, который к тебе явно неравнодушен, а ты работаешь в родительском ресторане?

* * *

Как быть? Вот у Кейт это называлось «собирать фрукты». Пока около меня крутился постоянно ноющий Невилл, пока я присматривал за Роном, которого выводило из себя любое распоряжение Вудсворда, я не особо смотрел по сторонам, не обращал особого внимания на то, что дочка трактирщика тщательно прихорашивается, прежде чем взять шесть (!) огромных плетеных корзин и отправиться с ними в лес. Мне было некогда, так что я и не замечал, как, тщательно скрывая недовольство, поглядывает на нее отец, бурчит себе что-то нечленораздельное под нос и качает головой. Просто Кейт была довольно своенравной девчонкой, балованной, как я тогда думал. И нюансы ее отношений с папенькой были мне совершенно неинтересны. Но вот после того как я остался один… дело в том, что Рон и Невилл, составлявшие до того момента мой маленький мирок в трактире, в одночасье оказались столь далеки, так, что мы практически не могли и словом перекинуться. Как так вышло? Довольно просто — утром после скандала с Руквудом обоих повели к Малфою и Довиллю, я прождал весь день, надеясь, что хоть один из моих друзей улучит момент, чтобы забежать ко мне и хоть в двух словах рассказать о том, как решилась их дальнейшая участь. После полудня я даже начал немного волноваться, успокаивая себя только тем, что им неохота теперь появляться в трактире. Но хотя бы мелькнуть во дворе, махнуть мне в окошко кухни… Не могли же их посадить в тюрьму (а такое место на острове тоже имелось!) только за то, что их выгнал Вудсворд. А так как моя работа порой имела обыкновение заканчиваться ближе к утру, то и ответ на свой вопрос я узнал, только вернувшись в нашу хижину, прикидывая, ночь ли на дворе или все же, скорее, утро. Так как я весь день гадал о том, что же с ними такое приключилось, я бы не постеснялся даже разбудить рыжего. Но Рон не спал.

- Скоты, — услышал я, едва ступив на порог. Кого Рон умеет в виду, уточнять даже не стоило. — Представляешь, кажется, они всю жизнь мечтали видеть нас с Невом со швабрами в руках. И чтоб мы грязь за ними подтирали!

Я в этот момент ощущаю только безмерную радость оттого, что с ними все благополучно, ну, насколько это вообще возможно, учитывая то, на каких правах мы тут обитаем. А еще огромное желание немедленно завалиться спать, так как работы в таверне не убавилось, а нас там на данный момент… В общем, сегодня пришлось просить о помощи даже Вик, не говоря уже о том, что Кейт так и сновала по залу с подносом, чуть ли не сталкиваясь со мной. А Вудсворд старается дочерей до обслуживания пиратской братии не допускать.

— И что вы теперь подт…, — я вовремя останавливаюсь, дабы пощадить его самолюбие, — убираете?

А дальше он дает совершенно немыслимый ответ:

- Корабль! Представляешь? Заставили палубу драить, говорят, чтоб блестело все. И эти мерзкие рожи постоянно перед глазами. Мальсибер, Эйвери, господа капитаны.

- И что, это надо делать каждый день?

Я, идиот, почему-то ловлю себя на мысли, что завидую Рону. Потому что мне нравится Корабль. С того утра, как нас вели на допрос к господскому дому, у меня почти не было возможности просто подойти и посмотреть на него. Да и кто бы позволил Поттеру шляться около пристани? Но мне кажется, мы с Кораблем в сговоре, даже не понимаю, с чего я так решил. И мне снятся странные сны… будто я стою на палубе, руки мои на штурвале, я различаю их так отчетливо, что даже понимаю, что там, в моем сне, я как будто старше — мои пальцы выглядят более, ну, не то, чтобы взрослыми, но они шире, чуть грубее. И руки не такие загорелые, какими они стали здесь, за месяц пребывания на острове. И я не ощущаю воды, качки, ударов волн в борта — мы в воздухе. Моя магия сливается с магией Корабля, думаю, те, кто говорит, что это обычный маггловский фрегат, просто ничего не понимают. И я не один, но вот того, кто со мной, я не вижу, я воспринимаю его просто как некое движение у меня за спиной. Вряд ли это Рон, так как рыжий не испытывает к Кораблю никаких романтических чувств. Для него это просто еще один источник бесконечной муки, которой и станет для него, в конечном итоге, весь этот год жизни на острове.

- Да, представляешь, весь день, желательно, с утра до вечера. Чтоб пушки блестели! И каждый гвоздик! И на пристани чтоб ни пылинки!

- А котлов там нет? — я просто не могу удержаться.

- Каких котлов? А, черт! — Рон, наконец, понимает меня и криво улыбается. — Нет, на корабле сиятельный лорд Довилль котлов не держит. Надеюсь, он не заставляет Лиз чистить их в доме.

Мы еще некоторое время говорим о том, как несправедлива судьба, а потом укладываемся, и я думаю, вот черт, почему я приставлен к кастрюлям и печам, а Рону с Невом, которые совершенно этого не ценят, открыт доступ к Кораблю? И почему Малфою и Довиллю так нравится издеваться над двумя бедолагами — гриффиндорцами именно таким образом? Казалось бы, отправили куда подальше, хоть коров доить — и забыли. Так нет, надо чтобы Уизли и Лонгботтом показательно страдали у них на глазах. Держать их под контролем? Но на тот момент я уверен, что Рон в сочетании с Невиллом не являет собой такую же термоядерную смесь, как со мной, так что резонов господ капитанов понять не могу. Теперь я иногда думаю, что если даже Азкабан не научил меня умственной деятельности, то, наверное, я просто к ней не очень склонен. Потому что надо было быть младенцем, чтобы не догадаться о том, что ОНИ не просто так подпустили Рона и Нева к Кораблю. Но на тот момент мне это даже не приходит в голову — ах, обидно, что не меня, ах, какое унижение драить палубу! С ума сойти!

Так вот, если я правильно помню, я начал рассказывать про Кейт. Вообще-то Кейт Вудсворд — поразительно милое создание, если она, конечно, не дуется, выспалась, не ругается с отцом из-за того, почему плохо оттерла столы накануне вечером (а Вудсворд считает, что при помощи магии массивные деревянные столешницы отчищаются хуже, чем при помощи обычной тряпки). У нее темные длинные волосы, которые она обычно заплетает в толстую косу, темно-карие хитрющие глазищи, еще по-детски пухленькое кругленькое лицо. Только вот у ее папаши возникает вполне разумный вопрос — зачем ты так тщательно причесываешься и корчишь гримасы перед зеркалом, если ты идешь в лес за фруктами, взяв аж шесть корзин? И как ты, душа моя, левитируешь в одиночку такую тяжесть — ведь из лесной чащи до таверны путь не близок? И отчего ты, Кейт, идешь срывать райские плоды не рано утром, когда влажный зной еще не обволакивает остров, а тогда, когда солнышко переваливает за полдень? Не оттого ли, свет мой, что утомленные ежедневными боями на плацу пираты как раз в это время разбредаются по своим домишкам?

Порой я слышу, как Вудсворд, думая, что, стоя у раскаленной печи и следя за тем, как в ней равномерно подрумянивается хлеб, я уже вообще ничего не воспринимаю, тихо говорит что-то вроде «До добра не доведет…хлыщ зализанный… вообще не пара». Но я стараюсь не вдаваться в подробности, потому что это действительно не мое дело. Может быть, Кейт хочет понравиться зеленым мартышкам или пеликанам, которых здесь в избытке. И фламинго носят наполненные фруктами неподъемные корзины в изогнутых клювах, а юная фея лишь порхает вслед за ними, чуть задевая нежные орхидеи стройными загорелыми ногами, обутыми в кроссовки. Потому что фея боится змей и шлепанцы не носит.

А еще Кейт поет. Вот сейчас, когда я пробегаю в Luna e mare мимо Матеи, заткнувшей уши наушниками от плеера, я тоже слышу некие звуки, напоминающие мне нестройный хор кошачьих голосов. Конечно, если ты, забывшись, подпеваешь той ерунде, которая долбит тебе мозг с утра до ночи (хотя, если бы Матея освободила уши, этим незамедлительно бы воспользовались ее родители), ты вряд ли станешь петь оперные арии, услаждая слух ресторанных рабов. Но Кейт… Поначалу она не издает при мне ни звука, просто все время молчит, еле-еле отвечая на обычные привет и пока. А потом, видимо, привыкая к тому, что я отныне занимаю место на их кухне как некий не очень респектабельный, но необходимый предмет обстановки, она перестает стесняться. И как-то раз, может быть, она просто не видит, что я тихо чищу себе рыбу в углу, я оказываюсь свидетелем чуда — Кейт, совершенно не заботясь о том, что кто-то может ее подслушать, самозабвенно, поразительно красивым довольно низким голосом, исполняет буквально следующее:

Пятнадцать человек на сундук мертвеца,

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Пей, и дьявол тебя доведёт до конца.

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Их мучила жажда, в конце концов,

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Им стало казаться, что едят мертвецов.

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Что пьют их кровь и мослы их жуют.

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Вот тут-то и вынырнул чёрт Дэви Джонс.

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Он вынырнул с чёрным большим ключом,

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

С ключом от каморки на дне морском.

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Таращил глаза, как лесная сова,

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

И в хохоте жутком тряслась голова.

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Сказал он: «Теперь вы пойдёте со мной,

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Вас всех схороню я в пучине морской».

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

И он потащил их в подводный свой дом,

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

И запер в нём двери тем чёрным ключом.

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

- Кейт, ты что поешь? — я не выдерживаю, потому что из всего этого текста я хорошо знаком только с припевом и начальными строчками.

Кейт смотрит на меня, как тот самый воспеваемый ею черт Дэви Джонс, по крайней мере, глаза таращит очень похоже.

- Ты что, не знаешь? — кажется, это первый раз, когда она обращается ко мне за весь этот месяц. — Ты хоть книжки читал? «Остров сокровищ», например? Это же оттуда?

- Кейт, я читал. Но там такого в помине нет! Ни про черный ключ, ни про каморку на дне морском. Честное слово.

- Правда? — она удивляется.

- У тебя голос такой красивый. Жалко, что я раньше не слышал.

Она краснеет, но голову не опускает, смотрит на меня немного с вызовом, что, мол, хочешь комплиментами меня задобрить? Не выйдет у тебя ничего!

- Я думала, ты на улице.

Но вот с тех пор она как-то перестает меня стесняться, так что я прослушиваю целый цикл баллад о заколдованных рыцарях, прОклятых девицах, про какого-то бедного Джонни, посланного неизвестно куда и невесть зачем и сложившем голову невесть где, разумеется, о пиратах, кладах, ну и массу лирического — про неверных или не вернувшихся милых или убитых ревнивцами любовников.

- Я тебе не мешаю? — кокетливо спрашивает она уже через день, зная, что ничего плохого я ей сказать не смогу. — Знаешь, когда здесь все это только начиналось, я даже пела в таверне по вечерам. Ну, тогда народу было совсем мало, отец мне разрешал. Сейчас вообще в зал не выпускает, сам видишь. А мне нравилось. Они, знаешь, все так слушали… Вообще в начале было здорово…

- А что сейчас не так? — мне действительно интересно. — Что, сначала была романтика?

- Да, когда было мало народу, все только начали приезжать, строили хижины, обследовали остров. Как в сказке — орхидеи, фламинго, обезьяны. Вы же все англичане — никогда не видели ни апельсинов на деревьях, ни одного фрукта не знали — только бананы. И про все спрашивали, можно ли это есть. Как сотворение мира… А сейчас, особенно когда этих из тюрьмы освободили. Просто сброд какой-то.

- Им просто нечего делать и их стало слишком много. Как пауки в банке.

Кейт со мной согласна. Так и выходит, что я вроде и без Рона, но все равно не один. Дело в том, что Алоис — единственный из островных изгоев, оставшийся работать у Вудсворда, мало подходит на роль занимательного собеседника. Во-первых, его природная молчаливость на острове только усугубилась. А, во-вторых, существует и вторая, она же и главная причина: дело в том, что Хольгер, спасший его при нападении пиратов на имение Фейри, не совсем друг, не только друг, не просто друг… Ну, мне не кажется, что это проблема, а вот Алоис поначалу очень стесняется. Потом, когда мне удается разговорить его, выясняется даже, что именно из-за этой «дружбы» родители в свое время увезли его в Англию, так как думали, что так школьная «блажь» выветрится надежнее. Но, похоже, судьбе было угодно поступить иначе. К тому же здесь, на острове, они не одни такие, так что я не понимаю, с чего, собственно, Алоис стесняется меня. Может быть, считает, что мы с Роном как люди в прошлом законно женатые, должны осуждать его. Не знаю, но после моего брака с Джинни я могу сказать ему от всей души: Да живи ты хоть с крокодилом, совет вам да любовь!

А через пару дней после того необычайного концерта, устроенного Кейт на кухне для единственного слушателя, то есть для меня, происходит и еще одно событие, которое приносит мне совсем уж неожиданную дружбу… И вообще, если бы сегодня меня спросили, кого из моего прошлого я пожелал бы вернуть, нет, не вернуть, у Юэна Эванса не может быть таких друзей, просто увидеть, неожиданно, как отражение в витрине торгового центра, как блик, мелькнувший на автомобильном стекле, я бы не задумывался, кого назвать. Потому что того, главного человека, я выбрать просто не могу…

Я бы не сказал, что это случилось в одно прекрасное утро. Потому что, во-первых, было уже далеко не утро, время перевалило за полдень, девицы с верхнего этажа как раз просыпались к утреннему кофе, Кейт напевала все веселее несмотря на присутствие отца на кухне, все чаще бросая взгляд на сложенные в углу корзины и бормоча Tempus, всякий раз, когда была уверена, что Вудсворд на нее не смотрит. Ну а во-вторых, то, что произошло в последующие полчаса, вовсе не делало это утро или день столь лучезарно прекрасными. Хотя на улице светило солнышко, сезон дождей практически подошел к концу, и впереди нас ожидала теплая сухая «зима».

- Мистер Вудсворд!

Появление капитана Малфоя в таверне в столь ранний час было, пожалуй, делом из ряда вон выходящим. Нет, он, конечно, появлялся здесь в еще более раннее время, но бывало это лишь в те дни, когда он задерживался у нас на верхнем этаже по очень неотложным делам. Тогда да, можно было лицезреть припозднившееся капитанство и в пять утра — обычно с мечтательной улыбкой на лице, слегка растрепанного, но неизменно довольного. Я все гадал поначалу о том, а кого он, собственно говоря, предпочитает, ну в смысле мальчиков или девочек, потому что вокруг него хватало всякого. А потом я плюнул на это и пришел к выводу, что ему в принципе интересно все, что движется. Но если живое оказывает сопротивление, он никогда не настаивает, о чем мне по секрету рассказала Лиз, как-то раз помогая нам в таверне. Вероятно, она знала это по собственному опыту…

- Мистер Вудсворд, я хотел бы поговорить с Вами. Не могли бы мы выйти в зал?

Господин капитан сегодня одет не по здешней моде. Я пару раз видел, проходя мимо плаца, когда надо было разгружать катер, как они дерутся — он и Довилль на мечах (шикарно, как в кино), или с Долоховым с помощью магии. И вид Малфоя старшего в шортах и в майке ошеломил меня до глубины души. Как, впрочем, и вид другого капитана. Но сегодня Люциус решил произвести на нас впечатление — строгие старинного покроя брюки, опять эта дуэльная рубашка. И вновь такой же холеный, каким я запомнил его еще со школьных времен — неприступный, блистательный, такой, что Вудсворд в своем поварском фартуке выглядит рядом с ним уличным разнорабочим, бродягой, пылью под алмазными стопами.

Они выходят, Вудсворд вдруг кажется мне каким-то поникшим, но только на мгновение, он почти мгновенно распрямляет спину, он прекрасно понимает, что Малфой пришел указать ему на то место, которое ему и надлежит занимать. А вот Кевин Вудсворд с этим категорически не согласен. А если не согласен, то нечего гнуться и вытирать о фартук вмиг вспотевшие ладони.

Я не могу понять, что может быть нужно Люциусу Малфою от него, не могу, пока не догадываюсь обернуться к Кейт. А она стоит у стола, где уже начала нарезать помидоры для рыбного супа, в ужасе поднеся ладонь к губам. И молчит. Чуть не плачет.

А голоса, только что глухим ропотом доносившиеся из пустого в это час зала (девиц с кофе как ветром сдуло), тем временем набирают силу, и вот уже я хорошо могу различить отдельные слова и фразы. Мерлин со мной, хорошо бы их не слышала Кейт!

- А я, мистер Вудсворд, не потерплю, чтобы дочка кабатчика отиралась рядом с моим сыном! У Драко прекрасное образование, полагаю, и блистательное будущее! А Ваша дочь, что она может ему дать? Я не имею в виду обычные прелести, на которые он, думаю, и польстился! Ни приличной семьи, ни происхождения, ничего! У нее ни гроша за душой! Вы даже не считали нужным учить дочерей в приличной школе! Вырастили из них прислугу, так приучите, по крайней мере, не замахиваться на большее.

- Это Ваш холеный мальчишка, ничего не видевший в жизни, кроме золотой тарелки, с которой его приучили жрать, не пара моей Кейт, мистер Малфой!

В голосе Вудсворда плохо сдерживаемая ярость, да и то, что он посмел назвать высокородного капитана просто «мистер Малфой», говорит о многом. И, разумеется, ни о чем хорошем.

- Прекрасно, мистер Вудсворд! — Малфой начинает говорить тише, и это плохой знак, так что я, кивнув Алоису, медленно продвигаюсь к двери, ведущей в зал. — Думаю, Вы и Ваши дочери вполне удовлетворитесь глиняными плошками. Я не потерплю рядом с сыном девицы, живущей в доме, на втором этаже которого бордель!

- Из которого его папашу не выманишь калачом, мистер Малфой. Если, конечно, кто-нибудь из Ваших услужливых мальчишек не подставит Вам задницу на одну ночь.

Когда я слышу, что говорит Вудсворд, я понимаю, что сейчас Люциус Малфой убьет его. Так что, мобилизовав оставшиеся от школы авроров навыки, я успеваю совершить прыжок, вцепившись нашему блудливому капитану в правую руку, в которой он сжимает поднятую палочку. Ткань его парадной рубашки скользит под моими пальцами, он пытается стряхнуть меня, как мелкую шавку, но я не сдаюсь. Потому что кулаками они могут молотить друг друга сколько угодно, а если Малфой успеет произнести заклятие, Кейт останется сиротой. Вудсворд же, очевидно, не веря во всепобеждающую силу волшебства, с ревом кидается на блистательного капитана, норовя вцепиться ему в горло. Я плохо помню, что происходит дальше, они не говорят ни слова, мне удается лишить Малфоя палочки, однако теперь обе руки у него свободны, так что они с Вудсвордом вольны калечить друг друга, сколько им будет угодно. И они предаются этому занятию с упоением.

- Папа, папа, остановись!

Кейт стоит в дверях, но вид двух дерущихся мужчин пугает ее, она не смеет подойти ближе. Я понимаю, что ужас в том, что Малфою-то ничего не грозит, выйдет он сейчас победителем или проиграет. Он капитан, он добьет Вудсворда потом, вызвав его на поединок. Или вынудит хозяина таверны сделать это. И что бы там ни было потом, их надо остановить немедленно, потому что когда люди лупят друг друга с такими лицами, они не планируют оставить противника в живых. Так что я, переглянувшись с Алоисом, решаюсь на отчаянный шаг. Алоис ростом почти с Вудсворда, так что он просто обхватывает могучего трактирщика сзади, лишая простора для движения. Вудсворд издает глухое рычание — ослепленный яростью, он даже не понимает, что происходит, крутит головой, будто слепой и продолжает молотить кулаками. Причем удары эти по большей части достаются мне, так как я, прикинув, что из-за разницы в росте мне не удастся повиснуть на Малфое сзади, просто вклиниваюсь между дерущимися, пытаясь оттолкнуть озверевшего аристократа от его жертвы из простонародья. Так что удары Вудсворда теперь по большей части достаются мне, а Люциус, уже изрядно побитый, старается дотянуться и до Алоиса. Но мы, как бывшие авроры, хватку не ослабляем, Алоис висит на трактирщике, как собака на медведе.

- Кейт, — кричу я, понимая, что долго нам так не продержаться, а она застыла соляным столбом в дверях, — что ты стоишь! Зови Довилля и Энтони Нотта, кого хочешь, зови, только чтоб их разняли.

И она срывается с места, крича на весь пиратский поселок:

- Капитан Довилль, мистер Нотт! Кто-нибудь, помогите! Капитан Довилль!

А разъяренные отцы продолжают наносить удары, то достигающие противника, то достающиеся нам с Алоисом. И все это в полном молчании, только их тяжелое дыхание, струйка крови, сбегающая по идеально выбритому подбородку Люциуса, маячащему прямо перед моими глазами. Но я упорно продолжаю отпихивать его от хозяина трактира, который решил, похоже, что, раз он не может изувечить обидчика, то переломать ребра мне у него вполне получится. Они не унимаются, не останавливаются, не думаю, что их мозги сейчас омрачает хоть одна мысль — только бы достать того, другого, несколько минут назад выкрикнувшего в лицо оскорбительные слова.

- Ступефай!

Глаза Малфоя лишь чуть расширяются от изумления, когда он, мгновенно потеряв возможность двигаться, валится прямо на меня. А сраженный следующим заклятием Вудсворд еще надежнее впечатывает меня в пол своим грузным телом, свалившись вперед, прямо на распростертое капитанское тело. Я начинаю прощаться с жизнью, так как возможность дышать — первое, что покидает меня. А потом я практически перестаю и видеть, так как перед глазами плывут красные, а потом сияющие белые кольца, не имеющие ни малейшего отношения к реальности. И шум в ушах, сквозь который я с трудом различаю голос, голос сэра Энтони:

- Гарри, ты живой?

И дышать становится легче, потому что он и Довилль сгружают с меня вначале Вудсворда, потом Малфоя.

- Что здесь происходит, мисс Вудсворд? — голос второго капитана, спокойный и отстраненный, кажется, приходит откуда-то издалека.

Но Кейт не отвечает, она просто плачет, и я хочу сказать ей, что плакать не стоит, что все закончилось, но почему-то не могу — мне больно даже сделать вдох.

- Сынок, не крутись, — говорит мне сэр Энтони совсем рядом, — у тебя ребра сломаны. — Подожди минутку.

Он накладывает исцеляющие, убирает кровь. Я сажусь на каменный пол, вижу бледного Алоиса с совершенно разбитым лицом. Кейт, кажется, собирается помочь ему, но Нотт останавливает ее:

- Мисс Вудсворд, Вы либо рыдаете, либо лечите. Так как сейчас Вы заняты первым, предлагаю ремонт фасада мистера Карстена предоставить мне.

И сэр Энтони приводит и его в порядок, пока Довилль возится с лежащими на полу драчунами. Если я правильно понимаю, что он делает, он вливает в обоих успокоительное. С собой носит, что ли? Ведь Кейт привела помощь очень быстро, значит, они были где-то недалеко.

- Кейт, — он обращается к ней теперь не так официально, — сможете снять с отца мое заклятие, когда мы уйдем? Думаю, лучше сделать это после того как тело капитана Малфоя покинет поле боя.

Кейт кивает, вытирая слезы и шмыгая носом. А Нотт и Довилль подхватывают обидчика клана Вудсвордов под руки и весьма неделикатно волокут его неподвижное тело в сторону выхода. Кейт бросается к отцу, но Алоис ее останавливает:

- Подожди, дай им отойти подальше. А то вдруг твой папаша кинется за ними. И успокоительное пусть подействует. Мы с Гарри еще один раунд точно не выстоим.

Мы выжидаем, думаю, минут десять, а потом, убедившись, что поверженный враг удален на безопасное расстояние, возвращаем Вудсворда к жизни. Придя в себя, он трясет круглой бритой головой, вертит в руках разбитые очки, поднимается, и, не говоря ни слова и не глядя ни на одного из нас, проходит в кухню. Мы молча переглядываемся, слушаем, как там льется вода. А потом он возвращается в зал, но не для того, чтобы устроить нам взбучку — он просто вешает на дверь табличку «закрыто», а потом все же оборачивается к нам и говорит:

- А ну все вон отсюда! И ты тоже, — последнее адресовано Кейт. — Лавочка прикрывается на неопределенное время. На сегодня все свободны.

И мы, несколько ошарашенные подобным исходом битвы, покидаем трактир, молча прикрывая за собой дверь. И идем купаться, даже боясь говорить о том, что произошло.

Ближе к вечеру, когда Кейт все же решается вернуться домой, а Алоис покидает нас, ссылаясь на то, что его уже ждут, я сажусь на ступеньки нашей с Роном хижины и курю, бездумно выдыхая дым в мягкий теплый вечер, опускающийся на деревню. И вдруг слышу шаги, нет, не Рона, потому рыжего я услышу за версту — он всегда движется так, будто слон продирается напролом через кусты. Нет, это другие шаги — легкие, я бы сказал, осторожные. Будто кто-то боится вспугнуть меня.

— Гарри, спасибо тебе!

Драко Малфой стоит передо мной, улыбается несколько смущенно и протягивает мне руку.

- Знаешь, — говорит он, — я давно хочу переиграть одну старую сценку. Ну, помнишь, еще с первого курса. Когда я протянул тебе руку и сказал: «Я Драко Малфой». А ты…

- А я Гарри Поттер, — я смеюсь и впервые в жизни сжимаю его ладонь в своей.

- Правда? — он делает вид, что удивлен. — Тот самый?

- Ага. А ты знаешь какого-то еще?

И он садится рядом со мной, благодарит меня опять, и этот вечер меняет мою жизнь на острове настолько, что сейчас, глядя из моего сегодняшнего далека, я смело могу сказать, что это был, наверное, самый, ну, может быть и не счастливый, но самый необыкновенный год из всех, прожитых мной.

18. Про любовь и дружбу

Когда я сейчас вспоминаю нашу островную жизнь, она, как это ни странно, напоминает мне Хогвартс. Да, можно сказать, что это довольно неожиданное сравнение, но это так и есть. Только почти все здесь учатся на Слизерине. И все уже явно вышли из школьного возраста. Бородатые и бритоголовые, кряжистые и худощавые, увешанные оружием, как на костюмированном празднике, или традиционно обходящиеся только палочками и не признающие ничего иного, скандалящие и отпускающие шутки в таверне Вудсворда, быстро ссорящиеся и бурно мирящиеся — они порой напоминают мне детей, злых, балованных, своенравных. А деканом у них по-прежнему Снейп-Довилль. Что до остальных факультетов… Наверное, из меня, Рона, Невилла, Кейт и Лиз можно было бы сформировать Гриффиндор, правда, несколько притихший и очень смахивающий на Хаффлпаф. И я бы охотно зачислил к нам еще троих — Драко и обоих Ноттов, однако, боюсь, они бы со мной не согласились. Рейвенкло — не знаю, туда я бы отправил тех, кто мне не очень знаком и не вполне понятен, хотя бы тех, кто учился в Дурмстанге. А вот по ведомству профессора Спраут у нас проходили бы все, обеспечивающие пропитание острова — Панси Паркинсон я впервые вижу месяца через полтора нашего пребывания здесь, и она абсолютно не похожа на ту задавалистую высокомерную девчонку, которую я помню по школе. Я даже не понимаю, как Невилл ухитрился с ней поругаться. Вообще женщины острова держатся несколько особняком, может быть, им не нравится лязг оружия, подобно аккомпанементу сопровождающий всю местную жизнь. Его вроде и не замечаешь, но вот когда пираты уходят в рейды и вдруг становится тихо, ты понимаешь, что хотя бы на сутки тебя не обступает эта изматывающая, кажется, пронизывающая здесь все жажда войны и действия.

Впадаем ли мы в детство от этой скученности, оттого, что вся жизнь проходит на глазах у всех — на пристани, в стоящих довольно близко друг к другу домах, на плацу, в таверне? Теперь, когда народу на острове становится действительно много, я все лучше понимаю то, о чем говорила мне Кейт. Да, наверное, в самом начале островной жизни все это и могло выглядеть романтично, как самое настоящее приключение — они осваивали остров, забирались вглубь мангровых зарослей, замирали, увидев диковинных фламинго, или фрегатов, пытались поймать больших попугаев ярких расцветок. Но сейчас, когда эта новизна уже давно позади, а те, кто прибыли сюда из Азкабана, похоже, как-то меньше расположены понырять в погоне за разноцветными рыбками или полюбоваться причудливой веткой коралла, я чуть ли не физически ощущаю, как в самом воздухе острова начинает скапливаться агрессия, прорывающаяся то неожиданно вспыхивающими перепалками, то драками, то серьезными травмами во время учебных поединков, когда кто-то, не заметив, переходит границу. То, что поначалу казалось мне никчемной муштрой команды, теперь видится вполне обоснованной необходимостью — Довилль, Малфой, а теперь еще и сэр Энтони, похоже, ставят себе цель с утра вымотать всех так, чтоб сил на глупости не оставалось до самого вечера. Думаю, именно отсюда и это странное пристрастие к маггловскому оружию — чтобы пользоваться им, надо приложить силу, и получасовой поединок физически измотает тебя так, как ни одна магическая дуэль.

В тот вечер, когда происходит мое повторное знакомство с Драко Малфоем, я внезапно осознаю, что же еще, помимо разлитых в воздухе агрессии, угрозы и недружелюбия, так тяготит меня в жизни на острове. Я практически никогда не бываю один, да что там один, вокруг меня постоянно присутствует масса людей, которым что-то от меня нужно — присмотреть за печью, разнести заказы, отдать распоряжение, придраться к чему-нибудь, поныть, наконец. За последнее целиком отвечают Нев с Роном, видимо, изводящие друг друга целыми днями жалобами на жизнь и нелегкую долю корабельных рабов, а глубокой ночью, если, разумеется, они еще не спят, горестно рассказывающие мне, кто и что им сказал и как при этом посмотрел. По крайней мере, Рон не затрагивает тему Гермионы… Ко всему прочему Нев еще и решил, что жить вместе с нами ему будет удобнее, так что после установки третьей кровати посреди хижины и так небольшое пространство стало напоминать ночлежку. Но я, привыкший к абсолютно лишенной удобств жизни, воспринимаю это совершенно спокойно, не ощущая нашу скученность как тяжесть, постоянно давящую на плечи. И, как это нередко и случается, понимаю, чего же мне недостает, совершенно внезапно, когда Драко, с которым мы пару минут сидим на пороге нашей хижины и курим, вдруг предлагает:

- А пойдем прогуляемся.

- Куда? Темно уже.

Меня несколько удивляет его предложение, ночь накрывает остров практически мгновенно, так что без факела далеко нам не уйти, даже несмотря на то, что у Драко есть палочка — света от обычного Люмоса слишком мало, а расходовать силы на более мощное заклинание, согласитесь, ради какой-то прогулки несколько обидно, пусть даже ты и зовешь пройтись с тобой до дальнего пляжа бывшего героя магического мира.

- Засветим что-нибудь, — беспечно говорит Драко.

Мы некоторое время молча идем в сторону пляжа, и я вдруг понимаю, что ужасно рад. Рад, что ушел хоть куда-то из маленького круга, очерченного нашим домом и таверной, от беспросветных разговоров с Невиллом и Роном, от необходимости объяснять им, почему это у меня вдруг выдался свободный вечер и отчего я провожу его не с ними, а с бывшим слизеринским принцем. Может быть, потому что мы оба бывшие — бывший герой, бывший принц… Хотя его папенька сегодня кричал на всю таверну, что у его сына прекрасное будущее. Пока что у Драко, как мне видится, только одна перспектива — стать королем обезьян на этом острове, но вслух я об этом не говорю.

Я не знаю, о чем мне можно спрашивать его, и он тоже поначалу осторожен и немногословен. Но он пришел благодарить, хотя я и не вполне понимаю, за что. И он продолжает это делать.

- Драко, хватит, — наконец, не выдерживаю я. — По-твоему, я должен был стоять и смотреть, как твой отец убьет Вудсворда, или как они изувечат друг друга на глазах у Кейт? Все равно же непонятно, что теперь делать. Вудвсорд вот таверну закрыл.

Драко неожиданно смеется.

- Между прочим, ты даже не представляешь себе, какая это катастрофа.

- Никто не напьется хотя бы один вечер? Не станет орать спьяну песни и лезть драться? Девицы в борделе сойдут с ума от бессонницы?

- Гарри, — младший Малфой смотрит на меня, улыбаясь моей непонятливости, — ты не думал, что если таверна закрыта, то большинству здесь просто банально негде есть? Если бы мы с тобой пошли в другую сторону, ты бы увидел, что половина народу сегодня вынуждена устроить барбекю за своими домами, а другая половина, только увидев на таверне надпись «закрыто», пообрывала все фрукты с деревьев в радиусе пятидесяти метров.

- Значит, у них разгрузочный день, — философски замечаю я, вспоминая тетю Петунию, периодически трагически объявлявшую о наступлении подобной катастрофы в жизни Дадли. Так как у меня все дни в то время были разгрузочными, я особо не горевал.

А Драко вдруг совершенно серьезно продолжает:

- Я сам не знаю, что теперь делать. Отец как с цепи сорвался. На себя бы лучше посмотрел. Знаешь, как я завидовал Тео и остальным, пока их родители сидели в Азкабане? Нет, серьезно — никто тебя не трогает, никто ни во что не лезет.

- А ты с отцом живешь?

Я вижу, как огонек зажигалки бросает теплый отсвет на его лицо.

- Ты что? Да я бы утопился. Я с Тео. Он теперь тоже от папаши прячется, ну он же…

- Из-за Лиз?

- Ты только не говори никому.

- Брось, это и так совершенно очевидно. Думаю, сэр Энтони уже давно все заметил.

- Да, — мечтательно говорит Драко, выдыхая дым в бархатное южное небо, — бывший Упивающийся смертью, убийца магглов, один из ближнего круга… сэр Энтони. Да у него случится удар, если он узнает, что у Тео тут роман с девчонкой, для которой мы все чуть лучше шаманов или приверженцев культа Вуду, но ничем не превосходим обычных уголовников.

Я мог бы возразить ему, что вот он же связался с дочкой трактирщика, что ему, аристократу, вовсе не пристало. Но я предпочитаю промолчать.

- Тео мне весь мозг просверлил, что да как теперь будет.

- Теперь ты ему посверли.

Мы некоторое время бредем вдоль кромки воды при свете слабого Люмоса его палочки. Драко, похоже, тоже еще не решил, стоит ли ему со мной откровенничать, но так как я невольно оказался приобщенным к его тайне, поговорить ему явно хочется.

- Ты, наверное, думаешь, что я…ну, что Кейт — это просто так. Потому что на острове мало девчонок и все прочее…

Ему неловко говорить об этом, но спустя некоторое время я понимаю, почему он рассказывает это именно мне. Ему нужна моя помощь. Ведь если бы капитана Малфоя не удалось переубедить, я мог бы остаться единственным посредником между влюбленными… Носил бы записки, устраивал бы им свидания в тайне от разъяренных отцов. Так что в этой нежданной откровенности был и некий слизеринский расчет, но таков уж Драко, что ж поделать. Они все таковы — змейки, выкормленные под черно-зелеными флагами. Так что Драко Малфой, только-только окончательно помирившийся со своим многолетним недругом, то есть со мной, стесняясь и, наверное, краснея, чего я ввиду практически полной темноты не замечаю, объясняется мне в своей негаданно вспыхнувшей любви к Кейт Вудсворд и берет с меня обещание, что, что бы там ни случилось дальше, я обязательно передам сладкоголосой певунье его слова. Потому что капитан Малфой, едва остыв после драки, категорически запретил сыну приближаться не только к Кейт, но и к трактиру.

- Понимаешь, а сам, он сам… Его после Азкабана словно подменили.

- Я думал, вы все просто для виду устраиваете скандалы, чтобы о вас писали газеты. Чтобы британский Аврорат числил вас во Франции, в то время как вы…

- Ну да, первоначально все так и планировалось. Это они с Северусом, ну, то есть с Довиллем придумали. А отец, видимо, вошел во вкус.

- А зачем гей-клубы?

- Ну, это Северусу зачем. Можешь спросить у него сам.

Я представляю себе, как подхожу к Довиллю и спрашиваю, а чем, собственно говоря, они с Малфоем занимались в этих самых клубах, и зажимаю себе рот, чтоб не смеяться в голос — боюсь, мой смех на пустынном пляже глухой ночью будет больше походить на вопль одинокой гиены.

Мы садимся на остывший, но все еще хранящий память о тепле прошедшего дня песок — в море, словно струйка пролитого молока, убегает лунная дорожка. И звезды, много-много, и чем дольше я вглядываюсь в них, тем больше их становится — словно небо раскрывается навстречу мне подобно диковинному цветку.

- Знаешь, Поттер, — он по старой привычке опять называет меня по фамилии, — вот я и думаю иногда, ты прости, конечно, что быть сиротой не так уж и плохо.

Я улыбаюсь, просто не зная, что мне ему сказать. Да, я не могу представить, что чувствует он, видящий своего отца выходящим из борделя, флиртующим, дерущимся. Наверное, Драко все же вырос с несколько иным представлением о собственном родителе…

А потом мы возвращаемся обратно в поселок, он почему-то рассказывает мне о том, как они жили во Франции, а потом перебрались сюда, но история заселения пиратского острова уже частично известна мне от сэра Энтони и от Кейт. И я почему-то спрашиваю его напоследок о том, кто же развязал нас с Роном в ту ночь, когда Корабль нес нас прочь от Азкабана сюда, навстречу нашему новому плену. Потому что я уверен, что это мог сделать только он. Но он только отрицательно качает головой.

- Ты что? Мне на вас смотреть было страшно, но это не я. Когда мы в рейде, не приведи Мерлин нарушить приказ. Только Северус мог, вы же были в его каюте.

Я не могу поверить, что капитану Довиллю стало тогда нас жалко.

- Почему? — Драко удивляется.— Он же не изверг. Ты его просто со школы не любишь.

Я бы мог сказать, что на мои чувства в данном случае отвечают полной взаимностью, но это и так всем известно.

Когда я вхожу в нашу хижину, стараясь не потревожить спящих Рона и Нева, рыжий сонно моргает — на небе полная луна, так что в ее неживом свете я вполне четко различаю его лицо.

- Ты где был? — спрашивает он, разом напоминая мне моих бывших жену и тещу. — Таверна же закрыта.

- Гулял.

- Опять с Ноттом?

- Еще не хватало мне по ночам с Ноттом гулять, — я улыбаюсь, потому что знаю, как дико прозвучит сейчас для Рона мой правдивый ответ. — С Драко Малфоем я гулял. По пляжу. При луне. И он даже подарил мне пачку диковинных сигарет. Будешь?

Мы тихо выходим на крыльцо и разглядываем никогда не виданные нами длинные сигареты коричневого цвета с тонким белым ободком. Я пытаюсь объяснить Рону, зачем приходил младший Малфой, только вот про Кейт молчу. О драке в трактире уже, разумеется, знает весь остров.

- И зачем вы с Алоисом полезли их разнимать? Да так, что вам обоим намяли бока?

- А ты бы не полез?

- Ни за что! Пусть хоть поубивают тут все друг друга!

И на этой веселой ноте мы окончательно отправляемся спать. Я еще долго не могу заснуть, смотрю на моих спящих друзей и понимаю, что жизнь в пиратской цитадели все больше разделяет нас. Что я каким-то образом, несмотря на мое положение изгоя, все больше втягиваюсь в островную жизнь, в то время как Рон и Нев умудряются жить как бы в параллельном мире, не желая признавать и принимать местную действительность как некий отрезок, который надо не просто переждать, но и прожить. Что Драко Малфой сегодня переступил невидимую черту, проведенную самими нами в детстве, и открыто попросил меня о помощи. Наверное, в нереальном пространстве пиратского острова сами собой смещаются границы, стираются грани и углы, но, вместе с тем, на их месте вырастают и новые стены, которых раньше и быть не могло. И все же в этом хаосе остается нечто незыблемое… Я проживу этот год бок о бок с Драко и Кейт, Вудсвордом, Тео, Лиз, с грустью наблюдая, как моих старых друзей словно относит от меня невидимое глазу течение. И все же буду готов, не задумываясь, отдать за них жизнь. И мне это даже почти удастся… Но в ту ночь, когда я не мог заснуть, размышляя о дружбе и превратностях судьбы, я не знал, что в один не очень прекрасный день я шагну вперед на белый вытоптанный песок, вновь умирая за тех, с кем связан незримой клятвой. Но если бы и знал, не стал бы ничего менять…

А на следующее утро, поддаваясь какому-то детскому любопытству, ну и, разумеется, чувству долга и ответственности — я же привык ходить на работу, я отправляюсь к таверне, чтобы вновь обнаружить на дверях многообещающую надпись «закрыто». Но вместо того, чтобы спокойно пойти досыпать, я почему-то обхожу дом, чтобы взглянуть, нет ли кого на заднем дворе — и тут же обнаруживаю Кейт и Алоиса, причем если Карстен по обыкновению молча курит, сидя у мусорных баков, Кейт, с таинственным видом жмется на земле возле открытого окна и подает мне некие таинственные знаки, общий смысл которых сводится к тому, чтобы я незаметно подошел и сел с ней рядом, но не смел издавать ни звука. Я повинуюсь, тем более, вчера я обещал передать прекрасной даме послание от ее белокурого рыцаря.

- Что там? — спрашиваю я, но Кейт делает страшное лицо, я поспешно замолкаю, а она практически беззвучно произносит:

- Там Довилль к отцу пришел.

- Так не слышно же ничего, — так же беззвучно говорю я.

- Тише! Что-то же можно разобрать.

Из прохладного полумрака таверны действительно доносятся голоса — Довилль говорит очень тихо, я улавливаю только его ровные интонации, но не могу разобрать ни слова, а вот реплики Вудсворда слышны довольно отчетливо. Но так как ведущая роль в этом разговоре принадлежит явно не ему, понять поначалу почти ничего невозможно.

- Да, капитан, я понимаю, что мы не можем покинуть остров, но и держать таверну там, где оскорбляют мою семью, я тоже не намерен.

Что ж, это позволяет надеяться на то, что сегодня мы еще погуляем. Но вот перспектив смены работы я пока не вижу: раз остров он покинуть не может, куда ж ему деваться — откроет он рано или поздно свою таверну, поломается немного для виду и откроет. А пираты еще пару дней будут обрывать фрукты и устраивать вечеринки с барбекю около дома. Идиллия. И практически полная трезвость, потому что достать спиртное в больших количествах на острове можно только в таверне — это тоже один из местных законов.

- Знаете, я воспитал дочерей, как мог. В конце концов, я остался вдовцом из-за этой чертовой магии, когда Кейт было всего пять лет. А он приходит и говорит мне, что я вырастил их, как прислугу. Как мог, так и вырастил. Это он мог себе позволить, живя в своих дворцах, нанимать парню учителей и отправлять его в дорогущие школы, учить его манерам и все такое. И что с того, что Кейт нигде толком не училась? Она умница, каких еще поискать, а этот ваш принц ей и в подметки не годится.

Потом долгое время слышится только голос Довилля, а Вудсворд только изредка вставляет что-то наподобие «ну, да».

- Да, я знаю, у нас с вами контракт, на вас-то я никакой обиды не держу. А что есть негде — пусть вот капитан Малфой их и кормит.

Если у него контракт с Довиллем, вряд ли он включает в себя пункт о том, что голодающих в случае закрытия трактира обязан кормить Малфой старший. Мы ничего не можем разобрать из того, что говорится дальше, потому что и Вудсворд вдруг отчего-то понижает голос и перестает басить на весь трактир. А потом вновь повышает голос, но на этот раз он звучит не зло, не обиженно, в нем вдруг радость и благодарность. Только вот за что? Да, ответ на этот вопрос я узнаю еще очень нескоро, как водится, из газет, когда они объявят о свадьбе Драко Малфоя и Кейт Вудсворд. Да и сама Кейт будет еще очень долго пребывать в неведении.

— Да чтоб я ради дочери и чего-то не сделал? Обижаете, капитан! Только и он тоже пускай приносит извинения. А то ишь мне, индюк выискался!

Неожиданная сговорчивость Вудсворда склоняет меня к мысли о том, что сегодня мы все же откроемся. Но если он будет требовать извинений от Малфоя, дело может осложниться.

— По рукам, капитан! — из таверны слышен звук отодвигаемых стульев, но мы почему-то остаемся сидеть под окном. Я же говорю, дети! — Да я ради дочери и с морским чертом помирюсь, не то что с Малфоем. Да, конечно, люди молодые, глаз да глаз за ними. Я уж присмотрю, будьте уверены.

Они прощаются, и через несколько секунд дверь рядом с нами распахивается — и вот уже сам капитан Довилль во всем блеске своего величия стоит перед нами и, чуть склонив голову к плечу, смотрит на нас с Кейт, сидящих под окошком, как на нашкодивших первогодок. Для нас столь поспешный его выход оказался несколько неожиданным, так что мы не успели отойти на приемлемое для приличных людей расстояние, которое указывало бы на то, что мы просто ждем возобновления работы в таверне, а не банально подслушиваем. Я даже несколько смущаюсь, верчу в руках пачку диковинных сигарет, полученных вчера от Драко. А Довилль совершенно неожиданно протягивает руку, забирает у меня пачку, рассматривает ее, потом, как ни в чем не бывало, достает себе одну сигарету, закуривает и возвращает пачку мне.

- Откуда у вас эти сигареты, Поттер?

- Друзья с воли присылают, — отвечаю я, как обычно не задумываясь.

Он на этот раз воздерживается от комментариев, мне даже кажется, по его губам пробегает некое подобие улыбки.

- Мисс Вудсворд, — он протягивает Кейт руку, — не окажете ли мне честь прогуляться со мной до дальнего пляжа?

Кейт, бросая то на меня, то на него недоуменные взгляды, ему эту честь оказывает и удаляется, а Вудсворд уже кричит нам с Алоисом из глубины зала:

- Ну, что застыли? У вас что, выходной сегодня?

Мы шустро вскакиваем и привычно беремся за уборку, растопку печи, идем разгружать катер. И традиционный романтический сбор фруктов сегодня тоже на нас. Думаю, даже обычно не очень внимательный к тому, что его окружает, Алоис не может не видеть, что Вудсворд совершенно невозможно счастлив, он то берется насвистывать что-то, то напевает, а днем, уже после возвращения Кейт с загадочной прогулки, исчезает на пару часов вместе с Довиллем. Полагаю, тот ведет трактирщика мириться с Малфоем. А вот Кейт кажется мне несколько надутой — вернувшись, она некоторое время просто сидит одна за столиком в пустом зале и задумчиво вычерчивает пальцем узоры на столешнице. Я знаю ее пока не так хорошо, чтобы приставать к ней с расспросами из серии «что с тобой», так что не лезу. Похоже, весь тот день проходит в переговорах между кланами Монтекки и Капулетти, но к вечеру соглашение достигнуто, так что мы все же открываемся. Зал наполняется изголодавшимися пиратами с поразительной быстротой, так что мы выбрасываем белый флаг и зовем на помощь Лиз, а вскоре и Вик. Вудсворд, раскрасневшийся от печного жара, весь так и светится от радости, даже предлагает мне и Алоису, пробегающим мимо него с тарелками, угоститься только что выпеченным пирогом, так что к одному из столов я подлетаю с набитым ртом, что не мешает записать заказ. А поздно вечером, когда таверна практически пустеет, он почему-то просит меня задержаться, неожиданно благодарит за вчерашнее, рассказывает мне о своей жизни и взглядах на кулинарию, подливает в мой бокал красное вино из глиняного кувшина, пока у меня не начинают слипаться глаза.

- А что ты думаешь, Гарри, дети, это же главное. Ради них все можно, верно? — спрашивает он меня, не ожидая ответа, но я согласно киваю, не имея понятия ни о детях, ни о том, что ради них можно.

А когда я, уже не вполне трезвый, выползаю на улицу, меня ждет новое открытие — проводить подвыпившего героя до дома пришел сам Драко Малфой.

- Гарри, — говорит он, идя рядом и пытаясь подстроиться под мою неверную походку, — будешь нашей дуэньей?

- Кем? — для моего мозга, и без того переполненного впечатлениями этого дня, такая нагрузка оказывается уже слишком.

- Дуэньей! — он смеется. — Знаешь, это такая дама, которую приставляли к знатным испанским девушкам, чтобы они вели себя прилично.

- А я тут при чем?

- Понимаешь, — Драко мнется, — они сегодня помирились, ну, их Северус заставил. Я не знаю, как он их уговорил. В общем, они разрешили нам встречаться. Только не наедине. И я решил попросить тебя, чтоб ты…

- Чтоб я охранял вашу невинность?

- Можно и так сказать. Ты согласен?

- Как ты это себе представляешь? Кто меня отпустит из таверны? Да и Кейт там весь день, как на привязи.

- Понимаешь, Вудсворд теперь не против, чтоб мы встречались. Так что, думаю, он будет хоть иногда выпускать вас на волю. Он же себе понедельники выторговал, ты знаешь? Чтоб только вечером открываться.

Я ничего не знаю, видимо, это вовсе не то, что окрыляло хозяина трактира весь сегодняшний день.

- А твой отец, он-то как согласился? Он же вчера Вудсворду столько гадостей наговорил.

- Я не знаю, просто сказал, что теперь он не против. Так ты согласен или нет?

Согласен я, как я могу им отказать? Я буду пасти их чуть ли не весь год по пляжам, гротам и лесам, мы будем плавать на лодке по небольшой речушке, петляющей в мангровых зарослях и нырять в поисках затонувших сокровищ. И я вспомню, сколько мне на самом деле лет, стряхнув с себя, наконец, пыль Азкабана. И около меня вновь окажутся двое влюбленных друзей, а я буду призван в свидетели чужого счастья, отсвет которого будет падать и на меня. Похоже, это и есть моя судьба — сначала Рон и Гермиона, за ними Драко и Кейт… А я вот застыл над миром живых смеющихся людей, словно горгулья на крыше парижского собора и, наверное, с годами превращусь в камень, в пепел, просто в воспоминание. А они будут показывать своим детям колдографии, с которых будет глядеть на мир мое разновозрастное я, и говорить: «А это дядя Гарри. Мы с ним дружили, когда тебя еще не было. А потом он куда-то уехал».

* * *

Пепел моей сигареты падает вниз, в крохотный палисадник, так что хозяйка завтра наверняка напомнит мне, что я обещал ей не курить в комнате. А я опять буду стоять с покаянным лицом и говорить ей, что у меня бессонница. Просто, пока она окончательно не стала камнем, горгулья никак не бросит дурную привычку — смотреть на жизнь, текущую мимо нее, изредка роняя пепел на головы пробегающих внизу счастливцев. А, кстати, смешно, но сейчас двое из них греют своим светом и Юэна Эванса — на этот раз их зовут Хелена и Драган. И я пытаюсь сделать все, чтоб хотя бы из этой жизни я никуда не уехал.

19. Подарок для фотографа

Когда следующим утром я приезжаю к Luna e mare, Драган встречает меня под каменной аркой входа.

- Подожди, не ставь мопед, надо кое-куда съездить. Ты не против?

- А разве…

У его родителей есть машина, правда, это такая древность, что мне страшно всякий раз наблюдать выезд старой клячи в свет. Думаю, некогда она была молода и прекрасна… лет этак двадцать назад. Однако если у нас бывают заказы на доставку где-то за пределами города, то кто-нибудь из Вуйчичей — Драган, его отец или Матея — все же решаются оседлать Росинанта.

- А, — он небрежно машет рукой в никуда, что выдает его раздражение, — надеюсь, рано или поздно она сломается окончательно. Не заводится, представляешь? А только что звонили Райчичи, просят три пиццы с морепродуктами, ты же знаешь, они только у нас заказывают.

- И как я повезу пиццу на мопеде? И… они же живут не в городе?

Драган ухитряется одновременно сделать несколько жестов, каждый из которых, да и все они в совокупности означают, что все в порядке, и он обо всем позаботится. И действительно через пару минут он уже приносит мне пиццу, упакованную в специальную сумку, в которой она почти не остывает, и начинает сноровисто пристраивать ее на багажник моего мопеда. А сверху зачем-то еще кидает и наше меню.

- А это еще зачем?

- Они через две недели у нас банкет хотят устроить — куча гостей, живая музыка. У них какой-то юбилей. Пусть закажут салаты, напитки, поточнее скажут, сколько народу будет. Если определятся с горячим и десертами — вообще замечательно.

Я улыбаюсь, но Драган, увлеченно закрепляющий сумку, не замечает моей улыбки, чему я несказанно рад. Просто у того человека, с которым он знаком, день рождения зимой, мы даже праздновали его вместе, 23 декабря. А вот тот я, которого Драган не знает, похоже, совместит свое торжество с банкетом доселе неизвестных мне Райчичей, так что в честь Поттера будут играть музыканты, кто-то будет смеяться, произносить застольные речи, поднимать бокалы… И я смогу на секунду закрыть глаза и представить себе, что хоть что-то здесь для меня…

- А ехать-то далеко?

- Да нет, к северо-западу из города, в сторону Трстено. Знаешь, там целый квартал с виллами. У Райчичей, конечно, не вилла, так, просто домик двухэтажный. И не у самой воды, разумеется. Там, знаешь, такой дом — стены белые, крыша красная.

- Драган, да тут все дома такие!

- Тут да. А там у людей такие хоромы, что дом Райчичей не спутаешь. Сам увидишь. Там же в основном иностранцы живут. Так я им звоню, что ты едешь?

Я еду, а почему, собственно говоря, и нет. Раз ехать больше некому. А Драган еще успевает крикнуть мне вдогонку:

- Только не гони, там поворот опасный, знаешь, где камни, на которых туристы любят фотографироваться.

Да, я знаю эти камни. Ты даже не подозреваешь, Драган, насколько хорошо я их изучил… Потратив сначала неделю просто на то, чтобы отыскать это место… Нет, это вовсе не то, о чем следует думать, когда тебя отправляют принять заказ и отвезти пиццу. Не та тема, о которой может размышлять Юэн Эванс.

- И осторожно, пиццу не растряси, — доносится до меня уже в тот момент, когда я выезжаю из нашего переулка, чтобы спустя пару минут вырулить на дорогу, ведущую из города.

Я добираюсь довольно быстро, минут за двадцать или чуть больше, сложнее всего разминуться с парой больших туристических автобусов, стремящихся доставить своих пассажиров как можно ближе к стенам крепости, и здесь, в тесноте местных улиц, напоминающих китов на мелководье. А там, за городом, дорога мгновенно пустеет, я вдыхаю свежий морской воздух и чуть прибавляю. И вот уже передо мной утопающий в зелени оазис, где за невысокими резными решетками ограждений, особо не прячась, обитают богатство и беспечность. Странно, прожив больше года в мире магглов, я, кажется, и мыслю теперь иными категориями — мне интересны машины, на которых они ездят, дома, в которых живут. Я даже иногда задумываюсь, а сможет ли Юэн Эванс когда-нибудь позволить себе нечто подобное.. Если бы мы оказались здесь вместе с Драганом, он, наверняка, немедленно начал бы озвучивать мне примерную стоимость участков у самой воды, марки припаркованных машин и обязательно заверил бы меня, что пройдет всего пара лет — и мы, нежданно разбогатев, сможем позволить себе не только какие-то там жалкие двух-трех этажные домики в Далмации. Нет, куда там, нам же будет принадлежать весь мир! А мне никогда не нужно было целого мира… Ведь у меня нет амбиций. Впрочем, и об этом мне уже говорили…

Дом Райчичей я действительно опознаю практически сразу. Дорога поднимается вверх, оставляя внизу апартаменты тех, у кого, похоже, амбиции есть. Звоню у калитки, аккуратно завожу мопед во дворик, обсаженный бугенвиллиями и розами, отвязываю тщательно примотанную к багажнику сумку с пиццей. Хозяева, к счастью, готовы сделать заказ для банкета немедленно, так что мы управляемся очень быстро — тридцать пять человек, вся верхняя терраса, о музыке они позаботятся сами. А наше меню они, кажется, знают лучше, чем я. Уже провожая меня обратно к калитке, хозяин говорит, показывая на дорогу:

— Вы можете проехать чуть вперед, а когда начнется спуск, сверните налево. Небольшой крюк, но так гораздо удобнее. Заодно посмотрите, как люди живут. Мне самому до сих пор интересно.

- Если у вас что-нибудь поменяется, звоните или заезжайте, — напоминаю я ему в свою очередь. — Сами понимаете, такие банкеты… Изменится количество гостей или вдруг передумаете насчет меню.

Он обещает мне не передумать и позвонить в любом случае, так что мы расстаемся, весьма довольные друг другом. А я решаю последовать его совету и немного поглазеть на жизнь тех, кому в маггловском мире повезло несколько больше прочих — я проезжаю вперед по дороге и резко сворачиваю влево.

Да, дом Райчичей здесь действительно единственный, выстроенный в местном стиле — светлые стены, сложенные из известняка, красная крыша. Все остальные обитатели, похоже, для разработки проектов собственных жилищ не поленились пригласить архитекторов. Может быть, и не самых маститых, но знающих толк в том, что заказчик имеет в виду, мечтая о вилле на побережье. В глубине садов — достаток здесь ведет себя сдержанно, не выбегает показаться к самым воротам, а благочинно отдыхает в тени деревьев — я различаю двух— реже трехэтажные дома, очень много стекла, большие двусветные окна, террасы, балконы, светлые стены — белые, бледно желтые, кремовые. И каким-то образом угадывается расположенный сбоку от дома, тоже подальше от чужих глаз, спуск в бассейн. Все со вкусом, современно — живущие здесь ценят комфорт. И несмотря на то, что вода сейчас, в самый разгар лета, обходится недешево, у всех включены поливальные установки, отчего на газонах ни единой выгоревшей травинки. Усмехаюсь: да, Райчичи и впрямь простые люди, хоть и живут здесь — они позволили себе положить шланг только под розы, да и из него едва капает. И никаких газонов.

Я уже собираюсь возвращаться на главную дорогу, как вдруг меня привлекает небольшой съезд вправо, вниз, к двум последним виллам, наверное, здесь, даже по местным меркам, обитают те, кому повезло в жизни чуточку больше остальных, так как обе они имеют свой огороженный участок пляжа и прямой спуск к морю. У меня возникает опасение, что дорожка, на которую я свернул, вовсе не предназначена для таких как я развозчиков пиццы, случайно заехавших поглазеть на чужое богатство. Я оглядываюсь, ожидая, что меня сейчас окликнут и разъяснят, что здесь частные владения, но нет, так тихо, что мне кажется, я слышу, как зной постепенно начинает наполнять воздух.

Низкая резная ограда, ворота, за ними еще и шлагбаум — вроде бы и все открыто, но случайным гостям как-то ненавязчиво дают понять, что они здесь лишние. Но я все же отваживаюсь бросить взгляд на аккуратную мощеную камнем широкую дорожку, ведущую к почти скрытому раскидистыми соснами дому, различаю большие чуть затемненные окна верхних этажей, легкую конструкцию самого строения — не вилла, не дом, а … будто бы корабль, который не задержится на рейде больше, чем на пару дней. Да нет, просто фантазия разыгралась, конечно, обычный современный дом, но так как он скрыт от глаз деревьями, я могу напридумывать все, что угодно. Тем более, видеть то, что у меня прямо под носом, я не склонен. А там тоже есть на что взглянуть, потому что всего в паре метров от перегораживающего въезд шлагбаума припаркована шикарная открытая машина, прикрытая светлой тканью от жары. Но я могу разглядеть ее обтекаемые формы, солнце слепит меня, отраженное безукоризненной полировкой, там, где чехол чуть сполз от ветра, видно одно из сидений, обтянутых кожей — кремовые и коричневые оттенки. И цвет кузова такой необычный — словно выдержанное красное вино. Мне кажется, хозяева дорогих машин особенно не задумываются, дорогой, значит, черный. Ну, а по местной жаре еще и белый. А еще я запоминаю эмблему на капоте — как будто треугольник со скругленными сторонами, а в нем две буквы «М» — одна широкая и приземистая, а вторая высокая и словно поднята на высоких ножках. Я хочу потом спросить Драгана о том, что это за марка, он по-любому разбирается в машинах лучше меня.

Ну все, Юэн, хватит стоять здесь и глазеть на чужое добро, а то сейчас покажутся хозяева и зададут вполне резонный вопрос о том, что мне, собственно говоря, здесь нужно. Но нет, со стороны дома ни звука, ни движения, так что я даже позволяю себе помедлить еще пару секунд и прочитать табличку на воротах, которая извещает меня о том, что у виллы есть название. Что-то такое морское, потому что начинается на Mar… Я не успеваю дочитать, потому что мне чудится звук двигателя со стороны улицы, с которой я только что съехал, и я, устыдившись своего любопытства, спешу пуститься в обратный путь.

Я успеваю проехать всего-то ничего, как раз приближаюсь к тем самым камням, где обожают фотографироваться туристы.

- Ты где? Мы тебя уже потеряли! — голос Драгана в моем мобильном кажется недовольным. Лучше бы он за сестрой своей так смотрел!

- Сейчас, я уже еду, зато они все заказали. И горячее, и десерты.

- А, ну тогда ладно, — Он мгновенно сменяет гнев на милость.

Но нет, дорогой мой, тебе придется обождать еще, потому что там, впереди, у этих злополучных камней припаркована машина, а высыпавшие из нее молодые люди в количестве пяти человек явно жаждут фотографироваться, машут, увидев меня, тянут руки с фотоаппаратами, показывая, что мне нужно просто щелкнуть. Три девчонки, двое парней. На одном черная футболка с Веселым Роджером… О, Господи… И банданы на головах. У девчонок расцветки повеселее, футболки завязаны высоко под грудью, открывая впалые животы. Опять та же игра… Им кажется, это весело. Они, обнявшись, встают на широкий камень, нависающий прямо над морем, чуть не падают с него, но на что ни пойдешь ради такой фотографии. А потом будут хвастаться всем, какие они крутые морские волки. Я щелкаю их столько, сколько они просят, на все пять фотоаппаратов. Благодарят меня на ломаном английском, я улыбаюсь, машу им рукой и отбываю восвояси.

Вернувшись в Luna e mare и передав Драгану детали моих переговоров с Райчичем, я отчего-то вспоминаю о том, что хотел спросить его про машину, ну, про эмблему, которая мне совершенно не знакома.

- Понятия не имею, — пожимает он плечами, — может быть, ты просто запомнил неправильно? Я здесь ни разу таких не видел.

- Я в городе тоже не видел. Это там, на виллах.

- Ага, значит, вот где ты прохлаждался! — Драган смеется. — Иди работай, любитель красивой жизни. Вон хоть минералки принеси!

Я обреченно поворачиваюсь к столику под бугенвиллией. Видимо, этот человек не перестанет к нам ходить, пока не выпьет всю минералку, имеющуюся у нас в запасе. Но мы купим еще, так что… да пусть ходит, пару дней я его, кажется, не видел. Может быть, работает в каких-нибудь архивах поблизости, и ему просто удобно заходить к нам, читать тут свою газету, а потом идти себе дальше по своим делам.

- Здравствуйте, — я улыбаюсь ему, все-таки постоянный клиент, — может быть, мороженого?

- Мороженого? — он поднимает на меня невыразительные глаза, а мой взгляд отчего-то задерживается на его пальцах. Короткие, с редкими белыми волосками на округлых фалангах. — Почему нет? Какое-нибудь фруктовое.

- Ананас, клубника, лимон, ежевика, банан, малина, — начинаю бойко перечислять я.

- Давайте ежевику, лимон и клубнику, — милостиво соглашается он.

Когда я через две минуты ставлю перед ним его заказ, украшенный вафельными трубочками, свежими ягодами и взбитыми сливками, он неожиданно просит меня задержаться.

- Юэн, — говорит он, — простите, но я случайно слышал, о чем Вы спрашивали Вашего друга.

- Вы говорите по-хорватски?

- Я? Что вы! Но я часто бываю в Далмации, так что понимаю с пятого на десятое. Но Вы иностранец, то, что Вы говорите, для меня яснее, чем речь Вашего друга. Вы же спрашивали про машину?

- Да. Я хотел узнать, что это за эмблема. Две буквы «М»…

- Одна маленькая, будто придавленная, вторая высокая? — он ногтем рисует мне на салфетки их очертания, а потом вычерчивает вокруг них воображаемый треугольник. — Это Майбах. А где же Вы такую видели?

- Пиццу на виллы отвозил, — объясняю я.

- Ах, вот оно что…

И он теряет ко мне интерес, глаза его уже бегут по газетным строчкам, а ложечкой он ковыряется в мороженом.

Я не знаю, что со мной такое, может быть, я перегрелся в пути, может быть… нет, ну я же понимаю, что есть места в мире, к которым мне не стоит приближаться. А я сегодня не только дважды проехал мимо, но еще и фотографировал в двух шагах от «моих» камней кучу придурков, игравших в пиратов. Иногда мне становится страшно, что какая-то дурацкая мелочь может сорвать меня в такую глубину, откуда уже не выбраться. Как там пела Кейт? И он потащил их в подводный свой дом, и запер в нём двери тем чёрным ключом… А я и так заперт в своих воспоминаниях. Они выходят из меня, как темная зараженная кровь из раны, с каждым ударом сердца, но от этого мне почему-то не становится легче. И вот, невинный щелчок фотокамеры — а у меня уже наготове следующая картинка.

* * *

Наша жизнь на пиратском острове тем временем идет своим чередом, так что я, поначалу пытавшийся вести счет дням и неделям нашего плена, постепенно теряю к этому интерес — все равно никакого просвета не предвидится, я просыпаюсь только затем, чтобы наскоро одеться и бежать в таверну, где меня тут же втягивает водоворот наших каждодневных дел, и выныриваю только далеко за полночь, а то и уже под утро, чтобы добраться до постели и спать, спать, пока шум, производимый Роном и Невиллом, не возвестит мне о том, что и мне осталось спать не более двух часов, а то и меньше. И так проходят ноябрь и почти весь декабрь, в самом конце которого пираты отправляются в «рождественскую вылазку», впервые уже обновленным составом, чтобы попробовать в деле бывших азкабанских узников. Думаю, тот год в магической Британии выдался не самым удачным, так как вылазки следовали одна за другой, теперь они не ждали по полгода, а обрушивались на головы особенно вороватых магов, пуще жизни любивших чужое добро, каждые месяца полтора-два. Не знаю, что писали газеты, может быть, что-то о неслыханном нашествии драконов на имения добропорядочных граждан, спустившихся с гор великанах или загадочных черных облаках, накрывавших собой дома, после чего в них не оставалось ни ценностей, ни живых авроров…

На острове в дни вылазок сразу становилось гораздо тише, Корабль отправлялся в плаванье под вечер, чтобы к полуночи достигнуть берегов нашей славной родины. Часть пути они шли по воде, так как для того, чтобы мгновенно перемещать и удерживать Корабль в воздухе, требовался довольно большой расход магической энергии, а Малфой и Довилль должны были беречь силы еще и для боя. Все это как-то незаметно рассказывал мне Драко, постепенно забывая нашу старинную вражду и привыкая просто болтать со мной. И я бы наслаждался временной передышкой вместе с Роном и Невиллом, но вот незадача — оказалось, что на Корабле есть люди, за которых я теперь волновался, так что я, как дурак, был готов иногда сесть прямо на пристани и всматриваться вдаль, ожидая возвращения тех, кто неожиданно оказался мне дорог — Драко, сэра Энтони, а потом и Тео. Конечно, я не мог и словом обмолвиться об этом обоим гриффиндорцам, а они… Я не знаю, что они там про меня думали, они-то в дни вылазок были свободны, потому что к рейду Корабль готовила команда, а вот мою работу никто не отменял — далеко не все пираты покидали остров, обычно в рейд уходили человек 20 — 30, а остальные по-прежнему заполняли нашу таверну, ели и пили в три горла, наверное, от волнения. Единственное, что разрешал мне Вудсворд в такие дни, так это сходить искупаться с Роном и Невиллом сразу после отплытия пиратской братии. Не могу сказать, что я был не рад, но они оба плавали еле-еле, плескались у берега, а я, прошедший краткий курс молодого пловца под руководством Драко Малфоя, мог позволить себе заплыть довольно далеко, нырять, исчезая у них из под носа, чтобы потом неожиданно схватить под водой одного из них за ногу, вызывая не смех, а недовольство.

— Гарри, ты что? Ты же меня утопишь! — вопил Невилл.

А Рону просто было не смешно. Честно говоря, я ужасно тосковал по тем дням, когда нам с ним достаточно было переглянуться — и вот мы уже весело смеялись над какой-нибудь глупостью, над ерундой, полунамеком. Но сейчас эта бескрайняя тоска в их глазах, эта серая обреченность… Мне же тоже было тяжело… Так что, когда на пляже появлялась Кейт, чтобы призвать меня обратно в таверну, я вздыхал с облегчением. И пресекал их охи и вздохи по поводу того, что мне нет покоя даже в дни рейдов. А ночью, как только последний посетитель покидал гостеприимный кров Кевина Вудсворда, мы с Кейт уходили на пристань, чтобы ждать восхода солнца, а вместе с ним и появления черных парусов на горизонте. И тут я оставлял ее одну, потому что Поттеру не пристало встречать на берегу пиратов, возвращающихся из удачного похода. И мои приходы под утро тоже не ускользали от внимания моих гриффиндорских приятелей.

- Гарри, ты не машешь им с пристани платочком? — как-то даже сказал мне Рон.

- Я же не могу оставить Кейт там одну, — флегматично реагирую я.

- Какое тебе до нее дело? — Рон кажется мне раздраженным.

Я молчу. Если я скажу, что она невеста моего друга, это прозвучит издевательски.

- Ты не жалеешь, что не вступил тогда в команду? — не унимается он.

- Рон, замолчи, — говорю я ему, — я бы ни за что не стал одним из них, и ты это прекрасно знаешь.

- Ну, извини, — поспешно бурчит рыжий, отворачивается к стене и накрывается одеялом, чтобы не продолжать неприятный разговор.

Я не стал бы одним из них, это так. Но я не могу обманывать себя — я бы многое отдал, чтобы оказаться на палубе Корабля. И дело не только в этих снах, продолжающих не отпускать меня ночь за ночью, снах, в которых я стою на капитанском мостике, просто поднимаю вверх руки — и огромный фрегат безо всякого усилия взмывает в воздух, просто подчиняясь моему желанию, нет, не так, я бы не стал подчинять Корабль своей магии — мы просто были бы заодно. И еще, если быть до конца честным, я немного завидую тем, кто каждое утро, когда я бреду с Алоисом разгружать катер с продуктами, заказанными Вудсвордом, сражается на плацу на маггловских мечах, устраивает тренировочные магические дуэли… «Вы готовите себя к жалкой жизни?» — так, кажется, сказал Довилль, допрашивая меня и Рона. Я даже не понял тогда, о чем он. Я просто не подумал, что три года проучившись в школе авроров, участвуя потом в расследовании, я был как бы в гуще жизни, из которой оказался выброшенным на кухню, как в страшный сон о своей жизни с Дурслями. И порой мне кажется, что я осел или буйвол, ходящий целыми днями по кругу и вращающий мельничное колесо. Осел, скорее всего… Хорошо, что здешняя жизнь не оставляет мне времени на раздумья. И еще — мне же все время приходится сохранять это видимое спокойствие, безразличие — и в таверне, и даже с друзьями. Только я не понимаю, почему это никогда не выходит, когда я сталкиваюсь с Довиллем, хотя он-то как раз является тем человеком, при котором мне и рта лишний раз открывать не стоит. Но я ничего не могу с собой поделать, объясняя это школьной привычкой, его злобным и несправедливым отношением ко мне, не знаю, чем я еще это объясняю — но если взглянуть на вещи трезво, а не говорить, «ах, бедный Гарри, как тебя тут все не любят и обижают», я провоцирую его весь год, вольно или невольно ставя под сомнение его авторитет на острове. И при этом хожу с высоко поднятой головой и чувствую себя героем. Впрочем, капитан Довилль отчего-то тоже с увлечением не бросает эту детскую игру…

Так вот, наверное, это происходит где-то в январе или в начале февраля, потому что со дня рождественской вылазки прошло достаточно много времени, и пираты явно готовятся к следующей — напряжение и ожидание буквально висят в воздухе, каждый день, когда я прихожу разгружать катер, я замечаю небывалое оживление на пристани. Вудсворд всегда посылает меня или Алоиса присмотреть за разгрузкой, чтобы пираты, которым в общем-то плевать на то, что они привозят для таверны, не напутали или не испортили чего-нибудь, особенно это касается ящиков со спиртным. В тот день на катере должен быть Тео, а так как он всегда охотно помогает мне доставлять привезенное в таверну, я иду один. Когда я подхожу к пристани, катер как раз причаливает, Нотт младший машет мне рукой, он и Грегори Гойл сноровисто левитируют объемистые тяжелые ящики на берег, но я вижу, что у ног Тео остается еще какая-то коробка, о которой, он, по всей видимости, просто забыл. Гойл, убедившись, что мы справимся сами, удаляется по своим делам, а я показываю Тео на небольшой черный ящичек у его ног.

- А это?

- А это мое, — неожиданно резко отвечает он.

- Да ладно, твое так твое.

Собственно говоря, мне-то какое дело? Но все же не удерживаюсь и бросаю взгляд на то, что он так старательно заслоняет от меня. О, Мерлин! Нотт младший сошел с ума! Вся эта чертова коробка оклеена веселыми маггловскими ярлыками: «Фотосалон Смита». Адрес, телефоны. Для Лиз, он купил все это для Лиз…

- Прикрой чем-нибудь, — быстро говорю я ему.

- Чем?

Он беспомощно озирается в поисках какой-нибудь тряпки, чтобы скрыть свое столь явное нарушение островных законов. Фотографировать или делать колдографии на острове категорически запрещено, даже мне не надо объяснять, с чем это связано.

- Маг ты или нет? Трансфигурируй что-нибудь!

- Что?

- Что Вы там прикрываете, мистер Нотт, могу я спросить?

Черт, вот черт! Довилль, которого не было на острове несколько дней — опять, наверное, в целях конспирации, шлялся по злачным местам и попадал на страницы магической прессы — теперь стоит прямо на пристани, видимо, даже не успел переодеться, потому что на нем маггловский костюм. От нас с Тео его отделяет всего пара шагов, еще чуть-чуть — и он заметит этот проклятый ящик. Я вижу, как Тео стремительно бледнеет, по-прежнему заслоняя ящик из фотомагазина своим телом.

- Мистер Нотт, будьте добры, поставьте Ваш ящик на пристань, — произносит Довилль ледяным тоном.

У него будто чутье на все недозволенное, что происходит или только собирается произойти — в Хогвартсе, на острове ли — не важно. Тео приходится подчиниться, но он, похоже, не намерен отступаться, так как выбирается из катера и теперь встает на вахту рядом со своим запретным грузом.

- Как интересно, — неспешно продолжает пиратский капитан, — фотосалон Смита. Интересуетесь фотографией, мистер Нотт? Решили привезти подарок? Вам не кажется, что Рождество уже давно прошло? Или у нас на очереди день Святого Валентина?

Похоже, на этот раз он попал в точку, потому что Тео краснеет, опускает глаза, но от злополучного ящика не отходит. Более того, он на него садится, всем своим видом демонстрируя, что со своим приобретением расставаться не собирается.

- Вам же известно, что на острове запрещены фотоаппараты и колдокамеры. И Вы прекрасно понимаете, с чем это связано, — спокойно продолжает Довилль.

- Но капитан… Поймите, Лиз же… Она никому не принесет никакого вреда. Она же живет здесь, как…

- Как в тюрьме, Вы это хотите сказать?

Тео хочет сказать именно это, но не решается. Но для этого на острове есть я!

- Капитан Довилль, но ведь Вы не станете отрицать, что похитили Лиз совершенно случайно, держите ее здесь насильно. Почему у нее не может быть хоть какой-то отрады в жизни? Это же просто жестоко!

- А я не занимаюсь благотворительностью, Поттер! — он резко поворачивается ко мне, и я успеваю заметить вспышку гнева в его глазах, но он быстро берет себя в руки. — Мистер Нотт, перестаньте уже сидеть на ящике, как ребенок! Показывайте, что у Вас там!

Тео приходится встать. Мерлин мой, Мерлин! Тео, ты идиот, хочу сказать я ему, но, похоже, ему это сейчас сообщат и без меня. В коробке фотокамера, штатив и пленки…

- Тео, — произносит Довилль очень тихо, — я, конечно, понимаю, что с процессом фотографии Вы знакомы очень приблизительно. Но даже Вы могли бы узнать у Лиз, что пленки требуют проявки, а фотографии надо печатать. Где Вы собирались это делать?

Тео молчит. Видимо, он намеревался сдавать все, отснятое Лиз, в тот самый фотосалон, где все это и покупал.

- Тео, Вы понимаете, что пленки и фотографии острова могут попасть в руки совершенно посторонних людей…

Мне кажется, Довилль сам в ужасе оттого, что Нотт младший чуть было не натворил, причем без всякого злого умысла.

- Отойдите от ящика, — командует капитан, но Тео продолжает стоять, не шелохнувшись.

- Капитан, пожалуйста… Это просто подарок. У нее действительно ничего нет… Оставьте, я прошу Вас. Пусть она просто поснимает, от этого же никому никакого вреда.

- Отойдите, — повторяет Довилль, направляя палочку на то, что должно было стать подарком для нашей Лиз.

Я смотрю на бледное отчаянное лицо Тео, на щеках, несмотря на загар, проступают красные пятна, он сжимает кулаки и еще ниже опускает голову. На этот раз даже мне ясно, что Довилль прав. Отдавать пленки в чужие руки… даже в руки магглов… Кто может поручиться, что их увидят только они? Любая случайность — и вот уже весь план, над воплощением которого Малфой и Довилль работали все эти годы, летит к чертям.

- Тео, отойдите, или я немедленно отправлю Патронуса Вашему отцу.

И этот последний аргумент оказывается решающим — Нотт младший делает шаг в сторону, и через секунду от коробки с ярлыками «фотосалон Смита» не остается и следа. Как и от подарка для Лиз. А она, наверное, думала, что ей удастся поснимать пальмы и попугаев, тени пальмовых листьев на песке, переплетение ветвей в мангровых зарослях… И так жалко их обоих, такая глупость…

- Отправитесь в таверну на две недели, — озвучивает Довилль наказание для Тео. Довольно мягкое, на мой взгляд, но я знаю, что для младших пиратов это катастрофа.

- Но, капитан, а как же рейд?

Тео, только что совершивший по меркам острова немалый проступок, куда-то собрался?

- Обойдемся на этот раз без Вас. Помогите Поттеру доставить груз в таверну, потом зайдите ко мне — я хотел бы еще побеседовать с Вами и Лиз. Без лишних ушей, — и он, конечно, выразительно смотрит на меня.

А потом гроза пиратского острова поворачивается к нам спиной и делает несколько шагов в сторону берега. Но мне так горько смотреть сейчас на Тео, так обидно за Лиз, я представляю, как Довилль сейчас вызовет их обоих в свой кабинет или куда еще он их там вызовет, и будет медленно и нудно объяснять им, что именно они нарушили, вытягивая душу своими язвительными замечаниями. И это при том, что Лиз и так боится его до смерти и вообще ни в чем не виновата.

- Ничего, Тео, — говорю я так, чтобы и уходящий пиратский капитан слышал меня, — поработаешь у Вудсворда, у нас гигиеничнее.

Глаза Тео расширяются от ужаса, потому что он прекрасно понимает, что Довилль прекрасно слышал то, что я только что посмел сказать. И он действительно поворачивается ко мне и произносит совершенно спокойно:

- Что Вы имеете в виду, Поттер? Потрудитесь объяснить.

- Я имею в виду, лорд Довилль, — глядя ему в глаза, говорю я, — что, работая в таверне, Тео не будет иметь возможности убивать ни в чем неповинных людей, волей судьбы оказавшихся в поместьях, которые вы грабите.

- Мы воюем, Поттер, — отвечает он совершенно серьезно, — если Вы имеете в виду невинных авроров, то они служат нынешним властям магической Британии, а значит, находятся на страже их преступлений. На войне обычно гибнут солдаты. И целью Ваших бывших коллег, в свою очередь, является избавление мира от нас. Так что, на мой взгляд, все честно.

- Вас больше в несколько раз. О какой честности Вы говорите?

- Поттер, — он подходит чуть ближе, — на Вашем месте я бы испытывал хоть какую-то благодарность к людям, вытащившим Вас из Азкабана. Видимо, подобное чувство Вам в принципе не свойственно, так что не вижу ни малейшей причины продолжать этот разговор. К сожалению, то жалкое положение на острове, к которому Вы сами себя приговорили, не позволяет мне наказать Вас за эту выходку.

- Ну, да, тюрьмой Вы меня вряд ли удивите, — я же не могу вовремя остановиться!

- Да, — соглашается он, — а вздернуть Вас на рее за хамство, от которого вы никак не отучитесь, согласитесь, слишком даже для меня. Но я бы хотел предупредить Вас — когда-нибудь список ваших долгов может оказаться непомерно велик.

- Вы мне угрожаете?

- Я вас предупреждаю.

И на этом он завершает нашу незадавшуюся беседу, мы с Тео, мрачно переглядываемся, и приступаем к отправке грузов в таверну. Вудсворд, видя наказанного пирата, даже не скрывает радости.

Когда Тео, спустя час или полтора, возвращается от Довилля, на его лице такая бесшабашная веселость, что я сразу понимаю, что все прошло плохо.

- На сколько ты к нам в итоге? — осторожно спрашиваю я.

- На два месяца! — объявляет он, будто только что сразился с драконом и победил его.

- Что, ты тоже был красноречив?

- Не удержался!

А потом к нам прибегает заплаканная Лиз и так и сидит у нас в уголке до самого вечера, а Кейт и Тео все пытаются утешить ее. В тот день мне кажется, будто наш трактир — это остров на острове, где все мы немного бунтари и изгои. И тем более странно, что в нашу орбиту постепенно вовлекаются и такие, как Тео Нотт, а позже, в самом конце моей островной жизни, даже и Драко Малфой.

Кстати, эта история с маггловским фотоаппаратом имела совершенно неожиданную развязку. Злодей и изверг, ненавистник всего живого, а особенно маггловских девушек с фотоаппаратами, капитан Довилль, ровно через два месяца, когда для Тео истекает срок наказания, сам покупает Лиз все, о чем она так горько плакала в тот день. И фотокамеру, и пленки, и реактивы — вообще всю аппаратуру! Так что она может проявлять свои пленки и печатать фотографии прямо на острове. Разумеется, под его контролем. И когда она показывает мне свои первые снимки, среди которых очень много черно-белых, я поражаюсь, как замирает жизнь на этих неподвижных картинках. Свет и тень, мгновенный переходы, становящиеся вечностью. Резкие неровные тени пальмовых листьев, падающие на ночной песок.

Вот так он лишает меня даже возможности чувствовать себя героем.

20. Черт Дэви Джонс

Сегодняшнее утреннее пробуждение меня не радует. Я не понимаю, отчего внизу такой тарарам, я даже некоторое время не могу сообразить, откуда эти голоса, и в полусне мне кажется, что это Рон и Невилл затеяли утреннюю перепалку, забыв, что мне еще спать да спать. Но я вспоминаю, где я — я уже давно не на пиратском острове, ни Рон, ни Нев не мешают мне высыпаться по утрам, я в своей съемной комнатке на окраине Дубровника, сейчас 7 30. Так какого же черта греметь и кричать на весь дом: «Сью, поторопись, папа уже в машине!» Наверное, это семейство, квартировавшее подо мной, они уезжают. Я-то здесь при чем? Накрываюсь подушкой и переворачиваюсь на другой бок, я полночи не смыкал глаз, сам не знаю, почему. Может быть, я им тоже мешал, шаркая из угла в угол и изредка роняя пепел им на подоконник? То ли вчерашняя поездка на виллы, мимо этих проклятых камней так меня расстроила, да нет, глупо расстраиваться, из-за чего? Из-за того, что кто-то там фотографировался? Это не повод скурить полпачки сигарет за час. Но мне было так беспокойно вчера, будто во все дверцы, которые я так тщательно прикрыл в душé, в жизни — не знаю — начал дуть ветер. Во все наглухо замурованные двери. И если сквозняк ненароком унесет с собой еще и Юэна Эванса, я не знаю, что от меня останется. Ведь тот второй, что квартировал раньше в моем теле, он вроде как умер… Черт, наверное, мне надо было просто выпить — снотворное или просто бокал красного вина, и все бы улеглось. И не мерещилось бы бог знает что. Будто металлический отблеск на улице, чуть в стороне от дома. Просто отражение, всплеск лунного света на ровной поверхности, а потом, когда я вгляделся, вроде и не было ничего. Наверное, это морская вода переливается в ночном свете. Мне просто показалось.

«Мама, я ракетки забыла» — доносится до меня снизу несносный девчоночий голос. Ну, забыла, так возьми, что же ты вопишь на весь дом? Когда люди куда-то едут, приезжают, уезжают, грузят свои чемоданы в машину или катят их по улице, им кажется, что они становятся неким центром мира, так что простые смертные должны немедленно расступиться, уступить им дорогу, не бежать по своим делам, не выходить из дома, так как их авто намертво перегородило выход. И не спать, разумеется! Как кто-то может спать, когда они уезжают?

Не может. Не может спать Юэн Эванс под их веселый предотъездный гомон. Да и привычный ко всему Поттер тоже не стал бы. Так что мы оба встаем, варим себе кофе, жуем зачерствевший круассан, чтоб не курить натощак. И стараемся не разговаривать друг с другом. Когда выдается вот такое утро, я действительно не вполне понимаю, кто я и что мне с собой делать. Тот, кто перебрасывается шуточками с Драганом, принимает заказы и бегает вверх и вниз с тарелками, Юэн, он более-менее решил свои проблемы. По крайней мере, он так считает. Только когда он ложится спать, он смотрит сны, предназначенные для Поттера. Потому что Юэн — это фикция, и своих снов ему не положено.

Но сегодня Юэн, разбуженный раньше обычного не очень хорошо соображает от недосыпа, так что Поттер волен делать что угодно. И он идет в Морской музей. Большой ребенок, мечтающий о кораблях…

Я оставляю мопед у Luna e mare, так как мое появление в самом центре города на железном коне будет без восторга встречено местной полицией, и направляюсь назад извилистыми переулками, чтобы минут через пятнадцать оказаться у крепости Святого Иоанна. Большой фонтан Онофрио, расположенный всего в двух шагах отсюда, по-прежнему кажется мне чудесным источником, особенно сейчас, утром, когда он еще не облеплен туристами. И я не удерживаюсь, зачерпываю воды в горсть, зажмуриваюсь и… да, загадываю желание. Не сбудется, я знаю, но я же могу поверить в это хоть на несколько секунд. Кто мне запретит?

Музей открывается ровно в 9 00, девушка, сидящая у входа, смотрит на меня с некоторым недоумением — она наверняка рассчитывала еще на какое-то время тишины и покоя до подхода основных сил — туристические автобусы еще только-только подтягиваются к городским стенам. Я вхожу под своды крепости, привычно разглядываю искусно сложенный из кирпича свод, прохожу мимо моделей кораблей, витрин с топорами и прочими, вероятно, крайне необходимыми на борту вещами. Странно, прожив год в цитадели пиратов, я имею весьма смутное представление о том, как устроены корабли, хотя чуть ли не каждую ночь вижу себя капитаном. Географические карты на стенах под стеклом — когда я смотрю на них, я почему-то вспоминаю слова сэра Энтони, переданные мне Роном. Зачем он сказал рыжему эту странную фразу о том, что жизнь длинная, а мир велик? Он что, догадался? Мир велик… А для меня, имевшего практически бесконечную возможность выбирать, он почему-то так и остался ограниченным Дубровницкой бухтой и живописной кучей камней на выезде из города… Подзорные трубы, секстанты. И, наконец — то, ради чего я пришел сюда — на небольшом постаменте навигационные приборы и штурвал. Я пытаюсь понять, наблюдает ли за мной девушка, сидящая на откидном стульчике на крепостной стене, приставленная смотреть за тем, чтобы такие, как я, не трогали, не портили, не лазили… Она задумчиво курит, глядя куда-то в необозримую даль. Может быть, тоже размышляет в этот утренний час о том, насколько велик мир. Или о том, как она бездарно проводит каникулы, жарясь целыми днями за гроши на крепостных стенах. Думаю, верно второе. Так что, взвесив все за и против, я все же решаюсь поднести руки к штурвалу. И хотя я не чувствую ни малейшего отклика, да и откуда, я ведь не на палубе волшебного фрегата. Не думал же я, что сейчас крепость святого Иоанна дрогнет, оторвется от своего ушедшего к самым корням земли фундамента, и взмоет в поднебесье, повинуясь моему беззвучному приказу?

- Молодой человек! — возмущенно кричит мне девушка, повернув голову в мою сторону в самый неподходящий момент, — Вам не говорили, что в музеях не положено ничего трогать?

- Простите, — я поспешно отдергиваю руки. — Просто очень захотелось. Еще раз простите. А пушки на стенах трогать можно?

- Пушки сколько угодно трогайте, — милостиво разрешает она.

И я выхожу на крепостную стену, глажу затертую прикосновениями тысяч рук бронзу, опираюсь на стену и затеваю детскую игру — представляю себя защитником крепости. Будто бы я всматриваюсь в зыбкую голубизну лежащей передо мной бухты, а там, вдали, уже виднеются черные паруса… Но тут у меня в кармане звонит мобильный:

- Юэн, ты где? Мопед тут, а тебя нет.

- Драган, я в Морском музее. Еще же рано.

- Да тут машина с напитками подъехала. Может быть, поможешь разгрузить?

- Может быть.

Драган и с того света достанет. И я спускаюсь со стены, так и не доиграв в пиратов и осажденных, и возвращаюсь к ресторану.

* * *

Конечно, было бы глупо полагать, что после дурацкой выходки Тео, стоившей ему в итоге двухмесячной отработки в таверне, сэр Энтони ничего не заметит. Вернее, глупо было с самого начала надеяться на наивность Нотта старшего, но после того как романтическая привязанность его сына из-за истории с фотоаппаратом стала очевидной для всех, сэр Энтони больше не видел необходимости в том, чтобы продолжать и дальше делать вид, что он лишен зрения, слуха и родительской подозрительности. У него хватило выдержки не обрушиться на сына сразу же, как только он узнал от Довилля детали происшедшего, уж не знаю, рассказал ли ему грозный капитан о том, каким образом двухнедельная отработка переросла в двухмесячную. Честно говоря, не думаю, что лорд Довилль вдавался в подробности, но объяснить факт наказания Нотта младшего накануне очередного рейда ему, видимо, пришлось.

Сэр Энтони появился на пороге нашей хижины совершенно неожиданно — обычно, когда он хотел поговорить со мной, он задерживался в таверне, усаживал меня за стол рядом с собой, пытался меня накормить и напоить, но я обычно отказывался, потому что, когда весь день крутишься на кухне, готовишь, пробуешь, разносишь, аппетит начисто пропадает. А застать меня дома в другое время он попросту не мог — с утра он гонял свое воинство на плацу, а когда они заканчивали, в таверне уже вовсю кипела работа. Но вот в то утро… Да, разумеется, они же накануне только вернулись из рейда, и им полагался хотя бы день отдыха. Так что часть утра Нотт старший решил потратить на меня. Я еще только-только протирал глаза, проспав всего каких-то полчаса после шумного ухода Рона и Нева на корабельную каторгу. Но сэр Энтони вряд ли был расположен тихо сидеть на крылечке и дожидаться, пока бывший герой, а ныне трактирный мальчик досмотрит последний утренний сон, так что он без церемоний просто гаркнул с порога «Поттер, подъем», заставив меня на какое-то мгновение поверить в то, что пиратский остров мне просто приснился, и мы с ним по-прежнему в Азкабане.

- Доброе утро, сэр Энтони!

Я еще щурюсь, нашаривая очки на столе, пытаюсь по старой привычке пригладить волосы, забыв, что они, коротко остриженные по требованию Вудсворда, больше в этом не нуждаются.

- Не возражаешь против утренней прогулки?

Что ж вас всех тут так и тянет со мной прогуляться? Ладно, хорошо хоть утренняя пробежка не предлагается, с него бы стало.

- Угу, — говорю я, что, видимо, означает, скорее, согласие, но так же и мое недовольство ранним подъемом и опасения по поводу направления, которое вполне может принять наша беседа. И бегу умываться.

Когда мы спустя минут пять выходим из хижины, разноцветные птички весело пересвистываются на деревьях, в воздухе кружат утренние ароматы — цветов, нарезаемых к завтраку фруктов, свежесваренного кофе. Мы идем ставшей уже традиционной прогулочной тропой — к дальнему пляжу, я, полусонный, даже не сразу соображаю, зачем он ведет меня именно туда. И вот, когда мы уже буквально в двух шагах, и я ясно улавливаю смех и голоса купающихся, я застываю, пораженный этой простой догадкой. Он знает, кого он увидит на дальнем пляже, но зачем-то ему надо, чтоб это вместе с ним увидел и я. Я резко поворачиваюсь к нему, загораживая ему дорогу.

- Сэр Энтони, зачем?

- Зачем? Видишь ли, самому мне было бы непросто обозначить тему нашей беседы, а так все ясно без лишних слов. Мы не будем к ним подходить.

И мы резко сворачиваем влево и через пару минут уже сидим на небольшой поляне с поваленным деревом в окружении орхидей и дынных деревьев. Он предлагает мне сигарету, я не отказываюсь, ожидая, когда же он начнет разговор. И вообще не понимаю, зачем ему понадобился я. Вряд ли я тот человек, который сможет убедить Тео Нотта в том, что связываться с магглой недостойно волшебника. Но сэр Энтони совершенно неожиданно произносит:

- Вот скажи мне, Гарри, за что?

- Что за что? — я прекрасно его понимаю, но мне хочется, чтобы Нотт старший, в прошлом Упивающийся и убийца магглов, сам сформулировал проблему.

- Я думаю, это мне за грехи, — печально продолжает он, выдыхая дым в сторону нежного цветка орхидеи. — Единственный сын, и вот… даже не магглорожденная ведьма, просто маггла…

Я вот думаю, а каково будет Лиз, если она все же решит в дальнейшем породниться с Ноттами, узнать, чем когда-то, в незапамятные времена, занимался папаша ее любимого? Впрочем, надеюсь, если до этого и дойдет, у Тео и сэра Энтони хватит ума не вдаваться в обстоятельства жизни Нотта старшего.

- Сэр Энтони, — я все же говорю то, что должен сказать, — моя мама была магглорожденной ведьмой. Она родилась в абсолютно немагической семье. На мой взгляд, это не делало ее чем-то хуже остальных.

- Маггла… — он будто не слышит меня. — И не говори мне, что это дурацкое увлечение.

- А я и не говорю.

- Ради какого-то там увлечения он не стал бы связываться с Северусом и нарушать все островные законы.

Я все же не удерживаюсь и спрашиваю его, как две недели, первоначально назначенные Тео, превратились в два месяца.

- Северус не захотел рассказывать, но, насколько я понимаю, Тео выступил в твоем стиле, защищая несчастную похищенную девушку и обвиняя капитана Довилля чуть ли не во всех смертных грехах.

- Сэр Энтони, а зачем Вы говорите все это мне? Вы же знаете, что я могу ответить. Что Лиз красавица, что у нее чудный характер, что она совершенно бесхитростная, что ей нравится Тео. Она хорошая. Любой отец был бы только рад, если бы его сын выбрал такую девушку. Конечно, если он…

- Если он в прошлом не служил Волдеморту, ты это хочешь сказать? — сэр Энтони смотрит на меня… нет, не зло, но как-то горько.

- Какая разница, кому Вы служили? Это не имеет никакого значения. Как и то, что она маггла. Вы же сами всегда говорили мне, что это я люблю проводить границы: там черное, здесь белое. Почему бы теперь и Вам не сыграть на сером поле, а, сэр Энтони?

- Здоров ты поговорить, Поттер, — Нотт только вздыхает.

- Для Вас так важно, чистокровный волшебник или нет? Да Ваш Темный Лорд был полукровкой!

- Я сам такой, Гарри, — неожиданно признается Нотт. — Чистокровные семьи можно по пальцам пересчитать.

- Тогда плюньте. Она Вам не нравится?

- В том-то и дело, что она мне нравится. Если бы не нравилась, я бы пресек это еще в октябре. Или вы с Тео думаете, что я окончательно ослеп и оглох?

- Сэр Энтони, — я вдруг отваживаюсь высказать вслух свое предположение, которое терзает меня уже давно, — скажите, ведь все вы планируете вернуться в Англию?

Он сразу напрягается и смотрит на меня с недоверием:

- Кто тебе сказал?

- Я же не совсем дурак. Думаю, вы не просто так сидите на этом острове и обрываете с пальм бананы. А лорд Довилль платит за все это и радуется. Конечно, вы хотите вернуться. Разве не так?

- Я не намерен с тобой это обсуждать, — резко говорит он.

- Тогда давайте возвращаться, — отвечаю я, поднимаясь с бревна, на котором мы сидим. А потом все же добавляю: — Просто, если вы вернетесь и не захотите устанавливать в Британии такие порядки, которые пришлись бы по душе вашему прежнему хозяину, а после войны никому не захочется жить в такой стране, лично для Вас будет очень даже неплохо, если Ваша невестка окажется обычной магглой. Для многих этого будет достаточно для того, чтоб забыть о том, что делали Вы.

- Сядь, — почти приказывает мне он. — Я смотрю, общение с Драко идет тебе на пользу.

Я отвечаю нечто неопределенное. Что, мол, с кем поведешься… И что, живя пятый месяц в окружении практически одних слизеринцев, сам невольно порой начинаешь думать и рассуждать, как они. Он некоторое время молчит, а потом, словно подводя некий итог, заключает:

- Значит, ты говоришь мне не вмешиваться и оставить все как есть. И готов заверить меня в том, что Лиз — прекрасная партия для моего сына. Так?

- Ну а что Вы приведете ему чистокровную невесту, как, прости Мерлин, племенную корову породистому бычку?

Теперь сэр Энтони даже смеется.

- Ну, знаешь, у родителей свои причуды.

- Нет, не знаю. Я же сирота.

- А, ну да.

- Знаете, как показывает практика, в этом есть свои преимущества.

Мы с ним еще какое-то время сидим рядом и курим, я продолжаю рассказывать ему, какая же Лиз все же замечательная. Сватаю, в общем, как могу. И все думаю, а почему он пришел обсуждать это со мной. А потом понимаю, что на самом деле он уже все для себя решил на тот момент, и ему просто требовался человек, который сказал бы ему, что он прав. И, вероятно, он не мог говорить об этом со «своими», потому что для них это была довольно опасная тема. А еще он был мудрым человеком (хотя, почему был? Он и сейчас есть и вполне себе благоденствует, насколько я знаю) и прекрасно понимал, что он вполне может потерять сына, если в угоду бывшим соратникам станет демонстрировать свою непримиримость. А так он просто мог сказать, что выжидает, что люди молодые, все такое, как-нибудь сами и разберутся.

- Скажи-ка мне, Гарри, — вдруг говорит он, внезапно меняя тему, — ты ведь знаешь, что я только что из рейда?

- Да, ну и что?

- А то, дорогой мой, что ты вот сидишь со мной и куришь, и тебе даже в голову не приходит спросить меня о том, сколько невинных авроров на моей совести.

Ах, вот оно что! Сам капитан Довилль на меня жаловался!

- Вам Довилль рассказал?

- Нет, мне рассказал Тео. Так вот, может быть, ты объяснишь мне, какого черта ты препираешься именно с Северусом? Прости за откровенность, но ты прилюдно позволяешь себе грубости в адрес человека, от которого зависит твоя жизнь.

- Я не знаю, это как-то еще в школе началось. Он всегда старался задеть меня из-за отца, из-за крестного. Ну а потом и я уже тоже, когда стал постарше.

- Гарри, — сэр Энтони смотрит на меня серьезно-серьезно, — тебе двадцать один. Ты уже не в школе. Я просто хочу тебя предупредить: Северус очень непростой человек. Он очень жесткий, я бы даже сказал, жестокий. И он ничего не забывает. Прекрати, пожалуйста. Вообще не открывай рот в его присутствии.

- Ну, — мне становится смешно, — я же не Невилл Лонгботтом.

- Тогда стань им! О, Мерлин…Пойми, я знал Грега Довилля, он был самый настоящий выродок. Если ты припомнишь, кто я такой, то поймешь, что мои слова хоть что-то да значат. Я, разумеется, не хочу сказать, что Северус такой же. Но иногда он напоминает мне Грега. Это кровь, наследственность.

- И дурной характер, — весело подхватываю я. — Да что он мне сделает?

- Гарри, — сэр Энтони почему-то не улыбается вместе со мной. — Могут быть такие ситуации, когда тебя не защитит никто, даже я. Постарайся в них не попадать.

И я обещаю постараться. Обещания даются мне легко, я даже некоторое время верю, что буду тих и нем. Так что мы возвращаемся в пиратский лагерь, жмем друг другу руки напоследок и расходимся по делам. И, знаете, я даже некоторое время держу данное сэру Энтони обещание!

Что мне еще рассказать о моей жизни на острове? Она течет размеренно и однообразно, проходят февраль и март, нас покидает Тео, вынужденный пропустить и еще один рейд, так как, бегая с тарелками и кружками по таверне, он несколько потерял сноровку. Мы печем хлеба и пироги, Вудсворд учит меня варить супы и делать жаркое с овощами, а когда мы не очень заняты, мы с Кейт затеваем какие-нибудь печенья или десерты, так как в них тоже есть необходимость.

- Что-то их сиятельное капитанство к нам повадилось, — как-то между делом замечает Вудсворд.

- Вы про Малфоя? Он и так тут безвылазно.

- Да нет, другое капитанство. Раньше, бывало, зайдет раз в две недели, а тут, как народу прибавилось, сидит и сидит.

- Может быть, собутыльники появились?

Вудсворд делает страшное лицо.

- Поттер, ты бы поосторожнее со своими шуточками.

Я сразу вспоминаю, что обещал сэру Энтони, и даже стыдливо опускаю глаза. Сиятельное капитанство действительно частенько заходит к нам вечерами, я стараюсь не приближаться к столику, где он обычно просиживает часами в компании Долохова, Эйвери и Мальсибера, а если все же приходится, то приказываю себе лишний раз не открывать рта, пишу себе их заказы в блокнот, не приведи Мерлин что-нибудь уронить или перепутать. Но, к счастью, и Довилль после той нашей с ним стычки на пристани делает вид, что не замечает меня, благо у него за плечами тоже богатая школьная практика. Так что вооруженный нейтралитет удается поддерживать довольно долго. Пока… впрочем, до наступления этого «пока» есть еще почти полгода… Так что я не буду торопить события.

А события, в общем-то, и сами никуда не торопятся, текут себе своим чередом, я живу от понедельника до понедельника, потому что это дни моей относительной свободы. Дни, когда я могу подольше поваляться, ожидая, пока за мной зайдут Драко и Кейт, чтобы совершить очередную вылазку, просто пойти искупаться и заодно позвенеть оружием на пляже. Да, именно так, потому что Кейт, как настоящая девочка-пиратка, имеет нездоровое пристрастие к мечам, кинжалам и прочим атрибутам книжной пиратской романтики, так что Драко приходится учить ее обращаться с маггловским оружием. И они затевают шутливые поединки на песке, пока Кейт, окончательно выдохшись, не начинает проигрывать и дуться. Хотя Драко, разумеется, ей поддается. А однажды он вместо мечей приносит с собой две плети, будто мы собираемся перегонять стадо на новый выгон. Кейт брезгливо морщится, однако на этот раз поучаствовать в дуэли предлагается отнюдь не ей.

- Это еще зачем? — удивленно спрашиваю я, когда он протягивает мне это сомнительное орудие боя.

Плетеная в четыре ремешка, длиной метра полтора, удобная рукоятка… Драко задумчиво смотрит на меня, хмурится.

- Знаешь, я подумал, тебе может пригодиться.

- Но зачем? — я не понимаю.

Наблюдая их тренировки, я не раз видел и подобные поединки на бичах, но они всегда казались мне неэстетичными. К тому же вид дерущихся в изорванной окровавленной одежде тоже не приковывал взгляд. А если еще принять во внимание, что в пиратском лагере есть несколько человек с такими следами от ударов, что страшно смотреть… Не хочу я, в общем.

- Какой идиот до этого вообще додумался?

И Драко рассказывает мне занимательную историю, имеющую, к сожалению, вполне реальные последствия. Про использование бичей в боевых искусствах или у кочевников я еще готов послушать, но вот чтоб маги… Оказывается, на остров эта варварская традиция попала вместе с дурмстанговцами. Если маги по тем или иным причинам не могли выяснять, кто их них сильнее, при помощи магической дуэли, в ход шли именно бичи. Причем не обычные, один из которых протягивает мне сейчас Драко, а пропитанные специальными составами, такими, чтоб после поединка у его участников оставались следы, от которых невозможно избавиться при помощи магии.

- Чтобы каждый понимал, на что идет, — поясняет Драко. — Что, если он проиграет, то победитель может просто забить его до смерти, как самого обычного маггла. И что умрешь в страшных муках. Никакой Авады. Говорят, у них после этого резко сократилось число тех, кто жаждал выяснить, кто более сильный маг посредством дуэли. А магические дуэли не на жизнь, а на смерть у них долгое время были под запретом. Чтоб маги не убивали друг друга просто ради забавы. А хочешь убить врага на дуэли — пожалуйста. Чтоб так драться, надо быть действительно готовым перегрызть сопернику горло. Тут уж ничего не испугаешься.

- А при чем тут пиратский остров?

- При том, что здесь тоже случаются такие вещи, — неохотно говорит Драко. — А ты, Гарри, извини, конечно, но рад ввязаться в любую свару. А палочки у тебя нет. Так что я подумал и… в общем, если ты согласен, я тебя научу.

И я согласен. Даже не потому, что жажду померяться с кем-нибудь силой, а просто так, потому что я все же не кухонный мальчик, а бывший аврор, а это хоть какое-то сражение. Я же чуть ли не каждый день наблюдал с завистью, как они дерутся. Так что рад теперь даже плеткой помахать. Но в первый раз у меня получается настолько плохо, что Кейт уже минут через пятнадцать охает над моим окровавленным телом, произнося исцеляющие заклинания. При этом Драко мне удается зацепить всего дважды.

— Да, аврор Поттер, — говорит он, когда я, уже приведенный в божеский вид, злобно соплю, уставившись на непокорное орудие битвы в моих руках. — С тобой еще работать и работать.

Так и получается, что часть времени мы начинаем тратить на поединки, и мне безумно нравится — нравится смотреть, как ловкая и проворная Кейт все более уверенно наступает на Драко, размахивая довольно тяжелым мечом. Нравится и самому топтаться на небольшом пятачке напротив Драко, раскручивая над головой бич, чтобы все же нанести ему хлесткий удар, когда он зазевается. Мне кажется, мое тело оживает — я вновь ощущаю свои мышцы, вспоминаю силу, некогда бывшую в моих руках.

А потом мы, разгоряченные этими несерьезными битвами, вбегаем в воду и плывем, далеко-далеко, насколько хватает сил. И долго валяемся на песке, причем я делаю вид, что дремлю, чтоб не мешать им целоваться. Даже накрываю лицо полотенцем. Говорю, что боюсь обгореть…

Кажется, так проходят и апрель, и май, Драко счастливо возвращается из всех рейдов, хотя теперь у пиратов появляются и раненые — авроры, похоже, все же утрачивают привычку спать на диванах во вверенных им имениях. И после одного из удачных рейдов Драко появляется в таверне с таинственным и многообещающим выражением лица и сообщает, что его отец позволил ему, как особо отличившемуся в боях, взять катер. И что завтра нам предстоит вылазка за затонувшими сокровищами. Так что Кейт чуть ли не визжит от восторга. И я тоже рад, идиот, потому что, кажется, впал в детство уже окончательно.

* * *

На пиратском острове есть два катера, это известно мне практически с самого начала нашего пребывания здесь. Один из них всецело находится в распоряжении капитанов, второй обычно используется для хозяйственных нужд. Впрочем, когда он никому не нужен, всегда находятся желающие выйти на нем подальше в море, рыбачить, купаться вдали от чужих глаз или просто проехаться с ветерком. Но для младших из пиратского воинства завладеть катером на полдня — неслыханная роскошь, даже для Драко. Мне кажется, здесь, на острове, он просто дал себе слово быть одним из многих, а не сыном капитана, и свято придерживается этого правила.

В тот понедельник катер достается нам сразу после разгрузки, и я, как официальная дуэнья Кейт Вудсворд, могу исчезнуть из таверны до самого вечера, так что в нашем распоряжении бесконечность — часов пять или шесть точно. Мы чуть ли не бегом несемся на пристань, нет, мы чинно шествуем, только очень-очень быстро, опасаясь, как бы драгоценное плавучее средство не умыкнул у нас из-под носа какой-нибудь суровый рыболов-любитель типа Руквуда или Паркинсона. Но нет, горизонт чист! И мы отправляемся.

- Драко, объясни толком, какие сокровища?

Я, конечно, понимаю, что в таком месте, как пиратский остров, на морском дне обязаны быть затопленные торговые или пиратские корабли, но мне не верится, что все так просто, и что нам достаточно немного отойти от берега и нырнуть, чтобы зачерпнуть полные горсти жемчуга или золотых монет. Но младший Малфой вместо ответа с таинственной улыбкой заводит катер (да, совершенно обычный маггловский катер) и, не удостаивая меня ответом, правит вдаль, забирая левее и огибая остров. И через несколько минут береговая линия пиратского острова уже видится полоской белого и зеленого, дрожащей в знойном воздухе.

- Где-то здесь, должно быть, совсем рядом, — бормочет Драко себе под нос и направляет палочку на воду, а мы с Кейт смотрим на него с благоговением, причитающимся шаману, начинающему свой ритуальный танец с бубном вокруг костра.

- Ага, еще метров пять вперед.

Он полностью сосредоточен, будто хочет услышать голоса под водой, которые громко объявят ему: «Да, Драко, сокровища здесь».

- Все, — объявляет он наконец, заглушая мотор и бросая якорь, — можем нырять. Отец сказал, что вся добыча наша по праву. Но он не думает, что мы сможем что-нибудь найти.

- А что мы можем найти? — я же вообще не понимаю, о чем идет речь.

- Гарри, здесь затонуло торговое судно, когда англичане воевали с испанцами, там в трюмах такое…

- И что, никто не пытался достать?

- А никто и не знает. Это отец с Северусом нашли и даже что-то оттуда подняли. Но решили особенно не распространяться, так как там довольно опасно, а они не планируют потерять на дне половину команды. Плавать, опять же, не все хорошо умеют.

- А тебя отец потерять не боится? — смеясь, спрашивает Кейт.

- Думаю, он в меня верит, — лицо Драко становится невероятно надменным, как будто он изображает памятник. — В общем, нам тоже велено соблюдать осторожность и не увлекаться.

И потом он довольно долго знакомит нас с инструкцией по технике безопасности: не заплывать далеко вглубь корабля, всегда помнить о том, где «вход», чтобы не заблудиться, не трогать деревянные части, потому что они могут превратиться в труху и завалить незадачливых искателей сокровищ, не пытаться просунуть руку в узкие отверстия, потому что там можно застрять. И главное — держаться вместе. Ну и еще не хватать тяжелые предметы, потому что у них больше шансов утянуть нас на дно, чем у нас вытащить их на поверхность. Помнить о времени и не забывать про заклинания. Ха, особенно мне — я что-то не обзавелся водоотталкивающими маггловскими часами, а палочкой не пользовался уже примерно год — 15 апреля мы с Роном тихо отметили годовщину нашего ареста.

- Гарри, заклинание головного пузыря тебя устроит? Только не отрывайся от нас, обычно оно держится около часа, но чужое заклинание обычно спадает быстрее.

- А смотреть я как буду?

И Драко накладывает еще и заклинание видения, которое должно продержаться примерно столько же, сколько и первое. И мы, взявшись за руки, дружно уходим на глубину.

Мерлин мой! Мириады разноцветных рыбок — красных, золотистых, полосатых, серебристых кружат вокруг нас, снизу тянутся ветви кораллов, мне кажется, в абсолютно прозрачной воде я различаю подводные гроты, пещеры. Зачарованное царство… морские звезды, прячущиеся среди камней большие пятнистые рыбы с выпученными глазами. Я не знаю, как назвать все это — губки, водоросли? Просто я понимаю, что все это многоцветие, мерно покачивающееся в ритме дыхания моря — все оно живое. И абсолютно мне неведомо…

А там, за выступом скалы, я уже ясно различаю цель наших поисков — практически целый двухмачтовый корабль, только мачты его словно надломлены — то ли это воздействие воды, то ли последствия погубившей его бури. Некогда, наверное, начищенные до блеска пушки уже давно обжиты морскими обитателями, которые вовсе не рады нашему вторжению.

Вначале мы просто совершаем круг почета вокруг поверженного морского принца, заглядываем в отверстия иллюминаторов — но так практически ничего не видно, и мы отваживаемся отправиться внутрь. Мы ничего не боимся — компания сегодня подобралась такая. Думаю, у меня просто отсутствует участок мозга, отвечающий за страхи и самосохранение, у Кейт он по молодости еще недостаточно активен, а Драко, самый разумный из нас, не готов ударить в грязь лицом. Так что это он первым направляется в сторону кают и трюма, где мы и предполагаем обнаружить несметные богатства. К стенам страшно прикасаться — дерево, пролежавшее на дне не одну сотню лет, кажется мне склизким и трухлявым. К тому же оно плотно заселено морскими жителями неизвестных нам пород, видов и названий. Вот мы ничего пока и не трогаем — не хотелось бы, чтобы верхняя палуба надумала прямо сейчас рухнуть нам на голову, раз она воздерживалась от этого шага не одну сотню лет.

Мы держимся друг за другом, особенно мне, лишенному волшебной палочки, не стоит отрываться от Кейт и Драко, если я, конечно, не хочу найти свою смерть на морском дне. Но вот впереди нас три дверных проема, видимо, каюты, предназначенные для капитана или для знатных гостей. А раз нас трое и дверей тоже три… в общем, тут мы и разделяемся. Мне, похоже, достается капитанская каюта, потому что на чудом сохранившемся столе я различаю облепленные моллюсками секстант и подзорную трубу. Вот какой-то круглый предмет, напоминающий медальон, нечто пузатое и низенькое, некогда бывшее чернильницей, шкатулочка, в которой я предполагаю табакерку. Я осторожно трогаю короткий узкий предмет, похожий на кинжал, но он кажется мне недостаточно привлекательным, чтобы взять его с собой.

Немного покружив по довольно просторной каюте, я решаю, что тут вряд ли найдется еще что-нибудь интересное, а мне очень хочется найти действительно стоящую вещь, так как я подозреваю, что следующая прогулка на катере предстоит нам еще нескоро. А когда я покидаю бывшее пристанище капитана, то обнаруживаю, что Драко и Кейт поблизости нет. Наверное, они тоже не обнаружили ничего интересного и решили отправиться дальше. На самом деле, потом мы выясняем, что тут мы все и потерялись, потому что Кейт показалось, что Драко уплыл вперед, он, не найдя ее, бросился на поиски, а я, увлекшись осмотром каюты, оказался последним. Мы в тот момент были совсем рядом, мне просто стоило вернуться назад, но… Вот тут-то и вынырнул чёрт Дэви Джонс, как пелось в пиратской песне Кейт. Я не умею возвращаться назад, скорее всего, дело именно в этом. Если уж я куда-то залез, глупо поворачивать и искать вход, через который ты сюда попал, потому что где-то там, впереди, обязательно есть выход. Так я в тот момент рассуждаю, не представляя, сколько еще времени продержатся заклятия, наложенные на меня Драко. Я неплохо вижу в полутьме затопленного корабля, и это тоже чары, потому что палочки у меня нет, так что Люмосом воспользоваться я не могу. Но это вовсе не кажется мне существенным препятствием — я плыву вперед, чуть касаясь пальцами прогнивших переборок, пока на полу прямо передо мной не открывается черный зияющий провал, уводящий в трюм. Почему-то я даже не сомневаюсь, что Кейт и Драко уже там, внизу, поэтому мое тело, кажущееся в воде столь невесомым и легким, совершает изящный кульбит, дабы протиснуться в неширокий лаз, несомненно, уводящий к сокровищам. И я оказываюсь прав. Там, в темноте, среди поваленных бочек, я уже различаю несколько перевернутых сундуков, разбросанное в беспорядке оружие, винные бутылки в прочной моллюсковой броне. Нет, я даже не собираюсь брать ничего из этих вещей, мне хочется просто прикоснуться к ним, я, словно завороженный, тянусь к маленькой приоткрытой шкатулке, из которой, как мне кажется, исходит теплый чарующий блеск. Жемчуг… такой живой и красивый — браслеты, бусы. Я подношу к глазам большую жемчужину на тонкой цепочке, мне кажется, она мерцает, излучая свет, согревает мою ладонь. А потом свет начинает медленно меркнуть. Сначала я думаю, что это погасла жемчужина от грубых прикосновений моих рук, но потом я начинаю ощущать, как тьма надвигается на меня со всех сторон, придавливая к полу, не пуская. Заклятия Драко начинают слабеть, успеваю подумать я, и даже делаю несколько энергичных гребков наверх, к спасительному лазу, через который я попал сюда. Но я уже не могу различить его. Только давящая безмолвная тьма смыкается вокруг меня.

А потом приходят ОНИ. Для того чтобы их видеть, мне не нужны заклятия. Они обладают собственным мертвенным светом — подобия человеческих фигур, скорее, просто их контуры, так что мне даже и не страшно. На них старинные шляпы с перьями, перевязи, украшенные драгоценными камнями, камзолы. И чем ближе они ко мне, тем лучше я различаю их лица — вполне человеческие, не тронутые тленом. Они кружат около меня, не наступая, но и не отпуская. Может быть, я посягнул на охраняемые ими сокровища, кто же теперь может точно сказать? И я понимаю, что мне уже не нужно дышать, я плавно опускаюсь на дно трюма, и мне кажется, глаза мои видят сейчас сквозь гнилые корабельные доски пьянящую голубизну неба, накипь белых облаков на горизонте, а дальше, дальше… Кейт же пела: «Теперь вы пойдёте со мной, вас всех схороню я в пучине морской». Глупо, а я вот не поверил… Капитан с длинными черными волосами протягивает мне руку и говорит: «Пройдемте со мной, будьте нашим гостем, я покажу Вам Вашу каюту». И я доверчиво протягиваю ему ладонь, только вот хватается за нее кто-то совсем другой, его я не вижу, потому что глаза мои сейчас различают только призраков затонувшего корабля. Меня резко тащат наверх, я ощущаю, как быстро скользит в воде мое тело, а оттуда, снизу, тянутся ко мне призрачные руки, протягивая мечи, браслеты, жемчуг — и я вновь различаю сияющие краски. Опалы, рубины, сапфиры — нестерпимо яркие. А наверху только тьма, и совсем нет воздуха…

- … совершенно нет мозгов, Драко! Как вы могли его бросить? У него же нет палочки! Он ни черта не видит и примерно так же соображает! Вы его чуть не угробили!

- Мы потеряли друг друга, Северус! Я же не думал, что Гарри полезет в трюм!

- Идиот, мой сын — идиот, — горестно заключает другой голос рядом со мной. — Что мы должны думать, Драко, когда находим посреди моря брошенный катер, а на нем унылыми горками сложены вещи и шлепанцы. И очки … И ни души!

Я резко втягиваю воздух, и пытаюсь сесть. Мне очень больно дышать, и я ничего не вижу, только фигуру человека, склонившегося надо мной и водящего чем-то в районе моей груди. Оранжевая вспышка. У него тоже черные волосы, как у призрачного капитана.

- Черт Дэви Джонс, — шепчу я и вновь падаю на спину.

Он наклоняется ниже ко мне, и я чувствую, как капельки воды падают мне на плечи и на лицо.

- Поттер, что ты несешь?

- Там жемчужина была, — я с трудом выталкиваю из себя слова, еще не понимаю, кому я это рассказываю. — Когда я ее взял, появились они.

- Кто?

- Призраки. Они охраняют сокровища.

- Северус, — говорит тот, другой, который назвал Драко идиотом, — он не повредился рассудком от кислородного голодания?

- Там нечего повреждать.

Я шарю руками рядом с собой, они же говорили, что мои очки тоже где-то здесь. Но ничего не получаю.

- Драко, вернетесь назад, отведешь Поттера домой, уложишь в постель, я передам с Лиз зелья. Люциус, ты не возражаешь, если твой сын заменит Поттера в таверне?

Люциус не возражает, я сам удивляюсь, почему. Но ведь вечер в таверне Вудсворда вряд ли является наказанием для человека, твердо решившего жениться на дочке трактирщика? А потом я слышу громкий всплеск за бортом — это оба спасателя покидают нас, чтобы отправиться вплавь на свой катер.

- Немедленно на берег, — слышу я отцовское напутствие Малфоя старшего, предназначенное сыну. — И катер больше не получишь!

Вот теперь мне возвращают очки, Кейт закутывает меня в огромное полотенце и, пока Драко сосредоточенно правит к берегу, кратко пересказывает мне историю нашего спасения. Собственно говоря, спасать надо было только меня, их разве что от переохлаждения. Вначале Кейт и Драко потеряли друг друга, но так как вглубь корабля они не поплыли, то вскоре нашлись в районе верхней палубы. После чего они несколько раз обыскали корабль в поисках меня, но безрезультатно. В черный лаз в полу они нырять не решились… А потом появились Малфой с Довиллем, выволокли их наверх, Люциус безумно перепугался за сына. Ну и они выяснили, что я, кажется, утрачен безвозвратно, и… В общем, Довилль меня и нашел, вытащил из этого жуткого трюма, а потом, пока я не приходил в себя, орал на них так, что, наверное, распугал всех рыб в радиусе километра. Оказывается, я застал самый конец шоу.

- Простите меня, — тихо говорю я. — Я думал, вы там…

- Гарри, — Драко не выдерживает и оборачивается ко мне, — кому могла прийти в голову мысль лезть в эту дырку?

- Мне, — стыдливо признаюсь я. — Простите меня.

Когда мы возвращаемся на остров, Драко, как и было приказано, водворяет меня в хижину, поит принесенными Лиз зельями, укрывает пледом, потому что я отчего-то весь дрожу. А потом заговорщицки так говорит:

- Ты бы видел, как Северус на тебя смотрел!

- На мне же очков не было!

- О, если б были, он бы себе такого не позволил. А тут…

- Тьфу ты, — до меня, наконец, доходит, о чем говорит Драко. — еще этого не хватало!

Может быть, и не хватало, только кто ж тогда мог об этом знать? Я закутываюсь в плед, согреваюсь и засыпаю, и мне снятся нестрашные призраки, предлагающие мне свои сокровища, капитаны в камзолах и шляпах. И один из них говорит мне голосом Довилля, что у меня совершенно нет мозгов. А на его открытой совершенно живой ладони большая жемчужина, переливающаяся нежным теплым светом. « Я хочу, чтобы ты взял ее на память обо мне», — говорит в моем сне человек, лица которого я не вижу. И когда я просыпаюсь, я крепко сжимаю кулак. Но в нем, что весьма предсказуемо, ничего нет.

21. Маркус Флинт

Знаете, говорят, есть люди, которые могут ощущать перемены, наступающие в их судьбе. Я, несмотря на всю мою якобы магию, никогда не ощущаю ничего, так что жизнь имеет обыкновение обрушиваться на меня подобно шквалу — налетает внезапно, без предупреждения и неизменно опрокидывает. Подобно шквалу… громко сказано. На тебя Поттер, жизнь обрушивается, как гнилой забор на спящего в канаве пьянчугу — болезненно, неожиданно, и оставляет синяки и занозы. Вот странно, я все думаю, был ли момент до моего превращения в Юэна Эванса, когда я пробовал жить сам? Если бы я попытался поговорить об этом с Роном, он сказал бы мне, а как же Темный Лорд? А наше расследование? А Азкабан? В том-то и дело, я уверен, что все это время я просто покорно плыл по течению, даже не особо поглядывая по сторонам. Гарри, надо убить Волдеморта, ату его! И я бросался вперед. Потом герою магического мира следовало жениться, раз враг повержен и все официальные инстанции провозгласили немедленный переход к мирной жизни. И обязательно продолжать спасать мир, оттого я и пошел в Аврорат. А потом, когда нам с Роном показалось, что Зло вновь поднимает голову (а оно на самом деле ее никогда и не опускало), мы вновь вышли на охотничью тропу, как гончие псы, где были подстрелены другими, более удачливыми и дальновидными охотниками. Потом нас вывезли из Азкабана, мы даже ни о чем не спрашивали… Просто позволили погрузить себя на корабль.

Если бы я спросил мнения сэра Энтони, он мог бы напомнить мне наши с ним беседы в Азкабане, когда он пытался втолковать мне, что я никогда не жил своей головой, и что ни один выбор, сделанный мной в жизни, не был по-настоящему моим. Я тогда был не очень склонен с ним согласиться, а вот теперь, кажется, понимаю, что он имел в виду. Просто теперь, когда у меня есть иной опыт, я знаю, какой груз ложится на плечи, когда ты делаешь свой собственный шаг, когда расплачиваешься не за то, как обходится с тобой безжалостная судьба, играющая тобой, как случайно упавшей в бурливый ручеек веткой, а за то, что ты совершенно осознанно сделал сам. Но пока я не стал Юэном Эвансом, подобные мысли были мне неведомы. Так что, если вдруг вы вздумаете пожалеть меня, пока я буду рассказывать о том, как я в итоге покинул пиратский остров, я скажу вам одно: не стоит. Не стоит жалеть человека, считающего себя мячиком, который игроки перебрасывают с одной половины поля на другую. И, к слову сказать, ведущего себя примерно так же.

Но, да простит меня Мерлин, хотя я все реже поминаю его, стараясь забыть о своей прошлой жизни, я не знаю, что мы могли сделать иначе, оставаясь на пиратском острове. Затеять свою игру? Это было бы неимоверно трудно, опасно, но… По крайней мере, было бы хотя бы понятно, за что в итоге расплачиваешься. Уже не так обидно. Опять же, из нас в то время были те еще игроки…

Моя относительно бездумная жизнь под сенью пальм закончилась с августовским рейдом, хотя до того дня, когда я окончательно покинул остров, оставалось еще, кажется, недели три или чуть больше — я не следил за календарем, да и что греха таить, старался как можно быстрее забыть многое из того, что произошло в тот месяц. Да, и к стыду своему вынужден признаться, что так и не поблагодарил капитана Довилля за мое чудесное спасение от призраков, предлагавших мне несметные сокровища в обмен на жизнь на их затопленном корабле. Разумеется, я собирался это сделать, но… я просто не мог себе представить, как подхожу к нему в трактире и бормочу себе под нос свои нелепые благодарности. Да я просто не мог сказать ему ничего хорошего, я в этом уверен! У меня бы не вышло. А он бы все понял, так что в любом случае стало бы только хуже. В общем, я даже просил Драко сделать это за меня, и он, снисходительно взглянув на меня, обещал передать мои слова пиратскому капитану, хотя и заметил, что я и сам прекрасно знаю, где живет Довилль, и от меня не убудет, если я выдавлю из себя пару добрых слов в его адрес. Но я не мог, как не смог и четыре года назад поблагодарить его, выбежав вслед ему из зала суда. Зато, помнится, легко нашел для него другие слова…

Тот день, когда Корабль уходит в очередной рейд, да, кажется, это седьмое августа, выдается на удивление тихим и умиротворенным. Белые хлопья облаков на акварельном небе — белое, голубое и розовое. А вдали, на самом горизонте, исчезающий угольный росчерк мачт и парусов. Вечером в таверне совсем мало народу — негромкие разговоры, даже девчонки — Панси и Миллисент за одним из столов в углу, хотя обычно царицы огородов не балуют нас своим присутствием. Так что ближе к ночи даже мне, Кейт и Лиз удается спокойно посидеть в зале, не привлекая внимания. И, неслыханное дело, Кейт, в последнее время никогда не певшая для гостей, вдруг приносит свою надежно припрятанную гитару и, поначалу не поднимая взгляда ни на кого из присутствующих, начинает петь свои грустные баллады о заколдованных странниках и неверных возлюбленных. И в абсолютной тишине, воцарившейся в зале, раздается только ее завораживающий голос, будто читающий неведомые заклятия. Пауза, что-то бьется на кухне у Вудсворда, Кейт смеется, ее пальцы пробегают по струнам, тишина, и еще одна история про пиратскую невесту. А на самом деле это и есть тот момент, когда мир замирает, чтобы через секунду начать свое движение уже по совершенно иной орбите. Твоя история кардинально поменяла направление, а ты так ничего и не заметил.

Мы не ложимся спать, так как утром я, как обычно, провожаю Кейт на пристань. Обычно они появляются около четырех или пяти утра, но вот сейчас несколько задерживаются.

- Гарри, уже полшестого, — зябко кутаясь в наброшенную на плечи джинсовую куртку, говорит Кейт, будто я сам не вижу цифры, появившиеся перед нами, когда она произнесла Tempus.

- Ну, может быть, задержались в пути, мало ли что.

Мне тоже не нравится эта задержка, в рейде и Драко, и Тео, но все же я, обладая некоторым опытом, хотя бы и как бывший аврор, могу себе представить, что порой все идет не так гладко, как задумано. Я протягиваю ей пачку сигарет, забывая, что Кейт не курит, а она, видимо, тоже решив сегодня забыть об этом, берет себе одну. У нее очень холодные руки…

Они появляются около шести — идут на всех парусах, их сегодняшнее приближение на удивление стремительно. Кажется, только что на горизонте была всего лишь тонкая темная вертикаль, но вот уже ясно различаются очертания крупного судна, Корабль будто надвигается на нас, я ясно вижу его корпус и полукружья парусов.

- Я пойду, Кейт, — с некоторым облегчением говорю я. — Если что, заходи за мной, я все равно сразу не засну.

Мы никогда не говорим об этом «если что». Она кивает, кажется, даже не слыша меня.

Беспокойство охватывает меня, когда я уже подхожу к дому, сам не могу понять, в чем дело, но я готов немедленно вернуться на пристань, только вот плохо представляю себя среди встречающих. Так что просто усаживаюсь курить на крыльцо, будто бы жду кого-то. И та, кого я жду, появляется минут через сорок. По ее лицу я еще издали понимаю, что то, самое страшное, чего мы боимся, и на этот раз прошло стороной — Драко жив. Тогда кто?

- Ты не спишь? — спрашивает Кейт, будто бы это и так не очевидно — вряд ли я стал бы сидеть на крыльце с сигаретой в зубах, если бы спал.

- Кейт, что случилось? Драко в порядке?

Она кивает. А если Тео? Почему они так задержались?

- Гарри, — Кейт стоит передо мной, бледная от волнения и бессонной ночи, — у них трое погибших.

Видя испуг на моем лице, она поспешно добавляет:

- Нет, не бойся, Нотты оба в порядке, даже не ранены. Хотя раненых человек пять или семь. Там была засада, большой отряд авроров.

Если в вылазке участвовали человек тридцать, и у них столько раненых и трое погибших, то это настоящий провал. Но не могли же они всерьез рассчитывать на то, что смогут обходиться без потерь, уже несколько лет устраивая налеты на имения. Причем в последние месяцы они явно держали в страхе всю магическую Британию, так что вовсе неудивительно, что их, наконец-то, встретили, как подобает.

- Их что, кто-то выдал?

- Нет, Драко так не думает. Просто они стали слишком часто ходить в рейды, а на этот раз это был дом какого-то очень крупного чиновника недалеко от Лондона. Там было много охраны.

- А кто погиб?

- Долохов, Эйвери и Мальсибер.

С ума сойти! Друзья и собутыльники самого господина капитана! Нет, я далек от злорадных мыслей, но мне их как-то совершенно не жалко, хотя лично мне они ничего плохого на острове не сделали, если не считать пары скользких шуток, брошенных мне в спину.

- Ты чего такая расстроенная? — спрашиваю я Кейт. — С Драко же все нормально.

- Гарри, — она говорит очень тихо, — если они не прекратят рейды каждые два месяца, может случиться что угодно. Я теперь с ума сойду. Но там и сейчас… Драко не успел толком рассказать. Понимаешь, у них что-то случилось. Я даже не поняла, что. Только видела, как они сразу с корабля отправили кого-то в тюрьму. Это значит, что…

Если они отправили в тюрьму кого-то из своих, это может означать только одно: они считают этого кого-то виновным в том, что понесли подобные потери. По законам острова речь может идти об измене или неподчинении приказу в рейде, что практически одно и то же. Неужели мы станем свидетелями того, как они действительно вздернут на рее одного из своих? Для магов это, конечно, какое-то странное наказание, но так как они уже не первый год играют в пиратов, то вполне могут и заиграться…

- Ты не видела, кого?

- Нет, Драко сказал, что потом все расскажет. Довилль и Малфой оба чернее тучи, да и остальная команда не лучше. Довилль даже сам левитировал на берег тела — Драко сказал, что все трое были его друзьями. Они и в трактире всегда вместе сидели, ну, помнишь?

И тут Кейт вдруг замолкает.

- Подожди, я же… Панси Паркинсон, она тоже была на пристани, а потом… Слушай, я же видела, когда шла к тебе, как она, вся в слезах, бежала к дому, где живут капитаны…

- Ты думаешь, они арестовали Маркуса Флинта?

Действительно, если Кейт видела плачущую Панси, а среди убитых нет ее родных… Дело в том, что уже тут, на острове, у Маркуса Флинта вдруг возник внезапный интерес к девчонке, которую он в школе и взглядом не удостаивал, хотя она-то страдала по нему еще в бытность Маркуса капитаном слизеринской команды по квиддичу, отчаянно махала зеленым флажком, стоя на трибуне, в тщетной надежде, что он, старшекурсник, обратит внимание на сопливую второкурсницу. Когда я начал все чаще видеть их здесь вместе, я даже подумал, что вот, и Панси, наконец, добилась своего. Он относился к ней слегка покровительственно, ведь он старше нас всех лет на пять. Но Панси сияла, будто ее наградили орденом за долготерпение.

Она в слезах побежала к господскому дому… Что, хочет выплакать себе его жизнь у Малфоя с Довиллем? Голос Рона из дома доносится настолько неожиданно, что мы с Кейт одновременно вздрагиваем:

- Гарри, уже утро. Будете вы спать или нет?

- Пойдем, — говорю я Кейт и подхватываю ее под руку, — я тебя провожу.

- А потом я тебя? — Она смеется. А потом вдруг предлагает: — Знаешь, ты всю ночь не спал из-за меня. У нас с папой есть свободная комната, где раньше Вик жила. Оставайся у нас, хоть выспишься, а то скоро твои олухи встанут и будут тебе мешать. Все равно до вечера таверна вряд ли откроется.

Я не отказываюсь, Кейт даже щедро делится со мной сонным зельем. Так что нам обоим удается выспаться, как следует, что в свете той программы, которую мы организуем себе в последующие дни, оказывается весьма кстати.

- Подъем, сонное царство! — голос Вудсворда раздается из коридора, когда солнце уже ощутимо перевалило за полдень. — Что бы там ни было, но ужинать не придут только покойники! Если у вас обоих хватает ума всю ночь торчать на пристани, так извольте подниматься!

- Пап, а Драко не приходил?

- Никто не приходил. Вообще ни одного из тех, кто ходил вчера в рейд, пока не видно. Но это не значит, что вы оба будете тут дрыхнуть до вечера.

- Пап, а Алоис про Хольгера ничего не говорил?

Действительно, ведь Хольгер тоже был во вчерашнем рейде, значит, Алоис точно что-то знает. Хотя с Вудсвордом он мог и не делиться подробностями.

- Вставай, сама его и спросишь. Говорил.

- Ну, пожалуйста, ну скажи, пап!

- Сказал, что всех отправили отсыпаться, — Вудсворд на удивление милостив. — А через час всей команде назначен сбор в доме их капитанств, будут выяснять, кто там у них виноват. Но жрать-то они все равно явятся сюда!

Резонно, что и говорить. Что бы там ни было, а к вечеру все будут в таверне, так что нам пора возвращаться к повседневным делам. Мы растапливаем печь, Вудсворд замешивает хлеб, Кейт готовит тесто для пирогов, я чищу рыбу для супа, Алоис тащит в корзине гору овощей и фруктов — но все мы чуть ли не поминутно бросаем взгляды на двери таверны, ожидая, что вот сейчас они закончат, и к нам придет хоть кто-нибудь — Хольгер, Драко, Тео. А приходит Панси…

- Гарри, Драко не появлялся? — спрашивает она меня, стараясь не смотреть мне в глаза.

Я, убедившись, что Вудсворд не видит нас сейчас, быстро выскальзываю с ней за дверь.

- Нет, сами ждем. Панси, что случилось?

- Они арестовали Маркуса. Они считают, что из-за него погибли люди. Я даже не смогла поговорить с ним, он в тюрьме, а я даже подойти близко не могу. Так же не может быть, чтоб один человек был во всем виноват?

У нее заплаканные глаза, но сейчас она не плачет, просто очень бледная.

- Я потом пойду к Довиллю и Малфою, буду просить их за него.

- Панси, — я не знаю, что ей сказать, она же не понимает, что иногда бывает так, что… что ты пропадаешь ни за что, а изменить ничего не можешь. — Панси, думаю, Довилля просить бесполезно, все трое погибших были его друзьями. А отец Маркуса?

- Бесполезно, — она опускает голову. — Они все служили Темному Лорду, у них свои понятия о неповиновении. Его отец сказал мне, что если его сын повел себя, как трус, он будет первым, кто от него откажется.

С ума можно сойти! Вот ведь Уизли не служили Темному Лорду, а понятия у них, похоже, такие же!

- Панси, а Маркус мог струсить?

Я не уверен, что она мне ответит. Я вообще думаю, что она разговаривает со мной сейчас только от безысходности, потому что, раз она не отказывается от Маркуса Флинта подобно его родным, она тоже становится изгоем. Что ж, добро пожаловать в нашу команду, мисс Паркинсон! А она вдруг совершенно неожиданно отвечает, честно и абсолютно искренне, будто речь идет вовсе не о человеке, которого она любит. Да нет, она потому и отвечает так, потому что любит его! И, что греха таить, она говорит это как раз правильному человеку, то есть мне. Потому что, когда надо спасать мир, ну, вы же знаете, к кому обратиться?

- Понимаешь, он боялся. Он боялся этих рейдов, а отказаться он же не мог. Потому что все стали бы показывать на него пальцем и говорить, что он трус. А он… он с трудом пришел в себя после Азкабана. Гарри, он не воин, если ты понимаешь, о чем я. Он не такой, как ты или Драко.

Я пытаюсь возразить, но она мне не позволяет:

- Гарри, то, что ты разносишь тарелки в трактире, ничего не меняет. Ты такой же, как они… Нет, не такой, но по сути…

- Я понял.

- Поттер! — голос Вудсворда гремит из кухни, — ты что, планируешь провести весь день в переговорах? А ну быстро на кухню!

Панси только кивает, иди, мол, но… но я знаю, что наш разговор — это обещание, мое невысказанное обещание помочь ей, если будет возможность. Она потратит весь остаток дня на то, чтобы умолять о помощи всех, кто может хоть что-то сделать, она будет рыдать в ногах у Малфоя и Довилля и получит отказ. Потому что они решили, что Маркус Флинт должен умереть. За их неудачу, за их погибших друзей. И он действительно виноват.

Об этом я узнаю от Драко, появившегося в трактире вместе с остальными младшими членами команды, странно напряженными и нервозными, будто от каждого из них потребовали лично подписать смертный приговор Маркусу Флинту. Злосчастный Флинт! Приговоренный к заключению в Азкабане практически ни за что — вряд ли он, тогда еще совсем юнец, успел так отличиться на службе Волдеморту, что заслуживал такого же приговора, как, например, сэр Энтони. Да приговор того же Малфоя был гораздо мягче! А Маркуса засадили в Азкабан пожизненно, где он потерял себя за каких-то пару месяцев. Не воин… Не всем же рождаться воинами. Что он видел в жизни к своим двадцати семи годам? Службу Лорду, да и то только потому, что за него выбор сделала его семья? Его семья, которая сейчас так спешит отречься от него. Три года Азкабана. И эта пиратская жизнь, которую он тоже не выбирал.

- Драко, что он сделал? — спрашиваю я младшего Малфоя, когда нам удается улучить момент и выскочить покурить на задний двор.

- Слушай, я даже не знаю, как сказать. Там была засада, человек двадцать авроров, — Драко нервно затягивается, я вижу, ему самому как-то дико говорить об этом.

- Вас же было тридцать.

- Да, и мы не впервые нарываемся на большие отряды, твои бывшие коллеги стали бдительнее. Просто Маркус, он… он должен был прикрывать отход.

- Что, один? — я не могу поверить в подобную беспечность пиратских капитанов.

- Да нет, не один, разумеется. Но он испугался, авроров было слишком много, они лезли изо всех щелей. Знаешь, было чем-то похоже на тот раз, когда мы вас из Азкабана вытаскивали. Он стал сам уворачиваться от заклятий, а потом взял и побежал.

- Это паника. Если он не пришел в себя после Азкабана, его вообще не надо было с собой брать.

- Наверное. Только вот те, кого он прикрывал, не рассчитывали, что у них за спиной не будет щита.

- Что же, он один во всем виноват? — я не могу поверить, что бегство одного Маркуса Флинта привело к таким удручающим последствиям.

Драко почему-то не смотрит на меня, а разглядывает свои руки. Ему как-то не по себе, и я понимаю, почему. Только что они все были в доме капитанов и выясняли, что же произошло на самом деле в этом неудачном рейде. И у него, наверное, такое ощущение, что своими словами он невольно осудил на смерть Маркуса Флинта, своего бывшего квиддичного капитана.

- Что с ним теперь будет?

- Я не знаю, они остались совещаться дальше. Но, думаю, ему не жить. Ты же знаешь, по законам острова неповиновение приказу в рейде — это измена.

- Бред какой. Убивать своих?

- Мы воюем, Гарри. А на войне трусы умирают первыми.

- Но его никто не спрашивал, хочет он воевать или нет!

Драко молчит, а потом очень тихо говорит мне:

- Знаешь, мне тоже его жалко. Я же его еще со школы хорошо знаю. Он неплохой парень, играл бы себе в квиддич, сделал бы карьеру, если бы не его папаша, который думал, что служба Волдеморту — это то, о чем должен мечтать каждый из семейства Флинтов. Для его братьев — и старшего, и младшего — это, наверное, так и есть. А он вот другой. Но, как ни крути, он повел себя, как трус.

- Поттер! — в который раз за сегодняшний день ревет из кухни Вудсворд.

Вечером таверна наполняется народом, правда, сегодня не слышно шумных разговоров, провал рейда, будто смрадное облако, висит в воздухе. Кое-кто даже поздравляет меня с удачей моих бывших коллег, но ума промолчать у меня сегодня хватает. Нет ни Малфоя, ни Довилля, ни сэра Энтони. Да и еще несколько ключевых фигур отсутствуют, что наводит на мысль о том, что участь несчастного Флинта до сих пор не решена. А я почему-то представляю себе, как он, никогда не имевший особого мужества, сидит сейчас на земляном полу своей тюрьмы, и каждый вдох — неизвестность, и каждый выдох — страх. Поттер, почему тебе жалко Маркуса Флинта? Почему ты не рвешься спасать девиц из островного борделя и возвращать их к праведной жизни? Почему ты не можешь ночью просто отвернуться к стенке и спать, согласившись с Роном, что Флинт всегда был изрядным гадом, даже в квиддич играл совершенно бесчестно. Да все слизеринцы так играли! Норовили сбросить тебя с метлы, провоцировали штрафные. Но глупо же теперь говорить о том, что за это его нужно казнить, и что это будет вполне справедливо. Мне страшно думать о том, что сейчас, всего в паре сотен метров от меня, проживает свои последние часы человек, осужденный своими же по каким-то идиотским островным законам. Я никогда не понимал узаконенного убийства. В битве, в поединке, да и просто сгоряча — да, все возможно, люди не ангелы, тем более не ангелы мы, маги, которым дано и как бы позволено чуточку больше. Но вот чтоб так, хладнокровно все обсудив и взвесив, решить, что справедливо казнить одного, отыгравшись за промах всех? Я отказываюсь понимать это. Но какое мне дело до Маркуса Флинта?

Видимо, именно оттого, что мне нет до него никакого дела, я тихонько встаю на рассвете и отправляюсь к приземистому строению, где сейчас доживает последние часы парень, на которого мне совершенно наплевать. И крадусь, прячась в тени деревьев, чтобы увидеть столь ожидаемую картину: Панси, скорее всего, сумевшая уговорить охрану, протягивает тонкую дрожащую руку сквозь зарешеченное окошко, чтобы, может быть, в последний раз коснуться того, кого она готова простить за все — за трусость, за пренебрежение ее любовью в течение стольких лет. Ей все равно, какой он, она просто любит его, и все.

- Маркус, — я слышу ее прерывающийся голос из своего укрытия, — пожалуйста, не отказывайся.

- Панси, зачем? Так они убьют меня сразу, а если я соглашусь на поединок, я буду умирать до вечера. Ты думаешь, так будет лучше?

- Пожалуйста, ради меня.

- Панси, в поединке у меня нет никаких шансов, почему ты не понимаешь? Даже если я не сдохну до вечера, я не человек по местным законам. Просто падаль. Кому я нужен?

- Мне, — просто отвечает она. — Пожалуйста, выживи. Тогда я смогу забрать тебя.

- Панси, милая моя, зачем я тебе?

- Глупый. Я же тебя люблю тебя. Мне все равно, виноват ты или нет, струсил ли ты, испугался ли. И плевать, что они станут говорить.

О чем они? Какой поединок? Куда она его заберет? И тут я вдруг вспоминаю, как в самом начале нашего пребывания здесь Тео принес нам с Роном местный свод законов для ознакомления. Мы тогда не особо утруждали себя чтением. А там же что-то такое было… Черт, ну да, в случае смертного приговора осужденному может быть предложен поединок. Не магический, а на тех самых чертовых бичах! И единственный шанс сохранить свою жизнь — это победить или, в случае проигрыша, дожить до заката. Варварские законы, которые властители острова с такой легкостью приняли, и вот теперь воплощают в жизнь. В случае победы осужденный вновь считается гражданином острова, в случае проигрыша он никто, не человек, падаль, мусор. Но право на жизнь он имеет. Так вот на что Панси уговаривает Маркуса! Она, некогда надменная слизеринская девчонка, готова подобрать его после поединка! На его победу они, понятное дело, не рассчитывают. А как он будет жить после этого? Что скажут ее родные? Я бы не согласился на подобное. Но мне легко говорить, потому что, окажись я на месте Маркуса, просто не нашлось бы человека, ради которого мне стоило бы соглашаться. А он обещает ей то, о чем она его просит.

Я не помню, как проходит утро, кажется, я пытаюсь спать, вернувшись в нашу хижину, но у меня ничего не выходит. Все равно через пару часов за нами приходит Тео. Чтобы пригласить нас на казнь. Пока что на казнь Маркуса Флинта…

- Тео, а нельзя ли пропустить действо? — спрашиваю я.

- Всем приказано явиться, — отстраненно отвечает он и отводит глаза.

- Женщинам и детям тоже?

- Поттер, — шипит он на меня, — ты себя к какой категории причисляешь?

- К детям. Не злись.

И мы — я, Рон и Невилл отправляемся на плац, чтобы посмотреть, как пиратское воинство будет убивать одного из своих.

Мы стараемся занять места подальше от сцены, так как смотреть на расправу нам, честно говоря, вовсе не хочется. Но желающих хватает и без нас, так что мы вполне довольны местом в третьем ряду на заднем плане. Но на острове слишком мало народу, чтобы можно было просто так взять и удалиться, так что придется все же и нам дождаться окончания шоу, распорядителем которого, что весьма предсказуемо, выступает капитан Малфой. Всем нам, уважаемым дамам (да, и такие тоже есть среди зрителей!) и господам, членам команды и просто гражданам острова предлагается своими глазами увидеть, как на острове будет вершиться правосудие, как трус, покрывший себя позором, будет предан смерти. Я ловлю себя на мысли, что это мне что-то напоминает, что-то до боли знакомое… Я даже знаю, что. Вот сейчас должен выступить Флинт старший и сказать, что Маркус ему больше не сын. И он не подводит, действительно произносит положенный текст. Мы стоим далеко, так что я не вижу лица Маркуса, но я хорошо помню лицо Рона на том заседании Визенгамота. Когда судили его и меня. И я чувствую, как рыжий вздрагивает рядом со мной.

О, они даже не поленились состряпать приговор по всей форме! Да нет, я прекрасно понимаю, что он виноват, что если живешь по законам военного лагеря, то и отвечать будешь по ним же. Но мне больно даже смотреть в сторону Маркуса. А затем они предлагают ему поединок.

- Кто из граждан острова готов бросить вызов трусу, на совести которого жизни наших друзей? — Малфой мог бы с успехом выступать в цирке.

От группы старших пиратов отделяется невысокая коренастая фигура. Это Руквуд, тоже большой друг Долохова, Эйвери и Мальсибера. К тому же, насколько я знаю от Драко, большой специалист по таким поединкам. Конечно же, они не дадут Маркусу ни малейшего шанса. А он на это и не рассчитывает. У них пара минут на подготовку, потому что ради того, чтоб тебя изодрали в клочья на глазах у почтенной публики, на тебе должна быть белая рубашка. Для наглядности.

Кто-то касается моего плеча, я испуганно оборачиваюсь:

- Кейт? Тебя-то зачем сюда принесло? Хочешь на это смотреть? — шепчу я, чтобы нас не слышали остальные островитяне, жаждущие увидеть поучительное зрелище справедливой расплаты.

- Хочу, — упрямо говорит она, а потом шепчет: — Знаешь, мне его очень жалко. И Панси тоже жалко.

И совершенно неожиданно выдыхает мне прямо в ухо:

- Если выйдет, мы им поможем? Согласен?

Я настолько поражен, что даже не прекословлю. Значит, спасать мир стало модной профессией. Вот нас уже двое. Или есть еще и третий?

А тем временем там, впереди, словно на маленькой арене, начинается поединок, который я бы и не стал так называть, потому что Маркус, хотя и умеет драться, почти не сопротивляется. Его рубашка мгновенно покрывается красным, а это значит, что он будет быстро терять силы. Руквуда он почти не задевает. А может быть, он сейчас не чувствует себя вправе драться в полную силу. Он же тоже знает, что виноват. Он падает на песок минут через десять после начала, сдаваясь, открывая себя для ударов, которые сейчас обрушатся на него, потому что по правилам поверженный противник получит столько ударов, сколько определит эта жадная толпа, пришедшая взглянуть на казнь.

- Двадцать, — кричат они сначала.

- Двадцать пять, пусть сдохнет!

- Пятьдесят! — орет какой-то законченный изувер.

После пятидесяти ударов фрагменты Маркуса Флинта извлечь из песка можно будет с большим трудом. Малфой переглядывается с Довиллем и выносит окончательный вердикт:

- Двадцать пять.

Так как Руквуд всерьез настроен убить Флинта, думаю, он вполне уложится и в двадцать пять. Я беру Кейт за руку и решительно говорю ей:

- Пошли. Здесь не на что смотреть.

Мы уходим практически демонстративно — Кейт, Рон, Невилл и я — на нас оборачиваются стоящие рядом, смотрят негодующе. Пусть подавятся, господа Упивающиеся Смертью. Я знаю, что будет дальше: Руквуд не добьет его, после чего они бросят окровавленное тело на помост под навесом из пальмовых листьев. Ему не дадут ни капли воды, он будет истекать кровью, к нему приставят охрану, чтобы никто из особо милосердных не смел помочь ему. И если он доживет до вечера, то они сохранят ему жизнь.

Когда мы подходим к таверне, я вижу тень, мелькнувшую в тени под деревьями — Панси. Панси, которая и сегодня пойдет к Малфою и Довиллю умолять отдать ей полуживого Маркуса. И они вновь откажут ей. И тогда она придет к Драко. А Драко явится к нам. Будет уже далеко за полдень. Думаю, старой Распределяющей Шляпе в Хогвартсе стоило бы в тот день…по крайней мере, задуматься об отставке, так как удавиться или покончить с собой путем самовозгорания она явно не сможет. Я же уже предлагал зачислить младшего Малфоя на Гриффиндор?

- Ему осталось не больше пары часов, он с трудом дышит. До заката он не доживет, — говорит Драко прямо с порога, как только видит, что Кевина Вудсворда на кухне нет.

- И что?

- Я же вчера говорил тебе, мне его тоже жалко. И Панси права — не может один человек быть во всем виноват.

- Драко, — говорю я очень серьезно, глядя ему в глаза. — Ты же понимаешь, что это называется бунт на корабле?

- Я не хочу быть убийцей, Гарри. И не хочу, чтоб Кейт считала меня таким же, как все.

Кейт появляется рядом с нами совершенно неожиданно и подталкивает нас в сторону открытой двери:

- А ну-ка пошли отсюда, пока отца нет.

Мне кажется, они говорили об этом еще вчера, когда Драко сам не свой пришел с собрания команды, потому что у них есть практически готовый план. И главная роль в нем отводится Драко, потому что ему, как сыну капитана, не грозит расправа. Нет, грозит, разумеется, но Малфой не станет отрекаться от собственного сына и осуждать его на казнь, в этом мы все уверены. Наш план прост и дерзок — мы собираемся пробраться в дом капитанов, а именно в комнату Довилля, где Драко берется отыскать зелье, которое поможет Маркусу Флинту прожить еще несколько часов. Затем мы пользуемся дезиллюминационными чарами и поим Маркуса зельем прямо в присутствии его охранников, которых в этот момент кому-то надо будет отвлечь.

- Драко, а Довилль нас пустит в свою комнату?

- Гарри, — Драко смотрит на меня, как на младенца, — они с отцом на катере. Довилль подобных поединков вообще не выносит, хотя сам очень хорошо дерется. Так что папаша вывез его за пределы острова практически сразу, как все закончилось.

- А следящие чары? Думаешь, их там нет?

- Уверен, они там есть. Только вот то, что я лазил к нему в комнату, будут знать только он и мой отец. Так что рассмотрение дела коллегией присяжных мне не грозит. А так влетит, конечно.

Драко хочет покрасоваться перед Кейт, я вполне его понимаю. Нам с ней перепадает менее почетная роль, которая по-простому называется «стоять на стреме» — Кейт должна затаиться на входе в дом, а я под окнами, чтобы Драко смог скинуть мне зелье, завернутое во что-нибудь. Это на случай, если капитаны вернутся и застанут его в доме. Тогда я и Кейт все же будем иметь шанс завершить дело.

- А если они вернутся, — спрашивает Кейт, — какой вам знак подавать?

- Только не мяукай, — говорю я, — кошек у нас тут вроде нет.

Мы смеемся, и в этот миг я ясно понимаю, что вот она, так точно повторяющаяся ситуация из моего прошлого, постоянно, как дурной сон: два парня, один из которых я, и одна девчонка лезут, очертя голову, черт знает куда. И нам весело. Только теперь вместо Рона со мной Драко, а Гермиону успешно заменяет Кейт.

- Хорошо, буду попугаем, — соглашается Кейт и вполне убедительно демонстрирует мне звук, схожий с тем, что издают эти представители местной фауны, раскачиваясь на ветвях.

Да, мы действительно пробираемся в совершенно пустой господский дом, вернее, внутрь идет только Драко, я стою под открытым окном, слышу, как он гремит склянками и чертыхается, а потом тихо зовет меня и выбрасывает мне прямо в руки обернутый платком флакон с переливающейся опаловой жидкостью внутри. А через пару минут мы уже скользим под прикрытием кустов к калитке, Драко накладывает на меня и на себя чары, делающие нас невидимыми на некоторое время, а Кейт, еще некоторое время старается быть незаметной в тени кустарников, чтобы потом, уже вполне открыто, показаться неподалеку от плаца и направиться в сторону тех, кто охраняет умирающего Флинта. И тут нас уже поджидает Панси. Дальше девчонки разыгрывают все, как по нотам, потому что, как оказалось, мисс Паркинсон тоже должна сыграть свою роль в этом блистательном представлении. Панси делает несколько шагов в сторону охранников, которым она с утра изрядно надоела мольбами и слезами, и вдруг падает, как подкошенная. Кейт бросается к ней, умоляет их принести воды, они, видя девушку капитанского сына, разумеется, готовы помочь, а мы с Драко тем временем вливаем в полумертвого Маркуса добытое нами зелье. Его дыхание выравнивается практически мгновенно, взгляд проясняется.

- До заката всего час, держись, — успевает шепнуть ему Драко.

И мы удаляемся, а Кейт присоединяется к нам несколько позже. Уже на подходе к таверне мы слышим, как кричит Вудсворд. Мы же исчезли, ничего не сказав, а в трактире сейчас немало народу. А что, интересно, мы должны были ему говорить? Что у нас намечается спасательная операция и нас не будет около часа?

- Кейт, — успеваю сказать я, — предупреди его, чтоб он не орал. Или может сразу же сдавать меня Малфою с Довиллем, да и тебя тоже. И завтра мы будем на месте Маркуса.

- Ну, помоги нам Мерлин! — Драко прощается, к счастью, не забыв снять с меня дезиллюминационные чары. — И чтоб никто ни в чем не сознавался!

В тот вечер нам просто везет — Кейт удается угомонить отца, она просто отзывает его в сторону и говорит, где она была. Так что, если в ближайшее время он не планирует навещать ее в тюрьме, ему лучше сделать вид, что и я, и она все это время были в таверне. И он как человек разумный быстро умолкает. Я уже через пару минут, как ни в чем не бывало, ношусь между столов с тарелками и кружками, а Драко появляется примерно через час в компании Тео и Грегори Гойла, и я с особым усердием обслуживаю их столик. По его лицу я понимаю, что и остальная часть плана успешно выполнена — за окнами сгущается тьма, значит, Маркус дожил до заката, а Панси выторговала себе его почти бездыханное тело. И мне радостно и весело — когда я в ту ночь отправляюсь спать, я жду неминуемой расплаты с легким сердцем.

22. Прыжок ягуара

Чуть ли не впервые с того дня, как я оказался на острове, я сплю сном праведника. Когда спасение мира входит в привычку, потом трудно сидеть без работы, так что мое вчерашнее участие в том, чтобы сохранить жизнь Маркусу Флинту — странно, да, согласен, но дает мне ощущение, что жизнь вновь полна смысла. И праведность моя в то утро, похоже, щедро изливается и на спящих на соседних кроватях Рона и Невилла, потому что они тоже дрыхнут без задних ног. Хотя им и не надо никуда вставать сегодня: в день похорон погибших пиратов команда занимается Кораблем сама. Траурная церемония намечена на полдень.

Нев тихо похрапывает, Рон спит, как ребенок, его отросшие волосы, некогда остриженные так же коротко, как и мои сейчас, закрывают веснушчатую щеку. И я некоторое время просто лежу, бездумно созерцая их обоих. Так что, когда вдруг откуда-то доносится громкий шепот, зовущий меня по имени, я вздрагиваю от неожиданности и пару секунд непонимающе озираюсь, пока до меня не доходит, что голос доносится с внешней стороны хижины сквозь неплотно прилегающие друг к другу древесные стволы.

- Гарри, ну, Гарри! Ты меня слышишь? Гарри!

Черт, это же Кейт! Неужели я проспал, и ее разгневанный батюшка прислал ее, чтобы разбудить заспавшегося труженика кухни? Или… О, Мерлин! Если вспомнить, что мы сделали вчера… Да, наверное, глупо полагать, что наш поступок остался незамеченным, тем более у Довилля звериное чутье именно на мои подвиги.

- Кейт, ты чего?

Я мгновенно сажусь в постели и надеюсь, что пока что ничего страшного не произошло. Хотя надеяться на это, конечно, совершенно бессмысленно — не сейчас, так потом, но до нас доберутся, я в этом даже не сомневаюсь. На острове никому ничего не сходит с рук, в чем мы уже неоднократно убеждались.

- Чего-чего, уже полдесятого, а ты еще спишь! Отец велел тебе немедленно быть в таверне. Если в полдень они хоронят погибших, куда они пойдут потом, как ты думаешь? Гулять по острову? Вставай давай!

Уф, пока это всего-навсего Вудсворд! Я спускаю ноги с кровати, собираясь отправиться умываться, как вдруг Кейт добавляет:

- Знаешь, а Драко нигде нет… Он обычно забегал ко мне утром, — она на секунду замолкает, и по ее голосу я понимаю, что ей несколько не по себе, — ну, он иногда цветы приносил или еще что-нибудь. А сегодня я даже ходила к дому, где они живут с Тео. И Тео сказал, что его чуть ли не на рассвете вызвали к отцу. И с тех пор он не возвращался.

Ну вот, а я-то думал, что хоть утро начнется спокойно.

- Брось, Кейт, — бодро шепчу я ей, уже натягивая футболку, — не убьет же его отец. Малфой не такой, уж поверь мне.

Нет, разумеется, я верю, что капитан Малфой не отдаст собственного сына на расправу. Но вот легко могу себе представить, что он разберется с непокорным сыном сам, никого в это дело не вмешивая. Но об этом пока лучше помолчать, особенно когда я иду рядом с Кейт по направлению к таверне.

Вудсворд смотрит на нас обоих поверх очков, но от комментариев воздерживается, хотя, разумеется, у Кейт плохо получается скрыть от отца свое волнение. «Что, попались, голубчики?» — наверное, это именно то, что он сказал бы нам сейчас, но он почему-то молчит. А о том, что он все прекрасно понимает, говорит хотя бы то, что он отправляет Алоиса одного собирать фрукты, отлично осознавая, сколько времени это у него займет без магии. Вряд ли он унесет больше двух корзин за один раз. Но оставить Кейт без поддержки хозяин трактира не может, а отправлять меня тоже совершенно невозможно — я по праву разделю с Кейт и ответственность, и наказание. Так что нам остается только оставаться на своих местах, ждать расправы и делать вид, что ничего не произошло.

- Алоис, разбуди Рона с Невом, — кричу я вдогонку уходящему Карстену, — им все равно нечего делать сегодня.

Он бурчит в ответ нечто нечленораздельное, задевая корзинами о дверной косяк.

— Гарри, растапливай печь и плиту, — бросает мне Вудсворд, избегая смотреть на меня, — нечего стоять столбом.

Пока я вожусь с растопкой, Кейт так и снует туда-сюда по кухне, бросает взгляды в окно, постоянно поглядывает на приоткрытую дверь. Однако никто не появляется. Мне кажется, жизнь на острове в то утро просто замерла — не слышно ни перекликающихся голосов, ни привычного шума с плаца. Даже волны не решаются издать ни звука, изредка накатывая на берег. И Вудсворд молчит, хотя обычно он либо ворчит по утрам, либо, если пребывает в благодушном настроении, насвистывает или напевает что-нибудь себе под нос.

- Перестань уже мельтешить, — наконец, не выдерживает он, когда Кейт раз в десятый за последние двадцать минут замирает у окна. — Натворили — так сидите тихо. Не убьет папаша твоего Драко, это уж будь уверена. Как бы до вас не добрались. Им не до того сегодня, чтоб с вами разбираться, авось, и пронесет.

Но нет, на такое везение нам рассчитывать не приходится. Я ощущаю приближение угрозы за несколько минут до того, как он появляется в дверях таверны. Может быть, у меня такое же чутье на этого человека, как и у него на мои выходки, трудно сказать.

_________________________________________________________________________________________

Хозяин пиратского острова: -images/6/602v.jpg/

_________________________________________________________________________________________

- Доброе утро, Кевин, — произносит капитан Довилль, возникая на пороге кухни совершенно неожиданно, но я даже не вздрагиваю, слыша его голос, — я хотел бы поговорить с мисс Вудсворд и Поттером. Вы не могли бы оставить нас на пару минут?

Какая привычная картина, думаю я, поднимая голову, по случаю траура господин капитан, наконец, весь в черном, хотя, разумеется, это не традиционный школьный наряд летучей мыши подземелий, нет, просто черная маггловская рубашка и джинсы.

Вудсворд, который, я ничуть не сомневаюсь, еще минуту назад был абсолютно уверен в том, что никому не даст в обиду свою нашкодившую дочку, потерянно бормочет что-то про доброе утро и удаляется, надеюсь, недалеко. Но прекословить капитану сегодня у него желания не возникает. Мы остаемся втроем. Я не оглядываюсь, но ощущаю, как Кейт подходит ближе ко мне.

- Доброе утро, капитан Довилль.

Она пытается изобразить невинность. Совершенно напрасно, на него это не подействует. Но она же не училась в Хогвартсе, так что пусть пробует. Я от утренних приветствий воздерживаюсь, думаю, ни к чему ему мое «доброе утро». Тем более, оно сегодня не доброе ни для него, ни для нас. Так что я просто остаюсь стоять возле раскаляющейся плиты, вытирая тряпкой руки, запачканные сажей.

- Не будете ли вы оба так любезны сообщить мне, где вы оба находились вчера вечером?

Он смотрит на нас, чуть склонив голову, кажется при этом очень спокойным, только вот, насколько я помню по школе, после вопросов, произнесенных подобным тоном, некоторые особо впечатлительные особи, например, Невилл, чуть не падали в обморок. Но, вот незадача, и Кейт у нас не из пугливых, да и на меня все эти интонации дремлющего василиска давно не действуют.

- Мы были в таверне, господин капитан, — не моргнув глазом, отвечаю я, — Вы же сами понимаете, вечером полно работы, не особо и отлучишься.

Мы же договаривались вчера с Драко ни в чем не сознаваться, так что пока не стоит с этим торопиться.

- Поттер, видите ли, у меня не так много времени, чтобы слушать сказки в Вашем исполнении. Врать Вы не обучены, за что можно сказать отдельное спасибо Вашему факультету. Вокруг дома, куда вы вчера втроем залезли, как воры, полно следящих заклинаний. Я даже могу сказать, что Вы стояли под окном, мисс Вудсворд приглянулись кусты, высаженные вдоль дорожки, а мистер Малфой младший тем временем рылся на полках в моем кабинете.

Судя по тому, как Кейт сдавленно охает, такого она не ожидала.

- Зачем же Вы тогда спрашиваете?

- Может быть затем, что мне интересно посмотреть, как вы будете оправдываться? Скажем так, чисто научный интерес.

- Но…, но капитан Довилль…

Кейт, видимо, еще не придумала, что ему сказать. Ей, наверное, кажется, что любой порядочный человек просто не может не одобрить того, что мы вчера сделали. Пусть не явно, но хотя бы молча, просто закрыть глаза на то, что мы спасли жизнь несчастного Маркуса. Что ему стоит?

- Что, мисс Вудсворд?

Конечно, если ты сам с Люциусом Малфоем писал эти иезуитские законы, тебе вряд ли жалко Маркуса Флинта. Если ты два дня равнодушно смотрел, как Панси, кстати, твоя бывшая студентка, как и злосчастный Флинт, рыдает и готова ползать перед тобой на коленях, вымаливая у тебя его жизнь, да, тогда оправдания таких благородных разбойников, как мы, имеют для тебя чисто научный интерес. Как причина смерти для патологоанатома — занятно, но совершенно не жалко покойного. Он смотрит на нас равнодушно и в то же время заинтересованно, ему забавно, наверное, он ожидает, что мы сейчас станем оправдываться и выгораживать друг друга. Или наоборот, пытаться защитить от обвинений лично себя. Ведь он же не может не понимать, что мы знаем, что до Драко они уже добрались.

- Послушайте, господин капитан, — говорю я и впервые так четко ощущаю, как меня достала эта притворная вежливость, та личина спокойствия и невозмутимости, которая стала моей надежной броней на этом острове, — если Вы полагаете, что убить человека, одного из своих, руководствуясь теми бесчеловечными законами, которые Вы сами написали для острова, — это нормально, то Вам придется допустить, что есть люди, которые с Вами не согласятся.

- Маркус Флинт был осужден общим собранием, Поттер, из-за его трусости погибли трое человек и пятеро были ранены.

- Один человек не может быть виноват в провале рейда, господин капитан.

- Гарри, Гарри, — испуганно шепчет Кейт, стоя сзади меня. — Гарри, остановись!

- Бессмысленно останавливать его, мисс Вудсворд. Мистер Поттер давно живет по своим законам, не правда ли? Позвольте ему высказаться. Он стоически молчит с октября месяца, думаю, у него наболело. Говорите, Поттер, не стесняйтесь, — его голос подобен шелесту клинка, выскальзывающего из ножен.

И Довилль делает шаг вперед, чуть приближаясь к нам. Он впервые за время этого разговора смотрит на меня с явным интересом, хотя и с плохо скрываемой насмешкой. Ягуар, как и его Патронус. Вначале первый осторожный шаг, бесшумная поступь мягких лап, а потом молниеносный бросок, чтобы вцепиться в глотку своей жертве.

- Продолжайте, Поттер, что же Вы замолчали?

- Что Вы хотите от меня услышать? Что нормальному человеку невозможно находиться на острове в паре шагов от двадцатисемилетнего парня, который медленно умирает по милости этого Вашего общего собрания? Что есть обычная человеческая жалость? Что Маркус ничего не видел в жизни, кроме службы Вашему Темному Лорду и Азкабана?

- Поттер, мы живем по военным законам. Флинт показал себя трусом и заслуживал казни. Мне кажется, большая часть живущих на острове с этим вполне согласна.

- Вы прекрасно знаете, кем я считаю большую часть живущих на острове. Им нравилось убивать в той войне, нравится и теперь. Видимо, даже своих.

- Вы именно этим аргументом сразили наповал Малфоя младшего?

Да, а вот это подлый шаг, зато хорошо просчитанный. Если я сейчас стану отпираться и говорить, что вообще никак не призывал Драко Малфоя преступить островные законы, значит, я брошу тень на него. Значит, признаю тем самым, что он затеял все это без меня. Хотя, если честно, у нас вчера все получилось как-то само собой, мы просто действовали заодно. Если я скажу, что да, Драко прислушивался к моим словам, то выйдет так, что это я один все задумал и подтолкнул Кейт и Драко помочь мне. А я понимаю, что со мной у господ пиратов разговор короткий. Мне даже становится смешно, я и не пытаюсь скрыть усмешку. Я, конечно, не спешу занять место Маркуса Флинта, но если господину капитану будет так угодно, вряд ли я смогу отказаться.

- Я не стану обсуждать с Вами Драко, капитан.

- Мне бы не хотелось, чтобы Драко был единственным, кто пострадал в этой истории, Поттер. Надеюсь, Вы понимаете, что ему пришлось расплатиться за ваш вчерашний героический поступок в первую очередь?

- Капитан, — неожиданно говорит Кейт, — мы придумали все это вместе. Ни Гарри, ни Драко — никто никого не уговаривал и ни на что не подбивал. Мы так решили. Нам показалось, что это правильно.

- Мисс Вудсворд, — произносит он, хищно улыбаясь, — Вы знаете, что подобные действий квалифицируются как бунт на корабле?

- Никогда об этом не задумывалась, — просто отвечает ему девочка-пиратка, стоя рядом со мной плечом к плечу. — Нам просто стало жалко Маркуса. Мы взяли у Вас зелье. Чтобы он остался жив.

А потом она задает ему тот единственный вопрос, который только и важен для нее сейчас:

- А что с Драко, капитан?

Довилль смотрит на нее, чуть прищурившись, будто раздумывая, стоит ли отвечать.

- Малфои предпочитают решать подобные вопросы внутри семьи. Боюсь, Ваш жених вряд ли решится показаться сегодня пред Ваши светлые очи, мисс Вудсворд.

О, старое доброе семейное рукоприкладство! Так и сиятельный папаша Малфой не чужд подобного?

- Вы оба не могли не понимать, что участие Драко Малфоя в вашем вчерашнем, с позволения сказать, подвиге практически полностью гарантирует безопасность остальных участников, не правда ли?

Да, господин капитан, Вы прекрасно умеете рассказать всем, кто окружает Вас, о том, какие они ничтожества!

- Вы хотите, чтобы мы с Кейт тоже заплатили свою цену, лорд Довилль?

Я стараюсь говорить спокойно, но едва держу себя в руках. Он умеет повернуть все так, что даже то хорошее, что ты делаешь, руководствуясь только желанием своего сердца, оказывается мерзким грязным делом, в которое ты втянул своих друзей, заранее продумав пути отхода.

- Поттер, всюду, где оказываетесь Вы, немедленно воцаряется хаос, в который втягивается все больше людей.

- А там, где оказываетесь Вы, лорд Довилль, почему-то торжествует мертвящий порядок. И то количество трупов, которое Вы оставляете на своем пути, является лучшим тому подтверждением.

Ягуар делает еще шаг по направлению ко мне, но, похоже, от последнего броска его останавливает присутствие Кейт. Я только вижу, как сжимаются, а потом вновь разжимаются его пальцы. Что он сделал бы, если бы мисс Вудсворд не стояла рядом со мной? Ударил? Сгреб бы меня за грудки и бросил в другой конец кухни? Но он не может себе этого позволить при даме, для этого, надо отдать ему должное, он слишком хорошо воспитан.

Он не может нам ничего сделать, это я понимаю вполне отчетливо. Чтобы расправиться с нами, ему придется предать огласке все, что случилось вчера, а это совершенно исключено из-за Драко. И, если послушать капитана Довилля, получается, что мы с Кейт подставили своего друга, намереваясь тихо отсидеться в углу.

Я не знаю, почему я делаю то, что происходит, кажется, помимо меня в следующий момент. Не задумываясь ни на секунду, глядя ему прямо в глаза — лед, под которым черная смертоносная вода, я кладу ладонь прямо на раскаленную плиту, рядом с которой стоял во время нашего разговора. Пусть, может быть, это его устроит. Чтобы пострадал не один Драко. И в первые секунды я даже не чувствую боли, наоборот, раскаленный докрасна чугунный круг кажется мне холодным, будто остужая ярость, клокочущую во мне и не имеющую возможности прорваться на поверхность. И только когда я слышу истошный вопль Кейт, до меня, наконец, доходит, что я делаю.

- Гарри, прекрати немедленно!

Она вцепляется в меня, оттаскивая прочь от плиты, и я только сейчас ощущаю адский жар, терзающий мою руку. Но я не прекращаю смотреть ему в глаза.

- Этого достаточно, сэр?

- Сумасшедший, — коротко бросает он, резко отворачивается от нас и немедленно покидает таверну.

Я сползаю по стене, струйки пота сбегают по моему лбу, не знаю, то ли от боли, то ли от пережитого напряжения. На свою ладонь я стараюсь не смотреть, впрочем, Кейт уже склоняется надо мной с палочкой, шепча исцеляющие заклинания. И практически тут же на кухню влетает Вудсворд.

- Чем у вас здесь пахнет? — недоуменно спрашивает он, втягивая носом воздух.

Кейт молча показывает ему на меня.

- Гарри, ты ненормальный? — теперь это говорит мне Вудсворд.

Я даже не стану спорить — мои тетя и дядя говорили мне об этом не раз с тех самых пор, как человеческая речь вообще стала мне доступна.

- Пап, ты же слышал, что Довилль нам тут наговорил? — Кейт вне себя от возмущения.

- Наговорить-то наговорил, однако, ничего не сделал, — констатирует практичный Вудсворд. — И уж руки жечь на плите он точно никого не просил.

Но я вижу по его лицу, что и он не одобряет действий капитана, что даже если ему и кажется, что я несколько переборщил, он все равно считает, что мы молодцы, и что последнее слово осталось за нами. И я понимаю, что мне это чертовски важно, будто мне лет четырнадцать, а я только что победил в драке взрослого верзилу с соседней улицы. Так что Вудсворд тоже делает все, чтобы привести меня в чувство. Он знает, что я плохо переношу алкоголь, так что поит меня каким-то особым чаем с травами, мою залеченную при помощи магии ладонь для верности покрывают еще и мазями, после чего выпускают посидеть и покурить на крылечке, дабы я пришел в себя.

И когда я, слегка обалдевший от нашего утреннего приключения, сижу и созерцаю абсолютно безоблачное небо, я внезапно слышу страшный грохот со стороны моря, звук, доселе мне неведомый — это все пушки Корабля одновременно дают залп в память о погибших в рейде пиратах, которым, похоже, суждено по морскому обычаю упокоиться в прозрачных, совершенно чуждых им, водах.

Разумеется, в таверне сейчас кипит такая работа, что мне не удается насладиться отдыхом на крылечке — я вхожу внутрь одновременно с Алоисом, которому Рон и Невилл помогают тащить полные корзины фруктов. Вскоре появляются Лиз и Вик, мы режем, парим, варим и жарим — с магией и без, Вудсворд составляет столы в зале вместе, на этот раз не брезгуя волшебной палочкой.

Улучив момент, Алоис незаметно протягивает мне клочок пергамента:

- Это вам с Кейт, пришло с огородов, — и он многозначительно подмигивает.

Да, похоже, хоть мы и не ожидали огласки, некоторый резонанс вчерашнее происшествие все же иметь будет. Я разворачиваю записку: «Дорогие Драко, Кейт и Гарри! Я не знаю, как мне благодарить вас! Маркус жив, я варю ему зелья. Хорошо, что здесь у меня все под рукой. Надеюсь, мне удастся его вылечить, хотя, шрамы, вероятно, полностью и не сойдут, но сейчас это последнее, что меня волнует. Надеюсь, у вас все хорошо. Со мной никто не разговаривает, но мне абсолютно плевать, пусть подавятся. Если сможете, навестите нас. Ваша П.П.» Я молча передаю записку Кейт и вижу, как улыбка скользит по ее лицу.

- Значит, мы все-таки молодцы, правда? — тихо говорит мне она. — Все было не зря. Только вот Драко…

- Кейт, папенька его, конечно, скор на расправу, но не убил же он его. Успокойся.

Она только вздыхает.

- Кейт, а что было делать? Думаю, Драко понимал, чем для него это может обернуться. Он же не маленький.

- Ну, да.

А что тут еще можно сказать? Она грустно смотрит на меня.

- Эй, молодые люди, а кто будет расставлять тарелки? — покрикивает на нас Вудсворд, и мы бросаемся в зал, где столы уже покрыты скатертями, и на них уже в ряд выстроились бокалы и кувшины с вином, большие бутыли с ромом и прочими напитками, которые будут сегодня потреблены без меры и без остатка.

Действо начинается где-то около четырех — пираты небольшими группками, тихо переговариваясь, начинают заполнять таверну. Мы снуем между залом и кухней, мы договорились, что ни я, ни Кейт сегодня не станем приближаться к обоим капитанам, так что центральная часть, где восседают Малфой, Довилль и прочие крупные хищники, сегодня полностью под опекой Лиз, Вик и Алоиса. Вудсворд вообще предпочитает, чтобы Кейт сегодня вечером не покидала пределов кухни. Драко нигде не видно. Похоже, у Малфоя старшего тяжелая рука…

Я не слышу, о чем они говорят в зале, так, обрывки, но, кажется, они отдают должное героизму господ Долохова, Мальсибера и Эйвери, так безвременно павших от рук авроров (я бы сказал — бездарно поплатившихся жизнью за глупое разграбление чужих поместий), вспоминают их подвиги еще во времена служения Темному Лорду… Что ж, это тоже их право. И довольно долго все это поминальное застолье выглядит весьма пристойно. Но, чем ближе к закату, тем громче становятся голоса, грубее речь. Неудивительно, при том количестве напитков, которые Вудсворд первоначально выставил на стол… А сколько было принесено еще и после… В общем, к тому моменту, когда солнце погружается в море, трезвых в зале уже не остается. И вот, когда ночь сменяет день, они решают, что пришла пора еще раз стоя вспомнить усопших, кубки, бокалы и кружки наполняются по новой, и со стороны их столов раздается нестройный хор голосов, требующий, чтобы все, абсолютно все, то есть и те, кто до этого момента не присоединился к всеобщей скорби, тоже выпили за упокой павших героев. Меня передергивает от одной мысли, что и мне придется поучаствовать в тризне по трем бывшим Упивающимся, но делать нечего, Вудсворд кивает, нам всем придется выйти в зал. Кубок с вином оказывается в руках и у меня, но я твердо решаю, что пить за них я не стану. Не мне скорбеть по безвременно покинувшим нас Мальсиберу, Эйвери и Долохову, потому что, если бы мне представилась такая возможность, я бы собственноручно убил их еще тогда, возле Хогвартса. И ничуть бы об этом не пожалел.

Все встают, мы, стоящие сейчас возле прохода на кухню, невольно оказываемся на всеобщем обозрении. И когда все пьют, я пытаюсь незаметно отставить свой кубок на небольшой столик позади меня. Вудсворд, заметив, что я делаю, смотрит на меня с ужасом, но сказать уже ничего не успевает. Потому что мой нехитрый маневр замечает не только он.

Лорд Довилль оказывается прямо передо мной за какие-то несколько секунд, похоже, действительно обладая способность временно становиться ягуаром, совершая молниеносные броски. И он совершенно пьян, хотя стоит на ногах твердо. Но вот его глаза… Я никогда в жизни не видел его таким.

- Не пьете, Поттер? — спрашивает он меня почти ласково.

- Как видите, капитан.

- Блюдете трезвость?

- Я быстро пьянею, — я еще пытаюсь отговориться, хотя ясно понимаю, что из этого ничего не выйдет.

- Поттер, на этот раз Вам придется выпить.

- Я не стану, капитан, — говорю я ему и понимаю, что сейчас случится катастрофа, только вот пока не знаю, какая именно. — И Вы прекрасно понимаете, почему.

- Не станете?

Он держит мой бокал в руке, проходит секунда, другая, а потом он просто выплескивает его содержимое мне в лицо. Зал взрывается радостными криками, пиратская братия чуть ли аплодирует. Я чувствую, как струйки сбегают по моим щекам, подбородку, снимаю очки, потому что сквозь залитые стекла я все равно ничего не вижу, медленно протираю их краем футболки.

- Вы превзошли себя, лорд Довилль, — я несколько мгновений смотрю в его безумные глаза, а потом, как и он утром, покидаю таверну, не прощаясь.

Меня никто не окликает, не пытается остановить меня, я просто ухожу вперед, в темноту, навстречу ночным шорохам, раздающимся под деревьями. Я не знаю, куда я иду, просто через какое-то время обнаруживаю себя лежащим на песке на дальнем пляже. Я смотрю на луну. Сегодня полнолуние, она сияет, подобно огромному серебряному шару, парящему над водой. Я различаю на ней тонкие прожилки загадочного рельефа — будто бы реки и долины, навеки застывшие в призрачном свете. И думаю, что если бы я мог сейчас оказаться там, этот свет пронизывал бы и меня, я ушел бы, куда глаза глядят, потерялся среди этих кратеров, и никогда бы больше не возвращался в мир людей.

Потом я все же поднимаюсь, захожу в воду прямо в одежде, чтобы смыть с лица винные подтеки и ту грязь, что, кажется, въелась в мое тело за эти месяцы работы в таверне. Я делаю несколько шагов по дну, а потом плыву вперед по лунной дорожке, стараясь ни о чем не думать. Если бы у меня была возможность просто так взять и уплыть с острова, я бы это сделал. Когда я возвращаюсь на берег и вновь сажусь на песок, я вынужден признаться себе в том, что больше не смогу здесь оставаться. Что, как бы я не пытался обманывать себя и уговаривать, что все можно стерпеть, есть все же предел и моему терпению. А еще я точно знаю, что у меня нет выхода. Никакого. Я могу пытаться бежать с острова или просто наложить на себя руки, что будет совершенно равнозначно. То, что случилось сегодня… да, завтра вся эта пьяная компания даже может и не вспомнить, как славно их капитан указал Поттеру на его место в их мире. Только вот я вряд ли забуду. Я не знаю, что мне делать…

Когда я слышу голоса, зовущие меня, я встаю и просто ухожу дальше вдоль кромки воды — я не хочу никого видеть. Завтра я приду и скажу Вудсворду, что больше не смогу работать у него. Если, конечно, он сам не выгонит меня после того, как я, по его меркам, устроил истерику.

Я бреду бесконечно долго, иногда сажусь на песок, благодарю Мерлина за то, что он надоумил меня вытащить из кармана сигареты и зажигалку перед тем, как пойти купаться. Курю, изучаю лунную траекторию, встаю и иду дальше — и так до самого рассвета. И когда очертания пальм перестают казаться черными тенями, и все вокруг постепенно окрашивается в нежно-розовые тона, я слышу далекий рокот мотора катера. И он приближается ко мне. Но я все равно не оглядываюсь. Даже когда понимаю, что он останавливается в нескольких метрах от меня, и слышу всплеск — это тот, кто прибыл на нем, спрыгивает в воду, чтобы догнать меня.

- Гарри, — рука сэра Энтони ложится мне на плечо. — Гарри, остановись!

Он разворачивает меня лицом к себе и, кажется, пугается, потому что он вдруг, как и в день нашего бегства из Азкабана, просто обнимает и прижимает меня к себе.

- Гарри, слава Мерлину! Я уж думал, не найду тебя.

Я молчу. Я знаю, что далекий от сантиментов сэр Энтони просто не может произнести фразу «Я думал, что ты утонул».

- Гарри, наплюй на него. Он напился до чертиков. Они все были его друзья еще со школы. Он не в себе. Мы с Малфоем его еле до дома доволокли. А еще он вбил себе в голову, что ты утопился.

- Было бы из-за кого топиться, — произношу я, с удивлением обнаруживая, что, оказывается, могу говорить.

- Ну, вот и хорошо. Давай на катер, пора возвращаться. Тебя там Вудсворд обыскался.

Я отрицательно качаю головой.

- Я сам вернусь, сэр Энтони. Не беспокойтесь. Я сам приду в таверну.

- Ну, как хочешь.

К счастью, сэр Энтони не тот человек, который станет уговаривать меня, как девицу, ехать с ним. Он просто убеждается, что я повернул обратно к пиратской деревне, и уезжает. А я иду к Кевину Вудсворду, совершенно не понимая, что будет дальше. Но раз я обещал вернуться, у меня, похоже, нет выбора. Я возвращаюсь.

23. Ловушка для героев

Цепочка моих следов вдоль кромки воды… Углубленное, вдавленное очертание пятки, аккуратные, чуть вытянутые кляксы — пальцы. Отпечаток держится недолго — пока не набегает следующая волна. Я смотрю, как завороженный, на появление и исчезновение моих следов на песке. Картинка то приближается, то отдаляется. Наверное, все это из-за того, что я не спал. Шлепанцы у меня в руках, совершенно мокрые, как, впрочем, и вся одежда — я только что вновь совершил заплыв в футболке и шортах в тщетной надежде, что мне удастся смыть с себя безобразное пятно вчерашнего вечера. Я отстраненно наблюдаю, как сбегают по моим рукам струйки воды. Хорошо хоть сигареты закончились — иначе сейчас, после того как я вновь поддался внезапному порыву и полез в воду, ни о чем не размышляя, я бы ужасно жалел, что они намокли. А вот зажигалку придется выбрасывать.

На рассвете, увидев сэра Энтони на катере, я отказался ехать с ним, наивно полагая, что не мог уйти слишком далеко от деревни, но я ошибался. Моя отчаянная ночная прогулка, предпринятая от обиды, унижения, беспомощности, слез, наконец, которые я просто не имею права проливать здесь, привела меня чуть ли не на противоположную оконечность острова. Так что теперь я бреду и бреду, а ходу до таверны Вудсворда, думаю, остается не менее часа. И я только сейчас понимаю, как же я вымотался. Но я же не должен был соглашаться ехать с сэром Энтони? Это было бы… как поражение, как если бы я признал свой вчерашний уход глупой мальчишеской истерикой. А что это было еще? И то, что я уже пару часов бреду вдоль берега, что это? Не глупое ли детское упрямство?

Мне кажется, моя голова заполнена вязкой ватой, но через ее слои все же пробивается одна здравая мысль: почему? Нет, не почему именно я, именно меня…Почему я позволил себе сбежать вчера? Зачем вообще устроил эту дурацкую демонстрацию? Что, я так раним, что не мог просто выпить бокал вина на поминках, не провоцируя скандала? Если мне так противно пить за Эйвери, Мальсибера и Долохова, кто мне мешал подумать в тот момент о ком-нибудь другом? О тех, кто был мне дорог, а нынче тоже пребывает в заоблачных далях.

Нет, мне надо было показать себя… В то же время, о ком бы я мог подумать? О родителях? О Фреде? О Ремусе и Тонкс? Кто отправил их за тот порог, откуда нет возврата? Не те ли, о ком скорбели вчера в таверне? Даже если и не они…

Стоп, но почему я… почему я не предъявляю никаких претензий старшему Нотту? Почему не напоминаю себе всякий раз, когда говорю с ним, что он-то тоже имел отношение к гибели тех, кто мне дорог? Только оттого, что он добр ко мне? Почему меня вообще не волнует вопрос о том, сколько авроров на счету Драко или Тео? Почему именно Довилль так выводит меня из равновесия? Смешно, если я отвечу сейчас, что все это из-за того, что он изводил меня в школе и снабдил меня поддельными воспоминаниями в день Последней Битвы. Опять же, забавно, тогда я думал, что та битва действительно последняя. Что такое бывает в жизни. Последняя Битва. А потом все хорошо, бесконечная, уходящая за горизонт линия счастливой жизни…

Если бы вчера вечером не Довилль, а, скажем, Малфой выплеснул мне в лицо то проклятое вино? Просто чтобы показать мне, что значит неповиновение капитану на острове. Что бы я сделал тогда? Сказал бы себе, что все они таковы, что мне не стоило ждать ничего иного? Что я сам позволил этим людям обращаться с собой, как со скотиной? Я не знаю, правда.

Если бы я тогда смог ответить себе на все эти вопросы, о, тогда я был бы мудр, как змей! Но нет, я не мудр, никогда таким не был и вряд ли имею шансы стать таким в будущем. Так что в то утро я просто шел обратно вдоль берега, вода стекала мне на лицо с отросшей челки, я смотрел себе под ноги, чувствуя, как случившееся вчера лежит на мне, словно слой грязи, которую не желают унести ласковые лазурные волны.

А так как я не смотрю вперед, я не вижу фигуру, приближающуюся ко мне с той стороны, куда я все же планирую рано или поздно прийти, и поднимаю голову только в тот момент, когда Рон, стоящий уже чуть ли не вплотную ко мне, окликает меня.

- Вот скажи мне, друг, — говорит мне рыжий, когда тем утром встречает меня на полдороге к пиратской деревне, — какого черта тебя понесло гулять по острову ночью?

- А ты не знаешь?

У меня совершенно нет желания сейчас рассказывать ему о подробностях того, что вчера произошло в таверне. Боюсь, я вообще не готов говорить об этом с кем бы то ни было — довольно и того, что это видели практически все.

- Я знаю, — говорит он мне, протягивая почему-то чистую футболку. — Мы искали тебя чуть ли не до утра, звали — я, Невилл, Кейт, Лиз, даже Вудсворд. А потом и Нотт младший, когда выбрался из своей теплой компании. Где ты был?

- Гулял, — я пожимаю плечами, стаскивая вчерашнюю одежду с красными винными подтеками, которые, разумеется, не могла смыть морская вода.

- Ты что, идиот? Ты понимаешь, что мы подумали? — Рон впервые за уже не знаю, сколько лет повышает на меня голос.

Я сажусь на песок, смотрю на него снизу вверх — у меня нет сил сейчас ругаться с ним. И он, наверное, различает в моих глазах ту безысходность, которая, наконец, настигла и меня, усаживается рядом.

- Извини, я не хотел на тебя орать. Просто мы думали, что ты…

- Что я пошел топиться из-за пьяной выходки капитана Довилля? Брось, Рон.

Я не хочу продолжать, но вот лгать и изображать невозмутимость тоже невмоготу.

- Знаешь, я, кажется, больше так не смогу, — признаюсь я. — Даже не знаю теперь, как быть.

Рыжему я могу это сказать, а вот больше никому. Ведь он у нас специалист по душевным терзаниям, правда? Ложусь на спину, прикрываю глаза. Нет, глупо говорить о том, что я не смогу, я не должен… Я растерял свои доспехи. Я похож на вытащенного из раковины моллюска — беззащитное тело, лишенное оболочки. Разве меня никогда не унижали в жизни? Да я бы сбился со счета, если бы вздумал сейчас вспоминать все, что было сделано, сказано…

- Знаешь что, пойдем, — говорит рыжий, протягивая мне руку, — все равно возвращаться придется.

- Убраться бы отсюда, хоть вплавь, — признаюсь я.

А Рон как-то загадочно смотрит на меня, пряча улыбку, но в тот момент мне совершенно ни к чему задумываться о том, почему он улыбается. Он протягивает мне свою пачку, и, когда я раскуриваю сигарету, мне кажется, это такое маленькое счастье.

Когда мы добираемся до таверны, уже даже не раннее утро, но голосов в деревне не слышно — вероятно, вчерашняя скорбь, сдобренная немалым количеством алкоголя, ни для кого не прошла бесследно. Рыжий доставляет меня до самых дверей, а вот дальше я уже сам, потому что общение с Вудсвордом у Рона по-прежнему не складывается. Я осторожно прохожу внутрь, в таверне все тихо, наверное, они тоже еще спят. Думаю, вчера пиратская братия засиделась допоздна, а если еще, выпроводив всех, и меня искали… Но нет, на кухне кто-то есть, я осторожно делаю несколько шагов и застываю на пороге — Вудсворд оборачивается ко мне, на его лице усталость и ни следа сна. Он ждал меня. И мне кажется, я должен как-то извиниться.

- Мистер Вудсворд, я … простите… я не хотел, чтобы из-за меня кто-то волновался. Просто я…

Я бы не удивился, если бы он сейчас сказал мне, как когда-то Рону и Невиллу, что я могу выметаться, потому что ему совершенно неинтересны работники, демонстрирующие открытое неповиновение капитанам, закатывающие сцены и прячущиеся потом всю ночь по кустам. Да, он бы так и сказал, я не сомневаюсь. А он говорит совершенно неожиданно:

- Гарри, ты б пожил несколько дней у нас. Чтобы ты, ну, сам понимаешь, не попадался никому на глаза. А потом подумаем, как быть. Там Кейт для тебя зелье оставила, чтоб ты спал, ну и успокоился тоже. Но я бы на твоем месте просто чего-нибудь выпил. Или ты у нас непьющий?

Мне вдруг становится смешно, так смешно, что я начинаю давиться этим смехом, прикрываю губы ладонью, а он все никак не унимается, рвется из меня наружу, пока не превращается в болезненные спазмы, будто бы стягивающие все мои внутренности в тугой узел. Я опоминаюсь, только когда Вудсворд энергично встряхивает меня за плечи.

- Да, пожалуй, лучше успокоительное, — задумчиво произносит он, ведя меня по коридору в бывшую комнату Вик, где мне довелось ночевать не далее как пару дней назад.

- Вы не собираетесь меня выгнать? — недоверчиво спрашиваю я, когда он, убедившись, что я выпил зелье и сижу на кровати, уже стоит на пороге.

- Тебя? Выгнать? — обе его брови взлетают высоко над стеклышками очков. — Да у меня за всю жизнь не было работника лучше, чем ты! Ну, не сдержался, с кем не бывает. Да и Довилль сам хорош. Хотя, скажу тебе, связываться с пьяными — последнее дело.

Да, пожалуй, в этом с Кевином Вудсвордом трудно не согласиться. Я укладываюсь, заворачиваюсь в плед, потому что ухитрился замерзнуть во время этой идиотской прогулки. А так как зелье действует довольно быстро, я вскоре и засыпаю. И никто не трогает меня до самого вечера.

Первым, кого я вижу на кухне, когда являюсь туда, выспавшись и обнаружив, что время движется к шести, и таверна вот-вот откроется, оказывается… да-да, мистер Малфой-младший. В длинном фартуке, как у Вудсворда, какой-то встрепанный, злой, он оборачивается и подмигивает мне, лихо откидывая волосы со лба.

- Привет, — говорю я несколько ошарашено, — а ты что, теперь к нам?

- Да, бессрочно отстранен от рейдов и прикомандирован к кухне! — рапортует он, левитируя к печи огромный противень с пирогом.

- За что? За то, что мы…

Я практически уверен, что это из-за истории с Маркусом, но Драко только отрицательно качает головой.

- Нет, разумеется. Никто же не хочет огласки, верно? В первую очередь, мой папаша.

- А что же ты тогда успел еще натворить?

Что, а, главное, когда? Учитывая то, что вчера он просто весь день не показывался, наверное, зализывая раны, оставленные разговором с отцом. Причем, боюсь, не только душевные…

- Не сошелся во мнениях с местным руководством, — с деланной беспечностью отвечает он.

- Сразу со всеми?

- Да, и это тоже возможно, хотя у тебя, кажется, до сих пор такого не получалось. А я вот смог. И с папенькой, и с Довиллем. Причем сразу по всем вопросам.

- Бунт на корабле?

Я улыбаюсь. Наверное, это неправильно — радоваться тому, что Драко впал в немилость. Но мне почему-то веселее оттого, что он теперь тоже здесь, с нами.

- Да, капитан Довилль именно так и выразился. По его мнению, любое несогласие с тем, что он делает, теперь так и называется.

- Разве это когда-нибудь было по-другому?

- Гарри, — Драко подходит ближе ко мне, отправив пирог в печь. — Ты что, думаешь, я ничего им не сказал, когда узнал, что тут вчера было? Какого черта было тебя принуждать пить? Он-то должен понимать, кто для тебя бывшие сторонники Лорда. И зачем оскорблять тебя при всех? А потом полночи метаться по дому, искать тебя при помощи отцовского магического шара…

О, точно, ведь в одном из поместий Малфой забрал принадлежавший его семейству артефакт, при помощи которого можно было отыскать того, кого считаешь утраченным. Только вот зачем ему было пытаться найти меня? Совесть замучила?

- Я ему и сказал, что… неважно, что я ему сказал.

Он отводит глаза, и мне чудится, за этими несказанными словами стоит еще что-то, но он так никогда и не решится произнести их. Я бы все равно не понял, или сделал бы вид, что ничего не понимаю. Потому что, если ты сам отказываешься увидеть и принять что-либо, то до тебя не так уж и просто достучаться.

- А потом еще и папеньке… В общем, слово за слово…

- Ну, ты даешь! — я радостно хлопаю его по плечу, и тут до меня доносится сдавленное шипение, которое тут не может издать никто, кроме Драко, потому что пока на кухне мы одни.

- Черт, ты бы поосторожнее…

И тут до меня доходит… Его же накануне избил отец. На лице и на руках, понятное дело, никаких следов, а вот что под одеждой…

- Тебя что…

- Гарри, даже не спрашивай, — решительно прерывает меня Драко, — я знал, что так будет, еще когда мы лезли за зельем. Так что пару дней воздержись от жестов дружеского расположения в виде хлопанья меня по спине и по плечам. Мазь я у Довилля тоже позаимствовал, так что все пройдет, но не сразу.

- Разговорчики!

Вудсворд, кажется, заполняет собой весь дверной проем, у него в руках два внушительных кувшина с вином или маслом — он только что из погреба.

- Гарри, — говорит он мне, — как видишь, нам прислали подкрепление. Так что я тут подумал… ты неплохо готовишь, так что мы с тобой будем вдвоем заправлять на кухне. В зал ни ногой, понял? Тем более, у нас теперь есть мистер Малфой!

Вудсворд, не расставаясь с кувшинами, делает шутливый поклон в сторону Драко, а тот, в свою очередь, довольно церемонно и важно отвечает. А я, поначалу побаиваясь, варю супы, запекаю цыплят, в общем, в последующие дни Вудсворд, кажется, задается целью сделать из меня повара. И живу я в таверне, будто под домашним арестом — сплю в комнате Вик, купаться только с Драко и Кейт, свидания с Роном на заднем дворе во время перекура. Кстати, Рон относится к тому, что Вудсворд буквально прячет меня от чужих глаз, с пониманием. Ему тоже кажется, что так будет лучше, хотя я не вполне понимаю, от какой опасности меня тут так тщательно охраняют — Довилль, насколько я понимаю, с того злополучного вечера обходит таверну стороной. Наверное, те, кто взяли меня под опеку, пытаются оградить меня от других членов пиратского братства, так как мое демонстративное неповиновение капитану и показательное возмездие в определенной мере развязало руки и им.

Теперь я в плотном кольце друзей, если так можно сказать. И оно становится еще плотнее, когда через пару дней к нам присоединяется Тео.

- Мистер Вудсворд, — говорит он прямо с порога, появившись в таверне около полудня, — я поступаю в Ваше полное распоряжение.

- Надолго? — Вудсворд смотрит на него с некоторой долей иронии.

- Бессрочно!

Лицо Тео сияет от гордости. Во-первых, Драко и его друг тоже, так что он, несомненно, решил составить ему компанию. Во-вторых, ох, во-вторых, несогласие с капитанами по ряду вопросов, кажется, становится на острове все популярнее. И, думаю, Довилль винит во всем меня. Он же сам сказал, я вношу хаос одним своим появлением. За почти десять месяцев моей жизни здесь «зараза», похоже, успела подкосить и некоторых ранее вполне благонадежных членов пиратского воинства. Конечно, можно просто махнуть рукой и сказать, да что там, мальчишки, им нравится не соглашаться со старшими. И я уверен, что так оно и есть. Но есть человек на острове, который, я не сомневаюсь, скажет, что Поттер виноват во всем. И предъявит счет…

А пока у нас тут свое трактирное братство. Тео вот затеял драку во время тренировки, а когда Довилль предложил ему прекратить, не пожелал останавливаться. А потом прямо сказал, глядя в глаза пиратскому капитану, что не сдержался, хотя и ничего не пил накануне. Безусловно, этого было более чем достаточно. Может быть, то, что Нотт старший тоже не вполне одобрял действия своего капитана, придало Тео наглости, или же осознание того, что его отец на острове — фигура весьма значительная. Но показательный выпад в адрес капитана Довилля, который для любого другого мог бы закончиться дуэлью, вылился для Тео всего-навсего в отправку к Вудсворду на исправительные работы. И мы весело галдим, шутим, так что мое заточение в трактире поначалу не кажется мне таким уж безысходным. И моя обида не то чтобы забывается, нет, она, как старое, брошенное на чердаке зеркало будто бы подергивается паутиной, но я знаю, стоит стереть ее — и тот вечер вновь встанет перед моими глазами во всей своей унизительной четкости.

Теперь, когда я думаю о том, как подходит к концу моя жизнь на острове, мне кажется, это странные дни, будто бы выторгованные дружбой Драко и Тео или опекой Вудсворда у моей нелепой судьбы. Каждый новый день приближает ее нежданное завершение, но я в то время даже не догадываюсь о том, как это произойдет, хотя не могу не понимать, что в моем нынешнем положении есть что-то странное. Почему они так настойчиво прячут меня? Почему, когда истекают те несколько дней, о которых говорил Вудсворд, предлагая мне пожить в таверне, он даже и слышать не хочет о том, чтобы я вернулся в хижину, где раньше жил с Роном и Невиллом?

- Останешься здесь — и все, — говорит он почти грубо, когда я пытаюсь как-то вечером сказать, что пойду спать к себе.

- Почему? Вы что, думаете, кто-нибудь нападет на меня из засады и отомстит за нежелание выпить за упокой?

- Неважно, что я думаю. Нечего тебе слоняться в темноте по острову, вот что.

Я не могу выйти один за порог таверны. Если мы курим на крыльце, мой караул следит за тем, чтоб никто случайно не увидел меня. Честно говоря, мне кажется, они тогда немного сами заигрались в спасителей, потому что, я уверен, мне ничто не угрожало. Иногда я даже думал, что, если у меня вошло в привычку спасать мир, то, может быть, у них была такая же необъяснимая потребность спасать мир от меня? Или меня от мира… так продолжается недели три или чуть больше. И все это время меня не покидает чувство, словно я стремительно вырастаю из островной жизни, уютный райский кокон, до этого удерживавший меня довольно надежно, лопается, дает трещины, а я, все еще не понимая этого, хватаюсь за его ломкие края — за наше иллюзорно безопасное существование под крылом хозяина трактира, дружеские шутки, похлопывание по плечу…

Все заканчивается так неожиданно, что я даже не успеваю докурить сигарету, с которой выскочил на крыльцо. Уже глубокая ночь, шумные гости таверны разошлись по домам, в зале Драко и Тео заканчивают убирать со столов, Кейт руководит помывкой посуды. Еще один день нашей жизни на острове… Еще одна ночь — черная, ласковая, бархатная.

- Гарри, Гарри! Подойди сюда!

Я делаю шаг вперед, потому что там, в глубокой тени деревьев, свет, падающий из окон таверны, выхватывает из тьмы две фигуры — Рон и Невилл. Когда я подхожу ближе, я вижу в руках их обоих волшебные палочки. Разумеется, чужие… Я могу даже ничего не спрашивать, потому что… Потому что и так все ясно.

- Вы что…, — начинаю я, но Рон не позволяет мне закончить.

- Что, так и собираешься жить здесь дальше, как червяк? Ты же сам сказал — хоть вплавь!

- Вы из-за меня?

- Прекрати, и из-за себя тоже, — шепчет Рон. — Мы не зря столько месяцев отирались на этом проклятом корабле. Я не стал тебе ничего говорить, ты бы никогда не согласился. Как ты себе представляешь свою дальнейшую жизнь здесь? Никак? Вот и мы тоже — никак.

- Вы хотите угнать корабль?

Рон молча кивает. Я не могу в это поверить. Хотя, а почему это кажется мне столь невероятным? Они столько времени проводили целые дни за уборкой корабля. Наивно было бы полагать, что все это время они только скорбели о своей нелегкой доле, тем более с неукротимым гриффиндорским стремлением сунуть свой нос всюду, где его могут хорошенько прихлопнуть. К тому же, я понял это еще во времена нашего расследования в Аврорате, у Рона куда больше талантов, нежели он стремится продемонстрировать миру.

- Гарри, мы сможем управлять кораблем. Нет, не поднять его в воздух, разумеется, на это нам никакой магии не хватит. Мы дойдем до ближайшего острова из тех, что отмечены на карте.

- Барбадос?

- Да. Бросим корабль, вплавь доберемся до берега. Пойдем в полицию, скажем, что катались на яхте, упали в воду, документы утрачены. Ну, придумаем что-нибудь. Невилл свяжется с бабушкой.

При слове «бабушка» я невольно улыбаюсь.

- Гарри, а кто нам еще поможет? Невилл хотя бы не государственный преступник. Исчезнем на какое-то время, проживем, раз мы смогли протянуть здесь так долго. Уедем в Штаты. Куда угодно. Мы все продумали. Я помню наизусть все карты. Я знаю, как управлять кораблем. Ты с нами?

Я смотрю на украденные палочки в их руках. Даже если немедленно отказаться от их плана, то, что они уже сделали, по местным законам вполне тянет на попытку побега. Почему бы тогда и не совершить ее? Как я могу сказать «нет»? Кем я стану тогда для них? Лучшим другом всех слизеринцев? Да, я прекрасно знаю, как это будет называться — трус и предатель.

А так как я не такой, я все же говорю «да». К тому же, я уверен, они не откажутся от своего плана. Если я скажу сейчас, что предпочту остаться на острове, они пожмут плечами и растворятся в темноте.

Я никому не пожелал бы оказаться в той ситуации, в которой сам был в ту ночь. Когда ты понимаешь, что задуманное ими, скорее всего, безумие, но и не можешь найти слов, чтобы отговорить их, потому что они уже сделали первый шаг, потому что они все равно тебя не послушаются. Когда ты видишь, что близкий тебе человек не прав, но ваша дружба зависит от того, поддержишь ты его или нет, что выбрать? Когда твой отказ, просто следование здравому смыслу — и вот ты уже повернулся к нему спиной, и ваши жизненные дорожки разбегаются, чтобы уже никогда не пересечься. А если ты следуешь за ним, зная, что, вполне вероятно, он совершает ошибку… значит, ты идешь на дно вместе с ним. И выбрал именно это. Если честно, я до сих пор не знаю, как правильно решается эта задача. В ней могут быть разные условия, но спрашивается всегда одно: «Ты со мной или нет?» Так уж вышло, что за тот месяц она выпала мне дважды, и оба раза я сделал неправильный выбор, хотя в обоих случаях ответы были разные. Парадокс Поттера.

- Рон, а почему нам не взять катер? — эта идея кажется мне гораздо проще в исполнении, чем попытка угнать большой парусный корабль.

- Потому, Гарри, что стоянка катеров за «господским домом», еще не хватало туда соваться. И с маггловской техникой я вряд ли управлюсь. К тому же, ночью на катерах часто выходят в море рыбаки из местных, а корабль им без надобности.

- А ты точно управишься с кораблем?

- Гарри, — Рон смотрит на меня даже с некоторой обидой, — если бы я не был в этом уверен, мы бы все это не затеяли.

А в голове у меня… честно говоря, в голове у меня абсолютная пустота, потому что я не вижу никакого разумного выхода из этой ситуации. И я даже немного верю в то, что у нас все получится. Мерлин, ведь смогли же мы когда-то втроем, тогда совсем еще дети, взломать хранилище Лестрейнджей в Гринготтс и улететь на драконе? Почему нет? Мне же всегда везло, и мое везение надежно укутывало своим невидимым покрывалом всех тех, кто был рядом со мной. Или я просто хочу взойти на борт, попробовать поднять руки, как в моих снах, заставляя огромный фрегат взмыть в небо?

- Откуда у вас палочки? — спрашиваю я, хотя ответ и так вполне ясен.

- Оттуда, где их теперь нет, — таинственно отвечает Рон, а его глаза так и светятся от гордости.

Если бы я в тот момент догадался настоять на том, чтобы он ответил! Если бы… Если бы мы с рыжим не выносили документы из Аврората… Если бы я не женился на Джинни Уизли… Если бы… Если бы капитан Довилль не выплеснул мне в лицо содержимое моего кубка с вином… Если бы я не оказался практически в заточении в таверне… Если бы я видел хоть какой-то разумный выход… Если бы чуть больше думал, прежде чем что-то делать… Я не спросил, я, охваченный их веселой бесшабашной решимостью, вернулся в таверну, покрутился там ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы никто ничего не заподозрил, я чинно пожелал всем спокойной ночи, мысленно прощаясь навсегда с Кейт, Драко, Тео, Алоисом и Вудсвордом, я выждал положенное время, выбрался в окно, чтобы потом бежать через темные заросли к пристани, таясь от каждого шороха, слыша рядом только прерывистое от волнения и бега дыхание моих друзей. Тех, кого я, похоже, так недооценивал…

На пристани никого — охрана должна быть на борту. Только два факела, закрепленные на двух высоких столбах, бросают отсвет на грубо обструганные доски причала. Пламя чуть колеблется под легким дыханием ночного бриза, а когда ветер чуть крепчает, то кажется, будто он пытается оторвать лепестки огня и унести их вдаль. И я отшатываюсь, когда наши тени оказываются в круге света. А черный фрегат покачивается в нескольких десятках метрах от берега — думаю, доплыть до него под силу даже Рону с Невиллом. Мы забираемся на борт по якорной цепи — все тихо, только на палубе прямо перед нами два тела — Грегори Гойл и младший Эшли. Это им, бедолагам, выпала сомнительная честь расстаться со своими волшебными палочками под влиянием напитка, старательно приготовленного для них Невиллом — флакон сонного зелья, ну и добавить ром по вкусу…

На берегу ни огонька, даже в господском доме на холме. Невероятная, непостижимая тишина — наши осторожные шаги по палубе кажутся мне грохотом. Невилл возится с якорем, Рон устремляется вперед к капитанскому мостику, держа палочку наготове. Сыр в мышеловке так красиво поблескивает масляными боками…

А я… я просто глубоко вдыхаю и даю магии Корабля поглотить меня. Я чувствую его сейчас от верхушек мачт до темной глубины трюма, грозно замершие пушки, натянутые канаты. И его силу, своевольную, равнодушную к добру и злу, но так любящую ветер, свободу, огромные неоглядные пространства — воды ли, воздуха ли… И еще я ощущаю смутную угрозу, я различаю ее как темные сгустки чужой силы, затаившиеся совсем рядом с нам — возле борта в паре шагов от меня, на капитанском мостике, на корме. Но вот крикнуть об этом бегущему вперед Рону я уже не успеваю — меня сбивают с ног, чья-то ладонь грубо зажимает мне рот, я пытаюсь вырваться, но тут же получаю тычок под ребра, а потом грузное тело наваливается на меня, бросая лицом на доски палубы. И тот, кто поймал меня, все никак не желает уняться, продолжая молча наносить удары. Я не знаю, что происходит с Роном и Невиллом, но, судя по тому, как сотрясается палуба от падения довольно тяжелого тела, дела у них тоже идут неважно.

- Гаденыш, — подает голос тот, кто поймал меня, и мне кажется, это Августус Руквуд. — Ну, теперь-то, будь покоен, тебя никто не спасет.

- Августус! Мы всех взяли. Прекрати его бить!

Я по-прежнему ничего не вижу, так как Руквуд крепко прижимает меня к палубе, но я не могу ошибиться — этот голос принадлежит старшему Нотту. Звук шагов рядом с моей головой, я обретаю свободу, поднимаюсь на ноги. Сэр Энтони смотрит на меня, не произнося ни слова. Он крепко держит Невилла, приставив палочку ему к горлу. И мне становится даже смешно — как будто мы на пятом курсе и вновь в отделе Тайн. И нас вновь поймали, только вот уже нет практически никого из тех, кто когда-то пришел нам на помощь. Интересно, был ли там в тот день сэр Энтони?

Малфой толкает впереди себя Рона, рыжий только и успевает бросить на меня виноватый взгляд. А позади них, невозмутимый и как всегда насмешливый капитан Довилль.

- Мы и не думали, что вы трое продержитесь так долго, Поттер! С вашими-то талантами!

- Так это была ловушка, Мой Лорд?

В его лице практически ничего не меняется, он только чуть встряхивает головой — старая привычка, отмечаю я, его волосы давно не падают ему на лоб сальными прядями, а вот этот жест из моего детства остался. И он вновь поймал Поттера и его друзей на месте преступления, только теперь, похоже, потребует для них более серьезного наказания, чем исключение из школы. И я уверен, ему не по вкусу то, как я обращаюсь к нему.

- А Вы думали, мы столь беспечны, Поттер? Вы полагали, что Вашим приятелям можно, как в старые добрые времена, залезть в мою каюту, взять там карты и сонное зелье, после этого опоить охрану и похитить Корабль? Вы верите в сказки, Поттер?

- Вы бы еще про шкуру бумсланга вспомнили, — почему-то весело отвечаю я и понимаю, что мне не страшно.

- Что ж, господа, — Малфой, как всегда, обходителен, — пожалуйте в тюрьму.

- Свяжи их, Энтони, — небрежно бросает Довилль, но я замечаю, как непроизвольно дергаются губы Нотта старшего.

Однако он выполняет приказ. Еще одна маленькая свершившаяся месть, не правда ли, капитан? За то, что сэр Энтони посмел стать мне другом. За то, что Тео и Драко открыто вступились за меня. За то, что эти люди просто были рядом со мной…

И когда они подводят Корабль ближе к берегу, и на пристань ложится трап, я слышу, как сэр Энтони, теперь конвоирующий меня, тихо шепчет мне в спину:

- Что ты наделал, сынок…

Я молчу. На этот раз мне нечего ему сказать.

24. Ночь перед казнью

Здание тюрьмы, небольшое приземистое на совесть сколоченное строение, замыкает плац с левой стороны. Когда мы подходим к нему, и Руквуд, приторно и одновременно хищно осклабившись, гостеприимно распахивает перед нами дверь, я думаю о том, что всего-то в нескольких метрах отсюда начинается дорожка, ведущая к таверне, И опять, как и тогда, когда Кингсли арестовывал нас на выходе из Аврората, меня охватывает ощущение нереальности происходящего. Мне вновь кажется, что это какое-то наваждение, что ничего не было, что сейчас я сделаю еще несколько шагов и окажусь под ставшим уже столь привычным и, да, вполне гостеприимным кровом таверны, задую свечу, завернусь в плед и засну, чтобы наутро быть разбуженным осторожным стуком в дверь или окриком Вудсворда — в зависимости от того, кто возьмет на себя труд будить меня.

Но его не будет, этого утра, нет, разумеется, солнце вынырнет из моря на другой стороне острова точно по расписанию, легкий утренний бриз прошелестит в кронах деревьев, птицы возвестят о наступлении нового дня жизнерадостным чириканьем и возней, цель которой понятна только им одним. Перекличка голосов, повседневные дела, приготовление утреннего кофе — та же самая возня, только уже человеческая. Для того чтобы жить дальше — завтракать, ссориться, тренироваться, любить, заполняя утро, день и вечер массой больших и малых дел. Тех дел, которые в одночасье стали нам недоступны — по законам острова мы вряд ли доживем до полудня.

- Входите, господа, располагайтесь, ни в чем себе не отказывайте, — Руквуд буквально воркует, провожая каждого из нас взглядом жизнерадостного палача, которого, наконец, представили своим жертвам.

Интересно, если они решат вздернуть нас на рее, кому выпадет столь высокая честь? Да, у них же есть Макнейр, любитель подобных церемоний. Думаю, он столь же обстоятельно подойдет к делу, как в свое время к казни Клювокрыла, к счастью, несостоявшейся. Но тогда, на третьем курсе, мы лишили его законной добычи — тринадцатилетние подростки, счастливая звезда которых не заходила в то время ни днем, ни ночью.

Как только мы попадаем внутрь, наши руки оказываются свободны — действительно, не станут же четыре мага, имея в руках палочки, опасаться троих безоружных и уже, что и скрывать, несколько подрастерявших бодрость духа, парней. Да и приказ связать нас на Корабле был отдан Довиллем, думаю, просто ради того, чтобы продемонстрировать мне, что сэр Энтони, несмотря ни на что, тоже является одним из НИХ — и это никогда не было иначе.

Мы садимся на скамью у широкого стола, сколоченного из грубых широких досок, и я ощущаю пальцами его шероховатую поверхность, неровности, круги вокруг сглаженных стараниями столяра сучков — будто впервые. Уже второй раз в моей не столь долгой жизни смерть встает передо мной — буднично и отчетливо, давая мне время подумать и оглядеться. И на этот раз я не буду торопиться. Может быть, оттого, что я не боюсь умирать. Или, став старше, я успел больше привязаться к маленьким повседневным деталям: тому, как поскрипывает теплый песок под ногами, как пахнет свежеиспеченный хлеб, как Вудсворд бурчит себе песенки под нос, к тому, как ночной ветер, наполненный терпкими запахами моря, касается моей разгоряченной после многочасового бдения у печи кожи, к сонному дыханию друзей, когда я, стараясь их не тревожить, чуть ли не на рассвете прокрадывался к своей кровати…

Я не стану вглядываться в лица тех, кто сейчас занимает место напротив нас. Если я попытаюсь поймать взгляд хоть одного из них, это будет так похоже на попытку человеческого контакта, будто невысказанная просьба пощадить нас, как объяснение того, что то, что мы сделали — не измена, не преступление, направленное против всех, живущих на острове, а, скорее, просто мальчишеская бесшабашная выходка: чем черт не шутит, вдруг получится?

Я пытаюсь незаметно бросить взгляд на моих друзей: Невилл, похоже, очень подавлен, сложил руки на коленях, ни на кого не смотрит. Рон, напротив, кажется даже слишком спокойным — он не опускает голову, с вызовом рассматривает наших врагов. Но даже в неярком свете свечей я могу различить, что щеки его начинают предательски краснеть. О, я знаю тебя, рыжий! Тебе стыдно, что мы опять так нелепо попались, а так как на этот раз зачинщиком был явно ты, то и винишь ты только себя. Когда-то, (ты помнишь?), когда мы в давние-предавние времена искали крестражи, тогда так чувствовал себя я — предводителем, который ведет свое крохотное войско невесть куда. И знал, как, наверное, и ты сейчас, что во всем, что идет не так, большая часть вины — твоя.

Капитан Малфой, сидящий напротив меня, почему-то выглядит очень довольным. Такое впечатление, что он сидел в засаде где-то с ноября, не пил, не ел, мечтая лишь об одном: изловить, наконец, Поттера, Уизли и Лонгботтома. И теперь вот она, заслуженная награда, так что он даже готов полюбить нас за то, что мы так глупо попались. Лицо Нотта старшего не выражает ничего, только в неверных тенях, отбрасываемых неярким светом, я различаю резко обозначившиеся желваки на его скулах. На Довилля я стараюсь не смотреть — от него исходит такое напряжение, что мне становится не по себе. Он сосредоточен и сдержан, но его пальцы как-то уж очень крепко сжимают палочку, лежащую на столе перед ним. И искорка света, будто плененная зеленым мерцающим камнем в серебряной оправе на среднем пальце его правой руки… она скользит все глубже, мечется в острых гранях, как мотылек… Мерлин, о чем я думаю!

- Вы позволите задать вам пару вопросов, господа? Или вы не расположены к беседе?

Голос Малфоя звучит вкрадчиво, и в то же время в нем тщательно скрываемое торжество. Почему? Пари, что ли, он на нас с Довиллем заключил на половину его состояния? И теперь вот так враз поправил свое пошатнувшееся после ареста, суда и конфискации финансовое благополучие? Вот забавно, если Довилль сейчас думает вовсе не о нашей поимке, а о том, что ему жалко расставаться с деньгами! И палочку свою сжимает, вот-вот сломает, аж костяшки пальцев побелели. Я невольно улыбаюсь, как обычно, в самый неподходящий момент.

- Что смешного, Поттер?

Он говорит очень тихо, а я отчего-то представляю себе картинку: с таким же шелестом скользит в траве гладкое змеиное тело…

- Я просто думаю, капитан Довилль, зачем такая многоходовая комбинация: Корабль, засада… Чтобы в итоге отправить нас на рею? Не проще ли было оставить нас с Роном в Азкабане, а Невилла — в венесуэльской тюрьме?

- То, что у Вас собственные понятия о благодарности, Поттер, не нуждается в доказательствах!

Малфой продолжает сладко улыбаться, будто предлагает мне попробовать только что откупоренное специально для меня коллекционное вино. А когда я мельком все же перевожу взгляд на второго капитана, я вижу, как теряется, гаснет, умирает мотылек света в его перстне. Его лицо кажется непроницаемым, даже расслабленным, только вот руки… Левая рука на столе, пальцы разжаты, но, мне кажется, на столе должны остаться вмятины. Или глубокие царапины — следы беспощадных когтей ягуара.

- А за что нам быть вам благодарными? — Рон неожиданно вступает в беседу, глядя на Малфоя прямо, брезгливо и нагло. — За то, что чуть ли не год держите нас здесь, как прислугу? Думаю, мы уже десять раз отработали свое спасение, уж Невилл-то точно.

- Уизли, в старые времена то, что для вас сделали, называлось «долг жизни». Его не отдают, намывая тарелки или драя палубу, — тихо произносит сэр Энтони.

А я, сам не понимаю почему, я же вижу, что Нотту старшему тяжело участвовать в нашем допросе, но я все же говорю это:

- Раз не отдают так, возьмите другой валютой. Мы не просили спасать нас.

И мне кажется, сэр Энтони вздрагивает от моих слов. Или это просто игра колеблющихся огоньков свечей? А вот Довилль чуть ли не усмехается, наблюдая, как я теперь, пусть и вынужденно, наношу обиду своему бывшему защитнику.

- Что вы собирались делать с Кораблем, позвольте полюбопытствовать? — спрашивает он.

Да, я теперь ясно вижу — он доволен тем, что я обидел Нотта.

- Ничего не собирались, — Рон, кажется, понимает, что сейчас уже нет смысла скрывать что-то, раз мы повинны в измене, и нас завтра, по всей видимости, казнят. И наша откровенность никому не нанесет вреда. Отчего бы и не поговорить? — Мы хотели дойти до Барбадоса, там бросить Корабль и попробовать прожить как-нибудь. Хоть на воле.

- А Корабль, Уизли?

- Наверняка Вы нашли бы его без труда, вы же маги! — Рон улыбается, больше не скрывая издевки и презрения.

- И кому же принадлежал этот гениальный план? — думаю, капитан Довилль ждет вполне определенного ответа, но, увы, он его не получает.

- Нам с Роном, — неожиданно откликается Невилл, осмеливаясь все же поднять глаза на человека, которого он всегда боялся пуще смерти.

Но раз уж смерть подобралась так близко, стоит ли бояться своего бывшего профессора с вкрадчивым голосом и ледяными глазами? О, брови лорда Довилля предсказуемо ползут вверх! Неужто сразу обе? Нет, слава Мерлину, только правая. Конец Света на сегодня отменяется. По крайней мере, для всего человечества. А Невилл, видимо, вспомнивший сейчас и о том, что он не только послушный внук строгой бабушки и тихий студент, любящий ботанику, но еще и победитель Нагайны, участник битвы в Отделе Тайн, и один из тех, кто на седьмом курсе открыто бросил вызов тем, кто от имени Темного Лорда заправлял в тот год в Хогвартсе, в том числе и нынешнему господину капитану, продолжает:

- И Гарри здесь вообще не при чем. Мы уговорили его в самый последний момент, даже ничего толком не объяснили.

Сэр Энтони бросает быстрый взгляд на Довилля и Малфоя. Что это, он надеется выцарапать меня? Не стоит, мышеловка захлопнулась, а тот, кто ее поставил, не склонен расставаться с добычей.

- Что же, Поттер, Вы позволили увести себя силой? — в насмешливых интонациях Довилля мне слышится некая двусмысленность

Я не стану поддерживать Нева и подтверждать, что они повели меня с собой, как корову на ярмарку. Хотя на этот раз все примерно так и выглядело.

- Нет, капитан Довилль, я тоже хотел покинуть остров, — спокойно отвечаю я.

Еще не хватало, чтобы меня объявили невиновным, а моих друзей завтра бы показательно убили на глазах у всех. Мы вместе — и этим для меня все сказано. И капитан Малфой, как ни странно, сегодня со мной заодно:

- В любом случае, вы все втроем поднялись сегодня ночью на борт Корабля, чтобы отплыть на Барбадос. Следовательно, все трое одинаково виновны в измене. Вы признаете это?

- Мы не служим вам, так что об измене говорить смешно. Но мы втроем действительно собирались угнать Корабль. Думаю, тут и отпираться глупо, — отвечаю я, решительно подводя черту под разговорами о моей возможной непричастности.

И мне почему-то кажется, что после этого капитан Довилль мгновенно теряет интерес к происходящему. Потому что через пару минут он перестает пытаться сломать свою волшебную палочку, сжимая ее в тонких пальцах, произносит Tempus (3:20), и внезапно поднимается со своего места:

- Прошу меня простить, господа, к сожалению, я вынужден покинуть вас. Люциус, Энтони, Августус, надеюсь, вы завершите беседу с этими молодыми людьми без меня. Полагаю, тут и так все ясно.

- Разумеется, Северус. Наши законы в подобных случаях не допускают широкого толкования.

Малфой провожает капитана Довилля заинтересованной улыбкой. Мне кажется, столь поспешный уход его капитанства стал и для него неожиданностью. Но затем он, как ни в чем не бывало, вновь поворачивается к нам:

- Позвольте, господа, задать вам и еще один вопрос: посвящали ли вы кого-либо в свои планы?

- Безусловно, нет, — Рон немедленно отвергает версию о том, что у нас на острове были сообщники. — Мы с Невиллом практически ни с кем не общались, а у Гарри, если бы он даже и захотел оповестить о нашем намерении пол острова, просто не было времени.

И этот ответ тоже очень подходит капитану Малфою, и Нотту старшему он тоже подходит — их дети должны оставаться вне подозрения. Достаточно их дружбы с Поттером…

- А маггловская девчонка? А бывший аврор? Вудсворд, наконец? — это не унимается Руквуд.

- Мы ни с кем ничего не обсуждали, мистер Руквуд, — терпеливо объясняю я. — Любой здравомыслящий человек отговорил бы нас от этого. А уж Вудсворд попросту посадил бы под замок, уж поверьте!

Не хватало еще, чтобы пострадали те, кто был для меня на острове чем-то вроде «ближнего круга». Те люди, которые просто были рядом…

А дальше они спрашивают еще, думаю, это совершенно формальные вопросы, потому что, раз они следили за Роном и Невом, а, как выяснилось, они действительно следили, причем довольно давно, они и сами все прекрасно знают. Как незадачливые гриффиндорцы, с некоторых пор допущенные и до уборки внутренних помещений, а значит, и кают, интересовались картами, книгами по магической навигации, лазили в незапертые шкафы в каюте Довилля (!)… Когда я слышу, как Рон рассказывает обо всем этом ровно и спокойно, я ужасаюсь их наивности. Да и своей, честно говоря, тоже. Как я мог не расспросить их о подробностях гениального плана спасения? Мне что, так не терпелось взойти на борт, поиграться с непостижимой магией Корабля? Да нет, все просто: я не мог их бросить и не хотел больше оставаться на острове.

Наконец, ОНИ считают, что мы рассказали достаточно, чтобы утром нас можно было с чистой совестью отправить на рею. Я смотрю на сэра Энтони, перехваченный взгляд кажется мне тусклым и усталым. Если он и будет пытаться спасти меня, когда они через несколько минут соберутся в господском доме, дабы окончательно решить нашу участь, я не думаю, что ему что-то удастся.

— Что ж, господа, раз вам так не нравилось наше навязанное гостеприимство, предлагаю вам подождать нашего решения до утра. Ну а чтобы вы не заскучали, компанию вам составят господа Эшли и Гойл. Уверяю вас, они не пили приготовленного для них пойла, хотя и притворились спящими. Специально для вас. Даже были готовы на пару часов расстаться с палочками. Только есть одно но: они будут с этой стороны решетки, а вы… уж не обессудьте…— и Малфой, картинно удаляется, оставляя нас на попечение охраны. За ним следуют Руквуд и сэр Энтони.

Идиоты, и здесь идиоты! Над нами потешались даже Гойл и младший Эшли — тоже, надо сказать, не великого ума человек. Так что мы молча позволяем запереть себя в камеру, где всего пару недель назад готовился умирать Маркус Флинт.

Думаю, островная тюрьма не очень рассчитана на то, что здесь кто-то надолго задержится, потому что даже моя камера в Азкабане кажется мне практически номером в трехзвездном маггловском отеле, когда я окидываю взглядом тускло освещенное Люмосом, исходящим от палочки Гойла, убожество. Земляной пол, небольшая грубо сколоченная деревянная скамья да кувшин с водой, стоящий на земле у самого входа. И все, больше никаких удобств. Впрочем, нам это не так важно, так как нам предстоит провести здесь не более пары часов — сейчас около четырех утра, и я очень надеюсь, что они пожелают расправиться с нами ранним утром. Ожидание вряд ли пойдет кому-нибудь из нас на пользу, я, честно говоря, очень боюсь за Невилла, потому что одно дело проявлять спонтанный героизм в пылу битвы, а совсем другое — знать, что тебя собираются убить вот так, согласно законам, планам и протоколам. Абсолютно безлично, не оттого, что ненавидят именно тебя. Просто так положено. Потому что закон суров, но это закон.

За Рона я беспокоюсь гораздо меньше: его жизнь до этого момента была весьма богата приключениями. Арест, предательство семьи, Азкабан — все это не очень располагает к страхам и оплакиванию своей незаладившейся жизни. И еще… он так и не смог забыть Гермиону, ее потеря продолжала разъедать его изнутри все это время. Не думаю, что он станет особо горевать о том, что нас, вполне вероятно, утром повесят.

Когда дверь камеры — такая же решетка, как и в Азкабане — закрывается за нами, я сразу прохожу к окну. Чтобы выждать паузу, чтобы не высказать им обоим все, что я сейчас о них думаю. Ночной воздух — морская соль, фруктовая сладость. Вдохни и выдохни, а потом еще раз. И еще. И не смей никого ни в чем упрекать. Ты сам такой же.

Я устал от игр, ставка в которых — моя жизнь или смерть. Жизнь, которой я не дорожу, смерть, которой я не боюсь. Только мои привязанности — тонкие, но прочные нити, удерживающие меня в зыбком круге жизни. Единственное, что еще не потеряло для меня цену. Разве я могу сказать им, что они хоть в чем-то виноваты передо мной? Те, кто верит мне, те, кому доверяю я? «У тебя свободно? А то все купе уже заняты», — говорит мне Рон, ему одиннадцать. У него в кармане бутерброды в трогательном домашнем пакетике… Первый человек, который протягивает мне руку, предлагая дружбу… Это не забывается, Рон. «Тревор!» — кричит Нев, наплевав на строгую Мак Гонагалл, строящую первокурсников. Тихий домашний мальчик… Разве я могу хоть в чем-то упрекнуть их? Подумаешь, ерунда какая, у нас ничего не вышло. Те, кого я люблю…

- Гарри, прости, что так получилось, — Рон стоит позади меня, и в его голосе столько вины! — Мы думали, все обойдется, честно, иначе не стали бы звать тебя с собой.

- Брось, — легко отвечаю я, — не может же нам всегда везти. Иногда что-то идет не так.

Это вы меня простите, думаю я, это я не мог проснуться на два часа раньше, чтобы перекинуться с вами хотя бы парой слов. А теперь наше общее время подходит к концу. Ты тосковал по Гермионе, Рон? А мне было неинтересно? Потому что я был уверен — раздели я с тобой эту иссушающую душу печаль, и мои доспехи падут, в мгновение ока покрывшись ржавчиной и превращаясь в пыль. Я думал, они нужны нам, чтобы выжить здесь, на этом проклятом острове. А они не пригодились. Видишь, как получается… Может быть, лучше было мне не облачаться в броню? Раз от нее в итоге все равно ни малейшего толка. А Рон продолжает говорить, хотя все, что он пытается рассказать мне сейчас, он только что выложил капитану Малфою.

- Понимаешь, у Довилля постоянно был открыт шкаф, он даже просил меня, чтоб я там протер от пыли флаконы. И я, ну, просто чтоб проверить, как-то попросил у него сонного зелья, сказал, что сплю плохо. Он дал. Я был уверен, ему все равно.

- Рон, — я не поворачиваюсь к нему, чтоб он не видел невеселую улыбку на моем лице, — знаешь, я уверен, у него на каждом флаконе по следящему заклинанию. Я просто знаю, что это так.

Почему я не стал рассказывать ему, как мы с Драко и Кейт спасали Маркуса Флинта? Ему было неинтересно… А мы с Драко договорились молчать обо всем…

- И книжки эти по навигации… лежали у него или у Малфоя в каюте на столе.

- Они же сами сказали, что это была ловушка. Нехитрая ловушка для гриффиндорцев.

Мерлин, как же хочется курить! Интересно, можем ли мы претендовать на последнее желание?

- Гарри, — Невилл сидит прямо на земляном полу у стены, — а ты можешь мне объяснить, на кой черт эта ловушка? Зачем?

Я не знаю, Нев, я не знаю… Я далек от мысли о том, что оба капитана так осатанели от жизни на острове, что готовы играть в нехитрые детские игры: Слизерин против Гриффиндора. И отчаянные пылкие гриффиндорцы предсказуемо проигрывают, потому что честная игра не предполагается. Мы не изучали таких правил… Зачем? Показательно казнить нас завтра? Это просто абсурдно. Уж Довилль-то не раз мог просто спровоцировать меня на какой-нибудь глупый выпад против него, вызвать на дуэль и показательно убить, если уж ему так невыносима мысль о том, что Поттер все еще топчет песок на его острове. А вместо этого он спас мне жизнь, вытаскивая из трюма на затонувшем корабле… Или это некая коллективная мечта всех бывших слуг Лорда — покончить со всеми, кто так или иначе имел отношение к гибели Волдеморта, но не просто убить нас, а расправиться с нами, как с преступниками, согласно якобы справедливому приговору? Зачем ждать, да-да, с самой осени, ведь именно тогда они отправили Рона и Невилла работать на Корабле, ждать, пока в наши буйные гриффиндорские головы не придет совершенно очевидная мысль — почему бы нам не угнать Корабль?

- А давно они стали допускать вас внутрь Корабля?

- Незадолго до августовского рейда.

Ничего не понимаю. Если бы это было в последние недели, я бы еще мог решить, что Довилль решил отомстить мне за историю с Маркусом и все, что последовало за ней. Но если это началось еще до рейда… Картинка не складывается. И еще… если за освобождение Невилла заплатила его бабушка, как они могут убить его? И если на нас с Роном тоже существует загадочный заказ? В этом случае наши жизни в принципе не принадлежат им. И нет никакого «долга жизни», о котором говорил сэр Энтони…

- Гарри, как ты думаешь, они нас убьют?

- Нев, перестань, — неожиданно обрывает его Рон, — что, тебя так радует жизнь на острове, что ты хочешь, чтобы она продолжалась бесконечно? По мне пусть казнят, я сыт этим по горло.

Рон не врет, я знаю. Только вот он зря говорит это Невиллу. Нев не трус, просто он другой, он во многом еще ребенок, он способен на спонтанную храбрость, но не может выносить это тягостное ожидание, неизвестность. Если я сейчас начну утешать его и говорить о том, что умирать вовсе не страшно… как маггловский священник на исповеди…

- Я не знаю, Нев, — говорю я и надолго замолкаю.

Я слышу, как они переговариваются о чем-то тихо за моей спиной, но я не вслушиваюсь.

- Гарри, — Рон кладет мне руку на плечо, — почему ты не подтвердил, что ты не при чем? Ты же ни в чем не виноват!

Я резко оборачиваюсь:

- Как ты себе это представляешь? Я падаю перед ними на колени и говорю: «Пожалейте меня, я невинен, как овца! Это они уговорили меня, силой заставили лезть на Корабль!» Рон, за кого ты меня принимаешь? Разве мы когда-нибудь показывали друг на друга пальцем и говорили «это не я, это он»? Если бы у меня было хоть сколько-то мозгов, я бы отговорил вас! А потом… — я чуть успокаиваюсь, понимая, что от перевозбуждения чуть ли не ору на рыжего, — они бы все равно поймали нас на чем-нибудь еще. Поверь. Если уж такие, как они, что-то задумали, они не бросают дело на полпути. Только я не понимаю пока, зачем мы им понадобились…

- А если они хотят казнить убийцу их Лорда?

Да, Рону, похоже, приходит в голову единственное объяснение, то, о котором я уже успел подумать. Вот только мне непонятно, отчего Довилль в ту ночь, когда я сбежал из таверны, искал меня при помощи магического шара… Единственный, кто не вписывается в схему мести Мальчику-который-убил-того-кого-нельзя-называть, это капитан Довилль…

Нас вновь охватывает тишина. В преддверии близкого утра она понемногу наполняется звуками — это гнездящиеся в кустах птицы предчувствуют приближающийся восход солнца, а ночные охотники возвращаются с добычей в свои норы под корнями деревьев. И еще, еще какой-то звук за моей спиной мешает мне почувствовать поступь приближающегося дня… как будто кто-то тихо шепчет или напевает. Невилл. Сначала я решаю, что он читает молитву, не в силах совладать со страхом. Но когда я вслушиваюсь, я понимаю, что это не так. И те слова вгрызаются в мою память, чтобы потом, спустя пару недель, к ним прибавились и другие, строфы, что до сих пор спрятаны в самых сокровенных глубинах моего сердца. Но в ту ночь Невилл читает другие строки, а те, которыми я буду буквально болен всю осень, идут прямо перед ними. Но тогда я бы не смог их услышать, а то, что сейчас произносит Нев, оно про нас, нас тогдашних, замерших в камере островной тюрьмы в ожидании близящейся расправы:

…Не всем постыдной смерти срок

Мученье назовет,

Не всем мешок закрыл глаза

И петля шею рвет,

Не всем — брыкаться в пустоте

Под барабанный счет.

- Невилл, что это? — я удивленно поворачиваюсь к нему.

- А? — он будто бы выходит из транса, кажется, даже не понимает, о чем я его спрашиваю. Но потом все же объясняет: — Это Оскар Уайльд. Баллада Редингской тюрьмы. Ты что, не знаешь?

Я вообще на тот момент чудовищно необразован. Ничего, я надеюсь, мне удалось наверстать это хоть как-то за то время, что я прожил на свете как Юэн Эванс. А уж те стихи я прочел в первую очередь. А Невилл тем временем продолжает:

Не всем, немея, увидать

Чудовищный мираж:

В могильно-белом Капеллан,

В могильно-черном Страж,

Судья с пергаментным лицом

Взошли на твой этаж.

Не всем — тюремного Врача

Выдерживать осмотр.

А Врач брезгливо тороплив

И безразлично бодр,

И кожаный диван в углу

Стоит как смертный одр.

Не всем сухой песок тоски

Иссушит жаждой рот:

В садовничьих перчатках, прост,

Палач к тебе войдет,

Войдет — и поведет в ремнях,

И жажду изведет.

Не всех при жизни отпоют.

Не всем при сем стоять.

Не всем, пред тем, как умереть,

От страха умирать.

Не всем, на смерть идя, свою

Могилу увидать.

Когда он заканчивает, я собираюсь сказать ему что-то, но не успеваю, потому что из темноты, с той стороны зарешеченного окна, раздаются три ленивых хлопка, а потом голос Драко Малфоя, сейчас так похожий на голос его отца, произносит «Браво»! А потом он подходит вплотную к решетке и угрожающе шепчет, обращаясь к Рону и Невиллу:

- Что, втянули Гарри в дерьмо, идиоты?

- Перестань, Драко, — я перехватываю его руку, а он крепко, чуть ли не до боли сжимает мои пальцы. — Они-то тут при чем? Я сам полез на Корабль.

- Без них бы не полез.

- Уже ничего не исправишь, — я стараюсь говорить тихо, чтобы эти слова мог слышать только он. — А ты откуда узнал? Что, в деревне досрочная побудка по случаю нашего неудавшегося побега?

- Мне С… отец Тео прислал Патронуса.

Эта его оговорка… Я же в тот момент ничего не заметил. Наверное, тоже боялся, хотя, разумеется, готов был уверять весь свет, что мне не страшно. А Драко вкладывает в мою ладонь пачку сигарет и зажигалку! Да, белокурый ангел… Херувим, как когда-то, в день нашего похищения из Азкабана, назвал его лорд Довилль.

- Послушай, Гарри, — шепчет Драко, видимо, вспоминая, что времени у него в обрез, и его жалко тратить на пустые упреки в адрес Рона и Невилла, — если тебе предложат поединок, ты станешь драться?

- Хочешь сказать, что если будут альтернативы повешению, надо соглашаться?

Сейчас он скажет, что у меня дурацкие шутки, но я не могу удержаться. Он только вздыхает:

- Поттер, теперь я знаю, что значит «юмор висельника». Он присущ тебе от рождения?

Я только фыркаю в ответ, а пальцы мои тем временем привычно срывают тонкий пленочный ободок с сигаретной пачки.

- Драко, я могу драться, а Рон? А Невилл? С ними-то что будет? Они же бича отродясь в руках не держали! Да и я долго не продержусь против серьезного противника. Или господа пираты хотят показательных выступлений?

- Прошу тебя, не отказывайся!

Да, Драко Малфой, похоже, исполняет при мне сегодня ту же роль, что пару недель назад Панси Паркинсон при Маркусе Флинте! Только я не Маркус, я не заставлю себя уговаривать, я не дам убить себя так просто, если будет хоть какая-то надежда.

- Если я смогу спасти Рона и Невилла, я буду драться хоть со всеми, — тихо заверяю я Драко, и слышу, как он с облегчением выдыхает. Неужели он думал, что я по-тихому сдамся, чтобы наши тела украсили корабельные мачты, как перезрелые груши?

- Я не знаю, что ОНИ решили. Может быть, ты что-нибудь сможешь сделать для твоих…друзей. В чем ты одет? — Драко, слава Мерлину, не особо склонен к сантиментам и немедленно переходит к делу.

На мне шорты, футболка и шлепанцы, кстати, все еще мокрые после нашего ночного заплыва.

- Не пойдет, шорты — это плохо, все ноги открыты, — констатирует он, и просовывает мне через крупные клетки решетки что-то мягкое на ощупь. — Померяй, это мои джинсы, они легкие. Тебе должны подойти. Шлепанцы с застежками?

Шлепанцы с застежками, а джинсы подходят. Не знаю, что думают обо мне Рон и Невилл, наблюдая, как я быстро переодеваюсь, стоя у окна и разговаривая с Драко.

- Все, мне пора. Я сказал Гойлу, что просто хочу передать тебе сигареты. Я не могу его подводить.

Я киваю, не знаю, может ли он что-то разобрать в темноте, которая только-только начинает просветляться.

- Прощай на всякий случай, — говорю я.

- Еще чего! — почти зло отвечает мне Драко. — Даже не надейся!

Когда он исчезает, так же неожиданно, как и появился, я еще некоторое время остаюсь стоять у окна, курю, смотрю на отсвет зажигалки на лице рыжего. Мне хочется сказать ему что-то хорошее, и ему, и Невиллу, но я совсем не знаю слов… Поэтому через пару минут просто сажусь на пол, прислоняюсь к стене и прикрываю глаза. Мне надо отдохнуть, успокоиться, перевести дух. Я не могу позволить себе рыдать над поэзией и оплакивать свою загубленную жизнь. Если утром ОНИ дадут мне хоть малейший шанс спасти моих друзей, я обязан им воспользоваться. У меня никогда не было путей к отступлению, на карте моей жизни подобные маршруты не обозначены. Как не отмечены на ней тихие гавани и безопасные пристанища. Дыши глубже, герой…

- Что он тебе сказал? — спрашивает Рон.

- Просто пришел попрощаться.

Я не знаю, почему я ничего не хочу говорить им. Может быть, чтобы у них не было ложной надежды? Мне не нужен лишний груз чужих ожиданий, когда я выйду на поединок. Я не хочу слушать, как они станут отговаривать меня, а они не удержатся. К чему лишние слова?

Просто наблюдай, как тьма за окошком становится все более прозрачной, неверной, словно невидимая губка раз за разом проводит по небу, стирая с него слои черного. Не думай о том, кто станет твоим противником — ты все равно не угадаешь. Не взвешивай, насколько он может быть силен. Думай только о том, что можешь ты сам. С тех пор, как Волдеморт послал в тебя смертельное заклятие, ты живешь в кредит. Тебе не о чем жалеть.

Видимо, мне каким-то образом удается задремать, потому что, когда я резко открываю глаза, уже совсем светло, а в тюремном коридоре слышны шаги и голоса. Дверь нашей камеры открывается, я одним рывком вскакиваю на ноги, мгновенно просыпаясь.

— На выход, — произносит один из НИХ, и мы, сделав несколько шагов по коридору, достигаем порога. Солнце, уже довольно высоко стоящее над холмами со стороны «господского дома», светит ярко и беспощадно. И я первым ступаю на белый, утоптанный десятками ног песок плаца, чтобы вновь, как и много лет назад, умереть за тех, кого я люблю.

25. Кровь и песок

Я не знаю, как чувствовали себя гладиаторы, выходя на арену, но когда я окидываю взглядом плац, мне на долю секунды становится страшно. Свет утреннего солнца — чистый, ясный, изливающийся с небес слепящим белым потоком, не позволяет никому и ничему укрыться в тени. Высвечивает торжество, радость, любопытство на лицах тех, кто образует плотный круг вокруг ровного пятна в центре — арены, на которой мне предстоит сражаться. Мне кажется, здесь собралась чуть ли не вся пиратская деревня, на этот раз даже многие островные дамы не устояли перед искушением взглянуть на то, как враги и изменники понесут заслуженную кару. Такое впечатление, что некоторые даже принарядились. В свое время тем, кто был гостями аналогичного шоу с участием меня и Волдеморта, не повезло: моя смерть оказалась игрушечной и незрелищной, а боец, за которого они болели, был в итоге повержен невзрачным героем в маггловской курточке и круглых очках. Но сегодня все должно быть иначе, может быть, по их представлениям даже красиво — кровь и песок…

- Чтоб их… — тихо шепчет Рон за моей спиной, и я понимаю, что он тоже напуган.

Мы стоим возле здания тюрьмы, сзади нас, чуть ли не буравя палочками спину, замерли наши конвоиры — Гойл, младший Эшли и один из старших братьев Флинта, рвением и усердием пытающийся загладить перед капитанами проступок Маркуса. У меня неудачная позиция, отмечаю я про себя: если тюрьма и во время поединка останется у меня за спиной, солнце будет слепить мне глаза, давая моему противнику дополнительные преимущества. Значит, это первое, что надо постараться изменить.

Напротив нас, у вытянутого здания арсенала, сейчас весь цвет пиратского воинства: оба капитана, сэр Энтони, Паркинсон (он тоже больше не знаком со своей дочерью), Флинт старший, Руквуд и еще несколько человек из тех, что были особо приближены к Лорду. А дальше пираты помладше. И я отчего-то очень рад, что не вижу среди них двоих — Тео и Драко. Я чуть заметно поворачиваю голову — да, вот они, на другой стороне плаца, ближе к нам — Вудсворд, Алоис, Тео, Драко и Кейт. Даже они здесь… Что ж, у меня сегодня тоже будут болельщики. И Панси… да, она тоже пришла, прячется за внушительную спину Вудсворда. И Лиз рядом с Тео. Зачем здесь девчонки? Их же вряд ли могли заставить прийти сюда…

Мне кажется, что воздух стянут невидимыми нитями: паутина скрещенных взглядов, ненависть, недоверие, жалость, презрение, сочувствие. И через несколько минут мне предстоит шагнуть в незримую точку пересечения этих лучей: снова тьма и свет, свои и чужие. Что Вы там говорили об оттенках серого, сэр Энтони? Сегодня их нет. Видите, Вы вновь играете на черном поле, я — на белом. Все так же, как было раньше. Все так, как должно быть.

Толпа несколько минут плотоядно молчит, пожирая нас глазами. Думаю, если бы можно было растерзать нас одним только взглядом, многие именно это и сделали бы. Наконец, кто-то не выдерживает, по кругу собравшихся будто прокатывается волна:

- Изменники!

- Казнить их!

- На рею их, Люциус!

Было бы забавно, если бы с другой стороны плаца сейчас раздались выкрики: «Свободу Поттеру, Уизли и Лонгботтому — узникам пиратского острова!». Но те, кто сегодня за нас, будут молчать, не осмеливаясь возвысить свой голос.

Сэр Энтони резко, словно римский император, вскидывает вверх правую руку, и все мгновенно смолкают. Он делает шаг в сторону, давая возможность выйти вперед капитану Малфою. Сиятельный Люциус сегодня вновь напоминает мне человека, которого я запомнил еще со времен Хогвартса. Именно таким — собранным и надменным — он в свое время пришел и к Вудсворду, дабы царственно объявить трактирщику, что его дочка не пара сыну капитана. Даже ворот шелковой серой рубашки сколот крупным драгоценным камнем. Конечно, я не так хорошо вижу на столь значительном расстоянии, но, когда он делает шаг вперед, солнечный свет ярко вспыхивает в бесчисленных гранях.

Капитан Малфой, бессменный распорядитель зрелищных мероприятий на острове… Любите публику? Если бы Вы жили в маггловском мире, Вы могли бы объявлять номера в концертах или, чем черт не шутит, играть на сцене. А восторженные барышни бежали бы к Вам после спектакля с букетами цветов. Вы бы посылали им воздушные поцелуи, выходя на поклоны, фотографировались, а наиболее настырные из поклонниц смело протягивали бы Вам записочки с номерами своих телефонов. Подумайте, господин капитан, еще не поздно все изменить. А Вы все прозябаете на задворках магического мира, загнали себя, прости Мерлин, под пальмы. К зеленым мартышкам…

- Господа! — его голос, даже не усиленный магией, легко достигает самых дальних концов просторного плаца, — вам всем уже, конечно, известно, что сегодня ночью была совершена попытка похищения Корабля. Изменники перед вами. Они, — картинный небрежный жест в нашу сторону, — были схвачены на месте преступления и во всем сознались. Все они были в свое время спасены из тюрем жителями Вольного острова! И вот чем они нам отплатили!

Толпа вновь пытается нестройно роптать, но никаких новых идей, помимо того, что нам место на рее, не порождает. Малфой перекрывает поднимающийся гул одним движением руки.

- Совет острова рассмотрел дело. Поттер, Уизли и Лонгботтом пытались совершить побег, нанести ущерб Кораблю, тем самым угрожая самому нашему существованию. Что скажете на это?

Боюсь, после слов капитана Малфоя простого повешения для нас будет явно недостаточно. Я бы сам голосовал за что-нибудь более весомое… Пиратское братство дружно выражает свое согласие, на разные голоса повторяя «измена», «изменники», «виновны». Так что Малфой старший, пользуясь всеобщим одобрением, продолжает, чуть возвышая голос, словно поворачивая ручку громкости на невидимом динамике:

- Их вина не вызывает сомнений! Каким же должен стать приговор?

Все это действо все больше напоминает мне концерт поп-звезды, я видел подобные пару раз по телевизору, еще когда жил с Дурслями. «Смерть им», «смерть изменникам», «на рею». Видимо, теперь вот правосудие свершилось окончательно — теперь мы, без сомнения, осуждены общим собранием. «Все меня слышат? Я не вижу ваши руки!» Тьфу, черт, опять не то.

- Вы все согласны, что изменники заслуживают смерти? — Малфой окидывает собравшихся взором полководца, ведущего на бой свою армию.

- Да, да, — радостно кричат эти взрослые дети, заигравшиеся в пиратов, — на рею их, капитан!

- Вы слышали приговор? — обращается он к нам, инстинктивно жмущимся поближе друг к другу под давлением этой общей, слепой и неразборчивой, ненависти.

Думаю, если я сейчас скажу, что мы не глухие и проблем со слухом не имеем, это не улучшит нашего положения. Так что приходится промолчать.

- Однако, согласно нашим законам, мы даем шанс на жизнь даже изменникам.

О, вот теперь Малфой переходит к более интересной части сегодняшнего утреннего мероприятия, потому что нам и так прекрасно известно, что мы заслуживаем смерти за попытку побега и угона Корабля. И если будут варианты, думаю, нам имеет смысл их рассмотреть.

- Совет острова постановил, что мы предоставим вам шанс выйти на поединок.

Толпа заинтересованно выжидает, теперь все они смотрят на нас, ненавидящие, равнодушные, просто любопытные взгляды жгут меня. Как могут Рон с Невиллом, не умеющие управляться с бичами, выйти сражаться? Даже Маркус, неплохо владевший этим видом оружия, не смог продержаться против Руквуда более десяти минут. Хотя… он и не собирался, он просто вышел тогда умирать. Нев и Рон не смогут и этого, в их случае поединок превратится в простое избиение, а потом медленную агонию на жаре без малейшего шанса…

- Капитан Малфой, — говорю я, и сам неожиданно вздрагиваю от того, как непривычно громко и жестко звучит сейчас мой голос. — Рон и Невилл не умеют драться. Они не смогут принять вызов. Если Вы позволите мне одному выйти за нас троих, если этого будет достаточно… я согласен.

И я делаю шаг вперед, как это и положено, если ты собираешься участвовать в подобном поединке.

- Да, Поттер, Совет острова учел это обстоятельство. Мы не предлагаем Уизли и Лонгботтому выйти, как скотине на убой. Одного тебя будет достаточно. Только ты должен понимать — ты ответишь за всех.

- Гарри, ты что? — громко шепчет мне Рон, — ты сошел с ума? Они убьют тебя! Не соглашайся!

- А так они убьют всех троих, причем сейчас же, — зло бросаю я ему через плечо, и больше не слушаю, что он пытается говорить мне дальше. О том, что я не должен отвечать за всех, что виноваты только они. У нас нет иного выхода.

- Поттер, — продолжает тем временем Малфой, медленно приближаясь ко мне, — мы не звери, мы дадим тебе шанс. Надеюсь, ты понимаешь, что ты вряд ли сможешь победить в этом поединке?

- Разумеется, понимаю.

Что толку отрицать очевидное? Я не так хорошо дерусь, чтобы выиграть, я с трудом держался даже против Драко, которому, хоть он и неплохой боец, далеко до настоящих мастеров. А то, что они выставят против меня кого-нибудь поопытнее, не вызывает сомнений. Время глупых шуток в таверне прошло, теперь мы играем всерьез. Меня показательно размажут по песку, к вечеру я, скорее всего, все-таки сдохну. И все согласно местному законодательству. У меня нет даже родственников, которые могли бы хотя бы гипотетически предъявить им счет.

- Твоя задача, Поттер, продержаться, пока будет бежать песок в этих часах.

Повинуясь едва уловимому движению палочки капитана Малфоя, на ИХ стороне плаца возникают большие песочные часы. Я могу только заметить, что песка в верхней части преизрядно… Его хватит гораздо больше, чем на десять минут…

- Если выполнишь наше условие, мы гарантируем твоим друзьям жизнь. Тебе, к сожалению, ничего гарантировать не можем… ты знаешь наши законы.

- Я согласен, капитан Малфой, — отвечаю я, не секунды не колеблясь.

- Гарри, нет! — кричит мне Невилл уже в полный голос, но я даже не оборачиваюсь.

Малфой улыбается, видимо, растроганный этой демонстрацией нашей детской дружбы. А затем он оборачивается к старшим представителям пиратского воинства с простым и очевидным вопросом:

- Кто готов бросить вызов Поттеру от имени нашего братства?

- Я, — и капитан Довилль, отделившись от остальных, делает шаг вперед на белый песок, разделяющий нас.

- Поттер, у тебя пара минут на подготовку, — произносит Малфой, поворачиваясь ко второму капитану.

А ко мне с другой стороны бросается Драко, хватает меня за рукав, тащит за собой обратно к зданию тюрьмы, а наши охранники оттесняют Рона и Невилла вбок, так, чтобы им хорошо было видно, как капитан Довилль будет убивать меня, и чтобы у них не был даже гипотетической возможности вмешаться.

Когда мы оказываемся внутри, Драко протягивает мне традиционную для поединков белую рубашку, внимательно смотрит мне в глаза и спрашивает:

- Не боишься?

- Нет, — я не вру.

Я, правда, не боюсь, мне нравится сражаться, даже если шансы на победу невелики. Это, кажется, единственное, что я умею в этой жизни. Если, разумеется, не считать мытья тарелок.

- Ты помнишь, чему я тебя учил? Старайся не давать Довиллю попасть тебе по ногам. Упадешь — все, считай, конец. Не подставляйся, но и не отходи от него далеко — иначе это будет не по правилам. Если сможешь, посматривай на меня, я постараюсь показать тебе, когда время истечет. Потом делай, что хочешь. Следи за тем, что он собирается сделать — он любит ложные замахи. Глаза выдают намерения. Давай, переодевайся!

Я быстро сдергиваю с себя футболку и облачаюсь в тонкую белую рубашку. Пока я путаюсь в ее длинных рукавах, я слышу, как Драко произносит «Агуаменти», и еще… будто что-то звякает о стекло. А когда, закончив с переодеванием, вновь поднимаю глаза на младшего Малфоя, у него в руках стакан воды, который он протягивает мне.

- На, выпей, — говорит он. — Потом, сам понимаешь, будешь валяться до вечера, никто тебе и капли не даст. А я, боюсь, не смогу повторить наш прошлый подвиг, да и следить за тобой будут лучше, чем за Маркусом.

И я беру стакан из его рук, пью «впрок» — вода как вода, ничего больше. Может быть, мне кажется, но какой-то радостный отблеск мелькает в его глазах.

- Все, хватит копаться, — командует Драко и еще раз придирчиво оглядывает меня. — Черт, джинсы немного длинноваты.

Он укорачивает их одним взмахом своей палочки, а потом вдруг, как громом пораженный, смотрит на мои очки.

- Не пойдет, — категорично заявляет он.

- Почему? — я не понимаю его недовольства, — я в них привык. Мне удобно.

- А если Довилль заденет их бичом, они упадут или разобьются? Ты будешь слепой, как крот! Снимай!

Мои очки перекочевывают на ворот его футболки, потому что он боится разбить их, положив просто в карман. А потом он накладывает на меня заклятие видения, как тогда, когда мы ныряли за пиратскими сокровищами.

- Все, давай, — напутствует меня он, не устраивая долгих проводов и прощаний.

- Спасибо тебе за все, — говорю я ему и улыбаюсь. В тот момент я практически уверен, что мы больше никогда не увидимся.

Когда я вновь ступаю на песок плаца, все мысли и сомнения покидают меня. Мне кажется, я вижу сейчас только одного человека — того, кого, похоже, сама судьба выбрала мне в противники. И та нить, что незримо связывала нас все это время, начинает сокращаться. Довилль стоит рядом с Малфоем, у которого мы оба должны взять бичи перед началом поединка, и смотрит на меня спокойно, чуть прищурившись, но на этот раз без малейшей издевки. Мне кажется, он сейчас видит только меня, как и я — только его. Остальных не существует — ни друзей, ни врагов, ни жадной до расправы и зрелищ толпы, ни Малфоя, протягивающего нам оружие. Так и должно быть — ты видишь только своего врага, потому что ты сейчас — пламя, в котором сгорает мир, чтобы возродится заново тогда, когда все закончится. Здесь и сейчас — а больше ничего нет.

Довилль чуть склоняет голову, обозначая поклон, я тоже повторяю его жест — так надо, мы разыгрываем пьесу, у которой есть зрители. Думаю, если бы нам с ним в жизни представился случай выйти вот так, один на один, мы бы не стали церемониться. В тот момент я свято верую в то, что он бросил вызов с одной целью — убить меня.

- Можете начинать, — командует Малфой, мы выходим на середину, и бег песка в часах начинается.

Первое, что я делаю — это несколько шагов в сторону, чтобы солнце не слепило меня, теперь оно сбоку от нас обоих. Он замечает мой нехитрый маневр, чуть усмехается:

- Начинайте, Поттер!

- После Вас, сэр!

Он кажется мне совершенно ненапряженным, движется мягко, как большая хищная кошка, так что я практически пропускаю его первый выпад и успеваю уклониться в самый последний момент, зарабатывая мгновенно вздувающуюся царапину на запястье. Черт, надо быть осторожнее — и я тоже позволяю себе первую пробную атаку. Он успевает отступить чуть вбок, абсолютно неуловимое движение, будто он мгновенно исчезает и вновь материализуется буквально в нескольких сантиметрах от того места, где только что был. Да, мне достался непростой противник, к тому же он еще и выше меня, что, однако, дает мне и определенные преимущества. Как шавке в драке с догом… Ему сложнее будет задеть меня по ногам, а это, как только что убеждал меня Драко, самое главное. Но вот плечи и руки… если я буду пропускать удары, я начну быстро терять силы от потери крови — это же не тренировочные бичи, так что то, что я пока что отделался одной царапиной, говорит лишь о том, что Довилль еще и не приступал к поединку. А, вот это уже серьезнее — если бы я не перехватил его беглый взгляд, то ждал бы верхнего удара — а его бич свистит в паре миллиметров от моих коленей. Я успеваю уклониться, а вот хлесткого удара, следующего практически без паузы, уже не жду — рубашка на моей груди мгновенно краснеет от крови. Черт, больно, и Довилль думает, что я сейчас съежусь в комок и отступлю, но я открываюсь еще больше, бросаюсь вперед и тоже достаю его — с отвратительным звуком рвется ткань, и на его плече вздувается багровый рубец. Что ж, я могу записать на свой счет первое очко! И с этого момента я перестаю бояться окончательно — мы кружим друг напротив друга, словно соединенные незримой цепью, не отступая, не пытаясь отыграть для себя хотя бы пару спасительных сантиметров. И пусть мне редко удается прорвать его оборону, а вот его удары настигают меня регулярно — я не боюсь. Мне даже становится весело, весело, даже когда бич Довилля обвивается вокруг моих ног, сбивая на песок. Я немедленно перекатываюсь вбок, освобождаясь от петли, бью, не целясь, снизу, наотмашь — и мой противник получает весьма ощутимый удар по коленям, тут же откатываюсь еще немного в сторону и вскакиваю на ноги. Они что-то кричат — я не слышу. Джинсы, данные мне Драко, уже свисают клоками в нескольких местах, но мне плевать — я вижу, как в черных глазах напротив меня разгорается темный безумный огонь. Так теперь все только начинается? Почуял запах крови, ягуар? Ничего, чтоб добраться до меня, тебе придется еще попотеть! И больше я уже ни о чем не думаю и ничего не планирую — только свист наших бичей разрывает воздух, только наше сбившееся дыхание.

- Я же убью тебя, Поттер, — почти шепчет он, чуть улыбаясь и делая ложный замах.

- А Вы не планировали? — успеваю отступить, и возвращаю ему его улыбку.

Еще шаг — и я оказываюсь прямо против солнца. И у меня мгновенно темнеет в глазах — плечо и грудь, такой предсказуемый верхний удар. Я чувствую, как струйка крови щекотно сбегает к животу, а вот боли почти не ощущаю. Странно, когда я пропускал первые удары, было гораздо хуже, а теперь… наверное, это просто азарт, ничего больше. Надо еще чуть-чуть отойти, еще несколько шагов, описать еще один полукруг, чтобы увидеть Драко. Я не могу понять, сколько прошло времени — мне кажется, я и Довилль уже столетия несемся в пустоте, одни на какой-то крошечной планете, и в руках у нас всегда разное оружие, но оно всегда разит без пощады. Продолжаю движение по окружности, отбиваю целую серию его ударов, один за одним — он явно удивлен. Мне надо увидеть Драко, потому что мои руки теряют легкость, пока этого еще не заметно, но я понимаю, что скоро моя правая рука, которая вся покрыта рубцами и царапинами, не сможет в очередной раз подняться для удара или защиты.

Да, вот он, стоит в первом ряду, рядом с высоким Вудсвордом, так что я хорошо его вижу. И он проводит по воздуху резкую черту, а потом, не обращая внимания на то, что на него косятся остальные, недвусмысленно показывает мне, что я могу заканчивать. О Мерлин, неужели я справился, неужели смог обмануть проклятый песок в часах? И эта радость, нет, эйфория, придает мне еще сил — я бросаюсь вперед, пытаясь задеть пиратского капитана, он умело закрывается и, разумеется, я вновь пропускаю пару ударов, но так как боли я не чувствую, мне все равно.

- Поттер, заканчивай, время вышло, — шипит он мне спустя пару минут, — выиграть у тебя все равно не выйдет!

- Зачем же, господин капитан, я только начинаю входить во вкус.

Потом я уже не помню ни времени, ни пространства. Потому что, как мне кажется, когда проходит еще вечность и один день, и мы совершаем бесконечное число кругов по плацу, мир начинает представляться мне ярким пылающим колесом, в которое солнце захватывает все окружающие предметы — убогие деревянные строения, яркую зелень кустарников, что-то кричащих людей. Мне кажется, это вопит что-то одна большая глотка, черная, бездонная, как жерло вулканы. И в какой-то момент колесо вовлекает в свое вращение и меня, валит с ног, прижимая к белому песку, а он, едва соприкоснувшись с моим телом, тут же становится красным. Правда, красиво… Я слышу, как кровь толчками покидает мое тело, с каждым ударом сердца — гулким и быстрым. Раньше мне не часто приходила мысль послушать, как оно бьется, но вот теперь… так громко… будто колотится прямо в моих ушах.

- Сколько ударов получит изменник? — возглашает где-то очень далеко капитан Малфой.

Да, кажется, изменник — это я, и со мной будет сейчас то же самое, что и с Маркусом, если не хуже. Но мне не стоит бояться — я отогнал смерть, что приходила сегодня за моими друзьями, значит, я справился. Я же не просил ничего для себя.

- Он хорошо дрался, он и так весь в крови! Оставьте его! — о, сэр Энтони, если Вы будете так заступаться за меня на глазах своих соратников, Вы быстро потеряете все набранные Вами очки. Не стоит, я все равно грязь, труп, ну, планирую стать им к вечеру.

- Энтони, по законам он должен получить свое! — вразумляет Нотта старшего капитан Малфой.

Я ощущаю, что Довилль стоит надо мной, переводя дыхание. Как бы ни были ему неприятны поединки, но вот добивать меня придется именно ему.

- Двадцать, — выкрикивает кто-то из толпы.

Сейчас какой-нибудь изверг предложит пятьдесят, думаю я без особого интереса.

- Шестьдесят! — орет один из доброхотов, — он же за троих отрабатывает!

Я согласен, так мне не надо будет ждать до заката…

- Двадцать пять, — определяет Малфой, как и в случае с Маркусом Флинтом.

Ну, что же, значит, я не доживу до вечера, думаю я легко и отрешенно. Потому что Маркус не выжил бы без нашей помощи, а моя кожа уже сейчас разодрана так, что Флинту и не снилось. Я же сам не захотел останавливаться, когда Драко, а затем и Довилль сказали мне, что время вышло.

Они что-то кричат, потом я понимаю, что они что-то считают. Я понимаю, что они считают удары, которых я не чувствую. Вообще. Я слышу свист бича над головой, понимаю, что что-то вспарывает мне кожу, но… мне просто кажется, что все большая и большая тяжесть наваливается мне на спину, словно ватное жаркое одеяло.

- Он без сознания, Люц, — слышу я голос Довилля, очень неясно, как сквозь толщу воды.

- Северус, еще семь ударов.

- Хватит, — он, видимо, бросает бич на песок рядом со мной. — Мальчишка уже, считай, наполовину труп.

Почему он говорит им, что я без сознания? Он же видит, что это не так. Ему не хочется избивать бесчувственное тело? Должно быть, это, правда, неинтересно. А вот мне интересно смотреть на огненное колесо, которое занимает теперь весь мир, без остатка, оно катится прямо на меня, достает от земли до неба — веселое, яркое, все никак не может докатиться. И от него жарко. И очень хочется пить. А вот пить мне никто не даст, это я помню очень четко, зато уложат на деревянный помост, покрытый пальмовыми листьями. А так как доски пригнаны друг к другу неплотно, я могу наблюдать, глядя сквозь неровные щели, как до земли время от времени долетают капли моей крови, разбиваются и становятся огромными цветками с алыми лепестками, крупными, жадными, раскрывающимися навстречу мне, словно гигантские губы. А в самой их сердцевине дрожит капелька влаги — то, что я так хочу, но так и не могу получить. Вода, они не дадут мне воды…

А в кустах, придвинувшихся почему-то так близко, наверное, бродят дикие звери, привлеченные запахом моей крови, потому что люди с громкими голосами зачем-то отгоняют их от меня. Наверное, им кажется, что сожрать еще живого человека — это негуманно. Потом Драко мне расскажет, что охрана отгоняла от меня вовсе не диких зверей, а его, Тео и Кейт, пытавшихся тайно пронести хоть кружку воды. И было это далеко за полдень.

А вот одеяло, придавившее меня к помосту, становится все более плотным, все сильнее давит мне на плечи. Я не могу стряхнуть его и вдруг понимаю, что это не одеяло, это моя спина, на которой не осталось ни единого участка неповрежденной кожи. И мое сознание начинает потихоньку проясняться, колесо откатывается обратно за горизонт, вновь становясь солнцем, видеть которое я не могу.

Наверное, надо попробовать вспомнить хоть что-то из своей жизни… У наших соседей, когда я жил с Дурслями в Литл-Уингинге, был маленький смешной щенок, такая рыжая кроха, кажется, норидж-терьер. И мне всегда ужасно хотелось его погладить, взять на руки, повозиться с ним в траве. Но так как Дадли был редкостным паразитом, который запросто мог сделать какую-нибудь гадость этому рыжему глазастому комку, соседи запрещали играть с собакой и мне…И я так никогда его и не погладил. Его звали Бэрри. Интересно, какой была его шерстка на ощупь — мягкой или жесткой? Мне было тогда лет шесть… А еще тетя Петуния пекла такой торт — множество бисквитных коржей, а сверху фрукты, залитые прозрачным розоватым желе. И мне всегда так хотелось подойти поближе к этому лакомству, тайком выковырять оттуда дольку персика или ягоду ежевики. Но все это не было предназначено для меня. Потому что… потому что такие мелочи позволены только тем, кого любят.

- Поттер, ты еще жив? — спрашивает меня кто-то, я не узнаю его, хотя голос такой знакомый…

Я не знаю, что мне ответить на этот вопрос. Он совершенно неважен. Так много было вещей в жизни, которые хотелось сделать, но так никогда и не получалось… И обидно почему-то именно из-за них, а не оттого, что я так ничем и никем не стал… Корабль, да, Корабль… Ночью, когда мы поднялись на борт, и я так явственно чувствовал его сонное дыхание, совпадающее с медленным плеском волн ночного моря о его борта… Почему я не погладил этого большого зверя? Не провел рукой по доскам, которыми обшиты его борта, не дотронулся до стройных корабельных мачт? То, что я упустил. То, чего больше уже никогда не смогу сделать. Почему я не умираю? Я сжимаю и разжимаю пальцы, трогая шершавую поверхность помоста…

А потом поднимается ветер. Он приходит с моря, неся с собой тревогу. Я явственно слышу, как гнутся и беспокойно шелестят под его напором кроны деревьев, как ударяются о навес, под которым я лежу, первые крупные капли. Наверное, они попадают и мне на руки, но я практически ничего не ощущаю, не могу впитать даже эту небесную влагу. Даже дождь не хочет прийти мне на помощь. Я знаю эти ливни, мгновенно превращающиеся в сплошную завесу воды, налетающие на остров внезапно и столь же быстро его покидающие, не оставляя после себя на небе ни клочка белых рваных облачков. Шелест струй, будто занавес, собранный из мельчайших серебряных колечек…

Но чтобы поймать губами капли дождя, надо поднять голову, а я не могу. Так что вновь проваливаюсь в красноватое марево, где тысячами лепестков разлетаются огромные белые и розовые цветки, похожие на гигантские ромашки, а когда они достигают земли — они такие тяжелые — что под их весом мокрый песок чуть слышно поскрипывает…

Может быть, над островом сгущаются сумерки, а, может быть, у меня просто окончательно темнеет в глазах. Я ничего не вижу, только ощущаю некое движение рядом с собой. Со мной рядом кто-то стоит, нет, не мои охранники, время от времени проверявшие мой пульс и, кажется, судившие да рядившие, доживу ли я до заката. Они полагали, что мне это вряд ли удастся, и даже говорили, что так будет лучше, потому что… кто осмелится забрать себе мое безжизненное тело.

Рядом со мной двое, думаю, они из тех, кто имеет на это право, а когда я могу различить их голоса, я узнаю Малфоя и Довилля. Что, пришли решать, что со мной делать дальше? Разумеется, проще всего было бы опустить мой бездыханный труп в могилу или, что еще лучше, выбросить в море, только вот беда — я все еще дышу.

- Ну, надо же, какой живучий мальчик! — констатирует Малфой, мне кажется, я ощущаю даже терпко-сладковатый запах его туалетной воды и дорогого алкоголя и понимаю, что если он сейчас не отойдет, меня просто стошнит.

- Разумеется, он жив, — пальцы Довилля плотно прижимаются к моей мокрой от пота шее, проверяя пульс.

И то, что я слышу потом, заставляет меня отчаянно, до исступления желать смерти. И в то же время я отчетливо понимаю, что теперь-то уж точно ее не получу.

- Я заберу Поттера с собой на Кес, — голос Довилля, чуть хриплый, совсем рядом.

- Хочешь развлечься, Северус?

Их голоса то приближаются, то отдаляются, как волны, набегающие на берег. Вот сейчас мне кажется, что Малфой стоит прямо надо мной — так явственно я слышу его.

- Поттер симпатичный мальчик, — многозначительная пауза, а затем Малфой продолжает, — конечно, не в том виде, в каком он сейчас.

Они обсуждают меня, как товар на рынке. Мерлин, Мерлин мой, вот и складывается картинка…Просто желание господина капитана… Драко же говорил мне, а я не хотел ни слушать, ни понимать. «Ты бы видел, как он на тебя смотрел!» Тогда он спас мне жизнь. А сегодня вот избил чуть ли не до полусмерти, согласно законам пиратского острова. Ничего личного. Все так просто. Неужели он затеял все это, чтобы заполучить меня — теперь вот абсолютно бесправного, не защищенного ни законами, ни друзьями, ни хотя бы просто общим мнением, которое, пожелай он затащить меня в постель здесь, на острове, несмотря на его власть и влияние, обернулось бы против него? Теперь, когда я их общими стараниями стал никем, ему позволено все… Слишком просто…Я не могу думать связно. Вот если бы они дали мне воды… Каплю, совсем чуть-чуть, хотя бы каплю того дождя, чей влажный шелест недавно (?) доносился до меня.

- Но, думаю, для тебя это не проблема? Приведешь его в божеский вид, даже следа не останется. Будет не хуже, чем мальчишки из французских борделей. Хотя они, разумеется, гораздо сговорчивее. Охота тебе возиться? Как знаешь, конечно, тебе же нравятся такие темненькие и светлоглазые…

Я не слышу, отвечает ли Довилль ему что-нибудь, скорее всего, просто кивает. Мне остается только благословлять Мерлина за то, что в тот момент я плохо осознаю, что со мной происходит, и хотя я и понимаю, к чему клонит Малфой, смысл его слов не может пробиться ко мне достаточно отчетливо, чтобы мне стало по-настоящему страшно.

— Почему нет, Северус? По нашим законам он все равно, что труп. Только… надеюсь, это не заставит тебя забыть о нашей договоренности?

- Нет, Люц, разумеется, нет.

Я слышу, как второй капитан усмехается. А потом я ощущаю, как его пальцы крепко обхватывают мое запястье, а другой рукой он вкладывает какой-то небольшой металлический предмет в мою полураскрытую ладонь. Портключ, я ужасом понимаю я, это же портключ. Но я уже ничего не могу сделать — он соединяет наши руки в замок. Будто сильный порыв ветра подхватывает меня и уносит с пиратского острова. Нас двоих — меня и моего врага.

26. Парни не плачут

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: данная глава содержит описание сексуального насилия. Если читать подобное для вас неприемлемо, смело пропускайте!

Все, что происходит потом, я помню только урывками, и так даже лучше, потому что, сдается мне, ничего хорошего в этих воспоминаниях и быть не может. Я ощущаю свое избитое тело висящим в пространстве, не соприкасающимся ни с чем, но и это меня не удивляет. Я очень хочу пить, мне кажется, мои губы словно покрыты сухой запекшейся коркой, но я скорее умру, чем попрошу воды у того, кто только что забрал меня с пиратского острова. После того, что я только что слышал. Пропитанную кровью одежду, висящую клочьями, наверное, будет невозможно оторвать от изорванной бичом кожи. Ну и пусть. Почему я все время умираю, но никогда не могу сделать этого по-настоящему? Будто бы я раз за разом должен выходить на бис.

Я ощущаю присутствие лорда Довилля только по движению воздуха рядом со мной — очков на мне нет, так что видеть я ничего толком не хочу и не могу, и молю сейчас только об одном — только бы потерять сознание, если умереть у меня не получается. И очень хочется пить, а просить нельзя, потому что…

Его пальцы, смоченные водой, у моего лица.

— Оближи, — слышу я его голос будто издалека, словно я на дне глубокого-глубокого колодца, а он где-то наверху, — тебе нельзя пока пить.

Несколько капель падают на мои губы, я ловлю их, тянусь, чтобы получить еще. Мне внезапно становится наплевать на гордость, на то, что он там говорил Малфою. Сейчас, когда я, кажется, даже ощущаю холод стекла в его руке рядом с моей щекой, мне безразлично, что будет. И будет ли какое бы то ни было «потом» в моей жизни. Только пусть он даст мне еще. Он что-то спрашивает, но я не сразу понимаю.

- Поттер, я спрашиваю, ты ведь выпил то, что Драко давал тебе перед поединком?

Из того, что он говорит, я явственно могу разобрать только слово «пить», но я понимаю, что дело не в этом, что-то про Драко… Да, он попросил меня выпить то, что было в стакане, на вид и по вкусу просто вода.

- Да или нет? Ты не можешь говорить? Кивни, если да.

Я киваю. Мне кажется, он куда-то выходит, а потом я слышу странный звук прямо над моим ухом — будто Довилль разрывает какую-то упаковку. Потом легкий скрежет по стеклу. Что это еще может быть? Мне все равно. Он берет меня за локоть, у него очень жесткие пальцы. И странное ощущение — словно мне слегка прокалывают кожу. Небольшое жжение, распространяющееся от места укола. И тут же начинает кружиться голова. Странно, словно кто-то берет меня за плечи и рывком утягивает вниз, в черноту, тут же смыкающуюся надо мной.

А потом, когда я через какое-то время выныриваю оттуда, не запомнив ни снов, ни видений, я понимаю, что я мумия. Потому что, хоть я и ничего толком не вижу, но вот различить, что все мое тело, по-прежнему располагающееся в пространстве безо всякой опоры, обмотано какими-то зелеными бинтами, у меня все же выходит. Светло, и рядом со мной кто-то стоит, и вновь этот звук, будто бы что-то рвется. Я не ощущаю боли, вообще ничего, только вот… я не хочу помнить, что он и Малфой говорили на острове, стоя в сумерках рядом с моим распростертым телом. «Почему нет, Северус? По нашим законам он все равно, что труп». Я бы много отдал, чтобы стать сейчас трупом не только по их законам, но и по всем прочим, не зависящим от воли пиратских капитанов, законам природы. «Хочешь развлечься, Северус?» Я пытаюсь отвернуться, чтобы не видеть его. Конечно, он же зельевар, отчего бы ему и не вылечить меня? Чтобы не осталось шрамов. Видимо, он их не любит. Поэтому надо, чтобы игрушка была в целости.

- Значит, хотите развлечься, лорд Довилль? — я говорю это с трудом, но все же упорно шевелю губами. — Со шрамами я вам не гожусь?

- Да, будет жаль, если твоя золотая шкурка пострадает, — откликается он, наклоняется ниже ко мне, и вот теперь я вижу в его руках обычный маггловский шприц и еще не вскрытую узкую ампулу с прозрачным содержимым.

Маггловские уколы. Почему? Из-за того, что Драко дал мне пить перед поединком? Да, кажется, бывают и такие зелья, после которых нельзя принимать ничего, содержащего магические компоненты. Тогда все ясно. Так что же они влили в меня? Золотая шкурка… Да ты ценный зверь, Поттер… Я хочу отвернуться, потому что нестерпимо смотреть, как он срезает горлышко от ампулы, медленно набирает в шприц лекарство — в ярком свете, падающем из окна, я почему-то различаю его довольно четко. Опять берет меня за руку:

- Не дергайся, Поттер, у тебя и так очень тонкие вены.

Держит так крепко, что мне не дернуться и не вырваться. И вновь этот туман, втягивающий меня в мир без грез и кошмаров. Я не могу понять, сколько проходит времени, так происходит еще несколько раз, но теперь я стараюсь отвернуться от него, не смотреть, не видеть. Мне все равно, я ничего не могу изменить.

Думаю, я окончательно прихожу в себя только через пару дней, потому что все то время, пока он лечит меня, он не позволяет мне быть в сознании. И так те несколько минут, когда я могу воспринимать действительность, я думаю только о том, зачем он притащил меня сюда. И о том, что сейчас заканчивается последняя предоставленная мне судьбой отсрочка. То, о чем предупреждали меня еще Драко и сэр Энтони, то, от чего пытались защитить меня последние три недели Тео, Драко и Вудсворд, может быть и неосознанно, просто чувствуя некую угрозу, нависшую надо мной. Он забрал меня, как забирают вещи, не спрашивая. Золотая шкурка…

Так что когда я просыпаюсь, ощущая, что подо мной на этот раз не воздух, а вполне твердая, да нет, конечно же, мягкая опора — я лежу на кровати, я мгновенно покрываюсь холодным потом. Я смотрю на мою правую руку, на которой после поединка не было живого места — нет ни единого следа. Все зажило, только мышцы еще помнят боль от ударов. Некоторое время я просто лежу неподвижно, но, к сожалению, весь грустный опыт моей предыдущей жизни говорит о том, что разлеживаться совершенно не к чему, раз я оказался неизвестно где, да еще и, по всей видимости, наедине с самим капитаном Довиллем. Скорее по привычке, чем всерьез ожидая найти что-нибудь, я шарю по столику рядом с моим изголовьем — и, о чудо, там действительно обнаруживаются мои очки. Уже хорошо, значит, я хоть в чем-то не так беспомощен, как был несколько секунд назад, и вполне могу оглядеться.

Моя новая тюрьма, а это именно она, я даже в этом не сомневаюсь, оказывается небольшой очень светлой угловой комнатой — сразу за кроватью, а еще и на стене справа от нее два открытых настежь окна, забранных, что тоже вполне предсказуемо, решетками. На случай моего возможного простого маггловского побега. И ветер, совсем иной, не такой влажный, как на пиратском острове, доносит ко мне запах моря. Другого моря, это я понимаю очень четко. Запах нагретых солнцем камней, пьянящий и в то же время суховатый воздух. Я оказался где-то очень далеко, да, они же как-то даже называли это место… «Я заберу Поттера с собой на Кес», — сказал он. Острова, принадлежащие ему, раскиданы по всему миру. Я могу быть где угодно, так что об этом пока не стоит даже думать.

Надо вставать, говорю я себе, надо хотя бы одеться и попробовать понять, что я могу сделать. По-крайней мере, даже если я и ничего не могу, в этом тоже стоит убедиться. Так что я осторожно спускаю ноги с кровати, тело немного ноет, но это сейчас последнее, что может меня волновать. У меня в голове только одна мысль: неужели он действительно сможет сделать то, о чем говорил с Малфоем? Развлечься… Он думает, я дамся ему сам, покорно опустив голову? С другой стороны, а что я сейчас могу? Даже моя бывшая аврорская выучка вряд ли поможет мне — он значительно сильнее меня физически, старше, и все то время, пока я стоял у плиты и мыл тарелки, он гонял на плацу пиратскую братию. Я уже даже не говорю о том, что он маг, а я полтора года не прикасался к палочке. Он может меня просто обездвижить, так что я даже не смогу вопить во все горло и звать на помощь. От этой мысли мне даже становится смешно, я криво усмехаюсь — звать на помощь? Кого? Что я могу ему противопоставить? Или уговорить его не трогать меня? Пожалейте меня, капитан Довилль, я больше не буду вас провоцировать, не стану хамить и огрызаться, не стану подвергать сомнению ваши приказы… Стану тише, чем Лонгботтом… Я же не буду унижаться.

Глупости, все, что я могу сейчас сделать — одеться и умыться, чтобы не предстать перед Довиллем в одних боксерах, которые, кстати, тоже непонятно, как оказались на мне — помнится, когда я урывками приходил в себя, на мне не было ни клочка одежды, если не считать этих пропитанных каким-то зеленым снадобьем бинтов. Все равно, стоит дополнить гардероб хотя бы футболкой и шортами, которые я нахожу в шкафу. Такая вот само собой разумеющаяся забота, как и когда мы только что попали на пиратский остров…

В ванной я вижу в зеркале свое осунувшееся лицо. И страх в глазах. Что делать с этим страхом? Как мне спрятать его? Я долго умываюсь холодной водой, жадно зачерпываю ее горстями прямо из-под крана. У нее другой вкус, не такой, как в пиратской цитадели. Я не тороплюсь, потому что знаю, что каждая капля воды, упавшая мне в ладонь, приближает мою встречу с капитаном Довиллем. Но отсрочка не может длиться вечно — я отчего-то уверен, что сейчас, когда я шагну из ванной обратно в комнату, я увижу его. И когда я отнимаю от лица полотенце и открываю дверь, он действительно стоит на пороге. И разглядывает меня — открыто, откровенно, не торопясь, как свою собственность, которую выбрали в магазине, принесли домой, и теперь думают, куда бы поставить. А может быть, мне это только кажется. Сейчас ведь уже и не скажешь, можно в тот момент было что-то изменить или нет. Я уверен в одном — он все равно поступил бы по-своему, может быть и не так, как вышло в итоге… В общем, когда он говорит мне потом, что он не хотел ТАК, я не очень верю. Может быть, так и не хотел, но он бы все равно не отступился.

Я не могу выносить его взгляд, почему он думает, что ему позволено смотреть на меня так, будто я выставлен на продажу на рынке рабов? Да, по их меркам я теперь не просто грязь у них под ногами, я теперь вообще ничто, меня нет, я умер на днях, сражаясь на плацу с пиратским капитаном, приговорившим к смерти меня и моих друзей. То, что я до сих пор жив — это его личное дело. Когда я шагнул вперед и сказал, что буду драться, выкупая собой жизни Рона и Нева, я прекрасно знал, на что я шел. Ведь у меня перед глазами был пример Маркуса Флинта. И если у Рона и Нева теперь есть хотя бы право на жизнь, то вот у меня-то его нет. Ну а раз у меня нет и этого, может быть, не стоит и бояться? Я усмехаюсь, и говорю, глядя прямо ему в лицо:

- Что, решили развлечься, лорд Довилль? У вас кончились деньги на мальчиков из французских борделей? Содержание банды обходится недешево? Или никто из островного братства не готов переспать с капитаном в благодарность за щедроты?

Он молчит, не сводя глаз с моего лица, мне кажется, его взгляд жжет мои открытые руки и шею. Почему я не могу остановиться? Может быть, пока я говорю, мне не так страшно. На нем обычные маггловские джинсы и светлая футболка, он чуть склонил голову на бок, слушая, что я имею ему сказать…

— Или Вы присмотрели меня еще в Хогвартсе, капитан, и пускали слюни вовсе не по моей покойной матушке, а по мальчишке, которого все прочили в герои? — Да, я верну тебе твои же слова, чего бы мне это ни стоило!

Когда я говорю это, он бледнеет. И, хотя он не совершает ни единого движения, из его позы неуловимо исчезают расслабленность и некоторая присущая ему хищная мягкость. Он весь подобрался, чем-то неуловимо напоминая мне сейчас того человека, которого я знал еще в школе — резкого, ожесточенного и… очень уязвимого. Но в тот момент я не могу осмыслить эту перемену в нем, но зато отчетливо понимаю: Да, вот оно! Неужели я попал в точку? Так это правда? А раз так, я буду бить до конца, не этому ли он сам вольно или невольно учил меня все эти годы?

– Неужели я прав, ПРОФЕССОР? Когда же с Вами приключилась такая напасть? — я стараюсь говорить сейчас очень спокойно, спокойно и тихо, может быть, даже невольно копируя его же интонации. — Не на первом же курсе, когда Вы выяснили, что сопливый ребенок, выросший у магглов, не знает, что аконит и борец — одно и тоже? Нет? Конечно, Вы же не такой! Тогда, конечно же, не на втором, когда Вы так жаждали выгнать меня из школы, когда я посмел явиться туда на летающем автомобиле. Хотя теперь Вас лично не смущает даже Летучий Корабль!

Мне кажется будто его губы чуть дрогнули — может быть, он все же собирался сказать мне, чтобы я замолчал. Но он ничего не произносит. Как тогда в таверне, когда он отчитывал нас с Кейт за спасение Маркуса, такое же подавленное движение, даже не ставшее жестом, когда он просто сжал и разжал пальцы, вместо того, чтобы ударить меня. Раз он молчит, я буду продолжать, потому что мне кажется, что пока я могу говорить, пространство комнаты вокруг меня перестает сжиматься.

- Или тогда, когда мне было тринадцать, на третьем курсе? Когда Вы целенаправленно весь год втаптывали в грязь Ремуса Люпина — одного из немногих, кто был действительно добр ко мне? И добивались казни моего крестного. Вам нестерпимо, что около меня были люди, которые любили меня? Как и сейчас, когда Вы заставили сэра Энтони арестовать нас на Корабле и участвовать в этом смехотворном допросе, чтобы доказать, что он тоже один из ВАС? Ничуть не лучше? Что, я не угадал?

Я смотрю на него — совершенно неподвижные черты, будто посмертная маска. Я не остановлюсь, пусть он знает, что я думаю о нем. Решили развлечься, господин капитан? Что ж, я тоже не стану упускать своего шанса.

— Нет, и, разумеется, не на четвертом, когда Вы вместе с Дамблдором отправили меня участвовать в этом идиотском турнире. Интересно было посмотреть, как Поттер свернет себе шею, и как скоро это произойдет? Конечно, тогда Вы вряд ли думали о моей золотой шкурке! На пятом? Что, не угадал? У Вас, помнится, тогда было предостаточно возможностей, пока Вы потрошили мои мозги в своих подземельях. Я был недостаточно хорош для Вас? Угловатый нескладный подросток, так ведь? Вас не интересуют такие, конечно же, нет. Тогда…дайте подумать… остается только шестой курс. Смотрели на меня на уроках, замирали позади моей парты, якобы проверяя, достаточно ли тщательно я конспектирую учебник, а сами думали, что неплохо было бы устроить мне отработку в Вашей постели? Но тогда Вам было до меня не добраться, верно? А теперь Вы считаете, что вам все можно?

Не знаю, может быть, мне не стоило тогда говорить этих слов, но они были произнесены, и не было ни малейшей возможности забрать их назад. Теперь я понимаю, что это была просто истерика, я говорил все это оттого, что мне было страшно, что я впервые оказался в ситуации, с которой никогда до этого не сталкивался. Я не мог остановиться, а эта дрянь безостановочно лилась из моих уст… И каждый удар, что я наносил ему, попадал в цель, потому что это была правда.

Думаю, если до этой минуты капитан Довилль еще и взвешивал возможность дать Поттеру хоть какой-то шанс для отступления, то так легко слетевшая с моих губ грубость перевесила доводы рассудка.

- Да, — не сводя с меня глаз, говорит он, и мне становится страшно от этого взгляда — презрительного, холодного и в то же время жгущего мою стремительно уходящую в пятки душу, словно угли. — Ты, Поттер, тоже думаешь, что тебе можно все. Уверяю тебя, это не так. Может быть, хотя бы то, что произойдет сейчас, научит тебя чему-нибудь. Раздевайся, — коротко бросает он.

Я не могу поверить в то, что он действительно произнес эти слова, хотя с того момента, как он коснулся моего запястья на пиратском острове, вкладывая в мои беспомощные пальцы портключ, я знал, что меня ждет. Но неужели это все-таки возможно? Неужели человек, которого я знал столько лет, мой бывший профессор вот так запросто сможет сотворить со мной то, о чем говорит? Он стоит передо мной в дверном проеме и кажется мне абсолютно спокойным — даже его голос не выдает ни гнева, ни возбуждения. Равнодушный и презрительный. Только лицо несколько бледнее, чем обычно, несмотря на покрывающий его загар. Я не умею читать чужие лица. Сейчас я понимаю, что в тот момент капитан Довилль дошел до абсолютной точки, до самого дна того ада, в котором он жил уже давно.

- Раздевайся, ты плохо меня слышишь? — повторяет он, но я не могу даже пошевелиться, скованный ужасом и неверием.

- Поттер, — говорит он, — мне кажется, я даже знаю волшебные слова, чтобы ты перестал стоять передо мной, как каменный истукан. Если я правильно помню, на острове остались твои горячо любимые друзья. И знаешь, всякое может случиться. А может выйти и так, что их участь окажется значительно легче, чем им и тебе сейчас представляется. Уверен, они с готовностью и благодарностью примут любую жертву с твоей стороны. Так что советую тебе не сопротивляться.

Мне трудно сейчас смотреть на него, почти невозможно, я нервно сглатываю и будто со стороны вижу, как мои дрожащие пальцы уже подцепляют край футболки и тянут его вверх. Я даже различаю аккуратный шов на обратной стороне — нитки чуть светлее основной ткани. Да, он знает волшебные слова… Он знает, что меня достаточно просто поманить возможностью отдать за кого-нибудь жизнь — и я мгновенно забуду и про боль, и про страх, и про стыд. Будто бы я еще при рождении ушел в глубокий минус в гигантском гроссбухе, где записаны наши судьбы, и вот теперь все никак не выберусь, все отдавая и отдавая долги…Отдавая… И теперь все совсем просто, даже умирать не надо, надо просто отдать свое тело… лорду Довиллю во временное пользование. Всего лишь тело, ему больше ничего и не требуется. Потерпи, Поттер, несколько минут, и он, может быть, снизойдет до барской милости и распорядится выпустить Рона и Невилла из тюрьмы…

Но мои руки движутся медленно, похоже, жертва на этот раз кажется мне довольно значительной. Я чувствую, как воздух холодит обнажающийся живот, касается груди. Не надо так быстро, у меня еще есть несколько секунд, пока я еще не потерял себя окончательно. Три, нет, уже две, одна… По моим открытым плечам пробегает легкий озноб, я опускаю голову. Мне кажется, я только что отказался от себя окончательно, вот теперь меня и вправду больше нет. А если тебя больше нет, как ты смеешь на кого-нибудь смотреть?

— Все снимай. Поттер, — говорит он почти грубо, делая шаг ко мне, — как ты себе это представляешь?

Никак. Я краснею, но все же решаюсь взглянуть на человека, который так буднично и спокойно собрался насиловать меня. Как будто действительно хочет лишь преподать мне урок. Ничего личного… И в тот момент, когда я встречаю его взгляд, моя последняя надежда на то, что он просто в очередной раз издевается, чтобы унизить меня, рушится окончательно. В его глазах сейчас такое ничем не скрытое желание, огонь, торжество, ярость. Голод, который может утолить хищник, только сомкнув зубы на дрожащем горле своей жертвы.

Он забирает футболку из моих рук, делает полшага назад, откровенно разглядывая меня, и проводит прямую линию от моих ключиц до застежки шорт, к которой я от ужаса не могу даже поднести руки. Подушечки его пальцев очень жесткие, загрубевшие от постоянных игрищ с маггловским оружием, мне кажется, будто они царапают мне кожу. Его ладонь на моем животе — я вижу его смуглые пальцы с длинными фалангами, на указательном — белая черточка шрама. Изображение такое четкое и неподвижное, как на фотографиях Лиз. А потом его рука смещается ниже, он чуть вдавливает пуговицу на застежке, но пока ничего не делает, я только ощущаю его взгляд, поднимаю голову и вижу его глаза, полные голода, вожделения и презрения. И я, к своему ужасу, не чувствую отвращения к нему, страшно и нереально, но я в тот момент неожиданно осознаю тепло его руки на моем теле и его горячее, ничем больше не сдерживаемое желание, струящееся с его пальцев мне под кожу. И мое тело предает меня, и я понимаю, что он не может этого не заметить. Усмехается, хищно и недобро:

- Как все просто, правда? Правильная жизнь, правильные желания, да, Поттер?

Теперь его жесткие ладони ложатся мне на плечи и я вдруг на секунду осознаю, как ощущается моя кожа под его руками. Бархатистая на ощупь… Золотая шкурка… Для него я просто мальчишка, просто привлекательное молодое тело, которое следует использовать по назначению. А я…я вношу свою плату за то, чтобы Рон и Нев, два великовозрастных придурка, вздохнули там, на острове, чуть свободнее. Да, за моих друзей… Только вот мое тело не хочет ничего знать о том, что я жертвую собой.

Глаза лорда Довилля чуть сужаются, он не перестает касаться меня, только руки его теперь скользят вниз по моим предплечьям, будто проводя огненную черту, вспарывая мою кожу. Он чуть поглаживает чувствительные впадинки на внутренней стороне локтя, я невольно вздрагиваю. А он ловит взглядом каждое мое движение и не позволяет мне обманываться:

- Что, Поттер, правильный брак, правильная карьера? Идеальный путь героя без отклонений от заданного маршрута? И вдруг твое тело оказывается таким отзывчивым. Не знаешь, почему? Отчего тебя заводят прикосновения человека, которого ты ненавидишь? Ты не знаешь? Я же сказал тебе раздеться. Ты не слышал?

Я понимаю, что никаких путей отхода у меня нет. Что если у меня и была малейшая возможность, я упустил ее пару минут назад, когда только увидел его на пороге этой комнаты. И посмел открыть рот, чтобы оскорбить пиратского капитана. Тем более глупо думать, что мне удастся уговорить его отступить, не трогать меня, в особенности после того, что он только что видел. А сейчас, если я все же совладаю с дрожью в руках и смогу стянуть с себя шорты и боксеры, увидит и еще больше. Почему я так реагирую на него? Оттого что мне 22, а у меня полтора года не было секса? И теперь мне безразлично, с кем и как, только бы кто-то прикасался ко мне? Даже он? Нет, я просто не в себе, это все из-за этого поединка, из-за того, я просто…

- Что застыл, Поттер? Ты провоцировал меня весь год, думал, как далеко ты можешь зайти?

Теперь он стоит у меня за спиной. Положив раскаленные ладони на мои лопатки.

- Ты в самом конце пути, Поттер. Можешь в этом не сомневаться.

Я бы мог ответить ему, что и не предполагал, как далеко может зайти он, но я молчу. Боюсь разжать ставшими вдруг такими сухими губы. У меня больше нет голоса. А его пальцы теперь медленно движутся вниз вдоль выступающих косточек позвоночника, и мне кажется, так стекает по коже раскаленный свинец, выжигая мою плоть. И я все время ощущаю его взгляд, жадный и в то же время острый и холодный, словно ломкий лед — он впервые позволяет себе так открыто смотреть на меня, прикасаться ко мне, словно проверяя приобретенный товар на ощупь.

Я пытаюсь дышать, но воздух не может наполнить мои легкие, так что выходит какой-то жалкий судорожный всхлип. Я не могу позволить себе быть жалким! Слышишь, Поттер, не смей! Ты же не был жалок. Когда дрался с ним! Когда его бич взрезал кожу и разрывал мышцы, почему ты не боялся тогда? Это просто следующий раунд, говорю я себе, ни для него, ни для меня наш поединок, начавшийся на пятачке, усыпанном белым песком, так и не закончен. Только теперь я не знаю правил… И у меня нет оружия, которое могло бы защитить меня. А от доспехов… остались только шорты.

Его руки смещаются ниже, через тонкую ткань он гладит выступающие косточки бедер. Я никогда так не осознавал своего тела…

- Тебе помочь? — теперь он дотрагивается до молнии, я непроизвольно дергаюсь, пытаясь отстраниться, и с трудом говорю, хрипло и еле слышно:

- Не надо, я сам.

Может быть мне не стоило тогда подчиняться ему, а надо было хотя бы попытаться поговорить с ним, остановить, но я был словно скован чарами — страха, повиновения, этого невесть откуда взявшегося возбуждения… И трясся, как осиновый лист, и мне было так важно не показать этого… Я даже пытался уговорить себя, что вот работает же кто-то в борделях, они же как-то живут… В общем, я стаскиваю с себя и шорты, и боксеры, стою, отвернувшись от него, и чувствую, как горят мои щеки и уши, как стучит кровь в каждой клеточке моего тела. И боюсь вздохнуть, чтобы он не заметил, что я весь дрожу.

Он обхватывает меня поперек груди, держит крепко, не давая вырваться, но я, скорее всего, и не стал бы. Его дыхание касается моей макушки, мурашки на шее, у него смуглые руки, с четко обозначившимися мышцами. И я ощущаю оглушительное биение пульса на его запястье, прижатом к моему плечу. Мне не справиться с ним… Его ладонь скользит по моему члену, как бы случайно. И тут я вдруг выхожу из транса, в который погрузили меня страх, отчаяние, его голос, его прикосновения…

- Не надо, не трогайте меня, — и я пытаюсь вырваться.

- Мы же договорились, что ты не сопротивляешься. Значит, я делаю все, что хочу. Так?

Я замолкаю. Что, надо было говорить с ним тогда? Надо было вырваться, создать между нами хоть какую-то дистанцию, позволить ему увидеть страх (а может быть, и не только страх, и именно этого я и боялся больше всего?) в моих глазах? Я уверен, он сделает все, чтобы унизить меня, а что унизить можно и вот так, заставляя кончить от того, как он касается меня — того, кого он якобы ненавидит. Просто плавные расчетливые движения — и я больше не пытаюсь сбросить его руку, а он все крепче прижимает меня к себе, конечно же, прекрасно чувствует и мою дрожь, и страх, и то, как срывается мое дыхание от тех волн, что охватывают мое тело — запретное, смешанное с ужасом удовольствие, которое я тщетно пытаюсь подавить.

- Что, Поттер, ты рассчитывал стать жертвой насилия? Увенчать себя очередными лаврами, на этот раз мученика? Что, не получается?

Его голос, сейчас почти шепот, но я и так могу угадать слова. И вновь скользящее движение — вниз и вверх, его пальцы неспешно обводят круг, легко прикасаясь к чувствительной головке, обхватывают плотнее — и я, не в силах сдержаться, подаюсь вперед, в извечном ритме жизни и желания, которые знать ничего не желают о моей гордости.

Его левая рука, только что чуть ли не до боли сжимавшая мое плечо, касается моего лица — пальцы скользят по подбородку и по пересохшим губам. Он снимает с меня очки и аккуратно откладывает их в сторону. Мир перед моими глазами перестает быть беспощадно отчетливым, я больше не осознаю незыблемость дверного косяка и стен бледно-желтого оттенка с едва различимой паутиной трещинок. А пиратский капитан разворачивает меня лицом к постели, ладони его довольно ощутимо надавливают мне на плечи, заставляя опуститься на колени. Лучше бы он просто грубо толкнул меня вперед, лицом вниз, чтобы я задыхался, зарываясь носом в покрывало, вдыхая запах нагретой ткани и легкие пылинки. Я готов принять любую боль — это то, что я умею принимать даже слишком хорошо. Но то, что делает он… он выворачивает мою душу. Шелестом ранящих меня слов, точно отмеренной лаской своих прикосновений…

Он заставляет меня наклониться вперед, я роняю голову на скрещенные руки. Извечная поза беззащитности… Я сам отказался сопротивляться… Белые и темно-зеленые хаотичные полосы узора на бледно-зеленом покрывале — все, что я могу видеть. Я ощущаю шершавую ткань его джинсов, касающуюся внутренней стороны моих бедер — он шире раздвигает мне ноги. Он даже не соизволил снять джинсы… Конечно, раздеваются рядом с теми, с кем действительно что-то связывает, хотя бы и обоюдное желание, рядом с теми, кого любят, хотят, кому доверяют. С теми, к кому можно прижаться потом, кожа к коже, бездумно пробегая пальцами по горячему телу, только что принадлежавшему тебе, обнять, шептать в макушку всякие глупости… А не с теми, кого хотят использовать ради минутной прихоти… Не с такими, как я…Я даже боюсь думать о том, как я выгляжу со стороны — наверное, как мальчик из борделя, к которому на пять минут забежал клиент. И ему нет до тебя ни малейшего дела, просто тобой можно заполнить паузу между полуденным кофе и газетой.

Я чувствую легкий холод, будто проникающий внутрь, да, черт, есть же и такие заклинания… Если бы я не видел выражения его глаз несколько минут назад, я был бы уверен, что он просто хочет проучить меня — так выверены и спокойны все его действия. И он не отпускает меня, его рука так и остается на моем члене, двигаясь настолько правильно, что я не могу подавить этого непонятного возбуждения… Оттого, что меня касается другой мужчина…

- Первый раз, Поттер? — спрашивает он.

Я молчу.

— Неужели нравы в гриффиндорской спальне были столь невинны?

Да, так и хочется мне сказать, в то время как у господ-слизеринцев, видимо, царили настоящие Содом и Гоморра, мы мирно спали в своих кроватках. Но, думаю, свое на сегодня я уже сказал…

- Не дергайся — тебе не будет больно.

Мне кажется, оглушительный звук вспарывает тишину, в которой слышно только наше дыхание — он всего лишь расстегивает молнию на джинсах… Его пальцы внутри меня, я чувствую каждое движение, так отчетливо… Мне почти не больно, хотя я думал, что буду кусать руки и губы, чтобы не кричать. А потом на несколько минут… я не знаю, сколько это длится. Но я забываю обо всем, потому что его руки двигаются в каком-то неуловимом ритме, мягкие толчки внутри и плавные, умелые, все убыстряющиеся движения его пальцев на моем члене. Я не могу ничего с собой поделать, пусть, да, я просто устроен, это просто физиологическая реакция, ничего больше — потом, когда у меня будет время, я смогу найти себе массу оправданий. И в тот момент, когда я, все же стараясь не вскрикнуть, изливаюсь ему в ладонь, он берет меня. Его руки крепко держат меня за бедра, у меня не получится вывернуться или отстраниться, а боли я практически не ощущаю из-за только что испытанного, нет, я не могу сказать удовольствия, нет, я буду лгать себе до последнего… Он не старается быть осторожным, в конце-концов, это его право — распорядиться мной теперь, как своей собственностью.

Я закрываю глаза, я чувствую все его движения — резкие, похожие на удары. Только бы это скорее прошло, думаю я в тот момент, только бы его ладони больше не жгли мне кожу, только бы не слышать его дыхания так близко. И когда все заканчивается, он, так же, как и я, не издает ни звука, просто поднимается, не прикасаясь больше ко мне, накладывает очищающие. Я опускаюсь на пол. Не смотреть на него… Не одеваться на его глазах, от стыда не попадая в рукава и штанины…

- Если будет больно… я оставлю тебе заживляющую мазь, — безразлично говорит он мне, выходит из комнаты, чтобы практически тут же вернуться, бросая на покрывало рядом со мной маленькую стеклянную баночку.

И он уходит, и я слышу, как он накладывает запирающее заклятие — я в ловушке.

* * *

Я еще какое-то время неподвижно сижу на полу, разглядывая аккуратно пригнанные друг к другу прямоугольники паркета, изучая линии, в которые складываются узкие темные полоски между ними. Мои вещи, лежащие на полу — нет, не мои, здесь все принадлежит господину капитану. Я все равно не стану пока одеваться — мне кажется, грязь с моего тела перейдет на них, как только я коснусь того, что было на мне в тот момент, когда он сказал «раздевайся». Чтобы вот так, презрительно и расчетливо… развлечься. Да, именно так это и называется. Самое подходящее слово. У него своеобразное понятие о развлечениях.

Меня выводит из оцепенения звук мотора, раздающийся со стороны окна, и я почему-то вскакиваю и бросаюсь посмотреть, что же там такое. Маленький белый катер, почти такой же, какие были на пиратском острове, разворачивается в узкой бухте, на высоком скалистом берегу которой и стоит дом, пленником которого я оказался. Уезжаете, капитан Довилль? Совершенное Вами насилие Вам так же неприятно, как и расправа над Маркусом, после которой Вы тоже уехали «кататься»? Ну что ж, по крайней мере, у меня есть какое-то время… Время для чего? Вышибить запечатанную заклятием дверь? Выломать решетку и броситься в море?

Море… о, это море будто специально создано для тех, кто решил подвести черту под своей жизнью именно этим способом! Подо мной обрыв высотой пару десятков метров, внизу острые камни и скалы песчаного цвета, а вода… Вода, голубая и зеленоватая, абсолютно прозрачная, так что я даже с такой высоты могу различить, что там, на глубине в несколько метров, такие же камни… И акварельное небо, даже, кажется, не подозревающее о том, что в мире бывают облака. Что толку задавать себе вопрос о том, где я? Где угодно, в любой точке пространства. Где вновь, как и казалось мне во время поединка, есть только я и он.

Черт, как же хочется курить! Если бы он оставил мне пачку сигарет, а не эту проклятую мазь. Нет, все правильно, не надо… Не надо сигарет, ничего не надо. От него ничего… Я абсолютно в его власти, мне не вырваться. Я еще никогда не осознавал безысходность своего положения так четко, даже когда мы оказались в подвале Малфой-мэнора. Нет, ну тогда нас словно несло на себе какое-то волшебное облако, оберегало, окутывало незримым покровом, скрывая от чужих взглядов и недобрых намерений. Может быть, это было и справедливо — ведь тогда мы были совсем еще дети. Если бы не эта незримая помощь, что постоянно приходила ниоткуда, мы бы не справились. А вот теперь… Мне уже давно и никто не помогает, а если вдруг случайно судьба и протягивает мне руку помощи, то это вполне человеческая рука. Сэр Энтони, Драко, Вудсворд… Вряд ли им по силам вызволить меня отсюда.

Какое-то время я, похоже, не могу связно думать, потому что внезапно обнаруживаю себя, стоящим под теплыми струями воды в ванной, и замечаю, что я делаю, только когда набираю в ладонь гель раз в четвертый или пятый. Бесполезно, я не могу смыть с моего тела память о том, как он касался меня. Здесь не помогут ни вода, ни гель… разве что содрать с себя кожу… Что это вообще было? В тот момент я отказываюсь понимать что-либо. Я же был женат, мне нравятся девчонки. Как так могло получиться, что прикосновения такого человека, как лорд Довилль, могли вызвать у меня хоть какую-то реакцию? Этот жар, что начал разливаться по моему телу, едва он коснулся меня… Что, он хотел доказать, что я такой же извращенец, как и он сам? Хотя, почему извращенец? Помнится подобные отношения никогда не вызывали у меня особого удивления. Пока в них не втягивали меня… «Ты ненормальный», — говорила мне моя тетка, — «помешанный». Чем дальше я живу, тем больше удивляюсь мудрости и дальновидности моих любимых родственников.

Я все же вылезаю из ванны, вытираюсь, натягиваю на себя одежду. Я даже в какой-то момент думаю о том, чтобы воспользоваться мазью, которую он оставил мне, потому что все-таки больно. Потому что, если он решит продолжить развлекаться со мной подобным способом… а я не вижу причин, по которым он мог бы от этого отказаться. Он может играться мной сколь угодно долго, ему никто не помешает. Я плохо себе представляю, что он может еще хотеть от меня при его склонностях. Хотя нет, кое-что я все же могу себе представить. И при одной мысли об этом подступает тошнота, которую я пытаюсь подавить. Еще этого не хватало. Но будоражащие, странные картины не хотят покидать меня.

Я не знаю, сколько проходит времени, потому что в тот день меня не покидает ощущение, что меня просто уносят куда-то мутные волны: Я то осознаю более-менее четко все, что со мной происходит, то вновь засматриваюсь на узор на покрывале или паркете — и потом совершенно не могу понять, прошел час или всего несколько минут. В общем, когда через какое-то время передо мной материализуется лупоглазое существо с заискивающей улыбкой домашнего эльфа, я понимаю, что настал час кормления узника.

- Тебя как зовут? — спрашиваю я, понимая, что самое глупое сейчас — это сорваться на эту кроху, пытающуюся выполнить приказ своего хозяина, — я не буду есть. Если ты мне не веришь, я сейчас выброшу все прямо при тебе в окно. Или в унитаз, чтобы не портить пейзаж. Как тебе удобнее? Может быть, просто унесешь все это?

- Твинки, меня зовут Твинки, — говорит она тоненьким испуганным голосом, — но хозяин велел…

- Пусть сам и ест. Я не буду. Только воду оставь.

У нее такой жалостный вид, но у меня сейчас нет сил, чтобы пожалеть еще и ее. Меня бы кто пожалел…

- Не обижайся, Твинки, — примирительно говорю я. — Давай, правда, все выбросим, а ты скажешь, что все сделала, как надо.

Нет, она не угомонится, будет стоять на своем и толковать мне про то, что ей приказал капитан Довилль. Наверняка она тоже его боится. Как знать, может быть и я вскоре последую ее примеру?

- Хорошо, оставь.

Она исчезает, немного успокоенная, а я незамедлительно, даже не глядя на то, чем она собиралась меня попотчевать, отправляю все по прямому назначению. А потом еще долго стою, наблюдая, как журчит вода в унитазе.

Не помню, как проходит остаток дня. Я стою у окна, нагретый жаркий сухой воздух становится мягче, щедро отдавая запахи прошедшего дня приближающемуся вечеру. Наверное, здесь очень красиво… Я не знаю, мир в тот день словно выцвел для меня.

Почему все это происходит со мной? Почему именно я? Я убил Волдеморта. Разве этого мало? Любому человеку этого хватило бы на всю оставшуюся жизнь… Почему я? Мир, который я некогда так жаждал спасти, отправил меня на вечное поселение в Азкабан, чтобы я сдох там и не мешал никому предаваться мирной жизни. Меня бросила жена, мои друзья, пусть и невольно, отправили меня умирать за них. Они смотрели, как удары капитана Довилля впечатывают меня в песок. Чтобы потом… что, пожалеть меня? Сказать «ах, бедный Гарри»? Они бы стали умирать за меня? Ладно, хорошо, они ни в чем не виноваты… Конечно, стали бы. Только слова Довилля о том, что они с радостью примут любую жертву от меня… еще одна разновидность сложного яда, в изготовлении которых он непревзойденный мастер.

Я делал все для того, чтобы мы могли выжить на острове, не обращая внимания на оскорбления и унижения, потому что просто не видел иного выхода. Из этого тоже ничего не вышло… Зачем нам было там выживать? Ради кого и чего? Не проще ли было просто дать им казнить нас? Разве у нас есть какой-то выход? Просто потому, что я не привык сдаваться? И теперь он… мой бывший профессор, пиратский капитан, лишает меня последнего, что у меня еще было — остатков собственного достоинства. Я грязь по их меркам… По моим меркам я теперь тоже грязь… Я тот, кого можно вот так просто отыметь, а потом бросить мне банку с заживляющей мазью, чтобы к вечеру я был на что-нибудь годен. Даже понятно, на что… Не касаться меня больше, чем это требуется.

Я никогда не осознавал так отчетливо, что меня никто никогда не любил. Вот такой простой ответ на все мои вопросы. Я был нужен, да, тогда мне помогали. Было круто выйти замуж за героя — и рядом со мной оказалась Джинни. Я перестал быть героем и стал преступником — как просто было выбросить меня из своей жизни. Причем выяснилось, что так даже лучше для всех. Такие, как ты, сказал мне в свое время сэр Энтони, должны жить в виде памятников. Да, в виде памятников на собственных могилах. Так, может быть, это и будет лучшим выходом? Я в конце пути, разве не об этом сообщил мне капитан Довилль? Может быть, с меня и правда хватит?

И когда я осознаю это, я вдруг понимаю, что больше нет преград. Нет ни решеток, ни закрытых дверей, есть просто прозрачные воды подо мной, которые манят, рассказывая мне о покое, который я смогу обрести. И впервые за почти полтора года, прошедшие с того дня, как Кингсли при аресте потребовал от нас с Роном отдать ему свои палочки, я чувствую, как волна магии поднимается во мне. Разрушающая, слепая, но идущая из самого сердца. Я больше не вижу решетки, закрывавшей окно, только слышно, как она, падая, звонко ударяется о преграды. И я одним прыжком оказываюсь на подоконнике. Там внизу, на острых скалах, моя свобода.

27. Безумие

Вы знаете про нить Ариадны? Про Тесея, Минотавра, царя Эгея?

Это было, кажется, год назад, когда меня в моих тогдашних скитаниях по миру занесло на Крит. Было ужасно жарко, а за полгода, проведенные на моей туманной неуютной родине, я порядком отвык от солнца и зноя. Всюду, где бы я ни оказывался, были толпы туристов, пытавшихся сочетать приятное с полезным, что в их случае означало купаться, безостановочно жрать, пить, загорать, осматривать Кносский дворец и набивать сумки бессмысленными покупками — магнитами на холодильник, расписными тарелочками, над которыми они будут трястись до конца отпуска, не зная, куда их пристроить в чемодане, чтобы в целости и сохранности доставить любимой тетушке.

Так вот, побродив по дворцу и вокруг него и для порядка выполнив всю обязательную для бездельников программу (правда, я решил обойтись без тарелочек), я, уже совсем отчаявшись, прибился к группе американцев, которым юная девушка-экскурсовод рассказывала легенду о Минотавре. Думаю, если бы это были англичане, я был бы единственным, кого заинтересовала бы эта история, потому что магглы проходят все это еще в школе. А так как ни я, ни американские туристы не очень представляли себе, кто такие Тесей, Ариадна и Минотавр, гид рассказывала легенду с упоением, чувствуя, наверное, как с каждым ее словом луч света все глубже проникает в темное царство всеобщего невежества.

- Ну, надо же! — сказала стоявшая рядом со мной коротко стриженая тетка в рубашке с крупными лиловыми цветами. — А я-то всегда думала, что эта бедная Ариадна бросилась со скалы в море!

- Нет, что Вы! — девушка-гид даже немного пугается.

Хотя чего уж тут такого — я вот тоже был в этом практически уверен, видимо, сладко проспал все те лекции по истории магии, когда проходили древнегреческих богов и героев. Сопел себе, уронив голову на пергаменты, а мне в грезах так и являлись несчастные девицы, прыгавшие со скал в море чуть ли не толпами.

- Нет, но в этой легенде же точно кто-то утопился! — не унимается тетка и поворачивается ко мне, ища поддержки. Я согласно киваю.

- Отец Тесея, царь Эгей. Дело было в том, что…

И наш гид начинает рассказывать. Но настырная туристка все настаивает — ей кажется, что где-то обязательно должна быть утонувшая девушка. И гид старается всячески оправдать ее ожидания:

- Может быть, Вы имеете в виду легенду о Геро и Леандре? Геро, жрица Афродиты, действительно бросилась в море со скалы, увидев своего возлюбленного мертвым…

Уже потом, в Загребе, я сам не раз ужасался пропасти собственного незнания. Но, когда я читал и про Тесея, и про Геракла, и всех прочих греческих героев и героинь, я не раз удивлялся, отчего все они, если что-то не ладилось в их жизни, так и готовы были броситься в нежно-лазоревые теплые воды. А, может быть, их тела так никогда и не достигали манящей прозрачной глубины, а разбивались об острые камни, словно клыки торчащие из обманчиво ласковых вод.

А еще я был практически уверен — если бы Ариадна и дала мне волшебный клубок, то все нити в нем оказались бы запутанными и оборванными, приводя меня в конечный пункт назначения — в мое никуда. Впрочем, туда я сумел добраться и без посторонней помощи.

* * *

Я не думаю о богах и героях, стоя на подоконнике в тот самый страшный день в моей жизни. Я просто смотрю вниз, безотрывно, долго — меня притягивают кажущиеся столь спокойными и умиротворяющими объятия безмятежного моря. Там, далеко-далеко внизу. Там, куда мне не добраться, потому что покой, которого я так жажду, забвение, которое обещает мне вода, о, их надежно охраняют скалы. Изломанные каменные зубы не обещают скорой и легкой смерти. И ветер, такой теплый и беззаботный, дует мне сейчас прямо в лицо, словно пытаясь отговорить от того, что я затеял. Словно хочет рассказать мне о том, как безобразно будет выглядеть мое окровавленное тело, о том, что море не примет меня… И я медлю, не отрывая взгляда от смертоносных скал и манящей голубизны внизу, подставляя лицо жаркому дыханию уходящего дня. Нет, назад я не повернул бы ни за что — я просто не мог сам по своей воле вернуться в ту клетку, по которой кружил весь день. И страх не пускает меня обратно. Страх перед пиратским капитаном, который может вернуться в любой момент, страх перед тем, что он еще может сделать со мной… Все, что угодно. И когда смутные картины, о реальности которых я не имею ни малейшего представления, вновь начинают наполнять меня, я все же отрываю руку от оконной рамы. Все, еще раз глубоко вдохнуть, и…

И… я слишком уж долго прощался со своей жизнью, потому что я, разумеется, не успеваю. Завороженный притягательностью обрыва, я не слышу, как за моей спиной распахивается дверь, не улавливаю быстрых крадущихся шагов ягуара. И опоминаюсь, только когда он хватает меня сзади за футболку, сдергивает с подоконника и легко, словно котенка, отбрасывает обратно в комнату. Я понимаю, что все пропало, когда стремительно приближаюсь к ровным прямоугольникам паркета в дальнем углу, и именно это придает мне силы. Потому что я уже был готов сделать шаг в бездну, а раз так, мне ли бояться господина капитана? И, собрав остатки своих аврорских навыков, я успеваю сгруппироваться в последний момент, чтобы не отшибить себе руки и колени при падении, перекатываюсь так, чтобы оказаться как можно ближе к своему врагу, мгновенно вскакиваю и, почти не видя его, все же наношу ему удар — прямо в его ненавистное лицо, кулаком, наотмашь. Я был бы счастлив, если бы мне удалось повредить драгоценный римский профиль лорда Довилля, но и так отлично. О, да, вот теперь, когда терять мне больше нечего, пусть он даже и не думает приказывать мне не сопротивляться. Мне сейчас плевать на моих бедных-несчастных друзей, оставшихся заложниками на пиратском острове. Почему я должен платить за них ТАКУЮ цену?

Конечно, в той эйфории, что охватила меня в тот момент, я пропускаю ответный удар Довилля — такой же хлесткий и быстрый, как и мой. Я не чувствую боли, только металлический привкус крови на губах.

- Ах ты, верткая дрянь! — рычит он, пытаясь перехватить мои запястья. — Твоя жизнь больше не принадлежит тебе, ты забыл?

Но я не стану ни слушать его, ни отвечать. Я бью его опять — в грудь, живот — я даже не пытаюсь причинить ему боль, моя ярость — яркая, как сноп света, слепит меня настолько, что я даже не замечаю, как с меня слетают очки. Это совершенно не имеет значения — мне кажется, меня ведет какое-то звериное чутье, позволяя бить без промаха и уворачиваться от пирата в самый последний момент. Нет, не от ударов, их я получаю достаточно, но главное не дать ему схватить меня, как можно дольше. Я даже не стану пытаться проорать ему, как я его ненавижу, думаю, ему все и так понятно, раз я просто молочу кулаками, куда попало. Пока я еще могу, пока еще хватает дыхания.

— Что, Поттер, захотел навесить на меня еще и свою смерть в придачу к родителям?

Не надо отвечать, говорю я себе, раз я ничего толком не вижу и не соображаю, надо просто бить, стараться попасть туда, откуда исходит его голос. А хищник мастерски уклоняется, давая мне возможность измотать себя этой ребяческой дракой. И в какой-то момент ему удается подловить меня, перехватить мои руки, на секунды прижать к себе, не позволяя брыкаться (и в этот момент я как-то отстраненно понимаю, что он весь мокрый — и волосы, и одежда), чтобы затем бросить на кровать, почти беззвучно произнеся «Инкарцеро».

И уже чувствуя, как тугие веревки охватывают мои запястья, намертво приковывая меня к изголовью, я вдруг вспоминаю, что он сказал мне в день нашего спасения из Азкабана в ответ на мое обиженное предложение привязать нас с Роном к койке… Что это можно устроить… Позже. Кажется, это позже уже наступило. Все, я пойман, только сердце колотится в груди, пытаясь вырваться на свободу. Я опоздал. Нечего было стоять на подоконнике, жалеть себя и смотреть вдаль. И когда от его следующего заклинания с меня слетают все тряпки, прикрывающие мое тело, мне даже не жалко себя. Я сам виноват, что промедлил. Но что бы я там ни думал, я не прекращаю биться, все туже затягивая магические путы на своих руках. Сейчас я не боюсь его, во мне только неуемная злость — на себя, нерешительно мявшегося на пороге бездны, вместо того, чтобы просто сделать один шаг, не умеющего после трех лет в школе авроров даже защитить себя, на свою беспомощность.

А Довилль… что ж, он выиграл. Он выиграл поединок, после которого забрал меня, как трофей, он вынудил меня подчиниться себе сегодня утром, а вот сейчас он… он просто успел не дать уйти своей добыче. Я даже не сомневаюсь в том, что последует дальше, хотя, из-за еще не утихшего азарта нашей короткой схватки, на этот раз я твердо намерен брыкаться и кусаться до последнего. И еще мне страшно… Я уверен, что на этот раз все будет по-настоящему, так, как я ожидал еще утром. Потому что когда тебя стаскивают с подоконника и бросают на пол, а потом ты оказываешься привязанным к кровати… Вряд ли ты можешь рассчитывать на ласковое обращение и хорошую подготовку. Значит, мне будет больно. Ну и пусть. Это в любом случае будет правильно.

Так что, когда я чувствую склизкий холод проникающего в меня заклятия, я просто крепче стискиваю зубы и закрываю глаза, потому что я не хочу смотреть на него, когда он сейчас через пару секунд навалится на меня, чтобы взять свое. И клянусь себе, что не издам ни звука. И никогда не скажу ему ни слова — ни чтобы оскорбить, ни, упаси Мерлин, чтобы просить или умолять о чем-то.

Я чувствую, что он стоит рядом с кроватью, стоит и смотрит на меня, не отрываясь. Ему нравится меня разглядывать… Трофей, золотая шкурка, теперь вот практически бордельный мальчик. Только для него. Правда, несговорчивый, но это ведь легко исправить. Я не понимаю, отчего он медлит, почему не прогибается матрас под тяжестью его тела. Что ему нужно еще? Не насмотрелся?

А потом я понимаю, что он резко отворачивается от меня и уходит. Да, вот так просто выходит из комнаты, а я остаюсь — веревки глубоко врезались в кожу и не подаются, как бы я ни барахтался. Я абсолютно голый и практически беспомощный без этих чертовых очков. И в тишине только мое неровное прерывистое дыхание.

И я осторожно открываю глаза, чтобы удостовериться в том, что комната действительно пуста, и очень неясно, но все же могу различить, что дверь осталась приоткрытой… Значит, он вернется. Он вышел, чтобы взять что-то. Что? Меня вдруг пугает совсем простая мысль: я же ничего не знаю о нем. А если… черт, а если… он не только насильник, но и… мне даже страшно додумать, но ведь он может сделать со мной все, что ему вздумается. То есть абсолютно все. Ведь я не числюсь в списке живых ни в одном из известных мне миров. Значит, если ему придет в голову… черт, в ту минуту я готов поверить, что лорд Довилль просто маньяк. И что он может не только насиловать меня, а убивать, медленно и со знанием дела, потому что торопиться ему явно некуда. Что мне известно о нем? Что он бывший Упивающийся, что последние годы он промышляет грабежом и убийствами, что его папаша был, по выражению отнюдь не сентиментального сэра Энтони самым настоящим выродком? То, чего я всегда боялся — беспомощности, плена и пыток… Какого черта я замер на этом треклятом подоконнике?

Как только я осознаю весь ужас моего положения, я практически мгновенно покрываюсь отвратительным липким потом, страх, душный, мерзкий перекрывает мне дыхание. Я думал, что ничего не боюсь. Я просто дурак. И то отчаяние, что еще несколько минут назад лишало меня возможности ощутить ужас, гнало меня вперед, заставляло, не думая ни о чем, наносить удары моему врагу, теперь словно наполняет меня стылой талой водой. Так было когда-то очень давно, когда я без оглядки бросился в полынью, чтобы поднять со дна блистающий меч Годрика Гриффиндора, и начал тонуть — и мог только отрешенно наблюдать, как лед затягивает черную воду над моей головой, лишая меня последней надежды еще хотя бы раз вдохнуть ночной морозный воздух.

Как тихо… Ни шагов, ни шорохов, только тени в углах моей тюрьмы становятся гуще. Там, за окном, краткие южные сумерки, почти мгновенно становящиеся ночью. Но пока еще я могу различать стремительно теряющие краски детали обстановки, очертания потолка. А вот цвета полога над моей кроватью различить уже не могу. И только оглушительно громкое биение моего сердца.

А потом он возвращается. Я вижу только очертания его высокой фигуры, чувствую, как он садится на край кровати рядом со мной, стараюсь не смотреть на него. Он берет меня за подбородок, заставляя открыть рот. Его пальцы настолько жесткие и хватка такая сильная, что мне кажется, что у меня на лице останутся синяки или глубокие вмятины, до самых костей. Пузатый флакон у него в руке. Зелье… Сейчас он напоит меня какой-то дрянью. Зачем? Чтобы делать с моим бесчувственным телом все, что ему заблагорассудится? Нет, вряд ли, вот уж для этого у него было предостаточно возможностей. Пока он возился со мной после поединка, ведь он мог уже тогда… А я почему-то уверен, что нет, он не стал бы.

И это как озарение… я вдруг совершенно ясно понимаю, что он собирается сделать. Я не могу ошибиться. Сейчас он вольет в меня сонное зелье, и через несколько минут я провалюсь в сон. А он сотрет мне память. Все. И когда я встречаю его взгляд, я понимаю, что это действительно так. Что он уже все решил. И ничто не заставит его изменить это решение. Заставит меня забыть, никогда больше не дотронется до меня, а когда я проснусь, вновь невинный и ни о чем не подозревающий, он придумает для меня новую лживую сказку, слушать которые я так люблю. Одну из тех, что они рассказывали мне всю мою сознательную жизнь.

То ли ужас, копившийся во мне весь этот день, все же прорывается наружу, то ли отчаяние затопило все мое существо настолько, что я больше не могу держать себя в руках, но я умудряюсь извернуться, сбросить его руку, высвободиться, мне даже удается чуть приподняться, хотя веревки режут мои запястья так, что, кажется, сейчас беспрепятственно войдут глубоко-глубоко под кожу.

- Нет, — ору я ему в лицо, — не смей!

Почему я не позволил ему сделать это тогда? Я не знаю. Что было такого ценного в воспоминаниях о том, как он поступил со мной, что я так стремился их сохранить? Но в тот момент мне кажется, что это какая-то невидимая грань, что, перейди он ее, что, позволь я ему сделать то, что он собирался — и я окончательно перестану быть человеком. А он ничего не отвечает мне, он очень близко сейчас, так близко, что я даже могу различить выражение его глаз — он совершенно закрыт, недоступен. Он не хочет слышать меня. У него в руке палочка. Достаточно одного слова. Вернее двух, ведь именно их надо произнести для того, чтобы наложить на меня заклятие оцепенения. И потом напоить меня зельем. И лишить воспоминаний. А наутро я даже не смогу вспомнить о том, что было. Такой вот стойкий оловянный солдатик, готовый к новым свершениям. Зачем ты хочешь помнить о том, как он насиловал тебя, Поттер? Тебе же будет проще. Это не те картинки, которые складывают в альбомы. Но я почему-то знаю — так нельзя. А в его глазах ни тени сомнения. Он уже вынес приговор. И мне, и себе.

- Ты не можешь, — говорю я, чуть ли не срываясь на крик, — ты не сделаешь этого. Вы все всю жизнь только и используете меня. Со мной можно делать все, что угодно — обманывать, отправлять умирать, делать красивые колдографии для Пророка. Посадить в тюрьму, вытащить из нее, оскорблять, попрекая спасением, о котором я не просил. Избить на глазах у всех. Притащить сюда, как игрушку, взять, как дешевую шлюху, не снимая штанов. А потом просто стереть мне память — ведь я могу еще на что-нибудь сгодиться.

И я все время вижу его глаза напротив своих — и в них ничего не меняется. И я продолжаю, но я уже не помню, что я говорю ему, захлебываясь, то переходя на крик, то чуть ли не шепчу, потому что голоса мне не хватает. Что меня можно лишить всего, давая взамен малые крохи того, что посчитаешь нужным… Я, правда, не помню. Просто в какой-то момент я чувствую, что силы покидают меня. На этот раз все и окончательно. Уходят, не прощаясь. И сумеречные тени, что до этого робко прятались по углам, подступили сейчас так близко, что готовы вобрать меня, скрыть, унести собой… пускай. Я откидываюсь на подушку и закрываю глаза. Я не стану смотреть, как он сейчас поднимет палочку, чтобы нацелить ее на меня и произнести Обливиэйт. Я почему-то представляю себя сейчас нелепой, слепленной из глины фигурой, нет, не колоссом, просто неудачно созданным несуразным големом, которому суждено рассыпаться грудой черепков от заклятия чародея. И тогда тьма и тишина смогут принять меня, чтобы я стал их частью.

Негромкий стук, как будто что-то аккуратно ставят на стол рядом с кроватью. И то, что происходит потом, представляется мне совершенно невероятным. Он целует меня, совсем легко, нет, не в губы, наверное, думает, что я сейчас стану сопротивляться. Просто легко дотрагивается до кожи на животе, мягко, словно боясь спугнуть меня. И в этот момент я понимаю, что меня бьет дрожь, причем уже, видимо, давно, а он осторожно кладет ладонь на мою острую коленку, и я ощущаю тепло его руки и холод, холод моего собственного тела. Я замираю, окончательно перестав понимать, что со мной происходит.

- Гарри, — шепчет он, — Гарри, успокойся…Я ничего тебе не сделаю…

Я уже готов открыть рот и сказать, что и не надо — уже все сделал, но что-то удерживает меня. К тому же я и не успеваю — он уже касается моих губ, теребит ранку на нижней, слизывая выступающую кровь. Он целует меня с такой безумной и безнадежной нежностью, будто бы нам обоим осталось жить всего несколько секунд, будто это последнее, что мы можем сделать до того, как смерть заберет нас. Наверное, для него это всегда и было именно так… И я не сопротивляюсь, такая мысль даже не приходит мне в голову. Я позволяю ему целовать меня, сам не знаю, почему. Правда, у меня нет этому никакого объяснения. Почему когда я чувствую, как его язык проникает все глубже, касается неба, когда он целует открытые, такие уязвимые сейчас подмышечные впадинки, когда его руки обхватывают меня, скользят по ребрам, по животу… Почему я не протестую, не пытаюсь сбросить с себя его горячее тяжелое тело? Может быть, раз я только что просил его о том, чтобы он не стирал эти страшные утренние воспоминания, в них есть что-то такое, с чем я не готов расстаться? И это в какой-то мере дает ему право и на то, что он делает сейчас. Я чувствую только вишнево-миндальный вкус его губ, запах моря, соли, ветра и солнца, которым, кажется, пропиталась кожа пиратского капитана.

- Развяжи меня, — говорю я ему, потому что у меня нет сил сказать что-то большее.

- Гарри, не бойся, не думай ни о чем, — шепчет он мне, освобождая меня, тут же перехватывает мои запястья, разминая их, целуя…— Значит, не снял джинсы…?

Я просто сошел с ума, теперь я готов признать это окончательно и бесповоротно. И хотя я еще почти не ощущаю своих рук, мне кажется, тысячи крохотных иголочек щекочут изнутри мои пальцы и ладони, мне отчего-то хочется прикоснуться к нему. Чтобы ощутить тепло. Чтобы забыть обо всем…

- Почему? — выдыхаю я.

- Что почему? — спрашивает пират, не отрываясь от моих искусанных разбитых губ.

- Почему ты? — я не могу сказать что-либо более связное. — Почему я?

- Я не знаю.

Его руки, мокрые волосы, задевающие горошины сосков. Целует меня, спускаясь все ниже, губы, осторожно касающиеся узенькой дорожки волос на моем теле. Когда я чувствую, как его пальцы оказываются внутри меня, я просто бездумно подаюсь ему навстречу, потому что… потому что это оказывается сейчас единственно возможным. Будто это уже давно, нет, всегда должно было быть именно так. Не думай ни о чем… И когда он входит в меня, я слышу его сдавленный стон, и все это настолько невероятно… Ночь накрывает нас, стирая все, что было при свете дня. Только пусть он не прекращает целовать меня, только пусть не разрывает кольца своих рук. Будто весь мир вдыхает и выдыхает сейчас в одном ритме с нами, словно прилив и отлив. Внутри меня бьются волны, поднимаясь все выше и в то же время, не неся в себе ни малейшей угрозы. А он, он, тот человек, который, казалось бы, даже не знал до этого момента, что у меня есть имя, исступленно шепчет его сейчас:

- Гарри, Гарри…

И дыхание ночи уносит меня, я почти кричу, на этот раз не от боли и страха, а от наслаждения, разрывающего мое тело, и будто проваливаюсь на несколько секунд в абсолютно пустое пространство, где нет ни прошлого, ни будущего, а существует только ослепительное и обжигающее сейчас. И где-то на краю сознания слышу, нет, скорее, угадываю, как он почти рычит мое имя, входя глубоко-глубоко в мое распластанное тело. Ягуар… И тепло, разливающееся у меня внутри…

Хищник скатывается с меня, осторожно, чтоб не повредить когтями и клыками мою шкурку, перекладывает меня на бок, спиной к себе, потому что способность двигаться в тот момент утрачена мной окончательно. И мы очень долго остаемся лежать вот так — неподвижно, беззвучно, позволяя ласковым волнам бархатной непроглядной ночи нести нас сквозь время и пространство. Только вот дрожь все еще не хочет отпускать меня…

Его руки обхватывают меня, так что мне даже тяжело дышать, губы ерошат мои короткие, совершенно мокрые от пота волосы, а потом он целует меня, чуть надавливая языком на чувствительную ямку на затылке. И дрожь начинает униматься.

- Что ты так дрожишь? Я напугал тебя?

Жаркий шепот, этот его голос… низкий, чуть хриплый, сейчас немного срывающийся. И держит меня крепко-крепко, прижимая к себе так, будто не намерен отпускать никогда. Усмехается, глубоко вдыхая, словно вбирая в себя запах моего разгоряченного тела.

- Мерлин, я напугал героя! Мне полагается орден?

- Да, первой степени, — фыркаю я, а потом вдруг неожиданно признаюсь: — Я был почти уверен, что ты меня убьешь.

И вновь дрожь судорогой пробегает по моему телу — мне все еще немного страшно… и сладко, и стыдно. И тепло, будто я всю свою жизнь хотел только одного — чтобы меня, вот такого голого и дрожащего, прижимал к себе пиратский капитан, лорд Довилль, он же по совместительству мой бывший профессор, мои извечный враг, ненависть всей моей жизни…Я совершенно не понимаю, что со мной творится. Но он же сказал «не думай ни о чем»…

- Я тебя убью?

Может быть, мне кажется, но в его голосе удивление и … как будто даже испуг. Его руки сжимают меня еще крепче.

— Ты мне ребра сейчас сломаешь, — мне как-то странно, что я еще могу говорить.

Ягуар чуть приотпускает когти, так что я вновь могу вздохнуть.

- Чего же ты испугался, если сам собрался прыгать в окно?

- Одно дело сам…, — мне теперь как-то неловко признаваться в своей слабости, в страхах, что рождали во мне смутные картинки, нарисованные моим подсознанием. — Ну, я подумал…

- Что я маньяк, раз привязал тебя к кровати? Что сейчас схожу за ножом и буду резать тебя на кусочки? И никто тебе не поможет?

Он говорит это так, что я бы не усомнился в том, что все это чистая правда, если бы он не продолжал целовать мои плечи, шею, затылок — так странно, мягко, бережно… Я бы даже сказал нежно, только вот это слово как-то совсем не вяжется с ним в моем представлении. Но я все равно вздрагиваю от его слов.

- Не смешно, — говорю я, а его ладонь медленно скользит по груди, ребрам, животу, гладя, успокаивая.

- Прости меня, я не хотел так…Я не хотел…

- Не правда, хотел, — ведь я же видел вчера то иссушающее душу желание в его глазах, голод.

- Но не так же… Гарри, почему ты никогда не можешь остановиться?

- А ты можешь?

Подушечки его пальцев рисуют круги на моем животе…

— Я тоже не могу… Прости меня.

Так странно — я говорю с ним. Невозможно, невероятно — я прожил столько времени, не сказав ему ни слова…Нет, мы, помнится, пытались…в Визенгамоте, на острове, в школе…

- Ты давно это знаешь?

- Что? — я уверен, что он прекрасно понял, о чем я, только хочет, чтобы я договорил сам.

- То, что это была не ненависть.

- Про себя лет шесть. Про тебя… вот тоже теперь знаю.

Наши слова падают в ночь, и тьма уносит их, чтобы сохранить в своих самых потаенных уголках.

- Зачем ты выбежал за мной из зала суда? — спрашивает он.

Я пытаюсь рассмеяться, но это непросто — моя рассеченная в драке с ним губа болезненно напоминает о себе, но я тут же забываю об этом.

- Знаешь, я хотел поблагодарить…, — да, теперь и вправду смешно. — За все, что ты сделал для меня.

- И как? Получилось?

- Зачем ты стал орать на меня тогда?

Сейчас, когда он прижимает меня к себе, я всем телом ощущаю его дыхание.

- Что я должен был сказать тебе? То, что ты говорил мне сегодня утром? Что злобный изверг-профессор на тот момент уже два года как воспылал нездоровой страстью к своему бывшему студенту?

- Значит, я оказался прав?

- Значит, ты оказался прав. И сам прекрасно это знаешь.

- Я даже не думал ни о чем таком…Нет, не сегодня… В тот день, в Визенгамоте…

- В том-то и дело, что не думал… И как ты ухитрился жениться, мистер Поттер, а?

И целует меня, обводя языком ушную раковину. Я пытаюсь еще ближе придвинуться к нему, хотя, кажется, ближе уже некуда.

- Ты был обручен с этой своей Уизли. Ничего нельзя было изменить. Да ты бы и сам не захотел.

Я не хочу говорить с ним про Джинни. Сейчас, когда я, наконец, начинаю расслабляться после всего, что случилось со мной за этот день, я ощущаю страшную усталость, так что глаза сами собой начинают закрываться. А он перекладывает левую руку так, чтобы моя голова оказалась у него на плече, и спрашивает:

- Тебе удобно?

Да, мне удобно засыпать в обнимку с лордом Довиллем, ощущать тепло его ладоней на моем теле, слушать его дыхание, чувствовать, как совсем рядом бьется его сердце. Но, прежде чем провалиться в сон, я хочу спросить еще одно, то, о чем говорить потом будет сложно, а вот сейчас я не вижу ни малейших препятствий.

- А зачем ты полез в те воспоминания, ну, про Джинни? Было так интересно?

- Ничего интересного, — он усмехается. — Мне кажется, сейчас гораздо лучше. Спи.

Мне даже нечего на это возразить, потому что я был бы полным идиотом, если бы не согласился с ним. Да, я ненормальный, помешанный, вот теперь-то это можно удостоверить окончательно и бесповоротно. Как будто я, тот самый, игрушечный, картонный герой министерства, тот, который был женат на Джинни и работал в Аврорате, только сейчас закончился… И вряд ли еще когда-нибудь воскресну.

- Спи, — повторяет он, и я позволяю ночи забрать меня.

28. Странные каникулы (часть первая)

В то воскресенье в Luna e mare такое столпотворение, что мне кажется, все жители побережья, все туристы, заполняющие бесчисленные отели, белеющие по берегам Дубровницкой бухты, а также значительная часть граждан близлежащих стран решили хоть ненадолго, но заглянуть к нам на огонек — кто-то, конечно, просто посидеть за бокалом вина, ну а большинство — поесть так, чтобы об этом можно было вспоминать потом всю неделю и не думать о регулярном питании хотя бы до среды.

- Мы не заказывали котлеты! — возмущенно говорит мне бледнокожая субтильная девушка, чуть ли не вскакивая из-за столика.

Разумеется, нет, думаю я, если бы ты ела котлеты, а не бледные политые соусом салатные листья, которых ты дожидаешься, ты бы сидела здесь не со своей мамашей, которая, судя по ее виду, тоже настроена исключительно на переваривание растительной пищи.

- Прошу меня извинить!

Я возвращаюсь на кухню, где Драган, свидетель моего фиаско, неожиданно говорит мне:

- Слушай, Юэн, а не отдохнуть ли тебе денек?

- Что? — я не верю своим ушам.

- А что? Мы же уезжали с Хеленой в прошлые выходные. Знаешь, проветриться всегда неплохо. Хочешь, не приходи завтра?

Хитрый-хитрый Драган… Завтра понедельник, а это значит, что народу будет значительно меньше. Но глупо было бы не воспользоваться его предложением. Выспаться, уехать куда-нибудь, пусть и совсем недалеко, поваляться на пляже, сходить, в конце-концов, в ресторан, где бы не я, а у меня спрашивали, выбрал ли я уже что-нибудь, и не принести ли напитки, пока я листаю меню. Просто выпить кофе, никуда не торопясь…

- Конечно, хочу, — я незамедлительно соглашаюсь. — Слушай, а эти две креветки за столиком у входа что заказывали?

- Вроде салаты, — Драган листает блокнот и кивает, окончательно подтверждая, что я ошибся.

А на следующий день я совершенно свободен. Я долго валяюсь в постели, не позволяя соседям снизу, бодро собирающимся на пляж чуть ли не на рассвете, когда солнце еще не так вредно для их бледной веснушчатой кожи, испортить мне это утро — я просто накрываюсь подушкой, отворачиваюсь к стене и сплю дальше. А потом, когда дом пустеет, оставленный, наконец, поклонниками здорового утреннего купания («Кэтти, детка, не забудь нарукавники!»), я спускаюсь вниз, на маленькую хозяйскую кухню, чтобы сварить себе кофе. Я храню свой небольшой запас, привезенный из Загреба, как зеницу ока — небольшой пакетик с темными, пахнущими шоколадом, блестящими зернами. Кенийский, купленный перед самым отъездом в одном из маленьких неприметных магазинчиков, прячущихся в затейливой вязи городских переулков.

- О, Юэн, привет! — дочка хозяйки, приехавшая на каникулы, привлечена божественным запахом, в котором сладость и горечь бесконечного утра, принадлежащего, как только что казалось, только мне. — Угостишь?

Мне немного жалко расставаться с моим богатством, но не поделиться с дамой парой ложек кофе было бы недостойно. И меня бывшего, и меня нынешнего. Хотя мир я больше не спасаю. И он без этого прекрасно обходится. А она, в коротких джинсовых шортах, усаживается прямо напротив меня на крохотную круглую табуретку, протягивая мне свои сигареты:

- Можно, я тебя тоже угощу?

Я вновь галантно не отказываюсь.

- Ты сегодня свободен, да?

Согласно киваю. Она завистливо вздыхает:

- А я вот, представляешь… Ну, разве это каникулы? Называется, приехала летом на море! Да лучше бы я работать устроилась, а то тут крутишься весь день — и никакой тебе зарплаты! Да еще туда не ходи, с тем не разговаривай!

- Что ты хочешь, — миролюбиво и со знанием дела (я насмотрелся на Драгана, у которого тоже те еще каникулы, да и не только на него) говорю я, — семейный бизнес!

- А что ты сегодня будешь делать?

Я знаю, ей просто любопытно поболтать со мной пару минут, пока мать не позовет ее менять белье в комнатах или готовить обед для тех постояльцев, которым полюбилась домашняя кухня. Я пожимаю плечами, потому что пока не имею ни малейшего понятия о том, как лучше распорядиться неожиданной свободой.

- Съезди в Цавтат, — неожиданно предлагает она. — Такой милый городишко, знаешь, к югу? Пара километров до границы с Черногорией.

- Там что-то интересное?

- А ничего! Просто улочки, домишки, сосны. Церковь, монастырь — как везде. Яхты посмотришь — там такая бухта небольшая недалеко от последней гостиницы, они почему-то в нее всегда заходят. Знаешь, я иногда специально туда езжу, хожу, смотрю… живут же люди! Кто-то вот уже с утра тянет коктейль через трубочку и размышляет, в каких шмотках сойти на набережную, а у кого-то… — она горестно разводит руками, — у кого-то вот корзина грязного белья и никаких выходных.

- Ага, как у Золушки, — соглашаюсь я. — Понимаешь, Магдалена… ты же не знаешь, как на самом деле живут люди, приходящие сюда на яхтах. Я уверен, большинство девчонок, о которых ты думаешь, не имеет к этим яхтам ни малейшего отношения. Их просто, ну, как тебе сказать, временно взяли на борт. И, вполне вероятно, у них впереди тоже маячит корзина грязного белья…Или они наврали родителям, что едут с подружкой на пару недель в лагерь для волонтеров. Всякое случается…

Она смеется.

- Я вот тоже себя так утешаю. Но согласись, обидно. Смотрят на тебя, как на … словно на жука какого…

- Нет, не на жука, — тут я не согласен. — Мы дополнение к местному антуражу. Знаешь, без нас тут не было бы так живописно. А тут — море, скалы, сосны и мы — простодушные селяне, мирные рыбаки и трудолюбивые сотрудники отелей и ресторанов, призванные сделать жизнь обитателей яхт и вилл чуть лучше.

- Ага, деталь пейзажа….

И она торопливо ставит опустевшую чашку на стол, потому что из сада уже слышится недовольный голос ее матери, призывающей размечтавшуюся Магдалену к мечу и топору, нет, разумеется, к ведру, тряпке и бельевой корзине!

А я отчего-то действительно решаю, что сегодня поеду в Цавтат. Вот только допью кофе, докурю и вымою чашку — и немедленно вперед. Потому что в моем случае один день свободы — это так много! И, кажется, его вполне достаточно, чтобы объехать весь мир. Ну а начать можно и с Цавтата! Так что вскоре я покидаю город и вот уже качу на мопеде, куда глаза глядят, а глядят они сегодня строго на юг. Вдоль моря, по извилистой дороге, оставляя по правую руку скалистые обрывы, нет-нет, только не смотреть вниз!

Я слегка притормаживаю на развилке, но тут же понимаю, что раз мимо меня только что, не сворачивая, проехали два больших автобуса, то прямо будет аэропорт, а вот если взять резко вправо, то я, скорее всего, и попаду в город. И точно: небольшая туристическая карта на въезде извещает меня о том, что я прибыл в пункт назначения. А еще, что именно здесь некогда и находился тот самый Эпидавр, беженцы из которого в незапамятные времена основали Дубровник. И что при желании я даже могу взглянуть на раскопки. И я беру курс на россыпь похожих на сахарные кубики домиков. Они лепятся к кромке моря или взбираются на скалы, машин практически нет, снизу до меня доносятся голоса с пляжа ближайшей гостиницы — в общем, все, как и везде.

Я некоторое время еду вдоль набережной, минуя пляжи отелей, маленькие кафе и ресторанчики на террасах домов, пока не нахожу места, где мог бы оставить мопед. И дальше иду уже пешком, подхватив рюкзак, в котором полотенце, книжка и бутылка с водой — все, что может понадобиться усталому путнику, прибывшему осмотреть рай. Кружу по улочкам, поднимающимся в гору, позволяю себе затеряться в магазинчиках, торгующих сувенирами, чтобы пересмотреть все, что выставлено там, и в итоге не купить ничего. Хотя… иногда очень хочется приобрести какую-нибудь безделушку. Но ведь их обычно кому-то дарят, а мне вроде как и некому.

И, разумеется, яхты. Как ни странно, но атрибуты чужой, да, богатой и привольной жизни, не вызывают у меня ни зависти, ни особого интереса. Будто бы я иду вдоль ряда очень больших дорогих, безжизненных игрушек, рассматриваю людей на борту. Могу ли я представить себя одним из них? Нет, хотя вполне мог бы таковым отказаться, если бы… если бы той зимой, когда появился на свет Юэн Эванс, я выбрал бы неправильный ответ. Тогда, все возможно, я смотрел бы сейчас на таких, как я сегодняшний, облокотившись на блестящие металлические перила, благосклонно, немного сверху вниз, может быть, поправлял бы широкополую соломенную шляпу… Или нет, повязал бы на голову косынку… И ходили бы мы, в память о прошлых грехах лорда Довилля, исключительно под пиратским флагом… Но, знаете, есть такие анкеты, я их заполнял в посольстве, а потом и в университете? С клеточками, где надо поставить галочку? Вот, той зимой я поставил закорючку напротив слова «нет». И это то, о чем я не жалею. Для лорда Довилля у меня и не было других слов. А для того, другого человека, которым он не был или просто не хотел быть для меня… Черт, я же сто раз зарекался даже думать об этом. Был, не был… Какая теперь разница?

И я иду купаться, небрежно бросив рюкзак на плоские прибрежные камни. А потом огибаю бухту и направляюсь к каменистому поросшему соснами мысу, выдающемуся глубоко в море. Чуть сойдя с дорожки, по которой сейчас, в самую жару, все же прогуливаются несколько любителей подышать морским воздухом, я поднимаюсь в гору и устраиваюсь под одним из низких раскидистых деревьев, прямо у корней, на мягкой хвое, вобравшей в себя ароматы нагретой земли, беззаботность и неспешность лета. Бездумно прислоняюсь к теплому стволу, прикрываю глаза и пару минут позволяю себе просто посидеть вот так, вслушиваясь в крики чаек, изредка доносящиеся до меня голоса людей, ленивый умиротворяющий плеск моря. А потом достаю из рюкзака воду и маленький томик Вудхауса — он как раз на очереди в моем списке, в моей личной программе ликвидации неграмотности. Когда живешь в мире магглов, то каждый невинный намек, вопрос из серии «а ты помнишь?», «а ты читал?», «а ты видел?» может застать тебя врасплох, так что я стараюсь быть во всеоружии, дабы не напугать кого-нибудь своим блистательным невежеством.

Так что я читаю, потихоньку пью припасенную воду, оттягивая тот момент, когда все же придется спуститься вниз, чтобы искупаться и купить себе что-нибудь поесть. Не буду, ведь я сегодня желаю по-королевски если не отобедать, то хотя бы перекусить в ресторане. Да нет, достаточно будет просто зайти в кафе, заказать кофе… Воздух над морем словно мерцает от жары, переливается серебром и перламутром. И крохотный силуэт кораблика на горизонте… И неведомые страны далеко-далеко за морем…Тепло древесного ствола, такое спокойное, ровное, что хочется довериться ему и не думать ни о чем… Моя книжка сползает куда-то вбок, а я уже дремлю, грезя о том, чему не бывать никогда.

- Юэн, — черт, в мире, где меня никто не знает, никому не позволено окликать меня по имени в крохотном городке, где я никогда до этого не был.

Наваждение какое-то: стоит в паре шагов от меня, вытирает лысину, опять одна из его вечных клетчатых рубашек… Что, в Дубровнике закончилась вся минералка? Вы не успели купить Таймс, сэр… А я ведь даже не знаю, как его зовут. Да и откуда мне, те, кто бывают в Luna e mare, вряд ли считают своим долгом представляться официантам. Я же не буду невежливым? Я сейчас поздороваюсь, спрошу, какой ветер занес его в Цавтат (нелегкая его принесла на мою голову!), а потом он уже уйдет восвояси. Наверное, просто прогуливается по тропе пенсионеров, воздухом вот дышит. В Дубровнике слишком шумно.

- Простите, что разбудил, — извиняется он. — Просто я шел мимо, смотрю, Вы это или нет?

- Я, — не вижу смысла отрицать очевидного. — Здравствуйте, мистер…

- Робертс, — подсказывает он, — Патрик Робертс.

- Очень приятно, — я пожимаю его протянутую руку. — Юэн Эванс, но Вы и так знаете.

- Читаете? — он наклоняется и поднимает мою книжку, рассматривает обложку. — Вам нравится Вудхаус?

- Наверстываю то, что упустил в молодости, — неожиданно признаюсь я и почему-то лезу за сигаретами.

Если ему не по нутру запах дыма, может проваливать.

- В молодости? — англичанин смеется. — Вы говорите так, будто Вам уже пятьдесят, Юэн.

- Иногда мне действительно кажется, что это так, — я отчего-то даже не удивляюсь своей внезапной болтливости.

Я надеюсь, что сейчас он скажет мне что-нибудь вежливое и необязывающее, ну, о пользе чтения для становления моей личности или о том, что он сам, помнится, в мои годы, читал и читал, дни и ночи напролет, а потом пойдет себе дальше, борясь с одышкой и отирая лысину каждые несколько минут. Но он, как ни странно, не торопится. А потом вдруг предлагает:

- Юэн, если Вы не против… Обычно Вы меня кормите. Можно сегодня я Вас приглашу?

И видя мое изумление, он поспешно добавляет:

- Я имел в виду просто на чашечку кофе. Знаете, так неожиданно встретить здесь кого-то с родины. Поневоле становишься сентиментальным и навязчивым.

- Конечно, я с удовольствием, — соглашаюсь я, потому что мне совсем не хочется обижать его своим дурацким отказом. Не убудет с меня, если я посижу с ним полчаса. — Я и сам уже собирался что-нибудь перекусить. А Вы…, — все же встретить его здесь несколько неожиданно, — а Вы просто так здесь или по делам?

- Какие здесь могут быть дела? — мой вопрос, вероятно, кажется ему нелепым. — Мне сказали, что здесь довольно красиво, и, знаете, я склонен согласиться.

Мы спускаемся на тропинку, вьющуюся вдоль всего мыса и возвращаемся обратно к бухте, где, как говорит мой нежданный-негаданный спутник, он заприметил приличный ресторан у самой воды. Я пытаюсь возразить, что у воды сейчас очень жарко, так как солнце стоит сейчас над бухтой и палит немилосердно. Но… ему нравится запах моря, мне, честно говоря, тоже, так что вскоре мы оказываемся за столиком, стоящим под полосатым тентом прямо на набережной. Мне не очень хочется есть, совершенно не нравится его желание заплатить за меня, но он настаивает. Так что я решаю ограничиться мороженым и кофе, как и планировал раньше.

- Вам не мешает, что я курю?

- Боже упаси! Курите, сколько Вам угодно.

Я беру двойной эспрессо и три шарика мороженого — фисташковое, ежевику и ванильное с шоколадной крошкой. Мистер Робертс несколько удивлен моим выбором:

- Юэн, Вы уверены, что в Вашу композицию вписывается ежевика?

Я пожимаю плечами.

- Мне так нравится. А у Вас какое?

- Я последователен — кофе, ваниль и шоколад.

- Я бы не стал по такой жаре.

Он улыбается, смешно моргает бесцветными ресницами, и мне, наконец, удается различить цвет его глаз — все же они голубые. Серо-голубые… О чем мне говорить с этим совершенно незнакомым человеком? Наверное, вполне уместно будет спросить его о том, как дела на нашей с ним общей родине, хотя это меня вряд ли может заинтересовать.

- Что нового в Англии?

- Ну, что Вам сказать, Юэн? Наверное, все по-старому. Честно говоря, не могу поверить, что Вас могут заинтересовать перестановки в правительстве.

Да, тут он прав — меня не могут заинтересовать никакие правительства — ни маггловские, ни магические.

- А Вы давно уехали?

- В мае прошлого года.

- Не скучаете? — он делает маленький глоток кофе из своей чашки.

- Нет, — беззаботно признаюсь я, — совершенно. Мне нравится здесь.

- Простите мое любопытство, Юэн. Но ведь наверняка у Вас там остались друзья, близкие? По ним не скучаете?

- Я пишу им иногда. Знаете, у всех своя жизнь. Вот и у них тоже. Со временем все сводится к тому, что спрашиваешь, как дела. А в ответ узнаешь, что у всех все благополучно.

Так, наверное, бывает у многих: кто-то женится, учится, где-то работает, заводит детей. А ты вот уезжаешь, и постепенно становишься для всех инопланетянином. Хорошо хоть он не читает мне мораль о ценности дружбы и простых человеческих связей в наше время. И странно, что он не спрашивает о родителях.

- Вы ведь учитесь в Загребе? Хотите остаться здесь работать? — маленький кусочек шоколадного мороженого на маленькой ложечке в его пухлых пальцам поблескивает оплавляющимися на солнце боками.

- Да, если повезет, в какой-нибудь международной компании.

Мы некоторое время молчим, но как ни странно, я не мучаюсь, как это всегда бывает, когда разговариваешь с совершенно чужими людьми, что бы сказать такое дальше, чтобы заполнить неловкую паузу. Просто ем мороженое и пью кофе — медленно, маленькими глотками, прикуривая вторую сигарету. И разглядываю маленькую сережку у него в ухе — серебряный квадратик, а на нем будто вдавленные значки, похожие на отпечатки птичьих лап. Интересно, что он обо мне думает? Что я идиот, отказавшийся учиться в Англии, выбравший заштатный европейский университет, чтобы быть поближе к морю? Мне и самому в свое время было не так просто понять, почему я уехал именно сюда. Просто никаких иных вариантов я даже не рассматривал.

- И все же… — да, он явно чего-то не понимает в моем рассказе. — Вы не думаете, что с образованием, полученным в Англии, реализовать подобный план было бы значительно проще?

- Наверное, я просто хотел здесь жить…

- Говорят, люди возвращаются туда, где когда-то были счастливы, — вдруг задумчиво произносит он. — Вы были здесь счастливы, Юэн?

- Счастлив? — я на секунду задумываюсь, даже не успев растеряться от его вопроса. А потом отвечаю, совершенно неожиданно для себя, а ведь и не собирался с ним откровенничать. — И да, и нет. Трудно сказать…

Как мне объяснить этому совершенно постороннему человеку, смотрящему сейчас так участливо, что это было тогда, на Кесе? Было ли это счастье? Я сам уже давно задаю себе этот вопрос, но не знаю ответа. Если да, то оно было ужасающе неправильным, ни на что не похожим. Именно такое, как и могло быть у меня.

- Счастлив? — переспрашиваю я, хотя прекрасно помню, что за вопрос мне был задан.— Скорее да, чем нет.

Я даже удивляюсь, что произнес это вслух, откидываю со лба длинную челку — мой ставший уже привычным жест, если я чем-то смущен, но не хочу этого показывать. Раньше я беспрестанно поправлял очки…

- Простите меня, Юэн, — он виновато улыбается, — люди в моем возрасте часто позволяют себе лишние вопросы.

Я улыбаюсь ему в ответ, всем своим видом стараясь продемонстрировать, что все в порядке. Да, такие, как он, полагают, что, раз у них самих уже выросли дети, а то и внуки, то мне можно задавать любые вопросы. Потому что он знает лучше. Потому что… ну, какие у меня могут быть проблемы?

- А Вы почему сюда приехали? Тоже потому, что были счастливы?

Я тоже могу позволить себе проявить бестактность, но англичанин не обижается, просто тихо и коротко смеется.

- Да, тоже был. Наверное, глядя на меня, Юэн, Вы думаете, что это было примерно в те времена, когда здесь высадились первые греческие переселенцы и основали Эпидавр…

- Да, когда нимфы, нереиды и даже богини запросто могли выйти на морской берег и снизойти до кого-нибудь из смертных, многочисленные подтверждения чему и сегодня находят при раскопках.

Черт, и это я тоже произнес вслух. Потому что теперь мой визави уже смеется во весь голос.

- Да Вы романтик, Юэн!

И неловкость от его незапланированного вопроса и моего столь внезапно откровенного ответа сама собой исчезает. Пытаясь скрыть улыбку, я стараюсь уделить больше внимания стремительно растекающемуся от жары шарику ежевичного мороженого, но одновременно украдкой бросаю взгляд на моего собеседника. И как-то автоматически подмечаю, что он очень аккуратен при еде, что несколько необычно для человека его комплекции и возраста — на усах и шкиперской бородке ни единой молочной капли.

- А где Вы живете? — спрашивая просто так, чтобы продемонстрировать заинтересованность, не более.

- У приятеля, у него вилла в Дубровнике. Он доктор, купил участок пару лет назад, построил дом. После войны землю здесь можно было приобрести за гроши.

- Наверное, это по дороге в Трстено?

- Верно.

И мы еще какое-то время болтаем с ним о том и о сем, почему-то я совсем не жалею о том, что принял его приглашение. Он практически не говорит по-хорватски, зато не устает хвалить меня за столь завидный интерес к чужому языку… Мы расплачиваемся, я даже предлагаю проводить его до автобусной станции, но он отказывается, не смея более злоупотреблять моим временем и вниманием. Такой суетливый, даже трогательный. И рубашка у него на спине насквозь мокрая от пота.

А я, расставшись с ним, брожу по набережной, купаюсь, сижу под соснами и смотрю на море. И вечером возвращаюсь домой.

28. Странные каникулы (часть вторая)

Был ли я счастлив? По всему выходит, что был, хотя я старался не думать об этом на протяжении всех тех пронизанных солнечным светом десяти дней, словно украденных нами у жизни, которую мы оба — я и он — выстроили для себя. Которая больше напоминала тюрьму, как я теперь уже готов признать, не только для меня. Счастлив? Да, но, конечно, не тем утром… Хотя это было уже далеко не утро — время близилось к полудню, но так как мы оба практически не спали в ту ночь, то день для нас только начинался. Я проваливался в сон на пару часов, чтобы потом мгновенно проснуться от жарких, жадных прикосновений его рук. И, стараясь не задумываться о том, что же я делаю, я просто подавался ближе к нему, прижимаясь лицом к горячей подушке, отдаваясь той безумной нежности, которой я не мог и подозревать в хозяине пиратского острова, позволяя ему целовать меня, ощущая, как он входит в мое тело. Чтобы потом вновь заснуть под звук своего имени, произнесенного низким полушепотом. И улыбаться, смутно осознавая во сне, как его губы щекочут мне шею. Как будто я сложил головоломку, которая на деле была совсем простой, но все никак не получалась. А тут раз, один щелчок — и все.

Но вот когда я открываю глаза уже при ярком свете дня, безжалостно льющемся в комнату из открытых окон, я понимаю, что все то, что казалось мне таким естественным и правильным в ласковой темноте этой ночи, может теперь предстать перед моими глазами совершенно иным. Признавайся, Поттер, ты впервые провел ночь с мужчиной? Позволял целовать себя, стонал, когда он брал тебя, а ты не чувствовал боли — только одно неукротимое ненасытное желание быть с ним? Чуть не плакал, кончая от его прикосновений… чтобы потом заснуть у него на плече, прижимаясь к нему всем телом, вслушиваясь в его успокаивающий негромкий голос, уговаривавший тебя не думать ни о чем, просто сдаться… И ты сдался, Поттер. Ты даже не вспомнил о том, как он насиловал тебя вчера, просто поверив в его слова — «он не хотел так»… ты бы не дался по-хорошему, ты это знаешь, ты даже успел сказать ему об этом, когда он целовал твои плечи, чуть дотрагивался губами до выступающего позвонка у основания шеи, отчего тебе, великовозрастный дурак, было щекотно, тепло и уютно. Потому что ты перестал жалеть о том, что дался… Когда темно, не думать ни о чем гораздо проще. А вот сейчас ты проснулся рядом с лордом Довиллем, с которым ты, идиот и извращенец, трахался всю ночь до одури…

Если я сейчас повернусь к нему… что, вернее, кого я увижу? Пиратского капитана, взявшего в свое личное пользование смазливого мальчишку? Непроницаемые насмешливые глаза человека, которого я, как мне казалось, знал на протяжении стольких лет? Правильный брак, правильная жизнь, правильная карьера…картонный герой… Что он скажет мне? Вставайте, Поттер, и приведите себя в порядок? Дело в том, что я почти и не сомневаюсь в том, что это так и будет. Что у такого, как он, может быть минутная слабость, хорошо, не минутная, но… день всегда расставляет все по своим местам. И мне будет невыносимо стыдно, и я опять, как и вчера, не смогу одеваться под его холодным взглядом, с трудом находя на полу свою разбросанную одежду (интересно, где она, если он снял ее заклинанием?). Если так, то я сам попрошу его наложить на меня заклятие забвения. И еще… что он собирается делать дальше? Я даже подумать не могу о том, что мы с ним вернемся на пиратский остров, причем я, по их законам, буду иметь статус… да-да, практически, имущества господина капитана.

Наверное, он еще спит — его кисть совсем рядом с моей щекой, мне кажется, я даже могу ощутить легкое тепло, исходящее от его руки. Для меня совершенно неожиданно, что я могу рассматривать его так близко — его пальцы чуть согнуты, заметные выпуклые вены на запястье, чем-то напоминающие дорожки или тонкие изогнутые веточки. И кожа здесь, на тыльной стороне руки, значительно светлее — я до сих пор никак не могу привыкнуть к его загару. И полуоткрытая ладонь сейчас кажется мне мягкой: рельефно выступающие подушечки у основания пальцев, сеточка линий и штрихов. Они складываются в квадраты, ромбы и треугольники — непонятная, непостижимая схема его жизни. Да, а еще чуть ближе ко мне смутные очертания метки Темного Лорда — еще одна из станций на карте его личной подземки.

Я часто раньше смотрел на колдографии, изображавшие лорда Довилля во французских газетах или в Пророке, любовался, да-да, теперь я, кажется, знаю, как это называется. Нет, это было не любопытство… такое странное желание разглядывать лицо того, кто оскорблял тебя год за годом, кого ты якобы ненавидишь, не можешь там за что-то простить. Да, я любовался им, глядя на узкие длинные пальцы, унизанные перстнями, небрежно держащие сигару или задумчиво поглаживающие ножку бокала, медленно двигаясь вверх и вниз, скользившие вокруг круглой подставки… Я чувствую, что краснею. И мне почему-то ужасно хочется дотронуться до этой мягкой расслабленной кошачьей лапы, я осторожно тянусь кончиками пальцев… глупо, просто потрогать и… и он тут же резко сжимает ладонь. Я пойман.

- Попался? — тихо произносит он, оставаясь по-прежнему лежать позади меня. И сгибает руку, не выпуская моих пальцев, поворачивая меня лицом к себе. — А я все думаю, когда ты перестанешь делать вид, что спишь? Размышляешь о жизни?

Проведя на Кесе несколько дней, я вскоре пойму, что рядом с ним бесполезно притворяться спящим — он просыпается мгновенно, стоит мне только зашевелиться или сонно приоткрыть глаза. Его невозможно застать врасплох, наверное, это старая привычка еще со времен войны, которая и для него, и для меня все никак не заканчивается.

Я уже было собираюсь открыть рот, чтобы ответить, но, как только я вижу его лицо… о, Мерлин! Кажется… точно, ведь вчера вечером, когда он сбросил меня с подоконника в момент моего трогательного и окончательного прощания с незадавшейся жизнью, я же ударил его. И вот теперь уже точно могу констатировать, что попал, потому что по высокой скуле, а также вокруг заметно припухшего глаза лорда Довилля сейчас лиловеет весьма внушительный синяк. И я отчего-то думаю, что вот теперь он уже точно похож на настоящего пирата, особенно если закрыть подбитый глаз черной повязкой. Да-да, пятнадцать человек на сундук мертвеца! И бутылка рому! И я, вместо того, чтобы придать своему лицу гордое и независимое выражение оскорбленной и уже точно неоднократно поруганной невинности, начинаю сначала улыбаться, пытаюсь сдержаться, потому что улыбаться больно (а почему, я в тот момент не могу вспомнить), но у меня ничего не выходит. Я просыпаюсь в постели с господином капитаном, убийцей, грабителем и насильником, которого еще вчера считал маньяком, боюсь даже взглянуть ему в глаза, долго размышляю, как мне теперь жить дальше… и вот уже чуть ли не смеюсь во весь голос, во всяком случае, довольно внятно хихикаю, глядя на его разбитое во вчерашней драке лицо. И успеваю заметить, что глаза у него совсем не холодные. Он тоже почему-то улыбается, глядя на меня…

- Ну и синяк у тебя, ты бы видел, — с трудом унимая глупый смех, говорю я, продолжая называть его на «ты», хотя и не совсем уверен в том, что сейчас это обращение уместно.

- Ты бы на себя посмотрел, — парирует он, и тут я понимаю, что, весьма вероятно, выгляжу ничуть не лучше — вот отчего мне так больно улыбаться.

А он почему-то продолжает обнимать меня, так и не разжимая рук, а потом осторожно проводит пальцами по моей щеке и разбитым губам. И мой первый страх уходит: он не заставит меня пожалеть о том, что я сдался, поддался его желаниям, перестал лгать себе, что сам-то я ну никак не мог хотеть ничего подобного. Потому что я правильный, я был, черт побери, женат на рыжекудрой Джинни Уизли… А вот теперь мне весьма нехитрым способом объяснили, что я не совсем то, что о себе думаю.

- Да, — говорит он, продолжая улыбаться и разглядывать меня, придерживая за подбородок и чуть поворачивая мое лицо так, чтобы на него падал свет, — это как-то не очень тянет на романтическое пробуждение после бурной ночи.

- А бывают романтические пробуждения после бурной драки?

Черт, а как мне называть его? И говорить так больно. И никак не могу прекратить смеяться.

- Как видишь, бывают. Кроме драки ничего больше не помнишь? — спрашивает он, и я, наверное, впервые в жизни вижу его таким расслабленным, умиротворенным, да, и так неожиданно — совершенно открытым. Он больше не прячется от меня, по крайней мере, не сейчас. — Полежи пока, приведем тебя в человеческий вид.

- А тебя?

- И меня тоже, — он, наконец, отпускает меня и встает. Кстати, даже не заботясь о том, что из одежды на нем ничего нет. Мне бы так. Хотя, в случае со мной он может быть уверен, что без очков я практически ничего не вижу. — И помолчи лучше, у тебя все лицо в синяках. И губы…

А я прикрываю глаза и вместо того, чтоб думать о том, кто и каким образом затащил меня в постель, вспоминаю, как он вчера (или это было уже сегодня?) целовал меня, слизывая кровь, сочившуюся из ранки на нижней губе. Хищник, большая опасная кошка, ягуар… Я слышу, как он проходит в ванную, хмыкает и усмехается — видимо, смотрит на свое отражение в зеркале, выходит из комнаты, чтобы буквально через пару минут вернуться, все же накинув на себя халат, и с несколькими баночками в руках. Почему он не пользуется исцеляющими чарами? Ну да, он зельевар, наверное, ему представляется более естественным сводить синяки мазями и снадобьями. Или ему просто нравится дотрагиваться до меня, медленно втирая в мои разбитые и припухшие губы пахнущую медом мазь?

- Не облизывайся пару минут, — говорит он мне, открывая следующую баночку — резкий холодноватый запах мяты. — Гарри, я даже не помню, как я вчера тебя так отделал.

- А ты вчера был весь мокрый, ты помнишь?

Он удивленно смотрит на меня.

- Нет.

Я ощущаю, как только что нанесенная мазь мгновенно впитывается в кожу, небольшое покалывание — и вот уже щеку, скулы и подбородок перестает саднить. Странно, почему я ничего не чувствовал ночью? Похоже, мне просто было не до этого…

— Ну, все, вставай, пойдем завтракать, тебе надо поесть, — говорит он, протягивая мне руку, — это будет на редкость поздний завтрак. Судя по солнцу уже хорошо за полдень. Вставай.

Да, он даже не представляет себе, насколько это будет поздний завтрак… Потому что как только я сажусь в постели, я понимаю, что это, похоже, последнее, что мне доведется сделать в этой жизни. Меня пронзает резкая боль, немедленно разливается внизу живота огненной волной, бьет в поясницу, мгновенно ударяет в виски — даже слезы выступают на глазах — и я, не сдержав стона, валюсь обратно на подушку. Черт, я же даже и не подумал, что такое может быть…

- Гарри, о черт…, — похоже, пират тоже об этом не подумал… Вот вчера утром он вспомнил про заживляющую мазь…

Я зажмуриваюсь, крепко-крепко, чтобы он не видел, что у меня в глазах стоят слезы. Вот еще, глупость какая, будто я стану оплакивать свою порванную задницу… А он тем временем успевает уложить меня на живот, и, не спрашивая разрешения, широко раздвигает мне ноги. О, Мерлин, я не знаю, от чего мне сейчас хуже — от боли или от нестерпимого стыда. Валяюсь тут перед ним в совершенно непотребном виде и чуть не плачу.

- Черт бы меня побрал, — говорит лорд Довилль, — как же ты мог… Тебе же было больно… Почему ты мне ничего не сказал?

- Ладно, — бурчу я из своего надежного укрытия в виде довольно помятой в ходе ночных боев подушки, — Мне не было больно. Что, все так плохо? Колдомедицина здесь бессильна, и оставшуюся жизнь я проведу стоя?

Да, вот сейчас я пытаюсь шутить, нет, не потому, что мне так весело — мне ужасно неловко на самом деле, я бы провалился сейчас прямо сквозь скалы на дно морское и лежал бы там себе тихо — несколько веков… Когда я слышу, что он берет в руки еще какую-то склянку, я понимаю, что смерть моя не будет легкой.

- Северус, не надо! Пожалуйста!

О, вот теперь я даже знаю, как мне его называть! Потому что он сейчас… нет, ну стерпеть такое при свете дня я уже точно не смогу! И у него пальцы жесткие, а мне и так адски больно! И вообще, так же нельзя…

- Успокойся, пожалуйста, — произносит он и кладет ладонь мне на плечо, — потерпи пару минут.

- Да я хоть пару часов потерплю, — я пытаюсь извернуться и посмотреть на него, но у меня не выходит — он довольно ощутимо прижимает меня к кровати, — просто ты же не можешь…

- А, — я слышу усмешку в его голосе, — вот ты о чем… То есть трахаться с тобой всю ночь я могу…

- Но есть же исцеляющие…

- Исцеляющие чары не очень хорошо помогают при внутренних повреждениях, — злорадно поучает меня пират, а сам уже коварно касается святая-святых, тьфу ты, нет, конечно, я не то хотел сказать…

Я сжимаюсь, съеживаюсь от его прикосновений, если честно, мне просто очень больно, так больно, что я вцепляюсь зубами в подушку, чтобы не вскрикнуть, не расплакаться. И вновь начинаю дрожать…А он, помучив меня пару минут, как и обещал, правда, очень бережно, никуда не уходит, остается сидеть рядом со мной и вдруг осторожно гладит меня по плечу и по коротко стриженному затылку. Мне кажется, он делает это впервые в жизни — гладит кого-то, осторожно, несмело, пытаясь утешить. Не думаю, что ему хоть когда-нибудь в его сознательной жизни доводилось это делать. Совершенно несвойственный ему жест… У него даже пальцы чуть дрожат…

- Глупый, сейчас все пройдет, — целует меня куда-то в спину, — прости меня. Кажется, я… несколько перестарался.

Воспользовавшись тем, что он больше не удерживает меня, я аккуратно переворачиваюсь на спину, смотрю на него — просто не верю… Северус Снейп, лорд Довилль, хозяин пиратского острова чувствует себя виноватым… Вглядывается в мое лицо, отводит мне со лба мгновенно намокшие от пота волосы. И я, сам не зная почему, сгибаю левую руку, ставлю ее на локоть и ловлю его ладонь, соединяя наши пальцы в замок. И улыбаюсь ему.

- Все нормально, — говорю я ему. — Мне кажется, я тоже участвовал. И мне понравилось. Я сумасшедший. Аминь.

И минут через двадцать, когда способность передвигаться возвращается ко мне, мы идем завтракать. Нет, разумеется, мы еще некоторое время ищем и чиним мои очки, я при этом продолжаю возлежать с несчастным видом, так что вся работа достается пиратскому капитану. Отозвавшиеся на его «Акцио» обломки оправы с разбитыми линзами сначала не внушают мне оптимизма, но восстановлению все же подлежат. Так что, когда мы оказываемся внизу, где на открытой веранде, выходящей на широкую скалистую террасу, над которой склоняются сосны, уже накрыт стол, я различаю окружающую обстановку ясно и отчетливо и вообще вполне похож на человека.

В большую гостиную на первом этаже ведет довольно широкая деревянная лестница, и пока мы спускаемся, он почему-то придерживает меня за плечи, будто я вот-вот упаду. В тот момент я даже не задумываюсь, зачем он это делает, но и сбросить его руку не пытаюсь — в тот день я вообще плохо соображаю, что со мной происходит, как, впрочем, и в последующие. Да нет, разумеется, все не так плохо, просто тогда у меня в голове словно колотились тысячи молоточков, и каждый стучал о чем-то своем, так что выходила полнейшая какофония. Но потом я понял, уже, наверное, в Лондоне, когда пытался проанализировать все то, что со мной произошло — лорд Довилль не хотел ни на секунду разрывать этот простой физический контакт между нами, ту тонкую только что протянутую ниточку, что смогла связать нас. Как на грех, довольно крепко… как якорная цепь. По крайней мере, с моей стороны массивные чугунные звенья даже не ржавеют. Он не отпускает меня от себя, не позволяя забыть, задуматься — он уже очень хорошо понял, что жар его ладоней, его близость примиряют меня со всем. А, может быть, и сам не верит в то, что я так легко позволил ему оказаться так близко. Честно говоря, скорее всего все, что произошло с нами — и со мной, и с ним, вполне могло казаться ему чудом, нет, он не слишком верит в такие слова. Тогда, скажем так, бонусом: ведь он притащил меня с собой на Кес, сам толком не понимая, зачем он это делает, нет, понимал, разумеется, но рассчитывать на то, что я по доброй воле окажусь в его постели, уж точно не мог. А насиловать меня, тут я почему-то ему верю, совершенно не планировал. И как только он опомнился, он собирался стереть мне память. А в итоге вышло так, что мы стали любовниками. Был ли он счастлив в то утро? Думаю, вполне, хотя такое определение счастья, скорее всего, показалось бы ему абсурдным.

На балконе плетеные кресла — почти такие же, какие были на пиратском острове — и маленький столик, накрытый к завтраку — кофе, свежий хлеб, кажется, йогурт с фруктами в круглобокой прозрачной стеклянной банке, сыр… Ах, да, и фрукты, теперь уже не экзотические, а вполне европейские — персики, виноград и еще какие-то мне неизвестные, похожие на крупные фиолетово-зеленые чесночные головки. И я, как ребенок, спрашиваю его:

- Северус, а что это?

И тут же краснею, осознавая, что уже вторично называю его по имени, даже не спросив разрешения. Поэтому тут же уточняю:

— Ничего, что я так тебя называю?

Он наклоняется к самому моему уху:

- А как ты обычно называешь тех, с кем спишь?

Я опускаю глаза:

- Знаешь, я не спал ни с кем, кроме Джинни… Так что у меня небогатый опыт.

- Ну, раз ты не называл бывшую супругу миссис Поттер, то не вижу ни малейшей проблемы и в моем случае.

Он отодвигает кресло, предлагая мне все же сесть за стол, а сам располагается напротив меня, и вновь замечаю, что он… рад, доволен, что угодно, если слово счастье кажется неуместным.

- Будешь кофе?

Буду ли я кофе? В то утро он совсем ничего не знал обо мне, даже таких мелочей… люблю ли кофе, ем ли на завтрак йогурт, хочу ли бутерброд вот с этой мясной штукой, которая оказывается местной сыровяленой ветчиной. Пршут, как говорят здесь, как говорю теперь и я, предлагая ее клиентам в Luna e mare по несколько раз на дню. А фиолетово-зеленые чесночные головки оказываются фигами… Полуденное солнце пытается заглянуть к нам на террасу, пробираясь сквозь изогнутые сосновые ветви. И крохами с того стола я питаюсь и по сей день, и мои воспоминания не склевать ни голубям на площади у фонтана, ни настырным воробьям, шустро скачущим между столиками в дубровницком ресторане.

- Северус, а где мы?

Мне почему-то кажется, что он мне не скажет, мол, это вовсе не мое дело, куда он забрал меня. Ведь вчера, стаскивая меня с подоконника, он вновь напомнил мне о том, что моя жизнь больше не принадлежит мне. А еще я смотрю на накрытый стол и понимаю, что мне абсолютно не хочется есть.

- В Адриатике, — просто отвечает он.

- Опять остров, недоступный простым смертным?

Он кивает.

- Почему ты ничего не ешь?

- Я не хочу.

- Глупости, — он наливает кофе, мне и себе. — Ты несколько дней ничего не ел. И вчера, наверняка, тоже.

Я опять опускаю глаза, вспоминая, как вчера обошелся с едой, принесенной мне Твинки. Он мягко берет меня за руку.

- Гарри…

Мне становится как-то неловко, что меня приходится уговаривать, так что я беру с блюда кусочек рулета, мне кажется, я не смогу ничего в себя затолкать, но нет, рассыпчатое бисквитное тесто с тонкими прослойками варенья так и просится в рот. А потом я добираюсь и до сыра, и до невиданной ветчины, так что дело постепенно идет на лад. Конечно же, я очень хочу есть, просто не сразу осознаю это.

- Ты поаккуратнее, — Северус улыбается, глядя, как я, наплевав на застольный этикет, бодро поглощаю пищу. — Лучше потом еще поешь.

Молоточки так и стучат в моей голове, и вот одному из них, далеко не самому настойчивому, все же удается пробиться и быть услышанным.

- Северус, а как ты вчера успел? Ну…

Игра света и тени на его лице. Он встает из-за стола, подходит ко мне, останавливается за моим креслом и кладет мне руки на плечи. Может быть, не хочет, чтобы я видел сейчас выражение его лица. И некоторое время молчит.

— Трудно сказать. Я был довольно далеко отсюда и… просто почувствовал, что что-то не так, — наклоняется и целует меня в макушку, вздыхает, — конечно, ты скажешь, что все было не так… Я не могу тебе объяснить, просто как-то сразу понял, что с тобой вот-вот что-то произойдет. И повернул назад. И был уверен, что уже не успею, хотя мне и в голову не могло прийти, что ты можешь высадить решетку.

- А разве следящих чар не было? — я не могу поверить, что он так просто вчера оставил меня, даже не наложив следящее заклятие.

- Были, — признается он. — Но они сработали только в тот момент, когда решетка уже летела вниз, а я только подъезжал к острову… Черт!

Он будто бы о чем-то вспоминает и мгновенно оказывается у ограждения балкона, вглядываясь куда-то вниз.

- Твинки! Твинки, черт тебя побери!

И она незамедлительно материализуется перед своим грозным хозяином — огромные перепуганные глазищи, крохотная юбочка, маечка. Такой вот пляжный вариант домашнего эльфа.

- Твинки, где катер?

- Хозяин сам вчера оставил его напротив лестницы, — начинает быстро-быстро тараторить она. — Хозяин оставил маггловскую машину, а сам приплыл по воде. Твинки ничего не может сделать с неживым кораблем, хозяин, Твинки не умеет…

Пират некоторое время смотрит на нее непонимающе.

- Северус, я же говорю, ты вчера был совершенно мокрый, — я решаю все же прийти на помощь, так как, похоже, вчерашний день не оставил господину капитану связных воспоминаний.

- Понятно, — наконец, говорит он. — Твинки, ты можешь идти, ты ни в чем не виновата. Я знаю, что тебе не управиться с катером.

И эльфийка, облегченно вздохнув, исчезает.

- Значит, я бросил катер напротив лестницы, потому что если бы я поставил его на стоянку, то уже не успел бы. Так было быстрее.

Сейчас он смотрит прямо на меня, его темные глаза словно притягивают — я не могу отвести взгляд.

- А ты бы прыгнул?

- Да.

И я, сам не зная почему, поднимаюсь с кресла и делаю шаг к нему, а он, не произнося больше ни слова, резко и порывисто обнимает меня, прижимая к себе, так что мне вновь кажется, что вот-вот — и у меня затрещат ребра.

- Глупый… Что бы ни было… Это всего лишь тело… Разве так можно?

Я не могу, да и не хочу ничего отвечать ему, просто утыкаюсь носом ему в шею, вдыхая его запах — легкий аромат его туалетной воды с небольшой горчинкой, солнце, морская соль и почему-то травы… лаванда. Вполне возможно, что он действительно не понимает… только тело. У него какие-то свои понятия о жизни. А он тем временем чуть отстраняется, снимает с меня очки и долго-долго вглядывается мне в глаза. А потом целует — неспешно, прихватывая губами ресницы, проводя кончиком языка по краям век.

- У тебя глаза такие испуганные… Чего ты так боишься?

- Знаешь, я совершенно не понимаю, что со мной происходит, — признаюсь я, а сам продолжаю смотреть на него, не отрываясь. — Я гей, да?

Он чуть улыбается. Как будто всегда хотел, чтобы я смотрел только на него.

- Почему? Совершенно необязательно.

Мне кажется, он просто издевается надо мной.

- Но как же тогда? Северус, я не понимаю. Вообще ничего. А как же Джинни? Получается, что я кидался на тебя, как дворовый пес… все только потому, что…

- Что хотел того, о чем не мог даже подумать?

- Но про себя ты же знал? Я бы и про тебя никогда не подумал, что ты, ну…, — ох, как же мне неловко говорить с ним об этом, но ведь кроме него мне никто не ответит на эти вопросы.

- Что я знал про себя, Гарри?

Он чуть придерживает меня за талию, но сейчас в том, как он дотрагивается до меня, нет того ослепляющего желания, которое еще совсем недавно стекало с его пальцев, проникая мне глубоко под кожу. Это просто какой-то человеческий контакт, да, близость, но теперь она совсем иная. И у меня получается договорить то, что я начал.

- Понимаешь, я бы никогда не подумал про тебя, что ты гей, если бы не те колдографии в газетах.

- Разглядывал колдографии? — улыбается. Опять доволен.

- Мне по работе приходилось, — я, конечно, немного лукавлю. Не только по долгу службы я их разглядывал.

- Я бы и сам про себя не подумал, — неожиданно признается он. — По молодости, конечно, всякое случалось…

Ох, правильно я вчера решил, что в слизеринских спальнях творилось черт знает что…

- Честно говоря, потом я действительно довольно долго был влюблен в твою маму.

- Значит, не все было неправда? Твои воспоминания, они не были поддельными?

- Для тебя это до сих пор так важно?

Его пальцы проводят линию от моего виска к подбородку, да, он намеренно не прекращает касаться меня. Чтобы я не мог закрыться и продолжал говорить с ним. И не сводил с него глаз. Я теперь уже и не знаю, важно или нет, на самом деле все это было так давно… Но вот про маму… я почему-то хотел бы знать. Меня как-то не удивляет, что она могла ему нравиться. А вот сейчас мы с ним любовники. Мне перестает казаться, что это как-то взаимосвязано. Похоже, он со мной в этом согласен.

- Они не могли быть совсем уж поддельными. Все дело было в тебе. Как ты думаешь, что случилось бы с Дамблдором, расскажи я ему, что предмет моей страсти далеко не Лили Поттер? Боюсь, старик бы не дожил до того момента, когда мое заклятие сбросило его с Башни Астрономии. А что было бы с тобой, если бы ты увидел настоящие?

Вначале мне кажется странным, что он так легко говорит об этом, но потом я осознаю, что на самом деле все это было настолько давно… И стало не столь важным даже и для меня. Потому что с тех пор со мной столько всего случилось. Да и ним тоже.

- Просто в какой-то момент я понял, что мне нравишься ты. Что ты там мне вчера говорил? Мальчишка, которого все прочили в герои? Ты был какой-то трогательный, уязвимый, абсолютно беззащитный… И я знал, что Дамблдор хладнокровно планирует твою смерть. Улыбается, растит тебя у себя под крылом. Я не понимал, как такое возможно. Вначале я уверял себя, что это просто жалость…

И в тот момент я впервые осознанно, уже при свете дня, несмело кладу руки ему на плечи — моя первая попытка обнять его. Где-то в глубине его глаз словно зарождается тепло.

- Я тогда думал, что это просто война, от которой я начинаю сходить с ума. Мне и в голову не приходило раньше засматриваться на своих студентов…

О, Мерлин, что я там ему вчера наговорил?

- Я был уверен, что когда все закончится, это пройдет. Как видишь, не помогло, — он чуть наклоняет голову и целует мои пальцы. — Я не знаю, почему одного человека тянет к другому. Скорее всего, для этого нет объяснений. Поэтому я не могу ответить тебе на твой вопрос. Я не думаю, что ты гей, по крайней мере, в том смысле, который в это слово обычно вкладывают. Здесь нечто другое.

- Значит, ни о чем не думать?

- Я бы на твоем месте и не пытался. Считай, что у нас просто каникулы…

И вот теперь он дотягивается до моих губ, но это вовсе не один из тех жадных страстные поцелуев, от которых ночью я был готов на все. Просто такая мягкая успокаивающая ласка, может быть, чтобы я привык к нему, привык быть рядом с ним и при свете дня. Наверное, для него и это было важно. Чтобы я перестал бояться и его, и самого себя.

- Хочешь, поедем посмотрим острова? — неожиданно предлагает он.

И мне кажется, так же, как и когда он гладил меня по плечу, утешая, что он делает это впервые — вот так просто зовет человека, который ему небезразличен, покататься с ним на катере. И даже несколько опасается моего отказа.

- Конечно, хочу, — немедленно соглашаюсь я. А что люди еще могут делать на каникулах?

Мы покидаем балкон, проходим через залитый солнечным светом холл и оказываемся на каменных ступенях лестницы, спускающейся к самому морю. Прямо напротив нее, буквально в паре десятков метров, на воде спокойно покачивается белый катер с широкой темно синей полосой вдоль борта, сверкает металлическими перилами — новая, совершенно маггловская вещь. И все же… все же это тоже корабль, нет, конечно, не настоящий, но тоже вот маленький почти игрушечный кораблик. И я опять не удерживаюсь и задаю еще один детский вопрос:

- А можно мне будет…

- Ты же не умеешь, — он останавливается на пару ступеней ниже и оборачивается, насмешливо глядя на меня, но сейчас я вижу, что в этом нет ни малейшей издевки. — Конечно, можно. Я тебе покажу. Это не сложно. Если хочешь, подожди, я подгоню катер.

- Я доплыву.

Что я, девица на лодочной прогулке, чтобы ожидать, пока за мной подкатят к самой пристани? И мы входим в воду, как есть, в футболках и в шортах, потому что по такой жаре все высохнет за несколько минут. Северус плавает значительно лучше, чем я, так что я немного отстаю, но не так, чтобы было уж совсем стыдно. А вот когда мы поднимаемся на борт, он все же подает мне руку. Внутри здесь все совсем просто, светлые сиденья, обтянутые кожей, руль и панель управления — почти как в маггловских автомобилях. Он снимает с себя мокрую одежду, остается в одних плавках, и мне ничего не остается, кроме как последовать его примеру. И я отчего-то опять стесняюсь.

- Глупый, — он обнимает меня за плечи, — что ты опять краснеешь? Ты думаешь, что после того, что я видел утром, я стану тебя сейчас домогаться? Считаешь, что я изверг?

- Иногда да.

- Садись.

Он указывает мне на пассажирское сиденье, заводит мотор, и мы, пока еще на очень тихом ходу, покидаем бухту острова Кес. А потом катер будто взмывает, нет, он просто будто приподнимается над водой, и я чувствую только горячий ветер и соленые брызги, радугой рассыпающиеся в дрожащем от зноя воздухе. Белые галочки чаек — то далеко, то совсем близко, но мне трудно различить их — блики на воде слепят мне глаза. И от непривычных звуков я некоторое время будто бы утрачиваю способность слышать что-нибудь.

Каким было мое счастье? Солнечным, соленым, цвета моря и песчаника, из которого сложены маленькие островки и острова покрупнее, ветреным, горячим… Мы останавливались в маленьких бухтах, глушили мотор и просто прыгали с борта в воду, уходя в прозрачную глубину. И я мог положить руки на рулевое колесо, воображая, что это штурвал, да, штурвал совсем иного, теперь уже недоступного мне Корабля. А пират чуть направлял мои неловкие боязливые движения, а то бы с меня сталось от усердия угодить прямо на скалы.

Это были его острова, по-настоящему его, единственное, что полагалось бы Северусу Снейпу из наследства Довиллей, если бы черная судьба этого семейства и не свела раньше времени в могилу его отца и сводных братьев. Именно то, что ему было нужно — безлюдные скалы, поросшие соснами, и дом, стоящий над головокружительным обрывом. И, может быть, еще я… Хотя нет, это неправда, ему было нужно значительно больше, просто в тот момент он довольствовался этим. Принимая как данность то, что судьба предлагала ему в данный момент.

Когда мы возвращаемся, мне кажется, что повсюду вода — она окружает меня, куда ни кинь взгляд, голова моя гудит оттого, что я практически безостановочно нырял: вода в ушах, в носу. А внутри — огромное пылающее солнце.

* * *

«Вы были здесь счастливы, Юэн?» Как мне объяснить это Вам, мистер Робертс? Если можно назвать счастьем близость, в которой нет доверия, нежность, у которой нет надежды, страсть, которую ни один из нас так и не решился назвать любовью. Я не знаю. Или нет, знаю. Я был счастлив.

__________________________________________________________________________________________

Счастливый ветер Кеса: -images/12/604ur.jpg/

__________________________________________________________________________________________

29. Морские ежи

Вы говорите счастье, мистер Робертс? Когда боишься задать вопрос, который так и вертится на языке, когда вместо того, чтобы спросить о главном, спрашиваешь…, нет, не о ерунде, нет, тоже о чем-то важном, но… Когда, едва отдышавшись, судорожно, чуть ли не всхлипами, набирая воздух в легкие, чувствуя, как жар медленно покидает тело, как его ладони уже не так сильно сжимают плечи, как жадные поцелуи, только что разрывавшие душу в клочья, становятся просто нежными и успокаивающими, так вот, когда, вместо того чтобы спросить: «А что дальше, Северус?», ты говоришь:

- А почему ты стал драться со мной на поединке?

И те несколько секунд, пока я еще не задал свой вопрос, кажется, что он тоже боится того, главного, и рад, что я спрашиваю про поединок.

- Почему стал драться? — переспрашивает он, обнимая меня и устраивая у себя на плече. А моя рука расслабленно скользит по редким волоскам на его груди и впалому животу. — А кто должен был еще с тобой драться? Твой любимый сэр Энтони? Руквуд, который бы от тебя живого места не оставил?

- Ты тоже почти не оставил…

- Ерунда! — свободной рукой он тянется за сигаретами на прикроватном столике: — Будешь?

То, что он курит, это даже и не сигареты, это маленькие сигары, сигарильи, как он их называет. И я теперь знаю, почему у его губ этот миндально-вишневый вкус — это от них. У меня отношения с ними не складываются, они без фильтра и ими не следует затягиваться, а у меня не получается.

- Гарри, — говорит он, не переставая гладить меня по плечу, — я знал, как действует зелье. Я знал, что надо тянуть время, что с каждой минутой ты все меньше и меньше будешь чувствовать боль, а, значит, у тебя будет больше шансов продержаться то время, которое тебе отвели.

- Отвели? Но ты же тоже…

- Да, и я тоже. Я дал бы тебе продержаться. Это я настоял на этом условии, иначе пришлось бы показательно вздернуть на рее твоих драгоценных Уизли и Лонгботтома.

- А зелье? Тоже ты?

Разумеется, это глупый вопрос, не Малфой же его варил. И я вдруг вспоминаю, как Северус ушел той ночью, когда мы так глупо попались, прямо посреди допроса. И, конечно же, это он, а не сэр Энтони, послал Патронуса Драко…

- Ну а кто же? Когда стало ясно, что ты решил сдаваться вместе со всеми, хотя было абсолютно ясно, что ты-то практически не при чем, выбора уже не было. Ни у тебя, ни у меня. Я знаю, что тебе все равно было плохо, но лучше уж так… Это зелье вызывает видения, ты вообще не должен был быть в сознании.

Значит, поэтому он так открыто говорил с Малфоем о том, что собирается забрать меня сюда… Думал, что я не слышу… Почему я в тот момент не решаюсь спросить его о том, правда ли Корабль был ловушкой? О чем он договаривался с Малфоем, перед тем, как вложил мне в руку портключ, выбросивший нас обоих на Кес? Он бы не ответил? Я не знаю. Скорее всего, нет. Поэтому я опять задаю вопрос, тоже очень важный, но… не главный:

- А что ты собираешься делать с Роном и Невиллом?

Мне кажется, ему не нравится, что я спрашиваю его об этом, но я не вижу сейчас его лица. Его вообще раздражала эта моя любовь к друзьям, к сэру Энтони — ко всем, кто был рядом со мной. Ревность? Наверное, да. И не только она, но это мне станет понятно значительно позднее. Думаю, если бы он так не дорожил тогда нашей неожиданной близостью, моей невесть откуда взявшейся доверчивостью, он бы сказал что-нибудь в духе «что, Поттер, думаешь, отработал ли ты уже поблажки для своих приятелей или надо еще постараться?», но он не говорит ничего подобного. Просто целует меня в висок и неохотно отвечает:

- Знаешь, мне кажется, твоим друзьям не повредит, если несколько дней они проведут в тюрьме на острове. Никто не собирается морить их голодом и жаждой. В конце-концов, они неплохо устроились, прячась за твоей спиной.

Я пытаюсь возразить, но он не позволяет, просто прижимая пальцы к моим губам.

— Перестань, ничего с ними не случится. Никто не будет держать их там вечно. А подумать пару дней только пойдет им на пользу. Ты гриффиндорец, Гарри, этим все сказано. Я не такой. Я не склонен так быстро прощать людей, заслуживающих наказания. Если ты думаешь, что избивать тебя на глазах у всех доставило мне ни с чем не сравнимое удовольствие, ты ошибаешься. И вообще, пойдем завтракать.

Конечно, я как-то очень быстро забыл о том, кто он на самом деле. Забыл, что то, что мы с ним любовники, что мы не можем оторваться друг от друга полночи, вовсе не отменяет того, что он по-прежнему лорд Довилль, капитан и хозяин пиратского острова. Но резкие слова, которые я раньше, помнится, с такой готовностью находил для него, на этот раз умирают где-то глубоко внутри, стоит мне только вспомнить, как вчера вечером он притащил меня чуть ли не на себе сюда, в свою спальню, потому что я, проведя весь день на море, засыпал, сидя за столом, ронял голову на руки… И он просто обнял меня и сказал «пойдем, ты же спишь на ходу», не позволил мне даже обернуться в сторону двери в ту комнату, где накануне произошло все самое страшное и непостижимое в моей жизни, где я еще вчера вечером стоял на подоконнике, готовясь сделать шаг вниз, навстречу скалам и морю. «Ты же не против спать у меня?» Нет, я не против, я почти сразу падаю на подушку, вдыхая запах лаванды, моря и сигар, царящий здесь — его запах, а он смеется и помогает мне раздеться, укрывает тонким пледом, а потом ложится рядом со мной, словно охраняя меня. Я почему-то не могу на него обижаться…даже если он считает, что моим друзьям в тюрьме самое место. Просто временами я и сам склонен с ним согласиться.

Однако после нашего утреннего разговора за завтраком я чувствую некую напряженность, сгущающуюся между нами, но тучи наползают на горизонт медленно, мы мирно грузимся на катер, прихватив с собой собранную для нас заботливой Твинки корзину с водой и припасами. Мы отправляемся на острова, вернее, на один из них, где Северус обещает показать мне пещеру. Честно говоря, возится со мной, как с ребенком… Или нет, просто хочет, чтобы мне было хорошо рядом с ним. А мне ведь действительно хорошо, будь он хоть трижды лорд и пират…

Мы высаживаемся на одном из островов совсем недалеко от Кеса, оставляем катер в нескольких метрах от берега и выбираемся на сушу, неся в поднятых руках одежду — в пещерах, наверняка, прохладно, так что, если с нас будет капать вода, это несколько испортит впечатление. Странно, я уже тогда совершенно не вспоминаю о том, что можно наложить чары и высохнуть за пару секунд — магия словно ушла из моей жизни, будучи начисто забытой. Наверное, я и вправду родился и вырос магглом, и сейчас я часто думаю о том, что мой выход в волшебный мир оказался некой запоминающейся гастролью — краткой и в итоге неудачной…

Когда я был на пиратском острове, мне пару раз удавалось выбраться в пещеры с Драко и Кейт — они походили на подгорные туннели, прорытые в толще скал настойчивыми водами рек, пересекавших остров. Но та пещера, в которую мы отправляемся с Северусом, совершенно на них не похожа — вход в нее находится у подножья известняковых глыб, из которых здесь сложена земная твердь. И совершенно сухо, мелкая каменная крошка шуршит под нашими шагами. А еще довольно светло, потому что свет проникает сюда сквозь множество отверстий в верхней части пещеры.

Я застываю на пороге — после яркого полуденного солнца глаза не сразу привыкают к мягкому полумраку. И такое странное чувство — словно стоишь у входа в логово неведомого опасного зверя. Я почему-то вспоминаю о драконах, спящих на грудах сокровищ, и улыбаюсь.

- Гарри, ты идешь? — пират протягивает мне руку.

Мне кажется, ему тоже как-то неловко после нашего утреннего разговора, потому что в его взгляде мне чудится… как будто тревога. Просто тем утром он на пару минут позволил мне вновь увидеть его не тем непостижимо близким человеком, которым он каким-то образом успел стать для меня всего-то за один день, а господином капитаном, которым я знал его на протяжении всего прошедшего года. И хоть убейте, я до сих пор не понимаю, кем он был на самом деле…

Конечно, я иду. Внутрь пещеры ведет довольно просторный ход, полого спускающийся вниз. Стены, поначалу казавшиеся мне просто продолжением скал, нависающих над морем снаружи, постепенно видоизменяются: словно некогда, в незапамятные времена, здесь текли раскаленные каменные реки, теперь застывшие плавными изгибами и больше напоминающие мягкую текучую глину. Наши шаги гулко раздаются в окружающей пустоте, света, идущего сверху из расщелин в каменном своде, становится явно недостаточно, и тогда Северус зажигает факел. Наши тени, движущиеся в неровном мерцающем свете, кажутся мне гротескными — словно мы древние великаны, разбуженные ото сна криками чаек.

Иногда проход расширяется, и мы оказываемся в небольших залах с колоннами, к которым никогда не прикасалась рука мастера — и все же они почти безупречны в своей стихийной простоте. И человек, идущий сейчас рядом со мной, каким-то непостижимым образом кажется мне частью этого таинственного подземного мира, может быть, оттого, что я еще в детстве привык воспринимать его на фоне каменных сводов подземелий Хогвартса, в которых некогда царил мрачный профессор зелий. А может быть, это просто то необузданное и дикое начало, жившее в нем всегда. Ведь неспроста когда пали оковы ограничивавших его условностей цивилизации и приличий, он, не особо размышляя, стал пиратским капитаном.

- Ты пират, Северус, — говорю я ему. — Самый настоящий.

- Только что заметил?

- Нет, просто я только что понял, что все это было не случайно — Корабль, пиратский остров… Знаешь, когда мы учились в Хогвартсе, мне бы и в голову такое не пришло.

Он улыбается, чуть приобнимая меня за плечи.

- Ну да, злобный профессор зельеварения…, — я вижу, как бывший слизеринский декан улыбается в дрожащих отсветах факела. — Пойдем, там впереди есть озеро.

И он делает несколько шагов вперед, словно стремясь уйти от моих дальнейших расспросов. Мне кажется, он не хочет развивать сейчас пиратскую тему, потому что для нас обоих это слишком уж скользкая дорожка, выводящая напрямик на грабежи, кажущиеся мне бессмысленными, и убийства авроров — на все то, что разделяет нас прочнее любых границ и каменных стен. Но в тот день меня словно преследуют демоны, желающие добиться от лорда Довилля хоть какого-то ответа…

- Северус, но зачем ты все это делаешь? — все же спрашиваю я.

- Что? — резко переспрашивает он, вновь поворачиваясь ко мне. И меня пугает мгновенная перемена в его лице. Лорд Довилль, собственной персоной. Спрашивается, чего я ждал? Но я все же продолжаю:

- Все это. Нападения на имения, пиратская империя — зачем?

Я не верил, что осмелюсь спросить его об этом, и все же… все же, мне это удалось. Другой вопрос, что я получил в ответ.

- Гарри, — он делает шаг ко мне, и я вижу, что он пытается взять себя в руки, чтобы не сказать мне очередную грубость — одну из тех, которыми мы так охотно обменивались на пиратском острове.

- Гарри, — опускает факел и кладет мне руку на плечо. — Послушай, давай договоримся: ты не читаешь мне нотаций о добре и зле. И я, со своей стороны, тоже этого не делаю.

- Понятно, — говорю я, — мы ни о чем не разговариваем, просто трахаемся, как кролики…

И опускаю голову. Я понимаю, что сказал правду, и вот теперь не знаю, куда мне от нее деваться. В наступившем молчании я разглядываю мелкое каменное крошево под подошвами сандалий, мельчайшие пылинки на полу и стенах, которые, наверное, уже долгие месяцы никто не тревожил. Зачем я сам обрываю нити, только-только протянувшиеся между нами?

- Гарри, — неожиданно мягко произносит он, — я…Гарри, я не это имел в виду. У нас не так много времени, я бы не хотел тратить его еще и на ссоры с тобой. Мне кажется, мы можем говорить о чем угодно, но не о том, что неприемлемо для меня или для тебя. Договорились?

Не знаю, почему он тогда это сказал, но… у меня есть для этого только одно объяснение: я был важен для него. И в этом, как мне тогда казалось, да и что греха таить, кажется и теперь, было нечто большее, чем страсть, чем вполне объяснимое желание заигравшегося в пиратов взрослого и могущественного человека устроить себе каникулы, имея под боком меня — по его меркам мальчишку, которого он уже несколько лет мечтал видеть в своей постели.

- А сколько у нас времени, Северус? — я смотрю на него и вижу горечь в его глазах.

- Дней десять…

- А потом мы вернемся на пиратский остров?

Может быть, мне это только кажется, но я готов был бы поклясться тогда, что в его взгляде мелькнуло нечто очень напоминающее панику. Доля секунды — и все, будто и не было ничего.

- Ты нет, я да. И как только я туда вернусь, я распоряжусь выпустить из тюрьмы твоих Уизли и Лонгботтома. И хватит уже расспросов на сегодня.

И я замолкаю. На самом деле я рад. Рад тому, что он обещает мне выпустить Рона и Невилла, рад, что мне не придется возвращаться с ним на остров в качестве его любовника. Так что, наверное, мне лучше будет просто заткнуться. Тогда я так действительно думал… Теперь, прожив больше года под чужой личиной и вполне преуспев в том, чтобы превратиться из мальчишки-героя в просто человека по имени Юэн Эванс, я почти уверен, что мне не следовало тогда останавливаться. Или стоило просто выждать немного и все же заставить его говорить… Или дождаться того момента, когда он захотел этого сам. Потому что если человек тебе дорог… что бы ни было… если ты не говоришь с ним ни о чем важном, вам остается только… да-да, трахаться, как кролики. А он боялся потерять меня, лишиться этих десяти дней, выторгованных им у судьбы, которую он сам так долго готовил себе. А я…, может быть, тоже не хотел терять его, еще не понимая, кто он для меня. Или боялся его гнева, с которым, к сожалению, был знаком далеко не понаслышке…

И я иду с ним вперед, мы добираемся до подземного озера, и все это так похоже на приключение, что я отвлекаюсь от нашего с ним разговора, который на самом деле начался еще утром и все никак не хочет заканчиваться. А потом, когда мы выбираемся обратно на свет божий, уже далеко за полдень, мы бродили по пещере несколько часов, так что сейчас самое время добраться до припасов, собранных для нас в дорогу Твинки. Мне хочется как-то загладить слова, так неосторожно произнесенные мною, ну, про этих чертовых кроликов. Ведь он-то не сказал мне ничего обидного. Так что я, за неимением лучших вариантов, предлагаю себя в привычном качестве подносчика съестных припасов. И, уже стоя по пояс в воде, кричу ему, что сейчас принесу корзину.

- Гарри, не…, — он хочет что-то сказать, но так как я уже далеко, просто машет рукой и объясняет, в каком из ящиков на катере я найду искомое.

Я быстро забираюсь на борт по металлической лесенке, наша корзина должна быть в одном из ящиков на носу катера под охлаждающими чарами, я быстро прохожу вперед и… и тут мой взгляд случайно падает на место Северуса. И там, рядом с панелью управления и рулевым колесом, я вижу его волшебную палочку. Все, наверное, с меня на сегодня действительно достаточно. Он специально, он специально оставил ее здесь — это все, о чем я могу думать. Оставил ее на виду, не взял с собой на берег. Для того чтобы я, оказавшись на борту один, мог взять ее. Я, практически лишенный возможности пользоваться магией по его приказу, отданному почти год назад, когда мы отказались вступить в команду. И вот теперь… давай, возьми. Такая простая слизеринская подстава. Нападешь или нет, Поттер, а? Это же не может быть случайностью, у таких, как он, случайностей не бывает. Давай же, возьми палочку, воспользуйся случаем, ты можешь напасть на него, ты можешь попробовать бежать отсюда… Он не друг тебе… Именно это он сейчас и предлагает проверить. Я уверен, он заранее просчитал последствия.

Я беру плед, корзину, втыкаю эту чертову палочку в ее середину и возвращаюсь на остров, где просто молча сгружаю все на мелкую гальку перед ним. И протягиваю ему палочку.

- Ты забыл это, — говорю я. — Знаешь, Северус, я не нападаю на…, — я обрываю себе прежде, чем успеваю произнести это глупое «на близких людей», но он спокойно договаривает за меня то, что считает правильным сам:

- Не нападаешь на тех, с кем ты спишь…

И я резко разворачиваюсь и ухожу от него. Мне некуда здесь идти, просто как можно дальше, по режущим ступни острым камням, крупной гальке, вновь по камням. Он просто использует меня. И ему ничего не стоит утроить вот такое… Даже не хочу думать, меня грызет такая злость на себя, да, я размяк, как дурак, захваченный его невероятной нежностью. И вот цена всему этому. На него даже глупо обижаться, для него это просто совершенно естественно. Как дышать.

Во мне бьются досада, боль и злость, не находя ни малейшего выхода. Мне оставаться с ним здесь еще эти проклятые десять дней, мне не вырваться, не сбежать, смотреть в его лживые глаза. И, когда я дохожу до большого камня, сплошь покрытого под водой какими-то небольшими коричневыми наростами, столь отчетливо различимыми в прозрачной воде, я, не задумываясь, просто бью по ним ногой, со всей силы, чтобы хоть как-то выместить то, что кипит у меня внутри, чтобы раздавить их, чтобы… Черт, чтобы в очередной раз узнать, какой я идиот, потому что, когда от неожиданной боли, впившейся тысячью жал мне в ступню, я оседаю в воду, я все же замечаю, что каждый их этих наростов сплошь покрыт крупными иголками, которые теперь в изобилии украшают мою ногу мириадами черных точек — они успели уйти глубоко под кожу. Я осторожно дотрагиваюсь пальцами до одного из коричневых шариков на камне, уцелевших после моего нападения — довольно длинные, жесткие иглы… Что мне их теперь, выковыривать по одной? От этой неожиданной боли меня мгновенно охватывает озноб — я сижу на мелководье, уставившись на пораненную ногу, и чуть не плачу, скорее, просто от обиды. Поттер, Вы идиот! Так он говорил мне еще в школе. А Гриффиндор — это диагноз. Впрочем, как и Слизерин… А я просто глупый мальчишка, и сидеть мне тут на мокрой гальке до скончания времен. И что теперь толку думать о том, как он мог? Он мог, он вообще может все, что ему угодно. А мне вот теперь не под силу доковылять до него, да я и не представляю себе, как могу теперь просить его о помощи…

Я вздрагиваю, когда позади меня, всего в нескольких шагах, раздается шорох — это не может быть никто, кроме лорда Довилля. И я вжимаю голову в плечи, потому что вообще не могу представить себе сейчас, как мне с ним разговаривать. Он садится на корточки позади меня.

- Гарри, — говорит он неожиданно, потому что сейчас-то я вовсе и не жду от него такого обращения, — ты что придумал? Ты что, действительно решил, что я специально?

И тут его взгляд падает на мою ступню, которую я сжимаю обеими руками, пытаясь унять пульсирующую боль, посылающую холод по всему телу.

- Мерлин! Ну-ка, покажи, что у тебя там!

Я молчу и упрямо не убираю руки, из какого-то ослиного упрямства не желая демонстрировать ему иглы, торчащие из моей ноги — добытые в бою трофеи…

- Убери руки, — говорит он, направляя на меня палочку и произнося исцеляющее заклятие, от которого черные болезненные крапины немедленно исчезают. И тут же прекращается и озноб, которому, похоже, впившиеся иголки и были причиной.

- Это же морские ежи. Как ты ухитрился на них наступить?

Я продолжаю молчать, а он садится прямо в воду рядом со мной, кладя руку мне на плечо. Но я не хочу, чтобы он сейчас касался меня, поэтому немедленно пытаюсь сбросить его руку и отодвинуться. Только вот пират не позволяет мне это сделать.

- Может быть, ты меня хотя бы выслушаешь, а истерику продолжишь уже потом?

Ну да, давайте, господин капитан, поставьте меня, дурака, на место. А то я уже начал забывать, где оно находится…

- Гарри, ты что, подумал, что я специально оставил палочку на катере?

- Да, я даже не сомневаюсь, — все же отвечаю я.

- А если это не так? Ты не задумывался, где эта чертова палочка, когда мы с тобой спим? Думаешь, я храню ее под подушкой?

- Вполне вероятно, я не проверял.

- Представь себе, сегодня ночью она мирно валялась на столике в гостиной, где я ее вчера и оставил. А вчера утром я нашел ее под кроватью, причем не сразу. Когда мы сегодня сошли с тобой на берег, куда я ее должен был положить? Засунуть в плавки? Или еще куда-нибудь?

Я крепко сжимаю губы, чтобы не начать улыбаться, представляя, куда он еще мог ее засунуть… А ведь верно, вчера утром, когда я валялся после того, как он намазал меня заживляющей мазью, он же… точно, шарил по углам комнаты и под кроватью, будто искал что-то… Я что, сам придумал всю эту глупость?

- Гарри, очень многие вещи я делаю без палочки, — он продолжает терпеливо объяснять мне, какой я осел, по-прежнему удерживая меня за плечи, — как я, по-твоему, зажег факел в пещере? Когда ты бросился на катер за корзиной, я же пытался сказать тебе, что не надо, я бы мог использовать «Акцио», но ты уже был по пояс в воде.

И когда я, наконец, решаюсь повернуть голову в его сторону, хотя у меня от стыда нестерпимо горят щеки, я вижу, как он улыбается.

- Какой же ты еще мальчишка, — вздыхает он, привлекая меня к себе, — мне и в голову не приходило, что ты додумаешься до чего-то подобного.

- Ты, правда, не специально? — глупо спрашиваю я.

- Разумеется, нет. Мне и в голову не приходило испытывать твое гриффиндорское благородство. Оно как раз в подтверждениях не нуждается.

Мне так стыдно, я пытаюсь бормотать какие-то глупые извинения, но он даже не собирается ничего слушать, просто целует меня, не позволяя говорить. А потом мы возвращаемся, устраиваемся на том самом пледе возле корзины, и я, хотя и не очень хочу есть после только что устроенной мной истерики, тянусь к бутербродам и фруктам, приготовленным для нас Твинки.

— Слушай, — говорит пират, а его ладонь скользит по моей спине, тщательно отмечая выступающие позвонки и лопатки, — тебя Вудсворд что, не кормил?

- Почему не кормил? — я не желаю давать в обиду Кевина Вудсворда. — Просто когда крутишься весь день на кухне, потом уже ничего не хочется.

- Тогда ешь здесь.

- Слушаюсь, господин капитан, — вздыхаю я, а он… делает вид, что сейчас даст мне подзатыльник, но вместо этого только прижимает к груди мою стриженную голову.

И я даю себе зарок: я буду соблюдать перемирие, я не стану спрашивать его о том, что он не хочет обсуждать со мной. Пусть и у меня тоже будут каникулы. У меня и у него. Раз уж все так вышло. Десять дней… так мало, и в то же время так бесконечно много… Если задуматься, почти вечность.

И не желая терять ни единой секунды из столь скупо отмерянной нам вечности, мы опять купаемся, носимся на катере так, что у меня захватывает дух, ныряем, остановившись где-то в открытом море. И я опять позволяю солнцу и непонятному мне самому счастью напитать меня, чтобы буквально лучась им, вернуться на Кес, который я как-то незаметно начал называть про себя домом.

* * *

Когда наступает вечер, я все еще чувствую неловкость от своей сегодняшней выходки, хотя, пират, кажется, уже вовсе и забыл об этом. Хотя нет, вряд ли он о чем-нибудь забывает…Мы ужинаем на террасе, а потом начинает смеркаться — очень быстро, будто кто-то невидимый набрасывает покрывало — сначала оно еще прозрачное, как вуаль, но потом нити его будто уплотняются, тени, отбрасываемые соснами и каменными утесами, становятся насыщеннее, потом будто меркнет море — совсем ненадолго, ведь пройдет немного времени — и в воде отразится свет луны. И вот, наконец, тьма разливается по небу, еще пара минут, отсвет зажигалки у меня в руках и крохотная красная искорка сигареты в мгновенно навалившейся на дом черноте. И пиратский капитан поднимается с кресла, чтобы выйти в гостиную и зажечь свечи.

- Пойдем в дом, Гарри, — зовет он меня, и я слышу, как там, в гостиной, он ставит подсвечники на стол и на каминную полку. И что-то говорит Твинки, кажется, чтобы она принесла нам фрукты.

Я медленно встаю, потягиваюсь — после целого дня, проведенного на море и на островах, в теле такая приятная усталость… Но сегодня все же не так, как вчера, когда я вообще не мог добраться до кровати. А на маленьком стеклянном столике в гостиной тем временем появляется ваза, наполненная виноградом и персиками — Твинки, похоже, поняла, что фиги вызывают у меня определенное подозрение. Да и виноград я не очень жалую. Я устраиваюсь на довольно широкой кушетке, подкладываю под спину подушку, сгибаю ноги в коленях — если честно, даже не помню, где и когда в последний раз я позволял себе так беззаботно валяться. Вполне может статься, что нигде и никогда. Мне нравится, как выглядит гостиная сейчас, в теплом и таинственном свете свечей — когда в углах прячутся тени, а предметы, казавшиеся в солнечном свете совершенно обыденными, становятся загадочными и волшебными.

И он тоже часть этих теней, гражданин ночи… Сидит сейчас в кресле напротив меня, раскуривая одну из своих маленьких, пахнущих вишней и миндалем сигар. И с краю на столике бокал красного вина. Ему подходит полумрак, словно сам он никогда не рождался на свет, словно сама тьма обрела облик, чтобы смотреть на мир его глазами. Узкое лицо, открытый лоб, четко очерченные виски. Он улыбается, глядя на меня, а по комнате плывет ароматный вишнево-миндальный туман. Я бездумно тянусь за персиком — мне не хочется ни о чем думать, просто слушать негромкий плеск моря. Огоньки свечей будто согревают меня. Смотрю, как пират задумчиво делает глоток вина из своего бокала, по-прежнему не сводя с меня глаз. И пытается стряхнуть несуществующий пепел. А потом порывисто поднимается и выходит на балкон, в неверном свете, льющемся из гостиной, я едва различаю его высокую фигуру.

Все мысли, кажется, оставили меня — я верчу в руках небольшой, покрытый едва заметным пушком персик, он кажется мне прозрачным, будто бы светится изнутри, и его сок бежит по моим губам и пальцам — в нем сладость уходящего лета.

И когда пират возвращается и садится рядом со мной, мне становится неудобно, что я, как ребенок, развалился на кушетке и перемазался липким фруктовым соком. Я пытаюсь чуть подвинуться, но он кладет ладонь на мои колени.

- Не надо, полежи так, — говорит он совсем тихо.

А потом забирает у меня этот несчастный надкушенный персик и касается губами моих перепачканных пальцев, проводит языком по ладони, собирая с них фруктовую сладость. И я, не отрываясь, смотрю в его глаза — в них сейчас нет ни голода, ни той неукротимой страсти, что порой пугает меня. Только ровный согревающий огонь, жар, мгновенно окутывающий мое тело. А он вбирает мои пальцы глубоко в рот, и я совершенно заворожен теплом, мягкостью и в то же время столь ясным смыслом его ласки. Мне кажется, в комнате так тихо… Глаза пирата глядят прямо на меня, он чуть прищуривается, опять улыбается, наклоняется ко мне.

- Северус, — успеваю прошептать я, сам не знаю, что собирался ему сказать.

А он уже целует меня, вишня на его губах, горьковатый привкус сигары. И вот уже я тянусь к нему, чтобы как можно глубже вобрать в себя эту горечь.

- Ты весь соком перемазался, — шепчет он, слизывая фруктовые дорожки с моих губ и подбородка.

А потом тянется к моей футболке, я ощущаю, как его рука медленно движется вверх по животу, груди. И я сам снимаю ее, а он не отрывает от меня глаз, будто все никак не может насмотреться. Мне жарко под его взглядом, мне кажется, моя кожа горит под его ладонями, и я непроизвольно провожу кончикам языка по губам, даже не понимая, насколько это провоцирующий жест. И тут же ощущаю, как он касается мгновенно затвердевших сосков на груди, чуть надавливая на них, а потом приникает губами к одному из них. Дразнит меня, играет с темной, ставшей сейчас такой болезненной горошиной, потом отрывается на пару секунд, чтобы немедленно заняться и второй. Я задыхаюсь, я не верю, что это я…

А потом, когда я лишаюсь и остальной одежды, я понимаю, что палочка ему действительно не очень нужна. Беспалочковая магия… волшебный мир бы умер от зависти… А если бы он еще и знал, для чего она лорду Довиллю…

Он поднимает голову, берет мою руку и направляет ее вниз, так, чтобы я сам коснулся себя. Я мгновенно краснею и даже пытаюсь протестовать:

- Северус, я не могу так…

- Я тебе помогу, — шепчет он мне, склонившись к моим губам, и накрывает мою ладонь своей. — Никогда не занимался этим в душе?

- Я там обычно моюсь, — успеваю выпалить я, но моему многословию быстро приходит конец, потому что он вновь целует меня, не давая говорить, а наши соединенные руки двигаются так безукоризненно правильно, что я забываю о том, что меня только что так смущало.

А он отрывается от моих губ, его поцелуи спускаются ниже, к ключицам, щекочут волоски на груди, животе. Его пальцы запутываются в завитках волос в паху, он обводит языком вокруг головки, а губы уже охватывают мой член, позволяя мне погрузиться во влажное тепло его рта. Пират чуть поднимает голову, чтобы встретить мой испуганный восторженный взгляд. И тут же я чувствую, как его пальцы проникают внутрь меня, очень бережно, я почти не ощущаю вторжения, только разливающееся внутри наслаждение. И продолжаю ласкать себя, уже не стесняясь того, что делаю это на его глазах, впрочем, не думаю, что сейчас это имеет хоть какое-нибудь значение. По моему телу словно прокатываются одна за одной горячие волны, я выгибаюсь навстречу его пальцам, его жадному рту, а он чуть отстраняется, продолжая мучить меня, словно любуясь, как я с каждой секундой все ближе к тому моменту, когда мир взорвется для меня сокрушительным счастьем. Его пальцы внутри меня, сплетенные руки — моя и его, его губы на моем члене… Я больше не понимаю, где кончается мое тело и начинается его, меня словно втягивает в обжигающую стремительно закручивающуюся воронку горячего обжигающего ветра. И когда ураган выбрасывает меня, задыхающегося и обессиленного, обратно на кушетку в погруженной в полумрак гостиной, пиратский капитан переворачивает мое почти бездыханное тело на живот, чтобы ворваться в меня. А меня все еще будто качают волны, только теперь они не такие яростные, прилив стихает, и от его толчков внутри меня я будто расслабляюсь, все больше открываясь ему. Он прижимает меня лицом к подушке, исступленно целуя в затылок, в шею, чуть прикусывая кожу на плече. Почти рычит, замирая на секунду, чтобы потом, с последним яростным движением излиться в меня и почти упасть на мое распластанное под ним тело. И несколько секунд тихо-тихо, я слышу только его срывающееся дыхание. И я сам не понимаю, почему мне так хорошо и спокойно, я лежу, широко раскинув ноги, и не желаю лишаться тяжелого тепла его тела, словно защищающего меня от мира, главная угроза в котором — он сам.

- Подожди, останься так, — говорю я

- Тебе же так неудобно, — он продолжает целовать мне плечи и шею, но старается опереться на руки, чтобы совсем не вдавить меня в кушетку.

А потом ложится рядом со мной, прижимая меня к себе, как делает это всегда. И даже призывает плед, видя, что я пригрелся и уже почти проваливаюсь в сон. Мы так и засыпаем здесь внизу, чтобы потом, кажется, уже под утро перебраться в спальню. И я еще не слышу, как тикают незримые часы, гулко отсчитывая отпущенное нам время… Десять дней, нет, неправда, он опять солгал мне… Ведь весь дальнейший маршрут уже был точно расчислен и выверен. В тот миг их оставалось восемь…

Но, если честно, я отдал бы все, чтобы вернуть то, что у меня было тогда. Только вот беда в том, что, кажется, мне больше нечего отдавать.

Источник вдохновения (хотя клип совершенно не слэшовый…):

30. Фонтан желаний

Те дни… наверное, они были похожи друг на друга, но сейчас я нанизываю их один за другим, словно бусины на тонкую леску, и готов перебирать бесконечно. Нет, словно жемчужины…такие гладкие, почти одинаковые на вид, но каждая наполнена своим собственным, заключенным в хрупкую сферу, светом.

Как-то, наверное, на четвертый или третий день наших островных каникул, Северус спускается на пристань, и я с удивлением вижу красный платок с большим узлом у него на голове — так обычно рисуют пиратов в книжках. Он улыбается, подмигивает мне, видя мое изумление — самое странное, что этот безумный платок ему невероятно подходит. И серьга в ухе — ночью он всегда снимает ее, ему почему-то кажется, что он может меня поранить.

- Никогда тебя таким не видел, — наконец ошеломленно говорю я.

- Видел бы, если бы ходил со мной в рейды, — он отвязывает канат, удерживающий катер у берега, а сам кивает мне на место у руля, на свое место.

А я, вместо того, чтобы привычно насупиться при упоминании пиратской темы, вдруг представляю себе, как мы ходили бы с ним в рейды, а потом запирались бы в его каюте и…

- Ну да, — мне невероятно смешно даже думать об этом, — а потом бы выгнали Малфоя из господского дома…

- Откуда? — он удивленно поднимает бровь, он же вряд ли знает, как мы прозвали их с Малфоем жилище.

- Из господского дома. Ты что, не слышал никогда?

- Не приходилось.

Ну, разумеется, посмел бы кто-нибудь сказать при нем такое на острове! Пират тем временем занимает место в носовой части катера, перед ветровым стеклом, вытягивает длинные загорелые ноги и небрежно командует мне:

- Заводи уже давай. Поехали! — а потом усмехается, — подумать только, господский дом…

- Не боишься доверять мне катер?

- Ну, если мы врежемся в скалы, буду утешаться тем, что разобьюсь первым.

И я впервые сам завожу мотор и вывожу катер из бухты.

Пещеры, галечные и песчаные пляжи, острова, иногда всего несколько шагов в длину и ширину, где нет никого кроме нас с ним и чаек. И так как чайки явно в большинстве, они косятся на нас янтарными глазами с некоторым подозрением, но, видя кусочки хлеба у нас в руках, подходят совсем близко, чуть склоняя голову набок, неуловимо напоминая этим птичьим жестом стоящего рядом со мной пиратского капитана.

И еще в этих днях очень много желания, страсти, секса — я так и не решусь назвать то, что происходит между мной и Северусом, тем простым и емким словом, которое само собой приходит ко мне уже в Лондоне, когда я не знаю, куда мне деваться от ненависти и презрения к этому человеку, но бьюсь, словно в тесной клетке, только от одного — от любви к нему, для которой в моей жизни уже не может быть места. Но тогда, на Кесе, я даже не могу представить себе той тоски, что будет пить мою душу и склевывать печень, прилетая каждый день, нет, конечно же, только ночью, в точно назначенный час. И тогда я, вначале неохотно, а потом все чаще и чаще стану доставать из своих тайников те самые жемчужины, любоваться на них, перекатывая в ладони. И сегодня они со мной, словно четки…

Однажды ночью он будит меня, — зажигает свечу, я моргаю со сна, смотрю на него и не могу понять, зачем он прогнал эту спокойную уютную темноту. А в его глазах какая-то совершенно незнакомая мне тревога, он вглядывается в мое лицо и спрашивает:

- Тебе что-то приснилось?

- Я не помню. А что…

- Ты мечешься по кровати, кричишь. Что с тобой?

- А, — я сонно улыбаюсь. Даже не думал, что подобная ерунда может напугать его. — Это еще со школы, не обращай внимания. Мне часто что-то снится, а потом я ничего не помню. Рон тоже всегда меня будил.

- Ну, хорошо, — он задувает свечу и обнимает меня. Не думаю, что ему понравилось упоминание о Роне Уизли в его спальне. Молчит, наверное, пару минут, и вдруг неожиданно признается: — Знаешь, для меня вообще непривычно, что…

Да, я охотно верю, что для него засыпать и просыпаться с кем-то рядом — совершенно незнакомое чувство. Он одинокий хищник, мне кажется, таким, как он, не свойственно подпускать кого бы то ни было так близко к себе, как оказался сейчас я.

- Ты никогда не спал ни с кем так, как сейчас со мной?

- Наверное, нет. И даже не предполагал, что это может мне понравиться,— его пальцы ловят мои и больше не отпускают. — Как ты сопишь во сне, как ты пахнешь, как мгновенно засыпаешь на полуслове, как не любишь вставать…

Странно, что он вообще говорил со мной об этом, потому что … черт, потому что такого не говорят тем, с кем собираются провести несколько дней, а потом выбросить из своей жизни навсегда. И когда я об этом думаю, я всегда упираюсь в одну и ту же стену, упираюсь, потому что если я посмею додумать, то стена неминуемо обрушится и погребет меня под обломками. Что если он действительно не хотел потерять меня? На что он надеялся? У меня нет ответа. Просто чтоб вот так быть вместе, говорить друг другу всякие глупости, отводить пряди волос со лба, пробегать пальцами по лицу, прочерчивая линию бровей… для этого нужна целая вечность, огромное и бескрайнее навсегда, которого нам никто не обещал.

- Пойдем, я хоть дом тебе покажу, — говорит он как-то утром за завтраком, мы переглядываемся и смеемся, потому что вдруг понимаем, что кроме спальни, террасы и гостиной я не видел практически ничего в довольно просторном доме лорда Довилля.

- Ну, главное я все-таки видел…

- Главное в доме, это не обязательно спальня, мистер Поттер.

- Да? — я пытаюсь изобразить удивление. — Я бы никогда не подумал, особенно в твоем случае…

Я бы вообще никогда не подумал, что он такой, каким я видел его тогда. Мне даже поначалу бывало страшно, казалось, что его безудержная нежность со мной просто не может быть правдой, что то необузданное, жестокое, что всегда присутствовало в нем, когда-нибудь все же вырвется на свободу. Я все ожидал какой-нибудь дикой выходки с его стороны. Но этого никогда не происходило. Он боялся напугать меня? Дорожил мной?

Так что в тот день мы, вопреки уже установившейся традиции, не отправляемся сразу же на пристань, а вновь поднимаемся наверх, проходим по коридору, минуем пару дверей — за ними располагаются спальни для гостей. Интересно, бывают ли здесь гости? Оказывается, что нет — он не пускает в свой дом никого, так что я первый, с кем ягуар делит свое логово. Здесь не бывал даже капитан Малфой. Никто и никогда. Территория, подвластная только лорду Довиллю. Дверь в его спальню, а вот дальше начинаются неизведанные земли: он распахивает передо мной застекленные створки — и мы оказываемся на пороге его кабинета, хотя здесь на первый взгляд ничего не напоминает помещения, где пиратский капитан мог бы заниматься делами. После Хогвартса я ожидал увидеть здесь шкафы, заставленные колбами и ретортами, котлы, книги в мрачных темных переплетах, не оставляющие ни малейшего сомнения относительно своего содержания. А здесь…мне кажется, я попал в сказочный грот и оранжерею одновременно: растения, нет, настоящие деревья в больших кадках обступают выход на нависающий над морем балкон, стеклянные двери, заканчивающиеся полукружьями витражей. Я поднимаю голову, ни минуты не сомневаясь, что где-то должны обнаружиться еще и райские птицы, но их нет — только легкий ветерок доносит сюда крики чаек, кружащих над скалами.

- Не ожидал? — насмешливо спрашивает пиратский капитан, приглашая меня все же войти внутрь.

- Если честно, нет, — говорю я, — мне казалось, у тебя должна быть, ну, такая мрачная обитель. Камни, подвалы, по крайней мере, что-то строгое. А тут…

- Попугаев не хватает, — откликается он.

Я, продолжая озираться, словно на экскурсии, делаю несколько шагов вглубь кабинета и вновь застываю, пораженный открывшимся мне зрелищем — нет, конечно, здесь множество книг, но они вовсе не мрачные, более того, многие из них оказываются красочными маггловскими альбомами. И повсюду корабли… Маленькие и большие, из металла, дерева, слоновой кости — модели, словно собранные со всего мира.

- Северус, откуда они у тебя?

Он стоит позади меня, положив обе руки мне на плечи.

- Так, покупал по всему миру. Мне нравится. Это началось очень давно, еще во время войны. Или ты думаешь, что заспиртованный водяной черт — это все, что может украсить мой интерьер?

- Да, и банка с сушеными тараканами, — я вспоминаю наши нелепые уроки на пятом курсе.

- Разве что для тебя стоило припасти…

- Ты же не думал, что я здесь окажусь.

- Нет, не думал, хотя…очень хотелось.

Он открывает дверцы ближайшего к нам шкафа и достает оттуда один из корабликов… да, это он — трехмачтовый фрегат с черными парусами, такой же, как и его Корабль. Модель настолько точная, что в окошках нижней палубы я ясно различаю жерла пушек. Канаты, снасти, не хватает только фигурок, изображающих людей.

- Северус, а Корабль, он…, — я не договариваю свой вопрос до конца, и это хорошо, потому что еще чуть-чуть, и я выдал бы свою тайну, нет, не только свою, нашу — мою и Корабля.

- Обычный маггловский фрегат, Гарри, отцовское наследство. А что?

Неужели это возможно? Неужели такой маг, как он, не ощущает струящееся волшебство, скрытую под деревянной обшивкой жизнь, дыхание Корабля? И хорошо, что в тот момент у меня хватило ума не выболтать того, что я знаю, потому что ни к чему хорошему это бы точно не привело. А уж состоять при пиратах корабельным магом я точно не планировал.

Мы неспешно идем вдоль шкафов, я рассматриваю кораблики, а Северус рассказывает мне, откуда они и как называется каждый из них — он привозил их изо всех стран, где ему удавалось побывать. А когда мы добираемся до последнего из шкафов, я чувствую, как мое сердце замирает, чтобы потом стремительно ухнуть вниз: там, на полке, прямо на уровне моих глаз, несколько шкатулок темного дерева с украшающими их фигурками, вырезанными из слоновой кости. И в их ряду отсутствует одна, предпоследняя, та, что некогда так удобно ложилась мне в ладонь. Та, с которой я не хотел расставаться, несмотря на предупреждение и угрозу, что она несла в себе: «Не вижу ничего дурного, не слышу ничего дурного, не говорю ничего дурного»… Я поднимаю глаза на пирата:

- Это был ты, Северус, это был твой подарок…

Он кивает.

- А что, тебе не понравилось? Тебе исполнялось двадцать, почему-то мне захотелось что-то подарить тебе. Я люблю красивые вещи, Гарри.

- И не только подарить, — задумчиво говорю я, вспоминая, как я развернул клочок пергамента, вложенный внутрь, как ругалась Джинни, как складывала потом туда свои украшения, как равнодушные руки судьи скользили по темному дереву на процессе в Визенгамоте.

- Разумеется. Ты, как обычно, лез, куда тебя вовсе не просили…

- А записка? Это же был не твой почерк.

- Я отправлял ее из Франции, попросил моего дворецкого написать пару строк. А вот кораблик внизу рисовал сам.

- А если бы я тогда сразу сдал ее в Аврорат?

- Ты? В Аврорат? — он смеется, — Ты и в Аврорат? Вещь, пришедшую непонятно от кого? Нет, Гарри, это на тебя не похоже. С этой стороны я все-таки знаю тебя достаточно неплохо.

- А ты знаешь, что с ней стало потом? — тихо спрашиваю я. — Ты же видел мои воспоминания.

- Это было не то, что меня тогда интересовало. Я что-то читал в газетах про суд, но, когда все это происходило, я был на Вольном острове, так что я не вникал в подробности.

Мы выходим на балкон, садимся в кресла под каким-то раскидистым тропическим чудом, курим, и я, глядя в прозрачную, переливающуюся перламутром морскую даль, рассказываю ему о том процессе.

- Мерлин, — говорит он, — это же надо до такого додуматься! Поддерживал связь с пиратами посредством маггловской шкатулки с обезьянами! — а потом, неожиданно, добавляет: — Ты мог бы простить свою жену за то, что она сделала тогда?

- Знаешь, я ее понимаю. Она делала то, что на тот момент считала целесообразным. Джинни спасала себя и свою семью. Для нее это было абсолютно правильным решением. А так…она перестала существовать для меня с того самого момента, когда пришла ко мне, чтобы потребовать развода.

И в тот момент я вновь замечаю в его взгляде словно тень беспокойства. Страха? Вины? Но нет, он смотрит на меня все с той же мягкой улыбкой, чуть дотрагивается до моего плеча и говорит:

- Ладно, пойдем купаться, узник Азкабана…

* * *

А в наш последний день мы едем в Дубровник. Вернее, из нас двоих о том, что тот день — последний, знает только он, а я…я пребываю в блаженном неведении, дав себе слово не задумываться о том, что будет дальше, и не считать дни. К тому же, мой подсчет в любом случае оказался бы неверным… Я просто наслаждался той призрачной свободой, которую обрел на Кесе, радостью, что пронизывала меня, нереальной, невероятной легкостью наших с ним отношений. Мне так хотелось запомнить, как по его губам всякий раз пробегает улыбка, когда он смотрит на меня. А он, думаю, специально увез меня с Кеса в то утро, чтобы хотя бы на несколько часов забыть о том, что он собирается сделать. Просто оказаться со мной в непривычной обстановке, чтобы отвлечь меня и себя.

- Хочешь посмотреть крепость? — неожиданно предлагает он, когда я ставлю опустевшую чашку на блюдце и привычно тянусь за сигаретами.

- Разве здесь есть крепость?

- Здесь нет, а вот на материке да. И еще какая!

- А где это?

- В Дубровнике. Если на катере, то это несколько часов ходу. Но, думаю, мы воспользуемся портключом.

Я удивленно смотрю на него. Он собирается открыто показаться вместе со мной в маггловском городе, со мной, беглым преступником? А он сам? Возможно, конечно, что ему до сих пор удается сохранять в тайне от британского Аврората, чем же лорд Довилль занимается в действительности.

- А если нас увидят? Если тебя увидят со мной?

- Или тебя со мной, — он невесело вздыхает. — Гарри, я, как и ты, уже давно в розыске. Меня видели и, разумеется, опознали во время одного из последних рейдов. Правда, я не думаю, что твои бывшие коллеги бессменно патрулируют дубровницкую крепость. Исчезнем, если что. Так как?

Он протягивает мне руку. Разумеется, я согласен.

И вот мы уже стоим с ним на маленькой неприметной улочке, я разглядываю неровные шероховатые камни, из которых построен город, старинную булыжную мостовую. Смешно, но в тот момент портключ выбросил нас всего в паре шагов от Luna e mare… я до сих пор стараюсь обходить стороной тот переулок. А в тот день я, впервые оказавшись здесь, ощущаю, как от стен домов буквально исходит тепло, вслушиваюсь в далекое эхо множества голосов, доносящихся с соседних улиц. После тишины, царившей на Кесе, звуки в первый момент кажутся мне оглушительно громкими.

- Что, отвык? — спрашивает пират. — Совсем одичал на островах?

Я не буду с ним спорить, мне даже немного страшно, что вот сейчас мы окажемся на какой-нибудь оживленной площади, а кругом будут люди, люди… Говорящие на разных языках, смеющиеся, галдящие, торгующиеся в лавочках….

- Отвык, — признаюсь я, — но не будем же мы вечно здесь стоять. Ты, наверное, тоже отвык?

- Я все-таки иногда куда-то выбираюсь…

И мы идем вперед, наша улочка впадает в другую, более широкую и оживленную, здесь уже попадаются небольшие магазинчики — в одном из них пожилая дородная женщина в залихватской кепке торгует футболками… А потом, буквально через несколько минут, мы оказываемся на площади, посреди которой какое-то нелепое сооружение — многогранник, увенчанный куполом. И вокруг толкутся туристы.

- Это фонтан Онофрио, — поясняет пиратский капитан.

И я только в тот момент замечаю, что на каждой из граней этой примечательной постройки расположены маски, изо рта которых по довольно широким желобам льется вода. Мы подходим поближе. Северус садится на бортик бассейна, на дне которого несметные сокровища — монетки, крупные и помельче, золотистые и серебристые, похожие на маленьких рыбок, совсем новенькие и уже стершиеся и поблекшие. Мой спутник подставляет руку под струю фонтана.

- Кстати, воду можно пить, — говорит он. — Она подается сюда по акведуку, он начинается в нескольких километрах от города. Хочешь?

Очень жарко, и я, наплевав на туристов, не обращающих на нас ни малейшего внимания, тянусь к воде, даже не подставляя сложенные горсткой ладони. И когда первые капли попадают на мои губы, Северус пытается шутливо оттолкнуть меня, чтобы и ему досталась вода, изливающаяся в бассейн из облюбованной нами каменной маски сатира. И мы возимся, как мальчишки, толкаемся, наши губы почти встречаются в попытке поймать водяную радугу. В итоге мы оба совершенно мокрые, а пожилой господин, стоявший до этого рядом с нами, а теперь предусмотрительно отошедший на почтительное расстояние, смотрит на нас с явным неодобрением.

- Ты желание загадал? — спрашивает меня Северус, а я смотрю на его влажные губы, смеющиеся глаза…

- Нет. А что, надо было желание загадывать? — я пытаюсь стереть с лица капли воды.

- Ну да. Когда пьешь из старинных фонтанов, всегда стоит загадать что-нибудь.

- А ты загадал?

- Я да.

Вот бы мне знать, что он загадал тогда… Честно говоря, у меня нет ни малейших предположений на этот счет. Если бы я попробовал дать ответ на этот вопрос, оказавшись в Лондоне, я бы не усомнился и сказал, что его желание сбылось несколько месяцев спустя, перед Рождеством, когда он, наконец, получил все, к чему шел столько лет. А вот теперь я не знаю… дело в том, что прошлой осенью, кажется, в конце сентября, за пару недель до начала моей учебы в Загребе, я решил, прощаясь с вольной жизнью, напоследок съездить в Рим, прибился там, по своему обыкновению, к маггловской экскурсии, кружившей вокруг фонтана Треви. И обратил внимание на молодых людей — парня и девушку, явно парочку, припавших к двум трубочкам, по которым бежала вода из фонтана.

- Это трубочки для влюбленных, — с таинственным видом пояснила девушка-гид. — Если вы выпьете из них воды вместе с тем, кого любите, то не расстанетесь никогда. Хотите попробовать?

Но так как внимали ей в основном магглы глубоко пенсионного возраста, никто из них так и не приблизился к тем трубочкам. Похоже, они и так были сыты друг другом по горло.

Интересно, подумал я, отходя от фонтана Треви, а Он знал об этом? Наверняка он был в Риме, ведь сразу после войны, только получив наследство Довиллей, он объехал пол мира. Да нет, вряд ли он думал о чем-то подобном тогда, в Дубровнике. Какая сентиментальная романтическая чушь! Бросать монетки в фонтаны, привязывать ленточки к дереву, оставлять записочки в церкви…

А в тот день мы поднимались на стены, излазили всю крепость, смотрели на море из узких бойниц. И обедали в небольшом ресторанчике недалеко от порта… салат из осьминогов и белое вино.

Мы бродим по улочкам чуть ли не до самого вечера, заходим в лавочки, и в одной из них пират покупает бутылку красного вина, как уверяет нас продавец, самого знаменитого в этих местах.

Когда жара спадает, Северус вдруг говорит мне:

- Может быть, пойдем к морю, искупаемся?

Я смотрю на него с недоумением — я не понимаю, где тут можно спуститься к морю. Кругом люди, лезть в воду в порту как-то неудобно.

— Да не здесь, — он улыбается, обнимает меня на глазах у всех, и мы аппарируем.

Место, где мы оказываемся, совсем недалеко от города, потому что, стоя на камнях у самой воды, я отчетливо различаю городские укрепления, красные черепичные крыши, кораблики и катера, входящие в гавань Дубровника. Мы купаемся, я пытаюсь догнать его, но у меня не выходит, а потом он уходит глубоко под воду, я не вижу его несколько секунд — и вот он уже выныривает совсем рядом, крепко обнимает меня, так, что мне кажется, что он немедленно утянет меня на морское дно, и целует.

А потом мы еще долго сидим на камнях, наблюдая, как на город опускается вечер, как выцветает голубизна неба. И пьем вино прямо из горлышка, передавая бутылку друг другу.

- Гарри, — говорит он, и взгляд его неожиданно становится серьезным, — послушай меня. Почему ты… Я хотел бы… Почему ты не можешь стать моим союзником? Что тебе мешает?

Вот так просто он произносит то, о чем сам условился молчать со мной все эти дни. Просит меня быть с ним. Стать одним из НИХ, разделить с ним бремя и славу того, что он намеревался совершить. Я часто вспоминал об этом потом. Что тебе мешает? Я не могу представить себя одним из НИХ, даже ради него. Потому что… потому что они грабили, убивали авроров. Потому что они чужие для меня, все, включая и его, потому что на самом деле эта история началась задолго до моего рождения. Потому что все, чего хотят они, мне бесконечно чуждо — власть, могущество, политика… Это не мой мир. Мне никогда не стать его частью, а, значит, то, о чем он просит сейчас, просто невозможно.

И в то же время… «Ты с нами?» Моим друзьям было достаточно всего-то задать этот вопрос — и вот я уже готов был ввязаться в любое, даже самое безнадежное предприятие. Не ожидая успеха, награды, более того, видя, что дело, на которое мы отважились, явно безнадежно. Но я говорил «да», нет, не потому, что верил в то, что у нас что-то выйдет. Просто потому, что они были моими друзьями, «своими», а я был одним из них. И мое «нет», произнеси я его тогда, во тьме пиратского острова накануне нашего неудачного побега, означало бы предательство. В любом случае, я уже, кажется, говорил как-то, это такая простая задача, в которой могут быть разные условия, но суть ее от этого не меняется. В ней спрашивается одно: с нами ты или нет? Так вот, кажется, она не имеет правильного ответа. Потому что тем вечером я сказал ему «нет».

- Северус, мы же договорились, — я смотрю в его глаза и вижу, как гаснут в них отраженные лучи заходящего солнца, — я не могу. Я не один из вас, с этим уже ничего не поделаешь. Ты же сам сказал — мы не будем говорить об этом.

Он опускает голову.

- Северус, но ведь время еще есть…

И вот теперь он вновь смотрит на меня так, будто ничего и не было сказано, долго-долго вглядывается в мое лицо, привлекает меня к себе и жадно целует — в губы, в виски, шею, ключицы… И выдыхает мне в самое ухо:

- Ты прав. Время еще есть.

И мы возвращаемся на Кес. Послушный нашим желаниям, портключ переносит нас прямо в спальню, я пытаюсь расстегнуть маленькие пуговки на его рубашке, приникаю губами к его коже, но он вдруг осторожно перехватывает мои запястья, отводя мои руки.

- Гарри, позволь мне…

И я позволяю ему все. И в последний раз разрешаю себе не думать ни о чем. И засыпаю только на рассвете, чувствуя, как его рука прижимает к себе мое обессиленное тело.

— Значит, нет? — шепчет он, наверное, думая, что я уже сплю, а потом добавляет еще, совсем тихо, так что я едва могу разобрать чуть внятный шелест слов: — Почему ты не оставляешь мне выбора?

«Потому что его нет», — думаю я про себя, стараясь, чтоб мое дыхание оставалось ровным и сонным, — «потому что его никогда и не было. Потому что у тебя свой выбор, Северус, а у меня свой». А неяркий свет нового, только набирающего силу дня уже постепенно проникает в спальню, и пират одним резким движением задергивает плотные шторы на окнах.

- Время еще есть…Время еще есть…

Будто бы и сам верит, что если солнечный свет не сможет пробиться в нашу комнату, завтра не наступит никогда. И в его голосе такое отчаяние, что и сейчас, когда я вспоминаю об этом, меня словно пронзают острые раскаленные иглы и достают до самого сердца.

31. Времени больше нет

В моем сне идет снег. Крупные мягкие хлопья кружатся в воздухе и мгновенно тают, касаясь моих рук и лица. Я смотрю в темное высокое небо, а оттуда все летят и летят снежинки, будто кто-то высоко-высоко на облаках встряхивает перину. Даже во сне я удивляюсь тому, что снег совсем не мешает мне видеть, залепляя стекла очков, — их на мне попросту нет. Только влажный шерстяной шарф неприятно липнет к подбородку. Мягкий белый пух под подошвами ботинок, и каждый оставляемый ими след различим так отчетливо… будто кроме меня в этом белом мире никого больше нет. Вокруг меня зачарованный сказочный город — старинные газовые фонари в ажурной шали метели, ярко освещенные большие окна кофеен, ресторанчиков и магазинов. Будто аквариумы, думаю я, и за стеклами смеющиеся люди, теплый уютный свет, громкие голоса, смех, аромат кофе и глинтвейна. А я стою у какой-то двери и совершенно не понимаю, нужно ли мне входить внутрь. В моем сне я совершенно один, словно девочка со спичками, замерзшая на улице в Рождество…

Тогда я даже не знал о существовании той грустной сказки. Как неведомо было мне и то, что за город явился мне в этом холодном, хотя и сказочно красивом сне. Зато сейчас я точно могу сказать, что тогда, заснув в спальне пиратского капитана на острове Кес, я видел Горни-Град, или, если хотите, Верхний город. Я видел себя в Загребе, я вспомнил этот сон, бродя зимой по его узким улочкам, вот так же остановившись у кофейни, где меня ждали Хелена и Драган. И как только потянулся к дверной ручке, сразу же понял, что именно приснилось мне тогда. Конечно, на мне и не могло быть очков, ведь Юэн Эванс их не носит…

А вот тот, кто проснулся тем уже очень поздним утром в спальне лорда Довилля, о, у него очки еще были. Хочется даже верить, что не розовые… Поэтому сразу же, как только он открыл глаза и понял, что впервые за последние дни он не ощущает тепла человека, спящего (или притворяющегося таковым) рядом с собой, он сразу же потянулся за ними и обнаружил их на прикроватном столике…

Знаете, в чем прелесть курортных романов? Думаю, да. Они все когда-нибудь кончаются. Так в тот день закончился и мой, потому что, водрузив очки на переносицу, я обнаружил на кресле прямо напротив меня аккуратно сложенные джинсы и футболку. И еще легкую куртку, весьма красноречиво свидетельствовавшую о том, что путь мне предстоит неблизкий. А вот пиратского капитана пока не было… Глупо расстраиваться, глупо, говорю я себе, глядя на свое отражение в зеркале, пока умываюсь и причесываюсь. Ты же должен был понять еще вчера, что это был последний день, что этой ночью он просто прощался с тобой. Потому что, сколько ты не заклинай неотвратимое «завтра», оно все равно когда-нибудь наступает.

В моей душе словно закрываются окна, одно за другим, и все меньше света просачивается внутрь. Зато как-то сам собой приходит холод, чтобы поселиться здесь надолго — моя кровь бежит по хрупким ледяным венам, не причиняя боли и не согревая. Мне кажется, что даже мои очки покрывает толстая ледяная корка, и когда кусочки льда попадают мне в глаза, становится больно смотреть. И когда лорд Довилль все же появляется на пороге, чтобы позвать меня в свой кабинет, он просто не может не увидеть метели, которую я принес с собой.

- Доброе утро, сэр, — говорю ему я, и не желаю замечать, как он чуть ли не вздрагивает от этих слов.

Но та перемена, что произошла в нем за пару часов моего снежного сна, тоже не может укрыться от меня. Передо мной абсолютно собранный, закрытый для любых слов кроме «да, сэр, нет, сэр» человек, пиратский капитан, стоящий на пороге своего блистательного будущего, устремленный туда, где его давно ждут — бывшие и нынешние соратники, сиятельный Малфой, министерское кресло, признание, которого ему, наверное, недоставало на протяжении всей его неправильной жизни. Его взгляд — вновь жесткий и холодный, в его глазах больше нет того тепла, что согревало меня все эти дни. Совершенно чужой человек…Я же знал, что все так будет, знал еще вчера, но не думал, что видеть это будет так горько.

Я мог бы спросить его, удачно ли прошли его каникулы, но я не стану, это была бы глупая выходка обиженного мальчишки. «Ты не вернешься на пиратский остров», — сказал он мне давным-давно, дней восемь назад. Я нет, а он да. И там он, быть может, расскажет Малфою о том, что Поттер оказался весьма сговорчив, вопреки ожиданиям… И что он неплохо провел время… Развлекся. Да, я знаю, я тоже был жестоким тем утром. Но будь я иным, это бы уж точно ничего не изменило, просто мне было бы во сто крат больнее. А так как на мне прочная ледяная броня, я не ощущаю ударов. А уж у него-то доспехов всегда было столько, что их хватило бы и на целую армию…

Вслед за ним я вхожу в его кабинет, где еще недавно рассматривал модели кораблей и дотрагивался до теплого дерева диковинных шкатулок. Мне кажется, сейчас мое ледяное дыхание может повредить этим хрупким вещам. Он протягивает мне пачку сигарет — я не отказываюсь.

- Как ты, наверное, и сам понимаешь, — начинает он, но я и тут готов облегчить ему работу.

- Я Вам для чего-то нужен?

- Присядь, — он указывает мне на кресло и практически тут же переходит к делу. — Ты отправляешься в Лондон.

- В Азкабан? — без особого удивления спрашиваю я, наблюдая, как тлеет сигарета у меня в руках.

- В Азкабане ты нам не нужен, Поттер.

Ну вот, теперь, наконец, все встало на свои места, лорд Довилль. Окончательно и бесповоротно. Я вновь Поттер, как это и должно было быть всегда. И «нам» больше никогда не будет относиться к нему и ко мне.

- Ты отправляешься в Лондон, — повторяет он, — и от того, насколько успешно ты сыграешь там свою роль, будет зависеть очень многое. В том числе и для тебя.

Если бы в тот момент в его лице было хоть что-то живое, если бы его пальцы, чуть дрогнув, не сразу бы нашли зажигалку…да, тогда, может быть, я смог бы отыскать для него множество оправданий. Но он не предоставил мне подобного шанса. Он был безупречен.

- Я так понимаю, что гарантией исполнения обязательств с моей стороны по-прежнему остаются Рон и Невилл?

- Ты правильно понимаешь, — он неспешно прикуривает одну из своих сигар, наверное, чтобы запах их навсегда въелся мне в поры. Чтобы мне стоило просто закрыть глаза — неважно где — в Лондоне ли, в Загребе или уже здесь, в Дубровнике, и, вдохнув, ощутить все то же: вишню и миндаль.

- Ты станешь нашим шпионом в Министерстве, сквибом по имени мистер Уилкинс. Подробности того, что именно тебе предстоит сделать, ты узнаешь от того, кто встретит тебя в Лондоне. Это будет Драко. Он все тебе объяснит.

Да, вот о чем ты договаривался со старшим Малфоем, прежде чем забрать меня сюда. Прежде, чем устроить себе каникулы. И знал об этом все это время, заставляя меня забыть обо всем… Что, тебя опять использовали, Поттер? А ты ждал чего-то иного? Брось, а чего ты ждал? Ты был его пленником, таковым ты и остался. А твои друзья, как никто, подходят на роль заложников, гарантируя твою сговорчивость. А он, как бы в подтверждение моим мыслям, продолжает:

- От того, насколько быстро вы управитесь, будет, в конечном итоге, зависеть и то, как скоро попадут домой Уизли с Лонгботтомом. Так как остальные, в сущности, для тебя не важны.

- Вы? — переспрашиваю я, заметив его оговорку.

- Ты скоро все увидишь сам, Поттер. Ты не будешь один, никто не требует от тебя невозможного.

- Странно, — замечаю я, — а обычно требовали.

- Поттер, — он смотрит прямо на меня, даже чуть подается вперед, — ты понял, что ты должен сыграть роль сквиба?

- Кажется, да, сэр, но ведь мою магию засекут сразу на входе в Министерство.

- У тебя ее не будет.

Ах, вот оно что! Разумеется, никто из пиратского братства не согласился бы на такое: лишиться магии, отправляясь в логово Фаджа и Блэкмора. А я хорош тем, что моего согласия даже и не требуется. И еще — они могут быть абсолютно спокойны на мой счет: я не смогу выдать их, ведь в Англии я давно объявлен вне закона, так что, случись со мной внезапный приступ откровенности — и я незамедлительно отправлюсь в тюрьму, где мне останется только рассчитывать на милость господ из Министерства. Вот он, нехитрый смысл всего этого маневра с Кораблем — мы попадаемся при попытке побега, тем самым ставя себя вне пиратских законов, я выкупаю собой жизни Рона и Нева. Можно было даже обойтись без поединка. Хотя нет. Это тоже была прекрасная постановка — они порадовали пиратское воинство зрелищем справедливого возмездия, а капитан Довилль получил право на меня. И реализовал его на все сто. Это был его персональный бонус. Так не поступают с теми, кого… нет, даже не любят. С теми, кто просто дорог, просто важен для тебя. Я улыбаюсь ему:

- Лишите меня магии, лорд Довилль?

- Да, — просто отвечает он. — Разумеется, на время. Когда все закончится, ты получишь ее обратно. Если все пройдет удачно…

А если все пройдет неудачно, я останусь сквибом, а пираты отойдут зализывать раны на заранее подготовленные позиции? Мерлин, кто меня спрашивает?

На столе перед ним появляется небольшая металлическая коробочка, поблескивает темными боками. А потом он наводит на меня палочку.

- Сиди спокойно и не шевелись. То, что я сейчас сделаю — довольно темная магия. Если что-то пойдет не так, за последствия я ручаться не могу.

Я могу лишь усмехнуться:

- Думаете, я попробую сбежать? Делайте то, что считаете нужным, лорд Довилль.

Я смотрю ему прямо в глаза, а он, также не отводя взгляда, начинает медленно произносить слова заклятия. И каждое его слово словно создает вокруг себя пустоту, непроницаемую ни для криков чаек, ни для плеска волн за открытыми настежь балконными дверями. Вначале я ничего не чувствую, а потом приходит небольшое жжение, оно возникает где-то под сердцем, а потом разливается дальше, а за ним следует пустота. Я не опускаю голову, наверное, он видит, как пустота и холод заполняют меня. Мне кажется, тонкие ниточки тянутся от моего тела к коробочке на его столе. И когда она, наконец, захлопывается, я понимаю, что ощущение той радостной силы, что наполняла меня все эти годы, ушло почти без остатка. Мой бывший любовник, да нет, просто пиратский капитан, только что отнял у меня то, что составляет смысл жизни каждого, рожденного магом.

- Что-нибудь еще, сэр? — равнодушно спрашиваю я.

В его лице ничего не меняется, он убирает коробочку, в которой отныне заключена моя магия, в ящик стола, небрежно откладывает палочку.

- Думаю, нет. Тебе пора. Если хоть что-нибудь пойдет не так…

- Я понял, сэр… Вы отправите на рею моих друзей. Мне не нужно повторять дважды.

Он кивает и протягивает мне портключ — небольшой медальон на тонкой цепочке, который мне надо просто открыть.

- На сквибов действуют портключи?

- Разумеется, да. Сквибы отличаются от магов лишь тем, что сами не могут творить магию. Ты можешь отправляться.

Я встаю из-за стола, и он тоже поднимается, стоит напротив меня, не зная, что ему еще сказать. Думаю, все что нужно, уже сделано и сказано. Так что я одергиваю куртку и в последний раз смотрю в его спокойное бесстрастное лицо:

- Удачи Вам, сэр, — говорю я и открываю медальон.

И, прежде чем воздушные потоки подхватывают меня, я навсегда запоминаю его таким — стоящим посреди кабинета с опущенными вдоль тела руками и неотрывно глядящим на меня. Словно он тоже хочет запечатлеть этот прощальный кадр для нашего курортного альбома.

* * *

Боюсь, если бы я рассказал Вам, мистер Робертс, о том, каким было мое счастье, Вы решили бы, что …что я нездоров, нестабилен… ну, что обычно говорят в таких случаях? Что от такого счастья надо было бежать, не оглядываясь, не вспоминая ни на секунду о том, что со мной было. Знаете, я тоже думал, что у меня получится, а вот не смог. И бегство мое закончилось у тех самых камней, где мы сидели с пиратом в ту нашу последнюю ночь… Где я все пытаюсь вновь собрать обломки своей разбившейся лодки, как дурак, надеясь, что из нее в итоге выйдет красивый трехмачтовый фрегат…

* * *

А в тот день портключ выбросил меня в совершенно незнакомом доме, в маленькой убогой гостиной с пыльным зеленым ковриком, лежащим перед камином, с продавленными старенькими креслами, блеклыми обоями на стенах и древними книжными шкафами с прогнувшимися полками, уставленными потрепанными книжками, так хорошо гармонирующими с остальной обстановкой. И я бы, наверное, еще долго озирался, если бы мне навстречу не бросился высокий загорелый парень со светлыми, почти белыми волосами. Он показался мне в первый момент настолько нереальным, что я даже не сразу понял, что это Драко Малфой собственной персоной, и я, словно не веря, еще пару секунд вглядывался в его лицо, а он с тревогой смотрел на меня, уже в третий раз повторяя:

- Гарри, с тобой все нормально?

Знаешь, Драко, думаю, слово «нормально» ко мне в принципе неприменимо! Но я не спешу поделиться с ним этим только недавно приобретенным знанием, так что просто говорю:

- Да, а что со мной может быть?

- Я уже два часа жду. Северус сказал, что ты будешь в двенадцать, а сейчас уже третий час!

Северус? Я не знаю никого, кого бы я мог назвать этим именем.

- Извини, решил забежать в паб по дороге, — невесело отзываюсь я.

Да, Драко — один из НИХ, но почему-то в случае с ним для меня это неважно. Я готов бороться и за его свободу тоже. Я готов сделать то, чего ОНИ хотят от меня, и для него, и для Тео, и для сэра Энтони… Для Кейт, для Вудсворда… А вот для НЕГО, нет, не готов. А если бы ОН просто попросил меня об этом? Стой, Поттер, не это ли он пытался сделать вчера? Что ты сказал ему? Что у вас есть еще время? Я же говорил, я не знаю, как правильно решается эта задача…

- Слушай, не до шуток! — Драко, кажется, нервничает. — Садись, я тебе все объясню. И не вздумай подходить к окнам!

Я совершенно ошарашен всем, что только что произошло со мной, так что даже не могу толком сориентироваться и понять, как мне себя вести. Я только что покинул мир, состоящий, как казалось, только из солнца и моря, а вот теперь я ощущаю, как знакомая лондонская хмарь проникает даже сквозь плотно занавешенные окна. Но света вполне достаточно, чтобы я мог различить скудные детали обстановки.

- Что с тобой, Гарри? — Драко как-то странно смотрит на меня.

- А что со мной?

- Не знаю. У тебя такие глаза… И вообще, ты как будто выцвел весь…

Ох, мне бы не рассмеяться! Я же не могу сказать, что я только что расстался с человеком, ставшим за последние десять дней чуть ли не всем для меня, что он меня предал, напоследок еще и лишив магии. Что он с самого начала играл со мной, а я только доверчиво хлопал глазами…И что мой полет с небес на землю продолжался не более получаса, так что пока что мне трудно адаптироваться и собрать обломки себя с пыльного дощатого пола.

- Все нормально, Драко, — говорю я, — просто все это несколько неожиданно. К тому же я как-то не привык жить без магии.

- Но ты же не пользовался ею в последнее время…

- Но я мог ее чувствовать. А теперь вот… пусто как-то. Все на благо пиратского братства, — я криво усмехаюсь. — Надеюсь, для вас все закончится хорошо.

- Гарри…

О, сейчас младший Малфой будет меня жалеть! Честно говоря, я пока не готов принимать соболезнования!

- Гарри, это они с отцом…это они все придумали. Когда отец отправил меня сюда сегодня…

- О, Мерлин! Драко! Я же не говорю, что это ты.

- Потише, — шипит он на меня, и я понимаю, что забыл о конспирации, так что продолжаю, понизив голос до шепота:

- Разумеется, они не могли использовать для такой роли никого из вас. Это и рискованно и… довольно унизительно для любого мага. Поэтому для этого у вас есть Поттер, который всегда спешит на помощь…

Я понимаю, что Драко ни в чем не виноват, что он не заслуживает слышать эти горькие слова от меня, но мне не очень просто взять себя в руки.

- Гарри, послушай, — говорит он, — я предложил бы себя, если бы знал, что это будешь именно ты. Но отец рассказал мне все это буквально перед самой отправкой…

Забавно… неужели старший Малфой настолько не доверяет сыну, что обошелся с ним…, нет, конечно, не так, как только что поступил со мной второй капитан, но все же очень похоже. Правда, если разобраться, в последние дни, которые я провел на пиратском острове, Драко трудно было назвать лояльным по отношению к власть предержащим. Так что за свою дружбу с неблагонадежным Поттером он, в конечном итоге, был удостоен сомнительной чести состоять при мне связным… Странно, что до этого момента я никогда не думал о Драко как о пленнике острова, а ведь в определенной мере так оно и было — его отец, особо не интересуясь его мнением, привез его с собой, у младшего Малфоя не было иного выхода, кроме как стать членом команды. А вся его дальнейшая жизнь протекала под неусыпным контролем обоих капитанов. Так что, вполне возможно, и он тоже смертельно устал от этой затянувшейся игры…

- Спасибо тебе, — я смотрю в его серо-голубые глаза, кажущиеся очень темными в полумраке комнаты. — Давай не будем об этом. Лучше расскажи мне про мою нынешнюю миссию. Знаешь, нам, бывшим героям, не мешает иногда вникать в детали предприятия.

Из предосторожности мы усаживаемся на пол, Драко боится, что кто-нибудь, заглянув в окошко, может увидеть нас с ним, сидящих в креслах. Но эта излишняя предосторожность — дом, как я выясняю позже, стоит на отшибе, соседи мистера Уилкинса не жалуют, так что вряд ли станут заглядывать в плотно зашторенные окна.

- Мистер Уилкинс, которым тебе предстоит стать, — уборщик в Министерстве. Знаешь, у них большинство уборщиков сквибы, — практически шепотом говорит Драко.

- Мне как раз подходит…

- Подходит, потому что ты беспрепятственно можешь оказываться в любом месте Министерства, и это ни у кого не вызовет подозрений. Машешь себе тряпкой — и спросу с тебя никакого.

- И не забываешь каждый час прикладывать к флакону с оборотным… Мистер Уилкинс был замечен в пьянстве?

Даже в полумраке я могу отчетливо различить, что Драко улыбается:

- Прикладывать будешь раз в день, утром, сразу же, как проснешься. У тебя усовершенствованное зелье — действует двенадцать часов.

Да, лорд Довилль и здесь постарался, причем, чем больше я узнаю, тем все более неумолимым становится осознание того, насколько давно это было задумано и спланировано. Но сейчас мне недосуг размышлять о границах его подлости и моей наивности, я, как уже не раз в своей жизни, приглашен, чтобы сделать за кого-то определенную работу… Если задуматься, так было и тогда, одиннадцать лет назад, когда в наш дом в Литл-Уингинге сова принесла конверт с диковинной печатью и приглашением стать волшебником…Тогда меня, помнится, тоже спешно достали из чулана, смахнули пыль и выпустили в мир, полный чудес, потому что, кроме меня, его некому было спасать…

- А походка, а голос? Я не бог весть какой актер, Драко, я никогда не видел этого Уилкинса, как я смогу изображать его? Или мне ходить, весь день, уткнувшись носом в ведро и прикрывшись тряпкой?

- Слушай, если уж Довилль усовершенствовал зелье… Не волнуйся — и походка, и голос — в рецепте все учтено! Главное, помни: не высовывайся никуда, когда ты не под оборотным, следи, чтоб твоя настоящая тень даже не упала на занавеску.

Хорошо, думаю я, я попробую жить, не отбрасывая тени… думаю, это у меня получится. А Драко продолжает давать мне инструкции, но они довольно просты, так что я вряд ли смогу перепутать что-нибудь, хотя в ушах до сих пор кричат чайки…

- У тебя в спальне наверху десять флаконов оборотного, это на случай, если разобьешь. Я буду навещать тебя раз в неделю, так что о пополнении запаса не беспокойся. Не пей больше раза в день, если только не случится что-нибудь экстренное.

- Что? Ночной визит обеспокоенных соседей?

- Всякое бывает, — Драко вновь улыбается, мне кажется, он просто рад меня видеть. — Или ночной вызов в Министерство…

- Если полы вымыты недостаточно хорошо… Слушай, а что это за дом?

Наконец-то я задаю вопрос, который следовало задать давно. Да, не аврор…

- Того самого мистера Уилкинса, ведь теперь ты — это он. И завтра ты пойдешь вместо него на работу и…

- А его мы куда денем?

Я как-то не готов участвовать в убийстве мирного сквиба, пусть даже и во имя чьих-то великих целей.

- Это предоставь мне.

Видимо, Драко замечает, что я смотрю на него с определенным недоверием и, вероятно, подозреваю его в кровожадных намерениях.

- Да ты что! Не собираюсь я его убивать. Просто оглушу и заберу с собой.

Я все еще не понимаю, в чем цель всего этого маскарада. Какой из меня шпион в Министерстве? Тем более, не может у пиратов не быть там своих людей…Но вот что удивительно — Драко, похоже, не посвящен в эту часть плана. Не кладут все яйца в одну корзину? Что ж, тоже разумно. Мы с ним перебираемся поближе к камину и закуриваем, потому что моему связному по-прежнему кажется, что за каждым окном прячется по любопытной соседке, а мистер Уилкинс, как на грех, не курит… Наверное, подозрительность Драко объясняется и тем, что он уже несколько лет живет в изоляции, так что обычный мир, в тому же еще и враждебный для него на данный момент, пугает его. А я? Разве я лучше?

- Слушай, а как там Рон с Невиллом?

- Вроде все нормально. Хотя, конечно, оба в тюрьме, но, насколько мне известно, оба живы и не хворают.

Да, конечно, оба в тюрьме… Хотя тюрьмы в нашей жизни бывают разными, и не всегда в них решетки на окнах и охрана у выхода. Так что, вполне возможно, мои бедолаги-друзья действительно в полном порядке. Довилль обещал выпустить их, как только вернется на остров. Могу ли я верить его слову? Почему-то мне кажется, что да, в этом на него вполне можно полагаться, ведь и для него они представляют определенную ценность, гарантируя мое образцовое поведение. Ему-то хорошо известно, как это работает в моем случае. Золотая шкурка…

- Ты что-то сказал? — Драко смотрит на меня удивленно. Наверное, последние слова я произнес вслух.

- Да нет, так. Подумалось, — я решительно встряхиваю головой, отгоняя непрошенное воспоминание.

И я спрашиваю его о Кейт, о Тео и Лиз, Панси и Маркусе Флинте — обо всех, кого так или иначе числю в списке людей, важных для меня. И надеюсь лишь на одно — что Драко так и не успеет спросить меня о том, что было со мной с того момента, как пиратский капитан забрал мое истерзанное тело с пиратского острова. Ведь я еще не придумал, как мне отвечать. Мне понадобится для этого время. Много-много времени…

Так что, когда в камине за нашими спинами вдруг слышится шорох, предвещающий чье-то скорое появление, я вздыхаю с облегчением и отхожу в сторону, повинуясь жесту Драко. А он застывает с палочкой наизготовку, и как только на коврике, кряхтя и отряхиваясь, появляется пожилой человек, правда, в сопровождении девушки в строгой министерской мантии, произносит парализующее заклятие. Старик, по всей вероятности, именно мистер Уилкинс, беззвучно валится на пол — девушка, вовсе не удивленная столь вероломным нападением, успевает подхватить его в последний момент — ее каштановые волосы забраны в аккуратный узел на затылке… Драко наклоняется над несчастным сквибом, который сейчас, под действием его заклятия, не может даже моргнуть, что-то сверкает у него в руке, я даже пугаюсь на мгновение. Но нет, это всего лишь ножницы, нам же нужны волосы для оборотного зелья.

- Все, Гарри, — говорит мне Драко, — счастливо оставаться. Через неделю я у тебя. Отец сказал, что она тебе все объяснит.

Драко небрежно кивает в сторону девушки, а я просто боюсь поверить своим глазам — чуть отступив в сторону от Драко и все еще лежащего на полу мистера Уилкинса, на краешке зеленого коврика стоит строгая и будто вовсе не знакомая со мной Гермиона, стоит и наблюдает, как Драко Малфой подхватывает мистера Уилкинса, чтобы уже через секунду портключ унес их обоих в царство пестрых попугаев и вечного лета, которое, вполне возможно, покажется ему раем.

Мы остаемся вдвоем в гостиной и, наверное, проходит пара минут, прежде, чем она решается нарушить разделяющую нас тишину.

- Здравствуй, Гарри, — говорит мне девушка, неподвижно замершая возле камина.

А за окном набирает силу мелкий холодный лондонский дождь, накрывая город серой непроглядной пеленой.

32. Слишком рано для виски

Я стою напротив нее, не делая ни шагу навстречу. Просто киваю, продолжая изучать ее непривычно бледное лицо, руки, кажущиеся на фоне министерской мантии совершенно бескровными и неживыми. Она поправляет безукоризненную прическу — не знает, как вести себя со мной? Я тоже не знаю, Гермиона. Я не знаю, кто ты сейчас: бывшая подруга, бывшая жена моего друга… Что ты сделала тогда, почти год назад? Ты не бросала нас до последнего, чтобы потом в один прекрасный день просто прийти и сказать своему мужу, что тебе предложили хорошую работу в Министерстве, что у тебя нет будущего рядом с ним. Что произошло в том сентябре? Ты тоже ИХ человек в Министерстве? Что у тебя может быть общего с НИМИ? Девчонка, говорил мне сэр Энтони, совсем девчонка, что ей делать рядом с человеком, приговоренным к пожизненному заключению в Азкабане? Смотреть, как он медленно умирает, потеряв надежду и силы сопротивляться, попутно лишая тебя будущего, которое для тебя всегда было так важно. Выучиться, сделать карьеру, стать лучше всех… Девочка из мира магглов, захотевшая стать частью сказки… Разве это сказка, Гермиона? Разве место в волшебном мире — это то, ради чего стоит предавать и пресмыкаться?

Кто ты для НИХ? Драко даже не посмотрел в твою сторону… Для него ты по-прежнему Грейнджер, заучка и грязнокровка… Значит, черт, может быть, ты, только что заманившая в ловушку мистера Уилкинса, который явно доверял тебе, может быть, ты все же не одна из НИХ. Такое возможно?

А что думает она обо мне? Только что на ее глазах я чуть ли не облобызался на прощание с Драко. Она не видела меня больше года. Она, безусловно, знает, что мы с Роном были вывезены пиратами из Азкабана, она не может не понимать, где я провел все это время. Год, ведь это немалый срок… Могло произойти все, что угодно. У меня не было причин любить нынешние британские власти. Я появляюсь перед ней как человек, присланный пиратами в Лондон с определенной миссией. Откуда ей знать, что меня заставили это сделать? В ее глазах словно отражается мое недоверие. О чем она думает сейчас? О том же, о чем и я?

Я вдруг усмехаюсь, закрываю лицо руками и буквально падаю в кресло — пусть она как можно дольше не видит моего нелепого смеха.

- Гарри, ты что?

- Слушай, вот мы стоим с тобой тут, смотрим друг на друга, как два идиота и гадаем, кто же мы на самом деле… Скажи, ведь это глупо…

И задаю ей совершенно невероятный вопрос, но это единственное, что приходит мне в голову в тот момент:

- Кто ты, Гермиона?

Она делает шаг ко мне:

- А ты, Гарри, кто ты?

- Все такой же беспросветный дурак, Герми. Без малейшей надежды на улучшения. Что у тебя с НИМИ?

- А у тебя?

«У меня с ними большая и светлая любовь», — так и хочется сказать мне, но я пока что воздерживаюсь. Пока что еще слишком больно…

- Я совершенно не ожидала, что это будешь ты, — говорит она, по-прежнему сохраняя отчужденную дистанцию между нами.

- Я тоже не думал увидеть тебя здесь. По крайней мере, так скоро. Они не предупредили тебя?

- Нет, — она встряхивает головой, и вот уже одна непокорная прядь выбивается из ее строгой прически и падает ей на лоб. Девчонка… такой знакомый жест… — Они никогда ни о чем не предупреждают. Каждый может знать ровно столько, сколько ему положено в данный момент.

Она тоже говорит «ОНИ». Черт, ну хоть один из нас должен сбросить эту дурацкую чопорную вежливость, эту недоверчивую осторожность. Так почему бы мне не начать? Она не бросала меня, не объявляла мне о разводе. Какое у меня право ее осуждать? Я плакал тогда, в Азкабане, сидя на полу и слушая негромкий голос сэра Энтони из-за стены. Моя подруга, нет, гораздо больше… Я должен дать ей шанс. И она тоже, да-да, и она тоже должна предоставить мне возможность объясниться. Потому что в мире, который постоянно рушится у меня под ногами, я не очень в это верю, но… как знать… вдруг в нем может обнаружиться что-то незыблемое?

- Гермиона, я не знаю, что связывает тебя с ними, — говорю я, — я не один из них. Никогда им не был и не стану. Если тебя это разочарует, я пойму. Я не знаю, почему ты им помогаешь. Если ты решила, что быть с ними для тебя верное решение, если это твой выбор, я не стану тебя осуждать. Я сделаю все, что должен, потому что мне выбирать не приходится. Цена моего согласия — жизни Рона и Невилла.

- Рона? — она в ужасе зажимает рот ладонью. — Тебя заставили ради Рона и Невилла?

- А что ты подумала? Что за год жизни на их острове я стал пиратом и теперь жду — не дождусь, когда над Министерством Магии взовьется Веселый Роджер? За кого ты меня принимаешь?

- Но Малфой… Хорек так говорил с тобой… Он называет тебя по имени. Извини, я не понимаю…

Что я могу ей сказать? Объяснить ей в двух словах, как я жил на пиратском острове, как Драко Малфой стал мне другом? Боюсь, для этого не хватит одного вечера.

- Драко… Драко хороший человек, Герми. Это долгая история. Но и это ничего не меняет. Я не служу господам капитанам. Но ты можешь полностью на меня полагаться. Я сделаю все, что ты скажешь. Насколько я понимаю, остальная часть инструкций у тебя?

- Гарри… ты так говоришь… Не надо так…

И опять пара шагов в моем направлении, и она вновь останавливается, не решаясь, как когда-то в нашем далеком-далеком общем прошлом, просто обнять меня. И я тоже не отваживаюсь протянуть ей руку, сказать: «Просто расскажи мне все». Мы не доверяем друг другу, все очень просто. Жизнь, которую заставили прожить нас те, в чьих руках оказался ее ход, воздвигла между нами стены, сложенные из вежливых полуулыбок и осторожных фраз.

Она с минуту смотрит на меня, словно пытается различить под личиной равнодушной веселости, что приросла ко мне за последний год, меня прежнего. Не выйдет, Герми, так просто не выйдет. Она сходит только вместе с кожей, но после того, что случилось со мной сегодня утром, я постараюсь устранить и это упущение.

- Подожди меня пару минут, — вдруг говорит она, — я сейчас вернусь. Я хочу… кое-что показать тебе. Ты же не против?

Я даже не успеваю ничего ответить — а она уже исчезает во вспышке каминного пламени, чтобы действительно вновь появиться передо мной минут через десять — уже без мантии, в простеньких джинсах и полосатом свитере с высоким горлом, держа в руках тяжелую каменную чашу. Думосбор…

- Герми, я же сквиб… Я не смогу увидеть твои воспоминания…

- Лишили тебя магии? — в ее глазах ужас и непонимание, но потом она будто опоминается. — Ну, разумеется, ведь Уилкинс сквиб. Но это же на время?

- Все зависит от того, как я тут справлюсь, — я пытаюсь улыбнуться.

- Глупости, мы все сделаем, как им нужно. И все это, наконец, закончится, — она ставит чашу на пол, усаживаясь рядом и поднося палочку к виску для того, чтобы извлечь воспоминания. — Ты не сможешь один, но я могу взять тебя с собой. Прости, — она на секунду поднимает на меня глаза, — у меня просто нет сил все это тебе пересказывать. А так ты увидишь — и все. И сам решишь, с ними я или нет. Так как, будешь смотреть?

Ее палочка с колеблющейся на ней призрачной серебристой нитью зависает над темной поверхностью Думосбора. И я протягиваю ей руку, давая потоку ее магии унести нас в тот день, когда Гермиона Уизли приняла решение о том, что ее дальнейший жизненный путь будет пролегать отдельно от нас с Роном.

Меня всегда завораживало и немного пугало ощущение, которое возникает при погружении в Думосбор. Вот, кажется, только что мы вместе с Гермионой сидели на пыльном полу маленькой гостиной в доме мистера Уилкинса — и вот уже стоим, взявшись за руки, посреди довольно пустынного переулка, одного из тех, что отходят от Косой Аллеи. Чуть впереди закрывает нам обзор здание Гринготтса, если пройти несколько метров вперед, мы окажемся в привычной толчее главной улицы магического Лондона, в окружении спешащих по делам волшебников и волшебниц, увидим многоцветие вывесок многочисленных кафе и магазинчиков. Но мы избираем совсем иное направление, удаляясь от наполненной жизнью улицы, так как в тот день, в самом начале сентября прошлого года, Гермиона Уизли хотела быть подальше от чужих глаз.

- Идем, — шепчет мне настоящая, сегодняшняя Герми, кажущаяся сейчас значительно старше той растрепанной девчонки в развевающейся мантии студентки Лондонского магического университета, усаживающейся с гордым и независимым видом за столик неприметного кафе в глубине переулка.

Тот день, должно быть, это самое начало осени, на улице еще по-летнему тепло, хотя солнце почти не проникает на увитую плющом открытую террасу, где та, вчерашняя девушка, перелистывает страницы меню, на которые она, кажется, даже не смотрит. Бледная, собранная, с чуть покрасневшими от бессонницы и недавних слез глазами. Глядит прямо перед собой, но, кажется, ничего и не видит — только аккуратные фиолетовые и коричневые клетки клеенки, покрывающей стол.

- Что-нибудь закажете?

Официантка, вскоре появляющаяся у ее столика, смотрит на посетительницу подчеркнуто равнодушно, хотя, думаю, прекрасно знает, что перед ней Гермиона Грейнджер-Уизли, бывшая героиня войны, а ныне жена государственного преступника, обвиненного в измене. И продолжающая бегать к мужу в Азкабан, хотя было бы во сто крат разумнее развестись с ним и жить уже, наконец, своей молодой прекрасной жизнью, наполняя ее новыми знакомствами — полезными или просто приятными. А она вот сидит здесь одна, ни на кого не глядя, будто созерцание клеенки поможет разрешить все ее жизненные проблемы. Девушка на секунду поднимает глаза, чтобы тут же вновь опустить взгляд — она по горло сыта чужой жалостью и любопытством:

- Да, виски, пожалуйста.

Если официантка и удивлена, она старательно не показывает этого. Если юной леди угодно выпить виски, хотя время еще не подошло и к полудню, что ж, это ее личное дело.

- Может быть, возьмете еще что-нибудь? — предлагает она. — У нас прекрасный свежайший рулет. Или шоколадный торт…Печенье…

- Нет, просто виски. И дайте пепельницу, пожалуйста.

Ей двадцать один год. Ее муж умирает в тюрьме. Она только что от него, поэтому пропустила две утренние лекции в университете. Такие девушки не лакомятся рулетом и печеньем. Господин, сидящий в дальнем углу террасы, недоуменно поднимает взгляд от газеты. Но на нем круглые темные очки, так что выражение его глаз определить невозможно. Удивлен? Негодует? Ах, какое падение нравов! Пошел ты! Она пытается прикурить сигарету, но ее пальцы дрожат, несколько раз безуспешно пытаясь покрутить крохотное колесико маггловской зажигалки. И первый глоток из низкого бокала.

- Разрешите? — в смуглой холеной руке, неожиданно возникающей прямо перед ней, огонек — тоже зажигалка, но совсем другая, дорогая, черная с серебром, с откидывающейся крышечкой.

- Я Вам не помешаю? — незнакомый господин откладывает свою газету на ее столик и, не дожидаясь разрешения, отодвигает кресло, усаживаясь напротив нее.

- Помешаете.

Ей нет до него никакого дела. На нем берет, у него темные волосы, похожие на паклю, будто парик. И за стеклами очков не различить его глаз. Что, будете читать мне мораль о том, что юным леди не стоит пить виски? По крайней мере, не стоит делать этого одним, в такую рань, без сопровождения? Если он только посмеет полезть к ней с нравоучениями, у нее найдется, что сказать ему.

Он улыбается. Красиво изогнутые розовые губы, сладковатый аромат дорогой туалетной воды… Чучело какое-то: парик, очки, берет, темно серый, застегнутый на все пуговицы сюртук, щегольский шейный платок, а в нем, как звездочка, крохотная булавка с драгоценной головкой.

- Мне кажется, еще слишком рано для виски, миссис Уизли, — говорит незнакомец, без спросу делая большой глоток из ее бокала.

Она настолько растеряна, что даже не знает, как реагировать на эту наглость, а он чуть ближе наклоняется к ней, его пальцы касаются дужки очков. И в этот момент она, наконец, видит его глаза — серо-голубые глаза Люциуса Малфоя.

- Вы?

Он отодвигается от нее, довольный произведенным впечатлением. Человек, находящийся в розыске, вот так запросто сидит рядом с ней чуть ли не в самом центре магического Лондона, пьет виски из ее бокала, улыбается, любуясь ее смятением. Я вижу, как движется его кадык, когда он сглатывает обжигающий напиток.

- На Вашем месте, миссис Уизли, я все же остановил бы свой выбор на рулете. Он тут и вправду божественен, уж поверьте. Но, полагаю, если Вы согласитесь отправиться со мной, нам предложат и кое-что получше.

- Прекратите пить мой виски, мистер…

Он делает ей знак замолчать, и она почему-то повинуется его властному жесту.

- Если Вы так настаиваете, миссис Уизли, виски там тоже подают. И он не в пример лучше, чем здесь.

Она пока явно не понимает, куда он клонит, но капитан Малфой не привык отступаться от своего. А то, что он тут только ради нее, не вызывает ни малейшего сомнения.

- Вам нужна помощь, миссис Уизли, и Вы ее получите, — он говорит очень тихо, но она все же может разобрать ее слова. — Вы сейчас расплатитесь, — он незаметно протягивает ей деньги, правильно, ведь это он выпил ее виски, — встанете и пойдете вглубь по переулку к магазину, торгующему магическими артефактами. Остановитесь под аркой, зайдете в нее. Я Вас догоню. Впрочем, если Вас все устраивает, можете оставаться здесь. Закажете себе кофе и рулет, и будете по прежнему бегать в Азкабан, пока Вам в один прекрасный день не выдадут тело Вашего благоверного для похорон. Вы меня поняли?

Она кивает.

Я украдкой бросаю взгляд на Герми, что сейчас крепко удерживает меня за руку, водя по своим воспоминаниям. Но ее лицо столь же непроницаемо, как и лицо той девушки, что неспешно поднимается из-за стола, спускается по ступеням кафе и выходит на улицу, чтобы в точности исполнить инструкции капитана Малфоя, ни о чем не спрашивая. И он нагоняет ее в арке, как и было условлено, галантно подает ей руку и активирует портключ.

Теперь мы стоим на усыпанной мелким гравием дорожке, обрамленной кустарниками, которым умелыми руками садовника приданы формы пирамид и шаров — сад в классическом стиле. Мы оставляем позади себя ажурную решетку ворот и следуем вслед за Малфоем и той, вчерашней Гермионой, к большому дому, нет, скорее уж, дворцу на невысоком холме. Капитан, нет, сейчас он не в образе капитана, нет, лорд Малфой отбрасывает ставший теперь уже излишним маскарад, избавляясь от нелепого парика и очков. И обворожительно улыбается, глядя на притихшую и слегка напуганную Гермиону. А она, да, теперь она в своей студенческой мантии, непричесанная растерявшаяся девчонка, кажется чуть ли не побирушкой у дверей богатого особняка. Мерлин, как и мы когда-то с Роном, почему-то думаю я в этот момент, как и мы, когда нас привели на допрос в господский дом на пиратском острове — глупые, потерянные мальчишки, удостоенные чести лицезреть чужое величие…Но она быстро берет себя в руки, не отводит взгляд. Какая же она молодец, думаю я, только что безоглядно согласилась последовать за беглым преступником, за самим Малфоем в тартарары, а теперь вот готова идти и дальше… Ради Рона и, конечно, ради меня тоже… А мы так легко поверили в ее предательство.

- Где мы, мистер Малфой?

- Во Франции, миссис Уизли. Думаю, если Вы немного подумаете, то сможете и сами назвать место. Вы же догадливая девушка.

- Имение Довиллей? — действительно, тут нетрудно догадаться.

Малфой согласно кивает, приглашая ее следовать за собой. Не думаю, что в тот день Гермиону волновали окружающие красоты, хотя ухоженные аллеи, цветы, фонтаны, аромат теплого летнего дня — я чувствую все это так явственно, пока иду рука об руку с Герми по направлению к широкой лестнице, ведущей ко входу в особняк. Садовник, подрезающий отцветшие бутоны на одной из клумб, почтительно склоняется при виде Малфоя и его спутницы:

- С прибытием, лорд Малфой!

- Здравствуете, Джордж! Лорд Довилль у себя?

- Да, конечно. Приехал часа два назад, лорд Малфой.

Садовник англичанин, как и вся прислуга в доме. Дворецкий, слегка поклонившись, уточняет у Малфоя, как представить его спутницу.

- Миссис Уизли, — бандит и пират, выступающий сейчас в образе сиятельного аристократа, произносит ее имя с некоторой иронией. — Впрочем, полагаю, Ваш хозяин в курсе.

Лестницы, подсвечники, портреты на стенах, зеркала, отражающие лорда-пирата и худенькую невзрачно одетую девочку рядом с ним. Не отражающие нас с ней сегодняшних, потому что в том мире, мире их прошлого, мы с ней просто призраки.

- Лорд Довилль ждет Вас, — и дворецкий распахивает перед нами дверь просторного кабинета.

Он сидит в кресле за столом, задумчиво вертя в руках сигару, нет, не одну из тех, что он курил на острове, а длинную, шириной в палец. Наверное, раздумывает, стоит ли курить такое в присутствии дамы или все же уместнее будет спросить ее согласия. На нем дорогой маггловский костюм, светлая рубашка, верхние пуговицы которой расстегнуты, указывая на некоторую непринужденность обстановки. Мне кажется, все в жизни обоих капитанов давно превратилось в некое театрализованное представление, потому что сейчас они готовятся разыграть для несчастной Герми спектакль о бедной девочке и ее состоятельных благодетелях. Завидев вошедших, Довилль, как и подобает доброму хозяину, поднимается и делает несколько шагов по направлению к ним:

- Рад видеть Вас мисс Гр…, о ради Мерлина, простите, миссис Уизли. Здравствуй, Люциус!

- Здравствуйте, лорд Довилль! — Гермиона даже не сомневается, как ей следует называть сейчас этого человека, хотя для нее он в тот момент, думаю, все еще ее бывший профессор.

- Северус, у тебя не найдется виски? А то я, признаться, выпил тот отвратительный напиток, что подали нашей юной леди в малопримечательной кофейне, где я имел удовольствие встретить ее сегодня.

- Виски? — Довилль переспрашивает с разыгранным недоумением. — Разумеется. Или, может быть, предпочитаете что-нибудь более изысканное?

Гермионе, похоже, надоедает постановка, разыгрываемая здесь в ее честь, потому что она просто встряхивает непослушными кудрями и заявляет:

- Я не буду ничего пить, лорд Довилль. По крайней мере, пока Вы мне не объясните, что все это значит.

- Что, миссис Уизли? — удивление, вежливая улыбка. — Может быть, это Вам стоит рассказать мне о том, что привело Вас ко мне?

Нет, Гермиона не станет темнить, расшаркиваясь с ними — для нее счет идет уже на дни. Она знает, что Рон умирает в Азкабане.

- Мистер Малфой сказал, Вы можете помочь мне, — просто отвечает она. — Если это так, я приму любые Ваши условия. Если нет, скажите, откуда здесь можно аппарировать.

- Может быть, Вы все же присядете? — Довилль указывает ей на кресло напротив своего стола. Люциус Малфой отходит к окну — оттуда ему лучше видно сцену. — Вы давно были в Азкабане, миссис Уизли?

- Сегодня утром.

Герми не хочет, чтобы они видели слезы, подступающие к ее глазам, но она не может сдерживаться. Черт, сколько же можно над ней издеваться? Заставлять говорить, вежливо улыбаться в ответ? Девочка из того сентября уже плачет, а моя сегодняшняя спутница, ставшая старше всего лишь на год, смотрит на картинку из прошлого и улыбается немного грустно. А та, в ее воспоминаниях, с трудом говорит сквозь слезы:

- Рон умирает. Прошение о помиловании можно будет подавать только через пять лет. К тому времени его уже не будет в живых.

- А Поттер? — в этот момент Довилль, сбросив маску снисходительной небрежности, смотрит на нее, не отрываясь, но она не замечает этой перемены. — Или Вам не разрешают с ним видеться?

- Гарри? — Герми поднимает на Довилля заплаканные глаза, но он уже успел скрыться за одной из своих масок, которые, думаю, имеются у него на все случаи жизни. — Мне разрешили свидание с ним в его день рождения. Он как-то держится. Худой, изможденный, но… а из Рона будто уходит жизнь…

Довилль откидывается на спинку кресла, смотрит на нее, чуть прищурившись.

- Вы понимаете, миссис Уизли, что в нашем случае речь будет идти, скажем так, не о совсем законной помощи.

- Разумеется. Какая теперь разница? Помогите им, если можете.

- Мы можем, миссис Уизли, — добродушно откликается Малфой.

В его руках крупное яблоко с красными бочками, которое он только что взял из низкой вазы с фруктами на подоконнике. И когда он надкусывает его, я вижу, как на его губах блестит сок. Белоснежка… Вот чтоб тому яблоку быть отравленным!

- Только у нас будут свои условия, само собой, вполне выполнимые.

- Какие? — Гермиона смотрит на Довилля, ожидая своего приговора.

- Вы немедленно разведетесь с Вашим мужем, миссис Уизли, предадите это событие максимально возможной огласке, если потребуется, дадите интервью Пророку о том, как этот негодяй вместе с Поттером лишил Вас блистательного будущего. Вас станут дружно жалеть, и на волне всеобщей жалости Вы поступите на работу в Министерство как исправившаяся благонравная девица, которой снисходительные власти Магической Британии с готовностью протягивают руку помощи.

Лорд Довилль, озвучивший это невероятное условие, даже не меняется в лице. Мне кажется, Гермиона должна… конечно, должна немедленно выкрикнуть ему в лицо, что она не предает своих близких, что… Но она молчит, а потом так по-детски зажмуривается на секунду, будто он предлагает ей не предать Рона, а прыгнуть с крыши с высоты нескольких метров. А потом вдыхает глубоко-глубоко и говорит:

— Если я соглашусь, Вы спасете их?

- Конечно, — он кивает, а Малфой у окна продолжает хрустеть своим яблоком.

- Когда?

- Думаю, в самое ближайшее время. Вы узнаете об этом, мисс Грейнджер. Из газет.

- Кто возьмет меня на работу в Министерство, лорд Довилль? Разве это реально?

- Вас возьмут на работу в Министерство. Я скажу Вам, к кому обратиться. Вы должны немедленно подать на развод и известить об этом мужа. И помните — как можно больше шума. И еще — мы и в дальнейшем хотели бы рассчитывать на Ваше сотрудничество.

- Я поняла Вас, лорд Довилль.

Наверное, там, в том прошлом, где мы сейчас незваные гости, я пытаюсь дернуться и броситься вперед, но моя спутница крепко удерживает меня за руку. И снисходительно улыбается, глядя на меня. «Возвращаемся?» — спрашивает она одними губами, и я согласно киваю.

А когда мы вновь оказываемся на полу гостиной в доме мистера Уилкинса, я склоняюсь к ней и целую ее руки, долго-долго, пока она позволяет мне делать это. И потом, когда она шутливо отстраняет меня, я продолжаю удерживать ее запястья и бесконечно повторяю:

- Герми, прости, прости нас…

- Гарри, — ее пальцы пробегают по моим волосам, — Гарри, перестань. Я же знала, что вы подумаете. Просто это была такая малость по сравнению с тем, что вы оба живы — и ты, и Рон.

Гермиона… Подруга, предательница, спасительница… Самый лучший человек из всех, кого я знаю. И эта расчетливая подлость. Малфой и Довилль. Обманули ее, как ребенка. Заставив предать самого дорогого человека в ее жизни. Ради чего? Она была уверена, что спасает Рона и меня. Но все то, что я знаю сейчас… они бы все равно вытащили нас, они уже тогда планировали налет на Азкабан, чтобы освободить своих. И та дьявольская страсть, которую питал ко мне один из пиратских капитанов, она просто не позволила бы ему бросить меня в тюрьме. Думаю, он и Рона бы там не оставил. Хотя бы и из-за того, что тот стал бы лишним свидетелем, а убийство моего лучшего друга вряд ли входило в планы лорда Довилля. Развели нас, как детей… Разве я могу сейчас сказать ей, что та ее жертва была напрасной? Нет, конечно, нет, пусть она до последнего верит в то, что тогда, год назад, она поступила правильно. Кто я такой, чтобы разрушать ее веру? Или я неправ? Я же не знаю…черт, да я ничего еще толком не знаю. Может быть, она действительно нужна им, ведь пока мне даже неизвестно, зачем Довилль отправил сюда меня. Но в тот момент мы говорим совершенно не о том, что нам с ней предстоит.

- Гарри, — она смотрит на меня с такой надеждой, — как ты думаешь, Рон простит меня?

- Простит? Тебя? — я не верю своим ушам. — Да он в ногах у тебя должен ползать после всего, что ты сделала. Впрочем, как и я.

- Не вздумай, ты что? — она, наконец, улыбается. — Правда, ты думаешь, он простит?

- Да я убью его, если он только попробует…

- Думаешь, он не забыл меня?

Я готов рассмеяться, таким абсурдным кажется мне ее предположение. Я просто провожу рукой по ее волосам, разрушая дурацкий министерский узел ее прически.

- Да он только и говорил о тебе весь год.

- Он считает, что я его предала. Что я такая же, как его сестра.

- Мы его переубедим.

- Как он? Расскажи мне!

И я начинаю рассказывать. Поначалу мы все еще сидим на полу, но потом она спохватывается, выясняет, что я ничего не ел с утра, мы перемещаемся на кухню, располагаемся там, по-прежнему соблюдаем конспирацию — даже тень Поттера не должна упасть на занавеску. Как я ни стараюсь, но она все же вытягивает из меня ряд подробностей, о которых я предпочел бы пока умолчать — о нашем неудавшемся побеге, о моем поединке с Довиллем. И о том, что Рон и Невилл угодили в тюрьму на острове.

- Не переживай, — виновато говорю я, понимая, что, кажется, наговорил лишнего. — Довилль обещал мне выпустить их. Гарантия этого то, что я здесь.

- Они заставили тебя?

- А тебя?

Она грустно смотрит, как я поглощаю салат и стейк.

- Мы глупые, Гарри. Глупые наивные гриффиндорцы, верящие в любовь и дружбу… Почему это делает нас такими слабыми?

- Мы слишком уязвимы в их мире, Герми. Правда, мы как дети. Нас и обманывать-то грешно…Кстати, — я вдруг вспоминаю одну деталь из ее воспоминаний. — А к кому Довилль отправил тебя в Министерстве?

Гермиона невесело усмехается.

- К Дугласу Лоуди, Гарри. Я уже год работаю его секретарем. А университет пришлось бросить.

Мерлин мой! Дуглас Лоуди! Герми только кивает.

- Да-да, Гарри, тот самый Лоуди, на поместье которого они совершили первое нападение. Прекрасно разыграно, правда? Нам бы такое и в голову не пришло…

Да, все сходится. То самое первое нападение, при котором никто не погиб. Все успели выбежать во двор, горничная, да-да, та самая горничная, которая знакома мне теперь как Вик Вудсворд-Забини, успела сделать самые первые снимки Корабля на свою колдокамеру… Снег она снимала… Тогда пираты сожгли дом, использовав заклятие адского огня. Мое первое задание… бедный маленький наивный Поттер! Тем самым Дуглас Лоуди сразу же оказался вне всяких подозрений как первый из министерских работников, пострадавший от разбоя.

- Слушай, — вдруг ни с того ни с сего спрашиваю я, — а виски ты с ними все-таки выпила?

Она смеется, откидывая волосы назад. Как когда-то в школе…

- Еще как! И не только виски. А сейчас предлагаю повторить.

Она открывает маленький настенный шкафчик и достает оттуда два приземистых бокала с толстыми стенками и пузатую початую бутылку — видимо, мистер Уилкинс все же не был трезвенником. Мы звонко чокаемся.

- Ну, здравствуй, Гермиона! — говорю я.

- И тебе привет, Гарри!

И пьем за нашу наивность и доверчивость, за нашу взвешенную и проданную юность. И нам кажется, что в тот вечер мы прощаемся с ними навсегда.

33. Чужими глазами

В тот вечер, нет, практически уже ночь, когда Гермиона, наконец, отправляется домой, чтобы завтра, рано утром, вновь оказаться здесь и помочь мне отправиться через камин в Министерство, где я отныне работаю, я долго ворочаюсь в чужой постели, но сон все никак не хочет унести меня в края блаженного неведения. Я лежу в полной темноте, пытаясь как-то если не проанализировать, то хотя бы осмыслить все то, что произошло со мной за этот невероятный день, начавшийся в спальне пиратского капитана на Кесе, а закончившийся здесь, в Лондоне, где я все никак не найду удобного положения на узкой продавленной постели мистера Уилкинса. Надеюсь, хоть у него все хорошо. Может быть, старику даже понравится жизнь в тамошних райских кущах. Может быть…

Все, что мне рассказала Герми… так невероятно и в то же время так просто и логично, все фрагменты подходят друг к другу, получается идеальная фигура. «На вас заказ», — сказал мне Драко Малфой, отправляя на борт Корабля. Вот он, наш неведомый заказчик — богатый, таинственный и могущественный…девчонка, отдавшая за наши с Роном жизни все, что у нее было — свою верность, любовь, преданность. Согласилась стать в глазах любимого человека никем, нет, даже хуже. «Что с того, что вы оба считали меня предательницей?» — сказала она мне сегодня. — «Главное, вы оба живы». «Как ты жила весь этот год, Герми?» — «Никак, Гарри». Вот что она мне ответила. Никак. Она не завела новых друзей, а старых она как-то подрастеряла — кто-то отвернулся от нее, когда она оказалось женой государственного преступника, а кто-то уже потом, когда она объявила о разводе, посчитал, что она поступила низко. По сути дела, кроме Рона и меня, ну, может быть, еще и Невилла, у нее никогда никого и не было.

«А твои родители?» Она только улыбнулась. «А что родители, Гарри? Если бы они узнали, что случилось с Роном и с тобой, они стали бы настаивать на том, чтобы я бросила магический мир, жила с ними, поступила в обычный маггловкий университет. Выучилась, забыла бы все это, как кошмарный сон». Может быть, так было бы лучше? «Лучше?» — она смотрит на меня, как на неразумного малыша, сказавшего очередную глупость и явно ждущего похвалы. — «А Рон? А ты? Довилль же сказал, что они ждут от меня дальнейшего сотрудничества. Им же не просто так нужен был мой развод с Роном. Нужна я в Министерстве. И потом, знаешь…», — она делает паузу, глубоко затягивается и стряхивает в пепельницу рыхлый серый столбик со своей сигареты, — «тот мир, в котором я живу с одиннадцати лет, как, впрочем, и ты, он ничем не хуже и не лучше того, откуда мы с тобой родом. Но…не знаю, поймешь ты или нет…тут я сама по себе. Пусть мне не на кого опереться. Но тут я решаю сама. Я то, что я есть, а не то, чего от меня хотят мама или папа, дедушка-профессор, еще кто-нибудь…Я всегда хотела добиваться всего сама, мне казалось, это именно то место, где я могу сама что-то сделать». Моя смелая независимая Герми… Одинокая, гордая, прекрасная. Амазонка… А я…нет, я знаю, я не такой, просто об этом трудно догадаться.

На улице дождь, он мерно барабанит по подоконнику, иногда внезапно налетевший порыв ветра бросает горсть воды в закрытые окна. Темно и внутри, и снаружи, только темные змейки воды сбегают по стеклу, прочерчивая ломаные линии. В чужой спальне холодно, надо было бы вечером протопить камин, но нам было вовсе не до того, чтобы устраивать мой быт. Он как-нибудь наладится, сам собой, это, в общем-то, не так уж важно. На мне чужая пижама, я зябко кутаюсь в тонкий истершийся плед. Чужой дом, чужой мир, место, где меня вновь никто не ждет... Странно, но в такую погоду я часто думаю о том, чего мне всегда недоставало. То, чего у меня не было в детстве. Дома, в котором горит камин, в который ты возвращаешься, мокрый и продрогший, дома, где тебя любят, просто так, потому что это ты пришел такой вот нелепый, в мокрой куртке и грязных ботинках, из школы или с работы, заляпал всю прихожую. А тебе все равно рады, потому что ты — это ты, ну, то есть я — это я… Хотя почему же? И такое было. Когда я жил с Джинни. Но потом оказалось, что картинка ненастоящая.

Почему ИХ человеком в Министерстве стала Гермиона? Опять ерунда, она не их человек в Министерстве, она девочка на побегушках у того, кто действительно работает на них. Теперь вот и я пополнил ряды их воинства. Почему она и я? В ту ночь ответ дается мне легко: мы неплохие игроки, которыми в случае чего не так жалко пожертвовать. Я понимаю это, когда она, наконец, рассказывает мне о том, чего ожидают от нас господа капитаны и их люди в Англии, которых, удивительное дело, оказывается не так уж и мало. Может быть, поначалу они и не совсем понимали, для чего им может пригодиться Гермиона. Просто у нее, как и у меня, никогда не было выбора, а значит, и потребовать от нее можно было все, что угодно. А вот когда их план начал обретать плоть, обрастая массой подробностей, и игра вступила в свою финальную фазу, тут уж все пешки встали по своим местам, готовые двинуться вперед по мановению руки полководца. И теперь, судя по всему, сигнал к выступлению отдан. Они планируют захват Министерства, причем, похоже, в ближайшее время, а именно тогда, когда мы «управимся». Спрашивается, с чем? Все просто — нетрудно захватить крепость, когда изнутри предатели откроют тебе ворота.

Дуглас Лоуди, изыскивая возможности для проникновения банды в Министерство, случайно натолкнулся на старинные, сохранившиеся еще с прошлого или позапрошлого века, планы здания, и обнаружил весьма интересный факт: при его постройке для каких-то неведомых целей были устроены ходы, ведущие с самых нижних этажей гигантского строения в маггловскую часть города. Может быть, они опасались, что произойдет что-то, что сделает перемещение через камины невозможным. В общем-то, в устройстве подобных ходов нет ничего необычного. И расположены они на самых нижних ярусах, под залом заседаний Визенгамота и Отделом Тайн — так, по крайней мере, обозначено на чертежах, обнаруженных Лоуди. Туда, в эти забытые Мерлином, да и не только им, подвалы, последние лет двести стаскивали всякую рухлядь, так, на всякий случай, вдруг и она еще на что-нибудь сгодится. Двери, по всей видимости, оказались заваленными. Куда выводят поземные пути, начинающиеся от них, также никому неизвестно. А вот если удастся это выяснить да расчистить подходы… Ну и открыть те самые двери…Ворота крепости.

Знаете, если бы меня спросили, кто подходит для такой работы, я, не задумываясь, назвал бы себя. А в помощь попросил бы Рона и Герми. Это не вы, молодые люди, совершили несколько лет назад налет на Гринготтс? Проникли в чужое хранилище, ограбили его? У вас на счету немало подобных подвигов. Вы же любите совать свой нос туда, где его с большой долей вероятности могут прищемить? Станете отрицать? А Вы, мистер Поттер, еще и бывший аврор? Прекрасно! В бегах? Еще лучше! У нас есть для Вас заказ: довольно рискованная, пыльная и опасная работа. Оплата по факту…

Так уж вышло, что я, да отчасти и Герми, волею судеб оказались на дне магического мира. В случае удачи нас даже вполне можно вознаградить. Если нет…ну, что ж. Поттер, Вы ведь уже побывали в Азкабане? А Вы, мисс Грейнджер? Не в качестве заключенной? Это легко исправить. Неплохие бойцы, как-никак герои войны. И умеют немало. И не СВОИ. Ни для кого. Так что, если что-то пойдет не так… Что ж, случается и такое. Не жалко.

Я и Герми… мы совершенно одни, нам не к кому прибиться, что тоже вполне удобно. Некому жаловаться, не у кого просить помощи. Кажется, я знаю, как это называется. Мы наемники. У нас не осталось связей, если мы провалимся сквозь тонкие умело сплетенные сети, нас никто не удержит. Мы чужие, куда ни кинь взгляд. Все просчитано, фигуры давно расставлены, партия зашла довольно далеко. Умно, расчетливо и подло. Ты так и не научился жить в этом взрослом мире, Поттер. Что ж, не ты один. Так что, считай, что ты платишь за науку. И мисс Грейнджер вот уже года полтора учится не по книжкам…

Этот мистер Уилкинс… Лоуди приметил его еще полгода назад, когда план с открытием подземных ходов только созревал у него в голове. Тихий, неприметный нелюдимый старый сквиб, слоняющийся по Министерству — прибрать, смести пыль… Сами понимаете, работа не для волшебника. Большинство тех, кто заботится о чистоте кабинетов, лестниц и коридоров в святая святых Магической Британии — сквибы. Да разве в Хогвартсе было иначе? А мистер Филч?

У мистера Уилкинса нет приятелей или родственников, он живет на отшибе, не принимает гостей. И сам он столь незначителен, что и на работе вряд ли кто-нибудь вспомнит, как его зовут. Так что подмена, скорее всего, останется незамеченной. Полгода назад рядом с малосимпатичным стариком со скверным характером как бы случайно оказалась милая приветливая девушка — секретарь самого мистера Лоуди. Ей оказалось по силам разговорить его, смешно встряхивая кудряшками — может быть, он напоминал ей дедушку… А она казалась ему внучкой, которой у него не было. Она подсаживалась к нему в министерской столовой — просто поболтать, потом стала провожать его домой через камин — ведь пожилому человеку непросто добираться домой маггловским транспортом. Его дом на окраине Лондона. Со временем она стала заходить к нему и по утрам — утренний путь до Министерства Магии ничуть не короче вечернего. Он рассказывал ей, сначала неохотно — он не привык много разговаривать — а потом все больше и больше о своих родителях, для которых был некой неприличной обузой, о книгах, которые скрашивали его жизнь, о цветах, которые выращивал в своем саду. И она слушала, ведь у нее, если разобраться, тоже не было собеседников. Со временем она выучила все его привычки — где он бывает (практически нигде), где покупает продукты (в маггловском супермаркете на углу соседней улицы), когда пора выкапывать луковицы тюльпанов, и когда приходит время высадить их вновь. Как зовут соседей, с которыми он порой перекидывается парой слов, завидев этих бездельников у ограды своего сада. Гермиона у нас теперь эксперт по мистеру Уилкинсу… Чтобы, когда настало время, им мог бы стать я.

Когда мышеловка на пиратском острове захлопнулась, дни мистера Уилкинса в Лондоне были сочтены. Если бы мы сами так упорно не полезли в петлю, я уверен, их капитанства придумали бы что-нибудь другое. Неважно, что — все равно мы с Роном и Невом жили словно на бочке с порохом, достаточно было любого конфликта, да что там — Рона или Нева, проводивших целые дни за уборкой Корабля, можно было обвинить в краже, в шпионаже — в чем угодно. Я не сомневаюсь, что Малфой с Довиллем именно так бы и поступили. Все равно лучшей кандидатурой на роль мистера Уилкинса мог быть только я. А тут мы сами дали им такой шанс…Конечно, если бы с нами ничего не вышло, им пришлось бы использовать кого-то из своих. Думаю, нашелся бы какой-нибудь охотник послужить общему делу. Только вот я, черт, я же чертовски хорош для такой миссии, меня не зазорно лишить магии — я не один из НИХ, не СВОЙ. А Поттер и Грейнджер — просто идеальная пара.

Я спускаюсь вниз в полной темноте, чтобы покурить, сидя на полу у камина. Мне непривычны запахи чужого дома, звуки, скрип половиц, раздающийся в полной тишине. Все равно мне вряд ли удастся заснуть сегодня.

Когда Довилль забрал меня с острова после поединка, он знал все вплоть до последней детали, то есть даты моего появления в Лондоне, так как в то же самое время Лоуди уговаривал Фаджа дать разрешение на расчистку подвалов Министерства, уверяя, что дело это неспешное, но нужное, так как там можно будет разместить кабинеты секретарей и судебные архивы. И что для начала работ вполне достаточно его секретарши, то есть мисс Грейнджер, да мистера Уилкинса, с которым она прекрасно ладит, так как отвлекать более нужных работников на такую несрочную работу нецелесообразно. Гермионе дали десять дней на то, чтобы она разобралась со срочными делами, а пиратский капитан сказал мне: «Не думай ни о чем». Я же говорил, для него это был просто бонус. Каникулы перед тем, как перейти в решительное наступление. И сговорчивый Поттер в придачу.

То, как он и Малфой поступили с Гермионой… Вряд ли он мог забыть об этом. Он же понимал, что я все узнаю, как только окажусь в Лондоне. Ни о чем не думай… Что значили для него чувства двадцатилетней девчонки? Ничего, в этом я уверен абсолютно точно. Могу даже поклясться. Ничего. Что подумает ее муж? Как она посмотрит Рону в глаза, объявляя азкабанскому узнику о разводе? Что она скажет ему потом, если им доведется вновь встретиться? Сможет ли вернуть то, что когда-то было между ними? Лорду Довиллю вряд ли ведомы такие сомнения. Гермиона — просто хороший, практически идеальный инструмент, отличная юркая пешка на величественной доске их планов. Если ее брак с Роном Уизли так дорог ей, что ж, она неглупая девушка, сама придумает, как все исправить. Если же у нее не выйдет заново склеить их разбитую жизнь… Для господ Малфоя и Довилля это, думаю, совершенно неважно. Потому что мы чужие — Рон, Невилл, Гермиона, я…

Есть двери, которые навсегда должны остаться закрытыми. Пусть и у меня будет такой вот чулан, в который я отправлю свои воспоминания о пиратском капитане и острове Кес. И потеряю ключи. Пусть эта неприметная дверь сольется с кладкой стен, покроется пылью. Так, чтобы я никогда не мог найти ее. Так я решаю в ту ночь, еще не предполагая, что за демоны будут обитать за дверью моего чулана. Наверное, в тот момент они слишком напуганы и пристыжены, так что не осмеливаются поднять голову и подать голос. Оттого мне и удается заснуть, хотя бы на пару часов.

А утром, с трудом оторвав тяжелую гудящую от недосыпа голову от подушки, я тянусь за флаконом с оборотным зельем, смотрю, как в его мутном содержимом растворяется драгоценный волосок, один из тех, что были срезаны вчера Драко с безвинной головы мистера Уилкинса, поглощаю отвратительное пойло, гарантирующее мое инкогнито, и становлюсь другим.

* * *

Мне легко видеть в зеркале свое мгновенно постаревшее лицо — невыразительные глаза, копну некогда светлых, а теперь пегих, практически седых волос, морщины, сухие старческие губы. Руки с рельефно проступающими венами, желтоватые ногти, множество коричневых пятнышек, разбросанных по бледной тонкой коже. Я спускаюсь по лестнице, неспешно переступая со ступеньки со ступеньки. На мне синяя министерская роба сотрудника хозяйственного отдела.

- Доброе утро, мистер Уилкинс, — говорит мне лучезарная Гермиона, и я стараюсь не обращать внимания на горечь в ее глазах. — Вы уже завтракали? Если нет, у нас будет время в Министерстве, потому что сейчас мы уже немного опаздываем.

- Доброе, доброе, — ворчу я, впервые слыша «свой» низкий глуховатый голос — голос человека, которому более свойственно подолгу молчать, чем говорить или смеяться.

- А, доброе утро, Уилкинс! — говорит мне Дуглас Лоуди, бросая на меня многозначительный взгляд. — Жена спрашивает, не пора ли уже высаживать тюльпаны. Велела вот проконсультироваться с Вами.

Проверяет, хорошо ли меня проинструктировали? Не волнуйтесь, Герми хороший работник. Кому бы ей ни приходилось служить! Так что про тюльпаны мне вчера было сказано предостаточно. Лоуди высокий жизнерадостный бородач, его слова сразу же заполняют собой небольшое пространство перед его кабинетом, где он в то утро встречает меня и Гермиону.

- Упаси Вас Мерлин, мистер Лоуди, высаживать луковицы в такую рань! Думаю, по нынешней погоде — осень обещают теплую — так не раньше середины октября!

Я вижу, он доволен моим ответом. Мы не подкачаем, не сомневайтесь!

- Что ж, за работу? Мисс Грейнджер, Вы готовы?

Гермиона сегодня тоже в простой рабочей мантии — нам предстоит копаться в пыли и рухляди, а не раскланиваться с чиновниками в коридорах.

- Разумеется, мистер Лоуди!

И мы направляемся к лифту. В моих руках, как и ожидалось, ведро, тряпка и швабра, и это хорошо, потому что я так занят своей ношей, что не особо смотрю по сторонам. Занимаю место в глубине кабины — нам все равно ехать на самый нижний этаж, Гермиона встает передо мной, словно закрывая меня от заполняющих лифт благонадежных и законопослушных министерских тружеников. Рыжие волосы вошедшего предпоследним мужчины едва-едва закрывают ясно обозначившуюся лысину на макушке… Нет, мистер Уизли — не тот человек, с кем нам с Герми стоит здороваться.

- Подождите. Подождите секунду! — яркая мантия главы Аврората мелькает в метре от нас.

Сайрус Блэкмор… Не много ли для одного лифта? Я даже не задумывался о том, что мне теперь по многу раз на дню предстоит встречаться со всеми этими людьми — старшим Уизли, Блэкмором, Грэхемом и Дином Томасом, с теми, кто оклеветал и осудил нас… А сколько их еще? Скольких из тех, кого я знал когда-то, мне еще предстоит встретить? Чужие, безразличные, равнодушные лица — бывшие коллеги, одноклассники, просто знакомые… Все, кто почти полтора года назад, прочитав о нашем с Роном аресте, а потом и приговоре, отложил газету в сторону и сказал: «Ну, надо же!» И я, ошалевший от моря и солнца последних месяцев, от яркости белого песка и тепла камня, криков чаек и звона оружия, в тот момент впервые думаю, нет, эта мысль пока просто мелькает, так, секунда — и все… Но я все же запоминаю ее: А мой ли это мир? И почему я так уверен, что вот эта жизнь — моя? И, может быть, именно в тот момент парень, что стоит на заснеженной улице перед дверями кафе в Горни Граде, нерешительно положив руку на ручку двери, оборачивается и смотрит на меня грустными мудрыми глазами, больше не скрытыми стеклами очков.

Я даже не замечаю, как мы оказываемся одни — все пассажиры уже давно покинули лифт, разбежавшись по своим делам. Мы в самом низу, «Отдел Тайн», объявляет мелодичный неживой голос, я подхватываю ведро, и мы с Герми вступаем под каменные своды нижнего яруса Министерства Магии.

- Нам туда, мистер Уилкинс.

Гермиона указывает в самый конец коридора, где за залом заседаний Визенгамота виднеется неприметная дверь, за которой начинается лестница, ведущая к конечной цели нашего путешествия.

Какое памятное место! Поттер, только не пусти слезу! Помнишь ли ты, как тебя судили за этими самыми дверями? Как мистер Уизли кричал Рону, что тот ему больше не сын, да так, чтобы это слышали все? Что ж, он не зря старался — свет министерских факелов по-прежнему отражается от его лысины! А вот тут, еще пара шагов и…да, дурак, тебе было восемнадцать, ты выбежал из этого самого зала за высоким человеком в черном сюртуке, чтобы послушать о том, как он лгал тебе. Но тебе и этого было мало, ты захотел слушать это и спустя четыре года. Просто не понял сразу, что ложь составляет его суть, а вот все остальное — просто личины.

- Мистер Уилкинс! — это Гермиона окликает меня, потому что я так и стою на том месте, загоняя обратно в чулан своих демонов.

И мы идем вперед, к той самой двери, за которой начинается путь…Я говорю себе — путь к нашей свободе и делаю первый шаг вниз по покрытым пылью ступеням.

- Тьфу ты! — Герми оступается за моей спиной и тут же засвечивает неяркий Люмос на конце своей волшебной палочки, — ну и пылищи здесь! Лоуди сказал, внизу должны быть светильники. Эванеско! —

Путь перед нами расчищается, грязь и пыль, свившие здесь гнезда за много лет, исчезают, открывая широкие каменные ступени. Когда мы добираемся до конца лестницы, мы оба изумленно замираем, потому что то, что можно различить при неярком свете, отбрасываемом палочкой в руках Гермионы, на первый взгляд больше напоминает горы — сваленная без разбору мебель, кучи пергаментов, под которыми прогибаются ножки шатких столов, какие-то вазы, фигуры… Сейчас начитанный Юэн Эванс сказал бы, что нашим взорам в то утро предстали Авгиевы конюшни до их расчистки Гераклом, но Поттер был не очень начитанным парнем, так что просто стоял, разинув рот, видимо, чтобы в него попало как можно больше пыли.

- Этак мы, мисс Грейнджер, за год не управимся, — говорю я, и сам удивляюсь, как оборотное зелье смогло поменять не только мою внешность и походку, но даже и повадки, и манеру говорить.

Да, я, похоже, действительно буду становиться мистером Уилкинсом на двенадцать часов в день, так что называть Герми мисс Грейнджер совсем несложно. Только вот думаю я (к счастью ли?) по-прежнему, как Поттер. А Поттер считает, что заклятие адского огня значительно упростило бы нам работу в данном случае. Потому что, пока мы здесь будем бороться с пылью и рухлядью, Рон и Невилл останутся на пиратском острове. Сдержит ли Довилль данное мне обещание выпустить их из тюрьмы? Откуда мне знать?

- Так, — Гермиона настроена решительно, — мы начнем прямо отсюда, и как только немного расчистим проход, двинемся вдоль стен, — многозначительный взгляд на меня. — По левой стороне, — она чуть понижает голос (да, именно левая сторона на плане Лоуди была указана как место начала туннелей), — правда, мистер Уилкинс? Все, что не представляет ценности — поломанная мебель, старые пергаменты — я буду уничтожать заклинанием. Все, что может представлять интерес, мы должны описать и отправить отчет в хозяйственный отдел. Оттуда поступит распоряжение, как с этим поступить дальше.

- Так я ошибся, мисс Грейнджер, — произношу я с противным старческим смешком, все больше напоминая сам себе Филча, — работы тут минимум года на три.

- Вот мы прямо сейчас и начнем, — отвечает Герми, но я вижу, что и она тоже расстроена: мы вряд ли управимся быстро.

Весь этот никчемный склад позабытого добра чем-то напоминает мне незабвенную Выручай-комнату. Мы пока даже помыслить не можем о том, чтобы искать какие-то двери и туннели, ведущие в маггловский Лондон — нам бы попросту пробить себе дорогу к стене. Но мы приступаем, хорошо усвоив, что самая длинная дорога все равно начинается с маленького первого шага. Герми произносит еще одно заклинание, и под потолком зажигается несколько тусклых светильников, чтобы в их неярком свете мы могли еще лучше оценить весь ужас предстоящей нам работы. На ближайшем к нам столике обнаруживаются списки выпускников Хогвартса 1956 года, чуть дальше — списки студентов того же года, успешно сдавшие экзамен по аппарации. Да, Малфой и Довилль успеют состариться на острове в мечтах о славе и величии, пока мы расчистим хотя бы часть этажа… Герми уничтожает пергаменты с выражением такого отчаяния на лице, что я понимаю, что она вот-вот расплачется. За пару часов мы успеваем отправить в хозяйственный отдел несколько отчетов о найденных трех артефактах сомнительной ценности и двух шкафах в довольно приличном состоянии, да уничтожить несколько особо ветхих столов и стульев — а впереди завалы, завалы, и до стен нам такими темпами добираться еще пару дней.

Наш спаситель появляется часа через три, оглушительно чихая и сметая пыль с роскошной министерской мантии, оглаживает кудрявую бороду и спрашивает:

- Мисс Грейнджер, мистер Уилкинс, — снова многозначительная пауза, — вы решили совершить очередной подвиг? — Если вы будете отчитываться о каждом малозначительном предмете, найденном здесь, а также о каждом шкафе или столе, что еще стоит на своих ногах, Вы, мисс Грейнджер, доработаете ЗДЕСЬ до самой пенсии. Все это никому, повторяю, никому не нужно! Ваша задача — расчистить помещение.

- Мы хотим пробиться к стенам, — пытается объяснить ему Герми, стирая перед лицом высокого начальства грязь с носа.

Эта идея находит у Лоуди понимание и одобрение:

- Так и уничтожайте тут все, мисс Грейнджер! Для хозяйственного отдела будет достаточно, если вы каждый день будете отчитываться о паре найденных предметов мебели пристойного качества и таком же количестве артефактов. Не заваливайте сотрудников письмами!

И Лоуди показательно наводит палочку на ближайшую к нам колченогую этажерку, превращая ее в щепки, а затем произносит «Эванеско». А потом еще, и еще — площадка перед нами начинает расширяться. В этот момент я почти готов полюбить Дугласа Лоуди — шпиона, заместителя министра и предателя.

И работа спорится — я двигаю мебель, намечая очередную жертву. То, что полегче, я перетаскиваю на расчищенное место, где Герми расправляется с хламом по примеру Лоуди. Я выбираю предметы, достойные внимания и заношу их в опись для министерских хозяйственников, а Герми крушит предметы обстановки покрупнее. Когда время подходит к обеду, у нас появляется надежда, что мы все же доберемся до стены уже сегодня.

- Проголодались, мистер Уилкинс? — Герми улыбается и накладывает на меня очищающее заклятие.

Я согласно киваю. Конечно, если бы у меня была магия, работать было бы не в пример быстрее, но кто бы пустил меня в Министерство? Но вроде мы и так неплохо справляемся. Так что вполне можем позволить себе поход в министерскую столовую.

- А деньги? — тихо спрашиваю я Герми, когда мы уже поднимаемся по лестнице к лифту.

Она молча опускает мне в карман мантии несколько кнатов и галеонов:

- Потом разберемся.

Наш путь лежит на третий этаж. Здесь, в просторном зале с высокими сводами, кормятся министерские попроще — птицы высокого полета сюда не залетают, так что вряд ли удастся «случайно» опрокинуть тарелку на мантию Фаджа или Блэкмора. Мы с Герми, подхватив свои подносы, на которых вполне скромная трапеза — салат да жареная картошка с рыбой, усаживаемся за дальний столик в углу, откуда довольно неплохой обзор. Так как объяснять и рассказывать при таком скоплении людей она мне ничего не может, мне остается просто наблюдать. А то, что видишь после большого перерыва, всегда представляется значимым и новым, так что обыденная картина, открывшаяся мне во время нашего первого обеда в стенах Министерства, кажется мне чуть ли не откровением. Еще в бытность нашей с Роном работы в Аврорате я бывал здесь несколько раз, и всегда это место представлялось мне неким оазисом беззаботной чиновничьей жизни: мелкие служащие, архивные клерки, помощники судей собирались здесь, стараясь

как можно дольше растянуть время блаженного ничегонеделания. Во весь голос обсуждали новости, приветствовали знакомых, выкрикивая их имена на весь зал, хлопали друг друга по плечу, отпуская шуточки, даже вполне открыто поругивали начальство, разворачивали свежий номер Пророка, тыча пальцем в интересную статью, толкали приятеля в бок: «Нет, ну ты только посмотри на это!»

А вот сегодня у меня такое впечатление, что я оказался то ли в больнице, то ли на поминках, где никто ни с кем не знаком — в столовой, заполненной в этот обеденный час министерским людом, практически стерильная тишина. Если вслушаться, можно различить даже стук ножей и вилок о край тарелки. Я поднимаю удивленный взгляд на Герми, она чуть заметно кивает, да-да, Гарри, ты не ошибся, здесь и вправду стало тихо. Газеты разворачивают молча, к кому попало не подсаживаются, если и разговаривают, то только низко склонив головы над тарелками — сколько ни вслушивайся, слов не разобрать. И такая сосредоточенная безрадостность на их лицам, будто им, скромным министерским клеркам, выпало нести на своих плечах все скорби этого мира.

Когда вечером мы с Герми оказываемся у меня «дома», это первый вопрос, который я ей задаю, кстати, тоже очень тихо, словно опасаясь быть услышанным.

- Что тут происходит? Фадж что, сажает в Азкабан всех, кто смеется за обедом и громко разговаривает? У всех разом взяли и умерли родственники?

- Мистер Уилкинс! Тьфу ты, Гарри! — Гермиона смотрит на меня почти строго, — сейчас пять часов. У нас не так уж много времени. Нам стоит сходить в магазин, я помогу донести покупки. У тебя в холодильнике пусто, как ты собираешься тут жить? Время действия оборотного закончится через три часа. Потом поговорим.

В тот день наш совместный выход в маггловский супермаркет кажется мне просто глотком свежего воздуха. На улице прохладно, в воздухе висит водяная взвесь, она то превращается в мелкий дождик, то кажется просто влагой, что сама собой оседает на руки и лицо. И думаешь — открыть зонтик или нет, потому что как только ты его открываешь, на тебя начинают смотреть с удивлением, ведь дождя-то нет. Но стоит только его убрать — и вот уже капли дождя вполне ощутимо падают тебе на макушку. В сущности, еще даже не вечер, но так пасмурно, что мне кажется, что уже наступили сумерки, я несколько раз подношу руки к лицу, ведь действие оборотного зелья продлится только до восьми.

- Прекрати, еще рано, — шепчет мне Герми. — Ты просто отвык от такой погоды.

Она распахивает передо мной двери супермаркета, пропуская меня вперед — она вежливая девушка, а я довольно пожилой человек, хотя выгляжу далеко не немощным. Дряхлому старику ведь тоже не доверишь разбирать заваленный хламом нижний этаж. Я же говорю, их план представляется мне идеальным.

Нас обдает волной тепла, яркого света, и я отчего-то радуюсь, сам не пойму, что можно найти такого примечательного в маггловском супермаркете. То, что здесь за довольно немалые деньги можно приобрести то, что я еще пару недель назад мог просто сорвать с дерева, проходя мимо? А вот Гермионе нравятся яркие фрукты:

- Будете манго, мисс Грейнджер? Может быть, папайю?

Я могу позволить себе быть щедрым — Лоуди передал мне некоторую сумму через Гермиону — фунты и галеоны — так, на первое время, ведь до жалования, которое положено мистеру Уилкинсу в конце месяца, еще надо дожить. Гермионе нравится папайя. Мы нагружаем мою тележку всякой всячиной — я так отвык от обычной жизни, где люди ходят в магазины, задумываются о том, что приготовить на ужин… как будто вернулся из кругосветного путешествия. Моя жизнь… фантасмагория какая-то.

- Еще молоко и йогурт, — напоминает мне Герми.

- Кофе и сигареты, — отзываюсь я.

- Мистер Уилкинс не курит.

- Для Вас, мисс Грейнджер.

Здесь, в маггловском супермаркете, играет негромкая музыка, мамаши строго поглядывают на расшалившихся детей, кто-то, заткнув уши наушниками от плеера, вчитывается в надпись на упаковке, девушка на кассе быстро выкладывает наши покупки из корзины. Я роюсь в карманах в поисках мелочи, Гермиона протягивает мне недостающую монетку. И я вдруг ловлю себя на простой мысли о том, что мне хорошо здесь. Нет, не потому, что эта жизнь, может статься, окажется справедливей ко мне. Но здесь я никто. Даже если бы сейчас вдруг закончилось действие оборотного зелья, я мог бы оставаться в этом мире сколь угодно долго, ни один из тех, кто перебирает продукты на полках или сверяется со списком покупок, не обернулся и не заорал бы, указывая на меня: «Смотрите, это Гарри Поттер!» Я бы растворился в дожде, сумраке и анонимности этого города, в шуме подземки или пригородных электричек, мое никому не известное лицо отражалось бы в витринах и стеклянных дверях отелей и магазинов. Я ушел бы, куда глаза глядят, и шел бы бесконечно долго, пока мне самому не захотелось бы остановиться.

- Мистер Уилкинс, Вы меня слышите? — Гермиона смотрит на меня с некоторой тревогой.

Нам не так уж и далеко идти до дома, я сам вполне в состоянии донести пакеты, так что мы обходимся без уменьшающего заклинания. А когда, уже разобрав покупки и усадив уставшую Герми за стол, я готовлю нам ужин, я вновь задаю ей вопрос, на который она не пожелала отвечать часом ранее:

- Что здесь происходит? — и пододвигаю ей пепельницу.

- Слушай, ты выглядишь, как заправский повар! — она смотрит на меня с некоторым недоверием — пока я жил с Джинни, я старательно изображал белоручку, наслаждаясь семейной идиллией.

- Весь год только этим и занимался, — признаюсь я. — Так что это за царство молчания, в котором мы сегодня побывали?

Она смеется:

- Царство молчания, говоришь? Наверное, так оно и есть. Понимаешь, ведь Фадж так и не решился рассказать правду о нападениях. А, возможно, кое-кто из его советников подсказал ему не делать этого.

- Но это же невозможно! Нападения были чуть ли не каждый месяц!

- Ну и что, Гарри! — она понижает голос, словно испугавшись того, как неожиданно громко и неуместно прозвучало мое настоящее имя в этом доме. — Министерство так и стоит на своем — это грабители, нападающие на мирных граждан. С одной стороны, все в панике, с другой — говорить об этом строго запрещено. Попробуй-ка признай, что Магической Англии объявили войну бывшие сторонники Темного Лорда! Где тогда окажется Фадж? Блэкмор? И еще пара сотен человек, которым так хотелось погреться в тепле и уюте мирной жизни, за которую никто из них не воевал?

- Поэтому все поглощают пищу в молчании?

- И в молчании ходят по коридорам. Надеюсь, хоть на совещаниях в своих кабинетах они решаются открыть рот. Они боятся, Гарри, боятся и бандитов, и Фаджа. Потому что любой, кто станет обсуждать нападения, в миг лишится работы. А обычные маги, ну, те, кто не в Министерстве… они видят и другую сторону.

- Какая же у этого может быть другая сторона?

- А такая. То, что на простые дома никто не нападает. Так что у многих возникают вопросы. А слухи ползут всякие. И про награбленное чужое добро, что свозилось в дома министерских чиновников, и про то, что денег в фонд помощи жертвам войны практически не выделяют. И, думаю, ты сам понимаешь, кому на руку эти разговоры. Знаешь, ведь весной Мак Гонагалл ушла из Хогвартса…

Я аккуратно переворачиваю мясо на сковороде. Я даже не сразу понимаю, о ком идет речь. Будто все это было миллионы лет назад на другой планете.

- Ушла из Хогвартса и дала интервью Придире. О том, что Министерство урезало пособия студентам из бедных и немагических семей, о том, что не выделяются даже минимально необходимые средства для поддержания школы.

- И что?

- Придиру закрыли, тираж изъяли. Мак Гонагалл куда-то уехала. Но статью-то успели прочитать.

- То есть Фадж делает то же самое, что и когда мы были на пятом курсе.

- Ну да. Тогда он думал, что если мы не говорим о Волдеморте, его как будто и нет. Но летом никто не решился высунуться в загородные имения, все сидят в Лондоне. Сюда наши с тобой работодатели пока не летают…

И так проходят еще несколько дней. В нашей монотонный унылой и довольно пыльной работе в Министерстве ничего не меняется до конца недели — мы продолжаем разгребать завалы и уничтожать то, что когда-то было кому-то необходимым, а теперь вот обветшало, износилось, стало ненужным. И честно отчитываемся обо всех достойных хоть малейшего внимания находках перед хозяйственным отделом, правда, они не проявляют к запыленным сокровищам ни малейшего интереса. Только вот в пятницу после обеда, когда наш рабочий день неумолимо движется к своему окончанию — Лоуди строго-настрого запретил нам проявлять излишнее рвение и задерживаться дольше, дабы не вызвать подозрения — мой взгляд будто случайно падает на одну из каменных панелей, которыми отделаны здесь стены. Она кажется мне противоестественно гладкой, а в центре ее какое-то странное скопление пыли. Я провожу тряпкой, стирая грязь — и вижу очертания каменной ладони, словно вдавленной в стену. Привлеченная моей возней, ко мне подходит Герми и будто по наитию прикладывает к контуру каменной руки свою ладошку. Раздается негромкий щелчок — и чуть ниже открывается замочная скважина, ключа к которой, разумеется, нет и в помине. Так мы находим первую дверь.

34. Любимых убивают все

За той пятницей неотвратимо наступает суббота — мой первый выходной в Лондоне, и я даже теряюсь, совершенно не представляя себе, что же мне делать с этим бесконечным днем, который мне предстоит провести в чужом доме и в чужом обличье. Но меня, как обычно, выручает Гермиона, появляясь из камина вскоре после завтрака.

- Знаешь что, — говорит мне она, — в субботу я часто помогала мистеру Уилкинсу в саду. Ты же не будешь против? Кстати, а ты как насчет садовых работ?

- Отлично! — мне даже смешно, что она спрашивает об этом. — Как ты думаешь, для чего мои дядя и тетя использовали в хозяйстве нелюбимого племянника? Что у нас сегодня в программе?

Мы выходим в маленький садик мистера Уилкинса, мне кажется, это единственная отрада, что была у него в жизни: с любовью обустроенные клумбы, на которых сейчас пышно цветут хризантемы и анемоны. Под единственной яблоней — сине-фиолетовые нежные головки бессмертников. И розы — их тут великое множество. Только вот после прошедших на неделе дождей часть цветов на них имеет вид подмокшей ваты, так что Герми деловито берет корзинку и небольшую лесенку. И я, перекапывая грядку в нескольких метрах от нее, слышу деловитое пощелкивание ножниц в ее руках. Запах влажной земли кажется мне непривычным — еще бы, я почти год прожил в таких местах, где привыкаешь к тому, что у тебя под ногами песок. Песок и камни…А то, как пахнет рассыпающаяся множеством комочков черная земля… в этом есть что-то, что заставляет меня вспомнить о том, что я все же вернулся в места, которые некогда считал своим домом. Низкая аккуратно выкрашенная ограда, арки, увитые розами и плющом, соседи, изредка проходящие мимо и удостаивающие меня краткого приветствия. Так как мистер Уилкинс слывет нелюдимом, никто и не ожидает от него долгих праздных разговоров у садовой ограды.

И так мы возимся целый день, сгребая опавшие листья и пожухлую траву, а потом возвращаемся в дом, где я, не торопясь, вновь готовлю ужин для своей прекрасной гостьи. Мы почти не разговариваем, но я ощущаю, как нам обоим — и ей, и мне — безумно хорошо просто вот так молчать вместе, зная, что вот уже несколько дней мы не одни в этом враждебном нам мире.

Я смотрю на нее и вдруг неожиданное воспоминание…черт, я становлюсь сентиментальным? Когда я еще был во внутренней тюрьме Аврората, она пришла ко мне, чтобы передать ценнейший дар — блок маггловских сигарет. Что она сказала мне тогда? «Я хочу, чтобы ты знал — я была, есть и останусь твоим другом, даже если ты действительно надумаешь свергать правительство или грабить имения. Мне наплевать». Я понимаю, что что-то не так с этим воспоминанием, что я не просто так подумал об этом, наблюдая, как она сосредоточенно склоняется над тарелкой, с аппетитом уминая приготовленный мной ужин. Но вот что? Да, это было в нашей жизни, да, все правильно, это были хорошие слова. Но что-то еще будто пытается пробиться ко мне на поверхность, что-то, что родом вовсе не из тех дней.

Я провожаю ее до камина, нет, эта гостья, приходя, не пользуется обычной дверью. Прощаясь, она смотрит на меня немного виновато:

— Ничего, что я не приду завтра? Просто по воскресеньям я никогда не бывала у мистера Уилкинса, ты же понимаешь…

- Ерунда какая, Герми, — я даже не понимаю, за что она извиняется, — у тебя, наверняка, полно своих дел накопилось за неделю. Я пойду прогуляюсь куда-нибудь. Хоть по городу поброжу…

- Ты что? — ее взгляд становится испуганным. — Упаси Мерлин! Мистер Уилкинс не выбирался никуда. Извини… Скажешь, как в тюрьме, да?

- Герми, — что я могу ей сказать? — да, как в тюрьме… У меня же пожизненное заключение, а срок подачи прошения о помиловании еще не подошел…

- Гарри…

Наверное, сейчас она скажет, что мы просто должны потерпеть, что скоро все кончится. Да, мы уверяем друг друга, что все именно так и будет, но на самом деле мы не знаем, что произойдет, если наши с ней усилия увенчаются успехом, и мы все же приведем Малфоя и Довилля и всюих пиратскую компанию к власти. Что-то, может быть, и кончится, а что-то только начнется… Кто знает, что будет тогда.

- Да ладно, — я по привычке хочу откинуть назад отрастающую челку, но вместо этого зарываюсь в седые патлы мистера Уилкинса. — По крайней мере, теперь все, в чем нас с Роном обвиняли, точно правда — мы в сговоре с пиратами готовим государственный переворот. Так что делает мистер Уилкинс по воскресеньям? Надеюсь, ничего предосудительного?

- Да нет, — она невесело улыбается, — кажется, возится в саду и в доме. Примерно как сегодня.

И мы, наконец, прощаемся, и я, прибираясь на кухне, думаю о том, что завтра было бы действительно неплохо устроить в доме генеральную уборку, так как его прежний хозяин, похоже, не очень жаловал чистоту и порядок, а я…я тоже не особо, но мне же надо себя чем-то занять. Все же сэр Энтони научил меня хотя бы одной надежной вещи в жизни — если не дает покоя голова, займи хотя бы руки. Все остальное приложится. И, дождавшись, когда прекратится действие оборотного зелья, я отправляюсь в душ, потому что предпочитаю мыть все же свое, а не чужое старческое тело.

Может быть, я устал за день работы в саду, или первая неделя, прожитая мной в качестве тайного агента по разбору мусора так меня утомила, но в тот вечер я как-то мгновенно проваливаюсь в сон, не позволяя помешать мне ни скрипу пружин старой кровати, ни чужим запахам — завтра я постараюсь от них избавиться, оттерев здесь все до блеска. И вот, когда я засыпаю, мои демоны осторожно, поначалу несмело озираясь по сторонам, словно опасаясь моего решительного окрика, выбираются из чулана, в котором я решил поселить их.

Там, в моем сне, тоже ночь, я слышу только плеск волн, накатывающих на берег. Там еще не поздно, потому что из ярко освещенной таверны, которую хорошо видно с берега, хотя я и стою довольно далеко, долетают обрывки громких разговоров, взрывы смеха. И песок под моими босыми ногами еще не успел потерять тепло, отданное ему солнцем за долгий жаркий день. Я иду к кромке воды, потому что точно знаю, что там у меня назначена встреча. Разве я не должен быть у Вудсворда… да нет, я не могу быть у Вудсворда, я же в Лондоне — это я четко осознаю даже во сне. Тогда как я мог сюда вернуться? Нарушил уговор? И что будет, если меня увидят здесь? Но я все же упрямо иду вперед, различая фигуру человека, сидящего на корточках у самой границы суши и моря, и тлеющий во мраке огонек его сигары. Он поднимается мне навстречу, смотрит на меня, чуть склонив голову, а потом спрашивает, как спрашивал еще несколько дней назад, сидя рядом со мной на камнях и передавая мне початую бутылку красного вина:

- Гарри, почему ты не можешь быть моим союзником? Я не понимаю…

Его жесткие загрубевшие пальцы касаются моих запястий.

- Северус, — даже в темноте я ясно различаю выражение его глаз. Он смотрит на меня внимательно, ожидая ответа. И одновременно в них что-то, что я не могу описать, нет, все же могу — в них сейчас решимость и беспощадность. — Северус, пойми, я не могу…я

- Ты сам сделал выбор, Гарри, — жестко говорит он, по-прежнему удерживая мои запястья.

Но когда я опускаю взгляд, я вижу, что это вовсе не мои руки, нет, его пальцы обхватывают покрытые мелкими коричневыми пятнышками старческие руки мистера Уилкинса. И я ничего не могу ответить, хотя пытаюсь открыть рот. У меня просто ничего не выходит, я остаюсь нем в мире капитана Довилля.

Я просыпаюсь посреди ночи и не могу отдышаться — просто скатываюсь с кровати и, не зажигая света, нашариваю сигареты и зажигалку на прикроватной тумбочке и спускаюсь вниз. Здесь, у камина не так темно — с улицы сквозь неплотно закрытые шторы проникает свет фонаря. Нет, это мои пальцы с широкими фалангами и короткими полукружьями ногтей, два старых белых шрама на среднем и указательном пальце. И это мое тело, все еще помнящее жар того, другого… Так вот почему я вспомнил сегодня слова Герми, сказанные полтора года назад… «Я была, есть и останусь твоим другом, даже если ты действительно надумаешь свергать правительство или грабить имения. Мне наплевать». Эти слова… То, что говорят близким. «Я не нападаю на тех… — с кем ты спишь», да, так закончил он за меня ту фразу, то, что я так и не смог договорить, когда подумал, что он специально оставил свою волшебную палочку на катере, чтобы испытать меня.

Так, как он поступил со мной, так не поступают с близкими. И так, как я, тоже не поступают. Я даже не пожелал выслушать его. Нет, нет, я не должен был его слушать, конечно, нет. Поттер, черт тебя побери, подумай, что они сделали с Гермионой? Брось, ты для него такая же пешка, как и твоя подруга. И даже если он и готов был сделать исключение для меня, это ничего не меняет. На Кесе мы играли с ним в шахматы… «Ты умеешь?» — думаю, он был удивлен, обнаружив, что я знаю, как ходят шахматные фигуры. «Смотри»,— говорил он мне, — «как только ты делаешь ход, это означает выбор из некоторого множества, каждый твой ход — это выбор, и он, в свою очередь, открывает перед тобой новый набор возможностей». А я все смотрел, как его пальцы вычерчивают в воздухе замысловатые фигуры — когда он увлекается, он живо и много жестикулирует. Мне тогда показалось, что это такое маленькое открытие — ведь я еще со школы запомнил его постоянно скрещенные на груди руки — он просто закрывался. А на Кесе позволил себе стать другим. Для меня. Просто на эти десять дней.

Я плохой игрок, я знаю. Все сделанные мною ходы в итоге оказываются неправильными, только вот в определенный момент это единственное, что я могу сделать, потому что выбора вообще нет. Я не вижу поля.

Вернуться сейчас обратно в спальню мистера Уилкинса, закутаться в одеяло и плед и попытаться заснуть? Мы все сделаем, как ОНИ хотят, и все закончится… Возможно, да, я буду очень надеяться, что если все удастся, Рон и Невилл вернутся в Англию, я помирю Рона и Герми. А что я буду делать с собой?

Думаю, ложиться спать сейчас совершенно бесполезно. Ты же знал, глупый Гарри, что рано или поздно настанет тот момент, когда тебе придется открыть запретный ларчик с надписью, сделанной таким знакомым косым почерком — «остров Кес». Открывай, да, там и живут твои демоны, можешь запирать их в подвалы или в чуланы, терять ключи — они все равно найдут путь на свободу. Они не злые, не страшные, у них угольно-черные глаза и чуть хриплый голос. А в карманах всегда припасена коробочка, полная ароматных вишнево-миндальных сигар.

Раз уж спать мне сегодня больше не суждено, я, по-прежнему не зажигая света, выхожу на кухню и варю себе кофе — крепкий-крепкий. Чтобы прихлебывать его маленькими глотками, вдыхая запах — он тоже понравится моим демонам. А вот такие сигареты, как у меня, они курить не станут.

Давайте, говорю я им, предположим, что все, что случилось на Кесе…ну, это просто дурной сон. Дурной? Они не верят. Тебе же было хорошо на Кесе. Так, как ты и помыслить не мог все два года твоего брака с незабвенной миссис Поттер-Уизли. Что ты помнишь о Джинни? Так, розовое облако, пахнущее духами и фруктами. Ты скучал по ней? Да, скучал поначалу. Поттер, кому ты врешь? У тебя перехватывало дыхание, стоило ЕМУ только дотронуться до тебя… Просто коснуться за завтраком твоих пальцев. Ты смотрел, как он говорит, как улыбается, как чуть выгибается его тело, когда он собирает утром в хвост свои растрепавшиеся за ночь волосы. Когда ты оказался здесь, ты… ты, дурак, даже не пожелал отправиться в душ перед сном, чтобы на тебе как можно дольше оставался его запах. Ты знал обо всем, он предал тебя, он… а ты лежал в темноте и тебе казалось, что твоя кожа до сих пор пахнет вишней и горечью. Это просто желание?

Я всегда знал, что я сумасшедший…Мне никогда не нравились мужчины — не заглядывался же я на Драко или Тео. Я ни на кого не смотрел. Правильно, Поттер, мои демоны только кивают головой, потому что все это время ты смотрел только на него. Это все получилось случайно, может быть, ну, это были просто новые впечатления…ты сам-то веришь? Нет, я не верю.

Хорошо, говорю я им, я просто не стану о нем думать, что бы ни значило то, что произошло на Кесе. Я запрещу себе вспоминать о нем, потому что если даже я и соглашусь с вами, да, я признаю, возможно, спорить с вами вообще глупо, это все равно ничего не меняет. Он использовал меня, просто утоляя свое желание, он хотел меня и он сделал все, чтобы получить меня на эти десять дней в свое полное распоряжение. И приложил все усилия, чтобы я был с ним по собственной воле. То, что он разрушил мою жизнь — это просто случайность — он не претендовал на мою душу. То, что я не смогу забыть его — это мои проблемы. Не то, о чем ему следует знать. Поэтому мы больше не станем говорить об этом. А вы можете приходить ко мне во сне, просто поболтать, будете курить свои сигары, а я вдыхать их запах — я не возражаю. Я больше не стану запирать вас. Но ни вы, ни я, ни он — никто ничего не получит. Потому что это невозможно. Ведь если честно, мы с ним враги, мы всегда ими были. А врагам не сдаются. Но ты же сдался, Поттер? Демоны ухмыляются. Мерлин, какая знакомая мимика! Да, сдался. Но больше этого не произойдет. Даже не из-за того, что он выкинул меня в Лондон, лишив напоследок магии. Наигрался? Я в это не верю. Просто знаю, что это не так. Но больше ничего не будет. Никогда. Потому что то, как он поступил с Герми — вот этого я простить ему не смогу. Дурак, ты не сможешь простить его и за себя, просто за святость своей дружбы прятаться удобно и благородно. А вот носиться со своей поруганной невинностью и уязвленной гордостью некрасиво. Так что просто заткнись. Наши с ним дороги — они больше нигде не пересекаются. И не надо, поскучаешь и забудешь. Ты же помнишь, что тебе не нравятся мужчины… Хотя… было здорово.

А за моими окнами тем временем брезжит рассвет, и я отправляюсь наверх, чтобы выпить оборотное зелье и приняться за дела — завтрак, уборка, сад. Я надеюсь, мистер Уилкинс, если суждено ему будет когда-нибудь вернуться сюда, не будет на меня в обиде. Я сгребаю в пакеты часть его старой одежды, оставляя только то, что могу хоть как-то представить на себе. Остальное выношу в чулан — меня раздражает этот добротный запах бедности и бережливости, что царит в чужой спальне. Мою и тру — полы, ванную, тумбочки, лестницу. В конце-концов, совершенно непонятно, сколько мне еще жить здесь, ведь то, что позавчера мы так легко нашли первую из дверей, ведущих в тоннели, еще не значит, что путь до второй будет столь же простым. Ведь она расположена в дальнем конце заваленного мебелью и хламом коридора, а мы с Герми должны имитировать деятельность на благо хозяйственного отдела, а значит, отправлять отчеты и прочая, и прочая. Так что, думаю, быть мне мистером Уилкинсом не меньше месяца…

А днем, когда трава в саду уже достаточно подсохла, я выкатываю на газон обычную маггловскую газонокосилку и чувствую себя в своей стихии. Мне даже кажется, что вот-вот — и тетя Петуния появится на пороге, чтобы придирчиво оценить мою работу и констатировать, что я даже газон по-человечески подстричь не могу.

После обеда настает черед гостиной, по-моему, ее углов уже пару месяцев не касались швабра и тряпка. А потом я добираюсь до книжных шкафов мистера Уилкинса, и тут я не тороплюсь — задумчиво перебираю книги, стирая пыль с каждой из них. Я уже не раз говорил о том, что, получив довольно своеобразное образование, часто чувствовал себя неучем, особенно оказавшись в маггловском мире. И те книжки мистера Уилкинса, если честно, были чуть ли не первые в моей жизни, которые я читал осознанно, а не потому, что меня заставляли или мне было уж совсем нечего делать.

Я медленно провожу чуть влажной тряпкой по корешкам и обложкам — на ней остается белесый след — должно быть, мистер Уилкинс прочел их все еще в молодости. Названия большинства из них мне ни о чем не говорят, однако я откладываю в сторону Мильтона и Диккенса — кажется, эти имена я слышал от Гермионы. А следующая за Диккенсом — такая старая-старая, буквы на обложке почти стерлись… Оскар Уайльд. Постойте-ка…это имя тоже кажется мне знакомым, только вот это воспоминание точно не связано с Герми. Ну да, вот же черт! Невилл, да-да. Нев читал нам какие-то стихи, когда мы сидели на земляном полу островной тюрьмы в ожидании казни. Что-то про тюрьму, врача и палача… И я открываю книжку, перелистывая пожелтевшие страницы. И вскоре нахожу ту самую балладу, что патетически декламировал Невилл, готовясь к смерти, на которую, как оказалось, его никто и не собирался обрекать. Вот и те самые строки. Мой взгляд скользит чуть вверх по странице — и я понимаю, что эта книга специально принесена сюда моими демонами для того, чтобы я больше не знал покоя:

Любимых убивают все,

Но не кричат о том.

Издевкой, лестью, злом, добром,

Бесстыдством и стыдом,

Трус — поцелуем похитрей,

Смельчак — простым ножом.

Любимых убивают все,

Казнят и стар и млад,

Отравой медленной поят

И Роскошь, и Разврат,

А Жалость — в ход пускает нож,

Стремительный, как взгляд.

Любимых убивают все -

За радость и позор,

За слишком сильную любовь,

За равнодушный взор,

Все убивают — но не всем

Выносят приговор.

Брось, Гарри, говорю я себе, ты никогда не был для него любимым, это слово не имеет к тебе ни малейшего отношения. Ты же сам говоришь — просто желание. И он для тебя тоже не был. Ты совершенно его не знаешь, как и он тебя. И шансов изменить это больше нет. О чем вы говорили на острове? Я сам усмехаюсь своим мыслям. Мы говорили обо всем, как это ни странно — он рассказывал мне о своих родителях, хотя ему казалось, что это не должно быть мне интересно. Мы говорили о маггловских кораблях, названия парусов были для меня чем-то сродни заклятиям. И он, забывшись, подолгу удерживал мою руку в своей, задумчиво поглаживая мою ладонь.

Мои глаза вновь пробегают по строчкам, вбирая, впитывая каждое слово. Трус? Нет, мой лорд Довилль вряд ли был трусом. Но ни у него, ни у меня так и не достало мужества честно взглянуть друг другу в глаза и высказать все, что разделяло нас — мы оба дорожили украденным временем. Чтобы получить те десять дней, а в итоге потерять все.

«Любимых убивают все…» И я несколько раз перечитываю те строки, а мои демоны читают их вместе со мной, просто заглядывая мне через плечо.

* * *

А в понедельник вечером появляется Драко. Крутит головой, приходя в себя после мгновенного перемещения с пиратского острова, смотрит на меня с некоторой оторопью:

- Вот черт, Гарри, — говорит он наконец, — я не сразу сообразил, что это ты и есть. Только что видел такого же у нас.

- Как там мистер Уилкинс? — участливо справляюсь я. — Акклиматизировался?

- Еще как! Кажется, весьма доволен, что его вот так, ни за что ни про что перенесли в настоящий рай. Испугался поначалу, поворчал, разумеется, но как-то очень быстро успокоился. Шествует, знаешь, как павлин — папаша ему объяснил, как он ценен для нас, наобещал с три короба. Впрочем, он исполнит, этому деду и не надо ничего. На все готов, чтоб его оставили на острове навечно. Море, пальмы, знаешь, даже к девицам ходит…

Я представляю себе мистера Уилкинса на втором этаже таверны Вудсворда и невольно улыбаюсь. Вот так, для кого-то нежданное похищение может вполне обернуться счастьем.

- Ну, хоть кто-то доволен! — я искренне рад за него.

Он и вправду ничего хорошего в жизни не видел — сквиб, а вы и сами понимаете, как относится к таким как он магическое сообщество. Все, на что он мог претендовать — место полотера в Министерстве. Крохотное жалование, на которое не позволишь себе купить поездку в рай. Какие уж там девицы…

- Слушай, когда с тебя спадет действие оборотного? — спрашивает Драко, нетерпеливо глядя на меня.

- Скоро, минут через десять. А что?

- Хочется посмотреть на тебя по-человечески. А так как-то непривычно.

Те десять минут, что проходят до моего превращения в себя настоящего, я заполняю тем, что отчитываюсь Драко о проделанной работе. Мне, правда, кажется, что на острове это и так известно — не может же быть такого, чтобы Лоуди никак не мог связаться с пиратскими капитанами. И младший Малфой рад — я был прав, когда предполагал, что ему надоела эта вынужденная изоляция и постоянная муштра — ох, не так представлял себе свое будущее отпрыск одного из древнейших родов в Магической Британии. Да и что это за жизнь, когда тебе двадцать два, а ты постоянно под отцовским присмотром, да еще и такое ощущение, что служишь в действующей армии? И одни и те же лица вокруг, годами… Драко все еще в таверне у Вудсворда, хотя, думаю, если дела у нас с Герми пойдут хорошо, скоро и он будет призван к оружию.

Момент, когда мой облик меняется, довольно болезнен для меня, поэтому, почувствовав приближение знакомого головокружения, я пытаюсь уйти на кухню, но Драко меня удерживает.

- Тебе что, плохо? Это всегда так?

Я сажусь в кресло и опускаю голову на руки. Все пройдет, еще минута — и все. У сильных оборотных зелий всегда бывает побочное действие.

- Мне Довилль велел кровь у тебя взять…

- Если пить — я не дам.

Драко смеется, поднося небольшой стеклянный шарик к вене на моей правой руке, и произносит заклинание.

- Нет, надо проверить. Он боится, что зелье может тебе повредить.

- Пошел бы он со своей заботой.

Я уже успел надеть очки, так что ясно вижу, как лицо Драко мгновенно становится серьезным. И я не успеваю ничего сказать, а он уже задает вопрос, тот самый, которого я боюсь. Ведь он как раз тот человек, который догадывался обо всем задолго до того момента, когда пиратский капитан, не видя более ни малейших препятствий, забрал меня на свой остров.

- Гарри, — спрашивает он, — а что у тебя произошло с Довиллем?

- С чего ты взял, что вообще что-то произошло?

- Понимаешь, тогда, неделю назад, когда я прибыл от тебя и приволок с собой Уилкинса… Я же должен был доложить отцу о том, как все прошло. Я как раз сидел с ним на веранде их дома, когда Довилль вернулся. А отец ждал его гораздо раньше. Что он, интересно, так долго делал на этом своем острове? В его берлоге кроме тебя и не бывал никто.

«На катере катался», — зло думаю я про себя, но Драко этого не говорю. А он продолжает:

- Он злой был, как черт, даже с папенькой не поздоровался, не говоря уже обо мне. Да что там — вообще ни на кого не смотрел, собирался сразу же улизнуть к себе наверх. А рука у него была обмотана какой-то тряпицей. Отец ему и говорит, что, мол, Поттер тебя укусил напоследок? А Северус, ох, я даже думал, он папашу сейчас ударит. Отец подошел к нему и сдернул эту чертову тряпку — а у него рука распухла и будто вся в мелких черных точках. И ладонь, и пальцы — вся.

- Это морские ежи, Драко, — говорю я, сразу смекнув, что могло случиться. — Наверное, случайно напоролся на них, когда купался. Они там на камнях. Знаешь, с виду будто просто наросты, я их даже как-то за водоросли принял.

Только вот что надо делать, чтобы эти иголки впились повсюду? Я-то в свое время сделал это случайно, от злости на него. А он? Бил по этим чертовым ежам, чтобы чувствовать, как острые иглы входят ему под кожу? Чтобы вообще что-то чувствовать? Но мне нет дела до капитана Довилля. Я же уже решил. И больше никогда не будет.

- Гарри, — Драко смотрит на меня с недоверием, — Гарри, он маг. Маги не завязывают себе пораненные руки тряпками.

- Я не знаю, что делают маги.

- Хорошо. Ты не хочешь говорить?

- Можешь считать, что я его укусил. Я могу быть очень ядовитым.

Я не готов обсуждать с Драко то, что произошло на Кесе. Вообще ни с кем не готов. Так что я не могу ему ничего сказать. Но младший Малфой и сам в состоянии сделать правильные выводы.

- Значит, все же произошло… Не хочешь говорить — это твое право.

- Не обижайся. Ничего особенного не было. Руку-то вылечили? А то ему, бедному, еще и Министерство захватывать…

- Кстати, о Министерстве… Отец просил тебя…

Мерлин, я не верю своим ушам! Сам сиятельный лорд Малфой нижайше просит меня о чем-то, меня, министерского полотера! Еще чуть-чуть — и я поверю в свое величие! Делаю подобающее случаю торжественное лицо:

- О чем же просит меня капитан Малфой? Только скажи, мой юный друг — и я все исполню!

- Гарри, прекрати! — Драко терпеть не может, когда я начинаю ерничать. — Дело в том, что Довилль на следующий же день ухитрился поссориться с сэром Энтони, потому что тот решил, что, раз Северус не вернул тебя на остров, то он сотворил с тобой что-то такое… чуть ли не убил…

Ну, насчет убил — это у сэра Энтони разыгралась фантазия. А вот сотворил…что ж, можно и так сказать. Но мне становится теплее на душе от того, что хотя бы Нотту есть до меня дело.

- Понимаешь, они до сих пор не помирились, и если так пойдет и дальше, то все неминуемо закончится поединком.

- Надеюсь, на бичах?

- Да нет, они и палочками изувечат друг друга так, что костей не соберешь. А сейчас для этого совершенно не время.

Разумеется, они же готовятся штурмовать Министерство, а тут две ключевые фигуры готовы убить друг друга на глазах всей пиратской общественности! В роли прекрасной дамы выступает ваш покорный слуга… Я бы уронил розу к ногам победителя. Или подарил бы кружевной платок. Если бы такой у меня сыскался…

- А сэру Энтони не сказали, что я здесь?

- Я не знаю, я слышал только, как Нотт говорил Довиллю, что тот использовал тебя, что он … ломает все, к чему прикасается, — Драко смотрит на меня чуть ли не с отчаянием. — Пожалуйста, Гарри, напиши ему!

- Кому? Довиллю даже не собираюсь.

- Сэру Энтони напиши. Что угодно. Что ты в порядке. Ну, я не знаю, что…

- Хорошо.

Я беру клочок пергамента и пишу коротенькую записку старшему Нотту. Без всяких подробностей. Просто подтверждаю, что я в Лондоне, что меня не выбросили на камни острова Кес. И что у меня все в порядке. И что я прошу его помириться с Довиллем, потому что… потому что все, что произошло на Кесе, касается только его и меня. Только вот эти последние строчки я не пишу, потому что они скажут слишком много. Драко забирает письмо, и мы еще какое-то время сидим с ним на полу перед камином, чтобы нас не было видно с улицы, и курим. И я расспрашиваю его о жизни на пиратском острове, чтобы хоть как-то загладить свою резкость, которую он уж точно не заслужил.

- Слушай, а Рона и Невилла все еще держат в тюрьме? — я очень осторожно формулирую вопрос, боясь услышать в ответ «да». Но на этот раз судьба милосердна — и ко мне, и к моим злополучным друзьям.

- Нет, — Драко даже отрицательно машет рукой, — Довилль выпустил на следующий же день. Правда, он сказал им что-то такое, что они… В общем, твой Рон и так вечно краснее свеклы. А тут и Лонгботтом заалел, как маков цвет. Ты меня прости, я понимаю, что они твои друзья…

- Я не обижаюсь. Все когда-нибудь делают глупости — одни меньше, другие больше. Так они свободны?

- Гарри, — мой слизеринский друг, кажется, поражен моей наивностью. — Ты думаешь, после того, что вы устроили, им можно будет свободно разгуливать по острову? Нет, сидят под охраной в вашем доме. Но их даже купаться выпускают.

- Ага, конвоируют на пляж.

Что ж, лучше уж так, чем сидеть в островной тюрьме. Лучше уж так, чем как я…или Герми…

А потом Драко оставляет мне запас оборотного зелья — еще десять флаконов — и прощается. И то зелье, что он доставляет мне через неделю, уже не имеет никаких побочных эффектов — я просто мгновенно меняюсь, не успев даже ничего почувствовать. Но я стараюсь не вспоминать о том, кто варит его для меня.

* * *

А все последующие дни и недели мы с Гермионой старательно крушим мебель на нижнем ярусе Министерства, что ни на шаг не приближает нас к поставленной цели. Я таскаю на себе громоздкие столы и стулья, чтобы к вечеру валиться с ног и не думать ни о чем. Потому что если я достаточно выматываюсь за день, мои демоны ведут себя тихо, нанося визиты только по выходным, да порой, осмелев, заходят и посреди недели. И тогда я просыпаюсь словно в душном жарком мареве, и какие-то несколько мгновений мне кажется, что его руки все еще обнимают меня, и я слышу его голос, зовущий меня по имени.

И после одной из таких ночей Герми, видимо, слышит, как я бубню себе под нос те самые стихи. Она подходит сзади и кладет мягкую ладошку на плечо мистера Уилкинса:

- У тебя что-то произошло? Там, на острове? — она говорит очень тихо, чтобы даже мыши, случайно заблудившиеся в министерских коридорах, не могли нас услышать.

- Нет, — одними губами отвечаю я. — Ничего, о чем я мог бы рассказать.

35. Веселый Роджер

Пока мы с Гермионой, свирепея день ото дня, но не теряя надежды, крушим пыльную мебель и уничтожаем кучи хлама и ставших ненужными пергаментов на нижнем ярусе Министерства, Дуглас Лоуди тоже не сидит без дела. Нам не по силам отыскать ключ от первой найденной нами двери, но это удается ему. Правда, тоже не сразу, потому что ходы были устроены лет этак двести назад, так что с ключами может произойти всякое. Но так как будущее Дугласа Лоуди, да и не его одного, теперь тоже поставлено на карту, он очень старается. Ключи отыскиваются в середине октября, причем сразу оба, и мы с Герми отправляемся в нашу первую вылазку с целью выяснить, куда же ведут подземные туннели, и не завалило ли их за пару прошедших столетий. В тот день Лоуди даже спускается с нами вниз, чтобы лично проконтролировать, сможем ли мы открыть двери, а потом, думаю, на пару часов запечатывает ход на верхний этаж, чтобы, если вдруг кто решит полюбопытствовать, чем мы занимаемся с Герми внизу, никто не смог бы заметить нашего отсутствия. Правда, за те три недели, что мы копаемся здесь, к нам никто не наведывался.

Герми прикладывает ладонь к камню, тут же открывается замочная скважина, я поворачиваю ключ — и перед нами распахивается дверь в темноту, откуда нас обдает влажным застоявшимся воздухом.

- Ну, как там говорится у магглов? С Богом! — вполголоса напутствует нас Лоуди. Сегодня он непривычно серьезен, не отпускает шуток, и его баритон не отдается раскатистым эхом от каменных сводов.

Мы ныряем в открывшийся ход, Гермиона засвечивает огонек на конце своей волшебной палочки. Я оборачиваюсь и вижу, как Лоуди вскидывает руку, будто желая нам удачи. Не хватало еще с ним тут побрататься… хотя, мы-то чем лучше Дугласа Лоуди? Если он действует по собственной воле, а не потому, что его вынудили или подкупили, то с его стороны все честно. Про то, что делаем мы, лучше просто не задумываться.

Я быстро догоняю Герми, успевшую углубиться в тоннель уже на пару метров, и мы идем вперед, не встречая на своем пути ни малейших помех — ни завалов, ни трещин — гладкие стены, ровные плиты пола. Только вот путь наш занимает, как мне кажется, не меньше часа.

- Ух, сорок пять минут.

Герми произносит Tempus, когда мы с ней уже стоим перед каменной дверью с другой стороны тоннеля — абсолютно такая же, и, как только мы освобождаем ее от пыли, на ней проступает очертание каменной ладони. И так же открывается скважина. И ключ подходит. Когда мы выбираемся на улицу, в лицо сразу же ударяет холодный ветер — мы стоим на площадке у самой воды, рядом с нами лестница, ведущая наверх, на набережную Темзы. Мы осматриваем дверь с другой стороны — и здесь рука, вдавленная в камень. Закрываем с некоторым замиранием сердца — а вдруг не откроется, вдруг за столь много лет волшебный механизм заело, и мы с Герми сейчас останемся на улице посреди маггловского Лондона. Конечно, мы сможем вернуться в Министерство — только вот возвращение наше в этом случае будет выглядеть довольно подозрительно. Но все проходит гладко, так гладко, словно весь мир сговорился максимально облегчить пиратским капитанам захват Магической Британии. Убедившись, что мы можем легко открыть и закрыть дверь, мы все же выбираемся наверх, чтобы выяснить, где именно мы оказались. Это не очень респектабельный район, примыкающий к самой реке, мы отыскиваем название улицы и ближайший номер дома, стараясь не попадаться никому на глаза. И на карте Лондона, что спрятана в кармане моей мантии, появляется первая отметка. Мы возвращаемся, наша вылазка заняла не более двух часов. Лоуди перехватывает нас уже в дверях столовой, куда мы, изголодавшиеся после прогулки по подземельям, приходим довольно рано. Ему достаточно одного взгляда на нас и чуть заметного кивка Гермионы — он тут же отходит, заметно успокоенный.

Теперь мы как никогда хотим отыскать и вторую дверь. Если для Лоуди вопрос удачи или неудачи нашего предприятия, в конечном итоге, сводится к вопросу о власти, которой он, в общем-то, наслаждается уже сейчас, то для нас речь идет только о свободе — о свободе Рона и Невилла, да и о нашей с Герми — о нашей свободе от каких бы то ни было обязательств по отношению к пиратам.

Если бы у меня была магия, мы бы управились гораздо быстрее, но так как, насколько я понимаю, запихнуть меня в Министерство было возможно только под личиной мистера Уилкинса, то и сожалеть особо не о чем. По крайней мере, я стараюсь помочь Герми всем, чем могу, и, смею надеяться, у меня даже неплохо получается. Думаю, мы сделали все для ускорения нашей работы: сразу, как только утром мы спускаемся на нижний ярус, я отыскиваю какую-нибудь мебель и еще что-нибудь, что может выглядеть полезным в глазах хозяйственного отдела. Чем меньше, тем лучше. А потом мы прорубаем «просеку» вдоль стены, тщательно оглядывая каждый расчищенный метр в поисках вожделенной двери. Мне кажется, я вымыл уже все открывшиеся поверхности.

Мы находим ее, уже практически закончив расчистку всего этажа — пространство кажется нам непривычно пустынным — только несколько одиноких шкафов да пара старинных письменных столов и дюжина резных стульев вносят некое разнообразие. Уже середина ноября… Нам остается только показать выходы из тоннелей в маггловском Лондоне кому-то, кого пираты пришлют для этих целей, да расчистить лестницу, которая выводит чуть ли не в сам зал заседаний Визенгамота.

Так что в один промозглый ветреный ноябрьский день мы с Герми осторожно выглядываем из приоткрытой двери, выводящей на набережную Темзы, в ожидании пиратских посланцев. И тут же шарахаемся обратно, потому что в нескольких шагах от нас двое темнокожих парней перебрасываются мягким матерчатым мячиком, играя в какую-то игру.

- Только их еще не хватало, — шепчет Герми, быстро прячась за дверью, но нас тут же окликают.

- Эй, Грейнджер, Уилкинс! Не ждали?

Черт, это оборотное зелье меняет не только внешность, но и голос — как и в моем случае — так что я даже не могу понять, кто сейчас с нами разговаривает.

Один из парней подходит к нам, забавно встряхивая дредами:

- Теодор Нотт, к вашим услугам!

- Черт, Тео! — я улыбаюсь, прекрасно понимая, что и он сейчас, глядя на старого сквиба перед собой, вряд ли сможет оценить мой дружеский жест.

- Внутрь заходить будете?

- Разве что только погреться.

- Кто с тобой?

- Драко, разумеется.

Я уже успел рассказать Гермионе про то, как завязалась на пиратском острове моя странная дружба с этими двумя слизеринцами, так что она не удивляется моему радушию. Идти с нами внутрь они не решаются, да у них и приказ — никуда не соваться, только посмотреть выходы из тоннелей на поверхность и получить дубликаты ключей, изготовленные Лоуди.

В тот же день мы показываем им и второй выход, расположенный в подвале какого-то неприметного строения на задворках маггловского кинотеатра. Так что к вечеру от постоянной беготни по тоннелям мы практически не чуем под собой ног, а так как я еще и вынужден обитать в уже немолодом теле мистера Уилкинса, мне вдвойне несладко.

Через пару недель Герми шепчет мне, как только заходит за мной утром перед отправкой на работу, что штурм назначен на 15 декабря. Всего-то несколько дней.

- Ну что, все или ничего? — говорит она мне пятнадцатого утром, выходя из камина.

Она очень сосредоточена, нервничает, конечно, потому что в такие вот дни всегда кажется, что что-то должно неминуемо пойти не так. Вдруг Фаджу взбредет в голову проинспектировать нашу работу в тот момент, когда мы уже отодвинем массивную мебель, сейчас закрывающую замаскированные двери? О, Мерлин, вдруг, как и тогда, в день нашего с Роном ареста, кто-то, кто уже давно расставил нам ловушку, появится в самый последний момент… Например, Сайрус Блэкмор… Нет, лучше об этом не думать.

Наверное, мы оба не очень хорошо помним, как проходит это утро. Я, кажется, делаю вид, что мою полы, Герми занимает себя заполнением отчетных ведомостей для министерских хозяйственников. В столовой, где мы тоже должны делать вид, что все идет, как обычно, мы тщательно изображаем пережевывание пищи. В 14 30 — цифры так четко высвечиваются перед нами — мы переглядываемся и почти одновременно выдыхаем: «Пора». Пиратские капитаны не зря выбрали для нападения именно это время — после обеда в Министерстве уже не так много народу, как это бывает утром, кто-то уже старается закончить дела, ожидая скорого конца рабочего дня. Практически никаких случайных посетителей — всех обычно вызывают на утро. Так что около трех в коридорах довольно безлюдно.

Мы открываем дверь, первую из обнаруженных нами, я подкладываю под нее обломок деревянного стула, чтоб она не могла захлопнуться. Конечно, пираты могут и сами открыть двери, имея дубликаты ключей — ведь наружный вход они должны отпереть сами. Но по плану мы должны их встретить. Во-первых, думаю, Лоуди подстраховывается — боится, что мы выкинем что-нибудь неожиданное в последний момент, например, сбежим и выдадим весь гениальный план Фаджу или Блэкмору. А так — вот они мы — у открытых дверей прямо на месте преступления. Некуда бежать. А, во-вторых, пираты должны передать мне и Герми портключи, которые доставят нас в безопасное место, потому что, если тут разыграется нешуточное сражение, сквибу и девчонке нечего крутиться под ногами.

Так что я остаюсь караулить дверь, а Герми уже бежит ко второй, чтобы отпереть и ее. А гулкое эхо уже доносит до меня из тоннеля топот множества ног. «Подумать только», — я могу только горько улыбаться, — «Гарри Поттер, победитель Волдеморта, бывший герой и бывший аврор, собственноручно приводит к власти бывших сторонников Темного Лорда». А со мной — моя бессменная подруга — мисс Гермиона Грейнджер, собственной персоной. Прошу любить и жаловать. Мы открываем ворота крепости — ни друзьям, ни врагам… Так получилось…

И вот уже первые из нападающих вырываются из узкого горла коридора на простор расчищенного нами этажа — на этот раз даже лица их открыты, только я практически никого не узнаю. Здесь отнюдь не только граждане пиратского острова.

- Гарри, держи! — Драко Малфой быстро вкладывает мне в руку портключ. — Что ты застыл? Активируй немедленно!

На нас оборачиваются — задержка в пути не предусмотрена.

- А Герми?

- О, Мерлин! Ей Тео передаст. Он со вторым отрядом. Чтоб духу вашего здесь не было.

И я открываю крышечку часов на изящной золотой цепочке и покидаю Министерство.

* * *

Портключ, переданный мне Драко, так предсказуемо выбрасывает меня в гостиную дома мистера Уилкинса. Где Герми? Она же должна была получить такой же от Тео, шедшего со вторым отрядом нападавших. Черт, а если они настроили портключ, сделанный для нее, на ее квартиру в магическом квартале? Камины? Камины могут быть уже заблокированы, хотя бы для того, чтобы в Министерство нельзя было быстро подтянуть подкрепление авроров. Но нет, для этого еще слишком рано — мое перемещение едва ли заняло больше пары секунд, значит, пираты еще только поднимаются по лестницам, ведущим к залу заседаний Визенгамота. Но если камины заблокирует Министерство, чтобы предотвратить проникновение бывших Упивающихся? Тоже вероятно… Если Герми не появится в ближайшие несколько минут, я готов отправиться в магический квартал на такси. До «Дырявого Котла» доберусь, это точно, а там пройду и на Косую Аллею с кем-нибудь из магов — ведь сквибам не запрещен вход на главную улицу Лондона для волшебников.

Я мечусь по комнате в поисках сигарет, потом вспоминаю, что оставил их утром на кухне — новая нераспечатанная пачка, которая сейчас будет очень кстати. И слышу голос Гермионы из гостиной. Слава Мерлину!

- Гарри, Гарри, ты здесь?

- Иду!

Она растрепанная, еще запыхавшаяся от быстрого бега — видимо, она едва успела добежать до дальнего конца нижнего яруса, когда появился второй отряд, в котором был Тео. А глаза… Сияет! Рада? Черт, да это же наше первое совместное приключение за столько времени! И, надо признать, вполне удачное приключение, вполне в нашем духе — быстро, успешно, а результат совершенно непредсказуем. Именно то, что мы любим.

- Гарри, у тебя все хорошо, да?

- Отлично! Человек сто запустил, не меньше. А ты?

- И я столько же, — она улыбается. — Наверное, здесь не только пираты, ты же говорил, на острове столько народу не было, даже если считать женщин…

- Герми, их сторонники в Англии тоже не сидели, сложа руки. Думаю, должны быть и еще люди, которые проникнут в Министерство сверху — через камины и…

- Ты думаешь, и с Корабля?

Как вы думаете, что могло прийти в голову двум бывшим гриффиндорцам, только что открывшим двери отрядам пиратов и их приверженцев, собирающихся штурмовать Министерство Магии?

- Слушай, Гарри, — говорит мне моя подруга, — моя квартира в двух шагах от Министерства. Если подняться на крышу, нам будет прекрасно видно здание. Знаешь, если они действительно напали еще и с Корабля, его ведь должно быть видно. Давай ко мне, а?

И мы, даже не задумываясь о том, на ЧТО мы собираемся смотреть, беремся за руки и вступаем под своды камина. «Домой» — говорит Герми, бросая пригоршню летучего пороха нам под ноги. И, когда решетки чужих каминов уже мелькают у нас перед глазами, мы слышим, как по каминной сети раздается мелодичный неживой голос — тот самый, которым Министерство говорит с магическим населением: «В связи с неполадками в сети сообщения, всем магам немедленно покинуть каминную сеть. Повторяю…»

Мы успеваем выпасть из камина в маленькой комнате Герми, я даже не удерживаюсь на ногах, утыкаясь носом в маленький оранжевый коврик. В жизни должна быть радость… хотя бы вот такая — маленькая оранжевая радость под ногами.

- Они закрывают камины, — констатирует Герми, поднимаясь с колен — она тоже не удержалась на ногах. — Но они же не смогут даже подтянуть подкрепление из Аврората…

- Герми, мы не знаем, кто закрывает сеть. Это могут быть и пираты. Или люди типа Лоуди. В любом случае в Министерство проникнуть уже невозможно. Как и покинуть его. И нам с тобой подкрепление из Аврората нужно меньше всего на свете.

И мы, совершенно не ведая, что же может происходить сейчас в огромном здании Министерства Магии, стараясь не думать, чем может закончиться для нас поражение пиратов — да, в нашем с ней положении победа команды под черным флагом предпочтительнее, потому что в противном случае мы с большой долей вероятности отправимся в Азкабан — мы лезем на крышу. Герми чуть ли не перепрыгивает через ступеньки, я стараюсь не отставать, хотя при моей нынешней комплекции это практически невозможно. Черт, я даже не подумал о том, чтобы прихватить из дома мистера Уилкинса оборотное зелье. Значит, через четыре с половиной часа я превращусь в Гарри Поттера — беглого азкабанского узника. А если кто-нибудь нагрянет в тот дом с обыском и найдет в спальне немалый запас этого волшебного снадобья? Если кто-нибудь увидит меня здесь в моем истинном обличье? Хотя, если сегодня выиграют Малфой и Довилль, это уже не будет иметь ни малейшего значения. А если нет…что ж, это я тоже легко могу себе представить: Лоуди, затеявший работы на нижнем ярусе, и мы, его верные помощники, окажемся вначале в тюрьме Аврората, потом в суде…Ну, дальнейший ход дела я представляю себе весьма хорошо. Вряд ли имеет смысл прятаться. Да и надоело, если честно. Будь что будет. Мы поднимемся на крышу и…

- Смотри, Корабль! — кричит мне Герми.

Я преодолеваю последние ступени, сражаясь с чужой одышкой — Герми стоит в паре шагов от меня на чуть покатой крыше, придерживаясь за печную трубу, и указывает вперед, где над невысокими зданиями магического квартала царит громада Корабля. Здесь, в Лондоне, он похож на выброшенного на сушу кита. Они «причалили» прямо на крышу Министерства Магии. В воздухе влажная взвесь, но даже сквозь туманную дымку мачты и устрашающий черный с золотом корпус видны довольно отчетливо.

- Какой огромный…, — Гермиона не отрывает глаз от чудовища, примостившегося на министерской крыше. — Он маггловский?

- Да, наверное, — подтверждаю я.

В моем нынешнем состоянии я не могу ощущать его магию, значит, пусть он будет маггловский, раз все так считают. Я осторожно, чтобы не скатиться вниз по мокрой крыше, маленькими шажками перебираюсь поближе к Гермионе и усаживаюсь за трубой у ее ног. И так как я решил, что на конспирацию можно уже наплевать, я достаю сигарету из пачки. Мисс Грейнджер смотрит на меня поначалу непонимающе, а потом проводит рукой по растрепавшимся волосам и говорит:

- А и вправду, ведь теперь уже можно не прятаться. Мы в любом случае больше не секретные агенты.

- Ну да, я и оборотное не взял. Еще четыре часа и…

- Все будет хорошо, Гарри, — она улыбается, а потом и до нее доходит весь абсурд только что сказанного ею. — В конце концов, мы можем аппарировать и скрыться где-нибудь. Где наша не пропадала?

Ох, где она только не пропадала…

- Мы вновь будем молоды, прекрасны и невинны, да? И пыль, и грязь больше не коснутся наших ног. И мы начнем жизнь сначала, полные надежд и планов. Правда, Герми?

- Правда, Гарри, — она садится рядом.

- Не скажешь мне, на что мы с тобой пришли посмотреть?

- На то, как мир в очередной раз изменится.

Сколько раз уже менялся мой мир? О, он крайне изменчив! Вот меня забрали у Дурслей, и я оказался в Хогвартсе. А вот мы победили Волдеморта — и началась мирная жизнь. Там я был аврором и торопился домой к моей юной рыжекудрой лисичке. А потом закончилось и это, и тот мир, выстроенный старательно и непрочно, словно замок в детской песочнице, рухнул в одночасье. А потом были холодные серые камни Азкабана, а потом пальмы и море. И остров Кес. А теперь вот Лондон — и наша жизнь вновь собирается заложить лихой вираж, и мы несемся вместе с ней, словно в парке аттракционов: ты заплатил за билет и уже сидишь в кабинке, тебе страшно, ты думаешь, что, наверное, не стоило этого делать, только вот выйти уже не можешь.

- Ты уверена, что это наш мир, Гермиона?

- О чем ты? — она непонимающе смотрит на меня.

- Ой, смотрите, корабль! Черный корабль над Министерством! — до нас доносится голос с соседней крыши, там выглядывает из люка довольно молодая женщина, по виду сущая домохозяйка, только что оторвавшаяся от стряпни.

- Да, миссис Мэлор, мы уже видели! — откликается Гермиона, стараясь до последнего оставаться хорошей соседкой.

Мисс Мэлор сморит на нас с определенным интересом.

- А Вы разве не работаете в Министерстве, мисс Грейнджер? Вы не видели, что там происходит?

- Нет, — вдохновенно врет Гермиона, — мы с мистером Уилкинсом успели выбраться, как только услышали, что всем сотрудникам велено покинуть здание.

Крыши ближайших домов постепенно начинают заполняться людьми. Трудно сказать, что происходит сейчас в Министерстве, однако покидать наблюдательный пункт никто не торопится.

— На Министерство напали! — слышу я изумленные голоса.

- Кажется, Фаджу крепко сели на хвост, — весело говорит молодой человек, стоящий на крыше дома напротив. Я не слышу в его голосе ни малейшего сожаления.

- Ага, — отзывается еще кто-то, — небось, приехали забрать свое прямо из Министерства. Фадж думает, если он купил все газеты — так никто ничего и не знает?

- Бобби, потише, — одергивает говорящего довольно пожилая женщина. — Еще неизвестно, как все закончится…

- Да брось ты, мам! Если уж прилетели в самый Лондон, значит, уверены в себе. Иначе и соваться не стоило.

- Бобби, надо бы магазин закрыть, — тем временем не унимается его мамаша. — А то Мерлин их знает…

- Мам, если это те, кто все это время грабил министерских… Вряд ли им понадобится что-нибудь в нашей лавочке.

- А мы, Бобби, не знаем, кто это. Мало ли что им в голову взбредет. Сейчас вот закончат с Министерством…

- Да иду я, иду, — обреченно соглашается Бобби, спускаясь с крыши, чтобы повесить замок на двери своего магазинчика.

А я вдруг представляю себе капитана Малфоя и остальную братию, которая вот сейчас высыплет на Косую Аллею и пойдет растаскивать добро из лавок и магазинов. Похоже, это единственное, что волнует наших соседей.

- Герми, — тихо шепчу я, — они…

- Знаешь, — горько говорит она, — я вообще думаю, что им все равно. Фадж, Малфой, Довилль, Волдеморт…

- Кажется, из всей этой компании у Фаджа самый низкий рейтинг…

А собравшиеся на крыше тем временем продолжают судить да рядить о том, что сейчас может происходить в здании Министерства, атакованном пиратами. И я не устаю удивляться тому, что этим людям, по сути, абсолютно безразлично, что будет дальше. Большинство из живущих здесь — владельцы магазинов на Косой Аллее и прилежащих улицах. И их совершенно не волнует, кто сейчас находится на Корабле, кто в эти минуты штурмует Министерство Магии. Главное, чтобы новые власти не трогали их дома, скарб и магазины. И не запрещали торговать. А так… если все пойдет по-старому, ну, появятся в магазинах новые клиенты, а кто-то из старых исчезнет. Кто-то из соседей лишится работы в Министерстве, но ведь кого-то на нее и возьмут. И совершенно неясно, будет ли новая власть хуже или лучше старой.

Странно, когда мы с Роном и Герми весь год, пока шла война с Волдемортом, скрывались по лесам, я даже не задумывался над тем, а как, собственно говоря, жили в то время все остальные. Те, кого не затрагивало преследование магглорожденных. А теперь вот думаю — так и жили. Обычно. К тому же, тогда ведь было гораздо хуже — были нападения Упивающихся, убийства. Но теперь я не могу себе представить, что сэр Энтони, или папаша Паркинсон, или хотя бы семейство Флинтов отправятся громить дома неугодных магов. Те, кто воевал когда-то на стороне Волдеморта — они ведь тоже изменились. Если они, конечно, не затеют мстить тем, кто когда-то, сразу после ниспровержения Темного Лорда, громил их собственные дома. Но, насколько я могу судить, они и это переросли.

- Тебе обидно, что всем всё равно? — грустно и очень тихо спрашивает Герми, накладывая на нас согревающие чары — на крыше влажно и ветрено, а холодный декабрьский ветер пробирает буквально до костей.

- Знаешь, трудно сказать. Я не раз думал об этом на острове, когда начал догадываться о том, что они затевают. Понимаешь, я практически уверен, что ничего страшного в случае свержения Фаджа не произойдет. Просто, знаешь, все равно странно — нам же тогда, помнишь, пять лет назад, казалось, что если мы не сможем победить — мир рухнет. А он бы не рухнул, все бы как-нибудь приспособились. Тот, кто не смог бы — попросту сбежал. Жизнь продолжается при любых правительствах и при любой погоде, Герми…

- Кстати, о погоде, — ей, похоже, не нравится мой пессимизм, — может быть, спустимся вниз? Все равно ничего не видно, а уже темнеет.

Но мне отчего-то не хочется спускаться, так что я только отрицательно качаю головой. И она тоже остается. Мы молча сидим на крыше, наблюдая, как соседи Гермионы, разочарованные тем, что, несмотря на такую заманчивую близость к Министерству, отсюда абсолютно ничего невозможно разглядеть, начинают расходиться по своим квартирам. А я…на самом деле, я знаю, чего я жду. Когда-то мы с Кейт Вудсворд вот так же сидели на пристани пиратского острова, ожидая появления на горизонте черных парусов. Тогда я надеялся, что Тео, Драко и сэр Энтони — что они вернутся из рейда живыми и невредимыми. Так что практически ничего не изменилось. Нет, изменилось, я знаю об этом достаточно хорошо, как знаю и то, что это ровным счетом ничего не значит — я хочу, чтобы живым и невредимым остался и еще один человек. Тот, до кого мне нет ни малейшего дела…

Мы сидим абсолютно одни на крыше маленького дома, прячась от ветра за печную трубу. Дождь, весь день висевший над городом, постепенно превращается в мелкий колючий снег, царапающий лицо и открытые руки. В домах почти нет света — вероятно, их обитатели решили все же аппарировать отсюда от греха подальше, припрятав особо ценные вещи. Так что только из нескольких окон на мостовую падают блеклые лучи, приглушенные занавесками, сложенные оконными рамами в бледно-желтые прямоугольники. А на крыше Министерства магии разливается мертвенный яркий свет, идущий с Корабля.

- Как будто мертвый город, правда? — спрашивает меня Герми, пододвигаясь ближе ко мне.

- Ага. И никого, кроме нас уже не осталось в живых. Знаешь, если бы внизу сейчас начался всемирный потоп, я бы, пожалуй, не удивился,

- Да, а мы с тобой последние выжившие…Но вода постепенно доберется и до нашей крыши. А на Ковчег нас не возьмут, — она невесело кивает в сторону Корабля, и я вдруг очень четко осознаю, что ей страшно, несмотря ни на что.

Ведь Герми магглорожденная, она совершенно не знает, чего ей ожидать от пиратского правительства. Она ждет и боится возвращения Рона, она не понимает, что же будет дальше с ее работой в Министерстве. Это мне легко не бояться — все, что могло случиться в моей жизни, кажется, уже случилось. А почти все, чем я дорожил, я уже потерял.

- Иди вниз, ты замерзла, — говорю я ей. — Пойдем хоть чаю выпьем.

И в тот момент, когда Герми уже направляется к чердачной лестнице, я окликаю ее — я явственно различаю несколько фигур, без всякой спешки направляющихся по крыше Министерства к Кораблю. Они поднимаются на борт, и через пару минут трехмачтовая махина отрывается от своего импровизированного причала, несколько секунд еще покачивается в воздухе, а затем исчезает, словно растворяясь в небе ночного Лондона. Это не было похоже на бегство…

- Пойдем чай пить, — я обнимаю Герми за плечи, и мы, наконец, спускаемся вниз.

* * *

В новом мире, который пока еще не обрел своих очертаний, мы сидим вдвоем на маленькой уютной кухне крохотной квартиры Гермионы, расположенной под самой крышей. Уже глубокая ночь. Словно все замерло — сегодня уже нет, а завтра еще не наступило.

- Гарри, — она улыбается мне, — как же здорово просто смотреть на тебя, называть тебя твоим настоящим именем.

- Ну да, — тут я с ней согласен, потому что личина мистера Уилкинса мне уже порядком надоела, — хорошо, что не надо больше прятаться. Раз нас до сих пор не пришли арестовывать, надеюсь, пираты все же победили.

Однако, как бы мы ни уверяли себя, что теперь нам ничего не угрожает, мы все же оба вздрагиваем, когда в окошко раздается негромкий, но довольно решительный стук. Но это всего лишь сова — большая, серая, такие обычно носят министерскую почту.

- Странно, кто это вдруг надумал нам написать, — удивляется Герми, пока я впускаю в дом нашу гостью.

Из переулка, расположенного под нами, раздаются голоса и мерный звук шагов, зажигаются фонари — и я все же вздыхаю с некоторым облегчением — это отряд новоприбывших патрулирует квартал. Мне кажется, я даже различаю голоса Тео и Хольгера. А Герми тем временем угощает сову оставшимся от нашего скудного ужина кексом и разворачивает письмо.

- Гарри, это тебе. Это от Драко Малфоя.

Я пробегаю глазами по строчкам и не могу сдержать улыбку: «Гарри и Гермиона! (О, он превзошел себя и не называет ее больше Грейнджер!) Все прошло хорошо — уж не знаю, нравится вам такой исход или нет, но мы вполне довольны. Министерство и Аврорат захвачены, они даже не особо сопротивлялись. Блэкмор убит — Гарри, ты можешь даже всплакнуть! Сидите пока тихо и не высовывайтесь, идиотов повсюду хватает, а ты у нас еще не оправдан по всей форме. Завтра все узнаете из утренних газет. Сообщите, где вы, не исчезайте из Лондона».

- Герми, он просит сообщить, где мы.

Она согласно кивает. Я пишу на пергаменте ее адрес, и мы вскоре отправляемся спать. Я располагаюсь на маленьком диванчике на кухне, но заснуть так толком и не могу — вздрагиваю от малейшего шороха, отчего-то все же опасаясь, что что-то изменится и кто-нибудь — либо старая власть, либо новая — придет, чтобы арестовать нас. Но ничего не происходит.

А первое, что я слышу, проснувшись утром, это звук открываемого окна и хлопанье крыльев — сова принесла почту, и Герми, еще толком не проснувшаяся, немедленно садится к столу, чтобы развернуть свежий номер Пророка. Она сосредоточенно читает, я шарю вокруг в поисках очков. И ловлю себя на мысли, что вот мне как-то не особо интересно узнать, что же там написано. Однако вопрос все же задаю:

- Что там, Герми? Фаджу отрубят голову на площади?

- Нет, — она поднимает глаза от газеты, — здесь состав нового правительства.

- Ну? И кто у нас…

- Малфой, Гарри, Люциус Малфой…

Что ж, этого вполне следовало ожидать. У него достаточно внешнего блеска и лоска, чтобы занять этот пост. Мне почему-то немного жаль Драко — когда папаша — Министр Магии, не очень-то забалуешь…

- Довилль — заместитель Министра по внешним связям… Ну да, распугает всю заграницу…

Герми ничего не знает обо мне и лорде Довилле… Хорошо, что не знает. Хорошо, что он по долгу службы будет часто бывать за границей… Хорошо, что теперь я далек от него так, что мои демоны смогут любоваться им только издалека, как и когда-то раньше — на страницах магической прессы.

- Глава Аврората — Энтони Нотт.

Что ж, бывший аврор, бывший Упивающийся, а теперь вот вновь глава Аврората. Я бы сказал, что это хороший выбор…

- Кто у них там еще?

- Паркинсон, Ранкорн, Эшли, Лоуди… о, да тут еще человека три из «стареньких»… Знаешь, я бы никогда не догадалась, что они могли поддерживать пиратов…

Помнится, еще Кингсли говорил мне в свое время, что в Министерстве немало бывших сторонников Темного Лорда, только вот кто они — нам не узнать никогда. Что ж, теперь вот знаем. Это не самые приметные люди, признаю, но сработали они все прекрасно — распускали слухи, исподволь дискредитировали старое правительство, которое и само приложило к этому немало усилий… Если бы у Фаджа нашлось достаточно смелости, чтобы в свое время открыто заявить о нападениях и о том, кто за ними стоит… Это означало бы войну и его неизбежную отставку. А так он просидел в своем кресле намного дольше ожидаемого… Фадж и смелость… Скажешь тоже…

- Гарри, а тут дальше списки реабилитированных! — вдруг радостно говорит Герми. — Смотри, тут ты, Рон, Кингсли!

- Себя-то они не забыли? Помнится, у нас большая часть нынешнего правительства во главе с самим Министром объявлена вне закона.

- Себя тоже не забыли! Гарри, ты понимаешь, что это значит?

- Что мы можем высунуть нос из дома и выйти за продуктами? В твоем холодильнике, Герми, извини, мышь повесилась. Я бы тоже так поступил на ее месте.

Однако в тот день, помня о предостережении Драко, мы все же не решаемся свободно разгуливать по магическому кварталу, а аппарируем в маггловский Лондон, где закупаемся так, будто нам предстоит многодневная осада.

А вечером я отвязываю от лапки министерской совы официального вида конверт с гербовой печатью. Завтра утром я должен явиться в Министерство к 10 утра в кабинет 15 на третьем этаже. А Гермионе предлагается вновь приступить к исполнению своих обязанностей в качестве секретаря Дугласа Лоуди. В случае моей неявки за мной будет прислан отряд авроров. И подпись: заместитель Министра Магии по внешним связям лорд Северус Довилль. Мой бывший любовник вызывает меня в Министерство под конвоем.

36. Встречи и расставания (часть 1)

Утром Гермиона тормошит меня ни свет ни заря, говорит, чтобы я вставал, что надо одеться и причесаться, что, какое бы ни было у нас правительство сегодня, но в Министерство надо идти в приличном виде, что она уже каким-то образом договорилась с Лоуди, и он разрешил ей прийти на работу не к девяти, как обычно, а чуть позже, чтобы проводить меня, до сих пор лишенного магии, через камин. И она все говорит и говорит, втолковывая мне что-то бодрым жизнерадостным голосом, хотя я могу представить, чего ей это стоит — ведь ее тоже в определенной мере ждет полная неизвестность, пусть и за дверями ставшего столь знакомым за последний год кабинета Лоуди. Только вот говорить ей о том, что я всю ночь не сомкнул глаз, я, пожалуй, не стану.

- Я не считаю, что должен как-то особо одеваться, Герми, — откликаюсь я, прекращая изображать спящего. — Мне наплевать, в каком виде я там появлюсь. Мне надоел этот нелепый маскарад с мантиями, в которых большинство похожи на огородное пугало. Островерхие шляпы, совы, носящие почту…

В ее глазах непонимание и испуг.

- Гарри, ты о чем? Ты же идешь в Министерство…

- Захваченное пиратами, Герми. Думаю, более уместным карнавальным костюмом была бы повязка на глазу и говорящий попугай на плече. К сожалению, у нас нет ни того, ни другого. У тебя ведь остались маггловские вещи Рона? Ну, поприличнее, чем те, в которых я вчера с тобой аппарировал в супермаркет.

- Ты хочешь идти, как маггл?

- Да, — я сажусь на кровати, одергивая футболку. — Я и есть маггл, ну, практически, уже больше, чем полтора года. Причем большую часть этого срока я маггл именно по воле лорда Довилля. Так что пусть удавится, когда я явлюсь к нему в джинсах и кроссовках. И вроде у Рона была еще куртка кожаная?

Герми отворачивается — она часто так делает, если согласиться со мной не может, но спорить ей не хочется. Молчит пару минут, а потом примирительно заявляет:

- Знаешь, ты просто устал. И отвык от магии. И злишься на всех. Но я думаю, ничем плохим сегодняшний поход в Министерство тебе грозить не может — ты реабилитирован, Довилль же обещал вернуть тебе магию.

- Мы можем подождать и посмотреть, как за мной придет конвой авроров в случае моей неявки. Тогда и посмотрим, что и чем мне может грозить.

- Гарри, — она говорит со мной мягко, словно с ребенком, — мы столько сделали для них. Вот увидишь, ты на все посмотришь иначе, как только магия вернется. Если они даже не найдут твою волшебную палочку, тоже не беда — мы купим новую. Ну же! Ты не можешь простить Довилля за магию и поединок?

Милая моя, если бы ты знала хоть часть правды обо мне и пиратском капитане, простите, о господине заместителе министра, ты бы поостереглась лишний раз произносить при мне его имя.

— Брось, Гарри, — продолжает она меня уговаривать. — Тебе вовсе и не нужно с ним долго общаться. Главное, он обещал вернуть магию. Иначе зачем ему еще вызывать тебя? Ты больше не считаешься преступником, мы свободны. Гарри!

И я встаю, усаживаюсь с ней за стол пить кофе, улыбаюсь, делая вид, что верю тому, что она говорит. Только вот надевать старую мантию Рона категорически отказываюсь — я в то утро будто впервые вижу волшебный мир как бы со стороны — старомодным, несколько нелепым, словно покрытый пылью и паутиной сундук с одеждой прабабушки на чердаке. Будто все кругом выросли, а вот они — нет.

Мне не спалось ночью, я бездумно водил ногтем по обивке дивана, рисуя круги и треугольники, вставал — тихо-тихо, чтобы не разбудить Герми — курил в чуть приоткрытое окошко, разглядывал, как налитая в стакан вода ловит отсветы фонарей с улицы. И думал. Думал о том, что он скажет мне. И что я скажу ему. И проигрывал в уме массу вариантов, и порой мои демоны даже с надеждой поднимали голову — да, вдруг что-то невероятное возьмет и случится… Что? Лорд Довилль падет перед тобой ниц, герой, станет умолять о прощении? Брось, он, думаю, мог и вообще не заметить, что сделал по отношению ко мне что-то плохое. «А морские ежи?» — спрашивают мои неугомонные собеседники, — «он же из-за тебя, ты что, не понимаешь?» Понимаю, да…вероятно, ему было непросто проститься со мной на Кесе. Может быть, тоже привязался…если он вообще умеет. Но он это пережил, я даже не сомневаюсь. Потому что так было нужно — всем, и ему в первую очередь. Потому что планы, над которыми ты работаешь четыре года, вовлекая в них массу людей, не бросают под ноги милым симпатичным мальчишкам типа меня. Было приятно, не более. Так, просто хорошее воспоминание. Эпизод. Передышка.

А даже если вдруг — да-да — если вдруг мир перевернется, и он скажет: «Я так виноват перед тобой! Я скучал по тебе…» Нет, забудь, такого не бывает. А даже если и бывает… Ты готов занять место в его мире, бывший герой? Простить, забыть, стать мальчишкой-любовником при богатом и влиятельном маге? Не понимая и не принимая того, что он делает? Представь себе его жизнь, которая начинается сейчас, нет, на самом деле, она началась еще вчера или позавчера, сразу после захвата Министерства, когда они сформировали правительство, распределили посты, приняли первые решения… Его жизнь с заседаниями кабинета министров, визитами, переговорами, зваными приемами… И с понимающими улыбками таких, как лорд Малфой, в промежутках — что, Северус, торопишься к … своему Поттеру? Это в любом случае был бы неравный союз, он был бы возможен, если бы я тогда, еще на Кесе, согласился поговорить с ним. Стал бы его союзником. Стал бы одним из НИХ. А так… быть некой привязанностью, такой вполне простительной слабостью, которую прячут от других?

Но, я надеюсь, лорд Довилль избавит меня сегодня от мук непростого выбора — прощать, не прощать… Он не станет извиняться. Да, он делал это на Кесе, но там это было нечто столь личное, интимное… Мне кажется, тогда это вообще был не он. Не он, не я…

Давай рассуждать проще. Он забрал меня на Кес. Он заставил меня привязаться к себе, а потом предал. Он сделал так, как ему было удобно. Это вполне укладывалось в его планы. Малфой и он вынудили Гермиону предать мужа, чтобы совершенно бездушно использовать и ее. Так что брось, Гарри, тут не о чем говорить. Ты будешь вежлив и не более. Это просто вызов в Министерство. Мне надо просто пойти и вернуться — не нагрубить, не сорваться на крик и упреки… и не сдаться. Вполне посильная задача.

- Тебе сахар положить? Гарри, я в третий раз спрашиваю — сахар будешь?

Я смотрю на нее и не сразу понимаю, чего она от меня хочет. А потом отрицательно мотаю головой. И замечаю, что у нее темные круги под глазами. И слишком много движений — она постоянно что-то перекладывает на столе: то ложку, но нож, то крышку от сахарницы. Тоже не спала? Нервничает? Ах да, Поттер, ты же у нас пуп земли! А то, что твоя подруга сейчас впервые отправляется на работу в Министерство, где сейчас полным-полно тех, кого она всю свою сознательную жизнь считала своими врагами? Тех, кто не называл таких, как она, иначе как грязнокровки? Тех, кто охотился за ними, как за зверьем, в наш так и не состоявшийся седьмой год в Хогвартсе? Представь себе, ей тоже не по себе! И пока совершенно неясно, где Рон, вернется ли он, а если да, то захочет ли выслушать ее. Но нет, Поттер, ты будешь сидеть здесь и пускать слезу по своей несостоявшейся любви!

- Герми, все будет нормально, вот увидишь! — говорю я, словно извиняясь.

- Значит, мантию не наденешь? — она делает вид, что не слышала то, что я ей только что сказал. — Как ребенок, честное слово! Ты же взрослый маг, Гарри!

Я не собираюсь с ней спорить, только отрицательно качаю головой. И под ее неодобрительным взглядом натягиваю толстовку и джинсы Рона, и ту самую черную куртку, которая мне всегда нравилась. Герми направляет на меня палочку, укорачивая вещи мне по росту, но они все равно сидят несколько мешковато — Рон все же гораздо крупнее меня. Ну что ж, с чужого плеча… мне не привыкать.

Перед выходом я все же бросаю взгляд в зеркало, так, скорее, по привычке, нежели ожидая увидеть там что-то новое или же выглядеть достойно в глазах заместителя министра по внешним связям. И то, что я вижу, меня… не, не ошеломляет, конечно, но… Я вижу себя практически таким же, каким был еще в школе — с растрепанными волосами, чуть съехавшими на бок очками. Как будто только стал чуть старше. А так такой же мальчишка, как и когда, да, когда Довилль стал засматриваться на меня на моем шестом курсе. Что, хочешь его растрогать? И я немедленно поворачиваюсь к Герми, почти сердито бросая ей:

- Ну что, идем мы или нет?

Министерство встречает нас непривычной пустотой — нет обычного потока посетителей, раздающихся приветствий, шарканья множества ног. И практически абсолютная тишина — пара голосов в дальнем конце Атриума возле лифтов кажутся возмутительно громкими, неуместными. На стойке охраны нас останавливают — Грегори Гойл регистрирует палочку Гермионы, меня тоже удостаивает взглядом, я бы даже не сказал, что неприязненным:

- А, это ты, Поттер. Проходите. Тебе на третий этаж.

- Я знаю, Грегори.

Гермионе со мной по пути — большая часть министерских кабинетов расположена именно на третьем этаже. Лоуди квартирует всего в паре шагов от лорда Довилля, так что Герми провожает меня почти до самых дверей.

- Удачи! — шепчет она мне.

- И тебе тоже.

Она подмигивает мне, стараясь казаться веселой. И мы договариваемся, что бы там ни было, но сегодня вечером мы вновь встретимся у нее дома. Наверное, это обещание дает нам обоим некую опору. А я решительно открываю дверь и делаю шаг вперед, хотя на какую-то секунду у меня мелькает безумная надежда — вдруг дверь не откроется, и мне можно будет просто развернуться и уйти, просто сбежать?

Сибилл Эшли, видимо, его секретарша, поднимает глаза от вороха пергаментов на своем столе. Будет занятно, если лорд Довилль предложит мне подождать и продержит здесь еще пару часов. Это было бы очень правильно. Мне бы даже, честно говоря, этого очень хотелось, потому что я просто не могу себе представить, как мы сможем смотреть друг на друга после всего, что произошло. Да нет, это я не могу. Это я дурак. Думал о нем все прошедшие три месяца. Ему-то было, чем себя занять.

- Мистер Поттер, лорд Довилль ждет Вас.

Сибилл вежливо улыбается мне. Как-никак, должности секретаря такого человека ей придется соответствовать. Пусть даже островной загар все еще покрывает ее лицо, шею и руки, словно напоминание о пиратской жизни, сам факт которой в свете нынешних перемен следует скорее забыть как не совсем приличный. Она широко распахивает передо мной дверь… и мне кажется, я вновь ступаю на белый, сияющий на солнце песок, который вот-вот оросится моей кровью. Дыши глубже, Поттер. А мои демоны уже отодвигают себе стулья и рассаживаются вокруг стола, чтобы им удобнее было смотреть на него.

Он поднимается мне навстречу из-за стола, и я с удивлением замечаю, что он тяжело опирается на массивную трость, так что костяшки пальцев становятся почти белыми от напряжения. Ранен при нападении? Наверняка. Я не тот, кого это должно волновать. Я тоже ранен, лорд Довилль, причем, боюсь, это уже не исправить. А Вам нужны зелья и покой, которые в моем случае совершенно бесполезны.

- Здравствуйте, лорд Довилль, — говорю я ему, не отрывая глаз от его руки, сжимающей трость.

- Садитесь, Поттер.

Ну вот, говорю я себе, самое страшное позади — раз он так назвал меня, значит, мы управимся быстро — без воспоминаний и извинений. То, что я и думал — минутная прихоть, с которой он давно уже справился. А я вот нет. Так что я улыбаюсь своим демонам — горько и грустно, но так, чтобы он не заметил моей улыбки. Его кабинет, как и все Министерство, выглядит пока еще пустынно — он уже устранил все следы присутствия здесь предыдущего владельца, но вот превратить это безликое помещение в свою обитель пока что не успел.

- Если Вы помните, я обещал вернуть Вам магию, когда все закончится. Вы прекрасно справились — и Вы, и мисс Грейнджер.

На нем очень дорогая мантия — темно-серая, почти черная, расшитая серебром. И волосы просто убраны в хвост — министрам не к лицу пиратские косы. Он тоже занимает место за столом — довольно далеко от меня, и у него в руках появляется та самая темная металлическая коробочка, некогда вытянувшая из моего тела силу, словно тонкие нити. И там, на ее дне, маленьким клубочком дремлет то, о чем я уже успел забыть. То, что я так жажду вернуть, хоть и не признаюсь себе в этом. Пока он произносит слова заклятия, я смотрю в его лицо — усталое, холодное, надменное, чтобы навсегда унести с собой, сложить вместе с газетными страничками, которых у меня в последующие месяцы накопится немало, сохранить и так никогда и не суметь выбросить. А вот с газетами я давно расстался… Моя возвращающаяся сила вливается в меня постепенно, ровно, поток ее все никак не останавливается, мне даже кажется в какой-то момент, что она вот-вот разорвет мне грудь. Ее так непривычно много.

- Все, Поттер, Вы снова маг, — легко говорит он, глядя на меня так, будто я должен рассыпаться в благодарностях.

А потом он протягивает мне через стол волшебную палочку, да, ту самую, мою, что когда-то была конфискована у меня при аресте.

- Попробуйте, — говорит он, — все должно получиться.

«Люмос», — произношу я, на конце палочки зажигается небольшой огонек. Как странно, все действительно нормально. Мне вернули магию, в моих руках палочка, мне по-прежнему, несмотря на столь значительный перерыв, подвластны заклятия. А я не ощущаю радости. И у меня такое чувство, что мне не возвратили мою магию, а, наоборот, забрали последние воспоминания о ней…

- Я могу идти, лорд Довилль?

- Еще нет, Поттер, — он протягивает мне какие-то бумаги. — Подпишите.

- Что это?

- Документы о том, что Вы вновь вступаете во владение Вашим домом на Гриммо, а также денежным хранилищем Ваших родителей и Вашего крестного в Гринготтс.

Вместе с бумагами он протягивает мне ключи и еще какой-то конверт.

- Что это?

- Это денежная компенсация от Министерства Магии за вынесенный Вам Визенгамотом несправедливый приговор. Три тысячи галеонов.

- Я не возьму. У меня и так достаточно средств.

- Ничего не могу с этим поделать, — он разводит руками. — Это не мои личные средства. Это то, что Вам полагается от Министерства. И не одному Вам. Такую же сумму получат и другие невинно осужденные.

- И Вы тоже? — я все же не удерживаюсь от глупой детской выходки.

- Я не получу. Меня никто безвинно не осуждал. А вот Вас и Рональда Уизли — да. И еще несколько человек. Так что деньги Вам придется взять. Купите себе новую мантию, — он выразительно смотрит на мое маггловское одеяние. Тоже не удерживается от замечания.

Я не собираюсь с ним спорить, я просто подписываю все требуемые бумаги, предварительно внимательно изучив их содержимое — он выглядит слегка удивленным подобной обстоятельностью, не торопясь, раскладываю конверты, ключи и пергаменты, подтверждающие мои восстановленные права, по карманам просторной куртки Рона. Пусть он тоже видит, что я не спешу. Потому что любой неосторожный жест может выдать меня. А он должен подумать, что мне все равно. Как и ему.

- Я могу идти, лорд Довилль?

И я уже поднимаюсь с мягкого стула с резной спинкой, чтобы сделать шаг к двери. Только бы успеть, только бы не рассыпаться осколками в приемной. А в голове стучит только одна мысль — он расплатился со мной, как расплачиваются за услуги с дешевой шлюхой. Нет, что ты, Поттер, с очень дорогой шлюхой — тебе вернули дом, немалое состояние и даже дали три тысячи галеонов на карманные расходы, чтобы ты ни в чем себе не отказывал. И я даже не оборачиваюсь на своих демонов, нехотя и разочарованно покидающих места за его столом, чтобы удостовериться в том, что они следуют за мной. Я бы предпочел, чтобы они остались у него. Но они, кажется, намерены сопровождать меня всю оставшуюся жизнь, переезжая со мной из страны в страну, останавливаясь в маггловских отелях и на съемных квартирах…

- Гарри, — вдруг тихо говорит он, когда я уже берусь за ручку двери.

И я вынужден обернуться, чтобы лишь на долю секунды увидеть воспоминания о том, другом человеке в его глазах.

- Гарри, — спрашивает он, — что ты собираешься делать?

Это запрещенный прием, господин заместитель министра. Разве не так? После него противник может упасть на арену уже бездыханным. Но я крепко стою на ногах.

- Я пока не решил, — пожимаю плечами. Я уже не так наивен, чтобы он смог растрогать меня, просто назвав по имени.

- Послушай меня, — он вновь тяжело поднимается и делает несколько шагов по направлению ко мне. — Ты можешь выбрать любую работу — Аврорат, Министерство. Что угодно. Мы умеем быть благодарными.

Я молчу. Мне не нужно ни его, ни их благодарностей.

- Ты мог бы поступить в Университет. Почему нет? Гарри…

А дальше он говорит то, чего ему говорить не следовало:

- Послушай, Гарри, мы могли бы…

Я сразу понимаю, о чем он, и отступаю. Всего на полшага назад.

- Нет, мы не могли бы, лорд Довилль, — твердо говорю я ему. — Мне не нужно от Вас и Министерства ни работы, ни благодарности, ни чего-либо еще.

В его лице почти ничего не меняется, он только на секунду опускает взгляд, а когда вновь смотрит мне в лицо, я вижу перед собой лишь величественного лорда, министерского чиновника, который непонятно почему все же снизошел до разговора с никчемным мальчишкой.

- Ничего не хотите, мистер Поттер? — его голос вновь холоден, будто металл скользит по льду…— хотите прозябать на задворках магического мира? Вновь не представляете себя никем?

- Вы уже говорили нам с Роном на острове, что мы готовим себя к жалкой жизни.

Я же обещал себе не пререкаться с ним! Пусть слово твое будет «да» — да, «нет» — нет, а что кроме….

- Теперь Вы даже не герой, мистер Поттер. В той жизни, в которой Вы оказались на этот раз, Вам придется начинать с нуля. Или Вам это кажется непривычным?

- Да, для Ваших я точно не герой, — спокойно соглашаюсь я.

- У Вас, что, совершенно нет амбиций, Поттер? Честолюбия, в конце концов? Желания доказать всем, что Вы не просто экс-золотой мальчик? Будете разносить мороженое у Фортескью? Помогать Джорджу Уизли в магазине?

А Вы вышли из себя, лорд Довилль, констатирую я про себя. Что, неужели и мне удалось задеть Вас? Обещаю, этого больше не повторится.

- Если Джордж будет не против… Мы ничего больше не должны друг другу, лорд Довилль. Ни я Вам, ни Вы мне, — все же эти горькие мальчишеские слова вырываюсь как-то сами, помимо моей воли. — Я могу идти?

- Разумеется.

И я покидаю его кабинет, вежливо прощаюсь с Сибилл, сидящей в приемной, дохожу до двери, думая только об одном — дойти до спасительного коридора, не привалиться там к стене на глазах у тех, кто случайно может увидеть меня там, не разбить кулаки в кровь о камни. Ты не умеешь пробивать стены, мистер Поттер. Иди, еще несколько шагов, впереди лифт, ты точно сможешь, ты даже поздороваешься с теми, кто окажется с тобой в кабине — ты всех их знаешь, ты поднимешься в Атриум. А там Гойл протянет тебе записку — сэр Энтони ждет тебя у себя в Аврорате. Сегодня в 13 30. Ты выйдешь на улицу через вход для посетителей, чтобы только там, в шумной безликости маггловского города, прислониться к каменной холодной стене щекой. И напомнить себе о том, что ты не умеешь плакать…

* * *

Я сижу сейчас, в этот утренний час в церкви Святого Влаха, практически один, если не считать парочки туристов, стоящих у алтаря и разглядывающих фигуру святого, держащего в руках макет города, изваянного из камня. Я смотрю на деревянную скамью перед собой, бездумно вычерчивая на ее темной поверхности замысловатые фигуры. Если сейчас уронить голову на руки, я стану похож на кающегося грешника — неплохой объект для фотосъемки.

Я теперь и сам не знаю, чего я ждал в тот день от господина заместителя министра, заранее решив, что никто из нас ничего не получит. Я же не мог услышать от него извинений в тот день? Да и вообще, глупо было ждать от него чего-либо подобного. И я уверен — даже если бы они и были произнесены, их вряд ли было бы достаточно. Он был виноват передо мной, и он знал об этом, что только заставляло его быть со мной еще более жестоким. И он не мог не понимать, что такой, как я, скорее всего, не простит его. Он был… да, почти равнодушен, у него это всегда неплохо получалось.

В том декабре, стоя на лондонской улочке, состоявшей, как казалось, из одного только холодного ветра, я был убежден, что ошибся тогда, на Кесе, ошибся, как ребенок, принял его желание за нечто большее. Ничего там больше и не было… А ты, как дурак, перебирал свои убогие секреты. Жемчужины, драгоценности… Самому-то не смешно? Но многое из того, что неясным отзвуком слухов, шелестом перелистываемых кем-то посторонним страниц, или же черными строчками писем на белом экране приходило ко мне с моей далекой и уже недоступной родины… ну, не то, чтобы полностью убедило меня в обратном, но все же… все же я порой начинал надеяться, что все было не так просто. Но он никогда не искал меня. Хотя, учитывая историю моего отъезда — было бы странно, если бы он попытался.

Я больше никогда не видел лорда Довилля. Ни разу. И знаю, что не смог забыть его, даже за эти полтора года, что прошло со дня нашей последней встречи в Министерстве. И уже не обманываюсь, просто знаю — я любил его тогда, и люблю сейчас. И, видимо, с этим уже ничего не поделаешь. Поэтому, выходя из церкви, я по как-то незаметно сложившейся привычке, зажигаю две маленькие свечки — нет, не думая ни о ком конкретно, просто так. И отправляюсь в Luna e mare.

36. Встречи и расставания (часть 2)

В тот день у меня еще пара часов до встречи с сэром Энтони, так что я все же возвращаюсь — аппарирую с пустынной улицы прямо в один из переулков в окрестностях Косой Аллеи, вновь поражаясь безлюдию, царящему вокруг. Но, как ни странно, все магазины и магазинчики, бесчисленные лавочки и кафе открыты, хотя трудно сказать, можно ли в ближайшее время рассчитывать на обилие посетителей. Вечером, когда мы с ней будем ужинать на «нашей» маленькой кухне, Гермиона сможет объяснить мне этот парадокс — согласно распоряжению новых властей у тех из торговцев, кто посмеет из страха оставить двери своей лавки закрытыми в эти смутные дни, будут отозваны лицензии. Что ж, и в этом тоже вполне узнаваемый почерк островного братства. Они хотят, чтобы все шло, как и прежде — неважно, что только позавчера крышу Министерства Магии украшал гигантский пиратский фрегат, а в коридорах Аврората и около кабинетов чиновников шло сражение — жизнь во вновь мирной Магической Британии должна продолжаться. И пусть не раздаются перезвон рождественских колокольчиков и гимны приближающегося Рождества вокруг главной елки Магического Лондона — рано или поздно улицы все равно наполнятся жизнью, разговоры, сначала боязливые, ведомые вполголоса, станут раздаваться все громче и увереннее, дети потянутся к витринам со сладостями и магазинам с квиддичными принадлежностями, в аптеки вернутся сумрачные зельевары, студенты университета вновь станут листать тяжелые фолианты, выставленные на полках книжных лавок. Все пойдет своим чередом. Все рано или поздно забудется.

И я пересекаю улицу, чтобы войти под своды банка Гринготтс, знать ничего не желающего ни о каких переменах. Думаю, случись Темному Лорду сейчас воскреснуть и заглянуть сюда, дабы справиться о состоянии своего счета, гоблины бы ни капли не удивились. Разве что спросили бы, есть ли у мистера Риддла его ключ.

- Здравствуйте, мистер Поттер! — вот, один из них глядит на меня из-под очков, ушастый, маленький, наклоняясь ко мне от своих книжек. — Хочу сообщить Вам, что Ваши хранилища в полном порядке.

Да, здесь ничего не меняется, все так же незыблемо, как и в былые времена. Я вежливо отвечаю на приветствие и протягиваю ему ключ от хранилища моих родителей.

- Как такое возможно, мистер…

- Грибсбрас, к Вашим услугам. Видите ли, мистер Поттер, Ваше имущество все это время… как бы Вам сказать, находилось под личной опекой мистера Лоуди. Так что целостность хранилищ даже после конфискации не была нарушена. И вот теперь вновь, когда справедливость торжествует, все Ваше по праву. Желаете снять деньги?

- Да, разумеется, небольшую сумму, — от меня не укрылся беглый взгляд, брошенный гоблином на мою маггловскую одежду.

- Понимаю, мистер Поттер! Следуйте за мной!

И вновь вагончик, словно на детской карусели, везет нас по глубоким тоннелям к столь знакомой маленькой дверце в стене, за которой все это время оставались надежно спрятанными мои сокровища. Родительское наследство… Как оказалось, не такое уж и большое, когда я смог сравнить его с поистине бессчетными богатствами Блэков. Что ж, я не голодранец в магическом мире, что тоже приятно.

- Скажите, мистер Грибсбрас… я ведь смогу перевести часть состояния в фунты? — сам не знаю, отчего я спрашиваю его об этом.

- Разумеется, мистер Поттер! Хотите прямо сейчас?

- Нет, что Вы! Просто подумалось… Купить подарок родственникам или себе что-нибудь из маггловских вещей…

- Конечно, не возникнет ни малейших проблем.

- А сведения о снятии средств со счета…

Когда мистер Грибсбрас понимает, о чем я собираюсь его спросить, у него даже глаза округляются от возмущения.

- Мистер Поттер! Мы гарантируем нашим клиентам полное соблюдение банковской тайны!

- Простите, ради Мерлина, простите! — я торопливо извиняюсь, осознавая, какую несусветную глупость спросил только что.

И мы прощаемся, церемонно раскланиваясь, меня просят заходить почаще. Как-никак, я по местным меркам довольно значительный клиент.

До того момента, когда двери обновленного Аврората гостеприимно распахнутся передо мной, остается еще минут сорок — я, все же радуясь вернувшейся ко мне магии, с удовольствием узнаю время при помощи заклятия, аппарирую. Вроде ерунда, без которой я вполне мог бы и обходиться, но… такая приятная, естественная, некогда привычная, как дыхание. Так что я, кажется, даже начинаю улыбаться, стараясь сделать вид, что утреннего разговора в Министерстве в моей жизни и не было вовсе. И…да, конечно, а почему бы и нет? Почему бы и не выпить чашечку кофе в старом, таком знакомом с детства кафе у Флориана Фортескью, тем более, что старик, обрадованный тем, что есть хоть один посетитель, уже радушно спешит мне навстречу. Внутреннее пространство его кондитерской, столы, стулья — все вдруг кажется мне каким-то нереально маленьким, съежившимся. Так, наверное, часто бывает, когда возвращаешься в места, где был еще ребенком.

- А, мистер Поттер! Давненько-давненько! — он приносит мне чашку капучино и небольшое пирожное, наверное, помнит, что я люблю сладкое.

- Что, никого сегодня, мистер Фортескью?

- Никого, мистер Поттер, никого…, — он разводит руками.

Я понимаю, что завязать беседу будет вполне естественным в данной ситуации. Он знал нас еще детьми, летом перед школой мы всегда собирались у него на открытой веранде, шумели, объедались мороженым, причем он всегда старался поставить передо мной самую большую порцию и не взять с меня ни кната. А Гермиона, очень смущаясь, украдкой стирала белые молочно-шоколадные дорожки с губ или щек… мы с рыжим на такие мелочи внимания не обращали.

- Да, мистер Поттер, пока вот… Ну, ничего, надеюсь, Рождество возьмет свое. Подтянутся потихоньку. А так Вы сегодня — мой первый посетитель! — он сокрушенно вздыхает, присаживаясь за мой столик и вытирая руки о фартук. — Вернулись, значит?

Я киваю, так как говорить с набитым ртом для человека моего возраста приемлемым уже давно не считаю. А он совершенно неожиданно заговорщицки подмигивает мне:

- Значит, правду тогда говорили, что Вы с ними заодно, а? Теперь-то Вам, ясное дело, почет да уважение.

Я сглатываю от неожиданности и аккуратно ставлю чашку на блюдечко. А он, как ни в чем не бывало, продолжает:

- Ну, не чинитесь, мистер Поттер! Что ж тут такого? Я же вас всех еще детишками помню — и Вас, и друга Вашего рыжего, и мисс Грейнджер. Без них ведь, небось, тоже не обошлось?

Я молча встаю и кладу деньги на скатерть, а он смотрит на меня удивленно и никак не возьмет в толк, что же мне так не понравилось в его словах.

- А что я такого сказал? Правда-то, она глаза колет, — говорит он негромко уже мне в спину, но так, чтобы я мог услышать.

И так я покидаю еще одно место в магическом мире, место, когда-то тоже казавшееся отмеченным на моей карте специальным «счастливым» крестиком. Время, что еще осталось у меня до встречи с сэром Энтони, я трачу на то, чтобы вернуться в Гринготтс и обменять часть моих галеонов на фунты. Потому что, если мне вновь сегодня взбредет в голову выпить кофе, я предпочту сделать это в маггловском Лондоне.

В Аврорате, вопреки ожиданиям, меня встречает гул множества голосов, мимо снуют люди, здороваясь со мной на ходу — конечно, здесь же добрая половина всех островных обитателей! Хольгер, замерший у входа (да-да, здесь можно установить мемориальную доску с надписью: На этом месте в апреле 2001 года были арестованы стажеры Поттер и Уизли при попытке вынести секретные документы из Аврората!) пропускает меня, даже не взглянув на пропуск. Я не спрашиваю, куда мне идти — наверняка, сэр Энтони расположился в бывшем кабинете Кингсли-Блэкмора. Да, так оно и есть — я несколько удивленно озираюсь, потому что привычных мне по прежним временам несколько помпезных декораций во вкусе мистера Шеклболта здесь нет уже давно, а от того, что натащил сюда Блэкмор, Нотт старший уже успел избавиться. Так что и здесь некоторое запустение — как это, должно быть, и бывает, когда в дом вселяются новые хозяева.

- Гарри!

Сэр Энтони, едва услышав мои шаги на пороге, отрывается от сражения с громоздким шкафом, из которого он разом пытается достать пять увесистых папок. Папки, обрадованные тем, что неприятель отвлекся, шумно падают, рассыпая свое содержимое тысячей листочков по полу кабинета. Нотт старший только машет рукой, указывая мне на кресло напротив своего стола, кричит секретарше — это Миллисент — чтобы немедленно принесла нам чаю. Или кофе? Спасибо, кофе я сегодня уже выпил… Значит, мне чаю, ему кофе. А сигареты у сэра Энтони есть всегда. Мы не виделись с самого пиратского острова, с той ночи, когда он участвовал в нашем допросе перед поединком. Конечно, на следующий день он видел, как я сражался с Довиллем, а я помню и его, стоявшего рядом с Малфоем… И сейчас его одежда и повадки по-прежнему напоминают мне пирата — вот человек, который тоже не слишком жалует парадные мантии. На нем просторный маггловский свитер с высоко засученными рукавами и джинсы, сейчас покрытые пылью и пергаментной трухой — похоже, он уже давно разбирает архив в кабинете Блэкмора. Интересно, есть ли здесь те самые папки, те, в которых листок к листку подшиты показания Джинни, Дина, Блэкмора…те, из которых явствует, что мы с НИМИ заодно… Впрочем, как только что объяснил мне мистер Фортескью, это и так всем очевидно.

- Гарри, сынок, я так рад тебя видеть…

Он жмет мне руку, потому что обниматься через стол довольно глупо, тем более с новым главой Аврората.

- Вас можно поздравить с назначением, сэр Энтони?

- Ну да, — он обводит руками полупустое помещение и папки, так и лежащие на полу. — И сейчас ты, вероятно, спросишь меня, а что я собираюсь делать с твоими бывшими коллегами?

Честно говоря, это был именно тот вопрос, который я и собирался ему задать, хотя называть авроров бывшими коллегами я прекратил давно. Даже мысленно.

- Гарри, — в уголках его глаз собираются бессчетные мелкие морщинки, — мы не собираемся формировать правительство имени Темного Лорда. Я не планирую никаких репрессий. Если кто хочет — милости просим к нам. Старый ты аврор или новый — мне без разницы.

- И много желающих? — мне почему-то не верится, что бывшие верные слуги старого Министерства, наперегонки и отталкивая друг друга, побежали записываться в новый Аврорат.

- Хватает желающих, Гарри. Для большинства это просто работа. Да, мы воевали — мы с ними, они с нами. А вот сейчас мы предлагаем все это закончить. Проблем, конечно, хватит — со старыми, с новыми, но, думаю, все это преодолимо.

- Вы видели, какая пустота на улице?

Неужели их это не пугает? Канун Рождества — а Косой переулок вымер, будто чума ошиблась на несколько столетий и решила наведаться в этот отнюдь не средневековый город.

- Пустота? — он не особо удивлен. — Я, честно говоря, не особо присматривался — был сегодня только здесь да в Министерстве, тут, сам понимаешь, не особо засмотришься. А что ты хочешь? Конечно, они испугались.

Он поудобнее устраивается в кресле среди хаоса, пока что царящего в его кабинете, делает небольшой глоток из своей чашки, закуривает и с удовольствием затягивается. У него совершенно обычные сигареты, почему-то отмечаю я, будто когда-нибудь видел у сэра Энтони какие-нибудь иные.

- Конечно, будут еще какое-то время бояться, что ж тут неожиданного? Наверняка сейчас припоминают нам, чье место было поближе к Темному Лорду, а чье подальше…

- А Ваше?

- Мое? Мое поближе, — он смеется. В его присутствии мне позволено многое.

- Вы думаете, все так быстро забудется?

И когда я задаю ему этот вопрос, я вдруг вспоминаю о разговорах, случайно подслушанных нами с Герми, пока мы сидели с ней на крыше и любовались на диковинный Корабль. Разве хоть один человек вспомнил о Волдеморте? Так ли это важно, как до сих пор кажется мне?

- Гарри, — говорит он немного грустно, даже, кажется, качает головой, умиляясь моей наивности, — это ты воевал против нас. Ты да еще, пожалуй, несколько человек. А мы были вашими врагами. И все мы об этом помним… А те, кого сегодня утром заставили открыть лавочки на Косой Аллее… у них был один вопрос: не будут ли грабить? Они не герои, Гарри. Если та жизнь, которую мы сможем предложить им, будет их устраивать — а я надеюсь, она таковой и окажется — не пройдет и пары месяцев, как они уже и не вспомнят, кто из нас служил под знаменами Темного Лорда, а кто вошел в правительство с другой, «мирной» стороны. И нам бы хотелось, чтобы это произошло как можно быстрее. Мы пришли не убивать, не мстить и не грабить. Просто жить, да, рядом и вместе с теми, кто когда-то, уже при Фадже, называл нас исчадиями ада и слугами тьмы.

Я не знаю, почему, когда я слушаю сэра Энтони, мне хочется с ним соглашаться. Мне кажется, он говорит какие-то очень правильные вещи. А может быть, все дело в том, как он их говорит.

- То есть никаких преследований магглорожденных, убийств тех, кто не согласен с вами, конфискации имущества у тех, кого вы сами считаете грабителями?

- Я бы поспорил насчет последнего пункта, — сэр Энтони хитро прищуривается. — Одно хорошо — в этом направлении мы немало потрудились еще в те времена, когда были пиратами. Пиратам ведь можно грабить?

Сэр Энтони опять улыбается. Он рад меня видеть, рад, что для них все так хорошо закончилось. И дальнейший путь представляется ему тоже, похоже, весьма безоблачным. Впрочем, думаю, если кто-то в Магической Британии станет уж очень рьяно протестовать против новых порядков (да и будут ли они такими уж новыми?), сэру Энтони найдется, что ответить.

- Сэр Энтони, хорошо, допустим, я могу представить Малфоя, Довилля, Вас, да и чего греха таить — всех, кто сейчас вошел в правительство, во вполне цивилизованном обличье…

Нотт просто усмехается в подстриженные ершиком усы и никак это не комментирует. А я продолжаю:

- Но есть среди Ваших и такие…

- Какие?

- Руквуд, например. Если честно, как был головорезом, так и остался. Я плохо себе представляю, как его можно выпускать на люди.

Нотт задумчиво ерошит густые седые волосы и вновь тянется за сигаретами:

- Августус тяжело ранен, Гарри. Мы собирались приставить его как раз к вопросам возвращения имущества изгнанных семей. Не одного, конечно. Но пока ему совершенно не до этого. Возможно, это и к лучшему.

- А потерь у вас много?

Странно, но этот вопрос как-то не приходил мне в голову. Как не интересовало и то, сколько раненых и погибших со стороны Министерства. Когда я потом, уже пару месяцев спустя, подумал об этом, я даже изумился своей недогадливости — разве когда-нибудь раньше мне было все равно? Да я не мог дышать, если слышал о невинно убиенных, о погибших в неравных битвах, убитых аврорах, спавших на посту… А теперь вот это безразличие… Странно… Ни свои, ни чужие… Никто, нигде…Просто я еще не понимал тогда, что вот так, незаметно пробивались из земли маленькие ручейки, незаметно набирая силу, чтобы в один прекрасный день превратиться в один мощный поток, подхвативший меня и унесший прочь из того небольшого мирка волшебного сообщества, которое я все же до определенного момента продолжал считать своим. Но в тот день, когда я сидел с сэром Энтони в Аврорате, я еще не задумывался об этом, хотя, кто знает… А зачем тогда я задавал гоблину в банке те странные вопросы? Но нет, если Юэн Эванс и собирался явить себя миру, то делал это до поры до времени незаметно.

- Знаешь, как ни странно, потерь практически и нет. Есть несколько очень тяжело раненых, есть убитые среди тех, кто присоединился к нам уже здесь, в Англии — они были не очень хорошо подготовлены. Довилль вот тоже отличился… Ты же был у него?

Этот вопрос застает меня настолько врасплох, что я даже вынужден напомнить себе, что, если я не хочу давать сэру Энтони отчет о том, что же на самом деле произошло между мной и капитаном Довиллем, мне стоит все же продолжать дышать и говорить.

— Да, был утром, — говорю я, стараясь, чтобы в моем голове не звучало ничего, кроме безразличия.

Только вот старший Нотт, скорее всего, все равно разгадывает мой маневр, однако не торопится выводить меня на чистую воду. За что я ему благодарен и по сей день.

- Лорд Довилль вернул мне магию, а также ключи от дома на Гриммо и доступ к банковским хранилищам родителей и крестного. Ну и передал эту дурацкую компенсацию от Министерства. Не знаю, что с ней и делать.

- Оставь, деньги никогда не бывают лишними. Так ты его видел… заметил, наверное, что он ранен?

Нет, сэр Энтони не станет докучать мне ненужными вопросами. Но и то, что он наметил, он расскажет. Как знать, может быть, у него свои планы? Он же тоже хитрый лис, я слишком прямолинеен, чтобы разгадать таких, как он.

- Да, заметил. Но раз он в Министерстве, вряд ли с ним что-то серьезное?

Думаю, Нотту было вполне достаточно этого вопроса, чтобы найти подтверждение каким-то своим догадкам. Смешно, я вот до сих пор не вполне уверен в его роли в моей дальнейшей истории… То, что он сказал Рону уже потом, в мае… Жизнь длинная, а мир велик… Что он мог иметь в виду? И зачем приходил на Гриммо с обыском? Мы до сих пор не знаем…

- Довилль, — сэр Энтони наклоняется ближе ко мне, — он сам подставился. И это не в первый раз за последние месяцы. Мне кажется, он временами вообще себя не контролирует. А если ты себя не контролируешь — какого черта ты воюешь? Но, слава Мерлину, все обошлось, — сэр Энтони откидывается на спинку кресла, — господин заместитель министра практически в полном здравии.

Мне не хочется говорить с Ноттом о бывшем пиратском капитане. Вообще ни с кем не хочется. Поначалу я даже рассказываю себе, что сама эта тема мне столь неприятна, что я не желаю, чтобы его имя оскорбляло слух тех, кого я хочу видеть рядом с собой. А потом, уже позже, понимаю, что это просто мой способ завладеть им окончательно, хотя бы только в моих воспоминаниях… Только я и он. Если бы я лучше переносил маггловскую выпивку, я бы мог даже рассчитывать на то, чтобы унести страшную тайну моего безумия с собой в могилу…

А еще… в тех словах старшего Нотта сквозила явная неприязнь к лорду Довиллю. Ведь он чуть ли не драться с ним на острове собирался. Мне еще пришлось писать записку. Но я не спрашиваю о подробностях, торопясь увести нашу беседу в более безопасное русло.

- Сэр Энтони, Вы, конечно, не скажете мне, как Вам удалось захватить Аврорат и Министерство?

- Почему нет? — он наливает мне еще чаю, достает упаковку маггловских печений, протягивает мне. — Если коротко, там и не было ничего интересного. Мы хорошо подготовились, кстати, благодаря тебе и мисс Грейнджер. Министерские практически не сопротивлялись, да и кому там… В Аврорате возни было несколько больше.

- А как Вы проникли в Аврорат?

- Гарри, — он качает головой, — а ты сам подумай.

- Ход из зала заседаний Визенгамота?

Сэр Энтони только многозначительно молчит.

- Даже не знаю, как тебе и сказать, сынок… Ничего, что собственноручно прикончил Сайруса Блэкмора? Я боюсь тебя расстроить, но мне уж очень хотелось.

- Вы хотели отомстить за МЕНЯ?

- Ты хороший человек, Гарри, — Нотт, кажется, не привык говорить что-то подобное. — Да, наверное, хотел. Ты чуть ли не первый, для кого мне захотелось сделать нечто подобное. Хотя это и не то, что ты можешь оценить.

- Я не знаю, как можно за это благодарить…

- За это и не нужно.

А потом он весьма предсказуемо зовет меня работать к себе. И я, что тоже весьма предсказуемо, отказываюсь. И мне даже не надо объяснять ему причин.

- Подумай, — говорит он мне, — присмотрись. Я не тороплю тебя. Может так статься, что пройдет пара месяцев, все уляжется, и жизнь покажется тебе вовсе не такой однозначной…

- Сэр Энтони, — я улыбаюсь, — Вам не кажется, что в этом отношении я безнадежен?

- Гарри, — он встает из-за стола, подходит ко мне и кладет мне руку на плечо, — сейчас ты просто устал. Отдохни, подумай. Тебя никто не торопит. Рано или поздно ты наверняка захочешь чем-нибудь заняться. Ну а я… я всегда буду рад видеть тебя. Договорились?

И я делаю вид, будто это так и есть, соглашаюсь, что мне просто необходимо перевести дух, привести в порядок дом на Гриммо, а заодно и свою расшатавшуюся жизнь — там подмазать, здесь подлатать. И можно будет начинать сначала…

- Сэр Энтони, а Вы не знаете, когда вернутся Рон и Невилл? — спрашиваю я его на прощанье.

Мы уже практически стоим в дверях — у него скоро совещание в Министерстве, так что он даже держит в руках традиционную бордовую мантию главы Аврората, которую, кажется, собирается накинуть прямо поверх запыленных джинсов и свитера.

- Отчего не знаю? Тео завтра отправляется за Лиз на остров, собирается ехать с ней к ее родителям — надо же придумывать для них какую-то приемлемую историю…

- Что-нибудь про притон и бандитов, от которых он ее спас?

- Что-то вроде того. И просить руки. Прямо рождественская сказка — родители обретают не только утраченную дочь, но и весьма симпатичного зятя.

- Вы рады, сэр Энтони? — я улыбаюсь, вспоминая наш с ним давнишний разговор на острове.

- Я позволил этому случиться. Значит, рад. Тео заберет с острова и твоих недотеп — они изъявили желание испробовать на своей шкуре, что значит путешествовать маггловским самолетом. Так что…, — он подсчитывает в уме, — завтра восемнадцатое… Он посадит их на самолет на Антильских островах, а сам вылетит с Лиз в Штаты. Я отправлю тебе сову, когда он сообщит мне дату вылета.

И мы вместе покидаем его кабинет и только там прощаемся. Его рука вновь ложится мне на плечо.

- Ты обещал подумать, Гарри. Не пропадай.

Я обещаю. Если честно, то это было чуть ли не единственное обещание, которое я не сдержал.

* * *

Когда я выхожу из здания Аврората на легкий морозный воздух, синеватые вечерние тени уже обозначаются на нежданно прояснившемся небе. И я сразу вижу ее. В теплой зимней мантии, плотно закутанная в шарф ручной вязки, с нелепой шапочкой с помпончиком на голове она похожа на кокон, гусеницу, когда-то давным-давно уже бывшую бабочкой, но вот теперь отчего-то начавшую новый круг превращений. Я подхожу чуть ближе — да, никаких сомнений, это она. Рыжие волосы выбиваются из-под вязаного ободка. Только вот лицо… черты его утратили прежнюю тонкость и четкость, словно расплылись. И глаза словно бы и смотрят прямо перед собой, но выражение их какое-то отсутствующее, будто там, за городскими крышами, ей вот-вот откроется что-то иное, неведомое остальным. Наверное, я крайне недогадлив, потому что понимаю, в чем дело, только приблизившись к ней чуть ли не вплотную — лисичка беременна. Черт, как забавно… Кого она ждет здесь в двух шагах от выхода из Аврората? Мужа?

- Гарри, наконец-то! — говорит она, и я понимаю, что бывшая миссис Поттер ждет меня.

- Здравствуй, Джин, — я по старой привычке все еще называю ее так, как делал это когда-то раньше. — Что ты здесь делаешь? Холодно ведь.

Забочусь о ней? Почему бы и нет? К чему беременной женщине стоять на холоде, переминаясь с ноги на ногу в тонких сапожках?

- Гарри, я хотела… ты ведь их всех знаешь, да?

А, ну да, моя милая, так бы сразу и сказала! Раз тебе что-то нужно, ты будешь стоять здесь в метель и стужу. Ведь ты такая стойкая, наша добрая маленькая Джинни! Поэтому ты даже не станешь тратить время на то, чтобы хотя бы для вежливости спросить о том, как поживает твой бывший муж, которого ты видела в последний раз, когда его выводили из зала заседаний Визенгамота и отправляли умирать в Азкабан. Ты сразу перейдешь к делу. И это очень правильно, потому что ни к чему не обязывающей болтовни с тобой я бы просто не вынес.

- Некоторых знаю, а что?

- Ты же знаешь нового главу Аврората, да?

- Мистера Нотта? Да, его знаю.

Я не стану называть его при ней сэром Энтони, потому что сэр Энтони, он мне что-то вроде друга, а ей ведь нужен мистер Нотт — глава Аврората.

- Гарри, извини, я понимаю, что это так дико, что я обращаюсь к тебе. После всего, что я…

- Не надо, Джин, — мы с ней оба прекрасно знаем, что и кто сделал, так что не стоит ей лишний раз перечислять свои заслуги.

- Понимаешь, он уволил Дина. Прям сразу, на следующий же день. И его, и Грэхема. А они даже ни в чем не участвовали, понимаешь? Даже не оказывали им сопротивления.

- Почему?

- Что почему? — она начинает злиться, но тут же опоминается, так как, если я рассматриваюсь как возможный благодетель, сердить меня не следует. — Почему не сопротивлялись?

- Да нет, — мне становится смешно, — уволил почему?

Хотя было бы забавно послушать, почему эти два предателя не оказали пиратам должного сопротивления. На самом деле, я прекрасно знаю, почему сэр Энтони выгнал их из Аврората, наверняка он хорошо запомнил мой рассказ о процессе надо мной и Роном, о том, как бывшие коллеги и жена оклеветали нас перед лицом почтенного собрания. Тогда, в Азкабане, я, скорее всего, назвал и их имена. Или сэр Энтони специально выспросил меня о том, как звали двух мерзавцев, так запросто отправивших своими лживыми показаниями бывших сокурсников в тюрьму.

- Может быть, это из-за того, что Дин магглорожденный?

- Ерунда, — это я могу сказать со всей определенностью. Разумеется, я не стану просвещать Джинни о том, что невеста младшего Нотта — не то что магглорожденная, а вообще маггла. — Грэхем чистокровный маг. Не думаю, что именно это сыграло роль.

- Гарри, — кажется, она сейчас попытается положить мне руки на плечи, так что мне стоит чуть отойти. — Ты же видишь, я…

- Ты беременна, Джинн. Это прекрасно. Могу только поздравить.

- Гарри, отец потерял работу в Министерстве. И Перси тоже. Дина выгнали из Аврората. Что с нами теперь будет? Ты не мог бы…

- Попросить, чтобы Дина не выгоняли?

Она кивает, обрадовавшись моей догадливости. Но я уверен, что даже мое заступничество не убедит сэра Энтони вновь принять на работу Дина Томаса. Даже пробовать не стоит. Да и каким идиотом буду выглядеть я, обратись я к нему с подобной просьбой?

- Боюсь, Джин, это невозможно. Мистер Нотт не меняет своих решений, и повлиять на него я не смогу.

На ее лице досада, злость, отчаяние, и в то же время готовность идти до конца. Что, не везет с мужьями, Джин? Думала, герой, а он отправляется в Азкабан. Попробуем еще? Бравый аврор, по слову начальства глотку ближнему перегрызет — и не подавится. Ан нет, вновь промашка — власть переменилась… Но она беременна. Сколько ей там осталось до родов? Судя по тому, какая она круглая, месяц, не больше. И они остались без средств, без всех привычных нитей и связей в стране, которая уже второй день живет при иных порядках. Из кармана куртки я достаю уже порядком помятый конверт, тот самый, с министерской компенсацией, которую получил сегодня утром от лорда Довилля.

- Джинн, я не могу сделать то, что ты просишь, но…, — я протягиваю ей деньги, — вот, возьми. Здесь три тысячи галеонов. Компенсация мне от Министерства за несправедливый приговор. Вам, наверное, хватит на первое время…

- Гарри, — ее глаза распахиваются широко-широко. Для нее это действительно немалая сумма. — И ты так просто их мне отдаешь?

Но ее пальчики уже схватили конверт, так что я с облегчением понимаю, что долго уговаривать ее мне не придется. А этих денег, пусть даже и не ЕГО, мне все равно не нужно.

- Иди, не стой здесь, а то простудишься.

Я не хочу слушать изъявления ее благодарности, хочу только одного — чтобы она скорее ушла. Не оттого, что мне неприятно на нее смотреть, хотя и это тоже присутствует. Но, если честно, я просто устал… от лжи, предательства, от того, что мы делаем ужасные вещи и улыбаемся друг другу, улыбаемся, улыбаемся…

- Ты сможешь аппарировать одна?

- Меня там мама ждет, — Джинн машет рукой куда-то в сторону Косой Аллеи.

- Удачи тебе. Будь здорова! — говорю я ей напоследок, а сам, привычно закуривая, еще некоторое время смотрю, как она удаляется от меня, осторожно переставляя распухшие ноги, обутые в мягкие сапожки, по мостовой.

________________________________________________________________________________________

"Меня там мама ждет": -images/153/579x.jpg/

________________________________________________________________________________________

И молясь всем известным и неизвестным богам, я поворачиваю к дому, нет, пока еще не к своему — мне почему-то несколько боязно одному впервые отправиться на Гриммо. Я возвращаюсь в квартиру Гермионы, но еще какое-то время кружу по безлюдным улицам, гирлянды из остролиста, украшающие двери домов, сейчас, в этой городской пустыне, напоминают мне траурные венки. И ветер, не встречая на своем пути преград в виде спешащих по своим делам людей, сжимающих в руках пакеты с подарками и сладостями, беспрепятственно носится по переулкам, словно приглашая и меня сыграть с ним в прятки. А потом ему становится скучно со мной, и он остается хлопать неплотно прикрытой дверью на соседней улице, так что только мои шаги гулко раздаются по чуть присыпанной снежной крупой мостовой. А я словно герой на опустевшей сцене, бродящий среди брошенных декораций мертвого города.

Я жду Гермиону, глядя в весело гудящий огонь камина, но когда она появляется оттуда, проворно выскакивая прямо из пляшущего пламени, подобно огненной саламандре, я все же пугаюсь от неожиданности.

- Ты чего? — спрашивает меня, отряхивая золу с мантии. — Отвык?

- Да, наверное. Как твои дела?

- Замечательно, — несколько смущенно признается она. — Все милы и хотят со мной дружить. Даже старший Малфой! Просят остаться пока в Министерстве, ведь восстанавливаться в университете имеет смысл только летом.

Она проходит на кухню и изумленно ахает — я практически успел приготовить к ее возвращению небольшой пир.

- Гарри, откуда…

Ну да, я еще вчера был гол, как сокол, а теперь у нас на столе бутылка коллекционного вина, сыры, фрукты… В общем, я пошел в какой-то дорогой маггловский магазин, подошел к продавщице и прямо спросил, чем бы мне порадовать девушку накануне праздника. Советов мне надавали так много, что я едва смог отползти от кассы.

- Садись, давай, — говорю я ей.

И начинаю рассказывать, как мне вернули и магию, и дом, и деньги. Только вот главное как-то потерялось, но об этом в тот вечер я пока молчу. Когда она слышит, что Рона можно ждать со дня на день, она не знает, радоваться ей или все же не стоит… Я подливаю ей вина в бокал и подмигиваю. Почему-то я уверен, что у них все будет отлично.

- Ты на Гриммо-то был? — спрашивает Герми, чтобы больше не гадать, простит ее Рон или нет.

Я отрицательно качаю головой, мне как-то страшновато входить в тот дом одному. Полтора года, даже больше… Там жили какие-то чужие люди, пусть, благодаря стараниям Лоуди, это и не были постоянные жильцы, но…

- А Кричер? — Герми смотрит на меня укоризненно, вновь готовясь защищать права домовых эльфов. — Ты о нем не подумал?

- Я завтра схожу, честно!

- Мы завтра вместе аппарируем туда утром, потом я на работу, а ты…

- Слушаюсь и повинуюсь! Я останусь там трудиться вместе с Кричером, ни в чем ему не уступая!

- Правильно понимаешь!

И мы еще долго сидим с ней на кухне, болтая о том и о сем. И я безумно рад, что для нее этот день сложился так неожиданно хорошо — она ведь не хотела бросать работу. Она… ну, я же уже говорил, она однажды раз и навсегда решила для себя, что хочет остаться в мире, который до сих пор кажется ей волшебным. Пусть так.

- А знаешь, — вдруг говорит мне она, — ты даже не догадаешься, кого они хотят видеть во главе Визенгамота!

- Фадж точно отпадает?

Она смеется, как в детстве, откинув назад голову.

- Фадж в Азкабане. Как и еще часть бывшего правительства. Они позвали Кингсли! Кингсли Шеклболта!

- И он что, согласился?

Я как-то не могу поверить в то, что бывший глава Аврората согласится занять такой пост при полупиратском правительстве. Он… ну, не то что он прямо такой весь из себя святой, но… черт, он же тоже воевал против них! Или только у меня с Роном в голове есть такой специальный винтик, который в нужный момент так и заставляет говорить «нет»?

- Нет, пока нет…

Я облегченно вздыхаю.

- Но он обещал подумать, а пока что будет присутствовать на заседаниях нового правительства. Я его видела сегодня. Он, кажется, сам не понимает, как ему себя вести, но… Он неплохо знает Довилля, так тот битый час его уговаривал…

Да, когда ему это нужно, лорд Довилль умеет быть очень убедительным. Только вот мне сегодня было не суждено пасть жертвой его красноречия…

- А что делать Кингсли, сам подумай! Они вернули его из изгнания. Этот чертов Фадж был ему противен, не говоря уже о Блэкморе.

- Блэкмора он взрастил сам…

- Так часто бывает, Гарри… так вот, он же всю жизнь привык быть на службе — в Аврорате, в Ордене, в Министерстве. Он ничего иного не умеет, это его жизнь. Думаю, он рано иди поздно согласится. А для них очень важно, чтобы их не считали правительством Темного Лорда.

Знаете, Кингсли заставит уговаривать себя довольно долго, до марта. Но та жизнь, про которую говорила Герми, она действительно держала его очень крепко, так что в один прекрасный момент он сдался. Надеюсь, из него вышел неплохой глава Визенгамота. Вообще они все оказались в этом новом мире на своем месте — и Малфой, и Довилль, и сэр Энтони. Да что там, даже у Рона и Герми получилось… Только вот я с каждым днем все больше и больше выпадал из всех ячеек, сетей, цепочек… Разрывал узы, развязывал узелки, мило улыбался, обещал не забывать. А пока я просто смотрел, как медленно оплывают на стенках моего бокала винные «ножки», щурился от сигаретного дыма и ждал, когда тот, другой парень, очень похожий на меня, разве что немного постарше, посмотрит на меня из зеркала в универмаге. И я пойму, что он стоит в самом начале другого пути, который без меня ему не осилить. Так что мне придется пойти с ним. Как-то так.

37. Здравствуйте, Юэн Эванс

Рано утром 18 декабря мы с Герми, согласно нашему вчерашнему уговору, все же отправляемся на Гриммо. Я по-прежнему не готов войти один в дом, некогда доставшийся мне от крестного, дом, в котором, как мне казалось, давным-давно закончилось мое детство, став тем, что я тогда по ошибке посчитал жизнью взрослого человека, да-да, выросшего героя, без особого труда отыскавшего свое место в освободившемся от страшной угрозы волшебном мире. Я и мои друзья… я и моя жена… Я — курсант школы авроров… Будто фотографии в рамках, фотографии, которых нет… Или вот еще: я — стажер Аврората. Что, уже первое серьезное задание? Мне кажется, мне стоит закрыть глаза — и я увижу сладкую улыбку Риты Скитер, задавшей мне этот вопрос. Словно мы с Гермионой идем в музей имени меня…

- Ну же, Гарри, открывай, — торопит она, как только мы аппарируем на порог. — Холодно же! Не бойся, там никакой разрухи нет.

Ну да, разумеется, откуда здесь взяться разрухе? Министерство размещало здесь своих иностранных гостей, что ж, практически официальная резиденция. Когда мы жили здесь с Джинни, это был просто дом — милый, уютный, с занавесками на окнах и пальмой в кадке, с таким «своим» простительным беспорядком… Уходишь утром, думаешь, что вот вечером уберешься во что бы то ни стало, а потом смотришь, а свитер, брошенный на кресло, так и валяется там, где был — только вывернутый наизнанку рукав сиротливо свисает вниз, почти доставая до пола. Темные блестящие кружочки, оставшиеся на деревянной поверхности стола от поставленных на нее кофейных чашек. Потому что после завтрака было некогда прибраться… Теперь, разумеется, ничего этого нет — до блеска начищенный паркет, ковровая дорожка на ступенях лестницы… Все абсолютно стерильное, безупречное и чужое… Чужая мебель в прихожей, да, она гораздо лучше той, что стояла здесь раньше, но… не моя, не наша… черт побери, мне хочется немедленно уйти прочь, аккуратно прикрыв за собой дверь. Может быть, я так бы и сделал, если бы не Герми. И если бы в круге света, отбрасываемого старинной люстрой Блэков, словно ветошь на блистающем паркете, не стояло бы это невероятное существо, которое издали можно было бы принять просто за холмик — сгорбленное, старое, когда-то самозабвенно отравлявшее мне жизнь, а потом ставшее нам чуть ли не нянькой.

- Хозяин Гарри вернулся.

Его скрипучий голос, кажется, совсем не изменился. По его интонациям сразу и не поймешь, рад он или не рад. Может быть, ему больше нравились министерские постояльцы? Или станет ругаться сейчас на нас, что мы тащим грязь на безупречный новый паркет?

- Хозяин Гарри вернулся! — повторяет он, как заклинание. — Хозяин Гарри…

И я бросаюсь к нему, опускаюсь рядом на корточки и обнимаю его. Если бы Кричер не был столь суров, я бы расцеловал покрытые белым пухом уши, лохматые брови, морщинистые щеки. Но разве он позволит? Неужели он ждал меня, недотепу Поттера, глупого хозяина Гарри, похоже, совершенно неспособного присмотреть за собой?

- Здравствуй, Кричер! — радостно приветствует его Герми, его взгляд рассеянно скользит по ее фигуре, он и ее удостаивает благосклонным кивком. Но все его внимание принадлежит мне.

- Хозяин Гарри будет сердиться, — мрачно констатирует он, стараясь не выдать, что он на самом деле тоже расчувствовался. — Они все здесь переделали, натащили дрянные чужие шкафы, кровати. Гадкие ковры из чужих имений…

Ничего, Кричер, думаю, чужие вещи быстро найдут своих хозяев…

— А наши вещи, Кричер, они их, что, выбросили? Герми, — я поворачиваюсь к ней, замечаю, что она уже торопится, — а ты не можешь попросить Лоуди забрать отсюда все?

- Гарри, ты вначале посмотри, останется ли в этом случае здесь хоть что-то, на чем можно будет спать и сидеть!

Герми сегодня выглядит несколько сердитой, старается, чтобы я этого не заметил, но я-то знаю, в чем дело. Эта ее деловитость — Гарри, не стой столбом, мне некогда — она просто… да, она просто боится, хотя спроси я ее, в чем дело, она бы ни за что не призналась. Вчера, вернувшись от сэра Энтони, я рассказал ей о том, что Рон вот-вот приедет. И она, глупая-глупая девчонка, она думает, а вдруг он не простит, вдруг просто скользнет по ней холодным взглядом, скажет: «Да, спасибо, Гермиона, ты очень много для нас сделала. Но теперь вот, прости…» Убью его, если он только посмеет. Только пусть попробует упрекнуть ее в чем-нибудь…Только пусть попробует не любить ее…

Она направляется к камину, чтобы отбыть в Министерство, а я перехватываю хитрющий взгляд Кричера:

- Герми, пусть Лоуди распорядится все забрать.

- Будешь спать в каморке у Кричера на коврике?

- Разумеется, если этот коврик — единственное, что осталось от наследства Блэков!

Она оборачивается, улыбается мне:

- Ох, Гарри… Прислать тебе сюда комиссию по имуществу в полном составе? Все, мне пора. Я вечером загляну к тебе, хорошо?

Но в тот день она появляется на Гриммо гораздо раньше, в сопровождении какого-то лысого волшебника из хозяйственного отдела и, как ни странно, Мэг Эшли, по описи признавшей в здешней утвари и мебели свое добро. На тот момент мы с Кричером как раз заканчиваем осмотр подвалов, в которых он все это время берег наши, пусть и неказистые, шкафы, стулья и кровати до лучших времен, которые, как он считает, наконец, наступили.

— Здравствуйте, миссис Эшли, — я отряхиваю пыль, приставшую к джинсам, озираясь в поисках тряпки, которой можно было бы вытереть руки. Я даже не вспоминаю про палочку — за последнее время у меня вновь появились привычки истинного маггла. — Я буду очень Вам признателен, если Вы сможете все забрать.

- Гарри, — Мэг Эшли неплохо знает меня по острову, так что теперь у нее, видимо, такое чувство, будто она меня обирает, — но если я все заберу…

- Что Вы, миссис Эшли! Нам с Кричером чужого не надо! — я подмигиваю своему домовику, чем повергаю своих нежданных гостей чуть ли не в шок. — Нам и своего вполне хватает.

Эшли, оказывается, уже успели приобрести дом на окраине Лондона, кстати, опять в маггловском районе. Ох, не любят они соседей-волшебников… Так что все их отыскавшееся имущество оказывается очень кстати. Зачем она рассказывает мне об этом? Чтобы не ощущать неловкости оттого, что, как ей кажется, она оставляет меня в голых стенах? Не так-то просто прийти и забрать свое, миссис Эшли? Это при том, что я готов расстаться с ее имуществом добровольно? Не проще ли забыть обо всем — о старинных бабкиных канделябрах и дедовских подстаканниках и начать все с начала? Ох, масса вопросов, да? И все непростые… А в то же время все бывшие жители Вольного острова, думаю, немало должны Довиллю за свою безбедную жизнь. Разумеется, он не потребует. Но совершенно очевидно, что они будут пытаться возместить ему хотя бы часть расходов — все же на том острове собрался не какой-то сброд со всей Магической Британии, а, как-никак, представители самых могущественных магических семейств, большей частью чистокровных. У них принято уважать чужое имущество и отдавать долги. Так что, думаю, у Эшли сейчас нет ни единого лишнего кната. Зачем же извиняться? Но Мэг Эшли просит извинения за беспокойство, благодарит, даже желает мне счастья во вновь обретенном фамильном доме. С ума сойти…

Мы с Кричером перемещаем все, что еще до недавнего времени составляло обстановку спален, гостиной и кухни, в просторную прихожую, откуда чужое добро постепенно отбывает с магической доставкой в новое семейное гнездо Эшли. А мы освобождаем подвал, так что мой старый дом постепенно заполняется именно теми привычными глазу вещами, что, наверное, уже не одно десятилетие составляли несколько таинственную и в то же время на удивление безалаберную атмосферу жилища Блэков. Только вот нашу с Джинни кровать я решительно изгоняю в гостевую спальню. Если честно, я уже решил, что поселю здесь Рона и… да, и не его одного. Я практически уверен, что мне удастся помирить моих друзей, и я не вижу ни малейшего смысла для них оставаться в крохотной съемной квартирке, которую сейчас занимает Герми. Каморка, кстати, стоит не так уж мало, так что я не понимаю, почему они должны ютиться там, а я один обитать в таких хоромах. Не царь… а, кстати, теперь вроде как уже и не герой…

В тот день меня не покидает странное чувство: я даже как будто и рад, что вновь обустраиваю свой дом, вспоминаю, где стояла та или иная вещь, которую мы с Кричером извлекаем из подвала, готов чуть ли не руками сметать пыль с зеркал в тяжелых рамах или с толстых книжных переплетов, но… Я любуюсь, когда старые знакомые обретают привычные или даже неожиданно новые места. Но я все время словно смотрю со стороны на выстраивающуюся перед глазами картину восстановленного жилища, будто хочу, чтобы все, что я делаю, понравилось тем, кого я уже мысленно определили сюда на жительство. Кстати, я только потом об этом вспомнил, когда обустраивался в только что снятой квартире в Загребе… И понял, что дом на Гриммо я уже тогда не предназначал для себя. Нет, конечно, я не думал осознанно: «Вот, это понравится Рону. Это подойдет Гермионе». Но это было именно так, потому что в моей спальне меня заинтересовали только подушка, одеяло и чистое белье. И кресло, на которое можно было бы бросить одежду. Будто я знал, что это ненадолго. У меня, правда, везде «ненадолго»… Когда хочешь остаться где-то, наверное, привязываешься даже к стенам, к незаметным мелочам, врастаешь в них, впитываешь их запахи, а я превратился в странника, ступив на палубу пиратского Корабля… Или нет, я никогда и не прекращал им быть, просто не задумывался раньше о том, что все жилища в моей жизни, по сути своей, были временными пристанищами. И будем честными, меня никто никогда нигде не ждал… так что я легко снимаюсь с якоря.

Может быть, дом на Гриммо просто слишком фундаментален для таких, как я или Сириус — наши бродяжьи души не держатся здесь, их уносят сквозняки, весенние ветры, случайно залетевшие в неплотно притворенное чердачное окно. На Гриммо надо жить, врастать корнями, заводить семьи, детей, внуков, правнуков, показывать им портреты прапрабабки или дедов чернильный прибор, подбегающий к тебе на тоненьких золотых ножках и услужливо откидывающий крышечку. А у меня слишком грубые руки для подобных вещей. И все, что я могу унести с собой — котомка, да нет, кто сейчас уходит из дома с котомкой? Просто небольшой рюкзачок… Ну и футляр, чтобы не разбить ноутбук в дороге. Я слишком легок, чтобы старый фамильный особняк на Гриммо мог удержать меня, и, хотя я и потратил немало сил, чтобы покинуть Англию, порой мне кажется, что достаточно было просто вдохнуть поглубже, раскинуть руки и… ты умеешь летать, Гарри? Теперь уже нет.

К вечеру, когда до меня, наконец, добирается уставшая Гермиона, мой старый дом уже вполне похож на себя прежнего, так что мы готовы показать себя — Кричер, я и особняк. Мы садимся ужинать на почти той же кухне, ставим на стол почти те же тарелки и разливаем чай из почти того же чайника. Трудно сказать, кто из нас больше изменился — мы или наши старые вещи.

- Тебе нравится у меня, Герми? — осторожно спрашиваю я, сам еще толком не понимая, к чему я клоню.

- Мне всегда у тебя нравилось, — легко признается она. — Как будто именно здесь и был наш дом, ну, знаешь, дом для нас всех. Ни Нора, ни наши съемные квартиры. Мне так казалось еще со школы, помнишь, когда еще был жив Сириус? И когда мы приходили сюда к тебе и …

- Ко мне и к Джинни. Гермиона, брось, я не стану заливаться слезами при имени бывшей жены…

- Ну да, когда мы приходили к вам, мне всегда казалось, что сейчас появятся они — Сириус, Тонкс, Грюм, Люпин… Как будто они так и остались здесь жить…

- Просто дом с привидениями…

- А он всегда и был таким, Гарри. Но это ему идет.

Герми напрягается, слыша негромкое постукивание совиного клюва в кухонное окошко.

- Интересно, у кого это такая вежливая сова? — спрашиваю я, но моя подруга даже не улыбается.

Вежливая сова, как это ни странно, принадлежит сэру Энтони. И она приносит мне известие, которого я жду сегодня весь день.

- Тео взял им билеты на самолет. Они прилетают послезавтра.

- Оттуда же лететь часов десять, — она не знает, уместно ли ей радоваться этому известию.

- Герми, я не думаю, что им злонамеренно не дали портключ для возвращения. Хотя, учитывая наше далеко не примерное поведение на острове…

Она молчит, рассеянно вертит в руке зажигалку, вытягивает себе сигарету из пачки, хотя рядом с ней на столе уже лежит одна, которую она достала минуту назад, но так и не прикурила.

- Герми, — решительно говорю я, потому что мне надоело наблюдать, как она страдает из-за того, что пожертвовала буквально всем ради нашего с рыжим спасения. Как говорил сэр Энтони: «Мне неохота на это смотреть». — Герми, я встречу его сам. Я не возьму тебя с собой. Когда он окажется здесь, я просто покажу ему твои воспоминания.

Она пытается протестовать, но я не слушаю.

- Вспомни, как мы с тобой смотрели друг на друга в тот день, когда я впервые появился в доме мистера Уилкинса. Как мы гадали, можем ли мы доверять друг другу. А ведь мы с тобой просто друзья. Говорить с ним тебе будет намного сложнее. Я думаю, будет хорошо, если ты спрячешься здесь в доме — если он будет готов тебя видеть, ты…

- А если не будет?

- Тогда грош ему цена. Тогда, значит, твой развод с ним был именно тем, что вам нужно. И тебе останется только поблагодарить Малфоя и Довилля.

- Гарри, ты так говоришь…

Да, я нередко буду пугать Герми и Рона в последующие месяцы, говоря именно так. Иначе мне просто было бы не по силам сделать все то, что я успел совершить до мая. Или наворотить до мая… Это уж как посмотреть…

- Я возьму с собой Августу Лонгботтом, если старушка, разумеется, будет не против.

Уже поздно, и Гермиона, несмотря на все мои уговоры остаться ночевать на Гриммо, отправляется к себе, а я пишу бабушке Невилла, предлагая послезавтра взять ее с собой в Хитроу. И отправляюсь спать.

Было бы наивно полагать, что ночные тени, не решавшиеся показать носа, пока я квартировал у Герми, не воспользуются той первой ночью, что я провожу в моей старой спальне. Дом, оплетенный воспоминаниями, словно паутиной, с готовностью выдает мне один из своих старых снов. Мне вновь пятнадцать, я на пятом курсе, мы только что отметили здесь Рождество — папашу Уизли как раз выписали из Мунго после того самого нападения Нагайны возле двери в Отделе Тайн. Это то, о чем знает сам дом: я брожу по коридору, а потом вхожу на кухню, привлеченный слишком громким звуком голосов — это Сириус и Снейп, да-да, он самый, еще профессор Хогвартса, они спорят, потому что Дамблдор заставил Снейпа заниматься со мной этой чертовой окклюменцией. «Убери руки от моего крестника!» — кричит Сириус, я, как и тогда, бросаюсь между ними и вдруг перехватываю взгляд Снейпа, и понимаю, что он смотрит на меня как-то не так, не так, как он мог смотреть тогда. Он в черной мантии, но у него длинные волосы, заплетенные в косичку и та самая серьга. Он перехватывает мое запястье и больше не отпускает меня. «Он же не может», — думаю я, — «мне же всего пятнадцать!» «Я заберу Поттера с собой», — говорит он Сириусу, я пытаюсь протестовать, но почему-то знаю, что все равно пойду с ним, потому что если он сейчас выпустит мою руку, случится что-то непоправимое. И в то же время мне очень страшно, потому что я знаю, что должно произойти между нами. А они — и все Уизли, и Сириус, и Рон с Герми — они просто замирают, не двигаются и смотрят, как он уводит меня. И когда мы оказываемся за дверью — я поднимаю голову и отчетливо вижу пляшущие в свете фонаря снежинки — он чуть наклоняется и шепчет: «Чего ты боишься, глупый? Иди сюда». И целует меня. И я просыпаюсь, все еще ощущая на своих губах вишню и миндаль.

* * *

А ближе к вечеру 20 декабря я стою в Хитроу под большим табло, на котором загораются номера приземлившихся рейсов, и сверяюсь с запиской, присланной мне сэром Энтони. Миссис Августа Лонгботтом старается держаться поближе ко мне — хоть она и весьма бойкая старушка, но суета и звуки огромного маггловского аэропорта пугают ее.

- И что их понесло возвращаться на этой адской машине! — восклицает она, кажется, раз десятый в течение последнего получаса.

Стоящая рядом девушка смотрит на меня с пониманием и сочувствием, наверное, она думает, что моя бабушка — сектантка.

- Что она там объявляет? Ничего же не разберешь! — голос диктора, называющего номера приземлившихся рейсов, кажется миссис Лонгботтом весьма опасным колдовством.

Но старушка моя не промах, так как, пока я глазел по сторонам и размышлял, что там кто-то думает обо мне и Августе Лонгботтом, бабушка Нева углядела, как на табло, наконец, загорелись наши цифры.

- Смотри, Гарри, — толкает она меня, — у тебя, кажется, такой же номер записан.

И мы перемещаемся поближе к зоне прилетов.

- Гарри, а нам не надо взять тележку? — спрашивает она меня, — все берут!

- Не знаю, — честно признаюсь я, — не думаю, что у них будут с собой хоть какие-нибудь вещи.

Я же не буду говорить ей, что ее внук и Рон возвращаются практически из тюрьмы. И вот, наконец, они появляются — оба высокие, невероятно загорелые, слишком легко одетые по местной погоде. Оглядывают толпу встречающих, еще не видя нас, вот Рон, кажется, все же заметил, но продолжает озираться… Неужели он ждал увидеть здесь кого-то еще? Нев, очень смущаясь, все же подходит сначала к бабушке, а мы с Роном молча жмем друг другу руки, а потом, по-прежнему не произнося ни слова, обнимаемся, так что со стороны, мы, думаю, похожи на встретившихся после нелегких испытаний боевых товарищей. В сущности, так оно и есть.

- Ты жив, Гарри, ты жив! — наконец говорит он.

- А ты думал!

Почему он так говорит? Они же сказали ему, что я жив — и Довилль, да и Драко, наверняка, тоже. Или он настолько не доверял им? Нев, наконец, на секунду отпущенный бабушкой, тоже добирается до меня.

— Черт, Гарри! — говорит он, — ты цел?

И почему-то смотрит на мои руки… Ну да, ведь последний раз, когда он видел меня, на мне живого места не было — даже на руках.

- Все нормально, — говорю я, — даже следов не осталось.

Несмотря на то, что вокруг очень много народу, на нас все же косятся с определенным интересом — еще бы, Рон и Нев единственные, кто сошел с трапа самолета в зимнем Лондоне в шортах и футболках. На плечи Нева, правда, накинута еще и джинсовая куртка — кажется, я видел такую у Тео. Рону я отдаю свою.

- Знаете что, — говорю я всей нашей небольшой компании, — надо быстрее убираться отсюда, пока вы не простудились.

Я приглашаю Нева с бабушкой посетить нас на Гриммо сразу, как только она наахается над ним дома, чуть отхожу с Роном в сторону и, даже не особенно утруждая себя маскировкой, аппарирую с ним. И как только мы с ним оказываемся дома, вновь перехватываю его беспокойный ищущий взгляд. Но он ни о чем не спрашивает, наверное, все еще не может прийти в себя после перелета, а у него в ушах по-прежнему звук двигателей.

— Пойдем, — говорю я и немедленно веду его на кухню, где мы с Герми заранее установили на столе чашу думосбора с ее воспоминаниями, — я хочу тебе кое-что показать.

И протягиваю ему свою палочку. А когда вихрь ее воспоминаний затягивает его, просто отхожу к окну и смотрю на крупные хлопья падающего снега. Я знаю, что сейчас Рон видит Герми, садящуюся за столик в кафе, слышит, как она заказывает виски. Потом он будет идти рядом с ней по посыпанной гравием дорожке мимо искусно подстриженных кустов в поместье Довиллей, выслушает вместе со своей бывшей женой невероятное условие нашего освобождения, выдвинутое двумя пиратскими капитанами. И увидит, как она согласится.

- Гарри, где она? — кричит он, едва оторвавшись от мерцающего марева над поверхностью думосбора. — Гарри, где она? Она здесь? Гарри! Гермиона!

И он бросается мимо меня к выходу из кухни, чтобы практически тут же столкнуться с ней в дверях. А я осторожно огибаю их и поднимаюсь наверх, потому что, мне кажется, есть вещи, не предназначенные для чужих глаз.

Вот так все и выходит по-моему. В тот, самый первый вечер, они, правда, покидают меня, чтобы забрать вещи из ее съемной квартиры, и забирают их аж до самого утра, но на следующий день происходит окончательное вселение четы Уизли-Грейнджер в особняк Блэков. Конечно, Рон ворчит из-за того, что она продолжает ходить на работу. Нет, он даже пытается ругаться, что она служит таким, как Довилль и Малфой, но я как-то сразу останавливаю его:

- Рон, — говорю я ему, — оставь ее в покое. Пусть работает, если ей так хочется. Есть гораздо более действенные и приятные способы заставить жену бросить работу.

Рыжий сначала непонимающе смотрит на меня, а потом начинает оглушительно смеяться. И его тоже затягивают дела. Потому что и он получает приглашение явиться в Министерство, правда, конвой авроров ему никто не обещает, и компенсацию, и волшебную палочку он получает не от одного из сиятельных лордов, а от обычного министерского чиновника. Рон, разумеется, должен заглянуть и в магазин к Джорджу, потому что, как ни крути, Джордж Уизли — единственный из его родственников, кто не отказался от него после суда. И, что вновь весьма предсказуемо, от брата он и получает столь нужное ему сейчас предложение поступить на работу к нему в магазин. После Рождества, когда все уляжется…

Мы покупаем огромную елку, под самый потолок, развешиваем на ней волшебные и обычные маггловские игрушки, гирлянды, сверкающие шары, переливающиеся стеклянные бусы. Когда Герми предлагает расположить на ветвях поющих райских птичек всевозможных расцветок, мы с рыжим только уныло переглядываемся. Попугаев не хватает… И все равно это такое маленькое чудо: мы вместе, мы свободны, Рон и Герми невозможно счастливы, а я… ну, у меня пока тоже получается делать вид, что я всем доволен.

Рождественский бал в Министерстве в этом году, по вполне понятным причинам, отменен, но Ежедневный Пророк не унывает, развлекая магическую общественность поучительной предпраздничной сказкой о прощении и примирении. И главные роли, что тоже трудно назвать неожиданным, отводятся новоявленному Министру Магии и его супруге. После долгих лет скитаний и лишений, непонимания и бла-бла-бла наступил тот счастливый день, когда Люциус и Нарцисса Малфой нашли в себе достаточно мужества, чтобы простить друг друга… За что, интересно? За утренние выходы нашего нынешнего Министра из борделя в таверне Вудсворда? За его живейший интерес ко всему живому? Я просто искренне надеюсь, что и его сиятельная супруга тоже не теряла зря времени, живя вдали от горячо любимого мужа, к которому она тянулась всей душой. И мне почему-то немыслимо жалко Драко, который читает, да нет, он, бедный, смотрит на все это, и, думаю, плюется от всего сердца. А ему надо фотографироваться с вновь обретшими друг друга горячо любимыми родителями для первой страницы Пророка. Как-то он сказал мне, что завидует тому, что я сирота. В такие дни, как сегодня, я даже готов его понять.

И в таких вот предпраздничных хлопотах наступает 23 декабря — жизнь потихоньку входит в привычную колею, лавочки на Косой Аллее постепенно вновь заполняются спешащими за покупками волшебниками и волшебницами. Многие, прослышав, что в столице после смены власти все спокойно, а даже вроде как и порядка стало больше, решаются по своему обыкновению отправиться в Лондон на предрождественский шоппинг. А Пророк пишет о том, что лорд Довилль отбывает во Францию с официальным визитом по случаю празднования Рождества. Когда мне кажется, что этот номер все прочитали, и моей глупой выходки никто не заметит, я украдкой утаскиваю газету с его колдографией к себе в спальню, решив считать это рождественским подарком: мне от него.

Уже вечереет, я стою у окна, наблюдая, как медленно-медленно ложатся на широкий подоконник мягкие, похожие на маленькие белые перья, снежинки. Снег все идет и идет, он пока что не тает, так что на фонарях и козырьках крыш постепенно нарастают уютные белые подушки. И у нас в кухне — теплый свет свечей, фрукты в широких вазах, открытая и уже наполовину опустошенная Роном коробка конфет. Нежный смех Герми — Рон тянется еще за одной, а она шутливо бьет его по руке. Я вновь отворачиваюсь к окну — не люблю мешать людям целоваться. Смотрю на свое нечеткое отражение в оконном стекле — вот поблескивают линзы очков, металлические дужки… как будто все мое лицо сложено из геометрических фигур — овалы, углы, треугольники…

- Гарри, будешь пить чай? — спрашивает Герми.

Я оборачиваюсь к ним, чтобы застать вполне невинную картину — они сидят рядом на диванных подушках, даже не обнимаются. Только Рон, словно забывшись, все еще удерживает ее за руку, и, сам не замечая этого, продолжает гладить мягкую розовую подушечку у основания ее большого пальца. Когда просто не можешь разорвать рук…

- Гарри, ау!

Черт, я все еще смотрю на их сплетенные руки, нет, смотрю куда-то далеко-далеко, мимо Рона и Герми, сквозь сонный уют диванных подушек, и вижу залитую солнцем комнату, где на полках вдоль стен модели кораблей, диковинные шкатулки. И дерево игрушечных корабликов в руках лорда Довилля кажется мне продолжением его длинных тонких пальцев.

- А знаете что, — неожиданно говорю я, встряхивая головой и отгоняя непрошенное наваждение, — а не пойти ли нам куда-нибудь прогуляться?

- Куда? — Рон смотрит на меня удивленно, он так пригрелся в столь негаданно обрушившемся на него уюте нашего дома на Гриммо.

- В маггловский Лондон, например, — предлагаю я. — Сегодня же 23, завтра Сочельник. Накупим всякой всячины — для завтрашнего стола, да и просто так. Шмоток каких-нибудь.

Гермиона поддерживает меня с большим энтузиазмом: ей кажется, что мы оба после пиратского острова готовы разгуливать по улицам, как клошары. Она даже объяснила нам, кто это такие. Оказалось, всего-навсего французские бомжи. Зато как звучит! И вот я сам предлагаю вылазку по магазинам.

- Сейчас же народу везде…сами подумайте. Последний шанс купить то, что еще не успели.

- Значит, и у нас будет последний шанс, — бодро говорит Герми и стаскивает Рона с дивана. — Просто побродим, наберем полные пакеты всякой ерунды, будем валять дурака, ни о чем не думать. Будем ходить долго-долго, замерзнем, устанем, а потом придем, все-все разберем — и сделаем роскошный стол. И начнем праздновать Рождество. Прямо сегодня. Идет?

И она тянет его за руки и так смотрит на него, что я бы не устоял. Мы несемся в прихожую, толкаемся на ходу, я нахлобучиваю на Рона круглую шляпку, которую вчера зачем-то купила Гермиона, он смеется, пытаясь сделать из ее шарфа боа. Мы вываливаемся на улицу, такие же шумные, я поднимаю голову и пытаюсь поймать губами снежинки. Над нами темное небо, занавешенное снеговыми облаками. Беремся за руки — и вот мы уже около какого-то сияющего огнями магазина, перед ним огромная искусственная елка, и тоже кружатся снежинки.

- Поехали сразу наверх, померяем что-нибудь, — предлагает Герми, — а потом вниз за продуктами. Идет?

- За деликатесами для нашего стола, миссис Уизли, — поправляю я ее.

- Если честно, меня тошнит от Уизли, — ворчит Рон.

- Возьмите фамилию Гермионы, когда будете вновь регистрировать брак, — предлагаю я, когда мы уже стоим на ступенях эскалатора, увозящего нас в царство пиджаков, шарфов, рубашек, курток и шляпок.

Кругом переодетые Санта-Клаусами студенты и актеры, они протягивают нам какие-то объявления о распродажах, отовсюду доносится пение музыкальных шкатулок, а голоса под самым потолком распевают Silent Night.

- Я сейчас оглохну, — жалуется Рон. Он у нас не большой любитель магазинов.

- А ты не слушай, — смеется Герми и тащит нас за собой в большой отдел, где, кажется, есть все.

Вначале мы кружим вокруг стоек с парфюмерией — просто так, не собираясь ничего покупать. А когда, пресытившись всевозможными запахами так, что уже не можем различить, чем один отличается от другого, перебираемся дальше, Герми хватает какую-то кепку, корчит смешные рожицы перед зеркалом, Рон обнимает ее, чтобы ни у кого в этой праздничной кутерьме не оставалось сомнений в том, что эта девушка с рассыпавшимися по плечам каштановыми волосами принадлежит именно ему.

- Гарри, давай тебе что-нибудь купим. Чего ты такой скучный?

Она тянет меня вперед, к стойкам с одеждой, и я, чтобы не разочаровывать ее, просто протягиваю руку и снимаю с вешалки строгое пальто шоколадного цвета с крупными черными пуговицами.

- Ну-ка, померяй! Давай-давай, мне кажется, тебе должно подойти.

Я снимаю куртку и повинуюсь, старательно застегиваюсь на все пуговицы и поднимаю голову, ожидая увидеть в зеркале себя в привычном образе пугала — мне кажется, мне не идут такие строгие солидные вещи. И вдруг вижу его. Нет, конечно, я вижу себя — все те же нелепые очки, растрепанные волосы, но…я даже не могу объяснить сейчас, что я увидел в тот момент. Может быть, так бывает, когда скульптор видит в древесной коряге или глыбе мрамора заключенный в них образ — так, что достаточно просто убрать лишнее, и фигура, скрытая до поры в грубом материале, сможет проявиться. И Герми, видимо, тоже это замечает.

- Подожди-ка, — говорит мне она, и через пару минут уже отыскивает среди массы вещей, лежащих на полках и столах вокруг, темно-коричневый шарф с тонкими рыжими и зелеными полосками. — Ну-ка, ну-ка, вот так… Посмотри на меня…Гарри, да ты…

- Настоящий маггл, — радостно подытоживает Рон, глядя на мое отражение в зеркале.

Герми отводит мне волосы со лба, укладывая их набок.

- Смотри, если бы они были чуть длиннее…

- Герми, они же у меня топорщатся во все стороны!

- Их можно выпрямить, ты не знал?

И в тот момент я, наконец, вижу того, кого пару месяцев спустя назову Юэном Эвансом. Зачесанные набок волосы, закрывающие уши, длинная челка, строгое пальто, шарф. И я сам беру с полки очень подходящий к моему новому образу небольшой портфель из мягкой кожи.

- Да ты настоящий яппи, Гарри! — смеется Гермиона. — Представляешь, Рон? Мистер…

- Мистер Эванс, — сам не знаю, почему говорю я. Просто так сразу придумалось. А вот имя я нашел немного позднее, кажется, читал какую-то маггловскую газету.

- Ну да, — радуется она и продолжает: — На работу он ходит…

- В большой банк, — подхватывает Рон.

- Нет, — протестую я, — с такой прической, какую ты мне придумала, работают не в банке.

- Ну, разумеется! У мистера Эванса свое дизайнерское бюро, а, может быть, он издатель или архитектор…

- Ресторатор, — вставляет Рон, и мы снова смеемся. Да, если придумать красивое название тому, чем я занимался чуть ли не весь прошедший год, то я ресторатор!

- Да, но все равно мистер Эванс смотрит всегда так строго! — Гермиона надувает губы. — И говорит своей секретарше: «Миссис Смит, подготовьте документы, у меня через полчаса совещание!» Или: «Вы уже забронировали мне билет на самолет? Еще нет? Немедленно свяжитесь с авиакомпанией!»

- И вообще он большой зануда, — подытоживаю я, но не тороплюсь расставаться с пальто и портфелем.

Почему-то все происходящее не кажется мне ни игрой, ни маскарадом. И молоденькая продавщица, незаметно приблизившаяся к нам, словно подтверждает мои мысли:

- Молодой человек, Вам так идет…

- Да, Гарри, — тут же спохватывается Гермиона, — на твоем месте я бы купила все это немедленно. И отрастила бы волосы. Ты так классно выглядишь!

И я действительно покупаю — и пальто, и шарф, и даже портфель. И целую жизнь впридачу, которой еще только предстоит стать моей. Трудно сказать, почему этот образ, придуманный нами ради шутки, так зацепил меня тогда. И почему пару месяцев спустя я, выбирая между Гарри Поттером и Юэном Эвансом, решил, что, став Юэном, я вновь обрету утраченные мною доспехи, в которых я так нуждался. Мистер Эванс казался мне уверенным и независимым, а главное, он был настоящим магглом, ему должны были быть ведомы пути в том мире, который я так отчаянно пожелал сделать своим.

Потом мы спускаемся на первый этаж, накупаем там столько еды, сладостей, шампанского, что едва можем разместить наши пакеты в трех больших тележках. И нам приходится спуститься на подземную стоянку, чтобы там, спрятавшись между двумя припаркованными джипами, уменьшить пакеты до приемлемых размеров. Мы с Роном предлагаем аппарировать на Гриммо прямо оттуда, но Герми упрямится — ей хочется погулять.

Мы вновь выходим на улицу. Там довольно тепло, но снег только усилился, он валит крупными хлопьями, которые тают, даже не долетев до земли. Метель затягивает нас, словно омут, и Герми широко раскидывает руки, а несколько пакетов так и висят у нее на запястьях, и, не обращая внимания ни на кого, начинает кружиться, подняв лицо к небу. И пытается поймать в свои раскрытые ладони нежные невесомые белые хлопья, все-все, чтобы не дать им коснуться земли.

- С ума сойти, — восхищенно шепчет Рон, стоя позади меня, — никогда ее такой не видел.

- Просто запомни, — тихо отвечаю я.

38. Перепутье

- Юэн, ты слышишь меня? — В моем мобильном Драган так надрывается, что я отставляю трубку от уха. — Юэн, у меня трагедия!

Мне кажется, еще рано для трагедий — пол одиннадцатого утра, я только что отъехал от дома, минут через пятнадцать планировал быть в Luna e mare. Что там у него могло случиться? Но он, не дожидаясь моих дальнейших расспросов, продолжает орать, не сбавляя громкости:

- Эта чертова машина! Встала прямо посреди дороги!

- Ты к Райчичам ездил?

Да, точно, до банкета остается четыре дня, он же говорил вчера, что утром планирует еще раз обговорить с ними меню. С этим заказом Драган носится так, будто планирует обслуживать королевскую семью. Я понимаю, это друзья его отца и все такое прочее. Или мой приятель уже видит себя в роли владельца ресторана, и ему важно не ударить в грязь лицом?

- Ну да, — подтверждает он уже спокойнее, видимо, он слышит звук двигателя моего мопеда, что позволяет надеяться на мою поддержку. Хотя бы моральную. — Отъехал от них буквально пару километров — и это старое ведро встало.

- Попроси кого-нибудь подтолкнуть, может быть, заведется?

- Так не останавливается никто, да и мимо практически никто не едет — так, туристы какие-то. Нужен я им. Слушай, ты мне не поможешь? Райчичам звонить как-то неудобно…

Пожалуй, я бы тоже не стал оповещать своих клиентов, с которыми только что обсуждал предстоящий банкет практически как владелец одного из лучших ресторанов в центре Дубровника, о том, что моя машина не в состоянии проехать и пару километров самостоятельно.

- Еду! Если найдешь желающих подтолкнуть тебя до моего прибытия, перезвони!

И я спешу к нему на помощь, миную въезд в старый город, сразу выезжаю на трассу — действительно, навстречу практически ни единой машины. Только автобусы, но они не в счет. Я стараюсь ехать как можно быстрее — Драган, разумеется, должен был перезвонить родителям, так что они знают, что ни он, ни я сегодня вовремя на работу не прибудем, но позволить себе копаться полдня с Росинантом мы не можем — к обеду подтянутся группы, и Хелена точно не управится в одиночку. Хотя, если в ресторане случается что-то непредвиденное, обычно помогают все. Семья, а что вы думаете?

Принадлежащий Вуйчичам металлолом на бензиновом ходу я замечаю в паре сотен метров от тех самых камней, которые уже не первый год все никак не дают мне покоя. Должно быть, это какое-то нехорошее место, и дорога в этом месте делает довольно крутой поворот, так что пару раз за сезон особо замечтавшиеся ездоки ухитряются улететь прямо в пропасть. Об их дальнейшей судьбе история умалчивает, но, полагаю, вряд ли кому-нибудь из них удалось собрать со дна обрыва свои косточки.

Машина родителей Драгана когда-то была Мерседесом. То есть с виду она до сих пор им и является, но внутри, кажется, напихано уже столько всего, что я бы не поручился за чисто арийское происхождение нашего героя. Первоначальный цвет не может с точностью назвать даже Драган, но сейчас это нечто серое с бордовыми вставками. Будущий ресторатор с горестным видом медитирует над открытым капотом — так как он не очень-то разбирается в машинах, я полагаю, что капот он открыл скорее для привлечения внимания бессердечных проезжающих к своему жалкому положению, чем в целях ремонта. Сейчас, растрепанный и расстроенный, он мало напоминает юного надменного и беспечного бога этих мест — просто парень, у которого сломалась машина. Драган быстро теряет лоск, попадая в непредвиденные ситуации, но, думаю, даже не понимает, что вот за эту трогательность его и полюбила красавица Хелена, а вовсе не за царственную поступь молодого петуха, которой сам он так кичится.

- По крайней мере, не горим и не кипим, — произношу я вместо приветствия.

- Если бы дым шел, у меня были бы хоть какие-то предположения, — уныло отвечает Драган.

- У меня есть, — бодро говорю я. — Росинант умер.

- Да, кажется, нам не поможет даже ветеринар. Сколько раз я им говорил — ну почему нельзя купить новую машину? На что они все время копят? Нет, ну ты скажи мне? Позора не оберешься!

- Что ты от них хочешь, если они даже посуду в ресторане вручную моют?

И мы закрываем капот и беремся за дело, потому что обсуждать его родителей совершенно бесполезно, а сдвинуться с места жизненно необходимо. Мы надеемся, что чудовище заведется «с толчка». Дорога идет чуть под гору, мы весело катим наш экипаж вперед.

- Драган, ты собираешься так добираться до города? А потом я пешком вернусь за мопедом — и сегодняшний день пройдет в приятных хлопотах? Ты не хочешь вызвать эвакуатор?

Он смотрит на меня чуть ли не с отчаянием.

- Это же уйма времени, Юэн! Пока они примут заказ, пока приедут. Это до вечера.

- А катить ее вручную не до вечера?

- Ну, давай еще попробуем!

Мы пробуем еще, минут через пять моя футболка становится насквозь мокрой от пота — Росинант гордо шествует по направлению к Дубровнику, поддерживаемый нашими руками. Я толкаю его сзади и чувствую себя ослом на мельнице, крутящим жернов, так что когда сзади раздается знакомый голос, спрашивающий по-английски «May I help you?», я даже не сразу понимаю, что фраза обращена ко мне. Поднимаю голову, черт, у меня, должно быть, на бровях капельки пота. Мистер Робертс с неизменным рюкзачком и в очередной клетчатой рубашке смотрится значительно свежее нас с Драганом.

- Здравствуйте, мистер Робертс! — я стараюсь выглядеть приветливым, но если бы он знал, как достал меня, все время являясь, как черт из табакерки!

Хотя в нынешнем его появлении здесь, пожалуй, нет ничего удивительного — он живет в паре шагов отсюда.

- Я решил сегодня прогуляться до города пешком, — охотно объясняет он, — смотрю — а тут вы.

- Вы что-нибудь понимаете в машинах?

- Нет, — невинно моргает бесцветными ресницами, — но подтолкнуть могу.

Думаю, объяснять довольно пожилому человеку, что он вряд ли может быть помощником в подобном деле, довольно бестактно. В то же время, если ему по такой жаре станет плохо от перенапряжения, если его, не дай Бог, хватит инфаркт или инсульт? Ну что ж, думаю я философски, тогда, помимо Росинанта, у нас с Драганом образуется еще одна проблема. И я позволяю мистеру Робертсу занять место рядом со мной — у железного хвоста. Втроем наше движение к городу несколько ускоряется.

- Хей, Драган, жизнь налаживается, — кричу я ему, — к вечеру мы точно будем дома.

Не знаю, понимает ли англичанин то, что я сейчас сказал — вроде он практически не говорит по-хорватски, но какие-то фрагменты наших разговоров ему доступны — смог же он что-то разобрать, когда я спрашивал Драгана, вернувшись с вилл, про марку диковинной машины. Мистер Робертс хитро косится на меня, улыбается, хотя сам уже взмок от пота почище, чем я. И тут происходит чудо: в ржавом железном нутре раздается какой-то щелчок, двигатель Росинанта, издав для виду несколько хриплых звуков, говорящих, скорее, о том, чтобы мы не настраивались ни на что хорошее, вдруг переходит на ровное гудение. Мы с Драганом только и успеваем переглянуться, потому что мой приятель немедленно запрыгивает в машину:

- Спасибо, — успевает крикнуть он, — Юэн, догоняй!

Да, ему не стоит задерживаться — раз Росинант надумал ехать, этим шансом надо незамедлительно воспользоваться, потому что если Драган станет сейчас расшаркиваться и рассыпаться в благодарностях, боевой пыл нашего железного коня может сойти на нет. Так что благодарить и кланяться остаюсь я. И торопиться никуда не собираюсь.

- Огромное Вам спасибо, — я немедленно приступаю к необходимым формальностям, мы же вежливые люди!

- Да что Вы, Юэн, не стоит, — англичанин поднимает руку в протестующем жесте. — Я тут совсем не при чем. Просто так всегда с этими старыми машинами — едут не тогда, когда этого хочется нам, а тогда, когда сами посчитают нужным. Или ваша колымага не захотела расстраивать другую такую же, почуяв во мне родственную душу!

У нас обоих руки в пыли — капот, на который мы так усердно налегали, щедро поделился с нами сероватым налетом. Еще я бы с удовольствием умылся, но это, видимо, придется отложить до прибытия в Luna e mare. А мистер Робертс тем временем уже достает из своего рюкзака бутылку воды, откручивает крышечку и предлагает:

- Юэн, я мог бы полить Вам на руки. А потом Вы мне. Мне кажется, грязь не очень располагает к приятным путешествиям.

- Ну, если Вам не жалко — я с удовольствием.

И я с готовностью вытягиваю вперед покрытые пылью ладони.

- Чего ж тут жалеть? — он смеется. — Вода — она и есть вода. Не переживайте, скажу Вам по секрету — у меня есть еще!

- Можно я умоюсь?

- Ради Бога!

И я радостно фыркаю и плескаюсь, стоя на обочине дороги рядом с мистером Робертсом. А потом, тоже совершив омовение с моей помощью, он достает из нагрудного кармана трубку и неспешно раскуривает ее. У него табак с легким ароматом вишни.

- Вы не любите машины, Юэн? — спрашивает он меня.

- Почему Вы так решили?

Я и вправду не люблю. То есть они не кажутся мне чем-то, обладающим собственной жизнью. Я их не понимаю.

- Не знаю, — говорит он, — просто мне так показалось.

- Я корабли люблю, — почему-то признаюсь я.

Я уже не раз замечал, что в присутствии мистера Робертса на меня находит странная, вовсе несвойственная мне болтливость — то я рассказываю ему о своей дурацкой женитьбе, то признаюсь в том, что да, черт возьми, был счастлив когда-то, да, вот именно здесь, прямо в сотне метров отсюда. А теперь вот говорю ему о кораблях.

- Вам приходилось выходить в море или просто так?

Я отрицательно качаю головой.

- Нет, в море не приходилось. А просто так… только на катере. Но я все равно люблю.

- Ну да. Приключения, детские книжки, пиратская романтика…

И еще смотрит на меня так невинно! Хотя ему-то откуда знать?

- Избави меня, господи, от пиратской романтики! — говорю я и смеюсь.

Я вдруг на секунду представил себе, что стало бы с мистером Робертсом, доведись ему выслушать хоть часть моей правдивой истории. Но… он бы все равно не поверил. А сам, все также неожиданно для самого себя, продолжаю:

- — Я около года жил на Карибах. Вы будете смеяться — я там тоже работал в ресторане. Наверное, это моя судьба. А мои друзья были чем-то вроде уборщиков на большом парусном судне. Ну, такой аттракцион для туристов, вроде пиратский корабль. Так Вы не поверите — как я им завидовал! Был готов хоть плошкой воду из трюма вычерпывать, хоть рукавом натирать до блеска всякие железки. Но мне так и не пришлось…

Он коротко смеется, попыхивая своей трубкой. И тысячи мелких морщинок разбегаются от уголков его младенчески светлых глаз.

- Если Вам будет удобно со мной на мопеде, я могу подбросить Вас до города, — предлагаю я.

- Нет, что Вы! Я еще не решил, нужно ли мне сегодня в Дубровник. Может быть, просто сделаю несколько фотографий — знаете, вон с тех камней, — он показывает рукой на «мои» камни, — очень красивый вид.

- Знаю, — соглашаюсь я.

- Мне уезжать через пару дней, так что надо сделать хотя бы несколько обязательных туристических снимков, — черт, опять улыбается, обезоруживающе, как ребенок.

- Не зайдете к нам напоследок?

Долг вежливости взывает ко мне, требуя произнести это приглашение. А потом мне отчего-то становится немного жалко, что он уезжает. Может быть, просто оттого, что он единственный соотечественник, с которым я встретился за последний год. А, может быть… да, в нем есть что-то такое, отчего с ним легко говорить.

- Трудно сказать, Юэн. Как получится.

- Возвращаетесь в Англию?

- Нет, хочу добраться до Пулы, а оттуда, наверное, махну в Венецию. Хотя там сейчас жарко, и полно народу.

Я был в прошлом году в Венеции, и тоже летом, кажется, именно в августе, так что мне трудно с ним не согласиться.

- На чем поедете?

- До Пулы на автобусе. Сосед моего приятеля, тот самый, у которого вы видели Майбах во дворе, предлагал подвести меня, он тоже собирается в те края. Но, знаете, — тут мой собеседник даже понижает голос, — я боюсь с ним ехать — по виду сущий бандит!

Мне опять становится смешно.

- У меня тоже был знакомый, по виду сущий бандит, — признаюсь я, — знаете, это не помешало ему стать министром иностранных дел!

- В какой-нибудь банановой республике? — ни следа удивления на лице.

- Разумеется, — соглашаюсь я. Я же не могу сказать ему, что этой банановой республикой была Англия. Правда, магическая… — И у него, насколько я знаю, даже неплохо получалось.

- Откуда?

- Что откуда?

- Знаете откуда?

- Из газет.

- А…, — задумчиво тянет он, явно не зная, что сказать мне дальше.

Что ж, раз мистер Робертс не хочет ехать в Дубровник на моем мопеде, мне остается только пожелать ему счастливого пути на тот случай, если мы больше не увидимся. Он кивает, желает и мне хоть немного отдохнуть на каникулах, вытирает о рубашку взмокшую от жары ладонь и крепко жмет мне руку.

- Удачи Вам, Юэн. Это на случай, если я больше не выберусь в ваш чудесный ресторан за очередным стаканом минералки.

- И Вам удачи, мистер Робертс! — я машу ему рукой на прощание и возвращаюсь к брошенному на дороге мопеду.

* * *

Знаете, у меня тоже был знакомый — по виду сущий бандит. А потом он стал министром правительства Магической Англии по внешним связям. И бандитом он был не только с виду. Еще он был пиратским капитаном, убийцей, грабителем и редкой сволочью. И еще он любил, чтобы за ним во всем оставалось последнее слово, потому что отступать или уступать, нет, это было ему вовсе не свойственно. Я сам не понимал, как случилось так, что я ухитрился влюбиться в этого человека, продолжая считать его предателем, уже решив, что никогда, да, никогда в жизни не прощу его за то, что он совершил. Я разговаривал с ним в Министерстве, я говорил ему слова, рвавшие все прошлые, а, возможно, и будущие связи между нами, и совершенно точно знал — я люблю его. И позволю этой неправильной привязанности, страсти, одержимости, тоске, жажде — ну, не знаю, как мне определить все то, что я испытывал к бывшему пиратскому капитану — изуродовать и мою дальнейшую жизнь. Я начал крушить то, что еще оставалось в мире от мистера Поттера, вскоре после волшебного Рождества, встреченного нами втроем на Гриммо в таинственном полумраке теней, что отбрасывали на паркет ветви огромной ели.

Если честно, я сейчас даже не могу вспомнить, что мы — я, Рон и Герми — подарили друг другу на то Рождество. Наверное, это было уже совершенно неважно, мы были давно не дети, так что, вполне вероятно, это были какие-то серьезные вещи или просто безделки. Честно, не помню. Но был мясной пирог в моем исполнении «от мистера Вудсворда», были французские сыры, приобретенные нами «на попробовать», сладости, шампанское, да-да, самое настоящее — потому что Рон считал, что это наилучшее вложение для министерской компенсации. А если Гермионе и казалось, что это не совсем так, то она предпочитала помалкивать, радуясь тому, что этот безумно любимый рыжий недотепа просто с нею рядом.

Мы принимали гостей, хотя в Новой Магической Англии мы и не могли похвастаться большим количеством друзей, но Нев с бабушкой посетили нас, кажется, на второй день Рождества. А на следующий день Джордж Уизли. Наверное, те семейные посиделки вышли весьма печальными, потому что Джордж, хотя практически и не поддерживал никакой связи с родней, оскорбленный тем, как легко они в свое время отреклись от Рона — «Подумай сам Гарри, как я могу считать их своей семьей, когда знаю: случись что со мной — и они также легко забудут обо мне, если им это будет удобно!», так вот, Джордж все же переживал за них. Он вдруг увидел, как в одночасье стал жалок его отец, потерял то, в общем-то, немногое, что пытался выстроить всю свою жизнь, как разом слетела спесь с такого важного министерского Перси.

- Знаешь, они как …

- Сдувшиеся воздушные шарики?

- Во-во. И оба такие неприкаянные — слоняются по Норе, не знают, чем себя занять. И Джинни с Дином тоже у них целыми днями. И все время это беспросветное нытье! Как несправедлива жизнь, и почему именно они за все так жестоко поплатились! Хотя пытались лишь честно исполнять свою работу…

Я в этот момент почему-то вспоминаю Рона с Невом на пиратском острове и поспешно отворачиваясь, чтобы не ухмыляться. Да, наследственность — великая вещь!

- Хочешь, брат, я опишу тебе, как проходил наш день в Азкабане? — жестко предлагает Рон, и Джордж смущенно замолкает.

Но они ладят друг с другом, ладят и сейчас. И оба, да-да, и Рон тоже, помогают родителям. Хотя Рон делает это через подставных лиц, ну, через того же Джорджа или Чарли. Он добрый человек и хороший сын, хотя и не склонен к всепрощению.

В то мое последнее Рождество в волшебном мире мне все время казалось, что Рону с Герми лучше побыть вдвоем, но они упорно тащили меня всюду, куда собирались сами, так что мы гуляли по Лондону, дурачились, сидели в маггловских кафе. И как-то сам собой их стал интересовать вопрос, которого до того момента будто и не существовало. Разумеется, первой его задала Гермиона, а я с ужасом осознал, что совершенно не знаю, что мне отвечать.

- Гарри, а что ты собираешься делать?

Я в тот момент как раз пытаюсь подцепить с моего капучино взбитую молочную пенку, чтобы отправить ее в рот отдельно, и чуть было не роняю ложку. Мне кажется, это вовсе не тот вопрос, который уместно задавать за кофе. Но Герми продолжает, не замечая моей реакции:

- Я имею в виду, ты же наверняка чем-то хочешь заниматься? Я так понимаю, в Аврорат ты теперь не пойдешь…

- А он мог бы! — Рон подмигивает мне, явно намекая на дружбу с сэром Энтони.

- Не мог бы, — спокойно говорю я и жду продолжения. Мне становится интересно, что мои друзья придумали для меня.

В кафе, где мы сейчас сидим, стены отделаны темным деревом, а над каждым столиком — гербы городов. Мне кажется, здесь первоначально собирались сделать паб, но потом отчего-то передумали и решили открыть кофейню.

- Понимаешь, ты же не просто…

- Да, Герми, я понимаю. Я чертов Гарри Поттер, поэтому по определению обязан что-нибудь делать. Желательно правильное и полезное.

- Гарри, я совсем не это хотела сказать.

Не это? Разве? Думаю, ты сказала именно то, что собиралась.

- Почему бы тебе не поступить в университет в следующем году? Я буду восстанавливаться. И Невилл тоже. Ты бы тоже мог с нами.

- Я не хочу больше учиться, Герми.

- Ну, хорошо, — не унимается она, — а почему бы тебе не открыть ресторан? Ты прекрасно готовишь, тебе это нравится, у тебя достаточно средств от родителей и крестного.

- И опять кормить всю ту же компанию? — Рон недобро усмехается своему шоколадному торту.

- Рон! — Герми негодует. — Ему двадцать два года! Что-то же надо делать!

Да, мне двадцать два — а я так чертовски, смертельно устал, будто провел на земле уже несколько веков. И я в тот момент, наверное, впервые так отчетливо понимаю, что в мире, в котором я вновь оказался, я не готов больше ничего делать. Потому что я и волшебный мир больше ничего не должны друг другу. На самом деле, так, по крайней мере, мне кажется сейчас, это с большим опозданием нагнала меня та пустота, в которой я должен был очутиться сразу после гибели Волдеморта. Потому что я был рожден и выращен для решения одной, пусть и сверхзадачи. И когда я с ней справился, у меня больше просто не оставалось дел в магической вселенной. Но так сложилось, что в мои восемнадцать лет я позволил подхватить и унести себя веренице больших и малых дел — жениться, учиться, заниматься расследованием, пытаться сделать карьеру в Аврорате. Просто по инерции стремясь оставаться нужным и любимым. Жить, как все. А теперь вот все закончилось. Я дал себя использовать всем, кто был в этом хоть как-то заинтересован. Все, не нужен. Не любим. Я могу идти?

- Герми, — мягко и примирительно говорю я, — я хочу немного перевести дух. Подумать, наконец. Если честно, я даже не знаю, чем мог бы сейчас заняться. Возможно, мне надо просто отдохнуть. Надеюсь, что не проем за это время все родительские деньги. Обещаю не хулиганить, не пить и не шляться по кабакам!

Я пытаюсь улыбнуться, чтобы не портить ей настроение. Но с того дня стараюсь не давать ей больше возможностей вызывать меня на подобные разговоры, пока у меня, наконец, не созревает окончательный ответ, который совершенно не устраивает Гермиону, но с которым ей приходится смириться.

А вот сразу после Нового года я неожиданно получаю приглашение от Драко и честной компании, кстати, тоже в маггловский Лондон, потому что будет Лиз. А еще Кейт и Тео. Рон смотрит на меня с некоторым недоверием, мои слизеринские друзья его по-прежнему не устраивают. Но для него уже начались рабочие будни в магазине у Джорджа, Герми секретарствует в Министерстве, я официально бездельничаю. Так что помешать мне никто не может.

Драко зачем-то назначил нашу встречу в довольно шумном маггловском клубе, скорее всего, это единственное место, которое он знал. А, может быть, хотел поразить или развлечь Кейт, впервые оказавшуюся в Лондоне. Она похожа на испуганного воробышка — закутанная в свитер и шарф — она все время мерзнет с непривычки, постоянно моргает от слишком яркого мигающего света, чуть ли не вздрагивает от громкой музыки и взрывов смеха за соседними столиками. Но она ужасно рада меня видеть — сразу кидается обниматься, вслед за нею Лиз. Драко и Тео ведут себя сдержаннее: мы жмем друг другу руки, а потом получается как с Роном, когда я встречал его в аэропорту — на молчаливо обнимающихся парней сидящие вблизи нашего столика смотрят участливо. Тоже, наверное, думают, что мы вернулись с каких-нибудь боевых действий. Когда стихает первая волна вопросов из серии «ну как ты?», и мы привыкаем слышать друг друга в стоящем здесь гвалте, передо мной начинает вырисовываться история жизни пиратского братства, после того как оно практически перестало существовать. Лиз, отчего-то кажущаяся мне сейчас повзрослевшей и вполне уверенной в себе, немного грустно улыбается, рассказывая, как они с Тео явились к ее родителям. Я еще на острове с удивлением узнал, что дома она была далеко не самой примерной девочкой, но вот чтоб настолько…

- Нет, ты представляешь, Гарри, — перебивает ее Тео, — они не то чтобы очень беспокоились! Ее не было полтора года, ее друзья сказали, что она пропала на Барбадосе, а они…

- Тео, — Лиз обнимает его, и я понимаю, что она впервые делает это так открыто на моих глазах, — вот было бы у тебя четверо детей! И одна, то есть я, непутевая!

- Они хоть обрадовались? — недоверчиво спрашиваю я, нет, я буквально кричу, потому что тут такой шум, что ничего толком не разберешь.

- Да, — радостно орет она в ответ, — кажется, их больше обрадовало даже не то, что я нашлась, а то, что меня берет замуж такой красавец, как Тео. Мама сказала, такой положительный молодой человек!

- И ничего, что бывший пират! — Тео подмигивает мне. — Мы им, правда, сказали, что я полицейский!

- Ты и есть теперь полицейский, ты же у отца?

Он кивает. А девчонки тем временем добираются до вопроса вопросов. Нет, их, к счастью, не волнует, чем собираюсь заниматься я во вновь наступившей мирной жизни. Они познакомились с будущими свекровями! Обе! Кейт, только взглянув на Нарциссу Малфой, поспешила заявить Драко, что в Англии жить они не будут!

- Да все же хорошо, Кейт, — Драко пытается ее урезонить, — ты же понравилась матушке!

- Ага, я себя чувствовала, как Золушка на королевском балу. Причем, знаешь, как Золушка, чья карета у всех на глазах превратилась в тыкву!

Да, с точки зрения четы Малфоев, Кейт все же не пара их сыну — слишком проста, простодушна… Но о том, что же убедило Нарциссу и Люциуса дать согласие на этот брак, на тот момент не знают даже жених и невеста. Драко, слыша, как Кейт отзывается о знакомстве с его матерью, только фыркает, а потом признается:

- Я и сам не в восторге от того, что я теперь министерский сынок. Так что, между нами, мы с Кейт решили рвать отсюда когти. Сейчас покрутимся еще недельку, праздники, сам понимаешь, покажемся везде, где надо, потом объявим, что Кейт не подходит климат и…

- Лиз, а тебе климат подходит?

- Гарри, — она салютует мне бокалом с коктейлем, — у Тео мама…

- У Тео мама — ангел! — просвещает меня Драко. — Надеюсь, за те годы, пока сэр Энтони сидел в Азкабане и жил на острове, она успела от него отдохнуть!

Тео согласно кивает. А я спрашиваю. Про Вудсворда, про Панси и Маркуса, про Алоиса. Даже про мистера Уилкинса… И они рассказывают, перебивая друг друга. Мы уже привыкли к окружающему шуму, так что он, кажется, даже и не мешает.

- Отец ни в какую не желает переезжать в Лондон, знаешь, я его понимаю, — объясняет мне Кейт. — Он же не представляет себе, что можно делать в жизни что-то иное, кроме как держать трактир.

- Но ведь можно же и в Лондоне… Гавайская кухня, все такое…

- Ну да, а мой будущий свекор — министр магии. А папа трактирщик. Не смешно, Гарри. Так что он пока на острове с Вик и ее мужем. И они никуда переезжать не собираются.

- Ага, — кивает Тео, — не знаю, в курсе ты или нет, но у Блейза мамаша — та еще штучка. Так что всем будет спокойнее, если все останется, как есть.

- А девицы? Девицы из борделя? — вдруг ни с того ни с сего вспоминаю я. — Они тоже решили остаться на острове и заняться земледелием?

- Нет, — это вступает Драко. — Их еще до переворота отправили назад.

- Это как?

- Отец и Довилль стерли им память, снабдили деньгами. Заметь, немалыми деньгами. Такими, с которыми при определенной доле благоразумия можно вполне начать новую пристойную жизнь.

И где-то на задворках моего сознания мелькает жалкая непрошеная мысль. Что лорд Довилль может быть добр со всеми, с кем угодно. Только я — единственное исключение. Кстати, это действительно так: когда Пророк где-то в марте сообщает о предстоящей свадьбе сына министра магии, я узнаю и о причинах странной уступчивости Люциуса Малфоя. Пророк пишет не просто о будущей свадьбе Драко Малфоя и некой Кейт Вудсворд. Нет, невестой Драко является не какая-то там Кейт, а владелица крупного состояния и даже целого острова в Карибском море… В тот день, когда Довилль пришел мирить трактирщика с капитаном Малфоем, он пообещал Кейт приданное. И дал слово отдать ей свой остров в случае, если дело действительно дойдет до свадьбы. Это и была та причина, по которой Вудсворд чуть ли не пел от радости и говорил со мной о том, что ради детей он готов на все… Но по их уговору дети должны были узнать о щедром подарке пиратского капитана только в день помолвки, дабы соображения корысти не подтолкнули их к слишком поспешному решению. Лорд Довилль умел быть щедрым. И даже размышлял на досуге о вопросах морали. Только со мной он был беспощаден. Впрочем, как и я с ним…

На обе свадьбы, назначенные на лето, я уже не попадаю, хотя они и успевают прислать мне приглашения. Так что мне остается лишь гадать, что же сталось дальше со счастливыми молодоженами, да и со всей островной колонией.

- А Панси, как Панси? — продолжаю спрашивать я, сидя в тот январский день в шумном клубе с друзьями из моей прошлой жизни.

- На острове осталась. И Маркус тоже. Сам понимаешь, им в Англию ходу нет, родные их и знать не хотят, — отвечает Тео. — Маркус поправился, они сказали, что хотят просто жить, как обычные люди, что им наплевать на всех. И Алоис тоже там, Хольгер собирается к нему уезжать. Им здесь тоже житья не будет — Хольгер хоть и один из наших, но так как Алоис бывший аврор и с нами не желает дружить ни в какую… А родители Алоиса их обоих со свету готовы сжить. Считают, что они извращенцы.

- Остров изгоев?

- Получается, что так, — младший Малфой смотрит на меня сквозь дымную пелену, висящую над нашим столом. — Мы вот с Кейт тоже готовы присоединиться.

Да, Драко же еще не знает, что остров изгоев будет принадлежать им. Может быть, я немного поторопился, и мне стоило всего-навсего тоже махнуть туда? Но нет, я тогда хотел именно разрыва всех связей, абсолютного нуля, я хотел достичь точки, из которой мог бы прочертить прямую моей новой жизни. И она, эта точка, точно лежала вне пиратского острова.

- И мистер Уилкинс остался, — смеется Кейт. — Знаешь, он, по-моему, один из тех, кто там действительно счастлив. Радуется всему, как ребенок. Я вначале думала, он привыкнет, это пройдет, приестся — а для него каждый день там — как чудо. И мне сейчас кажется, что он прав. Я не понимаю, как вы здесь можете жить, честно. Как можно заточить себя в этих унылых камнях, в дожде, тумане, в этой мокрой крупе, которой вы умиляетесь на Рождество и называете ее снегом…Как можно ходить на эту унылую работу, кланяться и улыбаться на министерских приемах… Разве ради этого стоит жить?

Мы сидим еще довольно долго, потом вся одежда будет пахнуть сигаретным дымом, но в тот момент мы совершенно не думаем об этом — мы все будто вновь вырвались на свободу: они от родителей, а я… а я из-под надзора моих заботливых Рона и Гермионы. Наконец, когда нам уже пора собираться, Драко делает мне знак, что нам надо поговорить. И мы с таинственным видом удаляемся в сторону туалетов. Мы стоим в полумраке, напротив большого матового зеркала с подсветкой, возле сверкающих никелированных кранов и белых умывальников, и в этой далеко не романтической обстановке Драко, заметно смущаясь, протягивает мне маленькую коробочку.

- Гарри, — он краснеет и даже опускает глаза, — ты, конечно, можешь меня послать. Но мне просили передать тебе это. Возьми, пожалуйста. Он сказал, если ты… ну, если ты откажешься, то просто отдай мне обратно. Он поймет.

Я смотрю на моего друга, и никак не могу сообразить, что он имеет в виду. Но уже протягиваю руку, принимая от него то, от чего могу отказаться. На черном бархате внутри коробочки крупная жемчужина неправильной формы, ее оправой служит небольшой ромб почти белого металла. И еще там цепочка с довольно крупными звеньями. Я захлопываю коробочку, чтобы немедленно вернуть ее, Драко уже смотрит на меня с отчаянием, но я внезапно останавливаюсь, пораженный внезапно пришедшим ко мне воспоминанием. «Я хочу, чтобы ты взял ее на память обо мне», — говорил мне призрачный капитан в моем сне, а на его ладони переливалась нежным мерцающим светом жемчужина с затонувшего корабля. В тот день, когда я чуть было не утонул, а лорд Довилль спас меня. На память о тебе… Прощальный подарок, который он не решился отдать мне сам, а так же, как и я когда-то, когда не нашел в себе сил прийти и поблагодарить его за мое чудесное спасение, передал его через Драко.

- Гарри, — говорит мне младший Малфой, — ты уже взрослый человек. Расставаться тоже надо уметь. Возьми! И, черт возьми, почему ты ничего не хочешь в этой жизни сделать для себя? Почему? Ни ты, ни он!

- Успокойся, — я чуть дотрагиваюсь до его холодных пальцев, — я возьму. Только не надо мне больше ничего говорить. Хорошо?

Да, последнее слово должно оставаться за лордом Довиллем. А у меня, если честно, просто не достает в тот день сил расстаться с чудесным подарком, в котором море, корабли, затонувшие клады и солнце, лениво опускающееся в воду.

Домой мы все едем на метро, потому что, во-первых, Лиз по определению не может аппарировать, так как она маггла, а нам не стоит, потому что одно из условий успешной аппарации — умеренная трезвость, а вот ею мы сейчас похвастаться как раз и не можем. Драко, Тео и Кейт, кажется, впервые в жизни путешествуют на подземном поезде, так что от них столько шума и восторгов, что пассажиры предпочитают сесть от нас подальше.

Когда я возвращаюсь на Гриммо далеко за полночь, Рон и Герми с обеспокоенным видом встречают меня в прихожей.

- Ты откуда так поздно? — спрашивает меня Рон, будто уже оформил надо мной опеку.

- Из клуба, а что?

Я стою перед ним в расстегнутом пальто, разматываю шарф — мне ужасно жарко, я говорю несколько громче, чем следует, потому что маггловская выпивка мне уж точно не показана. И вижу, как его взгляд останавливается на моей открытой шее, на сияющей жемчужине в ромбовидной оправе, которую я не утерпел и нацепил на себя на глазах у Драко прямо в туалете клуба.

- Что это у тебя?

- Подарок моего бывшего любовника, Рон. Прощальный.

В тот вечер я сногсшибательно откровенен и открыт для общения.

- Кого-кого?

- Лорда Довилля.

Я криво усмехаюсь, видя, как лицо рыжего стремительно багровеет.

- Не бери в голову, — говорю я ему и неверной походкой отправляюсь спать к себе наверх. Если честно, мне очень хреново.

* * *

На следующий день он найдет мне тысячу оправданий, как только убедится в том, что вчера я не был настолько пьян, чтобы наговаривать на себя напраслину. Он станет уверять меня, что все мы были не в себе на этом чертовом острове, что Довилль просто воспользовался мной, когда забрал меня с собой черт знает куда после поединка.

- Он тебя заставил, правда? — Рон смотрит на меня участливо, не забывая подливать мне виски.

Мое вчерашнее откровение так его ошеломило, что он от изумления даже отпросился сегодня у Джорджа, чтобы успеть поговорить со мной до прихода Гермионы с работы. Потому что все, о чем он спрашивает меня, явно не предназначено для ее ушей.

Я отрицательно мотаю головой, хотя, да, в постели пиратского капитана я оказался не по своей воле, но так как впоследствии меня никто не принуждал там оставаться, я не вижу смысла изображать из себя жертву.

- Гарри, чего только не бывает в жизни! Может быть, тебе вообще не стоит относиться к этому серьезно? Ну, знаешь, новые впечатления — тоже ведь интересно? Ведь правда?

- Тебе было бы интересно, Рон?

Рыжий чуть отодвигается от меня.

- Нет, Рон, я тоже поначалу рассказывал себе, что это просто так. А теперь вот уже три месяца вою от тоски. Какой тут интерес?

- Но он же… он так поступил с тобой… и с Герми…

Да, вся неприглядная сторона наших взаимоотношений с капитаном Довиллем известна Рону лучше, чем кому бы то ни было.

- Он просто мерзавец, Гарри.

- Я знаю.

- Зачем ты тогда нацепил на себя эту дрянь?

Я закрываю рукой жемчужину, я не хочу, чтоб мой друг смотрел на нее. Я же и рассказывать ничего никому не хотел. Зачем же я… Идиот, и сейчас опять сижу и пью с ним на кухне. Видимо, Рон все же приходит к выводу, что я не в себе, потому что вдруг прекращает проповедовать и выяснять у меня подробности того, что произошло в том сентябре, когда я так оригинально расплатился за их с Невиллом жизнь, а потом и за их относительную свободу. Он переходит к следующей части нашей беседы, в ней рассказывается о том, что жизнь продолжается. Что на свете немало хороших девчонок и даже парней, если я после моих последних приключений больше не числю себя по девочкам, что чуть ли не каждый будет рад разделить со мной если и не всю жизнь, то хотя бы один вечер. Что любить капитана Довилля могут только отдельные очень тяжело и неизлечимо больные пациенты клиники святого Мунго, что я просто устал, и это вовсе неудивительно после нашей адской жизни на острове. Что, да, возможно, я испытывал к пирату что-то наподобие благодарности за то, что он вылечил меня после поединка, а так как он был единственным живым существом на том острове, не считая, разумеется, домашнего эльфа, то почему бы и не проявиться некому интересу? Но с этим решительно надо что-то делать! И я киваю, потому что Рон влил в меня как раз столько, сколько мне необходимо для того, чтобы чувствовать, что жизнь удалась. А если еще нет, то сделает это в самое ближайшее время. И я еще вполне могу аппарировать. Так что уже через несколько минут я стою в прихожей, снаряженный заботливым Роном в тот самый маггловский клуб, в котором был вчера, со стойким намерением доказать себе и всему человечеству во главе с капитаном Довиллем, что жизнь вот она, бьет ключом, несмотря на то, что он порядочная мразь!

Я, каким-то образом обнаруживая себя уже сидящим у барной стойки, бойко заказываю коктейль невероятного химического голубого цвета, потому что мне нравится, как называется его основа Curasao Blue. На поверку это оказывается редкая дрянь, но выглядит красиво, нет, конечно же, не красиво — там наверху еще дурацкий игрушечный зонтик…И я, как и велел мне великий врачеватель человеческих душ Рон Уизли, уже через пару минут завожу ни к чему не обязывающее знакомство с милым созданием, которое тоже, кажется, не знает, куда себя девать. Существо зовется то ли Нэнси, то ли Сандра, как раз переживает любовную драму. Знаю ли я, как это тяжело? Поднимаю на нее глаза, о, да, я знаю. Значит, мы родственные души. Кажется, у меня хватает ума просто тихо ее послушать и покивать. Но итог нашей беседы неотвратим и неизбежен — мы выходим на улицу вместе, я ловлю такси, обнимаю ее, распахивая перед ней дверцу машины. И в тот же момент, оказавшись так близко к практически совершенно незнакомой мне девушке, чувствую, как на меня накатывает тошнота. Пряный фруктовый аромат ее разгоряченного тела, узкая полоска открытой кожи на тонкой шее, виднеющаяся между воротником ее куртки и краем вязаной шапочки. И отвратительная тяжелая нота в ее сладковатых духах — мускус, который не может поглотить даже влажный холодный воздух. И вновь воспоминание, острое, как лезвие — как он целовал меня в шею, в затылок, зарываясь в мои короткие волосы. Гарри…

Мы едем к ней домой, и я понимаю, что если я немедленно не вырвусь отсюда, я умру. От отвращения к себе, от безысходности, от тоски по тому, чего у меня нет и никогда уже не будет, я задохнусь от чужого запаха, он задушит меня, словно тяжелое покрывало. Я не смогу не то, чтобы прикоснуться к ней, но даже поцеловать ее — а это самое меньшее, на что она рассчитывает.

- Остановите здесь, — резко говорю я таксисту, протягивая ему деньги за себя и за девушку.

- Ты что? — Она смотрит на меня испуганно и разочарованно. — Тебе плохо?

- Да, извини, что так получилось, — говорю я. Черт, надо что-то придумать, чтобы ей не было так обидно. — У меня сердце больное, — вдохновенно вру я. Нужен ей полудохлый парень? Думаю, нет. — Мне пить совсем нельзя (это правильно, мистер Поттер! Тогда ты прекратишь уже болтать и делать глупости!), а я выпил лишнего. Я сейчас пройдусь, все пройдет.

И, чтобы предотвратить возможные попытки с ее стороны помочь мне, я добавляю:

- Я здесь живу недалеко. Сейчас позвоню отцу, он меня встретит. Езжай домой.

Я понимаю, это выглядит глупо, неправдоподобно, но… а что мне делать? Например, не слушаться Рона. Подумать и не лезть в клуб знакомиться с маггловскими девицами. Не усаживать их в такси и не мчаться к ним домой в ожидании продолжения романтического вечера. Вообще, если ты любишь кого-то, какого черта ты понесся искать себе приключений на одну ночь? Это не лечит душевные раны, зато ты становишься себе неизбывно мерзок и отвратителен. Я возвращаюсь на Гриммо пешком уже под утро и, кажется, до утра вожусь в душе: намыливаюсь и смываю пену, а потом опять и опять. И смотрю, как льется вода. И опять обнаруживаю, что у меня полна пригоршня геля. Чужая фруктово-конфетная сладость, кажется, въелась мне в поры.

А за завтраком я вижу, как Рон и Герми прячут от меня газету. Их нелепая возня не ускользает от меня, я протягиваю руку, требуя утренней прессы на правах хозяина дома.

- Ну, что там еще?

- Гарри, — начинает Гермиона. — Гарри, ты не обращай внимания. Ну, помнишь, они же всегда писали про тебя всякую ерунду…

- Дай сюда газету, Гермиона!

И ей приходится отдать мне уже изрядно измятый утренний номер Пророка, продолжая уговаривать меня не брать в голову, плюнуть на эту дуру Скитер…

- Ты же уже должен был привыкнуть, — говорит Рон уже вдогонку, видя, как я пробегаю глазами первые строчки небольшой статьи, сопровождающей мою колдографию. — Ты же в школе не реагировал! Пусть себе пишут!

Но я уже практически не слышу его, поглощенный изучением занимательного опуса под названием «Нечем заняться?». Собственно говоря, это даже глупо пересказывать и комментировать. Я не знаю, каким образом вчера вечером один из корреспондентов Пророка подловил меня именно в момент выхода из клуба с той самой девицей и запечатлел эту примечательную картину на радость всей магической общественности. На колдографии прекрасно видно, что я слегка нетрезв, рука моя весьма фривольно обнимает мою вчерашнюю спутницу чуть пониже спины. И текст… что, в то время как жители Магической Британии строят очередную мирную жизнь (нет, там, конечно, не так было написано, но по сути то же самое), мистер Поттер не желает найти свое место в этом новом, свободном от коррупции мире. Не работает и не собирается, не помышляет об учебе или спорте — просто прожигает жизнь и транжирит деньги, доставшиеся ему от родителей, позоря имя волшебника…

- Какое их собачье дело, как я трачу свою жизнь и свои деньги? — ору я на притихших Рона и Герми, но тут же спохватываюсь и извиняюсь.

- Гарри, только успокойся, — Герми пытается увещевать меня, но у нее на этот раз ничего не выйдет.

- Послушай, Герми, — мне кажется, что вот-вот, и я вспомню, что когда-то умел говорить на парселтанге, — когда я был Золотым мальчиком, будущим героем, это еще можно было понять. Но сейчас я никто! Почему им все еще интересно?

- Для них ты никогда не будешь никем, Гарри, — она вынуждена констатировать вполне очевидную вещь.

- Гарри, ты же не думаешь, что это я? — испуганно спрашивает Рон.

Действительно, если бы я не знал Рона всю свою сознательную жизнь, я бы мог что-то заподозрить — ведь он был единственным, кто знал, куда я отправился вчера вечером. Но, скорее всего, это просто случайность? Или все-таки нет? Позавчера я был там с Драко Малфоем… Они могли просто охотится за сыном Министра Магии и его невестой. Насколько я понял, это единственное место в маггловском Лондоне, знакомое Драко.

Как только рыжий убеждается, что я и не собираюсь подозревать его, он тут же успокаивается и немедленно начинает убеждать и меня в том, что все просто прекрасно. Так, что лучше и желать нельзя.

- Да ладно, что ты так злишься? Наоборот хорошо! — Рон, похоже, имеет в виду тему нашего с ним вчерашнего разговора. — Что тут такого: симпатичный парень идет в клуб развлечься и знакомится там с хорошенькой девчонкой! Пусть себе болтают!

Я смотрю на него и понимаю, что он действительно не видит в этом ничего такого. Для него этот крохотный скандал гораздо лучше того малоутешительного факта, что на моей шее болтается жемчужина, подаренная мне на прощание капитаном Довиллем. С его точки зрения, позор — именно она, а не то, что я глупо попался и позволил сфотографировать себя с какой-то девицей. А у меня все внутри сжимается при одной мысли о том, что господин министр по внешним связям, возможно, брезгливо отложит эту газетенку, бегло просмотрев ее за утренним кофе. Глупо, как будто я хотел отомстить ему, как будто пытался заставить его ревновать. Ты смешон, Поттер! Хотя ему-то какое теперь дело? Вероятно, его вообще сейчас нет в Англии.

- Идите, вам на работу пора, — говорю я Рону и Герми.

- А ты?

- Что я? А мне пора отсыпаться после бурной ночи.

Но когда они один за другим исчезают в каминном пламени, я отправляюсь вовсе не в спальню. В одной из верхних комнат я нахожу обычный маггловский телефонный справочник, кажется, прибывший сюда вместе с вещами Гермионы, и выписываю оттуда всего один телефонный номер. Такая малость — эта абсурдная статья… Но мозаика сама собой сложилась, отдельные фрагменты встали на свое место. Моя жизнь, еще пару минут назад казавшаяся мне непроходимым лабиринтом, вдруг на глазах превратилась в широкую аллею в старинном парке. А ключ, отпирающий ворота, сейчас зажат у меня в руке. Я одеваюсь, закрываю за собой дверь нашего дома на Гриммо, вхожу в телефонную будку на углу и набираю разборчиво выписанные мною цифры. И когда на том конце провода раздается высокий женский голос с такими знакомыми истерическими интонациями, я вдыхаю поглубже и говорю:

— Здравствуйте, тетя Петуния. Это Гарри. Вы меня помните?

39. Мои любимые родственники

- Гарри?

Легкое замешательство в ее голосе. Пауза. Она сейчас просто положит трубку? Не смейте, тетушка, заклинаю ее про себя, даже не думайте! И наконец, спустя всего лишь пару секунд:

- Гарри, конечно же, как я могу тебя не помнить! Мы же не чужие!

Она старается быть вежливой, что ж, и это правильно. Мы же взрослые люди. Общаясь с племянником двадцати двух лет от роду, уже уместно демонстрировать манеры, тетушка.

- Как у тебя дела?

Я знаю, что этот вопрос никого ни к чему не обязывает, потому что я и сам через пару минут планировал задать такой же. И все же сейчас очень важен ответ — я должен предстать перед ними успешным и ни в чем не нуждающимся молодым человеком, тем, кого не стыдно пригласить в дом, показать соседям, выставив в конечном итоге мое жизненное благополучие как свою заслугу. И я хочу дать им шанс сделать это. Сам еще толком не понимаю, зачем, но с того утра, как я увидел в Пророке ту самую статью, я не даю ни единой осечки — меня словно ведет безошибочное чутье, я еще точно не вижу цель, зато мне открылся путь. И он, как это ни странно, пролегает именно через дом моих родственников в Литтл Уингинге. И я не ошибаюсь. Ни единого раза. Словно весь мир, наконец, устал мучить меня и решил действовать со мной заодно.

- Прекрасно, тетя Петуния! У меня все хорошо. А как у вас? Как дядя Вернон? Как Дадли? Простите, если я вас отвлекаю…

Моя тетушка на том конце провода, кажется, поражена тем, что я вообще способен к цивилизованному общению. Ей нужно немного времени, чтобы перевести дух.

- Мы все здоровы Гарри. Дадлик учится в университете, Вернон по-прежнему работает, хотя здоровье уже, конечно, не то.

Так, вот сейчас она не знает, что говорить дальше. Она не может пока понять, продиктован ли мой звонок обычной праздной вежливостью остепенившегося бывшего нахлебника, или же за ним стоит нечто иное. При тетушкиной подозрительности я склоняюсь ко второй версии, поэтому мне надо перехватить инициативу.

- Тетя Петуния, знаете…, — делаю вид, будто я слегка смущен, — дело в том, что сейчас, когда я вырос (глупо звучит, но для роли раскаявшегося, в прошлом неблагодарного племянника вполне подходит), я стал понимать, как много вы с дядей сделали для меня. Практически вы меня вырастили, подняли на ноги, а я не ценил всего этого.

- Гарри…, — верю, тетя, Вы сейчас застыли в прихожей у телефона, словно соляной столп!

- Да-да, тетя, я… (правильно, больше запинайся!), в общем, теперь, когда я стал старше, мне бы хотелось отблагодарить вас. Родители оставили мне небольшое наследство, и, если вы, конечно, согласитесь принять от меня что-то, я бы хотел хоть отчасти компенсировать…

- Что ты, Гарри, мы же родные люди!

Да, тетушка, Вы можете сколько угодно твердить про наше родство, но я слышу по Вашему голосу, что Вы рады. Я даже готов согласиться, что в подобный восторг Вас приводит мое чистосердечное раскаяние. Ну, давай же, давай! Если я все правильно просчитал, сейчас ты должна произнести то, чего я так жду…

- Гарри, ты не хочешь заехать к нам в выходные? Скажем, в субботу?

О, Мерлин! О, небо! Да-да, я хочу! Я и затеял все только ради этого! Если бы меня в тот момент спросили, а зачем, собственно говоря, мне так понадобилось в Литтл Уингинг, боюсь, я не смог бы объяснить. Но это как на шестом курсе, когда я, выпив зелье удачи, отправился добывать воспоминания Слагхорна. Надо к Хагриду — и все!

- И Дадлик как раз будет. Заодно и повидаетесь! И нам с Верноном любопытно поглядеть, каким ты стал.

- Буду счастлив, тетя Петуния!

Я действительно счастлив — мне даже не надо ничего разыгрывать.

- А во сколько Вам будет удобно? — если уж сражать тетку своей вежливостью, то наповал.

- Приезжай часа в три, как раз и поезд есть в это время… Или ты не на поезде? — тетка испуганно осекается. Что, предложите открыть для меня камин?

- На поезде, тетя.

- Тогда ждем тебя! Будем очень рады! До встречи!

И я тоже произношу самое сладкое «до встречи», на какое только способен. У меня стойкое чувство, что я выиграл, взял крупный приз в лотерею, и теперь мне стоит сесть и хорошенько подумать, как им распорядиться. О том периоде в своей жизни — с января по май 2003 года — я мог бы написать книгу. Ну, знаете, бывают такие: «Как быть милым и располагать к себе людей?» или «Как всего добиваться и не совершать ошибок?» Единственное, что все эти безошибочные дороги, которые вы проходите с блеском, минуя все углы и неровности, тоже имеют свойство заводить в тупики. Только если вы постоянно задаетесь подобными вопросами, то не сделаете ни шагу. Поэтому я просто исключил нежелательные последствия из своих блистательных планов.

В тот день, я очень хорошо помню, это был вторник, я решил, что после бессонной ночи самым разумным будет отправиться домой и хорошенько выспаться, чтобы действовать дальше с холодной, хорошо соображающей головой. А вот сердцу я посоветовал просто заткнуться, так как его горячие советы явно не доводили меня до добра. И я был столь убедителен, что даже мои демоны — любители табака с ноткой вишни и миндаля — впали в анабиоз. И, когда я проснулся уже под вечер и спустился вниз, они все еще крепко спали.

А прямо на следующее утро, предварительно расспросив Гермиону, куда в Лондоне лучше всего отправиться за пристойной мужской одеждой, я еду прямо туда — да-да, на метро. И в дальнейшем, если только в этом нет крайней необходимости, я стараюсь не вспоминать о том, что магам свойственно аппарировать.

Как получилось так, что, прочитав ту самую статью в Пророке, я смог практически мгновенно принять решение об уходе из магического мира? Сейчас трудно сказать. Наверное, оно уже давно как-то исподволь зрело во мне, хотя я довольно долго не мог осознать, чего же мне хочется на самом деле. И когда я думал, что не вижу для себя ни места, ни дел в магическом мире, когда осознавал, что кажусь себе пустым и выброшенным за ненадобностью — я не знал, чего я хочу. Когда тебе двадцать два, а ты не ощущаешь ничего, кроме бесконечной усталости, когда нет ни планов, ни желаний… Когда видишь, как безразлично эта чертова Магическая Англия приняла власть пиратского правительства, когда понимаешь, что всем все равно… Расстаешься с иллюзиями? А кто мешал сделать это еще в Азкабане? Не знаю, даже в Азкабане я продолжал ощущать себя частью магического мира — безвинно осужденным, оклеветанным, преданным, но… А если бы я не попал на пиратский остров? Если бы нас с рыжим вдруг взяли и помиловали через пару месяцев? Захотел бы уйти? Вряд ли. Уехал бы из Англии, поступил бы в какой-нибудь магический университет. Тогда во мне не было этой обреченной усталости, я был готов падать и подниматься вновь. А сейчас вот нет.

Я спускаюсь в подземку, стою на станции и смотрю на пассажиров. Вот две худенькие девчонки — одна в розовых, другая в ярко оранжевых кедах, обе в обтягивающих джинсах, худенькие, узкие, как школьные линейки. Парень с плеером, весь в черном, только наушники и провод от них ядовито-зеленые. Мне почему-то кажется, что это красиво. Мальчик с большой спортивной сумкой, заглядывающий через плечо парнишке постарше, сидящему рядом — у того какая-то игра на небольшом экранчике с кнопками, который он держит в руках. Двое с гитарами в чехлах за спиной — парень и девушка. Она в длинной юбке, очки, волосы подобраны лентой, чтобы не падали на лоб… Пестрая, многообразная, простая и понятная жизнь, в которой хватает места всем. Должно быть, хватит и мне. Мир, который я начинаю вновь открывать для себя в тот день, представляется мне бесконечным. Да, я понимаю, у меня слишком много иллюзий — здесь тоже есть свои уродства, так же регулярно выходят утренние и вечерние газеты, но… я никогда не прочту там ничего о себе. Это большой мир, в котором я смогу раствориться, он примет меня, как принимает их всех — и девчонок в ярких кедах, и парня с наушниками… И я — просто один из них. На тот момент одно это представляется мне счастьем. Забвение, неизвестность, прекрасное и безграничное НИКУДА.

Добравшись до отдела мужской одежды в универмаге, куда отправила меня Гермиона, я сразу же подхожу к продавщице, улыбаюсь (да, у меня откуда-то появляется такая обезоруживающая открытая улыбка, будто я с отличием закончил курс «Как производить благоприятное впечатление»).

- Простите, Вы мне не поможете?

- Да? — она улыбается мне в ответ.

- Видите ли, — начинаю объяснять я, — у меня непростая задача. Мне в выходные надо в гости к родственникам, которых я сто лет не видел. И во что бы то ни стало надо выглядеть так, чтобы…

- А сколько лет Вашим родственникам? — Продавщица решает фундаментально подойти к делу.

- Тете…, — сейчас-сейчас, только подсчитаю, — сорок пять, кажется, дядя постарше. И он очень солидный человек. И они очень консервативные.

- Может быть, костюм? — предлагает она.

- Нет, это слишком официально. Все же это семейные посиделки, чаепитие (надеюсь, хоть чай они мне предложат)…

И через какое-то время мы достигаем взаимопонимания. Мы решительно отказываемся от джинсов, раз мой дядя консервативен, а я позиционирую себя как человек, у которого есть в жизни серьезное занятие, как, прямо скажем, человек преуспевающий и не имеющий особых проблем. Ну, может быть, несколько разочарованный и, наконец, готовый прислушаться к мудрым советам старших. И буквально через полчаса я становлюсь обладателем брюк довольно строгого покроя из дорогой шерстяной ткани, рубашки и свитера с аккуратным узором из ромбов. Галстук, да, пусть тоже будет. И никаких кроссовок! Только ботинки — тоже строгие, достойной марки. Ну а пальто у меня уже есть. Напоследок мне желают удачи, а я вновь улыбаюсь. И возвращаюсь домой, запрещая себе даже думать о том, что пакеты с покупками можно уменьшить — магглы так не делают. И не прячутся в подворотню, чтобы аппарировать, а маршируют прямо к метро или садятся на автобус, в крайнем случае, берут такси. Живи, как живут все, Поттер. С того дня я стараюсь не нарушать этот нехитрый закон.

- Что мы будем делать в выходные? — спрашивает меня Герми за ужином, а я почему-то злюсь.

У нее есть муж, они сами должны знать, чем занять себя в выходные, я-то им зачем? Но нет, так тоже нельзя — ведь я сам позвал их жить на Гриммо, всячески давая понять, что мы одна семья.

- Я занят в субботу, — как можно мягче говорю я.

- Куда это ты собрался? Опять к твоим слизеринским братьям?

Ох, Рон, ну как же ты меня достал этими вопросами про Драко и Тео! Ревнуешь, что ли? Но его уже одергивает жена:

- Рон, что такого, что Гарри общается с теми, с кем мы не дружили в школе? Сколько лет прошло!

- А ты работаешь в Министерстве с теми…

Но я не даю ему продолжить.

- Так, хватит, — решительно пресекаю я разгорающуюся ссору. — В субботу я еду к Дурслям, меня тетя пригласила.

Рон, ошарашенный этим откровением, мгновенно забывает о том, что только что собирался высказать жене, что она работает на пиратское правительство.

- Куда-куда? Кто тебя пригласил?

- Моя тетя Петуния. Судя по всему, на семейное чаепитие.

- Это та самая Петуния, которая запирала тебя в подвале и ставила на твои окна решетки? Послушай, Гарри, я слышал, в Мунго есть неплохие специалисты. Может быть, тебе показаться?

- Рон! — В голосе Герми негодование. — Как ты можешь? Гарри не ребенок. В том, что он хочет повидаться с родственниками, нет ничего плохого. Он просто это перерос. Надо давать людям второй шанс. Если они пригласили его, значит, тоже хотят наладить отношения.

- Интересно, как они его пригласили? — Рон не унимается. — Прислали сову?

- Нет, я позвонил им сам, — спокойно признаюсь я, допивая чай. — Тетка — сестра моей матери. Я вырос в их доме. Не вижу никакой трагедии в том, чтобы позвонить и спросить, здоровы ли они. Запирали и ставили решетки, потому что боялись. Да я и сам позволял себе такие выходки, что любой нормальный маггл тоже бы перепугался. Я в одиннадцать лет запер брата в клетке со змеей в зоопарке, а они после этого все же оставили меня в доме. Я перед третьим курсом запустил сестру дяди Вернона летать под облаками, как воздушный шарик. А летом они опять взяли меня к себе на каникулы. Я еще тогда угрожал им крестным, только выпущенным из тюрьмы. И это притом, что они самые обычные люди, совершенно не воспринимающие ничего аномального. Да, они могли бы быть добрее ко мне, но любить практически чужого ребенка, которого подбросили тебе в дом, знаешь, этого никто никому приказать не может.

Думаю, Рон сейчас впервые слышит о некоторых обстоятельствах моей жизни с Дурслями, потому что внезапно сам резко меняет тему.

- Хорошо, в субботу ты занят. А в воскресенье?

- Предлагаю сходить в музей, — невинно предлагает Гермиона, чем добивает его окончательно.

- Куда?

- В Британский музей, Рон. Или ты хочешь на аттракционы?

Мне вдруг становится невыносимо смешно, потому что они ругаются, как в школе. Сейчас он покраснеет и надуется, она сделает вид, что ее это ни капли не волнует, потом они будут делать вид, что не знакомы друг с другом…

- Слушайте, прекратите уже, — говорю я. — В субботу я еду к Дурслям. В воскресенье мы идем в музей и на аттракционы, а потом сидим в кафешке и гуляем по городу. А вы прекращаете пререкаться. Предлагаю эту программу утвердить за неимением лучшей.

И они переглядываются, вначале еще сердито, а потом все же начинают улыбаться. И ссора не получается.

Накануне той знаменательной субботы я впервые по доброй воле отправляюсь стричься в маггловскую парикмахерскую, долго объясняю, какой я вижу в будущем свою прическу, получаю кучу рекомендаций относительно того, что делать с волосами, которые все время топорщатся, как прутья от метлы. И когда я на следующий день перед выходом смотрю на себя в зеркало, я понимаю, что так тошнотворно благообразен, что тетя с дядей должны быть мной довольны. Я покупаю цветы для тетушки, их бережно заворачивают в бумагу, чтобы не померзли в дороге. Никаких букетов, наколдованных прямо из воздуха, ты помнишь? Я бы, разумеется, купил бы еще и торт, я люблю приходить в гости не с пустыми руками, но боюсь обидеть любимую тетку пренебрежением к ее кулинарным талантам. Раз будет Дадли, и она сама меня позвала, то вполне возможно, она захочет порадовать всех, и меня в том числе, кондитерским шедевром собственного исполнения. А еще я беру с собой деньги — довольно большую сумму. Мне кажется, мои родственники лучше оценят мою благодарность, если она будет иметь денежное выражение. И я еду туда на поезде!

Кстати, за те несколько дней, прошедших со вторника до субботы, у меня все же сложился некий план действий. По крайней мере, я смог осознать, чем был вызван мой странный звонок в Литтл Уингинг, сделанный, скорее, по наитию, чем вполне осознанно. Мне нужен проход, если хотите, некий портал в мир магглов, о котором я, честно говоря, в тот момент имел уже довольно приблизительное представление. Я ведь покинул его еще ребенком, к тому же, ребенком, выращенным в чулане… Насколько я знаю, у магглов бывают документы, что-то вроде удостоверения личности. Такое могло быть у меня? Ведь Дурсли как-то смогли определить меня в начальную школу? Не мог же я появиться из воздуха? Значит, вероятно, мне нужен пропуск.

Далее: магглы… они ведь что-то делают? Вот, Дадли, например… Их жизнь как-то строится, в ней есть какие-то вещи, о которых необходимо знать. Они где-то учатся, чтобы стать, нет, не аврорами или зельеварами — у них в ходу совсем иные занятия. Куда-то устраиваются на работу. Мне кажется, они интересуются спортом — вряд ли это квиддич…Они не посылают друг другу сов и не просовывают голову в камин, желая пообщаться. Нет, я, разумеется, тоже в состоянии сделать звонок из телефонной будки. Но на улице я все чаще замечаю людей, прижимающих к уху небольшой продолговатый предмет и что-то говорящих ему. Едва ли все они безумны. А недавно, когда мы были в кафе с Роном и Герми, я видел, как один парень раскрыл перед собой на столе будто бы довольно большую книжку из пластмассы и металла. «Что это?», — спросил я Гермиону, предполагая, что она должна быть в курсе маггловской жизни. Ну, хоть немного лучше, чем я. «Кажется, это такой переносной компьютер», — ответила она мне без особого интереса и тут же заговорила о чем-то другом. В том-то и дело, что магам неинтересно! Когда уже через несколько дней у меня самого появится такая «книжка», и мой двоюродный братец (да-да, не удивляйтесь!) просветит меня, как этим пользоваться, я подумаю, что если бы кто-то в свое время рассказал нам с Роном о том, что такое бывает на свете, мы вряд ли почтили бы Азкабан своим присутствием. Потому что для того, чтобы спровоцировать скандал — чего мы с ним и добивались — нам было достаточно всего лишь перефотографировать те чертовы документы и отправить их по почте (нет, не совиной!), а совсем иной, не нуждающейся в проводах и почтальонах, любому магическому изданию. И они бы долго потом доказывали, что это мы, потому что…потому что на свете бывают Интернет-кафе! Нет, ну тогда нам пришлось бы снабдить подобными раскладными «книжками» и часть магического мира, получается, да, опять криминальные действия — разрушение волшебного мира изнутри при помощи маггловской техники. А любое ее незаконное использование, как ни крути, нарушает наши законы. Наши? Нет, нарушает их законы, законы, которые я с недавнего времени отказываюсь считать своими.

В общем, как я понял потом в Загребе, то, что я тогда должен был сделать, было очень похоже на переезд в другую страну — ты так же пытаешься разузнать, что там принято, а что нет, что и когда стоит надевать, как здороваться и прощаться, как… да, даже такие простые вещи, как покупка чего-нибудь в магазине — все вроде бы просто, но чуть-чуть не так. И когда ты допускаешь это «чуть-чуть не так», на тебя тут же смотрят как на чужака. Мне нужны не только портал и пропуск, мне необходим еще и проводник… А за окошком мелькают домишки, небольшие города и поселки, безрадостные, серые по зимнему времени деревья и опустевшие сады, а я все пишу в свой специально приобретенный по случаю начала моей маггловской жизни блокнот бесконечный список моих абсурдных вопросов, которые мог бы задать жителю мегаполиса разве что абориген с острова Пасхи…

Ровно в три часа я открываю такую знакомую и, что греха таить, нелюбимую с детства калитку, прохожу к дому, минуя новую машину дяди Вернона (не забыть похвалить, автоматически отмечаю я про себя, словно ставя галочку в списке неотложных дел), и нажимаю на кнопку звонка. Шаги за дверью, поворот ключа — они все стоят в прихожей, встречая меня. Я потом подумал — вряд ли эта торжественная встреча была продиктована радушием добрых хозяев. Просто они продолжали по старой памяти меня бояться, так что, скорее всего, на всякий случай приготовились к отпору. Правда, с такими по-родственному добрыми улыбками на лице… Я протягиваю цветы тете Петунии — должна же она по магазинной бумаге, в которую они старательно упакованы, понять, что они абсолютно маггловские.

- Что ты, Гарри, — несколько смущенно говорит она, — вовсе и не стоило так тратиться.

Галантно улыбаюсь — для Вас, тетя, ничего не жалко, жму руку дяде Вернону, потом Дадли. Сейчас будет логично, если они скажут, что я вырос:

- Какой ты стал взрослый! — продолжает тетка, а дядюшка и мой кузен продолжают пялиться на меня во все глаза.

Нет, из кармана моего пальто не торчит волшебная палочка, я не надел по ошибке мантию поверх одежды…

- Ну, пойдемте в гостиную, что же мы здесь стоим, — наконец, приглашает дядя Вернон, видимо убедившись, что я не представляю для его семейства ни малейшей опасности.

Вот ведь странно — я раньше никогда не задумывался о себе в подобном ключе. С детским этапом моей биографии все всегда было кристально ясно: меня подбросили дяде и тете, которые меня не любили, растили меня, словно крысеныша, кормили объедками, одевали в обноски… А то, что они смертельно боялись оставлять в своем доме совершенно непонятное им существо, потому что считать меня обычным ребенком они отказывались… То, что у них был собственный малыш, обычный, у которого не могло быть вспышек стихийной магии… В общем-то, беззащитный перед такими, как я. То, что им было страшно даже позволять Дадли играть со мной. И они не имели ни малейшей возможности от меня избавиться… А я регулярно являлся на каникулы, наводил страху на все семейство, запускал двоюродную тетку под облака, принимал гостей, являющихся то через камин, то на метлах, приволакивал на себе почти бесчувственного Дадли, а потом рассказывал, что я тут не при чем. Ко мне летали совы… А Дурсли… они же обычные люди. Что скажут ваши соседи, если у вашего дома регулярное совиное нашествие? О чем они спросят, случайно увидев таинственных гостей вашего племянника? Или вдруг заметят, как от ваших окон ночью плавно отчаливает летающий автомобиль? Ваш чудесный племянник отбудет в свою безумную школу, а вы останетесь здесь, и на вас будут коситься. А если для вас важно, чтобы соседи относились к вашей семье с уважением? Но нет, есть маленький гаденыш, планомерно разрушающий вашу жизнь — вы его не любите, вы его не хотели, но вам некуда от него деваться!

- Садись, Гарри, что же ты стоишь?

Дядя Вернон указывает мне на большое кресло в гостиной, предназначенное для гостей. Хозяева занимают «свои», привычные мне места. Я разглядываю их, они изучают меня. Мы не виделись с ними…, постойте-ка, лет пять, наверное, или чуть больше. Дядюшка стал совсем седой и, кажется, растолстел еще больше, хотя ему вроде бы больше и некуда. Но он решил не останавливаться на достигнутом. Его по-прежнему мучает одышка, он смотрит на меня, как смотрят люди, уверенные, что знают о жизни все, и вам нечем их удивить. Дадли из-за внушительного роста и габаритов выглядит значительно старше своих лет, если бы я не знал, что мы с ним ровесники, дал бы ему лет тридцать. А вот тетя, похоже, из тех женщин, что только усыхают с возрастом. Я стараюсь разглядеть в ее лице хоть какое-то сходство с моей матерью, но не могу найти ничего общего. Интересно, к каким выводам приходят они, глядя на меня?

Но, согласитесь, затягивать паузу, буравя гостя взглядом, вовсе не в традициях приличного дома, так что мы все же переходим к светской беседе. Да, все они здоровы, дядя, как и прежде, торгует дрелями, дела идут неплохо, бывало, конечно, и лучше, но и сейчас грех жаловаться. Я хвалю его машину. Да, конечно, хорошая удобная модель и отлично бегает, но… Мне, правда, нравится? Да, конечно. А вот Дадлик еще учится, в Лондоне, Петуния тебе не сказала? На кого? Собирается стать программистом. Да, прекрасная профессия. А я? Что-то типа полицейского? Тоже интересная работа…

- Не женился еще? — спрашивает меня дядя, видимо, придумав, какой еще безопасный вопрос мне можно задать.

- Уже развелся, — признаюсь я и добавляю, — к сожалению.

Мне кажется, по их представлениям о разводах уместно сожалеть…

- На ком-то из своих?

Киваю. От комментариев воздерживаюсь, но, надеюсь, они сейчас читают на моем лице чистосердечное раскаяние в моем неудачном выборе.

- Детей-то не успели завести?

- К счастью, нет.

- Вот и мы говорим Дадлику — не стоит жениться рано. Добром это никогда не кончается. Но вы же такие — никогда не слушаете старших.

Неужели за Дадли тоже водится этот грех? Бросаю взгляд на него — он закатывает глаза. Открыто демонстрирует мне, как они его достали? Интересно…

- Вот мы с Петунией, прежде чем пожениться…

Далее следует рассказ об истории их знакомства и женитьбы, не слишком занимательный, но я слушаю с неослабевающим вниманием. Где я сейчас живу? В Лондоне? Собственный дом? Да, я все больше похож на человека, с которым стоит разговаривать. Я, конечно, опуская цифры и подробности, рассказываю о наследстве, доставшемся мне от крестного и от родителей. Это удобный момент, чтобы передать деньги.

- Что ты, Гарри! — пытается протестовать тетушка, — мы же не за этим взяли тебя, когда…

- Когда погибли мои родители, — легко договариваю я за нее. — Поэтому я очень многим вам обязан. И вы кормили меня, одевали, тратили свои средства на мое образование…

У меня сегодня, похоже, разыгралась фантазия. Почему-то раньше мне казалось, что я не умею лгать… Лгать, улыбаться, говорить то, чего от меня ждут…Мне не противно. Противно читать о себе в газетах магического мира, противно знать, что меня используют. Забавно слышать, что у меня нет амбиций…

Деньги они все-таки берут. Радуются, хотя стараются, чтобы я этого не видел. И после этого наше общение становится более непринужденным — я даже удостаиваюсь специально испеченного по такому случаю торта. Мне — неслыханное дело — рассказывают о соседях, о подъемах и спадах на рынке дрелей, о ценах на газонокосилки… Я признан человеком, с которым возможен вполне обычный разговор! И я не могу сказать, что мне неинтересно все это слушать! Я же хотел портал в мир магглов. Что ж, вот и он. О чем они разговаривают, что их занимает, о чем уместно болтать с соседом. Я же хотел знать это! Да, вот у меня сегодня и выдался такой практикум по прикладному маггловедению.

Дадлик, как и прежде, усердно налегает на торт, тетя смотрит на него с тщательно скрываемым неодобрением.

- Ну и как, Гарри, ты доволен? — стряхивая крошки с усов, вопрошает меня дядя. — Доволен тем, как сложилась твоя жизнь?

Вон он, тот момент, который я должен использовать! Я ждал этого вопроса, я даже заранее продумал, как на него ответить. Не оплошай сейчас, Гарри! Теперь, когда они приняли от меня деньги, они должны понимать, что никаких жизненных проблем я не испытываю, что приехал к ним не за помощью, но все же…

- Трудно сказать…

Я не тороплюсь отвечать и, не стесняясь, отрезаю себе еще кусок от кондитерского великолепия, выковыриваю вишенку из желе, покрывающего верх торта, и отправляю ее в рот. То, что мне не было позволено… То, что я пришел и купил себе сейчас на родительские деньги… Хотя бы иллюзию… Ведь нелюбимым не продают любовь, правда, Поттер? Или все же да?

— Знаете, дядя Вернон, тот мир, в котором я живу — он довольно узок. Когда я был ребенком, мне казалось, что я попал в сказку. Но то, что хорошо, когда тебе одиннадцать… Ну, сами знаете…

Я думаю, мне не стоит напоминать им про сов, волшебные палочки и кусающиеся учебники.

- А что я тебе говорил! — победно восклицает мой дядя, с громким стуком ставя на стол свою чашку. — Мы же не хотели пускать тебя в эту чертову школу! Ты помнишь? Даже сбежали с тобой на край света, в такую глушь! Но нет, тебе надо было настоять на своем!

- Да, наверное, Вы были правы. Я долго этого не понимал, но вот теперь… Мне кажется, в нормальной жизни, ну, то есть у вас, гораздо больше возможностей. И она намного интереснее и разнообразнее. А у нас… довольно ограниченный круг занятий, довольно отсталые представления обо всем… Я не могу серьезно относиться к людям, у которых нет в домах даже электричества!

- А у тебя?

- Я проведу!

И я сдержу свое слово, хотя это будет не так-то просто сделать. Но раз у меня появится компьютер, его же надо будет куда-то подключать!

— Знаете, — мне кажется, им должно понравиться то, что я скажу дальше, а вот потом я и вырулю на ту тему, которая важна для меня — сохранились ли у них хоть какие-то мои документы. — Знаете, я в последнее время даже подумываю о том, чтобы бросить весь этот цирк, получить нормальное образование и найти себе достойное занятие в вашем мире, в реальном. Ну, он кажется мне более настоящим, что ли…

Дядюшка смотрит на меня с нескрываемым одобрением, а вот выражение лица моей тетушки становится каким-то тревожным. Что-то не так?

- Правильно говоришь, племянник! — басит дядя Вернон. — В настоящем реальном мире, где живут нормальные люди! О чем мы тебе всегда говорили?

- Так вот я хотел спросить… а у вас не сохранились какие-нибудь мои документы? Метрика или еще что-нибудь? Я бы хотел…

И вот при этих моих словах тетушка внезапно бледнеет, а дядя смотрит на нее с некоторым удивлением. Что, есть что-то, чего ему не положено было знать?

- Понимаешь, Гарри, — осторожно начинает она, — тогда, когда тебе было семнадцать, ну, помнишь, когда они пришли за тобой, а нас заставили уехать… Я так перепугалась, что сожгла все… метрику, аттестат из начальной школы — все.

- Петуния? — дядя все еще не понимает.

- Я очень боялась тогда, боялась за нас всех и…

Да, тут даже и не знаешь, что сказать… Разве что Волдеморту понадобились бы мои маггловские документы…

- Ничего страшного, тетя, — бодро говорю я, хотя переварить то, что она мне сказала, еще не могу. Не то чтобы я очень рассчитывал, но… В то же время, я не планировал получать маггловское удостоверение на имя Гарри Поттера, так что, может быть, оно и к лучшему? — Я же могу обратиться в полицию и заявить об утрате документов? И их восстановят?

- Конечно! — поспешно заверяет она меня, обрадованная тем, что ее глупость не рассердила великого волшебника, который больше не хочет им быть. — У Дадлика вот друг в полиции работает, правда Дадлик? Полкисс… кажется?

- Да, мам, — отзывается мой кузен, глядя на меня с внезапным интересом, который я никак пока не могу истолковать. — Дэвид Полкисс.

- Он же поможет, правда? Да, Дадли? — тетушка всячески пытается загладить свою оплошность.

- Думаю, да.

И я спешу спросить о чем-то совершенно ином, неважном, о том, что от станции, кажется, пустили новый автобус. О том, жива ли еще старая кошатница миссис Фигг, что жила в доме напротив. Жива, что ж ей сделается, а ее кошки регулярно забредают в сад и гадят на безупречный дурслевский газон. И остаток наших семейных посиделок тренируюсь в том, чтобы научиться говорить с магглами о маггловском. Оказывается, что мой кузен и дядя любят футбол, но болеют за совершенно разные команды. Так что ближе к вечеру мы обнаруживаем, что можем расстаться, совершенно довольные друг другом.

- Ты не пропадай, Гарри, звони, заезжай, — приглашает меня дядя Вернон, а тетушка вторит ему.

Я, стоя уже в пальто и завязывая шарф перед зеркалом, обещаю регулярно давать о себе знать. Все же не чужие люди…

- Мам, я провожу Гарри, — неожиданно говорит Дадли, накидывая куртку.

- Да, конечно, Дадлик, только не задерживайся долго.

- Не буду, — небрежно отвечает он.

И мы вдвоем с моим кузеном выходим за порог дома в Литтл Уингинге.

40. Мистер Дадли Дурсль

Мы с Дадли молча доходим до калитки, выходим на пустынную улицу, освещаемую сейчас только бело-желтыми кругами фонарей да светом, падающим из окон домов. Сейчас, зимой, когда мало кто открывает форточки, не слышно даже бормотания телевизоров, так что мы идем в полной тишине, но разговора пока не начинаем — возможно, и мне, и Дадли кажется, что его родители все еще стоят на пороге дома и смотрят нам вслед.

- Куришь? — спрашивает он, наконец, когда мы удаляемся от дома на расстояние двух фонарных столбов, и протягивает мне открытую пачку.

- А то.

Я делаю попытку достать свои, но он меня останавливает. И вправду, наверное, глупо отказываться, когда тебя так явно пытаются угостить.

- Пойдем, посидим куда-нибудь, — предлагает он — Или ты торопишься?

- Абсолютно свободен и весь в твоем распоряжении. Куда?

- Около станции есть паб и итальянский ресторан.

Я несколько удивлен. Помнится, когда я последний раз был здесь, набор местных развлечений ограничивался только пабом.

- Ресторан недавно открыли, — охотно поясняет Дадли. — Помнишь, здесь жил дядя Роберто, старый такой? Мы его еще дразнили?

- Я в этом не участвовал (возможно, просто потому, что меня никто не принимал в компанию…), но дядю Роберто помню. Длинный, сутулый, как стручок гороха?

- Точно. Так вот, к нему дети переехали, и почти сразу же появился ресторан. Пойдем туда, там потише, чем в пабе. Хотя с пивом там, конечно, хуже, но тоже есть кое-что.

Сейчас он мог бы спросить, пью ли я или магам все же это несвойственно, а я бы ответил, что да, разумеется, пью, только в очень ограниченных количествах. Не хватало еще ему послушать мои пьяные откровения. Но Дадли отчего-то не спрашивает, видимо, полагает, что раз я готовлю себя к маггловской жизни, то вряд ли откажусь пропустить с ним кружку-другую.

Мы усаживаемся за столик, покрытый яркой солнечной клеенчатой скатертью — сейчас в Luna e mare у нас почти такие же, может быть, в них есть что-то южное, теплое — просим принести нам пива. Дадли, как ни странно, заказывает себе еще и большую пиццу. Я не могу скрыть улыбки, он, разумеется, замечает, но не обижается.

- Да, я обжора, — признается он. — Ты прекрасно знаешь, я всегда таким был. Не вижу смысла менять привычки. И домой вернусь — тоже, вероятно, еще перекушу.

- Ты же боксом занимался…

- Я и сейчас занимаюсь, иначе меня бы давно из университета выперли. А так, пока я готов защищать честь университета, они не против закрыть глаза на отсутствие иных успехов.

Ну, вот это как раз очень ожидаемо — насколько я помню, кузен никогда не слыл большим интеллектуалом. Я смотрю на него, да, опять разглядываю. Он отпустил небольшую бородку и бакенбарды, отчего его лицо кажется еще более пухлым. И все та же розовая нежная кожа, всегда напоминавшая мне свежайшую ветчину. И большие руки, ладони, словно лопаты. Великан Дадли… Мой брат, так никогда и не ставший мне братом…

- Ну, за встречу!

Он салютует мне пивной кружкой, я поднимаю свою.

- Знаешь, — продолжает он, — я ведь думал, никогда больше не увидимся.

- Ты что, обо мне думал? — признаюсь, я несколько удивлен.

- Да, а что тут такого? Мы же, какого бы ты ни был мнения обо мне и о родителях, все же выросли вместе. Я всегда немного завидовал тем, у кого были братья… Понимаешь, ты у меня вроде тоже был, а вроде как и нет.

Мерлин мой, неужели я присутствую при сцене покаяния Большего Дэ? Хотя, почему я по привычке все еще продолжаю считать его недоумком? Вспомни, ведь он был единственным, кто подал мне руку на прощание, когда все мы в спешном порядке покидали дом в Литтл Уингинге! Мой кузен никак не мог тогда примириться с тем, что он с родителями уезжает в некое безопасное место, а меня они с собой не берут! Он хотел, чтобы я поехал с ними! А я все забыл, хотя у меня и есть оправдание — тот год в моей жизни выдался весьма насыщенным, так что некогда было вспоминать о трогательном прощании с родственниками. А когда все закончилось, и мой враг был повержен — разве я вспоминал о том, что на свете есть Дурсли? Меня даже не интересовало, смогли ли люди из Ордена, охранявшие их, спасти им жизнь. Я ни разу не вспомнил, не спросил… Вот уж не думал, что мне доведется ощутить неловкость в присутствии Дадли. Кажется, от внезапно нахлынувшего смущения я подзываю официантку и заказываю салат, просто из солидарности с ним, чтобы он не чувствовал себя таким уж обжорой, уминая пиццу в одиночестве.

- А как вы жили тот год? — наконец, задаю я вопрос, который следовало бы задать года четыре с половиной назад.

- Да как тебе сказать… Отвратительно, честно говоря.

Большой Дэ разом отправляет себе в рот внушительный треугольник пиццы, и я в очередной раз думаю, что природа создала в его лице практически идеальную машину по переработке пищи. Но он один из немногих людей, что мне довелось встретить, которым подобный чрезмерный аппетит даже к лицу — не могу представить его себе постройневшим, подтянутым, с впалыми щеками. Нет, это будет уже вовсе не Дадли. А так один вид его рук, сейчас по локоть открытых, густо покрытых пушком светлых волос,— он засучил рукава рубашки, потому что таким большим людям, как он, вечно повсюду жарко — убеждает меня в незыблемости того мира, в котором я имею честь пребывать. И то, что все дальнейшее рассказывается мне с набитым ртом, тоже представляется вполне гармоничным.

- Понимаешь, эти твои…ну, которые нас тогда забрали, они держали нас в какой-то глуши, даже лишний раз из дома без разрешения выйти — ни-ни. Убьют, поймают… Знаешь, вот попробуй расскажи кому-нибудь, что чуть ли не год прятался от злого волшебника! Засмеют, в лучшем случае. Но тогда родители так боялись, даже папа, что во всем слушались ваших. Нам же с тобой тогда по семнадцать было. Представляешь себе, что такое безвылазно просидеть чуть ли не год в одном доме с родителями, никуда не выходя и ни с кем не общаясь?

- Удавиться можно.

Я абсолютно честен. С такими родителями, как у Дадли, даже самый отъявленный жизнелюб испытал бы непреодолимое желание спрыгнуть с ближайшей скалы. А, черт, дались же мне эти скалы… Я невольно дотрагиваюсь рукой до моей жемчужины, сейчас надежно скрытой воротником рубашки. И мне кажется, чувствую ответную волну тепла. Хотя и это тоже глупости: я проверял — в подарке лорда Довилля нет никакого колдовства.

- Сидели мы там безвылазно, отцу пришлось нанять управляющего на свою фирму, так как, понятное дело, на работу он ходить не мог. Насилу уговорили, чтоб ваши привезли нам компьютер и разрешили провести Интернет — чтобы отец мог работать. Ну и я… я от нечего делать тогда заинтересовался, как все это работает, книжек мне попросил купить. Теперь вот, сам слышал, этим и занимаюсь.

- Смешно, — говорю я, — а я даже не знал до недавнего времени, как эта штука называется. Думаю, даже включить не смогу.

- Это дело нехитрое, — весело заверяет меня Дадли, продолжая вести бой с пиццей, ход которого не оставляет ни малейших сомнений в том, на чьей стороне будет победа.

- То есть вас просто держали в глуши почти год?

- Ну да. А потом в мае сказали, что все закончилось. И мы вернулись домой. Даже справки мне для школы какие-то сделали, что я весь год болел, так что потом я чувствовал себя второгодником

- Я тоже в тот год в школу не попал, — улыбаюсь я.

Мне кажется, с тех пор минуло несколько столетий, но мне приходится частично воскресить мои воспоминания о падении Волдеморта, так как Дадли все же интересно, каков был финал той истории. И я ухитряюсь кратко рассказать ее минут за пять, что не мешает Большому Дэ восхищенно заключить по ее окончании:

- Да ты же настоящий герой!

- Да, герой, — грустно соглашаюсь я, и вскоре понимаю, что пива в моей кружке стало значительно меньше, так что стоит заказать еще.

- Слушай, — он смотрит на меня несколько озадаченно, — так зачем тебе понадобилось возвращаться… ну, в наш мир, если там… да они все молиться на тебя должны! А здесь… ведь ты просто никто, надо начинать сначала? Зачем?

- Чтобы не читать о себе в газетах, Дадли, — устало говоря я, вновь закуривая. — Чтобы просто вставать утром, варить себе кофе, идти или ехать на работу. Чтобы жить, как все.

Не знаю, стоило ли мне говорить ему об этом, но это правда, а иной у меня нет. Я понимаю, ему кажется, что он сам отдал бы все на свете, чтобы читать в газетах о том, что он, Дадли Дурсль, прославленный герой. Возможно, ему понравились бы даже собственные фотографии, на которых он был бы изображен, выходящим пьяным из клуба под руку с девицей. Это абсурд, но, что греха таить, об этом мечтают многие… Не понимая, что в какой-то момент тебя это радует, потом огорчает, потом становится больно, а в один прекрасный момент ты начинаешь бояться взять со столика утреннюю газету. Дадли не имеет понятия о том, как жить в мире, где ты сначала ходячий памятник, затем ходячий позор, а в итоге ходячее ничто. Но о тебе все равно никогда не прекращают писать…

- Так ты хочешь совсем, ну, уйти от них? — он все еще смотрит на меня, не веря, что я говорю серьезно.

- Я даже хочу уехать, — признаюсь я, потому что не вижу ни малейшего смысла скрывать от него эту часть своих планов. — Поэтому, если бы Полкисс мог бы помочь с документами, это было бы здорово.

- Ты же наверняка можешь…, — он не решается сказать «наколдовать себе документы», но я понимаю, что он имеет в виду.

- Могу, но не хочу. Понимаешь, я хочу покинуть наш мир насовсем. А любое…, — вот, теперь и я, словно заразившись от него, опасаюсь произнести слово «колдовство», — оно при желании отслеживается. Так что с волшебными бумажками я буду колесить по миру, словно наклеив себе на лоб ярлык — «я Поттер». Да и потом, мне бы хотелось, чтобы у меня все было настоящее… для настоящей жизни.

В светло голубых глазах Дадли на миг мелькает хитрая искорка, но для меня он слишком простодушен. Да, я понял, Дадлик, возможно, ты хочешь сделать на мне небольшой бизнес, упаси Боже, не один, для этого ты слишком прост, а вместе со своим старым приятелем. Что ж, не буду вам мешать — вы помогаете мне, я вам. Все честно. Как это ни прискорбно, но когда ты расстаешься с наивной верой в добро, на смену ей обычно приходит цинизм, и я только подтверждаю это правило. А то чуть было не пустил слезу, наблюдая, как толстяк Дадли уплетает пиццу. Брат, которого не было… В нашем возрасте уже поздновато обретать братьев, тебе не кажется?

- То есть ты не хочешь быть Поттером? — уточняет он.

- Я бы взял фамилию матери, да и имя бы сменил. Тошнит уже — и от Гарри, и от Поттера.

Дадли набирает в грудь побольше воздуха и:

- Ты же понимаешь, это будет стоить денег. Это же не совсем…

- Законно? Разумеется, понимаю. Хотя, учитывая весь мой предыдущий жизненный путь, я бы выдал мне документы на любое имя — и не заморачивался. Меня все равно нет в вашем мире. Так что, какая разница, в каком качестве я там возникну? Главное, что исчезну в своем. Ты же видишь, проблем с деньгами я не испытываю.

И Большой Дэ, на пару минут весьма эффектно преисполнившись собственной важности, деловито записывает на клочке бумаги, вырванном из моего блокнота, мое новое имя — Юэн Эванс и новую дату рождения — 23 декабря. Год я решаю оставить прежним.

- Фотографии бы надо, — говорит он, каким-то непостижимым образом балансируя между робостью, радостью от нашей встречи, пытающимися проснуться братскими чувствами и желанием заработать на мне, а также потребностью изображать сейчас из себя человека со связями, одного из тех, кому в жизни, в которой для меня сейчас все в новинку, многое подвластно. Немного смешно, возможно, могло бы выглядеть трогательным.

Мне кажется, я наблюдаю за драмой в ярмарочном балагане. В то же время пусть он чувствует себя всесильным — сейчас мне это даже на руку. Возможно, тем больше услуг он готов будет оказать мне, доказывая своему брату, бывшему волшебнику, а ныне новичку в маггловском мире, как много известно ему об устройстве этой вселенной. У меня достаточно средств, чтобы расплатиться за науку и за услуги, и вполне хватит сил и умений, чтобы постоять за себя. Ну а то, что они назовут мне любую цену, и я ее заплачу… Это я просто принимаю, как данность.

- Ты мне позвони где-нибудь во вторник, я как раз переговорю с Дэвидом.

- А куда тебе звонить? — вот, Поттер, пришло и тебе время удивляться. — Ты же не дома на неделе. Ты квартиру снимаешь?

И, начиная с этого вопроса, я стремительно преображаюсь в своих и его глазах в аборигена острова Пасхи, как и намеревался еще в поезде. И извлекаю на свет свой вопросник.

- О, мой средневековый брат! — восклицает Дадли с видимым удовольствием. — На мобильный ты мне будешь звонить!

И он достает из своего кармана именно такую пластмассовую штуку, с которой так увлеченно разговаривали встреченные мною на улице магглы. И объясняет, что как только я куплю себе такую же и наберу его номер, он автоматически будет знать мой.

- Слушай, — снисходительно говорит он, — а что Земля вращается вокруг Солнца — хоть это-то вы в своей школе проходили?

- Это проходили. Но вся техника была под запретом.

- А я тебе завидовал, между прочим, — признается Дадли.

После того, как мы уладили наше первое дело, ему кажется, что вновь пришло время откровений.

- Все думал, как это здорово — ты умеешь больше, чем кто-то другой. Да вообще никто ничего подобного не умеет. И мне никогда не научиться. А ты вот просто таким родился.

Дадли, похоже, не знает, что мы в чем-то повторяем историю наших матерей. Двух родных сестер, вероятно даже любивших друг друга… Только вот одна родилась обычной девочкой, которой было суждено выйти замуж за вполне преуспевающего начинающего бизнесмена, провести всю жизнь в хлопотах по дому, а другая… А другая была моя мама, которая родилась волшебницей. Ею восхищались родители, она уезжала учиться в школу, откуда письма приносили совы, привозила на каникулах волшебные сладости, картинки в ее учебниках двигались… какое счастье — в семье родилась волшебница… Им больше не было места рядом друг с другом. А когда-то они вместе играли в куклы, выбирали им наряды, Петуния, скорее всего, даже опекала маму как старшая сестра, когда они были маленькими. Радовалась, наверное, когда ее родители сказали ей, что у нее родится маленькая сестричка или братик… Если бы тетке тогда взяли и показали на каком-нибудь магическом экране, какая жизнь предстоит моей маме… Если бы кто-то показал Дадли мою…

- Брось, все глупости, — говорю я ему. — Хотя в детстве было и правда здорово… А сейчас вот я готов с тобой поменяться. Скажи мне, человек из мира говорящих трубок, а чем вы вообще занимаетесь?

- В смысле? — кузен даже не понимает моего вопроса.

Я вновь не вижу смысла лукавить.

- В смысле, чем стоит заняться? Если я, например, уеду из Англии и поступлю в какой-нибудь университет на континенте. Что это могло бы быть? Я же понятия не имею, какие занятия у вас в ходу. А в двадцать два хотелось бы действовать уже наверняка. Чтоб работа кормила…

И Дадли берется за мое просвещение. Надо сказать, делает он это на совесть. Вообще ему присуща определенная основательность, как и его отцу. Представляю себе, как раздражал такого человека, как дядя Вернон, племянник, летающий на метле. Краткий обзор неволшебных профессий длится, наверное, около получаса, по окончании которых я понимаю, что обо всем, что связано с техникой, мне стоит вообще забыть, так как ни математике, ни физике меня никто не учил, и я не чувствую ни малейшей тяги знать, как устроен двигатель внутреннего сгорания. Не стоит также думать о том, чтобы стать историком, философом или специалистом по древним или новым языкам, если я, разумеется, собираюсь зарабатывать профессией себе на жизнь, а не просто просиживать штаны в аудиториях лет этак пять ради собственного удовольствия.

- А что тебе вообще интересно?

Кузен, наконец, прерывает свою лекцию, по-прежнему глядя на меня чуть покровительственно. Большому Дэ представился случай побыть большим…

- Понятия не имею, — честно признаюсь я.

- Вот Стивен, помнишь его?

- Нет … или да, постой… худенький такой, с веснушками?

- Ага, он самый. Он вот собирается стать врачом…

- Нет, это не по мне, — меня же никогда не влекла профессия колдомедика.

- Тогда… знаешь что, я бы на твоем месте выбрал экономику. Это достаточно универсально, точно прокормит, и ты сможешь работать… да где угодно! В банке, в любой компании, открыть собственное дело. Подумай!

Я думаю, недолго, правда, около недели, и в итоге прихожу к выводу, что Дадли прав. Наверное, его предложение было разумным, и сейчас, когда позади у меня уже год изучения этой славной науки, я не могу назвать ни единой причины, почему мне стоило бы поступить иначе. Только вот я по-прежнему не вижу себя в жизни, на этот раз, уже в маггловской. Скорее всего, мир не очень любит людей с замашками героев. Но это уже не его, а мои проблемы.

В тот вечер мой кузен объясняет мне еще многое. Например, как мне, не выезжая из Англии, узнать, готов ли какой-нибудь университет на континенте принять меня. Когда Дадли говорит, что мне надо «отсканировать документы и отправить их по электронной почте», мне кажется, что претендовать на владение родным языком я более не вправе. Он объясняет мне, что имеет в виду, а я понимаю, что «сканировать» мне нечего — разве что диплом Хогвартса или школы авроров, из которых каждый желающий может узнать, какие оценки я имел по защите от темных искусств, прорицаниям, зельеварению или ментальной магии…

- Дадли, боюсь, набор предметов в моих дипломах не устроит ни один университет.

Он подмигивает мне, а я вдруг вспоминаю, как Драко, вытаскивая меня из Азкабана, заговорщицки произнес: «У нас все включено». Потому что далее Дадли произносит именно это. И заверяет, что это будет стоить не так дорого, как маггловские документы. Позже, вспоминая наши с ним разговоры, я не раз думал, что мой кузен был на самом деле не так-то прост, раз все мои полукриминальные, если не сказать больше, затеи ни разу не вызвали у него ни малейшего недоумения. Но мы никогда не говорили с ним о том, чем он на самом деле занимался помимо своего программирования и бокса. В нем ведь, как и во мне, текла беспокойная кровь Эвансов, и если она толкала на авантюры меня, почему бы в его случае ей тоже было не поискать себе какой-нибудь выход? Надеюсь, у него это было не так серьезно…

В тот вечер он провожает меня на поезд, и пока мы идем с ним до станции, я думаю о том общем детстве, которое могло бы быть у нас, но так никогда и не случилось. О скрипе качелей на детской площадке — для меня и для него, о том, с каким упругим звуком влетал бы в ворота пущенный мной футбольный мячик, и как Большой Дэ пытался бы, но так и не смог бы поймать его, о мягком шорохе велосипедных шин, теплом летнем ветре, бьющем в лицо нам обоим. Только вот беда — у меня никогда не было велосипеда… Я смотрю на него из окна вагона, он неуклюже машет мне на прощание.

Мы расстаемся буквально на пару дней, так как уже во вторник я, став гордым обладателем мобильного телефона, узнаю, что Полкисс готов мне помочь. А у меня появляется неожиданный список дел, всего через неделю загоняющий меня в столь плотный график, что до мая я не успеваю даже перевести дух. Я нахожу в Лютном переулке маленькую конторку, скромные и любящие таинственность специалисты из которой готовы провести в наш дом на Гриммо маггловское электричество. В пятницу Дадли отправляется со мной в магазин маггловской техники, где долго и обстоятельно выбирает мне ноутбук, а затем также неспешно и доходчиво объясняет мне, как им пользоваться. Появление Интернета в старинном особняке Блэков приводит в неописуемый восторг даже Рона. Гермиона, правда, начинает поглядывать на меня задумчиво, но до поры до времени не задает своих бьющих точно в цель вопросов. Избавление от очков занимает у меня пару дней, не больше — я охотно вкладываю родительские деньги в операцию по лазерной коррекции зрения, но тут же покупаю себе новые окуляры, на этот раз без диоптрий — чтобы никто не заметил подмены. Потому что уже через несколько дней любой полицейский, остановивший меня на улице, без особого труда может установить, что имеет дело с Юэном Эвансом. А вот никакого Поттера нет. Может быть, его и вовсе не было?

Я открываю счет в маггловском банке и записываюсь на курсы вождения. Потому что Дадли уверяет меня, что маггловские права мне уж точно не повредят. А загребский университет, который я выбираю, практически не задумываясь, принимает на рассмотрение мои документы и приглашает прибыть в июне, дабы подтвердить знания хорватского, на котором мне и предстоит там обучаться. Моего учителя зовут Милан, он никак не может понять, зачем англичанину ехать учиться в такую даль, но по моему задумчиво-таинственному выражению лица он, видимо, заключает, что за моим желанием стоит нечто романтическое. И он прав, будь он неладен. Потому что, даже если у меня ничего нет, никто не может отнять у меня запаха горячих камней и прозрачных вод острова Кес. Ненаходимая земля моего счастья, где жаркий соленый ветер выдувает все мысли из головы и говорит: «Не думай ни о чем».

А вот мой учитель математики, к которому я езжу так же часто, как к Милану, то есть практически каждый день, все умиляется тому, как я сумел закончить школу, если из всей его прекрасной науки умею только складывать, вычитать, умножать и делить. Я же не стану ему рассказывать, что многие, закончившие Хогвартс вместе со мной, с трудом справляются даже с этим…

Я с утра до ночи бегаю по урокам, у меня своя жизнь, у меня планы… И я храню свои секреты и сокровища… Их не так уж много. Я купил себе такие же сигары, какие были у НЕГО, так что порой, вызубрив заданную мне на вечер порцию хорватского и закончив решать математику, я угощаю ими своих демонов. И мы вместе смотрим колдографии в Пророке, изображающие лорда Довилля то во время визита в Бельгию, то во время открытия представительства Магической Британии в Индии. И я радуюсь, что всему этому скоро наступит конец, а вот их это печалит… Но раз они решили остаться жить со мной, им приходится жить по моим правилам.

К концу января моя энергичная возня без всяких объяснений перестает, наконец, устраивать Гермиону, так что в одно прекрасное субботнее утро во время весьма позднего завтрака она просто спрашивает меня:

- Гарри, что с тобой происходит?

Но так как на тот момент со мной уже практически все произошло, я не знаю, как ответить ей на этот вопрос.

41. Гарри Поттер должен умереть

- Гарри, ты все время чем-то занят. Мы же не слепые. Может быть, ты все же объяснишь нам, что ты делаешь?

Я смотрю на них обоих, сидящих сейчас напротив меня. Такие утренние, еще хранящие на лицах тепло сна, паутину грез, только недавно отпустившую их. Почему они так хотят говорить со мной о моем неверном будущем, контуры которого еще только начали обозначаться? Оно легкое, словно дыхание на стекле, его так просто стереть одним лишь прикосновением. Или уже нет? Все еще можно изменить, исправить… Если знаешь правильные слова, если произносишь их ровно в полночь, когда полная луна светит тебе в спину… О, да, только эти слова никому неведомы, они записаны в старинных книгах, что хранятся в глубоких подвалах за семью печатями, за двенадцатью замками, а вход охраняют … о, черт, да, вход охраняют демоны! Те самые, Герми, что ты о них знаешь? Для тебя в их руках окажутся огненные мечи, ты не пройдешь, не узнаешь тех заклятий…

- Я собираюсь покинуть Англию, Гермиона, — спокойно отвечаю я, наливая себе в стакан апельсиновый сок и глядя на нее сквозь стеклышки ненастоящих очков.

- Как это — покинуть Англию?

Рон, похоже, не верит своим ушам. Странно, мы год прожили вдали от родины, что ж тут удивительного?

- Я не хочу здесь жить, — так же просто поясняю я. — Если бы Магическую Англию смыл потоп, я бы не расстроился. Разве что спас бы пару человек. Вот вас, например.

- А куда? Куда ты собираешься? — Гермиона кажется мне даже не сильно удивленной моим признанием.

- Я еще не решил. Куда-нибудь на континент.

Разумеется, все уже решено, Милан даже говорит, что я потрясающе быстро делаю успехи, так что мой план сдать летом экзамен и быть принятым в Загребский университет перестает казаться ему утопией. Но я не стану говорить об этом Рону и Герми, и они даже потом сами согласятся со мной — это небезопасно. И для меня, и для них.

- Хорошо, — соглашается Герми на удивление легко, — а что ты будешь там делать?

Герми не была бы собой, если бы ее не интересовали вполне конкретные вещи. Человек должен что-то делать — это ее вера, в которую она деятельно пытается обратить всех, кто оказывается в ее орбите. Я даже склонен думать, что она права. Поэтому я не стану ее томить:

- Скорее всего, учиться. Я еще точно не решил, но это наиболее вероятно.

- А чему?

Пожимаю плечами:

- Я еще не решил.

На тот момент мне самому не вполне понятна моя скрытность. Казалось бы, чего мне стоило рассказать им про свои планы? Думаю, Герми не имела бы ничего против экономики в маггловском университете — главное, я буду чем-то заниматься. Но мне отчего-то хочется сохранить свою тайну, свою только-только начинающуюся новую жизнь. Чтобы в нее никто не вторгался — и друзья в том числе.

- А когда ты хочешь ехать? — уточняет Рон.

В тот момент я свято верю, что это случится не раньше начала июня. Мне кажется, названный мною срок их успокаивает, как знать, может быть, за четыре месяца, что, как мы все тогда думаем, нам предстоит провести вместе в доме на Гриммо, я и передумаю.

В те выходные я их покидаю — сначала ради внеочередного урока с Миланом, потом встречаюсь с Драко. Я вообще стараюсь в те месяцы не пропускать встреч, не отклонять приглашений, дабы не вызвать ни у кого ни малейшего подозрения. Разумеется, если речь не идет о чем-то официальном. Я, принеся тысячу извинений, не появляюсь на помолвке Драко и Кейт — это практически прием министерского уровня, а мне вовсе не хочется видеть многих из тех, чье присутствие там обязательно. Таких, как бывшие капитаны… Но на утро я по уже сложившейся привычке заберу газету себе в спальню. Они копятся и копятся…будто бы я собираюсь писать ЕГО биографию для потомков. Забавно, но в суматохе моего отъезда я совсем про них забуду, и сэр Энтони будет задумчиво листать их при обыске, но потом тоже оставит, решив, наверное, что как улики они не представляют ни малейшей ценности.

В марте, когда после официальных помолвок наступает черед просто дружеских посиделок, я в последний раз вижу своих «слизеринских братьев». На этот раз место встречи предлагаю я, выбирая уютный японский ресторан практически в центре города, где не надо перекрикивать музыку и галдеж сидящих рядом. К счастью, речь за столом идет почти исключительно о планах будущих новобрачных, так что мне не приходится отвечать на вопросы, которых я предпочел бы избежать. Только где-то в середине нашей беседы Драко, как бы между делом, пытается перевести разговор на меня, но я привычно отшучиваюсь — мне кажется, за его любопытством стоит еще что-то. Он слишком внимателен, слишком заинтересован… Может быть, он и неплохо умеет скрывать свои намерения, все же воспитание в доме Малфоев и учеба на Слизерине — это не те вещи, которые легко перечеркнуть, но… Возможно, просто я за это время стал хитрее и проницательнее. Я прекрасно понимаю, до кого мои ответы на вполне невинные вопросы может донести младший Малфой. Поэтому на вопрос о том, чем же я сейчас занят, я отвечаю, не таясь:

- Получаю маггловские права.

И следующие минут десять со знанием дела утомляю их рассказами о том, где в автомобилях расположено сцепление, как наладить отношения с инструктором по вождению, и каковы цены на подержанные автомобили. Думаю, этого достаточно для того, чтобы полностью удовлетворить их интерес к моей персоне.

А вот вернувшись тем вечером домой, я крепко задумываюсь. Я внезапно начинаю видеть изъян в моем столь тщательно взлелеянном плане ухода в мир «настоящих людей». Да, пусть у меня на руках отличные маггловские документы и диплом об окончании школы практически с отличием (ха!), пусть меня готовы принять в университет в волшебной стране, где, как мне тогда кажется, дуют только теплые ветры, пусть я откажусь от волшебства и не возьму с собой палочку. Но тот, кто может меня искать (я тогда почему-то не сомневаюсь в том, что он попытается…), о, он хитер, у него масса связей, ему ведомы пути и возможности, о которых я даже не подозреваю. Сейчас, когда с тех пор прошло почти полтора года, я иногда думаю, что я все же хотел, чтобы он в один прекрасный день появился на пороге моего жилища, боялся, что это именно так и случится, боялся, что этого не случится никогда… И поэтому сам решил лишить его малейшей возможности сделать это. В глубине души я все время опасался того, что я не нужен, да нет, я был практически уверен в том, что не нужен! Может быть, все остальное и придумалось просто для того, чтобы не оставлять себе лишних иллюзий… Или потому, что какая-то часть моего существа пламенно, до боли, до зубовного скрежета жаждала отомстить ему.

А потом, если просто уехать, ведь всегда есть возможность вернуться. Просто возникнуть в какой-то момент на пороге дома на Гриммо, сказать, что у меня ничего не вышло, сдаться и позволить жизни течь своим чередом. В никуда. И тогда я впервые задумываюсь о том, что было бы, если бы Поттера не стало… А, может быть, эта идея присутствовала в моих планах уже изначально, только вот раньше у меня не хватало смелости осознать ее. Поттер умер… Его не надо искать, зато можно сходить на могилу, его не в чем упрекнуть, ведь у мертвых не бывает амбиций, его глупо не любить, потому что он не нуждается в любви, и его вряд ли взволнует ее отсутствие. И Поттеру некуда возвращаться, потому что мертвым не положено воскресение. Эта мысль буквально завораживает меня — я отрежу себе все пути возвращения, поэтому буду просто обязан добиться хоть чего-то в моей новой жизни, я не смогу вернуться, поджав хвост — мне будет некуда возвращаться. И я никогда доподлинно не узнаю, что не нужен и никогда не был нужен лорду Довиллю, потому что покойникам подобного знать не положено.

Поначалу моя идея кажется мне слишком рисковой и абсурдной, но, если вы помните историю моей жизни, то, вероятно, уже заметили, что я всегда был специалистом именно по реализации подобных идей. Одна беда — я как-то не готов зарезать кого-нибудь, а для реализации плана полного и окончательного исчезновения, как вы уже, вероятно, заметили, нужен труп. Потому что сам я выступить в подобной роли не готов. Мне еще жить да жить. Хорватский, математика, университет… В общем, собственным телом я намереваюсь пользоваться и дальше.

Я уже, кажется, говорил, что в то время мне сопутствует удивительное везение, как будто сама судьба вознамерилась окончательно выбросить меня из магической жизни и аккуратно помочь мне перерезать все ниточки и канаты, что так надежно связывали меня с прошлым: во время одной из наших ставших достаточно регулярными встреч Дадли Друсль, в чьем вместительном желудке на тот момент с комфортом размещается уже не один литр эля, отчего-то начинает откровенничать со мной о своих друзьях. Вероятно, хочет преподать мне очередной урок того, как надо жить, если ты маггл. Причем хорошо жить.

- Знаешь, вот Стивен, — мечтательно возглашает мой кузен, — такую тачку себе купил. Audi TT, представляешь?

Я лихорадочно пытаюсь вспомнить, что мне известно о Стивене, помимо того, что он один из детской компании Дадли. Маленький, худенький, белобрысый, веснушки… Что-то вроде Питера Петтигрю в команде мародеров… Вроде студент-медик. Я чего-то не знаю о маггловской жизни? Мы выросли в одном городке, я что-то не помню, чтобы дом его родителей отличался чрезмерным богатством, а жизнь — таким достатком, которого не было бы у других. Audi TT — машина явно из другой сказки…

- А чем он занимается?

- А он, дорогой братец, подрабатывает в морге санитаром. Соображаешь?

Если бы Дадли был вполне трезв, он вряд ли стал бы делиться со мной такими подробностями.

- И что, там такие зарплаты? — я старательно изображаю наивность, хотя сам уже почуял — да, вот оно! Само идет в руки!

- Зарплаты? — Большой Дэ смеется. — Зарплаты там невеликие. Но ты же понимаешь…

И кузен наклоняется ближе ко мне, чтобы чуть ли не на ухо поведать мне о тех таинственных услугах, которые Стивен готов оказать надежным клиентам за умеренную плату. Боже-боже, я надеюсь, вся их веселая компания — Дэвид, Стивен, Дадли — благоденствует и поныне, и желаю, чтобы на их загребущих руках как можно дольше не захлопывались наручники маггловской полиции!

Я звоню Стивену на следующий день, еду к нему на работу, и мы быстро достигаем взаимопонимания. Мы же деловые люди! А лишних вопросов он не задает. Иначе можно лишиться не только драгоценной тачки, но и того, что придает смысл ее обладанию.

И вот теперь в моем реестре неотложных дел и нерешенных вопросов остается последний пункт — как мне это сделать? Что я буду делать с купленным у Стивена бесхозным телом и как собираюсь убеждать магическое, а отчасти и немагическое сообщество в том, что тело действительно принадлежит Г. Дж. Поттеру? Пожар, чего же проще — это, честно говоря, первое, что приходит мне на ум. Но пожар… кто меня опознает после пожара? Я же не могу поджечь дом на Гриммо. Пожары всегда оставляют вопросы. В моем случае все вопросы должны быть закрыты — похороны, памятник, все, как у людей. И никаких надежд на то, что, возможно, это и не Поттер.

И если я так жажду достоверности, мне стоит позаботиться о том, чтобы тело выглядело, как мое. Заклятия, я же маг, заклятия, должно же быть что-то такое! Разумеется, из разряда запрещенных, но подобные мелочи ведь не должны пугать будущих покойников? Что-то такое, что придаст другому мои черты, что-то, что нельзя обнаружить… на мертвых не действует оборотное… Что тогда? Иди, спроси Гермиону, идиот! Она сходит в аптеку и купит тебе успокоительное зелье. В моих руках библиотека Блэков… Мне стоит только подняться на второй этаж и потянуть на себя резную дверь в самом конце коридора. Книги, спасенные Кричером от министерского нашествия, все до одной, иначе их просто изъяли бы. Одно из крупнейших частных собраний темномагических фолиантов. Прямо у меня под носом. Я не могу сказать, что сразу нахожу то, что мне нужно. Я нашел бы быстрее, но там есть книги, которые мне поначалу даже страшно взять в руки. Если бы я знал, что они там есть, я бы опасался спать с ними под одной крышей… Ответ находится примерно через неделю поисков, когда я, стараясь не обращать внимания на подступающее ощущение жути и неминуемой беды, беру в руки книгу, на обложке которой нет даже названия. Про себя я просто зову ее черной книгой. Мне кажется, от ее страниц исходит запах опасности. Опасности и тлена. Но как только я переворачиваю первые несколько страниц, мои предчувствия как-то сами собой умолкают — я почти сразу нахожу искомое. И устраиваюсь с ней в кресле, не торопясь переписываю заклятие, которое придаст чужому телу неотличимое сходство с магом, его произнесшим. Навсегда. Необнаружимое заклятие. Некромантия чистой воды, чары не из самых сложных. Жаль, попрактиковаться не на ком… Похоже, я не первый маг, которому взбрело в голову покинуть магическое сообщество столь незаконным способом.

- Привет, ты здесь?

Рон, возникнув столь неожиданно на пороге библиотеки, сразу же проходит вперед, к моему столу, и заглядывает мне через плечо. Уже глупо захлопывать книжку, правда? Я поднимаю на него глаза, а он продолжает стоять позади меня, не сводя взгляда с тех самых пяти строк, которые я уже практически успел переписать.

- Это что? — наконец спрашивает он.

- А что?

Мне надоело прятаться. Если он сейчас станет говорить мне о том, что я не должен так поступать… Он застал меня врасплох, боюсь, если бы у него возникли хоть какие-то возражения, он, не сходя с места, узнал бы ВСЮ историю моего пребывания на острове Кес. Чтобы он заткнулся. Чтобы знал, что и он у меня в долгу. Я не стану отступаться от своих планов. Теперь вот уже точно нет.

Рон садится напротив меня и несколько минут ничего не произносит.

- Хочешь отомстить, да? — неожиданно говорит он.

- Нет.

Я знаю, то, что думает он, это неправда. Хотя что-то в этом есть, но это далеко не единственная причина. Но объяснять ему, что я не вижу себе места в магическом мире, я больше не могу, я же уже пытался, но они не понимают. А месть? Может быть, так ему будет яснее?

- Ты мне поможешь?

И он почему-то говорит «да». Понимал ли он, что я вконец запутался, и иначе мне просто не выбраться? Или видел, что я уже все и давно решил? Мы почти не говорили о причинах, мы обсуждали детали…

- И как ты собираешься это провернуть?

Самое интересное, что именно рыжий становится автором гениальной идеи моего окончательного исхода. Когда я делюсь с ним своими соображениями о пожаре, он только кривится — этот ход и ему представляется сомнительным и лишенным изящества.

Через пару дней, когда Герми уже убежала на работу, а мы еще сидим и завтракаем, причем я изучаю вчерашний вечерний номер какой-то маггловской газеты, Рон вдруг неожиданно хватает меня за руку.

- Страницу переверни, — говорит он. — Кажется, там, в разделе происшествий именно то, что нам нужно. Смотри, там какой-то маггл вылетел в реку, не справившись с управлением.

- Автокатастрофа, — задумчиво тяну я. — Что ж, я согласен!

- Гарри, может быть…, — Рон даже пытается взять меня за руку.

- Даже не начинай, — бодро обрываю его я. — Буду писать вам письма!

- Идиот, — обреченно заключает он, что не мешает ему разрабатывать все дальнейшее вместе со мной.

Ему тоже по душе подобные затеи. А еще, теперь я практически уверен, он ненавидел капитана Довилля. За все — за унижения, пережитые на острове, за то, что тот избил меня во время поединка на глазах у него и Нева, за Гермиону, за подстроенную им ловушку, за то, что тот был моим любовником, за то, что, как Рон полагал, непоправимо разрушил мою жизнь. А вот дотянуться до сиятельного лорда Рон мог теперь только через меня. Надеюсь, то, что в итоге получилось, вполне понравилось Рыжему. По крайней мере, нравилось довольно долго…

И мои приготовления вступают в решающую фазу, я даже на некоторое время снимаю запрет с использования магии, чтобы ускорить изучение наук, чтобы сдать на права. Мне почему-то кажется, что я должен торопиться, что у меня не будет времени до конца мая — начала июня, которое я отвел себе первоначально. Почему я так плохо учился по Прорицаниям? Надо купить подержанную машину, надо покрутиться на ней по городу, надо даже попасть на ней на страницы магической прессы, чтобы удостоиться новой уничижительной статьи о том, как я прожигаю жизнь…

Уже в Загребе я как-то наткнулся в одном маггловском журнале на такую специальную рубрику: «Сморите, кто ушел». Там они пишут о погасших поп-звездах, о политиках-неудачниках, бывших красавицах, ныне ставших растолстевшими и никому не интересными матронами. И смысл всех этих статеек довольно прост — они тоже стали никем, хотя когда-то… Должно быть, это приятно — когда тот, кого слава, красота, влияние некогда вознесли столь высоко, вновь падает в ту грязь, из которой некогда вышел. Это греет душу.

В кутерьме и спешке я становлюсь неосторожным, позволяя узнать о моей затее человеку, который точно попытается вмешаться. Я ничего особенного не делаю — просто как-то забываю черную книгу на столе в библиотеке. Накануне вечером мне кажется, что в заклинании, которое я учу, что-то напутано, а это вовсе не те чары, где стоит ошибаться, так что я лезу за книгой и оставляю ее на столе, намереваясь убрать ее утром, потому что… Чем больше я живу, тем меньше верю в эти случайные «потому что». Значит, я хотел, чтобы Герми узнала? Зачем? Хотел, чтобы кто-то попытался остановить меня?

Рано утром в субботу она появляется на пороге моей спальни. Она знает, что я обычно встаю рано, так что в этот час уже вполне готов к серьезному разговору.

- Гарри, может быть, ты объяснишь мне, что это значит? — она держит в руках ту самую черную книгу из библиотеки Блэков. — Ты что, планируешь… ты планируешь свою смерть? Как ты можешь так поступать с нами? Тебе наплевать на близких? Наплевать на меня?

- С чего ты взяла? — поначалу я еще пытаюсь обороняться. — Мало ли на свете книг?

- Вы с Роном шепчетесь по углам… я так похожа на дурочку?

Я подхожу к ней, забираю книгу из ее рук и даю ей тот ответ, который, наконец, готов дать.

- Гарри Поттер должен умереть, Герми. Я не живу — я, как гирю, таскаю за собой свое прошлое. Бывший герой, победитель Волдеморта. Ожившая статуя, памятник, который не был поставлен только потому, что я за каким-то чертом остался жить. Так пусть все будет так, как должно, Герми. Герои уходят, чтобы жить в книжках и сказках. Я хочу быть живым, Герми, а меня можно только упрятать в броню из мрамора, чтобы я не мешал жить другим. Пусть же все встанет на свое место — мне можно будет принести цветочки на годовщину Победы, вздохнуть, смахнуть слезу и просто пойти жить дальше. Герои… они не стоят в очереди в лавке, не ходят на работу, не женятся и не рожают детей. Они должны быть немы и неподвижны, их удел — взирать на мир с каменного постамента. Тогда земля и дальше может без помех вращаться у их ног. Я уйду, так будет лучше для всех.

Браво, мистер Поттер! Мои демоны произносят это ЕГО голосом, лениво и небрежно хлопая в ладоши. А вот миссис Грейнджер-Уизли не знает, что мне ответить на это. Я бы тоже не знал, что ответить человеку, говорящему подобное, потому что абсурдно говорить ему, что все еще наладится и будет хорошо. И, думаю, Гермиона прекрасно видит сейчас по моему лицу, что принятое решение окончательное и обжалованию не подлежит. Она просто опускается в кресло, стараясь, чтобы я не заметил слез в ее глазах.

- Но, Гарри… как же так случилось? Как ты… Гарри, а как же мы?

- А что мы, Герми? — я стою напротив нее, готовый сражаться за Юэна Эванса до последнего, даже с друзьями. — Вы будете жить, как жили. У тебя есть Рон, у него есть ты. У вас все так, как и должно быть: любовь, семья, работа. Дети, надеюсь, пойдут… Вы-то тут при чем? Если я не могу оставаться в магическом мире, это не значит, что мы должны покидать его все вместе.

- Но мы же никогда…

- Не расставались? Разве? А Азкабан? А пиратский остров?

- Гарри, — говорит она, но я сам понимаю, что эти примеры не совсем уместны. — Это же совсем другое дело. Когда ты сказал, что хочешь уехать, мы с Роном очень расстроились, но мы думали, пусть так, может быть, тебе просто нужно время. Но то, что вы сейчас затеяли… И Рон, он мне даже ничего не сказал. Если бы ты не забыл эту книгу в библиотеке, я бы до сих пор… Какие же вы все-таки! Ничего не говорили мне, когда хотели устроить тот скандал в Аврорате. А теперь вот… инсценировать твою смерть! Это просто неслыханно!

- Что, донесешь на меня?

Она вздрагивает, будто получив пощечину, и я понимаю, что мне следует быть осторожней в выражениях.

- Прости, Герми, я не хотел. Я не то хотел сказать. Пойми, — она сидит в кресле, подавшись вперед и сцепив руки на коленях, я беру ее ладони в свои, опускаюсь рядом с ней на ковер, — я не могу здесь оставаться. Если я просто уеду, все равно кому-нибудь понадобится спросить через пару месяцев: «А где это наш герой? Что-то он там поделывает? Все еще никто?» Меня никогда не оставят в покое. Мне кажется, появись я в Англии лет через десять — на меня все равно будут устремлены сотни праздных безразличных взглядов тех, которым кажется, что они имеют право знать о моей жизни. Меня тошнит от магического мира, Герми. Я не готов быть здесь никем — ни аврором, ни колдомедиком, ни уборщиком улиц. С меня хватит.

- Ты бежишь не только из-за этого, Гарри, — ее взгляд невольно скользит по цепочке на моей шее.

- А, он и это тебе рассказал…

Конечно, глупо было бы ожидать, что Рон не проболтается о чем-то подобном. И он тоже считает, что моя жизнь должна стать достоянием общественности, по крайней мере, его и Герми. Удивительно, что он не рассказал ей обо всем остальном, но в делах, как ни странно, на него можно полагаться. Или тот факт, что я был любовником Довилля, возмутил его больше, чем планы мнимого самоубийства?

- Гарри, ты же понимаешь, извини, что я говорю тебе это, — Герми выглядит почти беспомощно, — понимаешь, если ты любишь, не помогут ни отъезд, ни инсценировка смерти.

Хорошо хоть, что моя подруга не пытается комментировать мои отношения с лордом Довиллем, утешать меня, уговаривать найти себе кого-нибудь. Просто принимает все случившееся как данность.

- Поможет, — самонадеянно заверяю я ее, — по крайней мере, я буду знать, что он никогда не найдет меня, что мы больше не увидимся. А с собой я уж как-нибудь справлюсь.

- Ты бежишь от себя, — констатирует она и так совершенно очевидную вещь.

- Пусть так, — соглашаюсь я. — Так у меня, по крайней мере, будет шанс действительно стать другим человеком.

- Ты никогда не сможешь вернуться в Англию.

- Мне кажется, я вряд ли захочу этого.

- Кто знает… мы же даже не сможем видеться!

- Почему? — мне совершенно непонятны ее опасения. — Вы всегда сможете ко мне приехать, ну, не сразу, а когда все уляжется, и я устроюсь.

- Хорошо, допустим так, — но по ее беспокойному взгляду я вижу, что так просто она не сдастся. — Гарри, а ты не боишься, что та магия, которую вы с Роном собираетесь использовать, может повредить тебе?

- Мне уже вряд ли что-то может повредить…

- Ты просто сошел с ума. Это безумие какое-то, — произносит она еле слышно.

- Я давно безумен, Герми. С этим уже ничего не поделать. Прошу тебя, не мешай мне.

- Как бы я смогла?

Как бы ты смогла? Ты могла бы пойти к сэру Энтони, рассказать Довиллю, да тебе достаточно было написать Тео или Драко… Но это против правил, против тех неписанных правил, по которым мы — я, Рон и она — живем уже более десяти лет. Поэтому она никому ничего не скажет. Только будет печально и укоризненно смотреть на меня те пару недель, что еще остаются до моего исчезновения из Англии. Она и потом меня не выдаст, даже когда авроры во главе с сэром Энтони станут на ее глазах переворачивать дом на Гриммо. Уж не знаю, что они надеялись там найти… Просто через пару дней, вернувшись с работы, она бросит мне как бы между делом:

- Знаешь, Довилль пятого мая уезжает в Южную Америку. Его не будет недели две. Связь с представительствами в тех странах очень плохая, они даже не получают Ежедневный Пророк. Я подумала, может быть, тебе так будет проще.

Так и выходит, что она мне тоже помогает, хотя я и не ожидал, что она сделает хоть что-то, не одобряя мою затею. И в тот же вечер я звоню Стивену и так прямо и заявляю ему:

- Привет, Стивен. Мне нужен труп.

- Когда? — спокойно уточняет он.

- После пятого мая. Чем быстрее, тем лучше.

- Я постараюсь, — отвечает он, ясное дело, ничего конкретно не обещая.

И оставшиеся пару недель я использую для того, чтобы окончательно привести в порядок свои дела. Мне нравятся гоблины в Гринготтсе — они не задают лишних вопросов, когда я оформляю завещание, переписывая дом на Гриммо на Рона и Герми, когда практически полностью опустошаю свое хранилище, оставляя там незначительную сумму «на всякий случай», который, я практически уверен, никогда не наступит. Все снятые мною кнаты и галлеоны я немедленно перевожу в фунты — и мой счет в маггловском банке пополняется настолько, что служащие начинают смотреть на меня с уважением. К счастью, у меня хватает ума не вносить сразу же всю сумму, иначе, боюсь, мною бы всерьез занялась уже маггловская полиция. И я бронирую билет с открытой датой на поезд до Парижа, идущий по туннелю под Ла-Маншем (да, таков мой прощальный сентиментальный каприз — я хочу покинуть Британию на поезде). А еще я встречаюсь с Дадли.

Мы сидим в пабе недалеко от его съемной квартиры, где бывали вместе уже не раз, он снисходительно рассказывает мне о том, что такое IP-адреса и о том, что если я не хочу, чтобы меня засекли на материке, мне не стоит брать с собой свой ноутбук и писать друзьям с постоянного нового адреса. По крайней мере, в первое время, пока есть вероятность того, что меня кто-то будет искать. Я не очень опасаюсь того, что сэр Энтони или лорд Довилль смогут развернуть мои поиски таким вот маггловским способом, но, помня о том, что не маггловские электрики, а люди из Лютного переулка проводили на Гриммо электричество и Интернет, стоит принять дополнительные меры безопасности. Я же не хочу, чтобы меня нашли.

А потом, когда Дадли поворачивается ко мне в пол оборота, чтобы заказать себе очередную кружку пива, я незаметно направляю на него палочку и произношу «обливиэйт». Нет, не свою, а специально купленную мною на днях палочку, с помощью которой я собираюсь творить беззакония. Я никогда не думал, что поступлю с кем-то из магглов подобным образом, мне было неприятно слушать нашего лектора в школе Авроров, который рассуждал о стирании памяти магглам как о вполне обыденном деле. Мне всегда казалось, что это столь низкое проявление собственного могущества, что я не стану пользоваться подобной возможностью, какая бы опасность мне не грозила. Но нет, я ничем не лучше других — сейчас мне удобно забыть о своих принципах даже не ради великой идеи сохранения существования магического мира в тайне. Я делаю это просто ради себя. Я не лучше других. И ничем не хуже. Неплохо обученный в школе авроров, я лишаю Большого Дэ только тех воспоминаний, которые имеют отношение к моему исчезновению. Он поворачивается ко мне, удивленно моргает, встряхивает головой:

-Так о чем это я?

- Ты мне рассказывал о том, что тебя вроде как на работу пригласили.

- А, ну да.

На самом деле мы говорили об этом еще в прошлый раз, но мне сейчас вовсе не нужно продолжать с ним тот разговор, что мы вели до этого. Если вдруг кто-то придет к Дадли Дурслю и спросит его, виделся ли он со мной за прошедшие месяцы, и о чем мы общались, он сможет с легкостью ответить, что так, ни о чем — о работе, учебе, общих знакомых… Ну, о чем обычно общаются родственники, которые не виделись несколько лет. Я усыпляю свою совесть тем, что Дадли вряд ли понравится сеанс легиллименции с участием лорда Довилля. Да и допрашивающий его сэр Энтони не покажется кузену приятным собеседником. Все правильно, все правильно, уверяю я себя, так будет лучше. Все просто замечательно, думаю я, когда жму на прощание его огромную лапу:

- Не пропадай! — говорит он, и мне кажется, что в устах моих друзей и знакомых эта фраза за последние месяцы обрела характер заклинания.

- Счастливо, Большой Дэ.

И выйдя из паба, мы расходимся каждый в свою сторону. А восьмого мая ближе к вечеру мне звонит Стивен и говорит, что я могу приехать за заказом.

Я собираю вещи, хотя мне особо нечего брать с собой. После того, как Дадли рассказал мне про эти несчастные IP-адреса, я в приступе паранойи купил себе новый ноутбук взамен засвеченного, а мой старый оставил Рону. На самом деле, новый первоначально предназначался для них. Тоже вот, прощальный подарок. Вещи… разве самоубийцы берут с собой вещи в дорогу? Нет, они обычно путешествуют налегке. Хотя из нашей сегодняшней инсценировки трудно будет понять истинную причину смерти Г. Дж. Поттера. Может быть, ведя праздную жизнь вне магического мира, я просто не справился с управлением, гоняя на маггловской машине? Перебрал в клубе? Баловался наркотиками?

Когда Рон в тот день возвращается с работы и видит меня, стоящего в прихожей с рюкзаком и сумкой для ноутбука, он даже ни о чем не спрашивает, просто кивает мне, мол, я сейчас иду. Когда он поднимается к себе наверх, чтобы переодеться, я с минуту от нечего делать разглядываю себя в зеркале, а потом вдруг оборачиваюсь и вижу, как Кричер смотрит на меня, пытаясь спрятаться за стойками лестничных перил.

- Хозяин Гарри уходит, — говорит он почти обвинительно.

- Да, Кричер.

- Хозяин Гарри больше не вернется.

Кричер не сомневается, не спрашивает, он утверждает. Если и был за те недели момент, когда мне было невыносимо стыдно, это было именно тогда. Ну и еще один, чуть позже, случившийся тем же самым вечером.

- Кричер, тебе будет хорошо с Роном и Гермионой. Они любят тебя.

- Маг не должен так уходить, — он укоризненно качает головой. — Будет плохо, но хозяин Гарри уже ничего не исправит.

- Кричер…

Но он отворачивается, более не желая меня слушать. А в следующую секунду ко мне уже спускается Рон, и мы отправляемся, не рискуя задерживаться, чтобы дождаться Гермиону, которая в тот день, как назло, вынуждена остаться на работе допоздна. Надеюсь, она простит меня… Надеюсь, меня простят Драко Малфой и Кейт Вудсворд, Тео Нотт, Лиз и сэр Энтони, Невилл, Дадли… Простят те, кого я столь бестрепетно использовал… Простят все те, для кого я в тот день собирался перестать существовать. Разве так можно поступать с близкими? Я вот смог. Похоже, лорд Довилль все же смог научить меня своей житейской мудрости. Если так нужно для дела… Да, так и поступают. По крайней мере, теперь я могу сказать, что ничем не лучше его. Мы хоть в чем-то смогли сравняться…

Когда мы добираемся до Стивена на моей машине, тоже предназначенной на заклание, уже совсем темно. Нас пропускают во двор больницы по наскоро наколдованной Роном бумаге о том, что нам надо забрать тело для похорон на родине. Я даже не знаю, что это за тело, но Стивен назвал мне какое-то имя, видимо, вымышленное, потому что сейчас он собирается продать нам явно бесхозный труп какого-то бродяги.

- Наконец-то, — будущий медик встречает нас, стоя на пороге своих владений. — Давайте побыстрее, сами понимаете, дело такое…

Я прекрасно понимаю, что он боится. Сейчас мы должны осмотреть товар и передать деньги, а потом… потом я успешно избавлю его и от воспоминаний, и от угрызений совести… Интересно, как бы поступил со мной сэр Энтони, если бы в моем плане что-то пошло не так? Отправил бы в Азкабан? Я бы, пожалуй, именно так и поступил. Но я делаю сейчас все для того, чтобы само слово Азкабан навсегда стало для меня пустым звуком.

Как ни странно, «товар» оказывается поразительно похожим на меня, нет, даже не на меня нынешнего, за несколько месяцев почти сжившегося со своей новой ролью, а именно на того, другого, который тоже я, а в то же время уже и нет. Он похож на юного героя со шрамом, победителя Волдеморта, будто сама Небесная канцелярия позаботилась в тот день издать соответствующее распоряжение. Парнишка примерно моего возраста, моего роста, тоже черноволосый. Такое ощущение, что Гарри Поттер действительно умер, и мы с Рыжим и вправду приехали забрать его тело из морга одной из лондонских больниц. Мне на долю секунды становится жутко, но я успешно справляюсь с собой, чего не скажешь о Роне — он стремительно выходит на улицу, не выдержав стоящего здесь специфического запаха.

- Чувствительный у тебя приятель, — заключает Стивен.

- А от чего…

Сам не понимаю, почему мне хочется знать причину смерти того, кому предстоит заменить меня в роли Гарри Поттера. Пусть и ненадолго, только для последнего выхода.

- Этот-то? — Стивен не испытывает сочувствия к своим подопечным. — Наркотики. Передозировка. Подойдет?

- Вполне.

Что ж, лучше и нельзя было придумать. Значит, если Пророк надумает раздуть шумиху из-за моей мнимой смерти, история бывшего героя станет весьма поучительным уроком для молодежи из магических семейств, заигрывающей с маггловским миром: Поттер, не знавший, чем себя занять в новой магической реальности, умер позорной смертью. По-маггловски. Мир его праху.

Я передаю Стивену деньги, мы забираем наш «груз», а потом я возвращаюсь.

- Что-нибудь не так? — Стивен смотрит на меня обеспокоено.

- Все в порядке, — говорю я и, не таясь, направляю ему в лоб волшебную палочку.

«Обливиэйт» и «Конфундус», наложенные один за другим, делают свое дело, Стивен, только что пытавшийся в ужасе отгородиться руками от моих заклятий, выглядит совершенно спокойно.

- Так с Вашим дядюшкой все будет в порядке, мистер. Завтра на похоронах будет, как новенький. Все сделаю, как договорились.

- Прекрасно, — киваю я. — Приятно иметь дело со специалистом.

Стивен расстается с нами в полной уверенности в том, что мы клиенты, заплатившие за надлежащую подготовку к завтрашнему погребению одного из его «подопечных». Завтра уже не его смена, он навряд ли узнает об этом нехитром обмане. И никогда не вспомнит ни меня, ни Рона.

Мы беспрепятственно покидаем территорию больницы, прикрыв тело на заднем сиденье покрывалом, но обманутые чарами иллюзии охранники на входе видят покидающий больничный двор чинный катафалк, а вовсе не мою видавшую виды Тойоту. И крылья ночи несут нас дальше, вон из города, туда, где из-за ненадежности ограждения на набережной какой-нибудь маггловский автомобиль нет-нет, да и вылетит на речной простор, чтобы, проведя в воздухе всего пару секунд, ухнуть на самое дно. Обозрев место предстоящего действа и убедившись, что вдвоем мы с легкостью столкнем машину в Темзу, мы приступаем к последнему акту нашего представления: я произношу над телом заклятие из черной книги, найденной мной в библиотеке Блэков. Когда черты лица безвестного покойника обретают окончательное сходство с моими, а мои старые очки довершают портрет покойного Поттера, Рон испуганно шепчет:

- Давай быстрее, не могу на это смотреть. Как будто и впрямь ты!

На дороге в этот поздний час никого, так что мы скидываем куртки на обочину, пересаживаем на водительское место моего «дублера», уже облаченного в мою одежду, вкладываем в карман его куртки мою волшебную палочку, да, ту самую — остролист, перо феникса — я завожу двигатель, включаю передачу — Рон пока еще удерживает машину магией на месте. Мы пользуемся той палочкой, которой тоже предстоит сегодня упокоиться на речном дне… Машину найдет маггловская полиция, вряд ли им придет в голову искать в реке деревянные обломки. Я выкручиваю руль — у них должна быть полная иллюзия того, что машина ухнула в реку с работающим двигателем.

- Все, отпускай, — командую я Рону.

И моя так недолго прослужившая мне маггловская игрушка рушится вниз, увлекая за собой часть непрочного ограждения набережной. В тот момент, когда Рон задумчиво провожает ее взглядом, я вдруг вижу палочку, небрежно вложенную в его куртку, брошенную на обочине. Палочку Рона. И, практически не задумываясь, поднимаю ее, нацеливая на этот раз на моего друга. Я не знаю, о чем думаю в тот момент. Скорее всего, просто ни о чем. Мне страшно, было нестерпимо страшно все эти дни — но я не смел показать этого. Никто не должен узнать, никто — вот единственное, что бьется в тот миг в моей голове.

Рон поворачивается ко мне, смотрит на меня — он очень спокоен, не пытается наброситься, отнять свою палочку, не нацеливает на меня ту, что сейчас зажата у него в руке.

- Гарри, смотри, ты свитер порвал, — произносит он, а когда я невольно опускаю глаза, чтобы увидеть мнимую дыру на моей одежде, он подходит ко мне, забирает свою палочку из моих рук и неожиданно обнимает меня. — Ты что, совсем спятил, дружище?

Рон, бывший аврор… наверное, что-то в жизни никогда не забывается и не проходит. И вся абсурдность и подлость того, что я собирался только что сделать, в тот момент вторгаются в меня, словно поток, под натиском которого я не могу устоять. Рон подхватывает меня, не позволяя упасть.

- Ты хотел стереть мне память, да? Как Стивену?

- Рон, прости, — мне так стыдно, что я не могу поднять глаза. — Я не понимаю, что на меня нашло. Просто испугался, что кто-то узнает…

- Ты боишься, что узнает Довилль, Гарри. Называй вещи своими именами. Я никому ничего не скажу. Обещаю.

- Он легиллимент, ты же знаешь.

- Я не думаю, что высокопоставленный правительственный чиновник, министр по внешним связям, станет направо и налево разбрасываться практически запрещенными заклятиями. К тому же, с чего бы ему думать, что ты жив? Полиция не сегодня-завтра найдет машину с телом. Насколько я знаю, есть договоренность с Авроратом, что в случае нахождения на трупах предметов, сходных по виду с волшебными палочками, маггловская полиция должна информировать наших. Тело передадут аврорам. Все чисто. Будет опознание. Мы подтвердим, что это ты — тело же не отличишь, а чары, ты же сам читал, необнаружимые. А потом подумай, а Гермиона? Ей-то ты не мог бы стереть память.

- Сам не знаю…

Я, правда, не понимаю, что и зачем только что собирался сделать. Скорее всего, я просто боюсь. Я никогда в жизни не совершал преступлений, вот таких, настоящих, как сейчас. Хотя… ведь мы никого не убивали… Мы выносили бумаги из Аврората, мы совершили побег из тюрьмы, я вместе с Герми принимал довольно деятельное участие в свержении законного правительства Магической Британии. Я не гнушался стереть память магглам, в том числе и Дадли, без чьей помощи мой план был бы неосуществим. Я лгал, я был подл и расчетлив, но вот то, что мы сделали только что… Чья-то жизнь, пусть оборвавшаяся и без нашего участия, но… Бродяга, которого никто не будет искать. Я просто бегу и уже не могу остановиться.

- Рон, прости меня.

- Ладно, брат. Все бывает. Я никому не скажу, и Герми тоже. К тому же, что такого ценного мы можем им сообщить? Ты ведь даже не сказал, под каким именем и где собираешься жить, чем заниматься. Случись нам даже выболтать то, что ты жив… Дальше-то что? И попадать в Азкабан, скажу я тебе, тоже не в наших интересах. Никто не должен догадаться. Все должно быть нормально.

Будто в подтверждение этих слов, он ломает нашу «беззаконную» палочку, уничтожая все следы совершенных преступлений. И пройдя несколько метров вдоль набережной, отправляет ее вслед за упокоившимся на речном дне «Поттером», а потом берет меня, теперь лишенного атрибутов волшебства, за руку, и мы аппарируем в окрестности станции Сент-Панкрас, откуда через полчаса должен отойти поезд в мое начинающееся сегодня с нуля будущее. Два пятнадцать до Парижа…

Оказавшись на ярком свету, мы непривычно моргаем, поправляем одежду и молча идем вперед, я выкупаю билет, а Рыжий, просто чтобы чем-то занять себя, тем временем изучает расписание, чтобы в итоге сообщить мне, с какого пути мне отправляться. Мы садимся на лавку, стоящую на перроне, и у меня такое чувство, будто сейчас мы с ним прощаемся на всю жизнь. А он вдруг задает мне совершенно неожиданный вопрос:

- Скажи мне, Гарри, а та штука… ну та, что подарил тебе Довилль, она при тебе?

Я испуганно хватаюсь за шею, ощущая сквозь рубашку под пальцами крупные звенья цепочки.

- Да, а что?

- А то, — бросает он почти зло, — мы затеяли весь этот балаган, а ты тащишь с собой вещь, по которой он легко отыщет тебя! Мы с Герми рискуем тюрьмой, а ты везешь с собой эту дрянь!

- Рон, — я пытаюсь защищаться, но отчего-то уверен, что на этот раз проиграю. — Я ее проверял, на ней ничего нет.

- Гарри, послушай, — Рон наклоняется ко мне ближе, чтобы никто из проходящих магглов не смог услышать даже обрывки нашего разговора. — Мы с тобой как маги — сущие дети по сравнению с Довиллем. А если на ней чары, которых ты не можешь распознать? Добром тебя прошу — избавься от нее!

- Я не могу ее выбросить, Рон.

Я крепко сжимаю жемчужину через ткань. Я же не отдам ее? Он же не может меня заставить? И в то же время… я подвергаю их обоих такой опасности… Если на жемчужине действительно скрытые чары — да что там, я недавно сам накладывал необнаружимые чары на тело, которому предстоит стать мной на похоронах — если все это так, то Довилль найдет меня, где угодно, а Рон и Герми окажутся соучастниками преступления.

- Отдай, Гарри, — повторяет Рон свою просьбу, которая звучит сейчас, словно приказ. — Ты же решил избавиться от своего прошлого. Вот и избавляйся. Я не прошу тебя выбросить ее — можешь оставить ее мне, я сохраню. И знаешь, — тут он смотрит на меня неожиданно весело и хитро, словно мы все еще в школе и просто затевает очередную проказу, — знаешь, а напиши-ка ты какую-нибудь предсмертную записку… Если будут докапываться, мы им это предъявим. Нет — сохраним в тайне. Идет?

И мне, идиоту, вдруг тоже отчего-то становится весело. Будто в трансе я снимаю с шеи прощальный подарок пиратского капитана — в мертвенном и чужом освещении маггловского вокзала жемчужина словно теряет бесчисленные оттенки розового, перламутрового, скрывая то тепло, что все это время щедро отдавала мне — и я почти без сожаления наблюдаю, как цепочка скручивается колечками на подставленной ладони Рона. Будто озерцо ртути в его руке.

- А что написать? — спрашиваю я, доставая блокнот.

- Ну, не знаю, — он как-то несмело улыбается, пряча в нагрудный карман свою добычу. — Что там полагается писать в подобных случаях? Прошу никого не винить… Не вижу больше смысла…

- Подожди, я, кажется, знаю.

И на вырванном из блокнота листочке я аккуратно вывожу почерком покойного Поттера строфы, которые начинаются с совсем простых слов: «Любимых убивают все…» И впервые в этом прощальном письме называю ЕГО любимым…

Я занимаю место в вагоне и прижимаюсь лбом к стеклу, чтобы яркий свет внутри не мешал мне видеть Рона, все еще стоящего на перроне. И еще долго, когда его фигура и сама станция начинают медленно двигаться, ускользая куда-то вправо, я стараюсь не потерять его из виду. Не потерять его из виду, не дать ему уйти из моей жизни…

Свет в вагоне меркнет, пассажиров по ночному времени совсем мало. В тусклом свете ламп я устало откидываю голову на спинку мягкого кресла и прикрываю глаза. Вот и все. То, к чему я шел все эти месяцы, наконец, завершилось. Я уезжаю из Англии, из Магического мира, из немагического… От всех тех, кто знал и любил меня когда-то. От всех, кто знал и не любил… Им не догнать, не найти… И только мои воспоминания едут со мной, не нуждаясь в билете.

42. Моя жизнь без меня (часть 1)

Мой поезд прибывает на Северный вокзал Парижа глубокой ночью, я беру такси и сразу же еду в аэропорт, чтобы взять билет на ближайший рейс. Мне все равно куда. Это оказывается Осло, но, думаю, в те несколько дней, что наступают вслед за моим бегством, это не имеет ни малейшего значения.

Я никогда так не боялся в своей жизни. Когда экспресс, на который посадил меня Рон на станции Сент-Панкрасс медленно отходил от перрона, я даже чувствовал что-то похожее на радость, освобождение. Будто вот-вот — и все закончится. Я дремал в уютном полумраке вагона, временами ощущая, как от скорости, набираемой поездом на отдельных участках пути, закладывает уши. И практически ни о чем не думал. Только облегчение: мы справились, все позади. Та жизнь, которой я так отчаянно хотел положить конец, прервалась, ушла глубоко на дно Темзы, упокоилась в мутных речных водах. А ил и грязь устремились ей навстречу. Прощай, Поттер. Теперь мальчик с волшебной палочкой в руках может жить в веках, в памяти потомков, ну где еще живут вот такие? А я, я реальный, живой — я могу теперь просто встать и уйти. Нет, сесть в вагон и уехать… Когда поезд отходит от Сент-Панкрасс, я еще не могу радоваться по-настоящему. Я убеждаю себя, что просто устал, что утром я поеду дальше, да, потому что оставаться на месте в первое время беглецу не стоит, но вот потом, да-да, обязательно, уже через пару дней, когда я собью со следа возможную погоню, да, вот тогда я вдохну полной грудью и скажу: «Ну, здравствуй, моя новая жизнь!» И в ней назову себя мистер Эванс.

Я еще радостно озираюсь, впервые в жизни оказавшись в кресле самолета, смотрю в окошко иллюминатора, чтобы не пропустить тот момент, когда машина оторвется от земли, ощущаю, как в воздух меня поднимает не колдовская метла, а обычная маггловская техника, разглядываю изнанку облаков, напоминающую мне то ватные хлопья, то густо взбитые сливки, с интересом поглощаю еду, которую разносит стюардесса. И легко позволяю любопытству вытеснить страх, который уже начинает копиться в груди, в эти первые часы моей теперь уже обычной жизни. И когда мы приземляемся, и потом, на стойке регистрации в отеле, находящемся на полпути между аэропортом и центром города, я еще держусь, думая, что то, что все больше и больше начинает давить на меня — это просто усталость, что мне надо всего лишь выспаться, пару часов, не больше, а потом можно будет прогуляться, посмотреть город, а на следующий день ехать дальше. Все равно, куда, петляя по незнакомой мне стране, заметая следы.

Я еще бодр, когда включаю телевизор в своем номере, когда иду в душ, прячущийся за стеклянными створками раздвижных дверей. Но вот все больше и больше накатывает какое-то безразличие, изнеможение, спать, спать… И я, наконец, опускаю голову на подушку, рассеянно щелкаю пультом, просматривая каналы, и так и проваливаюсь в сон под мерный рокот новостей, читаемых на совершенно непонятном мне языке. И мне кажется, что это работает радио в моей машине, хотя я не понимаю, почему оно никак не отключается — ведь двигатель, набравший воды, уже давно заглох. И хотя окна в салоне подняты, внутрь начинает сочиться вода — мутная, грязно-желтая. Странно, что я могу различить ее цвет, ведь сейчас ночь, думаю я совершенно спокойно, хотя и понимаю, что так и сижу внутри моей медленно погружающейся на дно Тойоты, и знаю, что мне не выбраться. А вода все прибывает, она уже добралась до рулевой колонки, я вижу, как она плещется на уровне груди, но не могу ощутить ее. И продолжаю дышать, когда она наполняет весь салон до самого потолка. Дышать и смотреть на едва различимую сквозь водную пелену панель управления. Просто сижу, не двигаюсь — и не могу умереть. И понимаю, что теперь так будет всегда, что я навечно погружен в толщу вод, что пройдут годы, а я останусь здесь, на дне — скованный, неподвижный, ни живой, ни мертвый.

Мне надо проснуться, немедленно — что-то будто толкает меня изнутри, просыпайся, иначе ты так и останешься здесь. Тебе не спастись. Не спи, слышишь?

- Простите, — кто-то мягко тормошит меня за локоть.

Я резко сажусь в постели, все еще не понимая, где я, но все же я с облегчением осознаю, что то, что только что стояло перед моими глазами, было всего лишь сном. Передо мной девушка, азиатка, наверное, горничная. Я же в гостинице. Черт, а что за город? Я не помню…

- Простите, что я Вас потревожила, — продолжает она, — я хотела убрать Вашу комнату, постучала, но никто не ответил. Вы так стонете во сне, я решила, что будет лучше мне Вас разбудить.

- Все нормально, — говорю я как можно спокойнее, но мой сон не отпускает меня, — мне, наверное, что-то приснилось. Спасибо, что разбудили.

И спрашиваю ее о том, сколько сейчас времени. Половина одиннадцатого… Дня или ночи? Дня, разумеется, кто по ночам ходит убирать комнаты? Значит, я приехал вчера днем и проспал чуть ли не сутки. Черт, я же решил пока не оставаться на одном месте больше одной ночи. Если я сейчас быстро встану, приведу себя в порядок, то до 12 дня успею покинуть гостиницу, и мне не надо будет оплачивать еще один день. Это хорошо. Куда дальше? Я спрашиваю девушку, как мне добраться до вокзала. Я должен ехать, должен ехать, дальше-дальше… Зачем? Чего я так боюсь? Я и сам не знаю. Просто бежать. Не останавливаться. Чтобы никто — ни маггловская полиция, ни Аврорат — чтобы никто не нашел меня. Не догнал. Беги, чего же ты стоишь? Я же вроде хотел посмотреть город? Нет, не сейчас, сейчас я просто ничего не соображаю. А потом — если меня найдут?

Самое странное, что в те дни я даже не мог понять, кто может меня найти, от кого я бегу с такой одержимостью. Словно безумец. Я боюсь маггловских полицейских — мне кажется, все они смотрят на меня, понимая, кто я такой, знают, что у меня поддельные документы (хотя понял еще в Лондоне, имея дело с банком или получая права, что мои бумажки в полном порядке), знают, что я похитил труп, что инсценировал свою смерть. Вдруг Рона уже арестовали, и он сейчас дает показания в полиции? Или в Аврорате? Вдруг объявились родственники того парня, которого я решил похоронить вместо себя? Все всё знают, но играют со мной, давая мне возможность побегать, веря в собственную безнаказанность. Как мышь, которую кот на несколько секунд выпускает из когтей, чтобы она поверила в то, что ее спасение — вот оно, совсем рядом. Но нет — за ней уже тянется когтистая лапа. Один бросок — и всё.

Однако маггловские полицейские, которых я вижу на вокзалах и в аэропортах, на удивление приветливы — я даже специально обращаюсь к ним за помощью, чтобы проверить, а не схватят ли меня сейчас за руку, чтобы надеть наручники? Нет, они с готовностью объясняют мне дорогу, уточняют, с какого пути отправляется мой поезд. Все так просто. Но я не верю. Я словно впадаю в некий транс на несколько дней, но не прекращаю своего движения — еду, лечу, предъявляю свое удостоверение в бесконечно сменяющих друг друга отелях, что-то отвечаю, когда меня спрашивают, улыбаюсь. Я не помню ни одного города из тех, через которые пролегал мой путь в те несколько дней. Честно, потом пытался вспомнить — ничего, пустота. Не помню, как выглядели комнаты, в которых я ночевал, не знаю, ел ли я что-то. Наверное, не знаю, не помню… И мне все время очень хотелось спать, но как только я закрывал глаза, повторялось одно и тоже — моя маленькая железная тюрьма на дне Темзы, мое мерное дыхание и погасшая панель с замершими стрелками приборов, которые я едва различаю сквозь толщу воды. И всегда, когда я просыпаюсь со смутным пониманием того, что я, видимо, болен, до меня на какие-то секунды с ошеломляющей ясностью доходит, что я совершенно один. Что никто не услышит меня, не протянет руку. Потому что нет смысла кричать в пустоте. А потом я вновь проваливаюсь в полузабытье, в котором мне удается только одно — двигаться вперед, даже не пытаясь проложить осмысленный путь в том хаосе, куда я сам погрузил себя.

Но в один из дней картинка, которую бесконечно показывает мне мой больной мозг, внезапно меняется: даже во сне я понимаю, что машину, вероятно, нашли, потому что теперь я лежу в гробу под сводами церкви. И по-прежнему не могу двинуться, все так же продолжаю дышать, но не могу пошевелиться, не могу крикнуть им, что я жив. И вижу священника, практически вплотную ко мне, и молитвенник в его руках всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Но мне и тут достался какой-то странный священник — вместо традиционного облачения на нем темно-синие джинсы и просторный свитер. И я отчетливо различаю его руки — довольно грубые, с широкими пальцами, смуглые. Будто бы смутно знакомые. То, что он произносит… такие странные слова — я не знаю ни одного из них. Не латынь и не английский. Подождите, если вы сейчас отпоете меня — я улавливаю шарканье ног по каменным плитам пола, приглушенные голоса, всхлипы — я же… Я же не умер! Они сейчас закроют крышку гроба и… А священник все читает и читает, я вначале хочу прервать его, но голоса у меня нет, так что остается просто слушать его слова. Слушать, как его речитатив рвет мои последние связи с земной жизнью. Но странно, с каждым его словом мне будто становится легче — меня перестают волновать голоса и шаги, раздающиеся, кажется, отовсюду. Легко-легко, и высокие белые своды надо мной словно раздаются, и, кажется, еще чуть-чуть — и я смогу подняться к ним. Ничего нет — только небо надо мной. Чистое голубое небо. А если взглянуть вниз, то можно увидеть изнанку облаков…

Я просыпаюсь и вижу за окном небо из моего сна. Там солнечный день, теплые нежные лучи проникают сквозь щель между неплотно задернутыми занавесками, падают мне на лицо. Я жмурюсь, потягиваюсь в постели и внезапно понимаю, что все кончилось. Я не могу вспомнить, сколько дней я барахтался в своем непрекращающемся кошмаре, но сейчас будто кто-то умыл мне лицо волшебной водой, разом смыв все страхи. Я вновь ощущаю себя собой… или уже не совсем? Того человека, которого я отправил на дно реки, его больше нет. А я, словно бы отделившись от моего двойника, обретаю новую жизнь. И в ней, в этой новой жизни, мне необходимо получить ответ на два вопроса: где я, и какое сегодня число.

Я подхожу к окну, отдергиваю шторы. Боже! Море, лодки, невысокие дома, выстроившиеся вдоль довольно узкого канала. И чистая голубизна воды и неба, словно никогда не знавшая печали, холодных ветров и серых, несущих нескончаемые секущие дожди, облаков. На стене в моем номере карта, будто повешенная здесь специально для таких сумасшедших, как я, которых занесло в этот город бесконечное бессмысленное бегство. Карты страны, состоящей сплошь из островов, островков, с причудливо изрезанной береговой линией. Я все еще в Норвегии. И красная точка на ее западной оконечности, около которой написано Олесунн. Только вот я не помню, как я попал сюда — мне кажется, я все ехал, ехал, летел, дремал под стук колес, качался на волнах, садясь на паромы. И вот мое бегство закончилось: я внезапно перестаю понимать, от кого и зачем мне бежать.

Сколько же времени страх носил меня на своих серых крыльях? Я вдруг представляю себе, как спускаюсь сейчас вниз и невинно спрашиваю у администратора отеля, какое сегодня число. Хотя, я думаю, они и не такое видали, но мне как-то неудобно выставлять себя настолько полным идиотом. Так что я просто включаю телевизор, нахожу выпуск новостей и через некоторое время узнаю, что сегодня 15 мая. Я приехал в Париж девятого… Прошла почти неделя — я ничего не могу вспомнить… Из зеркала в ванной на меня смотрит Юэн Эванс — только глаза у него еще немного воспалены от тревожных сновидений. И под ними глубокие тени, словно мазки. Щетина, ввалившиеся щеки… Интересно, как меня пускали в гостиницы в таком виде?

Через полчаса я обретаю человеческий облик и спускаюсь вниз.

- Простите, — я обращаюсь к светловолосому парню, дежурящему у стойки портье, — не подскажете, как мне отправить письмо по электронной почте?

Он приветливо улыбается и указывает мне на несколько компьютеров, установленных на столах в дальнем конце холла. Один из них как раз свободен. Я завожу себе ящик, с которого отныне будут приходить в Англию мои письма. Ящик, которым никогда не стану пользоваться со своего ноутбука, все еще боясь, что меня могут найти. Пока не настанет день, когда… Впрочем, в то утро мне еще невдомек, что однажды я стану кричать на весь мир о том, где я, потому что буду знать — это уже никому не нужно. Адрес Рона и Герми я помню наизусть, но на всякий случай все же сверяюсь с записью в своем блокноте. И пишу им первые слова из моего невероятного далека: «Привет. У меня вроде все нормально. Пока путешествую. Как у вас?»

Все, что я пока что могу им написать. Будто я и вправду уехал проветриться на пару недель. Впрочем, на протяжении всего предстоящего года я буду немногословен, потому что не смогу рассказать им о той жизни, которая все больше и больше будет становиться моей. Зато буду жадно ловить каждое их ответное слово, потому что у них не будет особых тайн от меня. Или все же будут? Порой мне кажется, что они рассказывали мне далеко не все, но когда так долго не видишься — что ты можешь понять о том, насколько искренни и откровенны с тобой твои оставленные друзья? И, нажав на кнопку «отправить», я с чувством выполненного долга иду прогуляться. Потому что теперь, когда паутина ужаса распалась, перестав сковывать меня по рукам и ногам, я чувствую себя туристом, странником, путешественником, первооткрывателем. Да кем угодно. Словно весь необъятный мир, в который я только что пришел, готов стать моим. Я просто могу дышать, и редкие полицейские, которых я встречаю на улице, теперь не видятся мне отряженными за мной в погоню посланцами — они просто заняты своей работой, только и всего. И им нет дела до бледного изможденного вида англичанина, переходящего улицу, чтобы выпить в кондитерской чашку кофе. А мне в кои-то веки нет дела до них — круассаны, выложенные в витрине, выглядят на удивление аппетитно. Я поглощаю свой нехитрый завтрак, листаю купленный журнал, разглядываю прохожих, иду прогуляться вдоль изящных белых, желтых и мятно-зеленых фасадов, поднимаюсь в гору, чтобы в итоге оказаться на смотровой площадке, с которой просматривается весь город, вытянувшийся в море, подобно широкому языку. Или нет, словно отпечаток ноги на песке. Я просто человек, просто живу, разглядываю памятник какому-то уроженцу этих мест, кажется, любителю старины и местной истории. Улыбаюсь местным пестрым кошкам, что беззаботно и независимо бродят по парку, не обращая на меня ни малейшего внимания. А потом еще долго смотрю на город и скалы, окружающие бухту, курю, брожу вдоль канала, рассматриваю катера, лодки и маленькие яхты, удивляюсь молодым светловолосым людям, волокущим за собой целые оравы детишек. Когда они только успевают обзавестись таким семейством? Многим на вид нет еще и тридцати… В общем, я глазею на город, а вот он мною совершенно не интересуется, и я теперь могу точно сказать — мне это нравится. Это именно то, чего мне хотелось все последние месяцы. Хотя, какие там месяцы? Наверное, мне недоставало этого уже много лет, с тех самых пор, когда ныне покойный Гарри Поттер осознал себя неким центром магического мира. Раствориться в мире, слышать чужую речь, точно зная, что никто из этих людей никогда не заговорит обо мне.

Когда мне было восемнадцать, и наступило то наше первое лето, в которое мы точно знали, что никто из нас больше не должен умереть, было, наверное, так же хорошо. Тогда я тоже ощущал необыкновенную легкость, свободу и …да, тогда еще и всеобщую любовь. А вот теперь не хочу — ни любви, ни ненависти, ни равнодушия, впрочем, тоже обращенного на меня. Быть прохожим, незнакомым парнем с рюкзаком и хотдогом в руке, читать вывески, заходить в магазины, вертеть в руках фигурки троллей, которые населяют здесь, кажется, все сувенирные лавочки. Я даже куплю себе одну. На память. Пусть она станет первой покупкой Юэна Эванса в его маггловском мире. Беру в отеле схему движения местного транспорта, расписание паромов, чтобы завтра отправиться в дальнейший путь уже осмысленно, пусть и не всегда запоминая имена городов, куда дорога сама собой приведет меня, но осознавая каждую минуту своей жизни.

Я до сих пор не могу понять, что же такое творилось со мной все эти дни. Иногда я говорил себе, что просто устал, выдохся, перенервничал, что то, что мы с Рыжим устроили, было для меня большим потрясением — все же не каждый день случается отправлять на дно реки «свое» мертвое тело, вглядываться в собственное мертвое лицо, произносить темномагические заклятия… А может быть дело именно в них… Не знаю. Когда я придумал, как осуществить мой план, я не особенно задумывался о последствиях, хотя в моем возрасте стоит уже почаще пользоваться головой. Дело в том, что то заклятие, которое я нашел в библиотеке Блэков, не просто позволяло придать чужому мертвому телу собственные черты, иначе в магическом мире, где пользуются не только маггловскими способами поиска, это не имело бы большого смысла. Взять тот же темный шар, хранившийся у Малфоя — ведь с его помощью отыскать меня в мире было бы вполне возможно. Так вот, то заклятие должно было сделать меня неуязвимым и для его волшебного ока. И не только. Ни один прорицатель в мире, ни один из тех, кто видит, преодолевая расстояния и континенты, не смог бы отныне отыскать Гарри Поттера на этой земле. Так, по крайней мере, было написано в черной книге. А вот почему? Получалось, что моя магическая сущность становилась каким-то образом связана с тем телом, которое я решил использовать вместо себя? И в книге было предупреждение, что незнакомым с основами некромантии подобными заклятиями пользоваться не следовало. Я вот не был знаком, но это меня не остановило. А если бы попросту умер, нет, не сразу, но если бы темное колдовство через какое-то время утянуло меня за собой? Гермиона ведь говорила, что я сумасшедший. Было ли то, что я чувствовал, неким откатом после наложенных чар? Вновь не знаю… В тот день в Олесунне я был просто счастлив оттого, что все, похоже, закончилось. И точка. И я не хотел более ничего знать ни о какой магии. Было и прошло. Все. Я Юэн Эванс. Маггл.

Вечером я решаюсь вновь приблизиться к гостиничным компьютерам и проверить свой почтовый ящик. И когда я вижу, что там есть ответ, на секунду замираю. Письмо от Рона значительно длиннее, чем то, что я отправил ему утром, мне немного страшно его читать, я вдыхаю поглубже и…

«Привет, наконец-то могу сказать тебе: Привет, пропащий! Ты даже не представляешь, откуда я тебе пишу. Да что уж там, я тоже не могу себе представить, где ты сейчас. Но, кажется, именно это и входило в твои планы? Герми очень беспокоится за тебя, вообще злится на нас обоих ужасно, говорит, что мы — два идиота. Но я, честно говоря, доволен. Так что тут ты можешь расслабиться — все, в общем-то, прошло неплохо. Так вот, я хотел сказать, что мы сейчас вовсе не в Лондоне, как ты бы мог подумать. Мы с Герми в маггловском отеле в Шотландии. Ты, небось, тоже сидишь в таком же? Второй день обозреваем местные красоты. Черт, не умею писать письма! Все время кажется, что я просто говорю с тобой. И никак не могу поверить, что сейчас возьму, нажму кнопку — и письмо просто улетит к тебе, и ты, возможно, сразу же его получишь. Так что извини, что получается бессвязно, у жены бы вышло лучше, но она все еще сердится, хотя потихоньку, кажется, начинает радоваться тому, что ей больше не придется вставать на работу. Представляешь, она уволилась! Ну вот, я ничего не могу толком рассказать, а ты же хочешь знать, что у нас тут произошло. Но, извини, из меня все прет просто фонтаном — сразу и бестолково. Наверное, я такой вот уродился. Она бы сейчас сказала, что я вообще урод, а я бы не обиделся, потому что я знаю, что она меня все равно любит.

Так вот, попытаюсь по порядку. Я посадил тебя на поезд и отправился домой, а там Герми уже металась из кухни в гостиную и обратно. Я ее застал, сидящей на ступеньках, в слезах, рассказал, как было дело, не в деталях, разумеется. Ну, сказал, что все прошло удачно, но, честно говоря, мы оба до утра так и не ложились, курили на кухне, она почему-то все плакала, говорила, что мы не смогли тебя удержать. А, по-моему, раз ты сам так решил, что ж мы должны были виснуть на тебе, как гончие на медведе, и не пускать? К тому же, я уверен, ты не пропадешь! Вот придешь в себя, все забудется, может быть, вернешься таким крутым богатым магглом!

Герми знаешь, что придумала? Решила, чтоб подстраховаться, ну, на случай, если маггловская полиция сразу не догадается известить Аврорат, так вот, она подумала, что будет неплохо, если мы сами как-то заявим, что ты уехал накануне на машине и не приехал ночевать домой. И что твой телефон не отвечает. Ну, что это, мол, очень подозрительно, потому что ты раньше никогда так не делал. Только мы не пошли сразу в Аврорат, она просто Лоуди сказала на работе, а уж он сам развил активность. Видимо, сразу же известил Нотта, потому что магглы твою машину с телом выловили еще утром. Мы с тобой, брат, правильно рассчитали — если бы тело просто было в воде, могли бы и никогда не найти, а тут целая машина, ограда снесена. В общем, Аврорат сразу же и заявил на «тебя» свои права, тело забрали из полиции без всякой маггловской экспертизы, потому что магглы считают (и правильно делают!), что в случае волшебника она что угодно покажет, а они так никогда и не поймут, в чем дело было. Пристукнули тебя Авадой, а они скажут — «сердечный приступ».

Единственное, что было не очень приятно, так это то, что нам пришлось обоим отправиться на опознание. Герми так рыдала, хотя и знала, что это не ты! Думаю, у нее просто нервы сдали, она бы и при виде дохлой кошки разрыдалась. Извини, нехорошо так говорить, конечно… Нотт и спрашивает, мол, уверены ли мы, что это Поттер? Бледный весь такой, чуть ли не трясся. А что тут спрашивать? Я только кивнул, у него палочка твоя в руке, телефон твой из кармана достал, все интересовался, что это такое. Но Аврорат официально удостоверил «твою» смерть в результате несчастного случая, так что — есть!

Ладно, дальше не буду в подробностях, хорошего в них было мало. Они там, наверху, видимо, посоветовались и решили, что огласке «твою» гибель предавать пока не стоит, а то народ, чего доброго, повалит на похороны, станут всякие вопросы задавать. Еще бы, герой, все такое! Как это так — не уследили? Тень на новое правительство, опять же. А так близкие в горе, решили все провести по-тихому, без шума. Ну а потом, когда 11 мая похороны прошли, они на следующий день в Пророке статью напечатали. Достойную, кстати. Какого, спрашивается, черта, они тебя до этого так поливали? Написали, что не справился с управлением маггловским автомобилем и погиб в катастрофе. Про пьянство или наркотики — ни-ни. И биографию твою потом напечатали, и портрет такой красивый. А еще, когда мы уже уехали, Драко Малфой там про тебя огромное интервью дал (мы в Эдинбурге решились сунуться в магический квартал за газетой, чтоб хоть быть в курсе). Он вообще ужасно расстроился, на похоронах на него просто страшно смотреть было — серый весь, подбородок трясется, а плакать-то не положено! Честно, вот в тот день мне было стыдно! Потому что народу-то было мало: Драко с Кейт, Невилл, Луна, Джордж, Лиз да Тео с папашей. И они-то все думали, что ты и вправду умер! Девчонки ревели все, Герми, кстати, тоже — она говорит, ей стыдно было. Но я ее понимаю, сам чуть не рыдал — так было паршиво! Тело в гробу — ты один в один, все кругом в горе, а мы стоим среди всего этого и чувствуем себя, как свиньи.

Если тебе интересно, похоронили «тебя» рядом с родителями, на том же самом кладбище. И памятник будет. Все, как ты хотел. Мраморный. Будешь взирать с постамента.

_________________________________________________________________________________________

Драко и Кейт: "Прощай, Гарри!": -images/694/586h.jpg/

_________________________________________________________________________________________

На поминках очень хотелось удавиться, потому что все они отправились к нам домой, только Нотт старший нет, стали тебя вспоминать. Я, знаешь, подумал, зря я про Драко так плохо думал — он тебя действительно очень любил. Ну, я не в том смысле, конечно. И Тео, и Лиз, и Кейт. Они, слава Мерлину, недолго посидели, а то, боюсь, Герми бы не выдержала. Да и я все боялся расколоться. Все же одно дело наврать слизеринцам, а совсем другое Невиллу или Луне. Ну, не буду больше об этом писать, а то ты расстроишься. Мы же с тобой по-любому знали, что как-то так все и будет, так что какой смысл теперь говорить? Если всех оповещать, то и затевать ничего не стоило. Где они все были, когда Пророк про тебя дрянь всякую печатал? Драко уж мог бы отцу сказать, он же вроде как был твоим другом…

В общем, похороны у нас прошли тихо, без всякого официоза, без речей о том, как много ты сделал для Магической Британии. А то притащились бы еще Малфой или Кингсли!

Самое интересное было на следующий день, то есть 12 мая. Встаем мы с Герми утром, завтракаем — вдруг стук в дверь. Настойчивый такой. Ну, думаю, началось — кто-то про тебя пронюхал, хотя не было официального сообщения. Оно только-только должно было появиться. Иду я открывать — мы камин-то на всякий случай заблокировали. Смотрю — а за дверью целая депутация в аврорских мантиях. И твой любимый Нотт во главе. Извините, говорит, мистер Уизли, мы понимаем, что у вас горе, скорбим вместе с вами, но долг — он и есть долг. Так что не обессудьте, что мы пришли к вам с обыском. Мол, решили дать вам возможность похоронить покойного друга, чего уж, не вернешь уже ничего, однако в целях расследования его гибели, будьте любезны пустить нас на порог по добру — по здорову. Я, конечно, не то чтоб испугался, но… В то же время, а что они могли у нас найти? Нотт все озирался поначалу, мне даже смешно стало: будто надеялся тебя на Гриммо под кроватью найти. Но, сам понимаешь, тут не посмеешься. Скроил я скорбную обиженную морду и говорю, проходите мол, не стесняйтесь. Мы же понимаем… И они пошли везде шарить, правда, очень деликатно, ничего не переворачивая. Ну, вот нет тебя тут — что ж поделаешь!

А Нотт прямиком в библиотеку — знаешь, я так и обмер, думаю, вдруг он сейчас найдет ту самую книжку, откуда ты взял заклятие. Мы ее с Герми ночью, конечно, припрятали, замаскировали, чтоб выглядела пыльной, будто ее сто лет никто в руки не брал. А он еще копался там долго, так что вся его команда заскучала, засела на нашей кухне — а Герми с Кричером давай их чаем поить. Ну а я стоял на втором этаже, все ждал, когда он из библиотеки выйдет, потому что, честно говоря, испугался, что он найдет черную книгу. Но в то же время — заклятие вроде как необнаружимое, тело похоронили. Что ему еще нужно? Выходит, довольный такой, чуть ли руки не потирает. Я его и спрашиваю, мол, нашли что-нибудь? А он мне — Вас это вряд ли заинтересует. И шасть — в твою спальню. Спросил, не трогали ли мы тут чего. Но мы, ясное дело, туда и не входили. Я опять за дверью остался, а он минут через пятнадцать появляется оттуда с целым ворохом газет! Вот, брат, скажи мне, когда ты успел всю эту дрянь к себе натащить? Хорошо хоть, стены своим… не знаю, как это назвать, не обклеил. Я думал, сейчас он меня про эти газеты спрашивать начнет, а он ничего, только вертит их в руках, и вдруг говорит мне: «А Вы не думали о том, чтобы уехать с супругой на некоторое время?» Я ему, мол, зачем нам уезжать? А он мне на газетки показывает и отвечает: «А вот за этим, мистер Уизли. Я не думаю, что к визиту лорда Довилля в Ваш дом Вы отнесетесь так же легко, как к моему. К тому же, после той информации, которая появится сегодня в Пророке, вы с супругой будете буквально атакованы совершенно посторонними людьми, намерения которых могут оказаться очень неоднозначными. Кто-то захочет выразить вам соболезнования, а кто-то будет пытаться обвинить вас в смерти Гарри. В связи с этим я дам вам разрешение Аврората полностью закрыть дом для посторонних магическим способом. Только Вы и Ваша жена смогут войти сюда. Остальные — я имею в виду Ваших друзей или брата — только вместе с Вами. Поверьте, так будет лучше, пока все не уляжется». Ну, я ему и говорю, что Герми ни за что работу в Министерстве не бросит. Но она, как ни странно, меня на этот раз послушалась, сразу же, даже пререкаться не стала. Нотт нам велел, нет, он, конечно, ничего не велел, но рекомендовал очень настоятельно… Я даже вспомнил, как ты мне про него рассказывал, ну, как он тебе в Азкабане чуть руку не сломал. Так вот, он сказал, чтоб духу нашего до конца мая, а то и дольше в Лондоне не было. Мол, все поймут, нервное потрясение, надо развеяться. Да и внимание журналистов нам тоже совсем ни к чему. И хорошо, что Драко Пророку интервью давал про тебя, потому что я бы не смог так говорить. Он же и вправду верит, что ты умер, а я-то…

А потом они еще раз извинились, его авроры, как только он спустился вниз, из-за стола сразу повскакали, чуть чай на себя не перевернули — и на выход. Не взяли ничего, мне так сначала показалось, но потом я понял, что Нотт все газетки твои унес. Все до одной. И, стоя уже в дверях, так посмотрел на меня и говорит… знаешь, я даже не понял, к чему он это. Не печальтесь, мол, мистер Уизли, «жизнь длинная, а мир велик». И был таков.

Мы с Герми тут же собрались, потому что, как только я ей рассказал про газеты, она аж побледнела вся и немедленно написала Лоуди, что очень больна после похорон, должна прийти в себя, уезжает к родителям. И работать, слава Мерлину, больше не сможет. А с сентября ей же все равно учиться. И мы уже вечером были в Шотландии, потому что решили, что аппарировать стоит только до половины пути, чтобы нас по аппарационному следу не отследили. А дальше, как магглы — на поезд и вперед. И только маггловские отели. В общем, выходит, мы все в бегах… Только мы временно.

Но, знаешь, ты не переживай — главное, что все удалось. И авроры особенно не вникали, и шума никакого не было. Знаешь, с одной стороны, даже обидно немного — «погиб» победитель Волдеморта, Герой, а все молчок. Но, с другой стороны, ты сам этого хотел, так что все вышло по-твоему.

Джордж сказал, что пару недель в магазине он без меня как-нибудь переживет, возьмет кого-нибудь в помощники. Так что все неплохо. А учитывая то, что Герми уже стоит у меня за спиной, говорит, что я пишу безграмотно, но при этом зовет меня идти гулять по окрестным холмам, я думаю, что все даже прекрасно. И, знаешь, она тебя целует!

Напиши, как сможешь. Я так понимаю, где ты — это тайна, покрытая мраком? Письма из почты, как ты и говорил, сразу удаляю.

Твои Рон и Герми".

И я тоже, только закончив читать, удаляю его письмо. Как будто кто-то стоит и у меня за спиной. И чувствую себя примерно так же, как и они себя на моих похоронах. Настоящей свиньей, правда, довольно счастливой. Потому что я рад, что все удалось.

42. Моя жизнь без меня (часть 2)

Ты просыпаешься утром в гостинице небольшого города, где тебя никто не знает, одеваешься и спускаешься к завтраку — кофе, бутерброды, может быть, мюсли или йогурт, проходишь мимо администратора, не забыв поздороваться и сдать ключи, идешь по улице, разглядываешь дома, набережную. Странно, повсюду, где бы я ни оказывался в те дни, я видел практически одно и то же — море и скалы. Холодное море, совсем не похожее на то, к которому я так стремлюсь, но попаду еще не скоро. Никто не знает твоего имени, нет ни одного человека, которому твое лицо могло бы показаться хотя бы смутно знакомым. Никто не окликнет тебя, не спросит: «А что Вы, собственно говоря, тут делаете, мистер Поттер?» В твоем рюкзаке две футболки, смена белья, джинсы, которые ты только что забрал из гостиничной прачечной, на тебе куртка, надежно защищающая от свежего утреннего ветра. Твой паром отходит через час, давай уже побыстрее, следующего ждать еще долго, хотя тебе вроде и некуда спешить.

Ты свободен, Юэн Эванс, но ты стремишься куда-то вперед, там опять будут скалы, покрытые крохотными кустами черники и голубики. Если забраться повыше, можно устроиться прямо на тропинке, открыв банку безалкогольного пива, которое здесь продается повсеместно в огромном количестве и разнообразии, что, видимо, демонстрирует заботу правительства о местном населении — так оно оберегает своих граждан от чрезмерного пьянства. И смотреть на море, на лодки и катера: белое и серо-голубое. А когда солнце опустится еще ниже, и вечерние тени, до этого прятавшиеся в зарослях, решатся покинуть свое убежище и приблизиться к тебе, ты встанешь и, двигаясь легко, как человек, которого никто и ничто не держит, отправишься в свой номер в не знаю уже какой по счету небольшой аккуратной гостинице, где ты еще днем, заполняя бланк по прибытии, в очередной раз заявил миру о том, что ты отныне Юэн Эванс. Будто лишний раз заверяя в этом и себя самого. Просто Юэн — тот, кто вырвался из прошлого, идущий навстречу своему неясному будущему, смело рассекая грудью настоящее, словно морские волны.

Где-то, кстати, вовсе и не так далеко отсюда, наверное, гуляют сейчас по пологим холмам, покрытым сочной весенней травой, те единственные, кто еще остался у меня на свете — мои Рон и Герми. Может быть, держатся за руки, наблюдая, как накатывают на берег волны, или просто валяются на зеленых склонах, глядя в бездумное безмятежное небо. Иногда я даже ловлю себя на мысли, что мне хотелось бы оказаться рядом с ними — нет, не навсегда, даже не надолго. Нет, это было бы так, словно мы встретились в отпуске — случайно пересеклись в каком-нибудь маленьком городишке, провели вместе один или два дня, а потом ветер вновь бы понес нас прочь — каждого в своем направлении. Когда я в те дни размышлял о свободе, она представлялась мне именно такой.

Раньше я никогда не думал о том, стану ли я скучать по Англии. Никогда не ощущал ничего подобного, когда мы жили на пиратском острове, даже и не задумывался, что на моей покинутой родине есть хоть что-то, о чем я мог бы скучать. А теперь вот вышло, что все-таки чего-то не хватает. Сейчас, в самом конце весны, мне отчего-то недостает именно этих невысоких, переходящих один в другой холмов, полого спускающихся к морю. Место, где время могло бы просто остановиться. Потому что его ход там не имеет ни малейшего смысла. Я оставил бы только смену сезонов. Хотя, быть может, это лишь одно из проявлений моей усталости — меня утомляет даже неровный контур фьордов. Так что я возвращаюсь в столицу, решив все же выяснить, каков из себя город Осло, когда приезжаешь в него в здравом уме и твердой памяти.

Мы по-прежнему пишем друг другу, но сейчас, когда и они, и я чувствуем себя хотя бы в относительной безопасности, тон наших писем становится спокойным — они чинно гуляют и дышат воздухом, иногда перебираясь из города в город. Я занят примерно тем же. Даже из писем Герми постепенно уходит обида на нас с Роном, она все меньше беспокоится за меня и уже не пытается выяснить, не чувствую ли я чего-нибудь странного после произнесенного мной заклятия. Но я вполне здоров, мне больше не снится мое мертвое тело за рулем ушедшего под воду автомобиля. Просыпаясь утром, я даже не могу вспомнить, что мне грезилось ночью, может статься, что и ничего.

Я рассматриваю в музеях корабли викингов, несколько раз обхожу вокруг Кон-Тики Тура Хейердала, поднимаюсь на борт Фрама, удивляясь, как небольшая деревянная шхуна могла ходить к Северному и Южному полюсу. Разглядываю морские карты, даже отваживаюсь позвонить в бортовой колокол — здесь это никого не смущает. Снова тени кораблей в моей жизни — на этот раз выставленные в музейных залах. Их паруса больше не наполняет ветер, не шумят двигатели в машинном отделении. Они словно замерли — неживые, неопасные, навечно вставшие на прикол и позволившие высоким стеклянным крышам стать преградой между собой и бескрайним небом. Такие сейчас как раз по мне… Я хочу даже купить большой альбом с кораблями, но в последний момент меня останавливает мысль о том, что придется таскать на себе всю свою поклажу еще неизвестно сколько времени.

Не могу сказать, что я совсем уже спокоен и ничего не опасаюсь. 20 мая застает меня еще даже не в столице, я, кажется, замечаю, что за день настал, покупая билет на паром и, признаться, даже вздыхаю с облегчением — пока меня носит по этим крохотным островам, вряд ли у меня есть вероятность быть пойманным. И еще, да, я, наверное, покажусь бездушным и бессовестным, сейчас, спустя больше, чем год, я считаю, что это именно так и было — в тот день я думал о возвращении господина министра на родину с некоторым злорадством. Даже пытался представить себе, как он появится в своем кабинете, или, возможно, отправится сразу к Малфою с отчетом, будет поглядывать на того с едва уловимой улыбкой, свидетельствующей о том, что он доволен собой и тем, как удачно ему удалось выполнить очередную миссию — Довилль, насколько я знаю из газет, оказался невероятно успешен на посту министра по внешним связям — может быть, даже закурит одну из своих сигар, примет из рук Министра Магии бокал с виски. А тот скажет ему как бы между делом: «Знаешь, Северус, до тебя там, конечно, не доходили наши новости. Но почти сразу, как только ты уехал, погиб Поттер. Автокатастрофа. Не справился с управлением и угодил в Темзу на своей маггловской машине. Нелепая история, правда?» Не знаю, как и кто сообщит ему об этом. Может быть, это будет сэр Энтони или еще кто-то. Или секретарша просто положит ему нужный номер Пророка на его письменный стол, чтобы он мог узнать обо всем сам. Станет ли он жалеть о том, что меня больше нет? Или просто пожмет плечами и скажет, что я сам доигрался, заметавшись, как загнанный зверек, в замкнутом пространстве, хотя мне и предлагали массу разумных и достойных выходов? Но я выбрал самый глупый и нелепый путь. Я же не знаю, что на самом деле было написано в заключении Аврората. Если там упоминаются наркотики, я тем более не достоин сожаления. Бывший герой, не справившийся с жизнью, отработанный шлак… Я не верю, что лорд Довилль станет метаться по Лондону в отчаянии и носить цветы на мою могилу. Просто не верю. Хотя, что греха таить, тогда мне очень этого хотелось.

Но, как бы то ни было, мне не суждено узнать об этом — Рон и Герми планируют возвращение не раньше 5 июня. Думаю, они бы предпочли прятаться все лето, но Герми надо начинать заниматься своими университетскими делами, а Рон и так бросил Джорджа одного в магазине на довольно долгий срок. К тому же перемещения по миру, как я уже и сам убедился на собственном опыте, требуют довольно значительных вложений, и если я могу хотя бы похвастаться относительным финансовым благополучием, которое, однако, тоже следует стремиться сохранить, то у Рона и Герми дела обстоят отнюдь не столь блистательно. Да и мистер Эванс на днях получил из Загреба письмо явиться на собеседование 30 июня, так что и ему уже хватит валять дурака — настала пора спускаться с северных скал и выдвигаться в южном направлении.

Когда я все же оказываюсь в городе, где планирую прожить ближайшие несколько лет, он представляется мне совсем небольшим, особенно если сравнивать его с Лондоном. И мне еще очень долго кажется, что я перебрался жить в красивую сказку — окруженные лесистыми холмами старинные дома с красными черепичными крышами, церковные колокольни, проспекты, по которым резво бегают разноцветные трамваи, нешумные площади. Нет, даже не в сказку, а просто в размеренно текущий неспешный старинный роман, где герои живут счастливо и беспечно, стоически переживая незначительные огорчения, порой перепадающие на их долю. В первое время — а я прибываю в Загреб первого июня, чтобы возобновить мои уроки хорватского уже с местным преподавателем, телефон которого дал мне Милан — я живу в гостинице, потому что, во-первых, исход предстоящего мне собеседования совершенно неясен, а, во-вторых, снимать квартиру на длительный срок кажется мне слишком опасным. И у меня такое чувство, будто бы это будет окончательно означать, что я бросил якорь, остановился, а я пока что к этому не готов. Мне еще предстоит побегать пару месяцев, прежде чем я окончательно пойму, что ни коршунам, ни ягуарам до меня уже не дотянуться.

И еще… меня как-то постепенно начинает поглощать чужая жизнь, мерно текущая рядом со мной. Пока я еще могу выбирать, дам ли я вобрать себя ее потоку или же останусь в стороне. В итоге я выбираю первое. Мне странно говорить на чужом языке, я никогда до этого не жил за границей, я не имею в виду мои бестолковые метания по Норвегии — там я вполне мог считать себя туристом. Мне поначалу кажется, что никто меня не поймет, я ужасно стесняюсь попросить что-то в магазине, спросить дорогу, заговорить в гостинице не по-английски. Как будто тот язык, которому Милан так самоотверженно обучал меня в Лондоне, здесь должен оказаться совершенно иным. И в первые дни я буквально заставляю себя говорить, ужасно нервничаю, заранее формулирую то, что хочу сказать, чтобы потом, едва открыв рот, немедленно это забыть. Но и это проходит за первые несколько дней — я обнаруживаю, что меня понимают, я даже вполне сносно могу разобрать, что сказали мне в ответ. Иногда я целыми днями просиживаю в номере гостиницы перед телевизором — через пару часов голова моя начинает пухнуть от количества чужих слов, обрушивающихся на меня, словно лавина.

И это хорошо, что я занят — уроками, языком, прогулками по городу, потому что с каждым днем я жду, что придет то самое письмо от Рона и Герми. Ведь что-то же должно было произойти, пусть я и пытался уверить себя в том, что Довиллю нет до меня дела — ни до живого, ни до мертвого. Но он в любом случае не тот человек, который готов оставить все, как есть. Вряд ли он, даже сказав себе, что я сам идиот, раз смог положить конец своей жалкой жизни столь нелепым способом, удержится от того, чтобы не задать хоть каких-то вопросов моим друзьям. Хотя бы просто для того, чтобы они в очередной раз почувствовали себя виноватыми.

Я уже начинаю волноваться, потому что они писали мне, что планируют вернуться в Лондон в начале июня, а сегодня уже десятое — а от них ничего нет. Так что, когда я тем вечером устраиваюсь у компьютера в Интернет-кафе рядом с моей гостиницей и обнаруживаю в почтовом ящике письмо от Рона, я медлю его открывать. Мне кажется, там может быть что угодно, я даже готов к тому, что мне придется сейчас же собирать свои вещи и бежать, опять бежать — в Африку, в Бразилию, на край света. Все дальше и дальше. Ведь, если Рон или Герми выдали меня, то мне следует немедленно исчезнуть, иначе все, что я так тщательно готовил, потеряет всякий смысл. А может быть и нет, и я просто придумал, что мой бывший любовник бросится искать меня по всему свету… Он ведь так этого и не сделал… Впрочем, что теперь говорить об этом, ведь того, кого он мог бы искать, все равно уже не существует. Но тогда я боялся даже просто пробежать глазами по строчкам письма, как только я понял, о чем пишет Рон:

«Привет! Извини, что я пропал, но, знаешь, я просто не знал, что и как мне тебе написать, так что несколько дней собирался с мыслями. Ты только не волнуйся — все, в общем-то, в порядке. Даже гораздо лучше, чем можно было думать. А то сейчас посмотришь на даты и сообразишь, что мы с Герми как раз вернулись в Англию, и не только мы одни — и будешь думать Мерлин ведает что! Я сразу скажу — я тебя не выдал! Ну, сам понимаешь, кому. Глупо было бы надеяться, что он не объявится, вот и я тоже не особо надеялся, так что жене велел побольше сидеть дома, а если и выходить, то только в людные места. На Гриммо все равно никому ходу нет — даже Джордж жаловался, а Невилл и вообще обиделся ужасно, но я ему объяснил, что это распоряжение Аврората — когда они снимут защиту, тогда милости просим. Но Герми и сама особенно не жаждет никуда выходить: она тут было сунулась на Косую аллею, в аптеку ей, что ли, надо было — так газетчики сразу налетели. Что да как. И ей, бедной, пришлось аппарировать, хотя народу кругом было полно. Меня тоже, если честно, достают иногда, когда я на работе, но из магазина Джордж их всех выставил, грозился даже авроров вызвать. Подействовало, как ни странно. Но я потом все же сказал Скитер пару слов, что мы, мол, находимся в шоке, не готовы обсуждать обстоятельства «твоей» гибели, просим понять наши чувства, так как ты был для нас самым близким человеком, практически родным. Знаешь, так странно говорить про тебя, что ты «был»… И нам совершенно непонятен твой внезапный интерес к маггловской технике, которая тебя и погубила. Что-то в этом роде, в общем. Только вот лорд Довилль этого, похоже, не читал, как-то он не пожелал понять наши чувства, так что пару дней назад просто явился к нам в магазин.

Герми мне сказала, чтобы я написал тебе все, как было, а ты уж сам рассудишь, прав я или нет.

Так вот, мы уже почти закрывались, только у витрины толклись еще несколько покупателей — знаешь, бывают такие, которые битый час стоят над душой, спрашивают, все пересмотрят, переберут, а потом купят один блевательный батончик с таким лицом, будто озолотили тебя. Вот и эти были, похоже, из таких, потому что сколько мы с Джорджем не поглядывали на часы, они все никак не уходили — то это им покажи, то то. Это дорого, это непрактично в использовании. И тут вдруг дверь открывается. Я уже собираюсь сказать, что все, баста, мы закрыты, приходите завтра с утра пораньше и стойте тут хоть весь день — и тут вижу, что это он. Жара — а он в министерской мантии, да еще какой! И мы с братом — упарившиеся за день, сам понимаешь, как чернорабочие. Без мантий, у меня рубашка вся мокрая, даже к спине прилипла, да и Джордж не лучше. Ты, наверное, и по острову помнишь, да и не только по острову: господину министру нравится, когда рядом с ним чувствуешь себя ничтожеством. Мне кажется, он всю жизнь только об этом и мечтал, ты прости, конечно, но ты — это ты, а я его вот терпеть не могу. И из-за тебя, и из-за Герми, и за школу, и за остров. Смотрю на него, как дурак, и все думаю, а что ты в нем нашел? Нет, это, конечно, твое дело, но… Я тебе все это объясняю, потому что Герми мне сразу сказала, что я повел себя жестоко, и до сих пор меня упрекает, а я его как увидел — меня аж затрясло всего. Так бы и вцепился ему в глотку, а нельзя — мы же министры! Попробуй, тронь его теперь! И он же, гад, прекрасно понимает, что я ничего ему сделать не могу, даже сказать не посмею, потому что боюсь. Да ему достаточно рукой махнуть — и никакого магазина, никакого университета для Герми. Ничего. И я тебе не рассказывал раньше, но он нам с Невом таких гадостей на острове наговорил, уже без тебя. Что мы за твоей спиной прячемся и всю жизнь прятались. Что для нас любая твоя жертва в порядке вещей. Что, если ты идешь умирать за нас, мы только грустно смотрим и полагаем, что, значит, так и надо. Ну, сам понимаешь. Ты же сам так не думаешь, правда?

И вот он идет ко мне, неспешно так, думает, я сейчас сольюсь со стенкой за прилавком. Не ухмыляется, не говорит ничего, только смотрит — и все. Эти наши горе покупатели, как только его завидели, сразу же ноги в руки и к дверям. Только и успели пробормотать; «Здравствуйте, лорд Довилль!» И он, как ни странно, весьма благосклонно ответил. Мне даже тошно стало — господин министр и благодарный народ Магической Англии! Сфотографируйте меня в этом ракурсе — я так хорошо смотрюсь. Тьфу! А у меня так и стоит перед глазами, как он бил тебя на острове, как мы тебя всю ночь искали, когда ты сбежал из таверны, как мы с тобой машину в реку сбрасывали, как я тебя на поезд сажал… Здравствуйте, господин министр!

Джордж ему и говорит, вежливо так, мол, здравствуйте, сэр, Вы что-то хотели? А Довилль, само собой, не за хлопушками к нам пришел, так что он с меня глаз не сводит и спрашивает:

- Мы могли бы поговорить с Вами, Уизли? Разумеется, не здесь.

Знаешь, я его ждал все эти дни — ведь почти неделя прошла после нашего с Герми возвращения, но его, наверное, опять где-то нелегкая носила. Помоги Мерлин, может быть, унесет опять! Сам понимаешь — идти с ним куда-то разговаривать было нельзя, потому что, хоть он и правительственный чиновник — а они у нас ведь теперь так любят законы — но если ему будет нужно, в голову мне он залезет и не поморщится. Не арестует его за это Нотт, даже не сомневаюсь. Так что я стоял за этим самым чертовым прилавком и пытался сообразить, как бы мне с ним никуда не ходить. Ничего не придумал, так что просто сказал ему, что и здесь тоже неплохо, у меня от брата тайн нет. Очень вежливо сказал, я не самоубийца, чтобы ему хамить. Только вот у тебя выходило… Помнишь, на острове? Я вообще почему-то остров часто вспоминаю. И тебя тоже. И скучаю. Правда, Гарри, ужасно скучаю по тебе.

Он только прищурился, мол, я понимаю, что ты меня боишься, жалкий червь Уизли, но ему пришлось согласиться, потому что тащить меня куда-то силком такой важной птице не к лицу, тем более на глазах у Джорджа.

- Хорошо, — сам знаешь, как он слова цедит, будто все, что он произносит, так важно и драгоценно, что ему жаль и лишний звук проронить перед такой свиньей, как я. — Давайте поговорим здесь. Надеюсь, Вы понимаете, о чем.

Мне показалось, что я уже несколько староват стал для того, чтобы делать большие глаза и изображать невинность, будто он меня в кабинете зелий за какой-нибудь пакостью застукал, так что я просто кивнул ему, мол, понимаю, что он пришел из-за тебя, и говорю:

- Если Вы хотели спросить про Гарри, я не знаю, что мне Вам сказать. Все произошло именно так, как писали в газетах — он уехал вечером на машине и больше не вернулся. Он всего-то пару недель водил машину, может быть, не справился…

Брат, я не сомневаюсь в твоем даре управляться с рулем и тремя педалями — ну что-то же надо было говорить!

- Вы думаете, это был несчастный случай?

И сверлит во мне дыры своими глазищами, а я на всякий случай все же поставил ментальный барьер, чтобы хоть почувствовать, если он мне в голову полезет. Но он не стал. Может быть, они и вправду стараются быть законопослушными, или при Джордже побоялся. Мне на версию с несчастным случаем при нем не очень хотелось налегать, потому что твоя записка… там же ясно, что это не просто автокатастрофа. Он, конечно, тоже что-то заподозрил, потому что ведь сам посуди — странно, что маг погибает в маггловской машине и не пытается выбраться. С палочкой. И даже стихийная магия не срабатывает.

- Ни алкоголя, ни наркотиков?

Я только плечами пожал.

- Откуда мне знать? В заключении Аврората ничего такого не было. Просто смерть от несчастного случая.

- Вы опознали тело?

Знаешь, он так спрашивал спокойно, я даже не знаю, почему мне Гермиона стала дома выговаривать, что я над ним издевался. Что я должен был ему сказать? Выдать тебя? Вот и она тоже не знает, только говорит мне, что так нельзя. А как тогда можно? Я ей рассказал кое-что про остров, она несколько приутихла, когда я ей сказал, как ты с ним дрался, как ты без сознания был, весь в крови, а он тебя…И еще сказал, что ты и так почти труп. Вот пусть и получает труп.

Так что я подтвердил ему, что это был ты, и сомнений нет никаких. А он придвинулся ко мне поближе, смотрит исподлобья, только верхнюю застежку мантии расстегнул, серебряную такую, как коготь дракона. У меня так это перед глазами и стоит. И вдруг про жемчужину спрашивает. Мол, он видел протокол опознания, список вещей, которые у тебя были — а вот ее нет.

- Вы же понимаете, Уизли, какую вещь я имею в виду?

- Да.

Я решил сразу признаться, потому что уже давно решил, что покажу ему и письмо, и жемчужину — пусть знает. И чтоб отвязался уже и понял, что ты не слинял, куда глаза глядят, с его подарком, что бы он там себе ни думал. Чтоб он знал, что тебя нет. А он, разумеется, тут же спросил, где она. И я показал, потому что, как только мы вернулись, я был уверен, что он придет, поэтому сразу принес и ее, и письмо в магазин. А то пришлось бы его с собой на Гриммо вести, а там Герми. И Мерлин знает, как она на него среагирует. Он сначала было потянулся к жемчужине, но потом вдруг руку отдернул, будто не решился ее трогать, и взял письмо. И на лице абсолютно ничего, я думал, хоть что-то замечу, а он будто статью в Пророке читал, скучную такую, про прием в Министерстве или еще какую-нибудь ерунду. Но читал долго. А потом и заявляет:

- Уизли, но если он оставил записку, значит, это не мог быть несчастный случай.

Тут я скромно глазки потупил, не знаю, мол, а ему говорю:

- Сэр, мы записку только после похорон нашли у Гарри в спальне.

Мне кажется, что когда я твое имя произнес, он аж дернулся. Будто это никому не позволено. И говорит мне так тихо, чтоб Джордж не слышал:

- Вы жили с ним бок о бок. Вы что, ничего не заметили? А сейчас смотрите, как невинная овца.

И тут я не выдержал, даже бояться перестал, потому что это уже было слишком. Я не знаю, что там у вас с ним произошло, но вот не сбежал бы ты, если б не он, это я точно знаю. «Это Вы», — говорю, — «смотрите, как невинная овца. Вы позволяли Пророку поливать его грязью, он шагу ступить не мог — уже все комментировали, что бывший герой опустился, шляется по клубам, что его поведение недостойно мага. Что, так глаза резало, что он был герой? Вам-то ничего не стоило остановить эти идиотские публикации. Но нет, зачем Вам, пусть себе пишут! Это ж Поттер, он все стерпит! И на острове, когда Гарри работал в таверне, и над ним измывались все, кому не лень — Вы и пальцем не шевельнули для того, чтоб они заткнулись. Просто стояли в стороне и смотрели, почти целый год. А теперь я — «невинная овца»! Так что и без Вас тут дело не обошлось».

Я думал, он сейчас на меня орать начнет, что я должен помнить, с кем разговариваю, чтоб выбирал выражения, что он сейчас разнесет нашу лавочку, а нас отправит из Лондона куда подальше. Но он вообще ничего не сказал. Просто аккуратно так положил записку рядом с жемчужиной, повернулся ко мне спиной и пошел к выходу — такой, знаешь, будто швабру проглотил. Джордж мне потом сказал, что я с ума сошел, что посмел с ним так разговаривать, но я был такой злой, что только и мог ответить, что пусть себе, ему не повредит.

А дома еще и Гермиона накинулась и опять стала мне говорить что-то про любовь (разрази меня Мерлин, я не понимаю, какая у тебя с ним могла быть любовь!), про то, что у меня нет права лезть в чужие отношения, что я, конечно, не должен был тебя выдавать, но мог бы быть поделикатнее. В общем, попало мне со всех сторон.

Но магазинчик наш не закрыли, так что мы с Джорджем приободрились. И я уже даже начал расслабляться и думать, что этот гад уполз в свое логово зализывать раны. Только вот вчера он опять приходил. Так же поздно, опять перед закрытием, братец в подсобке возился, так что, как только я его увидел, думаю, все, мне крышка — сейчас он меня выпотрошит, как Вудсворд рыбину. А он сразу с порога и говорит: «Уизли, я бы хотел, чтобы Вы отдали мне жемчужину. Это не Ваша вещь, и она Вас совершенно не касается». И пока я стоял и хлопал глазами, потому что совершенно этого не ожидал, он выложил передо мной на прилавок увесистый мешочек с деньгами и сказал: «Разумеется, не бесплатно. Я выкуплю ее у Вас. Для Вас эти деньги лишними не будут. Отдайте жемчужину». Я что-то такое пытался ему сказать, что денег не возьму. И отдавать ее не хотел, потому что это… ну, не знаю, будто память о тебе, что ли… Я ему это и пытался объяснить, но он и слушать не стал, говорит, «это не Ваша вещь и письмо адресовано не Вам». Тогда я вроде как согласился, но деньги все равно брать не хотел. А он только усмехнулся, мол, куда ты денешься, Уизли, — возьмешь, как миленький и еще доволен будешь, оставил их на прилавке, а жемчужину с письмом забрал. И когда он уходил, мне показалось, что он… будто огляделся как-то странно, ну, будто не знал, где выход. А у нас выход разве что слепой не найдет — помнишь же, прямо напротив прилавка (ты извини, получается, что я как будто издеваюсь, просто все это как-то дико вышло). Понимаешь, я подумал, вдруг он надеялся, что если жемчужины не было на том теле, то это вовсе и не ты? А когда она нашлась, да еще и письмо… И протокол Аврората. Он, наверняка, и с Ноттом разговаривал, это ведь он всем занимался — расследованием, похоронами. Потому что ведь господин министр не спрашивал меня, почему «тебя» тайно похоронили. Ну вот, не могу писать «тебя похоронили»! Понимаешь, мне в тот момент этого чертова Довилля жалко стало. Но не мог же я броситься к дверям и завопить, что ты жив! И еще эти деньги… Он умеет сделать так, чтоб ты чувствовал себя последней дрянью, честно. И у меня в тот момент было такое чувство, будто бы я тебя продал. Да-да, за этот вот мешочек с деньгами. То, что осталось от тебя. Но ведь это же и вправду был его подарок, у него на эту жемчужину больше прав, чем у нас с Герми. В то же время, мы же с тобой говорили, что я сохраню ее для тебя. А видишь, как все вышло… Ну, не мог я не отдать — и все тут!

В общем, не знаю, как ты к этому отнесешься. Я даже жене не стал все рассказывать. Мы с Джорджем решили, что вложим эти деньги в магазин, если ты не против, потому что тратить их на что-то свое у меня рука не поднимется.

Пожалуйста, ответь мне, даже если тоже считаешь, что я скотина. Так и напиши: «Ты скотина, Рон Уизли!». Только не исчезай! Твой Рон (Герми, думаю, тоже присоединяется, хотя сейчас готова испепелить на расстоянии».

* * *

Я некоторое время остаюсь неподвижно сидеть у экрана, вновь и вновь перечитываю строки письма, пока до меня не доходит, что я ничего не вижу.

Все же он пришел… Зачем? Что он хотел услышать от Рона? Еще какие-то подробности? Забрал жемчужину — что ж, я тоже считаю, это было его право. И письмо… Это письмо, написанное мной в ту ночь, когда меня переполняли ужас от только что совершенного нами с Роном, азарт, бесшабашность, страх перед будущим, отчаяние… Стихи…То письмо, где я впервые в жизни назвал его Любимым. Как будто теперь он выкупил право считать себя виновным в «моей» смерти…

Я никогда больше не увижу его, может быть, мне повезет купить в магическом квартале какого-нибудь города газету с его колдографией. Или нет, я не хочу больше смотреть на его лицо, отпечатанное на тонкой газетной бумаге и растиражированное по всему миру. Хватит. Я обречен смотреть на него чужими глазами, представлять себе по полным предубеждения словам Рона, как его руки тянутся к застежке мантии, как он озирается в небольшом магазине, не видя выхода, который находится прямо перед ним. Значит, все же не все равно… Что мне теперь с того? Я воздвиг между нами стену от земли до неба, по одну сторону которой живые, а по другую — мертвые. Я больше не числюсь в его мире.

«Что мне теперь делать?» — думаю я, уже сидя на бульваре и видя, как с моей сигареты на землю падают столбики пепла, а доверчивые птички, понадеявшиеся получить из моих рук хлебные крошки, отходят с видом оскорбленного достоинства. Никогда больше не увижу… Там, в Лондоне, там же мы тоже не виделись, какая разница? Но там мы, по крайней мере, могли увидеться. Он был где-то рядом, пусть и абсолютно недосягаем для меня. А теперь? Но разве это не то, чего я так хотел? Я прячусь не первую неделю, опасаясь того, что он станет разыскивать меня. И вот сижу и готов чуть ли не лить слезы о том, что он стал недоступен для меня, а я для него. Я же хотел, чтобы эта история закончилась. Почему я недоволен финалом?

В то же время только представь себе, что было бы, если бы он явился сюда за тобой. Даже не хочу думать… Смешно, господин министр находит беглого любовника в Загребе и… и что? Увозит его обратно в Англию, где после недолгого разбирательства сэр Энтони отправляет меня, Рона и Герми в тюрьму? Или нет — пират прячет меня на Кесе, где я вместе с Твинки коротаю время в ожидании его внезапных приездов. Тебе это нравится? Или оставляет все, как есть — меня здесь, в маггловском университете, чтобы иметь возможность приехать ко мне иногда… Нет, это слишком на него не похоже. Мне кажется, если он признает мое право на собственную жизнь, которая противоречит его представлениям, это будет уже не он. В ту последнюю ночь, которую мы провели с ним на Кесе, он сказал, что я не оставляю ему выбора. А он, он разве оставлял выбор мне? Пытался спросить, чего хочу я? Нет, тогда, в Министерстве, он по-прежнему хотел видеть меня одним их НИХ, из своих — в Аврорате, неважно, в любом месте магического мира, которое стремятся занять те, у кого «есть амбиции». Когда я отказался, он меня больше не задерживал. Может быть либо так, как хочет он, либо никак. Вот я и выбрал… «никак». Я знаю, я все правильно сделал, так что стоит подняться со скамейки и утереть сопли. У мертвых есть одно хорошее преимущество — их можно оставить в покое.

Я обещаю себе больше не думать о нем, о том, что могла значить для него моя мнимая смерть. Что могло бы быть, если бы он… если бы я…если бы Рон и Герми… Все случилось так, как случилось: 30 июня я успешно прохожу собеседование, выдав там выученную еще в Лондоне речь о том, что меня крайне интересуют экономические перспективы стран Восточной Европы, поэтому мне хотелось бы учиться и работать именно здесь. Мой блистательный аттестат, школьное образование, полученное в Англии… Меня зачисляют на первый курс экономического факультета, советуют еще подучить язык, хотя и мои нынешние достижения представляются им выдающимися. Дают советы о том, где лучше снять квартиру в Загребе, что я мог бы посмотреть за время, оставшееся до начала семестра. А так как семестр начинается в октябре, думаю, я мог бы обойти всю Хорватию пешком. А я вот еду на автобусе в Дубровник…

Уже в сентябре, вернувшись из своих беспорядочных странствий, я читаю радостное письмо от Рона и Герми, в котором они сообщают мне, что весной, где-то в апреле, у них будет ребенок. «Знаешь», — бодро пишет мне Гермиона, — «я думаю, что все равно смогу учиться, даже не прерываясь. Ведь беременность — не болезнь. Мы оба рады до безумия, только вот очень жалко, что тебя не будет. Но ничего, мы, как только немного подрастем, сразу приедем к тебе знакомиться с «дядей Гарри», хорошо?»

У них все замечательно. И я рад за них, потому что после того кромешного кошмара, в котором мы все трое жили предыдущие годы, это солнечное счастье — именно то, что им нужно. Чтобы забыть, чтобы начать жить заново, надеясь на то, что мир, рождающийся в улыбке их детей, будет совсем иным.

Я снимаю небольшую квартиру с видом на Старый город, хотя мог бы подыскать себе и что-нибудь подешевле, но мне приятно смотреть на красные крыши, курить, глядя в вечернее небо, бесцельно бродить по узким улочкам, покупать книги и самому тащить домой тяжелые пакеты — моя жизнь все еще кажется мне немного призрачной, придуманной, но с каждым днем она все больше и больше моя. Я почти не вспоминаю о магии, хотя она сама напоминает о себе: во время одной из моих прогулок я случайно натыкаюсь на вход в магический квартал Загреба, для пропуска в который не нужно иметь даже волшебную палочку — старинная каменная арка между двух домов, выходящих на бульвар, просто не видна магглам. И я, постояв пару минут в нерешительности, все же делаю шаг вперед, заглядываю в витрины магазинчиков, даже решаюсь зайти в аптеку, где трачу несколько завалявшихся в кармане (нет, конечно, я специально храню их и по сей день) кнатов и галеонов, кажется, на перечное зелье (про запас, я бы не хотел болеть, только-только приступив к учебе). И с тех пор время от времени наношу туда краткие визиты, пользуясь своей привилегией мага.

А в один из дней в самом начале семестра мое внимание привлекает номер Ежедневного Пророка, который продают в небольшом киоске магической прессы. Моя рука сама собой тянется к большой колдографии на первой странице, и я, забывшись, хочу дотронуться пальцами до его виска, скользнуть по тонким губам. И почему-то боюсь читать заголовок. Но нет, нет, конечно, нет, это не то, о чем я подумал в первый момент. Просто лорд Довилль подал прошение об отставке, которое и было удовлетворено Министром Магии Люциусом Малфоем с огромным сожалением, так как Магическая Британия в своей истории еще ни разу не имела столь блистательного и успешного министра по внешним связям, каким являлся лорд Довилль. Однако беспокойство за здоровье друга вынудило главу Магической Британии принять столь непростое решение. И где-то там, уже дальше по тексту — он потерял сознание во время одного из министерских приемов. Врачи из Мунго констатировали переутомление. Лорд Довилль планирует остаться жить в Лондоне и посвятить себя столь любимой им науке зельеварения, занятия которой он не прекращал все эти годы.

- Молодой человек, Вы будете покупать газету?

Я даже не сразу понимаю, что маг, торгующий магической прессой, обращается ко мне.

- Что? — переспрашиваю я.

- Газету покупать будете?

Я отхожу от прилавка, а он только укоризненно качает головой.

- Если ничего не покупаете, зачем стоять здесь? Хотите читать — купите и читайте!

Но я не хочу приносить домой газету с его колдографией. Достаточно уже и того, что я только что увидел и прочитал. И того, что я несколько дней не буду находить себе места — от стыда за то, что я сделал, от мыслей о том, что это я, вольно или невольно, стал причиной того, что случилось с бывшим пиратом, от невозможности что-то поменять, от тоски по нему, что гложет каждую ночь мое тело и душу. Я чуть ли не бегом покидаю магический квартал, уговаривая себя, что мне нет больше дела, просто нет больше дела до господина бывшего министра. Иду по бульвару, ничего толком не соображая, так, наверное, и бурчу себе под нос, без конца, без остановки: «мне нет никакого дела». А когда у меня звонит мобильный, мой ангел-хранитель говорит мне голосом Драгана:

- Привет, англичанин! Я тут в центре, недалеко от площади Бана Елачича. Ты как? Не хочешь ко мне присоединиться?

И я устремляюсь к нему.

43. Беда

В тот вечер я совершаю одно маленькое открытие, которое, наверное, должен был сделать уже давно — если тебе плохо, тебе вряд ли помогут посиделки с приятелем, сколько бы вы не выпили. И еще одно: маггловкие напитки почему-то потеряли свою волшебную власть надо мной. Я перестал мгновенно пьянеть, меня не тянет на спонтанные признания. И это меня даже радует, потому что мне в то время еще непонятно, признаком чего является моя внезапно появившаяся стойкость. Драган говорит, что я расту…

На следующий день после того, как я столь неожиданно узнал об отставке лорда Довилля, я сижу на лекциях и думаю только об одном: как мне узнать, что с ним.

- Эванс, не соблаговолите ли Вы начертать нам на доске кривую спроса?

Профессор Сикорски, читающий нам микроэкономику, сегодня тоже напоминает одного моего школьного профессора, хотя и совершенно не похож на него. А вот я, похоже, вызываю у него ту же реакцию, что и у Снейпа курсе этак на первом или втором — он хочет моего позора.

- Тогда, быть может, Вы изобразите нам кривую предложения?

Вроде бы они идут в разных направлениях, но вот какая из них куда? Смешно сидеть на лекции в двадцать три года и ничего не знать, правда?

- Тогда прекратите созерцать пейзаж за окном и займитесь делом!

Нет, этому профессору далеко до Снейпа… Что с ним? Да нет, не со Снейпом, с Довиллем. Как мне это узнать? Снейпа-то Нагайна укусила… Черт, бред какой! От чего можно потерять сознание на приеме?

Не дожидаясь конца занятий, я, наскоро простившись с Драганом, буквально бегу в ближайшее Интернет-кафе, чтобы оттуда написать Гермионе. Да, к счастью, она наконец завела и себе отдельную почту, потому что, пользуясь ящиком Рона, ей неудобно читать мне нотации. Но сейчас это как раз кстати — ведь Рона я вряд ли могу спросить о здоровье капитана Довилля, а вот ее могу. Потому что она мягче, потому что она девчонка, потому что она … она сразу догадалась о том, что я не просто бегу из магической Англии, оттого что мне там все осточертело.

«Герми, что с ним?» — пишу я ей, — «пожалуйста, если ты что-то знаешь, напиши мне. Ты можешь сто раз повторить мне, что я идиот, и я сто раз с тобой соглашусь. Я не хочу его видеть, ничего не хочу, но мне надо знать. Извини, если я пишу сумбурно, просто это так и есть».

И она отвечает, да-да, уже на следующий день я получаю указ о помиловании, подписанный лично Гермионой:

«Гарри! Про сумбур можешь мне даже ничего не объяснять — я знаю тебя столько лет и, мне кажется, вполне могу себе представить, что творится у тебя в голове. Поэтому этот пункт предлагаю оставить без комментариев. Я понимаю, что ты беспокоишься. Странно, правда? Особенно если мы вспомним, что вы с Роном устроили в мае. Но ты и так прекрасно знаешь, что я об этом думаю.

Так вот — тебе повезло! Со мной на курсе учится девочка, у которой отец работает в Мунго. Он, разумеется, велел ей ничего никому не рассказывать, потому что, сам понимаешь, лорд Довилль — вовсе не тот пациент, о котором следует болтать. И без того все, что случилось на том приеме, его болезнь и отставка наделали немало шума. Насколько я могла понять, ему стало плохо с сердцем, что вполне объяснимо: он практически все время был в разъездах, вел переговоры, а тут еще и ты… Он действительно был самым успешным министром по внешним связям за всю историю Магической Англии (кто бы мог подумать, правда? С его-то дипломатическими «талантами», которыми мы наслаждались шесть лет в школе. Но, видимо, на нас он их просто не расходовал). Благодаря ему у нас теперь прекрасные отношения со всем магическим миром, он смог открыть представительства там, где с нами раньше разговаривали разве что сквозь зубы. Даже Венесуэла подписала с нами соглашение об экспорте этой самой баруты, из-за которой Невилл, помнишь, едва не угодил в тюрьму. Так что совершенно неудивительно, что лорд Довилль в итоге не выдержал. Мне только непонятно, почему он подал прошение об отставке — насколько я знаю, он вовсе не так болен, что не может работать. Но об этом же ни у кого не выяснишь.

Моя однокурсница сказала, что они продержали его в Мунго буквально пару дней, а потом он сам ушел оттуда со скандалом, потому что считает, что у них такие зелья и методы лечения, что пациенту комфортнее будет на кладбище. Похоже на него, правда? Что он зельевар, и сам в состоянии о себе позаботиться. Вот, собственно, и все. Как у тебя дела? Ты ничего не рассказываешь, и я волнуюсь».

Я вздыхаю с облегчением и, как обычно, почти автоматически набираю на клавиатуре свое дежурное «все в порядке». И почти весь ноябрь наша корреспонденция напоминает мне переписку детей, разъехавшихся из школы на длительные каникулы, потому что они пишут, как у них все замечательно, а я отвечаю примерно так же, хотя в моих письмах нет ни единой детали, из которой можно было бы понять, что именно у меня хорошо. Если честно, мне так надоело читать и писать про это «все хорошо», что я начинаю думать, а не сократить ли нам количество писем до одного в неделю, потому что я не могу говорить с ними о том, что важно сейчас для меня — даже не могу написать, что ни черта не понимаю в математике, ведь это сразу же приведет к ненужным уточнениям и предположениям. Не могу рассказать о своих снах, сначала окутывающих счастьем, а потом вновь выбрасывающих меня в мое с таким старанием обустроенное одиночество. Не могу расспрашивать их о том, о чем хотел бы знать — им все равно ничего не известно. Нет, не только о лорде Довилле. Я бы хотел спросить, как дела у сэра Энтони, Драко, Тео, но Герми так погружена в свою учебу, в их наконец-то наладившуюся жизнь, наполнена предвкушением грядущего апрельского счастья и далека от того мира, в котором обитают мои «слизеринские братья», а Рон, тот и вообще перемещается по такой орбите, которая ну никак не пересекается с бывшими пиратами. Только однажды, купив от нечего делать газету в магическом квартале, я совершенно случайно натыкаюсь на упоминание о том, что сын Министра Магии решил переехать на остров в Карибском море, принадлежащий его молодой жене — ей не подходит холодный английский климат. Значит, они все же сделали то, о чем говорили еще зимой — тоже сбежали. Осталось еще и Тео перебраться в Америку к родителям Лиз…

Но однажды вечером, заглянув в то самое Интернет кафе, откуда я обычно выхожу на связь с четой Грейнджер-Уизли, я открываю почту, и, пробежав глазами первую строчку в письме Рона, в первые мгновения думаю, что я ослеп. Потому что оно начинается словами: Гарри, у нас беда.

* * *

«Гарри, у нас беда. Не знаю, может быть, ты заметил, что последние письма от Герми иногда приходили днем — представляешь, я только недавно увидел, что там стоит время отправки. Мы даже потом пытались понять по времени, когда ты нам пишешь, чем ты можешь заниматься, но так ничего и не придумали — у тебя то день, то вечер. Все гадали, работаешь ты или учишься, или просто дурака валяешь. Извини, пишу всякую глупость, потому что не знаю, как и подступиться. В общем, все равно, единственный человек, который мне может что-то подсказать сейчас — это ты, хотя я еще сегодня днем раз десять пообещал себе, что тебе пока вообще ничего говорить не стоит. Но потом понял, что кроме тебя мне никто не поможет, так что деваться некуда.

Понимаешь, уже где-то неделю назад Герми стала жаловаться, что чувствует себя неважно — все время хочет спать, не может подняться утром. Даже стала пропускать лекции в своем университете, что для нее настолько неслыханное дело, что я должен был сразу встревожиться. Но я почему-то думал, что, ну, беременная, со всеми, наверное, так бывает. А вот сегодня вечером ее прямо с занятий забрали в Мунго, сразу же вызвали меня, я, понятное дело, немедленно примчался. А врач говорит: магическое и физическое истощение. Я ему — какое истощение? Все же было нормально, да что там нормально — лучше не бывает! И она сама уверяла, что беременность — не болезнь. Ну ладно еще физическое, но вот магическое — откуда? А он меня так заботливо повел к себе в кабинет, говорит, Вы только не волнуйтесь так, Вашей супруге ничего не угрожает, я Вам сейчас все и объясню. Вот только чайку попейте… Я сижу, хлопаю глазами, даже пытаюсь чай прихлебывать, а он так издалека начинает, что жена, мол, Ваша, она же из семьи магглов? Ты меня знаешь, я, как только это услышал — сразу в штыки, какое ему вообще дело, из какой она семьи? Да, мой ребенок будет полукровкой, а сколько таких? Да вот хоть ты, например! Но я про тебя в Мунго упоминать не стал, просто сказал ему, что половина магического мира полукровки, и я не понимаю, куда он клонит. А он мне опять про чай и успокойтесь. А сам дальше рассказывает… я даже поначалу думал, что он магглоненавистник. Сказал мне, что да, сейчас очень много смешанных браков, но старинные магические семьи недаром так противились подобным союзам, потому что… Я ему и отвечаю, что, наверное, потому, что они чванливые надутые придурки, просто чтоб он понял, что со мной не стоит такие вопросы обсуждать. А он мне, нет, молодой человек, просто они заботились о продолжении рода и прекрасно знали, какую опасность таят в себе союзы с магглами или магглорожденными. И что мы с Герми по незнанию и стали жертвой… Я как про жертву услышал, совсем голову потерял, потому что мы же несколько раз были в Мунго, и они все время подтверждали, что все просто замечательно. А этот докторишко и говорит, да, все было прекрасно, а сейчас вот примерно середина срока, а в этот момент и проявляет себя несовместимость магических потенциалов матери и плода.

- То есть Гермиона не может выносить ребенка от мага? Но так же не всегда бывает!

А он только кивает, мол, не всегда, но случается, и не так уж редко. Что-то с кровью или еще что-то в таком духе… Без сомнения, позже у нас все получится, но вот на этот раз… В общем, спокойненько так объясняет мне, что мы потеряем ребенка. А я даже не могу себе такого представить! Понимаешь? Мы же так радовались, так ждали! И уже знаем, что это мальчик. И даже имя придумали… Как теперь? Я его и спрашиваю, сказали ли они Герми. Нет, разумеется, нет, напоили ее успокоительным, уложили спать, но так как ее жизнь в опасности, нужно мое согласие… Представляешь, мое согласие на то, чтоб, когда она проснется, нашего сына уже не было! Рон Уизли — детоубийца! Я сижу дурак-дураком, смотрю на него, а он так по-доброму мне улыбается, ерунда, мол, еще народите в ваши-то годы! Это вот после всего, что с нами было, еще и такое!

Но я все же соображаю, что, раз такое бывает, то, наверняка, и средства какие-то придуманы. Придуманы, говорит, а то нет! Есть специальные зелья совместимости, которые могут регулировать магический потенциал матери и плода. Только вот в их поганой больнице их нет, да и вообще нет нигде, потому что зельеваров, которые за них берутся, во всем мире раз-два и обчелся, и готовить их надо чуть ли не через день до самых родов, в каждом случае индивидуально. То есть, проще говоря, мы себе это позволить вряд ли сможем, даже если отыщем зельевара, готового за подобное взяться. Да и не осталось таких практически в Британии, да и молодой паре нанять себе светило зельеварения вряд ли по карману. Так что нам проще будет попробовать в другой раз, а сейчас… И сует мне под нос пергамент, где я должен согласие дать, сам понимаешь, на что… А я все сижу и не могу подписать, просто рука не поднимается. Как представлю себе, как я Герми все потом рассказывать стану, когда она проснется — а ребенка нет.

- Впрочем, — тут он решил вроде как надо мной сжалиться, — Вы можете попробовать уговорить Лорда Довилля. Он как раз такой человек, который мог бы Вам помочь. Конечно, маловероятно, что он согласится…Но в прошлом, когда он еще был профессором в Хогвартсе — кстати, Вы же наверняка у него учились — он иногда брался за подобные заказы.

Вот когда я это услышал, я и понял, что, похоже, ловить нам больше нечего… Вспомнил и про школу, и про то, как он приходил ко мне в июне, и как я ему практически твою жемчужину продал, и как ему гадостей наговорил… В общем, я чуть было не подписал тот пергамент, но тот доктор мне сам посоветовал обдумать все до завтра, попробовать обратиться к Довиллю, а уж потом принимать решение. А к Герми даже не пустил, сказал, что у меня такое лицо, что с ним можно посещать исключительно похороны и поминки.

И вот, брат, сижу я сейчас дома и совершенно не представляю себе, как мне быть. Если я к нему не пойду — век себе этого не прощу. А как идти — даже не представляю. Он же мне точно откажет. Станет он варить зелье для нас? Я бы на его месте не стал. Да и зная его… А в то же время, если выхода больше нет? Да и это не выход. Я уж и так, и этак прикидывал, что я ему скажу, да я хоть в ноги ему буду падать — что это изменит!

Так что кроме тебя мне никто и подсказать ничего не сможет. Как думаешь, откажет он мне? Напиши скорее ответ, потому что завтра с утра мне к нему идти. Вот черт, теперь я о каждом своем слове жалею! Что мне стоило тогда быть с ним повежливее! А теперь я даже и просить его толком ни о чем не смогу. Эти в Мунго долго ждать не станут, сами сказали, потому что, если я буду тянуть, то и Герми может умереть. Напиши, брат, что мне делать!»

И я немедленно пишу ответ, ведь в данном случае не над чем размышлять — это можно сделать и позже, а сейчас: «Иди к нему. Сейчас ведь еще не очень поздно — беги немедленно, не жди до завтра! Тут нечего тянуть. Ради Герми надо попробовать все. Если откажет, ищи других зельеваров — я пришлю вам деньги. Если он потребует от тебя чего-то, связанного со мной…» — тут моя рука замирает всего на секунду, я вдруг понимаю, что Рон спрашивает моего совета не просто потому, что не знает, как ему поступить, а потому, что, вероятно, ждет от меня вполне конкретного разрешения — сдать меня, если это будет необходимо для спасения Герми, так что я просто пишу дальше: «делай все, что хочешь, но только если это будет действительно необходимо, если таково будет его условие». Я имею в виду, что Рон вовсе не обязан обрушивать на Довилля свое сокровенное знание о том, что я жив, если тот его об этом даже и не спросит. В конечном итоге, моя жизнь в этом случае просто полетит к чертям. Сколько бы я не видел его во сне — в жизни он вовсе не похож на того, кто мне снится. Если он найдет меня, он запросто разрушит всю ту жизнь, что я потихоньку собираю для себя — медленно-медленно, словно строя дом из детского конструктора.

Я выхожу на улицу, бреду к дому, роняя пепел на сухой асфальт. Герми… Рон… как все нелепо. Казалось бы, что может быть проще? Она беременна, они счастливы, но отчего-то именно их ребенок не может выжить без помощи бывшего пирата и министра. А ведь у них практически нет шансов на то, что Довилль согласится. Хотя, почему нет? Он умеет быть добрым с совершенно посторонними людьми, взять хотя бы Кейт или Лиз… Может быть, я зря написал Рону, что он может выдать меня только в крайнем случае? Может статься, только то, что он прямо с порога объявит Довиллю, что я жив, и что он берется разыскать меня, заставит бывшего зельевара хотя бы выслушать его? Опять жизнь за жизнь? Глупо, правда? Вызывали? Говорят, тут у вас надо умереть за кого-то? Я мигом, это как раз моя специализация. Не надо умирать? Еще лучше! Просто ради того, чтобы спасти Герми, может понадобиться отбросить куда подальше остатки своей гордости, наплевать на все мои планы выстроить для себя совершенно другую жизнь — жизнь человека, который никому больше ничего не должен. Получается, опять должен… Если бы в те дни Довилль потребовал бы от Рона найти меня, а потом приехал бы сюда и заставил меня остаться с ним — у меня бы вновь не было выбора. И выходило, что Рон вновь попросил у меня отдать все, что я имею. И я не смог отказать…

- Здравствуйте, Юэн, — говорит мне хозяйка, у которой я снимаю квартиру, встречая меня внизу, — завтра похолодание обещают, Вы слышали?

Я не слышал.

- Вы, наверное, думаете, что у нас тут всегда тепло. Еще снег выпадет, вот увидите! А Вы ходите в одной легкой куртке…

- Спасибо,— отрешенно благодарю я, поднимаясь к себе на самый верх.

Похоже, я вызываю у нее какое-то подобие материнских чувств…

«Послушай, мы могли бы… Это всего лишь тело, глупый…» Что он там еще говорил мне? Почему я решил, что он может спросить Рона обо мне? Ведь меня похоронили полгода назад… Но если Рон скажет сам? Обменяет меня на Герми и своего нерожденного сына? Я чувствую себя последней дрянью, но даже не сомневаюсь, что Рыжий будет готов и на это. Я не могу представить себе, что бы я сам делал на его месте, выбирая между женой и другом. Боюсь, на этот раз выбор просто не может быть сделан в мою пользу. И мой мелодраматический уход из магического мира обернется просто глупой ребяческой выходкой.

Я включаю ноутбук и впервые захожу в ту, нашу с ними почту прямо из дома — в тот момент мне кажется, что моя конспирация уже не имеет смысла. Если Рон последовал моему совету и отправился к лорду Довиллю немедленно, то он может написать мне через пару часов. Я не могу спать, я не вижу сейчас ни малейшего смысла заниматься хоть чем-то. У меня даже мелькает безумная мысль: бежать, бежать немедленно, куда глаза глядят, не позволить им найти меня… Идиот. Значит, пусть с Герми случится все, что угодно, а мне плевать, хочу маггловской вольницы … Жизнь, кажется, написала для меня только один сценарий, в нем бесконечно спасают и спасают: мир, друзей, подруг, избитого на поединке Маркуса Флинта, нерожденных детей. И всего одна кандидатура на роль спасителя…

Когда я, наверное, уже в пятый раз за последний час обновляю страничку, а там по-прежнему тишина, я понимаю, что в три часа ночи Рон вряд ли еще может быть у Довилля. Так что мне ничего не остается кроме как отправиться спать. А то письмо, которого я так ждал накануне, приходит лишь вечером следующего дня, а я так и сижу за столом, курю сигарету за сигаретой и радуюсь, когда мне удается выстроить в ряд несколько шариков одного цвета на мониторе, и они куда-то исчезают, освобождая место для следующих.

То письмо Рона приносит мне одну из самых непостижимых историй в нашей жизни:

«Привет, Гарри! Извини, что я сразу не написал, тут все так закрутилось со вчерашнего вечера, что я только-только уложил Герми спать, а сам устроился на кухне, чтобы немного перевести дух. Брат, знаешь, у нас, кажется, все в порядке, нет, в порядке все будет в апреле, но пока вроде бы… В общем, он сказал, что уверен, что спасет и ребенка, и Герми! Ты понимаешь, кто это сказал? Это, Гарри, только что пообещал нам капитан Довилль собственной персоной! И хотя мне по-прежнему непонятно, как ты… ладно, не мое дело, но я сегодня тоже готов носить его на руках, дарить цветы и ставить памятники при жизни! И еще — ты в безопасности! Он не спрашивал — я не говорил! Ты же сказал, что только в крайнем случае.

Все, попробую рассказать, как все так получилось. Понимаешь, я вчера почти ничего не соображал, когда ждал от тебя ответа, а потом, когда пришло твое письмо, подумал, что мог и не ждать — и так было ясно, что ты напишешь. Но вот твое «распоряжение» сейчас же отправляться к Довиллю несмотря на вечерний час было очень кстати — я так боялся к нему идти, что и с утра бы задницу от стула не отодрал. А так, можно считать, ты дал мне пинка. Только вот аппарировать я все равно не стал, а потащился к нему пешком, чтобы время потянуть. Вчера еще дождь был знатный, так что когда я добрался до дверей его особняка, с меня текло так, будто на меня ведро вылили. Я даже подумал, что это и неплохо — может быть, хоть растрогаю его своим жалким видом… Хотя смешно, разве его этим проймешь? Мокрый дрожащий Рон Уизли у дверей бывшего господина министра! Звоню в дверь — почти уверен, что либо не откроют, либо выйдет какой-нибудь расфуфыренный дворецкий и объявит мне, что лорд в такой час никого не принимает, а таких, как я, вообще не принимает никогда. И вот дверь открывается, я уже собираюсь объяснять, что мне нужно, глаза поднимаю — а он сам передо мной и стоит. Знаешь, ну, обычный такой, в джинсах, свитере, сигару в руке держит, маленькую такую.

- Уизли, — спрашивает (он же меня иначе и не называет), — случилось что-нибудь?

Знаешь, я же вообще был уверен, что он со мной разговаривать не станет, а тут вдруг что случилось? И я, представляешь, от избытка чувств взял и плюхнулся перед ним на колени, а вот что говорил — вообще не помню, хоть убей. Опомнился только, когда оказался у него в гостиной, сухой (я даже не заметил, как он на меня чары наложил), в кресле, а он мне бокал виски в руки сует. «Выпейте», — говорит, — «и успокойтесь. А потом попробуйте связно еще раз объяснить, что случилось с Вашей женой». И я, как под заклятием, и виски выпил, и весь разговор с доктором из Мунго ему пересказал, и начал извиняться за то, что в июне ему наговорил, но это он даже и слушать не стал. «Что же Вы», — говорит, — «взрослый маг, бывший аврор, имеющий хоть какие-то зачатки знаний по колодомедицине, не смогли понять еще неделю назад, что с Вашей женой что-то не так? Если бы она не пошла в университет, она могла бы просто умереть во сне через несколько дней». Когда он это сказал, я сам чуть не умер, но, все равно, сижу и повторяю: «Вы нам поможете, сэр?» И думаю, сейчас он скажет, мол, с какой стати я вам должен помогать. А еще понимаю, что вот сейчас и продам тебя со всеми потрохами, потому что деваться мне будет некуда. А он вдруг говорит:

- Конечно, я Вам помогу. Вы считаете, что я законченный изверг, что, имея возможность спасти и Вашу жену, и Вашего ребенка, возьму и выставлю Вас за дверь? Или думаете, что я потребую непомерную плату?

И посмотрел на меня так странно, а потом и говорит:

- Я с Вас ничего не потребую. Вы тут пытались за что-то извиняться, но и я по отношению к Вам и мисс Гр.., простите, миссис Уизли, не ангел. Так что будем считать, что мы с Вами квиты.

А потом и командует мне, чтоб я поднимался, потому что нам надо немедленно забрать ее из Мунго, пока тамошние «светила» не решили помочь ей по-своему. Я ему говорю, мол, не отпустят, да и ночь на дворе, а он мне: «Ничего, со мной отпустят».

Я даже понять толком ничего не успел — а мы уже с ним вдвоем стоим в приемной в Мунго, и его, представляешь, какая-то тамошняя колдоведьма пытается не пустить! Но он ей что-то сказал, она быстренько развернулась и убежала куда-то, а буквально через минуту примчалась обратно с тем самым докторишкой, который мне днем предлагал ребенка нашего… ну, того… И лорд Довилль ему тоже предложил… Во-первых, самому попить те зелья, которыми они тут пациентов пичкают, а, во-вторых, завязать себе свой поганый язык узлом, чтобы пореже им пользоваться, когда он разговаривает с впечатлительными мужьями беременных жен. И на меня смотрит и ухмыляется. А потом они меня оставили в этой приемной, а сами пошли за Гермионой, хотя доктор ему что-то пытался возразить, что ей нужен покой, особенно ночью. «Да», — говорит ему Довилль, — «с такими, как Вы, разве что вечный покой. Круглосуточно».

А Герми, знаешь, она и не спала даже. Вышла с ними вся заплаканная — она мне потом сказала, что поняла, что ее здесь залечат, так что их сонные зелья вылила в цветы, а сама сидела в палате и плакала, потому что, ну, она же не глупая, сама догадалась, что с ней происходит. Что они ее могут лишить ребенка, пока она спать будет. В общем, забрали мы (да, Довилль и я!) ее из Мунго, а аппарировать-то ей нельзя, так что мы на Гриммо ехали на маггловском такси. Уложили ее уже дома — он мне даже помог с ней по лестнице подняться, потому что она слабая совсем. Я и сейчас, как посмотрю на нее, так чуть не плачу, хотя он и сказал, что все обойдется.

А потом, когда мы с ним уже вниз спустились, он говорит мне:

- Камин для меня откройте.

- Что?

Я был настолько не в себе, что даже не понял, чего он хочет. А он спокойно так опять мне повторяет про камин, говорит, что сейчас принесет нам зелья, успокоительные, не такие, как в Мунго, и кровь у нее возьмет, чтобы сварить к утру то самое, которое ей нужно. И вернулся практически тут же, даже мне (представляешь!) бутылка виски от него досталась, сказал, что мне это, наверное, будет полезнее, чем зелья. Только вот когда он был у нас в доме, он все как-то странно озирался, будто искал что-то. Не знаю, может быть, думал, что мы тебя тут за дверью прячем?

Я всю ночь с Герми просидел, пока она засыпала, я все повторял, как идиот, что все хорошо будет, что мы нашего сына никому не отдадим, что раз даже Довилль нам помогает, значит, суждено ему родиться на свет. И смотрел на нее до утра… Пока этот демон не ворвался к нам спозаранку. «Все рыдаете, Уизли?» — вот чтоб ему хоть в такой момент не издеваться! Но он ей зелье сварил, представляешь? И будет варить пока каждый день, а когда станет лучше, наверное, можно будет и пореже. А потом и говорит мне, мол, оставьте нас с Вашей супругой на пару минут, мне надо ее осмотреть! Я, понятное дело, ни в какую! Что ему там осматривать? А он, как только понял, о чем я подумал — я ж сразу краснею, как рак — даже засмеялся. «Я», — говорит, — «не это имею в виду». И тут Гермиона меня сама выставила.

О чем уж они там говорили — понятия не имею, только вот когда я к ней вошел, у нее глаза были на мокром месте. Я потом спрашивал, а она мне сказала, что он велел ей даже не думать об университете, потому что выходить никуда нельзя, вставать пока тоже нежелательно. В общем, лежи и читай дамские романы с хорошим концом, книжки по уходу за ребенком и наслаждайся. И он еще Кричеру полчаса объяснял, чем и когда ее кормить — у того аж уши опустились.

Так что теперь живем, как на пиратском острове — все по указке господина «капитана». И еще он сам будет являться к нам каждый день. Слушай, как думаешь, я же целый день в магазине — его одного с Герми оставлять можно? Я, конечно, понимаю, что он не по этой части (извини), но мне как-то боязно… А куда деваться?

В общем, брат, это чудо! Я напился все-таки его виски, так что сижу сейчас внизу — счастливый и изрядно пьяный! Чего и тебе желаю. Твой Рон.»

* * *

Да, Рон, если чудеса в магическом мире еще случаются, то сегодня ночью как раз такое имело место в твоей жизни. Кто бы мог подумать? Хотя, почему это кажется нам таким странным? Разве пиратский капитан не помог Драко и Кейт? А Лиз? Я же говорил, он всегда был удивительно добр, да-да, именно так, когда это касалось посторонних. Что ж, на этот раз его тяга к благотворительности сослужит добрую службу и моим друзьям.

Значит, вчера я все-таки оказался прав, и Рон готов был сдать меня в качестве платы за услуги… И за это я тоже не вправе его осуждать. Только вот это даже и не понадобилось, потому что лорд Довилль просто не спрашивал обо мне. Да и с чего бы ему было это делать, раз моя смерть официально признана всем магическим миром, подтверждена Авроратом, а дело закрыто лично сэром Энтони? Да нет, брось, чего ты хочешь? Уже полгода прошло — любой нормальный человек за это время должен был смириться и успокоиться, даже если и предположить, что я был ему не совсем безразличен. А я-то, дурак, вчера чуть ли не бежать собирался, сегодня вот даже в университет не пошел, потому что думал, что уже ни к чему… еще бы вещички запаковал. Не нужен ты ему, уймись уже наконец! Умер — значит, умер. Погоревали — и хватит. Не такое уж ты и сокровище.

А потом мне в голову приходит и еще одна мысль, ясная такая, отчетливая: он знает, что я жив. Нет, в первую минуту это кажется мне совершенно абсурдным, потому что… Потому что, мистер П… мистер Эванс, он не может этого не знать. Просто подумай хорошенько: он остался один на один с Гермионой, а после этого у нее глаза были заплаканные. С чего бы ей рыдать? Хорошо, предположим, это просто нервы или горе оттого, что ей придется опять бросить свою учебу. Только вот я ни за что не поверю, что молодая женщина, которой только что сказали, что точно спасут и ее, и ее нерожденного ребенка, станет оплакивать какой-то там университет. И потом, я же знаю Герми: она ни за что бы не приняла помощь человека, которого продолжала бы обманывать столь жестоким образом. Брать зелья из его рук и молчать о том, что тогда, в июне, Рон попросту солгал ему. Она не такая. Я бы тоже не смог. Значит, она, скорее всего, ему рассказала… А он после этого… черт, почему он тогда и словом не обмолвился Рону? Вот это на него не похоже! Да он бы снес ему голову, если бы Герми призналась, что моя смерть была инсценировкой! Получается, не сказала?

Что теперь гадать? Сказала, не сказала… Вчера ты боялся, что Рон выдаст тебя, а сегодня горюешь о том, что Довилль не мчится через всю Европу ловить беглого Поттера? Я же не могу спросить об этом в письме. Глупо было делать все, что я устроил, а после этого спрашивать, не осведомлялся ли обо мне лорд Довилль. А если нет, то почему он этого не сделал. На это и так есть очевидный ответ — ты никому не нужен, Поттер. Нет, не Поттер. Юэн Эванс тем более никому не нужен. Так что теперь ты будешь читать письма от Рона и Герми, знать, что они чуть ли не каждый день видят бывшего пирата, но ни за что не станут рассказывать тебе о нем, потому что считают, что, раз ты в свое время решил уйти, значит, для тебя так будет лучше. А ты не решишься даже задать вопрос. И твои демоны день за днем, ночь за ночью станут нашептывать тебе, какой же ты глупец… Но ты уже ничего не можешь изменить. Потому что ты сам так хотел. Потому что тебя нашли в Темзе в маггловском автомобиле. Потому что ты написал то предсмертное письмо. Знаешь, если ты сам столько наворотил, сиди и не высовывайся. Тебе же так хотелось этой маггловской жизни! Без магического мира, без магии, без Довилля! Вот и получай все сполна.

И я, чтобы ощутить всю полноту избранного мной жизненного пути, открываю учебник по микроэкономике. А утром, как и обещала мне хозяйка квартиры, идет снег.

44. Сэр Арчибальд

А я и вправду не верил, что здесь бывает холодно. Мне казалось, мы так и будем вечно сидеть в открытых кафе под полосатыми зонтиками, ерзать на неудобных пластмассовых стульях, смотреть на очертания горы над городом. А потом эта вечная светлая осень под прозрачным голубым небом вновь станет летом — и так пребудет всегда. Тот край, где никогда не заходит солнце…

Но я выхожу утром на улицу — и на меня словно накидывают легкую сетку с белыми узелками. Я пойман в этой непрекращающейся круговерти, в мягком падении снежинок, стою и просто наблюдаю, как мир на моих глазах становится чистым, выбеленным, новым. Мне кажется, наступило не просто утро, нет, будто я проснулся в совершенно иной жизни, где все, несмотря на ранний час, движутся медленно, плавно, попадая в такт с падением белых нежных хлопьев, не нарушая ритма. И трамваи, еще вчера деловито бежавшие по своим делам по проспекту, позвякивая на стрелках, тоже встали, любуясь на то, как внезапно нагрянувшая зима укутывает город, словно пледом, чтобы ему стало теплее.

А раз трамваи встали, мне бессмысленно ускорять шаг — я все равно не попадаю на первую пару. В тот день я впервые проспал, скорее всего, от того, что весь день накануне не находил себе места в ожидании письма от Рона, а потом еще долго не мог заснуть, почему-то представляя себе Довилля в доме на Гриммо, кажется, я даже слышал, как скрипят старые ступени под его быстрыми шагами, рисовал в воображении его пальцы, обхватившие перила лестницы. Мне хотелось бы увидеть его, стать на секунду Кричером, Роном или Герми, просто украсть у них пару секунд, в которые не их, а мои глаза могли бы смотреть на лорда-пирата. И я так и заснул, понимая, что ничего подобного уже никогда не произойдет, так что не было ничего удивительного в том, что мне приснился тот сон…

В нем не было ничего невероятного или неправдоподобного, наоборот, он был настолько будничен и реален, что, проснувшись, я долго не мог понять, почему же то, что я вижу вокруг, уже не является его продолжением. В моем сне я проснулся в просторной спальне, как-то вдумчиво и неторопливо одевался, причем мне вовсе не казалось странным, что на мне вещи, которых я себе сейчас не покупаю — дорогая рубашка, строгий стильный свитер, брюки из хорошей шерстяной ткани. Но там, во сне, меня все это не удивляет, я просто думаю, что у меня еще есть время спуститься на кухню и выпить кофе, аромат которого уже доносится снизу. Я оказываюсь на лестнице, ведущей в просторную современно обставленную гостиную с камином, сворачиваю налево и вижу его, с кофейной туркой в одной руке и еще незажженной сигарой в другой. Он кивает мне, стоя в пол оборота, а потом разливает кофе по чашкам и садится за стол напротив меня — немного заспанный и растрепанный, небритый, непостижимо домашний — такой, каким я его никогда не видел.

- Ты не опаздываешь? — спрашивает он, и в его улыбке прячутся наши общие ночные воспоминания. Я улыбаюсь ему в ответ:

- Даже если и опоздаю, что с того?

Мне так спокойно и тепло, что я даже не представляю себе, как я смогу променять уютный плен этого дома на беспросветную тоску, царящую в аудитории, на испещренные графиками и формулами доски, на притворяющиеся истиной в последней инстанции презентации и классификации…

- Ну, на правах старшего в нашем небольшом коллективе я как бы несу за тебя ответственность.

- Брось, Сев… — я никогда так не называл его. Даже на Кесе.

- А если меня вызовут в деканат?

Потягивается расслабленно, и в вырезе халата открывается бледная кожа, четко вырисованные ключицы. И я ужасно завидую, что ему сейчас не надо выходить на улицу, садиться на трамвай или в автобус…Хочется тоже смотреть на него. Бесконечно.

- На правах кого тебя вызовут?

Нам обоим становится смешно. И он просто наблюдает, как я пью кофе, изредка делает глоток из своей чашки, курит, разглядывает меня, не пытаясь скрывать, что ему это нравится.

И когда я просыпаюсь, я продолжаю улыбаться, слизывая с губ несуществующую кофейную пенку. Картинка настолько яркая, что несколько минут мне кажется, что все, что было со мной на самом деле — Лондон, переворот, мое бегство — что все это привиделось мне, а реально только это утро из моего сна. То, как мы пьем утренний кофе на кухне нашего дома. Я даже тороплюсь подняться, потому что уверен, что стоит мне спуститься вниз — и все именно так и будет. И только когда я натягиваю футболку, до меня доходит, что в том месте, где я живу, нет первого этажа с гостиной и камином… И у меня нет вещей, подобных тем, что были на мне во сне. И что если я спущусь вниз, то окажусь в подъезде, где в лучшем случае встречу кого-то из соседей.

Мы…никогда не были вместе по-настоящему. Уже никогда не будем, думаю я, торопливо бросая ложку Нескафе в чашку и заливая ее кипятком — какое отвратное пойло! Почему я не переживал свой разрыв с Джинни Уизли? Просто не любил? Или потому, что те отношения все же были прожиты? А с ним… просто разом оборвали все нити, ниточки, веревки канаты. То, что только-только начало завязываться на Кесе. И он так и остался для меня нерешенной задачей…Глупости, мне не по силам такие системы уравнений.

Я размешиваю коричневый порошок в чашке, достаю йогурт, гоняю по почти пустой пачке два последних печенья, прежде чем мне удается достать их. Неужели для меня с ним была бы возможна такая вот простая жизнь, в которой я бы просыпался утром, бежал в университет, а он бы никуда не торопился, может быть, варил свои зелья, отправлялся бы в лавочки магического квартала? Где и ему ничего не было бы нужно, где он согласился бы быть рядом с человеком, у которого «нет амбиций»? Где и он сам стал бы таким? При мысли об этом я встряхиваю головой, чтобы отогнать эту странную, только что пригрезившуюся мне домашнюю картину. Нет, конечно, даже не думай. Просто сон…

Но вот я уже бреду по улице, изредка останавливаюсь, подставляю ладонь, чтобы видеть, как на ней тают снежинки, разглядываю дома, в окнах которых все еще зажжен свет. Вероятно, потому что нам кажется, что он тоже может согреть и защитить от наступающей зимы. Просто круг от лампы… Маленькое домашнее солнце.

Сегодня город кажется мне не просто системой квадратов и прямоугольников домов, рассеченных широкими проспектами, нет, сегодня он стал зачарованным царством, и его улицы больше не выводят туда, куда я попадал раньше, нет, они уводят все дальше, в края, где все зыбко и призрачно, и стоит только захотеть — и окажешься где угодно. Дома обернутся избушками или пещерами троллей, старушка, выходящая из кондитерской напротив, протянет к тебе сморщенную ладонь, а на ней нежданно сверкнут яркие камни и жаркое золото. Только пожелай… Так и выходит, что в то утро ни один из переулков не знает дороги до университета, и я оказываюсь в той части города, где до этих пор не бывал ни разу. Но так как Загреб — город не очень большой и вполне обозримый, я продолжаю бездумно брести вперед, не сомневаясь, что рано или поздно дорога сама, без помощи волшебных клубочков, выведет меня на какую-нибудь знакомую площадь. Сражаюсь с зажигалкой, чуть ли не обжигаю пальцы, заслоняя крохотный огонек от ветра и ставшей почти непроницаемо густой снежной завесы, делаю еще несколько шагов и…

- Осторожнее, молодой человек!

Вот черт, пока я созерцал белый пух, стремительно покрывающий асфальт, и старался нанести этой сияющей красоте под ногами как можно меньший урон подошвами своих ботинок, я совсем забыл о том, что смотреть следует не только под ноги! И вот налетел на старика, только что вышедшего из небольшой аптеки — колокольчик, висящий на двери, все еще мелодично позвякивает, извещая о его уходе. А дед еще и поскользнулся, но, к счастью, удержался на ногах, так что теперь с ужасом взирает на многочисленные свертки, содержимое которых — упаковки с травами, какие-то баночки и никаких таблеток — уже живописно рассыпалось у нас под ногами. И продолжает прижимать к груди еще пару пакетов, наверное, в них самое дорогое. Интересно, как можно было накупить столько всего в маленькой маггловской аптеке?

- Простите, ради Бога, простите!

Я стремительно наклоняюсь и пытаюсь собрать его покупки обратно.

- Смотреть же надо! — не унимается он.

Голос такой… старческий, дребезжащий, но в то же время властный, не терпящий возражений. Ну да, наверное, домашний тиран… А может быть, и совсем наоборот. А говорит с акцентом. Не местный? Я поднимаю голову, чтобы рассмотреть его. Ах, не даром я размечтался о ведьмах и троллях, населяющих сегодня заснеженные улицы Загреба! Вот он — точно злой волшебник, насылающий порчу на стада, похищающий младенцев из деревень. А в огромном котле, стоящем в его хижине, уже булькает зелье, о назначении которого даже и подумать страшно. Это он насылает бури и ураганы, заставляет небеса затягиваться серыми тучами! Высокий сухощавый старик с длинными белыми волосами, морщинистое лицо, нос, больше похожий на клюв, черные глаза, сейчас неприязненно глядящие на меня. Брезгливо морщится, видя, как я ползаю у него под ногами и пытаюсь собрать рассыпавшиеся пакетики, коробочки и баночки обратно в пакеты. Мне даже становится смешно, потому что это выглядит как картина «Ученик колдуна». Ну, бывают такие сказки, где бедные родители вынуждены отдать своего единственного сына в ученики такому вот деревенскому чудовищу. И сейчас он точно превратит меня в ворона, а вот прекрасная девица, что сможет меня расколдовать, увы, не появится уже никогда.

- Сэр, — почему-то говорю я уже по-английски, — ради Бога, простите. Сегодня так красиво, снег идет. Я недавно в Загребе. Просто засмотрелся. Это вышло случайно. Надеюсь, ничего не разбилось?

- Вы англичанин? — вот теперь он смотрит на меня уже без прежней брезгливости, но все еще недоверчиво.

- Да, — подтверждаю я. — И Вы тоже?

- Разумеется.

Ну, раз мы с ним только что выяснили, что мы соотечественники, может быть, он не станет превращать меня в ворона. Интересно, а как он собирался тащить все свои покупки, если и так совершенно очевидно, что одному их в руках не удержать? У него и сейчас два огромных коричневых бумажных пакета, а еще и все то, что рассыпалось…

- Сэр, давайте я помогу Вам все донести, — предлагаю я, надеясь, что это будет признано достаточной компенсацией.

Мне кажется, он хочет отказаться, но потом вдруг отчего-то меняет свое решение.

- Помогите. Буду Вам весьма признателен, молодой человек. Надеюсь, Вы не всегда такой неловкий?

- Обычно нет.

Я подхватываю пакеты, прошу его отдать мне самое тяжелое, в очередной раз удивляюсь про себя, что же он там такое накупил, и мы пускаемся в путь. Обычно, когда я оказываюсь рядом с незнакомым человеком, я немного нервничаю, думаю, как и большинство. Потому что глупо идти рядом в полном молчании, значит, надо о чем-то разговаривать. Но вот о чем? Старик кажется мне довольно неприступным, так что я даже не решаюсь первым задать вопрос о том, давно ли он здесь, опасаясь услышать в ответ, что это вовсе не мое дело. Но он спрашивает первым, на правах старшего:

- А Вы давно здесь? Говорите-то чисто, я не сразу и понял, что Вы нездешний. Это Вы меня сразу раскусили. Что ж, в Вашем возрасте и язык учится легче.

И я начинаю отвечать. Мне несложно в очередной раз воспроизвести для него ту сказку, что я уже не раз рассказывал здесь многим: о том, что мои родители были дипломатами, и что в детстве я жил здесь с ними, а теперь вот захотел вернуться, потому что мне нравится и неспешность Загреба, и старинный университет, и люди, говорящие на языке, столь непохожем на мой родной. От лекции о перспективах экономики стран Восточной и Южной Европы я решаюсь пока что воздержаться. Он кивает, иногда переспрашивает, но в его взгляде мне чудится что-то… то ли недоверие, то ли просто интерес…

А вот улицы, по которым мы с ним идем, кажутся мне все более и более знакомыми, конечно, вот сейчас еще пара десятков шагов и будет поворот на бульвар, а там уже и магазин, где продают чай и кофе, потом табачная лавка, еще пара шагов… Мы останавливаемся у арки, за которой начинается магический квартал Загреба… Так вот оно что. Колдун… А я ничего и не почувствовал, даже не заподозрил, что на самом деле он такой и есть. Мой спутник, что весьма предсказуемо, начинает прощаться, так как он вряд ли может предположить, что я сейчас вижу что-то кроме сплошного фасада. Точно.

- Вы мне очень помогли, молодой человек, — он протягивает свободную руку, чтобы забрать у меня поклажу. — Мы почти пришли.

Сам не знаю почему — ведь я вполне могу сейчас откланяться, еще раз извиниться и пожелать ему счастливого пути, и никто не заставляет меня признаваться в том, что я вполне в состоянии проводить его и дальше — но я предлагаю это сам:

- Сэр, — говорю я, глядя в его живые темные глаза, отчего-то кажущиеся мне сейчас такими знакомыми, — если Вам в арку, я мог бы проводить Вас и дальше. Мне не трудно.

- Значит, я не ошибся, — задумчиво произносит он. — Я-то думал, мне просто показалось. Родители, говорите, дипломаты? Пойдемте! Горазды же Вы врать, молодой человек! И, кстати, как Вас зовут?

- Юэн, — легко представляюсь я, и мы вступаем в магический квартал Загреба.

Мне кажется, здесь еще больше снега, чем на городских улицах — он не тает, не превращается в кашу под ногами, а равномерно устилает мощеную булыжником мостовую, кружит вокруг фонарей, будто бы сам собой укладывается в мягкие аккуратные сугробы под окнами домов. А там, в глубине комнат, уже угадывается мерцание свечей и жар разожженных каминов. Мы пересекаем небольшую площадь, дальше которой я обычно не заходил во время своих коротких визитов в обитель местных магов. Здесь все знакомые мне лавочки, киоск с газетами, аптека, где я покупаю зелья. Обычно я немного побаивался оставаться в этом месте надолго, все же и здесь была вероятность встретить кого-то, кто мог знать покойного мистера Поттера. Хотя сейчас они вряд ли сразу узнали бы меня. Мало ли, просто похож… На свете много черноволосых зеленоглазых парней.

А мой спутник ведет меня все дальше, улочки вьются, переплетаются, словно стягиваются к какому-то еще невидимому центру, далекому от привычной торговой суеты. И вот мы вновь перед высокой каменной аркой, на верхних камнях которой высечены какие-то символы, которые я из-за снега не могу разобрать. Что-то похожее на четверку с загнутым хвостиком, что-то такое знакомое…

- Это квартал алхимиков, Юэн, — просвещает меня старик, заметив, что я разглядываю знаки на арке. — Надеюсь, о такой науке Вы слыхали?

- Если честно, то этим все и ограничилось, — сразу признаюсь я. — Все эти зелья, вещества, ингредиенты — все это не по моей части. Я, наверное, просто не создан для этого.

- Ну, это не так страшно.

Старик даже улыбается, хотя я опасался, что мои слова могут его задеть — не каждому нравится, когда его наукой пренебрегают. Хотя, насколько я помню, алхимики считают себя чуть ли не избранными… Или мне показалось? А мы уже подходим к крылечку небольшого дома — на козырьке крыши намело уже такой сугроб, будто снег идет, по меньшей мере, неделю. И теплые огоньки в окне — свечи, много-много свечей…

- Не откажетесь зайти, Юэн? Согласитесь, не каждый день встречаешь на улице мага, отправившись в обычную городскую аптеку. Простите, я, кажется, забыл представиться. Я сэр Арчибальд, так меня здесь все называют. Проходите, — и он открывает передо мной дверь.

После белого великолепия, почти слепившего меня на улице, я в первые секунды почти ничего не вижу — меня обступает сумрак, в котором я с трудом различаю контуры предметов, так что замираю у порога, боясь споткнуться обо что-нибудь и вновь уронить драгоценные пакеты. А из глубины дома тем временем доносится женский голос, звучный, приятный, но уже не молодой:

- Отец, ты вернулся? — и шаги, приближающиеся к нам.

- Эйлин, иди-ка сюда, посвети. У меня руки заняты. Я не один, у нас гость.

Еще пара секунд, колеблющийся свет становится все ближе — она держит в руке свечу, и вот уже передо мной стоит высокая женщина, ее лицо кажется немного усталым, красивым в неверных отблесках свечного пламени. Она взмахивает палочкой — на стенах загораются светильники, формой напоминающие реторты и колбы. Я пару секунд разглядываю ее, пока до меня не доходит, что это просто невежливо. Собранные на затылке в пучок темные волосы с заметной сединой, такие же, как и у ее отца, очень темные глаза. И какая-то неправильность в чертах лица, отчего на нее хочется смотреть и смотреть, чтобы все же понять, в чем дело. Что-то очень живое, будто недоговоренное… Может быть, крупноватый рот? Или нос — совершенно не женский, с хорошо заметной горбинкой… Обхватившие подсвечник тонкие нервные пальцы…

- Здравствуйте, — нерешительно говорю я, все еще не понимая в тот момент, чьими чертами я любуюсь, не сводя с нее глаз. Я не знаю, как мне объяснить свое появление в их доме.

- Этот молодой человек случайно встретился мне на улице, представляешь? Много ты знаешь магов, бродящих по улицам Загреба? Еще рассказывал мне, что он маггл и изучает экономику в университете!

- Экономику?

Она так переспрашивает, будто впервые слышит это слово. Хотя, отчего нет? Если они всю жизнь трудятся над созданием философского камня, им точно не до экономики.

- Говорит, его зовут Юэн.

- Да, Юэн Эванс, — подтверждаю я, кляня себя в тот момент на чем свет стоит за то, что вообще потащился за этим старым колдуном в магический квартал. Они еще и англичане — сейчас раскусят меня в два счета.

- Очень приятно, — произносит женщина, — а меня зовут Эйлин. Проходите, не стесняйтесь. Вы, наверное, замерзли, я сейчас сделаю чай.

И она забирает у меня пакеты с покупками, уходит куда-то вглубь дома, а я, стоя в их маленькой прихожей, отряхиваю снег с шарфа и пальто, провожу рукой по волосам — из того, что я с них собираю, можно слепить маленький комочек. А вот на сэре Арчибальде ни единой снежинки — как я сразу не догадался, что он маг?

- Ну-ка, Юэн, постойте, — он направляет на меня свою палочку, извлеченную из кармана длинного черного пальто. — С Вас сейчас лужа натечет.

- Простите.

- Что, Вы и палочку с собой не носите?

- У меня ее нет.

- Так, еще интереснее, — заключает старик и приглашает меня пройти в комнаты.

Вот что бы мне взять и сейчас не уйти, пока не начались расспросы, как да что? Но вместо этого я делаю несколько шагов вперед, разглядываю стены, обитые темно-коричневыми деревянными панелями, непонятные гравюры в простых рамах: на них вписанные одна в другую геометрические фигуры — круги, квадраты, пирамиды. Вот лев, пожирающий солнце, а вот еще странная фигура — наполовину мужчина, наполовину женщина, а чуть дальше — дракон, кусающий себя за хвост. Мне хочется спросить о том, что все это значит, но я не решаюсь: насколько я знаю, алхимики — весьма закрытое сообщество, не делящееся с посторонними своими знаниями. Да к тому же я такой профан, что любой заданный мною вопрос здесь кроме смеха ничего не вызовет.

А на длинном столе в гостиной тем временем появляется чайный сервиз, вазочки с угощением и даже большой торт, украшенный орехами и фруктами. Зачем им так стараться для совершенно постороннего парня, просто зашедшего к ним с улицы? Я стою перед небольшой гравюрой, изображающей птицу, клюющую себя в грудь, и не замечаю, как позади меня оказывается Эйлин.

- Это пеликан, Юэн, — говорит она, и в ее голосе нет ни превосходства, ни осуждения. — Если Вам интересно, я Вам расскажу.

Мне интересно.

- Пеликан в алхимии — символ философского камня, распадающегося в свинце, чтобы превратить его в золото. Если хотите, символ бескорыстного стремления к облагораживанию. Символ жертвы. Магглы говорят, пеликан — символ Христа.

- Никогда об этом не слышал.

Она улыбается, но глаза у нее остаются грустными.

- Давайте пить чай. Вряд ли Вам захочется прослушать краткий курс алхимии, когда Вы только что вошли с холода.

- Думаю, Эйлин, ему вообще не захочется, — громко объявляет сэр Арчибальд за моей спиной. — У него даже палочки нет. И об алхимии он не имеет ни малейшего представления. И вообще полчаса назад рассказывал мне, что его родители — маггловские дипломаты.

Я резко оборачиваюсь. Непонятно, как я бы собирался защищаться, если бы в намерения сэра Арчибальда входило нанести мне хоть малейший вред, но он примирительно выставляет перед собой обе ладони.

- Спокойно, молодой человек! Если Вы сбежали из Англии, Вам здесь ничто не угрожает. Потому что мы с дочерью тоже в свое время предпочли убраться оттуда. Я так вообще лет… да я даже и не скажу, сколько лет назад это было. И с тех пор об этом не жалеем. Правда, Эйлин?

Она кивает.

- Садитесь, Юэн, — приглашает она меня. — Мало ли отчего люди оказываются на чужбине? Мы не поддерживаем связи ни с кем в Магической Англии. Квартал алхимиков — вовсе не то место, где Вам стоит кого-то опасаться.

И я отчего-то решаюсь им поверить. Может быть, мне нравится разглядывать огромный темный глобус, стоящий в углу гостиной, свечи и старинные свитки, лежащие на конторке у окна? Или я просто соскучился по чуду, которое, как мне кажется, буквально сконцентрировано в этом доме? И что-то еще есть в этих людях, странное, притягательное, я как будто пытаюсь вспомнить что-то, только вот что? Нет, оно ускользает от меня, какое-то неуловимое сходство… Алхимики… Я догадаюсь, но уже позже, только когда вернусь в тот день домой, уже ближе к вечеру. Принсы, старинный род алхимиков… Мать лорда Довилля звали Эйлин. Они отказались от него, когда ему было шестнадцать. Его мать и дед. Интересно, знал ли он, что с ними сталось? Знали ли они о нем? Хотели ли знать?

________________________________________________________________________________________

Забытые корни: -images/837/606l.jpg/

________________________________________________________________________________________

Но в тот момент, сидя за столом в их гостиной, я, словно ребенок, впервые попавший в дом магов, заворожено наблюдаю, как сам по себе склоняется к моей чашке маленький заварочный чайник, как Эйлин разрезает торт, и рядом со мной опускается, повинуясь мановению ее руки, тарелка с золотым ободком. А голос сэра Арчибальда сливается с потрескиванием горящих поленьев в камине — он рассказывает мне о городе магов, возникшем внутри маггловского Загреба, о том, как маги и ведьмы издавна селились здесь, в Доньи Граде, подальше от епископского дворца, среди людей попроще. О том, как алхимики, которых порой, как зверье, держали в своих владениях местные князья, надеясь получить от них вожделенное золото, находили здесь убежище, как их община разрасталась, становясь закрытой и недоступной и для большинства обычных магов. То, что он рассказывает мне, похоже на сказку, и я все слушаю-слушаю. Моих собеседников словно окутывает древняя, непонятная мне сила, могущество, которое они не променяли, зажив почти обычной жизнью, той, которую выбрали для себя английские маги, учредив министерства и светские рауты. В сэре Арчибальде и Эйлин я ощущаю что-то таинственное и запретное, ту магию, о которой мне еще в Азкабане рассказывал сэр Энтони. То, ради чего, пожалуй, и стоило становиться магом.

Интересно ли им знать о том, что происходит в Магической Англии? И да, и нет. Я говорю немного, да, конечно, они иногда покупают газеты, но то, о чем они там читают, тоже кажется им слишком мирским, неинтересным, поверхностным. То, о чем там пишут, достойно только сплетен, не более. Думаю, они тоже считают, что для того, чтобы вести такую жизнь, какую ведет большинство магических семей на нашей родине, вовсе и не стоит отгораживаться от мира магглов. Я не могу понять, чем их так заинтересовал я? Просто случайность? Может быть, им приятно видеть в своем доме человека, который так же, как и они, решился покинуть родину, выбрав для себя иную жизнь? Нравится, что за их столом сидит кто-то, говорящий на их родном языке? И это вполне вероятно, я так никогда и не узнал причин моей странной избранности. При этом многое во мне их, безусловно, раздражало, потому что иначе и быть не могло: я был для них совершенно непонятным человеком, сознательно отказывающимся от того, чем меня наделила природа. Выбравшего жизнь, которая и у них вызывала презрение. В тот день сэр Арчибальд только скривился, увидев у меня в руках мобильный, буквально разрывавшийся от звонка Драгана:

- Юэн, ты что, с ума сошел? Тебя второй день подряд нет в универе! И ни гу-гу! Где тебя носит?

Я слышу голос Драгана, сидя в темной гостиной, освещенной пламенем камина и огоньками свечей, разглядывая череп, украшающий полку напротив, ощущая магию, питающую собой даже темное дерево стен. Фантасмагория! Как, впрочем, и вся моя жизнь.

- Я завтра приду, честное слово. Просто были дела, — говорю я ему. — Извини, я не дома. Сейчас не могу говорить. Я позже перезвоню.

- Маггловские игрушки? — старый алхимик смотрит на меня с неодобрением.

- Я живу в мире магглов, сэр Арчибальд.

- Зачем?

- Так уж получилось.

И я рад, что он больше не расспрашивает меня об этом. Но меня несколько удивляет, что в тот день я получаю приглашение приходить еще. Когда я свободен? По воскресеньям точно, иногда в субботу во второй половине дня. Нет, они не навязывают мне свое общество, я же молод, они все понимают, зачем посиделки за чаем с двумя, в общем-то, пожилыми людьми? Я бы не смог сразу определить возраст Эйлин, только дома, наконец, догадавшись, кто она, понимаю, что и ей, должно быть, за шестьдесят.

Так и получается, что та зима запоминается мне моими краткими визитами в этот край вечного Рождества, царящего на улице, и немного мрачного чуда. Нет, я не надоедаю им своим присутствием каждый выходной, но прихожу к ним достаточно часто. Покупаю волшебные сладости в кондитерской неподалеку от входа в магический квартал — Эйлин нравится все, в чем есть орехи. Крохотные пирожные, печенья, даже большие многоярусные торты… Много-много орехов… А вот сэр Арчибальд предпочитает шоколад, не брезгует даже маггловским.

Как-то он говорит мне:

- Юэн, но Вам же нравится приходить к нам?

Я не отрицаю, вдыхая аромат мяты, поднимающийся от моей чашки.

- Почему же Вы не хотите оставаться магом?

- Разве я им не остаюсь?

- Милый мой, — мягко произносит Эйлин, — но ведь Вы отказываетесь от магии, от всего, что с ней связано. Вы изучаете маггловскую науку в маггловском университете, Вы одеваетесь, как маггл, живете, как они. Ваши планы на будущее, Юэн, тоже, насколько я могла понять, не связаны с магией.

Что ж, это я могу только подтвердить. Надо отдать должное Эйлин и ее отцу — они никогда не стремились выпытать у меня, кто же я такой на самом деле, и что же вынудило меня покинуть Англию. Просто принимали меня таким, каким я был.

- Юэн, — сэр Арчибальд смотрит на меня почти грозно, — Вы не боитесь, что в один прекрасный день Ваша магия просто покинет Вас? Она уже и сейчас нестабильна. Вы не чувствуете?

Я пожимаю плечами. В тот момент мне действительно кажется, что это уже не имеет для меня ни малейшего значения — я только что сдал свою первую сессию в университете, причем весьма успешно, моя голова потихоньку полнится расчетами прибыльности и бизнес-планами, так что магический мир все больше кажется мне просто красивой картинкой, детской книжкой, которую уже пора бы и закрыть и отложить на полку подальше. Потому что вместе с этим миром я смогу забыть и свой морок, все никак не отпускающий меня. Пусть все, что было со мной, уйдет вместе с моими волшебными воспоминаниями. Только вот последняя ниточка, так негаданно протянувшаяся между нами — его мать и дед. И мне как-то не хочется рвать еще и ее.

- Если честно, — признаюсь я, — я уже давно не вижу себе ни малейшего места в волшебном мире. Я уехал из Англии, чтобы жить, как маггл. Это мое право.

- Вы ничего не знаете о магии, молодой человек! — Сэр Арчибальд чуть ли не гневно сверкает на меня глазами. — То, что Вам преподавали в школе — жалкая пародия на магию! То, в чем погрязли английские маги — а это все, что Вы видели в жизни — по сути, маггловская жизнь, сдобренная магическими побрякушками.

- Но Вы же сами видите, я бы не смог стать алхимиком…

- Нет, Юэн, — Эйлин чуть поднимает ладонь, пытаясь урезонить разошедшегося отца. — Вы точно не алхимик. Вы слишком живой, непоседливый, порывистый. Это не для Вас. Но есть же масса иных областей. Вам просто никто не дал о них ни малейшего представления.

- Некромантия, например? — я произношу это почти зло. — Ментальная магия? Что еще?

- Разумеется, маггловская экономика! — восклицает сэр Арчибальд, скрещивая руки на груди.

- Если бы не маггловская экономика, сэр, — возражаю я, не давая запугать себя такими знакомыми жестами, — маги бы давно вымерли от голода, потому что, насколько я знаю, они не утруждают себя ни земледелием, ни скотоводством, ни ткачеством — ничем, что потребно для жизни. Они предпочитают брать все это у магглов, а потом использовать для своих нужд. Не честнее ли просто жить обычной жизнью?

Алхимик придвигается ближе ко мне, чуть ли не ложась грудью на стол:

- Ваша сила, она не служанка Вам, Вы это понимаете, молодой человек? Вы маг, Юэн, который отказывается им быть. Не хотите иметь волшебную палочку, не хотите использовать простейшие заклятия! Остается только гадать, чем магический мир так провинился перед Вами. Не хотите быть магом, вот попомните мое слово — Вы им не будете! И тогда Вы, Юэн, будете обливаться слезами и биться в серой пустоте, как в паутине, в которую превратится Ваша так тщательно взлелеянная Вами маггловская жизнь. Потому что нельзя безнаказанно отменить часть себя самого. Вы же не согласитесь отрезать себе руку или ногу…

- Это совсем другое…

- Нет, милый мой, не другое. Впрочем, — он вновь откидывается на спинку кресла и примирительно машет рукой, — мне кажется, Вы не хотите меня понимать. Вам просто не попался в жизни кто-то, кто мог бы направить Вас.

Да, думаю я про себя, зато в избытке было тех, кто был готов отправить меня туда, куда это было выгодно в тот момент, толком ничего не объясняя. Вот таких хватало… Взять хоть вашего внука… Хотя и он был далеко не первым. Я больше не готов слушать, как мне указывают на то, какая жизнь будет наилучшей для меня. Для этого не стоило умирать, сэр Арчибальд. Глупо будет теперь поддаться обаянию магических сладостей и старинных гравюр, украшающих Ваш дом, вновь поверить в неразгаданные тайны, которые вот-вот — и приоткроются мне, если я стану изучать древние фолианты, носить мантию или махать палочкой. Чаю я могу налить себе и сам. А мой собеседник тем временем добавляет, уже гораздо мягче:

- Я ни в коем случае не хотел порицать Вас, Юэн, упаси Мерлин. В жизни может случиться всякое. Я в свое время тоже не очень понимал, как мне жить дальше, и, что греха таить, тоже не раз раздумывал о том, что будет проще все бросить и уйти. Но я этого не сделал. Хотя…, — тут он разводит руками, — разгадать тайну философского камня мне так и не удалось, хотя я и посвятил свою жизнь служению избранной мной науке. Я лишь хочу предостеречь Вас — если магия покидает мага, ее нельзя вернуть.

И я обещаю ему подумать. Эйлин, провожая меня в тот день, извиняется за резкие слова отца, говорит, что они будут ждать меня и в следующие выходные. Как ни странно, я не прекращаю ходить к ним, позволяя мрачным сказкам, царящим в их доме, очаровывать меня. Но я все дальше и дальше от них, и чем больше сэр Арчибальд пытается привлечь меня рассказами о неизвестных мне разделах магии, тем больше я не хочу слушать об этом. Что-то во мне противится тому, чтобы вновь поддаться соблазну, ажурному сверкающему чуду, столь неожиданно заполнившему мой мир в детстве. Я выхожу за арку, отделяющую мир магов от моего, и все больше понимаю, что город, где ходят трамваи, где я встречаюсь в кафе с Драганом и Хеленой, где я читаю совсем иные книги, нежели те, что заполняют полки в доме старого алхимики, нравится мне больше. Может быть, потому что я выбрал его сам? Или он кажется мне просторнее? Но и от того, царящего за аркой, я пока тоже не готов отказаться насовсем…

А тем временем наступает весна, тают сахарные сугробы в магическом квартале, а в моем маггловском Загребе пара дней слякоти быстро сменяются яркими днями, над которыми царит нежно-голубое прозрачное небо. Робкая зелень, только вчера казавшаяся всего лишь миражом, дымкой, окутавшей деревья и кустарники, на глазах превращается в листочки, цветы. И в этом акварельном мире Юэн Эванс в один прекрасный день получает письмо из Лондона, то, которого ждал со дня на день:

«Гарри! Гарри! И еще раз Гарри! У нас родился СЫН!!! Ты понимаешь? Нет, ты ничего не понимаешь! Я, безмозглый Рон Уизли, я стал папашей! Да, можешь так и звать меня теперь — папаша Уизли! Такой старенький, с палочкой, с выводком ребятишек! Надеюсь, Харви, да-да, мы назвали его именно так, только первый из этого выводка! Герми, она меня убьет, если узнает, какие у меня планы! Но ты же меня не выдашь, правда!? Я совершенно потерял голову — сижу и пишу тебе всякие глупости. Мне буквально только что сообщили. ВСЕ ХОРОШО! Представляешь? Герми здорова, малыш здоров, их выпишут через пару дней. Этот бес, Довилль, он все же помог нам. Вылечил ее своими зельями, спас малыша. За что ему наша бесконечная благодарность. Я хоть и не стал любить его (опять же, прости, само вырвалось), но без него бы Харви вообще не родился. Тебе, может быть, интересно, почему Харви? Если честно, немного в честь тебя. Вот дураки, скажешь, где Гарри, а где Харви? Разумеется, мы с Герми даже и не сомневались, что парня будут звать именно Гарри, но… Герми рассказала Довиллю, а он — он сказал, что мы с ума сошли. И что-то ей такое наплел про магию имени. Что если назвать ребенка в честь кого-то, то надо быть готовым и к тому, что он в чем-то повторит судьбу того, ну, сам понимаешь… Что его жизнь будет ничем не лучше, чем твоя. Ха, помолчу о том, кто тебе частично такую и устроил! И, знаешь, Герми испугалась и поверила. Так что у нас родился Харви, но ты знай, что на самом деле мы имели в виду именно тебя! Жаль, что ты не сможешь к нам приехать и стать крестным. Все, побежал в Мунго! Готов поцеловать Герми от твоего имени».

Вот так, папаша Уизли… Нет, они же Уизли-Грейнджеры. Ну, все равно, папаша. Не могу себе представить — Рон, и вдруг отец семейства. Но их жизнь, впрочем, как и моя, идет своим чередом, я пишу им пространные поздравления, осведомляюсь о здоровье — все, как и положено. Да, наверное, я бы не отказался стать крестным, но ведь для этого нет ни малейшей возможности. Может быть, да-да, потом, чуть позже, они все же смогут приехать ко мне. Конечно, мы увидимся, такого же просто не может быть, чтобы больше никогда. Увидимся, чтобы вскоре разбежаться вновь… У нас с ними просто не может быть теперь общей жизни, той, что мы некогда делили на троих.

Наверное, с того письма проходит около недели, наступает очередное воскресенье, которое я по уже сложившемуся обыкновению, намереваюсь провести в доме сэра Арчибальда — я обещал ему сегодня помочь разобрать книги, сложенные в несколько огромных стопок в его кабинете. Я хочу купить большой торт в кондитерской магического квартала, такой, как любит Эйлин, чтобы хоть вот так немного отметить появление на свет нового мага по имени Харви, стать крестным которого мне так и не доведется. Я выхожу на знакомый бульвар, вот магазин с чаем, вот табачная лавка, еще пара шагов и… и ничего — там сплошной фасад. И никакой арки. Сначала я думаю, что просто ошибся, проверяю еще раз — нет, все правильно, магазинчики все те же, вот на углу вынесенные на улицу столики кафе, где подают мороженное. Я пробую зайти с другой стороны — арки по-прежнему нет, причем я уверен, что стою всего в паре шагов от нее. Но вот видеть ее больше не могу. Все, как и говорил сэр Арчибальд…

Два человека, словно появившиеся передо мной прямо из воздуха — видимо, неудачно аппарировавшие маги, промахнувшиеся мимо входа в магический квартал, вовсе не рады моему повышенному вниманию, так что без лишних слов наставляют на меня палочки, пытаясь стереть мне память. Поступают так, как, по их представлениям, и должно поступать с магглами. Пусть себе живут счастливо, ни о чем не помня и не догадываясь. Просто скажи Обливиэйт. И я подыгрываю им — делаю глупое лицо и отхожу от места, где мне до сегодняшнего дня открывался арочный проем. Моя память при этом не страдает — их заклинания не действуют на меня.

Я сажусь на скамейку, стоящую на бульваре, достаю сигарету, смотрю на совершенно гладкий фасад дома напротив. И сижу так, наверное, очень долго, потому что когда замечаю, что пачка сигарет практически опустела, уже начинает смеркаться. И не ощущаю ничего — ни ужаса, ни горечи, ни сожаления. Просто пустоту.

Моя жизнь напоминает мне большой дом, некогда наполненный голосами и светом. Я мог только наблюдать, как пустеют его комнаты, как те, кто некогда населяли их, уходят один за одним, тихо и незаметно, задувая свечи, и не забывая улыбнуться мне на прощанье. Сначала это была только Джинни, я запер ее комнату на замок, запретив себе даже приближаться к двери. А потом и мои друзья… Нет, они не предавали меня, просто у них нашлись свои дела, и они стали постепенно расходиться кто куда, потому что мир вокруг все больше предъявлял на них свои права… Мой любимый человек променял меня на министерскую мантию и высокий чин, потому что у меня нет амбиций… А ему было нужно так много… И теперь вот это, последнее прощание — магия, ставшая мне ненужной, тоже решила покинуть меня. На ее месте я бы тоже не видел причин оставаться…

Уже совсем стемнело, окна гаснут один за другим. И я, наконец, поднимаюсь со своей скамейки, чтобы отправиться домой.

__________________________________________________________________

Спасибо Helga_donostia за музыкальную ассоциацию, под это глава в итоге и написалась: -_Liebe_Oder_Tod

Или

45. Письмо потерпевшего кораблекрушение

Несколько дней я учусь жить с обступившей меня пустотой. «Что с тобой, Юэн?»,— спрашивает меня Драган, когда мы курим на перемене, а я не чувствую вкуса сигарет. «Не знаю, простудился, наверное», — равнодушно отвечаю я. Может быть, я и простудился, потому что вчера вечером у меня болело горло. А когда я привычно и бездумно выпил флакон перечного зелья, припасенный еще в прошлый, и, как теперь выяснилось, мой последний визит в магический квартал Загреба, меня просто вырвало в раковину. Я даже знаю, почему — это же не травяная настойка, значит, теперь мой организм не принимает даже простейшие магические ингредиенты. Я хуже, чем просто маггл… Даже не знаю, встречались ли такие в истории… Те, кто не владеют магией, не видят ее и не восприимчивы к ее воздействию. Вот если бы Волдеморт встретился мне сейчас… думаю, у меня бы получилось застрелить его из обычного маггловского оружия. Зарубить топором… зарезать — что угодно, а он только и таращил бы на меня свои змеиные глазищи, гадая, откуда пришла такая напасть…

Мысль о простоте маггловского оружия вообще меня очень занимает, особенно когда я, поужинав, усаживаюсь перед телевизором, чтобы посмотреть какой-то интеллектуально-сентиментальный фильм, где аристократичная утонченная мама, ее истеричная дочка, бывший муж, нынешний любовник, еще какие-то мутные люди полтора часа нудно, но с большим чувством, надрывом и упоением выясняют отношения. Я кручусь на диване и так и сяк, мне бы давно стоило выключить телевизор и заняться курсовой по истории менеджмента. Но я прикрываю глаза и просто представляю себе: они сидят сейчас все вокруг стола в роскошном саду и выгрызают друг другу мозг и душу уже больше часа — и вдруг в их садик по ошибке въезжают бандиты на мотоциклах, перепутав их семейство с другим, на которое у них заказ. Несколько выстрелов — и все, и чего стоят эти сентиментальные сопли на протяжении полутора часов, если вот, одна случайность — и ты труп. И только колышутся белые занавески на окнах, которые уже никто не закроет… Быстро и безболезненно. Просто пиф-паф…

Когда эта мысль начинает занимать меня как-то уж слишком назойливо, я выхожу на балкон покурить и смотрю на майское небо над городом. Полотна голубого и розового, уже вечереет, и оттенки становятся гуще и плотнее. И старинные шпили, и красные крыши — спокойствие и умиротворение. Вот он, уютный мир, в который ты пришел жить, Юэн Эванс. Что же тебе тут так не нравится, что ты думаешь о маггловском оружии? Слабак, Поттер? Тронули твою драгоценную золотую шкурку — ты прыгаешь в окно. Отняли ставшую ненужной игрушкой магию — задумался о пистолетах? Его голос в моих ушах — бархатный, беспощадный, издевающийся, обещающий, нежный… Теперь вот уже недоступный. Потому что есть маги и магглы. И ты, Юэн, теперь маггл. Даже если вы увидитесь, он не посмотрит на тебя… Вот отчего тебе больно, просто признайся. Ты тешил себя надеждой, что когда-нибудь… Что он станет искать тебя? А он вот не стал. А теперь я и сам бы не искал меня на его месте.

Когда ты один из них — это одно… А когда нет? Было приятно, правда, ходить по маггловским улицам, иметь друзей-магглов, и чувствовать себя таким вот сверхчеловеком? Захочу — и куплю себе палочку, просто дотянусь до некой точки у себя внутри — и польется сила, неведомая обычным смертным. Такое вот превосходство, которым ты не пользуешься, но о котором прекрасно знаешь. Или вдруг раз — и явишься из небытия, скажешь, вот он я, вы просто ошиблись при опознании. Не знаю, кого вы там похоронили… А я, да вот он я, Поттер, собственной персоной. Нет, этого я никогда не хотел. Только если для него. Но ему стало не нужно.

С детства я знал, что я не такой, не такой, как все — другие дети в начальной школе, Дадли, мои тетя с дядей. И когда мне, наконец, написали это в письме, что было в красивом белом конверте с красной сургучной печатью «Хогвартс», я сразу же поверил. Я тогда впервые узнал, как называется та сила, что наполняет меня изнутри. Согревает меня и поддерживает. И я думал, что она всегда будет со мной. Даже когда у меня отобрали палочку при аресте, я знал, что мою силу они отобрать не смогут. И когда магия уходила под заклинания лорда Довилля, вмещаясь в маленькую коробочку у него на столе, я знал — есть что-то, чего у меня не отберет даже его темное заклятие. Память и ощущение этой силы. И когда магия вернулась, она сразу же заполнила предназначенное ей место. И я стал беззаботным, так легко теряя и обретая вновь то, что принадлежало мне по праву рождения. Когда Эйлин взмахивала рукой — и чайник сам склонялся к моей чашке, наполняя ее ароматом трав и обещанием чуда. Как все было просто — вращающиеся в воздухе сладости в магической кондитерской, легкое замирание сердца при аппарции. Когда мне принадлежал весь мир — могущественный, таинственный, волшебный, да, и немножко страшный. Только протяни руку, только позови. И вот твоя сила, ставшая тебе ненужной, год просто стояла на пороге твоего дома, а ты даже не подумал открыть ей дверь, видя, как она мерзнет там под дождем, и как ее треплет немилосердный ветер. Теперь можешь звать ее, сколько тебе будет угодно — она не вернется. Потому что Ваша сила, она не служанка Вам, Вы это понимаете, молодой человек? Да, теперь вот понимаю, сэр Арчибальд. И Вы, Юэн, будете обливаться слезами и биться в серой пустоте, как в паутине, в которую превратится Ваша так тщательно взлелеянная Вами маггловская жизнь, понимаете, Юэн? Я опоздал, сэр Арчибальд. Я буду заполнять бланки в конторе и радоваться, что за это мне платят зарплату. Вы же хотите покоя, Юэн? Вы его получите. И я его получил.

Я уже бьюсь в этой пустоте, которая теперь не выпустит меня до конца жизни. И ни один из тех, кто сейчас рядом со мной — а все они очень хорошие люди — ни один даже не поймет, о чем я толкую, если вдруг надумаю изливать им душу, размазывая по щекам пьяные слезы. В мире отныне нет никого, кому бы я мог рассказать о том, что со мной случилось. И тут меня буквально пронзает мысль — такая ясная, простая, трусливая, но я знаю, что сейчас сдамся.

Почему не могу? Я могу рассказать, ведь в мире есть те, кто, хотя и не смогут разделить со мной теперь ту жизнь, которая предстоит мне, могут хотя бы узнать о моей беде и хотя бы пожалеть. Иногда, как это ни странно, мне тоже хочется услышать что-то наподобие «бедный-бедный Гарри!». Дальше я пойду рука об руку с такими, как Драган и Хелена, Дадли, если так будет угодно. Почему нет? Я сам захотел стать одним из них. Но сейчас никто не мешает мне открыть мой ноутбук и впервые набрать адрес Рона и Герми не со случайного почтового ящика, с которого я всегда отправлял им письма в целях конспирации, а с моего, настоящего, на который пишут все, кто знает Юэна Эванса. Теперь настала пора познакомить с ним и чету Грейнджер-Уизли. Мои пальцы бегут по клавиатуре, и вот я уже вижу, как по экрану скользят первые строки. Первые слова моего позора, моей капитуляции. Я словно на необитаемом острове — бросаю в морские воды запечатанную сургучом бутылку, не особенно надеясь, что меня найдут. Просто так, потому что надежда умирает последней. И Робинзон, став седобородым старцем, уже не бежит на берег, размахивая факелом, завидев на горизонте тень корабля.

Но если не рассказать обо всем, что случилось со мной позавчера, я не смогу жить дальше. А это непозволительная роскошь, ведь у Юэна Эванса вся жизнь впереди… Он молод, хорош собой, у него блистательные профессиональные перспективы, и он никому на фиг не нужен. И поэтому из черных жучков букв на экране монитора собирается вот такой нехитрый текст, который я потом уже никогда не смогу перечитывать:

«Дорогие Рон и Герми! Я безумно рад, что маленький Харви чувствует себя отлично, как и его несравненная мама! И крепко жму огромную ручищу его здоровского папы!!! Еще больше я рад, что Вы все же послушались Довилля и не стали называть ребенка Гарри… Потому что если все, что он сказал вам про магию имени — правда, то я не пожелал бы ни единому ребенку в мире своей жизни. Но мне все-таки приятно, что вы хотели назвать малыша в мою честь. Надеюсь, на одном Харви вы не остановитесь! Хотя ты, Герми, разумеется, сначала захочешь закончить университет. Или ну его? Что до выбора крестного… Конечно, я бы хотел, но вы сами знаете, что это невозможно, потому что в Англии меня просто нет и быть не может. Луна и Джордж — отличные кандидатуры. Вы сейчас засмеетесь, но я бы на вашем месте, конечно, позвал лорда Довилля. Более дикой идеи вы и не можете себе представить. На самом деле, он бы, думаю, отказался. Но то, что без него маленького Харви не было бы вообще, кажется мне достаточно веской причиной для того, чтоб вы простили ему все плохое, что он причинил вам… И еще, если я стал причиной его горя тогда, год назад, пусть он простит меня…»

Нет, эту строчку, вырвавшуюся как-то саму собой, я немедленно удаляю. Можно подумать, что я прошу у него прощения. Я бы никогда не стал. Будто я жду от него помощи…

«Не удивляйтесь, что мое письмо пришло с другого адреса — на самом деле это и есть мой самый настоящий адрес в сети, на который мне приходят письма уже больше полугода, с тех самых пор, как я живу в Загребе. Да, вы и об этом ничего не знаете, а для меня это уже не новость, поэтому даже неинтересно рассказывать. Видите, как смешно? С октября того года я учусь на экономическом факультете Загребского университета, да, самого обычного, немагического. И планирую… если честно, я даже и не знаю, что я планирую, наверное, буду работать в какой-нибудь международной компании или в банке. Или открою с друзьями ресторан… Правда, я не знаю, мне еще учиться минимум три года. Что еще вам рассказать? Я говорю по-хорватски, плохо считаю и ни черта не понимаю в математике, но компенсирую все (да-да, не удивляйтесь!) изрядным усердием, которое на этот раз приложено к тому, что мне не особенно интересно. Поэтому, наверное, и получается неплохо.

Я не знаю, что еще вам рассказать, для меня эта жизнь уже стала привычной. Буду неоригинален: здесь очень красиво. И тепло. А летом я поеду к морю. Я неплохо устроился, денег пока хватает, летом, как и все здесь, буду подрабатывать. Иначе, какой же я студент? Что еще? Я снимаю квартиру с видом на Старый город, смотрю на башенки, все еще курю, пуская дым в сторону крыш, крытых красной черепицей.

И еще…»

На этом месте я вновь замираю, потому что слова, до этого лившиеся так легко, вдруг не хотят покидать черные клавиши. Но я должен рассказать.

« И еще, я даже не знаю, как сказать вам, потому что вы опять станете меня жалеть… Хотя, может быть, и нет. Я бы себя не жалел, потому что, думаю, я сам во всем виноват. Дело в том, что когда я той зимой решил окончательно уйти в мир магглов, я должен был подумать о том, для кого этот мир предназначен. Это их мир, и я стал одним из них. Мне трудно писать вам об этом, но я потерял магию. Окончательно и бесповоротно. Вот так. Я понял это пару дней назад, когда отправился навестить своего знакомого в местном магическом квартале и вдруг понял, что я не вижу никакого квартала — просто бульвар, маггловские магазинчики — и все. Герми, я так и слышу, как ты говоришь сейчас: «Гарри, а ты все хорошенько проверил? Может быть, ты просто ошибся адресом? Нет, моя хорошая, я не ошибся, я вернулся туда еще дважды, подходя с разных мест — ничего. А потом прямо передо мной неудачно аппарировали два мага, и, увидев меня с разинутым ртом, тут же достали палочки, чтобы наложить Обливиэйт. Знаете, я даже не почувствовал вибрации их магии в воздухе. Будто они просто помахали в мою сторону палочками из японского ресторана… А вчера я попробовал принять перечное — я не могу больше пить зелья. Вы не знаете, бывают ли на свете супермагглы? Думаю, бывают, потому что я стал именно таким.

Не думаю, что моя жизнь теперь сильно изменится, потому что я живу, как маггл, с тех пор как уехал из Англии, то есть уже около года. Просто зная, как относятся к таким, как я, в магическом мире, ну, к магглам или сквибам, я решил рассказать вам все сам. Чтобы вы не удивлялись, если мы когда-нибудь встретимся. Кстати, а вы же можете приехать ко мне! Нет, я понимаю, сейчас, когда малыш только родился, вам не до этого. Да и мне надо за июнь сдать всю сессию, так как мы договорились с моим другом в июле поехать в Дубровник — там у его родителей ресторан, будем работать официантами! Да, мне самому смешно. Видимо, эта та работа, для которой я и рожден в этой жизни!

Извините, если я вас расстроил, я и сам несколько загрустил. Но кроме вас я никому не могу об этом рассказать. Кстати, Герми, если ты скажешь, что наверняка есть способ помочь мне, я тебя разочарую — такого способа нет. Тот мой знакомый из магического квартала, к которому я шел, но так и не смог дойти, предупреждал меня, что рано или поздно это случится. Не знаю, догадывался ли он о том, кто я на самом деле — он уже очень старенький и уже лет пятьдесят как уехал из Англии, так что мог и не догадаться. Он сказал мне, что если я срочно не куплю палочку и не вернусь в мир магов, не брошу всю эту маггловскую ерунду и прочее, то процесс будет необратим. Я не хочу менять свою жизнь, в конце-концов, это то немногое, что мне удалось построить самостоятельно. То, чем я мог бы гордиться…

Да, если захотите посмотреть, как я сейчас выгляжу, просто кликните на ссылку — здесь мои фотки в университете и в городе. Красивый парень рядом со мной — мой приятель Драган, а девушка с черно-фиолетовыми волосами — его подруга Хелена. Ну и моя — боевая.

Пишите, если, конечно, будете и дальше дружить с магглом (Шучу!).

Ваш Юэн Эванс, супермаггл».

Я кликаю на «отправить», не медля, чтобы не передумать.

_______________________________________________________________________________________

Ваш Юэн Эванс. Супермаггл: -images/5/593lp.jpg/

_______________________________________________________________________________________

И на следующий день в университете мне как-то значительно лучше, мы опять шутим с Драганом, опаздываем на лекцию, так что профессор Сикорски минут пятнадцать мурыжит нас под дверью, а потом милостиво позволяет войти. А потом идем в деканат, где Драган в лицах изображает, как трудно его старым родителям в одиночку справляться с рестораном в разгар туристического сезона в Дубровнике, и как они ждут нас. Он не забывает рассказать и про катастрофальную бомбежку (слава Богу, хоть не задирает прямо в деканате футболку, чтобы показать оставшийся якобы с тех пор шрам на животе, который он на самом деле получил в армии, неудачно упав с брусьев!), и про отца — героя войны, и про матушку, которая выплакала все слезы… Так как выносить все это больше десяти минут невозможно, декан разрешает нам троим — Хелене, мне и Драгану — сдать сессию досрочно, то есть до конца июня, а если договоримся с преподавателями, то и раньше.

Придя домой, я обнаруживаю в почте душераздирающее письмо от Гермионы, но оно меня… да, я уже перегорел, я не жду сочувствия или помощи. Да, ей безумно меня жалко, да, она уверена, что что-то можно придумать. И она рада, что я пытаюсь найти себя в новой жизни. Все очень ожидаемо. А завтра крестины Харви, и она, действительно, пригласит лорда Довилля. Нет, не в крестные и не на крестины, потому что он распугает гостей. Просто зайти к ним. Потому что он много для них сделал, да он просто все для них сделал, а люди должны прощать друг друга. И для меня было бы неплохо, если бы я простил его. Моя Гермиона просто не в курсе, что я давно его простил. И что я … что я, дурак, так и люблю его, но это не имеет теперь никакого значения. Той моей жизни, где были она и Рон, Северус, Драко и Кейт, чертов Люциус Малфой, Кингсли, Фадж… ее больше не существует.

Потом приходит возмутительно бодрое письмо от Рона — то, что и пишут друзья в подобных случаях. Все образуется, не переживай, и не такое бывало… Нет, такого еще не бывало, Рон, но я… я бы и сам не понял ничего пару месяцев назад — подумаешь, магия исчезла, как исчезла, так и появится. Пустоту невозможно объяснить. Когда жизнь, как песок, убегает сквозь пальцы — как ты покажешь всем, что после этого осталось у тебя в руках? А еще через пару дней тон их писем становится вообще очень спокойным — как будто они решили, что если мы не говорим о проблеме, она перестает существовать. Вместо этого моя почта полнится фотками Харви — маленький краснолицый комочек на руках у мамы, а вот и у папы, вот Луна держит его на крестинах, а вот Джордж неумелыми большими руками принимает орущего младенца из рук священника. Все, как обычно, хотя у меня никогда не было и не будет детей, наверное, но все и так ясно. И только одна фотография приковывает мое внимание — на ней Харви один в кроватке, увешанной яркими игрушками, но на него будто падает тень. Свечи или лампа сзади, так что на подушке я вижу только темный контур фигуры. И я не могу ошибиться. И я немедленно захлопываю ноутбук. Это не моя жизнь. Больше не моя.

У нас теперь новый календарь, мы живем по новым часам. А на них очень быстро бегут стрелочки. И у нас уже середина мая, на мне несколько несданных работ, два реферата… И месяц времени на то, чтобы ликвидировать все мои проблемы.

Так что все последующие недели мы с Драганом и Хеленой сидим, не поднимая задов, в библиотеке, я щелкаю по клавишам ноутбука исключительно с целью запечатлеть очередную умную мысль в на глазах обретающей плоть курсовой. Ну и справляюсь о здоровье маленького Харви, конечно. И ни слова больше о магии.

А в конце июня мы все сдаем и уезжаем в Дубровник. Ресторан родителей Драгана называется Luna e mare. Я снимаю комнату в небольшом домике недалеко от моря и покупаю подержанный мопед веселого желтого цвета, чтобы ездить на нем на работу. Вот так. Как говорил мой дядя Вернон? «Запомни, Поттер, никакого волшебства не существует!» Мне кажется, он оказался прав.

46. День рождения покойного

Вечера, теплые, бархатные, ласковые, когда шум голосов из ресторанов и кафе заглушает негромкий шелест моря, а бессчетные огни отражаются в воде. Лодки чуть покачиваются на гладкой темноте… Вечера принадлежат не нам. Странно — я столько времени провел у моря, почти год у пиратов… Вудсворд, таверна — мне требовалось разрешение, чтобы пойти на пляж. Я бежал, чтобы изменить свою жизнь. И вот опять — ты знаешь, что в нескольких десятках метров от тебя медленно остывают камни, вобравшие в себя солнечный свет, и море, подобно огромной кошке, лениво трется о них — а ты бегаешь с подносами вниз и вверх по лестнице, карандаш торчит у тебя за ухом, из кармана деловито выглядывает блокнот. Да, Юэн, ты умеешь организовать себе жизнь, в которой ты опять не можешь делать то, чего тебе хочется! Или ты просто не знаешь, как это бывает… Завтра тебе двадцать четыре, а ты все еще не в курсе. Скажешь, не было времени, чтобы научиться? Уже не смешно.

Нас давно покинул последний посетитель, а мы вчетвером — я, Драган, Хелена и Матея все еще стоим на кухне, трем тарелки, ножи, вилки, бокалы, сразу же заполняя ими подносы, чтобы затем накрыть все это белыми полотенцами и оставить пока что здесь, на столах, в ожидании завтрашнего банкета.

- Надеюсь, завтра никаких купаний? — спрашивает Хелена, но, думаю, она это несерьезно.

Вряд ли завтра хоть кому-нибудь из нас будут позволены такие вольности — вместо обещанных тридцати пяти человек Райчич в итоге пригласил пятьдесят, да еще приведет с собой целый оркестр. Ну, разумеется, не симфонический, но их тоже человек семь. А еще он пожелал, чтобы мы расставили столы таким образом, чтоб оставалось место для танцев… Он, вероятно, думает, что мы волшебники… да-да, и за ночь сможем увеличить нашу верхнюю террасу минимум вдвое. Боюсь, у нас не получится, хотя именно мне и Драгану надо будет завтра утром осуществить практически нереальный план переустройства.

- Драган, а мы завтра что, для обычных посетителей вообще не работаем?

Не знаю, зачем я об этом спрашиваю. Хочется верить, что просто так. Или все же нет? Вы кого-то ждете, мистер П… , простите, мистер Эванс? Вы-то с какой стати?

- Да нет, утром столики внизу будем обслуживать — часов до двух. А потом все — Райчич назначил сбор на четыре. Нам бы управиться.

- А кухня?

- А кухня только для небольших заказов — пицца там, салаты, напитки, мороженое…

Почему-то я в тот момент думаю о мистере Робертсе. Он так и не зашел к нам больше с тех пор, как помог нам сдвинуть с места чертову машину. Скорее всего, уехал уже. Наверное, теперь попивает свою минералку в Пуле или в Венеции. Я становлюсь сентиментальным, старею, наверное.

- Слушай, а кто такой этот Райчич?

Странно, что я спрашиваю об этом только сегодня, ведь вся возня с подготовкой к завтрашнему празднеству длится уже недели две: мы заказываем какие-то особые вина, которых здесь не купишь, еще что-то… я, честно говоря, не сильно в это вникаю. Я знаю только, что Стефан Райчич -друг отца Драгана, но все эти приготовления … уж как-то чересчур даже для хорошего друга. Хелена обреченно вздыхает — видимо, она уже не раз слышала о том, кто такой Стефан Райчич.

- Как, ты не знаешь?

Драган демонстрирует удивление, но я же вижу — он готов немедленно приступить к не менее чем получасовой лекции на тему «Стефан Райчич и его роль в истории Южной Далмации», хотя уже явно перевалило за полночь. Хелена все же не выдерживает:

- Боже мой, Драган, я тебя умоляю — первый час ночи! Можно без подробностей? Если Юэну так интересно, завтра, когда все будут произносить тосты за здоровье юбиляра, все и услышит.

- Нет, я же быстро…

Драгану очень хочется похвастаться тесным знакомством с местной знаменитостью, каковой, насколько я понял, Стефан Райчич и является. Вот интересно, почему мне было совершенно неинтересно до сегодняшнего дня, кого мы тут завтра собираемся чествовать? Да все потому, драгоценный, что ты так и ухитряешься жить в полудреме — между прошлым и будущим, так и не знаешь, на какой бережок поставить ногу. Вот у тебя уже месяца три как нет никакого пути назад — а ты все еще не даешь себе труда вникнуть в то, что творится вокруг тебя. К чему ты себя теперь-то готовишь? Изволь послушать… И я действительно слушаю о том, как живут достойные люди в мире магглов, нет, в твоем, в ТВОЕМ мире, Юэн! И, словно завороженный, смотрю, как полотенце в моей руке стирает остатки влаги со стенок высокого пивного бокала, тянусь за следующим — еще один ровный кружочек тонкого стекла на подносе, еще три — и ряд заполнится… И мне кажется, слова Драгана гремят в моих ушах, потому что его рассказ начинается очень просто:

- Да Райчич — он просто герой!

Я раньше где-то слышал это слово…

- У него и орден есть, — продолжает мой приятель, словно орден является единственным неоспоримым подтверждением героического статуса…

Знаешь, Драган, орден был и у меня… Но это я, а не Стефан Райчич, сейчас протираю стаканы на кухне твоего ресторана…

- О, это точно теперь до утра!

На этот раз не выдерживает Матея, потому что ей тоже хочется спать, а история Райчича, кажется, принадлежит к категории семейных и городских преданий, которые следует уважать и хранить, но которые, что тоже вполне понятно, давно набили оскомину. Так что она склонна взять дело в свои руки и просветить меня без излишней патетики:

- Все просто, Юэн! Ты же знаешь про блокаду Дубровника. Мы еще маленькие были: нас отец отправил с мамой к тете в какую-то глушь, где о войне и слыхом не слыхивали. Только когда новости включали, все собирались у телевизора и охали. А папа здесь остался, потому что боялся за дом и ресторан. И Райчич тоже, хотя у него никакого ресторана, конечно, не было — он всю жизнь в университете преподавал, да и сейчас преподает. И они оба — и он, и папа — были в местном ополчении. У Райчича еще и жена погибла в самом начале при обстреле.

- Да ну, Матея, ты так рассказываешь, словно он просто так герой, от нечего делать — жена погибла, дети у родственников — почему бы не погеройствовать? Да если бы не он, тут от архивов и музеев вообще бы ничего не осталось! А потом, когда город восстанавливали… Да он…

- Все, умолкаю, — примирительно заявляет Матея. — Завтра Юэн прослушает полный курс «Стефан Райчич в молодые и зрелые годы». Можем его приставить лично к юбиляру.

Я в ужасе машу руками — только этого не хватало! Меня до сих пор тошнит от речей, тем более, помпезно-героических, которых завтра, это уж совершенно точно, будет произнесено немало.

- Да не слушай ты ее, — говорит мне Драган. — Он классный мужик. Сам завтра увидишь — дети, внуки. Он даже потом на молоденькой реставраторше женился. Так что жизнь бьет ключом!

- Да я же уже его видел. Только без жены и детей…

- Точно. Ты же к нему ездил.

- Все, немедленно спать! — объявляет Хелена, покончив с последней тарелкой. — Нам завтра тоже предстоит подвиг, хотя не дадут ни орденов, ни почетных грамот. Исчезни, Юэн! Как только ты уедешь, он уймется, — и она подмигивает мне, скашивая глаза на своего жениха.

И я исчезаю в лабиринте ночных улиц, улыбаюсь, ощущая легкий ночной ветерок на лице. Не спите, люди славного города! У вас нигде не завалялось флагов? Может быть, трубы? Фанфары? Ну, хотя бы белые платочки? Нет? А жаль… Посмотрите, вот едет тот, у кого тоже когда-то был запланирован подвиг… Прямо вот так, после завтрака. Практически ежедневно… Шины его железного коня не причинят ни малейшего вреда вашим мостовым. Он движется бесшумно, как и подобает тем, кто некогда был героем, но не смог им оставаться.

Заведя коня в стойло, я устраиваюсь на скамейке около дома, чтобы еще раз поразмыслить о только что услышанной истории другого героя, который справился с жизнью… Который вот теперь, окруженный детьми, внуками и друзьями, имеет право на юбилей… Не знаю, почему меня царапает именно эта, в общем-то, довольно типичная для этих мест, история. Наверное, потому, что я так и не смог понять какого-то закона мироздания, где как раз и говорится про жизнь и про тех, кто спешит на помощь…

И мне вновь приходит на ум печальная повесть о мистере Поттере. Она, словно дым от моей сигареты — такая же призрачная, бесплотная. Такая, что ветер легко подхватывает ее и уносит в никуда. Да, в ней говорится о маленьком зеленоглазом мальчишке — победителе Волдеморта, бывшем авроре, бывшем друге, бывшем… впрочем, что бы я ни назвал сейчас, все, что относится к Поттеру, будет «бывшим». Потому что он попросту не справился с тем, чтобы что-то из того, чем он когда-то пытался быть, стало ему впору. Может быть, он слишком легко отступался от своего, да, в глубине души считая, что есть и другие, более достойные люди, которые должны занять его место под солнцем? Наверное, с мистером Поттером от рождения что-то было не так. У него была любимая — она его бросила, у него были друзья — он решил, что им лучше будет без него, он был влюблен — и не смог простить. А раз он сам не мог ни простить, ни выслушать, мог ли он ожидать, что с ним поступят как-то иначе? А еще он думал, что рядом с тем, кого он любит, для него уж точно не найдется места. Потому что… ну, он же никчемный мальчишка, так, прихоть одного могущественного мага.

И тогда ему показалось, что тот, другой, которого он назвал Юэном, сможет лучше постоять в этой жизни за них обоих. И вместе они решили, что Поттер должен умереть. Вместе у них получалось действовать жестоко и слаженно — с их губ легко слетали заклинания, за которые можно было угодить прямиком по ведомству сэра Энтони, вместе они научились лгать, притворяться и добиваться своего. Вдвоем они даже легко справились с поттеровской сентиментальностью и привязчивостью — им не было жалко тех из его друзей, кого они по тем или иным причинам не пожелали посвятить в свои планы. Поплачут и забудут, решили они. Что ж, надеюсь, Драко, Кейт, Лиз, Тео и сэр Энтони действительно успели забыть меня за этот год и не стали меня оплакивать. Раз я решил, что мне не место в их мире, я тем самым как бы сказал им, что и им нет места в моем.

С одной стороны, мне немного жалко того, с кем я некогда был знаком под именем «Гарри Поттер». Он был неплохой парень, такой любящий, немного бесшабашный, нет, не немного, нет, разумеется, он был совершенно безмозглый, очень уязвимый, до смешного доверчивый — и за все это он заплатил сполна. Он так и не понял, куда деваются герои, когда сказка заканчивается. Он не знал, как по сказочным канонам им положено жить дальше, хотя он честно пробовал, но у него почему-то ничего не вышло. Он женился на принцессе — она оказалась свинаркой, он жаждал новых подвигов, но они были никому не нужны — и его отправили в тюрьму. Он был готов умереть за своих друзей — а вышло так, что у каждого свой путь в жизни, и тебе не дано пройти его за других. Он так и не научился ходить своими путями. А потом, нет, тоже не сразу, но когда он понял, что он обычный человек, а обычному человеку, как это ни смешно, нужна порой опора в жизни, банально, но ему тоже было нужно то, что называют поддержкой, любовью…о, вот тогда-то у него уже ничего и не было. В общем, он так и не узнал, куда деваются герои, и поэтому дал на этот вопрос свой незамысловатый ответ — они умирают. И умер. И Юэну Эвансу пришлось справляться дальше в одиночку.

А еще, наверное, у судьбы во всем, что касается пламенных юных спасителей человечества, неистребимое чувство юмора — мистеру Поттеру она выбрала в спутники не розовощекую златокудрую фею, призванную услаждать его жизнь россыпью радостей. Нет, сейчас я точно знаю — единственный человек в этой жизни, которого я мог бы назвать «моим», был совершенно мне непонятен, непредсказуемо жесток и невероятно нежен, коварен, изменчив. Он любил власть — и в то же время легко отказывался от нее, он одним щелчком пальца выбрасывал меня из своей жизни — и давал другим, совершенно посторонним, гораздо больше того, что они могли себе представить. Совершал глупости из-за меня — и ни разу толком не попытался выяснить, что же на самом деле произошло в мае прошлого года.

Поэтому докуривай, герой, и отправляйся в койку. Потому что завтра в Luna e mare банкет славного семейства Райчичей с множеством перемен блюд и живой музыкой, завтра ты должен одновременно быть во множестве мест, угождать и улыбаться. Подвиги стали тебе неинтересны? Носи подносы, разве не ты сам так упорно готовил себя к жалкой жизни? У тебя нет амбиций? Смотри, не перепутай заказ, Юэн! Завтра в полночь твой день рождения? А тебе не плевать? Надеешься на чудо? На чудо, которого ты не заслужил…

* * *

Я просыпаюсь от какого-то невероятного беспокойства, которое, кажется, открывает глаза вместе со мной — как и водится здесь в июле и августе, утро безмятежно яркое и уже жаркое, не оставляющее ни малейшего сомнения в скором наступлении беспощадного дневного зноя. У Юэна Эванса есть еще пара часов на то, чтобы поспать, в ресторан ему только к 10 (да-да, нам же надо двигать столы…), так что он имеет полное право видеть свои сладкие маггловские сны еще часа два. А вот тому, чей труп нашли в Темзе чуть больше года назад, о, вот ему отчего-то не спится! Что в его положении представляется вовсе уж нелогичным. Поэтому тот парень с растрепанными черными волосами и чуть заметной отметиной на лбу в виде стершейся молнии ближе к виску долго смотрит на себя в зеркало, несмотря на то, что еще только семь утра, и отчего-то пытается поправить несуществующие очки на переносице. «Привет, Гарри», — грустно говорю я себе, — «что-то не спится сегодня, а? Зачем ты поднял меня в такую рань? Вспомнил, что сегодня в полночь тебе двадцать четыре? Глупый ты, Гарри. Тебе просто не может быть так много лет, ты утонул, когда тебе и двадцати трех не было. Что написано на кладбище, там, где ты позволил похоронить чужое тело рядом с родителями, а? Ты решил уйти? Вот и получай теперь все, что тебе причитается. Твое имя больше не значится в магической книге жизни. Вместо тебя живет хороший парень, Юэн, оставь его в покое. Он закончит университет, может быть, откроет ресторан в этой прекрасной теплой стране, или станет банковским клерком. Что? Скучно? Хорошо, менеджером в международной компании… Звучит уже лучше? Ты же сам мечтал о покое. Гарри Поттер, наша старая мертвая знаменитость…

Мертвые знаменитости не ходят по утрам купаться к морю, и в этом отношении жизнь Юэна Эванса имеет свои преимущества — он натягивает майку и видавшие виды шорты, берет полотенце и неспешно направляется вниз по улочке, круто спускающейся к морю, к еще пустынному в этот ранний час городскому пляжу. Вот соседи поливают из шланга цветы, растущие в кадках и заодно булыжную мостовую перед домом. Вчера вечером, нет, конечно, была уже глубокая ночь, я уже собирался ложиться, когда мне, как уже было несколько раз за последние дни, вновь померещился странный металлический отблеск практически напротив моего окна. Будто лунный отсвет на капоте автомобиля… Которого здесь ни у кого нет. Я подхожу ближе — здесь, под большим раскидистым деревом, на земле могли бы остаться следы шин — но я ничего не вижу, соседи уже успели обильно оросить древесные корни из шланга. Еще поищи окурки, идиот…

И я спускаюсь вниз, скорее, скорее, ведь утром так легко верить в то, что можно все изменить в своей жизни. Перекликающиеся голоса во двориках, звон посуды из кухни, стук открываемых оконных створок. А на пляже ты просто отталкиваешься от камня — пусть не так легко, как это выходит у Драгана — уходишь под воду, видишь, как твои загорелые руки рассекают упругую прозрачную водную гладь. Мне все время кажется, что такие вот утренние купальщики, как я, не в силах потревожить покой, накопленный морем за ночь. Будто бы мое тело не оставляет следов. Вода смыкается за мной и остается непотревоженной. Я плыву и плыву вперед, словно намереваюсь пересечь вплавь Дубровницкую гавань.

Да, ранним утром проще верить в хорошее. И я, уже устраиваясь с нехитрым завтраком на подоконнике моей комнатушки, стараюсь рассказать себе новую историю о бывших героях. Такую, с которой я мог бы легко дожить до сегодняшнего вечера, встретить завтрашнее утро, а также и любое другое, которых, в этом я практически уверен, будет у меня еще немало. И не надо ждать, что ровно в полночь в твою хижину явится добрый великан с волшебной палочкой в виде розового зонта, достанет из складок своего безразмерного плаща несколько помятый торт и скажет: «С днем рожденья, Гарри!»

Нет, я же сам выбрал ту жизнь, которой живу сейчас. Почему же я вот уже год позволяю этим воспоминаниям пить мою душу? О том, что было с нами когда-то, о том, как совершал глупости, нет, не только глупости… Там, в этих приключениях… в них же было и немало хорошего. Как кофе в моей чашке, как теплый огонек моей зажигалки. Когда-то, навсегда прощаясь с Джинни, я мечтал о волшебном сосуде, в который можно запечатать все хорошее, что было у нас, чтобы просто сохранить, не растерять, чтобы то, что некогда освещало мою жизнь с ней, могло существовать и дальше, не желая знать ничего о ее предательстве. Почему бы мне не попытаться сохранить хотя бы другое… Солнечный зной пиратского острова, звон оружия, раздававшийся с плаца, грубоватые подначки Вудсворда, мою чистую ярость, переливавшуюся через край, когда я кружил на белом песке, стремясь нанести моему сопернику как можно больший урон, и бестрепетно встречая его удары? Все, что случилось там — такое невероятное, живое, оно же всегда пребудет со мной? Я потерял магию — но кто отнимет у меня воспоминания об острове Кес, о моей так и несбывшейся любви? О дружбе с Драко, с Тео? Если только я сам. Не этим ли я занят весь последний год? Наказывая себя за то, что было когда-то?

Да, я покинул мир магов, сам стал магглом — но разве это не то, чего я хотел сам? Может быть, мне пора, наконец, в полной мере принять ту жизнь, которую я выбрал для себя? И не тащить за собой свое прошлое, как тяжелую якорную цепь, а просто взять с собой, перекинув через плечо, как легкую поклажу. То, от чего я вынужден отказаться, но вовсе не обязан зачеркнуть или забыть.

Я перестану притворяться Юэном Эвансом — я просто стану им в полной мере. Я напишу письмо в компанию, где подрабатывал еще зимой, переводя на английский договоры и прочие документы. Они же предлагали мне работать у них. Миссия не показалась мне достойной? Ничего, теперь я стану более сговорчив и перестану считать те занятия, которые предлагает мне мир магглов, скучными и бессмысленными. Если тебе недоступен магический фрегат — пойди и заработай себе на небольшую яхту.

Но я все же дам себе этот последний день, день, когда я еще позволю себе постоять на перепутье. Подарок. Мистеру Поттеру от мистера Эванса. Не знаю, чего я жду… Но пусть это будет последний день рождения, когда я вспомню о том, что все, что написано в моих документах — ложь, а то, что нигде не значится — правда. Всего один день. И буду ждать, как умеют ждать только дети. Пусть я и не получу ничего. Просто тогда, когда я проснусь на следующий день, я уже точно буду знать, что мне делать дальше. Закрой глаза и досчитай до десяти! Теперь можешь открывать! Только сегодня. Можно? Да ладно, конечно, валяйте, чего уж там, говорит сговорчивый Юэн, а Поттер, завладевший его мопедом, без конца озирается по дороге в Luna e mare, потому что он, дурак, решил, что сегодня судьба с какой-то стати явит ему чудо. Но, сколько бы он ни озирался, он вряд ли заметит на своем пути что-нибудь новое — разве что яркую афишу, извещающую, кажется, о скором открытии фотовыставки в Морском музее. И название какое-то нелепое — Поттеру как раз по душе такие: «Воспоминания о несбывшемся лете…» Ну да, наверное, что-то концептуально-душещипательное: брошенные шезлонги под осенним дождем, раскачиваемые ветром полосатые пляжные зонтики, одинокий детский мячик, который гонят к берегу серые волны… Или на афише были пальмы? Нет, с какой стати, мне, наверное, показалось… Не возвращаться же.

- О, наконец-то, — говорит мне Драган вместо приветствия.

- Вроде я вовремя?

- Ну да, — соглашается он, — но нас папаша поднял ни свет, ни заря, так что мне кажется, что все опаздывают.

Думаю, родители разбудили его часов в восемь. Могли и пожалеть. В девять.

И начинается тот бесконечный день — мой последний день между миров. Ветер свищет изо всех щелей, принося мне то фруктовые ароматы пиратского острова, то горечь и соль Кеса, сухой хруст камней, осыпавшихся в пещере под нашими шагами, то вдруг швыряет мне в лицо пригоршню колкой мокрой крупы, что слепила глаза нам с Герми, когда мы сидели на крыше ее дома, глядя на черный корабль. Дым сигарет, что мы курили на Гриммо, заглушая наше неловкое молчание, в котором уже ничто не могло быть сказано… Миндаль и вишню… Голос сэра Энтони за стеной моей камеры. Завтра я заткну все щели. И начну забывать.

Мы идем разгружать машину с фруктами — а я все смотрю куда-то вглубь переулка, прижимая к себе огромный арбуз, пока Драган не окликает меня. Шаги на еще не наполнившейся людьми улице? Тень, упавшая на стену дома? Да нет, мне просто показалось… С какой стати мне ждать кого-то? Тем более того, кто не возвращается к своему прошлому. Того, кто, даже бросив все, что некогда разделяло меня и его, просто продолжает жить своей собственной жизнью?

— Юэн, ты расстанешься с этим арбузом или нет? Там в машине их еще штук двадцать — и все наши.

Да, конечно, сейчас… И еще пара ящиков с теми фруктами, что я некогда принял за фиолетовые чесночные головки… Метель кружит вокруг меня, все плотнее вбирая в свой кокон. А на улице плюс тридцать, и мы с Драганом двигаем столы на верхней террасе, пытаясь совершить невозможное.

- Давай их буквой «П» поставим — тогда в центре хоть место какое-то останется. Где они собираются танцевать?

Да, вот теперь бы уставить еще вокруг нашей «буквы» пятьдесят стульев… А снизу все тот же ветер, который дует туда, куда он хочет, приносит мне голоса. Совершенно обычные — они заказывают пиццу или мороженное, просят принести еще колу. Но я всякий раз вздрагиваю, если слышу английскую речь, мне все кажется, что я должен спуститься. Зачем? Посмотреть? Проверить? Удостовериться, что даже сегодня лорду Довиллю не взбредет в голову явиться к нам, чтобы заказать салат из осьминогов и белое вино?

Ветер играет белыми скатертями, которые все никак не желают ровно ложиться на столы, надувают щеки, словно паруса большого фрегата…

Я стою у парапета, ограждающего верхнюю террасу ресторана и смотрю на бухту: лодочки, кораблики, катера — все, как обычно. Неспешная курортная суета, однообразная, расслабляющая:

- Драган, а Дубровник что, с моря обстреливали?

Он смотрит на меня, как на идиота:

- Ага, целая пиратская флотилия Югославской армии… Подошли и обстреляли из пушек. Я же тебе говорил — у них артиллерия на высотах стояла, сзади города. А с моря флот просто перекрыл выход из бухты. Но беженцев они пропускали.

Ну да, разумеется, он же мне даже показывал несколько разрушенных домов, когда мы ехали сюда на автобусе. А мне все грезятся корабли под черными парусами.

- Все, здесь вроде все сделали, — будущий ресторатор по-хозяйски обводит взглядом расставленные столы, покрытые идеально белыми скатертями. — Пошли на кухню за посудой.

И я рад снова оказаться внизу, чтобы просто так, краем глаза, взглянуть на тех, кто сейчас устроился за столиками. Неизменная тетка с детьми, балующимися с кетчупом, молодая пара — перед ними Хелена только что поставила два запотевших бокала с обжигающе холодным Битер Лемон. Просят принести пепельницу.

- Пошли, — дергает меня Драган, — Хелена здесь и без нас разберется.

Как странно сегодня движется время… Мне кажется, невыносимо медленно, и в то же время уже перевалило за полдень, скоро мы закроем и нижний этаж, больше не принимая гостей со стороны. Мой ветер набирает силу — вот Драко и Кейт размахивают мечами, словно танцуя. А потом ей надоедает, она попросту бросается на него с кулаками, они падают на белый песок дальнего пляжа, она продолжает молотить кулаками, конечно, несильно, просто так, ради шутки — и в их волосах блестят мириады крохотных кристалликов. Ветер набирает силу, мне становится зябко, а Драган утирает пот со лба — думаю, в районе нашей кухни температура вот-вот перевалит за сорок. А у меня… всюду дыры, щели, пробоины — вот-вот хлынет вода. Еще полчаса… Матея устанавливает перед входом табличку, что мы закрыты на спецобслуживание. Ты ведь знаешь, кого ты сегодня ждешь, Гарри? Боишься даже себе признаться? Уже в октябре того года никто не мешал лорду Довиллю сняться с якоря — он остался в Лондоне. Ты уверен, что он знает, что беглый Поттер жив? Ты уверен… Уже три месяца мое местонахождение ни для кого не является тайной. Лорду-пирату не интересны покойники. Но ты вздрагиваешь всякий раз, когда твой взгляд невольно падает на входную арку ресторана.

В два часа наша маленькая кухонная команда в количестве четырех человек отправляется накрывать столы на террасе. И это счастье, потому что, начиная с этого момента и до полуночи, я, по крайней мере, буду занят, так что не смогу представлять себе пиратского капитана, вдумчиво читающего табличку, извещающую о том, что ресторан закрыт для посетителей.

Райчич с супругой и старшим сыном появляется примерно в 15 30, и отец Драгана, закончив с приветствиями, поцелуями, объятиями и поздравлениями, лично ведет его наверх инспектировать проделанную работу. С этого момента юбиляр уже может принимать гостей, потому что они вскоре начинают появляться — с цветами, подарками, поодиночке, парами или семьями. Мы едва успеваем поздороваться с каждым и уже кружим вокруг новоприбывших, уточняя их пожелания. Заполняются столы, голоса пока напоминают ровное жужжание непотревоженного роя насекомых, иногда, правда, словно всплески, сквозь это гул пробиваются отдельные выкрики — они давно не виделись, кто-то совсем не постарел, а дети-то выросли — ого-го! Должно быть, это приятно — люди из городской управы, поднимающие тосты за твои былые и нынешние заслуги, красавица младшая дочка, которой достаточно просто произнести «Дорогой папа!» — и ты уже растроган до слез. Интересно, а могло бы такое быть у меня? Кто знает? Там, в той жизни, которую я оставил… если бы все пошло так, как и должно было идти… Да, конечно, нам с Джинни перевалило бы за шестьдесят, наши дети говорили бы тосты в нашу честь, за нашим столом собирались бы постаревшие друзья.

- Дорогой Стефан! Разреши сегодня, в твою честь…

«Дорогой Гарри! Сегодня, когда я знаю тебя уже больше пятидесяти лет, разреши мне честно признаться тебе…» И дальше что-то вроде того, что они сейчас говорят Райчичу. Как трудно было бы представить себе свою жизнь без него… Все, с кем я был знаком, могут легко представить свою жизнь без меня…

- Юэн, — Хелена осторожно трогает меня за локоть, — немедленно оберни бутылку салфеткой! Кто так вино наливает?

Черт, я и забыл! Засмотрелся на героя. У героев бывают внуки и красивые молодые жены, уютные дома и интересная работа. Их ждут и рады видеть. В их честь разливают вино по бокалам, шкворчит мясо на кухонных сковородах, смешиваются, наполняя вечерний воздух, тысячи запахов — простых и изысканных. Острые и свежие, терпкие винные, сладостные фруктовые… А в шесть появляются музыканты. Ударные, гитара, саксофон, скрипки, несколько вокалистов в национальных костюмах — я чуть было не сшибаю их с лестницы, устремляясь за «боеприпасами» в погреб. И там меня, словно волной, накрывает эта невероятная варварская музыка — у нее привкус морской соли и горячего воздуха, что, кажется, плавится в послеполуденные часы перед твоими глазами, в ней бесконечная ночь с огнями, что дрожат, отражаясь в воде, в ней нагретые острые скалы и прозрачная глубина. И в моих волосах вновь запутывается ветер, которого здесь нет.

Они действительно танцуют, устраивая что-то наподобие хоровода, и им не требуется никакое заклятие магического расширения — а ритм и несколько резкие голоса поющих женщин только подстегивают их.

- Они же столы опрокинут, — с ужасом говорит мне пританцовывающий Драган, когда я ставлю на небольшой столик у входа принесенное снизу вино.

А Райчич уже подмигивает нам, машет рукой, призывая присоединиться к гостям, я сдуваю со лба взмокшую от пота челку, и мы тоже каким-то непостижимым образом оказываемся в кругу танцующих — мои руки на плечах Матеи и Хелены. Мы не помеха сгущающемуся ночному сумраку, мы словно часть его. Мне кажется, стоит просто сделать шаг из ослепительного поющего и играющего круга света — и ночь поглотит нас без остатка, не оставляя следов.

Но потом наступает какой-то момент, когда что-то ломается в этом безудержном веселье. Им-то кажется, что надо просто перевести дух, присесть, выпить еще по бокалу, обнять старого приятеля, которого не видел лет десять, но, сколько бы они не говорили себе, что смогут веселиться до утра, пик уже пройден — музыка становится напевнее, голоса тише.

- Все, мы это пережили, — шепчет мне Хелена, проходя мимо, и мы начинаем обходить гостей, выясняя, что они хотели бы в качестве десерта.

У меня все же получается улучить момент и сбежать покурить к арке, ведущей в Luna e mare — послушать рокот голосов вечерних прохожих, полюбоваться на их гротескные черные тени на мостовой. Прикрыть глаза и вспомнить о ветре, который трепал свет факелов на пристани пиратского острова в ночь нашего побега.

Гости начинают расходиться ближе к полуночи — вначале, около одиннадцати, это всего лишь пара беглецов, но вот их исход становится похожим на ручеек — все быстрее, все шире. Господа и дамы из городского управления чинно прощаются, раскланиваясь напоследок с родителями Драгана, провожающими всех у выхода. И вот уже шумные компании выплескиваются из Luna e mare на свободу городских улиц. Наконец, закончив благодарить всех и за все — музыкантов за песни, нас за старание, родителей Драгана — за дружбу, вечер — за тепло, море — за таинственный блеск и прохладу, а небо — за звезды, Стефан Райчич, ведомый детьми и женой, тоже покидает нас.

- Ну что, по койкам?

Драган ужасно доволен тем, как мы сегодня отработали, хотя и валится с ног от усталости.

- А столы поставить, как было?

Я спрашиваю не оттого, что меня переполняет рвение сделать еще что-нибудь полезное. Нет, я же тороплюсь — мне надо проверить подарки под елкой… Ну, так бывает — ты вот ждешь, ждешь, ничего нет — и время начинает словно уплотняться для тебя. Потому что думаешь, что вот сейчас, конечно, и не могло быть ничего в течение дня, а вот вечером, ночью — точно, обязательно что-то будет.

- Юэн, ты меня слышишь? Завтра придем пораньше и расставим столы. Что с тобой творится весь день?

- Ерунда, я просто забегался.

Я хлопаю его по плечу. Если я скажу сейчас, что я загадал желание, а оно не сбылось — что он подумает?

- До завтра, не опаздывай, — напутствует он меня.

Я вожусь с цепью — ключ все никак не хочет попадать в маленькое отверстие в замке, завожу мопед и машу ему рукой.

Я еду очень медленно, вглядываясь в еще довольно многочисленных ночных прохожих, все ожидая, что вот сейчас такой знакомый высокий силуэт отделится от стены дома, вынырнет из-под козырька одного из уже закрытых магазинчиков, чтобы окликнуть меня. Нет, никто в этот поздний час не тревожит одинокого путника — я добираюсь до дома без помех, открываю калитку, борясь с глупым желанием обернуться, чтобы вглядеться в ночные тени. Никого. И поднимаюсь к себе наверх, ускоряю шаг, все еще на что-то надеясь. На что? Хочу найти лорда Довилля у себя в мансарде? Да, ведь подъезжая к дому, я зачем-то вглядывался в темное окно своей комнаты. Хотел различить там огонек тлеющей сигары?

Еще даже не зажигая света, я спешу включить ноутбук. Да-да, говорю я себе, там же наверняка поздравление от Рона и Герми. Можешь даже ничего себе не рассказывать, Гарри — там не будет ни строчки от пиратского капитана…

Да, конечно, мои друзья поздравляют меня, желают… надеются… К черту бы они пошли со своим «счастья», «здоровья», «удачи»! На фотографии, присланной мне на этот раз, я вижу их троих — Рыжего, Герми и Харви на руках у матери. Неподвижное изображение дарит мне их застывшие улыбки. Харви, должно быть, уже месяца три — и он тоже чему-то улыбается.

Я вновь спускаюсь к калитке, закуриваю, сажусь на садовую скамейку. С днем рождения, Гарри… Мы же договорились — больше никогда, забудь, ты обещал. Все, время вышло. Просто иди спать. Но отчего-то медлю.

47. Мотоциклист на обочине

Уже, наверное, второй час ночи, когда я готов окончательно признать, что даже в мой день рождения чуда произойти не может — все чудеса имели место в моей жизни кучно, до достижения мной восемнадцатилетия. Так что я аккуратно тушу сигарету, кладу бычок в специально предназначенную для этих целей консервную банку, которую прячу под садовой скамейкой, и уже было собираюсь подняться в мою комнату, как вдруг мне приходит в голову совершенно идиотская мысль. Раз уж я не могу по-человечески отметить свой настоящий день рождения, потому что Юэн Эванс праздновал свой 23 декабря, так кто мешает мне сесть сейчас на мопед и проехаться на то самое место на выезде из города, где мы тогда, в самый последний день нашего безумия, сидели на скалах и пили вино из бутылки с узким горлышком, как и положено настоящим пиратам? Если бы я подумал еще, мысль показалась бы мне на редкость идиотской, но это какой-то порыв, с которым я не могу совладать. Мне надо ехать — и все. И единственное разумное, что я делаю, — я надеваю мотоциклетный шлем, чего не делаю практически никогда.

Я медленно покидаю жилые кварталы, не желая потревожить мирно спящих обитателей домов с крохотными утопающими в цветах балкончиками. С соседней улицы доносится рокот мотора большого автомобиля, странно, там вроде ни у кого таких нет, и разгоняюсь, только выехав на трассу, которую мы не зовем иначе как дорогой самоубийц, потому что узкая дорога вьется вдоль скал, обзора в поворотах никакого, а с другой стороны обрыв и море. И очень условное ограждение. Но те, кто проезжают здесь на машинах, особо не думают снижать скорость, а в случае мотоциклистов (моторист — так это называется здесь), думаю, руководствуются нехитрым девизом: хороший мотоциклист — мертвый мотоциклист. Куда меня несет в этот поганый день рождения? Но я хочу посидеть на тех скалах, и ничего не могу с собой поделать.

Я уже практически покидаю город — освещения никакого, но мне остается не больше километра, я прибавляю, как вдруг сзади меня будто царапает свет фар, пока только пробегая отраженными бликами по отвесной стене, вдоль которой я еду. Здесь дорога ведет к виллам, так что те, кто носится здесь по ночам, точно не станут церемониться. И меня тут совершенно не видно, так как дорога делает чуть заметный поворот, так что по моим расчетам водитель приближающейся машины заметит меня только тогда, когда нас будет разделять пара метров. А свет фар уже прорезает ночь, он едет с дальним светом, отчего мне кажется, что в темноту протянулись огромные белые щупальца. Я инстинктивно прижимаюсь к скале, рокот мотора все ближе, я уже различаю шелест шин по асфальту. И то, что происходит дальше, я не могу себе объяснить ничем, кроме постоянства моей несчастливой звезды.

Машина проносится мимо на приличной скорости, но водитель меня замечает и чуть подает в сторону, так что сбоку остается около метра, но от ее стремительного движения меня будто волной чуть отбрасывает к скале, куда я и сам уже вжался так, что чуть ли не лезу вверх на своей Веспе. И этого оказывается достаточно — я почему-то сам и не подумал сбавить скорость, так что легкое касание колеса о камень под каким-то неправильным углом оказывается роковым — мопед отбрасывает вбок, я не успеваю поймать его и, все еще продолжая двигаться, заваливаюсь на дорогу. «Только не в пропасть» — это последнее, что я успеваю подумать, все еще лихорадочно сжимая руль. А ко мне уже стремительно приближается асфальт, освещенный тусклым светом передней фары моего мопеда.

Вероятно, от удара я на несколько секунд теряю сознание, так как реальность, которую я вижу теперь весьма нечетко, явно успела сделать без меня несколько оборотов. Я обнаруживаю себя лежащим на середине дороги, куда меня отбросило после падения от этого злополучного касания о скалу. Всего-то несколько миллиметров…Чуть зацепился колесом. Что лежишь, Эванс? Думаешь, у тебя есть что-то общее с магическим мальчиком, который мог падать с любой высоты, зная, что для его спасения достаточно просто щелчка пальцев доброго седобородого волшебника? Зачем ты только что несся по трассе, чтобы посидеть в темноте на тех самых скалах, где говорил человеку с беспощадными черными глазами, что у нас еще есть время? Туда, где каждый проигрывал последний раунд своей битвы за другого, как казалось тогда, а вышло, что за себя. Нет, милый, Юэн Эванс должен позаботиться о себе сам, к нему не летают фениксы, неся волшебную шляпу в клюве. И никто не плачет над его ранами. Так что просто собери себя с дороги, нечего лежать посередине, ожидая, когда тебя переедет следующая роскошная тачка, отскреби себя от асфальта, забейся в нишу. Может быть, если тебе повезет, от твоего мопеда что-то осталось. И кто-нибудь довезет тебя до больнички. Посмотри, может быть, твой мобильный еще при тебе и даже работает? Юэны Эвансы должны сами прогрызать себе путь в этой жизни, они никому не сдались. Запомни это, наконец, ты давно уже не центр мироздания. Радуйся, что на тебе был шлем, который почему-то слетел при ударе и откатился в сторону, туда, далеко, к самому обрыву.

Я пытаюсь приподняться, к счастью, я ощущаю руки и ноги, значит, хоть позвоночник не сломан. Но я не могу встать, получается только ползти, так как, как только я пытаюсь подняться хотя бы на четвереньки, я ощущаю, что мир за это время как-то кардинально поменял свое поведение — он перестал быть устойчивым.

А тем временем автомобиль, свет фар которого так напугал меня, прорезав темноту, словно широкое лезвие, теперь вновь оказывается совсем близко. Он медленно сдает назад, так что я различаю, правда, очень расплывчато, белые огни заднего хода, неспешно надвигающиеся на меня. Мне вновь становится страшно — вдруг сейчас он просто не заметит меня, лежащего на асфальте рядом с моей желтой Веспой? Мне бы хоть чуть-чуть отползти в сторону, но я не могу, потому что вдруг перестаю понимать, где она, эта сторона. Но нет, он останавливается в нескольких метрах от меня, я слышу мягкий хлопок водительской двери, такой приглушенный звук может издать только дверца дорогой машины… Вряд ли он станет со мной возиться — я весь исцарапан, в крови, только салон ему изгажу. Может быть, хоть вызовет скорую? Если не побоится, что они подумают, что это он сбил меня… Шаги в моем направлении, тихо шуршат мелкие камушки, осыпающиеся здесь со скалы на дорогу. Драган всегда говорил мне, что это плохое место… И вот уже совсем рядом с моим лицом появляются ноги, обутые в открытые сандалии, я, неожиданно сфокусировав взгляд, рассматриваю худощавые щиколотки, покрытые загаром, редкие волоски на них. А мир вокруг меня переваливается с боку на бок, болтается и бликует, словно серебристый шарик, подвешенный к самому потолку на дискотеке.

Водитель тем временем, кажется, пытается выяснить, что же со мной такое, спрашивает сначала на очень плохом хорватском, а затем, не дождавшись ответа, на безукоризненном английском, и теперь вот опускается рядом со мной на корточки. «Are you hurt?» — повторяет он уже совсем близко, но я не вижу его лица. Странно, я же только что видел ноги. А мир раскачивается все сильнее, и фигура, сидящая рядом со мной, тоже участвует в этих колебательных движениях. А когда он говорит: «Are you hurt, Harry?», я понимаю, что мой мозг, видимо, поврежден. И хватаюсь за единственную спасительную мысль, что еще вмещается в моей голове:

- Если Вам не трудно, отвезите меня в больницу.

А сумасшествие продолжается, потому что дальше мой собеседник, чье лицо по-прежнему не доступно для восприятия стремительно сдающих свои позиции органов чувств, говорит: «О, Мерлин, что у тебя болит, ты можешь сказать?» Он наклоняется еще ниже, и я улавливаю легкий запах дорогой туалетной воды, запах, который я никогда не спутал бы ни с каким другим.

Это просто наваждение, говорю я себе, я лежу один на дороге, в полной тьме, я не могу двигаться и я схожу с ума.

- Пожалуйста, отвезите меня в больницу.

- Гарри, посмотри на меня! Ты меня узнаешь? Что с тобой?

Этот низкий бархатный голос, его голос… Пятнадцать человек на сундук мертвеца… Я ждал его весь день, боясь признаться себе в этом. Йо-хо-хо, и бутылка рому! И вот теперь я сошел с ума — один, ночью, на Дубровницкой трассе. Пей, и дьявол тебя доведёт до конца. И он пришел ко мне, подтверждая неотвратимо наступающее безумие, словно черт Дэви Джонс…

А его цепкие пальцы уверенно и быстро ощупывают мои руки, ноги, ребра — я слышу вздох облегчения. Он чуть приподнимает мне голову — больно.

- У тебя кровь, — говорит мой морок, — ты голову разбил. Ты же вроде был в шлеме? — и опять задает этот невероятный вопрос: Гарри, ты знаешь, как меня зовут?

- Да, — говорю я и не могу сфокусировать взгляд. — Ты черт Дэви Джонс. И пришел забрать меня в ад.

И тут на меня накатывает тошнота, потому что крутящийся мир вовлекает в свой бешеный танец и мой сжавшийся желудок.

- Меня сейчас вырвет.

Он как раз успевает повернуть меня чуть набок, чтобы я не испачкал майку. А потом делает еще что-то, потому что я не вижу никаких зловонных пятен у моего носа.

- Легче? — спрашивает он и продолжает нестерпимый допрос. — Гарри, ты не узнаешь меня?

- Пожалуйста, — прошу я, — у меня что-то с головой. Мне кажется всякое. Скажите лучше сами, кто Вы.

- Гарри, это я, Северус, лорд Довилль, Северус Снейп, если тебе так угодно. Такого ты знаешь?

Я знаю, этого не может быть. Значит, я просто не пришел в себя. В то же время, я помню, что меня только что тошнило. Тогда, вероятно, я в сознании. И я вижу зажженные фары его машины. И если на секунду представить себе, что это действительно он сидит сейчас рядом со мной на асфальте и поддерживает мою голову, то мне стоит оказаться как можно дальше от этого места. Потому что лорду Довиллю не нужно то, что от меня осталось. Это вообще никому не нужно. Если даже, как мне и мечталось еще зимой, он искал меня, то что ему делать с тем, что он в итоге нашел? Какой маг захочет, чтобы рядом с ним оказался не просто маггл, а маггл всех магглов, на которого не действуют даже зелья и заклинания? Зачем ему пустая оболочка прежнего меня? Лучше выбросить ее сейчас, чем еще несколько месяцев таскать с собой, мечтая избавиться. Мне не место там, где обитают такие, как он. Как не было места рядом с мамой для моей тетки или Дадли рядом со мной. Я стану банковским клерком и буду объяснять бабушкам, как правильно пользоваться счетом и снимать деньги с карты. Я сам заслужил такую миссию в жизни, я знаю. Когда я убил того зеленоглазого парня, которого мог любить капитан Довилль.

Я сейчас должен собрать последние силы и сказать ему, что меня больше нет, что тот, кого стоило искать и любить, действительно умер. Потом будет гораздо сложнее, поэтому я сделаю это сейчас.

- Северус, — я пытаюсь говорить твердо, но и голос плохо слушается меня, — отвези меня в больницу и забудь. Я потерял магию. Вообще. Я хуже, чем мой дядя. На меня даже зелья не действуют. Я не нужен тебе такой. Просто отвези меня в больницу. Так будет лучше для всех.

А потом Бог отпускает мне грехи.

- Я знаю, что ты потерял магию, Гарри, — буднично говорит он. — Пойдем в машину, пока не подоспела полиция. Совершенно не желаю объяснять им, что это не я тебя сбил. Я живу здесь недалеко, мы поедем ко мне, мой сосед врач. Все будет в порядке. Ну же!

И он подхватывает меня под мышки, стараясь, чтоб моя голова оказалась у него на плече.

________________________________________________________________________________________

Мотоциклист на обочине 1: -images/600/612f.jpg/

Мотоциклист на обочине 2 (более кровавый вариант): -images/856/613jt.jpg/

________________________________________________________________________________________

- Голова очень болит, — шепчу я.

- Думаю, у тебя сотрясение мозга, — спокойно говорит он, подталкивая меня к пассажирской двери своей машины, которую он каким-то невероятным образом успел открыть.

- А мопед? — теперь, когда я сказал самое страшное, мне вдруг становится жалко эту раздолбанную желтую колымагу, носившую меня по всему побережью.

- Может быть, купим новый? — Северус уже садится рядом со мной на водительское место, однако не торопится отъезжать, набирая номер на своем мобильном.

- Я на него полгода копил.

- Мы очень напряжемся и наскребем на новый к Рождеству. Честное слово, — но он все же оборачивается и левитирует (да, вроде это так называется) мою Веспу на заднее сиденье своего автомобиля.

А в его телефоне тем временем раздается чей-то голос, Северус отвечает, включая поворотники, и медленно выезжает на трассу. «Сэмюэль», — то, что он говорит, я слышу какими-то отрывками, — «можете сейчас подойти ко мне? Да нет, я не подобрал оборванца на дороге. Не собираю всех разбившихся мотоциклистов… Нет, он не местный… Сэмюэль! Да знаю я его!…. долгая история… Если есть препараты… Думаю, сильное сотрясение мозга. Нет, переломов не вижу. Да, весь в ссадинах… Пять минут».

Мы едем не очень быстро, он пристегнул меня ремнем безопасности, велел, чтоб я держал голову, не съезжал в бок. Дом какой-то трехэтажный, вроде белый, в глубине сада. Он включает с пульта шлагбаум. И тут рядом с нами оказывается еще кто-то, он идет рядом с машиной, но мне сложно удерживать внимание, я же смотрю, как к нам медленно придвигается дом, и он тоже немного покачивается.

- Гарри, что, опять тошнит? — Северус вовремя успевает отстегнуть ремень и помочь мне свеситься за борт.

Потом они вдвоем, Северус и тот, кого он называл Сэмюэль, тащат меня по ступеням в дом, я не могу понять, далеко нам или нет, укладывают на диван, а кругом все приглушенно кремовое, не белое. Приятно, если бы не пыталось двоиться. Я не стану разглядывать обстановку. Пытаюсь прикрыть глаза.

- Не спать, молодой человек, пока не спать! — это говорит мне Сэмюэль, наверное, врач, потому что он низко наклоняется ко мне и очень интересуется моими зрачками. — Подбородок к груди прижмите. Не можете? Прекрасно! Смотрите на меня! Северус, и Вы на него посмотрите. Видите, зрачки разной величины? И глазные яблоки, вот, видите-видите, будто подергиваются. Сильнейшее сотрясение мозга! Две недели строгого постельного режима. Думаю, стоит отвезти его в больницу!

- Нет. Вы сами знаете, какие здесь больницы. И врачи не лучше.

- Будете возиться сами? Уколы, таблетки, режим?

Мне кажется, доктор ирландец. Я не вижу его лица, даже когда он ко мне наклоняется, вижу только рыжеватые волосы. А он тем временем обрабатывает мне рану где-то в районе уха, совсем не больно, я даже не морщусь, и перевязывает голову белым. А когда наклоняется Северус, перед глазами только что-то темное — как штрихи. Наверное, брови и глаза. А волосы он, конечно, собирает в хвост, или заплетает в косичку. Как все пираты. «Их мучила жажда, в конце концов, им стало казаться, что едят мертвецов», — я улыбаюсь.

- Северус, что он такое говорит? — я различаю их голоса над моей головой просто как фон к плавному вращению предметов перед глазами.

- Плюньте, Сэмюэль, Вы сказали, ноотропил? Да, я понял, холод на голову, болеутоляющие, немного подождать, да, потом успокоительные.

- За ним надо всю ночь наблюдать, Северус! Вы готовы всю ночь не спать? Вы его вообще хорошо знаете? Мало ли, что он англичанин! Нормальные англичане его возраста не работают в ресторанах Дубровника, Вам в голову не приходило?

- Сэмюэль, я знаю его не по ресторану.

- Тогда что? Сбежал от мамы и папы?

- Нет.

- Надеюсь, никакого криминала.

Небольшая пауза. По его голосу мне кажется, что пират невесело усмехается.

- Никакого.

- Тогда что? Северус, Вы рискуете, приводя в свой дом таких вот молодых людей, подобранных на дороге.

- От любовника он сбежал! Вы довольны?

- От кого?

- От меня. Давайте ноотропил и идите спать. Я все сделаю.

Не знаю, как чувствует себя ирландский доктор после последней фразы, но его докучливый голос мне больше не мешает, становится приятно тихо, несколько минут меня ничего не тревожит, а потом тишину нарушает резкий звук разрываемых упаковок от ампул и шприцев, скрежет напильника по стеклу.

- Сожми кисть несколько раз.

Я сжимаю, а он уже ругается, что у меня такие тонкие вены.

- Не дергайся.

- Как тогда,— говорю я. — Как тогда на острове, помнишь?

Он не отвечает, а еще через мгновение что-то очень холодное ложится мне на лоб.

- Твинки, — пытаюсь выговорить я. — Я не вижу Твинки.

- Там не на что смотреть.

Чуть поворачивает меня на бок, опять какой-то укол.

- Я не вижу тебя.

- Как Твинки? — он, кажется, усмехается.

- Нет, просто плывет все.

И тут я вспоминаю про Драгана. Про то, что завтра в одиннадцать мне надо быть в ресторане. Даже если я сейчас сдохну, мне надо предупредить его. Где мой мобильный?

- В шортах у тебя твой мобильный. Кому ты собрался звонить?

- Я же работаю, знаешь, в Luna e mare. Там Драган.

- Знаю.

Я не спрашиваю его, откуда он знает про ресторан и про Драгана, наверное, за две недели постельного режима это выяснится как-то само собой. Я очень плохо соображаю, но пока ясно одно: я у него, он подобрал меня на дороге, вряд ли это была случайность, но… Он знает про магию… Он что, искал меня? Потом, потом, я потом обо всем подумаю, да, я спрошу его, только вот пусть перестанет болеть голова. Я останусь сейчас здесь, а он, даже если он и не настоящий, пусть он мне просто снится. Как подарок. На мой день рожденья.

- Набери, пожалуйста, номер. Драган Вуйчич. Мне надо предупредить.

- Ты еле говоришь.

- По-хорватски точно лучше, чем ты.

Северус набирает номер и дает мне телефон, и я, мобилизовав все свои способности к связной речи, говорю, как мне кажется, очень быстро, пытаясь достучаться до моего заспанного приятеля, говорю, что упал с мопеда, что у меня сотрясение мозга, что я не приду на работу не только завтра, но и в ближайшие две недели, и чтоб он искал мне замену.

- Где ты, Юэн? Ты в больнице? Я приеду!

- Где я? — спрашиваю я у Северуса. — Он хочет приехать.

- Вилла Maritime сразу за выездом из города к северо-западу. Может приехать утром.

Я передаю это Драгану, сил объяснять, где я и у кого, и почему я здесь, у меня уже нет. Успеваю только сказать, что нет, никто меня не сбил, что упал сам, и меня подобрали по доброте душевной. А Северус уже забирает у меня трубку, обрывая связь. И впихивает мне в рот какую-то таблетку.

- Тебе не будет неприятно, если я с тобой посижу? — спрашивает он, поправляя холодный ком у меня на лбу.

Почему мне должно быть неприятно?

- Нет, не будет, — не рискую просто кивнуть головой.

И какое-то время мы оба молчим, потому что у меня нет сил говорить, а он понимает, что любые звуки для меня сейчас мучительны. И через несколько минут, видимо, это начинают действовать лекарства, что-то расслабляется у меня внутри, будто невидимые струны, натянутые где-то в районе груди и желудка, перестают дрожать. Тогда я ставлю руку на локоть, поворачиваю к нему ладонь и широко растопыриваю пальцы — и он понимает мой жест, потому что соединяет наши руки и крепко сжимает пальцы в замок.

- Северус, послушай, — шепчу я, начиная погружаться в сон.

- Что? — он наклоняется к самым моим губам.

- Пятнадцать человек на сундук мертвеца, Йо-хо-хо, и бутылка рому! — сдерживая нелепый смех, начинаю я.

- О, Мерлин! — он вздыхает, но я не могу прекратить.

- Пей, и дьявол тебя доведёт до конца. Йо-хо-хо, и бутылка рому! Их мучила жажда, в конце концов…

А он неожиданно продолжает, по-прежнему сжимая мою руку, продолжает дальше своим низким голосом, как и раньше, завораживающим меня:

- Им стало казаться, что едят мертвецов.

Что пьют их кровь и мослы их жуют.

Вот тут-то и вынырнул чёрт Дэви Джонс.

Он вынырнул с чёрным большим ключом,

С ключом от каморки на дне морском.

Таращил глаза, как лесная сова,

И в хохоте жутком тряслась голова.

Сказал он: «Теперь вы пойдёте со мной,

Вас всех схороню я в пучине морской».

И он потащил их в подводный свой дом,

И запер в нём двери тем чёрным ключом.

- Я всегда знал, что это про тебя, — говорю я, погружаясь в сон под эту жуткую сказку.

48. Вилла Maritime (часть первая)

Почему здесь всегда просыпаешься рано? Я не знаю, может быть, от близости моря, от невероятно свежей утренней тишины, только подчеркиваемой негромким плеском волн. Или от аромата трав… Задавал себе этот вопрос и прошлым летом, и этим, а впервые заметил, когда мы были на острове Кес…

Но вот сегодня мое пробуждение далеко не так приятно, потому что у него несколько причин, и только одна хорошая. Во-первых, у меня дико болит голова, как будто в нее аккурат посередине лба всадили металлический клин и теперь пытаются загнать его глубже. Во-вторых, я бы не отказался узнать, где здесь ванная со всеми сопутствующими удобствами… Причем вопрос о том, смогу ли я дойти туда сам при такой непростой ситуации в голове, представляется отнюдь не праздным. И, наконец, приятная причина — на моих ногах поверх одеяла я ощущаю некую тяжесть, причем тяжесть эта иногда пытается пошевелиться и вздыхает во сне. Видимо, он так и просидел со мной всю ночь, потом перебрался в ноги и все-таки заснул. Как большой пес, думаю я, хотя он убил бы меня за такие мысли.

Мне кажется, я даже и не двигаюсь, разве что пытаюсь сжать и разжать пальцы, чтобы убедиться, что это невероятное пробуждение на его вилле мне не снится, что это не очередной обман, которыми так щедро одаривали меня в последние месяцы мои сновидения. Но и этого достаточно, чтобы грозный пиратский капитан немедленно проснулся — он всегда спит очень чутко. И просыпается мгновенно. Это я тоже хорошо помню.

- Ну, ты как? — спрашивает он сразу же. — Меня видишь?

- Лучше, чем вчера, но нечетко. И голова болит ужасно. И, Северус, где у тебя тут ванная?

- А зачем тебе ванная? — издевается, но тут же вспоминает, что я тяжело пострадавший в ДТП мотоциклист. — Пойдем, я тебя провожу.

Когда я встаю, большая комната на первом этаже дома, видимо, гостиная, до которой меня вчера только и смогли дотащить, немедленно затевает хоровод вокруг моей незначительной персоны, так что мне даже хочется сказать предметам обстановки, что я не заслуживаю столь навязчивого внимания с их стороны. Вот ко мне, покачиваясь, приближается шкаф, а за ним уже торопится камин, то раздувая, то, наоборот, втягивая, каменные бока. «Попробуй глаза закрыть», — советует мне бывший пират, — «все равно висишь на мне, какая тебе разница, куда мы идем».

- Только ты со мной в ванную не ходи, — стыдливо прошу я.

- А то что?

- Я стесняюсь.

- А если ты упадешь?

- Подберешь меня потом.

Я справляюсь и не падаю, получается даже немного умыться, правда, в зеркале я практически не вижу своего лица — так, некий овал, и он тоже не приветствует стабильности, стремясь ускользнуть от меня за край зеркала. Северус как раз успевает подхватить меня под руки, когда я слишком увлекаюсь зазеркальным путешествием.

- Тяжелый ты, черт, — говорит он, сопровождая меня обратно к дивану.

Когда он опять укладывает меня на подушки, я вдруг с удивлением замечаю, что практически раздет — на мне только плавки, а вот на плечах, предплечьях, на груди и еще много где налеплены маленькие и не очень, беленькие квадратики и прямоугольники пластыря.

- Да, пострадала золотая шкурка, — говорю я, а вот больная голова очень мешает мне улыбаться.

- А ты злопамятный, — откликается пират откуда-то сверху, приступая к разрыванию упаковок лекарств и шприцев.

- У меня просто память хорошая.

Мне все же удается скривить губы в подобии улыбки. Жаль, что Северус, по всей видимости, набирающий сейчас в шприц снадобье, предназначенное для моего организма, не может этого оценить.

- Как ее только тебе вчера не отшибло. Руку давай.

Я всегда дергаюсь, когда чувствую, как иголка подбирается к моей вене, и он это прекрасно знает.

- Не дергайся, а то буду колоть в кисть, будешь ходить с синими руками.

- Я вообще пока ходить не планирую. Ты мне не давай снотворное, а то сейчас Драган приедет. Как ты с ним будешь объясняться?

- Он не говорит по-английски?

- Говорит. Примерно как и ты по-хорватски.

- Да, тогда мы, пожалуй, подождем со снотворным. Если тебя не тошнит, я бы попробовал тебя покормить.

А вот болеутоляющее он вкалывает мне в задницу, не торопится, тщательно выбирая место…

- Да, а тут вот шкурка не золотая, — злодейски комментирует он.

- Я голым по пляжу не хожу.

Странно, но мне совершенно не трудно общаться с ним. Как будто и не было этих полутора лет. Я часто думал, что будет, если мы встретимся, представлял себе его холодный злой взгляд, такой, как тогда, в Министерстве, когда он вернул мне дом на Гриммо и ключи от сейфа в Гринготтс. И я сказал, что мы ничего не должны друг другу. И все же мечтал, да, каждый день мечтал о том, что вот он возьмет и найдет меня. А вышло так, что он просто подобрал меня на дороге, ведущей от Дубровника к пригородным виллам…

- Северус, а как так получилось, что ты…

- О, к тебе начинает возвращаться сознание! — не может удержаться от комментариев, но садится рядом со мной на краешек дивана. — Гарри, боюсь, что человек с больной головой не очень готов слушать повествование о том, как получилось, что я подобрал на трассе раненого мотоциклиста, которым по случайности оказался ты. Я ехал вчера от тебя, потому что не застал тебя дома. Вот и все.

- Ты меня искал? — я не верю, но в тоже время глупо было бы предполагать, что вчера все произошло случайно.

- Я бы сказал, что я тебя нашел.

Конечно, звонок, выведенный от подъездных ворот прямо в дом, не мог не раздаться в менее подходящий момент, но у Драгана есть такая особенность — появляться неожиданно и именно тогда, когда ты его не ждешь. Так что пират, чуть сжав перед уходом мои пальцы, поднимается и идет открывать, а я лежу в ожидании англо-хорватского представления в исполнении их обоих и радуюсь, что головная боль начинает понемногу отступать. Они появляются очень скоро, действительно, пытаясь наладить межнациональное общение, только вот у Драгана такой английский, что он путает «car» и «care», а Северус не желает признавать наличие в славянских языках склонения и весьма бойко разговаривает одними корнями. Так они пытаются выяснить обстоятельства вчерашнего происшествия, не жалея ни мою голову, ни мои уши.

- Драган, Северус, — пытаюсь взмолиться я, — пожалуйста, помолчите.

На Драгана мой удручающий вид — я не вижу себя со стороны, но думаю, повязка на голове, пластыри, наклеенные по всему телу, и зрачки, которые у меня, как вчера сказал доктор, разного размера — производит неизгладимое впечатление, он на секунду замолкает, а потом бросается ко мне, голося во все горло:

- Юэн, Матерь Божия, что с тобой? Как это могло случиться? Это он сбил тебя, да? А теперь держит здесь, чтоб не отвечать в полиции?

Я вновь терпеливо пересказываю ему все, что вчера произошло, уверяю, что хозяин виллы тут совершенно не при чем.

— А ты его вообще знаешь? — Драган, похоже, озаботился сейчас тем же вопросом, что и вчерашний доктор, только наоборот. Для него коварный злодей вовсе не я, а Северус. — Ты его, наверняка, даже и не разглядел, как следует.

Я не могу видеть лорда Довилля четко, но вполне могу себе представить, какое впечатление он мог произвести на моего хорватского друга. Богатый мужик, живущий на шикарной вилле, роскошная машина у ворот, длинные черные волосы, заплетенные в косичку, серьга в виде змеи, держащей в зубах крупный изумруд. Я не знаю, носит ли он ее сейчас, но я видел что-то зеленое у него в ухе, так что, скорее всего, это она. И абсолютно зверское выражение лица, если он чем-то недоволен. Мафия на отдыхе…

- Драган, я его хорошо знаю. Мы случайно здесь встретились, но я знаю его уже… — я подсчитываю, — лет тринадцать. Я знаю, на кого он похож, — говорю я, предваряя дальнейшие расспросы. — Ты сейчас скажешь, что он похож на пирата, или на наемного убийцу, или на всех сразу. В крайнем случае, на наркоторговца. Это не так, я тебя уверяю.

- А он тебе кто?

Я буду милосерднее, чем Северус вчера, и не стану ошеломлять Драгана подробностями наших отношений с хозяином виллы.

- Если я скажу, что он мой бывший профессор, ты отстанешь?

- Так я тебе и поверил.

- Тогда пусть будет дальний родственник. Хотя насчет профессора — чистая правда.

- Профессора на таких виллах не живут.

- Почему не живут? Живут, как видишь.

Драган наклоняется ко мне ближе, думаю, бросает сейчас на бывшего пиратского капитана опасливый взгляд, потому что тот никуда не уходит, а стоит в дверях, скрестив руки на груди. Я толком ничего не вижу — только силуэты, и те то двоятся, то расплываются. И тут мне впервые приходит мысль о том, что из-за вчерашнего падения вся моя дорогостоящая коррекция зрения могла просто полететь к чертям… Если я еще и ослепну — я могу считать, что получил от жизни все, что мне причиталось.

- Слушай, если я правильно понял то, что он мне сказал… Он говорит, чтоб я съездил к тебе на квартиру и забрал твои вещи. И сказал хозяйке, что ты туда больше не вернешься. Ты в курсе?

Вот это уже интересно… Значит, он решил забрать меня к себе… Даже не предупредив. Я, конечно, могу сейчас надуться, изобразить гордое выражение на поцарапанном лице, сказать, как ты мог решить за меня и прочее. Кстати, эта вот последняя фраза, насчет как ты мог, это абсолютно риторический вопрос. Он, конечно, мог решить за меня. Он не мог этого не сделать, он, думаю, не умеет иначе. А какие у меня другие варианты? Отправиться в местную больницу? Красиво, гордо и независимо. И меня там залечат так, что я выйду оттуда слепым заикой с палочкой. Кто будет ухаживать за мной, если я сбегу домой? Никто не будет. Ну и главный аргумент — а кто меня отсюда выпустит? Ну и еще один — я больше не хочу никуда сбегать от него. Черт, я же совсем ничего не соображаю… Размяк тут — уколы, постель, он рядом. Есть же что-то очень важное… Что-то, что я еще должен спросить, еще раз, потому что ночью, на дороге… я же говорил ему про магию?

- Северус, — я обращаюсь к нему уже по-английски, — Драган правильно понял, что ты хочешь, чтоб он привез сюда мои вещи и сказал хозяйке, что я там больше не живу?

- Абсолютно правильно, — подтверждает он. А потом вдруг неожиданно добавляет: — Извини, что я тебя не предупредил, но тебе нужен хороший уход, комфорт, лечение и питание. И так целых две недели. Думаю, это проще всего обеспечить здесь. Работать после такой травмы ты не сможешь еще долго. В лучшем случае восстановишься к началу семестра.

К началу семестра… Но до октября еще так далеко. Значит, он знает, что я учусь. Занимательно…И не очень хочет, чтобы я работал в ресторане. Но это мы еще посмотрим…

- Да, Драган, — подтверждаю я уже по-хорватски, и эти переходы с языка на язык лишают меня, кажется, последних сил, — все правильно. Привози мои вещи, как сможешь. Не беспокойся, все нормально.

Драган пожимает мою руку, и у меня такое чувство, что он прощается с умирающим товарищем на поле боя. Неужели разбить голову, катаясь на мопеде, это такая трагедия?

- Ты найдешь мне замену?

Он, конечно, постарается, но это не так-то легко в разгар сезона, я должен сам понимать, хорошие официанты везде нарасхват, а найти неумеху сейчас, когда вот-вот, после пятнадцатого, понаедут итальянцы с семьями... Но пират уже прерывает поток его красноречия, я не слышу, что он говорит, думаю, ничего, просто смотрит. И Драган нас покидает, а я очень хочу снотворного!

Вообще я смутно помню это утро, так как мне реально совсем плохо. И Северус со мной почти не разговаривает, надеюсь, не потому, что ему не хочется — меня раздражают звуки. Меня выворачивает от запахов, так что я почти ничего не ем. А когда дневное солнце все настойчивее пытается заглянуть в высокие, от самого пола, окна первого этажа, бывший капитан, наверное, замечает, как я пытаюсь отвернуться и прикрыть глаза, и опускает жалюзи, нет, не так, как это делают маги, просто взмахнув рукой или палочкой — я слышу его шаги и шелестящий звук.

А потом пират возвращается, садится со мной рядом, кладет руку мне на грудь и спрашивает:

- Гарри, почему ты такой напряженный? Как будто весь в комок сжался. Тебе сейчас надо расслабиться, отдыхать, не думать ни о чем. В чем дело? Тебе неприятно, что я забрал тебя к себе?

А что я могу ему сказать? Тогда, на Кесе, я прямо спросил его: «Сколько у нас времени?» Сейчас я бы повторил свой вопрос, потому что… потому что мы, черт возьми, опять не говорим о главном, не задаем вопросов, не требуем ответов. Он просто подобрал меня на дороге, притащил сюда, заставил забрать вещи с моей квартиры. Он вообще-то понимает, какая у меня жизнь? Жизнь маггла? Кое-как выстроенная, но все же некое подобие своей жизни. А что сейчас, через две недели, когда я поправлюсь? Я не спрашиваю, как он нашел меня, а, главное, зачем он это сделал. Он опять вторгся в мою жизнь, не задаваясь вопросом о том, как ее вижу я.

- Северус, пойми, я… скажи мне, зачем ты искал меня? Ты ничего мне не объясняешь.

- Гарри…

Он осторожно берет мои пальцы в свои, словно пытается успокоить. Но как бы мне ни хотелось, я не должен позволить ему… Я не могу допустить, чтобы он оставался со мной просто из жалости. Он маг, я нет — этим для меня все сказано. Пусть я месяцами умирал от тоски по нему, но кто я рядом с ним? И потом — я совершенно не могу понять, что произошло там, в Лондоне, за время моего отсутствия. Если он и вправду поверил в мою смерть — почему не говорит мне ничего о том, какой же дрянью я оказался по отношению ко всем, не только к нему? Не настало время? Да, наверное, это не то, о чем говорят людям с больной головой. Почему я не вижу его лица? Но я скажу ему то, что должен, еще и еще раз. Потому что я хочу знать ответ. Я не хочу еще одних каникул, так что приходится собраться с силами и… Мне хочется верить, что в тот момент мой голос звучит вполне твердо, но, боюсь, выходит едва внятный полушепот, потому что пират склоняется ко мне ближе и пытается объяснить, что мне не стоит сейчас ни о чем волноваться.

- Северус, я понимаю, ты сейчас скажешь, мне нельзя много разговаривать, мне нельзя слушать. Мы сколько угодно можем читать друг другу пиратские стишки, но… Тогда, два года назад, у нас было десять дней. А сколько сейчас? Ты понимаешь, что я потерял магию? Тебе откуда-то известно про мою учебу, что-то, наверное, и про мою жизнь. Я уже больше года живу, как маггл. Ты подбираешь меня, я оказываюсь здесь, ты заставляешь меня бросить комнату, да, жалкую, но это место, где я жил… Чего ты потребуешь дальше? Или ничего? Я поправлюсь, мне надо работать, мне надо учиться, потому что кроме этого с точки зрения любого мага убожества у меня ничего нет. Я даже не вижу ничего толком, я не вижу твоих глаз, я не могу понять, как ты сейчас смотришь на меня…

- Гарри, — он проводит рукой по моей небритой щеке.

- У тебя ладонь стала мягкой…

- Я перестал возиться с оружием, — я слышу, что он усмехается.

И пауза — невыносимая, немыслимая… Я же не вижу его, почему он молчит? Не знает, как сказать? Не знает, что?

- Северус… не молчи, пожалуйста…

- Прости, я просто смотрел на тебя…, — подушечки его пальцев обводят контур моих глаз, мягко касаются скул, бровей, — я забыл, что ты толком ничего не видишь.

- Гарри, я не хочу тебя ни к чему принуждать, — продолжает он очень тихо, — я хотел бы, чтобы ты остался со мной. Насовсем, навсегда. Иначе бы не стал искать. Но решать тебе. Я не буду требовать, чтобы ты бросил учебу. Я не считаю, что это убожество. Не большее, чем варить зелья, представлять Магическую Англию за границей или заседать в Визенгамоте. Если хочешь, можешь работать в своем ресторане, хотя в сентябре мы могли бы просто куда-нибудь съездить. А потом снять или купить дом в Загребе, раз ты там учишься. Я хотел предложить тебе все это, когда ехал ночью к тебе. А вышло, что чуть не сбил тебя на трассе. И так даже лучше, потому что я не знаю, как бы посмотрел тебе в глаза, если бы ты был здоров.

- Тебе что, все равно? Северус, я же маггл… Даже гораздо хуже…

- Совершенно все равно. А что, должно было быть иначе?

И вот сейчас он меня целует. Впервые за эти почти два года…И ему не приходит в голову спросить разрешения. Его губы так же, как тогда, на острове, не терпят отказа, я вновь ощущаю их вкус, его язык, дразнящий мое небо, пробегающий по деснам, чуть толкающий и одновременно будто ласкающий мой, сейчас горький от лекарств. Мне кажется, за те два года, что его не было рядом, я разучился дышать. И вот сейчас вдруг вспоминаю о том, что это возможно.

- Миндаль, — говорю я. — И тогда тоже — миндаль и вишня.

- А ты весь пропах своим рестораном, — произносит он где-то совсем рядом. — Вот придешь в себя через пару дней — и мы тебя отмоем.

- А я тебя ждал, — признаюсь я, и у меня такое ощущение, что я сейчас расплачусь, да, такой вот позор в двадцать четыре года, — знаешь, сидел и курил около дома, а потом понял, что это невозможно. И поехал на те скалы… Но как ты будешь жить с магглом?

- Обыкновенно. Я же не спрашиваю, как ты будешь жить с магом.

Его голос, сейчас так близко… Я обхватываю его за шею, крепко-крепко, будто бы боюсь отпустить. Его руки под моими лопатками…

- Ты жив, Гарри, ты жив…, — шепчет он мне в самое ухо, словно сам не может в это поверить. — Гарри…

Мне тепло и щекотно от его дыхания.

И он тоже не отпускает меня. Почему-то я сейчас легко верю, что он — один из немногих людей на свете, кому совершенно плевать на то, что я потерял магию и готовлю себя к блистательной карьере банковского клерка. Счастье, такое невероятное, легкое, постепенно начинает заполнять меня. Будто меня окутывает облако, состоящее из белых кружащихся снежинок, лепестков, невесомых зонтиков облетевших одуванчиков… Они кружатся, кружатся… Спать…

- А у тебя вилла красивая? — все же спрашиваю я, уже еле ворочая языком.

- Очень. Потом посмотришь. Спи уже.

- Maritime… Звучит хорошо. Ma-ri-ti-me… Не уходи…

* * *

Мне кажется, я, конечно, могу и ошибаться, но ирландский доктор по имени Сэмюэль навещает меня на второй день, как раз вскоре после того, как Драган забрасывает мне мой ноутбук и жалкое подобие вещей из моей съемной квартиры. И передает пламенный привет и пожелания скорейшего выздоровления от моей квартирной хозяйки. Ну и от тетушки Доротеи, разумеется, и от Хелены с Матеей. Может быть, доктору понадобилось время, чтобы переварить то, что сказал ему Северус… В общем, он все же собрался с силами и выбрался проведать пациента. Он суетлив, как-то преувеличенно приветлив, и, произнеся пару общих фраз, почему-то просит хозяина оставить нас одних. Тот только хмыкает в ответ, и я слышу его удаляющиеся шаги.

- Ну, молодой человек, — очень бодро говорит доктор, — как мы себя чувствуем?

Интересно, почему он не мог спросить это при Северусе? Думает, что я подвергаюсь здесь пыткам и издевательствам своего бывшего любовника?

- Честно говоря, не очень, доктор. Простите, я не знаю, как мне называть вас…

- Можете просто Сэмюэль, без формальностей, — говорит он, придвигая себе кресло поближе к моему изголовью. — А Вас, молодой человек, как зовут?

- Юэн, Юэн Эванс.

- А мне показалось, что Северус называл вас как-то иначе.

О, да это же местный Шерлок Холмс! Он сходит с ума от безделья в своей лазурной гавани и думает, что в моем случае ему есть, чем поживиться. Я его разочарую.

- У меня просто двойное имя. Гарри-Юэн Эванс. Северусу больше нравится Гарри. А так для всех я Юэн. Впрочем, Вы тоже можете звать меня Гарри.

Так, доктору будет жаль расстаться с мыслью о том, что я живу здесь под чужим именем. Но ему придется. У меня такие документы, что ему не подкопаться.

- Вы все еще считаете меня авантюристом?

- Упаси Боже, Гарри! Просто то, что он сказал вчера ночью… Вы меня простите, я буду с Вами откровенен. Я знаю Северуса года три, хотя до этого лета он и бывал здесь нечасто. Вы не можете не согласиться, что он весьма своеобразный человек. Но я привык, он очень занимательный собеседник и вообще отличный сосед. Но когда он привозит ночью в свой дом парня, всего в крови, с разбитой головой, потом заявляет, что это его сбежавший любовник — что я должен думать? Я практически не мог спать две ночи… Вы уж меня извините, Гарри, я старый человек, но, может быть, Вам нужна помощь? Если это правда, и он, пользуясь Вашим плачевным положением, держит Вас здесь силой… Подумайте! Ведь можно же обратиться в полицию! Нет, Вы сами не сможете, но я мог бы…

Кажется, я сейчас скончаюсь от смеха, который я пытаюсь сдержать, а он резонирует в моей больной голове, буквально разрывая ее на части. Наконец, я набираю побольше воздуха и очень серьезно говорю ему:

- Сэмюэль, я очень ценю Вашу заботу, правда. Но Вы совершенно зря беспокоитесь. Меня никто здесь не держит силой. Что до сбежавшего любовника… Я, действительно, уехал из Англии во многом из-за него, но меня никто не преследовал. Мы просто поссорились.

Доктор вздыхает с явным облегчением. Нет, все-таки не Шерлок Холмс… Не готов он был организовывать операцию по спасению жертвы сексуального маньяка… Да и с местной полицией связываться иностранцу совершенно неохота. Тем более, когда сам живешь в таком комфорте — старенький доктор с хорошим доходом, на пенсии, вилла на побережье…

- Ну, тогда простите меня, Гарри. Просто сколько я знаю Северуса… никогда бы не подумал, что он…

- Что он гей?

- Ну да. Поймите, здесь такое место. Столько симпатичных парней крутится вокруг. Нет, я-то сам не такой, я вдовец, у самого двое детей. Но около него — никогда, никого. Никаких мальчиков… А ведь он богат, а богатство, сами понимаете… Не хотел Вас обидеть…

- Да бросьте Вы, — говорю я. — Мне, конечно, до Северуса далеко, но я тоже не совсем голодранец. Если Вы хотите, я Вам как-нибудь потом все объясню, а то сейчас очень голова болит.

- Ох, — доктор, наконец, вспоминает, зачем он пришел, — давайте-ка я посмотрю.

И он вглядывается в мои зрачки, удовлетворенно кивает, просит меня посмотреть на его палец, щупает мне затылок, слушает пульс, задает мне какие-то странные вопросы о том, как зовут королеву Британии (ответ дается мне с некоторым трудом). И менее дурацкие — тошнит ли меня, кружится ли голова, хорошо ли я переношу звуки («Нет!» — хочется заорать мне, но я сдерживаюсь), не мешает ли свет. Наконец, он зовет Северуса и выносит свой вердикт: я иду на поправку, но лежать мне еще и лежать. Минимум дней десять. И тут я вспоминаю о том, как вчера испугался, что могу ослепнуть. Как я мог забыть? Оттого, что у губ пирата был вкус миндаля?

- Доктор, а скажите, если у меня полтора года назад была операция по лазерной коррекции зрения, а сейчас я толком ничего не вижу, это же не значит…

- Будем надеяться, что все обойдется, — ласково говорит мне добрый доктор, не числя меня больше ни жертвой маньяка, ни охотником за чужим богатством. — Вы же сегодня видите уже лучше? Это говорит о том, что все должно постепенно восстановиться. Я зайду завтра, а Вы, Гарри, наблюдайте за тем, что и как Вы видите. В какое время суток изображение четче, когда нет. И не нервничайте, больше отдыхайте, здесь такая красота. Правда, Северус?

- Правда, — отвечает ему пиратский капитан лорд Довилль, — только он ведь всего этого не видит.

- Еще увидит. И уколы пока продолжайте. Я попробую договориться с клиникой, завтра хорошо бы отвезти Гарри на обследование.

Я издаю протестующее мычание.

— Не бойтесь, Гарри, ничего страшного. Это совсем недолго. Чтобы мы все были спокойны, что мозг не поврежден.

О, добрый человек, если бы ты знал! У меня, похоже, мозг поврежден с самого рождения, но вряд ли это выявит обследование в маггловской клинике. И он уходит, а когда пират возвращается в комнату, я все-таки не удерживаюсь и пересказываю ему наш разговор с доктором. А он вдруг говорит мне:

- Так, может быть, Гарри, ты поторопился? У тебя только что был последний шанс. Старый джентльмен помог бы тебе вырваться от меня — а так все, никто тебе больше не поможет!

И он смеется, долго-долго, чуть ли не до слез.

- Это я бы на твоем месте уносил ноги, Северус, — говорю я, когда он переводит дух. — Останешься с калекой на руках, у которого мало того, что магии нет, так еще и ослепнет! Что будешь делать?

- В море выброшу, — спокойно отвечает он мне. — Я же пиратский капитан. Мне это раз плюнуть. Понял, Поттер?

И теперь уже моя очередь смеяться.

48. Вилла Maritime (часть вторая)

На следующее утро они тащат меня в клинику на какое-то обследование. Я слышу их голоса, еще когда они только входят в дом, слов пока не разобрать, но мне кажется, что они о чем-то спорят.

- Нет, Северус, — тараторит доктор, видимо, продолжая мысль, которую начал развивать еще на улице, — мы поедем на моей машине. А Вы с Гарри сядете сзади. Я не самоубийца. Может быть, я и старый человек, но вот расставаться с жизнью, катаясь с ветерком, я пока не готов.

- Сэмюэль, но нам довольно далеко ехать до этой клиники. На моей машине мы доберемся минут за двадцать.

- Двадцать?! — бедный доктор, кажется, сейчас потеряет дар речи. — За двадцать? По этим дорогам? Я Вас умоляю. И потом, — о, наконец— то он придумал главный аргумент, — думаю, Гарри будет гораздо приятнее сидеть с Вами, Северус, чем с таким старым сычом, как я.

- Он сядет рядом со мной. Не спорьте, Сюмюэль. Вы будете катить нас на своей таратайке не меньше часа. Гарри попросту укачает.

А потом пауза, какая-то заминка, и вот уже доктор — ушам своим не верю — совершенно неожиданно произносит:

- Хорошо. Уговорили. Едем на Вашей машине.

Неужели пират не побрезговал старым добрым Конфундусом? Скорее всего, это действительно так, потому что ничем иным я не могу объяснить внезапной сговорчивости приверженца безопасной езды.

Те несколько шагов, что нам надо пройти от гостиной до выхода и припаркованного чуть ли не на ступеньках дома Майбаха, я преодолеваю, плотно повиснув на пирате — у меня все еще кружится голова.

- Знаешь, что у него за машина? Ты такие только в кино видел — на них наши соотечественники лет этак пятьдесят назад покоряли дикие просторы где-нибудь в Африке. В пробковых шлемах, — тихо говорит пират мне на ухо, и мне ужасно смешно.

И вот уже я оказываюсь сидящим рядом с ним, в его темных очках — солнце немилосердно слепит мои больные глаза, а доктор опасливо устраивается на заднем сиденье. И мы едем. Как только мы покидаем квартал с виллами и оказываемся на дороге, ведущей к городу, я очень быстро понимаю, почему Сэмюэль так упорно отказывался ехать на машине Северуса. Потому что мне кажется, что мы взлетаем, как когда-то на Кесе, когда мы с пиратом впервые катались на катере. Только здесь под нами отнюдь не вода, дающая хотя бы иллюзию относительной безопасности, здесь камни, обрывы и узкая полоса трассы, которую надо делить еще и с теми, кто движется нам навстречу. Но все это не кажется лорду Довиллю существенным препятствием — хорошо, что я не вижу стрелку спидометра, вижу только его руки, небрежно лежащие на руле.

- Северус, дьявол Вас побери, там впереди автобус, — доктор, видимо, решил, что настал момент побороться за свою жизнь.

- Какой автобус?

Мы проносимся всего в паре сантиметров от белого высокого борта с синими полосками, а недовольный дорожный гигант еще долго обиженно сигналит нам вслед. Мне немного жалко доброго доктора, самоотверженно взявшегося сопровождать нас в клинику — он же не знает, что Северус маг, что он просто иначе воспринимает окружающее нас пространство — у меня тоже было такое же чувство вседозволенности, когда я сел за руль того самого автомобиля… Как они могли поверить, что я попал в автокатастрофу? Тот, кто сидит сейчас рядом со мной, наверняка знает ответ и на этот вопрос, он знает множество ответов… Но, когда я вчера попытался спросить его о том, что было в Лондоне, он сразу же сказал, что мы не будем говорить об этом до тех пор, пока я не поправлюсь. Пусть так, пока я и вправду в состоянии принимать только его шутливую заботу, засыпать, зная, что он где-то поблизости, и приучать себя к невероятной мысли о том, что для нас возможно то самое «навсегда», о котором он так просто сказал мне вчера.

- Все, приехали. Сэмюэль, вылезайте, Сэмюэль!

Я оборачиваюсь назад и различаю, хотя все еще и нечетко, что доктор, наплевав на гордость, попросту схоронился где-то между сиденьями, не выдержав адской езды. Но мы действительно добрались очень быстро.

- Сэмюэль, — пират смеется, — простите меня, если я напугал Вас. Вылезайте. Мне в одиночку не дотащить до клиники Вас и Гарри.

- Северус, обратно я предпочту отправиться пешком, — гордо заявляет доктор, выбираясь из машины.

- Обещаю на обратном пути вести себя образцово. Ведите, куда нам? Они здесь говорят по-английски?

Я не слышу ответа доктора, вероятно, он просто кивает. Насколько я понимаю, он договорился, что меня обследуют в частной клинике, принадлежащей его коллеге, с которым он познакомился на каком-то конгрессе. За большими стеклянными дверями белого здания, мало чем напоминающего больницу, нас уже ждут.

- Северус, — шепчет Сэмюэль где-то совсем рядом, — я сказал им, что Гарри Ваш племянник. Ведите себя соответственно!

- А что я? — так же тихо переспрашивает пират, чтобы нас не могла услышать идущая чуть впереди медсестра, кажущаяся мне сейчас просто тонкой движущейся белой колонной.

- Вы как скажете что-нибудь…

- Дядюшка… — я начинаю давиться смехом.

- А ты вообще помолчи, — строго заявляет мне новоявленный родственник, немедленно входя в предложенную роль, — а то как кататься ночью на мопеде — так это мы пожалуйста…

- Проходите, — радушно произносит встретившая нас девушка, распахивая перед нами дверь кабинета.

Да, это счастье, что здесь понимают по-английски, мне хотя бы не надо напрягаться, давая ответы на многочисленные вопросы о том, когда у меня была операция, что и где сейчас болит. Разматывают бинт, говорят, что волосы вокруг небольшой ранки на голове надо остричь. Я не знаю, какое у меня в тот момент лицо, но я вдруг представляю себя с выстриженным клоком чуть повыше уха — чуть ли не слепого, поцарапанного, нелепого. И мне отчего-то становится так жалко себя, волос этих дурацких жалко.

- Давайте мы сейчас здесь все сделаем, — предлагает местный врач.

- Нет, спасибо, это совершенно ни к чему, — неожиданно говорит Северус, — мы сами дома вполне справимся.

И я вздыхаю с облегчением, хотя радоваться пока рано — медсестра тянет меня за собой в комнату рядом, укладывает на какую-то странную кушетку, напоминающую узкий высокий стол. Я смутно вижу небольшие дуги над моей головой. Будто я лежу в морге. Мне предлагают расслабиться…

Я не знаю, что имел в виду Сэмюэль, когда говорил, что это ненадолго — я уверен, что обследование длится не меньше часа — я лежу и чуть ли не засыпаю, потом мне командуют не двигаться — я замираю, а потом вновь впадаю в полудрему. Когда наступает долгожданный миг свободы, мне вдруг становится страшно возвращаться в кабинет…Вот сейчас этот прекрасно говорящий по-английски местный доктор возьмет и скажет мне, что я слепну…скажет что-нибудь еще…теперь, когда у меня, наконец, есть то, что я так боюсь потерять.

- Вас можно поздравить, молодой человек, — говорит он мне вместо страшных слов, услышать которые я уже практически приготовился, — зрение не пострадало, все восстановится. Хотя ударились Вы, конечно, довольно сильно. Но нет ничего непоправимого: полный покой — это все, что Вам сейчас необходимо. И никаких развлечений, надеюсь, Вы и сами понимаете. И в ближайший месяц никаких шумных вечеринок, мопедов, мотоциклов. Представьте, что Вы вышли на пенсию. Вам же еще учиться.

Теперь, когда я знаю, что спасен, я не удерживаюсь от совершенно идиотского вопроса:

- Но можно мне хоть что-нибудь? Читать? Компьютер? Мне же скучно лежать целый день…

Я, наверное, просто так спрашиваю, потому что я даже не могу представить себе, что можно открывать книгу и видеть там буквы, набирать строчки, стуча по клавиатуре… а, я понял, почему спрашиваю: когда я сейчас лежал один в той комнате, похожей на морг, я думал о том, что надо бы написать Рону с Герми. Хоть пару слов. Просто так. Потому что я, похоже, счастлив, ну, по крайней мере, я собираюсь стать таковым. А счастливые люди ведь пишут письма?

- Когда Вы катались ночью на мопеде по неосвещенной трассе, Вам было весело? — строго спрашивает меня доктор.

- Нет, не очень, — честно признаюсь я.

- Что ж, — наверное, он сейчас разводит руками, — значит, Вы упустили последний шанс повеселиться на ближайшие пару недель.

Что ж, по всей видимости, он принимает меня за избалованного племянника богатого дядюшки, что, в общем-то, неудивительно, учитывая обстоятельства нашего появления здесь. А потом он еще что-то объясняет Северусу, что-то про переутомление, что сон чуть ли не сутки напролет только пойдет мне на пользу, показывает снимки моей несчастной головы Сэмюэлю, тот одобрительно комментирует, а я сижу на кушетке, прислонившись к плечу моего новоявленного родственника и понимаю, что я безмерно устал. Что я буду безумно рад, если обратный путь мы преодолеем минут за десять, пролетим по воздуху, аппарируем…стоп, нет, даже не вспоминай, что на свете есть такие слова. Да ты и не смог бы в таком виде…

Я не очень хорошо помню, как мы добираемся обратно, кажется, на этот раз пират старается проявить милосердие и не укатать своего престарелого соседа до инфаркта, потому что, когда мы выбираемся из машины у виллы Maritime, доктор вполне бодро помогает Северусу втащить меня в дом.

- Сэмюэль, Вы не поможете мне подняться с Гарри на второй этаж? Не может же он вечно валяться в гостиной!

Ну да, раз я вроде как теперь живу здесь, гостиная мне не очень подходит, да и ему, думаю, не очень удобно спать уже не первую ночь у меня в ногах. Хотя мне нравится… Они втаскивают меня по лестнице на второй этаж, мне их ужасно жалко, потому что я тяжелый, а еще неповоротливый, не знаю, за что хвататься и куда поворачивать, потому что координация у меня тоже нарушена. И не очень понимаю, где мы оказываемся, но только в первые секунды, потому что потом, по какому-то неуловимому ощущению, по чуть различимому запаху в воздухе — травы, чуть уловимый аромат сигар, горьковатый запах его туалетной воды — я понимаю, что он притащил меня в свою спальню. И еще ветер и горячие камни, так близко, осязаемо — окна выходят на море.

- Северус, можно Вас на минутку, — как-то очень строго произносит Сэмюэль.

- Полежи пока, — говорит мне пират, укладывая на подушки, — я сейчас.

И он выходит за дверь, но прикрывает ее неплотно, так, чтобы я мог слышать, о чем они говорят.

- Северус, Вы с ума сошли? — чуть ли не шипит на него наш добрый сосед. — Вы укладываете Гарри в свою постель! Надеюсь, Вы отдаете себе отчет, что …, — тут до него, похоже, доходит, что он, в общем-то, лезет сейчас не в свое дело, так что он мгновенно сбавляет обороты, — ну, Вы же понимаете, что сейчас совершенно недопустимо… В общем, секс совершенно исключен, Вы же понимаете?

- Я понял, Сэмюэль, — явно развлекаясь, отвечает ему лорд Довилль, — Вы считаете, что я маньяк. Что я готов угробить Гарри ради минутной прихоти.

- Да нет, что Вы, упаси Боже!

- А зачем Вы тогда все это мне говорите?

О, от этих интонаций в свое время полшколы готовы были попрятаться под парты… Да что там — думаю, что и у многих из пиратской братии возникало сходное желание. Похоже, доктор тоже приходит к выводу, что ему сейчас будет лучше оказаться у себя дома. И он торопливо прощается, лорд-пират благодарит его за все, приглашает заходить, а Сэмюэль, конечно, не бросит пациента, то есть меня, в беде, так что обещает наведываться ежедневно, когда нам будет удобно. А потом Северус возвращается ко мне.

- Вот идиот, — говорит он прямо с порога, — надеюсь, хоть ты меня не боишься? Устал?

Он садится рядом со мной.

- Северус, можно мне в душ?

Он почему-то не спорит, не говорит, что я упаду, что мне надо сейчас отдохнуть, просто помогает мне раздеться, отлепляет многочисленные кусочки пластыря, разбросанные тут и там по моему телу, водворяет меня в душевую кабинку, только створки оставляет открытыми.

— Мойся спокойно, я не смотрю, — говорит он, предваряя мои возможные возражения. — Обещаю, что обернусь только на грохот. Так что как надумаешь падать — сразу зови.

Я как-то справляюсь, только зажмуриваюсь, когда он помогает мне вытираться. Хотя, если честно, я сейчас совершенно не в том состоянии, чтобы чего-то стесняться. И потом, когда он обрабатывает мои ссадины какой-то маггловской гадостью, я не сдерживаюсь и шиплю сквозь зубы, потому что больно. И ссадину на голове тоже больно.

- Терпи, аврор Поттер, узник Азкабана! Маггловская медицина неэффективна, но весьма болезненна,— я чувствую, как он прижимает к моей коже новые квадратики пластыря, а потом говорит неожиданно: — Смешно, у тебя так волосы отросли. Пусть высохнут, не будем пока голову бинтовать.

А я вдруг вспоминаю то свое отражение в зеркале в универмаге, где впервые увидел себя таким, какой я сейчас. Да, для него, наверное, непривычно — мои теперь абсолютно прямые волосы, закрывающие уши. Чуть короче, чем у Хелены…

Северус накидывает на меня халат и помогает добраться до кровати, садится рядом со мной, и вдруг совершенно неожиданно укладывает подушку себе на колени, а потом перекладывает меня так, чтобы моя голова оказалась на этой подушке. И я чувствую, как его пальцы гладят мой лоб, виски, волосы.

- Волосы отрастил… Теперь не видно твой цыплячий затылок… Как у ребенка.

- Почему цыплячий? Северус, мне же двадцать четыре.

Его пальцы очень осторожно скользят мне под голову, и он находит и чуть надавливает на ту самую ямку на затылке, которую с таким исступлением целовал тогда, на Кесе. Я непроизвольно выгибаюсь — это, наверное, просто воспоминания моего тела — сладкие, запретные и немного жутковатые…

- Северус, не надо…

- Тебе больно?

- Нет, просто, когда ты так делаешь… Я же чувствую себя, как овощ…

- Знаешь, — у него сейчас такой голос, что мне ужасно обидно, что я не вижу его лица, — это трудно объяснить, но… Так как я, скажем так, воспылал к тебе греховной страстью, когда ты был еще мальчишкой, ну, ты помнишь, я тебе тогда рассказывал…

- Ну, на шестом курсе мне все-таки уже было шестнадцать…

- Все равно, мальчишка — он и есть мальчишка. Так вот, мне часто снилось, что я беру тебя на руки, сажаю к себе на колени. И ты хрупкий, как ребенок…

- А я достался тебе после школы авроров, тюрьмы и непосильного труда на острове. Здоровенным таким парнем.

Он пропускает мои волосы сквозь пальцы, так здорово. Я никогда бы в жизни не подумал, что ему просто хотелось гладить меня вот так, как ребенка. Мне кажется, до него никому не приходило в голову это сделать. Может быть, Джинни? Не помню.

- А что тебе еще снилось?

- О, лучше тебе не знать!

Сейчас он смеется… Лучше или нет, но, думаю, с этой стороной своих сновидений он весьма детально ознакомил меня на Кесе… А его пальцы словно пытаются разгладить морщинки у меня на лбу, в уголках глаз. И невидимые узелки, что за эти годы как-то сами собой завязывались у меня внутри, стягивая мою душу тонкими, но грубыми и жесткими путами, начинают ослабевать.

- А почему экономика?

Далась же им всем эта экономика… И теперь вот и ему тоже.

- Понятия не имею. Просто экономика и все. Мне, наверное, показалось, что это очень маггловская наука.

- Ясно, — его голос для меня сейчас смешивается с плеском волн где-то совсем рядом. — Ты вообще не знаешь, что с собой делать.

- А ты знаешь? — мне очень лень говорить.

- Я знаю, что с тобой делать.

Я улавливаю такую знакомую хищную нотку в его голосе.

- Но не сейчас же!

Он отрывисто смеется: — Я не домогаюсь растений.

Я закрываю глаза. Мне так безумно хочется довериться ему сейчас, поверить в «навсегда». Потому что я знал, что мне необходимо это его «навсегда», когда мы расставались на Кесе, когда в последний раз обменивались фразами, похожими на отбиваемые в отчаянном рывке теннисные мячики, в Министерстве. Просто я всегда был слишком гордым, чтоб признаться себе в этом.

- Северус, а магию, ее, правда, нельзя вернуть?

Он проводит подушечками пальцев по моим губам, словно стирая с них эти слова.

- Гарри, давай сначала разберемся с головой, потом будем думать про магию. Просто живи, дыши. А сейчас спи уже.

А потом, когда я все больше и больше погружаюсь в сон, он вдруг неожиданно говорит:

- Знаешь, о чем я жалел все эти годы?

- Ну? Ты когда-нибудь о чем-то жалеешь?

- Конечно, жалею. Вот, например, о том, что не схватил тебя за руку тогда, когда ты выбежал за мной из зала, где заседал Визенгамот, и не утащил с собой.

- Знаешь, я бы сопротивлялся…

- Знаю. Но тогда бы с тобой ничего не случилось — ни брака с этой идиоткой Уизли, ни Азкабана, ни острова, ни моего предательства — ничего.

- Боюсь, Северус, со мной бы тогда такое случилось… Что бы ты стал со мной делать? То же, что и на Кесе?

- Наверное, — он усмехается. — Я бы не удержался. Я даже боялся тогда подойти к тебе близко.

- Слушай, мне было всего восемнадцать. Я был невинен, как дитя. А тут ты. Да я бы руки на себя наложил.

- Ты и так чуть было в окно не выпрыгнул.

- Ну, да.

Он так мягко гладит мои волосы, и мне не хочется ничего говорить. Да, вот такое оно, наше общее прошлое, ни убавить, ни прибавить. Выбежать в коридор Министерства за своим бывшим профессором зелий, чтобы спросить про его любовь к моей маме! А оказаться вместо этого черт знает где, рядом с человеком, который хотел меня до одержимости… Славная бы вышла история!

- Нет, Северус, все правильно получилось. Так, как надо. Я не жалею, что все это со мной было — и Джинни, и тюрьма, и пиратский остров, и Кес. И то, как ты поступил… Просто иногда… мне было больно. Я бы не стал таким, какой я сейчас, хотя, может быть, и в этом нет ничего хорошего. А что бы ты сделал, если бы я тогда успел выпрыгнуть в окно?

Детский вопрос, правда? Что бы ты сделал, если бы я умер? Думаю, ответ на него мне еще предстоит получить, но точно не сегодня. Его пальцы, перебирающие мои волосы, на секунду замирают. И он отвечает не сразу.

- Я не знаю, Гарри. Наверное, я был тогда просто не в себе… Шесть лет нестерпимо желать тебя, чтоб потом вот так… Я не знаю. Никогда бы себе этого не простил. Ты до сих пор обижаешься на меня за Кес?

- Нет, — я улыбаюсь. — Наверное, есть вещи, которые не могут быть сказаны иначе, ну, не сказаны…

- Спи уже, ты еле говоришь.

А его пальцы все так же медленно перебирают мои волосы, и я и вправду начинаю дремать, а потом действительно засыпаю, и когда спустя какое-то время на несколько секунд открываю глаза, в комнате уже совсем темно — негромкий шелест моря, треск бессчетных цикад… И просыпаюсь только утром и сразу же понимаю — в мире что-то изменилось. Я вижу.

* * *

Я вижу небольшую, но довольно просторную комнату, выдержанную в светлых тонах, с большими окнами, сейчас закрытыми плотными темными шторами, наверное, чтобы свет не раздражал меня. Небольшой стеклянный столик у окна, кресло, нет, скорее… нет, то, что стоит там, вообще больше похоже на некий зигзаг, на котором, видимо, можно сидеть… Никогда не заподозрил бы лорда Довилля в любви к подобным вещам. Хотя, я ведь на той самой вилле, которую когда-то, всего-то пару недель назад, будучи еще просто развозчиком пиццы, нерешительно разглядывал, стоя по другую сторону шлагбаума. И боялся, что меня прогонят недовольные хозяева. Вот было бы интересно, если бы Северус в тот день надумал выйти к воротам и обнаружил бы меня, любующегося его домом и машиной. Вообще забавно, ведь, если он живет здесь в последнее время… мы же запросто могли встретиться… И нашел он меня, как он сам говорит, не случайно. Я не понимаю… В любом случае, я на той самой вилле, которая показалась мне похожей на корабль. Он приехал сюда…по всему выходит, что из-за меня. Рон и Герми показали ему то письмо? А как иначе? Лунный отблеск на капоте машины под окнами моей съемной квартиры… Получается, мне не показалось.

И когда я вижу пирата, стоящего сейчас в шортах и в футболке в дверном проеме, я понимаю, какой же я все-таки наивный дурак. Потому что на нем не просто футболка… Черная футболка без рукавов, с будто надорванным воротом и имитацией неаккуратных стежков… Та самая, которая так нравилась мне в магазинчике у приветливой Ружицы. Та, что меня просил померить старый англичанин… Та, черт побери, которая так подойдет одному его знакомому. Это же не может быть просто совпадение?

- Это же не может быть просто совпадение, Северус? — сразу же спрашиваю я его, не тратя времени на утренние приветствия, и не давая ему возможности задавать мне вопросы о том, как я себя чувствую.

- Ты о чем?

- Футболка, — просто говорю я, — та самая футболка. Откуда она у тебя?

- А если я сейчас спрошу «какая та самая»? Что ты будешь делать? — он подходит ближе и останавливается в паре шагов от меня. И улыбается, гад, глядя на меня, все еще лежащего в постели, с высоты своего роста.

- Расскажу тебе трогательную историю о том, как я познакомился здесь с одним почтенным старичком, который говорил мне о том, что он историк, что трудится, будь он неладен, в местных архивах. Как он чуть ли не каждый день дул минералку у нас в ресторане. Как расспрашивал меня о жизни… Северус, зачем? Какого черта ты за мной следил? Какого… ты напялил сейчас эту футболку? Это что, смешно?

Мне кажется, он еле сдерживается, чтобы не рассмеяться — у него даже губы дрожат. Сейчас он спросит, с чего это я так раскудахтался из-за какой-то ерунды. Скажет, ну, следил, дальше что?

- Следил. Что в этом такого?

Он все же садится рядом со мной, хотя я сейчас, наверное, напоминаю ему ощетинившегося ежика — так же смешно топорщу иголки, осталось еще засопеть и свернуться клубочком.

- Я, как ты изволишь говорить, напялил эту футболку… Гарри, — он смотрит на меня и продолжает улыбаться, — рано или поздно мне бы все равно пришлось признаваться. Думаю, то, что я некоторое время изображал для тебя Патрика Робертса — самое незначительное из моих прегрешений.

- А их так много?

- Ну, я же в твоих глазах всегда был исчадьем ада — приходится соответствовать.

Я продолжаю дуться, по крайней мере, все еще делаю вид. Но если честно, я не могу на него обижаться. Просто я ведь … я так ждал его, а получается, что он уже целый месяц был в двух шагах от меня, разговаривал со мной, кормил мороженным в Цавтате, рисовал мне эмблему Майбаха на салфетке. Своего Майбаха… Это он помог нам с Драганом сдвинуть с места Росинанта, и это он лил воду на мои грязные руки, смывая с них пыль. Что тут обидного? Но зачем?

- Северус, зачем? И вообще, как ты узнал, что я здесь?

- Тебя выдали твои друзья, — просто говорит он.

- Надеюсь, под пытками?

- Нет, совершенно добровольно.

А чего я ожидал? Ведь я зачем-то написал то самое письмо. Все-таки хотел, чтобы меня нашли? Нет, хотел, чтобы нашел именно он… Действительно, к чему теперь возмущаться? И пират тем временем отправляет меня умываться, обещая рассказать все за завтраком.

- Они показали тебе то письмо, да? — спрашиваю я минут через десять, устроившись повыше на подушках с чашкой чая и кусочком кекса — все равно больше в меня сейчас ничего не полезет. И смотрю на него, не отрываясь — мне кажется, за то время, пока мы не виделись, он совершенно не изменился. Или нет, что-то есть, но я пока не могу понять, что именно. Почти такой же, каким он был на Кесе.

- Разумеется, они показали мне письмо, Гарри. Потому что устраивать спасательную экспедицию в тот момент им было явно не под силу. Да и они, думаю, мало чем могли бы помочь.

- Поэтому миссия по моему спасению была возложена на тебя?

- Ну, надо признать, что у меня есть по этой части практически профессиональные навыки. Твоя Грейнджер носилась по дому с младенцем на руках и причитала, а Уизли пыхтел, почти как ты сейчас, разрываясь между желанием защитить тебя от меня — мерзкого ублюдка и невозможностью ничего для тебя сделать, так как толку от него, прости, конечно, довольно мало.

Он делает глоток кофе из своей чашки, опять чему-то улыбается. И не сводит с меня глаз, будто боится, что, стоит ему отвернуться — и я вновь растворюсь, кану в небытие улиц неведомых городов…

- Ты приехал сюда примерно месяц назад…

- Сначала я отправился в Загреб, прямо в тот же день, разумеется, под оборотным, ждал тебя в машине около университета, видел, как ты выходишь оттуда с этим твоим Драганом, ехал за тобой по улице…

- Я ничего такого не заметил…

- А ты, если честно, вообще мало чего замечаешь, что немало облегчает миссию по твоей поимке. Ешь давай, — командует он, замечая, что я в большей степени налегаю на чай, чем на кекс, осыпающий крошки на белую простыню. — Я провел там пару дней — просто, чтобы убедиться, что ты в порядке.

- А почему ты не подошел ко мне?

- Вот представь себе, что было бы, если бы подошел. Боюсь, дальше события развивались бы по тому сценарию, о котором мы говорили с тобой вчера — я хватаю тебя, вопящего, за руку, сажаю в машину, ты сопротивляешься, кричишь, что никуда со мной не поедешь, что я ломаю тебе всю жизнь. Так?

- Так, — вынужден признать я.

- Ну вот, поэтому пришлось проявить определенную осторожность — сидеть в совершенно немыслимом виде под бугенвиллией в вашем ресторане…

- Приезжать по ночам на машине к моему дому…

- А, это ты все же заметил… Не обижайся, Гарри, — мягко продолжает он, — я не хотел тебя обидеть. На самом деле я просто не знал, как мне подойти к тебе, не знал, что сказать тебе, боялся напугать…

- Вспугнуть ты меня боялся, охотник, — ворчливо говорю я.

- Можно и так сказать.

Он не спорит. Я и забыл, что хищники могут подолгу сидеть в засаде, только, похоже, на этот раз опасаться когтей и зубов мне не нужно. Еще вчера, когда мы были в клинике, да и потом, когда он сидел со мной и гладил мои волосы, у меня появилось странное ощущение, раньше совершенно мне неведомое. Что я больше не один… Странно, я дожил до двадцати четырех лет, абсолютно не понимая, что это такое. А вот вчера, когда он не позволил выстричь мне дурацкий клок волос над ухом в клинике — как будто все изменилось…

Он забирает чашку из моих рук, чуть поворачивает голову, чтобы поставить ее на столик, полоска света, просочившаяся сквозь неплотно задернутые шторы, падает на него… И я невольно протягиваю руку к его волосам, по-прежнему собранным в хвост. Тогда, на пиратском острове, на Кесе — я еще всегда этому удивлялся — у него не было ни единого седого волоса, но вот теперь… Нет, если не присматриваться, то он по-прежнему черен, как ворон, только вот теперь в его оперении очень много серебристых ниточек.

- Северус, у тебя…

- Заметил, — отзывается пират, вновь поворачиваясь ко мне. А потом, глядя мне прямо в глаза, вдруг спрашивает очень серьезно: — Гарри, а тебе когда-нибудь приходилось хоронить любимого человека?

- У тебя кто-то умер, Северус?

— Ты у меня умер, глупый, — отвечает пират, а я смотрю на него и даже не сразу понимаю, ЧТО только что услышал.

49. Искупление лорда Довилля

На самом деле тот день, когда я слышу совершенно невероятное признание Северуса, становится началом моего выздоровления, хотя наш разговор за завтраком… я даже не знаю, как мне быть. С одной стороны эта безумная слепящая радость, разгорающаяся с каждым мгновением все сильнее — он любит меня! Он сам сказал! Он любит! И всегда любил, и ему плевать на магию, плевать на то, что я теперь совершенно обыкновенный маггловский парень, не маг, не герой — никто, как он сам говорил когда-то! А так как у меня все на лице написано, он прекрасно видит эту искрящуюся радость, наклоняется, целует мои восторженные глаза, я обхватываю его за шею, боюсь лишний раз вздохнуть — только прижимаюсь губами к тонким полоскам шрамов чуть выше ключиц — следам змеиных зубов. И в тот момент, когда я так ясно различаю эти тонкие белые рваные зигзаги… как удар, оплеуха… Я в ужасе отстраняюсь от него, вглядываюсь в его все еще смеющиеся глаза:

- Северус, но я же… я же сделал все это не для того, чтобы отомстить тебе… Я не хотел, я просто не мог там больше жить, понимаешь, там для меня совершенно ничего не было, все пустое, не мое… я не хотел.

Его пугает эта мгновенная перемена в моем лице:

- Гарри, успокойся немедленно. Не вздумай себя винить, ты что? Мне вообще не надо было ничего говорить тебе…

«Как не надо? Ты же только что сказал, что …», — я даже мыслить связно не могу.

- Северус, я тогда совершенно не думал ни о ком — ни о тебе, ни о сэре Энтони, ни о Драко… Понимаешь, я просто не мог иначе. Меня… словно затягивало, будто я должен был сделать это, должен был умереть вот так.

- Прекрати немедленно, — он прижимает меня к себе крепко-крепко, так что, мне кажется, я чувствую сейчас каждую клеточку его тела, — ты ни в чем не виноват, все получилось так, как получилось. Если ты станешь винить себя — что тогда делать мне?

А потом, уже чуть отстраняясь, смотрит на меня и говорит:

- Если хочешь, я даже готов покраситься. В блондина. Буду, как Малфой.

И я без малейших переходов начинаю смеяться. Северус мягко проводит пальцами по моим нижним векам — на подушечках его пальцев блестит влага.

- Все понятно, — со вздохом говорит пират, и достает из ящика стола таблетки.

А потом у меня страшно болит голова, я даже уверяю его, что очень жалею, что не умер раньше. Но он просто остается сидеть рядом со мной, ждет, когда подействуют лекарства, а когда я просыпаюсь через пару часов, у меня почему-то появляется стойкое ощущение, что вот теперь все хорошо.

И дни действительно текут своим чередом — после завтрака появляется Сэмюэль, дотошно расспрашивает меня о самочувствии, потом выдает Северусу очередные рекомендации, они спускаются в сад или просто еще какое-то время разговаривают внизу, потому что пират возвращается не сразу. Я уговариваю его не сидеть со мной круглые сутки — мне кажется, ему должно быть скучно вот так часами стеречь меня, но тут он почему-то не согласен. Только пару раз в день позволяет себе спуститься вниз по каменной белой лестнице, ведущей к морю, чтобы искупаться — а я потом, как щенок, долго обнюхиваю его пахнущую морем кожу и мокрые волосы — он смеется.

Он читает мне вслух книги, я не очень вдумываюсь в содержание, просто слушаю его низкий негромкий голос.

Когда окончательно становится ясно, что моему здоровью больше ничего не угрожает, мы даже пишем письмо Рону и Гермионе, потому что он, оказывается, тоже обещал известить их, как только найдет меня, а я… я вообще пропал, хотя мы обычно списывались с ними каждые два-три дня. Он не дает мне ноутбук, опасаясь, что мерцание экрана нанесет непоправимый вред моим глазам. Или хочет знать, что именно я напишу им… мне не кажется, что это повод для ссор, поэтому мы придумываем текст вместе — осторожный и обтекаемый. Видимо, в итоге настолько непонятный, что на следующее утро мы получаем недоуменный ответ от Гермионы, нет, скорее, вопрос: «Гарри, что у вас там происходит?» И во втором письме приходится выражаться яснее, будучи готовыми получить на следующий день полное охов и причитаний письмо о том, что я же мог убиться!

А еще мы играем с ним в карты, нет, ничего сложного, какие-то совсем детские игры, потому что мне нельзя напрягаться, да мне, сказать по чести, и не знакомы правила тех игр, которыми пристало занимать себе сиятельным господам в перерывах между сигарой и виски. И пират ужасающе жульничает, причем делает это без всякой магии. Однажды я даже уличаю его в том, что он попросту уселся на карту, показавшуюся ему лишней в не очень благоприятном для него раскладе. Я любуюсь его красивыми руками, небрежно тасующими колоду, он перехватывает мой взгляд, ерошит мне волосы, вот уже пару дней свободные от всяческих повязок — ранка над ухом стремительно заживает.

- И что ты так на меня смотришь? Думаешь, я сейчас что-нибудь сброшу? — и улыбается хитро, прекрасно понимая, что я смотрю на него совсем не из-за этого.

- Я соскучился по тебе, — признаюсь я.

А потом нам становится неинтересно играть просто так, и мы решаем, что для придания нашему занятию хоть какой-то остроты нужно делать ставки.

- Ну, играть с тобой на деньги неинтересно, — говорю я, — это все равно, что ковырять гору детским совком.

- А на раздевание неинтересно с тобой, — смеется он, — на тебе кроме пластыря и плавок ничего нет.

И мы, сам не знаю, почему, договариваемся играть на вопросы — проигравший рассказывает какую-то часть своей истории, которую не знает другой. Разумеется, я все время проигрываю, но Северус милосерден. «Загреб», — говорит он, или: «Университет». И я во всех подробностях рассказываю ему о том, где и как живу в Загребе, проиграв еще раз, повествую о своих странствиях по миру, опуская пока что ту неделю в Норвегии, когда я не мог сказать, кто я, и куда несут меня холодные ветры моих страшных снов. Рассказываю про свою учебу, о том, как подружился с Драганом. Я даже и не подозревал, что в моей совершенно обычной жизни есть так много вещей, о которых мне захочется поведать ему. А он слушает, он умеет и спрашивать, и слушать, каким-то образом ухитряясь не затрагивать тем, болезненных для меня, и в то же время вытягивая массу подробностей, по которым довольно легко додумать и остальное — то, о чем я пока что предпочитаю молчать. Я проигрываю ему даже своих демонов, любящих миндаль и вишню и недовольно морщащих нос от дыма моих дешевых сигарет. И, весьма вероятно, он вытянул бы из меня и все остальное — но он не успевает. Потому что однажды выходит так, что ему нечем крыть ту карту, которую я выкладываю перед ним последней.

- Ты проиграл, Северус, — говорю я, не в силах сдержать довольную улыбку.

- Проиграл, — подтверждает он. — Я же не отрицаю. Спрашивай.

И он вдруг становится очень серьезен. А я, даже не задумываясь, выпаливаю:

- Лондон. Расскажи мне, что было после того, как я исчез.

- Ты действительно хочешь знать? — он медленно собирает карты, все еще разбросанные по постели между нами, и аккуратно складывает их на столик. — Видишь ли, это довольно непростая история, боюсь, не только для меня. Ты уверен, что готов слушать?

- Северус, — прошу я, — но я же почти здоров, даже твой сосед вчера сказал, что еще пара дней — и все, можно вставать.

- Наш сосед, Гарри, — поправляет он меня.

- Ну, хорошо, наш сосед. Я просто никак не могу привыкнуть. Что было в Лондоне, Северус? Ты расскажешь мне?

- Да, — говорит он, оставаясь сидеть рядом со мной. — В молчании мало толку, правда? С чего начинать?

Я же не могу просить его начать с момента моей мнимой смерти, на это у меня все же ума хватает, так что я выбираю, как мне кажется, более деликатную тему:

- Почему ты ушел из Министерства Магии, Северус?

Но в ответ я получаю все — то, о чем не решался спросить, то, о чем не посмел бы заговорить никогда, то, чего никогда и не ожидал услышать от лорда Довилля. Как будто он давно готовился к этому разговору, потому что в тот день он обрушил на меня все, что не могло быть сказано за те месяцы, что мы прожили по разную сторону разделявших нас баррикад, которые с таким старанием сложили сами — из обмана, недоверия, предательства, непонимания и непрощения.

- Почему я ушел из Министерства? Наверное, потому же, почему ты уехал из Англии, Гарри. Когда я понял, что мне больше нечем заполнить пространство, в котором я находился, по привычке называя его своей жизнью. Когда признал, что меня обступила пустота… Постарайся не перебивать меня, хорошо?

И я обещаю.

* * *

— Когда я ушел из Министерства… знаешь, я даже иногда думал, что зря это сделал, потому что теперь, когда мои дни вдруг, впервые за столько лет, стали свободны от восхода до заката, да и ночью было предостаточно времени, чтобы метаться по дому… Я даже пробовал пить — это не помогало. Я не понимал, как это возможно — все потеряло смысл. Пойми, мне было сорок три года, я получил все, к чему мы шли столько времени. Смешно, но это так — пока мы воевали, я был вынужден играть на два фронта, порой забывая, который из них мой. И мне казалось, впрочем, я не знаю ни одного человека, пожалуй, кроме тебя, кто бы не мог сказать того же самого о себе: я всегда полагал, что достоин большего. Нет, не то чтобы весь мир был мне обязан, но... Ты, вероятно, понимал все это про меня и на Кесе, да и гораздо раньше, а потом в Лондоне это было уже совершенно очевидно — я действительно хотел власти, признания, благодарности, влияния. То, чего я не мог получить, будучи человеком Дамблдора, шпионом, зельеваром Темного лорда, профессором Хогвартса… Не один я — и мы нашли способ получить все это силой. Можешь говорить что угодно — в итоге мы стали хорошим правительством, думаю, лучшим из всех, что были в Магической Британии за последние десятилетия. Потому что мы хотели стать лучшими. Нам — мне, Люциусу, Энтони, Дугласу Лоуди и всем прочим — нам очень хотелось иметь причины гордиться собой. Мы принимали разумные законы, не были жестоки или мстительны, никого не преследовали и никого ничего не лишали. Мы были успешны, и мне было лестно знать, что все это стало возможным во многом благодаря мне. За пару месяцев маги в Англии успешно забыли о том, кем большинство из нас являлось в прошлом — мы не стали правительством Темного Лорда. У нас получился мир, в котором можно было жить, но в нем почему-то не захотел оставаться единственный человек, который был по-настоящему важен для меня… Да, я читал о тебе в газетах… Твой рыжий приятель потом обвинил меня в том, что я и пальцем не шевельнул, чтобы остановить публикации в Пророке, которые бросали тень на тебя. Он был прав, я мог — и не сделал этого, хотя мне достаточно было просто небольшого намека, чтобы они забыли о том, как полоскать твое имя в газетах. Быть может, я был просто зол на тебя — не знаю. Такая вот мучительная глупая месть, от которой мне самому было, может быть, даже больнее, чем тебе… Видеть тебя на колдографиях с повисшей у тебя на шее маггловской девкой, выходящим из клубов, сидящим за рулем той чертовой машины… Я видел то же самое, что видели они — ты прожигаешь жизнь, ты мечешься, не находя себе места в выстраиваемом нами раю всеобщего магического счастья и благоденствия. И я говорил себе, пусть так, пусть Поттер получит все, чего он заслуживает. Ты отвернулся от меня, ты по-прежнему считал меня убийцей и грабителем, ты никогда не давал мне ни малейшей возможности оправдаться, Гарри — я плохо умею прощать… Не знаешь, куда девать себя — что ж, ты сам отверг то, что предлагал тебя я. Ты мог получить все — и ты отказался, и я, как мне казалось, могу злорадно наблюдать за твоим падением, просто отойдя в сторону. Как бывший герой не знает, чем себя занять, потому что он слишком горд, чтобы склониться перед пиратским правительством. Но все, что я читал о тебе, я знаю, это была неправда, теперь вот знаю… Но тогда вся эта ложь оставляла раны, может быть, даже более глубокие, чем она наносила тебе.

- Северус…, — я удерживаю его ладонь в своей, — там ничего не было. В смысле, с той маггловской девчонкой… Я просто посадил ее в такси, а потом вышел по дороге. Я понял, что ничего не выйдет…

- Я не думаю, что это имеет хоть какое-то значение. Даже если бы и было — что, мне сейчас устроить тебе сцену ревности?

Мне кажется, он немного злится — на себя, на меня, на свою нежданную откровенность, но я просто не выпускаю его руку, и вот мне уже кажется, будто уголки его губ чуть дрогнули. Пытаешься скрыть улыбку? Доволен, что там, в Лондоне, и вправду ничего не было? Полтора года прошло…

* * *

— Так вот, я…даже не могу объяснить. Я уговаривал себя, что мне не стоит думать о тебе, в конце-концов, мы с тобой были практически врагами, Гарри, даже то, что было на Кесе, даже это не могло ничего изменить. Потом, если честно, я так и не смог поверить в то, что хоть что-то значу для тебя, потому что, если бы это было не так, ты бы не отказался меня выслушать. Не перебивай, пожалуйста, — говорит он мне, видя, что я уже открыл рот, чтобы начать оправдываться: я ведь и вправду не раз винил себя за то, что тогда не позволил ему ничего объяснить мне.

- Пойми, я не мог думать иначе, Гарри. Я намного старше тебя, все, что ты помнил обо мне из своего детства, было напитано ненавистью. Я не сказал тебе ни единого доброго слова, ты все время видел во мне врага — хозяина пиратского острова, убийцу, кого угодно. Ты против своей воли оказался в моей постели — и все, что случилось потом, было настоящим чудом. Я знал, что такие, как ты, не прощают предательства — ты был, словно пламя — мгновенно вспыхивал, уничтожая все на своем пути без разбора. Драко, Тео — там, на острове, я будто видел в их глазах отражение того огня, что исходил от тебя. И ты был совершенно чистым, настолько невинным, каким я сам, боюсь, не был никогда. Все то время, пока мы были на Кесе… я же знал, что должно случиться потом, все было спланировано задолго до того, как вы попали в ловушку. Нам нужен был второй человек в Министерстве, который помог бы Грейнджер, который, как и она, был бы полностью зависим от нас. И когда Малфой сказал, что этим человеком мог бы стать ты, я почему-то не возражал. Это было месяца за два до того, как все случилось. Если бы вы не устроили побег, мы нашли бы иной способ… А когда мы с тобой оказались на Кесе, я понял, что все летит к чертям. И в то же время невозможно было хоть что-то изменить — слишком многое зависело от того, откроют ли мисс Грейнджер и мистер Уилкинс те самые ходы…

- А если бы я тебя выслушал?

- Не знаю, мне казалось, что есть шанс, что ты сможешь меня понять.

- Ты бы рассказал мне про Гермиону? Про то, что ее вы тоже заставили?

- Конечно, рассказал бы.

Я смотрю, как невесть откуда взявшийся легкий ветерок играет с волосами, упавшими ему на лоб. Мне хочется протянуть руку, отвести темную прядь, сказать ему, как он когда-то говорил мне, чтобы он не думал ни о чем, что есть прошлое, и все, что до сих пор мучает его, стоит именно там и оставить. Но я же обещал не перебивать его.

* * *

— Гарри, пойми — если бы ты, как я и просил, стал моим союзником, это бы многое изменило… Да, я знаю, ты не мог, хотя тогда и не понимал, почему. А потом… «Я не могу», — для тебя это было достаточным объяснением. Как ветер… он тоже не станет объяснять, откуда он дует. Я должен был знать, что пропал, еще на Кесе, когда ты впервые заснул рядом со мной, тогда, помнишь, на следующий день в моей спальне. Я смотрел на тебя, вдыхал тепло твоей кожи — ты был абсолютно мой, в моей постели, в моих руках — и в то же время не принадлежал мне совершенно. Я знал, что пройдет всего десять дней — и я потеряю тебя, скорее всего, окончательно. И лгал себе, что это просто влечение, страсть, которая оставит меня, как только у меня будет возможность утолить ее сполна — а для этого как раз было время… То самое, которого на самом деле почти и не было…Извини, если я говорю путано.

В Лондоне я уже знал, что проиграл. Проиграл мальчишке, у которого достало мужества и наглости просто повернуться ко мне спиной и уйти, хотя на тот момент я был одним из самых могущественных людей в магическом мире. А ты на глазах становился никем. Я умею проигрывать… и в то же время нет. И был практически уверен, что тем разговором наша с тобой история и закончится. Что я смогу выбросить тебя из своей жизни, как сделал это ты. Что да, вероятно, все мои последующие любовники будут чем-то похожи на тебя, как это было и раньше. Только вот потом… потом ничего не было. Наверное, как и у тебя с той маггловской девчонкой — в последний момент я уходил, вырывался из чужих домов, бежал от чужих запахов, не забыв наложить заклятие забвения, чтобы не оставлять следов. Да, у меня было занятие, придававшее, как мне поначалу казалось, смысл моей дальнейшей жизни. Я даже вполне успешно справлялся с тем, чтобы не думать о тебе, по крайней мере, не делать этого постоянно. В мои годы сложно ломать свою жизнь из-за привязанностей, тем более, если до этого ты живешь столько лет, толком не зная, что это такое — любить кого-то. Поэтому я ни черта и не понял — история с твоей матерью слишком хорошо научила меня тому, что терять — это больно. И я не признавался себе в том, что в моей успешной, вполне состоявшейся, довольно богатой событиями жизни недоставало всего одной малости — строптивого мальчишки, который послал меня к чертям со всеми моими титулами, богатством и министерским креслом. Ты предпочел рухнуть на старой подержанной машине в Темзу, так вот просто по-маггловски умереть, отказавшись от щедрот того мира, что мы старательно выстраивали, полагая, что прекрасно знаем, что такое благо. Ты бросил мне в лицо всю мою жизнь, все, что я считал важным, то, на что я променял тебя и себя. И тогда, когда я уже был уверен в том, что тебя нет, я понял, что все это ничего не стоит.

Когда я вернулся… тогда, в мае… Люциус сказал мне, что ты… что тебя больше нет. Знаешь, в первый момент я просто разозлился. Как будто это была просто очередная мальчишеская выходка, за которую тебе нужно было надрать уши. Я не понимал, как такое возможно. Будто бы я гнался за тобой всю жизнь — а ты вот взял и на этот раз улизнул от меня окончательно. Все те месяцы, пока ты еще был в Лондоне, я … нет, я не думал, что мы с тобой сможем как-то помириться, что мы вообще станем разговаривать друг с другом. Но ты был где-то рядом, а я так привык к этому: ты всегда был где-то рядом — в школе, на пиратском острове. И даже если это было не так — я всегда мог найти тебя. Прочитать о тебе в Пророке, вытащить из Азкабана. А тут вдруг раз — и все. Я даже не понял, что произошло. А потом, когда прочитал о похоронах, начал выяснять подробности.

Не знаю, в курсе ты или нет — скорее всего, нет, Энтони вряд ли докладывал тебе о своей службе Темному Лорду — но всю свою сознательную жизнь он был некромантом. Именно из-за этого он стал служить Лорду, именно на его совести все эти орды инфери и прочей нечисти. Не очень-то совместимо с карьерой аврора, которую он избрал для себя в юности, правда? Ему достаточно было просто увидеть труп — и он сразу же мог сказать, ты это или нет. Так вот, он подтвердил мне, что это был ты. И так старательно изображал скорбь, что я не мог не поверить. Недоставало только одной детали — той самой жемчужины, что я передал тебе через Драко. Но тех, кто мог бы мне хоть что-то рассказать, не было в Лондоне — Энтони позаботился о том, чтобы они до поры до времени оказались подальше от меня. Боюсь, если бы твои друзья были тогда в доме на Гриммо, наша с тобой встреча могла состояться значительно раньше — или не состояться вообще. Я не знаю, как отреагировал бы в тот момент, если бы узнал, что все это было подстроено. Но они, на их счастье, вернулись только тогда, когда я уже пришел в себя и не был готов разбрасываться запрещенными заклятиями направо и налево. В тот день, когда я явился в магазин к Уизли, я уже смирился с тем, что тебя нет. Я хотел только спросить про жемчужину, а он показал мне твое письмо…

Он проводит рукой по волосам, а пальцы той, что я все еще удерживаю в своей ладони, чуть заметно дрожат. И на секунду чуть прикрывает глаза.

— Я подумал, раз ты написал это… разумеется, я знал, что стихи не твои… Но раз ты их выбрал… Получалось, что все это время ты любил меня, не позволяя даже приблизиться к себе. Это было немыслимо, совершенно не укладывалось у меня в голове: ты любил меня, несмотря на все, что я сделал. Светлый, невинный, взбалмошный, непокорный мальчишка, герой, готовый умереть за каждого, кто просил его об этом. Невероятно — ты мог любить меня… И я сам все потерял, посчитав, что это не нужно ни мне, ни тебе. А раз ты оставил письмо, значит, это было самоубийство. Ты просто сделал то, чему я в последний момент помешал на Кесе.

Я никогда не говорил этого тебе… вообще никому не говорил… Это было единственное, чего я боялся в жизни — что с тобой что-то случится, а я не успею оказаться рядом. Наверное, это началось еще со школы. И вот это произошло: пока я раскланивался с магами в Венесуэле или в Колумбии, принимал, как должное, почести и поздравления, открывая там представительства, ведя переговоры, представляя себе, как небрежно стану отчитываться в Лондоне об очередном успехе, ты просто направил свой маггловский автомобиль на хлипкое ограждение набережной, написав напоследок, что «любимых убивают все». Это был конец, хотя в тот день, выходя от Уизли, я боялся признаться себе в этом. Моя жизнь, моя карьера, мои амбиции — все летело к чертям, потому что, начиная с того дня, я точно знал: я убил человека, которого люблю. Я сам убил того, кто любил меня. И ничего нельзя исправить.

Мне стоило подать Люциусу прошение об отставке, как только я выкупил у твоего приятеля письмо и жемчужину, но по инерции я продержался еще какое-то время. Даже довольно долго — до октября. Я куда-то там ездил, вел какие-то переговоры, но я-то знал, что с каждым днем… черт, это звучит довольно глупо, но с каждым днем моя жизнь все больше и больше теряла суть, опору, оправдание… не знаю, так что в какой-то момент остался только фасад, за которым были руины. Ты, может быть, помнишь — я люблю красивые вещи… Думаю, оттого, что в детстве и в юности у меня ничего толком не было, так что когда в моих руках оказалось отцовское состояние, я словно сорвался с цепи — сейчас в имении во Франции можно открывать музей… Так вот, я, скорее, по старой памяти, продолжал таскаться по магическим и немагическим антикварным лавкам во всех странах, где я бывал, а когда видел там что-то, что хотелось взять в руки… Понимаешь, я стал ловить себя на том, что думаю: а могло бы это понравиться тебе? Как будто ты был жив… как будто я выбирал вещи для нашего общего дома. Представлял себе, как ты будешь улыбаться, распаковывая очередную дорогую безделку. Как тогда, когда рассматривал вместе со мной модели кораблей и шкатулки на Кесе. У меня все время стояла перед глазами эта картинка: твои мальчишеские руки, осторожно обводящие фигурки обезьянок… Как ты боялся лишний раз выдохнуть, когда снимал с полки шхуны, фрегаты и галеоны, когда кончиками пальцев дотрагивался до верхушек мачт или пушек. И этот восторг в твоих глазах — как будто открываешь рождественский подарок. Безумие. Я практически не сомневался, что я схожу с ума.

И еще эта жемчужина… она будто продолжала жить… От нее словно все время шло тепло, тепло и свет. Знаешь, такие вещи обычно умирают вместе с хозяином.

- Северус, а она была …

- Магическая? Нет, что ты, совершенно обычная. Правда, с того самого корабля, помнишь, где ты чуть было не утонул? Когда я вернулся с Кеса… я понимал, что предал тебя, что ты вряд ли будешь готов меня простить. Мне хотелось, чтобы у тебя осталось что-то на память обо мне. И я достал ее из трюма, уж не знаю, была ли это та самая жемчужина, ради которой ты чуть было не дал утащить себя на дно призрачной команде.

- Ты их тоже видел?

Он кивает.

- Видел, конечно. Но на меня они не покушались.

- Понимаешь, мне Рон на вокзале сказал, чтобы я ее оставил. Он боялся, что с ее помощью ты сможешь меня выследить. И письмо я написал тогда же, чтобы у них с Гермионой было хоть что-то, если их станут обвинять.

- О ваших грехах я тоже знаю немало…

- Они тебе все рассказали?

- Если даже не все, то довольно многое.

- А…, — я вновь забыл, что обещал не прерывать его…

- Подожди, дойдем и до них, — невесело улыбается пират.

* * *

— Твоя жемчужина не умирала, Гарри. Вначале я убрал ее в один из ящиков стола, с глаз долой, но она будто притягивала меня — я стал носить ее, спать, не снимая цепочки — мне казалось, я слышу, как бьется твое сердце. Это было настоящее сумасшествие — тебя не было, ты был похоронен, я приходил на твою могилу, как только оказывался в Англии. Разумеется, под оборотным — регулярные визиты министра по внешним связям на могилу бывшего героя магического мира рано или поздно вызвали бы никчемные разговоры. Только вот дело было как раз в том, что я постепенно переставал соотносить себя с тем, что я делаю — я и министерский пост, которого я некогда так желал, существовали как бы отдельно друг от друга. И в какой-то момент все сорвалось — фасад обрушился, и я оказался самим собой — в клинике Святого Мунго. И понял, что так тщательно спряденные нити той жизни, которую я некогда считал правильной и единственно возможной для себя… что они ускользают. Я перестал пытаться удержать их.

Он поднимается и отходит к окну, доставая сигару — с тех пор, как мне стало лучше, он часто курит в спальне. И всегда смотрит на меня, затягиваясь, выдыхая дым — ведь я успел выдать ему и своих демонов…

— Несколько дней после Мунго я провел в своем лондонском доме, ненавидя каждую вещь в нем. Каждую ворсинку ковра, стены, двери — я готов был сжечь свою тюрьму… и я не смел уехать, хотя это было как раз то, что мне советовал сделать Люциус. Мне казалось, будто ты где-то поблизости — просто спрятался, растворился в туманах большого города, в размазанном свете ночных фонарей, освещающих мельчайшие капли дождя. Мне снилось, будто я иду по переулкам, все быстрее и быстрее, вижу твою фигуру, пытаюсь догнать — но в последний момент ты сворачиваешь куда-то, и я опять остаюсь один, не понимая, куда ведут разбегающиеся во все стороны улицы и проулки. Я видел тебя сидящим в такси, спускающимся в подземку, а по ночам слышал, как под моими ладонями бьется твое сердце. И в один из таких дней, в очередной раз убедившись в том, что выпитый виски не делает меня счастливее, я, проснувшись уже ближе к вечеру, аппарировал в Годрикову Лощину — прямо как был, в джинсах, небритый, надеясь, что в сумерках мало кто сможет различить, кто я такой на самом деле. Да мне было уже и наплевать. Я стоял у ограды, держал в руках цепочку с жемчужиной, словно это был компас. И смотрел на твой чертов памятник.

- А что, прямо настоящий памятник? Рон мне вроде что-то писал об этом…

- Да. Мраморный. Твои друзья потом сказали, что ты так и хотел. Отвратительное зрелище.

Я сажусь в постели, устраивая подушки повыше, смотрю в окно и на какую-то долю секунды не могу понять, почему там, по ту сторону рамы, обрамленной тонкими занавесками, светит солнце и плещется теплое море. Потому что в той жизни, о которой мне сейчас рассказывает Северус, уже сумерки, и идет мелкий холодный дождь, и ложится туман — серый, влажный, непроницаемый. И там я взираю на мир с мраморного постамента равнодушными каменными глазами.

- Северус, я… я не хотел так…

А потом до меня доходит, что я только что сказал, и я не знаю, смеяться мне или плакать. И он почему-то тоже улыбается. Он мог бы спросить сейчас: «А как ты хотел?» И мне бы было стыдно, потому что я даже отдаленно не мог представить себе всех последствий того, что я затеял и совершил в мае прошлого года. Но он просто продолжает рассказывать, вновь садясь рядом со мной на край кровати.

* * *

— Я не знаю, сколько времени я провел на кладбище, но когда меня окликнули по имени, я даже не удивился. Потому что я узнал его голос, и я был уверен, что рано или поздно он явится для того, чтобы мы могли выяснить отношения без свидетелей, более не обремененные этикетом. Я просто обернулся и наставил на него мою палочку, словно только и ждал этого, а он уже держал в руках свою. «Замаливаешь грехи, Северус?» — спросил он меня, не желая нападать первым. «Это не твое дело, Энтони», — ответил я ему, — «что бы я ни делал — это тебя не касается». На тот момент я уже был частным лицом, а он, хоть и оставался, да и до сих пор остается, главой Аврората, вряд ли мог позволить себе магическую дуэль в столь оживленном месте, как Годрикова Лощина. Так что мы, скорее, были похожи на двух петухов, поднявших гребни и распушивших перья, чтобы устрашить соперника, хотя оперенье у меня на тот момент явно было так себе.

- Я никогда не думал, что ты не ладишь с сэром Энтони…

- Я тоже никогда об этом не думал, пока не увидел, как он обнимает тебя, только что выпущенный из своей камеры в Азкабане.

- Но, Северус…, — я даже не знаю, что ему сказать на это, — мы же… мы же просто разговаривали с ним через стену. Что там могло быть? Да и вообще, как тебе такое могло прийти в голову — я и сэр Энтони?

- Да, я знаю, это было абсурдно… Я не мог видеть, как кто-то приближается к тебе. Я сам не мог сделать навстречу тебе ни шагу на острове, а он… у него получалось оставаться тем, кем он был, не вызывая у тебя отвращения, брать тебя с собой на прогулки, учить жизни… В общем, так вышло, что я начал первым: подкалывать его, язвить… А Энтони не так глуп, чтобы не догадаться, что на самом деле происходит.

- И ты заставил его участвовать в нашем аресте и допросе.

- Да, и этого он тоже не мог мне простить. Так что когда я вернулся с Кеса один, он … в общем, он сам и сказал мне, что я использовал тебя, а потом выбросил, как надоевшую игрушку. А так как он был прав, мы с ним впервые очень серьезно поссорились. И дело чуть было не закончилось поединком, так что если бы не вмешался Малфой…

- Он просил меня передать записку через Драко.

- Да, я знаю. Нотт сам рассказал мне.

- Когда?

- Когда мы встретились с ним на кладбище тем вечером. Нет, не там, разумеется…

— Он сказал мне, что я разрушил твою жизнь — он действительно так считал. Что ты был ему, как сын. И что, сколько бы я ни стоял там, у кладбищенской ограды, это тебя не вернет. Я убрал палочку, потому что мне было совершенно наплевать, что он собирается делать дальше, а он стоял и смотрел на нас — на меня и тебя, на мраморного героя, застывшего у меня за спиной. «Вы хорошо смотритесь вместе, Северус», — наконец, произнес он. — «Пойдем, нам надо поговорить».

Так и вышло, что в тот вечер я оказался в доме у Ноттов, Маргарет, его жена, только тихо охнула, увидев меня на пороге. Мы просидели всю ночь у него в кабинете, потому что ровно столько времени понадобилось Энтони, чтобы рассказать мне удивительную историю о жизни и смерти того, кого я любил. Потому что он счел, что я заплатил сполна.

- Значит, ты все знал? Знал еще в октябре? И ты не искал меня?

- А ты хотел, чтобы я искал? Мне кажется, попробуй я сделать это в тот момент — это называлось бы уже не искать, а преследовать. Когда человек так обставляет свой уход из магического мира, он вряд ли рассчитывает на частые визиты родных и знакомых, ты не находишь?

Я опускаю взгляд. Значит, он и вправду все знал…

- Ну, ты что? — он берет меня за подбородок, долго вглядывается в глаза, а потом целует, нежно, не торопясь, будто впервые. — Ты что, будешь теперь дуться, что я тебя не искал?

- Я ждал тебя, все время ждал, — признаюсь я, — ждал и в то же время боялся, что ты появишься. Что, если ты появишься, от моей жизни просто ничего не останется. Когда с Герми случилось несчастье, я боялся, что Рон сдаст меня тебе. И в тоже время хотел, чтобы он сделал это…

- Гарри… Энтони сказал мне тогда, что тебе надо дать время. Что я не должен даже пытаться найти тебя. К тому же, как бы я мог это сделать? Никто же не знал о том, где ты… Нотт считал, что либо ты сам объявишься, когда захочешь, чтобы тебя нашли, либо нет — но с этим мы уже ничего не сможем поделать.

- А сэр Энтони… получается, он все время знал? Знал, что я жив? Как же тогда Аврорат подтвердил мою смерть? И ты говоришь, он некромант… Значит, он сразу понял…

- Гарри, Нотт сразу же понял, что тело не принадлежало тебе. Он не сказал об этом никому, насколько я понимаю, не сказал даже собственному сыну, иначе тот на пару с Драко не смог бы так убедительно скорбеть. Он позволил твоим друзьям провернуть всю эту инсценировку и довести дело до конца. Как только Энтони понял, что произошло в действительности, он решил дать тебе уйти. Ему казалось, это лучшее, что он может сделать для тебя. Когда он пришел с обыском на Гриммо…

Черт, газеты… Он же нашел газеты, а в библиотеке наверняка обнаружил ту книгу. Потому что он знал, что нужно искать.

- Когда он нашел те газеты, Гарри, он решил, что я должен рассчитаться за все. За влюбленного мальчишку, хранившего у себя в спальне колдографии с моей надменной министерской рожей. Он хотел, чтобы я, как и ты, потерял все опоры в жизни. И он в этом преуспел… Я не сержусь на него. Потому что в итоге он вернул мне тебя, нет, он не смог бы отыскать тебя в Загребе, но он сказал мне, что ты жив. На тот момент это был королевский подарок. И, — он внезапно прерывается, — как ты себя чувствуешь? Голова не болит?

- Ты собираешься рассказать мне что-то ужасное?

- Нотт сказал мне о том, что ты сделал на самом деле. Ты знаешь, что чуть было действительно не убил себя?

- Догадываюсь, — невесело признаюсь я.

И я говорю ему о тех снах, в которых я видел себя сидящим за рулем ушедшей под воду машины, о том, как метался по Норвегии, не помня себя, и как все это прекратилось в одночасье, а я обнаружил себя в прекрасном солнечном городе на побережье холодного моря. Северус гладит мои волосы, наклоняется, осторожно прихватывая губами мое ухо, а потом весьма внятно шепчет мне:

- Идиот.

Я же не отрицаю. И так ясно, что с тем заклятием, что я произнес над телом, что-то было не так.

— Послушай, Северус… я видел сон… будто какой-то священник отпевал меня. И после этого все прекратилось. Он держал молитвенник, я видел только руки…

— Это Энтони спас тебя. Он ведь приходил в дом на Гриммо отнюдь не за газетами — он должен был в точности знать, что ты сделал. Кстати, я бы на его месте давно конфисковал библиотеку Блэков. Это не те книги, которые могут попасть в невинные руки, не причинив вреда. Он смог провести ритуал, разорвавший твою связь с телом, которому ты придал свои черты. Но заклятие сделало свое дело — тебя действительно больше нельзя было обнаружить с помощью магии. Я скажу тебе даже больше — глава Аврората проводил свое расследование, и вот его результатов не было в тех бумажках, которые он сунул мне под нос, когда я явился к нему в том мае требовать правды. Он добрался и до твоего кузена — но тут ты успел неплохо поработать, да? Тот ничего не мог сказать, кроме того, что вы с ним виделись и разговаривали о работе. Странно, что ты, до того момента совершенно не принимавший ничего темного в жизни, смог так бестрепетно стирать память — да, я догадываюсь, что не одному Дадли Дурслю — заметать следы, обрывать все нити, что могли бы привести к тебе. Для Энтони это было достаточным доказательством твоего отчаяния — он знал, что тот мальчишка, которого он полюбил, как собственного сына, не стал бы, попросту не смог бы этого сделать. Он так и сказал мне: «Словно твоя тень упала на него, Северус».

В общем, мне оставалось только ждать, что в какой-то момент ты сам пожелаешь, чтобы тебя нашли. Я умею ждать, Гарри.

Когда я увидел на пороге Рона Уизли, я был уверен, что что-то случилось с тобой, и если честно, был рад и не рад, что это не так. Да, тогда я мог потребовать от него всего, чего мне было угодно в обмен на жизнь его жены и ребенка, но мне показалось, что этого не стоит делать, если я действительно хочу вернуть тебя.

- Я был готов к тому, что они расплатятся мной. Это даже не показалось бы мне странным.

- Я не хотел, чтобы тобой кто-то расплачивался. Достаточно того, что когда-то я сам потребовал этого от тебя. Я знал, что мне стоит только поставить это условие Уизли — и он согласится. Он был слишком слаб, чтобы сопротивляться, да и никто не знает, как сам бы поступил на его месте. Заставить его написать тебе, потребовать, чтобы ты ответил, где тебя искать…это было бы не сложно. Вынудить тебя вернуться ко мне, пусть даже и не в Англию, оставаться со мной, увезти тебя… куда угодно в обмен на зелья для твоей подруги… ты бы не сказал «нет». Но мне не было нужно твое «да», вырванное насильно. Я не хотел, чтобы ночью ты не помнил от страсти своего имени, а днем не мог без отвращения смотреть на меня и на себя. Хотя, я буду с тобой откровенным, когда я поднимал Уизли из лужи на пороге моего дома, я думал и о таком варианте развития событий. Найти тебя, забрать силой, надеясь загладить это уже потом. То, что не удалось когда-то на Кесе…

* * *

Я же понимал, что он мог это сделать. Он такой, какой он есть, и то, что сейчас он так открыто рассказывает мне о своих сомнениях, да, пожалуй, это примиряет меня со многим. По крайней мере, он больше не прячется, он совершенно откровенен, он не пытается выдать свою помощь моим друзьям за акт благотворительности — это была бы ложь. Может быть, он говорит все это, чтобы у меня не было шансов обманываться на его счет. А я почему-то улыбаюсь — мне вдруг приходит в голову, что… ну, да, что жить с лордом Довиллем под одной крышей, весьма вероятно, по силам только вот таким героям в отставке, как я.

- Я никогда не смотрел на тебя с отвращением, Северус…

- Я знаю. Просто… так не поступают с теми, кого любят, правда? Поэтому я решил на этот раз проявить абсолютное бескорыстие…

- Чтобы проникнуть к ним в дом и…

- Да, и обманом выпытать у больной беременной девушки, где они тебя прячут!

- В той истории было больше вопросов, чем ответов, так?

- Можно и так сказать, — легко соглашается он. — Хочешь знать, выдали они тебя или нет?

- Не хочу, я и так знаю — они меня выдали.

- Неправда.

- Почему Гермиона плакала, после того, как ты поговорил с ней?

- Ты в курсе?

- Мне же Рон писал.

* * *

— Гермиона…Твоя подруга… она хорошая девочка. Подумай сам — ей пришлось принять от меня помощь, иного выхода просто не было. Она испугалась, увидев меня в Мунго, было совершенно ясно, что она будет разрываться между осознанием того, что непорядочно обманывать человека, спасающего ей жизнь, и обещанием молчать, которое она, по всей видимости, дала тебе. То, что случилось с ней — это было не совсем то, о чем им сказали в Мунго. Она сильная ведьма, а ее муж не самый выдающийся маг современности, скажем прямо. Почему она не могла выносить его ребенка? Что вы, вы трое, знали о том заклятии, которым ты столь легкомысленно воспользовался? Что вам было известно о каре, которая может постигнуть клятвопреступников, особенно, если это касается мертвых? Они опознали твое тело, Гарри. Они принесли магическую клятву, что тот человек, которого нашли в Темзе, это ты, зная, что это не так. Магия не прощает подобных вещей, и для наказания она выбрала самый простой способ — их ребенка. Ложная клятва, данная Гермионой Грейнждер-Уизли столь легкомысленно, постепенно вытягивала ее силы. Зелья, которые я варил для нее, были лишь подспорьем — нам с Энтони понадобилось провести обряд, очищающий ее и ее мужа от совершенного преступления — разумеется, я не стал говорить ей об этом, так как ее присутствие не было необходимым. Когда она плакала… я не стал испытывать ее терпение, я сразу же сказал ей о том, что знаю, что ты жив — она во всем призналась. Я особенно не расспрашивал ее о тех событиях — большую часть я знал от Энтони, многое, благодаря ему, даже лучше, чем твои друзья. Не вини ее ни в чем — порой требуется гораздо больше мужества для того, чтобы рассказать о том, о чем все сговорились молчать, чем продолжать хранить тайну вопреки всему. Твоя Гермиона была не в том состоянии, чтобы я счел возможным читать ей нотации — я этого и не делал. Несмотря на то, что первопричина ее болезни была устранена, необходимость в зельях все же оставалась — я бывал у них практически каждый день, потом несколько реже. И просил их ничего не рассказывать тебе об этом… Сейчас ты скажешь, что боялся вспугнуть (он грустно усмехается), наверное, так оно и было. Мне оставалось только ждать. Как ни странно, твоя подруга … она рассказывала мне о твоей жизни в Лондоне в те месяцы, пока ты еще оставался с ними под одним кровом — порой мне было больно ее слушать, потому что я видел, как ты, всегда такой открытый и, кажется, не имевший никаких секретов от своих друзей, все больше замыкался в себе, отдалялся от них. Будто на тебя и вправду упала тень…моя тень.

Порой я думал: если даже то, что я просто был где-то в твоей жизни, пусть и на расстоянии, так отравило ее — не стоит ли мне отказаться от тебя, позволить тебе действительно раствориться, исчезнуть? Я знал, что не смогу… Не смогу смириться с тем, что больше не увижу — о большем я и не думал… Хотя бы просто посмотреть на тебя, поговорить с тобой. То, что я в итоге и сделал, став для тебя Патриком Робертсом. Помнишь, как старый англичанин спросил тебя о том, был ли ты счастлив здесь? Когда ты ответил, что скорее да, чем нет… Знаешь, я был так рад… Хотя, если бы я услышал нет — я бы вряд ли так легко отступился. Когда я увидел тебя ночью на дороге, а ты сразу же сказал, что не нужен мне без магии… Я подумал, видимо, черти в аду в суматохе потеряли список моих грехов, Гарри. Скажешь, что я одержимый?

- Тогда и я тоже, — тихо говорю я, крепко сжимая его запястье.

* * *

Кому дано знать, сколь пространны те свитки, на которых собраны все наши прегрешения? Я хотел бы взглянуть на того, кто вправе казнить и миловать, отделять грешников от праведников, зерна от плевел. Тех, кто точно уверен, где тьма, а где свет. Я смотрю на того, кого люблю — он серьезен, почти неподвижен, только тень улыбки у него на губах. Той, что принадлежит мне. И мы, наверное, сидим так очень долго, и мне кажется, в той тишине, что сейчас окружает нас, я слышу, как отступает дневной зной, а ему на смену приходит мягкий вечер, ложась на небо розовыми мазками заката.

А потом пират медленно поднимается и проходит к шкафу в углу комнаты. И вернувшись, вкладывает мне в руку небольшой продолговатый предмет — темное старинное шероховатое дерево само ложится мне в ладонь, мои пальцы легко узнают контуры обезьянок на боках шкатулки, а, когда я открываю ее, я вижу каплю света на черном бархатном дне — сияющую жемчужину на цепочке с крупными звеньями.

50. С магией и без нее

Ночью я резко открываю глаза — я в первые секунды не могу понять, в чем дело: тьма и покой, шорох волн, набегающих на галечный пляж за окном. Ни голосов, ни шелеста шин по ночному асфальту, ни звуков моторов маленьких катеров, весь день носящихся по бухте. Но в тот момент, когда я пытаюсь уговорить себя спать, на меня вновь накатывает волна жара — да, именно это и заставило меня проснуться. Жар питает мое тело, вгрызается в кости, выкручивает мышцы. Я зажмуриваюсь — и понимаю, что все, я пропал. Потому что если я немедленно не повернусь, не коснусь того, кто сейчас спит со мной рядом, нет, не просто коснусь…У меня в ушах словно грохочет его шепот, пришедший из совсем другого лета…Гарри… пусть он дотронется до меня, нет, что там дотронется — нет, выпьет душу, кусая мои губы, сожжет тело, просто проводя по моей коже горячими ладонями. Пусть от меня останется кучка пепла, которую ветер унесет в открытое окно. Нет, пусть ничего не останется. Ну же, давай, повернись, протяни руку…

Его глаза — смотрит на меня. Мне плевать, что ты ночь за ночью кладешь покрывало так, чтобы наши тела не могли соприкоснуться даже случайно. Боишься за себя? За меня? К черту, мне плевать. Дотянуться до него… у меня рука дрожит, нет, все, вот мои пальцы уже касаются его предплечья, скользят выше.

- Сев… я…

Я не знаю слов.

- Гарри, ты… подумай…

Судя по тому, как срывается сейчас твой шепот, слово «подумай» и для тебя уже не имеет ни малейшего значения. Потому что ты одним движением откидываешь покрывало и притягиваешь меня к себе — твое тело не умеет лгать, как и мое. И когда мы соприкасаемся, нет, не просто каждой порой, каждой мышцей и клеточкой, я вновь ясно понимаю то, что знал, кажется, с начала времен — мы одно. Почему ты? Почему я? Глупый вопрос. Потому что ни тебя, ни меня нет, отдельно нет, а вот так, как сейчас, так, как будет всего через несколько минут — да. Но ты старше, и твоей выдержки еще хватит на то, чтобы попытаться задать мне совершенно ненужный вопрос:

- Тебе плохо не станет?

Я даже не буду отвечать, потому что твои губы всего в паре миллиметров от моих, твое дыхание на моей щеке. И все…ты уже стонешь, срываясь в пропасть, чуть ли не рычишь, когда твой язык врывается мне в рот, но на этот раз я тоже не сдаюсь, потому что хочу тебя не менее сильно, нет, гораздо больше. Сейчас мы оба хищники, мы оба — и жертва и добыча одновременно. Я не знаю, где мои руки, а где твои. Нет, твои там, где плавится кожа — значит, везде. Я не знаю, как мы оказываемся стоящими на коленях друг напротив друга — его рука сжимает наши члены, я невольно подаюсь вперед.

- Подожди, — хрипло говорит мне он, — просто держись за меня.

И я кладу руки ему на плечи, а он, не прекращая целовать меня, начинает ровные ритмичные движения, окончательно делающие наши тела полностью синхронными. Нам не потребуется много времени — мне кажется, я кончил бы просто оттого, что ощущаю, как его плоть прижимается к моей. Ловлю аромат его кожи, мои демоны пируют, прикрывая глаза. Еще совсем чуть-чуть… как я мог жить без него… как я вообще мог жить… Я вскрикиваю, бьюсь в его руках, и в тот же момент ощущаю на коже тепло нашей смешавшейся спермы. И хочу вобрать ее всю, без остатка, чтоб она впиталась в меня … его пальцы скользят по моей груди, проводят по соскам — я ощущаю на них тягучую остро пахнущую влагу. И он тут же склоняется, слизывая ее, проводя языком длинные дорожки. А потом… мазок по моим губам…еще… целует меня. Он сумасшедший, я знаю…

- Еще — говорю я, а, он коротко смеется:

- Ты хоть дух переведи.

Его рваное дыхание, прерывающийся голос… вряд ли и он на этом остановится. А я… только пара глотков воздуха, мне не требуется большего. Нет, требуется, я хочу всего, я хочу видеть его, видеть его глаза, когда он склонится надо мной, жажду и голод, которые может утолить только мое тело. Мы лежим рядом, лицом к лицу, и, наверное, желание видеть друг друга настигает нас одновременно, потому что на столике у окна сам собой загорается ночник. Чуть прикрытые сейчас тяжелые веки пирата, крылья тонкого хищного носа, блестящие влажные губы, волосы, мокрые на висках. Я вновь целую его, провожу языком по деснам, вторгаюсь внутрь. И тут же ощущаю, как его ладонь скользит по моим ребрам, ниже, к бедру, дальше — пальцы чуть надавливают на крохотное отверстие ануса — пока просто намек, обещание того, что будет позже.

И я не знаю, что находит на меня — он сам раньше никогда не позволял мне ничего подобного, но я так хочу его, чувствовать его везде, мне мало вкуса его губ, мне мало… Я быстро, почти мгновенно, переворачиваюсь, чтобы он не успел остановить меня, и впервые касаюсь губами его члена, пытаюсь языком нарисовать круг у основания, чуть прихватываю губами тонкую кожу мошонки — он вновь возбуждается практически мгновенно, а я уже захватываю в плен головку, глубже, глубже — насколько хватит дыхания. Пусть я ничего не умею, какая разница… Его руки обхватывают меня за бедра, чуть разворачивают — и вот я и сам в таком же плену, только его прикосновения более умелые, дразнит меня, то чуть касаясь языком, то вбирая глубоко в рот, сжимая… И одновременно чуть раздвигает мне ягодицы — и вот уже его пальцы легко проскальзывают внутрь. Я же хотел… везде.

Я ничего не соображаю, мне не хватает воздуха, пытаюсь насаживаться на его пальцы, толкаюсь ему в рот…

- Гарри, — он отрывается от меня, — иди ко мне…

Я почему-то зажмуриваюсь, не знаю, мне кажется, вид его обнаженного тела обжигает меня — и впервые за все это время с того самого первого раза на Кесе опускаюсь на колени, роняя голову на руки, чувствую его цепкие пальцы на бедрах, осторожное, пока совсем легкое безболезненное давление. И полностью открываюсь, да, мне хочется сейчас оказаться вот так — полностью в его руках, беззащитным, уязвимым. Он входит в меня очень аккуратно, медленно, но я просто подаюсь ему навстречу. И из всех слов, существующих в мире, я сейчас помню только одно:

- Еще..

Его ладонь на моем животе — прижимает меня к себе крепко-крепко. Ну же, дотронься до меня, совсем чуть-чуть, просто проведи несколько раз рукой вверх и вниз — я же умру сейчас, разве ты не видишь? А каждое твое движение внутри меня раскручивает огненные спирали, колеса огня…Ты сам сказал, что я — пламя. И вот оно теперь пожирает меня изнутри. Еще…Капелька пота сбегает по моей шее, ты наклоняешься и сцеловываешь ее. А потом входишь до предела, крепко удерживая меня за бедра — наверное, мне могло бы быть больно, но мне мало. Еще…Я хочу тебе безумно, безмерно, я крепко сжимаю пальцы, чтобы не порвать наволочку. Потому что я хочу еще, потому что мне мало тебя — и я никогда не смогу насытиться. Твоя рука уверенно скользит по моему члену — ты не теряешь голову? Даже сейчас? Сейчас, когда весь мир раскачивается вместе с нами, все увеличивая амплитуду?

- Гарри, — я с трудом соображаю, что он говорит мне сейчас, — перевернись.

Но я и так понимаю — он хочет видеть мои глаза, хочет, чтобы я смотрел на него — так же, как и я — хочет все, сразу, немедленно, навсегда, бесконечно. Да, вот оно — жажда в его глазах, наслаждение, обладание. Он склоняется ко мне, целует шею, ключицы, чуть прикусывая кожу. Его пальцы на моих губах, я ловлю их, позволяя скользнуть глубже. Я же хотел — везде… «Мой», — шепчет он, — «мой, никогда тебя не отпущу…» И огонь, затаившийся во мне, вырывается на свободу, пожирает меня, не оставляя ничего — даже горстки пепла. Когда пират пару секунд спустя почти падает на меня, рыча мое имя, у меня нет сил даже обнять его. Меня нет.

Но он быстро приходит в себя, перекатывается на бок вместе со мной, все еще не выходя из моего тела, его ладони легко гладят меня по спине.

- Ты как,— спрашивает он, — все хорошо?

- Люблю тебя, — шепчу я, не в силах оторвать от него глаз.

И смотрю на него, смотрю, как он улыбается в неярком свете ночника, как чуть прикрывает глаза, не прекращая наблюдать за мной. И мне кажется, я так и засыпаю, продолжая видеть его во сне.

* * *

Какое-то движение… я так хочу спать, нет, еще рано, рано… спать, спать… тяжесть на моем плече… успокаивает, убаюкивает. Конечно, еще ведь даже не утро… Легкие теплые прикосновения — лоб, волосы — словно кто-то уговаривает меня не открывать глаза. Я не буду. Мне снится мир, лежащий далеко внизу, я не различаю ни зелени лесов, ни темных ручейков дорог и автострад, ни гор, ни морей — мир подо мной имеет вид географической карты, на которой пунктиром проложены маршруты. Нет, только их начало, будто несколько стежков, а дальше бесконечность — чистая страница с черными контурами материков.

Шорох… как будто бумага, но моя карта неподвижна. Легкий, почти неразличимый шелест. Открыть глаза и посмотреть, что там? Северус, стараясь не потревожить меня, осторожно перелистывает страницу, а моя голова у него на плече.

- Жалко, что здесь в августе не бывает дождей, — тихо говорю я.

- Почему?

- Представляешь: осень или лето, а мы с тобой где-то далеко-далеко, где никого нет, в каком-то доме, и там тепло, и за окном идет дождь — сильный, такой, что не выйти на улицу. Там бежит по стокам вода, собирается в ручейки, капли стучат по крышам, шуршат в кронах деревьев. Мокрые дорожки, трава… Можно было бы вообще не вставать.

Он скашивает на меня глаза и откладывает книгу, а моя рука, лежащая у него на груди, оказывается в его ладони

- Тебе и так не нужно. Ты просто устал, Гарри. После всего, что с тобой было.

Я пытаюсь возразить, но он продолжает:

- Да, быть может, ты считаешь, что в Загребе у тебя была обычная жизнь, но и это не совсем так: ты оказался совсем один в обстановке, для тебя совершенно непривычной — новый город, чужой язык, незнакомые люди, маггловский университет. А вместо того, чтобы отдохнуть в каникулы, ты решил…

Он не заканчивает начатую фразу, потому что дальше последует неминуемое упоминание беготни с тарелками и с подносами, а ему не хочется меня обижать.

- Ты давно проснулся? — спрашиваю я.

- Часа три назад. А ты все спишь и спишь. Даже Сэмюэль приходил — смотрел на меня с некоторым осуждением. Видимо, сделал совершенно правильный вывод о том, почему пациент спит, хотя время движется к полудню.

- А сейчас сколько?

- Час дня, наверное. Переживаешь, что пропустил врачебный осмотр? Он еще зайдет попозже. Будем завтракать или обедать? — он улыбается, касаясь губами моих волос.

- А ты не завтракал?

- Я хотел увидеть, как ты просыпаешься.

- Тебе еще надоест, Сев.

- Пока кажется, что нет.

Мне нравится лежать сейчас рядом с ним — за те дни, что я здесь, я все больше и больше привыкаю к мысли о том, что время, которое есть сейчас…его больше никто не отнимет. И нам не надо торопиться. А пирату, похоже, тоже нравится это нереальное чувство подаренной нам бесконечности — он продолжает удерживать меня, его пальцы по-прежнему гладят мою руку, лежащую у него на груди.

Но мне придется встать, вырваться из этого ласкового плена. Я даже боюсь себе представить, на что похожа сейчас кожа у меня на животе, да и в ряде других чувствительных мест после прошедшей ночи — ведь очищающие чары на меня не действуют.

- Ты чего дергаешься? — спрашивает пират.

- Я мыться пойду.

Он нехотя отпускает меня, я откидываю тонкий пододеяльник — спать под чем-либо более существенным в такую жару просто невозможно — и совершенно не понимаю, в чем дело: на моей коже нет ни следа вчерашних безумств. Как будто мне просто приснилось, но я же вижу по его глазам, что это не так.

- Гарри, что такое? — он обеспокоено смотрит на меня. — Тебе больно?

Значит, все было, хоть это не показалось, с некоторым облегчением думаю я.

- Нет, все нормально.

Еще не хватает, чтобы лорд-пират считал себя изувером, особенно после всего, что он рассказал мне вчера.

- Нет, Северус, все хорошо, — вновь подтверждаю я, — просто… На меня же не действуют заклятия. Значит, и очищающие тоже. Я не понимаю…

Он на секунду задумывается.

- Знаешь, я даже не вспомнил об этом. Получается, все действовало. И не только очищающие.

Я начинаю краснеть.

- Гарри, — он смеется, — ты всегда так смущаешься… С ума сойти. Иди мойся и будем завтракать.

Но я буду стоять на своем. Хочешь отмахнуться от меня сейчас, сделать вид, будто я думаю о ничего не значащих мелочах? Как бы не так! Эта пустота, пустота, пришедшая вместо магии, той самой магии, которую я раньше постоянно ощущал, как часть себя… Эта пустота и сейчас со мной. Он не понимает этого, как любой маг, как любой маггл… Так же, как когда-то не понимал этого и я сам.

- Северус, послушай, это важно.

- Гарри, — мягко говорит он, — а почему ты так уверен, что на тебя не действуют чары?

- Давай проверим, — отвечаю я почти зло. — Сделай что-нибудь! Вот! — я показываю ему на небольшую чуть припухшую отметину, оставленную им на моем плече в пылу страсти. — Попробуй, убери, ну же!

Я знаю, что у него не выйдет. Он неохотно достает палочку: взмах, заклинание — и ничего. Я по-прежнему обладатель небольшого шрама, по форме напоминающего чьи-то зубы.

- Вот видишь, — тихо говорю я и иду в ванную.

Мне даже не обидно — я уже пережил это, тогда, в апреле.

Пока я стою под теплыми струями, я стараюсь не позволять себе даже думать о том, что во всей этой истории с чарами все же что-то не так. Просто мне не стоит питать ложные надежды. Быть супермагглом…. Я усмехаюсь, что ж, это даже почетно.

Северус совершенно неожиданно оказывается рядом со мной, когда я уже закутываюсь в полотенце, прижимает к себе.

- Послушай, — говорит он мне, — я чувствую тебя, как мага, с того момента, как увидел в ресторане. Я не могу обмануться. Твоя магия при тебе, она никуда не ушла. Я вообще не хотел говорить с тобой об этом. Пойми, так не бывает: если маг теряет магию, он становится сквибом — он может видеть волшебство, но сам не может творить его. Или он становится магглом — не может ни видеть, ни творить волшебства, но сам подвластен его воздействию. Того, что произошло с тобой — такого не может быть. Если честно, сегодня ночью я совершенно потерял голову…я просто забыл, что на тебя не действуют чары, поэтому делал все, как обычно. Все заклятия на тебя действовали. Мне кажется, ты тоже ни о чем не думал, поэтому все было в порядке. Ты сам блокируешь свою магию, Гарри, дело, скорее всего, именно в этом. Я чувствую ее и сейчас — ты нет. Я не знаю, что с этим делать. Если ты все еще злишься, — я слышу, как он усмехается за моей спиной, — здесь внизу, на камнях, немало морских ежей. Я отковыряю для тебя парочку — можешь использовать по назначению. Будем до вечера вытаскивать иголки.

Он наклоняется к моему плечу и прижимается губами к отметине, проводит языком, целует:

- Могу только так, — тихо говорит он, а я, только что пытавшийся разозлиться из-за не вернувшейся магии, вдруг передумываю это делать.

- Что ты вбил себе в голову: магия ушла, магия не вернется. Не думай об этом вообще.

Я улыбаюсь:

- Знаешь, Северус, в школе я знал одного профессора. Он все время повторял мне, что у меня нет мозгов. А то немногое, что есть, я использую явно не по назначению. И вот теперь тот же самый человек — ну, он, по крайней мере, как две капли воды похож на того профессора, постоянно говорит мне: «Не думай ни о чем». Как ты это объяснишь?

Он тихо смеется, прижимая меня к себе еще крепче.

- Он частично пересмотрел свои воззрения. Я думаю, в здравом уме и твердой памяти ты считаешь себя не магом и не чувствуешь своей магии. Я же ощущаю ее постоянно. Вчера ты хотел меня, ты соскучился…

- Я вообще себя не помнил.

- Я тоже… Пойдем уже есть.

Когда мы вновь устраиваемся в спальне — я на кровати, Северус рядом в кресле — и приступаем к трапезе, я разглядываю принесенную Твинки еду, размышляя, что же мне положить на бутерброд. И не могу поверить: как такое возможно? Почему он чувствует мою магию, в то время как я продолжаю осознавать только пугающую пустоту внутри меня? Раньше, ну, до того, как все это случилось, я тоже практически всегда мог точно сказать, является ли человек, просто встреченный мною на улице, магом или нет. Это трудно объяснить, но ошибиться действительно невозможно. Ощущение скрытой силы? И это тоже неверно. От Гермионы не исходила сила, подобная той, что есть в Северусе, Люциусе Малфое, старшем Нотте. Загадка? Притяжение? Тоже нет. Для меня это было похоже на… будто каждый из магов держал в раскрытых ладонях некое подобие светящегося шара, и мог выбирать, раскрыть ли источник этого свечения или сохранить его в тайне. Но оно, это свечение, было для меня реальным.

- Северус, и все же…

Он только вздыхает, видя, что я не унимаюсь.

- Северус, как ты собираешься жить со мной?

- Я и не собираюсь. Мне кажется, мы уже живем — не я с тобой, и не ты со мной. Просто мы живем вместе. И пока что этому ничего не мешает.

- Но ты даже не сможешь попасть вместе со мной на ненаходимые земли, а большая часть твоих владений, если я не ошибаюсь, это не маггловские виллы и имения.

- Не ошибаешься, — подтверждает он. — В мире достаточно мест, куда мы можем отправиться, используя вполне обычные способы передвижения. Или ты уже везде побывал?

Я только качаю головой. Конечно же, я, хоть и успел попутешествовать прошлым летом, видел все же не так уж много.

- Вот видишь, — улыбается он. — Зачем нам ненаходимые земли?

- Но ты даже не сможешь отправиться со мной на Кес.

Он задумчиво опускает голову, делая вид, что разглядывает содержимое своей кофейной чашки.

- Гарри, — говорит он наконец, — я не был там почти два года. С того самого дня, как сам лишил тебя магии, черт побери, как вытолкал тебя в Лондон, как паршивого щенка за порог. Я даже не могу себе представить, что когда-нибудь вновь приближусь к этому месту.

- А мне нравится Кес. Помнишь, когда ты пару недель назад спрашивал меня… нет, ты был тогда этим старичком с лысиной…

Я улыбаюсь, а он перестает разглядывать дно своей опустевшей чашки, и поднимает на меня взгляд — совершенно открытый, будто я застиг его врасплох.

- Я был счастлив, Северус. Совершенно. Как полный идиот. Я бы хотел туда вернуться. Даже если я больше никуда никогда не попаду, мне будет жалко только Кеса… И еще, ну, совсем немного, пиратского острова…

- Что тебе там-то понадобилось?

И я уже открываю рот, чтобы рассказать ему про Корабль, потому что больше нет ни малейшего смысла делать из этого тайну — морское чудовище мне теперь недоступно — но у Северуса звонит мобильный, по его ответу я понимаю, что наш добрый сосед все еще не расстался с мыслью увидеть меня сегодня, так что мы быстро заканчиваем с завтраком и перебираемся в широкий просторный холл второго этажа. Осматривать меня в спальне пирата Сэмюэль стесняется.

Эти ставшие уже привычными «поверните голову», «наклоните», «Вы хорошо спите?», «не болит ли голова?»… Я безумно благодарен ему за его совершенно бескорыстную заботу обо мне. Кто я ему? Любовник его соседа? Напоминаю сына или внука?

- Гарри, я полагаю, Вы можете вставать, — говорит глашатай моей свободы. — Потихоньку, конечно. И не вздумайте в одиночку спускаться по лестницам!

- А можно мне купаться? — спрашиваю я, словно я ребенок лет двенадцати, прибывший с родителями на море, но, вот досада, проболевший большую часть отпуска.

- Ну, дорогой мой, повремените пару дней!

И далее он дает какие-то указания Северусу, а я, воспользовавшись тем, что мне только что разрешили самостоятельно передвигаться, отправляюсь в свое первое небольшое странствие: через холл, вперед по коридору, оканчивающемуся небольшим балконом, за которым колышутся ветви сосен.

А потом пират идет к морю, я стою у окна спальни, наблюдаю, как он уходит под воду, чтобы появиться через несколько секунд уже довольно далеко от берега, исчезает за небольшим мысом — и я жду, когда же он появится вновь, и, задумавшись, пропускаю момент его окончательного возвращения.

- Что, скучаешь? — спрашивает он.

Я оборачиваюсь. По его плечам сбегают капли воды — соленые и немного горькие. И я ловлю их губами, а его руки оказываются у меня под футболкой. И когда он целует меня, я решаю, что подумаю обо всем как-нибудь в другой раз, не сейчас, не сегодня. И, уже оказавшись на кровати и подставляя шею его жадным поцелуям, я чувствую такую свободу и беспечность, словно меня качают волны теплого моря. И черт с ней, с магией!

А вечером, когда за окнами становится уже совсем темно, к нам в окно влетает большая птица — у нее круглые оранжевые глазища, серые, немного растрепанные после полета перья и большие ушки с кисточками, как у белки.

- Кажется, у нас гости, — говорит мне Северус, пробегая глазами письмо.

- Что за гости? — я не могу понять, какие у нас тут могут быть гости, и как мне в связи с этим себя вести.

- Не просто гости, — продолжает он, все еще не говоря главного. — Нашествие ожидается завтра днем. Это Нотты, Гарри. Весь выводок.

- О, черт, — только и могу произнести я.

51. У нас гости

- Северус, они же не могут знать, что я здесь? — спрашиваю я чуть ли не с ужасом.

Пират смотрит на меня несколько удивленно.

- А должны были?

Разумеется, я и сам мог бы прекрасно догадаться, что лорд Довилль — совсем не тот человек, который станет отчитываться о каждом своем шаге кому бы то ни было, пусть даже и сэру Энтони, хотя тому моя судьба далеко не безразлична. Скорее, я поверю в то, что Северус предпочтет насладиться своей добычей в тайне от всех. Но вот сейчас меня охватывает настоящая паника, так что я намерен как можно дольше пребывать в логове хищника, недоступный посторонним словам и взглядам.

Он подходит ко мне, сидящему на краешке кровати в одном махровом полотенце, на нем самом одежды примерно столько же, улыбается, глядя на меня сверху вниз.

- Что, испугался? — его пальцы проводят линию по моему лицу, задерживаясь на губах, сейчас, наверное, все еще немного припухших от его поцелуев.

А мне действительно несколько не по себе: я не могу представить себе завтрашнюю встречу с кем-либо из Ноттов — ни с Тео, ни с Лиз, ни с сэром Энтони, ни с его женой, которую не видел ни разу в жизни. А ведь Северус сказал «Весь выводок». Что, есть и еще кто-то? Те люди, которые знали меня как мага… Хорошо, допустим, Лиз не в счет. С ней даже гораздо проще — я теперь и сам такой же, как она, нет, куда там, я гораздо хуже. Да, Лиз не в счет, если не вспоминать о том, что она вместе с Драко, Тео и Кейт плакала на моих мнимых похоронах, плакала от всего сердца, думая, что прощается с человеком, который был ей дорог. А человек этот в то самое время… да-да, наплевав на все и всех… И вот теперь он в довершение всего еще и потерял магию, так что лучшим вариантом для него будет спрятаться от всего мира и не высовывать носа.

- Северус, не говори им, что я здесь, — чуть ли не с отчаянием прошу я.

Он садится рядом со мной, обнимает за плечи.

- Гарри… Конечно, если ты не хочешь... Будешь весь день прятаться в спальне?

- А что я им скажу? Сам подумай! Что я идиот, подстроивший самоубийство, заставивший их без зазрения совести рыдать от горя над неизвестно чьим трупом? А теперь еще потерявший магию…

- Мы же уже говорили с тобой про магию, — спокойно говорит он, протягивая мне одну из своих сигар.

- Это для тебя неважно, как ты говоришь. А для сэра Энтони? А для Тео? Они знали меня как…

- Как великого героя и победителя Волдеморта?

Ему опять смешно, только вот я недавно сделал открытие, что его сарказм больше не жалит меня, и когда он смеется, мне смешно вместе с ним. Только не сейчас, потому что в данный момент я даже представить себе не могу, как являюсь завтра в гостиную и, как ни в чем не бывало, произношу: «Здравствуйте, сэр Энтони! Привет Тео». Вот и я, собственной персоной. Поттер — недоумок с разбитой головой…

- Гарри, — продолжает пират, — ты как-то неправильно смотришь на вещи. Может быть, это оттого, что ты еще слишком молод…

«Ну, да», — так и хочется пробурчать мне, — «а ты старый и мудрый змей, знаешь все на сто лет вперед». Но я придерживаю язык, нет, вовсе не потому, что боюсь сказать ему хоть слово поперек, нет, просто я не хочу грубить ему. Мне кажется, мы оба исчерпали отпущенный нам лимит неосторожных обидных слов, которые мы можем сказать друг другу.

- Пойми, — говорит мне пират, — и сэр Энтони, и Тео, и Лиз, — они все узнали тебя и полюбили не за то, что ты маг, герой, а, скорее, как раз вопреки. Почему теперь они должны от тебя отвернуться? Мне кажется, они были бы рады тебя видеть.

- Ага, воскресшего покойника…

- Полагаю, Энтони успел рассказать им, что ты жив. Не сразу, но должен был.

- А он знает, что я нашелся?

- Знает.

Значит, пират все же рассказал ему…

- И про магию знает?

- Гарри, я рассказал ему про письмо. Когда я ездил к тебе в Загреб, он даже один раз увязался со мной. Тебе не надо опасаться Энтони. К тому же, если то, что с тобой случилось, как-то связано с тем чертовым обрядом, которым ты так неосторожно воспользовался, он сможет помочь. И его жена — очень хороший колдомедик, как раз специалист по нарушениям, связанным с магией…

- Ага, покажем меня докторам…

Раньше бы он на меня просто прикрикнул или сказал что-нибудь такое, от чего бы мне пришлось умолкнуть, чтобы потом еще долго кипеть от бессильной злости, а вот сейчас жалеет, поэтому даже не собирается со мной спорить.

- Хорошо, — говорит он, — ты не высовываешь носа из спальни, сидишь тут с книжками и ноутбуком, а я развлекаю гостей. На этом прения предлагаю считать законченными.

Мне немного стыдно, что я завел этот разговор: буду — не буду, пойду — не пойду. Но и показаться людям на глаза… нет, даже думать об этом нестерпимо. Когда мы укладываемся спать, я некоторое время лежу на своей половине кровати, а потом все же пододвигаюсь к пирату, подныриваю под его руку и устраиваюсь у него на плече.

- Как ребенок, честное слово, — вздыхает он.

- А почему ты сказал, что их целый выводок?

- Потому что у них тоже младенец.

- А они-то когда успели?

- Еще зимой. У них дочка, Фиона.

Я фыркаю.

- Как принцесса из Шрека…

- Ну да, — соглашается он, — надеюсь, хоть троллем не вырастет. Я ее крестный.

- С ума сойти. Лиз же боялась тебя на острове, считала, что ты — настоящее исчадие ада.

- Значит, перестала бояться. У нее выставка скоро открывается в Морском музее, может быть, ты даже афишу видел — что-то такое про несбывшееся лето.

- Ты устраивал?

- Я. Если бы ты не был столь застенчив, я бы предложил тебе сходить на открытие. Оно через три дня.

В ответ на это предложение я предпочитаю отмолчаться.

- Послушай, — вместо этого спрашиваю я, — а почему ты тогда, на острове, не отпустил Лиз? Она же была единственная маггла, ну, если не считать девиц из таверны Вудсворда. Зачем ты ее там держал? И еще в господском доме заставлял убираться?

- В доме она явно не перетрудилась — там же были эльфы. Надо было ее чем-нибудь занять. А потом, раз она работала как бы у меня и Малфоя, то автоматически была неприкосновенна. Ну а то, что не отпустил… Что ты мне там на острове говорил? Что держу ее силой, лишил всех радостей в жизни…

- Разве это было не так?

- А ты никогда не уточнял, кто ее приволок на тот самый остров? Кто принял обычную маггловскую девчонку в шортах, футболке и с фотоаппаратом за проститутку? Нет?

Если честно, мне никогда даже и в голову не приходило спросить об этом. Пираты похищали магглов, потому что они бывшие сторонники Темного Лорда — у меня не возникало вопросов.

- А утащил ее будущий герой-любовник, а ныне, как ты сам понимаешь…

- Тео?

Пират только хмыкает, подтверждая мое предположение.

- Романтика…, — задумчиво изрекаю я.

- Еще какая… К тому же, ей пребывание на острове пошло только на пользу — слетела вся эта глупая шелуха: «Я — гражданка Соединенных Штатов». Она же была жуткая шалопайка, родители даже не знали, где ее черти носят. Фотограф, богема, острова, довольно праздная жизнь без гроша за душой.

- И тут ее приставили к работам…

- Ну да, наверное, столько лет в должности профессора Хогвартса и для меня не прошли даром.

- Ох, ты даже не представляешь себе, как она тебя боялась, Сев…

- Представляю.

- Не жалел на нее свою фирменную харизму?

- Не жалел, — смеется он и гасит ночник.

На этот раз без всякой магии.

* * *

Раз уж весь следующий день я планирую провести, затворившись в спальне, утро я решаю использовать для небольшого путешествия по дому — когда чем-то занят, проще забыть о том, что … что я свинья, решившая до вечера прятаться от некогда близких мне людей, не смея поднять на них глаза.

- Северус, а мне везде можно ходить? — все же уточняю я, зная характер лорда Довилля. Мне кажется, ему не очень понравится, если я стану во все совать свой любопытный нос.

- Только по лестницам один не спускайся, — отзывается он откуда-то снизу, где, видимо, отдает сейчас распоряжения Твинки, ожидая скорого прибытия гостей.

- Что, и в кабинет тоже можно?

- Вот где ты раньше был со своей стеснительностью? — спрашивает он, через минуту оказываясь рядом со мной на первом этаже. — Пойдем.

И он открывает передо мной дверь своего кабинета, и я очередной раз поражаюсь неожиданной легкости, присущей всей обстановке на вилле Maritime. И сам дом — он напоминает, скорее, не корабль, а яхту. Хотя и его кабинет на Кесе, помнится, тоже не отличался основательностью. Вот здесь очень много стекла, светлые стены, колышущиеся занавески на окнах, резные шкафы, стол и кресла — все кажется мне невесомым и несерьезным. И вновь корабли, только их не так много, как на Кесе.

- Только не влезай наверх, — говорит мне пират, — а то упадешь.

И он оставляет меня одного, а я поначалу несмело дотрагиваюсь до дверей шкафов, пока даже не решаясь открыть, провожу ладонью по столешнице и, наконец, сняв с полки большущий альбом с кораблями, усаживаюсь с ним в хозяйское кресло. Текст, к сожалению, только на французском, но мне вполне достаточно картинок. Я не знаю, что скрыто для меня в этих изображениях, казалось бы, просто красивые фотографии, рисунки, гравюры, но всякий раз, переворачивая страницу, я ощущаю чуть ли не мелкие брызги соленой морской воды, летящие мне в лицо. И чувствую и ветер, и палящий зной, слышу, как хлопает парус над моей головой. Я не знаю, сколько проходит времени, потому что поднимаю голову, только когда Северус окликает меня.

- Они звонили, будут минут через двадцать.

Его взгляд падает на книгу, раскрытую на столе передо мной.

— Давай я тебе еще такие принесу, там есть и на английском, — предлагает он.

И ни слова о том, что я позорно собираюсь прятаться. Сам же сказал — прения закрыты.

Я обустраиваюсь в спальне со своими книжками, но мысль о том, что вот-вот приедут Нотты, не дает мне покоя, так что я отваживаюсь покинуть убежище и занять наблюдательную позицию у высоких окон в холле, откуда прекрасно видно подъезд к дому и припаркованную у самых ворот машину Северуса, которую он сейчас как раз отгоняет, чтобы освободить место для машины гостей. Интересно, кто у них за рулем? Скорее всего, Лиз, остальным вроде бы и не положено.

Они появляются минут через пять — мне кажется, все дверцы распахиваются одновременно, чтобы выпустить на свет божий сэра Энтони, Тео, Лиз и незнакомую женщину с маленьким ребенком на руках. И все они радостно и одновременно что-то говорят, Лиз — неслыханное дело — даже обнимает Северуса, спрашивает, хорошо ли она припарковалась (честно говоря, отвратительно). А я прячусь за занавеску, разглядываю их всех, насколько это позволяет сделать довольно значительное расстояние, и борюсь с не пойми откуда взявшимся желанием вылезти из своей уютной раковины…

Голоса вторгаются в дом, наполняют его суетой, непривычными звуками, так что вилла, уединенность и тишина которой до сих пор принадлежали только нам двоим, начинает казаться мне не такой уж и большой. О чем говорят люди, не видевшиеся долгое время? Разумеется, ничего интересного: как добрались, как тут красиво, не скучно ли здесь пирату одному, что они уже успели посмотреть, в какой гостинице остановились… Так, после вводной части гостям обычно показывают дом, так что мне самое время затаиться в своей скорлупе, то есть в спальне. «Под кровать спрячься, герой», — невесело говорю я себе, а сам с замиранием сердца прислушиваюсь к их шагам и голосам, плывущим теперь вдоль коридора, узнаю знакомый фыркающий смех сэра Энтони, слышу, как он в шутку зовет Северуса милордом… И представляю себе, как сейчас в коридоре позади них появится моя нелепая фигура… Здрасьте… Нет, нельзя, сиди и смотри книжки, добрый хозяин не оставит тебя без обеда и ужина, еще ведь и придет несколько раз проверить, как я… Как-как… Теперь же не переиграть того, что было, ничего не исправить. А в то же время…ведь теперь у меня есть мой пират, а если бы я тогда не затеял всю эту глупость? Кто знает, как бы все повернулось.

- Сначала купаться! — громко говорит Лиз где-то совсем рядом с дверью в нашу спальню, — Фиона никогда не была на море!

- Лиз, — уговаривает ее ласковый женский голос, видимо, принадлежащий миссис Маргарет Нотт, — она все равно ничего не запомнит.

- Неважно, все равно пойдем, — поддерживает жену Тео, — глупо сидеть по гостиным, когда тут такое.

- Можно подумать, вы оба не насмотрелись, — откликается сэр Энтони, но я слышу, как процессия спускается вниз и покидает дом.

Я с облегчением перевожу дух, усаживаюсь в кресло и открываю одну из книг, принесенных мне Северусом. Но на этот раз волшебная сила парусов не может захватить меня — там, за окном, вся компания спускается к воде, вот уже кто-то плещется, они смеются, брызгаются… Тео и Лиз — они еще на острове резвились в волнах, как малыши. И я вновь занимаю наблюдательную позицию у окна. Вот безжалостные родители уже отняли малышку у бабушки, окунают визжащую кроху в воду, так что миссис Нотт отважно бросается на ее защиту. Только Северус и сэр Энтони все еще стоят на берегу, предпочитая оставаться в стороне от этого бардака. А мне так хочется рассмотреть моего азкабанского спасителя, что я окончательно теряю бдительность и в полном убеждении, что вся компания занята купанием, чуть ли не свешиваюсь в окно, вглядываясь в невысокую фигуру главы Аврората.

Не знаю, может быть, он просто чувствует на себе мой пристальный взгляд, но когда он внезапно резко оборачивается к дому, я уже не успеваю отпрянуть назад в спасительный полумрак спальни. Вернее, когда я понимаю, что это стоило бы сделать, уже поздно, потому что я вижу, как сэр Энтони, перепрыгивая через несколько ступеней, устремляется вверх по лестнице.

- Энтони, подожди, Энтони, — Северус еще пытается остановить его, но ему это вряд ли по силам.

Я сажусь на кровать лицом к двери, сцепив руки в замок, готовясь к встрече с неизбежным. Вот дурак, надо же мне было так глупо высунуться… Что я ему сейчас скажу? Но, черт, я рад, что увижу его сейчас, пусть мне придется выслушать от него немало… Я даже не понимал, как я соскучился… по нему, по всем… по Тео, Лиз…

- Гарри! — Нотт старший рывком распахивает дверь, я едва успеваю подняться ему навстречу — а он уже хватает меня в охапку, словно медведь, обнимает… После всего, что я натворил… — Гарри, сынок! Чертов сукин сын!

«Вот», отрешенно думаю я, обнимая его в ответ, — «сейчас как раз подоспеет Северус — а я опять в обнимку с сэром Энтони…» А лорд Довилль уже стоит на пороге, скрестив руки на груди, и, ухмыляясь, наблюдает за действом.

- Ты с ним поосторожней, Энтони, — говорит он, — у него двенадцать дней назад было сотрясение мозга.

- Надеюсь, не ты постарался? — спрашивает глава Аврората, а сам все никак не перестает улыбаться, глядя на меня.

- Без меня не обошлось, — спокойно отзывается лорд Довилль, — он свалился ночью с мопеда под колеса моей машины.

- Судьба, — весело заключает Нотт. — Думаю, от дальнейших телесных наказаний это тебя избавляет, покойник.

- Сэр Энтони, я…

- И лепетать ничего не надо. Сев, — обращается он к моему пирату, — будь добр, дай мне поговорить с Гарри. Что ты чахнешь над ним, как дракон над златом? Иди вон, крестницу спасай, пока идиоты-родители ребенка не утопили.

Я смотрю на Северуса. «Все нормально?» — нет, он ничего не говорит, просто я понимаю это по его взгляду. И чуть заметно киваю. Сэр Энтони, видимо, тоже заметив нашу игру в гляделки, смеется чуть ли не в голос.

- Ни единый волос не упадет с драгоценной ушибленной головы, Северус, клянусь! Но если будут жалобы на плохое обращение — я тебе все патлы повыдергаю!

- Не будет, сэр Энтони, — заверяю я его.

- Сам вижу, раз вы оба переглядываетесь, как хаффлпаффские первогодки.

- Энтони, — все же говорит ему Северус, — Гарри нельзя волноваться, он еще не вполне здоров.

- А когда он был здоров? — шутливо возглашает сэр Энтони. — Когда с набережной машину сбрасывал?

- Энтони…— лорд-пират хмурится.

- Все, молчу, — шутливо сдается глава Аврората. — Беседуем исключительно о цветах и местных достопримечательностях.

И пират все же соглашается оставить нас одних.

- Ну, рассказывай, — говорит сэр Энтони. — Ишь, бледный-то какой! И что ты тут сидишь, как мышь? Сильно голову-то разбил? Эх, наподдать бы тебе, паршивцу, жаль — нельзя! Хотя второму паршивцу, — многозначительный взгляд в сторону только что закрывшейся двери, — это только пошло на пользу. Сущий ангел! Черноват, правда, но, что греха таить, это за нами всеми водилось.

- Вы правда некромант? — неожиданно спрашиваю я.

- Был когда-то. Сейчас несолидно: глава Аврората, как-никак. Ты хоть знал тогда, во что ты полез?

- Понятия не имел, — признаюсь я, — просто сбежать хотелось. Спасибо Вам! Я бы умер, если бы не Вы.

- Страшно было?

Я не вижу смысла отпираться, так что рассказываю ему все, как умею — без лишних подробностей, но и тайны ни из чего не делаю. Но его сейчас явно больше интересует не то, как я исчез из Лондона больше года назад, он, похоже, знает это лучше меня — ведь в своих поисках он добрался даже до Дурслей.

- Я, знаешь, быстро смекнул, куда ветер дует, — говорит мне он, таким привычным жестом вытряхивая из пачки сигарету. — Твоим друзьям, хочешь — не хочешь, а на вопросы отвечать пришлось. Разумеется, твоя активность в маггловском мире от моего внимания не укрылась. Права, уроки какие-то…

- Рон с Герми ничего толком про уроки не знали…

- Толком ничего… Ты тот еще конспиратор. В спальне у тебя вот листочек с формулами завалялся…

- Хорошо хоть не хорватская грамматика, — вздыхаю я.

- Ладно, — говорит мне бывший узник Азкабана, — это все дела прошлые. Что сделано — то сделано. Сейчас-то ты как? Я не голову имею в виду.

И я рассказываю ему про экономику, про университет… и про магию. Это он и так знает.

- А с пиратом как?

Сэр Энтони, наконец, задает вопрос, который, насколько я понимаю, был готов вырваться у него еще в самом начале нашего разговора. Мне не хочется говорить с ним о Северусе, но хоть что-то сказать придется, потому что, учитывая всю предысторию наших отношений с пиратским капитаном, Нотт старший может напридумывать себе бог знает что.

- Все хорошо, сэр Энтони, правда.

- Рад, что свалился ему под колеса?

- Рад.

А потом мой азкабанский друг все же предлагает мне показаться народу, уверяя, что Лиз и Тео, узнавшие о том, что я жив, приблизительно в одно время с лордом Довиллем, будут рады меня видеть. И еще он хочет представить меня жене. Ну и вообще сэр Энтони не очень склонен слушать мои возражения, так что я сдаюсь и все-таки оказываюсь с ним внизу, вытирая о шорты ладони, ставшие вмиг влажными от … еще скажи страха. Да, черт побери, мне страшно! Страшно даже заглянуть в тот мир, из которого я бежал, хотя бы одним глазком, страшно прочесть сейчас в глазах Тео, что оказался слабаком, страшно посмотреть в глаза оплакавшей меня Лиз. Я так и застываю на нижней ступеньке лестницы, но Нотт старший неуклонно тащит меня вперед.

Я даже не успеваю пробормотать заранее заготовленные «простите, извините, я не хотел» — а Лиз с Тео уже бросаются ко мне, обнимают, смеются, а из того, что они говорят мне, я явственно могу разобрать два слова — «дурак» и «покойник».

Мы рассаживаемся на диванах в гостиной, я будто случайно оказываюсь рядом с Северусом, и почему-то думаю, что это впервые, когда все, присутствующие здесь, видят нас рядом. Нет, не просто рядом, а вместе. Меня представляют миссис Нотт, которая оказывается миловидной дамой средних лет с мягкими чертами лица и кроткими понимающими глазами. Видимо, пират уже успел вкратце просветить гостей об обстоятельствах моего появления у него на вилле, потому что ко мне не лезут с расспросами. Даже наоборот, кажется, они решили дать мне возможность тихо отсидеться, потому что Северус и Лиз деловито и обстоятельно обсуждают предстоящую выставку, а старшие Нотты задают мне ни к чему не обязывающие вопросы о том, что им стоит посмотреть в Дубровнике. И я как-то постепенно расслабляюсь, перестаю опасаться упреков и укоризненных взглядов, которых нет. Все получается как-то просто, будто я и не исчезал никуда, а взял и уехал в далекую страну, позабыв предупредить друзей, но вот теперь все выяснилось — и они рады видеть меня в добром здравии.

А потом наступает время укладывать спать младенца, ведь в нежном возрасте Фионы дневной сон — это святое, Северус провожает молодых родителей в одну из комнат на первом этаже, а, когда он возвращается, Маргарет Нотт вдруг неожиданно говорит мне:

- Гарри, если Вы не против, я бы хотела посмотреть, что с Вами. Я понимаю, Вы меня совсем не знаете…

И я у меня внутри словно мгновенно сжимается пружина — нет, какое право они имеют лезть в мою жизнь? Какое им всем до меня дело? Или по-прежнему хотят видеть меня великим магом? Что бы там ни говорил пират, что ему все равно — разве можно меня вот такого показать людям, с которыми он общается? Не магглам. И опять …кому я такой нужен?

- Сынок, — удивленно говорит мне сэр Энтони, — что такое? Не хочешь быть магом — ну и черт с ним! Вот Лиз — живет себе и не тужит.

- Хорошо, давайте.

Я соглашаюсь, понимая, что мой протест выглядит сейчас просто абсурдно. Да и потом все, что было за эти дни — визиты Сэмюэля, поездка в клинику на обследование… Я, наверное, уже привык, что все кругом так деятельно хотят мне помочь. Я сдаюсь, и мы втроем — Маргарет, я и Северус — тоже покидаем гостиную. И я злюсь на пирата, злюсь на свою сговорчивость… Делайте со мной, что хотите: хотите вытащить к гостям — пожалуйста, показать колдомедику — кто бы возражал! Нет, это все из-за этой магии. Просто признайся — ты чувствуешь себя неполноценным без нее, не таким, как все. Ты поэтому прятался — не оттого, что тебе стыдно, с этим как-нибудь справился бы. А вот то, что кто-то будет говорить за твоей спиной: «Да, жаль, Поттер потерял магию… А какой был! А ведь мог бы…» — вот это невыносимо.

— Гарри, присядьте, — говорит мне Маргарет своим напевным ласковым голосом, и я подчиняюсь.

Я прикрываю глаза, вслушиваясь в речитатив ее заклинания, чувствую легкое дуновение, когда она проводит палочкой рядом с моим лицом — просто движение воздуха, ничего более. А потом ее легкая мягкая ладонь ложится мне на лоб, смещается вниз и останавливается в районе солнечного сплетения. И через несколько секунд ее пальцы касаются моих век.

- Гарри, милый, — я слышу улыбку в ее голосе и открываю глаза. — Нет никакой потери магии, могу сказать Вам это совершенно однозначно.

- Скажите ему, Маргарет, — откликается пират, — мне он не верит.

- Я ничего не чувствую, — повторяю я то, что говорил, кажется, уже миллион раз.

- Вы сами ее блокируете. Вы не хотели больше быть магом, Гарри?

- Я хотел уйти из магического мира, мне казалось, это что-то, не нужное мне больше. Но так, чтобы сознательно хотеть лишиться магических способностей — такого не было.

- Магия казалась Вам помехой в Вашей дальнейшей жизни? — продолжает спрашивать она.

- Да, пожалуй. И что мне теперь делать?

- Ничего, — спокойно отвечает она. — Просто живите, как живете. Конечно, я могла бы сказать, что Вам стоит оставить маггловские занятия, не соприкасаться с техникой, но… боюсь, Вы не последуете моему совету.

- То есть если я все брошу, магия вернется?

- Она никуда не исчезала, Гарри. А если Вы все бросите, чем Вы будете заниматься? Я не стала бы требовать ничего подобного. К тому же, следование традициям магического мира и отказ от маггловской жизни — это не главное.

- А что тогда?

- Вы хотите вернуть силу, которой могли управлять?

- Что значит «вернуть силу», миссис Нотт? Я не хочу ничем управлять. Я лишь хочу избавиться от пустоты, которая появилась после ухода магии.

- Расскажите мне, как и когда это произошло.

И я впервые со времени того злополучного письма рассказываю свою нехитрую историю, на этот раз при Северусе. Маргарет что-то уточняет, а потом неожиданно говорит:

- Знаете, Гарри, я думаю, все восстановится само собой. Только не думайте об этом. Забудьте о том, что Вы потеряли — путешествуйте, учитесь, не прячьтесь от мира, не загоняйте себя в рамки, которые сами себе придумали. Я не хочу ничего обещать, но, думаю, через некоторое время Вам вновь предстоит выбирать себе палочку, как хогвартскому первокурснику.

Она вновь улыбается мне одной из тех улыбок, которые почему-то всегда имеются в запасе у колдомедиков — обнадеживающей, обещающей, и не факт, что адресованной лично мне. Я удаляюсь к гостям, а вот Северуса она почему-то задерживает.

- Залечила тебя моя ведьма? — насмешливо спрашивает старший Нотт, пытаясь угостить меня вином. Но я ограничиваюсь сигаретой.

И я еще какое-то время остаюсь внизу с гостями, но смысл того, что они говорят, все меньше доходит до меня — я воспринимаю только многоголосье, интонации.

- Иди отдохни, — тихо говорит мне Северус, заметив, что я все чаще прислоняю голову к диванной подушке. — Для первого раза более чем достаточно.

А уже оказавшись со мной наверху, он добавляет:

- Я чуть попозже пришлю к тебе Тео и Лиз, если хочешь. Тебе не стоило так долго сидеть с гостями. Но то, что ты решился вылезти из норы — это хорошо.

Честно говоря, на тот момент я уже так устал, что позабыл даже о тех злых мыслях, терзавших меня, когда Маргарет предложила мне свою помощь. Пират, кажется, собирается вести всю честную компанию осматривать окрестные виллы, а я почти мгновенно засыпаю, может быть, умиротворенный их приветливостью и так и никуда не ушедшей симпатией ко мне. Или обещаниями Маргарет…

А когда солнце начинает приближаться к кромке моря, мы с Лиз и Тео усаживаемся в плетеные (да-да, почти такие же!) кресла на балконе второго этажа с блюдом, наполненным дольками арбузов, дынь, фигами, виноградом и устраиваем себе вечер воспоминаний о совсем другом лете: сбывшемся или нет — сейчас так сразу и не скажешь. Был я или не был частью того пиратского братства? Наверное, все-таки был, потому что в наших словах шелестят кроны пальм, а их резкие тени ложатся на остывающий морской песок.

- Ну, гости дорогие, пора и честь знать, — наконец громогласно возглашает снизу сэр Энтони.

И вновь объятия, прощания. Теперь с меня берут слово явиться на открытие выставки, я соглашаюсь. Гул их голосов стихает, с улицы до меня доносится звук отъезжающего автомобиля. И, наконец, воцаряется тишина.

- Хочешь, посидим у моря? — спрашивает меня вернувшийся пират.

И я соглашаюсь. Потому что он — единственный человек, которого мне не доставало в круговерти этого шумного и сумбурного дня. Потому что только его — всегда мало.

52. От Дубровника до Загреба

Уже совсем стемнело, ночь кажется мне непроглядной, непроницаемой, тьма — густая, словно чернила, расступается только вблизи фонарей, освещающих полукруглую площадку позади дома и сбегающих вниз к самой воде. По обеим сторонам лестницы, ведущей к морю, круглые светильники — совершенно обычные, маггловские, но мне все равно отчего-то кажется, что я попал в волшебный сад: к нам тянутся ветви низких раскидистых сосен, а там, далеко, россыпь огоньков бухты Дубровника представляется мне переливающейся нитью, унизанной драгоценностями. Вода ловит неверные отсветы, крохотные пульсирующие красные точки, по которым угадываются идущие в паре сотен метров от берега катера. В ней лунный свет и дрожащие в теплом ночном воздухе огни дальних гостиниц и прибрежных вилл. И я сажусь на корточки у самой кромки моря, чтобы зачерпнуть в ладонь тьму, пронизанную отраженным сиянием, но свет ускользает, остается только вода.

- Гарри, медузы, — напоминает мне Северус, сидящий сейчас в шезлонге всего в паре метров от меня.

Я понимаю, что он прав, так как эксперименты с ночными купаниями кончились для меня довольно прискорбно чуть ли не в самый первый день моего прошлогоднего пребывания в этих местах — тогда мне тоже очень захотелось доплыть до конца лунной дорожки, а в результате я едва унес ноги от кисельных обитательниц вечерних вод.

В тот вечер я впервые могу спуститься к морю, да и вообще это первый выход за пределы дома с того самого злополучного падения с мопеда. И еще Нотты. Не много ли для одного дня? Я так отвык за это время от самых простых вещей, что сегодняшний день представляется мне чуть ли не подвигом, а спуск к воде — путешествием за три моря. И я с наслаждением устраиваюсь в кресле рядом с пиратом, собираясь насладиться заслуженным отдыхом — смотреть на мерцание вод сквозь полуприкрытые веки, слушать, как волны лениво перебирают мелкую гальку, да курить слабенькие сигареты, специально купленные лордом Довиллем для выздоравливающего меня.

- Гарри, — неожиданно спрашивает он, — скажи мне, ты правда рад, что ты здесь, со мной?

В первый момент я даже не могу понять, почему он задает мне этот вопрос. Разве это и так не очевидно? Разве мало того, что уже было сказано? И все, что невозможно сказать… неужели он еще в чем-то сомневается?

Я вглядываюсь в его глаза, и могу различить в них только отсветы огней.

- Почему ты спрашиваешь?

Он отвечает не сразу, бездумно щелкая зажигалкой и любуясь возникающим на несколько секунд язычком пламени.

- Видишь ли, — наконец говорит пират, — это практически тот вопрос, который задала мне сегодня Маргарет. Уверен ли я, что пребывание в моем доме для тебя является сейчас наилучшим вариантом.

- Слушай, Сев, какое им дело?

Я, конечно, понимаю, чем может быть продиктована забота сэра Энтони и его супруги обо мне, но все же не думаю, что им стоит устраивать акцию спасения бывшего героя от лорда-пирата. И мне не ясно, почему Северус позволяет обсуждать с собой подобные вопросы.

- Не кипятись, врачи и колдомедики порой имеют право задавать вопросы, на которые я не стал бы отвечать никому другому. Видишь ли, Маргарет знает меня довольно долго. Она прямо сказала, что я могу оказаться для тебя слишком жестким человеком, порой даже жестоким…впрочем, ты и сам это знаешь.

- Я знаю, какой ты. Но я знаю и другого тебя, а вот они нет. Это из-за магии, да? Она говорила это из-за магии?

Он кивает, подтверждая мои слова.

- Когда маг сам закрывает доступ к своей магии, это может быть спровоцировано страхом, эмоциональными потрясениями, отторжением магического мира — все это как раз и имеет место в твоем случае. И все это так или иначе связано со мной. Ты же не станешь отрицать? Не без моего участия магический мир настолько тебе опротивел, что ты решил уехать на край света, выбрав самое что ни на есть маггловское занятие. От страха, что я найду тебя, ты практически прекратил общаться со своими близкими. Про ту жизнь, которую я тебе устроил на острове, да частично и после, лучше вообще не говорить…

- И чтобы магия восстановилась, мне нужно возлежать на розовых облаках, пить волшебный нектар и внимать пению райских птиц? Брось, Сев!

- Ну, не знаю насчет розовых облаков…, — его лицо приближается ко мне, а в глазах я явственно различаю веселые азартные искорки, — но вот насчет возлежать — это можно устроить.

И когда я обхватываю его за плечи, тереблю губами мочку уха, зализывая маленькую дырочку, где обычно красуется серьга с крупным изумрудом, я понимаю, что сейчас мы уже вряд ли сможем дойти до тех мест, где обычно возлежат. Так что приходится довольствоваться прибрежной галькой.

* * *

Мы остаемся в Дубровнике до самого конца месяца. 15 августа мы отправляемся на открытие выставки в Морской музей — это мой первый выход в свет. Вернее, это наш первый совместный выход в свет. Мы как-то сразу договариваемся о том, что ничего не афишируем и не скрываем: если кого-то смущает, что мы любовники, что ж, пусть видит в нас дальних родственников. Мы не возражаем. Так, например, проще доктору Сэмюэлю, который от нечего делать тоже увязался с нами в город.

Лиз невероятно довольна — стоит в паре метров от входа, старается лично поприветствовать чуть ли не каждого, но когда появляемся мы, она полностью переключается на пирата — все же это он организовал выставку. Ну и меня не забывает, конечно. И на доктора ее лучезарного гостеприимства тоже хватает.

Мне нравится, как смотрятся ее фотографии рядом с экспонатами музея: старинные карты, и тут же пальмы и хижины, белый отблеск катера в морских волнах, кажущихся матовыми от зноя. Для Сэмюэля, пришедшего с нами, это просто красивые картинки, а я, глядя на вставленные в аккуратные скромные рамки осколки наших воспоминаний, стою и думаю о том, кто в тот момент был на белом катере — может быть, кто-то из старших пиратов, может быть, капитаны, а, кто знает, ведь могли быть и мы с Кейт и Драко. И вот-вот готовились уйти под воду на поиски затонувших сокровищ.

Я гадаю, чьи тени падают на песок, чьи руки держат диковинную ракушку прямо перед объективом, чьи босые ноги оставили тонкую дорожку следов, уходящую в море. И только одна фотография не оставляет у меня ни малейших сомнений. Там будто рамка в рамке, потому что вид на садовую дорожку, обрамленную кустами, с двух сторон ограничен массивными деревянными стойками, поддерживающими крышу веранды. И на переднем плане небольшой фрагмент стола, на краю которого рука, небрежно держащая сигару в тонких пальцах. Лиз сделала этот снимок, стоя на крыльце господского дома. Если бы не мое падение с мопеда, если бы я просто пришел посмотреть на эти фотографии, не встретив его — я мог бы сойти с ума, увидев едва различимый контур его пальцев на кажущемся старым изображении.

Я оборачиваюсь, чтобы показать пирату снимок, но вижу его на другой стороне зала рядом с сэром Энтони. А около меня оказывается Лиз.

- Почему «Воспоминания о несбывшемся лете»? — спрашиваю я.

Она смотрит на меня с грустной улыбкой.

- Знаешь, трудно сказать. Само как-то вышло. Будто было, а в то же время нет. Это не курортные фотографии.

- Я вижу.

- Как сказка, правда? Только ведь кроме нас здесь этого никто не понимает. Я очень рада, что вы пришли. Потому что ты вот смотришь на эти снимки и думаешь: если пройти еще пару метров и повернуть, будет таверна Вудсворда. Или плац, или господский дом. И для тебя это целая история. А для всех остальных — просто картинки.

- Но они и правда замечательные, — подтверждаю я.

- Просто никто не видит истории, сказки, ну, не знаю…как это расскажешь?

Но Лиз не позволено сегодня долго болтать со мной — как раз подоспели какие-то важные птицы из местного управления культуры, так что ей следует немедленно заняться ими, Северус тоже там, а вот мы с Тео, взяв по бокалу шампанского, которое сегодня раздают всем гостям вернисажа, отправляемся к тем самым пушкам на стенах, стоя около которых примерно месяц назад, я представлял себе осаду города с моря. Мне, наверное, нельзя пить, но я попробую, а Тео прикроет.

- Никогда не думал, что буду скучать по острову, — признаюсь я.

- Все слишком пресно?

- И у тебя тоже?

- Да нет, — он задумчиво опускает голову. — В общем-то, нет. Есть Лиз, Фиона. Но там было что-то другое, то, что на ее фотографиях. Воля, простор, азарт — не знаю.

- Воля в особенности, — усмехаюсь я, вспоминая о порядках, царивших на пиратском острове.

- Знаешь, вот как ни странно, и воля тоже. У меня там порой было ощущение, что я — властелин мира. Только не смейся.

- А я и не смеюсь.

- Ты же не просто так сбежал из Англии?

- Тоже собираешься?

- Подумываю иногда. Вся эта работа, Аврорат… нет, все хорошо, конечно, но чего-то не хватает. А когда приезжает Драко — у него тот же блеск в глазах, что был там. Скажешь, несолидно? Двадцать пять скоро, отец семейства, а не хватает приключений?

- Ты не один такой.

- Гарри! — Северус стоит прямо напротив нас, глядя на почти опустевший бокал у меня в руке.

- Только один!

Он выразительно смотрит на меня. Да, меня нельзя оставить без присмотра, а что Вы хотели, господин капитан? Я же всегда вношу хаос, я мастер по этой части! И морской ветер словно приносит нам что-то хулиганское и бесшабашное из того несбывшегося лета.

- Я освобожусь через полчаса, — говорит пират, — и поедем домой.

И он вновь исчезает среди гостей, а Тео чуть заметно ухмыляется, глядя на меня.

- Занятно, что ты теперь с ним.

- Почему?

- Потому что только ты, слепой идиот, мог не замечать ничего на острове… Он же глаз с тебя не сводил…

- Могли бы сказать.

- О, я представляю, что было бы! «Знаешь, Гарри, нам кажется, капитан Довилль к тебе неравнодушен»! «Да пошли Вы все»! Что, не так?

Мне остается только согласиться. А потом мы еще какое-то время стоим на стенах и просто болтаем, нет, не просто… Если бы кто-то услышал нас сейчас со стороны, он непременно бы решил, что мы опасные сумасшедшие, потому что я и Тео на полном серьезе обсуждаем, как взять гавань с моря, и сколько кораблей для этого понадобится. Машем руками, жестикулируем…

- Вот дураки, — добродушно констатирует совершенно неожиданно появившийся за нашими спинами Нотт старший, — да здесь же вся акватория простреливается со стен, а вход в порт очень узкий, и там укрепления.

- Неважно, пап, — спорит с ним Тео, — никто же всерьез не пытался, насколько я знаю.

- Хочешь попробовать? Северус, не желаешь вновь набрать команду? — Сэр Энтони оборачивается к незаметно подошедшему к нам пиратскому капитану, который все же забирает меня домой.

* * *

На самом деле после того вернисажа у нас больше не остается дел в Дубровнике, но пират медлит с отъездом. Мои разговоры о возможном возобновлении работы в ресторане пресекаются на корню, причем отнюдь не им самим — против этого совершенно однозначно высказывается Сэмюэль. Уверяет, что я еще не окреп, что бегать целый день по такой жаре с подносами и стаканами в моем положении — настоящее самоубийство. К тому же у меня нет ни малейших причин этим заниматься. И я на этот раз легко даю себя переубедить, потому что у меня еще действительно иногда кружится и болит голова, так что работник из меня сейчас никакой. И в то же время это вынужденное безделье с каждым днем все больше и больше тяготит меня, хотя его и скрашивают временами наведывающиеся к нам Нотты. Но я-то ничего не делаю! Я же не могу назвать занятием купание в море и прогулки по окрестностям — а ничего больше мне не позволено. Однажды Северус даже застает меня за обрезкой отцветших бутонов на розовых кустах, а так как время уже за полдень, и солнце в самом зените, то мне даже влетает, так что я на несколько минут словно окунаюсь в наше «несбывшееся лето», слушая, как капитан Довилль отчитывает меня. А он, видимо, тоже понимает, о чем я сейчас вспомнил, так что вскоре и сам начинает смеяться.

Я все чаще вижу его в кабинете, разбирающего бумаги, пишущего что-то, а сам тем временем перелистываю книги, так манящие меня. Мне кажется, если бы сейчас пиратское братство объявило о своем возрождении, я бы не раздумывал ни минуты.

- Северус, что ты все время пишешь? — однажды спрашиваю я его.

- А как еще мне управлять имуществом?

Да, пожалуй, я мог бы и сам догадаться, тем более, черт, вот зачем я изучаю экономику, если в моей голове преспокойно может гнездиться мысль о том, что разбросанные по всему свету богатства лорда Довилля множатся как-то сами собой, без его участия.

- Может быть, я могу хоть чем-то помочь?

Он смотрит на меня поначалу удивленно, потому что, видимо, тоже не думал о том, что мое маггловское занятие может иметь хоть какое-то применение.

- Ты же считать умеешь?

- После Хогвартса мог с трудом! Но несколько месяцев занятий с маггловским преподавателем и год высшей математики в университете, — я с важный видом поднимаю вверх палец, — сделали свое дело. Может быть, они и лишили меня магии, но сложить, отнять, разделить и умножить цифры в твоих счетах мне явно под силу. И еще, я выдам тебе страшную тайну: у меня в мобильном есть калькулятор. Он есть и у тебя, Северус, но ты предпочитаешь складывать в столбик!

Пират смотрит на меня недоверчиво, я перебираюсь к нему поближе, показываю, на какую кнопку следует нажать, чтобы на маленьком экранчике сами собой, без всякого волшебства начали складываться и перемножаться цифры. И в ходе этого объяснения я каким-то непостижимым образом оказываюсь сидящим у него на коленях, его руки под моей футболкой, пальцы как-то незаметно уже проскальзывают под ремень моих шорт, а он сам жарко шепчет мне прямо в ухо, притягивая все ближе к себе:

— Покажи еще раз, я не понял…

Но с того дня каждый день после завтрака я помогаю ему со счетами, а он старается не просто давать мне считать колонки цифр, но и объяснить, к чему они относятся, рассказывает о делах так, что у меня все больше крепнет уверенность в том, что пират рассматривает их отныне как наши общие.

- Если бы я был магом, — говорю я ему, наверное, через пару дней, — я мог бы перевестись на факультет управления магическим имуществом и помогать тебе. Был бы твоим управляющим. Хоть какой-то толк. Знаешь, мне даже кажется, в Загребском магическом университете есть что-то подобное.

Он поднимает голову, а так как я теперь сижу напротив него, только с другой стороны стола, он легко дотягивается до меня и шутливо ерошит мне волосы.

- Управляющим…, — повторяет он задумчиво. — А тебе это интересно? Мне кажется, тебе по душе совсем другие вещи. Разве нет?

- Сев, понимаешь… по душе — не по душе… без магии я не годен даже для факультета магического имущества. Остается только немагическое. Чем я и занимаюсь.

- Послушай, — вдруг спрашивает он меня, — а кто сказал тебе там, в Загребе, что ты можешь потерять магию? Кто был тот человек, к которому ты шел?

И мне становится немного не по себе от его пристального взгляда, да и ответ, который мне сейчас придется дать, меня пугает.

- Не хочешь рассказывать? — голос его звучит холодно и отстраненно, так что для меня не составляет труда понять, о чем он подумал.

- Сев, это совсем не то…

- Что не то?

- Я не хочу говорить не потому, что это был какой-то близкий для меня человек…

- Тогда что?

Он чуть прищуривается и откидывается на спинку стула. Ревность, недоверие. Что ж, мне лучше сразу раскрыть карты.

- Этот человек, Северус…я думаю, это был твой дед.

И я рассказываю ему свою рождественскую снежную сказку о злом колдуне с крючковатым носом, что привел меня в один прекрасный день, словно заблудившегося в лесу крестьянского мальчонку, в свой мрачный дом, где на полках стояли черепа и реторты, а стены украшали диковинные гравюры: на них лев пожирал солнце, а большая неведомая птица клевала себя в грудь, символизируя алхимическое превращение. О том, как Эйлин приглашала меня к столу, как любила ореховые торты, как я покупал их для нее чуть ли не каждый выходной в магических и маггловских кондитерских.

- Чертов старик! И до тебя он добрался! — Лорд Довилль одним неуловимым кошачьим движением поднимается с кресла и скользит к окну.

…Когда ты злишься, ты становишься ягуаром…

- Зачем ты таскался к нему? Ты же понял, кто он такой! Если ты меня боялся, почему не опасался проводить выходные с моими матерью и дедом?

- Сев, я не понимаю… Мне просто нравилось приходить к ним.

Я аккуратно откладываю счета, которые все еще держу в руке, на край стола, встаю и делаю пару шагов по направлению к нему. Он молниеносно оказывается рядом со мной, хватает за плечи так, что даже становится больно. Его взгляд кажется мне совершенно безумным, в нем гнев, страх, обида — все сразу. А потом он резко, так что даже перехватывает дыхание, прижимает меня к себе.

- А если бы этот старый колдун сделал тебе что-то? Ты же был совершенно беззащитен — у тебя даже палочки не было! Зачем ты вообще шлялся в этот магический квартал? Там темных магов на квадратный метр больше, чем во всем Лютном переулке!

- Но он же мне ничего не сделал! Просто пил со мной чай, учил жизни, ругался, что пользуюсь маггловской техникой. Сев, — я поднимаю глаза и вижу, что он все еще хмурится, — и про тебя я ему ничего не говорил.

Мы какое-то время просто стоим молча, он не отпускает меня, но я чувствую, как его хватка на моих плечах становится мягче.

- Прости, — наконец, говорит пират, — я просто не люблю его. И то, что именно он сказал тебе про магию…

- Но не он же ее украл, Сев!

- Да нет, не он.

- А ты был в Загребе, Северус? Откуда ты знаешь про темных магов?

- Пойдем на балкон, там сейчас тень, — предлагает мне пират.

Он отдает распоряжение Твинки, которую я по-прежнему не могу видеть, принести нам туда кофе. И рассказывает мне ту часть своей истории, которую я еще не знаю — в нее ведет арка, испещренная алхимическими знаками, она петляет темными переулками, а когда выходишь на свет, видишь, что твои руки пусты — в них нет даже котомки и родительского благословения.

- Арчибальд Принс не был плохим человеком, Гарри, он вообще, кажется, не задумывался над тем, плох он или хорош, — говорит Северус, одновременно обвиняя и оправдывая старого алхимика. — В его жизни была одна цель — ей он готов был подчинить, да что там готов, он подчинил ей жизнь своих близких.

Я бы мог спросить его, не был ли он сам таким же до недавних пор, но мне кажется, что есть вещи, о которых мне лучше помолчать.

- Надеюсь, он не нашел философский камень?

- Не нашел, — подтверждаю я.

- И поделом ему, — с глубоким удовлетворением констатирует Северус, рассеянно прикуривая мою сигарету. — Черт, что за дрянь ты куришь?

- Ты мне их сам купил.

- Ты скажешь, что я и сам такой, но это не совсем так, — продолжает он, словно угадывая мои мысли. — Поиск философского камня — это служение. Если хочешь, можно даже сказать, что тот, кто ищет камень — ищет Бога. Поэтому, наверное, мало кто находит. Я ни на что не претендую, но тот, кто калечит жизнь собственной дочери — что он в итоге найдет?

- А как тогда вышло, что Эйлин живет сейчас с ним? И я бы не сказал, что они не ладят, совсем даже наоборот.

- Думаю, он угомонился с возрастом, а она смирилась. Ему нужен был наследник, нужен был я — женщину он не считал достойной того знания, которое так жаждал передать. Но жизнь, как видишь, не оставила ему иного выбора. В любом случае, мать больше годится в алхимики, чем я.

- Потому что ты — авантюрист.

- Я — да.

- А как же зелья? Ты же один из лучших зельеваров.

- Наверное, это просто семейная склонность и традиция.

- И ты стал служить Темному Лорду, потому что…

- Потому что появился отец. Мой родной отец, Грег Довилль, который после того убожества, в котором я по милости матери и деда провел пятнадцать лет своей жизни, пока мать не развелась с отчимом и не поведала мне страшную тайну, о, он показался мне чуть ли не богом! Легкий, обаятельный, могущественный. И он был первым человеком, который действительно хотел видеть меня рядом с собой, не рассматривал как досадное недоразумение. А быть рядом с ним означало служить Темному Лорду. Поэтому я принял метку без колебаний.

- А потом?

- Что потом? А потом расхлебывал. Потому что папаша…

Я вспоминаю, как сэр Энтони сказал мне как-то, что Грег Довилль был настоящим выродком, но не стану сейчас цитировать эти слова.

- Папаша был настоящим выродком, — повторяет Северус слово в слово, — но для того, чтобы разглядеть это, мне понадобилась пара лет. Одно хорошо в этой истории, — пират невесело смеется, — он не оставил меня нищим.

- Тебе принадлежит едва ли не полмира, Северус.

- Да, только я еще не решил, что с этим делать.

- А откуда взялся отчим?

Лорд Довилль потягивается в кресле, чуть ли не задевая длинными руками ветви сосен, низко склонившиеся к нашему балкону.

- Дед настоял на разводе матери, она и сама боялась того круга, в который ее все больше и больше втягивал отец. Тьма всегда отталкивала ее, но жить со своим отцом, попрекавшим ее неудачным браком, она, похоже, тоже не смогла. Арчибальд уже тогда жил в Загребе — там один из древнейших кварталов, где селятся алхимики. Древнее, наверное, только в Праге. Так что и я какое-то время обретался с ними, правда, я этого не помню, так как было мне в то время, вероятно, примерно столько же, сколько сейчас дочери Ноттов. А потом мать сбежала в Лондон к подруге и там нашла себе первого встречного, который и показался ей вполне подходящей партией. Как уж она смирилась с переселением из довиллевских дворцов в Тупик Прядильщиков — один Мерлин знает. Видимо, жизнь с собственным папашей представлялась еще менее сладкой. К тому же, думаю, она опасалась, что бывший муж станет ее преследовать, но тут она ошиблась — он быстро женился вновь, наплодил наследников, так что если бы не их всепоглощающее желание отдать жизнь за Темного Лорда, мы бы с тобой сейчас не проводили несколько часов в день за разбором счетов.

- А ты знал своих братьев, ну, тех, которые служили Лорду?

- Разумеется, — легко отвечает пират. — Не сказал бы, что долго их оплакивал. Я не очень сентиментален.

- Но ты говоришь, что бывал в Загребе. И деда ты знал…

- Да, мать отправляла меня к нему на каникулы.

- На каникулы к злому волшебнику…

- Знаешь, наша жизнь с отчимом походила примерно на то же самое. У деда все же было интереснее. Ты же был в его доме… Когда мы с ним проходили под аркой с символами, я будто попадал в жуткую сказку. Мне всегда казалось, что в этих переулках должны шнырять крысы, а в подвалах, где стояли котлы, кишмя кишеть пауки и прочая мерзость.

- Да, ты полюбил все это и стал зельеваром! Но там же нет ни крыс, ни пауков! Мне даже казалось, что там уютно. Мрачно, конечно, но…

- Это ты у нас герой и ничего не боишься. А я боялся деда, его окриков, недовольства, постоянного ворчания, боялся сделать что-нибудь не так…

- И поэтому стал профессором в Хогвартсе.

Северус пытается дотянуться до меня, чтобы дать мне подзатыльник, но я уворачиваюсь.

- Ну да, очень хотелось отыграться на таких, как ты, за мое ужасное детство!

- А почему Эйлин вернулась в Загреб?

Он пожимает плечами.

- Наверное, она решила, что из двух зол надо выбирать меньшее. А пьющий, скандалящий и регулярно поколачивающий ее муж все же оказался большим злом, чем сварливый папаша. И она уехала, а я отказался последовать за ней, потому что на тот момент как раз решил кардинально сменить компанию.

- А дед?

- А дед, как только узнал, с кем я связался, сказал, что знать меня больше не знает. И если матушка хочет пользоваться его покровительством, то он и ей настоятельно рекомендует отказаться от знакомства со мной. И она так и сделала, потому что деваться ей было совершенно некуда.

- И ты с тех пор ни разу ее не видел?

Я, никогда не имевший родителей, просто не могу в это поверить. Да я бы все отдал за то, чтобы хоть на миг увидеть, как улыбается моя мама, нет, не отражаясь в волшебном зеркале моих желаний, нет, по-настоящему.

- Гарри, — неожиданно твердо говорит пират, отбросив шутливый тон, — я не видел ни ее, ни деда с того дня, когда они сказали мне, что знать меня больше не желают. Мне было шестнадцать, я совершил ошибку, в которой на тот момент совершенно не раскаивался. Не знаю, могли бы они тогда что-то изменить. Не думаю. С тех пор прошло почти тридцать лет. Не стану говорить, что я скучал — это не так. Когда проходит столько времени, боюсь, родственные связи теряют свою ценность. Так что даже не пытайся…

- Не пытаться что?

- Мирить меня с ними. Они для меня совершенно чужие люди. Я не намерен это больше обсуждать.

Я некоторое время сижу неподвижно, рассеянно следя за перемещением крохотной белой точки на горизонте — наверное, небольшого катера или кораблика. Я не знаю, что мне сказать ему еще. Да я и не уверен, что у меня есть подобное право. И в то же время мне жаль их — женщину с грустными добрыми глазами, грозного старика, гордо шествующего по загребским мостовым, задевая сугробы полами длинного черного пальто. Они были рады, когда я приходил к ним…они были бы рады, если бы когда-нибудь, совершенно внезапно, на их пороге появился бы и он… пират, несостоявшийся алхимик, внук, сын. Но он не даст им второго шанса… Даст ли он его мне, случись мне тоже однажды оступиться? Я молчу, сжимаю руки в замок и подношу их к губам, стараясь не смотреть на него.

— Я купаться пойду, — говорю я, ни к кому не обращаясь, медленно прохожу по коридору, спускаюсь вниз, бросаю одежду на последнюю ступеньку лестницы, вхожу в воду, чтобы хоть как-то стряхнуть оцепенение, будто навалившееся на меня после нашего разговора.

И мне все кажется, сейчас он догонит меня, таким привычным жестом отведет волосы мне со лба и скажет: «Ну что ты, глупый?» Но его нет. И потом, наплававшись, я сижу на гальке, бездумно перебирая в ладони мелкие камешки. Кто он, человек, так никогда и не простивший своих близких? Тот, кого я знаю слишком хорошо. Лорд Довилль, хозяин пиратского острова. Тот, кого я люблю. В конце концов, с чего я так расстроился? Это же его жизнь, значит, это абсолютно его дело. Почему мне понадобилось лезть? Да я и не лез, в общем-то. Только вот какая-то неловкость, будто я сделал что-то, чего мне делать не стоило.

Я возвращаюсь в дом с твердым намерением не попадаться ему на глаза, но сталкиваюсь с ним сразу же — внизу в гостиной. Причем, судя по его виду, он явно отправился на мои поиски.

- Ты почему так долго?

- А что? — спрашиваю я, не сумев замаскировать отчужденность и враждебность в своем голосе.

Он разглядывает меня пару секунд, нет, дольше, так, как он умеет. Так, что хочется провалиться сквозь землю. А потом вдруг произносит слова, услышать которые от него сейчас я совершенно не ожидал:

- Гарри, я не буду возражать, если единственным близким человеком в моей жизни останешься ты.

- Извини, мне не надо было лезть…

- Ты и не лез. Брось. Послушай… ты не обязан помалкивать, если мне что-то не нравится. Мы оба знаем, к чему приводит молчание.

И тут же добавляет без малейшего перехода:

- Что будем делать, раз уж ты пошел купаться без меня?

Я даже теряюсь от того, как он внезапно меняет тему.

- У меня катер есть…, — говорит он почти заговорщицки, и я не могу сдержать улыбку.

* * *

Когда только приезжаешь куда-то, пусть и надолго, но ты знаешь, что это не то место, где тебе предстоит жить постоянно, время поначалу течет неспешно, тебе кажется, что впереди у тебя целая вечность. Но вот вечность переваливает за половину, хвостик оставшихся дней становится все короче и короче, и вот ты уже с удивлением обнаруживаешь, что осталась неделя, нет, уже пять дней, а вот уже и три. И вот в один прекрасный день становится ясно, что завтра мы уезжаем. Потому что кончается август, потому что я, наконец, окончательно здоров, потому что, кроме Дубровника, на свете есть еще немало чудесных мест, где я не был, а у нас еще и дела: в Загребе надо нанять маклера, который подберет для нас дом к концу сентября. Так что настает момент, когда мне в последний раз предстоит выдвинуться в сторону городских стен, попрощаться с Драганом и Хеленой, может быть, в последний раз обойти крепостные стены по периметру и… Да, собственно говоря, дальше все выглядит тоже безоблачно: мы собираемся, проехав через Загреб, пересечь Северную Италию и отправиться на Юг Франции, в Прованс. Потому что лорд-пират считает, что у меня в кои-то веки должны быть настоящие каникулы, нет, у нас обоих, хотя он иногда и делает вид, что везет меня на экскурсию. На самом деле, он тоже безумно рад, что мы куда-то едем вместе, и у него плохо получается это скрывать. Впервые кто-то делает что-то специально для меня… А он, наверное, тоже — впервые для кого-то…

Так как въезжать на машине в центр города нельзя, до Luna e mare предстоит добираться пешком, и я прошу Северуса не ходить со мной, потому что, во-первых, я вполне здоров, а, во-вторых, у Драгана и так возникнут вопросы, с кем это я уезжаю, на которые я предпочту отвечать в отсутствие пирата. Но пират все равно провожает меня до магазина Ружицы, устраивается в кофейне напротив, а я иду вперед знакомыми улочками, чтобы через пару минут заглянуть в арку, за которой открывается вид на нижнюю площадку ресторана. Все, как обычно: Хелена, замершая у одного из столиков в боевой готовности, Драган, орлиным взором окидывающий свои владения. Его родители, убедившись, что наследник готов вступить в права, все больше и больше отходят от дел, перепоручая ему даже переговоры с поставщиками и заказчиками.

- Привет! — говорю я и впервые останавливаюсь у входа, словно гость. Да теперь, собственно говоря, я и есть такой. — Вот, хотел попрощаться…

Драган пару раз заезжал проведать меня на виллу, так что нельзя сказать, что это встреча после долгой разлуки.

- Уезжаешь, значит? — спрашивает он, выходя со мной покурить на улицу. — Учиться-то будешь или как?

- Почему ты спрашиваешь? Что, я похож на человека, готового все бросить?

- Похож, англичанин. Только не рассказывай мне сказки, что этот мужик бандитского вида твой профессор.

- Если не хочешь, я не буду.

- Да я сразу догадался, когда ты еще был слепой, как крот. Да и потом, когда заезжал. Он так и пожирает тебя глазами, ты что, не видишь?

- Когда-то не видел. Это давняя история, Драган.

- Большая любовь? — мой приятель хитро подмигивает.

- Катастрофальная! — смеюсь я. — Примерно как бомбежка или землетрясение.

- Ты выберешься из-под обломков к началу семестра?

- Надеюсь, обойдемся без обломков. Выберусь.

- А, черт, — Драган смешно морщится, — еще два месяца, а как учиться неохота. А тебе?

- Я об этом пока не думал.

- Еще бы! Я бы на твоем месте тоже не думал. Если не секрет, ты сейчас куда?

Когда я рассказываю ему о наших планах, Драган лишь присвистывает:

- Обзавидуюсь, ей-богу, Юэн! А тут одни тарелки…

- Вилки, ложки и стаканы, — смеясь, подхватывает Хелена, присоединяясь к нам. — Пусть человек отдохнет, ему положено, он бедный, раненый и больной!

- В особенности бедный! Там одна машина — целое состояние!

- Так не моя же!

- Ничего, и тебе порулить дадут.

Мы прощаемся, договариваемся созвониться в начале октября, я еще прохожу на кухню, чтобы выслушать пару напутственных слов от родителей Драгана и Матеи, послушать, как они сокрушаются о том, каким я был ценным работником… Да, похоже, ресторанные будни в ближайшее время мне не светят…

А на следующий день мы с пиратом покидаем виллу Maritime.

Мы покидаем Дубровник, с каждой секундой все дальше удаляемся от моря и каменистых берегов, на которых некогда жили мои воспоминания. Они теперь кажутся мне блеклыми и унылыми, словно рыбаки в непогоду, выбирающие на берег порванные сети.

Волосы пирата треплет ветер, он чуть заметно улыбается, а я… наверное, просто сияю и совершенно не намерен этого скрывать. Впереди города, названия которых звучат притягательнее, чем заклинания: Ним, Русильон, Оранж, Сен Реми, Бо де Прованс, Горд, Арль… Когда мы с Северусом намечали маршрут по карте, я старался выбирать самые красивые, где мне казалось, что чудо уже в самом имени, в созвучии гласных, или в звонких переборах согласных, похожих на щелканье кастаньет.

И я действительно нахожу свои сказки в таинственных аббатствах, улочках старинных городов, ветер другого моря дует мне в лицо. Я знаю, у каждого моря свое дыхание. Свои запахи у земли и трав, у вин, что подают нам в небольших ресторанчиках. Даже у тех безделок, что продают в лавочках туристам. Пирата радует мой восторг, он, кажется, готов купить для меня все, к чему я прикасаюсь хоть с малейшим интересом. Я удерживаю его, но это не всегда получается, так что если бы он не был магом, мы в итоге вернулись бы с ним в Загреб на товарном поезде, целиком груженом нашими вещами.

Но все когда-нибудь кончается, и в один из последних дней сентября мы выбираемся из машины у ворот изящного двухэтажного дома на окраине Загреба, я открываю калитку, поднимаюсь по ступенькам, оказываюсь в гостиной — и понимаю, что это дом из моего сна.

53. Ноябрь

Наши первые недели в Загребе кажутся мне на удивление беззаботными и солнечными, будто я привез из лета огромные чемоданы, до краев наполненные светом и радостью, и запас все никак не иссякает и не закончится никогда. Небольшой особняк, который мы сняли с пиратом — на севере города, недалеко от горы Медведница — как ни странно, впервые дает мне ощущение собственного дома. Да-да, такое, какого я никогда не испытывал на Гриммо — тот был словно мне не по росту, с чужого плеча. Он так и не стал для меня обжитым, своим, хотя я по-своему и любил его. Но вот здесь… и легкая ажурная лестница, ведущая на второй этаж, и просторная гостиная с камином, и большая светлая кухня-столовая, где я почти год назад в моем сне пил с Северусом кофе — здесь все именно так, как мне и мечталось.

- Тебе нравится? — спрашивает меня пират, когда я заканчиваю бегать по комнатам и холлам в день нашего приезда, будто расшалившийся щенок.

А я только смотрю на него и даже не знаю, что мне сказать.

- Значит, нравится, — ему приятно видеть столь неприкрытый восторг на моем лице, он не скрывает довольной улыбки. — Территорию делить будем?

Да, наверное, это стоит сделать, хотя, прожив с ним два месяца бок о бок, я не могу сказать, что нам что-то мешает друг в друге. Может быть, это просто эффект новизны или радость от того, что мы, наконец, можем быть вместе, не отсчитывая дни и не припоминая обиды? Но сейчас, когда заканчиваются каникулы и для нас наступает обычная жизнь, наверное, все же стоит задуматься о том, что нам нужно личное пространство. Насколько я понимаю, хищники нуждаются в нем особенно остро. Хотя пират на поверку оказывается не столь педантичен, как я мог бы подозревать по тем временам, когда знал его еще в Хогвартсе, так что старается не ворчать на меня из-за разбросанных вещей или оставленного рядом с раскрытым ноутбуком надкушенного бутерброда и чашки с заваренным еще вчера чаем. Он их просто убирает. Но, мне кажется, не стоит раскладывать по всему дому мины, на которые рано или поздно один из нас наступит, так что я сам предлагаю выделить мне в доме законную территорию хаоса, куда лорд Довилль, разумеется, может прийти в любое время, сказать «О, Мерлин!», и со вздохом прикрыть дверь. И не расстраиваться.

Когда перед самым началом семестра мы встречаемся в университете с Драганом и Хеленой — взглянуть на расписание, ну, а главное, посмотреть друг на друга, потому что они всего пару дней назад вернулись из Дубровника — Драган долго оглядывает меня, обходит чуть ли не по кругу, задумчиво хмыкает, а потом говорит:

- Однако…

- Что однако?

- Ну, Юэн, смотри-ка: если тебя приодеть, ты становишься похож на человека. Этого, как его… homo sapiens!

- А до этого, значит, был homo habilis?

- В ресторане однозначно.

И мы, не торопясь, бредем втроем в кафе, и я, совершенно не чинясь, объясняю, где я сейчас живу и не скрываю, с кем.

- Ну вот, англичанин, жизнь-то налаживается! — Драган радостно хлопает меня по плечу, плюхаясь на пластмассовый стул рядом со мной и заказывая бокал вина и … нет, кувшин, кто же начинает семестр с одного бокала?

Драган и Хелена, к счастью, вовсе не из тех людей, которые будут делать страшные глаза и говорить кому-то шепотом: «А ты знаешь, Эванс живет у богатого любовника! Только представь себе!» Они оба рады видеть меня довольным и благополучным, с понедельника начинается семестр, мы полны радужных планов, нам, как это всегда бывает в начале, интересно, чем будут пичкать в этом году наши не обремененные познаниями головы.

И первые пара недель действительно проходят в этой эйфории: новизна, ощущение того, что учеба поначалу еще что-то несерьезное, так, медленный выход из затянувшихся каникул. Проблем нет, над городом светит солнце, профессора на лекциях, правда, делают суровые лица и предупреждают, что мало среди ныне живущих тех, кто в состоянии сдать их предмет хотя бы на удовлетворительно… Но так как сотни людей ежегодно каким-то образом заканчивают сей славный университет, сдается, они все же преувеличивают.

А потом настает ноябрь. Он входит в город, ступая неслышно, тяжелые серые облака, его предвестники, неспешно окружают гору, царящую над Загребом, а потом словно обнимают ее мягкими влажными лапами, спускаются на улицы, проливаясь мелкими дождями. Ветры, свободные и холодные, рвут из рук зонты, треплют полы пальто, норовят забраться за шиворот, словно высмеивая тонкие щегольские шарфы, с которыми я и Драган все никак не расстанемся. И дни становятся невыносимо короткими: утром в аудиториях смутный полумрак, кажущийся еще более безнадежным в холодном свете ярких ламп. Просто иллюзия дня, тепла… Я знаю, что тепло выглядит иначе — оно живое, горячее, в нем треск прогорающих в камине дров, рассыпающихся на мелкие, похожие на драгоценные камни, угольки. И в каждом из них — жар и огонь. Тепло… то, что я покидаю каждое утро… оно наполнено шорохом пергаментов в кабинете Северуса, его быстрыми шагами, ароматом кофе, который он варит себе по несколько раз в день, негромким позвякиванием посуды на кухне, звоном колокольчика на входной двери, когда кто-то из нас возвращается домой. И я с каждым днем все меньше и меньше понимаю, почему мне надо уходить из того места, где мне хорошо, чтобы отправиться туда, где… Если честно, никак.

И в какой-то момент я словно останавливаюсь посреди увлекающего меня за собой потока жизни и вдруг вновь задаю себе вопрос, ответа на который я боялся всегда: что я делаю? Хотя нет, вопрос этот задает Драган, и касается он вовсе не меня.

- Вот, Юэн, — начинает он как-то, когда мы после лекций, скрываясь от дождя, ныряем в уютный полумрак кофейни напротив университета, — ты можешь мне сказать, какого черта мы здесь маемся дурью?

Хелена удивленно поднимает тонкие брови — она в этом семестре ужасающе усердна. Мне даже кажется, ей неловко сидеть рядом с нами, двумя разгильдяями, в аудитории.

- Ну-ка, давай с этого места поподробнее, — грозно произносит она. — Уж не хочешь ли ты сказать…

- Я хочу сказать, что я второй год просиживаю здесь штаны, занимаясь непонятно чем, Хелена! Скажи мне, что из того, чему нас здесь учат, реально пригодится мне в жизни? Может быть, теория вероятности окажет мне неоценимую услугу в переговорах с поставщиками? Или знание рядов динамики поможет оптимально сбалансировать летнее меню?

- Если ты собираешься управлять рестораном, тебе не помешает экономическое образование, — вполне резонно замечает его невеста.

- А может быть, мне гораздо больше пригодятся курсы для поваров? Или тренинг по технике ведения переговоров, которого нам здесь никто не предлагает?

- Ты можешь заняться этим в свободное время.

Ох, все же девчонки… они… гораздо разумнее, что ли, прагматичнее, хотя если ты скажешь им об этом, они еще и обидятся, мол, что ты такое говоришь, мы ждем любви, романтики и чуда. Когда я смотрю на Драгана с Хеленой, мне кажется, что у них всё наоборот: из них двоих романтиком является он, а она ждет хорошей зарплаты и удачной карьеры. Поэтому университет она не бросит ни за что. И когда ресторан окончательно станет их семейным бизнесом, заправлять делами будет именно она. Я уверен.

- Ну а ты, Юэн? — не унимается Драган. — Тебе-то все это зачем сдалось? Я же вижу, что тебе неинтересно.

- Драган, Юэну как раз необходимо учиться! Он же не может сидеть на шее у своего профессора!

Да, Северуса они иначе и не называют. А нет, иногда еще «твой дядя».

- Он и не сидит. Он же договоры на фирме переводит, — защищает меня Драган.

Я только улыбаюсь. Если бы они могли представить себе истинные размеры состояния лорда Довилля, они бы вообще очень удивились, что я утруждаю себя хоть какой-то деятельностью.

А когда мы в тот день расходимся — они бегут по каким-то своим делам, я отправляюсь домой, наш разговор все никак не идет у меня из головы. Потому что Драган прав: я все чаще задаю себе вопрос о том, что же дальше.

И я неспешно бреду пешком по направлению к дому, нет, я просто хочу немного пройтись, а потом все же сяду на трамвай, иначе доберусь только к полуночи. И думаю, думаю…Тот интерес, нет, не к тому, что я изучаю, но к маггловской жизни вообще, что питал меня весь тот год, иссяк, кажется, окончательно. Трудно сказать, когда это случилось, скорее всего, это происходило как-то постепенно. То, что поначалу казалось мне вызовом, достойным затрачиваемых усилий — я был один в чужой стране, я говорил на языке, о котором за полгода до приезда в Загреб не имел ни малейшего представления... Собеседование в университете, меня взяли — такой вот маленький подвиг. Сам снял квартиру, сам налаживал жизнь, цеплялся за новую для меня реальность, как мог, словно паук, ползущий по гладкой стене. Новые знакомства… Как живут магглы? Примерно так же, как и маги. Обычная жизнь, вовсе не похожая на приключение. Может быть, мне просто надо смириться с тем, что я вырос, да, вот так, все просто, и там, в моем детстве, следует оставить и полеты на гиппогрифах, и поединки на раскаленном белом песке, и сотканный из завесы ночи Корабль? Тео сказал: там, на острове, он чувствовал себя властелином мира… Нет, конечно, это не про меня, но… Что, мне бы хотелось так и остаться заигравшимся мальчишкой?

Но я все больше осознаю: то, на что я трачу свое время, не имеет ни малейшего отношения к моей жизни. Я не знаю, чего я хочу — не знал этого, когда бежал из Англии, не понимаю этого и сейчас. Просто тогда, почти два года назад, я придумал для себя некую схему, очень абстрактную, но казавшуюся мне тогда правильной — и решил, что смогу в нее вписаться. Юэн Эванс, такой вот успешный маггл с правильным образованием… я никогда им не был и мне вряд ли удастся им стать.

Я так и не смог уйти из той, сейчас невозможной для меня жизни, так и завис меж двух миров — не маг, и не маггл. Признайся, в душе ты все тот же герой, который не знает, что с собой делать. Который так и не научился жить правильно, хоть и очень старался. Что, еще одна дорога, по которой ты пришел в никуда?

И при этом я живу рядом с абсолютно счастливым человеком! Я не знаю, с чем это связано, вероятно, он просто старше и решил закрыть вопрос о смысле жизни как неразрешимый. В нем нет сейчас того иссушающего душу беспокойства, что, казалось, так и исходило от него на пиратском острове. Он уравновешен, уверен, и когда я вместе с ним, это ощущение словно переходит и на меня, скрывая меня от мира, подобно непроницаемому облаку. Он постоянно чем-то занят: управлением своими имениями, зельями, которые он варит теперь, думаю, из чисто научного интереса. Когда я спрашиваю его об этом, он даже не сразу понимает, в чем дело, а потом отвечает: «Ах, это… как тебе объяснить, наверное, помогает сосредоточиться». Трудно сказать, относится ли он к чему-то как к делу своей жизни. А, может быть, все, что он пережил — и его совершенно невероятная молодость, полная предательства, разочарования, метаний между двух лагерей, и война, и остров, и министерская карьера, и моя мнимая смерть — все это, наконец, научило его просто брать от жизни то, что она предлагает ему в данный момент, не гонясь за химерами, которых мы всегда придумываем себе сами.

Кто я рядом с ним? Молодой маггл, любовник при богатом «дядюшке»? Если бы я хотя бы мог вернуть магию! Сколько времени он захочет оставаться со мной, когда утихнет страсть? Да нет, дело даже и не в этом. Дело в том, что лорд Довилль — такой человек, рядом с которым невыносимо быть никем. Не потому, что он чего-то требует от меня, нет. Трудно быть ему равным, да, наверное, так. А если не быть ему равным, от тебя рано или поздно ничего не останется. Он так устроен — меняет мир по своему разумению. Конечно, довольно глупо предполагать, что университетский диплом сделает меня хоть в чем-то сильнее, но если я брошу сейчас учиться — это станет моей полной капитуляцией. Хищник утащит меня в свое логово (где я и так уже устроился с комфортом), а когда ему надоест, просто выбросит косточки…

- Ты что сегодня такой серьезный? — спрашивает он меня, встречая в прихожей. Гладит по холодной щеке, приподнимает мое лицо за подбородок, вглядывается в глаза. — Катастрофальное невыполнимое домашнее задание, которое надо было сдать вчера?

Он подцепил от меня это словечко — «катастрофальное», оно ему нравится.

- Да нет, — я вначале пытаюсь отмахнуться, но потом, за ужином, все же рассказываю ему все, ну, почти все. Про мои обглоданные косточки предпочитаю умолчать.

- Гарри, это же давно очевидно, — говорит он. — Ты делаешь то, что тебе совершенно неинтересно.

- А что мне тогда делать? Бросить университет? Если бы я хотя бы был магом!

- Ты был магом — и тоже не знал, куда себя деть.

- Северус, — я откладываю вилку и складываю руки перед собой на скатерти, — мне скоро двадцать пять. Я ни на что не годен. Если я реализую то, что задумал, когда поступал в университет, мне кажется, я просто сдохну от этой беспросветной скуки. Нет, не перебивай, — говорю я, когда вижу, что он пытается возразить, — помнишь, я рассказывал тебе, о чем мы с сэром Энтони говорили еще в Азкабане? Что мир магов не предлагает достойных занятий таким, как…

- Как ты, как он, как я… И он сказал, что мы — авантюристы. Он прав. Ты думал, мир магглов предлагает подобные занятия? Если мы, разумеется, исключим криминал…

- Тебе нравилось быть пиратом, Северус?

- Да, — признается он, доливая вина себе и мне в бокал. — Но мне нравится и та жизнь, которую мы ведем сейчас.

- Ты можешь мне сказать, для чего ты живешь?

- Для чего? — он щурится, раскуривая сигару. — Для себя, для тебя. Этого мало?

Я замолкаю, но он прекрасно видит, что я не согласен с ним.

- Гарри, — говорит он, чуть склоняя голову набок, — оставь пока все, как есть. С учебой это может быть просто временное — такое бывает. Потом внезапно что-то может тебя привлечь — и все изменится.

Я лишь отрицательно качаю головой — мертвые буквы на блеклых страницах книг, ничего больше.

- А ты знаешь, что мне могло бы быть интересно?

- Догадываюсь.

- Без магии все равно ничего невозможно…

- Почему? Насколько я вижу, ты любишь корабли.

- Я не хочу строить мертвых железных монстров.

Он встает из-за стола, делает несколько шагов по кухне, подходит к окну, вглядываясь в дождливый сумрак. И внезапно говорит мне:

- Гарри, мне придется уехать в Лондон на пару дней. Люциусу требуется моя консультация по какому-то вопросу. Я вернусь к выходным, хорошо?

Разумеется, почему бы ему и не съездить в Лондон? Только вот когда он уезжает, я почему-то вновь думаю о том, что у него есть дела в этом мире. Он нужен Малфою, он мог бы вернуться и вновь работать в правительстве. А вот вместе со мной ему даже не пересечь границу магического мира…

И все эти мысли копятся во мне — вроде и ничего серьезного, а в то же время как будто какая-то влажная блеклая муть заполняет мне душу. И от нее холодно и неуютно. И все это прорывается как-то странно и неожиданно, как это и бывает обычно — непонятно с чего. Но так, что остановиться невозможно, а потом, когда оглядываешься назад, в ужасе думаешь: Что я делаю?

Северус, действительно, возвращается вечером в пятницу — немного чужой, непривычный, словно привез Лондон в карманах своего пальто. Раздевается, бросает в спальне довольно объемную сумку.

- Разбирай, — говорит он мне, — там почти все для тебя.

Он исчезает в ванной. И я распаковываю сумку — он любит покупать мне вещи, и он никогда не ошибается. Я как раз заканчиваю раскладывать на кровати свитера и рубашки, приобретенные лордом Довиллем для меня в Лондоне, когда он оказывается сзади, быстро, порывисто целует меня в шею и чуть слышно выдыхает:

- Я так соскучился по тебе…, — а его ладони уже скользят по моей груди, обдавая жаром.

А вот на следующий день мы отправляемся в театр. Мне немного стыдно признаться, но в мои двадцать четыре года я ухитрился ни разу не побывать в оперном театре, мне казалось, я вряд ли пойму что-нибудь из действия, на протяжении которого никто ничего не говорит, а только поет. Поэтому лорд-пират выбирает для моего приобщения к высокому искусству нечто вполне доступное — мы идем на «Травиату». «По крайней мере, есть шанс, что тебе понравится музыка», — говорит он, когда мы тем вечером садимся в машину. А мне нравится все: и суета в фойе, и программки с кратким содержанием того, что предстоит увидеть, и музыка, которая подхватывает меня уже в самом начале увертюры и не отпускает до самого конца, да так, что я украдкой утираю слезы. Но в этом коктейле счастья оказывается капля яда, я понимаю это не сразу — лишь тогда, когда отравленная игла добирается до самого сердца. Пока я следил за действием, я время от времени бросал взгляд на бегущую строку на экране, установленном над сценой, где каждый желающий мог увидеть, о чем же именно поют в данный момент. «Если даже твоя любовь не вернула меня к жизни….»

Если даже твоя любовь не вернула меня к жизни… Мы едем домой, Северус о чем-то спрашивает, я отвечаю невпопад. Если даже твоя любовь… Я не маг, я урод рядом с ним, и я всегда таким останусь. Что бы они не говорили — моя магия не вернется. Любовник-маггл… Ничего из себя не представляющий… Ничто. Недоросль двадцати четырех лет отроду, не знающий, что с собой делать.

- Северус, останови машину!

Он тормозит, видимо, решив, что мне не по себе. Я распахиваю дверь, делаю несколько шагов по тротуару. Он тоже вышел из машины и недоуменно смотрит на меня. Я оборачиваюсь к нему и говорю, быстро и твердо, чтобы не передумать:

- Северус, отпусти меня. Я ничто рядом с тобой. Обуза. Ты будешь таскать меня за собой, пока тебе не надоест. Я никогда не стану таким, как прежде.

Он мгновенно оказывается рядом со мной, его железные пальцы впиваются мне в запястье, оставляя синяки даже сквозь рубашку. И он бросает меня обратно на сидение, как паршивого котенка, в ту же секунду блокируя двери.

- Я никого не отпускаю, Поттер, разве ты забыл?

И машина тотчас же срывается с места. Пока мы идем к дому, он крепко держит меня чуть выше локтя, втаскивает в дом, толкает на диван в гостиной, даже не дав раздеться.

- В чем дело? — чуть ли не рычит он, и в его глазах гнев, какого я не видел уже давно. — Чего тебе не хватает? Я люблю тебя, тебе хорошо со мной. Что тебе нужно?

- Северус, прости, я не хотел тебя обидеть. Разве ты не понимаешь? Ты маг, ты мог бы вернуться в Лондон — там все были бы только счастливы. Ты мог бы вновь стать министром. Даже если и нет…Со мной ты даже не можешь выбраться ни в одно из своих имений. Потому что ты сидишь здесь, со мной. Я, как ярмо, у тебя на шее. Зачем? Чем раньше это прекратить, тем лучше. Магия… она не возвращается… Она не вернется, Северус…

И я понимаю, что у меня нет больше сил говорить. Он куда-то выходит. Но тут же возвращается, держа в руках два бокала и внушительных размеров бутылку виски, которую он ставит на столик передо мной. Я удивленно смотрю на него, конечно, мы могли выпить вместе, но на этот раз он явно настроен меня напоить.

- Рассказывай, — почти приказывает он, снимая пальто и садясь рядом со мной на диван.

- Что рассказывать?

- Все.

- Но я же тебе все объяснил.

- Ни черта ты мне не объяснил. Все выкладывай.

- Что все?

- Можешь начать с самого рождения.

Я понимаю, что на этот раз отвертеться мне не удастся, так что разматываю шарф, выбираюсь из рукавов пальто, откладывая его в сторону — а в моей руке уже оказывается бокал, наполненный чуть ли не до половины.

- Ты же и так знаешь все о моей жизни, — я делаю последнюю попытку увильнуть от допроса.

- Да, так что мог бы составить краткую справку для энциклопедии. Я ничего не знаю о твоей жизни, Гарри. Я не знаю, почему ты не можешь принимать любовь, и это при том, что на это способен даже такой закоренелый мерзавец, как я. Я не знаю, почему в твоей жизни есть только две крайности — геройство или убожество, и ничего посередине. Почему, если ты не совершаешь подвиг, ты идешь протирать столы в кафе. Я ничего об этом не знаю, так что ты расскажешь мне все прямо сейчас.

- А виски развяжет мне язык?

- Думаю да. Приступай.

И я приступаю, подчиняясь его напору. Сначала слова складываются как-то с трудом, они односложны и одномерны, в них мало от моего детства в чулане, от моей горькой детской зависти к тем, кто был любим. Но постепенно у меня получается лучше, видимо, это виски делает свое дело, так что я рассказываю лорду Довиллю всю историю моей нелюбви, нет, не моей, историю мира, так и не полюбившего нелепого героя, хотя тот вроде бы был готов на все, чтобы его хотя бы терпели рядом. Пират не перебивает меня, кажется, даже ни разу не переспрашивает, только бокал, зажатый в моих пальцах, никогда не остается пустым. И, захлебываясь пьяными слезами, я говорю ему про игрушки, которые были у Дадли, но которых никогда не было у меня, про соседскую собаку, которую мне так ни разу и не разрешили погладить, про вишенки, которые на моих глазах выковыривал из торта Дадли. Про школу, где я не понимал, чем вообще могу заслужить хоть чью-то дружбу, про пиратский остров…Про то, как он сам выплеснул вино мне в лицо. И не помню, как наступает утро.

* * *

Вместо утра наступает какой-то неправильный день, потому что я просыпаюсь на диване в гостиной, укрытый пледом, совершенно один, но это даже и лучше, потому что у меня ужасающе болит голова — я не могу представить себе, как камень, колдовским образом оказавшийся у меня на плечах, можно оторвать от подушки. А как только я вспоминаю все, что этому предшествовало, я вообще понимаю, что жить дальше сегодня не готов. Он опять выпотрошил мою голову, на этот раз без всякой легилименции, добрался до самых потайных уголков, до чуланов, населенных пауками и страхами. Заставил меня самого все рассказать… И оставил мне на столике стакан воды и растворимую шипучую маггловскую таблетку от похмелья. И сам куда-то ушел, бросив меня барахтаться в одиночестве моего кошмарного пробуждения.

Когда маггловское снадобье все же помогает мне оторвать голову от помятой горячей подушки, я плетусь в душ, что-то на себя надеваю и выхожу на улицу, даже не завернув на кухню. И просто иду вперед, куда-то сворачиваю, забываю открыть зонт, так как дождь не кажется мне слишком сильным. Я рассказал ему всего себя, так что теперь я абсолютно пуст, у меня больше ничего нет — душа покинула меня вместе со словами. Стены домов, намокшие от дождя, выглядят темными, лишая город присущей ему щегольской легкости, вода собирается в желобки по краям мостовой, и я просто иду вслед бегущему ручейку сквозь сгущающиеся сумерки, пока не оказываюсь у строения с высокими шпилями, внутри которого теплится мерцающий свет свечей. Я вхожу в собор, в этот час перед началом службы заполненный прихожанами, сажусь на краешек длинной деревянной скамьи и прикрываю глаза. А потом откуда-то, будто из самой толщи каменных стен, приходит музыка, плывет в воздухе, такая густая и осязаемая, что ее можно пить. И слова, что приходят вослед, кажется мне исторгнутыми самим собором:

— «Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушаньем… Потому что все дни его — скорби, и его труды — беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это — суета!» (1)

И музыка вновь струится вниз из стрельчатых окон, за которыми ночь и мрак.

Я возвращаюсь домой очень поздно, наверное, уже за полночь: просто брожу по улицам, пока не понимаю, что, стоит мне сделать еще несколько шагов — и я просто упаду. И как только я поворачиваю ключ в замке и открываю дверь, я сразу же вижу его — беспокойного, собранного, не сводящего с меня глаз.

- Где ты был?

- В церкви.

- У тебя не отвечает мобильный.

- Я его отключил, там был органный концерт. А потом просто гулял.

- Гарри, — он делает шаг ко мне, — я подумал…

Подумал, что я ушел совсем? А он уже прижимает меня к себе, его руки проводят по влажной ткани на моей спине, глубоко втягивает воздух, словно хочет впитать меня в себя до последней капли. И в тот вечер я слышу от лорда пирата самые невероятные слова в своей жизни, и его голос, произносящий их, думаю, будет отдаваться у меня ушах даже на смертном одре:

- На тебе холод, сырость и туман, гулкое эхо, шаги по плитам собора, огоньки свечей, словно островки трепещущего света, тишина в паузах, когда смолкает музыка и раздается только чье-то торопливое боязливое покашливание, запахи чужих людей, сидевших с тобой рядом, звон монет и шорох купюр, что они опускали в чашу для пожертвований. И ты — словно призрак, не принадлежащий ни одному из миров. И все же ты мой, мой — хочешь ты этого или нет, мое безумие, моя любовь. Я никогда не отпущу тебя, не выпущу твоих мальчишеских рук, не позволю тебе смотреть не на меня.

Я просто кладу голову ему на плечо и прикрываю глаза, а он, бережно обнимая меня, тихо говорит:

- Пойдем спать, ты едва на ногах держишься.

* * *

На следующий день, нет, конечно, ближе к вечеру, когда я прихожу из университета, мне в первый момент кажется, что либо я, либо лорд-пират сошел с ума, потому что он держит в руках мягкую игрушку. Небольшую, коричневую, нет, рыжую с черными подпалинами, и она такая маленькая, что умещается в его большой ладони. Северус смотрит на меня и ничего не говорит. А потом до меня доходит, что то, что он держит в руках, шевелится. У существа маленькие острые ушки, блестящие глаза и аккуратный бархатный нос. И морда щекастая.

- Ну, — спрашивает меня Северус, — собака та?

- Собака?

- Ты хочешь сказать, что после того, как я перерыл весь Загреб и окрестности, чтобы найти щенка норидж-терьера, мне продали кошку?

Я тянусь к этому невероятному подарку, но у меня от волнения так трясутся руки, что мне кажется, я не удержу эту невесомую тяжесть — радостную, игривую жизнь, чье сердце сейчас бьется в ладонях у Северуса. Так что я отваживаюсь только кончиками пальцев дотронуться до шерстки, чтобы, наконец, узнать ответ на вопрос, что мучил меня с шести лет.

- Она мягкая, Северус…

- Конечно, мягкая, это же щенок. Девчонка, кстати.

- Бэрри, — говорю я.

- Значит, будет Бэрри,— соглашается пират.

______________________________________________________________________________________

Экклезиаст 1-8, 23

54. Маггловский грипп

Появление Бэрри в нашем доме… я даже не знаю, как это описать. С одной стороны, что может измениться оттого, что по дому катается маленький коричневый шарик, лезет под ноги в самых неожиданных местах, скулит, когда мы ложимся спать, потому что высокая кровать, стоящая в спальне, кажется ей едва ли не небоскребом? Пират, разумеется, заявляет, что собака спать с нами не будет, в крайнем случае, он готов предоставить ей место в кресле (где для нее тоже слишком высоко), но сам, минуты две послушав ее настойчивый скулеж, перегибается через меня и подхватывает с пола упорно добивающуюся своего Бэрри. Так она оказывается в вожделенном собачьем раю — в ногах хозяйской постели. Мы боимся на нее наступить — она слишком мала, мы постоянно таскаем ее на руках, и лорд-пират тоже — она же не может пока сама спуститься по лестнице. У него тоже никогда не было собаки. А я совершенно не понимаю, как могу бросить ее одну, уйдя на весь день в университет. Ведь Северуса часто не бывает дома, или он занят — она же будет скучать! И я, едва переступив порог вечером, бросаюсь искать ее повсюду, а, обнаружив в каком-нибудь укромном уголке, с упоением грызущую что-то из мебели, ну, или из обуви, принимаюсь возиться с ней, толком даже не раздеваясь, опускаюсь на четвереньки, пытаюсь отнять уже изрядно пострадавший пиратский ботинок, рычу, копируя те угрожающие звуки, которые пробует издавать она, но которые пока что больше напоминают бульканье…

— Знаешь, Гарри, — задумчиво говорит Северус, в очередной раз наблюдая подобную картину, — когда я это вижу, то чувствую себя педофилом…

Но он ни слова не говорит про свои изгрызенные ботинки, а Бэрри почему-то предпочитает похищать именно его вещи. А когда я замечаю, как он философски провожает грустным взглядом вторую пару погрызенных ботинок и ни на что более не годное дорогое коллекционное перо, подаренное ему в его бытность министром по внешним связям, и предлагаю наложить на его личное имущество какие-нибудь отталкивающие чары, он смотрит на меня, как на детоубийцу. Потому что Бэрри может испугаться.

А еще в те длинные промозглые ночи в самом конце ноября и в начале декабря, начинающиеся, как мне кажется, чуть ли не сразу после полудня, мне снятся странные сказочные сны, в которые я погружаюсь, словно в теплое молоко. Их приносят туманы, дожди и снег с окрестных холмов. О спящих подо льдом русалках, о маленьких злобных существах, живущих в глубине гор, изредка приходящих в деревни, чтобы тайно погреться возле очага. О духах, оберегающих дома, гнездящихся под скрипучими деревянными половицами, огненных существах, танцующих в каминном пламени, о морском царе и его чертогах.

- Сев, тебе никогда не снились сказки? — как-то спрашиваю я пирата.

Это воскресенье, мне никуда не нужно торопиться, так что мы завтракаем у камина в гостиной, я сижу на ковре, прислонившись затылком к его коленям, смотрю в огонь и почему-то вспоминаю неясные образы, что пытаются пробиться ко мне во сне из-за плотной завесы.

- Сказки? Не помню. Разве что в детстве.

Его пальцы запутываются в моих волосах, спускаются ниже, проникают под воротник рубашки.

— Какие сказки тебе снятся?

И я рассказываю, а он неожиданно задумывается, долго молчит, может быть, тоже засмотревшись на каминное пламя, так что я даже переспрашиваю.

- Сев?

- То, о чем ты говоришь… Мне кажется, это очень похоже не просто на сказки, а именно на то, во что когда-то верили в этих местах. Помнишь, ты рассказывал о том, как встретил моего деда? И тебе показалось, что ты видишь злого колдуна? Дело в том, что, когда вас учили в школе, да и нас тоже… преподавали что угодно, но никогда даже не упоминали ни о духах, живущих в горах, лесах, или в воде, ни о том, что называют суевериями. Меня потом всегда удивляло, как можно учить магов, не рассказывая им о так называемой «народной магии». В мире столько всего, о чем ты не имеешь ни малейшего представления. Да и я тоже, честно говоря.

- То есть мне снятся местные колдуны и ведьмы, скрывшиеся в лесах? — почему-то сейчас, в отсветах каминного пламени, это не кажется мне таким уж невероятным. — Но ведь в Англии мне не являлись пикси или келпи.

- В Англии твоя магия шла совершенно определенными путями, в которые ее, кстати, и направляли в школе. Сейчас вот произошел сбой, и все пошло иначе.

- То есть если…когда магия вернется, все может оказаться другим?

- Почему нет? Так что смотри свои сказочные сны и дальше.

А еще через несколько дней я заболеваю.

В то утро я чувствую себя как-то скованно, вроде бы и ничто не мешает мне двигаться, но даже перемена положения тела под одеялом кажется мне болезненной. Я несколько раз шмыгаю носом, сглатываю — нет, вроде все в порядке. Мало спал? Но в последнее время у меня вообще такое чувство, будто я впадаю в спячку. Наверное, это все декабрь.

За завтраком пират смотрит на меня слишком пристально, хмурится, а потом вдруг предлагает:

- Гарри, ты бы не ходил сегодня в университет.

Обычно подобные предложения от него не исходят, он и так прекрасно понимает, что в последнее время я все с большим трудом выгоняю себя на занятия, буквально вырываясь из дома, оплетающего меня сетями тепла, уюта, беззаботности. И снег за окном, там еще только-только разгорается тусклый зимний день, и мне хочется вернуться в спальню, забраться под одеяло, прижать к себе Бэрри (ну и что, что она будет кусаться?), а потом, уже выспавшись, спуститься в лабораторию, где Северус, вероятно, опять будет возиться с каким-нибудь зельем. Или я могу просто читать у камина, забравшись с ногами на диван. Или сидеть с ним в кабинете, разбирая бумаги, разглядывая чертежи старинных парусников. Слишком заманчиво…

- Северус, у меня сессия в феврале, скоро еще и каникулы. Я не могу не ходить. Хочешь, чтобы меня выгнали?

- Мне не нравится твой вид, — говорит он, — у тебя глаза больные.

- Ничего страшного, это просто зима, — отмахиваюсь я, поспешно встаю из-за стола, одеваюсь, и, не давая себе ни малейшего шанса передумать, выбегаю на улицу. Я всегда опаздываю.

На воздухе сонное оцепенение несколько проходит, я даже убеждаю себя, что все в порядке, просто я еще как следует не проснулся, но оно возвращается в трамвае, на этот раз вместе с холодом, сочащимся сквозь щели в окнах и дверях, незаметно пробирающимся под плотную ткань пальто, опутывает тонкими прочными ледяными нитями. Я прислоняюсь к оконному стеклу и даже начинаю дремать, так что опоминаюсь в самый последний момент, уже около университета.

Так как я опаздываю, я решаю, что посещением гардероба можно пожертвовать — да я и не могу представить себе, как буду сидеть на лекциях в рубашке и свитере. Мне кажется, в университете сегодня непривычно зябко, как и в городе. Я занимаю свое место рядом с Драганом, который тоже не выглядит бодрым: все же, статистика — не лучшее начало дня. Наш профессор не внушает мне доверия — у него такой несчастный недокормленный вид, что я практически уверен, что вампир доберет свое на сессии. Тощий, почти лысый, несмотря на отнюдь не преклонный возраст, всегда в каких-то унылых костюмах, очки в металлической оправе. Кровосос, самый настоящий. И я чем-то ему не мил. И Драгана он тоже не жалует. Видимо, чувствует, что нашим морским душам, жаждущим зноя, плеска волн, громких голосов, не близки ни дисперсии, ни децили, ни квартили, ни медианы…

Он что-то рисует на доске, а то, что он говорит при этом, думаю, не может воспринять ни один нормальный человек, особенно ранним утром, когда за окнами сыплет снег. Белый-белый, он выбелит улицы, укроет, укутает, заметет следы, утащит с собой туда, где гроты и пещеры, где склоняются над зельями колдуны и ведьмы. Это они опутали меня сетью из инея и льда. А в котлах у них стужа и метель. У них седые волосы, длинные крючковатые носы, по стенам развешаны связки сушеных летучих мышей…

— Юэн! — Драган толкает меня в бок, — хорош спать!

А тусклый голос все рассказывает и рассказывает нам о вещах, до которых никому на свете нет ни малейшего дела… Он бубнит и бубнит, там что-то такое про «нормальное распределение» и «вероятности», и еще он постоянно упоминает какого-то Гаусса… И рисует на доске кривую, похожую на гору с плоской вершиной. А вход в колдовские пещеры как раз у подножья той горы…

Боже, должно быть, я совсем сошел с ума, когда решил, что мне это может быть интересным… И формула какая-то на доске — мне кажется, я забыл буквы… и этот невозможный голос, словно он тихо и планомерно высверливает дыры в моей голове…«где параметр μ — математическое ожидание, медиана и мода распределения, а параметр σ — стандартное отклонение (σ² — дисперсия) распределения».

Муть какая, кружатся в голове крохотные буквочки, закорючки, циферки — как снег, как взвесь в стакане воды. Северус показывает мне переливающееся фиолетовое зелье в прозрачной колбе… «Видишь, осадок не растворился — значит, я где-то ошибся»…

«Таким образом, одномерное нормальное распределение является двухпараметрическим семейством распределений. Стандартным нормальным распределением называется нормальное распределение с математическим ожиданием 0 и стандартным отклонением 1». Черт, нет, такого пират не мог сказать, хотя он тоже знает немало непонятных слов. Слова… цепляются одно за другое, свисают с потолка, со стен, словно связки с засушенными травами, но не удерживаются — падают вниз, в котел, где ведьма помешивает их огромным черпаком, поднимает на меня глаза и говорит:

- Эванс! Почему Вы в пальто? В университете работает гардероб!

Но здесь же так холодно. Только почему-то все остальные сидят в толстовках, а Драган — тот вообще в футболке. Но я только плотнее запахиваюсь, я даже не могу заставить себя снять шарф.

— Если Вы пришли на лекцию, потрудитесь достать хотя бы тетрадь и ручку!

Я не могу, у меня очень холодные руки, дрожат, не хотят расстегивать молнию на сумке. Серебристые зубчики, крохотные, непослушные, замочек все никак не хочет скользнуть по ним назад, открывая черное нутро, хранящее книжки, тетрадки, бумажки… рассыпаются…

- Юэн, ты зачем пришел? — шепчет мне Хелена. — Ты же совершенно больной. Сейчас же иди домой!

Она кладет руку мне на лоб. Почему у нее такая холодная ладонь? Королева снегов, сверкающая, ледяная…

- Боже, ты весь горячий! Юэн, это, наверное, грипп — сейчас полкурса болеют. Профессор!

Она решительно поднимает руку, сигнализируя мое бедственное положение. Как Гермиона. Но у Герми…, у нее совсем не такие волосы, она вообще не такая… Мне кажется, до меня доносится: «Идите домой, Эванс, я вас отпускаю». Наверное, он действительно так сказал, потому что вот я уже стою в холле университета, поддерживаемый Драганом, он что-то говорит, я не понимаю, у него губы шевелятся…

- «Дядюшке» своему позвони! Пусть он за тобой приедет! Ты же не доберешься!

- Ерунда, — мне кажется, у меня в груди ворочаются огромные шестерни, и они очень мешают дышать. — Что я, маленький, чтобы меня с занятий забирали? Я доеду. Сейчас сяду на трамвай и доеду.

- Смс напиши, как дома будешь, — напутствует меня Драган, спеша вернуться обратно на статистику, с которой он тоже не в ладах.

На воздухе голова как-то сразу проясняется, но меня знобит так, что больно двигаться. Только бы сесть в трамвае, я не смогу стоять, просто упаду. Почему я не позвонил Северусу? Уже бы отогревался у него в салоне, ехал бы домой, домой… Я опускаюсь на освободившееся сиденье, прижимаюсь носом к окну — если на что-то смотреть, то хоть сознание не уплывает. Пока взгляду есть за что зацепиться, я, по крайней мере, помню, на какой остановке мне выходить. Что мне вообще выходить, а не кататься кругами по городу, по бульварам, кругами, как кружится снег… как слова у меня в голове…надписи за окном — куда бегут буквы? Они хватаются друг за друга, собираются в ровные подвижные линии, и ветер увлекает их в темную арку между двух домов, выходящих на бульвар, да, там еще дальше магазин с чаем и кофе… Еще чуть-чуть — и я согреюсь, потому что дома камин, тепло, Северус… даст мне какое-нибудь лекарство. Я не пойду наверх, в спальню, если остаться внизу, у камина, будет лучше. Угли… такие жаркие, но я все равно пододвинусь поближе. А если лечь прямо на ковер? Нет, совсем ненадолго. Будешь ругаться? Нет, ты не будешь, просто ты скажешь, что я глупый… а я люблю тебя, но мне очень холодно…

Я резко встряхиваю головой, трамвай дергается на стрелке — еще немного, и я бы проехал. Все, домой, калитка… какой идиот закрыл калитку на замок? Сам, я сам закрыл, ведь Северус наверняка еще дома. Как теперь попасть ключом в эту крохотную скважину? Давай, ты же хочешь домой… Всего пара ступенек, еще одна дверь — прямо напротив меня в прихожей стоит такое смешное нелепое существо… Нет, не Бэрри. Эта на двух ногах, уши такие большие, глазастая, в переднике.

- Твинки, привет, — говорю я существу, а она смотрит на меня и только рот открывает. Она меня не помнит?

Ну и пусть, какое мне дело? И дома холодно. Они что, не разжигали камин? А, вот сейчас — рядом со мной на вешалке… пальто, тяжелое, теплое, наверное… Я провожу рукой по ворсу. Точно теплое, шерстяное. Я сейчас накроюсь им и немного полежу здесь, они же не будут против. Черт, не снимается, надо только дернуть посильнее — и все. Вешалку оторвал, нет, с мясом вырвал, ну и пусть, а пальто у него дорогое, будет ругаться, как пить дать, зато я сейчас… все, мягкая согревающая тяжесть придавливает к полу, хорошо, теперь можно закрыть глаза. И зачем они зовут меня? Ну, Гарри, ну что? И почему они не понимают, что у них такие ладони…словно слеплены из снега? Да, там же идет снег, вот и они… дотрагиваются до моего лба, посылая тонкие острые иголочки инея по всему телу.

- Гарри, что ты делаешь? Вставай, держись за меня. Что с тобой? Ты весь горячий!

Неправда, если бы я был весь горячий, меня бы так не знобило. Не пойду никуда, просто полежу здесь. Совсем недолго. И зачем стаскивать с меня это покрывало? Оно же шерстяное, теплое… Почему ты говоришь, что это не покрывало? Почему твое пальто? Оставь мне хотя бы мое, и шарф не трогай… Лучше дай мне еще перчатки, у меня же руки… такие холодные… наверное, совсем белые, прозрачные. Раз — разобьются… тащишь меня куда-то, да, я буду упираться, потому что там на мне было два пальто — и никто не трогал, а теперь ты их с меня снял и еще хочешь, чтобы я переставлял ноги. И ботинки оставь, вот, сам же говоришь, что у меня ноги, как лед.

На секунду мне удается сфокусировать взгляд на чем-то ярком, и я понимаю, что это пламя камина, что Северус, видимо, смог довести меня до дивана в гостиной. А я отчаянно сжимаю руки на груди и не даю ему снять с меня свитер — я сразу же закоченею, рассыплюсь на маленькие хрусталики. Что он будет делать с ними? Они же сразу растают… Вот, наконец, догадался укрыть меня… И Бэрри, смешная такая, лижет меня в нос, а я, хоть мне и нестерпимо холодно, отваживаюсь высунуть руку из-под пледа и затащить щенка к себе.

А еще через какое-то время прямо передо мной откуда ни возьмись появляется какой-то совершенно незнакомый человек, по-хозяйски пододвигает себе стул, зачем-то меня трогает, просит открыть рот… Мне не жалко, почему нет? А вот собаку не отдам, ну и что, что ей не место в постели? Ишь, какой выискался! А потом этот человек исчезает из моего поля зрения, так что я без помех могу любоваться Твинки, замершей у каминной решетки. Таращит на меня огромные блестящие глазищи, а я ей улыбаюсь.

- У Вашего племянника очень высокая температура. Он, видимо, бредит. Кому он там улыбается?

Да, Северус видит, кому я улыбаюсь, это же не значит, что и у него галлюцинации. Просто этот маггловский доктор, он… не понимает ни черта в домашних эльфах, правда, Твинки? Ни черта не понимает…

- Я сделаю укол жаропонижающего, температура должна снизиться. Сейчас в городе грипп, смотрите, не заразитесь сами.

И еще они говорят, говорят про отказ от госпитализации, ох, слово-то какое мудреное… И Северус не позволит какому-то там доктору делать мне уколы, правда, Северус? Потому что я… правильно, золотая шкурка… А ты — ягуар. Вот и маггловский доктор ушел, испугался…

- Твинки, я вижу Твинки, — говорю я ему. А еще…, что-то было важное, когда я ехал домой на трамвае. — Северус, я арку видел. Знаешь, на бульваре, где вход в магический квартал.

И тут он почему-то вскакивает, бросается к камину, там что-то вспыхивает. Он что, с ума сошел? Зачем орать в огонь: Маргарет! Маргарет! Разве она живет в камине?

- Сев, Маргарет — она саламандра, да?

Нет, она не саламандра, вот она уже стоит на коврике у камина, отряхивая сажу с мантии (смешная какая, как будто маскарад… скоро будет Рождество…). И она меня тоже трогает, только рот открыть не просит.

- Северус, Вы что, какой грипп! Магия, Вы понимаете, его магия освобождается. Мерлин, счастье-то какое!

Какое тут счастье, если я сейчас умру от холода? А она чему-то радуется…

- Зачем Вы давали ему жаропонижающее? Если он видит Вашего эльфа, Северус! Как, не сказал сразу? Никаких лекарств! Ни маггловских, ни магических!

Точно, смерти моей хочет. А еще глаза добрые.

- И никаких заклинаний — ни направленных на него, ни рядом с ним.

- Сколько времени это будет продолжаться, Маргарет? Он же просто сгорит! Вы думаете, я буду сидеть и спокойно смотреть на это?

- Вы будете, Северус! Может быть, день или два. Знаете, магглы в таких случаях обтирают больных разбавленным спиртом…

- Его же даже раздеть невозможно!

- Ничего, думаю, у Вас должно получиться.

А потом я какое-то время лежу в комнате с живым потолком и стенами: они изгибаются, то приближаясь, то удаляясь — мне не нравится. Похоже на эту… про которую рассказывал кровосос на лекции. Она тоже таким же горбом…

- Гарри, отдай собаку, — говорит мне Северус.

- У меня никогда не было собаки…

- Если ты не прекратишь так обнимать Бэрри, у тебя ее опять не будет.

И опять потолок — близко-близко, будто там кто-то невидимый качается в гамаке. Иногда я прошу пирата дать мне хоть какое-то лекарство, но он отказывается, только подносит к моим губам стакан с водой или чаем. Я прошу Твинки, но она тоже в сговоре со своим хозяином и не хочет принести мне даже крохотной маггловской таблетки. И все время чему-то радуется. Когда за окнами темнеет, мне становится страшно. Потому что за метелью так просто не разглядеть тонкую гибкую тень, а она может скользнуть к самым окнам. Близко-близко…

- Северус, я умру, да?

- Глупый, ты что?

И он говорит мне, что скоро все пройдет, что мы пойдем покупать мне волшебную палочку в магический квартал… Странно, такой взрослый, а верит в сказки. Но я с ним не спорю, потому что мне нравится его слушать, от его голоса становится тепло и спокойно. А еще он рассказывает про корабли, про остров, окруженный прозрачными водами, где есть только камни и сосны. И мы туда обязательно поедем, нет, не сейчас, сейчас зима и там дуют холодные ветры, а весной там будет хорошо… Я почему-то представляю себе, как сосны покроются крупными белыми и розовыми цветами, как с них будут осыпаться лепестки… Словно дождь… или нет, снег…

* * *

Когда я открываю глаза, свет буквально слепит меня. Я ошалело моргаю и никак не возьму в толк, каким образом уже могло наступить утро — я ничего не помню. И совершенно не понимаю, откуда исходит тоненький писклявый голосок, будто напевающий что-то. Звучит это так, будто комар решил ради разнообразия перестать монотонно жужжать и наконец запел. Твинки, точно — стоит на подоконнике и вешает на окно новые занавески. Но у нас же вроде были… они-то чем плохи? И стекла такие блестящие, словно только что вымытые. И стены…, а часть мебели в спальне просто отсутствует. Белье, на котором я лежу, чуть ли не колом стоит от очищающих чар. Все это напоминает генеральную уборку после побоища. А в голове у меня тоже пустота и чистота — аж звенит. И где Северус?

- Твинки, что здесь произошло?

- Ах! — она радостно пищит, сияя от радости, будто для нее нет в мире большего наслаждения, чем слышать мои слова, обращенные к ней, — хозяин Гарри очнулся!

Безусловно, то, что я очнулся, следует оценить положительно, только вот что тут у них могло произойти? Кажется, вчера я пришел из университета, нет, меня отпустили с лекции, потому что у меня поднялась температура. А вот дальше… бред, обрывки какие-то. Осторожно трогаю лоб, щеки — скорее холодный, чем горячий.

- Твинки, а что вчера было? И ночью…

- Хозяин Гарри два дня был без сознания! — гордо провозглашает она, заканчивая возиться с занавесками. Будто в том, что я два дня провел в совершенно невменяемом состоянии, есть и ее большая личная заслуга.

Хорошо, я два дня был без сознания, но почему сейчас она явно ликвидирует здесь следы нешуточного погрома?

- У тебя был выброс стихийной магии ночью.

Северус стоит в дверях, почему-то раздетый до пояса, его плечи, руки и грудь покрыты красными припухшими рубцами, а тело блестит от недавно наложенной мази. Я…я ничего не понимаю. Какой выброс? Это что, я все натворил?

- Сев, это что, все я?

Он кивает и садится рядом со мной.

- Я же говорил, что ты похож на пламя. Оказалось, не просто похож…

- Я что, сжег мебель и занавески? И это я поранил тебя?

- Ерунда. У меня через пару часов все пройдет. Маргарет уже объяснила мне через камин, что я дурак, раз додумался хватать тебя в таком состоянии.

- Ты…

- Я пытался остановить выброс. Мне казалось, что, если я обниму тебя, ты успокоишься. А оказывается, тебя надо было оставить в покое и заниматься производимыми тобой разрушениями. Так что ты теперь снова маг, а мебель в спальне мне давно хотелось заменить. Окно и стены Твинки удалось отчистить. Слава Мерлину, что соседи не вызвали пожарных. Не представляю, что было бы с магглами, если бы они своими глазами увидели парня, с пальцев которого льется огонь.

Подношу свои руки к глазам — ни малейших следов того, о чем говорит пират. Разве такое вообще возможно?

- С тобой, похоже, все возможно. Сейчас здесь будет Маргарет Нотт.

Я смотрю на его обнаженный торс, покрытый следами от ожогов и лоснящийся от нанесенных мазей, и плохо представляю себе чинную миссис Нотт в нашей спальне.

- Ничего, — улыбается он, видимо, догадавшись, о чем я подумал, — надеюсь, после стольких лет супружеской жизни вид полуодетого мужчины не лишит ее дара речи.

И точно, Маргарет, появляющаяся в комнате всего через пару минут, и не думает смущаться. Вместо этого она укоризненно смотрит на Северуса, вновь повторяя ему, что нельзя прикасаться к магам в момент выбросов стихийной магии.

- Так я маг? — все еще недоверчиво спрашиваю я.

- И еще какой! — неожиданно смеется она в ответ. — Если судить по тому, что Вы тут учинили — один из сильнейших из всех, кого мне доводилось знать.

А потом она достает палочку, с некоторой опаской водит ею надо мной, потом вновь, как в августе, кладет ладонь мне на грудь, на лоб, на веки.

- Поразительно.

- Маргарет, что Вы там увидели? — нетерпеливо спрашивает пират. — Он теперь одним взглядом будет испепелять целые города?

- Нет, — она улыбается, — не будет, хотя в его магической сущности немало огня, но это не ведущее начало.

- А что ведущее? — мне становится интересно.

- Я не могу понять.

И, видя недоумение на наших лицах, она продолжает:

- Дело в том, что обычно при диагностике магии можно примерно сказать, к чему склонен тот или иной маг. Колдомедицина, боевая магия, алхимия, магические ремесла, даже Темные Искусства. Определить ведущую стихию. У Гарри стихий три…

- Земля, конечно, отсутствует…

- Странно, что она присутствует у Вас, Северус. При той жизни, которую Вы до недавнего времени ухитрялись вести.

Из прошлых разговоров я уже понял, что пиратское прошлое лорда Довилля и сэра Энтони (да и не только оно) не вызывает у Маргарет ни малейшего одобрения.

- Так вот, в магии Гарри есть какая-то составляющая, которую я определить не могу. И именно она является ведущей. Возможно, что-то выяснится, когда вы будете подбирать волшебную палочку.

- В любом случае это можно будет сделать только после того, как он поправится.

- Нет, это следует сделать немедленно! — внезапно резко возражает она.

Я на данный момент не могу себе представить, как я смогу подняться с постели: лежать и говорить — это все, на что пока что хватает моих сил. А уж о том, чтобы идти в магический квартал и выбирать там палочку…

- Поймите, Северус, — продолжает миссис Нотт, — ему двадцать четыре, магическая сила колоссальная, тем более, она очень долго находилась взаперти. Гарри ее не контролирует. Палочка поможет хотя бы направлять…

- Энергию в мирное русло, — обреченно констатирует Северус. — Хорошо, я вызову торговца на дом.

Маргарет как-то странно смотрит на меня, и я понимаю, что она сказала еще далеко не все. И то, что она хочет добавить, мне может не понравиться.

- Есть еще что-то, да? Вы не говорите, чтобы меня не обидеть? Потому что я опасен, если у меня такие выбросы?

Пусть уже скажет! Что может быть хуже того, что я великовозрастный дебил, не контролирующий собственную магию, которая, как выяснилось, льется через край? Что я чуть не изувечил любимого человека, даже не приходя в сознание?

- Гарри, об университете не может быть и речи, — тихо произносит она и хочет добавить еще что-то, но не успевает.

Мои ладони и пальцы начинают светиться. Красиво, похоже на огни Святого Эльма… Миссис Нотт инстинктивно делает шаг назад.

- Успокойся, пожалуйста, — говорит мне пират.

Я смотрю на красные рубцы, покрывающие его плечи, глубоко вдыхаю, еще раз, еще. Нет, я не ненормальный, я же могу успокоиться, я же могу…Опять решают за меня…Мне не нравится там учиться, но это в любом случае решать только мне. Маргарет делает еще шаг к двери, а пират садится рядом и кладет мне руку на лоб.

- Перестань. Если хочешь учиться, с осени переведешься в магический университет. Все будет хорошо. Скоро мы сможем уехать на Кес. Поедем на пиратский остров. Посмотришь Корабль.

- Ты мне вчера про Кес тоже говорил.

Я вдруг вспоминаю, что представлял себе, как на соснах распускаются бутоны. И огни Святого Эльма на кончиках моих пальцев начинают меркнуть.

- Позавчера. Успокойся. Тебе же не хотелось там больше учиться. Ты делал это только из-за того, что считал себя магглом.

- Но почему? Почему мне нельзя? — я все же не понимаю.

- Гарри, — миссис Нотт, наконец, вновь приближается ко мне. Опасность миновала. — Вы видели, что только что произошло с Вами? Вы опасны для магглов, Вы должны это понимать. Вам не пять лет. Вы обладаете гигантской силой, которая в данный момент Вам совершенно неподвластна. Могут потребоваться месяцы на то, чтобы вновь научиться делать то, с чем Вы прекрасно справлялись на младших курсах Хогвартса. Любая сильная эмоция, любой конфликт — и Вы спалите пол-университета. Северус должен сейчас все время находиться рядом с Вами.

- Хочешь, чтобы я ходил с тобой на лекции?

Я вдруг вспоминаю кривую нормального распределения и еще кучу всякой всячины, которую вот уже третий семестр подряд пытаюсь насильно впихнуть себе в голову — и решаюсь уступить. Похоже, я сейчас действительно не в том состоянии, чтобы спорить и предъявлять условия. Пусть так, то, что я выбрал для себя после ухода из мира магов — это все равно не мое. Но что тогда мое?

- Вот и хорошо, — умиротворяющее произносит Маргарет. — Сейчас купим Вам палочку, а когда Вы немного поправитесь, Северус сможет с Вами заниматься.

Я фыркаю, не в силах сдержать смех, только лишь представив себе, как лорд-пират будет показывать мне, как правильно произнести «Вингардиум левиоса». И вдруг… как я не вспомнил об этом раньше? Я чуть не сжег спальню этой ночью, Северус весь покрыт ожогами из-за того, что пытался удержать всплеск моей магии… Где Бэрри? Она же все время была с нами.

- Сев, где Бэрри?

И вновь ощущаю, как мои руки наливаются жаром.

- Вот видите, — констатирует миссис Нотт чуть ли не с удовлетворением.

- По дому бегает, — говорит мне пират. — Я успел запереть ее в кабинете, когда все началось.

- И стабилизирующие зелья, три раза в день! И успокоительные! — возглашает колдомедик.

Маргарет оставляет нас и спускается вниз, но отбывать пока что не собирается, потому что Северусу необходимо срочно сварить для меня все эти зелья, а покупка палочки не терпит отлагательства. А оставлять меня одного нельзя, так что…

Лорд Довилль помогает мне одеться, а когда мы спускаемся вниз, я спрашиваю его:

- Ты теперь тоже будешь меня бояться, да?

- Это ты будешь меня бояться, Поттер, — шепчет он мне в самое ухо.

А потом обнимает меня так крепко, что я опасаюсь не досчитаться пары ребер, и ему плевать на свои ожоги и мазь, что оставит следы на моей рубашке, смеется и говорит мне:— Забыл, кто тебя теперь будет учить заклинаниям?

55. Возвращенное волшебство

Раньше я и представить себе не мог, что торговцы волшебными палочками ходят к клиентам на дом. Мне всегда казалось, что приобретение подобных артефактов требует определенной обстановки: небольшой тесный магазин, большая часть помещения которого уставлена стеллажами, в которых хранится бессчетное множество футляров, непременно старый и немного рассеянный продавец, неохотно поднимающий глаза на посетителей. Наверное, это воспоминания детства: лавка Олливандера — святая святых для каждого волшебника, а тот, кто торгует палочками — о, он — кудесник, знающий о волшебстве все и гораздо больше. Разве таких вызывают к себе домой, словно развозчиков пиццы? Но, как бы там ни было, вызывают или нет, но они приходят! Появляются, как им и положено, из камина, неся с собой не меньше десятка столь памятных мне узких длинных коробочек, коротко и с достоинством кланяются.

- Божедар Бобан, — представляется он, — с кем имею честь?

Так как из всех присутствующих поддержать диалог на должном уровне в состоянии только я, потому что господин Бобан не говорит по-английски, я решаю начать с себя. Маргарет занимает место рядом со мной на диване. Северус, уже успевший накинуть рубашку, покидает нас, ограничившись парой приветственных слов, и отправляется в лабораторию — ему надо варить для меня зелья.

- Ну, что ж, молодой человек, мы можем приступать, — деловито говорит наш гость, довольно пожилой поджарый коротко стриженый человек с острой бородкой, раскладывая на столике принесенные с собой футляры. — Говорите, прежняя палочка утрачена, затем были проблемы с магией? А что у Вас было раньше?

- Остролист и перо феникса.

- Покупали в детстве?

- Да, когда пошел в школу.

Миссис Нотт незаметно толкает меня в бок:

- Гарри, когда будете пробовать, не размахивайте палочкой, сохрани нас Мерлин!

- Я буду осторожен, Маргарет, — обещаю я и протягиваю руку, чтобы взять из первого раскрытого футляра столь знакомый узкий деревянный предмет.

Палочка ложится мне в ладонь — светлое дерево, хорошая обработка. И ничего более. Я ощущаю слабые токи магии, струящиеся внутри, но они не отзываются во мне ни теплом, ни холодом — что-то абсолютно чуждое мне. Просто вещи: бук и остролист, вяз, дуб, орех… И разные сердцевины: сердечная жила или чешуя дракона, шерсть единорога, волосы русалки, ус водяного черта… Я беру и откладываю палочки одну за одной, в моих руках они остаются безжизненными. Палочка с пером феникса, оказывающаяся в последнем из принесенных футляров, отчего-то тоже не хочет стать моей.

- Взрослым обычно несложно подобрать палочку, — задумчиво замечает господин Бобан. — Чаще всего подходит то, что было раньше, иногда приходится выбрать иную породу дерева. Если только не случилось чего-то такого, что полностью поменяло природу магии. С Вами могло быть такое?

- Да, вполне.

Он качает головой, собирая со столика свой товар.

- Что же, будем пробовать дальше. А к какого рода магии у Вас склонность?

Я пожимаю плечами. Если быть абсолютно честным, я сегодня впервые услышал от Маргарет, что это можно определить.

- К боевой, скорее всего.

К чему же еще могла быть склонность у победителя Темного Лорда?

— Молодой человек, — торговец артефактами смотрит на меня несколько скептически, — я тоже в этом кое-что понимаю. Ни за что не сказал бы про Вас ничего подобного.

И он исчезает в ослепительной вспышке дымолетного порошка, обещая вернуться с новой партией палочек для меня.

Северус, видимо, успевший поставить на огонь зелья, присоединяется к нам, садится рядом со мной, и я, не таясь, прислоняюсь к его плечу.

— Не подходит ничего, — тихо говорю ему я. — Наверное, если я все-таки маг, то какой-то неправильный.

- Ерунда, подберем что-нибудь. Маргарет, Вы уверены, что это нужно делать именно сегодня? Может быть, Гарри следовало бы сначала поправиться?

- Совершенно исключено, — решительно высказывается миссис Нотт. — Хотите, чтобы он разрушил дом?

Когда я только мечтал о том, что магия вернется, а это случалось в последнее время довольно часто, то приобретение новой палочки представлялось мне чуть ли не повторением того детского чуда, некогда пережитого в лавке Олливандера — искры, фейерверк, радость, словно обретаешь что-то такое, что дополняет тебя, делая цельным. Я сидел на лекциях, смотрел в окно, представляя себе, как беру в руки …черт, или мне это снилось? Беру в руки черную палочку с белой костяной ручкой, причем такую, каких я никогда ни у кого и не видел — дело в том, что дерево, из которого она изготовлена, какое-то волнистое, а конец чуть ли не закручивается в форме спирали. Снилось то, чего нет на свете…

А так как я жду небывалого, то следующая партия палочек господина Бобана мне тоже не подходит. Но он отчего-то не теряет терпения, я подозреваю, что гонорар, обещанный ему лордом Довиллем, превосходит самые смелые ожидания. И видя, как продавец артефактов суетится, вновь укладывая свой не подходящий для меня товар в футляры, я все же решаюсь спросить про палочку из моих снов или грез — уже точно и не скажешь.

- Черное изогнутое дерево, на конце в форме спирали, белая костяная ручка? — недоверчиво переспрашивает он. — Внутри волос из гривы келпи? Вы ее имеете в виду?

- Я не знаю, что у нее внутри. Просто мне кажется, мне снилось, что она моя. Таких, наверное, не бывает?

- Снилось?

Возможно, я опять придумываю, но на его лице впервые за время довольно продолжительного визита появляется настоящая заинтересованность.

- Может быть, Вы просто читали о такой? То, что Вы описываете, существует, более того, подобная палочка действительно имеется в моей лавке. Она внесена в каталоги магических артефактов, однако, должен Вас огорчить…

- Она не продается?

- Нет, ее невозможно продать — она не нашла своего хозяина…, — тут он задумывается, словно подсчитывая что-то в уме, — о, да, кажется, именно так: она была изготовлена в конце шестнадцатого века, и с тех пор не нашлось мага, готового ее купить.

- Что, даже для коллекции? — Северус, неплохо понимающий по-хорватски, решает все же вступить в разговор.

- Послушайте, мистер, — мне кажется, господин Бобан даже хмурится, обиженный подобным непочтением, — палочки изготавливают не для того, чтобы аристократы держали их в позолоченных шкафах. Их предназначение — волшебство. Вещь, о которой спрашивает Ваш племянник, была сделана моим пра-пра…, — тут господин Бобан все же снисходит до улыбки, — в общем, сейчас уже и не скажешь, кем он мне приходился. А у нас в семье закон: палочка покидает магазин только вместе с магом, которому она подошла. Сами знаете — кто не соблюдает законов магических ремесел, рано или поздно лишается своего искусства.

- Но посмотреть-то ее можно? — настаивает Северус.

- Как Вам будет угодно.

И Божедар Бобан вновь покидает нас, вероятно, считая меня балованным парнем, который пытается раскрутить богатого родственника на покупку ему дорогой безделки. Хотя нет, вряд ли кто-то сейчас назвал бы меня балованным — после болезни я с трудом сижу, опираясь на Северуса и диванные подушки. Ну, может быть, старику просто не хочется расставаться с семейной реликвией? Все же шестнадцатый век, слоновая кость, дерево какое-то диковинное… И я никогда не слышал, чтобы волоски из гривы келпи использовались в качестве сердцевины.

- Но ведь келпи…они же водятся в Шотландии. Это же такие водяные духи, которые превращаются в лошадь и могут утащить в море? У них еще глаза красные? Правда?

Я вспоминаю картинку в школьном учебнике, изображавшую норовистую черную лошадь, косящую горящим алым глазом, со спутанной гривой, бьющую копытом по белой накипи морской пены у прибрежных скал. Есть поверие, будто келпи — вовсе и не лошади, а оборотни, являющиеся то в образе мужчины, то женщины, но, случись им завлечь свою жертву, неизменно становящиеся диким опасным морским скакуном, уносящим зазевавшуюся добычу в жадную, не выпускающую никого из своих влажных объятий, пучину.

- Да, Гарри, именно в Шотландии, — подтверждает Маргарет.

- Тогда откуда здесь, у загребского мастера, волосы из гривы келпи?

- Видишь ли, если палочка была сделана в шестнадцатом веке, то, может быть, тогда этот материал был в ходу? — предполагает пират.

- А почему ее не купили? Если их делали, возили сюда издалека такой редкий материал, а потом раз — и она оказалась никому не нужна?

- Тебя ждала, — шутливо отзывается Северус.

И в тот же момент из камина гордо вышагивает господин Бобан, неся перед собой на вытянутых руках, словно величайшую реликвию, резной футляр черного дерева, а в центре его, словно лужица света, старинная эмаль, изображающая трехмачтовый парусник. Он ставит коробочку передо мной на столик, картинным жестом открывает ее и делает шаг назад.

- Ну, пробуйте, молодой человек. Буду рад, если мне посчастливится стать свидетелем чуда.

Она покоится на ложе из темно-зеленого бархата, неподвижная — и в то же время словно струится, извивается. Черная спираль, готовая распрямиться, стать одним чистым движением — только дотронься дрожащими пальцами до белой рукояти, только возьми ее в руки! Гладкая и опасная, словно змея. И я прикрываю глаза, тянусь к ней, а когда моя ладонь оказывается совсем рядом, мне кажется, будто кто-то невидимый сам вкладывает ее в мою руку. Я слышу ветер, он набирает силу, натягивает ткань парусов над моей головой, играет канатами. И морские брызги летят мне в лицо — это миссис Нотт окатывает меня водой из своей палочки при помощи простого Агуаменти.

- Нас сейчас сдует, — резонно замечает она.

Я ошарашено озираюсь, смутно понимая, что, видимо, вновь что-то натворил.

- Хорошо хоть, не горим, — откликается Северус, смахивая капли воды с моего лица.

- Невероятно, совершенно невероятно, — охает господин Бобан, откатившийся чуть ли не к самому камину. — Подходит! Она ему подходит!

- А почему бы и нет? — Северус смотрит на торговца палочками, не скрывая усмешки.

- Поймите, лорд Довилль! Эта палочка в моей семье давно стала легендой. Ее предлагали многим волшебникам, в том числе и самым могущественным, и происходило это в разные времена. Некоторые специально приезжали взглянуть на диковину, в тайной надежде, что она предназначена для них. И тут вдруг такое…мальчик, потерявший магию…

- Ну, раз мы все стали свидетелями чуда, предлагаю это отметить!

Северус поднимается с дивана, убедившись, что я очень даже неплохо устроен на больших подушках, и достает из шкафа три бокала и бутылку коньяка. Основному виновнику торжества, то есть мне, пить, видимо, не положено. Нет, для меня Твинки приносит чай… А необыкновенная черная палочка все еще у меня в руках, и я не знаю, что мне с ней делать, потому что все никак не могу поверить в то, что она теперь принадлежит мне. Вот так просто — ничья уже лет четыреста, а вот теперь — моя. Положить ее обратно в футляр? Стоит, наверное, целое состояние…Лакированное дерево блестит, словно крышка рояля.

- Господин Бобан, — спрашиваю я, — а она очень дорогая?

- Дорогая? — старик, уже устроившийся в кресле с бокалом, на дне которого плещется коньяк, распространяя по гостиной горьковато-фруктовый аромат с чуть заметной ноткой шоколада, смотрит на меня с некоторым непониманием. — Молодой человек, она бесценна!

- Значит, она не продается?

- С чего Вы взяли? Она не продается тем, кто пожелал бы иметь ее в качестве красивой безделки. Но она принадлежит своему владельцу, которого она сама избирает. То есть Вам. Я продам ее по стандартной цене — как любую другую палочку из своего магазина.

И пока они пьют за счастливую и долгую судьбу волшебного артефакта и его новоявленного владельца, я провожу подушечками пальцев вдоль волнистых изгибов дерева, глажу закручивающийся кончик, и ощущаю магию, словно бьющееся сердце.

- Господин Бобан, а для кого делали такие палочки? Я никогда не слышал, чтобы волоски из гривы келпи использовали в качестве сердцевины. Но если такие вещи изготавливали, на них должен был быть спрос. И что это за дерево?

- Ох, сколько вопросов, молодой человек! — старик подмигивает, делая небольшой глоток из своего бокала и салютуя мне. — Теперь уже никто не скажет, что это за дерево. Да и на остальные Ваши вопросы я не знаю ответа. Хотя я и сам не раз над этим раздумывал. Дело в том, что по семейным преданиям она — последняя, оставшаяся из целой партии палочек, в качестве сердцевины для которых использовался именно этот материал. И все ее сестры были раскуплены вскоре после изготовления. А она вот задержалась на долгих четыреста лет…

- То есть были маги, для раскрытия магической сущности которых подходил волос из гривы келпи?

- Да, а потом, уже в семнадцатом веке, палочек с такими сердцевинами больше никто не делал.

- Может быть, это какая-то темная магия?

Да, несмотря на все мои разговоры с сэром Энтони, на жизнь бок о бок с Северусом, который тот еще светлый маг, Темные Искусства продолжают меня пугать. Что и неудивительно, особенно если учесть мой последний опыт столкновения с ними, когда я сам себя чуть было не угробил.

- Темных магов, молодой человек, пропасть и по сей день.

- Скажите, мистер Бобан, — вмешивается Северус, — а Ваша семья всегда работала в Загребе?

Почему он спрашивает? Тоже не понимает, откуда здесь, в самом сердце Южной Европы, волосы из гривы шотландской призрачной лошади?

- В тот-то и дело, что нет, лорд Довилль! Именно в том самом шестнадцатом веке Бобаны перебрались сюда, в магический квартал сего славного города из Дубровника. Кажется, это было сразу после землетрясения.

- То есть покупатели подобных палочек могли быть именно там?

- Я тоже об этом думал. Волос келпи — что-то морское, ведь правда? Может быть, венецианцы? Но я никогда не слыхал о магах, связанных с мореходством…

Маргарет только кивает, подтверждая его слова. И я смутно припоминаю все, что нам рассказывали в школе о магических ремеслах — там точно не было ничего морского. И меня это даже и не удивляло — не было, и не надо. Ведь у магов вряд ли могла возникнуть нужда отправиться в морское путешествие: существовали и более быстрые и действенные способы передвижения, да и связи между магическими диаспорами, разбросанными по разным странам, насколько я понимаю, никогда не были тесными. Так что я никогда не слышал и не читал о магах, связанных с морем или его обитателями. Разве что Дамблдор… он умел разговаривать с русалками.

Посидев еще какое-то время и рассказав еще немало о своем ремесле, что, однако, нимало не смогло прояснить интересующий меня вопрос, господин Бобан все же покидает нас, желая мне напоследок немало чудесных приключений с моим приобретением. «Да, только приключений нам тут и не хватает», — ворчит Северус ему вслед, но я не думаю, что он это серьезно.

- Гарри, — предлагает мне Маргарет, — попробуйте какие-нибудь простые заклинания. Разрушительные, разумеется, исключаются. Никаких Диффиндо!

- Люмос, — послушно произношу я.

Мне кажется, на блестящем лакированном кончике моей палочки зажигается бенгальский огонь: кругом, весело шипя, разлетаются холодные белые искорки. Я успеваю сказать Фините Инкантатем прежде, чем Маргарет или Северус сделают это за меня. У меня такое чувство, будто в своих ослабевших руках я пытаюсь удержать брандспойт, из которого бьет струя воды диаметром, по меньшей мере, в руку. Но миссис Нотт почему-то не расстраивается, а предлагает попробовать еще что-нибудь простенькое. Северус кладет руку мне на плечо:

- Не напрягайся и не бойся. Ну, разнесешь что-нибудь — что с того? Давай!

Я направляю палочку на стеклянный столик, с которого Маргарет в последний момент успевает убрать бокалы и коньяк, и пробую поднять его в воздух. Несчастный столик начинает вибрировать, грустно позвякивая стеклянной поверхностью, видимо, предчувствуя скорую смерть. Я вовремя останавливаюсь.

- Почему у меня ничего не получается?

- Как это — не получается, Гарри? — колдомедик выглядит явно удивленной. — Все у Вас получается, только не так, как Вам хотелось бы. После столь значительного перерыва могло быть и гораздо хуже. Для восстановления утраченных навыков обычно требуются месяцы, уж Вы мне поверьте. Главное, Вы ощущаете поток магии, который Вы направляете на предмет посредством палочки?

Да, я ощущаю, но я же практически не могу им управлять! Чему она так радуется? О, да, если я буду тренироваться ежедневно… куда же я денусь? Но на сегодня с меня хватит, это точно. Потому что я хочу, чтобы меня оставили в покое, я хочу спать — долго-долго. Пусть солнце сядет, встанет вновь и опять начнет клониться к закату, а я буду утопать в подушках, и видеть сны — о кораблях и палочках черного дерева, и о тех загадочных людях в старинных одеждах, что выкладывали на прилавок пригоршню тусклого золота, и взвешивали в загорелых руках легкие волшебные палочки, внутри каждой из которых был волос из гривы келпи.

* * *

- Рассказать мне ничего не хочешь? — спрашивает Северус уже на следующий день, когда я, проснувшись ближе к полудню, сижу в постели, обложенный подушками, и поглощаю нечто среднее между завтраком и ланчем.

- Мне кажется, я уже и так рассказал тебе про себя все. Абсолютно.

- Про то, почему ты так полюбил корабли и кораблики, Гарри, — он закидывает обе руки за голову и смотрит на меня с легкой улыбкой, мол, выкладывай, я и так вижу, что ты что-то скрываешь, но деваться-то тебе некуда. — Листаешь книги, смотришь чертежи… Я что-то не припомню, чтобы в школе за тобой водилось обыкновение замереть на берегу озера и мечтательно всматриваться вдаль.

- Много ты про меня знал в школе…

- Достаточно знал. Просто тебе и в голову не приходило, что я мог тобой интересоваться.

Пират хитро прикрывает один глаз — он тоже, похоже, проснулся недавно, потому что таким умиротворенным я вижу его обычно, когда он высыпается, и ему никуда не надо торопиться.

- В каком смысле — интересоваться?

- В разном смысле, — вот, теперь смеется. — И по долгу службы и …(делает трагически-растроганное лицо) по зову сердца. Так вот, никакой морской романтики. Ни на грош! Посмотри, что ты делал? Пошел в Аврорат, женился… жил, как все. У тещи обедал! В восемнадцать-девятнадцать лет, Гарри! Где были паруса и ветер, а?

- Знаешь, ты, наверное, прав. Не было ничего, и даже не хотелось. А когда я увидел… Я увидел тень Корабля, Северус… И все пошло к черту, с тех самых пор…Почему ты спрашиваешь?

- А ты не понимаешь, что вчера стал обладателем чего-то настолько уникального, что нам потребуется немало времени для того, чтобы понять, что это такое на самом деле. Ты сам не хотел бы знать, отчего тебя носит по миру, как щепку? Что в тебе за магия, распознать природу которой не может никто? И где она была раньше? Ну, когда все началось? Сам-то знаешь?

И я начинаю говорить, нанизывать на незримую ниточку крохотные бусины своих воспоминаний, в каждой из которых, словно в прозрачной капле, отражается трехмачтовый фрегат под черными парусами.

Когда это началось? Во время расследования в Аврорате? Нет, полная ерунда — тогда я был увлечен вполне земными делами. Какие вещи похищены и откуда они, кто за этим стоит, где скрываются бывшие сторонники Темного Лорда. Писал отчеты, подшивал в папки пергаменты. А потом был мой двадцатый день рождения, и Рон подарил мне модель кораблика, а Северус прислал ту шкатулку.

- Знаешь, я тогда ни о чем таком не думал, просто были моменты, словно… ну, не знаю, как сказать. Будто ты чувствуешь ветер, которого нет. И он приносит запахи моря, которого ты толком никогда не видел. И хочется большего, а вот чего — и сам не знаешь.

- Хорошо, — говорит Северус, смешно потирая кончик длинного носа, — ну а когда ты оказался на Корабле? Что-то почувствовал?

- Знаешь, когда тебя вытаскивают из вонючей камеры в Азкабане, а ты за минуту до этого совершенно точно уверен в том, что ты тут останешься, когда всех других освободят…

Тогда мне хотелось попросить кого-нибудь из пиратов, чтобы они просто убили меня…

- Правда, Сев, мне было не до этого. Я не знал, стоит ли мне идти с вами, боялся, что вы бросите Рона, потом наблюдал за тем, как вы сражались с аврорами и дементорами. Да я на тебя больше смотрел, чем на Корабль, честно!

Он улыбается, доливая себе чай в прозрачную стеклянную чашку, наблюдая за игрой цвета и неспешным восходяще-нисходящим танцем чаинок.

- Но Корабль же ты когда-то заметил? Помнишь, когда я был мистером Робертсом и толкал с тобой вашу с Драганом машину — ты ведь рассказал мне, как когда-то жил на островах и мечтал драить палубу некого плавучего средства… Наврал, конечно, с три короба, но ведь это была правда?

- Правда.

Я пытаюсь вспомнить наш ночной перелет из Азкабана на пиратский остров. Чувствовал ли я в тот момент что-нибудь? Нет, честно, абсолютно ничего необычного.

- Нет, просто было интересно оказаться на таком корабле. Было страшно за Рона, да и за себя, если честно, тоже — я понятия не имел, зачем мы вам сдались.

- Значит, что-то случилось потом?

Потом… да, потом, когда Тео вел нас на допрос к капитанам, и мы проходили мимо Корабля.

- Сев, а почему ты думаешь, что потом что-то изменилось?

- Видишь ли, когда мы с тобой были на Кесе, ты спрашивал про фрегат. И мне тогда показалось, что ты чего-то не договариваешь. Ты так странно посмотрел на меня, когда я подтвердил тебе, что фрегат маггловский.

Да, я же побоялся, что он о чем-то догадается — на Кесе я не верил ему ни на грош и был уверен, что, узнай он о том, что я могу ощущать магию Корабля, он захочет это использовать. А почему мы не говорили о Корабле потом? Ну да, мы же вообще старались не говорить о магии — Северус боялся меня расстроить.

- Как ты и Малфой поднимали Корабль в воздух?

- С помощью заклинаний, разумеется. А как еще? И так расходовали при этом магическую силу, что не могли одолеть весь путь до Англии по воздуху. Впрочем, это ты и сам прекрасно знаешь.

- Понимаешь, Сев, мне тогда казалось, что я мог бы поднять его один.

И я рассказываю ему о том, как впервые ощутил дыхание Корабля, словно он на самом деле был огромным опасным зверем, который для отвода глаз притворялся трехмачтовым парусником. И как мне снилось, что фрегат и я, остров и море вдыхают и выдыхают в едином ритме. Как согласился бежать с Роном и Невом, не особо уповая на удачу, но хотя бы ради одной возможности подняться на палубу и понять, каково это, когда твоя магия сливается с той, что наполняет его от носа до кормы, струится вдоль мачт, живет в каждой доске, каждом гвозде темной обшивки. И как Корабль выдал мне тех, кто ждал нас в засаде за секунду до того, как они набросились на нас.

- Сев, неужели ты, будучи капитаном, никогда не чувствовал ничего подобного?

Он лишь отрицательно качает головой.

- Никогда. Я испытывал не больше, чем если бы поднимал в воздух большой платяной шкаф. Ну, разве что это было значительно тяжелее. Я люблю корабли, ты знаешь, но для меня фрегат был просто большой красивой маггловской игрушкой. И ни Люциус, ни кто-либо из команды никогда не говорил ни о чем подобном. Ты не сказал мне ничего на Кесе…

- Ты сам знаешь, почему.

Он на минуту задумывается.

- Я не знаю, что такое Корабль, Гарри. Единственный шанс выяснить это — отправиться на пиратский остров, который ныне принадлежит Кейт Малфой.

- Разве мы не можем? Я же вернул магию.

- Пока нет. Раз твоя магия нестабильна, любое перемещение опасно. И аппарация, и портключ, тем более, на такое расстояние.

- Ты же обещал мне, что мы уедем на Кес. Думаешь, я бредил и ничего не помню?

- С Кесом проще. Так как я его хозяин, я бы решился перенестись туда с тобой через некоторое время. Как и в имение Довиллей во Франции. Не раньше, чем ты окрепнешь, и у тебя будут хоть как-то получаться заклинания.

Он отходит к окну, за которым все еще продолжает идти снег, вглядывается в белесую рябь и задумчиво говорит:

- Это совершенно невероятно.

- Что невероятно?

- Все, что с тобой связано. Все, что с тобой происходит. И вообще, — тут он оборачивается ко мне и подмигивает, — ешь, давай, Корабел.

И я возвращаюсь к трапезе.

Бэрри, устроившаяся рядом со мной в постели, грустным взглядом провожает сэндвич с пршутом, который я уплетаю с изрядным аппетитом. Смотрит так, будто наступил Апокалипсис, а в моих руках последняя пища, оставшаяся на этой земле — а я не желаю с ней поделиться. Я чувствую себя настоящей скотиной, в этот момент чем-то неуловимо напоминая себе Дадли. И половина пршута достается ей.

- Ты и эта собака… вы из меня веревки вьете, — говорит пиратский капитан, глядя на нас с невыразимой мукой в глазах. И в то же время в них улыбка, которую он тщательно прячет, изображая недовольство.

Да, кто бы мог подумать, что бывший ужас Хогвартса, экс-гроза морей, министр в отставке, когда-нибудь будет с улыбкой наблюдать за Поттером, развалившимся в его кровати и там же кормящим с рук собаку?

— Тебе просто следовало завести нас раньше, — невинно отвечаю я.

56. Сборы

Ты смотришь на меня спокойно, без малейшего раздражения и говоришь:

- Просто попробуй еще раз.

А я не знаю, куда деваться от злости на себя и бессилия. Это такая старая школьная игра, ты помнишь? Для нее нужны двое: никчемный неумеха Поттер и желчный, вечно раздраженный профессор зельеварения. Его, кажется, звали Северус Снейп. Не знаешь такого? Может быть, у меня ничего не выходит, потому что второй игрок выбыл? У него всезнающие усталые глаза и улыбка, прячущаяся в уголках красивого рта. И мне вот прямо сейчас так хочется поцеловать тебя, а вместо этого надо ровно держать палочку и правильно выговаривать: «Вингардиум Левиоса». Как Гермиона на первом курсе. Не забыть отправить им купленные подарки…

— Гарри, о чем ты думаешь?

И снова мягкий звук падения почти невесомого стеклянного предмета, россыпь блесток с острыми режущими краями на паркете. Эванеско.

Мы наряжаем елку. Ты специально заказал вот такую, под самый потолок? Чтобы я взмок от усердия, пытаясь левитировать на ее длинные лохматые ветви разноцветные шарики и фигурки? По-моему, ты купил их целую тонну. Ты все правильно сделал, потому что добрую половину их я уже разбил, и только штук десять сиротливо покачиваются на самой верхушке. Ничего, сказал ты, заодно отработаешь и Эванеско. Да, а я от старания даже прожег дыру на паркете…

Берешь мои неуклюжие пальцы в свои ладони, поглаживаешь, массируешь, чуть сильнее нажимая на выступающие косточки в их основании, растираешь запястье, и я думаю вовсе не о контроле над магией.

- Руку расслабь.

А на самом деле по сценарию на этом месте злобный профессор должен поджать губы и сказать, что у меня никогда ничего не выйдет, потому что я такой же, как… Но ты, похоже, не выучил слов или забыл свой текст…

- Так странно, что ты меня учишь, я все никак не могу привыкнуть.

- К чему же ты не можешь привыкнуть? — ухмыляется змей. — Я учил тебя шесть лет, правда, по большей части без толку.

- Северус, но ведь у меня ничего не выходит!

Лорд Довилль многозначительно поднимает взгляд к елочной макушке.

- Почему не выходит? Эти же ты смог повесить.

А Бэрри беспокойно обнюхивает еще несколько коробок с игрушками, приготовленными для жертвоприношения.

* * *

Как только становится ясно, что я окончательно выздоравливаю, Северус начинает готовиться к отъезду. Он настаивает, чтобы мы покинули Загреб уже в январе, как только он будет уверен, что аппарация в его имение не представляет для меня опасности. Я бы на его месте больше опасался за фамильную собственность…Мне не вполне понятно, что ему понадобилось в родовом гнезде Довиллей. Вопросов о том, почему мне не стоит задерживаться здесь, не возникает: мои попытки подчинить себе магию порой столь разрушительны, что судьба арендованного маггловского особняка вызывает определенное беспокойство. Да, многим может показаться подозрительным дом, в котором регулярно и без всякой видимой причины ходят ходуном стены и вылетают оконные стекла.

- Сев, но почему обязательно в имение? Наверняка есть и что-нибудь попроще. Ну, какое-нибудь шале в горах, где я мог бы без помех крушить все вокруг.

- В горах это может вызвать сход лавины, не думал об этом? Чем тебе не нравится имение?

- Ну, — я начинаю мяться, — я видел его в воспоминаниях Гермионы…

- И что, настолько не понравилось?

- Да нет, дело совсем не в этом. Что там могло нравиться или не нравиться? Там…как тебе сказать…слишком официально, что ли. Дворецкий, прислуга, садовник…Да, сэр, нет, сэр. Думаю, для тебя не станет открытием, что я имею весьма приблизительное представление об этикете… вообще… ну… Ну, не знаю я, как вести себя в таком доме!

- Помнится, в твою бытность героем ты вполне неплохо смотрелся на министерских приемах.

Мерлин мой, Мерлин, я же совсем забыл о том, что было в моей жизни и такое: улыбки для колдокамер, тур вальса с Джинни…

- А ты откуда знаешь, Северус? Помнится, тебя тогда вообще не было в Англии.

- Иногда я читал газеты, — он многозначительно улыбается, сидя напротив меня за столом в своем кабинете, и неторопливо откладывает в сторону бумаги, которые только что просматривал.

- Это было в прошлой жизни, Сев. Ну, хорошо, я в состоянии отличить вилку от ножа и воспользоваться салфеткой…

- Тогда в чем дело?

Вот сам не знаю, почему меня так пугает наш предстоящий отъезд во Францию! Будто я зван на королевский прием, а в руках отродясь ничего кроме вил и лопаты не держал. Ах, да, есть и еще одна извечная причина.

- Сев, а в качестве кого я там появлюсь? В качестве твоего любовника? Как на меня посмотрят, да, пусть даже и просто люди, которые работают на тебя?

- И домашние эльфы, — в тон мне добавляет Лорд Довилль.

- И домашние эльфы, — подтверждаю я. — Или они привыкли к тому, что ты…

Он не дает мне договорить.

- Ты полагаешь, я водил в свои дома случайных знакомых? — холодно уточняет он.

- Извини, я не хотел тебя обидеть. Мне просто неловко.

- Гарри, — я вижу, как его взгляд вновь смягчается, — ты появишься там в качестве моего наследника. Сделать тебя совладельцем я не могу по магическим законам.

- Ты…

- Да, я. Что дальше? — он насмешливо смотрит на меня. — Пойми ты, наконец: я к этим деньгам имею такое же отношение, как ты к наследству Блэков — никакого. Они свалились на меня ниоткуда. Ты полагаешь, я стану трястись над каждым кнатом? И ты, живя со мной, не будешь иметь прав ни на что? Иногда я удивляюсь, как плохо ты обо мне думаешь. Глупый, что ты расстраиваешься? — говорит он, видя, что я несколько загрустил.

После нашего памятного ноябрьского разговора он знает, что чувствовать себя виноватым — мое хобби, которому я готов отдавать все свободное время.

- Нам нужно, пойми, нам с тобой необходимо попасть в имение Довиллей, — продолжает он. — Во-первых, там огромная библиотека и архивы, в которых я надеюсь найти хоть что-то про Корабль и, весьма возможно, про твою неведомую магию. Ну, а во-вторых, я хотел бы с тобой позаниматься.

- А, ну да, там я могу разносить в клочья имение твоих предков…

- Не только. Что скажешь о мечах?

- Что? Ты будешь учить меня? — от неожиданности я чуть ли не подпрыгиваю в кресле.

- Доволен? — Змей хитро улыбается. — Я еще на острове заметил, что тебе хочется. Когда ты ходил на пристань за грузом для Вудсворда, ты всегда останавливался и смотрел, как мы деремся.

- Ты видел?

Вот уж я тогда и представить себе не мог, что пиратскому капитану есть до меня хоть какое-то дело.

- Конечно. Просто я каждое утро ждал, когда ты появишься, чтобы разгружать катер. А если Вудсворд посылал не тебя, я знал, что день не заладится. Иногда, когда я дрался с Драко или Тео, я представлял себе, что это ты. Я всегда хотел, чтобы это был ты, Гарри. Чтобы ты был со мной.

- Я, правда, всегда мечтал попробовать… Но ты сам понимаешь… Но если бы сейчас мне представилась возможность стать пиратом…

- Неужели согласился бы? А как же грабители и убийцы, а?

- Честно, не знаю, — я улыбаюсь, глядя на его смеющуюся физиономию. — Все возможно. Северус, а мечи сейчас — зачем?

Он становится несколько серьезнее.

- Думаю, это поможет тебя дисциплинировать. Нет, тут нечего смеяться. Ты плохо контролируешь магию. Попробуем зайти с другой стороны — через контроль над телом.

- А это что, может помочь? — спрашиваю я недоверчиво.

- Практически уверен.

И так моя неуверенность от предстоящего переезда во Францию превращается в ожидание. У пирата в очередной раз получилось придумать сказку для меня, мальчишки двадцати четырех лет от роду.

* * *

Так выходит, что до начала рождественских каникул я уже не попадаю в университет, так что мое торжественное отчисление происходит в один из дней в середине января. Неслыханное дело — Северус даже отпускает меня одного, разумеется, напоив стабилизирующими магию зельями, хотя стихийных выбросов у меня уже давно не случается. Но мысль о том, чтобы явиться вместе со мной в деканат, даже ему кажется неприемлемой. Но я не остаюсь без компании: дело в том, что не я один решил, что изучение экономики более не вписывается в мои планы на жизнь.

- Вы, Эванс, вероятно, решили продолжить учебу в Англии? — без особого интереса спрашивает меня наш декан, радушный господин с усталым лицом.

Я согласно киваю, а он уже бросает красноречивый довольно кровожадный взгляд на пришедшего вместе со мной Драгана.

- Вам, Вуйчич, я так понимаю, вряд ли кто-то обещал место в одном из британских университетов?

- Нет, но и это неплохо, — миролюбиво соглашается будущий ресторатор. — Вынужден признать, что высшее образование, скорее всего, вообще не для меня. Не всем же достигать академических высот…

- Уж явно не Вам, — декан все же не удерживается от язвительного комментария, подписывая наши заявления и отправляя в секретариат за документами. — Всех благ.

- Ну вот, мы и освободили стены столь замечательного учебного заведения от своего обременительного присутствия, Юэн! — Драган хлопает меня по плечу. — Но весь мир по-прежнему принадлежит нам! Предлагаю это отметить. Правда, Хелена будет сидеть с таким лицом, как на поминках. Еще и тебе выскажется, вот увидишь.

- Мне пить нельзя, — предупреждаю я его.

Мне действительно строго-настрого запрещено прикасаться к алкоголю, потому что никто не знает, как поведет себя моя нестабильная магия даже после незначительных возлияний.

- Предатели, — решительно заявляет Хелена, как только мы усаживаемся за столик в облюбованном нами еще на первом курсе кафе.

- А почему? — Драган разыгрывает удивление, хотя все у них уже говорено-переговорено не один раз. — Будешь ты у нас одна умная.

- А Юэн что, тоже не будет больше учиться?

Я отвечаю нечто неопределенное. Есть вещи, которые, к сожалению, никак невозможно объяснить друзьям-магглам. Мне в ближайшее время предстоит… ох, много чего мне предстоит. Драться на мечах с лордом Довиллем, производить раскопки в архивах его имения, пытаясь выяснить судьбу фрегата. Договориться со своей нераспознаваемой и не очень признающей проторенные пути магией… Что мне ответить Хелене? С Драганом все проще: о своих планах он рассказал мне еще в декабре, когда наведывался ко мне, чтобы своими глазами удостовериться в том, что я не скончался от гриппа. Да, он признал, что в матче «статистика против Драгана Вуйчича» первая ведет с разгромным счетом, и решил сдаться, потому что воевать ему, в общем-то, не очень хотелось. У него вполне конкретные и очень разумные планы на жизнь, которые, думаю, начали оформляться еще осенью. С первого февраля начинается кулинарный курс, чуть ли не завтра — техника ведения переговоров. Драган занят тем, что, как он полагает, может пригодиться ему в жизни. Мне бы кто сказал, что пригодится мне… Не в пираты же я себя готовлю. Хотя, судя по тому, чем меня собрался занять Северус…кто знает? В последние недели я вообще перестал понимать о себе хоть что-то. Но, кажется, когда ты чувствуешь, как приходят перемены, разумнее просто дать им случиться. Что я и делаю.

Мы какое-то время сидим в кафе втроем, и я понимаю, что это прощание. Еще одно в моей не такой уж и длинной жизни… Переезды, новые знакомые, расставания. А потом остаются только звонки и письма, обещания и приглашения приехать… Северус сказал, что меня носит по миру, словно щепку. Наверное, он и в этом прав. А его? Разве с ним иначе? Может быть, он просто уже понял, где его берег, а я вот нет? Но у него было на это несколько больше времени, правда?

- На свадьбу-то к нам приедешь? — спрашивает Драган, когда я уже поднимаюсь из-за стола, чтобы идти — пират приехал за мной на машине в центр, а мы с ним еще хотели немного прогуляться с Бэрри.

И я обещаю. Стою и улыбаюсь, вспоминая, как обещал когда-то тоже самое Драко и Кейт, Тео и Лиз. Надеюсь, хоть на этот раз мне удастся сдержать обещание. Моя, в общем-то, вполне складная маггловская жизнь — и с ней ничего не вышло. Странно, правда? Я старался. Но меня вновь несут прочь ветры — не знаю, откуда они приходят, теплы они или холодны, но что-то говорит мне, что не мне противиться их беззвучному зову.

— Счастливо! — говорю я, и машу рукой Хелене и Драгану, в последний раз оглядываясь на них. И они машут мне в ответ.

* * *

- Ну что, сразу домой или пройдемся немного?

Северус стоит у открытой двери припаркованной возле тротуара машины, держа на руках Бэрри. Увидев меня, она начинает вырываться, попадает в мои объятия, пытается лизнуть меня своим розовым горячим язычком сразу и в нос, и в губы, и в глаза. Не знаю, пожелает ли мадмуазель гулять по снегу — она у нас известная неженка.

- Давай пройдемся. Мы же уезжаем, — все же говорю я. — Кто знает, когда доведется еще сюда приехать.

Но я стою и еще какое-то время просто любуюсь его стройной высокой фигурой в черном пальто, небрежными и в то же время предельно точными жестами, выдающими в нем и былого дуэлянта, и зельевара. А еще он зачем-то подстригся, так что теперь напоминает себя прежнего, я даже пару дней изводил его, называя профессором.

Мы идем по бульвару, он кладет руку мне на плечо, хотя обычно он избегает демонстрировать на людях нашу близость, поначалу я даже думал, что он боится смутить меня, но потом он как-то сказал, что, когда у тебя действительно есть нечто ценное, это совсем не обязательно выставлять напоказ. Но сегодня, наверное, нас обоих охватывает это предотъездное настроение — будто покидаешь место, где ты прожил довольно долго, где тебе было хорошо, но… где ты загостился. И вот теперь позволяешь просто увести себя той дороге, которая уготована тебе уже давно.

- Ты не жалеешь?

- О чем?

- Что тебе пришлось бросить университет.

Он не курит на улице сигары, так что протягивает мне пачку вполне обычных сигарет. Я отвечаю не сразу, потому что на его вопрос у меня нет однозначного ответа.

— Знаешь, наверное, все же нет, — наконец, говорю я. — Это в любом случае было ошибкой. Хотя я честно пытался. Просто, скорее всего, нельзя придумать себе абстрактную правильную жизнь, а потом попытаться прожить ее — что-то обязательно пойдет не так.

Пират молча кивает, соглашаясь со мной. Снег уже перестал, Бэрри аккуратно переставляет крохотные лапки и постоянно поднимает на нас укоризненный взгляд — хочет на руки. Как ни странно, первым сдается Северус. В свете фонарей деревья склоняются над запорошенными скамейками, а на другой стороне бульвара многочисленные магазинчики и кафе сияют разноцветными огоньками под заснеженными козырьками крыш. И темный провал между ними — та самая арка. Теперь уже и не скажешь, почему мне в тот момент вдруг так хочется зайти туда, просто бросить взгляд…

— Сев, а давай… там сразу же на входе отличная кондитерская с магическими сладостями, купим торт, отметим отъезд, а?

И он соглашается, хотя, насколько я знаю, все его вылазки в магический квартал происходили только под оборотным. Боюсь, связано это было не только с тем, что он не хочет, чтобы кто-то узнал в нем бывшего министра правительства Магической Британии… Но в тот момент мне кажется, что, если мы на пару минут заглянем в кондитерскую, расположенную буквально в десяти метрах отсюда, никакого вреда не будет. Мне хочется унести с собой на память запах чуда, да, такого простого детского чуда и счастья — пряности, ваниль, взбитые перины безе, украшенные кремом, выложенные пирамидками печенья, танцующие прямо в воздухе карамели, и пряники, гирляндами спускающиеся с потолка к самому моему носу. То место, где Рождество никогда не кончается… унести, увезти с собой хотя бы кусочек, чтобы доставать его и любоваться, когда нас будут носить по миру соленые ветры.

Перед самым входом мне достается Бэрри, потому что, сидя у Северуса за пазухой, она затеяла нешуточную битву с его шарфом, а что ни говори, лорд Довилль не очень любит беспорядок, но, оказавшись у меня, она немедленно замирает. Паинька, просто мягкая игрушка, зажатая у меня подмышкой, и только движения чуткого черного носа да блеск хитрых честных глаз говорят о том, что это не совсем так. В магазинчике довольно много народу, у витрины толкутся человек пять, кто-то лопаточкой укладывает в коробку с эмблемой магазина печенья, набирает в кульки конфеты, но все внимание продавца отдано даме, выбирающей торт, в пальто чуть ли не до пят и высокой шляпе, украшенной лисьим хвостом. Я подхожу к огромной витрине с тортами, напоминающими мне замысловатые архитектурные сооружения, причем не обязательно Вавилонскую башню, и теряю пирата из виду. Бэрри, до этого смирно сидевшая у меня, видимо, считает, что это как-то неправильно: раз пришли вместе, нечего разбредаться по магазину. Так что она начинает отчаянно биться у меня в руках, стремясь немедленно обрести и второго хозяина. Я вынужден спустить ее на пол, она срывается с поводка…

- Северус, у меня Бэрри убежала, — ору я ему во все горло, не особо заботясь о том, что мы привлечем к себе излишнее внимание.

Вот, теперь я вижу и его — действительно, довольно далеко от меня, у противоположной витрины. Быстро наклоняется — все, поймал, и начинает протискиваться ко мне.

- Ну, выбрал?

И я как раз собираюсь показать ему приглянувшееся мне кондитерское великолепие, как вдруг с улицы до нас доносятся голоса:

- Женщине плохо, помогите, кто-нибудь! Тут женщина упала!

- Да откуда она? Вроде лицо знакомое…

Мы с пиратом одновременно толкаем дверь и оказываемся на крыльце, где пара пожилых волшебников с охами и вздохами склоняются над той самой дамой в шляпе с лисьим хвостом, только что покинувшей кондитерскую с огромным ореховым тортом, который теперь, после ее неудачного падения, наверное, превратился в месиво.

— Мы ее проводим, — кричу я им, ни о чем не задумываясь, потому что я знаю, где живет Эйлин Принс. И ловлю на себе пристальный, мгновенно ставший непроницаемым, взгляд лорда Довилля.

- Северус, отдай мне собаку, — говорю я тихо. — Я сейчас куплю такой же торт, и мы ее проводим.

- Да, конечно, — соглашается он, а сам уже склоняется над упавшей, проверяя, не расшибла ли она голову при падении.

Ты не бросишь свою мать на ступеньках, мысленно заклинаю я его, чтобы там у вас ни случилось — ты этого не сделаешь. Когда я через некоторое время вылетаю обратно на улицу, сжимая коробку с новым ореховым лакомством, Эйлин уже сидит, а пират трет ей виски и что-то говорит. Говорит, слава Мерлину… Хотя, чего я так боялся? Не мог же я всерьез думать, что он просто проверит, не убилась ли она, поможет ей подняться — и отойдет в сторону?

- Эйлин! — может быть, я и не вовремя, но, мне кажется, со мной Северусу будет проще. — Вы не ушиблись?

Она улыбается мне — так растерянно, беззащитно…Такая улыбка порой бывает и у ее сына, если застать его врасплох.

- Юэн…

Северус чуть заметно морщится, слыша мое ненастоящее имя из ее уст.

— Давайте, мы Вас проводим, — предлагаю я.

Она с ужасом смотрит на испорченный торт, коробка с которым все еще у нее в руках.

- Не переживайте, — говорю я, — у нас есть, чем его заменить.

И мы отправляемся в путь. Если бы я не тарахтел всю дорогу, как заведенный, это было бы весьма скорбное шествие, потому что Эйлин поначалу только плачет и, похоже, не помнит ни единого слова кроме имени собственного сына, который, кажется, вообще разучился разговаривать. А я успеваю сто раз извиниться за то, что исчез тогда весной, рассказываю, как это было ужасно — потерять магию. Я вообще плохо помню, что говорю еще, потому что на мои слова она хоть как-то отвлекается, да и пират поневоле втягивается в светскую беседу.

Все-таки я неисправимый идиот! Зачем было тащиться в магический квартал! Я что, не понимал, чем это может обернуться? Мне захотелось торта! Как малолетке, прости Мерлин! Он же ясно сказал мне, что не собирается с ними встречаться! Я ведь не хотел ничего такого. Что теперь делать? Но он никогда не говорил о матери плохо, да нет, он вообще о ней не говорил. Сейчас мы доберемся до дома Принсев… Мы же не можем бросить ее на пороге, значит, придется заходить внутрь. А там сэр Арчибальд. Мерлин мой, Мерлин, что же мне делать? Я опять заварил кашу, которую мне же и расхлебывать. Все, к чему я прикасаюсь, выходит по-дурацки, абсолютно все! Будто бы я нарочно все это затеял…

Мы минуем арку квартала алхимиков, уже совсем недалеко, еще пара домов. Пират бросает на меня быстрый взгляд, не предвещающий ничего хорошего. Он что, собирается сбежать сейчас? Я только качаю головой, сжав губы. Так нельзя. Пусть потом я выслушаю от него все, что угодно, но сейчас мы все-таки войдем. Я тянусь к колокольчику, висящему у темной массивной двери.

- Здравствуйте, сэр Арчибальд, — говорю я возникшему перед нами на пороге старому алхимику. — Эйлин стало плохо на улице, и мы…

Но он уже видит стоящего за мной внука с дочерью, повисшей у того на руках, и молча отступает вглубь коридора, давая нам возможность войти.

- Сынок, пожалуйста, — тихо говорит Эйлин. Почти мольба.

- Я не уйду, мама. По крайней мере, не сейчас.

«Мама»… он все же сказал это…

Сэр Арчибальд смотрит на него, он, видимо, пытается что-то произнести, но я вижу только, как беззвучно шевелятся его губы. И высокий сухой грозный старик становится маленьким, словно на моих глазах превращается в гнома.

О, черт, а дальше начинается какая-то нелепая чехарда, потому что Эйлин уговаривает нас пройти в дом, дед мечется вокруг нее и Северуса, а потом вдруг переключается на меня и Бэрри, потому что родственные сцены с объятиями и слезами вряд ли в стиле старшего и младшего Принсев. Торт перекочевывает в руки сэра Арчибальда, он говорит что-то в духе «да что же мы тут стоим…», Бэрри бесстрашно летит вперед обследовать темный коридор и гостиную, Северус, видимо, тоже слегка ошалев от возни, поднявшейся вокруг нас, не успевает оказать должного сопротивления и оказывается усаженным за такой знакомый мне длинный стол с темной массивной столешницей. И невольно озирается, словно попал сюда впервые… он не бывал здесь с тех пор, как был ребенком. Боялся властного неприступного деда, скалящихся черепов на полках, темных гравюр на стенах, исполненных загадочного смысла. Ему только что исполнилось сорок пять, он не видел мать и деда почти тридцать лет… Они поссорились, когда ему было шестнадцать…

- Юэн, а Ваша собака…Что это за порода?

Я готов отдать им все свои воспоминания, выболтать все, что возможно и невозможно — только чтобы они не замолкали. И мне удается выстроить хоть какое-то подобие разговора, хотя он и движется неровными толчками: когда испуганно замолкают, задав неудобный вопрос или случайно упомянув имя, которое не должно было прозвучать. Что ты сидишь, как истукан, мысленно заклинаю я пирата, ну, скажи ты хоть что-нибудь! Ты же как-то вел переговоры, разъезжая по всему миру! Наверное, я чуть расслабляюсь, когда проходят первые минут десять — Северус начинает, пусть неохотно, но все же рассказывать о себе. Разумеется, далеко не все, но у него есть безопасная тема: карьера министра — вовсе не то, что скрывают от родственников. Почему он ушел в отставку? Ему стало неинтересно. А что делает сейчас? Просто живет… Сэр Арчибальд не может не бросить на меня весьма красноречивый взгляд. Мы скоро уезжаем во Францию — этого Северус тоже не скрывает.

- Значит, Юэн…,— старый алхимик смотрит на меня с усмешкой. — Представиться не хотите, молодой человек?

- Вы знали, кто я на самом деле? — я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно, и делаю вид, что поглощен чаем и содержимым тарелки с тортом.

- Разумеется, — сэр Арчибальд откидывается в кресле, глядя на меня с неким научным интересом. — Как только разглядел Вас, как следует. Вы довольно небрежно замазывали шрам на лбу, а порой и вовсе забывали это делать.

- Я думал, Вы далеки от событий в Англии…

- Не настолько далек, чтобы не понять, кто Вы. Я могу называть Вас Гарри?

Почему нет? Я согласен, я знаю, что он не болтлив и живет замкнуто, к тому же в магическом мире давно не существует никакого Поттера. Что с маггловской экономикой? Тут я могу его только порадовать — весть о моем состоявшемся сегодня отчислении приводит его в восторг. Он же всегда говорил мне! Он предупреждал! Но Северус довольно бесцеремонно перебивает его неожиданным вопросом:

- Скажи, а ты ничего не слышал о магах, связанных с морем?

Сэр Арчибальд, с одной стороны, рад тому, что внук обращается к нему хоть с каким-то вопросом, с другой — не может ничего поделать со своим скверным характером.

- С морем? — он задумывается. — С морем… знаешь, я слыхал что-то о магах, которые были чем-то вроде морских разбойников… Это ты поищи в ТОЙ своей родне — наверняка найдешь.

Эйлин вздрагивает от его грубых слов, а старик испуганно озирается, вцепляется взглядом в меня, словно прося о помощи.

- Смотрите, что у меня теперь есть, сэр Арчибальд.

Я извлекаю на свет свою палочку, надеясь отвлечь этого старого ребенка новой игрушкой. Эйлин облегченно вздыхает, а Северус, чуть было не вскочивший при последних словах деда, вновь берет в руки свою чашку. Я красноречиво живописую пришествие Божедара Бобана в наш дом, говорю, говорю… И в какой-то момент, когда я понимаю, что мои душевные силы на исходе, пират все же объявляет о том, что нам пора уходить. Они провожают нас, стоя в прихожей, Эйлин гладит и тискает Бэрри, не решаясь обнять того, кого ей действительно хочется. Но, когда мы уже стоим на пороге, она все же решается, обхватывает его за шею и быстро шепчет, стараясь, чтобы он не видел ее слез:

- Ты же напишешь, Северус, правда? Ты же не исчезнешь опять?

И он обещает написать.

Мы идем по направлению к выходу из магического квартала, не говоря друг другу ни слова, пират держит на руках Бэрри. Если бы я мог отдать ему то, чем владею! Почему он не может того, что умею я? Почему он не умеет прощать? Мне кажется, это так просто: вот, возьми, у меня есть еще… Сколько бы я ни пытался…для него мои руки останутся пусты…

И, только садясь в машину, он говорит, нет, не мне, просто в пустоту:

- Она так постарела… И дед, совсем развалина… Тридцать лет…

И замолкает до самого дома.

* * *

— Иди спать, я приду позже, — говорит мне Северус, когда мы возвращаемся домой.

А уже поднимаясь по лестнице, я слышу позвякивание бокалов в шкафу и характерный глуховатый стук, который издает тяжелая бутылка с виски, которую он ставит на стол.

Я вожусь в ванной, ворочаюсь в кровати, но мне не спится, несмотря на безмерную усталость, которая обрушилась на меня еще в квартале алхимиков — мне кажется, пират вот-вот придет, но его все нет, и я уже начинаю жалеть, что оставил его. С другой стороны, он явно хотел побыть один, вряд ли я смог бы найти слова, способные легко примирить его с тем, с чем он не смог смириться за столько лет. Наконец, когда часы, которыми я по уже выработавшейся маггловской привычке продолжаю пользоваться, показывают половину третьего, я все же спускаюсь вниз, накинув халат, и обнаруживаю его неподвижно сидящим на диване. Он смотрит прямо перед собой, но вряд ли различает даже игру пламени в темном нутре камина, бездумно вращая в пальцах полупустой бокал. И бутылка на столике на четверть пуста.

- Северус…

Теперь его взгляд устремлен прямо на меня, тяжелый, почти неживой, словно перед его глазами только жадно поглощающее древесную плоть каминное пламя. Здесь очень тепло — огонь гудит, подбираясь к дровам, брошенным ему на съедение совсем недавно. На пирате все те же строгие брюки, рубашка и шейный платок, что были во время нашего сегодняшнего выхода в город, он снял только пиджак. Странно, он же не любит, когда в гостиной так жарко натоплено…

- Северус, пойдем спать.

Я намерен увести его наверх во что бы то ни стало. Утянуть с собой, вытащить из сетей этих по большому счету уже не нужных воспоминаний его юности. Ведь ничего страшного не произошло: он увиделся с матерью и дедом, был вежлив, да, может быть, немного суховат — трудно было после стольких лет ожидать от него сердечности… Он что, винит себя за что-то? Какого черта меня понесло в этот квартал?

- Гарри...

Он чуть склоняет голову набок, теперь смотрит так, будто только что увидел меня, и улыбается открыто и беззащитно — немного растрепанный, на его губах блестит влага, он только что сделал глоток из своего бокала, усталость притаилась в уголках прищуренных глаз.

- Северус…

- Подойди ко мне. Ближе, — говорит он и протягивает руку вперед, словно подзывая меня.

Я стою напротив, в шаге от него.

- Еще ближе, — просит он совсем тихо.

Наши колени соприкасаются, он развязывает пояс моего халата и на эти пару секунд кажется абсолютно погруженным в свое занятие. И откидывается назад, любуясь, будто мое обнаженное тело, выхваченное из обступающей нас тьмы всплесками каминного пламени, является творением его рук.

- Свет, — говорит он, — ты…

- Северус, зажечь свечи? — я не совсем понимаю, о чем он.

- Нет, — он только качает головой. — Ты сам… словно из света. Сияешь…Сними его, — он кивком указывает на халат, все еще остающийся на моих плечах.

Я просто повожу плечами — и ткань с легким шорохом соскальзывает на пол. А пират смотрит на мое тело так, словно один его вид может насытить голод и утолить жажду. И мне становится жарко от завораживающего желания в его глазах. Я пытаюсь еще что-то сказать, но его взгляд заставляет меня замолчать.

— Словно светишься весь, — говорит он, медленно протягивая ко мне руку, не решаясь коснуться. — А я…

Он проводит кончиками пальцев мне по животу.

— Вот, видишь, как перламутр, — говорит он, как будто я должен сейчас разглядеть призрачный отсвет, перешедший с меня на него.

А потом он кладет ладони мне на бедра, привлекая к себе, заставляя сесть ему на колени, оказавшись лицом к нему. Я вспыхиваю практически мгновенно, как только мой член соприкасается с выпуклостью на его брюках. Пират улыбается, тянется губами к моей груди, дотрагивается легко-легко, будто рассыпая угли по моей коже.

- Северус, разденься, — прошу я его, чувствуя какую-то стыдливую неловкость оттого, что он по-прежнему запакован в свои маггловские одежды, а я сижу у него на коленях — совершенно голый и вот-вот начну стонать в голос от этих пока что почти невинных прикосновений.

- А, это…

Он делает какой-то неопределенный жест, словно отряхивая с пальцев невидимые пылинки — и вот я уже ощущаю его горячую плоть, прижимающуюся к моему телу, могу провести ладонями по его плечам — и вижу, что у меня чуть дрожат руки. А он мягко, осторожно, словно я и правда не человек из плоти и крови, а хрустальный фиал, наполненный призрачным сиянием, гладит мои бедра, талию, а губы его будто собирают видимый одному ему свет с моей кожи. Пират сжимает мои ягодицы, заставляя придвинуться ближе, прижимая мой член к своему. И это соприкосновение словно ожог.

- Северус, я… я не могу так…

- Не торопись, — шепчет мне змей и не торопится отдать мне плод с древа познания добра и зла. — Такой взрослый — и не можешь. Как мальчишка. Наклонись ко мне.

Дорвавшись до моих губ, он просто обводит их контур, я обхватываю его за шею, толкаюсь языком в его красиво очерченный рот, пытаясь завладеть всем и сразу. И как только я отрываюсь от его колен, я чувствую, как его пальцы проникают в меня, и вскрикиваю от острого пронизывающего наслаждения. И хочу большего. Мне достаточно просто скользнуть вниз, немедленно, чтобы он мог войти в меня, но его ладони, все еще лежащие у меня на бедрах, не позволяют мне сделать это столь стремительно.

- Подожди, не торопись, — я угадываю его слова по движению губ, — не надо так быстро. Тебе будет больно.

- Пусть…хочу тебя…

- Не закрывай глаза, смотри на меня.

У него совершенно невозможная безумная улыбка, он позволяет мне чуть опуститься вниз, и я чувствую, как наши тела начинают становиться одним, миллиметр за миллиметром. Он смотрит мне в глаза, не отрываясь, наблюдая, как я с каждой секундой все больше и больше растворяюсь в мареве обволакивающего меня удовольствия. А, может быть, он видит, как мое тело теряет свою материальную форму, становясь чистым светом… Не знаю…В его глазах — желание и осознание того, что сейчас даже мое дыхание безраздельно принадлежит ему. И я тоже не отрываю взгляда от его лица и вижу восхищение, восторг, а затем их сменяет багровый прибой, тот, что сотрясает сейчас и мое тело.

А потом, когда проходит вечность и еще несколько минут, я лежу рядом с ним, и его пальцы вырисовывают круги и треугольники у меня на животе, он говорит мне, словно продолжая то, о чем собирался рассказать, когда я только спустился к нему в гостиную:

- Я — вор, похитивший святыню из храма. Храню ее под половицей и лишь ночью могу извлечь из своего тайника, чтобы любоваться ею. Но ночью она сияет нестерпимо ярко…

- Ты — и под половицей? Еще скажи про убогую лачугу, Сев…

Он легко дует на мои мокрые волосы на затылке, я поеживаюсь и улыбаюсь, нежась в том тепле, что исходит от него.

- За что ты любишь меня? Странно, что ты меня любишь… До сих пор не могу поверить …

- Как за что? — уже сонно спрашиваю я. — Средства на счетах, недвижимость по всему миру… Что там еще? Яхты, острова… один Майбах чего стоит…

И тут же ощущаю, как ягуар пребольно кусает меня за ухо.

А еще через день мы покидаем Загреб.

57. Летучий корабль

Вот напрасно я так радовался тому, что лорд Довилль решил обуздать мою магию, заставив меня часами размахивать мечом в огромном зале его имения, где мою неумело двигающуюся, словно изломанную фигуру отражают десятки зеркал, услужливо показывая, что я нелепо смотрюсь не только спереди, но и сбоку, и во всех остальных ракурсах. И меч, предназначенный для поединков, становящийся невидимой, но без промаха жалящей змеей в умелых руках пирата, у меня превращается … да-да, в те самые крестьянские вилы, которыми я глупо тычу в воздух, разя противника, который уже пару секунд назад сместился чуть в сторону, на те незримые несколько миллиметров, что делают его мастером, а меня… Пугало я огородное, одно слово… А потом все так болит, что по утрам, когда мышцы за ночь наливаются свинцовой памятью о моих неудачах, я боюсь даже пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы спустить ноги с огромной кровати, которой место разве что в парадной спальне какого-нибудь Людовика. И ведь после завтрака надо опять отправляться в зал, а я даже подумать не могу о том, что мои руки удержат меч. Поднять его, красиво крутануть над головой? Нет, лучше сдохнуть прямо здесь… Сдаться? Сдаться лорду-пирату? Продержавшись всего пару дней? Вот кто я после этого? Я растерял все навыки — и те, что получил в школе авроров, и те, что приобрел на пиратском острове… Да, я никогда не дрался на мечах, но сейчас я двигаюсь, как растолстевший отец семейства, последние пару лет благодушно попивавший пиво, не забывая заедать каждую кружку изрядной порцией сосисок. И еще у телевизора сидел… А что ты делал?

- Гарри, что ты так расстраиваешься?

Северус садится на бортик ванной, куда только что вылил флакон расслабляющего бальзама, предварительно загрузив туда еще и меня. Мой утренний вид тоже не внушил ему оптимизма, так что сегодня мне было позволено взять тайм-аут.

- Ты понимаешь, что владение мечом — это месяцы тренировок? Куда ты так торопишься?

- Я похож…

- Ну-ка, на кого ты похож?

Я молчу, не желая озвучивать нелестные для меня ассоциации.

- Гарри, когда ты в последний раз дрался?

- С тобой на острове. Все, Сев, я все понимаю — потом я просиживал штаны в аудиториях, в кофейнях, дома перед монитором. А беготня с подносами, хоть и весьма утомительна, но …

- Абсолютно ничего не дает, — заключает пират и щелкает меня по носу.

А потом он еще и растирает меня чуть холодящей кожу, пахнущей травами и медом мазью, закутывает в махровую простыню (чтобы мазь лучше впиталась, говорит он) и бросает на полдня в спальне, где горе-боец отогревается, отсыпается и приходит в себя, чтобы на следующий день вновь напомнить себе селянина, отплясывающего народные танцы на деревенской площади.

Одно утешение — дела с магией стремительно идут на лад, я действительно собираюсь, подбираюсь, беру себя в руки, так что моя палочка перестает сеять вокруг себя катастрофальные разрушения, а еще через неделю заклинания удаются так, что даже Северус говорит, что это приемлемо. Тянет на третий курс Хаффлпаффа.

И дворецкий не так страшен, потому что я, если честно, представлял себе его этакой незримой тенью, что безмолвно несет вахту чуть в стороне от стола во время чопорных трапез, про себя отмечая каждый мой промах. Мне ужасно стыдно, когда я, заблудившись в анфиладах бесчисленных комнат и галерей огромного имения Довиллей, совершенно теряю ориентацию, следуя за солнечными зайчиками, что отражаются в до блеска начищенных стеклах, кубках, бокалах, зеркалах, уводя все дальше и дальше, натыкаюсь на него, совершенно неожиданно вынырнувшего из-за поворота и замершего передо мной, словно вопросительный знак. Я намереваюсь просто поздороваться с ним и проскочить мимо, но… Северус просил меня зайти к нему в библиотеку, где он хочет что-то показать мне, аппарировать он пока не разрешает, да и куда аппарировать, если я толком не знаю, куда иду? Еще окажусь в подвалах или кладовых, или, о, нет, в кажущейся бесконечной и придуманной мне на муки картинной галерее! Мы там были один раз, пират показал портрет своего отца, остальные мало интересуют и его самого. Поэтому я капитулирую и прошу пощады.

- Здравствуйте, Кристофер, — как можно более равнодушно произношу я, бессознательно стараясь копировать интонации Северуса, что, конечно, выходит еще более нелепо — я сам себе кажусь надутым индюком. — Вы не подскажете мне…

- Разумеется, — он абсолютно нейтрален. Ни насмешки, ни покровительственного тона. — Лорд Довилль ждет Вас в библиотеке, Гарри. Через два зала будет лестница, Вам на второй этаж и прямо по коридору. Третья дверь справа.

И я благодарю этого доброго человека так, словно он вывел меня из темного леса к людям.

- Что, заблудился? — спрашивает меня пират.

Мог бы и не спрашивать — я запыхался и едва перевожу дух.

- Знаешь, я не представляю себе, как тут можно ориентироваться без карты. Это какой-то Британский музей. Или Лувр… Вот зачем человеку все это нужно?

- Само накопилось, — улыбается Северус. — Довилли — довольно древний род. Строили, перестраивали, что-то приобретали. Мне тоже было непривычно поначалу, когда отец привез меня сюда впервые… мне же было шестнадцать, я на тот момент вообще ничего не видел, кроме убогого дома, где жили мать с отчимом, и дедовой кунсткамеры. У меня рот от удивления вообще не закрывался. Думаю, я доставил немало приятных минут своим сводным братьям — им редко приходилось так веселиться. Кстати, как у тебя с французским?

Я не ожидаю столь резкой смены темы разговора, так что поначалу даже не могу сообразить, что мне ответить.

- Никак, Сев, — все же вынужден признать я. — Когда я работал в Аврорате, мы с Роном просматривали французские газеты, но мы пользовались заклятиями для Перевода. А с ними, ты же сам знаешь, можно только суть уловить. Что-то серьезное мне не осилить. А что такое? Ты что-то нашел?

Он кивает и показывает мне на огромный фолиант на своем столе, страницы которого напоминают ворох пожухлой листвы — такие они древние. Такое мне точно не прочесть, я боюсь, что и букв не разберу: ведь раньше писали не совсем так, как мы сегодня. А там еще и текст рукописный.

- Я нашел Морского мага, Гарри, — просто говорит мне пират, — дед был прав насчет морских разбойников. Смотри, вот он.

Я подхожу ближе и склоняюсь над желтовато-коричневой страницей, где яркая движущаяся миниатюра изображает бородатого черноволосого мужчину с подзорной трубой в руке. Его холодные серые глаза смотрят прямо на меня, сквозь меня. «Проспер Довилль», — читаю я. И годы жизни 1533 — 1607. Жизнь этого морского разбойника была довольно долгой, хотя и слишком короткой для мага. Но вот то, что написано на странице, я разобрать не могу.

- Северус, а ты можешь это прочитать?

- Не все, это же не современный французский. Но в общих чертах могу. «Проспер Довилль — прославленный Навигатор и мореплаватель»... Тут дальше про родился — женился — дети, в общем, это не так важно. Вот, смотри: «Участник морских походов…Именно ему род Довиллей обязан приобретением островов Кес, Коста дель Оро, Санта Анна, Миро, Аматао…». Тебе все перечислить?

- Они что, все на ненаходимых землях?

- Видишь ли, — пират задумывается, — они все расположены во вполне доступных местах. Кес ты знаешь. Коста дель Оро — это пиратский остров, Санта Анна всего в нескольких километрах от побережья Бретани, Аматао — Индийский океан.

- У тебя что, владения по всему миру?

Пират складывает руки на груди и, приосанившись, чуть откидывает голову назад. И смеется.

- Представь себе. И если ты действительно окажешься Морским магом, будешь работать на меня, не покладая рук!

- Ничего не имею против. Знать бы еще, что они делали…

- Вот Проспер Довилль, например, построил Корабль…

- Построил Корабль?

- Да. Причем приобретение островов в Индийском и Тихом океане относится уже к периоду после его постройки, что позволяет предположить, что до столь удаленных мест он добирался уже по воздуху.

- Значит, Корабль — не маггловский фрегат. Северус, я же тебе говорил…

- Говорить— то говорил…, — он задумчиво смотрит на меня, рассеянно перелистывая еще пару страниц, пока не находит изображение Корабля.

Это, без всякого сомнения, тот самый Корабль, только паруса у него все же не черные. На свете сотни парусников, но этот я узнал бы из тысяч, потому что, когда я подношу руку к картинке, я ощущаю уже знакомый всплеск магии — и в себе, и где-то там, за сотни миль отсюда. Будто он может услышать меня. Но голос Северуса вновь возвращает меня к действительности:

- Кстати, что интересно: Проспер Довилль родился и жил в Марселе. То есть у моря…

- Ну и что?

- Гарри, — пират отходит к окну, где задумчиво созерцает огромную пальму, растущую в кадке размером с надувной детский бассейн. — Мастер, который продал тебе палочку, говорил, что подобные вещи могли приобретать венецианцы… Та книга, что ты видишь — это что-то наподобие истории моего рода. Так вот, Проспер Довилль был единственным подобным магом. Остальные Довилли жили здесь, довольно далеко от моря. И ни единого Навигатора среди них больше не было, поверь, я уже не первый день копаюсь в этой семейной хронике. Ты сам почувствовал магию Корабля, только оказавшись на острове. Когда мы летели из Азкабана, фрегат тоже оставался для тебя простой маггловской игрушкой, поднятой в воздух нашей с Люциусом магией.

И я пытаюсь вспомнить обстоятельства моего появления на острове, конечно, я ничего не могу сказать о том, как мы с Роном очутились в хижине, потому что эту часть нашего путешествия я благополучно проспал. То, что капитан Довилль сам нес меня туда на руках, а не левитировал тело презренного Поттера — это я узнаю только теперь. Если бы я очнулся тогда, это бы что-то изменило?

— Ты бы не очнулся, — он грустно улыбается. — А я просто не удержался. Я очень боялся за тебя тогда… Думаю, после этого кое-кто начал догадываться, что для меня ты — намного больше, чем пленник острова. В том числе и Энтони. — И тут его тон резко меняется: — Но как только ты открывал рот, я готов был тебя убить!

- Хочешь сказать, что я подцепил эту магию, как вирус? Что она просто летала там, в воздухе острова, не зная, кого ей выбрать?

- Я не знаю, Гарри. С тобой ни в чем нельзя быть уверенным. В любом случае, думаю, окончательный контроль над магией ты сможешь вернуть только, когда окажешься у моря.

Дальнейшие поиски в библиотеке Довиллей практически ни к чему не приводят — мы находим несколько книг, написанных тем самым Проспером-Навигатором, они действительно по морской магии, но язык их настолько полон иносказаний, да и разбирать совершенно незнакомые заклинания, не зная ни слова по-французски, просто опасно. Причем делать это желательно мне, потому что Северусу эти заклятия не открываются. Нет, разумеется, я в состоянии прочесть их на латыни, но вот все объяснения, что их сопровождают… В итоге мы решаемся опробовать только совершенно очевидное заклятие карты, которое, стоит мне прикоснуться к точкам, обозначающим ненаходимые владения пирата, начинает послушно вычерчивать маршрут, а также довольно точную схему местности. Пирату эта магия совершенно неподвластна. Но мы по-прежнему ничего не знаем о ней, а книги полны сведений по управлению судами, погодой и ветром, даже морскими течениями… А одна, такая потрепанная, что в ней рассыпаются страницы, в точности описывает постройку того самого фрегата.

— Ты меня хотя бы французскому научишь? — в ужасе спрашиваю я, в очередной раз заглянув в темную бездну собственной неучености.

* * *

И, прихватив с собой все, найденное в библиотеке имения, а также Бэрри, Твинки, шорты, мечи, французскую грамматику, пару учебников и шлепанцы, мы в конце марта отправляемся на Кес.

Портключ выносит нас к самому подножию широкой лестницы, ведущей с пристани, где сейчас нет даже катера, ко входу в дом, Бэрри радостно несется вверх по ступенькам, осваивая новую территорию, которая, она в этом уверена, принадлежит ей безраздельно. А мы замираем и, похоже, оба не можем сделать ни шагу.

- Хочешь, уберемся отсюда? — пират кладет руку мне на плечо.

Я некоторое время молчу, всерьез обдумывая его предложение — мне кажется, я даже боюсь вдохнуть этот воздух, сейчас, весной, щедро одаривающий нас ароматом сосновых ветвей и морской соли.

- Нет, — я все же отрицательно качаю головой. — Помнишь, когда ты был тем смешным стариканом и нашел меня в Цавтате, ты спросил, был ли я счастлив? Я сказал тебе неправду.

Он непонимающе смотрит на меня.

- Я ответил, что скорее да, чем нет. А надо было просто сказать да. Что плохого в том, что мы вернулись в место, где нам когда-то было хорошо? Мне нравится здесь.

- Тогда пойдем, — говорит пират.

И мы изгоняем старые воспоминания, наполняя дом нашим настоящим.

Вода в апреле мало подходит для купания, но я упорно лезу в морские волны, ежась от холода, а потом стучу зубами, отогреваясь у камина. Это трудно объяснить, но теперь мне кажется, что море отдает мне свою силу, проникая в поры и клетки моего тела. Мне дают опору камни и сосны — стоит лишь прислониться к их золотисто-оранжевым стволам. Каждый глоток этого воздуха, каждый порыв ветра… словно что-то меняется во мне. И магия, моя своевольная неведомая магия все больше готова подчиниться моим желаниям. Только вот с мечами это не работает. Мы облюбовали небольшую площадку за домом, усыпанную мелкими камешками, я безумно рад, что здесь нет хотя бы зеркал, услужливо демонстрирующих неловкость моих движений. Я обливаюсь потом, пропускаю удары, не могу отразить даже те, что давно отработаны. И в один из дней, отлепляя от спины прилипшую к ней совершенно мокрую футболку, я бездумно представляю себе, как окажусь сейчас в большой отделанной камнем ванной, стащу с себя пришедшую в негодность одежду и растворюсь в пушистых хлопьях пены, что легко смахнут с моего тела усталость, боль и позор бесконечных неудач. И прикрываю глаза. А, открыв их, нежданно оказываюсь не на освещенной солнцем, утоптанной нашими шагами площадке, а в сверкающей чистоте ванной комнаты второго этажа, вижу свое нелепое всклокоченное отражение в зеркале и с ужасом и восторгом, который еще не могу осознать, вылетаю в коридор, оглушительно вопя:

- Северус, Северус, я смог здесь аппарировать!

Он уже в гостиной, ищет меня, смотрит, ничего не понимая. Я напугал его?

- Куда ты делся, черт побери!

- Северус, я, кажется…

- Здесь это невозможно, — он хватает меня за плечи, словно боится, что я сейчас превращусь в зыбкий туман прямо у него в руках. — Ты же помнишь, когда ты чуть не выпрыгнул здесь в окно… я же добирался до берега вплавь, чтобы успеть… Нельзя аппарировать на ненаходимых землях. Это неподвластно даже их владельцам.

Я бы пожал плечами, если бы он так крепко не сжимал их сейчас.

- Хочешь, я попробую еще?

Я вижу по его глазам, что сейчас он готов запретить мне и это, но потом все же отпускает меня и кивает.

- Аппарируй здесь же. Скажем, к камину.

И я совершаю и это чудо, а потом и еще несколько подобных ему.

- Немыслимо, — говорит пират, опускаясь в кресло.

- Ладно, не бери в голову, — утешаю я его. — Моя тетушка всегда говорила мне, что я ненормальный. А кому, как не ей, было это знать?

* * *

Я не знаю, откуда приходят истории. Может быть, мою принесли снега, дожди и ветры, дующие с моря, из которых сама собой соткалась призрачная тень Корабля? Или дрожащие в мареве жаркого дня восходящие потоки раскаленного воздуха нашептывали ее мне, не торопясь, слово за словом? Она обволакивала меня перышками белесого сигарного дыма с ароматом вишни и миндаля, въедалась в поры… Порой, когда я задумываюсь над тем, кто я и что я, мне кажется, я не более чем плоть и кровь истории Корабля, что рассказывает себя сама: в сонном дыхании моря, шелесте пальмовых листьев, скрипе песка под босыми ногами. Что было бы, если? Если бы я не выбежал из зала заседаний Визенгамота за высоким человеком в черной мантии, что некогда был моим профессором в школе? Если бы в тот день в начале второго семестра в школе Авроров я просто заболел, и на первое расследование, связанное с нападениями пиратов, отправили бы кого-то другого? Что было бы, если? Может быть, история вышла бы совсем иной, а, возможно, ветер моей судьбы все равно нашел бы какую-нибудь незаконопаченную щель, чтобы унести меня туда, где на самом деле и было мое место.

— Разве кто-то может знать такое, Гарри?

Вудсворд смотрит на меня с загадочной всезнающей улыбкой, сидя напротив за большим накрытым столом на просторной веранде «господского дома». Нас обступает влажная ласковая тьма, а морской бриз, как и когда-то очень давно, в день нашего неудавшегося побега, пытается унести с собой лепестки трепещущего пламени факелов, что освещают сейчас лица тех, кто, похоже, и по сей день считает себя пиратским братством.

- Да разве о подобном вообще возможно догадаться? — спрашивает Драко, незаметно пиная меня под столом ногой, мол, я тебе еще припомню, что ты устроил.

- Вас пока носом не ткнешь — вообще ничего вокруг себя не замечаете!

Увидев меня сегодня утром, когда мы с Северусом аппарировали на пляж пиратского острова, младший Малфой подошел ко мне и очень просто сказал:

— Я убью тебя, Поттер! — А потом неожиданно обнял без всяких переходов, так что мои невнятные извинения сразу стали ненужными. — Просто убью, Гарри — и все! Какой же ты все-таки гад!

Мне нечего на это возразить, так что я просто молчу. Сэр Энтони рассказал все Тео вскоре после того, как выдал мою тайну лорду Довиллю. Ну а то, что знает Тео, знает и Драко. И Кейт, и Кевин Вудсворд, так что для всей островной колонии я уже давно не покойник. Собственно говоря, для них я никогда и не хотел таковым становиться. Миссис Малфой, как-то неуловимо материализовавшаяся рядом с мужем, словно просто шагнув из никуда в струи жаркого влажного воздуха, весьма недвусмысленно покачивает в руке до боли знакомую трактирную швабру — она подготовилась к встрече и, похоже, намерена реализовать угрозу, высказанную ее растроганным нашей встречей мужем. Я же всегда знал, что она настоящая девочка-пиратка!

- Поаккуратней, миссис Малфой! У него год назад и так было сотрясение мозга. Будет жаль, если Вы выбьете ему последние оставшиеся мозги.

- Здравствуйте, лорд Довилль! — она изображает шутливый реверанс, а лорд-пират театрально кланяется ей в ответ.

А потом Кейт предсказуемо говорит «Ой!»: что еще может сказать девочка, даже пиратка, увидев на руках у Северуса маленькое коричневое чудовище, только притворяющееся собакой? Так что моя голова спасена от посягательств на ее целостность, а я оказываюсь в плотном кругу немногочисленной островной братии, одновременно что-то говорящей, вопящей, хлопающей меня по плечу и немедленно увлекающей за собой смотреть остров. Причем, как я узнаю без особого удивления, в полку морских волков прибыло — Тео и Лиз уже пару месяцев живут здесь, даже не помышляя о возвращении в Лондон.

Мы идем вглубь острова, и я, все еще не вполне пришедший в себя после перемещения и этого бурного приветствия, совершенно не понимаю, что здесь происходит. Потому что мне кажется, что я оказался на стройке, нет, не унылой маггловской стройке, где ворочаются железные ковши экскаваторов и крутятся стрелы кранов, нет, здесь весело, ярко, пахнет деревом, только что распиленными балками, тростником, уже покрывающим несколько строений, словно лохматые шапки… И аккуратный ряд домиков, так напоминающих те хижины, где мы некогда обитали.

- Ну? — Драко, напоминающий сейчас демиурга, удачно завершившего еще один день сотворения мира, смотрит на меня, ожидая реакции.

- Вы что тут затеяли? — спрашиваю я, подозревая, что моя догадка может оказаться правдой. Я недаром столько лет провел в мире магглов…

- А ты что, не догадался? — Кейт, завладевшая моей Бэрри, так и искрится от смеха.

- Я бы сказал, до чего я догадался, только, боюсь, у магов такого не бывает…

- Значит, будет!

- Вы строите отель?

- Ну да, — Драко не понимает, почему это вызвало у меня такое удивление. — Почему у магглов могут быть курорты и отели, а у нас нет? Вот тебе стало тошно в Магической Англии, и ты рванул, куда глаза глядят. И мы тоже. И вышло так, что глаза наши глядели именно сюда. Не пиратством же себя занимать. Это все Кейт придумала.

Я вдруг представляю себе, как Драко стал бы летать на Корабле, пугая родного папашу и все его правительство, а Аврорат во главе с сэром Энтони охотился бы за Тео. Да, отель для магов однозначно лучше.

- И все же… знаешь, что-то ведь осталось, — говорит Драко. — Мы стараемся, чтобы было похоже. Просто… там, в Англии… там тесно. Что мы там будем делать? Сидеть в Министерстве под присмотром отца? Ловить преступников под присмотром другого папаши? Та жизнь, знаешь, она, наверное, хороша для наших родителей, а вот мы как-то…

- Не вписались, — подсказываю ему я. Потому что я знаю, как это бывает, когда ты вроде бы и не делаешь ничего особенного, а тебя словно выталкивает отовсюду.

Остров изгоев… Все осталось, как было, и в то же время совсем не так. Они все нашли себе применение: Панси и Маркус, Алоис и Хольгер, Драко и Кейт, Тео и Лиз, Вудсворд, Вик с Блейзом. Я бы тоже мог оказаться среди них, если бы просто не захотел жить в Англии. Но я и так, скорее, с ними, чем с теми, кто остался там.

Когда мы возвращаемся после обхода острова и направляемся к господскому дому, я ищу глазами Северуса, но его здесь нет. Только Кевин Вудсворд приветствует меня, сообщая, какой же я непроходимый осел, сколько слез его дочь выплакала на моих похоронах, и что лорд-пират на пристани.

- Ну, что, Навигатор, — говорит мне бывший капитан, — на борт подниматься будем или отложим на завтра?

Мы говорили об этом еще на Кесе, на самом деле мы решили, что, если все пойдет хорошо, то есть я смогу, как мне виделось еще в моих снах, управлять Кораблем, мы попытаемся перегнать Корабль на наш остров, где борта его будут ласкать не здешние вечно теплые воды, а более суровые волны Адриатики. Но для начала я должен хотя бы попробовать просто обойти остров — о том, чтобы поднимать Корабль в воздух, я даже пока не заикаюсь. Морское чудовище, как и тогда, в день нашего неудавшегося побега, замерло в паре десятков метров от пристани — грозное, неприступное, кажущееся сейчас непривычно огромным, неподвластным мне — совершенно обычному магу, еще пару месяцев назад разучивавшему простейшие заклинания для первогодок.

- Сможешь подогнать его ближе? — спрашивает меня Северус.

И я направляю палочку в сторону Корабля, готовясь произнести слова, выученные мною по старинной книге, заранее боясь, что они не подействуют, что сейчас все, о чем я осмеливался мечтать, перелистывая страницы, испещренные непонятными мне словами, просто осыплется, как труха. Что еще одна моя придуманная жизнь так и закончится, не начавшись. «Не расстраивайся», — скажет мне пират. — «Попробуем завтра. Ты думаешь, все так просто?» Я не хочу слышать этих слов, я поднимаю руку, даже еще не успев произнести требуемого заклятия — и слышу скрип якорной цепи, приглушенный расстоянием всплеск — это якорь поднимается на поверхность, а потом фрегат, медленно, словно нехотя, приближается к нам. Мне кажется, он еще раздумывает, стоит ли ему слушаться новоявленного капитана (Да какого там капитана! Я даже в юнги не гожусь!). «Мы же с тобой заодно, ты помнишь? Ты меня помнишь?» И мне чудится, Корабль движется быстрее.

- Ты молодец!

Пират кладет мне руку на плечо, а с борта Корабля к нашим ногам сам собой падает трап. Я почему-то медлю, это все еще представляется мне сном, да, виденным бессчетное количество раз, но так никогда и не ставшим явью.

- Давай, — Северус тянет меня за собой. — Мы просто обойдем вокруг острова и вернемся. Если что-то пойдет не так, я тебе помогу.

- Подожди, не торопи меня.

Не надо меня торопить! Дай мне прикоснуться к теплому шероховатому дереву, из которого сделаны борта, провести пальцами, зацепляясь за отполированные винтики и гвоздики, опуститься на колени, чтобы дотронуться до гладких досок палубы, прислониться к мачтам, чтобы почувствовать легкую дрожь нетерпения, что пронизывает их. И потом, глубоко вдохнув, положить руки на штурвал и услышать, как бьется о деревянные ребра переборок вольное сердце Корабля. И почувствовать, как чьи-то ладони ложатся мне на плечи, и не видеть тебя, просто знать, что и тогда, в моих снах, это всегда был ты.

Мы поднимаемся в воздух мгновенно, не идя по воде, абсолютно вертикально — Морской Зверь зависает над водой, ожидая, что мой восторг переплавится во что-то более осмысленное. «Просто обойдем остров», — думаю я. «Невысоко, просто попробуем, ладно?» Я все равно не смог бы вспомнить ни одного заклинания. Но фрегат плавно разворачивается и неспешно плывет в сторону дальнего пляжа. Я не знаю, кто я, и как мое имя. Как зовут Корабль, с которым мы сейчас — одно целое? Я дышу, и мое дыхание попадает в его неспешный ритм, я чувствую его весь, от носа до кормы, ему передается любое мое движение. Мне только немного жаль, что я не могу сейчас подойти к борту и увидеть, как на кроны пальм и песок пляжа, на хижины внизу, на таверну, на заросли, где струятся маленькие островные речки, упадет тень Корабля. Но я могу ощутить их — все, до мельчайших деталей.

Мне кажется, Северус выдыхает вместе со мной только тогда, когда мы снижаемся у пристани. Я глажу штурвал, не в силах оторвать руки от массивного тяжелого круга.

А с берега уже машет руками Вудсворд, и, как только я вновь ступаю на прибрежный песок, он кричит мне, словно я все еще в воздухе, а он все никак не может докричаться:

- Так ты Морской маг, Гарри! Она вернулась! Магия вернулась!

А Кейт, стоящая сейчас в паре метров от отца, смотрит на меня так, будто я только что спустился с небес.

* * *

Когда мы тем вечером собираемся за большим накрытым столом в доме, где теперь живут новые хозяева острова, Вудсворд, выслушав мой рассказ, задумчиво произносит:

— Разве кто-то может знать такое, Гарри?

И оказывается, что именно он, повар и трактирщик, еще пару лет назад гонявший меня, как распоследнего кабацкого мальчишку, владеет ключом от моей загадочной истории.

- Морские маги, они же Корабельные маги или Навигаторы, как их иногда называли… Те, кто с незапамятных времен осваивал наш мир — и магический, и вполне обычный… Они составляли карты, открывали новые земли, умели накладывать чары ненаходимости. Никогда не задумывались, почему на сокрытых землях, как, например, на этом острове, невозможна аппарация? Тоже они… А снять чары теперь никому не по силам, потому что где они, маги эти морские? Вот, то-то, что не стало их. Если в семье появлялся такой маг, это почиталось за особое счастье. Благословение…

- А разве по наследству такая магия не передавалась?

Драко удивленно смотрит на своего тестя.

- По наследству? Много ты понимаешь. А разве другие разновидности магии передаются по наследству? Вот у Тео мать колдомедик… Так я в случае чего лучше обращусь к маггловскому доктору, чем попрошу вот этого парня — да, да, и нечего так улыбаться — вылечить меня.

- Хорошо, Кевин, — лорд-пират не дает трактирщику отвлечься на Тео и его жалкие познания в колдомедицине. — Морские маги существовали, открывали новые земли… Почему сейчас о них даже никто не вспоминает? Мы с Гарри перерыли всю библиотеку в моем поместье, но нашли какие-то крохи, да пару книг, на расшифровку которых уйдут месяцы.

- А я вам еще книжечек подброшу, — добродушно ухмыляется Вудсворд, — на испанском. Писано веке в четырнадцатом. Это вам как?

Северус смотрит на него с явным недоверием.

- Откуда у Вас, Кевин?

- О, сиятельный лорд! Откуда у трактирщика книги, которых нет даже в имении Довиллей, ведущих свой род… Кстати, от кого?

- От Карла Великого, — пират смеется. — От кого же еще?

В свете факелов бритая голова Вудсворда сияет особенно ярко, дужка очков чуть съехала вбок. А уж до чего он рад! Чему, спрашивается? Что знает нечто такое, о чем не имеет понятия никто в магическом мире?

- Рассказывайте, Кевин! — лорд Довилль достает одну из своих сигар, всем своим видом демонстрируя, что приготовился слушать, не перебивая. — Мы уже, честно говоря, давно потеряли надежду, что кто-то сможет объяснить, что происходит с Гарри.

- Так вот, — Вудсворд весело смотрит на меня, подливая мне вина в бокал, — Морские маги были еще среди финикийцев. Вы что, думаете, что обычные магглы, которые боялись даже сунуться в воду или отойти на своих утлых лодчонках на пару метров от берега, могли совершать дальние морские переходы? Да никогда бы они на такое не отважились! В те времена магам не было необходимости таиться, так что ни один корабль не мог отправиться в плаванье, если на борту не было «своего» Навигатора.

- То есть эти маги были из морских народов? — спрашивает Алоис.

- Да уж, в Германии твоей вроде не родились. Ни к чему было. Посмотри, ведь для кого делали такие палочки, как у Гарри?

- Мастер предположил, что для венецианцев.

- Вот, я и говорю. Итальянцы, испанцы… англичане, конечно, тоже. Говорят, чтобы эта магия проснулась, надо родиться или жить у моря.

Да, как и предполагали мы с Северусом — я почувствовал ее впервые, только когда оказался на острове. А когда впервые поднялся на борт Корабля на пути из Азкабана, она… что, спала крепким сном? Или не было ее вовсе?

- Мистер Вудсворд, но мастер, который продал мне палочку, рассказывал, что с семнадцатого века никто больше не покупал палочек с сердцевиной из волос келпи. Получается, что до этого времени Корабельных магов было столько, что они могли сопровождать чуть ли не каждое судно…

- Нет, милый, — Вудсворд качает головой, — так много их никогда не было. Если бы это было так, не было бы затонувших кораблей. Да и, думаю, дела магглов занимали их все меньше и меньше, разве что крупные морские походы — до таких они были падки. Слава, открытия, богатство… Авантюристы, Гарри, они были авантюристами. Многие, думаю, настоящими разбойниками. Но и картографами, первооткрывателями… Славное племя.

- Хорошо. Но с семнадцатого века их не стало вовсе. А теперь вот я почему-то могу управлять Кораблем, который построен одним из Навигаторов.

- Ты историю в школе учил, сынок? — глаза трактирщика смеются. — Что у нас было в пятнаднадцатом веке? Не припоминаешь? В самом конце…

Я не учил историю в школе, по крайней мере, не в общепринятом смысле. Но вот за время моей маггловской жизни у меня была возможность все наверстать. Он имеет в виду открытие Америки?

- Вы хотите сказать…

- Я хочу сказать, Гарри, что когда европейцы открыли Америку, здесь уже жило немало народу. И вот тем племенам, которые белые пришельцы из-за моря истребляли, словно скотину, не очень нравились бородатые хорошо вооруженные люди, что сыпались буквально им на голову с высоких бортов своих кораблей. А так как «дикари» на тот момент знали о магии немало, а уж пользовались ею не в пример больше европейцев, они быстро смекнули, что за ветер несет им погибель. Их жрецы, шаманы — называй их, как хочешь — учуяли тех, кто привел к их берегам эти кораблики.

- И что, они перебили Морских магов?

- Нет, они поступили гораздо проще — они их прокляли. Не их самих, а ту магию, которой владели их обидчики. Так что, когда последние из Навигаторов погибли — а при их образе жизни они не очень-то задерживались на этом свете — магия не смогла найти себе нового хозяина.

- Обалдеть, — это все, что может произнести Тео, слушавший Вудсворда, чуть ли не открыв рот.

- Хорошо, — я все же чего-то не понимаю. — Их прокляли. Магия ушла навсегда. При чем тут я?

- Магия не уходит из мира, Гарри, — Вудсворд только качает головой, поражаясь моей наивности. — Проклятие сделало свое дело: она больше не могла найти мага, готового ее принять.

- А я что, был готов? Да я море впервые увидел по-настоящему, когда здесь оказался! Я даже плавать не умел толком. Вон, спросите у Драко — он же меня и учил.

- Как топор, — со знанием дела подтверждает младший Малфой.

- Гарри, я не знаю, почему магия выбрала тебя… Может быть, время проклятия вышло, может быть, что-то такое было в тебе…

«Неприкаянное», — думаю я про себя. «Вот мы и нашли друг друга… магия, которую носило по миру без хозяина, и я — без руля и без ветрил…»

- Откуда Вам все это известно, Кевин?

У Северуса голова не забита летающими фрегатами, он хочет знать детали. И я его понимаю: для них это ожившая сказка, а ему придется как-то помогать мне управиться с неведомой современному миру магией.

- Откуда я знаю? — Вудсворд смеется чуть ли не в голос. — Откуда трактирщику, годному разве что разносить тарелки да крутиться у плиты, знать о таком? Откуда у меня полный сундук тех самых книг, без которых вам обоим не обойтись? Мы — потомки Морских магов, лорд Довилль, те, кто остался здесь, но не забыл, кем были наши предки. Когда магия перестала приходить, когда в семьях тех, кто приплыл сюда на кораблях европейцев, перестали рождаться Навигаторы, мы узнали о проклятии, но не смогли его снять. И мы ждали, поколение за поколением, что в один прекрасный день в одной из семей островных жителей родится тот, кто примет Морскую магию, но… И я тоже ждал.

Вудсворд горестно разводит руками.

- А мы его из тюрьмы привезли! — смеется Драко, поднимая бокал. — И он никогда не видел моря, плавал, как топор и не знал, как называются мачты и паруса.

- Я выучил, — говорю я. — Не все, конечно.

Мы расходимся уже под утро, и я по старой привычке думаю, что мне завтра рано вставать, потому что надо в таверну… О черт, наверное, просто этот вечер, проведенный в обществе Вудсворда, вновь вернул меня в то время, когда я протирал столы и жарился у печи, доставая из нее хлеб и знаменитые пироги с мясом.

- Драко, а мою хижину на той стороне острова вы, впав в строительный раж, снести не успели?

Северус? Какая хижина? Драко отрицательно трясет головой.

- Нет, капитан, там все, как было.

- Капитан…— пират усмехается. — У нас теперь другой капитан. И его надо с комфортом разместить на ночь.

- Там все в полном порядке.

И мы действительно отправляемся в ту часть острова, где я никогда не бывал, и там, в паре сотен метров от господского дома, обнаруживается обычная постройка, из тех, которые когда-то были на всем острове. Но я почему-то не могу заснуть и все рассказываю пирату какие-то островные истории, которые, наверное, раньше казались мне неважными, и все никак не могу остановиться.

- Сев, а зачем тебе была хижина? Вы же с Малфоем в доме жили…

- Я не очень люблю людей, особенно в больших количествах. Ты не заметил? Но для одного готов сделать исключение…

Я засыпаю только, когда лучи солнца уже проникают сквозь неплотно пригнанные друг к другу стволы, из которых здесь сложены стены, и вижу волшебные сны о мире, расчерченном, словно карта, по которому пролегают бесконечные пути, их великое множество, так много, что мне не пройти и за всю жизнь.

А еще через день мы вновь поднимаемся на палубу Корабля, и я, положив руки на штурвал, негромко говорю:

- Остров Кес.

И мы взмываем в воздух, расталкивая бортами облака.

Конец

Jozy: Летучий корабль: -images/703/q4hk.jpg/

Приложение 1: Драбблы и пародии от читателей ЛК

Драбблы от Sobik

1. Мое POV Гермионы в той сцене, после которой "у нее глаза были на мокром месте":

Когда дверь за Роном закрылась, наш бывший профессор наложил на нее заглушающее и повернулся ко мне. Видимо с годами я так и не научилась хорошо скрывать свои мысли, а может последние сутки так вымотали меня, но вот то, как мне было стыдно принимать его помощь, явно было написано на моем лице крупными буквами. Помолчав и поизучав с минуту мое лицо лорд Довилль усмехнулся:

— Не стоит так нервничать, миссис Уизли, я не стану заставлять Вас чувствовать себя отступницей во второй раз. Мне прекрасно известно то, о чем Вы с Вашим супругом так трогательно готовы молчать во имя бессмертной дружбы Вашего золотого трио. Умение продумывать детали никогда не было сильной стороной Поттера. Хотя Вы и готовы до последнего бороться за сохранение тайны, что Поттер — жив, но это уже давно знают все, кому нужно. Так что можете расслабиться и думать только о будущем ребенке.

— Профессор, Гарри, он...

— Я уже давно не Ваш профессор, миссис Уизли, и нет, я не стану спрашивать о том, где он имеет счастье пребывать. Мистер Поттер умер, похоронен, и в память о его былых заслугах к памятнику на его могиле представители магической общественности регулярно приносят свежие цветы.

Я смотрела в его лицо: привычно-равнодушное, совершенно непроницаемое, нечитаемый взгляд, и вспоминала бурю страстей, которая бушевала в ярко-зеленых глазах Гарри, те чувства, которые у Гарри, если и получалось скрыть, то только от себя самого. А вот лорд Довилль только что сказал про него "умер". Может и не так уж неправ был Гарри, решившись на столь радикальные меры. Может его побег от себя самого даст ему, наконец, тот покой, которого ему так хотелось.

— Он просто...

— Меня абсолютно не интересуют мотивы покойного мистера Поттера. Его кончина, в любом случае, поставила точку в истории о мальчике-который-выжил.

Раздражение в голосе отвернувшегося к окну лорда Довилля можно было буквально пощупать. Но это не те эмоции, которых заслуживал Гарри, что бы ни натворил. Ему что, правда все равно? Я не замечала слез, которые текли у меня из глаз. И в тот момент я, как мне тогда казалось, поняла наконец, почему так стремился уехать Гарри.

2. POV Эйлин к 44 главе:

Я слушаю тяжелые шаги отца, расхаживающего по дому. Скоро начнет смеркаться, и я зажгу свечи. Ах, папа, папа! Ты тоже не находишь себе места. Тебе тоже его не хватает: он так неожиданно и прочно стал частью нашей с тобой жизни на двоих. Я знаю, что ты вспоминаешь сейчас его упрямство, с которым он цепляется за сделанные однажды выводы, его жизнелюбие, которое не спрятать, как не скрыть в ладонях огонь, свет которого все равно будет виден, его ранимость, заставляющую его как ежа топорщить иглы при малейшем намеке на угрозу, его одиночество, которое он не сможет разделить ни с кем, кроме того, одного человека, которому он отдал свое сердце, не признавшись в том ни себе, ни ему, и которого нет с ним рядом. Он никогда не говорил об этом, но мы же с тобой так давно живем на свете, а его так легко читать. Мы оба знали, что настанет день, когда он больше не придет. Ты сказал мне об этом еще после первого его прихода в этот дом: ты умеешь видеть такие вещи. Ты еще удивлялся, сколько времени он продержался, как будто магия его сопротивлялась до последнего, пытаясь достучаться до его сердца, которое он запер на замок, выбросив ключ где-то на пути к упорным попыткам обрести себя снова.

Все это время мы держались молчаливого соглашения не пытаться угадать, кем был Юэн в своей прошлой жизни, там в Англии. Мне до сих пор больно вспоминать былое, а этот юноша... Почему мне кажется, что ты так легко впустил его в нашу жизнь просто потому, что увидел в нем то, что искал и не находил в Северусе, его противоположность. Но я не скажу тебе, что ты ошибся. Они с моим сыном и твоим внуком удивительно похожи, хоть ты и будешь злиться и доказывать обратное, если я только заикнусь я об этом. А я не хочу, чтобы ты волновался.

Я слышу, как ты проходишь в прихожую, возишься там, одеваясь. Хлопает входная дверь. Я знаю, куда ты пошел. Я пойду за тобой, скрыв себя под пологом заклинания, чтобы увидеть, как ты, тяжело ступая, подходишь к Арке и долго стоишь там, не сводя глаз с нахохлившегося как воробей и непрерывно курящего мальчишки, который не увидит тебя, пока ты не выйдешь к нему в тот мир, который он объявил своим, который он упорно пытается таковым сделать, и который отныне стал его единственно возможной реальностью. Но ты не выйдешь. Ты будешь долго стоять под Аркой и смотреть на Юэна, не принадлежащего более нашему миру, но не сделаешь даже шага навстречу. Я знаю почему. Ты всю жизнь пытался перекраивать близких тебе людей и их судьбы согласно своим представлениям о правильном и неправильном. Ты не позволял ни мне, ни Северусу идти своей дорогой. Северус ушел, не приняв твоей власти, а мне, мне некуда было идти, я осталась с тобой, чтобы сейчас смотреть, как ты не позволяешь себе вмешаться, как, ломая себя, позволяешь Юэну принять случившееся и пойти дальше по выбранному им пути. Вот только, когда он встает со скамейки и уходит, ты идешь за ним следом, чтобы узнать, где он живет, чтобы незримой тенью остаться в его жизни. Не дать ему исчезнуть из своей. Ведь жизнь длинная, а мир велик.

3. «О, Боги!»:

Над Адриатикой царила бархатная южная ночь. Большой вишневый автомобиль, тихо урча мощным мотором, медленно ехал по улицам старого города. От одного из домов в соседнем переулке так же тихо, чтобы не потревожить спящих жителей, отъехал желтый мопед.

— Нет, это уже безобразие! Вот сколько можно испытывать мое терпение? — Женщина раздраженно отвернулась от окна.

— Дорогая, я не думаю, что они в курсе, что, во-первых, ты этим терпением обладаешь, а во-вторых, что именно его они испытывают. При всех их достоинствах и недостатках, ни тот, ни другой не спешат поскорее закончить свой земной путь, вызвав твой гнев. Насколько я успел изучить эти два образчика Homo Magicus — они могут вот так кружить вокруг друг друга еще о-о-очень долго, — протянул молодой человек, развалившийся в большом кресле возле камина. — Но если хочешь, могу позвать папу, и он отвесит им большого волшебного пинка в направлении друг друга.

— Вот только твоего отца с его громом и молниями тут не хватало! Искры у них уже летели, спасибо, насмотрелась и хватит! Кроме того, они оба — МОИ подопечные, и вне его юрисдикции.

— Ошибаешься, милая! Старшего, впрочем, и правда можешь оставить себе, а вот младший — уже больше года под папенькиным присмотром, с тех пор как едва не загнулся во время своего беспрецедентного марш-броска по нашим фьордам. К тому же, матушка сентиментально уверяет, что он напоминает ей меня в юности…

— Кому ты льстишь: себе или ему?

— Ему, конечно. Ты же знаешь, что я совершенство!

— Разве что совершеннейший Нарцисс!

— Можно просто Локи, дорогая! Я привык к этому имени.

— Отлично, Простолоки! И что прикажешь мне теперь с ними делать? Ну вот куда он разогнался, балбес бессмертный?

— У вас на Альбионе все такие экспрессивные! Что у тебя там происходит? — Молодой человек выскользнул из кресла и подошел к окну. — А если попробовать вот так?

Легкий летний ветерок скользнул в приоткрытое окно машины, и неслышно проник в мысли мужчины, не сводившего глаз с неосвещенного окна под самой крышей. «Сегодня ты все равно опоздал, поезжай домой, ты не готов еще к этой встрече, а ему нужно отдохнуть, у него был трудный день…» — шептал ветерок. Мужчина вздохнул и повернул ключ в замке зажигания. «Майбах» развернулся и медленно направился в направлении прибрежного шоссе.

— Ну и чего ты этим добился? Лучше бы он дождался его возвращения. А теперь они точно сегодня не встретятся…

— Ты так думаешь? Сейчас мы эту проблему решим…

— Каким образом?

— Ты же умница, неужели не поняла еще? Смотри, он уже почти его догнал…

— Да, но он просто не успеет узнать его в шлеме и со спины.

— Конечно нет, но сейчас мы с сыграем с этими твоими упрямцами в одну игру. Орел или решка? — Локи подбросил в воздух невесть откуда взявшийся камешек, и тот послушно лег под переднее колесо желтой «Веспы».

— Не-е-ет! Что ты делаешь? И вообще, это мои герои, прекращай лезть в мою сказку! Ну вот, он опять едва не погиб! Почему тебе всегда все нужно ломать, как злому ребенку?

— Зато они, наконец-то, встретились! И не тебе пенять мне на жестокость, дорогая! Подумай, через что ТЫ заставила их пройти. А это всего лишь падение с мопеда. Ты же волшебница, Моргана! В твоих силах сделать так, чтобы все обошлось. Тем более, это — твоя сказка, как ты правильно заметила. И потом, я вообще-то соскучился, но такими темпами мог сегодня опять не дождаться твоего внимания. Так этот эпизод их истории будет коротким, но емким. И, помнишь, еще ты обещала рассказать мне, почему у тебя такой литературный псевдоним?

В окне по-прежнему царила южная ночь, свет фар разрезал темноту, история плавно вырулила на финишную прямую, наполненную теплом, нежностью, заботой, прикосновениями, сплетением рук двоих, предназначенных друг другу самой Судьбой.

Тонкие пальцы порхали над клавишами, сплетая Нити Судьбы, творя Музыку Отношений. Наконец, все замерло, точка была поставлена. А на экранах тысяч компьютеров на Земле загорелось сообщение: «В фанфике «Летучий Корабль» автора rain_dog, на который Вы подписаны, появилась новая глава. Пройдите по ссылке». На календаре было 5 июня 2013 года.

Пародия на «Небо бороздили подводные лодки»

Автор: rosstag

О КОЛБАСЕ, ИРИСКАХ, ЛЕТАЮЩИХ ЛОДКАХ И ВЗЯТЫХ КРЕПОСТЯХ.

Варнинг ван: это пародия ни в коем случае не на ЛК, это попытка написать пародию на пародию.

Варнинг ту: язык не русский, а русскоязычный). Ошибки, показываемые вордом, допущены намеренно. Остальные — на моей совести.

Варнинг… ну ладно, 3: слеш.

Варнинг фор: Г.Поттер — клептоман. Почти.

Варнинг файв: Стеб. Наверно.

Извинения: 1) прости, великий и могучий, я тебя ИСПОЛЬЗОВАЛА!

Приходится добавлять. 2) Всем сериям «Ну, погоди!» за плагиат. Хотя там, за сроками давности, право собственности уже закончилось)))

3) Заодно и И.С.Тургеневу.

Саммари: а все в заголовке.

Бета: MS WORD. Абсолютно не оригинально.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

она же последняя (уже не последняя), в которой все и происходит (уже не все))).

Здесь летают на фигне.

Можно полетать и мне?

На этот раз ГЕРОЯ ВСЕЯ МАГИЧЕСКАЯ БРИТАНИИ доставили в Азкабан позже обычного. Как раз в разгар вдохновенной речи КОМЕНДАНТА на планёрке, между частью вздрючивания надзирателей и запугивания дементоров.

Разом взбледнувший КОМЕНДАНТ осел в кресло, а затем и сполз с него. По рядам надзирателей прошло легкое шевеление, дементоры, наоборот, замерли.

Старший из авроров, приведших ГЕРОЯ, облегченно вздохнув, выдал:

— Вот. Забирайте.

— Мммистер Поттер, как же так? Вы же обещали? — проблеял чуть пришедший в себя КОМЕНДАНТ и выполз из-под стола.

Поттер вздохнул. Как? Ну поймал, поймал его БДИТЕЛЬНЫЙ АВРОР Шелкболт. А может и не поймал бы сегодня, если бы Дадли Дурсль, глава фирмы «Все для магов», привезенный в Аврорат для дачи показаний о подделке документов, не заорал:

— О, а чего это Поттер сегодня цилиндр напялил?

И БДИТЕЛЬНЫЙ АВРОР Шелкболт, конечно же, сразу заподозрил: что-то не так.

Да уж. ГЕРОЙ в котелке, фраке, с измазанным в муке носом и честными глазами выглядел донельзя подозрительно.

Под фалдами фрака оказалось два батона колбасы, под жабо на груди обнаружилось ожерелье из сосисок, в цилиндре прятался заботливо упакованный кулек с сахарными крендельками, батон свежего хлеба, коробка чая, банка черной икры, еще одна банка элитной русской икры (кабачковой). И на самом дне кулек ирисок с нарисованными на упаковке пиратами, кораблями и серьгами с зелеными, желтыми, розовыми камнями. От остального Поттер мог бы и отвертеться: ну там, купил, нашел, подарили, но от ирисок отвертеться было нельзя. Это были особые магические конфеты и выдавались аврорам без кульков, только в столовой, только во время ужина и по две штуки на брата. Кого, кроме официанта, можно было заподозрить в краже, не считая уж нестандартного способа транспортировки пищи?

— Поттер, опять? В Азкабан! — скомандовал БДИТЕЛЬНЫЙ АВРОР Шелкболт.

Подозреваемый Дадли Дурсль, тем временем, тихонько улизнул из Аврората.

Воспоминания ГЕРОЯ прервал КОМЕНДАНТ, угодливо отодвинувший стул и поставивший на стол чашку кофе.

— Может быть, сегодня вам подойдет моя спальня? — с угодливым поклоном предложил КОМЕНДАНТ ГЕРОЮ.

ГЕРОЙ вскинулся:

— Нет! Отведите меня в САМУЮ ВЫСОКУЮ БАШНЮ! В камеру, где сидел мой САМЫЙ ДОРОГОЙ ПОЖИРАТЕЛЬ!

— Но,— удивился КОМЕНДАНТ,— лорд Довилль никогда у нас не сидел!

— Я сказал: САМЫЙ ДОРОГОЙ! А Северус мой САМЫЙ ЛЮБИМЫЙ ПОЖИРАТЕЛЬ!

И добавил потихоньку про себя: а это ведь все для него, чтобы он пожрал повкуснее.

Тем временем ШТАТНЫЙ ДЕМЕНТОР САМОЙ ВЫСОКОЙ БАШНИ попытался прикинуться белым облачком и выпорхнуть в окно, но был вовремя ухвачен за капюшон ШТАТНЫМ НАДЗИРАТЕЛЕМ вышеупомянутой башни, прошипевшим ему на ухо (или что там у дементоров?):

— Куда, сволочь? Не буду я на этот раз отдуваться один!

Отчего-то повеселевший КОМЕНДАНТ распорядился проводить ГЕРОЯ в бывшую камеру Энтони Нотта, нынешнего ГЛАВЫ АВРОРАТА, занимавшего теперь комнаты покомфортабельнее. В Аврорате.

Звук, сопровождавший удалявшегося ГЕРОЯ, был похож на нечто среднее между воем и стоном.

КОМЕНДАНТ улыбнулся:

— Успокойтесь, коллеги! Я купил вчера ЛЕТУЧУЮ ПОДВОДНУЮ ЛОДКУ! Вместятся все! Ну, быстро! Дементоры на весла, надзиратели на паруса, заключенных в трюм! Не оставлять же. Всех, кроме ГЕРОЯ! Этот пусть здесь посидит.

КОМЕНДАНТ покрылся холодным потом от воспоминания, что сделал лорд Довилль с надзирателем (дементору тогда все же удалось прикинуться облачком) и с ним самим, когда обнаружил Поттера в камере САМОЙ ВЫСОКОЙ БАШНИ. И что обещал сделать со всеми обитателями замка в следующий раз, если обнаружит там своего ГЕРОЯ. И кому, и что, и куда засунет. Нет уж. Полетаем недельку. Пусть они тут сами разбираются со своими ролевыми играми.

Подержанная ПОДВОДНАЯ ЛОДКА обиженно скрипела, принимая в себя все население Азкабана. КОМЕНДАНТ проверил трюмы и узников. Не сбегут? И обругал себя: вот же дурная профессиональная привычка. Да куда они денутся с подводной лодки?

ГЛАВА ВТОРАЯ, КОРОТКАЯ…

Ну вот, а хотела одну маленькую. Начинаешь писать одно, получается другое. Графоманство проклятое замучило)))

Лорд Довилль находился в своем роскошном фамильном имении во Франции. Именно находился: не сидел, не курил, не любовался коллекциями, в общем, не занимался ничем из того, что можно определить действием. Он находился в имении и злился на Поттера. Этот идиот опять сбежал на свою работу в столовой аврората. Медом ему намазано в каждой забегаловке, что-ли? Сначала таверна на острове. Потом ресторан в Дубровнике. Потом были кафе в Лондоне, чайная на косой аллее, забегаловка в Лютном, клоповник в маггловской части Дувра и тошниловка здесь, во Франции. Теперь столовая аврората. Повышение, можно сказать.

Пискнул компьютер. Лорд подошел и открыл пришедшее письмо. Фирма Дадли Дурсля!

«Дорогой сэр, сообщаю Вам, что в настоящий момент Ваши документы готовы. Вы можете забрать их лично, либо они будут высланы на указанный Вами адрес. Искренне Ваш, Д.Дурсль.»

Теперь можно было уйти в мир магглов… только как же Поттер? Пропадет ведь. И повадился продукты таскать с работы! Боится, что его любимый с голоду умрет. Вот ведь имбецилл.

Снова пискнул компьютер. Лорд открыл сообщение. «Уважаемый сэр, прошу прощения за беспокойство, но Поттер снова угодил в эту вашу тюрьму. С уважением, Д.Дурсль».

Лицо лорда Довилля потемнело, в глазах засверкал гнев. Выхватив палочку, он рявкнул:

— Пиратский остров!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Точно последняя!

Лорд Довилль штурмовал Азкабан. Его грозная фигура возвышалась на мостике Летучего Корабля. Волосы его развевались на ветру. Лоб был нахмурен. Крылья внушительного носа трепетали. Это был пятнадцатый штурм замка за месяц. Именно столько раз ГЕРОЙ ВСЕЯ МАГИЧЕСКАЯ БРИТАНИИ утаскивал из столовой Аврората колбасу, сосиски, крендельки и прочие совершенно необходимые в хозяйстве имения довиллей продукты. Или столько раз его поймали. Олигофрен.

Радость пирата за своего хозяйственного мальчика — надо же, все в дом — несколько подувяла уже после третьего штурма. Но никакая разъяснительная работа с ГЕРОЕМ, даже с помощью специально составленной для этих целей калькуляции расходов, доказывавшей, что оплата жалования команде и амортизационные издержки износа Корабля перекрывают возможные доходы от колбасы, не помогала. ГЕРОЮ было скучно. ГЕРОЮ хотелось подвигов. В столовой Аврората приключений искал. Кретин.

Команда, набранная пиратом по всему миру из самого сбродного сброда, когда-либо пившего ром в тавернах ненаходимых островов, ворчала потихоньку. Сегодня был их законный, прописанный в контракте, выходной. Впрочем, лорд Довилль обещал оплатить сверхурочные, так что ворчали не очень (от меня: кто о чем, а трудовик о сверхурочных…), да и грозный вид предводителя не располагал к бунту. И все равно не очень хотелось в который раз рисковать жизнью, да еще затрачивая время, которое можно было бы весело пропить. Но работа… куда от нее денешься!

Впрочем, штурмовать ничего не пришлось. Замок был темен, мертв. Не было видно даже самого захудалого дементора, самого забытого узника.

-Поттер!— лорд Довилль ворвался в тюрьму сам и отправил команду на поиски, холодея от мысли, что и Гарри здесь тоже нет. Сам он побежал в наиболее вероятное место нахождения ГЕРОЯ. В САМУЮ ВЫСОКУЮ БАШНЮ.

Все камеры во всем замке были открыты. Лорд ворвался в бывшую камеру ГЛАВЫ АВРОРАТА и замер. Поттера не было. Украли. Его мальчика похитили. Пират тяжело опустился на тонкие доски, лежащие на чурбаках, — то, что в этой тюрьме заменяло кровать. Под досками что-то пискнуло.

Наклонившийся лорд разглядел мерцание глаз. Вот же болван, мальчишка! Чуть до сердечного приступа не довел! Опять!

— Вылезай оттуда немедленно, монстр! Вылезай, чудовище!

— Не вылезу. Ты сердишься на меня.

-Да не сержусь я уже. Вылезай, домой поедем, и никакой больше работы в общепите!

— Да ладно тебе.

— Поттер. Никаких больше ресторанов. Забегаловок. Закусочных. Пельменных. Столовых. Пивных. Никогда. Это ясно? Иначе у магглов меня искать будешь.

— Не надо у магглов!

— Домой!

Собрать команду и отправить КОРАБЛЬ на пиратский остров, а самим аппарировать в имение было делом недолгим.

— Сев, а ведь пару магических ирисок у меня так и не нашли. Давай по одной, а?

— Ах, ты ж…

Магические ириски ценились за одно свое свойство: они могли в течение нескольких часов исполнять желание. Правда, только одно. Но многократно.

Вот тут уже лорду Довиллю пришлось доказывать и то, что не сердится, и то, что любит, и то, что иметь его дома под боком лучше, чем искать у магглов; и то, что домашнее питание несравненно полезнее общественного. Так что лучше питаться дома. Всем. А если питаться дома, не нужны никакие официанты. Многократно доказав это всеми способами, описанными в магической Камасутре, а так же еще двенадцатью, изобретенными в ходе их содержательной дискуссии, удовлетворенные любовники уснули.

Утром бывший пират проснулся поздно. Пошарил рукой по кровати, не открывая глаз. Поттера не было. Ну, паразит! Если опять…

На столе обнаружилась записка: «Не сердись, Сев, но работу прогуливать нельзя, там уже знают, что ты меня освободил, прогул поставят, если не приду. Не буду я больше провоцировать Кингсли, не буду! И Азкабан надоел уже, если честно, надо что-то другое придумать. Откуда ты меня еще не освобождал? И колбасу больше воровать не буду! Ну, разве что пару ирисок…».

Вскочив и едва накинув халат, бывший профессор ринулся к камину, бросил в него щепотку порошка.

— Пиратский остров! Готовьте Корабль!

— Столовая Аврората! Ну, Поттер, погоди!

(Ну вот как-то так. Все.)

Приложение 2: Стихи читателей ЛК

Едва ли не самое удивительное во всей истории Корабля было появление стихов, написанных самими читателями. ОГРОМНЕЙШЕЕ ВСЕМ СПАСИБО! ЭТО БЫЛ ОДИН ИЗ ЛУЧШИХ ПОДАРКОВ!

Я соотносила их с главами, так, как они и появлялись в комментариях, поэтому в ПРИЛОЖЕНИИ будут чередоваться работы разных авторов.

tesey

К главам "Катастрофа" и "Взрослые игры"

* * *

Мир меняется на глазах.

Мир меняется. Мы взрослеем,

Становясь циничней и злее,

Узнавая, что значит — страх.

Как на «чертовом колесе»,

Мы взмываем навстречу звездам,

А потом понимаем: поздно –

И пытаемся жить как все.

По привычке бежим по прямой,

Но уже понимаем: по кругу…

И никто не протянет руку

И от бед не закроет собой.

И последняя благодать

Заплутавшего где-то детства:

У чужого огня согреться –

И не знать Ничего не знать.

Но однажды, напившись в дым

Иль наслушавшись чьих-то басен,

Вновь поверить, что мир — прекрасен,

И увидеть его — таким.

И бессонницей встретив рассвет,

Вдруг подумать: «Пора в дорогу!»

Мир меняется, слава Богу!

Неизменного в мире нет.

kazyafka13

к главе "Взрослые игры"

* * *

Что от меня осталось?

Малость...

В пыльную серую крошку

Лето мое ломалось.

Разум разбит на части

Листьев осенних градом.

Страх надо мной не властен -

Горечь шагает рядом.

Желтых осколков морось

Грузом на плечи ложится.

Хватит смотреться в осень!

Полно грустить о птицах!

Глупо мечтать о счастье

В теплых ладонях лета.

О рыжекудрой страсти -

Хрупких лучах огнецвета.

С прошлым прощаюсь быстро,

Сердце на миг лишь сжалось,

Да и потухла искра...

Что-то во мне сломалось...

tesey

К главе "Гарри Поттер — узник Азкабана"

БАЛЛАДА О БЫВШИХ ГЕРОЯХ

(Читая Киплинга)

Победа… Тебе рукоплещет страна,

Министры цепляют на грудь ордена.

А Вера — одна, и Надежда — одна,

И вечность любви — на двоих.

И только раз в год ты отчаянно пьян,

Дрожащие руки не держат стакан,

Такой вот поганый душевный изъян

Среди славословий чужих.

А бывшим героям не надо наград:

У них есть свой персональный ад

И право смотреть без стыда назад

И без надежды — вперед.

Победа — занятная штука, сынок:

Тебе, словно вещи, отмерен срок,

А ты, как дурак, умереть не смог…

Но, знаешь, это пройдет!

Тебя ковали, как меч — на бой,

Ты шел на смерть — как баран на убой -

И все-таки выжил, оставшись собой…

Кому ты нужен теперь?

Ведь мир изменился, такие дела!

Прекрасны на блюдах перепела…

Так жри и пей — и не помни зла!

(И счет позабудь потерь).

Но вдруг с головой накрывает вновь:

Та боль и ярость, та страсть и кровь,

И, знаешь, не та, что в белом — Любовь,

А та, что клинком — в груди.

Такая вот дрянь — поствоенный синдром:

Никто не думал, что будет потом,

Когда мир не рухнул, хоть грянул гром…

И что нас ждет впереди?

А бывших героев не ждет ни черта! –

Ты можешь доказывать с пеной у рта,

Что Вера — не та и Надежда — не та, -

И даже не та Любовь...

Но, как ни кричи — не услышит никто,

Ведь память людская — почти решето,

А мрамор мемориалов — не то,

Что плоть живая и кровь.

А сплетников рой и газетчиков вой,

Как плащ королевский летит за тобой,

Ведь лучший герой — это мертвый герой.

(Он ближних не достает).

И вот, подводя неизбежный итог,

Однажды ты просто шагнешь за порог

И вспомнишь: свобода — совсем не порок.

А значит — полный вперед!

Severa Nox

«За прекрасных дам»

* * *

Мне бы водки стакан

В глотку!

Да миндальный циан

В водку!

Мне бы в вену иглу

С зельем!

На чужом на пиру

Похмелье...

Мне бы взмыть к облакам

Самым,

А обратно пускай -

Камнем!

Вспыхнуть в небе звездой

Чёрной,

Хлынуть наземь водой

Хлорной,

Скорпионом уйти

В почву,

Беленой прорасти

Ночью!

Белена изойдёт

Ядом.

И весна расцветёт

Смрадом!

Будут грифы глотать

Падаль,

А объедки глодать

Надо ль?

Научитесь рожать

Змеев!

Кто не смеет рычать —

Блеет.

Кто не в силах отнять -

Ищет.

Кто не может сожрать -

Пища.

Задохнуться бы мне

Хмелем!

Обернуться во сне

Зверем!

Разорвать, задушить

Разум!

Всё понять, всё прожить

Сразу!

Ощутить всё своим

Нюхом -

Не умом, а одним

Духом.

Разлетится бокал

Звоном!

Разразится шакал

Стоном!

Дунет ветер в висок

Пеклом!

Взмоет к небу песок

Пеплом!

Прогремит по земле

Топот...

Колыбель... Гроб... И снег.

Шёпот...

kazyafka13

«Прыжок ягуара»

* * *

Если хочешь — убей. Право, лучше убей!

Хватит с нас злобных взглядов, бессмысленных слов,

Глупых споров, проклятий, подсчетов грехов.

Пожалей — и меня, и себя пожалей.

Ну же! Что тебе стоит? Столкни в океан,

Сделай выстрел один или вздерни на рее.

Или, если угодно, сверните мне шею!

Выбирайте, не скромничайте, Капитан!

Лань? Какая наивность! Какой поворот!!!

Ягуар, затаившийся в тени деревьев…

Раскроили мне душу, довели до предела.

Я уже на краю, мой сиятельный Лорд...

Ваши детские игры уже не смешны:

Вы зашли далеко — дальше некуда! Впрочем,

Лишь крапленые карты, и крыть-то мне нечем —

Все пути к отступлению сожжены.

Вы уже не змея, я — на льва не похож:

Вы мне срезали когти и гриву обрили,

И клочки моей гордости похоронили

Под веселые крики и пьяный галдеж.

Что вам нужно?! Чего вы хотите опять?

Я готов молчаливо сносить все придирки,

Словно зверь — хорошо дрессированный — в цирке:

По команде и голос, и лапу давать.

Только вам, Лорд, спокойнее значит — скучней,

И никак вы не можете определиться.

Что мне сделать — ударить? или уклониться?

Я готов! Если можно — без долгих речей!

Может, лучше сейчас?.. Я растерян, ты — пьян.

Лично я предпочел бы хлыстам одну пулю!

Хочешь — даже на рею добровольно взойду я?..

…Хватит игр! Уж лучше убей, Капитан!

kazyafka13

«Прыжок ягуара»

* * *

Зашкалили счетчики. Стрелка упрямо на красном.

Понимается дым от пылающих жаром углей.

«Не сорваться, не вызвериться, не взорваться!» —

Как молитву твержу ежечасно себе.

Бесконечная пытка. Две чаши — «нельзя» против «можно».

Мои бесы в душе разжигают, ликуя, костер.

«Не сорваться!» Молитвы, увы, ненадежны!

И, себя проклиная, в надежду стреляю. В упор.

Я смеюсь над собой. Как я глуп! Как смешон! Я противен

Сам себе. (Пламя выше, опаснее, злей)

«Не сорваться»… Но Дьявол лишь громко хохочет

Над молитвой по-детски наивной моей.

Я качусь по наклонной, цепляясь за острые камни,

Прямо в бездну, где бесы мне гимны поют,

Воспевая меня за мою неуместную слабость,

Вожделенье, влеченье и жажду мою.

Этот Адский пожар, клокоча, до святыни добрался:

Объят разум огнем, воет сердце, сгорая дотла...

Я не смог. Я поддался. Сломался. Сорвался.

Пепелище внутри... Пустота...

Severa Nox

«Ловушка для героев»

* * *

Мой верный жест! Слуга безмолвный сцены!

В молчании ликуя и скорбя,

Скажи, мой друг, скажи, какую цену

Платить сегодня нужно за тебя?

Крик тишины. И красноречие безмолвья.

Рожденье чувств — и тонких и простых...

Жест! Антипод пустого блудословья —

Наследье наших пращуров немых.

С тобою я не одинок пред Богом,

С тобой слова и ёмки и легки...

Молчат глаза и губы, но о многом

Расскажет лишь движение руки...

Кто правду смело выскажет тирану

И выдержит его ответный взгляд,

Кто, покоряя города и страны,

Сожжет мосты, чтоб не уйти назад,

Тот, кто всю жизнь служа своей любимой,

На смертном одре слово мог держать

И ей со страстью лишь за взгляд единый

Последнее дыхание отдать,

Тот, кто от искушения любого

сумеет встать, уйти и не взглянуть,

Тот, кто, сумев понять мечту другого,

Не поскупится жизнь в неё вдохнуть,

Кто, презирая дряблое дряхленье,

Последний пишет стих во цвете лет,

Кто, не стерпя секунды униженья,

Оплатит жизнью дерзостный ответ,

Кто умирать придёт из дальних мест

Под отчий кров, пройдя огни и воды,

Тот делает красивый, сильный жест

И обновляет таинство природы!

И я б построил золотую раку

И памятник поставил до небес

Петронию и Сирано де Бержераку -

Тем, кто умел и мог платить за жест!

Мой молчаливый друг, красивый жест!

Движенье мужества, и жертвы, и протеста...

И коль на крест меня пошлют — пусть будет крест!

Я и на крест смогу взойти красивым жестом!

Severa Nox — читательницам Корабля на 8 марта.

Ждали главу «Ночь перед казнью»

* * *

Не плюй в лицо мне словом "дорогой"!

Тебя не назову я: "Дорогая!.."

Не может быть душа твоя живая

Облеплена наклейкой золотой!

Я на эпитет соглашусь любой

И безразлична будет лесть любая,

Но только ты меня, моя родная,

Не оскорбляй прилавочной ценой!

Не проданы, не куплены, не взяты,

Не будут никому принадлежать,

Но каждому близки, доступны, святы

Земля и Солнце, Мир, Отец и Мать...

Есть много слов — и добрых и понятных,

Чтобы свои к ним чувства выражать!

Max Li

Глава "Ночь перед казнью"

Диалог со Смертью.

-Что у тебя к нему?

-Площади и костры.

-Корка кровавых губ

-И в никуда мосты.

-Что у него к тебе?

-Тонкий стальной стилет.

-Плащ за спиной крылом

-И череда побед.

-Сколько тебе к нему?

-Сотню веков в горсти.

-Пыль миллионов лет

-Прячет мое прости.

-Сколько ему к тебе?

-Пара шагов с небес.

-Жесты длинною в жизнь

-И на Голгофе крест.

-Что у тебя к нему?

-Долгий вороний грай.

-В омут шальной башкой

-По острию за край.

-Что у него к тебе?

-Бездна за рукавом.

-Горсть ледяных вчера

-И королевский трон.

-Ну и чего ты ждешь?

-Тихого зова гром,

-Тьмы ледяную гладь,

-Чтобы по ней бегом.

-Ну а чего ждет он?

-Он не умеет ждать.

-Видишь, прислал Тебя

-Чтобы меня забрать...

Sobik

Глава «Кровь и песок»

* * *

Калейдоскоп — мозаика цветов,

Где путаются мысли и понятья,

Где в ощущеньях ты блуждать готов,

По паутине перекрестья взглядов

Нас двое: я и враг мой предо мной,

И вновь продлится противостоянье,

Наполнив мысли гулкой пустотой,

Тела отдав плетям на растерзанье

Здесь некогда за временем следить,

Ритм схватки перебьет понятье "время",

Но я не отступлю, чтоб уступить,

Тебе, мой враг, песчаную арену.

Песок — бесплоден, в нем цветам не цвесть,

Сколь мы его ни орошаем кровью,

Так хочешь утолить свою ты месть?

Жизнь мне не станет от того дороже.

tesey

Глава Кровь и песок

КРОВЬ И ПЕСОК

Здесь, на песке арены,

Время течет иначе:

Слышно, как ветер вздыхает,

Слышно, как чайки плачут.

Только в груди тихо,

Словно за миг до взлета

В небо. «Молчи, сердце» ,-

Словно шепнул кто-то.

Что же меня держит

В этом прОклятом мире?.. –

Белый песок арены.

Глаза распахнуты шире.

Схватка. Почти танец.

Так, по своим законам.

Время рванет по ребрам,

Взорвется гитарным стоном.

Скрип песка под ногою,

Пенье бичей над телами…

Девушка в ярко-алом

Неслышно танцует с нами.

Пламя взметнется в небо,

Стиснет в объятьи страстном…

Алая кровь на белом –

Это почти прекрасно.

Станет полет — паденьем,

Станет конец — началом…

Смерть — это просто имя

Девушки в ярко-алом.

Ненависть — и свобода…

Боль — это так мгновенно.

Рвется сердце из тела

На белом песке арены.

Сталью звенят струны

Нервов. Душа — в клочья.

Белый слепой полдень

Вдруг обернулся ночью…

Мир — это ты. Знаешь?

Каждый удар — милость...

Под опрокинутым небом

Смерть надо мной склонилась.

Третий — всегда лишний,

Но не сейчас, с нами…

Девушка в ярко-алом

Смотрит твоими глазами.

Max Li: А я всё подбираю свои рифмы под главы ЛК. Вот, мне видится, к главе " Кровь и песок" . Гарри лежа на помосте.

На сломанной параллели.

На кромке чужой земли.

Меня тобою — задели.

Тебя мною — обнесли.

Как глину в горсти месили.

Топя мои корабли.

Тебя мною — наградили.

Меня тобой — обрекли

Не ведая слез печали.

Играли мной как могли.

Тебя во мне — изваяли.

Меня из тебя — извлекли.

Терновым венком помечали.

Дорогу мою в пыли.

Меня с тобой — повенчали.

Тебя со мной — развели.

Так искренне обнимали.

И розгой молвы секли.

Меня тобой — запятнали.

Тебя мною — вознесли.

Как волка в силки загнали.

На мелочи отвлекли.

Меня тобой — повязали.

Тебя мною — сберегли.

А знаешь, ведь, обещали.

Вам спас на моей крови.

Меня тобою — распяли.

Тебя мною — развлекли.

— Ну что? Нашли что искали?

— Не нужно, не говори.

Меня с перекрестья сняли.

И бросили горсть земли.

(7мая 2010)

kazyafka13

Глава Кровь и Песок

Там, где море напевом стирает ночей тишину,

Там, где утром последним рассвет подожжет небеса,

Там, где солнце так подло и яростно слепит глаза,

Я сегодня шагну на песок и, наверно, умру.

Там, где в пальмах запутался ветер, куда-то спеша,

Там, где водная гладь отзывается блеском на крик,

Там, где будет за мной осторожно шпионить бушприт,

Я сегодня в азарте забуду на миг, как дышать.

И никто не посмеет щадить, глядя прямо в глаза.

Кровь украсит песок, превратившись на миг в акварель.

У лихих капитанов корабль не садится на мель -

Капитаны с улыбкою хищной идут до конца.

Я не стану жалеть свою плоть, я врага не боюсь,

И — свидетели солнце и ветер, и белый горячий песок! -

Я не дамся так просто! И пусть враг хитер и жесток -

Буду стократ безумней и злее, но не покорюсь!

Я не слышу ни криков, ни стонов — лишь голос врага.

Он не даст победить мне и вряд ли пропустит удар -

Там, где волны ложатся покорно на берега,

Я сегодня без страха шагну на песчаный алтарь.

Lesteranno

Глава Кровь и песок»

* * *

Ответ у моря обречен я ждать,

с пустой надеждой проверяя почту;

мы так живем другим под стать.

Едва ли мы поставим точку -

страшнее не придумали судьбы.

Боимся этой участи печальной,

как корабли невидимой черты

экватора. Когда дневальный

на мачте оглушительно кричит,

матросы спешно сушат весла,

но нами этот крик забыт:

наш дом — земля, вернее — остров,

увы, необитаемый, как порт

в часы отлива. И на этом

клочке земли, затерянном средь вод,

мы пишем… словно под запретом

слова, преобразованные в звук,

остались навсегда. Услышать

надеюсь голос твой… Порочный круг

не в силах разорвать, все тише

шумит прибой. И вот, лицом

к лицу продолжим диалог безмолвный…

Не нарушая тишину, с письмом

бутылку вновь кидаю в волны.

Severa Nox

Глава «Парни не плачут»

* * *

Свобода всякая — есть всё же принужденье,

Любая правда — всё-таки обман, -

И в жизни только это убежденье

Реальнее, чем боль горящих ран.

Не утверждай, что жизнью выбор дан,

Что разрешить возможно все сомненья -

Ты всё равно потерпишь пораженье,

Разбив с последней истиной стакан.

Путь размышлений бесполезно-труден...

Не стоит мысль, как курицу, гонять...

Лишь пожелай: Создатель не осудит

Желания желанного желать...

А мир в руках твоих таким и будет,

Каким его ты будешь представлять.

Severa Nox

«Парни не плачут»

* * *

Ты предо мной — чуть дышишь от испуга...

Как жаль, что нам обоим суждено,

И думая и чувствуя одно,

Непониманьем отделяться друг от друга.

Сомнение не мной порождено...

Не излечить мне своего недуга,

Не вывести из суетного круга,

Где злобой выковано каждое звено!

И я стою, сомненьем пожираем,

Перешагнуть того не смея края,

Где тень моя твой покрывает свет...

Ты скован, нем, душа твоя закрыта...

Так будь же проклят ты! И колдуна ответ

Да будет твёрже этих глыб гранита!

tesey

К главе "Парни не плачут" и чуть дальше.

* * *

Море смешав и сушу,

Страсть — пеленой горячей.

Я бы выплакал душу,

Но, знаешь, парни не плачут.

Глупо искать предела

Боли — и меру грусти.

Я бы взлетел из тела,

Но ты меня не отпустишь.

Пропасть — вот все, что надо.

Бьется о прутья птица…

Знаешь, порою «падать»

Почти что синоним «сбыться».

Так расстаются с домом,

Бывшим родным когда-то.

Я бы решил по-другому,

Но, видимо, это расплата.

Так расстаются с ложью,

Звавшейся «правдой» вначале.

…Воздух, объятый дрожью,

И два крыла — за плечами.

Asheria

Глава «Парни не плачут»

* * *

I've seen his eyes so many times

I used to watch his hate

I didn't know he always lies

When he's afraid of fate

And I believed for such long time

He loved her deep to death

And then he got to me and laugh

The memories were faked

Let's think of me six years ago

I thought I was all fine

But only now I better know

Those years I was just blind

I had a life, a home, a job

I lost that all at once

And I was took away from bonds

By this who laughs and lies

Being saved for slaves

Enough to feel the shame

But lost to him and be his serf -

I had just him to blame

I tried to fight, it was so hard

He won this battle field

I'll never show I'm hauling flag

I knew I'll find the lead

I'll find the path to rule my ship

Of future life and fate

I'm just afraid of him 'no hate'

Of me 'in love' afraid.

kazyafka13

Главы 27-30 (Остров Кес)

Западня для охотника (SS)

У тебя мое небо, у меня твое тело.

Наши судьбы сплелись и запутались сны,

И мы вместе доходим до дна, до предела,

Ослепленные яростью нашей войны.

Нам не слиться в одно, между нами — пустыня,

Должно сотням дождей напоить сухостой,

Чтобы первые листья пробились святыней,

Чтоб любовь проросла молодою травой.

Берега наши — в скалах, наши звезды — в тумане,

Жизнь прошита утратами, горечью слов,

Расставания ядом, предательств дурманом,

Едким дымом вины и сетями долгов.

Что же станет с душой после адовой муки?

Серый пепел разносят морские ветра…

Пламя страсти игриво целует нам руки —

Только страсть. Дать нам больше не сможет судьба.

Счастлив ли? Да, возможно… Мне сравнивать не с чем.

Но предчувствую радости скорую смерть,

Передышка — и снова нырок в бесконечность

Моих планов, интриг и тайн круговерть.

Море тихо смеется над иноверцем,

Что на скалы несется подобно волне.

У меня твое небо, у тебя мое сердце.

…Погибает охотник в своей западне!

kazyafka13

Глава «Морские ежи»

* * *

Серым дымом тает мое время,

Тикают фантомные часы.

Сладость счастья с привкусом потери,

Горечь неизбежной пустоты.

Твой корабль мою покинет гавань

Через десять горько-сладких дней:

Горечь — в ожиданье расставания,

Сладость — в призрачном сплетении теней.

Срок назначен и озвучен. Да и вправе ли

Мы просить о большем у судьбы?

Сладость всепрощения и страсти,

Горечь — в бесконечности войны.

В жадных поцелуях и объятиях

Фениксом рождаюсь из золы.

Горечь яда близкого несчастья,

Сладость нерастраченной любви.

Хрупкость слов, изящество движений,

Тихий шепот, имя-полустон.

Сладость наслаждения и смирения,

Горечь пошатнувшихся основ.

Слишком нить тонка, чтоб штопать раны!

Всё в дыму… А хочется огня!..

Сладость вишни и миндальный запах —

Всё, что мне осталось от тебя…

Ленуська

Глава «Морские ежи»

I

Тот вечер мне запомнился надолго...

Лазурный берег, мягкий шепот волн.

Легенда старого морского волка,

Утес, маяк и терпкий запах смол.

Веселый смех под грохот кружек рома,

И сказке страшной верится с трудом.

Про рыцаря свободного от дома,

Про ужас моря с дьявольским лицом.

Возлюбленного сына Преисподней,

Любовника богини вод морских...

Страшнее душегуба с подворотни

Лорд-Капитан разбойников лихих.

Жестокий, бессердечный, беспощадный,

Сгубивший множество безвинных душ.

Грабитель дерзкий, злой, без меры властный,

Петли пеньковой долгожданный куш.

II

В неясном свете прогоревших углей

Под тихий храп пьянчуги-моряка

Мне чудился стук молотка, смех судей,

Усталый вздох сквозь маску палача.

Во сне я почему-то страстно верил,

Что все не так! Что есть двойное дно.

Не знаю, может, я самонадеян?

Спасая жизнь пирата все же. Но...

Прохладный ветер, потянувший с моря,

Заставил вздрогнуть, вынырнув из сна,

Оставив после ощущенье горя,

Паденья в пропасть, где не видно дна.

В слепом отчаяньи рванул оттуда,

Забыв о спутнике, прочь от костра!

Навстречу волнам, бьющим в камни глухо,

На встречу, изменившую меня...

III

С последними закатными лучами

Возник на горизонте черный бриг.

Меж бурыми от крови парусами

Разнесся в небе чайки белой крик.

С тяжелым звоном брошен якорь в воду,

И за борт шлюпка спущена давно,

Под весел плеск скользит неспешно к гроту...

Я замер в ожидании... Чего?

Предчувствовал ли я, что будет дальше?

Как сложится картина судеб двух?

И что неволя будет много слаще,

И крепче стали плен любимых рук.

Меня скрутили во мгновенье ока,

Приставив к горлу нож, к груди — мушкет.

В Его глазах усмешка злая Рока,

Во тьме погас моей надежды свет.

IV

Ночной кошмар всего морского флота,

Их грозный ужас, негодяй, злодей...

Суровый, жесткий, одинокий просто.

Уставший от себя и от людей.

Склонился надо мной и смотрит странно,

Одним касаньем обжигая плоть.

Пытая душу, растревожив раны,

Рождая жар, что плавит даже кость.

И бездна Адова горит во взгляде,

Стремясь сломить, обречь на муку, боль.

Но тонет вновь в морской безбрежной глади

Покорности, что мне вменили в роль.

Обласкана лучами солнца кожа,

Влюбленно ветер треплет шелк волос.

Смиренный раб распят на мягком ложе -

Юнец в венке из виноградных лоз.

V

Я в качке волн познал впервые ласки,

Изведав их под мерный скрип снастей.

Безумию отдавшись без опаски,

Забыл про все что было, без затей.

За грацией упрятал Он нервозность,

За горьким ядом — слабость, боль и страх.

Ведь нет у Капитана прав на склонность -

И терпит Чёлн Любви великой крах.

Душа оставлена в плену навеки

На острове пиратском среди скал.

В оковах жадных трепета и неги,

Никто из нас которых не искал.

И хищный образ жгучего брюнета

Проклятием, клеймом на сердце лег.

Я для Него — разменная монета,

И совести очнувшейся упрек.

VI

Проклятье небесам! Я словно бредил...

Тогда, на пляже, и во снах потом.

Все эти годы просто слепо верил,

Что Он найдет меня. Что помнит Он.

Один опять я. И друзей не стало.

Когда успели кануть, скрыться в тьму?

А впрочем, я не так уж и держал их...

Важней гораздо Тот, кого я жду.

Все ближе силуэт, еще немного,

И станет слышен быстрый шаг ботфорт.

Кому молиться — дьяволу иль Богу? -

За встречу эту, позабытый порт...

А сердце гулко бьется в ребер клетку.

Удар, другой... и в горле встанет ком.

Моя погибель, падшей жизни метка...

Ну, здравствуй! С возвращением домой.

Kalafina

Глава «Морские ежи»

* * *

10 дней прекрасных, как сказка,

10 дней, где не было масок,

10 дней только нежности, ласки,

10 дней только яркие краски.

10 дней первозданной свободы,

10 дней без боли и горя,

10 дней только небо и море,

10 дней только мы с тобою.

10 дней только вера без злобы,

10 дней только ветер и горы,

10 дней чистой нежности, словно,

И не было больше условий…

10 дней и 10 ночей,

10 красок и 10 рождений,

10 вечностей и 10 смертей,

Только десять, а хотелось бы больше…

10 дней поцелуев, объятий,

10 дней наших общих рассветов,

10 дней без вечных сомнений,

10 дней только для нас.

10 дней это так мало,

Это кажется в вечности жизни.

10 дней наполненных счастьем

10 дней, а дальше…

Прощанье.

Nechto

Остров Кес

* * *

Твои губы цвета коралла,

Твои губы вкуса корицы,

С нежностью их целовал он,

Хмелем страсти рискуя напиться.

Капли пота на пояснице,

Танец сплетённых языков.

Жар ладони на ягодице –

Нет в мире слаще оков!

Нега в глазах изумрудных,

Стон в приоткрытых устах.

Прошлое их было трудным –

Ненависть, обида и страх.

Но всё преодолеть они смогли.

Мужчины! Победители! Герои!

И в жизни русло мирное вошли,

Стряхнув привычные им маски, роли.

Касаются руки, встречается взгляд –

И время замирает на миг.

Две души соединил обряд,

Вечный, как весь этот мир.

Страсти поток захлестнул с головой,

Шёпот имён звуком сорванным, томным.

Тихое: «Мальчик, навечно ты мой!»

И едва слышный вздох, удовольствия полный.

tesey

(К главам "Странные каникулы", "Морские ежи", "Фонтан желаний". Короче, Кес).

* * *

Ты был мне когда-то ближе, чем сон -

Под веками — в тишине ночной…

И мне бы навек остаться с тобой,

Да лето закончилось — не сезон.

Ты был мне ближе, чем кожа моя,

И много яснее, чем крови шум…

И мне бы ни слез не надо, ни дум,

Да между нами легли моря.

Ты был мне ближе, чем сердце в груди,

И много нужнее, чем кислород…

А мне бы не верить, что все пройдет,

Да ты однажды велел: «Уйди!»

И мы твердили про десять дней,

Но где-то пряхи свивали нить…

Скажи, почему ты не смог забыть,

Что я тебе ближе души твоей?

Ленуська

Кес. Лорд Довилль.

* * *

Десять жемчужин, наполненных светом.

Десять картинок несбывшихся снов.

Сказочный мир... для меня он неведом,

Бонус всего лишь несказанных слов.

Просто каникулы. Что здесь такого?

Лишь передышка, а там — снова в бой!

Ненависть, злость... для меня то не ново.

Только когда был украден покой?

Десять мгновений запретного счастья,

Грешников двух тихий псевдомирок.

Чаши любви вновь разрознены части,

Двум дуракам был преподан урок.

Разве хотел я нам сделать так больно?

Разве мечтал о потухших глазах?

Просто любимым был, пусть и невольно...

Вновь все надежды рассыпались в прах.

С нами всегда было слишком уж сложно:

Оба упрямы и оба горды.

Может быть, жизнь на двоих невозможна?

Солнце не будет в объятьях Луны.

Страсть подменила собою все чувства,

Душу измучивши, выжгла до дна.

Те десять дней, как безумия буйство,

Сладость пьянящая в каплях вина.

Ты стал всех ближе и много дороже,

Лаской ответною в сердце проник.

Мой ценный приз, ни на что не похожий.

Зверь, что к оковам — любым — не привык.

Пусть наше счастье обманчивым было,

Пусть разошлись наших судеб пути.

Только вот время любовь не сгубило.

Мы в ее власти все ж, как ни крути.

tesey

(К главе "Времени больше нет")

* * *

Так бывает: человек подходит

Близко-близко:

В зону личного пространства и покоя,

В зону риска,

Прогоняя тень тоски вчерашней,

На минуту…

Слишком близко — это слишком страшно

Почему-то.

Подойдет, прильнет… когда-то, где-то…

Так, без фальши.

И поймешь: за ним — до края света –

Или дальше.

А внутри сознанье — терпким ядом

(Зло, тревожно),

Что уже без этого, кто рядом –

Невозможно:

Задохнешься, сдохнешь, как собака,

В одночасье.

Очень страшно… — И при том, однако,

Это — счастье.

Ни истока этому не знаешь,

Ни итога.

Отойди подальше, — заклинаешь, -

Ради бога!

И однажды он уйдет — к рассвету.

Наконец-то!

… А в груди — молчание. Там нету

Даже сердца.

Не смотреть, не видеть, как уходит!

(Пепел… пена…)

Миг прозренья: ты теперь свободен.

Совершенно.

Жизнь была — снежинкой на ресницах,

Стала — адом.

Только иногда — под утро — снится:

Кто-то… рядом…

tesey

К главе "Веселый Роджер"

* * *

Скоро выпадет снег… Я последним узнаю об этом,

Потому что на небо стараюсь давно не смотреть,

Потому что стакан либо пуст, либо полон на треть…

Я стараюсь не пить и не думать. Согласно приметам

Скоро выпадет снег и укутает землю тоскою,

Чтоб на утро растаять, оставив лишь слякоть и грязь…

Я давно научился не плакать. Но, даже смеясь,

До безумия трудно бывает остаться собою.

Ведь друзья предают, а враги… Но об этом не надо!

В странном мире, где черное белым становиться вдруг,

Скоро выпадет снег, как последний смертельный недуг,

Как погибшей надежды нелепая злая награда.

Очень странно смотреть, как под снегом действительность тает,

Так похожа на сон: переулки, деревья, дома…

В ожидании чуда мучительно сходишь с ума,

Только чуда не будет, поскольку чудес не бывает.

Скоро выпадет снег… И его я оставлю за дверью.

В доме будет тепло и уютно… Но, глядя в окно,

Я забуду шепнуть по привычке, что мне все равно,

И увижу сквозь снег паруса — и на миг вдруг в спасенье поверю.

kazyafka13

К главе 34, "Любимых убивают все"

Под чужой личиной

Я привыкаю жить без тебя,

Слушая тишину.

Разве способны убить, любя?

Я лишь сейчас пойму…

Трещинки дней на сухих губах,

Четкая сеть морщин…

Я, потерявшись в пыльных столбах,

Телом владею чужим.

Серые ночи режет луна

Шелестом книжных страниц.

Я привыкаю жить без тебя,

Не запоминая лиц,

Не воспринимая чужие слова,

И даже себя забыв!

Душа в оболочке едва жива,

Кровью за смех заплатив.

Я привыкаю жить без тебя,

Не поминая всуе

Имя твое — в сердце храня.

Я привыкаю жить без тебя,

Снами себя балуя…

tesey

(К главе "Любимых убивают все")

ЛОНДОН

Время больше не живет в часах,

И кукушка больше не кричит…

Тишина вокруг меня, как щит,

И алмазов россыпь — в небесах.

Звезды — есть. Но где-то, не у нас.

Все проходит — истина проста.

По ночам привык считать до ста,

А потом до тысячи — пять раз…

Выцвел мир, как карта дальних стран,

Что висит без дела на стене.

Звезды? — Это нынче не ко мне.

Солнце? — Может, есть. Но всё — обман.

Морок… Кто-то так придумал раз

Мир — и все поверили ему…

Звезды? — Это больше ни к чему.

Счастье есть. Но это не про нас.

Только вдруг — часов внезапный бой…

(Сны и память — мне не по плечу!)

… Для чего ж я, как дурак, шепчу

Чье-то имя в страшный час ночной?

Ленуська

Глава «Любимых убивают все»

* * *

Чужая жизнь в пустом холодном доме,

И вновь уходит почва из-под ног.

Счастливым быть, дурак, себе позволил,

Забыв, что мне давно заказан гроб.

Я жил покорный свыше воле,

Игрой в свободу тешился, как мог.

Иллюзии свои лелеял, холил,

Как чувствовал... и запасался впрок.

О, да! Они мне скоро пригодились,

Раскрасив серый быт дождем осколков.

Наполнив тишину, когда разбились,

Тончайшим переливом боли колкой.

Я демонов своих взрастил с любовью,

На пляжах острова, в дыму сигар.

Впитал их аромат всей кровью...

Каникулы?.. Судьбы жестокой дар.

Конец у нашей сказки прозаичен,

И пешка вновь сместилась с королей.

Герой и узник из меня комичен...

Так может кукла выйдет без соплей?

Марионеток связанные руки,

Надежно спрятаны мотив и цель.

Господ великих преданные слуги...

И ночью фоном слез моих капель.

Дешевых сигарет густая дымка

И черный кофе с привкусом надежд,

Разбитых и унылых, как волынка...

Вот истина, лишенная одежд.

Ночей бессонных холод, боль и мука,

Воспоминаний сладких хоровод.

И горечь — неизбывная подруга

На много месяцев и лет вперед.

Ну, а пока, в чужом побуду доме,

Потуже я оковы натяну.

Господ своих потешу только вдоволь...

Послав все к черту, наконец, уйду.

Ленуська

Написано не специально про Корабль, но вышло так, что получилось про лорда Довилля

* * *

Обманчив облик твой во всем:

В движеньях, мыслях и поступках.

До совершенства доведен

Образ твой, лишенный смысла.

За маской скрыты твои чувства,

Улыбкой прячешь ты печаль.

В глазах твоих так холодно и пусто,

Тебе себя совсем не жаль.

Ты не желаешь тратить время

На глупых и смешных юнцов.

И одиночества, как бремя -

Удел отъявленных лжецов.

Далекий мир любви и дружбы,

И теплота сердечных уз,

Тобой оставлены по службе.

Не скинуть этот тяжкий груз.

Печатью скованы уста,

И сердце заперто на ключ.

И не сбылась твоя мечта...

Не видно солнца из-за туч.

Таков удел печальный твой —

Вся жизнь игра без правил.

Душа, забытая тобой,

Ты ни во что ее не ставил.

И каждый шаг дается с болью,

Ошибок шлейф из раза в раз.

Но ты сроднился с этой ролью...

С надеждой ждешь последний час.

Ленуська

Лондон. Гарри Поттер

* * *

А я снова сегодня безудержно пьян.

Не вином, не любовью, не болью.

Я иду коридором, ведущим в чулан:

Пора выпустить чувства на волю...

На полу или в кресле, погасший камин,

Тихий шелест дождя, сигареты.

Этим вечером горечью я одержим

И измучен вопросами. Где ты?

Ведь я снова сегодня безудержно пьян

И готов к еженощной беседе.

Я опять их коснулся — незаживших ран,

И за демонов этих в ответе.

Проходите и будьте как дома, прошу!

Из закусок — лишь бедное сердце,

Из напитков — вновь слезы, я их не сдержу...

Безысходность и хочется смерти.

На подшивки газет не глядите. Зачем?

Фотографии с них не ответят.

Запах вишен в гостиной не слышен никем,

Мою душу неспешно калечит.

Проходите, садитесь. Начнем разговор?

Бога ради, хоть вы не молчите!

Неприкаянный рыцарь — бродяга и вор.

Есть над чем посмеяться... Хотите?

Не взирайте с укором, не прячьте глаза —

Так давно не тонул в этой бездне.

Я у жизни бумажные образы крал,

Типографскими красками грезил.

Мои мысли отравлены ядом Его,

И я каждую ночь умираю,

Просыпаясь на утро в слезах, без Него...

Я Адам, что был изгнан из Рая.

Не взирайте с укором, не прячьте глаза —

Я хочу утонуть в этой бездне.

Мои демоны... Вишня, табак, бирюза

Неба нашего, помнишь? На Кесе...

Салютую я кофе хвалебным статьям

И целую бумажные губы.

Мне ведь можно сегодня — безумен и пьян.

Так что гости меня не осудят.

Тихим вздохом сочувствие, ночь и камин.

Поскорей бы в дорогу, амигос.

Как и прежде, один. Сам себе господин...

Жаль, свобода мне не пригодилась.

Салютую я кружкой газетным статьям,

Черно-белые губы целую.

Снова демоны заперты мною в чулан:

Сердца нет. Я ничем не рискую.

tesey

(К главе "Гарри Поттер должен умереть")

НОЧНОЙ БЛЮЗ

Мир рухнул, придавив тебя своей тушей,

Давно перемешался океан с сушей,

А маяки погасли

И костры в ночи, увы, не горят.

Ты потерял все то, во что всегда верил,

И сколько ни стучись теперь во все двери,

Ты наконец-то понял,

Что все двери открываются в ад.

А ненависть — не меньше, чем любовь, честно!

И ад — довольно славное порой место,

Там, правда, звезд не видно,

Но зато там, безусловно, тепло.

А боль вошла в привычку — и всегда рядом…

И без толку тебя теперь пугать адом:

Когда душа сгорела,

То живешь себе и миру назло

Толченое стекло в твоих скрипит венах,

Но мир не виноват, тебя таким сделав.

Он, этот мир, по сути,

Не лишил тебя ни жизни, ни слез.

А если что-то важное прошло мимо,

Исчезло в небесах седой тоски дымом,

Ты проклял все на свете –

Но, конечно, это ты не всерьез!

Короче, умирать — так умирать с толком:

Кидаться на судьбу матерым злым волком

И выгрызать ту правду,

Что дает тебе остаться собой:

Среди провальных планов и пустых истин

Ты помнишь, что любовь была в твоей жизни,

И, что бы ни случилось,

Звезды все-таки горят над землей.

tesey

Самый конец главы "Гарри Поттер должен умереть" Мне показалось, что написав письмо Северусу (то, которое "Любимых убивают все"), он, уже сев в поезд, мысленно мог написать еще одно, неотправленное.

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

Я тебя не люблю. Ни отравленным льдом поцелуя,

Ни спасительным полднем на белом морском берегу…

Я тебя не люблю, даже если смертельно ревную,

Даже попросту зная, что жить без тебя не могу.

Я тебя не люблю. Мне без разницы: с кем ты и где ты.

Ты устал и болен? Что там: свадьба? прием? юбилей?

Мне без разницы, знаешь, что там завтра напишут газеты,

Если вдруг я навеки исчезну из жизни твоей.

От газетных страниц пахнет краской и чуточку вишней,

С фотографии смотрят знакомые омуты глаз…

Мне без разницы, правда, что еще нам отмерил Всевышний,

Потому что я знаю, что «завтра» не будет у нас.

Я тебя не люблю: ни вчера, ни сегодня, ни вечно,

Ни бессонницей ночи, ни холодным безвременьем дня…

Потому что все было: прекрасно, светло, бесконечно.

Потому что я знаю: ты тоже не любишь меня.

Ленуська

Глава Гарри Поттер должен умереть

Написано не к Кораблю, но получилось про

прощание с магической Британией

* * *

Я ухожу в безумство жизни,

И ухожу я навсегда!

Познайте вкус влюбленной мысли,

И может я вернусь тогда...

Вернусь к разбитому корыту

Или прекрасному дворцу,

В туманной дымке то сокрыто

И мне бояться ни к чему...

Я ухожу. К чему волненье?

Не спешен шаг, дыханье ровно.

Оставив за спиной сомненья,

Я ухожу. Легко, спокойно.

Мосты сожгу, разрушу стены,

Что окружали меня прежде.

Глоток свободы — кровь по венам,

Прекрасны светлые надежды.

Простите ссоры и обиды,

И слово резкое подчас.

Смирите ярость Немезиды,

Простите... как прощаю вас.

Желаю счастья и удачи!

Желаю горя вам не знать!

Я ухожу. Как много значит

Тепло сердец... Хочу обнять...

tesey

Тоже написано не специально для Корабля, но легло на главу

«Гарри Поттер должен умереть»

* * *

Вырваться из тела

В синюю свободу,

Посмотреть на крыши

С высоты полета...

И простить с улыбкой

Городу и году,

И опять — навечно!-

Полюбить кого-то.

И ложиться снегом

На его ресницы,

И дождем весенним

В черный зонт стучаться.

И коротким летом

Никому не сниться,

И в осенних листьях

Навсегда остаться.

kazyafka13

Глава Гарри Поттер должен умереть

К главе 41

"Это не побег"

Я не убегаю, нет!

Я просто хочу уйти...

Не надо кричать мне вслед,

Цветов на могилу нести.

Я тихо хочу уйти,

Из мира, что стал чужим, —

Я в нем никогда не жил,

И мне с ним — не по пути.

И я в пустоту уйду,

Рискну, сделав шаг в "никуда".

Безжалостно нити рву,

Надеясь, что навсегда,

Не думая, что впереди

Ждет. Я ко всему готов!

Я просто хочу уйти,

Не оставляя следов.

Быть может, придется платить

За выбор неверный свой!

И демоны — вечный конвой —

Побега не смогут простить,

И дымным столбом сигарет —

Вишневых — я память прожгу...

Я не убегаю, нет!

Я не от НЕГО бегу.

kazyafka13

к главе 41-42, в общем, к смерти Гарри, но написан стих был уже после "Искупления...".

Потеря (SS)

Серебряной пудрой на волосы ляжет

Потеря. И боль — серой пылью в глаза.

Так пусть за грехи меня боги накажут,

До пепла сожгут небеса!

На мраморе белом проступят холодные

Буквы и в имя сплетутся твое.

Мои сожаления, страданья бесплодные

Кладбищенский ворон склюет.

Волною зеленою землю покроет

Весенней травы волшебство.

Но жизнь не нужна тому, кто хоронит

Любимого своего!

Погибший? Убитый! Моими руками!

Седой паутиной осядет вина…

Небо прощается колоколами —

Это моя умирает душа.

kazyafka13

Глава Моя жизнь без меня

Комментарий kazyafka13: Изначально он задумывался как романс, но когда открылась третья страница документа, я поняла, что это будет оочень долгий романс, а потому решила оставить как стих.

Главы 42-43

"Из ненаписанного письма"

А у нас выпал снег...

Только я не могу вам об этом писать.

Белоснежные крошки пугливо дрожат за стеклом.

Я мечтаю порой всё вернуть, повернуть время вспять,

Ощущая себя тусклым гостем в мире чужом.

Я бы мог рассказать вам, друзья, как море шумит,

Как целует рассветное небо волна,

Как угрюмые скалы ласкает ночной аксамит,

А на бархате нежным цветком поступает звезда.

Я хочу рассказать вам открыто о грусти своей,

Пожирающей тонкую дымную нить сигарет.

Здесь не лают ветра, и туман не становится злей,

Тихим шелестом волн упокоен и солнцем согрет.

А сейчас — идет снег. Мне сказали — не верил сперва,

Пожимая плечами, навстречу печали спешил.

...Да, я тоже скучаю! Но с трудом подбираю слова,

Чтобы вам рассказать, где я был и как жил.

Я хотел бы на ваше дежурное: "Все хорошо???"

Недежурно и честно ответить: "Нет, больно в груди."

Только почта опять принесет вам пустое письмо,

То, в котором не будет ни радости, ни тоски.

Вы обидитесь, может, на этот безликий доклад,

В нем не будет имен, подробностей — где я и с кем:

Все спокойно. Я счастлив. Здоров. Нет, ёщё не женат.

Обязательно встретимся! Правда, не знаю, зачем...

Мне бы очень хотелось открыться, довериться вам,

Тайны, страхи, сомнения выложить, как на духу.

Рассказать, что мне снится, послав свою скрытность к чертям!

Вы простите... Ведь я не от вас свою жизнь берегу.

Слишком много поставлено мною на кон.

Нет, вернуться не хочется. Знаю, вы ждете! Но тот,

Кто за вашими спинами — грозный английский Ясон —

Крепче спать будет, если меня не найдет.

Да, я знаю, я умер для всех. Для него — в том числе,

Для него — ещё раньше, как только захлопнулась дверь

Кабинета за мной. Той зимой — почти год! — в декабре...

Да, я помню его!.. Мой Алмаз в диадеме Потерь.

Да, друзья, я ВСЁ помню! И даже, признАюсь, порой

Сожалею и думаю — верный ли сделал я шаг?

Я был прав, убежав — от него! Но за мной

Он не гонится, верно?.. А значит, я — полный дурак!

И мне стыдно до дрожи за глупые страхи свои:

Он узнает, что жив я, но только плечами пожмет.

Скажет: "Трус...", одним словом надежды мои раскроив.

Мою душу в кровавое месиво боль изотрет.

Будет новый рассвет, буду жить, не пугайтесь, друзья!

Я смогу, удержусь на краю — мне терять не впервой.

Только в мареве дней, воскресая из небытия,

Его голос пробьется отравленной горькой водой.

Вы хотите, чтоб я вам писал? Чтоб летела строка,

Вам даруя неверную радость скомканных фраз,

Принося вам любовь мою светлую издалека,

Заточенную в полуправдивый и легкий рассказ?

Что ж... Пишу, но увы — не о том, что хотел бы сказать.

Я бы, может, вернулся, но вовсе — простите — не к вам.

Только тот, кто мне нужен, меня не захочет призвать...

Я пишу... Свою боль не доверяя словам,

Свою грусть прикрывая стандартными "всё хорошо"!

Я давно запретил себе думать, того ли желал?

Знаю, это пройдет... И, оставив белеющий шов,

Тонкой раной затянется мой многолетни кошмар.

Вам спасибо за все! Мы были почти как семья!

Вот и выпорхнул птенчик, стремясь разорвать этот круг...

Обнимаю, скучаю! Прошу — берегите себя!

Всё, целую! Пишите!

С любовью,

Ваш преданный Друг...

tesey

«Моя жизнь без меня»

* * *

Я кану в груди твоей — камнем в колодце,

Навек позабыв, как меня называли,

Спокойно расставшись с надеждой на солнце,

С наивной мечтой о счастливом финале.

Я кану в груди твоей — бабочкой в пламя,

Поверив, что там будет вечное лето…

Так души умерших сухими губами

Пьют воду забвенье дарующей Леты.

Я кану в груди твоей… Страсти, обиды,-

Поверь! — не важней, чем разбитое блюдце.

А если Орфей поведет из Аида

Меня — я заставлю его обернуться.

tesey

Глава «Беда»

* * *

Ночь приходит грустною волчицей,

Оставляя черные следы…

Ничего со мною не случится,

Ничего: ни счастья, ни беды.

О колени станет ночь тереться,

Сядет рядом в комнате пустой…

И, дождями проливаясь в сердце,

Боль моя становится ручной.

Draka

Глава Беда

* * *

Ты на кресло откинулся.

Что-то с сердцем не ладится.

Словно время не сдвинулось.

Только слезы не катятся.

Что творишь не разумный?

Ты зачем в дебри кинулся?

…дрожь по телу безумная…

Всех в дороге покинул.

Обошел, и отправился

В путь один-одинешенек.

В путь тяжелый, но правый ли?

Не споткнется ли ноженька?

…Боль в груди одинокая,

Криком птичьим срывается.

Эта нота высокая

Никогда не кончается.

День за днем годы минули.

Ты таким же остался.

Только брови чуть сдвинулись.

Губы тверже поджались.

А глаза снова ясные.

Но на дне их жестокая,

Та же самая, прежняя,

Боль-тоска одинокая.

kazyafka13

к главе 44 Сэр Арчибальд

"Сказка кончилась"

Снегом в руках тает

Сказка под Рождество.

Призрачной серой стаей

Сгинуло колдовство.

Я бы кричать рад был,

Да вот — молчать привык.

Соль своей новой раны

Пробую на язык —

Жжется, печет душу...

Это кошмар — не сон!

От сигарет сушит,

И пахнет снег табаком.

Мятной золой сыплет

Небо. Злит белизна.

Сколько беды выпил?

А всё не видно дна...

Сердце стучит, плачет,

Чувствуя пустоту.

Значит, был срок назначен

И моему волшебству?

Не уберег, каюсь,

В этом моя вина...

Снегом в меня вгрызаясь,

Тризну творят небеса.

tesey

Глава Сэр Арчибальд

* * *

У свободы — привкус пепла,

Пепла городов спаленных,

Пепла звезд, упавших ночью

В остывающий песок…

У свободы — привкус пены,

Пены волн морских, бессонных,

Волн, поющих под бугшпритом…

Помню, помню: путь далек.

У свободы — привкус соли

(Только привкус — и не боле),

Волн, поющих за кормою,

Волн, встающих на дыбы.

У свободы — привкус счастья,

У свободы — привкус боли,

У свободы — привкус крови

Из прокушенной губы.

…А когда под утро схлынет,

И забьется сердце тише,

Скрип снастей в ушах умолкнет,

Даже ветер замолчит…-

У свободы — привкус пыли,

У свободы — запах вишни,

Горький привкус поцелуя,

Чьих-то губ… Не помню, чьих.

tesey

Глава «Письмо потерпевшего кораблекрушение»

* * *

Я обнимаю пустоту:

Неловко пальцами ласкаю,

По имени не называю

И разбиваюсь налету.

И я шепчу: «Оставь! Уйди!» -

В молчанье каменного склепа,

И утешаюсь — (так нелепо!) –

Осколком зеркала в груди.

В бреду, во сне и наяву

Я в прятки с пустотой играю,

Чтоб, наконец, пройдя по краю,

Почти поверить, что живу…

Ленуська

Дубровник. Воспоминания.

* * *

А я любил тебя совсем уж просто:

Без ярких жестов, броских фраз.

Души порыв так чувствовался остро,

Сдаваясь в плен жестоких глаз.

Без громких слов я шел на баррикады

Твоих сомнений и обид.

Крушил тобой творимые преграды,

И ты, смиряясь, делал вид.

Что нет барьера, больше нет различий,

Нет в мире двух — тебя, меня.

Что мы едины стали без обличий...

Любя друг друга и кляня.

А я любил тебя, наивно может:

Без лести, фальши — без прикрас.

Наверно, я дурак. А что? Похоже!..

Влюбился в демона на раз.

Что находил тебя красивым злого,

Что млел от хмурого лица.

Что верил я всегда в тебя — любого,

Не отрекаясь никогда.

Без мук, без жертв живу с тобою рядом:

Пусть ты в чужих объятьях рад.

Прямую спину провожая взглядом,

Я вновь обставлен. Шах и мат.

И все ж... люблю тебя душой и сердцем:

Мое проклятье и мечта.

Ты мой остывший крепкий кофе с перцем...

Моя надежда и судьба.

kazyafka13

День рождения покойного

* * *

В глазах надежда и усталость

Сплелись в одно.

Что мне от прошлого осталось

От моего?

Воспоминания листаю —

Страницы книг

Летят перед глазами стаей.

Я сам воздвиг

Барьер меж прежним моим именем

И тем, кем стал.

Но мое прошлое не вымерло,

Коснувшись скал.

Ночь тусклым светом раны штопает —

Слепой дурман.

Воспоминания распробуют

Самообман —

Горчит и вяжет. Рвется истина,

Не приняв яд.

И «бывший-я», День Правды выстрадав,

Из зеркала мне

Грустный дарит взгляд.

Michele

Глава День рождения покойного

* * *

Не бывает чудес. Паруса горизонт не разрежут.

Не задержатся, не остановятся стрелки часов.

Отчего я шепчу его — тайное имя надежды?

Отчего же я слышу дыханье и шепот ветров?

Не бывает чудес. Отрывается капля за каплей,

Чтоб впитаться в тот белый, горячий, жестокий песок.

Пусть исчезнут они. Пусть их ночь поглотит без остатка.

Я их спрятал, забыл, уничтожил, закрыл на засов.

И никто не приходит, никто не встречает за дверью.

Мне мерещатся тени, меня накрывает волной.

Не бывает чудес, но, пожалуйста, дай мне поверить,

Что за миг до полуночи чудо случится со мной.

tesey

Глава День рождения покойного

* * *

Пронзительный ветер

Врывается в окна, трубя…

(Послушай! На свете

Так просто прожить без тебя!)

На первые звезды

Гляжу в потемневшую даль.

…Беззвучно, бесслёзно

От сердца отходит корабль…

Ни сказки, ни чуда,

На сердце — немая печать.

(Я больше не буду

Тебя так мучительно ждать!

Я больше не спорю,

Я душу запру на засов!)

…Но где-то над морем

Стремительный всплеск парусов…

(Послушай! На свете…

Так просто… так страшно… Постой!)

…Пронзительный ветер

Стихает — и снова покой.

За счастьем? за славой?..-

Не то!. -. (Но узнаю едва ль…) –

В последнюю гавань

Последний отходит корабль.

tesey

День рождения покойного

* * *

Я мучительно завидую снегу,

Что у ног твоих стремительно тает…

Ну, а то, что я готовлюсь к побегу,

Это, в общем, ничего не меняет.

Полпланеты между мной и тобою,

Немота… ни строчки нет — многоточья…

Я мучительно завидую боли,

Что висков твоих касается ночью.

Между нами сны, века, километры,

Только, знаешь, в горле ком то и дело…

Я мучительно завидую ветру,

Что твои целует веки несмело.

Тишина — и даже сердце не бьется…

Впрочем, думаю, и дальше так будет:

Я мучительно завидую солнцу,

Что тебя однажды утром разбудит.

tesey

Глава Мотоциклист на обочине

БАЛЛАДА О НЕБЕ

Я помню, был сон когда-то:

По небу душа летала,

А небо — не в цвет заката,

А просто — в кроваво-алый.

Кой черт меня там носило?

(Как будто над бездной ада…)

Неправильным небо было,

Но ветер был то, что надо!

С тех пор обтрепались крылья…

Но — словно ей было мало –

Над страшной земною былью

Упрямо душа взлетала.

Металась подранком глупым

В моем неправильном небе…

И горьким стали губы,

Забыв о вине и хлебе.

А небо сочилось ядом,

А сердце к земле тянуло…

Вот только однажды рядом

Чужое крыло плеснуло.

Бросаться на пики молний,

Взмывать над землей — с тобою!

…Но утром я сна не помню

И только от боли вою.

Я выживу, став мудрее…

Но ночью, когда не спится,

Над глупой душой моею

Парят две огромных птицы.

tesey

Сон о Кесе

Я знаю: время есть еще

Тихонько целовать в плечо

И припадать в немой тоске

К биенью жилки на виске,

Сквозь пальцы пропускать песок

И верить, что не вышел срок,

Что есть еще четыре дня

Сна — для тебя и для меня.

tesey

АЗКАБАН

(Моему единственному другу — всегда)

Когда этот мир провалится в ад

И застынет средь черных льдин,

(И в этом — ты знаешь! — ты сам виноват),

Пусть кто-то тебя позовет назад

И скажет: «Ты — не один!»

Когда по куску отмирает душа

В чужой промозглой тиши,

Когда не нужно ни пуль, ни ножа,

Поскольку просто не можешь дышать,

Пусть кто-то скажет: «Дыши!»

Когда приходят боль и тоска,

Как звери на водопой,

Когда надежды не отыскать,

И ты уже хочешь ступить за край,

Пусть кто-то скажет: «Постой!»

Когда по венам струится тьма

Отравой льдистой в крови,

И сил нет даже сойти с ума,

И ты спокоен, как Смерть сама,

Пусть кто-то скажет: «Живи!»

И вот тогда, поднимаясь вверх

Из проклятых мертвых глубин,

Ты вспомнишь внезапно про дождь и снег,

Про солнце, а также про слезы и смех,

Поскольку ты — не один.

tesey

Глава Мотоциклист на обочине

* * *

День второго рожденья…

(Вспышка боли — шаг в бесконечность).

Я не верю в мгновенья

И не знаю, как пишется «Вечность».

Я рванул бы на остров,

Продал душу за миг полета…

Встреча рук — это просто,

Но, знаешь, еще есть что-то.

Что царапает горло,

(Как в игре: «Умри — и воскресни!»),

Что не выплюнешь гордо

Даже в самой прекрасной песне.

За минутой — минута,

И, похоже, мы вместе снова…

Встреча губ — это круто,

Но, знаешь, еще есть слово,

Что шепталось не часто,

Но забылось с тех пор, похоже…

Встреча тел — это счастье,

Но, знаешь, что там, под кожей,

Горьким ядом — по жилам

И бьется слепо — и страстно…

Слава богу, мы живы,

Иначе бы все напрасно.

Слез нескорая помощь —

Это роскошь. Прости, не буду.

Слава богу, ты — помнишь,

И это почти что чудо.

Словно варится зелье

Неизвестного нам состава…

День второго рожденья –

Встреча душ?.. Да о чем я, право!..

kazyafka13

Глава Мотоциклист на обочине

"Прощение"

Наслоилось. Заискрилось. Занялось.

Вспыхнуло.

Загорелось. Зашипело. Вознеслось.

Хлынуло.

Опалило, обожгло. Кипит огонь

Искрами.

До небес вспорхнет любовь

Брызгами.

Возродилась, засветилась, заиграв

Шепотом.

Черным золотом горят, покой украв,

Омуты.

Осторожность. Страх. Вина.

Грешность.

Пробудит любимого от сна

Нежность.

Дрожь. Неясное касанье. Робость.

Бережность.

Притяжение. Соблазн. Кротость.

Вежливость.

Боязливость. Колебание. Борьба.

Растерянность.

Стыд. Смущение. Слова.

Уверенность.

Радость. Счастье. Теплота.

Доверие.

Чувств и мыслей чистота.

Парение.

Мягкость, чуткость удивит,

Терпение...

Это высший дар любви —

ПРОЩЕНИЕ!

trololo558

хронологически Вилла Maritime

* * *

В моих снах желания просты,

Корабль, кровь, миндаль и вишня.

В мечтах исчезнут блики темноты,

Я не герой... Я просто лишний.

Кровь и песок, и слезы по щеке.

Мне больно, но кого волнует?

Я умер, утонул в реке.

Какой герой? Меня же все забудут...

И демоны нашепчут мне во мгле

Про запах миндаля и вишни,

Я попрошу — приди ко мне

Пусть я даже бывший...

tesey

Глава Вилла Maritime

ПЕПЕЛ

Я, конечно, калач тертый,

Но куда все слова делись?

Этот мир пусть сгорит — к черту,

Чтоб воскреснуть, как тот Феникс.

Я его не спасу нынче,

Пусть спасается, как знает!

(Даже если огню — в пищу…) –

Извини! Я сейчас занят.

Потому ли, что день светел,

Что нет места для слов вздорных,

Я целую седой пепел

На твоих волосах черных.

Словно вечность — в одном миге.

(Саламандрой в огне — греться…)

Этот пепел, как в той книге,

Все стучится в мое сердце.

Мы такие с тобой люди:

Каждый — с личным своим адом.

Но, похоже, что все — будет,

Потому что ты — здесь, рядом.

Там, где горло огонь сушит,

В том, похожем на бред, месте

В пепел наши сгорят души,

Чтоб воскреснуть потом — вместе.

kazyafka13

tesey, а позволите посвятить Вам стих-ответ? :):) Вдохновлялась Вами, Вам и писала! :)

Пепел 2

Клятв не нужно. Слова — лишни.

(Заживают ожоги и раны)

Пахнет вечность моя вишней,

На висках — серебро тумана,

А в глазах — непривычная нежность...

(Ты мне снился не раз, знаешь?..)

Я счастливый и безмятежный —

Мои страхи в себя вбираешь

Тонким кружевом прикосновений.

(Помолчим. Ведь главное — сказано!)

Небо дарит нам благословение,

Отпуская грехи разом.

Разве вправе я камень бросить?

(Мерить боль нашу я не стану!)

В голосах твоих черных — проседь

Остывающим пеплом вулкана...

samsara77

(хронологически Вилла Maritime)

* * *

Мир оказался прост:

Море и россыпь звезд,

Черные паруса,

Взгляды — глаза в глаза.

Палуба подо мной

Кренится и скрипит.

Ладоней твоих тепло

И к черту пусть все летит.

Волны вздыхают во тьме,

Ластятся к Кораблю.

Магия, что во мне,

Живет подобно огню.

Нет тебя, и она

Почти совсем умерла.

Там, где горел костер,

угли лишь и зола.

Рядом ты и могу

Вновь глубоко вздохнуть.

Словно Стихия сама

Мне открывает Путь.

Рядом твое плечо.

Счастье мое безмолвно.

Корабль летит в ночи,

Пронзая бушпритом волны.

samsara77

(хронологически искупление лорда Довилля)

* * *

Смеются губы, а в глазах тоска.

Отчаянно и гулко бьется пульс в висках,

И сжалось сердце, как в тисках, в предчувствии конца.

Не виноваты оба. Или оба виноваты.

Кого судить, с кого взыскать расплату,

Над кем нависло в этот раз проклятье

тернового венца?

Заколотить, забить гвоздями двери

В дом, где жила любовь, наивно веря,

что это навсегда.

Святая простота! Всегда готовы доски для креста!

Безжалостное время всех рассудит,

И мудрый сердце охладит рассудок,

И подобрав осколки наших судеб,

Даст шанс начать все с нового листа.

Max Li

К главе " Искупление лорда Довилля" Как описание состояния Северуса возле памятника Герою.

У меня в подреберье зуд.

У меня по хребтине дрожь.

С языка ядовито: Брут,

Ну, давай уже, где твой нож?

Время выстрелом в тишине,

На секунды пошел отсчет.

Ставки сделаны. Эй, крупье,

Заряди мой патрон на чет!

Горьким порохом на губах

Поцелуй ледяной ствола.

Смерть-любовница, к черту страх,

В подвенечном сукне стола.

Гром осечки. Фортуна — блядь.

Подмахнет под того, кто смел.

— Брут, налей мне и рядом сядь.

Ты сегодня как я... Не у дел.

У меня в подреберье звон.

У меня в миокарде брешь.

С языка ядовито: — Харон,

Я плачу, отплываем... РЕЖЬ!

trololo558

Глава Искупление лорда Довилля

* * *

В черном сердце алмаза

Серебристыми нитями — трещины,

Переплелись слова для рассказа

Ну а судьбы мечами скрещены.

Каждая ниточка, точка, секунды,

Посыпаны горькой приправой

Та что скрадывала серые будни,

Что без тебя мне казались неправдой...

* * *

Я закрою на ключ, в шкатулке

Я зарою в песок, в сундуке

Фонтан желаний и переулки

Жемчужину демонов о тебе...

Я закрою все окна — щеколды.

Я запрусь на все двери — замки

Я зову тебя ночью долго,

Мои губы прошепчут прости.

kazyafka13

Глава искупление лорда Довилля

Не суди меня, Гарри

Не суди меня, Гарри! Не ангел, но все же не дьявол.

Моя жизнь — как пролитое в землю сухое вино:

Прорастает трава, напитавшись губительной влагой,

И врезается в ноги до крови разбитым стеклом.

Моя жизнь проплыла, словно тучей на небе помятом,

Заслоняя лучи, не давая им руки согреть,

Избивая любимых тяжелыми льдинами града,

Заставляя сердца их и души окаменеть.

Время алым песком утекало сквозь пальцы упрямо,

Только грязь приставала к рукам тишиною могил.

Моя жизнь — как в дешевом театре нелепая драма,

Как оборванный в самом начале немой кинофильм.

Эта боль, что ведет за собою, мне силы давала,

Это черные дыры смотрели на мир пустотой.

Не суди меня, Гарри! У жизни — свинцовые жала,

Её яд разъедает мечты кислотой.

Не суди меня, Гарри! Я многое видел и делал

То, за что я не в праве прощения нынче просить!

Мои чувства подобны злотворному горькому зелью,

Что способно лишь каплей живые ручьи отравить.

Оправданий себе не ищу и не жду понимания,

О пощаде я совесть уже много лет не молил.

Об одном лишь прошу — не суди меня, Гарри:

Я не дьявол, но ад свой вполне заслужил!

tesey

Глава Искупление лорда Довилля

ЧЕРНЫЙ ЛЕД

Ты помнишь, какое небо над мачтами корабля? –

Рассвет — бесконечно нежен, закат — неизбывно ал,

Но он неизменно черен, для тех, кто верит, как я ,

В последний круг ада, поскольку там побывал.

Я знал, что такое — бездна, и знал, что такое — полет.

Я думал, есть долг и воля, а все остальное — бред.

Но странно, что я не умер, вмерзая под черный лед,

Когда не сумел жить в мире, в котором тебя уже нет.

Оказывается, так просто однажды было решить,

Что мы расстанемся молча — и станет легче дышать.

Но в пропасть летят осколки моей разбитой души…

А я до сих пор не верил, что есть у меня душа.

И кровь моя стала черной, как воды подземных рек,

И звездное небо пеплом осыпалось в час ночной,

И замерло глупое время, прервав стремительный бег,

И лед в последнем объятье сомкнулся над головой.

И там, подо льдом, мне приснилось, что чей-то забытый бог

Свершил, наконец-то, чудо — и мне возвратил тебя.

И я рванулся из ада — и выжил. И как итог:

Я снова увидел небо над мачтами корабля.

На том или этом свете?... — Но, если знаешь, скажи! –

Мы вместе взлетим над волнами вослед соленым ветрам.

И лед, наконец, отпустит на волю клочья души,

И ты, наконец, поверишь, что я тебя не предам.

tesey

Глава С магией и без нее

* * *

Я в руках твоих стану глиной,

Я в руках твоих стану воском.

Зазвучу под пальцами лирой

Или — чем черт не шутит! — скрипкой.

И на миг задохнется Вечность,

Стихнут прошлого отголоски,

Все, что было, и все, что будет,

Вдруг замрет на границе зыбкой.

На губах твоих стану солью,

На губах твоих стану песней.

Захлебнусь восторгом и болью,

Отпущу грехи и печали.

Мир взорвется с хрустальным звоном,

И навеки душа воскреснет,

И попросятся в небо крылья,

Вдруг плеснувшие за плечами.

Ты в ладонях моих — как пена,

Ты в ладонях моих — как пламя.

…Опрокинутым сном Вселенной

Южный Крест сияет над нами…

samsara77

Глава С магией и без нее

* * *

Я отключаю разум,

В сердце растаял камень.

Душу дотла ты сжег мне

Безумным своим огнем.

Но фениксом оживаю,

Любви возрождаясь пламенем,

Дышать научившись заново,

Жизнь обретя вдвоем.

Я погружаюсь взглядом

В глаз твоих темный омут,

И заключен навечно

В плен твоих сильных рук.

Только останься рядом,

Пусть разорвется адов,

Созданный кем-то свыше,

Двух одиночеств круг.

Мы заслужили вечность-

Мир нам немного должен.

Хочу свое имя слышать

Я на устах твоих.

Я зажигаю свечи,

Чтобы тебе напомнить,

Как может падать небо

Только на нас двоих.

Я позабыл , что было.

Знать не хочу, что будет.

Здесь и сейчас...

И вечно...

-Помнишь, ты обещал?

И расцветает небо

Тысячами созвездий,

Искрами опадая

На камни прибрежных скал.

tesey

Главы: У нас гости и От дубровника до Загреба

* * *

Воскресаю понемногу,

Выдираюсь из Коцита…

Голос твой звучит нестрого,

Лишь порой чуть-чуть сердито.

Мне плевать — с высокой крыши!

(Я и сам — дурак, что надо!)

Тихо-тихо, еле слышно

Запираю двери ада.

Отыскав в ночи дорогу,

Отпустив свои утраты,

Обживаю понемногу

Жизнь, разбитую когда-то.

А когда душа воскреснет,

В небо, что бесстыдно-ало,

Мы взлетим с тобою вместе,

Как на фресках у Шагала.

Чтобы в трепете паренья

Увидать когда-то, где-то:

Мир, как в первый день творенья,

Вновь рождается из света.

tesey

К главе Ноябрь

* * *

Маленький кутёнок Счастье…

Удержать его не просто:

То ли убежит к кому-то,

То ли кто-то уведет.

Маленький кутёнок Счастье –

Лучшая моя минута,

Золотой волшебный остров,

Первый и последний взлет.

Маленький кутёнок Счастье

Станет взрослым псом когда-то,

Будет у камина греться,

Злые тени прогонять.

Маленький кутёнок Счастье,

Положи на лапу сердце,

Положи на сердце — лапу,

Как последнюю печать!

samsara77

К главе Ноябрь

* * *

— Я думал, что достаточно любви,

тепла камина и неспешных дней,

чтоб позабыть о пустоте в моей крови

или хотя бы не жалеть о ней.

Я отравляю все, к чему коснусь

своим метаньем вечным и тоской.

Между двумя мирами нахожусь-

там лишний, здесь совсем чужой.

Я потерял себя среди борьбы,

а может, никогда не находил.

Как мне понять, в чем смысл моей судьбы,

когда я в ней всегда неволен был.

— Послушай, тише, не руби с плеча

и Ариадны нить не выпускай.

Ведь ночь пронзает луч от маяка,

когда не виден в темноте причал.

Дай время мне, и ты узнаешь как

и для чего на этом свете жить.

Порой лишь лая рыжего щенка

достаточно, чтоб душу излечить.

И мы пройдем весь этот путь вдвоем,

изгоним демонов, забудем горечь фраз.

Наполним светом день, а ночь -огнем.

Ты — есмь, я — буду. Бездна не для нас.

За каплей капля — полнятся моря.

Нет в мире абсолютной пустоты.

И магия вернется вдруг твоя,

в тот миг, когда не ожидаешь ты.

tesey

К Главе Ноябрь (к монологу лорда Довилля: «На тебе холод, сырость и туман, гулкое эхо, шаги по плитам собора…»)

* * *

Собора готический взлет в поднебесье,

Органа трагический выдох в финале…

Все прочее память запомнит едва ли,

А губы озвучат… Послушай, но если

Уже прозвучало последнее слово?...

(Я раньше не знал, что слова — это выход…)

И в сердце стучит так тревожно и тихо:

«Ничто в этом мире подлунном не ново!»

Но ты... — Все, что есть, все, что будет когда-то:

Дыхание ветра, безумие моря,

Века — и века. От блаженства до горя

Движение губ — и молчание взгляда.

Кто пленник? Кто ключник? Кто — птица в ладони?

И чьи — те ладони, держащие птицу?..

Ты знаешь, все чаще и чаще мне снится,

Что ты — исчезаешь… Прости и запомни:

Весь мир, с его лепетом, шумом и громом,

Что ты в мои будни приносишь спокойно,

Пусть катиться к черту! — Пожары и войны –

Теперь без меня… С тем, почти невесомым,

Полетом ресниц под губами моими

Ничто не сравниться! (И сравнивать глупо!)

Нам милости жизни отмерены скупо,

Но главная милость — любимое имя

Впечатано в сердце смертельным заклятьем.

(Ни в жертву разрыву, ни в пропасть разлуки:

Нас держат над бездной сплетенные руки

И души, сплетенные в вечном объятье…)

Собора готический взлет над судьбою,

Органа таинственный рокот в ненастье…

И то, что я знаю о свете и счастье,

Так просто и верно зовется — тобою.

tesey

К Главе Ноябрь

* * *

Такая игра — возвращение к жизни…

И, знаешь, закончиться может плачевно.

То легкое пламя, что тлело капризно,

Вдруг к небу взметнется тревожно и гневно,

Сжигая, сжирая, сминая границы,

Оставив от мира лишь пепел пустыни.

И если из пепла ты смог возродиться,

То станешь сильнее и проще отныне.

Так «быть или нет»? — Непонятно, доколе

Шагнув за порог, где ни бога, ни истин,

Ты все же сыграешь средь бреда и боли

В простую игру — возвращение к жизни.

tesey

БАЛЛАДА. О ЛЕТУЧЕМ ГОЛЛАНДЦЕ

На четыре стороны света -

Роза ветров.

На другой стороне планеты

Несет корабль моряков.

Летят ветра быстрокрылые

Следом: Скорей! Скорей!

Зовут моряков "милыми"

Женщины трех земель.

И над мачтами вечером –

Святого Эльма огни.

Паруса штормами иссечены,

И бесконечны дни.

Море в далекой гавани

Омывает простреленный борт...

Всю жизнь по миру плавали –

Никто их дома не ждет.

Награда была обещана –

Да что до наград земных!

...Успели состариться женщины,

Что "милыми" звали их.

Успело стереться золото

С названия над кормой...

Восковое сердце проколото

Тонкой ржавой иглой.

Ветра, хохоча, как безумные,

Следом! Следом! — летят...-

Моряки не знают, что умерли

Несколько лет назад.

Еще ничего не поняли:

Куда-то им надо успеть!

Целует их в губы соленые

Веселая девушка — Смерть,

Иногда, посредине ночи,

Корабль заходит в порт.

Безумные чайки хохочут,

И дикий ветер поет

Вечную песню унылую

Над мачтами кораблей

О женщинах, звавших ""милыми"

И золоте дальних земель.

В трюмах призрака — золото,

В могилах — женщины те.

...Луна — пополам расколота –

Светится в темноте.

Выходит корабль из гавани –

И снова — в рассветный туман –

В долгое — вечное плаванье...

На мостике капитан

Смотрит, как берег брошенный

Гаснет в серой дали.

Никогда — проклятие божие! –

Не знать морякам земли!

Вечный путь по морю начат,-

Золоту в трюмах тлеть!

...У мачты приткнувшись, плачет

Веселая девушка — Смерть.

tesey

к главе "Летучий корабль")

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КЕС

Если мир — в моих ладонях

И еще кусочек солнца,

Если вдруг застыла Вечность

В гладкой капле янтаря,

То, когда настанет завтра,

Все случится, все споется,

Между мною и тобою

Ничего не будет зря.

Этот миг — в твоих ладонях

(И мое смешное сердце),

А еще, наверно, счастье,

Словно жемчуг в полутьме.

Нам дано судьбою свыше

Притянуться, отогреться,

И пусть кто-то сложит песню

О тебе и обо мне.

Если мы сведем ладони

(Просто так, на всякий случай),

Хлопнем рому, не для пьянки –

Для веселия души,

Я слеплю наш мир по новой –

Я сумею, я — везучий! –

Мир прекрасный, мир волшебный –

И шепну ему: «Дыши!»

Впрочем, ты — в сто раз мудрее,

Сдержанней и молчаливей.

И тебе мои порывы

Часто кажутся игрой…

Весь я тут — в твоих ладонях,

Без терзаний, без усилий,

И еще — кусочек солнца

Между мною и тобой.

tesey

ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ

Якорей поднимаемых скрежет,

Словно пламя бьется восход…

Ветер скулы с лица срежет,

И корабль рванется вперед.

Что нам правда чужой были,

Что нам пепел жизни земной? –

Мы с тобой сполна заплатили

За свободу взмыть над судьбой.

И когда отчаянье душит,

И когда раскаянья полн -

Мы открыли свои души

Бесконечной истине волн.

Пусть года мимо нас мчатся

Парусами туч грозовых –

Мы поверим в свое счастье,

Наплевав на безверье других.

И снимая с души маску,

И не тратя ненужных слов,

Мы напишем свою сказку

В небе росчерком парусов.

samsara77

СНЫ

Мне приснилось,

что я корабль,

и лечу над ночной землей,

звездной картою Млечный путь

расстилается надо мной.

Мне приснилось, что я корабль...

Я касаюсь верхушкой стеньг

края пенистых облаков,

проплывает внизу Земля

очертаньем материков.

А вокруг ни границ, ни стен...

И качают меня ветра

в колыбели небесных сфер.

И летал бы так до утра,

жил без правил и скучных схем.

Пусть качают меня ветра…

Но в волшебном земном порту,

где под скалами мрак пещер,

и стоит на утесе дом,

ждет меня один флибустьер.

На рассвете в земном порту...

Он ступает на шаткий трап,

на флагшток поднимает флаг,

собирая на черный борт

вечных странников и бродяг.

Берега нас чужие ждут,

и другие манят небеса.

Ветер крыльями паруса

расправляет за пять минут.

И проложен уже маршрут...

Склянки пробили час шестой,

белый след растет за кормой.

Синим глобусом от меня

удаляется шар земной.

А когда просыпаюсь я

в тихой гавани поутру,

у причала стоит корабль,

что похож на мою мечту.

tesey

(Кораблю и не только)

* * *

Я не знаю, как выглядит счастье,

Но пахнет оно, как море,

Как песок у кромки прибоя

Отдыхающих берегов.

А на слух оно, словно ветер,

Что поет, обещая остаться,

А на слух оно, словно шелест

Приближающихся шагов.

Я романтик, должно быть, все же,

Хоть и битый жизнью весомо:

От души — под дых и по морде.

(А про счастье стоит забыть).

…Но на ощупь оно — как лучик,

Что скользит по прохладной коже,

Как белёные стены дома,

Где я, может быть, буду жить.

Так пронзительно, хоть нечасто

Накрывает меня порою

Неизвестное в этом мире

Беззаконное волшебство:

Я не знаю, как выглядит счастье,

Но зовется оно — тобою,

На губах оседая солью

Звука имени

Твоего.

tamyla

* * *

Нам жизнь отмеряла всего полнейшей чашей.

И рано с тяготами бытия нам познакомиться пришлось.

Один — наелся досыта сиротской кашей.

Другому — с юности быть в рабстве довелось.

Познали все, что было суждено:

Тоску, печаль, предательство и слезы.

И видели глаза, что зло возрождено.

И на могилы дорогих людей мы относили розы.

И много в жизни нужно было поменять,

Изведать боль, неволю и свободу.

Переоценить, предать, уйти, принять.

И отнестись к всему как к эпизоду.

И было нужно осознать себя,

Увидеть смерть, ее не испугаться.

Найти любовь, и море, и тебя,

Как феникс к жизни долго возрождаться.

Стоять на палубе, и слушать сердца стук.

Рука в руке, покоясь на штурвале.

И знаем, это не пустой все звук:

Для нашей жизни рулевой другой отыщется едва ли….

P_a_N_d_O_o

Навеяло, не знаю, как это можно назвать. Наверное, что-то из разговоров по дороге на Кес.

-Скажи мне, ты правда на Кесе был счастлив?

Молчит, он серьёзен. –Был ли я счастлив?

Я долго молчал и не знал, как сказать.

Решил, что мне лучше с начала начать…

-Не знаю, мне сложно ответить теперь,

За жизнь мы прошли столько боли, потерь.

Ты знаешь, я плыл по теченью судьбы,

Одну за другою теряя мечты.

Мне было плевать, куда вынесет завтра,

Историю жизни забросил мой автор.

Всё меньше я верил фальшивым улыбкам

И этим хвалебным и льстивым открыткам.

И вот в один день этот мир меня предал

И даже сказать оправдание не дал.

Отвергнутый всеми, народный герой,

Отважный и смелый, вот только…чужой.

Я видел свой мир в чёрно-белых тонах,

Считал, что могу прочитать всё в глазах:

Вот это мой друг, а вот это мой враг,

Но всё оказалось на деле не так.

Мне жизнь спасли те, кто всегда был врагом,

И предали там, где когда-то был «дом».

Я знал, что не буду таким же, как прежде.

Мой мир меня выкинул, отнял надежды.

Душа моя стала тогда, как пустыня,

Но внешне я чувствовал, будто бы стыну,

Но ты приходил отмечать достиженья,

Будил во мне ярость, какое то жженье.

Ты был постоянно поблизости где-то,

А я ненавидел, я жил чувством этим.

Бросался в пучину, искал приключенья,

Но я человек с островов невезенья.

Нахожу неприятности там, где их нет,

Но ты вновь спасаешь, скажи, в чём секрет?

Ты рядом всегда, словно телохранитель,

Но вместе мы будто бы спичка и фитиль.

Я не думал сбежать, но друзья всё решили,

Своим чётким планом меня убедили,

Я всегда был отчаянно предан друзьям,

Но удача в тот день улыбнулась не нам.

Я был очарован дыханием тихим,

Ритмом быстрым, зовущим на подвиги, диким.

Я слышал ожившую сердца свободу,

Дышал, вместе с ним опускаясь на воду.

Мне было легко, я готов был взлететь,

Но было надежде судьбою сгореть,

Разбиться о стены всё той же тюрьмы,

Я снова и снова был пленником тьмы.

Но я не сдавался, я шёл на борьбу,

Наверно, готов был к тому, что уйду.

Я не чувствовал боли, я плыл в пустоте,

Удар, кровь, песок — я уже в темноте?

Мне вспомнилось детство, собака и торт,

Но всё не моё, я для них был урод.

Я то думал, что это уж точно конец,

Слышал дождь, состоящий из мелких колец.

А потом накатил пряный запах духов,

Разговор и портключ, больше не было слов.

А потом была правда, попавшая в точку,

И ты разбирал меня, всё по кусочкам.

А потом ты ушёл, а я так и остался,

Тогда я впервые подумал, что сдался.

Моя магия, прямо из сердца идущая,

Открыла дорогу, к свободе ведущую.

Но я опоздал, зато ты вновь успел,

Я боролся с тобой, но всему есть предел.

Ты опять победил, ну а я проиграл,

Ты из лап темноты меня снова отнял.

А потом на вишнёво-миндальных волнах

Укачал, и меня отпустил липкий страх,

Меня прежнего нет, его смыло волной,

…Да, тогда я опять был живой.

Не знаю, зачем я всё это сказал,

Наверное, просто хотел, чтобы ты знал.

Сейчас я счастливый, сейчас я с тобой,

Всё в прошлом теперь, полетели домой…

kazyafka13

"Демон" (стих-песня)

Я демоном в сон твой войду,

Осколками сладкой мечты,

Цепляясь за пустоту.

Не бойся и не кричи.

Не бойся — я просто дух,

И тела не коснусь твоего.

Фантомны касания рук,

И призрачно губ колдовство.

Когда в глубине твоих глаз

Родится слепая луна,

Твой демон мне руку подаст

И мной насладится сполна.

Не бойся и не жалей -

О многом я не прошу:

Впусти, приоткрой эту дверь,

Я страсть твою освобожу!

Твой запах, твой сладкий нектар

Мой призрак хлебнет как вино.

Наивный твой самообман

Не стоит во сне ничего.

Мой образ — на бархате век,

Слова мои — ядом в крови.

Пусть я не достоин любви -

Не дьявол и не человек —

Не бойся!!! И мне отвори,

Цепей для меня не готовь!

У каждого страхи свои

И демоны, пьющие кровь!

Позволь мою страсть и твою чистоту,

Слабость тела и сердца нужду

Во единое целое слить -

Я о большем не смею просить!

Легкой бабочкой — с губ твоих стон.

Мой — навеки! Ты мной заклеймен,

Обреченный себя искушать,

Свое пламя не в силах сдержать!

Твои демоны рвутся вперед,

Ночь им двери в мечты отопрет.

Задыхаясь от сладостных грез,

Утром скажешь, что сны — не всерьез.

Я лишь тень в сновиденьях твоих,

Серый дым, отражение, блик,

Отзвук солнечных, пламенных дней,

Как пунктир в книге жизни твоей...

Уже ночь... Я войду?..

kazyafka13 : Предупреждение — сумбур! )))) Ибо чтобы описать весь сюжет ЛК… Ну, Вы понимаете! )))) Посему только кусочками и «якорями» на отдельные главы.

Итак, «Ода Кораблю»

Над землей бесстрашно и легко

Мчит Корабль, касаясь облаков.

Рассекают небо Паруса,

И ласкает борт фрегата бирюза.

Капитаны всех зовут вперед,

Покорять волшебный небосвод.

Так хитры герои и умны —

Восхищают правила игры!

Есть команда, цель у них — одна.

Не для всех закончилась война…

Ради справедливости и благ —

Развевается пиратский черный флаг.

* * *

Что судьба Героя нелегка —

Это знают все наверняка.

Боль ему позволила прозреть —

Гарри Поттер должен умереть…

Спит автомобиль на дне реки,

Только связаны остались двойники.

Обернулась мукою подмена —

Сны покойника измучили Юэна.

Но лишь только друга колдовство

Из кошмаров вырвало его —

Заиграла красками восхода

Вновь приобретенная свобода.

* * *

Есть любовь, есть долг — две медных чаши

На которые грехи ложатся наши.

Люди судят и судачат. Есть ли толк —

Обвинять того, кто выбрал долг?

Рана от предательства болит?

Сладость мести жажду утолит…

Тело — в гроб. И мрамор — на могиле.

«Брата», «Друга», «Сына» хоронили.

И с ума сойдет, вернувшись, тот

Кто на камне имя «Милого» прочтет.

* * *

Километры за спиной и города.

Пароходы, самолеты, поезда.

Всё! Пора остановиться. Жизнь идет

Быстрым шагом не назад — вперед!

Университет с чужой стране —

Маггл доволен выбором вполне.

Только маг, как подойдет черед,

Тихо, безболезненно умрет…

Километры душу не излечат…

Ровным пламенем горят в часовне свечи...

* * *

Есть любовь и долг. И есть обида.

Эгоизм — стеною, как защита.

Правильный ли вывод — гордость есть

У того, кто выбирает месть?..

Люди судят, спорят с пеною у рта —

Только обесценили слова…

Забывают — как бы сами поступили,

Если бы им выбор предложили?..

* * *

Пред Судьбой в итоге все равны,

И путей у жизни нет иных —

Если предназначены друг другу,

Нет ни шанса вырваться из круга,

Если сердце любит, верит, ждет!

Звук колес безмолвье разорвет,

Светом фар обозначая риск,

Тормоза срываются на визг.

Жизнь и Смерть переглянулись нежно:

«Двух упрямцев встреча неизбежна!»

И Любовь довольно улыбнулась:

«Вот чуть-чуть — и вовсе б разминулись!»

Нежность слов от травм не исцеляет.

Но глаза от радости сияют.

Нет, для разговоров еще рано!

Но уже нет места для обмана.

«-Дэви Джонс!..»

«-Черт, на тебе был шлем!..»

«-Я хочу лишь знать, как долго?..»

«-Насовсем…»

* * *

«Время есть ещё!» — читатели твердят,

И за обновлением следят.

Каждая строка — под кожу ядом.

«Время есть… Герои с нами, рядом!»

Все хорошее когда-нибудь кончается,

С палуб наших берег различается…

Но пока играет ветер в парусах —

Застывают стрелки на часах!

Сна лишившись, потеряв покой,

Мы следим за новою главой!

* * *

Над землей бесстрашно и легко

Мчит Корабль, касаясь облаков.

Борт фрегата обнимает бирюза…

Люди! Верьте в чудеса!

Semantica

* * *

Не вините меня в безумие,

Долгих лет оказалось мало,

Чтобы жизнь осознать с начала,

И расстаться с ней без раздумья.

Бесы манят вишневым дымом,

По ночам не дают покоя.

Объясни мне, что ты такое?

Наделить ли рогами иль нимбом?

Потускнел жемчуг воспоминаний,

Напитался горчинкой полыни.

Понял я, в чем мое бессилье,

Но не жаль, то цена желаний.

Грозный хищник с тоскливым взглядом,

Ты зависим, любовью болен.

Я тебя не держу, ты волен

Выбирать от жизни награду.

Я уйду, часть себя оставив,

Вспоминай меня, если сможешь.

Может, я постараюсь тоже

Сохранить ту частичку рая.

Приложение 3. Стихотворные ассоциации читателей ЛК

Это стихи, написанные не читателями Корабля, но выложенные или присланные ими. К некоторым текстам песен есть и ссылки на клипы. Стихи, как и в предыдущем приложении, я соотносила с главами, в момент выхода которых они выкладывались в постах.

От Severa Nox

К главе «Два капитана»

* * *

Наши судьбы текут, как ручьи, как прибрежный песок...

Что — песчинка? Что — капля? Но всё-таки в жизни не раз

Каждый делает выбор. И выбор порою жесток,

Даже если судьба королевств не зависит от нас.

Если Зло и Добро в откровенной схватились борьбе,

И последним Пророчествам сбыться мгновенье пришло -

Загляни в свою душу — что вправду милее тебе?

Что влечет тебя с большею силой — Добро или Зло?

А потом присмотрись — кто силён и наденет венец,

А кого проклянут и навеки забудут, как звать,

И опять загляни себе в душу — хорош ли конец?

И спроси себя снова — неужто охота встревать?

Что за радость — безвестно погибнуть в неравном бою?

Может, спрятать глаза — ведь уже никого не спасти?!

Мало толку в геройстве, которого не воспоют.

Время лечит — однажды и сам себя сможешь простить...

А ещё — ты поверь, так бывает! — нет хуже врагов,

Забывающих в битве жестокой про всякую честь,

Чем стоящие — тот и другой — за Добро и Любовь!

Где меж ними различье? С кем правда? Кого предпочесть?

А потом победитель устало опустит свой меч...

Враг стоит на коленях, и мир не постигла беда!..

И раздастся приказ: "Всем ослушникам — головы с плеч!"

С кем пребудет твой выбор, мой доблестный друг? С кем — тогда?

(Мария Семенова)

от Naja naja

К главе Маркус Флинт

* * *

Каждый тонет — как желает,

Каждый гибнет — как умеет.

Или просто умирает,

Как мечтает, как посмеет.

Мы с тобою гибнем разно,

Несогласно, несозвучно,

Безысходно, безобразно,

Беспощадно, зло и скучно.

Как из колдовского круга

Нам уйти, великий Боже,

Если больше друг без друга

Жить на свете мы не можем?

(А.Вертинский)

От kazyafka13

К главам Маркус Флинт

ПЕСНЯ МУШКЕТЕРОВ

"Hа волоске сyдьба твоя,

Вpаги полны отваги,

Hо, слава богy, есть дpyзья.

Hо, слава богy, есть дpyзья.

И, слава богy, y дpyзей есть шпаги.

Когда твой дpyг в кpови -

А ля гер ком, а ля геро, -

Когда твой дpyг в кpови,

Бyдь pядом до конца.

Hо дpyгом не зови -

Hа войне как на войне -

Hо дpyгом не зови

Hи тpyса ни лжеца.

И мы гоpды, и вpаг наш гоpд,

Pyка, забyдь о лени.

Посмотpим, кто y чьих ботфоpт,

Посмотpим, кто y чьих ботфоpт

В конце концов согнет свои колени.

Когда твой дpyг в кpови -

На войне как на войне -

Когда твой дpyг в кpови,

Бyдь pядом до конца."

От Severa Nox и kazyafka13

К главе Прыжок ягуара

"Вы ненавидите меня" Канцлер Ги.

Ваши глаза

Так сверкают желаньем мести!

"Против" и "за" -

Ваша Честь и моё Бесчестье...

Как же давно

Размотали боги эту нить!

Только вино одно

Это велит забыть...

Когда б на то случилась ваша воля, —

Гореть бы, верно, мне на медленном огне.

Вы ненавидите меня — до боли,

И это весело вдвойне!

Стынет окно, а в закате играет солнце -

Пейте вино, пойте песни, пока поется.

Просто в камин бросьте еще немного дров,

Вы, как и я один, в общем сюжет не нов.

Вы столь близки и это так опасно,

Но разум, верно, утонул в "Дурной крови".

Вы ненавидите меня так страстно,

В пол-шаге стоя от любви.

В пол-шаге стоя от любви...

От kazyafka13

К главе Прыжок ягуара

Романса Олафа Кальдмеера

Мне исправить невозможно ничего -

Мир разбит, и морю отданы осколки;

Я — ваш пленник, ну да, в общем, что с того -

В сожаленьях до смешного мало толку.

Чем дальше дни, подобно чайкам, летят,

Тем удивительнее этот странный плен:

Я потерял, что только мог потерять -

Но обретаю много лучшее взамен!

С Вами странно и мучительно-легко -

Разум тёмен, а сердце в вихре ветра

Закружилось и разбило лёд оков;

Я не знаю, как быть — и нет ответа...

Кровь моя смеётся долгу вопреки,

разум мой птицей в клетке мечется тревожно:

Знали мы, что Юг и Север не свести -

Но Излом не знает слов "нельзя" и "можно".

...

Что ж, зажженному положено гореть -

Мы не знаем, что судьба подбросит вскоре:

Даст она кому-то жизнь, кому-то — смерть,

Ну, а с вами нас всегда рассудит МОРЕ...

От Severa Nox

К главе Прыжок ягуара

"Барон Самди"

Он уводит за собою

Тех, кто ночью не спят.

Тем, кто дверь ему откроет,

Нет дороги назад.

Он так весел и опасен

В пляске лунных теней,

Но на шорох маракасов

Отзываться не смей!

... Не ходи за ним, не надо!

Хоть зовет — ну и пусть!

С ним до рая и до ада

Я пойду и вернусь!

... Я не знаю — будь что будет! -

Наливайте, Барон!

Тот, кого боятся люди,

Пьет со мной горький ром.

Ночь, дождь, дым от сигареты...

Вдаль уводят следы...

Ухожу гулять со Смертью

Я — но лишь бы не ты!

От Lesteranno

К главе Прыжок ягуара

Ты думаешь, что выбор мне даёшь?

Что душу от беды мою спасаешь?

Ну неужели, правда, ты считаешь,

Что так мою свободу сбережёшь?

Так знай! Ты опоздал! Я полон весь тобою!

Лишь рядом находясь, я быть могу собою!

И помни, я всегда тебя прикрою

Обняв, прижав, закрыв своей спиною.

(Мэри Эго)

От kazyafka13

К главе Прыжок ягуара

Нотр-Дам де Пари, ария Фролло

Молиться бесполезно,

Прогневал небеса я;

Передо мною бездна,

И я стою у края.

И сладко мне, и тошно,

Пусть будет то, что будет,

А будет только то, что

Она меня погубит.

Ты гибель моя!

Ты гибель моя!

И нету мне спасенья, нету мне прощенья.

Ты гибель моя!

Ты гибель моя!

И нет во мне раскаянья,

А лишь отчаянье одно.

Ты гибель моя.

Во сне и наяву я

Всё время представляю,

Как я тебя целую,

Как я тебя ласкаю,

То этот нежный локоть,

То белые колени.

О, похоть, похоть, похоть!

Сильней огня в геенне.

Ты гибель моя!

Ты гибель моя!

И нету мне спасенья, нету мне прощенья.

Ты гибель моя!

Ты гибель моя!

И нет во мне раскаянья,

А лишь отчаянье одно.

Ты гибель моя.

Ты гибель моя.

Я думал, голос плоти

Я укротил навечно,

И вот горю, как порох,

И таю словно свечка.

Я поднимаю руки

Для страшного проклятья,

И я их простираю

Для страстного объятья!

Ты гибель моя!

Ты гибель моя!

И нету мне спасенья, нету мне прощенья.

Ты гибель моя!

Ты гибель моя!

И нет во мне раскаянья,

А лишь отчаянье одно.

Спасения нет.

Прощения нет.

Ты гибель моя.

От kazyafka13

К главе Ловушка для героев

* * *

Всё кончено. Надежда — на исходе.

Мне трудно этим воздухом дышать.

Под ветхим саваном хрипит душа,

Обрывки мыслей серой пеной бродят.

Ещё один удар. Какой по счёту?

Не буду врать, не помню. И — зачем?

В очередном безжалостном луче

Горит попытка робкого полёта.

Мне не везло всегда. По мелочам,

По крупному. Я думал, что привык,

Ан нет, не получилось... Мой язык

Не вовремя ругался и молчал,

Не вовремя любил и ненавидел.

Нет места на исписанных листах

Для доброй светлой сказки. Я устал

Раз в сутки двери отворять обиде.

(Вероника Иванова, Все кончено)

От kazyafka13

К главе Ловушка для героев

* * *

"Зелёные очи. Упрямые губы.

Душа — нараспашку, но стиснуты зубы.

Красив? Смел? Умён? Не приметила, каюсь!

На помощь друзьям он шагнёт, улыбаясь,

В любую ловушку, в любую засаду...

Вам мало достоинств? Мне — больше не надо!

Довериться воле горячих ладоней,

Круша и кроша так, что лезвие стонет,

Мечтаю... Но жребий замыслил иное:

Мы рядом — и боль увеличилась. Вдвое...

Забыть? Не смогу! Разлюбить? Не согласна!

Ты просишь, но все уговоры напрасны:

Мне нужен отравленный мёд поцелуя...

Заклятая сталь жарче крови бушует...

С тобой, без тебя — одинаково больно.

Судьба, Круг Богов, не казните, довольно!

Мир перед тобой преклоняет колени,

Но сердце — тоскует, но сердце — болеет...

Нарушу законы, скажи только слово —

Тебе подарить свою Вечность готова!

Забуду о долге, но ты — не захочешь...

Печально смеются зелёные очи..."

(Вероника Иванова)

От Sobik

Про Летучего Голландца

(автор не указан)

* * *

В спину крепкий Норд-вест,

Мачты приняли вес

И под парусом гнутся.

От прокуренных стен

Мы уходим за тем

Чтоб с добычей вернуться.

Ни ночами, ни днем

Приглашенья не ждем -

Мы незваные гости.

С нами смерть да беда,

Наша виза всегда -

Черный череп и кости.

Не за флаг корабля,

Не за честь короля

Нам приходится биться.

Исчисляется стаж

Криком: "На абордаж!".

Исковерканы лица...

Без забот и труда

Нас ломает судьба

Как иссохшие сучья.

Нам вручила судьба

Инструмент для труда -

Абордажные крючья.

По стечению лет

Нам спасения нет -

Нет к былому возврата.

Как засохших медуз

Нас на дно тянет груз

Преступлений и злата.

Нас не ждет райский сад -

Попадем прямо в ад,

Но нет время бояться -

На беспомощность злясь

Люди гибнут боясь

С ценным грузом расстаться.

Позабыв якоря

Мы утюжим моря

Ни о чем не жалея.

Но придет страшный час -

Для любого из нас

Уготована рея.

И когда за корму

Нас отправят ко дну,

Изойдем в смертном танце.

Нас акулы сожрут,

Но жилище найдут

Наши души

В Летучем Голландце.

От Severa Nox

К главе Кровь и песок

* * *

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья,

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог!

(А.С.Пушкин)

От Naja naja

К главе Кровь и песок и ранним главам (сон во Второй годовщине победы)

* * *

Но в мире есть иные области,

Луной мучительной томимы.

Для высшей силы, высшей доблести

Они навек недостижимы.

Там волны с блесками и всплесками

Непрекращаемого танца,

И там летит скачками резкими

Корабль Летучего Голландца.

Ни риф, ни мель ему не встретятся,

Но, знак печали и несчастий,

Огни святого Эльма светятся,

Усеяв борт его и снасти.

Сам капитан, скользя над бездною,

За шляпу держится рукою.

Окровавленной, но железною

В штурвал вцепляется — другою.

Как смерть, бледны его товарищи,

У всех одна и та же дума.

Так смотрят трупы на пожарище -

Невыразимо и угрюмо.

И если в час прозрачный, утренний

Пловцы в морях его встречали,

Их вечно мучил голос внутренний

Слепым предвестием печали.

Ватаге буйной и воинственной

Так много сложено историй,

Но всех страшней и всех таинственней

Для смелых пенителей моря -

О том, что где-то есть окраина -

Туда, за тропик Козерога! -

Где капитана с ликом Каина

Легла ужасная дорога.

(Н.Гумилев)

И тут наступила страшная 26 глава…

От Naja naja

К главе Парни не плачут

* * *

Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был

И, что я презирал, ненавидел, любил.

Начинается новая жизнь для меня,

И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.

Больше я от себя не желаю вестей

И прощаюсь с собою до мозга костей,

И уже, наконец, над собою стою,

Отделяю постылую душу мою,

В пустоте оставляю себя самого,

Равнодушно смотрю на себя — на него.

Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,

Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,

Сновидения ночи и бабочки дня,

Здравствуй, всё без меня и вы все без меня!

Я читаю страницы неписаных книг,

Слышу круглого яблока круглый язык,

Слышу белого облака белую речь,

Но ни слова для вас не умею сберечь,

Потому что сосудом скудельным я был

И не знаю, зачем сам себя я разбил.

Больше сферы подвижной в руке не держу

И ни слова без слова я вам не скажу.

А когда-то во мне находили слова

Люди, рыбы и камни, листва и трава.

(А.Тарковский)

От kazyafka13

Полемика по 26 главе (Парни не плачут)

* * *

Мы говорим по-разному о разном,

И думаем, что спорим об одном.

Как доказать, что алый — тоже красный?

А дно стакана — это тоже дно?

Да, дно. На дно возможно и паденье,

Забудь о том, что все это — стакан,

И что иной по-своему умнеет,

и тем осмысленней, чем больше — пьян.

Мы говорим. О разном вперемешку,

До хрипоты ломая копья слов,

На красном дне стакана — как насмешка,

Свернулось алое падение на дно.

(Анна Блантер)

От kazyafka13

Полемика по 26 главе (Парни не плачут)

«Слот» и их «Над пропастью во лжи»:

Когда молчать нельзя никак

Язык мой — враг мой, это факт

И нервы рвутся в такт

И больно так!

Пока в облака из стали

Бросали

Фразы-ножи,

Мы снова себя теряли

Над пропастью во лжи.

От kazyafka13

Полемика по 26 главе (Парни не плачут)

Skillet "HERO":

I'm just a step away

Я всего лишь на расстоянии шага,

I'm a just a breath away

Я всего лишь на расстоянии выдоха -

Losin my faith today

Сегодня я потеряю веру.

(Fallin off the edge today)

(Сегодня я не удержусь на краю.)

I am just a man, Not superhuman

Я — просто человек, не сверхчеловек.

Someone save me from the hate

Кто-нибудь, спасите меня от ненависти!

It's just another war

Это просто еще одна война,

Just another family torn

Еще одна разлучённая семья.

(Falling from my faith today)

(Сегодня я утрачу веру...)

Just a step from the edge

Всего лишь в шаге от обрыва

Just another day in the world we live

Очередной обычный день в нашем мире.

I need a Hero to save me now

Мне нужно, чтобы Герой спас меня,

I need a Hero

Мне нужен Герой!

(Save me now)

(Спаси меня!)

I need a Hero to save my life

Мне нужен, чтобы Герой спас мою жизнь,

A Hero'll save me

Герой спасет меня

(Just in time)

(Как раз вовремя)

I gotta fight today

Сегодня мне придётся драться,

To live another day

Чтобы дожить до завтра.

Speakin my mind today

Сегодня я выскажу то, о чём думаю

(My voice will be heard today)

(Сегодня мой голос услышат.)

I've gotta make a stand

Мне придётся оказать сопротивление,

But I am just a man

Но я — просто человек,

(I'm not superhuman)

(Я не сверхчеловек)

My voice will be heard today

Сегодня мой голос услышат.

It's just another war

Это просто еще одна война,

Just another family torn

Еще одна разлучённая семья.

(My voice will be heard today)

(Сегодня мой голос услышат.)

It's just another kill

Ещё одно убийство,

The countdown begins to destroy ourselves

Начинается обратный отсчёт до нашего саморазрушения.

I need a Hero...

Who's gonna fight for what's right

Кто будет бороться за справедливость?

Who's gonna help us survive

Кто поможет нам выжить?

We're in the fight of our lives

Это схватка всей нашей жизни

(And we're not ready to die)

(И мы не готовы умереть)

Who's gonna fight for the weak

Кто будет драться за слабых?

Who's gonna make 'em believe

Кто заставит их поверить?

I've got a Hero

У меня есть Герой

Livin in me

И он — во мне.

I'm gonna fight for what's right

Я буду бороться за справедливость,

Today I'm speaking my mind

Сегодня я говорю то, о чём думаю.

And if it kills me tonight

И если сегодня ночью это убьёт меня

(I will be ready to die)

(Я буду готов умереть)

От Str@nnic@

К главе Парни не плачут

Lumen «Сколько».

Меня уносят моря

Моих надежд, что стоят —

И не дают отступить

И не хотят умирать…

Тошнотным глянцем страниц

Бьет по провалам глазниц.

Я в сотый раз промолчу,

Что мне наплевать

На вечность холодов

И бесполезность снов,

В которых я летал…

Крик перелетных птиц

По нервам сотней спиц

Напомнит, что я знал:

Сколько было уже боли. Сколько…

Горько, каждый день так странно горько!

Но только роли не изменишь, и только…

Сколько будет еще боли? Сколько?

Песчаный берег души,

В которой спрятал ножи.

Луна зовет меня выть

И не дает тихо жить…

Табачным дымом под дых,

Я застонал и притих.

Сырой бетон под щекой

Не даст мне забыть

Про вечность холодов

И бесполезность снов,

В которых я летал…

Крик перелетных птиц

По нервам сотней спиц

Напомнит, что я знал:

Сколько было уже боли. Сколько…

Горько, каждый день так странно горько!

Но только роли не изменишь, и только…

Сколько будет еще боли? Сколько?

От Teshumay

Полемика по 26 главе (Парни не плачут)

"Владей собой среди толпы смятенной,

Тебя клянущей за смятенье всех,

Верь сам в себя, наперекор вселенной,

И маловерным отпусти их грех;

Пусть чac не пробил, жди, не уставая,

Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;

Умей прощать и не кажись, прощая,

Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,

И мыслить, мысли не обожествив;

Равно встречай успех и поруганье,

Не забывая, что их голос лжив;

Останься тих, когда твое же слово

Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,

Когда вся жизнь разрушена, и снова

Ты должен все воссоздавать с основ.

Умей поставить, в радостной надежде,

На карту все, что накопил с трудом,

Все проиграть, и нищим стать, как прежде,

И никогда не пожалеть о том,

Умей принудить сердце, нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно все пусто, все сгорело,

И только Воля говорит: "Иди!"

Останься прост, беседуя с царями,

Останься честен, говоря с толпой;

Будь прям и тверд с врагами и друзьями,

Пусть все, в свой час, считаются с тобой;

Наполни смыслом каждое мгновенье,

Часов и дней неумолимый бег,

Тогда весь мир ты примешь во владенье,

Тогда, мой сын, ты будешь Человек! "

(Р.Киплинг)

от rain_dog

К главе Парни не плачут

группа Апрельский марш "Сержант Бертран":

Клип очень древний, как и сама песня:

Затрубит во мраке сердце, я бегу к тебе, бегу и бегу,

И о твердую дорогу головою я разбиться могу.

С каждой ночью лучше пахнуть, лучше таять, это просто "шарман"!

Пуля в воздухе летает, может запросто прервать наш роман.

Потому что я люблю тебя, потому что я люблю тебя!

Я сначала не решался прикоснуться к вашей белой руке,

А когда уже решился, прикоснулся сразу к белой ноге.

А потом я вынул сердце и облил его слезами любви,

А потом целуя печень долго слушал как поют соловьи.

Я — Сержант Бертран.

Умирал, напившись яда, как Сократ ??? до свинца,

Ты одна моя награда, буду помнить о тебе до конца.

От kazyafka13

Глава Парни не плачут

Флер "Жертва":

Ты холоден, хмур, ты не можешь согреть

Зажги мое платье, я буду гореть

Сломай мою руку, ударь об косяк

Я так извелась, что согласна и так

Не майся, не мучься, ты не одинок

Я рядом с тобой, кучка пепла у ног

И пара обглоданных белых костей

Невинная жертва любовных страстей

Не жалей меня, будь жесток

Моя кровь — томатный сок

Моя кровь — клюквенный мусс

Мне не холодно, я не боюсь…

От kazyafka13

К главе Безумие

Стая "Прыгнуть в пустоту"

Слышал я: сладкий крик боль твою заглушил

Вижу я, как в глазах и в душе страх застыл

Слышу, как потекла дрожь струей по спине

И крадется душа так несмело ко мне.

Не бойся прыгнуть в пустоту —

Тебе открою странный рай!

Нектар души твоей глотну,

Ты лишь скорее засыпай.

Одной безумною мечтой

Ты захлебнешься в тишине

И станешь вольною рабой.

Возьми мой мир иди ко мне!

Посмотри мне в глаза —

В них ответ на вопрос.

Ты мечтала узнать сны без боли, без слез.

Я дарю тебе страсть и забвенья полет

Можем в бездну упасть и рассвет не придет.

Не бойся прыгнуть в пустоту —

Тебе открою странный рай!

Нектар души твоей глотну,

Ты лишь скорее засыпай.

Одной безумною мечтой

Ты захлебнешься в тишине

И станешь вольною рабой.

Возьми мой мир, иди ко мне!*

От Naja naja

К главе Странные каникулы

Как зарок от суесловья, как залог

и попытка мою душу уберечь,

в эту книгу входит море — его слог,

его говор, его горечь, его речь.

Не спросившись, разрешенья не спросив,

вместе с солнцем, вместе с ветром на паях

море входит в эту книгу, как курсив,

как случайные пометки на полях.

Как пометки — эти дюны, эта даль,

сонных сосен уходящий полукруг..

Море входит в эту книгу, как деталь,

всю картину изменяющая вдруг.

Всю картину своим гулом окатив,

незаметно проступая между строк,

море входит в эту книгу, как мотив

бесконечности и судеб и дорог...

(Ю.Левитанский)

От Naja naja

К главе Странные каникулы

Не изменить цветам, что здесь цветут,

и ревновать к попутным поездам.

Но что за мука — оставаться тут,

когда ты должен находиться там!

Ну что тебе сиянье тех планет!

Зачем тебя опять влечет туда!

Но что за мука — отвернуться — нет,

когда ты должен — задохнуться — да!

Но двух страстей опасна эта смесь,

и эта спесь тебе не по летам.

Но что за мука — находиться здесь,

когда ты должен там, и только там!

Но те цветы — на них не клином свет.

А поезда полночные идут.

Но разрываться между да и нет...

Но оставаться между там и тут...

(Ю.Левитанский)

От Sobik

Глава Странные каникулы

* * *

Мы говорим не "штормы", а "шторма" -

Слова выходят коротки и смачны:

"Ветра" — не "ветры" — сводят нас с ума,

Из палуб выкорчевывая мачты.

Мы на приметы наложили вето -

Мы чтим чутье компасов и носов.

Упругие тугие мышцы ветра

Натягивают кожу парусов.

На чаше звездных — подлинных — Весов

Седой Нептун судьбу решает нашу,

И стая псов, голодных Гончих псов,

Надсадно воя, гонит нас на Чашу.

Мы — призрак легендарного корвета,

Качаемся в созвездии Весов.

И словно заострились струи ветра -

И вспарывают кожу парусов.

По курсу — тень другого корабля,

Он шел — и в штормы хода не снижая.

Глядите — вон болтается петля

На рее, по повешенным скучая!

С ним Провиденье поступило круто:

Лишь вечный штиль — и прерван ход часов,-

Попутный ветер словно бес попутал -

Он больше не находит парусов.

Нам кажется, мы слышим чей-то зов -

Таинственные четкие сигналы...

Не жажда славы, гонок и призов

Бросает нас на гребни и на скалы.

Изведать то, чего не ведал сроду,-

Глазами, ртом и кожей пить простор!..

Кто в океане видит только воду -

Тот на земле не замечает гор.

Пой, ураган, нам злые песни в уши,

Под череп проникай и в мысли лезь,

Лей звездный дождь, вселяя в наши души

Землей и морем вечную болезнь!

(В.Высоцкий)

От Naja naja

К главе Странные каникулы

* * *

Не уходи из сна моего.

Сейчас ты так хорошо улыбаешься,

Как будто бы мне подарить стараешься

Кусочек солнышка самого.

Не уходи из сна моего!

Не уходи из сна моего!

Ведь руки, что так нежно обняли,

Как будто бы радугу в небо подняли,

И лучше их нет уже ничего.

Не уходи из сна моего!

В былом у нас — вечные расстояния,

За встречами — новых разлук терзания,

Сплошной необжитости торжество.

Не уходи из сна моего!

Не уходи из сна моего!

Теперь, когда ты наконец-то рядом,

Улыбкой и сердцем, теплом и взглядом,

Мне мало, мне мало уже всего!

Не уходи из сна моего!

Не уходи из сна моего!

И пусть все упущенные удачи

Вернуться к нам снова, смеясь и плача,

Ведь это сегодня важней всего.

Не уходи из сна моего!

Не уходи из сна моего!

Во всех сновиденьях ко мне являйся!

И днём, даже в шутку не расставайся

И лучше не сделаешь ничего.

Не уходи из сна моего!

(Э.Асадов)

От [MayFlower]

К главе Странные каникулы

Fireal — Ariel

"Научится видеть сквозь

Одиночество

Шрамы и синяки

Продолжаю слышать тебя в своем сне..

Ты говоришь со мной

С потерей и грустью я чувствую

Это все,что я помню...

...Это убивает меня,я не могу чувствовать вещи

Я не могу себя ничем защитить.

Это в моей голове,я не могу вернуть назад

Я вижу мир через тень

Только одна вещь,которую я когда то имел

Должна была достич этой нереальной мечты

Где она ходит этими ночами

И выносит меня из тьмы"

От Asheria

К главе Странные каникулы

* * *

Я влюблен, а ты в меня — «быть может»

Разбираться в чувствах… так напряжно.

Часто говоришь «как карта ляжет…»

Ляжет так, как ты ее положишь.

Враг мой, я хочу тебя до дрожи.

Так, что не хватает слов и жестов.

Но спугнул нелепое блаженство

Глупый нерешительный прохожий.

Во взаимность верить так не сложно.

Мы с рассветом станем на день старше.

Я услышу голос твой уставший:

«Я тебя возненавижу… можно?»

Это как порез на нежной коже.

Это как пятно на белом ложе

Это как продать себя предложат…

Ты влюблен, а я в тебя…

(Саша Бест)

От [MayFlower]

К главе Странные каникулы

* * *

"И встречаю тебя у порога -

С буйным ветром в змеиных кудрях,

С неразгаданным именем бога

На холодных и сжатых губах...

Перед этой враждующей встречей

Никогда я не брошу щита...

Никогда не откроешь ты плечи...

Но над нами — хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю,

Ненавидя, кляня и любя:

За мученья, за гибель — я знаю -

Все равно: принимаю тебя!"

(А.Блок)

От rain_dog

К главам Странные каникулы и Времени больше нет

/#!/track/2223294/album/221076

Зоопарк — Седьмая глава

Ты придешь ко мне ровно в полночь.

Разбудишь мой спящий звонок.

Ты скажешь мне: какая чудесная ночь,

И я отвечу: да, но я одинок.

И я заварю тебе свежий чай,

И достану из бара вино

И выключу свой телевизор,

Не успев досмотреть кино

Мы будем говорить о прекрасных вещах,

Играть словами как в билиард.

И ты построишь мне сотню воздушных замков

И один небольшой зоопарк.

Но, увы, я знаю, что мне нельзя верить всем твоим словам -

Слова для тебя значат больше чем дело,

Но это ничего, я грешил этим сам.

Ты скажешь, что жизнь это великая вещь

И выдашь семерку за туз,

И я тебе сыграю свой рок'н'ролл,

И я тебе спою новый блюз.

И ты конечно похвалишь меня,

И я тебе в ответ улыбнусь.

Я знаю нам трудно понять друг друга,

Но ты вежлив и я не сержусь.

И когда за окном забрезжит рассвет,

Я скажу: не пора ли нам спать?

И я постелю себе на полу,

А тебя уложу на кровать.

И вот, когда наконец я засну, Уняв предрассветную дрожь,

Ты встанешь и улыбнешься как ангел,

И вонзишь мне в спину свой нож,

И вытрешь с лезвия кровь,

И ляжешь спать, и во сне ты увидишь себя.

И утром я встану первым.

Приготовлю кофе и торт.

Поставлю T-Rex, и тебя разбудит

Бодрый мажорный аккорд.

И выпив свои кофе, ты куда-то уйдешь,

Махнув мне на прощанье рукой.

А я отмою с паркета кровь

И обрету свой душевный покой.

От Feyt

К главе Странные каникулы

* * *

"Там нет меня,

Где на песке не пролегли твои следы,

Где птица белая

Где птица белая в тоске кричит у пенистой воды,

Я только там,

Где звук дрожит у губ желанной пристани

И где глаза твои стрижи,

И где глаза твои стрижи скользят по небу пристально.

Там нет меня,

Где дым волос не затуманит белый день,

Где сосны от янтарных слез,

Где сосны от янтарных слез утрет заботливый олень.

Я только там,

Где ты порой на дверь глядишь с надеждою,

И как ребенок с детворой,

И как ребенок с детворой ты лепишь бабу снежную.

Там нет меня,

Где пароход в ночи надрывно прогудел,

Где понимает небосвод,

Где понимает небосвод, что без тебя осиротел.

Я только там,

Где нет меня — вокруг тебя невидимый.

Ты знаешь, без тебя и дня,

Ты знаешь, без тебя и дня прожить нельзя мне видимо."

(Севара)

От Naja naja

К главе Морские ежи

* * *

Замирая, следил, как огонь подступает к дровам.

Подбирал тебя так, как мотив подбирают к словам.

Было жарко поленьям, и пламя гудело в печи.

Было жарко рукам и коленям сплетаться в ночи...

Ветка вереска, черная трубочка, синий дымок.

Было жаркое пламя, хотел удержать, да не мог.

Ах, мотивчик, шарманка, воробышек, желтый скворец -

упорхнул за окошко, и песенке нашей конец.

Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.

Как трава на пожаре, остались от песни слова.

Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь.

А словам еще больно, словам еще хочется петь...

(Ю.Левитанский)

От Naja naja

К главе Фонтан желаний

"Почему ты не оставляешь мне выбора?"

"Потому что его нет" (ЛК)

* * *

Каждый выбирает для себя

Женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе

Слово для любви и для молитвы.

Шпагу для дуэли, меч для битвы

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе.

Щит и латы, посох и заплаты,

Меру окончательной расплаты

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя.

Выбираю тоже — как умею.

Ни к кому претензий не имею.

Каждый выбирает для себя.

(Ю.Левитанский)

От Asheria

Главы Фонтан желаний и Времени больше нет

Some days I can't even trust myself

It's killing me to see you this way

'Cause though the truth may vary

This ship will carry our bodies safe to shore

Some days I feel like I'm wrong when I am right

Your mind is playing tricks on you my dear

'Cause though the truth may vary

This ship will carry our bodies safe to shore

Don't listen to a word I say.

The screams all sound the same.

Though the truth may vary

This ship will carry our bodies safe to shore

You're gone gone gone away

I watched you disappear

All that's left is a ghost of you

Now we're torn torn torn apart

There's nothing we can do

Just let me go, and we'll meet again soon

No wait wait wait for me

Please hang around

I see you when I fall asleep.

(Of Monsters and Men, песня "Little Talks")

От Naja naja

К главам Времени больше нет и Слишком рано для виски

«Самооправдание»:

Я странной личностью слыву среди людей:

Для некоторых я — отъявленный злодей,

Другие говорят, что я — кретин убогий,

А кое-кто меня возводит в полубоги

Или в апостолы. За что такое мне!

О Господи, за что? Приличен я вполне,

Хотя мне выдержки подчас недоставало.

Познал я радости, но и страдал немало.

Несчастья, всякий раз вы для меня горьки,

Хотел я мирно жить, порывам вопреки,

Разумно жить хотел, не преступать приличий,

Как учат мудрые и как велит обычай

Отцов и пращуров. Короче, я скорбел,

Страдая от своих от недостойных дел,

Я кровью исходил, униженный, похожий

На жалкого раба. Всегда по воле Божьей

Раскаивался я, и душу совесть жгла.

За все недавние и давние дела,

За прихоти свои я расплатился разом.

Отныне я живу с оглядкою на разум,

Который я обрел с приходом зрелых лет

Как плод всех радостей, всех горестей, всех бед.

Вот почему слыву безумцем в мире этом,

Хоть я совсем иной, иной по всем приметам.

Нелеп я? Может быть. За это кто винит?

Да, мне не нужен грим, не нужен реквизит,

Мой жест, исполненный веселья и печали,

Всегда был искренним, хотя вы замечали,

Что он медлителен и холоден подчас.

Таков, приятели, мой образ без прикрас,

Таков природный нрав. Вы думаете, глыба?

Ничуть. Вполне простой, не весь, конечно, ибо

Бывает путным. Вам кажется, он прям?

О нет. Я человек и не сродни зверям,

Бесхитростным, прямым медведям дикой пущи.

Я сердцем не хитрю, лукав язык мой лгущий.

Я лгал, конечно, лгал... но часто лгать не мог.

Есть у меня грехи, не спорю, видит Бог!

Пороки тоже есть, о горькая досада!

Друзья, но на войне как на войне, и надо

Мне многое простить, и надо горячо

Любить. Я жду любви. Хочу сказать еще:

Меня благословил Господь наш Вседержитель,

Я снова заслужил блаженную обитель,

В слезах раскаянья я искупил свой грех,

Я много лучше стал. Я, право, лучше тех,

Кто слабости мои столь строго судит ныне.

О Господи, спаси безумца от гордыни!

(П. Верлен)

От Nikssa

К главе Любимых убивают все

Шекспир Сонет 66

— — — — —

Перевод Б. Пастернака

— — — — —

Измучась всем, я умереть хочу.

Тоска смотреть, как мается бедняк,

И как шутя живется богачу,

И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится ко дну,

И знать, что ходу совершенствам нет,

И видеть мощь у немощи в плену,

И вспоминать, что мысли замкнут рот,

И разум сносит глупости хулу,

И прямодушье простотой слывет,

И доброта прислуживает злу.

Измучась всем, не стал бы жить и дня,

Да другу трудно будет без меня.

Sobik — тот же сонет, но другой перевод

Смерть призываю я — невмоготу

Мне видеть торжество неправой силы,

Достоинство, что ввергли в нищету,

И Веру, что обманом подкосили,

И разодетую до блеска Мразь,

И Глупость, поучающую Знанье,

И Непорочность, втоптанную в грязь,

И Музу в лапах палача-Молчанья,

И Благость, ставшую служанкой Зла,

И Честность, что прослыла простотою,

И Немощь, что над Мощью власть взяла,

И Зло, взлелеянное Добротою -

Смерть призывая, умереть не смею:

Любовь сгублю кончиною своею.

И rain_dog — за Маршака:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...

Но как тебя покинуть, милый друг!

От Naja naja

К главе Веселый Роджер

* * *

Возьму обижусь, разрублю,

Не в силах жить в аду...

И разлюбить — не разлюблю,

А в колею войду.

И все затопчет колея

Надежды и мечты,

И будешь ты не там, где я,

И я — не там, где ты.

И станет просто вдруг сойтись

И разойтись пустяк...

Но если жизнь имеет смысл,

Вовек не будет так.

(Н.Коржавин)

От Naja naja

Глава Встречи и расставания

* * *

То свет, то тень,

То ночь в моем окне.

Я каждый день

Встаю в чужой стране.

В чужую близь,

В чужую даль гляжу,

В чужую жизнь

По лестнице схожу

Как светлый лик,

Влекут в свои врата

Чужой язык,

Чужая доброта.

Я к ним спешу.

Но, полон прошлым всем,

Не дохожу

И остаюсь ни с чем...

...Но нет во мне

Тоски,— наследья книг,—

По той стране,

Где я вставать привык.

Где слит был я

Со всем, где всё — нельзя.

Где жизнь моя —

Была да вышла вся.

Она свое

Твердит мне, лезет в сны.

Но нет ее,

Как нет и той страны.

Их нет — давно.

Они, как сон души,

Ушли на дно,

Накрылись морем лжи.

Я знаю сам:

Здесь тоже небо есть.

Но умер там

И не воскресну здесь.

Зовет труба:

Здесь воля всем к лицу.

Но там судьба

Моя —пришла к концу.

Легла в подзол.

Вокруг — одни гробы.

...И я ушел.

На волю — от судьбы.

То свет, то тень.

Я не гнию на дне.

Я каждый день

Встаю в чужой стране.

(Н. Коржавин)

От Naja naja

К главе Встречи и расставания (1)

* * *

Мне без тебя так трудно жить,

А ты — ты дразнишь и тревожишь.

Ты мне не можешь заменить

Весь мир...

А кажется, что можешь.

Есть в мире у меня свое:

Дела, успехи и напасти.

Мне лишь тебя недостает

Для полного людского счастья.

Мне без тебя так трудно жить:

Все — неуютно, все — тревожит...

Ты мир не можешь заменить.

Но ведь и он тебя — не может.

(Р.Рождественский)

От Naja naja

К главе Встречи и расставания (1)

Виктор Баранов «Любовь — это море»

Любовь — это море, а молодость — берег и порт.

Где мы ожидаем отплытия в край неизвестный.

Но вот замолкает оркестра прощальный аккорд,

И вот мы вступаем вдвоем на кораблик двухместный,

По палубе шаткой и так страшновато ступить,

А мы начинаем толкаться на досках скрипучих.

Давайте, давайте друг друга поменьше любить.

А вот относиться друг к другу давайте получше.

В открытое море выносит неведомый шквал.

Но морем восторга нам кажется море страданий.

А двое на мостике рвут друг у друга штурвал,

Не веря в надежность своих и чужих обещаний.

Упорства и дерзости нам ни за что не сломить,

Обиды, упреки как черви суденышко точат...

Давайте, давайте друг друга поменьше любить,

А вот уважать и ценить друг друга побольше.

В любви не щадя никого, ни себя, ни других,

Стараясь добиться желанной свободы и власти,

И, путаясь в мыслях, как будто в канатах тугих,

Узлы разрубаем, не в силах в снастях разобраться.

Жестокости этой ничем уже не укротить.

Блаженство и боль, и обиду не вынести дольше.

Давайте, давайте друг друга поменьше любить,

А вот помогать, да и верить друг другу побольше.

* * *

Но вот рассыпаются с грохотом в щепки борта,

И каждый старается стать обладателем круга.

Нас в разные стороны света несет суета,

Но мы из беды выручать не умеем друг друга.

И вот исчезаем в тумане — зови, не зови, -

Уже не увидеться больше, что может быть горше.

Давайте, давайте друг друга поменьше любить,

А если любить, то, конечно, побольше, побольше

От Ketty

Глава Встречи и расставания 1

* * *

Когда, услышав речь твою,

Я не смогу сдержать волнения,

Не говори, что я люблю

Я просто жажду обновления.

Когда я сердце утоплю

В одном стремление поминутном,

Не говори, что я люблю,

— Я наслаждаюсь недоступным.

(автор не указан)

От kazyafka13

Глава Здравствуйте, Юэн Эванс

* * *

Наверно, мы просто не можем понять

У каждого правда своя

И нам друг у друга её не отнять,

Не вычислить меру вранья.

Наивное полчище радужных дней

Все дальше, а мы все слабей.

И вот в одиночку, друг друга умней,

Мы правим вселенной своей.

Мы правим осколками бывшей земли

Разорванной в клочья идеей.

Мы новых законов открыть не смогли,

Кому это нужно теперь?!

Мы знаем чуть больше, чем можем понять,

Чуть меньше, чем можем простить.

И если одним пришло время летать,

Другим — время ружья чинить.

И это закон! И этот закон,

Поверь мне, не так уж и плох!

Для тех, кто ещё в этот мир не вошел,

Он станет основой основ.

А мы обвенчались с ветрами потерь

И больше не верим словам.

Мы выросли в странных и взрослых детей

Не к месту и не к временам.

(Варкалова Екатерина, "Наверное, мы просто не можем понять")

От Naja naja

Глава Перепутье

Р. Рождественский «Необитаемые острова» (отрывочек):

Снятся усталым спортсменам рекорды.

Снятся суровым поэтам слова.

Снятся влюбленным

в огромном городе

необитаемые

острова.

Самые дальние,

самые тайные,

ветру открытые с трех сторон,

необнаруженные,

необитаемые,

принадлежащие тем,

кто влюблен.

Пусть для неверящих

это в новинку,—

только любовь

предъявила

права.

Верьте:

не сказка,

верьте:

не выдумка —

необитаемые острова!..

Все здесь простое,

все самое первое —

ровная,

медленная река,

тонкие-тонкие,

белые-белые,

длинные-длинные

облака.

Ветры,

которым под небом не тесно,

птицы,

поющие нараспев,

море,

бессонное, словно сердце,

горы,

уверенные в себе.

Здесь водопады

литые,

летящие,

мягкая,

трепетная трава...

Только для любящих

по-настоящему

эти

великие острова!..

Двое на острове.

Двое — и все!..

А над ними —

гроза.

Двое –

и небо тысячеверстное.

Двое — и вечность!

И звезды в глаза...

От Sobik

К Главе Перепутье

Владимир Ланцберг "Пора в дорогу, старина":

Пора в дорогу, старина! Подъём пропет.

Ведь ты же сам мечтал услышать, старина,

Как на заре стучатся волны в папрапет,

И чуть звенит бакштаг, как первая струна.

Дожди размоют отпечатки наших кед,

Загородит дорогу горная стена,

Но мы дойдём и грянут волны в папарапет

И зазвенит бакштаг, как первая струна.

Послушай парень, ты берёшь ненужный груз -

Ты слишком долго с ней прощался у дверей.

Чужими делает друзей слепая грусть,

И повернуть обратно хочется скорей.

Пойми, старик, ты безразличен ей давно.

Пойми, старик, она прощалась не с тобой.

Пойми, старик, ей абсолютно всё равно

Что шум приёмника, что утренний прибой.

А если трудно разом всё перечеркнуть,

Давай разделим пополам твою печаль.

И я когда-то в первый раз пускался в путь,

И всё прощался и не мог сказать "Прощай!".

Ну, что ж, пора — уже кончается рассвет,

Ведь ты же сам мечтал услышать, старина,

Как на заре стучатся волны в папрапет,

И чуть звенит бакштаг, как первая струна.

От kazyafka13

Екатерина Варкалова "Если кончится ночь...": последние главы Кеса, встреча в Министерстве, Перепутье

Если кончится ночь,

Если выпадет снег по утру,

Если ты так решил,

Я, конечно, с рассветом уйду.

Пусть меня подберет этот древний рассветный покой.

Если ты так грешил,

Что же может случиться со мной?

В этом распущенном взрослом ребенке

Вряд ли когда-то родится любовь.

Я не люблю, я любуюсь в сторонке

Тающим снегом — он выпадет вновь.

Так несложно понять -

Ты меня столько раз не прощал!

Это трудно признать,

Но меня не убила печаль.

Этот плюшевый мир ты однажды решился предать.

Если ты так решил,

Я не буду пытаться мешать.

Если тебя обнаружит удача,

Так же как этой зимой нелюбовь,

Я непременно от счастья заплачу.

И подожгу наш покинутый кров.

В том ли коварное счастье премьеры,

Что никогда не случится опять,

Этим ли сладок твой берег измены,

Чтоб непременно беду осязать.

Но если ты так решил -

Так несложно понять...

От Naja naja

К главе Гарри Поттер должен умереть

* * *

Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был

И что я презирал, ненавидел, любил.

Начинается новая жизнь для меня,

И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.

Больше я от себя не желаю вестей

И прощаюсь с собою до мозга костей,

И уже наконец над собою стою,

Отделяю постылую душу мою,

В пустоте оставляю себя самого,

Равнодушно смотрю на себя — на него.

Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,

Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,

Сновидения ночи и бабочки дня,

Здравствуй, всё без меня и вы все без меня!

* * *

Потому что сосудом скудельным я был.

И не знаю, зачем сам себя я разбил...

(А.Тарковский)

От kazyafka13

Глава Гарри Поттер должен умереть

* * *

Уходя-ухожу, не прощаюсь, не плачу, не верю,

Закрываю пути, обрываю страховочный трос.

Забываю ключи, забываю пароли и двери

И карабкаюсь вверх, чтобы снова лететь под откос.

Это плата. За свет, за любовь и подарки на память-

За свидетельства жизни, досье с отпечатками ног,

За те смыслы, что мог и хотел унести — но оставил,

И за взгляд, превращающий время в застывший поток.

Я плачУ. Я плачУ, разменяв суету на дирхемы.

Разминаю пластид, разрываю на части устав.

Уходя-ухожу, уношу в себе зерна системы,

Обнимающей мир, словно кролика стиснул удав.

Это кара. За мысль, что бежала за мной, как собака,

Обернувшись в туман, сторожила меня на мосту,

И скулила мне вслед, заставляя тихонько заплакать,

И бродить под дождем, измеряя собой пустоту.

Уходя-ухожу. Не надеюсь, не жду. Не жалею.

Но пока не успеет асфальт поглотить мою тень,

Я прошу— помаши мне рукой, чтоб я стал ещё злее,

Чтобы смог побороть идиотскую дрожь у колен...

(А.Блантер)

От brungilda

К главе Гарри Поттер должен умереть

Милый друг, ушедший дальше, чем за море!

Вот Вам розы — протянитесь на них.

Милый друг, унесший самое, самое

Дорогое из сокровищ земных.

Я обманута и я обокрадена, -

Нет на память ни письма, ни кольца!

Как мне памятна малейшая впадина

Удивленного — навеки — лица.

Как мне памятен просящий и пристальный

Взгляд — поближе приглашающий сесть,

И улыбка из великого Издали, -

Умирающего светская лесть...

Милый друг, ушедший в вечное плаванье,

— Свежий холмик меж других бугорков! -

Помолитесь обо мне в райской гавани,

Чтобы не было других моряков.

(М. Цветаева)

От Erlkoenig

Глава Гарри Поттер должен умереть

* * *

Мне не жаль, что тобою я не был любим,-

Я любви не достоин твоей!

Мне не жаль, что теперь я разлукой томим,-

Я в разлуке люблю горячей;

Мне не жаль, что и налил и выпил я сам

Унижения чашу до дна,

Что к проклятьям моим и к слезам, и к мольбам

Оставалася ты холодна;

Мне не жаль, что огонь, закипевший в крови,

Мое сердце сжигал и томил,-

Но мне жаль, что когда-то я жил без любви,

Но мне жаль, что я мало любил!

Ссылка на песню — -pdPc

Helga_donostia

* * *

Рожденный под солнцем, чуть более ярким, чем сырость,

Он был одиночкой, любил только море,как брата.

Еще с колыбели он слушал рассказы о мире,

Чей ветер в своих парусах приносили фрегаты

Промерзшее сердце в плаще из ветров и тумана

Из льда составляет слова, но ни слова о вечном.

Его королева — русалка со дна океана,

А с Гердой и вовсе судьба не назначила встречи...

Он шел впереди,безмятежно спокойный и гордый,

Я чуть отставал, словно эхо вторя его шагу.

Я знал его имя и титул бездушного лорда.

Но он обернулся, когда я позвал: "Копенгаген".

(с) Deacon (из ее дневника)

Naja naja

К главе «Моя жизнь без меня» (часть 2)

П.Верлен из сборника "Сатурнические поэмы"

Сатурн — управляющая планета дома Козерога...

Ты знаешь, мудрецы с издавних пор мечтали

(Хотя задача их разрешена едва ли)

На языке небес прочесть судьбу людей

И связь у каждого найти с звездой своей,

Насмешки злобные в ответ им раздавались,

Хоть часто те смешны бывали, кто смеялись!..

Но тайна страшная пленила разум мой,

Я знаю, кто рожден под вещею звездой

Сатурна желтого, столь чтимого волхвами,

Тому Судьба грозит несчетными скорбями:

Смутится дух его тревожною мечтой,

Бессильный разум в нем замолкнет пред судьбой,

И ядовитою, горячею волною

Польется кровь его кипящею струею;

Тоскуя, отлетит на небо Идеал,

И повелит Судьба, чтоб вечно он страдал,

Чтоб даже умер он, терзаясь бесконечно

(Ведь можно допустить, что здесь ничто не вечно),

Тому влияньем чар от века предрекла,

Увы, всю жизнь Судьба, безжалостна и зла.

Str@nnic@

К главам «Моя жизнь без меня»

Автор лично мне (автору поста) неизвестен. Стихотворения нагло списаны из записной книжки Химеры вместо зубодробительной лекции по философии.

Прости. Прощай. Я ухожу.

Ты не вернешь меня назад.

Лишь кровь оставлю на снегу.

Я — не вернусь. Прости. Прощай.

Расстаюсь. В высоком небе

Невидимкой силуэт.

Всё, что было — о тебе лишь.

Всё, что будет — только мне.

Свысока смотрю на скалы,

И душа светлым-светла.

Жизнь на смерть я променяла,

Остальное — ерунда.

И только дождь всплакнет украдкой

Об изгнании души.

Я ухожу. И мне не страшно.

Ну вот и всё. Прощай. Прости.

* * *

В твоих руках весь мир, мой друг.

Я — просто тень, что за спиной.

Любить, не выпускать из рук,

держать так крепко, чтобы вдруг

ни на секунду ты не смог

забыть, покинуть, разлюбить.

Мне без тебя, mon dieuх, не жить.

Ты — мое солнце.

Теплый смог накроет Лондон.

Будет ночь.

Никто уже не сможет стать

тем, кем хотел.

И он опять заплачет —

первый раз за век.

Потом пойдет пушистый снег,

наступит все же Рождество...

Я буду жить! Жить за него!

От P_a_N_d_O_o

Глава Сэр Арчибальд и предыдущие

* * *

Мне приснилось небо Лондона

В нём приснился долгий поцелуй

Мы летели вовсе не держась

Кто же из нас первый упадет

Вдребезги на Тауэрский мост...

Утром...

Я узнаю утром

Ты узнаешь позже

Этих слов дороже

Ничего и нет

Без таких вот звоночков,

Я же зверь-одиночка

Промахнусь... вернусь ночью

Не заметит никто

Всё тот же зверь-одиночка

Я считаю шажочки до последней до точки

Побежали летать

Мне приснилось небо Лондона

В нём приснился долгий поцелуй

Мы гуляли там по облакам

Притворились Лондонским дождем

Моросили вместе на асфальт...

Утром...

Я узнаю утром

Ты узнаешь позже

Этих слов дороже

Ничего и нет

Без таких вот звоночков,

Я же зверь-одиночка

Промахнусь... вернусь ночью

Не заметит никто

Всё тот же зверь-одиночка

Я считаю шажочки до последней до точки

Побежали летать

Без таких вот звоночков,

Я же зверь-одиночка

Промахнусь... вернусь ночью

Не заметит никто

Всё тот же зверь-одиночка

Я считаю шажочки до последней до точки

Побежали летать

(Земфира — Лондон)

Глава «Письмо потерпевшего кораблекрушение»

Naja naja: "...если я стал причиной его горя тогда, год назад, пусть он простит меня..."

* * *

То, что мой друг бывал жесток со мною,

Полезно мне. Сам испытав печаль,

Я должен гнуться под своей виною,

Коль это сердце — сердце, а не сталь.

И если я потряс обидой друга,

Как он меня, — его терзает ад,

И у меня не может быть досуга

Припоминать обид минувших яд.

Пускай та ночь печали и томленья

Напомнит мне, что чувствовал я сам,

Чтоб другу я принес для исцеленья,

Как он тогда, раскаянья бальзам.

Я все простил, что испытал когда-то,

И ты прости, — взаимная расплата!

(В.Шекспир, сонет 120)

Глава «Письмо потерпевшего кораблекрушение»

Naja naja:

* * *

Ветер ли старое имя развеял?

Нет мне дороги в мой брошенный край...

Если увидеть пытаешься издали, -

Не разглядишь меня...

Друг мой,

Прощай!

Знаю — когда-нибудь в полном спокойствии,

В позднем покое когда-нибудь, может быть,

С дальнего берега давнего прошлого

Ветер весенний ночной принесет тебе вздох от меня!

Цветом бакуля опавшим и плачущим

Небо тебя опечалит нечаянно, -

Ты погляди, не осталось ли что-нибудь

После меня?...

В полночь забвенья

На поздней окраине

Жизни твоей

Погляди без отчаянья, -

Вспыхнет ли?

Примет ли облик безвестного сонного образа,

будто случайного?...

...Это не сон!

Это — вся правда моя, это — истина,

Смерть побеждающий вечный закон.

Это — любовь моя!

Это сокровище -

Дар неизменный тебе, что давно еще

Был принесен...

(Р.Тагор)

От Naja naja:

Глава День рождения покойного

* * *

Кто качнет завесу гробовую,

Подойдя, раскроет мне глаза?

Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую.

Слушаю, как носится гроза.

Закрутилась, дикая, пожаром,

Завертелась огненным дождем.

Кто велит порваться темным чарам?

Кто мне скажет: «Встань. Проснись. Пойдем»?

И, поняв, что выгорела злоба,

Вновь я буду миру не чужой.

И, дивясь, привстану я из гроба,

Чтоб идти родимою межой.

(К.Бальмонт "Кто?")

Искрамисс

День рождения покойного

* * *

Помни, я тебя очень, даже если в чужих руках

Я тебя днём и ночью во снах. или не во снах.

Я тебя всегда, даже самым дождливым утром, загибая колючий рукав

Я тебя любым, даже хмурым, даже если ты вдруг не прав.

(автор не установлен)

От al-lea

День рождения покойного

* * *

где-то есть корабли

у священной земли

и соленые губы твои

катастрофически тебя не хватает мне

жгу электричество но не попадаю я

воздух толчками и пульс на три счета-та-та

бьет в переносицу: я знаю всё знаю но

катастрофически тебя не хватает мне

катастрофически тебя не хватает

(Ночные снайперы)

К арту jozy Хозяин пиратского острова

От Naja naja

Н.Гумилёв "Картина в Лувре работы неизвестного"

Его глаза — подземные озера,

Покинутые царские чертоги.

Отмечен знаком высшего позора,

Он никогда не говорит о Боге.

Его уста — пурпуровая рана

От лезвия, пропитанного ядом;

Печальные, сомкнувшиеся рано,

Они зовут к непознанным усладам.

И руки — бледный мрамор полнолуний,

В них ужасы неснятого проклятья,

Они ласкали девушек-колдуний

И ведали кровавые распятья.

Ему в веках достался странный жребий —

Служить мечтой убийцы и поэта,

Быть может, как родился он — на небе

Кровавая растаяла комета.

В его душе столетние обиды,

В его душе печали без названья.

На все сады Мадонны и Киприды

Не променяет он воспоминанья.

Он злобен, но не злобой святотатца,

И нежен цвет его атласной кожи.

Он может улыбаться и смеяться,

Но плакать... плакать больше он не может.

От Asheria: История о каникулах на Кесе.

Мне кажется, очень похоже на Довилля и Гарри...

С ним ужасно легко смеется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; и он смотрит ему в ресницы — ягуар, перед прыжком затаившийся.

Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; удивительна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать — ну, бессмертить, увековечивать.

Он ничейный и всехний — эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. И он жжет в себе эту иссушивающую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует — безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; острова; опустение; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.

А ему бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним; он ведь старше его и тоже почти красив, и глубок, непонятен, неоднозначен.

А я ждал тебя, говорит, я ведь знал же, как ты выглядишь, как губы кривишь, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя не любовь — а выкидыш, я уж думал — все, не выношу, несудьба.

Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; Он ведь скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «мы друг другу случайные и чужие ли?». Не ответить так запросто, не высказать. Не поможешь? Простишь ли? Вернешься же?

(немного измененное стихотворение Веры Полозковой)

От Desdemona

К главе Мотоциклист на обочине

* * *

Серый день с утра,

Ни цвета, ни поцелуя.

Холодный и горький кофе,

И мои закрыты занавески.

Ухожу, иду на работу,

Опять с половиной сердца.

Но никто другой не виноват,

Что ты не ищешь меня.

Но если б ты меня нашел…

Этот день будет другой.

И на сцену прольется свет…

Если ты был бы рядом — я по-другому бы просыпался.

По-другому бы дышал и все это по-другому прожил.

Если ты был бы рядом — мне по-другому было бы больно,

Более просто и сладко, по-другому бы я жил.

Опять стемнело рано,

И ты все не ищешь меня…

Я иду через твою дорогу,

И куда меня вытащит — туда и рулю.

Серый день с утра,

Ни цвета, ни поцелуя.

Может и сегодня я закроюсь

В каком-нибудь дружеском доме…

Но если б ты меня нашел…

Этот день будет другой.

И на сцену прольется свет…

Если ты был бы рядом — я по-другому бы просыпался.

По-другому бы дышал и все это по-другому прожил.

Если ты был бы рядом — мне по-другому было бы больно,

Более просто и сладко, по-другому бы я жил…

(песня на греческом, перевод Desdemona)

От Naja naja

К главе С магией и без нее (и к главе Безумие тоже)

* * *

Мы совпали с тобой,

совпали

в день, запомнившийся навсегда.

Как слова совпадают с губами.

С пересохшим горлом —

вода.

Мы совпали, как птицы с небом.

Как земля

с долгожданным снегом

совпадает в начале зимы,

так с тобою

совпали мы.

Мы совпали,

еще не зная

ничего

о зле и добре.

И навечно

совпало с нами

это время в календаре.

(Р. Рождественский)

От Emily_m77

К главе У нас гости

* * *

Гаснет мир. Сияет вечер.

Паруса. Шумят леса.

Человеческие речи,

Ангельские голоса.

Человеческое горе,

Ангельское торжество...

Только звезды. Только море.

Только. Больше ничего.

Без числа, сияют свечи.

Слаще мгла. Колокола.

Черным бархатом на плечи

Вечность звездная легла.

Тише... Это жизнь уходит,

Все любя и все губя.

Слышишь? Это ночь уводит

В вечность звездную тебя.

(Г.В.Иванов)

Просто про Корабль — от Sobik

Высоцкий

/v-visockii-i-nina-6ackaa — -jili-bili-na-more/

* * *

Жили-были на море -

Это значит плавали,

Курс держали правильный, слушались руля.

Заходили в гавани -

Слева ли, справа ли -

Два красивых лайнера, судна, корабля:

Белоснежнотелая,

Словно лебедь белая,

В сказочно-классическом плане,-

И другой — он в тропики

Плавал в черном смокинге -

Лорд — трансатлантический лайнер.

Ах, если б ему в голову пришло,

Что в каждый порт уже давно влюбленно,

Спешит к нему под черное крыло

Стремительная белая мадонна!

Слезы льет горючие

В ценное горючее

И всегда надеется в тайне,

Что, быть может, в Африку

Не уйдет по графику

Этот недогадливый лайнер.

Ах, если б ему в голову взбрело,

Что в каждый порт уже давно влюбленно

Прийти к нему под черное крыло

Опаздывает белая мадонна!

Кораблям и поздняя

Не к лицу коррозия,

Не к лицу морщины вдоль белоснежных крыл,

И подтеки синие

Возле ватерлинии,

И когда на смокинге левый борт подгнил.

Горевал без памяти

В доке, в тихой заводи,

Зол и раздосадован крайне,

Ржавый и взъерошенный

И командой брошенный,

В гордом одиночестве лайнер.

А ей невероятно повезло:

Под танго музыкального салона

Пришла к нему под черное крыло -

И встала рядом белая мадонна!

От Asheria

Летучий фрегат.

Cмотри огромное море

ты видишь точку вдали

смотри бездонное небо

к нему прикован твой взгляд

смотри приблизилась точка

ты видишь этот корабль

а там бескрайнее небо

что видишь ты в высоте?

мираж он ожил вдали

смотри безбрежное море

несет по морю корабль

смотри, в безоблачном небе

плывет летучий фрегат

смотри открытое море

исчез проклятый корабль

а там в предутреннем небе

поплыл свинцовый ковчег

стой стой обессилевший в ветре!

это мое прошлое

это мною покинутые идеалы...

я восхищаюсь ими со стороны внутри себя

потому что они преследуют меня

но они не в силах повредить мне:

ведь я — их команда

(Наутилус)

Приложение 4. Арты, картинки, фотографии, музыкальные ассоциации

1. АРТЫ JOZY ДЛЯ ЛЕТУЧЕГО КОРАБЛЯ:

Азкабан. Сэр Энтони: "Значит, не жадный?"

Сэр Энтони. Коршуны для оленей не опасны:

/9852/568n.jpg

Сэр Энтони. Двойной портрет:

Лисичка? -images/94/581i.jpg/

Жена Героя: -images/703/580bu.jpg/

и -images/94/581i.jpg/

"Меня там мама ждет": -images/153/579x.jpg/

Драко: "На тебя заказ!": -images/163/582bo.jpg/

Кевин Вудсворд: "Делать что-нибудь умеете?" -images/543/585k.jpg/

Драко и Кейт: "Прощай, Гарри!": -images/694/586h.jpg/

Два капитана1: -images/593/588na.jpg/

-images/515/589r.jpg/

Два капитана2: -images/266/591kx.jpg/

-images/443/592bf.jpg/

Ваш Юэн Эванс. Супермаггл: -images/5/593lp.jpg/

Хозяин пиратского острова: -images/6/602v.jpg/

Счастливый ветер Кеса: -images/12/604ur.jpg/

Забытые корни (сэр Арчибальд и Эйлин Принс): -images/837/606l.jpg/

Мотоциклист на обочине 1: -images/600/612f.jpg/

Мотоциклист на обочине 2: -images/856/613jt.jpg/

Летучий корабль: -images/703/q4hk.jpg/

Небо бороздили подводные лодки: -images/203/zxaj.jpg/

2. АРТ-ОБЛОЖКА, присланный в подарок ЛК apfel_eis:

3. «ПИРАТСКАЯ КОЛЛЕКЦИЯ» ОТ Nikssa:

-na-ostrove-lorda-pirata

4. КАРТИНКИ И ФОТОГРАФИИ В ТЕМУ:

Случайно обнаружено Nulifer — картинка ложится на ЛК один в один!

Dan Gordon: тетушка Доротея существует :)

Dan Gordon: небольшая иллюстрация к эпизоду с фотографированием туристов:

-sphotos-e-a.akamaihd.net/hphotos-ak-frc3/969936_10151650377939243_1872169593_n.jpg

Та самая желтая Веспа (обнаружена Asheria): -Vespa-LX-50.jpg

А вот такая была Бэрри… (найдено [MayFlower])

/норидж_терьер/

Зимой в Загребе действительно бывает снег: http://my-voyage.com/content/vcherashniy-zagreb-22-yanvarya

,%20Zagreb.1.JPG

Тот самый Майбах…:

Прообразом пиратского острова стал остров Барбадос: -content/uploads/2012/07/barbados2-719x502.jpg

Пальмы…-gallery3/full/5434jpg.jpg

Примерно таким я представляла себе «господский дом» на пиратском острове:

Дальний пляж:

5. МУЗЫКАЛЬНЫЕ АССОЦИАЦИИ

Пятнадцать человек на сундук мертвеца:

По главам:

К главе Сэр Арчибальд (от Helga_donostia): -_Liebe_Oder_Tod

Или

К главе Морские ежи:

К главе Гарри Поттер должен умереть»: =-h9IEF_wzI4

К главе День рождения покойного:

Не знаю, почему, но островные главы придумывались под вот это, особенно Ночь перед казнью. И Кейт из-за этого поет баллады:

Глава Летучий корабль (от anityna) :

И:

Пиратские песни от Michele:

Про дамские романы… наша больная тема (от Sobik):

Просто под настроение:

Люди, попавшие в шторм:

Тень (Наутилус):

Ну вот, теперь действительно, КОНЕЦ!!!!

КОНЕЦ

Файл скачан с сайта Фанфикс.ру -

Оглавление

Шапка фанфика

1. Luna e mare

2. Другое лето

3. Газеты всегда правы

4. Как я был счастлив

5. Тень корабля

6. На службе Магической Британии

7. Вторая годовщина победы

8. Любопытство

9. Катастрофа

10. Взрослые игры

11. Гарри Поттер - узник Азкабана

12. Нас берут на борт

13. Гуава и папайя

14. Кодекс пиратской этики

15. Два капитана

16. Пятнадцать человек на сундук мертвеца

17. За прекрасных дам

18. Про любовь и дружбу

19. Подарок для фотографа

20. Черт Дэви Джонс

21. Маркус Флинт

22. Прыжок ягуара

23. Ловушка для героев

24. Ночь перед казнью

25. Кровь и песок

26. Парни не плачут

27. Безумие

28. Странные каникулы (часть первая)

28. Странные каникулы (часть вторая)

29. Морские ежи

30. Фонтан желаний

31. Времени больше нет

32. Слишком рано для виски

33. Чужими глазами

34. Любимых убивают все

35. Веселый Роджер

36. Встречи и расставания (часть 1)

36. Встречи и расставания (часть 2)

37. Здравствуйте, Юэн Эванс

38. Перепутье

39. Мои любимые родственники

40. Мистер Дадли Дурсль

41. Гарри Поттер должен умереть

42. Моя жизнь без меня (часть 1)

42. Моя жизнь без меня (часть 2)

43. Беда

44. Сэр Арчибальд

45. Письмо потерпевшего кораблекрушение

46. День рождения покойного

47. Мотоциклист на обочине

48. Вилла Maritime (часть первая)

48. Вилла Maritime (часть вторая)

49. Искупление лорда Довилля

50. С магией и без нее

51. У нас гости

52. От Дубровника до Загреба

53. Ноябрь

54. Маггловский грипп

55. Возвращенное волшебство

56. Сборы

57. Летучий корабль

Приложение 1: Драбблы и пародии от читателей ЛК

Приложение 2: Стихи читателей ЛК

Приложение 3. Стихотворные ассоциации читателей ЛК

Приложение 4. Арты, картинки, фотографии, музыкальные ассоциации

КОНЕЦ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg