«Ревнивая лампа Аладдина»

Ревнивая лампа Аладдина (fb2) - Ревнивая лампа Аладдина (Арабские ночи [Шахразада]) 942K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Шахразада

Шахразада Ревнивая лампа Аладдина

© Подольская Е., 2009

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2009, 2012

* * *

– Не стоит удивляться чудесам нашего города, о путник, – продолжил чуть хрипловатым голосом Аладдин, высокий привлекательный мужчина.

Трудно было определить его возраст, ясно было лишь одно – невзгоды оставили следы на его лице, посеребрив на висках некогда иссиня-черную шевелюру и разбежавшись морщинами от уголков мудрых глаз.

– Но как же мне не удивляться чудесам прекрасного Багдада, о Аладдин?! Здесь каждый камень наполнен тайнами, за поворотом любой улочки скрывается легенда, а ночная пора обещает еще не одну сотню преданий…

– Ты прав и не прав, чужестранец. Да, стены нашего великого города, пусть хранит его Аллах милосердный, властитель сущего, видели множество чудес. Но главное чудо и главный секрет нашего города – это его жители. Они украшают белостенный Багдад так же, как самоцветные камни украшают скромное золотое кольцо.

– Разум подсказывает мне, благородный Аладдин, что и ты хранишь в своем сердце не одну легенду о великом Багдаде… – Путник из далекой страны, что лежит на закате солнца, отпил из пиалы глоток шербета.

– Наш мудрый Аладдин и сам – живая легенда прекрасного Багдада, – вступил в разговор третий собеседник, Фарух.

Был он уже немолод, но так силен, что соседи просто диву давались. Говорили, что странствия с самим великим Синдбадом-мореходом необычайно закалили Фаруха и что теперь ему суждена целая тысяча лет жизни.

– Так быть может, мудрый Аладдин поделится с нами этой легендой? – в глазах путника горел нешуточный интерес.

– Да будет так, – наклонил голову мудрый Аладдин. – Но произошло это давно… Еще в те времена, когда я был очень молод и очень глуп. Должно быть, мне сегодняшнему и не пристало стыдиться своего скудоумия в юные годы. Но… Это так. И потому я расскажу историю своего первого приключения так, будто произошла она не со мной, а с юношей, что живет по соседству… Быть может, на нашей улице… А быть может, на восточной окраине этого прекрасного и великого города, да будет суждено ему сто жизней!..

Макама первая

Под высокую сводчатую арку главных ворот великого города Багдада неторопливо входил путник в длинной черной запыленной одежде. Посох его был истерт, износились и его башмаки. Но странник дышал ровно – так может дышать человек, привыкший к далеким и трудным переходам. Уверенным движением он откинул с лица конец чалмы, и суровое обветренное лицо осветила улыбка.

Перед ним лежал город, которому предстояло стать городом Судьбы. Где-то здесь живет тот, кому откроется тайна всех тайн, сокровеннейший путь к величию и могуществу. Тот самый путь, который искал странник. Но до начала поисков этого человека, человека Предзнаменования, нужно было раскрыть еще одну тайну. Странник в черном знал, что у стен древней обсерватории, развалины которой лежали к полудню от городской стены, ему должно открыться знание… И как бы ни был далек путь, что уже прошел странник, но до желанного отдохновения его отделяла еще не одна тысяча шагов. И потому, вновь прикрыв лицо краем чалмы, суровый незнакомец вошел в город.

Буйство красок на миг ослепило человека в черном. Стены домов были снежно-белыми, одеяния горожан пестрели всеми цветами радуги, заборы-дувалы скрывались под многоцветными коврами, игравшими на ярком солнце самоцветами блестящих нитей… И гомон… И крики торговцев… И суета… И бесконечное мельтешение…

Как далек был сейчас человек в черном от всего этого! Как мечтал он тенью проскользнуть к старым камням обсерватории!.. Где-то там ждало его не только знание о человеке Предзнаменования, но и заветный камень, Камень Судьбы.

Если в Книге жизни сможет он найти свою страницу, то ждет его невиданное величие, могущество, подобное могуществу бога, жизнь, сладость которой не сравнить даже со всем медом стран и городов мира… Но если Камень Судьбы не захочет открыться ему сейчас, значит, не захочет уже никогда. Ибо нынешнее странствие, которое должно было завершиться в этот день на закате, будет последним, пятым странствием… Уже четыре раза звезда Телеат призывала его в дорогу, четыре раза восходила над ним, но скрывала путь к Камню Судьбы. Но не зря же ветер далекого моря принес ему повеление отправиться в странствие именно в тот жаркий день, когда лето переваливает через середину!

Человек в черном считал себя великим магом. Быть может, так оно и было – ибо ведомы были ему голоса пыли и ветра, моря и звезд. По листьям платана он читал как в раскрытой книге. А каждый цветок жасмина был для него подобен голосу человека, что повествует о понятном и близком. Не один десяток лет провел человек в черном среди магов Магриба. Тайком собирал знания еще в те дни, когда был лишь учеником. Когда же заприметил его наставник, стал он самым сосредоточенным и внимательным из всех воспитанников. Тайные слова и обряды, изустные знания и книги, мелодии человеческих жизней и жизней тварей в пучинах – все со временем изучил этот суровый человек. И наконец настал тот день, когда понял он, что вобрал в себя все тайные знания до последней крупицы. Но не ради всех знаний мира трудился в поте лица этот загадочный человек. Ибо колдовство Магриба воспитало не просто могущественного мага, а самого могущественного… Этому человеку никогда не нужна была часть власти – он хотел всегда всей власти, его не интересовали крохи знаний – ему нужны были все знания, его не волновала лишь мирская власть – он мечтал о власти надо всем сущим. Одним словом, этот черный магрибинец был жаден до могущества, и жадность его воистину не знала пределов.

Вот этот человек и искал теперь дорогу к развалинам обсерватории. Вернее, он прокладывал себе дорогу среди шумной и нарядной толпы. Его не удивляло обилие людей, но его не радовали бы и пустые улицы. Впрочем, для него улицы всегда были пусты – ибо не встречал он на своем пути равных себе, а остальных брезгливо не замечал.

Чем ближе он подходил к полуденной стене, тем чаще останавливался. Нет, ему не стискивало грудь волнение, его не тревожили и все те чувства, что делают человека человеком. Путник искал лишь знаки – камни, слова в шумной толпе, звуки мелодии из-за дувала – знаки, что могли бы ему подсказать, насколько благосклонна к нему судьба. Пожалуй, лишь судьбу считал он настоящей соперницей. Только она могла остановить его на пути к всевластию. Но пока магрибинец видел вокруг себя только благоприятные приметы – похоже, что в этот знойный день судьба выступала не соперницей его, а союзницей. Но, быть может, потакая мелким прихотям человечка, испытывала его…

В тот миг, когда магрибинец достиг развалин, солнце спряталось за тучами, которые возникли на небе словно ниоткуда. Лишь один человек во всей округе знал, что тучи появились по велению черной и страшной магрибской магии. Любому, кто в эти минуты оказался бы рядом с развалинами обсерватории, показалось бы, что вот-вот разразится сухая гроза, способная поджечь деревянные настилы и балки навесов над лавками. Сильный ветер обнял магрибинца, и тот стал подниматься по камням все выше. Вот до стены города осталось два десятка шагов, вот всего один десяток… пять шагов… Три…

И в это мгновение маг застыл. Словно черные крылья, развевались полы его одеяния. Из простертых вверх рук ударила в небеса черная молния… Громовой голос, казалось, воцарился над всем миром:

– Кто он? Звезда Телеат, скажи мне его имя! Кто тот избранный, что поднимет для меня Камень?

– Человечек… Наглец… Букашка… – Казалось, само пространство заговорило глубоким раскатистым голосом – и то был голос Мироздания: – Как смеешь ты тревожить Мир? Зачем тебе знания, которые погубят тебя?

– Знания возвеличат меня! Камень сделает меня всемогущим! Ибо я достоин только этого!

Громовой хохот мог в любой момент опрокинуть наглеца, вздумавшего тревожить Вселенную своей никчемной суетой.

– Пусть так… Ты увидишь все сам, человечек… Избранного зовут Аладдин, сын мастера Салаха.

– Благодарю тебя, звезда знаний!

Голос магрибинца был еле слышен за ревом ветра, бушевавшего вокруг.

– Не благодари, ничтожный! Ты вызвал к жизни свою погибель!..

И вновь раздался громовой хохот. Но он становился все тише. Вот уже пропал и ветер что, казалось, готов был разорвать в клочья черное одеяние магрибинца.

– Аладдин, сын мастера Салаха… – проговорил маг, словно пробуя на язык имя того, в чьих руках, как он надеялся, находится с этого мига его судьба и судьба всевластия.

Стих ветер, исчезли черные тучи, что непроницаемой пеленой заволокли небосвод от края и до края… Звезда открыла свою тайну, назвала имя человека Предзнаменования. Откроется ли ему Камень? Узнает ли он тайну тайн?

Макама вторая

– Но, дочь наша, звезда нашей старости, ответь! Зачем тебе понадобился этот недостойный?

– О ком вы, отец?

– О греке, толмаче.

– А, о Никифоре…

– Зачем ты свела его с ума? Ведь он теперь вместо толковых речей несет какую-то околесицу, слова внятно сказать не может!

– А мне кажется, что он говорит вполне толково!

Царевна Будур, дочь властелина правоверных, властителя Багдада, да хранит его небесный свод, наконец оторвалась от созерцания загнутых носков своих башмачков.

– Толково… – у ее отца перехватило дыхание, казалось, негодование его сейчас просто убьет.

– Конечно толково, – кивнула Будур, и драгоценные камни в длинных серьгах сверкнули кинжальным блеском. – Вчера он мне вдохновенно поведал, как мы с ним убежим, как будем жить своим умом, всего добьемся собственными трудами, как его любовь сделает меня счастливой… Глупец…

– Но зачем он тебе понадобился, скажи нам? Разве мало у тебя женихов, достойных твоей руки и нашего благословения?

– Ах, отец, да он мне вовсе не нужен! Я всего один день любовалась его длинными прекрасными ресницами. А он уже вообразил невесть что!

– Дочь наша, – халиф устало опустился на подушки, – но когда же ты поймешь, что недостойно царевны, недостойно дочери халифа вести себя, словно девка из веселого квартала!..

– Отец, мне все равно, что ты думаешь обо мне! Никто из этих никчемных слабых мужчин мне не нужен… Ну, если хочешь, можешь убить их всех!

Халиф Хазим Великий, зять мудрой царицы Ситт Будур, и сам уже давно царь, никак не мог понять, почему его дочь, внешне так напоминающая бабушку, вздорностью и нравом не похожа ни на кого ни в роду великих халифов, ни в роду Фудзивара. Эту девчонку с малых лет баловали, ей потакали в малейшей прихоти. Будур было доступно все – от фарфоровой куклы до горячего коня. Но вместо благодарной и мудрой владычицы выросла… Халиф мог произнести это слово лишь про себя, дабы вслух не оскорбить стен дворца, что видели здесь не одну мудрую царицу. Одним словом, выросла стерва – жестокая бессердечная кукла.

Царевна играла жизнями подданных, не щадила служанок, жестоко наказывая их за малейшую провинность (а то и вовсе без провинности). Ее желания были иногда такими странными, трудновыполнимыми. Халиф уже подумывал о том, что было бы мудро найти какого-нибудь отчаянного храбреца, готового на любые безумства, – и посылать его на выполнение поручений царевны. Но безумцы почему-то обходили стороной владения халифа Хазима, опасаясь, вероятно, что очередное поручение станет и последним в их жизни. А вот подросшая Будур решительностью и безрассудством могла поспорить с сотней отчаянных храбрецов.

То ей пришла охота под покровом ночи покинуть дворец, взяв с собой лишь одну служанку, и до самого утра гулять по пустым улицам города. То, упражняясь в умении владеть оружием, вместе с десятком мамлюков участвовала она в сабельной схватке. Не прошло и месяца, как Будур решила стать колдуньей, выбралась через окно и убежала в квартал, где издавна жили маги и колдуны (а среди них и те, кто лишь считались таковыми, – ибо немало было среди них и шарлатанов).

Но более всего пугала царя Хазима страсть Будур сводить с ума всех мужчин, кто хоть раз осмеливался поднять глаза на совершенный в своей красоте лик царевны. С сожалением Хазим вынужден был признать, что дочь была необыкновенно привлекательна, но красота эта была жестокой, колдовской, немилосердной. Бессердечная царевна играла жизнями своих воздыхателей так, словно это были не живые люди, а пешки в шахматной игре, благороднейшей из игр.

Несчастный Никифор, последняя из жертв жестокости Будур, уже неделю ходил словно зачарованный. Царь до поры до времени терпел это, рассудив (не зря же он был любимым зятем мудрой Ситт Будур), что это чувство грозит несчастьями одному лишь греку. Но только вчера Никифор допустил промах, который чуть было не стоил царю изрядной доли казны – несчастный толмач так истолковал слова купцов, что царь едва не купил безлюдный и бесплодный островок у берегов страны франков.

Досадное недоразумение разрешил второй толмач, мужчина в годах, славянин Влас, знавший множество наречий. Почему Будур не оплела его своими сетями, было неясно, тем не менее его вмешательство не облегчило участи Никифора, которого Хазим приказал заточить в каменный мешок (более для того, чтобы так излечить его от жестокой страсти к царевне, чем из желания убить несчастного глупца).

И вот теперь царь пытался понять, зачем дочери понадобилось кружить голову юному греку. Но дочь опять не дала никакого вразумительно ответа. Похоже, делала она это просто из интереса.

Царю Хазиму вдруг пришла в голову страшная мысль. Что будет, если его дочь влюбится вот так – безнадежно, бессмысленно? Какие беды накличет она собственной безрассудной страстью? Что может сделать с ней тот жестокий, кто вызовет в ней подобную страсть? И что тогда станет с ней самой – любимой, избалованной дочерью всесильного халифа, повелителя правоверных, да хранит Аллах всесильный и всемилостивый его царство сто тысяч лет?

Страшны были картины, что промелькнули перед мысленным взором халифа…

Но что ему теперь делать? Как смирить непокорный нрав царевны? Как превратить ее в девушку, достойную называться дочерью повелителя правоверных? Где найти мага, что внушит Будур почтение к древним законам, страх перед всесильным отцом и уважение к себе самой?

Сама же царевна Будур расценила молчание отца как свою очередную победу. Но это была победа лишь над отцом – второй толмач пожирал ее глазами, но не осмеливался коснуться даже кончика шелкового покрывала! Она решила, что надо будет уговорить халифа отпустить Никифора. Пусть покажет, как сильна его страсть! А если эта страсть ее не возбудит… Ну что ж – каменный мешок вновь примет несчастного в свои холодные объятия. Теперь уже навсегда.

– Дозволит ли мой великий отец, повелитель правоверных, да хранит Аллах его мудрость, удалиться к себе в покои?

Иногда Будур могла быть почтительной и нежной. Почти такой, как хотелось бы халифу Хазиму.

– Иди, дочь наша!

Край шарфа, поднятый прохладным ветерком, исчез из виду, стихли шаги дочери. Но халиф по-прежнему думал, где найти мага, который превратит Будур из бессердечного чудовища в разумную и послушную дочь. Такую, какой некогда была ее мать, пока не призвал царицу к себе Аллах всемилостивейший и милосердный.

Макама третья

– Аладдин! Аладдин, где ты?

Голос матери Аладдина был слышен в обоих концах улицы. Но ответа не было.

– Аладдин!

– Не зови его, тетушка Фатима, он тебя не услышит!

– Да благословит тебя Аллах, Вали! Но почему меня не услышит мой сын?

– Да он еще до рассвета с моими братьями и с Саидом-безумцем ушел из города!

– О Аллах, но зачем?

– Говорят, вернее, моя бабушка говорит, что в город пришел колдун… – голос мальчишки упал почти до шепота. – Бабушка видела, как по воздуху летали камни, с черного неба гремел голос самого Аллаха, а следы колдуна превратились в ямы, наполненные черной водой. И будто бы это ямы без дна, но, нырнув туда, можно найти клад…

– И это все видела твоя бабушка, малыш?

Про себя же почтенная Фатима подумала, что не Саида, поэта и ученого, следовало бы назвать безумцем, а старуху Зейнаб, бабушку разговорчивого Вали. Ибо Зейнаб всегда приносила с базара странные истории, рассказывала о чудесах, которые видела. Слышались ей голоса, виделись странные картины… Быть может, все это было ложью, но разве не старуха когда-то давно первой бросилась к мастерской Салаха, отца Аладдина? Она бежала тогда по улице и кричала, что Салаху попало в глаз расплавленное золото и теперь он корчится в страшных муках. А увидела это она, как рассказывала потом мать Вали, в молоке, что переливала из одного кувшина в другой. Чуть не разбила опустевший кувшин и, не закрыв лицо, бросилась к дому Фатимы, а потом переполошила всех соседей.

Это страшное видение оказалось чистой правдой – мастеру Салаху действительно попала в глаз капля расплавленного золота. Он раскачивался, стоя на коленях, держась обеими руками за голову, и стонал от боли и ужаса. Лекарь помог ему, снял боль, вылечил ожоги, но, конечно, глаз вернуть не смог. И с тех пор мастер Салах стал кривым, но ведь остался жив! И потому Фатима была благодарна бабушке Зейнаб, хотя и называла ее про себя безумной старухой. А все остальные соседи поверили во всеведение бабушки Вали и обычно принимали ее слова за чистую монету. Понятно, почему Аладдин убежал вместе с другими мальчишками смотреть на эти страшные следы колдуна. Понятно, почему за мальчишками увязался и Саид – он всегда говорил, что мечтает своими глазами увидеть что-нибудь удивительное… А разве не удивительны ямы без дна, наполненные черной водой и кладами?

– Да, почтенная Фатима, все это видела моя бабушка… Она еще сказала, что было очень страшно… И что вашего сына, Аладдина, ждут и радости и печали.

– Да благословит Аллах всемилостивый и милосердный твою бабушку, малыш!

«Замечательное предсказание, – усмехнулась про себя Фатима, – ну кого из мальчишек не ждут в такой долгой жизни радости и разочарования?»

– Спасибо, тетушка Фатима! А хотите, я побегу искать Аладдина и братьев?

– Не надо, Вали. Если они найдут то чудо, о котором говорила твоя бабушка, то вряд ли вернутся быстро. А если не найдут, то к вечеру появятся дома… Голод ведь не тетка.

«Клянусь душой, Аладдин за сотню фарсахов почует запах свежих лепешек с медом!»

И Фатима захлопнула калитку. Тесто было готово, печь прогорела, да и солнце вскоре должно было зайти. Если Аллах смилуется над мальчишками, то вскоре Аладдин должен прибежать домой.

Фатима думала о сыне как о проказливом малыше, хотя Аладдину уже исполнилось семнадцать лет. Отец отдал немало сил, чтобы обучить сына трудному искусству ювелира. Юноша и в самом деле обладал удивительным даром, но пока все же больше времени проводил с приятелями, чем за верстаком в мастерской. Почтенный Салах, муж Фатимы, говорил, что он и сам был таким же – пока отец был жив. Когда же нелегкое искусство перешло в его руки, он стал относиться к делу ответственно. А с годами пришло и мастерство.

Мать опасалась, что и Аладдину не дано будет остепениться до тех пор, пока в мастерской заправляет отец.

Хлопок калитки отвлек Фатиму от мыслей.

– Матушка, ты искала меня?

– Да, мой мальчик, я даже выходила на улицу смотреть, куда ты запропастился.

– Я знаю. Мне сказал Вали.

– Ну как, нашли вы клад?

Аладдин отрицательно покачал головой.

– Нет, не нашли. Четно говоря, мы и следов колдуна не нашли.

– Ни одного?

– Ни единой ямы с черной водой… Саид-безумец бормотал что-то о странных тучах, что висели над развалинами… Знаешь, там, у городской стены?

– У городской стены? А, это там, где держит лавку древностей мудрец из страны Мероэ?

– Там. Помнишь, отец еще приносил оттуда такие черные капли смолы, которыми лечил свои раны? А потом ты растворяла эту смолу в теплом молоке и давала мне пить.

– Ну как не помнить тот день! – Фатима усмехнулась, невольно вернувшись мысленно на год назад. – Вы с братьями Вали поспорили, кто больше съест лепешек.

– И я выиграл!

– А потом неделю на еду даже смотреть не мог…

– Но я выиграл!

И в этом был весь Аладдин. Аллах милосердный и всемилостивейший создал этого юношу победителем. Маленький Аладдин не терпел насмешек над собой, а когда вырос, не давал в обиду друзей, обожал выигрывать в спорах и не отступал перед трудностями, если ему чего-то очень хотелось.

«Хорошо, что моему мальчику всегда хочется только хорошего! Что было бы, если бы какой-то злой колдун наслал на него чары, и мой малыш захотел бы воцариться в нашем прекрасном Багдаде? Или взять в жены – о храни Аллах моего Аладдина! – какую-нибудь царевну?»

Фатима от страха даже прикрыла глаза, но потом попеняла себе за глупые мысли.

«Он же еще совсем мальчишка, мой Аладдин! А я уже печалюсь о том, кого он выберет себе в жены… И потом, у мастера-гранильщика Сулеймана растут красавицы дочери. Старшая из них, умница Джамиля, и станет женой моего Аладдина – отцы уже давно договорились. А дети перечить не посмеют. Да хранит Аллах наш дом, да ниспошлет он нам долгие годы радости!»

Успокоившись, Фатима достала из печи лепешки. А первую из них сразу отдала сыну – уже много лет первую лепешку всегда получал Аладдин.

– Но знаешь, матушка, Саид-безумец говорил, что сегодня и впрямь необычный день. Пусть бабушка Зейнаб немножко преувеличила и следы колдуна не так просто найти… Но тучи чернее черных и впрямь висели у горизонта! И черную молнию, что била с земли в небеса, я видел. И Саид видел, и Рашид с Рашадом.

– Ну, значит, так оно и было. Не торопись, ешь спокойно.

Еще раз хлопнула калитка. Фатима, не оборачиваясь, проговорила:

– Поспеши, Салах, пока лепешки горячие. Как раз такие, как ты любишь.

– Откуда ты знаешь, что это я?

– О Аллах, как глупы эти мужчины! (Иногда Фатима позволяла себе слегка подразнить мужа.) Ну подумай сам, о муж мой, свет очей моих! Я знаю твою походку вот уже скоро двадцать лет! Твои шаги я отличу от шагов любого другого человека не только в нашем прекрасном Багдаде, а во всем подлунном мире!

– Да благословит Аллах тебя, о моя прекрасная жена!

И отец присел рядом с сыном. Фатима с умилением смотрела, как дружно они уничтожают свежеиспеченные лепешки.

Макама четвертая

Стемнело. Гасли светильники на постоялом дворе, затихал огромный город. Лишь в комнате у магрибинца по-прежнему горел огонь. Из огромного сундука маг все доставал и доставал свой колдовской скарб: книги и свитки, котел и треножник, травы и камни…

Когда же работа была закончена и каждому из таинственных предметов нашлось свое место, колдун, наконец, позволил себе отдохнуть. На черном бархате небосвода сверкали звезды, прохладный ветерок шевелил павлиньими перьями в высоком медном кувшине, оглушительную тишину нарушали лишь трели цикад.

– Надо поторопиться, – проговорил магрибинец. – Через несколько часов звезда Телеат скроется за горизонтом, и я уже не смогу узнать, как мне найти человека Предзнаменования.

Маг поднялся, подошел к бездонному, казалось, сундуку, и извлек из него круглый предмет, завернутый в узорчатый платок. В свете множества горящих свечей краски вспыхнули кровавыми отблесками. Магрибинец бережно развернул шелковые покровы и опустил на тяжелое каменное блюдо… человеческую голову. Глаза ее были закрыты, но тотчас же открылись, стоило лишь шее коснуться отполированного камня.

– Слушаю и повинуюсь, о колдун из колдунов!

Если бы кто-то смог заглянуть в окно, его глазам предстала бы удивительная картина. Стол, накрытый черной шелковой скатертью, был почти пуст – если, конечно, не считать массивного блюда из полупрозрачного обсидиана, на котором уютно устроилась человеческая голова. Маг сидел у стола, пытаясь за ленивой позой спрятать нетерпение, которое снедало его. Везде горели свечи – их было так много, что они своим сиянием могли затмить не только красавицу луну, украшение небосвода, но и само солнце – источник всех радостей и всех бед жителей великого Багдада.

– Скажи мне, о знаток всех тайн мира, правильно ли я выбрал день?

– Ты льстишь своему рабу, колдун, – голова говорила тихо, хрипло. В этом голосе слышались и насмешка, и гнев, и, как ни странно, радость.

– Что значит кроха лести по сравнению с богатством знания?

– Льстец… Не зря же говорил наш учитель, что ты станешь величайшим из магов!

– Пусть так, – довольно улыбнулся маг. – Но наш учитель, да пребудет вовеки память о нем, говорил, что в одной твоей голове знаний больше, чем во всех книгах подлунного мира!

– И поэтому ты решил, что, отнявши голову от тела, тебе будет удобнее пользоваться моими знаниями… – и голова усмехнулась. – Чего же ты хочешь в эту удивительную ночь? Какой сегодня нужен тебе от меня совет?

– Скажи мне, я правильно выбрал день?

– И для этого ты прервал мои размышления… Да, маг из Магриба, ты правильно выбрал день.

– Значит, предсказание звезды Телеат сбудется? Мне предстоит найти человека Предзнаменования?

– Конечно. Я могу тебе открыть и еще одну тайну, впрочем, не особо важную. Ты найдешь этого человека без труда – ибо любой мальчишка на шумном багдадском базаре покажет тебе за даник[1] и лавку мастера Салаха, и лавку книжника Мустафы, где любит просиживать Аладдин, твой человек Предзнаменования.

– Добудет ли этот Аладдин для меня Камень Судьбы?

– Конечно добудет. Но помни, магрибинец, тебе надо меньше доверять словам. Ты должен видеть суть явлений, а не просто знать их имя. Разве тебе так уж нужен именно Камень Судьбы? Разве тебе недостаточно той чудовищной черной магической силы, какую обрел ты за годы упражнений в этом нелегком искусстве?

– Ты же знаешь, о сосуд мудрости, мне мало одной лишь колдовской силы… Мне нужна вся власть, вся сила, все могущество!

– Тогда, быть может, тебе нужен и Камень Могущества, а не Камень Судьбы?

– О нет, хитрый кладезь знаний! Мне нужен именно Камень Судьбы – камень, дарующий власть и над судьбой – этой изменчивой, насмешливой и неверной дочерью Аллаха всемилостивого!

– Но тогда тебе не нужны более мои советы, и ты теперь будешь в силах сам добыть и Камень, и власть.

– Конечно добуду. И Камень, и власть. Но ты мой должник еще на три десятка лет и три года. Помни, что я даровал тебе десять десятков лет жизни в тот день, когда ты на коленях умолял меня об этом.

– О да, чернейший из колдунов, ты отнял у меня все, оставив лишь это магическое блюдо и воспоминания.

– Но ты же получил десять десятков лет жизни после неминуемой смерти! Как я тебе и обещал. А теперь оставим этот нелепый спор. Говори, как мне найти этого… Аладдина. Или ты хочешь вновь испытать муку невысказанных слов?

– О нет, прошу тебя, гордость Магриба! – Теперь в голосе был слышен небывалый, воистину нечеловеческий ужас. Любой бы понял, какой страшной карой для этого существа была мука безмолвия.

– Говори!

– Поиски человека Предзнаменования ты должен начать завтра, за час до полудня. А завершить их не позднее полуночи – в тот миг, когда звезда Алькор покажется из-за звезды Мицар.

– Что далее? – Лицо магрибинца горело азартом.

– Ты должен переступить порог дома, где живет человек Предзнаменования, не позже следующего полудня. Дары, что ты принесешь семье Аладдина, отдавай лишь матери юноши. Старайся не смотреть в лицо отца. И, молю тебя, опасайся белой козы!

– Козы? Какой козы? Где я могу встретить козу в величественном Багдаде?

– Этого я не знаю, маг. Вижу лишь, что белая коза может нарушить твои честолюбивые планы.

– Благодарю тебя за совет, – магрибинец качнул головой в черной чалме.

Удивительным образом с нее исчезла вся дорожная пыль и грязь. Да и одеяние мага было черно так, словно надели его лишь мгновение назад.

– Советую тебе также держаться в стороне от белых собак, петухов, белых одежд прохожих. Я вижу какую-то опасность, природа которой мне еще неясна.

– Как я должен убедить человека Предзнаменования?

– Этот Аладдин еще очень юн. Тебе не стоит опасаться его – он доверчив и храбр. Да и к тому же мальчик так любить спорить. И выигрывать…

Губы чудо-советчика тронула улыбка, на миг преобразившая это удивительное лицо. Похоже, голова вспомнила какое-то сладостное мгновение из прошлого. Но это чудо продолжалось лишь миг – и вновь суровые складки прорезали чело.

– Тебе надо с ним поспорить. Все равно о чем. Можешь просто спорить, что он не спустится в пещеру Судьбы, побоится. Помни, ты должен его уговорить, но не испугать. Пока мальчик будет тебе доверять – он свернет для тебя горы, принесет не только Камень Судьбы из пещеры, а все камни, что найдет в округе.

– Я запомню это. Что же мне делать после того, как Камень окажется в моих руках?

– Тогда ты вновь спросишь меня, и я скажу тебе, как изменились линии Мироздания. Пока я не вижу сияющего камня в руках мальчишки. Он должен вынести его на солнце. А там…

И голос умолк.

– Благодарю тебя, долгоживущий Алим!

– Ты мой хозяин, о величайший. А теперь дай мне поразмыслить…

И мудрые глаза закрылись.

Колдун чуть отодвинулся от стола. Уже сейчас он чувствовал у себя за спиной золотые украшения трона царя царей. Веки его смежил сон – лекарь, дарующий спокойствие и силы.

Но не спал долгоживущий Алим. Да, некогда колдун из Магриба был его другом, вместе они учились магии у одних и тех же учителей. Но наступил день, да дарует Аллах всесильный возможность забывать, когда Алиму понадобилась помощь Инсара. Так тогда звался тот, кто теперь стал черным магрибским магом. Ценой спасения и стала для Алима жизнь, полная знаний, но страшная в своей обреченности – жизнь говорящей головы на колдовском обсидиановом блюде.

Нет, не всю правду сказал Алим Инсару, не всю. Видел он куда дальше того мига, когда веселый босоногий юноша Аладдин вынесет из пещеры Камень Судьбы. Видел он и старый медный светильник в руках у мальчишки, видел и переменчивую красавицу, прильнувшую в миг страсти к телу магрибского колдуна. Видел он и башню синего огня, что подарит великому Багдаду освобождение. Видел, но решил не говорить Инсару ни о чем. Мудрость подсказывала несчастному Алиму, что не услышит голоса истины жадный до славы и власти магрибинец. Забудет об этих словах своего чудо-советчика так же, как забывал уже не один раз. Но не забыл своих советов сам долгоживущий Алим. Не видел он будущее свое светлым, но радовался тому мигу, когда наконец сможет забыться спасительным сном навсегда.

Макама пятая

Обманчивой был тишина ночи в прекрасном дворце халифа Хазима Великого. Казалось, все погружено в покой и безмятежность. Так оно и было – но лишь в покоях самого халифа.

На половине же царевны слышались легкие девичьи шаги. Высоко подняв светильник, служанка из Нубии показывала кому-то дорогу. Вскоре в круге света показался мужчина. Еле слышно девушка произнесла:

– Царевна ждет тебя, толмач!

И опять все стихло.

Темны были покои царевны, тихи. Толмач Никифор остановился в дверях не зная, что ему делать дальше. Юноша всмотрелся во тьму, и сердце его замерло: под поднятым пологом лежала девушка, прекрасней которой на свете не могло быть. Тело ее гладил серебристый лунный луч, волосы тяжелой волной струились вдоль тела.

– Иди же сюда, глупенький! – томный голос царевны заставил сердце толмача биться так громко, что это должны были услышать даже мамлюки, охранявшие внешние стены дворца.

– Как ты прекрасна, о несравненная! Ты, наверное, видение – девушки не бывают так божественно красивы.

– Ну что ты, мальчишка. Я просто красива. Иди же сюда, убедись в том, что я живая и настоящая.

Толмач сделал несколько неуверенных шагов и вновь застыл. Сейчас он казался себе громадным, как скала, и неуклюжим, как слон.

– Ну, иди же сюда, я жду… – Царевна несколько раз хлопнула ладонью по ложу, призывая Никифора.

Будур коснулась его руки. Он напрягся, словно его пронзила безумная, невыносимая боль. Девушка попыталась отстраниться, но он, зарычав, прижал ее к себе так крепко, что она едва могла дышать. И тут он впился в ее губы поцелуем. Этот поцелуй был полон необузданной, неизъяснимой страсти, и Будур поняла, что эта чудовищная страсть кипела в нем, неосознанная, невостребованная, пока чары царевны не разбудили самых низменных желаний. Его язык скользнул к ней в рот. «О, малыш, ты, оказывается, умеешь любить женщину!» – успела подумать царевна. Через мгновение толмач уже лежал рядом с ней, сам еще не осознавая, что с ним происходит.

Будур испугалась. Испугалась блеска его жаждущих глаз и невероятной силы, что жила в его руках. Она уже почти раскаивалась и в том, что обольстила толмача, и в том, что позволила ему переступить порог своей опочивальни. Но было поздно…

Девушка попыталась оттолкнуть его. Она знала, что ему нужно, и уже не хотела позволить ему это сделать. Если сейчас она была ему невыразимо желанна, то утром он будет ее презирать. А вызвать презрение царевна вовсе не стремилась. И все же она не хотела, чтобы такой красивый умелый мальчик выскользнул из ее сетей.

Когда Никифор оторвался от ее губ, чтобы отдышаться, Будур попыталась воспользоваться этой возможностью и заговорила:

– О толмач, ты ведь не хочешь убить меня своей страстью? Остановись…

И царевна посмотрела на грека почти с испугом. Но губы ее тронула такая призывная улыбка, что желание захлестнуло толмача с головой.

– Хочу, хочу. Очень хочу, – он сделал глубокий вдох. – Ты пахнешь цветами. Пусть за это падет на меня вечное проклятье, прекрасная царевна, но я больше не могу лишь смотреть на тебя, лишь вожделеть тебя. Теперь мне нужно соединиться с тобой, иначе… О Аллах милосердный, иначе сама жизнь станет мне не нужна!

Его слова сломили сопротивление царевны, в какой-то мере поддельное. Она ведь желала его и потому обольстила. Она… О Аллах, да она и в самом деле желала этого мальчишку! Сейчас ее захлестывали острейшие ощущения – его тело было так близко к ней, грудь прижата к ее груди, а запах его кожи…

Теперь царевну – о великое чудо! – мучили незнакомые ощущения. Никифор медленно потянул к себе тончайшее газовое покрывало, обнажая божественно-прекрасное тело. Хриплый звук сорвался с ее губ, когда он жестом хозяина положил руки на ее бедра и раздвинул ей ноги.

Царевна удивилась огню, который пронзил все ее существо, когда пальцы толмача открыли самую уязвимую часть ее тела. Медленно-медленно он наклонил голову, и, прежде чем девушка поняла, что он собирается делать, она почувствовала его горячее дыхание, дразнящее ее нежную плоть.

– Мальчишка, что…

В то мгновение, когда его губы коснулись ее тела, Будур вскрикнула. От захлестнувших ее ощущений она не могла сдвинуться с места, и его ласки заставили ее выгнуться от невероятного наслаждения. Ее тело горело от вожделения, которого она не знала раньше. Когда толмач провел языком, поднимаясь к сосуду страсти, она застонала. Тогда грек чуть сильнее нажал руками на ее бедра, чтобы остановить царевну. Его язык весьма умело ласкал самые интимные изгибы ее девственно-белого тела.

Наконец волна страсти накрыла царевну с головой, и она начала метаться на подушке, хватаясь руками за его плечи. Она пыталась увернуться из этих удивительно умелых и жестких рук, надеясь прекратить невероятное мучение. Ей казалось, что она, дрожа, стоит на краю пропасти, охваченная наслаждением, от которого прерывалось дыхание.

Неожиданно для самой себя Будур провалилась в темную бездну страсти. Она закричала, не в силах совладать с собой, а ее руки прижали к себе голову юноши. А затем ее тело обмякло, и лишь прерывистое дыхание нарушало сгустившуюся тишину.

– О Аллах! – вымолвила она, когда вновь смогла дышать. – Мальчишка, где ты научился этим ласкам?

– Моя царевна, это только начало. Ты разбудила во мне желания, что спали, быть может, долгие годы. Твое тело так прекрасно и так желанно… Нет силы, что могла бы сейчас оторвать меня от тебя.

Царевна была смущена. О да, она вполне сознательно соблазнила мальчишку. Но сейчас перед ней был искушенный в любовной игре мужчина. И она уже не рада была, что ей пришла в голову идея свести грека с ума. Но не могла же Будур показать, что она боится своего возлюбленного! И потому царевна смело посмотрела Никифору в глаза.

Тот усмехнулся чуть свысока и проговорил:

– Это было только начало, божественно-прекрасная… И помни, ночь тоже только началась…

Он поднялся и одним движением сбросил на пол шелковую рубаху и просторные шаровары.

Будур, как завороженная, смотрела на него. Отлично сложенный – широкие плечи, узкие бедра, сильные ноги и уверенные руки… «Да ему надо только в таком виде и показываться – ни одна женщина не сможет устоять, настолько он красив!» Она смерила грека взглядом с головы до ног. Изумительное зрелище возбужденного прекрасного молодого мужчины вновь зажгло в царевне огонь.

Под взглядом Будур толмач возбудился еще сильнее. Огонь желания пронзал все его существо – от пяток, которые остужали драгоценные каменные плиты, до самых кончиков черных курчавых волос. Он пытался держаться от нее подальше, понимая, какие беды может принести гибельная страсть. Но, увы, вожделение, казавшееся обоюдным, было куда сильнее доводов разума. И вот теперь он, грек-толмач, стал хозяином в опочивальне самой царевны Будур. И он не собирался уходить отсюда, не познав это совершенное тело!

– Никифор…

Он взглянул на нее. Глаза Будур вызывающе горели. Необыкновенно красивое тело призывно распростерлось перед ним, и он понял, что мечтает лишь об одном – войти в нее… и стать властелином.

Никифор провел рукой по бедрам и вновь наклонился к ее ногам. Прошелся ладонью от колен вверх, чуть задержавшись на шелковистой коже живота. Вновь спустился вниз, теперь куда более чувственно исследуя нежные горячие изгибы. Он начал ласкать ее пальцами и почувствовал, как она напряглась. Царевна чуть приподнялась на ложе, но он, опустившись рядом, заставил ее лечь. Затем склонил голову и начал посасывать нежный сосок ее груди, покусывая его, щекоча языком, и при этом не прекращая ласкать ее руками. Она тихонько застонала.

Толмач поднял голову и взглянул на царевну, закрывшую глаза от еле сдерживаемой страсти. Она была так красива, что грек не мог найти слов, чтобы описать эту совершенную красоту. И сейчас она принадлежала ему так, как только может женщина принадлежать мужчине. Он слегка придвинулся к ней и прижался к ее бедрам, продолжая целовать груди.

– О царевна! – хрипло прошептал он, чуть приподнялся и наконец медленно соединился с ней.

Он услышал, как она охнула, и подался назад, но ненадолго. Его тело требовало удовлетворения. Он вошел немного глубже. Лишь стиснутые зубы выдавали, насколько тяжело ему сдерживаться и не вести себя, словно дикий зверь. Но когда он почувствовал, как она подалась ему навстречу, то полностью утратил над собой контроль.

Он резко вошел в нее, приостановился и начал двигаться, каждый раз входя все глубже и глубже. Глаза Будур распахнулись. Она готова была бесконечно отдаваться этому удивительному мужчине – властному и нежному одновременно. Пусть это продлится лишь одну ночь, но новые, неземные ощущения запомнятся ей надолго!

Царевна начала двигаться, стараясь приспособиться к его движениям, сначала немного неуклюже, а потом все более уверенно. И вскоре они слились в гармоничном ритме. Эти движения возбуждали их обоих, наполняли пульсирующей страстью. Наслаждение сводило ее с ума, и она дико извивалась под ним, просящая, требующая, вожделеющая.

Она чувствовала, как сила его страсти нарастает в ней, чувствовала мощь его тела, и тут он слегка приподнялся, скользнул вниз рукой, сжав пальцами ее плоть, и тогда жарко-белый огонь, заполонивший все, полностью лишил ее способности контролировать себя. Она услышала стон – он слетел с ее собственных губ. Наслаждение жаркой волной прокатилось по всему телу.

Она дернулась, задрожала, и тут уже закричала по-настоящему. Какой-то частью разума она еще продолжала осознавать, что происходило вокруг. Но сладость страсти была так велика, что Будур в конце концов просто отдалась удивительным ощущениям, подаренным этим, как ей поначалу казалось, робким юношей.

Наконец истома смежила ей веки, но даже сквозь дрему она чувствовала горячее тело толмача за спиной.

Дыхание юноши выровнялось. Он спал, и грезы его были сладки, как ласки, которые всего несколько минут назад он дарил царевне.

Но Будур не спала. О нет, она, проснувшись, размышляла над тем, что только что видели стены опочивальни. Ее тело было довольно, душа спокойна. Но умелый грек теперь уже наскучил ей. Она не жалела, что уговорила отца отпустить его – эта ночь стоила и не таких уговоров. Но сейчас царевна решила, что завтра попросит отца отправить Никифора вместе с посольством в далекую полуночную страну. Пусть юноша навсегда запомнит эту ночь наслаждений, но навсегда и усвоит, что снизойти к простому толмачу дочь великого халифа может лишь раз.

Макама шестая

– Да пребудет над этим благословенным домом милость Аллаха всесильного и всемилостивейшего! – с такими словами переступил магрибинец порог дома мастера Салаха, отца Аладдина.

– Здравствуй, почтенный! Что привело тебя в мой дом?

– Слава, мастер Салах, громкая слава о тебе и тех чудо-безделушках, что творишь ты из золотой проволоки. Даже в самой Басре на базаре говорили мне о том, как они прекрасны. Мастер, что продал мне вот этот перстень, – магрибинец раскрыл ладонь и на ярком солнце засиял синим огнем благородный берилл, – говорил, что обучился этому воистину волшебному искусству, будучи у тебя в подмастерьях.

– Входи, почтеннейший. Входи и дай полюбоваться на дело рук моего ученика.

Магрибинец Инсар и мастер Салах устроились в тени дерева рядом с крошечным ключом, что бил в уютном дворике. Так благословил Аллах всемилостивейший мастера за то, что Салах всегда был предан делу, в котором достиг необыкновенного мастерства, и своей семье, которую и по сей день, уже почти двадцать лет, считал самым большим своим сокровищем.

Салах поднес ближе к зрячему глазу перстень и усмехнулся.

– Да, это работа моего ученика, Али. Значит, он все же научился терпению. Но я вижу, что и обманывать почтенных покупателей он тоже научился. Вот здесь у него и проволока грубее, и шов виден. Но, чтобы заметить это, надо знать, куда смотреть и что искать. Приятно узнать о благополучии своего ученика.

Мастер на минуту задумался, вернувшись мыслями в те дни, когда Али, сын Мариам и франка Николя, чудом прижившегося в шумном Багдаде, был еще совсем мальчишкой, и к тому же не самым усидчивым учеником. Пальцы мастера гладили тончайшее плетение золотых нитей.

Мастер молчал, а магрибинец с интересом оглядывался по сторонам. Любой, кто увидел бы его сейчас, решил бы, что гость просто с любопытством осматривается. И ошибся бы. Магрибинцу в этом мире уже ничто не было интересно. Не занимали его ни чудеса мира, ни красота его, ни тайны мироздания. Вот и сейчас черный маг Инсар взглядом искал Знаки, которые могли бы ему подсказать, правильно ли он выбрал дом и живет ли человек Предзнаменования под этим кровом.

Повернувшись влево, магрибинец вздрогнул. В загончике у стены меланхолично жевала траву белая коза. «Та ли эта коза, о которой говорил мне сосуд мудрости? Ее ли надо мне опасаться? И почему?» Ответов магрибинец пока не знал, но само животное ведь тоже было Знаком! И потому Инсар-маг удовлетворенно улыбнулся.

Мастер Салах увидел улыбку на лице гостя и улыбнулся в ответ.

– Благодарю тебя за хорошую весть, добрый человек! Красивый перстень. И камень в нем прекрасный! Воистину, такой камень достоин украшать сокровищницу властителя… Или нежную руку красавицы…

Магрибинец с поклоном принял перстень из рук мастера.

– Чего же ты хочешь? Заказать у меня еще одно украшение, в пару этому?

– Мастер Али, твой ученик, да подарит ему Аллах милость на долгие годы, говорил мне, что у тебя растет сын.

– Да, это так.

– Говорил мне мастер Али и то, что ты мечтал сделать сына своим учеником…

Салах пожал плечами:

– Аладдин непоседлив, как все мальчишки. Не многим удается, как почтенному мастеру Али, часами спокойно высиживать, сплетая проволочки. Аладдину более по вкусу рассказы о чудесах мира, дальних странах, странствиях. Не зря же он прочитал все книги и свитки в лавке у Мустафы-книжника.

– Вот поэтому я и пришел к тебе. Я собираюсь остаться в прекрасном Багдаде не на один день. И мне нужен смышленый ученик, подмастерье и мальчик на посылках. Я не так богат, чтобы нанимать троих. А твой сын, как говорит весь базар, самый умный юноша из тех, кто ищет свое призвание в этом прекрасном, но жестоком мире… Так говорит весь базар…

Лесть – отличный ключ к любому сердцу. Инсар-маг прекрасно это знал. Не подвел его этот прием и сейчас.

– Да будут благословенны твои слова, о путник! Да, мой мальчик умен, – в голосе Салаха звучала гордость. – Он и решителен, и смел, и очень настойчив. Пожалуй, единственное, чего не хватает моему Аладдину, – это усидчивости. Но она не была свойственна и мне в те дни, когда я был так же юн.

– Да, мастер Салах, усидчивость и терпение приходят к нам вместе с прожитыми годами, – согласно качал черной чалмой маг Инсар.

«Хитрец! – подумал неспящий Алим, незримо присутствовавший при этом разговоре. – А кого дразнили девчонкой? Кто просиживал ночами над свитками в надежде найти эликсир власти? Кого учителя выгоняли из душной комнаты на солнышко?»

Долгоживущий Алим, потеряв тело и возможность странствовать по миру, научился путешествовать одной только силой мысли. Ему дана была способность видеть всех и вся в этом мире и во многих иных мирах. Но предпочитал Алим следить за Инсаром – и из ревности, и из зависти… И еще потому, что отлично видел, какую страшную угрозу таит каждый шаг внешне такого мирного и благообразного магрибинца.

Между тем разговор продолжался.

– Но чего же ты хочешь, гость? Почему пришел ко мне? И чему ты хочешь учить моего сына? – любопытство взяло верх над гостеприимством, и Салах решился задать прямой вопрос.

– Что ж, мастер Салах, я тебе все расскажу. Ты уже слышал – мне нужен ученик. Ученик именно такой, как твой сын Аладдин. Такой же смелый, решительный. Но при этом разумный, любящий истории о странствиях и чудесах.

– Ты собираешься в странствие? – перебил гостя мастер. – Мой сын не поедет с тобой!

– О нет, мастер. Совсем наоборот. Я собираюсь осесть в прекрасном и шумном Багдаде, куда привела меня судьба. Аллах всесильный даровал мне знания, много знаний. Я могу толковать сны, варить мази и притирания, я вижу ход судьбы и знаю власть времени… В великом Магрибе, да будет имя этой страны благословенно во веки веков, меня, названного матушкой Инсаром, считали магом. Мне нужен ученик – способный парнишка, знающий все улицы и закоулки города, сообразительный, ловкий, но при этом умеющий держать язык за зубами. И если твой ученик Али, да хранит его великий Аллах, говорил правду, и ты не собираешься обучать сына своему непростому ремеслу, разреши мне взять его в ученики!

– О Аллах милосердный и всемилостивый! Прости, гость, что перебил тебя не дослушав. Конечно, ты можешь взять моего сына к себе в ученики. Я действительно не собираюсь, более того, я не хочу учить сына своему ремеслу. Для таких неусидчивых и торопливых мальчишек, как Аладдин, кипящее золото может стать убийцей…

Инсар наклонил голову, лишь на миг задержав взгляд на черной повязке, закрывающей выжженный глаз Салаха.

– Ты правильно посмотрел, путник. Даже меня, человека опытного и куда более осторожного, не пощадил Аллах. Зато теперь я хорошо знаю, что золото убивает и калечит не хуже иного неверного.

Инсар приложил ладонь к сердцу и поклонился. «Пусть этот кривоглазый думает, что я сочувствую его беде!»

– Что ж, гость из далекой страны, я согласен, чтобы ты взял в ученики моего сына. Конечно, если на это согласен он сам. Ты уже разговаривал с Аладдином?

– О нет, мастер Салах. Я решил, что мудро будет сначала поговорить с отцом, узнать, что думает он о жизненном пути собственного сына. Мальчишки порой соглашаются на самые рискованные приключения, не раздумывая, да и не спрашивая совета у старших. Теперь же моя душа чиста – ты сам разрешил мне обучить твоего сына моему необычному ремеслу. Значит, пришло время поговорить с Аладдином.

Мастер Салах молча поклонился в ответ на учтивые слова магрибинца.

Что-то в речах этого странного человека во всем черном, в его поведении, даже в том, как он оглядывался по сторонам, настораживало мастера. Он уже почти готов был отказать просителю, но решил, что сказать «нет» он всегда успеет. А если это судьба? Если мальчишке и в самом деле на роду написано стать великим магом? Или великим ученым? Что, если отказом мастер Салах преградит сыну путь и к большой учености, и к всеобщему уважению?

Салах и магрибинец молчали, думая каждый о своем. И в этот миг хлопнула калитка. Аладдин, как всегда взбудораженный, вбежал во дворик.

– Матушка, отец! Говорят, на нашем базаре объявился великий колдун! Он дышит пламенем, летает над толпой, в его мешке шевелится гигантская змея! Я даже видел голову этого чудовища!

«О ком толкует мальчишка, Алим? – безмолвно спросил у своего чудо-советчика магрибинец. – Кто смеет летать над толпой?»

«Не бойся, Инсар-маг. Этот человек не станет твоим соперником. Это всего лишь факир из далекого княжества».

«Ничтожный, у меня нет и не может быть соперников. Я великий маг!»

«Конечно, Инсар, ты великий маг. Но почему ты спросил об этом ничтожном фокуснике? Боишься, что он первым найдет Камень?»

«Я ничего не боюсь, червяк!»

Алим, который видел все, что происходило сейчас в доме мастера Салаха, не мог не залюбоваться Аладдином. Вернее, его порадовал тот восторг, который вызвало появление факира-шарлатана.

«А ведь мальчишка и вправду может стать отличным учеником мага. И из него должен выйти толк! Жаль только, что никто не собирается учить Аладдина. Но посмотрим, что будет дальше. Почему перед моим внутренним взором все время возникает старая медная лампа? Старая медная лампа в руках у Аладдина…»

Мастер Салах неторопливо встал с ковра.

– Вот, чужеземец, это мой сын Аладдин. Я согласен, чтобы ты взял его в ученики.

– Осталось только, почтенный мастер, чтобы на это согласился сам Аладдин, – теплым бархатным тоном произнес магрибинец.

– В ученики? Отец, но почему я должен идти к кому-то в ученики? Разве не ты будешь моим учителем? Разве не стану я мастером золотых дел?

– О нет, сын мой, ты же знаешь, мое решение твердо: ты не будешь мастером-ювелиром! Наш почтенный гость, благородный Инсар, да продлит Аллах его жизнь на тысячу жизней, решил обосноваться в нашем прекрасном городе. Он врачеватель, маг и толкователь снов. Ему нужен ученик, не боящийся ничего в этом мире и желающий обрести все знания, какие учитель готов ему передать.

– Врачеватель, батюшка? Толкователь снов?

– Да, толкователь снов! Наш почтенный гость обошел полмира, выучил множество наречий, его знают везде. А теперь он хочет обосноваться здесь. И ты, с твоей неуемной жаждой знаний и любовью к необыкновенному, будешь ему замечательным учеником!

– Повинуюсь, батюшка!

«Откуда мастер знает все это? Неужели я что-то пропустил из их разговора? – подумал Алим. – Или Инсар сумел внушить уважение к себе? И почему так печален юноша?»

– Почему ты опечален, мой ученик? – голос Инсара-мага стал еще теплее.

– Я не опечален, гость. Я озадачен. И мне нужно обдумать все то, что я сейчас узнал.

– Пойдем, мой мальчик. Я хочу, чтобы ты проводил меня до моего жилища. Так ты узнаешь дорогу и сможешь задать мне любые вопросы, которые только придут к тебе в голову.

– И ты дашь на них ответ, учитель?

– Конечно! Если буду знать ответ – обязательно.

– Ну что ж, учитель, тогда пойдем! Быть может, тебе понадобится сделать какие-то покупки. Говори, я знаю на нашем щедром базаре всех! Мы найдем все необходимое для твоего нелегкого ремесла, и при этом самое лучшее и самое дешевое.

Магрибинец, поклонившись, неторопливо вышел на шумную улицу. Следом за ним поспешил и Аладдин. А мастер Салах остался во дворе, удивляясь и внезапному послушанию сына и той тревоге, что теперь еще сильнее терзала его сердце.

Макама седьмая

Первым заговорил, как это ни странно, магрибинец. Его уже сжигало нетерпение, но пока он еще мог этому противиться. Он знал, что вот-вот обретет Камень Судьбы. Ведь не зря же ему показалась белая коза (пусть о ней со страхом говорил сосуд мудрости), и звезда Телеат, смилостивившись, подсказала ему имя человека Предзнаменования. Да и сам человек Предзнаменования, вернее, мальчишка, уже найден. И более того, Инсару-магу удалось уговорить его пойти к нему в ученики. В этот, последний, раз все складывалось благополучно. К тому же наступало время, предсказанное многими магами и звездочетами мира – время парада планет. Следующие несколько вечеров будут скрыты от всевидящего глаза Аллаха. Так, во всяком случае, уверяли его учителя в Магрибе. Это будет время, когда силы черные смогут бороться с силами светлыми, и бороться на равных. А значит, близко время, когда Предначертанное может свершиться.

«Вот поэтому была ко мне милостива звезда Телеат! Но где же искать Камень Судьбы? Не на базаре же…»

– Скажи мне, мальчик, знакомы ли тебе холмы там, на полудне, за городской стеной?

– Конечно, учитель. Только это не холмы. Говорят, много столетий назад там были каменоломни. Потом о них забыли, земля провалилась. А потом ветра времени сровняли пески пустыни и скрыли подземелья.

– Каменоломни! Конечно! Это могут быть только каменоломни!

– Что, учитель? Почему это могут быть только каменоломни?

Оказывается, магрибинец произнес последние слова вслух. Произнес – и сам не заметил этого.

– Знай же, ученик, что в далеком Магрибе обучался я азам божественной науки, науки о звездах, – начал свой рассказ магрибинец. – В библиотеке нашего учителя, да ниспошлет ему Аллах долгие годы мудрости, я нашел удивительный свиток. В свитке этом рассказывалось вот о чем: за стеной далекого и прекрасного города, что стоит на великой реке Тигр в двух днях пути от прекрасного теплого моря, лежат заброшенные каменоломни. Были когда-то эти каменоломни не обычными: добывали там не только камни для домов и мечетей, но и камни, что меняли историю людей и стран…

Магрибинец решил рассказать Аладдину почти всю правду. Вернее, часть правды – ту, что более всего похожа на волшебную сказку и не испугает юношу.

– Волшебные камни, учитель?

– Да, мальчик мой, волшебные камни. Говорят, что в те немыслимо далекие годы человек, взяв в руки такой камень, мог стать бесконечно богатым, необыкновенно мудрым, почти всесильным. Свиток тот и поведал мне, как найти подобный камень и отличить его от любого другого…

– А как?

– О-о-о, юноша, это целая наука. Там было написано, что камни эти светятся в кромешной тьме… А если их тронет человек, которому этот камень предназначен, вокруг раздастся многоголосое пение. Тот, кто такое пение услышит, сразу поймет, что предначертано ему судьбой. И вот сейчас, когда ты рассказал мне, что эти холмы – заброшенные каменоломни, я вспомнил о том свитке, вспомнил ту старую историю.

– А почему ты спросил о холмах? Ну, тех, которые не холмы, а старые обрушившиеся ходы?

– Я думал, о мой любопытный ученик, что среди этих холмов можно будет разбить лагерь на несколько дней и наблюдать за звездами. Говорят, что лучше всего они видны именно с полуденной стороны вашего города.

– Лагерь, учитель? – в голосе Аладдина звучал мальчишеский восторг. – Мы будем всю ночь смотреть на звезды? Считать их? А ты научишь меня различать созвездия?

– О, мой ученик, да ты любопытен! Но, говорят, ты перечитал все книги и свитки в лавке книжника Мустафы. Разве там не было книг о светилах?

– Были, учитель. Это были свитки, привезенные дедом нашего Мустафы, великим путешественником и книжником, из некогда великой Кордовы, свет знаний которой освещает весь мир, что лежит пред глазами Аллаха всемилостивейшего и милосердного. Но это были только книги. А городские огни мешают толком рассмотреть удивительные узоры, в которые слагаются строки небесной летописи…

– Ну что ж, я научу тебя читать по звездам, ученик. Но не сейчас. В этот тихий вечер нам с тобой надо решить, с чего мы начнем обучение. И что будет твоим первым уроком.

– А давай начнем с этого! Ну, со звезд. Ведь только-только стемнело. До полуночной стражи времени еще много. Давай прямо сейчас выйдем за полуденные ворота и посмотрим на небо!

Аладдин разве что не подпрыгивал от нетерпения – так его зажег немногословный рассказ магрибинца. А может быть, нетерпение, что сжигало душу Инсара-мага, передалось и юноше.

– Но до полуденных ворот так далеко! А я сегодня целый день был в пути и очень устал.

– До полуденных ворот совсем недалеко. Я знаю самую короткую дорогу!

Магрибинец кивнул, соглашаясь.

– Пойдем, ученик. Нам ведь все равно надо будет выбрать место для будущего лагеря.

Аладдин не слышал последних слов мага. Он уже отошел на несколько шагов вперед. Оглянувшись, он воскликнул:

– Ну что же ты медлишь, учитель? До полуденных ворот рукой подать!

И магрибинец поспешил вслед за учеником.

Темнело. Светлая чалма Аладдина мелькала уже возле городской стены. Мимо прошли две девушки-иноземки, укутанные в богатые накидки.

– Что здесь делают девушки? Да еще ночью?

– Наверное, это женщины франков… Или еще какие-нибудь иноземные гостьи. Видишь же, учитель, они идут сами, смело.

– Им некого бояться?

– Конечно, учитель. Ведь ты же решил поселиться в Багдаде, городе мудрости и терпимости. Наш халиф привечает всех, любому дает кров и никого не обделяет вниманием. Каждый у нас в городе волен поступать так, как ему велят его обычаи. Если, конечно, это не оскорбляет чувств и обычаев других людей.

– Но ведь женщины, которые ходят вечером по улице, да еще и с открытыми лицами – это не в обычаях вашего города.

– Это их обычаи. И не нам навязывать иноверцам наши нравы.

Аладдин вытянул вперед руку.

– Смотри, учитель! Вон там каменная лестница. Говорят, она появилась в городе самой первой! Слышишь, шумит река? Вскоре мы перейдем ее по мосту. И сразу за мостом будут полуденные ворота города. А вот и стража!

Городская стража удивила магрибинца. Он ожидал увидеть рослых мамлюков – иноземцев на службе у халифа. Но мимо прошли двое мужчин в летах. Они мирно беседовали. Казалось, они ни на что не обращают внимания.

– Странные у вас стражники! Старики… Да к тому же безоружные.

– О нет, они вовсе не безоружны. Да, они не носят копья или мечи, но руки их сильны, а мастерство духа и тела столь велико, что никчемные палки и дубины им ни к чему. А то, что наши стражники немолоды… Есть среди них и молодые. Те несут караул обычно ближе к дворцу халифа.

– Странные порядки.

– Разумные, проверенные. Не удивляйся, учитель. Город наш древний, древние и его традиции. А правила, по которым действует городская стража, куда древнее нашего Багдада, да хранит его милостью своей Аллах всемогущий!

Магрибинец предпочел промолчать. Теперь, когда до каменоломен было рукой подать, следовало все сносить терпеливо. И не желать всемогущества большего, чем у бога. Он знал: придет еще и его черед, черед Инсара-мага!

– Смотри, учитель, вот и полуденные ворота! Их закрывают в тот час, когда звезда Телеат уходит с небес в свои чертоги, а Небесный Всадник взбирается в зенит.

Полуденные ворота города смотрели на бесконечную цепь холмов.

«Где-то здесь она, пещера Предзнаменования. Но как найти ее среди других пещер?»

– Идем учитель, я тебе покажу. Здесь рядом есть вход в каменоломни, правда, он почти обвалился, но можно проползти на четвереньках. И там огромный зал. Настоящая пещера!

И вдруг холмы вокруг запели на разные голоса: «Пещера… пещера… пещера…»

– Какое странное эхо, правда, учитель?

– Правда, мой мальчик. Я раньше никогда такого не слышал.

И опять Инсар-маг сказал только половину правды. Он действительно никогда такого не слышал, но сразу понял, что значит этот странный хор. Впереди лежала пещера Предзнаменования. И теперь он знал, куда идти.

– Ну что ж, Аладдин, мой ученик, веди меня к той пещере!

Макама восьмая

Видно было, что Аладдин прекрасно знает и путь к пещере, и все закоулки полуобрушившихся ходов. Магрибинец решил не прибегать к магии без крайней нужды. Кто знает, что станет с Камнем, если он попытается использовать боевое заклинание черных магов. Быть может, Камень скроется под обвалом и путь к нему будет отрезан навсегда?

Поэтому Инсар-маг просто следовал за своим юным проводником, ни на шаг, впрочем, не отставая. Согнувшись в три погибели, но все же не опустившись на четвереньки, добрались путники и до той самой пещеры.

Как Аладдин и говорил, это была старая выработка. Но своды ее были так внушительны, что даже свет факелов, разожженных магической силой магрибинца, не мог рассеять тьму. Он лишь отодвинул ее к углам и стенам. Но где же здесь искать Камень Судьбы?

Инсар-маг несколько минут стоял посреди этого каменного чуда, ошеломленный открывшимся зрелищем. Как это было не похоже на то, что описывали старинные манускрипты! И где тот ход, что освещает старая медная лампа?

Маг поднял вверх руки, чтобы вобрать в себя силу камня, которая помогла бы ему открыть тайну. Черные рукава скользнули к плечам, и Аладдин с ужасом увидел, что руки мага черны так же, как и его одеяние.

«Но ведь магрибинец не чернокожий раб! Что же у него с руками?»

– О учитель, – вполголоса проговорил Аладдин, – что у тебя с руками?

– Не бойся, мальчик, это просто результат одного давнего спора. Вернее, некогда я прибегнул к заклинанию, которое вызывает самого Иблиса Проклятого. Тот явился, исполнил мою волю, но оставил вот такое напоминание о себе.

– Для чего же, учитель?

– Для того, чтобы я никогда не забывал о тяжести слова и принятого решения. И еще о том, что желания мага исполняются всегда, но не всегда это приносит магу пользу… Не отвлекай меня, ученик.

Аладдин поклонился и отошел в сторону. Он еще по пути сюда удивился тому, как легко магрибинец согласился отправиться в каменоломни. Похоже, его учитель знал об окрестностях города намного больше, чем говорил. И похоже, ему Аладдину, суждена какая-то необыкновенная участь. Не участь простого ученика, вынужденного годами корпеть над свитками и искать вместе с учителем эликсиры.

Магрибинец тем временем обходил пещеру по кругу, пытаясь найти еще один ход. Факел, вернее, пламя, схожее с пламенем лампы, он разжег прямо в своей раскрытой ладони. И это было так страшно, что Аладдин, взглянув лишь раз, отвернулся и стал смотреть на камни у себя под ногами. Неверный свет факела в руке учителя плясал на срезах и углах. Когда-то отсюда вырезали огромные каменные блоки для стен прекрасного Багдада. Рассказывали, что каменоломни были так богаты, что камень везли по всему подлунному миру. Мустафа-книжник говорил, что именно из камня этих каменоломен сложена терраса великого Баальбека. И что чудовищные каменные идолы, украшающие всю черную страну Кемет, тоже сделаны из этого камня.

Аладдин уходил в пещеру дальше и дальше, но она все не кончалась. Юноша оглянулся на магрибинца. Отсюда тот казался совсем маленьким…

«Ну что ж, когда я еще окажусь здесь? Ни Саид-безумец, ни Рашид с Рашадом не решатся спуститься сюда даже днем».

Пещера тем временем превратилась в коридор, впрочем, достаточно высокий, чтобы идти, выпрямившись в полный рост. Стены по бокам серели в свете факела.

– Учитель, я нашел коридор. Быть может, он выведет нас отсюда?

Магрибинец обернулся на голос мальчишки. «Ну конечно, я должен был просто стоять на месте и ждать, пока человек Предзнаменования найдет нужный ход!»

– Я вижу, мальчик мой, – проговорил маг, догоняя Аладдина.

– Странный какой-то коридор. Смотри, учитель, свет факела отражается от стен так, будто они сложены не из камня, а сделаны из зеркал… Смотри, вот ты, а вот я… Вот твоя черная чалма, а вот моя рука тянется к стене…

– Нет! – в ужасе закричал магрибинец. – Не касайся стен!

– Но почему, учитель? Это же просто камень! Вот смотри, я подхожу к стене.

И Аладдин положил ладонь на блестящую поверхность. Магрибинец застыл, словно и сам окаменел. Ему показалось, что вдоль коридора прошелестел ветерок. Так удовлетворенно умеет вздыхать насытившийся лев.

Но юноша, как ни в чем не бывало, несколько раз хлопнул раскрытой ладонью по стене и вновь пошел по коридору вперед. Только на стене в том месте, где касалась ее человеческая ладонь, остались черные отпечатки пятерни.

«Да, это он, человек Предзнаменования! И мы уже близко!»

– Смотри, учитель! Какая красота! Какое удивительное сияние!

Аладдин осматривался в еще одной пещере. Эта была намного меньше предыдущей. Стены ее, как и коридор, сияли зеркальными бликами. Пол был усеян камнями странной формы. Один напоминал огромное яйцо, другой был похож на ограненный алмаз, третий – на гигантскую шишку ливанского кедра, которую Аладдин вчера видел в лавке у Мустафы. У стены, словно сложенный человеческими руками, высился постамент. А на нем… На нем горела старая медная лампа. Огонь был невысоким, ослепительно голубым. Свет его играл на камнях под ногами и отражался мириадами неверных бликов на стенах.

– Где мы, учитель? Что это за место?

– Это пещера Предзнаменования… И она куда прекраснее, чем я мог себе представить. Не зря же в воспоминаниях ее всегда описывают похожей на дворец… Такой ее помнят великие маги… Такой ее увидел Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими! И теперь она лежит передо мной!

– Так значит, ты с самого начала знал, куда мы идем?!

– О нет, мальчик, я всего лишь догадывался.

– Но почему же ты мне ничего не рассказал? Я же твой ученик!

– Я же сказал, мальчишка, я всего лишь догадывался. Никто в целом мире, даже Аллах всемилостивый, не мог предугадать, что ты сделаешь в следующий миг. Ведь это ты рассказал мне о каменоломнях, ты уговорил меня выйти за городскую стену сегодня ночью, ты провел меня по коридору Отражений и привел сюда…

– Да, маг, это так. Но что же мы будем делать теперь? Ты будешь меня учить?

– Не сразу, мальчик, не сразу. Для того чтобы начать обучение, я должен знать, к каким знаниям более склонна твоя душа. А для этого мне нужен знак. Тот знак, который может дать только Камень Знаний.

Магрибинец плел сеть лжи в надежде, что проснувшиеся подозрения Аладдина снова уснут. Мальчишка, казалось, успокоился и с интересом слушал Инсара-мага.

– Вот скажи мне, ученик, что напоминает тебе камень под ногами? Вон тот, у стены?

Аладдин бросил только один взгляд.

– Он похож на горшок для супа.

– А вот этот, темно-серый?

– На свернувшуюся кошку.

– А вот этот?

Внезапно взгляд Аладдина зажегся восторгом.

– Смотри, учитель, вон там, слева от постамента, самый странный камень, какой я только видел!

Камень и в самом деле был необыкновенен. Более всего он напоминал каменного ежа. На гранях сросшихся кристаллов играл сиреневый свет, в глубине вспыхивали синие искры. Не успел магрибинец произнести еще хоть слово, как Аладдин уже поднял это чудо и стал вертеть его в руках. От прикосновений пальцев по камню пробегали странные огни. Камень словно беззвучно пел.

– Он теплый!..

– Мальчик, дай мне это чудо! Я тоже хочу рассмотреть его.

Аладдин без слов передал магрибинцу огромный кристалл. В руках мага камень заиграл совсем другими цветами. Теперь красные и оранжевые искры, словно клочки пламени, пробегали по его граням. Камень и в самом деле был теплым на ощупь, а грани его не резали кожу.

Аладдин бродил по пещере, приближаясь к постаменту с необычным светильником. Он старался не смотреть на этот колдовской огонь, старательно разглядывая камни у себя под ногами. Но каждый раз, поднимая глаза, он несколько долгих мгновений не мог отвести их от сияния неведомого пламени.

Наконец юноша не выдержал и подошел к лампе совсем близко.

– Смотри, учитель, какой странный огонь. Я подошел совсем близко, но не ощущаю жара. Словно блики солнца на воде… Я могу даже коснуться лампы…

– НЕТ!!! Не смей трогать лампу, мальчишка!

Ужас магрибинца, отражаясь от стен, казалось, должен был согнуть мальчика. Но тот лишь недоуменно посмотрел на мага. И в этот миг ладонь его легла на медный бок лампы.

Инсар-маг услышал еще один глубокий удовлетворенный вздох. В свете, что по-прежнему лился из лампы, появился золотой блеск. А блики на стенах стали похожи на солнечных зайчиков. Аладдин взял лампу в руки и принялся с интересом ее рассматривать.

– Вот это настоящее чудо, учитель! Посмотри, как она прекрасна!

– Негодный мальчишка! Я же приказал тебе не трогать лампу! Ты должен был только поднять для меня Камень Судьбы. Больше ты ни для чего мне не нужен, червяк!

– Что с тобой, учитель? Почему ты так кричишь?

– «Учитель»!.. Я не твой учитель, и никогда не собирался никого учить.

– Но ты же сам пришел к моему отцу!

– Мне нужно было только одно – чтобы ты привел меня сюда, в пещеру Предзнаменования, и поднял для меня Камень Судьбы.

– И все?

– Ну конечно, глупец из глупцов! Стал бы тратить на тебя время и силы самый могущественный из магов, если бы мог сделать это сам! Ты просто человек Предзнаменования – крошечный винтик в машине Мироздания, которую я запустил своей магической силой! Поставь на место лампу, паршивец, и немедленно убирайся отсюда!

– А если я расскажу все гулям-дари, главному телохранителю халифа?

– Да кто будет слушать тебя, ничтожный! Мало ли что может привидеться мальчишке в пустыне? Но, впрочем, ты навел меня на мудрую мысль!

И магрибинец, положив камень на пол пещеры, начал произносить заклинание.

Но Аладдин не стал ждать, пока магрибинец дочитает его до конца. Он уже бежал по коридору. Бежал изо всех сил, бежал так, будто за ним гнался сам Иблис Проклятый, намереваясь и его руки превратить в такие же черные, иссушенные жаром плети, как у мага.

Вот наконец и узкий лаз… Вот показались холмы…

Аладдин вбежал в ворота города за миг до того, как ночная стража закрыла их.

– От кого ты убегаешь, озорник?

– О мудрый начальник ночной стражи! – как все мальчишки великого Багдада, Аладдин умел льстить и лебезить с самого первого дня, когда начал гулять по городу сам, без взрослых. – Там, среди холмов, какой-то черный человек! У него в руках невиданный посох! Он кричит и грозит, что перебьет весь город.

И приукрашивать правду Аладдин тоже умел отлично.

– Посох, говоришь… – задумчиво проговорил начальник ночной стражи. – А вот что в руках у тебя?

– Это просто старая медная лампа, о почтеннейший. Я поднял ее сразу за воротами. Наверное, кто-то обронил ее, когда выезжал из нашего прекрасного города. Если хотите, я отдам ее вам.

– Действительно, старая лампа. Оставь ее себе, мальчишка. Мне не нужно старье.

И Аладдин со всех ног бросился домой по хорошо известной ему дороге. Он бежал и чувствовал взгляд черных глаз, что впивался ему в спину между лопатками.

«Нельзя рассказывать об этом ни отцу, ни маме! Они не поверят мне. Но что же сказать им?»

Вот, наконец, и калитка родного дома. И в этот момент пришло озарение.

– Аладдин, мальчик мой, что с тобой? Почему ты такой грязный? Где твой учитель?

– Ох, матушка! На нас напали разбойники! Учителя увезли на старой арбе, а меня выбросили на дорогу.

– Разбойники? В нашем спокойном городе?

– Нет, отец! Учитель вывел меня через полуночные ворота, начал показывать звезды, а тут они… Их было не меньше сотни…

– Не меньше сотни, говоришь? Тогда об этом должен узнать гулям-дари! Завтра же на рассвете я пойду к нему! А ты сиди дома, путешественник, и ни ногой за ворота!

– Да, отец. – Сейчас повиновение отцу доставило Аладдину огромное наслаждение.

– И учителя твоего надо спасти! Так через какие ворота вы выходили?

И тут Аладдин понял, что заврался. Вбегал-то он через ворота полуденные. И его наверняка запомнил начальник ночной стражи. А потому юноша промолчал, нарочито внимательно разглядывая старую лампу.

Но отец не ждал ответа.

Тишина вновь поселилась в тихом дворике. Отец, глубоко задумавшись, смотрел в черное небо. И Аладдин на цыпочках отправился к себе, чтобы вновь пережить миг прикосновения к чуду и забыть ужас, который гнал его по зеркальному коридору.

Макама девятая

Царевна Будур ждала темноты. Весь сегодняшний день она предвкушала, как вечером отправится на прогулку. На прогулку из тех, о которых отцу, да продлит Аллах всемилостивый его годы без счета, лучше не знать. Будур собиралась пойти погулять по вечернему Багдаду. Не раз уже она надевала иноземное платье и вместе со служанкой покидала дворец. И сейчас, присев у окна и укладывая длинные черные, как у бабушки, волосы в затейливую прическу, вспомнила, как вышла за пределы дворца в первый раз.

Стоял жаркий вечер. Царевна, как и сейчас, сидела у окна и любовалась городом, который солнце окрасило во все оттенки пурпура и розы. Удивительная грозная красота, на миг открывшаяся Будур, словно влекла за собой. Туда, вниз, на городские улицы. Те самые улицы, которые царевна раньше видела только из-за занавесей своей повозки.

– Сафия, подай мне платье, что к празднику привезли мне ромейские купцы!

Будур решилась, наконец, своими глазами увидеть всю красоту великого города.

– Но, госпожа, уже закат… Вскоре тебя ждет вечернее омовение.

– Сафия, дурочка, ты решила мне перечить? – в голосе царевны стало так много меда, что только глухой не услышал бы угрозу.

Сафия глухой не была. Да и глупой, к слову, тоже. Она прекрасно понимала, что задумала царевна.

– О нет, прекрасная царевна! – служанка заговорила чуть тише. – Я просто хотела заметить, что переодеваться в иноземное платье разумнее было бы после омовения. Ведь ты же его надеваешь не для того, чтобы покрасоваться перед стенами опочивальни?

– О чем ты? – царевна с интересом посмотрела на девушку.

«Да она не дурочка… Оказывается, в далеких странах тоже есть люди, желающие большего, чем дарит им судьба!»

– Позволит ли мне говорить великая царевна? – Сафия потупилась, но голос ее звучал достаточно твердо.

– Говори!

– В моей далекой стране, да хранит ее Аллах всемилостивый и милосердный, девушки не закрывают лиц, они любят наряжаться. А вот такое платье, как то, что привезли великой царевне ромейские купцы, в нашей стране надевают на праздник… В этот день народ гуляет на улицах всю ночь. Девушки, собравшись в кружок, поют песни. А парни тайком выбирают себе невесту.

– Но разве не родители в вашей стране находят девушкам мужей?

– Нет, великая царевна, так бывает не всегда. Иногда, если семейства богаты или отцы семейств дружат, они могут сговориться, что их дети, когда вырастут, станут мужем и женой. Но так бывает не всегда. Иногда достаточно одного горячего взгляда, что бросит купец на девушку поверх вороха лент, – и все… Он уже знает, что вот эта ясноокая – его суженая.

Сафия замолчала. Видно было, что она вспомнила о чем-то далеком.

«Какой необыкновенный вечер, – думала меж тем Будур, – кажется, я нашла замечательную спутницу для своих шалостей. Эта маленькая птичка знает куда больше, чем я думала. Она мне подойдет!»

– Как интересно! А скажи, Сафия, ведь ты говорила о себе? Это на тебя бросил жаркий взгляд купец из-за вороха цветных лент?

– Да, моя госпожа, Я говорила о себе. В те дни меня звали не Сафия, а София, и я из богатого рода. Но отец мой и его отец, и отец его отца сделались людьми зажиточными и уважаемыми не благодаря купеческому занятию. Прадед моего прадеда был первым в нашем роду путешественником. Именно он и положил начало достойнейшей из традиций нашей семьи: наследник рода должен был совершить путешествие в далекие страны. Чаще всего мои предки путешествовали с купеческими караванами или на купеческих судах. Но искали они не наживы, а знаний, нового, чего еще никто не знал или забыл так давно, что и песок воспоминаний протек через пальцы…

– Красиво. И ты принадлежишь к этому роду?

– Да, моя царевна. Отец назвал меня София, что значит «мудрость». Он надеялся, что мне удастся собрать все знания, накопленные многими поколениями предков. Но вышло иначе.

– Расскажи, расскажи мне немедленно! – глаза царевны загорелись в предвкушении красивой сказки.

– Это печальная история. Быть может, я расскажу ее позже. А пока, царевна, скажу лишь, что я убежала из отчего дома с тем самым купцом. Но счастье наше было недолгим. Совсем недолгим. Не прошло и десяти дней, как на наш корабль, что подходил уже к прекрасному Золотому Рогу, воротам в великий город, напали разбойники. Моего купца убили, а меня пленили и вскоре продали на невольничьем рынке. Я и по сей день благодарю Аллаха всемилостивейшего за то, что купили меня смотрители гарема великого халифа, твоего отца, госпожа. Ведь я могла попасть в руки какого-нибудь старца или старухи и… – Сафия содрогнулась.

Будур совершенно новыми глазами посмотрела на свою служанку. Эта девушка с волосами цвета осенней листвы, светлоглазая и светлокожая, оказалась далеко не так проста. Царевна думала, что послушание – единственное достоинство этой молчальницы, но оказалось, что Сафия знает и видела куда больше, чем сама Будур. И, значит, окажется незаменимой советчицей и спутницей в проделках, о каких царевна пока могла только мечтать.

«Сам Аллах послал мне тебя, малышка Сафия!»

– Так, говоришь, это платье надо надевать после омовения… – задумчиво произнесла царевна.

– Да, моя госпожа. А волосы забрать повыше и украсить вот этим шарфом, что весь расшит золотом. Пусть лишь одна прядь выглядывает вот здесь, у виска. Смотри, вот так…

Под умелыми руками служанки волосы легли в затейливую прическу и, даже окутанные длинным шарфом, поражали своей красотой.

– Ты прекрасна, госпожа… У меня на родине за тобой бы бегали все парни города. Женихи бы выстраивались в очередь у ворот твоего дома.

– А что еще было бы на твоей родине? Как девушки проводят вечера?

– Когда наступают холода, царевна, девушки собираются вместе. Они сидят, поют песни, читают вслух книги, ну, или рассказывают страшные истории, – тут голос Сафии дрогнул, и царевна заметила усмешку на лице всегда спокойной служанки.

– Страшные истории?

– Да, госпожа. О волках-оборотнях, что днем кажутся пригожими парнями, а ночью превращаются в чудовищ. Или о кровавых следах на снегу, что путешествуют сами по себе…

– А что такое «снег»?

Теперь служанка посмотрела на госпожу с удивлением.

– Ты не знаешь этого?

– Помню, когда я была совсем маленькой, бабушка, прекрасная принцесса из далекой страны Канагава, царица страны Ай-Гайюра, рассказывала мне, что у нее на родине бывает очень холодно и на землю падают белые холодные хлопья…

– Да, это и есть снег. На моей родине холода долгие, снег успевает укрыть белой пеленой все вокруг на многие недели…

– Ты расскажешь мне и об этом! Но позже. А сейчас скажи, хотела бы ты прогуляться по городу?

– О чем ты, великая царевна?

– Ты прекрасно знаешь, о чем. Ведь поняла же ты, что я приказала принести иноземное платье, чтобы тайком от стражи и моего отца уйти в Багдад. А теперь я спрашиваю тебя, хотела бы ты прогуляться со мной, стать моей спутницей?

– Да, госпожа. Я давно это поняла. Но…

– Ты будешь меня останавливать? Мне перечить?

– Нет, госпожа, я не буду тебе перечить. И соглашусь быть твоей спутницей. Ты разрешишь мне сказать?

– Да разрешу, конечно! Говори!

– Одну я бы тебя просто не отпустила бы. Со мной тебе будет спокойнее.

– Неужели ты будешь удерживать меня от шалостей, девчонка?

– О нет, госпожа, я не стану тебя ни от чего удерживать… – Сафия покорно опустила глаза.

«Это тебе, великая принцесса, придется меня удерживать. Но, быть может, и ты научишься…»

Так Сафия и Будур в первый раз вышли в город.

С тех пор уже не один раз нарождалась луна. Будур в образе иноземной красавицы побывала уже и в квартале мудрецов из Кордовы, и на улицах, что вели к базару, шумному даже вечерней порой, и даже – о, храни от знания об этом отца и халифа, Хазима Великого, – в веселом квартале. Там они выдавали себя за иноземных девушек, ищущих знаний о великих тайнах любви. Хозяйка одного из этих веселых домов оказалась соплеменницей Сафии. Она согласилась проводить девушек в потайную комнату, чтобы они могли «учиться искусству любви». Но очень скоро царевне наскучило быть только наблюдателем. И она решила, что сама выберет себе мужчину, точно так, как мужчина выбирает девушку.

Узнав о таком решении, Сафия лишь молча поклонилась. В уголках ее губ пряталась усмешка. «Я знала, что так будет, маленькая царевна», – словно говорили ее глаза.

– Но ты же разрешишь мне сопровождать тебя, как прежде, о властительница?

– Я приказываю тебе это!

Вот и сейчас Будур ждала появления Сафии с новым платьем. Теперь это было не ромейское платье, а наряд, более приличествующий девушке из франкских земель. Для царевны он был непозволительно открыт, но любая из тех, кто жил в знаменитой Лютеции, назвала бы такое платье скучным и чересчур закрытым. Ведь платье не открывало ни плеч, ни груди. Лишь прекрасные руки и лебединая шея были видны тому, кто захотел бы полюбоваться девичьей красой.

Новое платье пришлось Будур как раз впору. Оно лишь подчеркивало красоту тонкого стана, нежных рук, высокой шеи и, самое главное, чарующего лица.

– Как ты хороша, царевна!

– Да, отличное платье. Одевайся скорее, Сафия, я придумала новую шалость. И ты мне будешь просто необходима.

– Куда мы отправляемся сегодня?

– Сегодня мы с тобой отправимся к полуденным воротам. Говорят, там на закате солнца открываются лавки, где торгуют настоящими колдовскими снадобьями настоящие колдуны…

– А зачем нам колдовские снадобья, госпожа?

– О нет, нам нужны не снадобья, а колдуны! Мне не терпится узнать, чем они отличаются от остальных мужчин…

– О Аллах, царевна! – теперь Сафия испугалась не на шутку.

– Не бойся, дурочка. Это же так весело!

– А если колдун окажется настоящим? Если он превратит нас в жаб? Или мышей? Или змей?

– Вот и посмотрим, есть ли там настоящие колдуны.

Макама десятая

Две франкские девушки шли по быстро пустеющим улицам вечернего Багдада. Для таких путешествий были припасены даже новые имена. Сафия стала Софи, а царевна Будур предпочла нейтральное имя Алия. Вместе с именами девушки придумали для себя и целые истории. Сафия-Софи была дочерью обедневшего франкского рода, поступившей в услужение к богатым купцам, которые теперь добрались и до благословенного Багдада. А царевна-Алия якобы была иноземкой лишь наполовину: мать родом из далекой Лютеции, а отец служит при дворе халифа Хазима.

– Госпожа, – вполголоса проговорила Сафия, – посмотри, какие странные люди…

Она указала на поперечную улочку.

Вдалеке можно было разглядеть действительно странную пару. Мужчину, с ног до головы закутанного в черное, сопровождал высокий привлекательный юноша в светлых одеждах. Они быстро удалялись в сторону полуденных ворот. Лицо юноши горело азартом. Мужчина же уверенно шел вперед с видом человека, который знает все обо всем на этом свете.

– Скажи, Сафия, а почему тебя привлекли эти двое?

– Черное и белое. Старик суровый и какой-то… противный. А юноша красив. И потом, он точно не сын этого старикашки.

– Ну, не такой уж он и старикашка. И лицо у него человека… – царевна старалась подобрать слово, – уверенного и всезнающего.

– Моя госпожа, неужели тебе понравился этот старик в черном?

– Ни капельки, просто интересно, кто в этот вечер повстречался нам на пути? Быть может, это один из тех колдунов, чьи лавки открываются лишь на закате?

Будур и не подозревала, насколько она близка к истине. Это действительно был колдун. Вернее, маг. Сейчас их пути пересеклись лишь на мгновение. Никто не предполагал, что судьба сведет их еще раз и, конечно, не представлял, какие необыкновенные последствия будет иметь эта мгновенная встреча.

А теперь девушки двумя тенями пересекли освещенную площадь, где днем собирались гадалки, хироманты и прорицатели. Сейчас здесь было пусто, лишь свет двух масляных ламп слегка рассеивал вечернюю полутьму.

Молва не обманула. В этот час действительно открывались лавки колдунов. Конечно, владельцы их предпочитали называть себя не колдунами, а магами, а лавчонки, где продавали они свой нехитрый товар, – магическими шатрами. Но от этого в снадобьях не становилась ни на гран больше волшебства. Приворотные зелья оставались приворотными зельями, даже называясь эликсирами любви. Гадальные шары оставались просто хрустальными шарами, пусть им и были даны имена вроде «магического ока» или «вселенной знаний». Оглушительный аромат сушеных трав сливался в симфонию такой силы, что у неподготовленных могла закружиться голова.

Но глаза девушек, в этот поздний час вошедших в одну из таких лавчонок, горели ярче любого светильника.

Царевна перебирала четки, скользя тонкими пальцами по камешкам странной формы. Сафия шепотом расспрашивала хозяина лавки о каких-то притираниях. Будур искоса наблюдала за служанкой и ее собеседником, удивляясь, что интересного может поведать этот сморчок. Но в этот миг в дверях показался черноволосый красавец.

Будур была готова поклясться, что уже видела этого человека во дворце. Но кем он был, царевна не знала. Быть может, даже советником халифа… Следует заметить, что царевна никогда не интересовалась делами отца.

– Да хранит Аллах всесильный сей храм знаний! – провозгласил вошедший.

– Здравствуй и ты, мудрый Икрам! Как сегодня прошел твой день? Чем на этот раз ты желаешь занять свой вечер?

– Знаниями, почтенный Умар, лишь знаниями… – рассеянно отвечал вошедший, но взгляд его с большим интересом скользил по царевне Будур.

Было в этом взгляде что-то, заставившее сердце Будур забиться тяжелыми ударами. Мудрый Икрам, если таково было имя черноволосого красавца, и любовался красотой неизвестной ему девушки, и желал ее, и сдерживал свои желания.

– Если тебя зовут лишь знания, то комната для чтения к твоим услугам.

Икрам, слегка поклонившись, прошел вглубь лавки, на ходу отодвигая деревянную ширму на манер тех, какими был украшен и дворец халифа. Такие ширмы, расписанные цветами и птицами, неведомыми чудовищами и распустившимися деревьями, стали появляться в великом Багдаде после того, как принцесса Ситт Будур почтила своей любовью сына царя страны Ай-Гайюра.

– А чего хотят мои прекрасные посетительницы? Их привлекают магические камни? Или им нужен бальзам для сохранения дивной красоты, коей Аллах всемилостивый и всепрощающий наградил их? Или, быть может, вам также интересны знания, как мудрецу Икраму, да хранит его небесный свод?

Мудр был почтенный Умар и наблюдателен. Он сразу заметил, каким жадным взглядом окинул Икрам стан прекрасной незнакомки. Хозяин лавки решил, что не будет ничего страшного, если мудрец, все силы отдающий служению мудрости во славу халифа великого Багдада, проведет немного времени в компании красавицы из далекой Лютеции. Знания – вещь прекрасная, они возвышают дух и расширяют горизонты, но они никуда не убегут. А вот девушка может исчезнуть так же внезапно, как и появилась.

Царевна поймалась на удочку хитрого лавочника.

– Да, почтеннейший, меня также привлекают лишь знания…

– Тогда я прошу тебя, красавица, посетить комнату для чтения. Полагаю, там ты найдешь немало интересных фолиантов.

Принцесса Будур, усмехнувшись, отправилась вслед за мудрым Икрамом.

– А чего желаешь ты, дочь моя?

– Я вижу у тебя в лавке такие сокровища, почтеннейший, что глаза разбегаются. Быть может, ты расскажешь мне сейчас вот об этом?

И Сафия показала на ларь, в котором тяжелым блеском переливались амулеты.

Хозяин лавки взглянул на девушку с пониманием: ларь стоял почти у входа, дальше всего от комнаты для чтения.

– Ну что ж, дочь моя, – проговорил он, тяжело вставая с подушек, – пойдем. Я расскажу тебе о камнях и, быть может, один из них ты сочтешь достойным себя!

Будур с интересом оглядывалась в комнате для чтения. Стен не было видно – полки и шкафы ломились от фолиантов, свитков и книг, что было необычно даже для великого и богатого Багдада. Не так давно появились первые книги – их Аллах милостиво разрешил печатать, а не переписывать. Но пока что были они и дороги, и редки. Лишь немногие из богачей могли позволить себе роскошь обладания таким сокровищем. А здесь книги были везде.

«Настоящая комната для чтения и размышлений. Но почему сей странный мужчина до сих пор не листает ни одну из этих замечательных книг?»

Мудрый Икрам стоял посреди комнаты и не отрывал горящего взора от царевны.

– Почему ты так смотришь на меня, незнакомец?

– Твоя красота поразительна… Войдя в лавку, я готов был поклясться, что убежище достойного Умара почтила своим присутствием сама царевна. Но ты во сто крат прекраснее ее, незнакомка!

– Смелые речи, мудрец. А вдруг я и есть царевна Будур?

– О нет, прекраснейшая! Наша царевна, быть может, и не менее красива, но она пуглива как серна и никогда не показывается никому, даже дивану, где я имею честь быть советником.

– Как интересно! А что ты делаешь в лавке колдуна?

– Как видишь, я прихожу сюда за знаниями. Но почтенный Умар вовсе не колдун. Он просто собиратель. У него книг больше, что во дворце халифа, да хранит его небесный свод! Камни из лавки Умара самые прекрасные, а притирания и мази – самые действенные. И, как я вижу, лавку его посещают самые красивые девушки, что только могут появиться на улицах нашего города!

Не говоря более ни слова, Икрам в два шага преодолел расстояние, отделяющее его от Будур, и заключил ее в объятия.

Царевна хотела закричать, но тут же передумала. Да, сладки были объятия мудреца и нежны его поцелуи! К тому же еще не было так, чтобы не царевна первой проявляла желание. Сейчас она была лишь игрушкой в весьма умелых мужских руках.

И царевне это очень понравилось.

«Какой же глупой я была, соглашаясь возлечь с мальчишками! Мне нужен вот такой мужчина – мудрый, сильный и решительный!»

Царевна бездумно отдалась во власть сильных и страстных рук Икрама.

Да, собиратель Умар предусмотрел все. Были в комнате для чтения книжные полки, были и удобные узенькие диванчики. Но сейчас даже самый узкий из них показался бы мудрецу Икраму много лучше роскошного ложа, ибо женщина, которую он вожделел, была рядом. И лишь полшага отделяло стоявшую пару от пестрого персидского ковра, устилавшего уютное сиденье.

Икрам, не отпуская стан прекрасной девушки, сбросил с себя сначала узкий черный кафтан, а потом и просторную винно-красную шелковую рубаху. Пальцы прекрасной девушки заскользили по его груди, и Икрам понял, что эту незнакомку не надо учить азам, что можно погрузиться в бездну страсти, не боясь испугать или причинить боль.

Будур посмотрела на него, восхищаясь могучим телом, что скрывалось под строгим одеянием. «Как странно… Он уже второй, о ком я думаю, что он должен ходить обнаженным… Как многого лишены мы, не видя истинной красы тех, с кем хотим разделить страсть!» Она любовалась телом этого мудреца, и у нее начало ломить кости от желания. Царевна глубоко вздохнула, когда обнаженный Икрам приблизился к ней. Будур возбуждало даже его мощное, шумное дыхание. Она любовалась мускулами плеч и живота. Не тело хилого мудреца, дающего советы дивану, было перед ней, но тело бойца непобедимой гвардии Хазима Великого.

Ее взгляд спустился к его чреслам.

– Если будешь так смотреть на меня, прекраснейшая, то я не смогу угодить тебе так, как мне бы того хотелось, – шепотом проговорил он.

Она потупила взгляд. Не смотреть на него было невозможно – он был великолепен. Искрам присел на диванчик и потянул к себе Будур. Она опустилась рядом, и он провел ладонью по ее спине, одновременно помогая ей избавиться от платья. Кожа ее была так нежна, что вожделение, уже полностью овладевшее им, заставило бешено биться сердце. Эта незнакомка завела его так, как не могла возбудить никакая другая женщина. Черные пушистые ресницы подчеркивали белизну ее кожи. Волосы темным шелком разметались по ковру. Он был в ужасе от того, что горит таким вожделением к этой совершенно неизвестной женщине. К той, что вскоре исчезнет навсегда из его жизни, оставив в памяти лишь эту мимолетную страсть.

Наклонившись, он приник к ее губам поцелуем, а пальцы легкими движениями коснулись ее гладкой кожи. Застонав, Будур прижалась к его руке.

– О, мудрец…

– О да, прекраснейшая. Возможно, ты навсегда исчезнешь… Но сейчас я хочу сделать тебя счастливой. Пусть всего на миг…

Мудрец наклонился, целуя ее шею. Спускаясь вниз, к груди, он стал ласкать ее все более страстно и требовательно, пока царевна не начала извиваться от любовной муки.

Девушка не знала, сколько еще ей придется терпеть эту чувственную пытку. Его поцелуи обжигали, как огонь, а Икрам все продолжал целовать ее, спустившись к пупку, затем еще ниже, и еще. Когда она задрожала в ответ на его ласки, он поднял голову, посмотрел на нее, а его глаза замерцали в неярком свете лампы.

– Я хочу ощутить твой вкус.

Она замерла, а он продолжил целовать ее бедра, двигаясь на этот раз снизу вверх, к той точке, которая больше всего ожидала его прикосновения. Когда мудрец коснулся центра ее наслаждения, девушка вскрикнула. Ее напряженное тело было горячим от страсти, и, казалось, она готова была взорваться, когда мужчина провел по нежным складкам чуть шероховатым языком.

– На вкус ты сладкая, – пробормотал он.

Все тело девушки дрожало, когда его язык требовательно двигался в жарких складках. Взвизгнув, она инстинктивно схватилась за его голову, запустив пальцы в густые черные волосы. Он продолжал свою жестокую пытку, не обделяя вниманием ни единой складочки, до тех пор, пока наслаждение не стало просто невыносимым. Ее сердце бешено стучало, выпрыгивая из груди.

– О Аллах! – охнула она. – Я не могу… Я так хочу…

– Бери же, прекраснейшая… Командуй…

– Не останавливайся, – простонала она.

– О нет!

Девушка продолжала стонать. Каждое медленное нежное прикосновение его языка было и раем, и адом. Он продолжал посасывать ее, пить ее соки, мучая наслаждением. Она пытаясь освободиться от, казалось, неизбежных мерных движений его губ и языка, от безжалостных истязаний его рта.

Глубоко в ней начал рождаться крик. Будур дрожала все сильнее и сильнее, двигая бедрами в такт страстным движениям его языка.

– Я больше не могу! – резко выдохнула-выкрикнула она.

– Не сдерживайся. Ты так прекрасна, позволь же себе миг наслаждения.

От безумного удовольствия из ее груди вырвался громкий стон, но возбуждение все нарастало и нарастало, а Икрам продолжал свою нежную пытку до тех пор, пока она обессилено не откинулась на спинку диванчика. Кружилась голова, и девушка едва осознавала, что Икрам, приподнявшись, лег на нее и начал нежно ласкать грудь, продлевая волну наслаждения до тех пор, пока она наконец не схлынула, оставив девушку обессиленной.

Когда он поднял голову и взглянул на нее, лицо его было напряженным, как у человека, который уже не может сдерживаться. Глядя ей в глаза, он одним бесконечно прекрасным движением вошел в нее. Наклонив голову, он поцеловал ее, и их языки сплелись, казалось, для того, чтобы больше никогда не разъединяться.

Всего несколько мгновений назад Будур могла бы поклясться – ей больше нечего желать, но мудрец показал, что это не так. Он знал, как совладать с ее телом и как позволить получить еще большее наслаждение.

Его тело было напряжено, а он что-то шептал ей на ухо, он возбуждал ее еще больше своими тихими словами, которые вели ее к воротам рая.

Застонав, царевна почувствовала, что падает в звездное небо и тонет в нем. Она ощутила, как напряглось его тело, и услышала стон, который он не смог сдержать, как ни стискивал зубы.

Макама одиннадцатая

Настало утро. Нежный прохладный ветерок радовал каждого, кто в этот ранний час вышел из дома. Весело перекликались метельщики и поливальщики улиц, радуясь, что солнце сегодня сменило гнев на милость и не палит беспощадно. Пели птицы, шумел, просыпаясь, базар.

Но не радовался новому дню Аладдин, сын мастера Салаха.

Наоборот, он был чернее тучи. Он вспоминал вчерашний вечер и от этих воспоминаний хмурился еще больше, если вообще такое возможно.

Как изменился его учитель, как только Аладдин взял в руки лампу! Хотя… Ведь он не учитель, нет. Он лишь обещал быть учителем. Но почему, в таком случае, этот черный человек пытался взять в ученики именного его, Аладдина? И почему так легко согласился выйти после захода солнца за городскую стену? Зачем ему понадобились каменоломни, заброшенные сотни лет назад? И почему он так обрадовался, увидев тот странный, с синими бликами, камень?

Вопросы в голове Аладдина множились. Ответа на них не было, и печаль все сильнее овладевала юношей. И еще одна мысль не давала ему покоя.

Он все вспоминал двух иноземных красавиц, которых видел вчера у полуденных ворот. Светловолосая служанка была очень хороша, но ее госпожа…

Почему Аладдин решил, что светловолосая девушка служанка, он не мог понять. Быть может, что-то в покорно склоненной голове подсказало ему это. Или то, что она шла вслед за высокой красавицей, а не рядом с ней.

А красавица госпожа… Несмотря на то что юноша видел ее считанные мгновения, она грезилась ему, стоило лишь закрыть глаза.

Высокая, со станом тонким, как былинка. Но в этой хрупкости была какая-то звериная, кошачья грация. Белая кожа, огромные, в пол-лица, глаза горят огнем. Нежные руки придерживают у лифа шарф – от пыли или, быть может, от жарких и нескромных взоров. Но разве может тонкий газ шарфа скрыть от пытливого глаза истинную красоту?!

Пылкое воображение рисовало Аладдину картины, заставлявшие сердце юноши биться сильнее. Вот он видит эту девушку на улице, вот подходит к ней. Начинает беседу. Незнакомка улыбается, отвечает тихим, нежным голосом.

«Быть может, она согласится назвать мне свое имя. А быть может, да хранит Аллах всемилостивый ее дом, назовет и имя своего отца. И тогда я смогу посвататься к ней… Но как найти ее? Пойти к полуденным воротам? Но я видел ее на закате. Быть может, она дочь кого-то из лавочников? Или дочь купца, прибывшего с караваном в наш великий город?»

Аладдин, сам того не замечая, метался по крошечному дворику, заставляя трепетать листья дерева над ручейком. И тут страшная мысль заставила юношу остановиться.

«А быть может, она не дочь купца, а его жена? Потому и ходит по городу так смело! Ведь ей уже нечего опасаться нескромных взоров!»

Ужас, охвативший его, был так велик, что Аладдин задохнулся. Ведь он предвкушал встречу, думал о сватовстве. Считал себя уже почти женатым человеком, а эту незнакомку, что увидел в вечернем сумраке, своей суженой.

«Что делать? О Аллах милосердный и всемилостивый, подскажи мне, как поступить!»

Но вокруг стояла тишина. Та тишина, что возможна лишь в большом городе. Тишина, поминутно прерываемая далекими голосами, криками, звяканьем медных кувшинов, шарканьем метлы какого-то запоздалого, а быть может, просто ленивого метельщика.

Крик муэдзина, призывавшего правоверных к утренней молитве, вывел Аладдина из задумчивости. Но юноша не стал раскатывать коврик, дабы, повернувшись лицом в сторону Мекки, вознести Аллаху приличествующие слова. Аладдин подошел к нише в стене, по которой определяли, где находится великий город, и прижался лбом к медному светильнику, принесенному вчера ночью из каменоломен. Конечно, не следовало ставить старую медную лампу в такое святое место, но Аладдин еще помнил ужас, гнавший его по коридору Отражений, и потому не поставил светильник, а скорее, бросил его в первый попавшийся закуток.

Но и старая, затянутая патиной медь молчала. Кислый запах вывел Аладдина из задумчивости. Он приложил руку ко лбу и почувствовал под пальцами каменную пыль, что за столетия заметным слоем легла на светильник.

«Вот теперь я грязен, как эта старая медяшка!» – подумал Аладдин и, наклонившись над крошечным ручейком, омыл лицо прохладной водой.

– Что же в тебе такого, о светильник, из-за чего учитель попытался меня убить? И куда делся тот холодный огонь, что горел в твоем чреве? Почему ночью ты казался божественно-прекрасным, а сейчас я вижу перед собой обыкновенное старье, не достойное даже масла, что в тебя, клянусь, никогда и не было налито?

Но светильник молчал. Аладдин принялся разглядывать бока лампы, поворачивая ее под яркими лучами. Солнечные зайчики, заигравшие на белой стене дома, напомнили юноше о том величественном свете, что озарял пещеру.

– Да и грязен ты как-то удивительно! Я слышу запах каменной пыли, а вижу патину… Давай-ка мы окунем тебя в воду!

С этими словами Аладдин погрузил лампу в ручеек. Солнечные блики на миг почти ослепили юношу. А мгновением позже послышалось ему тихое девичье хихиканье. Так обычно смеялась малышка Фатьма, младшая сестренка Рашида и Рашада.

Аладдин оглянулся по сторонам и, конечно, ничего не увидел. Он поставил лампу на землю, а сам выглянул на улицу. Но улица была пустынна. Ни девушек, ни женщин, ни даже старух видно не было.

Аладдин вернулся к светильнику. Нельзя сказать, что после омовения тот стал много чище. Но что в этом удивительного – пыль, накопившуюся за сотни лет, в одно мгновение смыть нелегко.

Поэтому юноша взял лампу в руки и, памятуя советы отца, мастера Салаха, начал пальцами оттирать пыль, чтобы даже самой нежной тканью не повредить тонкого узора, украшавшего бока светильника. Отец всегда говорил: «Помни, сынок, никакая ткань не сможет так хорошо очистить металл, как человеческая рука. Твои пальцы сами поймут, как им надо двигаться, чтобы не повредить ни одной извилины чеканного узора».

Вот под пальцами показался лист какого-то неведомого растения, вот стебель… И в этот миг светильник загорелся тем самым необжигающим светом. От неожиданности юноша выронил лампу. Та, дребезжа, покатилась по камням двора.

Теперь из лампы валил дым. Сначала черный, он становился синее и светлее и, наконец, стал ярко-голубым. Аладдин с ужасом и удивлением смотрел, как светлеет дымная полоса. И наконец из этого странного дыма без огня соткалась… женщина.

– Слушаю и повинуюсь, хозяин лампы, – низким мелодичным голосом проговорила она, но в поклоне не согнулась.

Как завороженный смотрел Аладдин на эту странную красавицу. Женщина была красива какой-то магической, небывалой, немыслимой красотой. Словно пери из сказок, она обжигала взор юноши. Тот опустил глаза и начал бормотать про себя: «Я ничего не видел! Здесь никого нет!»

И тут вновь раздался смех. Тот же мелодичный смех, что юноша услышал, окунув светильник в ручеек.

– О нет, мой господин! Ты видел меня! Я тут!

– Кто ты, чудовище? – голос Аладдина предательски дрожал.

– Я джинния, но вовсе не чудовище! Некогда меня считали самой красивой женщиной Магриба. До сих пор в моих краях помнят Хусни-колдунью. Очнись, юноша! Я не призрак, поверь!

– Но ты… ты же джинн!

– Да нет же, дурачок, я джинния. Да, я живу в медной лампе, знаю секреты самого коварного колдовства, могу мгновенно очутиться за сотни дней пути отсюда. Но я не джинн!

– Джинния? – слабым голосом переспросил Аладдин.

– Ну конечно, молодец. Меня не следует бояться, я не причиню вреда, я просто не могу это сделать.

«Вернее, я не делаю это без крайней нужды! И потом, мой враг далеко отсюда, мне только предстоит его найти… А пугать этого славного мальчишку пока не стоит. И потом, он так хорош…»

Джинния взором начала гладить лицо Аладдина. Он почувствовал, как нежный ветерок коснулся его щек, тронул прямой нос, на мгновение запутался в черных бровях и утих у чалмы. Но юноша так и не понял, что это был взгляд прекрасной колдуньи.

– А как ты здесь оказалась?

– Ты сам меня освободил.

– Я сам?

– Ты сам. Это же ты решил отмыть мою лампу в ручейке. Ты пальцами начал очищать старую патину… Ты очистил магический узор, и появилась я…

– Так ты и в самом деле сидела там?.. В этом старье?

– О нет, не говори так о моем прибежище. Долгие годы лампа стояла в каменоломнях, что выросли вокруг пещеры Предзнаменования, и освещала камни и стены. Я видела многих смельчаков, какие спускались в чрево старых холмов, чтобы найти там камень своей судьбы.

– Тогда ты видела и меня?

– Конечно видела. Меня удивило то, что ты пришел просто из любопытства, не искал ни судьбы, ни счастья, ни удачи, ни власти. Но ты был не один.

– Да, госпожа, – постепенно Аладдин стал приходить в себя. У него даже хватило сил назвать этот морок так, как полагается юноше из хорошей семьи.

– «Госпожа»… Пусть будет так. Хотя, если тебе нетрудно, называй меня тем именем, что некогда дала мне матушка.

– Хорошо… Хусни.

Имя джиннии далось Аладдину почти без труда.

– Так кто же был с тобой, любопытный Аладдин?

– Но откуда ты знаешь мое имя?

– О Аллах милосердный, как глупы эти смертные! Я слышала, что тебя так называл тот, второй, что был с тобой в моей пещере:

– Да, госпожа… Хусни. Я был там с моим учителем.

– Учителем? Чему же он тебя учил?

– Учил? Он ничему меня не успел научить… Он только вечером уговорил моего отца отдать меня ему в ученики. И сразу мы пошли искать вход в каменоломни, вернее, я…

Аладдин понял, что запутался, пытаясь объяснить этой странной прекрасной деве то, чего не понимал сам.

– Постой. Начнем сначала. Итак, этот неизвестный пришел к тебе домой вечером и стал уговаривать твоего отца, чтобы тот позволил тебе стать его учеником?

– Да, так и было.

– Ну что ж… Быть может. А как звали этого человека?

– Я забыл его имя… Ишван? Шишан? Рамзан?

– Попытайся вспомнить вчерашний вечер, все, что говорилось, слово за словом. Быть может, так у тебя получится вспомнить имя этого странного человека.

Аладдин сосредоточился на событиях вчерашнего вечера. Вот он открыл калитку, вот увидел этого человека в черном, вот услышал, как отец ведет с ним неспешную беседу.

– Инсар! – воскликнул Аладдин. – Он назвал себя магом Инсаром!

– Инсар? Инсар-маг?! Это он привел тебя в пещеру Предзнаменования?

В голосе прекрасной джиннии слышалось торжество.

– Да, прекраснейшая, – Аладдин уже освоился в компании этой странной женщины и наконец смог оценить ее необыкновенную красоту.

– Инсар-маг, – еще раз проговорила джинния, теперь уже задумчиво. – Значит, ты его человек Предзнаменования… И тебе суждено…

И тут Хусни замолчала. Прошло несколько мучительно долгих мгновений. Магическая красавица о чем-то размышляла, а Аладдин молча любовался ее дивной красой, не в силах более вымолвить ни слова. Неизвестно даже, слышал ли он все, что говорила ему эта необыкновенная гостья.

– Так знай же, юноша, что жизнь моя уже давно и крепко связана с ним, Черным Магрибинцем, который называет себя Инсаром-магом!

И джинния присела на край скатанной кошмы, которая лежала тут же, у ручейка.

– История эта длинна, но не печальна. Она лишь поучительна. Сядь рядом со мной, юноша, и я поведаю ее тебе.

Джинния несколько раз хлопнула по кошме ладонью. Аладдин, не в силах противиться, присел рядом.

Макама двенадцатая

– Да будет тебе известно, Аладдин, что некогда я была колдуньей. И жила я тогда в прекрасном Магрибе – это край, полный тайн и знаний, древний, как камни, что были положены в основание самого древнего из его храмов…

– Колдуньей?

– Не перебивай меня, юноша! – сказала Хусни и полушутливо нахмурила брови, но в ее глазах все равно мерцали огоньки смеха.

– Прости, прекрасная госпожа.

– Итак, мой юных хозяин лампы, я была колдуньей, наследницей древнего рода колдунов и самой большой надеждой своего отца. Еще совсем малышкой я научилась наводить морок, окружать дом и сад непреодолимой невидимой стеной… Отец радовался, когда мне удалось впервые сотворить зелье вечной правды…

Джинния увидела немой вопрос в глазах Аладдина.

– Зелье вечной правды, мой господин, с виду похоже на воду. Очень прозрачную, очень чистую, какой всегда и должна быть правда. От настоящей воды зелье отличает чуть голубоватый цвет и то страшное действие, которое оно оказывает на человека, пригубившего чашу. Несколько суток, иногда и целую луну, такой человек вынужден говорить правду. Любая попытка солгать или даже просто замолчать совершенно бесполезна. Правду все равно узнают те, кто находится рядом с этим несчастным…

– Но почему же несчастным, о прекраснейшая? Ведь древняя заповедь, коей мог бы гордиться и сам Аллах милосердный, если бы произнес ее, гласит: легко и приятно говорить правду.

– Мальчик, – красавица джинния улыбнулась чуть снисходительно, – подумай сам. Ведь далеко не всегда мудро говорить правду. Вот представь себе: перед тобой девушка. Речи ее благозвучны, голос нежен, но лик ужасен. И эта несчастная спрашивает у тебя, красива ли она. Что ты ответишь?

– Я отвечу, что красивым делает человека не лик, а разум…

– Хитрец. Это я виновата, я сама подсказала тебе выход. Но представь, что у девушки нет ни одного достоинства – она и нехороша собой, и неумна. Как быть тогда?

– Но тогда, полагаю, она должна вести себя очень скромно, и ее можно похвалить за кроткий нрав. Или за то, что она хорошая хозяйка… Ведь она наверняка много времени будет проводить дома, печь лепешки, варить сладкие шербеты.

– Умный мальчик… – Джинния по-новому, очень пристально взглянула на Аладдина.

– О нет, прекраснейшая. Особого ума для таких речей не нужно. Так меня научили отец и матушка – в каждом человеке можно найти что-то хорошее.

– Ну что ж, значит, тебе бы глоток зелья вечной правды не повредил. А ведь некогда испившего его ожидали страшные дни… И не было мести страшнее, чем чаша зелья из рук врага.

– Но что было дальше, о джинния?

– Да, прекрасный Аладдин, мы немного увлеклись. Итак, я росла надеждой своего рода, рода колдунов и магов. Надо сказать, что отец мой был знаменит не только своими колдовскими умениями. Вернее, не столько колдовскими умениями, сколько тем, что выучил немало волшебников. Славу колдовского Магриба составили именно они, выученики моего отца. И были среди его учеников двое – красавец и тихоня Инсар и умница и весельчак Алим. Эти двое сначала сторонились друг друга, а позже стали друзьями куда более близкими, чем даже родные братья.

– Позволь мне задать вопрос, прекрасная Хусни.

Джинния кивнула. Она была очень похожа на обычную женщину, вернее, на очень красивую женщину. И лишь в складках ее наряда изредка посверкивали искры, да легкая тень, словно шаль, окутывала голову и плечи.

– Этот Инсар, о котором ты сказала, тот самый магрибинец, что пришел вчера в наш дом?

– Да, Аладдин. Вернее, и он и не он. Когда я закончу свой рассказ, ты сам это поймешь. Итак, в тот год Аллах всемогущий подарил нам очень редкое зрелище – великий парад планет. Шесть прекрасных ночных светил сошлись в одно светило, столь яркое, что могло сравниться и с самой короной небосвода, пленительной Луной. Многие мудрецы предрекали несказанные бедствия, голод, землетрясения, ураганы. Но ничего этого не случилось. Прав оказался лишь мой отец. Его пророчество гласило: в эти дни родится Черный колдун, самый страшный из всех, до него существовавших, и тех, кому еще лишь суждено родиться.

Джинния замолчала. Видно было, что мыслями она вернулась в те далекие дни, о которых повествовала. И мысли эти была нерадостны.

– Подай мне воды, юный Аладдин. Воспоминания опечалили меня.

Сделав несколько глотков, Хусни отставила пиалу и продолжила:

– Предсказание это многими было понято буквально. Матери со страхом ждали рождения сыновей, а правитель нашего великого царства даже приказал докладывать ему о рождении каждого мальчика. Мудрейшие из мудрых, старейшие и опытнейшие маги осматривали каждого новорожденного, чтобы решить, это ли грядущий Черный колдун. Но все получилось иначе.

Аладдину не сиделось на месте. Чем печальнее становилась прекрасная Хусни, погружаясь в воспоминания, тем сильнее любопытство мучило юношу. Через несколько мгновений он узнает, кто такой Черный колдун и насколько ему, Аладдину, повезло, раз он смог ускользнуть из лап магрибинца.

– О нет, – возразила Хусни, отвечая на невысказанный вопрос Аладдина, – ты не ускользнул из лап магрибинца. В любой миг он может вновь появиться на пороге твоего дома. И не было бы у тебя против него никакого оружия, если бы ты не начал очищать старую лампу. У меня давние счеты с Инсаром-магом и я спрячу тебя от него. Но не перебивай меня даже мысленно, прекрасный Аладдин. Вскоре ты действительно получишь ответы на все вопросы. А сейчас прекрати бегать по камням, присядь у моих ног и выслушай меня. Терпение, мой юный хозяин.

Аладдин послушался прекрасную джиннию. Стараясь этого не признавать, он любовался магической красавицей. Ему казалось, что это самая красивая женщина в мире. И чем больше он смотрел в лицо колдуньи, тем моложе она становилась. Так, во всяком случае, почудилось Аладдину.

– Любому магу, даже самому никчемному, известно, что в дни великого парада планет ослабевают жесткие магические запреты, что наложили прародители наши, учителя наших отцов. Вот один из таких запретов и нарушил ученик моего отца, Инсар-маг. В старинном свитке он прочел, что жизни, отобранные магическим путем, добавляют силы магу, совершившему подобное зло. Он уговорил своего друга, Алима, отдать остаток жизни по эту сторону мира ему, Инсару-магу. А взамен пообещал вечное и всеобъемлющее знание, что дарует обратная сторона мира. Вы, люди, называете ту, обратную сторону мира, смертью.

Аладдин кивнул. Чего-то подобного он ждал – не зря же так печальна была прекрасная рассказчица.

– Я дружила и с Инсаром, и с Алимом. Признаюсь, весельчак и умница Алим был мне куда милее, чем красавец с червоточиной Инсар. Отец же, посмеиваясь в черную бороду, следил за соперничеством своих учеников. Он знал, что кто-то из них предназначен мне в мужья, и решил положиться на судьбу. Мы росли. Инсар стал еще красивее и еще опаснее. Отец перестал над ним шутить, пробовал ограничить его неудержимую жажду всезнания и тягу к неограниченной власти, которую дают запретные магические знания. Но все было тщетно. Чем страшнее был запрет, налагаемый на свиток, тем ревностнее Инсар пытался добыть его, чтобы заполучить знания, что он скрывал.

Сад был погружен в тишину. Нет, это не была тишина большого города, а тишина глухого покрывала, прячущего не только звуки, но и запахи, не только жар, но и холод. Аладдину на миг показалось, что они с Хусни оказались во всем мире одни. И еще ему показалось, что нет в мире человека более близкого, чем эта женщина, сотканная из дыма и магии. Джинния меж тем продолжала рассказ.

– Но я опять отвлеклась. Итак, мы росли вместе, и мои друзья соперничали, желая добиться моей руки. Когда же отец решил, что я уже достаточно взрослая, чтобы стать не только хорошей колдуньей, но и замужней женщиной, он первым спросил Алима, хочет ли тот взять меня в жены. Умный Алим замялся.

– Почему, о прекраснейшая?

– Потому что Алим был умен. Он прекрасно знал, что значит жить с колдуньей. Даже вам, людям, хорошо известно, как горька судьба мужа той, которая знает о своем супруге все. Вот поэтому и замялся мудрый Алим. К тому же он был болен и знал об этом. Да, я могла его вылечить, но он этого не хотел.

– И тогда появился Инсар?

– О да, Инсар назвал моего отца своим тестем, а меня самой желанной из всех девушек мира. Лесть губит даже великих колдунов, и мой отец попался на удочку хитрого Инсара. Надо сказать, юный Аладдин, что магрибские свадьбы шумны и многолюдны. Даже когда дочь колдуна выходит замуж за мага. Наша улица пировала и веселилась долгих семь дней, а на восьмой, когда гости разъехались и разошлись, отец сделал ужасное открытие.

– Какое, о прекрасная?

– На исходе восьмого дня в мастерской, где ученики моего отца упражнялись в превращениях металлов, было найдено тело Алима. Только тело. Голова же его пропала.

– О Аллах всемилостивый! Что же с ним стало? Среди гостей были разбойники?

– Нет, юноша! Гостями были наши добрые соседи, и соседи наших соседей, и друзья друзей наших соседей. Только самые близкие и дорогие нам люди.

– Но кто же тогда убил твоего друга Алима?

– Отец, полагаю, что-то заподозрил, но не стал сразу звать стражу, прибегать к помощи царских магов – ибо на службе у царя царей, великого магрибского властителя, всегда были мудрые, но безжалостные маги.

– А что было с тобой? Сладка ли оказалась жизнь с Инсаром-магом?

– Ты знаешь, юноша, пока я говорить об этом не буду. Да, я многому научилась у него… Но жизнь наша была так коротка!

– Коротка, госпожа моя?

– О да, юноша, ты не ослышался. Когда истекла седьмая ночь и были сняты все покровы, я стала женой Инсара. Сладко это было и ново. Но… Постарайся представить вот что, юноша. Вот ты сидишь прохладным вечером у огня. Тебе тепло и уютно. Но стоит лишь придвинуться к огню поближе, как жар охватывает тебя, сначала мучая, а потом убивая. Вот так и жизнь с колдуном. Чем более вы сближаетесь, тем опаснее жизнь и ближе смерть. Я словно чувствовала волны невиданной силы, что исходила от моего мужа.

– Как странно… Быть может, это ощущают лишь колдуньи. Дочерям человеческим, думаю, такие страхи неведомы.

– О друг мой, как ты ошибаешься! Я открою тебе страшную тайну. Все женщины, что живут под этим прекрасным небом, немножко колдуньи. Некоторые из них – колдуньи добрые, дарующие радость и счастье своим близким. Некоторые – колдуньи злые, вы их называете ведьмами. Такие женщины превращают в муку жизнь тех, кто их окружает. Но, признаю, себя они при этом тоже не щадят.

– Аллах милосердный! Но почему же никто об этом не знает?

– Женщины, мудрый Аладдин, существа таинственные. И нет среди смертных мужчин того, кто познает хоть одну из них до конца.

В странных словах джиннии послышалась Аладдину насмешка. Но лицо Хусни было серьезно, и юноша испугался подобного откровения.

Джинния читала в сердце юноши, как в открытой книге. Она чуть улыбнулась, сделала легкий жест рукой, словно отгоняя мошку, и Аладдин успокоился. Нет, он по-прежнему помнил все, что сказала Хусни, но теперь эти слова юношу уже не пугали.

– И вновь мы отвлеклись, юноша.

– О да, прекрасная госпожа. Ты сказала, что ваша совместная жизнь была коротка.

– Да, она была коротка. Я чувствовала, что силы моего мужа, магические силы, с каждым днем все прибывают. Инсар-маг желал всегда лишь одного – всеведения, всезнания, всесилия. И когда магические запреты ослабели, он смог проникнуть в самые страшные тайны, желая найти самую короткую дорожку, что привела бы его к вселенской власти.

– О Аллах!

– Увы, это так. Но я смогла эту короткую дорожку превратить в достаточно длинную. Иначе Инсар не появился бы на пороге твоего дома.

– Как же тебе это удалось, госпожа?

– Итак, истек год после нашей свадьбы. Мужа своего я видела очень редко, но скорое его появление чувствовала в доме задолго до того, как он переступал порог. Такие ощущения испытывает тонкое деревце под порывами ураганного ветра. Отец не появлялся в нашем доме, и муж мне запретил навещать его и матушку. Я чувствовала себя словно птица в золотой клетке. И вот как-то раз я решила отправиться к мужу, полюбоваться его магическими книгами, поучиться новым колдовским умениям. Но не успела я выйти за порог, как муж мой появился дома.

Это, наверное, была самая сладкая наша ночь. Муж мой ласкал и любил меня без устали. И пришел тот миг, когда я стала умолять его дать мне немного отдохнуть. Он рассмеялся и проговорил: «Именно этих слов я ждал, ничтожная!» Внезапно я почувствовала, что не могу пошевелиться, не могу даже сказать слова. Муж мой тем временем поднялся с ложа и расстелил магический коврик, исчерченный неведомыми мне символами. Поверь, Аладдин, меня, дочь учителя магов, трудно было чем-то удивить – я знала и видела многое, но этих символов не знала и я.

Накинув черное одеяние, муж мой встал на этот коврик и начал творить заклинания. И тут я с ужасом поняла, что он призывает на помощь не Сулеймана-ибн-Дауда, великого мага, учителя все учителей, а самого Иблиса Проклятого!

– О Аллах милосердный и всемилостивый! – одно имя врага всего сущего вселило ужас и в сердце Аладдина.

– Да, друг мой. Так я поняла, что муж мой стал на страшную и кровавую тропу черных магов, и тропа эта ведет к всесилию и всевластию. Но она залита кровью и устлана телами множества жертв. А маг, ступивший на нее, навсегда покидает мир истинного волшебства, становясь черным магом. Муж мой тем временем сотворил заклинание и… Враг всего сущего явился. Предстал он перед моим взором черным столбом, в котором блистали красные искры. Говорил с мужем на языке, мне неизвестном. Но я с удивлением слышала, что Инсар отвечает ему без боязни, без подобострастия. Мне показалось, что так могут беседовать давние знакомые.

– И что же было дальше?

– А дальше было самое страшное. Муж и Иблис Проклятый стали разом произносить заклинание… И тут я, обессилевшая, почувствовала, что сейчас стану чем-то иным. Из меня начала уходить жизнь, руки и ноги не слушались меня, а голос пропал. И наконец муж произнес, обращаясь ко мне: «Свершилось! Хусни, дочь учителя магов, я отдаю твою жизнь в обмен на силу, что дарует мне маг всех магов, Иблис Всесильный!»

Но тут в нашу опочивальню вбежал мой отец. Велики были его знания, если он смог вырвать из лап врага всего сущего мою душу. Но его колдовского умения не хватило, чтобы вернуть меня к жизни. И потому он сохранил меня в лампе, что стояла у окна опочивальни.

– Что же стало с твоим почтенным батюшкой?

– К счастью, ничего… Черный столб растаял в воздухе, как только Иблис почувствовал, что добыча ускользает. Инсар-маг упал, сраженный боевым заклятием, а отец смог уйти из проклятого дома и унести лампу, в которой теперь жила моя душа.

– И с тех пор ты жила в пещере?

– О нет, в пещеру Предзнаменования я попала позже. Когда-нибудь я расскажу тебе и об этом. Я должна поведать тебе о более важных вещах. Важных для тебя сейчас.

– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа!

– Знай же, что в тот миг, когда покидала я дом своего мужа, сумела я собрать в себе силы и прокляла Инсара-мага. Я предрекла ему долгую жизнь, полную скитаний в поисках всевластия, и обретение лишь одного кратчайшего мига обладания этим самым всевластием. Все остальное Инсар смог узнать и сам.

– А что важно в этом для меня?

– Ты, Аладдин, стал для Инсара человеком Предзнаменования. Твоими руками он смог поднять с земли камень, дарующий всевластие. Но ты поднял еще и светильник, и таким образом стал смертельным врагом Инсара – ведь он знает, чья душа спрятана в старой медной лампе.

Аладдин ухмыльнулся.

– Поверь, госпожа, я сумею спрятать светильник так, что его не найдет и сотня таких магов, как Инсар!

– Быть может, так и будет. Но помни – ты стал его смертельным врагом, преградой на пути к власти над миром, над всем сущим. Я слышала, какое проклятие стал творить Инсар, когда ты убегал по коридору Отражений. Если б не твои быстрые ноги… Помни, Аладдин, ты – враг сильнейшего из магов, и тебе надо не прятать лампу, а спасаться, бежать из великого города!

– О нет, прекрасная душа лампы! Я никуда не побегу. Не таков сын мастера Салаха, чтобы бегать от врагов!

Хусни залюбовалась Аладдином. Она видела пусть очень молодого, но сильного духом воина, не отступающего перед страшной опасностью.

«Быть может, и мне уготована иная участь? – подумала джинния. – Быть может, и для меня этот прекрасный юноша станет судьбой, человеком Предзнаменования? Но не сейчас, позднее…»

Макама тринадцатая (да хранит Аллах нас от пристального взгляда Иблиса Проклятого!)

Джинния поднялась с кошмы. Вернее, так показалось Аладдину. Всего миг назад прекрасная женщина сидела у ручейка, и вот уже прозрачный сине-фиолетовый столб колеблется у горлышка лампы.

– Опасайся магрибинца, юный хозяин лампы! – услышал Аладдин голос Хусни, и столб втянулся в недра старого светильника.

Вместе с ним исчезло и очарование, что окутывало юношу, когда джинния была рядом.

«Что это со мной? – подумал Аладдин. – Неужели я могу увлечься колдуньей? Да, на миг мне показалось, что эта дымная женщина лучше всех дочерей человеческих, которых опекает Аллах милосердный и всемилостивый. Но она же джинния…»

Смятение лишь на миг воцарилось в душе Аладдина. Но вскоре взгляд его прояснился, разум очистился, и он вновь вспомнил ту черноволосую иноземную красавицу, что видел вчера вечером у полуденных ворот, близ лавок колдунов. И вновь поразился Аладдин тому, сколько событий вместили сутки, что миновали с того мига, как бабушка Зейнаб рассказала о черных следах колдуна, полных кладов. И еще одному поразился Аладдин – тому, как поумнел он за эти сутки.

Теперь он с усмешкой вспомнил и рассказ старухи, и то, как легко поверил в него.

«Недостойно взрослому юноше вести себя, как мальчишка! Ведь Рашид старше меня, Рашад – мой однолетка… В нашем возрасте отцы наши уже были мастерами в своем деле, а я даже не знаю, к чему больше склонна моя душа…»

Впервые слова упрека Аладдин обратил к себе, впервые признал, что сам виноват в том, что годится лишь в ученики, подмастерья кого-то, более умелого и решительного.

Но, произнеся эти слова, Аладдин тут же забыл, что отныне он – человек, ищущий свой путь. И снова мысли его, в который уж раз, вернулись ко вчерашнему вечеру и той красавице, что вместе со служанкой уходила по улице.

Вновь Аладдин пытался понять, кто эта девушка – дочь иноземного купца или, быть может, его жена… Вновь тешил он себя надеждой, что сможет увидеть ее на улицах великого Багдада, да хранит его Аллах на долгие годы!

– Аладдин, мальчик мой, почему ты встал так рано?

– Не спится, матушка. Я все думаю, как же мне теперь найти своего учителя…

– Да, твой отец мне рассказал, что на вас напали разбойники, и ты спасся чудом. Отец даже собирался сегодня с утра пойти к гулям-дари, чтобы предупредить его.

– Предупредить?

– Конечно! Раз за городской стеной бесчинствует банда разбойников, об этом надо обязательно предупредить тех, кто хранит покой нашей города!

– Понятно, матушка.

Аладдин кивнул. Лицо матери было озабоченным. И тут он вспомнил слова джиннии о том, что все женщины немного колдуньи.

«Неужели и моя матушка?.. Но я никогда не замечал, чтобы она ворожила. Хотя…»

И Аладдин вспомнил, как еще совсем крохой любовался матерью, легко порхающей у печи, ее стремительными движениями… Вот она хлопочет у тандыра, врытого в землю во дворе, не крюком, а руками вынимает оттуда ароматные лепешки. И нет ничего на свете вкуснее этих лепешек, хотя не раз отец приносил с базара лакомства и сласти разных стран.

– О чем ты задумался, малыш?

«Нет, моя матушка не может быть колдуньей…»

– Я думаю о женщинах.

Мать села на низкий резной табурет и с умилением посмотрела в лицо сына.

– Ты уже совсем вырос, Аладдин. А я-то, глупая, все считаю тебя своим малышом.

– Да, матушка. Но…

Фатима отряхнула с рук муку, встала и обняла Аладдина.

– Ты совсем большой, малыш, – проговорила она, уткнувшись лицом сыну в грудь.

– А ты по-прежнему красавица.

И в этот миг Фатима поняла, что сын вырос. И даже научился льстить женщине.

Хлопнула калитка. От этого, казалось, давно привычного звука, Аладдин вздрогнул. Мать посмотрела на сына недоуменно, но сказать ничего не успела. Раздался голос старшего из братьев Вали, Рашида.

– Мир дому сему! Мир и спокойствие вам, тетушка Фатима!

– Здравствуй и ты, Рашид. Лепешек с медом хочешь?

– Спасибо, тетушка Фатима. Я бы с удовольствием полакомился, но отец ждет меня у себя в лавке. И я только зашел за Аладдином. Ведь вы отпустите его со мной?

– Он уже совсем взрослый и волен сам решать, куда ему пойти…

Оба юноши с удивлением посмотрели на Фатиму. Она в душе поразилась тому, как легко дались ей эти слова. «Вырос мой мальчик», – подумала она с улыбкой.

– …Но я хотела бы попросить его пройти через ряды зеленщиков и набрать ароматных трав. Аладдин, ты же помнишь, как отец любит запеченное седло барашка. Купи зелени у старого Хасана. Не бойся того, что он одноглаз. Лучшей зелени, чем у него, нет на всем базаре, да хранит Аллах наш великий город!

– Слушаю и повинуюсь, матушка!

Аладдин поправил чалму, замотал в кушак пригоршню монет и вышел на улицу. Следом за ним вышел Рашид. Лицо его выражало высшую степень недоумения.

– Аллах милосердный, что с тобой сегодня такое, Аладдин? И что случилось с тетушкой Фатимой?

– А что случилось?

– Она обычно квохчет над тобой, как курица над крошечным цыпленочком. А сегодня – «он волен поступать…»

Аладдин подумал, что Рашиду долго придется объяснять, что именно произошло с ним за эту бесконечную ночь и такое же бесконечное утро, а вот история с разбойниками придется приятелю по вкусу.

Поэтому всю дорогу по узким улочкам до шумных базарных рядов он развлекал приятеля рассказами о том, как выглядят каменоломни, как он попал в дивные пещеры и каким чудом ему удалось освободиться. Разбойники в его рассказе множились, ножи их превосходили все мыслимые размеры, а страх, который нагоняли они своим видом, был сильнее самого страшного урагана.

Вот показались ряды медников, и Рашид отправился к отцу. Аладдин вспомнил, что и у него на базаре есть дело. Матушка, конечно, отпустила его, но ведь травы для барашка все равно надо купить. И юноша повернул направо, к лавкам зеленщиков. Оглушительные ароматы трав и специй смешивались с запахами запекавшихся овощей, что готовили кухари для нерадивых хозяек. Ведь даже если женщина и не умеет колдовать у очага, она все равно мечтает накормить свое семейство необыкновенным лакомством. Вот для таких хозяек и старались зеленщики и мясники, пекари и мастера самого тонкого из ремесел – кондитеры.

Показалась лавка одноглазого Хасана. Конечно, вид его мог испугать только самых маленьких детишек. Весь базар знал, что сердце у этого старика золотое, а зелень, которую он продавал уже не один десяток лет, самая лучшая, самая свежая и ароматная.

– Да хранит Аллах милосердный тебя, о Хасан-зеленщик!

– Здравствуй и ты, юный Аладдин, сын мастера Салаха! Что привело тебя сюда?

– Моя матушка попросила купить трав, чтобы вечером запечь седло барашка. Она сказала, что только тебе доверяет она выбор зелени для этого прекрасного блюда!

– Льстец! Фатима и сама великая мастерица, она прекрасно знает, какие травы идут к какому блюду. Но раз она послала тебя, то…

Кряхтя, высокий сухощавый старик поднялся и принялся неторопливо выбирать зелень. Пучок в его руке все рос.

– Быть может, уже хватит, достойный Хасан? Ведь это уже целый букет!

– Не торопись, мальчик. Для такой прекрасной хозяйки, как твоя матушка, любой букет будет мал!

Закончив, одноглазый Хасан уложил огромный пучок, источавший головокружительные ароматы, в плоскую плетеную корзинку и протянул ее Аладдину.

– Кланяйся почтенной Фатиме, мальчик!

– Благодарю вас, о глава всех зеленщиков! – сказал Аладдин, протянув Хасану несколько монет.

– Вырос мальчик, вырос… – пробормотал Хасан, вновь усаживаясь у входа в свою лавку.

Теперь Аладдин был свободен. Но зелень все же следовало отнести матери. С этой смешной корзинкой юноша чувствовал себя неуютно. «Как девчонка! Только бы не увидел меня кто-то из знакомых!»

И Аладдин отправился домой. Солнце палило с безоблачного неба, народу становилось все больше. Хозяйки и купцы, подмастерья и просто любопытные… Как ни торопился юноша покинуть шумные базарные ряды, быстро пробиться сквозь толпу был не в силах. Он проталкивался, стараясь не смотреть по сторонам, но все же не смог не поднять глаз, когда рядом с ним раздался мелодичный смех и высокий голос произнес:

– Смотри, Софи, какой усердный юноша! Хотела бы я, чтобы у меня был такой красивый слуга!

Аладдин вскинулся, чтобы дать достойный ответ зацепившей его наглой девчонке, но слова застряли у него в горле.

Перед ним стояла вчерашняя красавица. Та, которую он увидел тогда в полутьме у полуденных городских ворот. Сейчас, купаясь в сиянии солнца, незнакомка была еще прекраснее. Изумительную красоту не мог скрыть тонкий газ покрывала, небрежно накинутого на голову. Рядом с красавицей по-прежнему была светловолосая служанка.

– Да хранит Аллах милосердный такую красоту! – только и смог произнести пораженный Аладдин.

Красавица рассмеялась.

– Здравствуй, юноша!

– Да простит мне Аллах такую дерзость, красавица… Но смею ли я спросить, как зовут тебя?

Вместо красавицы ответила ее служанка.

– На моей далекой родине принято, чтобы юноша первым называл свое имя! К этому привыкла и моя госпожа!

– Повинуюсь. Меня зовут Аладдин, я сын Салаха, мастера золотых дел.

– Но почему тогда ты здесь, на базаре, с корзинкой зелени? Почему не в мастерской своего отца? Разве не достойно для юноши создавать прекрасные украшения?

– Но разве, о глупая служанка, для юноши не достойно иногда помочь матери с покупками? Что зазорного в том, что я принесу ей пучок зелени, чтобы она не толкалась на городских улицах?!

«Достойные речи, мальчик!» – заметил Алим, никогда на смыкавший глаз и с некоторых пор недреманно следивший за Аладдином. Нет нужды говорить, что слов этих не услышал никто, но почему-то самому юноше на мгновение показалось, что он опять в пещере, и холодный огонь лампы вновь пляшет у него перед глазами. Миг – и наваждение исчезло.

– Достойные слова, Аладдин, сын мастера Салаха, – проговорила красавица. – Не удивляйся вопросам моей служанки, юноша. Она росла вдали от просвещенного мира, и от ее понятий о достойном для мужчин и женщин, боюсь, веет седой стариной.

Служанка выпрямилась, бросив гневный взгляд на госпожу, но перечить не стала.

– Теперь могу назвать свое имя и я. Меня зовут… Алия.

– Позволено ли мне, госпожа, будет спросить имя твоего отца?

– Он… Он далеко отсюда и его имя ничего не скажет тебе.

– Жаль, – лицо Аладдина омрачилось.

– Что так опечалило тебя?

– Если бы отец твой был здесь и если бы ты, прекраснейшая, да хранит Аллах твой несравненный лик, назвала мне его имя, я мог бы ступить на порог твоего дома, чтобы просить у отца твоего милости назвать тебя своей женой!

– Наглец!.. – Будур, ибо это, конечно, была она, на миг сбросила маску иноземной гостьи прекрасного Багдада и сорвалась на крик.

– Госпожа, – прошептала служака, – остановись! Ты же только дочь франкского купца…

И Будур, пытаясь сдержаться, рассмеялась. «О Аллах! Еще минута, и я бы позвала мамлюков или даже самого гулям-дари на помощь!»

Но надо было как-то сохранить лицо, и царевна проговорила:

– Наглец! Но почему же ты не спросил сначала у меня, согласна ли я стать твоей женой? На моей далекой родине спрашивают сначала девушку.

– Но я не знаю, о Алия, обычаев твоей родины. И потом, а если бы твой отец отказал мне?

– Но для этого нужно все-таки спросить его.

– Госпожа, прости, что прерываю вашу беседу, но… Разве достойно тебя сватовство этого юноши? Пусть он и сын мастера золотых дел, но он же из простонародья! – в голосе служанки звучали ужас и отвращение.

– Глупая! Этот юноша никогда не посватается ко мне. Он слишком привязан к своему дому, к своей матушке. Видишь, в его глазах нет решимости… Он способен лишь на дерзкие речи. Его дух еще не созрел для дерзких поступков!

Будур говорила так, как привыкла говорить во дворце: презрительно, насмешливо, не обращая внимания на тех, кто мог услышать ее беспощадные слова.

«Ох, как же ты ошибаешься, глупая девчонка! – подумал Алим. – Но погоди, придет миг, когда ты пожалеешь о каждом из своих резких слов!»

– Никогда еще, о красавица, никто не мог упрекнуть меня в том, что я гожусь только для болтовни! – Лицо Аладдина налилось краской от ярости.

– Значит, робкий Аладдин, я буду первой! Ведь ты подобен многим иным юношам и можешь отважиться только на слова! Даже если я соглашусь стать твоей женой, ты не решишься отправиться к моему отцу! Это просто пустая болтовня!

– Что ж, красавица, если ты упрекаешь меня в робости, я тебе отвечу тем, что сегодня на закате постучу в ворота твоего дома! И кто бы ни открыл мне дверь, я буду просить его отвести меня к твоему отцу, чтобы я мог просить у него позволения назвать тебя своей невестой.

– Клянусь Аллахом всесильным, юноша, ты не сделаешь этого!

Лицо Будур тоже горело азартом. Сейчас она была еще прекраснее. Сафия, стоящая рядом с ней, с ужасом слушала эти слова, понимая, что еще миг – и этот красивый, и, похоже, весьма достойный юноша вот-вот угодит в хитро расставленную для него ловушку.

Так оно и произошло.

– Клянусь Аллахом, красавица Алия, я сделаю это! Я пойду искать твой дом прямо сейчас!..

– Не пойдешь!..

– Пойду!

И тут Будур удовлетворенно улыбнулась. Ловушка захлопнулась. Теперь этого юношу к порогу ее дома приведет если не обожание, то хотя бы уязвленная гордость. Что ж, одной победой на счету царевны будет больше.

– Тогда, смельчак, – заговорила царевна куда мягче, – за час до заката вот здесь, на этом месте, жди мою служанку. Она отведет тебя в мой дом! Но смотри, мальчишка, не струсь перед тем, что тебе дано будет увидеть! А теперь прощай! И да хранить Аллах твою смелость. Смотри, не растеряй ее до вечера!

– Да хранит Аллах тебя, жестокая! Я буду здесь за час до заката! И моей смелости хватит не только нас сегодняшний вечер. Ее хватит на дюжину дюжин вечеров!

Аладдин еще заканчивал фразу, но девушка уже исчезла в толпе.

«Сегодня вечером я приду к ней! И да хранит меня Аллах, я буду просить ее стать моей женой!»

Аладдин не заметил, что почти бежит по улице. Вожделение, предвкушение счастья гнали его вперед.

Макама четырнадцатая

Инсар-маг пошарил в темноте рукой. Пальцы его сразу же наткнулись на Камень.

«Но почему здесь так темно? Куда делся магический свет?»

И в ответ услышал слова Алима. В его тоне были слышны и издевка, и насмешка.

«Потому что мальчишка унес светильник, мудрец! Вместе со светильником, если ты еще не понял, исчез и магический свет!»

«Мальчишка? Унес светильник?»

«Да приди же в себя, маг! Неужели сон в пещере Предзнаменования лишил тебя разума?»

Магрибинец произнес вслух:

– О Аллах! Это пещера Предзнаменования! Что же произошло со мной?

Ему ответил Алим. Сейчас его голос был едва слышен – ведь от убежища магрибинца до пещеры было далековато.

– Ты нашел человека Предзнаменования! Он поднял для тебя Камень, но забрал магический светильник. Человеком Предзнаменования оказался юноша, мальчишка Аладдин, сын мастера Салаха. Он сбежал по коридору Отражений и унес с собой лампу!

И слова неспящего Алима вернули магу, что звался Черным Маргибинцем, все воспоминания. Похоже, сон, в который погрузился маг здесь, глубоко под землей, был тоже навеян магическими чарами, до времени таившимися в стенах пещеры.

А теперь перед мысленным взором Инсара-мага промелькнули чередой и те картины, которые ему открыла звезда Телеат, и высокий мальчишка с лампой в руках… Магрибинец вспомнил, как он начал творить проклятие. Но мальчишка сбежал, а сам маг погрузился в сон, едва не ставший сном забвения.

– Да, пора выбираться отсюда, – пробормотал маг, привычно сотворяя огонь в раскрытой ладони. – Камень со мной. Значит, и дорога открыта.

– Но помни, что я говорил тебе в ночь солнцеворота, маг! Не только тебе открыта дорога к твоей страшной цели! Открыта дорога и тому, что таится за стенками медной лампы! Я не вижу твоего врага, но чувствую, что эта магия окажется сильнее твоей. Что она приведет тебя и к цели, и к гибели. Берегись лампы! Найди ее!

– Я помню твои давние слова! Помню, что ты предупреждал меня об этом. Я найду мальчишку, а значит, найду и лампу. И порядок вещей вновь станет повиноваться мне. Мальчишка – это такая простая добыча… Не стоит тебе беспокоиться об этом, о мудрейший.

– Да будет так!

Наконец Магрибинец вышел из-под сводов древней пещеры. Он сразу почувствовал необыкновенный прилив сил. И голос Алима в его голове теперь звучал куда отчетливее.

– Куда ты теперь посоветуешь мне отправиться, мудрый голос?

– Путь к твоей цели лежит через этот город, маг. Тебе придется вернуться в Багдад. Здесь и твой враг, что скрывается в медном светильнике, здесь и твой человек Предзнаменования. Сюда стянуты нити твоего существования. А потому ты можешь начать с того, что войдешь в город и прогуляешься по его улицам. Быть может, окунешься в суету базара. Дальнейшее мне пока неведомо. Вижу лишь, что вне городских стен нет твоего пути. Хотя, если ты струсишь и уберешься от города, жизнь твоя не прервется…

– Но цель? Что будет с моей целью?

– Она будет так же далека, как была далека, скажем, десятилетие назад…

– Тогда я возвращаюсь!

И Магрибинец вошел в городские ворота. Стражники с изумлением наблюдали за тем, как с каждым шагом человека в черном становится роскошнее его мрачное платье, а пыль, густо укрывающая чалму, исчезает без следа. Даже шаги этого человека становились все увереннее и степеннее. К городу подходил усталый нищий, а ворота миновал достойный и весьма небедный иноземец.

Алим подумал, что с какого-то момента он из советчика стал превращаться в кукловода, что Магрибинец, страшный, безжалостный и могучий Инсар, не сомневается ни в одном его слове.

«Этим надо воспользоваться, – подумал Алим. – Пусть я не появлюсь среди живых, но должен найти способ избавиться от Магрибинца, разорвать ту связь, что не отпускает меня, не дает мне завершить свое существование!»

Инсар-маг шел по багдадскому базару. Да, не зря это место называли сердцем города! Именно здесь кипела и бурлила жизнь, тонкими струйками растекаясь потом по улицам к домам и караван-сараям, неся тех, кто продал или купил, торговался или радовался выгоде. Удивляло Инсара-мага лишь то, зачем Алим послал его сюда. Ведь ничего ни покупать, ни продавать Магрибинец не собирался. Не хотел он становиться и базарным предсказателем. Почему же путь его должен был пройти через эти шумные, запруженные толпами людей лабиринты лавок и лавочек?

Громкие голоса откуда-то слева привлекли внимание Инсара. Там о чем-то спорили юноша и девушка. Чем ближе подходил Магрибинец, тем яснее понимал он слова неспящего Алима. Ведь спорили не просто какие-то двое. Одним из них был тот самый мальчишка, его человек Предзнаменования. И он обещал непременно посвататься к… О все силы мира! «Это же сама царевна!» – мысленно поразился Магрибинец. Он не сомневался, что перед ним наследница и любимая дочь самого халифа Хазима, властителя Багдада.

«Да, маг, это его дочь! – услышал он голос Алима. – Его дочь и суждена тебе на пути к твоей цели!»

«Но мне вовсе не нужна жена! Ты же помнишь, что некогда я уже был женат! И потом: женщина мне будет только мешать!»

«Но эту женщину я вижу именно тогда, когда думаю о твоей цели. Быть может, только соединившись с ней, ты найдешь то, что искал столь долгие годы!»

Магрибинец новыми глазами посмотрел на этих двоих. Он понял, что девушка дразнит юношу, заводит его, пытается заставить делать то, чего он ни за что не стал бы делать, если бы знал, кто перед ним.

И еще кое-что преинтересное увидел Магрибинец в царевне. Его сердце порадовало то, что девушка вовсе не так проста, какой казалась на первый взгляд. «Она опытна, страстна… И, да хранят меня все маги мира, какая же она стерва!»

Но будь девушка даже кроткой как ягненок, она все равно виделась бы Алиму на пути к цели Магрибинца.

По-прежнему теряясь в догадках, что значит сказанное его всезнающим советчиком, Инсар сделал несколько шагов вперед, стараясь не упустить ни одного слова из такой интересной для него перепалки. И он услышал, как гордо заявил Аладдин, что непременно будет за час до заката на этом месте!

«Значит, у меня есть время до заката! Если эта странная своевольная красавица суждена мне, я должен появиться у ног халифа Хазима до захода солнца. А позднее, став мужем этой маленькой змеи, я смогу разделаться с мальчишкой, причем чужими руками!»

«Лампа, Инсар! Тебе не нужна смерть мальчика, тебе нужна лампа!»

«Мне нужна власть и сила! И тогда лампа станет моей!»

«Да, мудрый маг!» – смиренно проговорил Алим и замолчал.

Магрибинец следил за тем, как мальчишка удаляется по улице. На миг Инсар-маг даже позавидовал ему. Счастье, какое было написано на его лице, быть может, уже никогда не постучится в окаменевшее сердце мага. Только оправдавшийся расчет мог вызвать улыбку этого страшного человека. Только сбывшаяся мечта могла бы зажечь радостным светом его холодные глаза.

«Ну что ж, красавица, скоро я предстану перед твоим отцом, и еще до конца дня ты станешь моей! И да будет Тьма мне всесильной помощницей! А мальчишкой и лампой я займусь позже».

Черное одеяние Магрибинца мелькнуло и пропало за поворотом. Лишь зеленщик, одноглазый Хасан, некогда путешественник и даже разбойник, обратил внимание на этого человека. Он и заметил-то его в последний миг, но, почувствовав страшную, неодолимую силу, которой веяло от этой черной фигуры, подумал, что город ждут великие события. И тот, кто станет свидетелем этих событий, будет рассказывать о них своим детям и детям своих детей.

– Матушка, матушка! Где же ты?

– Зачем так кричать, малыш? Я здесь. – Фатима, которая утром так удивлялась тому, что сын ее вдруг оказался взрослым, похоже, совершенно забыла об этом. Она доила козу, и выражение ее лица было мягким, умиротворенным.

– Прости, матушка, я не хотел тебя напугать. Вот зелень! И вместе с зеленью я принес поклон от одноглазого зеленщика Хасана. Он еще сказал, что ты прекрасная хозяйка…

– Хасан меня всегда баловал. Даже когда я в первый раз пришла выбирать зелень для праздничного стола, он похвалил меня.

Аладдин как-то по-новому взглянул на свою мать. Сейчас, перед собственным сватовством, он вдруг подумал о своих родителях как о муже и жене, как о людях, соединенных, в первую очередь, любовью и уважением друг к другу.

– Матушка, какая ты красавица! – вырвалось у Аладдина.

– Что с тобой, мальчишка? С чего это ты решил польстить мне? Опять напроказил?

– О Аллах! Почтенная Фатима, очнись! Перед тобой твой сын! Мне уже миновало семнадцать лет!

– Конечно, Аладдин, конечно. Я просто вдруг вспомнила тот день, когда в первый раз показывала тебе, как доить козу…

Аладдин с нежностью посмотрел на мать, опять углубившуюся в воспоминания.

– Я буду дома до заката! Если прибегут Рашид с Рашадом, скажи, что… Ну, скажи что-нибудь.

– Хорошо, я скажу, что ты в лавке у книжника Мустафы.

– Хорошо. Туда они уж точно не сунутся!

И Аладдин отправился «к себе». Так он говорил о своем закутке, вернее, о комнатке под самой крышей. От зноя, что вливался днем в окно, комнатушку спасал корявый карагач, росший на улице у забора.

Здесь были собраны книги, которые Аладдин любил. И мать, и отец гордились тем, что их сын любопытен и жаден до знаний, и потому всячески потакали желанию Аладдина читать или рисовать. Отец, мастер Салах, с удовольствием рассматривал рисунки сына. И иногда даже просил у того разрешения использовать в украшениях узоры, которые рождались под тонким угольком в руке Аладдина.

Сейчас юношу не интересовали ни книги, ни листы тончайшего пергамента, ждущие новых рисунков. Он несколько раз резко потер лампу и, едва не приплясывая от нетерпения, ждал, когда из черного дыма появится джинния.

– Слушаю и повинуюсь, о юный хозяин лампы!

– О Хусни, мне нужно богатство!

Джинния рассмеялась.

– Неплохо! И как скоро тебе нужно богатство?

– За час до захода солнца!

Джинния посмотрела в окно.

– А сейчас еще только полдень, значит у нас есть немного времени… Зачем же, о Аладдин, тебе нужно богатство?

И Аладдин, сбиваясь, рассказал и о том, как увидел впервые черноволосую красавицу, и о том, как мечтал о ней, и об утренней встрече, которая закончилась его обещанием появиться в доме отца этой своенравной, но такой прекрасной иноземки.

Чем дольше говорил Аладдин, тем суровее становилось лицо прекрасной Хусни. Она боялась признаться даже себе, что этот юноша запал ей в сердце, что не таких слов ждала она от хозяина лампы. Быть может, не надо ему помогать? Пусть он разочаруется в своей незнакомке и перестанет мечтать о женитьбе. Но…

– Как, ты сказал, зовут твою прекрасную незнакомку? – Хусни очнулась от своих размышлений. Какую-то частичку внимания она уделила сбивчивому рассказу Аладдина.

– Она назвалась Алией, госпожа.

– Странное имя для иноземной девушки. Постой… Ты сказал, что она высокая, очень красивая и черноволосая. А служанку ее зовут Сафия, верно?

– Не знаю, служанка мне своего имени не называла.

– Тогда, если позволит хозяин лампы, я разузнаю кое-что о твоей избраннице. Подожди меня, я скоро!

И, превратившись в тонкую, едва видимую струйку дыма, Хусни исчезла в высоком, белом от жара небе.

Макама пятнадцатая

– Аллах милосердный! Куда теперь запропастилась эта дрянная девчонка?!

Многочисленные слуги стояли молча. Они прекрасно изучили характер своего господина и отлично знали, что надо дать излиться царственному гневу, не пытаясь вставить слово. Попросту говоря, халиф должен был накричаться вволю. Лишь выплеснув свои чувства, он был готов слушать приближенных. Потому и молчали все, кто в этот миг окружал халифа Хазима.

– Когда последний раз царевну видели в ее покоях? И почему никто не сказал нам, что она опять сбежала из дворца?! Почему спокойствие великого халифа оберегают так заботливо, что он не знает о судьбе собственной дочери?!

Устав метаться по парадному залу, халиф опустился на подушки.

– И где, о наши усердные подданные, визирь? Он тоже решил прогуляться по жаркому Багдаду, да хранит Аллах милосердный покой этого города? Гулям-дари сюда!

Тяжело прогрохотали шаги гулям-дари по роскошным полам парадных покоев.

– Мы желаем, чтобы царевна была найдена немедленно! В твоей власти, гулям-дари, все соглядатаи и лазутчики и города, и мира. Найди эту непокорную дрянь! И немедленно доставь ее во дворец!

– Недостойно, о великий и мудрый, называть свое любимое дитя такими словами… – прошелестел за плечом старший советник, глубокий старик, главной силой которого оставалось знание всех и всяческих церемоний. Тех церемоний, какими, увы и ах, так богата и без каких невозможна придворная жизнь. Тех церемоний, что отягощают существование любого халифа, и отменить которые мечтает, но не решается, уже седьмой халиф из тех, что восседает на престоле прекрасного Багдада, да хранит Аллах его покой на вечные времена!

Хазим уже набрал в легкие воздуха, чтобы гневной тирадой поставить советника на место, но тут в зал заглянула Сафия, любимая служанка Будур, а вскоре по палисандровому полу простучали башмачки царевны. Была она закутана в нежно-розовый чаршаф и являла собой воплощенную дочернюю покорность.

– Отчего так гневен отец мой? – нежно спросила царевна.

Советник, который знал Хазима с самого детства, подумал, что не стоило царевне начинать первой. Но, увы, царевна была и непокорной, и строптивой, и своенравной, и… даже мысленно советник не мог произнести тех слов, что описывали непростой характер любимой дочери всесильного халифа.

– Отчего так кричит отец мой, повелитель правоверных, правая рука самого Аллаха всесильного?

Гнев халифа, уже почти угасший, разгорелся с новой силой. Однако теперь в отрывистых словах Хазима Великого звучало куда больше холода и стали, чем в самом страшном сне могло привидеться советнику.

– Мы не спрашиваем, дочь наша, отлучалась ли ты из дворца, ибо знаем: да, отлучалась.

Царевна попыталась возразить, но что-то в выражении лица халифа заставило ее остановиться.

– Мы не спрашиваем, дочь наша, куда ты направляла свои стопы, ибо знаем: ты отправилась в Багдад. Не спрашиваем и о том, когда ты покинула родной кров, ибо знать это нам неинтересно.

– Родной кров… – фыркнула Будур.

– Халиф говорит!

В тишине парадных покоев голос халифа прозвучал грозно и властно.

И царевна покорно опустила глаза.

– Сегодня исполнилось семнадцать лет и семнадцать дней с мига твоего рождения, дочь. И мы решили, что более не намерены терпеть твоих отвратительных, оскорбляющих имя дочери великого халифа выходок! Да простит меня Аллах милосердный за эти слова, сказанные при достойных и уважаемых людях! Итак, сим повелеваем: ты выйдешь замуж. Причем немедленно! И мужем твоим станет тот…

Тут халиф замялся, потому что такое суровое повеление только миг назад родилось в его сердце, и он просто не успел придумать финала, столь же грозного, как и начало.

– …им станет тот, кто… – и тут озарение пришло к халифу, – тот, кто первым постучит в дворцовые ворота!

– О Аллах милосердный! – прошептал старый советник.

Уж он-то прекрасно понимал, что в дворцовые ворота может постучать кто угодно. И вестник от властителя любого из сопредельных государств, и любой из стражников, и даже водонос.

– Да будет так!

Слова халифа напугали даже Будур. С беспечностью юности она надеялась, что отец просто не замечает ее веселой жизни, игривых улыбок, которыми она кружила головы всем молодым мужчинам во дворце, начиная от толмачей и заканчивая слугами, что несли чернильницы за суровыми писцами.

– Я повинуюсь, отец мой, – совсем тихо проговорила царевна. Она решила играть на другой струне – бескрайней отцовской любви, в которой купалась с первых дней своей жизни. – Я повинуюсь мудрейшему из халифов, но знай, отец, что в моем несчастье, в моей печальной доле будешь повинен ты! И, да смилуется надо мной Аллах всесильный, я приму любую кару, которая будет мне ниспослана за мои невинные проделки…

Но сегодня слезы не растрогали халифа. Словно ожившая статуя, сидел он на подушках и смотрел поверх головы дочери.

Потекли долгие минуты. Царедворцы, халиф, да и сама Будур с нетерпением ждали, кто же постучит в ворота, но было тихо. Тишину нарушала лишь муха, которая билась о потолок, пытаясь своим крохотным тельцем пробить себе путь на свободу.

Распахнулись двери, и в зал ступил визирь. Был он куда старше главного советника, очень высок и худ, а главное, необыкновенно мудр и изворотлив. Халиф вдруг заметил, как стары его царедворцы, лишь советники дивана да толмачи были молоды. Ни один муж даже средних лет не украшал собой двор Хазима Великого. Но халиф не успел спросить себя, отчего так произошло. Сейчас другое волновало властелина Багдада.

– Как ты вошел во дворец, визирь?

Ничто в целом мире не удивляло уже визиря. Не удивил и более чем странный вопрос халифа. Визирь лишь пожал плечами:

– Как всегда, через ворота.

Дружное «ах!» было ему ответом. Вот теперь визирь удивился, но не подал виду. Его многолетняя служба приучила его наблюдать и делать выводы, но не показывать своих чувств. Он поднял взгляд на царевну и был удивлен вторично: Будур закрыла ладонями лицо. «Что же такого необыкновенного произошло в парадных покоях? Почему всхлипывает царевна? И почему так сурово лицо правителя?»

– Но ты стучал в ворота, визирь? – настойчивость халифа заставила визиря изумиться в третий раз.

– О нет, мой повелитель. Ворота сами распахнулись передо мной – так происходит каждый день вот уже на протяжении десятков лет.

– Позволит ли сказать великий халиф? – шепотом спросил советник.

– Говори!

– Перед визирем всегда идет глашатай. Он на двадцать шагов опережает визиря. Ровно настолько, чтобы стража успевала распахнуть ворота перед мудрейшим из мудрых!

– Да благословит Аллах милосердный и всемилостивый древние обычаи, что властвуют во дворце! – но слова эти произнесла не царевна, а ее служанка.

И вновь потянулись тягостные минуты тишины. Ее не смел нарушить и визирь, чтобы спросить, что же такое произошло в парадном зале и почему решающее значение стала иметь давняя традиция.

И наконец этот страшный миг настал. Громовое удары сотрясли высокие, окованные медными полосами ворота. И с каждый ударом все бледнее становилась Будур. В каждом из них она слышала лишь одно: «Прочь! Прочь! Прочь!»

Печатая шаг, в зал с саблями наголо вошли двое мамлюков из тех, что охраняли покои властителя. Следом, вооруженные тяжелыми парадными секирами, появились еще двое воинов – из тех, что несли стражу у парадных залов. За ними вошли еще двое стражников, вооруженных сверкающими протазанами, – эти охраняли дворцовые ворота. И следом вошел он. Тот человек, что осмелился стучать в ворота.

Явственный вздох облегчения вырвался из уст Будур. Все же это был не водонос и не вестник.

Ибо в ворота постучал Магрибинец, Инсар-маг. Тот, кого привели в дворцовые покои неуемная жажда власти и советы неспящего Алима.

Макама шестнадцатая

– Кто ты, путник, из каких краев прибыл в великий город и какая нужда заставила тебя стучать в дворцовые ворота?

Магрибинец неожиданно услышал рядом хихиканье. Он оглянулся, но вокруг все были серьезны. И потом, так непочтительно вести себя мог лишь тот, кто не боится в этом мире уже ничего, ибо не принадлежит ему – так смеяться мог только неспящий Алим. Этот смешок придал магрибинцу сил.

– Зовусь я Инсаром Магрибинцем. Я наследник древнего рода. Отец мой, умирая, взял с меня клятву, что я обойду весь подлунный мир, но найду невесту, равную мне по достоинству и древности рода. Я странствую уже не одну сотню дней и не нашел пока девушки, достойной называться женой наследника рода магрибских баннеретов[2]. И лишь узнав, что у тебя, о великий халиф, выросла дочь, решился я упасть к твоим стопам, дабы засвидетельствовать безмерную радость, Я льщу себя надеждой, что ты согласишься отдать мне в жены свое дорогое дитя, красота и добронравие которого станут отныне моей отрадой.

– Достойные речи, Инсар Магрибинец. Мы рады видеть тебя у нашего трона. И рады тому, что ты постучал в ворота нашего дворца именно в этот час. Входи, пусть наш дом станет твоим домом. Мы разрешаем тебе свататься к нашей дочери и надеемся, что она будет достойной женой такого уважаемого человека.

«О Аллах милосердный! Так я не смеялся уже десятки лет! Наследник магрибских баннеретов…» Безмолвный хохот Алима был слышен только Инсару-магу, старающемуся удержать на лице приличествующее случаю выражение.

– Дочь наша, подойди к этому человеку!

К Магрибинцу подошла девушка под розовым покрывалом. Инсар-маг в очередной раз удивился легкости, с какой он стал женихом неприступной Будур и зятем всесильного Хазима Великого.

– Отныне вы жених и невеста. Приготовления к свадьбе начнутся немедленно. Да будет так!

Царедворцы стали сгибаться в поклонах. Невеста лишь наклонила голову, а будущий тесть, не взглянув более ни разу на жениха своей дочери, вышел из парадного зала, не глядя по сторонам. Следом за ним потянулись приближенные.

И вскоре посреди зала остались двое – Будур и Инсар-маг, жених и невеста. Воспитание взяло верх над отвращением, и царевна трижды хлопнула в ладоши.

Появились ее служанки. Впереди стояла высокая светловолосая девушка с открытым лицом, но без браслета рабыни.

– Сафия, этот достойный человек отныне мой жених. Приготовь ему покои рядом с моими. Да смотри, чтобы спокойствие почтенного Инсара никем не нарушалось. Я так хочу!

Служанка согнулась в почтительном поклоне. И в этот миг Будур посмотрела на того, кто отныне должен был стать ее судьбой.

Посмотрела и не разочаровалась. Наоборот, суровое лицо, спокойный взгляд и сильные руки пришлись ей по душе. Она даже подумала, что этот неизвестный в черном чем-то напоминает ей вчерашнего мудреца Икрама, с которым она повстречалась в лавке у полуденных ворот.

«Да будет так, отец мой! Если и в любви этот странник так же хорош, как мудрец Икрам, то я с радостью приму твое решение!»

Царевна низко поклонилась гостю и церемонно произнесла:

– Не соблаговолит ли мой жених, да хранит его вечно Аллах милосердный и всемилостивый, проследовать за мной в покои, что ныне отведены нам обоим?

«Хитра девчонка, – подумал Алим. – Хитра… Она уже увидела какую-то выгоду для себя. Но все же не стоило ей упоминать имени великого Аллаха. Ибо не Аллах хранит покой и силу Инсара. Не зря же так побледнел мой друг при этих словах!.. Но что это? Откуда взялась эта дымная полоса, только что втянувшаяся в высокое дворцовое окно? Неужели это?..»

Палисандровые полы сменились мозаичными, мозаичные – бамбуковыми. И вот перед магрибинцем распахнулись двери его нового прибежища. Изумительный вкус бабушки царевны Будур и ее матери, этих двух воистину великих женщин, создал покои, достойные небожителей, а не только вздорной и взбалмошной дочери Хазима Великого. Ложа устилали покрывала из тончайшего шелка, сплошь затканные нежнейшими узорами. Огромное зеркало, ценностью превосходящее все виденное Магрибинцем ранее, обнимала тяжелая рама, выкованная лучшими мастерами по металлу. Высокая напольная ваза, наполненная нежными цветами, горела в солнечных лучах.

– Входи, мой жених! Теперь это твои покои. И так будет до того дня, пока церемония снятия покровов не соединит нас в вечном браке.

– Благодарю тебя, прекраснейшая. Разрешит ли царевна спросить?

– Спрашивай, незнакомец.

– Почему случилось так, что ты согласилась выйти за меня замуж?

– Потому что так велел мой отец! – осторожно проговорила Будур.

Странной силой веяло от ее жениха. Странной и страшной одновременно. Почему-то желание отдаться ему все усиливалось. А вот желание откровенничать так и не возникло.

– И ты всегда так послушна?

– Особенно тогда, когда вижу перед собой столь достойного и желанного мужчину!

– Желанного?

– Я согласилась только потому, что с первого мига, как только увидела тебя, поняла, что хочу быть твоей… – царевна Будур так искусно сплела ложь с правдой, что сама почти поверила своим словам.

Что же касается Магрибинца, то его недоумение рассеяла лесть, самое страшное оружие, настоящий яд для разума, если ее умело подать.

Царевна сбросила покрывало и предстала перед Магрибинцем лишь в шелковой рубашке и тончайших прозрачных шароварах. Нежный шелк не скрывал линий изумительного тела.

«Она прекрасна! Да, Алим, мой неспящий друг, ты дал мне отличный совет. Эта девушка и в самом деле предназначена мне! И я с удовольствием разделю с ней и ложе, и всю ту власть, до которой со временем смогу добраться!»

Руки магрибинца сомкнулись на тонкой талии Будур, а уста прижались к страстным и таким опытным губам девушки.

Тишина покоев даровала им уединение, которое так трудно найти в великом Багдаде, где, казалось, собрался весь мир. Но здесь, в покоях царевны, двоих охраняли необычайные тайны Востока.

Солнце на миг осветило суровое лицо Магрибинца, придавая его чертам хищное выражение. Будур задрожала. Снова она оказалась в руках куда более умелых, чем могла ожидать. Эти черные, сухие, словно сожженные страшным жаром руки обнимали ее с немыслимой, невозможной силой. «О Аллах, он будет надо мной властвовать всю мою жизнь!» – пронеслось в голове у Будур. Сейчас она не осознавала, что это предчувствие сбудется.

– Ты моя, – сказал маг, находя ее губы.

Его жаркое дыхание опаляло, и девушке показалось, что сердце ее перестало биться. Он прижался к ней всем телом. Плотная черная ткань одеяния не могла скрыть ни его чудовищной худобы, ни желания его чресл. Еще один поцелуй – и она не сможет собой владеть.

Но он не наклонился, чтобы поцеловать ее. Он ждал ее призыва.

– Скажи, красавица… Скажи, чего ты хочешь.

О Аллах! Она не знала, что простые слова могут превратиться в такую муку. Но почему же эта страшная сила не пугала ее? Неужели она не понимала, что, словно мотылек, летит на огонь, который сожжет ее немыслимой страстью?

«О несчастная, – думал неспящий Алим, – на свою беду не можешь ты устоять в огне этой страсти! Живой тебе не выбраться из объятий мага!»

Но, увы, Будур не могла услышать этих слов Алима. Она таяла от каждого прикосновения сурового человека, что отныне предназначен ей в мужья. Разве она не может позволить себе несколько часов безудержного счастья? Тем более что рядом наконец оказался тот, что готов открыть перед ней все бездны настоящей страсти.

Магрибинец легонько подался навстречу, почувствовав ее тело. Нежная ткань позволяла ощущать жар тела. Душу Будур наполняли волны немыслимого, невозможного желания, и она ощутила, что он хочет ее так же сильно, как и она его.

Да, Будур хотела страсти, мечтала о наслаждении, которую ей могло подарить ее собственное тело. Судьба давала ей шанс забыть прошлое и начать новую жизнь с этим удивительным человеком.

Она встала на цыпочки и ответила на страстный поцелуй мага таким же страстным поцелуем. Ощутив его вкус, она громко застонала. Он благоухал мускусом и желанием. Он потянулся к ней, но потом отпрянул.

– Скажи мне, царевна…

Она не могла смотреть ему в глаза. Ее охватила непривычная застенчивость, смешанная с гневом на себя за то, что она так легко пустила его в свое сердце.

Наконец Будур подняла глаза и нашла в себе силы встретить взгляд своего будущего мужа.

– Я хочу… хочу всего, – сказала она.

Страшным черным огнем вспыхнули глаза Магрибинца, и он, наклонясь, поцеловал царевну. Если раньше на его устах была страсть, то теперь к ней добавилась еще и подчиняющая себе сила.

Он ласкал ее как безумный – ее волосы, ее грудь, ее бедра. Она потянула вверх его платье. Он сбросил свое черное одеяние, но Будур не порадовало то, что она увидела. Сухопарый, жилистый, весь словно иссушенный огнем чудовищных страстей, он не поражал красотой, в отличие от грека Никифора, или мудреца Икрама, или многих из тех, кого царевна обольщала ранее. Но это тело предвещало такие ощущения, каких не дарил ранее никто из возлюбленных Будур.

Она рассмеялась в предвкушении, и ее смех разлился в воздухе, наполняя покои переливчатым звоном. Магрибинец схватил ладонями ее лицо, чтобы поцеловать в губы. Он постанывал, кусая ее пунцовые уста, и она повторяла каждое его движение.

Ее пальцы дрожали от нетерпения, когда она позволила своим рукам скользнуть вниз с узкой, как у юноши, талии.

Маг задрожал от этих простых прикосновений и стал ласкать нежные перси царевны с еще большей страстью. Он проводил рукой по этим высоким холмам, он искусно ласкал их, так что она больше не могла сдерживаться.

Словно почувствовав это, Инсар-маг мгновенно освободил царевну от одежды, и она предстала перед ним в сияющем блеске своей красоты.

– О прекраснейшая! – восхищенно проговорил он. – Ты станешь наградой мне за все годы поисков…

Он хотел пасть на колени, но царевна решила, что она должна показать своему мужу (она уже так мысленно называла этого человека), что ей известны все тайны великого искусства любви.

– Нет, я первая, – сказала она, опускаясь перед ним на колени.

Умело и нежно царевна стала ласкать своего господина, заставляя его охать от каждого прикосновения смелого и игривого язычка.

Он застонал и начал гладить царевну по волосам, а потом нажал ей на затылок, желая, чтобы она побыстрее дошла до главного. Но царевна никуда не спешила. Она прекрасно помнила наставления хозяйки одного из домов в «веселом квартале». Слова эти сейчас звенели у нее в ушах: «Никогда не показывай ему, что ты желаешь его ласк… окажи ему почести и царственно прими то, что в силах тебе дать мужчина».

– О царевна! – вскричал маг.

Как давно не испытывал он сладостных минут страсти! Как давно лишь разум вел его за собой, иссушая тело и убивая душу. На миг Инсар подумал, что в объятиях этой женщины он мог бы забыться, побороть ту жажду, что долгие годы гнала его вперед. Но то был только миг. И вместе с удовлетворением пришло и осознание того, что это лишь штрихи умелой любовной игры.

У него не подкосились ноги, не закружилась голова, ибо царевне удалось утолить лишь одно из желаний, какими жил Магрибинец.

Его пальцы, сжимавшие волосы, ослабили хватку. Он наклонился к ней, обнаженный, удовлетворенный и… спокойный. Теперь он должен был удовлетворить эту умелую львицу, чтобы окончательно приручить ее.

– Ты самое большое чудо в этом великом городе, о царевна, – сказал он.

– Я стала такой лишь для тебя, – ответила она.

«О как же умеете играть словами вы оба! – подумал Алим. Да, он не мог отказать себе в удовольствии подсматривать за Инсаром. И его ужаснул тот холод, что пронизывал мага от кончиков пальцев ног до корней волос на голове. Чалма сейчас лежала, забытая, на прекрасном зеленом ковре под ногами любовников. – И как мало вы сейчас похожи на тех, кто любит по-настоящему!»

– Позволь мне насытиться тобой, – сказал он, укладывая ее на драгоценный ковер и опускаясь рядом. – Подними руки, прекраснейшая из прекрасных, – бархатным голосом прошептал он, и ее сердце бешено застучало.

Он покрывал поцелуями прекрасное тело, изумительно легко находя на нем чувствительные точки.

А затем он начал ласкать пальцами ее лоно, и она вся подалась ему навстречу. В его глазах блеснул черный огонь.

Ее чресла были охвачены пламенем страсти.

Если бы она не была так возбуждена, то удивилась бы его умелым движениям. Но лишь румянец выдавал сейчас, какое наслаждение испытывает царевна, не обделенная чувственным вниманием. Вслед за руками Магрибинец начал губами и языком ласкать нежные извилины. И, не осознавая этого, она вскриками показывала, какие неземные ощущения дарит ей каждое прикосновение этих опытных колдовских рук.

– О Аллах милосердный! – простонала царевна, когда горячая волна наслаждения наконец накрыла ее с головой.

Магрибинец холодно и трезво наблюдал за тем, как извивается под его магическими движениями царевна Будур. Он нашел ключ к ее телу, а значит, быстро найдет ключ и к ее душе. Страсть, это стоит признать, способна удерживать мужчину и женщину рядом довольно долго. Гораздо дольше, чем это требовалось Магрибинцу. Ему нужны были всего несколько дней… А потом… Потом вся власть мира, да и сама судьба лягут перед ним, распластавшись так же, как сейчас лежит дочь властелина великого Багдада.

Истома, наконец, смежила глаза мага. Он начал погружаться в сон. И ровно за миг до того, как Магрибинец уснул, он увидел, как, потянувшись, поднялась с ковра его прекрасная возлюбленная. Сделала несколько шагов, поднимая с пола одежду, и ушла в сторону раскрытой двери. Маг перевел взгляд – его прекрасная возлюбленная продолжала лежать на ковре, погрузившись в сладкие волны неги…

Макама семнадцатая

Светло-сиреневая дымная лента наконец влетела в раскрытое окно и, коснувшись медного горлышка светильника, превратилась в красавицу Хусни. Аладдин по-прежнему ждал появления джиннии. Вернее, юноша пытался дождаться ее и не заснуть, но сон сморил его, и он уснул с лампой в руках.

Красавица коснулась плеча спящего юноши.

– Аладдин, хозяин лампы, проснись!

Тот, не раскрывая глаз, пробормотал: «Сейчас, мамочка!», но продолжал крепко спать. Джинния посмотрела на него с умилением и еще с каким-то новым для нее чувством.

– О мудрейший, проснись! – теперь она чуть решительнее потрясла его за плечо.

И Аладдин открыл глаза.

– Джинния! Ты так быстро вернулась?

Хусни рассмеялась.

– О нет, хозяин лампы! Я вернулась очень нескоро. Просто ты спал.

– Не может этого быть. Я даже не закрывал глаз!

Джинния в ответ только улыбнулась и показала на окно. Темнело. Зажигались первые фонари. Светло-сиреневый воздух впитывал последние волны жара, накопленные за день стенами и крышами домов.

– О Аллах, мне пора бежать! Почему ты не разбудила меня раньше?

– Не торопись, юный Аладдин! Тебя никто нигде не ждет. Я думаю, что о твоем существовании уже и забыли.

– Нет! Еще за час до захода солнца я должен был стоять у входа на базар, рядом с зеленными лавками! Там меня поджидает служанка той девушки, Алии, самой прекрасной и самой желанной девушки в мире.

– Выслушай же мой рассказ, о хозяин лампы! Всего несколько минут! После этого ты сам решишь, бежать тебе куда-то или остаться дома и послушать мудрую тетушку Хусни!

Услышав «тетушку Хусни» Аладдин невольно усмехнулся.

– «Тетушку»… Лучше уж скажи «старшую сестру». Ты, должно быть, всего на год или на два старше меня.

– Да будет так. А теперь присядь и выслушай меня.

Аладдин вновь опустился на подушки, которыми был устлан пол его убежища.

– Знай же, юный Аладдин, что, избегнув вчера смерти от руки Инсара-мага, сегодня ты подвергся еще более страшной опасности, если такое вообще возможно. Ибо девушка, назвавшаяся Алией, – эта царевна Будур, непередаваемо красивая и не менее своенравная. Трудно представить себе гнев отца ее, халифа Хазима Великого, в тот миг, когда ты переступил бы порог дворца! А если бы осмелился сказать, что она красива, клянусь, лишился бы головы, не сходя с места! Ибо никто не смеет видеть лица царевны! Никто, кроме ее мужа!

– Но я мечтал посвататься к ней! Назвать ее своей суженой!

– Так знай же, Аладдин, что Будур позволяла себе неслыханную дерзость: под покровом ночи она сбегала из дворца, одевалась в иноземное платье и неузнанной гуляла по городу. Один Аллах всесильный ведает, чем она еще была занята в те часы, когда спали все слуги! Но сегодня, когда обнаружилось, что царевны опять нет в ее покоях, халиф разгневался и решил, что более не желает краснеть, узнавая об очередной проделке своей дочери. Хазим Великий собрал царедворцев и провозгласил, что царевна Будур станет женой того, кто первым постучится в дворцовые ворота!

– Аллах милосердный! Ведь это мог быть я!

– Нет, Аладдин, это не мог быть ты, потому что царское повеление прозвучало вскоре после полудня. А меньше чем через час в ворота постучался твой враг, Инсар-маг!

– О, я несчастнейший из смертных! Я же был в миге от своего счастья, от осуществления самых заветных мечтаний!

– Глупец! – джинния впервые в разговоре с юношей повысила голос. – Если бы ты стал женихом Будур, то Инсар тут же убил бы тебя, не задумываясь. Думаю, он не случайно оказался у дворцовых ворот! Быть может, путь к его цели лежит именно через опочивальню царевны…

– Я несчастнейший из смертных. Нет мне счастья в этой жизни, под этими жестокими звездами!

– О покровитель всех джиннов, великий и мудрый Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими! Как же глуп еще этот мальчишка! Как мне объяснить ему, что становиться на пути магрибского колдуна смертельно опасно всем и всегда! Возможно, это самый сильный из всех колдунов, что рождала черная магрибская магия… И тогда спасения нет и быть не может!

– Аллах милосердный! Да пойми же ты, женщина, меня совершенно не интересует твой черный колдун! Я не собираюсь становиться у него на пути! По мне, вовек бы он не рождался! Мне нужна только девушка! Только она может составить мое счастье в этом мире. И мне все равно, как ее зовут, кто ее отец! Мне нужна только она!

В глазах Аладдина горела решимость. Хусни вновь залюбовалась юношей, его неподдельной страстью, страстью влюбленного человека. «О покровитель всех джиннов, ну почему он мечтает не обо мне!»

– Да будет так! – с горечью проговорила джинния. – Я клянусь всем, что дорого для меня, клянусь силой, полученной за годы магического учения, умениями, которыми обладают маги и джинны, что приведу эту девушку к порогу твоего дома! Но помни, Аладдин, она может оказаться строптивой, у нее может быть тяжелый характер! Она может оказаться вовсе не такой, какой является тебе в сладких грезах!

– Мне все равно! Я люблю ее, мечтаю только о ней!

– Тогда говорить больше не о чем! Люби ее и жди того мига, когда она станет твоей!

После этих слов лицо Аладдина прояснилось, будто обещание, данное джиннией, в один миг очистило его разум.

– Но как же ты сможешь это сделать? Как победишь магрибского колдуна? Ведь он так силен!

– Ты, юный хозяин лампы, в этом мне немножко поможешь. И потом, я чувствую, что у меня есть еще один союзник. Думаю, он тоже мечтает о том дне, когда сила, которую вызвал к жизни Магрибинец, уничтожит самого Инсара-мага.

– Союзник, прекраснейшая? Кто же?

– Я пока только надеюсь, что он есть.

– Понятно, госпожа. На мою помощь ты можешь рассчитывать всегда! Что прикажешь делать сейчас?

– О нет, Аладдин, ничего делать не надо! Пока, во всяком случае, не надо! И потом – я ведь тоже не бессильна. Все-таки отец мой был учителем магов и колдунов!

– Да, прекраснейшая! – и Аладдин покорно склонил голову.

– А теперь я исчезну, мой господин! Тебя зовет отец! Мастера по металлу тоже немного волшебники, но ему обо мне знать все же не следует…

И Хусни вновь превратилась в дымную ленту, которая втянулась в старый светильник.

– Аладдин, мальчик мой, я был в присутствии гулям-дари. Рассказал о разбойниках, о том, что твой учитель пропал… – так начал разговор мастер Салах.

– Гулям-дари, отец? – Аладдин сначала даже не понял, о чем идет речь. Он-то знал куда больше, чем отец, и потому не сразу вспомнил о том, что говорил в ту страшную ночь, когда ему удалось все же выскользнуть из каменоломен.

– Ну конечно! Не к стражнику же у ворот мне было идти! Гулям-дари Фарух, да хранит Аллах его знания и мудрость, человек опытный. Не зря же сам великий Синдбад-мореход, слава и гордость Багдада, звал его с собой в странствия.

– Да, отец, теперь я тебя понял! И что сказал мудрый гулям-дари?

– Что он не слышал ни о каких разбойниках уже много лет, но пошлет лучших из своих людей, чтобы проверили каменоломни. Ибо, так говорил сам гулям-дари, «в этих лабиринтах можно спрятать не несчастную шайку бандитов, а целое войско, подобное бесчисленной армии Искандера Двурогого!»

– Благодарю тебя, отец! Теперь я спокоен: мой учитель наверняка будет найден!

– Увы, сынок, я не разделяю твоей уверенности! Наш гулям-дари действительно мудр и силен как лев. А вот его люди, да простит Аллах милосердный мне эти слова, трусоваты и ленивы, как… как сытые змеи. И, думаю, они не будут обшаривать каменоломни, дабы найти какого-то иноземца. Более того, я опасаюсь, что они даже не покинут пределов города.

– Но что же делать нам, отец?

Аладдин прекрасно знал, где его «учитель» и что с ним, но, конечно, не стал ничего говорить Салаху.

– Думаю, сынок, мы более сделать ничего не можем! Не мы же воины и защитники этого города.

– Да, отец, ты всего лишь знаменитый золотых дел мастер, гордость великого Багдада.

– Не стоит так говорить, сынок! – Салах покраснел от удовольствия.

Не каждый день сын говорил ему такие слова. Более того, сын раньше никогда не говорил с ним как равный. И это тешило отцовское сердце куда больше, чем похвала. Хотя и похвала была очень приятна.

Аладдин спрятал улыбку. Ему тоже было внове вот так, без внушений и нотаций, беседовать с отцом. Он вдруг почувствовал, какими интересными могли бы стать их дни, если бы они вместе творили красоту, создавая украшения для прекраснейших рук.

– Да будет так, сын! – отец решительно встал. – Меня ждет золото…

– Ты разрешишь мне, отец, пойти вместе с тобой? Я придумал интересный узор и хочу, чтобы ты помог мне сплести его.

– О Аллах, конечно разрешу! И пусть солнце уже село, но нет дня светлее сегодняшнего! Ибо сын мой пожелал стать моим помощником!

Вновь хлопнула калитка. Мужчины покинули дом. В нем воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим пением Фатимы.

– О Аллах милосердный и всемилостивый, какой неряха мой мальчик! – с такими словами Фатима вошла в убежище Аладдина.

Аладдин был неряхой не более, чем все остальные люди. Но, конечно, он не складывал книги в аккуратные стопки, предпочитая, чтобы они лежали вокруг него. Конечно, пергаменты с рисунками валялись где попало: на подушках и под подушками, у окна и в углах. Но к этому Фатима уже почти привыкла.

Сейчас же картину привычного беспорядка венчала старая медная лампа, торжественно возвышающаяся на горе подушек у стены. И это зрелище ранило добрую Фатиму в самое сердце.

– Ну почему он тащит всякую грязь в дом?! И где он только взял это старье? Ох уж эти мальчишки! Бегают где попало, а потом в доме появляется рухлядь, которую даже страшно взять в руки… – с этими словами мать Аладдина все же взяла в руки медный светильник и начала его разглядывать.

– Какие странные узоры! Но все так заросло грязью, что разглядеть толком ничего нельзя! – Фатима все-таки была женой золотых дел мастера и кое-что понимала и в красоте, и в узорах. – Попробовать отмыть? Или лучше оттереть шелком? И зачем мальчик поставил ее на подушки? Почему не нашел более приличествующего места? На полках, где и должен стоять светильник… Ох, детки…

И Фатима, как уже делал ее сын, спустилась во двор и опустила лампу в ручеек. Вновь послышалось хихиканье. Но мать Аладдина не обратила никакого внимания на эти звуки. Пусть им неоткуда было взяться, но мало ли кто мог смеяться!

Результат был печальным, печальным для любой хозяйки – грязь не отмылась.

– Ну что ж, тонкий шелк творит чудеса! А терпения мне не занимать!.. – и Фатима начала оттирать старую патину.

Появился листок, потом стебель, потом… А потом из лампы повалил черный дым, стремительно светлея и синея. И вот из светло-сиреневой дымной полосы соткалась прекрасная женщина.

– Слушаю и повинуюсь!

– Аллах милосердный, спаси и помилуй! Что это? Кто это чудовище?

– Спасибо на добром слове, женщина! Ну почему чудовище?

– Но кто же ты тогда?

– Я джинния, меня зовут Хусни.

– А что ты делаешь в этой старой лампе? – Странная все-таки у женщин логика, женская. Правда, у мужчин и такой нет…

– Этот благородный медный светильник – мое прибежище. От гнева страшных магов туда спрятал мою душу мой отец, учитель учителей.

Волшебные слова «спрятал от гнева» бальзамом пролились на душу матери Аладдина.

– Бедная девочка! Так ты там прячешься? И тебе не страшно появляться вот так? А если эти маги найдут тебя?

– О нет, добрая женщина! Так просто меня не найти. Да и отец мой многому научил меня! Думаю, я смогу за себя постоять.

– Храбрая девочка! Как зовут тебя, малышка?

– Хусни, добрая Фатима, – ответила джинния, подумав, что ее уже давным-давно никто не называл малышкой.

– Скажи мне, Хусни, а джинны пьют чай? Можно, я угощу тебя?

– Джинны любят чай, почтенная матушка! И я с удовольствием разделю с тобой трапезу…

Тот, кто заглянул бы сейчас в тихий дворик мастера Салаха, поразился бы невероятному, немыслимому зрелищу. Почтенная Фатима угощала чаем и свежими лепешками с медом какую-то полупрозрачную, нечеловечески красивую девушку, называя ее при этом «малышка», «моя девочка» и «крошка». Та же называла мать Аладдина матушкой и жмурилась от удовольствия, прихлебывая ароматный чай.

– И этот дурачок, мой сын, не угостил тебя даже персиком?

– Увы, матушка! Он же мужчина. А мужчины любят получать, а не отдавать. Вот так и твой сын – он все пытался понять, какие выгоды принесет ему владение старой лампой.

Правду говоря, джинния немного кривила душой. Аладдин вовсе не искал выгоды, и Хусни это знала. Но… Чуть добавить красок картине никогда ведь не помешает, верно? Тем более, когда так хлопочет сердобольная Фатима… И потом, побыть малышкой и крошкой тоже очень приятно.

– И чего же захотел мой сыночек? Гору алмазов? Корабль для странствий?

– О нет, матушка. Он влюбился в царевну Будур и мечтает стать ее мужем.

– Аллах милосердный! Всего лишь?! Но… где он мог увидеть царевну? Она ведь живет затворницей в высокой башне дворца и выходит в город лишь раз в год, в праздник Воцарения.

– Увы, матушка, это всего лишь красивая легенда! Ваша царевна совсем не затворница. Мой язык отказывается назвать ее тем словом, которого она достойна на самом деле.

– Правда? – на лице Фатимы отразился живейший интерес.

Она, слава Аллаху, конечно, не была сплетницей. Но ведь подробности жизни царской семьи не могут оставить равнодушной ни одну женщину!

– Увы, это правда! Говорят, царевна познала уже множество мужчин…

– О Аллах, спаси и помилуй нас, грешных! Множество мужчин? Да как же так?

– Да, матушка. Я слышала, будто она любит переодеваться в иноземные платья и вместе со служанкой на закате выскальзывать из дворца.

– В виде иноземки? Неужели она решается странствовать по городу с одной лишь служанкой?

– Да, решается. И более того, она не прячет лица, ведет себя смело, называясь дочерью купца из далекой страны. И, да простит почтенная Фатима мне эти слова, она даже осмеливалась появиться на багдадском базаре. Там ее и увидел твой сын. Он влюбился без памяти с первого мгновения и теперь мечтает стать мужем этой ветреной царевны!

– Ах она… – но справедливые слова застряли в горле у Фатимы. Она ведь никогда не позволяла себе браниться…

– Увы, матушка, именно так и обстоит дело. Аладдин влюблен в ветреную и своенравную царевну. А она… Она, жестокосердная, играет с ним, как играла раньше с другими мужчинами.

– Но почему так печально твое лицо, Хусни? – Фатима бросила на джиннию проницательный взгляд.

– Оно так печально потому, что Аладдин влюблен в жестокую дрянную девчонку, а я… я влюблена в Аладдина.

И только произнеся эти слова, Хусни поняла, что же мучило ее все это время. Просто она влюбилась! Наконец – о счастье! – она смогла признаться сама себе, что и в ее волшебном сердце появилось светлое и сладкое чувство. Пусть эта любовь никогда не станет взаимной, но она подарила Хусни великолепное ощущение жизни. С этого мига джинния более не была узницей лампы и рабыней любого, кто возьмет в руки светильник. Теперь она была лишь волшебным духом, прячущимся за медными стенками от злого колдуна. Все обстояло именно так, как рассказала она добрейшей Фатиме.

– Моя девочка… Бедняжка… Что же теперь будет?

– Я пообещала юному Аладдину, что приведу Будур к нему. Более того, я поклялась, что не пожалею для этого сил. А слово джиннов нерушимо.

– Ах, доченька, как было бы замечательно, если бы ты стала невестой моего Аладдина. Или, о Аллах милосердный, прости мне такую смелую мечту, у нашей несравненной царевны была бы твоя душа.

Лицо Фатимы было озабоченным. Джинния подумала, что в мечтаниях доброй Фатимы нет ничего несбыточного. Ведь если Инсар-маг соединится с Будур, то…

И в душе Хусни вновь возникло воспоминание о той страшной ночи, когда видела она Иблиса Проклятого. Именно тогда, когда отец спас ее от великого мага, Черного Магрибинца, произнесла Хусни страшные слова, прокляв своего мужа.

Словно только что произнесенное, услышала она в своем сердце то давнее проклятие: «Да будет твоя цель бесконечно близка, но одновременно и бесконечно далека, да сбудутся твои мечты, но на один лишь миг!» Но не только это проклятие тяготело теперь над Магрибинцем, ибо пожелала еще одного Хусни, не произнеся вслух самого страшного своего желания. «Да не возляжешь ты более ни с одной женщиной. Ибо в миг соединения всегда будет появляться двойник твоей возлюбленной, мечтающий лишь об одном – о твоей скорейшей смерти!» Снова и снова повторяла Хусни сейчас про себя эти слова, всем сердцем чувствуя, что и они, невысказанные, тоже стали проклятием для мага Инсара, Черного Магрибинца, самого страшного из колдунов, какие рождались когда-либо в подлунном мире.

Макама восемнадцатая

– Спасибо, матушка, за добрые твои слова, – Хусни поклонилась Фатиме.

– Ах, дочка, это же просто мечта.

– Добрейшая Фатима, мечты иногда сбываются. И потом, ты все-таки беседуешь с джиннией. Я, конечно, не всесильна, но кое-что могу…

– Конечно, девочка.

Но было видно, что мысли матери Аладдина где-то очень далеко. Быть может, даже в тех далеких днях, когда сама она была невестой. А быть может, вспоминала тот день, когда впервые увидела свою свекровь, и как впервые назвала ее матушкой. Джинния не решилась заглядывать в мысли доброй Фатимы, боясь узнать нечто такое, что помешало бы ей и дальше ощущать лишь доброту и заботу почтенной матери Аладдина.

– Простит ли меня добрая матушка, если я ненадолго оставлю ее?

– Ты мне подарила много радостных минут, малышка Хусни. Теперь я стану вспоминать, о чем мы беседовали. И буду рада видеть тебя в любой день и час.

Вновь джинния превратилась в светлую дымную ленту и растаяла в ночном небе. Фатима осторожно подняла с плит двора светильник и поставила его в нишу в стене. «Здесь тебе самое место, почтенная медная лампа!» – подумала она, уже забыв, как призывала Аллаха, впервые увидев ее необыкновенную обитательницу.

«О великий Судейман-ибн-Дауд, да будет благословенно имя твое за те умения, которые ты даровал джиннам и джинниям!» – подумала Хусни, в мгновения ока преодолев расстояние, отделявшее дом мастера Салаха от дворцовых покоев.

Светлой дымной лентой втянулась джинния в узкое высокое окно башни, мимоходом задела колокольчики у двери в покои самого халифа Хазима, неслышно проскользнула через помещение, в котором заседал диван. Успела удивиться тому усердию, с каким писцы скрипели перьями. Один коридор, другой… «Где же покои Будур?» Но вместо царевны увидела она Магрибинца, который, глубоко задумавшись, шел ей навстречу. «Да благословит меня великий Сулейман-ибн-Дауд!» – в очередной раз мысленно произнесла Хусни, поднимаясь к высокому узорчатому потолку. Только там она могла не бояться, что попадется Магрибинцу на глаза. Так оно и случилось… Инсар-маг, по-прежнему погруженный в раздумья, удалился… Только когда он скрылся за поворотом коридора, Хусни решилась спуститься вниз и превратиться в девушку. Легкий наряд, такой, как у прочих служанок царевны, должен был сделать непрошеную гостью дворца неотличимой от всех прочих. «Но как мне найти ее, своенравную принцессу? Как убедить хотя бы выслушать меня? Какие найти слова, чтобы рассказать о любви Аладдина, да хранят его все джинны и маги мира?»

Хусни еще не знала ответа на эти вопросы. Надеялась лишь на свое любящее сердце, которое в нужный момент сможет подсказать те самые слова, что западут в душу Будур. «Но, да простит меня Аллах, что бережет покой и счастье правоверных, ведь я могу ее просто украсть!» Джинния еще подумала, что неплохо было бы и в самом деле поместить на место души царевны свою собственную душу, но тут ее внимание привлекли голоса, что звучали из-за богато вышитой занавески.

– О красавица, как же ты здесь оказалась?

– Мудрец Икрам, – промурлыкал женский голосок, – не пристало тебе задавать такие вопросы…

– Но почему же, прекрасная дочь франкской земли?

– О Аллах, ну почему тебе, мудрец, сразу надо узнать, как я здесь оказалась?

– Когда мы встретились в лавке, красавица, ты была одета иначе, да и говорила по-другому. Кто ты, Алия? А быть может, ты и не Алия?

– Да, мудрый советник, я не Алия, но я та девушка, которая мечтает оказаться в твоих объятиях и еще раз насладиться нежностью твоих рук и силой твоего тела…

– Прекраснейшая, такие слова могут смутить любого мужчину. Но все же, как ты оказалась здесь? Что привело тебя прямо к порогу покоев нашей царевны?

«Так это покои Будур! – воскликнула мысленно джинния. – Значит, я уже на месте. Осталось только найти царевну».

– Это покои царевны? – Хусни с удивлением услышала фальшь в девичьем голосе.

– Да, сладчайшая греза. Это покои царевны. Она такая строгая, великолепная Будур, такая замкнутая, что никто и никогда, кроме ближайшего окружения, конечно, не видел лица наследницы престола.

«А вот этот мудрец, похоже, времени зря не теряет. Кто же эти люди? Что они делают у покоев дочери халифа?»

Вновь став дымной лентой, джинния скользнула за занавес. Сцена, что предстала перед ней, не оставляла никаких сомнений в том, что именно делают эти двое. Мужчина покрывал бесчисленными поцелуями лицо и шею девушки, одновременно пытаясь расшнуровать высокий корсет, украшенный камнями и золотым шитьем. Девушка, стоит признать, отвечала на поцелуи с не меньшим пылом, ловкими движениями освобождая мужчину от строгого черного одеяния.

На мгновение из-за плеча мужчины показалось личико девушки и…

«О Аллах милосердый и всемилостивый! – Не пристало джиннии, существу темной стороны мира, обращаться к Аллаху, но сдержаться Хусни не могла. – О Аллах великий! Это же сама царевна Будур!»

Но тут послышались чьи-то тяжелые шаги. Эту поступь джинния узнала бы из шагов тысяч людей. Так ходить мог только один человек – некогда ее муж, а ныне злейший враг, Магрибинец, Инсар-маг.

Джинния растерялась. Она не знала, что лучше – показаться ему на глаза или все же скрыться, пытаясь понять, что происходит во дворце. Помогла ей принять решение, как это ни странно, царевна Будур. Незаметно для мудреца она увлекла его в боковую дверь, не забыв прикрыть ее за собой. Джинния сразу решила, что раз царевна скрывается от того, кто отныне назначен ей самой судьбой, то и Хусни до времени не стоит появляться перед этим страшным человеком.

«Но как же моя клятва? Как мне уговорить царевну? Я должна сделать так, чтобы она снизошла до моего юного господина… которому я бы сама с удовольствием отдала всю себя без остатка, отдала бы даже саму свою жизнь!»

Сиреневатое облачко по-прежнему покачивалось в укромном углу покоев. Магрибинец прошел мимо, едва не задев это облачко рукой. Был он хмур и чем-то озабочен.

«Как не похож он сейчас на себя былого! – подумала джинния, невольно следя за удалявшейся фигурой. – Какая-то мысль, и притом мысль недобрая, не дает ему покоя…»

Шум в покоях, куда Будур увлекла мудреца Икрама, отвлек джиннию от размышлений.

– О Аллах, что теперь со мной будет! – донеслось из-за двери, и на пороге появился мудрец Икрам.

Сейчас никто не мог бы назвать его строгим или суровым. Распахнутое платье, горящие глаза, пунцовые от страсти губы…

– Ничего не бойся, о мудрец, – отвечал ему довольный женский голос. Так сыто мурлыкать могла бы кошка возле огромной пиалы с молоком. – Никто во дворце не узнает об этом… Покои царевны священны и неприкосновенны!

– Но, прекраснейшая, я всего лишь ничтожнейший из рабов твоего отца! Теперь он сотрет меня в порошок! Моя жизнь кончена!

– Трус… – произнесла Будур с презрением. – Я думала, что ты настоящий мужчина, решительный и смелый… Что с тобой сделало лишь одно мое имя! Куда девалось твое желание? Где же твоя страсть? Пошел прочь, ничтожный! Ты не заслуживаешь этого, но я дарю тебе великую милость. Никто не узнает о том, что ты дважды возлег с царевной… Иди прочь…

– Да пребудет с тобой Аллах всесильный, о великая госпожа! – Икрам поклонился и заспешил прочь, едва не сбиваясь с шага на бег.

– Трус… – еще раз проговорила Будур, но уже без злости, скорее просто называя вещи своими именами. – Трус, но какое тело! Какая страсть! Как жаль, что он тоже… Хотя… Быть может, он еще…

Не договорив, царевна вновь исчезла в покоях. Вскоре оттуда послышался звон колокольчика, и высокая белокурая девушка почти бегом пересекла тот зал, где, по-прежнему никем не замеченная, оставалась джинния.

«Ну нет, эта… – высокое воспитание джиннии помешало назвать Будур подходящим словом… – Она недостойна даже кончика ногтя моего юного господина… Ни за какие богатства мира я не подойду к ней, чтобы попытаться уговорить ее встретиться с Аладдином. Пусть она довольствуется диваном и мудрецами. Пусть… да пусть хоть сам Иблис Проклятый станет ее избранником! Никогда я не допущу, чтобы мой господин унизился связью в этой недостойной, с этой…»

И опять джинния не смогла даже в мыслях назвать царевну подходящим словом.

Не решаясь превратиться в человека хоть на миг, джинния облачком летела через покои. Немыслимое число поворотов и столь же немыслимое число охранников, что несли караул у каждой двери, удивляли джиннию. Вернее, не удивляли. Ее поражало то, как легко царевне удавалось проскользнуть через эти многочисленные препоны в город.

За очередным поворотом показалась открытая дверь. А за ней… А за ней стояла царевна Будур в легком атласном кафтане, надетом поверх шелковой рубашки и почти прозрачных газовых шаровар. Джинния уже готова была юркнуть за створку двери, но что-то в облике царевны показалось ей очень странным.

«Ведь я же видела ее только что довольно далеко отсюда… А это уже почти покои халифа… Неужели царевне удалось так быстро проскользнуть вслед за мной?»

Джинния стала пристально разглядывать царевну. Та стояла почти неподвижно, молчала и лишь осторожно осматривалась, словно человек, вставший с постели, но толком еще не проснувшийся.

«О Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими, да она же прозрачная! Это не Будур! Не настоящая Будур!»

И вновь вспомнила джинния слова своего проклятия. «…ибо в миг соединения будет появляться двойник, мечтающий лишь об одном…»

«Так он уже познал царевну! И это тот самый двойник… Ну что ж, Инсар-маг, знай: и мои слова имеют вес в колдовском мире… Значит, уже появились первые знаки, указывающие на приближение твоей смерти…» – Хусни торжествовала.

Джинния, словно шалью, своим облачным телом обняла двойника царевны за плечи. Девушка была совсем настоящей – живая, теплая, с блестящими нежными глазами и длинными черными косами. Но лилейно-белая полупрозрачная кожа выдавала магическую природу этого удивительного существа.

«Как же тебя до сих пор никто не заметил, малышка? – подумала джинния. – Хотя, раз все считают Будур затворницей, мало кто ее видел… Значит, это необыкновенное существо просто принимали за одну из служанок, пытающихся спрятаться от тяжелой работы…»

Миг – и перед двойником Будур появился двойник той самой белокурой служанки, что спешила в покои царевны на зов колокольчика.

– Пойдем, красавица, я покажу тебе дорогу, – нежно проговорила джинния – а это была она, – взяв за руку двойника царевны.

Почти неслышно две пары башмачков отсчитывали шаги по драгоценным полам дворца. Джинния вполголоса говорила что-то двойнику царевны. Девушка отвечала, словно опоенная настоем опийного мака.

«Ничего, красавица, скоро мы будем далеко отсюда. И, да поможет мне Аллах великий, что дарит свою благодать правоверным, я сдержу обещания, данные своему молодому господину. А если мне поможет еще и повелитель всех магов, Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими, я смогу выполнить и желание доброй матушки моего господина… Быть может, я смогу стать душой этого бездушного существа… Пусть Аладдин любит царевну, но на самом-то деле он любит лишь ее облик. А душу… Душа будет моя – вернее, я сама стану царевной… Но пока мне надо придумать, как вывести двойника за ворота…»

Джинния стала прикидывать, как объять девушку пеленой невидимости, но трубные звуки за окнами отвлекли ее от размышлений. Ревели зурны, били барабаны, кричали глашатаи.

– О Сулейман-ибн-Дауд, как беспокойны эти смертные! – пробурчала джинния. – Не дают даже спокойно подумать! И о чем так кричат глашатаи? Что еще за беда напала на этот странный город, где царевны гуляют по улицам, словно девки из веселого квартала, а колдуны невиданной силы вынуждены искать мальчишку, чтобы поднять с пола пещеры камень?

Меж тем ворота дворца распахнулись, и крики глашатаев начали растекаться по улицам города.

– Да хранит Аллах великий и милосердный покой великого города! Да возрадуются небеса! В этот благословенный вечер царевна Будур станет женой наследника магрибских баннеретов Инсара Магрибинца! Такова воля халифа Хазима Великого, да хранит его счастье на тысячи лет небесный свод!

И многоголосое эхо повторяло «станет женой… женой… хранит небесный свод… халифа Хазима…»

– Отлично, красавица… Вот в первые минуты праздника я и выведу тебя из дворца. А сейчас, думаю, тебе придется ненадолго стать… стать невидимкой… Хотя… Пожалуй, мы станем невидимыми обе… И посмотрим, как будет праздновать свою вторую женитьбу тот, кто мечтает о власти и силе, несоизмеримой с властью зятя халифа….

Макама девятнадцатая

Но куда же так торопился Инсар-маг? И почему был столь мрачен, несмотря на то что вот-вот должна была начаться пышная свадебная церемония?

Да, Магрибинец был великим магом… Да, быть может, он был самым великим из магов, что жили сейчас под прекрасным небом. Но и ему нужен был совет мудреца…

Одним словом, Инсар-маг спешил на тот постоялый двор, где остались его пожитки, где под узорным платком стояла на тяжелом обсидиановом блюде голова неспящего Алима… Туда, где только и мог найти ответ на свои вопросы маг и чародей.

Не успел Магрибинец сдернуть платок, как неспящий Алим насмешливо проговорил:

– Итак, маг, теперь ты стал женихом? И скоро станешь мужем?

– Да, мой неспящий друг, это так… Я скоро стану мужем царевны Будур, зятем великого халифа Хазима… Так я смогу сделать первый из последних шагов к венцу своей судьбы…

– Несчастный, ты принял решение, не задав мне, своему советчику, ни одного вопроса! А если это не шаг к венцу твоей судьбы? Если это первый из шагов к твоей смерти?

– О нет, мудрейший насмешник! В тебе говорит зависть! Теперь, когда у меня есть Камень Судьбы, когда передо мной распахнулись двери величайшего и, полагаю, самого могущественного из дворцов мира, я могу достичь цели, о которой столько лет лишь грезил, которую видел в самых смелых снах!

– Не стану спорить с тобой, маг…

– Не спорь. Ибо я знаю, что прав.

– Скажи мне, Инсар, неужели ты забыл мои слова о старой медной лампе, что осталась в руках у мальчишки? Почему ты не торопишься вновь войти в тихий двор дома мастера Салаха и забрать светильник?

– Я помню твои слова, Алим, но так и не понял, почему я должен во что бы то ни стало найти эту лампу и отобрать ее у сопляка Аладдина? Теперь, когда до всесилия и всевластия остались считанные шаги, зачем мне старая лампа? Что плохого может мне теперь сделать джинн, который, возможно, уже и не обитает за ее источенными патиной стенами?

– О повелитель всех магов, да смилуется над этим безмозглым Инсаром небо! Тебе, глупцу, разве не достаточно было моего слова?

– Да что же такого в этой медной рухляди?! Почему ты столько раз предупреждал, чтобы я не брал в руки старую лампу и не давал прикоснуться к ней никому, даже человеку Предзнаменования?

– Ничего особенного в этой лампе нет, кроме, пожалуй, одного… За ее старыми стенками обитает один из твоих немногих врагов, из тех, что еще живы!

– Мой враг? Кто же? Кто тот несчастный, что на свою беду не покинул до сих пор свою бренную плоть?

– Ну-у, с плотью, увы, все в прошлом. И враг это более страшный, чем я мог предположить еще несколько лет назад. Это твоя жена, красавица Хусни!

– Хусни? – казалось, недоумению Магрибинца не было предела. – Да что плохого может мне сделать призрак дочери старого учителя?

– О Аллах, и этот маг имеет наглость называть себя великим! Не призрак там обитает, а джинния, в которую ты превратил свою жену в ту ночь, когда осмелился вызвать самого, да хранит меня Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими, Иблиса Проклятого!

– Да, теперь я вспомнил… Но разве может мне причинить вред моя бывшая жена, даже если она стала джиннией? Она же по-прежнему любит меня…

– Твое самодовольство беспредельно, несчастный… Она не любит тебя, не любит с той самой минуты, когда ты собрался променять ее жизнь на еще одну толику черной колдовской силы. Я, быть может, и зря говорю тебе это… Ведь ты, по обыкновению, пропустишь мои слова мимо ушей… Но знай, что в тот миг, когда лишилась Хусни тела земного, она наложила на тебя самые страшные проклятия, какие только могут отяготить жизнь мужчины-мага…

– Проклятия? Но как она вообще попала в старую медную лампу? Как оказалась в пещере Предзнаменования? И почему ты знаешь об этом, а я не знаю?

– Ты не знаешь об этом только потому, что никогда не хотел об этом знать. Мне известно это уже много лет, но ты никогда не спрашивал меня, куда делась Хусни в тот миг, когда в магическом круге воздвигся Иблис Проклятый.

– И куда же она делать? – в голосе Инсара-мага все явственней слышались нотки недоверия.

Не то чтобы он совсем не доверял неспящему Алиму… Скорее, ему удобно было не верить своему советнику, удобно было считать, что именно он, маг по прозвищу Черный Магрибинец, знает обо всем на свете и только в его власти истина.

Алим прекрасно это понял. И со вздохом, каким только и можно было выразить всю ненависть и презрение к своему поработителю, он проговорил:

– Вспомни, несчастный… Вот в твою опочивальню врывается отец Хусни, наш великий учитель… Вот в языках огня пропадает Иблис Проклятый… Вот превращается в сиреневое облако твоя красавица Хусни, не в силах преодолеть заклятия, которые наложил на нее покровитель черных магов…

– Я помню все это…

– Тогда ты должен помнить и то, как наш несчастный учитель, увидев, что стало с его дочерью, вне себя от горя, проклял тебя проклятием вечного скитания и спрятал то, что осталось от его любимой дочери, в лампу, что стояла в изголовье вашей постели…

И в этот миг Инсар-маг вспомнил все… Все, что раньше было закрыто черной пеленой от его мысленного взора. Все, от первого шага садящегося солнца до страшного крика его жены, красавицы Хусни, что стала пешкой в его великой игре с самим покровителем черной магии.

Но началось все в их опочивальне. В тот единственный раз Инсар-маг позволил себе не быстротечную страсть, какой ему обычно хватало, чтобы почувствовать себя хозяином положения, а долгую неторопливую ласку.

Позволил, ибо знал, что самое лучшее для него, так долго ожидаемое, произойдет куда позже, когда в магическом круге появится лик властелина черных магов. Но для этого надо было дать насладиться той, чья жизнь вот-вот будет обменена.

В тот раз Инсар-маг начал с весьма опасной игры – узким ножом он стал срезать с Хусни ее одежды. Та, не удивившись, приняла условия этой странной игры. Похоже, ей нравилось то, как узкое лезвие скользит, едва касаясь ее кожи. Сердце Хусни гулко стучало, она боялась пошевелиться, чтобы не порезаться.

Вот распались на две половинки шаровары, вот пришел черед батистовой рубашки.

Холодное лезвие скользило по дрожащему телу, все больше и больше разрезая прозрачную ткань, пока, наконец, рубашка не раскрылась, оголяя грудь. Хусни распахнула глаза. Она хотела видеть все, что делает этот незнакомый мужчина, так похожий на ее мужа. Ей хотелось прочитать его мысли, чтобы понять, что будет дальше.

И вот наконец разрезанная сорочка, скользнув по ее бедрам, упала на пол. Но Инсар не прекратил своей странной игры. Теперь узкое лезвие, едва касаясь тела, скользило вниз. В тот миг, когда оно обожгло холодом кожу живота, Хусни вскрикнула. Инсар поднял на нее глаза, блеснувшие новым, незнакомым светом, и усмехнулся.

– Боишься, жена моя? Тебе страшно?

– О нет, мой возлюбленный. Я ничего не боюсь, когда ты со мной.

– Это мудро, звезда моя! Ибо все только начинается. Доверься мне, и ты не пожалеешь ни об одном миге.

Ее муж, похоже, вовсе не находился во власти желания. Не сняв с себя даже черного кафтана, он наклонялся все ниже, пока Хусни не ощутила на своей груди его горячее дыхание. Соски ее затвердели, а грудь резко вздымалась. Инсар стал перед ней на колени, а кинжал продолжал медленно скользить по ее телу, продвигаясь теперь все выше и выше. Она ждала момента, когда он коснется ее шеи, и вот она почувствовала холодное дыхание смерти возле своего подбородка.

– О да, – прошептал ее муж низким, чуть охрипшим голосом. – Ты как раз то, что мне нужно.

Несмотря на всю странность своего положения, несмотря на то что ее муж вел себя так загадочно, так необычно, Хусни всем своим существом чувствовала, как вокруг их опочивальни закручивается какой-то магический кокон, словно скрывая от всего мира и ее, и мужа. Она испытывала неукротимое желание прижаться к нему, слиться с ним в одном порыве. Она жаждала его. Однако Хусни понимала, что он еще не скоро снизойдет до нее, а она не сможет слишком долго оставаться в таком положении.

И в этот момент Инсар опустился на ложе рядом с ней, и она, закрыв глаза, почувствовала, как он начал ласкать ее языком. Его изысканные ласки заставили ее застонать от наслаждения.

Он взял в рот ее левый сосок. Не касаясь других частей ее тела, он обхватил ртом эту маленькую вершинку и начал ласкать ее языком. Сначала вверх, а потом вниз двигался его язык. Наслаждение все нарастало, казалось, еще миг – и оно вырвется из ее уст громким криком. Живот Хусни задрожал от сильного желания. А Инсар все продолжал и продолжал свои жестокие ласки.

Затем он резко отстранился от нее, и она, открыв глаза, попыталась понять, что он собирается делать дальше. Она видела, как его жемчужно-белые зубы поблескивают в тусклом свете. На какое-то мгновение ей показалось, что Инсар больше похож на животное, чем на человека.

– А ведь тебе нравится это, не так ли, жена? – спросил он.

Его голос звучал спокойно, хотя в нем все-таки чувствовалось удовлетворение, ведь он смог подчинить ее страсть своей воле.

Но Хусни не придала этому значения. Ее желание было только разбужено, и она мечтала о том миге, когда, соединившись с мужем, обретет удовлетворение.

– О да, муж мой, – смогла ответить она, тяжело дыша. – Мне нравится это. Очень нравится.

Он пристально смотрел на нее, а его рука в это время лежала на ее груди.

– Мы с тобой никогда еще об этом не говорили, – медленно произнес он. – Я всегда делал то, что мне нравилось, и ты позволяла мне это, – улыбаясь, добавил он.

Потом он начал осторожно мять ее грудь, время от времени обхватывая пальцами сосок, сжимая его и быстро ослабляя хватку. Он повторил это несколько раз.

– Это тебе тоже нравится?

У него были большие руки. Она уже забыла, какие прекрасные ощущения они могут дарить ей.

– Мне нравится познавать твое тело, муж мой, – призналась Хусни и, протянув руку, коснулась его лица. – Мне нравится касаться жесткой щетины на твоем подбородке. – Подняв ноги, она коснулась ими его ног. – Мне нравится дотрагиваться до твоих бедер, чувствуя, как нарастает твоя страсть. – Хусни взяла в свои ладони его другую руку и положила себе на грудь. – Но больше всего я люблю твои руки.

Инсар ласкал ее груди, играя с ними, она закрыла глаза и наслаждалась тем, как обнимает ее теплая волна страсти, которая, подобно морскому приливу, становилась все сильнее и выше. Никогда раньше Инсар не делал ничего подобного. Но Хусни не думала сейчас об этом. Ей нравились все его ласки.

– У тебя грубая кожа, – проговорила девушка и поднесла к своим губам его руку. Она раздвигала пальцы и по очереди нежно целовала подушечку каждого из них. – Я всегда любила твои руки. Это руки настоящего волшебника, они могут творить удивительные чудеса.

«О да, жена моя, – подумал Инсар самодовольно. – Ты еще не видела и сотой доли того, о чем так уверенно говоришь. Насладись же каждым мигом этой последней ночи… Ему понравится удовлетворенная и спокойная женская сила…»

Хусни видела, что муж внимательно смотрит на нее, словно обдумывая ее слова. Но ей хотелось ласкать мага и потому она провела языком по его руке, исследуя углубления между пальцами, потом прошлась по линиям ладони и закончила тем, что стала сосать пальцы, поочередно беря каждый из них в рот.

Это заняло довольно много времени, но Хусни никуда не торопилась. Она взяла другую руку Инсара и проделала с ней то же самое. Он позволил ей ласкать себя, по-прежнему пристально наблюдая за ее действиями. Когда она начала облизывать его левую руку, правой рукой он вновь коснулся ее груди. Потом его рука медленно заскользила по ее телу, опускаясь все ниже и ниже. Он погладил живот жены, затем провел рукой между ногами.

Чуть подумав, словно прислушиваясь к новым ощущениям, он начал вторить движениям Хусни. Когда она проводила языком между его пальцами, он пальцами другой руки ласкал лепестки ее лотоса. Когда ее язык скользил вдоль линий его ладони, он поглаживал большим пальцем жемчужину страсти. Когда же она стала страстно сосать его палец, он проник в алую пещеру.

Хусни наслаждалась каждым мигом этих необыкновенных ласк, удивляясь тому, что никогда раньше не решалась на это. И, конечно, тому, что муж впервые поддержал ее игру. Игру, которая распаляла ее желание, заставляла выгибаться, устремляя ввысь грудь. От его ласк она дрожала все сильнее и сильнее, испытывая невероятное возбуждение.

Она провела языком по краю его ладони. Инсар тихо застонал и, раскрыв лепестки ее лотоса, сжал пальцами жемчужину страсти. Прикусив губу, Хусни тихо всхлипнула. В ответ на это маг еще сильнее стиснул пальцами жемчужину, а потом осторожно потер ее. Девушка больше не могла сдерживать восторженные стоны.

– Нет, – тяжело дыша, произнесла она. – Я не так хочу… Я желаю тебя…

– Я знаю, – ответил Инсар хрипло. Одной рукой он толкал жену на шелковые покрывала ложа, заставляя лечь, а другую руку снова просунул между ее бедрами и продолжил сладкую пытку, лаская лепестки лотоса. – Но сегодня твоя ночь, и все будет совсем по-другому…

Накал страстей нарастал, Хусни понимала: пора положить конец этой муке… Она попыталась подняться, чтобы увлечь мужа за собой, но Инсар не позволил ей сделать это. Наконец страсть накрыла девушку с головой, словно огромная волна. О да, маг знал, что делал! Тело его жены содрогалось от восторга и неописуемого наслаждения. И вот наступила кульминация, похожая на взрыв оглушительной силы.

Все исчезло. Все потеряло смысл. Осталось только это ощущение томительно-сладостного удовольствия и необузданной радости.

Хусни качалась на волнах сладкой неги. Но Инсар и не собирался возлечь рядом со своей женой. Он встал, надел красный, отороченный черным мехом, плащ, очертил на полу вокруг ложа магический круг и начал читать заклинания.

Хусни дремала, удивляясь прохладе, которая все никак не сменялась теплом. Вместе со сном должно было придти и удивительное ощущение защищенности, но…

И в этот миг девушка встрепенулась. Ее разбудил гул, какому не место ни в доме, ни в городе, ни среди морских просторов – нигде в мире живущих. Так может гудеть пламя в самих недрах мироздания.

Хусни распахнула глаза. Прямо у ее ног взметнулся столб черно-алого пламени, а в нем… В нем, немыслимо огромный и неописуемо страшный, стоял тот, кого боятся и люди, и маги… Стоял… сам Иблис Проклятый! Слов его девушка не слышала, но тот ужас, какой ей внушили одни глаза этого чудовища, заставил замереть ее сердце. И Хусни закричала…

– Вот теперь я вижу, что ты вспомнил…

– Да, мудрый Алим, я помню теперь всю ту ночь… Помню и тот миг, когда Хусни превратилась в облако… Но почему именно она, став джиннией, обитала в пещере Предзнаменования?

– Такова была воля всесильной судьбы, несчастный… Мне ведомо лишь, что, умирая, отец поручил ее судьбу своему ученику из тех, кто пришел много позже нас. И ученик этот, выполняя волю учителя, постарался спрятать лампу в самое спокойное место, какое только мог вообразить… А что может быть заповеднее, чем пещера Предзнаменования, путь куда находит далеко не каждый маг, не говоря уже о том, что смертным дорога туда заказана…

– Итак, Хусни теперь мой враг…

– И притом враг, подвластный твоему человеку Предзнаменования… Я вижу, какую страшную силу они могут составить вместе…

– Ну где несчастному сопливому мальчишке тягаться со мной? Не забывай, Алим, что я – сильнейший из магов…

– О Аллах, как же ты глуп… И ты, похоже, действительно забыл уроки нашего мудрого учителя, да сохранится о нем память в веках! Что ж, я еще раз сослужу тебе службу и напомню кое-что. Женская магия, действительно, обладает меньшей силой, ибо женская магия никогда не лишит человека жизни. Да, это так… Но женская магия, вспомни, недалекий Инсар, женская магия действует всегда. Ее сила сохраняется даже после смерти колдуньи. Проклятие, что наложила женщина, – это проклятие самое страшное… Оно безжалостно и не имеет обратного хода… Его нельзя и истолковать иначе… А Хусни, как ты помнишь, наложила на тебя не одно проклятие. Так что тебе необходимо найти старую медную лампу, выкрасть ее и уничтожить! Это самое важное, что тебе сейчас надо сделать… Это первый шаг для достижения твоей цели…

– Что ж, Алим, быть может, ты и прав… Думаю, это действительно поможет мне обрести желаемое. Но это не первостепенное дело. Первым шагом станет моя женитьба на дочери всесильного халифа Хазима Великого… Думаю, он поможет своему зятю расправиться с ничтожным Аладдином, не прибегая к магии.

– Но тогда тебе надо торопиться. Освободившаяся джинния может натворить много бед. А если Хусни узнает, что ты не за сотни фарсахов от нее, а в сотне шагов… Боюсь, что ее гнев будет страшен, а месть…

– Ты видишь это, Алим, или всего лишь предчувствуешь?

– Я пока только предполагаю… Чтобы хоть что-то увидеть, мне нужен хрустальный шар и немного тишины…

И Инсар-маг, великий Инсар, словно последний слуга, вынужден был поставить на стол рядом с неспящим Алимом драгоценный хрустальный шар, поджечь семнадцать черных свечей, расставить их вокруг шара и тихо ждать, пока его советник найдет ответ на все вопросы.

Долго молчал Алим, разглядывая туманные образы, проносившиеся в шаре. Разглядывал и молчал.

Но умница Хусни и тут опередила Алима. Нет, она никого не хотела опережать, она просто сделала следующий шаг в долгой игре жизнями смертных.

Выскользнув из дворца, она в мгновение ока преодолела расстояние до дома мастера Салаха. За белым дувалом стояла тишина. Тишина окутывала и убежище Аладдина… Задремала добрая Фатима, и даже уснула, свесив голову, белая коза за некрепкой загородкой.

– Вот и отлично. Спите, мои хорошие. Я не смогу всегда защищать вас, но сумею, пусть ненадолго, скрыть вас от всех взоров, человеческих или магических.

Пелена начала окутывать дом Аладдина. Она не был беспросветно черной, но, словно грозовое облако, своим пышным мутным чревом накрыла дом и дувал. Быть может, прохожему, спешащему по тихой улочке, и удалось бы что-то разглядеть за этой серой пеленой. Но скорее всего, он бы просто подумал, что этот корявый карагач у белой стены и дом с резной калиткой во двор ему просто привиделись…

Магия джиннии не была магией белой. Но не была она и черной. Сил Хусни хватило на то, чтобы от магических взглядов скрыть всего троих. Ну, или четверых. Если, конечно, считать и козу особой, достойной внимания… Даже джинния чувствовала, что этому спокойному существу еще предстоит сыграть свою роль.

Молчал неспящий Алим.

– Что же ты молчишь, о кладезь знаний и мудрости? Быть может, свечи недостаточно черны? Или безукоризненный хрустальный шар дал трещину? Где лампа?

– Да нет, Инсар-мар, свечи черны. И хрусталь шара по-прежнему прекрасно-прозрачен… Но не вижу я лампы… Не вижу и дома мастера Салаха. Скрыт от меня и мальчишка. Знаю лишь, что они по-прежнему где-то здесь… Здесь, в прекрасном Багдаде, обители правоверных…

– Не много же от тебя проку, о хранитель ненужных знаний! Придется мне самому начать охоту на сопливого мальчишку и его старую медную лампу.

– Что ж, быть может, и так. Но, быть может, для начала тебе, всесильный маг, неплохо было бы просто вспомнить дорогу к дому золотых дел мастера? Возможно, все просто и нет нужды в магии?

– Замолчи, никчемный советчик…

Но более никаких слов Магрибинец произнести не успел. Ибо у ворот постоялого двора взревели зурны. То прибыли посланцы халифа.

– Продолжим утром, мой неспящий друг. А сейчас меня призывают дела. Я собираюсь стать зятем всесильного халифа… И сделать еще один шаг к своей уже такой близкой цели…

– Продолжим утром, несчастный… Ты опять решил поступить по-своему… Но приближается не твоя цель, а твоя погибель. Иди же. Время рассудит нас.

Глаза неспящего Алима закрылись. Теперь его уделом было лишь ожидание. А ждал он новых бед. Увы, ибо привык всегда оказываться правым.

Макама двадцатая

– Гнев не оставил нас, визирь. Мы по-прежнему сердиты на нашу дочь, по-прежнему считаем ее поведение недостойным. И потому пусть ее свадьба будет тихой, пусть наша дочь и в этот праздничный день почувствует тяжесть отцовского гнева.

– Я повинуюсь тебе, о великий халиф.

Визирь, против обыкновения очень худой и высокий, почтительно поклонился. Визирь Аятолла был некогда странником, потом стал послушником и учеником в медресе. А когда он понял, что служение Аллаху всесильному и всемилостивейшему возможно везде, перешел на службу в диван. Мудрость и спокойное достоинство всегда отличали Аятоллу. Когда же Хазим Великий заметил, какое отвращение Аятолла питает к стяжательству, то решил, что лучшего визиря ему не найти. Аятолла стал визирем необыкновенным во всех смыслах слова. Не брал мзды, не был многословен, не произносил пустых славословий. Но его мнение всегда было плодом долгих размышлений, а потому спорить с визирем не имело смысла, ибо его правота очень быстро стала столь же привычной, как и его немногословные высказывания.

Халиф Хазим очень быстро понял, что визирь Аятолла – лучший выбор, какой только мог сделать мудрый халиф. И сейчас, услышав лишь лаконичное согласие, насторожился. Значит, и у визиря эта грядущая свадьба вызывала опасение.

– А что сдерживает тебя, мудрый визирь? Ведь не ты же отец этой девчонки и потому не можешь быть недовольным ее поведением. Значит, мы полагали, должен был настаивать на том, чтобы долго и пышно праздновать свадьбу единственной дочери великого халифа.

– О нет, великий царь, сейчас меня беспокоит не поведение твоей дочери. Пусть царевна Будур своенравна, пусть она много раз совершала поступки, не совместимые с именем дочери великого халифа… Пусть так. Однако заметь, она ни разу не назвалась своим именем. И хотя ты знаешь, сколь дурны некоторые ее поступки, но никто из твоих подданных не может сказать о дочери великого халифа ни одного худого слова.

– Да, это так. Тут наша дочь оказалась мудра. Но я то и дело слышу в речах твоих «но»…

– Ты прав, великий царь, – визирь поклонился.

– Присядь рядом, мудрый Аятолла. Расскажи мне, что тревожит тебя. Почему ты без возражений соглашаешься с тем, чтобы лишить нашу дочь праздника.

Визирь поклонился еще раз и опустился на подушки. Несколько минут длилось молчание. Визирь пытался как можно лучше сформулировать мысль, а царь его не торопил. Ибо не торопливость есть сестра мудрости, а уравновешенность и справедливость.

– Меня, о великий халиф, тревожит жених твоей дочери – ибо никогда раньше не слышал я о магрибских баннеретах. Не слышал об этом древнем роде, не слышал о том, что кто-то из этих людей ищет достойную пару своему наследнику… Да и появился этот странный мужчина… как-то слишком вовремя. Словно стоял прямо у ворот и ждал именно того мига, когда ты произнесешь свои гневные слова… Опасаюсь я и того, что этот странный человек может оказаться колдуном, способным причинить вред нашей стране и твоему царскому достоинству. Твой звездочет, о царь, как ты знаешь, очень умен. Но, увы, уже не один десяток лет дела мирские не тревожат его. Всему на свете он предпочитает великую гармонию сфер, пытаясь в движении светил найти закономерности, а в молчаливом сиянии далеких звезд прочитать волю небес.

– А наш придворный маг? Он же молод и силен. Быть может, ему удастся прочитать в великой Книге Судеб об этом черном незнакомце…

– Твое величество верно заметило: он молод и силен. И к тому же без памяти влюблен. К несчастью, Будур, великая царевна, – предмет его обожания. И потому у мальчика сейчас безнадежно спрашивать о его куда более счастливом сопернике.

– Бедняга Мухаммад! Значит, и его смогла завлечь в свои сети эта негодная девчонка, наша дочь…

– Не стоит сейчас произносить гневных слов, о царь. Быть может, ты уже наказал свою дочь, сам того не подозревая. Но меня тревожит кое-что еще.

– О Аллах, что же?

– Меня тревожит, как легко согласилась царевна на этот брак. Если ты заметил, великий царь, она не пролила ни одной слезинки. Даже печаль не омрачила ее чела. Царевна лишь бросила на Магрибинца один испытующий взгляд и тут же стала примерной дочерью, согласной с повелением отца. Опасаюсь я, о царь, что твоя своенравная дочь уже нашла в этом браке какую-то выгоду для себя. И боюсь, что выгода эта может обернуться не благом для страны великого халифа…

Халиф промолчал. Да и что мог ответить Хазим, если его тревожили те же мысли.

– И все же, – продолжил визирь, – полагаю, что отказываться от своего решения халифу не стоит. Пусть все идет своим чередом. Пусть вечером состоится церемония и царевна станет женой этого странного человека. Не надо лишь пышных торжеств во дворце и шумных празднеств в городе. А если – чего только, о Аллах великий, не случается под этими небесами! – муж царевны вдруг окажется недостойным ее руки, всегда можно сделать вид, будто свадьбы не было, торжества пришлось отменить. А жениха… предположим, можно изгнать из страны.

Халиф усмехнулся. Приятно, когда приближенные понимают своего монарха с полуслова.

– Ты изворотлив, визирь. Но да будет так. Тихая свадьба, которая, хочется верить, смирит нрав нашей дочери. Если ее жених окажется человеком достойным, мы всегда успеем объявить народу о радостной вести – пышном празднике в честь бракосочетании царевны. Если же окажется человеком недостойным… Ну что ж, значит, царевне предстоит пережить тяжелую утрату любимого супруга…

– Да будет так, – визирь встал с подушек и поклонился.

Еще что-то в грядущей церемонии настораживало его. Но пока он толком не понял, что именно, и говорить халифу об этом не стал.

Затихли шаги визиря, покинувшего церемониальный зал. Халиф остался один, и мысли, бродившие в его голове, были отнюдь не радостными.

– Распорядителя церемоний сюда! Первого советника дивана! Мага царского дома! Главу царской кухни! Главу царского оркестра! Первого евнуха!

Визирь торопливо шел по коридору и на ходу отдавал распоряжения. Одного взгляда в выбеленное жаром небо хватило, чтобы понять, как много надо успеть и как мало осталось на это времени. По древней традиции церемонию бракосочетания следовало начать на закате и закончить с появлением на небе прекраснейшей из звезд небосклона – Зюхре, или Венеры, как называют ее ромейские знатоки высоких небес. Уже перевалило за полдень, но визирю как никому другому было известно, что приготовления только-только начались.

Инсар-маг примерял новые одежды. Менее всего он был склонен менять свое платье на белоснежный наряд новобрачного, но противиться древним традициям не посмел. И вот он стал осторожно надевать белый кафтан со снежно-белой вышивкой жемчугом. Надевал и помнил слова предостережения неспящего Алима. Тот говорил, что следует опасаться белой козы (хотя откуда взялась бы коза на церемонии бракосочетания дочери халифа?) и людей в светлых одеждах. «Да, – усмехнулся про себя Магрибинец, – людей в светлых одеждах… Ведь и сопляк Аладдин тоже надел светлое платье… Быть может, и сейчас прав Алим?»

Драгоценное венецианское зеркало отразило жениха царевны. «Разряженный, словно алмазный фазан!» – подумал о себе Инсар-маг, но почему-то долго не мог отвести взгляд от своего отражения. Узкое, словно высушенное ветрами суровое лицо с тронутыми сединой усами… Выражение холодных глаз не сулит ничего хорошего любому, кто ответит прямым взглядом.

Понемногу начали терять жар солнечные лучи. Закат, благословенное время, всегда приносившее облегчение и прохладу, на этот раз почему-то казался кровавым и недобрым. Странная пелена полусна окутывала дворец, прозрачно-молочными языками тумана растекалась по улицам, вползая в дома и лавки, мастерские и мечети. В ней глохли голоса, стирались краски, пропадали радость и горе. Лишь истома и сонная одурь, казалось, охватили всех вокруг.

И только когда зеркало отразило красный луч странного заката, Инсар-маг смог оторваться от созерцания своего нового облика. Казалось бы, кому, как не магу, сразу обратить внимание на тишину и одурь, заполонившие покои… Но нет, Инсар был погружен в свои мысли. И лишь зов неспящего Алима словно разбудил его.

– Инсар, мой недоверчивый друг, не заметил ли ты вокруг чего-то необыкновенного?

Магрибинец огляделся по сторонам, несколько раз повел руками в воздухе, словно отгоняя сонного шмеля и наконец ответил:

– Я чую магию, любезный Алим. Старую-престарую магию, которой некогда обучал нас учитель…

– О Аллах! – тяжелый вздох Алима, казалось, качнул даже высокое зеркало. – И что, мой недалекий друг? Откуда здесь взяться этому давнему колдовству? Кто, как ты думаешь, пытается окутать весь город пеленой магического сна?

– Кто же, Алим? Скажи мне, ты же всегда знаешь ответы на все вопросы.

– Это фокусы красавицы Хусни, конечно. И мне кажется, что для нее время за стенами старой медной лампы не прошло даром. Я чувствую, что ее магические силы сильно возросли… Боюсь, теперь она способна причинить тебе серьезный ущерб, Инсар-маг. Я опасаюсь, что она также сможет стать на твоем пути к цели…

– На моем пути к цели, ничтожный, не сможет стать никто! – прорычал Магрибинец. – Никто, даже сам покровитель черных магических сил, Иблис Проклятый, не может помешать мне теперь, когда цель моя уже так близка!

– Ну что ж… – Если бы у Алима было тело, он пожал бы плечами. – Ты предупрежден. Думаю, сейчас наступило время вспомнить одно-два старых заклинания…

– Быть может, у тебя достанет наглости напомнить мне эти заклинания?

– Наглости? Полагаю, скорее разума… Вспомни, как учитель нам рассказывал о сонной магии и о том, как следует с ней бороться…

– Бороться? Холодным разумом…

– Вот и борись, глупец. Ты можешь навеки уйти в царство вечного полусна, если немедленно не попытаешься воспрепятствовать действиям нашей малютки джиннии.

– Не бойся, мой неспящий друг. Вскоре я буду уже женат, стану зятем самого великого халифа… И у меня достанет времени и сил бороться с этой глупой куклой…

– О Аллах! – вздохнул Алим. – Ты забыл еще один урок нашего учителя… Он частенько говорил, что не стоит недооценивать женщин. Их гнев долог, и жалости они не знают… Бойся не того, что ты чего-то не успеешь сделать, а того, что кто-то сможет тебя опередить…

– Помолчи, безголовый советчик…

– Ты захотел этого сам… – проговорил Алим и замолчал.

Инсар-маг пожал плечами, вновь поворачиваясь зеркалу.

– Что плохого может сделать мне недалекая колдунья, к тому же столько лет влюбленная в меня? – задал он зеркалу вопрос, но ответа не получил.

Молчал и Алим, но Черный Магрибинец не обратил на это никакого внимания.

Полосы тумана все шире расходились по городу. Вот утих базар, погрузившись в колдовскую дрему; затихли молоточки, что чеканили утонченные узоры на медных кувшинах; казалось, погасли и печи, где пеклись ароматные лепешки и жарилось мясо.

Вот колдовской туман, охвативший кольцом дворец, начал втягиваться в раскрытые окна, вот широкий сероватый язык сна накрыл золоченый купол… И там, где действовала древняя магрибская магия, затихали звуки, становились едва слышны запахи, прекращался говор… Люди переставали суетиться, стремились сесть поудобнее или, если получалось, лечь, чтобы немного отдохнуть.

Инсар-маг почувствовал, что, если так пойдет дальше, церемония бракосочетания будет отложена навсегда. С трудом преодолев в себе желание уютно устроиться на подушках, он встал.

– Ого, малышка, Хусни! А ты еще кое-что помнишь из уроков своего отца… Но кое-что помню и я…

Смочив виски холодной водой, Магрибинец встал посреди комнаты и начал читать заклинание. Вокруг него начал расти едва видимый кокон… Вот он охватил всю комнату, вот поднялся выше купола, вот накрыл весь дворец с конюшнями и садами с бесчисленными беседками. Люди словно проснулись. Опять зазвучали голоса, послышались неуверенные аккорды – кто-то пробовал голос своего уда перед вечерним торжеством…

«Вот так-то лучше… Нет у тебя сил бороться со мной, маленькая джинния!» – самодовольно подумал Инсар-маг, вновь поворачиваясь к зеркалу.

И стоило ему лишь на минуту отвлечься от того, что происходит во дворце, как звуки вновь стали стихать… Замолчал уд, перестали суетиться слуги, накрывавшие торжественные трапезные столы…

«Упрямица, – подумал Магрибинец. – Я же смогу победить тебя, даже не вспоминая все уроки, что некогда дал нам твой отец…»

Ярче заблистал в свете факелов магический кокон. Опять засуетились слуги, запели струны, послышалась многоголосая речь…

Но стоило Инсару-магу вновь отвернуться к зеркалу, как в третий раз все смолкло…

«Негодная дочь магрибской земли! Так ты намерена помешать мне?!» Гнев позволил Магрибинцу собраться с силами. Несколько широких пассов, древнее заклинание, куда более древнее, чем все те, что он произносил до сих пор, – и теперь кокон играл опаловыми переливами, вибрируя в такт биению сердца Черного Магрибинца.

Наконец перед покоями Инсара-мага послышались тяжелые шаги стражников.

– Сын магрибской земли, следуй за нами! – голос старшины мамлюков был полон сдержанной гордости.

– Повинуюсь, о стражник! – проговорил Магрибинец, выходя из покоев.

«Похоже, следовало как-то иначе обратиться к этому высокому светловолосому воину. Иначе почему таким гневом блеснули его глаза?.. Но Инсар-маг сразу же забыл об этом – по всегдашней своей привычке он принимал в расчет только собственную гордость. Он уверенно шел вперед, удивляя мамлюков из личной охраны халифа, привычных к бесконечным лабиринтам покоев.

Вот показался главный церемониальный зал. Вот возвышение, где должен ждать их сам халиф… Но где же невеста? И почему притихли все вокруг? Почему не слышны звуки труб? Почему молчат гладкоречивые младшие советники? Куда так напряженно смотрит вот этот высокий худой старик?

Словно в ответ на последний вопрос, распахнулись высокие резные палисандровые двери и показалась закутанная в праздничные накидки царевна. Как всегда на шаг позади нее следовала стройная светловолосая служанка, не прячущая лица…

Будур остановилась в двух шагах от разодетого Магрибинца. Из-под прозрачной пелены накидки сверкнули ее глаза.

– Как ты красив, о муж мой! – насмешливо проговорила Будур. – Сафия, поправь моему жениху кафтан… И куда делась твоя сабля, о мой жених?

– Я сам поправлю свою одежду, о свет моих очей, – проговорил Инсар, удивляясь той холодной насмешке, что была слышна в голосе невесты. – И поверь, чтобы защитить тебя, сабля мне не нужна. Древние знания и привилегии сыновей магрибской земли лучше любого оружия защищают их возлюбленных!

– Ц-ц-ц… – поцокала языком царевна. – Не надо громких слов… Особенно сейчас.

Тяжело печатая шаг в зал вошла личная стража халифа… Свет множества свечей и факелов играл на зловеще блестящих пиках, отражался на кирасах и щитах, поблескивал на изгибах парадных церемониальных одежд. Вслед за стражниками в зал вошел и халиф. Не взглянув в сторону новобрачных, он тяжело поднялся на возвышение и повернулся лицом к гостям.

– Возлюбленные дети мои! В этот торжественный вечер мы в этом церемониальном зале приветствуем пару, которую Аллах соединяет в вечном союзе. Мы называем мужем нашей дочери этого человека, сына магрибской земли, Инсара Магрибинца. И да будет так! Да возрадуется народ наш вместе с нами, как радуемся мы сами тому, что вручили судьбу нашей дочери человеку достойному и уважаемому.

Будур ахнула. Нет, не такого торжества она ожидала, не такой свадьбы. Виделись ей многодневные приготовления, вереницы заморских гостей, что прибывали бы к порогу дворца многие десятки дней. Бесчисленные дары, драгоценности, притирания и благовония. Слуги и повара, сбившиеся с ног в желании украсить стол немыслимыми яствами… А тут… Сухой тон отца, у которого хватило сил лишь на то, чтобы произнести церемониальную фразу. Жених, который стоит, сосредоточенно глядя перед собой. И нет в его взгляде ни нежности, ни любви, ни хотя бы вожделения… Стражники, разодетые, как для военного парада… Кучка царедворцев…. И все.

От злости Будур готова была расплакаться. Вдруг она поняла, что теперь полностью принадлежит этому суровому, жесткому человеку. Более она не избалованное дитя, а жена… Нелюбимая, нежеланная… Как будто ее навязали Магрибинцу, непонятно как здесь оказавшемуся.

«Ну ничего, – подумала Будур, глотая слезы. – Да пусть у меня будет даже десять мужей, я все равно буду такой же, как прежде. Нет ни у кого такой силы, чтобы заставить меня жить не так, как я жила раньше. И пусть этот Инсар страстен и силен, как никто из мужчин, виденных мною прежде, он не станет моим последним мужчиной!»

Меж там халиф продолжал:

– Отдаю тебе, Инсар Магрибинец, свою дочь с приданым, причитающимся ей по праву рождения. Отныне ты должен неустанно заботиться о ее благе, спокойствии и достатке так, как делал это я. Теперь вы муж и жена! И да будет так!

Халиф опустился на подушки. Взревели трубы, возвещая рождение новой семьи, распахнулись двери, что вели из церемониального зала в пиршественный. И немногочисленные гости потянулись к богато накрытым столам, испытывая тягостное чувство неловкости из-за полного непонимания всего происходящего.

– Возьми меня за руку, муж мой… Ведь мы пойдем по этой ковровой дорожке, а ее постелили в этих покоях всего второй раз.

– А первый был когда?

– В тот день, когда мой отец брал в жены Зухру, дочь принца Кемаля и принцессы Ситт Будур, мою мать…

Магрибинец кивнул и послушно повел невесту к помосту в пиршественном зале. Последним церемониальный зал покинул халиф Хазим Великий. Он шаркал вычурно украшенными башмаками и вздыхал, словно пришел не на свадьбу собственной любимой дочери, а на похороны самой старой из древних старух своего обширного царства.

Макама двадцать первая

Сон объял все вокруг. В этом полубреду здраво мыслить могли лишь двое. И ни один из них не принадлежал к роду человеческому. Джинния почти выбилась из сил. Одно дело – погрузить в тяжелую дрему дом Аладдина вместе с домочадцами. Совсем же другое – усыпить огромный, не спящий, кажется, никогда город. Усмирить суету, заставить замолчать спорщиков, примирить вечно ссорящихся из-за какой-то мелочи соседок… А джинния очень давно не упражнялась в колдовстве. И вот, в тот самый миг, когда ей казалось, что она уже ни на что не способна, Хусни вдруг почувствовала необыкновенный прилив сил. Обрадовавшись вовремя подоспевшей помощи, джинния задала вопрос:

– Кто ты, мой нежданный помощник?

Несколько мгновений мир молчал. Хусни уже решила, что никакой помощи и не было, а просто пришло второе дыхание… И тут раздался ответ:

– Ты не узнала меня, малышка Хусни?

– Кто ты? – и тут джинния узнала говорившего, его мягкий вкрадчивый голос. Вспомнились ей и необыкновенные глаза этого человека. Глаза, которые всегда смотрели на нее с нежностью и заботой.

– Алим… Алим-забияка…

– Умница. Но только теперь я неспящий Алим. Наш друг, да возьмет его жизнь себе без остатка Иблис Проклятый, изменил и мою судьбу.

– О Аллах! Алим…

– Не призывай Аллаха, глупышка. Не он сейчас помогает таким, как ты и я.

– Наверное, ты прав. Но что сделал этот страшный человек с тобой?

– Поговорим об этом чуть позже, девочка. Я увидел, что ты делаешь с этим городом… и немножко помог тебе.

– И твоя помощь оказалась очень нужной… Как, впрочем, и всегда. Ты первым приходил мне на помощь, ты защищал меня от гнева отца, подсказывал мне слова заклинаний, если я их забывала…

– Ты забыла кое-что еще… Например, что я был шафером на твоей свадьбе с тем человеком, который отдал тебя в лапы Иблиса Проклятого. И я был тем, кто не смог защитить тебя в те долгие мгновения, когда моя помощь была нужнее всего.

– Не казнись, друг мой. Сейчас ты помог мне… Ты не забыл малышку Хусни! Я вряд ли могла рассчитывать на большее.

– Так значит, ты не держишь на меня зла?

– О Аллах, конечно не держу! Я рада тому, что ты сейчас рядом… Даже если ты очень далеко…

– Я сейчас действительно рядом. Теперь я – живая игрушка нашего черного друга, Инсара. Я его главный советчик, его разум, его предчувствия и его главный враг. Ибо он, словно женщина, всегда выслушивает меня и… поступает наоборот.

– Да, это на него похоже…

– Скажи мне, Хусни, ты по-прежнему любишь его?

Хусни рассмеялась.

– Алим, ну как я могу любить того, кто попытался отдать мою душу врагу всего человеческого? Как я могу любить предателя? Скорее, – задумчиво добавила Хусни, – я ему благодарна…

– Благодарна?

– Конечно. Разве я не обрела новых умений? Разве не могу теперь подобно ветру или мысли перемещаться по миру? Разве не дано мне совершать чудеса? Разве не могу я творить добро? И разве не могу я сейчас говорить с тобой, даже если нас разделяют моря и пустыни?

– Я понимаю тебя.

– Но не только за это я благодарна Инсару. Он дал мне оружие и указал на того, кто из ныне живущих мой самый большой враг. Это он и есть, маг по прозвищу Черный Магрибинец, колдун из отцовского предсказания.

Джинния словно наяву увидела, как растянулись в презрительной усмешке губы Алима.

– Ну что ж, малышка, тогда ты поймешь меня как никто другой. Да, я тоже должен быть благодарен Инсару за невероятные магические умения, какими никогда не обладал бы, останься я человеком. Да, именно он дал и мне оружие и указал, кто из ныне живущих мой самый большой враг.

– Значит, о мудрый Алим, теперь мы не только друзья, но и союзники.

– Какими были всегда, красавица. Но скажи, зачем тебе понадобилось погружать в сон весь великий Багдад?

Джинния вздохнула и, ничего не скрывая, рассказала неспящему Алиму о том, как Аладдин стал хозяином лампы, и о том, как увидел он на базаре царевну и влюбился в нее. Открыла ему и то, что сама она, Хусни-джинния, влюбилась в юного хозяина лампы.

– Да, Аладдин совсем юн, да, он неопытен. Но он также пылок и честен. Его чувства высоки и благородны. И даже самые темные его намерения не предполагают смерти соперника. Инсар и его сделал пешкой в своей игре, но мальчишка не пытается ему отомстить…

– Но, девочка моя, этого же мало для любви.

– Быть может, и я так думала бы… Не познай я того страшного чувства, что зовет любовью Инсар-маг. Да, я знаю, что Аладдину предстоит еще многое узнать… Быть может, вместе учиться окажется так сладко…

– Хитрая девчонка… Но пусть будет по-твоему. Я помогу тебе. Ведь твоих сил может не хватить в битве против, возможно, самого сильного мага…

– А чего же ты захочешь за эту помощь?

– Джинния, ты задала вопрос, недостойный нашего учителя и твоего мудрого отца. Я ничего не хочу за свою помощь… Я просто хочу помочь….

– И наказать Инсара…

– Да, и наказать Инсара. Далее я ничего не вижу ни для него, ни для меня. Но это уже неважно. Зло, пусть и ненадолго, но будет покарано…

– Прости меня, Алим, я сказала, не подумав. Но мне хочется кое-что сделать для тебя. Быть может, и я могу чем-то тебе помочь?

– Может быть… Скажи, хитрая джинния, а есть ли у матушки Аладдина белая коза?

– Есть… – ответила джинния, явно озадаченная этим вопросом.

– Отлично! Я еще не знаю как, но этому бесхитростному существу предстоит сыграть немалую роль в судьбе Магрибинца. А значит, мне надо как-то оказаться вблизи дома твоего мальчишки…

– Но где ты, Алим? Я могу перенести тебя в дом Аладдина, даже если сейчас ты в далеких полуночных снегах!

– Ну, все не так безнадежно. Я сейчас в Багдаде, на постоялом дворе мавра Искендера… В комнате, окна которой смотрят на полдень. Тебе действительно придется перенести меня. Ибо сам я могу передвигаться лишь с разрешения магрибинца.

– Ну что же, жди меня, добрый друг. Пусть мои силы и невелики, но от сомнительной чести быть советчиком Инсара-мага я постараюсь тебя избавить.

– Тогда не медли, малышка Хусни. И не испугайся того зрелища, что предстанет перед твоим взором.

– О нет, друг мой Алим… С некоторых пор я не боюсь ничего. Жди меня, я сейчас…

Легкий ветерок, которому неоткуда было взяться в окутанном тяжелой сонной одурью городе, ворвался в окно постоялого двора мавра Искендера, разбросал по полу вещи Магрибинца, качнул мундштук драгоценного кальяна, украшенного самоцветами, и умчался прочь, унося в облачном шлейфе тяжелое обсидиановое блюдо, накрытое богато вышитым шелковым платком. А еще через миг это блюдо воцарилось на подоконнике в комнатке Аладдина.

– Отправляйся, малышка Хусни, во дворец. Теперь я оценил силу твоего проклятия. Но она, увы, имеет ограничения. Двойник царевны очень скоро исчезнет, если, конечно, ты не успеешь увести его из дворца.

– Но как же мы пройдем через город?

– Очень просто – разве не могут идти по улице две девушки, закутанные в покрывала? Ведь никто не знает, как именно выглядит царевна Будур, – наоборот, весь город знает, что она скромница и затворница. И потому увести из дворца даже сотню девушек, похожих на наследницу халифа, не составит ни малейшего труда.

Хусни кивнула и легким облачком устремилась в окно.

«Помни еще одно! – уловила она мысленное напутствие Алима. – До заката ты должна успеть покинуть дворец. Ибо твоя магия вскоре развеется, и даже я не смогу ничего сделать. Противостоять черным заклятиям Магрибинца можно, но недолго… Торопись!»

«Жди меня, я скоро!»

– О Аллах справедливый и милосердный! Ну почему ты так суров и молчалив, муж мой?

– Меня удивляют обычаи твоего рода, царевна… Меня удивляет эта странная свадьба… Меня удивляет и то, с какой радостью ты называешь меня своим мужем.

– Но почему? Никогда я не встречала такого сильного, неутомимого и страстного мужчину, никогда не отдавалась такому… Вот потому с удовольствием и называю такого мужчину своим мужем… А обычаи… Что ж, тут ты прав. Меня саму удивило, в какой спешке сыграли свадьбу, и то, с какой радостью отец избавился от меня. Но, полагаю, нам стоит лишь немного подождать… Когда власть окажется в наших руках, мы отпразднуем нашу свадьбу по-настоящему. И никто не помешает нам устроить такие торжества, как нам захочется.

– Даже твой отец, всесильный халиф?

– А кто сказал, что он останется халифом? Я думаю, на троне будет сидеть другой человек…

Долгим удивленным взглядом ответил царевне Инсар-маг. Похоже, совет Алима оказался более чем правильным, и эта женщина впрямь создана для него. Вероятно, дворец и есть последний шаг на его пути к заветной цели – власти без границ и запретов…

– Пойдем, красавица, поторопись… Скоро сядет солнце, и наш путь через город будет долог и тяжел…

Джинния, превратившись в молоденькую девушку, уговаривала ту, что внешне как две капли воды походила на царевну Будур. Та слушалась, словно во сне.

«О повелитель всех джиннов и джинний, великий Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими! Но как же мне заставить ее двигаться хоть чуть быстрее?!» – воскликнула про себя джинния.

И услышала ответ Алима. Ответ, которого не ждала, но который пришелся очень кстати.

«Вспомни свое проклятие, Хусни! Чего ты пожелала для этого двойника?»

«О, благодарю тебя, Алим!»

– Идем скорее, красавица! Поторопимся отомстить тому, кто вызвал к жизни мой гнев и твое несчастное существование!

– Слушаю и повинуюсь, госпожа, – ответила девушка тихо, но решительно. – Мне было бы приятнее, если бы ты называла меня Касас, что значит месть.

– Откуда ты знаешь это слово? – с интересом спросила джинния.

– Я знаю все, что знает тот, кто вызвал к жизни меня, и тот, благодаря чьему проклятию я появилась на свет. Знаю, хотя не понимаю того, что знаю. Но, надеюсь, понимание придет. Иначе моя цель не будет достигнута.

– Что ж, тогда поспешим укрыться в городе, Касас. Там ты сможешь отдохнуть и приготовиться к тому, ради чего создана.

Неприметная калитка в дворцовой стене тихонько открылась, и две девушки, закутанные в плотные покрывала, выскользнули на городскую улицу. Если бы это происходило в любой другой вечер, можно было бы подумать, что неугомонная царевна Будур вместе с верной Сафией вышли прогуляться вечерними улицами Багдада. Но сейчас дворец покинули другие люди… Вернее, двое, лишь выглядевшие людьми. Хусни уводила Касас от Инсара-мага, чтобы он не мог повлиять на нее.

– Скажи мне, добрая госпожа, кто ты и куда мы идем? – обратилась к джиннии Касас. – Я ведь чувствую, что тот, чьей смерти я желаю, все еще здесь, у меня за спиной.

– Это верно. Но люди, милая, считают иначе. Они даже придумали поговорку: «Месть – это блюдо, которое следует подавать холодным». Тебе надо остыть, утишить свой гнев, чтобы сполна насладиться зрелищем смерти своего врага. И не зови меня госпожой. Я Хусни, джинния.

– Да, Хусни. Теперь я буду звать тебя только так.

Ровный голос Касас свидетельствовал о том, что в ней жило лишь одно чувство – покорность. И это очень не нравилось джиннии.

«О друг мой Алим, мне сейчас так нужен твой совет!»

«Тебе, малышка, стоит лишь задать вопрос».

«Скажи, что теперь мне делать с этой несчастной? Вот я увела ее из дворца… Вот она покорно семенит со мной рядом. Никто в целом городе не догадывается, чьего двойника я увлекаю сейчас прочь от дворца, но что будет дальше с этой покорной Касас?»

«Пока ты путешествовала по царским покоям, я здесь немного осмотрелся. Признаюсь, даже подслушал мысли доброй Фатимы, матушки твоего мальчишки Аладдина».

«И что же ты узнал нового?»

«Кое-что интересное, конечно, узнал… Например, о Камне Судьбы и пещере Предзнаменования. Но не это сейчас важно. Важно то, что я узнал о мечтах почтенной Фатимы. Помнишь, что она сказала о Будур и твоей душе?»

«Конечно помню».

«Так быть может, этой мечте легко воплотиться в жизнь? Может быть, тебе самой вселиться в тело мстительницы Касас? Я думаю, что многие ваши мечтания удивительно схожи…»

«О Сулейман-ибн-Дауд, повелитель джиннов! Почему я сама об этом не подумала?! Как все просто! Ведь тогда мы, все трое, получаем то, чего желали! Аладдину, моему юному хозяину, достается красавица, которую он встретил на базаре и с которой желает связать свою судьбу… Я получаю Аладдина, а мстительница Касас делает еще несколько шагов по сладкому пути мести!»

Джинния услышала смешок Алима. В нем смешались удовольствие от того, что Хусни приняла совет своего давнего друга, с не меньшим удовольствием от осознания того, что пустые мечты о мести Черному Магрибинцу наконец перестали быть только мечтами.

«Всегда рад помочь тебе, красавица! Но поспешите, сумерки уже сгущаются. Вскоре одиноким девушкам, даже двум, несладко будет путешествовать по улицам вечернего Багдада!»

Макама двадцать вторая

Вечер опустился на город в тот самый миг, когда за Хусни и ее спутницей закрылась дверь дома доброй Фатимы.

– Наконец ты появилась, Хусни! – в голосе Алима звучало вполне различимое облегчение.

– Я торопилась как могла. Чары над городом сильны, но все же нас два раза пытались остановить какие-то странные люди, которых хочется назвать разбойниками.

– Ну, их можно назвать и разбойниками, и… Но сейчас все же самое время снять чары с города. Боюсь, Инсар может что-то заподозрить… Но разве нам нужно, чтобы он раньше времени узнал о наших планах?

– Повинуюсь, друг мой Алим…

– И только друг… – печально вздохнул тот.

Джинния усмехнулась и легонько провела ладонью по щеке неспящего Алима.

– Дружба – это очень большой дар… И, быть может, самая большая ценность в нашем жестоком и изменчивом мире. Присмотри за нашей гостьей, а я немножко поворожу…

Джинния вышла на середину крошечного садика и встала над ручейком. Если раньше от ее ладоней по всему Багдаду расползались полосы серого тумана, то сейчас она дарила вечернему городу серебристые облачка радости.

Багдад просыпался. Вернее, он приходил в себя после тяжелого колдовского сна. Вновь зашумели улицы, приязненно посмотрели друг на друга успокоившиеся на время соседки, торговцы снова начали расхваливать свой товар, а метельщики и поливальщики улиц опять принялись за дело. Только дворец не пробуждался.

«Быть может, это и мелко, но мне очень хочется отравить тебе брачную ночь, мой бывший муж и теперешний злейший враг!» – подумала джинния.

– Это и в самом деле не делает тебе чести, Хусни… – заметил Алим.

– Пусть, но даже укол маленькой шпильки может быть очень болезненным.

– Быть может… Но я хочу отдохнуть. Не тревожь меня…

В своей загородке заблеяла коза. Приговаривая: «Я слышу тебя, моя красавица!» заспешила к ней Фатима, появился во дворе и сам мастер Салах.

– Фатима, а где Аладдин? – спросил он.

– Я здесь, батюшка… – с листом пергамента перед отцом показался Аладдин. – Я рисовал… Вот это новый узор для драгоценной диадемы… А такое колечко не погнушалась бы надеть на палец и сама царевна.

Мастер с интересом начал рассматривать рисунки сына.

– О Аллах милосердный, – вполголоса пробормотала Фатима, – никогда я еще не видела своего мальчика таким тихим и благовоспитанным. И что с людьми делает любовь!

– А теперь, если батюшка и матушка позволят мне, я удалюсь к себе и еще немного поразмышляю.

– Иди уж, хитрец, – проворчал Салах, не отрывая взгляда от листа пергамента.

Хусни не теряла ни минуты. Вот-вот в свой закуток должен был вернуться Аладдин. Молчаливая Касас присела на подушки – она готова была терпеливо ждать.

«Ну что ж, красавица… А теперь мы сделаем вот так…»

И джинния вплотную приблизилась к девушке, облачным покрывалом окутала ее всю и… стала человеком из плоти и крови… Первые несколько секунд она не могла толком прийти в себя, ощущая ток крови, биение сердца, запахи и звуки, от которых, казалось, отвыкла навсегда. Вот Касас-Хусни встала, сделала несколько неуверенных шагов, пытаясь понять, каково ей жить в новом теле… И осталась очень довольна. Изумительное ощущение новой, полнокровной жизни, пусть и дарованное силами магическими, было необыкновенно сильным и пьяняще прекрасным. Губы девушки расцвели улыбкой… Хусни почувствовала жар на щеках, ощутила, как тяжелые косы оттягивают голову назад, заставляя выпрямить тонкий стан.

Джинния рассматривала руки, затем приподняла подол рубашки, топнула каблуками башмачков, словно примеряя новую обувь.

«О Аллах, как хорошо вновь оказаться живой и настоящей!»

«Но при этом остаться колдуньей», – заметил с ехидцей Алим.

«Отдыхай, мой неспящий друг! Вскоре ты мне еще понадобишься… Все твои знания и твоя мощь еще сослужат службу. А сейчас отдохни. Надеюсь, с мальчишкой я справлюсь и сама!»

В два шага Аладдин преодолел ступеньки, что вели в его «покои». Он распахнул дверь и… остановился как вкопанный. Посреди комнатки стояла она – девушка его грез, прекраснее и желаннее которой не знал он никого в целом мире.

– О Аллах всемилостивый, благодарю тебя!

– Здравствуй, юноша! Вот я и пришла…

– Но ведь это я должен был прийти к твоему отцу…

Девушка усмехнулась и сбросила покрывало с плеч.

Бедняге Хусни очень тяжело давались эти первые минуты. Ей хотелось назвать Аладдина по имени, дать ему коснутся своего лица, подставить губы под первый и такой желанный поцелуй. Но приходилось сдерживаться. Ведь мальчишка уверен, что к нему пришла сама Будур. И не надо раньше времени его в этом разубеждать.

– Я решила, что ты будешь мне рад…

– Аллах милосердный! Да я не прост рад! Я чувствую себя счастливейшим из смертных. Словно я играл в кости по мелочи, а выиграл самый большой алмаз в мире.

– Быть может, так оно и есть… Быть может…

Хусни опустилась на подушки.

– Присядь рядом со мной, юноша. Расскажи мне о себе. Кто ты, о чем мечтаешь?

– О прекраснейшая, у твоих ног самый преданный из твоих рабов. Нет в мире таких слов, чтобы я мог описать свою любовь. Я мечтаю о тебе с того самого дня, как увидел тебя в сумерках у полуденных ворот города… Тогда… – Тут Аладдин запнулся, но лишь опытное ухо Хусни расслышало в его словах досаду и печаль. – …Тогда мне пришлось сопровождать в каменоломни одного… человека. Но я запомнил и твой тонкий стан и твой нежный голос…

– Но я же тебе ни слова не сказала…

– Ты говорила что-то своей служанке…

– И этого оказалось достаточно?

– Да, о моя сладкая греза. Достаточно для того, чтобы понять, что нет в целом мире прекраснее тебя и желаннее тебя…

– Сладкоречивый юноша… Но как зовут тебя?

– Аладдин, сын мастера Салаха.

«Ах, мальчик, как ты еще наивен! Ну как бы смогла придти к тебе сама царевна, если бы не знала заранее ни твоего имени, ни где ты живешь, – печально подумала джинния и тут же одернула себя. – Хусни, дурочка, прекрати! Ведь это же тебе Аладдин признается в нежных чувствах. Ты стала его грезой, воплощенным желанием, единственной во всем мире. Так насладись этим мигом сполна!»

– Аладдин… – проговорила джинния. – Здравствуй, Аладдин, сын мастера Салаха.

– Здравствуй, моя сладкая мечта…

И Аладдин упал перед Хусни на колени.

– Позволь мне поцеловать кончики твоих пальцев, о прекраснейшая из женщин, когда-либо являвшаяся правоверному.

– Сладкоречивый юноша…

Но больше Хусни ничего не успела сказать – Аладдин обнял ее и поцеловал. И был этот поцелуй так сладок и желанен для них обоих, что нескоро еще к ним смогло вернуться дыхание. А здравый смысл, похоже, так и не вернулся к Аладдину.

– Но ведь сегодня глашатаи объявили о твоей свадьбе! Как же ты смогла покинуть дворец, девушка моих снов?

– Ах, Аладдин… Этой свадьбы не хотел никто. Старик, которому я была предназначена в жены, появился на пороге моего дома лишь сегодня. Он суров и страшен, его руки холодны, а душа черна, словно самая черная ночь… Ну разве я могла стать его женой?

– И ты ослушалась повеления своего отца? – в голосе Аладдина зазвучал неподдельный ужас. – Осмелилась ослушаться повеления всесильного халифа?!

– О нет, мой прекрасный Аладдин. Я лишь решила, что если мне суждено сегодня найти того, кто станет спутником всех моих дней, то это будет не какой-то страшный незнакомец, в недобрый час постучавший в дворцовые ворота, а тот единственный, кого я сама выберу себе в мужья. Это ты, мой прекрасный Аладдин…

Голова Аладдина кружилась уже от того, что Будур, девушка его грез, стоит рядом с ним. А этих слов, наполненных сладким ядом лести, хватило, чтобы разум, пусть ненадолго, но покинул его, и ощущал юноша лишь вожделение и жажду.

Он робко обнял джиннию и прижался устами к ее устам полудозволенным поцелуем.

От этого несмелого прикосновения Хусни почувствовала, как на нее накатывает волна удовольствия, вызывая покалывание во всем теле. Это было удивительное ощущение. Такое давно забытое и такое прекрасное… ощущение, связанное с волнующим ожиданием.

«Но Аладдин еще не знал женщины. И, боюсь, может наделать ошибок… Да к тому же таких, что надолго отравят для него страсть…»

Эти мысли вихрем пронеслись в голове Хусни. Но она отмахнулась от них. «Но я же рядом! Я помогу ему! И потом, не будить же неспящего Алима, чтобы он дал Аладдину несколько уроков!»

Губы Аладдина стали так настойчивы, что трезвые мысли покинули головку Хусни через миг после того, как появились.

На полу лежали большие подушки. Не отрываясь от прекрасной девушки, Аладдин опустился на них.

– Не торопись, пылкий юноша!

– О нет, звезда моей жизни, я не тороплюсь. Но и ты не бойся! Я перечитал все трактаты о любви, что только нашлись в этом городе! Я столько раз представлял, как сожму тебя в своих объятиях, что тебе бояться нечего! Эта ночь станет для тебя ночью любви и неги!

Хусни усмехнулась.

– Сладкие и достойные речи! Но я не боюсь. Ведь я же сама пришла к тебе. И теперь мы вместе!

Аладдин нежно гладил девушку. Его пальцы чуть подрагивали. Хусни почувствовала, что он мечтает, но не решается избавить ее от одеяний. Тогда она встала и одним движением плеч сбросила верхнюю темно-лиловую накидку, оставшись лишь в тонкой газовой. Но, увы, для юноши, что увидел на пороге своих «покоев» девушку, о которой мечтал, этого было недостаточно. Вернее было бы сказать, что и тонкий газ покрывала оставался для него столь же нерушимой преградой, как и каменная стена.

«О Аллах, – подумала Хусни, – ну как же ему подсказать, что эта тонкая ткань улетит от одного его прикосновения?!»

И словно услышав эти слова, Аладдин потянул газовую накидку на себя. Покрывало соскользнуло с плеч и головы, оставив Хусни в вышитом кафтане.

– Аллах милосердный, как же ты прекрасна, звезда моих грез! Но как я боюсь прикоснуться к тебе! Боюсь сделать тебе больно!

– Почему, о лучший из мужчин?

– Потому что мои руки привыкли не только к каламу и листу пергамента, но и к горну, где плавится металл. Мои ладони грубы и жестки, они могут ранить твою жемчужно-нежную кожу…

– Не думай о таких пустяках, Аладдин. Постарайся просто делать то, что тебе хочется. И старайся услышать мои желания. И тогда все будет волшебно-прекрасно.

– Аллах милосердный, я буду стараться.

И губы юноши прижались к ладони Хусни, а она уже сейчас чувствовала неукротимое желание, которое загорелось в этом сильном молодом теле. Быть может, джинния, став человеком, не могла читать мысли, но она и так очень хорошо чувствовала все, что сейчас происходило в душе этого удивительного мальчика-мужчины.

Словно подслушав мысли Хусни, Аладдин наконец решился. Не отрываясь от губ своей прекрасной гостьи, он сумел лишить ее и кафтана, и шаровар. Тело джиннии прикрывала теперь лишь тоненькая полупрозрачная рубашка, расшитая шелком.

Куда-то делось и одеяние самого Аладдина. Хусни поразилась тому, как силен этот юноша, как красиво его тело. И еще об одном успела подумать джинния, отдаваясь все более настойчивым ласкам: «Как же не похожи его руки на руки Инсара-мага! Я чувствую его страсть, его желание, его любовь… А в объятиях Инсара я ощущала лишь холод и расчет!»

Страсть захватила и Хусни. Да, теперь она жаждала ласк, которые ей подарит этот пылкий возлюбленный. Казалось, не со страниц книги знакомы были ему ласки, так как он стал учителем и наставником в этой удивительной любовной игре…

Хусни почувствовала, как у нее в груди заломило от желания. Ей хотелось, чтобы ее ласкали, не отпуская ни на миг. Она жаждала новых прикосновений Аладдина. Жаждала так, будто всегда знала это пылкое тело.

Аладдин легонько взял девушку за плечи, помог ей выпрямиться, удобнее усадил среди горы подушек. Она прижалась к нему всем телом, но затем отстранилась, давая ему возможность ласкать ее. Его руки все настойчивее гладили тело девушки, а уста становились все требовательнее и жарче.

И вот она заметила изменения в себе самой. Ее тело напряглось, внизу живота появились жар и легкое покалывание. Теперь она чувствовала, что предназначена именно этому мужчине.

Хусни подняла руки и положила их на плечи Аладдина. От этого прикосновения он вздрогнул, но тут же прижался к джиннии, глубоко вдыхая аромат ее волос и тихо постанывая от страсти, которая разгоралась и в его чреслах.

Эти негромкие звуки заставили джиннию трепетать. Она почувствовала, как внизу живота все сжалось, и невольно резко выдохнула.

– Не бойся, моя звезда, – проговорил Аладдин, слегка нажимая на плечи Хусни и заставляя ту откинуться на подушки.

Да, некогда Хусни была мужней женой, считала себя женщиной опытной и страстной. Но сейчас ласки этого удивительного юноши показали ей, что она куда менее опытна, чем он, знавший об искусстве любви лишь из книг. Ибо его направляла сейчас чистая любовь – лучший учитель, какого только может пожелать человек.

Хусни чувствовала: Аладдин сильно напряжен. Она знала, что он мечтает о миге соединения и его останавливает лишь страх причинить ей боль.

Чтобы показать, что она не боится, Хусни сбросила рубашку и протянула к Аладдину руки.

– Иди ко мне, прекрасный Аладдин! И ничего не бойся, нам поможет любовь.

Но еще несколько долгих мгновений он не решался взять ее руки в свои, лишь пожирал глазами совершенное тело своей возлюбленной. Ей хотелось прикоснуться к нему, чтобы облегчить его страдания юноши. Она знала, что ему очень больно, потому что сама испытывала боль. Но эту боль можно было преодолеть лишь сообща. И наконец он решился.

Прохладный воздух был не в силах остудить разгоряченную кожу девушки, а пальцы Аладдина, наконец охватившие ее плечи, обожгли неиспытанным, немыслимым желанием.

Хусни застонала от удовольствия, когда руки Аладдина с плеч опустились ей на грудь. Склонившись, юноша начал целовать ее шею, опускаясь вслед за руками все ниже. Голова Хусни кружилась, и ей пришлось схватить Аладдина за плечи, чтобы ощутить хоть что-то устойчивое в этом мире.

Это было просто божественно! Хусни откинулась на спину, слегка раскачиваясь и пытаясь запомнить сладостные мгновения. Она испытывала невероятное блаженство, когда руки Аладдина скользили по ее телу, словно по гладкому шелку, а жесткие волоски на его груди слегка покалывали ее перси. Он прижал ее к себе и некоторое время не отпускал, чтобы она привыкла к нему.

– Теперь ты моя навсегда!

Аладдин вновь склонил к ней голову и поцеловал ее в шею, нежно накрыв руками ее груди.

Она расслабилась. Иначе и быть не могло. Он действовал умело и чувствовал, как следует прикасаться к женщине, чтобы доставить ей удовольствие.

Ей показалось, что она теряет рассудок. Его руки ласкали ее живот, обвивали талию и прижимались к бедрам. Это ощущение было невероятным, оно переполняло ее. Чувствуя слабость в коленях, она даже всхлипнула. Хусни загоралась от каждого прикосновения Аладдина и не заметила, что лежит теперь на боку, а разгоряченное тело юноши прижимается к ней сзади. Он целовал ей спину, одной рукой лаская живот, а другой поглаживая внутреннюю поверхность бедер.

Ноги Хусни напряглись от ощущений, которые пронзали ее тело. Она услышала, как дыхание шумно вырывается из ее груди, и обернулась к возлюбленному. Аладдин стоял на коленях у ее ног.

– Повернись, звезда моя! Я никогда не видел еще такой удивительной красоты! И хочу насладиться каждым мигом, что ты даришь мне!

Хусни послушалась, удивляясь тому, какое наслаждение, оказывается, может скрывать в себе такое послушание.

Он целовал ей лодыжки, гладил изнутри ее бедра, а ладони скользили все выше. Каждое его прикосновение вызывало у Хусни новый стон счастья.

Она провела языком по пересохшим губам. Вот сейчас она откроется ему вся, будет принадлежать ему всецело…

Аладдин поднял голову и счастливо улыбнулся ей:

– Я читал, что мужчинам нравится запах страсти, который дарит возлюбленная! Это неправда. Этот запах не нравится! Он пьянит, от него кружится голова. Позволишь ли ты мне, прекраснейшая, ласкать тебя так, как этого хочется мне?

– Я вся твоя, мой Аладдин! – произнесла Хусни, удивляясь себе сама.

Это было чистой правдой, а ощущения, что кружили ей сейчас голову, она могла назвать только волшебными.

Одной рукой Аладдин прикоснулся к ее бедру, сжав его пальцами, а другой достиг места между ее ног и стал ласкать влажные складки. Тело Хусни невольно дернулось, сачала она метнулась вперед, стремясь слиться с возлюбленным, затем стыдливо отпрянула. Но Аладдин удержал ее, продолжая ласкать ее возбужденную плоть.

Большими пальцами рук он скользнул внутрь ее тела и тихо сказал:

– Отдайся моим рукам, любимая.

Хусни выгнула спину и судорожно втянула воздух, но не метнулась назад. Она наслаждалась этим вторжением, чувствуя, как нарастает острота ощущений. Он продолжал открывать ее еще больше. И внезапно сознание девушки прорезала молния, но Аладдин не отпускал ее. Он продолжал ласкать ее и по-прежнему прикасался к ней так, как она даже мечтать не могла.

Это было невероятно!

Аладдин скользнул к тому месту, где рождалась молния. Он начал играть с ним, и одно острое ощущение стало сменяться другим. Хусни, не в силах сдерживаться, закричала.

И в это мгновение в глазах Аладдина зажглось торжество.

– Настал миг, звезда моя. Ты готова?

– О да, любимый! – на полувздохе едва смогла ответить Хусни.

И Аладдин соединился с ней. Ничто в мире не могло быть слаще и прекраснее этого мгновения и тех ощущений, что подарил ей этот удивительный, с виду совсем робкий юноша. Он начал двигаться спокойно и размеренно, и лишь тяжелое дыхание выдавало его напряжение.

В какой-то миг тело Хусни снова выгнулось, требуя чего-то большего. Охваченная необыкновенным, небывалым чувством, Хусни вдруг задрожала и стала раскачиваться вперед-назад. Откинув голову, она застонала от счастья. Рассудок больше не повиновался ей.

Вдруг все вокруг разбилось вдребезги и стало темно.

Нет, не такой представлял себе Инсар-маг первую брачную ночь. Та страсть, с какой Будур отдалась ему днем, стоило им лишь перешагнуть порог покоев, позволяла надеяться на необыкновенные, воистину колдовские ощущения.

Но, увы, Будур словно подменили. Сказав, что вовсе не отца видит она восседающим на троне, царевна внезапно будто заскучала. Никакие нежности, что шептал ей Магрибинец на ушко во время брачного пира, не радовали ее. Инсар-маг даже не был уверен, что царевна слышит его. Чем темнее становилась ночь, тем больше печалились гости. Наконец новобрачные оказались в своих покоях.

Но Будур оставалась вялой и сонной. Ее сил хватило лишь на то, чтобы пробормотать:

– Я так хочу спать, муж мой…

На страстный поцелуй Инсара она едва смогла ответить. И через несколько мгновений спала на ложе, усыпанном лепестками роз, как того требовал древний обряд.

«Алим, мой неспящий друг, ты об этом меня не предупреждал! Что же такое произошло с моей женой?»

Но Алим молчал. Инсар-маг этому не удивился. Собственно, он и не ожидал ответа. Он попытался встряхнуть Будур, но она бессильной куклой повисла у него на руках. Не дали никакого результата и ласки, которыми Магрибинец хотел разбудить жену.

Тогда маг попытался вызвать грозу, чтобы гром разбудил царевну. Но все было тщетно. Будур крепко спала, и никакая ворожба не могла вывести ее из этого состояния.

«Хусни, подлая тварь! Это твои проделки! Я узнаю твою руку! Но ты не сможешь помешать мне добиться своей цели! Я уже стал зятем всесильного халифа. Вскоре я взойду и на трон. И тогда моя цель будет лишь на расстоянии одного лишь шага!»

«Ах, несчастный Магрибинец… – казалось, ответил ему ночной ветерок, – быть может, ты все же пожалеешь о том миге, когда возжаждал своей великой цели…»

Не смог узнать этот голос Инсар-маг… Возможно, если бы понял, кто произнес эти странные слова, то попытался бы что-то исправить. Но сейчас Магрибинец был настолько зол, что его трезвый и холодный ум оцепенел, и ничто не могло удержать сына магрибской земли от страшных ошибок. Он немало совершил их в прошлом, но это не оградило его от совершения новых ошибок.

Макама двадцать третья

Каким разным может быть утро одного и того же дня для разных людей! Аладдин, сын мастера Салаха, проснулся легко, словно вовсе и не спал в эту ночь. Сказать по правде, спал он и в самом деле мало. Первые объятия, которые ему подарила девушка его грез, были только началом ночи наслаждений, и лишь рассвет заставил влюбленных оторваться друг от друга. И вот теперь Аладдин рассматривал старый корявый карагач, что рос прямо у окна, так, словно перед ним было никогда не виданное заморское диво. И ему казалось, что только для него одного поют птицы. Пожалуй, никогда так остро Аладдин не ощущал радость жизни, ее пьяняще-сладкий вкус.

Рядом тихонько пошевелилась та, что сотворила нового Аладдина.

– Доброе утро, моя красавица!

– Здравствуй, свет моих очей…

– Какое чудесное утро, правда? Посмотри, как радостно сияет солнце! Послушай, вот заблеяла Беляночка. Значит, скоро матушка позовет нас есть вкуснейшие в мире лепешки…

– Да, мой прекрасный Аладдин. Никогда еще за всю свою жизнь не просыпалась я такой счастливой!

И это была чистая правда. Даже тогда, когда Хусни еще была человеком, не удавалось ей увидеть такое чудесное утро. Казалось, впервые солнечные лучи так нежно согревают, лепешки так непередаваемо ароматны, а тело мужчины рядом так прекрасно и желанно.

– Я принесу тебе воды для омовения.

Ласково коснувшись щеки Хусни губами, Аладдин поспешил вниз.

«Но что скажет добрейшая Фатима, когда увидит меня? Меня в обличии Будур… Хотя вряд ли все жители города знают царевну в лицо. Но все же… Боюсь, Аладдину придется несладко, когда родители узнают, что он привел девушку к себе домой. Еще подумают, что я одна из иноземок, что живут в веселом квартале…»

«О Аллах, – услышала Хусни голос Алима, – но женщиной стала только половина тебя. Ты же еще и колдунья… Попытайся немножко поворожить… Стань невидимой, в конце концов…»

– Нет, мой мудрый друг Алим, – вслух ответила ему джинния. – Это недостойно и может обидеть Аладдина. Мы оба будем держать ответ перед его родителями, а я не буду отводить глаза двум достойнейшим людям, что воспитали такого хорошего сына.

– Тебе виднее, малышка, – тоже вслух произнес Алим, но джинния почему-то была уверена, что его голос слышен только ей.

– Я все же кое-что придумала… Вернее, вспомнила…

– Что бы ты ни придумала, знай: я на твоей стороне и всегда помогу тебе. А мальчишка и в самом деле хорош. У него чистая душа и благороднейшее сердце. Он станет великим мастером и неплохим мужем. А какие еще достоинства нужны человеку?

– Ну, есть же еще я, мои магические силы… Я помогу ему. И, знаешь, друг мой, я искренне рада, что ты меня понял…

Хусни услышала смешок Алима.

– Я же сказал, что всегда буду на твоей стороне. Но теперь, малышка-джинния, я вижу впереди не одну лишь темноту черных магических глубин. Мне открылись и светлые страницы твоего будущего. И, что особенно меня радует, моего будущего тоже. Конечно, мое существование сейчас никто не назовет обычным, но… Но я так привык жить, наблюдать жизнь и давать советы. И потому будь спокойна. Пока ты будешь нуждаться в моих подсказках, ты всегда сможешь их получить.

– Ну что ж, друг мой, да будет так! А теперь я должна приготовиться к встрече с моими… моими новыми родственниками. И поверь, Алим, никогда я еще так не волновалась, как сейчас.

– Не бойся, малышка, они отличные люди. И к тому же совсем молодые… Куда моложе меня или Инсара.

– Тем лучше…

Хусни спустилась во дворик. На низеньком столике уже исходили головокружительным ароматом свежие лепешки, белело молоко в расписных пиалах. А Фатима и Салах с немым вопросом воззрились на девушку, которой неоткуда было взяться в их доме. Аладдин заговорил первым:

– Матушка, отец. Это Будур… Я мечтаю о том дне, когда вы позволите мне назвать ее своей женой…

– О Аллах милосердный! Как мог ты привести эту девку сюда? Что теперь скажут соседи? И почему она осмелилась уйти от родителей? – запричитала Фатима.

Салах, как и любой мужчина, реагировал более хладнокровно.

– Как, ты говоришь, зовут эту девушку?

– Будур, отец.

– Будур? Как нашу царевну?

– Это и есть наша царевна! Она сбежала ко мне от старика, которому ее прочили в жены.

– О всемилостивый Аллах, спаси нас и помилуй! – теперь простонал Салах.

– Но что с вами, мама, отец? Это же моя любимая! Я мечтаю взять ее в жены по законам шариата. Я люблю ее. И она любит меня…

– Не пройдет и часа, как обо всем станет известно гулям-дари! Твою Будур вернут в царские покои, а нас всех отведут в зиндан!

Аладдин озадаченно смотрел на отца и мать. Тогда Хусни тихонько вышла вперед и проговорила:

– Позволь мне сказать твоим почтенным родителям несколько слов, о звезда моего сердца.

Фатима чуть вздрогнула, услышав знакомый голос, лицо ее просветлело, но мастер Салах по-прежнему смотрел на девушку с ужасом.

– Добрейшая Фатима, вспомни, как ты вчера сказала что-то о теле и душе. Твое пожелание сбылось…

Фатима ахнула, прижав пальцы к губам. Джинния сделала еще два шага вперед.

– Что мне сделать, чтобы ты поверила мне?

Фатима смотрела на девушку, не мигая.

– О, вот она, моя красавица, – с нежностью проговорила Хусни, взяв из ниши старую медную лампу.

Увидев это, Фатима едва не лишилась чувств. Но уже через миг к ней вернулся здравый смысл.

– Малышка, так это ты?! У тебя все получилось?

– Да, дорогая моя матушка, это я. Получилось у меня еще не все. Но я постараюсь…

Фатима со слезами обняла джиннию.

– Что происходит в моем доме?! – в гневе вскричал мастер Салах. – Фатима, почему ты обнимаешь царевну и называешь ее доченькой? Почему все вокруг все знают, а я не ведаю ни о чем?

– О Аллах, помолчи, муж мой! Дай мне хоть раз в жизни порадоваться за нашего сыночка и… И еще одного хорошего человека!

От таких непривычных слов своей жены мастер Салах замолчал. В недоумении слушал мать и Аладдин, но у него хватило ума порадоваться про себя тому, что мать не стала кричать на него и его любимую.

– Матушка, так ты знакома с моей прекрасной грезой?

Фатима улыбнулась и погладила Хусни по щеке.

– Да, мой мальчик. Знакома и очень хочу ей помочь.

– Но разве ей нужна помощь?

– Негодный мальчишка, не спорь с матерью!

Это, к удивлению Фатимы, сказал Салах.

– Твоя мать – самая умная женщина. Она всегда знает, что делает! Слушайся ее во всем и не перечь! – добавил он.

– Да, батюшка. Как скажешь, матушка!

И Аладдин уткнулся в пиалу с молоком.

«О Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими, здесь без магии не обошлось! Это ты мне помогаешь, Алим?»

«О чем ты, малышка? Я только подслушивал ваш разговор. Подслушивал, чтобы вмешаться, если понадобится. Но я ничего не успел сделать… И знаешь, я открою тебе еще одну тайну. Люди порой такие непредсказуемые существа…»

«О да, это мне хорошо известно!»

«Ну а если известно, насладись мигом покоя в этом добром доме. Ведь тебя ждет еще и схватка с Инсаром-магом».

Хусни присела рядом в Аладдином, взяла в руки пиалу и коснулась губами молока.

– Ах, добрая матушка, как же это вкусно! Никогда в своей жизни не ела я ничего вкуснее этих лепешек!

– Ты мне льстишь, доченька… – с лукавой улыбкой ответила Фатима.

Любовь и доверие золотым куполом объяли в этот утренний час дом мастера Салаха. И пусть ненадолго, но здесь воцарились мир и покой. Самые драгоценные вещи, которые так нужны тому, кто должен накопить силы, чтобы победить в схватке с самым сильным, быть может, магом, какого рождала на свет черная земля Магриба.

Перед покоями царевны и ее мужа раздались тяжелые шаги. Вскоре двери распахнулись и посреди приемной залы замерли четверо стражников. Рослые и сильные, они охраняли сухопарого визиря, который не рад был тому, что именно он сейчас был устами и разумом халифа Хазима Великого.

– Великий халиф, да хранит его небесный свод, ждет Инсара Магрибинца в своих покоях после утреннего намаза. Царевну Будур великий халиф просит подождать мужа в саду.

«О Аллах, о чем же будет говорить халиф с этим страшным пришельцем? – думал визирь, поспешно покидая покои дочери Хазима Великого. – И почему он не хочет, чтобы при этом разговоре присутствовала царевна?»

Когда из коридоров дворца визирь попал в привычно шумный диван, он немного успокоился.

«Какой счастливый этот час для меня! Ведь мне не надо присутствовать при этом разговоре, о чем бы ни хотел беседовать халиф с Магрибинцем наедине!»

– Муж мой, почему тебя зовет отец?

– Я этого не знаю, прекраснейшая. Думаю, он желает сообщить мне нечто важное.

– Но почему отсылает меня?

– Вскоре я узнаю и это. И, полагаю, я смогу рассказать тебе обо всем.

– Тогда я буду ждать тебя в саду. Как того желает мой великий батюшка, – последнюю фразу Будур произнесла со всем ядом, какой только могла добавить в свой голос.

– Мы пригласили тебя, муж нашей дочери, Инсар Магибинец, чтобы сообщить весьма неприятное известие… – начал свою речь Хазим Великий. Начал и перебил себя сам. – Отличная фраза. Повелеваем, чтобы теперь так начинались все серьезные разговоры в нашем диване!

– Да будет так, – прошептал старший советник, который, повинуясь воле халифа, скрывался в этот час за тяжелым гобеленом, привезенным из далеких полуночных земель.

– Слушаю тебя, великий халиф! – чуть поклонился Магрибинец. Чувство собственного достоинства не позволило ему кланяться ниже человеку, которого он уже приговорил и считал почти покойником.

– Это будет очень тяжелый разговор двух мужчин. Смирись с тем, что мы скажем тебе. Смирись и постарайся исправить то, что не смогли исправить мы…

«О халиф, за этим дело не станет! Как только я воцарюсь здесь, я сразу же исправлю все, что ты не смог привести в порядок! Поверь, я жду этого мига с огромной радостью!»

Но вслух Инсар-маг ничего не сказал. Лишь чуть согласно наклонил голову.

– Повелеваем тебе: садись!

Инсар-маг опустился на подушки, что в несколько слоев укрывали помост перед царским троном.

– Итак, зять наш… Ты уже понял, что оказался мужем нашей дочери случайно. Это так. Замужество стало для царевны наказанием за те многочисленные безрассудные поступки, которые она успела совершить за последние годы. Увы, Будур выросла своенравной, не достойной имени наследницы царского престола. Боюсь, ты уже знаешь и то, что до тебя она познала многих мужчин. Были среди них и те, что служил нашему величеству. Были и жители великого Багдада. Ибо не только во дворце находила Будур жертв своей невероятной красы. Когда поняли мы, что увещевать нашу дочь бессмысленно, решили, что она должна выйти замуж.

– Понимаю тебя, великий халиф…

– Увы, боимся, что не понимаешь… Опасаемся мы также, что замужество не сделает Будур ни более благородной, ни более здравомыслящей, ни даже более осмотрительной. Ибо душа этой девушки черства и лишена стыда и благородства.

– Чего же ты хочешь от меня, о великий халиф?

– Мы желаем, чтобы ты усмирил своенравную Будур. Можешь запирать ее в покоях, привязывать к ложу… Но приказываем тебе: сделай так, чтобы отныне дочь наша Будур вела себя как дочь знатного рода, а не как девица из веселого дома или жадная до телесных радостей иноземка!

– Повинуюсь, великий халиф!

И снова покорно склонил голову Магрибинец. Он решил не спорить с халифом, не пытаться ему рассказать о тех проделках дочери, о которых халиф еще не знал.

– А теперь иди, наш зять, муж нашей дочери! Повелеваю: ни слова из этого разговора не должно достигнуть ушей царевны!

– Слушаю и повинуюсь! – проговорил Магрибинец, покидая царские покои.

«Конечно, великий халиф, я не расскажу ничего твоей дочери! Да и зачем? Ведь это заставит ее избавиться от тебя еще быстрее, хотя она уже и так готова предать тебя… Мне же спешка не нужна. До моей цели стались считанные шаги, и я не могу пока позволить себе тратить время и силы на ерунду. Вот когда я увижу свою великую цель… О-о-о! Тогда ни ты, премудрый и велеречивый халиф, ни ты, моя жена, недостойная царевна Будур, не будете мне нужны!»

Гулкими, почти пустыми в этот час коридорами Магрибинец возвращался в покои, которые делил с царевной Будур. На полдороге он остановился и подумал, что ему неплохо было бы ненадолго вновь оказаться в своей комнатке на постоялом дворе Искеднера. Неплохо было бы посоветоваться с неспящим Алимом, неплохо было бы забрать кое-какие мелочи из тех, без которых не мыслит свое существование ни один настоящий колдун. Но где же искать выход? Ведь коридоры дворца слагались в настоящий лабиринт, и без проводника выйти отсюда было почти невозможно. Но Инсар-маг решил не сдаваться. Он дошел до поперечного коридора и повернул. Вдалеке видны были распахнутые двери, за которыми суетились люди и слышались громкие голоса.

«Быть может, кто-то подскажет мне дорогу?» – подумал Инсар-маг, но тут же одернул себя. Ведь теперь не просто любопытствующий странник бродит по дворцовым коридорам. Теперь из своих покоев вышел сам царский зять! И он имеет право не просить, а требовать…

Вот до раскрытой двери осталось всего несколько шагов… Но тут прямо перед Магрибинцем появился стражник. Алебарда его парадно блестела, но видно было, что она заточена всерьез.

– Дорогу царскому зятю! – сурово проговорил Инсар-маг.

– Сюда тебе дороги нет, незнакомец!

– Я требую, чтобы ты пропустил меня!

– Нет! Сюда могут войти лишь хранители знаний. Не дело отвлекать серьезных людей пустой болтовней. Прочь!

И алебарда опустилась чуть ниже, едва не оцарапав Магрибинцу его длинный, изогнутый, словно у коршуна, нос.

Инсар-маг глубоко вдохнул, чтобы потребовать почтительного отношения к зятю халифа. Но в это мгновение рядом задребезжал тихий старческий голос.

– Он не пропустит тебя, гость! Сюда действительно могут войти лишь посвященные…

– Но я зять самого халифа, муж царевны Будур! И не гость я здесь, а…

– Хе-хе-хе… Муж царевны… О да, все стены дворца тоже слышали весть о том, что Хазиму наконец удалось сбросить со своих плеч эту непосильную ношу…

Магрибинец слушал сухонького старичка с отвращением. Его, великого мага, зятя всесильного халифа, назвали гостем! Но не успел Инсар-маг хоть слово произнести, как старичок продолжил:

– И каково быть мужем этой похотливой кошечки? Я-то уже старик, но, говорят, она не пропустила ни одного смазливого парня из мамлюков… Ходили слухи, что и мудрецы дивана познали ласки нашей царевны… И вот теперь появился муж… Хе-хе-хе…

– Поди прочь, мерзкий старик!

– Эй, стража! Отведите этого наглеца в его покои! Пусть он знает свое место!

Из-за поворота коридора появились двое мамлюков. Холодный блеск сабель лучше всяких слов говорил о серьезности их полномочий.

– Вернись в свои покои, незнакомец! – пробурчал стражник постарше. – Вернись сам, иначе нам придется выполнить приказ старшего советника и доставить тебя туда силой.

Не мог же Инсар-маг признаться, что заблудился в лабиринте ходов и коридоров и просто ищет выход из дворца! И пришлось Магрибинцу повернуть назад.

– Проводите его до покоев царевны! И не спускайте с него глаз! – прокричал старик вслед.

– Следуй за нами, чужестранец, – проговорил стражник. – И не гневи советника! Его слово священно для дворцовой стражи уже многие десятки лет!

Почти налетая на стражника, идущего впереди, и спиной ощущая холод остро наточенной сабли, Магрибинец возвращался в «свои» покои. На лице его не дрогнул ни один мускул, но внутри все кипело.

«Да как смели они приказывать мне! Мне, величайшему из магов мира! Мне, которому до великой цели – власти над всем сущим – осталось лишь несколько шагов! Недостойные собаки! Вас я уничтожу первыми!»

Возле покоев царевны стражники остановились.

– Да пребудет с тобой благость Аллаха милосердного и всемилостивого! – проговорил старшина мамлюков, одновременно открывая тяжелые створки дверей.

Магрибинец, не глядя на него, вошел внутрь и спиной почувствовал ток воздуха – двери за ним закрылись. Он снова оказался пленником «своих» покоев.

– Недостойные псы! Нет такой муки, какой я не подвергну вас! За это мое унижение вы познаете всю боль мира! – закричал Инсар-маг.

Макама двадцать четвертая

– Почему ты кричишь, о мой муж? Что случилось? – из дальней комнаты выскользнула Будур, на ходу запахивая узорный кафтан и делая вид, что она только что проснулась.

Гнев Магрибинца был так силен, что он не заметил маневров царевны. Та же увлекала его в комнату подальше от той, из которой только что появилась.

– Эти поганые псы привели меня сюда так, как ведут последнего вора в зиндан!

– О Аллах, бедный мой муж! – в притворном сочувствии качала головой Будур, краем глаза наблюдая за тем, что происходит у мужа за спиной.

Неспящий Алим, который следил и за Магрибинцем, и за его женой, только усмехнулся, увидев эту картину.

Гордый, клокочущий гневом Инсар-маг один за другим поглощал спелые персики, невидяще глядя в окно, а за его спиной крался к выходу Икрам-мудрец, на ходу приводя одежду в порядок.

«О Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими! Как же будет смеяться малютка Хусни, когда я расскажу ей об этом!» – не без злорадства подумал неспящий Алим.

От своих мрачных мыслей Черный Магрибинец очнулся в тот самый миг, когда за мудрецом Икрамом тихо затворились двери.

– Почему ты не дождалась меня в саду, царевна? Я вынужден был искать тебя и забрел в какое-то странное место, откуда меня выдворил столетний старец!

– О Аллах! Значит, в поисках меня ты обошел весь дворец и оказался у входа в библиотеку дивана?!

– Да, жена, по твоей милости меня, словно мальчишку, с саблями наголо вели по коридорам дворца!

«О да, Инсар, ты всегда был изворотлив! Но собственную глупость превратить в чужую вину… Отлично, ты становишься настоящим царедворцем – хитрым и лживым…»

– По моей милости? – глаза Будур недобро заблестели. – Но каким же надо быть разиней, чтобы не найти вход в сад, а потому скитаться дворцовыми коридорами как призрак! Неужели ты, о мой муж, не мог додуматься спросить дорогу?

– Но ведь тебя же все равно не было в саду! Какой смысл мне было спрашивать кого-то?

– Я-то как раз была в саду! И вообще, я выполняю все повеления мужчин, которых люблю. Ты пошел к отцу, а я долго бродила по дорожкам сада, дожидаясь своего муженька, чтобы узнать, почему отец желал немедленно видеть тебя.

– Великий халиф Хазим хотел… хотел посоветоваться со мной о деле государственной важности. – Магрибинец вовремя вспомнил, что решил не говорить царевне о предостережении халифа.

«О да-а… – буркнул Алим так, чтобы Магрибинец мог его услышать. – Именно этого и хотел несчастный халиф».

«Молчи, глупец, – отвечал Инсар-маг. – Молчи и слушай, если не можешь не слушать. Именно сейчас, когда мне как никогда ранее нужна помощь, чтобы достигнуть нашей великой цели, ты предаешь меня! Да еще и эта дурочка, моя жена, о похождениях которой, оказывается, знают во дворце все, от халифа до последнего слуги на кухне…»

«Эта глупышка, похоже, решила устроить тебе сцену, чтобы прикрыть какой-то очередной свой грешок. Будь выше этого. Тебе ведь все равно, что думают о твоей жене!»

«Нет, мне отнюдь не все равно! Эта грязная тварь может помешать мне, стать обузой! Вместо того чтобы получить желанную власть, я должен буду следить за ней, словно евнух за последней из наложниц!»

«Но ведь для того тебя и назвали мужем! Для того тебя и приглашал к себе халиф!.. Открой глаза, Инсар! Тебя использовали так, как обычно ты используешь других. Тебя поманили сладостью власти в обмен на то, что теперь ты до конца дней будешь сторожевым псом при собственной ветреной жене!»

«Молчи, несчастный. С этой ничтожной я разберусь сам. А ты, если не можешь удалиться совсем, просто смотри и запоминай, как совершает последние шаги к великой цели самый сильный из колдунов!»

«Как скажешь, Инсар. Я могу и замолчать. Но боюсь, ты не услышишь голос разума, даже если я буду кричать, словно муэдзин на минарете!»

Этот безмолвный разговор занял всего несколько мгновений. Именно тех мгновений, которых хватило Будур, чтобы прийти в себя.

– О деле государственной важности? – насмешливо переспросила она. – Хотелось бы мне знать, о каком именно…

– Пока это великая тайна, – ответил Магрибинец.

Наконец он оторвался от созерцания высоких облаков за окном и обратил взор на жену. Одежда Будур была в полном порядке. А вот волосы царевны, которые она с утра так старательно укладывала в две толстые косы, были растрепаны и несколько непокорных прядей вились у висков, словно дикий виноград. Глаза царевны горели уже знакомым Магрибинцу лихорадочным блеском – именно так смотрела на него царевна после первых жарких ласк. Смотрела одновременно и жаждуще, и оценивающе. И губы… Обычно бледные губы Будур сейчас припухли и горели. Горели бесчисленными поцелуями, которые, как только сейчас понял Магрибинец, царевна дарила другому. И где?! Здесь, в покоях, которые маг уже хотел назвать своими.

«Жалкая тварь! – подумал маг. – Неужели Алим вновь оказался прав и только стражем своей дочери видит меня великий халиф?»

– А мне почему-то кажется, – слишком проницательно смотрела на мужа Будур, – что вовсе не для серьезных государственных разговоров позвал тебя отец…

– О чем ты, женщина?

– О том, что никаких тайн нашей страны мой отец раскрывать тебе не собирался и не собирается. Я думаю, что отец позвал тебя лишь для того, чтобы оклеветать меня… Чтобы назвать несчастную свою дочь низкой и недостойной тварью. И предупредить тебя о том, что я, как ему чудится, не пропускаю ни одного мужчины!

Как всякой женщине, Будур очень легко было поверить в собственные слова. И теперь она свято верила в то, что она лишь облыжно обвиненная жертва чьей-то высокой игры.

– Но разве это не так? Ты отшельницей ждала моего появления? И ни разу не разочаровала своего мудрого отца, прельстившись красотой иноземца-мамлюка или разумом мудреца?

Вот этого говорить не следовало. Инсар-маг, быть может, и был самым умелым среди магов, однако опытным мужчиной он не был. Не знал он, что нельзя злить жену, нельзя задавать вопросы, ответить на которые она может, только соврав.

Глаза Будур вспыхнули злым пламенем.

– Так значит, я права! – А вот Будур прекрасно знала, что лучший способ защиты – это нападение. – Значит, отец вызвал тебя только для того, чтобы раскрыть глаза! Значит, он велел следить за мной… Значит, о муж мой, – и в голосе Будур зазвучало презрение, – он приставил тебя ко мне, словно сторожевого пса… Достойнейший чин для мужчины – быть ревнителем благонравия собственной жены! Черный пес! Так следи же за мной! Я не смирю своего нрава и перед сотней таких, как ты!

«Да она настоящая ведьма! – подумал Инсар-маг, невольно любуясь пылающим лицом царевны. – Увы, опять прав оказался недостойный Алим. Следует признать, что только такая женщина и может быть моей союзницей. Только ей по плечу будет бремя власти над сущим. Так пусть же она разделит его со мной!»

– О прекрасная жена моя! – тихим и сладким, словно мед, голосом заговорил Инсар-маг. – Я вовсе не собираюсь блюсти твое благонравие. Скажу тебе по чести, твоя пылкость, страстность, любовь к жизни очаровали меня с первого же мига, как только я тебя увидел…

От этих слов царевна замерла. Она ожидала чего угодно, но только не этого…

– Скажу тебе больше, мне претит недостойное поведение многих мужчин, пытающихся стать хозяевами своих жен. Это жалкие трусы, не имеющие ни капли уважения ни к себе, ни к той, которой самой судьбой предназначено быть частью его жизни. Более того, я прошу тебя не смирять своего нрава, оставаться такой же пылкой, сильной и бесконечно прекрасной, как в этот миг!

Царевна слушала Инсара-мага, приоткрыв рот. А неспящий Алим, спрятавшись так, что Магрибинец не мог ощутить его присутствия, с удовольствием наблюдал, как эти двое пытаются затянуть друг друга в черную пропасть безжалостной, не ведающей пощады судьбы. И это им обоим удается! Теперь уже Будур верила каждому слову мага. Но, что самое удивительное, и Магрибинец уже почти верил каждому своему слову.

Инсар-маг тем временем продолжал:

– И еще одно. Что бы ни говорил мне твой отец – это лишь слова. Я отнюдь не глуп и прекрасно знаю, как мне следует поступать. Конечно, я не стану рассказывать тебе, о чем говорили мы с твоим отцом, великим халифом. Не стану, ибо я дал ему слово. А слово сына магрибской земли нерушимо. Но, прекраснейшая, поверь – тебе опасаться нечего. И я для тебя всегда буду не надсмотрщиком, а защитником. Не карой, а лаской, не суровым судьей, а нежным другом.

– О Аллах, прости меня, муж мой, – только и смогла пробормотать ошеломленная Будур…

– И ты прости меня, прекрасная царевна. Прости, что не рассказал тебе этого сразу, как только появился.

Будур упала на колени и попыталась поцеловать руку Магрибинца. Тот ласково наклонился к ней, поднял и посадил на ложе рядом с собой.

– Моя прекрасная жена, я хочу открыть тебе тайну всех тайн! Она так страшна, что я не попрошу у тебя никаких клятв. Узнав все, что знаю я, ты сама поймешь: твою жизнь спасет лишь молчание. Слушай же, Будур!

Магрибинец встал и начал медленно прохаживаться перед царевной.

– Я величайший колдун из тех, кого только рождала прекрасная земля Магриба. Много лет назад в самых тайных книгах я прочитал, что есть в этом мире великая цель – власть над всем сущим, от червяка до великана, от звезды до ее отражения в морских водах, от ничтожнейшей капли, какой не напоить даже муравья, до кипящих лавой вулканов, которые могут поглотить все живое… И я возжаждал этой власти. Но в тех же старых книгах я прочитал и то, что путь к этой власти неимоверно тяжел, что лишь великому чародею под силу преодолеть этот путь. И я начал восхождение к цели, которая тогда казалась недостижимой.

– О Аллах милосердный! – пробормотала царевна, не зная, верить этим словам или нет, считать, что ее муж просто бредит или что перед ней действительно великий колдун, который рассказывает ей о самой страшной из тайн.

– Много лет, – продолжал Магрибинец, – шел я к своей цели. Терял друзей, приобретая врагов, верных мне лишь по необходимости, терял и любимых… Моя первая жена, юная и прекрасная, стала жертвой неуемной жажды Иблиса Проклятого. Он забрал и ее жизнь, и силу, и душу, оставив мне лишь память о первой любви и сожаление, что моих сил было тогда совсем мало, чтобы освободить ее из владений черных сил…

«О велеречивая ложь! Да-а, и в самом деле, нет лжи более страшной, чем почти чистая правда… Интересно, что еще ты расскажешь своей жене, великий лжец?»

Инсар-маг тем временем продолжал:

– И вот, наконец, знания, годы и звезды привели меня в прекрасный Багдад, обитель правоверных. Здесь и открылся мне путь к моей великой цели. Теперь я знаю, что держу судьбу в своих руках. И скоро достигну того, о чем мечтают многие, но что достается лишь достойнейшим из достойнейших, самым выносливым из выносливых, самым сильным из силачей и самым храбрым из храбрецов. И я прошу тебя, о прекраснейшая женщина, женщина моей судьбы, раздели со мной тяжесть этой великой власти над сущим. Стань той, о ком будут слагать легенды. Согласись разделить со мной судьбу владыки мира…

– О мой прекрасный благородный муж! Я согласна на все, лишь бы оставаться с тобой – самым мудрым, сильным и справедливым из мужчин этого мира.

«Конечно, красавица! Как же ты могла не согласиться на такое лестное предложение? Но не вижу я для вас будущего. – Алим все больше беспокоился. – Мне, неспящему Алиму, знатоку всего в этом мире, видна лишь черная пропасть, куда падаете вы оба… И далее пустота. Но пустота только для вас, не пустота вместо всего мира. Словно страшный рок поглотит лишь вас двоих, оставив невредимым и великий Багдад, и мир вокруг него…»

– Благодарю тебя, прекраснейшая… Значит, одиночество ночей более не страшно мне. Теперь мы вдвоем сможем править всем миром, наслаждаясь тем, что наши сердца не одиноки…

Царевна со слезами на глазах кивнула. И тогда Магрибинец вынул из складок одежды Камень Судьбы.

– Вот это – самая большая ценность в мире. Ради этого Камня мне пришлось пройти полмира, узнать не одну тайну, потерять близких. И быть может, тот миг, когда мы с тобой оба возьмемся за него, и станет первым мигом нашей великой и вечной власти.

«О не-е-ет! Глупец! Остановись!»

Безмолвный крик Алима был так силен, что его услышала и Будур, вздрогнув, словно от порыва холодного ветра. Услышав этот крик, птицы взмыли в небо с площади перед дворцом. Услышали его и дети и разразились плачем, услышали и старики, и их сердца сжались от страшной боли.

– Что случилось, Алим? Почему ты отвлекаешь меня?

Словно весь мир окаменел в это мгновение. Птицы в полете, плач детей, боль стариков – все застыло в страшном ожидании.

– Глупец! Слепец! Почему ты раньше не показал мне Камень?!

– Но что бы это изменило? И почему ты так обеспокоен?

– Ах, Инсар, Инсар… Страшно мне было увидеть этот Камень. И еще более страшно открывать тебе глаза… Но скажи мне, что ты держишь в руках?

– Камень Судьбы, глупец….

– Именно… Именно судьбы. Вспомни еще раз тот вечер, когда ты нашел человека Предзнаменования и спустился с ним в старые каменоломни…

– Я прекрасно помню тот вечер.

– А теперь вспомни, что предшествовало ему. Вспомни, какой вопрос ты задал звезде Телеат…

– Я прекрасно помню и это. Я спросил, кто тот избранный, что поднимет для меня Камень…

– И ты узнал его имя?

– Узнал…

– Ты, глупец, узнал имя человека Предзнаменования, узнал, что он поднимет для тебя Камень… Но не спросил, какой именно Камень может поднять для тебя этот человек.

Теперь голос неспящего Алима звучал устало. Со стороны могло показаться, что страшное разочарование овладело говорящим. Словно вместо чаши сладкого шербета он держит в руках чашу полынного питья…

– Но ведь это было понятно с самого начала… Человек Предзнаменования должен был поднять для меня Камень Судьбы…

– Да, глупый мой враг Инсар, Камень Судьбы. Но почему ты уверен, что твоя судьба – повелевать всем миром?

– Но ведь именно этого я жажду многие годы…

– О Аллах, помоги этому глупцу! О Сулейман-ибн-Дауд, смилуйся над ним и его невероятным безумием! Тебе, о несчастнейший, нужен был не Камень Судьбы, дарующий лишь достижение того, что человеку предназначено судьбой. Тебе нужен был Камень Всевластия… Камень, который даровал бы тебе власть над сущим, утолил бы жажду, которая снедает тебя уже не один десяток лет!

– О нет, несчастный мой враг Алим… Я получил от этого глупого мальчишки именно то, что хотел. Моя судьба – это обретенная власть над миром, над сущим и тем, что еще родится. Так оно и будет. Так и случится в предписанный судьбой миг! И ты убедишься в этом сам. Увидишь, как изменится мир в тот самый миг, когда мы с моей прекрасной женой, дарованной мне, как ты и предсказывал, самой судьбой, возьмемся за Камень. И до наступления этого мига осталось уже мало времени. Не тревожь меня более, вздорный Алим, и дай насладиться каждым мгновением до того часа, когда власть над сущим ляжет мне в руки!

– Несчастный, глупый Инсар! Я оставлю тебя наедине с твоим самым большим заблуждением. Мне кажется, что книгу Предсказаний, из которой ты узнал о судьбе всевластия, ты начал читать со второй страницы… Мне жаль тебя, так как не ведаешь ты, что произойдет с тобой…

– Пожалей лучше себя, это ты несчастен, безголовый. Вскоре мне будет принадлежать все, и тогда надобность в твоих советах отпадет… Прощай, безумец!

– Прощай и ты, несчастный заблуждающийся глупец…

И в этот миг все вновь пришло в движение. Опустились на площадь птицы. Замолчали расплакавшиеся младенцы, забыли о страшных болях старики, нежно улыбнулась Будур своему мужу…

И великая радость овладела неспящим Алимом. Ибо он понял, что значат те картины, которые открылись его всевидящему взору.

«Что ж, жалкие безумцы, более я не потревожу вас… Прощайте, дети заблуждения… Быть может, самого большого заблуждения, какое только рождалось на свет…»

Макама двадцать пятая

– О муж мой, звезда моего сердца, свет моих очей! Но что нужно для того, чтобы обрести, наконец, власть над сущим?

– Ровным счетом ничего, о моя прекрасная жена. Теперь все за нас сделают лишь время и звезды. В тот час, когда над минаретом появится яркая-яркая звезда, звезда Телеат, согласно древним преданиям нам нужно будет просто одновременно взяться за этот Камень. И власть над миром ляжет в наши руки…

– Но до ночи и восхода звезд есть еще время. Так, быть может, о муж мой, мы наконец воздадим хвалу любви, что привела нас в объятия друг друга?

Глаза Будур блестели, уста приоткрылись, она вся была воплощенное желание.

– О моя жена, счастье быстротекущих дней, я весь принадлежу тебе!

И Магрибинец обнял царевну. Так, сплетясь в объятиях, они и упали на великолепные подушки ложа.

Царевна до сих пор не могла прийти в себя после неожиданного предложения, куда более лестного, чем все слова, которые ей до этого мига говорили мужчины. Будур ощущала благодарность, это чувство переполняло ее. Сейчас она готова была не принимать ласку, а дарить ее, и потому после первых поцелуев она поднялась и, встав на колени рядом с Магрибинцем, лукаво улыбаясь, сказала:

– Позволено ли мне будет лишить моего великого мужа одежд, которые могут помешать мне подарить ему несколько минут наслаждения?

– Я прошу тебя об этом, моя прекрасная жена, – проговорил Инсар и сам удивился искренности своих слов.

Всего несколько движений – и маг лежит, обнаженный, а царевна склоняется над ним, покрывая его тело поцелуями.

Удивительно сладкая истома пронзила мгновенно отозвавшиеся чресла Магрибинца. Издав стон восхищения, Инсар запустил руку в волосы Будур, когда она, склонившись над животом мужа, начала ласкать его стержень страсти. Она дарила долгие мгновения обжигающего наслаждения, а он перебирал ее волосы, прядку за прядкой. Царевна знала что делала – теперь не только поцелуями, но и нежными пальчиками она разжигала жаркую страсть в своем муже, а по движению его пальцев в своих волосах и по его восторженным вздохам и стонам она понимала, что все делает правильно.

Вскоре Инсар действительно разгорячился.

– Будур… – он выдохнул ее имя, как будто только сейчас первый раз смог произнести его. Волосы царевны он сжимал в кулаках.

– Остановись, прошу тебя, остановись! – взмолился он. – Я сейчас просто взорвусь от возбуждения. Все, чего я хочу сейчас, – это соединиться с тобой.

Отведя дрожащие руки царевны, Инсар встал с ложа и поднял ее с колен. Теперь они стояли лицом к лицу, и маг неистово целовал ее.

– Ты хочешь соединиться со мной? – игриво спросила Будур. – Тогда зажги меня так, как я зажгла тебя!

Он затрепетал, предвкушая немыслимое удовольствие. Продолжая целовать ее, он скользнул рукой по прекрасной груди своей жены. Но Будур этого было мало. Особенно сейчас.

– Теперь ты сделаешь кое-что для меня, – улыбнулась она и чуть нажала на плечи мужа.

Он тоже улыбнулся и опустился перед ней на колени.

Будур сделала шаг вперед и встала над ним, как королева. Одну руку она положила ему на голову, чтобы иметь возможность направлять его движения, а другой сбросила шелковый кафтан, что до сих пор оставался у нее на плечах.

Инсар опустил глаза к источнику ее наслаждения и начал ласкать свою жену так, как она только что ласкала его. Будур смотрела в бездонное небо, вся дрожа от предвкушения. Она почувствовала, как язык Магрибинца нежно коснулся ее самого потаенного места. Как же это было замечательно! Царевна сделала еще полшага к нему, чтобы он мог доставить ей наслаждение сполна. Она представила, как это все выглядит со стороны…

Одну руку Будур запустила в волосы Инсара, а вторую положила на свою великолепную грудь. «Как жаль, что он не может ласкать меня всю!..» – подумала она и нежно провела пальцем по мгновенно затвердевшему соску.

– Не останавливайся, мой раб, – скомандовала она, когда почувствовала, что движения Инсара чуть замедлились. – Не останавливайся!

Она легонько потянула его за волосы, чтобы показать, что его ждет, если он остановится. Царевна наслаждалась чувством свободы, которое ей давали эти необыкновенные мгновения.

– О да, та-ак, – выдохнула Будур.

Инсар закрыл глаза от удовольствия, наслаждаясь запахом ее тела, который был почти таким же возбуждающим, как и его вид.

Будур удовлетворенно застонала и подвинулась еще ближе к нему. Поняв, что он все делает правильно, маг решил, что пришла пора еще более смелых ласк. Он притянул одной рукой ее к себе и начал помогать пальцами языку. Будур задохнулась от жара, что дарили теперь ей ласки мужа, но не оттолкнула его. Ей было достаточно одного неожиданного движения, чтобы почувствовать приближение конца.

– Еще, о счастье, прошу тебя! – взмолилась девушка.

Она чувствовала, что вот-вот бросится на ложе и начнет просто кататься по нему, сжигаемая страстью, но Инсар крепко держал ее за бедра. Его движения становились все увереннее и сильнее. Будур прикусила пальцы, чтобы не закричать во весь голос, но маг почувствовал: вот он, миг всепоглощающей страсти…

Тогда Магрибинец поднялся на ноги и начал целовать ее. Ему не терпелось присоединиться в ней на этой сверкающей дороге. И они вдвоем повалились на ложе, соединяясь снова и снова, смеясь и целуя друг друга.

Ни Инсар, ни Будур не заметили, как зашло солнце. Умолкли птицы, появилась на небе царица-Луна. Одна за другой стали зажигаться звезды. И только теперь Магрибинец смог поднять голову от шелковых подушек ложа…

– Просыпайся, звезда моя. До мгновения нашего торжества времени почти не осталось. Ты готова?

– Я готова на все, о муж мой, когда ты рядом со мной.

Инсар-маг подал царевне руку, и она поднялась с ложа. Лунные блики играли на драгоценном полу опочивальни. В серебряном свете тело царевны сияло, словно было отлито из драгоценного золотого сплава. Черное одеяние Магрибинца так и осталось лежать на полу. И вот миг Судьбы наступил.

Над минаретом поднялась звезда Телеат. Инсар-маг протянул в лунное сияние раскрытую ладонь, на которой всеми оттенками синего играл Камень Судьбы.

– Подойди сюда, прекраснейшая, встань рядом со мной. А теперь накрой Камень рукой – и предначертанное свершится!

Будур бесшумно встала рядом с мужем. Глубоко вздохнула и решительно опустила раскрытую ладонь на Камень.

И предначертанное свершилось! Синий свет объял Магрибинца и его жену, сначала куполом накрыв из обоих. Потом купол превратился в столб синего пламени. Столб все рос. Вот он стал выше крыш дворца, вот достиг одинокого облачка, что замешкалось в ночном небе. Синий свет становился все ярче. И в тот миг, когда звезда Телеат засияла ослепительным золотым светом, громовой хохот залил все вокруг. В столбе синего пламени исчезли Инсар-маг и его прекрасная жена, царевна Будур.

– Ничтожный человечишка! Ты вздумал обыграть само Мироздание… Вот же тебе твоя судьба!

И мгновенно все стихло.

В темно-синем небе играли золотым блеском звезды… Цикады пели свою прекрасную ночную песнь… Где-то в городе слышалась музыка – о древней, как мир, любви рассказывали уд и лютня…

На великий Багдад опустилась благословенная тишина. И лишь двое во всем огромном городе почувствовали, что немилосердная судьба, наконец, собрала свою дань.

«Прощай, ничтожный магрибский колдун…» – печально подумал неспящий Алим, в очередной раз убедившись в своей правоте.

Макама двадцать шестая

«Прощай, презреннейший… Какое счастье, что более ты не можешь никому причинить беды! – подумала Хусни, с удовольствием потягиваясь. Ибо она постигала труднейшую науку – доила козу. – Но мне пора спешить. Никто не должен знать, что царевна сейчас здесь, в доме мастера Салаха…»

– Благодарю за науку, матушка. Но, боюсь, я должна покинуть тебя…

– Иди, доченька. Мне кажется, что твои дела не терпят отлагательства…

«Как странно… Эта добрая женщина порой куда мудрее, чем все колдуны мира…»

«О Хусни, как же ты наивна! Неужели ты до сих пор не поняла, что женщины самой природой созданы мудрыми колдуньями! И то, на что у мужчин уходят годы, любая из девчонок может сотворить просто играючи».

«Алим, друг мой, ты по-прежнему собираешься помогать мне?»

«Конечно, малышка! Пусть наш враг мертв, но… наблюдать за людьми так интересно! Они вовсе не куклы в театре марионеток… А сколько прекрасных сказок можно будет рассказать о них!»

Безмолвная беседа с неспящим Алимом не помешала Хусни стать невидимой и, подобно бесплотному призраку, легко преодолеть расстояние от дома мастера Салаха до дворца. Пелена тумана лишь на миг заволокла покои царевны, и вот уже Будур вновь смотрится в драгоценное венецианское зеркало…

– Ах, мой любимый Аладдин! Как жаль, что ты не видишь меня сейчас! И как хорошо, что ты этого не видишь, ибо мне придется почти полностью перевоплотиться в эту своенравную и бессердечную царевну… Но иначе нам никогда не быть вместе!

Вышитое золотом покрывало почти скрыло изумительную красоту девушки. Хусни несколько раз прошлась перед зеркалом, словно примеривая на себя не только облик, но и нрав царевны. И вот уже у высокой палисандровой двери остановилась не Хусни-джинния, а Будур, царевна и любимая дочь халифа Хазима Великого.

Вышитые парчовые башмачки уверенно процокали по бесценным полам покоев царя. Наконец Будур решительно распахнула двери в приемный зал халифа.

Рядом с Хазимом находился сейчас только один человек – сухонький старший советник. Но проницательную Хусни, которая, к тому же, помнила все, что помнила Будур до мига своего раздвоения, эта личина старости вовсе не могла обмануть. «Безжалостный барс, прикинувшийся немощным домашним котом… Хорошо, что ты здесь!» И Будур откинула на плечи драгоценное покрывало.

– Дочь наша! Что ты делаешь в наших покоях в этот поздний час?

– Отец мой, великий халиф! Я пришла повиниться перед тобой… Хочу склонить голову перед твоей мудростью и проницательностью…

Конечно, лесть – это страшное оружие. Она лишает желания сопротивляться каждого, кто услышит даже несколько слов, сдобренных этим сладким безжалостным ядом. Вот почему из голоса халифа сразу исчез металл, и уже намного тише Хазим спросил:

– Но что ты делаешь в наших покоях?

– Отец мой, вина моя столь велика… А твое терпение столь безгранично… Ты так много вытерпел из-за меня в последние годы… Столько непростительных, недостойных дочери халифа поступков я совершила, что мне нет и не может быть прощения.

«Ах, лиса-а… Чего же ты хочешь добиться от халифа теперь?» – с недоумением подумал советник.

А в голове у Хусни-Будур пронеслось:

«О Сулейман-ибн-Дауд, они же помнят все, что было! Я забыла навести морок на их разум!»

«Ничего, малышка, я помогу тебе» – отозвался Алим. Джинния подозревала, что он все время находился рядом, но все равно обрадовалась тому, что хитрости и жестокости человеческой может противопоставить не только свою силу, силу джиннии, да будет велик в веках Сулейман-ибн-Дауд, покровитель всех джиннов, но и силы магии черного Магриба».

«Да хранит тебя небесный свод, друг мой!»

«О нет, малышка, только тяжелое каменное блюдо… Но не отвлекайся… Царь по-прежнему пытается понять, что тебе от него надо».

– Но все же, о мой великий отец, я прошу у тебя прощения за все то, что расстраивало тебя, все то, что бросало тень на царский дом и великих халифов, твоих предков…

– Ну что ты, доченька… – пробормотал, смягчаясь, халиф.

– И если, о мой великий отец, ты все-таки найдешь в себе силы и простишь меня, я хочу просить тебя о великой милости.

– Все, что будет угодно нашей кроткой дочери, – сердце халифа таяло от нежных и почтительных слов обычно такой суровой и жестокой Будур.

– Выслушай же меня, отец, без гнева. И если в моих словах ты не найдешь ничего оскорбительного для чести великого халифа, выполни мою ничтожную просьбу.

Зорким оком Хусни заметила, что свет множества светильников чуть замерцал. В зале становилось… нет, не темнее, скорее, свет был теперь расплывчатее. Словно сам воздух огромного зала перестал быть бесцветным, словно нежная опаловая дымка заволакивала покои халифа.

– Да будет тебе известно, отец мой, что великий Багдад богат мастерами, которые умеют творить истинные чудеса из золота и меди, камня и нитей…

– Мы знаем это, почтительная дочь наша…

Но теперь халиф отвечал чуть медленнее, словно непомерная усталость тяжким грузом легла ему на плечи.

– Есть в великом Багдаде золотых дел мастер Салах. Его род не моложе твоего рода, о мой отец. У него умелые руки, и он обладает таким чувством прекрасного, что может из тонкой проволоки сотворить чудо, какого свет не видел и, быть может, никогда более не увидит.

Халиф благосклонно кивал, погружаясь в негу.

– Есть у халифа сын. Его зовут Аладдин. Он великий рисовальщик и когда-нибудь станет столь же великим мастером, как его уважаемый отец…

Халиф слегка встрепенулся.

– Но откуда тебе известно об этом юном рисовальщике?

– Я напомню тебе, как перед праздником Воцарения ты даровал мне прогулку по нашему великому городу. Вот тогда я и видела Аладдина. Моя служанка помогла мне раздобыть рисунки этого юноши… И за сущие гроши купила несколько безделушек, что сотворил из золота этот умелый человек, его отец.

– Да, мы помним, как прокатились с тобой по украшенным улицам Багдада… И чего же ты просишь для этого рисовальщика, сына мастера золотых дел?

– Я прошу милости для нас двоих… Этот юноша благороден сердцем… Род его уважаем в городе, и древен, как сами стены Багдада… Я прошу у тебя великой милости, халиф, повелитель правоверных, – позволения стать его женой. Никто в целом мире никогда мне не будет столь желанен, как этот юноша.

Халиф словно проснулся.

– Дочь наша, да в своем ли ты уме?! Не далее как вчера сыграли мы твою свадьбу. И мужа тебе мы выбирали сами. Это был сын великого и древнего рода из…

И тут халиф понял, что не уверен в том, что и в самом деле вчера выдал свою дочь замуж. Почему-то лицо жениха Будур начисто стерлось из его памяти. Да и имени этого человека он не помнил. Память подсказывала лишь, что он решил наказать дочь за ее бесчисленные отлучки из дворца под покровом ночи в поисках приключений, не достойных дочери халифа… Хотя о каких именно приключениях шла речь, халиф тоже вспомнить не мог…

– Свадьбу, отец мой? Сын древнего рода?

– О да, высокий черноволосый человек… Он постучал в дворцовые ворота, и мы решили выдать тебя за него.

– Отец мой, прости мне резкие слова, но мне кажется, что ты бредишь. Как могло случиться, что благородный халиф, сам Хазим Великий, сын древнего рода, решил отдать дочь за человека, который всего лишь постучал в ворота дворца?!

– Дочь наша, но ведь так все и было… А вечером мы пировали в честь вашей свадьбы… И ты пела… Как мне кажется….

«Алим, это ты уж слегка перестарался…»

– Пела, о мой благородный отец?! Да я не пела ни разу с того дня, как умерла моя мать, твоя прекрасная и благородная жена Зухра!

– Ну, тогда ты, наверное, плясала…

– Отец мой, еще раз прости меня за мои дерзкие слива, но как ты можешь говорить о том, что я плясала, если я – дочь великого халифа?! Я не могу плясать перед сборищем каких-то… – Хусни выразительно посмотрела на советника.

Тот легко выдержал ее взгляд. Лицо его было непроницаемым, а глаза, казалось, спали.

– Но мы же прекрасно помним, как ты вошла в главный церемониальный зал… И мы отдали твою руку…

– Кому, отец?!

– Ему, человеку в черном…

– О Аллах милосердный и всемилостивый, пощади уснувший разум моего отца! По-моему, халиф, ты просто не хочешь, чтобы твоя дочь познала счастье, и потому придумываешь какие-то странные отговорки.

– Счастье, дочь наша?

– О да. Я мечтала, что моим мужем будет человек благородный, умелый, с нежным и чутким сердцем. Я повстречала такого юношу. Он всем хорош. Я хочу стать его женой. И вот в тот миг, когда я, смиренная, прихожу к тебе, чтобы порадовать тебя тем, что встретила своего единственного, ты начинаешь сочинять сказки!

Голос Хусни сорвался на крик. Она настолько превратилась в царевну Будр, что ей не пришлось прилагать ни малейших усилий, чтобы загореться гневом. Очевидно, гнев этот был так похож на гнев настоящей Будур, что халиф испугался.

– Дочь наша, не стоит кричать…

– Но как же, отец, мне не кричать? Тебе что-то приснилось, и я теперь должна буду поверить в то, что стала женой какого-то незнакомца в черном, которого здесь никогда не было! Да пусть обойдут весь дворец и попытаются найти этого человека! Пусть попытаются найти хоть одного человека в черном, не считая, разумеется, писцов и мудрецов дивана!

– Неплохая мысль, – пробормотал советник и нетвердой походкой направился к двери.

– Начальника стражи сюда! Халиф желает отдать приказание!

– О Аллах всемилостивый! – проговорила Хусни, делая вид, что чуть успокоилась. Смешно ей было смотреть на халифа и его советника, но и немножко жаль их. Они напоминали опоенных маковым отваром. – Теперь еще начальник стражи!

«Не тревожься, малютка, я почти закончил… Халиф и советник теперь самые разумные и проницательные люди во дворце. Остальные не помнят ничего, что происходило вчера…»

«Мой добрый друг…» – с нежностью подумала джинния.

Послышались тяжелые шаги, и на пороге показался начальник стражи, высокий, побывавший во многих битвах суровый воин.

– Повелеваем тебе, достойный Фархад, немедленно привести пред наши очи мужа нашей прекрасной дочери!

– Мужа твоей дочери, о халиф? А кто это? Кого ты называешь этим достойным именем?

– Мужа нашей дочери, несчастный! Того человека, что постучал вчера в дворцовые ворота!

– О великий халиф! Прости мне мою дерзость, но никто вчера не стучал в ворота дворца. Я сам казнил бы того стражника, который распахнул бы ворота перед наглецом.

– Никто не стучал вчера в городские ворота?

– Нет, – ответил достойный Фархад, ни на минуту не сомневаясь в правоте своих слов.

«Отличная работа, Алим!» – залюбовалась суровым стражем Хусни.

– Но тогда пошли в покои царевны людей, пусть приведут того, кто провел ночь в ее опочивальне!

– Что?! Провел ночь в моей опочивальне?! – вскричала Хусни. – Да как ты смеешь так унижать меня, отец! Кто посмел бы переступить порог моих покоев?! Я все-таки дочь халифа и знаю цену своей чести и своему имени…

Начальник стражи стоял, словно каменное изваяние. В глазах советника не отразилось ни мысли. И даже халиф, еще мгновение назад почти уверенный в своих словах, теперь казался оскорбленным не менее дочери.

– Прости нас, любимое дитя. Мы произнесли слова, не достойные сына великого рода халифов. Но все же, Будур, я прекрасно помню, что накануне вечером мы пировали, а утром твой муж… ну, тот человек, имени которого я не помню, вошел в зал аудиенций.

– О Аллах… Какой человек вошел в зал для аудиенций, отец? Что было бы нужно моему мужу, если, конечно, ты по-прежнему считаешь, что выдал меня замуж, в зале аудиенций? Да к тому же ранним утром?

– Мы сознаемся тебе, дочь… Чем больше мы об этом думаем, чем больше пытаемся вспомнить события вчерашнего дня, тем сильнее сомневаемся в том, что видели на самом деле. Вот сейчас нам кажется, что мы пировали на свадьбе… Но как только мы пытаемся вспомнить, что же мы ели и пили, нам уже кажется, что ничего такого не было, и мы с тобой трапезничали вдвоем. Еще миг тому назад мы помнили, как зовут человека, которому отдали тебя в жены… А сейчас мы не помним ни его лица, ни имени.

– О мой благородный отец! Как же ты устал от государственных дел!

– Так, выходит, никакой свадьбы не было?

– Нет, отец, не было. Быть может, ты отдавал меня замуж во сне, предчувствуя, что сегодня я приду к тебе, чтобы говорить о замужестве…

– Но почему тогда мы так много помним об этом странном сне?..

– О Аллах, но откуда мне это знать?

И тут Хусни поняла, что сейчас вовсе не похожа на настоящую Будур. Ибо та пришла бы не просить милости, а требовать. Не выслушивала бы отца, а кричала бы, настаивая на своем. Не придумывала бы оправданий, а обвиняла бы…

– Но, быть может, все это было не во сне?

– Отец, я пришла сюда со смирением просить любящего отца о милости. Но раз ты отказываешь мне, то я поступлю так, как поступала раньше. Отец мой, великий халиф, – голос Хусни зазвенел металлом, – я нашла человека, которого мечтаю назвать мужем. И я требую, чтобы ты согласился на этот брак. Если же ты скажешь «нет», то почтения моего ты более не увидишь. Да и вообще не увидишь меня во дворце. Да я лучше уйду из дому и стану последней нищенкой, чем еще раз буду просить тебя о чем-то…

– Но, дочь наша, почему ты сразу начинаешь кричать? Ведь если никакой свадьбы не было, если все это – лишь мои мечты о твоем будущем, то я даю согласие. Пусть это против всех традиций, пусть никогда в нашем роду девушка не выбирала себе мужа сама… Но ведь ты все же дочь халифа, и твои сумасбродные идеи иногда могут быть вполне приемлемыми…

– Да будет так, отец.

Перед Хазимом Великим вновь стояла почтительная дочь.

– Да будет так! – голос халифа зазвучал, как гром небесный. – Пусть объявят в великом Багдаде! Я избрал для своей дочери жениха! Это сын древнего благородного рода, сын золотых дел мастера по имени…

– Аладдин, – тихонько подсказала Хусни.

– …по имени Аладдин. Наша царская воля непреклонна, и на завтра мы созываем всех на свадебный пир, равного которому еще не бывало в великом Багдаде! Такова наша воля и да будет так!

«О Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими, мне кажется, я скоро выйду замуж!» – подумала джинния.

И услышала в ответ: «Мне тоже так кажется, малышка Хусни».

Макама двадцать седьмая

– О моя прекраснейшая Будур, великая царевна! Неужели теперь ты принадлежишь мне?

– И ты, мой любимый, отныне всецело принадлежишь мне… И да простит меня Аллах, нет в этом мире женщины счастливее меня.

Наконец они остались одни. Долгие часы, что длилась священная церемония открывания покровов, Аладдин мог только пожирать глазами ту, о которой мечтал. Да, он познал свою невесту, и потому жар его томления был почти нестерпим.

Тяжелые парчовые одежды давили на плечи, заставляя сидеть очень прямо и не давая возможности повернуться ни вправо ни влево. Но это была единственная уступка традициям. В тот миг, когда его мечту, закутанную в семь покрывал, поставили перед ним, он не смог отвернуться, как того требовал древний обычай. Кто-то из многочисленных советников, окружавших его, начал шептать: «Отвернись, поверни голову!». Но Аладдин продолжал смотреть и таял от предвкушения.

И вот прозвучали традиционные слова:

– О господин мой, твоя жена и служанка стоит перед тобой, соизволь посмотреть на нее, ей тягостно не ощущать твоего внимания.

Теперь жених наконец стал мужем. И только ему принадлежала честь открывания последнего покрова.

Но Аладдин нарушил эту долгую церемонию. Он расхохотался, схватил за руку свою – о счастье! – жену и выбежал из церемониального зала.

– Скорей, любимая, веди меня в свои покои! Иначе я задушу всех этих древних стариков и старух!

– Не надо, они же хотели сделать наш праздник торжественнее и пышнее.

– Ты – мой праздник. Прекраснее и торжественнее тебя я ничего не знаю и не хочу знать!

Хусни расхохоталась и, взяв Аладдина за руку, бегом увлекла в свои покои. Тысячи розовых лепестков покрывали пол и ложе, колеблясь от вечернего бриза, что лился в распахнутые стрельчатые окна. Вновь в небесах горели золотые звезды, но ни Аладдину, ни его жене не было до них никакого дела. Они любили друг друга.

У ложа Аладдин повернулся и посмотрел на свою жену по-новому. Да, последний покров еще не был снят. Тело возлюбленной пряталось за тонким покрывалом. Но Аладдин, словно зачарованный, не мог поднять рук, чтобы освободить ее от этих призрачных оков.

Тогда Хусни, ибо это она, пусть и в теле царевны Будур, стала женой Аладдина, решилась. Она подошла к мужу и попыталась снять тонкое покрывало.

– О нет, любимая! Не торопись! Ты так прекрасна, что я не могу решиться увидеть эту красоту…

Но руки Аладдина не слушались его слов.

Они уже нашли грудь любимой под тонкой тканью и без устали ласкали ее. Хусни невольно выгнулась, подалась всем телом к Аладдину, и он воспринял это как поощрение и наконец решился освободить ее от тончайшего газа. Теперь она стояла перед ним обнаженная и оттого еще более прекрасная. Он, словно младенец, припал к роскошной груди. Хусни не сопротивлялась – она знала, что сегодня они будут любить друг друга бесконечно, и радовалась этому.

Аладдин еще не успел лишиться своего пышного одеяния, и Хусни помогла ему. Каждое прикосновение к телу этого сильного, уверенного в себе мужчины вызывало у нее чистую радость. Когда же одежды пали на драгоценные полы, Хусни с наслаждением прошлась руками по его сильным загорелым плечам, потом по широкой груди.

Аладдин все еще не мог оторваться от ее груди, и девушка позволяла себя ласкать, не отрывая ладоней от его разгоряченного тела.

Их страсть все возрастала, подгоняемая уверенными ласками.

Хусни еще никогда не видела Аладдина таким красивым и решительным, как в тот момент, когда наконец смогла отдаться ему и направить его вглубь себя. Она полностью подчинилась ритму его движений, ища его губы…

Их любовь была такой яростной, такой отчаянной, какая бывает у людей, давно, но неосознанно желавших друг друга. Хусни смутно видела звезды в высоких окнах. У нее кружилась голова, и ей мерещилось, что долгий традиционный ритуал открывания все еще продолжается, Аладдин ласкал ее так, словно это был не первый из многих вечеров любви в их жизни, а последний. Она вцепилась в него изо всех сил, обвив и руками и ногами. Ее сердце, казалось, превратилось в кипящую лаву. Легкий ветерок, долетавший из окна, не приносил облегчения. Накатывающаяся волна сладости предвещала такую бурю страсти, которой она еще никогда не испытывала.

Аладдин, ощущал нечто подобное, сливаясь с женой в безудержном порыве. Он отдавал любимой все, что сдерживал и таил в себе до этого момента.

Их вздохи и стоны, сначала тихие и неясные, становились все громче и громче. Теперь их, быть может, слышали даже высокие звезды. Хусни чувствовала, что еще чуть-чуть, и она сойдет с ума. Она еще раз взглянула на звезды, но они становились все более расплывчатыми. Наконец можно было просто отдаться страсти, наслаждаясь каждым мигом. Она еще крепче обняла мужа, чувствуя, что феерический конец близок. Хусни казалась себе невесомой, несмотря на то что Аладдин был большим и сильным. Она словно покинула свое тело, и лишь страсть удерживала ее сейчас на ложе, в объятиях любимого.

– О Аладдин! – громко простонала она. – Не останавливайся!

– О нет, любимая, – проговорил Аладдин. Слова давались ему с трудом – ведь и его сжигало пламя безумного желания.

Хусни рассмеялась, и смех ее был подобен звучанию серебряных колокольчиков. Ей нравилось, что он вновь стал хозяином положения, и она с удовольствием отдавалась его ласкам.

Ее кожа была гладкая, словно покрытая золотом, пунцовые губы молили о пощаде и в то же время приказывали не останавливаться ни на миг. Ее запах кружил ему голову. Еще миг – и его желание доставить ей как можно больше удовольствия затопит стремительная волна страсти.

Вскоре он почувствовал, что сил сопротивляться этому больше нет. Он напряг, насколько это было возможно, мышцы живота, чтоб задержать внутренний взрыв. Аладдин открыл глаза, и Хусни показалась ему видением. Ее лицо и плечи были окружены волосами, как ореолом. Она улыбнулась ему, словно богиня, и ее белые зубы блеснули между красных, словно лепестки розы, губ.

– О любимая! – застонал он, не в силах больше сдерживаться ни на мгновение.

И миг единения наступил. Смешались их стоны, соединились в последнем порыве их тела и души. А на небосводе загорелась еще одна звезда, приветствуя союз любящих сердец.

Макама двадцать восьмая

Наступившее утро подарило прохладу великому, кажется, никогда не спящему Багдаду. Благодатный дождь оросил улицы и деревья, закрыв серебряной пеленой соседние здания. Теплые струйки смывали усталость и истому с домов и словно омывали души живущих в них небесным благословением.

– О Аллах милосердный, какой беспорядок в комнате моего сына! – проговорила добрая Фатима, входя в убежище Аладдина.

Сейчас, когда все свадебные волнения были уже позади, она с удовольствием вспоминала, каким счастьем светилось лицо сына. Пронзительные голоса глашатаев, громкие звуки труб у калитки, недоумение, с каким Салах узнал о выборе халифа. И счастье, небывалое счастье, подаренное ее замечательному мальчику, в одночасье ставшему зятем Хазима Великого.

– Но каким бы замечательным ни был мой сын, он все-таки невероятный неряха… Аллах милосердный, прости мои слова, но большей грязи я не нашла бы и в самом последнем хлеву…

– Не бурчи, достойная женщина, – внезапно раздался в пустой комнате мужской голос.

Фатима огляделась по сторонам и увидела на подоконнике какой-то странный предмет, укрытый богато расшитым платком. Добрейшая мать Аладдина прекрасно помнила, что было, когда она решилась оттереть от патины старую медную лампу. Поэтому она тихонько подошла к окну и робко приподняла край платка.

– Не бойся, добрейшая Фатима. Присмотрись – это измирская вышивка…

И Фатима стянула платок. То, что она увидела, заставило ее зажать рукой рот, чтобы не закричать во весь голос.

На массивном блюде из черного полупрозрачного камня покоила человеческая голова. Взгляд головы мужчины быть столь лукав, а выражение лица столь доброжелательно, что Фатима быстро успокоилась. Но все же решилась спросить.

– Что это?

– Перед тобой, добрейшая Фатима, твой почтительный гость. Зовут меня неспящим Алимом… Я друг красавицы Хусни, что со вчерашнего дня стала твоей невесткой…

– Приветствую тебя, Алим, друг красавицы Хусни, – чуть дрожащим голосом проговорила Фатима.

– Не бойся меня, добрая женщина. Я всего лишь советчик и знаток многих вещей, что неведомы мудрецам… Я не джинн, не злой дух и, конечно, не колдун. Некогда один человек приговорил меня к бесконечно долгой жизни и бесконечному, как мир, знанию. Так что тебе стоит только задать вопрос – и ты сразу будешь знать все на свете…

– Советчик? Ты знаешь все? – повторила Фатима слова Алима. – Значит, ты знаешь, как там мой мальчик…

– Конечно знаю, почтеннейшая… Твой мальчик считает себя счастливейшим из смертных, а свою жену – самым прекрасным из чудес этого мира.

– Но он здоров? Не простыл?

– О Аллах милосердный, женщина! Твой сын – взрослый, достойный, женатый мужчина. Он здоров и счастлив. Не беспокойся о нем.

– Хорошо, почтенный Алим. Так ты говоришь, что ты советчик и знаешь все на свете?

– Да, добрая Фатима, я действительно знаю так много, что могу считать себя всезнающим…

– Но, быть может, ты знаешь, нет ли возможности сделать зрячим глаз моего мужа?

– О добрая Фатима! Ты сначала беспокоишься о своих близких, и лишь потом о себе…

– Ах, мудрый Алим, пусть они беспокоятся обо мне…

– Ну что ж, добрая женщина. Я отвечу на твой вопрос. Да, такая возможность есть. Твоему мужу можно вернуть зрение. Но скажи мне, почтенная женщина, действительно ли ты хочешь, чтобы муж знал обо всем? Хорошо ли, когда муж знает все, что делает жена?

И Фатима задумалась над словами мудрого Алима.

А неспящий Алим вновь задал себе вопрос, который уже не раз тревожил его: «Но почему мне по-прежнему не дает покоя белая коза?»

Но эта история, как бы удивительна она не была, все же не удивительнее истории, что произошла с Рахманом и его избранницами…

1

Даник – мелкая монета, 1/16 дирхема.

(обратно)

2

Баннерет – в Европе рыцарь, имеющий право вести в бой группу людей (часто также рыцарей) под собственным знаменем и с изображением его собственных геральдических символов. Естественно, никаких баннеретов в Магрибе не было.

(обратно)

Оглавление

Макама первая

Макама вторая

Макама третья

Макама четвертая

Макама пятая

Макама шестая

Макама седьмая

Макама восьмая

Макама девятая

Макама десятая

Макама одиннадцатая

Макама двенадцатая

Макама тринадцатая (да хранит Аллах нас от пристального взгляда Иблиса Проклятого!)

Макама четырнадцатая

Макама пятнадцатая

Макама шестнадцатая

Макама семнадцатая

Макама восемнадцатая

Макама девятнадцатая

Макама двадцатая

Макама двадцать первая

Макама двадцать вторая

Макама двадцать третья

Макама двадцать четвертая

Макама двадцать пятая

Макама двадцать шестая

Макама двадцать седьмая

Макама двадцать восьмая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg