«Сэкетт»

Посвящается Мэйму

Глава 1

Только не думайте, что он не был предупрежден. Он получил предупреждение прямое и ясное, без всяких там намеков и обиняков.

— Мистер, — сказал я, — если ты такой же неловкий с револьвером, как с этой твоей сдачей с низу колоды, так лучше не берись.

На свою беду, он ничего не понял после первой ошибки, ему, хоть умри, надо было сделать и вторую; ну, так оно и вышло, и его закопали к западу от города, там, где хоронят людей, умерших от пули.

А я, Уильям Телл Сэкетт, прибывший в техасский город Ювалде в одиночку, никому не известным чужаком, обнаружил, что обо мне пошли разговоры.

Мы, Сэкетты, начинали носить винтовку с такого возраста, когда могли оторвать от земли оба ее конца. Девятилетним сопляком я добыл своего первого кугуара, подстерег, когда он добирался до наших свиней. В тринадцать лет я пометил пулей скальп Хиггинзу, который взял было на мушку нашего Па… у нас с этими Хиггинзами с давних времен вражда тянулась, кровная месть.

Па говаривал, что оружие — это ответственность, а не игрушка, и если он хоть раз увидит, что кто-то из нас валяет дурака с оружием, то шкуру кнутом спустит. Надо сказать, ни один из нас не остался без шкуры.

Оружие полагается использовать для охоты, или, скажем, если у человека затруднения, но только дурак желторотый, городской неженка станет палить, когда в том нет нужды. В охотничью пору Па скупо отсчитывал нам патроны, а вечером проверял добычу, и за каждый выданный патрон мы должны были отчитаться зверем или птицей — или представить чертовски основательную причину для промаха. Па был не из тех, кто тратит пули зря. В молодые годы он ловил пушного зверя в западных краях с Китом Карсоном и Старым Биллом Уильямсом, и знал цену боеприпасам.

А вот генерал Грант[1] никогда не считал моих патронов, но этот человек умел все примечать. Как-то раз остановился он рядышком со мной, когда я вывел из дела три пушки мятежников, снимая пушкарей одного за другим аккуратненько, как опоссум снимает орехи с лещины, остановился он, значит, и наблюдает.

— Сэкетт, — говорит он в конце концов, — и как же это оно вышло, что парень из Теннесси сражается за Союз[2]?

— Ну, сэр, знаете, — говорю я ему, — нашу страну есть за что любить, и я горжусь, что я — американец. Мой прадедушка был в рядах стрелков Дирборна во второй битве за Саратогу, а дедушка плавал по морям с Декатуром и Бейнбриджем. Дедушка был одним из тех ребят, которые на шлюпках отправились под пушками варварийских пиратов, чтобы сжечь «Филадельфию». Мои предки полили своей кровью первые камни в основании этой страны, и я не намерен спокойно смотреть, как мятежники хотят ее разорвать на куски.

* * *

Тем временем очередной мятежник собрался зарядить пушку, я прицелился, и человек, стоявший следом за ним в очереди на повышение, смог продвинуться на одну ступеньку.

— Каждый раз, когда придет время сражаться, генерал, — сказал я, — всегда найдется Сэкетт, готовый встать с оружием за свою страну… хотя вообще-то мы народ мирный, пока нас не разозлишь.

Это — чистая правда и по сей день, но только когда этого неловкого картежника закопали к западу от Ювалде, на меня легла метка «плохого человека».

В те дни плохим называли такого человека, с которым плохо связываться, и многие чертовски хорошие люди были известны как люди плохие. Я за такой славой вовсе не гонялся, но Уэс Бигелоу не оставил мне выбора.

А по сути дела, не будь меня, так нашелся бы кто-нибудь другой, потому что этот трюк Бигелоу со сдачей с низу колоды в подметки не годился тому мастерству, что я видывал на речных пароходах.

Как бы то ни было, я обзавелся в Ювалде определенной репутацией, и по всему выходило, что самое время малость побродить по стране. Только я с самой войны был сыт по горло кочевой жизнью, и искал местечко, где можно осесть.

Выехал я за город и нанялся в команду гуртовщиков. Мы ехали из Техаса на север, гнали стадо на монтанскую травку, и в мыслях у нас не было никаких печалей, пока гурт продвигался вдоль Тропы Бозмана.

К северу от речки Крейзи-Вумен приехали к нам в лагерь трое парней — хотели купить бычка на мясо. Босс не продал, но они у нас задержались на ночь, и когда в разговоре кто-то назвал мое имя, один из них поглядел на меня.

— Ты не тот Сэкетт, что убил Бигелоу?

— Он не особенно ловко шулеровал — сдавал себе карту с низу колоды.

— Да и с револьвером тоже он был неловок, я так понял.

— Он вовремя получил добрый совет.

— Тебе лучше не ехать в Монтану — разве что ты решишь, что сможешь управиться с его двумя братьями. Они проехали на пароходе и ждут тебя там.

— Я в общем-то не собирался застревать в тех краях, — говорю я, — но если они меня найдут до того, как я уеду, что ж, добро пожаловать.

— Кое-кто интересовался, не родня ли ты Тайрелу Сэкетту, ганфайтеру из Моры.

— Тайрел Сэкетт — мой брат, только я впервые слышу, что он заделался ганфайтером. Я думаю, он мог этим заняться только потому, что его заставили.

— Он очистил Мору. О нем говорят в таком же духе, как о Хикоке и Хардине.

— Да, у него легкая рука на любое оружие. Дома он обставлял меня временами.

— Временами?

— Ну, временами я обставлял Тайрела… но я старше него и мне больше приходилось стрелять.

Мы пригнали наше стадо в долину Галлатин-Валли и выпустили коров на монтанскую травку; приехал к нам в лагерь Нелсон Стори — это его коровы были. Он привез письма, и среди них было письмо для меня — самое первое письмо, какое мне в жизни получить пришлось.

Всю войну я видел, как люди получают письма и сами пишут, и для меня это было нелегкое дело — мечтать про письмо и ничего не получать. До того дошло, что когда прибывала почта, я уходил прочь и трепался с поваром. Его семью убили кайовы, военный отряд, там, в Техасе.

Это письмо, что Стори мне привез из города, выглядело здорово красиво, и я вертел его в руках то так, то этак, оценивал по виду и жалел, что оно не умеет говорить. По-печатному я читать умею, но писаное для меня — что китайская грамота, и не мог я его разобрать, хоть ты тресни.

Ну, мистер Стори, он остановился рядышком и это дело заметил.

— Может, я бы вам помог, — предлагает.

Стыдно мне стало. Вот я, взрослый мужчина, а не могу письма разобрать. Мои глаза в состоянии разобрать следы на военной тропе шайенов или команчей, но с чтением я так и не научился управляться.

Ну, мистер Стори, он мне это письмо прочитал. Куча новостей. Оррин с Тайлером заимели себе каждый по ранчо, а Ма живет с ними в Море, в Нью-Мексико. Тайрел женился на дочери Дона, одного из тамошних богатых испанцев, а Оррин ввязался в политику и широко шагает.

А у меня всего богатства — потертое седло, четыре револьвера, карабин «винчестер» да одежка, что на мне надета. Ага, еще ножик, «арканзасская зубочистка»[3], удобная штука в рукопашной — или когда надо мяса отрезать.

— Похоже, у ваших братьев дела идут неплохо, — сказал мистер Стори. — На вашем месте, Телл, я бы научился читать. Вы человек правильный, и можете далеко пойти.

Ну, я и пошел… добывать себе лошадей, и затеял менку с одним индейцем. Имелись у него были две лошади — аппалузы[4], а ему жутко понравился револьвер калибра .36[5], который у меня был, вот мы, значит, и уселись торговаться, кто кого пересидит. В Теннесси каждый мальчонка с самых сопливых лет торгует лошадьми или смотрит, как другие торгуют, и не какому-то там краснокожему индейцу меня в этом деле надуть.

Он, индеец этот, был длинный, тощий, с длинным и тощим печальным лицом, и глаза у него были как у старой, отбегавшей свое охотничьей собаки, и я мог с ним говорить про эту менку, только когда не глядел ему в глаза. Чем-то этот индеец на меня действовал, жалкий он, что ли, был, так и подмывало меня отдать ему все, что имею. Однако, его мучила жажда, а у меня имелась бутыль самого что ни на есть боевого виски.

Ну, я тянул время, приготовил кой-какую еду, толковал о лошадях вообще, об охоте и всячески обходил стороной суть дела. Кончилось тем, что я отдал револьвер тридцать шестого калибра с двумя десятками патронов, старое одеяло и эту бутыль виски за этих самых двух лошадей.

Только когда я получше присмотрелся к вьючной лошади, так уже засомневался, кто сделал более выгодную менку.

То письмо из дому меня расшевелило и заставило двинуться в южные края. Есть люди, которые не выносят, когда женщины курят, а я все вздыхал, так мне охота было увидеть Ма, учуять дымок из ее старой трубки, услышать потрескивание старой качалки — все, что для меня означает дом. Когда мы, ребята, росли, это поскрипывание было для нас вроде как знаком мира и покоя. Оно означало дом, оно означало маму, понимание… хотя время от времени оно еще означало ремень и порку.

Как-то Ма всегда ухитрялась поставить на стол какую-нибудь еду, несмотря на засуху, частенько навещавшую наши холмы, и бедную почву нашей фермы на склоне. И если мы возвращались домой, ободранные медведем или с пулей под шкурой, так это Ма залечивала царапины и вытаскивала пули.

Короче, я «зажег шелуху» и двинул в Нью-Мексико, к своим.

Это такое выражение, распространенное в Техасе, потому что когда человек уходит из лагеря к соседям, он поджигает в костре сухую кукурузную шелуху, ну, обвертку с початков, чтобы освещать себе дорогу, и то же самое делает, отправляясь обратно. Вот люди и говорят, когда кто-нибудь куда отправляется, что он «зажег шелуху».

Ну, что говорить, я почти всю жизнь только и делал, что зажигал эту самую шелуху. В первый раз оно случилось, когда я захотел повидать чужие края и отправился по Тропе Натчезов в Новый Орлеан. В другой раз я поехал туда же вниз по реке на плоскодонной барже-флэтботе.

На этих флэтботах я весело провел время. Речники, что на них плавали, славились как народ грубый и неукротимый. А я был тогда паренек тощий и нескладный, вот они меня и приняли за желторотика. Но только у нас в горах ребят приучают к драке, как, скажем, кто-нибудь натаскивает собаку, так что я им крепко всыпал.

Меня назвали в честь Вильгельма Телля, которого Па шибко уважал за умение стрелять из лука и готовность постоять за свои убеждения. Ну, насчет постоять… я, когда стою, росту во мне шесть футов и три дюйма в носках (если у меня есть носки), весу — сто восемьдесят фунтов[6], и фунты эти распределены в основном на груди, плечах и больших мускулистых руках. Дома я был вечной мишенью для насмешек из-за моих здоровенных рук и ног.

Среди Сэкеттов нет любителей хвастаться. Мы никого не трогаем и хотим одного — чтобы нас не трогали, но если уж дойдет до драки, то за нами дело не станет.

Дома, в горах, да и в армии тоже, я укладывал каждого, с кем мне приходилось бороться. Па нас обучал борьбе в старом корнуоллском стиле, а по части работы кулаками мы набрались кой-чего от одного англичанина, призового бойца.

— Мальчики, — говаривал нам Па, — избегайте всяких неприятностей и ссор, их и так достается человеку больше, чем он хочет, но если на вас нападают, всыпьте им от души, молотите их в колени и бедра[7].

Па — он большой мастер говорить из Библии, но я лично никогда не видел и капли смысла в том, чтоб лупить по коленям и бедрам, как этот Самсон филистимлян. Уж если приходится мне кого молотить, так я стараюсь угадать в подбородок или в брюхо.

От Монтаны до Нью-Мексико добираться верхом — дело долгое, но я сложил свои скудные пожитки и направился на запад, в сторону Вирджиния-сити и Олдер-Галч — Ольхового Ущелья. Пару дней я там поработал, а после погнал дальше, к Джексоновой Норе и горам Тетон.

Ехал я по дороге один-одинешенек, если не считать этих двух аппалуз, мысли всякие в голову лезли, и вдруг как-то дошло до меня, что хочется мне услышать, как Оррин поет старые песни, те, что наши предки привезли из Уэльса, или те, что мы переняли у других, таких же как мы переселенцев из Ирландии, Шотландии и Англии. Среди самых счастливых воспоминаний о детстве много у меня картин, как мы поем, сидя у огня. Оррин в этом деле всегда был заводила — красивый, певучий парень, его все любили. А мы не завидовали ни капельки, мы гордились, что он наш брат.

Когда я направился в сторону Нью-Мексико, меньше всего я мечтал о золоте и о неприятностях — а они обычно ходят парой. Золото найти нелегко, но когда человек все же его находит, ему приходится одолевать немало неприятностей, чтобы его удержать в руках.

Сдается мне, человек находит золото только если вовсе не ищет его. Подберет камень, чтоб кинуть во что-нибудь, — а этот камень, оказывается, чуть не сплошное золото; или, скажем, споткнется о выступ скалы — и обнаруживает, что сидит верхом на Материнской Жиле.

Вся история началась из-за того, что я — человек любопытный. А пока что я тащил хвост по пыльной тропе, ведущей на юг, тихо и спокойно, безо всяких бед. Разок-другой пересек след индейцев, но постарался одолеть опасения перед ними.

Когда-то, еще в армейские времена, слышал я от людей, какие для индейцев тяжкие времена настали. С некоторыми из них, вроде, скажем, чероки, которые осели и занялись фермерством или бизнесом, обошлись здорово несправедливо[8]; но большинство индейцев жили совсем по-другому и готовы были в любой момент сняться с места и проехать сотню миль ради славной битвы или если подвернулась возможность украсть лошадей или там добыть скальпы.

Когда война закончилась, мне довелось сражаться с сиу и шайенами в Дакоте — это было уже после резни, которую устроил Вороненок[9] в Миннесоте. Сиу уходили на запад, а мы за ними гнались, и пару раз мы их ловили… или они ловили нас. А в Техасе хватало мне стычек с кайовами, команчами, арапахо и даже с апачами, так что я умел уважать индейцев.

Время тянулось неспешно. По утрам воздух был свежий и прохладный, с намеком на заморозки на более высоких местах, но дни стояли теплые и ленивые, а по ночам звезды светили так ярко, что просто поверить невозможно.

Нет на свете ничего лучше, чем ехать верхом по диким местам, когда ничто тебя не торопит и время в твоих руках, — и я не гнал лошадей, пробирался шагом вдоль спинного хребта Скалистых гор, через Тетоны, а после на юг, к Южному перевалу и Брауновой Дыре. Ехал по длинным, поросшим травой склонам среди осиновых рощиц, останавливался на ночь на цветущих лугах у смешливых ручейков, убивал только для пропитания, прислушиваясь к долгому эхо винтовочного выстрела, — можете мне поверить, славное это было время.

И ничто меня не предостерегало, что беда близка.

Мне все вспоминался мягкий валлийский голос поющего Оррина, и я решил, что могу пока послушать свой собственный голос, — ну, глотнул я из фляги, задрал голову к небесам и затянул песню.

Пел я «Бреннан на болоте», про ирландского разбойника с большой дороги — эту песню я всегда здорово любил слушать в исполнении Оррина.

Только дальше первых строк я не забрался. Если человек собрался петь, когда едет верхом, так ему лучше заранее договориться со своей лошадью. Ему надо иметь либо хороший голос, либо лошадь без музыкального слуха.

Стоило только мне возвысить голос, и я тут же почувствовал, как этот кайюс[10] напрягает мышцы, так что пришлось мне быстренько заткнуться. Мы с этим аппалузой поначалу, стоило мне сесть в седло, все присматривались и прощупывали друг друга, пока я ему не показал, что умею ездить верхом. Но этот конь тоже свое дело знал, умел и брыкаться, и на дыбы становиться, и бить задом, а мне вовсе не хотелось доказывать свои таланты на этом каменистом склоне.

И вот тут мы с ним наткнулись на призрак тропы.

Глава 2

Это был осколок белого кварца, воткнутый в трещину стены из красного песчаника.

Путешествуя по диким местам, человек, который хочет сберечь свои волосы, всегда должен быть внимательным ко всему необычному. Он обучается замечать примятую траву, сломанную веточку, замутненную воду в ручье.

У природы обычаи простые, прямые и знакомые. Животные принимают природу такой, как она предстает перед ними. Они, хоть и строят себе гнезда и логовища, очень мало нарушают свое окружение. Только бобр, которому охота устраивать себе дом под водой, строит для этого свои плотины и тем пытается изменить природу. В общем, если что-то в природе нарушено, то, скорее всего, сделал это человек.

Местность вокруг была безлюдная, и этот кварц вряд ли попал сюда случайно. Его поместила в трещину чья-то рука.

Последнее поселение, какое попалось мне на глаза, был городишко Саут-Пасс-сити, далеко на севере отсюда, а последний живой человек — грязный траппер, сплошные лохмы да ободранная оленья кожа. Он со своими вьючными ослами проследовал мимо меня, как дилижанс мимо бродяги. Они просто не обратили на меня никакого внимания.

И случилось это добрых две недели назад. С той поры я не видал ни человека, ни человеческих следов, хотя повстречал уйму всякого зверья, вплоть до старого седого гризли, который добывал мед из дуплистого дерева.

Этот медведь занимался своими делами, так что и я решил заниматься своими и ему не мешать. Мы, Сэкеттовские ребята, никогда не станем ничего убивать, если нам не нужна пища, — разве что зверь сам решит тобой подзакусить. В горах человек старается жить вместе с природой, а не переть против нее дурной силой.

Однако этот кусок кварца, да еще на этом месте, меня просто покоя лишил, очень уж интересный он был. Если этим камнем отмечена какая-то тропа, то на земле, во всяком случае, от той тропы и следа не осталось, никакого намека, — а земля в некоторых местах умеет сохранять след тропы годами.

Вытащил я этот осколок кварца из трещины и осмотрел со всех сторон. Похоже, он тут торчал годы и годы.

Ну, я его воткнул обратно туда, где нашел, и раздвинул свою подзорную трубку. Это был военный трофей, снятый с тела полковника мятежников под Виксбергом[11], но полковник был не в том состоянии, чтобы возражать… Так вот, будьте уверены, чуть подальше на обрезе скалы я рассмотрел еще одно белое пятнышко.

На юг меня позвала тоска по моим домашним, но простое старомодное любопытство заставило свернуть и двинуться по тропе, отмеченной белым кварцем.

Никаких сомнений, я чисто случайно наткнулся на этот след, в жизни ничего такого не видел и ввек не додумался бы такое искать, а вот тот, кому пришла в голову мысль так упрятать тропу, был, видать, человек здорово понимающий, потому что вряд ли этот камешек кто мог заметить. Но пройти по этим меткам было проще простого, даже в почти полной темноте, потому что эти обломки отражали свет.

Больше часа я поднимался по горному склону среди деревьев, следуя за этими метками. Сосны измельчали и поредели, я объехал осиновую рощицу и вскоре приблизился к линии, выше которой деревья уже не росли; я был в самой дикой и пустынной местности, какую когда-нибудь человек видел.

Надо мной раскинулись серые гранитные плечи голой скалы, кое-где исчирканные полосками снега. Попадались чахлые деревья, все больше разбитые ударами молний и мертвые, многие валялись на склоне. Воздух был такой свежий, что дышать им было все равно, что пить родниковую воду, в нем ощущалось прикосновение мороза. И до невозможности чистый, видно было вокруг на многие мили.

Нигде я не заметил ни следа, ни конского навоза, ни остатков старых костров или пеньков от срубленных деревьев. Но метки тянулись дальше; где некуда было воткнуть кусок кварца, тропу отмечали маленькие кучки камней.

Я начинал догадываться, что наткнулся на старую, жутко старую тропу, старше, чем мне когда доводилось проходить или даже просто слышать рассказы.

Па однажды как-то зимовал южнее этих мест, на реке Долорес, с компанией трапперов. Много раз он рассказывал про здешние края нам, ребятам, а у лагерных костров в Техасе приходилось мне слышать истории о путешествии отца Эскаланте, когда он искал дорогу из Санта-Фе к калифорнийским миссиям. Но он наверняка ни разу не забирался на такую высоту.

Только погоня за какими-то сокровищами могла загнать людей так далеко в глушь, если, конечно, они не прятались от кого-нибудь. И не нужно было тут никакого пророка, я и сам сообразил, что этот след может привести к крови и смерти, потому что когда в мозги людские втемяшится золото, здравый смысл их покидает.

День близился уже к закату, когда я пробрался через проход, узкий, как замочная скважина, в высокогорную долину — голую, без следа растительности. Она лежала под небом, пустая и унылая, как гранитная миска, почирканная то здесь, то там полосками снега и льда в трещинах.

Граница леса осталась на тысячу футов ниже, я был сейчас совсем близко к темнеющему под вечер небу, и вдоль долины тянул леденящий ветерок — легкий, не сильнее вздоха. Тишина стояла полная, я слышал только перестук копыт своих лошадей да поскрипывание седла. В воздухе попахивало привидениями, и моя верховая лошадь шла шагом, насторожив уши.

С левой стороны показалось зеркало призрачной воды, холодное высокогорное озеро, видно, его питали тающие снега; дыхание ветерка едва рябило воду. Озеро лежало тихое и плоское, и оно встревожило меня, потому что слышал я всякие-разные истории об озерах с призрачной водой высоко в горах.

А потом донесся звук, и мои лошади услышали его первыми. В пустынном краю путник должен внимательно следить за своими лошадьми, потому что они зачастую могут увидеть или услышать такое, что человек прозевает, а эти аппалузы родились и выросли в горах, гуляли дикарями, их поймали, но в душе они так и остались дикими и, подобно мне самому, сохранили любовь к диким, пустынным, безлюдным местам.

Звук долетел издалека, он напоминал шум ветра в большом лесу или отдаленный грохот поезда, бегущего по рельсам. По мере нашего приближения шум усиливался, и наконец я понял, что это шумит падающая вода.

Я выехал к следующей замочной скважине, еще уже, чем первая, и метки вели прямо к этой расщелине. Рядом с узкой тропой неслась вода, стекающая из того призрачного озера, стремительно летела вниз по крутому желобу в путанице белых пенных струй.

Я видел, как она падала вниз каскадом по уступам, крутым откосам, быстринам. Проход был глубокий и тесный — не ущелье, не каньон, а просто узкая рана на лице горной стены, угрюмое местечко, укрытое тенью и заливаемое брызгами от бурных струй. Ниточка тропы была продернута по самому краю ревущего водостока, и тропа, должно быть, большую часть времени скрывалась под водой.

Можете мне поверить, я туда не спешил, долго вглядывался в эту темную, узкую трещину, заполненную ревом воды. Но на стене, в углублении, вырытом специально для этого, лежал осколок кварца — а я уже забрался слишком далеко, чтобы поворачивать оглобли.

Мои лошади пугливо сторонились этой щели, им она вовсе не нравилась, но я был не такой мудрый, как мои лошади, и погнал их туда, вниз по скату — впрочем, достаточно осторожно.

Желоб был узкий… здорово узкий. Если он станет совсем непроходимым, то развернуться обратно лошадям тут будет негде. Ни одного мустанга еще никто не обучил пятиться назад, да и, в любом случае, я никак не смог бы управлять вьючной лошадью, которая шла за ним в поводу.

Ну, когда я сдвинул своего коня с места, этот аппалуза оказался таким же дураком, как я сам. Поставил уши торчком и пошел вниз, местами сползая на заднице, здорово круто тут было. И ни черта не слышно за ревом воды.

Скальные стенки вздымались на сотни футов над головой, местами сближались так, что сверху виднелась лишь тонкая светлая трещинка, и казалось, будто едешь сквозь пещеру. Кое-где над водой нависали папоротники, а на двух участках — один длиной ярдов тридцать, второй раза в два больше — вода текла тонким слоем поверх тропы.

В других местах, где поток уходил в глубокие промоины рядом с тропой, я полностью терял воду из виду и только слышал ее. В двух-трех точках возле водопадов водяной туман и брызги стояли плотным облаком, я насквозь промок, да и все вокруг было мокрое. Этот проход — настоящая смертельная ловушка, я ее костями чуял, будьте уверены. Если кто говорит, что никогда не был напуган, так он или врет, или нигде не бывал и ничего не сделал за всю свою жизнь.

Около трех миль я пробирался по этой дорожке. Я спустился больше чем на тысячу футов, судя по растительности в долине, которую я в конце концов обнаружил. Она открылась по правую руку от меня, сперва узкая, а потом расширилась. Река убегала, кувыркаясь, вниз и исчезала в узком, глубоком каньоне. Его затеняли папоротники и деревья, выросшие в трещинах скальных стен. Но тропа сворачивала в долину.

В этом месте долина имела в ширину не больше двухсот ярдов. По обе стороны круто устремлялись к небесам каменистые склоны. Пеший человек мог бы на них взобраться, но лошадь не поднялась бы и на шесть футов. Последние солнечные лучи подкрашивали стену каньона на востоке, но ярдов сто пятьдесят я ехал в глубокой тени.

Потом долина расширилась. Похоже, она имела пару миль в длину, а шириной была от четверти до половины мили. По дну ее бежал ручей и вливался в вытекающий из озера поток, вдоль которого я ехал.

Ложе долины представляло собой красивый высокогорный луг, чистое удовольствие для глаза, а вдоль речки росли осины маленькими рощицами, карликовые ивы и другие деревья, названия которых я не мог припомнить. Невдалеке паслись несколько лосей (ну, на самом деле это олени вапити, их только все зовут лосями), они подняли головы и поглядели на меня. Похоже, в эту долину вел и какой-то другой путь, но по их поведению наверняка сказать было трудно: когда я подъехал ближе, они отошли, но вид у них был ничуть не испуганный.

Вьючная лошадь уныло тащилась сзади на поводу, как вроде ей вовсе не хотелось идти в эту долину. Подседельный конь шел без сопротивления, но, по-моему, еще не решил, нравится ему эта затея или нет. А что до меня, так я трясся и каждую минуту ждал появления призраков, как восьмилетний мальчонка вечером на кладбище.

Короче, я вытащил из чехла свой винчестер — понятия не имею, чего я ждал.

Мы продвигались медленным шагом. Конь переступал вытянутыми, напряженными ногами, насторожив уши, робко и осторожно, а я думал, что в жизни не видел такой красивой долинки, укрытой предвечерними тенями, с мазками розового и сиреневого на окружающих скалах высоко над нами.

А потом я увидел пещеру.

На самом деле это было просто углубление, вырытое в обрыве ветром и водой, но оно врезалось в скалу футов на восемь, а в самом глубоком месте — и на все десять, а вход в него маскировали несколько деревьев, в основном, осины.

Я слез с седла и привязал лошадей к дереву — не хотел рисковать: они могли убежать и оставить меня пешим.

Никаких следов… никто тут не появлялся давным-давно.

Отверстие было наполовину загорожено камнем — так иногда делают жители горных мест, а внутри все было закопчено дымом забытых костров. Ничего здесь не было, кроме каменных обломков там, где обвалилась часть стены, и гладкого бревна в самой глубине; с двух концов оно было обрублено топором.

Это большое старое бревно было гладкое, отполированное не одной парой штанов — люди на нем сидели, но на одном конце я нашел несколько рядов мелких зарубок. Я их пересчитал — они располагались группами то по тридцать штук, то по тридцать одной; если считать, что каждая зарубка обозначала день, то эти люди пробыли здесь около пяти месяцев. Для такого места — долгое время.

В пещеру нанесло песка, а у задней стенки я зацепился ногой за что-то на полу. Разгреб песок руками — и вытащил старинный нагрудник, такие носили испанцы. Он заржавел, но видно было, что сделан он из хорошей стали и закален, чтобы выдержать сильный удар.

Все, что я знал об испанцах, я слышал от нашего Па, который любил рассказывать нам байки про старые времена, когда он бродил по горам. Он много толковал про Санта-Фе, где ему как-то довелось пожить, и я знал, что этот город уже существовал десять, а то и одиннадцать лет, когда отцы-пилигримы впервые высадились у Плимут-Рока[12].

Эти испанские ребята вовсю исследовали страну, и зачастую только для того, чтобы отослать доклад в Испанию. Никто не скажет, сколько пропало таких исследовательских экспедиций, может, вот этот нагрудник и был последним следом одной из них.

Дорога, по которой я ехал на юг, была из тех, о которых мне рассказывал Па, а потом я еще кое-что услышал о ней от рудокопов в Монтане. Испанцы отправляли по этой тропе торговые экспедиции в страну племени юта. Торговцы ездили на север этим маршрутом задолго до отца Эскаланте, еще раньше даже, чем капитан Джон Смит[13] завидел берега Виргинии, но они оставили мало сведений. В 1765 году эти места разведывал Ривера, но он был уже не первым.

До темноты еще оставалось немного времени, и я успел малость оглядеться. И так мне представилось, что до этой долины добрались человека три-четыре, и двое из них остались здесь навсегда — я нашел их могилы. На одной из них стоял камень с датой смерти — 1544 год.

Может быть, я первый увидел эту могилу за прошедшие три сотни лет.

В этом укрытии могли в тесноте спать четверо — но никак не больше. И по крайней мере один человек должен был выбраться отсюда и оставить метки, по которым я сюда пришел; но чутье мне говорило, что скорее их было двое. Единственная загадка — как они вообще нашли эту долину.

На стене, наполовину скрытое листвой осин, было высечено испанское слово «Оро». А рядом с ним — стрелка, указывающая в верхнюю часть долины.

«Оро» — это слово, которое почти все понимают, даже те, кто больше ни звучка не знает по-испански. А я служил в армии с несколькими парнями, которые говорили по-испански, и слегка научился у них этому языку, а еще больше нахватался, когда крутился по Техасу.

К этому времени тени уже стали длинными, но света еще хватало, и я поддался призыву этого слова. Вскочил в седло и поехал шагом вверх по долине. Ну и будьте уверены, через полмили я нашел туннель, выкопанный в склоне холма, и битый камень вокруг него.

Я поднял обломок из кучки, сложенной под стенкой туннеля, и он оказался тяжелым — тяжелым от золота. Это была настоящая, подлинно богатая руда, о какой человек не раз слышит всякие байки, вот только увидеть ее редко доводится.

Да, эти испанские парни нашли золото. Неважно, как они сюда попали, но они его нашли — и теперь оно мое.

Все, что мне надо — вывезти его отсюда.

Глава 3

Вот так, значит, я нырнул с головой в незнакомые места и вынырнул с золотом в руках.

Мы, Сэкетты, никогда не были богатеями. Все, чего нам надо, — это кусок земли, где можно посеять хлеб и пасти скотину, столько земли, чтоб хватило прокормить семью. Родня для нас много значит, и если случается какoe несчастье, так мы обычно встаем против него все как один.

Кровная вражда с Хиггинзами, которая обошлась нашей семье не в одну жизнь, закончилась, пока меня не было дома. Эту вендетту завершил Тайрел в тот день, когда Оррин собрался жениться. Длинный Хиггинз залег в засаду на Оррина, рассчитывая, что у того мозги будут забиты женитьбой. Длинный Хиггинз не попал в Оррина — его оттолкнула в сторону невеста, зато сама она получила свинец, предназначенный для Сэкетта.

На свою беду, Длинный вовсе не принял в расчет Тайрела, а Тайрела всегда надо брать в расчет.

Тайрел такой человек, что может глядеть на тебя прямо вдоль ствола твоей винтовки, и тебе захочется, чтоб он лучше глядел в тарелку с ужином. Он будет глядеть на тебя прямо вдоль ствола твоей винтовки — и все равно пристрелит тебя насмерть. Правда, Тайрел никогда не искал драки.

На револьверах мы с ним всегда шли голова в голову. Может, я самую чуть лучше с винтовкой, но это так и осталось под вопросом.

А вот сейчас вопрос касался золота. Наш Па, он всегда советовал нам, ребятам, если что, найти время и поразмыслить. Ну, вот я сейчас и нашел время.

Прежде всего, надо решить, что делать дальше. Золото — вот оно здесь, но мне придется держать язык за зубами, пока я не смогу подать на это место законную, чин чином заявку и вывезти золото отсюда.

Золото — это всегда хлопотное дело. Многим людям хочется золота, но стоит человеку его заиметь, как у него начинаются неприятности. Золото заставляет людей терять здравый смысл и правильные понятия, что хорошо, что плохо. Ради него люди обманывают и убивают — а я сейчас нахожусь в местах, где законов нет.

Золото — штука тяжелая, и если кто везет золото, то припрятать его не так просто. Как будто у него свой запах есть. И до людей этот запах доходит даже быстрее, чем слухи и разговоры.

Одно дело — найти золото, и совсем другое — добыть его и вывезти. У меня нет никаких инструментов и ничего такого, в чем его везти можно, — кроме седельных сумок. Я почти все свои деньги угрохал на пищу и снаряжение для этой поездки на юг. Так что первым делом мне надо вывезти сейчас столько золота, чтобы хватило купить снаряжение для горных работ.

Похоже, если я не ошибаюсь, тут золота чертова прорва, бери, сколько душа пожелает, но мне много не надо — так, лишь бы хватило на скот, на свой собственный кусок земли да на свободное время, малость поучиться по книжкам.

Не годится человеку быть темным и неграмотным, но у нас в горах школа бывала не каждый год, а в лучшем случае через два на третий, да и то всего месяца на два-три. Когда я превзошел всю науку, то выучился написать карандашом свое имя… и Па с Тайрелом тоже могли его прочитать, а не только я сам. Правда, в армии прочитать его умел только один офицер, но он сказал, что я могу не беспокоиться.

«Когда человек умеет стрелять так, как ты, — говаривал он, — то вряд ли кто-нибудь станет прохаживаться насчет того, разборчиво ли этот человек подписывает свое имя».

Но если человек имеет право наплевать на себя, то должен подумать про своих детишек, даже если они появятся только когда-нибудь. Мы, Сэкетты, народ плодовитый, у нас вырастают целые кучи длинных парней. Считая меня с Тайрелом и Оррином, нас наберется сорок девять братьев и двоюродных братьев. У нашего Па две сестры и пять братьев — живых. Так что затевать с нами кровную месть — дохлое дело. Даже если мы их не побьем стрельбой, так уж точно побьем плодовитостью.

Человек, которому придет охота завести ребятишек, не захочет, ясное дело, выставляться перед ними дураком. Мы, Сэкетты, так считаем, что младшие должны уважать своих стариков, но их старики должны заслуживать уважения. И для меня вот это найденное золото как раз может оказаться решающим.

Размышлял я так, а сам тем временем расседлывал лошадей и устраивался на ночь. Время года было поздняя весна, даже, пожалуй, ближе к лету. Снег с гор почти весь сошел, хотя в таких местах он, кажется, никогда не тает полностью, и никто тут не скажет, когда он посыплется снова.

Если я выеду отсюда, добуду снаряжение и вернусь обратно, времени у меня останется в обрез на то, чтобы добыть немножко золота и выбраться, пока опять не лег снег. На такой высоте в горах снегопада можно ожидать девять месяцев в году. А когда пойдет снег, он засыплет верхнюю долину полностью, и речка замерзнет. И человек, которого снегопад захватит в этой долине, застрянет тут на всю зиму.

Но что снег — даже просто хороший дождь может сделать непроходимым на много дней тот водосток, через который я сюда забрался. Если отнять дожди и снегопады, так в течение года наберется, наверно, дней пятьдесят-шестьдесят, когда можно проникнуть в эту долину или выбраться из нее… Если, конечно, сюда нет другого пути.

Как-то мне стало тяжко и неуютно, когда я подумал, что влез в бутылку, которая может быть заткнута в любой момент.

Я готовил кофе на костре и обдумывал свое положение. Нельзя забывать еще и этих Бигелоу, братьев человека, которого мне пришлось застрелить… они могут подумать, что я от них удираю, и двинутся меня выискивать.

По дороге на юг я не старался скрывать свои следы больше, чем обычно, и у меня вызывала тревогу мысль, что они могут последовать за мной на юг и обеспокоить Оррина и Тайрела. Наша семья уже была сыта по горло враждой и кровной местью, и я не имел права привести беду к их порогу.

Я так думал, что вряд ли Бигелоу смогут пробраться за мной в это место. С того момента, как обнаружились кварцевые метки, я постарался укрывать свои следы, чтоб никто ничего не мог найти.

Ветер пробежал по костру, совсем легкий ветерок, и глаза мои остановились на том старинном нагруднике под стеной. Правду ли говорят, будто духи мертвых людей рыщут по ночам? В жизни я не верил в привидения, но сейчас готов был согласиться, что если бывают на свете заколдованные места, то это как раз такое.

Долина выглядела безлюдной и пустой, но я все время чувствовал, что кто-то глядит мне в спину, да и лошади беспокоились. Когда подошло время спать, я отвязал их от колышков среди травы и поставил поближе к огню. Лошадь во многих случаях — самый лучший часовой… и все равно больше мне некого было поставить в караул. Впрочем, сон у меня чуткий.

На рассвете я спустился к ручью и закинул крючок на форель. Эти твари накинулись на наживку и устроили такую драку, словно их произвели на свет бульдоги; но я их выудил, зажарил одну и устроил себе вкусный завтрак.

После я изготовил орудие труда — взял палку, расщепил конец, вставил в щель округлый камень и крепко-накрепко замотал ремешком. Пользуясь этим топором и плоскими осколками камня, я принялся добывать руду в глубине туннеля. До заката успел два раза сломать рукоятку своего топора у верхнего конца, но все-таки наковырял руды фунтов триста.

Давно наступила ночь, а я все сидел у костра и дробил этот кварц. Он был сильно выветрен, отдельные куски просто под пальцами крошились, но я его тщательно раздробил, в порошок, и сумел добыть из него немного золота. Это было чистое золото, настоящий товар для ювелирной лавки, и я работал далеко за полночь.

Потрескивание костра в тихом, пропитанном сосновым духом воздухе радовало душу, но я спустился в темноте к ручью и искупался в холодной воде. А потом вернулся в пещеру, где у меня был лагерь, и взялся мастерить лук.

Ребятишками мы подрастали вместе с соседскими мальцами — индейцами чероки, и все охотились с луком и стрелами, больше даже чем с ружьями. Пока Па бродил по западным краям, боеприпасы добывать было трудно, и порой единственное мясо, попадавшее на стол, было то, что нам удавалось подстрелить из лука.

В костре моем горел хворост, в котором держались собранные вместе ароматы многих годов, и дым пахнул так уж приятно, а время от времени пламя добиралось до какого-нибудь смолистого сучка и пыхало кверху, меняя цвет, и это было здорово красиво, как сто чертей… Внезапно мои лошади подняли головы, и я тут же оказался в глубокой тени, сжимая в руках винчестер со взведенным курком.

В такие минуты человек, привычный к диким местам, не думает. Он действует не задумываясь… а если начнешь размышлять, так у тебя уже никогда не будет случая о чем-нибудь подумать снова.

Я долго выжидал, не шелохнувшись, напряженно вслушиваясь в ночную тишину. Отблески огня играли на боках моих лошадей. Это мог быть медведь или горный лев — пума, но, судя по поведению лошадей, вряд ли.

Через некоторое время они снова взялись за еду, а я подобрал палку, подтянул к себе кофейник и пожевал немного вяленого мяса, запивая его кофе.

Когда я проснулся назавтра в сером утреннем свете, то услышал, как барабанит тихонько дождик по осиновым листьям, и по спине пробежал холодок страха — если дождь разгуляется как следует и проход вдоль того желоба зальет водой, я тут застряну не на один день.

Я торопливо ссыпал свое золото в мешок. Лошади, казалось, были довольны, что я тут верчусь. Золота набралось около трех фунтов — вполне достаточно на нужное мне снаряжение, даже с избытком.

Выйдя наружу, я заметил, что исчезла форель, которую я почистил и повесил на дереве — хотел позавтракать ею сегодня. Нитка была перепилена тупым лезвием… или перекушена зубами.

Я опустил глаза к земле. Под деревом осталось несколько следов. Это не были следы кошачьей или медвежьей лапы, это были следы маленьких человеческих ног. Следы ребенка или маленькой женщины.

У меня по спине побежали мурашки… откуда взяться в таком месте ребенку или женщине? Но, успокоившись слегка, я сообразил, что ни разу в жизни не слышал о призраках, которые любят форель.

Мы, валлийцы, как и бретонцы и ирландцы, знаем множество историй о Маленьком Народце и с удовольствием их пересказываем, хоть на самом деле не верим в такие вещи. Но в Америке человеку доводится услышать и другие байки. Нечасто, потому что индейцы не любят об этом говорить, разве что только между собой. Но мне приходилось беседовать с белыми людьми, которые брали себе в жены скво, а они жили среди индейцев и слышали эти разговоры.

В Вайоминге я ездил поглядеть на Волшебное Колесо, здоровенное каменное колесо с двумя десятками спиц, больше сотни футов в поперечнике. Шошоны, когда строят свою колдовскую хижину, повторяют форму этого колеса, но и они ничего не знают о его создателях, твердят только, что его сделали «люди, которые не знали железа».

За сотни миль оттуда, на юго-западе, есть каменная стрела, которая указывает в сторону этого колеса. Она указывает направление кому-то — только кому?

Я уже упаковал золото, но мне было нужно мясо на дорогу, а стрелять из винтовки в этой долине меня почему-то не тянуло. Ну, в общем, выследил я молодого оленя, подкрался поближе и убил его стрелой; освежевал и разделал тушу, отнес мясо обратно к пещере, нарезал полосками и повесил на палке над огнем — коптиться.

Потом поджарил изрядный кусок оленины, съел, подумал, решил, что для человека моих размеров это маловато, и зажарил еще кусок.

Через несколько часов меня разбудил ветер. От костра остались только красные угли, я подобрался к огню поближе и начал умащиваться, чтобы спать дальше, как вдруг мой мустанг фыркнул.

Ну, а я выскользнул из своих одеял, как угорь из жирных пальцев, и снова оказался в тени, и курок на винтовке был уже взведен — и все в один миг, вы б и охнуть не успели.

— Спокойно, ребята, — тихонько сказал я. Чтоб лошади знали, что я проснулся и они не одни.

Сначала ничего не было слыхать, кроме ветра, а потом, чуть позже, донесся шорох — так не мог бы зашуршать ни один медведь или олень на свете.

Мой верховой конек захрапел, а вьючный фыркнул. В слабом отблеске света от углей я видел их ноги — там ничего не шевелилось… но вот в темноте снаружи что-то было.

Долгое медлительное время едва тащилось, красные угли потускнели. Я подремал немного, откинувшись на стену, но был готов очнуться при любой тревоге.

Однако больше никто не потревожил ни меня, ни лошадей.

Когда я встал и потянулся, расправляя затекшие мышцы, утро уже положило первую краску рассвета на мрачный грозовой хребет позади темных силуэтов сосен-часовых. Я внимательно осмотрел деревья на той стороне долины и склон над ними — а потому не сразу разглядел то, что было под носом.

Кто-то стащил с дерева на землю остатки моей оленины и отрезал хороший кусок. Кто-то изрядно попотел, отпиливая мясо тупым лезвием, и, видать, кто-то был здорово голодный, если рискнул подобраться так близко к чужому лагерю.

Я повесил мясо обратно, спустился в долину, убил и освежевал еще одного оленя. Я и его повесил на дерево, а после уехал. Мне не хочется, чтоб кто-нибудь ходил голодный, если я могу помочь. Так что теперь кто-то — или что-то — будет с мясом, пока этот олень не кончится.

Обратно выбраться оказалось еще тяжелее, чем заехать сюда, но мы, малость карабкаясь и оскальзываясь, все ж таки добрались до верхней котловины. Проехали мимо озера с призрачной водой и двинулись дальше, с гор в долины. Только я после верхней замочной скважины не поехал обратно по старой тропе, а постарался выбрать дорожку попротивней и потрудней, ее бы никто не нашел, кроме разве горного козла.

Я повернулся в седле и посмотрел назад, на вершины.

— Не знаю, кто ты такой, — сказал я, — но можешь ждать меня обратно, уж я точно вернусь, приеду по горным тропкам за этим золотом…

Глава 4

Когда внизу открылось ранчо, я натянул поводья, остановился на тропе и осмотрел всю долину. Там проходил каменистый гребень, река Мора прорезала его насквозь, вот возле этого места и раскинулось ранчо. Этот свет там наверху — мой дом, потому что дом человека там, где его сердце, а мое сердце было там, где Ма и ребята.

Аппалуза шагом спускался по тропе, а я чуял прохладу, поднимающуюся от ивняка вдоль Моры, и скошенные луга в большой долине, называемой Ла Куэва — пещера по-испански.

Внизу заржала лошадь, всполошилась собака, за ней подняла лай другая. Но ни одна дверь не отворилась, а свет горел по-прежнему.

Посмеиваясь, я ехал шагом и смотрел во все глаза. Если я хоть что-то знаю про своих братьев, то один из них или еще кто-то сейчас прячется снаружи, в густой тени, следит, как я подъезжаю, и, наверно, целится в меня из темноты, пока мои намерения не прояснятся.

Я слез с лошади и поднялся по ступенькам на крыльцо. Стучать не стал, просто открыл дверь и шагнул внутрь.

За столом, на котором горела керосиновая лампа, сидел Тайрел, здесь же была Ма и еще молодая женщина, не иначе как жена Тайрела. Стол был накрыт на четверых.

А я стоял в дверях, высокий и долговязый, и чувствовал, что сердце у меня внутри стало вдруг такое большое, что дышать трудно и двинуться невозможно. Одежда на мне заскорузла, я знал, что весь покрыт дорожной пылью и вид у меня здорово подозрительный.

— Здравствуй, Ма. Тайрел, если ты скажешь этому человеку у меня за спиной, чтобы убрал пушку, так я, пожалуй, зайду в дом и сяду.

Тайрел поднялся на ноги.

— Телл… будь я проклят!

— Может, ты того и заслуживаешь, — сказал я, — только меня в этом не вини. Когда я уезжал на войну, я тебя оставил в хороших руках.

Я повернулся к жене Тайрела, красивой, темноглазой, темноволосой девчонке, которая выглядела, как принцесса из книжки, и сказал:

— Мэм, я — Уильям Телл Сэкетт, а вы, значит, будете Друсилла, жена моего брата.

Она положила ладони мне на руки, встала на цыпочки и поцеловала меня, а я вспыхнул и всего меня обдало жаром, до самых сапог.

Тайрел засмеялся, а потом поглядел мимо меня в темноту и сказал:

— Все в порядке, Кэп. Это мой брат Телл.

Тогда он вышел из темноты — тощий старый человек с холодными серыми глазами и седыми усами над твердым ртом. За этого человека можно не беспокоиться, решил я. Окажись я неподходящим гостем, так был бы уже покойником.

Мы пожали друг другу руки без единого слова. Кэп был человек неразговорчивый, да и я — только временами.

Ма повернула голову.

— Хуана, подай моему сыну ужин.

Я ушам своим поверить не мог — у нашей мамы служанка! Сколько я себя помню, никто для нас, ребят, ничего не делал, кроме самой мамы, а она работала с утра до ночи и никогда не жаловалась.

Хуана оказалась метиской — наполовину мексиканка, наполовину индианка. Она подала мне еду на шикарных тарелках. Посмотрел я на нее — и почувствовал себя жутко неудобно. Я давным-давно уже не ел в присутствии женщин, и теперь смущался и беспокоился. Я ведь представления не имею, как есть прилично. Когда человек разбивает лагерь на тропе, он ест, потому что голодный, и вовсе не печалится о своих манерах.

— Если вас не обеспокоит, — сказал я, — так я лучше выйду наружу. Я малость одичал, и под крышей становлюсь здорово пугливым.

Друсилла схватила меня за рукав и подвела к стулу.

— Садитесь, Телл. И ни о чем не тревожьтесь. Мы хотим, чтобы вы поели с нами и рассказали нам о ваших делах.

Первое, о чем я подумал, было это золото.

Я вышел наружу и принес его. Положил седельные сумки на стол и вытащил кусочек золота. Оно было все еще шершавое от осколков кварца, но это было золото.

Их оно просто ошарашило. Я думал, нет такой вещи на свете, чтоб смогла вывести Тайрела из равновесия, но это золото его доконало.

Пока они его разглядывали, я пошел на кухню, вымыл руки в большом тазу и вытер белым полотенцем.

Все вокруг было чистое, без единого пятнышка. Пол напомнил мне палубу парохода, на котором я как-то раз плыл по Миссисипи. Это была жизнь, я всегда мечтал про такую жизнь для нашей мамы, вот только я к этому рук не приложил. Это сделали Оррин и Тайрел.

После я ел и рассказывал им, как добыл это золоте. Я отхватил ножом здоровенную краюху хлеба, щедро намазал ее маслом и уплел в два приема, пока рассказывал и пил кофе. Первое настоящее масло за целый год, и первый настоящий кофе за еще больший срок.

Через открытую дверь в гостиную я видел мебель, сделанную из какого-то темного дерева, и полки с книжками. Пока они говорили про мои новости между собой, я поднялся и прошел туда, захватив с собой лампу. Присел на корточки, чтобы разглядеть книжки поближе — я по ним здорово изголодался. Снял одну с полки и начал переворачивать страницы, медленно-медленно, осторожно, чтоб не выпачкать ненароком, и прикинул на руке вес. «В такой тяжелой книжке, — думал я, — должно быть, пропасть смысла».

Я уткнул палец в какую-то строчку и попробовал пробиться через нее, но там шли вереницей такие слова, каких я в жизни не слыхивал. Дома-то у нас не было никаких книг, кроме календаря да Библии.

Здесь была книга человека по фамилии Блэкстон[14], кажется, что-то о законе, и несколько других. Я ощутил страстное желание прочитать их все, знать их, всегда иметь под рукой. Я просматривал книгу за книгой, и временами находил слово, которое было мне знакомо, или даже целое предложение, которое мог понять.

Такие слова бросались мне в глаза, как олень, пустившийся наутек в лесу, или внезапно поднятый ствол ружья, блеснувший на солнце. Нашел я одно место, которое сумел разобрать, не знаю уж, почему я именно его выбрал. Это было в книжке Блэкстона:

»…что целое должно защищать все свои части, а каждая часть должна платить послушанием воле целого; или, другими словами, что общество должно охранять права каждого отдельного члена, и что (в качестве возмещения за эту охрану) каждый индивидуум должен подчиняться законам общества; без такого подчинения всех было бы невозможно, чтобы защита распространялась на каждого».

Мне потребовалось время, чтобы перелопатить этот кусок у себя в мозгах и добраться до его сути. Но как-то все же это место осталось в памяти, и в последующее время я его обдумывал не раз и не два.

Вернул я книги на место, поднялся и внимательно оглядел все вокруг. Это был дом нашей Ма, и Тайрела, и Оррина. Но не мой. Они его заработали своими руками и своими знаниями, и они отдали это место нашей Ма.

Тайрел больше не был тощим и голодным горным мальчишкой. Он стал высоким, держался очень прямо и был одет, по-моему, даже модно. На нем был черный пиджак из шелковистого сукна и белая рубашка, носил он их так, словно был для того рожден, и, понял я вдруг, выглядел даже красивее, чем Оррин.

Я оглядел себя в зеркале. Да, деваться некуда, неказистый я человек. Слишком длинный, слишком мало мяса на мне, костлявая рожа клином. На скуле старый шрам от резаной раны, полученной в Новом Орлеане. Плечи тяжелые, мускулистые, но малость сутулые. Немного я стоил в этой потертой армейской куртке и джинсах с коровьего выгона.

Мои братья были младше меня, но, наверно, потолковее. А у меня всего-то и было, что сильные руки да крепкая спина. Я мог своротить чуть не все, к чему руки приложу, умел ездить верхом и работать с веревкой, но много ли проку от таких талантов?

Тут моя мысль вернулась снова к этому куску из книжки. Это были вроде как правила для людей, как жить. А я и понятия не имел, что в книгах пишутся такие вещи.

Пока я был в гостиной, пришел Оррин, взял свою гитару и начал петь. Он пел «Черный, черный, черный», «Барбари Аллен» и «Золотую сумочку».

Это было, как в старые времена… только теперь уже не старые времена, и ребята оставили меня далеко-далеко позади. Мне двадцать восемь, и я хочу наверстать в несколько дней а за спиной годы грубой и тяжелой жизни; но если Оррин и Тайлер сумели, так я тоже могу… хотя бы попробовать.

Завтра настанет утро, и мне надо будет готовиться к путешествию в горы, к далекой высокогорной долине, к тамошней речке. Сперва нужно продать золото и закупить снаряжение. Только потом можно будет трогаться в путь. И лучше мне выбираться поскорее, а то могут заявиться Бигелоу и начнут на меня охотиться. Тогда дело обернется не так просто.

Самым близким местом, где можно найти нужное снаряжение, был Лас-Вегас[15]. Мы запрягли лошадей в тележку, Тайлер и я, и двинули в Лас-Вегас, а Кэп поехал с нами верхом. Этот лысый старикан оказался мужик что надо, с таким не страшно хоть в огонь, хоть в воду, можете мне поверить.

— Не знаю, куда вы там собрались, — сказал мне Кэп, — но только если вы покажете где-нибудь это золото, город вмиг опустеет. Вся толпа двинется за вами следом… выследят, а если представится случай, так и убьют. Такие находки ведь бывают раз в жизни.

Пока мы ехали в Лас-Вегас, пришла мне в голову дельная мысль. Надо застолбить участок где-нибудь на той речке, там где она стекает с гор, и люди будут думать, что золото происходит как раз с этой заявки, им и в голову не придет поискать еще где-нибудь.

— Так и сделайте, — старые Кэповы глазки чуть сощурились, а я вам имечко подскажу для этой заявки. Можете назвать ее Рыжая Селедка.

Приехали мы в Лас-Вегас, остановились возле банка. Когда я показал свое золото, человек в окошке кассы малость побледнел, и я понял, что Кэп Раунтри говорил чистую правду. Если когда-нибудь вспыхивала алчность в человеческих глазах, так это был как раз тот случай.

— Где вы взяли это золото, мистер? — спрашивает он, напористо так.

— Мистер, — отвечаю я, — если вы собираетесь его купить, так не задавайте вопросов, а предлагайте цену. А если не собираетесь, так я пойду в какое-нибудь другое место.

Кассир этот был длинный, тощий человек с острыми серыми глазами, в которых вместо зрачков были только черные точки. У него было тонкое лицо и тщательно подстриженные усы.

Он облизнул кончиком языка губы и поднял на меня эти свои глазки.

— Это может…

И замолчал, когда рассмотрел выражение моих глаз. В эту минуту в банке появились Тайрел с Оррином. Оррин по какому-то делу выехал в город раньше нас. Они подошли ко мне.

— Что-нибудь не так, Телл?

— Пока нет, — сказал я.

— О-о, Оррин… — Глаза банкира прыгнули на Тайрела, потом снова на меня. Фамильное сходство было сильное.

— Мне тут предлагают купить кое-какое золото. Это ваш брат?

— Телл, познакомься, это Джон Татхилл.

— Всегда приятно познакомиться с кем-нибудь из семьи Сэкеттов, — сказал Татхилл, но когда наши глаза встретились, мы оба поняли, что ничего приятного тут вовсе нет. Ни для меня, ни для него.

— Мой брат только что приехал из Монтаны, — небрежно заметил Оррин. — Он был там рудокопом.

— Он больше похож на ковбоя.

— А я и был ковбоем, и еще буду.

Потом мы двинулись по магазинам покупать для меня снаряжение. Как ни старайся, не мог я скрыть, что мне нужна кирка и лопата, бурильный молот и буры. То есть снаряжение для горных работ, это любому было ясно, тут никакими отговорками не отвертеться. Я человек не слишком подозрительный, но от осторожности еще никто не погибал, и, пока мы колесили по городу, не забывал поглядывать себе за спину.

Через некоторое время Тайрел и Оррин отправились по своим делам, а я уже сам закончил собирать себе снаряжение. Кэпа поблизости видно не было, но ему нянька не требовалась. В свое время Кэпу довелось повидать виды, полазить по горам и речкам. И любой, кто нацеливался на этого старика, нацеливался на большие неприятности.

Спустилась темнота. Я оставил свои покупки в платной конюшне и двинулся вдоль улицы. Остановился, чтобы поглазеть на горы — и заодно бросил взгляд через плечо. Ну и, будьте уверены, заприметил некоего человека. Он за мной крался — ну чистый тебе индеец.

Только он был не индеец, а так, скользкого вида типчик, которому, кажется, делать было нечего, кроме как не спускать с меня глаз. Тут же мне пришло в голову, что это может быть один из Бигелоу, ну, я свернул в переулочек и побрел себе потихоньку.

Должно быть, он испугался, что я от него скроюсь, и ворвался в этот переулок бегом, а я, как боксер, ушел в сторону в тень. Его, видать, застало врасплох мое внезапное исчезновение. Он резко затормозил, слегка оскользнувшись, остановился — вот тут я его и ударил.

Кулаки у меня большие, а руки закалены тяжелой работой. Когда я приложился к его челюсти, бахнуло, как вроде обухом по бревну.

Если кому взбрело в голову ко мне лезть, то мне охота такого человека знать получше, ну, я его прихватил левой рукой за грудки и приволок в салун, где должен был встретиться с моими братьями.

Люди подняли глаза — людям всегда любопытно, если что происходит, — а я тем временем взял его покрепче, поднял одной рукой и посадил на стойку.

— Я ничего не цеплял на крючок, но этот джентльмен утопил мой поплавок, — пояснил я присутствующим. — Кто-нибудь его знает? Он ничего не сделал, просто пытался напасть на меня в переулке.

— Это — Уилл Бойд. Он игрок, картежник.

— Он поставил денежки не на ту карту. Я не люблю, когда за мной шастают по переулкам.

Бойд начал приходить в себя, и когда понял, где он и что с ним, хотел сползти со стойки, только я держал его крепко. Вытащил из ножен на поясе любимую свою арканзасскую зубочистку, которой пользуюсь во всяких разных делах.

— Тебя направили на путь зла, — объяснил я, — а тропа грешника крута и камениста. И сдается мне, что по дурной дорожке направили тебя эти усы.

Он глядел на меня без всякого расположения, и я видел, что этот человек попытается меня убить при первом удобном случае. Похоже, ему надо было научиться многому такому, чему его не выучили, пока он был моложе.

Покачивая острым как бритва ножом, я сказал:

— Бери-ка этот ножик и сбривай себе усы.

Он мне не поверил. Запросто видно было, ну никак он не мог поверить, что такое с ним случилось. Он даже не хотел поверить, ну, так я ему объяснил:

— Ты за мной охотился, — сказал я, — а я человек спокойный, я люблю, чтоб меня не трогали. Тебе нужно что-то на память, чтоб напоминало тебе о недопустимых прорехах в твоем воспитании.

И протянул ему нож, рукояткой вперед, и опять я ясно видел, как в нем шевелится мыслишка, не получится ли этот нож всадить в меня.

— Мистер, и не заставляй меня потерять терпение. А то я тебя накажу.

Он взял у меня нож — осторожненько, потому что уже понял, что сегодня удача не на его стороне, и начал сбривать усы. Они были жесткие, а у него под рукой, как назло, не оказалось ни горячей воды, ни мыла… скажу вам, джентльмены, ему, видать, было больно.

— Когда в следующий раз соберешься нырнуть вслед за человеком в переулок, так ты остановись и подумай.

Я услышал, как хлопнула дверь салуна. У Бойда вспыхнули глаза. Он хотел было заговорить, потом заткнулся. Человек в дверях был Джон Татхилл.

— Эй! — голос его звучал властно. — Что тут происходит?

— Джентльмен сбривает усы, — сказал я. — Он решил, что ему лучше их побрить, чем отказаться. — Я покосился на него и спросил: — А как насчет вас? Вы не хотите побриться, мистер Татхилл?

Его лицо стало розовым, как у младенца, и он сказал:

— Если этот человек сделал что-нибудь противозаконное, так отдайте его под арест.

— Вы бы отправили человека в тюрьму? — спросил я таким тоном, словно был до смерти поражен. — Это ужасно! Вы могли бы посадить своего ближнего в заключение?!

Никто вокруг, похоже, не торопился встать с ним плечом к плечу и получить пулю, а ему это пришлось не по вкусу. Мне показалось, именно он и послал Бойда следить за мной, но доказательств у меня не было.

Бойд брился не очень аккуратно, дергался, порезался разок-другой, и местами его верхняя губа кровоточила.

— Когда он добреется, — сказал я, — он уедет из этого города. И если он когда-нибудь окажется в каком-то другом городе в одно время со мной, так он уедет и оттуда.

К восходу солнца эта история разошлась по всему городку, так я слышал — самого-то меня там не было. Я в это время ехал верхом обратно в Мору вместе с Тайрелом и Кэпом.

Оррин последовал за нами через несколько часов, и когда он въехал во двор на тележке, я укладывал свое снаряжение во вьюки, а Кэп стоял рядышком и наблюдал.

— Если вы не против общества, — сказал Кэп, — то я не против прокатиться по горам. А то у меня уже начинается лихорадка от житья под крышей.

— Со всем удовольствием, — сказал я. — Буду рад вашей компании.

Оррин соскочил с тележки и подошел к нам.

— Кстати, Телл. Там, в Лас-Вегасе, был один человек, все расспрашивал про тебя. Он сказал, что его фамилия — Бигелоу.

Глава 5

Мы двинулись вверх по Койот-Крик — Речке Койота — глубокой ночью, когда звезды развесили свои яркие фонари над горами. Кэп ехал впереди, наши шесть вьючных лошадей тянулись за ним, я замыкал колонну. С гор Сангре-де-Кристо тянул холодный ветерок, где-то в долине звал подружку перепел.

Кэп Раунтри — старик с виду мрачный, молчаливый. Но это человек такой породы, что если ты попал в беду, то можешь не смотреть, где он, не сбежал ли, — ты всегда твердо знаешь, что он рядом.

Мы не хотели, чтоб кто-то видел, как мы уезжаем, и потому обогнули Мору стороной; так что, если никто не залег на скалистом гребне над самым ранчо, то наш отъезд, скорее всего, прошел незамеченным.

Река Мора пробивается через теснину недалеко от ранчо, а потом спокойно течет по равнине, и нам надо было просто держаться вдоль реки до ее слияния с Койот-Крик, а после сворачивать вверх по Койот-Крик и двигаться через широкую долину Ла Куэва.

Мы объехали спящую деревушку Голондринос (по-испански — «Ласточки», значит; вообще-то там жили люди, но гнездышки свои лепили из глины) и направились к северу; утренний холодок пробирал до костей. Небо было холодное и чистое, оно едва светлело над землей, и в него остро врезались горные хребты. Копыта лошадей раздвигали траву со свистящим шелестом, седла поскрипывали, в деревушке залаяла собака — как будто спрашивала что-то.

Кэп Раунтри горбил спину в своей потертой домотканой куртке; он ни разу не оглянулся посмотреть, едем ли мы следом. Он делал свою долю работы и был уверен, что другие свою тоже сделают.

Мне надо было много о чем подумать, а для раздумий нет лучше времени, чем день в седле. Для Оррина, Тайрела и нашей Ма многое теперь переменится в жизни, и моя голова была забита мыслями об этих переменах.

Этим утром, перед отъездом из дому, я выбрался из-под своего тяжелого лоскутного одеяла (ковбои называют его «зуган») в три часа. Было здорово холодно, можете мне поверить.

Каждый раз, когда вы подумаете, что лето — это теплое время, попробуйте побывать на Юго-Западе, в высоких местах, поближе к горам.

Я скатал постель в дорогу, пошел в кораль и одну за другой выловил лошадей. Они были заиндевевшие, дико посверкивали глазами и имели мрачные предчувствия насчет моих планов — в корале им нравилось больше.

Пока в доме зажегся свет, я успел вывести лошадей, кинуть на них вьючные седла и привязать к ограде кораля. Потом сел на своего аппалузу, чтоб слегка его промять и выбить дурь. Когда ему надоело вскидывать зад и становиться на дыбы, Кэп уже был тут как тут.

Дверь открылась, бросив на двор прямоугольник света. Это выглянула Друсилла, жена Тайрела.

— Идите в дом, поешьте, — сказала она.

Слаще слов я в жизни не слышал.

Мы с Кэпом вынырнули из темноты — в теплых куртках, с револьверами на поясе. Повесили шляпы на колышки, помыли руки в тазу. У Кэпа взгляд был такой, что молоко бы скисло.

За столом сидел Тайрел, свежевыбритый, аккуратный — дальше некуда. Не знаю уж, когда он нашел время, но я решил, что у такого как он человека это просто привычкой становится — являться к завтраку свежевыбритым. Сдается, если я когда соберусь жить с женщиной, то мне придется здорово поработать над своими манерами.

Мне в жизни мало довелось повидать женщин, и я чувствовал себя не в своей тарелке, когда они крутились рядом. Но я видел и преимущества. Все ж таки как-то на душе уютнее, когда слышишь ее легкие шаги, побрякивание тарелок у нее в руках, когда видишь, какая она красивая.

Ма тоже была на ногах. Она уже больше не молодая, и ревматизм ее малость скрутил, но Ма никогда не останется в постели, если кто-то из ее ребят уезжает.

Комната была согрета огнем в печи, приятно пахло жареным беконом и вскипевшим кофе. Тайрелова жена получила правильное воспитание. Не успели мы с Кэпом сесть за стол, как перед каждым уже оказалась кружка с кофе, над которым клубился пар.

Друсилла была тоненькая и красивая, как трехмесячный олененок, и глаза у нее были большие, темные и теплые. Счастливый человек этот Тайрел.

Кэп был неплохой едок, он деловито склонился к своей тарелке и не отвлекался. И я старался не отстать — съел яичницу из семи яиц, девять ломтиков бекона и шесть горячих лепешек, запил пятью кружками кофе.

Тайрел глядел на меня серьезно, без улыбки. Потом поднял глаза к Дру:

— Я бы предпочел платить за его одежду, а не за кормежку, — сказал он.

Наконец я поднялся и взял в руки винчестер. В дверях остановился и глянул на Ма, потом обвел взглядом комнату. Она была теплая, уютная, приветливая. Это был дом. Раньше Ма никогда не имела много, да и сейчас это еще не богатство, но все же лучше, чем когда-либо раньше, и она тут счастлива. Ребята хорошо позаботились о ней, да и о себе тоже.

А я? Самое меньшее, что я могу сделать — это попробовать чего-то добиться. Родился самым старшим, а значу меньше всех если вообще что-то значу.

Тайрел вышел из дому, когда я уселся в седло, и протянул мне книжку Блэкстона — он видел, как я ее листал.

— Бери, Телл, — сказал он, — и читай. Это — закон, по которому мы живем. Много людей думали много лет, чтобы выработать его.

У меня никогда не бывало своей книжки раньше, и никогда я не брал книжки ни у кого, но, оказывается, приятно чувствовать, что она лежит в седельной сумке до своего часа, чтобы возле многих лагерных костров, ожидающих меня впереди, передать мне послание от тех людей.

Обычно в те места, куда мы направлялись, ездили по старой Испанской Тропе, но по совету Кэпа мы двинулись на север, к Сан-Луису и старому Форт-Массачусетсу — так мы сможем избежать засады, если кто-то нас поджидает.

На ночь мы остановились среди сосен в полумиле за Черным озером.

До этого мы проехали через деревушку Гуадалупита — без остановки. В местах, где людей мало, они становятся здорово любопытными. В далеких горах новости — дело редкое. Два человека, направляющиеся на север с шестью вьючными лошадьми, обязательно вызовут разговоры.

Ночь была спокойная, не много таких достанется на нашу долю в течение долгого, долгого времени.

Койоты приставали с вопросами к луне и, насторожив уши, прислушивались к эху своих голосов. Где-то выше по склону возился в кустах старый гризли, но до нас ему дела не было, он все бормотал себе что-то под нос, как ворчливый старик.

К тому времени, как вода для кофе уже стояла на огне, Кэп раскрыл рот и заговорил. Его трубка дымила потихоньку, я жарил бифштексы.

— В жизни мне не приходилось встречать человека, чтоб так хладнокровно держался в минуту опасности, как твой брат Тайрел. Единственный раз он заставил меня поволноваться, когда схлестнулся с Томом Санди.

Ты не слышал рассказов про Санди? Он был наш друг. Совсем неплохой человек, не хуже любого другого, кто когда-нибудь снимал шкуру с бизона, но все же когда Оррин начал прибирать к рукам то, что Том Санди думал заполучить сам, начались неприятности.

Санди был человек крупный, красивый, любитель посмеяться, образованный и из хорошей семьи, но чистый дьявол в любой драке. И вот, когда Оррин начал его вытеснять — хотя Оррин-то хотел с ним поделиться и даже согласен был уступить ему, — ну, Том озверел и повел себя неправильно, и тогда Таю пришлось обойтись с ним круто.

— Тай умеет обращаться с оружием.

— Стрельба — дело самое неважное, — раздраженно сказал Кэп. — Любой человек может спустить курок, а если потренируется, так научится быстро вытаскивать револьвер и стрелять метко, но дело не в этом. Главное — как ты держишься, когда на твои выстрелы отвечают.

Никогда раньше я не слышал, чтобы Кэп столько говорил, но Тайрел был для него одним из немногих источников вдохновения, и я понимал, почему.

Золото — это такая тайна, которую сохранить нелегко.

Добрый и злой, сильный и слабый — все слетаются на теплый огонек, который исходит от золота.

Настал день, мы тронулись в путь, и скоро прямо перед нами возникла Гора Ангельского Огня, и Старый Таосский Проход врезался в холмы впереди и чуть левее от нас. Кэпа Раунтри все тревожили следы, которые за нами оставались, и он не ослаблял внимания.

На длинных пологих склонах ветер бормотал в вершинах сосен, пока мы спускались в горную долину Орлиное Гнездо. Тропа на Симаррон углублялась в горы к востоку от нас, так что я оставил ненадолго наш караван и осмотрел землю там, где тропа выбегала из долины. Следы говорили, что на север, к Элизабеттауну, проехали несколько одиночных всадников и по крайней мере один отряд.

Мы остановились и посовещались. Можно было направиться вдоль речки Морено-крик прямо в город или обогнуть гору вдоль Команч-крик, но лучше было сделать вид, что нас ничто не тревожит, въехать прямо в городок, остановиться, поесть и обронить между делом, что мы, мол, собрались в Айдахо, где у меня есть заявка.

Элизабеттаун все еще был пунктом снабжения для немногочисленных старателей, работающих в горах, да еще здесь болталась грубая и необузданная толпа, застрявшая после сражений Гранта. Мы загнали своих лошадей в заброшенный кораль и заплатили какому-то мексиканцу, чтоб присмотрел за ними и за нашим снаряжением.

Пока мы шагали к ближайшему бару, Кэп рассказывал мне, что там убили человек восемь или десять, и мне было понятно, почему. Здесь, в комнате размером сорок футов, тянулась стойка длиной двадцать футов. Расстояние такое короткое, что промахнуться трудно.

— Кормежка тут хорошая, — сказал Кэп. — Их повар раньше был шефом в ресторане большого отеля на востоке — пока не убил человека и вынужден был смываться.

Люди у стойки имели довольно ободранный вид, но это ничего не значило, потому что хорошие люди могут выглядеть такими же потрепанными и грубыми, как и плохие, да зачастую так оно и бывает.

— Вон тот, с бородкой генерала Гранта, — заметил Кэп, это Бен Хоубз… он объявлен в розыск в Техасе.

Подошел бармен.

— Что прикажете? — и глянул на Кэпа Раунтри. — Давненько тебя не видел.

— И еще долго не увидишь, — сказал Кэп, — если не выберешься в Айдахо. У нас там заявка… Что это там за белоголовый малыш вместе с Беном возле стойки?

Бармен пожал плечами.

— Приблудный… хочет сойти за опасного парня. Ну, кладбища я пока не видел.

— Есть у тебя птица? Приготовь мне жаркое.

— Мне то же самое, — сказал я, — только двойную порцию, и еще кусок говядины, если найдется.

— Поваренок сейчас жарит — лучшей вы в жизни не ели.

Бармен отошел, а Кэп сказал:

— Сэм — парень что надо. Он нейтральный, как ему и положено. Не хочет иметь неприятностей.

Белоголовый парень, о котором спрашивал Кэп, опирался локтями на стойку, а каблуком на латунный стержень. Он носил два револьвера, подвязанные внизу[16]. У него было длинное, узкое лицо, близко друг к другу посаженные глаза, и он малость кривил губы.

Он что-то сказал Бену Хоубзу, а тот сказал в ответ:

— Забудь.

Кэп покосился на меня. Глаза у него смотрели угрюмо.

Через несколько минут бармен принес наш заказ, и мы взялись за еду. Кэп был прав. Этот повар знал-таки свое дело.

— Да, он и вправду умеет готовить, — сказал я Кэпу. — И как же он убил этого человека?

— Подсыпал ему отравы, — ответил мне Кэп и ухмыльнулся.

Глава 6

Мы с Кэпом были голодные. Моя собственная стряпня никогда не доставляла мне особенного удовольствия, а в ближайшие месяцы нам только собственной стряпней и доведется обходиться, так что мы постарались вовсю насладиться этим обедом. Кого б там ни отправил на тот свет здешний повар, но в кормежке он толк знал.

Разговоры у стойки не прекращались. Граждане, которые живут себе тихо-мирно в добропорядочных поселениях, наверное, никогда такой картины не видели. Это были времена людей независимых, не привязанных к одному месту, каждый из них ревниво оберегал собственную гордость и был весьма чувствителен в тех вопросах, в которых все чувствительны.

И всегда попадались среди них такие, которым охота было, чтоб их считали большими людьми, которым хотелось шагать по свету широким шагом, а чтоб все вокруг показывали на них пальцами и поглядывали снизу вверх. Беда таких людей в том, что им для этого кой-чего не хватает.

И вот там возле стойки болтался этот белоголовый юнец — его называли Малыш Ньютон; он себя чувствовал королем и ему не терпелось помериться с кем-нибудь силами. Кэп это видел не хуже меня; а Бен Хоубз, который стоял возле стойки рядом с ним, нервничал от этого все сильней.

Бен Хоубз был человек твердый. Люди не любят, когда их поучают, а то я бы ему объяснил, что человеку следует быть осмотрительным в выборе компании, потому что приятель-скандалист может тебя втянуть в такую заваруху, в которую сам ты в жизни бы не полез. А этот Малыш Ньютон только и глядел, к чему прицепиться. Он искал приключений, не терпелось ему, он думал, что если пристрелит кого-нибудь, так на него станут смотреть снизу вверх. А мы тут были чужаками.

Вот в чем беда с незнакомцами: по виду никак не угадаешь, что они из себя представляют. Вот взять, к примеру, Кэпа — тощий старый человек, Малыш Ньютон, небось, думает, что по такому можно ногами ходить, и в голову ему не приходит, что это старый охотник на бизонов, который всю жизнь воевал с индейцами и видел, наверное, штук сто таких Малышей Ньютонов. Покойных.

А что касается меня, так вообще плюнуть и растереть — долговязый и такой худющий для своего роста (Ма говорит, мне нужно прибавить фунтов тридцать), что, по его мнению, обо мне и вовсе беспокоиться нечего.

A мне сейчас ничуть не хотелось приключений. Тогда, в Ювалде, я убил Бигелоу в открытой схватке, из которой мне было не выбраться никак иначе — если я не хотел помирать. И, по-моему, эта история наградила меня всеми трудностями, каких я мог себе пожелать.

Ньютон глядел на Кэпа. Он ухмыльнулся, и Хоубз опять ему сказал — я слышал:

— Забудь, говорят тебе. Брось.

— Ой, да чего ты? — ответил ему Малыш — это я тоже услышал. — Да я просто хочу малость позабавиться.

Бен что-то шепнул ему, но Малыш не обратил внимания.

— Эй, старик! А ты не слишком старый, чтоб болтаться по стране?

Кэп — тот и бровью не повел, хотя складки у него на лице слегка углубились. А я опустил руку медленно-медленно, вытащил револьвер и положил на стол. Я хочу сказать, что я вытащил один револьвер. Потому что у меня был еще один, за поясом штанов.

Ну, когда я выложил этот револьвер на стол рядом со своей тарелкой, Малыш глянул на меня, и Бен Хоубз тоже. Он бросил на меня острый взгляд и вроде как слегка подался в нашу сторону. Ну, а я ничего не сказал, не оглянулся даже. Просто сижу себе и ем.

Малыш посмотрел на револьвер, после на меня.

— А эта штука зачем?

Я прямо-таки удивился, поднял глаза.

— Что зачем?

— Револьвер.

— А-а… Вот этот? А этот чтоб убивать всяких гадов, змей, койотов и всякое такое. Еще жаб иногда.

— И ты его нацеливаешь на меня?

Он и в самом деле напрашивался.

— Да ты что, парень, нет, конечно. С чего бы это мне такое в голову стукнуло? Целиться в такого симпатичного парнишку как ты…

Он был достаточно молод, чтобы сбеситься от слова «парнишка», вот только никак не мог сообразить, издеваюсь я над ним или всерьез говорю.

— Я готов побиться об заклад, что у тебя где-то есть дом и мать. — Я задумчиво смотрел на него. — Ну конечно! Не вижу никаких причин, абсолютно, почему бы у тебя не было матери, как у любого другого.

Я откусил большой кусок хлеба и спокойно жевал его с минуту, пока он придумывал, что сказать. Я подождал, когда он будет совсем готов высказаться, а после и говорю:

— Ты уже ужинал, сынок? Отчего бы тебе не присесть с нами и не перекусить маленько? А когда выходишь на улицу ночью, одевайся потеплее. Ночью холодно, ничего не стоит человеку простудиться и помереть.

Он уже бесился — и стыдно ему было тоже. Все вокруг начали улыбаться понемножку. Он с ума сходил, так ему охота было затеять драку, но довольно неудобно поднять револьвер на человека, который беспокоится о твоем благополучии.

— Вот… — я выдвинул стул. — Иди сюда, садись. Я не сомневаюсь, ты уже давно из дому, и твоя мама о тебе беспокоится. Может, у тебя какая беда, так ты садись и расскажи нам. А как покушаешь немножко, тебе полегчает.

То, что он сначала собирался сказать, больше уже никак не годилось, он мучительно жевал губами, подбирал слова и наконец пробормотал:

— Я не голоден.

— Да ты не стесняйся, сынок. У нас тут всего полно. Вот Кэп… у него у самого есть парнишки вроде тебя… обязательно должны быть, он ведь столько поездил по стране. Он просто не мог не оставить кого-то вроде тебя там или здесь.

Кто-то рассмеялся вслух, и Малыш окрысился.

— Что ты хочешь этим сказать? — голос у него чуть сорвался на визг, и он от этого запсиховал еще сильней. — Черт тебя побери…

— Бармен, — говорю я, — может, мистер, вы бы подали этому парнишке теплого супчику? Что-нибудь легкое, чтоб не давило на желудок?

Я отодвинул стул, встал и сунул свой револьвер в кобуру. Кэп поднялся тоже, я расплатился с барменом, а потом добавил лишний четвертак.

— Это за супчик. Вы его подогрейте сразу.

Повернувшись, я мирно взглянул на Малыша Ньютона и протянул руку.

— До свиданья, сынок. Ходи тропой праведной и не забывай поучений своей матушки.

Почти машинально он пожал мне руку, а потом отдернул свою, будто его пчела ужалила.

Кэп двинулся к дверям, я последовал за ним. В дверях я оглянулся и посмотрел на Малыша еще раз. Глаза у меня большие и по большей части серьезные. На этот раз я постарался придать им особенно серьезный вид.

— Нет, сынок, серьезно, тебе надо одеваться потеплее.

А потом вышел наружу, и мы отправились к своим лошадям. Я спросил у Кэпа:

— Ты устал?

— Нет, — сказал он, — и несколько миль нам не повредят.

Мы выехали. Пару раз я ловил на себе его взгляд, как вроде он меня оценивал, — но не говорил ничего. На протяжении нескольких миль, во всяком случае, а потом он спросил:

— Слушай, ты хоть понимаешь, что назвал этого юнца незаконнорожденным ублюдком?

— Да ну, брось. Это — бранное выражение, Кэп, а я никогда не пользуюсь бранными выражениями.

— Ты его заговорил. Сбил с толку. И выставил дураком.

— Кроткий ответ отвращает гнев[17], — сказал я. — По крайней мере, так гласит Священное Писание.

Мы ехали добрых два часа, а потом разбили лагерь среди деревьев на берегу Команч-крик и устроились на ночь, чтобы как следует отдохнуть.

Рассвет нас разбудил, но мы не спешили вставать, так что могли понаблюдать за тропой и увидеть, не едет ли кто по нашим следам.

Примерно через час после рассвета мы заметили с полдюжины всадников, направляющихся на север. Если они преследовали нас, то наших следов они не видели. Мы свернули по ручью, в воде, и к этому времени любые следы уже давно смыло.

Тронулись мы только в полдень и старались держаться поближе к восточному борту долины, где нас трудно было заметить на фоне деревьев, скал и кустов. Мы находились на высоте больше девяти тысяч футов, а здесь воздух днем прохладный, а ночью — по-настоящему холодный.

Мы пересекли следы этих всадников и двинулись по тропе вдоль речки Костилья-крик и вверх через каньон. На Костилья-крик всадники повернули направо, по хорошо наезженной тропе, но Кэп сказал, что вверх вдоль Костильи идет старая индейская тропа, и мы выбрали эту дорогу.

В Сан-Луис мы въехали в конце дня. Это был приятный маленький городок, все его жители были испанского происхождения. Мы поставили лошадей в кораль и снова наняли человека присмотреть за нашими вещами. А потом пошли пешком в лавку Саласара. Жители здешней округи приходят сюда за припасами и новостями. Лавку завела тут семья по фамилии Гальегос, а потом уже ее перекупил этот Саласар.

Народ в городке жил мирный и дружелюбный. Эти испанцы осели в здешних местах много лет назад и устроились неплохо. Мы зашли в лавку купить кое-какие мелочи, как вдруг женский голос произнес:

— Сеньор?

Мы обернулись; женщина обращалась к Кэпу. Едва увидев ее, он поздоровался по-испански:

— Буэнос диас, Тина. Давно не виделись.

А потом повернулся ко мне:

— Тина, это Телл Сэкетт, брат Тайрела.

Она была красивая маленькая женщина с замечательными большими глазами.

— Здравствуйте, сеньор. Я чрезвычайно обязана вашему брату. Он помог, когда мне было трудно.

— Он добрый человек.

— Си… очень добрый.

Мы потолковали малость, а потом в лавку вошел тоненький гибкий мексиканец с выступающими скулами и очень черными глазами. Он был невысокий, и весил вряд ли больше старого Кэпа, но с первого взгляда было видно, что это «мучо омбре» — настоящий мужчина.

— Это мой муж, Эстебан Мендоса.

Она заговорила с ним по-испански, объясняя, кто мы такие. У него глаза потеплели, и он протянул руку.

В этот вечер мы ужинали вместе с Тиной и Эстебаном. Хороший получился, спокойный ужин на веранде маленького дома из адобы — необожженного кирпича, под гирляндами красного перца, развешанными над головой. Внутри дома возился черноглазый младенец с круглыми щеками и веселой улыбкой.

Эстебан был вакеро — по-испански это значит ковбой. Правда, не сейчас, а раньше. И еще он гонял грузовую повозку по дороге на Дель-Норте.

— Будьте осторожны, — предупредил он. — В горах Сан-Хуан и Анкомпагре много опасностей. Там Клинт Стоктон со своими бандитами.

— Через вашу деревню кто-нибудь проезжал? — спросил Кэп.

Эстебан кинул на него понимающий взгляд.

— Си. Прошлой ночью тут были шесть человек. Один из них плечистый мужчина с бородой. Другой… — Эстебан позволил себе легкую улыбку, открывшую великолепные зубы, чуть хитроватую, — другой был с двумя револьверами.

— Шесть, вы говорите?

— Их было шесть. Двое даже больше вас, сеньор Телл, очень широкие, сильные. Большой светловолосый человек с маленькими глазками и большой челюстью. Один из них, я думаю, был вожаком.

— Ты их знаешь? — спросил у меня Кэп.

— Нет, Кэп, не знаю, — сказал я — и задумался. Интересно, как выглядят эти Бигелоу?

Я спросил у Эстебана:

— Вы слышали какие-нибудь имена?

— Нет, сеньор. Они разговаривали очень мало. Только спросили о проезжих.

Они уже должны были понять, что мы либо позади них, либо выбрали другую дорогу. Зачем они преследуют нас — если, конечно, действительно преследуют?

Эстебан и Тина нам рассказали, что после Дель-Норте дорога на запад идет через горы, по ущелью Волчьей речки и круто вверх на перевал. Очень высокий, узкий, извилистый проход, ехать там страшно трудно — самое подходящее место встрять в неприятности.

Вечер был приятный, у меня на душе потеплело, когда я смотрел на славный домик этих Мендоса, на младенца, на то, как им хорошо вместе. Но меня беспокоили мысли об этих шестерых, о том, почему они едут за нами… да и Кэпа тревога не покидала — я видел.

Мы оседлали лошадей и двинулись на запад. По дороге Кэп Раунтри, который не один год прожил среди индейцев, много рассказывал мне про них — я даже не ожидал от него столько интересного услышать.

Это страна племени юта, хотя часть ее заняли вторгшиеся команчи. Воинственное племя, они раньше жили в Черных Холмах — мы их называем горы Блэк-Хилс. Их вытеснили оттуда сиу, и они ушли на юг, соединившись с еще более воинственным и кровожадным племенем кайова. Кэп говорит, эти кайова убили больше белых, чем любое другое племя.

Сперва юта и команчи, происходящие от общих шошонских предков, ладили друг с другом неплохо. Но после они рассорились и частенько воевали между собой. Пока не пришел белый человек, индейцы постоянно воевали племя на племя, за исключением ирокезов на востоке, которые завоевали себе земли размером побольше Римской империи, а потом установили мир, длившийся больше сотни лет.

Мы с Кэпом ехали по одной из самых диких и самых красивых местностей под солнцем, вверх по Рио-Гранде, все выше и выше в горы. Трудно было поверить, что это та самая река, на берегах которой я сражался с команчами и бандитами в Техасе, и та вода, что ночью течет мимо нашего лагеря, в один прекрасный день добежит до Мексиканского Залива.

Ночь за ночью дымок нашего костра поднимался к звездам из мест, где мы не встречали человеческого следа. Над нами высились спокойные, холодные и равнодушные вершины, укрытые снеговыми шапками. Кэп тут стал как вроде совсем другим человеком, по вечерам мы с ним болтали вовсю, внизу так никогда не бывало. А иногда я раскрывал своего Блэкстона и читал, вдыхая дымок кедровых и осиновых дров, вдыхая запах сосны, ловя щекой холодный ветер от высоких снегов.

Вот так оно и шло, пока мы не спустились по Медвежьей речке в каньон реки Вальеситос.

К западу от нас поднимались чуть не до самого неба высокие пики Гренадиер и Нидлмаунтин — Игольной горы — в хребте Сан-Хуан. Мы остановились возле холодного и быстрого потока, бегущего с гор. Я поглядел вверх, на эти пики, и в который раз подумал: интересно, кто же это там, в горах, забрал мясо, которое я повесил на дереве?

Кэп взял лоток и спустился к речке. Уже в почти полной темноте он промыл пробу и вернулся с лотком к костру.

В лотке оказались крупинки золота… Вот мы его и нашли. Здесь и застолбим свою заявку.

Глава 7

Мы готовились к неприятностям — занялись фортификационными работами.

Скорее всего, те шестеро шли по нашим следам. Рано или поздно они нас найдут, а насчет чистоты и благородства их намерений у нас с Кэпом почему-то не было уверенности. А кроме того, мы в стране ютов, а индейский характер — тоже не самая надежная штука.

Пока мы сюда ехали, у меня было время подумать. Там, где находят золото, появляются люди.

Неприятности будут — что ж, мы к ним с самого начала были готовы, но будет и дело тоже. Чем больше я про это раздумывал, тем больше убеждался, что человек, у которого найдется что продать, всегда обеспечит себя лучше, чем человек, который ищет золото.

Мы разбили лагерь возле ручья, недалеко от бурного потока, который сбегал со склона и вливался в Вальеситос. Я был уверен, что это тот самый поток, вдоль которого я пробирался в высокогорную долину. Ту самую долину, где находится мое золото. Наш лагерь находился на длинном уступе, береговой террасе над Вальеситос. Позади лагеря, с восточной стороны, поднимался крутой горный склон. Мы расположились в реденькой рощице из желтых сосен и дугласовых пихт.

Для начала мы заарканили сколько-то там поваленных стволов из бурелома, подтащили их поближе и уложили в промежутках между деревьями. Потом построили кораль: нарубили гонких вигвамных сосенок — а такие растут, я заметил, на старых гарях — и уложили концы жердей в развилки деревьев или привязали к стволам сыромятными ремешками. Это была нелегкая работа, но мы оба знали, что нужно делать, и работали без лишних разговоров и не тратя сил попусту.

Незадолго до заката я вышел из-под деревьев и прошелся вдоль нашей береговой террасы. Кэп шел за мной. Поглядев на север, мы увидели самое широкое место, какое нам встретилось до сих пор в каньоне Вальеситос. Оно раскинулось на добрую милю к северу от нашего лагеря.

— Вот тут мы построим город, — сказал я Кэпу.

Он вынул трубку изо рта.

— Город?

— Где есть золото, там появятся люди. Где есть люди, там есть потребности. Вот я и подумал, что мы можем устроить магазин и удовлетворять эти потребности. Найдут они золото или не найдут, а есть они будут каждый день, им понадобятся инструменты, порох, одеяла — всякое такое. По-моему, Кэп, это самый надежный способ заработать себе на жизнь. Золото находят, золото промывают в россыпях или добывают в рудниках, но рудокопам надо есть.

— Ну уж прости, Телл, меня ты не заставишь стоять за прилавком, — пробурчал Кэп.

— А я и сам не собираюсь. Но мы тут разобьем город, ты и я. Застолбим участки и будем ждать хорошего человека. Он сам явится, можешь мне поверить. Вот тогда мы его и приставим к делу.

— Вы, Сэкетты, — сказал Кэп, — все вверх дном переворачиваете, стоит вам выбраться из своих гор. Одного понять не могу, что тебя там так долго держало?

Следующие несколько дней мы работали от рассвета до заката. Мы отмерили шагами будущую улицу длиной, может, сотни в четыре ярдов, разметили участки и распланировали город. Мы запланировали в нем лавку, платную конюшню, гостиницу с пансионом и два салуна. Наметили место для кузницы и для пробирной палатки.

Нарубили бревен, притащили к тому месту, где будет магазин, и поставили объявления, что люди, которые прибывают сюда, должны обращаться к нам насчет участков.

Между делом мы помаленьку работали на своей заявке — редко когда больше лотка-другого в день, потому что дел у нас было невпроворот. Но кое-какое золотишко мы намывали — немного, но все-таки.

А еще продолжали укреплять свой форт. Ну, это я так говорю, с виду он не шибко походил на форт, да мы этого и не добивались, но устроили все так, чтобы отбить нападение, если дело до того дойдет.

Ни я, ни он не имели особой веры в миролюбие своих ближних. Сдается мне, люди, которые так любят разводить разговоры о миролюбии, терпимости, праве другого на свое мнение, — это все народ, который сидит у себя дома в мягких креслах, имеет полно жратвы в кладовке и держит под боком полицию, чтобы его защищала. Они там у себя могут сидеть по вечерам в уюте и безопасности и пописывать насчет того, как жестоко обходятся с бедными индейцами на Западе. Им никогда не случалось найти тело своего друга, которого привязали к столбу посреди муравейника или у которого на животе развели костер, никогда не приходилось им отбивать атаку индейцев.

Я лично нахожу индейцев людьми, вполне достойными уважения. Но только индейские обычаи — это не наши обычаи, и немногочисленные достоинства, за которые им воздается хвала белыми людьми, — не более чем надуманные идеи в голове у этих самых белых людей, которые ни один индеец не посчитает достоинствами. Милосердие редко находит себе место в душе индейца, оно не в его характере.

Люди любят подолгу рассуждать о человеческой натуре, но то, что они подразумевают, это вовсе не человеческая натура, а нравы, в которых человек воспитан. Приходилось слышать мне, что люди, которые воспитаны на христианском образе мыслей, не приемлют человекоубийства. Но у индейца таких представлений не сыщешь. Если ты чужой, значит, ты враг. Если ты даришь ему подарки, так это потому, что ты его боишься… вот так он рассуждает.

Индейцы — это воины. Война — их главная забава и главное занятие. Наши люди смотрят с восхищением на всяких разных атлетов, но индеец сберегает свое уважение только для воинов. И у индейца скальп женщины или ребенка идет в счет ничуть не хуже, чем скальп мужчины.

Наш образ мысли полагает такое злом — ну, а у него образ мыслей совсем другой.

Индеец, до прихода на запад белого человека, был чистоплотнее, чем белый. Он часто купался, и только когда принесенная белым выпивка и нищета сломили его, забыл старые обычаи. Но для индейского воина постыдны и позорны слюнявые разговоры о бедных индейцах. Он сильный, гордый и способен сам справляться со своими осложнениями.

А у нас осложнения начались только в воскресенье.

Воскресенье было для нас спокойным днем. Кэп возился с оленьими и лосиными шкурами — мездрил и дубил, а я почистил оружие, наловил на обед форели и устроился под деревом изучать Блэкстона.

День был теплый, ленивый, солнечные лучи посверкивали на поверхности воды в речке, легкий ветерок едва шелестел в соснах над головой. Время от времени я отвлекался от чтения, и мысли убегали в ту самую долину. Если я и в самом деле собираюсь выбраться туда и добыть золота, то нужно найти другой путь, поудобнее, пока не лег снег и не закрыл тропы.

— Телл… — проговорил негромко Кэп. Я поднялся и подошел к нему. Он смотрел вверх, между деревьями. На склоне над тем местом, где мы разбили город, появились четыре всадника. Они повернули в нашу сторону, и я вытащил свою подзорную трубу. Ни один из них не показался мне знакомым. Я наблюдал, как они едут гуськом, и увидел, что замыкающий наездник вытащил и проверил револьвер.

Они выехали на нашу террасу ярдах в пятидесяти, перевели лошадей на шаг, а потом и вовсе остановились, увидев кораль с лошадьми и дымок нашего костра. Поглядели и двинулись к нам.

На мне была старая форменная шляпа армии Соединенных Штатов, выцветшая синяя армейская рубашка и джинсы, а поверх них — пояс с револьвером. Когда они приблизились, я взял в руки винчестер, и мы с Кэпом поднялись им навстречу.

— Приятная встреча, — сказал я. — Нечасто у нас появляются посетители.

— Судя по размеченной под город площадке, вы, похоже, ждете их во множестве, — сказал один из них. — На черта человеку строить здесь город?

— Ну, сэр, — сказал я, — у нас свое мнение. Мы с Кэпом Раунтри любим пройтись по городу вечерком, когда все дела сделаны. Поблизости тут города нет, ну, так мы решили построить свой собственный. Разбили площадку и начали валить лес. А после провели выборы.

— Выборы?!

— Городу положено иметь мэра. Мы единогласным волеизъявлением всего населения выбрали Кэпа. Кэпу раньше не доводилось быть мэром, да и город этот никогда мэра не имел. Вот они и начнут вместе.

Вот так я болтал, а сам внимательно осматривал их. Один сидел на лошади с тавром в виде подчеркнутого снизу камертона. Хозяин этого ранчо называл свое клеймо «камертон с чертой», но люди, знакомые с нравами и обычаями этой команды, звали его «Руки вверх и раскошеливайся», потому что именно так приходилось поступать человеку, надумавшему проехать через их территорию. Человек, сидящий на этой лошади, был крупный, широколицый, с густыми светлыми волосами. Он, не отрываясь, смотрел на меня и на остатки моей армейской формы.

Еще там был сутуловатый человек с прищуренными черными глазами, и коренастый, почти квадратный, с открытым приветливым лицом, и еще толстяк с круглым лицом — круглым и твердым как камень.

— Вы, должно быть, гордитесь этой формой, — сказал крупный. — Война-то давным-давно закончилась[18].

— Не хватает денег купить другую одежку, вот и не получается никак эту выбросить.

Тем временем толстяк проехал шагом к ручью, потом оглянулся и позвал:

— Китч, глянь-ка сюда!

Они все туда кинулись, а мы с Кэпом пошли следом.

Китч осмотрел нашу шахту, в которой и было-то всего несколько футов глубины.

— Золото? — удивился он. — Но тут серебряные места.

— Да вот, показался цвет в лотке, — сказал я. — Пока ничего особенного, но мы надежды не теряем.

Толстяк на нас и не глядел.

— Китч, — сказал он, — у них тут хороший бизнес. Потому-то они и заложили город. Как только народ прослышит про открытие месторождения, люди сюда хлынут, и этот город сам станет золотой жилой.

— Да какое там месторождение, — сказал Кэп. — Мы едва-едва на хлеб наскребаем.

Он повернулся и пошел прочь, бросив:

— Я поставлю на огонь кофе, Телл.

Услышав мое имя, этот самый Китч резко повернулся и уставился на меня.

— Телл? Так вы — Телл Сэкетт?

— Ага…

Он хмыкнул.

— Ну, мистер, скоро у вас будут гости. Видел я в Силвертоне пару джентльменов, которые вас разыскивали.

— Они могут найти меня здесь.

— Они мне говорили, что вы наверняка кинетесь наутек. — В глазах у Китча появилось подловатое выражение. — Я не раз видел, как удирали ребята в такой вот форме.

— Вплоть до самой сдачи Ли[19], — сказал я. — Вот тогда мы перестали удирать.

Он раскрыл рот, как рыба, вроде хотел что-то сказать, после у него лицо окаменело, после стала краснеть шея.

— Бигелоу говорят, каждый раз, как вы где-нибудь остановитесь, они направляются туда, а вы тут же улепетываете, словно напуганный заяц.

«Телл Сэкетт, — сказал я себе, — этот человек пытается втянуть тебя в драку. Не ввязывайся!»

А вслух проговорил:

— Если кому хочется меня убить, так пусть найдет время за мной гоняться. А мне слишком много дел надо сделать, чтобы сидеть и дожидаться.

Кэп сейчас был за бревнами возле костра, и я знал, что он будет делать там, сзади.

— А теперь я скажу, что вам сделать, чтоб вы себе мозги не сушили, — сказал я. — Поезжайте обратно в Силвертон и скажите этим ребятам Бигелоу, что я здесь. И еще скажите им, что их брат попытался сдавать с низу колоды, не разобравшись, с кем играет, и если они что-то имеют против, так смогут найти меня здесь. Дальше я не уеду.

И добавил, уже поспокойнее.

— Кстати, Китч, вы что-то говорили насчет тех, кто удирает. Можете приехать обратно вместе с ними. Я буду на этом самом месте.

Китч вздрогнул, потом разозлился. Но тут заговорил толстый:

— Поехали уже отсюда.

Они двинулись прочь. Только коренастый задержался.

— Мистер Сэкетт, я хотел бы вернуться и побеседовать с вами, если можно.

— В любое время, — сказал я, и он ускакал.

Мы работали на своей заявке, добывали понемножку золото и строили желоб для промывки. Между делом я подготовил потайную тропку, ведущую по крутому склону вверх от нашего лагеря. Примерно в двух сотнях футов над террасой я устроил стрелковую ячейку, прикрыл ее кустами, мертвыми деревьями и камнями — из этого укрытия два-три человека могли бы перекрыть огнем все подходы к лагерю.

На следующий день, разведывая склон в поисках более удобного подъема к своей ячейке, я отыскал путь дальше вверх, на самый хребет.

— Что у тебя на уме? — спросил Кэп, когда мы встретились вечером.

— Если я соберусь убегать, — сказал я, — так не хочу ни обо что спотыкаться. У меня большие ноги.

Ближе к ночи, уже у костра, Кэп посмотрел на меня.

— Так когда ты собираешься обратно на эту гору?

— Да куда мне собираться, не оставлю я тебя одного, когда назревают неприятности.

— Про это не думай. Неприятности для меня — дело знакомое. Давай, двигай, только не пропадай слишком долго.

Я объяснил ему, что еще не знаю точно, как подняться туда от этого места, где мы сейчас. Мы где-то близко — вот и все, что я знаю.

Кэп сказал, что, судя по моему описанию, путь, по которому я прошел раньше, вел через перевал Коламбайн и вверх к Вальеситос вдоль речки Джонсон-крик. Это к югу отсюда, так что если я поеду на юг, то смогу узнать местность или натолкнусь на одну из меток.

Мысль, что надо оставить Кэпа одного, тревожила меня. Конечно, он старый волк, но слишком у меня много врагов вокруг, вроде этих Бигелоу, Бена Хоубза и белоголового малыша с двумя револьверами. Не говоря уже о Татхилле, банкире из Лас-Вегаса, и его дружке-картежнике со сбритыми усами. Неприятности как будто сами выискивают мой след, кидаются на меня и вцепляются всеми зубами.

А с другой стороны, у Кэпа полно патронов, есть мясо — и родник рядом. Если его не поймают вдали от лагеря, он сможет выстоять против изрядной банды, а мы не ожидали ничего подобного.

Мысль моя, начавшись с тревог за Кэпа, вернулась домой, сперва к маме, а после к Тайрелу и Дру. Совсем неплохое дело для мужчины иметь женщину, которая так его любит, совсем неплохое. А кого я себе найду? Это ж совершенно и абсолютно невозможное дело, чтобы нормальная женщина нормальной женской породы в нормальном здравом уме влюбилась в страшилище вроде меня. Скорее всего, единственной близкой душой у меня на свете будет лошадь — ну, может, еще собака.

Лежал я там, вдыхал дымок от угасающего костра, смотрел сквозь сосновые ветки на звезды и слушал голос ветра, летящего вдоль долины. Взошла луна, и я увидел далеко на западе высокие, покрытые снегом пики Игольных гор.

И вдруг я сел.

— Кэп! — прошептал я. — Ты слышишь?

— Слышу.

— Похоже, вроде кто-то кричит или плачет. — Я поднялся и натянул сапоги. Звук замер вдали, но, кажется, доносился он откуда-то с подветренной стороны.

Мы дошли до опушки рощицы и долго слушали, но больше ничего не услышали. Приложив руки ко рту, я закричал, не слишком громко:

— Иди к нам в лагерь! Что толку сидеть там в одиночку?

— А откуда ты знаешь, что о н о там одно? — вполголоса спросил Кэп. — Пошли спать. Ты в духов веришь? А-а, это все ерунда, проделки ветра, вот и все.

Больше я не слышал этого звука, так что пошел вслед за Кэпом и завернулся в одеяла. М хоть пролежал без сна, как мне показалось, долгие часы, больше я ничего не услышал.

Может, это и вправду были, как посчитал Кэп, проделки ветра. Но я в это не верил.

Глава 8

Нет, это были не проделки ветра. Где-то в этих горах, я-то знаю, есть что-то… или кто-то…

Когда рассвело, я уже забрался далеко в горы. Там, где я ехал, троп не было. На юг шла тропа, но я с нее свернул. Я заехал под деревья, потом слез с лошади и переобулся в мокасины. Прошел обратно по своим следам и загладил их. Я после снова поднялся в седло и направился вверх.

Сосны росли густо, теснимые елями. Временами я пробирался между стволами, растущими так близко, что едва хватало места проехать, половину времени мне приходилось пригибаться пониже, чтобы ветки не цепляли, или вообще идти пешком по мягкой подстилке из сосновых иголок и вести за собой аппалузу на поводу.

Я все прикидывал, что выберусь на хребет невдалеке от первого узкого прохода, той самой замочной скважины, — так оно и вышло. Я оказался на гребне, откуда было видно далеко во все стороны.

На севере расправил плечи на фоне яркого неба могучий пик, известный под названием Король Бурь, и солнце блестело на его снежной шапке. Каньон Вальеситос, по которому я поднимался сюда, круто спадал у меня из-под ног, а с правой стороны миля за милей тянулась самая зубастая местность, что мне в жизни видеть приходилось.

Я въехал в верхнюю долину, где находилось призрачное озеро. Оно казалось точно таким же — пока я не подобрался ближе. Прежняя дорога была частично покрыта водой. После моей последней поездки тут, видно, прошли дожди, и озеро стало на многие акры больше — вода не успевала стекать.

Дорога по ущелью вдоль водостока выглядела почти такой, как и раньше. Может, чуток больше воды покрывало тропу, но не настолько, чтобы помешало проехать. Наконец я выбрался в свою безлюдную долину — и чувство у меня было такое, будто я возвратился домой.

Прежде всего я проверил дерево, на котором повесил мясо, уезжая. Мясо исчезло, но костей вокруг не было — а должны бы валяться, если это какие-то звери стащили его на землю. Может, какие-то следы после того и остались, но дождь их смыл.

Потом я отправился к шахте и слегка поразведал вокруг. Я тут оставил все, как раньше было, только застолбил заявку. Границы заявки я нарисовал на куске дубленой кожи, так что у меня имелась карта на всякий случай, скажем, если дойдет до споров.

После я взялся разведывать всю долину, потому что у меня в мозгах крепко засело, что должна тут где-то быть дорога наружу полегче. И обнаружил, что поток, сбегающий по желобу, действительно течет на север. Только потом делает резкий поворот на запад и устремляется с горы в долину, чтобы там влиться в Вальеситос. Вот тут в первый раз я понял, что речка, возле которой мы с Кэпом стали лагерем, вовсе не та, что стекает по желобу.

Едва заметная тропка, может быть, оставленная древними индейцами, уходила на восток, и далеко впереди я рассмотрел еще несколько высокогорных озер. Мы с аппалузой выбрались через лес на вершину гребня, откуда можно было рассмотреть местность сверху, и я обнаружил, что за долиной и гребнем начинается еще одна вытянутая долина. Речка текла через нее почти строго на север.

Хребты, разделяющие эти долины, окаймляла понизу полоса деревьев. Под ними травы было немного, но само ложе долины занимали луга, богатые и зеленые. Вспоминая низкотравные прерии Техаса и высоких равнин, я подумал, какое можно бы устроить в здешних долинах отличное летнее пастбище.

Но сейчас мне нужно было найти новую дорогу вниз к Вальеситос и, если получится, дознаться, кто же это живет тут наверху и забрал мое мясо.

Я ехал на север и глядел вдоль хребта, высматривая его конец. Долина казалась полностью закрытой, но, забравшись подальше, я увидел, что она резко сворачивает в сторону, сужается и упирается в стену леса.

И вот там, под деревьями, я нашел свежий отпечаток ноги.

Я спешился и пошел по едва заметным следам. То здесь, то там трава примята, значит, след оставлен, когда еще лежала роса, то есть сегодня рано утром. Внезапно я обнаружил силок. Вокруг остались отпечатки ног, но ни крови, ни шерсти, так что, по-видимому, в силок никто не попался. Я присел на корточки и внимательно осмотрел его. Хитро сделано, похоже на индейские ловушки, которые мне приходилось видеть.

За леском начинался луг. Я поехал по нему шагом. Земля была почти сплошь покрыта альпийскими лютиками, ярко-желтыми, здорово приятными для глаза. А по берегам мелких ручейков, текущих из-под тающих снегов, росли примулы-первоцветы.

Деревья тут были в основном голубые ели, постепенно сменяющиеся осинником, а на высоких гребнях, выше кромки леса, попадались редкие щетинистые сосны, искривленные от бесконечной войны с ветром.

Несколько раз я находил места, где тот или то, что я выслеживал, останавливался — сорвать травинку или напиться воды из ручья.

И совершенно внезапно я добрался до места, где след обрывался. Здесь это существо взобралось на большую скалу, и подошвы оставили на камне травяные пятна. Вполне понятно. Он, она, оно, или что уж это там было, заметило, что я иду за ним по следу.

С верхушки скалы я посмотрел назад, на путь, по которому добрался сюда, и, будьте уверены, на протяжении последних миль он просматривался в добром десятке мест.

Ну, сел я на камень и какое-то время изучал местность не спеша. Если я не ошибаюсь, этот приятель засел где-то недалеко отсюда, сидит и смотрит на меня. А я хотел показать, что не замышляю ничего плохого.

Чуть позже я вернулся к своей лошади, которая пока паслась на доброй луговой траве. Я взобрался в седло, переехал мелкую струйку воды и двинулся шагом вверх по склону, вдоль длинной ложбинки, пока не взобрался туда, где не было ничего, кроме крохотных щетинистых сосенок да редких сухих деревьев, побитых молниями.

С правой стороны, чуть подальше, я увидел поток, стекающий с горы на северо-восток. Похоже, именно там был другой путь из этой мешанины хребтов, гребней и горных лугов.

Я тронул аппалузу и обратил внимание, что он поставил уши стрелкой. Проследив за взглядом коня, я заметил движение, далеко впереди, на опушке осиновой рощицы ниже по склону. Но раньше, чем я успел вытащить подзорную трубу, оно, ну, то, что там было, уже скрылось.

Я поехал дальше и нашел место, где кто-то опустился на колени у ручейка талой воды, видно, напиться хотел. Если я правильно прочитал следы, это уже третий раз за последние пару часов. Может, даже за меньшее время… и это высоко в горах, во влажном воздухе… что-то слишком часто оно пьет. Да и погода не такая уж теплая.

Озадаченный, я двинулся дальше. И вдруг следы стали ясными и отчетливыми. Кто бы это ни был, он двигался прямо к какому-то месту и слишком торопился добраться туда, чтобы думать о запутывании следов… а может, решил, что я отстал или сбился со следа где-нибудь внизу.

Через минуту я увидел место, где преследуемый упал, потом поднялся и двинулся дальше.

Больной… может, он и пил так часто из-за лихорадки.

Больной и, если я не ошибаюсь, совсем одинокий.

Следы исчезли. Несколько минут я крутился и искал, пока нашел, кажется, нужное место. Дальше я двигался скорее по догадке, чем по следам, потому что он перебирался по камням, а их тут была уйма.

Аппалуза с трудом взбирался на камни, пришлось мне спешиться и идти дальше ножками.

Приближалась ночь, а ночью мне с горы не спуститься.

Время от времени я останавливался, пытался услышать что-нибудь или унюхать дымок, но ничего не было.

Тот, за кем я гнался, уходил в дикую местность, где только и были камни да спаленные молнией деревья, и седые гребни, ободранные и исхлестанные бурей.

На горизонте собирались громадные черные грозовые облака, а я знал, что в грозу это место превратится в сущий ад. Нужно как-то спускаться отсюда вниз, и поскорее. Пару раз мне уже приходилось попадать в грозу в горах, но не на такой высоте. Я заметил молнии, проскакивающие от пика к пику, время от времени взметались целые простыни синего пламени.

Вокруг был каменный лабиринт. Громадные глыбы стояли торчком, словно замерли на лезвии ножа, с виду — как ряды сломанных зубов, расколотых и гнилых. И вдруг, без всякого предупреждения, передо мной открылся каньон глубиной, может, пятьсот футов; прямо из-под ног падал вниз почти что отвесный обрыв. Только слева виднелась тропинка — как бровь на лбу скалы.

Куда угодно с этого голого гранитного гребня, любое место мне сейчас покажется раем, — и я заторопился к тропинке. Я слышал, как из-под копыт лошади срывались камни, но мы продолжали спускаться — я шел пешком и вел коня за собой.

Наконец я достиг луга у подножия тропы и посмотрел вверх. Это было все равно как стоять на дне узкого провала. Только полоска темного неба над головой.

Через луг уходила тропа, и на ней виднелись те самые следы. Я кинулся по ним, подгоняемый бурей.

Гром грохотал, как будто в пустом каменном зале катались великанские кегельные шары. Внезапно в каменной стене передо мной обозначилось отверстие. Я натянул поводья и закричал.

Ответа не было.

Я соскочил с аппалузы и вытащил из чехла винтовку. Перед отверстием протянулась скальная полка, может быть, ярдов на тридцать вдоль обрыва и на десяток ярдов в глубину. Видно было, что когда-то здесь жили и работали люди. Я закричал снова, и мой голос эхом раскатился в глубине каньона.

Только замирающее эхо, только безмолвие и пустота. Упали первые крупные капли дождя. Я медленно двинулся через полку к зеву пещеры.

Тут была устроена вроде как стенка, частично прикрывающая отверстие. Она была сложена из подогнанных друг к другу камней, без раствора. Я обогнул ее и заглянул внутрь.

На стене висела старая уздечка. В углу валялось ссохшееся седло, рядом — винтовка. В очаге, которым пользовались много раз, чернели мертвые угли. Под стенкой была устроена постель, а на постели лежала девушка.

Я зажег спичку — и тут у меня просто челюсть отвалилась. Это была молоденькая девушка, махонькая — и хорошенькая дальше некуда. Целая копна рыжевато-золотистых волос рассыпалась по рваным одеялам и медвежьим шкурам, на которые она свалилась без памяти. На ней было заплатанное платье и мокасины. Красные щеки просто огнем полыхали.

Я обратился к ней, но она не отозвалась ни звуком. Я наклонился и потрогал ей лоб. Она вся горела от лихорадки.

И тут разразилась гроза.

Я выскочил наружу и привел лошадь. Пару минут провозился. Там была еще одна пещера — фактически, часть той самой, где лежала девушка, — а в ней что-то вроде простецкой кормушки. Когда-то тут держали лошадь или мула.

Привязал я коня, вернулся назад, взял дров из кучки возле входа, развел огонь в очаге и поставил воду греться.

При огне стало лучше видно, я нашел еще одно одеяло и укрыл ее сверху. По всему было видно, что раньше тут жили двое, хотя теперь она была одна. И, похоже, она оставалась одна уже какое-то время.

Винтовка была чистая, но незаряженная, и я не нашел нигде патронов, сколько ни искал. Разыскал только кремневый нож с кое-как обозначенным лезвием — видать, тот самый нож, которым она отрезала мясо тогда, в прошлый раз.

Так мне показалось, что эта девушка живет здесь довольно давно, и, судя по ее виду, живет не шибко хорошо. Уж больно она худая, аж светится.

Когда вода закипела, я приготовил кофе и еще малость бульона из моих запасов вяленого мяса.

Гром снаружи грохотал просто жутко, молнии вспыхивали по две-три в минуту, как вроде пытались подпалить этот каньон. Дождь валил стеной, и при вспышках молний видно было, как блестят мокрые скалы.

А Кэп там внизу, в нашем лагере, один, а народу все прибывает, да все самого неприятного. Я уже понимал, что после такого дождя никому не взобраться по тому желобу-водостоку, и если не найдется другого пути наружу, так я здесь застрял. Да еще с больной девушкой на руках…

Когда бульон сварился, взял я девчонку в охапку, посадил на постели и дал ей попить немножко. Она ничего не сознавала, как в горячке. Не иначе как добралась до пещеры из последних сил; но все ж таки она попробовала бульон, и он ей вроде пришелся по вкусу.

Чуть погодя она снова заснула.

У себя дома в Камберленде мы сами справлялись со всякими хворями и болячками, но в такую грозу не было у меня возможности выйти наружу и найти нужные травы, ягоды или корешки. Все, что я сейчас мог, — это не давать девчонке замерзнуть и подкреплять ей силы этим самым бульоном.

Может, она просто застудилась, и я молил небо, чтоб это не оказалось воспаление легких или еще что похуже. Уж больно она ослабела, да и не питалась, видно, как следует. Своими силками она могла добыть сущую ерунду, а убить что-нибудь покрупнее, так у нее не было патронов. Но больше всего меня донимала мысль, как она вообще попала в это дикое безлюдное место, с самого начала.

Пока она спала, я обыскал пещеру и нашел стоптанные мужские сапоги и пальто, висящее на стене. Пальто я снял и укрыл ее поверх одеяла.

Несколько часов спустя, когда еще по-прежнему бушевала буря и молнии метались от пика к пику, она проснулась, огляделась по сторонам и позвала кого-то — только я не разобрал имени. Я ей ничего не мог дать, кроме этого бульона, но она его пила жадно, как грудничок материнское молоко.

Всю ночь я сидел возле очага и поддерживал яркий огонь на всякий случай, чтоб она не испугалась, если вдруг проснется в темноте. Ближе к утру буря выдохлась и с ворчанием уползла дальше в горы.

Я снарядил удочку и спустился к ручью. Шансы поймать что-нибудь после такой катавасии выглядели не очень обещающими, вода просто бурлила. Но я все равно забросил. И чуть погодя поймал форель, а потом еще одну, примерно через полчаса.

Наверху, в пещере, эта рыжая девчонка спокойно спала; ну, я пока взялся за работу, почистил этих форелей и поджарил. Сварил кофе и вышел наружу.

Побродил вокруг — и нашел могилу. Я видел, что на самом деле это не выкопанная могила, а просто естественная трещина в скале. А после в нее накатили камней с обеих сторон и залепили щели глиной — она стала твердая как камень. Над могилой было нацарапано имя и две даты:

Х У А Н М О Р А Л Е С

1 7 9 О — 1 8 7 4

Выходит, он помер в прошлом году.

А это значит, что девушка прожила в этом каньоне совсем одна почти целый год. Неудивительно, что так ослабела.

Хуану Моралесу было восемьдесят четыре года, когда он умер. Слишком много, чтоб человеку лазить по горам с молодой девушкой. Судя по имени, он был испанец, но она вовсе не походила ни на одну испанскую девушку, что я в жизни видел. Слышал я, правда, разговоры, что среди них попадаются блондинки, так что, может, и рыжие бывают тоже…

Я вернулся обратно в пещеру и поглядел на свою пациентку. Она лежала с открытыми глазами, глядела на меня, и первое, что она сказала, было:

— Спасибо вам за оленину.

У нее были самые голубые глаза на свете.

— Мэм, — сказал я, — меня зовут Уильям Телл Сэкетт, сокращенно — Телл, ну, а мясо, что я оставил, так это пустяк.

— Меня зовут Эйндж Керри, — сказала она, — и я невероятно рада, что вы меня нашли.

Единственное, чего я не мог понять, как это девушка такой красоты вообще могла затеряться тут.

Глава 9

Эйндж снова заснула, а я, подбросив веточек в огонь, вышел наружу и уселся у входа в пещеру. Только теперь мне представился случай как следует осмотреться.

Долина, где я нашел золото, была безлюдной, но мирной… а эта — просто дикая. Отвесные черные скалы окружали ее почти со всех сторон, изломанные тут и там, как будто могучая гора вздохнула когда-то с басистым громом и расколола эти утесы. Трещины тянулись сверху вниз до самой земли, уходили в осыпной склон, кое-где высились голые, без коры древесные стволы, они широко растопыривали сучья, и те белели на фоне скал, как руки скелета.

Поток пробирался через долину многими струйками, маленькими каскадами, то здесь, то там собирался в крохотное озерко — только для того, чтобы тут же свалиться вниз по естественному желобу, как будто обрывающемуся в пространстве.

Деревья, обрамляющие каньон, были карликовые и скрученные, наклонившиеся на одну сторону под действием преобладающих ветров, годы не прибавили этим деревьям росту, а лишь толщины да цепкости, чтоб крепче держаться за камень.

Оползни начисто срезали осиновые рощицы и свалили их грудами бревен и сучьев среди обломков и валунов на дне каньона. Глыбы и обломки скал, отколовшиеся от обрывистых стен, валялись у их подножия, потрескавшиеся и выветренные. Ровного места и не найдешь, только полоска арктического луга здесь или горной тундры там. Камни были, как коркой, покрыты лишайником — зеленым, оранжевым, рыжеватым, черным, серым, вцепившимся в них навечно, чтобы постепенно превратить жесткие гранитные бока в почву, на которой со временем укоренится другая растительность.

Местами вдоль потока тянулись густо переплетенные заросли арктической ивы, а в тех местах, куда не доставало солнце, залегли по трещинкам полоски снега и льда.

Примерно за час до полудня из-за горы выглянуло солнце и согрело зев пещеры. Начали подтаивать снежные подушки, появились новые ручейки, я увидел нескольких горных баранов, спускающихся по узкой ниточке тропы. На горе напротив показался большой старый черный медведь. Если его подстрелить, то понадобится целый день, чтобы добраться туда, где он сейчас бродит. Во всяком случае, он на меня не обратил внимания.

Место было тихое, но все равно, ощущалось здесь что-то дикое и жуткое, я бы тут не смог усидеть. Да и мысли про Кэпа не переставали меня тревожить.

Еще часа через три Эйндж Керри снова проснулась, я вернулся и приготовил ей кружку кофе.

Она подняла на меня глаза.

— Вы себе представить не можете, как это вкусно. Я уже год не пила кофе.

— Вот что я понять не могу, — сказал я, — как вы вообще сюда попали? Вы приехали вместе с этим Хуаном Моралесом, что там похоронен?

— Это был мой дедушка. Они с бабушкой вырастили меня, а когда она умерла, он начал беспокоиться, что тоже умрет и оставит меня без ничего. У деда была старая карта, которая хранилась у нас в семье много лет, на ней было обозначено золото в горах Сан-Хуан, и он решил найти его для меня. А я настояла, что поеду вместе с ним.

Он был очень крепкий, Телл. Казалось, нет такого, что ему не по силам. Но мы не смогли двигаться по карте и заблудились в горах. Нам не хватало боеприпасов, часть их мы потеряли во время оползня, тогда же он повредил плечо.

Мы нашли это место, и дедушка был уверен, что мы совсем недалеко — от золота, я хочу сказать. Он никогда не говорил мне, почему так считает, но что-то тут было связано с положением относительно двух горных вершин. Одна находится слегка к западу от строго северного направления, вторая — чисто на западе.

Дедушка, по-видимому, во время оползня пострадал намного сильнее, чем показывал мне. Он так и не поправился полностью. Одно плечо у него было в очень плохом состоянии, он начал хромать после того случая — и все беспокоился обо мне. Он говорил, что мы должны забыть про это золото и выбираться отсюда поскорее.

А потом он начал болеть… это было, когда вы пришли в долину и я взяла у вас немного оленины ночью.

— Вы должны были разбудить меня.

— Я… я боялась.

— Значит, когда вы позже вернулись и нашли оленину, которую я для вас оставил… значит, вы тогда решили, что меня можно не бояться?

— Я думала… ох, я не знаю, что я думала! Когда я взяла этот первый кусок мяса и вернулась сюда, дедушка умирал. Я рассказала ему о вас.

— Он умирал тогда?

— Он сказал, чтобы я шла к вам, что вы меня заберете отсюда и что большинство мужчин добры к женщинам.

— Когда я нашел могилу, я думал, что он умер раньше.

— Я не знала даты точно. Мы потеряли счет времени здесь, наверху.

Да, нелегкие, видно, у нее были времена здесь наверху… Я все думал про это, пока занимался делом — варил ей снова бульон, только на этот раз с кусочками мяса.

— Как вы попали в это место?

— Пришли по тропе с севера — древняя тропа, очень крутая, а может, это вообще звериная тропа.

С севера, тоже с севера. А мне нужна дорога вниз в западную сторону. Как я прикидывал, мы теперь находимся от Кэпа не — намного дальше мили, беда только в том, что это миля почти прямо вниз.

Эйндж Керри сейчас не в состоянии выдержать дорогу, а когда столько людей меня ищут и хотят нашпиговать свинцом, я вовсе не собирался спускаться вниз, пока не смогу взять Эйндж с собой. Допустим, меня пристрелят раньше, чем успею рассказать кому-нибудь, где она находится…

На всякий случай я ей растолковал, как обстоят дела.

— Мы стоим лагерем, старый Кэп Раунтри и я, внизу, на реке Вальеситос, к западу отсюда. Если со мной что-нибудь случится, отправляйтесь к нему. Он отвезет вас к моим родственникам, в Мору.

Мне казалось, что после нескольких дней отдыха она будет готова двинуться вниз с горы. Больше всего она страдала от недостатка еды.

Я вышел наружу и перешел через каньон. А там повернулся в обратную сторону и внимательно осмотрел этот обрыв. Человек может подняться по этому осыпному склону и взобраться на вершину обрыва по трещине, которая виднеется за осыпью. Пеший человек может.

Не исключено, что наш лагерь находится прямо по ту сторону гребня. Я осмотрел его — и решил попробовать. Чуть ниже по ручью я нашел выход талька, отломил кусок и нацарапал на камне «СКОРО ВЕРНУСЬ».

Я взял свою винтовку, запасся сыромятным ремнем и направился к этому склону. Осыпь оказалась здорово крутая, и взбираться на нее — это была очень противная работа, можете мне поверить. Камни скользили и скатывались под ногами, я поднимался на три шага — и сползал тем временем на шаг назад, но в конце концов добрался до этой трещины.

Стоял я там, смотрел наверх — и появилось у меня настроение бросить всю эту затею… только теперь и бросить ее было не так просто. Эта трещина напоминала камин, или дымоход, с тремя стенками, узкий у подножия и расширяющийся наверху. Склон над камином выглядел так, будто он просто висит там и ждет подходящего повода обвалиться вниз. Но если держаться правой стороны, то, пожалуй, можно и взобраться.

Я повесил винтовку за спину, чтобы руки были свободные, и полез по камину; не стану рассказывать, как я лез, — вскарабкался как-то и оказался на склоне. Задержался там, чтобы отдышаться, и посмотрел вниз, в каньон.

Да, от такого может у человека захватить дыхание. Клянусь, я и понятия не имел, что залез так высоко. Речка превратилась в ниточку, зев пещеры казался не больше кончика ногтя, а я находился на добрых две тысячи футов выше дна долины. Мой конь, которого я привязал к колышку и оставил пастись на лугу, выглядел отсюда не больше муравья.

Держась более-менее целого камня сбоку от оползня, я пополз к вершине гребня, и пока добрался туда, весь мокрый стал, хоть выкручивай.

Надо мной — ничего, только небо и облака, а вокруг меня голый гладкий гранит с забитыми снегом впадинами, ни деревца, ни травинки. Я пошел дальше по вершине гребня, выметенной ветром и бурей… воздух был такой свежий, что поверить невозможно, и дул легкий ветерок.

Через несколько минут я смог посмотреть вниз, в долину Вальеситос.

Чуть ниже меня начинался лес, сперва только редкие чахлые деревца, а потом — сплошная стена сосен и пихт. Наш лагерь был там, между ними — я видел тонкую струйку дыма, ползущую кверху.

От места, где я стоял, до лагеря было, я думаю, всего с полмили — правда, если б мы были на одном уровне. Но сама гора имела в высоту милю с лишком, так что на самом деле расстояние получалось куда больше. То тут, то там на склоне попадались отвесные обрывы. И спускаться прямо вниз все равно не получится. Видел я отсюда одно местечко — его придется обходить с севера, не меньше мили, пока найдешь, где спуститься.

А там, где мы с Кэпом разбили площадку для города, кипела бурная деятельность. В нескольких местах поднимались столбы дыма, вроде бы шло какое-то строительство, но отсюда было слишком далеко, не разглядеть, даже в этом чистом воздухе.

Когда я вернулся обратно к пещере, солнце уже садилось, а Эйндж широко улыбнулась, увидев меня.

— Вы не беспокоились?

Она улыбнулась уже прямо мне.

— Нет… вы ведь написали, что вернетесь.

Вид у нее уже стал получше. На щеках появился нормальный румянец, она даже начала сама готовить кофе. На обратном пути я подстрелил самку толсторога (по-другому — снежную овцу), мы зажарили ее над огнем и устроили себе целый пир. В этот вечер мы сидели и болтали, пока луна не взошла.

Она легла спать, а я долго еще сидел у входа в пещеру и глядел, как полумесяц уложил подбородок на гору и потихоньку сползает вниз, прячась из виду за темной гребенкой деревьев.

Через пять дней, на рассвете, мы с ней двинулись в дорогу — вниз.

Добрались до речки, которая текла на север или северо-восток, и дальше поехали по старой звериной тропе, той самой, что Эйндж говорила. Она показала мне, где они потеряли своего вьючного мула с частью запасов пищи и патронов, а потом рассказала, что там была дорожка, которая могла бы, пожалуй, привести к нашему лагерю, пробитая оленями и баранами тропка в южную часть каньона.

Эйндж ехала верхом, а я вел аппалузу на поводу среди бесконечных скал и густых деревьев; продвигались мы медленно, и у нас очень много времени ушло, пока мы спустились в долину. Я все вел лошадь через деревья, пока не достиг места — ну, может в полумиле от площадки, разбитой под будущий город.

Там работали, наверно, человек сорок, возводили строения, но я не видел и следа Кэпа. И почему-то вся картина представлялась мне неправильной.

Я помог Эйндж слезть с лошади.

— Отдохнем, — сказал я. — А как стемнеет, поедем в наш лагерь. Что-то вся эта компания меня беспокоит.

Вовсе мне не хотелось ввязываться в неприятности с больной девушкой на руках.

Сумерки опускались медленно. В конце концов я не вытерпел — за Кэпа тревожился. Подсадил Эйндж снова в седло и вытащил винчестер из чехла.

Нам предстояла недолгая прогулка — пересечь луг и сразу в ивняк. Нигде никого, только козодои ныряли и кружили в воздухе над нами. Где-то завыл волк. Солнце уже село, но еще не стемнело полностью.

Мы повернули на юг. Я был в мокасинах и шагал по траве почти неслышно, да и аппалуза шумел ненамного больше. В воздухе слегка ощущался дымок и легонько тянуло ветерком с высоких вершин.

Я не мог думать ни о чем, кроме Кэпа Раунтри. Если эта толпа в городе — скверная компания (а мне чутье говорило, что так оно и есть), тогда, значит, Кэп ранен или убит. Ну, а если он убит, придется мне тогда отправиться в этот городок и почитать им из Библии. Я собирался поучить эту банду страху господнему.

И тут нам навстречу из кустов выехали трое, а впереди всех был Китч.

— А мы тебя тут давно уже поджидаем, Сэкетт, — сказал он и поднял револьвер. Он, конечно, думал, что взял меня голенького.

На свою беду, он не разглядел винчестера, который я держал вдоль ноги. Я просто повернул его правой рукой, схватил снизу под ствол левой и выстрелил с бедра. Пока он наводил на меня револьвер, небрежно и играючи, я всадил ему пулю чуть выше пряжки. Не сходя с места, выстрелил во второго — и увидел, как он скрутился.

А третий стоял белый как стенка, с выпученными глазами, и я ему сказал:

— Слышь, мистер, снимай-ка свой пояс с револьвером. Если есть настроение, так давай, хватайся за пушку… я очень надеюсь, что ты так и сделаешь.

Он уронил на землю свой оружейный пояс и отступил на шаг.

— Ну, а теперь поговорим, — сказал я. — Как тебя зовут?

— Эб Уоррен… я не собирался делать ничего плохого. Он заколебался. — Мистер, Китч еще жив… могу я ему помочь?

— Твой приятель Китч сейчас получит вторую пулю, если не будет лежать спокойно, — ответил я. — Хочешь помочь ему — говори. Где мой партнер?

Этот парень переступил с ноги на ногу, понял, что я его убивать не собираюсь, и вроде как обнаглел.

— Ты лучше мотай отсюда, задрав хвост. Сейчас появятся другие, глянуть, что случилось.

— Пускай появляются. Ты собираешься говорить?

— Нет, не собираюсь. Будь я…

Но я уже был возле него и хлестнул его тыльной стороной ладони по зубам. Это был легонький беззаботный удар, но, как я уже говорил, руки у меня здоровенные и загрубелые — все ж таки я тяжко трудился всю жизнь.

Он повалился на землю, я нагнулся, ухватил его за рубашку и поднял на ноги.

— Говори, пока я тебя не разорвал на куски. Я сейчас суну кулак тебе в глотку и вытащу все кишки наружу.

Ну, тут он заторопился:

— На него устроили засаду, но он живой. Этот старый хитрый енот ускользнул по-индейски в кусты и уложил двоих раньше, чем они успели удрать. Он сейчас в вашем лагере, только я не думаю, что дела у него хороши.

— Он один?

— Не-е… там с ним Джо Раггер, — Уоррен сделал паузу. Раггер перешел на его сторону.

Застонал Китч. Я подошел к нему.

— Ну что, Китч, не сбежал я, а? — И повернулся к Уоррену. — Если он выживет и я когда-нибудь увижу его с револьвером на поясе, хоть здесь, хоть в Техасе, хоть в Небраске, я пристрелю его на месте. Между прочим, то же самое относится и к тебе. Хочешь остаться здесь — оставайся. Но если будешь ходить с оружием, убью.

Я взял коня под уздцы и добавил:

— Отправляйся обратно и передай этой компании, что все, кто не заключил с Кэпом договора на участки, могут убираться — или я их приберу. Мы застолбили и заявили эту площадку под город и нарубили лес для зданий.

— Там сорок человек! — сказал Уоррен.

— А тут я один. Но ты им все равно передай. Я надеюсь, что у них хватит мозгов убраться до того, как я приеду почитать им из Библии.

Я подобрал его оружие, револьверы подстреленных и двинулся дальше.

Пока мы добрались до лагеря, стало совсем темно. Меня окликнули. Голос был знакомый, хоть и не принадлежал Кэпу.

— Это Сэкетт, — сказал я, — и мне составляет компанию леди. Я въеду в лагерь.

Я подошел к Эйндж и сказал:

— Мэм, мне очень неприятно из-за того, что там случилось. Люди меня никогда не считали драчливым, но с этими ребятами у меня уже были неприятности раньше.

Она не ответила, и я, внезапно напугавшись, сказал:

— Поглядите — вы не ранены, а?

— Нет… я не ранена.

Однако ее голос звучал как-то иначе, чем раньше, но я об этом не думал, пока не поднял руки, чтобы снять ее с лошади. Она у меня в руках была как каменная — и все глаза от меня воротила.

К нам подошел какой-то человек.

— Сэкетт? Я — Джо Раггер. Помните? Я говорил, что хочу вернуться и поговорить с вами. Я пытался удержать их подальше от Кэпа.

Раггер был тот самый коренастый человек, что приезжал тогда вместе с Китчем. Я протиснулся мимо него и зашел в наш сарайчик. Там лежал на своих одеялах Кэп, такой бледный, что я прямо перепугался.

— Мы большей частью не решаемся развести огонь, — сказал Раггер. — Они постреливают сюда наугад по ночам.

— Зажги свет.

Несколько минут я сидел, напуганный до смерти. Старик выглядел плохо, здорово плохо. Хоть мы с ним недолго были вместе, но я его полюбил. Он был старик крепкий, надежный.

— Они устроили на него засаду… четверо или пятеро их было. Свалили с седла выстрелом и начали охотиться за ним, как за зверем. Только Кэп был в полном сознании и подпустил их так близко, что не мог промахнуться. Он уложил двоих, а остальные кинулись наутек, как трусливые хорьки.

— Куда его ранило?

— Я думаю, легкое не задето. Я стараюсь, чтоб он лежал повыше, но он потерял много крови, пока добрался сюда. А я в городке еще тогда был и не знал ничего до самого утра. Как узнал, сразу сюда кинулся. Когда они заявились прикончить его, я их остановил, даже к деревьям не подпустил. Кэп, он даже набрался сил выйти и выстрелить… они думают, что он в лучшем состоянии, чем на самом деле.

Я вышел и остановился под деревом. Если старик помрет, я каждого выслежу, я всех их перестреляю, кишки вон выпущу…

Но теперь они уже поглядели на Китча и знают, что я вернулся. Если я что-нибудь понимаю в таких компаниях, то сегодня весь вечер они будут спорить, ругаться, грозиться, будут вести воинственные речи, но, если, конечно, я не ошибаюсь как последний дурак, в темноте сюда не полезут. После того, что случилось с Китчем, — нет. А вот завтра с утра можно ждать неприятностей.

Однако я буду наготове, и если они все же захотят попытать судьбу сегодня ночью, а не завтра днем, так могут получить свое и сегодня.

Меньше всего на свете я люблю неприятности, но они сами так повернули дело — ну что ж, теперь у них будет неприятностей по уши. Если им охота начать новый город с рядочка могил на кладбищенском холме, так оно и будет.

Рядом со мной появился Джо Раггер:

— Хотите, я поеду на юг, за Оррином и Тайрелом?

— Нет, сэр. Не хочу. Это мое собственное дело, и я не думаю, что оно такое серьезное, чтоб еще подмогу звать.

Я им дам сорок восемь часов. А потом я на них двинусь.

Глава 10

Настало серое утро. Затянутое небо обещало дождь, а меня дождь беспокоил, потому что дождь здесь внизу может обернуться снегом в горах, там, где золото.

Прежде всего я подошел к опушке леска, окружавшего наш лагерь, и посмотрел в сторону будущего города. Там стояло несколько палаток, одно уже возведенное здание и еще пара наполовину готовых.

Как будто никто из городка к нам не направлялся.

Джо Раггер с длинной рогулькой в руке сидел на корточках у костра, жарил бифштексы из оленины. Эйндж помогала ему, но когда она подняла взгляд на меня, глаза ее были мрачные и испуганные.

Я, конечно, не мог ее винить. Это кого хочешь ошарашило бы — выбираешься из тихих мирных гор и тут же попадаешь в перестрелку… да и моя манера делать дело тоже могла ее ошарашить. Люди, которые ведут спокойную, безопасную жизнь, далекую от мира грубой силы, понятия не имеют, как следует обходиться с народом из этого самого мира. А я никогда не был из таких, что будут два часа стоять и вести грозные речи… если надвигается драка, так лучше всего браться за дело сразу и разделаться с ним поскорее.

Эти люди в городке получили предупреждение, и я дал им время его обдумать. В любой такой компании народу найдется несколько человек с крепкими нервами, готовых ввязаться в драку; это будут парни твердые и решительные. Найдется несколько болтунов, не желающих отставать от компании; будут там и шакалы, прихвостни, готовые подбирать объедки за теми, кто посильнее. И, конечно, всегда есть люди такого сорта, которые станут держаться крепко, если найдется вожак.

Предостережение, что я им дал, должно малость проредить их ряды. Кое-кто из прихвостней-шакалов подожмет хвост и сбежит от драки, кое-кто из болтунов найдет повод уехать от греха подальше.

Кэп в плохом состоянии. По словам Раггера, он потерял уйму крови, он сейчас просто тощий высохший старик, голые кости да сухожилия.

Мне страшно было глядеть на него. Щеки ввалились, глаза запали. Жутковатая картинка.

— Эйндж, — позвал я, — вы не глянете, что со стариком можно сделать?

— Да.

— Эйндж, мне неприятно из-за вчерашнего.

— Вы не должны были стрелять в этих людей! Это было грешно! Это был ужасный поступок!

— Это были очень скверные люди. Они пришли сюда убить меня, Эйндж.

— Я не верю! Они просто говорили.

— Эйндж, когда люди ходят с оружием, они не говорят об убийстве просто так. Если человек говорит «убью» и держит в руках или имеет на себе, чем можно убить, то ты в полном праве верить, что он и самом деле подразумевает то, что сказал. Я помогал хоронить несколько человек, которые пытались в такой момент вести разговоры.

Но Эйндж не собиралась прислушиваться к моим словам. Она развернулась и ушла, а я остался там стоять как дурак, и всякие добрые чувства между нами исчезли начисто.

Единственная за всю мою жизнь девушка, к которой я почувствовал любовь, не хотела иметь со мной ничего общего.

А когда я сделаю то, что должен сделать, я ей буду нравиться и того меньше. Но суть дела такова, что ни один мужчина не может строить свою жизнь в угоду мнению женщины, самой что ни на есть любимой. И ни одна женщина не должна пытаться повлиять на мужчину, повернуть его на свой путь. Они должны жить в согласии и уступать друг другу, но когда мужчина сталкивается с мужскими проблемами, он их должен решать на мужской лад.

Мы пришли сюда, не желая никому неприятностей. Мы застолбили заявку, разбили площадку под город и наметили места под всякие здания. Мы нарубили бревен и подготовили строительство; а потом явились чужаки, захватили городскую площадку и пытаются захватить нашу заявку. Они подстрелили Кэпа, они пытались убить меня.

За завтраком все больше помалкивали. После завтрака взял я своего Блэкстона и уселся читать под деревом, откуда можно было следить за городком. Чтение нелегко давалось мне, но я всадил этой лошадке в бока обе шпоры, настроился на долгую езду и твердо решил, что не дам ей сбросить меня с седла. Когда появлялись словечки с незнакомым тавром на боку, я их пропускал и гнал дальше, но обычно после некоторого раздумья мне удавалось ухватить смысл.

Через час я отнес книжку обратно в лагерь, взял кирку и лопату и направился к ручью.

Кэп успел дорыть шурф до скального основания и начал зачистку. Спустившись в шахту, я ее слегка расширил и выбросил наверх немного гравия. Прошел на берег ручья и начал работать с лотком — набрасывал в него песок с камешками, опускал в воду и крутил, чтобы вода понемногу смывала песок через край. Немного золота я намыл, но совсем немного.

Несколько раз я выходил на опушку. Никто не появлялся, никто в городке не работал, видать, они все сидели, пили и разговоры разговаривали. Когда я вернулся в лагерь, Кэп дышал чуть полегче, а Эйнджи его кормила, но на меня она даже не взглянула. Ну, я сел и поел, что нашлось.

Если они двинутся в массированную атаку на нас, мы, пожалуй, сумеем их отбить, но если нам придется убираться отсюда, то единственный шанс — уходить в горы, а с больным человеком на руках мы далеко не уйдем.

Я взял топор и пошел проверять наши оборонительные линии. Добавил бревно-другое то здесь, то там и вырубил под корень кусты в нескольких местах, чтобы расчистить для нас секторы огня.

Джо Раггер тревожился, это заметно было, но душа у этого человека была не заячья. Он перешел к нам и удирать не собирался.

— Что заставило тебя перейти на нашу сторону, Джо? спросил я у него.

— Я сюда прибыл в плохой компании, только не сразу сумел проверить их калибр. Ну, а после разобрался и решил, что вы с Раунтри мне больше по вкусу. По существу, я надеялся взять у вас лицензию на этот магазин. Дома, в Огайо, я работал на одного человека, торговал в небольшой лавчонке, но мне все казалось, что я ничего не добьюсь, работая на других, и я уволился. Немного побродил по горам, искал золото, однако мне все время хотелось держать лавку.

— Джо, ты только что получил лицензию. Мы с Кэпом хотим построить город, который на что-нибудь сгодится, и мы будем горды сдать этот магазин тебе.

— Спасибо, Телл.

Я не мог сидеть тут спокойно и гадать, какую кашу они заваривают там в городе. С другой стороны, я так никогда и не выучился серьезно смотреть на вещи. Порой люди вокруг считали, что я пренебрегаю своими проблемами, а мне эти проблемы частенько представлялись просто смешными. Но теперь я непрерывно думал про всех этих поганцев там внизу, как они выпивают и спорят, спорят и выпивают, и накручивают себя, чтоб набраться духу и двинуть всем скопом на нас. И тут мне пришло в голову, что можно ведь человеку прогуляться по городу вечерком и малость позабавиться.

Порывшись в нашем барахле, я нашел моток веревки — футов сто, Кэп ее сунул во вьюк на всякий случай, веревка под рукой всегда сгодится. У Джо тоже нашлась веревка, я связал их вместе, зашел в хибару, вытащил свою подзорную трубу, снова вышел и принялся изучать этот городишко.

Там было четыре палатки — одна большая, вроде салунных палаток в городке строителей железной дороги, остальные три маленькие. Пара оседланных лошадей, с вьюками за седлом… несколько человек на улице.

Что-то тут меня корябнуло. Если там, в городке, действительно сорок человек, так где ж они все?

Взял я свой винчестер и прошелся вдоль опушки, тщательно обыскал нашу террасу, осмотрел все возможные подходы. Мне казалось, что они вряд ли решатся на новую атаку теперь, когда я вернулся, ведь Джо с Кэпом отбили их вдвоем. Но могли и решиться.

Эта мысль меня встревожила — Эйндж Керри в лагере, Кэп Раунтри больной. Похоже на то, что в конце концов придется мне таки самому двинуться на них.

Настал вечер, Джо Раггер вышел стоять на часах, а я вернулся в лагерь поесть. Кэп пришел в себя и смотрел на меня снизу вверх.

— Придется тебе все взять в свои руки, Телл. От меня теперь помощи мало.

— От тебя уже была помощь. — Я присел на корточки возле его постели, согревая руки о кружку с кофе. — Кэп, я собираюсь навестить их сегодня ночью.

— Будь осторожен.

— Если их не пугнуть малость, они наберутся духу и выйдут на охоту за нами. А мы не можем допустить, чтоб они стреляли по лагерю, когда Эйндж тут и ты лежишь.

— Славная она девочка.

— Видел бы ты, что за жуткие места там наверху. Понять не могу, как она там выжила, многие месяцы, одна-одинешенька.

Я видел, как сдал Кэп. Потребуется много времени и самая лучшая кормежка, чтобы к нему вернулись силы… просто счастье, что Эйндж здесь.

А тут и она вошла, принесла миску супу для Кэпа, но на меня и глядеть не хотела. И что, по ее мнению, мне надо было там делать? Стоять на месте и ждать, пока меня пристрелят? Я, конечно, выстрелил первым, но Китч знал, на что идет, не из засады же я в него стрелял. И когда он вышел из лесу мне навстречу с револьвером в руке, так он тоже не собирался со мной в ладушки играть.

Все-таки здорово она красивая. Махонькая, тоненькая и милая. Хоть и одежды у ней было только латаное-перелатанное платьице, и вряд ли появится что-нибудь получше, пока кто-то из нас не сможет выбраться в Силвертон или Дель-Норте.

В лице у нее появилась краска, уже она не такая бледная была, она причесала эти свои волосы и как-то так их уложила наверху, как вроде на модной картинке, что я видел в «Книге для Дам» некоего Годи. Так вот она была просто красавица, могу вам заявить!

— Увидимся еще, — сказал я и поднялся на ноги. — А ты тут выздоравливай.

Вдруг так захотелось заговорить с ней, только что я мог ей сказать? Мне казалось, она не желает от меня никаких разговоров, короче, я ушел, и внутри у меня было здорово тошно.

Вышел на опушку, стоял, пялясь на два-три огонька в городке, и думал, каким дураком может быть человек.

Да что она такое, в конце концов? Просто худая девчонка с кучей рыжих волос… не из-за чего с ума сходить.

И настроение у меня переменилось. Задумал-то я провернуть в городке веселое дело, но сейчас весь юмор куда-то улетучился. Я смотрел на городишко и чувствовал, что хочу пойти туда и всех перестрелять.

Только я не видел надежного способа победить, если начну стрелять, а я должен победить. Джо — надежный человек, но он не ганфайтер. Первый раз в жизни мне захотелось поднять глаза и увидеть, что с горы спускается Тайрел.

Только Тайрел за много миль и много дней пути отсюда, и все, что тут случится, мне придется расхлебывать самому. Как бы то ни было, никакого толку мечтать, что человек мог бы сделать, кабы подмога была… уж лучше потратить это время на то, чтоб придумать, как самому управиться.

Собрал я эту веревку, отнес к своему коню и оседлал его.

— Джо, — сказал я, — будь осторожен. Они могут налететь на лагерь. Если налетят, и если я буду в состоянии, так окажусь тут как тут, но ты отбивайся, пока я не вернусь.

Эйндж стояла на фоне костра, и я не мог рассмотреть ее лица. Уже отъезжая, я поднял руку. Буркнул «Увидимся» и коленями послал аппалузу вниз с нашей террасы, в речную долину.

Было прохладно и безветренно. Облака нависали низко, из-за них ночь была особенно темная. В воздухе пахло сосной, дымком от костров, и варевом тоже.

Рядом с городком я остановил аппалузу, слез с седла и привязал коня в каких-то ивняках у речки. Положил руку ему на плечо.

— Стой на месте, паренек. Я недолго.

Хотелось бы мне знать, правда это или нет.

Может, все обернулось бы точно так же, если б я нарвался на самую худшую из них всех. Взять хоть эту Эйндж — она меня ни в грош не ставит, а я, даю голову на отсечение, в нее втюрился по уши.

И вряд ли она на меня даже глянет. Такая красивая девчонка может перебирать мужчинами. Никто никогда не называл меня не то что красивым, даже симпатичным — кроме Ма… но даже Ма, хоть уж как ей хотелось, все ж таки, похоже, говорила такие вещи здорово нерешительно.

И ничего я из себя особенного не представляю — кроме размера. Единственное, что я умею лучше, чем первый встречный-поперечный, — это читать следы… ну, может, еще стреляю не хуже других. А в остальном только во мне и есть хорошего, что крепкая спина.

Взять хоть этого Блэкстона. Я грыз эту книжку, как собака мозговую кость, все старался добраться до сути, но эту штука требовала времени. Уже сколько дней я с ней сижу, то брошу, то снова возьмусь, и ни до чего пока не додумался.

Он толкует там много такого, что приходится обдумывать то с одного боку, то с другого, хотя в конце концов оно все оказывается со смыслом. Если бы я мог выучиться читать как следует… мне, конечно, никогда не стать юристом вроде Оррина, но все ж таки…

Ладно, сейчас не время мечтать. Па, он всегда советовал найти время поразмыслить, но сейчас неподходящее время.

Взял я эту веревку, свой винчестер и начал подкрадываться поближе. Бесшумно ступая по земле мокасинами, подобрался к большой палатке, продел свою веревку через четыре оттяжки, которые ее держали, обнес петлей одну маленькую палатку и замотал на оттяжках другой маленькой палатки. Потом вернулся к своей лошади, отвязал ее, сел в седло и привязал свободный конец к седельной луке.

Все в городке было тихо-мирно. Внутри палатки народ разговаривал, звенели стаканы, брякали покерные фишки. Ну просто стыд и позор беспокоить людей.

Я подвел лошадь к дому, встал на седло и подтянулся на крышу. Снял с себя рубашку и затолкал ее в дымовую трубу. А после потихонечку слез с крыши. К тому времени, как я снова оказался в седле, внутри там начался сумасшедший дом. Помещение стало заполняться дымом, снаружи слышно было, как люди вопят перепуганно, ругаются и кашляют. Я повернул коня, подал его вперед, пока веревка натянулась, испустил дикий вопль, как команч, и всадил шпоры этому аппалузе в бока.

Эти шпоры его жутко удивили. Он рванулся, как испуганный заяц. Я несся, обрывая оттяжки и сваливая на землю палатки. А когда выбрал всю веревку, поскакал обратно между палатками сломя голову. И когда я сделал круг, вся толпа народу попалась в эту петлю.

Она их свалила на землю, кое-кого поволокла. А я бросил веревку и, наклонившись с седла, выдернул палаточный шест. И поскакал прямо на толпу, похлопывая этим самым шестом по черепушкам.

Тут какой-то парень на крыльце недостроенного магазина вроде начал соображать, что к чему, и схватился за револьвер. Я кинул шест прямо ему в лицо и крикнул:

— Лови!

Он отскочил назад, споткнулся о верхнюю ступеньку и завалился внутрь.

Я отъехал в сторону и остановился в тени. Да, наделал я шуму, будьте уверены. Две маленькие палатки завалились, и люди барахтались под ними. Большая палатка перекосилась и наклонилась. Крик стоял немилосердный, кто-то вопил:

— А ну брось! Не трожь деньги!

Прогремел выстрел.

Вот тут я вспомнил, что советовал Па, и нашел время поразмыслить. Сидел я там на лошадке в тени, наблюдал за этой кашей и получал удовольствие.

Там, под палатками, все орали, спорили и бранились. Никто ничего не соображал.

Из-под одной палатки люди наконец выбрались, она плоско легла на землю. Я решил, что без света им не обойтись, вытащил головню из костра, горевшего снаружи, и швырнул на эту пустую палатку.

Кто-то заметил меня и завопил. Я резко развернул коня и отъехал рысью в сторонку — как раз когда он выпалил из дробовика. Ну, а тут эта самая палатка вспыхнула, и мне пришлось отъехать подальше.

Они хотели поселиться в моем городе, не заплативши? Они хотели стрелять по моему лагерю?

Тут я заметил их кораль на краю промоины. Пара седел на жердях, веревки… Я заарканил угловой столб кораля своей веревкой и, погнав коня, выдернул этот кол из земли. Лошади хлынули в пролом за мной следом.

Да, человек может превзойти самого себя, когда настроится побезобразничать. Ломать — не строить.

Я зацепил одну ногу за седельный рог, похлопал своего коня по шее, потихоньку поговорил с ним, предупреждая, что сейчас побеспокою немножко, а после поднял голову к небесам — и запел «Как выйду я на улицы Ларедо».

Рядом просвистела пуля, и я уехал. Сдается мне, мое пение никому не нравится.

Глава 11

Когда я выбрался из своих одеял, по краям серых облаков появилась тонкая лимонная каемка. Джо Раггер расшуровал костер, дрова разгорелись, и он поставил воду для кофе. Я сунул ноги в сапоги, потопал, чтоб они налезли толком, и застегнул на бедрах оружейный пояс. Я ожидал тревоги и потому больше ничего с себя не снимал, за исключением жилета.

Надел я этот самый жилет, сунул за пояс второй револьвер и прошел к опушке. Ну, шляпа, конечно, была у меня на голове первое, что делает ковбой, когда утром вылезет из постели, это надевает шляпу.

Что-то мне показалось, вроде кто-то там собрался уезжать.

Эйндж была уже на ногах, волосы причесаны и уложены красивее некуда, и солнце, пробиваясь через щелочки в облаках, сверкает на этих самых волосах золотом. Она принесла мне кружку кофе.

— Полагаю, вы удовлетворены тем, что сделали, — проговорила она.

— Благодарю вас, мэм… Удовлетворен? Н-ну, пожалуй. Много нужно, чтобы удовлетворить человека, много нужно, чтобы он был доволен, если он чего-то стоит. Но то, что я сделал, я сделал хорошо… да, мэм, я доволен.

— Я думала, вы хороший человек.

— Рад это от вас слышать. Такое мнение я одобряю. Хотя не знаю твердо, что такое быть хорошим человеком. Самое большее, что я могу сказать по этому поводу: хороший человек это такой, на которого можно положиться, который делает свое дело и отстаивает то, что считает правильным.

— А вы считаете правильным убивать людей?

— Нет, мэм, в общем — нет. Но вся сложность в том, что, если человек попадает в беду в здешних краях, то он не может позвать шерифа… потому что тут нет никаких шерифов. Он не может обратиться к судье, чтоб его дело рассудили по закону, потому что тут нет ни судей, ни законов. Он не может взывать ни к кому и ни к чему, за исключением своего собственного понимания, что есть правильно и справедливо.

Тут попадаются люди, которые верят, что могут делать все, на что у них силы хватит, неважно, как оно топчет права других людей. Такого я не одобряю.

С некоторыми людьми тут можно разговаривать… вы можете объяснить суть дела и решить все по чести и справедливости. Но есть и такие, которые не понимают ничего, кроме силы.

Ну, так вот: Джо Раггер — хороший человек. Кэп Раунтри еще один хороший человек. Они стараются создать что-то. А те, в городке, они рассчитывают нажиться с того, что делают другие люди, и я не намерен стоять в сторонке и помалкивать.

— Но у вас нет полномочий для таких действий.

— Есть, мэм, есть. Те идеи, которые я исповедую, это правила, по которым люди жили много лет. Я читал об этом. Когда человек входит в общество — то есть, живет среди других людей он соглашается подчиняться правилам этого общества, а когда он нарушает эти правила, он становится доступен осуждению, а если он продолжает их нарушать, он становится преступником и оказывается вне закона.

В диких местах, вроде этого, человеку не на что опереться, кроме как на эти простые правила, и если он сражается против насилия и жестокости, он должен использовать то оружие, которое у него есть.

Опять возьмем Джо Раггера. Он приехал сюда с компанией самых подлых и никчемных людей. Он порвал с ними и перешел к нам, когда нас было совсем мало. Он знал, когда делал выбор, что для него это может означать смерть.

Мэм, я — человек необразованный, но я стараюсь хоть как-то наверстать: читаю и думаю. И вот я прочитал, что когда люди начинают жить вместе, они вырабатывают определенные законы, вроде того, что надо уважать права других людей, признавать их право на свое мнение, разделять на всех работу для общества… всякое такое.

Мы с Кэпом Раунтри хотели основать город, мы хотели, чтобы получился хороший город, где когда-нибудь по улицам будут ходить женщины, направляясь в лавку, и будут играть детишки. И знаете что? У нас ведь уже есть первый гражданин. Это — Джо Раггер.

— Я так никогда не думала, — заявила она раздраженно — и разозлила меня.

— Нет, мэм, конечно, не думали — и не вы одна, — сказал я с жаром. — Люди, которые живут в удобных, благоустроенных городах с законопослушными гражданами, под защитой правительства, они никогда не думают о людях, которые приходят первыми, о тех, кто пробивается через сущий ад, чтобы построить что-нибудь.

Я вам говорю, мэм, я хочу, когда придет мне пора уходить, увидеть здесь школу с колоколом на башенке, и церковь, хочу увидеть семьи, одетые по-воскресному, и развевающийся наверху флаг. И если мне придется добиваться этого с помощью револьвера, я так и сделаю!

Теперь уже я разозлил ее. Она удалилась, возмущенно выпрямив спину, и я видел, что сказал что-то не то.

Когда я допил кофе, Джо отправился охранять лагерь, а я поел оленины, а потом закусил лепешками, обмакивая их в сорговую патоку.

Кэп выглядел заметно лучше. Глаза у него стали ярче, на впалых щеках появился румянец.

— Молодцом, Кэп, — сказал я, — я насчет тебя ни капли не сомневался. Слишком ты поганый негодник, чтоб просто так помереть. Я так прикидываю, помрешь ты, зажатый в угол, и будешь при этом кусать, грызть и драть в клочья всех вокруг. Если я тебя раскусил, так и после смерти твои зубы останутся сцепленные у кого-то на глотке. Ну, а теперь давай поторапливайся и выбирайся отсюда скорее. Мы с Джо уже замаялись делать всю работу, пока ты тут валяешься.

— Как дела обстоят?

— Спокойно. Сдается мне, эти людишки начинают задумываться, что к чему. Пора мне уже поехать туда и потолковать с ними. Пришло время малость подлечить им мозги.

— Ты там поосторожнее.

— А я осторожный человек. Если приходит время удирать, я не стыжусь удрать. Но сегодня я туда поеду не удирать, сегодня я собираюсь выложить карты на стол.

— Жаль, что я не могу поехать с тобой.

— Ты давай поправляйся… я думаю, теперь они будут порассудительнее. Я собираюсь заставить их сесть и поразмыслить. И если они не оправдают моих ожиданий, то каждый живо получит свою подорожную.

— Каждый?

— Ерунда, их там не больше сорока.

Положив винчестер поперек седла, я поехал в городок. Они меня увидели, но я ехал шагом, не скрываясь, и они решили меня дождаться. Если не считать того толстяка, что приезжал с Китчем к нам в лагерь, я не увидел знакомых лиц, пока не вышел Эб Уоррен. Он был без оружия.

— Вы, люди, прибыли на место строительство города, застолбленное и заявленное Кэпом Раунтри и мною. Вы самовольно заняли площадки под строительство зданий, которые мы разбили. Вы без спросу взяли наш лес. Прошлой ночью вы уже немного поняли, какие из этого могут выйти неприятности. Теперь я прибыл сюда, чтобы рассудить этот вопрос, и собираюсь сделать это, не сходя с седла.

Когда мы с Кэпом прибыли сюда, мы провели выборы. Он стал мэром, а я — городским маршалом по всенародному одобрению. Мы с ним оба всенародно одобрили.

Поскольку Кэпа уложили в постель, я пока исполняю обязанности мэра, как и маршала. А еще я городской совет и «комитет бдительности»[20], и если кто желает подвергнуть сомнению мои полномочия, так может попробовать, в любой момент настоящего процесса.

Мы хотим иметь здесь город. Я думаю, это получится богатый город; но, богатый или бедный, он будет законопослушным. И любому, кто не желает подчиняться закону и отстаивать его, лучше сразу седлать лошадь и убираться, потому что, пока у нас не появятся конституционные власти (я не мог сказать с уверенностью, что означает слово «конституционные», но звучало оно очень здорово), я собираюсь управлять этим городом с помощью шестизарядного револьвера.

Так. Кто занял вот это здание, пусть выбирается, немедленно. Тут будет универсальный магазин, и лицензия на него выдана Джо Раггеру.

Отозвался толстяк:

— Я занимаю это здание, и я сам его построил.

— Кто платил за лес?

Он замялся, потом взревел:

— А это не имеет значения! Мы нашли его здесь, и мы…

— Лес принадлежит нам с Кэпом. Мы оцениваем его в одну тысячу долларов. Платите здесь и сейчас, или убирайтесь вон из здания. А что касается затраченного труда, так можете списать его на ошибочное мнение с вашей стороны и в следующий раз вести себя умнее.

— Это тебе не сойдет с рук!

— У вас есть десять минут, чтобы начать выселение. По истечении этого времени я сам вышвырну ваши вещи — включая и вас самого.

Не обращая больше на него внимания, я оглядел остальных. Это была толпа крутых ребят, хотя кое-где среди них мелькали люди видом получше.

— Нам тут потребуется салун — настоящий и честный. И еще нам потребуется гостиница с рестораном. Если кто из вас желает попробовать свои силы и взяться за это дело, он получит полное наше содействие.

Толстяк тут был вожаком, я это сразу понял, но сейчас он стоял красный как рак и молча бесился, потому что не был уверен, поддержат ли его остальные. Несколько человек уже уехали. Китч и его напарник мертвы. Эб Уоррен был тут и, небось, рассказал им, как это получилось.

Неожиданно из толпы выступил вперед какой-то плотный небритый человек.

— Я когда-то готовил кормежку для бригады, строившей железную дорогу. Я бы взялся за этот самый ресторан.

— Отлично, подстриги свою бороду и выстирай рубашку; я тебе даю тридцать дней, чтоб ты доказал, что твоя стряпня годится в пищу людям. А если не докажешь, так найди кого-нибудь, кто сумеет готовить.

Худощавый молодой парень с бледной кожей на шее, как будто он появился на западе совсем недавно, подал голос:

— Я обучен гостиничному делу, могу заодно и салуном командовать. И притом честно.

— Отлично. — Я достал левой рукой лист бумаги из кармана рубашки. — Вот план, который составили мы с Кэпом. Вы двое посмотрите его и выберите себе места. Когда нарисуете свои планы, будете тащить жребий, кому строиться первому; второй ему поможет, а после — наоборот.

Пора было уже закончить дело с тем толстяком. Кто-то потихоньку говорил с ним, и я услышал, что его называют Мерчисоном.

— Мерчисон, — сказал я, — у тебя осталось три минуты, чтобы начать выбираться. Только на этот раз я имею в виду не из здания. Я имею в виду из города.

— Эй, ну послушайте…

Мой конь надвинулся на него.

— Ты заявился сюда с настроением топтать ногами человека, которого считал беспомощным старикашкой. Ты не уважаешь права других людей и право собственности. В городе тебе никто не поможет. Садись на лошадь и проваливай отсюда.

Я подал коня еще на шаг вперед и заставил Мерчисона отступить. Аппалуза двинулся прямо на крыльцо следом за ним.

— Ничего, я еще вернусь, — свирепо сказал Мерчисон. Браться Бигелоу в Силвертоне.

— Мы придержим места для них, — сказал я, — прямо возле Китча.

Эб Уоррен стоял молча.

Мерчисон уехал из города в это же утро, и с ним еще человек пятнадцать.

Был один такой техасский рейнджер[21], который говорил, что ничто не может остановить человека, который знает, что он в своем праве и твердо идет вперед. Ну что ж, мне частенько доводилось ошибаться, но на этот раз я был в своем праве, и им надо было посчитаться со мной — или похоронить меня, а я из парней такой породы, которые легко не умирают.

Постепенно к нашему городку начали прибиваться люди. На вторую неделю приехал всадник, а потом — два фургона. Люди разбирали заявки вдоль речки, а один человек пригнал голов тридцать овец и начал пасти их на склоне горы. Джо Раггер открыл свой магазин, Аллисон — свою гостиницу. Для начала он устроил ее в большой палатке, в которой раньше играли, а потом она осталась брошенная. Бриггз держал хорошую столовую. Ничего замысловатого, самая простая еда, но отлично приготовленная. Кроме говядины и бобов, он еще подавал медвежатину и оленину.

Братьев Бигелоу мы в глаза не видели, хотя слышали о них много. Больше всего про двоих — Тома и Айру. Их подозревали в ограблении дилижанса недалеко от Силвертона. Том убил человека в Денвер-сити и устроил перестрелку в Лидвилле. Айра был игроком и проводил время то в Силвертоне, то в других городишках, рожденных серебряной лихорадкой.

Они хвастались и сыпали угрозами насчет меня направо и налево. Уж они со мной управятся, когда найдут время. Только мне что-то казалось, что они его никогда не найдут.

Дважды я ездил в горы и возвращался с золотом, в последний раз привел двух груженых мулов.

Приехал Эстебан Мендоса с Тиной, они построили себе хижину в городе, неподалеку от подножия горы; Эстебан гонял по дороге на Силвертон два фургона, возил товары.

Эйндж Керри выбралась из нашего лагеря, поселилась в маленьком домике в городе и работала у Джо Раггера в магазине, который заодно служил почтой и конторой транспортной компании «Уэллс-Фарго». Она уже никогда больше не была прежней ко мне после того, как я убил Китча и его напарника.

Зато красивая она стала пуще прежнего, в городе ее очень любили. Чуть не каждый старался оказывать ей покровительство.

Джо Раггер привез свою жену, и они построили себе дом на задах магазина.

Кэп поправлялся долго и медленно, и когда наконец смог ходить, силенок у него было маловато, так что мне самому приходилось делать все что надо.

По вечерам я читал газеты, если какие удавалось добыть, и продолжал долбить Блэкстона. Иногда ко мне в лагерь кто-нибудь приезжал, останавливался на какое-то время и уезжал дальше, оставляя книжки. Я их читал, все подряд. Но в основном я работал.

Высоко на нашей береговой террасе я построил трехкомнатный бревенчатый дом, моя старая тропинка на гору шла прямо за ним, и родник был совсем рядом. Еще я построил крепкую конюшню с коралем, рассчитанную на зимнюю погоду, и накосил на лугу несколько тонн сена.

К этому времени снег появился на некоторых пиках, где раньше я его не видел. Пару раз рано утром в долине ложился иней, а как-то я забыл ведро с водой снаружи, так воду прихватило ледком.

Старые баррикады я оставил на месте и время от времени вырубал кусты. Трава здесь росла высоко, нашим лошадям хватало, где пастись.

Когда я теперь приезжал в город, знакомых попадалось совсем немного. Джо Раггер исполнял обязанности мэра, Аллисон и Бриггз были люди надежные. Вернулся Мерчисон и завел небольшой игорный дом. В городе жило не меньше двухсот человек, и жизнь била ключом.

Начали желтеть осины… мне казалось, что я здесь уже годы, хотя на самом деле прошло всего несколько месяцев.

Случались и неприятности. Два человека убили друг друга во время игры в покер в заведении у Мерчисона, кто-то кого-то порезал на берегу — какие-то личные счеты из-за женщины.

Как-то вечером Кэп зашел в дом и уселся.

— Давай-давай, больше сиди над книжками, — сказал он, глаза угробишь.

— Мне надо учиться, Кэп.

— Это ты за своими братцами тянешься. С тех пор, как они выучились читать, на них просто удержу нет.

— Ну, они неплохо устроились.

— Это точно. Опять же женились.

Я сразу ничего не ответил, но в конце концов пробормотал:

— Ну, для этого дела нужны двое.

— Ты с Эйндж видишься?

— Сам знаешь, что нет.

— Здорово красивая девушка. Она тут не останется навечно. Я слышал, Айра Бигелоу за ней ухаживает.

— Бигелоу? Он в городе?

— Приехал несколько дней назад, пока ты был в горах. Пробыл всего несколько часов, но ухитрился познакомиться с Эйндж и заговорил ее. Он мужик красивый.

Можно много читать про этику и всякое такое, только человека оно не изменит. Я чувствовал, как у меня внутри нарастает злость. Подумать только, один из этих подлецов Бигелоу рядом с Эйндж… ну, сэр, от такого я мог стать злобным, как старый медведь.

По вечерам я выходил наружу и глядел на городские огни, но вниз, на улицы, выбирался нечасто. Да и время пришло мне совершить последнюю в этом сезоне поездку в горы. Я хотел вывезти оттуда еще одну партию золота, пока снег не лег. Конечно, там, на такой высоте, уже и сейчас снега до черта, но чутье мне подсказывало, что еще можно сделать одну поездку. По этому новому маршруту, когда не надо будет пробираться через озерный водосток, я смогу проехать и туда, и обратно.

— Собираюсь завтра поехать на шахту, — сказал я Кэпу. Постоял немного молча. — Знаешь, Эйндж надо бы взять в долю. Ее дед помер там, когда искал это золото… у него была карта, и один из этих мертвых испанцев был, видно, его родственником… или один из уцелевших.

— Я уже думал об этом. И все гадал, придешь ли и ты к такой мысли.

Я взял шляпу и сказал:

— Думаю, надо сходить к ней, поговорить.

— Сходи, — сказал Кэп. — Обязательно сходи.

В любом случае, мне надо было купить себе кой-чего — новую одежду и всякое такое. Теперь ведь у меня есть деньги.

Я повернулся к выходу — и остановился. В дверях стоял Эстебан Мендоса.

— Сеньор Телл! Я должен поговорить с вами.

Он вошел в комнату.

— Я работал возле своих фургонов, чинил упряжь, и пока я там сидел, стало совсем темно, а когда я все закончил, то погасил фонарь и посидел просто так, отдыхал в прохладе. За фургоном несколько человек, и они разговаривают. Они не знают, что я там, и я держусь очень тихо, потому что один из них говорит о вас. Он говорит, у вас есть золото, которое не россыпное золото, а из кварца, из жилы. Они считают, что шахта находится в горах.

— Кто были эти люди?

— Одного зовут Татхилл… они называют его Мистер. Другого зовут Бойд.

Кэп глянул на меня.

— Банкир и тот самый картежник из Лас-Вегаса.

— А остальные?

Мендоса пожал плечами.

— Я не знаю. Но я думаю, они собираются выследить вас и пойти за вами в горы, если вы соберетесь туда снова.

— Спасибо, Эстебан. Большое спасибо.

Он ушел, а я сел и задумался. Очень важно еще раз съездить в горы. Я не только хотел набрать достаточно золота, чтобы купить себе ранчо, но я еще хотел убрать все следы работы в шахте — на случай, если кто-то найдет путь в долину. Ехать рискованно, но не ехать нельзя.

Кэп теперь чувствовал себя хорошо, намного лучше, чем раньше. Он уже достаточно окреп, чтобы позаботиться о себе, да и друзей в городе у него хватает. И, само собой, Эстебан будет заглядывать к нему время от времени.

— Ты едешь повидаться с Эйндж? — спросил вдруг Кэп. — А то уже становится поздно.

Я вскочил в седло и поехал в город. Огни как будто светили ярче, чем прежде, во мне нарастало возбуждение.

Эйндж…

В кустах зашевелилась тень, и я придержал коня. Действительно, это был человек, и он следил за нашим лагерем.

Эстебан был прав.

Глава 12

В такую позднюю пору в магазине все еще было полно народу. Джо помахал мне рукой из-за прилавка — он там обслуживал покупателя, а я глянул в сторону другого прилавка, где работала Эйндж. Не знаю, может, она меня и заметила, но виду не подала.

Большинство людей в магазине, похоже, были из вновь прибывших, хотя попалось и несколько знакомых лиц.

— Мистер Сэкетт, если не ошибаюсь?

Я повернулся и увидел перед собой Татхилла. Красивый он человек был, никаких вопросов, высокий и отлично одетый, во всем из магазина.

— Как поживаете? — спросил я. — Не ожидал увидеть вас так далеко от дома. А что ж случилось с вашим банком?

— Я оставил его в хороших руках.

Оглянулся я на Эйндж, увидел, что она больше не занята, извинился и подошел к ней.

— Эйндж, — сказал я, — я хочу купить кой-какую одежду.

Ее глаза встретились с моими едва на мгновение.

— Пожалуйста.

Ну, заказал я, чего хотел, а этот Татхилл следил — стоял чуть в сторонке. Она принесла мне несколько рубашек, джинсы, носки и куртку из овчины.

— И две коробки патронов сорок четвертого калибра, — добавил я.

Она подняла на меня ледяные глаза, и лицо у нее окаменело. Резко повернулась, пошла к полке с боеприпасами, сняла две коробки, вернулась назад и швырнула их на прилавок передо мной.

— Эйндж, — сказал я, — мне надо поговорить с вами.

— Вы вывели меня из гор, и я очень благодарна, — сказала она, — но я не думаю…

— Эйндж, часть этого золота принадлежит вам. Ваш дедушка его искал, и, по-видимому, какой-то его предок первый его нашел. Так что вы должны получить долю.

— Что бы вы ни думали, все правильно. Так что нет нужды разговаривать.

Она отвернулась от меня с моими деньгами в руках и отсчитала сдачу.

— Эйндж, — сказал я, — у меня не было выхода, я вынужден был застрелить этих людей.

— Вынуждены? Более жестокого и бесчеловечного поступка я в жизни не видела! А я думала, вы такой благородный, такой хороший…

Она замолчала на полуслове и ушла от меня. А я остался стоять на месте. Когда я наконец повернулся, рядом со мной стоял Татхилл.

— А я и не знал, Сэкетт, что вы знакомы с Эйндж Керри, — сказал он.

— Это у вас что, привычка такая, подслушивать, когда люди разговаривают? — я просто сбесился. — Смотри, Татхилл, по-моему, ты не джентльмен. И еще я думаю, что ты вор и что ты водишься с ворами. Держи-ка своего Бойда подальше от моих глаз, слышишь? Если я его увижу, я уж найду вас обоих.

Я протолкнулся мимо него и зашагал к дверям. А там меня ждал Раггер.

— Что не так, Телл?

Эйндж глядела на меня ошалелыми глазами, в них просто ужас светился. Она-то знать не знала, что Уилл Бойд следил за мной на улицах Лас-Вегаса, не знала, что он связан с Джоном Татхиллом, не знала, какой разговор подслушал Эстебан. Знала она только то, что сейчас услышала, — что я без всякого повода набросился как зверь на невинного и добропорядочного человека.

— Ничего, Джо. — У меня упал голос. — Только Татхилл любопытствует насчет меня и моей заявки. И те люди, что с ним. Он меня выследил от самого Лас-Вегаса.

По дороге обратно на свою заявку я принял решение. Я отправлюсь в горы прямо сейчас, не дожидаясь рассвета, начиню свинцом любого, кто попытается меня преследовать, и уложу на месте. А когда вернусь с золотом, отправлюсь на юг в Мору или еще куда-нибудь и куплю себе ранчо. А Эйндж Керри может делать, что хочет.

Ну каждый раз, стоит мне к ней подойти, как что-нибудь случится, от чего я выгляжу еще хуже, чем раньше. Да она, наверное, никогда не видела, как человека убивают, до того вечера, как я пристрелил Китча.

Ворвался я в лагерь, Кэп увидел, что я бешеный от ярости, и ни слова не сказал, когда я побросал вещи во вьюки и притащил вьючные седла. Я взял с собой двух вьючных лошадей и аппалузу. Не было нужды набирать много барахла… Меня и не будет-то всего два-три дня.

И все же, чисто случайно, я захватил еды на целую неделю и четыре коробки патронов, не считая того, что у меня в поясе было. До рассвета оставалось еще около часу, когда я вскочил в седло.

— Поосторожнее, — предупредил Кэп.

— Я видел в городе Татхилла, — сказал я ему. — Он пронюхал про золото. Через какой-то банк, через «Уэллс-Фарго» или еще как, но он пронюхал про это золото… и знает, что оно не из россыпи.

Держась поближе к стене горы, я поехал на север, пробираясь среди деревьев на береговой террасе. Все еще было облачно, в воздухе пахло сыростью.

Там, где Каменный ручей впадает в Вальеситос, я повернул на юго-восток, по дну ручья. До рассвета вода смоет все оставленные мною следы.

Солнце уже раскрашивало небо щедрой кистью, когда я взобрался на подъем, остановился среди деревьев и оглянулся назад. Далеко внизу, за несколько миль, я заметил движение. На мгновение солнечный луч отразился от ружейного ствола.

Не стоит рисковать, так можно навести их на шахту. Я тут же свернул влево, поднялся на скалистый гребень, двигаясь зигзагами, и направился через седловину на восток. Примерно в полумиле я увидел озеро, побольше, чем в верхней долине. Быстро поехал в ту сторону, поддерживая хороший шаг.

Недалеко от берега этого озера я устроился на ночь, не разводя костра.

Разбудил меня шум дождя в листьях над головой. Я выбрался из постели, надел шляпу и сапоги, нацепил оружейный пояс и только потом скатал постель.

Не тратя времени на кофе, оседлал лошадей и быстрой рысью выбрался из лесу. Объехал с дюжину маленьких озер и луж и поднялся на хребет, откуда открывался вид на бесконечные мили самой величественной местности под небесами.

За серой пеленой дождя я не увидел никакого движения. Повернул лошадей и спустился в свою долину. Шахта была в том же состоянии, как я ее оставил. Но тропу вдоль водостока залило слоем воды в добрых два фута глубиной, и скоро дождь сделает ее вообще непроходимой. Так что выбираться мне придется по второму маршруту.

Я привязал лошадей к колышкам, спустился в шахту и принялся орудовать киркой. Золото пошло богаче, чем раньше, а кварц тут был такой рыхлый, что крошился под ногами.

Дождь продолжался… ровный, настойчивый ливень, который мог легко превратиться в снегопад.

Не время сейчас думать об Эйндж Керри… ни о Кэпе, ни о чем еще… сейчас важно решить одно — как вывезти золото и спуститься с ним с горы.

Когда я в следующий раз вышел наружу, дождь уже перестал, но в воздухе чувствовалась какая-то странная прозрачная легкость, от которой, однако, на душе у меня стало нелегко, да и лошади тревожились.

На лугу по ту сторону долины паслись несколько оленей и один вапити, а это могло означать, что надвигается буря. Они обычно выходят на закате. В долине было тихо, облака низко нависли над вершинами. Снова начал моросить дождь, еле-еле, почти туман.

Я вернулся в шахту, крепко поработал еще часок, а потом развел огонь и приготовил кофе. Голова побаливала, потому что я давно не ел, и я все никак не мог успокоиться из-за этого странного ощущения в воздухе.

Но частично мое беспокойство вызывал страх, что я окажусь в ловушке.

Я работал у костра до позднего вечера, все разбивал куски кварца. Может, золото, на которое я наткнулся, всего лишь карман. Может, дальше вглубь скалы кварц снова пойдет тверже, или изменится характер руды, и ее потребуется размалывать. Я обо всех этих делал и не знал-то почти ничего.

Когда настала ночь, я поставил лошадей поближе к пещере, развел костер в самой глубине и замесил тесто на хлеб из готовой закваски. Я хорошо поел, перед тем как лечь спать.

Среди ночи я проснулся.

Было холодно. Я хочу сказать, по-настоящему холодно. Я и не верил никогда, что бывает такой холод. Лошади жались друг к другу, опустив головы. Я вышел из пещеры и оказался в странном, заколдованном ледяном мире.

Лед… хрустальный лед сверкал в лунном свете, льющемся в разрывы облаков. Лед на деревьях, лед на камнях, блестящий лед на луговой траве. Лед на ивняке превращал его в лес из тонких стеклянных палочек.

Это было непривычно, это было красиво, это было хрустальное сияние смерти.

Никакой дурак не тронется в путь по горным тропам, пока этот лед не растает. Эти тропки с бровь шириной… дорожки по краю пропасти, каменистые броды, скальные стены, гладкие как простыня, — все сейчас превратилось в сплошной лед, где ни одна лошадь не удержится на ногах, где даже человек в мокасинах едва решится шаг сделать.

От мысли о спуске в каньон, где прежде жила в одиночестве Эйндж, у меня волосы встали дыбом.

Если покажется солнце, оно растопит все довольно быстро. Но сейчас уже осень… допустим, до того пойдет снег? Тогда еще страшней — на каждом шагу можно спустить лавину.

Вернувшись в пещеру, я подбросил дров в огонь, а потом вышел наружу с куском мешковины и начал чистить лошадей. Лед намерз на отросшей к зиме шерсти и с треском обламывался у меня под рукой. Кони знали, что я стараюсь помочь им, и стояли очень спокойно. Глаза смотрели беспомощно и испуганно.

Это была самая жуткая гололедица, какую мне в жизни видеть приходилось, страшнее даже, чем «погонип»[22] в Неваде. Под весом льда на деревьях обламывались ветки. Белый, хрустальный мир… словно все из стекла.

Пища… хуже всего у меня будет с пищей. В сильные холода мне понадобится пищи больше обычного, чтобы сберегать тепло, а сейчас никто не скажет, на сколько я здесь застрял. Может, на всю зиму.

Нечего тратить время зря. Каждый шаг, даже по ровному месту, — это риск, он может обернуться сломанной ногой. О тропах вообще думать нечего, само золото потеряло всякое значение. С нынешней минуты начинается битва за жизнь.

До рассвета оставалось еще часа два, но я взял топор, вышел наружу и отрубил пару приличных колод от бревна, которое давно притащил сюда; уложил их в костер, теперь он будет гореть долго.

Лошади стояли, напрягая ноги, боялись шевельнуться на скользкой земле. Я обошел их вокруг с лопатой, разбил лед и набросал поверх льда немного битого камня, оставшегося после моих трудов.

Потом добрался до леска, оббил лед с древесного ствола, обрубил несколько самых толстых сучьев и отволок их в пещеру. Луна зашла. Я подбросил дров в костер, поставил на огонь кофейник и сел обдумывать положение. Может, есть какой-то способ выбраться, который я просмотрел.

Когда рассветет, первым делом надо будет убить оленя или двух. Пока держатся холода, можно не беспокоиться, что мясо испортится.

Рассвет открыл небо, затянутое холодными серыми облаками. Я вышел и начал высматривать оленей. Аппалуза тем временем подобрался к кромке льда, сверкающего на земле, и принялся разбивать его копытом, чтобы добраться до травки. Этот конек вырос в Монтане и привык к таким штукам.

Перед самым полуднем я нашел оленя.

К ночи стало, пожалуй, холодней прежнего. Я разделал оленя и подвесил мясо на ветку. Я освежевал зверя как следует и сохранил шкуру. Если мне тут торчать всю зиму, то шкур таких понадобится до черта, сколько ни добуду, ни одна лишней не окажется. А рассчитывать я могу только на ту дичь, которая сейчас здесь, в долине.

Закутавшись в одеяла, я просидел всю долгую ночь у костра. Я думал, что надо будет закрыть устье пещеры стенкой. Ветер врывался внутрь, трепал пламя и нес холод. Наконец настало утро — плоские серые облака по-прежнему закрывают солнце, режет холодный ветер, стеклянные ветки слегка покачиваются и брякают одна о другую, как руки скелета.

Лошади удрученно дергали остекленевшую траву, лед резал им губы, под конец они, похныкивая, пришли ко мне. Я спустился к ручью, где трава росла повыше, разбил лед, нарезал травы и принес им.

Нет, так не пойдет. Во что бы то ни стало надо мне спуститься с горы. Да и лошадей хорошо бы увести, если получится. Только я знал, что ни черта не получится… А без меня они подохнут в этой горной западне.

Ближе к ночи я поджарил себе кусок оленины и съел, горбясь над костром и нарезая мясо полосками, чтоб легче с ним справиться.

За ночь выпал снег, и когда пришло утро, я увидел, что одна из вьючных лошадей лежит со сломанной ногой. Я застрелил ее, и эхо разнеслось по задушенной льдом долине..

Под сыплющимся с неба легким снежком я прошел до самого водостока. Поток замерз, и желоб превратился в сплошную глыбу льда. Вода успела подняться еще выше, чем раньше. Уступ, по которому вилась тропинка, оказался под несколькими футами льда. Об этом маршруте и думать не приходилось.

Эйндж со своим дедом продержалась здесь наверху зиму. Как им это удалось?

Их пещера побольше этой и лучше укрыта, вокруг нее между валунами валяются старые бревна — запас дров на целую жизнь… но смогу ли я спуститься по тропе на дно каньона?

Да смогу ли я вообще добраться до этого каньона? Там, наверху, где растут те щетинистые сосенки, ветер метет во всю силу, там будет еще холодней, чем здесь. А тропа, даже если я смогу до нее добраться, — это ведь спуск на пятьсот футов по гладкому обрыву, который, наверно, покрыт сплошным льдом.

Ладно, пускай этот вариант остается на крайний случай. А пока надо мне отсиживаться там, где я оказался, и стараться выдержать холод.

Взял я лопату, вышел наружу и обколол побольше льда — надо было дать лошадкам шанс продержаться. Они-то и сами знали, как добираться до травы, но лед царапал им губы и резал бабки до крови.

А снег все валил, накрывал лед толстым одеялом и делал его еще опаснее.

И вдруг голова аппалузы взметнулась кверху и уши стали торчком.

Я вытащил винчестер. За падающим снегом я видел недалеко, и тут все было неподвижно. Прислушался — нет, ничего не слышно.

Передвигаясь с крайней осторожностью, я спустился к прибрежному ивняку и нарезал длинных лозинок. Отнес в пещеру и сложил на полу не слишком близко от огня.

Выезжая из лагеря, я обычно всегда вожу с собой пучок сыромятных ремешков, вроде тех, какими связывают ноги бычкам, когда клеймят. Каждый ковбой всегда возит их с собой на всякий случай — на пастбище мало ли что может статься. И вот теперь я собрался пустить их в дело.

Лошадей вовсе не тянуло гулять, они держались возле пещеры. Все утро и часть второй половины дня и старательно трудился — крошил и дробил кварц, выскребал из него крошки золота, которое можно будет сложить во вьючок.

Когда лоза отогрелась и снова стала гибкой, я каждую лозинку по очереди согнул в обруч и связал концы. Потом выбрал два самых лучших обруча, навязал поперек сыромятные ремешки, и у меня получились корявые снегоступы.

Ближе к вечеру взял винтовку, нацепил снегоступы на ноги и вышел наружу, чтобы испытать их. Ну, это была не первая пара в моей жизни, так что свое дело они делали неплохо. Я прошелся по долине до водостока, и увидел, что желоб быстро забивает снегом поверх льда. Нет, этим маршрутом не выберешься, и думать не стоит.

Я развернулся и потопал к долине, где жила Эйндж. Почти добравшись до голого гребня с щетинистыми сосенками, повернул обратно, чтобы до темноты вернуться к себе в пещеру. Вот тут-то я и услышал выстрел.

Он меня просто ошеломил, я стоял столбом и слушал, как рокочет эхо в мрачных горах.

Наконец пушистый снег на склонах заглушил эхо, а я так и стоял на месте, слегка дрожа от холода, один в широком мире между небом и снегом, не желая согласиться с тем, что мои уши слышали.

Выстрел… здесь!

Он донесся из каньона подо мной. Кто-то там есть, внизу! Кто-то находится в пещере Эйндж или недалеко от нее.

Здесь? В этом месте?

Глава 13

Может, это внезапно треснул лед? Сломалась ветка под тяжестью снега?.. Да нет, это был выстрел, отчетливый, резкий, ошибиться невозможно.

«Телл Сэкетт, — сказал я себе, — держи нос по ветру, ты, брат, тут не один».

Кто знает о пещере внизу? Да вообще о долине? Только Эйндж, насколько мне известно. Кэп знает то, что я ему рассказывал, но Кэп не смог бы сюда добраться, даже если бы я дал ему точные указания. Да и не давал я никаких указаний, он пока слишком слабый.

Эйндж?.. Что за дурацкая мысль! У нее никаких причин забираться сюда.

Кто-то из тех, что шли по моему следу там, внизу? Может, они как-то нашли дорогу в эту долину? Вот это, пожалуй, самое вероятное.

Если я двинусь в каньон теперь, то, пока доберусь, станет совсем темно, один черт я ничего не увижу. Сейчас имеет смысл только отправиться обратно к шахте и забиться в нору до рассвета.

Одно было ясно как божий день. Если эти люди, неважно, кто они такие и откуда взялись, действительно внизу, в каньоне, то их там нежданно-негаданно прихватило снегопадом, как и меня… и, если я не ошибаюсь, они куда менее приспособлены к такой истории.

Мы, Сэкетты, никогда не жили в большом достатке, и у себя в горах привыкли обходиться самым малым, зато научились изворотливости. Любой из нас, братьев, в одиночку странствовал за многие мили от дому и умел выживать в диких местах, когда еще и шестнадцати не стукнуло.

С тех пор у меня вся жизнь — сплошные тяжелые времена, хоть на войне, хоть после. Перегон гурта длиннорогих из Техаса в Монтану — не тот случай, где можно человеку размягчиться… в общем, будьте уверены, я провел половину своей жизни, имея меньше чем ничего.

Трудности — это мой всегдашний образ жизни, редко-редко мне не приходилось голодать, мерзнуть и бороться против дикой природы. Можно сказать, всю жизнь я не жил, а старался выжить. Даже для меня не слишком большое удовольствие оказаться отрезанным тут, в горах, занесенных снегом, но уж как-нибудь я выживу. А вот те, другие?..

Когда я вернулся обратно в лагерь, мои лошади стояли у самой пещеры. Я завел их внутрь и тщательно обтер холстиной. В основном, правда, я с ними возился, чтобы малость их подбодрить. Они ребята сообразительные и понимают, что влетели мы в большую неприятность, но раз о них заботятся, значит, все пока нормально.

Хотел бы я сам в это верить.

После развел костер, снял свою овчинную куртку и натянул жилет, а потом снова надел куртку. Когда приходится выходить в холодную погоду, я всегда стараюсь натягивать на себя поменьше лишних одежек. Тут главное — чтоб не вспотеть. Потому что как остановишься, пот начинает замерзать и превращается в ледяную рубашку под одеждой.

Приготовил я себе чего-то поесть и уселся у костра с открытым Блэкстоном. Только время от времени косился наружу, пытаясь разглядеть там что-нибудь.

Последние несколько месяцев, улегшись спать, я временами подолгу лежал без сна, раздумывал о том, что прочитал, или пытался высказать какие-то мысли, пользуясь словами, взятыми из этой книжки. Я надеялся, что, пока придет весна, речь у меня станет получше.

И еще время от времени я думал об Эйндж… о тех днях, когда я заботился о ней, а она была полумертвая от голода и слабости, когда я думал, что, может быть, это и есть моя женщина. Я угробил уйму времени, мечтая про нее, просто думая о ней и обо всем, с ней связанном.

Но теперь мечтать мне особенно не о чем. Она это ясно показала в тот вечер в магазине.

Так что ж выходит, лучше было дать Китчу пристрелить меня? Ну уж нет, я так не думал. Приходилось мне слышать про людей, убивающих себя из-за женщины — ну, так большей дурости я в жизни не слышал.

Женщины — народ практичный. Они во всяком деле видят самую главную суть, и ни одна женщина не станет тратить время попусту, вспоминая человека, который был таким дураком, что убил сам себя. Человеку положено жить для любви, а не помирать ради нее.

Хотя чуть не любая женщина куда охотнее увидит человека мертвым, чем с другой женщиной.

Но только в этот вечер, сидя в одиночестве в пещере, у яркого огня, я вдруг почувствовал, как все оно собралось комком в горле, все желания, все мечты об Эйндж и о ее рыжевато-золотистых волосах.

Поел я, сложил в мешок немного пищи на утро, малость подлатал свои снегоступы, засунул книжку в седельную сумку и улегся спать.

За добрый час до восхода солнца я выбрался из своего «зугана» и сложил его в сторонке. Приготовил себе завтрак, спустился с лошадьми к ручью. Пробил топором прорубь и напоил их. Нарезал немного травы, обстучал от снега и льда… конечно, им это на один зуб, но только чтоб накормить их досыта, и дня не хватит.

Нацепил я снегоступы, повесил на спину мешок с едой, повесил на пояс веревку, на спину — винчестер и тронулся в путь. Рассвет только робко выглянул из-за гор, когда я добрался до тропы в каньон.

Первым делом я заметил какое-то пятно на снегу, покрывшем тропу. Что-то туда упало.

Осторожно, цепляясь руками за выступы на каменной стене, где попадались, я двинулся вниз по тропе, и когда добрался до этого пятна, то увидел, что на него уже нанесло немного снега. Выходит, это случилось среди ночи. А то, что упало, свалилось через край.

Я осторожно подобрался к кромке обрыва. Местами ветер нанес столько снегу, что образовались карнизы. Стань на такой карниз — и полетишь в пропасть…

Я свесился через край и поглядел вниз.

Это была Эйндж.

Она лежала без движения на уступе, футов на двадцать ниже меня. Ее присыпало снегом. Рыжевато-золотистые волосы горели на снегу, как пламя, освещенные первым светом, просочившимся через облака.

Я положил винтовку на снег и начал рыскать вокруг, пока не отыскал место, где оползень обнажил сплетение корней карликовых сосенок. Привязал к корням веревку, подергал для проверки и скользнул вниз с обрыва, приземлившись на уступе рядом с ней в облаке обрушившегося следом за мной снега. Уступ, на котором она лежала, засыпанный глубоким снегом, был не шире шести-семи футов и, может, раза в три длиннее.

Она была живая.

Я приподнял ее и обнял, прижимая к себе покрепче, стараясь отогреть, и шептал всякие бестолковые глупости.

Потом обвязал ее незатягивающейся петлей-булинем, пропустив веревку под мышками, плотно, чтоб она не выскользнула. После, перехватываясь руками за выступы на скале, вскарабкался обратно на тропу.

Отдышался — и потащил ее наверх.

К тому времени, когда я ее поднял на тропу, уже настал день, и свету было достаточно. Я развязал узлы, свернул веревку в моток, надел снегоступы и взвалил Эйндж на плечо. У нее была здоровенная шишка на голове, но, наверно, густые волосы и снег смягчили удар, и я решил, что вряд ли она серьезно пострадала.

Я и двух шагов не сделал, как услышал крик далеко внизу, а потом винтовочный выстрел, но прицел, видно, был взят слишком низко, я даже свиста пули не услыхал. Я повернулся и увидел несколько черных фигурок на фоне белого снега, далеко внизу, на дне каньона.

Эйндж зашевелилась и открыла глаза. Я быстро отступил как можно дальше к скальной стене и поставил ее на ноги.

— Телл? Телл, это действительно вы? Я думала…

— Как вы себя чувствуете?

— Я упала… думаю, свалилась с обрыва.

— Да, упали.

Стиснув в одной руке винтовку, а в другой — ее пальцы, я крохотными шажками двинулся вверх по тропе, прижимаясь к скале. Прогремел еще один выстрел, пуля легла неподалеку, а люди внизу бежали к началу тропы.

Один упал, но другие не остановились.

— Кто это там внизу?

— Это мистер Татхилл и те, остальные. Айра Бигелоу с Томом. Человек по фамилии Бойд и еще двое, их я не знаю. Одного они называли Беном.

Бен Хоубз?

— Они заставили меня вести их, Телл. Они мне угрожали. А кроме того… вы не вернулись, и я боялась.

Становилось холоднее. В облаках появились разрывы, поднимался ветер. Мы продвигались медленно из-за льда, присыпанного снегом.

Когда наконец выбрались на самый верх, я снял снегоступы и привязал их на ноги Эйндж.

Я думал о людях, которые сейчас взбирались вверх по тропе. Их там было шестеро, они хотели золота; но больше всего они хотели убить меня. И в нынешних обстоятельствах они вынуждены будут убить и Эйндж тоже.

— Кто знает, что вы ушли вместе с ними?

— Никто не знает. Мистер Татхилл подслушал наш разговор, а про здешнее золото он, должно быть, знал уже заранее. Но из того, что я вам говорила, он смог понять, что я тоже знаю о золоте. Он пришел ко мне домой и предложил, чтоб мы с ним стали партнерами и забрали все золото себе. Я, конечно, отказалась. Он ушел, но когда стемнело, вернулся со всеми остальными. Он велел мне одеться, и одеться тепло. И тут сказал, что убьет меня, если я не послушаюсь… Он серьезно говорил! Я представления не имела, что он задумал, пока мы не вышли наружу. И только тут узнала, что произошло. Они пытались выследить вас, но вы от них ускользнули, потому они и явились за мной… Единственный путь, который я знала, — это обратно по той дороге, по которой мы уехали из долины, да и ее я помнила нетвердо. Когда мы поднялись в горы, стало холоднее и пошел дождь. В конце концов мы добрались до пещеры… к тому времени они уже наполовину заледенели и перессорились между собой… Бойд остался сторожить, но заснул, и я удрала оттуда. Я знала, что вы где-то наверху.

Мы пробивались через снег, а она все время говорила, быстро, нервно и испуганно.

— Телл, они хотят убить вас. Я была не права. Телл! Но я ведь не понимала, что это за люди!

Когда мы наконец добрели до пещеры, от огня остались только крохотные искорки. Я раздул их, подбросил хвороста из запасенной кучи, чтобы согреть пещеру, и поставил на огонь котелок со снегом — сварить кофе.

Когда я поднял глаза, Эйндж стояла рядом и глядела на меня виновато.

— Телл, простите меня. Я ничего не понимала.

— А что вы еще могли подумать? Я просто подхватил винчестер и застрелил этих двоих. Неспроста, ясное дело, они ведь охотились за мной. Они хотели меня убить. Мне жаль, что вам довелось увидеть это.

Я подошел к зеву пещеры и выглянул наружу. Ярко сияло голубое небо, воздух был резкий и морозный, но Татхилла и его людей я не увидел — ни следа.

Я снова повернулся к ней.

— На востоке, — сказал я, — между людьми все еще время от времени случаются дуэли, но они их устраивают по правилам… все чинно и красиво, прямо как церемония. Единственная разница — что тут мы не утруждаем себя правилами. Там, где чуть не каждый человек известен, все по-другому. А тут у нас мы все друг другу чужие и незнакомые, и никто не знает, что за человек тот, с которым он схлестнулся, — джентльмен или нет. Вот потому он просто поднимает оружие и стреляет.

— То же самое мне говорил Джо. Я… я сначала просто не слушала. Это выглядело так… так жестоко.

— Да, мэм. Выглядело жестоко, и было жестоко. Только я никогда не понимал, какой резон, чтоб люди глядели на твой надгробный камень и говорили: «Это был человек, который не признавал насилия. Он был хороший человек… только теперь он мертвый».

Я помолчал, уставившись на деревья напротив.

— Нет, Эйндж, если людей, которые верят в закон, справедливость и порядочную жизнь для всех, убивают те, кто верит в насилие, так все остальное уже не имеет особого смысла. Я верю в закон и справедливость, верю во взаимную терпимость, но я ношу большой револьвер, мэм, и всегда пускаю его в ход, если надо.

Татхилл и его люди по-прежнему не показывались. Или у них что-то случилось, и они застряли в пути, или они по-индейски подкрадываются ко мне, чтобы окружить и подстрелить в удобный момент. Снег и лед покрыли кучи пустой породы, выброшенной из туннеля, так что вряд ли они сразу догадаются, что тут и есть шахта.

Эйндж увидела моего Блэкстона и взяла его в руки.

— Вы изучаете эту книгу?

Она смотрела на меня с любопытством.

— Да, мэм. Есть на свете книжки, вроде этой, которые позволяют человеку гордиться, что он человек.

— Вы хотите стать юристом?

— Не-ет… мой брат Оррин уже сделался законником, но он всегда был мастак поговорить. У него от природы дар — по-валлийски подвешенный язык. А меня природа ничем не одарила, мэм, я просто человек, который пытается, как может, делать то, что считает правильным. Только, я так полагаю, ни один человек не имеет права жить неграмотным и темным. В таких краях, как здесь, темнота — это преступление. Если человек собирается голосовать, если он собирается принимать участие в делах своей страны и в управлении ею, то он обязан понимать, что к чему… Я, считай, вовсе не учился, мэм, вот я и пытаюсь поднабраться ума-разума из этой книжки и из других. Ведь когда-нибудь, — я почувствовал, что меня заливает краской, — я надеюсь завести детишек, они будут ходить в школу, и мне неохота, чтоб они стыдились своего Па.

— Как бы это у них совести хватило? — возмутилась Эйндж. — Вы добрый, вы отважный, вы…

— А вот и они, — сказал я и присел пониже за кучей хвороста.

Нам сюда было слышно, как хрустит снег у них под сапогами. Их там было пятеро. Татхилла я узнал сразу, а двое рядом с ним были, видно, братья Бигелоу. Уилл Бойд выглядел совсем вымотанным после подъема на гору и такого холода. Рядом с ним брел Бен Хоубз. Единственный, кого тут не хватало, был тот белоголовый юнец с двумя револьверами.

Я следил за ними, пожевывая веточку, с винчестером в руках — и хмурился. Что-то они дурака валяют, потому что на таком расстоянии…

— Выходи, Сэкетт! Мы хотим поговорить с тобой.

— Я вас и так слышу.

— Выходи оттуда.

— А тут возле костра тепло, мне тут удобнее.

Они заспорили между собой. Потом Татхилл зашагал к пещере, ну, я положил пулю в снег прямо у него под ногами, и он остановился так резко, что чуть не упал.

— А знаете, ребята, у вас сложности посерьезнее, чем у меня, — заметил я тоном легкой беседы. — Уйма снега выпала после того, как вы поднялись в горы. Как собираетесь выбираться отсюда?

— Слушай, Сэкетт, — сказал Татхилл, — мы знаем, что ты сидишь на богатой заявке. Так вот, единственное, чего нам хочется, — часть от нее. Зачем затевать глупости? Тут на нас на всех хватит.

— А зачем делиться? У меня есть заявка, а у вас, ребята, только возможность помереть в снегах.

Я устроился чуть удобнее.

— Татхилл, ты, сдается мне, еще ничего не понял. Когда вы забрались сюда, вы забрались в ловушку. Проходы закрыты, и нам всем придется провести здесь зиму. Надеюсь, вы захватили с собой пищи на пять-шесть месяцев.

— Если ты не выйдешь, Сэкетт, — пригрозил Татхилл, — мы войдем внутрь.

— Если я выстрелю еще раз, Татхилл, то буду стрелять не под ноги.

Было холодно. Я такие места знаю, и потому понимал, что нас ждет. Погода прояснилась. Уже сейчас холодно — градусов десять ниже нуля. За несколько часов температура может упасть до пятидесяти[23].

— Бен, — окликнул я, — ты-то не новичок. Расскажи своим приятелям, как холодно на высоте десять-одиннадцать тысяч футов в ясную ночь. Мы тут все застряли на зиму, до самой весны, и ты, небось, уже все понимаешь. Вам нужен будет кров, топливо и пища. Дичь не останется на этой высоте, вся уйдет в долины пониже. Если прямо сейчас пойдете по ее следам, так еще можете выбраться.

Моя поленница закрывала половину устья туннеля до высоты больше четырех футов, прикрывая нас от ветра и от прицельного огня. Туннель, следуя за жилой, немного сворачивал в сторону — достаточно, чтобы спрятаться одному человеку, — и я шепотом велел Эйндж отойти за поворот.

Хоть мне и не удалось полностью загородить вход, но каменные стены действовали как отражатели и отбрасывали тепло костра обратно на нас. И, наконец, в борьбе за жизнь у меня было три бесценных преимущества перед ними — кирка, лопата и топор.

Они пришли, чтобы отобрать у меня шахту. А я пришел, чтобы работать в шахте.

Я знал, что они могут сделать по крайней мере две вещи, страшно опасные для нас.

Они могли обрушить густой огонь на стенки и свод туннеля, и тогда рикошетирующие пули начнут метаться в тесном пространстве. Такие пули, расплющившись о камень, превращаются в бесформенные зазубренные лепешки металла и раздирают тело в лохмотья.

И еще они могли убить лошадей.

Если они убьют их в устье туннеля, это может перекрыть нам поле зрения и даже закрыть выход. Возможно, они хоть так, хоть так обречены на смерть, но я собирался вывести их отсюда, если смогу.

Где-то вверху на склоне треснула на морозе ветка. Было очень тихо… ледяная тишина.

Бойд топал ногами и жаловался. Бойд кончится первым. У него просто не хватит духу долго тянуть лямку. Из них всех дольше всех выдержит Бен Хоубз.

Внезапно они повернулись и кинулись к деревьям.

«Надо было уложить хоть одного», — подумал я.

Но теперь уже поздно стрелять, они оказались под тремя большими деревьями, за кустами; я слышал, как трещат ветки — они раскладывали костер. Ну, ребята, вам понадобится что-нибудь посерьезнее, чем костер.

Но где же малыш?

Их было шестеро… один споткнулся и упал, там, внизу. Весь тот нижний каньон — сплошная мешанина валунов и бревен, сейчас заваленных снегом…

Пуля ударила в комель обрубленного бревна за мгновение до того, как грохот выстрела отдался в горах. Я потянулся за кофейником и наполнил свою кружку. Держал ее обеими руками, чтобы согреть пальцы, и сидел неподвижно как камень. Потом выстрелы посыпались градом, одна из пуль ударила в свод туннеля над входом и обсыпала мои дрова и хворост дождем каменных осколков.

— Сидите там, сзади, Эйндж. Не двигайтесь с места, пока можете.

— Телл! Мы выберемся отсюда?

— Эйндж, я мог бы соврать вам… но я не знаю. Если хоть один из нас выберется, считайте, повезло.

Несколько минут они вели непрерывный огонь, и я не мешал им стрелять — держал кружку в руках и ждал. Наконец они прекратили стрельбу и начали спорить, нам слышно было.

Может, они там решат, что мы уже убиты? Я очень на это надеялся.

Наконец заорал Татхилл, позвал меня, но я не издал ни звука. Потом один за другим раздались два выстрела, будто на пробу. Одна пуля ударила снова в камень над входом, другая влетела прямо внутрь.

Снова закричал Татхилл, а я допил кофе и выглянул через щель в поленнице.

Еще выстрел. Пуля с сердитым звоном ударилась о камень глубоко в пещере.

Снова они начали спорить. Голоса доносились, но слов было не разобрать. Потом раздвинулись кусты, и к пещере двинулся Том Бигелоу с револьвером в руке.

Он продвигался чем ближе, тем медленнее, самому тревожно было. Остановился, вскинул револьвер и выстрелил. Это был выстрел наспех, вроде проверочный, и пуля шлепнула в скалу сбоку от входа.

Бигелоу еще помешкал, а потом пошел дальше, теперь решительнее. Ему оставалось с дюжину шагов пройти, и тогда я подал голос.

— Хватит, Бигелоу. Брось пушку!

Он резко дернулся и начал поднимать револьвер.

— Бросай!

Сейчас он уже видел дуло моей винтовки. На таком расстоянии даже ребенок не промазал бы из винчестера. Он разжал пальцы и выронил револьвер.

— Слушай, Бигелоу, твой брат был убит, потому что попытался жульничать, когда сдавал мне карты… я его честно предупредил, чтоб не трогал оружия. Но он решил рискнуть. Я не хотел его убивать.

Том Бигелоу ничего не ответил.

— Снимай оружейный пояс, — велел я.

Он расстегнул пряжку и обронил пояс на снег.

— Ладно, я тебя отпускаю. Можешь идти. Только сперва скажи мне, как вы, ребята, собираетесь добывать кормежку. Проходы закрыты. Нашу еду вы отобрать не можете, а если б и смогли, так ее вам и на неделю не хватит.

— Мы можем выбраться обратно.

— А ты спроси у Бена Хоубза. Попроси его, пусть расскажет насчет Эла Пакера.

— А это кто?

— Он отправился через горы с компанией. У них кончилась жратва. Он съел остальных, всех пятерых. В этих самых горах. Ты к такому готов, Бигелоу?

— Ты врешь!

— Ладно, иди тогда.

Теперь у них на один револьвер меньше и, может, на одиннадцать-двенадцать патронов. Когда настанет ночь, они попробуют подобраться ко мне. Ну, положим, на фоне белого снега далеко они не пройдут…

— Эти, Татхилл и остальные, они вели с собой вьючных лошадей? — спросил я у Эйндж.

— Нет, — сказала она, — они планировали сразу отправиться обратно.

Тогда пища у них кончится скоро. Что бы они ни собирались сделать, действовать им придется сразу.

Внезапно, как только Том Бигелоу скрылся среди деревьев, я торопливо выпустил три пули наугад в их сторону, выждал несколько секунд, потом выстрелил еще раз, опустив ствол винчестера чуть ниже.

Дрожа от холода, я подбросил хворосту в костер. Голодный огонь прокрался вдоль веточек, потом нашел смолистый сосновый сук и вспыхнул. Тут же в кровлю туннеля ударила пуля, срикошетировала и попала в костер, расшвыряв угольки. Я стряхнул искры с одежды и постели — и в этот момент вторая пуля рванула меня за рукав и ударилась в пол сразу за костром.

Я видел за деревьями их костер. Лежа ничком на холодном полу и выжидая, я тщательно прицелился в темное пятно на краю освещенного круга. Это могло быть бревно или пенек. Но это мог быть и человек.

На мгновение я расслабился. Потом, глубоко вдохнув, выбрал свободный ход спускового крючка, медленно, свободно выдохнул и спустил курок.

Раздался хриплый, сдавленный вскрик… за ним последовал жуткий рыгающий звук, я такого в жизни не слышал, ни от человека, ни от животного.

Прогремел ответный залп. Я выстрелил еще четыре раза, захватив участок фута в четыре возле костра, а потом выпустил заключительную пулю, прямо в огонь.

— Эйндж, — сказал я, — найдите-ка «холодной муки»[24] у меня в тючке. Возьмите немножко, добавьте мяса и сварите вместе. Когда стемнеет, попробуем выбраться.

— А мы сможем?

— Попробовать сможем.

Как ни тревожило меня, что сделают Татхилл и его дружки, а холод тревожил еще больше.

Надо как-то спасаться. Мы должны попробовать. И попробовать надо, пока еще есть силы.

Эйндж не в том состоянии, чтобы второй раз зимовать в горах. У нас слишком мало еды для зимовки, нет нужной одежды и снаряжения. Но, как ни плохи наши дела, тем, снаружи, уже сейчас куда тяжелее. Я надеюсь, человек, которого я подстрелил, умер — так для него лучше.

Мои лошади, напуганные стрельбой, убрались подальше от пещеры. Сейчас они двинулись было обратно, но, прежде чем добрались назад, их уложили два быстрых выстрела — сначала вьючного коня, потом аппалузу.

В первый раз за много месяцев я выругался черными словами. Па никогда не был силен в брани, а Ма ее на дух не переносила, так что мы с братьями выросли, так и не приучившись к крепким словечкам, но на этот раз я высказался. Это были хорошие лошади, и никому они не мешали. Но я знал, почему их убили. Эти люди там, в кустах, они-то понимали, как им не хватает пищи… а конина — все-таки мясо, и не такая уж плохая еда, если на то пошло.

Наступила ночь. Появились звезды, ветер потек с окружающих гор, словно льдистая вода. Луну мы пока не видели, лишь белый свет лег на горные вершины. Пару раз я выстрелами стряхнул снег с кустов; а потом мы с Эйндж поели, как смогли. Я положил в мешок остатки вяленого мяса, а из одеял свернул второй тючок. Внутрь сложил боеприпасы.

Взял длинную палку — удилище, с которым ходил ловить рыбу, выставил ее наружу и подтащил к себе оружейный пояс Тома Бигелоу, а потом и револьвер. Вынул из пояса патроны и заполнил ими пустые ячейки на своем поясе. Вытряхнул патроны из барабана и топором загнул боек ударника.

Потом сделал на своем мешке веревочную петлю, чтобы повесить топор, а кирку и лопату засыпал под стенкой пустой породой, ее на полу хватало. Наверное, он их найдут, но я вовсе не собирался облегчать им жизнь.

Время от времени пуля ударялась в стенку туннеля или в дрова. Я отвечал не сразу, с большими промежутками времени… хотел, чтоб они привыкли подолгу ждать моих выстрелов.

Все шансы были за то, что они попытаются атаковать нас под покровом темноты, хотя некоторое время их темные фигуры будут выделяться на снегу. Однако, если они сообразят пересечь долину далеко в стороне, а потом подкрасться к нам вдоль скальной стены…

— Будьте готовы уйти, — прошептал я Эйндж. — Я думаю, они что-нибудь попробуют совсем скоро, мы их отобьем, а после того удерем.

Я выбрался из-за кучи хвороста, тихо выскользнул наружу и продвинулся вдоль скалы, пока мне не открылся обзор в обе стороны. Замер и прислушался. Сперва ничего, довольно долго… а потом легкий шорох грубой одежды об ветки. Я дождался, пока замечу движение, поднял винтовку, снова увидел движущуюся тень и выстрелил.

Кто-то зарычал, послышалось тяжелое падение, пуля ударила в скалу рядом с моей головой. Я пригнулся и быстро пробежал обратно в туннель. Снаружи слышалась ругань, прогремело несколько выстрелов. Я схватил тючки и нацепил один себе на спину. Эйндж уже надела меньший. Несколько мгновений мы выжидали. Я послал пулю между деревьев, целясь на вспышку выстрела, а потом мы выскользнули наружу.

Участок возле устья туннеля лежал в глубокой тени. Мы быстро прошли вдоль стены и, достаточно удалившись в сторону, свернули в лесок.

Нам надо было дойти до каньона, где жила Эйндж, спуститься по тропе, по которой они поднимались следом за нами, и не сбиться с нее в темноте. Потом перебраться на другую сторону долины и взобраться по крутому склону осыпи на голый, покрытый льдом гребень, с которого открывается вид на Вальеситос. Будет ли это под силу девушке, я не знал.

Оказавшись среди деревьев, мы направились к выходу из долины с шахтой и немного сбавили ход, перейдя на ровный шаг. Снег замерз, и теперь мы двигались по прочному насту, где можно было обойтись без снегоступов.

Мы их бросили — все равно они уже разваливались, отслужили свое, им нелегко досталось. Пока стоят холода, снег останется прочным, но если начнет теплеть, намерзший после дождя лед будет понемногу таять под снегом. Тогда все, тогда сиди на месте и не дергайся. Один неверный шаг — и снег у тебя под ногой заскользит по тающей подкладке, увлекая за собой пласт со всего склона в одной гигантской лавине. Конечно, мерзнуть — радости мало, но сейчас холод — наше спасение. Чем крепче, тем лучше.

Мы двигались ровным шагом. Никто из них не кинется в нетерпении исследовать шахту, даже когда они поверят, что мы улепетнули. Ну, а когда они ее осмотрят, то сразу начнут искать золото. Большую часть того, что валялось на глазах, я забрал, и им придется поработать киркой и лопатой, чтобы добраться до остального.

Но пройдет немного времени, и им станет не до золота, начнут их припекать другие заботы, поважнее.

Время от времени я останавливался, чтобы Эйндж могла перевести дух и чуть расслабить усталые мышцы. Она держалась молодцом и не жаловалась.

Луна ярко освещала стену каньона, когда мы добрались до ведущей вниз тропы. Эйндж схватила меня за рукав.

— Телл? Неужели мы должны?..

— Должны.

Я попробовал ногой тропу. И решил, что по насту спускаться будет намного легче, чем по рыхлому снегу поверх ледяной корки. Осторожно-осторожно, будто по яйцам ступая, я двинулся вниз.

Ветер кусал открытые части тела, от холода деревенели мышцы. Каньон внизу зиял открытой черной пастью. Над нами высились гребни и вершины, чистые, белые, сияющие в лунном свете дикой красотой. Нечасто доводится человеку в жизни поглядеть такое зрелище, и я остановился на минуту, просто вбирая в себя эту картину. Эйндж стояла сзади, придерживаясь руками за мою спину.

— Хотел бы я, чтоб Ма увидела это, — сказал я. — Она любит все красивое.

Ветер впился в наши лица ледяными зубами, и мы двинулись дальше. Снег скрипел под ногами, и каждый шаг длился целую вечность, заполненную риском и страхом.

Тропа имела в ширину едва три фута, лишь кое-где расширяясь до четырех, но в некоторых местах казалась шире из-за снежных карнизов, нависавших над обрывом. Дорожка спускалась круто, здесь приходилось делать каждый шаг по отдельности, осторожно ставить ногу, постепенно переносить на нее вес, и только потом отрывать от опоры вторую ногу.

Небо наверху было поразительно ярким; луна озаряла холмы и вершины, как днем. Высоко над нами, на морозном гребне, где я наделялся оказаться к рассвету, ветер сдувал снег легкой дымкой, затягивающей небо недлинным шарфом. Снег, нависающий на склонах над тропой, пробуждал во мне изрядное беспокойство. Такой снег может заскользить вниз от малейшей причины, и с рассветом станет еще опаснее.

Пройдя половину пути вниз, мы снова остановились, и Эйндж подошла ко мне.

— Вы готовы? — спросил я ее. — Они придут скоро, Эйндж.

— Как скоро?

— Через пару часов…

Мы наконец добрались до дна — колени дрожали. Направились к пещере. К рассвету они поймут, что мы исчезли. Не слыша ответного огня, быстро сообразят, что мы смылись, и кинутся за нами, остервенелые, как сто чертей.

Только перед самой пещерой мы почуяли запах дыма. Уловив струйку, я резко остановился. В пещере кто-то был.

Я шагнул в отверстие с винтовкой наготове — и обнаружил, что смотрю прямо в дуло револьвера сорок четвертого калибра. Эта дырка показалась мне размером в зев пещеры, и была она черная как смерть.

— Мистер, — сказал я, — положите вы лучше свой сорок четвертый. Если не положите, я вас точно убью.

Но он все так же целился в меня.

Глава 14

Револьвер держал в руке Малыш Ньютон — тот самый белоголовый малыш, которому я заморочил голову и не дал затеять драку давным-давно, по дороге в эти места.

Он лежал на спине, с виду совсем больной, и револьвер у него в руке прыгал вверх-вниз, ходуном ходил. Он был укрыт одеялом, и я видел по костру, что он подкладывал в него веточки, не поднимаясь.

— Что случилось, Малыш? Попал в неприятности?

Он все еще метил из своего револьвера в меня. Успею ли я поднять винчестер и пригвоздить его? Я очень надеялся, что пробовать мне не придется.

— Ногу сломал.

— А они тебя бросили? Ну, это ни черта не порядочно, Малыш. — Я сцепил зубы, собрал все запасы мужества, и отложил винтовку. — Малыш, положи ты свою пушку и позволь мне поглядеть на твою ногу.

— У тебя нет никаких причин помогать мне, — сказал он, но я-то видел, что он страшно хочет, чтоб ему помогли.

— Ты поранился — это достаточная причина. Может, когда ты выздоровеешь, у меня появится причина пристрелить тебя, но сейчас я не брошу человека в такой беде.

Я сказал Эйндж:

— Вы стойте у входа, мэм, и караульте, во все глаза смотрите. Может статься, что дорогу отсюда нам придется пробивать себе огнем.

Я аккуратненько вынул револьвер у него из руки и откинул одеяло. Он пытался наложить себе на ногу лубки, но повязка расползлась. Нога распухла, как бревно стала, и выглядела здорово страшно.

Я разрезал ему штанину, а потом и сапог, иначе его было не снять. Никакому ковбою не по вкусу, когда портят пару хороших сапог, но куда денешься?

Похоже было на простой перелом в нескольких дюймах ниже колена, но эти лубки ни к черту не годились. Я вырезал новые, а потом решил попробовать как-то облегчить ему боль.

Нагрел воды и положил на сломанную ногу горячие тряпки. По правде говоря, я представления не имел, много ли будет от них толку, но эти компрессы хотя бы дадут ему понять, что за ним ухаживают, это может как-то успокоить человека, который столько провалялся один, замороженный до полусмерти, в заброшенной пещере.

— Ты сам сюда залез?

— Они меня бросили.

— Это — подлая компания, Малыш. Они не стоят, чтобы за них биться. Тебе надо забыть про них и подружиться с настоящими людьми.

Я наломал веток, подбросил в огонь, а сам все думал, в какое отчаянное положение мы попали. Мы с Эйндж и так здорово рисковали, нацелившись выбраться через хребет. И, как будто нам своих бед было мало, еще повесили себе на шею человека со сломанной ногой.

Думаю, любой человек со стороны мог бы сказать, что, дескать, не мое это дело, что мой первейший долг — вытащить отсюда Эйндж, да и самому выбраться. И шансы на это у нас в лучшем случае половина на половину — я бы даже сказал, что меньше, чем половина.

А Малыш прибыл сюда с людьми, которые намеревались меня ограбить, возможно и убить. Да он еще раньше пытался затеять со мной драку. Когда-нибудь кому-нибудь придется пристрелить его, как пить дать.

Но если бросить его тут, он умрет от холода раньше, чем начнет голодать. Тут уж никаких или — или. И ни один поганец из этой жаждущей золота банды и пальцем не шевельнет, чтобы ему помочь.

Я взял топор и пошел вниз, к деревьям. Луна уже зашла, но близился день. Я порыскал в зарослях молодого подроста, в рощице, которая вытянулась после того, как оползень снес старые деревья, и нашел густой осинник — то что надо. Вырубил два тонких деревца футов по восемь длиной.

Обрубил веточки, отнес жердочки в пещеру, а потом взял топор и стесал с одной стороны. Топор у меня острый, а дома, в Теннесси, мне тыщу раз приходилось распускать жерди на половинники для заборов, уж я-то знал, как расколоть вдоль молодой стволик. На конце, с плоской стороны, я сделал скос и слегка вывел его по кривой кверху.

Из кучи хвороста, набранного на топку еще Эйндж и ее дедом, я выбрал подходящие палки и вырубил несколько поперечин, потом сделал в жердях по четыре зарубки и подогнал к ним поперечины по размеру.

— Что это вы мастерите?

— Сиди спокойно. Я ведь тебя не смогу вынести отсюда на спине, так я делаю тоббоган… санки, вот такие.

— Вы меня заберете отсюда?

Голос звучал здорово недоверчиво. Похоже, Малыш никак не ожидал с моей стороны ничего хорошего.

— Не могу я оставить тебя тут лежать и замерзать, — сказал я ему сердито. — Лежи себе спокойно и молчи. Если мы отсюда выберемся, ты тоже будешь с нами… только сильно не надейся. Уж больно у нас самих шансы убогие.

Несколько минут, пока я привязывал крестовины к жердям ремешками, Малыш Ньютон помалкивал — нечего ему было сказать. Наконец чуть зашевелился, умащивая ногу поудобнее.

— Сэкетт, лучше вам с этой девушкой вдвоем уходить. Я хочу сказать, про меня не думайте. Черт побери, я ведь собирался вас убить, еще тогда.

— Малыш, ты бы даже не успел вытащить пушку из кобуры. Я не ищу приключений, но я еще молочные зубы точил об шестизарядник.

— У вас может получиться, вдвоем. А меня вы ни по какой тропе не протащите на этих салазках.

— А мы и не пойдем ни по какой тропе. — Я присел на корточки. — Малыш, если ты выберешься из этой истории живьем, так уж точно сможешь рассказывать людям, как по воздуху летал и через горы прыгал, потому что как раз этим мы и собираемся заняться.

Малыш Ньютон мне не поверил. И вполне резонно. Да я сам бы не поверил, если бы мне кто другой сказал. Ни один человек в здравом уме не пустился бы на такое отчаянное дело, как я задумал.

Те немногие тропы, по которым мы забрались в горы, сейчас на добрую дюжину футов засыпаны снегом. А я задумал перевалить через хребет и спуститься по крутому склону горы прямо в лагерь.

Безумие? Это уж точно… но только желоб водостока сейчас полностью забит снегом и льдом, верхняя долина полна до краев, а что до других троп, тех, по которым пришли сюда Эйндж и ее дед, Хуан Моралес … там перевалы тоже закупорены снегом.

Сюда мы все приехали на лошадях, но ни одна лошадь не смогла бы сейчас выбраться отсюда. Местами снег может выдержать вес человека, но уж никак не вес человека и лошади. Мы обязаны попытаться, деваться нам некуда, но риск такой, что и подумать страшно.

Одно дело — ехать по незнакомой местности на лошади, и совсем другое — идти пешком. На это времени уйдет раза в два, а то и в три больше. Банда, что осталась там наверху, рассчитывала по-быстрому приехать сюда, хватануть золота и сразу же возвращаться обратно…

— Что вы имеете в виду? — Малыш смотрел на меня так, словно боялся, что понял все правильно.

Я прервал на минуту свою работу и показал рукой на гору напротив.

— Та гора, что над нами, она еще повыше, вот через нее мы и двинем.

Теперь он понял, что я начисто рехнулся. Один-единственный человек собирается на руках перетащить через такую гору девушку и раненого!

Небо над головой только начинало сереть, когда мы тронулись оттуда; я тащил за собой эти грубые санки. Склон осыпи был крутой, но теперь, когда его покрыло снегом, подниматься стало легче, потому что камни не сыпались из-под ног. И все равно, пришлось помучиться и попотеть, пока мы добрались до основания камина.

Эйндж поглядела на него снизу вверх, потом повернулась ко мне, ошарашенная — рот у нее раскрылся, а глаза стали вот такие здоровенные.

— Телл, — прошептала она, — вы не сможете. Это просто невозможно.

По правде говоря, я и сам не очень-то верил. Гора эта высокая, и подъем получится будь здоров. Я закинул винтовку за спину, повесил моток веревки на пояс и сказал Эйндж, чтоб не робела.

Малыш Ньютон лежал, привязанный к санкам, и смотрел на меня снизу вверх.

— Вы решили бросить меня, Сэкетт? Я вас не виню. Вам наверх не выбраться, если вы не научились летать.

Я крепко привязал веревку к передку санок и приготовил их к подъему. Веревку я обвел вокруг обоих полозьев, а потом уж завязал свободный конец на основной веревке, так что санки повиснут ровно, когда я начну тянуть.

Я пошел первым, вырубая кое-где ступеньки во льду, а кое-где находил старые, по которым я взбирался, когда еще не было льда. Наконец вскарабкался наверх, перевел дух и повел Эйндж.

Она была маленькая, но, когда до дела дошло, оказалась здорово гибкая и сильная, и взобралась по этому камину, пожалуй, легче, чем я.

Я правильно запомнил, старая, скрюченная щетинистая сосенка росла прямо над камином, глубоко запустив корни в расщелины скалы. Я один раз обвел веревку вокруг ствола, поглубже зарылся каблуками в снег и начал выбирать веревку, перехватывая руками. Я уже говорил, я мужик крупный, на плечах и руках у меня хватает мяса, но когда я почувствовал на веревке полный вес, то понял сразу, что дело плохо.

Оторвать его от земли — это было только полдела. Ему надо было страховаться руками, чтобы не биться о скалу. Разок-другой я чувствовал по натяжению веревки, как он помогает мне — когда находил, за что схватиться руками.

Эйндж стояла рядом со мной и выбирала свободный конец веревки, обнесенный вокруг дерева, так чтобы не обронить груз полностью, если я не удержу. Руки у меня сводило, я подумал, что никогда уже не смогу разогнуть пальцы и выпустить эту проклятую веревку. Но я продолжал тащить.

Остановился передохнуть — а Малыш висел там, как индейский младенец, привязанный к доске. Я кинул взгляд через каньон, на ту сторону.

Кто-то спускался по тропе. Далеко ли? Ну, может, с четверть мили, около того. Их было всего четверо, и самый задний едва тащился.

Один из них вскинул винтовку, и до нас донесся звук выстрела. Не знаю уж, что сталось с этой пулей, вблизи нас она не пролетала, и удара в камень я не слышал. Стрелять на таком расстоянии, через каньон, когда цель выше тебя, — это хитрая штука. Да что там говорить, я сам промахивался несколько раз в похожих случаях.

Крепко упираясь ногами, я держал веревку. Руки ныли, не хватало дыхания. Эти высокие хребты выбивают из человека дыхалку, будьте уверены. Но я подтащил его на несколько футов выше, похлопал руками друг о друга, чтобы чуток разогреть их, и снова взялся за дело.

Смотреть на ту сторону каньона времени не было. Единственное, на что было время, — это тащить. Подтянуть, еще подтянуть… перевести дух — и снова тянуть.

Потом санки зацепились за что-то и застряли.

— Эйндж, — сказал я, выпрямляясь, — я спускаюсь вниз. Когда отцеплю санки, я их придержу, а вы обмотайте веревку вокруг сосны, сколько сможете.

— Телл?..

Я повернулся и глянул на нее. Она смотрела прямо мне в глаза.

— Почему вы это делаете? Это из-за меня, из-за того, как я себя вела?

Ну, скажу я вам! Такое мне и в голову не приходило. Такое только женщина могла придумать.

— Нет, Эйндж, и не думал. Ни один мужчина в такую минуту не станет слишком считаться с тем, что подумает женщина. Человек делает то, что в его натуре. Этот парнишка там внизу… нам с ним довелось как-то разок перекинулись парой слов. Он собирался меня подстрелить, а я собирался обставить его в этом деле. Только тогда было одно дело, а сейчас — совсем другое. Он сейчас совсем беспомощный, а когда я подниму его наверх и доставлю в безопасное место, ну, может он когда-нибудь и попрет на меня с револьвером. Что ж, тогда мне придется застрелить его.

Я двинулся вниз по склону, потом остановился и оглянулся на нее.

— Похоже, немало неприятностей нам еще предстоит, а?

Ну, короче, отцепил я санки, и мы его вытащили и довезли до самого гребня тем же маршрутом, который я нашел в день, когда оставил Эйндж в пещере.

Вон там внизу был Кэп, наш бревенчатый дом и наша заявка — внизу, между вон теми деревьями. А здесь вовсю дул ветер, настоящая буря, приходилось наклоняться ему навстречу, ровно не устоишь. Мне одно было ясно: надо убираться с этой горы, и поскорее.

Снова становилось пасмурно, надвинулась высокая гряда серых, плотных туч. Снег может снова повалить с минуты на минуту. Этот каньон будет засыпан слоем в добрых двадцать футов еще до конца недели.

До лагеря оставалось всего с полмили по прямой, как птица летит, вот только находился он на добрых пять тысяч футов ниже. Я посмотрел на север — там я вроде бы заприметил тогда дорогу вниз; ну, ее и сейчас было видно, несмотря на снег. Нам бы только до деревьев добраться, а там мы уж точно выберемся, хотя попотеть и придется.

Этот хребет был высотой около тринадцати тысяч футов, и ветер вдоль него так и ревел. Серый гранит был выметен дочиста, хотя время от времени в воздухе проносились снежные заряды. Мы навалились грудью на ветер и двинулись, волоча за собой санки. В конце концов мы перевалили через гребень хребта, и ветер сразу прекратился, как отрезало.

У меня лицо горело от ветра, а руки онемели. Пальцы задубели в перчатках, и я боялся, что Малыш замерзнет до смерти, он-то ведь лежал привязанный, совсем неподвижно.

Мы немного спустили санки вперед и начали слезать вниз. Вдруг из-за плеча горы вырвался ветер, подхватил санки, вместе с человеком, со всем, подхватил, как сухой лист, — и тут же опустил, не успел вырвать веревку у меня из рук. Нам слышно было, как вскрикнул Малыш, когда его грохнуло об землю и тряхнуло сломанную ногу.

Цепляясь за здоровенные выветренные скалы, я спускал его вниз до какого-нибудь упора. Потом карабкался обратно и спускал Эйндж.

Я потерял всякое ощущение времени, я не мог уже вспомнить, бывает ли вообще на свете тепло.

Ниже нас находилось громадное старое дерево, вырванное из скалы с корнями. Оно растопырилось, как огромный паук, окаменевший с расставленными лапами в момент смерти. Чуть ниже росли несколько истерзанных ветром деревьев, а потом начинался лес. Нам были видны верхушки сосен и пихт, а за ними, далеко внизу, белый-белый снежный мир да кое-где бледное перышко дыма над каким-нибудь домом.

Держась за этот продутый ветром горный склон и глядя вниз, на эти верхушки деревьев, я не мог убедить себя, что где-то есть дом, в котором горит огонь, что где-то покачивается в своей старой качалке Ма, где-то поет Оррин. Слишком далек тот мир от ветра, холода и снега, который хлещет в лицо, словно песок.

Но спустив санки еще немного, мы оказались среди деревьев. Отсюда и до самого дна осталась просто работа — направлять санки, время от времени накинуть виток веревки на ствол дерева, чтобы немного передохнули руки, и самим пробираться вниз. Раз Эйндж чуть не упала, а сам я почти все время держался на полусогнутых коленях.

Пока мы достигли тропы, которую я прорубил, когда строил маленький форт вокруг лагеря, я успел несколько раз упасть, и так задубел от холода и измождения, что почти ничего не соображал. Перекинув веревку через плечо, одной рукой поддерживая Эйндж, я двинулся между высоких сосен к дому.

Снег под деревьями был глубокий, но из трубы медленно тянулся дымок, а в окне горел свет. Казалось, совсем недавно начинал брезжить рассвет, а сейчас уже снова ночь…

Потом я снова упал, прямо в снег лицом. Кажется, я пытался встать… кажется, подобрал под себя руки и приподнялся. Я видел этот свет в окне, слышал, как говорю что-то. Я тащил санки дальше, я добрался до дверей — и пальцы мои не смогли приподнять щеколду.

Дверь внезапно распахнулась, и появился Кэп с шестизарядником в руке — он выглядел как прежний Кэп и был готов немедленно стрелять.

— Можешь не трудиться, Кэп. Думаю, я и так уже мертвый.

Появился Джо Раггер, они сняли Малыша Ньютона с санок и на руках занесли в дом. А Эйндж просто села и начала плакать, а я опустился коленями на пол, обнял ее и только твердил, что все в порядке.

Малыш Ньютон поймал меня за рукав.

— Ей-богу, — сказал он, — сегодня я видел настоящего мужчину! Я думал…

— Поспи, — сказал я. — Джо идет за доктором.

— Я видел мужчину, — повторил Малыш. — Знаешь, когда я нацепил на себя эти револьверы, я думал, что я что-то из себя представляю, я думал…

— Заткнись, — сказал я. И вытянул руки к огню — но издали. Я чувствовал, как миллионы иголочек начинают плясать у меня в пальцах, как постепенно выходит из них холод.

— А если говорить о настоящих мужчинах, — покосился я на Малыша, — погоди, может попадешь когда-нибудь в Мору, так у меня там есть два брата, Тайрел и Оррин. Вот это пара настоящих мужиков!

— Я тоже всегда надеялся из себя что-то сделать, — добавил я чуть погодя, — но только, видать, просто нет во мне той закваски.

Я сидел на краешке кровати просто так, не двигаясь, только ощущал, как понемногу впитывается в меня тепло, чувствовал каждую мышцы — расслабленную и бессильную. Эйндж уже перестала плакать и заснула тут же, рядом со мной; щеки у нее ввалились, под глазами залегли черные круги.

— Ты пробился, — сказал Кэп. И поглядел на Ньютона. — А его ты зачем сюда притащил?

— Ничего лучшего в голову не пришло, Кэп. Я его притащил с горы, потому что больше некому это было сделать.

— Но он хотел убить тебя!

— А как же… было у него такое намерение — но и только. Думаю, с тех пор парень нашел время поразмыслить.

Кэп Раунтри вытащил трубку изо рта и вылил кофе из кружки обратно в кофейник.

— Тогда и ты найди время поразмыслить вот о чем, — сказал он. — В городе появился еще один Бигелоу. Он расспрашивал о тебе.

Глава 15

Не так я устроен, чтобы вылеживаться в постели. Чуть только рассвело, я поднялся на ноги, но толку с меня было пока немного. Ради чего я на самом деле поднялся в такую рань — так это ради жратвы. По-моему, я уже многие годы не был такой голодный.

Эйндж все еще спала в другой комнате, а тем временем в дом вошли Джо Раггер и его жена, только что приехавшая из Огайо.

— Этот новый Бигелоу меня здорово тревожит, — сказал Раггер. — Ты еще в жизни не видел человека, так набивающегося на неприятности.

— Эти Бигелоу, — сказал я, — они мне напоминают вот тех маленьких зверьков, про которых мне один швед рассказывал. Он их называл «лемминги» или как-то в этом роде. Я так понял, что они вдруг ни с того ни с сего подхватываются и бегут к океану… целыми миллионами, бегут прямо в океан и тонут. Эти Бигелоу тоже вроде как подхватились и набрались решимости нарваться поскорее на пулю.

— Не воспринимай его так легкомысленно, — предостерег меня Раггер. — Он убил человека в Денвер-Сити, и еще одного в Таскозе. Бенсон Бигелоу, самый старший, самый здоровенный и самый опасный из них всех.

— Слышал про него, — сказал Кэп. — Только я не знал, что он им родня.

— Он расспрашивал о своих братьях. Они пошли в горы и не вернулись, и он говорит, что это ты их убил.

— Двоих братьев Бигелоу, а с ними еще троих? Ну, это для меня одного чуток многовато. Можете мне поверить, они просто не смогли выбраться оттуда, и я сильно удивлюсь, если когда-нибудь выберутся.

В комнате было тепло, хорошо, я посидел еще немного, а потом растянулся на койке и опять заснул.

Когда я снова открыл глаза, Эйндж что-то готовила на печи. Я поднялся и натянул сапоги. Налил в таз воды, вымыл лицо и руки. Приятно было чувствовать воду на лице, и я решил, что надо побриться.

Кэп куда-то вышел, мы тут были только вдвоем. Малыша увез доктор. Чистое удовольствие было бриться и слушать, как Эйндж возится у огня. Наконец она позвала меня обедать, и я был готов. На крыльце потопал сапогами Кэп, стряхивая снег, и вошел в дом.

— Снег идет, — сказал он. — Вам повезло. Еще несколько часов — и вы бы уже не выбрались.

Эйндж подала мне кружку кофе, я держал ее в руках и думал об этих людях там, наверху. Они сами навлекли на себя беду, но, хоть они меня и здорово не любили, я все-таки желал им выбраться оттуда.

Только они не выбрались.

Кэп тоже принял из рук Эйндж кружку, отхлебнул и глянул на меня.

— Этот Бенсон Бигелоу болтает на всех углах, что ты трус, боишься встретиться с ним.

Попадаются такие люди, которым, хоть умри, хочется выставляться дураками.

А вот мне от жизни всего-то и хочется заиметь собственное ранчо, немного скота и кусок земли что-нибудь выращивать. Но тут я поднял глаза, увидел Эйндж и понял, что это не все, чего мне хочется от жизни.

Я представления не имел, как это ей выложить, и жутко боялся рискнуть, понимая, как мало я ей могу предложить.

Ну в самом деле, вот я — взрослый мужик, а никак не выучусь толком читать, и хоть повезло мне найти малость золота, но никто не скажет, как далеко тянется эта жила. По сути дела, мне все время казалось, что это карман. Вот поэтому я и собирался, как только весна придет, смотаться в Мору и повидать братьев.

Про это я сказал Кэпу.

— Можешь не беспокоиться, — ответил он. — Тайрел и Оррин сами сюда едут. И еще Олли Шаддок с ними.

Олли тоже из Камберленда, и нам родственник. Он там одно время был шерифом. Это он втянул Оррина в политику, хотя парни из Теннесси занимаются политикой с такими же ухватками, как на енотов охотятся.

— Когда ты их ждешь?

— Сегодня вечером или завтра, если все будет нормально. Они прослышали, что к тебе липнут неприятности, и прислали весточку, что едут.

Приедут они в город, ничего не зная, а там будет этот Бигелоу; услышит, что кого-то из них назовут Сэкеттом, — и тут же начнет стрелять.

Хорошо, если он на них лицом к лицу попрет, тогда бояться нечего. Там будет Тайрел, а Тайрел с револьвером — чистый дьявол.

Я допил кофе и поднялся. Снял со стены свой оружейный пояс, застегнул на бедрах, взял пальто и шляпу.

— Поеду в город, — сказал я. — Надо глотнуть свежего воздуха.

— Да, у нас тут вроде как душновато, — сказал Кэп Раунтри. — Не возражаешь, если я с тобой проедусь?

Эйндж повернулась к нам от печки, вцепившись руками в половник.

— А как же ужин? Я столько хлопотала…

— Да мы скоро вернемся, — сказал я. — Подержи его на печке, Эйнджи.

Я влез в пальто и надел на голову шляпу. Надо будет себе завести шубу из енота на такую погоду.

— Во всяком случае, — сказал я, — полагаю, не нужно мне привыкать к твоей кухне, ни в коем случае. У человека быстро вырабатываются привычки.

Она смотрела мне прямо в глаза, лицо у нее раскраснелось от огня, и была она сейчас красивая — дальше некуда.

— Беда в том, что ни одна женщина в здравом уме не пойдет за дурня, а я как раз такой и есть, это уж точно.

— Много ты понимаешь в женщинах! — поддела меня она. — Видел ты на свете хоть одного дурня, у которого не было бы жены?

Ну, если на то пошло, так и вправду не видел.

— Держи ужин теплым, — повторил я.

Она ни слова не сказала ни про стрельбу, ни про Бенсона Бигелоу. Она просто сказала:

— Возвращайся, Телл Сэкетт. Я не хочу, чтоб мой ужин пропадал. После стольких хлопот — нет уж. И не только ужин.

Снаружи было холодно. Кэп вывел из конюшни лошадей — уже оседланных.

— Я так понял, ты не хочешь, чтоб ребята наткнулись на него, ничего не ожидая, — сказал он.

В салуне было натоплено, многолюдно, а прямо возле стойки стоял здоровенный мужик. У него было широкое, скуластое лицо, с одного взгляда стало ясно, что это не просто очередной брат Бигелоу, это Лесной Хозяин, прямо с Самой-Горькой-Речки, крепкий, опасный и не склонный ограничиваться болтовней.

Он обернулся, глянул на меня, я прошел через салун и оперся на стойку рядом с ним.

Вы, сударь, в жизни не видели, чтоб салун опустел с такой скоростью. Когда я облокотился на стойку, тут было человек пятьдесят-шестьдесят, а через полминуты осталось разве что пять-шесть, из той породы, которым, хоть умри, надо остаться и поглядеть, что дальше будет… люди, готовые стать ни в чем не повинными свидетелями.

Этот Бигелоу смерил меня взглядом, я посмотрел в ответ мирными, круглыми как у ребеночка глазками, и говорю:

— Красивые у вас усы, мистер Бигелоу.

— А что плохого в моих усах?

— Да что вы, ничего… совершенно.

— И что это должно значить?

— Можно мне угостить вас стаканчиком?

— Какого черта вам надо от моих усов? И за свою выпивку я плачу сам!

Только тут он заметил, что толпа разбежалась. У него как будто чуть сильней натянулась кожа на скулах.

Кажется, снаружи кто-то подъехал на лошадях. Поздновато путешествовать в такую погоду… и я тут же подумал, уж не Тайрел ли это с Оррином.

Эти мои братишки… проехали сотни миль — ну ладно, пускай всего пару сотен миль, — по диким местам, потому как им почудилось, что я тут оказался один перед лицом опасности.

— Вы — Телл Сэкетт?

— Этот ваш братец, Уэс, все ему хотелось сдать себе туза с низу колоды… он был очень неловок с картами. Да и с револьвером тоже.

— Что случилось с Томом и Айрой?

— Если будете искать достаточно долго, так найдете их весной, — объяснил я ему. — У них хватило дури гоняться за мною по горам, когда зима на носу и снег начал падать.

— Вы их видели?

— Они пару раз пытались убить меня. Только стрелки из них никудышные, ничуть не лучше, чем из Уэса. Том — он там наверху потерял свой револьвер.

Бигелоу сохранял спокойствие, и я видел, что он обдумывает все эти дела.

— Я слышал, вы приехали сюда по мою душу, — продолжал я спокойно. — Далеко забрались в поисках неприятностей.

Он никак не мог меня вычислить. Ничто в моих словах не показывало, чтоб я был чем-нибудь обеспокоен, просто разговаривает человек, как с первым встречным.

— Знаете что, Бигелоу? Садитесь-ка вы на лошадь и уезжайте отсюда. Что ни случилось с вашими братьями, они это сами накликали своими поступками.

— Может, вы и правы, — сказал он. — Я, пожалуй, закажу выпивку на двоих.

Ну, выпили мы с ним, потом я заказал по одной. Допил и собрался уходить.

— Ладно, меня дома ждет хороший ужин. Пока, Бигелоу.

Я повернулся и направился к дверям, и вот тут-то он меня окликнул:

— Сэкетт!

Щелкнул взводимый курок, его револьвер выскользнул из кобуры; щелчок был отчетливо слышен в пустой комнате. Я выхватил револьвер, поворачиваясь, и его первая пуля просвистела у самого моего уха. Я замер и всадил ему пулю в живот — его отшвырнуло на стойку. Но он ухватился свободной рукой за край и подтянулся. Выстрела я не слышал, но почувствовал, как пуля резко стукнула меня где-то внизу. Я собрался и выстрелил в него снова.

Он не упал… хоть сорок четвертый калибр, хоть какой, но если человек остервенел, то ты должен ему попасть в сердце, в голову или в большую кость, иначе его не остановишь. А Бенсон Бигелоу жутко остервенел. Это был не человек, а здоровенный медведь, и выглядел он сурово, как зима на вершинах западного Техаса.

Казалось, долгие минуты он стоял там, я видел, как кровь пропитывает перед его рубашки и штанов, а потом крупные красные капли начали падать на пол у него между ног.

Он поднял револьвер, не торопясь, все еще цепляясь левой рукой за стойку, и нацелил его в меня. Он нажал на спусковой крючок, курок пошел назад — и тогда я выстрелил в него снова. Он грохнулся об стойку так, что она вся затряслась, Стоявшая на ней бутылка перевернулась и покатилась, разливая виски. Он потянулся левой рукой, взял бутылку и выпил из горлышка, не отводя от меня глаз.

Потом он поставил бутылку, а я сказал:

— Эта выпивка была за мой счет.

— Я сделал ошибку, — сказал он. — Я думаю, ты застрелил их честно.

— Только Уэса… с остальными управился холод.

— Ладно, — сказал он и повернулся ко мне спиной.

Я услышал, как снаружи кто-то бежит.

Долгую минуту я стоял с револьвером в руке, глядя ему в широченную спину, а потом у него начали подгибаться колени, и он медленно пополз вниз, до последней секунды цепляясь пальцами за стойку. Наконец пальцы разжались, Бигелоу скатился на пол — и умер.

Он лежал лицом в опилках, в открытых глазах отражался свет, и в бороде у него были опилки.

Я почувствовал, что у меня намокли штаны от крови. Большим пальцем затолкал патроны в барабан и сунул револьвер в кобуру, и тут ко мне подбежал Кэп.

— Ты ранен, — сказал он.

— Похоже на то, — сказал я, пошатнулся и схватился рукой за стену.

Распахнулась дверь, в салун влетел Тайрел, сразу за ним Оррин, оба готовые к драке.

— Поехали домой, — сказал я. — Ужин остынет.

Они смотрели мимо меня, на Бигелоу.

— Еще кто-нибудь есть? — спросил Тайрел.

— Если кто и есть, им не придется стрелять в меня. Я сам буду стрелять.

Кэп расстегнул на мне рубашку, они увидели, как сочится кровь из дырки у меня в боку, над бедром. Пуля прошла, не задев кости и не наделав большого вреда. Тайрел вытащил шелковый платок, заткнул им рану, и мы вышли наружу.

— Тут есть доктор, — запротестовал Кэп. — Тебе лучше показаться ему.

— Привези его. Нас ждет с обедом леди.

Когда я вошел в дверь нашей хижины, Эйндж стояла спиной ко мне. Я видел, как у нее слегка напряглись плечи, словно она ожидала удара. Я сказал:

— Вот тут есть дурень, который еще не женился.

Она повернулась и посмотрела на меня.

— Он женится, — сказала она.

А после выронила свою ложку на пол и бросилась через всю комнату ко мне в объятия.

Я обнял ее — и это первый раз в жизни я держал в руках что-то по-настоящему мое.

Похоже, даже неказистый долговязый парень, на которого и смотреть-то не стоит, все ж таки может найти себе женщину.

Примечание

1

Улисс Симпсон Грант (1822-1885) — главнокомандующий северян, впоследствии 18-й президент США (1869-1877).

(обратно)

2

Союз — объединение северных штатов, Теннесси — южный штат.

(обратно)

3

"Арканзасская зубочистка» — большой нож, носимый в ножнах, кинжал.

(обратно)

4

Аппалуза — порода лошадей, выведенная индейцами племени не-персе; отличается цветными пятнами на крупе и редким волосом на хвосте.

(обратно)

5

.36 — принятое в США обозначение калибра; 0,36 дюйма, то есть 9 миллиметров.

(обратно)

6

соответственно 190,5 см и 82 кг. 0сновные англо-американские единицы, используемые в книге: миля — 1,609 км; дюйм — 25,4 мм; фут — 12 дюймов, 0,3048 м; ярд — 3 фута, 0,9144 м; акр — 0,4047 гектара; фунт — 16 унций, 0,4536 кг.

(обратно)

7

Ветхий Завет. Книга судей 15, 8.

(обратно)

8

после 1830 года многие племена юго-востока, в частности, «пять цивилизованных племен» (чероки, крики, семинолы, чикасо и чокто) были обманом и насилием изгнаны со своих земель и переселены на Запад, на так называемую Индейскую Территорию, или Нэйшнс (ныне — Оклахома).

(обратно)

9

Та-ойа-те-дута (Вороненок) — вождь племени мдевкантон-сиу, объединил несколько племен в попытках отстоять свои земли от нашествия белых; активные бои велись в 1862 г. Убит в 1863 г. белыми охотниками за скальпами.

(обратно)

10

кайюс — первоначально название диких лошадей (мустангов) в Орегоне; позднее — принятое среди северных ковбоев название лошади вообще.

(обратно)

11

город Виксберг был взят армией северян под командованием генерала Гранта 4 июля 1863 года.

(обратно)

12

11 декабря 1620 г. корабль «Мейфлауэр» высадил в районе мыса Код (Массачусетс) колонистов, основавших колонию Новый Плимут; поселенцы, члены одной из пуританских сект, покинувшие Англию из-за религиозных преследований, именовали себя «пилигримы Нового Ханаана».

(обратно)

13

Капитан Джон Смит — один из основателей первой английской колонии в Америке — Виргинии (1607), первый летописец страны, составивший ее подробную карту.

(обратно)

14

У. Блэкстон — знаменитый английский юрист XVII в., автор труда «Комментарии к английским законам»; считается основателем современной правовой науки в Великобритании.

(обратно)

15

имеется в виду город Лас-Вегас в Нью-Мексико, а не знаменитый курорт в Неваде.

(обратно)

16

внешние признаки ганфайтера; кобуру подвязывают внизу ремешком к бедру, чтобы револьвер не болтался и всегда оставался в нужном положении.

(обратно)

17

Ветхий Завет. Книга притчей Соломоновых 15, 1.

(обратно)

18

действие романа происходит в 1874 — 1875 годах, Гражданская война закончилась в 1865 году.

(обратно)

19

9 апреля 1865 г. 28-тысячная армия южан под командованием генерала Роберта Ли сдалась Гранту в г. Аппоматокс; это фактически означало конец Гражданской войны.

(обратно)

20

объединения жителей, осуществлявшие самосуд там, где не было шерифов и маршалов.

(обратно)

21

Техасские Рейнджеры — вооруженное формирование, выполнявшее функции пограничной охраны, полицейских сил и следственных органов в Техасе.

(обратно)

22

погонип — морозный туман зимой в Неваде, которому индейцы приписывают все болезни, особенно пневмонию. На языке индейцев племени шошонов — «белая смерть».

(обратно)

23

по Фаренгейту; соответственно — 23 и — 45 по Цельсию.

(обратно)

24

"холодная мука» — мука из поджаренного кукурузного зерна с добавкой сахара и корицы; перед употреблением ее разбалтывают в воде и варят или пьют без варки.

(обратно)

Оглавление

.

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .